Орлов Павел Андреевич : другие произведения.

Путешествие в страну, которая называется "Жизнь", или "Машина времени"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ, КОТОРАЯ НАЗЫВАЕТСЯ "ЖИЗНЬ"
  ИЛИ "МАШИНА ВРЕМЕНИ".
  
  
  От автора
  
  Мене было суждено родиться, и довелось жить в эпоху великих, можно сказать глобальных, общественных потрясений. Их пережили и продолжают переживать, не только моя родина Украина и Россия - страна, в которой я прожил большую часть своей жизни да, пожалуй, и все человечество. Не успела окончиться первая мировая война, как грянули революции, пала российская монархия и началась жестокая, все опустошающая гражданская война. Потом вдруг нежданно и негаданно свалился всем на голову НЭП, потом голод на Украине, тотальная "охота на ведьм" или "врагов народа", Финская война, Отечественная война (Вторая мировая). После короткого восстановительного (голодного) периода снова война, теперь уже в Афганистане. Затем перестройка, распад СССР и крах "коммунизма". Реставрация капитализма в России, на Украине... Да стоит ли перечислять? И, наконец, самая бездарная и до позора глупая бесконечная чеченская война. И то ли еще может произойти, хотя до конца XX столетия остались считанные годы. Каждое из этих событий косвенно или непосредственно воздействовали на мою судьбу, предопределяя этап за этапом мой жизненный путь. Ретроспективный взгляд на этот путь показывает, что я шел по жизни, как неопытный путешественник по неизведанной стране, полной опасностей, не зная, что принесет мне завтрашний день.
  И вот, я снова собираюсь пропутешествовать по этой дивной стране, начиная с того далекого времени, куда сможет привести меня "машина времени" - моя память. Шаг за шагом, я постараюсь запечатлеть все этапы моего путешествия, не берясь комментировать свои поступки и поступки близких мне людей, - это было так давно.
  Никогда раньше я не собирался снова "прошагать" по жизни с самого начала, описывая все подробности этого путешествия во времени. Меня вдохновила на это моя внучка Иришка, с которой я иногда делился воспоминаниями. Это были небольшие рассказы о прошлом, в которое меня иногда забрасывала ностальгия. "Дедушка, почему бы тебе ни написать книгу обо всем, что тебе пришлось пережить? Сделай это для меня и для нас всех, это так интересно!", - просила меня внучка. Я очень долго колебался - стоит ли? Смогу ли я перенестись так далеко в прошлое и пережить все с самого начала? Хватит ли у меня сил? Но я не мог отказать в просьбе моей внучке - таков уж у меня характер. И вот я включаю "машину времени" и переношусь в далекое прошлое, чтобы вновь "пропутешествовать" по стране, которая называется "Жизнь".
  Очень надеюсь, что эту "сагу" о нашем семействе с интересом прочтут мои дети, внуки и правнуки, и не только прочтут, но и будут дополнять ее, страничка за страничкой, историями из своего жизненного пути. Да будет так. С Богом!
  
   21 августа, 1998 год.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МОЯ СЕМЬЯ
  
  Отец мой, Андрей Федорович Орлов, родился в городе Смоленске в 1886 году в большой и весьма зажиточной семье. Его отец и мой дедушка, Федор Васильевич, был владельцем двух мукомольных мельниц и большого дома с усадьбой, и считался по тем временам богатым человеком. По происхождению он был из мелкопоместных дворян. Основным занятием его ближних и дальних предков была служба в армии. Умер дедушка от сердечного приступа в 1916 году.
  У отца были сестры и братья, он в семье был самым младшим. Однако жизнь его в семье не сложилась... После смерти дедушки его каким-то образом сильно обидели. Он порвал со всей своей родней и покинул Смоленск. По словам мамы, отец не любил ни вспоминать, ни говорить об этом. Так обрываются сведения о моих дальних родственниках по линии отца.
  Однажды, в мою бытность на Кавказе, мне вдруг захотелось узнать, как сложилась судьба этих моих дядей и теток, моих двоюродных братьев и сестер, если таковые были. Навел меня на эту мысль мой хороший батумский друг Шукри Целукидзе. Дело в том, что он знал историю своей семьи от времен царицы Тамары и мог нарисовать свое генеалогическое дерево со всеми корнями, ветками, веточками и отростками. Мне также захотелось узнать побольше о своих предках по линии отца. Я написал в газету: "Можно ли получить такого рода сведения и как это сделать?" И получил ответ: "Такой службы у нас нет". Пришлось эту затею бросить. Россия ведь очень велика, в Грузии получить такую информацию очень легко.
  Я ведь не успел узнать отца, - он умер в 1928 году, когда мне едва исполнилось 6 лет. Я помнил его по отдельным фрагментам моего раннего детства, навсегда оставшимся в моей памяти. Но этого было мало. Я хотел знать больше... У всех моих товарищей были папы: у одного - музыкант, у другого - инженер, у третьего - чекист. А у меня... Каким он был тогда и каким мог быть теперь? И вот я выбирал, как мне казалось, подходящий момент и спрашивал:
  - Мам, расскажи о папе, он любил меня?
  - Отстань, Павлик, - отмахивалась она от меня, - я тебе уже все рассказала. Но я был настойчив, и она рассказывала историю, фактически лишь вскользь касавшуюся отца. Каждый раз получалось как-то иначе. Но вот что из ее рассказов осталось в моей памяти.
  Мама вышла замуж за отца, будучи уже вдовой с дочкой Верой на руках. Следовательно, Вера - моя родная сестра по матери. Верин отец, Яков Клименко, служил в армии, был кавалеристом и погиб на войне, на германском фронте в 1914 году. Во время наступления их эскадрон попал под ураганный огонь противника. Кони, люди, оружие - все было перемешано с землей. Мало кто остался в живых. Однако Якова опознали среди убитых, и мама получила похоронку. Начались годы тяжелой вдовьей жизни.
  С моим будущим отцом мама встретилась у своей сестры Наталки. Ее муж, тоже Яков, был в дружбе с моим отцом. Вскоре мама и отец поженились.
  Отец по специальности был столяром-мебельщиком. Он мог делать столы, буфеты, этажерки и всякую прочую мебель, что по тем временам очень ценилось. Очевидно, он хорошо зарабатывал, потому что они смогли снять однокомнатную квартиру в большом богатом доме на Журавлевке, в частном секторе Харькова. Квартира состояла из одной комнаты, кухни и просторных сеней. В этой квартире я и родился.
  Отец был весьма образованным по тем временам человеком: много читал, любил поговорить и поспорить о политике. Он никому не писал и ни от кого не получал писем. В бога он не верил, но к религии относился терпимо, и в комнате у нас висели иконы.
  Сначала все шло хорошо, и семья ни в чем не нуждалась. В настенном шкафу на большом крючке висел копченый окорок, в кладовке были запасы муки, круп, сахара. Все это хранилось в мешках и ящиках, - отец не любил покупать продукты на фунты и килограммы. Если подсолнечное масло, так бутыль, если макароны, так ящик.
  Прошло года два, и отец стал замыкаться в себе, грустить. Часто, оставшись дома один, он плакал, очевидно, ностальгия стала сильно мучить его. Когда мама заставала отца в таком состоянии, она сердилась и говорила ему:
  - Опять, Андрей, ты нюни распустил. Что с тобой? Тебе что, плохо с нами?
  - Да что ты, Леночка, - отвечал он ей мягко и тихо, - не надо. Это сейчас пройдет...
  - Ты все о своих скучаешь? Поехал бы в Смоленск, посмотрел бы, что там и как.
  - Что ты, что ты, Леночка, я туда и ногой не ступлю. Ну, зачем это?
  Примерно на этом разговор заканчивался, отец понемногу успокаивался, и все шло по-прежнему до следующего раза.
  Прошло какое-то время, и все стало меняться к худшему - отец начал пить. Он часто приходил домой под изрядным хмелем и пытался играть со мной, катать меня на плечах. Мама, боясь, что он меня уронит, отнимала меня у него, начинался скандал. Затем наступала неделя тишины и мира. В свободное время и в праздничные дни, отец водил меня на карусели, покупал мне игрушки и леденцы на палочке. Прошло еще какое-то время, и он начал постепенно спиваться. Жизнь в семье резко ухудшилась. Отдельные эпизоды из этого периода я запомнил не из рассказов мамы - началось мое осознанное детство, но об этом несколько позже.
  Моя мама, Елена Романовна Орлова (девичья фамилия ее Челомбитько), родилась в 1893 году в селе Липцы Липецкого района Харьковской области. Однако еще до первого замужества ее семья распалась: одни члены семьи умерли, другие уехали в город.
  Ко времени моего появления на свет остались в живых только два ее брата: Иван и Тарас, из них Иван был старшим. Еще у нее были три сестры: Наталка, Груша и Мария, да мамина мама Ольга Ореховна. Жить в Липцах остались только бабушка Ольга, дядя Тарас со своей семьей и дядя Иван. Кроме того, у мамы были двоюродные братья и сестры, и еще тетки, которые жили в Харькове, Киеве и других городах Украины. Мама более или менее общалась только с теми из своих родственников, которые жили в Харькове, о других я мало что знаю. И еще у мамы были кумовья. Одна ее кума Фрося - моя крестная, с которой мама особенно дружила, приняла в моей жизни большое участие и оставила в моей памяти глубокий благодарный след.
  Я попытаюсь, я должен поподробнее рассказать об этой семье, поскольку тетя Фрося - это моя вторая мама.
  Жила она на хуторе, расположенном на северной окраине города. Хутор Фроси (другого названия он не имел) располагался на левом берегу небольшой речки Лопань, которая, петляя, пересекала город и, в конце концов, впадала в Северный Донец.
  Как раз возле хутора речка изгибалась в крутую дугу и, обогнув хутор, устремлялась дальше. Берег речки со стороны хутора был песчаным, низким и пологим, а со стороны города - глинистым, крутым и высоким. Во время весеннего половодья речка широко разливалась, и хутор, стоявший на небольшой возвышенности, превращался в остров. В это время до города можно добраться только на лодках, поэтому на подворье хутора всегда находились несколько плоскодонок.
  Построек на хуторе было много. Два дома, один из которых был больше и располагался на самом высоком месте возле широкой грунтовой дороги, идущей от города к хуторам. Дом поменьше стоял внутри усадьбы в саду. Хозяйственные постройки: сеновалы, конюшня, коровник, птичник и другие обрамляли огромный квадратный двор с колодцем в ближайшем к дому углу. По двору бродили куры, индюшки, голуби и целые стаи воробьев. Они, вдруг испугавшись чего-то и шумно вспорхнув, перелетали с места на место, но подворье не покидали. Забора не было, но от дороги усадьбу отгораживала густая зеленая живая изгородь.
  Земли, непосредственно примыкающие к хутору, принадлежали семье крестной. Большой сад, ухоженный со стороны жилой части усадьбы, постепенно переходил в рощицу, превращавшую хутор в зеленый островок среди обширных полей. Дорога, проходившая рядом с хутором, начиналась от брода через речку и вела к другим хуторам и селам, расположенным на ее левом берегу.
  Семья крестной была большой: ее муж Кузьма, три сына, две дочери, невестка и младшая сестра Катерина. Кузьма был страстным охотником и держал свору охотничьих собак, которые кроме погони за зайцами и лисами во время охоты, охраняли хутор.
  По основной специальности Кузьма был маляром-альфрейщиком, и его старший сын Шура помогал ему в этом деле. Работали они в городе на разных стройках. Старшая дочь Ольга также работала в городе на парфюмерной фабрике. Остальным хватало дел дома - они вели хозяйство. Кузьма приходил усталым, а его рабочая одежда была обляпана мелом и гипсом. Бывало, женщины, собравшись за столом, говорили ему: "Ну что ты, Кузьма, надрываешься, бросил бы ты эту работу, дома вон дел сколько". На что он спокойно отвечал: "Вот женщины, ну ничего не смыслят в большой политике. Да не из-за денег я работаю... еще такое может быть...", и продолжал ходить в город на работу. И это его "такое" вскоре наступило. Ответ на вопрос анкеты о социальном положении - "рабочий моляр" - спас семью от полного разорения и изгнания. Пришло время тотальных раскулачиваний. "Излишки" земли у них были отрезаны, но огороды в пределах усадьбы остались.
  
