Было уже поздно. После затянувшейся встречи, возвращаясь домой, я лавировал на своих стареньких "Жигулях" в темных, осенних проулках Уралмаша и удивлялся находчивости организаторов этой встречи. Ни где - нибудь, а в американском посольстве!
"Наш стиль- "Лексус" и "Судзуки!" - негодовала сидевшая рядом жена, вспоминая слова организатора встречи.
Молодая, лет 30, уверенная и довольная собой женщина, в ярко-красном брючном костюме, энергично вышагивала по просторной аудитории в американском посольстве и расписывала, как хорошо иметь свой счет в швейцарском банке.
-Вам надо, - говорила она собравшимся, остановившись у стенда для наглядных плакатов - изыскать всего лишь 100 американских долларов. Все вы, здесь сидящие, как я поняла, в месяц зарабатываете 300-500 долларов. Найдите возможность сделать небольшой вклад в швейцарский банк на имя своих детей и приведите с собой еще двоих вкладчиков. И тогда Вы сами будете уже не просто вкладчиками, а сотрудниками банка. Мы все,- она повернулась к сидящим в "президиуме" женщине и мужчине с одинаково приветливыми лицами, - начинали с этого.
Мужчина и женщина в президиуме согласно закивали головами.
-А теперь,- она подошла к окну, выходящему во внутренний дворик, заполненный автомашинами, - вы сами можете видеть, на чем мы приехали сюда. Наш стиль - "Лексус" и "Судзуки".
-А как же быть с патриотизмом? - бойко задал вопрос мужчина лет 40, который до этого больше развлекал разговорами свою молоденькую спутницу, нежели слушал лектора. Сев на место, он продолжил беседу с девушкой, не дожидаясь ответа.
Я же, глядя на него, сразу вспомнил наперсточников у придорожного кафе в Тюбуке на автотрассе Екатеринбург-Челябинск.
- Подходи, не зевай, и удачу испытай! - сидя на корточках, жуликоватый парнишка в синей джинсовой курточке ловко перекатывал белый войлочный шарик железными стаканчиками, тщетно пытаясь зазвать осторожных пассажиров, скучающих у своих "Икарусов" в ожидании продолжения поездки.
-Да не верьте ему!- громко и несколько театрально обратил на себя внимание здоровенный детина в надвинутой на глаза "жириновке". Он подошел вплотную к наперсточнику и, наступив ногой на стаканчик, под которым еще недавно был шарик, протянул парнишке смятую пятидесятку, крикнул:
-Смотрите, как я его обую!
Он указал на стаканчик. - Здесь!
- Вы выиграли, мужчина! - констатировал наперсточник, обрадованный удачливостью игрока и протянул выигравшему деньги.
-Вот так надо с ними! - детина ободряюще поглядывая на достающих свои кошельки пассажиров, незаметно растворился в толпе.
Глядя, как вокруг наперсточника, словно пескари вокруг наживки, начинает клубиться народ, я думал:
" Неужели они не догадываются, что их обманывают и что они всего лишь материал для кого-то корыстного, извращенного, но более целеустремленного и хищного, чем они? "
-Очень хороший вопрос,- удовлетворенно кивнула дама в красном бойкому ловеласу. - И вот что я вам скажу. Пока мы с вами будем думать о стране - у нас всегда будет разруха. Подумайте о себе, постройте свое собственное благополучие и тогда наша страна будет страной благополучных людей.
Пока я выруливал на своей "шестерке" из-за "Лексусов" и "Судзуки", я был практически готов побежать и отдать остатки своего выходного пособия в этот пресловутый швейцарский банк. Этим летом в результате реорганизации одного большого оборонного предприятия в Екатеринбурге, где я работал юрисконсультом в отделе кадров, я остался безработным. Получив неплохое выходное пособие, я, испугавшись своего нового, неопределенного статуса, быстро подался в адвокаты, хотя и никогда об этой деятельности не мечтал и даже не задумывался. Да и оставленная, вообщем-то, канцелярская, работа в отделе кадров для меня была лишь каким-то компромиссом с действительностью. Величина заработной платы и мой инстинкт самосохранения держали мои аппетиты на жизненные блага в узде. А разумная потребность в хлебе была удовлетворена. При этом я не чувствовал себя последним человеком. Тем не менее, мне всегда хотелось чего-то большего.
