Олег : другие произведения.

Крепость

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Масада
  
  
  
  ОЛЕГ
  
  
  
  Крепость
  
  
   Я, верно, болен: на сердце туман,
   Мне скучно все, и люди, и рассказы,
   Мне снятся королевские алмазы
   И весь в крови широкий ятаган.
  
   ...
  
   Молчу, томлюсь, и отступают стены -
   Вот океан весь в клочьях серой пены,
   Закатным солнцем залитый гранит.
  
   И город с голубыми куполами,
   С цветущими вишнёвыми садами,
   Мы дрались там... Ах, да! Я
   был убит.
   (Николай Гумилёв,Сонет,1912г.)
  
  
  
  
  Содержание
  
  A. Часть первая Roman
  B. Часть вторая Barbarus
  C. Часть третья Judaeus
  
  
  Предисловие
  
   Апокалипсический роман из трёх смертей.
  
  
  Часть I
  
  Римлянин
  
  Глава I
  
  I.I.I. Отряд, состоящий из тридцати пеших воинов и пяти конных, двигался по узкому перевалу, преодолевая невысокий горный хребет.
   Верховые следовали за марширующей колонной по два пехотой.
  
   Недовольство почти материальной субстанцией - такого рода настроения подчинённых инстинктивно угадывается большинством умудренных опытом командиров - витало между посеребренных росой полусферических солдатских шлемов. Внутреннее возмущение - подобно лёгкой дымке потных испарений, что исходят от разогретых ходьбой человеческих организмов - низко нависало над идущим ровным шагом строем, витая над ним и влачась ему вслед.
   А может, это были всего лишь исчезающие остатки навалившегося на горный хребет огромного обессилевшего облака, нагнанного утренним бризом со стороны ещё хранящего теплоту предыдущего дня моря. Облако не успело опасть туманами на землю, и сейчас презрительно разрывалось в клочья исполинскими телами угрюмых людей, уверенно преодолевающих безжизненное пространство.
   Длинные плащи полностью прикрывали воинов. И при наблюдении за движущимся отрядом пехотинцев сверху, с высоты коня, казалось мне, будто бы впереди катится по камням поток грязной воды тёмно-коричневого цвета, что после вчерашнего, всеми уже забытого дождя - но не мной, так как стоял под ним на сторожевом посту - прорвал хилую плотину.
   Тонкий, но очень плотный слой тумана, толщиной не более метра, причудливым образом лег на плечи людей в начале спуска и лежал до прохождения его середины. Шлемы возвышались над непроницаемой дымкой, и мне с удивлением показалось, что они если и связаны с движением людских тел, то весьма условно. Боевые головные уборы слегка покачивались при каждом шаге, словно несло их по смутным волнам вырвавшейся из адских подземелий чуждой живому миру реки.
   Наделённые умом человеческие головы невесомо плыли по воздуху над понуро бредущими по земле телами животных.
  
   Людское недовольство порхало между движущимися по велению судьбы головами, но вверх не взмывало. А тем более не объединялось, не становилось общим, способным переродиться в ненависть и ярость.
   Никто из обиженных на прозу жизни индивидуумов в походном строе не произнёс ни слова.
   Я смог - да и то это произошло совершенно случайно, походя, скорее душой, чем ухом - услышать только два невнятных хриплых звука, похожих на приглушенный рык обложенного со всех сторон злобного и очень опасного зверя.
   Этих воинов готовили к войнам с подросткового возраста, и подготовка та была сурова.
  
   Тридцать пехотинцев являли собой прославленную несколькими поколениями их предшественников, выделяемую воинским сословием за особые боевые заслуги, легендарную часть элиты армии Великого Рима.
   Ветеран, тем более заслуженный, может позволить себе критически отнестись к распоряжению командира. А некоторые вальяжные легионеры - шествовала меж трёх десятков и парочка таковых - так те вообще относили это негласное право к своей обязанности.
   Прозаическая досада была вызвана тем, что новый начальник по своему усмотрению изменил маршрут. Назначенный ни кем нибудь, а самим командующим армией. И, не установленная распоряжением на выход ровная, ухоженная, ведущая в Рим дорога, а вытоптанная бредущим на пастбища скотом узкая каменистая тропа оказалась под ногами доблестных легионеров, измученных до этого многочисленными переходами.
   Вдобавок ко всему, пришлось преодолевать никогда не хоженый войсками горный хребет, о котором никто и не заикнулся перед выходом.
  
   Усложнение и без того опасного похода воспринялось простыми воинами искусственной выдумкой. Оно показалось и мне явным сумасбродством.
   Неимоверно раздражало то, что исходила эта беда от неизвестно за какие грехи свалившегося на наши головы счастья, представшего пред нами в пафосном образе низвергнутого с олимпийских высот полубожества. Округлый лик его с равнодушным презрением блистал сейчас в наши грубые лица своим аристократическим превосходством. Начинающий завидную карьеру военачальника - высокая должность была предусмотрена для него только одним фактом рождения в семье именитых полководцев - славно откормленный птенец из гнездилища небожителей.
   Тело его я определил бы как сверх меры упитанное. Доставшуюся от предков дородность особенно подчёркивал и зрительно утолщал невысокий рост. Но венцом этого человеческого творения, конечно же, представлялось лицо, изумительно круглое и вызывающе широкое.
   Мне, также не отличающимся высоким ростом, зато имеющего телосложение атлетического типа, тому чьё тело состояло из одних упругих мышц и крепких сухожилий, надёжно держащихся на широких костях, не накопившего и грамма жира, с овса не зажиреешь, порой бывало невыносимо тяжело в походах и боях. Каково же было переносить тяготы военных компаний ему.
   Или, богами так определяется судьба при даровании жизни человеку - худому распределят удел бойца, а толстому назначат командовать людьми.
   Он, сидя, пусть и на коне, нас посылал на бой, а мы на смерть бежали.
  
   Немалая дополнительная физическая нагрузка при преодолении каменистого пути могла так обессилить бойцов, что исход ожидаемой и весьма вероятной сегодняшней схватки мог оказаться весьма трагичным.
   Недовольство, конечно не у всех, а в основном у чрезмерно уставших, потихоньку начало перерастать в тихое бешенство. Оно, искривляющими воздушное пространство миражами в виде эфирных облачков плыло над, болтающейся в хвосте змеи пешей колонны, парой опущенных долу легионерских голов.
  
   Человеку, несущему оружие и тяжелое снаряжение, идти по дикому перевалу необходимо было с большой осторожностью. Если всадник мог ещё понадеяться на благоразумие своего, привыкшего к переходам по горам животного - понятно, что никто из нас не поступил подобным образом, все ехали, собравшись, с натянутыми поводами - то пешие шли, низко опустив головы, смотря внимательно под ноги. Ступали осторожно, контролируя каждый перенос ступни ноги, частили шагом, чтобы не сбить ногу об один из крупных камней, часто с удивительно острыми краями, что щедро были разбросаны на нашем пути.
   Солдатские сандалии глухо выстукивали тревожную и раздражающую моё ухо мелодию сурового шествия по перегону для скота.
  
   Вместе с тем, встреться мы с вражеским войском на большой дороге, и не родился бы этот рассказ.
   В случае таком, память моя должна была бы исчезнуть, истереться о потусторонние пространства, подобно пропавшим мириадам памятей других ушедших.
  
  
  I.I.II. А сейчас, вопреки моему мнению, и даже мнению богов, если они его имели на это заурядное событие, боевой дозор преодолевал естественные препятствия по назначенному случайным командиром, случайному пути.
  
   Гранитные утесы вертикальными плитами торчали из обломков разрушенной ветрами, дождями и лучами солнца планетной магмы. Той, что в неведомые людям времена созидала материки и ложа океанов.
   Мощь преисподней всё ещё источалась из завалов осадочных пород, изреженным за многовековой период упокоения глобального океана земной лавы, вредоносным маревом. Сумрачный туман даже сейчас, через не представляемый людским сознанием промежуток времени - поскольку эра существования человечества несопоставимо мала по сравнению с несчетным количеством веков прошедших с момента образования этих гор - пеленал чувствительное сердце в скроенный по лекалам первобытного ужаса саван.
  
   Взгляд по ленивому сонливому наитию потянуло влево. Он бездумно заскользил вдоль горного хребта. Вид окружающего пространства своей невзрачностью породил в груди моей уныние. Блеклые песчаные краски этого мира - они представились мне сродни пепельным краскам выжженного взглядами мертвецов смертного пути - отвращали живой взор.
   Разум, измученный давящим грудь предчувствием смерти, предложил выход из бредовой ситуации - можно покинуть это порождающее тяжесть в сердце и смуту в душе место. Пойти по сглаженному ветрами гребню каменной волны, что вздыблена была в неведомые времена потрясающей подземной силой.
   Туда, к садам.
   Мимо небольших прекрасных городков, что укрылись в этих изобильных садах.
   В поселения заходить не надо. Если только для того, чтобы избежать особо трудных участков горной дороги.
   И проходить те поселения нужно только ночью.
   В садах я найду пропитание в виде превосходных плодов. При необходимости смогу, а главное сумею, охотиться на мелких травоядных животных или сбежавший от нерадивого пастуха домашний скот.
   Не повезёт в охоте, тогда под виноградными листьями в это время года найдётся множество питательных моллюсков.
  
   Потом, зашагать дальше.
   К морю. А море откроет доступ во множество стран.
  
   Уйти...
   Убежать...
   Как можно скорее.
   Вырваться из стада вооруженных человеческих особей бредущих на убой.
  
   Только как долго пройдешь в горах вне дорог.
   Риск для жизни в подобном путешествии чрезвычайно велик.
   В местах подверженных постоянному воздействию воды обломки древней породы превратились в сыпучку, что состоит в основе своей из мелких плоских острых тончайших частичек кварца. Человеку, задумавшему проложить свой путь по гребню горного хребта, эти чешуйчатые, подобные сыпучему песку времени останки синих скал представляют скрытую опасность. Главным образом в холодное время года.
   Под подвижной, не поддающейся уплотнению, легко проницаемой водою породой намерзает лёд. И неотвратимым становится подскальзывание на нём даже опытного ходока.
   А дальше - или везение, присовокупленное к умению прекрасно управлять своим телом; или - долгое падение вниз по крутому, но не отвесному склону, иначе сыпучка давно бы скатилась с каменных спин отрогов к подножию.
   Падение, влекущее смерть от множества порезов и ушибов.
  
   Даже сейчас я не пойму, где ждал меня больший риск для жизни - в назначенном утренним приказом месте, или на вдруг предложенном подсознанием пути.
  
  I.I.III. Вид растрескавшихся от гнетущего влияния природных факторов валунов, что сгрудились у заваленного мелким булыжником прохода, породил в моём разуме, находящемся в непривычном психическом напряжении, образ банды разбойников.
   Зрительное воссоздание воображением вида кучки лихих людей породило в душе одновременно печаль невезучего охотника и смятение случайной жертвы. Нарисовалась машинально - сюжет, как с уверенностью мне показалось, был зачерпнут из астрала - конная банда, что устроила когда-то в прошлом здесь засаду.
   Седоки заснули в сёдлах и не сумели проснуться.
   А затем окаменели, пропитавшись тяжелыми горными испарениями.
  
   К середине спуска вставшие на дыбы каменные глыбы - убаюкиваемый монотонным движением коня мозг воспринимал их подобными черной чешуе огромного, древнего, давно ставшего легендой ужасного животного - начали исподволь подступать к проходу. Затем они, в конце сужающегося хода - из-за чего легионерам пришлось перестроиться в колонну по одному - резко уплотнились, нависли над недостроенной стихиями стезёй.
   И перевал, в конце своём, предстал моему засыпающему от бессонной ночи сознанию в виде созданного природой акведука. По этому водоводу мчались струи небесной влаги в период дождей. Вскипая серой пеной на крупных и увлекая вниз мелкие камни.
   Сейчас по нему медленно, как будто сопротивляясь, под действием чужой, уже далёкой, но не утратившей подавляющую волю индивидуума силы, силы обязательств перед обществом - она довлеет над каждым живущим обычной жизнью человеком, пока не сделаешься отшельником - стекала в долину кучка людей движущихся походным порядком.
  
   Пробившийся через грязные облака косой пучок лучей невидимого солнца подсветил середину перевала серым, смутным, искажающим реальность светом.
   Я, поглядел вниз. Туда, где властвовала тень. Тьма колыхалась на хаотично лежащих каменных плитах нижней части образовавшейся по воле природы дороги.
   И, постепенно повышая амплитуду колебаний души, в груди моей затрепетало эфемерными крыльями боязни - той, что предшествует рождению животного страха за жизнь, главного страха заложенного во все живые существа - тревожное предчувствие.
   Но, самого страха не было. Было, непонятое разумом, но предугаданное шестым чувством, таинственное ощущение и тревожное ожидание - пока далёкой, зыбкой, скрытой знаемыми и незнаемыми окружающими пространствами - опасности.
  
   Где-то там, далеко, нас поджидала гибель.
   Гибель, которую ещё можно было - и так хотелось моей сути - избежать.
  
  I.I.IV. На утреннем построении было объявлено имя того, кто должен был возглавить вылазку нашего небольшого разведывательного отряда.
   И имя это подействовало на нас всех подобно шоку.
   Мы сразу, как только рассмотрели двух приближающихся конных, узнали его. До этого и подумать не могли, что он будет командовать нами когда-то, тем более в таком заурядном походе.
  
   Сидя на малорослом коне, глядя на всех сверху вниз - в том числе и на сопровождающего его личного адъютанта высшего начальника, имеющего под седлом на редкость высокого, статного жеребца - нас разглядывал наездник из сословия всадников.
   Близкий родственник консула.
  
   Назначение военачальника столь высокого ранга, отпрыска древнейшего и не утратившего за множество поколений влияния на государственные дела рода, в откровенно рискованный и не требующий особых воинских знаний поход, выглядело, даже для плохо разбирающихся в военном деле людей, вызывающе необычно.
   В нашем отряде новичков - таких, что не успели усвоить за долгие годы службы основ воинской науки - не было. Поэтому удивлены были все, но выказать своё отношение к происходящему не осмелился никто.
  
   Я попытался оценить для себя возникшие служебные обстоятельства. И, по моему недолгому рассуждению - не смею утверждать, что оно на тот момент оказалось верным - присутствие этого человека чрезвычайно повышало значимость нашего выступления из лагеря. Казалось бесспорным то, что любому из участвующих в вылазке предоставлялась прекрасная возможность отличиться перед ним. При удачном стечении дел показать себя в схватке храбрецом. Да не просто так, а пред очами того, кому открыт прямой доступ к олимпийским вершинам власти. Кто способен приподнять над общей серой массой плебеев любого из нас.
   Стать героем сложно, но вполне осуществимо для всякого - подобное случается почти в каждом бою - разумеется, если тебе несказанно повезёт. Главное - сохранить при завоевании славы собственную жизнь. А, не превратиться в мёртвую легенду.
  
   Наличие ярко выраженной, вызывающе неприятной, раздражающей настоящего мужчину интонации, что ярко проявилась в голосе нашего нового командира, резануло моё ухо. Оскорбляющая моё солдатское достоинство - так я воспринял это в тот момент - манера речи вызвала во мне почти физическое отторжение.
   Моральное противостояние, его породило то заложенное в меня природой упрямство, что не позволило понять причину проявления командиром человеческих чувств, при совершении рутинного акта постановки боевой задачи. Я, выслушав за свою жизнь немало различных команд, не сталкивался ранее с подобным. Разве что, пару раз, при получении команды на атаку от впавших в боевое безумие посредственных полководцев.
   Вожди любого уровня говорят от имени империи, и знать подчинённым их личное мнение о предстоящем бое ни к чему. А часто, да почти всегда, и весьма вредно.
  
   Брошенный на нас полунасмешливый взгляд я посчитал за личный вызов. Любого звания наглец не вправе оскорблять людей, тем более идущих вместе с ним в бой. Такие, бывает, получают удар в спину.
   Ну, а артистически созданные движением лицевых мышц маски возбудили брезгливость:
   - Начал маской лицемерного патриота. Не вымолвил десятка фраз, как запутался в показушной демагогии. На пике государственного пустословия заметил удивление, переходящее в осуждение и отторжение, у иных даже лёгкое презрение, на физиономиях слушателей. Тут же постарался исправить угрожающий фиаско проваленный этюд, налепив на лицо маску безумного поэта воспевающего смерть. Закончил гримасничанье забавной маской отеческой заботы.
  
   Я заметил физическую надломленность в принимаемых оратором картинных позах, некую, не свойственную здоровому организму, неуверенность и замедленность в движениях всех частей тела, а особенно рук. Этот ухваченный напрягшимся мозгом дисбаланс, после мелькнувшего озарения ли, воспоминания ли, возродил в памяти зрительный образ давно и совсем недавно ушедших в мир иной. Из завалов памяти всплыли силуэты сослуживцев, напомнившие то, как выглядела маска смерти на лицах моих товарищей перед их последним боем.
   В схваченном открывшимся слухом души тоне, с которым изрекались растерянным - но сумевшим с достоинством скрыть это своё унизительное состояние - благородным человеком избитые фразы, я уловил злую и минорную иронию.
   Что доступна только великим и благородным.
   Или, прощающимся с жизнью.
  
  I.I.V. По завершении осмотра впитавший плебейскую заносчивость из молока кормилиц отпрыск всадников соизволил пошутить.
  
   Прогуливаясь вдоль строя, сравнил легионеров со стоящими поодаль лошадями.
   Сначала превознёс до небес физическую мощь людей. Признав её равной полутора лошадиным силам. А у некоторых - глядя в упор на огромного правофлангового - равной даже силе двух ломовых меринов.
   Конец же неудержимого словоизлияния оформил короткой паузой, в течение которой - махнув перед собой рукой, как будто стёр с круглолицего лица изображение восторга - успел придать гримасу печали своей фарисейской физиономии. Подался грудью навстречу слушателям и приглушил голос - трафаретный для доверительного разговора приём - как будто обещая выдать интимную тайну. Сообщил, с сочащейся из плутовского лица печалью, как он мучим сейчас единственной боязнью того, что скача во весь опор вдогон пешему строю, он может от него отстать, будучи вышибленным из седла злобными ветрами, обыкновенно испускаемыми объевшимися овсом, пусть и сваренным в армейских котлах, жеребцами.
  
   Не все из легионеров поняли филигранный юмор последней фразы.
   И до меня дошло не сразу.
   Но, несмотря на сложность понимания подобного юмора - не каждому дано понять столь тонкий анекдот - выданный начальством концентрат аттической соли, как вечно повелось, был встречен всеобщим и обязательным к исполнению солдатским ржанием.
  
  I.I.VI. На солдафонскую шутку боевой ветеран обязан ответить. Заведено не нами.
   И только прошли мы едва ли более сотни шагов, как два идущих третьими с конца строя легионера задорно переглянулись. Приостановились, ломая этим идущие за ними шеренги. Немного приопустив грудь, и слегка выпятив пятую точку, приняли позу, не предусмотренную никаким боевым построением. Левый поднял правую руку, привлекая этим внимание к себе. Правый властно махнул свободной от несения оружия левой рукой, имитируя начальственный жест чванливой персоны, отдающей команду на начало атаки. Через весьма короткую паузу, продолжавшуюся не более трёх секунд, следующая за ними двойка на миг опешила, а затем раздалась в стороны.
   Ещё не ощутив скверного, но хорошо знакомого и привычного для казарм запаха, по лицам и позе впередиидущих догадавшись об осуществленном ими акте освобождения кишечника от газов, радостно улыбаясь, проворно сделали по три шага в разные стороны двое замыкающих.
  
   Волна смеха хотя и не докатилась до авангарда, но о совершенной потешной выходке по цепочке стало известно большинству пехотинцев.
  
  I.I.VII. Следующий за мной конный, два раза размашисто стегнув плёткой свою заупрямившуюся лошадь, нагнал. Пристроился слева.
   Пристально, снизу вверх глядя мне в лицо, поинтересовался о причине смеха пехоты.
   Вплотную к нему подъехал второй мой подчинённый. Подался в нашу сторону настолько, что прилёг грудью на плечо своего дружка. Ему очень хотелось расслышать ответ, и он так старался сократить дистанцию до меня, что навалившись своим конём, он прижал идущую между нами лошадь к моему стремени.
   Захотелось взглянуть им обоим в глаза. Посмотреть в их души неприязненно и откровенно злобно. Чтобы дошла до них моя досада на поведение нижестоящих.
   Но, первый из них опустил голову, занимаясь приведением к послушности своего низкорослого мохноногого скакуна, заартачившегося после наезда на него соседа. А у второго вместо лица увидел заросший жиденькими волосами затылок, и выставленное в мою сторону до смехотворности большое правое ухо.
   Видимо, был глуховат на левое, которому обычно достаётся, когда бьют с правой руки. Остроносый профиль его скукоженной мордашки источал безграничное любопытство.
   Каковое, по ощущению моему, изгнало из примитивного мозга презренного владельца все иные чувства.
  
   Сошла ироничная улыбка с моего лица, когда, оборачиваясь к задавшему вопрос всаднику, заметил то, как командир резко оглянулся. Как наискось, сверху вниз скользнул по мне растерянным и обиженным взглядом.
   Он тут же отвернулся. В растерянности уронил на грудь голову, упершись в верхние рёбра тяжелой челюстью. Собрался телом, словно в ожидании удара. Сидел на коне так, как будто через седло его насадили на невидимое копьё.
   И стало мне понятно по его напрягшейся спине, что он чутко вслушивается в наш разговор.
  
   На смех в лицо можно ответить презрительной ухмылкой сильного.
   Чем ответишь на смех в спину.
  
   Пока не дошло до меня то, в каком состоянии находится объект дурачества, подумывал попробовать повторить самому, не пускаясь затем в словесные объяснения, исполненную только что двумя озорниками процедуру.
   Или - это оказалось бы почти гениальным продолжением шутки, да и достаточно безобидным её окончанием - надавив шенкелями на бока животного заставить коня освободить желудок от газов.
  
   Но, конь ел овёс давно. Выполнить подобный трюк удается не каждому. Да и то, в редчайшем случае.
  
   Стараясь подобрать смешные, но необидные фразы, способные незлобно описать и каким-то образом сгладить грубую шутку - все они оказывались, по моему разумению, унижающими достоинство патриция - надолго задержал свой взгляд на проявивших любознательность всадниках.
   Ощутил - между двумя наличествует некая общность.
   Быть может:
   - они были друзьями с детства;
   - находились в родственных связях;
   - сплотило их преступное деяние;
   - принадлежали к одному из малых народностей.
   Или, объединяло их нечто иное, сакральное, пока недоступное моему пониманию.
   Так похожее на... На состояние обречённых перед боем.
  
   В последний момент задержал, как будто проглотил, стремящийся сорваться с уст подготовленный ответ. Я даже начал где-то им гордиться, так как, используя грубый армейский юмор, составил его таким образом, что он позволял и мне выплеснуть наружу рвущийся на свободу презрительный смех, и рассмешить товарищей по службе.
   Руководствуясь рождённым разумом желанием затянуть возникшую в результате неожиданно умных размышлений паузу - неужели начал мудреть - огляделся вокруг.
  
  I.I.VIII. Замыкающий колонну третий мой подчинённый не выказал ни малейшего интереса к происходящему вокруг.
   Смотрел с безразличием вниз, на усыпанную камнями дорогу. Что лежала под нами подобно пустынной змее. Сходной с ядовитой гадюкой притворившейся мёртвой.
   Ноги его невзрачной лошадки без боязни, мелким шагом перебирали, навязанный животному и всаднику проклятою судьбою, путь.
  
   Вместо ответа не в меру любознательным нахалам, я с высокомерием, лениво пожал плечами и изобразил на лице мину неосведомленности.
  
   Благо, только что лицезрел вначале провальную, а затем талантливо вознесенную до вершин театрального вдохновения игру гениального актера.
   Ему бы поклоняться Аполлону.
   Или, в крайнем случае, исправлять должность под наставлением Юпитера.
   Да только безумные парки - те, что тянут пряжу и наматывают кудель на веретено судьбы - навязали службу Марсу.
  
   Смело не суди престарелых парок. Они глядели на ниспадающие нити жизней разумных существ с сотворенья человеческого мира. Глаза устали видеть. А разум, впав в дрёму от монотонного занятия, не смог противиться унылому течению судеб людских. Он, разум этих богинь, вслед уходящим, потерявшим счёт жизням - их нити, связывая душу и тело, сшивали сознание - притянулся им вслед. А затем и незаметно покинул обречённых на бессердечный труд трёх давно переживших старость женщин.
   Не любят люди кукловодов. И я их - этих обезумевших старушек - не люблю.
  
   У меня, по рождению, не было иного выбора для улучшения условий жизни, как стать легионером.
   Патриций занял место судьбой предуготовленное другому человеку.
   В том нет его вины.
  
   О совершенном шутниками физиологическом подвиге двое любопытных могли бы узнать по возвращении в лагерь. Могли бы...
  
   Но, не узнают никогда.
  
  
  
  Глава II
  
  I.II.I. Я ехал вторым, вслед за легатом.
   Мой дурно выезженный буцефал - его б в упряжку, а не под седло - качал головою на каждом шаге вплотную к хвосту патрицианского коня.
   Всё время непроизвольно тянуло назад, к недавно отданным в моё подчинение трём конным воинам. Они пока казались мне своими, близкими.
   Тянуло к тем, кем был совсем недавно.
   Звание центуриона получил десять дней назад.
   Как объяснял себе сам - и как сейчас понимаю, обманывался - за проявленную в двух последних сражениях храбрость.
  
  I.II.II. Боестолкновения случившиеся за пару недель до той тяжкой для воспоминаний истории, после которой я и был повышен в звании, сражениями можно назвать только с неизбежным при подобных рассказах преувеличением. Так, мелкие стычки.
  
   Как дошло до меня намного позже, после многих событий позволивших набраться житейской мудрости, произвели в старшую должность не за боевое отличие, а за показанное на последних учебных занятиях в присутствии консула мастерство владения мечом.
   Сказал о мастерстве, и иронично улыбнулся про себя.
  Может быть, да так оно, вероятнее всего, и есть - решающую роль сыграло то, что не хватало в нашем войске командиров всех ступеней.
  
   Мастерство владения мечом имеет свой нюанс. Нюанс, даже сейчас приводящий меня в состояние близкое к тому, в какое впадал, не помню сколько раз - наверное, около пяти-семи - перед убийством из ненависти.
  
   Упражнения с оружием проходили утром дня следующего за тем, что мог оказаться для меня последним.
  
  I.II.III. Бой накануне был вполне обыденным. Привычное уже для нас столкновение немногочисленных авангардов, имеющих единственную цель - определить местонахождение основных сил противника.
   Да вот только в нём командовавший нашим подразделением старший центурион, по своему скотскому недоумию, забыл отозвать с оставляемой позиции четырёх легионеров. Что были выставлены, на дистанцию в тысячу шагов, впереди стоящего в боевом построении легиона. В конечной точке поросшего дремучими елями, нисходящего в широкую долину горного отрога.
   Среди этих четверых был и я.
   И, не меня назначили в тот раз командовать передовым охранением.
  
   Два десятка вражеских воинов, под прикрытием плотного утреннего тумана, начали уж нас окружать, когда я, взяв на себя чреватую максимальным наказанием ответственность, спас троих своих товарищей. Их обрекла на гибель нераспорядительность пролезшего в командиры ничтожества.
   Приговорил нас к смерти или плену, ненароком - и нет у меня сомнения, что только по своей глупости - тот, кого возвели в центурионы не по уму, а по доставшейся от рождения физической силе. Имел он значительный срок службы, но в боях ничем особым не отличился.
  
   Правда - и это для меня сегодня главное при оценке боевых качеств любого воина - остался в живых после участия во множестве схваток.
  
   Знаю, что не прав. Командиры были уверены - на прошедшего через многое, закалённого в тяжелых сражениях бойца можно положиться. Он не отступил в боях ни разу без приказа.
  
   Знаю правду, но при воспоминании о тех событиях сдержать злобу на него не могу.
  
   Даже сейчас.
  
   Понимая всё.
  
  I.II.IV. На истеричный вопль назначенного старшим нашего ночного дозора сухопарого легионера, повествующий о том, что ждёт всех позорная казнь за оставление позиции без приказа, быстро погасив вспыхнувшее в себе негодование на крикуна за неспособность его владеть собою в момент опасности, спокойно, с откровенной, злой иронией и печальным юмором обреченного на приближающуюся смерть, буркнул себе под нос, но так, чтобы услышал вся троица:
   - Мы пойдём вперёд. В атаку.
  
   Я заметил, что блокировавшие нас слева и уже зашедшие в тыл два десятка воинов врага не позаботились о том, чтобы выставить хотя бы по паре сторожевых справа и перед нами.
   Уверенно начал спускаться с холма в сторону вражеского войска. Делая три коротких первых шага, скрытно, боковым зрением, с дрожью в душе и боязнью в сердце, готовый к немедленному возвращению на оставляемую позицию, наблюдал за поведением своих товарищей.
   Двое, переглянувшись между собой, поспешили за мной следом.
   Поняв то, что остаётся в одиночестве к нам присоединился и третий легионер, который был назначен нашим старшим.
  
   Выйдя быстрым шагом на просматриваемое со всех сторон пространство, рванул бегом со всей возможной для меня скоростью.
   Удовлетворённо отметил бьющее в спину учащенное дыхание двоих.
  
   Под удивлёнными взглядами врагов в полном молчании бежали мы в противоположную от места нахождения нашего войска сторону.
   Половина выделенного для нашего захвата вражеского отряда, порядка десяти человек, скрытно подбиралась с левой руки. Они подошли уже метров на двадцать, но увидев наш маневр, застыли в растерянности.
   Эта неприятельская группа в данный момент ничем не могла навредить. Чтобы приблизиться к нам, им необходимо было сначала спуститься с крутого обрыва, а затем преодолеть отвесный, покрытый сыпучкой подъём длиною метров в шесть. А это заняло бы так много времени, что делало данный манёвр бессмысленным.
   А может, они предположили, наблюдая за пока им непонятным и абсолютно неожиданным нашим поведением, что мы побежали сдаваться их полководцу лично. Правомерно, но напрасно рассчитывая на милость того, кто один только и имел право её даровать.
  
   Сбежав с холма, нырнули в лежавшее по правой руке очередное неглубокое ущелье. И беспрепятственно вышли к своим.
  
  I.II.V. Сказал беспрепятственно, и тут же вспомнил то, как пробежав около половины длины спасительного пути, почти физически ощутил приближающуюся, а затем зависшую над моей слабо защищённой головой опасность.
   Мышцы правого плеча непроизвольно сжались. Тело рефлекторно, упреждая мозг, приготовилось к получению удара мечом, группируя правую руку и спину. От неожиданности даже остановился. Поднял голову, резко повернулся вправо. Оглядел хребет отрога.
   Угрозы не обнаружил.
  
   Продолжив бег вверх по склону, успел заметить, что наш старший товарищ находится далеко внизу, около четырёх десятков шагов от меня. Бежит, спотыкаясь, теряя скорость, с трудом перебарывая критическую потребность остановиться, отдышаться.
   В это время меня, с громким шумом от вылетающих из под сандалий мелких камней, обогнала дружная пара. Отстал на несколько драгоценных шагов от лидеров, чтобы не оставлять в одиночестве старичка попавшего в ещё более рискованную конфигурацию угроз, чем та в которой на этот миг находился сам.
   Взглянул ему в лицо, пытаясь взглядом приободрить.
   А затем припустил вдогонку резвой двойке - нечего набиваться в старшие, когда рядом находятся более достойные.
  
   Рванувшие нам наперерез вражеские воины, успевшие всё-таки преодолеть крутой подъём и забраться на покинутый нами холм, не смогли справиться с прохождением прикрывшего нас невысокого гребня. У того были весьма отвесные склоны, присыпанные снизу толстым слоем мелких, зыбучих камней.
   Спускаясь с нашего холма, они постарались использовать для преодоления крутого склона силу разгона. Лишь двое, из шести врагов, что бежали нам наперерез - остальные из брошенной на нас группы с любопытством смотрели на происходящее со стороны - почти смогли достичь вершины гребня.
   В подобном случае, такого рода энтузиазм для бывалых воинов излишен - первым, как правило, достается и первый, самый мощный и губительный удар противника.
   Передовому из бросившихся в преследование оставалось осилить расстояние в пару больших прыжков, второй отставал шагов на шесть, и они увидели бы нас.
   Но, не чувствуя поддержки братского плеча, почти одновременно оглянулись и поняли - все остальные отстали и не проявляют особого рвения в преодолении сложной дистанции.
   Со стороны казалось, что основная часть преследователей остановилась для того, чтобы спокойно поразмышлять о чём-то своём, сокровенном. Приглядевшись к иным можно было по выражению лиц прочитать - решают они сейчас всегда возникающий в подобных обстоятельствах главный философский вопрос исполнителя чужой воли:
   - А зачем мне это надо?
  
   Один из отставших и почти сразу спустившихся вниз, намерено комично, явно напоказ, изобразил повторную попытку взбежать на осыпающийся гравием склон. После короткого разбега сделал два нарочито больших, с шутовским подпрыгиванием вверх шага. Затем, демонстративно изображая беззаботную улыбку на глуповатой физиономии, повернулся к зрителям, пару шагов осторожно проскользил вниз на согнутых ногах. В конце сценки широко, как для объятий, раскинул руки и на пятой точке скатился вниз.
  
   Услышав раздавшийся с холма смех товарищей даже не помышлявших о погоне, он вызван был паясничанием комика, двое оказавшиеся в авангарде сами начали осторожный спуск. Он оказался сложней подъёма. Долго скользили там, где невозможно было шагнуть, часто падали на языках сыпучки.
   Последовали примеру тех, кто вовремя вспомнил основное правило военной службы - главное, не высовываться.
  
   И я прекрасно понимаю этих двоих. Даже обречённым на смерть гладиаторам бессмысленно парой вставать на пути у четверых. На пути у убегающих от смерти солдат.
   Может только для того, чтобы добежать первыми и сдаться тем, к кому несутся на крыльях страха уже почти поверившие в своё спасение люди.
   Да сдаться так, чтобы в конце пути не попасть под мечи вырвавшимся из убийственной ловушки стайерам. Тем, кто находится в состоянии аффекта от открывшегося им на небесах видения богини Фортуны.
   Чья улыбка своим сиянием затмевает солнце, и даруется исключительно редким счастливчикам.
  
   Улыбка капризной богини согласно мифам награждает удачей. Не той удачей по мелочам, а редкостным явлением единственной удачи всей жизни. Что постоянно ожидаема, но никогда большинству живущих незнакома.
   И люди, поэтому, в настоящую удачу всегда утрачивают веру. Но не теряют никогда, и часто даже перед смертью, надежду на неё.
  
  I.II.VI. В начале успешного забега двое мчались плотно прижавшись ко мне. Преодолев треть длины ущелья, я начал с тревогой догадываться о том, что как атлеты они значительно резвее меня.
   Так и оказалось. К середине пути уже бежал на третьей позиции, с трудом поспевая за вырвавшейся вперёд двойкой легконогих здоровяков.
   И только четвёртый, будучи старше меня по возрасту лет на восемь, чьё дыхание к концу нашего марафона превратилось в предсмертный сип, значительно отстал от меня на финише.
  
   В конце дистанции врезался в промежуток, образовавшийся между лидерами, резко остановившимися шагов за десять до стоящей перед шеренгами легиона группы командиров.
   Вовремя не смог притормозить и поэтому неожиданно оказался впереди проворных победителей бегов.
   Следовательно, на ожидаемые и смертельно опасные вопросы пришлось отвечать мне.
  
   Оно может и к лучшему. Сумел отговориться. Язык у меня был подвешен как надо. В отличие от косноязычных бегунов, чьи ноги так полуволшебно стремительно мелькали перед моим лицом, словно к ним приросли голубиные крылышки, и тем эти два товарища казались мне подобными богу воров Меркурию.
   Рассказал о неожиданно и непредсказуемо возникшей во время несения службы угрозе. Благоразумно забыв упомянуть об отсутствии приказа на оставление обороняемой позиции.
   Приврал, отвечая на вопрос о поставленной командиром задаче. Назвав передовое охранение разведывательным дозором. Чем одновременно выгородил и стоявшего в центре шеренги туполобого старшего центуриона.
  
  I.II.VII. И вот этот мерзавец, обрекший по врождённой дурости четверых легионеров на бессмысленную смерть, заставил меня под угрозой наказания прыгать как молодого воина с гимнастическим мечом, уклоняясь от жердей тренировочного станка. Что не могло не унизить достоинство любого высокопрофессионального, видавшего виды убийцы.
  
   Надо думать, моё вчерашнее поведение в бою задело его гордость. А сегодняшнее отлынивание от учебных занятий воспринято было как невысказанный укор.
  
   Все движения моего тела при приближении к станку излучали открытое презрение. Презрение не только к центуриону, но и к набившейся к нему в друзья троице легионеров, сейчас стоящей полукругом за спиной своего брюхастого предводителя.
  
   Почувствовав настрой руководителя занятий против меня, два вращавших станок раба с издевательским смехом ускорили его движение.
  
   Зажатый гордостью презрения едва смог увернуться от летящей в мою голову верхней детали станка.
   Жердь со свистом пролетела у виска.
   Мгновенно заполнившая меня отрезвляющая ярость позволила быстро сгруппироваться. Я отличался от всех знаемых мною бойцов тем, что в момент опасности, когда другим кровь ударяет в голову, не позволяя им думать и чётко контролировать движения, кровь наполняла только мои мышцы. В кризисных ситуациях я становился спокойным, молниеносно мыслящим и расчётливым.
   Перепрыгнув нижний шест, ударил по подвешенному на конце повторно приближающегося верхнего шеста грушевидному кожаному снаряду тупым ударом меча. Вложил в разящую руку всю свою чёрную ненависть и подступающее боевое бешенство.
   Удар получился такой силы, что заполненный шерстью с добавлением мелкой гальки мешок начал вращательное движение. После первого оборота он не остановился; вновь, заметно теряя импульс, ушёл вверх; из точки апогея начал падение; в точке перигея спружинил на леере; возобновил падение; попал в резонанс с верхней перекладиной и разрушил станок.
   Крик удивления присутствующих сменился тишиной.
  
   А я, с учебным мечом в руке развернулся грудью к застывшему подобно соляному изваянию недоумку.
   Что застыл предо мною с глупой улыбкой на окаменевшем лице.
  
   Он не желал понимать происходящее. Так отупляюще тягостно и опасно было для него вдруг сложившееся положение дел. Способное если не стать последней точкой в его жизни, то навсегда изменить не в лучшую сторону привычное течение воинской службы. Его мозг был не готов просчитать и предложить варианты действий по урегулированию вспыхнувшего подобно пожару на корабле конфликта.
  
   Я присел; напряг расставленные на ширину плеч ноги, готовя их для прыжка.
   Оценивая и понимая - центурион на голову выше меня и тяжелее раза в полтора.
  
   Искал мой взгляд его глаза. Он отводил глаза от взгляда моего.
  
   Стоял напротив меня враг, только что бывший моим командиром и боевым товарищем. Стоял, переполненный тупой самонадеянностью. Стоял, уверенный, что на такого опытного и мощного воина как он, вооружённого висящим на поясе боевым мечом, никто не осмелится напасть с мечом учебным.
  
   Надеялся напрасно. Надежда слишком часто ходит перед смертью.
  
  I.II.VIII. От галер спасло неожиданное появление консула в сопровождении свиты.
  
   Краем глаза увидел как, блистая белыми одеждами, от подошедшей свиты отделились два офицера. Торопливо пошли в нашу сторону, желая разобраться в имеющей место странной ситуации.
  
   Шли, очевидно, уже прочитав по нашим позам всё происходящее.
  
   У идущего слева, одного из командиров нашего легиона, тревогой высветилось на лице внутреннее напряжение.
   У идущего справа, офицера свиты, на лице играла весёлая улыбка опытного бойца.
  
   Так как именно ему сделать это было с руки, он и зарубил бы меня как взбесившееся животное ударом в спину. При всех приличествующих подобному кровопролитию движениях - торжественно выхватив меч из ножен, делая расчётливый широкий замах рукой, ускоряясь и устремляясь вверх во время двух последних шагов, картинно бравируя твёрдостью и решительностью перед своими товарищами, наблюдающими за происходящим в отдалении.
  На кампусе убийство неподсудно.
  
   Но безрассудным я не был никогда.
   Психический срыв был результатом физической и моральной усталости вызванной неимоверным напряжением, испытанным в последние несколько суток. Дни были всецело заняты непрерывными переходами и стычками. А ночами и в часы общего отдыха я назначался на службу по несению внутренней охраны или ходил в разведку.
  
   Повернулся к приближающимся офицерам. Отсалютовал им мечом.
   Мечом, согласно должности, салютовать на кампусе я права не имел. Сделал это осознанно, показывая, что меч учебный.
  
   Они поняли.
  
   С лица одного спало напряжение.
   С лица другого исчезла улыбка.
  
  I.II.IX. И представляется, что консул, возведя меня в ранг оппонента, принял соломоново решение. В случае моего наказания ему необходимо было бы что-то делать и со старшим центурионом, допустившим конфликт с подчинённым.
   А для этого необходимо знать причину нарушения установленных законами воинских отношений. Нужно назначать разбирательство. Расследование дисциплинарных нарушений совершённых легионерами, исходя из практики, не бывает быстрым.
  
   Отстранение от боя двух опытных бойцов из-за мелкой свары, да ещё и перед началом битвы, не только не добавит командиру славы, но и даст повод усомниться в его здравомыслии. Судить своих воинов перед тяжелой битвой равнозначно тому, что вступать в спор с богами войны.
   На поле боя правит Смерть.
   Она решит кто прав, кто виноват.
  
   Обе конфликтующие стороны выказали свою верность и почтение высшему командиру и его свите, тем самым предоставив возможность расценивать случившееся не как грубое нарушение воинской дисциплины, а как мелкий личный конфликт между старыми солдатами.
  
   Да и молодой легионер напомнил консулу собственную молодость. Когда ему не раз вредили, при мучительно тяжёлом подъёме по ступеням власти, бескомпромиссность и болезненная чувствительность к попранию личной чести.
   Качества давно им изжитые в себе.
  
  
  Глава III
  
  I.III.I. Моё неосознанное стремление быть рядом со своими воинами заметил и понял наш новый командир.
  
   С доброжелательностью человека устремившего свой внутренний взгляд к небесам - на уровне подсознания я ощутил в нём странный, особый настрой на этот поход - с ироничной, но определённо доброжелательной усмешкой на лице сказал:
   - Сейчас ты должен выбрать, где находиться. Сзади, со своими воинами - тогда тебе не подняться выше занимаемого сегодня статуса подневольного. Или подле таких людей как я - тогда появится шанс стать чем-то большим в этой жизни.
   И, уже рассмеявшись, добавил:
   - Но и вровень со мной ехать не надо - если не обижусь, то не пойму уж точно. Всякий должен знать то место, что предназначается ему в каждый момент его жизни.
  