  МОЕ ОСОЗНАННОЕ ДЕТСТВО
  
  У меня было много разных игрушек: мишки, мячики, лошадка и даже заводные лягушки и грузовичок. Но больше всех остальных я любил калабашки. Калабашки - это деревянные кубики, пирамидки, досочки, столбики... Отец приносил их с работы. Они были хорошо обработаны и пахли свежим деревом. Их у меня было много, целая плетеная корзина. Из этих калабашек я мог строить домики, диковинные различные строения и даже дворцы с колоннами и башнями. Построив такой дворец, я водворял туда мишку, чтобы он там жил. Но мишка сидел и не двигался, и это было скучно. Тогда я пытался посадить туда нашего большого рыжего кота Мурзика. Мурзик любил со мной играть, а вот в моих домиках и дворцах сидеть не хотел. Он пытался убежать и разрушал мои строения до основания. Я хватал его за хвост, чтобы удержать, но это не нравилось ему еще больше. Он изгибался, грозно шипел, хватал мою руку лапами, пытаясь укусить. Но он никогда не кусал меня и не царапал - это был очень добрый и умный кот. Тогда я решил построить такой большой дом, в который можно было бы забраться самому. Однако мне это никак не удавалось - домик разрушался, как только я пытался влезть в него. Мне было очень обидно, что ничего не получалось и я, сидя над развалинами, плакал.
  Однажды мама, увидев меня рыдающим над грудой калабашек и узнав в чем дело, сказала:
  - Так что же ты плачешь? Давай попросим отца, чтобы он сделал тебе разборный домик из фанеры. Такой не поломается, даже если ты в него заберешься.
  Когда отец пришел с работы, мы с мамой изложили ему нашу просьбу во всех деталях, и он пообещал сделать домик в скором времени. "Только ты, па, сделай домик поскорее", - попросил я его напоследок. Ну, а пока что мне пришлось заняться другими делами и играть с Мурзиком.
  У нас с Мурзиком было много общего: он не ел гречневую кашу, и я ее не любил. Он не любил вареный лук, вытащенный из супа, и меня от одного его вида тошнило, но зато мы оба любили рыбу, только он любил сырую, а я - жареную. Однажды, желание Мурзика полакомиться свежей рыбой чуть не закончилось для меня трагически.
  На кануне какого-то праздника отец принес с базара огромного судака. Когда рыбу положили на высокую круглую табуретку, его хвост доставал до пола. На кухне кроме меня никого не было. Я сидел за столом на высоком стульчике-кресле и грыз бублик, макая его в чашку со сметаной. Какое-то время в комнате было совсем тихо. Мурзик решил воспользоваться подходящей обстановкой для разбоя и похитить судака. Кот вылез из-под кровати, откуда он наблюдал за движением на кухне, и направился к табуретке, решив, очевидно, полакомиться рыбкой, начиная с хвоста. Однако хвост оказался очень жестким, колючим и невкусным. Тогда Мурзик решил стащить рыбу с табуретки на пол, чтобы откусить кусочек повкуснее. Он стал тянуть ее за хвост, но ничего не получалось. Он поднапрягся и рыбка пошла. Вдруг... бах! Табуретка опрокинулась, рыбина шлепнулась Мурзику на спину и придавила его к полу. Он от испуга заорал во все свое кошачье горло, вырвался из-под "напавшего" на него судака, прыгнул на стол, в открытую форточку и был таков. Мимоходом он опрокинул мою чашку со сметаной. Та выплеснулась мне на грудь и на лицо. От неожиданности я резко отклонился назад и мой стульчик-кресло начал опрокидываться, еще мгновение, и я со всей высоты своего "трона" хлопнулся затылком об пол. Кухня осветилась ярким светом, и потолок обрушился на меня.
  Я открыл глаза и сразу понял, что лежу на кровати и голова моя обвязана мокрым полотенцем. Возле меня стоят мама и сестра Вера. Мама держала в руке ватку, смоченную в нашатырном спирте, и давала мне ее нюхать. У меня очень чесался нос. Я поднес к нему руку, чтобы почесать, но все вокруг меня вдруг закачалось, завертелось и меня вырвало. Я лежал с закрытыми глазами, у меня болела голова, и мне было очень плохо.
  - Не спи, Павлик, - говорила мама, - скоро придет доктор. Папа пошел за ним.
  - Что у тебя болит, Павлик? - спрашивала Вера.
  - Мне холодно, - ответил я, почти не разжимая рта и не открывая глаз.
  - Мы тебя сейчас укроем потеплее, сейчас, сейчас, - хлопотала возле меня мама.
  Вскоре пришел отец с доктором Мюллером. Доктор был маленьким худеньким человеком в огромных очках, черной старой шляпе с узкими полями и черном длиннополом плаще. В руках у него был небольшой потрепанный саквояж, с которым он никогда не расставался. Я хорошо знал доктора Мюллера и не боялся его. Он был местным доктором (участковым врачом), лечил от всех болезней и довольно часто бывал у нас. Поставив саквояжик возле кровати, он снял шляпу и плащ, вымыл руки и подошел ко мне. Он был очень разговорчивым человеком и сейчас же, слегка заикаясь, начал разговор:
  - Н ну, что случилось, м-молодой человек? - обратился он ко мне и, не дожидаясь ответа, начал снимать с меня мокрое полотенце.
  - Это пока не н-нужно, - сказал он, отдавая его маме, - повернитесь-ка н-на бок.
   Он стал ощупывать мой затылок. Там была огромная шишка с куриное яйцо. Когда он ощупывал голову, мне не было больно, но я почему-то охал.
  - Т-так больно? - спрашивал он, легонько сжимая мою голову, то так, то сяк.
  - Не-е-т... - отвечал я, едва открывая рот, - меня тошнит...
  - Чепуха. Это пройдет, - сказал он и, обратившись к присутствующим, добавил, - у него сотрясение мозга... небольшое...
  - Ох, Господи, что же теперь будет?! - охнула мама, всплеснув руками.
  - Пустяки, у детей это быстро проходит. Дайте ему вот это лекарство, а я сейчас выпишу п-пилюли и микстуру, - и он положил маме на ладонь пакетик с каким-то порошком. Мама тут же дала мне его выпить. Доктор сел за стол и стал выписывать рецепты, читая вслух написанное.
  - Вот п-пока и все, Елена Романовна, - обратился он к маме, кладя рецепты на стол. - Лежать ему н-нужно две н-недели. Вставать с постели только на горшок. П-принимать регулярно лекарство, и все пройдет. Только голову надо беречь. Я зайду через н-неделю.
  - Большое вам спасибо, доктор, - сказала мама растроганным голосом и сунула ему в руку деньги. Доктор оделся, поблагодарил маму, махнул на прощанье мне рукой и ушел.
  После выпитого порошка мне стало лучше, и я мог лежать с открытыми глазами. Вера пошла в аптеку за лекарствами.
  - А это ты виноват, Андрей, что так случилось, - сказала мама.
  - Да ты что, Леночка, меня тут и не было вовсе. Я во дворе с Иваном Ильичом разговаривал.
  - А рыбу ты зачем на трехногую табуретку положил? Ее надо было в сенях на стол положить и полотенцем накрыть, чтобы кот не унюхал. По крайней мере, хоть бы кота выгнал во двор.
  - Ну, вот тебе и на... - отец начинал сердиться, - опять я виноват. Что случись плохого - моя вина, хорошее - так твоя заслуга...
  Он махнул рукой и ушел в комнату. Взяв с этажерки газету, он сел у окна и стал читать. Он так всегда делал, когда ссорился с мамой. Однако доктор был не прав, укладывая меня в постель на две недели. Через два дня я уже бегал по комнате, гоняясь за Мурзиком.
  Без особых приключений прошло какое-то время. Но вот отец стал приносить домой отдельные части моего домика. Прошло еще какое-то время, и домик был собран. Получился красивый теремок с окошками, широкими входными дверями, крышей и трубой с флюгером-петушком на ней. Домик был таким широким и просторным, что я тут же залез в него. Сжавшись в комочек, я мог выглядывать в окошко. Но теремок нужно было еще, и раскрасить и за это дело взялась Вера. В школе она занималась в художественном кружке и знала, как это нужно делать. После этого теремок стал лучшей моей игрушкой.
  Приближались рождественские праздники. Отец принес елку и она, еще связанная лежала в сенях. Светлое время дня сменилось сумерками. Мама и Вера сидели за столом и делали новые елочные игрушки. Ждали отца, собираясь, после ужина, установить елку в комнате. Мне надоело резать ножницами цветную бумагу, и я побрел к своему домику, захватив Мурзика. Почувствовав, что его опять хотят посадить в "темницу", он вырвался и спрятался под кровать. Я не стал вытаскивать его оттуда, а стал играть с домиком сам. В это время пришел отец. Он поставил возле порога корзинку, разделся и, повернувшись в сторону мамы и Веры, сидевших за столом, сказал:
  - С наступающим вас праздником, мои дорогие... я, вот, Леночка, получку принес... и вот гостинцы тоже... - и он стал вытаскивать из корзинки какие-то свертки и пакеты. По кухне распространился крепкий винный запах.
  - До праздника еще дожить надо, а ты уже "наклюкался", Андрей! Ты же обещал, - начала отчитывать его мама, - где это ты?
  - Так это же с получки, Леночка... Мы с Кирюшей в погребок зашли и по стаканчику винца выпили, вот и все.
  Он подошел к столу, выложил пакеты и деньги прямо на листы цветной бумаги, из которой делали игрушки. Его слегка покачивало. Я знал, что он сейчас будет меня искать, и забрался в домик.
  - А где же это Павлуша? Что-то я его не вижу, а?
  - Да в комнате играет, где же ему еще быть, - ответила мама.
  - Ну-ка, ну-ка... куда это он спрятался? Никак не могу найти, - шутливым тоном сказал отец и неровными шагами направился в комнату. От восторга, что меня так трудно найти я захихикал...
  - А ах, вот ты где, а я тебе коробочку леденцов принес, - и, нагнувшись, он стал просовывать в окошко маленькую красную коробочку с леденцами. Вдруг, покачнувшись, он всей своей тяжестью рухнул на домик. Тот затрещал, заскрипел и развалился. Я свалился на бок. Какая-то щепка вонзилась мне в плечо и большая тяжесть придавила меня к полу. Я так испугался, что даже не закричал. Ноги мои вылезли наружу из-под обломков домика и свалившегося на него отца. На шум прибежали мама с Верой.
  - Та ты шо ш наробыв, бугай чортив! - закричала мама, переходя с испугу на украинский язык. - Задавыв дытыну!
  Отец пыхтел, пытался встать. Мама бросилась помогать ему и стала тащить его двумя руками за рубашку. Наконец-то отцу удалось отползти в сторону от развалин домика и подняться на ноги. Он тут же попытался поднять меня, но мама стукнула его по спине своим маленьким кулачком и повелительно крикнула: "Геть!". Она подняла меня с пола, отнесла на кухню и посадила на кровать. Я сидел и хныкал, а мама и Вера осматривали, и ощупывали меня. Тут я и сам увидел, что в левом плече у меня торчит большая заноза. Больше от испуга, чем от боли, я по настоящему заорал. Мама вытащила щепку, помазала ранку йодом и залепила ее липучкой, вот все! Плакать больше не было причин, и я замолчал.
  К вечеру следующего дня установили большую елку. Она стояла в углу комнаты у окна, которое выходило на улицу. На подоконнике стояли коробки с елочными игрушками, конфетами, свечами и бенгальскими огнями. Мама ушла по каким-то делам к соседке Фриде Львовне, которая жила через два дома от нас. Мы с нетерпением ее ждали - нужно было наряжать елку. Вскоре пришла мама, и мы принялись за дело. Мама и Вера вешали игрушки, а я их только подавал. Отца к этому делу не подпустили, - у него игрушки в руках ломались. Пока мы украшали елку, он на кухне начищал до "золота" медный самовар.
  Я не помню точно, как прошло остальное время до рождества, но, по-моему, ничего такого не случилось. Правда, на какое-то время куда-то исчезал Мурзик, и я всюду искал его и во дворе, и даже на улице. Но он вдруг пришел домой сам, и я был очень рад этому.
  Наступили рождественские праздники. К нам приходили гости, и вместе с ними у меня появлялись новые игрушки, пряники, яблоки, мандарины. Я очень любил фигурные пряники, похожие на лошадок или бабочек. Приходила к нам и тетя Наталка с дочкой Галей. Галя была немного младше меня, но она уже умела читать по слогам. Еще она умела "читать" по картинкам. Когда мы рассматривали картинки в журналах "Мурзика", она могла рассказать все что там происходило. Еще мы забирались под стол и устраивали там свой домик, так как настоящего домика у меня теперь не было. Мама сказала, что такая игрушка опасна и обломки домика сожгли в печке. Играть под столом, это уже другое дело, там можно было построить все, что угодно и Мурзик оттуда не убегал.
  Приближался Новый год. Для меня это был вовсе и не праздник. В этот раз под Новый год к нам пришли тетя Наталка, тетя Грушя и подруга Веры Маша. Накануне Нового года, поздно вечером, они выгнали нас с отцом на кухню, а сами, захватив свечи, закрылись в комнате, чтобы погадать. Кто на чем. Тетя Наталка признавала гадание только на зеркалах. Это было очень страшно, и ее рассказы о том, что ей привиделось, пугали меня. Особенно страшно мне было потом, на следующий день после гадания. Когда вечером, они собирались на кухне, и рассказывали друг другу об увиденном и пережитом.
  Тетя Наталка рассказывала: "Сижу и смотрю в зеркала. Вижу себя спереди и сзади. Слышу, часы пробили двенадцать. Как только в последний раз ударило, так сразу все в зеркале затуманилось, а когда туман рассеялся, вижу - кладбище. Крестов и могил там - тьма-а! А возле свежей могилы, что поближе ко мне, сидит женщина в черном и плачет. Лица не видно, она его вуалью закрыла. Потом она встала и ушла. Зеркало снова туманом заволокло, а когда он рассеялся, я снова себя увидела. Так до рассвета больше ничего не показывалось. К чему бы это?"
  - И скажу я тебе, Лена, - обратилась она к маме, - не к добру это. Кто-то из наших родственников близких скоро умрет.
  - Да типун тебе, Наталка, чего брехать-то! - ответила мама, перекрестясь, махнув на нее рукой, - мне так вот ничего не привиделось. Всю ночь, как дура, в колечко смотрела. Чепуха все это.
  - Тебе уже поздно, Лена, в колечко глядеть, это девчатам впору. Ну а у вас что было, девочки? Привиделось что?
  - Привиделось, а как же, - ответила весело Маша, - на нас из-за плетня глядели хлопцы.
  - Много хлопцев за плетнем было?
  - У меня аж три, а у Веры два.
  - Ну и дела-а... Три раза замуж выходить будешь, Мария, и хвостов у тебя будет достаточно, - тоном предсказательницы произнесла тетя Наталка, - это уж точно.
  - Да ну вас, тетя, что это такое вы говорите? Не бывать этому! - затараторили девчонки.
  - Да это что, - продолжала тетя Наталка, - вот в прошлом году я страху набралась, так целый месяц отойти не могла.
  Все дружно попросили ее рассказать, что же такое случилось в прошлом году, и она начала рассказ: "Решила я погадать дома... одна. Яшку своего отправила к тетке Сане. Они там не собирались гадать, и Новый год встречали по-своему - пили водку. Галю я спать уложила. Пришло время, и я вокруг себя зеркала расставила: два зеркала по бокам, а два спереди и сзади. Да так их повернула, чтобы себя не было видно. Сижу, поглядываю во все стороны и жду, когда часы двенадцать пробьют. Пробило двенадцать, а ничего нет. Ну, думаю, напрасно я все это затеяла, и зеркала по-новому расставила, лучше бы к тетке Сане пошла. Только я так подумала, как вижу, передо мной коридор, и такой длинный - конца не видно. По обе стороны коридора множество дверей. Вдруг одна дверь открылась, и оттуда вышел... кто бы вы думали? Сам черт! И совсем без одежды, как мужик в бане. А на курчавой голове рожки торчат. Посмотрел он на меня и пальцем к себе поманил, - "иди-ка сюда, голубушка". Я хочу глаза закрыть, - не могу, хочу "Отче наш" прочитать, - где уж там. А он повернулся и пошел дальше по коридору. Идет и хвостом виляет, как будто следы замести хочет..."
  - Постой, Наташа, а задница у него какая была - черная? - перебила ее рассказ мама.
  - Фу у, ты! Не перебивай меня, Лена, а то рассказывать дальше не буду. Дальше, ведь, событие будет самое интересное.
  И она, почти полушепотом, продолжала: "Обернулся он и опять меня пальцем к себе поманил. И так три раза. Потом он остановился, повернулся ко мне мордой, а глаза гневом горят. Вдруг он пошел обратно прямо ко мне. Я хочу убежать, а не могу! Он дошел до самого края коридора, голову рогатую опустил и... как долбанет меня прямо в грудь. Я как закричу, и полетела в какую-то черную яму... Очнулась, когда уже совсем рассвело. Смотрю, а я на полу лежу, а вокруг меня осколки самого большого зеркала валяются. Убрала я все и только тогда заметила, что на груди у меня два синяка, как медные пятаки прилеплены".
  - Тетя Наташа, а зачем вы все время на зеркалах гадаете, если это так страшно, - спросила Вера, когда та закончила свой рассказ.
  - Так я ж не на чертей гадаю, они сами ко мне прилипают. Я на клад загадываю.
  - На какой это клад? - продолжала допытываться Вера.
  - Говорят, что зеркало в ночь под Новый год может указать место, где клад захоронен. Вот я и загадываю каждый раз на клад, только пока ничего не получается.
  - А это потому у тебя ничего не получается, Наталка, что ты клад свой уже нашла. Про Яшку своего ты, что же, забыла? - сказала мама, и все дружно засмеялись.
  Тетя Наталка и Маша уже собирались уходить домой, когда пришел отец. Он ходил к своему земляку играть в шашки. Мама не любила этого его закадычного друга Кирилла и называла его собутыльником. Однако отец в этот раз пришел, даже не выпивши, и был в хорошем настроении.
  - А-а! У нас гости. Вот и хорошо. Сейчас чаи погоняем. Правда, Леночка?
  - Самовар у меня давно готов, сейчас соберу, - ответила мама.
  - Нет, нет, Лена, спасибо. Уже поздно. Дома будут беспокоиться.
  Вскоре тетя Наталка и Маша ушли, и я вылез из-под одеяла. При отце мне не было страшно, но я все еще находился под впечатлением рассказов тети Наталки и боялся даже взглянуть в сторону большого зеркала, стоявшего в комнате. Казалось, стоит мне только приблизится к нему, как меня затянет в страшный зазеркальный мир, в котором обитают одни чудовища. Особенно я боялся зеркал вечером и ночью. Иногда мельком взглянув на зеркало, я тут же спешил отвернуться, так как мне казалось, что кто-то прячется за его край. Подозрительность к зеркалам, навеянная рассказами тети Наталки и моей крестной, сохранялась у меня в течение еще длительного времени.
  
