Никифорова Евгения Олеговна : другие произведения.

Cum ante saecula

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Cum ante saecula" (с лат. "Когда впереди вечность") - это наполовину мистическая, наполовину реалистическая история о людях, на долю которых выпали крестовые походы, альбигойские войны и инквизиция, история о том, чего им стоили борьба с распространением католицизма и поиски той единственной истины...
   Cum ante saecula
  
   Когда впереди вечность
  
   "Я использовал печать Бога, а дух предсказывал мне: "Это ты, царь Соломон, так обращаешься с нами. Но пройдет время, и твое царство будет разрушено, а этот Храм будет разломан на части; и весь Иерусалим будет уничтожен царем Персии, царем мидийцев и халдеев. И сосуды их этого Храма, который ты строишь, будут отданы в рабское услужение богам; тогда как все кувшины, в которых ты нас запер, будут разбиты человеческими руками. А потом мы станем еще сильнее повсюду в мире. И мы возглавим весь этот заблудший мир, населенный людьми, на долгие годы, пока Сын Бога не будет распят на кресте. Ибо никогда до этого не появится царь, подобный ему, который будет иметь власть над всеми нами, и которого мать зачала непорочно. Кто еще может получить такую власть над духами, кроме него - того, кого первый дьявол попытается соблазнить, но не сумеет? Число его имени - 644, и это - Эммануил. Вот почему, о, царь Соломон, твое время наполнено злом, и жизнь твоя - короткая и грешная, и твоему слуге достанется твое царство" (Завещание Соломона).
  
  
  Сoccineus (алый)
  
   1212 г.
  
  - Марк, это безумие!
  - Вы не понимаете, мадам. Нам обещали отпущение всех грехов...
  - Марк, послушай... Вас просто используют.
  - Нет, ведь сам Папа сказал, что море расступится перед детьми, а оружие проклятых еретиков не нанесёт вреда невинным душам.
  - Безумие!
  - Мадам, вы считаете, Папа солгал?
  На это мне нечего было ответить. В словах Его Преосвященства сомневаться нельзя. Однако смерть отца даже после стольких лет не давала покоя. С одной стороны, в новом походе, где будут участвовать только юноши, девы и старцы из простолюдинов, был какой-то смысл, но разум отказывался воспринимать это как истину. Что-то не сходилось, что-то казалось неправильным, искажённым.
  - Вас обманывают, - слетело как-то само собой.
  - Мадам, прошу, больше никогда не произносите этих слов, - ответил человек, все годы прослуживший в моём доме. Мы с Марком росли вместе. Нам обоим по двадцать, и вместо того, чтобы жениться, как поступают в его возрасте, он вознамерился ехать в Палестину. Святой отец осенил Марка крестом, благословил и дал напутствие. Мне хотелось смеяться.
  - Мадам? - заметив перемену настроения, обеспокоенно спросил он.
  - Ничего, Марк. Я не в силах удерживать тебя здесь. Если хочешь умирать - умирай. Зачем вообще пришёл сюда? Что ты надеялся услышать или увидеть? Как я заплачу? Как пообещаю ждать триумфального возвращения? Как буду еженощно молиться Господу за вашу победу и спасение душ? Оставь.
  - Почему вы не верите?
  Как объяснить Марку, что вера приходит с твёрдой уверенностью?
  - У меня нет времени рассказывать о таких простых вещах.
  - Конечно, - склонил голову он. - Вы грамотная девушка из хорошей семьи, и отец подыскивал вам жениха едва ли не сразу после того, как мать разродилась вами. А что есть у меня? Я простолюдин. Сын кузнеца. И единственное, о чём смею мечтать, это...
  - Стать рыцарем, - закончила за него я. - Надеяться, что вернёшься в Прованс в сияющих доспехах, с мечом, на верном коне.
  - Если и так всё знаете...
  - Не обманывайся, Марк.
  - Я не хочу умирать грешником, мадам. Грешником, который ничего, по сути, в своей жизни великого не совершил. Победа над язычниками принесёт успех.
  - Ты волен верить в то, во что хочешь верить. Этот разговор не имеет смысла.
  Я махнула рукой, давая понять, что он может убираться на все четыре стороны. Надув губы, словно обиженный мальчишка, Марк ушёл. Меня продолжало терзать предчувствие, что мой бывший слуга не вернётся.
  
   1220 г.
  
  Промозглый сильный дождь. Хочу во всех злоключениях винить его. Я знаю, есть люди, которым нравится следить за барабанящими по стеклу каплями. Им дождь помогает заснуть, успокаивает нервы... В моей жизни дождь приносил проблемы.
  И я в очередной раз его обвинила, когда заметила на улице человека, прислонившегося к стене здания. Мужчину рвало. Конечно, можно было бы принять его за пьяницу и пройти мимо, но я обратила внимание на жижу под его сапогами: там была кровь.
  Мне следовало вернуться домой. Стояла глубокая ночь, а я шастала непонятно где, по Богом забытым закоулкам, постоянно оглядываясь, не схватит ли кто сзади, не дадут ли камнем по голове... Не то чтобы у меня отсутствовали веские причины разгуливать одной по городу в темноте, но я сильно рисковала, находясь там, и если бы кто из знакомых узнал, точно не поздоровилось бы.
  Мужчина рухнул на землю, страшно закашлявшись. Он ещё не заметил меня. Я сама себя выдала: вышла на тусклый свет горевшего факела, тронула за плечо, привлекая внимание, и спросила: "Куда вас довести? Я помогу". Не поднимая головы, мужчина хриплым голосом назвал место, после чего смело облокотился о мою руку.
  Приключения постоянно находят меня в дождь. С нас текло в три ручья, одежда была сырой и холодной, неприятно липла к телу, волосы безвольно висели, словно верёвки. Безумно хотелось выпить парного молока и вымыться в тазу с горячей водой. Я тащила на себе неизвестно кого, неизвестно куда и неизвестно зачем. Мир абсурден. И наиболее полно понимаешь эту истину вот в такие моменты.
  Нет, бывало и хуже. Например, когда перескакивала через крутые обрывы на чужой лошади, спасаясь от стражей, или слетала по скользкой крыши дома в стог сена. Наверное, Бог меня хранил, если я до сих пор жива и не дожидаюсь в тюрьме часа, когда поведут на плаху. Знакомые до сих пор считают меня упрямым ребёнком, впрочем, им со стороны виднее. Единственное, о чём я в последнее время думаю - это как бы выкарабкаться из долгов, в которые по незнанию влезла мать, и отомстить одному человеку за величайшую глупость. Когда, после разнообразных злоключений снова попадаешь в абсурдную ситуацию, понятия не имеешь, за кого себя принимать: за неразумного взрослого или разумного ребёнка.
  Пока в ливень, дрожа от холода, вела по закоулкам незнакомца, у которого по подбородку текли ручья крови, мысли путались страшно. Во тьме я не могла разглядеть бедолагу. Лишь когда завела на постоялый двор, протащив по узкой витиеватой лестнице на второй этаж. Проклятый замок никак не хотел поддаваться, пришлось по двери как следует ногой врезать. Очутившись внутри, незнакомец тут же упал на кровать. Ему было смертельно плохо.
  Я зажгла светильник и взглянула на лицо. Выступающий орлиный нос, тонкие губы, подбородок, покрытый жёсткой щетиной, сросшиеся брови, глубокие карие глаза, блестевшие от навернувшихся от кашля и рвоты слёз, спутанные чёрные волосы, - довольно запоминающаяся внешность.
  Мужчину отравили. В чём в чём, а в ядах я разбиралась великолепно. Даже узнала, каким именно ядом отравили. В моём подвале хранилось противоядие, только вот не оставлять же несчастного здесь одного.
  - В третьем ящике синий пузырёк, - вдруг донёсся его голос.
  В ящике действительно обнаружился синий пузырёк. Да и не только. Там пряталось множество колб, которые меня моментально заинтересовали. Не каждый день спасаешь человека, который хранит опасные вещества. Задыхаясь, он попытался объяснить, какую порцию следует принять, но я излишне резко попросила его замолчать, добавив, что обойдусь без подсказок. Налила в пыльную кружку сколько надо и дала выпить. Подложила подушку под голову и наблюдала, как смыкаются его веки, как медленно покидает сознание. Следующая порция дожидалась своего часа на рассвете.
  Только когда незнакомец заснул, я почувствовала, как сильно устала.
  В комнате вещей практически не было. Жёсткая кровать, ящики, облезлые стены, грязный пол. Я отличалась редкостным любопытством, за что не раз приходилось расплачиваться, но в тот момент не могла проигнорировать груду ящиков, зазывно стоявших на полу в пустом пространстве помещения, и заглянула в каждый.
  Одежды и белья не обнаружилось. Следовательно, мужчина жил не здесь, а использовал этот дом перевалочным пунктом. Зато нашлось кое-что другое.
  Амулет. Небольшая медаль из серого плоского камня с выгравированными символами. Два сросшихся треугольника, образующих звезду, обрамлённую несколькими кругами. Первое слово, бросившееся в глаза, - "Tetragrammaton". И следующие в том же круге: "Jelah", "Jegova", "Emmanuel". В серединном круге: "Anasbona", "Erigion", "Messiah", "Arpheton". И в последнем: "Agla", "Eloyn", "Adonay", "Jessemon". В каждом по четыре имени.
  Лишь тогда, сжимая каменную медаль в ладони, я поняла, с кем имею дело.
  На кровати безвольно лежал еретик.
  Первая мысль, навестившая голову: "Вляпалась". Другая на моём месте отшатнулась бы, вскрикнула и кинулась бежать прочь, а затем обратилась бы к стражам, рассказав, что в городе скрывается преступник. Во Франции ересь строго запрещалась, более того, каралась смертной казнью.
  Никто точно не знал, откуда взялась эта самая ересь, колдовство и с чего началась святая инквизиция. Одни говорили, на Землю пришли злые духи, демоны, порабощающие людей, и святые отцы объявили жителям преисподней войну. Но отец, царствие ему небесное, рассказывал, как много лет назад королевская семья лишилась наследника. Дофина нагло украли, и никто не мог ответить, что с ним стало, пока однажды рыцарь не пересекал деревню и не увидел, как в жертву приносили ребёнка. Рыцарь доложил королю о том, что простолюдины, занимаясь тёмной магией, убивают детей, и его величество приказал немедленно хватать каждого, кто замешан в деле. Пойманным преступникам живо развязали языки, и они сообщили, что дофина использовали в обряде так же, как и того ребёнка, чью смерть засвидетельствовал рыцарь.
  Казнили всех.
  Как позже выяснилось, похищение дофина - не единичный случай. Во многих королевствах воровали детей и совершали над ними жестокость, чтобы умилостивить демонов, покровительствовавших колдунам. Раньше для ритуалов использовали девственниц, чистых непорочных девушек, которые не в силах были оказать сопротивления, а спустя годы жрецы, как ни искали, не могли найти хотя бы одну нетронутую женщину. Их внимание привлекли юные принцы.
  Разгорелась нешуточная война. На тот свет отправляли десятки людей, обвиняемых в связи с нечистыми силами. Церковные суды набирали обороты, и даже когда наследники королевских династий оказались в безопасности, священники на достигнутом не остановились: они вновь и вновь рубили головы, умерщвляя по большей части женщин. Женщину обвиняли во многом: из-за Евы человечество вынуждено жить на Земле, а не в раю, из-за женщины мужчина не может спокойно заниматься делами, из-за женщины разгораются споры, когда кто-то не так на неё взглянет. Женщину обвиняли во всех грехах. Самым большим грехом считалась красота.
  Все, кто находился под следствием, признавались в содеянном, и ничего удивительного тут не было. Обвиняемого подвергали столь ужасным и бесчеловечным пыткам, что легче было признаться в грехах и выдумать, как прошлой ночью кутил вместе с дьяволом и щупал дьяволиц, чем терпеть муки. На суд приходила какая-нибудь толстушка и рассказывала, как "проклятая ведьма" совратила её мужа и наслала на ребёнка болезнь, или обернулась кошкой и высосала из вымени соседской коровы молоко. Никому неинтересно, что показания лживы, главное, ведьма поймана, задача решена, а священник заработал золото.
  Мужчина находился не в состоянии, чтобы соображать, выдадут его страже или нет. Будь на моём месте кто угодно, непременно бы выдал. Только не я. Никогда. Пусть даже передо мною лежит протеже сатаны. Не потому, что самой придётся отдуваться за занятие воровством, изготовление ядов и прямое отношение к чёрному рынку, нет. Кто знает причину своих поступков? После смерти отца, ухода лучшего друга на войну с мусульманами и купания в долгах мне хотелось делать то, что нравилось. И сейчас я получала удовольствие от того, что спасала преступника, скрывалась с ним в комнатушке, держа в руках вещь, за которую отправляют на костёр, сберегала его секрет.
  Медаль приятно холодила кожу.
  Заметив, что незнакомца лихорадочно затрясло, сняла с него мокрый плащ, рубаху и накинула на голый торс собственный плащ, лишив себя верхней одежды. Пусть согревается.
  Я сидела на кровати подле подопечного до первых лучей солнца. Оказалось, у него отменное здоровье, не понадобится вливать в горло ещё одну порцию противоядия. Организм сам поборол врага и выкарабкался. Поняв, что помощь больше не потребуется, я покинула постоялый двор прежде, чем мужчина открыл глаза и понял, что находится один, завёрнутый заботливой рукой в чужую одежду. Наверное, даже и не вспомнит, кто спас ему жизнь.
  "Tetragrammaton" так и не вернулся в ящик. Медаль я унесла с собой, посчитав, что мне она может пригодиться.
  