Вот в этот-то смутный период меня и нашел мой однокурсник Алиев Байрам. Как и я, он после юридического института работал юристом. Где-то в управлении торговли. Байрам еще в студенческие годы занимался "фарцовкой". В одном, каком-то одному ему известном, месте покупал джинсы и перепродавал студентам уже подороже. Дружбы или какого-то тесного знакомства между нами не было. Мы просто кивали друг другу, сталкиваясь по делам где-нибудь в администрации города. Когда началась перестройка, я часто видел его у многочисленных торговых киосков на рынке Вайнера в центре города - он там, видимо, держал торговые киоски - собачьи будки, так их называл народ. И вот через кого-то из однокурсников Байрам вышел на меня, договорился о встрече. Я, хотя и оформился адвокатом, но сидел без какого-либо дохода. Клиентов не было. И я потихоньку растрачивал выходное пособие. Попивал недорогое вино, оправдывая себя тем, что переживаю переломный момент в своей жизни, который необходимо хорошенько осознать наедине с собой и вином.
Жена уже давно ворчала на меня, недовольная ходом моей адвокатской деятельности.
Поэтому от встречи с Алиевым я ожидал какой-то перемены в своих делах.
Сынишка-пятиклассник, знавший с моих слов, что я жду гостя, выглядывая в окно, первым заметил необычную для нашего тихого дворика "иномарку". Радостно объявив мне об этом, он тут же с опаской поинтересовался у меня:
- А это не бандит, папа? Смотри, будь с ним поосторожнее.
Озабоченный, он удалился в свою комнату. Я же пошел встречать гостя.
-Ты знаешь, когда началась перестройка, я понял, что на службе у государства я останусь ни с чем. Я бросил работу, занялся вплотную коммерцией и к 98 году мое состояние составляло около 800 тысяч долларов. После инфляции у меня осталось тысяч 200 долларов. Я много потерял. Вот тогда-то я и вышел на швейцарский банк, чтобы сберечь остатки заработанного капитала. Сейчас я считаюсь его сотрудником. Постоянно мотаюсь по различным его заграничным филиалам.
Байрам достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, выдрал из него лист. Быстро набросав схему филиалов банка, ткнул ручкой в последний кружок: - Вот с этим приходится работать наиболее тесно. И если хочешь - можешь подключиться и ты.
Он попробовал кофе и, помолчав немного, добавил:
-Тебя, я слышал, сократили на работе? Тогда это для тебя будет хорошим шансом встать на ноги. Подумай. Мы привыкли не думать ни о чем. Ходим на работу к определенному часу, уходим, когда скажут, что пора уходить. Берем, что соизволят нам дать. И боимся жить по настоящему. А жизнь ведь короткая. Нам уже с тобой пятый десяток идет. И надо успевать получить от нее все. Хорошую квартиру, машину, отдыхать на хороших курортах. Мы же родились не для того, чтобы прозябать в этих хрущевках. Верно?
Байрам с каким-то сомнением глянул на низкий потолок в моей комнате. Затем вручил мне пригласительный билет на лекцию в американском посольстве, обещая интересную встречу. Раскланялся с моей женой и попросил меня проводить его.
Когда мы вышли к его автомашине, Байрам пригласил меня в салон. Расположившись в роскошном, приятно поскрипывающем своей кожей пассажирском кресле, среди играющего мягким светом красного дерева и никеля, я понял сдержанную улыбку на лице Байрама. Он придавил удобную клавишу на панели, справа от водительского кресла и услужливый механизм плавно выдвинул своему хозяину из передней консоли кассету с десятком сигар.
- Угощайся, - предложил мне Байрам.
Глядя на него в эти минуты, я понял, что он не просто хвастает передо мной дорогой машиной. Нет. Ему нужно было поделиться своим чувством к этой машине. Он любил ее. Это было видно по тому, как он, раскурив ароматную сигару, положил руки на аккуратный, спортивный руль, видно было, что ему было приятно еще раз ощутить ладонью гладкую поверхность рулевого колеса. Как скользнул его взгляд по разноцветным огонькам приборной доски, как плавно повернул он ключ зажигания, запустив двухсотсильный мотор.