   Думал три большие терции, что лучше - не отягощённая особыми интригами жизнь рядового воина, или жизнь полная риска свернуть себе шею при подъёме по общественным ступеням к вершинам власти, оступившись и неудачно упав с одной из этих политых кровью ступеней.
   Счастье от осознания, что неожиданно представилась возможность такого выбора, заполнило грудь светлой, пьянящей силой. Мне в возрасте формирования желаемого будущего и не мечталось о подобном.
   Муж сильный, выберет удачу.
  
   Пришпорив коня, пристроился рядом с легатом.
   Ехал спокойно и с достоинством. С каждым шагом коня окончательно утверждаясь в принятом решении. Навязанное мужским окружением в юношеском возрасте, как незыблемый основополагающий постулат, представление о мнимом братстве между командирами и подчинёнными - подобное мировоззрение присуще члену стаи, но не вожаку - легко поменял на жажду личного успеха в жизни.
  
   При движении голову коня держал не дальше стремени легата.
  
  I.III.II. Перевал вывел в узкую, безжизненную, удручающую невнятным воспоминанием из сна, растянутую от точки нашего стояния, вверх, к отталкивающе хладным небесам, ограниченную угрюмыми хребтами с двух сторон долину.
   Не деревья и трава росли на ней, а лежали на сером гравии огромные, обкатанные ледниками тёмные валуны да большие, с пугающе острыми краями белые камни.
  
   За руслом высохшей в начале холодного сезона реки начинался плавный тягун, который делался весьма крутым в своём конце. Доступный для необременительного преодоления отрядом подъём упирался в поросшую редкими невысокими кривыми деревьями и мелким кустарником гору.
   Визуальной границей между долиной и горным массивом служила извилистая дорога, как было видно по геологии участка, с большим трудом проложенная безымянными строителями по подошве горы.
   Маршрут этот исстари связывал между собой две отдалённые провинции. Когда-то интенсивно используемый, преимущественно в летнее время, после строительства более короткого и удобного для движения караванов пути он утратил своё значение.
   Не так давно заброшенная дорога почти полной петлёй опоясывала подобный шлему скальный бастион, являющийся окончанием горного кряжа.
   При длительном смотрении на непонятно чем заинтересовавшую меня скалу - по-видимому, взгляд непроизвольно остановился на самом выделяющемся в скучной панораме месте - шлем этот моё сознание странным образом превратило в образ шикарной женской груди с нацеленным в небеса напрягшимся соском.
   Обочина узкого пути была завалена белым щебнем, образовавшимся при его строительстве.
  
   Справа виднелся тесный проход в ущелье, из которого и начиналась открывшаяся нашим глазам дорожная петля. Громадный холм, должно быть доставивший строителям множество невзгод и тягот при его обходе, закрывал собой от наших взглядов узкую долину между скал.
   Этот холм прятал, повторяющую изгибы русла горной реки, следующую часть нашего предполагаемого пути. Небольшой участок дороги, после тяжких трудов по обходу скалы, строители, махнув усталой рукой на мнение о них проезжающих в этом месте путешественников, проложили по каменистому дну неглубокой, но быстротекущей речки.
  
  I.III.III. Там, за холмом, в тени отрогов, журчал по плоским камням горный ручеёк, несущий хрустальной прозрачности холодную воду.
   Мне, во время иллюзорного воспоминания о той воде живой, так захотелось встать на колени и напиться из пригрезившегося ручья.
  
   Милая сердцу, дающая отдохновение душе греза была прервана внезапным ударом света по глазам.
   Слева, на нависающем над далеким горным проходом горизонте в мгновение ока прорезалась между вершинами хребтов яркая, режущая глаз широкая полоса света. Миг, и появится во всей своей красе утреннее светило.
   Прикрыл глаза, боясь ослепнуть от яростных лучей.
   Но, солнце в этот день не излило радость жизни на меня. Лучи его к земле не пропустила пасущаяся между хребтами низкая облачность. Соединившиеся в некую злоумышленную общность серые тучи состояли не из дождевой влаги, а из готового превратиться в мельчайший лёд, сотрясающего тело губящей лихорадкой, неприятного, холодного тумана.
  
   Уж рассказав, пришло воспоминание - на несколько минут светило пробило пепельные тучи, когда стоял я в одиночестве на вершине горы. Заметил это через несколько мгновений после того, как понял, что нет у меня путей для отхода. Ситуация развилась так стремительно, а окончание её был настолько однозначно, что понимание неизбежности приближающейся смерти меня в тот миг парализовало.
   Стоял, утратив способность мыслить. Мог только бездумно смотреть на небо, заметив его необычное состояние. Врезался в память печальный свет, что исходил от горящего розового шара.
   Солнце стало луной, не утратив способности фатального влияния на земную жизнь.
   Или это было светило другой вселенной... Звезда другого пространства.
  
   Свет этой звезды не согрел моё тело. Был он пропитан хладным, живому человеку неизвестным, обжигающим душу жаром.
   А я стоял и ждал. Надеялся, что моё любимое, дарующее жизнь привычное светило найдёт меня, отогреет и оживит это бледное междупутье. Ждал, но скоро разуверился.
   Тогда стал ждать бесстрашно и бесстрастно. Ждать, когда сумрачная звезда - а может умирающим так светит солнце живых - пробьет ударом своего мертвенного излучения проход в загробное пространство.
   Солнце, само являясь богом, поправ иных богов - тех, что желают после моей смерти на мне нажиться и осудить меня - укажет воину прямой беспошлинный проход в подземный мир.
   Я видел - как осветило оно мне средь облаков мой скорбный путь.
   Я, не воспользовался показанной дорогой.
   Сумел выдраться из гибельных тенёт в последний миг.
  
   Ещё раз солнце засверкало на далёком горизонте на исходе дня. Да только, лучи и этого умирающего солнца не смогли согреть меня. Были те лучи праздны и холодны. Они сверкали и слепили, но не было в них животворящей силы.
   От них защемилась тоскливо тогда в моей груди душа от смертной грусти.
  
   Дальнейшее наше продвижение становилось опасным.
   Накануне получили информацию о вторжении в эту провинцию большого вражеского отряда. Затем, чтобы определить местонахождение противника мы и были посланы.
  
   Аккордом медных труб прозвучала привычная, негромкая, чёткая команда и пехотинцы перестроились в две шеренги. А мы, четверо разведчиков, по команде старшего командира спешились.
   Втроём, передав повода своих коней четвёртому нашему товарищу - тому, кто и сейчас был равнодушен ко всему происходящему - двинулись в сторону горы, чтобы поднявшись на неё осмотреть закрытую часть вызывающей опасение дороги.
  
  I.III.IV. Поднялись до вершины назначенной нам к осмотру горы. Остановились на крутой террасе, опоясывающей гору кругом. И тут моё сердце стремительно сверкнувшей ледяной косой полоснул безотчетный страх.
   Оглянулся назад. С достигнутой нами высоты, за пеленой облачного тумана, как будто из ближних небес увидел - вся дорога заполнена гарцующими всадниками в варварских одеждах.
   Звериный страх парализовал нас всех троих.
  
   Через несколько секунд страх немного отпустил меня. Я, пускай пока ещё трепеща внутри душою, но сумел начать поиск выхода из создавшегося положения.
   Взмахом руки отдал приказ своим товарищам не двигаться.
  
   Но только отвернулся и сделал два осторожных шага вверх для того чтобы выбрать направление отступления, как боковым зрением увидел своих подчиненных бегущими с вершины холма вниз. Отказавшиеся мне повиноваться легионеры стремглав бежали в направлении нашего отряда.
  
   С холодящей грудь тоской смотрел как:
  - проскочив метрах в двух от морд коней остановленных опешившими от неожиданности всадниками они преодолели дорогу;
  - как почти проскочили насыпь...
  
   Мог бы сейчас бежать с ними.
   Пускай позади них.
   Рискнул бы - сделал два прыжка и, оказавшись на ровном месте, ушел сразу же правее, в сторону наших порядков. Используя данное от рождения умение очень неплохо бегать - но конечно мне не тягаться с теми приснопамятными чемпионами - ускорился бы так, что не смог догнать среди камней даже конный, вынужденный придерживая коня тянуть на себя из всех сил повод, спускаясь верхом с полотна дороги. Главное в моём искусстве бегания было умение резко, подобно горному козлу, изменять направление движения, что позволяло уклоняться от метательного оружия, а иногда и от мечей с копьями.
  
   Мог бы бежать с ними.
   Если бы они окликнули меня, стоящего в безрассудной задумчивости. Искавшего пути своего и их спасения.
  
   Не надо было думать. Надо было бежать.
  
   Почему они не окликнули меня? Что сделал я им плохого?
  
   Наверное, испугались предугаданного, ещё не оформленного в слово, но уже готовящегося мною для них приказа. Приказа на отход в противоположную от основных сил сторону.
   Но, возможно, определяющую роль сыграло то, что за короткое время я не стал их товарищем. Не стал одним из них.
   Не стал тем сослуживцем, о котором нужно заботиться в любой, даже смертельно опасной обстановке. Кого необходимо, даже с риском для жизни, выручать.
   Я был для них всего лишь очередным выскочкой, свалившимся им на голову счастливчиком из раздражающей вереницы множества мне подобных. Ровней, вздумавшей ими командовать. Человеком, навязанным начальством, которое всегда ошибается при выборе на поощрение кого-то иного, но только не тебя. Наглецом, что схватил за хвост предназначенную лично каждому завистнику удачу, и тем их всех обокравшим.
  
  I.III.V. Обезумевшие от страха и страхом обессиленные они не смогли преодолеть откос дороги в два прыжка.
   Страшась падения, укоротили шаг. Ставили ступни ног поперёк направления движения, подставляя под удар незащищённые бока.
  
   Два косолапых приземистых вражеских всадника спрыгнули лихо со своих низкорослых лошадок.
   Нет, не спрыгнули - соскользнули с боков, не сдвинувшихся с места животных. Казалось мне сверху - два мифических зверя, два кентавра разделились ненадолго пополам, и верхние, гадкие части-обрубки бросились вдогон оставившим меня в одиночестве.
  
   Бежали, смешно переваливаясь с ноги на ногу. Так быстро семенили короткими, подобными гадким ногам гусениц нижними конечностями, что за ними было невозможно уследить.
   Показалось - не догонят.
  
   Догнали.
  
   Лезвия широких, неполированных, примитивно откованных тесаков сверкнули в коротком, кажущемся несерьезным, замахе от плеча.
  
   Тела моих воинов упали на откос дороги.
   И рядом с их телами кровь окрасила белый щебень насыпи в красный цвет.
  
  I.III.VI. Крадучись сделал несколько шагов.
   Попытался спрятаться за куцым рядом высоких кустов растущих над обрывом.
   Окаменел.
   Не смел вздохнуть.
   В груди моей и сердце биться перестало.
  
   Затеплилась иллюзорная надежда на то, что не будут искать.
   Уже почти поверил...
   Но прошло немного времени, как снизу и левее по склону услышал шаги и переговоры на непонятном, резком, неприятном языке.
   Выглянув из-за крайнего куста, заметил в двадцати шагах от своего ненадёжного укрытия трёх воинов. Одежда их состояла из звериных шкур мехом наружу и островерхих кожаных шапок на головах.
   Отстав от передовой тройки на дюжину шагов, поднимались наверх ещё до семи варваров.
  
   В испуге упал на камни.
  
   Почти сразу, жажда жизни быстро мне прочистила мозги, начал просчитывать варианты развития ситуации. Понял - мимо не пройдут. Скрываться на хорошо просматриваемом пространстве за столь эфемерными растениями бесполезно.
   Грудь наполнилась холодящей пустотой от осознания обречённости уже почти принятого и казавшегося самым безопасным решения - бежать по спуску в противоположную сторону от стоящего далеко внизу нашего отряда.
   Быстро понял бессмысленность задуманного. Погоня, в связи с тем, что ведущие в другие места тропы уже отрезаны, загонит меня на пройденный врагом участок пути. Туда, в то узкое ущелье, по дну которого течёт ручей. Он очень затруднит мой бег.
   Пешему не убежать от конного.
  
  I.III.VII. Сиганул испуганным архаром из-за своего куста вниз по склону. Затаился за крупным камнем. Сделал два глубоких вдоха и выпрыгнул из-под того камня на язык сыпучки, стараясь попасть после спуска на свободный от всадников участок дороги.
  
   Потерял равновесие, оказавшись на мельчайшем галечнике, засыпанной бритвами чешуек, осыпи:
   - упал на спину;
   - резко оттолкнулся плечами от земли;
   - напрягая мышцы живота сел.
  
   Скользил по руслу оцепеневшего каменного ручья. Ехал на седалище, быстро ускоряясь, увлекая за собой мельчайший щебень и лежащие на нем камни.
   Попытка замедлить скорость движения, чтобы она не возросла до катастрофической, привела к тому, что большие камни начали обгонять меня в нашем совместном пологом падении. Один из скачущих булыжников, большой плоский камень, весьма чувствительно приложился мне по спине. Второй, меньший по размеру тяжёлый окатыш, чрезвычайно болезненно врезал по локтю левой руки.
   Боль пронзила руку; от неё резко, на разрыв, растянулись сухожилия, которые через секунду сжались так, что я услышал стук костей; затем, как после укуса ядовитой змеи, нестерпимым огнём адская мука разлилась по руке; и тут же забылась.
  
   Ускоряясь до скорости свободного падения, начав бешено вращаться, летящие впереди меня камни яростно обрушились на дорогу. Камнепад оказался настолько обильным, что находящиеся рядом с падающими камнями кони, взбесившись, перестали подчиняться всадникам. Животные опрометью отскочили в стороны, открыв этим для меня кратковременный коридор для побега из западни.
  
   Верхом на осёдланной мною осыпи скатился на дорогу. В самом конце качения, пускай ненамного, но сумел изменить траекторию скольжения тела так, что упал в середину образовавшегося во вражеском авангарде разрыва колонны. Промежуток имел ширину в три корпуса коня.
  
  I.III.VIII. Уже перебежал дорогу;
  - уже преодолел в один сумасшедший затяжной прыжок дорожную насыпь; - уже отбежал на добрых два десятка шагов...
   И тут, вражеский лучник, метко пустив стрелу, попал в шлем на моей голове.
  
   Я слышал звон стрелы и уже поверил, что промахнутся.
   Но, вибрирующий и совсем нестрашный звон резко затих над моим правым ухом.
   Удар по голове - и из состояния полёта тела в прыжке началось плавное низвержение меня на землю.
   В самом начале падения я отрешенно, с толикой удивления наблюдал, как шлем мой с застрявшей в нём стрелою летит перед моим лицом.
  
   Стрела сбила шлем с головы. Лёгкий шлем уберёг голову от раны. А вот полученный от оперённого оружия подзатыльник и последующий потрясающий удар в лицо землёю, по окончании неконтролируемого падения тела, лишили меня сознания.
  
   Последнее, что запомнил - продолжительный полёт-падение на небольшой, до удивления плотно заросший высокой травой участок долинки между двух огромных - способных убить, упади я на один из них - валунов.
  
  I.III.IX. Очнулся не сразу.
   Пробудило подкатившее блевотной волной от живота чувство тревоги, толкнувшее душу тогда, когда сознание находилось ещё в прострации.
  
   Поднял голову и увидел четырёх приближающихся ко мне врагов.
  
   Подходили не торопясь; подобно искушенным мастерам своего дела; держа между собой равное расстояние. Исключая тем любую возможность побега.
   Двое, крайние с моей левой руки, перекрыли путь к отступлению в сторону своих. Прошли по ровному месту вниз, а затем начали подниматься ко мне.
   Двое оставшихся у дороги - они задержались у моих мёртвых товарищей - увидев окончание маневра обхода своих соратников, начали спуск ко мне.
   У всех четверых на лицах играла улыбка загнавших дичь, уверенных в себе охотников.
  
   С трудом, шатаясь и припадая к земле начал подниматься. Сумел встать только на колени. Упал, свалился набок, свернулся в клубок.
   Вновь приподнялся, правой неповреждённой рукой упёрся в поверхность земного шара.
   Земля перестала для меня быть твердыней. Я ощутил, что нахожусь на летящей в необъятном эфирном пространстве планете. Лежу на огромном жёстком каменном шаре, который не только неспешно и уверенно летит по гигантскому кругу, но ещё и неожиданно быстро, как будто взбудоражено вращается вокруг оси.
   Упрямо поднялся на ноги. Замер в полунаклоне вперёд, качаясь в противофазе направляемым в противоположные стороны издевательским изменениям вектора взаимодействия центробежной и центростремительной сил, которыми воздействовала на моё тело, а через него на мою душу, старающаяся освободиться от меня планета.
  
   От острой боли в локте непроизвольно, плотно прижал левую руку к животу.
   Зажал разбитый левый локоть кистью правой руки.
  
   Всё тело пронизывала подавляющая разум боль. Одно желание владело мной - быстрее бы всё закончилось.
   Закончилась наконец-то для меня, незамедлительно и навсегда - пускай хоть смертью - эта так нелепо возникшая и мучительно затянувшаяся трагическая неопределённость.
  
  I.III.X. Стою, качаясь от слабости во всём теле.
  
   Безропотно и обречённо, словно со стороны, наблюдаю:
   - как враг, идущий снизу справа, разматывает снятую с пояса верёвку;
   - раскручивает, бросает петлю удавки мне под ноги;
   - как, идущий сверху слева кричит мне зло и страшно, так, что изо рта слюни летят, понуждая сделать шаг назад;
   - как, делая тот шаг, становлюсь ногами в петлю;
   - как, правый нижний лёгким движением делает подсечку, роняя меня на спину, а затем быстрым, сильным, синхронным движением обеих рук затягивает петлю;
   - как он, привычным закрепляющим узел движением рук и туловища, резко, свирепо, дергает на себя верёвку двумя рывками так, что протаскивает моё тело, на только вот недавно пораненной спине, по земле, более чем на длину моего роста.
  
   Смотрю на него так, как смотрит ребенок, что провинился чем-то перед родителем. А тот, наказав уже обидно и жестоко, продолжает грозно отчитывать.
   Я, как испуганный малыш, всем видом своим показываю - я всё понял; я исправлюсь; я буду всегда послушным, только не надо меня больше обижать.
  
   С робостью смотрю на заарканившего меня врага.
   Подобно униженному, побежденному животному, косым взглядом снизу вверх, с надеждой на великодушие заглядываю в его глаза.
  
   Понимаю:
  
   - Это не человек. Это зверь в человеческом обличье. Зверь, поймавший добычу и готовый по правилам охоты к её незамедлительной, пока горяча кровь жертвы, разделке. Знающий как, и имеющий богатый опыт по сдиранию кожи, отделению костей и разрубке мяса на куски.
  
  I.III.XI. И, как со стороны начинаю видеть то:
   - как с издевательской улыбкой на лице, глумясь над своей жертвой, удачливый охотник дёргает несколько раз верёвку - не столь проверяя прочность затянутой у неё на ногах петли, сколько для того, чтобы рассмешить своих приятелей в их примитивном варварском веселье;
   - как покорно переносит издевательство жертва спелёнанная не столько верёвкой, сколько своей наивной, приступившей к убаюкиванию на смертный сон, надеждой.
  
   За спиной своего мучителя вижу наш далёкий строй.
   Болезненно расплывшееся зрение внезапно и резко приобретает такую остроту, что становятся видны лица легионеров.
   Видны все стоящие в первой шеренге, но исключительно отчётливо вижу лица первых трёх.
   Они смотрят на то, как издеваются надо мной. Видят мою покорность мучителям.
   Второй и третий в шеренге с сочувствием и жалостью в глазах подаются грудью вперёд.
  
   Долетает до ушей печальным приговором далёкая, невнятная команда. И правофланговый, самый мощный и высокий в строю, он возвышается над всеми почти на голову, бросает на меня свой последний взгляд.
   В его взгляде отстранённость и небольшое, мимолётное презрение ко мне и всему происходящему. В том числе и к тому, что командир осознанно и оправданно жертвует одним из своих воинов, отказывая ему в помощи.
  
   Повернувшись в четверть оборота, он повелительно толкает в спину засмотревшегося второго по расчету с конца легионера, заставляя того нагнать уходящий строй.
  
   Я стал ему не интересен. Он уже выбросил меня из своих мыслей, и скоро очистит память свою от моего образа.
  
  I.III.XII. Поворачиваю голову и отчётливо вижу тела своих убитых товарищей.
   Разглядываю - показалось, что очень долго, но должно быть, затратил на это занятие совсем ничего - их распростёртые тела, их разрезанные, вывернутые наружу одежды, задранные мародёрами им на головы.
  
   Понимаю - их участь в данной ситуации завиднее моей. Пришедший враг не знает жалости. Пленных они пытают, подвешивая над углями костра на огромной железной решетке, предназначенной в обыденной жизни для приготовления мяса. Один у пленённого дикарями конец - смерть мучительная и неизбежная. Выжить могут только те, кто богат или имеет ценные для них знания.
   Я, не отношусь к этой категории пленников.
  
   В очистившейся от боли голове мелькает молнией - сейчас какой-то вонючий варвар в грязных шкурах, подобный дикому животному, унижает меня.
   Меня - представителя великой цивилизации. Умеющего не только читать и писать, но и получившего некоторые познания в искусстве и театре.
  
   Не могу, и не должен я так ронять своё человеческое достоинство. Лучше смерть.
  
  I.III.XIII. Из-под согнутой левой руки выхватываю прикрытый куцым серым плащом короткий меч разведчика.
   Разрубаю петлю на ногах, не опасаясь себя поранить второпях, случайно отрезав кусок мяса с пятки. Смерть впереди!
   Мне ноги на том свете ни к чему.
  
   Тянущий за верёвку варвар теряет равновесие из-за внезапного ослабления её натяжения и, противясь начавшемуся падению назад на спину, делает резкое движение туловищем вперёд.
   Нагибается, выставляет руки перед собою, и чтобы окончательно не упасть упирается ими в землю, подставляя тем самым незащищенную шею под удар.
  
   Вижу:
   - как идущий предпоследним в уходящей колонне легионер оборачивается и удивлённо смотрит на меня;
   - как идущий последним здоровяк, натыкаясь на него, с неудовольствием оглядывается;
   - как поворачивается лицом ко мне третий легионер.
   И вот уже три пары глаз моих бывших товарищей заворожено смотрят на меня и на разыгрывающуюся перед ними смертельную драму.
  
   Драму достойную театральной сцены.
  
  I.III.XIV. Уже мне не до них.
   Мне нужно умереть с мечом в руке и отомстившим за позор.
  
   Тем более судьбы подарка в виде оступившегося врага и не придумать лучше.
  
   Всё внимание фокусируется только на одном - на унизившем меня, исходя из морали привитой мне за время долгого нахождением в воинской среде, надсмехавшимся надо мной мучителе.
  
   Прыгнул к нему.
   Нанося удар с разворота, непроизвольно сжимаюсь - жду смертельного удара сзади.
   Мгновения ожидания неотвратимого удара в спину.
   Мой меч, входя в шейные позвонки, замедляет своё движение в теле врага. Разворот моего тела в полёте чувствительно затормаживается, тянется удивительно долго.
   Приходит выбивающее разум из обыденности, пугающее ощущение того, что время замедлило свой бег.
   Но знаю - оно сейчас взорвётся ускорением.
  
   Согласившееся с уходом сознание, очевидно желая проявить в последний раз на этом свете свои аналитические способности, нарисовало в оставляемом мозгу виртуальный вид раны на моей спине. Она проходит наискось, слева направо вниз, и открывает миру мой разрубленный позвоночник с застрявшими в кровенящем мясе молочно белыми осколками двух позвонков.
   Без надежды на удачу, по инерции закончив оборот удара мечом, поднимаю глаза и вижу - варвар, стоящий справа сзади, замер пораженный чем-то.
   Широко раскрыв рот смотрит поверх меня, мне за спину.
  
   В два прыжка оказываюсь возле него. Используя инерцию своего стремительно движущегося тела, мечом пронзаю его насквозь в районе солнечного сплетения.
   Не позволяя остановиться в своём движении мечу, чтобы не застрял он между костей, вытаскиваю оружие в противоходе. Уклоняясь от столкновения, направляю движение своего туловища влево и за спину поверженного. Твёрдо укрепившись на ногах, успеваю увидеть окровавленное острие своего меча, вышедшее из спины врага, и быстрое начало его обратного движения.
  
   Стоящий всех далее от меня левый задний, по-видимому большой любитель обыскивать трупы, отрывает свой взгляд от того места где должен находиться наш уходящий отряд лишь тогда, когда мне до него остаётся четыре коротких шага.
   Замедленно поворачивается ко мне. Приподнимает к груди маленький, круглый, обитый черной от старости кожей, щит. Тянет его выше, к горлу, обнажая тем самым низ живота. До него только в последний момент, но доходит, что нападающий атакует с нижней позиции. Поэтому я демонстративно вытягиваюсь вверх, имитирую начальным движением руки атаку в шею, дезориентирую противника на доли секунды.
   Догадавшись об обмане, он перестаёт обращать внимание на мою уловку. Мощный мародер начинает опускать левую руку со щитом вниз; поднимает правой рукой внушительных размеров тесак, желая защитить им голову, и одновременно подготавливая ответный выпад оружием. Это влечёт фатальное для меня затягивание поединка на пару ударов.
   Не успевает. Остается щель между широким кожаным поясом и щитом. Куда я и наношу не слишком глубокий - чтобы не тратить понапрасну критически истекающее, драгоценное время - режущий удар.
  
   Остался ушедший к лежащему намного ниже валуну, что врос в землю на краю волею случая приготовленной для меня крутой арены, четвёртый. Судя по висящему за спиной луку, тот, удачливый и меткий стрелок.
   Он так увлёкся поиском моего шлема с засевшей в нём своей стрелой, что просмотрел всё происходящее. Отвлёкся от действа прямо касающегося его. Неразумно выпустил из внимания незначительное событие вечной войны, коснувшееся, в конце концов, его головы смертельным ударом меча.
   Только когда я стремглав помчался к лучнику, звериный инстинкт заставил того обернуться в мою сторону. А затем, проворным прыжком дрожащей полёвки шмыгнуть за тот нижний валун.
   Вскакиваю на покрытый мхом огромный камень и вижу его - затаившегося, натянувшего тетиву лука с наложенной на неё стрелой.
   Прыгаю с высоты, распластавши в падении своё радующееся возвращению к жизни, послушное и налившееся освежающей силой тело. Бью обидчика по голове плоским ударом меча не портящим его заточку.
   Оглядываюсь, чтобы оценить результат, так как возникли небольшие сомнения после отскока оружия от черепа лучника. Сомнение было вызвано тем, что рука не испытала привычной нагрузки, как будто отмахнулся ею от жужжащего кровососа.
   Удар удачен. Добивать не нужно.
  
   Мягко, как тигр на лапы, приземляюсь на полусогнутые ноги и выставленные вперёд, готовые смягчить удар о землю руки.
   Поднимаюсь с земли подобно победившему гладиатору, пожелавшему по завершении представления вытребовать шквал аплодисментов у публики. Величественно, неспешно распрямляюсь, вытягиваюсь в полный рост. Напрягаю мышцы пресса, бицепсов и спины. Расправляю плечи, выпячиваю грудь и гордо поднимаю голову.
  
   Смотрю туда, куда ошарашено глядели двое из только что убитых мною.
  
  I.III.XV. Вижу две шеренги атакующей римской пехоты.
   Рты раскрыты в крике. Багровые плащи военной элиты Рима крыльями разлетаются за спинами бегущих. Большие плоские овальные щиты почти полностью прикрывают тела воинов. Видны лишь смотрящие из-под шлемов глаза. Длинные копья образуют частокол, несущий смерть.
  
   Стоя лицом перед идущим в атаку римским строем понимаю, что должен испытывать оказавшийся на нашем пути враг.
  
   И я читаю по глазам легионеров, что в бой ведёт их ярость. Доминантное у находящегося на пороге смерти мужчины, самца, воина, чувство.
   Родившееся в данном случае из понимания того, что нет выше чести, чем честь погибнуть благородно. И не возможно большее счастье, чем осознание того, что пред ликом смерти ты остаёшься человеком.
   Не за меня они идут на смерть, а каждый за себя. Прекрасно понимают, что на моём месте в будущем может оказаться любой из них. И защищают они в безумно дерзкой атаке всё лучшее в своей душе бессмертной.
  
   Очень скоро все они попадут на границу, что отделяет дарованную богами жизнь от назначенной природой смерти.
  
   Мельком - скользнул быстрым взглядом и не задержал его ни на миг, ядовитую иронию оставил на потом - отмечаю неприкрытую растерянность, читаемую на лице скачущего за атакующими шеренгами сановного командира.
   Его конь двигается неправильной мелкой рысью; левым боком вперёд; изогнув дугою шею и прижав морду к груди. Двигается так, как будто не всадник управляет конём, а бывавший в битвах конь вопреки желанию наездника не может себе позволить отстать от идущих в атаку людей.
   Гоним биохимической реакцией организма в драку, аналогичную извечной схватке за самку или меченную самцом территорию. Во время таких, теченьем жизни порождённых схваток, воспламеняется в плоти блокирующая страх, не выдавливающая душу из груди, а возносящая её к небесам, эйфория.
   Она способна возникнуть только в умеющих и любящих драться особях мужского пола.
  
   Позади легата, значительно отстав, маячил выражающим растерянность лицом тот меланхолик, что остался единственным моим подчинённым. Мина равнодушия ко всему окружающему на его физиономии так и не смогла замениться, подобающей имеющему место случаю, воинственной гримасой. Конюх, назначенный при нашем спешивании на эту временную должность моим распоряжением, с трудом тянул за собой бешено рвущего повод моего коня. Два других, из оставленных ему под надзор, недавно оставшиеся без всадников, весело распушив хвосты, мчались вдоль горной гряды. Радовались возможности оказаться как можно дальше от убегающей толпы орущих людей, от свиста стрел и запаха приближающейся гибели.
   Казённому имуществу не дадут пропасть, выловят в течение суток.
  
  I.III.XVI. Ужасающий вид двух атакующих римских шеренг внёс панику в ряды стоящего походным конным строем врага.
   То, что на дороге находился предводитель варваров, оказалось определяющим в неожиданном, подобному чуду успехе отчаянного нападения тридцати пехотинцев.
  
   Командир телохранителей царя сразу определил нависшую над жизнью своего властителя смертельную опасность.
   Всадники не могли контратаковать с дороги по крутому каменистому спуску. А спешившись, привыкшее драться в седле войско на время теряло организованность, превращалось в трудно управляемую толпу.
   Несмотря на свой подавляющий численный перевес, ограниченные узостью дороги всадники, потеряв маневренность, становились несложной для копейщиков целью. Добычей удобной для насаживания на длинные римские копья.
   Вероятность оказаться проткнутым одним из копий у царствующего предводителя была недопустимо высокой. Тела телохранителей могли не защитить. Их много не выставить перед врагом на ограниченном пространстве. Не более чем в две слишком плотные шеренги. Такое построение, в связи с отсутствием свободной дистанции между воинами, позволяющей уверенно работать оружием, однозначно приводило к быстрому его прорыву и общему разгрому основных сил.
   С выбежавшей на дорогу пехотой можно бороться, задавив её численным превосходством. Только вот первый удар добежавших до цели римлян будет страшен своей убийственной неотразимостью.
   Это только после того как утратившие страх безумцы окажутся на дороге, конные сумеют ударить по слабым флангам, зайти в не защищенный конницей тыл. А, арьергард и стоящая перед местом боя большая часть основного отряда отрежут путь к отступлению.
   Но пока, на властителя надвигался гонящий перед собой панику, созданный бегущей на смерть римской пехотой неодолимый, невидимый, но физически осязаемый кожей, железный пресс ужасной смерти. Смерти, которая по известному ей одной принципу - в середине строя, на концах золотых кольев частокола, блистающие светом загробного мира светлячки опасности были крупнее - разлеглась на наконечниках римских копий.
  
   Пущенные стрелы с дробным звуком отлетели от римских щитов, не причинив вреда ни одному легионеру. И даже как будто остались незамеченными бегущими в атаку.
  
  I.III.XVII. Прозвучала резкая гортанная команда, и отряд варваров одновременно развернул коней.
   Расплетённые хвосты азиатских плетей высоко взлетели вверх, а затем резко опустились на крупы животных, и потрясший меня своим внезапным появлением вражеский отряд не поскакал, а бешено полетел. Помчался туда, откуда он так бесцеремонно появился.
   Коварная петля дороги, со скоростью равной той, с которой ураганный порыв ветра сдувает пыль с каменных плит, освобождалась на моих глазах. Всадники сталкивались между собой, но прирождённое мастерство наездников оберегало от падений.
  
   Скорость отступления не устроила командира царской охраны.
   Прозвучала заглушившая все издаваемые людьми и их животными звуки вторая гортанная команда, и отборные личные телохранители царя, окружив своего властителя злым, сжатым в кулак, похожим на змеиный клубок построением, бросились на тех своих воинов, что не успевали освободить путь к отступлению.
   Два всадника были сброшены вниз.
  
   Первый - чья лохматая лошадка, сделав два неимоверно длинных прыжка по крутому склону, запнулась и упала на спину - оказался под крупом бьющейся в агонии кобылы.
   По тому, как он лежал, закинув голову и вытянув шею, было понятно - если выживет, то без чужой помощи уже не стоять ему на ногах. Похоже - умрёт под своим конём. А не умрёт, так прирежут - чтобы не мучился, и не мучил уходом за собой сначала боевых товарищей, а затем родных.
   Второй, успел виртуозно соскочить со своего жеребца после того как один крупного телосложения телохранитель отделившись на миг от змеиного клубка ударил животное мечом плашмя по морде. Низкорослый, лохматый скакун так испугался, что в панике подпрыгнул вверх, а после приземления метнулся с дороги вниз. Он преодолел почти всю длину дорожной насыпи, только вот в её конце запнулся о крупный острый камень. Передние ноги подломились, конек изо всех сил вытянул морду вперёд, разумно подставляя под удар о землю правый бок. Переворачиваясь через голову, сломал себе шею.
   Его хозяин, быстро перебирая короткими ножками, отбежал на несколько шагов от места неудачи. Обернулся, и удручённо встал болваном. Уставился на своё погибающее живое оружие в странном, недоступном для понимания представителям цивилизованных народов, раздумье степняка.
   Затем, ступая вперевалку, неторопливо подошел к пришедшей в негодность живности. И маленьким ножом одним быстрым до незаметности, уверенным движением перерезал бывшему боевому товарищу горло.
  
   Миг, и дорога очистилась. Только небольшой арьергард варваров, организованно отступая, продолжал с коней пускать в нашу сторону стрелы.
  
   Трое с правого фланга атакующей шеренги, соблюдая линию строя, подбежали ко мне обессиленному, опустошенному только что пережитым. Стоящему к врагам спиной.
  
   Огромный правофланговый полуобняв прикрыл своим щитом.
  
  
  
  Глава IV
  
  I.IV.I. На следующий день, в приятно ласкающей кожу чистотой новой одежде из тонкой шелковистой материи, стоял перед белой палаткой циклопических размеров.
  
   Рано утром, во время привычного построения на развод, меня отозвали из толпы полусонных товарищей плетущихся в строй, и приказали чисто вымыться и облачиться в парадную форму. Затем, в сопровождении двух легионеров охраны под командой начальника когорты повели на холм, увенчанный большой белой палаткой. В ней, как мне сказали по приходу, проходило совещание легатов.
   Первое, что пришло на ум, было привычное ожидание неприятностей - ведут на суд и казнь. Осознав невозможность изменить предначертанное мне судьбою бытие, устав сопротивляться череде невзгод, покорился безразличию.
   Стоял лицом к входу в палатку. Она оказалась не такой уж и белоснежной, как показалось мне при подъёме наверх, когда её освещали лучи восходящего солнца.
   После истечения известного только сопровождавшим, но не мне, срока, по отданному шепотом приказу командира почётного конвоя, остался один.
   Цели моего оставления на стояние в одиночестве не довели, но из плохо расслышанного разговора между двумя офицерами, нашим и начальником охраны высшего лица, понял, что некто желает иметь меня у себя под рукой.
   Что смогло прийти на отдыхающий в лени от пережитых накануне страстей ум, так этого захотел тот, кто командовал нашей недавней разведывательной вылазкой.
  
   Палатку охраняли вооружённые копьями пугающей величины, чьи навершия были украшенными громадными кистями из угольно-чёрного конского волоса, на зависть рослые воины легиона первого разряда. Казалось эти похожие на полубогов человеческие создания не чувствовали усталости и не ощущали жара полуденного солнца.
   Меня же долгое стояние настолько изнурило, что, похоже, это стало заметно со стороны.
  
   Находящийся на посту перед входом в палатку громадный легионер, не обращая внимания на прохаживающегося рядом начальника охраны, желая меня приободрить, отвлечь от унылого, бесцельного стояния, улыбаясь во всё своё широкое лицо, спросил:
   - Что же ты отказался от приглашения варваров погостить. Говорят, они мастерски готовят мясо.
   Намекая на способ пытки.
  
   По ласковым ноткам в голосе вопрошающего матёрого воина я понял, что он не издевается. Совсем наоборот, ему было исключительно приятно разговаривать со своим хватившим лиха товарищем. С тем, кто совсем недавно замечательным манером вывернулся из объятий верной смерти. Боевым другом, вышедшим из невероятно опасной ситуации таким образом, что объяснить это возможно ничем иным как только счастливым случаем подаренным Фортуной. А наглядное проявление такого дара как удача, сулило надежду на спасение и всем другим, кто с большой долей вероятности мог попасть в отчаянное положение.
   Кому бы ни мечталось - капризную и подлую фортуну в бою поймать за хвост.
  
   Я, не без некоторого, но, впрочем, весьма непродолжительного раздумья, отшутился в ответ:
   - Римская кухня, даже та, которой сегодня утром нас потчевали, нравится мне больше.
   Намекая на скудость нашей пищи в последние дни.
  
   Громкий смех легионеров охранной когорты был ответом на наш диалог.
   Смеялись все. Смеялись даже те, кто не расслышал нас.
   Смеялись долго и громко. Весело, до икоты, в надрыв.
   Смеялся начальник охраны, задорно откинув мелькнувший в глазах страх навлечь на себя немилость главнокомандующего.
   Чувство воинского товарищества, радость от того, что над таким же как ты летучая капризная богиня распростёрла свои крылья, а значит можно верить в то, что живущая на небе женщина обратит на тебя внимание, было превыше всего мелочного и суетного.
  
   Верить можно. Надеяться нельзя.
  
   Надежда, способна только лишь одну родить плеяду чувств;
   И имя им от сотворенья мира всем можно дать одно;
   Из вечной и непременной череды надежд, другого названья не придумать;
   Оно знакомо с детства мне, его и после смерти, хранит душа моя;
   Я знаю, истинное имя всем надеждам - разочарование.
  
  
  
  Глава V
  
  I.V.I. В совещании участвовало помимо консула двенадцать высших офицеров.
  
   Обсуждаемое состояние дел оказывалось совсем не блестящим. Из четырёх легионов первой линии реальную боевую силу представляли только два, имеющие огромный опыт походов и сражений. Два других легиона были набраны недавно, в большинстве из молодых, малоопытных воинов. Вспомогательный легион вообще находился в весьма плачевном состоянии.
  
   В конце совещания консул с внутренним, до дрожи в теле, раздражением, пускай и с доброжелательной миной на лице выслушал сообщение, обращённое больше к стоящим рядом с ним своим друзьям, чем к высшему начальнику, командира первого, самого боеспособного легиона. Любимого брата высокорожденной жены консула.
  
   С ироничной улыбкой на лице любимец высшего света Рима рассказал, как после его слов о вторжении варваров, подробного словесного изображения их внешнего вида, красочного, с мельчайшими деталями живописания пыток устраиваемых ими над пленными, командиру вспомогательного легиона сделалось дурно.
   На данный момент этого жирного борова, как за глаза все того звали, не могут найти уже третий день. После недолгих расспросов удалось выяснить, что стоявшие ночью в охранении легионеры видели главного хозяйственника отъезжающим с обозом из двух высоко груженных огромных продовольственных фур и легкой повозки. А оставленный за главного центурион, опустив голову и кося глазом, показал, что где-то далеко в горах имеется у исчезнувшего потайное место.
  
  I.V.II. Присущая рассказчику желчная ирония сегодня невыносимо раздражала консула.
   Безотчетное и постоянное соперничество с этим родственничком при нахождении в любом обществе неизменно оказывалось проигранным.
   Брат жены был молод, весел, и прост в общении. Его любили легионеры и уважали командиры.
   Крайне раздражало, и было потенциально опасным для консула из плебеев, его вызывающе безупречное, благородное, на уровне инстинкта ощущаемое окружающими поведение патриция из семьи сенаторов.
  
   Накануне, окончательно выведенный из себя спором по поводу невыплаченного легионерам денежного довольствия, отправил его консул в разведку с небезосновательной надеждой на гибель ненавистного эпикурейца. Но, удача и в этот раз оказалась на стороне потомственного счастливчика.
  
   Хотя и был доставшийся вместе с женой родственник прав. Перенос срока выдачи денег, вдобавок к скверному питанию, не повышало боеспособность войска.
   Но пуста сейчас казна. Одна надежда, что станет после битвы меньше тех, перед кем существует задолженность по походным выплатам.
  
  I.V.III. В негодовании от нахлынувших тяжёлых мыслей - с таким войском вместо желаемой победы легко всё обернется поражением - консул пошёл на выход из палатки.
  
   Перед закрывающим выход пологом, дорогу, сделав полшага навстречу, заступил брат жены. Сказал настойчиво, вполголоса:
   - Рядом с палаткой стоит отличившийся в разведке центурион, надо его наградить хотя бы малым.
  
   Гнев подобно молнии потряс до дрожи в теле консула. Как смеет мне указывать!
   Но выдержка и самообладание политика преодолели гнев воителя.
   Не время для скандала. Скоро битва.
   Полученное по рождению упрямство заставило, хотя и тихо, себе под нос, но так, чтобы слышало ближайшее окружение, своим положением ему обязанное многим, а потому и верное только ему лично, огрызнуться:
   - Убил четверых, но и потерял двоих.
  
  I.V.IV. Из палатки консул вышел в самый разгар веселья.
  
   Контраст - между бушующим в глубинах души страхом, вызванным подспудным ожиданием предстоящей битвы, что обязательно обернётся неисчислимыми жертвами, а может, повлечет и его гибель, и светлая радость на лицах солдат - поразил.
  
   Понял, развеселил всех стоящий перед ним среднего роста, необычайно крепкого телосложения центурион. Похоже, именно о нём просил ненавистный счастливчик, и именно этот невысокий, атлетически сложенный молодец сейчас в героях.
  
   Что ж, неплохой шанс подсолить братцу рану на самолюбии, нанесённую необходимостью подчиняться неблагородному родственнику. Прекрасная возможность демонстративно указать на то, кто оказался первым и достойным славы в возглавляемой аристократом разведывательной вылазке.
   А, если не мелочиться, то можно поднять свой угасающий престиж в войсках.
   Что может быть лучше обещания щедрой награды перед смертельной битвой, как не показ того кем способен стать герой и что героем может стать любой.
   Конечно, если несказанно повезет.
   Как правило, настоящие герои в боях долго не живут.
  