   ***
  
  Отец Георгий умирал красиво. Надо было видеть, как стремительно покрылось потом его лицо, как затряслись пухлые губы, как покраснели сальные щёки... Он визжал, словно свинья, которую ведут на убой. Яд расплывался по внутренностям и сжигал кровь. Всё-таки я была замечательным изготовителем. Понадобилось пару-тройку капель, чтобы заставить отъявленного грешника валяться на полу, рыдать и умолять о спасении. Зрелище разгоралось в храме, на глазах у нескольких десяток людей, растерянно взиравших на того, кто ещё минуту назад говорил, что его защищает сам Бог.
  Жаль, нельзя было засмеяться, иначе я бы себя выдала. Пришлось изображать недоумение. Но душа торжествовала. Я чувствовала, что мне удалось отомстить за Марка.
  Никакая сила священного Писания не могла уговорить меня простить. Отец Георгий отправил на смерть Марка и продолжал благословлять на походы других юношей. Людьми, как скотиной, легко было управлять, достаточно предъявить им чудо и объявить себя любимцем Всевышнего, продемонстрировав на груди огромный золотой крест. Отец умер под Иерусалимом в сражении с войском Салах - ад - Дина, отстаивая чьё-то христианское право владеть Гробом Господним, хотя никогда и не видел то, за что бился. Когда пришло известие о трагичной гибели графа Монморансе, я долго не могла прийти в себя, рыдала и со страхом смотрела в будущее, гадая, что станет с нашей семьёй. Потом мы разорились, ростовщики вытряхивали с матери последние монеты. Граф, на котором мечтал женить меня отец, обручился с другой женщиной, и всё полетело в тартарары. Нужно было как-то выживать, платить по счетам и иметь при этом хотя бы кусок хлеба, чтобы не сдохнуть от голода, как собака.
  В тот год мне открылись прелести чёрного рынка.
  В тот год Марк исчез.
  Не умер, не заболел, не пал в сражении. А исчез, словно дым. Никаких вестей. Всё, что знали люди: войско погрузилось на корабли и отчалило из Марселя.
  Правда заключалась в том, что нас обманули. Его Преосвященство снова решило заработать на смертях, в итоге матери потеряли сыновей, сёстры - братьев, а я - верного слугу, знакомого с тонкостями чёрного рынка, и по совместительству друга. Событие 1212 года сломало меня. Разгрызло, съело, уничтожило что-то светлое, оставило взамен необъятную тьму, похожую на вонючее болото, откуда вылезти невозможно.
  Я не испытывала жалости или милосердия к отцу Георгию. Смотрела, как он орал от боли, задыхался, бился в предсмертной агонии, после чего, наконец, испустил дух. Откуда-то издалека слышала, как в ужасе кричат люди, почти не почувствовала, как мать хватает за руку и тащит на выход.
  Марк отомщён.
  - Кассандра! Кассандра!
  Но рада ли я этому?
  - Кассандра!
  Безусловно, рада. Только почему гложет ощущение неудовлетворённости?
  - Кассандра!
  Потому что мало одного отца Георгия. Есть и другие, кто поступает так же, наживается на чужом горе, лжёт, лжёт и лжёт без остановки. Почему за всех должен был пострадать лишь этот священник?
  - Кассандра?
  - Что? - я недовольно взглянула на мать.
  - Ты в порядке?
  - Да, спасибо.
  - Ты такая бледная...
  - Я всегда бледная.
  - Нет, сейчас ты словно мертвец.
  - Не важно.
  - Кассандра, с тобою точно всё хорошо?
  - Сказала же.
  - Ох, это ужасно... Бедный отец Георгий! Что же с ним произошло? Что за злой дух в него вселился?
  Мама была далека от реальности. Она искренне верила в демонов и в то, что ведьмы разгуливают среди нас. Дай волю, она обвинила бы в колдовстве каждую, кто когда-либо переходил ей дорогу. Странная женщина. И сейчас она думала, что священника убил демон. Смешно. Мать не имела представления о моих увлечениях, жила в сказке, где есть Бог, ангелы и почитаемый за святого Папа Римский. Узнай она о степени жажды крови единственной дочери, наверняка отреклась бы.
  Я бросила взгляд на церковь, сооружённую из камня и дерева, представила, как это здание красиво обнимет пламя в ночной тьме, и позволила себе улыбнуться - так, всего на одно мгновение.
  Позже началось расследование. Граф Ансильон, сын лучшего друга моего отца, принёс вести: святой отец отравлен неизвестным ядом, среди нас есть убийца, им может быть кто угодно. Мать качала головой, а я молча слушала о себе различные домыслы, в разговор не лезла. Мне было любопытно, как собираются искать убийцу. Граф Ансильон в мою сторону почти не смотрел: я считалась старой девой из благородной, но до ужаса обедневшей семьи, едва-едва вылезшей из долгов, и интереса у женихов не вызывала. Им нравились пятнадцатилетние, совсем юные хрупкие девушки, дрожащие, словно осиновый лист на ветру, при мысли о близости с мужчиной.
  Той же ночью я вновь отправилась на чёрный рынок - место, затерянное в городе среди закоулков, пахнувших мочой и калом, грязное, но необходимое для тех, кто пытался выжить, сколачивая деньги на вещах, находившихся под запретом. В трактире доктора Пикара разгорались нешуточные споры, в которых принимать участия я не собиралась. Спорили о политике, о принятых законах, о жизни; по насыщенному человеческим потом и спиртным воздуху разносились голоса, перекрывавшие друг друга. Доктор Пикар, владелец паба, пригласил меня за столик: мы с ним давно были на короткой ноге.
  - Слышал о твоём подвиге, - сказал он, одобрительно улыбаясь. - Сложно было ублюдка на тот свет отправить?
  - Не очень.
  Он налил выпить, и я осушила чашу с вином в один присест.
  - Твои яды пользуются успехом.
  - Так и должно быть.
  - Принесла ещё?
  - Да.
  Я вынула небольшой пузырёк с алой жидкостью.
  - Цвет больно заметный, - произнёс доктор.
  - Не заметный, если добавишь в вино, - ответила на его критику. - Поверь, это зелье хуже инквизиторской пытки.
  - Неужели?
  - Хочешь проверить?
  - Я верю тебе на слово, - доктор Пикар выставил указательный палец в мою сторону. - Но только тебе, Касси. Другим поблажек не делаю.
  Пузырёк перекочевал в карман его плаща, звонкая монета - в мой. Но я чувствовала, разговор ещё не окончен. Доктор явно хотел что-то добавить, но, по всей видимости, не знал, с чего начать.
  - Что? - спросила я, желая прояснить ситуацию.
  Неужели возникли проблемы?
  - Касси, мы давно дружим, - начал доктор. - В далёком прошлом я лечил твоего отца. И потому не хочу втягивать в неприятности. У твоей семьи, насколько мне известно, долгов больше нет. Тогда к чему всё это? Зачем продолжаешь заниматься ядами?
  - Ведёшь к тому, что отец бы мною не гордился?
  - Он думал, ты выйдешь замуж.
  - Я тоже так думала. Пока жизнь не повернула иначе. Как видишь, я больше не недалёкая искушённая дама, а грубая, лицемерная, но весьма успешная женщина.
  - Убийца, - заключил он.
  - Да, убийца. Послушайте, доктор, я не знаю, почему вам вздумалось поговорить о моих... хм... наклонностях, но я не люблю отчитываться. Я лишь делаю своё дело. Как и вы, полагаю. Разве нет? Ведь вы тоже влипли.
  - Не обо мне сейчас речь.
  - А о чём?
  - Кассандра... Нет, мадам Монморансе!
  - Оставь титулы.
  - Нет, мадам Монморансе. Я начал разговор не для того, чтобы учить вас хорошим манерам и наставить на путь истинный. Отнюдь. Видели те, один человек ищет женщину, которая спасла ему жизнь. Эта женщина, по его мнению, прекрасно разбирается в ядах. А кроме вас в городе я не знаю никого из представительниц слабого пола, кто занимается этим ремеслом.
  Мозаика сложилась в голове быстро.
  - Кто он? - спросила я.
  - А, так это всё-таки были вы?
  - Не стану отрицать.
  - Мадам Монморансе, вы хоть понимаете?
  - Сказала же, прекрати называть так!
  - Этот человек не просто какой-нибудь проходимец...
  - А кто?
  - Его считают колдуном, еретиком, демонологом.... Он не из наших мест. И по нему плачет инквизиция.
  - Как его зовут?
  - Мортимер Калиго, по крайне мере, именно так он себя называет.
  - Калиго?
  - Да.
  - В переводе с латыни - "тьма". А имя - "смерть", - объяснила доктору. - Впрочем, вы и сами должны это знать.
  - Не внушает доверия, да?
  - Ещё как, - я добавила в чашу ещё вина. - Он попросил вас найти эту женщину?
  - Не только меня. Но будь уверена, найдутся люди, которые захотят познакомить с ним.
  - Считаете, мне не следует знакомиться?
  - Я ничего не знаю о Мортимере Калиго, - ответил доктор. - Будь я просто владельцем трактира, мне было бы без разницы, но я лечил сеньора Монморансе, и потому...
  - И потому не хотите подвергать опасности его единственную дочь, - озвучила я давно выученную фразу.
  - Будь осторожнее. На еретиков ведётся охота. Мортимер Калиго не принесёт в город ничего, кроме смерти и тьмы.
  - Себя послушай, - усмехнулась я. - "Мортимер Калиго не принесёт в город ничего, кроме смерти и тьмы". За имечко его уцепился? Может, он просто учёный.
  - Не верю я таким учёным.
  - Как знаешь, - допив вино, я поднялась со стула, показывая, что разговор окончен.
  Неизвестно, где лучше находиться - на улице или в трактире. Покинув засаленное тёплое помещение, я попала под холодный ветер, несущий любую дрянь, всё, что угодно, кроме свежести.
  Отойдя на метров двести от трактира, я обернулась, заслышав странные звуки. В переулках появилась стража. Несколько человек ворвалось внутрь, и, судя по шуму и выкрикам проклятий, власти решили провести там обыск. На меня снизошло откровение: засидись я в трактире, и нас с доктором Пикаром непременно повязали бы за чёртов пузырёк.
  - Доктор Пикар! - сквозь зубы прошипела я.
  Мой друг остался внутри. Надеюсь, ему хватит ума спрятать пузырёк раньше, чем в его карман залезут чужие руки. Я взирала на происходившее, выглядывая из-за угла, как внезапно кто-то бесцеремонно схватил меня сзади и поволок. Крепкая ладонь накрыла рот, и я не могла даже пискнуть. Всё случилось слишком неожиданно и быстро. Наверное, если бы меня убили, я даже и не поняла бы этого.
  Человек, чьё лицо пряталось под капюшоном, затащил меня внутрь дома, бросил на пол и запер дверь. Я беспомощно озиралась в темноте. Незнакомец зажёг свечу, и только тогда удалось разобрать, где оказалась.
  Каменные стены, низкий потолок, кровать со сломанной ножкой, деревянный исцарапанный стол.
  - Кто вы? - сорвалось с губ.
  Я вытащила нож. Лезвие опасно блеснуло. Но незнакомец лишь рассмеялся.
  - Полагаю, это ваш плащ? - он показал на груду одежды, лежащую на кровати, которую я не сразу заметила.
  - Вы Мортимер Калиго?
  - Надо же, осведомлены обо мне!
  - Предупредили вовремя.
  - Жаль, что ваше имя всё ещё хранится в тайне.
  - Я не склонна доверять вам.
  - И не нужно. Где амулет?
  - Какой? - я изобразила недоумение.
  - Мадам, не стройте из себя дурочку. Тот самый амулет, который вы украли из ящика.
  - Не понимаю о чём вы.
  Он сорвался с места и прижал меня к стене прежде, чем я успела среагировать. Нож вылетел из руки и со звоном упал на пол.
  - "Tetragrammaton", - произнёс Мортимер Калиго. - Знаете, что это?
  - Нет.
  - А хотите?
  - Хочу.
  Пальцы сомкнулись на моём горле, но не душили. В карих глазах я видела жестокость. Это выражение ни с чем не перепутать. Это выражение было и в моём взгляде, когда я смотрела, как умирал священник.
  - Четырёхбуквенное Непроизносимое Имя Господа, - ответил Мортимер. - Вам это о чём-нибудь говорит?
  - Нет.
  - Бросьте.
  - Говорю же, я не знаю...
  - Не знаете Библии? Не знаете, кто такой Эммануил? Иегова? Элохим? Саваоф?
  - Допустим.
  - Тогда вы должны понимать, как отреагируют инквизиторы, увидев у вас медаль с печатью Соломона.
  - Печатью Соломона? - он кидал в лицо термины, о которых я не имела понятия.
  Мортимер Калиго шумно выдохнул.
  - Ладно, - он отпустил меня и отошёл на шаг. - Просто отдайте печать, и мы больше не вернёмся к этому.
  - Это магическая печать, да?
  - Нет времени и желания втягивать вас в это дело.
  - А если у меня есть желание?
  Мы уставились друг на друга.
  Минуты тикали. В комнате стояла тишина.
  - Кто вы? - задал он вопрос спустя вечность.
  - Кассандра Монморансе, дочь рыцаря, сеньора...
  - Понятно, - перебил он. - Знатная особа, значит.
  - Не такая знатная, если нахожусь здесь.
  - Благородных кровей.
  - Есть разница?
  - Да.
  - В чём же?
  - В том, что вы можете пройти туда, куда мне вход заказан.
  - На что вы намекаете?
  - Вы же хотели узнать... Вот и узнаете. В своё время.
  - Не тяните. Скажите сейчас!
  - Зачем? Вдруг вы побежите к страже?
  - Чтобы выдать себя с головой? - я рассмеялась.
  - Так это от вашего яда умер отец Георгий?
  - Да.
  Он наклонил голову, рассматривая меня. Карие глаза искали ответ.
  - Ненависть, - шептали губы Мортимера. - Месть. Удовольствие.
  - Как вы узнали?
  - У вас на лице всё написано.
  - Так явно?
  - Успокойтесь. Я просто разбираюсь в людях.
  - Послушайте. Там в трактире мой друг. Его могут схватить. Несколько минут назад я продала ему порцию превосходного яда. Мне нужно уйти.
  - Вы о докторе Пикаре? Не беспокойтесь. Старик знал, что к нему нагрянет стража.
  - Откуда?
  - Я его предупредил.
  Мортимер улыбнулся.
  - Кто вы же такой? - удивлённо спросила я.
  
