Боксеры взлетают и падают. Чем больше вес, тем тяжелей падение. Еще недавно Дарио Росси был на вершине славы. Его обтесанное кулаками лицо знали все: от последнего нищего без пенни в дырявом кармане до успешного дельца с долларовой сигарой во рту. Везде ему были рады, в любом ресторане его обслуживали за бесплатно, ведь превосходная же реклама - кормить Дарио Росси, этого племенного бычка-итальяшку.
В последнем бою ирландец так его отделал, что голова макаронника треснула, а лицо напоминает лазанью. Теперь он никто, хуже, - он овощ, может только есть и гадить под себя, даже это у него получается с трудом.
Раньше он был окружен женщинами. Они ложились под него штабелями, стоило ему изъявить желание, да и без этого, случалось, падали в обморок при встрече, и совсем даже не от ударов, хотя по-разному бывало. Сейчас рядом с ним только сиделка, толстая и уродливая неаполитанка, отрабатывающая долги мужа. О своем маникюре она заботится больше, чем о больном. Всякий раз опорожняя судно, она мечтает придушить Дарио подушкой, закончить начатое на ринге дело. Пока овощ поносит под себя, сиделка поносит ирландца. "С этими мужчинами всегда так, - думает она: - либо они кончают слишком быстро, либо вообще не заканчивают... Чего тебе, рыжий, стоило, сделать удар? Одна оплеуха, и он бы отбросил копыта. А я бы сейчас стирала чьи-то портки, и то было бы лучше".
Пока город приветствовал Брайана О'Коннора - нового чемпиона в тяжелом весе - мафия строила планы мести. Но прежде чем замахнуться на большие дела, следовало покончить с делами малыми, или дельцами, переставшими удовлетворять спрос.
- Откуда я мог знать, Орсино?! Ирландец был темной лошадкой. Дарио его сильнее, выше, все наши эксперты утверждали в один голос, Брайан ему не соперник. "О'Коннор не продержится и трех раундов!" - говорили они. И что же вышло? Дарио лег во втором!
Мое дело распоряжаться деньгами, что я умею. Кое-что смыслю в боксе - да, не без этого, но сам я на ринг не выходил лет с четырнадцати! Мне хватило одного удара промеж глаз, чтобы понять: бокс - не мое. И вот теперь ты меня винишь за то, что я якобы сплоховал. Ведь не я, вместо того чтобы драться, разыгрывал грушу, а, Орсино? Все судьи были куплены, журналисты нам пели дифирамбы. Говорю тебе, Дарио виноват, он и его команда! - это кричит Ауреллио, менеджер Дарио, теперь уже бывший.
Тщетно он пытается оправдаться. Ауреллио думает, он отстаивает свои деньги, на самом же деле он борется за право жить. В семье нет места слабым и ненадежным. Весь бизнес мафии построен на родстве, но это вовсе не значит, что каждый заслуживает прощения. Убить не того, упустить добычу - все это мелочи, промашки, но потерять золотого тельца... в нынешних итальянцах слишком много Америки, чтобы закрыть глаза на такое.
- Ты тоже часть этой команды, Ауреллио, - отвечает Орсино.
Менеджер почти кричит, а босс спокоен. Сидит в своем кресле, огромный, красный, с мелкими такими усиками, как у сома. И лицом он на него похож, вовсе не на акулу, как сам считает. Вокруг него телохранители, перед ним живой труп, не подозревающий о том, что смерть стоит за его плечом и точит косу.
- Проигрывает один, - проигрывают все, ты знаешь правила, - говорит Орсино, - Как ни вертись, а путь тебе, пескарик, на сковородку. Семья не прощает, не в этот раз...
- Но... - вдруг Ауреллио понял, к чему все идет, и золотистый загар его превратился в платиновый. - Я понимаю... Только об одном прошу, моя жена и дети... - говорит он, снимая шляпу дрожащей рукой.
- С ними все будет хорошо. За твои ошибки расплачиваться только тебе. - отвечает Орсино, и Ауреллио кивает с благодарностью.
Он поднимается с кресла на дрожащих ногах и едва не падает. Его тут же подхватывают два амбала и уже не выпускают из тисков. Они ведут его по ступеням, выводят на улицу, садят в машину.
Ауреллио смотрит в окно и думает о том, как прекрасен ночной город. Восхищаясь тем, как свет от фонарей и неоновых вывесок тонет в канализационном дыме, он понимает, что сентиментальное дерьмо лезет в его голову только от безысходности. Имей он деньги и возможность, то купил бы остров, тропический рай вдалеке от всех материков, и жил бы там до скончания дней, позабыв о проклятом городе.
