Аннотация: Роман - размышление о связи двух миров реального и трансперсонального.
Главы из романа "Письма из желтого дома"
(выборочно)
љ Ниделя Александр, 2012 г.
7.4. Возвращение
Постепенно я возвращался в реальность. Яркий свет, легкость и сильная слабость, влажные от пота простыни. Вот я уже вижу хлопочущую возле меня медсестру и спокойно наблюдающего за мной доктора. Мне помогли приподняться и дали стакан приторно сладкого, горячего чая. Голод уходил, и наступала легкость.
Отлежавшись, Сергей отметил про себя, что в его состоянии произошли очевидные, позитивные изменения. Общение с ангелами самым необыкновенным образом изменило его восприятие. Все, окружавшее его своими невидимыми нитями, сплеталось вокруг него в единое целое, наполняясь иллюзорным содержанием и смыслом. Мир казался ярче, рельефнее и свежее, он жил и дышал, наполненный энергией, а Сергей был его частью. Только вчера он серый и одномерный вдруг расцвел, на него хотелось смотреть, слушать, осязать и обонять. Это была необыкновенная радость. Сергей не находил в памяти ничего подобного, тем не менее, это чувство казалось ему ностальгически знакомым и очень близким.
Находясь под впечатлением своих новых, будораживших его переживаний, и предавая все прежнее забвению, Сергей поделился ими с доктором, осторожно умолчав про встречу с ангелами, опасаясь, что эта новость может не лучшим образом повлиять на увлекшее его, тайное общение.
Лечащий доктор, внимательно выслушав Сергея, отметил про себя, что больной перевозбужден и маниакален. На вопрос Сергея, почему эти, совершено новые, впечатления ему кажутся почему-то знакомыми, предположительно прояснил:
- Судя по тому, как окружающий мир приобретает для вас субъективную целостность и неразрывность, скорее всего, инсулиновые комы оживили память очень раннего детства. Тогда вы еще были не способны различать одушевленное от неодушевленного и разделять объекты, и, наконец, выделять себя из окружающего мира, - тут он прервался сделать запись, и по его лицу пробежала легкая тень озабоченности. Он посмотрел внимательно в глаза Сергея, и чуть эмоционально добавил, - у вас, Сергей Александрович, эмоции архаические, из очень глубоких и примитивных нейроструктур, что навряд ли желательно при настоящей терапии. Ваш мозг ослаблен гипогликемиями, и ему нужен покой, так что назначу-ка я вам успокаивающее и порекомендую просто полежать, не утруждая себя этими, безусловно, приятными, но не безопасными переживаниями.
Обманув Сергея своей располагающей улыбкой, доктор назначил ему снотворно-нейролептический коктейль. Сам, погрузившись в раздумье о том, что же могло вызвать такую нетипичную реакцию, грозящую, буквально, сжечь у его больного часть серого вещества коры головного мозга?
Два крохотных укола десятисантиметровыми гвоздями в считанные минуты прибили тело и сознание Сергея к кровати, заставив его забыться.
7.5. Злая воля
Не прошло и часа, как доктор почувствовал боль в животе и слабость, которые быстро набирали силу. Он попытался отлежаться, но боль не оставляла его, мучительно разливаясь по всему телу. Бледный, он боялся пошевелиться от отвратительного, мутящего разум приступа. Терпеливый доктор держался до последнего, пока коллега не обнаружил у него абдоминальный симптом, а вызванный хирург, не поставил ему панкреатический кризис и без малейших отлагательств начал спасать коллегу. Нравоучительно и чуть раздраженно заметив Виктору Алексеевичу, что его терпение и ненужный героизм могли стоить ему не много не мало, а жизни, отметив нетипично быстрое развитие болезни.