- Слышишь, как мягко он работает,- не скрывая своей довольной улыбки, пригласил он и меня оценить мощь и надежность двигателя.
- Неужели это можно не любить? - спросил он не сколько меня, сколько самого себя. - Как ты можешь, извини, всякий раз садиться в свой драндулет и ездить изо дня в день куда - то на работу, которая тебе ничего не дает. Я говорю тебе так, потому что считаю себя ничуть не лучше тебя. Однако, ты видишь, я нашел в себе силы бросить работу, которая мне не по душе и заняться серьезным делом.
Он окинул взглядом салон автомашины:
- Стоит только по настоящему захотеть это.
На этой ноте мы с ним и расстались.
Простившись с Байрамом, я вспомнил, как в одной телевизионной немецкой или американской передаче телеведущий, сидя на капоте машины одной из последней серии БМВ, так же любовно расхваливал машину, распаляясь все больше и больше. Потом ведущий уже стал бегать вокруг нее и с жаром говорить:
-Это такая машина! Такая машина! Вы обязательно должны владеть ею! Если у вас нет на нее денег - украдите ее, в конце-концов!
-Сотрудник швейцарского банка, а башмаки-то стоптанные, похлеще, чем у тебя,- саркастически заметила тогда жена, открывая мне дверь.
Возбужденный открывшимися перспективами, я едва замечал дорогу, возвращаясь после встречи в посольстве домой. Покручивая потертый руль, я представил, как будет выглядеть моя будущая визитка: "адвокат, финансист, банковские операции..."
-Да ты что! - урезонивала меня жена, насмешливо поглядывая на меня. - Это ведь очередная пирамида. Или махинация, как с теми "собственными" апартаментами на испанском курорте. Ежемесячно, по возрастающей, перечисляешь большие деньги на содержание этих апартаментов, а потом еще обязан будешь купить дорогущую путевку, чтобы отдыхать непременно только там. Знаем мы все это. Подруга рассказывала. И с банком этим, швейцарским, то же самое. Так что, не думай не о чем. Втянешься в эту аферу - оставишь нас без квартиры и последней рубашки. Иди в юрисконсульты на ликеро-водочный комбинат. И не надо нам их "Лексусов" и "Судзуки". Хватит нашей "Шестерки"!
Мне было трудно ей что-либо возразить.
Когда мы уже подъезжали к дому, свет фар выхватил вдруг помойку и стоявший поодаль от нее какой-то предмет, блеснувший отраженным светом.
-Смотри, гармонь, - рассмеялась жена.
Я нажал на тормоза и вышел из машины. Действительно, это была гармонь. Кто-то, видимо, совсем недавно, аккуратно поставил ее на землю, недалеко от помойки, положив на нее сверху отвалившуюся декоративную планку.
Я взял в руки гармошку, нечаянно нажав на одну из клавиш. Раздался довольно чистый мелодичный звук. Оглянувшись по сторонам, я растянул меха, осторожно исполнив несколько аккордов. Смущенный от чистого и громкого звучания гармони, столь неуместного в это позднее время, я спрятал находку в багажник машины.
На следующий день, когда жена ушла на работу, а сын - в школу, я, предоставленный самому себе, взял в руки гармошку и, усевшись поудобнее, стал растягивать меха, перебирая кнопки. Я пытался вспомнить что-нибудь из того, чему научился в детстве у Матвея Красова. Но пальцы вспоминали только наигрыши из плясовой. Да, гармонист из меня получился, как говорят, никакой. Я вспомнил, как играл Матвей. Играл он виртуозно. Прикрыв глаза, с легкой полуулыбкой, скользившей по его лицу, иногда сменяющейся мимолетным выражением сосредоточенности или отрешенности. Когда он играл, будто ток проходил по моим жилам, захватывало дух.