   1221 г.
  
  Мортимер Калиго ворвался в мою жизнь ураганом и разнёс её в щепки. Страшный человек. В его природе было что-то от зверя: он словно рождён для того, чтобы разрушать. Он проникал в дома, подобно призраку, был незаметным для людей, и наносил удар неожиданно и резко, заставляя общество трепетать.
  Кем его только ни считали! Колдуном, дьяволом, еретиком, демонологом... Очень скоро он дал мне понять, что не имеет ничего общего с настоящей преисподней.
  Мортимер Калиго заставил меня убедиться в собственных заблуждениях. Когда я спросила, не вызывал ли он каких-нибудь демонов, не использовал ли тайные знания в личных целях, мужчина посмеялся и отдал одну книгу...
  - Что это? - спросила я, держа в руках собрание изрядно потрёпанных, выцветших от времени листов.
  - Взгляни сама, - прозвучал ответ.
  Я принялась за чтение и, чем больше в него погружалась, тем многочисленнее становились сомнения.
  - Ты пользовался ею?
  - Нет.
  - Почему?
  - А есть смысл?
  Казалось, он надо мною издевался. В книге предлагалось вызывать духов, перечислялись их имена, время, когда можно проводить ритуал, место и изображения печатей, с помощью которых скреплялся договор. Должно быть, я держала в тот момент самую опасную вещь, какой только может обладать человечество.
  - Попробуешь? - спросил Мортимер.
  - Зачем?
  - Чтобы убедиться.
  - В чём убедиться?
  - Не знаю. Каждый, кто вызывает духов, убеждается в своём. Потом мне расскажешь.
  - Если сам не делал этого, откуда знаешь?
  - Я сделал нечто похуже.
  - Не хочу даже спрашивать, что именно.
  - И не надо, - усмехнулся он. - Возьми книгу и спрячь.
  - А что это вообще за книга? Откуда взялась?
  - Не скажу.
  - Почему?
  - За знания приходится расплачиваться.
  Упрашивать не стала. Всё равно бы не раскрыл свой секрет.
  Чаще всего мы встречались в лесу. Старались держаться подальше от глаз любопытных горожан. Боялись, что кто-то мог подслушать и донести. В последнее время в городе стало небезопасно вести переговоры.
  Из перечня духов я выбрала Вассаго. По описанию он показался наиболее симпатичным. "Отличается добрым нравом, и его служба заключается в том, чтобы сообщать о прошлом и будущем, он также обнаруживает спрятанные или потерянные вещи", - сообщала книга.
  Первые дни я не знала, стоит ли вообще проводить ритуал. Даже не из-за боязни оказаться уличённой и отправиться в подвалы к голодным инквизиторам, просто мало ли, вдруг действительно некая потусторонняя сущность явится сюда. Одно дело разбираться с людьми, которых каждый день видишь, их угрозы не столь значимы, по сравнению с угрозой остаться без души. Ритуал казался мне слишком сложным. Необходимо было выбрать точную дату, найти место, безошибочно начертить печать, кроме того, стараться прятать эмоции в себе, поскольку дух может воспользоваться минутной слабостью человека, когда тот испугается, завидев гостя с того света. Предлагалось также некоторое время держать пост.
  Я решила рискнуть. По существу, в помощи демона я не нуждалась, однако прослыть в глазах Мортимера Калиго трусихой и дурочкой - ещё хуже, чем провести ночь в компании Вассаго.
  В голове постоянно крутились вопросы: "А вдруг? А вдруг? А вдруг?" В итоге я так себя накрутила, что со мной могло произойти что угодно. Мучили голод и жажда. Пост я выдержала стойко, стремясь достичь нужного эффекта. Глубокой ночью покинула дом, оставив мать тихо посапывать, взяла всё необходимое и отправилась на окраину города. Мне везло: по дороге никого не встретила.
  Я добросовестно начертила на земле печать, порезала руку и попрыскала в песок кровью. Дул ветер. Стараясь ничего не пропустить, чётко произнесла по памяти прилагавшееся заклинание.
  "Сейчас что-то будет", - вертелась мысль. - "Вот сейчас он явится. Где же ты? Вассаго?"
  Закапал дождь. Как обычно, некстати. Вода смывала мою кровь и уничтожала нарисованную печать.
  Несколько минут я бестолково стояла посреди дороги.
  Дождь полил сильнее, и печать пропала. Земля вобрала всё.
  Я вновь почувствовала себя обманутой. Как тогда, после известия о смерти отца. Разочарование, обида... Благородный Салах - ад - Дин одержал победу над христианами, перечеркнув значимость рабов Божиих, и всё, что после этого говорил Папа Римский, для меня выглядело смехотворным. И теперь хотелось сказать: "Жаль, очень жаль, Вассаго, что ты не пришёл на мой зов". Может, и нет никакого Вассаго. Действительно, кто его видел? Кто писал эту книгу?
  Даже как-то неинтересно стало.
  Я повернулась и ушла. Хотелось где-нибудь спрятаться. Позор мне. Как можно было повестись на эту ересь? Может, инквизиторы правильно делают, что искореняют её? Хотя, в таком случае, Библия такая же ересь и должна пойти в огонь вместе с остальными книгами.
  Я вернулась домой измученной. Моё отсутствие не осталось незамеченным для матери. Она встретила меня со свечой в руке.
  - Где ты была, Кассандра? - строго спросила она.
  - Гуляла.
  Мне не хотелось с ней разговаривать. Только не с ней.
  - Куда ходила посреди ночи?
  - Никуда. Просто гуляла.
  - Почему у тебя идёт кровь? Ты ранена?
  Я взглянула на свою руку. Порез до сих пор кровоточил. Странно, что я не чувствовала боли. Разочарование жгло калёным железом.
  - Всё в порядке.
  - Нет, Кассандра! Я давно замечаю, что с тобой что-то не так!
  Она долго допрашивала. Но я пропускала мимо ушей её выкрики. Меня не волновало ничего, кроме Мортимера Калиго и нового яда, изготовленного по последнему рецепту. Свои творения я отдавала Мортимеру, получая щедрое вознаграждение и подробные рассказы о том, в каких тяжких мучениях умирала выбранная нами жертва.
  Последним был инквизитор, не так давно отправивший невинную девушку на плаху за то, что её обозвали ведьмой. Он представлял угрозу, и мы от него избавились.
  Однако, несмотря на победы, хотелось большего. Я пока не знала, чего именно. Но не в силах была остановиться на достигнутом. На смену одного инквизитора приходил другой, и всё начиналось сначала, только масштабнее и агрессивнее. Чем больше погибало святых отцов, тем сильнее страдали обычные люди.
  - Кассандра!
  Мать требовала ответа, а я сдерживалась, чтобы в ярости не ударить её. Замёрзшая, голодная, злая, я жаждала крови. Убить, разорвать, уничтожить... Отомстить. Неважно, какими методами пользуясь, какие средства бросая в бой.
  - Оставь меня, - сказала матери и ушла в свою комнату.
  Из-за стены слышался её плач. Женщина переживала отстранённость, жестокость и равнодушие взрослой дочери, из безумных прихотей рисковавшей жизнью.
  Я смотрела в окно на непроницаемое чёрное небо и мечтала увидеть алый рассвет. Говорят, если утром небеса окрашиваются в красный, значит, пролилась чья-то кровь. Под Иерусалимом текут нескончаемые багровые потоки, но, кроме тех, кто сражается, это мало кого волнует.
  Мне снился странный сон. Очень долгий и яркий, как наяву. Я даже поверила в его правдивость, пока не проснулась.
  Я видела огонь и собственное лицо, перекошенное от мучений.
  Открыв глаза, поняла, что плачу. Нет, рыдаю в подушку. Почему? Наверное, устала. Я уже несколько лет схожу с ума.
  
