-Послушай, моя душа ночует на свалке, среди отбросов.
-Это называется БОМЖ.
-Вот именно. Я чувствую, что конец близок.
-Мм... Только не этого моста.
-Что?
-Не этого моста - уже небо светлеет.
-Слышишь, а может, ну это всё к чертям собачьим? Ты ещё можешь всё вернуть назад.
-Оставь покурить.
-Ладно. Ну подумай сам - ты один, вечно один, в своих, вроде как великих думах, в своей печали. Ты хорошо постарался - ты НИ-КО-МУ не нужен.
-И?
-Нет, какой толк от всего этого, если даже те, кто видят тебя, стараются забыть тебя, как бесполезный артефакт? Ты... Ну да, вот ЭТО ты и есть. По-моему, очень даже наслаждаешься своей ролью.
-Дай. Ты правда так считаешь?
-Да. Ты же профи. Ты бы мог снова пойти работать.
-...
-Я серьёзно. Киллеров с твоими знаниями и опытом можно пересчитать по пальцам. На них молятся. Понимаешь, кроме того, что просто мочить этих тварей, ещё и неплохо зарабатывать. Долго нам вот так ещё слоняться без денег? Эти твои долбаные экскурсии действуют мне на нервы.
-Наверное, эта - последняя.
-Да неужели? Как ты только откопал этот грёбаный мост? Последние часов пять мы только и делаем, что поднимаемся по нему.
-Три.
-А по мне - пять, не меньше.
-Хорошо копал.
...
-Ну ладно, не хочешь снайперку, делай всё ножом. Помнишь, как ты разделывал того, Майкла Летински - эту жирную русскую свинью? Я так часто смотрела эту запись, что помню всё наизусть. Как всё было динамично, оригинально... Ты будто стал зверем в тот момент. И я - никогда не хотела тебя сильнее, чем тогда.
-Просто, когда я их убиваю, я думаю об их душах...
-В каком смысле?
-Ты точно так же, как и я, не можешь простить им обретённую мелкоту их душ. Я - знаю, почему. Потому что чувствуешь сердцем, что тебе отвечать за них всех.
-Не правда. Ты сам заставил меня вырваться из рамок 'разумной чело-курицы'. Перед кем мне теперь отвечать?
-Перед ней - Гирой.
-Опять ты за своё! Это же просто бред! Ты, отвергнувший всех богов, сам выдумал ещё одно жалкое божество!
-Нет.
-Да! Ну наберись ты мужества и скажи: 'Я сломался. Я больше не достоин освобождать.'
-Гира - хранительница земли, несущей тебя.
-Не желаю слушать! В течение последних часов я вижу под ногами лишь бетонные плиты.
-Это она и есть. Всегда. Она глубока. Ты осознаешь и почувствуешь её, только лишь когда сможешь достать до её внешней оболочки. Просто пока что ты слишком легка, чтобы упасть так же глубоко, как падал я. А она - готова свистать свою стражу... Я зря это говорю, но Гира - это ты и есть.
-Ничего не понятно.
-Это я опять о душах.
-Ну конечно, я - ничтожество, а ты - великий мозг. Ха-ха-ха! Да ты без меня...
-Слушай, а ты до сих пор не замечала этих обезьянок?
-Нет. Каких ещё обезьянок?
-Посмотри по сторонам. Смотри, что они делают - снуют по сплетениям металлических балок, тянут кабели, перекидывают тросы.
-Странно, я не замечала, пока ты не сказал.
-Это реконструкция канала передачи данных. Люди боятся, что без новых линий последние разработки в области сетевого виртуально-молекулярного секса не будут доступны.
-Грязные вымирающие ублюдки, я готова сделать океан багровым, лишь бы очистить от них Землю. Неужели я теряю сноровку? Я должна всё это видеть.
-Ты и не должна. Ты только можешь. Всезнающее созерцание... Но нет смысла.
-Да? А в чём же есть смысл? Я уже устала от всего этого!