   * * *
  
  Эта зима была холодной. Морозы и сильный ветер замуровали окна изморозью. Колючая пурга шуршала по замерзшим окнам и выла в трубе печки. В квартире было холодно, несмотря на принятые меры по ее утеплению. Русская печка, стоявшая на кухне, давала мало тепла, но требовала много дров и угля. Поэтому в комнате установили небольшую чугунную "печку-буржуйку". В ветряную погоду она завывала на все голоса от большой тяги и раскалялась докрасна. В комнате становилось жарко, но, как только "буржуйка" прогорала, тепло тут же улетучивалось. Отец выгребал золу из печки, и ее разжигали снова. Мне запрещалось находиться возле раскаленной "буржуйки" вообще и особенно, когда на ней что-то варилось. Однако вскоре мне суждено было познакомиться с ней поближе.
  Однажды днем "буржуйка" пела свою заунывную песню, раскаляясь докрасна. На ней стояла кастрюля, в которой варился борщ. Я сидел на полу возле стола и играл юлой. Когда мне удавалось ее хорошо раскрутить, она переставала жужжать и начинала петь. Но вот она снова зажужжала, легла на бок и быстро покатилась прямо к печке. Я вскочил на ноги и помчался за ней, чтобы схватить ее. Но, наступив на щепку, поскользнулся и упал. При этом я сильно толкнул печку, она пошатнулась, крышка кастрюли полетела на пол, и большая порция кипящего борща вылилась мне на колено левой ноги. Я закричал и откатился обратно на середину комнаты. Все произошло так быстро, что мама, стоявшая возле печки, ничего не смогла предпринять. На мне были надеты чулки в резиночку, но они не спасли меня от тяжелого ожога. Несколько секунд спустя, мое колено раздулось, как мяч. Самое удивительное, мне не было больно и, когда меня отнесли на кухню и уложили на кровать, я не плакал. Мама хотела сразу же снять с меня чулок, но отец сказал: "Не надо, я пойду за доктором", - и поспешно ушел.
  Отец и доктор Мюллер пришли часа через два, - доктора не было дома, и отец ждал его. Доктор выслушал рассказ мамы о том, как все это случилось и, покачав головой, сказал:
  - Значит т-так, п-помогите мне, Елена Романовна, снять чулок. Нет, нет, так нельзя, - остановил он маму, когда она хотела стащить с меня чулок обычным образом, - его нужно разрезать. П-подержите вот так.
  - Да, да, доктор, я понимаю, - ответила мама, разворачивая меня поудобнее.
  Доктор достал из своего саквояжика маленькие блестящие ножницы и стал разрезать чулок, осторожно снимая его с ноги. Но когда дело дошло до волдыря, тот вдруг лопнул, вылилось много воды и чулок стал сниматься вместе с кожей.
  - О-о о! Азохен вэй, - сказал доктор и пробормотал еще какие-то непонятные слова.
  - Ах, доктор, что же теперь делать? - воскликнула мама сквозь слезы.
  - Н не волнуйтесь, все в порядке. Сейчас мы все это снимем, - и он стал осторожно обрезать омертвевшую кожу. Открылась большая рана, которую доктор присыпал каким-то вонючим желтым порошком. Потом он сделал "воздушную" перевязку и выписал рецепты на лекарства.
  - У него к вечеру поднимется жар, - будете давать порошки, - сказал он маме. - П-пока все, завтра я сделаю ему перевязку.
  Потом он приходил ко мне каждый день, делал перевязку и давал маме разные советы. Я начал медленно выздоравливать. Чтобы я скорее поправился, отец купил мне коньки "английский спорт". Но в эту зиму мне так и не удалось научиться кататься на них. Прежде чем я встал на ноги и начал нормально ходить, наступила весна.
  С приходом весны появились и новые заботы и неприятности - отец запил. Частые скандалы и назидательные лекции, которые устраивала ему мама, не давали никаких результатов. Отец плакал, говорил, что "больше в рот не возьмет и капли" этой гадости. Но, на следующий день, все начиналось снова. Теперь он почти всегда приходил домой пьяным и часто не ходил на работу. Запасы продуктов, ранее хранившихся в кладовой, постепенно иссякли и больше не пополнялись. Мне уже не покупали новых башмачков и штанишек. Семья скатывалась к нужде.
  Мама не имела определенной специальности и бралась за любую работу: стирала белье, была приходящей домработницей в богатых семьях. Некоторые из этих семей мне хорошо запомнились, потому что мама, уходя на работу, часто брала меня с собой. Одной такой семьей, где не было детей, и ко мне относились особенно доброжелательно, была семья Фриды Львовны Коган. Она жила недалеко от нашего дома в двухкомнатной квартире. Муж Фриды Львовны, Леонид Иосифович, и его брат Борис работали в большом магазине. Сама Фрида Львовна и ее сестра Сара работали в какой-то конторе. Дома они бывали только по вечерам, а также в выходные и праздничные дни. Когда у Сары было свободное время и хорошее настроение, она читала мне о святых людях из Торы. Но чаще всего она учила меня плясать разные веселые еврейские пляски. Больше всего мне нравилась пляска "Лимончики". Сара заводила патефон и под веселую песенку:
  Ах, мои лимончики,
  Вы мои лимончики,
   Где же вы растете?
   У тети на балкончике...
  Мне показывала, как нужно плясать: откидываясь назад и подпрыгивая, нужно было поочередно выбрасывать ноги вперед, поднимая их как можно выше, а наклоняясь вперед, нужно было доставать пятками... в общем, как можно выше. У меня это ловко получалось, и все смеялись. Было очень весело. У Сары был целый чемодан кукол-марионеток, и она иногда устраивала для меня настоящий кукольный спектакль. Она привила мне любовь к кукольному театру, которую я сохранил до вполне зрелых лет. Я потом и сам устраивал для ребят кукольные представления.
  Однако вскоре эту дружественную к нам семью постигло большое горе. В магазин к Леониду Иосифовичу поступило несколько бочек тихоокеанской сельди. Он помогал открывать бочонок, чтобы скорее пустить дефицитный товар в продажу. Когда перекатывали бочонок на другое место, рука Леонида Иосифовича сорвалась, и он загнал под ноготь большого пальца кусок ржавчины. Через неделю он умер от заражения крови. После похорон Фрида Львовна и Сара уехали в Керчь, где у них были какие-то родственники. Семья распалась. О своей приятельнице Саре я уже больше ничего никогда не слышал.
  Я все чаще и дольше оставался один. Вера мной почти не занималась. Она редко бывала дома даже днем после школы. То у нее занятия в художественном классе, то занятия в драмкружке, то она делает уроки у подруги. Однако у нее хватало времени дать мне хорошую затрещину, если я, по ее мнению, что-нибудь такое натворил. Мера наказания всегда превышала размеры воображаемой вины, и это было крайне несправедливо. Я возмущался, кричал, что она дура, но это приводило лишь к тому, что я получал еще один подзатыльник.
  Оставаясь дома один, я очень скучал. Мне надоело играть с калабашками, крутить юлу и гоняться за Мурзиком. Во дворе тоже было скучно. Я попытался поиграть с Жуком, хозяйской дворняжкой, но он сидел на цепи возле своей будки и не мог со мной бегать. "Вот если бы у меня был велосипед, тогда другое дело", - думал я. Я стал выходить на улицу и, стоя возле ворот, наблюдал за ее бурной жизнью. Но вот мое внимание привлекли два мальчика. Один из них, который был постарше, ехал на двухколесном детском велосипеде с подпорками на колесиках. Второй бежал за ним и подталкивал его сзади. Они ехали по пешеходной дорожке и приближались ко мне. Поравнявшись со мной, они остановились.
  - Это ты здесь живешь... Как тебя зовут? - спросил вполне дружелюбно старший.
  - Да, - ответил я, - меня Павликом зовут.
  - А я - Вася, а это мой брат Валерка, - продолжал старший, - хочешь покататься?
  - Хочу, - ответил я, - только я не умею.
  - Да, пустяки, это очень просто. Да, Валерка? - он развернул велосипед в другую сторону и продолжал, - садись, доедем до нашего угла и обратно.
  - А он далеко? А то мама заругает...
  - Да вон, крайний дом на углу. Мы там живем в Зинкином доме. Знаешь Зинку?
  - Знаю, - ответил я, хотя никакой Зинки я не знал.
  Они помогли мне взобраться на велосипед, и я, первый раз в жизни, нажал на педали и поехал. Пока мы ехали до их дома, они меня все время поддерживали.
  - Ты не так. Куда падаешь, туда и руль крути, понял?
  - Понял, - ответил я, стараясь точно следовать их наставлениям. Обратно я ехал уже почти самостоятельно, испытывая неописуемое блаженство. Когда мы подъехали к нашим воротам, Валера, вытащив из-за пазухи хорошо сработанную рогатку, сказал:
  - Павлик, давай меняться.
  - Давай, - ответил я, - только у меня ничего нет. Юлу возьмешь?
  - А она крутится? Если крутится, давай.
  Я побежал домой, достал из-под стола юлу и бегом вернулся обратно.
  - Вот... - сказал я, подавая ему юлу. - Новая.
  - Новая? - спросил он, как бы сомневаясь. Он взял ее в руки и стал рассматривать.
  - Бери, Валерка, и отдай рогатку, - включился в наш диалог Вася, - нам уже домой надо.
  И первая в моей жизни сделка состоялась.
  - Приходи, Павлик, на нашу улицу, в мяч играть будем.
  - А куда это? Далеко?
  - Да за углом, - ответил Вася, - мы зайдем за тобой.
  И они заторопились домой. Теперь на велосипеде ехал Валерка. Я стоял возле своих ворот, чему-то несказанно радуясь, хотя я тогда еще не знал, что приобрел не только товарищей с улицы, но и хороших друзей.
  Когда мама вернулась домой, я поспешил похвастаться своим новым приобретением.
  - Мама, посмотри, что мне Валерка подарил, - сказал я радостно, вытаскивая из-под рубашки рогатку.
  - Вот этого нам как раз и не хватало. Какой это Валерка?
  - Ну у, Васин брат, который у Зинки живет, - ответил я тоном знатока. - В доме на углу.
  - А-а-а! Греки. Когда же ты успел с ними познакомиться? И где? На улицу выходил?
  - Так я же только возле ворот. Они хорошие ребята - на велосипеде научили кататься. Это так здорово!
  - "Хорошие ребята", - передразнила меня мама, - каким же им еще быть. Целыми днями на улице бегают. Ты смотри у меня, дальше ворот ни шагу.
  Чувствуя настроение мамы, я не стал рассказывать, что Вася звал меня на их улицу играть в мяч.
   Последние несколько дней отец приходил домой трезвым. Мама говорила тете Наталке, что он очень болен и, кажется, перестал пить. В эти дни, когда по вечерам все собирались дома, было как-то празднично. Даже Вера, всегда очень серьезная, весело шутила и смеялась.
  - Посмотри, па-а, что мне Валерка подарил, - обратился я к отцу, показывая ему рогатку.
  - Ну-ка, ну-ка, что за штука? - он взял рогатку и, сильно натянув резинки, выстрелил. - Хорошие резинки, далеко будут бить. А что за Валерка? Что-то не знаю такого.
  - Васин брат... - начал я свои объяснения, но мама прервала меня.
  - Да это Возняка грека, скрипача хлопцы. Целыми днями гоняют по улице. Хулиганье.
  - А это ты зря на них, Леночка, зря. Я грека Возняка хорошо знаю. Это очень хороший человек, трудяга. И мать у них очень строгая женщина, вроде тебя, спуску никому не даст. Так что если ребята в дружбе, ну и пусть. Что ж Павлика все время взаперти держать, пусть и с улицей познакомится, а то как же?
  Отца поддержала и Вера:
  - Ну конечно, мама! Нельзя же, чтобы Павлик все время дома сидел. А так с ребятами поиграет. Васька паренек серьезный.
  - Эх вы-ы! - сказала мама и, качнув головой в мою сторону, постучала пальцем себя по лбу: мол ничего вы не понимаете в воспитании детей.
  На этом разговоры о воспитании детей закончились, а я сделал для себя три важных вывода: во-первых, мне можно играть с Васей и Валеркой, во-вторых, мне можно выходить на улицу, в-третьих, из рогатки можно стрелять, раз у меня, ее не отобрали. Я долго не мог уснуть, переживая свалившееся на меня счастье.
  На следующий день я опять остался дома один. С нетерпением ожидал я, когда же за мной зайдут ребята, чтобы идти играть в мяч. И вот кто-то постучал в окошко, выходящее на улицу. Я подбежал, выглянул, так и есть: Вася и Валерка машут мне руками - выходи. Выйдя на крыльцо, я плотно закрыл входную дверь. Запирать ее было необязательно, никто чужой забраться в дом не мог - Жук хорошо охранял двор.
  - Пойдем скорее, Витьке Башанте настоящий футбольный мяч подарили, сейчас вынесет, и будем играть, - сказал Вася, и мы побежали на их улицу.
  Улица была широкой и зеленой, по обе ее стороны росли деревья. Вдоль заборов и домов шли пешеходные дорожки, а все пространство между ними заросло густой низкорослой травкой. Возле большого дерева уже собрались несколько ребят.
  - Это Павлик Орлов, наш товарищ, рядом с нами живет, - сказал Вася, представляя меня ребятам, - теперь он в нашей команде будет.
  - Это как Витька Башанта скажет, - ответил высокий паренек, которого звали Гриша Величко, - его мяч...
  - А где Витька? - спросил Вася.
  - Сказал, что сам выйдет, чтоб не звали его.
  Из противоположных ворот вышел мальчик и направился к нам. Было видно, что он старше всех собравшихся здесь мальчишек.
  - Здорово, малыши! - сказал он снисходительным тоном, подойдя к нам. - Что собрались, в лапту играть будем?
  - Нет, в футбол. Витька сейчас мяч вынесет, - ответил Гриша.
  - А что он тянет? У меня времени нет. А ну, Колька, гони за ним!
  - Так сказал же не звать, - ответил плотный мальчишка, чуть выше меня ростом, - а то совсем мяч не даст.
  Однако "гнать" никуда не пришлось - из соседних ворот вышел худой черноволосый мальчик. Обеими руками он прижимал к себе большой белый кожаный мяч. Подойдя к нам, он ткнул меня мячом и громко заявил:
  - А этот, откуда взялся? Пусть уходит.
  - Да это Васька с Валеркой привели его, - ответил Гриша, - это Павлик, их друг.
  - Все равно пусть уходит с нашей улицы, он - чужак! А то мяч унесу домой.
  - Ну и уноси, Башанта, мы и без тебя обойдемся! Мы и водиться с тобой не будем, правда, ребята? - ответил ему Вася.
  Ребята стояли, насупившись и молчали.
  - А что, тебе места мало, Витя? Раз Павлика наши ребята привели, значит он - не чужак. Пусть играет, - заступился за меня высокий мальчик, которого звали Вася Смагин.
  - Ладно, - согласился Витька, - пошли.
  К этому времени подошли еще ребята, и Вася Смагин разбил нас на две команды. Мне сказали, что я буду "бэк" и объяснили, что я должен делать. Вася Смагин был играющим вратарем и у него был свисток. Игра началась. Я гонял мяч с одинаковым успехом в обе стороны, когда же я загнал мяч в собственные ворота, меня попросили посидеть в сторонке и посмотреть, как нужно играть.
  Когда игра закончилась, Витька унес мяч и ребята стали расходиться по домам на обед. К этому времени я уже знал их имена. Теперь дорога мне была уже знакома, и я мог добраться домой один. Обед мой в этот раз состоял из горбушки черного хлеба и кружки молока. Поскорее покончив с ним, я снова побежал на "нашу" улицу.
  