   Быстро оценив открывшуюся на миг перспективу, мгновенно налепив на лицо маску демонстрирующую доброжелательность и великодушие, консул подошёл к отличившемуся центуриону. Как будто недавно где-то уже встречавшемуся, но точно вспомнить он не сумел, не успел напрячь память. Только на стремглав проскочивший миг из её забываемой за ненадобностью части всплыл зрительный образ выжженного солнцем клочка земли какого-то кампуса.
   Благородно, акцентируя жест плавной замедленностью, дружески положил руку на плечо одного с ним роста центуриона. Торжественным голосом поблагодарил за проявленную храбрость и умелое владение оружием. И - высказав надежду на то, что храбрец научит виртуозному мастерству рукопашного боя своих новых подчинённых - назначил командиром вспомогательного легиона.
  
   На лицах стоящих рядом офицеров проявилось удивление близкое к потрясению.
   Зато, крик восторга стоящих вокруг палатки легионеров - казалось, его слышит весь огромный лагерь - был ответом на слова консула.
  
   Первым со своим поздравлением подошёл легат, что недавно командовал опасным походом.
   Сказал:
   - Вот и твой первый шаг по лестнице пока ведущей вверх. Шагнул сразу через несколько ступеней. Не шагнул, а прыгнул. Ну, что же, теперь - держи равновесие.
  
  
  Глава VI
  
  I.VI.I. Прибыл в легион следующим утром.
   Встречали восемь центурионов и половина построенного в неровные шеренги подразделения.
   Остальная часть личного состава занималась заготовкой провианта и хозяйственными работами в отдалённых местах. Как доложили, с нотками извинения в голосе, на полный сбор потребовалось бы более суток.
  
   Наблюдать за стоящими в строю сорокалетними ветеранами, отрастившими животы и переставшими ухаживать за своей разношёрстной амуницией, было достаточно смешно, если бы не приходило понимание того, какую почти неподъёмную работу нужно совершить для приведения легиона в приличное состояние.
   А чтобы закрепиться на так неожиданно доставшейся высокой должности, о ней не думалось даже в детских мечтах, работу эту выполнить будет необходимо.
  
   Стоящая в последних шеренгах только что набранная молодежь была одета во что попало.
   Оружие у ветеранов было в полном порядке, чего нельзя было сказать о молодёжи, вооруженной, чем попало.
  
   Два излишне полных ветерана - как я понял по их поведению, испытывающих ко мне чувство некого снисхождения, что иногда проявляется у заботливых отцов - пренебрегая субординацией, отвели меня в сторону, и с гордостью показали сохранённое ими, снятое с вооружения довольно много лет назад, оружие. Я даже не сразу вспомнил его название. Это были закрепленные на подвижных станках два копья более похожие на заострённые брёвна. Применявшиеся бог знает в какие времена для борьбы с колесницами.
  
   Понял, что за короткое время с легионом ничего сделать не удастся. Распустил строй. Предложив центурионам продолжить текущие работы.
   Моё поведение было воспринято с радостным облегчением. Понятно - ожидали, что новый начальник, как всегда, утверждая свою значимость, покажет свою дурь.
  
   А на пятый день пребывания меня в новой должности произошла битва.
  
   Легиону было приказано защищать проходящую глубоко позади наших позиций рокаду, закрытую от глаз наблюдателя холмами. Выполняя следующие поставленные задачи:
  - отразить вероятную попытку выхода противника в тыл войска;
  - обеспечить свободный путь при отступлении.
  
  
  Глава VII
  
  I.VII.I. Прискакавший в сопровождении конного легионера офицер свиты был растерян.
   А если сказать честно - находился в лёгкой панике.
  
   Прохрипел, не успев отдышаться после буйной верховой езды, что прибыл по личному приказу консула, который ищет пути для своего спасения.
   Сумбурно, очевидно не зная точных подробностей, сообщил о том, что творится на поле боя. Слова его, меня ошеломили.
   Душа упала в пятки и холод грудью завладел.
   Два наших лучших легиона стоявших в центре разгромлены и отступают. На помощь им выслан резерв, но надолго его не хватит.
   В конце рассказа ещё раз, заикаясь, повторил - он прислан для того, чтобы проверить наличие возможности покинуть поле боя командующему и свите, а также оценить безопасность этой операции.
  
   Сообщил порученцу, что на моём участке всё спокойно.
  
   Высокий посланец не смотрел на меня. Был занят торопливым разворотом коня на месте.
   Спросил курьера, окрикнув в спину, предполагая, что он забыл довести до меня обязательный в подобных случаях приказ на изменение задачи.
   Тот, уже отъехав на значительное расстояние, оглянулся. Затем полностью повернул туловище в мою сторону и посмотрел удивлённо. С трудом поймав его взгляд, прочел по глазам - он определённо не понимает, как можно думать в такой момент о чём-то другом, как только не о своём спасении.
   Показав мне снова спину, махнул стремительно рукой - так отмахиваются от приставшего с пустыми вопросами глупца - и ускакал.
  
   Не обратил внимания на мой последний, уже на пределе слышимости для его уха окрик. Я предлагал выдвинуть свой легион на поле боя.
  
  I.VII.II. Выбежал по насыпи из гальки вверх на рокаду.
   Спросил у легионеров из дозора. Внимательно осмотрел окрестности сам.
   Убедился, и легионеры подтвердили - враг не появлялся, и нет признаков обхода с флангов.
  
   Исходя из того, что наша оборона, по-видимому, почти прорвана - необходимости врагу заходить в тыл, ослабляя свой основной удар, нет.
   А, следовательно - незачем держать здесь весь мой легион.
  
   Принимая такое решение, я рисковал своей жизнью при всех возможных вариантах развития обстановки. Приказа мне никто не только не отменял, но и не изменял.
  
   Громко, показывая всем, что беру полную ответственность на себя, отдал команду - оставить два десятка легионеров на дороге, а легиону, в том числе и всем собранным по дальним местечкам обозникам и провиантщикам, выдвинуться к месту битвы.
  
   Хорошо помня особенности местности, поспешил с личным десятком туда, где запланировал выстроить в боевой порядок обороны своё подразделение.
  
  I.VII.III. Выбрал небольшую долину, на которую выходил резко понижающийся в сторону врага проход между двух малых горных хребтов.
  
   Этот проход выводил на поле битвы. Другого пути к отступлению для гибнущих легионов не было.
   Да и дорога, назначенная мне для защиты, оставалась за нашими спинами.
  
   А цезарь, когда к нам прибежит, то тихо скроется за спинами моих бойцов, не на него, а вперёд смотрящих. Его позор прикроет личная когорта.
  
   Спокойно и немного отрешённо, по-другому было нельзя - взявшись с присущим мне рвением за чужую работу, только бы навредил - наблюдал за построением своего легиона.
   Прикидывал, надолго ли нас хватит.
  
  I.VII.IV. Смотрел, как центурионы руками расставляют легионеров в когорты.
   Видел и понимал, что вспомогательный легион давно, а может быть и никогда не строился в боевые порядки.
  
   Ветераны, вспоминая былое, становились в первую шеренгу. Ища друг друга локтями, выравнивали строй. И когорты тут же принимали грозный вид.
   Вид воинов всю жизнь проведших в походах говорил мне, что мы не должны стать добычей лёгкой для врага.
   Центры когорт - приём известный с древних пор - заполнялись необученной молодёжью.
  
   Два тех самых ветерана, что ещё вчера смотрели на меня с отцовской снисходительностью, притащили с помощью шести подростков-ездовых свои копья-брёвна и установили перед строем на зафиксированные камнями опоры.
  
  
  Глава VIII
  
  I.VIII.I. Ждать долго не пришлось. То, что увидел - поразило.
  
   За тонкой линией, состоящей в некоторых местах из трех, а в промежутках между центром и флангами даже из двух шеренг отбивающихся легионеров, виднелось надвигающееся на нас огромное тёмное войско.
   Заходящее солнце перекрашивало амуницию воинов Рима в блистающие то серебром, то хрусталью, синей чистоты цвета. Противник находился ниже, там, где уже лежала тень, и гляделись вражеские отряды адской тучей, черной монолитной массой из которой периодически вываливались толпы людей.
  
   Только отличная выучка наших воинов позволяла им отбиваться, с трудом выдерживать строй. Но, силы отступающих бойцов давно уж были на исходе.
  
   Постиг, что мы продержимся недолго. А можем и вообще не продержаться ни мгновения, ведь и мои легионеры всё видели и понимали. Знали то, что шансов выжить, после того как побеждающий враг окажется на короткой дистанции, останется бесконечно мало.
   Осмыслив наступивший момент, вышел с двумя огромными легионерами державшими символ и штандарт легиона - заменить бы их другими, необученными, а этим дать по мечу, а лучше по большому копью в руки - в центр фронта.
  
   Атакующие, бездумно следуя за отступающими, попали в сужающуюся постепенно горловину узости, которую образовали два вытянувшихся вдоль долины холма, нарушив этим свои порядки. Их фланги, преследуя каждый своего, находящегося перед ним противника, начали давить на центр. Этим сбили скорость победоносной атаки, внесли сумятицу в совместное продвижение.
   Плохая управляемость вражеского войска во время боя указывала на отсутствие у врага цивилизованного военного устройства.
   Эта же узость позволила обороняющимся остаткам легионов уплотнить свои ряды.
  
   Хоть и бежали легионеры, но головы от страха не теряли, отбивались короткими мечами от наседавшего врага.
  
   Увидев строй наш, отходящие приблизились к нему как можно ближе, тем самым не дав врагу возможности заранее увидеть нас. Вот что значит настоящая выучка.
   Шагов за тридцать разомкнулись, ускорили движение, быстро отбежали на фланги моего строя.
  
  I.VIII.II. Две преследующие отступающих вражеские колесницы, безрассудно вырвавшиеся далеко вперёд в азарте погони, начали поворачивать за совершающими маневр расхождения легионерами.
   Выскочив прямо на копья-брёвна, нас атаковать они не могли. Да и пока им делать это не имело смысла - для атаки строя нужна поддержка пехоты. Поэтому решили устроить весёлую охоту на обессиленных долгим боем, с трудом передвигающихся несчастных людей.
  
   Находящаяся слева от меня колесница почти нагнала троих отставших от основной группы воинов.
   Один из них бежал с трудом. Ещё не утраченное чувство товарищества заставляло двоих его спутников укорачивать шаг.
   Внезапно отстающий, прихрамывающий на левую ногу легионер, выше всех из тройки на голову и самый мощный из них, остановился и развернулся лицом к догоняющей смерти. В отчаянии, с бестрепетностью умного человека, только что определившего начало своей гибели, попытался перед приближающимся концом поразить своим мечом хотя бы одного из тянувших колесницу коней. Так как хладнокровно определил - до колесничих ему не добраться.
   Два его друга, забежали с боков и сзади, схватили под руки застывшее в ожидании смертельного удара тело. И в миг последний, казалось, что вращающаяся, горящая под солнцем сталь уже коснулась человека, срезая мясо с его костей, рывком выхватили идущего на смерть героя из-под огромного колеса.
   Испуганная лошадь, перед мордой которой сверкнул почти добравшийся до неё меч, отшатнулась, навалилась на коренника, сбила ритм бега упряжки.
   И, взглянув в лицо титана, мне показалось - это тот, что прикрывал меня своим щитом совсем недавно.
  
   И, понял я, что выбора не будет.
   Я, не смогу смотреть на то, как будут убивать их.
   Я, не смогу жить дальше, поступив их недостойно.
   За честных и надёжных братьев жизнь не отдав свою.
  
  I.VIII.III. Замедляя скорость движения в крутом повороте, случившегося по причине плохой выездки испугавшейся лошади - она, не слушая длинный повод, продолжала давить на коренника - колесница почти остановилась.
   Затем начала медленно опрокидываться.
  
   Я не упустил труднореализуемый из-за своей скоротечности - по времени равный тому, что займёт тик мимолётной улыбки на лице богини Ники - шанс.
   Лишь потерял мгновение, ещё не веря открывшей своё восхитительное лицо удаче, что в какие веки откинула со своей лицемерной физиономии извечную и унижающую человеческое достоинство - везёт в жизни всем, только не мне - накидку.
  
   Бежал так быстро, что показалось на полпути - застыло по приказу свыше время, и холод, принесённый по праву сильного мазком проникшего в наш мир потустороннего пространства, замедлил, почти остановил, движение колесницы.
  
   Бежал и видел - как в пепельном пространстве коня два серых невероятно сильных почти остановившись, тянут горою напрягая жилы на груди и шее - направляемую так опытной рукою колесничего, чтобы предотвратить её паденье на бок - ту колесницу тёмную с двумя возничими в ней в тёмных одеяниях.
  
   Стремительно, как летящая убить, бесчувственная и безудержная стрела, достиг я места схватки. Прыгнул со склона на колесницу, в полёте ища опоры для правой ноги.
   Уже её хотел поставить на едва вращающийся обод колеса, но что-то остановило, как будто на меня надавила свыше категорично чужая мысль, или была дана команда - не надо. И, приложив усилие показавшееся абсолютно лёгким, не потребовавшим физических затрат, продолжил свой прыжок.
   Опорой выбрал для ноги борт колесницы.
   В полёте выхваченным вмиг мечом из ножен, ударом страшным с разворота убил возничего, стоящего ко мне спиной и левым боком. Он весь был занят управлением повозки, успел меня заметить за миг до смерти, скосивши влево пораженный, не успевший напитаться страхом взгляд.
  
   Оттолкнулся ногой от борта - сделал это так, чтобы придать дополнительный импульс начавшемуся опрокидыванию колесницы - спрыгнул на землю.
   Распрямляясь, тренированные мышцы сработали как у гимнаста совершившего прыжок через голову, достиг равновесия. В том числе и равновесия психического.
   Несколько секунд пришлось потратить на сопротивление инерции тела стремящейся постыдно для героя опрокинуть его на землю, напрягая для этого мышцы в противофазе колебаниям туловища и ног. И только после того как сделал два глубоких вдоха чтобы отдышаться, после того как сумел успокоить дыхание, почувствовал - время восстановило свой привычный ход.
   Вернулись звуки, цвет и запах.
  
   Услышал треск бешено вращающегося колеса накренившейся колесницы.
  
   Оставшаяся без управления повозка перевернулась, бортом перебив и вдавив в землю ноги второго колесничего.
   С удивлением смотрел он мне во след.
   Затем, с мольбою и обречённостью во взгляде перевёл его на небо.
  
   Ему окажет милость один из трёх легионеров, за кем они устроили охоту, добив ударом в сердце.
  
   А я, обернувшись и увидев остановившуюся, начинающую разворот, вторую колесницу, в которой враг стоял ко мне спиной, легко пробежал разделяющее нас расстояние, опередив метнувшихся к ней из первой шеренги центральной когорты двух легионеров.
   Соскакивая со второй за сегодняшний день доставшейся мне колесницы, остановился, выпрямился, встал в полный рост, затем оценил состояние своего тела - оказалось, что лишь немного запыхался.
  
   Боевая повозка врага, нагруженная трупами двоих убитых мною, влекомая неуправляемыми никем конями, помчалась от нас туда, где далеко за идущими в атаку боевыми порядками паслись без привязи их однотабунники. За ней последовали кони первой колесницы, таща на постромках её остатки.
   Давя передовую линию врага и разгоняя строй его в тылу.
  
  I.VIII.IV. Извергли крик восторга глотки легионеров вспомогательного легиона, выстроившихся за моей спиною в прямые шеренги.
  
   Стояли в первых рядах старые воины, мужи, в ком подступающая старость начала исподволь вытеснять такие высокие чувства, как долг, любовь, дружба, собственное достоинство, заменяя их мелкими животными радостями примитивной жизни.
   Готовя сердце к равнодушию и вытеснять совесть из души.
  
   Старческие болезни исподволь измучивали их тела. Под постоянным напором недуга начинал слабеть ум, позволяя всё возвышенное, полученное в восторге юношеского восприятия бытия, заместить житейской ленью, надуманными страхами, неконтролируемым инстинктом самосохранения.
  
   Они, только что готовы были покинуть поле битвы при любом удобном случае. А может, даже и выдумать его, чтобы иметь потом возможность самооправдаться.
   Эти самые воины, увидев образцовый одиночный бой, совершенный с показной лёгкостью и наглядностью, как на кампусе, оценили его, уловив все боевые тонкости и нюансы.
   Восторг напомнил бывалым зрителям, что когда-то сами они владели своим телом не хуже, что сами шли на смерть ради своих товарищей. Восторг очистил их кровь, возвратил из глубоко сокрытых запасников тела в жилы остатки подспудно приберегаемой для глубокой старости силы.
   А молодёжи лишь достаточно примера, чтоб показали им, как нужно драться на войне.
  
   И, превратился строй нетвёрдый, из людей под страхом смерти обречённых на исполнение чужих приказов, в героев легендарных исполинский строй.
  
  I.VIII.V. Легион наш стремительным и твёрдым шагом пошёл по послужному списку, меняя свой четвёртый класс на класс первый.
  
   Разомкнув строй и обходя меня, чтобы оказался я на предназначенном мне в бою месте, там, где должны находиться командир, штандарт и символ легиона, они, не прикоснувшись телами, мощно выталкивали меня ментально на следующую ступень социальной лестницы, втискивали в следующий этап жизненной цепи событий.
  
   Рёв наших глоток был так мощен, что видевшие всё остатки полуразбитых подразделений, взбодрённые остервенелым криком, примкнули к нам в атаке нашей.
  
   Бросали многие идущие в атаку восторженные взгляды на меня.
  
   Замешкавшийся, застрявший в глотке прохода враг не ожидал нашего контратакующего удара.
   На крутые холмы, в которые уперлись вражеские фланги, тяжело было подняться, но спуститься с них - ускоряясь при разбеге, набирая энергию подобную импульсу каменного снаряда баллисты - для нападения на не успевший приготовиться к обороне строй, было легко. Окрыляюще легко.
   Воспрянувшие духом ещё недавно поверженные, обращённые в бегство легионеры отборных частей Рима были направлены мною на ставшие ничтожными холмы, и стремительный их спуск, превратившийся у вражеских рядов почти в полёт, усилил отмщающий, за только что пережитый позор отступления, удар.
  
  
  
  Глава IX
  
  I.IX.I. Организуя контратаку левого фланга, оказался на вершине холма.
  
   Остановился, словно навалился грудью на невидимую, бесплотную, непреодолимую стену. Замер, не планируя до сего момента даже малой передышки.
   Смотрел в спины скатывающихся вниз легионеров.
  
   Годами службы вбитое чувство необходимости бежать в атаку вместе со всеми толкало вниз.
   Но, продолжал стоять недвижимым. Начал оправдывать себя переставшим подчиняться уму телом, вздумавшим устроить себе отдых, рассчитывающим спокойно отдышаться, вернуть силы для дальнейших действий. Только вот сосредоточиться, для того, чтобы приступить к разработке тактики обеспечения дальнейших действий имеющих целью развитие контрудара и последующее достижение победы, так и не сумел. Как ни пытался, желая оправдать, хотя бы только для себя, унижающую мужское достоинство заминку.
  
   Сделал глубокий вдох, перед тем как начать спуск. Он без сомнений потребовал бы от меня, находящегося в таком критическом состоянии, затребовавшем предельной концентрации не только внимания, но и ещё остающихся после тяжелой боевой работы физических сил.
   Голова кружилась от безмерной усталости.
  
   И вдруг всё резко остановилось.
   Замерло не только кружение в моей голове, замерло раздельное кружение меня и земли, вызванное запредельным физическим и психологическим переутомлением. Замерло кружение планеты, что вот только уплывала из-под ног моих.
   Угас весь мир.
   Пространство вокруг стало иным.
   Цвет долины потерял неяркие вечерние краски;
   окружающее приняло сероватый оттенок;
   очертания людей и камней утратили чёткость;
   я оказался на другой земле.
   Я не только видел всё и всё понимал, но и знал, что будет дальше.
  
   Тогда воспринял своё состояние так, как будто небесные силы открыли мне суть людей и камней. Отменили время и жизнь для меня.
  
   Состояние было созвучно тому, что испытал в кульминационный момент давней схватки с четырьмя варварами. Оно было полностью сходно испытанному сегодня, в момент прыжка на первую колесницу.
   Только было оно уже более углубленным в мир потусторонний. Стало значительно долговременней, по сравнению с прочувствованным мною в тех двух случаях.
   Если тогда, особенно и явственнее на колеснице, остановилось время, а окружающее пространство залил благоговейный монохромный свет, ошибочно казавшийся мне светом загробного солнца, то сейчас, кроме ощущения нахождения в неживом пространстве, ещё и пришло глубокое познание происходящего.
  
   Как будто приоткрыв раз завесу, получил возможность постоянного доступа туда. А сейчас ещё и представилась возможность пройти дальше.
  
   Однако не уверен, что смог бы затем вернуться из этого вояжа. Оттуда, куда уходят души.
  
   Попытался пойти за размывающийся, пропадающий наподобие тумана под взглядом моим, украдкой уходящий, подобно горизонту, рубеж.
   Тотчас, как только заступил границу, возникло ощущение, что тот или те, кто занавесь приоткрыли, увидев меня приготовившегося идти далее, испугались, рывком задёрнули портьеру. Закрыли проход для живого.
  
   Больше я не испытывал такого никогда.
   Быть может, мне уже того не нужно было в оставшейся жизни.
  
   Нечто подобное случилось перед смертью.
   Но - а по-другому бывает редко у кого - предупреждения не понял.
   Не смог. Или, не захотел понять.
   Осмыслить не успел. Не сумел.
  
   Вернувшись в себя из потустороннего путешествия, увидел тело своё сверху.
   Я продолжал стоять на вершине хребта.
   Затем воспринял ситуацию так, как будто стал пока отчуждённо присматривать место у себя на плечах для того, чтобы сесть на собственные плечи.
  
   Узрел затем, вернувшись в дом из ребер - нет, возможно, представлялось это мне. Скорее - видел я один из вариантов своей дальнейшей несчастной жизни.
   Взирал со стороны спокойно на то, как я спускаюсь вниз.
   Увидел - как погибну, ввязавшись в одну из схваток, на которые распалась битва.
   Увидел - как будут скоро убиты или тяжело ранены три некогда знакомых - когда-то до глубины души близких, а теперь ставших безразличными - легионера.
  
   Захолодило душу в груди. Озноб ввёрг моё, вернувшееся в животное жилище, астральное тело в аритмию с телом физическим.
   Усталость овладела плотью.
  
   Обречённо, подчиняясь воспитанному с детства чувству воинской чести, готовился силой воли преодолеть охватившую меня опустошенность. Намеревался спуститься вниз, в гущу битвы. Собирался обнажить - как видел только что в своём очередном потрясающем видении - для схватки свой жестокий меч.
   Но, пришедшее полное постижение происходящего позволило разуму с презрением отринуть бьющееся в груди синхронно ритму сердца существовавшее до этого понимание слова честь.
  
   Стоял над крутым спуском и, проникая сакральным взглядом - взглядом не глаз, но взглядом высшего разума - зря насквозь через всё и поверх всех, осознавал - сбежавши вниз, могу обречь на гибель не только себя, но и всех мне подчинённых, всё великое войско.
  
   Запас удачи на сегодня мной израсходован с лихвою.
  
   А если вдруг останусь жив - надежда сильнее любого предупреждения, даже пророчества небес - после такого небывалого возвышения в роли командира, начав биться мечом, в глазах многих опытных воинов опущусь на нижнюю ступень. На уровень простого центуриона. Нет, даже ниже - на уровень легионера.
  
   Остался на вершине холма, чтобы управлять всеми участвующими в наступлении подразделениями.
   Увидел, понял и вовремя остановил готовую захлебнуться контратаку. Наш центр излишне далеко вклинился в порядки противника и утратил связь с флангами. Дальнейшее продвижение центра закончилось бы гибелью наших лучших частей, и непременно последующей за этим катастрофой.
  
   За организацию обороны взялись вернувшиеся на свои места офицеры.
  
   Сил окончательно разбить врага нам не хватило. Он выстроился вновь в том месте, откуда начинал атаку.
  
   Но, день уже закончен был. Мрак ночи накрыл позиции успевшего занять оборону противника.
  
   А на утро, когда облака плотного тумана рассеялись, мы увидели, что напротив нас нет никого. Вражеская армия тихо покинула поле битвы. Растворилась бесследно в диких, бескрайних горах.
  
  
  
  Глава X
  
  I.X.I. Для организации посвящённых победе празднеств был созван расширенный совет.
   В нём участвовали помимо городского правления самые благородные и богатые жители провинции.
  
   Находящийся ещё в состоянии эйфории от победы, консул при высоком собрании возвестил о переводе моего легиона из четвёртой категории в первую. Произнеся после этого объявления продолжительную, многословную до излишества, велеречивую до пустословия речь. В коей, всего лишь пара исключительно коротких и негромких фраз была посвящена рассказу о подвиге моего легиона, без упоминания имени его командира. А всё остальное было уделено перечислению несметного количества героических деяний наших великих предков. Эпических побед в нашей истории оказалось столько, что оратор в конце своего словоизлияния начал путаться во времени и месте их осуществления.
   А после того как к сонму реальных подвигов добавилась пара мифических, на что слушатели отреагировали саркастическим шепотом и кривыми улыбками, ритор потух лицом. Звук голоса его убавила до шепота усталость. Речь, ставшая в финале очевидно похожей на бред, закончилась длительной, вначале напряжённой, а затем пустой, как треснувшая амфора годами пролежавшая на солнце, тишиной.
   Услышав ропот казначея, с горечью в голосе повествующий об отсутствии денег на приобретение новой амуниции и оружия, на увеличение довольствия, думал недолго.
   Заявил, что жители столицы провинции должны взять эти расходы на себя. Ведь легион отличился, защищая их город. Тем, оградив горожан и укрывшееся в городской крепости сельское население от длительной осады. В худшем случае, избавив от полного разграбления и поголовной гибели.
  
   Правитель города и благородные граждане сидели в гробовой тишине, согнувшись как от удара, не смея возражать. Сейчас они полностью находились в руках плешивого триумфатора. Он вполне мог лишить их не только собственности, но, при обвинении в пособничестве врагу - а большинство из присутствующих относилось к противостоящей консулу партии, возглавляемой его личными недругами - и жизни.
  
   Через короткое время до меня, как впрочем, практически и до всех участвующих в совете, дошёл скрытый, стержневой смысл решения консула.
   Городская элита входила в партию его основного конкурента. Заставив осуществить огромные расходы приверженцев второго консула, он значительно сокращал его финансовые ресурсы. Тем самым, и в этом красота и гениальность разыгранной интриги, ослаблял политические позиции противника.
  
  
  
  Глава XI
  
  I.XI.I. После прохождения по улицам, триумфальная колонна остановилась перед распахнутыми воротами стадиона. На его поле должна была состояться главная часть торжеств.
   Трибуны амфитеатра ломились от публики. Пришло без малого всё городское население. К нему добавилось значительная часть богатых сельских землевладельцев, тех, кто успел добраться до города к началу праздника. Опоздавшие могли лишь лицезреть как, согласно давней традиции, после начала движения триумфальной колонны, перед их носом, не обращая никакого внимания на плач и скрежет зубовный жаждущих зрелищ, закрывают городские ворота.
  
   Я шёл сразу за триумфальной колесницей.
   Слева и справа от меня ступали церемониальным шагом командиры двух патрицианских легионов.
   И чувствовал сейчас себя я равным им. И знал, что и они считали меня равным себе. Пока только равным воином, но не гражданином.
  
   Небогатые жители города, не попавшие на стадион по причине своего низкого социального статуса, плотными толпами расположились вдоль улиц. Большинство этой публики прекрасно знало подробности битвы, поэтому нескончаемые и разнообразные проявления восторга доставались в основном мне. Нет, кричали приветствия всем другим, но слова обожания и возвеличивания летели в большинстве случаев, для реципиента тогда ещё непривычными эфирными дарами, в моё окаменелое лицо.
  
   В сторону едущего на украшенной колеснице триумфатора была отпущена пара чрезмерно - впрочем, весь юмор у простонародья был таков - ехидных шуточек. Одна, её я явственно услышал, и навсегда запомнил почему-то, прозвучала - как показалось, для всех кто её слышал - ударом гонга в мёртвой тишине.
   Бесстрашный, или безумно глупый подзаборный забияка с открытой злобой прокричал полководцу, назвав его плюгавым замухрышкой, предложил - если на богам и героям предназначенной повозке едет тот, которому не по росту в недавней битве оказалась боевая колесница, то не лучше ли ему уступить место настоящему герою.
  
   Консул не мог не услышать дерзкой фразы. Да и не заметить кричаще презрительного отношения простонародья к себе не мог.
   Дабы показать, что ему чужая слава не нужна, сорвал с треском материала с плеч своих и демонстративно, сверху вниз, с силой, так, что плащ раскрылся в полёте, швырнул мне в не дрогнувшее ни одним мускулом лицо, окрашенное в пурпур одеяние триумфатора.
   Спектакль этот закончил демонстративным жестом к богам воздетых рук. Затем верховный лицедей величественно, благородно, артистично и эпатажно манерно, во все стороны нижайше поклонился. Раскланиваясь, повернулся в колеснице к своим легионерам, и пальцем указав на них, прокричал, что вот то место, где мудрый командир найти действительных героев может. Представление сопровождалось одобрительными криками строя, утратившего ровность шага, охранной когорты.
   Восторженные восклицания достигли предельной силы в тот самый миг, когда мне плащ попал в лицо.
   Весть о поступке благородном, распространился средь публики мгновенно, подобно пошлой сплетне. На удивленье быстро, без задержки, она дошла и до сведения ждущих нас на стадионе.
   И возвысился стоящий на триумфальном движущемся постаменте великий воитель худосочного телосложения в глазах публики.
  
   Не хотел я брать плащ. Отторгала от этого - до желания покинуть воинскую колонну - угаданная по выражению лица даровавшего его мне, настоящая его реакция на всё происходящее.
   Первоначальная маска растерянности на лице триумфатора сменилась маской внутренней напряжённости, а затем хорошо скрытой в глубинах души обиды. Это не была маска на лице дарующего нищему дорогую тряпку со своего плеча лицедея. Это была маска владыки государства, дарующего рвущемуся к власти сопернику орудие самоубийства.
   Ощутил, как будто прочитал свою страницу в книге судеб, или увидел скрытым глазом, наглядное, как на картине остановленного для разглядывания бытия, рождение грядущей смертельной опасности.
   Не отважился движением головы и плеч сбросить нежданный подарок на землю.
   Стоящие за моей спиной воины, переполненные опьяняющим чувством недавней, такой ещё близкой победы и товарищеской любовью, стянули с головы моей прямоугольную накидку. Не рассуждая долго, содрали с тела мой лучший плащ, накинули на плечи пурпур, брошенный в мою сторону, пока для всех необъяснимо щедрой, консульской рукой.
   Двое легионеров, счастливо смеясь, со светлыми как у ангелов лицами, защелкнули у меня на горле две части застёжки триумфального плаща. Закрепили золотое украшение у горла так, что оно оказалась под кадыком. В излишнем усердии перестарались, на миг придушили. После этого надолго, если не навсегда, осталось в горле неприятное то ли ощущение, то ли осознание действительной цены застёжки и плаща.
   Как будто накинули петлю на шею, затянули, а потом ослабили на время.
  
   Я попросил своих двух новых друзей, командиров легионов - понявших мою просьбу только после некоторой, довольно продолжительной, связанной с её необычностью и даже откровенной странностью, задержки - идти на полшага впереди, прикрывая меня от восторженных глаз публики.
   И бурные проявления восторга, утратив один объект обожания, быстро нашли другую цель для выброса кипящих эмоций - плюгавенького полководца.
  
   И моментально пропала, стерлась, забылась неприятная информация о неразумных действиях и порицаемом бездействии военачальника во время битвы. Все радовались как дети, наслаждались грандиозным представлением.
   Гипноз круговорота из людей и коней подавил личность, превратил собрание в толпу. Через четверть круга стадиона, уже никто не сомневался в праве консула стоять с венком лавровым на голове в той триумфальной колеснице.
   Цветов кидали дамы в него так много, что мне показалось, ударил по колонне, затмив всё, противный ливень из погибающих растений.
   Рост героя не смогла хотя бы ненамного увеличить даже специально изготовленная под него повозка, с пьедесталом в полтора раза выше обычного. Наоборот, размер колымаги подчеркнул невзрачные физические данные, отделённого высотой несуразной по величине подставки от веселящейся толпы, человека. Взобравшись на трибуну, он измельчал.
   Усыпан был цветами коротышка с ног до головы. И поэтому отсутствие на нём плаща триумфатора никто уже не замечал.
   Как не сыронизировать - с несущей насмешливую злобу грустью - при воспоминании о том далёком. Что стало одной из врезавшихся в душу и сердце кульминационных точек в моей - такой насыщенной кажущимися необязательными, излишними, не очень-то приятными событиями - судьбе.
  
   Зачем так крепко и ясно запечатлелось в памяти навсегда - маленький жалкий человек на грандиозном шатком постаменте. Может быть для того, чтобы не стать таким самому.
   Пригодилось ли... Не помню случая, и точно не скажу. Скорее, да.
   Возможно и надеюсь. Именно с той поры начал воспринимать почести с иронией, а толпу с презрением.
  
   Умён он был, уж в этом я не сомневаюсь. Его можно было бы назвать слабым полководцем, но никак не слабым политиком.
  
   Но и я глупцом себя не считал.
   Шел и думал о том, как сделать так, чтобы скорее приглушить звон славословий в свой адрес. Прекрасно понимал - терзаемое честолюбие консула препоной будет в дальнейшей службе.
   В истории случалось, и не раз, как знаю, такое жизни стоило герою.
   Прикидывал возможности, планировал в будущем переложить венок победы на голову его, да так, чтоб было как можно меньше разных толкований об этой битве.
   И только он запомнился творцом победы.
  
   А мне пока достаточно стремительного и неожиданного взлёта. Тем более что совсем недавно моя судьба была ко мне не так уж благосклонна.
   Возникла в отрезвевшем от ощущения опасности мозгу мысль - желательно покинуть метрополию, на время затеряться в дальних странах. Но как такое мне устроить. Пока я не только не хозяин своей жизни, но даже не могу выбрать из стечения обстоятельств то, что посчитаю - пускай ошибочно, но ошибусь я сам, а не подведёт меня к нему подлая судьба - наиболее благоприятным, или, на худой конец, приемлемым.
  
  I.XI.II. Следуя за колесницей, с любопытством плебея смотрел по сторонам. Разглядывал ликующий народ.
   Взгляд непроизвольно, или по воле ангелов небесных, остановился, затем сфокусировался, закрыв серым туманом частичной слепоты других зевак, на сидящих во втором ряду трибуны для избранных, трёх женщин молодых.
  
   Среди двух красавиц жгучих - чьи белые одежды подчеркивали черноту волос, а лямки лилейных платьев на обнаженных, прямых, худых, коричневых от прирождённого загара плечах, заставляли мужчин останавливать на них взгляд, чтобы затем опустить тот взгляд ниже, туда, где прикрытые полупрозрачным шелком находились манящие крепкие ладони, вздыбленные похотью груди - она сидела.
   Знойные брюнетки всего на миг взглянули на меня, и тут же, определив плебейского героя как предмет не достойный их внимания, обратили свой интерес на тех, кого они считали своею ровней. На идущих со мною рядом патрициев.
   С развратом благородных кричали они приветные, зовущие к любви утехам слова своим друзьям, из их по крови круга.
   Она же кротостью во взгляде и скромностью заметно отличалась от своих подружек.
  
   Пересекаясь наши взгляды остановились друг на друге. Я заглянул в её раскрытые глаза.
   И не было в её глазах расчёта, а только мимолётный проблеск чувства, способного перерасти в любовь.
  
   Как оказалось позже, отец её был самым знатным и богатым в этом городе гражданином. Сенатором, возглавлявшим оппозицию. Вторым по значимости политическим противником нашего консула.
  
   За время, которое мы находились в избавленной от опасности вторжения провинции, сенатор сделал всё, чтобы выдать свою дочь за меня. Думается мне, могло быть две причины - либо, находясь в опасности, руководствовался своими семейными интересами, либо прислушался к советам другого, находящегося в городе, могущественного политика.
   Рекомендация исходила - как несколько позже с ироничным смехом, в присутствии ещё одного вершителя судеб государства, походя, ведя весьма опасный разговор на тему власти, он мне признался - из уст моего нового друга-покровителя.
   Что командовал той злополучной вылазкой, когда оставили в одиночестве, предали меня, двое моих непосредственных подчинённых.
   Затем врагами быстро и умело умерщвленных.
  
   А я и не сопротивлялся свадьбе. Невеста хороша была.
  
  
  
  Глава XII
  
  I.XII.I. Триумфальным шествием празднование не закончилось, растянулось согласно установившейся традиции на неделю.
   В день третий после парада - что добавил в мою и без того весёлую жизнь ещё и индуцированную полётом плаща трагическую перспективу фокуса внезапной смерти - выходя из здания театра после утомившего меня, но не мою спутницу, праздничного представления, я заметил людей, одетых в черные одежды. Их было четверо.
   Чувство человека, не раз бывавшего в опасных ситуациях и разбирающегося в поведении людей способных на убийство, подсказало - нужно быть настороже.
   Но, меч мой был при мне, и, не просчитав всю серьезность возникшей позиции, в любви утратив разум, я через минуту легкомысленно отвлёкся на разговор со своей будущей женой.
  
   Спасло то, что вслед за мной вышли два офицера, с которыми у меня на тот момент установились дружеские отношения. Впрочем, тогда большинство из командного состава при встрече со мной старались выказать свою доброжелательность.
   По окончании инцидента мои спасители с тревогой в голосе, стараясь говорить так, чтобы не услышали стоящие рядом с нами, довели до меня суть только что произошедшего. Люди, что начали совершать маневр охвата жертвы с трёх сторон, были известны владетельной части высшего римского общества в качестве жестоких, хладнокровных, ловких и исключительно умелых убийц. О злодейском этом сословии ходили слухи во всех слоях римской элиты, но знаниями того, как найти и сколько будет стоить та или иная услуга наёмника, владели лишь несколько осведомлённых, после принятия ими смертной клятвы, лиц.
  
   Подозвав воинов стоящих в охранении, назначенных на пост от легиона одного из этих двух офицеров, их командир, указывая на четверку наемников, громко, так, чтобы услышали люди в черных одеяниях, сказал:
   - Эти поджидают нашего героя.
   Легионеры были из патрициев, как легитимные убийцы, призванные государством и признанные народом, они прекрасно разбирались во всех подобных кастах, в том числе тайных. Ночным убийцам с презрительным смехом было предложено померяться длиной мечей. И те, поникнув лицами и утратив охотничью спесь, поспешили скрыться.
  
  I.XII.II. Через день, весело, с присущей ему вечной иронией, мой новый друг - легат преторианского легиона, тот, что командовал поставившей клеймо на мою душу разведывательной вылазкой - рассказал о своём посещении великого творца победы в последней, незначительной по историческому масштабу, битве.
   К своему родственнику легат вошёл, точнее сказать не вошёл, а бесцеремонно ворвался, пользуясь молчаливой поддержкой и своим авторитетом у стоящих в охране легионеров из братского легиона.
   Охрана видела, что перед входом в палатку, приняв позу в которой читалось ожидание условленного сигнала, с хорошо знакомым и часто видимым на его лице выражением готовности к решительным действиям, с возложенной на меч рукою, остановился командир их легиона.
   Многие из воинов благородного происхождения знали, что ночью прибыл высокопоставленный посланец из Рима. Причём приехал тайно чин такого уровня, что посылают лишь избранным немногим. И только по исключительным государственным делам.
   Бывало очень часто - после прибытия в войска столь сановитых вестников великие лишались жизни.
   И было легионерам известно - тот гонец к консулу не заходил, а общался с немногими командирами легионов, теми, кто был допущен до решения дел государства. В том числе и этими двумя, сейчас пришедшими с мечами.
  
   Мой новый покровитель вошёл как раз в момент, когда предводитель наёмных убийц докладывал о возникшей проблеме.
   Консул только глянул в глаза вошедшего, как тут же, являясь обладателем невероятного чутья, правильно оценил состояние дел. Прожженный лис почувствовал - хитрить со своим высокородным родственником в этот час ему не только ни к чему, но и невероятно опасно.
   А вводя брата жены в суть своих тёмных деяний, делал его пассивным соучастником. Не станет же тот доносить на популярного в среде плебеев члена своей семьи. Окажется себе дороже. Не сразу, так через весьма непродолжительное время, неизбежно появятся желающие использовать компромат для дискредитации уже всего владетельного рода.
  
   Взмахом руки приказал тайному собеседнику продолжить разговор.
   Предводитель шайки нехотя, сбиваясь на шёпот, досказал прерванную приходом постороннего речь, сумел закончить её убедительным и лаконичным высказыванием:
   - Дело чести выполнить заказ, но станет ясно, что и как произошло. Видевшие наёмников патриции из тех, кто ради поддержания законов воинского братства найдут любого в Риме. А развязать язык они сумеют всякому. Наёмники готовы погибнуть, исполнив основной закон их сословия - обязательность в исполнении оплаченного заказа. За нарушение негласного устава они, как правило, наказываются своими товарищами по ремеслу неизбежной смертью. И даже если в будущем коллеги их простят на каком-либо основании, то, после убийства человека ходящего в героях - о чём им не было известно при получении аванса - сохранить в тайне имя заказчика будет невероятно сложно, вернее - невозможно.
  
   Консул взмахом руки отослал главаря убийц, не взяв мешочек с предлагаемым к возврату авансом.
  
   Командир легиона преторианской гвардии, стерев привычную ироничную улыбку со своего лица, предложил обдумать, к чему приведёт исполнение пока неудавшегося покушения.
   Убийство героя будет явно указывать на заинтересованное лицо. Это лицо гарантированно полностью лишится своей власти. В чем, кстати, семья, повязанная родством с присутствующей здесь победоносной особой, не заинтересована.
   Зная характер своей сестры, её брат абсолютно уверен - жить та с бывшим консулом не будет. Бывшему мужу властной дамы придётся переехать из роскошных римских дворцов богатого семейства в единственную его личную собственность, приобретённую в самом начале политической карьеры. В небольшую, расположенную более чем в сутках езды от Рима, плохо охраняемую виллу.
   Догадываясь о количестве врагов обретённых консулом за время его бурной политической деятельности, легат вновь иронично, но уже с ядовитою печалью улыбнувшись, высказал своему пока родственнику и пока консулу сочувствие.
   Оратор настоятельно обратил внимание на то, что сочувствие это уже от чистого сердца. От такого сердца, которое сейчас бьётся в смутной, вместе с тем, легко объяснимой тревоге понимания возможных тяжёлых последствий для многочисленной, знатной и пока очень и очень состоятельной семьи. Семьи, к которой имеет честь принадлежать владелец столь нежного и заботливого сердца.
   Как бы неразумный, пока ещё родственник, своим гипертрофированным самолюбием не навлёк на славное семейство беду.
   Победители, расправляясь с лицом только что свергнутым с Олимпа - жертвой собственных неуёмных амбиций - хотя говорящий и прекрасно понимает, что без заоблачных амбиций консулом не стать - обязательно захотят, под видом восстановления справедливости, зная кое-какие подробности последних приобретений нашей семьи, отобрать лакомый кусок собственности у людей из знатного рода патрициев. Рискнувших, исходя из политических соображений, породниться с когда-то перспективным народным трибуном из плебеев.
  
