Аннотация: Героиня сталкивается с чередой мистических происшествий, которые связывает между собой тайна загадочной соседки-затворницы, много лет не покидающей стен своей квартиры...
Ольга Нестерова
Старуха
Как часто в детстве мы переступаем неведомую грань между реальностями? Порою мне кажется, что ребёнок, как никто другой, может уловить колебание равновесия, удерживающего нас в плоскостях привычного мира. И сон, и явь сплетались воедино; сказка шла рука об руку с былью, и все в этом мире, казалось, имеет двойное дно, как пыльная шкатулка с секретом. Через моё детство красной нитью тянется неведомое - я видела его в очертаниях дома в предзакатных сумерках, в скрипе подъездной двери, во снах, которые были лишь отголосками забытых событий... Казалось, ничего в окружающем мире не было лишним. Я жила в полной гармонии с природой, поэтому двери иного порою приоткрывались для меня, оставляя более вопросов, нежели ответов.
То лето, как обычно, я проводила у бабушки. Мы жили в обыкновенном посёлке, построенном рабочими местного машиностроительного завода. Аккуратные, двухэтажные дома, с палисадниками и огородами - они так и звались: народная стройка. Наш посёлок был чем-то средним между городом и деревней; он имел свою, особую атмосферу, где был знаком каждый дом, каждый двор, каждый закоулок. Он тонул в зарослях цикория и крапивы, полыни и лебеды; он пах августовскими яблоками и мокрой после дождя дорогой; он, словно добрый друг, звал тебя по имени и был с тобой на "ты". Лето было целым миром для нас; говоря "нас", я имею в виду себя и свою подругу по имени Ира. Поистине, это была самая крепкая дружба, какой только могут дружить дети. Мы словно были двумя частями одного механизма. Ни притворством, ни эгоизмом, ни завистью не были омрачены эти светлые, золотые дни. Учились мы в разных школах, и весь год с нетерпением ждали встречи, отчего радость от летних каникул казалась ещё слаще.
Целый день мы проводили на улице. Нельзя сказать, что мы занимались чем-то определённым, но, бесспорно, все наши занятия приносили только удовольствие. Солнце катилось по нагретым крышам домов, небо синело, как никогда, и даже дождь, если и налетал, то был ласковым, грибным, приносящим радугу.
Я уже и не помню, когда ЭТО стало присутствовать в наших беззаботных днях. Скорее, оно соткалось из душного августовского воздуха, рябило, как марево над дорогой в жаркий день. Нечто неуловимое, ускользающее, будто виденное тобою краем глаза, но неотступно следующее рядом. Поначалу бесформенное, этот фантом вскоре стал реален. Имя ему было - страх.
Он обитал рядом. Всего несколько шагов вдоль огородов, буйно цветущих флоксов, мимо крытых плёнкой парников - и мы оказывались на углу дома, в котором жила Ира. По периметру его окружали те же огороды, однако та часть, о которой пойдёт речь, была заброшенной и обветшалой. Это был участок, на котором уже много лет никто ничего не растил. Теперь его заполонили вишни, раскидистые старые яблони и сливы. Их черные ветви вздымались до самых окон квартиры на втором этаже. Говорили, там живёт старая учительница, которая уже много лет не покидает стен своего дома. Я никогда её не видела, лишь однажды, подняв глаза, заметила, как взметнулась занавеска за старым, неухоженным окном. Это было странное ощущение - ты никого не видишь, но ощущаешь, что на тебя смотрят, оценивают, наблюдают сквозь пожелтевший, пыльный тюль.
В этом огороде не было ничего, кроме деревьев и кучи старых досок в углу, являвшихся остатками забора. Как сейчас помню то место: сумрачный, дикий сад, где пахнет прелью, мокрой травой и гнилыми яблоками, в изобилии лежащими под ногами. Сливы и яблони сплелись между собой в одну ветвистую стену; даже в самый солнечный день там темно и сыро. В самом ощущении этого места было что-то вязкое, тягучее и мрачное, обволакивающее, как душный летний день. Даже странно, как все вокруг менялось, стоило нам только отворить старую калитку - развалюху, открывающую вход в это одичалое место. Казалось, даже время там течёт по-иному. В этой реальности был свой оттенок, как эффект "сепия" на фотоаппарате. Нечто, лишённое ярких красок, словно выцветшее старое одеяло.
Постепенно походы в старый огород стали для нас ежедневным ритуалом. В этом было увлекательным все- гнетущая атмосфера садика, ощущение общей тайны. Было особым удовольствием пощекотать себе нервы - добежать до угла дома, и, переборов себя, заглянуть за него, а потом с визгом унестись обратно. Среди соседских детей наши взволнованные рассказы о заброшенном саде стали почти легендой. Теперь не только мы хотели прикоснуться к такой пугающей, и одновременно манящей истории этого места. С замиранием сердца мы крались вдоль поросшего мхом забора, дабы заглянуть за угол, открывающий вход в мрачную и тёмную сказку.