Каждый раз, когда из мрака очередного переулка возникает силуэт человека, Ауреллио ему рад. Это сложно объяснить, ведь он не приговоренный к смерти гангстер, о котором пишут газеты. Не по закону его едут убивать, по крайней мере, не по государственному. Никто из идущих по улицам не в курсе, куда его везут. Ему, во-первых, кажется, что стоит ему закричать, и люди тут же бросятся на помощь. Во-вторых, он внезапно полюбил их всех и готов им все простить, лишь бы жить, а к полуночи вернуться к жене в постель, нагретую другим мужчиной. Из достоверных источников он знает, у неверной полно любовников (включая Орсино, который ее имеет вовсе не из-за красоты, а потому что она жена его раба). И все же это его жена и его дом, и его дети. Ауреллио готов отдать все за то, чтобы еще один день прожить, как раньше. Но даже день бродяги его устроит. Он готов стать одним из тех безликих силуэтов, которые видит за окном.
После очередного поворота в глаза Ауреллио бьет красный свет. Ни одна машина не проезжает по этой улице случайно. Бродяги сменяются ангелами в пародии на одежду, с грязным макияжем, больше напоминающим боевой окрас, и сигаретами в зубах. Синий сигаретный и белый канализационный дым смешиваются, приобретая оттенок серого, названия которому Ауреллио не знает. Из этого серого дыма мелькают ножки, иногда в чулках, иногда непокрытые ничем, кроме засохшего семени. Жрицы любви танцуют канкан, а за три бакса готовы влезть на шест любой длинны, демонстрируя чудеса стрип-пластики. И Ауреллио готов их всех любить, но не как мужчина, а как Иисус, или скорее Иоанн Креститель. Он мечтает раздеть их догола и омыть в водах Гудзона.
Мелькает последний красный фонарь, и наступает тьма, без единого проблеска света. Если сейчас открыть окно, то завоняет рыбой. Доки совсем близко.
Машина останавливается перед фонарем, лампочка которого мигает, его заводят в переулок. Предлагают сигарету, и он не отказывается, хотя по жизни не курит. Заточка быстрее рака.
Чиркает спичка, а минуту спустя со свистом вылетает лезвие ножа. С мастерством бывалого сапожника Ренди Гарлем дырявит Ауреллио шилом, а затем они уходят, оставляя его умирать.
Скорчившись от боли, менеджер лежит на земле. Ренди сделал так, чтобы он конал долго. Чертов садист теперь пойдет пропивать гонорар, снимет шлюху, вроде той, из лона которой вышел, и за один вечер все просадит, - всю его, Ауреллио, жизнь. За убийства наемникам доплачивают, как работникам заводов за вредное производство. Только им, в отличии от рабочих, платят сразу же. Зато пенсии у них нет, которой хватает если только на мыло и веревку, чтобы повеситься.
"Как же низко я пал в глазах семьи, если убить меня приказали какому-то вшивому шотландцу?" - рассуждает Ауреллио совсем не о том, о чем следовало бы рассуждать.
Наблюдая за тем, как догорает окурок, лежащий у его носа, он решается на последний рывок, бессмысленный и крайне болезненный. Ауреллио ползет так, как ползет, роняя кишки, солдат, в надежде, что полковой медик соберет его дерьмо в кучу, отмоет из него требуху и вернет ему в брюхо. Зашьет живот, словно речь идет о плюшевом мишке. Состояние Ауреллио лучше, чем у такого солдата, но их шансы на выживание примерно равны. И все же пока человек дышит, он надеется.
Наверное, час он полз, а выбравшись из переулка, замер без движения, и только единственный свидетель преступления, старенький фонарь, моргая золотистым светом, выхватывал и снова затемнял его тело, сведенное судорогой агонии.
Вдруг случилось невозможное: в дальнем конце улицы загорелись фары, зеленые, как доллары. Без какой-либо спешки автомобиль подъехал к Ауреллио и остановился у обочины. Дверь приветливо открылась, и несчастный, уже почти умерший Ауреллио неожиданно для себя самого нашел силы встать.
Он поднялся с колен и посмотрел на дыры у себя в брюхе. Там, где раньше были раны, теперь дымились черные пятна, словно ожоги от окурков. Впервые с момента казни вдохнув полной грудью, он нырнул в салон автомобиля. Хлопнула дверь, и тот тронулся, а вместе с ним тронулся и ум пассажира.
