Шолах : другие произведения.

Туу-Тикки и прочие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Прошу просить за грамматические и пунктуационные ошибки. Я уже не помню, какой именно вариант сюда заливаю.

  ...Иногда я задумываюсь о том, сколько людей... сколько мужчин встречало ее в других мирах. И спешно отгоняю эту мысль прочь.
  Не важно. Это все не важно.
  Нет ничего более важного, чем дремлющая на моем плече черноволосая девушка, от которой пахнет кофе и ванилью. Нет ничего более пронзительного, чем маленькая ее ладонь, накрывающая, и сонно сжимающая мою руку. Нет музыки более приятной, чем еле слышное, сонное ее дыхание, щекочущее мне шею.
  Нет в этом мире ничего более волшебного, чем она сама.
  Туу-Тикки. Моя. Только моя. Никому тебя не отдам.
  
  Я смутно помню период нашего знакомства. В то время я и себя-то ощущал весьма смутно. Смутно было все: дни, люди, время, погода, и я сам. Сколько это длилось, продолжалось, тянулось и распространялось - не могу сказать. Помню лишь усталые глаза Марка и его голос, доносящийся словно сквозь вату: "А не съездить ли тебе, дорогой, в отпуск?".
  И я словно пришел в себя.
  - Какой отпуск, Марк? Тут такое творится...
  - Все "такое" почти закончилось, пока ты пребывал в своем анабиозе, - возразил мой друг, - да и что "такое" конкретно ты имеешь в виду? Твой сын проявляет себя наилучшим образом, в команду влился удачно. Развод? Ольга подписала все бумаги, ты теперь свободный человек. И кстати, - Марк наклонился ко мне и доверительным шепотом сообщил: - На твоем месте я бы не терялся. Если уж твоя... ммммм... проводит время с этим тренером по фитнесу...
  - Художник, - скрипнул я зубами, - Вадим - художник, и ты прекрасно это знаешь.
  - Да хоть погонщик оленей! - Рявкнул Марк, - Я к тому, чтоб ты не сидел сиднем в отеле, как ты обычно делал это последние полгода. Куда бы мы ни приехали!
  - У меня со здоровьем проблемы были, ты же в курсе... - слабо отбивался я.
  - То лапы ломит, то хвост отваливается, - закончил Марк. - В общем так. Как твой лучший друг, прописываю тебе две недели Берлина, прогулки по достопримечательностям, пиво и... новые впечатления.
  Переупрямить Марка можно было, только заехав ему веслом по лбу. Именно поэтому холодным майским утром я топтался возле стойки регистрации аэропорта, уже в десятый, наверное, раз оглядываясь на почти налысо стриженую девушку, замотанную в ярко-красный шарф. Девушка шепотом и руганью пыталась приладить на место отскочившее колесико чемодана. Наконец, я не выдержал.
  - Вам помочь?
  Девушка подняла на меня блестящие глаза.
  - Нет, благодарю, - отрезала она очень сухо, - я справлюсь сама.
  Посыл был вполне однозначный, и все-таки что-то мешало мне отойти от нее.
  - У меня есть карманные отвер...
  Девушка подняла на меня взгляд, полный такой испепеляющей ярости, что я непроизвольно попятился, ощутив, как горячая волна коснулась моего лица. Кондиционер, что ли, включили, ошарашенно подумал. Утро было довольно прохладным, но что взгляд девушки мог обладать такой убийственной силой, мне и в голову не пришло. И все равно не могу отойти.
  - Давайте я хотя бы подержу.
  От следующего ее взгляда у меня едва не остановилось сердце. Я понял, что чувствовали древние храбрецы-греки, встретившись взглядом с Медузой Горгоной. Мне, во всяком случае, очень захотелось съежиться в комочек и накрыться чемоданом.
  - У меня, - прошипела девушка, и я отчетливо увидел мелькнувший между зубов раздвоенный язык, - Все. Нормально. Я. Справлюсь. Сама. На каком языке мне это вам еще сказать?! Nie potrzebuję pomocy!!
  Я закивал и попятился еще дальше, налетел на кого-то, от души стукнулся коленом о собственный чемодан, и едва не растянулся во весь рост, ойкнув и споткнувшись об него же. Надо же, меня узнали. Ох.
  Тем временем схватка девушки с чемоданом продолжалась. Чемодан сопротивлялся, девушка шипела и ругалась, я страдал.
  Прошло семь минут.
  Мысленно перекрестившись, я сделал робкую пару шагов в ее сторону.
  - Думаю, я все-таки смог бы... - сипло начал я. Не договорил.
  Худенькая спина и затылок словно окаменели. Потом я не поверил своим глазам: она зубами вцепилась в правую руку и зажмурилась изо всех сил. Я обмер. Девушка же тем временем сфокусировала на мне взгляд, начала медленно подниматься и я как-то отстраненно и даже весело подумал: все. Допрыгался ты, приятель.
  - Ну, какого черта вам от меня надо?!!! - Во весь голос закричала девушка, и из глаз ее хлынули, натурально хлынули, слезы. - Почему вы просто не можете оставить меня в покое?!! Что вы до меня докопались?!! Что вам надо?!! Что вам всем от меня надо?!
  На этих словах голос ее предательски сорвался, а над нами с треском лопнула какая-то лампочка. Девушка резко дернулась, словно кто-то сзади рванул ее за шарф, метнула испуганный взгляд на лампочку, развернулась и побежала прочь, волоча за собой чемодан. У меня же резко потемнело в глазах, и я грузно осел на пол, хватая ртом воздух, и ощущая, как по вискам и шее течет пот.
  Пришел в себя я только в туалете, плеская себе в лицо ледяную воду. И что это сейчас было?!
  Я очень не любил не понимать. А сейчас, шагая на посадку, я от всей души не мог понять, какого черта я привязался к этой девчушке и не убрался восвояси после первого же посыла. Какого?! Ка-ко-го?!!
  - Черт-те-что, - бормотал я, - протягивая свой билет стюардессе, - черт-те-что, - повторял я, почти бегом пересекая телетрап и протискиваясь в дверцу, - черт-те-что! - Чуть ли не в голос рявкнул я, обнаружив среди пассажиров и ярко-красный шарф, и почти налысо стриженую макушку. А так же темные круги под глазами, затравленный взгляд и прикушенную почти до крови губу. Сделав непроницаемое лицо, прохожу мимо. Слава богу, места у нас не рядом. Напротив. И между нами проход.
  Я уселся на свое место, едва удержавшись, чтобы не изобразить эдакое презрительное "пфы". Потом опомнился. Что за детский сад, право слово. Кинул в ее сторону осторожный взгляд.
  Она усаживала на иллюминатор какую-то фиолетовую игрушку. Причем делая это настолько вдумчиво и старательно, что я понял, что она и сама за мной наблюдает.
  Раздражение мое тут же словно смыло волной. Я улыбнулся.
  Девушка недоверчиво обернулась в мою сторону. Шмыгнула носом. Я заметил, что глаза ее все еще припухшие, а на щеках - дорожки от слез. Она стрельнула глазами по сторонам, и, уверившись, что моя улыбка предназначалась именно ей, неуверенно дернула уголком рта, и прошептала одними губами: "Извините".
  Я кивнул и занялся ремнем безопасности.
  Что любопытно, ни ко мне, ни к ней никто больше не подсел. Да и в самолете народу было немного. Видимо, сказывалась цена: рейс хоть и утренний, был не из дешевых. Все четыре часа я провел, то утыкаясь в книжку, то задремывая, откинувшись на сиденье. Девушка же, за которой я наблюдал украдкой, все время не отрывалась от иллюминатора, буквально распластавшись по нему. Я тогда еще подумал, что она, наверное, летит на самолете в первый раз... Странно. На вид ей было хорошо за двадцать, в этом возрасте полеты уже не то что приедаются, но становятся делом почти привычным... Задремала она на каких-то полчаса, да и то, была разбужена стюардом, разносившим обед.
  В высадочной суматохе я потерял ее, и заметил только на выходе из аэропорта, на автобусной остановке. Девушка придирчиво изучала расписание, теплая куртка исчезла, уступив место черной футболке с короткими рукавами, однако шарф никуда не делся. Лохматая фиолетовая игрушка ютилась на ее плече, прижатая лямкой голубого рюкзака, чемодан, уже со всеми колесиками, понуро приютился возле босых ног хозяйки... Босых?!
  Девушка перехватила мой ошарашенный взгляд.
  - В каждый новый город надо вступать босиком, - как маленькому, объяснила мне она, - чтобы его услышать. Почувствовать, как он пульсирует под ногами. Ему же приятно...
   Я недоверчиво хмыкнул, критически оглядывая заплеванную и замусоренную мостовую.
  - Это не важно, - улыбнулась она, проследив мой взгляд, - это совершенно не важно.
   В автобусе она широко и радостно улыбнулась водителю, смущенно пропихивая свой чемодан, уселась на сиденье и принялась вертеть головой по сторонам, улыбаясь каждому вновь вошедшему так, словно они были ее лучшими друзьями. Я заметил, что не ответивших на ее улыбку не было. Когда автобус тронулся, она жадно приникла к окну, словно пытаясь охватить взглядом все, что проплывало мимо: и дома, и деревья, и магазинчики, и развязки эстакады - все, все вбирала она в себя, лучась детским, ярким восторгом, от которого светилась и сама, и трогательно при этом шевелила губами, пытаясь прочитать рекламные вывески на остановках.
  - А зовут-то тебя как? - С любопытством окликнул я ее, оторвав от очередной напряженной попытки прочесть вывеску соцрекламы на остановке.
  - Шо...- она досадливо дернула головой, и сморщилась, будто надкусив неспелую хурму, - Туу-Тикки. Здесь меня зовут Туу-Тикки, - и солнечно улыбнулась.
  И невозможно подумать, что какие-то четыре часа назад это же существо едва не убило меня взглядом за предложенную помощь.
  