   * * *
  
  Приближался праздник Святой Троицы. Мама, Вера и тетя Наталка сходили в лес за душистыми травами: мятой, чабрецом, ромашкой и принесли их по целому мешку. Кроме того, они принесли много веточек березы и акации. Накануне праздника мама и Вера густо посыпали травами полы сеней и комнат, а веточками убрали двери, окна и стены. Квартира преобразились, и стала похожа на лес. Аромат акации и трав наполнял комнаты, и от этого у меня кружилась голова. Однако было очень красиво и я превратил круглый стол в шалаш, в котором поселились мы с Мурзиком.
  Вечером в день праздника у нас собрались гости. За чаем тетю Наталку попросили рассказать о случае, который произошел с ней на прошлую Троицу. Сначала она отнекивалась, но потом все же согласилась.
  "Собралась я накануне прошлой Троицы в лес за травами. Позвала одну подругу, другую - не идут. Некогда. Взяла я кошелку, большие ножницы и пошла одна. До леса быстро добралась, но в чащу не пошла. Хожу по опушке и травку нужную стригу. Уже полную кошелку набила, а уходить не хочется. Нарезала еще веточек разных, все это в общую охапку связала, взвалила на плечи и пошла вдоль опушки тропинку искать. Вышла на тропинку и стала спускаться на дно оврага - так ближе. Вдруг кто-то как потянет меня за кошелку назад, я так и шлепнулась на спину. Поднялась, а нигде никого нет. "Ну", - думаю, - "значит, это я поскользнулась". Подняла кошелку, забросила на плечи и пошла. Вдруг на меня тяжесть как навалится, аж ноги подломились. Сбросила я ношу свою с плеч, встала на колени и говорю: "Господи, прости, если согрешила, только избавь от нечистого". Взяла в руки кошелку, легко. Взвалила на плечи и пошла, только слышу, кто-то топает сзади меня и сопит. Оглядываюсь, нет никого. Остановлюсь и шагов не слышно. Так и маялась до самого дома. Потом все затихло.
  Зашла я в квартиру, лампадку сразу зажгла и принялась за уборку: травкой полы застелила, веточками двери и окна убрала, ну все как полагается. А дома-то я одна... Яша с Галей в то время в Киеве гостили. Сижу и думаю, куда бы это мне пойти. Да уже поздно было, так я и осталась дома. Когда начало совсем темнеть, я лампу зажгла. Вдруг лампа затрещала и потухла. Я ее зажигаю, а она погорит немного и опять потухает. "Ну", - думаю, - "масло плохое, завтра заменю". Скучно мне стало, а спать не хочется. Сняла я с себя все верхнее, лампу притушила и легла немного отдохнуть - хотела потом еще что-нибудь сделать. Лежу на боку и в стенку уставилась, а мысли всякие в голову так и ползут. Вдруг слышу - в сенях кто-то возится. Меня так и "заморозило" всю. Потом дверь открылась и... топ топ-топ, топ-топ - услышала я чьи-то шаги. Хочу с кровати вскочить, крикнуть, а не могу. Смотрю на стенку, а ней тень появилась: худющий такой мужичок, голова большая и кучерявая. Я даже рожки сразу не заметила. А он к кровати подошел, прыгнул на меня и начал лапать... На меня как сто пудов навалилось - не могу сдвинуться с места. "Ну", - подумала я, - "пропала я теперь совсем. Господи, помоги!" вдруг в окно кто-то как забарабанит, а он вскочил с кровати и к двери. А с меня сразу груз свалился, и я легко поднялась. Посмотрела в окно, а там соседка Ольга мне рукой машет - "открой!". Впустила ее в комнату, а она говорит: "Смотрю, а у тебя лампа горит. Решила зайти - не заболела ли?". "Вот спасибо, что зашла соседушка", - говорю, - "я задремала немного". "А что это у тебя лампада не горит, Наталка, ведь уже праздник начался". Я взяла спички и зажгла лампаду - она горела спокойно и ярко. Посидела у меня Оля, выпили мы с ней по рюмочке, и она ушла. Я потушила лампу, улеглась в постель и скоро заснула".
  Тетя Наталка закончила свой рассказ и выжидательно посмотрела на своих слушателей.
  - Брехня все это, Наталка, брехня! - сказал отец, вставая из-за стола. - Тебя просто слушать стыдно, сны свои за явь выдаешь.
  - А ты, Андрей, можешь не слушать, если не нравится, а нам не мешай. Интересно это все, - ответила ему мама.
  Все шумно заговорили, обсуждая рассказ тети Наталки. Я же ей верил, но в этот раз мне совсем не было страшно.
  Теперь, когда никого не бывало дома, я убегал на нашу улицу и включался в какую-нибудь игру, которую затевали уже знакомые мне ребята. Я быстро освоил не только нашу основную улицу, но и соседние, куда мы забегали, играя в прятки и "сыщиков". Широкое понятие, называемое "улицей", ее неписаные правила поведения, новые знакомства внесли существенные коррективы в мою жизнь. Знакомства с новыми ребятами не всегда были для меня приятными - меня втягивали в драку и я получал хорошую трепку. Потом я колотил кулаками воздух, полагая, что именно так буду драться в следующий раз.
  Придя как-то на нашу улицу и не застав никого из знакомых ребят, я уселся на траве возле Гришиного дома и стал ждать, надеясь, что кто-нибудь выйдет гулять. Из углового дома на перекрестке улиц вышла рыжая толстенькая девчонка. Она посмотрела туда-сюда и направилась прямо ко мне.
  - Ты где живешь, мальчик? - спросила она, садясь рядом со мной. - меня Любой зовут, Люба Коржик.
  - А меня - Павлик, - ответил я, смущаясь, что разговариваю с чужой девчонкой, - я живу на Журавлевке, в доме, где магазин "ХАТОРГ".
  - А-а! Это где Верка живет... Клава, моя сестра, раньше с ней дружила.
  - Вера - это моя сестра. А почему они теперь не дружат?
  - Не знаю, наверное, поссорились, - ответила Люба, пожав плечами. - А у нас пчелы, много!
  - А где они живут? - поинтересовался я.
  - В саду. А другие - на пасеке. Полезем вон на то дерево, - и Люба указала на старый приземистый клен, - лазать по деревьям умеешь?
  - Умею, - ответил я, - что же тут такого.
  Мы поднялись с травы, и пошли к клену. Дерево имело бугристый наклонный ствол, и взобраться на него не представляло труда. Мы залезли на дерево как можно выше и начали качаться на его гибких ветках. Так у меня появилась подружка Люба, а лазание по деревьям стало моим любимым занятием.
  У Любы были ходули, маленький мячик и ракетки. Сначала она научила меня ходить на ходулях. Нужно было встать спиной к забору, взять длинные ручки ходулей под мышки, влезть на поперечные опоры для ног и, оттолкнувшись от забора, сделать первый шаг вперед. Куда наклоняешься, туда и шагай. При этом длинные ручки ходулей нужно крепко прижимать к плечам. Вот и все. А вот мячик и ракетки Люба выносила очень редко и давала поиграть только избранным. Я тогда еще не знал, что завязавшаяся было дружба с этой девочкой вскоре оборвется.
  Как-то мы с Любой гоняли ракетками мячик, не давая ему упасть на землю как можно дольше. Потом Люба взяла в руки мячик и сказала:
  - Давай отдохнем, я устала.
  - Давай... а ты пойдешь домой обедать? - мне не хотелось, чтобы она уходила.
  - Не знаю. Если Клава позовет. А правда, что твоя Вера - художница? Мне Клава говорила.
  - Нет, она только в кружок ходит, - ответил я.
  - А у нее много красок? Я тоже умею рисовать. Хочешь посмотреть?
  - Хочу, отчего же не посмотреть? - ответил я, хотя мне и Верины картинки надоели.
  Люба побежала домой, захватив с собой ракетки и мячик. Я ждал ее возле калитки. Спустя какое-то время она вынесла кусок картона, на котором масляными красками были нарисованы дом, дерево, облака и журавли, летящие клином. Я смотрел на картонку и молчал.
  - Нравится? - спросила Люба, отстраняя от себя картонку на расстояние вытянутой руки. - На нее нужно издалека смотреть.
  - Еще бы, - ответил я, - прямо как у Веры...
  - Я и лучше умею, только у меня красок не хватает, синей и желтой. Павлик, давай меняться: ты мне - две краски, я тебе - чашку меда.
  - Так у меня нет красок, это же у Веры.
  - А ты попроси у нее, - продолжала Люба настойчиво, - прямо сейчас сбегай, только чашку свою принеси, а то мама не даст.
  - Попробую... - ответил я нехотя, - она может и не дать.
  Просить краски у Веры мне очень не хотелось, но я тут же побежал домой. Веры дома не было. Я открыл ее деревянный чемоданчик, в котором лежали краски и кисти, и выбрал два тюбика нужных Любе красок. Это стало сразу заметно. Ладно, подумал я, потом скажу Вере. Взяв краски и пустую чашку я побежал к ожидавшей меня Любе. Обмен драгоценностями состоялся.
  Не прошло и двух часов после этой сделки, как Вера обнаружила исчезновение красок. Она собралась идти в студию на занятия и...
  - Ты брал краски, Павлик? - строго спросила она. - Верни их сейчас же. Они мне нужны.
  - А их у меня нет... Я их Любе Коржик подарил, - ответил я, разведя руками. О меде я почему-то умолчал.
  - Этого мне еще не хватало. А ну иди и забери их обратно сейчас же! - кричала Вера. - Ты мне занятия срываешь, понимаешь?!
  - Не пойду, я их подарил, - заупрямился я, держась от Веры как можно дальше и готовясь удрать при первой возможности.
  - Ну, погоди-и! Ты у меня получишь, - погрозила мне кулаком Вера. Она схватила свой чемоданчик и побежала к Коржикам.
  Я не знаю, что она им там говорила, только краски Люба ей вернула, а со мной очень долго не разговаривала даже тогда, когда мы играли вместе с ребятами - ей запретили со мной водиться.
  Тетя Наталка как-то вычислила, что я родился под не совсем счастливой звездой. А это значило, по ее мнению, что у меня будут постоянные хлопоты и неприятности. Так оно и было...
  Недалеко на соседней улице стоял красивый кирпичный дом с большим двором и садом, которые были огорожены не сплошным глухим забором, а редким штакетником, через который было видно все, что делается во дворе и в саду. Жил в этом доме очень злой на вид дед, звали которого Рябой. Это потому, что у него все лицо и руки были покрыты белыми пигментными пятнами. Дед славился тем, что держал на своем подворье разных диковинных птиц: индюшек, павлинов и множество разноцветных кур и голубей. На все это можно было смотреть сколько угодно.
  Вот мы с Валеркой и пошли посмотреть на это диковинное птичье царство. Когда мы подошли к дому и устроились возле забора поудобнее, чтобы был виден весь двор. По двору бродили две хохлатые квочки с большими выводками цыплят. Забор внизу был забран густой металлической сеткой, которая не давала цыплятам возможности выбраться на улицу. Я позвал: "Цып-цып-цып", и квочки со своими выводками подбежали к забору. Набрав в ладонь немного желтого песка я сыпал его цыплятам сквозь пальцы как корм.
  Они сбегались к тому месту, куда падал песок, и, клюнув раз-два, разочарованно попискивая, снова разбегались. И все начиналось снова.
  Мимо нас проходила какая-то тетка. Она остановилась, посмотрела, чем это мы занимаемся, и сказала:
  - А это вы, зря ребята, песок цыплятам скармливаете - они то этого могут погибнуть.
  - А они песок не едят, - ответил Валерка, - они только думают, что это корм, а не едят.
  - Все равно не нужно! - сказала тетка и ушла.
  Тут я увидел, как квочка ловко склевала пролетавшую мимо муху: хлоп! И нет мухи. И мне сразу пришла в голову хорошая мысль - а что, если цыплятам мух наловить? Вот будет здорово. Я поделился своей идеей с Валеркой.
  - А где ты их наловишь? Сахар нужен или мухобойка, - ответил он.
  - А помнишь, сколько мы дохлых мух видели на крыльце магазина, - напомнил я ему, - пойдем соберем.
  Мы подобрали по дороге пустую коробку из-под папирос и пустились бегом к магазину. Возле крыльца лежала небольшая кучка мусора, сплошь усыпанная дохлыми мухами. Мы быстро набрали целую коробку и побежали к своим подопечным. Просунув руку в щель забора, я высыпал мух как можно дальше, чтобы было видно, как цыплята будут их склевывать. Те жадно набросились на мух и им активно помогали сами квочки. Насмотревшись на птиц и погуляв еще немного, мы с Валеркой разошлись по домам.
  Прошло несколько часов полного домашнего покоя. Вера, выполнив школьное домашнее задание, собиралась идти к подруге. Вдруг громко залаял Жук и во дворе послышался какой-то шум. Вера вышла во двор и тут же позвала меня.
  - А ну иди сюда, Павлик!
  - Что там еще? - спросил я, выходя на крыльцо.
  Во дворе стояли дед Рябой и две тетки, одну из которых я уже знал.
  - Да, - сказала она, указав на меня рукой, - это он кормил ваших цыплят песком, это точно!
  - Да, - сказала вторая тетка, - это он и второй мальчик собирали отравленных мух возле магазина.
  - Так это ты, паршивец, отравил целых два выводка цыплят и двух куриц?! - заорал на меня Рябой, готовый броситься на меня с кулаками.
  На шум вышли во двор хозяйская бабушка Полина и молодая хозяйка Матрена.
  - Я ничего не знаю про отравленных цыплят, а мух мы с Валеркой им давали, - ответил я, - а больше ничего не знаю.
  - "Ничего не знаю", - передразнил меня Рябой, - да я тебя сейчас так вздую...
  - Не надо, - сказала Вера, - я сама.
  Схватив подвернувшуюся ей под руку веревку, она начала хлестать меня по чем попало. Поработав изрядно веревкой и кулаками, она втолкнула меня в чуланчик под крыльцом, где у нас хранились старые ведра и половые тряпки. Там еще бывало много двухвосток.
  - Сиди там пока мама не придет, - сказала она и заперла чуланчик на задвижку. Собравшиеся люди еще немного пошумели и разошлись. Я сидел и думал: "Я не хотел сделать ничего плохого. За что они на меня набросились? Я ни в чем не виноват..."
  Из "темницы" меня выпустила бабушка Полина. Она взяла меня за руку (наверное, чтобы я не удрал) и сказала: "Пойдем, Павлуша, посидим на лавочке, мне нужно с тобой поговорить". Мы пошли в сад и сели на лавочку.
  - Я знаю, что ты не виноват, - начала она, - ты ведь не хотел сделать ничего дурного, да? Ты только хотел покормить цыпляток, вот и все...
  - Да, бабушка, - ответил я, - мы с Валеркой хотели их покормить - они были голодные и клевали даже песок.
  - Ну вот, вы же ведь не знали, что мухи, выметенные из магазина, отравлены мухомором и очень ядовиты.
  - Нет, бабушка, мы думали, что их набили мухобойками, как у нас дома.
  - Ну конечно, я так и думала. Вот если бы ты не вымыл руки, когда пришел домой, и ты мог бы отравиться. Мух вообще в руки брать нельзя - они лазают по помойкам и очень заразны. Ты понял меня?
  Я сказал, что очень хорошо ее понял и мух никогда больше брать в руки не буду. И действительно, с той поры я испытываю отвращение к любым мухам. Бабушка попросила меня никуда не уходить из дома, пока не придет мама, и я послушался. Вечером, когда все были дома, пришла бабушка Полина и рассказала, что да как. И меня больше за цыплят не наказывали.
  Отец все чаще болел, и бывало, целыми неделями не выходил на работу. Он жаловался на головную боль и боль в пояснице. Доктор Мюллер говорил, что у отца очень высокое давление и ставил ему пиявки, а мама растирала ему спину каким-то вонючим спиртом. Однако это не помогало, и он продолжал болеть. Иногда ему становилось лучше, и мы все радовались, надеясь, что он совсем поправится. В один из таких дней он пошел к Кириллу поиграть в шашки. Ушел он днем, наступил вечер, а он все не возвращался. Мама начала беспокоиться. Наконец-то пришел дядя Кирилл и сказал, что отец заболел и не может идти, а сам он справиться с этим не может. Мама и дядя Кирилл ушли, но вскоре вернулись и привели отца. У него почти полностью отнялись левая рука и нога. Отца уложили в постель, укрыли теплым одеялом и он заснул. Однако утром он не смог подняться: левые рука и нога полностью отнялись, лицо перекосилось, исказилась речь. Позвали доктора Мюллера. Тот внимательно обследовал отца и сделал заключение - левосторонний паралич, дело плохо. Он посоветовал маме положить отца в больницу, и мама согласилась.
  В больницу отца положить сразу не удалось - не было мест. Мама начала хлопотать: ходила по больницам, писала заявления разному начальству. К этим хлопотам подключились тетя Наталка, тетя Груша, бабушка Стеша и другие мамины родственники. Но всем им отвечали одно и то же - у нас одна такая больница, больных много, а мест нет. Однако маму поставили на какой-то учет. Так прошло несколько месяцев. Отец лежал дома, и лучше ему не становилось.
  Однажды поздней осенью к нам пришел без вызова доктор Мюллер и сказал маме по секрету: "Можно Андрея Федоровича устроить в больницу, но нужно немного заплатить за место (он назвал сумму). Достаньте деньги, только поскорее, а то займут. Действуйте, Елена Романовна, в остальном я помогу".
  Мама побежала к бабушке Стеше. Та одолжила нужную сумму денег, а доктор передал эти деньги кому нужно. На другой день отца увезли в больницу.
  Для нас наступили тяжелые времена. Мама по-прежнему бралась за любую работу и трудилась с утра до позднего вечера. Она ходила в больницу кормить отца, стирала его больничное белье, ухаживала за ним. Иногда она брала меня с собой, и я виделся с ним. Он очень похудел. На небритом лице резко выделялись скулы. Не подстриженные волосы поседели. Глаза лихорадочно блестели. Правой рукой он пытался погладить меня по голове, но это у него плохо получалось.
  