В одно из таких посещений, когда наступил мой черед глядеть за угол, кто-то из соседских детей толкнул меня вперёд. Тут же вся компания скрылась из виду, предательски хохоча. Я упала почти у самой калитки. Пытаясь встать, снова оступилась и теперь уже оказалась в середине злополучного огорода. Как ни странно, в этот момент меня не пугало абсолютно ничего. В моем детском сознании возникла мысль, что стоит воспользоваться этим случайным шансом и как следует все здесь осмотреть. Я огляделась по сторонам, но меня постигло разочарование - ничего достойного внимания на первый взгляд не было. Старые, полусгнившие доски, потерявшее всякий вид пальто, мебель советских времён: стул с облупившимся лаком да низенькая тумбочка. Одной дверки не было вовсе, а другая скрипуче и призывно приоткрылась, подгоняемая налетевшим ветром. Осторожно, пробираясь сквозь густые заросли крапивы, я подошла ближе, и нащупав под ногами палку, принялась шарить в тумбочке. Внутри были лишь старые газеты, и я уже хотела бросить это бесполезное занятие, как вдруг среди пожелтевшей бумаги что-то мелькнуло. Протянув руку, я нащупала нечто твёрдое, как будто деревянное. И не ошиблась: моей находкой были настенные часы. Таких в ту пору я не видела нигде. Круглый, аккуратный циферблат был помещён в средних размеров деревянную коробку цвета ольхи, а под ним, в специальном маленьком оконце, были видны ходики и бой. Разумеется, часы стояли. Кто знает, как долго они находились здесь, выброшенные, никому не нужные. Удивительным было и то, что для вещи из дерева, пролежавшей много лет на улице, они на редкость хорошо сохранились, будто их только что сняли со стены. На обратной стороне имелась приклеенная жёлтая бумажка, с отпечатанной буквами - "Селдобский часовой завод. 1951 год". Была там и ещё одна надпись, которая заинтересовала меня куда больше. Чуть ниже заводской наклейки, странным, витиеватым почерком, было написано следующее:
'И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!'*
Чернила почти выцвели, но слова были различимы, и я прочла их вслух. В этот момент, повинуясь внезапному порыву, я сделала то, о чем впоследствии сожалела - завела часы. Казалось, рука сама потянулась к заветным шестерёнкам. Не зная точного времени, я выставила то, которое первым пришло в голову - три часа.
Тут же неизъяснимое чувство охватило меня. В природе что-то менялось: солнце скрылось за свинцовыми тучами, подул резкий, северный ветер. Потихоньку серой паутиной садик накрыла тень. Приближалась гроза, так свойственная летним дням. Но было что-то ещё. Я чувствовала, как рядом появилось нечто странное, невидимое, угрожающее. Это было давящее ощущение чужого присутствия. Злонамеренный взгляд, тяжёлый, пристальный - так я скажу сейчас, но тогда, будучи ребёнком, меня сковал страх. Я подняла голову, и тут же мне на лицо упали первые, тяжёлые капли дождя. Но прежде чем покинуть это зловещее место, я заметила движение в обшарпанном окне на втором этаже. Том самом окне. Вот откуда шло тягостное ощущение чужого взгляда - за мной явно наблюдали! На секунду мне даже почудился силуэт, скрывавшийся за тюлем, но это было лишь игрой детского воображения. Так или иначе, но оставаться там не имело смысла - начался ливень, и я, наскоро засунув часы обратно в старую тумбочку, выбежала прочь из огорода.
Весь оставшийся день воспоминания о моем приключении не давали мне покоя, и постепенно тревога и страх полностью захватили мой разум. Все случившееся напоминало тщательно продуманный сценарий... вот только чего? Внутренний голос твердил, что и часы оказались там не случайно. Все это словно было частью престранного ритуала. Что же было его целью? В этих часах, в движении старых стрелок было что-то ускользающее, мрачное и пугающее. Я помнила ощущение, захватившее меня в тот момент, когда я завела часы. Что-то изменилось тогда, и дело было вовсе не испортившейся погоде. Там будто появился некто; ещё одно действующее лицо, которое было невидимо для меня. Заведя старый механизм, я словно запустила странную игру. Но с кем же я играла? Или с чем...
Что же я знала о хозяйке огорода? Только то, что она затворница, много лет не выходившая из дома. Мне вспоминались обрывки фраз, услышанные случайно, и казалось, забытые. Бывшая учительница по имени Татьяна Андреевна...
Возможно, среди других ярких летних впечатлений эта загадочная история и сгинула бы навсегда, но тем вечером произошло ещё кое-что, позволившее приоткрыть завесу мрачной тайны, окутывавшей историю пожилой учительницы. К моей бабушке часто заходила соседка; двери в ту пору днём не закрывались, и каждый из соседей мог беспрепятственно навещать друг друга. Сейчас это покажется нелепым, но тогда никому и в голову не приходили мысли о чем-то криминальном - ему просто не было места в той действительности.