7.6. Екатерина Васильевна
Оставшихся без пастуха "овец" взяла под свою опеку заведующая отделением, Екатерина Васильевна. Это была легендарный доктор, о ней говорили или с уважением, или предпочитали молчать. Для живой легенды то было более чем уважение, это был настоящий страх перед ней. Воля, решительность, способность действовать в экстремальных ситуациях, нестандартность мышления не находили себе равных не только в ее родной больнице, но и в пределах города. Даже главный врач, отличавшийся вспыльчивостью и нетактичностью с подчиненными, не рисковал повышать на Екатерину Васильевну голос, даже когда она позволяла себе отклоняться от проложенного им курса.
Завотделением была особенно незаменима в хозяйственных делах и конфликтных ситуациях, а потому благополучие больницы во многом зависело от этой светловолосой и голубоглазой женщины с нереализованным министерским талантом. Все комиссионеры отлично знали о ловкости Екатерины Васильевны и ее умении неожиданно наносить удар, причем в самое слабое место, на которые у нее было нечеловеческое чутье. Ну, и, конечно, никто не забывал о связях ее мужа - областного главного врача, поэтому желающих связываться с ней не находилось.
Но все имеет свою обратную сторону, и Евас, как изредка, за глаза, звали ее недоброжелатели, страдала непомерным волюнтаризмом, импульсивностью и властностью. Она не сносила не только обид, но и даже малейшего противления своей воле. Интерны и клинические ординаторы боялись ее отделения как огненного чистилища. Для них практика в нем была настоящим приговором к унизительной каторге. Оказавшись под началом "живой легенды", они приобретали не столько знания, сколько умение по-рабски подчиняться и подстраиваться: это в педагогической программе Евас стояло на первом месте.
Каждый новичок, без исключения, объезжался этим безжалостным ковбоем, навсегда запоминая ее шпоры в своих боках. Особенно она любила срывать докторов с обеда на беседы с родственниками больных, не трогала она лишь доцентов кафедры, но остальным доставалось и за первых в том числе. Еще одной из излюбленных забав "живой легенды" была игра в "кошки-мышки". Уличив неофита в ошибках, она не торопилась поставить его в известность о них, дожидаясь, когда их станет достаточно для общебольничной выволочки. Для несчастного, вчерашнего студента, затравленного муштрой, сначала оказывалась сюрпризом комиссия из старших врачей, а потом позорный столб на общебольничной сходке. Распяв очередную жертву, Евас временно умиротворялась, превращаясь из гарпии в любящую для всего отделения мать, правда, даже в такие периоды желающих расслабиться не находилось. Бывало, что ее педагогический талант давал осечки. Обычно такое случалось на тех, кто плохо переносил душевную боль и унижения. Но Евас никогда не унывала: в этих случаях в ход шла отлично заточенная ее мужем гильотина минздрава, и непокорному новобранцу на многие годы отсекали возможность работать по любимой специальности в любой из больниц города.
Виктор Алексеевич не числился в любимцах Евас, их, как говорится, свела немилостивая судьба. Упрямый, характерный и прямодушный доктор сразу же обрек себя на неприязнь заведующей, игнорируя ее обеденные консультативные эксцессы. За назревающей расправой над гладиатором с тихим и безучастным любопытством наблюдали сотрудники отделения и кафедры, уже привыкшие к победам кровожадной львицы. Дух "живой легенды", так много сделавшей для больницы, заслуженно пропитал собой не только ее стены, но и всех, кто в них работал, а потому тут никто никому не помогал, а судьбу избранной жертвы решала сама "львица", оставляя зрителям довольствоваться результатом ее игры, каким бы он не оказался!
Неопытный, наивный доктор быстро попался на историях болезни, когда Евас в конце рабочего дня, коршуном налетев на него, потребовала "сегодня же" исправить ошибки, накопленные за последние две недели.
