Вьюга вооружившись холодом и снегом пыталась избавиться от человеческих следов. Хозяйской рукой, словно рассыпая зерно, она заметала дороги, подпирая снегом заборы, укутывала стоги сена превращая их в огромные ледяные горы.
Вьюга хотела избавиться от хутора побыстрее, чтобы эти жалкие двенадцать дворов Синца, не мешали ей привольно гулять среди полей. Натыкалась она на стены хат, завывала в трубах, гудела. Но жарко натопленные печи, берегли жизни спящих поселян. Катились тучи снега от Синца к гаям (лесочку), словно разбитое воинство, потерпевшее поражение от людской крепости.
Санька Буяков нежился под одеялом на печи, в темноте было уютно, он чувствовал себя отрешенным от этой чёртовой бури, завывавшей в трубе.
Гришка, брат Сашки, лежал ближе к стене, тихонько рассказывал:
- Дед Павлик учёра рассказывал как Лешего видев. У грибы пошёв к Белогорам. Собираю говорит, тут абабок (подберёзовик), дальше грузди, сыпаком повсюду. Так увлёкся, что и не заметил как оказался где-то в болоте. Блуд нашёл, деревья вокруг старые, высокие, а под ногами мох сырой, в болото забрёл. Выйти не знает как. Сел на пень, как старые люди учили, закрыл глаза и сидит. Думаю, говорит, пропал, из сил выбился, идти не может. Потом открывает глаза, а он возле Чёрной, словно в лес и не заходил вовсе.
- Ну а Лешего где он видел?- предвкушая страшное продолжение, спросил нетерпеливо Сашка.
- А кто по твоему людей морочит? Леший, кто же ещё.- недоумевая поставил точку Гришка.
Сашка уткнулся лицом в подушку от страха. Нравилось конечно слушать подобные истории, но потом очень уж страшно становится, волосы на голове шевелятся от разных мыслей, быть может это и не мышь вовсе скребётся где-то в углу, а чёрт острыми когтями пытается добраться до мальчишек.
- Чуешь, Алексаха? Ветер как гремит в трубе? Завтра из хаты не вылезем. - Григорий оставил свои рассказы, дыхание стало спокойным, тихонько засопел.
Сашка долго думал о чем-то неопределенном, пейзажи неслись бессмысленно перед глазами, возникали образы, вот соседка Марфа хлобозиной турит ( хворостиной гонит) свиней к их дому. Сашка идёт по улице, солнце повисло высоко, в воздухе серебрятся иголки инея, вдруг подходя к дому он видит, что прям под окном, закрывая вход в сенцы стоит новый сруб, и какой-то мужик с топором пытается выбраться из бревенчатой ловушки, стучит из нутра, кричит ему, но Сашке стало страшно и он побежал. На встречу ехали сани..
- На санях вон ляжить... Ты Никита хоть под печкой стели, нам только чтобы в хате, в тёплом. Дорогу замело, не доедем в ночь.- говорил где-то рядом с печью простуженный мужицкий голос.
Никита Иванович, отец Сашки, тусклым светом лампы перемещался по хате, не разборчиво, туманно спрашивал:
- Вы его хоть накрыли? Может в сеновал занести? Всё-таки человек..
- Не, пускай так ляжить. Ничего с ним не станется, мы его прикрыли...
-Ну тогда располагайтесь на полку.
Сашка с просонья выглянул с печки, и сразу обжёгся об взгляд своего отца, который дрогнул лампой в его сторону:
- Что глядишь? Спи, ато получишь.
Сашка знал, что его отец бывает грубым только тогда, когда действительно осознаёт, что иначе нельзя. Значит происходит что-то важное.
Мужики заползли на полок, грохнувшись на старые перины. Один из них худощавый, с длинными, неаккуратными волосами, но с довольно ухоженными усищами, подмигнул ему:
- На улице страх какой. Ты наверное уже учёный малый, грамотей?
- Да, учусь толково.- боязливо произнёс Сашка.
-Большой уже, скоро нявесту табе надо будеть шукать. Я табе свою дочку отдам. Твой батька человек хороший, будем сватами,- засмеялся мужик, и привалившись к стенке в валенках, сам себе без всякой радости в голосе пробормотал:
- Лихо какое-то.
Другой гость, полноватый мужичок с коротенькими руками, с мокрыми от пота волосами, смыргая носом грохнулся на полок, что даже доски заскрипели под тяжестью его овечьего тулупа.
- Лушке тяперь придётся не сладко. Как ина (она) тяперь будеть?
- Тише, не надо, потом. Спи.- остановил усатый своего товарища, видимо не для всех ушей был тот разговор.