   ***
  
  - Забери её.
  - Что?
  - Забери эту чёртову книгу. Сделай так, чтобы я больше никогда её не видела. И никогда о ней не слышала. Ты понял?
  - Видимо, ритуал сработал.
  Мортимер усмехался мне в лицо.
  - Ошибаешься. Я вызывала Вассаго. По всем правилам. И он не явился!
  - Вот как?
  - А ты думал, он придёт?
  - Нет, конечно.
  - Что?
  Последние слова Мортимера ошарашили.
  - Ты знал, что это не работает?
  - Конечно.
  - И всё равно заставил это делать?
  - Не заставлял. Лишь предложил. Ты сама рвалась проверить.
  - Хорошо, - кивнула я, соглашаясь с ним. - Я проверила. Поняла, что Вассаго - выдумка, как и вся книга. Что дальше? И вообще, что это за книга?
  - Вырезки из "Малого ключа Соломона", - спокойно ответил он.
  - Вырезки? Значит, есть ещё?
  - Да, целый том. Но не это важно.
  Мортимер вынул из плаща бутылку вина и разлил по чашам. Принимая из его рук чашу, мне казалось, я нахожусь на тайной вечере и беру свой кусок хлеба от Христа. Этот мужчина приобщал меня к чему-то важному, к идее, за которую можно пострадать.
  Так оно и было. Ощущения не обманывали.
  - Люди верят в мифы, потому что им нравится в это верить, однако..., - Мортимер сделал упор на последнее слово. - Однако мифы приносят одним деньги, вторым - славу, третьим - богатство, четвёртым - титул. И лишь некоторым - разочарование.
  - Как мне, - добавила я.
  - Как тебе.
  Мы одновременно глотнули вина. Ветви деревьев шумели над головой. Лес пахнул свежестью.
  - Поэтому в мифы верят. Они выгодны, - продолжил он. - Кассандра, вчера ты проверила теорию о демонах и убедилась в её лживости. Но это вовсе не значит, что демонов не существует. Если они и есть, то не среди нас, и им явно не до того, чтобы портить жизнь обычному человеку. Люди сами устраивают засаду и сами же в неё попадают. Ты читала лишь часть "Малого ключа Соломона", но, должно быть, видела в списке демониц по именам Ревность, Зависть, Сила, Грех...
  - Обман, Конфликт, Сражение, - добавила я.
  - Да. Это не просто имена. Ревность, зависть, обман - то, что испытывают люди, то, чем пользуются, на что идут, от чего получают удовольствие и что готовы совершать вновь и вновь. Это и есть демоны. Понимаешь?
  - Мор, за такие слова можно отправиться на плаху.
  - Ты думаешь, я боюсь лишиться головы? Мне наплевать, что со мной сделают за мою веру. Я верю в это, потому что знаю правдивость своей веры. А если кому-то не нравится... Что ж, тот несчастный получит свои злосчастные монеты за смерть еретика. А что дальше? "Малый ключ Соломона" откроет другой человек и тоже убедится, насколько призрачна и слаба его религия.
  - Мор, а кто всё это придумал?
  - Что именно?
  - Ну, книгу...
  - Ты правда хочешь это знать?
  - Хотелось бы.
  Мортимер неожиданно рассмеялся. Мне стало не по себе, когда его смех из простого хохота дошёл до заливистого повизгивания.
  - Мор, ты с ума сошёл? Что тебя развеселило?
  - Ничего, Касси. Ровным счётом ничего!
  - Тогда почему ты...
  - Нет, просто слушай. Однажды жил мальчик в монастыре... Нет, даже не так. Однажды жил грамотный мальчик - послушник, которого научили древним языкам. Он любил читать книги, где собраны различные мифы со всех концов света. И вот в один прекрасный день...
  Мортимер утёр слёзы смеха.
  - В один прекрасный день он решил объединить мифы о демонах и написать книгу на древнем языке койне. Но, поскольку чистой хорошей бумаги при себе не имелось, он взял да и написал своё сочинение на манускрипте!
  - И?
  - И? - Мортимер начал было снова смеяться, но я его одёрнула.
  - Что значит "и", Касси? Представь, мальчик написал труд на древнем манускрипте, вложив в него всю силу воображения, и ушёл странствовать, поскольку умер его любимый учитель и жить в монастыре стало невозможно. А спустя много лет, повзрослев и возмужав, он узнал о "Малом ключе Соломона". Решив ознакомиться с книгой, он взял её у монаха, открыл и...
  Мужчина фыркнул.
  - Узнал собственное сочинение.
  - Как такое может быть? - удивилась я.
  - Манускрипт долгое время хранился в библиотеке, а когда монахи добрались до него, пришли в ужас. Они не могли понять, что это, как оно здесь оказалось, изучили вдоль и поперёк, сверили с мифами, которыми напичкана Библия, и пришли к выводу, что это завещание самого царя Соломона.
  - Ты серьёзно?
  - Я, по-твоему, лгу?
  - Нет, просто это странно.
  - Но помимо "Малого ключа Соломона", которым некогда баловался послушник, есть и другой труд - "Завещание Соломона".
  - Что это?
  - Просто легенда о том, как царь Соломон прибег к помощи Господа и использовал духов преисподней при строительстве храма в Иерусалиме. Но главное не это.
  - А что?
  Мортимер осушил свою чашу и отставил в сторону.
  - "Завещание Соломона" было написано еретиком, которого лично знал послушник. Оба труда были доставлены Папе Римскому. А теперь сложи два и два.
  Я встала с бревна, на котором удобно устроились, и обвела взглядом обступавшие нас деревья.
  - Давно были написаны труды?
  - Скажу одно: они попали к Папе Римскому за несколько лет до первого сражения с Салах- ад - Дином.
  Меня передёрнуло.
  - Иерусалим.
  - Да, - кивнул Мортимер. - Иерусалим.
  - Изначально война с неверными шла из-за Гроба Господня, так?
  - Первые два похода - да.
  - За что борются теперь?
  - За печать Соломона. Настоящую печать, а не ту, с надписью "Tetragrammaton", которую ты бесчестно выкрала.
  - О ней написано в "Завещании"?
  - Нельзя сказать, что еретик её выдумал. Печать носит название Пентальфа, и, по преданию, царю её принёс архангел Михаил, чтобы человек смог поработить злых духов. О Пентальфе ходило множество легенд, которых раньше не удавалось собрать вместе. Это удалось другу мальчика - послушника. Он в красках расписал демонов, явившихся на глаза царю, пользуясь, как и я, древним языком, поэтому у многих суеверных монахов не осталось сомнений в подлинности "Завещания" и "Ключа". Папа Римский думает, печать спрятана царём в гробницах под Иерусалимом. Единственное, что беспокоит Его Преосвященство - а что если неверные добрались до артефакта раньше?
  - Постой, откуда ты всё это знаешь? - я заглянула в глаза Мортимеру.
  Его осведомлённость поражала.
  - Ты явно не проходимец. И если подлинник "Ключа" находится в библиотеке Папы, что за вырезки держишь в руках? Когда и где успел переписать с манускрипта?
  - Кассандра, - улыбнулся Мортимер. - Я и есть тот мальчик.
  У загадки обнаружилось удивительно простое решение.
  - Ты автор, - выдохнула я. - Мальчик - послушник.
  - Был послушником. В больших городах, таких, как Марсель или Тулуза, меня считают странствующим монахом.
  - Даже так?
  - Я надеваю рясу и крест, читаю молитвы, выслушиваю исповеди, а затем подливаю изготовленный тобою яд в чашу инквизитора, который так некстати решил посетить обитель. После чего бесследно исчезаю. Никто не знает моего настоящего имени. Лицо, спрятанное под капюшоном, разглядеть не успевают. Я тень, Кассандра. Дым, который бесполезно ловить голыми руками.
  - Ты страшный человек, Мор.
  - Я не раз это слышал от других.
  - Есть и другие?
  - В Южной Франции много людей, которым не нравится, что Иннокентий учредил инквизицию. Своё мнение они хранят в тайне.
  - Хорошо, но остаётся вопрос: откуда ты знаешь, что Папу интересует именно Пентальфа?
  - Кассандра, не будь наивной, - он по-отечески потрепал меня по голове, взлохматив волосы. - Я уже говорил: за знания приходится расплачиваться.
  - Я не понимаю...
  - Поймёшь.
  Мортимер поднялся с бревна. Я вскочила вслед за ним.
  - Почему я должна тебе верить?
  - Может, потому что мы похожи?
  Мужчина засмеялся, заметив удивление на моём лице, после чего повернулся и скрылся в чаще. Он развеял часть тёмной легенды, окружавшей его, но оставил недосказанность, заставив мучиться вопросами, на которые невозможно найти ответы.
  
   1228 г.
  
  Что чувствует человек, приобщённый к великой тайне? Что чувствует, когда лицемерно улыбается тем, кого считает врагами, зная, что они не доживут до утра? О чём думает, когда проклинают убийцу, глядя в глаза, даже не представляя, что тот, на кого смотрят - и есть убийца?
  Не помню, когда привыкла к жизни, где везде и всегда приходилось лгать. Женщины жалели меня, считая старой девой, бездетной и несчастной; они полагали, я ревела по ночам в своей комнате, оставив надежду выйти замуж. Я научилась пропускать сочувствующие взгляды и смеялась над жалостью горожанок. Что касается матери, она меня откровенно побаивалась. Мать давно поняла, что я занимаюсь преступной деятельностью, но пока не разгадала, какой именно.
  Я потратила молодость на человека, уже много лет ставшего кумиром.
  Под крылом Мортимера Калиго находились десятки людей, следовавших плану.
  Католики рыскали во тьме в поисках загадочных сектантов, развернувших борьбу против Папы и крестовых походов. Говорили, будто мы дети дьявола, и всякий, кто выдаст наше местонахождение, заработает деньги.
  Добраться до нас было непросто. Мы сторонились чужих. В ряды входили лишь те, кто прослыли беспредельщиками и без нашего участия. Люди, которым грозила виселица, плаха, сожжение, от всего сердца мечтавшие перерезать горло каждому инквизитору, с удовольствием помогали Мортимеру.
  Мы не знали, сколько времени удастся прятаться, ведь рано или поздно всё приходит к завершению. Будь я моложе, непременно страдала бы от кошмаров, гонимая страхом попасться, где-то ошибиться, но в свои тридцать шесть лет, когда начинают чернеть зубы и выпадать волосы, хочется довести дело, получить результат. Дух закалился. Когда годами лжёшь, играешь роль бедной, но честной дочери рыцаря, умение жить с этим входит в привычку. Просыпаешься утром и послушно идёшь в церковь молиться, показывая, как ты набожна, на исповеди говоришь всевозможные глупости, вроде того, что стыдно перед Господом, когда подумала о запретном, и просишь прощения за дела, которые не совершала... И не испытываешь при этом неудобства. Наверное, я растворила свою совесть в одном из ядов, которые готовила ещё в 1212 - ом. Священник собирается идти в темницу допрашивать очередного подозреваемого в ереси, но не добирается до неё. Окружающие, стоя над трупом, кричат от ужаса, до ушей доносятся обещания отыскать злодея, а ты изображаешь изумление, порой - негодование из-за "проклятых еретиков", и никто не подумает, что в Провансе столько лет святых отцов травили по наущениям одной - единственной женщины. Хотя я редко убивала сама. Обычно продавала яды нужным людям, а что происходило дальше, узнавала в последующие дни.
  Мы хотели отстоять Францию, показав Папе, что особый церковный суд, именуемый "святой инквизицией", здесь не нужен. Если хочет убивать, пусть этим занимается в Ватикане, но не лезет сюда. Мало того, что католики до сих пор вели войну с альбигойцами, в которой погибло по меньшей мере миллион человек, так теперь под суд попадал всякий, кто не исповедует Господа нужным образом.
  Я спала с Мортимером. Наш союз не имел ничего общего с любовью. Это тоже была привычка. Вначале нами владела страсть, мы томились от обуревавших низменных ощущений, но затем всё прошло. Мы ложились вместе, когда хотели прогнать скуку; находясь вдвоём, ночь казалась не столь холодной. Мы привыкли друг к другу. Как животные, которые одной крови. Руки по локоть в крови, внутри непроглядная тьма.
  Я понимала: нас можно было остановить, только убив. Сами бы мы не остановились.
  Однажды я шла по улице и случайно столкнулась с матерью. Это произошло как раз после того, как мы с Мортимером в очередной раз переспали. Мать посмотрела мне прямо в глаза и прошла мимо. Она не узнала собственную дочь. В тот момент в груди что-то дёрнулось. Я ещё подумала, как сильно нужно было измениться, чтобы тебя не узнал родной человек?
  Но останавливаться уже нельзя. По последним сведениям, в Прованс ехал знаменитый борец с ересью Доминик Гусман, отличавшейся особой жестокостью, которая не снилась даже таким, как мы. Его предстояло убрать с дороги. Хотя, как говорил Мортимер, на смену одного инквизитора придёт другой, более лютый и фанатичный.
  Но фанатичнее Доминика не знали никого.
  