- Виктор Алексеевич, не сочтите за труд, подойдите-ка ко мне, - Евас, недовольная, стояла возле своего рабочего стола над несколькими историями болезни, распростертыми пред ней как поверженная дичь перед охотником. Пряча взгляд, она что-то сдерживала в себе, стараясь вести себя спокойно, - я просмотрела ваши истории болезни и нашла их оформление неудовлетворительным. Где дневники? У троих больных не выставлен диагноз! - гнев душил ее, еще более странным было то, что заведующая сдерживала себя в такой, казалось бы, вопиющей ситуации.
- Екатерина Васильевна, извините, было много работы на кафедре. Вы, наверное, не знаете, но мне достались семинары по медпсихологии от Петра Васильевича, он заболел, вот я и не успел. Я непременно завтра займусь ими и все исправлю, - чуть смущаясь и ища сочувствия, не понимая настроения заведующей, оправдывался неопытный доктор.
- Виктор Алексеевич, и знать я не хочу о ваших проблемах на кафедре, мне и своих хватает, - было заметно, как сдерживаемый гнев мешал ей говорить. Голос шел откуда-то из глубины, от чего речь ее становилась глуше, наполняясь зловещими интонациями, - а потому вы сейчас же исправите все свои недочеты, а я дождусь вас и проверю, насколько успешно вы это сделаете, - последняя фраза полоснула доктора острой бритвой.
В самом начале конфликта в ординаторскую зашел наставник Виктора Алексеевича, доцент кафедры Виталий Константинович Петров. Стоя полубоком и пряча напряженную левую руку в карман халата, он листал желтоватые листы чьей-то истории болезни, словно, не замечая раскаленной до бела заведующей. Тем временем его лицо выражало напряженную заинтересованность. Виктору Алексеевичу, застигнутому врасплох, и в голову не пришло призвать на помощь авторитетного коллегу, хотя идея, перекинуть семинарские занятия на вчерашнего студента, принадлежала именно его наставнику. Тон заведующей не оставлял выбора, но заниматься исправлениями в присутствии этого, переполненного злостью, вот-вот готового взорваться котла, было тоже невозможно. И Виктор Алексеевич, забрав истории болезни, решил сделать это, уединившись на опустевшей кафедре.
Вот уже защелкнулась за спиной дверь, и позади остался приторный запах женского отделения. Тяжелый ключ привычно оттянул карман халата, как вдруг он услышал за спиной щелчок замка... Вслед за ним он почувствовал дружеский толчок в спину.
- Ну что, досталось? Сам виноват! История болезни - это святое! Как же, дорогой мой, ты диагнозы-то не выставил?! Больной без диагноза в наших местах, говоря на юридическом языке, незаконно насильно удерживаемая личность. Это ведь, прямо, нарочно не придумаешь! Делать-то, что будешь?
- Переписывать, - обреченно, каким-то неживым голосом, еще в шоке от происшедшего ответил Виктор.
- Не женщина - ураган! Какая мощь, не зря ее все боятся, - настроение у наставника было приподнятое и взбодренное. Вижу работник из тебя сейчас никакой. Не бери в голову, с кем не бывало, вот помню я..., ну, да ладно, даже вспоминать не хочется. Не печалься "Царь Гвидон...", заходи ко мне, я тебе помогу.
Старое, мягкое, дерматиновое кресло прохладно обхватило тело Виктора, и опытный наставник, прохаживаясь из угла в угол своего небольшого кабинета, стал выслушивать вчерашнего студента.
Дело пошло на лад: наставник взял все в свои руки и, буквально, надиктовывал обоснование диагноза, что никак не получалось, в ватной от конфликта, голове начинающего врача.
Но опасность обостряет интуицию, и молодой доктор почувствовал угрозу в помощи наставника, такую же, как и его пристально-изучающий, боковой взгляд. Виктору Алексеевичу больше всего не хотелось верить в предательство наставника, с которым уже сложились очень теплые отношения. Он даже не находил для этого причин, но что-то внутри него настойчиво приказывало ему собраться и ни при каких условиях не выдавать своей догадки. На этом подозрении у него напряглись плечи, потянуло в затылке, и холодная волна, поднявшись из поясницы, выбила из головы предательскую вату страха - все стало ясным и определенным. Теперь он понимал условия игры, и то, что необходимо для победы в ней, не осознавая самого главного, что в игре "кошки - мышки" выигрывает только кошка!