Ауреллио смотрел в окно и не мог поверить тому, что за ним творилось. Сначала машина ехала медленно, после ускорилась, затем разогналась до скорости болида и перегнала его. Она неслась как безумный поезд, не встречая на пути преград. Сердце менеджера выстукивало ритм босса-новы, ему казалось, еще чуть-чуть и из его грудной клетки выпорхнет колибри и улетит собирать нектар куда подальше от города и его вонючих улиц. Он думал, они будут гнать, пока не сгорят, и удивлялся тому, почему не пахнет паленой резиной, почему не летят искры от колес, лишенных покрышек. Потом, так же быстро, как разогналась, машина замедлилась, а тьма исчезла, вокруг было светлее, чем днем.
"Быть может, это рай", - подумал Ауреллио.
- Нет, босс, это Адская кухня, - ответил Дарио Росси, сидяший на месте водителя.
- Ты?! - воскликнул изумленный Ауреллио.
- Ну а кто же еще! - ответил Дарио, улыбнувшись прорезью беззубого рта, изуродованного ударами ирландца. - Этот рыжий здорово меня отделал, так хорошо он меня приложил последним своим апперкотом, что я взлетел до небес. Но увы, там мне не место, вам, как погляжу, тоже. Сколько бы денег не собирали наши бои, на рай мы не заработали. Я стучался в тамошнюю дверь, пытался договориться с вышибалой, Михаилом, но он не ответил. Благо, почти сразу же на меня вышел тот, другой парень. Он предложил работу. Пока меня не отключили от аппарата поддержания жизни, рога, как у вас, мне не приделаешь, поэтому развожу покойников, а там, когда отключат, буду работать у вертела. Зато смотрите, какие славные шузы здесь носят! - с этими словами Дарио отбросил копыта на приборную панель.
"Рога!", - Ауреллио взглянул в зеркало заднего вида, и обнаружил у себя на лбу коротенькие рожки.
- Я труп, получается? - спросил он у Дарио.
- Ну а кто же еще после стольких-то колотых ран? При жизни я думал, вы - голова, я - мускулы, теперь, похоже, вы и меня глупее. Не знаю даже, зачем я вас подобрал. Наверное, по старой дружбе. Далеко не все грешники попадают в ад - только значимые. А другие, кто и не в ад и не в рай, исчезают вовсе. Чтобы жить после смерти, нужно запомниться. Вы прошли совсем впритык к планке забвения, оттого-то и рога у вас такие маленькие.
Но Ауреллио уже не слушал Дарио, а смотрел в окно. Уличные фонари превратились в бесов, длинных и худощавых. В когтистых лапах они держали грешников или орудия пыток. Одних несчастных опускали в кипящее масло, накалывали на вила и ели, других крошили, как морковь, или варили из них суп.
Особенное впечатление на Ауреллио произвело то, как поступают здесь с прелюбодеями. Их заставляют стоять в клетках с раскаленными прутьями. Перед невольниками по подиуму дефилируют суккубы, прихлестывая хвостами в такт каждому шагу высоких каблуков. Шагают они, ясное дело, не по дереву или камню, а по телам нерадивых супругов. Острые каблуки вонзаются им в анусы, причиняя невыносимую боль. Все это возбуждает прелюбодеев, но стоит их мягким придаткам обрести твердость, как тут же они прикасаются к прутьям клеток и жарятся, как барбекю.
На золотом генномодифицированном тельце, выше Эмпайр-стейт-билдинг, восседает огромный дьявол зеленого цвета, ростом со Статую свободы. Он косит под дядюшку Сэма, но его козлиная бородка много скуднее. Она бела лишь ближе к подбородку, в остальном же черна от зависти. Вместо цилиндра дьявол носит башню атомной электростанции, из которой валит дым, затмевающий звезды. Небо в Адской кухне абсолютно черное, поэтому кажется, что дело происходит под землей. Забрасывая в рот жареные ноги спринтеров, точь-в-точь лягушачьи лапки, дьявол запивает их нефтью, которую хлещет из горла емкости, похожей на бутылку колы. Наблюдая за пытками внизу, он непрестанно смеется разными голосами, то хихикает фальцетом кастрата церковного хора, то гомерически хохочет. Иногда он прерывается на то, чтобы скрутить себе папироску. Вместо бумаги использует миллионные банкноты, в них заворачивает людей. Табак дьявол предпочитает черный.