   * * *
  
  В Харькове с большим успехом шли тогда приключенческие трюковые кинофильмы: "Богиня джунглей", "Акулы Нью-Йорка", "Серебряный шарф", "Знак Зорро". Главных героев в этих фильмах играл знаменитый американский трюкач Гарри Пиль и его красавица-спутница Люси Фокс. И вот я в первый раз в жизни направился с ребятами в кино.
  К этому времени я уже разбирался в деньгах: любая бумажная денежка - рубль, большая медная монетка - пять копеек, остальные монетки, поменьше - копейки. Детский билет в кино на дневной сеанс стоил тогда двадцать пять копеек. Как их сосчитать, я не знал, но хорошо знал, что это много. У меня не было таких денег, и Вася Смагин сказал:
  - Держись все время возле меня, я тебя проведу.
  - Как это проведешь без билета? - забеспокоился я. - А если не пустят?
  - Пустят. Скажем, что ты - мой братишка.
  Мы пошли в ближайший к нашему дому кинотеатр "Комсомолец", что на Сумской улице. Там шел тогда американский фильм "Богиня джунглей". Возле билетных касс скопилось много ребят и взрослых. Одни стояли за билетами, другие уже купили билеты. Вася Смагин взял меня за руку, и мы подошли к входным дверям. Двери открылись. По обе их стороны стояли здоровенные тетки-контролерши. Они брали в руки билеты, внимательно смотрели на них, а потом, оторвав кусочек, отдавали их обратно и пропускали ребят по одному. Подошла наша очередь. Вася крепко сжал мою руку и протянул строгой контролерше билет.
  - А на него? - спросила она, указав на меня головой. У меня запершило в горле и в носу.
  - Мы вместе, это мой братишка.
  - Ладно, только без всяких там шалостей и шума, - сказала она и пропустила нас.
  Мы вошли в просторный зал, и я остановился от изумления и восторга - в зале было очень светло, и вокруг стояли пальмы. На высоких стрельчатых окнах висели зеленые шторы, а возле одного окна стоял огромный аквариум, в котором плавали большие красные рыбки. Я подбежал к аквариуму, ребята пошли за мной. Насмотревшись на рыбок, я стал перебегать с места на место, рассматривая разные диковинки, выставленные в зале. В довершение всего Вася Смагин угостил нас всех газированной водой с сиропом.
  Но вот раздался звонок, раздвинулись огромные зеленые шторы, открывая доступ в зрительный зал. Все ребята и взрослые двинулись туда. Мы с ребятами побежали вниз по широкому проходу и уселись в первом ряду - поближе к экрану. Зал медленно наполнялся людьми и разноголосым гомоном. Но вот свет в зале начал медленно гаснуть, тут же вспыхнул экран и начались чудеса. Вот Алан (главный герой фильма) прыгает с аэроплана в бурный поток, заканчивающийся водопадом. Вот он вступает в борьбу с крокодилами, спасая красавицу богиню. Вот дикари хотят изжарить его живьем на костре, но он разбрасывает их и убегает. Я не мог читать титры, но мне это было и не нужно - все было понятно и без них. Я был так возбужден, что меня трясло, как в лихорадке. После этого фильма я заболел тяжелым недугом, называемым "киномания".
  Не проходило и дня, чтобы мы с ребятами не ходили в какой-нибудь кинотеатр "на прошивку" (без билета). Способов проникнуть в зрительный зал без билета было множество. Первый способ - "прошиться" в зрительный зал через входные двери, когда выходят зрители и спрятаться там между стульями до начала следующего сеанса. Если обнаружат, то "я ищу шапку, которая куда-то затерялась". Для "прошивки" годились любые щели, через которые мог пролезть мальчик среднего роста: раскрытые окна в туалете, вентиляционные отверстия и тому подобное. Второй способ - "дяденька, проведите!". Этот способ почти всегда удавался нам с Валеркой - мы были самыми маленькими в нашей группе кинолюбов. Иногда мы смотрели один и тот же фильм по три-четыре раза в день и знали все, что там происходит наизусть.
  Однажды в наш Журавлевский клуб приехала какая-то драматическая труппа, которая привезла спектакль "Собака на сене". Что это была за собака, никто из нас не знал. Вася Грек думал, что это собака породы Баскервиль, только у нас такие собаки не водятся. Вот мы и пошли в клуб, чтобы посмотреть на эту собаку. Народу собралось очень много. Ребята с билетами прошли в фойе, а мы с Валеркой остались - нас никто не смог провести. Тогда мы решили проникнуть в фойе клуба через библиотеку, в которой была открыта форточка. Однако она располагалась высоко над землей, и эта задача оказалась для нас очень трудной. Первым "прошиться" попробовал я, и мне это удалось. Потом полез Валерка. Он просунул в форточку одну руку и голову и ... застрял. Голова, одна рука и плечо - здесь, а другая рука и все остальное - там, на улице. Валерка испугался и начал плакать. Тогда я взобрался на подоконник и стал тащить его за руку. Это помогло. Вскоре он уже сидел на подоконнике и, хныкая, рассматривал разорванный рукав рубашки. Однако дверь в фойе клуба была заперта, и мы оказались в ловушке.
  Но вот в дверь постучали и начали дергать ее за ручку, пытаясь войти. Мы с Валеркой шмыгнули в большой книжный шкаф, на треть забитый газетами и журналами. Затем в замке щелкнул ключ, и дверь открылась. Мы видели через щель неплотно закрытой дверцы шкафа, как в комнату вошли двое - парень и девушка. Мы хотели выскочить из шкафа и убежать, но от страха у нас разболелись животы. Парень и девушка начали целоваться. Вдруг дверь снова открылась, и в комнату вошли две пожилые женщины. Все весело засмеялись и вышли, закрыв за собой дверь. Она осталась незапертой, - изнутри торчал ключ. Мы быстро выскользнули в фойе, был антракт. Вскоре мы нашли своих ребят. Они рассказали нам, что еще никакой собаки не показывали и, наверное, покажут потом. Но до конца спектакля мы ничего хорошего так и не увидели. Ну, просто чушь какая-то. Мы все сошлись во мнении, что кино, вот это вещь!
  Фильмы "Знак Зорро" и "Сын Зорро", которые мы успели посмотреть много раз, значительно расширили перечень наших игр. Теперь мы сражались на шпагах, бросали лассо, стегали друг друга кнутами. Все это оружие было добротно сработано для нас Васей Смагиным. Во время этих игр улица наполнялась криками спорящих ребят.
  - Падай! Я тебя достал, - кричал мне Витька Башанта, когда мы с ним сражались на шпагах.
  - Это ты падай! - кричал я ему еще громче. - Я тебя раньше уколол.
  - Не правда, не правда! - продолжал кричать Витька. - Это нечестно, тебе нужно падать.
  Никто из нас не хотел быть побежденным, и все хотели побеждать.
  Прошло немало времени с той поры, как отец заболел, и его положили в больницу. Однако он не только не поправлялся, но ему становилось все хуже и хуже. Как-то придя из больницы, мама сказала Вере: "Отцу стало хуже. Долго он не протянет. Так доктор сказал". Потом она начала что-то подробно рассказывать. Из всего сказанного мамой я понял только одно, надвигается что-то совсем плохое.
  Вскоре после этого разговора мама взяла меня в больницу повидаться с отцом. Я совсем не узнал его, - передо мной лежал совсем чужой человек, седой с изможденным лицом, заросшим щетиной. Неподвижным взглядом он уставился в потолок и, казалось, не замечал нашего прихода. Мама сказала: "Андрюша, вот сынок пришел проведать тебя, посмотри", - и подтолкнула меня к кровати. Я попятился назад, боясь приближаться к отцу. Наконец, преодолев страх, я подошел поближе к кровати и сказал:
  - Па-а! Это я, Павлик... а, па-а!
  - Посмотри, посмотри, Андрюша, это твой сынок. Мы пришли тебя проведать, - поддержала меня мама.
  Отец медленно повернул голову в нашу сторону, и на его лице появилась слабая улыбка. Губы его зашевелились и он довольно внятно произнес:
  - Паплик, мапанький...
  Он смотрел на меня, не отрывая глаз, и по его щекам текли слезы. Он, очевидно, хотел протянуть ко мне руку, но не смог и только поманил меня к себе пальцами. Мама сказала:
  - Возьми отца за руку, он хочет с тобой проститься. Ну-у! - и она больно сжала мне плечо.
  Я взял обеими руками его дрожащую руку. Она была холодна как лед. Пальцы его легка сжались, и он зарыдал, содрогаясь всем телом. Мама отстранила меня от кровати, дала отцу какое-то лекарство, заменила белье и вскоре мы ушли домой. Всю дорогу мама вела меня за руку и молчала. Я тоже шел молча. Мне было стыдно, что я испугался отца и не хотел подойти к нему поближе, когда он протягивал руку чтобы попрощаться. Мне было очень стыдно и хотелось крикнуть на себя: "Плохой, ты плохой, плохой!"
  
