Маленький, жалкий ручеёк неслышными перебежками пробивал себе дорогу. Между кочек, камней и растущей травы он спешил, оббегая препятствия. Какая-то неведомая сила звала и манила его вперёд, туда, где ничего, кроме неизвестности, его не ждало. Он просачивался между камней, омывал стебли травы, отражал в себе солнце и дивился высоте гор, возвышавшихся над ним. Камни становились всё больше и всё теснее напирали друг на друга. Не вступая в их спор, ручеёк просачивался в трещинки и спешил дальше. Мелкие камешки блестели в струящейся воде; небо поднималось всё выше; горы раздвигались всё дальше друг от друга, и вот он уже бежал широкой полосой, лихорадочно взбираясь и перепрыгивая с камня на камень, забирая в плен и унося с собой травинки и сучки.
Иногда к нему подступали деревья, они ловили своё отраженье в искрящейся воде и задумчиво поглощали своими корнями живительную влагу. Он становился всё шире, захватывая всё больше и больше зеленеющей долины. Скромные, незатейливые цветы ловили брызги разбивающейся о камни воды; он уже с рёвом бросался на камни, которые помехой пытались встать на его пути, он разлетался в стороны, но опять жил и опят стремился вперёд, зная, что когда-нибудь он источит этих смешных истуканов. Наверное, собрав все силы, он мог бы каждого из них унести с собой. Но у него не было ни минуты времени, и он летел, не оглядываясь, и за каждым поворотом забывал тех, кто пытался ему помешать.
Когда за горизонт опускалось солнце, и на небе загорались звёзды, он не редко задумывался о смысле всего своего пути и о том, что его ожидает, но эти мысли как мусор тонули в потоке воды. И от мысли, что какой-то вздор может его остановить, он ревел и с ещё большим остервенением рвался вперёд. Вырвавшись на равнину, он разлился привольно и замедлил бег, словно пытаясь запомнить каждое мгновенье своего бытия. Протекая мимо склонившихся к нему ив, он омывал их стройные станы и словно заворожённый затихал между листвой, опущенной прямо в воду. Но и тогда он не мог остановиться и бежал от своих подруг. И только ветер ему доносил их грустный шелест.
Чем мощнее и шире он становился, тем выше поднимались его берега. Это была его дорога, его путь, но и его граница. И всё чаще приходило на ум: "А не ударить ли в берег? Почему надо бежать прямо? Неужели нельзя свернуть?! Пожалуй, силы потока хватит, чтобы разбить этот застывший обрыв". Но что-то неведомое влекло его вперёд, и он мчался дальше, а вдоль берега уже мчались машины, вот уже и берег сковали железобетонные плиты. "Здесь уже и не пробьёшь" - усмехался он про себя, и от безысходности становился ещё злее. Шум города нарастал, заглушая шум потока. Вдали возвышались высотки и башенные краны, из заводских труб лисьи хвосты тянулись по небу, заслоняя солнце, отравляя воздух. И вот уже какую-то индустриальную гадость он по неволе тащил с собой. Он напрягал силы, он знал, что выдержит всё, но кое-какой мусор всё-таки оседал на дно и на всегда оставался там, захламляя, отравляя.
Промзона сменилась многоэтажками; многоэтажки сменились парками, двухэтажными домами, скверами, мощёными мостовыми, витиеватыми мостиками. Его берега одели в гранит, на мостиках обнимались влюблённые, на солнце грелись кошки, и он удивлённо заглядывал во все кафе, примостившиеся прямо к набережной. Дети катались на роликах, мамы гуляли с колясками, где-то играла живая музыка, одна мелодия сменяла другую. Смешение стилей, жанров кружило ему голову, наполняло какой-то неизвестной до этого жизнью, новизной и смутным предвкушением чего-то удивительного. Он забыл про хлам, он забыл про мусор, про валуны, которые так и не успел стереть в порошок. И только ивы, те чудесные ивы, как жаль, не увидят этот удивительный праздник жизни. Воздух становился чистым, сырым и солёным. Он услышал крики птиц, которые он раньше не слышал. Деревья над ним расступились. И он в последний раз шагнул вперёд. Перед ним простиралось море, до самого горизонта, там, где оно сливалось с небом. Весь мир для него стал морем. Мир, наполненный светом, небом, криком чаек и шёпотом волн.