  I.XII.III Консулу было предложено отказаться, может быть на время, от воплощения некоторых сегодняшних своих намерений.
  
   Первое - отказаться от убийства героя пошатнувшего воинскую славу блистательного военачальника, о коих - имеется в виду слава и блистательность - впрочем, странным образом было известно только самому великолепному вождю да нескольким прихлебаям из его небольшой свиты.
  
   Второе, и главное - отказаться от уничтожения своего основного политического соперника.
   Второй консул сейчас ослаблен и почти беспомощен, а вот на его место может прийти совсем непредсказуемая личность.
   Муж прекрасной как Елена сестры заботливого брата должен сделать примирительный жест в адрес ослабленного публичного противника.
   Этим жестом будет его присутствие на свадьбе нашего сегодняшнего героя и дочери сейчас опального, но весьма авторитетного в стране сенатора.
   Процедура очередного убийства Гименея, правда, на чужой свадьбе, запланирована некими неизвестными, тут легат с усмешкой уперся мощной челюстью в собственную грудь, имитируя тем поклон благородного. А сенатор, являющийся одним из лидеров противоборствующей партии, останется в глубине души благодарен своим политическим оппонентам за проявленное к нему милосердие.
   Благодарность посредника - это замечательный ресурс при общении со своими политическими противниками в дальнейшем.
  
   Жениха-героя, сразу после свадьбы можно отправить в какую-либо отдалённую провинцию. Где он с большой вероятностью - имеющей подтверждение во множестве примеров благоприятного, для обиженного стратега, исхода подобных дел - или погибнет, или, потерпев неудачу, потеряет славу.
   Впрочем, через пару лет, когда его просто забудут, можно и вернуть удачливого воина, при возникновении потребности в умелых и умеющих приносить победу прирождённых вожаках.
  
   Кстати, один из наших близких родственников, наш любимый дядюшка, считающийся почему-то экзальтированной частью Рима великим полководцем, тут легат в очередной раз, явно напоказ, иронично ухмыльнулся, более года возглавляет чрезмерно затянувшуюся осаду города в Малой Азии. А это негативно сказывается на авторитете не только патриархов нашего рода, его прямой родни, но и наносит вред репутации всех, даже дальних, даже косвенных родственников, имеющих вес в светском обществе - включая мужчин нашего с тобой возраста.
   Исходя из количества прожитых лет милому, впадающему в старческий маразм воителю давно пора на отдых.
  
  
  Глава XIII
  
  I.XIII.I. Высадку с корабля пришлось осуществлять на находящийся в небольшом удалении от порта морской пляж. С трудом, потеряв много времени на их поиск, сумели нанять для этой цели две примитивные рыбацкие лодки.
   В портовый город решил не заходить потому, что в провинции начиналась эпидемия смертельной болезни. Её очаги необходимо было обойти, чтобы избежать занесения с собою инфекции в войска. В подобных случаях порты в первую очередь попадали под подозрение, как основные места распространения заразы.
   Находящиеся правее по побережью, расположенные далее осаждаемого города два других ближайших порта ещё не были затронуты болезнью, но по имеющемуся, и закрепленному в лечебных трактатах опыту, знали - это ненадолго.
  
  I.XIII.II. Мой престарелый предшественник не стал меня дожидаться.
   Убыл, или, если называть вещи своими именами - бежал, через пока ещё не подвергшийся божьему наказанию порт, за два дня до моего прибытия.
  
   С обстановкой знакомил усталый и давно не мывшийся в банях командир.
  
   За сутки, не сомкнув глаз ни на час, досконально ознакомился с нашими позициями и осмотрел крепостные защитные сооружения вражеского города. Даже потрогал руками стену вблизи закрытых наглухо ворот, воспользовавшись на удивление плохой организацией осаждёнными караульной службы. А может, усталые от длительного сидения в блокаде посты на башнях не надлежащим образом исполняли свои обязанности.
   Стена показалась слабой, готовой разрушиться от нескольких ударов тараном.
  
   Осмотр собственных сил показал - осаждающий легион с приданными частями измотан затянувшимся - в связи с не соответствием занимаемым должностям бывших военачальников, ведущих для нашей армии такую несложную, вполне стандартную кампанию - приступом.
  
   По состоянию обороны противника - о ней повествовали плохо заделанные проломы в стенах, оставшиеся от предыдущих неудачных штурмов - определил - осаждённые измотаны осадой ещё больше чем осаждающие. Ярким показателем физического состояния защитников крепости явилось то, что меня, подошедшего к крепостным стенам вплотную, долго не замечала их стража, а заметив, не только не обстреляла из луков, но даже не бросила в меня камень.
  
   На созванном в полдень совещании уведомил всех присутствующих, что метрополия погрязла в политических дрязгах, что нас от этих стен никто не отзовет. Римские полководцы, при возникшем обострении противоборства элит, не захотят брать на себя любую ответственность. Приказ на возвращение войск в Рим, равный не только признанию поражения, но, главное, способный втянуть войска в политическое противостояние, не отдаст никто.
   Если крепость не взять в течение двух недель, то все мы погибнем здесь от идущей из находящихся между нами и метрополией портовых городов заразы.
  
   От смертельной болезни можно спастись, укрывшись за стенами; перекрыв людям из заражённых районов доступ в захваченную цитадель; закрыв дороги, идущие через город в ещё не охваченную инфекцией часть провинции. Которая в дальнейшем будет обеспечивать нас провиантом.
  
   Штурм назначил через три дня.
  
  
  
  Глава XIV
  
  I.XIV.I. Стоял на холме, напротив главных ворот крепости. Правее неширокого горбатого моста перекинутого через сухой ров. Наблюдал за ходом штурма.
  
   Легионеры основного отряда достаточно быстро пробились к проездной башне и, хотя отпор защитников крепости оказался вялым и бестолковым - как будто горожане уже смирились с поражением - остановились у ворот.
   Отчётливо ощущался явный дефицит сил необходимых для решительного броска.
   Штурмовая группа из тридцати легионеров, под защитой поднятых над головами щитов, два раза подступали к воротам с тараном. Но, неудачно.
   В первый раз черепаха была образована по всем правилам, а во второй в ней образовались большие разрывы в связи с утратой до полу десятка щитов. Командовавший захватом ворот главный центурион пытался организовать третий приступ. Но бойцы обессилели настолько, что не могли, как ни старались, поднять упавший массивный таран.
   Я видел, что требуется всего-то заменить уставших героев свежими бойцами. Да взять подкрепление было неоткуда.
   Даже имея небольшой, всего из десяти легионеров личный резерв, я не позволил себе отправить его на столь необходимую помощь. Из-за ограниченности пространства перед воротами, безграмотно увеличивать общую численность штурмовой группы.
   Можно было, совсем ненадолго, дать короткую передышку для отдыха выбившимся из сил. Но тогда бы был утерян темп атаки не только на главном направлении, но и на двух вспомогательных. При таком развитии событий враг получал возможность маневра силами. Чем он уже пользовался на начальном этапе приступа.
  
   Атака на крепость проводилась одновременно с трёх сторон. Основной резерв был, по моей ошибке, быстро израсходован.
   Отправил его к тыловой стене. Туда, где, как доложил начальник второй штурмовой колонны, наметился успех. Успех быстро испарился, а резерв увяз в бесплодных попытках прорваться в крепость через пробитый пролом. Как оказалось выводящий к потайной стене. О существовании её мы не знали.
   Подумывал в тот момент отказаться от штурма тыловой фортификации и бросить освободившиеся подразделения на находящуюся против меня стену, выбранную нами на вчерашнем совещании приоритетной целью штурма. Вариант посчитал неудачным - противник заметит перемещение и сам сможет перебрасывать значительные освободившиеся силы в критические для них места. А главное - я утрачу возможность угрожать врагу с тыла.
  
   Приказал собрать всех из обоза и больных, чтобы послать на помощь штурмующим башню легионерам.
   Понимал, что толку от тыловиков будет мало, но они хотя бы отвлекут на себя часть обороняющихся.
  
   Пока будут убивать обозников - всегда при рукопашной схватке непроизвольно пытаются вступить в борьбу со слабейшим противником - освободятся руки для убийства у их товарищей, воинов профессиональных.
  
  I.XIV.II. Офицер, посланный для сбора подкрепления, вернулся в подавленном состоянии, униженный и обиженный.
   Опустив голову, мельком - как будто извиняясь и желая прочесть в них предстоящую свою участь - заглянув в мои глаза, устало сообщил - главный из обозников, отвечающий за снабжение военной экспедиции провиантом, отказался выполнить приказ.
   Он во всеуслышание заявил, и этому внимали не только его подчинённые, но и готовящиеся к выходу больные и раненые воины, что благородный патриций не должен превращаться в простого воина, повинуясь указам непонятно кого.
   Вокруг проявившего непослушание влиятельного тыловика образовалось кольцо сторонников, мешающих тем, кто готовился к бою, и по глупости заграждающих путь тем, кто начал выдвигаться на битву.
  
   Я вспомнил, что главный снабженец был представителем могущественного рода. Понял, почему мой посланец не смог перечить этому человеку.
   Чтобы перечить таким, необходимо не только иметь врождённое чувство собственного достоинства, но и иметь потребность ради защиты этого достоинства убить обидчика, не считаясь с последствиями. Которые обязательно скажутся на благосостоянии его семьи. А главное - такой безумной храбрости сын Марса должен даже не задуматься в момент убийства о том, что будет потом.
  
   Я, после скорого размышления и недолгих колебаний - невыполнение приказа влечёт безусловное и публичное наказание провинившемуся - выказывать своего неудовольствия младшему офицеру не стал, в глубине души почему-то пожалел его. На то, как бы сам поступил на его месте, вряд ли отважился бы даже не потерявший разума герой. А этот - не герой. И потому, суждено ему жить вечным подчинённым.
   Не суди о нём строго, противостоят лицам олицетворяющим богатство, могущество и власть могут в основном мифические герои.
   Я слышал много о таких героях. Вживую видеть их не довелось.
  
   Не проронив ни звука, кивнул головой, показывая мимикой лица, что информация принята, и решение будет объявлено.
   Приказ, выдержав паузу для подтверждения осознанности решения, отдал внятно и громко, так чтобы услышали не только стоящие рядом офицеры, но и легионеры охраны.
  
   Порученец был отослан мною обратно, с непререкаемым наказом передать следующее:
   - Легионеры - жертвующие сейчас своими жизнями ради победы и только что видевшие гибель своих товарищей, в случае прекращения чрезмерно затянувшейся атаки будут из-под башни направлены в обоз с приказом обезглавить всех тех, кто в штурме участия не принимал. А головы казнённых отправят в опустевших засолочных бочках их родственникам в метрополию. Дабы, кто был кем узнали все.
  
   И не более чем через десять минут передо мной уже пробегал отряд обозников спешащих под готовую пасть башню.
  
  I.XIV.III. Заметно выделялся средь разношерстной массы, бегущий впереди и ближе всех ко мне, неимоверных размеров, разряженный в богатые одежды толстяк.
   Прекрасный шлем на квадратной голове украшен вызывающе дорогими перьями. На ногах не поножи, а шедевры, на каждом из которых, не повторяясь, изображены сценки из гомеровских войн.
  
   С любопытством рассматривал с пригорка бегущего быкоподобного колосса. Нечаянно у меня в голове родилась странная внутренняя ассоциация - большая бочка, быстро перебирая короткими ножками, плывёт под осаждаемые стены. Если бы не бросающиеся в глаза мельтешащие снизу плоские ступни - обутые в аристократические сандалии, что незаменимы при фланировании по мрамору терм, но непригодны и даже опасны для пробежек по полям войны - то эти ноги запросто можно было спутать со свиными конечностями. Они едва виднелись из-под жесткого подола низко опущенной боевой юбки. Живописной юбки, собранной старыми мастерами из виртуозно изготовленных бронзовых пластин, покрытых ювелирным растительным узором.
   Невозможно было мне поверить в то, что человек такой неимоверной комплекции может так быстро бегать. Но верить собственным глазам я не побоялся.
  
   Толстяк бежал ровно, не уставая, не запыхавшись, держа в руке строго вертикально свой безумно дорогой, древний, с клинком благородного тёмного коричневого цвета, возможно сделанный ещё из изначальных сплавов благородных металлов, меч.
   Меч, подходящий сегодня для триумфальных шествий, им мечтали бы владеть многие стоящие в триумфальной колеснице. Но, в нынешних боях такое оружие способно выдержать не более двух настоящих ударов.
  
   Бежал, обернувшись туловищем в мою сторону, стараясь сделать всё, чтобы я его заметил.
   Казалось, что сейчас главная цель его жизни только в том и состоит, чтобы я увидел его бегущим в атаку.
  
  I.XIV.IV. Наблюдал за движением отряда своего последнего резерва вполоборота, беседуя с порученцем, который, заполненный по горло счастьем от ощущения исправленного им собственного воинского преступления, сообщил, указывая на толстяка, что именно он поднял бузу при доведении приказа в первый раз.
  
   Привело в подчинение главного провиантщика, по-видимому, возникшее в его сознании зрелище того, как будут передавать его голову жене.
   Переспросил, с детской наивностью, ещё подсознательно не желая понимать услышанное:
   - Как... мою голову... моей жене...
  
   После нахождения в коротком ступоре, с лицом, совсем недавно изливающим кичливость, а сейчас обезображенным абсолютной растерянностью, очнулся и с феерической активностью приступил к организации исполнения приказа. Вооружил - о такой щедрости я никогда не слышал ранее - двух обозников полностью, а ещё четырёх частично, своим весьма дорогим личным оружием.
  
   Подивился наличию в благородном борове тонких чувств, указывающих на существование в нём такой для провиантщика нелепицы, как стыд и совесть.
   Может быть, любовь к жене, а значит и детям, не позволила даже представить себе, возможность оказаться трусом в её и их глазах.
  
   Я, развернувшись грудью в сторону отряда тыловиков, посмотрел толстяку в глаза. Долго - ещё четыре шага и собственник глаз уже готов был опустить их, выбегая из поля зрения отдавшего приказ жестокий - настойчиво и с робкою надеждой он искал взгляд мой.
   Бегущему, возможно в свою последнюю атаку, необходимо было знать - его увидел всех посылающий на смерть.
   Ему хотелось быть твёрдо уверенным в том, что все, кто сможет после рассказать, видели его идущим по приказу в бой. И если он погибнет при штурме незаметно, то не будет опозорен перед своей семьёй случайно.
  
  I.XIV.V. Искра весёлой иронии в моих глазах заменила напряжённое ожидание на лице толстяка на счастливую улыбку понимания, сменившуюся моментально на спокойствие облегчения после жуткого переживания.
  
   Мы поняли без слов друг друга.
  
   То, как поступят отозванные из ада штурма люди, при наличии у них прямого приказа на убийство, с отказавшимися прийти им на помощь, да ещё и устроившими по этому поводу бузу в безопасном тылу, сомнений не вызывало.
   Как у большинства живущих войною мужчин не вызывало никаких сомнений то, что есть у них право так поступить с трусами, прячущимися за спинами идущих на смерть.
  
   Вопрос возникает другой:
   - Кто осмелится отдать такой приказ на самом деле?
   Не станет ли недальновидный военачальник следующей жертвой воинов почувствовавших возможность судить всех по совести. Судить того, и всех тех, кто посылает людей на смерть.
  
   По окончании сражения его легко раненного - всего лишь небольшое рассечение на голове от прилетевшего со стены камня размером с кулак, впрочем, сильно повредившего столь великолепный шлем - я отмечу среди других за проявленную храбрость.
   Труса, выказавшего слабость в бою, но страх свой преодолевшего, необходимо поощрять. Это в следующем сражении будет примером для всех трясущихся перед боем от ужаса.
   Да, испугался, да, пошел в атаку под страхом смертной кары, но победил свою природою заложенную слабость, и мудрым полководцем был награждён.
   А раз преодолевший боязнь смерти, в другой раз не позволит себе проявить малодушие.
  
  I.XIV.VI. Стены так долго неприступной твердыни пали. На улицах города завязались тяжёлые бои.
  
   Вошел в крепость сразу за главным штурмовым отрядом. Неразумно поспешил, оторвался от свиты, а главное от десятка легионеров личной охраны. И всё из-за того, что разрешил им двигаться за собой с интервалом, дабы штаб без охраны не оставлять.
  
   В двух десятках метров от сбитых с верхних петель крепостных ворот пришлось самому вступить в схватку. Убил мечом двух злобных от обречённости, отчаянно сопротивлявшихся горожан.
  
   Причём второй, спустившийся со стены крепости, был замечен мною лишь в последний момент. Едва успел увернуться от его атаки.
   Ребром меча ударил по наконечнику копья средней длины. И то смог попасть не по острию, а по его ужасного вида раздваивающемуся хвостовику. Невероятное, нежданное - невозможно при каждом критическом случае выпрашивать удачу у богов - везение позволило отразить удар вплотную от груди. Смертоносное жало подлетело так близко, что холод заполнил душу; тело обречённо приготовилось принять проникновение острого металла; моё невидимое око узрело мир иной. Предупреждал рассудок - удар смертельным будет, и лёгкой раной здесь не обойтись.
   Успел. Сумел сам, а может прекрасная, уже ранее обращавшая на меня внимание и ставшая любимой богиня победы помогла убить врага, химерою слетевшего с захваченной моими воинами крепостной стены.
   Поднырнул под древко, толкнул его вверх спиной; движением по окружности, вытаскивая из-за спины меч, отброшенный туда злым импульсом, полученным при взаимодействии с вражеским копьём, режущим ударом поразил нападавшего в живот.
  
   Спешащие на помощь младший центурион и два легионера застыли на миг в удивлении, увидев в исполнении высшего командира приём боя присущий больше поединку гладиаторов.
  
   Их удивлённые, с немалой долей восхищения взгляды заставили вовремя опомниться - это была как раз их работа. Мне не выполнить её за многих тех, кто должен заниматься убийством сопротивляющихся.
   Останься сейчас атака без управления, и близкая победа может обернуться ужасным поражением.
   Поражением, перечёркивающим всё достигнутое мною.
  
   Спокойствие и расчетливость - по особенности физиологии доставшейся от пращуров - всегда приходящие ко мне в начале схватки - после её удачного окончания и последующего осознанию того, что был на волосок от гибели - заменились взрывом эмоций близким к бешенству.
   Взгляд мой, брошенный на трёх забывших про оружие в своих руках утонченных ценителей гладиаторских боёв - по распределению ролей в военной иерархии предназначенных в данный момент для моей защиты - вобрал в себя мои только что возникшие, клокочущие в остающейся трезвой голове мысли и чувства.
   Взгляд был столь красноречив, что центурион и оба легионера, подбежавшие ко мне в стремлении помочь, его прочитали безошибочно. Это вывело их из состояния восхищенного созерцания и перевело в состояние бурной деятельности.
   Они, как понимаю этот случай я сейчас, увидели в глазах моих не только претензию, в которой излагалось требование приступить к исполнению ими своих должностных обязанностей, но и угрозу.
   В конце разглядывания моих очей, заметили из них сочащуюся злобу.
   Та злоба назначена была не им - я злился на себя.
  
   Жизнь этих трёх - ничто. Как и жизни десятков других сражающихся рядом со мною в этот день. Они, по установленной обществом цене, несравнимы по стоимости с жизнью равного мне рангом командующего.
   Выручая военачальника такого уровня, я бы без жалости послал на смерть пару когорт, с возможностью ещё добавить в жертву пару сотен, но не более, второстепенных жизней.
   Гибель легиона в подобном случае была бы неоправданной. Легионами можно жертвовать только ради цезарей.
  
   Я, давно уже не простой легионер, не центурион и даже не стоящий во главе легиона. Не подобает забывать своё место и предназначение в сражении.
  
   У пробегающего мимо отряда мой центурион забрал восемь легионеров - возглавлявший его командир попробовал было сопротивляться произволу, но после кивка в мою сторону, сопровожденного коротким рассказам о случившемся ему на ухо, быстро покорился. Вновь сформированный отряд телохранителей высшего военачальника выстроился вокруг меня в каре. Младший командир, как будто его заменили, с бросившейся в глаза, не только мне, но и всему окружению активностью, приступил к действенному управлению своими подчинёнными. Излишне рискованно - в глазах его засветилось веселье готового погибнуть мужа - поучаствовал во множестве мелких стычек. Действия этого центуриона не позволили больше никому постороннему отвлечь меня от управления войсками.
   Видимо стремился загладить допущенную оплошность.
   Его поведение и показанное воинское мастерство я оценил как весьма похвальные.
   Нужно будет наградить по окончанию штурма. Если останется живым.
  
  I.XIV.VII. При продвижении к центру города враг превосходящими силами два раза нападал на наш небольшой отряд. Действия их не имели никакого результата. Словно вокруг меня возвели подвижную каменную стену.
  
   ...
  
   ... Остановился, чтобы определить направление движения на одном из перекрёстков. Взгляд задержался, а затем, как показалось, излишне надолго застыл и, плавно отринув напряженное внимание к моей персоне солдат стоящих рядом, сфокусировался на цветочном горшке, стоящем поверх каменного ограждения небольшого балкончика.
  
   Тягучее время неприятной, вызывающей отвращение липкостью облило тело, гнетущей тяжестью навалилось на душу.
  
   Похожим горшком, брошенным рукой женщины, был убит прославленный римский полководец.
  
   Но, видение закончилось, а горшок остался на своём месте.
  
   Или, упал...
  
   Горшок для цветов попал в голову мою...
  
   Тогда вся дальнейшая история - не про меня.
  
   И состоит это рассказ из множества сохранившихся странным образом в загробном пространстве разрозненных эпизодов касающихся жизни разных людей.
  
   Возможно - живших в разные века.
  
   Хотелось бы верить, что принадлежавших средиземноморской цивилизации.
  
   Мне этого при жизни не понять. А после смерти - ни к чему.
  
   ...
  
   На перекрёстке двух узких и коротких улиц произошло ещё одно нападение защитника крепости лично на меня. Идущий со мною рядом легионер, щитом отражая нацеленный в меня удар копья, вынужден был сделать два шага назад. Рука моя уже непроизвольно легла на рукоять меча. Но, воины, стоящие рядом с профессионально сработавшим, отбившим первую атаку телохранителем, контратаковали, оттеснив щитами первого нападавшего и его последователей, быстро выровняли строй.
   Больше в битве этого дня я уже не вспоминал о своём мече.
  
   Разослал гонцов. Быстро проанализировал полученные донесения.
   Трезво просчитал, что затягивание боя до наступления ночи приведёт к критически большим, неприемлемым для меня потерям.
   Не увидел, а почувствовал - по напряжению уличных боёв, которые разгорались после прибытия всего нескольких посланцев от возвышающегося в центре города, сложенного из огромных каменных блоков храма - где прячется мозг обороны. Догадался, где спутались в один узел связывающие вражеские отряды нервные нити. Продолжил внимательно наблюдать за храмом, и окончательно убедился - именно в нём находится центр сопротивления.
   Отметил то, как, словно пламя костра оставшегося без дров, утих уличный бой в двух местах после захвата верхней части ведущих к ним улиц. Когда защитники домов теряли связь с центральной частью цитадели. Они, ещё недавно яростно сопротивляющиеся, на глазах утрачивали воинственный пыл. Принимали смерть с опущенными руками.
   Догадался, что твёрдость предводителя врагов является, в заключительной фазе битвы, основной причиной отчаянной драки до конца, до самой смерти защитников крепости.
  
   Собрал разрозненные силы наступающих отрядов в один кулак и мощным ударом пробился на главную площадь города.
  
   Бестрепетно и беспощадно - только мельком глянул на выводимых из храма пленённых организаторов обороны, показавших восхитительную храбрость и блестящее профессиональное мастерство - уничтожил вождей врага.
   Прекратил тем всякое сопротивление.
  
  I.XIV.VIII. Не отдыхал после штурма ни дня.
  
   Восстанавливал городские стены и всё немалое городское хозяйство. Готовил условия для отдыха легионеров.
   Лично контролировал то, как оборудуются и выставляются посты, назначенные для закрытия дорог в связи с установленным мною в провинции карантином.
  
   Через три месяца после начала спокойной и вполне комфортной гарнизонной жизни пришло указание прибыть в метрополию.
  
  I.XIV.IX. В Риме был обласкан и награждён.
  
   Даже политические противники, пускай не все, но значительная их часть, участвовали в моём чествовании. Многие из них подходили ко мне для того чтобы, льстиво улыбаясь, выказать своё благорасположение. По-видимому, это и явилось началом безотчетного, негласного перевода меня в общественном мнении из разряда всего лишь сторонника одной, пускай и влиятельной, политической партии, в разряд военачальников государственного уровня.
  
   Плыл над Римом мой лавровый венок.
   Как оказалось, головной убор исключительно неудобный для ношения. Всё казалось, что он готов свалиться на пыльную землю проезжаемых мною верхом на белом коне улиц и переулков древнего города. Потому, понуждало меня это плетёное творение задирать голову к небесам.
  
   Все торжества проводились под эгидой сената и так, что я ни разу не пересёкся со своим всё ещё не равнодушным к моей карьере старым знакомым. Носатым консулом и штатным, становящимся не без моего, пускай и опосредованного участия, уже заштатным полководцем Рима. Под чьим командованием. и с чьей легкой руки, так неожиданно начался мой стремительный подъём по социальной лестнице.
  
   Нескольких месяцев отдыхал в семье. Ни разу в жизни не имел возможностей для такого отдыха. Расслабился, размечтался.
   Подумывал даже сменить ратный труд на жизнь богатого землевладельца и сенатора.
  
   Гонец доставил на виллу жены назначение, предписывающее возглавить осаду крепости. Название её мне ни чего не сказало. Не представлял даже, где находятся те земли.
   Империю сотрясали бунты порабощенных народов. И каждый мятеж был связан со штурмом крепостей, построенных предками восставших.
  
   Опять далёкая провинция, опять выдержавшая многолетнюю осаду крепость.
  Следовательно - жестокий штурм на пределе сил.
  Значит - вновь мне гнать людей на крутые стены, на неотвратимую гибель.
   Подумалось, с обдавшей душу холодком разочарования иронией - из назначения выходит, что начали считать меня в Риме специалистом по взятию крепостей.
  
   Отбыл в восставшую часть империи на корабле. От порта прибытия необходимо было преодолеть немалое пространство по суше.
   Бывавшие в тех местах люди рассказали о предстоящем, после достаточно приятного морского путешествия, длительном и изматывающем пути по сожженной солнцем каменной пустыне.
  
  
  Глава XV
  
  I.XV.I. Путешествие оказалось не таким утомительным, как предполагал.
  
   Из столицы провинции выехал вместе с обозом провианта. Медлительность его передвижения вызвала во мне свербящее печень негодование. С такой скоростью ходить в колонне не привык. Нервозно переносил ленивый шаг. Несколько раз едва удерживал себя от того, чтобы вмешаться в ход сонных дел.
   На середине пути терпение иссякло.
   Дождавшись очередного привала, переговорил с необхватным в талии начальником обоза.
   Отъезжая от него после разговора рассмеялся про себя, отметив забавную закономерности прослеживаемую в чрезмерно тучном телосложении встречающихся обозных начальников.
   Не желая ослаблять охрану походной колонны, взял в сопровождение только двоих конных.
   Уехал вперёд. В расстроенных чувствах от длительного волочения в заданном тыловиками темпе, я гнал коня - сглупил, конь не был виноват - до тех пор, пока стадо опостылевших попутчиков не скрылось с глаз моих в поднятой копытами наших коней пыли.
  
   Выделенные мне в сопровождение два легионера не выказали даже малейшей тревоги по поводу малочисленности нашего отряда.
   Когда спешились, для того чтобы взяв коней в повод преодолеть крутой спуск, спросил - не страшит ли их опасность путешествия по охваченной бунтом территории в столь слабом составе.
   Старший из легионеров - ветеран украшенный следами старых ранений, давно зарубцевавшихся, но продолжавших выделяться светлыми полосами на загорелой коже, навсегда запомнился широкий, розового цвета след от ножевого удара во всю левую щеку - взглянул на меня с большим недоумением. Через паузу - похоже, первоначально посчитал меня недостойным развёрнутого ответа, затем одумался - с хорошо читаемой нервозностью в глазах сообщил, что путь практически безопасен. Добавил успокаивающе - в случае нападения всегда можно успеть вернуться под защиту обоза.
   Второй, хмурый и неразговорчивый, замкнутый в себе, промолчал, отвернув от меня лицо.
   Старший, сразу после того как мы оседлали коней, возможно, желая отвлечься хоть ненадолго от скучного путешествия по пустынной дороге, продолжил разговор. Глядя прямо мне в глаза, с успокаивающей усмешкой - на изуродованной раной щеке она смотрелась презрительной, а при ином угле зрения - не будь я командиром, то и угрожающей для иного собеседника - заявил, что в боях они не раз бывали, да и сам ты стоишь нескольких бойцов.
   Окончание фразы носило признаки явной лести. Но, сам знал о том, что это так.
  
   Странным образом не принял во внимание лежащий на поверхности факт - мои невольные попутчики могут ничего не знать обо мне, так как срок их пребывания в захолустной провинции превышает прошедший с момента сотворения мной фехтовальной легенды.
   А казалось, всё это было так недавно. Но прошли не дни и недели, а месяцы, десятки месяцев. Этот, промелькнувший, насыщенный множеством различных событий период моей жизни можно мерить уже годами.
  
   Смысл примитивной солдатской подначки над командиром дошел совсем скоро.
  
  I.XV.II. Сразу после спуска, примерно в четырёх сотнях шагов от него, по левую руку, заметил плохо просматриваемые с дороги строения. Дорога не заворачивала в прячущееся за пыльными садами поселение, а презрительно сделав поворот в противоположную сторону, скрывалась между красных холмов.
   Проезжали мимо, когда увидел я, как от крайней постройки в нашу сторону начал торопливое движение одетый в чёрные одежды старик. Упрямо, с недовольным выражением на лице он тянул за длинную узду осла, почти скрытого от глаза наблюдателя высоко навьюченной поклажей. Не желающее ускорить свой шаг животное усердно погонял надломленной вицей - иногда, нисколько не боясь удара задними копытами, подталкивающий скотину под жирный круп руками - долговязый, со следами слабоумия на лице, юноша.
  
   Разговор с моими сопровождающими старик начал с предъявления пока непонятных, а потому и странных для меня претензий, связанных с внезапностью появления ожидаемой не ранее чем через две недели клиентуры. Шагов за шесть до нас он громко, тыкая пальцем себе в грудь, срывающимся фальцетом возмутился тем, что главный торговец деревни - это следовало только с его слов, по мне так, вид торгаша не внушал доверия - не был заранее уведомлен о прохождении по дороге столь замечательных купцов. И уже тихо, больше для информации, спокойным голосом, закончил приветственную, первоначально принятую мною за ругань, тираду сообщением о том, что ждал римлян позже, зная о времени выхода обоза из самого порта.
  
   Отъехав на обочину дороги, с любопытством принялся наблюдать за происходящим. Обыденность вершащегося торгового акта между считающимися враждебными сторонами не только поразила меня, но и на время весьма озадачила.
   С десяток минут движения солдат были скованны, головы низко опущены, как будто они слегка стеснялись незнакомого им командира. Косо поглядывали в мою сторону, видимо, слегка, но определённо слегка, опасались предания гласности их не соответствующего воинской дисциплине поведения.
   Демонстративно отвернулся, чтобы показать своё безразличие к совершаемому безобразию.
  
   Переговоры велись приглушенными голосами, но я хорошо расслышал ответ старика на заданный старшим легионером вопрос. В нём он с детальными и порой утомительно излишними, уводящими от темы подробностями проинформировал, отвернувшись и ступив десяток шагов подальше от юного соплеменника, что всё вокруг спокойно и дорога безопасна до конца нашего пути. Понял - местный торговец предупредил бы нас в случае засады инсургентов.
   Терять источник выгоды никто не будет понапрасну.
  
   Интересно, какую же прибыль имеет начальник обоза от такой торговли. Явно, неплохую. Ему подобным предпринимателям в метрополии, о таких гешефтах можно только мечтать.
  
   Но вникать во всё это не хотелось.
   Устал. Поумнел.
   Пусть живут, как хотят.
   Знал, всё это может закончиться в один миг.
   В памяти ещё сидели воспоминания о последнем штурме.
   Послал на него - не задумываясь и не сомневаясь в своём праве посылать на смерть - таких же солдат как эти.
   Нисколько не жалел их тогда, не буду жалеть и сейчас.
   Немало легионеров полегло на стенах и улицах осаждаемой крепости.
   Нужно - заставлю идти на смерть и этих двоих перекупщиков, что по глупости забыли сейчас обо мне.
   Пойдут, никуда не денутся.
   В бою для них я бог.
  
   С усмешкою представил то, как будет выглядеть перекормленный начальник обоза, идя в атаку. И тут же зрительная память услужливо предложила образ похожего на бочку человека, уморительно перебирающего в быстром беге короткими ножками.
  
   Подумалось - у начальника следующего за мной обоза определённо есть сильные покровители в Риме. С ними, так давно и не нами заведено, он непременно делится частью фантастических прибылей.
   Лучше не связываться с этим, очередным и должно быть не последним в моих военных приключениях, тыловым толстяком. Его благодетели способны легко организовать против меня - главное, что при моём отсутствии мне не оправдаться - травлю в столице.
   Могут припомнить последние большие потери. Истолковав их - как это водится при поиске провинности с целью наказания - невыгодным для меня образом.
   Белые одежды победы легко, несколькими широкими мазками болтливых языков, вымажутся дёгтем лжи.
   Никто и не удосужится посчитать, что погибло римлян при возглавляемом мной штурме в три раза меньше, чем за всё время осады. Обойдут молчанием и то, что руководил до моего прибытия этой чрезмерно затянувшейся экспедицией по взятию упорно защищаемого города известный, овеянный публичной, пускай и слегка замшелой славой великого полководца, выходец из благороднейших патрициев.
   А взял я.
  
  I.XV.III. С уходом солнца за горизонт, от тянущихся вдоль побережья гор - воспринятых моим воображением как полуразрушенные стены мифического города титанов, назначенного мне свихнувшимся сенатом целью штурма - потянуло прохладой.
  
   Неторопливо, давая время своим сопровождающим завершить торговый обмен, отвязал от задней дуги седла и надел свой драгоценный плащ. Который являлся в тот период моей жизни бесценной личной собственностью.
   Его бросили, казалось, что так недавно, в моё лицо с триумфальной колесницы.
   Походная накидка лежала в движущейся с обозом поклаже. А это бесспорное доказательство высшего отличия, учитывая то, что караван продвигается по восставшей провинции, я взял с собой. Караван могли разбить, а меня не так уж просто захватить.
  
   Разглядывание окрестностей быстро наскучило. Окружающие пейзажи были настолько серы и унылы, что глаза отказались останавливаться на них.
   На пустой сцене пустоши интерес могла вызвать только сценка примитивного товарооборота.
   И то, при условии, что появляется возможность попытаться поиздеваться над происходящим, переиначить действо в анекдот, который по прибытии по месту назначения можно было бы рассказать другим. Но, только людям своего уровня умственного развития.
   Иронично, внутренне издеваясь над несколькими неуклюжими попытками затянуть узел на переполненном мешке, взирал на то, как суровый ветеран пыхтит над укладкой добра.
   В момент, когда после очередной неудачной попытки плотнее уложить свой скарб он воздел к небу глаза, поминая недобрым словом непомерное, но завидное достоинство Приапа, наши глаза встретились. Я прочёл в утратившем естественную закрытость взгляде человека - находящегося, после неудачных попыток справиться со столь простой задачей как паковка поклажи, в состоянии легкого бешенства - природную хитрость пустынного лиса и пренебрежительное ко мне отношение.
   И спала пелена с рассудка, дошёл до меня плохо скрытый, непонятый мной сразу из-за чрезмерного моего самомнения, с добавившимися к нему проявлениями нарциссизма, по-видимому, основной, издевательский смысл фразы - что равен я как воин нескольким бойцам.
  
   Да, пришлось один раз сразиться с четырьмя свирепыми варварами и остаться живым. Но не мог знать об этом покрытый шрамами ветеран, давно несущий службу в удалённой, богами когда-то любимой, но давно забытой стране. У старых воинов, ему подобных, за время службы утрачивается интерес ко всему происходящему, что случается далее полкового котла.
   Дорога безопасна потому, что война превратилась здесь во взаимовыгодную торговлю между войсками и местным населением. Меркурий - так всегда бывает в период длительной передышки между боевыми действиями - победил Марса.
  
   Повернулся в седле так, чтобы не потревожить попусту коня. Грудь приподнял, а живот подобрал; расправил плечи; выпятил соответствующий канонам красоты подбородок. С ироничной, а после презрительного искривления губ ставшей открыто брезгливой улыбкой стал смотреть на то, как эти двое вяжут к сёдлам предназначенный для перепродажи другим легионерам товар.
  
   Почувствовав резкий взгляд, легионер-ветеран заглянул мне в глаза. И прочёл, иль догадался, возникшее во мне к ним отношение. Воины, зарабатывающие на перепродаже своим товарищам, не достойны уважения настоящего мужчины.
  
   Глаза в глаза не смотрят вожаку. Он дерзок был, в толпе других он мог бы оказать неповиновение, но был он неспособен победить животный страх перед гнетущей мощью государства. Он опустил бесцветные глаза.
   Взгляд его, скользя вниз с моего лица, задержался на моём плаще.
  
   С одеревеневшим лицом и остановившимся взором болтун наклонился к своему приятелю. Тот сидел на корточках вплотную к брюху своего коня и весь был поглощен разглядыванием и перекладыванием приобретённого товара.
   Свирепо, брызгая слюной, шепотом отдал команду прямо в ухо своему младшему подельнику.
   Торговец жадный не услышал. Тогда, недавно пошутивший в мой адрес так толкнул его ногой, что задумавшийся от сложностей арифметического расчёта математик присел на землю и посмотрел вверх, глядя обиженно на старшего легионера.
   По лицу обидчика прочёл - угроза исходит не от него, а от лица стоящего поверх, другого. От меня.
   Поднимаясь из унизительной позы на ноги, встал на колено, и, ярясь, метнул в меня дерзкий взор.
   Я презрительно заглянул в черные зрачки его осоловелых от наглости глаз. И поймал взгляд волка.
   Он смотрел на меня так, как смотрит давно достигший половой зрелости самец низшего ранга на надоевшего вожака.
   Смотрел, пока не увидел.
  
   Поспешно - помогая этому поворотом туловища с одновременным пригибанием его горизонтально поверхности земли - отвернул голову в ту сторону дороги, что вела к цели нашего вояжа.
   Будто там его ждало освобождение от внезапно возникшей для его жизни опасности.
   Согнулся в поясе; опустил плечи; подставил шею, словно готов был получить карающий удар.
   Инстинкт коллективного животного заставил вспомнить основной закон существования в человеческой стае - тот, на котором строятся все межличностные отношения в армии - подчинись установленным природой правилам существования в коллективе пусть иногда и мыслящих, но существ; смири гордыню ради привычной жизни; сильнейший прав.
  
   Дрожащими руками ловили оба назначенные в мою охрану легионера, а мне в прямое подчинение, повода своих, без спроса о моём согласии навьюченных, коней.
  
   И не проронили больше они ни слова, и не позволили себе привала вплоть до конца пути.
  
  
  Глава XVI
  
  I.XVI.I. Лагерь разместился на берегу солёного внутреннего моря.
  
   Первоначально показалось, что из-за крутизны выбранного для его дислокации склона местоположение стоянки крайне неудачно.
   Объяснили - это самый удобный по климатическим условиям район. Постоянный освежающий ветер разгоняет жар близких пустынь.
  
   Инженеры сделали всё для благоустройства лагеря, даже провели канализацию. По каменным желобам бытовые стоки, изредка поблескивая отраженными лучами жаркого солнца, грязным ручейком стекали в море.
   Отметил про себя то, что делалось всё для создания комфортных условий жизни в лагере, но почему-то ничего в плане инженерной подготовки к взятию осаждаемой крепости.
  
   Начальник лагеря с нескрываемой радостью на круглом дряблом лице встретил моё прибытие. Хлопотал вокруг меня как глупая курица. Поглядывал заискивающе, с подобострастием, как будто извиняясь.
   Он сразу же начал собираться, чтобы успеть на следующий день отбыть с возвращающимся обозом.
   Из разговора с заменяемым военачальником я понял, как мало делал он для подготовки штурма. Фактически два легиона весьма и весьма продолжительное время просто отдыхали, не осуществляя никаких военных действий.
   Поэтому и местное население было расположено к ним так снисходительно.
  
   Прощаясь поутру, престарелый начальник лагеря долго, уничижительно, с тревогой смотрел мне в глаза.
   Рапорт, обязательный к составлению в имеющем место случае, где я кроме всего прочего обязан указать истинное положение принимаемых дел, мог навредить убывающему. Принеся ленивому или неумелому руководителю некоторые неприятности. Материальные, в виде лишения денежного вознаграждения, были для него вполне решаемой задачей. Он являлся одним из многочисленных представителей чрезвычайно высокопоставленного рода, имеющего доступ к казне и к управляющим выплатами людям. А вот моральные неприятности оказали бы дурное воздействие на всю оставшуюся жизнь.
   Как я знал - один из родственников жены за кувшином вина нашептал при прощании - в метрополии его ждала отставка. Поэтому мысль о написании рапорта не имела практического значения для меня - как конкурент он сам по себе исчезал с моей карьерной дороги - и потому была быстро мною отвергнута.
   О чём вполголоса было сообщено на ухо моему визави, принявшему это с нескрываемым облегчением.
   Возможно, и надеюсь, это слегка нарушающее бюрократические требования молчание, его будет тяжело обернуть мне во вред недоброжелателям, пригодится в дальнейшем, при возвращении в Рим. За оказанную услугу можно востребовать политическую благодарность с представителя влиятельного, а главное многочисленного рода.
  
   Про себя решил продолжить политику убывающего на отдых.
   Если есть возможность не посылать людей на смерть, почему бы ею не воспользоваться.
  
   Чем я хуже других.
  
  
  
  Глава XVII
  
  I.XVII.I. Знакомлюсь с организацией осады.
  
   Отмечаю про себя, что самая протяжённая стена расположена на стороне противоположной морю. Угрюмо возвышаясь над скальным обрывом, как и две другие стены крепости, она одна взирает на каменистую, выжженную солнцем и выметенную ветрами, безжизненную, считающуюся непроходимой пустыню.
   Исходя из неизвестно откуда взятого мнения о невозможности пересечения этой древней пустыни, сторожевые посты из-под самой длинной стены давно убрали.
   По своему опыту, приобретённому в двух походах - тяжелейших, сравнимых по физической нагрузке с каторжным трудом - знаю, непроходимых пустынь не бывает. Бывают труднопроходимые пустыни. Встречаются огромные пустыни покоряемые единицами из множества путников отважившихся бросить вызов практически безжизненному пространству. Если местность и безжизненна, то всегда - почти, или безжизненна не на всей своей протяженности.
   Простёршуюся передо мной пустынную местность - после тех географических мучений, что повидал на своём коротком веку - я не отнёс бы даже к категории труднопроходимой.
  
