Бывало так, что на улице воздух студнем,
 как если содержат при строгом сухом режиме.
 солнце жаром дрожит на лицах, и эти люди
 вдруг становятся до безрассудства тебе чужими. 
 как они могут играть во взрослых и жить, меняя
 лица, как хирургические перчатки?
 прекрасно зная, что погода им изменяет,
 а в вагонах метро под сидениями взрывчатка.
 ты не с ними, тебе в другую земную лигу
 создающих миры прямо в домашнем кресле;
 наверное, ты бы мог напечатать книгу:
 как сохраниться в изменчивом мире, если 
 время само с собой замутило салки.
 не уследить, кто водит, кто убегает.
 свежей рыбой пахнет дыхание у русалки,
 кот ученый не помнит сказок и рифм не знает.
 у тебя никогда не было комплексов или фобий,
 ты ломал соломинки сам, не дожидаясь слома, 
 доедал по крупицам истины истин, чтобы
 по-настоящему жить. С лихвой добавлял гудрона
 в свою же медовую бочку так много ложек,
 что уже, как слепой котенок, прозрел настолько,
 что совсем не видишь света в глазах прохожих,
 а если и видишь что-то, то видишь только
 аватарки в режиме офф-лайна, пустые бруты,
 поставленные на автоматическую прокачку,
 горы грязной, пустой и хрупкой на вид посуды,
 старый ценник которой уже очень давно не значит
 реальную стоимость выпавшего звена,
 покинутой комнаты с запертой в ней собакой, 
 вечно голодной, одинокой и воющей на
 отсутствие поводов радоваться и плакать.
 слишком далек от мира небесный терем,
 у Высших порядок, да только в плохом фен-шуе
 мысли, потому и обратный сигнал потерян.
 и слышатся мертвых шепот в их белом шуме,
 и кровь их по цвету - ржавчина сердолика,
 ты кричишь на небо, туда, где просвет белее,
 но Высшие поголовно вне зоны крика.
 Высшим не до того, они все болеют
 тысячелетним и беспощадным гриппом, 
 от которого сами еще не изобрели вакцины.
 в их летнем дыхании жар и снова раскаты хрипа... 
 взгляд цепляется все больше за темно-синий. 
 мечтаешь выкрасить душу в ночной индиго,
 и проповеди читать большим перелетным птицам.
 задаешь вопросы уже не людям, а только книгам,
 раскрывая их произвольно, с любой страницы. 
 и в подобные дни ощущаешь в себе такую
 одуряющую свободу, широкую, словно море,
 черепная коробка похожа на мастерскую,
 где на выживание сердце с рассудком спорит.
 в такие дни ты чувствуешь душу полной,
 если не высшей силой, то собственной доброй волей,
 морем, в котором ветер-мистраль подгоняет волны,
 рукописью из диезов или бемолей.
 и так просто сродниться с теми, совсем другими,
 у которых собака в доме пустом и сама - хозяин,
 стать джокером в нелепом актерском гриме
 со зрячими, всевидящими глазами.
 и так тягостно знать, что каждый исход плачевен.
 потому ловишь смыслы в химерах ночного бреда,
 а в мыслях что ни слог, то один Пелевин.
 и в наушниках - Калугинское "NIGREDO".
 10.06.10