   * * *
  
  Лето 1928 года было жарким, дождей выпадало мало, и у крестной было очень много забот с ее огородами. Мы часто бывали на хуторе, и мама помогала полоть и поливать огурцы, помидоры и другие овощи. Работа эта была нелегкой, так как воду приходилось носить из колодца. Однако для нас с Володькой и других хуторских ребят жара не была помехой. Почти целые дни мы проводили на речке: купались, загорали, ловили пескарей.
  Когда рыбалка была удачной, рыбы хватало на хороший обед Володькиному коту Тяпке. Тяпа, огромный белый кот, очень любил свежую рыбу и бегал с нами на речку. Когда мы забывали о нем, увлекшись строительством каких-нибудь сооружений из песка, он бегал между нами и громко мяукал, давая понять, что мы заняты не тем делом. Наконец это ему надоедало, и он отправлялся рыбачить самостоятельно. Выбрав на берегу сухое местечко, откуда до воды можно было дотянуться лапой, он ложился на брюхо и ждал, пока на поверхность воды не всплывет какая-нибудь малявка. Шлеп по воде лапой и маленькая рыбка в цепких когтях рыболова. Тяпа ворча тут же съедал ее и снова занимал выжидательную позицию. Однако ждать ему приходилось очень долго.
  Хуторские ребята умели хорошо плавать и потому выбирали места на реке где было поглубже. Я же умел плавать только по-собачьи и только там, где было неглубоко. Нашим любимым местом была излучина реки, правый берег которой был высоким и обрывистым. Левый берег простирался на большое расстояние песчаным пляжем. Дно медленно понижалось до середины речки, а затем обрывалось в глубину. В эти места большими группами приходили купаться женщины из хуторов. Сюда же пригоняли купаться и коней.
  Как-то днем ребята перебрались на крутой берег и принялись строить трамплин для прыжков в воду. В это же время двое конюхов пригнали шестерых лошадей на купание. Конюхи их привязали и достали из сумок принадлежности для мытья лошадей: скребки, мочалки... Потом лошадей по очереди заводили в реку. Я поближе подобрался к дядьке, который чистил гнедую кобылу, - мне хотелось посмотреть, как это делается. Дядька оглянулся на меня и крикнул:
  - А ну, геть вид сель! Пид ногы коня попадешь.
  Я попятился назад. Вдруг мои ноги потеряли опору, и я провалился в яму. Булькая и болтая ногами, я медленно опускался на дно речки. Наконец мои ноги нашли опору, я сильно оттолкнулся и выскочил на поверхность воды. Не успев сделать и вздоха, я снова опустился на глубину - я тонул. Вдруг сильная рука схватила меня за плечо, подняла повыше и оттолкнула на мелкое место. Однако и тут я не достал до дна ногами. Я просто лег на воду и поплыл. Да, я плыл самым натуральным образом, отталкиваясь от воды ногами и делая гребки руками, разводя их в стороны. Я плыл брасом. Вдогонку я услышал басистый голос дядьки:
  - Ха-ха-ха! От пацан, от чертив сын.
  Лошадей вскоре угнали. Большая часть ребят ушла домой, а мы с Володькой и еще несколько ребят остались, нам спешить было некуда. Прошло немного времени, и на наш пляж привалила целая ватага женщин и взрослых девчат, человек десять. Увидев нас, загоравших вверх пузами на песке, они от неожиданности остановились.
  - А ну, пацанята, уматывайте отсюда, - сказала пожилая женщина, - мы будем раздетыми купаться, найдите себе другое место.
  - Еще-де чего? - ответил дерзким тоном Володька. - Ищите сами.
  - А то мы вас сейчас хворостинами отстегаем, - продолжала все та же пожилая женщина.
  - Да брось их, Анюта, пускай смотрят, - перебила ее тетка помоложе. - У нас не убудет, а им надо привыкать на женскую красоту смотреть.
  Ей, очевидно, стало смешно от своей шутки, и она звонко рассмеялась. Многие из девчат тоже засмеялись, и все стали раздеваться, бросая одежду прямо на песок. Затем они с разбега бросились в воду, и с писком и смехом начали плескаться. Одна девчонка, худющая как щепка, прыгала, хлопая себя руками по бедрам, и напевала какую-то частушку с ругательствами. Мне почему-то было стыдно, и я отошел подальше в сторону. Ребята потянулись за мной. Нам здесь делать было нечего.
  Мы с Володькой очень проголодались, и крестная поставила перед нами миску картошки, крынку простокваши, положила большой кусок сала и краюху черного хлеба. Когда я бывал у крестной, это была моя любимая еда. После обеда мы отправились выполнять свое дневное задание: нужно было убрать с грядок выполотый сорняк и отнести его в большую компостную яму. Дело оказалось нелегким, и мы провозились с ним до вечера. Мы еще кормили птицу каким-то зерном, которое хранилось в чулане, а потом пошли спать на сеновал. Мимоходом Володька прихватил с собой большой кусок копченой колбасы, которую мы съели без хлеба, - крестная нас колбасами не баловала.
  В день моего рождения, 19 июля, к нам пришла тетя Груша и подарила мне новенькие ботинки. Когда я надел их и стал прохаживаться по комнате, они громко скрипели, и мне это очень нравилось. Тетя Наталка и Галя подарили мне новенький журнал "Мурзилка" и Галя по картинкам рассказала мне, что там было написано. Мне тоже захотелось научиться читать. В этом деле мне очень помогала бабушка Полина. Мы часто сидели с ней на садовой скамейке, она чертила на песке большие буквы и спрашивала, какие слова из них можно сложить: папа, мама, Павлик. Я, очень коряво, пробовал списывать все, что она показывала, а потом вспомнил и сказал:
  - Бабушка Полина, а у нас на воротах вот что написано, - и написал довольно четко ху...
  Бабушка Полина какое-то время оторопело смотрела на меня, а потом сказала, чтобы я никогда не списывал слов с забора, потому что там пишут нехорошие слова только плохие мальчики - хулиганы.
  Так началось мое обучение грамоте.
  Мама продолжала работать прачкой в разных домах и, бывало, брала меня с собой, чтобы как-то подкормить. Однажды она взяла меня к полякам, у которых стирала и убирала мастерскую в полуподвальном помещении. Там стояли три вязальные машины, на которых хозяева мастерской вязали шерстяные кофты для продажи. Здесь всегда было шумно, сыро, холодно и, кроме того, пахло шерстью и машинным маслом. На цементном полу посреди комнаты стояли машины, поблескивая никелем и полированной медью. У каждой из машин были три длинные ручки с черными шариками на концах, а сбоку колесо, похожее на автомобильный руль. На машинах рядами размещались большие катушки, которые медленно вращались. Машины работали, жужжа и ритмично пощелкивая. Когда я все это рассматривал, в машинном зале никого не было, и мне захотелось поуправлять машиной. Я взялся за "руль" и попытался повернуть его в какую-нибудь сторону, однако он не поворачивался. Тогда я взялся за шарик самой длинной ручки и потянул ее на себя, - она легко пошла. Сразу же ритм щелчков и шум резко изменились. Я испугался и двинул ручку вперед, - машина резко защелкала, громко зажужжала и нити, идущие от шпулек к машине, стали рваться. Я бросил ручку и отскочил от машины...
  - Шашем ты это шделал, мальшик? - услышал я грубый голос хозяйки. От неожиданности и испуга я даже присел. - Ты ишпортил шарадку!
  - Я... я не хотел портить. Я хотел только поуправлять машиной, - лепетал я испуганно, ожидая хорошей затрещины.
  - Ишь ты, "поуправлять", - это тебе не игрушка. Иди лучше к Яне в штоловую, поиграй там.
  Яна (хозяйская дочка) - светловолосая девочка моих лет, но выше меня на голову. Она была худой и бледной, но ее печальные голубые глаза светились добротой. Со мной Яна играла с удовольствием, но у нее не было подходящих игрушек, были только кегли. С куклами, посудой и мебелью я играть не любил. Оставалось играть в кегли и прятки. На улицу Яна ходила только с няней, очень худой строгой пожилой женщиной, от которой Яна всегда стремилась убежать. Без няни девочку не пускали гулять даже со мной, полагая очевидно, что мы можем уйти со двора.
  Однажды меня позвали в столовую позавтракать с Яной. Няня усадила нас за круглый детский столик и принесла поднос, заставленный разной вкуснятиной: бутербродики с красной икрой, печенье, сыр с дырками, конфеты и кофе со сливками. Няня расставила все это на столе и сказала:
  - Кушайте дети. Павлик, посмотри, пожалуйста, чтобы Яна кушала, будь кавалером.
  Я не знал, что это все, значит, и сидел молча, ни до чего не дотрагиваясь. Пауза затянулась, так как Яна тоже молчала. Наконец она сказала:
  - Кушай, Павлик, не стесняйся.
  - Я не стесняюсь, - ответил я, стараясь быть поразвязнее, и потянулся за конфетой.
  - Это потом, - остановила меня Яна, - сначала скушай бутерброд.
  - А ты?
  - Я не хочу, я не голодна...
  Я взял бутерброд. Он был такой маленький. И вдруг мне захотелось рассмешить Яну. Держа бутербродик двумя пальцами, я положил его в широко открытый рот, не откусывая, и толкнул его указательным пальцем дальше. Раз, и неожиданно для себя я его проглотил. Это произошло так быстро, что походило на фокус. Яна весело засмеялась и захлопала в ладошки.
  - Вот здорово, а я так не умею.
  - А ты попробуй. Это же просто, - сказал я, почувствовав свое превосходство.
  Яна взяла бутербродик, положила его в рот, толкнула пальцем и... начала жевать.
  - Нет, - сказала она, - у меня не получится.
  - А ты еще попробуй, в этот раз получится.
  Яна попробовала, но и на этот раз у нее ничего не получилось. Она просто съела бутербродик. Я же повторил свой "фокус" вполне успешно. Мы весело смеялись, когда в столовую вошла няня.
  - Господи Иисусе, и Дева Мария! - воскликнула она. - Яна смеется, Яна кушает. Ну, молодой человек, вы делаете большие успехи.
  - А сыр ты так можешь? - спросила Яна, когда няня ушла.
  - Нет, сыр для этого не годится, только бутерброды и конфеты, - ответил я вполне авторитетно, - и еще я кофе не люблю, - горький очень.
  - А вот и не горький... смотри, - она взяла чашку и начала потихоньку пить, - совсем не горько, попробуй.
  Я попробовал, было очень горько, но я выпил всю чашку.
  - А ты по деревьям лазать умеешь? - начал я светский разговор.
  - Нет, не умею, а зачем? - спросила удивленно Яна.
  - Как зачем? На ветках кататься, гнезда для себя устраивать или корабли. Игра такая. Пошли на нашу улицу, я покажу. И с нашими ребятами водиться будешь.
  - Нет, не могу - меня няня не пустит.
  - А ты маму попроси, вдруг пустит, - посоветовал я.
  - Ладно, только пойдем в другой раз.