Я почти не обращала внимания на их разговор. По телевизору транслировали очередную бразильскую мыльную оперу, чьи сюжетные перипетии очень увлекали меня. Но прозвучавшее знакомое имя заставило меня насторожиться и прислушаться.
"Огород большой, пустует, чего пропадать-то? Граница-то в аккурат с ихим. Колька мужик рукастый, хотел забор сделать, сливы старые выкорчевать, навоза привезти. А она не дала! Он ходил к ней. Ни в какую!" - шептала тётя Зоя. Я сразу поняла, о ком идёт речь.
Тот самый Колька был соседом старой учительницы. Мужиком он был деловым, хозяйственным. Говорили, что давно у него глаз горит на огород Татьяны Андреевны. Она, мол, не сажает, ей не надо, а что земле зря пропадать, сорняками зарастать!
"А ей-то не все равно?", - отвечала бабушка, попутно строча на швейной машинке. "Ни детей, ни плетей, кому оставлять, чего жалеть? Как была она поперечной бабой, так и осталась..."
"Да уж... нехорошо, конечно, старое поминать, а что творила она, как к детям относилась?! Ведь издевалась, в прямом смысле слова. Дети одного имени её боялись. Она ведь русский и литературу вела. Моя Женька у неё училась. Тишина, говорит, на её уроках гробовая была..."- тётя Зоя говорила все тише и тише.
Бабушка покосилась в мою сторону. Она не любила, когда я присутствовала при подобных разговорах, но решив, что я внимательно смотрю телевизор и не слушаю их, тихо произнесла:
"Мальчишку-то она уморила, довела. Помнишь, чай?"
Тётя Зоя поморщилась. Обычно невозмутимая, сейчас она явно была взволнована. Я впервые видела её такой: по лицу и груди пошли красные пятна, руки нервно мяли носовой платок.
"Помню. Как не помнить. Паша... Он в нашем классе учился, с Женей. Они сидели за одной партой. Дружили... Как вспомню то утро, как искали его, как случайно к ней в подъезд зашли... А там... Ой, не могу. Ведь ему десять лет всего было..."- на этих словах тётя Зоя шумно высморкалась в платок и утёрла набежавшую слезу.
Услышанное полностью захватило меня. Я ловила каждое слово, но яснее не стало. Было видно, что бабушка и тётя Зоя затронули какую-то запретную тему, табу, ибо ни о каких мальчиках и подъезде я никогда не слышала.
Наступала ночь. Сегодняшний день был щедр на события, и это было лишним для такого впечатлительного ребёнка, как я. Клонило в сон. Я глядела в окно, прижавшись лбом к стеклу. Моросил мелкий дождь, блестя в тусклом свете фонарей. Темнота была непроглядной. Августовский вечер более напоминал ноябрьский - так неуютно и сыро было на улице. В моё окно стучались яблоневые ветви, направленные резким порывом ветра. По углам залегли тени. В соседней комнате, при неясном свете лампадки читала вечернюю молитву бабушка. Этот каждодневный ритуал в ту пору означал для меня лишь одно - пора ложиться спать. Укрывшись с головой одеялом, сонными глазами я наблюдала, как бабушка, шепча, крестит окна и двери. Наконец, осенив крестным знамением и меня, она отправилась к себе. Дремота постепенно овладевала мной, а в воображении вертелись дневные образы, скомканные, как старая бумага. Учительница, её сосед, загадочный мальчик- все они неотступно последовали за мной в объятия сна.
...Я стояла перед Ириным домом. Без сомнения, это был он- я узнала деревянную подъездную дверь, только сейчас она почему-то казалась новее. Так же, как и сейчас, у подъезда буйно росли флоксы и китайские розы. Окна приветливо глядели свежевыкрашенными белыми рамами. Вспоминая сейчас тот сон, я отчётливо понимаю, что это было сродни осознанным сновидениям - будто я сама, по своей воле попала в интересующее меня место.
Думаю, наши сны устроены так, что любая фантасмагория, в них происходящая, является лишь якорем, мостиком между нашим спящим сознанием и дневными впечатлениями. И, по моему скромному мнению, иногда по этому мостику к нам приходят те сны, которые принято называть вещими.