  I.XVII.II. Лишь только спал дневной жар, как я в сопровождении небольшого отряда вышел в ознакомительный обход близлежащей территории.
  
   Обход превратился в поход, когда я решил обследовать - подмеченную больше интуицией сведущего в делах дорожных путешественника, чем острым глазом - едва заметную, местами заметённую песками караванную тропу.
   Близко к полуночи два прибывших от авангарда разведчика доложили о задержании небольшого каравана, состоящего из двух больших вьючных животных и до десятка четвероногих носителей поклажи поменьше.
   Мягко придержал поводья, медленно остановил скакуна вблизи авангарда. Встал так, чтобы оказаться прикрытым двумя, привязанными к спинам уложенных на землю животных, на удивление высокими тюками. Пожелал остаться временно незамеченным как для задержанных караванщиков, так и для приступающих к обыску легионеров. С интересом прислушался к началу допроса, показавшимся мне первоначально похожим на дружескую беседу.
  
   Вожатый каравана, по его одеждам я понял, что он принадлежит к одному из малых кочевых племён, с вызывающим гонором игнорировал все вопросы дознавателя. Три передовых наших лазутчика были одеты в простые одежды скотоводов, и мало чем под покровом так резко наступившей ночи отличались от иных детей пустыни.
   Он ещё не понимал, что, не являясь гражданином Рима, не защищен от немедленного допроса с помощью пытки и последующей казни без суда и разбирательства.
   Демонстративно, с высокомерным, источающим презрение к проводящему опрос скромно одетому старшему легионеру выражением лица, много раз поднимал во время беседы глаза к ночному небу.
   Должно быть, молился своему богу. А по мне так - глупо выставлял кадык под мой или моего подчинённого удар.
   Оглядев усыпанные звёздами небеса, начал демонстративно равнодушно отворачивать голову в сторону от задающего ему вопросы ничтожного человечишки, случайно оказавшегося на его жизненном пути.
   Во время этого надменного поворота головы внезапно заметил подошедший небольшой наш отряд, состоящий из воинов в полном боевом снаряжении. И тут же потерял голову от страха.
  
   Всегда поражался, как быстро представители кочевых народов превращались из держащихся надменно и гордо, с открытым вызовом людей в ничтожное и заискивающее существо.
   Должно быть, эта особенность характера является одним из способов выживания в пустыне.
  
  I.XVII.III. Меня совсем не задело то, что главный караванщик упал на колени не передо мной, а перед идущим впереди моего коня центурионом личной охраны. Однако с удовлетворением отметил для себя, что тот, в полуобороте, кося на меня глазом, показал мне выражением лица своё смущение от проявленного плебеем неуважения к старшему по должности.
   Со снисходительной усмешкой на устах, но не надменно - не могу не уважать старого, подобного себе воина, да ещё в звании, которое благодаря фортуне сам удивительным образом перескочил - подбадривающе кивнул центуриону когорты головой, предлагая продолжить уже ему допрос.
   С орлами на груди и шрамом на лице он выглядел грознее всех в отряде.
  
   Я ж, имея немалый походный опыт за плечами, закутался в плащ так, чтобы не узнали по одежде кто я.
   Впрочем, для знающих людей, достаточно увидеть только мой плащ.
   Пусть и походный плащ на мне сегодня.
  
   С трусливой дрожью в голосе караванщик сообщил:
   - Продукты питания предназначены для защитников осаждаемой нами крепости. Такой поход выполняет им или иными караванщиками из его племени примерно два раза в три месяца. Преодоление пустыни не окажется сложным, если знать места расположения источников воды. Таких мест на этом караванном пути, в зависимости от времени года, можно найти от пяти до десяти. Обычно пользуются при движении по древнему маршруту тремя надёжными. В них вода не иссякает даже при длительной засухе.
  
   Исходя из количества перевозимых продуктов, несложным счетом определил - число защитников крепости должно быть весьма невелико.
   В очередной раз удивился откровенному, нахальному бездействию предшественника.
   Возникшего в сознании возмущение на саму возможность существования в этом мире всех этих никчемных людишек, породило легкое сожаление о том, что не отразил, непонятное для меня, позорящее любого воина уклонение примитивного лентяя от исполнения служебных обязанностей, в рапорте. Но тут-же с иронией отринул - это не для меня.
  
   Если жаловаться, то на бога. Если и жаловаться, то богу.
  
   По возвращению в лагерь приказываю установить посты со стороны пустыни.
  
  
  
  Глава XVIII
  
  I.XVIII.I. С двумя высшими командирами подходим к накрытому на берегу столу.
   Невдалеке два повара готовят порубленное на куски мясо на углях горящего красным пламенем разложенного рядом с металлической жаровней костра.
  
   Смеемся над выбранным центурионом тыловой когорты местом. Оно рядом с выходом льющихся в солёное море канализационных стоков.
  
   Привносит непринужденность в дальнейшее общение и рождает ощущение воинского братства нарочито громко, подобно отдаваемой при построении команде, произнесённая в начале трапезы на природе шутка. Смысл её лаконичен, а слова схожи с лозунгом:
   - Римскому командиру не может быть неприятен запах римских солдат. Запах римского солдата - запах нашей Родины.
  
   Со стороны лагеря спешно подходит часовой. Сообщает о прибытии курьера из столицы метрополии, назвав имя представителя весьма уважаемого семейства.
   Такого и курьером не отважишься назвать, скорее послом для особых поручений.
   Тут есть один подвох. Он в том, что совершив столь дальнее путешествие, визитер получает право считаться участником боевого похода. Это позволит его клану продвинуть товарища в табеле о рангах военной службы. Более существенно то, что у него впоследствии может появиться возможность претендовать на самые высокие государственные должности.
   К тому же, будет о чём в старости рассказывать детям. Как не рассказать несмышленым малюткам о личном участии в войнах.
   Других смыслов ехать в столь удалённое и, в общем-то, опасное место у представителя рода находящегося в апогее могущества, я не нахожу.
   С приветливой улыбкой на лице иду встречать дорогого гостя, способного доставить крупные неприятности по службе. Да и его благорасположение было бы весьма полезно при планируемом мной в ближайшей перспективе изменении рода деятельности.
   Не вечно же скитаться по задворкам империи.
  
   Приглашаю визитёра к походному столу.
   С лестью плута, залитой без меры в медоточивый голос, восторгаюсь отвагой посланника преодолевшего столь трудный и опасный путь.
  
   Внутренне одёргиваю себя. Резко, как будто после получения пощёчины, осознаю - унизил своё человеческое достоинство без острой, напрямую не связанной с обеспечением жизни или здоровья необходимости. А после удара отысканной в лабиринтах разума честью по спящей совести уже спокойно, имея целью запомнить этот случай навсегда, определяю - выказанное раболепие чрезмерно.
   Как будто мы появились здесь иным способом, а, не преодолев всё тот же путь.
  
   Прежде чем принять приглашение, посланник, отбросив улыбку, вручает перевязанный красным шнуром с висящей печатью свиток. С ироничной миной на лице, придержав уже вложенный мне в руку свиток, заявляет, что, как смеет он предполагать, привезённый приказ испортит всем присутствующим аппетит.
   Выпустив послание из рук, и оглядев накрытый стол, скривив физиономию в весёлой усмешке, уточняет - разумеется, аппетит должен пропасть у всех, кроме него.
   С удовольствием отмечаю - при разговоре выходец из древнего рода не отделяет себя от меня и моих офицеров. Держится с нами наравне.
   Война иль общая для всех опасность сближают мужчин.
  
  I.XVIII.II. Посланник оказался прав в своём, высказанном при вручении письма, как показалось мне первоначально - шутливом предположении. Должно быть, ознакомился с содержанием послания до наложения на него печати. Доставленное из Рима распоряжение в корне меняло спокойное течение нашей службы.
  
   Приказ предписывал взятие в весьма короткий, но нельзя не отметить того, что в вполне разумный срок, осаждаемой крепости. После чего, легионы должны не мешкая прибыть на новые поля войны.
  
   Мне назначался для службы другой театр военных действий. Огромный театр, чья крыша - небо. Театр, имеющий не одну, а десятки арен. Арен способных легко вместить тысячи, а бывает и десятки тысяч решивших поупражняться в убийстве друг друга людей. Кровавая сцена, не страдающая от отсутствия зрителей, с обязательным присутствием завзятых театралов, в лице высшего руководства государства. Верховных жрецов войны, что гибнут, в отличие от массовки, только по своей глупости, иногда при порой случающейся оплошности, в редчайшем случае, и это далеко не всегда, при тотальном поражении.
  
   Новые, назначенные мне щедрым Римом подмостки, расположены в другой части империи. С абсолютно отличающимися от сегодняшних условиями ведения войны.
  
   После нескольких длинных пеших переходов предстоит плыть по морю, а потом путь в горы.
  
  I.XVIII.III. Вместе с приказом посланник привёз лично для меня последнюю информацию об очередном драматичном изменении политической конъюнктуры, случившемся в метрополии накануне выезда вельможи. Как я, слегка разочаровавшись в своей проницательности, понял из его уточняющей информации, только она и послужила ключевой причиной столь дальнего вояжа моего более опытного коллеги по государственным интригам.
   Путешествие совершалось отнюдь не ради тривиальных личных целей посланного в опасный путь, как первоначально мне по вздорности ума представлялось. Оказывается, я неожиданно стал нужен молодой части римской элиты попадающей под контратакующий удар не желающих терять власть ретроградов.
  
   Наша партия, снова, и в какой уж раз, оказалась в критической ситуации. Только в этот раз всё могло обернуться неизмеримо большими неприятностями для всех нас. Всех без исключения. А особенно для меня, считающегося многими политизированными гражданами военным лидером молодого поколения.
  
   Ошибиться при штурме я не имею права. Защитить меня от снятия с перспективной должности станет невозможно. Просто, будет некому. Разбегутся, попрячутся в провинциях, переметнутся на сторону победителей.
  
   Наша политическая часть Рима ждёт от меня исключительно благоприятного результата. Если успехов не будет, то это назовут не только моим поражением, но и ошибкой людей меня поддерживающих. А ошибку без особых затруднений возведут в титул преступления перед государством.
   Наши противники получат возможность вступить в открытое противоборство с оказавшейся в слабой позиции молодой партией.
   О дальнейшей моей судьбе и думать будет нечего. В лучшем случае, землевладелец средней руки.
   В худшем, возврат к перекладине тренировочного станка. В роли вращающего тот станок раба.
  
  
  
  Глава XIX
  
  I.XIX.I. Время штурма я определил единолично на общем совещании командиров.
  
   Наши инженеры подготовили и установили за ночь узкий мост через пропасть такой глубины, что у смотрящего вниз кружится голова.
   Дно этой бездны часто укрыто густыми туманами. Вот и при последнем осмотре, заглянув с обрыва вниз, осмотрительно выбрав надёжный камень, я увидел только клубящиеся облака, что выбрали для ночёвки безветренное место.
  
   Гениальность мысли инженеров родила во мне чувство близкое к восторгу.
   Правда, сами военные строители были несколько удивлены выказанным мною восхищением. Убывающим за наступившей ненадобностью в метрополию двум мостостроителям я выдал сопроводительное письмо, в котором сделавшим своё дело - в значительной мере решившее результат штурма - мною были даны самые лестные рекомендации.
  
   Мост собирался в вертикальном положении, на противоположном к крепости утёсе. Его сегменты изготовили заранее на удобной для доставки строительных материалов площадке. Затем, под пологом ночи, к верхней части сооружения привязали верёвки и оттолкнули конструкцию шестами. Нижняя часть постройки упиралась в каменный бруствер.
   Двумя шестами, воткнутыми в специальные выемки на левом и правом брёвнах, толкали до тех пор, пока конструкция не преодолела верхнюю точку описываемой ею четверти окружности. Затем дополнительными шестами контролировали направление движения, пока хватало их длины. Дальше сооружение начало опускаться только под действием собственного веса. В работе использовали силу четырёх десятков человек. Строителям оставалось только прилагать определённые физические усилия, временами напрягаясь до предела, чтобы удерживать скользящие по блоку верёвки. Командами, один раз переросшими в извергаемый двумя глотками истерический крик, инженеры корректировали направление управляемого падения, стараясь избежать достижения скорости способной при соприкосновении с противоположным берегом разрушить наводимый переход.
   Конечно, не всё прошло гладко, не обошлось без неприятных моментов. Два раза строение уводило в сторону. И замирали наши сердца в тревоге. Но, в конце операции я увидел перед собою под светом луны сверкающий серебром мост.
   Правда, по ширине годный лишь для движения по одному. И то с интервалом в четыре метра.
   Строение не было рассчитано на большой вес, смотрелось весьма ненадёжно, казалось хлипким. И, по моему мнению, обязательно разрушилось бы даже от незначительной перегрузки.
   Но, преодоление пропасти по мосту было неизмеримо лучше штурма из затянутой туманами глубокой преисподней по отвесным, скользким от утренней росы скалам.
  
  I.XIX.II. Нахлынуло видение того, как бросившиеся на штурм передовые легионеры сражённые стрелами и камнями будут падать с этого моста в пропасть.
   Подумал:
   - необходимо создать перед мостом оптимальный штурмовой резерв, а места для размещения неимоверно мало;
   - расставить центурионов так, чтобы они закрывали своими спинами легионерам вид крепости;
   - идущие на штурм ворот не должны, до того как ступят сами на мост, смотреть на то, как гибнут, срываясь в пропасть, бегущие по мосту их товарищи;
   - если в начале моста поставить двух с обнажёнными мечами, то у ступивших на мост воинов не будет иной возможности, как только бежать вперёд.
  
   Преграда предо мной такая, что пока не верю в возможность её преодолеть. А выбранный способ достижения цели смахивает на авантюру.
   Эту преграду преодолеть я обязан по указанию неласковой судьбы.
  
   Нет, сейчас есть существенное отличие от тех предыдущих сражений, где я сам бежал в атаку. Побеждать я должен заставить других.
   Заставить, используя стадность мышления вооружённой толпы. Держа в руках невидимый бич страха перед Римской империей.
   Империей, живущей большей частью своей истории за счёт государственного насилия над людьми, пришедшими в мир как личности, а вынужденных жить по законам стаи животных.
   И тем свершу я дело достойное богов.
  
   Прорвёмся, и без помощи богов.
  
   Пусть мир замрет передо мною и будет так, как надо мне.
  
  I.XIX.III. Рано утром, под прикрытием тумана, передовой отряд, состоящий из десяти легионеров под командой центуриона, двинулся по покрытой тьмой дороге к возведённому мосту.
   Посылать вперёд разведчиков сделалось обязательным для меня правилом.
  
   Расположился, с двумя не имеющих в своём подчинении подразделений офицерами, в авангарде первой штурмовой колонны.
   Рядом, обок с вестовым, готовым в любой момент принять поводья его коня, в ожидании приказа на атаку находился её командир.
  
   Вторая штурмовая колонна, готовая прийти на смену первой, располагалась вне видимости. От нас и защитников крепости её закрывал крутой, почти под прямым углом, поворот уходящей в пустынные холмы дороги.
   Резерв специально отдалил от театра боевых действий, чтобы не утерялся боевой дух легионеров в случае гибели на их глазах авангарда.
  
   У второй колонны был свой штатный командир. Но понимал - если будет введен в бой резерв, то возглавить атаку придётся самому. Возвратиться в Рим без победы я не мог.
   Мне возвращаться только на щите.
  
   Заранее, в самом начале развёртывания авангарда, ещё не видя необходимости в привлечении к атаке второй колонны начал продумывать свои действия:
   - надо снять обувь, для того чтобы смочь увереннее перепрыгивать через не успевших упасть в пропасть раненых, держащихся из последних сил за бревна;
   - бежать необходимо с дистанцией от следующего за мной не менее чем в пять шагов, чтобы при незначительном ранении и связанной с этим потерей скорости успеть ступить на противоположную сторону до того как столкнут вниз, обоснованно посчитав мешающим выжить, досадным препятствием.
  
  I.XIX.IV. Все те, кому солдатская доля уготовила быть назначенным в авангард, и вместе с ними я, внимательно наблюдали за продвижением отряда разведчиков.
  
   Узкая дорога, похожая скорее на широкую горную тропу, пролегала, безбожно петляя вдоль большей части, примерно две трети её длины, главной крепостной стены. Заканчивалась на выступе, с которого только и можно было перекинуть мост. Прочный каменный мост, разрушенный севшими в осаду, упирался когда-то одним своим концом в выступ находящийся напротив крепостных ворот. На это указывали остатки сложенных из необработанного камня ограждений подъездов к сгинувшему мосту.
   Левая сторона дороги упиралась в почти вертикальный склон каменного утёса.
   Правая её часть, не имеющая даже намёка на бордюр, являлась пред испуганными очами в виде крутого обрыва в пропасть.
  
   Возбуждённое сознание рисовало мне в искаженном виде вид крепости. Способствовали неадекватному восприятию действительности - земля, покрытая кромешной тьмой, и небо, прижатое к земле весом неимоверных звёзд, заливающих бриллиантовым светом замерший в тревоге мир.
   Казалось мне, что высящаяся за обрывом стена с двумя воротными башнями посередине угрюмо нависает не только над дорогой, но и надо мной. Не взгляд мой тянется к вратам, а сжимающие голову обручем ужаса их башни подкрадываются ко мне. И давят, давят на меня. Гнетут мою душу.
   Пугают, даже сейчас. Страшат, как только вспомню.
  
   Это был явный обман зрения, вызванный то ли ночной темнотой, то ли страхом. Нас отделяли не только ширина пропасти, но и, пускай малое, расстояние от противоположного края обрыва до стены. Дистанция между нами и врагом составляла в разных местах от трёх десятков до сотни метров.
  
   Метание камней и пускание стрел с этой стены на дистанциях до пятидесяти метров - а был весьма протяженный участок, где расстояние составляло даже немногим менее тридцати метров, что было преодолимо для броска рукой - стали бы гибельным для отряда почти любой численности.
   Для пресечения кидания камней и дротиков, стрельбы стрелами со стены, на узкую дорогу невозможно установить метательные орудия.
  
   Такую крепость можно взять только с помощью беспредельной храбрости. И ценою огромных жертв.
  
   Я был готов потребовать и то, и другое.
  
  I.XIX.V. Внезапное движение на крепостной стене насторожило нас.
  
   И привиделось мне - прилетевшая из потусторонней, неведомой пустыни, окрашенная в гнусный цвет разлагающейся мертвечины, видом подобная рваной истасканной тряпке, огромная уродливая птица сорвалась с укрытой покрывалом беспросветной ночи стены. И, начала падать на меня. Раскрыв отвратительную пасть, с вырывающимся из неё терзающим немощную плоть режущим душу свистом, прошуршала оснащенными костяными стрелами крыльями пугающе близко над моей головой.
   Тварь резко кувыркнулась на месте, враз развернулась, и полетела в обратном направлении.
   Пронеслась над крепостной стеной. Кренясь на левое крыло, скользнула мельком над главными воротами.
   Планируя в ненормальном, ничем не схожим с птичьим полёте, упала до земли. Но земли не коснулась. Остановилась. Грудью налегла на воздуха поток. Взвилась. С набором высоты прошелестела над центром цитадели.
   Не хлопнув ни разу, только зыбко трепеща гадкими крыльями, как будто на кожаной тряпке дрожали мелкие волны, улетела в породивший её ад.
  
   Тьфу, покажется же такая мерзость. Да ещё в такой неподходящий момент. Когда совсем не до подобных фантазий.
   И не захочешь в час такой ты бога поминать - душа находится во власти земных забот. И дела нет тебе до чёрта.
   А если и не померещилось, то лучше забыть - впереди страшный бой. И ходит где-то рядом смерть. Та птица, перед ней ничто.
  
   Раздавшийся со стены резкий, гортанный крик, переполненный горем и страхом, похожий на последнее карканье чёрного ворона, остановил движение авангарда.
   Замерло время на мгновенье.
   И споткнулись наши сердца, перед тем как начать учащенно биться.
   И замёрзла в жилах кровь.
  
   Разведчики, отличные воины, с быстротой молнии перестроились в две шеренги. Закрылись от стены и душераздирающего крика щитами так, что строй их стал похож на черепаший панцирь.
   Но, не последовало больше ничего.
   После продолжительного тревожного ожидания авангард возобновил своё движение. Некоторое время медленно, подобно черепахе, передвигаясь под защитой больших щитов.
   Затем отряд ускорил шаг.
  
  
  
  Глава XX
  
  I.XX.I. Подошёл растерянный и чем-то удручённый старший центурион. Командир разведки.
   Доложил - передовой отряд без сопротивления вошёл в крепость. Помощь подоспевшей первой когорты не понадобилась. Ломать ворота не пришлось. В крепости одни мертвые.
   Единственный, оставшийся в живых, один из всех тех, что годами держали оборону, сам открыл крепостные ворота.
  
  I.XX.II. Вхожу через распахнутые настежь ворота.
  
   На камнях крепостной площади, под стеной слева, лежат ровным рядом мёртвые женщины и дети. От семи до девяти женщин крупного телосложения, одетых в чёрные одежды. Им под бока подложены трупики детей. Младшие вплотную, иногда засунуты под руки, старшие по краям. Рядом с каждой от четырёх до двенадцати детей разного возраста.
   Вдалеке, справа от входа, под внутренней стеной лежит ещё один, больший по численности раза в полтора, ряд мертвецов. На площади рядом с ним, и далее по доступной глазу территории валяются в беспорядке немногие тела мужчин.
  
   Как сообщает командир первой колонны, он успел уже осмотреть большую часть крепости, им обнаружено ещё два места размещения женских и детских трупов похожим образом. Будто убивали с соблюдением неведомого ритуала.
  
   Хожу в прострации; разглядываю убитых; стараюсь понять, кто мог это сделать. Когда успели. А главное - зачем.
   В голове возникает гипотеза о проникновении наших лазутчиков с противоположной стороны.
   Сейчас же возникает у меня вопрос - ради чего бы они совершили без приказа такое ненужное, похожее на ритуальное злодейство? За такое возможна кара по суду.
  
  I.XX.III. Подводят пленного.
  
   Стоит сгорбленный, с опущенными плечами, понуро опустив голову мужчина. Зрелый, матёрый, сильный, готовый убивать, способный умереть.
  
   Глянул на меня странным взглядом из-под густых, колючих бровей.
   В широко распахнувшихся глазах, показавшихся на краткий миг прекрасными, на дне зрачков разгадал - наверное, полыхающий внутри человеческого организма пожар чувств отразил, а мне позволил прочитать - главное желание. Глаза источали, молили, сияли - надеждой.
  
   Задал вопрос через толмача.
   Согбенный, седой старик ответил коротко, как показалось, отвечая, уложился в пару фраз. Переводчик старательно и пространно, долго не находя соответствующих слов попытался пересказать, а затем, поняв невозможность перевода, многословно объяснил:
   - Они сами, по очереди убили свои семьи и друг друга. А он не отважился, после глубоких размышлений и терзаний, нарушить запретительный завет их веры - табу на самоубийство.
  
   Отдаю приказ казнить сдавшегося добровольно немедля.
   Стоящий у стремени главный центурион снизу вверх мучительно долго смотрит мне в лицо.
   Не смеет рот открыть, но я читаю по глазам, о чём он думает:
   - Пленник может оказаться гражданином Рима. Необходимо длительное разбирательство. Гражданина Рима казнить имеет право только цезарь.
  
   Стоящий рядом офицер поспешно, словно поперхнувшись, задерживает рвущийся из горла возглас.
   Не должно возражать старшему начальнику при подчинённых.
  
   Кожей ощущаю, что все окружающие, и даже офицеры, внутренне согласны с приказом.
  
  I.XX.IV. Два легионера деловито исполняют приказ.
   Им ничего не угрожает, кроме жестокого наказания за неисполнение в боевых условиях команды.
  
   Вяжут пленника толстой верёвкой;
   Подводят к краю пропасти;
   Наклоняют туловище так, чтобы обречённый видел перед смертью всю адскую глубину утратившей вуаль туманов пучины.
  
   Ветеран со следами ран на лице, указывающих на богатый боевой опыт, а значит научившийся в походах резать скот для пропитания, держа нож особым образом, лезвием вниз, быстрым движением руки перерезает горло апологету непостижимой веры.
  
   Два вершащих казнь воина одновременно, как показалось мне - ластясь к жертве, легко придерживая её за локти, артистично сталкивают ещё живое тело в пропасть.
  
  
  
  Глава XXI
  
  I.XXI.I. В тихой задумчивости возвращаюсь в лагерь. Впереди, верхом на светлом коне, но не в колеснице, во главе сияющей от счастья победы без боевых утрат колонны триумфаторов. Предполагали, что не менее трети, в худшем случае две трети от численности первой колонны, останутся под так долго, казалось навечно, неприступными стенами.
  
   Встречающая когорта стражей со вчерашнего дня пустых палаток, восторженным рёвом, что вырывается традиционно у зрителей торжественного шествия, приветствует входящих в походный городок.
  
   Моей персоне оказывают особые почести.
   Сопровождают двумя церемониальными колоннами, с поднятыми вверх обнаженными мечами в руках, до центральной палатки.
   Почётный караул шествует в почтительном молчании.
   Отсутствие потерь приводит всех в состояние радости и восхищения, поднимает мой авторитет - но, разумеется, на весьма мимолётное время - до поднебесных, немногим ниже божеской обители, вершин.
   Неподдельное уважение, не то, что проявляют подчинённые по понуждению лебезящего мелкого начальства, ещё вчера наполнило бы моё сердце ликованием. Сейчас хочется как можно скорее остаться одному.
  
   Бывает часто в жизни достойного и самостоятельного мужчины время действий без раздумий. Нечасто, и потому так значим и дорог этот момент, приходит время мужу думать.
  
   Сейчас мне хочется думать.
   В такие моменты можно самопроизвольно кардинально изменить своё отношение к жизни.
  
   Вскоре, после негромких рассказов вернувшихся участников приступа, над лагерем нависает печальная, успокаивающая психику тишина.
   Она как повод всем наделённым разумом для глубоких размышлений. Для покаяния.
  
   Необходимо понять и оценить случившееся.
  
   Наши народы принадлежат к различным цивилизациям. Как можно считать убийство своих детей меньшим грехом, чем убийство себя.
   Такая вера для меня неподвластна постижению.
  
   Вполне возможно - повода для углублённого философствования в этом случае нет. Так как, исходя из огромной практики моего общения с поверженным противником, всё можно очень просто объяснить - жалкий человек перед лицом смерти всегда истолковывает постулаты своей веры так, что без стеснения оправдывает всякое своё нарушение любого из них. Извиняет себе неисполнение любого божьего завета, считающегося им до этого краеугольным и непререкаемым. Завета, в который всю сознательную жизнь с тупоголовой категоричностью верил, даже незначительное отклонение от коего ещё вчера являлось для него душеубийственным грехом.
  
  I.XXI.II. Со злобной иронией возражаю себе:
   - А как ты будешь толковать свою веру, если придётся выбирать между своими детьми и своей жизнью. Есть в метрополии могучий враг. Если он пожелает, завтра же вызовут на суд, выдумав и обосновав любую вину. Да и выдумывать не надо, можно взять для затравки хотя бы сегодняшнюю казнь пленного. А налетевшие обвинители, грехов нашепчут сверх всякой меры.
   Семья по приговору лишится всего в случае твоего осуждения. Жена из благородной семьи и теплится надежда, что выбрала она тебя не только из практических соображений, увидев в первый раз идущим вслед колеснице триумфатора.
   Благородные родители её не примут, боясь повторно попасть в немилость. Прожить трудом своим она не сможет. Взятие в заложники детей попавшего в опалу родителя - широко используемая практика.
   Ну, как заговоришь, когда поставят перед таким выбором?
  
   А-а-а, начал извиваться! Не спросясь полезло в голову пока бессмысленное, ведь никто ещё не судит, оправдание - всегда в разъездах, твои ли дети.
   Ну-ну...
  
   Вполне возможно, проверка твоего поведения в искусно созданных роком критических условиях, когда предложат выбрать между жизнью твоей и жизнью семьи, будет раньше, чем хотелось бы.
   Но этого, конечно, вовсе не хотелось.
  
   Причины создал сам, но нет и капли раскаяния.
  
   Объективно - семью сейчас может спасти или продолжительная война, или твой героический подвиг.
  
   Но, подвиги уж были. Их для одного человека немало. Хватило бы на пару-тройку иным героям. Вероятность появления возможности совершить ещё один - ничтожна.
   Скорее, семье поможет твоя гибель на войне.
  
   Из-за прямо скажем не очень-то и требующего обязательного жестокого наказания проступка, отзыв с войны маловероятен.
   Твоя партия, к которой пришлось примкнуть по новому родству, на сегодня в очередном проигрыше. Она провозгласила тебя своим штандартом и символом воинской удачи, назначила любимцем славы.
  
   Символы вырывают первыми из рук противника.
  
   А чтобы не появился потомок, имеющий в глазах народа моральное право на отмщение, уничтожают весь род.
  
  I.XXI.III. Политический вождь нынешних победителей может и желает закончить начатое когда-то превращение героя, что всякий раз при упоминании в сенате напоминает ему о собственной полководческой неполноценности, в утратившую живое воплощение легенду. Да только - сейчас империя лишится не молодого пустяшного выскочки из низов воинского сословия, а опытного военачальника.
  
   На сегодняшний день количество полководцев имеющих не только боевой опыт, но самое главное, знающих как надо побеждать, для чрезмерно огромного государства невелико.
   Таких в империи найдётся три-четыре человека.
   Если оценивать беспристрастно - на сегодня равен мне всего один. И тот увяз на западе в делах житейских, невеликих.
   Для государства со столь обширной территорией необходим десяток воителей умеющих водить войска в дальние походы.
   Сейчас таких как я недопустимо мало.
   Подобное случалось ранее исключительно редко, в самые неудачные периоды истории Рима.
   Повезло семье. Погиб в горах, попав с отрядом в засаду.
  
   Ехал впереди походной колонны на белом коне, с развевающимся за спиной парадным, белым, шитым серебром, расшитым золотом плащом.
  
  
  
  Глава XXII
  
  I.XXII.I. В дымчатой мгле раннего утра стояли в полном составе серые шеренги двух выстроенных в походном порядке легионов.
  
   На плато, расположенное у подножия куполообразного холма, на вершине которого едва уместился возведённый по утверждённому для строительства крепостей принципу полевой лагерь, войска вывели сразу же после ранней побудки. Легионеры едва успели проглотить скудный завтрак.
   Что поделаешь, но ранняя побудка, и безвкусная пища были традиционны перед боем.
  
   Где-то там, далеко, на широких равнинах между горными хребтами, солнце уже показало свой диск. Но, до падения его первых лучей на зажатую со всех сторон крутыми скалами долину оставалось ещё более часа томительного ожидания.
   Всё окружающее легионеров пространство - стена вокруг лагеря, возведённая из стоящих вертикально заострённых брёвен; лишенные растительности горные хребты, казалось, угрюмо нависающие над шеренгами; плато, с растущей на нём куцей колючей травой; низкие рваные облака; туман, ползущий из ущелий - всё было окрашено в плотные, бесплодные, серые цвета.
  
   На дне находящегося за спинами легионеров ущелья шумела стремительная река. Она несла пока серые, но это только до появления солнца, воды. Перед обедом, и то не каждый день, солнце заглядывало на дно обрыва, и цвет воды менялся. В зависимости от интенсивности таяния ледников он становился то грязно-коричневым, то делался изумрудно-прозрачным.
  
   Клубы тусклого утреннего тумана поднимались из близкого ущелья и периодически накрывали строй. Оседающая на одежду и тёплые тела холодная влага вызывала озноб, до стука зубов за синюшными губами, у недавно проснувшихся, стоящих строгим строем людей. Людей клянущих про себя командиров за такое раннее построение. Построение, воспринимаемое ими - при полном отсутствии столь продолжительное время каких-либо действий - издевательски бессмысленным.
  
   Возникший в задних шеренгах одиночный ропот был быстро заглушен моральным давлением молчаливой массы приученных к неотвратимости коллективного наказания за любой проступок в строю легионеров. Недовольное бурчание взлетело в небеса, а на земле затихло в плотном людском тумане, не долетев до ушей центурионов.
   В полной тишине стояли два легиона в ожидании команды на начало движения.
  
   Тяжелым грузом давило на плечи осознающих ситуацию понимание того, что этот ничем не отличающийся от многих других поход обязательно станет последним в жизни для кого-то из них. Из всех обыденно ждущих приказов неизбежно некоторые не вернутся в свою палатку. И не раз видавший гибель сослуживцев старый воин мог, пройдясь вдоль строя, узнать, кто останется лежать на поле брани, не поднимется никогда.
   Но, не нашлось людей кому бы захотелось знать такое. Ни о других, ни о себе.
  
  I.XXII.II. Целью похода значилось принятие капитуляции восставшего государства.
   Предполагалось - совершить, без длительных привалов, восьмичасовой переход; организовать недолгую, не более двух суток, осаду столицы государства; принять от правителя уже фактически усмирённой страны клятву на верность Риму.
  
   Клятва, по требованию сената, должна быть произнесена обязательно в моём присутствии.
   Как я предполагал - присутствие прославленного военачальника добившегося блистательной победы, должно стать гарантом исполнения накладываемых на побеждённую страну обязательств.
  
   Как открылось для меня впоследствии - подоплёка была совсем в другом. Во мне. В моей личности. В готовившемся для меня назначении.
  
   Клясться в верности Риму местный правитель будет уже второй раз. Но, так решили прибывшие из метрополии политики.
   После продолжительного размышления я вынужден был согласиться с ними. Первоначально считал необходимым казнить нарушившего клятву. Излишне эмоционально требовал, долго настаивал на этом в начале общего совета.
  
   В восставшей стране на сегодня остался один человек способный не только взять, но и, а это главное для всякого нового правителя - удержать власть. Это тот, кто поднял бунт. Кто остался на сегодня его последним не убитым и не сломленным предводителем. Кто отказался идти на любые переговоры.
   По моему разумению, успокоить его способна только смерть.
  
   Согласно указаниям сената я должен сегодня блистательно завершить отданную под моё управление год назад военную компанию.
  
  I.XXII.III. Осада затерянной в горах столицы планировалась в основном с символической целью.
   По просьбе правящей верхушки побеждённого государства она должна быть организована так, чтобы показать их подданным отсутствие подлого сговора и откровенного предательства. Пускай сговор, но скрытый; пускай предательство, но вынужденное.
   Были и вспомогательные задачи - последующее обеспечение безопасности маршрутов; размещение оккупационного гарнизона; захват запасов продовольствия.
  
   Посланными из Рима переговорщиками была достигнута тайная договорённость об условиях и порядке капитуляции.
   Ворота крепости откроются передо мной сами.
   На сегодня нет для меня никакой сложности в том, чтобы распахнуть их силой. Но, так задумано не мною. И этому мне лучше подчиниться.
  
   Незначительную опасность могут представлять малочисленные, не желающие до времени признавать поражение, разрозненные отряды восставших. По нашему общему мнению, они способны на организацию нескольких, не более двух, засад на единственной горной дороге, что ведёт от нашего лагеря к обречённой на падение столице.
  
  I.XXII.IV. Утром встал как обычно, вместе с войсками.
  
   С помощью двух слуг облёкся в походное снаряжение и стал ждать доклад о готовности войска к выдвижению.
  
   Вошедший в шатер командующего быстрым, энергичным шагом, без малейшей заминки возле стоящих на входе легионеров охраны, высокопоставленный посланник - так входят в сенат те, кто имеет в нём место по рождению - отвлёк надолго исключительно конфиденциальной беседой.
   Аудиенция была обещана накануне, отказать в ней не представлялось возможным. Но не думал, что разговор настолько затянется.
  
   Обсуждали привезённые вчера специальным гонцом документы из Рима. Письма содержали чрезвычайно важную, откровенно обрисовывающую политическую ситуацию в государстве информацию. Одно немногословное послание, что было доставлено спрятанным у гонца на груди, написанное уникальным шифром, подготовленное специальным образом к уничтожению при попытке захвата почтового наряда, касалось лично меня.
   Рим исподволь готовили к моему триумфальному приёму. Как высочайшего лица государства.
  
   Сглотнул непроизвольно, и пошла от кадыка, оставляющей после себя пустоту, короткой волной многолетняя усталость.
   Подобно гранитной траурной плите легла она на душу.
   Задавила собой полагаемую в таком случае зарождающуюся радость от предстоящего овладения при жизни высшей властью.
  
  I.XXII.V. Яркий солнечный свет, пробившийся сквозь тонкую ткань клапана купола походного шатра, заставил вспомнить о главном.
  
   Доложили - войско к выходу ещё не готово.
  
   Устало, язвительно и возмущенно, с толикой грусти вспомнил весь свой предыдущий опыт управления людьми, из которого следовало - необходимо и в данном случае - впрочем, как всегда - брать руководство даже в малом в свои руки.
   Как я устал...
  
   Приказал принести белую парадную одежду. Переоделся.
   В одеяния триумфатора нарядить меня планировалось на последнем перед крепостью привале. Эти безумно дорогие тряпки специально готовились для торжественного вступления в смирившуюся с позором столицу.
   Решил, что праздничная одежда военачальника поднимет дух у уставших ждать легионеров, создаст радостное, приподнятое настроение при выходе войска в поход.
   За время пути амуниция утратит блеск и загрязнится, зато приобретёт другую особенность морального воздействия на варваров. Серые от пыли феноменально дорогие одежды воина-военачальника подействуют угнетающе и предостерегающе на аристократию покорённой страны.
  
   Когда отвечающий за оружие легионер заходил со спины чтобы застегнуть пояс, резким движением левой руки перехватил висящие на ремне ножны.
   Оруженосец от неожиданности застыл в позе неудобной для длительного в ней нахождения. После того как я наполовину вытащил меч из ножен, на его лице появилась испуганная улыбка.
   Похоже, устрашился последствий от возможного нахождения мелких недостатков на оружии после неправильной его чистки или заточки.
  
   А я вдруг вспомнил, как давно не видел этот периодически навешиваемый на меня предмет.
  
   Вытащил клинок почти полностью, оставив в ножнах остриё, как положено при осмотре. Ещё я сделал это, чтобы не вызвать ненужную тревогу у окружающих от вида обнаженного оружия во властительных руках.
   Отметил безупречную заточку лезвия и то, что металл отполирован до зеркального блеска.
   Да, такой меч не предназначен для битвы.
   Такими мечами если и проливают кровь - то свою.
   Внутренне ухмыльнулся - или самых высокопоставленных в государстве лиц.
   Но, об этом нечего и думать - близко не подпустит, выставит перед собой не менее шести телохранителей.
  
   Не подпустит пока, может так получиться - придёт по вызову сената.
   А там, посмотрим.
  
  I.XXII.VI. Когда я вышел из палатки, солнце начала дня уже залило всё окружающее пространство удивительным, радостным, пронзительно ярким светом.
  
   Подвели высокого скакуна имеющего окрас называемый белым.
  
   Сел на коня не воспользовавшись услужливо подставленной центурионом, защищенной кожей буйвола с нашитыми на неё металлическими пластинами, спиной.
   Утвердившись в седле, нагнулся вправо и положил облечённую в боевую рукавицу длань на тело ветерана. Дружески, слегка пожал его плечо поближе к шее, извинившись таким образом за отказ от предложенной из уважения услуги. Чтобы не возникла у идущего в бой подчинённого даже мимолётная обида.
  
   Дал слабо шенкеля. Конь бодро двинулся, слегка гарцуя, коротким шагом.
  
   Горели золотом в лучах ликующего солнца символы и штандарты, которые держал выстроившийся вдоль моего пути гарнизонный караул, составленный из легионеров охранной когорты. Сияли, золотом и серебром отражая свет в сторону войск, украшения на моей одежде и сбруе моего коня.
   Тяжёлым желтым цветом пламенел золотой орёл на моём шлеме.
  
  I.XXII.VII. Вселенскою волной печали накатила сверху мучительная тяжесть.
  
   Не сгибая голову, а только опуская плечи, сдавила грудь. Легла на сердце.
   Тяжесть неописуемая словами. Вгоняющая в могилу.
   Потемнело в глазах.
   Ждал - думал отпустит.
   Но темнота не шелохнулась.
  
   Испугался - смогу ли вернуться к жизни; не выдавит ли в загробный мир эта тяжесть; подобное путешествие может оставить, после возвращения оттуда, навсегда в безумии или беспамятстве.
  
   Открылись раньше неизвестные глаза.
   Открылись в мир чужой.
   Видел не обычными глазами, затрепетали другие - раскрывшиеся под нижними веками. Неведомые глазные яблоки, видящие сквозь кожу.
   Увидел мир тот же, но в измерении ином.
  
   Видел только строго перед собой, боковое зрение отсутствовало.
   Желая разобраться в происходящем - не смог, мой мозг заснул - утратившее текучесть время смотрел на ведущий к воротам лагеря коричневый коридор. Вдоль него стояли две шеренги из серых легионеров.
   Лица воинов стали нераспознаваемы, контуры тел потеряли четкость, начали двоиться и расплываться.
   Люди и кони утратили свои привычные формы.
   Из улицы, разделяющей палатки двух когорт - их прославленные названия вертелись в памяти, но вспомнить не сумел - выехала малочисленная группа тёмно-серых всадников на светло-серых лошадях.
   Вдали, прямо над горами, лежала странная долина. Над ней нависало молочно-серое небо.
  
   Ехал в таком состоянии до главных лагерных ворот.
  
   Вдоль пути стояли плотные шеренги легионеров, и это позволяло мне двигаться вперед, помогало не потерять направление движения.
  
   Управлять конем можно было только шенкелями. Править поводом не мог, руки потеряли тонкую чувствительность.
  
  I.XXII.VIII. Пришел в себя у распахнутых ворот.
  
   Очнувшееся, но ещё не проснувшееся полностью, сознание меланхолично отметило то, что значительно сместился вправо, почти выехал на узкую обочину дороги. За ней стояла ограждающая лагерь стена из брёвен.
   Едва не превратился в посмешище, упершись лбом в стену.
  
   Неприятное чувство недовольства собою вызвали встревоженные взгляды начальника лагеря и личного офицера, которые шли по правую руку обок с моим конём. Дружелюбно настроенный ко мне офицер был даже вынужден подпереть левым плечом моего коня в шею, чтобы тот не упёрся в столб возле ворот.
  
   Тягуче медленно проползла сквозь мозг слабая догадка - не надо тебе участвовать в предстоящем предприятии.
  
   Усталость переполняла тело и душу.
   Усталость не позволила догадке оформиться в мысль.
  
   Как же я устал...
  
   Только и нужно-то было потянуть левый повод, чтобы направить коня в обратный путь.
   Возложить на начальника лагеря временное исполнение моих обязанностей. Послать личного офицера к командиру первого легиона с приказом возглавить поход.
   Выполнили бы с радостью. А командира первого легиона такой приказ ещё и порадовал, приятно удивив неожиданной удаче.
  
   Не смог? Не захотел? Иссякла жажда жизни...
  