  Я и не думал, что этот "другой раз" так быстро представится. Няня прогуливала Яну во дворе, который был каким-то вытоптанным, грязным, голым, ни травинки вокруг. Я рассказывал им про нашу улицу и показывал, как мы сражались на шпагах, и как Алан боролся с крокодилами, спасая Богиню джунглей. Яна слушала меня внимательно, и ее большие глаза светились лихорадочным блеском. Няня хмурилась, качала неодобрительно головой и, как мне показалось, произнесла: "Это к добру не приведет". Время близилось к полудню, и няня ушла куда-то "на одну минутку".
  - Пошли на нашу улицу, пока няни нет, скорее, - сказал я Яне, беря ее за руку.
  - Не могу, у мамы нужно спросить, - ответила она, отнимая руку.
  - Тогда беги и спроси, я то сейчас Акула (я имел в виду няню) придет.
  Яна побежала в дом, но вскоре вышла и сказала:
  - Боюсь, Павлик, я не спрашивалась.
  - Пошли так. Мы быстро, туда и назад, здесь недалеко.
  Мы вышли на улицу и побежали, стараясь поскорее свернуть в переулок. В этот раз на нашей улице ребят было мало: Гриша Величко, Валерка и еще двое ребят играли в крашенки. Мы подошли к ним.
  - Это Яна. Она теперь с нами будет водится, и играть в нашей команде, - сказал я тоном не допускающим возражений. А никто и не возражал. Гриша спросил:
  - Яна, а ты в крашенки играть умеешь?
  - Нет, но я научусь.
  Вскоре мы все включились в игру.
  Янка быстро освоила правила игры и ловко уворачивалась от мячика, когда в нее бросали, и точно попадала в цель, когда приходилось бросать ей. Однако эта игра нам быстро надоела, и мы помогли Яне влезть на дерево, залезли туда сами и начали качаться на ветках, показывая "чудеса храбрости". Как раз в это время на улице появилась группа взрослых: няня, Янкина мама, моя мама и какой-то паренек. Моя мама шла впереди. Не обнаружив никого на улице, мама стала что-то говорить няне, разводя руками. Я понял, что они ищут нас, и крикнул:
  - Мама, мы здесь!
  Они все быстро подошли к дереву.
  - А где Яна? - строго спросила няня.
  - Няня, мама, я здесь, посмотри где, - крикнула Яна, сидя почти на самой верхушке дерева.
  - Господи Иисусе, Дева Мария! - воскликнула няня, всплеснув руками. - Да как же ты обратно слезешь? Владик, помоги ей!
  - Не надо, не надо, я сама, - и Яна начала ловко спускаться с дерева. Вскоре она оказалась на земле и подбежала к своим. Те начали отчитывать ее по-польски. Я слез с дерева и подошел к маме, но на меня никто не обратил внимания. Яна что-то горячо объясняла своей маме, а та громко и грубо продолжала ее отчитывать. Потом няня взяла Яну за руку, и они ушли, оставив нас с мамой на улице.
  - Вот видишь, Павлик, из-за твоих шалостей я потеряла хорошее место.
  - Мы его сейчас найдем, - ответил я, - оно не могло далеко затеряться.
  - Пора бы тебе за ум браться, сынок, - на следующий год пойдешь в школу.
  Это было для меня новостью, но я не стал ни о чем расспрашивать и мы пошли домой. На следующий день я пошел к дому, где жила Яна, и гулял целый день во дворе, надеясь, что Яна выйдет гулять. Однако она не показывалась. Так прошло еще два дня. Наконец-то, гуляя во дворе, я встретил Владика.
  - А почему Яна не выходит гулять, заболела? - спросил я его.
  - А Янки нет дома, она уехала в Краков к бабушке.
  - А когда она вернется?
  - Не знаю, может быть, никогда, - ответил он и, махнув мне рукой, вошел в дом. Больше я ни Яны, ни Владика не встречал никогда.
  К вечеру этого же дня погода начала резко меняться: подул западный ветер, поднимая с дороги целые облака сухой колючей пыли. Захлопали незакрепленные ставни и форточки на окнах домов. На небе появились первые облака, которых люди давно ждали в это засушливое лето. На землю начали падать редкие крупные холодные капли дождя. Ветер усилился и стал трепать кроны молодых деревьев, высаженных вдоль дороги, изгибая их до самой земли. Все ближе доносились раскаты грома и вспыхивали молнии. На город надвигалась большая гроза. К ночи дождь превратился в ливень, а от ударов грома звенели стекла окон и посуда, стоявшая в буфете. Лампу мама не зажигала, - считалось, что огонь в доме притягивает молнии. Ветер, ливень, гром и молнии - все бесновалось в призрачном голубоватом свете. Только лампада в святом углу горела ярко и спокойно...
  За эту ночь буря много натворила резных бед, но для нас, мальчишек нашей улицы, самой большой из них была гибель нашего клена. Буря переломила его пополам, и он стоял теперь изломанный и никому не нужный, уткнувшись макушкой в землю. Однако были для нас и кое-какие "положительные" последствия бури: из поваленных деревьев можно было набрать сколько угодно прямых длинных веток для "шпаг" и "цапалок". Кроме того, ливень залил все низкие места на улицах, превратив их в "полноводные озера", по которым можно было бродить по колено в воде и пускать кораблики. И еще: в садах появилось много падалицы, и тетки выносили нам целые подолы недозрелых яблок, а Вася Смагин вынес нам целое большое ведро падалицы белого налива. От такого изобилия фруктов у многих из нас появилась оскомина, и разболелись животы.
  Я никогда не приводил своих ребят на подворье крестной, - она не разрешала "гонять" по огородам даже нам с Володькой. Зато на излучину реки в этих местах мы приходили купаться целыми ватагами (в этих местах на реке Харьков сейчас разбит большой и красивый Журавлевский гидропарк). Река здесь была, в основном, неглубокой с быстрым течением и чистой водой. Водилась в этих местах и рыбка... И вот нам с Валеркой захотелось исследовать реку вверх по течению до самой Дальней Даниловки, где мы еще не бывали. Вася Грек в это время был в школьном лагере, и мы с Валеркой отправились в это путешествие вдвоем.
  Сначала мы пошли по левому берегу реки - правый берег здесь был высоким и обрывистым. Однако вскоре нам пришлось петлять, обходя густые заросли кустарника вербы и низкорослой ивы. Это уводило нас все дальше и дальше от берега, тогда мы вернулись назад, и пошли по мелкой воде вброд. Так мы медленно продвигались вверх, пока не наткнулись на узкий мостик шириной в два бревнышка.
  Рядом с кадочками был прогон, по которому перегоняли через речку стада коров и переезжали телеги. Оба берега в этом месте были низкие и, заросшие огромными лопухами и жесткой травой, доходившей до самой воды. Нам это место очень понравилось, мы прервали свое путешествие и стали загорать, купаться и ловить пескарей. Пойманных рыбок мы пускали в большой вольер, который вырыли у самой кромки воды. Я поймал очередного пескарика и побежал вдаль берега, чтобы поместить его в вольер. Вдруг я увидел плавающие у самого берега деньги, прибитые течением к прибрежной траве. Они вытянулись длинной вереницей вдоль берега, - их было много. Я позвал Валерку, и мы стали вытаскивать из воды мокрые бумажки и раскладывать их на лопухах для просушки. По кадочкам проходили люди, но никто из них не обращал внимания ни нас, ни на наши деньги, лежащие на лопухах. Когда, по нашему мнению деньги достаточно высохли, мы сложили их в пачку, - она оказалась довольно толстой. Свернув ее пополам, мы положили деньги Валерке за пазуху, так как у него был прочный пояс. Прервав свое путешествие, мы отправились на кольцевую автобусную остановку и, устроившись на буфере, поехали домой.
  Мы решили с Валеркой разделить деньги на две равные кучки и отдать их родителям. Однако одна бумажка оказалась лишней, и Валерка посоветовал купить на нее конфет. Я вынул из пачки самую большую старую потрепанную денежку, а остальные положил обратно Валерке за пазуху. Мы отправились в наш магазин ХАТОРГ за конфетами. В магазине было всего четыре человека: две пожилые женщины, делающие покупки, и две цыганки, внимательно рассматривающие витрину. Когда подошла моя очередь, я протянул продавщице свою бумажку и уверенно сказал:
  - Взвесьте мне конфет подушечек на рубль...
  Продавщица взяла деньги, удивленно посмотрела на нас с Валеркой и начала отсчитывать сдачу. Вернув мне кучу денег и подав большой кулек конфет, она обратилась к пожилой женщине (вторая уже ушла):
  - Люди совсем с ума посходили, - посылают детей с такими деньгами за конфетами, а?
  - Да и не говорите, а если потеряют? Это же надо... - ответила та, охая и качая головой. Цыганки в это время уже вышли из магазина. Мы с Валеркой радовались и удивлялись, что вместо одной денежки, нам дали целую кучу да еще с конфетами в придачу. Теперь нужно было делить все сначала. Мы ушли на свою улицу и, устроившись на травке, начали хрустеть конфетами. Не успели мы съесть и по паре штук, как возле нас появились те самые цыганки, которых мы видели в магазине. Они присели рядом с нами, и одна из них сказала:
  - А мы видели, хлопчики, как вы украли деньги у того пьяного мужика, что на телеге сидел. Он сено продал, а вы у него деньги из кармана вытащили, а лотом убежали, давайте нам половину, а то милиционеру скажем.
  - Ты что... дура?! - закричал я, отстраняя от нее кулек с конфетами, - мы эти деньги на речке нашли...
  - Да, на речке, вот они еще даже мокрые... - и Валерка достал из-за пазухи влажную пачку денег.
  - А ну, покажи, покажи, какие они мокрые? - Она вырвала из рук Валерки деньги, и они тут же исчезли в складках ее юбок. Обе цыганки вскочили на ноги и хотели уйти. Но я вцепился обеими руками в юбки той, которая взяла деньги, и стал кричать, чтобы она их вернула. Валерка сделал то же самое. На наши крики начали оборачиваться прохожие.
  - Хорошо! - сказала та, в которую я вцепился как клещ. - Смотри, что я тебе дам, - и она вытащила из кармана небольшой кривой цыганский нож в ножнах с ремешком. Она вынула клинок из ножен, и он засверкал на солнце, как зеркало. Вложив клинок снова в ножны, она протянула его мне. Продолжая держать ее за юбку одной рукой, я взял нож. В это время вторая цыганка протянула Валерке колоду замусоленных карт:
  - Возьми эти карты, малыш, - сказала она, - они не простые, потому что по ним модно угадывать судьбу людей.
  Валерка взял карты. Моя цыганка накинула мне на шею ремешок от ножен, и нож повис у меня на животе. Я разжал пальцы и выпустил юбку. Обе цыганки быстро поднялись и мгновенно исчезли... Мы с Валеркой никак не могли прийти в себя от всего случившегося. Я поднял с травы кулек с конфетами и отдал его Валерке - мне не хотелось больше конфет. Валерка свернул кулек и положил его за пазуху, где лежали цыганские гадальные карты, и, где еще недавно, лежала куча денег. Мы поднялись и пошли вдоль улицы.
  - Зачем ты отдал ей все наши деньги? - спросил я Валерку с упреком, - Достал бы одну бумажку.
   Валерка не отвечал. Он шел, опустив голову, и плакал. Я не знаю, куда Валера дел свои гадальные карты. Я же свой цыганский нож сумел сохранить до самой войны.
  