  Мы сошли возле одной и той же станции берлинской подземки. Вошли в один и тот же вагон. Легкие подозрения зародились во мне, когда мы вышли на одной станции, но, оглядев засыпанную песком и гравием дорожку, она хмыкнула и потащила свой чемодан вперед. Я едва удержался, чтоб не окликнуть ее. В самом деле, зачем? Какое мне до нее дело? В конце концов, у меня совершенно другие планы, и более длительное знакомство с неуравновешенными девушками в них не входит... Я лишь вздохнул, провожая взглядом ярко-красный шарф и подпрыгивающий на стыках тротуарных плит чемодан.
  Девушка на ресепшен уже заканчивала оформлять мои документы, когда колокольчик над дверью звякнул.
  - Как у вас здесь здорово... - произнес знакомый голос, - А это что за белой стеной вон там? Кладбище?
  - Да, соседство не самое лучшее, но вы не волнуйтесь, - улыбнулась девушка, - это все суеверия!
  - Кладбищееееее... - зачарованно протянула Туу-Тикки, втаскивая чемодан и осматриваясь, - Здорово!
  Заметила меня и улыбнулась как старому знакомцу.
  - Первый раз в Берлине?
  - Ага, - доверчиво кивнула она.
  - Однако для первого раза ты неплохо ориентируешься...
  - Планшет с хорошим навигатором - великая вещь. Да и на память я не жалуюсь, почти все изучила перед приездом...
  - Готово! - Девушка с респшен протянула нам документы. - Второй этаж, номер третий. А ваш - четвертый.
  Предлагать ей дотащить чемодан я не стал - чутьем каким-то понял, что бесполезно. Однако замер рядом в нерешительности, пока она сражалась с замком своего номера.
  - Ты ведь в первый раз в Берлине, так?
  - Да, - она недоверчиво сощурила на меня глаза, - а что?
  - Может...
  - Нет, - она даже не дала мне договорить, - нет, спасибо. Я хочу побыть одна. Гулять одна. Ходить одна. Быть одна. Вы понимаете?
  - Понимаю, - вздохнул я, и побрел в свой номер.
  
  Я поскорее захлопнула дверь. Нет. Никаких знакомств. Никаких отношений. Ты сейчас не в том состоянии, девочка, чтобы приручаться к кому-то.
  Привет.
  Здесь меня зовут Туу-Тикки, и я только что из психлечебницы.
  Я пью чудные цветные пилюльки, которые мне не помогают.
  Я не собираюсь соблюдать предписания врача, потому что они мне не помогут.
  И я не боюсь гулять босиком по городу, потому что я все еще ведьма.
  Хотя бы и сорванная.
  Хотя бы и нестабильная.
  И левую мою руку уродуют жирные бело-розовые черви плохо заживших шрамов.
  Я состригла свои воспоминания, когда угодила в клинику. И теперь, на первую колючую щетинку робко наращиваются новые. Из людей, действий и событий. И этого мужчины, рядом с которым в моей груди словно начинает вибрировать низким гулом толстая струна. Будто я - виолончель в его руках. А руки у него такие красивые...
  Нет, нет, нет.
  
  Берлин.
  Как бы вам описать Берлин?
  Само название этого города для меня как хруст свежевыпеченной корочки на зубах. Сидишь себе на набережной Шпрее, смотришь на проплывающие мимо экскурсионные пароходики, и запиваешь эту корочку молоком.
  Или просто идешь. Никуда особенно не идешь - просто идешь. И вот до того тебе хорошо! У тебя над головой - небо, под ногами - теплая, пульсирующая мостовая, которую ты ласково трогаешь босыми ступнями, и вокруг тебя, незнакомый, абсолютно незнакомый, но такой приветливый, спокойный, яркий и милый город, и ты физически ощущаешь, как он рад тебе, и как ты рада ему. А торопиться совершенно некуда, и заблудиться совершенно нереально, потому что ты совершенно точно знаешь, что, покружив тебя по улочкам, показав тебе все самое интересное, таинственное, загадочное (точно так же, как однажды гуляя по Питеру босиком, я наткнулась на Улицу Лунных Кошек и на зайцесфинкса с человеческим лицом), он непременно выведет тебя к станции подземки или станции трамвая, с которой ты за рекордные сроки можешь добраться до своего отеля. А впереди - теплая, ласковая ночь, когда за спиной твоей распахнутся два огромных крыла, которые нужны тебе лишь для того, чтобы взлететь над городом... А там - ты растворишься в его воздухе, разлетишься на молекулы запахов, струящихся от нагретого за день асфальта, булыжной мостовой, черепичных крыш, дремлющих на клумбах цветов и сонно журчащих фонтанов. И снова, и как всегда, захочется заплакать от переполняющих тебя ощущений, прижать этот город теплой птахой к своей груди и унести его с собой в судорожно сжатых ладонях.
  Я шла босиком по Берлину. Впереди был длинный день и длинная ночь.
  Я шла, улыбаясь, подставляя лицо и руки горячим солнечным лучам. На плече моем дремал Шуршафчик. Мне было хорошо.
  