-Рано, смотри в себя. И если перед глазами твоими будет лишь завеса мрака, и не услышишь ты крика жертвы, разрезаемой по складкам пены, то попробуй-ка СЕБЯ на вкус. Попробуй и скажи мне, какова твоя ложь. Может, и мне захочется лизнуть.
-Но...
-Подожди!
Серо-песочные оттенки мира вокруг, резавшие глаза миллиардами белых точек, сейчас предательски, или наоборот, с хитрым умыслом, выдавали на своём фоне абсолютно чёткую цветную картину: с правой стороны, в паре десятков шагов, стоял грубо сколоченный стол, уставленный деревянными ящиками. Именно сочный цвет апельсинов из этих ящиков привлёк внимание Ты. Рядом со столом стояла торговка. Он подошёл к ней.
На ней был грязный ватный плащ, из под которого торчали две толстые ноги в резиновых сапогах, также покрытых жёлтыми разводами в несколько слоёв.
Её лицо изъедено морщинами. Старуха всё глядела, прищурившись, и, наконец, тихо просипела:
-Рано Ты, рано.
-Знаю.
-Дурачок, а что ты видел?
Приплюснутое снизу и сверху лицо её выражало едкую насмешку. Под короткими густыми бровями бегали маленькие колючие глазки.
-Я видел Ночь.
-Мальчик мой, ты сладко спал. Когда луна катилась по звериным сердцам, ты видел сон о бабочке в туманном рассвете. Передохни, я угощу тебя одним лекарством.
Гадая о странности её голоса, Ты смотрел на её рот. Искривлённые, обветренные губы расходились и смыкались, издавая плямкающий звук. Он сфокусировал взгляд, увеличив изображение в несколько раз, и сразу же почувствовал слабость в коленях - вокруг языка и в глотке старухи копошилось полчище белых червей. Ты чувствовал, что со страшной силой волокли его по камням, обвязав железной цепью. Речь отнялась.
'Я быстро',- молвила старуха и достала из-за пояса большой нож. Схватив верхний апельсин из ближнего ящика, она мастерски полоснула его острым лезвием и одним движением разорвала на две части. Раздался жуткий вопль. Во все стороны полетела красная жидкость, забрызгав старуху с головы до ног. Она, улыбаясь, протянула Ты бо'льшую половину. Он взял её на ладонь, сквозь пальцы потекла вниз липковатая краснота.
Он присмотрелся - в рубиновом соке виднелось свежее розоватое мясо; особенно заметны были два шарика-глаза с круглыми маленькими зрачками. Ты медлил. Во-первых, шок ещё не до конца прошёл, а во-вторых, кровь была такой тёплой и свежей, что хотелось ещё побаловать ладошку.
Спустя минуты три, он набросился на фрукт, впиваясь зубами в самую корку, жадно всасывая всё до последней капли. Покончив с ним, Ты стоял и смотрел задумчиво на апельсины в ящиках. Лицо и руки были в крови. Старуха протянула ему тряпку. Грязную, воняющую гнилью и сортиром. Ты вытер руки и, зажмурившись, лицо.
-Теперь пора,-сказал он.
-Рано.-она смотрела ему в глаза теперь спокойно, ожидая ответа.
-Знаю.
...
-Адольф, дорого'й, добавь там громкости, пожалуйста.
-А сам?
-Ты же знаешь, мне тяжело встать.
-Слушай, Йося, ты рано себя списываешь. Ты их ещё переживёшь. А я, между прочим, могу найти себе любовника и посвежее.
-Цыц!
...
-Да отвали ты от меня! Что ты ещё можешь делать мужского, кроме как драть меня в грязных подворотнях? Я - не шлюха!
-Просто ты должна это видеть.
-Занудный кретин!
-Ты знаешь - я не буду уговаривать, кричать, что люблю тебя.
-Ну конечно, а то я сомневалась. Я верила тебе, а ты просто фаршируешь меня.
-Не веришь мне - верь хотя бы в будущее.
