Незванов Андрей Семенович. Нравственность или вера

0x01 graphic

Нравственность или вера?

В Новое Время после Реформации европейское общество явило признаки обмирщения, хорошо описанные Мишелем Фуко. Именно, на место ортодоксального благочестия, оказавшегося теперь не в почете, буржуазия выдвинула нравственность.

Спрашивается, имеет ли, как принято говорить, "объективные основания" в христианской религии наблюдаемое по сей день в Европе обмирщение христианства в нравственном ключе?

Для ответа обратимся к ритуалам ортодоксальной церкви - тем самым ритуалам, которые подверглись элиминации вместе с храмами и священниками.

Заходя в храм, что мы видим? - Что он представляет Мироздание, Космос, видимую и невидимую Вселенную, а также историю человечества внутри этой Вселенной. Внутри мы видим священников, одетых в особые символические одеяния. Это жрецы, посредники между людьми и Космосом. Привязка служб, праздников и ритуалов, совершаемых жрецами, к календарным и суточным ритмам подчеркивает связь этих деяний с регулярным движением Космоса, с общим порядком Вселенной.

Службы совершаются в центре Земли, устремленном к центру Вселенной; то есть вокруг и на вершине Мировой Горы. В христианском храме это гора Синай, совмещенная с Масличной горой. На вершине - алтарь, место принесения даров (жертвы) Богу, в наибольшей пространственной близости к Нему. В русском языке сохранилось первоначальное значение слова "жертва": это - жратва, или еда. Так что исходно жертвоприношение есть кормление богов. Жрецы или священники, приносящие еду богам, подвергаются опасности близости к богу. Их особый статус, особая одежда и ограничения, накладываемые на них в быту, являются мерами предосторожности от попаляющей силы взора божьего.

Таким образом, верующий ортодоксальной церкви живет внутри Космоса: звезд, планет, времен года, времени суток. Также он живет в Истории - что особенно важно в христианстве, исповедующем воплощение Бога в исторической личности, - и занят постоянным поминанием исторических событий, культурно восходящим к поминанию предков в начальных племенных религиях. Не стоит забывать (sic!), что центральным обрядом христианской церкви является поминальная трапеза, восходящая к исторической прощальной Вечере Учителя. Сам основатель церкви, Иисус из Назарета определил обряд причастия как поминальный, когда сказал апостолам, раздавая преломленный хлеб, "сие творите в мое воспоминание". И, если купольная архитектура храма изображает физический космос, то изображения на стенах храма составляют вкупе иконическую историографию, повествующую о человечестве как носителе истории, имеющей устремление, линейный вектор, - в отличие от цикличности космоса.

Это различие между бытием вселенной и бытом человечества хорошо иллюстрирует известная картина, на которой показан святой, выглядывающий за небесный свод в божественные эмпиреи.

С включением Истории в символику храма, Вселенская Гора приобретает измерение восхождения людей к Богу в смысле исторического прогресса - в дополнение к прямому физическому восхождению вверх к небу, как обители Бога. Таким образом, купольный христианский Храм изображает не статично-циклическую, однажды сотворенную Вселенную с ее круговым временем, равным вечности, но впускает в себя кумулятивное время, имеющее начало и конец - в течение которого происходит некое накопление или продвижение к конечному Событию. Это время есть Век, или Эон - единство Истории и Космоса. Историческое восхождение к венцу Эона - если понимать его как моральное совершенствование, - открывает церковные двери для нравственности.

Однако, купольные храмы появились в христианстве достаточно поздно - после того, как оно стало государственной религией. Государство как человеческий космос, встроенный в космос физический, должно было привнести в служение образ Вселенной. До тех пор церковь не была храмом, а было собственно церковью, или экклесией, то есть СОБРАНИЕМ. В этом качестве христианская церковь восходила к жидовскому собранию, или синагоге. Соответственно, дом собраний строился как дом, под домовой кровлей, а не под куполом, изображающим небесный свод. Потому что собрание принадлежало социуму, общине, а не физической Вселенной.

Но правы ли были апостолы и их последователи, не строя куполов и, таким образом, сводя Священную Историю к истории еврейской? Может быть, они просто не увидели вселенскости в жизненном пути Иисуса Христа? Вселенскости, представленной судом Пилата, которому вручили Иисуса священники иудейские? Почему они не судили его сами? Они отдали его империи. А что такое империя, как не распространение царства на всю вселенную? Отдав Иисуса Назорея суду империи, они признали его вселенскость. Не случайно, позднее церковь стала называться кафолической, то есть вселенской.