Дальше оставалось лишь предоставить на суд Евас диагнозы, надиктованные старшим коллегой, и проверить свою интуицию. Пробежав глазами по диагнозам, Евас игриво и в уже отличном расположении духа, удовлетворенная его стараниями, подозрительно резко сменив гнев на милость, предложила закончить работу. На что Виктор Алексеевич ей заметил, что остались еще огрехи по оформлению, и он сейчас их исправит. Но Евас, располагающей улыбкой, дала ему понять, что все нормально, беспокоится ему не о чем, и он может быть свободен. Это было самое худшее, что он мог услышать от заведующей. Даже недолгое знакомство с Евас не оставляло ему ни малейших сомнений, что эта змея изготовилась к удару. Согласившись, он дождался, когда Евас оставит отделение, после чего, вырвав страницы, с холодной головой переписал все по своему разумению. На следующее утро его истории пристально изучала коллегия старших врачей, и результатами, судя по их настроению, осталась недовольна лишь одна Евас. Следующий ее ход, казалось, уже точно не оставлял шансов непокорному доктору, по крайней мере в этом были абсолютно уверенны все наблюдатели.
Но, странным образом, примерно через неделю Еваз, злая своей неудачей, вдруг присмирела перед молодым, непокорным доктором, и далее ее отношение к нему уже не менялось. Многие отметили, что Евас, как будто, молодела при Викторе Алексеевиче, покорно тупя взор в его присутствии. Кто-то даже смело предположил, что Евас влюбилась в молодого доктора, и только это спасло его от фатального третьего раунда с участием тяжеловеса - ее мужа. Но то были очевидные слухи, так как сам Виктор Алексеевич вел себя совсем не как любовник, излучая в сторону заведующей трудно скрываемую, разве что, сдерживаемую антипатию.
7.7. Напасти
Но вернемся к настоящим событиям, так вот, первым делом Евас, не особо вчитываясь в историю болезни, решительно отменила инсулин-коматозную терапию половине больных Виктора Алексеевича, в их число попал и Сергей, а буйному Федору она понизила дозу нейролептиков. Только было, Сергей отошел от успокаивающего коктейля, как его тело и голову, словно чучело, набили нейролептической ватой. Все стало серым, тело скручивало судорогой боли, смешанной с усталостью, и он все больше ощущал себя бессмысленной тенью, обязанной природой жить.
Но напасти, на этом не закончились. Пока Сергей лежал душевным студнем в полной неподвижности, с полуоткрытыми глазами, возле него вдруг оказался Федор - дальше все произошло мгновенно. Сергей лишь увидел, как тень чернотой легла ему на лицо, перекрыв дыхание. Это была подушка в руках Федора. Федор, с запекшейся пенкой слюны по углам рта и с загнанным, зловонно-кислым дыханием, слегка картавя, скороговоркой торопливо шипел на ухо сопротивляющемуся Сергею: "Не видать тебе света Божьего, дитя Диавола! Стану я мечом твоим карающим, слышишь мя, Боже мой, приношу в жертву тебе грешника. Прости, только прости мя! Паду пред тобой на колени, стану твоим псом преданным и бичом твоим, только прости мя...". На этих словах тень ушла с лица Сергея, и он, хватая воздух ртом, долго не мог прийти в себя, пока скручивали руки смятенному Феде.