   Правая рука оказалась сильнее левой.
   Усталость не позволила сойти с предначертанного судьбой пути.
   Было же. Было. Кажется совсем недавно - легко и бесцеремонно изменял судьбу свою и других.
  
   С тех пор, сколько времени прошло...
   Сколько всего случилось за это время...
  
   Взял повод. Ударил шпорами коня. И, засверкал мир привычными красками разгара солнечного дня.
  
   Прогарцевал через распахнутые ворота лагеря.
   Спустился по полусерпантину на плато.
   Остановился в центре построения войск.
  
  I.XXII.IX. В стороне от шеренг легионов, их командиры, встав рваным манерным кружком, неспешно обсуждали порядок движения походной колонны.
   В данный момент диспут развернулся вокруг определения места расположения не готовых ещё к выходу обозов. Вариантов было три, и каждый из учтиво беседующих прелатов, с прекрасно читаемой на их лицах апатией, настаивал на своём.
  
   Вспомнил о том, как уныло стоял когда-то легионером в таких же построениях, ожидая команду. Как выматывало морально и физически это бессмысленное стояние, вызванное командирской нераспорядительностью.
   Ударила в сердце, чёрной волной заполонила душу ярость.
   Дал коню шпоры, направляя его в сторону начинающейся крутым спуском с плато дороги.
  
   Командир авангарда, увидев моё движение, резко, как от удара палкой по телу, дёрнулся. Как будто его ударила молния. Нагнув голову по-бычьи, торопливо отдал команду своему отряду.
   Его легионеры необыкновенно быстро, на раз, сделали синхронный поворот налево, и быстрым шагом, почти бегом, начали движение.
   Большего позора нельзя было бы и придумать, чем выход авангарда на маршрут после главнокомандующего. А командиру отряда это однозначно сулило окончание карьеры.
  
   Машинально, ни секунды не задумываясь, легионы других частей выполнили поворот на месте и пошли вслед за мной, самостоятельно определив порядок своего движения в колонне, не дожидаясь, когда их командиры займут свои места.
  
   Легаты осознали свою оплошность. Почувствовав моё нерасположение к ним, никто из старших военачальников после начала движения не посмел приблизиться ко мне.
  
   Вот так я и оказался на том месте, где должен находиться в парадном шествии, но никак не при движении походным порядком.
  
   Сразу за мной маршировали два десятка легионеров моей личной охраны. Командовавший ими центурион-ветеран мог идти только перед четвёртой шеренгой, так как легионеры первых трёх несли, каждый держа обеими руками, что сыграет в дальнейшем роковую роль, штандарт и символ, иные регалии необходимые при торжественном вхождении в поверженные города.
  
   Легионеры шли, видя перед собой спину сидящего на коне военачальника. Спину, покрытую плащом девственно белого цвета.
   Они знали - скоро этот плащ сменится на другой. То будет багряница.
   Никто из них не имел и тени сомнения в том, что пурпурный плащ наденут на триумфатора заслуженно.
  
  I.XXII.X. Перед легионерами ехал ставший уже легендой полководец и воин.
   Воин, по стародавним слухам, что превратились в романтическое предание, в единоличном поединке, вооруженный одним коротким мечом, победивший четырех ужасных варваров.
   Полководец, бравший кровавыми штурмами неприступные крепости.
   Великий военачальник, сумевший позор удручающих поражений этой военной компании поменять на торжество побед. Которые стоили Риму не тысячи и сотни, а лишь десятки жизней легионеров.
  
   Сухой в общении, неразговорчивый, но готовый понять солдата, простить пустяковые ошибки, защитить любого из подчинённых. Жестокий, иногда предельно, бывало пару раз и запредельно, при необходимости. Живая легенда, становящаяся частью многовекового военного фольклора.
   Ходили слухи, в которые многие конечно не верили, что люди, окружавшие его при прощании с убывающим в метрополию старым центурионом, видели на щеке высшего командира скупую слезу.
   Центурион тот был единственным тяжелораненым во время последней битвы. Пущенный врагом тяжёлый камень раздробил ему бедро в тот момент, когда он осаживал молодых воинов неосмотрительно вышедших из-под защиты щитов общего строя.
   Рана не давала надежд не только на прохождение дальнейшей службы, но даже на возможность самостоятельного передвижения после излечения.
   Овеянный славой вождь лично пришел проститься со своим старым боевым товарищем, при отправке того на его малую родину.
   Возможно, прощаясь, он вспомнил те времена, когда находился в такой же должности. Представил себя, оказавшегося в подобном положении.
  
  I.XXII.XI. Не прошло и часа после начала движения колонны, как высланные на два часа ранее установленного срока выхода колонн разведчики привели вражеского дозорного.
   Им оказался одетый в национальную одежду одного из малых горных племён подросток. Мельком взглянув на мальчишку, обратил внимание на то, как он смотрел на меня. Изумил в упор направленный в моё лицо, откровенно восторженный взгляд.
   Отвернулся, готовясь пренебрежительно махнуть рукой в сторону пленника. Но, волна неясного чувства, плеснувшая из сердца в мозг, родила требующую уяснения мысль.
   Повернулся в седле, не разворачивая, из-за тесноты на дороге, коня. Удивленно уставился на наглеца. Он не мог не знать того, что его ожидает неминуемая смерть. У нас давно ввели за правило, и об этом знали горцы, скорую казнь пойманных лазутчиков.
   После нечаянного состязания взоров, смотрели глаза в глаза, соперником он был недолго, я не посчитал его достойным состязания, определил - страх смерти в нём был вытеснен юношеским восторгом возможности видеть легендарную личность. Он счастлив был взирать на того, о ком знает весь цивилизованный мир.
   Вспомнил недавний, взвешенный и хорошо обдуманный переговорщиками из Рима, прекрасно ими обоснованный вердикт, касающийся судьбы местного владыки. Решил поступить достойно не только опытного военачальника, но и мудрого политика.
   Взмахом руки приказал отпустить лазутчика.
  
   Чтобы быть жестоким человеку нужна сила.
   Или равнодушие победившей старости.
   Или, страшная опустошенность, вызванная изматывающей болезнью.
  
   Народ, чьи юноши глядят с восторгом на предводителя поработителей, готов подчиняться захватчикам.
   Не нужно только проявлять излишнюю жестокость, и не появится оснований для бунтов в дальнейшем.
  
   Рим не порабощает. Рим делает из врагов союзников.
  
   Наша разведка ушла по следу дозорной группы врага, спешащей по узким горным тропам доставить своим вождям важную информацию.
   Совсем скоро, во втором по счету от нашего лагеря поселении, их задержат и уничтожат. Сделают это не без помощи туземцев.
  
   Поскольку разведывательная группа отвлеклась на уничтожение владельцев ценной информации, обязанность обследования местности по пути движения перешла к командиру авангарда. Тот ограничился лишь тем, что выехал в сопровождении двух легионеров немногим более чем на два десятка метров вперёд, на дистанцию зрительного контакта в горах.
   Передовой дозор он не назначил, так как не был такому обучен. Он был подготовлен для шествия в торжественных колоннах, вымуштрован на величественное несение знамён впереди триумфатора.
  
  
  
  Глава XXIII
  
  I.XXIII.I. После закрытого скалой правого поворота авангард поджидала засада.
  
   Густая, растущая на длинном языке мощной осыпи, что была вся пропитана влагой протекающего под ней ручья, низкорослая кустарниковая поросль, по грудь мужчине среднего роста, начиналась сразу за острым выступом, очертаниями похожей на губящее рубило, пугающе нависающей над дорогой скалы.
   Перед лишенным растительности чертовым камнем тянулись нагромождения упавших сверху камней. Если между ними на мелком галечнике что-то и росло, то только непригодные даже в пищу козам чахлые колючки.
   Глаза едущего первым всадника настолько были утомлены разглядыванием монотонного ландшафта, состоящего из голых скал и безжизненных каменных осыпей, что он не смог быстро приспособить зрение для просмотра, возникшего казалось ниоткуда, зелёного моря из сочных листьев.
   Командир передового отряда и идущие сразу за ним легионеры были потрясены тем, что такие с виду невзрачные заросли кустарника позволили укрыться неправдоподобно большому количеству людей. В недолгой прострации они наблюдали - как из кустов выбегает и выстраивается перед ними в штурмовую колонну ожидаемый - их перед выходом настоятельно предупреждали о грозящей опасности нападений из засад - но так внезапно появившийся отряд противника, подавляюще превосходящий по численности римский авангард.
  
   Напавшие инсургенты ударили в середину строя плотным клином. Разбили движущееся колонной по четыре передовое охранение на две части. Выдавили смятые половинки на противоположные обочины.
   И только на узких краях дороги, затратив на это немало времени, с трудом держась на ногах от полученных ударов, римляне, разбитые натиском неприятеля на две колонны по два, смогли, неся значительные потери, перестроиться в две шеренги по два. Казалось - пока этим воинам не была дана команда на атаку - что по краям бегущих вперёд бунтовщиков выстроился почётный караул из, опешивших на некоторое время от наглости нападавших, легионеров.
  
   С необъяснимой настойчивостью безумных рвались так близкие к победе враги вперёд. В несчетном множестве валясь трупами под ноги римлян.
   Исполняли пока только им одним понятный приказ.
   Приказ этот если и исходил от одного человека, то был он отдан от имени не признаваемых Римом, готовых кануть в бездну Богов. И, конечно же, от имени уже преданной большинством соплеменников Родины.
  
   Восставшие не тратили время на убийство легионеров. Римлян, не ввязываясь в рукопашные схватки с ними, круглыми черными щитами сталкивали со своего пути на узкую обочину, используя инерцию движения спаянных одной целью тел.
   Помогало и определяло способ ведения боя особо плотное построение. При таком построении бывает практически невозможно общепринятым способом воспользоваться своим личным оружием. Даже копьём. Невозможно исполнить рубящий удар мечом.
  
   Авангард отряда инсургентов под напором наседающих сзади - тех, что в мгновение ока стали подобны взбесившемуся стаду жвачных животных - вдавливался в римские щиты. И, пропадал у алчущей человеческих жизней иноземной пасти, исчезал под скроенной из щитов выпяченной нижней челюстью. Головная часть спрессованной до невозможности толпы восставших рассыпалась на скорбные куски человеческих тел, загрызаемая движущимися в разнобой, сверху вниз, железными зубами-мечами верхней челюсти.
   Боевое построение, издали похожее на серую гусеницу, у которой расплющили сапогом голову, человеческими ногами перебирало мелким шагом. Первый ряд заменялся следующим. От боковых ударов строй качался то в одну, то в другую сторону. Первоначально прямоугольной формы построение, обстругиваемое римскими мечами, постепенно уменьшалось по ширине. Движение вперёд оказывалось столь мало, что выглядело незаметным.
  
   Колонна ползла. Стеная матерям и богам. Паря душами убитых. Опадая трупами на землю.
  
   Собранный из лютых злодеев агрессивный костяк, что находился изначально в центре тела общего построения, казалось безрассудно, подчиняясь инерции движения, но вместе с тем синхронно истончению лба атаки, который составили до монолитного состояния прижатые друг к другу в результате давки люди, продвигался на передовую позицию.
   Ядро, составленное этими людьми, казалось подобным чугунному, а значит и не способному мыслить.
   Да только невидимо управляющий живым снарядом разум просчитал движение сердечника изготовленного из тел элиты горских родов так, что тот вышел к последнему ряду защиты противника в самый ответственный момент. Тогда, когда до цели оставалась всего одна, уже полностью изнемогшая от битвы с превосходящими силами, определённо только с помощью богов - иной причиной невозможно объяснить такую фантастическую стойкость - всё ещё хранящая целостность шеренга римских воинов.
  
   Прорвались через эту преграду только трое из всех тех восставших, кто бросился в свою трагичную атаку.
   Трое, из всех отважившихся в последний раз в проигранной войне накатить на победителей убийственной волной.
   На плечи всех троих были накинуты волчьи шкуры. Череп стоящего в центре защищал усиленный металлическими пластинами шлем, изготовленный из головы загнанного в стародавние времена матёрого волчищи.
   Эти трое были остатком ядра, совсем недавно представлявшегося таким монолитным, казавшимся способным без труда пробить, или разнести в щепки, любую преграду.
  
   Основные силы отряда мятежников были одеты в разнообразные боевые одежды, иногда серого, при наличии металлического доспеха, а более всего коричневого, так как традиционная защитная амуниция изготавливалась в основном из кожи буйволов, цветов. Плечи и спины кучки инсургентов, что выстроилась отличным от других строем в центре штурмующей колонны, прикрывали волчьи, а нескольких немногих козлиные шкуры. На головах единиц правящих и окормляющих красовались изготовленные из черепов волков или горных козлов головные уборы.
  
   Скалились на небо распахнутые, полные устрашающе острых зубов волчьи пасти.
   Немногие жрецы несли на закрученных в спираль рогах - обрядом известным только единственному имеющему право приносить жертву, выведенное из своего обычного состояния презрительного равнодушия, сакральным словом опущенное на землю - астральное пространство.
   Пространство, что в незапамятные времена было создано древними богами.
   Начинающими отворачиваться от разрозненных народов богами. И разуверившиеся люди, в своей большей части, готовы были отречься от верований пращуров.
   Отречься от своих, ради богов победителей.
  
   Что в тех богах? Да, и в последующих, что?
   На место насильно навязанных абсолютов, также насильственно - алча отобрать вечную кормушку у ослабивших хватку от обжорства старых жрецов - приведут абсолютов следующих.
   Или следующего. Что набежавшими апологетами - изголодавшими по пище телесной за время поиска слабых разумом рабов веры - будет обращен в очередного единоличного насильника.
  
   Верующие бывают иногда верны своей вере. Но никогда богам.
  
   Вера индивидуума, на какой бы стадии развития он не находился - возможно, кроме последней, той, при которой он становится подобен богам - всегда подстроится под любую интерпретацию Абсолюта.
  
  I.XXIII.II. Четыре первых шеренги римского авангарда, организованно перестроившись в три по шесть с одной неполной, восстановили строй. Отсекли элиту врага от простонародья, оставив его без управления.
   Прикрывшись переброшенными из-за спины щитами и ощетинившись копьями, отсекли основную часть нападавших от двух своих последних шеренг, которые выполняли волей случая и неудачного стечения обстоятельств доставшуюся им исключительно ответственную задачу. Защищали высшего военачальника.
   Малая фаланга надежно отразила все попытки штурмующих прорвать их отработанное за множество учений и боёв построение. Восставшие были ослаблены тяжелыми потерями во время нанесения первого могучего удара, и хватало их сейчас только на бессильные попытки прорыва к своему отсечённому ядру.
  
   -
  
   Двое из трёх прорвавшихся к тебе были зарублены ударами мечей в голову легионерами из последней шеренги. Той, что настойчиво и неимоверно долго сохраняла целостность строя. Одновременно с ударами в голову отпетым храбрецам добавились удары в спину, нанесённые легионерами из разорванной надвое предпоследней шеренги.
   Рослые и кряжистые, каждый вынесший более десятка режущих ударов - казалось, часть из них должна была обеспечить им смерть на месте - с телами сплошь изрезанными мечами, подобно мешкам набитым не мясом с костями, а камнями, в конце концов, пали они под ноги белого коня.
  
   Конь твой от испуга поднялся на дыбы.
  
   И вынужден ты был схватиться за повод, а не за меч.
  
   Павшие враги успели прикрыть своими телами крадущегося сзади вожака, прячущегося в узком промежутке между двумя. Его трудно было сразу заметить среди скроенных из необработанной кожи мехом наружу одежд.
   Он, самый мощный и высокий из воинов противника, вонзил длинное копьё в живот твой, и тут же был зарублен выбежавшим из-за крупа белого коня, что успокоился в момент, центурионом преторианцев.
  
   Возможность удара предполагал. Почувствовал движение. Был уверен, что сможешь отбить. Ведь получалось ранее. Когда казалось, что не человеческая, а божественная рука пресекала посягательство на твою жизнь.
   Успел выхватить меч особым способом, предельно уменьшающим время для подготовки такого оружия к отражению удара. Начал движение руки с мечом к шее коня.
   Оттуда. Снизу. Из-под вздыбленной его груди. Дохнуло холодом вселенной.
  
   Рядом с расчётной точкой встречи меча с копьём движение руки стало тягуче медленным, а появившийся вмиг чёрный, четырёхгранный, примитивной ковки копейный наконечник понёсся ускоряющееся стремительно, обретая поразительное могущество...
  
   Из седла твоё ещё живое тело принимали на руки два подоспевших командира. В глазах их, направленных на побледневшее твоё лицо, читались сострадание и растерянность.
  
   -
  
   Два незнакомых, грузных, с одутловатыми от обжорства, широкими мордами легионера присели возле меня. Подошел третий, наполовину толще первых двух. Встал так, чтобы прикрыть склонившихся надо мной подельников.
   По неряшливо одетой, тёмных цветов униформе определил - обозники. Проклятое племя тыловых крыс.
   Толстыми, не привычными к тонкой работе пальцами, попытались расстегнуть лежащую у меня на горле бесценную золотую застёжку. Старались действовать аккуратно, но после неудачных попыток, и полученного от третьего выговора заспешили. По ходу дела сломали замок, застыли в испуге за последствия. Спрятали под одежду артефакт. И унесли.
   Те же тыловики, после пристального её разглядывания, разложили на земле парадную накидку, отыскав ровное место на обочине.
   Положили спиной на роскошную подстилку, плечами и левым боком на круглое, сочащееся моей кровью пятно. Невольно закрыв его тем самым от злорадного глаза.
  
  I.XXIII.III. Вернувшийся из первой линии центурион когорты по хвату твоей руки - легко, как будто ласково, сжавшей древко пронзившего тело копья - понял, ты хочешь вытащить этот чужеродный предмет из себя.
  
   Опытный воин всегда поймёт в бою своего товарища.
  
   Ждали лекаря спешащего из обоза.
   Но и ты, и центурион понимали, если нет силы в руке, то копьё повредило позвоночник. Значит - не жилец.
  
   Взявшись двумя руками за древко, центурион глубоко вдохнул и одновременно с выдохом, прозвучавшим как выкрик - ты смог расслышать в нём нечленораздельное проклятие - резким движением извлёк копьё из тебя.
   Подкинул, перехватил в правую руку и со злостью, гневно хрипя при боевом выдохе, мощным движением тела метнул копьё в обрыв. Взглянул на тебя, и, отвернулся. В тоске вжал голову в плечи, отошёл в сторону, освобождая место подбегающему эскулапу.
  
   Благодарный взгляд твой был сейчас самой высокой из полученных им когда-либо от тебя наград.
  
   Удивление у всех окружающих вызвала улыбка. Так уже никогда с твоего лица и не сошедшая.
  
  
  
  Глава XXIV
  
  I.XXIV.I. Освобождённый от усталости, слегка покачиваясь, как в раздумье, с высоты десятка метров смотрел на себя.
   На светлую улыбку на своём лице.
  
   Тело так и оставалось на том месте, куда его положили, снимая со спокойно стоящего, самостоятельно принявшего вправо во время аккуратно проводимой процедуры, коня.
  
   Обозы оставили под сильной охраной.
   Собранный из ветеранов штурмовой отряд, растянувшись колонной по два, прошел мимо мертвого главнокомандующего по узкой обочине. Ни один не отвёл взгляда от прикрытого узким штандартом трупа.
  
   Шли, гоня перед собой волну страха, рождённого пониманием неотвратимости мести за гибель полководца. Обязательность отмщения не вызывала сомнений.
  
   Эти же герои сопроводят траурной процессией своего бывшего командира к месту захоронения. Души их будут переполнены армейской злостью.
   Злостью способной разрушать Великие города и приближать кончину Великих империй. Они не дойдут до опустевшего Рима двух часов пути. Остановят, указав иное место захоронения, что, по обманным словам, было давно завещано их командиром.
  
   Страх очищал от жителей дома расположенных у дороги поселений; летел на плечах шедших быстрым маршем легионеров к своей никем не назначенной, но определённой жестоким провидением несчастной цели.
  
   Цели - совсем недавно предназначенной для проведения триумфальных торжеств.
  
  I.XXIV.II. Потянуло вверх.
   Понесло в поднебесье. Подобно пушинке выпавшей из маленькой птичьей грудки. Пушинке подхваченной восходящим - таким могучим, что никогда он и не заметит подобной добычи - потоком воздуха.
  
   Оглянулся на огромной высоте. Сумел отыскать на земле своё мёртвое тело только после нескольких тщетных попыток. Хотел уж отвернуться, но увидел тут же. Разглядел его только после того, как в последний раз предельно сконцентрировал внимания.
  
   Долго смотрел на себя, пока легкие перистые облака не закрыли землю.
  
   Продолжил подниматься отрешенно ввысь.
  
   Последний раз обернулся на такой высоте, что не было никакой надежды что-либо увидеть внизу кроме гор и морей.
   Пронзительная грусть, до горьких слёз стиснувшая грудь, заставила вглядеться вниз.
   Напрягся, и неожиданно четко увидел себя, лежащим на расправленном прямоугольнике плаща девственно чистого белого цвета.
  
   Времени не замечая, смотрел на тело. Отрешенно осознавал, что сейчас, в последние мгновения существования в бытие - уже покинут я собою без жалости и навсегда.
  
   Вблизи прямоугольника плаща стоял почётный караул.
   Охранять меня надо было раньше. Теперь охрана потеряла здравый смысл.
  
   А предо мною расстилалась восхитительная синева чистого неба. Оставшееся, до черноты царства вечности, истончающейся толщью, воздушное пространство озарялось радостным светом приветливого солнца.
  
   Подумал, можно остаться здесь надолго.
   Нет, не получится. Это невозможно для меня.
   И невозможно никому.
   Возможно только для того, кто богу стал подобен.
   Или восставшим против всяческих богов и дьяволов, после выпавших на их долю мучений и несправедливостей жизни, душам.
  
   Предстоит осилить пока плохо видимый, но уже хорошо угадывающийся, быстро приближающийся сверху барьер сгущающихся, по мере проникновения взгляда в занебесные дали, оттенков фиолетового цвета. Цвета близкого космоса.
  
   Пойду преодолевать преграду. Что устрашила меня всего лишь не на долго.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Часть II
  
  Варвар
  
  Глава I
  
  II.I.I. Свет ущербной луны и близких, настороженно нависших над землёю диковинно крупных звёзд, заливал ядовитым серебром отполированные наглотавшимися колючего песка ветрами, открытые одним лишь поднебесным высям, поверхности гранитных скал.
   Чем сильнее слепил сонные глаза источаемый ночным небом свет, тем упрямее и злее делалась - убегающая от него в вертикальные расщелины, в испуге падающая с вершин в ущелья, хватающая созерцателя за горло рефлекторным спазмом животного ужаса - тьма. Субстанция, приобретшая нечеловеческий разум под давлением потока отражённых ночным светилом светоносных частиц.
   Невысокие, с множеством складок горы выделялись редкими шлемами на шеренгах хребтов. Цепи гор, словно в испуге, плотно прижимались друг к другу. Так плотно, что не было меж ними прямых проходов.
   Три хребта круто изгибались каменными волнами влево и пропадали из видимости перед недалёким горизонтом, давая возможность по освободившемуся пространству проложить русло шумной, стремительной реке. Смотря из поднебесья на созданную природой картину, казалось, что горные цепи замерли в испуге от бешеного нрава потока воды, без устали грозно гремящего оторванными от их скал камнями.
  
   Ночной мрак - став настолько плотным под воздействием причудливого света, что принялся его отражать в виде блестящих молний серебряных всполохов, и от этого казавшийся жирной от пота, толстой, черной попоной - накрывал широкую горную седловину.
   Поросшая густым сосновым лесом седловина соединяла две плоские вершины, не входящие ни в один из трёх обступивших это мизерное горное образование хребтов.
  
   Ни шорох тихих шагов часового, ни случайно вырвавшийся в облачке дыма сноп искр от небрежно брошенной в сторожевой костёр сухой ветки не выдавали того, что на пространстве между двух неприметных куполообразных холмов находилось необыкновенно много, для этих всегда безлюдных мест, людей.
   Костров не жгли, часовых по периметру не выставляли. Мужчины, обняв оружие как любимых женщин, спали безмятежным сном.
  
  II.I.II. Место для лагеря выбрали рядом с большим, уединённым поселением, которое не имело своего выхода на большую дорогу.
   Добраться до горной деревни можно было двумя путями. Один представлял собою узкую окольную тропу, то пропадающую на альпийских лугах, то вновь появляющуюся в совсем неожиданном месте. Тропа была известна в основном немногочисленным пастухам, да местным искателям наживы на дорогах.
   Прежде чем выйти из этой глуши на основной путь, ведущий в не на много менее глухую горную провинцию, необходимо было преодолеть два, по обыкновению покрытых облаками, перевала. Далее начиналась опасная в непогоду дорога, что вилась вокруг подножий скал, взбегала на гребни хребтов, петляла по их склонам, крутым серпантином спускалась в узкие долины, тяжелыми подъемами, поблескивающими слезами ледников, выползала из них. Три жмущиеся друг к другу поселения, за годы лихолетий практически забытые внешним миром, осиными гнёздами лепились к тому с трудом пробитому проходу.
   Жители этих поселений, а главное, жители последнего, крупного и достаточно зажиточного - достаток веками зарабатывался на большой дороге - должны были предупредить нас при появлении угрозы.
  
   Они нас не предупредили.
   Устали от нескончаемой череды войн.
   Вознамерились свободу поменять на порядок. Заветы и наставления предков возжелали заменить законами империи завоевателей.
  
  II.I.III. После возросшей активности римских отрядов, связанной со сменой легионерами безразличного отношения к результату боевых действий на воинственный настрой, направленный на скорейшее победоносное окончание этой затянувшейся до опостыления войны на окраине империи, останавливаться в крупных селениях, как это делали совсем недавно, стало очень опасно.
  
   А ведь немногим более года назад, после двух исключительно удачных сражений, закончившихся разгромом войск Рима, победа казалась совсем близкой, и даже неотвратимой.
   Но, появился в римской армии новый молодой вождь, и мощной, умелой рукой схватил фортуну за талию.
   С уверенностью опытного любовника прижал к груди.
   Не глядя капризной богине в глаза - а та, не отрывала глаз от очередного возлюбленного, так загляделась на него - увёл в свой лагерь.
   В последних двух битвах восставшим не удалось даже приблизиться к римским шеренгам. Что было критически необходимо для того, чтобы вступить в единственно возможный для горцев ближний, плотный бой.
  
   В яростных до безумия, многократных до исступления, отчаянных атаках утратили половину своих воинов.
  
   Потери римлян исчислялись каждый раз лишь двумя-тремя случайно убитыми, да несколькими десятками раненых.
  
  II.I.IV. В сделанном из ветвей хвойного дерева маленьком шалашике, опустив в предельной задумчивости голову, сидел мужчина.
   По мощной, утратившей юношескую подвижность грудной клетке, по начинающей пробиваться в черных волосах седине, можно было понять - он не так давно вступил в так называемый средний возраст.
  
   Это был главный предводитель непокорённых горцев. Тот, кто в начале мятежа, невзирая на мнение верхушки государства, был выбран советом вождей свободолюбивых племён военным правителем.
   Если раньше вождя родов на время боевых действий выбирали более чем из двух десятков равнозначных претендентов, то сейчас выбирать пришлось из троих. Часть мужей достойных погибла в битвах. Часть оказалась подлой, сбежав с поля боя. Были и предатели, переметнувшиеся на сторону врага.
  
   Сейчас выборный предводитель решал постепенно становящуюся неразрешимой задачу.
   Поражения отчётливо показали фатальное военное превосходство войск Рима.
   Это поняли все восставшие. Поняли участвовавшие в боях - тех сейчас могла гнать в бой потребность смыть с души воина испытанный позор поражения, немногих, избранных при появлении на свет свирепыми богами, вела в бой жажда мести. Бунтари, оставшиеся дома и в проигранных битвах не бывавшие, услышали о них из уст пересказчиков.
  
   Понимание военной слабости своего государства начало разъединять множество малочисленных отрядов, сформированных по принципу принадлежности к одному селению или небольшой местности.
   Спасаться из безвыходного положения, а тем более умирать, свободные люди - как и волки, тотемные звери у трёх рванувшихся к свободе самых воинственных родов - предпочитают в одиночестве.
   Близость неостановимо и пугающе надвигающегося окончательного поражения зародила чувство обречённости в душах восставших.
   Спросили будущее у волхвов. Восприимчивая душа впавшего в ясновидческий экстаз жреца-провидца восприняла посылаемое разгневанными богами несчастье похожим на каток размером до небес, вдобавок к представившейся жути, изготовленным из пылающих стволов колоссальных по толщине деревьев.
   Появились случаи пока ещё тайного, пока ещё под покровом ночи ухода воинов. В основном выходцев из отдалённых, слабо связанных с центром восставшего государства местностей.
  
  
  
  Глава II
  
  II.II.I. Вождь был рождён свободным.
  
   Сын свободной матери и свободного отца, чьи предки рождались и жили среди свободных людей. Вырос и возмужал, проведя посвященное воинской учёбе отрочество и боевую юность в войнах союза родов, чьи пращуры давно установили собственную государственность, совместно сумели разработать и принять свои, учитывающие их уклад жизни законы и моральные устои.
  
   Понятия жизнь и свобода для него были пока неотделимы.
  Пока. До его смерти.
  
   Большинство членов племени, взрастившего предводителя восставших, жило в диких, заросших лесом горах. Родичи, как и люди соседних, близких по крови кланов, отличались от остальных граждан государства особо обострённым, щепетильным отношением к таким понятиям как достоинство и честь.
   И до сего времени любой из горских вождей не мог даже помыслить о возможности отказа от сопротивления захватчикам.
  
   После долгих раздумий - начало казаться мне сверху, с близких небес, что он давно уже спит сидя - предводитель резко выпрямился, раздражённо подёрнул плечами, словно смахивая с себя вериги. Одним движением поднявшись на ноги, приступил к осуществлению задуманного.
   Резко пригнув голову на выходе - был переполнен эмоциями от принятого решения и поэтому поздно заметил препятствие сверху в виде сучковатой жерди - вышел через узкий невысокий лаз из своего хлипкого укрытия от непогоды. Едва не развалив его.
   Выбрал самых молодых воинов из личной охраны, что сидела у разведённого поблизости слабого, незаметного уже с расстояния в три шага, костра.
   Послал гонцов к четырём вождям.
   К тем немногим, что пока оставались верными заветам предков.
  
   Текст устного послания был досконально выверен. Составлен так, чтобы ненароком не нанести обиды приглашаемым. Из него были исключены любые фразы, зацепившись за которые получатель послания мог бы отклонить приглашение.
   Впрочем, любой из четырёх мог отказаться прийти, даже не имея на то причины.
   Каждое свободное племя имело право на независимый от мнения большинства выбор. На вождей возлагалась обязанность следить за соблюдением основополагающего права. Права на уважение личности, а значит, на уважение народа.
  
   Инициатор совета предводителей непокорённых ждал волнуясь.
   Отсутствие любого из четырех - каждый критически необходим для осуществления задуманного предприятия - делало его уже практически неисполнимый замысел, неосуществимым даже теоретически.
  
   Пришли все четверо.
  
   Авторитет выборного вождя для этих горцев был непререкаем до конца их жизни.
  
  II.II.II. После продолжительного молчания, оно подготовило слушателей к серьёзному и вдумчивому восприятию сказанного - при создавшихся катастрофических обстоятельствах аудитория никоим образом не была готова вникать в чужие идеи - донёс им низким слогом выстраданную в мучительных раздумьях, рождённую после долгого нахождения в прострации мысль:
   - Необходимо дать последний бой. Но, бой должен стать таким, чтобы о нём через короткое время начали слагать легенды. Чтобы память о битве обречённых будила в потомках чувство долга перед предшественниками, звала на совершение новых подвигов во славу Отечества.
  
   Пускай умрут герои. Для них смерть без подвига - начало забвения.
   Герои возродятся. На то они и герои. Начнут расти уже в следующем поколении.
   Останется плебс, готовый с самого своего появления на свет унижаться, смиряться, подчиняться завоевателям. Но, способный выживать в любых условиях рабства. А это станет главным для нашего народа в наступающих годах. Народ должен выжить, а человек обязан жить. Чтобы родить героя.
   Жить обязан человек, но не герой. Героя порождает подвиг перед смертью.
  
  II.II.III. Для себя решил - лучше погибнуть, чем в очередной раз бежать среди обезумевших от страха родичей. Расслабленный горем унизительных воспоминаний недавно, под лапами еловых веток, осознал - в этот раз, когда поражение неизбежно, лишится даже надежды на возможность продолжить сопротивление.
   Одиночкой не дадут сражаться.
   Все присягнувшие захватчикам на верность объявят облаву на последнего из матёрых волков.
   Принявшие, невыносимое для человеческого духа, бесчестье, начинают ненавидеть не того кто их унизил, а своего - того, кто отказался унижаться вместе со всеми.
   От своих не спрячешься, для них укромных мест в горах не существует. Выдадут на казнь пришельцам, радуясь возможности угодить новым хозяевам.
  
   Ушедшие в горы не примут, даже не помогут - сами будут находиться на грани выживания. Да и о любой помощи тебе узнают римляне и накажут смертью.
  
   Не Имя я сейчас, но Символ.
  
   Тот страх, что испытал два дня назад, когда прятался от римского отряда в ближайшей деревне, должен стать последним страхом в жизни.
  
   Больше не испугаюсь.
  
   Или, если страх будет безмерен и всепобеждающ - попытаюсь сделать всё, чтобы не испугаться до безумия.
  
   Даже сейчас, только вспомнив о том случае, кровь ударяет в голову. На миг утрачиваю способность здраво мыслить.
  
   Пришёл в деревню один, с целью вернуть восьмерых воинов, на исходе ночи покинувших наш стан.
   Они сговаривались у меня на глазах продолжительное время. А я не удосужился выведать того, о чём они так долго, встав плотным кругом, упрямо опустив головы, с угрюмостью на лицах, тихо беседуют.
   Решили вернуться домой. Об умысле знали многие, и не только рядовые воины. Мне о нём не сообщил никто.
  
   Ранним утром возвратившийся с побывки горец сообщил, что в расположенное сразу после второго перевала село, вечером, накануне ухода дезертиров вошел немногочисленный, но хорошо вооруженный и состоящий из матёрых воинов вражеский отряд.
   Перевал был узковат для тяжеловооружённого отряда, но римляне непонятным образом его преодолели.
   Потом мне рассказали оставшиеся верными жители селения - помог предатель, местный пастух, за мзду согласившийся стать проводником.
  
   Раньше небольшими отрядами римляне никогда не передвигались. С недавних пор это стало для них обыденным делом.
  
  II.II.IV. Испытал шок, когда неожиданно увидел идущих по пыльной деревенской дороге двоих вооруженных короткими копьями римлян.
  
   Дом, в который я зашел ведомый желанием получить информацию о своих сбежавших, стоял на отшибе, на удалении от остальных, выстроившихся вдоль прямой улицы домов. Понадеялся, что два замеченные мною первыми римлянина не отважатся лишиться визуального контакта с другой двойкой, ведущей осмотр ближайшего переулка. Исходил из того, что в противном случае они выпадают из поля зрения стоящих в центре деревни своих командиров. А это должно повлечь неотвратимое их наказание при возвращении в лагерь.
   Находясь в слепой зоне, бойцы теряли возможность получения своевременной помощи от товарищей.
  
   Не велика беда, если воинов убьют исподтишка. Полбеды, если их смерти останутся неотомщенными. Беда, если придётся выручать пленных, жертвуя при этом жизнями их дисциплинированных товарищей.
   А если будет известно точно - увидят их ведомых в плен, сообщат местные жители, расскажет перебежчик - то отбивать придётся непреложно.
   Дело совсем не в придуманном наивными идиотами воинском братстве. После случаев неоказания помощи отбившимся от строя, что подтверждается опытом ведения многих военных компаний, пропадает со временем у большинства воинов инициатива и самостоятельность. А без этих бойцовских качеств рядовых солдат трудно вести победоносные боевые действия. Да и незачем врагу знать того, что может помочь ему в противоборстве.
  
   Если бы со мною были три, а лучше шесть опытных воинов, то я мог только мечтать о том, чтобы эти двое пошли в мою сторону. Появлялась замечательная возможность для захвата пленных. Они нам многое могли бы рассказать.
  
   Сейчас я молил бога совсем об обратном поведении досмотрщиков - пускай идут по улице, минуя моё убежище, проходят мимо меня.
  
   Свернули в мою сторону. И дом из убежища превратился в ловушку. Строение было круглой формы и настолько мало, что выйдя через открывающуюся в маленький огородик хозяйственную дверь, я становился видимым с улицы любому.
  
   Долго провозились у калитки. Удары ногой не смогли разрушить хлипкую преграду. Громко, глядя друг другу в лицо, рассмеялись, разгадав способ открытия примитивных ворот. Калитку приподняли и распахнули, открыв проход для моей приближающейся смерти.
  
   Быстро и трезво - последнее намного полезнее после обнаружения риска для жизни, это потом, когда опасность заглянет тебе в глаза пустыми глазницами смерти, можно потерять голову от ярости - оценил обстановку.
   Понял - сопротивляться римлянам бесполезно.
   Первый, выставит копье, отразит атаку тесака, которым будет вооружена моя вознесшаяся к небесам рука. Второй, отлично отработанным у римлян ударом в бок, под воздетую руку - убьёт меня.
  
   Страх был так силён, что не дал мне даже подумать о возможности обречённо броситься на вражеские копья. Я не смог поменять обесчещивающий позор пленения на достойную в подобном случае для воина смерть.
  
   Спасло то, что легионерам, преодолевшим калитку, но ещё не зашедшим во двор, центурионом, наблюдающим за действиями его подразделения от начала улицы, была дана громкая, услышанная всеми, и мною тоже, команда. Всему составу отряда предписывалось срочно, прекратив розыскные мероприятия прибыть на центральную площадь поселения. Встать в уже начинающее выставляться оцепление, дабы не допустить возможной попытки местных жителей отбить повстанцев.
  
   В центре площади было оборудовано место для казни мечом. Все восемь дезертиров стояли рядом с ним, в одной неровной шеренге.
   Это были представителями находящейся на значительном удалении от данного места горной провинции, и родственников и даже друзей у них в селении не было. Кроме того, чтобы обеспечить себя продовольствием в дорогу, они безрассудно - предавший своих товарищей теряет ум, начинает жить животными инстинктами - пренебрегли древними традициями, повели себя с местным населением крайне неразумно.
   Горец, ограбивший горца, становится изгоем в горах.
  
   Отбить их никто не пытался.
  
  II.II.V. Послали лазутчиков наблюдать за основным лагерем римлян.
   Расставили проворных, быстроногих наблюдателей на единственной дороге, что вела в столицу нашего мятежного государства.
   -
   В ней сидел слабый царь. Он окружил себя никчёмной, слабодушной свитой. Отбор ближнего круга осуществлялся из числа тех, кто остался после подлого, скрытного, ударом в спину, уничтожения людей сильных и самостоятельных, способных воевать и побеждать, а потому являющихся претендентами на престол.
   Но, так поступают любые деспоты, во все времена.
   Презренный правитель - неспособный отказаться от престола путём передачи его, хотя бы на время ведения войны, достойному воителю - готовился, во второй за период своего царствования раз, сдать страну на милость победителя.
  
   Горные племена требовали от царя передачи полномочий выборному на время войны вождю. Тому, кто мог - так в момент спора за трон казалось многим - отстоять самостоятельность государства. Сохранить суверенитет, пускай ценою огромных жертв, что были способны, и даже непременно, полностью бы обескровили народ.
   Крича на сборищах для болтовни бунтари не думали о чрезмерности цены тщетного сопротивления. Не желали понимать сами, и поэтому не позволяли говорить другим о возможности катастрофического результата для государства жертвоприношения мирных сограждан во имя торжества свободы. Такие, и им подобные, о людях и их жизнях не будут думать никогда.
   -
   После организации разведки, мне только и оставалось, что ждать. Удерживая при этом из последних сил в повиновении остатки хоть и плохо, но ещё подчиняющихся отрядов.
  
  
  II.II.VI. Сообщение о выходе из своего лагеря римской колонны, численность которой, из-за её небывалого до сих пор размера, установить не удалось, принёс ранним утром запыхавшийся молодой лазутчик.
  
   Удивление вызвало то, что разведчик смог сбежать из плена. Его захватили тогда, когда, получив задание от старшего, заставившего два раза повторить не такое уж и сложное к заучиванию устное послание, оказавшееся исключительно ценным для меня, мальчишка сумел преодолеть четверть пути к нам. Послали именно этого мальчишку в качестве вестника потому, что он, находясь в выставленном на ночь передовом дозоре, первым заметил выходящую из лагеря римскую армию.
   Он не поспешил к костерку разведчиков с кипящей на нём похлёбкой, как поступил бы любой другой сторож его возраста. Подростки обычно возвращались к старшим товарищам намного ранее установленного срока, дрожащими от ночного холода и пережитого в одиночестве страха. Этот же наблюдатель значительно превысил по своей инициативе назначенное ему время бдения и сумел увидеть не только построение легионов, но и их выход из места базирования на маршрут.
  
   Младой гонец бежал тропой идущей параллельно основной дороге. Перехватили пастухи из замирившегося с врагом села. Сдали десятку римских разведчиков, одежды которых не позволяли сразу определить их принадлежность воинскому подразделению. Это становилось возможным только при общении вплотную. Выдали, к своему сожалению, не тем, кто общался с ними продолжительное время, кто установил с ними дружеские отношения. Но и эти отплатили звонкой монетой.
  
   Римская разведка двигалась впереди авангарда на предельной дальности, что позволяла поддерживать связь с авангардом. Пока ждали подхода авангарда, легионеры успели начать силовой допрос. Он прекратился в момент передачи пленного личному офицеру полководца.
  
  II.II.VII. Я так и не смог понять, почему гонца отпустили живым, даже не пытали по-настоящему.
  
   На мой прямой вопрос, он произнёс только несколько ничего не значащих фраз. Смотрел на меня, и счастливо улыбался.
  
   Странно, почему я трачу на разглядывание юного ничтожества - как воин, он не представляет никакой ценности в предстоящей схватке - сжимающееся время.
   Если бы на лице мальчишки сияла улыбка счастья оставшегося в живых - то я бы конечно его понял и не обратил на него внимания. Только бы брезгливо отвернулся от мужчины не умеющего скрывать эмоции. Таких, улыбающихся от счастья, а через малое время лежащих в луже из своей крови, я видел столько, что и вспоминать не хочется.
   Он улыбался чему-то своему, понимаемому мною как внутреннее осознание счастья соприкосновения с великим. А может, вопреки всему, вопреки даже коренным ценностям своего народа, воспринимаемому как соприкосновение с божественным.
   Так улыбается идолопоклонник в день инициации, когда в первый раз видит, прятавшийся от него до сего времени старшими, фетиш.
  
   С волнением в голосе, сбивавшем несколько раз его речь на судорожные паузы, с повторением после пауз некоторых слогов, как это бывает у заики, хотя за мальчишкой такое ранее не наблюдалось, он сообщил нам о произошедшем с ним. Довёл до меня, кроме дословно переданного сообщения, что составил старший лазутчик, и свою личную, полученную при наблюдении за римлянами информацию.
   Информацию, в которой мне было необходимо определить степень её достоверности, вычислить обязательные искажения при её получении и передаче.
  