И это плавно переводит нас к протестантскому изводу христианства. Протестантская церковь изгнала из своего самоназвания эпитет кафолическая. Она отказалась от вселенскости. Тем самым протестанты вернулись к первоначальному состоянию церкви, как иудейской секты. Отсюда справедливо называние протестантов "жидовствующими" христианами.

Как и евреи, протестанты ходят не в храм, а в Собрание. В собрании имеют общение, в том числе и совместное вспоминание истории Собрания, которое является преемственным - восходит к собранию общины Иакова, брата Господня. Из ритуалов в собрании присутствует лишь общая молитва, совмещенная с совместным припоминанием или поминанием. Потому что характер этого собрания изначально иной: это не символическое участие в движении Космоса, а чисто мирское собрание общины в порядке самоуправления. То есть, это гражданское собрание. У протестантов нет также священника, или жреца. Вместо него - пастор, или пастух. Он печется об овцах стада своего. Однако, попечение это сильно уплощено. Овцы не живут в Космосе: они пасутся на социальном поле.

Что это значит в порядке религии?

Первое. Протестант, как горожанин полностью отгородился от селянина: живет уже не в Космосе с его календарным и суточным ритмом, но - в миру, или гражданской общине. Его волнуют не природные циклы, а жизнь общины. Космическое могущество Творца, остановившего бег солнца, осушившего Чермное море, и наславшего серный дождь на Содом и Гоморру, его тоже не волнует.

Второе. Протестант считает себя святым, поэтому не почитает святых Церкви и, следовательно, не причащается к чудесам, явленным Богом в житиях святых.

Третье. Отсутствие храма и храмового ритуала свидетельствует о том, что отношения с Богом из публичных превратились в интимные, - наподобие тех, что имел Сократ со своим Гением, или Иисус Назарянин со своим Отцом. Так что моление происходит, так сказать, в "храме души" верного.

Спрашивается, не положил ли сам Христос Иисус начало указанной трансформации Храма в Собрание, когда провозгласил разрушение иерусалимского храма и воздвижение нового храма в три дня, - разумея под храмом свою воскресшую душу?

Так или иначе, но в результате протестантской ревизии феномен религии сужается до отношений внутри общины верных и отношений с неверными. Поле манифестаций Бога теперь не космическое, но социальное. Кажется, что именно на этом поле являет Отца Иисус Назарянин во время странствий, описанных в Евангелиях, - особенно если исключить чудеса.

Современный габитус настолько пронизан обмирщенным (в моральном ключе) христианством, что нравоучительное прочтение Писания кажется чуть ли не само собой разумеющимся. Однако, правильно ли оно?

Религия говорит нам, что стержнем космической драмы и человеческой истории является противостояние Бога и Противника, сиречь Сатаны. Нравственное прочтение этой драмы дает понимание ее как борьбы Добра со Злом. В историческом хождении Сына Божьего противником Его выступил сын Учителя, Иуда из Кариоты. По логике нравственного истолкования он должен был бы в хождении с Иисусом явить собой очевидное моральное зло: то есть, совершать аморальные поступки. Однако, видим, что Иуда всегда выступает на стороне нравственного добра: заботится о бедных, о моральном облике учителя; ему доверена общинная касса, как безупречно честному и бескорыстному, и т.д. Напротив, Иисус, на фоне Иуды, выглядит аморальным. Любит женщин, которыми всегда окружен; любит роскошь, негу, почет приходящих и раболепие учеников; небрежет бедными, которых, по его выражению "всегда имеем с собой"; недоволен докучающими ему больными и увечными, от которых то и дело сбегает в уединение пустыни. Получается, Иисус из Назарета выступает как моральное зло, а Иуда из Кариоты, как моральное добро.

Но как же! - возразят мне религиозные моралисты, - ведь Иуда предал Христа за тридцать сребреников! Разве это не высшая степень аморализма?! Прямо сказано в Писании - вошел в него Сатана..... Это значит, что Сатана, или Дьявол есть олицетворение морального зла.

Кто-то хотел, чтобы мы так думали.... Скорее всего, как раз Противник и хотел этого. Во всяком случае, так поняли дело некоторые из апостолов. Но не все.

Что касается меня, то я не верю этой истории предательства ни на одну секунду. Слишком она примитивна: похожа на политическую пропаганду. Этакое моральное клише. Такие трактовки принято пренебрежительно называть "объясниловкой" для предвзятых участников событий.