Несколько дней Сергей, не в силах пошевелиться, плыл по тихой реке заживо похороненным в лодке своего психиатрического ложа, безвольно глядя в однообразное, сумрачное небо потолка, в ожидании врат царства Аида. Пока, наконец-то, в отделение не вернулся Виктор Алексеевич, поставив все на прежние места. Яд медленно покидал организм Сергея, и желание двигаться, и интерес к жизни возвращались к нему, только что познавшему цену обратного. Первое время он побаивался Феди, пока не выяснилось, что после этого происшествия его крепко накачали нейролептиками и привязали простынями к кровати, так что ему стало не до Бога и своих прегрешений. Докучал ему лишь беспокойный Серафим, не оставляя Сергея одного, словно бы, его к нему кто-то приставил. Он вдруг оказывался рядом, останавливая свой диковато-пронзительно безумный взгляд на Сергее, изредка складывая губы трубочкой, как это делают обезьяны, от чего у Сергея, первое время, от страха перехватывало в груди, а сердце колотилось перепуганным кроликом.
7.8. Встреча третья. Первый урок крови
На этот раз кома Сергея не пугала. Он шел к ней как на долгожданное свидание, желая вырваться из скуки окружавшего его безумия и деловитого диктата докторов. Не обошлось и без курьезов. Его сосед, тихий и безучастный в своей замкнутости шизофреник, перед тем, как лайнер инсулинового укола унесет его в страну грез, повернулся к Сергею и, посмотрев ему пронзительно в глаза, произнес: "До скорой встречи, мой Донкихот". После чего, нарочито потеряв ко всему интерес, в позе Дракулы улегся на инсулиновое ложе. На что доктор по-доброму сдержанно улыбнулся, а медсестра, простоватая хохотушка, с трудом удержалась, чтобы до слез не рассмеяться над чудачеством потерявшего связь с реальностью человека. Сергей же, как завороженный, смотрел на застывшего в вызывающей позе соседа, и не обратил внимание, как начались инсулиновые перегрузки. Последнее, что заметил Сергей, было то, что у соседа взгляд и интонации Санчо. Тут он вдруг поймал себя на неприятной мысли, что он не относится к своим сверхъестественным встречам как к реальности, хотя и стремится всем своим существом, снова оказаться в компании забавных и совсем нестрашных ангелов. По его лицу пробежала блаженная улыбка, которую оборвал беспокойный Серафим, врываясь, как ракета, в кому, он отчаянно громко и драматично возопив, пропел: "И ангелы вострубят, призывая на Суд Божий человеков!", после чего стал изображать иерихонские трубы, попеременно исполняя несколько партий в разных тональностях. Это оказалось слишком даже для доктора, и он всерьез озаботился судьбой, нелюбимой завотделением, инсулин-коматозной терапии...
Снова голод, тягучая, затмевающая сознание и все обесценивающая головная боль с потливой слабостью, наступающий сумрак, как, когда-то детстве, в кладовой выключили свет... Провал...
7.9. Кома Љ 2
И снова тот же амфитеатр, праздное, теплое, южное солнце и приятный ветерок, несущий с собой запах моря, вокруг ни одной живой души. Сергей, готовый к встрече, почувствовал себя совершенно одиноким. Ему даже показалось, что он останется здесь навсегда один, заточенный в эту прекрасную тюрьму собственного безумия. Справившись с легким страхом, он стал рассматривать что-то, очень напоминавшее ему истертые временем, чуть желтоватые и неровные камни скамеек. Но память упрямо отказывала в попытках узнать этот знакомый ему интерьер. И чем больше он вглядывался в него, тем больше понимал, что перед ним не амфитеатр! Но что же тогда? Уже забыв и про ангелов, и про то, что он, заблудившийся в собственной коме, одинокий странник. Тут Сергей вспомнил, где он все это видел. То было основание черепной коробки: те же, выбеленные временем, выступы, кость, похожая на песчаник... Завороженный своим открытием, он не заметил, как кто-то положил ему на плечо руку.
- Здравствуйте, Сергей Александрович, - это был Санчо. Он сделал выразительную паузу, - пожалуйста, не примите на наш счет эту третьесортную постановку. Ее устроили "девушки", пытаясь помешать нам встретиться, вот и результат, я с большим трудом добрался до вас, а коллеги до сих пор задерживаются.