   Молодой воин рассказал с мельчайшими подробностями о том, как выходили римские легионы на дорогу, как он увидел выехавшего на белом коне во главе колонны богоподобного человека в блистательных одеждах. Как по несомым вслед белому всаднику стягам он догадался о том, кого увидел.
   В речи рассказчика давили слух и тяготили душу нотки мальчишеского восторга и восхищения от того, что он видел легендарного римского полководца. Кумира огромного цивилизованного мира. Мира, который казался мальчишке таким великолепным, притягивающим к себе множеством ценностей недоступных его народу, сказочными надеждами на возможность обретения материальных и культурных благ. Благ, созданных тем народом за множество поколений. Созданных, путём ограбления таких народов как наш.
  
   Выслушав сообщение, я с грустью подумал:
   - У подрастающего поколения появился новый герой. И этот герой, выбранный ими понятно неосознанно, на основании всего лишь дошедших до них слухов и легенд, к глубокому сожалению для нашего народа, оказался из стана врага.
  
   Чужие кумиры детей способны погубить страну отцов и дедов.
  
  II.II.VIII. Пользуясь своим знанием горных троп, гонец почти на два часа раньше римской колонны достиг того места на дороге, что находилось напротив нашего лагеря.
  
   Лагерь, исходя из соображений безопасности, немедленно перенесли подальше от селения, поближе к главной дороге. Не стали возводить даже временных построек.
  
   У нас образовался запас времени. Он дал возможность провести краткое совещание.
   На нём мы скорректировали план атаки и установили новое место для засады.
   От первоначально назначенного для нападения места отказались. При его обсуждении в первый раз были установлены существенные недостатки, но тогда с этим смирились.
   Тот участок дороги был необыкновенно прям для горной местности. Главным его недостатком являлось следующее - он имел значительную протяженность, и поэтому нападать одномоментно пришлось бы на намного большее число римлян. Выбирать особо было не из чего. Главным критерием для нас тогда являлось время.
   Сейчас у нас появился его запас. Вражеская колонна затрачивала более часа на подход к изначально определённой нами точке встречи, а теперь к нему добавилось ещё не менее получаса. Неплохой временной резерв предоставил возможность выбора наилучшего места для осуществления нападения.
   Перенесли засаду к известному всем нам крутому повороту. Новое поле боя находилось от первого далее по дороге в тыл и ближе к нашему лагерю. Это предоставило возможность инженерной подготовки укрытий.
   Когда наши отряды подошли к выбранному месту засады для занятия позиций, оказалось, что из-за небольшого размера единственной, окруженной скалами, площадки, на этом участке дороги тяжело скрытно поместить необходимое количество людей. Решили проблему, создав дополнительную маскировку. Нарубили в ближайшем лесочке хвойные ветви и небольшие деревца. Использовали их в качестве дополнительной маскировки, привязав к растущему на выбранном участке кустарнику.
  
   Запас времени позволил нам хорошо подготовиться и избрать наилучшее место для сражения. Я даже успел в последний раз, сейчас уже с точной привязкой к местности, проинструктировать командиров и отобранных для особой миссии воинов.
  
  
   Глава III
  
  II.III.I. Накануне, ночью, в кромешной тьме, по моему приказу два личных охранника, что служили мне с начала моей боевой жизни, то есть со времени окончания подросткового возраста и начала юности, разбудили и собрали наш отборный отряд, состоящий из представителей исключительно моего рода.
   Хотел сказать мой отряд, но язык не повернулся - все мы были в нём по рождению равны.
  
   Набирался отряд из жителей двух соседних сёл, и почти все в нём были, пускай некоторые и очень дальними, но родственниками.
   Делалось это уже два поколения подряд старейшинами деревень для того, чтобы увеличить вероятность возвращения большей части ушедших на войну живыми, так как не потерявшим голову, сохранившим разум в тяжелой обстановке, почти всегда удавалось вразумляли своих поддавшихся глупым идеям товарищей.
   Во время бойни обязательно появляется морочащий людей властитель умов.
   Что тут рассуждать напрасно, иначе полководцам не привести войско на поле брани. Они вливают елеем в уши индивидов для ослабления чувства самосохранения тривиальные лозунги.
   Например - честь дороже жизни.
  
   Нет ничего дороже жизни. Все, не считая единиц посвященных, начинают по настоящему понимать это только после смерти.
  
   Живи. Изворачивайся, обманывай, убивай - но выживай. Выживай любым способом, на исходе сил ищи возможность вырваться из смертельных тисков. А лучше - обходи стороной опасные для жизни закоулки.
   У тебя одна жизнь и другой не будет. Даже если душа твоя возродится в другом теле, то это будешь не ты, и душа уже будет не твоя.
   Цену жизни узнаешь после смерти.
  
   Не путай пошлый страх перед смертью с осознанием ценности дара быть живым.
   Жизнь - это ценность, и как всякой ценностью ей начинают играть. Играют, не желая помнить - игра не доводит до добра, а всякой ценности суждено потеряться.
   Умрёшь. И исчезнут - честь, достоинство, гордость, любовь, страх, почтение и почитание...
   Не представляй жизнь.
   Все твои мечты окажутся чепухой.
   Останется боль. Нет, не физическая. Останется та, что редко посещает при жизни...
  
   Боль души называется совесть.
   Боли порождаются болезнями.
   А болезни неизлечимы.
  
   Ты исчезнешь, а боль твоя будет жить вечно.
  
   Тысячелетие после тебя полусумасшедший пророк случайно краткий миг проживёт твоей болью.
   Расскажет о ней. Но кто будет его слушать.
   Каждый сам себе пророк.
  
   Уразумения приходят тогда, когда умнеть и познавать уже ни к чему.
  
   Вторая причина набора отряда из односельчан заключалась в том, что жители горных поселений имели богатый опыт долгих боевых походов и коротких набегов. Имея тяжело давшиеся нескольким поколениям знания, чтящие традиции предков родственники павших в боях знали главное - воюющая община сделает всё, чтобы хладные тела их близких для захоронения возвратились домой. Туда, где души мёртвых только и могли обрести вечный покой.
  
   Особенная воинственность нашего рода, возможно, большой, передаваемый из поколения в поколение опыт набегов на соседей, а может выработанная в породе настоящих горцев холодная жестокость, поспособствовали тому, что в текущей компании отряд превратился в самый боеспособный из всех, что входили в армию восставших.
   Были подобные ему, но они погибли в последней битве. А один, после последнего поражения, был распущен своим вождём по домам.
  
  II.III.II. Собрались на одной из двух вершин, что возвышались над седловиной, служившей местом расположения походного стана. Лагерь заблаговременно был подготовлен к стремительному сворачиванию поутру.
  
   Холм порос высоким хвойным лесом. Деревья стояли так, что после третьего ряда стволов место собрания было невозможно разглядеть.
  
   Четверо мастеровито орудующих топором знатока лесов подготовили полянку к предстоящему действу. Проделали узкий проход в чащобе, обрубили нижние ветви окружающих деревьев, зажгли два факела.
   Хотели зажечь больше, но я не разрешил - ни к чему им видеть друг друга, пусть взирают на плохо освещённый центр.
   Порывы свежего, постоянно меняющего своё направление ветра в моменты его наибольшей силы не раз доводили до тления пламя коптящих светильников. Пламя с трудом, трепеща в период затухания и раздражённо взвиваясь во время вспышки в период упокоения воздушных потоков, но восстанавливало горение.
   Неверный свет беспокоил и угнетал, не давал участвующим в действе сосредоточить внимание на чём-либо.
  
  II.III.III. Не понимающего цели приглашения жреца, возмущённого тем, как бесцеремонно было применено физическое воздействие к служителю культа, притащили подмышки те же телохранители, что собирали на совет.
   Они, перед самым вхождением в круг, ещё находясь под защитой окружающей поляну тьмы, приподняли, а затем быстро и жестко утвердили волочимого адепта сакральных знаний на ноги. Слегка тряхнули, помогая восстановить равновесия. С боков прижали для острастки.
   Совершили действие так, как это делает с неожиданно начавшим капризничать дитём отец, давая тому быстрый тычок с целью успокоения. Буднично расправили задравшуюся одежду на том, к кому в мирной жизни и подойти-то боялись. С их непрошеной помощью жрец быстро принял подобающий вид, что неукоснительно необходим находящемуся на глазах у окормляемого стада духовному лицу.
  
   Я приказал провести вводящий в боевой транс обряд. Жрец был вынужден повиноваться.
   От такого не откажешься.
   Да и весь мой вид показывал служителю быстро сооруженного на пне из нескольких артефактов алтаря - две древние, перекошенные и растрескавшиеся плошки из безобразно обожженной глины; тонкой жилой объединенные в пучок когда-то яркие птичьи перья, возложенные на высушенную гадость - то, как скора будет его встреча с навязанными ему по рождению заоблачными покровителями в случае неповиновения.
  
   После недолгих приготовлений, жрец приступил к оправлению религиозного обряда перед началом битвы, что издревле установили предки для воинов изолированной части трёх наших горных племён.
  
   Вступительную часть и середину церемонии прослушал, так как, очистив мозг от терзавших последнее время забот, впал в блаженное состояние. Отдыхали тело и душа. Отдыхали совсем недолго, но этого времени хватило для восстановления психических сил.
   Казалось мне тщеславно, что был занят собственными мыслями. Только ни одна мысль в голову не приходила, как ни старался.
  
   Поняв по интонации читающего молитву о приближающемся окончании службы - голос жреца зазвучал звонко и торжественно, вознося к небесам мольбу о сохранении жизни воинам - напрягся, готовясь совершить грозный поступок, позволяемый в редчайших случаях, и только великим вождям.
   И то - не всегда.
  
   Громко, высоко, с ноткой истерики, так чтобы убить в зародыше любую попытку возразить, приказал обряд не прерывать на том месте, где он завершается перед обычной битвой.
   Понизив голос, напрягая мышцы тела как перед схваткой, с хмурым лицом заставил завершить обряд так, как его заканчивают идущие на смерть воины.
  
   С тяжёлой усмешкой посмотрел в глаза двум родственникам, заметив на их лицах непроизвольный, переходящий в панику испуг.
  
   Затем объяснил каждому из нашего отряда его предстоящие действия и конечную их цель.
  
  II.III.IV. Едва забрезжил рассвет, а уже всё было готово к выступлению из лагеря.
   Это вызвало отстраненное удивление, поскольку не было обязательных задержек, вопреки имеющемуся у меня обширному опыту подготовки прежних походов. Всегда выступали с опозданием. Один раз, ещё в моей юности, с опозданием убийственно значительным, приведшим к чувствительным потерям.
  
   Я не приглашал их. Они пришли по наитию.
   Понимали - наступает главный момент в нашей жизни земной.
   Потянуло к равным.
   Равным, по взваленной на свою душу ответственности.
   Ответственности за чужие жизни. Той, что исключительно по скудоумию берётся на себя всегда забывающими о страшном суде людьми.
  
   Посидели, помолчали.
   Встали.
   Обнялись, погоревали.
   Разошлись.
  
   В засаду ушли двое дерзких и жертвенных. Самый умудрённый возглавил основной отряд. Четвёртый, спокойный и многодетный, получил в подчинение арьергард.
   Он один мог надеяться на везение, на то, что сможет, убежав по окончании нападения, живым вернуться домой.
  
   Я возглавил настолько маленькую группу избранных, что сам стал равен воину. В эту группу подбирали так тщательно, что в неё вошла только незначительная, менее половины, часть моего отборного отряда.
  
  II.III.V. Нападение оказалось неправдоподобно удачным из-за своей старательно подготовленной, но никогда ранее с таким успехом не добивавшейся неожиданности.
  
   Выбежали из-за стоящего вплотную к дороге утёса.
   Ударили в середину вражеского строя.
   С разбегу раздвинули с малыми потерями две первых шеренги. Две следующие смогли прорвать уже только самые лучшие из лучших.
   Двигающиеся вслед нам воины второй волны вынужденно вступили в бой с успевшими опомниться и быстро перестроиться легионерами разорванных шеренг.
  После гибели авангарда произвели заранее предусмотренное и отработанное для такого случая перестроение.
   На бегу выстроились в клин. Остриё человеческого клина составили шесть самых мощных и отлично вооруженных бойца.
   Я занял место вплотную за ними. С боков поджимали плечами два могучих копейщика.
   Во время боя с успевшей превратиться в каменную стену предпоследней шеренгой потеряли девятерых.
  
   Стену раздробили, когда уже потерял надежду, когда начал искать глазами место, где можно стать спиной к спине. Чтобы погибнуть если и не сразу, то через четыре десятка взмахов римских мечей.
   Погибнуть гарантированно всем. Всем. Одновременно. Вместе.
  
   Последнюю шеренгу я преодолел один, благодаря пожертвовавшим собою двум родственникам, близким и любимым воинам.
  
   Мощным, годами отработанным движением - немногие способны применить этот приём в горячке боя - неверно сжал кисти рук на древке при перехвате, промедлил с выбросом оружия вперёд, и ты проиграл жизнь - быстро перебросил копьё в руках. Сделал левую руку главной.
   Изогнул - почти пустив его в свободное падение - туловище влево. Придал ему вращательное движение, желая устранить с линии удара препятствие в виде почти полностью закрывающей цель шеи коня.
   Вонзил своё жестокое оружие в живот всадника.
  
   И только потом испытал радость, успев разглядеть, сверх всякой меры пышущее великолепием, снаряжение на всаднике и на его коне.
  
   С конца копья - в подобном застывшему разряду молнии сферическом ореоле, образовавшемся сначала вокруг головы, а затем расплывшемся вокруг туловища, в помпезной одежде, ярко освещенной лучами начавшего свой поход на закат солнца - смотрел на меня белый ангел.
  
   Обрадовался, оценивая последствие последнего удара - должен быть военачальник рангом не ниже командира легиона.
   Только...
   Как много у него за спиной стягов...
  
   Предыдущую ночь я так много думал о нём. О том, кто, со слов дозорного, возглавил поход.
   Не врал мальчишка - но кто ему поверить мог тогда - именно Он был на этом коне. Он, вопреки разуму и правилам ведения войны находился впереди римских колонн.
  
   Я! Поразил его.
  
   Мой удар!
   О как сладостно это осознавать. И как это прекрасно. Каким воинским счастьем я одарён. Как я велик по сравнению с другими воинами своего народа.
  
   Прорыв мой стал вершиной воинского мастерства, а пронзающий, идеально точный удар копья оправдал все наши сегодняшние жертвы!
  
   Полыхнул над моей головою холодный разряд - похожий на взрыв шаровой молнии. Вспыхнул и загорел невообразимым, белым с голубым отливом светом у левого виска.
   Последнее, что видели глаза:
   - за фантастическим всполохом невиданного, погасившего само светило зарева, застывший у левого виска обычный меч...
  
   Летящий в мою голову меч стал на миг подобен богу, превратился в творца. Создал после себя пустоту. Пустота заполнилась мертвящим и притягивающим, великолепным светом потустороннего пространства.
   Меч резко замер, скинул свет на голову мою. И голову глухим шлемом покрыло облачко из светозарного эфира. Облачко разрослось, растеклось по моему телу, укутало его в сияющий саван.
   Постепенно, размытые границы савана уплотнились, превратились в плотное полотно, ставшее разделительной чертой между двумя взаимоисключающими друг друга пространствами.
   Пространством моей жизни и пространством моего небытия.
  
   Пришло в движение деяние по очищению моей души до состояния лишённой любой информации матрицы, пригодной для начала следующей разумной жизни.
  
   Начавшийся процесс аннигиляции моего нынешнего воплощения, в форме сотворённого для воинских подвигов существа, привёл к выделению такой энергии, что воздетый над моей головой римский меч засиял подобно пламенному мечу херувима.
  
   Я перестал жить и успел отрёчься от себя.
  
   Обрёл покой.
   Но меч меня в покое не оставил.
   Он достал меня и на том свете.
  
   Из пронзившего границу между жизнью и тленом, воздетого к незнаемым пока мне вершинам оружия продолжал струиться сакральный свет.
   Холодный идеальный свет проник ко мне во тьму, создал в окружившем меня мраке сияющий кокон из живого света.
   Стоял я на отличающейся меньшей яркостью кромке лучезарного овала, на границе бытия и темноты, и понимал, что это не продлится вечно - меч исчезнет, и хладное горение угаснет.
  
   А пока, убивший меня меч источал свет. И свет этот не позволял властвовавшей вокруг мгле слиться со мной, поглотить меня, или стать мною.
  
  II.III.VI. Тьма. Беспросветная тьма... Ничего кроме тьмы.
  
   Как будто и не было у меня души.
   Как будто я богам не нужен.
  
   Один удар меча сразу загнал в глухое небытие...
  
  
   Только и успел, что удивиться тому, как быстро жизнь покинула тело.
  
  
  
  
  
  Часть III
  
  Иудей
  
  Глава I
  
  III.I.I. Тёмной безлунной ночью - в час, когда без воздействия молитвенного слова вскрылось небо, и переставшие мигать звёзды начали спускаться ко мне с горних высей, но упершись в установленную для них богами преграду смиренно возлегли на купол земного эфира - скинул я с плеч своих пустынную накидку и стряхнул с ног своих прах растений, поднимаясь из песочной ямы для того, чтобы осмотреть дорогу.
  
   Изменившееся небо притянуло к себе мой настороженный взгляд, и пушистые космические ночные светлячки с любопытством заглянули в мою душу через распахнувшиеся от удивления глаза.
   А я, испытав от чужого проникновения в глубины моего самого заповеданного неудобство и волнение - очерствевшее сердце размякло от жара внезапно напавшей, так давно забытой стеснительности - отвёл от звёзд тех глаза свои. Опустил очи долу, и очистившимся взором разглядел красоту земли.
   Благолепие дольнее породило в душе - покрытой коростою бед, но испокон творения страждущей света - желание испить сверх меры благодати от красот вселенной. Жажда всепобеждающей, богом заповеданной любви вновь воздела очи мои к прелести вышней.
   Долго любовался тем, как многочисленные микроскопические светильники, плавно, меняя степень насыщенности от беспросветно чёрного до ультрамарина, окрашивали своим жемчужным светом в иссиня-фиолетовые цвета окружающее пространство.
   Холодным оранжевым светом отражённых лучей солнца далёкие планеты слабо подсвечивали выбранную мной, на Господом данной нашим ветхозаветным патриархам земле, арену для задуманного нами грозного трюка.
  
   В остолбенении стоял я поражённый божественной красотой. И, как будто став подобным лишенному ума младенцу, забыв об ответственности перед людьми, едва не пропустил момент подачи команды на атаку.
  
   Опомнился, ускорился, пришёл в гнев на себя от осознания того, что едва не допустил фатальную ошибку. Едва не подвёл товарищей. Пред лицом Вселенной допустил слабость способную погубить других.
  
  
   Мы вовремя и в расчетном месте удачно перехватили обоз завоевателей, везущий провиант и денежное довольствие в гарнизон стоящий на самой дальней границе страны.
   Провиантщики легкомысленно понадеялись на кажущуюся безопасность пути. До них здесь без каких-либо происшествий прошёл не один десяток подобных караванов.
  
   Навёл нас на это дело житель поселения, что служило постоянным пристанищем для римских отрядов.
   Его раздражали - иной раз до состояния истерии - ночные крики вьючных животных поздно прибывающих странствующих компаний. Особое остервенение вызывали те караваны, что перемещались в интересах захватчиков. В них безбожно вопили в ночи не только животные, но и погонщики, нанятые из кочевых племён.
   Злость плохо выспавшегося человека услужливо подкинула ему идею, предложила незатейливый вариант мести за доставляемые непрестанно - не такие уж и существенные, как мне представляется - неудобства.
  
   Совсем скоро он поплатится за свою неуёмную раздражительность, выпавшую ему вкупе с завидной изобретательностью в деле устранения бытовых неудобств. Идея мести обернётся местью. Та месть погубит некоторое, но, кстати сказать, весьма умеренное количество жителей местечка, в числе которых окажется и мститель. Попыткой доказать вину казнимых никто себя не утрудит. Погибнут без разбора на пол и возраст некоторые несчастные, что случайно попадут под карающую римскую длань.
  
   Этот человек когда-то давно побывал вместе с нами на подобном мероприятии. И предлагая дело, он, в качестве доказательства надёжности оного, подкрепил его обещанием своего активного в нём участия.
  
  III.I.II. Война нас научила многому, и прежде чем приступить к реализации задуманного мы провели разведку.
   Приходили в указанные соглядатаем поселения расположенные вдоль римского маршрута по одному. Носили одежды пастухов. Почти всегда брали с собой маленькие отары. Надолго задерживались в благоприятных для наблюдения местах.
   Свои длительные стоянки маскировали пастьбою скота. Постоянно пресекая его упрямые попытки найти более тучное место.
   К нашему счастью никто не обратил внимания на то, что выбранные нами песчаные луга для выпаса скота не очень-то и пригодны.
  
   Длительное и грамотное наблюдение подтвердило - затраты времени на преодоление расстояния между двумя населёнными пунктами, выбранными на продолжительном и многоречивом совете, максимальны. Остальные отрезки исследованного маршрута требовали меньшего времени на прохождение. Некоторые из пустынных частей караванного пути были существенно длиннее, но имели удобный для движения профиль дороги, позволяющий гарантированно преодолевать их в световой день.
   Анализ собранной информации подтвердил первоначальную догадку о том, что время, затрачиваемое на преодоление выбранного участка маршрута, позволяет прибывать караванам на ночёвку только по наступлению вечера.
  
   Дождались наступления времени года, когда день сделался короче, а тёмное время суток значительно увеличилось. Обозы стали приходить на этот традиционный привал ближе к началу ночи.
  
   Предусмотрели даже психологическую составляющую, имеющую место при движении по этому участку дороги. Не раз сами, вымотанными непогодой и иными невзгодами странствий, изобильно и обязательно сваливающимися на голову путешествующего, приближались к долгожданному пункту назначения.
   Место для налета выбрали так, чтобы враги, взойдя на предпоследний холм перед поселением, могли с радостью наблюдать вожделенный пункт отдыха, назначенный при выходе экспедиции в качестве привала после второго суточного перехода.
   Ничто так не ослабляет осторожность путника, как вид оазиса в конце тяжелого пути.
  
   Дорога, преодолев холм ныряла в протяженную ложбину. Из местечка идущий к нему обоз можно было увидеть во время спуска его с дальнего, предпоследнего холма. Затем, караван становился видимым только в момент появления на вершине последнего, вклинивающегося крутым склоном почти до центральной части поселения холма. При прохождении ложбины, некоторое, и достаточно продолжительное время, деревенские наблюдатели теряли возможность следить за приближающимися к ним людьми.
  
   На обращенном в сторону жилищ склоне, путников, готовых довольствоваться малым, поджидали два непрезентабельных подворья. Лучшие гостевые дворы располагались вокруг центральной площади.
   Жители местечка получали основной доход за счёт придорожной торговли и обслуживания скитальцев, понуждаемых жизнью к авантюрному движению. Преимущество в торговле получал трактирщик готовый предложить услуги по размещению и организации питания без задержки.
   Появление обозов на дальнем холме служило сигналом для разжигания костров. Запахи готовившейся на открытых очагах пищи служили приманкой для тех из странствующих, кто не брал в путь больших запасов провизии - обычно так делало большинство - и поэтому начинал испытывать чувство голода при приближении к любому биваку. Некоторые теряли голову от голода и жажды, становясь неосторожными в конце мучающего плохой погодой в любое время года пути.
  
   Ложбина между двумя холмами являлась ещё частью пустыни, но благодаря благоприятному микроклимату она поросла довольно частым, ветвистым, колючим кустарником. Благополучно укоренившиеся в небольших низинах многолетние растения - до той поры пока их не засыплет ветер пылью пустынь - в иных местах достигали высоты деревьев.
   Увлекаемый ветрами песок задерживался растущим у обочины на удивление густым, создающим труднопроходимую изгородь кустарником.
   Со временем, ветра барханы гнали по своему непонятному усмотрению, прямой путь - один плавный поворот имелся в конце последнего участка и выводил на склон холма перед поселением - оказался в неглубокой котловине, формой своей похожей на прямоугольник. С двух сторон полотно дороги, спрессованное ногами людей и копытами вьючных животных в горный песчаник, оказалось прикрытым наносными валами, в иных местах высотою с человеческий рост.
  
  III.I.III. Напали неожиданно.
   Двигались стремительно и бесшумно.
   Кричать, идя в атаку, отучились давно.
  
   Все действия были детально отработаны во время предыдущих налетов. Роли распределены с учётом реальных возможностей исполнителей.
   Мы придерживались подробно обговоренной и два раза удачно реализованной до этого тактики.
  
   В своё время обсуждение способов нападения заняло не один вечер. Говорили тогда все, и говорили упоённо. Разговор постоянно переходил в болтовню, так как без неё общение у нашего народа невозможно.
   Это родовая черта, неотделимый от нашего племени способ языкового взаимодействия.
  
   Другая наша национальная особенность - саркастические и временами даже неприязненные отзывы о соплеменниках. Чем я сейчас и занимаюсь.
  
   Глумлюсь над соратниками только потому, что одному мне известно, сколько моральных сил я истратил на выслушивание велеречивых сентенций.
   Голова начинала болеть, когда я пытался уловить хотя бы искру разума в стремительном, полноводном потоке мудрых слов, дабы найти в них и отсеять для себя, осознавая необходимость их включения в своё заключительное слово, сухие зёрна здравого смысла.
   Не меньше сил - уже не только моральных, но и физических в отношении двух неугомонных спорщиков - было затрачено мною на то, чтобы совместное решение оказалось таким, каким я его сформулировал для себя во время продолжительных ночных бдений после последнего сокрушительного поражения наших отрядов.
  
  III.I.IV. Конвой состоял из пяти конных римлян и до дюжины наёмников набранных из представителей диких народов.
  
   Сидящий на крепком рыжем коне, излишне тучный для настоящего бойца римлянин, возглавлявший охрану каравана, высокомерно улыбался, когда с выражением брезгливости и непонимания всего происходящего на лице разглядывал то, как мы подобно несомому ветром песку обтекали его отряд с двух сторон.
   Не мог поверить в возможность успешного нападения со стороны тех, кого они презирали за неумение грамотно воевать. Воевать убийственно и победно, так, как умеют это делать только представители цивилизованного Рима. Смеялся над глупой, по определению обречённой на обязательный провал, вылазкой представителей подавленной репрессиями расы.
  
   Не верил в опасность до той поры, пока клинок моего тесака не обжег его кишки невыносимым холодом.
  
  III.I.V. Быстро перебили всех идущих с обозом людей.
   Те римляне, которых не успели застать врасплох, их оказалось двое, пытались сопротивляться. Только на каждого из двух приходилось по три наших бойца.
   Обошлось нам их противодействие легким ранением в плечо у одного и разрезанной одеждой и порезом кожи на груди у другого.
  
   Три наёмника сидящих на великолепных конях подняли копья и обозначили движение в сторону тех из нас, что были к ним ближе.
   Трёх настоящих воинов не поддержал никто.
   Их товарищи смотрели на происходящее округлившимися от страха глазами. Судьба пяти римлян, безжалостно приконченных в мгновение ока, подействовала парализующе на остающуюся пока в живых наёмную часть охраны каравана.
  
   Кочевники молили о пощаде.
   Их мольбы задержали на взмахе для удара руки у двоих.
   Короткую заминку заметили только пара умертвляемых людей и я.
  
   Тела оттащили на заранее присмотренное место. Его продуманно выбрали между двух высоких подвижных барханов, удачно расположившихся поблизости от дороги. Слегка присыпали песком. Знали, не дольше чем через двое суток, навек укроют земною пылью ветрами движимые зыбучие холмы.
  
   Уходил последним от барханов. Замереть на месте заставили увиденные на песке следы волочения тел.
   Казалось, предусмотрели всё. Не учли плотность грунта. Если в предыдущих случаях местность была каменистой, то здесь - по соседству с барханами иначе и быть не могло - ложбины были засыпаны летучим песком.
   Припомнил как сам, перетаскивая грузный труп, выбирал наиболее сподручное место, где нет камней, и где меньше затраты сил на эту каторжную работу. Пару раз, марая душу чертыхнулся. Последний раз едва не завопил проклятия богам от усталости и порождённого ею физического бессилия, когда угомонившаяся навсегда ноша застряла на затаившемся под песком, подброшенным должно быть самим сатаной, камне.
  
   Окликнул в спины уходящих. Остановились двое.
   Услышало меня значительно большее количество спешащих к дороге мародеров. Услышали почти все. Да только подавляющая часть проигнорировала мой окрик.
   Торопились успеть к началу разграбления обоза. Зачём спешили, мне понятно. От жадности людской. Сам я повода для спешки не находил. Всегда делили доставшуюся добычу по-братски, в равных частях.
   Что-что, а делить гешефт мои соплеменники умели виртуозно. Делили не по количеству, и не по стоимости, а по возможной цене вещи при безопасной продаже. Римские монеты шли ниже их номинала, в отличие от денег иных царств.
   Меня, в заключительной части удачного промысла, один раз пытался обделить прирождённый торгаш, взваливший на себя столь ответственную миссию как распределение приза. Только убыток мошенника, в назидание ему подобным, был таков, что о повторении подобной шутки никто больше и не помышлял. И сейчас я не торопился, свято веря, что участвовать в финальной части набега мне нет необходимости.
  
   Пока решал чем можно замести следы, двое с всё более растущей злобою смотрели на меня. Не желали отказываться от вкушения звериной радости при разрывании добычи на части.
   А я не мог придумать ничего. Уже надумал заметать предательские знаки полами одежды. Но подошедший от дороги собрат изменил планируемые действия коренным образом.
   После его рассказа следы на песке утратили всякое значение.
  
  III.I.VI. Подошел мой боевой друг, человек, с которым издавна установились близкие личностные отношения. Я мог быть уверен в нём, даже будучи преследуемым всем миром.
   И сейчас он меня не подвёл, не испугался осуждения за доносительство. Товарищ, на ходу, осмотрительным шепотом, прикрывая рот свисающими на плечи полами сооруженного из куска ткани головного убора, поведал о скандале, возникшем во время утилизации каравана.
  
   Давно уж было оговорено и отработано в предыдущих захватах - кроме денег ничего не берём.
   Случалось, и не раз, что по присвоенному имуществу легко находили нам подобных удальцов.
   Только деньги не имеют примет.
  
   И вот два брата, старые бойцы, обладающие многолетним опытом набегов, участники двух крупных сражений, решили оставить себе весь гужевой скот.
  
   Подошел к месту остановки каравана. Все внимательно смотрели на меня, единственного кто мог повлиять сейчас на братьев.
  
   Крепкой породы, тяжелые, широкие в кости, оба с объёмной грудной клеткой. Грудной клеткой огромной до уродства. Явная ошибка природы при естественном отборе. Такую феноменальную грудь во время борьбы без оружия обхватывать бессмысленно. Захватив, не сможешь сцепить за спиной противника кисти рук.
   Не бросить мне такого на землю, и даже не раскачать его в попытке лишить равновесия.
   Вдобавок к физической силе и мощному телосложению, доставшихся по рождению от отца, оба наделены судьбою свирепым характером природных убийц.
   Последние представители династии лиходеев, научившихся выживать путём обирания слабых во множестве различных катаклизмов.
  
   Горестно число природных и общественных катастроф, каждый век ставящих под вопрос возможность дальнейшего существования нашего племени.
   Число то сосчитано в сказаниях патриархов. Не по наговору ли давно отправившихся на отдых к предкам национальных идеологов выпадают - считай на каждое поколение этого неизвестно для чего богом избранного народа - такие напасти. Плач бедного еврея о судьбе его несчастной, стал национальным способом психологической разгрузки.
   Иллюзия стремится стать реальностью.
  
   Пришло на ум о братьях много позже - народ оказался не в состоянии сам удалить образовавшихся в себе злотворных индивидуумов; его освободили от пагубной аномалии - определённо мешающей нормальному гуманитарному развитию нации - завоеватели. Не дошли бы руки у завоевателей - решать проблему, родившуюся в процессе эволюции исторической общности пока ещё стоящей на грани исчезновения этой кучки физически и морально уродливых людей, пришлось бы природе.
   Не богу же заниматься таким ничтожным и досадным делом.
  
   Неистовством в споре и истеричной злобой выделялся среди всех знаемых мною наших соплеменников старший из братьев.
   Я ростом выше любого из этих двух на половину головы, но поединок даже с одним не обещает скорой победы. Если не грозит поражением.
   Нет, одного я одолею. Сильнее обоих морально, и что самое главное - в драке я способен, при ощущении близкого поражения, к убийству без раздумий.
   Они к такому не приучены. Убивали много раз, только не научились машинально отключать своё примитивное сознание в смертельной драке с соплеменником. Прежде чем убить своего, они должны подумать.
   Я, думать в опасной драке отучился быстро.
  
   Мне не справиться сразу с двумя. Только при помощи большей части нашей компании.
   И то, если братья войдут в бешенство от ощущения загнанности в угол - схватка окажется свирепой, а результат её будет непредсказуем.
  
   Последствия вооруженного противостояния между единоверцами непреложно окажутся для всех нас бедственными.
  
  III.I.VII. Подошёл. Взялся за висящий на поясе нож.
   Холодным взглядом посмотрел в глаза бунтарей. Прочел в их выбеленных злобой волчьих глазах причину поступка.
   Не надо обладать особой проницательностью - братья хотят - не осуждаю, так как об этом же самом недавно подумывал и я - выйти из нашего дела.
   Они отважились уйти первыми.
   Нам на подобное решение до сего момента не хватало храбрости. Боязнь мести товарищей за предательство удерживала нас.
  
   По позам братьев и занятой ими позиции - младший прикрывал спину старшего, в каждой руке только оружие нападения - мне стало понятно - они готовы к лютой драке против всех. А первому напавшему дадут отпор обязательно.
   Они отринули страх кары соплеменников.
   Двое братьев замыслили сделать настоящий набег последним для себя.
  
   Могли бы предупредить.
   Последнее это так, проходное. Сам бы не сообщил о подобном своём решении никому, даже близкому другу.
   Не сомневаюсь, глупая разговорчивость слабого человека привела бы лишь к одному - к застрявшему в моём горле холодному железу ножа.
   Кричат о своих намерениях не живущие подаренным богами бытием личности, а симулирующие сознательную жизнь существа.
   Сильные люди вершат дела молча.
  
   Возмущенное сознание напомнило - два родственника и раньше отличались патологической жадностью.
   После недолгого процесса извлечения вскипевшей злостью из памяти воспоминаний, разум приступил к традиционному для плебса порочному самовосхвалению. Самомнение достигло гигантских размеров на фоне кажущейся низости других. Усилил недовольство гнев, вызванный воздействием на душу разлившейся по жилам желчи. Желчь выработала зависть к двум, до сего момента считавшихся мною глупыми, мужам. Показавшим умственное превосходство над всеми нами.
   Они оказались умнее нас, так как отважились не только уйти первыми, но и выбрать самый подходящий для этого день. День, даровавший обильную добычу.
  
   По настрою стоящих рядом соратников понял - никто меня не поддержит. А одному мне незачем вступать в противоборство с двумя.
   Да и - хотя кипящая во мне ненависть наполняла мою душу тяжелым черным мраком - не поднялась бы моя рука на единоверцев. Тех, решительно отринувших мнение других, кто свершил то, что давно ожидал я от любого из нашей компании.
   Мы исподволь мечтали зажить мирной жизнью.
  
   Громко возвестил всем, что эти двое больше не наши братья.
  
   Предупредил, памятуя о стоящих между нами их близких родственниках - посещать изгоев в течение года предельно опасно.
   Добавил, обличая, гневно тыча в их сторону указующим перстом творца - этих уже сгубила жадность.
  
   Поняв, что вышли победителями в споре, братья с радостными улыбками на лице обещали нам всем отогнать сейчас же скот далеко в пустыню. А через пару недель в соседней стране начнутся ежегодные торжища, где он будет продан покупателям из дальних стран.
   Казалось, братья предусмотрели всё.
  
   Не предусмотрели одного - зависти. Чувства всегда рождающего подлость. А этим даровавшее предательство.
   Не предусмотрели, за что и поплатились.
  
   Обреченно и с безразличием смотрел на то, как остальные - правда, пытаясь делать это так, чтобы я не замечал - хватали, с оглядкой на стоящих вблизи товарищей, самые ценные вещи. Прятали их в седельные мешки.
   Нарушали наш на глазах утрачивающий силу неписаный закон.
  
  III.I.VIII. Через четыре недели встретившийся мне в дороге участник последнего события рассказал, как идя по следу посланного с продуктами мальчишки, римляне нашли в пустыне угнанный скот. Предал братьев, возжелавших мирной и богатой жизни, гнусный сосед старшего из них.
   С особливой жалостью - должно быть, примеряя трагичное обстоятельство на себя - сказитель поведал о том, как без сопротивления захватили младшенького с тем скотом.
   И судьба семей обоих братьев оказалась предрешенной.
  
   Впитавшаяся в кровь и плоть память о вековом рабстве сделала большинство людей моего народа такими, что готовы они, долго не раздумывая, под страхом наказания предать и брата своего.
   Второй, из двух первых отступников от наших правил, находился на свободе совсем недолго.
  
   Старшего брата - предупреждённого о случившемся, но не нашедшего ничего более умного, чем спрятаться в собственном доме - нашли легко. В одной из захламлённых комнат дома.
   Сейчас два жадных брата в темнице, дожидаются суда.
  
   Рассказчик, с таким видом, как будто отгонял от себя беду, заявил, что взятые в обозе вещи он в панике выбросил.
   Непроизвольно, думая о совсем ином спросил его о том, куда были выброшены им трофеи. Ответил, после короткой заминки, растерянно - вещи отнесены на пустошь расположенную рядом с его поселением, используемую как мусорная свалка. Мне, углублённому в тяжкие раздумья, только и оставалось, что, слегка подивившись явной глупости собеседника, осуждающе покачать головой.
   Уже уходя, бывший компаньон дополнил свой невесёлый рассказ информацией о состоявшейся неделю назад встрече участников нападения. Меня, и ещё одного нашего приятеля не смогли тогда отыскать. Просчитав каждый про себя свои возможности, сообщили друг другу, о том, кто покинет родину навсегда, а кто, имея здесь обязательства, на долгие годы. Постановили разойтись по ближним, а некоторые, окончательно утратившие надежду на освобождение, по дальним странам.
  
  III.I.IX. Так я уподобился пустынному волку.
  
   Существу способному жить только в стае.
   Твари, которую одиночество неизбежно обрекает в старости на голодную смерть.
   Выродку шакальего племени. Чьим главным наследством от предшествующих поколений оказались - трусость и подлость. Эти закреплённые естественным отбором чувства, спорадически приводящие в трепет другую примечательную особенность нашей породы - железные жилы.
  
   Остался один, из тех совсем немногих в моей стране кто жил за счёт грабежа завоевателей.
  
  
  
  
  Глава II
  
  III.II.I. Усталым, затравленным, дрожащим почти в каждом сне от страха быть случайно опознанным и схваченным, зашел в расположенный рядом с морским побережьем маленький городок.
   Имел намерение приобрести необходимые для нормального питания продукты, а по возможности и найти недолгое пристанище, устав от тягот одиночества в пустыне.
  
   Мальчишки-зазывалы, не успев рассмотреть в подробностях заросшее седой щетиной обожжённое солнцем лицо, иссохшее в долгих скитаниях тело, подбегали и, действуя в соответствии с дурными манерами, что в них укоренились, дёргали меня за руку, желая этим привлечь покупателя к своим товарам.
   Только когда они, по извечной привычке торговцев, мельком заглядывали в мои глаза, желая определить покупательную способность потенциального клиента, то безошибочно распознавали по волчьим зрачкам во мне не обывателя, но матёрого зверя в человеческом обличье.
   Инстинктивный трепет человека внезапно встретившего убийцу, заставлял в судороге испуга отводить взгляд и сломя голову прятаться в своих лавках. И следующие зазывалы, повинуясь распространяющимся от предшественников по воздуху флюидам страха, разбегались с моей дороги, как мыши забивались по углам. Тревожа этим своим поведением взрослых купцов, по лености своей не видящих причин для беспокойства.
  
   Проходил мимо очередного торгового ряда, когда - после брошенного, в ответ на резкое движение правой рукой одного из лавочников, для определения опасности исходящей от этого движения, взгляда - показалось, что за прилавком, заваленным грубой материей сотканной из окрашенной в блеклые цвета шерсти, сидит знакомый мне человек.
   Не успел вспомнить кто это, как тот, опустив в испуге голову, повернулся ко мне спиной.
  
   Прошёл три лавки и начал уже надеяться, что остался неопознанным, как меня нагнал мальчишка. Быстрым лёгким движением схватился маленькой ладошкой за мои скрюченные, не способные уже к тонкой работе - разве только и пригодные что на захват любых размеров рукоятей боевых ножей - грубые пальцы. Украдкой, не позволяя ей отклониться от туловища на заметное со стороны расстояние, потянул мою руку за собой. Старался управлять мной незаметно. Не спеша, как будто заботливый сын ведёт уставшего от долгих разговоров с выжившими из ума сверстниками старого отца, потащил в укромное место, прекрасно ориентируясь в хитросплетении торговых рядов.
  
   Через чёрный ход попал в ту лавку, на которой запнулся мой взгляд. В ней сидел действительно мой старый знакомый.
   Он был в своё время неплохим воином. Мы вместе, правда, в разных отрядах, участвовали в последней нашей неудачной битве с захватчиками.
   Когда были мы ещё не разрозненными мелкими кучками сумевших убежать и выжить жалких людишек, а единым, воодушевлённым идеями свободы, выступающим в поля чтобы побеждать, войском.
  
   Мне были предложены бесплатная пища и кров. Этим подарком судьбы я пользовался три дня. К вечеру последнего начал незаметно для себя, неосознанно собираться. Погнало подсознание ли, или опыт скитальца.
   Дальше находиться на одном месте становилось опасно.
  
  III.II.II. Начал собираться в путь, и тут к помогающему мне в сборе владельцу лавки пришёл человек с просьбой пожертвовать продукты людям остающимися непокорёнными.
  
   После непродолжительной тихой беседы - я в это время сидел, через силу сдерживая рвущийся наружу кашель, в кладовке за матерчатой перегородкой - посетитель, пообещав вернуться завтра, исчез. Я проследил через дыры в материи и увидел, что уходил он, соблюдая необходимые меры предосторожности.
  
   Приютивший меня торговец, зайдя в кладовку по окончании визита, предложил на время укрыться в крепости. Акцентируя моё внимание на том, что сидящие давно в осаде люди остро нуждаются в воинах имеющих боевой опыт.
  
   Не уважал я тех, кто находился в крепости. В глубине души осуждал за излишнюю их экзальтированность в вере. А, главное, за то, что бились мы с врагом и убивали воинов его, а те отсиживались в тихом месте.
   Но, были это люди народа моего.
  
   К тому же, там находились две мои сестры, вышедшие замуж за тех людей.
  
  III.II.III. Договорились, что я в сопровождении сына хозяина лавки уйду в удалённое и безопасное место.
  