   ***
  
  В лесу стоял праздник. Редко когда можно вот так собраться и провести время с единомышленниками. На поляне полыхал большой костёр, вокруг которого носились и плясали пьяные, переодетые в сатиров. Вино лилось рекой. Алый огонь красиво двигался на фоне неба, простиравшегося беспредельным чёрным пятном.
  Последние годы были окрашены в алый цвет. Я отвыкла от других красок, поскольку именно оттенки огня, крови и вина сопутствовали всюду. Это невозможно передать словами, объяснить, это можно лишь чувствовать. Тот, кто никогда не испытывал страсти к разрушению, никогда не поймёт, каково это - смотреть на мир, в котором нет ничего, кроме алого цвета.
  Я обняла Мора за плечи, провела рукой по жирным смоляным волосам. Самка пытается приласкать волка, ощутить рядом жар крепкого тела, такого родного, такого привычного...
  Вокруг танцевали люди. Нет, не люди. Звери. Существа, облачённые в шкуры и маски. Звучал искристый смех, истеричный, надрывный.
  Может быть, они знали, что это наш последний вечер, проведённый на свободе. Или не знали, но смутно догадывались. Нельзя вечно быть неуловимым, когда-нибудь придётся и поплатиться за несдержанность, за то, что не молчал, а осмелился взять в руки оружие и пойти против властей, отстаивая собственные принципы.
  И они надрывались, как могли. Мои братья по вере, по идее, по одинаковому желанию жить в мире без насилия, пусть даже придётся проложить к нему дорогу, вымощенную телами врагов. Эти безумные пляски, быстрые движения, находившие отражение в блестевших глазах того, кто за ними наблюдал, смелые выпады в сторону ликовавшего костра, риск оказаться настигнутыми языками пламени, - сплошное сумасшествие, апогей духовного падения. Край. Последний предел.
  Я не сразу заметила, что Мортимер куда-то отошёл. Сидела на бревне, разглядывая бесновавшихся сатиров, полуобнажённых нимф, пьяных, веселившихся свободным минутам, которых больше у них не будет.
  Я не удивилась, когда из-за леса выскочила стража. Продолжала спокойно сидеть на бревне с чашей красного вина. Отовсюду начали раздаваться крики. Хватали всех. К моим ногам замертво падали еретики, поражённые мечом слуг Доминика Гусмана.
  На меня направили меч, на прозрачном лезвии которого прыгал огонь. Я допила вино, вытерла губы и подняла руки, показывая, что не собираюсь сопротивляться.
  Незачем уверять себя, что всё обойдётся. Это конец. Мы отыграли свою партию. Осталось забрать награду.
  Меня, несколько женщин, спешно пытавшихся прикрыть голое тело, и парочку мужчин, которых решили не убивать, связали, проводили из леса и повели по улицам. Город обволакивала тьма. Из домов выскакивали люди, взирали на преступников, едва державшихся на ногах, узнавали, что это "проклятые еретики", и начинали бросать вслед оскорбления.
  В толпе я разглядела мать. Она смотрела на нас, заглядывая в лицо каждому, кто нарушил Папский закон, пока не столкнулась с моим взглядом. Первые несколько секунд она соображала, кто я; мать не сразу признала меня. Я ни капли не была похожа на потомка сеньора Монморансе, слетел образ дочери рыцаря, обнажив другой - ведьминский, роковой, опасный; образ, сочетавший в себе смерть и тьму. Но, узнав меня, мать прижала ладонь ко рту, в глазах отразился ужас. Я усмехнулась ей в лицо и отвернулась. Внутренности сковало тупым неповоротливым равнодушием. Отчего-то стало безразлично, что станет с матерью после сегодняшней ночи. Уйдёт ли она в монастырь или повесится от отчаяния - в любом случае, её будущее - не то, что должно волновать меня. Я не в ответе за поступки других.
  Стоит ли рассказывать, что с нами вытворяли?
  Я впервые увидела Доминика Гусмана. Высокий мужчина с гладко выбритым лицом, холодными, как северное море, глазами пронзительно голубого цвета, с выискивавшим внимательным взглядом, пронзавшим нутро и докапывавшимся до таинственных уголков души. Идеальный соперник Мортимеру Калиго.
  Он оглядел женщин и зацепился за меня. Наверное, потому что я стояла прямо и смотрела на тюремщика как-то спокойно и сосредоточенно. Он понял, что я готова и к смерти, и к пыткам. Понял, что я больше не человек. Человек цепляется за жизнь обеими руками, держится за родных, защищает и защищается сам. Моя же душа горела в пламени, мысли были недоступны фобиям, и всё, чем двигало моей природой - это неугасимое желание вцепиться в глотку Доминику, обвить руками череп и давить, пока тот не лопнет. Сущность, умеющая убивать, живущая убийствами.
  Наверное, они правы, когда называют нас ведьмами, отродиями дьявола. А как ещё? Священники верят в рогатых демонов, которые жарят в аду грешные души, угодившие в преисподнюю по воле Господа, но что они скажут, когда столкнутся с демоном лицом к лицу? Что скажут, когда поймут, что демоном невозможно родиться - в него можно лишь превратиться, и не по воле Господа, а по воле людей, в какой-то момент начавших воспевать насилие, словно путь к спасению.
  Я бесстрашно смотрела в глаза Доминику Гусману.
  По сути, я давно была обречена. Он ничего уже не мог со мною сделать. Только убить, но это даже акт милосердия - освободить человека от демона, оборвав жизнь. Нет смысла бояться.
  Доминик отвёл меня в темницу. Там тюремщик заковал руки и ноги в цепи. Бешеную собаку привязали на короткий поводок. Смешно.
  - Вас зовут Кассандра Монморансе, - не спрашивал, а утверждал Доминик, сев на стул напротив.
  Сверху, высоко над головой, располагалось маленькое решётчатое окно, сквозь которое проступал лунный свет. Странно, но он показался мне гораздо ярче обычного.
  - Не стоит надеяться на освобождение, - проследив за моим взглядом, произнёс он.
  - Во мне больше нет надежды, - ответила я.
  - Даже на жизнь?
  - Вы верующий человек, сеньор Гусман?
  - Да.
  - Тогда вы знаете, что жизнь бывает и после смерти.
  - Вас привлекает жизнь в аду?
  - Откуда вам известно, что я попаду в ад?
  Мы смотрели друг на друга, и ни один из нас не отводил взора. Доминик понял, что закованная в железные цепи ведьма вызвала его на поединок, и отказываться от боя не собирался. Тем лучше. У меня появился шанс разбить веру преданного слуги Папы Римского в пух и прах, разрубить на части, расколошматить, оставив снедающие сомнения, которые когда-нибудь, пусть и много лет спустя, заставят совершить непоправимую ошибку.
  - Так сказал Господь, - ответил Доминик.
  - Господь, - я улыбнулась. - Все знают, кто такой Господь, только почему-то по-разному Его видят. И по-разному Его исповедуют.
  - Наша вера - единственно правильная. Всё остальное надлежит исправить, если же не удаётся исправить, то уничтожить.
  - Уничтожить. Знаете, сеньор Гусман, я обожаю это слово - "уничтожить". Оно такое яркое, не правда ли? "Уничтожить". Только прислушайтесь! Сколько страсти, сколько жажды к совершению насилия, к разрушению, не находите? Уничтожение - полная противоположность любви. А ведь Бог есть любовь.
  - Мы выполняем миссию, возложенную на нас Папой Римским. Выводим людей из омута заблуждений, сеем в сердцах зёрна истины, и потому наше дело священно. Вы же, прихвостни дьявола, хотите опустить рабов Божиих до вашего уровня, встать рядом с нами, пытаясь стереть различия. Но дьявол никогда не будет подобен Богу.
  - Мне сложно об этом судить. Я не видела дьявола, также как вы - Бога.
  Доминик шумно вздохнул.
  - Почему вы стали врагом католической веры?
  - Я никогда не была врагом католической веры. Глупо так думать. Я объявила войну не Господу, не Иисусу Христу, не святой Марии, не всем святым, не раю и не вере, распавшейся на религии. Я объявила войну людям, одержимым амбициями и жаждой денег.
  - Кому?
  - Папе Римскому, отправившему на тот свет моего отца и лучшего друга.
  - Не смейте говорить о Папе! - выкрикнул Доминик, но быстро успокоился. - Ваши руки изготавливали яды, которые обеспечивали десяткам священников мучительную смерть. Взгляните на них. Они по локоть в крови. Завтра с первыми лучами солнца вас сожгут на площади как ведьму, заключившую завет с дьяволом, и вы умрёте в не менее страшной агонии, чем ваши жертвы. А Его Преосвященство продолжит борьбу с неверными, как и прежде, одерживая над ними верх. Я могу вам поклясться, что посвящу жизнь поискам еретиков, которых один за другим отправлю в костёр. Я устрою колоссальное аутодафе, и меня невозможно будет остановить.
  - Я не боюсь ни огня, ни смерти. Если отпустите, я буду убивать и дальше. Казнив, сможете избавиться от меня, но это не положит конец. Моё дело продолжат другие.
  - Вы демон, - выдохнул он.
  - Нет, сеньор Гусман. Мы демоны. И имя нам - Легион. Разве не видите, как мы похожи? Вы так же одержимы идеей и верой, но отнюдь не в Господа Бога, а во всемогущество Папы, который возлагает на вас огромные надежды и, не сомневаюсь, выплатит немалые средства. Вы будете в золоте купаться и смотреть, как люди горят в огне.
  - Вам не удастся растоптать мою веру.
  - Вера.... Слова.... Самоубеждение.... Слово обладает силой до тех пор, пока в эту силу верят. Оно наполняет душу доблестью и закладывает сомнения. Одно слово Его Преосвященства - и сотни детей отправились в поход, под мусульманский нож, а потом их погрузили на корабли и продали в рабство в Алжире. Что значит пара десятков священников - инквизиторов по сравнению с тысячами воинов? Не у меня одной руки в крови, сеньор Гусман. Я убийца, вы убийца.... Мы окружены убийцами. А всё из-за одного - единственного слова Папы Римского: "индульгенция"!
  Доминик схватил меня за волосы и заглянул в глаза. Выражение ярости перекосило точёные черты лица.
  - Советую остаток ночи посвятить молитвам, - прошипел он. - Молитесь, молитесь Господу, который позволил мне поймать вас! Молитесь Господу, чей огонь поглотит на рассвете эту омерзительную ложь!
  Гнев инквизитора забавлял.
  Он злился, потому что не мог сломать жертву. Раньше ему всегда удавалось ставить людей на колени и наблюдать, как молят о пощаде, целуют полы плаща, простирают руки и хнычут от боли, но на этот раз ведьма оказалась не по зубам. Доминик мог притащить меня в подземелье и устроить неслабые пытки, пользуясь всевозможными орудиями, выдуманными изощрённым воображением, но пока не делал этого, пробуя подчинить словами.
  Он резко ударил меня по лицу.
  - Вы всего-навсего обиженная жизнью женщина, слишком слабая, чтобы справиться с потерей близких! Вообразили, будто сможете изменить мир, и обвинили в своих неудачах Его Преосвященство!
  Из губы потекла кровь.
  Это подействовало, как удар хлыста.
  Доминик находился слишком близко. Зря. Одним прыжком я повалила его на пол, цепью обвила толстую шею и сжала. Мужчина заорал. Руками он пытался ослабить хватку, но не получалось.
  Дайте ещё несколько мгновений - и я покончу с человеком, вознамерившимся устроить ад на моей родине.
  Сильные руки тюремщика оттащили меня от поражённого Доминика. Инквизитор поднялся с пола, потирая горло, на котором остались следы от цепи, и одарил красноречивым взглядом, полным горячей ненависти.
  - Видите, как коротка жизнь, - сказала я, дотронувшись до кровоточившей губы. - Советую провести остаток жизни в молитвах.
  - Ведьма, - произнёс он. - Я отправлю вас прямиком в ад.
  - В котором мы будем гореть вместе. Я, вы и Папа Римский.
  Он замахнулся и снова ударил по лицу.
  Глаза защипало от противных слёз. Нет, только не плакать. Не при нём.
  - Забыли добавить туда Мортимера Калиго, - ответил Доминик.
  - Он вам не по зубам. Слишком опытный противник.
  - Вы его женщина?
  - Мы спали.
  - Любите его?
  - Нет.
  Доминик поморщился.
  - Я никого не люблю, - пояснила я. - Любовь не способна ужиться с пламенем.
  - Ах, - инквизитор улыбнулся. - Вы верите в возможности этого еретика, в его власть.... Да, теперь я вижу, мы действительно похожи! Слово Его Преосвященства против слова Мортимера Калиго.
  - Нет, это не одно и то же! - воскликнула я, поняв, что инквизитор имел в виду.
  - Вы стали исповедовать его идеи, возвели в идол, избрали кумиром. Но если благословлённый Папой путь к Господу ведёт к будущему, то ваш обречён. А всё потому, что вы ничего не знаете о своём предводителе.
  - Просветите, пожалуйста.
  - Как думаете, откуда в Провансе появился столь умный человек, решивший вселить в местных жителей сомнения? Вы ведь давно поняли, что он не какой-нибудь проходимец. Мортимер Калиго - последний из борцов, оставшихся в живых. Катар из Лангедока. Родом из племени язычников, устраивавших жертвоприношения. Они проклинали веру в Иисуса Христа. Но по воле Господа и с твёрдой рукой Его Преосвященства мы предали смерти около миллиона. Гибель Мортимера Калиго - вопрос времени.
  Мне вспомнились слова Мора в наше знакомство: "Ненависть. Месть. Удовольствие". Он читал мои ощущения, но на самом деле озвучивал свои. Он был прав, когда подчеркнул нашу схожесть.
  Месть за своих. Месть за убитую жизнь. Ненависть к тем, кто нас проклял.
  - Всем неверным однажды придёт конец, хочет того Мортимер Калиго или нет, - сказав это, инквизитор кивнул тюремщику, показывая, что разговор окончен. - Как бы то ни было, он использовал вас, играя на чувствах, с единственной целью - заставить трепетать от ужаса сторонников Его Преосвященства, дерзнувших покуситься на ересь жителей Лангедока.
  - А мы использовали его, чтобы добраться до вас, - пожала я плечами. - Мы все кого-то используем, это нормальный порядок вещей.
  - Может быть, вы правы, - ответил Доминик Гусман. - Но в этой игре вы проиграли.
  - Напротив, игра продолжается, но уже без моего участия.
  Инквизитор сжал губы и, взмахнув полами плаща, покинул помещение.
  Луна спряталась за облаками, свет померк, и тюрьма погрузилась в непроницаемую тьму.
  Я сидела на холодном каменном полу, прикрыв глаза. Железные оковы неприятно резали тонкую кожу, губы распухли и болели. Хотелось пить.
  Жизнь, полная алого цвета, подходила к концу. Я проводила свою последнюю ночь, зная, что утром меня привяжут к столбу и подожгут солому, проклянув напоследок, и под разъярённый алый цвет я уйду навсегда, оставив короткое воспоминание в умах зрителей до тех пор, пока они не лягут каждый в свой гроб.
  