Став взрослым, я пытался проанализировать эти свои ощущения. Но так и не смог это сделать до конца. Понял только одно - от его игры, музыки, которую Матвею удавалось извлечь из этой гармони, что-то рождалось в моей душе. Кроме чувства неизъяснимой радости, несравнимой с радостью обладания вещью, материальными благами - ощущение, догадка, что и Матвею не принадлежит то, что ему удается. Ему только посчастливилось вплотную прикоснуться к музыке, почувствовать на какие-то мгновения свою причастность к высшей гармонии и при этом приоткрыть туда и для слушателя узенькую калиточку, зародив у него веру в существование материи более высокой, чем окружаюшая нас обыденность.
Ни у одного меня - у многих мальчишек зародил он своей игрой желание научиться играть также.
Мне было около 10 лет, и я какое-то время почти каждый день был в доме у Красовых. У Матвея было семеро детей - четверо сыновей и три дочери. Со старшим, Юркой, я дружил. Вот тогда-то, слушая, как Матвей играл на гармони, я и загорелся желанием научиться играть так же, как Матвей. Но Матвей был плохим учителем.
-Не знаю, - говорил он озадаченно, проверяя на ощупь свою рыжую щетину - как мне тебя научить. Слушай, как я играю. Сам пробуй. Я так и научился. Вот печку складывать я тебя научу, если хочешь.
Матвей был непревзойденный гармонист и такой же мастер-печник. Если кому-то надо было сложить печь - обращались только к нему. Даже из соседних поселков. Вот только рассчитывались с ним самогоном. Так принято было тогда в деревне. Поэтому-то Матвей спился очень быстро. Однако с работой своей в совхозе в качестве тракториста он справлялся, несмотря даже на какую-то болезнь глаз - они у него постоянно слезились. Своего же хозяйства не вел. Сарай у него стоял пустой, чистый и светлый из-за прорех в крыше. Двор не огорожен и казался очень большим и просторным, мебели в доме практически не было. На столе, стульях, по углам всегда лежало что-то из одежды, детские игрушки, книжки.
Я тогда так и не смог толком выучиться игре на гармошке.
Поняв, что на слух мне не научиться играть, я стал ходить в кружок духовых музыкальных инструментов, действующий при поселковом клубе. Выучился нотной грамоте и немного играть на трубе. Но вскоре забросил свои попытки овладеть каким-нибудь музыкальным инструментом. Потом уже я понял, что кому-то дано от Бога, а кому-то - нет. Здравый смысл мне подсказывал, что упорная работа над собой позволит мне худо-бедно, а может быть и даже хорошо научиться играть на гармони или трубе, но виртуозом, таким как Матвей - дано быть не каждому. Поэтому я забросил и гармонь, и свои походы в музыкальный кружок и приходил к Матвею уже просто послушать, как он играет.
Когда дети у Матвея выросли, в доме появились внуки. Я слышал от кого-то из земляков уже здесь в городе, что и дети и внуки у Матвея, любили приложиться к рюмке. Когда Матвей ослеп от запущенной глазной болезни, то практически перестал отходить от своей кровати. Почтальон приносил ему пенсию домой. Деньги Матвей прятал под подушку, давал внукам по мере необходимости. Так продолжалось, пока один из внуков не попытался завладеть спрятанными деньгами. Защищая свою пенсию, Матвей стал размахивать ножом, ранил внука. Тот вскоре умер в больнице. Матвей же, узнав о смерти внука, повесился.
Я отложил в сторону гармонь, вспомнил с сожалением встречу с Юркой Красовым в один из последних своих приездов в родной поселок, еще при жизни Матвея. Юрка спрашивал, не знаю ли я в городе мастерскую, в которой можно было бы починить гармонь Матвея, она расстроилась окончательно. Матвей же сослепу починить ее уже был не в состоянии. Я пообещал помочь с этим, да так и не помог.
Несколько дней я сидел дома, наигрывая на гармони что-то тоскливое, надрывное и непонятное. Порой мне казалось, что, определенно, получается какая-то музыка. Но я уже себя не обманывал, понимая, что просто так в этой жизни ничего не получится.
Пожалуй, стоит последовать совету жены и внутреннему голосу здравого смысла, подумал я, и идти устраиваться работать на ликероводочный комбинат.