I

Так скучно здесь, что глаз не отвести
От замкнутого на себе пространства,
И неба синь до всех не донести.
Не пользуясь приёмами шаманства,
                                  
Зачем-то принесло, вот, на вокзал -
Юдоль печали, стрелок и буфетчиц,
Я здесь ищу того, кто не искал
Меня. Меня не удивляет встреча.

Меня не удивляет, только жаль,
Что эту карту крыть мне больше нечем:
Витражное стекло, как рельсов сталь,
Блестит и отражает сонный вечер,

Отходит поезд на Зеленоград,
Я выпью на перроне лимонада...
За стёртым "... воспрещён" начнётся ад -
Но мне как раз туда и надо. Надо,

Мне надо научиться забывать.
Скажи, для памяти какие курсы
Пройти, чтоб полной идиоткой стать,
Чтоб исчерпать страданий все ресурсы?

Борьба с желанием... Курить -
Занятие для вечных одиночек,
И вечером не хочет уходить
Тревога. Забивается в подстрочник

Простая одноклеточная мысль,
Назойливая чёрненькая муха,
Что нашим рельсам не переплестись.
Гиганты спорят с карликами духа

Здесь, возле кассы, каждый за свою
Гипотезу поставит банку пива:
- "Любовь?" - "Конечно, нет". Здесь я стою
В своём зелёном платье несчастливом.

"Но солнце, всё-таки, взойдёт" -
Так сказано ещё испанцем Лоркой
Перед расстрелом. И в окне плывёт
Вагон, и мокрый пол воняет хлоркой.

                       II 

Я выйду постоять на берегу:
По счастью, водоём недалеко от дома.
Иную боль не пожелаешь и врагу,
И эта боль является фантомной.

Фантомно всё. Мне нечем ощущать
Отсутствие конечности болезной -
Отсутствие тебя. И кто посмел создать
Меня такой смешной и бесполезной?

Я выйду постоять на берегу,
И если до того с ума не съеду,
То долго буду помнить поцелуй,
Как на губах вкус Пирровой победы.

Так тихо... Разве можно так молчать?
Всё будет так, как, видно, было прежде...
Но, если есть ещё нам, что скрывать -
То, значит, есть ещё надежда.

Я выйду постоять на берегу.
Из пластиковых и простых бутылок
Культурный слой слагая на бегу,
Из одноразовых стаканов, вилок,

Где люди отдыхают от чего?
От праздников в разгар гремящих будней,
Которые всегда с тобой? От своего
Безумья? Пьют всё лето беспробудно

Кровь комары и разный прочий гнус.
Здесь в воду плачет ива, опуская ветки.
Я тоже бы непрочь. Но, воздержусь.
И, закурив смешную сигаретку,

Покрепче затянусь. На этот раз -
Чтоб вспомнить Ваши зубы без изъяна.
И речка тоже вспоминает Вас,
Затягиваясь к вечеру туманом.

                       III

Я проживу осенние дожди.
А после - вечер, вечность, лето, годы...
И даже эту ночь. Не то что до тебя дойти
(А это - сложности совсем иной породы) -

Сойти с ума. Впервые - до конца.
Здесь объявить себе, что завершились игры.
Отправить в рай последнего бойца,
Для верности - слепым: Пусть сразу пустят титры

В том месте, где он ляжет под огнём,
Подрезанный потоком бытовухи.
Никто не вспомнит более о нём.
Все будут сыты, а точнее, глухи.

Осыплется желтушная листва.
Растительная жизнь  замысловата
Едва ли. И моя, пожалуй что, едва.
И дождь идёт, как вечная цитата

Из повести про жизнь в стране глухих.
Питаться полумёртвым комбикормом
Историй из бесчисленности книг,
Которая всё врёт, и от которой

Слегка тошнит. От дамских сигарет
Я беспощадно отрываю фильтры -
Уж если причинять здоровью вред,
То, чтобы, по возможности, нехитро.

Долорес Гейз вам ближе Лолы Палмер?
Не подойду из этих я ролей
Уже ни на одну: пропикал таймер -
Мне завтра тридцать лет и сорок дней.

А вы, кто Вы? Зеленоглазый дьявол,
Мучительно прекрасный лицедей?
Носитель генов головы кудрявой?
За что ищу я Вас среди людей?

Анфан террибль из миргородских сказок
Про чёрта с простоватою душой,
Который был, конечно же, наказан
И ведьмами отпет за упокой.

А, впрочем, не могу про Украину.
Ни Миргород, ни прочие места
Упоминать здесь - рiдна батькiвщина
Моих корней вкусила досыта.