Поставьте себя на место Иуды. И что? Ну, разумеется: я бы никогда не предал учителя! Разве я такой? Я намного лучше его! При этом забываете, что Иуда - любимый ученик Христа Иисуса, живого Бога. А вы кто? Как вы можете быть лучше? Добавьте сюда еще, что вы лучше Пилата, лучше Каиафы, и т.п.. Как будто вам доводилось служить в должности прокуратора Иудеи... Это самообольщение, и не более того. Как раз, пребывая в таком самообольщении, и можно легко принять за чистую монету историю предательства Иуды.

Вы можете мне не верить, но я знаю другую историю. Иуда был абсолютно честен и совершенно морален. И если бы ему предложили за деньги выдать отца, сиречь учителя, он бы с пламенным негодованием отверг такое предложение. Агенты Первосвященника прекрасно это знали, - поверьте, они разбирались в людях, - и потому действовали гораздо более хитро. Использовали как раз положительные черты Иуды, его высокую моральность. Прикинулись сторонниками религиозного обновления, слышавшими об Учителе и желающими непременно с ним повидаться. И в подтверждение своих намерений выказали щедрость - пожертвовали общине учителя Иисуса Назорея крупную сумму серебром. Это был решающий аргумент. Иуда поверил им безусловно. Ничего не подозревая, Иуда привел их к учителю. Его приветственный поцелуй был совершенно искренним. Никто ничего не заподозрил, и только Учитель произнес вполголоса непонятные слова: "Поцелуем ли предаешь меня, Иуда?"

Заметьте, Он не утверждал, Он спросил. То есть, хотел выяснить для себя облик и состояние сына своего Иуды в этот момент, желая, одновременно, пробудить в Иуде понимающую рефлексию его действий. Иисус в этой ситуации оставался, тем самым, в роли учителя.

Разумеется, Христос Иисус все понимал и предвидел. Ведь именно Он видел вошедшего в Иуду беса во время трапезы. А кто же еще? Если бы видел, скажем, Петр, то поднял бы шум.... Иисус же промолчал. Он отпустил Иуду. Поскольку коллективная трапеза закончилась, он сказал ему: теперь свободен, можешь идти по делам. Дел же у Иуды всегда было много, ведь именно он заведовал снабжением. И теперь он пошел исполнить обещанное щедрым жертвователям...., устроить им встречу с учителем.

Последующее поведение Иуды не обличает сознания исполненного замысла, но обнаруживает себе-вменяемость, или сознание вины.

Когда Иуда понял, что его цинично обманули, он отнес деньги даятелям и бросил их оземь. Затем покончил с собой. То есть, судил себя моральным судом и присудил к смертной казни.

Эта развязка совсем не вяжется с обликом хитрого корыстного предателя. История последнего заканчивается иначе. Согласно второй версии, Иуда использовал ренегатские сребреники для покупки поля, и зажил в свое удовольствие в качестве помещика.

Ясно, что такое продолжение совершенно несоединимо с позицией сына учителя. Невозможно представить себе, чтобы молодой человек оставил родной дом, стал последователем учителя мудрости, ходил с ним до конца, только ради того, чтобы купить поле. Согласитесь, это нелепо.

Итак, если мы верим, что в критический момент в Иуду вошел бес, то должны признать, что социальным феноменом Противника вовсе не обязательно является моральный злодей, поскольку Иуда был движим добром, и не вышел за рамки нравственного добра. Более того, он жестоко осудил себя за невольно совершенное зло. Следовательно, феномен обесовления не совпадает с феноменом морали. Невозможно распознать Сатану, исходя из нравственности. Дьявол может выглядеть морально привлекательным.

Каким может быть догматический вывод из приведенных рассуждений? Вывод однозначен - добро не спасает. Иуда был добр и погубил свою душу.

Неспособные вместить эту правду в себя постарались изобразить Иуду злодеем.... Думается, это поспособствовало обмирщению веры путем сведения ее к нравственности. Позитивная буржуазная эпоха захотела позитивных результатов не только от разума, но и от веры..., - не спасения души, но успехов в делах и общинного мира.

На этой почве нравственность может неожиданно выдвинуться, заместить собой богоявление и создать псевдорелигию Добра, в чем подозреваем, например, русского философа Соловьева и, кажется, небезосновательно. Вместо Отца находим у него "Совершенное Добро", вместо веры - йогу самосовершенствования. Выше мы уже привели Соловьевскую формулу нового йогического служения. Приводим ее еще раз:

"Наша жизнь получает нравственный смысл и достоинство, когда между нею и совершенным Добром установляется совершенствующаяся связь".