  
  Atritas (чёрный)
  
  Мне нравится, как горят в темноте свечи. Красивое успокаивающее зрелище. Скрип пера по хрустящим старым бумагам дополняет картину. Обитель уже несколько лет является моим убежищем, домом, который не хочется покидать. Лунный свет проскакивает сквозь оконные стёкла, пытается пронзить тьму, подобно верному мечу доблестного рыцаря. Люблю тихие спокойные вечера, когда можно отдаться воображению и создавать собственное произведение, пользуясь древним языком койне, которому обучил меня старый монах. В голове рождаются образы демонов: жестоких, могущественных, но уступавших человеку, приходивших на службу и игравших роль верных псов, а в самый неожиданный момент наносивших коварный удар. Так поступает игрок, рискующий всем ради бесценной награды, и демоны - это опытные игроки, они платят свободой, подвергаются унижениям, но отчего-то выходят победителями, рано или поздно получая то, чего желали. Я много читал о демонах, перебирал мифы народов, проникал в глубины Библии и всё время пытался понять, существуют ли они на самом деле, какие они - из плоти и крови, как мы, или некая грань сознания, просыпающаяся в человеке, когда он перестаёт себя контролировать. Я ждал, когда тьма даст ответ на мой вопрос, но не получал его. Тьма тоже коварна, хотя я искренне люблю её коварство, её непостоянный характер, скрытую опасность, почти что роковую красоту, несущую гибель.
  
   ***
  
  Когда спросили, как меня зовут, я так и ответил: "Калиго". Назвался в её честь.
  Какая ирония. Знал бы, что тьма будет сопровождать меня всю жизнь! Одно имя, пусть выдуманное, поставило на человеке жирный крест.
  Я дописал свой труд. Слишком опасно было хранить сокровище на виду, и потому его пришлось надёжно спрятать. В библиотеке монахов множество манускриптов, и ничего страшного, если один затеряется в них. Капля в море. Быть может, моё произведение и не найдут никогда. Богу известно, что станет с самой библиотекой.
  Спустя годы я прокляну спокойный вечер, когда окончил работу. Надо было сжечь бумаги сразу, не жалея о потраченном времени. Но я был горд, что написал труд, который позже назовут "Малым ключом Соломона", горд, что составил список всех демонов, обозначив каждого, подробно расписав его свойства. Я выдумал миф, в который поверят люди и, как за прочие мифы, начнут проливать реки крови.
  Монах умер у меня на руках спустя несколько дней после написания произведения. Он понимал, что ему недолго осталось, старость взяла своё. Он ушёл легко, как-то спокойно, встретив мрачного жнеца, как давнего приятеля, по которому, можно сказать, соскучился. Для меня смерть монаха стала трагедией. Хотелось выть. Больно. Лишь те, кто по-настоящему любил, в силах сказать, что терять близких - колючая, острая мука, режущая сердце холодным лезвием незримого кинжала.
  Без тьмы не бывает света. А может ли тьма существовать без света? Я потерял единственный лучик. Остался в обители совсем один. На меня смотрели, как на чужака. Всему виной происхождение... Катар католику не брат. Я смотрел в глаза монахам и видел презрение.
  Началось моё долгое скитание во тьме. Открывался лишь один путь - на грязную улицу. Я держался за обитель до тех пор, пока оставаться в её стенах стало небезопасно, а бороться за право найти своё место - бесполезно. Помню, как уходил с тяжёлым сердцем, прихватив котомку старой одежды.
  Я безумно скучал по книгам. К сожалению, они хранились в библиотеках монастырей, а за порог увенчанного крестом здания переступать не желал довольно долгое время; меня тошнило от всякого проявления святости. Католики за глаза называли таких, как я, еретиками, и ни во что не ставили. Пока знать придерживалась отклонениям от норм католичества, Папа Римский воевал с определёнными лицами. Позже всё смешалось: соперничество с катарами, война с мусульманами, увлечённость простолюдинами колдовством, смешение религиозных и языческих настроений. Политики вели жестокие игры, привлекая на свою сторону алчных и лицемерных фанатиков; выигрывал более дальновидный и успешный. Власть и деньги беспощадно травили умы. Люди не успели оглянуться, как сами поверили в лживые идеи, скармливаемые заклятым врагам.
  Наш век тонул во тьме. И я вышел из этой тьмы, чтобы, быть может, погрузить его в ещё более глубокую бездну.
  Tetragrammaton. Четырёхбуквенное Непроизносимое Имя Бога, которого на самом деле нет, а если и есть, людям оно неизвестно. Можно перебирать разные имена вроде Иегова, Элохим, Саваоф - смысл останется прежним. Но почему-то именно слово играет значительную роль: за одно - единственное неправильно сказанное слово режут глотки. "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог".
  Лангедок, Тулуза, Марсель, Арль, Нарбонн, Монпелье, Тоскана, Венеция, Генуя, Пиза, Неаполь, Амальфи и, наконец, Рим... Для нескованного обязательствами мужчины не существовало границ, перекрывавших возможность путешествовать и общаться. Я держался за свободу, как жена за мужа, мать за сына, дочь за отца. Наш мир необитаем и девственен, удивительно прекрасен, безудержен, словно дикая кобыла, и страшен до безобразия, до боли, до слёз, до жажды смерти.
  Меня узнавали под именем Мортимер Калиго. Позже, годы спустя, будут говорить: "Он не принёс с собою ничего, кроме смерти и тьмы". Эти люди по-своему правы. Я знал слишком много вещей, о которых лучше представления не иметь или хотя бы набраться ума не распространяться о своей осведомлённости.
  