- А что случилось, почему? - Сергей, растеряно и еще ничего не понимая, поддержал беседу.
- Обычный психоанализ! Нужно признать, нашу встречу со знанием дела пытались сорвать. Хорошо, что вы отвлеклись на этот двусмысленный интерьер. И, кстати, мания, что случилась у вас после нашей встречи, никак не входила в наши планы. Наша оппозиция решила вам, Сергей Александрович, высушить мозги. Так что в следующий раз имейте в виду - радость не критерий полезности. Спасибо доктору, быстро сообразил.
"Игореша, я же по-прежнему плохо понимал, что имел в виду Санчо, никак не в силах отделаться от навязчивой ассоциации амфитеатра с черепной коробкой."
- Нужно честно признать, эпизод из Дракулы им удался неплохо! Удивительно, как настойчиво они свои собственные "девичьи" пороки приписывают нам, высшим ангелам. Именно этот их ход, по большей части, и помешал моим коллегам участвовать в нашей встрече, но я думаю, скоро они присоединятся к нам. - Он оглянулся в ожидании коллег, но их все еще не было. - Вы заметили, меня они выставили исчадием ада и кровососом, по крайней мере, теперь так будет думать ваше доверчивое подсознание. Это их "девичья" проекция. Какой смысл мне пить свою собственную кровь, - и Санчо неподдельно передернуло, - а вот для них самих деление на свое и чужое - основа их жизни, поэтому они любят пить чужую кровь! Оборотни и Вампиры - это их любимый жанр. Два неотъемлемых качества среднестатистической "девушки"! Они, "девушки" и есть оборотни, когда в нашем мире из прелестных созданий превращаются в кровожадных волчиц. А вампиры они, потому что без чужой крови силы теряют, а если нападут на кого, то жертвам придется таким же образом защищаться, вот так и начинается лавина вампиризма. Когда одна "девушка" укусит другую, то есть, сцепятся два рода, то остановить их уже будет невозможно. После чего укушенная будет всю жизнь ждать удобного времени для мести и, в итоге, вкусив однажды крови, станет кидаться на другие роды, поэтому их наклонности буквально заразны. Сергей, вы, наверное, заметили, как часто и назойливо муссируют тему вампиров и оборотней в кино и на ТВ. Казалось бы, отвратительно и уж, тем более, не страшно, тем не менее, экраны забиты кровопийцами и волчатиной! Это их "светлая" мечта о вечной молодости, за чужой счет, ну, и, конечно, чтобы их все боялись! Сила девушек коротка: всего-то жалких одиннадцать лет с хвостиком, после которых вчерашняя клыкастая бестия превращается в жалкую, беззубую - пешку на чужой доске. Эти особенности многое определяют в их характере и натуре: они торопливы, злы, недальновидны и импульсивны.
По-прежнему мало что понимая, я помог ему в его монологе.
- И что же теперь делать, получается замкнутый круг?
Только тут я заметил, что мы с Санчо в амфитеатре уже не одни, и прибывшие ангелы заняли свои привычные места.
- Мы его разорвем и уже по-настоящему явимся к ним с иерихонскими трубами, как они это комично и с пафосом только что обыграли стараниями и без того несчастного Серафима, - включился в разговор Военный, - Сергей Александрович, вы, кстати, знаете, что он чуть было не убил своих детей?
- Нет! Я ничего о нем не знаю.
- Газ пустил, хорошо, что соседка почувствовала запах - чудом спасли. Но дело даже не в том: удивительно другое, это - их безжалостность! Сначала они убивают раком цветущую женщину и любимую жену Серафима, потом руками несчастного, обезумевшего отца пытаются убить его же детей, обрекая его на одиночество и отверженность, и после всего этого нагло выставляют его на смех! Ему теперь из психоза выходить никак нельзя: ведь он чуть было детей своих не убил. Я многое видел, но к их жестокости привыкнуть не могу.