Иду и задыхаюсь от бензина,
От этой подлой, подлой газовой войны.
Красивая. Сигналят мне мужчины,
Которые мне совершенно не нужны.

                       IV

Я стану точкой где-то вдалеке,
Статистом из толпы ненастоящих,
Ненужных никому полулюдей-
Полуничто. Пусть, сложенная в ящик,

Я быстро провоняюсь нафталином,
Как кукла с непридуманным лицом.
Подарят Вам другую - в длинном
Расшитом жемчугами платье. Сон

Сбудется любой. И, если захотите,
Он повторится ровно столько раз,
Звёзд сколько упадёт пока Вы спите.
А я во сне опять увижу Вас.

Сойти с ума. Впервые - до упора.
Расставшись с головой, рыдать по волосам.
По-настоящему, без всяких отговорок,
Спуститься в ад. По старым адресам

Пройтись по памяти. Ничто не изменится
Там, где возможность встретится с мечтой.
И кошка - зверь, и черный ворон -  птица,
Кружащая бессменно надо мной.

На театралке пьяного майора
Стихотворение, которое он сам
Содрал откуда-то, выслушивать покорно...
Где лужи цветом вторят небесам,

С порывом ветра раздробя на части
Косяк осенних низких облаков.
Янтарик с мухой - выцветшее счастье
В руках уснувших на зиму богов.

                       V

И если вправду жил библейский бог,
И, даже, если создал человека, -
То вылепил в тяжёлом сне его
Из чернозёма пополам со снегом.

А после - для чего-то оживил,
Вдохнувши ветер внутрь а не наружу
(Не оттого ли этот вид мне мил
Как ветра пёс вылизывает лужу?),

Вдохнувши смуту слева, в подреберье,
Он, также, вставил адские углИ,
Горение... Метание... Безверье...
И персональный рай и ад внутри.

Я знаю точно: холодно в аду,
Там гордый скандинав одет в меха собольи.
Я падаю туда, если в бреду
Приснилось: мы ещё с тобою.

Я падаю наружу, вон из сна.
На густо-серый час перед рассветом
Глаз натыкается. И тают чудеса,
Не до конца осуществясь при этом.

На небе, подсинённом виртуозно,
Ещё горит последняя звезда,
И в сентябре как-будто бы морозно...
Я не увижу больше никогда

Её - затянет серой пеленою,
Типичною для столь унылых дней
Холодного периода пространства.
Никто не вспомнит никогда о ней.

Вот так и Вы, пообещав не исчезать,
Не появились в здешнем небосклоне...
И мне на это нечего сказать.
И холод осени всё так же непреклонен

В своём стремленьи инеем покрыть
Леса, луга, и прочие поляны.
Вращается Земля, чтобы успеть остыть
С какого-либо бока, постоянно.

Но несмотря на всё, поёт сверчок:
Один, в холодном сентябре, задравши крылья.
По-видимому, вовсе дурачок,
И не от счастья заливает - от бессилья.

                       VI

Царь-темнота. В ней островом плывёт
Многоэтажный наш райончик  спальный,
Сгущая ночь. И город тем живёт,
Полунемыслимый-полуреальный.

Мне снятся рыбы - это про Тебя,
Прозрачные и медленные карпы...
И если жить возможно не любя,
То поджигая все мосты и карты

Морей и небосколна за собою -
Всех этих Раков, Рыб и Водолеев...
Чтобы зияла чёрной пустотою
Сгоревшая дотла Кассиопея.

Ночь тянет день на сторону свою
В которой он становится короче,
Впадая в кому. Рыбий жир я пью
До слёз холодной мёртвой рыбьей ночи.

И ночь отрезки больно вырывает
Из прожитых моих по стойке смирно дней.
И всё, что нас пока не убивает,
Увы, ещё не делает сильней.

Вот строчка - "рыбий жир я пью" -
Здесь можно бы поставить запятую,
Добавивши стандартное "люблю"
К не менее стандартному "целую".

Я проживу какие-то отрезки
Из лоскуточков раномастных дней...
Я Вам пишу стихи, не sms-ки,
И улыбаюсь от банальности своей,

Следя за уходящею натурой
Или за тем, чего не избежать
Со временем, сойдясь с карикатурой,
Что призвана меня изображать,

Очередную я Америку открою...
Так буду и идти - с открытым ртом,
В футболке с грязно-белой стрекозою,
С по-глупому накрашенным лицом.