Поблизости не было ни души. Вот только дверь в подъезд, доселе закрытая, была отворена, и даже подпёрта кирпичом. Я осторожно поднималась по ступенькам на второй этаж. Замечали ли вы, что во сне, как правило, все происходит будто в замедленной съёмке - хочешь идти, но не можешь, ищешь, и не получается найти? В этом сновидении ничего подобного не было. Оно почти не отличалось от реальности, наверное, поэтому я запомнила его вплоть до мельчайших подробностей: скрип половиц на лестничной площадке, нелепые пальмы, нарисованные коричневой краской на зелёных стенах коридора: фантазия местных маляров. Всего в доме было восемь квартир - четыре на первом этаже и четыре на втором. Я замерла на верхней ступени лестницы. Что-то странное почудилось мне в этих дверях, но через секунду все встало на свои места: на них не было номеров! На всех, кроме одной, как раз напротив лестницы на чердак. Дверь квартиры номер семь украшала табличка с номером, а ниже была затейливо выполненная надпись - "Златопольская Татьяна Андреевна". Это была ТА САМАЯ квартира. Только дверь была новой, крашенной, а не облезлой и ветхой, как сейчас. Сколько раз я проходила мимо этой двери, когда бывала в гостях у Ирины! Вот только таблички с именем сейчас почему-то нет. Я прикоснулась к ней рукой, провела пальцами по гравировке. Сейчас такого не встретишь, но в 60-70 годах было особым шиком вешать на дверь именную табличку. Обычно так поступали врачи, ведущие практику, или люди, занимавшие высокую государственную должность. Этот предмет должен был дать понять всякому пришлому, что тот, кто живёт за такой дверью, очень непростой и важный человек. И уж тем более странным было встретить подобную пафосную вещицу на двери скромной учительницы русского и литературы.
Сзади послышался шорох. Я резко обернулась, и сердце зашлось в груди от неожиданности. Передо мною стоял худенький мальчик, лет десяти- одиннадцати на вид. Светлые волосы, голубые, бутылочного цвета глаза, бледное, даже болезненное лицо. Бросился в глаза красный пионерский галстук, повязанный вокруг ворота белой рубашки. Во всем его облике было что-то жалкое, беспомощное -тощие ноги в черных шортах, острые, торчащие коленки. Казалось, он возник из ниоткуда, словно соткался из воздуха. Мальчишка не обращал на меня никакого внимания, и я поняла, что невидима для него. Я была сторонним наблюдателем в этой истории. Взгляд его был устремлён на пресловутую дверь квартиры номер семь. Он не сводил глаз с именной гравировки. Губы беззвучно шептали, руки дрожали. Весь вид его говорил о внутренней борьбе в принятии какого-то непростого решения. Если бы я тогда знала, какого! Наконец он затих, и лицо его сразу осунулось, помрачнело. Синяки под глазами, и без того большие, теперь казались просто огромными. Удивительно, но только сейчас я заметила в его руках верёвку, обыкновенную, бельевую. Не спеша, ступенька за ступенькой, он забрался на самый верх чердачной лестницы и принялся наматывать на неё верёвку. Ужасная догадка поразила меня, но эта мысль была слишком противоестественной и страшной. Казалось, прошла целая вечность, и только мы, двое, были в этом подъезде. Наконец, он выпрямился и тяжело вздохнул. С ужасом я наблюдала, как дрожащими руками он накидывает петлю на свою шею. Он стоял наверху, а застыла внизу, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть слово. Мальчик обвёл взглядом лестничную площадку, и вдруг резко повернулся в мою сторону. Я была уверена, что сейчас он меня видит! Впившись в меня взглядом, полным отчаяния и безысходности, он произнёс одну единственную фразу, которая будто прозвучала у меня в голове. "Разбей часы"- вот и все, что он сказал, перед тем как сделать шаг вперёд... Все поплыло перед моими глазами; мальчик, лестница, подъезд - все смешалось, начало мутнеть и исчезать. Последнее, что запомнилось мне перед пробуждением- молодая женщина на пороге седьмой квартиры. Она стояла напротив висящего детского тела, и клянусь - она улыбалась! Хотя, эта гримаса была скорее ухмылкой, недоброй и пугающей...
Пробудилась я среди ночи. Дом спал. Я взглянула на часы: почти три часа. Сердце бешено колотилась в груди - перед глазами стоял тот мальчик из сна. Спать я больше не могла - внезапно меня обуял страх. Чудились копошащиеся тени в углах, шарканье ног по полу в кухне. Наконец, пересилив себя, я вылезла из-под одеяла и на цыпочках прокралась в соседнюю комнату. Бабушка, разумеется, спала. Осторожно, что бы не разбудить её и не получить нагоняй за свои ночные путешествия, я прошмыгнула к окну. Ни в одном из окошек соседних домов не горел свет, но не они были предметом моего интереса. Я знала- если встать на цыпочки, то можно изловчиться и увидеть среди черных сучьев старой яблони Ирин дом, вернее, его край. Но и этого было достаточно. В окнах квартиры номер семь мерцал свет. Желтовато-золотой, он не был похож на электрический. Такое сияние исходит от пламени свечей. У бабушки всегда был свечной запас, на случай отключения электроэнергии. Иногда, оставшись дома одна, я зажигала свечку и смотрела на неё, пока та не догорала. Огонь завораживал, умиротворял, действовал гипнотически. Но свет, мерцающий в окнах этой квартиры не был ни ласковым, ни дружелюбным - скорее, угрожающим. Что-то таилось там, за обшарпанной дверью. Мне вспомнилась женщина из сна. Молодая, черноволосая, её вполне можно было назвать красавицей. И все же было в её облике нечто ускользающее и неприятное, змеиное. Вдруг яркий огонёк появился у самого окна учительской квартиры. Несомненно, то была она - со свечей в руке, всматривалась в ночную даль сквозь немытое стекло. Отчего-то мне стало неуютно. Было ощущение: она знает, видит, что я слежу за ней, разглядываю её окна. Внезапно огонёк потух, словно свечу задули. Дом снова погрузился во тьму. Я поспешила прочь от окна, вернулась к себе и уснула.