  Оказавшись в номере, я первым делом начал судорожно зевать. Бессонная ночь, нервное утро и предшествующие им смутные дни все-таки хорошенько меня потрепали, поэтому я не стал насиловать организм, а приняв душ, просто повалился в кровать и вырубился моментально, чего со мной не случалось уже давно.
  Спал я долго, и, можно сказать, с наслаждением. И проснулся в то дивное время, когда день медленно превращался в славный, теплый, ленивый вечер, в котором не надо никуда спешить, а которым можно лишь наслаждаться.
  Неторопливостью. Тянущимся, как янтарная капля меда, временем. Минута за минутой.
  И я отдался этому времени полностью. Позволил ему принять себя в свой ленивый круговорот. Не спеша, выйти из отеля. Не спеша поужинать в первой подвернувшейся кафешке. Не спеша брести по улицам, глядя, как медленно сгущаются сумерки, как зажигаются фонари, как гудом и звоном скользят мимо меня автомобили и трамваи. Мне хотелось вечно брести сквозь этот вечер, и я подумал, как все-таки был прав Марк, фактически вытолкав меня в этот отпуск. То, что он был мне так необходим, я понял только в этот длинный, тягучий, бесконечно сладкий момент, когда стоял на перекрестке Вихерштрассе и Шеренбергштрассе, глядя на двух оживленно беседующих фрау, явно наслаждающихся своим вечерним променадом. Они приветливо кивнули мне, я кивнул им и огляделся. Где-то здесь располагалось кафе Воланд, к которому я и направился.
  Вход в кафе помещался в небольшой нише, и, подходя, я услышал доносящийся из этой ниши негромкий, но очень знакомый голос.
  - Привет.
  Туу-тикки сидела на ступенях ниши, о чем-то серьезно беседуя со своей лохматой фиолетовой игрушкой. Рядом с ней стояла бутылка пива, в пальцах дымилась сигарета.
  - Привет, - казалось, она ничуть не удивилась моему появлению, - а знаете, кафе закрыто. На каникулы.
  Я перевел взгляд на написанное мелом на доске объявление. Действительно, закрыто.
  - Тогда что ты тут делаешь?
  - Сижу, - она пожала плечами. - Просто сижу. Хорошо здесь. Уютно. Спокойно.
  Я не мог с ней не согласиться и взглядом попросил разрешения присесть рядом. Шеренбергштрассе в этот вечер действительно была тиха, умиротворена, а крыльцо кафе как нельзя лучше подходило для неспешных посиделок с пивом и сигаретами. Я, хоть и не курил, никогда не возражал против запаха сигаретного дыма, тем более что Туу-Тикки курила какие-то весьма приятные папироски, пахнущие кофе и шоколадом.
  Какое то время мы молчали. Десятки вопросов рвались с моего языка, да и она, судя по быстрым взглядам в мою сторону, что-то хотела мне сказать, но никак не могла найти нужных слов. Наконец, она сделала легкий вдох, и я внутренне напрягся.
  - Только давайте не будем разговаривать! - Выпалила она, - Ладно? Мне... мне вообще не хочется говорить. Я согласна потерпеть ваше присутствие, только если вы не будете разговаривать.
  Я медленно улыбнулся, чувствуя, как вечер принимает нас в свои объятия, обволакивает сладкой патокой, дышит на нас легким прохладным воздухом, запахом пыли, и сигаретным дымом. Я кивнул. Пересадил фиолетовую игрушку на свое колено. Зверек радостно выпучился на меня тремя синими глазами и голубым языком, приветливо взмахнул когтистыми лапками. Я принял из рук девушки бутылку пива и с наслаждением сделал глоток, чувствуя, как терпкая пряная горечь обволакивает горло и пощипывают язык пузырьки. Я вдохнул дым ее сигареты, вытянул ноги и прижался спиной к прохладной кирпичной стене.
  Начал накрапывать мелкий дождь. Мы молчали. Нам было хорошо.
  
  Разговорились мы только по дороге обратно в отель. Мы шли пешком, она по-прежнему шлепала босиком.
  Я деликатно не стал расспрашивать ее ни о шрамах, уродующих руку, ни о том, что случилось в аэропорту.
  Сердито, кратко и нехотя, она рассказала сама. Про клинику. Про таблетки. Про все остальное. Я, потрясенный, поспешил увести ее от этой темы, и она с радостью поддалась.
  В этот вечер я много говорил, а она больше молчала, изредка переспрашивая.
  В этот вечер мы больше молчали, чем говорили.
  С нею было так потрясающе молчать. И я все чаще ловил себя на мысли: а каково это - взять ее за руку? Положить руку ей на плечо?
  Когда мы добрались до отеля, она уже вовсю терла глаза и отчаянно зевала. Да я и сам чувствовал, что падаю с ног.
  Мы распрощались у дверей своих номеров, пообещав пересечься за завтраком.
  
  Я слышала, как захлопнулась дверь его номера. Сдернула с плеч рюкзак, уронила его на пол. Посадила Шуршафчика на стол. Зверек недовольно нахохлился. Да я и сама ощущала легкий дискомфорт. Обещала же себе.
  Никогда.
  Никого.
  А и черт с ним! Почему нет-то, в конце концов!
  Я - живая!
  Я есть жизнь и желание!
  Желание тепла, прикосновения, дыхания!
  Да плевала я на все это!
  Я вскочила босыми ногами на подоконник и распахнула окно.
  Город ждал меня. Город нетерпеливо подмигивал мне огоньками фар, обволакивал светом фонарей, торопил звоном трамваев и подталкивал легкой вибрацией идущих подземлей вагонов метро. Город расстилался передо мной бескрайним морем. Негромко шумел. Дышал в лицо. И ждал.
  Я зажмурилась от предвкушения и шагнула вперед...
  
  А что было потом?
  Две недели теплого Берлина, который ластился к нам, как сытый кот.
  Когда мы пешком исходили его вдоль и поперек, наслаждаясь обществом друг друга.
  Когда мы или прицельно шли к какой-либо достопримечательности, или просто брели наугад, отдыхая и задремывая прямо на траве в многочисленных парках, перекусывая сэндвичами в маленьких кафешках, прихлебывая пиво на набережных, возвращаясь в отель далеко заполночь, но неизменно встречаясь за завтраком. Мы не договаривались о встречах. Просто, спускаясь вниз, я обнаруживал ее за столиком, уплетающей за обе щеки очередной бутерброд.
  Дивное было время. Время цветов и сказок.
  Когда я ощущал, что ее присутствие меня совершенно не тяготит, а воспринимается так, словно она была здесь всю мою жизнь.
  Когда рядом с ней я ощущал себя легким и невесомым, готовым упасть в это звонкое, знойное, бездонное синее небо и раствориться в нем.
  Когда солнечный дождь обжигал нас своими каплями, и мы оба брели под ним босиком, ловя удивленные взгляды и не прекращая неспешной беседы. Когда Туу-Тикки вдруг остановилась, запрокинула голову, подставила каплям лицо и рассмеялась так, что я почувствовал, что счастье рвется из меня тугим воздушным шариком, и я вот-вот взорвусь, и я готов подхватить эту девушку на руки, зацеловать и пронести на руках через весь город. Через всю жизнь.
  И вернувшись в номер, я смотрел на себя в зеркало, и удивлялся. Что происходит? И как происходит? И как оно вообще может происходить?
  Я отмахивался от этих мыслей, как от назойливых мух. Но одна из мыслей становилась все настойчивее и зудела все ближе и ближе. Мысль о скором отъезде.
  
  Я купалась в обществе этого мужчины, как в теплой воде прогретого до дна озера. Спокойствие. Именно то, что я ощущала, находясь рядом с ним. Умиротворение. Защищенность.
  Он не пытался ни подкупать меня, ни заигрывать со мной. Он просто был.
  Платил за мое кофе как само собой разумеющееся.
  Рассказывал мне о городе.
  Терпеливо ждал, пока я наплескаюсь в фонтанах или напрыгаюсь по лужам.
  Он просто был рядом. И воспринимался как часть меня.
  А по ночам у меня продолжался роман с городом. Я по-прежнему улетала каждую ночь, меряя босыми ногами раскаленные за день крыши, стоя на монументах Трептоф парка или свешивая ноги с Бранденбургских ворот. Засыпала в кронах парковых деревьев и на чужих балконах. И возвращалась в номер с чешуйками ржавчины на ногах и листьями в волосах. Город благодарил меня, окутывая легким утренним туманом и сбрызгивая росой. И, благодарная, я падала в постель, уже предвкушая, как через несколько часов встречу за завтраком другого мужчину, но, ничуть не ощущая себя изменницей.
  