Эти слова отсылают нас к известному трактату Бенедикта Спинозы "Об усовершенствовании разума". Это усовершенствование, по мнению Спинозы, необходимо разуму, чтобы среди множества относительных благ выбрать настоящее абсолютное благо, которое будет приносить непреходящую радость.

Фактически, это Эпикуреизм. Соловьев перелагает мысль Спинозы в этическом ключе: Благо заменяет на Добро. Но главное остается неизменным - упование на разум, в отсутствии общества в лицах ближних и дальних.

Разумный выбор подлинного блага рисует нам одинокого грабителя супермаркета, который может унести только одну вещь, и вынужден поэтому мучительно выбирать среди обилия товаров. Как сделать этот выбор? Соловьев предлагает обратиться в эмпиреи, т.е. к самой Идее Товара.

Вообще, этический выбор как акт разума, идеально подходит буржуазной рациональности быта. Политически, отдача морали на суд разума была во времена Канта вопросом свободы, или нравственной возможности буржуазного либерализма.

Позитивный позыв поисков Соловьева состоит в преодолении исторической относительности морального "добра-зла", - когда добром почитается моральное, а злом - аморальное. В частности, в классическую буржуазную эпоху с ее культом рациональности, злом почиталось неразумное поведение. Так что безумие стало приравненным к уголовному преступлению, и безумцев помещали в тюрьмы наравне и вместе с уголовниками (см. Мишель Фуко, "История безумия в классическую эпоху"). Способом преодоления этой относительности добра-зла Владимир полагает прибегание к Добру. Но, что это значит? Подражание Христу? Не будет ли такое подражание просто кривлянием? Ведь главное в личности Христа - его общение с Отцом? Как можно этому подражать?

Следует признать, что в дидактике церкви существует противоречие между подражанием (человек как образ Божий) и усыновлением. Усыновление - экзистенциальная задача, а подражание - практика управления посредством образца....

В заключение подойдем к вопросу со стороны "веры" как понятия, и сопоставим его с понятием нравственности. У слова ВЕРА множество значений; с нравственностью можем сопоставлять лишь те значения, которые относятся к поведению, как объекту нравственности. Важнейшим поведенческим значением слова ВЕРА является ВЕРНОСТЬ (Fides, лат.). Верность в любви, дружбе, союзе и договоре безусловно принадлежит нравственности. Возможно, эта верность угодна Богу. Однако ВЕРНОСТЬ как ВЕРА есть верность не в отношениях с ближним или царём земным, но верность Завету, или Договору с Богом. Так было в ветхие времена.

В новозаветном эоне Бог уже не выступает стороной договора. Он выступает как Отец своего Сына, обитающего с нами и посреди нас, плотских человеков. Отец все передал Сыну, который есть рожденный от земной матери плотский человек, - такой же, как мы. Бог-Отец отныне ждет от нас не исполнения прежних заветов, а любви к своему Сыну. И теперь верность, или вера есть ВЕРНОСТЬ В ЛЮБВИ К СЫНУ. Последняя предполагает пребывание рядом и любовное общение с Ним. Когда Иисус ходил среди нас, эту любовь окружающие могли видеть в лице Марии Магдалины, например.

Поэтому, в отличие от ветхозаветной морали, единой для мира и религии, в христианской вере нет верности завету, сиречь договору, поскольку нет уже никакого договора: есть личное присутствие Сына Отца небесного. Значит, нет и прежнего слияния нравственности и веры в плане верности договору.

Поэтому неправы иудействующие христиане, поднимающие на щит Ветхий Завет, - хотя уже в первые века христианства Тору понимали не как договор, а как историю, продолженную в Евангелии, или толковали аллегорически.

И хотя ради исторического соединения с Ветхим Заветом христианская вера и называется Заветом Новым, на деле наша вера - это не завет. В христианстве нет альтернативы любви к Иисусу.

И тогда вновь встает вопрос о якобы предательстве Иуды из Кариоты. Что он предал? Или кого он предал? Если предал, то только в моральном плане (предал учителя); в плане же веры существует только один вопрос: любил ли Иуда Иисуса как Сына Божия? Если любил, его предательство ничего не значит. Он спасен. Если не любил, то его предательство тоже ничего не значит, в плане веры. Ибо содержание христианской веры есть любовь к живой конкретной личности Христу Иисусу как Сыну Божию. Притом критичным является последний предикат - Сын Божий. Недостаточно любить Иисуса из Назарета, сына, брата, учителя.... Мать Мария любила Иисуса, отец Иосиф любил Иисуса, любили его братья и сестры, любили ученики, в том числе Иуда из Кариоты. Но прозревали ли они в нем Сына Божьего? Кто из них оказывал ему божеские почести? Далеко не все!