                       VII

Стишки - тюремное занятие.
Мой внутренний подкожный арестант
Их пишет, по своим понятиям.
Скорей всего,- наивный дилетант,

Бессмысленный и жалкий иноверец,
Горбатый и не вышедший умом,
Прижившийся в убогом интерьере
Телесной камеры. Как молодым вином

Пусть он подавится, едва глотнув свободы
Из горлышка, настойкой жирных дней,
Чтоб соблюсти простой закон природы:
Не навреди, но, чёрт возьми, убей.

Вот ночь идёт. Она вполне законно
Одолевает и пространство и простор
Поочереди. Её поступь сонна
И слишком повторяема. Повтор

Во всём. Во мне. В зиме. В вращеньи
Стрелок. В конвейерном движении вперёд,
Где без какого-либо разрешенья
Ночь-упаковщица за шиворот берёт

И препарирует до самого рассвета...
Здесь к месту бы запрыгнуть в самолёт,
Чтобы увидеть на поверхности планеты,
Не задремав за долгий перелёт,

Огни, освобожденные от стран
Универсальной темнотою ночи,
Накрывшей полуостров Индостан
Сначала, а потом - Самару, Сочи

И далее, по кругу, до Сиэтла,
Где застрелился ёбнутый Кобейн.
И снова тьма до самого рассвета
Пересекает Обь, Дунай и Рейн.

                        IIX

Так пусто здесь, что поздно горевать
О тех, кто вникуда-то переехав,
Исчез из поля зрения. Опять
Из форточки поёт Эдита Пьеха,

Соседи варят суп, гороховый, как шут.
Эдит Пиаф мне, как-то, многим ближе.
И не люблю супы, как в детстве. Тут,
Над этой страшной жизненною жижей

Полубаптист, осмеянный придурок,
Поёт, забыв о главном, Джисус Крист
Среди оплывших и охрипших урок.
Единственный примерный атеист

На встречу с гурией при жизни
Надеется напрасно: в уличном кино
Нет жанра "хэппиэнд". Здесь телевизор
Работает в режиме "Всё равно,

Что жрать, и с кем расшатывать диваны",
Доказывая эту мысль одну.
Дрейфуя в океане было б странно
Под этим флагом не пойти ко дну.

Паноптикум мечты. Внутри - Роден:
"Мыслитель туалетного масштаба"
Здесь окружен четвёркой верных стен.
Среди мажорных нот, размытых фабул

Гадание по Книге Перемен
На суженого цезаря Варравву -
Пустая трата сил: он суверен
По римскому и варварскому праву

Проверенных и целостных систем -
Так русская смурная колесница
Из трёх коней несётся лишь затем,
Чтоб Чичикову чем-то поживиться.

Выходит тройка. С видом божества -
Огнепоклонская любовница министра.
Бросают кости: Выпадают два
Года неудел без права переписки.
                   
Паноптикум мечты. Здесь звуковой барьер
Одолевает всадник мотоцикла
Без головы, конечно. Здесь без уха - Пьер,
А не Винсент. Но я давно привыкла

К метаморфозам этого порядка,
Пусть, приложив терпение и труд,
Которых ощущается нехватка...
Здесь я забыла как меня зовут.

                       IX

Здесь нет любви - лишь царственная кома
Нам изредка подбросит уголёк.
Здесь, говорят, агония знакома
Лишь тем, кто сам себя не уберёг

И выжег себе мозг Амура кислотою.
Он говорит: "Простившись со стрелой,
Я ничего уже давно не стою.
Примета есть: Огонь идёт со мной".

Пустое множество с подмножеством внутри
Угасших заживо таких простых желаний...
И даже зрителей здесь нет, смотри,
Как пусто в зале этом, пусто в зале.

Здесь с музою своей грешит во сне
Допившийся до степени святого
Художник. И стекает по весне
Водою лёд с Жулебино в Перово.

Здесь биосплит  колышет гимн Руси,
Пластмассовые стулья на трибунах
Идут в расход, попы читают "гой еси",
И всем вопросам есть ответ "данунах".

Удавкою на жирные затылки
Придёт ТВ струить эфир-зефир.
И не сумеет удержать ухмылки
Предательски счастливый командир.

Телеочко - священный газават
На свалке пережёванных понятий,
Любому шаху предназначен мат
И комплекс суд- и мед- мероприятий.

Серебряная звякает монета
И выдаёт Иуду, с головой
Ушедшего из Ветхого Завета
В российский телебизнес: здесь он свой.

Включи ТВ, и можешь закурить.
Крутить volume бессмысленно, Макфатум:
Единственной дилеммой может быть
"С какого из краёв поставить хату?".