Санька почувствовал в речи полного мужичка, что-то неудобное, что-то не совсем приятное. Ему это напомнило смущение, похожее на ту боязливую тоску испытанную им самим, как он однажды ослушался мать и пошёл кататься на льдинах , или как потерял подаренный отцом, привезенный с города, ножик.
Вьюга старалась на улице, озлобленность её не приносила плода. Кажется ей порядком надоело бороться с людьми, и она спотыкаясь слабым ветром о хаты, гуляла уже где-то в отдалении, словно обиженный ребёнок, не добившийся осуществления своих выдумок.
Утром мужики насытившись из чугунка остатками вчерашних щей, сдержанно благодаря хозяев, скрипя полозьями отправились к себе на Ю....во, бережно кутая шубой кучу еловых веток на санях.
Никита Иванович, после отбытия ночных гостей ничего не говорил, ходил весь день удрученный..
Григорий, старший сын Никиты Ивановича и Агриппины Васильевны, был рослым пареньком. Очень шустрый, и уже взрослый (ему тогда было лет 12), он проведал у матери о тех мужиках. Эта история как жар (уголь горячий) жгла ему душу, очень хотелось побыстрее рассказать младшему брату, но возможность предоставилась только вечером. Дёргая на сеновале цыганской косой (крюк) сено, он позвал к себе Саньку:
- Иди сюда, быстрее, расскажу что, - в предвкушении сдержанным голосом проговорил Гришка,- Только гляди при батьке не ляпни.
- Что такое Гриня. Опять Ляшок в прорубь упал?- подошёл Санька с вилами, чтобы забрать сено для коров.
- Да не, сейчас он не пьеть, пост же. На счёт этого у яго строго. Знаешь про мужиков этих? Которые у нас ночевали?
-Батька сказал не моё дело.
-Дело то конечно не наше, да только эти мужики покойника повезли домой.
- Как покойника? Куды повезли?- залепетал Санька.
- Не квохчи, тише. -Гришка придвинулся к Сашке.- В лесу мужика деревом убило, во они и повезли его среди ночи у двор. Покойник у нас возле крыльца ночевал, потому батька и мрачный весь день, переживает.
Санька с Гриней накормили коров и принялись отчищать снег с тропинки к погребу. В душе их не было того, что происходило в мыслях Никиты Ивановича, человека совестливого и сострадательного, хапнувшего горечи, прежде чем стать зажиточным человеком, очень уважаемым на Синце.
2.
Александр Никитьевич Буяков (уже давно его не звали Алексаха, разве только брат когда приезжает) сидел в сторожке тракторного стана. В боку то и дело резало, болело. Быть может это последствия ранения, а может просто старческая немощь. Всё-таки уже пятьдесят четыре, не шуточное дело, прогуляться от Сталинграда до Праги. Конечно много в голове воспоминаний, кружат как мошки вокруг лампочки, как паутина окружают все уголки ума. Время подвести итог, душа ноет, елозит тошнотворный червь. Сторож отложил в сторону чёрную книжку Василия Яна "Чингисхан", сегодня не до этого. Вот перед глазами отец, его слезящиеся глаза полные обиды.
- Тыж в священники собирался? Тыж Богу молился? Кали (когда) это было? А теперь жить не хочешь по иному, по человечески.
Теперь Александр Никитьевич, самый старый коммунист в округе. Был председателем, три раза женился, наплодил шестерых детей. Отец так и не простил, но не прогнал, Сашка сам ушёл. Мать умерла ещё до Революции, говорили от укуса "щелевой змеи".Но даже не это владело его вниманием, не это было объектом переживаний. Вспомнилась та вьюга, тот мертвец. Он являлся ему иногда, говорил что-то, винил его и всех из-за кого был похоронен заживо. Быть может это всё от испуга?
Тогда, где-то через несколько недель после ночлега, усатый мужик снова заехал на Синец, к Никите Ивановичу, и рассказал жуткую историю.
Мужика, убитого в лесу деревом, похоронили. Но покойник повадился приходить ночами во снах к своей жене каждый день после похорон, жаловался что задыхается, требовал чтобы скорее его откопали, иначе задушит её с детьми. Женщина через неделю рассказала всё местному батюшке, и тот, видимо сведущий в подобных делах, приказал отрыть неупокоенного мертвеца. На ужас толпе любопытных, оказавшихся у могилы в ту минуту, предстало зрелище страшнейшее, руки покойника были без ногтей, обезумевший видимо царапал крышку гроба, тело было перевёрнуто.
Гришка и в этот раз допытался у матери о чём говорил Никите Ивановичу усатый мужик, и быстренько рассказал брату, не предполагая чем это будет чревато в будущем.С тех пор страх не отпускал Александра Никитьевича. Как-то в разговоре с женой Машкой он ей наказал:
- Как умру, скажи чтобы поверх гроба сделали дубовый настил. Страшно мне что землёй будут засыпать.
