Святой долг

1945 год. На исторической родине уйгуров (СУАР) закончилась война с Японией.

На дворе середина марта. Снег падает большими хлопьями на нежные набухшие почки деревьев. Кругом сыро, под ногами хлюпает жижа из талого снега. Гуляйсям торопливым шагом направилась в сторону дома подруги, а под фуфайкой она придерживает маленький букет из нежных цветов. Чем ближе подходит к дому Хатарям, тем сильнее ее ноги замедляют шаги, а сердце ноет от боли за подругу: вот уже год, как Хатарям лежит после ранения, и с каждым днем она слабеет. Подойдя к калитке, Гуляйсям остановилась, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки: ведь вчера подруга уже не узнавала никого. Бедная ее мама говорила, гладя руки дочери: "Доченька, это Гуляйсям, твоя подруга", - а Хатарям смотрела на мать пустым взглядом, все время повторяя: "Что так темно, мама, зажги лампу", - хотя в комнате было светло от дневного света.
Гуляйсям постучалась в дверь, ей открыла пожилая женщина, еще больше осунувшаяся от горя, она с порога бросилась с плачем в объятия Гуляйсям, все время причитая: "За что мне такое горе, за что ей такое мучение, что мне делать, доченька?" Немного успокоив несчастную мать, Гуляйсям зашла в комнату к подруге, от увиденного вздрогнула: в углу комнаты, возле окна на кровати лежало маленькое тело ее подруги, только черные, густые, вьющиеся волосы напоминали прежнюю Хатарям. Вот голова больной повернулась в сторону двери, и она вяло спросила: "Кто это? Гуляйсям, это ты?" Она ждала ее. "Встань к окну, может быть, хоть твой силуэт увижу", - еле выговорила Хатарям. Гуляйсям послушно подошла к окну, и голова подруги повернулась к ней. О чудо! Она поймала ее живой взгляд, она смотрела прямо на нее. Через минуту ее голова откинулась на подушку, и она застонала от боли. Гуляйсям подбежала к ней и увидела, что лоб подруги покрыт капельками пота и до крови прикушены губы. Она обняла это маленькое тельце, шепча: "Как мне помочь тебе, родная? Как вырвать тебя из его лап?" Тело Хатарям обмякло, боль отступила от нее, и ее дыхание стало ровнее. Она слабо улыбнулась и, еле шевеля губами, сказала: "Что, напугалась? Еще вчера он приходил за мной, уже пора мне, видно, но я не могу уйти туда, что я скажу отцу и брату, когда они встретят меня там?" Немного собрав силы, она сказала: "У меня просьба к тебе, Гуляйсям, в этом письме к маме ты все поймешь". Хатарям протянула конверт, запачканный кровью: "Я писала его перед боем". Она говорила с трудом, язык ей не подчинялся: "Умоляю! Не забывай мою маму, подруга, она остается одна, одна", - повторила несколько раз. Гуляйсям взяла письмо, заливаясь слезами, ее руки дрожали, и она беспомощно смотрела на подругу, как та последними силами цеплялась за жизнь. "Нет, не оставляй меня одну, родная! Прости меня, милая, как я несчастна", - причитала мать, закрыв своим телом бездыханную Хатарям, вопли несчастной матери, потеря близкой подруги разрывали сердце Гуляйсям. Гуляйсям плакала, повторяя имена всех, кто был близок и дорог ей в этой жизни, кого унесла война, болезнь и голод. Гуляйсям выбежала на улицу и, дойдя до калитки, упала на колени и стала бить кулаком об землю, крича: "За что?! Это неправильно, ведь она должна жить! Хатарям, что ты так поторопилась уйти, ты же любила эту жизнь?" Тяжелые мокрые хлопья снега падали на лицо Гуляйсям и, смешиваясь с ее горячими слезами, текли по щекам.
После похорон Гуляйсям открыла письмо Хатарям, навернувшиеся слезы мешали ей читать, а между строк она слышала голос подруги.
"Я пишу тебе это письмо, дорогая моя мама, перед боем, на поляне возле маленькой речки, вдоль которой стоят красивые тополя. Я мечтаю прижаться к тебе, мама, упасть к твоим ногам и не отпускать тебя. Как часто ты снишься мне в нашем доме. Под виноградником. Ты любуешься мной, прикасаясь своими нежными руками к моим волосам, приговаривая: "Вся в отца, красавица моя", - и это ощущение счастья и тепло твоих рук согревают меня. Я просыпаюсь вся в слезах. Мама, как я скучаю по тебе, прости, что я так далеко от тебя сейчас. Вот закончится война, и мы снова будем вместе, и никто уже не разлучит нас, родная, только береги себя. Помнишь, в день отъезда я попросила твой платок с головы, он всегда со мной, как талисман, он еще хранит твой родной запах. Иногда, когда на душе совсем тоскливо, я прикасаюсь щекой к нему и вдыхаю как бы воздух дома и мысленно улетаю к тебе, родному, единственному для меня человеку. Я так боюсь потерять тебя, мама. Как жаль, что мало было времени быть с тобой: то учеба в Урумчи, теперь вот эта война-разлучница, но мы верим, наступит тот день, когда мы пройдемся по нашим улицам с чисто выбеленными домами, и будут слышны наши песни, и заиграет кругом музыка. Поверь в это, мама, это будет, я вижу нашу молодежь в белоснежных вышитых рубашках на нашей свободной Родине. Эта вера дает мне силы пережить разлуку с тобой. Все, что не успел сделать для тебя отец, постараюсь исполнить я, уж слишком рано он ушел в мир иной. Помнишь, мама, как часто говорил брат: вот построю дом и посажу дерево возле него и потом обязательно повезу родителей в святые места, ведь это долг каждого сына. И поверь, мама, он бы это сделал, если бы не эта проклятая война. Теперь, когда нет ни брата, ни отца, я хочу взять этот святой долг на себя. Вот вернусь домой и повезу тебя туда. Пусть души брата и отца успокоятся, пусть земля им будет раем. Родная моя, не плачь, не смотри на дорогу в ожидании меня, если бы ты знала, как нужна мне твоя поддержка сейчас, прости меня..."
Письмо было не дописано, прервано войной. Гуляйсям поняла, что душа Хатарям не успокоится до тех пор, пока не исполнен этот святой долг.

Прошло долгих тридцать лет на чужбине. Паломники возвращались из святых мест, по трапу самолета спускались две женщины.
- Гуляйсям, спасибо, доченька, - сказала старая женщина, ласково смотря на спутницу, которая нежно придерживала ее за руку. Гуляйсям отвернулась, сдерживая свои слезы, и тихо прошептала:
- Спи спокойно, подруга, твой долг исполнен, и пусть земля тебе будет раем.