  А потом было лето
  Мы прощались и знали
  Мы с тобой одной крови
  Мы небесных кровей
  Твои драные джинсы
  И монгольские скулы
  Ты была моей тайной
  Зазнобой моей...
  
  Мы стояли на перроне и не могли отпустить друг друга взглядами. Обнимая друг друга сотнями невидимых рук, и я страшился первым отвести глаза, потому что тогда... всё? Всё?!
  Туу-Тикки первой отвела взгляд, и принялась ковыряться в кармашке рюкзака, а я понимал, что нужно прощаться, но не мог совладать с голосом.
  Она протянула мне сложенную вдвое бумажку.
  - Тут мой телефон и адрес. Заходи, если что.
  - И зайду, - голос вернулся ко мне, - наверное...
  Хмыкнув, она покатила чемодан к входу в метро, а я стоял столбом, думая лишь об одном: я так и не взял ее за руку. Так и не взял.
  Наверное, я стоял бы там еще долго, если бы не отыскавший меня Марк. Дежурно меня выругав ("Я тебе звоню-звоню! А ты трубку не берешь!"), он придирчиво оглядел меня, и, видимо, удовлетворившись результатом, потянул к выходу с вокзала, увлеченно о чем-то расспрашивая. Я отвечал невнятно и невпопад, но он, надеюсь, списал это на усталость от перелета...
  
  Полетели дни. Май закончился, сменившись удушливым городским летом, оставившем на языке легкий привкус дыма. Осень опрокинула на город полную чашу дождя и ранние, хмурые сумерки. Ноябрь хлестнул метелью и гололедицей.
  За все это время мысль о Туу-Тикки была словно маленькой свечой, островком спокойствия в вихре моих повседневных мыслей. Она не отдалялась, не забывалась. Она просто была. Просто, почти каждый вечер, укладываясь спать и гладя вспрыгнувшего на постель кота, я вспоминал. Коротко и неровно остриженный затылок. Прикушенную губу. Серьезные, внимательные, темные глаза.
  Так продолжалось до тех пор, пока в один из дней меня едва ли не физически затошнило при мысли о том, что надо возвращаться домой. Дома хоть и ждал меня кот, но так же ждала и работа. Не отвеченные звонки и письма. Не просмотренные фото. Неотредактированные интервью. И я нащупал во внутреннем кармане пиджака бумажку с адресом, которую все это время носил с собой как талисман.
  От долгого ношения бумажка уже почти рассыпалась на четыре части, да и света в машине было маловато, но я все-таки набрал номер слегка подрагивающими пальцами.
  Гудок.
  Второй.
  Третий.
  Боже, да за полгода она могла сто раз переехать, сменить номер и забыть обо мне напрочь!..
  Четвертый.
  Пятый.
  Можно подумать, ей свет клином на мне сошелся!..
  Шестой.
  Седьмой.
  Все. Пора вешать трубку. Она не ответит.
  - Алло?...
  И я чуть не умер от облегчения.
  
  Она открыла дверь в небольшую, уставленную стеллажами с книгами, комнатку.
  - Твоя будет. Обживайся.
  Я кинул сумку на пол и огляделся. Горела небольшая лампа возле уютного, мягкого кресла, еще одна - возле компьютерного столика. Третья лампочка притулилась в изголовье кровати, и я, в трепетном предвкушении гурмана, подумал, как здорово будет сидеть в кресле с книжкой. Или валяться с книжкой на кровати. Перечитать все те книги, о которых она взахлеб рассказывала мне в Берлине, или привезти из дома свои.
   Большой пушистый серый кот просочился в приоткрытую дверь, вспрыгнул на кровать, и суровым "Мяу?" вопросил, что я тут делаю. Я обескураживающе развел руками, и попытался погладить животное. Кот внимательно обнюхал мою руку, после чего милостиво позволил почесать себя за ухом.
  Вернулась Туу-Тикки, неся с собой охапку каких-то игрушек.
  - Это чтоб тебе не так скучно было, - возвестила она, усаживая возле ноута фиолетового зверька. - А это - чтоб спалось лучше, - и на книжную полку, приветливо скалясь, была усажена здоровенная кукла в полосатом красно-коричневом свитере и здоровенными когтями на правой руке.
  Фредди.
  Я от души поблагодарил хозяйку.
  - Я так и подумала, что тебе понравится! - Чуть ли не захлопала она в ладоши. - У вас же возраст почти одинаковый, значит, вам будет, о чем поговорить!
  Моя рука почти машинально дернулась отвесить ей дружеский подзатыльник, но девушка ловко увернулась и ускакала на кухню.
  На кухне сытно пахло едой и уютом. Туу-Тикки помешивала доходящий суп, переворачивала жарящуюся картошку, заваривала чай с бергамотом, и молчала. В плеере негромко мурлыкала Милен Фармер, качались на люстре бумажные бабочки, серый кот пришел из комнаты, и, изучающе смерив меня неподвижным взглядом желтых глаз, вспрыгнул мне на колени и царственно улегся там в позе сфинкса. Я допил кофе, поставил кружку на стол, вытянул ноги на соседний табурет, прижался спиной к теплой стене, совершено парадоксально ощутив себя ДОМА. Именно там, где я должен был быть и хотел быть всегда.
  
  Я не злоупотреблял ее гостеприимством.
  Если я не мог приехать к ней, я звонил. Чтобы услышать ее голос. Чтобы понять, что есть на свете что-то еще кроме бесконечных гастролей, промозглых поездов, ругани с организаторами и расстройства по поводу украденных декораций. И я слышал, как меняется ее голос, когда она говорит со мной, и как меняется мой голос, когда я говорю с ней. Как вспыхивают ее глаза, и как улыбается она, открывая мне дверь.
  Ее квартира была для меня чем-то вроде оазиса, куда можно добраться из последних сил и рухнуть в блаженном полуобморочном состоянии, зная, что ничего плохого с тобой больше не случится. Помню, где-то через полгода моих случайных наездов, я пришел к ней полумертвый от усталости. Просто закрыл входную дверь и фактически стек по ней, не имея сил ни поздороваться, ни раздеться. Туу-Тикки внимательно оглядела мою неподвижную тушку и ушла на кухню. Я же сидел, чувствуя только колотящееся в груди сердце, и думая, где найти силы, чтобы добраться до кровати.
  Туу-Тикки вернулась с большой чашкой горячего, крепкого чая. Не говоря ни слова, опустилась рядом со мной на пол и принялась поить меня из чашки, как маленького...
  
  А потом? А потом мы валялись на ее здоровенном диване. Смотрели кино или сериалы. Я, наконец-то, пересмотрел все сезоны "Дживса и Вустера" и "Эркюля Пуаро" с Дэвидом Суше. Не спеша, почитывал книги из ее библиотеки, открывая для себя русское юмористическое фэнтези, опять-таки, валяясь с книжкой не у себя, в комнате, а на ее диване, в то время как она упоенно сражалась с какими-нибудь монстрами в очередной онлайн стрелялке или же стремительно барабанила по клавиатуре, общаясь со своими многочисленными приятелями. С парочкой ее подруг я даже познакомился. Но знакомство ограничивалось вежливым кивком с моей стороны, после чего я уходил к себе в комнату, дабы не мешать.
  Хотя с некоторых пор мне больше нравилось, когда мы оставались в ее квартире одни... И... и... и однажды, после совместного просмотра очередного фильма, у меня не осталось сил, чтобы дойти до своей комнаты. Я заснул на ее диване. И проснулся поздно ночью, спросонок не поняв, где это меня угораздило повалиться. А потом... понял.
  Туу-тикки спала, прижавшись к моей спине, обняв рукой меня за талию и уткнувшись носом мне в шею. Добрых минут пятнадцать я просто лежал, с удивлением ощущая те самые бабочки в животе. Так вот, они, оказывается, бывают! Потом, осторожно, чтобы не разбудить, повернулся к ней лицом. Тихонько погладил по щеке. Она сонно мурлыкнула что-то и прижала к груди сжатые кулачки. Очень аккуратно я устроил ее голову на своем плече, накрыл нас пледом и осторожно, как птенца, прижал ее к себе. Не просыпаясь, она обняла меня за шею и прижалась щекой к моей груди.
  - Туу-тикки, - сказал я ей утром, когда мы уже пили на кухне кофе, - знаешь, я, кажется, тебя люблю.
  Она аккуратно поставила пустую чашку на стол, и уставилась на меня внимательными черными глазищами. Еще и губы трубочкой вытянула. Еще и подбородок на сцепленные ладони опустила.
  Я затрепетал.
  - Ты знаешь, - задумчиво произнесла она, отведя глаза от моего лица и созерцая узор на обоях, - я тебя, кажется, тоже люблю...
  