Утро было пасмурным и хмурым. Ветер гнал по небу свинцово-серые облака. Я проснулась довольно рано, долго лежала в постели, думая о старухе. Отчего-то, делиться произошедшим я ни с кем не захотела. Наверное, это было ревностным чувством собственничества. Тайна, к которой я прикоснулась, была только моей. Я несколько колебалась, поведать ли о моих приключениях Ире, но решив, что ещё не время, успокоилась. "Успеется"- подумалось мне. Тем более, первоначальный страх поутих, и теперь мною владело любопытство - что же там, в огороде, теперь? Изменилось ли что-то? По-прежнему ли часы там, где я их оставила? И почему мальчишка во сне просил разбить их? Целый день я пыталась побороть в себе это чувство. Интуиция подсказывала - не стоит возвращаться в тот огород. Вспомнились мне и рассказы тёти Зои. Так вот о ком шла речь! Вот кто тот загадочный Паша! Выходит, эта история произошла около сорока лет назад. Давнее дело. И все же не случайно Паша явился мне во сне. Он знал про часы, про которые я, признаться, позабыла. Не знаю, в чем была их ценность, но отчего-то он указал именно на них. Внезапно мне так захотелось вернуться обратно, что я резко вскочила и принялась нервно расхаживать по квартире.
К вечеру погода разгулялась. Гроза давно ушла, и теперь лучи заката играли на оконных стёклах. Я выглянула в окно - бабушка, как всегда в это время, была в огороде, общаясь с соседкой. "Стало быть, я могу сбегать туда и обратно, просто посмотрю и уйду", - решила я. Схватив ветровку, я заперла за собой дверь, неслышно миновала коридор и выбежала из подъезда. Мне удалось остаться незамеченной местными бабулями, которые так любили гулять в это время дня, обмахиваясь ветками и тем самым отгоняя от себя назойливых комаров. Бывало и я, вместе с бабушкой, совершала "вечерний моцион"- так сами пенсионерки называли свои гулянья. Мне очень нравилась подобная атмосфера- ощущение спокойствия, защищённости и безопасности. Все были рядом, и ничего плохого точно не могло произойти. Но сейчас мной владела иная цель, и поэтому я была рада, что никто из соседей не застал меня врасплох. Около Ириного дома тоже никого не было - все будто благоприятствовало моему визиту.
За домом, на повороте к злополучному огороду я замерла в нерешительности. Вся моя уверенность куда-то улетучилась, осталась лишь гнетущее чувство страха и смутная тревога. Я и не заметила, как за считанные минуты стали подступать сумерки, и мало-помалу сизая тень накрывала посёлок. Сгущались тучи, и в дали глухо проворчал гром. Это вывело меня из оцепенения. Нужно было быстрее заканчивать с этим - уничтожить часы, и дело с концом! Прихватив из Ириного огорода молоток, я отворила старую мшистую калитку. Трава после дождя была сырой, и сланцы скользили на моих ногах, то и дело норовя слететь. Я ступала осторожно. Все было здесь точно так, как и вчера, и все же обстановка казалась сегодня куда более зловещей. Высокая трава была измята дождём и ветром, с мокрых сучьев старых слив капала вода. Когда я вытаскивала часы из тумбочки, сверкнула молния. Ветер гнал по небу странную жёлто-серую тучу - верный знак грозы. Я развернула бумагу, в которую были завёрнуты часы, и аккуратно положила их на траву. Они шли; я слышала шелестящий ход секундной стрелки. Накрапывал дождь. Сжимая в руках молоток, я смотрела на часы. Удивительно, но в тот момент они казались мне одушевлённым предметом, неким существом, имевшим сознание и разум. Но воспоминание о моем сегодняшнем сне победило чувство жалости. "Разбей часы"- эта фраза снова прозвучала в голове.