                       X

Оптический закон: любой предмет
Становится ценнее, удаляясь.
Идёт-бредёт зажравшийся поэт,
По тонкой наледи, как по воде. Шатаясь

И упадёт, как Роза Люксембург,
На скрюченную лапищу Азора -
Своей страны. Юродец-драматург
Добавит в чашу славы соль позора.

Как математик выраженной боли,
Пифагореец смутного чутья,
Что всяк записан в ёмком протоколе,
Как в бесконечной книге забытья,

И каждый представляет из себя
Весёлую и злую обезьяну,
Я верю в бога меньше, чем в тебя,
Поэту верю больше, чем шаману.

Венера в горностаевых мехах -
Кривая новгородская берёза...
И птички райские на проводах
Взлетают с приближеньем тепловоза.

Увидеть Кострому и умереть.
Облезлую гостиницу в Смоленске
Для дальнобойщиков. И тело греть
Спиртсодержащею водою. В N-ске

Забыть про тело, думать о душе.
Отправиться из города Коврова
На Тихорецк. Завовеватель Телль уже
Давно и не Вильгельм, а просто Вова.

                       XI

Так пусто здесь, что, вглядываясь вдаль,
Ослепший Роршах видит только пятна
От чёрных дыр. Лиричную печаль
Царь-кома гасит розовым закатом.

Так скучно здесь, что нет, не развлечёт,
На спившегося Бродского похожий,
Не чуждый рифме бомж. Здесь жизнь течёт
Песчаным ручейком. И он ничтожен.

Загадка - жизнь: как старческий кроссворд,
В себе содержит много разной дряни,
Не связанной в единый септаккорд,
Но сыгранной цыганом на баяне.

Здесь все давно прочитаны стихи.
Здесь всеми всё изучено, знакомо,
И звуки ночи монотонны и тихи...
Я опускаюсь в эту медленную кому.

Finito, блядь. Я за одной чертой
С мужчинами которые по тридцать-
Сорок раз звонят, увлёкшись красотой
Какой-нибудь бессмысленной девицы.

Я к вам пишу. Как чёртова Татьяна,
Но только уж совсем без головы -
Та хоть потом за старикана
С деньгами вышла. Я - увы.

Пожалуйста, пообещай, что ты войдёшь,
Как в песенке - в распахнутые двери.
Я схаваю любую твою ложь.
Пообещай - я, правда, буду верить.

Молиться буду, мой иконостас -
С десяток фотографий в телефоне
Из интернета, где так много Вас,
Где ничего не остаётся кроме

Отматывать до этого момента
Последние шесть лет, как нудное кино,
В котором старая зажеванная лента
Прошита сигаретою давно.

Ну что ещё сказать, что я тебя люблю?
А, впрочем, стоит ли опять про это...
Болею, видишь... Может быть, умру
От истощенья слишком нервных клеток.

                       XII

Телесентябрь. Отныне можно всё.
Я посижу - и, может, поседею -
На лавке, где фонтан не льёт,
А сбрасывает воду. На аллею

Где падает, стремительная, вниз
Невызревшая северная груша,
Ещё зелёная. И желтый лист,
Упавший за спиною, только слушать

И остаётся. Даже эта тень
От дерева на тёмном тротуаре
Дрожащая, проходит метр за день
Вращая время будто девочка на шаре.

Мне грустно, что поделаешь, давно.
Быть может, шесть, а, может, целых восемь
Тому назад лет стало тяжело
Воспринимать серьёзно это время - осень.

Писать (чтоб непохоже на дневник
Прыщавой девы, розовою ручкой
Исписанный) на монитора блик
Электро-... Право, слишком скучно.

Так скучно здесь... И если б я был Бог
Растоптанных, как стельки, воскресений,
То повлиять лишь на погоду мог,
Переменив пейзаж из летнего в осенний.

Прикалывает грусть, но не люблю тоску.
Я ненавижу скрип дверей и половицы -
И передразниваю их. В больном мозгу
Такие звуки издавать могли бы птицы,

Например. И ледяные глыбы,
Зажавшие в объятиях Титаник,
Подобным образом скрипеть могли бы.
Я ненавижу  всех Татьян и Танек,

Что пишут письма и скрипят пером,
Гадая на судьбу ещё при этом,
Загадывая карточный свой дом,
Вытягивая пиковых валетов...

Танцую на воде, пою глухим.
Пью темноту. Мне снится, что во мраке
Рисую я каракули-стихи
Учёной обезьяны и собаки.

И даме треф вдруг выпадает фарт:
Краплёная и роковая карта -
Валет червей - поэт и музыкант,
Навечно провонявшийся плацкартом.