  Собственно, с этого наши отношения не сильно изменились. Мы по прежнему много времени проводили в ее квартире, валяясь перед телевизором, читая, или зависая у компьютера. Но мы стали и выходить. Кино, театр, музеи, выставки - все то, что называлось светской жизнью, но, в сущности, ни к чему не обязывало.
  Я приглашал ее на свою дачу. Они быстро подружились с моим котом, Морисом, и частенько устраивали догонялки по всему дому. Ее смех отражался от стен и звенел в подвесках люстры, Морис задорно мяукал, топот ног смешивался с фырканьем, старые полы и лестницы охали и скрипели, словно оживая в такие моменты, я притворно ворчал, едва не тая от горячей радости от того, что мой дом стал почти живым...
  Естественно, нас замечали и узнавали. И вслед нам летел шлейф шепотков, сплетен и пересудов. Туу-тикки сносила это спокойно, с высоко поднятой головой и ледяным презрением. Мне же не было до этих сплетен никакого дела. До тех пор, пока на очередной репетиции Марк, непонятно щурясь, не спросил: "А не пора ли тебе познакомить нас со своей новой пассией?"
  Помню, я тогда еще обрадовался.
  Думал, познакомлю ее со своими лучшими друзьями. С Владом пообщается - в конце концов, они почти ровесники. Вольется в коллектив, и мы будем дружить семьями, и радуга взовьется выше неба... Старый кретин.
  Мои лучшие друзья во главе с Великим Инквизитором, то есть, моим сыном, устроили ей форменный допрос в лучших традициях средневековья. Мне казалось, я воочию видел крючья, которыми они цеплялись за каждое движение ее лица, которыми норовили залезть ей в голову и в душу. Они не обошли вниманием ничего, что для меня не имело ровным счетом никакого значения - ни ее татуировки, ни шрамы, ни странный цвет волос (чуть-чуть отрастив, Туу-Тикки полюбила красить волосы в разные необычные цвета: от зеленого до сиреневого), ни то, что она нигде не работает (я как-то вскользь спросил ее об этом, она с усмешкой ответила, что является единственной племянницей очень богатого дядюшки), ни то, что она младше меня почти в два раза... Я не мог этому помешать - они меня не слушали. Кивали - да-да, что ты, мы же просто беседуем, и продолжали допрос. До тех пор, пока я не увидел, что она исцарапала себе пальцы почти до крови, что она едва дышит и вот-вот расплачется. Я молча встал из-за стола, сгреб ее в охапку, невзирая на слабое сопротивление и возмущенный гомон моих друзей, и отвез ее домой.
  В машине она все-таки расплакалась. Горько, по-детски безысходно, навзрыд. Я видел, как безуспешно она скрипит зубами, и прикусывает пальцы, чтобы не плакать, и как ей это не удается. Меня трясло от беспомощности и больше всего хотелось вернуться и основательно набить своим "друзьям" морды. Тщательно. Каждому. Включая Влада.
  Только оба мы почему-то знали, что это делу не поможет. И что впереди все будет только хуже.
  Так оно и оказалось.
  На следующем нашем прогоне, делегированный от всей остальной группы Марк заявил, что им категорически не нравится мое новое увлечение. Я кротко поинтересовался, почему. Марк пояснил в том смысле, что она слишком молода, слишком неумна, неподобающе (он так и сказал - неподобающе!) выглядит и производит впечатление жадной хабалки. Я едва не расхохотался ему в лицо, вспоминая, как свирепо Туу-Тикки отказывалась от моих подарков и как возмущалась (правда, не долго), когда я пытался заплатить за ее кофе. Хотя, с приездом в Москву она решительно пресекала все мои попытки заплатить за нее и расплачивалась сама. На вопрос "Почему?!" лишь воинственно вздергивала нос и сердито пыхтела, как маленький чайник.
  Однако Марк не унимался. "Ты посмотри на ситуацию со стороны, - продолжал монотонно бубнить он, - сколько лет ей, и сколько тебе. Ладно, положим, ты хочешь так Ольге нос утереть, заведя себе "молоденькую" (здесь я едва сдержался, чтобы не зарядить ему в нос), но сколько она с тобой пробудет? Не выдержит. Сбежит".
  Здесь, конечно, он ткнул в больное место. Я и сам не раз задавал себе этот вопрос: когда? Когда я надоем ей? Когда на мое место придет нормальный парень ее возраста, который будет рядом с ней постоянно, а не неделю в два месяца? Туу-тикки заметила мои метания. Расспросила. И с подкупающей честностью ответила, что гарантировать она мне ничего не может. Но обещает ничего не скрывать. В случае чего. А вообще на моем бы месте она бы просто наслаждалась моментом, не думая о чем-то там, в будущем... И, оказалось, следовать ее совету не так уж сложно.
  Все эти измышления я кротко изложил Марку, не слушая его возражений. И присовокупил напоследок, что мне гарантированно плевать и на его мнение, и на мнение всех остальных.
  - А группа? - Почти прорычал мой друг. - Ты в курсе, что из-за твоей подружки с нами уже отказались работать два концертных агентства?! Дескать, вокалист у вас уж больно ненадежный!
  - Вокалисто облико морале, - процедил я, - значит, тот же Дибров для них норма, а я - нет?
  - У Диброва это имидж! - Рявкнул Марк. - А у нас - репутация! Ты что, готов ею пожертвовать ради какой-то... свистушки?! Опомнись!
  - Ради любимой девушки, Марк. Ради единственной в мире.
  Марк бессильно обмяк.
  - У тебя совсем крыша поехала из-за нее...
  - Может и так. Вот только меня траектория ее езды вполне устраивает. И давай уже играть, - с этими словами я аккуратно отодвинул его с дороги, вошел в студию, и, кивнув пытливо смотрящим на меня остальным друзьям, взялся за гитару.
  Я-то думал, они успокоились. Однако, пару недель спустя, открыв дверь квартиры Туу-Тикки, я обнаружил у нее в гостях своего сына. Влад возмущенно орал и брызгал слюной на тему моего морального разложения, выкачивания из меня денег и прочей подобной чуши. Моя девушка (как странно все-таки это звучит - моя. Девушка...) смотрела на него глазами величиной с царские пятаки, открывая и закрывая рот как вытащенная на берег рыбка. Без лишних экивоков я заломил Владу руку за спину, молча выволок его на лестничную площадку, молча вызвал лифт, молча его туда погрузил и нажал кнопку первого этажа, не слушая протестующие взревывания. Потом вернулся в квартиру.
  Теперь вытаращенными глазами Туу-Тикки смотрела уже на меня.
  - Что? - Досадливо рыкнул я, ожидая и заслуженных упреков, и вполне вероятных слез. Однако она всплеснула руками, и... разразилась таким гомерическим хохотом, что я не смог к ней не присоединиться. Прохохотавшись, она отправила меня переодеваться, а сама пошла ставить чайник и греть ужин, все еще рефлекторно подхихикивая. Вечер мы провели мирно, и об этом инциденте больше ни разу не вспоминали.
   Я-то думал, на этом они успокоятся. Ничто, как говорится, не предвещало. Я расслабился настолько, что начал проводить у нее гораздо больше времени. Перевез к ней своего кота (Туу-Тикки пафосно заявила, что, дескать, все, это новый этап наших отношений), начал брать ее на более официальные выходы, вытаскивать на наши репетиции, брать с собой на наши нечастые общедружеские вылазки на природу. И слышать не слышал, если за спиной шептались, и видеть не видел косых взглядов. Да и она, казалось, напрягалась все меньше. Общалась спокойно, уверенно позировала перед многочисленными фотоаппаратами, остроумно отвечала на каверзные вопросы папарацци, оставаясь при этом собой: сочетая в своих нарядах и буйство красок, и элегантность, создавая какой-то особый, только ей присущий стиль. Кое-кто уже начал ее копировать, и я решил, что все складывается на редкость отлично, когда грянул гром.
  В один из прекрасных дней, когда я приехал на съемки прямого эфира какой-то очередной из бесчисленных передач, Марк заявил, что нам надо серьезно поговорить. Я пожал плечами, не придал этому особого значения и с головой ушел в съемки, однако после эфира Марк затащил меня в гримерку где, в присутствии остальных, поставил перед душераздирающим фактом: либо я расстаюсь с Туу-Тикки, либо они все уходят из группы.
  Это было настолько нелепо, что сперва я просто расхохотался. Потом, оглядев их каменные физиономии, я, мягко говоря, охренел. И вежливо поинтересовался, какого черта их так заботит моя личная жизнь. Все они вразнобой ответили, что:
  1) Моя личная жизнь их очень даже касается, ибо я фронтмен и лицо группы;
  2) Еще три концертных агентства отказались с нами работать;
  3) Они устали отвечать на ехидные вопросы журналистов;
  4) И какая-то еще ересь, основными словами в которой были "имидж" и "репутация".
  Я выслушал все это, не веря своим ушам. Помолчал. Потом попросил себе немного времени и попытался объяснить им, ЧЕМ была для меня Туу-Тикки и ЧТО она значила для меня. И ЧЕГО они пытаются меня лишить.
  - Слушай, я все понимаю, - не глядя мне в глаза, пробормотал Марк, после того как я закончил говорить. - Но и ты нас пойми. Над нами смеются. С нами не хотят связываться.
  - Марк, это надо просто перетерпеть. Еще пару месяцев, и все о нас забудут, найдут новые сенсации...
  - Может, и так, но извини, имидж будет подорван безнадежно. Уровень будет уже не тот, понимаешь? Мы не сможем ни выступать, ни гастролировать в тех же масштабах, что сейчас. Нам никто этого просто не даст. Выбирай. Или группа. Или она.
  