-Благодарю за совет, милорд. Именно это, слышишь, я уже не смогу никогда сделать!
-Нет, ты поддалась.
-Это ты поддался. А мне, может мне, так удобнее, может, я устала! Тебе ведь наплевать! А я женщина, я хочу, чтобы меня грели и защищали, а не выталкивали на ринг!
-Ты девочка. Маленькая напуганная девочка, которая убегает что есть сил от паука-крестовика.
-Да пошёл ты!
-Но я же почти люблю тебя!
-О-о, да... Молодец. С чем тебя и оставляю. Я возвращаюсь.
...
Иосиф скосил взгляд направо-вниз. Руки друга, сложенные на коленях, выражали сейчас недоумение и лёгкое возмущение. Затем он расслабил глаза, рассматривая синий дым - от своей трубки, выточенной некогда рукой настоящего мастера. Усталость ночи подкралась уже к спинке старенького дивана, располагавшего к уюту мягким материалом широких клетчатых дорожек. Иосиф посмотрел теперь на экран, имевший в своём правом верхнем углу наклейку с номером 14.
В кадре - широкая витрина, закрашенная белой краской. Над нею взгромоздилась нелепая зелёная вывеска с надписью:
'Цветочный, бля '.
На ступеньках перед входом сидят, обнявшись, парень с девушкой. Она смотрит задумчиво перед собой. Им обоим на вид - лет по семнадцать. Девушка одета в красно-коричневое элегантное пальто, чуть прикрывающее коленки. Юноша (в чёрной 'дутой' куртке) смотрит нежно на её алые губы, осторожно лаская подушечками пальцев её шею в районе миндалин. Сам он наслаждается, чувствуя обратной стороной ладони при этом лёгкость её золотистых волнистых локонов.
Он продолжает говорить: '...просто ты не хочешь меня правильно понять. Моя душа - она как большой глубокий грот, вырубленный в скале океанским приливом. Ну, как будто в сказке про пиратов. И в его центре стоит деревянный сундук. Скорее, нет - сундучок, шкатулка. И вода не может его тронуть - она окружает его со всех сторон, и сверху тоже, но никогда ещё не коснулась. Только я, входя в мой сказочный грот, без труда открываю крышку сундучка, и, положив туда новую картинку, увиденную мной, быстро закрываю крышку. И тогда сундучок и всё вокруг озаряется светом, изгибающимся плавными переливами цветов, и тепло растекается кругом, уходя в стены, и пол, и потолок. А я сажусь тогда на пол, кладу на него свои ладони, и замираю на минуту. А может и дольше. Время вовсе теряет свой...'
...
Ты шёл один. 'Рано,- думал он,- что может быть нелепее в роли женского имени. Хотя, если бы я называл её Рана, во мне было бы больше жалости к ней.' Он, прищурившись, посмотрел на зарево справа, там, где скоро появится диск солнца, ускорил шаг. Он напевал себе под нос:
'Оставшись с моей обезьянкой,
Лопатой и вечностью всякой,
Я лакомлюсь чьей-то фуражкой,
И фото с милой мордашкой.
Я нарисую чистые вены,
и стены
На зеркальном полу...'
...
Голова Иосифа съехала в полудрёме на край подушки, подложенной для удобства. Его расслабленный взгляд сместился по горизонтали вправо. Номер 19.
Широкая металлическая дверь, к ней вместо ручки приварен уголок для навесного замка. Мокрая ржавчина блестит от рассеянного фонарного света. И кирпичная стена, в паре метров обрывающаяся углом, тоже выглядит довольно влажной. Там виднеется чёткое сухое пятно, как будто во время дождя к стене что-то плотно прислонили.
Оно имело круглую форму, но только до того, как начало шевелиться. Теперь это сухое пятно - змея, развернувшаяся из кольца. Она, ощупывая поверхность, ползёт по стене к двери. Жестяной лист громыхнул где-то на крыше.