Вспомним уже хрестоматийную историю сестер Лазаря, Марфы и Марии.

Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне.

Как видим, Марфа была озабочена аморальным поведением младшей сестры, и полагала, что Учитель должен попенять ей на то, и научить правилам морали. значит, Марфа не видела в Иисусе Бога, но считала его простым учителем закона. И это после того, как Он воскресил брата ее Лазаря! Мария же, напротив, не ждала от Иисуса никаких нарвоучений, не стремилась показать себя правильной девушкой перед ним, но пребывая в лучах божественной благодати, забыла себя, мир и всё, что в мире.

Также Мария Магдалина оказывала Иисусу божеские почести, и Он принимал их: не ради любви к почестям, но ради научения ходящих с Ним. И как раз об Иуде нам известно, что он порицал Магдалину и даже самого Учителя за эти почести, на которые "впустую", по его мнению, аморально тратились общинные деньги, которые можно было морально потратить на помощь бедным.

Именно в этом пункте Иуда из Кариоты обличает себя не видящим божественного достоинства Учителя, не прозревающим в Иисусе из Назарета Сына Божия. Вот чего не хватало Иуде, а вовсе не нравственности. Выше мы уже убедились, что Иуду нельзя признать аморальным. Нет, он морален, но лишен благодати узрения Бога в ближнем.

Отсюда заключаем, что стержнем христианства является не мораль, но любовь к Иисусу Христу как Человеку и Богу, - без разделения этих двух предикатов. И вне этой любви-почитания нет никакой практики христианства как веры.

Любовь предполагает общение. Теперь, когда Иисус удалился на Небо, вопрос общения с ним есть вопрос трансценденции лица, ибо Он - на небе, мы - на земле. Это - главное отличие от времен хождения Его по земле Иудеи.

Трансцендирующее общение, разумеется, не равнозначно общению с человеком во плоти. В трансценденции невозможна любовь, в обычном смысле слова, какую можно было испытывать к Иисусу из Назарета. Здесь отношения с Иисусом гомологичны тем, что имел Он с Отцом своим. Мы пребываем в состоянии усыновления, и Христос Иисус, вознесенный на Небо, выступает нашим Отцом. Это предполагает диалог с Ним; такой же, какой Он имел с Отцом, когда ходил во плоти по Иудее.

Так что же? - спросите вы, - нет, значит, связи нравственности и веры? Значит, вера допускает безнравственность?!

Видимо, допускает. Но, это вовсе не означает отмену нравственности. Только входим теперь в нравственность не с черного хода рыночных прилавков, а с парадного входа семьи. Вспомните: Христос Иисус изгнал торгующих из храма. Что это означает, по-вашему? Изгнание завета - вот что это означает; а вовсе не борьбу с коррупцией, как некоторые думают.

Основа рыночных отношений - договор (или завет, по-церковнославянски). До Христа Иисуса поведение наше определялось договором, так же, как и при купле-продаже. Бог покупал наше послушание обещанием своей помощи в наших делах и загробным воздаянием. Отсюда и нравственность наша определялась договором - но, теперь уже с обществом (миром), глава которого, Моисей заключил за нас всех Договор с Богом Саваофом.

Иисус, в своем достоинстве Сына, отменил этот отчужденный порядок. Теперь мы - дети Богу; и мы послушаем своего Отца. Соответственно, здесь, в отношении к Отцу лежит исток нашего поведения. Теперь и в миру мы получаем нравственность не в рыночных отношениях общественного договора, но от своих отцов, которых почитаем и послушаем: они же, в свою очередь, будучи сыновьями Божьими, почитают Отца своего. Так осуществляется связь нравственности и веры в христианстве.

Отсюда ясно непреходящее значение семьи и отцовства в нашей религии. Отсюда же вытекает непреходящая АНАФЕМА постмодернизму, разрушающему семейные устои.

Незванов Андрей Семенович : другие произведения.

Нравственность или вера - что первично?

Оставить комментарий © Copyright Незванов Андрей Семенович (artosgen@rambler.ru) Размещен: 18/12/2014, изменен: 18/12/2014. 23k. Статистика. Эссе: Религия Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: В Новое Время после Реформации европейское общество явило признаки обмирщения: на место ортодоксального благочестия, оказавшегося теперь не в почете, буржуазия выдвинула нравственность. Спрашивается, имеет ли "объективные основания" в христианской религии наблюдаемое в Европе обмирщение христианства в нравственном ключе?