  В тот вечер я долго сидел в машине перед ее домом. Безостановочно курил сигарету за сигаретой - впервые за много лет, я снова курил. И не мог найти в себе сил подойти к ее подъезду. Подняться на лифте. Открыть дверь.
  Помню, как я, сцепив зубы, выбрался из машины. Дождь со снегом яростно хлестнул по лицу, ветер толкнул в грудь, словно отговаривая... возвращая... Но я упрямо дошел до ее квартиры и позвонил. Второй раз в жизни.
  Она открыла дверь, недоуменно свела брови, приготовилась что-то спросить, но, увидев мое лицо, промолчала. Встала на пороге, кусая губы, и теребя подол футболки.
  - Тикки, - выдавил я. Язык, казалось, весил тонну. Она подняла на меня глаза.
  - Я.. Нам... - я судорожно искал слова и не находил, - Нам нужно расстаться.
  Ничего умнее в тот момент я придумать не мог.
  Она кивнула, глядя куда-то в сторону.
  - Ладно.
  - Ладно?!!! - Чего угодно я ожидал, только не этого равнодушного "Ладно". Слезы. Расспросы. Мольбы. Не могу сказать, что я был готов ко всему этому. Просто это было бы боле или менее ожидаемо. Но это короткое "ладно" чугунным серпом упало между нами, отрезая все пути к возвращению.
  - Ладно, - повторила она, поднимая на меня пустые, равнодушные глаза. Я сглотнул сухим горлом.
  - Мориса мне отдай, пожалуйста...
  Она кивнула, и ушла за переноской. Я же стоял, прислонившись к двери, и чувствуя, как уплывает из-под ног пол. Меня ощутимо шатало и даже подташнивало, уж не знаю, как это выглядело со стороны.
  Морис словно ощущал напряженность момента. Он не давался Туу-Тикки в руки, прятался под кровати и кресла, и жалобно мяукал, когда она запихивала его в переноску. Не поднимая головы, она протянула переноску мне. Я взялся за жесткие брезентовые ручки.
  - Прощай...
  - Прощай... - эхом откликнулась она, поднимая на меня взгляд.
  Господи...
  Этот взгляд я до сих пор иногда вижу в страшных снах.
  Не говоря мне ни слова, она падала в черную бездну. Сгорала заживо на тысяче костров. Умирала от рук самых изощренных палачей. Вся она, вся она сама была в этом взгляде, и судорожно стиснутых на ручках переноски пальцах.
  "Не уходи!!!! - Беззвучно кричал ее взгляд. - Как я буду жить без тебя?! Зачем я буду жить без тебя?!"
  Я чувствовал, как под этим взглядом сердце мое в прямом смысле выгорает дотла. Оказывается, бывает и так - когда отчаянно жжет в груди, когда костенеют сжатые пальцы, немеют губы, и невозможно пошевелиться и сделать один единственный шаг.
  Но я все-таки сделал его.
  Я выдернул переноску с отчаянно мяукающим котом из ее рук и захлопнул за собой дверь.
  
  Потянулись одинаковые дни.
  Я ощущал себя андроидом.
  Я ел, пил, говорил, отвечал на вопросы, давал концерты и автограф-сессии, фотографировался с фанатами и коллегами по сцене. Что-то подписывал и участвовал в совместных проектах. Кажется, я даже отдыхал иногда.
  Но все это проходило стороной. Словно весь окружающий мир я наблюдал через мутное стекло. Видел на экране телевизора живые, шагающие марионетки. Участвовал в реалити-шоу.
  Это люди. Надо говорить.
  Это презентация. Надо улыбаться.
  Это концерт. Надо петь.
  Кажется, ребята пытались как-то меня отвлечь. Развлечь. Растормошить на свой лад. Но все их попытки разбивались об эту стеклянную стену. Не раз и не два Марк пытался поговорить со мной по душам. Но его слова сливались для меня в один протяжный гул, почти неимеющий смысла. Кир убедил его оставить меня в покое. Стерпится-слюбится, дескать. Да само позабудется.
  А я поверх них видел только глаза Туу-Тикки. Только ее глаза.
  Сколько это продолжалось? Не помню. Неделю. Месяц. Год.
  Только в один прекрасный момент я попросил Марка прибавить света в студии - дескать, темновато как-то.
  Марк посмотрел на меня как-то странно.
  - Здесь очень светло, - мягко сказал он, - может, попробуешь снять очки?
  Ощущая, как мелко дрожит моя рука, я снял очки и поднял голову, глядя на лампу. Она едва-едва горела. Перевел взгляд на лица согруппников - казалось, по экрану провели мокрой тряпкой, их лица размывались, дергались, и словно шли рябью.
  - Эй, - Марк неподдельно забеспокоился, - эй, тебе что, до сих пор темно?
  - Темно, - честно ответил я и рухнул в глубокий обморок.
  