Змея, подползшая к двери, замерла. Дверь с тонким повизгиванием открылась. Сначала на четверть, затем полностью. За ней виден узкий, не очень длинный коридор, оканчивающийся зелёной деревянной дверью. Коридор устлан полосой линолеума малиново-розового цвета. С потолка свисает лампочка. По обе стороны нагромождены друг на друга до самого потолка пустые деревянные ящики. На некоторых из них сохранились этикетки с изображением апельсина и двух листочков на стопке.
Пятно на стене слегка смазалось, и исчезло. Лужа внизу хлюпнула, и разделилась на две половинки.
Изображение дёрнулось в горизонтальном ракурсе. Ещё раз, и камера одним рывком, видимо, куда-то повернулась, потому что теперь на экране была стена, густо покрытая цементом. На асфальтовом тротуаре сидел на корточках мужчина в брезентовой куртке, закрыв лицо руками.
Спустя пару минут, он опустил руки, и, будто услышав что-то, поднялся, распрямившись во весь высокий рост. Выглядел он где-то на 40-45; худое лицо, впалые щёки, густые усы, но без бороды. Вдоль носа от глаз - дорожки слёз.
Вдруг внезапно раздался жуткий грохот, лязг, громко заиграла музыка. Из стены выдвигался широкий диск - в диаметре - с легковой автомобиль. Он распилил мужчину на уровне пояса, и прекратил движение лишь тогда, когда выдвинулся до своего центра. Мужик почему-то даже не шелохнулся, но это уже отошло на второй план, так как на поверхности диска откуда-то появились деревянные фигурки не то осликов, не то лошадок, на которых восседали хохочущие старики.
Диск пришёл в движение, но на этот раз в круговое, и весёлая музыка полностью вытеснила все остальные звуки. Все пассажиры кричали весело, одна старушка, вцепившаяся в гриву своего скакуна, орала какое-то слово, кажется, 'отсоси', деду на противоположном краю, в тот момент терявшемуся в стене. Когда он появлялся, он дрыгал ногами, размахивая рукой над головой, будто бы шёл в атаку, вооружённый саблей.
Всё прекратилось так же стремительно, как и началось - наездники исчезли, диск задвинулся в стену, не оставив и следа. Разве что безжизненное тело рухнуло на асфальт двумя кусками.
Вернулась тишина, нарушаемая одним ветром. Он изредка задевал несчастную железку на крыше, которая, видимо, уже давно выполняла единственную - шумовую функцию. Кровь медленно стекала в лужу широкими, или тонкими струйками. Некоторые вовсе терялись.
Фонарь заморгал быстро и погас.
Кровь при свете лампочки в коридоре напротив, вовсе слилась с мокрым асфальтом.
На стене чётко выделился контур дверного проёма.
...
-Проснись, проснись! Иосиф, нельзя спать сегодня - Рано!
-А?
-Следи за девятнадцатым!
...
Камера вновь была направлена на коридор.
С внутренней дверью что-то происходило - она как будто стала тонкой плёнкой, сдерживающей чьё-то движение - она вытянулась по форме человеческого тела, которое с той стороны пыталось пройти сквозь кожицу-дверь, шагая, на самом деле, на месте. При каждом шаге дверь вытягивает грубый ботинок на толстой подошве. Человек, уверенно и спокойно двигает в такт ходьбе руками.
Девятнадцатый потух.
...
Дверь банковского филиала из белого металлопластика, стекла и отпечатков грязных рук, открылась внутрь, впустив в помещение немного морозного предрассветного воздуха и Рано.
Девушка подошла к клиентскому окошку и посмотрела сквозь стекло.
Та, что сидела по ту сторону, устало потёрла глаза кулачками и пролепетала: 'Здравствуйте, чем могу вам помочь?' Она молода - симпатичная крашеная брюнетка - судя по всему, студенточка, подрабатывающая по ночам.
Рано молчала, с лёгкой ироничной грустью глядя в её глаза. Это были чудо, а не глаза - голубые, глубокие, как море. Сейчас они были удивлены столь странной гостье, которая, не отводя взгляд, спокойно вытащила из кармана куртки пистолет и положила его в окошко напротив девицы, не убирая палец с курка.