Отбросив все сомнения, я занесла руку с молотком, готовясь обрушить удар со всей своей детской силой. В этот момент за моей спиной скрипнула калитка. Ещё не обернувшись, я уже знала, кого увижу там. И не ошиблась. У самого входа, опираясь на палку, стояла старуха. О, как долго после этого мне снились кошмарные сны, и в каждом была она! Это была самая мерзкая, самая отвратительная старуха, какую только можно было вообразить. Горбатая, одетая в какую-то хламиду бурого синего цвета, с косматой, трясущейся седой головой. Изо рта торчал коричневый зуб, а волосы были грязны и спутаны. Она держалась за калитку, устремив на меня безумный взгляд. Её мутные, старческие глаза горели злобой. Я застыла с молотком в руке, не в силах пошевелиться. Сердце ухнуло в груди, и забилось как бешеное. В горле пересохло. Несомненно, это была она, учитель русского языка и литературы Златопольская Татьяна Андреевна! Вспомнились услышанные мимоходом слова тёти Зои о том, что учительница уже лет пятнадцать не выходила из дома; что она передвигалась, опираясь на стулья, расставленные по всей квартире. Каким же образом она смогла спуститься со второго этажа и дойти до огорода? Хоть я была напугана, но успела заметить, как она бросила быстрый и тревожный взгляд на часы, лежавшие в траве, словно стремясь удостовериться, что они в порядке.
Видя мой ужас, она злобно осклабилась, обнажая беззубый рот. Выражение её глаз сменилось с тревожного на торжествующее. Она явно считала себя хозяйкой ситуации, думая, что я в её власти. В голове пульсировала одно- что делать? Стремглав бежать, уносить ноги из этого жуткого места, или остаться, и завершить дело, из-за которого я здесь? От меня её отделяло шагов десять, не меньше. У меня было время разбить часы и ретироваться, обогнув старуху. Вряд ли бы она бы погналась за мной.
В мыслях пронеслось: "Сейчас или никогда! Если я уйду, то возможности унести часы не будет, старуха этого не допустит". Я замахнулась, но с невиданной прытью, буквально в два прыжка старая учительница оказалась рядом со мной, вцепившись своей иссохшей рукой в мою. С отвращением я увидела её длинные, жёлтые ногти, руку, покрытую старческими пятнами, ощутила запах, исходящий от неё: вонь грязной одежды и мочи. Вблизи она была ещё отвратительнее. Сетка морщин покрывала желтоватое лицо, искаженное злобной усмешкой. Спустя годы я где-то услышала, что внутренний мир человека всегда находит отражение во внешнем. Насколько тогда должны быть отвратительными деяния этой женщины, что старость её выдалась столь безобразной? Сколько же лет ей было? Она шипела, пытаясь что-то сказать, однако отсутствие почти всех зубов затрудняло это действие. Мне показалось, что это были слова "Не смей, не смей!" Внезапно я поняла, что за эмоция все время таилась в её глазах, что за чувство владело ею - страх. Ей нужны были эти часы, нужны, во что бы то ни стало, и она безумно боялась, что я уничтожу их, разобью. Старуха вцепилась в меня мёртвой хваткой; пока я пыталась отодрать её пальцы от моей руки, молоток упал рядом в траву. Наконец мне удалось освободиться. Я оттолкнула Татьяну Андреевну, и она схватилась руками за забор, пытаясь удержать равновесие. Эти секунды были выигрышными для меня. Подскочив к часам, я подняла молоток, и под громовые раскаты ударила, что было сил. Часы раскололись на несколько частей, и щепки полетели во все стороны. Вторым ударом я уничтожила часовой механизм. Стрелки остановились, теперь уже навсегда. Последним их звуком был выстрел вылетевшей пружины.
Старуха издала невнятный, клокочущий звук. Казалось, силы оставили её, и она цеплялась за забор, как за опору. Я, кинув молоток в траву, и набравшись сил, опрометью кинулась вон из огорода. Сердце выпрыгивало из груди. Я с ужасом ожидала, что старая ведьма кинется за мной вслед. Краем глаза я заметила, что она все же пыталась дотянуться до меня рукой, как раз в тот момент, когда я в панике открывала огородную калитку. Миг - и я уже бежала домой.
В тот вечер я долго не могла уснуть. То и дело я выглядывала на улицу - мне казалось, что сейчас под окнами появится Татьяна Андреевна, что она знает, кто я и где живу, и мне придётся рассказать всем об этой истории. Перед сном я долго размышляла о случившемся. Какая странная связь была между самыми обыкновенными настенными часами и учительницей? И если часы так дороги ей, то почему оказались на улице? Ночью мне снились кошмары: старуха в своей синей хламиде летала над нашими домами, подобно ведьме. Я наблюдала за ней, а она грозила мне кулаком, шамкая беззубым ртом...
Через несколько дней, утром, во время завтрака к нам постучалась соседка тётя Зоя, и сообщила, что Татьяна Андреевна умерла. Бабушка всплеснула руками, а я замерла с ложкой над своей тарелкой манной каши. Несомненно, смерть учительницы была связана с часами. На ум мне пришла догадка, что необычайным долголетием она была обязана именно часам. Каким-то образом этот мистический предмет продлевал её дни. Если подумать, старуха выглядела сущей ведьмой, а может, и была ею на самом деле? ...