   Этим местом, после недолгих обсуждений, выбрали закрытую барханами, известную только нескольким надёжным пастухам нашего колена маленькую долину. Было до неё шесть часов хода не утруждающим путника шагом.
  
   Мой товарищ поговорит обо мне со сборщиком помощи осаждаемым.
   Если тот окажется провокатором, тогда через оговоренное время мы обязательно должны покинуть назначенное для встречи место.
  
   Залогом того, что лавочник не предаст меня раньше условленного срока, будет присутствие при мне его перворождённого сына.
   При трагичном повороте событий скитальцев станет двое.
   Ничего не знающий ученик торговца тканями передаст к вечеру нам результаты переговоров. Информацию он сообщит не мне лично, а так, чтобы я издалека мог наблюдать за встречей хорошо знающих повадки друг друга мальчишек. Как проконтролировать отсутствие врагов крадущихся по следу подходящего к месту встречи вестника, я придумаю сам.
  
   Сын помогающего мне человека должен будет пройти с собираемым караваном путь до крепости. За это время он научится скрытно ходить по пустыне. Познакомится с достойными уважения юноши, непокорёнными людьми.
   Затем вернётся с пустым караваном к отцу.
  
   При удачном завершении дела - а случаев гибели предыдущих караванов доселе не случалось - подросток должен получить свой первый опыт участия в народном сопротивлении.
  
  
  
  Глава III
  
  III.III.I. Обоз с собранным жителями городка провиантом мы встретили в условленном месте.
  
   Путь до крепости не показался мне трудным. И потому не запомнился.
  
   Спокойная встреча подошедшего к крепостным стенам со стороны пустыни обоза - без, казалось бы, непременных в случае прорыва осады ярких эмоций - указала мне на обыденность происходящего. Раздался всего лишь один громкий приветственный выкрик, короткий всплеск радости, и то он был из числа тех, что по традиции применяются нашим народом в начале общения старых друзей или родственников.
  
   Доставленные товары и мою поклажу перетянули в цитадель через стену верёвками.
   Я попал на территорию крепости по извилистому узкому тайному лазу.
  
   Предводители крепостных сидельцев с радостью приняли меня, зная как опытного воина. Договорились, что я проживу у них полгода.
  
   Ласково простился с сыном своего товарища, пожелав ему удачи в нашем теперь уже общем деле. Глаза мальчишки светились от счастья, рождённого осознанием причастности к опасному делу народного сопротивления. Юное лицо всё время освещала ласковая улыбка - он нашёл во мне друга. Между нами, как между воинами - пускай неравными, пускай ему ещё необходимо прожить немало времени и поучаствовать во многих боях для того, чтобы сравняться с такими как я - установились незримые связи. И был он в восторге от полученной чести личного знакомства со мной.
   Преумножила чувство радости от общения с представителем молодой поросли мысль - из такой молодёжи только и сможет вырасти наша смена. Та, которой когда-нибудь да повезёт в борьбе за независимость страны. Обязательно удастся скинуть позорное ярмо несвободы не им, так их детям. Не их детям так их внукам, или детям внуков.
   Пусть не повезло нам, но не может неудача вечно преследовать народ.
  
   Если есть мне смена, значит - я живу не напрасно.
   И неважно то - как, когда и где я умру.
  
  III.III.II. Полгода сидения в осаде прошли без происшествий.
  
   И упросили патриархи побыть меня ещё, так как таяла численность гарнизона из-за болезней и по другим причинам. Иногда трактуемым мною как трусость.
  
   Так, за четыре дня до того, как меня уговорили остаться, правда, я особо этому и не сопротивлялся - идти всё также было некуда, новых идей и целей не появилось; возможно, могло подействовать на мою душу усыпляюще состояние полудрёмы царствующее в цитадели - крепость покинули три семьи.
   Причиной их ухода была объявлена смерть матери одной из жён. Отсюда вытекала необходимость проведение многомесячных обрядов соответствующих данному событию.
   Причём, вся, от мала до велика, достаточно многочисленная мужская часть ушедших домов, а объединены они были родством глав семейств, даже не засомневалась в необходимости своего присутствия в очень отдалённом, к тому же ещё и примирившемся с завоевателями местечке.
   В одном случае родство между братьями даже не было прямым.
  
   С усмешкой долго думал, вдохновенно рассуждал - сделай подобное другой человек, не принадлежащий к последователям догматического толкования общей религии - какие громы и молнии, обличения и проклятия без сомнений посыплются вслед адепту, осмелившемуся покинуть секту в момент смертельной опасности. Его бы однозначно обвинили в предательстве веры.
  
   Давно заметил особенность присущую не только сектантам, но и блажащим последователям основной религии, да не сумел сформулировать мысль ранее, а сейчас получил очевидное подтверждение смутных догадок, наблюдая за тем, с каким счастьем на мужских лицах собираются три большие семьи и как провожают их единоверцы.
   Дошел своим умом, без философских бесед с живущими за счет толкования религиозных догм людьми.
   Окончательно и бесповоротно укрепился в замеченном, и принятом за правду, понимании сокровенных правил человеческой жизни, которых придерживаются люди десятиной обирающие профанов во имя богов:
   - Фанатики нетерпимы к проступкам других, но когда дело касается осуждения своих смертных грехов и смертных грехов своих приверженцев, то они готовы опровергать и оправдывать тяжкие прегрешения себе подобных любым способом.
  
   Лицемеры вы и демагоги.
  
  
  
  Глава IV
  
  III.IV.I. Через два месяца враг выставил в пустыне караульные посты. Преградив этим пути для караванов с продуктами.
  
   И невозможно стало покинуть мне крепость.
  
   Патриархи яростных ревнителей веры начали поиск из создавшегося положения только тогда, когда запасов продовольствия осталось на десять дней. И тех хватало лишь на скудное питание.
   Первое, что было ими предложено - это уменьшить суточный паёк. Но дневной рацион и без того был так мал, да к тому же его в таком ограниченном количестве выдавали на протяжении столь длительного времени, что к людям вплотную подступил голод. В случае принятия предложения победивший голод поработил бы людей.
   Уменьшить размер выдаваемого продовольствия оказалось невозможно. Голодные смерти начали бы косить детей на третий день после введения такого решения в силу.
   Никто из патриархов не осмелился настаивать. Да никто бы и не позволил им этого сделать.
  
   Вожаки защитников крепости засели совещаться в стоящее в центре цитадели, сложенное из белых камней строение ближе к полдню, а вышли оттуда утром следующего дня.
   Столько времени было израсходовано только для того, чтобы понять - возможность дальнейшей защиты крепости утрачена. Именно это, спокойным голосом, без намёка на эмоции, довел седовласый старейшина всем собравшимся на залитой солнцем площади.
  
   Старцами - давно выхолощенными старостью, походя перешагнувшими через недосягаемый для большинства окружающих их людей жизненный апогей, вместо увядания остающихся в состоянии равновесия физических и душевных сил - было принято несколько вердиктов.
  
   И было главное, потаённое решение - определяющее срок конца жизни каждого человека из тех, кто находился в этот ничем пока не примечательный для окормляемого стада день в крепости.
   Но о приведших к принятию абсурдного вердикта умозаключениях - что были сформулированы дряхлыми философами за время длительного сидения в пустом помещении, что родились исходя из их собственных представлений о бытие и его ценности - оценивать наши жизни Создатель права им не давал, безумцы сами возложили это право на себя, не понимая меры посмертной ответственности - они нам не рассказали.
  
   Не сказали нам того, что назначили нас мертвецами.
  
   Земные судьи наши, о том, что присвоили себе право Господа нашего на определение участи части людей им избранного народа, не проболтались даже женам.
  
  III.IV.II. Меня и ещё двух мужей, самых опытных и сильных из общины, отправили разведать возможность покинуть превратившуюся в западню твердыню.
  
   С началом ночи по веревочной лестнице сошли с крепостной стены. Из-под стены меня, обмотав верёвкою как груз, опустили вниз по скале, используя обеспечивающую скрытность расщелину в ней.
   Потайной путь этот был мне не известен. По нескольким фразам, перехваченным моим обострённым слухом во время приглушенных переговоров сопровождающих, я понял, что для общения с внешним миром ранее они пользовались этой отвесной тропой не раз.
  
   Из расщелины скалы, преодолев усыпанный крупными камнями короткий участок у её подошвы, вышел на ровное пространство.
   Передо мной лежала плоская каменистая безразмерная пустыня.
  
   Удалился от крепости настолько, что тьма укрыла её от меня черным саваном. Но упряжь связей с эти защитным строением продолжала хомутать мои плечи, вызывая в терзаемом бесами страхов мозгу гнетущее ощущение раздвоения.
   Крепость, пропав с глаз моих, вознеслась надо мною так, что затмила мне собою весь мир земной.
   Её я чувствовал душою, не хранящей бесценные человеческие жизни цитаделью, не защитницей попавших в беду людей - но склепом с мертвецами.
  
   Отвернулся сознанием и телом, продолжил путь.
  
   Крутой подъём не позволял заглядывать далеко вперёд. Да и идти в темноте приходилось с осторожностью, внимательно смотря под ноги, обходя постоянно попадающиеся крупные камни.
   Часто сбивал шаг, наступая на мелкие камни. Несколько раз споткнулся об острые булыжники. Пару раз ударился о них одной и той же ступнёю так, что боль в ней заставила остановиться и переждать пока утихнет мучительный спазм.
   Теряя веру в возможность преодолеть полосу препятствий в темноте, три раза порываясь повернуть назад. С великими трудами, упрямо сопротивляясь выпавшим на мою долю трудностям, прошёл метров шестьсот, и с облегчением ступил на ровную песчаную поверхность. Остановился, вздохнул легко и глубоко, радуясь небольшому успеху в начале пути. Поднял взгляд вверх, уставший от высматривания в ночной тьме препятствий на земле, желая осмотреться.
   Душа содрогнулась и упала от неожиданности в пятки, когда увидел справа от себя сторожевой пост. Он был так близко, что я разглядел не только расположившихся вокруг костра людей, но и летящие из пламени искры.
   У меня на глазах неожиданно вышедший из темноты человек подбросил охапку топлива в полевой очаг. И потянулся ввысь столб дыма. Заваленный огонь костра окрасил дым густой в цвет очагов горящих в адских подземельях.
   Далеко слева, на пределе видимости, мигал гадким светлячком костёр другого поста.
  
   Остановился в растерянности.
  
   Растерянность проходит со временем. Время ночи было в моём распоряжении.
   Сумел в себя прийти - правда, затратив для этого несчетные десятки минут - попытался здраво рассмотреть общее состояние наших дел.
   Опыт воина возглавлявшего отряды позволил понять действия врага. Знание человека не раз бывавшего в сложных и опасных переделках - разумеется, только после того как заставил себя успокоиться и посмотреть на происходящее по-философски, со стороны - выдало весьма не бесспорную, но окончательно введшую эго в состояние равновесия сентенцию - безвыходных ситуаций не бывает.
  
   Занялся поиском выхода из ловушки размером в крепость.
   Посты установлены с таким расчётом, что если даже мы сможем под покровом ночи пройти незамеченными, то с рассветом наш караван всё равно увидят на огромном плоском плато.
   Быстро идти по пустыне пешая колонна, отягощённая женщинами и детьми, не сможет. Всадники легко догонят пешеходов. Если окажем сопротивление, а попытки сопротивления адепты строгой веры обязательно предпримут - мужчин убьют, а женщин и детей отдадут в рабство.
  
   Вывод оказался один, и был он незавидным, потрясшим до глубины души - надежда на спасение ничтожна.
   Можно попробовать спастись одному.
   Один способен - пускай с мучительным трудом, зарывшись как змея в песок - спрятаться в пустыне.
   Все - нет.
  
  III.IV.III. Задумавшись, забыв об осторожности, двинулся в промежуток между постами. Прошёл четыре сотни шагов, удаляясь от крепости.
  
   Жила и громко билась в унисон сердцу надежда выжить.
   Это извечное и эфемерное, но никогда не изживаемое при жизни человеческое чувство поглотило постепенно всёго меня.
   Оно - потрясая грудную клетку, изменяя состав крови, заполняя собой отдалённые уголки тела - полностью вытеснило из меня все другие страсти. Надежда изжила из души не нужные после смерти чувства - долг, честь, достоинство и совесть.
  
   Из живота, облегчающей волною, поднялось в грудь оправдание:
   - Пришёл сюда я добровольно. Пришёл для того, чтобы поддержать своих не рассчитывавших на мою помощь соотечественников. Я к ним не нанимался! Так почему мне нельзя уйти одному?
  
   Боковым зрением отметил движение справа.
   Пригнулся, почти упал на землю, стараясь избегать резких движений. Не бросился на песок только потому, что в этом случае потерял бы возможность видеть происходящее. Осторожно повернул голову в сторону пока непонятного движения.
   Возможно - это мелькнула в высоком прыжке, целью которого был утративший осторожность мелкий грызун, вышедшая на ночную охоту пустынная лиса.
  
   Увидел группу всадников движущихся по пескам. Сомневаться в том, что это вражеский дозор, а не мирный караван согласно неким обстоятельствам решивший продолжить в ночи переход, не приходилось.
   Безумный животный страх схватил холодными руками мою душу и потряс моё тело. А мозг мой думать мог лишь о спасении, команду дав ногам бежать.
  
   И я, порабощённый страхом, бежал, согнувшись, в камни у скалы. Пал в эти камни; голову прикрыл руками; закрыл глаза.
  
   Ещё не веря в то, что не заметили, лежал недвижно и бездыханно. Худое, чудесным образом вытянувшееся для того чтобы поместиться в узость между камней тело, чёрные одежды, похожим делали меня на лишившуюся яда змею.
  
   Дозор проехал мимо, но страх убил во мне надежду на спасение.
  
  III.IV.IV. При возвращении, на стену поднимался долго.
  
   В конце пути, те двое, что оставались наверху, с улыбкой радости на лицах, втянули в крепость на веревке.
   Уходя вечером, нижний конец верёвки я спрятал в сужении вертикальной трещины. Возвратившись под утро, долго его искал.
   Двигался словно сомнамбула, с трудом, обессиленный эмоциями. Что сначала переполнили меня, а затем умерли во мне. И их место заполнили не живые чувства, а вакуум безысходности.
   Показалось, находился в вылазке короткое время, но было не так - прошло более шести часов.
   Нашел конец, осторожно подергал, освобождая верёвку из расщелины. Завязал специальным узлом на конце верёвки петлю. Надел петлю на пояс.
   Два раза дёрнул за конец, давая сигнал тем, что должны были стеречь наверху.
   Они оказались на месте. За своё дело принялись без промедления.
   Тянули быстро.
  
   Достиг середины отвесной скалы, когда наброшенная на тело петля представилась мне очень похожей на ту, что затягивают на шее.
   В голове родился, пронзивший остротою человеческую суть, образ - тянут как попавшуюся на крючок рыбу. Явственно привиделось - они не встречают радостными улыбками моё возвращение из опасной, сулившей с почти гарантированной вероятностью гибель вылазки, а издевательски пялятся на меня пустыми глазницами бледных меловых масок, смеются беззубыми ртами над, надумавшей по глупости вернуться, заманенной к себе более года назад, добычей.
   Возникло ощущение того, что меня не отпускают, тащат на общую смерть.
   Уходя на тот свет, влекут упорно за собою.
  
   Вернулись в крепость.
   Убили у всех своим рассказом любую надежду на спасение.
  
   Недолго совещались наши предводители, как начал уже тогда я чувствовать происходящее подсознанием - приговор вынесли намного раньше. Окончательно всё было решено во время долгого совета.
  
  III.IV.V. Меня, вместе с моим дальним родственником и другом, отправили сторожить главную стену. В удалённую от центра её часть, на дальний бастион. Строго наказали нам не отлучаться и не отвлекаться на любые долетевшие до наших ушей из глубины крепости звуки.
  
   Был с нами и третий, но недолго. К полуночи он начал читать молитву, сделался зол до умопомрачения, и ушел, махнув рукою в нашу сторону, бормоча себе под нос нечто неразборчивое и отстранённое.
   Проклинал? Но кого. Их, нас, себя, бога...
  
   Под утро ушёл и друг. Оправдав свой уход вспыхнувшим внезапно в его сознании непреодолимым желанием проведать жену и детей.
   Отпускать его я не хотел. Чувство тревоги давило на меня подобно тому, как предгрозовая атмосфера воздействует на домашних животных. Тяготили душу неясные предчувствия и догадки.
   И я, преодолев страх остаться одному, помня, как, из-за возможности незаметно уснуть, опасно нести караул в одиночку, предположил - товарищ испытывает такое же чувство смятения. И не стал его останавливать.
   Он шел к семье. Мне навещать было здесь, да, впрочем, и во всех других местах страны, и мира, некого.
   С целью успокоения находящихся в смятении чувств мог бы навестить своих сестёр, любовь к которым давно утратил.
   Подумал о возможности визита только для того, чтобы на время занять свой ум никчёмными раздумьями. Обязан как брат навестить их при уходе. Но нет мне к ним обратного пути.
   У них, Господом признанные мужья - вершители, по нашей общей вере, их судеб в этот час.
  
   Двое покинувших пост знали, что произойдёт до восхода солнца.
   Я, не мог даже помыслить о таком.
  
  III.IV.VI. Оставшись один, остановил надолго свой понурый взгляд на покоящейся за пропастью пыльной дороге.
  
   Усталость - сутки без сна и трата сил на вылазку, при скверном до этого питании продолжительное время - сделала меня похожим на схваченного параличом.
  
   В разрыве плотной стены утреннего тумана увидел двух вооруженных копьями, закутанных в плащи серого цвета людей. Они лёгким шагом, бесшумно промелькнули по лежащей за пропастью дороге, и скрылись с глаз моих. Всё произошло так быстро, что принял происшедшее как сонное видение. Не желая выходить из дремотного состояния, успокоил себя мыслью - привиделось мне это, показалось миражом.
   Продолжая находиться в прострации через короткий промежуток времени заметил, как мимо меня двигается в полной тишине плавно, целеустремлённо, отряд солдат. Смотрел на них, и не понимал происходящего.
  
   Взгляд видел всё, но мозг дремал.
  
   Мощный импульс страха пронзил меня, когда дошло до мозга и распозналось увиденное мною.
   Пробежал, стеная, около полусотни метров по стене к башне у ворот, чтобы прокричать с неё слова тревоги.
   Мчался, а может и летел, так стремительно, что набегающий воздух взметнул вверх - и затрепетал как крыльями его полами за моей спиною - выцветший в долгих походах до первоначального цвета волосяного покрова пущенных на убой животных шерстяной плащ.
  
   Я понимал - слова мои будут приговором нашим людям.
  
   Дрожал мой голос, неся весть роковую. Кричал и плакал, предупреждал и обрекал людей моих на движущуюся на них смерть.
  
   Взбежал на башню что слева у ворот.
   Затаился.
   Ждал.
   Определял очерёдность действий при организации обороны.
   Распределял в уме бойцов по стенам. Горевал о том, как нас оказалось недопустимо мало для полноценного отпора.
   Надеялся.
   Подтащил, приволок с неимоверными потугами несколько неподъёмно тяжелых камней поближе к воротам. Их скинуть со стены возможно только лишь вдвоём, а лучше вчетвером.
  
   Напрасно.
  
  III.IV.VII. Когда спустился я с крепостной стены, всё было кончено.
  
   Они все лежали мертвыми.
  
   Товарищ мой, один оставшийся в живых, с улыбкой странной глядя на меня, сказал, что жребий выпал мне убить его.
   Затем закончить жизнь свою самоубийством.
  
   Волна желанья жить заполнила меня, придавила к печени душу и завладела телом. Превратила в раба.
  
   Кинжал был подан мне рукоятью вперёд. Острие его дающий прижал к своему чреву, предельно вдавил в пресс живота. Оружие держалось так двумя руками, что я не видел лезвия его.
  
   Дрожало от последнего страха всё тело мое, и больно билась о рёбра грудной клетки душа моя.
   Думал я, глядя на брата и друга только о том, что ему и нужно, для того чтобы убить меня - утратившего осторожность и находящегося в растерянности - известным, тем кто хорошо владеет колющим оружием приёмом - проворно перевернуть клинок, и ударить. А он из них, из мастеров искусного удара. И трюк этот ему не только знаком, но и отработан до автоматизма при наших общих с ним играх детства. Силу коротким, но широким в кости рукам старого друга и сегодняшнего товарища, для совершения стремительного, неизбежно губительного для меня удара, придаст его предсмертный ужас.
  
   Я, будь на месте вооруженного соплеменника, даже не стал бы хвататься за рукоять - убери с клинка руку, ту, что ближе к острию, а затем перехватись, уперев раскрытую ладонь в навершие рукояти, когда кинжал начнёт погружаться в тело. А потом, обязательно навалиться грудью на тыльную часть ладони работающей руки, чтобы своим весом помочь оружию преодолеть сопротивление трепещущей в начавшейся агонии плоти.
  
   Боли...
   Адские боли.
   Фантомные боли от заживших, забытых, отринутых эго телесных и душевных ран, что подобно одичавшей своре изголодавших громадных дворовых псов набросились на меня.
   Нет, не бешеные собаки, а стражи границы подземелий ада рвут нежную мякоть души моей на куски, оставляя для нахождения бессмертной сущности один лишь омерзительный, пугающий костлявый скелет.
  
   Воспоминания обо всех испытанных мной болях взметнулись из глубин памяти тела и забили разбуженной ими режущей, невыносимой эмоцией мозг.
   Злость, вызванная этими воспоминаниями, заставила действовать не задумываясь.
  
   Если я не успею убить его, то он передумает и убьёт меня, заставив мучиться от нестерпимой, ужасной, непередаваемой словами предсмертной боли.
   Преодолевая его упрямое нежелание выпускать оружие из рук, стараясь не порезать его ладони, вытащил на себя кинжал. Нужно было, не знаю зачем, но требовалось осмотреть кинжал.
  
   Долго смотрел на узор клинка.
   Каким же дорогим и редким оружием владеет его семья.
  
   Я смогу забрать себе эту драгоценную вещь.
  
   Ударил в солнечное сплетение.
   Убил одним ударом друга моего.
   Он видел, как острое железо входило в его тело.
   Он не страдал от боли. Он радовался ей.
   Он умер быстро, храня улыбку на лице.
   Так и не понятую мною. До поры.
  
   Иль улыбался он тому, что обманул меня;
   Или тому, что самому хватило силы отказаться от борьбы за жизнь.
   А может у улыбки смысл иной - он надсмехался надо мною.
   Он знал, иль был почти уверен в том, что не смогу убить себя я.
  
   Радость изгнала усталость из тела моего - они мертвы, и некому меня винить.
   Некому оспаривать моё право на свою жизнь.
  
   Они мертвы, а я живу!
  
   Какое счастье, видеть этот прекрасный мир, смотреть на то, как он оживает после ночного сна в лучах возрождающегося каждый раз после смерти солнца. И я подобно солнцу возродился.
   В сей выигранный миг, мне можно наблюдать за тем, как купается в утренней прохладе опустевшая, затихшая крепость. Как сияют блаженством существования бескрайние молчаливые просторы вокруг неё. И над ней.
  
   Я любовался миром.
  
  
  
  Глава V
  
  III.V.I. Всё быстро кончилось.
  
   Опустошённый и обессиленный, перегоревший после неимоверного всплеска эмоций, с единственным оставшимся во мне, но ослабевшим до бесчувствия ощущением радости бытия, сбросил запоры с крепостных ворот.
  
   Снаружи, в чуть приоткрывшуюся створку ворот, пряча за ней тела и выставляя настороженные и удивлённые лица - как будто забыв о том, что самое ценное в человеке это голова - одновременно заглянули два легионера.
   С опаской, напряжённо глядя в лицо, переводя взгляды то на руки то на ноги, совершив несколько безрезультатных попыток заглянуть за спину, долго рассматривали меня.
   Затем - возможно, разглядев за мною пустоту, или, поняв всю суть в тот час стоящего пред ними, и сразу потеряв ко мне всякий интерес - вошли. Повернулись ко мне спинами и приступили к отворению ворот.
   Иссохшая и утратившая подвижность преграда скрипела и сотрясалась, но не освобождали путь. На помощь непрошеным привратникам зашел десяток легионеров, затем ещё один. Для открытия врат в мёртвую крепость потребовались усилия более двух десятков солдат.
   Легионеры, как ни старались, какие бы уловки не использовали, не смогли распахнуть не поддающийся врагу последний барьер.
  
   В конце концов, врата открыли так, что закрыть их стало невозможно никому и никогда.
  
  III.V.II. Вывели из крепости, подвели к двум всадникам.
  
   Меня спросили через переводчика.
   Ответил.
  
   Монотонно и без эмоций рассказал всё, что произошло в последние часы.
  
   Снизу вверх смотрел на всадника задающего вопросы.
   В глазах его светился ум. А умный должен всё понять.
  
   Он поймёт меня и всё что со мной случилось. Разберётся и отпустит жить.
  
   Горела в душе надежда.
   Моё тело страстно желало продолжить жизнь.
  
   По тону брошенного великолепным всадником приказа понял - надежда умерла.
  
   Обрёк на смерть.
  
  III.V.III. Подвели к краю пропасти.
  
   Подошедший слева легионер заломил мне руки за спину, сомкнул крест-накрест. Удерживая руки за спиной, настойчиво, выворачивая в суставах, с улыбкою садиста тянул их вверх, причиняя этим ненужную боль.
   Желая уменьшить боль в суставах, я вынужден был принять неприличную для мужчины позу взлетающего лебедя. Вытянул шею и запрокинул голову на плечи. Выставил всем напоказ свой выдающийся во всех отношениях кадык.
   Другой, что справа, как я понял по тону, брошенной им резким голосом своему товарищу короткой, прозвучавшей как команда, фразы - старший в двойке, начал завязывать тугой узел на кресте моих рук.
   Наматывал на них петли жесткой толстой верёвкой. Начал плести вязку у локтей и закончил у кистей, захватив последней петлёй верх правой кисти. Содрал кожу с запястья, чем причинил мне дополнительное мучение.
   Нижний конец верёвки просунул между моих сомкнутых намоткой рук, верхний оставил свободно болтаться.
   Он, похоже, не умел вязать узлы.
   Может и умел, только верёвка бралась для использования при штурме стен, а не для связывания пленников. Слишком толстая, негибкая, потому что была свита из очень грубой пеньки.
  
   Пока вели к несущемуся на меня концу жизни, я всё косил взглядом на высокого командира.
   Мечтал о том, что в последний момент сжалится, что отменит казнь.
  
   За три шага до обрыва смотреть мог уже только в приближающуюся бездну.
  
   Далеко внизу, на дне воздушной пучины, заполнившей вырытое за многие века водяными потоками ущелье, увидел каменные плиты. Местами их прикрывал толстый слой нанесённого дождевыми потоками песка. Там где песка не было, находилась грязная, пропитанная влагой ночных туманов и просочившихся грунтовых вод поверхность.
   Подумал - это хорошо, на ровном месте не надо будет долго искать моё тело.
  
   Стоящий справа бородатый воин отточенным движением руки, ножом мне перерезал горло.
  
   Первый выброс крови был настолько мощным, что удивился - откуда столько её во мне.
   Красная жидкость попала в глотку. Поперхнулся. Задержал дыхание. Из-за прекращения поступления воздуха потемнело в глазах.
   Второй выплеск животворящей жидкости был намного слабее. Поэтому кровь полилась уже на грудь, испачкала одежду.
   Вершители казни осознали опасность для себя длительного нахождения на краю обрыва. Могло затянуть.
   Отступили на шаг, отчего непроизвольно потянули за собой, тело моё почти выпрямилось. Изливающийся из меня поток жизни скоро превратился в редкий, потихоньку прекращающийся кровавый дождь.
  
   Ещё живые глаза, но уже утратившие возможность перевести взгляд на окружающий мир - а так хотелось - остекленело смотрели на землю под моими ногами. Мозг привычно запоминал увиденное - орошенный кровью камень, что лежал на краю бездны; высушенную в пыль землю, что не смогла впитать в себя красную влагу; капли крови у ног моих, что свернулись в шарики, а затем медленно приняли приплюснутую форму с углублением посередине, но не растеклись.
  
   Палачи немного подождали, с интересом наблюдая за тем, как кровь стекает в пропасть.
  Подержали тело в зависшем над кромешным адом состоянии. Похоже, дожидались окончания кровоизлияния.
   А может, мне это просто показалось.
   Как хочется думать - боялись решиться.
   Ведь люди же.
  
   Затем - как будто по-дружески, как будто содействуя мне в добром деле - ласково придерживая за локти и плечи, повели, слегка подтолкнули.
   Не сталкивая, а будто помогая взлететь.
   Сбросили меня вниз.
  
  III.V.IV. Не упало тело моё на дно сухого каньона.
  
   Ложе пропасти - по коему давно не ступала нога человека, только, по странной прихоти забредшие в это бесполезное для них место дикие животные оставили на его суглинке следы копыт и лап - не дождалось меня.
   Приютом для останков стала расселина глубиною около двух метров, образовавшаяся между массивом возвышенности и отошедшим от него пластом закаменевшего песчаника. Пласт отошел от породившей его породы в середине отщепления на метр, а по краям метра на два. Ещё немного, год или два, и пласт завалится, рухнет вниз или упадёт на стену обрыва, погребя при этом моё тело под собою.
  
   Расстроился - могут не найти труп для совершения обязательного для нас обряда погребения.
  
   На следующую ночь пришёл, ведя в поводу осла с притороченным к спине пустым мешком, мой ближайший и самый богобоязненный родственник, намереваясь забрать и похоронить меня согласно традициям.
   Было видно, как жестоко терзал его душу страх. Дрожало тело от испуга.
   Но семейный долг и общая наша вера всё преодолели.
  
   Он не нашёл меня в тот первый раз. Не нашел и во многие другие посещения, когда мучительный страх в нём уже сменился обыденным опасением.
  
   Только через несколько десятков дней его старший сын, мой кровный родственник по отцовской линии, самый младший из тех, кто достиг возраста признания мужчиной, с трудом, рискуя сорваться вниз, игнорируя испуганные крики заклинающего повернуть назад отца, осмелился подняться по ненадёжной стенке пропасти.
   Заглянул в расщелину и увидел мой труп. Завернул его в бараньи кожи и крепко перетянул верёвками.
  
   Но сил двоих оказалось недостаточно. Пришлось нанимать за хорошую плату ещё четверых.
   И то, вытащили моё тело с огромным трудом.
   Собирались уж засыпать останки в расщелине песком, таскать который пришлось бы издалека. Но, посовещались, определив после расчетов, что затраченный на переноску песка труд будет неимоверно тяжел. Поэтому решили предпринять последнюю попытку, завершив её не позднее полудня следующего дня, при любом результате.
   Она оказалось удачной.
   Правда, на изнурительную работу было затрачено столько сил, что от усталости наёмные работники пали рядом со мною мёртвым как подкошенные. Долго приходили в себя. Недвижимо лежали, с телами покрытыми испариной, хрипло дыша.
  
   III.V.V. Караван, состоящий из двух верблюдов и пяти ослов, остановился рядом с удалённым от жилья и дорог местом погребения наших мертвецов.
   Здесь были похоронены мои многочисленные родственники. Прадед, отец и их прямая родня. Тут же, или в непосредственной близости находились запретные пещеры близких родов нашего колена.
  
   Тюк с моими останками осторожно сгрузили с самого высокого, прошедшего весь скорбный путь первым, верблюда. Брались за скорбную поклажу за перевязи, так, чтобы не прикоснуться к трупу.
   Положили на символические носилки. На светлый саван из плотной ткани.
   Подготовили покров.
   Расстелили его на земле рядом с носилками.
   Представители моей нации смотрел на происходящее издали, стоя на волне серпообразного бархана. Основной физический труд был возложен на нанятых в кочевом племени работников.
  
   Я, наблюдающий за процедурой сверху, потянулся к печальной ноше в ту минуту, когда начали развязывать опутывающие бараньи шкуры верёвки.
   Опомнился, посчитав количество дней, которое моё тело находилось под воздействием природных стихий.
   Отвернулся. Незачем видеть и запоминать скверну. Противно касаться взглядом души той нечистоты, во что превратилось тело моё.
  
   Вернулся когда саван полностью покрывал труп.
   Всё выглядело чистенько и вполне благочинно.
  
   Зачем-то долго смотрел на то, как мой брат - так ответственно отнёсшийся к поиску и доставке моих останков к месту захоронения - аккуратно сматывает отрезок необычно толстой, а поэтому представляющей особую ценность, должно быть морской верёвки. Плотно укладывает его в притороченную к спине верблюда суму, рядом с холщовыми мешочками, предназначенными для хранения зерна и иных сыпучих продуктов.
   Интересно, откуда у него мог оказаться конец такого редкого, народами пустыни не используемого плетения. Такую верёвку можно достать на побережье.
   Мне помнится, подобной завязывали руки за моей спиной...
  
   Начали читать над телом, считающиеся всеми присутствующими и всем народом моим обязательными для такого случая, псалмы.
   И я пока считал необходимым прочесть их надо мною.
   Вышедший вперёд человек открывал рот, произнося заученные священные фразы. Стоящие в два ряда позади него послушно и старательно, с маской благочестия на лицах, повторяли.
   По вере, после такого чтения душа моя должна начать очищаться от всего земного.
  
   Обратил пристальное внимание к происходящим внутри меня процессам.
   Затих надолго, направил взгляд извне внутрь души.
   Ничего не ощутил. Состояние не изменилось.
   Всё те же печаль и усталость. Всё тоже разочарование.
   И эфемерная грустная ирония.
  
  Слов я не услышал. Я их увидел:
   - Подобные тёмным кирпичам. Одинаковые по высоте и ширине, только различающиеся значительно по длине, они зависли в воздухе. Похожие на точки и тире, но точки более похожи на короткие тире. Монолитные прямоугольники долго, не теряя линию строя, парили перед моим лицом. Затем начали тускнеть. И, как будто теряя свой вес, подниматься вверх, к небу. При этом постепенно растворяясь в воздухе. Становясь инертной, бесполезной частью эфирного пространства.
   Слово превратилось в искусственный булыжник, нелепый в замогильном мире.
  
   Только лёгкие, пустые души способны вступить во взаимодействие, подчиниться ритмичному колебанию воздушной среды - слову.
   Скитания в жизни земной укрепили душу мою. И не страшны ей стали скитания в жизни небесной.
   Страдания огрубили меня. Богоугодные и грешные деяния переполнили мою память. После долгих посмертных скитаний на земле мне стал доступен смысл жизни и смерти. Поэтому, колебания воздуха лишить покоя меня оказались не способны.
   Воздушные волны переносили энергию слова мимо меня, не нарушая мой внутренний покой. Подобно тому, как обтекают водные потоки попавшийся на их пути гранитный камень.
   Воздушные потоки слов легко рассекались моей, ставшей по крепости подобной алмазу душой.
   Сотрясения воздуха были не способны оказать на меня даже малого воздействия.
  
   Слова святой молитвы представились мне в переходном мире нелепыми возмущениями эфира.
  
   Пустотою сотрясали пустоту.
  
   Овеществлённые в том пространстве, где я сейчас находился, антитезе мира живых, слова отлетали в стороны, натыкаясь на моё Эго.
   Я, выпестовал его за годы смертельных испытаний. Как оказалось, оно значительно превысило размеры моей телесной оболочки. Позволило мне при жизни смотреть из поднебесья на себя и на окружающих меня людей.
  
   Со временем ослабнет и эта душа. Но в час исчезновения я буду бесконечно далеко от воздуха и слова.
  
   Может быть - слово божье начнёт управлять мной когда-нибудь потом. Если только я сподоблюсь его услышать.
   В пустоте звучать нечему.
  
   А пока, я растерянно, тихо теряя к ним впитанное с молоком матери уважение, смотрел на то, как бесследно растворяются в воздухе считающиеся сакральными слова. И я когда-то считал их таковыми.
   Слова, те, что заставляли дрожать при жизни душу и сковывали тело страхом, бесследно исчезали на моих глазах.
   Они растворялись в небе, становились частью неба - но до небес не долетали.
  
   Молитвы оказались блефом.
  
   Вернул внимание к заключительному этапу погребения - уже безразличного мне, уже начинающего надоедать - тела.
  
   Пришли со мной проститься десять заросших чёрной щетиной и давно не мывшихся мужчин.
   Радостно улыбались они, говоря, что нашли моё тело хотя бы накануне последнего дня. Дня, что по нашей вере должен быть концом скитания человеческой души в земном мире.
  
   Но, тогда уже мне было всё это безразлично.
   Тогда уже познал я истину - судить меня не будут.
   Я, видел их.
   Я понял - им не до меня.
   И нет им дела до других.
  
   Судье совсем не нужен суд. Судить себя придётся самому.
  
  
  
  Глава VI
  
  III.VI.I. Видел я в последний день нахождения моей души на земле всё это сверху.
   И не было для меня в тот день уже преград для понимания всего.
  
   Видел как в пустыне, недалеко от того места где я принял смерть, собрались немногочисленные представители моего рода. Не более шести семей.
   Установили переносные шатры. На мягкий песок положили ковры. Невдалеке соорудили очаг, на котором женщины принялись готовить пищу.
   Старшие дети помогали по кухне. Младшие занялись своими обычными играми - весело бегали друг за другом, ссорились, громко галдели.
  
   Вечером устроили поминальную трапезу.
  
  III.VI.II. С раннего утра, наслаждаясь едва тронутой солнцем прохладой идущей от укрытых тенью гор, мужчины собрались у места вчерашнего пиршества.
   На вновь расстеленные ковры женщины расставили посуду, принесли оставшиеся со вчерашнего дня припасы, разожгли очаг для приготовления новой пищи.
  
   Только мельком взглянув на участников застолья, уже знал все, что было вчера вечером.
  
   Знал, что никто не произнёс надлежащих настоящим мужчинам в таких случаях слов - нож и месть.
   Не сомневался, что в традиционных речах не было ничего кроме словесного мусора.
   Разговоры были пустыми, слова неумными, фразы шаблонными.
   Начав беседу, не могли её прервать. Тема разговора менялась только в том случае, если самовлюблённый оратор начинал заговариваться и допускал ошибку, прерываясь на поиск утерянной никчёмной мысли. Чем поспешно пользовался с нетерпением ждавший любого промежутка в словоизлияниях следующий витий.
   Данную Господом благодать - возможность вести беседы обогащающие душу - они использовали для глупой праздной болтовни. Люди не понимали, что таким образом делают свои души ничтожными, а жизни - прожитыми зря.
  
   Как им не страшно так общаться - ведь им придётся умирать.
  
   Обед подходил к концу, но расходиться никто не собирался. Сытая лень клонила в сон, делала голоса негромкими, а речи всё более пустыми и длинными.
   После распития освежающего напитка родственники продолжили свои бесконечные разговоры ни о чём.
  
  III.VI.III. Во главе стола сидел тот, кто столько сил приложил к поиску моего тела.
  
   С нежностью и любовью он посмотрел на своего только что проснувшегося и выходящего из ближнего шатра первого сына. Моего юного родственника, нашедшего меня.
  
   Глава стола поймал взгляд сына, скользнувший по застолью. Удивился, увидев печаль и толику презрения во взгляде том.
   Позвал к себе, махнув приглашающе рукой.
   Увидел то, что юноша ещё не умывался. Хотел уже дать ему возможность осуществить столь необходимую процедуру перед принятием пищи.
   Но внезапно нахлынувшее желание прижать поскорее к груди любимого отпрыска, недавно помогшего отцу выполнить долг перед погибшим знаменитым родственником, оказалось столь сильным, что пренебрёг он общепринятой традицией.
  
   Идя на зов отца, сын шел потупя очи.
  
   По опущенной голове и скованным движениям чресл чувствовалось в нём скрытое нежелание подходить к пирующим. Читалось внутреннее неприятие всего происходящего за столом.
  
   Встревоженный отец спросил у сына о здоровье.
   Восстав глазами от земли, тот нехотя, так, чтобы это не услышал никто, кроме главы своего семейства - его вопрос проигнорировать сын права не имел - тихо прошептал себе под нос слова о том, что видел во сне погибшего героя.
  
   Отец переспросил, как будто плохо расслышал негромкие слова. Скорее, от растерянности, не желая им верить и их понимать.
   Мальчишка, младший из мужчин моей прямой родни, отчётливо, с вызовом сказал:
   - Я видел во сне прославленного воина. Единственного настоящего воина вышедшего из нашей семьи.
  
   Сидящие за столом мужчины замолчали, а спустя заполненную пронзительной тишиной продолжительную паузу радостно загалдели.
   Стоящие поодаль женщины, прервав приборку посуды в походные мешки, почти одновременно остановились и, подняв от утвари грустные чёрные глаза, посмотрели на мальчика. Застыли в тревожном ожидании, готовые выслушать столь редко изрекаемое слово от познавшего тайну снов человека.
  
   Один из родственников, представитель довольно многочисленного, но бедного колена, сказал кичливо:
   - Он был великим воином. Да и все мужчины в нашем роду - славные и сильные бойцы. Великий воитель не мог не дать своим родственникам знать о себе даже с того света. Скажи, а мне он ничего не передавал, ведь я когда-то собирался идти с ним на войну.
  
   У любящих родителей бывает так, что начинают понимать они детей своих без слов в моменты важные для них обоих.
   Но бывает и так - ребёнок начинает жить своею жизнью, а деспотичный родитель противится происходящему. Тогда в упрямом эгоизме он способен разрушить жизнь ребёнка и свою.
   Сейчас отец готов был выслушать, понять, простить и если нужно, то сына отпустить в самостоятельную жизнь.
   С печалью от предвидения разлуки, в расстройстве от её неизбежности, готовый к предусмотренному законом жизни прощанию, оказавшемуся таким ранним, смотрел отец на сына своего.
  
   Смотрел на то, как не по-детски мудро и без почтенья глядит он на всех сидящих за столом.
   Не к действию способных, а к пустому разговору.
  
   А я смотрел и видел - готовясь говорить, наследник моей крови понимает - то, что скажет он сейчас - а это будет низверженьем основанья веры - не будет понято и принято.
   Не захотят понять его родные. И не готов понять его отец.
  
   А если и поймут то лишь на миг. Затем отвергнуто всё сказанное будет. Они осознанно забудут правду.
   Как забывают всё мешающее им существовать, способное сломать основы примитивной жизни.
  
   Отец смотрел на сына и с тихой гордостью понимал - он не будет пустословом на поминках, как все сидящие здесь сейчас, пойдёт тропою их прославленных предтечи. Пойдёт дорогою недавно похороненного последнего настоящего воина рода.
  
   И я смотрел на юношу и знал, что если я, измученный физически до потери себя, умер стоящим на коленях, то он будет один из тех, кто подвигом всей жизни, которая будет посвящена борьбе с захватчиками, подарит возможность подняться с колен народу нашему.
   И, если не суждено стать ему воином, то даже став торговцем, он сделает все, чтобы были изгнаны завоеватели с земли нашей, политой кровью народа нашего.
  
   И моей кровью.
  
  
   И сын сказал отцу:
  
  - Суда не будет. Судить себя придётся самому.
  
  
  
  ̶
  
  
  
   Не обольщайся! Суд этот милостивым не бывает.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"