По морю пробежала рябь.
Во всём помещении больше никого не было. Рано указала стволом в сторону телефона, и девица, сняв трубку, ткнула пару цифр. Видимо, там тоже было не до работы - подождав, она набрала другой номер.
-Мик, подойди сюда. Да, это срочно.
...
Ты сидел, не шевелясь, боясь потревожить тишину торжественного часа. Он сидел, скрестив ноги, просто на середине огромного моста, не отвлекаясь на сложные переплетения арматурных конструкций и проводов, впитывая окружающую атмосферу всем телом.
Там, далеко внизу, был ещё сумрак. Повсюду опустился туман, и незаметно тёк, разделившись на струйки при встрече с рощицей из крошечных шариков-деревьев. А далее свился в один ковер, осторожно укрывший холмистую долину, уходящую за горизонт.
Слева долину прижал лес, чёрной кашей расползшийся невероятно. И трудно даже загадывать это расстояние - слишком далеко, на котором находилось пятно тумана, выдавленное в гуще леса. Это большое озеро выглядело отпечатком детской ноги.
...
-Фоллер, мать твою, шевели ластами!
-Я уже здесь.
Подросток лет пятнадцати на вид вбежал под клеёнчатый навес. Мокрые волосы прилипли ко лбу, завесив глаза. Лицо его, покрытое сейчас подтёками грязи, выделялось бы на плёнке большим ртом и огромными синяками под глазами. Наверно, могло бы показаться, что он не спал никогда. Угли зрачков нервно метались - дырка в половом настиле из досок, левый туфель Боба, правый туфель Боба, пятна на собственной рубашке, громадные коробки из под бумаги специфицированного стандарта - у стены, рядом со второй дверью. Сейчас она была распахнута, и монотонный гул из того помещения мягко сдавливал слуховое внимание. Печатная машина без устали выплёвывала широкие зелёные листы один за другим. Как всегда. Дэн Фоллер приготовился, подставив руки, и Боб незамедлительно водрузил на них очередную коробку отпечатанных купюр.
...
Ты ничего не упустил.
Небо уже распускало свои самые триумфальные жёлтые перья. Медленно и величественно выкатывалось солнце. И он смотрел не отрываясь. Ты жгло глаза, лились слёзы. Всепронзающая боль. Он закричал изо всех сил. Эта боль ничего не оставляла - ни тревог, ни мыслей, ни забот. Всепроникающее счастье.
Он повалился вперёд лицом вниз, всхлипывая. Глаза отказывались видеть, горели ужасно.
Там внизу ещё затаилась ночь, туман оберегал свои владения. Река чернела, молчали деревья.
Это всё явь. И глаза видят. Только бетонных плит нет. Ты глубоко вдохнул, резко запрокинул голову и сорвался вниз.
...
Дэн мельком оглянулся на крик. 'Скорее, ты, прожорливый сонный ублюдок! Я научу тебя стараться, ты у меня забегаешь! Ха-ха!',-Дэн заметил камень, пролетевший мимо.
Боб любил подгонять его, особенно, когда нервничал.
До двери было ещё метров двадцать, пришлось побежать, а ноша была слишком громоздкой, чтобы можно было смотреть под ноги.
Дэн споткнулся. Он понял это по стремительному приближению земли. Коробка вылетела из рук и кувыркнулась. Парень упал ничком.
Ему стало невыносимо страшно. Не за то, что теперь он уволен, не за себя. За тех, кто спал.
Пар тайком сочится изо рта. Так хорошо лежать на мокром, чистом асфальте. Он отдаёт всё, что копил и подбирал тихо, осторожно.
Ветер осторожно играется с купюрами, высыпавшимися из коробки - снимает одну, две сверху и относит в сторону. Они тотчас прилипают к земле. А он мягко отрывает их, и в тот момент, когда они самым краешком попытаются ещё удержаться, закружит их в воздухе. И повторяет снова и снова.