- Но вы же ангелы, и благодаря своим возможностям, могли бы ему помочь?!
- А кто устроил соседке больничный, - вмешался Санчо, - "девушкой" все было спланировано днем специально, чтобы никто запаха не почувствовал, вот и пришлось соседке гипертонический криз устроить, но, как говорится, "не стоит благодарности", это не более чем наша естественная обязанность перед вами, а, точнее, наш общий интерес.
- А можно было самого Серафима остановить?
- К сожалению, нет. Психотики, да что они, даже сильно взволнованные люди не в нашей власти. Мы не можем их контролировать. Умей мы это делать, насколько бы все было проще. Именно поэтому мы не любим, когда вы принимаете решения или действуете на сильных эмоциях, или, как еще говорят, "Утро вечера мудренее". (Санчо)
- В это трудно поверить, я никогда даже не думал и не предполагал такого, это кажется безумной фантазией. (Сергей)
- Тем более, трудно доказать вам, людям, обратное. После возвращения в реальность, "девушки" снова и снова будут убеждать вас, Сергей, в том, что мы, ангелы, всего лишь галлюцинация или нравоучительная сказка. А то и того хуже, будто мы - дьявольская сила, что, собственно, в этот раз и случилось! А еще, они, при любой возможности, результаты своих разборок пытаются на наш суд списать. Для этого "девушки" свои грязные делишки мистикой обставляют. - И тут Капитана прервал Сергей:
- А что им это дает?
- Хотят от мести спрятаться! Друг друга они не очень боятся, чуть что, сразу дают сдачи. А вот нас опасаются: с нами воевать бессмысленно, и наказывать мы умеем как никто другой. Если "девушке" удастся убедить свою жертву в том, что это наша работа, то последняя мстить не будет. Именно это часто удерживает нас от прямых жестких мер, типа "огнем и мечом". Стоит только нам кого-нибудь заслуженно казнить или серьезно наказать, как "девушки" тут же организуют свои набеги, пытаясь создать видимость, что и это тоже наши акции. "Девушки"-жертвы тонко анализировать не умеют, поэтому все свои несчастья списывают на наш счет! Из-за чего мы свои наказания тщательно рассчитываем, чтобы избежать эффекта лавины. Недостаток ума они компенсируют изворотливостью и жизненной смекалкой. Например, с теми, кого мы не защищаем, они расправляются жестоко и безоглядно, не стесняясь в методах. Обычно это те роды, где на интересы чужих не оглядываются и думают только о себе: грабят, убивают, обманывают, живут страстями и т. п. Но, если они положили глаз на род, чтущий наши высшие законы, прямо убить и напасть они не могут, так как знают, что мы обязательно сравняем счет потерь. В этом случае они мостят дорогу своего алчного интереса осторожно, постепенно портя детей из чужого рода, делая их маниакальными, импульсивными негодяями. Это длительная, методичная, подрывная деятельность, в процессе которой они ссорят детей с родителями, доводя последних глупым и негативистичным поведением ребенка до исступления. Это разрушает тонкие платонические эмоциональные связи. Ребенок чувствует себя незаслуженно обиженным и начинает страдать еще большим негативизмом, когда все плохое, с точки зрения родителей, становится для него желательным. В общем отбивают его от стаи. Нетрудно догадаться к чему это приводит: к плохим компаниям, алкоголю, асоциальности, наркотикам и высокому физическому травматизму. После такой обработки, ребенок, в любом случае, тяжело эмоционально депривирован, его настроение кидает от мании к депрессии, вот его и тянет на алкоголь, наркотики, и асоциальный образ жизни. Ничего удивительного, что такой ребенок уже не живет по принципам своей семьи, и защищать нам его уже нерационально. Жизнь таких детей коротка, а репродукция неудачна. Конечно, мы наказываем вредителей, также их детьми, но и их жертвам мы далеко не всегда можем помочь.