  Томограмма ничего не показала. ЭКГ - тоже. Не дали ничего и анализы, с точки зрения медицины я был абсолютно здоров, однако зрение ухудшалось с каждым днем. Начали отказывать руки. Через пару месяцев я уже просто не мог держать в руках гитару. Еще через неделю на какой-то очередной презентации у меня подломилась нога, и я упал, крепко приложившись лбом о ножку стола, до крови стесав себе кожу.
  Желтая пресса захлебывалась от восторга, выдвигая версии одна неправдоподобней другой. А я ощущал себя медленно тающим огарком в лужице расплавленного воска. Ни желаний. Ни стремлений. Ничего. Только засасывающий и все убыстряющийся водоворот какой-то вселенской пустоты, который одновременно и пугал, и притягивал. Я ходил по краю бездны и хотел, и боялся упасть в нее.
  Посовещавшись, ребята переправили меня и Мориса на дачу, где и оставили, пожелав скорейшего выздоровления и приставив ко мне сиделку. Марк занялся своим проектом, Кир занялся продюсированием, Влад...
  Влад, кажется, единственный понял, что именно со мной происходило.
  В один из дней Влад пришел ко мне. Я уже плохо различал его лицо, но понял, что он отчаянно хочет в чем-то сознаться. И оказался прав.
  - Пап, - еле слышно прошептал он, сидя рядом со мной на диване, и упорно не отводя глаз от ярко пылающего камина, - ты меня прости. Это я их всех настропалил. Это я их подговорил, чтобы ты... чтобы ее... чтобы вы с ней... Пап, я же думал что у тебя с ней просто так, от скуки! Я же не знал что у вас все так.. Точнее, я знал, но... Ну скажи мне хоть что-нибудь?! Ну что ты все молчишь?!
  Мне было нечего ему сказать. Я смотрел в камин и в потрескивании поленьев слышал негромкий, усталый смех Туу-Тикки, когда после очередного светского раута я пытался рассмешить ее какой-нибудь наспех сочиненной остротой. И пытался вспомнить ощущение ее ладони в своей руке - ощущение, словно держишь в ладони маленькую трепещущую птицу.
  
  Снова потянулись дни. Подъем, упражнения, лекарства, витаминная капельница, общеукрепляющая капельница, на завтрак - безвкусные кашки, на обед - протертые супы. Два часа свежего воздуха на терассе. Отбой в девять. Я покорно глотал всю эту бурду, по вкусу напоминавшую газетную бумагу. Мне было все равно. Мне было все равно до тех пор, пока я не начал ощущать, что мой дом сводит меня с ума.
  Если раньше стены этого дома отражали ее смех, то теперь они стали моей тюрьмой. Они давили на меня. Днем и ночью. Я ощущал этот дом как ремень, стягивающий мою грудь. Как ледяной, стальной обруч на голове. Этот дом стягивал меня как эластичный бинт, и я ощущал, как немеют кончики пальцев, так, что я почти не мог держать в руках палку. Как леденеют ступни в теплых шерстяных носках.
  Если верить словам сына, я сильно похудел, под глазами уже не проходили отчетливые черные круги, и с каждым днем конечности мои двигались все неохотнее.
  - Влад, прошу, увези меня отсюда, - шептал я, пытаясь поймать непослушными руками его руки, - неужели ты не видишь? Неужели ты не чувствуешь?
  А Влад рыдал как маленький, уткнувшись лицом мне в колени.
  - Папа... - плакал он, - как же так? Как же так? Папа, потерпи, пожалуйста, я тебя непременно вытащу. Ты потерпи. Ты держись только.
  ... Влад еще долго о чем-то беседовал с врачом, а я слушал плывущие по комнате невесомые, прозрачные, хрустальные звуки ChiMai - сын поставил для меня диск, чтобы заглушить разговор с врачом, и вспоминал Туу-Тикки, запрокинувшую смеющееся лицо навстречу берлинскому солнечному дождю. Почему-то я не мог заплакать. Пытался, но не мог. Казалось, все слезы остались в том ее взгляде, которым она проводила меня за дверь.
  Сын ушел. Я остался сидеть на терассе, вслушиваясь в окружающий меня мир. Шелест листьев. Шелест ветра.
  Морис спрыгнул с колен, напугав и огорчив меня. Ну вот. Даже кот меня теперь боится.
  Возвращаться в дом не хотелось. Я хотел подольше посидеть здесь, впрок надышаться холодным весенним воздухом, терпкими и острыми запахами растущих листьев, сырой земли, первого дождя. Я сжимал ледяные ручки скамьи и думал о том, что мне предстоит тяжелая, душная ночь, когда на грудь словно давит подушка, набитая сырой ватой, и подушка эта - темнота. И тишина.
  Морис в последнее время уходил от меня по ночам, и часто я просыпался от того, что мне не хватает воздуха. Звать сиделку мне никогда не хотелось. Я не видел ее лица, но отчетливо слышал, что за напускной приветливостью скрывается неподдельная злость на меня. Что я разбудил ее среди ночи из-за какого-то пустяка. Снова не дал ей поспать. Что я старый вздорный старик и скорей бы уж... скорей бы уж.
  Влад и доктор никогда не обсуждали это при мне. Но я и без них знал, что мне остался от силы месяц.
  
  Даже глубоко задумавшись, я не переставал дышать полной грудью. Надышаться впрок, чтобы холодного апрельского воздуха мне хватило на всю ночь. Потому сперва меня посетило ощущение легкой неправильности в окружающем мире. Я задышал интенсивнее. И понял, что все дело было в запахах. В запахах, которым здесь было просто неоткуда взяться.
  Запах кофе и ванили...
  А затем...
  А затем я услышал легкие шаги. Легче кошачьих.
  Я уже знал, кто это. Но не мог поверить.
  Ее не могло здесь быть! Ее не должно здесь быть!
  Но я ощущал ее присутствие, даже будучи ослепшим и почти полностью парализованным. Неслышно ступая по холодным доскам террасы, ко мне шла моя Жизнь. Мое дыхание. Мое сердце. Туу-Тикки...
  - Кто здесь? - Хрипло каркнул я и не узнал своего голоса.
  
  Я медленно приближалась к нему, с ужасом глядя на то, что осталось от когда-то сильного и красивого мужчины. Что они сделали с тобой? Нет. Что ты им позволил с собой сделать?! Я ощущала его как себя. Я видела мир одновременно своими и его глазами, я тонула в душной темноте и одновременно видела, как он поворачивает голову мне навстречу, пытаясь угадать мое местоположение. Я сжимала свои горячие ладони, но одновременно кончики пальцев жалили искорки холода от неподвижности. Я рвалась ему навстречу и в то же время не верила, что я здесь.
  - Ты...
  Я опустилась рядом с ним на скамейку. Он смотрел мне в лицо и не мог, не видел меня! Оба мы боялись: я - того, что с ним случилось. Он - того, что меня нет. Что я ему только мерещусь.
  - Кто здесь? - Еле слышно, во второй раз прошептал он.
  Я сглотнула ком в горле.
  И обняла его. Обняла изо всех сил, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься, вдыхая такой знакомый запах, ЕГО запах, почти погребенный под запахом больницы, лекарств, под запахом страха и тоски.
  Я так и не поняла, как очутилась у него на коленях. Я очнулась только тогда, когда поняла, что почти задыхаюсь в его объятиях.
  - Оох...
  - Прости... - Он разжал руки, но не перестал ощупывать меня, сильно, жадно, ненасытно, порой причиняя боль, а я старалась заглушить свои рыдания, бессвязно что-то лепеча и гладя его по лицу, по волосам, прижимаясь щекой к его плечу и тоже изо всех сил стискивая, подавляя в себе желание унести его с собой прямо на руках, да и унесла бы! - что там от него осталась, кожа да кости...
  Мне первой удалось взять себя в руки.
  - Слушай меня внимательно, - я взяла его лицо в свои ладони. Он накрыл мои ладони своими, сильно прижав, и мне с трудом удалось подавить желание снова начать целовать его. - Слушай. Мы сейчас убежим. Вставай.
  Он кивнул, не выпуская моих рук.
  - Морис...
  - Хорошо. Морис. Жди здесь.
  Легче ветра я скользнула в дом, на бегу вспоминая, где стоит переноска. Кот сам выбежал мне на встречу, сам прыгнул в переноску, и не издал ни звука, когда я, немилосердно ее тряся, и придерживая шатающегося мужчину за талию, волокла всю компанию к приоткрытым воротам, молясь, чтобы на террасу не вышла сиделка.
  Там, за воротами, на машине, нас поджидал Влад...
  