Лампочка тускло освещала помещение, мигала от ветра. Белёные стены были бы чистыми и опрятными, если бы не эти полки с всякими запчастями. Маленькая печка-голландка трещала еловыми озлобками (обрезками), наполняя помещение живым теплом. Сторож потянулся в своём чёрном пальто, стул заскрипел злобно, словно ругаясь на весь белый свет за такое небрежное к нему отношение.
В душе Александра Никитьевича, детский страх проснулся от недавнего происшествия на его улице. Как-то по утру он собирался в Кл...ю отвезти на продажу сало. Утро было тёплым, на улице под ногами талый снег скользил под галошами. Тогда его смутило, что у соседки в такую рань по всей хате горел свет. Но в ранних заботах, не думая плохого, Александр Никитьевич, отправился по своему делу с соседом, на его тракторе, в район.
Уже вечером он узнал, что умерла та самая соседка, Манька Хрущева. В день перед смертью ей было не по себе, будто чувствовала приближение кончины. Вечером её сын Петька собирался на гулянку, она умоляла его побыть дома:
- Петь, побудь сянни ( сегодня) у дворе, мне крепко плохо!
Увлеченный одной приезжей девушкой, предвкушая встречу, сын обещал матери долго не гулять. Ночью при возвращении, Пётр нашёл её возле стола бездыханную. Женщина страдала сердцем, и ничто бы не удивило людей в её смерти, если бы она, уже лёжа на куте, не обмочилась. Бабы сразу забегали с иконой, проверяя на её стекле, не дышит ли покойница случаем? И всё наверное закончилось бы на этом, не будоражило ум Александра Никитьевича, если бы через несколько дней покойница не начала ночью являться своей сестре, говорить что слишком обижена на неё, так как ей в земле трудно дышать и гроб слишком тесен. Соседка врятли была похоронена заживо, а если и так то ей не возможно уже было помочь, но рождённые её смертью мысли напомнили ему родной хутор. Именно тогда в детстве он понял свою незначительность, столь мизерную роль в этом мире, что некий случай может живым отправить его в могилу. Очень часто ему снилось как он в темноте упирается руками в крышку гроба, как пытается выбраться, земля щедрыми комьями падает на гроб, кто-то там разговаривает о своём нелепом. Рот Сашки словно зажат чьей-то рукой, кто-то обрекает злой волей и его на страшную смерть.
Мать возила его к знахарю лечить испуг, сны ушли, но не ужас перед глиняной глубиной могилы и внезапностью смерти, которую не знаешь где встретишь. На войне опасность окружала его, но она была явной, она ходила каждый день не прячась, не забирая людей тайком, под покровом ночи. Там она брала людей толпами, как серпом пожинала колоски человеческих судеб.
- Алексах, - кто-то окликнул с улицы знакомым голосом. Слишком знакомым.
- Да, я в каморке! Кто там?
Только на пути к закрытой на замок двери, он понял, что голос этот принадлежит его покойному отцу. Улица укрытая ночным саваном была во власти ветра, но не сильного, иногда он гремел жестяным листом на крыше, но не долго, слишком слабая у него хватка сегодня. Душу сковал холод, не природный, это был холод иного порядка, это был ужас. Всякое привидится и услышится человеку бодрствующему в одиночестве ночью на окраине деревни.
Укутавшись в пальто на топчане, довольно просторном, во всю стену, из крепких досок, рядом с печкой, сторож принялся вспоминать свою жену. Не любила она его наверное, вышла за него от безысходности, поэтому и ругается постоянно. Иногда приходя домой по утру спрашивал её перед едой:
- Маш, налей рюмку, замёрз я сильно.
Она злилась на него, хотя выпивал он очень редко, и то не больше рюмки.
Много нервов потрепали им недоброжелатели когда он был председателем колхоза, за спиной называли Швицем, говорили будто он печки дояркам заливает, чтобы те шли на ферму быстрее.
Чего только не было. Ломали молодые яблони возле дома в саду, портили ящики с пчёлами на лесной пасеке.
Совсем обозлившись однажды запустили кирпичиной в окно, чуть не убив Верку, приезжавшую в гости жену Гришки. После того Машка вечерами видела возле окна, прижимаясь спиной к стене, это был её собственный навязчивый страх.
Всякого хватило. Только дети оставались отрадой Александра Никитьевича, особенно малолетние Таня и Петя. Дочка пошла вся в его породу, работящая. По утру перед школой поможет по хозяйству, и на пасеку одна сбегает, проверит пчёл, и порядок наведёт...
Из сонного тумана возникали тени мёртвых людей, всех тех которые ушли в землю во время его долгого путешествия от Синца в эту унылую сторожку...