На следующий день бабушка пошла на похороны и взяла меня с собой. Народу было немного. Жители соседних домов, да кое-кто из местной школы - вот и все. Бабушка примкнула к стоящим у подъезда пенсионеркам-соседкам, а я подошла к крышке гроба, которую выставили рядом. Удивительно, но на фото была не старуха, а молодая женщина, которую я сразу узнала - она была в моем сне! Я не сомневалась, что это Татьяна Андреевна, только в молодости. Выходит, я видела именно её! Старушки шептались - мол, не нашлось у неё другого снимка. В старости она наотрез отказывалась фотографироваться. "Видать, хотела быть всегда молодой"- усмехнулась тётя Зоя.
Моё внимание привлёк стоящий поодаль мужчина. На вид около пятидесяти, лысоватый, в строгом костюме - он производил впечатление солидного человека. Было видно, что нервничает - он много курил, тушил сигарету и сразу же доставал новую. Я увидела, как к нему подошла женщина примерно его лет. Они тепло поздоровались, и стали негромко беседовать. Делая вид, что меня интересует кошка, дремавшая у сарая, я подошла поближе и прислушалась.
"Не думала, что ты придёшь, Игорь. Я всех наших обзвонила, никто не захотел прийти. Все сослались на дела. Я думала, одна буду тут"- произнесла женщина, поёжившись под налетевшим порывом ветра. Блондинка, довольно плотная, почти без косметики на лице. Она мяла в руках носовой платок, как-то неуверенно поглядывая на мужчину, которого назвала Игорем.
Он криво усмехнулся и затянулся. Я, как заворожённая, наблюдала, как он выпускает дым из носа и рта.
"Я и не хотел приходить. Сначала. Пришёл только из-за Пашки. Пашка Смирнов... ты помнишь его? В нашем классе учился".
Женщина вздрогнула, ответив чересчур поспешно:
"Я не помню его, Игорь. Я ведь пришла к вам в седьмом классе, когда он уже... Когда он уже не учился". Было видно, что она старательно подбирает слова, стремясь обойти в разговоре какую-то скользкую тему. Я перевела взгляд на Игоря- казалось, он смотрел вглубь себя, словно вспоминая нечто минувшее, прошлое. Женщина с опаской покосилась на него, а затем с приветливой улыбкой попыталась перевести беседу в более позитивное русло:
"Ну расскажи, как дела? Как дети? Столько лет не виделись!" Все эти попытки были неуверенными и наигранными. Это было очевидно даже для такого ребёнка, как я. Но Игорь этого и не заметил. Он вообще не слушал свою одноклассницу. Мне показалось, что он явился с иной целью, пока непонятной для меня.
"Ты знаешь, я пришёл поглядеть на эту старую ведьму. Столько лет я хотел прийти к ней, наорать, уличить её во всем! И не решился. Просто не смог. Струсил, смалодушничал, как и тогда, в школе..." Игорь говорил отрывисто, тяжело, словно выдавливая из себя слова. Его пальцы нервно мяли сигаретную пачку.
"Мы же все-таки на похоронах, имей уважение... Татьяна Андреевна была нашим классным руководителем..."- попыталась возразить собеседница, но мужчина оборвал её речь резким взмахом руки, означавшим, что он не хочет слышать ничего против.
"Уважение? Уважение к этой змее? Ну уж нет. Не будет такого. Слушай, Наташ, ты просто не знаешь всей этой истории. Ты не знала Пашу Смирнова. Ты не видела того, что видел я. Поверь, после такого ты бы просто возненавидела эту старую колдунью..."
В словах Игоря звучала такая горечь, что мне стало жаль его. Но слово "колдунья" заставило меня насторожиться и прислушаться ещё тщательнее.
Выкурив ещё одну сигарету и немного помолчав, Игорь продолжил рассказ:
"С Пашей мы учились с первого класса. Он всегда отличался от других детей - часто болел, был хилым, слабым. Не мог постоять за себя, дать сдачи. Я частенько заступался за него, когда ребята начинали его обижать. Как-то было жаль его, что ли. Он неплохо учился, кстати. Я часто у него списывал арифметику. Мне она давалась с трудом. Пашка же все уравнения в уме решал. Вот так. А вот с русским у него были проблемы. Разобрать слово по составу, диктант, изложение - все это давалось ему непросто. Он знал математику, я русский - вот и помогали друг другу, чем могли. Вообще, он был хороший, беззлобный. Не помню, что бы он ответил кому-то грубо, обозвал, даже тогда, когда над ним откровенно издевались. Но насмешки одноклассников он сносил. А потом... Потом нашей классной дамой стала она"- Игорь кивнул куда-то в сторону дома старухи.
