Она просыпается среди ночи, по полу шлепает босиком,
 Забирается под одеяло ко мне, холодом веет от ног ее:
 "Брат, мне снятся страшные сны - дурацкий такой ситком,
 Там я брожу по родным местам, но никто меня не узнает.
 Какой-то мальчик секатором там вырезает ночной Багдад,
 Там его ждет в подвале старый мужчина с дробовиком...
 Братик, прошу, обними меня, спрячь, я не хочу туда,
 Не хочу обратно, где ночь, война, и пепел, и тлен кругом.
 Пусть на меня не смотрят больше фары потухших глаз,
 Хоть бы не видеть, как гнутся от крови листья бурьян-травы, 
 За мной постоянно гоняется врач, в руках у него игла,
 Ею он делает мертвыми всех, чтоб не лечить живых.
 Пусть я не буду от мира сего, не от мира людских идей,
 Больше пусть не ложатся под ноги мне кости, кровь и зола,
 Я буду птицей в чужих краях, черепахой в морской воде,
 Буду импалой листья жевать и спасаться от львиных лап.
 Позволь до утра мне остаться тут. Я боюсь закрывать глаза.
 А то как одна засыпаю - так словно на грудь мне садится бес.
 Я тихонько, брат..." Обнимает меня, и приходится ей сказать:
 "Я не он. Ты убила его год назад. Уже поздно, иди к себе".
 Вздрогнула, ойкнула, делает вид, что сомнамбула, что спала.
 Выбирается, хлюпает носом, идет, снова будет всю ночь реветь. 
 Крадется медленно, тихо по плитам, мимо чужих палат
 Длинными коридорами без дверей...