   ***
  
  Я задыхался от смеха, когда читал "Завещание Соломона". Гениально написано. Это одно из тех произведений, что способны потрясти застоявшееся в болоте воображение. Мой друг упорно отказывался назвать имя. Я поглядывал на его крест и думал о том, что ещё не исчезли люди с чувством юмора и какой-то скрытой слабостью к красоте зла. Он был похож на меня редкой увлечённостью размышлять о демонах, но когда я предложил провести ритуал и ознакомиться лично с предметом искренней веры, мой друг незамедлительно отказался. Я не смел винить его. В действительности далеко не каждый рискнёт проверить себя на наличие заблуждений.
  Tetragrammaton. Одно из сильнейших явлений, на мой взгляд, какое только может существовать. Ничто, даже самое красивое слово не способно сравниться с именем Бога. Мы с другом знали, что это не пустой звук. Кто-то не придаст значения небрежно брошенному на ветер набору букв, но только не тот, кто наизусть знает Библию, вернее, её каноны и тонкости.
  Люди привыкли думать, что центром мироздания является Иерусалим, город, где находится Гроб Господень, место захоронения Иисуса, носившего имя Эммануил, одно из четырёх, присущих Создателю, только в какой-то момент внезапно забыли, зачем вообще им это надо. Сперва шли ради идеи: святые отцы прощали наитягчайшие грехи за годы службы, однако те, кто скрещивали мечи с мусульманами, мечтали вернуться домой, к жёнам и детям. Выяснение отношений между Папой и правителем исламского халифата оказалось впоследствии им чуждо. Но на смену одним приходили другие; крестовые походы продолжались, и война доходила едва ли не до абсурда. Король Ричард делал всё от него зависящее, чтобы не доводить до сражения, со своей стороны Салах - ад - Дин поддерживал дружеские отношения, как мог, вплоть до смерти мудрого английского короля. А затем вновь началась кровавая резня, в которой святые отцы участия принимать не собирались: они считали своей задачей направлять, выполняя указ Его святейшества, а пачкать руки - удел рыцарей и простолюдинов.
  Моему другу отрубили голову. Я так и не выяснил, как его звали. Имя автора произведения, которое позже станет легендарным, канет в Лету, в то время как "Завещанием Соломона" чрезвычайно заинтересуется Папа. Стоит ли говорить, что у Его Преосвященства был чрезвычайно повышенный интерес к реликвиям Иерусалима? Что такое Гроб Господень по сравнению с кольцом, подаренным древнему царю архангелом Михаилом? Среди монахов ходил слух, что счастливчику, нашедшему знаменитую Печать Соломона, или Пентальфу, грозила высшая награда. Ради неё стоило отправиться в Иерусалим. О желании Папы знало вначале с десяток человек, не больше: это были священники и благонадёжные рыцари. Но у людей есть вредная привычка распускать язык тогда, когда стоит тихо сидеть и молчать.
  А затем пошла молва: "Малый ключ Соломона", "Найден "Малый ключ Соломона"... Сумасшествие. Знакомый монах, борющийся с колдовством, принёс переписанную копию. Само собой, произведение заинтересовало, я ещё подумал, у людей внимание с Иерусалима не сползает, с каждым годом разгораясь всё острее, а царь Соломон вполне мог собою гордиться. Начал читать, и сердце в пятки ушло. Я узнал своё старое сочинение.
  Всё только к тому и шло.
  Окружающие поверили в красивый и ужасный миф о демонах, который я им преподнёс на тарелочке. Оставалось похвалить себя за талант.
  Я не мог больше находиться в Риме. Сбежал, как мальчишка, испугавшийся наказания за проделки. Стало как-то неуютно.
  Возвращение в южную Францию повергло меня в состояние, близкое к растерянности и унынию.
  Началась война с катарами, которую католики не хотели откладывать в долгий ящик. На глазах гибли сотни. Каждый день. Никогда не видел столь колоссального разорения. Я понял, что зло красиво, только когда о нём думаешь. Тёмное коварство привлекательно исключительно в мире иллюзий, в умах тех, кто не выглядывал из дома, не переступал за порог своей комнаты, чтобы проверить, а как там, в реальном мире, где нет Бога и ангелов, а есть безумные, движимые идеей люди, научившиеся проливать кровь и получавшие от этого наслаждение.
  Уродство распускалось подобно цветам по весне. Почему-то вспомнились слова последнего покорённого Соломоном духа: "Но пройдет время, и твое царство будет разрушено, а этот Храм будет разломан на части; и весь Иерусалим будет уничтожен царем Персии, царем мидийцев и халдеев. И сосуды их этого Храма, который ты строишь, будут отданы в рабское услужение богам; тогда как все кувшины, в которых ты нас запер, будут разбиты человеческими руками. А потом мы станем еще сильнее повсюду в мире. И мы возглавим весь этот заблудший мир, населенный людьми, на долгие годы, пока Сын Бога не будет распят на кресте". Пророчества о приходе Мессии когда-то давали людям надежду на светлое будущее, на возрождение мира из пепла уничтоженного и униженного зла, но кто бы знал, что Сын Бога, по существу, ничего не изменит, кроме того, что оставит после себя законы и печальную славу Иерусалиму. Зло никуда не ушло, бесы не разбежались по углам, завидев гордо распятого Иисуса; никакие кресты не спасают от губительных слабостей, толкающих к совершению преступлений. Изначально религия должна была учить, как спасти душу от огня ада; возможно, так было только при жизни Христа. Но что людям ни дай, они перевернут это с ног на голову и используют в собственных целях. И дело даже не в самом Папе Римском. На место Иннокентия придёт другой, который продолжит начатое и усугубит ситуацию. Власть влекла. Сильнее становилась жажда распространить и укрепить позиции Римской католической Церкви. Любой, кто возражал, считался вероотступником, еретиком, ему предрекали вечные страдания в пекле преисподней. Я видел, как страстно хотели жить осуждённые, как кричали и плакали женщины, которых топили в воде, как умоляли о снисхождении и безрезультатно взывали к милосердию люди, приговорённые к костру. И недоумевал, как можно грозить преисподней, когда она здесь, вокруг нас, в наших сердцах и умах, в реальности.
  Я до последнего поддерживал катар. Шёл на ухищрения и подливал яды в чаши противникам, смотрел, как за считанные мгновения умирают, и думал, что такой почти безболезненной смерти им недостаточно. Хотелось большего.
  Это называется месть.
  Нет, я не испытывал ненависти. Ненависть ослепляет, а я ходил зрячим. Презрение - вот подходящее слово. Впрочем, слишком слабое, чтобы описать глубину чувств к приспешникам Папы.
  Затем вспомнил о Пентальфе и решил разыграть комедию. Попросил знакомого кузнеца сделать Печать - каменную медаль с изображением соединённых в звезду двух треугольников, объединённых кругами. Распирало от любопытства, как отреагирует Ральф, когда ему сообщат, что простолюдин, якобы побывавший в Иерусалиме, привёз легендарную реликвию. Безусловно, подделку сразу же заметят, но мне хотелось навести шороху и отвлечь внимание католиков. Апостольский легат, к тому времени пребывавший в одном из городов Прованса, попросил привести человека, нашедшего Пентальфу. Мой план работал до той роковой минуты, пока я не понял, что в чашу с вином, который я по неосторожности принял из рук Ральфа, плеснули яд. Они нанесли удар моим же оружием. Пришлось в спешке убежать, так и не отдав медаль цистерианцу, подарив врагу напоследок сомнения, мог ли он в самом деле получить древнюю реликвию.
  Шёл под дождём по улице, едва держась на ногах. Ночь сгустилась. Тьма висела над головой, и от неё невозможно было скрыться. Меня рвало кровью. Я не знал, сколько мне осталось. Надеялся добраться до постоялого двора и принять противоядие, но чувствовал, что сил совсем не осталось.
  Откуда она взялась? Рыжеволосая, волевая женщина, мокрая, но уверенная в себе. Дотащила меня, как ребёнка, до комнаты, влила в рот необходимую порцию противоядия, согревала собственным плащом. Я был до безобразия беззащитен. Никогда не прощу себе эту слабость. Проснувшись утром, я обнаружил лишь её плащ, накинутый на тело; в окно светило солнце.
  Было в Кассандре Монморансе что-то от дьявола. Красавицей назвать её можно с большой натяжкой, однако эта женщина покоряла взглядом, движениями и неукротимым огненным духом. Она долгие годы жила ненавистью и жаждой мести. Тёмная непоколебимая душа, способная разорвать в клочья саму преисподнюю. При знакомстве я сжимал её горло, а она не умоляла, не просила пощады, а смотрела в глаза, проникая в суть моей собственной природы: тогда я понял, что не смогу убить её. Кассандра изготовляла яды, которые доводили жертв до запредельной агонии, и ни разу не смутилась, когда наблюдала за самолично устраиваемой казнью. Ведьма.
  Она мстила за безвозвратно ушедших близких, за потерянную любовь и за тех, кто ещё жив. Одна из немногих, кто защищал родину от утверждавшегося на смертях католицизма. Кассандра, как и я, поневоле была окружена багровым морем с тошнотворным запахом, но если моя жизнь окутана тьмой, то её - алым цветом танцующего пламени.
  Я рискнул показать Кассандре свой труд. Женщина с любопытством читала вырезки из "Малого ключа Соломона", и на предложение провести ритуал по вызову демона согласилась. Сам я никогда не занимался подобными вещами.
  - Если сам не делал этого, откуда знаешь? - спросила тогда Кассандра
  - Я сделал нечто похуже, - прозвучал мой ответ.
  Стал создателем.
  Сперва я не верил, что Кассандра пойдёт на этот шаг. Люди боялись духов и старались не связываться с ведовством, а уж тем более проверять подлинность веры. А она решилась. Вернулась с порезанной рукой, опухшими от слёз глазами и рассказала, как ночью вызывала демона Вассаго. Я читал на её лице явное разочарование. Не удержавшись, начал рассказывать историю о мальчике - послушнике и смеяться, а Кассандра с удивлением смотрела на меня и думала, что я, наверное, обезумел.
  Мы все были безумны.
  Я собрал под своим крылом достаточно талантливых людей, способных совершать насилие. Они шли ко мне от безысходности, от пережитых страданий, и борьба - последнее, что у них оставалось.
  Война набирала обороты, и чем яростнее и многочисленнее становились наши атаки, тем больше по приказу Папы приезжало в южную Францию фанатичных и жестоких инквизиторов, далёких от общения с местным населением, и оттого страшнее. После нескольких лет постоянных попыток доказать право на спокойное существование, до Франции добрался один из сильнейших противников - Доминик Гусман.
  Кассандра знала, что нам осталось недолго. Она словно ждала смерти, считая её неизбежностью, от которой спасаться нет смысла. Вокруг горели костры инквизиции. Кассандра смотрела на огни и улыбалась, так кротко, так спокойно, что даже мне становилось от её выражения лица не по себе.
  Мы не общались на эту тему. Взгляд женщины говорил: "Я знала, на что согласилась несколько лет назад, ещё до встречи с тобой, ничего не бойся". От этого неозвученного "ничего не бойся" мурашки по спине бежали.
  Ведьма.
  В ту роковую ночь я первым покинул лес. Ушёл, не сказав ни слова. В отличие от Кассандры, я томился тягой к жизни. Что я мог сказать ей напоследок? Всякие глупости? Попросить прощения? Она - человек идеи, я - человек дела. Хотя... Нет, наверное, мы давно перестали быть людьми.
  Демоны. И имя нам - Легион.
  Утром Кассандру вывели на площадь, привязали, озвучили приговор, в котором говорилось, что она обвиняется в связи с нечистыми силами и пособничество проклятым еретикам, и подожгли копну.
  Я прятался в толпе зевак и беспомощно наблюдал, как огонь охватывает и пожирает тело женщины. Площадь оглашали крики боли. До конца досмотреть не хватило сил: я позорно сбежал.
  Первым, к кому пришёл, был доктор Пикар. Попросил его налить выпить, но старик покачал головой и указал на дверь. Я не обиделся на доктора Пикара.
  В конце концов, я не принёс в город ничего, кроме смерти и тьмы.
  
  
  Albus (белый)
  
  У людей вошло в привычку называть меня доктором, хотя я давно уже не занимаюсь врачеванием. Годы беспощадны. Каждый раз, как посмотрю в зеркало, хочется плакать. Седина, морщины, уродующие некогда красивое лицо, проклятая слабость и ломота в теле. Господь, наверное, решил посмеяться надо мной, когда на склоне лет заставил увидеть, насколько кровожадным стало христианство, как люди, опираясь на догматы, посылают друг друга на смерть. Прожить спокойную жизнь, а в старости быть свидетелем вездесущего разорения умов. Воистину, демоны пробрались в наш мир под эгидой идеи отстоять религию, на которую никто никогда не покушался. Пока господари играли в политические игры, народ страдал.
  Я всегда был верен семье Монморансе. Сеньор Монморансе считал меня другом, и у меня мысли не возникало в чём-либо ему отказать. По его просьбе я присматривал за Кассандрой, искренне желая только одного: чтобы её отец поскорее вернулся с крестового похода. Но затем пришло известие о гибели сеньора, и я понял, что его семья обречена.
  Кто может сказать, как стремительно человек способен измениться? В детстве Кассандра была смешливой живой девчушкой, доброй и нежной. Я и представить не мог, что спустя несколько лет увижу в её глазах стальной, непробиваемый блеск жестокости и сокрушительной ярости. Единственное, что удерживало её от шага за предел, это присутствие юного кузнеца. Марк рос вместе с Кассандрой, и между ними была некая связь, очень крепкая. Стоило ему начать говорить, она заканчивала; он куда-то собрался, а она уже знала о намерениях. Но жизнь всё извратила и перевернула.
  После ухода Марка Кассандра пришла в мой трактир. Я тогда уже перестал лечить, опасаясь, как бы мою деятельность не сочтут за колдовство. Несколько моих знакомых уже подозревались в пособничестве нечистым силам, и мне не хотелось оказаться на их месте.
  Достаточно было взглянуть раз в лицо Кассандре, чтобы заметить перемену. Что-то в ней сломалось. Произошёл чудовищный надрыв, завеса разорвалась, и девушку ничто больше не удерживало от мира, по правилам которого живут политики. От мира без совести, без милосердия, без широкой человеческой души.
  Я пытался её отговорить. Смотрел, как семья Монморансе расплачивается по долгам, прозябая в нищете, и гадал, какое должно случиться чудо, чтобы люди остались прежними. Кассандра смеялась над моими попытками поставить всё на свои места, и несколько раз с её уст сорвалось: "Прошлого не вернуть, нас тоже". "А что же тогда впереди?" - спрашивал я, ошеломлённый. "Вечность", - улыбнулась девушка. - "А на что ещё может рассчитывать человек? Только на вечность".
  А потом появился он. Мортимер Калиго. Человек, про которого говорили шёпотом, чтобы не дай Бог кто-нибудь услышал.
  Этот мужчина со сросшимися бровями и волчьим взглядом собирал вокруг себя людей, готовых к насилию, и стравливал с католиками. По сути, он был таким же корыстным политиком, как Папа: двигал идею и заставлял всех, как кукол, играть по его правилам. Кассандра уцепилась за Калиго обеими руками. Нет, она не была в него влюблена. Их отношения скорее были похожи на сугубо животную связь, когда самец покровительствует самке до поры до времени, а затем от неё уходит, не задумываясь. Я видел, как эти двое пользуются друг другом.
  Кто бы мог подумать, что жизнь переменится всего за несколько лет? Нравы стали иными. Никогда ещё история не знала столь опустошительного разорения и падения. Подрастало поколение, для которого прежние законы выглядели смехотворными. Казалось, пройдёт ещё немного времени, и потомки утонут в грязи, перестанут мыться, считая, что достаточно одного омовения - в день крещения, плюнут в лицо родителям и будут убивать друг друга с блаженной улыбкой на губах. Врачевание станет под запретом, и любое проявление помощи сочтут за тяжкое преступление. Кассандра верно сказала: "Нас не вернуть". Мы уйдём, а наши дети войдут под крыло католической Церкви, и начнётся новый век - тёмный, непроглядный, такой, что страшно даже представить.
  1228 год - последний в жизни Кассандры. По городу ходили слухи, что Доминик Гусман застал ведьму и её сообщников за праздником предания себя дьяволу, так называемому "шабашу", допросил и отправил на костёр. Сложно предположить, какую боль испытывала женщина в то проклятое утро, прежде, чем испустила дух. Нет, я не испытывал к ней жалости. Кассандра приняла свою судьбу, она бы только посмеялась над тем, как я оплакиваю её. Противна сама ситуация, событие...
  Годом позже было постановлено, чтобы каждый епископ назначал одного священника и светских лиц для тайного розыска еретиков в пределах вверенной им епархии. А вслед за Гусманом во Францию приехали его соратники из ордена, инквизиторские обязанности из компетенции епископов изъяли и вверили доминиканцам. Пришлые не были связаны какими-либо узами с населением Прованса, и потому еретикам пощады не давали.
  Началась жёсткая травля.
  К тому времени уже были забыты первые жертвы Доминика Гусмана. Зато глава ордена не раз припоминал еретикам рыжие волосы, а также любовь к кошкам. Ведь недаром католики во времена альбигойских войн называли катар "котопоклонниками" и, может, даже в шутку говорили, что колдун Мортимер Калиго приносил в жертву кошек, дабы умилостивить духов. Не знаю, почему Гусману не давали покоя рыжие волосы. Одному Богу известно, что говорила ему Кассандра в ту ночь, но, очевидно, ей удалось произвести впечатление.
  Мортимера Калиго в последний раз я видел утром, когда Кассандру сожгли. Ввалился в мой трактир, потрёпанный, бледный, попросил выпить, но я вдруг почувствовал отвращение к этому человеку и указал на дверь. По сути, Мортимер должен находиться там же, где и мадам Монморансе, только вот он не захотел умирать за идею, которую столько лет вбивал в головы окружающим. Трус.
  Он незамедлительно покинул Прованс. Не знаю, поймали ли его доминиканцы или нет, но этот человек всё равно далеко не ушёл от своей участи.
  Перед смертью я совсем поплохел. Странно, что вообще дожил до седин. Все мои знакомые давно отправились на тот свет, а я всё ещё наблюдаю, как убивают друг друга люди. Впрочем, кому есть дело до мнения старика?
  