"Не знаю, сколько ей тогда было лет на самом деле, но выглядела она всегда очень молодой. Знаешь, она как-то неестественно не старела. Я это понял намного позже - на нашем выпускном, когда нас поздравляли учителя. Я вдруг обратил внимание на то, как они постарели за годы нашей учёбы. А она нет. Оставалась такой же молодой девушкой, как и десять лет назад. Казалось, время не властно над ней. Она сидела и улыбалась своей неприятной, мерзкой улыбкой, и на её кофточке была брошь в виде змеи, с которой Златопольская не расставалась. Помню, я даже мысленно всегда называл её змеей.
И вот она начала цепляться к Пашке. Не так стоишь, не так сидишь, заваливала его двойками, оставляла после уроков. Он стал для неё чем-то вроде игрушки. Унизительные замечания, издёвки, обидные прозвища - все сыпалось на его бедную голову. Он никому не жаловался, но я видел, что мальчишка на грани. До сих пор корю себя - надо было рассказать обо всем родителям, завучу, директору! Но я этого не сделал. Подумал тогда - стоит ли лезть? Да и подспудно я опасался, что в этом случае меня постигнет та же участь стать изгоем в своём классе. Никто из наших не пошёл бы против неё. Она действовала на нас, как удав на кроликов.
Однажды Паша не явился в школу. Прибежала его растерянная мать - оказалось, что он не ночевал дома. Словом, пропал. Начались поиски. Пашка сидел за одной партой с Женькой Алексеевой. С ней-то я и отправился искать его. Собственно, мы были единственными людьми, с которыми он общался. Был погожий октябрьский денёк. Мы искали везде: у магазина, в сквере, спрашивали в кинотеатре, не появлялся ли он. Никто не видел его, как в воду канул. В очередной раз проходя мимо дома учительницы, что-то заставило меня войти в этот подъезд. И чутье меня не обмануло. Он висел на чердачной лестнице, напротив её квартиры. Понимаешь, он повесился прямо перед её дверью!"- лицо Игоря покраснело, на лбу проступила синяя вена. Наталья слушала его, замерев от ужаса, как и я. Справившись с волнением, Игорь продолжал:
"Все знали, что это она довела Пашку до самоубийства. Знали и молчали. Но школе как-то удалось замять скандал, хотя слухи и рассказы об этом происшествии долго не утихали. Это было громким событием в размеренной и тихой жизни нашего посёлка. Златопольская продолжила работать в школе. На следующий день после похорон она пришла на занятия, и я с ужасом отметил, что она стала ещё красивее, ещё свежее и моложе, чем прежде. Ни тени раскаяния, ни жалости, ни грусти. В глубине души, я чувствовал, что она будто этого и добивалась, и теперь торжествовала. Она победила. С тех пор я ненавидел её. Ненавидел и одновременно боялся, что она об этом узнает. Знаешь, я никому об этом не рассказывал. Даже легче стало..." С этими словами он выбросил в урну пустую пачку из-под сигарет, достал из кармана пиджака платок, промокнул лоб, и ни слова не говоря, ушёл. Я видела, как он быстро шагает по асфальтированной дорожке. Через минуту его силуэт скрылся за поворотом.
Наталья ещё несколько минут смотрела ему вслед, затем, круто повернувшись на каблуках, зашагала в противоположную сторону. Бабушки ожидали приезда похоронного автобуса. Мне совсем не хотелось оставаться на этой тягостной церемонии. Взяв у бабушки ключ, я отправилась домой. Уже из окна я видела, как мимо проехал траурный кортеж.
Больше я ничего не слышала о старой учительнице. Её квартира долго пустовала. Спустя несколько лет туда вселилась молодая семья. Окна квартиры номер семь больше не пугали - они были чистыми и выкрашенными белой краской. Я часто глядела на них, когда приходила к Ире. Вот только в зловещий огород мы больше не ходили. Я рассказала подруге полуправду о том, что видела там старуху, но не упомянула ни про часы, ни про Пашу Смирнова. Все произошедшее я не могла объяснить даже самой себе. Кем была Татьяна Андреевна на самом деле? Ведьмой, колдуньей? Или просто озлобленной одинокой женщиной? Оставалось только гадать.
Однажды, проходя мимо того самого подъезда я увидела, как новые жильцы тащили мебель из учительской квартиры в кузов большой грузовой машины. Вместе с этим они прибрались и в старом огороде. Из кузова торчали полусгнившие доски, разобранная по частям тумбочка и тряпки. Присмотревшись, я увидела детали от часов, разбитых мною. Ржавые и нелепые, они просто валялись среди прочего мусора.
Через несколько минут грузовик скрылся из виду, навсегда увозя с собой последнее напоминание о старухе.
*Отрывок стихотворения Зинаиды Гиппиус 'Часы стоят', 1894 г.