  Там, за воротами, на машине, нас поджидал Влад. Я смог опознать его только по голосу, когда он нервно спросил: "Все получилось?!"
  - Ты? - Обалдело выдохнул я, - Что ТЫ тут делаешь?!
  Вот уж кого я ожидал застать здесь меньше всего.
  - Успокойся, - деловито распорядилась Туу-Тикки, - он пришел ко мне сам. Поплакался...
  - Я не плакал, - с сердитым смущением буркнул Влад.
  - Хорошо, не поплакался. Покаялся. Побил себя пяткой в грудь (я хихикнул, сын сердито засопел). Предложил весь мир и коньки в придачу, если я помогу тебя вылечить.
  - Марк и Кир в курсе?
  - Пап, ну ты что, думаешь, что я такой дурак? - Досадливо огрызнулся Влад, заводя машину.
  Мы с Туу-Тикки замолчали с одинаковой интонацией. Видеть я не видел, но фактически ощущал, как густо парень покраснел.
  - Ладно! - В конце концов, не выдержал он, - Куда вас везти то? Сразу в аэропорт?
  - Какой аэропорт, ты обалдел, что ли, - засердилась моя девочка, - куда его в таком состоянии?
  Она бережно обняла меня, и я облегчено положил голову ей на плечо и закрыл глаза. В этот раз темнота не пугала, а убаюкивала. Я нащупал сетку переноски, легонько коснулся ее. Морис ответил тихим "Мур..." и тронул мою ладонь лапой сквозь стеку.
  - А откуда ты адрес-то узнал? - Не открывая глаз, поинтересовался я у сына.
  - Бумажку у тебя в кармане нашел, - сердито буркнул он в ответ. - Всю мятую и истрепанную...
  - Угу. А кто-нибудь еще этот адрес знает?
  - Пап...
  - Ладно-ладно, я понял. Ты не такой дурак.
  Туу-Тикки тихо рассмеялась, обняла меня покрепче и прижалась горячими губами к моему виску, и я почти ощутил, как от этого прикосновения из моих глаз уходит темнота. Но открывать глаза, чтобы проверить это, не стал. Мне так хорошо было сидеть, прижавшись к ней, ощущать запах ее духов и ее кожи, сжимать ее руку в своей и задремывать на ее плече под тихое урчание мотора...
  
  Естественно, наше местонахождение не могло оставаться тайной долго. Буквально через неделю жесткой прессовки Влада взбешенные Марк и Кир в его же сопровождении заявились на квартиру к Туу-Тикки.
  Мы были подготовлены к их визиту. Не слушая ни гневных воплей Кира, не сдавленного рычания Марка, моя девочка проводила их на кухню, где уже обретался я, и удалилась, деликатно прикрыв за собой дверь.
  Не дав им сказать и слова, я заявил, что:
  1) Расставаться с Туу-Тикки я не намерен, что бы они по этому поводу не думали,
  2) Мне плевать на концертные агентства,
  3) Мне плевать на журналистов,
  4) Мне глубоко плевать и на имидж, и на репутацию, и на все остальное, чему они там еще придают значение,
  5) И, если они так хотят, я согласен распустить группу, но прошу их вспомнить, что все авторские права на тексты принадлежат мне, и что вполне способен, наняв сессионных музыкантов, выступать, что говорится, соло.
  Кажется, их проняло. Во всяком случае, Кир замолчал и сердито завздыхал, а Марк испытующе сверлил меня взглядом, нервно покусывая губы. Я ответил ему прямым, спокойным взглядом.
  - У тебя действительно все так с ней серьезно? - Негромко спросил он.
  - Да. И ты знал это с самого начала.
  - Знал, - не стал отрицать мой друг, - просто.. ну... - он сердито махнул рукой не находя слов. Я насмешливо молчал, даже не думая ему помогать. Он нервно побарабанил пальцами по столу.
  - Как ты себя чувствуешь?
  - Вполне сносно. Думаю, через недельку-другую сможем приступить к репетициям, у меня тут кой-какой новый материал намечается...
  - Нет, - прервал меня Марк, - эти две недели ты будешь отдыхать здесь. А еще на две недели, как твой лучший друг, я прописываю тебе Берлин. Прогулки по достопримечательностям, пиво и новые впечатления.
  Я задумчиво уставился на него.
  - У тебя нет ощущения дежавю?
  - Есть, - согласно кивнул мой друг, и мы захохотали. Кир сердито и непонимающе смотрел на нас, смущенно улыбался Влад, и я слышал, как в дверь кухни возмущенно скребется Морис, оскорбленный общим невниманием к своей персоне.
  
  Через две недели, день в день, мы с Туу-Тикки стояли в аэропорту в очереди на регистрацию, со смехом вспоминая подробности нашего знакомства. Она шутливо хмурилась, укоряя меня в назойливости, я отшучивался, уверяя, что если б не моя назойливость, ничего бы этого и не было.
  - Не жалеешь? - Она забрала документы со стойки регистрации, проследила, как уплывает прочь наш багаж, и мы неторопливо пошли к посадочному терминалу.
  - О чем? - Я держал ее за руку и все никак не мог перестать гладить ее пальцы, теребить их, ощупывать, запоминать. Я мог бы узнать ее руки из тысячи, наощупь, будучи ослепшим и оглохшим, не утратившим только осязание.
  - Обо всем этом? - Туу-Тикки остановилась и пытливо заглянула мне в лицо. - Ну... - качнула головой, - вот... об этом.
  - Единственное, о чем я жалею, - вымолвил я, кладя руки ей на плечи, и притягивая ее к себе, - что сразу не послал Марка подальше с этой его... репутацией и имиджем. Дурак был.
   - Был?
  - А может, и не был.
  - А может быть, и не было меня, ага?
  - Ага, - согласился я, наклоняясь к ней.
  ...Наши лбы соприкоснулись. Она гладила меня по лицу, по волосам, жмурясь изо всех сил, и я видел, что она с трудом сдерживает слезы. Я видел, как сияют ее глаза.
  - Мой... - еле слышно выдохнула она, - мой. Только мой. Никому тебя не отдам.
  Она прижалась щекой к моей щеке, и... меня словно накрыла волна света. Теплого. Горячего. Обжигающего и полностью растворяющего. Я сам стал этим светом, я был песчинкой в руках божьих, я был звездой и солнечным лучом, я был тем, что называют Любовь. Ее любовь.
  Когда я пришел в себя, то обнаружил, что мы по прежнему стоим, прижавшись друг к другу изо всех сил, мои руки мелко трясутся, а она всхлипывает мне в плечо, уже не скрываясь, и рубашка моя промокла от ее слез.
  - Как ты это делаешь? - Прерывающимся голосом шепчу я ей, беря ее лицо в ладони и бережно целуя мокрые ресницы, - Хотел бы я знать, как ты это делаешь...
  Она плачет и смеется одновременно.
  - Какая тебе разница? Ну, скажи, какая?
  А и правда.
  Нет ничего важнее, чем прикосновение ее горячих губ к моей щеке. Чем наши переплетенные пальцы. Чем все то, что происходит сейчас: гулкость утреннего аэропорта, механический, отражающийся от стен голос, объявляющий рейсы, скрип колес наших чемоданов, и немногочисленная очередь на посадку. Стюардесса подозрительно смотрит на покрасневшие глаза моей спутницы, но не говорит ни слова. Мы занимаем наши места, и Туу-Тикки тут же утыкается в иллюминатор. А я откидываюсь на спинку сиденья, впервые за долгое время ощущая ни с чем не сравнимое умиротворение от того, что все идет как надо. Все идет правильно. И все будет правильно. Хотя бы две недели.
  
  (с) Шолах.
  10.11.2016 - 11.11.2016.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"