  
  Caeruleus (синий)
  
  Огромное палящее солнце на чистом небосклоне. Пекло. И пески. Пески, пески, пески.... Засыпаю и вижу во снах улыбающуюся девушку с рыжими волосами. Просыпаюсь и смутно понимаю, что никогда больше не встречу мадам Кассандру, дом, родину. Достаточно взмахнуть крыльями и воспарить в небо, чтобы осуществить мечту, но Господь не дал человеку крыльев. Мне достались верёвки, обвивавшие руки, светлое прошлое и страшное настоящее. Оглядывался вокруг и сталкивался с беспомощными взглядами таких же обманутых. Они не понимали, почему их предали, почему не довезли до Палестины, а отправили в Алжир, в лапы неверным.
  Нас не считали за людей. Смотрели, как на собак. Мусульмане обзывали неверными нас, а мы - их. По законам страны, они могли в любой момент нас убить. Тем более, знали, что мы хотели попасть в Иерусалим и отвоевать город у их братьев по вере.
  Я сидел в клетке и напряжённо думал.
  Если не получится взмыть в небо, придётся передвигаться по суше.
  "Вера приходит с твёрдой уверенностью", - сказала мадам Кассандра при последнем разговоре. Я испугался её речей, неприязненному отношению к Его преосвященству, к обещаниям епископов, но теперь, сидя связанным в клетке, был одержим низменной, почти что плотской, животной идеей выжить. Никакие мысли о Господе Иисусе и святой Марии не успокаивали, желание вернуться в Прованс рыцарем куда-то бесследно улетучилось. Я не говорил Кассандре, что мечтаю стать похожим на её отца, она всё понимала и так.
  Не раз мне пришлось наблюдать, как молятся арабы. Мусульмане аккуратно расстилали коврики на землю, снимали обувь, обращались строго в одном направлении и читали молитвы на своём языке, причём делали это по пять раз в день. Чтение молитв не приносило им неудобств, не наскучивало. К своему богу они обращались как-то живо, с воодушевлением; мужчины и женщины молились в разных местах, так, чтобы взгляды не сталкивались и не отвоёвывали внимания от бога.
  Чуть позже я выяснил, что мусульманин не имеет права держать другого мусульманина в качестве раба. В этом мне виделся шанс.
  Когда нас привезли на рынок и собрались продавать, я выискивал глазами человека, которого можно счесть достойным; в голове созревал план. Меня не привлекало будущее раба: уж лучше тогда умереть.
  И я увидел его. Темнокожий, с длинной серебристой бородой, густыми бровями и проникновенным взглядом карих глаз. Шёл медленно, перебирая в руках чётки. Другие расступались перед ним, приветствовали и смотрели с явным уважением.
  - Кто это? - спросил я у работорговца, держащего меня в клетке.
  - Это? Как можно не знать Абдуллу? Он великий учёный, медик! - корявым языком ответил работорговец.
  - Попроси его купить меня.
  - Слушай, зачем ты ему, а? Он лучше девушку купит.
  - Попроси. Он купит.
  - Ты, верно, сумасшедший! Абдулла не станет тебя покупать, я это точно знаю!
  - Просто предложи ему, от этого мир не перевернётся.
  Работорговец почесал бороду и окликнул учёного. Абдулла обернулся, и мы встретились с ним взглядом.
  - Ассаляму алейкум, - улыбнулся хозяин и принялся про меня рассказывать на арабском, посмеиваясь. Не нужен был даже переводчик, чтобы понять, о чём говорил работорговец: он явно высмеивал раба, пытавшегося самостоятельно подыскать господина.
  Учёный мотнул головой, жестом показывая, что не желает более слушать бестолковую речь, и подошёл к клетке.
  - Почему ты хочешь, чтобы тебя купил именно я? - обратился Абдулла на моём родном языке.
  - Потому что вы учёный и можете рассказать об Аллахе.
  - Об Аллахе тебе и другие расскажут.
  - Не так хорошо, как вы.
  - Почему ты хочешь услышать об Аллахе?
  - Потому что хочу найти истину. Когда я покидал дом, моя госпожа умоляла не верить обещаниям епископа простить грехи, но я не послушался её и попал в рабство. Я поверил лживым словам священников и Папы Римского, и вот к чему привела моя наивность и неосведомлённость. Я понял, что долгие годы заблуждался, и хочу познать Господа и прийти к истине. Вы учёный человек, и я прошу вас наставить меня на прямой путь.
  Работорговец от изумления разинул рот.
  А я готов был говорить что угодно, только бы обрести свободу.
  Не знаю, поверил ли мне Абдулла, но всё же купил. В тот момент, покидая насиженную клетку, я радовался, как ребёнок.
  К слову сказать, мусульманам нравилось вести разговоры о религии. Они с готовностью обсуждали своего пророка и священную книгу, поэтому уже спустя несколько дней я получил больше знаний, чем за всю жизнь. Чтобы принять ислам, достаточно было произнести на арабском: "Свидетельствую, что нет никого достойного поклонения, кроме Аллаха, а Мухаммед - Его раб и посланник". Никаких обрядов поливания святой водой. Я искренне удивился, когда Абдулла объяснил, что Аллах - это Единый Бог, в христианском понимании то же, что Бог - Отец, только не разделялся на три части, а Иисуса почитал за великого пророка. "Христиане извратили Библию, приписывая всё новые догматы, поэтому Бог ниспослал последнее откровение - Коран, которое останется неизменным вплоть до Судного дня", - говорил Абдулла. - "Ты хорошо знаешь Библию, мальчик?" "Только со слов епископов", - честно признался я, добавив, что не умею читать и писать. Абдулла с готовностью взялся за моё обучение, и вскоре я уже выводил на бумаге замысловатые, но весьма красивые строки на арабском.
  - Веришь ли ты в Создателя, мальчик? - спросил Абдулла, когда я утром собрался принять пищу.
  - Верю.
  - А в других богов?
  - Каких других?
  - Разных. Тех богов, которым молятся язычники?
  - Нет.
  - А веришь ли, что Иисус был послан Создателем?
  - Верю.
  - Почему веришь?
  - Потому что о нём в Библии и Коране написано, и потому что люди так говорят.
  - А веришь ли, что Мухаммед был послан Создателем?
  Я замолк.
  - Почему ты веришь в посланника Иисуса, но не веришь в посланника Мухаммеда?
  - Я... Я...
  Разумных слов не находил.
  - Если отвергаешь одного пророка, можешь отвергнуть и других, - продолжал Абдулла. - Почему людям нравится принимать только то, что им удобно, а другое отвергать?
  - Я не знаю.
  - Ты веришь в Библию, которую собирали различные люди, объединяя тексты, называешь её Словом Божиим, но не веришь в Коран, посланный одному человеку, не владевшему даже грамотой. Почему?
  - Я не знаю.
  - Вы смешные люди, - закончил Абдулла. - Сегодня великий пост Рамазан, месяц, когда нам был ниспослан Коран. Я не начну трапезу.
  Араб оставил меня в одиночестве размышлять над сказанным.
  А мне вспоминались огромные золотые кресты на шеях епископов, обещания Папы Римского о прощении грехов, возмущённый взгляд Кассандры, упрекавший в наивности, и думал, что на самом деле ничего не знаю о мире. Какой-то невообразимой силой тянуло на родину. Восток с огромным солнцем, жарой, песком и полумесяцем, украшавшим небеса, казался чужд. И какая разница, как называть Создателя - Аллахом или Иеговой, - ничего не изменится, по сути. Бог и есть Бог. Один. Единственный. С разными пророками у разных народов. И какая разница, кем считать Иисуса - Сыном или пророком, - всё равно не попаду домой. Пусть эти тонкости разбирает Папа Римский, они ему приносят власть и деньги, мне же не принесут ничего.
  Всё равно не улечу в синее небо.
  Мусульмане убивали "неверных" с выкриками: "Аллах Акбар!", христиане убивали "неверных", целуя кресты, но с обеих сторон упрямо шло обращение к Создателю: рабы Божии разделились и принялись за уничтожение, избрав местом битвы город, где распяли Иисуса. Всем предназначалась вечность.
  Наверное, я никогда и не был христианином, если так рассуждаю. Готов прежнюю религию обменять на свободу. Хотя как можно назвать религию, если я, да и не только я, не брал в руки Библию? Это не религия, а самообман. Какой смысл обманываться дальше?
  "Вера приходит с твёрдой уверенностью".
  Я нашёл Абдуллу и сказал прямо и чётко три раза: "Свидетельствую, что нет никого достойного поклонения, кроме Аллаха, а Мухаммед - Его раб и посланник". Старик заулыбался, похлопал меня по плечу, поздравил с принятием ислама и несколько раз назвал "братом". Он попросил сменить старое имя, и я с готовностью назвался Эмиром. Собственное имя не играло для меня никакого значения, ровно как имена Господа, коих насчиталось четыре.
  Наивный кузнец Марк растворился в прошлом.
  Больше я не был рабом.
  Когда пост закончился, оседлал скакуна и отправился в Палестину. Я подумал, нужно начинать с чего-то, добраться хотя бы до города, чтобы посмотреть, за что собирался отдать жизнь.
  Полуразрушенный Иерусалим не впечатлил. Я надеялся узреть нечто величественное, огромное, нечто такое, что невозможно описать словами, и был неприятно разочарован. Также как и в пресловутой Голгофе. Возвышенность как возвышенность, в реальности не имевшая ореола святости. Скудно. Скучно. Неинтересно.
  Оставалось лишь посмеяться над собственной глупостью. За что сражался сеньор Монморансе? За что сражались люди? За что проливали кровь и брали на душу тяжкие грехи? И с чего Папа решил, что обладает властью их отпускать? Не знаю. Я так и не понял. Единственное, что привлекло внимание - это происки христианских монахов. Они часто попадались у развалин, где некогда располагался храм, построенный, по преданию, злыми духами, покорёнными царём Соломоном. Что они там искали, так и осталось загадкой.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"