   * * *
  
  Подходило время большой стирки у бабушки Стеши, это означало, что я целую неделю буду играть с Юрой и Иришкой в их дворе и в саду. Иришка и Юра - внуки бабушки Стеши, которые почти на год младше меня. Двор и сад были очень большими. Посредине двора размещалась крокетная площадка. По вечерам на ней играли взрослые в крокет, а днем разрешали и нам гонять по ней шары. Но больше всего мы любили качаться на качелях, которые были подвешены к толстой горизонтальной ветке огромного вяза. Это дерево стояло за бабушкиным домом, и говорили, что ему больше ста лет. Когда нам надоедало качаться на качелях, мы залезали на вяз, на ветвях которого были устроены небольшие площадки из переплетенных веточек, напоминавшие гнезда аиста. В зависимости от затеянной игры, они были то капитанскими мостиками кораблей, то корзинами воздушных шаров, то убежищем разбойников. Лазать на фруктовые деревья своего сада нам категорически запрещалось, зато в соседний сад мы лазали, никого не спрашиваясь. Сады эти отгораживались друг от друга проволочным заграждением, добротно сработанным из колючей проволоки. Рядом с этим заграждением, в углу сада, росла огромная груша-скороспелка. Она-то и пользовалась нашим особым вниманием, так как ее груши были крупными и сладкими. Этот угол сада был запущен, и вокруг груши росло много сорняков: крапивы, полыни и другой травы. Эта заросли и использовались нами, как хорошее укрытие во время "пиратских набегов" на "купеческие корабли". Однако чтобы проникнуть на "вражескую территорию", нужно было устроить какой-либо временный проход. Для этого мы поднимали с помощью длинных палок нижнюю проволоку и подставляли под нее колышки. Получался лаз, достаточный, чтобы пролезть в него по-пластунски.
  Юркин отец был чекистом, и у него дома было много разного оружия. Он разрешил Юрке играть с маленьким браунингом, у которого был извлечен боек. Стрелять из него было нельзя, зато можно было целиться и щелкать, чем мы часто и занимались. При наших набегах на грушу, Юрка брал пистолет с собой, заткнув его за пояс штанов под рубашкой.
  Утром, осматривая "вражескую территорию", мы обнаружили, что за ночь нападало очень много груш, которые еще никто не успел подобрать. Мы решили срочно переправить их на свою сторону. Через несколько минут лаз был готов.
  - Юра, отдай пистолет Иришке, он будет тебе только мешать, - посоветовал я Юрке.
  - Ну да, так я и отдал, пусть держит обе руки шире.
  - А мне и не надо, я и без его револьвера обойдусь, - сказала Иришка с обидой в голосе, - задавака!
  Юрка ничего не ответил и полез под проволоку первым, я последовал за ним. Мы собирали груши в кепки, и передавали их Иришке, а она относила их подальше от изгороди и складывала под яблоней. Когда все целые груши были выбраны из травы, Юрка сказал:
  - Павлик, давай тряхнем вон ту ветку, - и он указал на большую ветку, усыпанную грушами. Она вытянулась в сторону нашего сада, но была очень высоко, - нужно было лезть на дерево.
  - Давай, - ответил я, - подсади...
  Юрка встал на четвереньки и прислонился к стволу дерева. С большим трудом я добрался до нужного места, и ударил по ветке ногой. Груши посыпались на землю как град.
  Я начал спускаться с дерева и, обхватив ствол обеими руками, медленно сползал вниз. Не успел я добраться и до середины, как появился здоровенный дядька с пучком крапивы в руках. Юрка, увидев его, постарался шмыгнуть под проволоку в лаз, но зацепился рубашкой за колючки и застрял. Дядька, громко ругаясь, начал стегать Юрку по голым ногам и спине. Тот заорал, и рванулся вперед, рубашка треснула и тонкий длинный лоскут повис на проволоке. Теперь наступила моя очередь. Я оттолкнулся от дерева и прыгнул на землю, но, не удержавшись на ногах, упал на спину. Вытянув руки вперед, чтобы защититься от крапивы, я замер в ожидании. Однако дядька отбросил крапиву в сторону, схватил меня за руку и потащил к изгороди. Одной рукой он поднял нижнюю проволоку, а другой подтолкнул меня в образовавшийся лаз. Потом, не обращая на нас внимания, он ушел, а груши остались на траве. Как только он удалился вглубь сада, я снова сделал вылазку за грушами.
  Мы сидели в садовой беседке, на столе лежала большая куча отличнейших груш. Юрка, хныкая, подсчитывал волдыри на ногах и руках. Вдруг он вскочил на ноги и начал ощупывать себя ...
  - А где мой браунинг? Я потерял браунинг. Что теперь будет?..
  - Давайте поищем, он должен быть где-то здесь, - сказали мы с Иришкой почти одновременно.
   Мы принялись за тщательные поиски, вытоптали всю траву под грушей, но пистолета нигде не было, браунинг исчез.
  Я не знаю точно, что было Юрке за потерянный отцовский пистолет, однако что-то было, так как он два дня сидел дома взаперти. К этому времени большая стирка у бабушки Стеши подошла к концу: огромные горы белья были выстираны, высушены, выглажены, раскатаны и уложены в большие шкафы. Теперь полагался пир для всех, участвовавших в этой тяжелой работе. Бабушка Стеша и мама напекли много пирогов - это был праздник и для нас с Юркой и Иришкой.
  Прошло немного времени, и у крестной наступили "горячие денечки" - уборка урожая и разные заготовки на зиму. Прежде всего, нужно было собрать и засолить огурцы, и помидоры. Их засаливали в бочонках, которые стояли в глубоком и холодном погребе. Нас с Володькой заставили сортировать огурцы. Большие огурцы нужно было класть к большим огурцам, маленькие - к маленьким. Такие заготовки у крестной считались женским делом, а мы с Володькой были просто помощниками. Когда мы управлялись со своим делом, нас просто выпроваживали со двора, чтобы мы не путались под ногами и не мешали. А мы и не заставляли себя долго упрашивать. Захватив с собой по ломтю хлеба и по куску старого сала, мы отправлялись на речку или в соседнее село, где вместе с местными ребятами разрабатывали очередные набеги на сады. Однако осуществить эти планы нам удавалось не всегда, так как этому часто что-либо мешало, например, собаки.
  На краю Даниловки, что ближе к хутору Красному, стояла небольшая старая церквушка. При ней были большой двор и сад, огороженные полуразрушенным каменным забором и оградой. Служба в церквушке уже давно не велась, но при ней жил батюшка Михаил со своей женой Матреной. Это были добрые пожилые люди, которые занимались своим хозяйством. Батюшка Михаил делал церковные свечи и выращивал "божьи" травы, которые охотно покупали бывшие его прихожане. Большинство местных жителей очень уважало батюшку Михаила, а вот мой крестный его терпеть не мог. Однажды я услышал, как он говорил женщинам, собравшимся у крестной, чтобы поговорить и пощелкать семечки: "... никакой Михайло не батюшка и не отец. Он просто поп! Всю жизнь был хапугой и бабником". Женщины стали за батюшку горой, а для нас с Володькой это означало, что раз батюшка - просто поп, а не батюшка и не отец, то его нечего было бояться. Однако вскоре мне пришлось поближе познакомиться с батюшкой Михаилом и его псом по кличке Серко, при весьма щекотливых обстоятельствах.
  Дело в том, что я был признанным всеми ребятами "верхолазом", способным без особого труда взобраться на самую верхушку любого дерева. А у батюшки Михаила в саду была высокая яблоня, на которой росли очень большие полосатые яблоки. Стряхивать их было нельзя - при ударе о землю они разбивались. Ребята притащили небольшую торбочку с длинным шнурком, чтобы складывать в нее яблоки прямо на дереве. Я должен был залезть на дерево, нарвать в торбочку яблок и спустить ее ребятам, а затем уж спускаться сам.
  Сначала все шло согласно разработанному плану. Я уже нарвал полную торбочку отборных яблок, до которых смог дотянуться, и спустил их ребятам. Вдруг все они разом рванули к пролому в заборе, схватив с собой и яблоки. Я и двинуться не успел, как к дереву подбежал огромный лохматый пес. Он молча сел около дерева и, задрав голову кверху, с любопытством рассматривал меня. Вскоре подошел и батюшка Михаил. Это был крепкий, совсем еще не старый человек, с коротко подстриженной бородкой и длинными седыми волосами. Одет он был в старую черную сутану. Он довольно долго смотрел на меня, а потом басистым голосом сказал:
  - Что же ты там сидишь? Слазь, я нарву тебе уши, и пойдешь с Богом.
  - Не-а, не нарвешь, не слезу, - собака закусает, - ответил я, забираясь еще выше.
  - Серко не тронет, - это умная и не злая собака. Нужно слушаться, когда тебе батюшка говорит. Слезай!
  - А ты никакой не батюшка, а просто Михайло и поп, - ответил я, стараясь подражать крестному.
  - Вот те и на-а! Да кто ж тебе это сказал?
  - Никто. Я сам знаю.
  - Ну и ладно, сиди на дереве, пока за тобой мать не придет, тогда уж батога точно получишь...
  - Не а, не получу, - мамы моей здесь нет.
  - Ага, пришлый, значит. Ну, сиди, сиди, а Серко тебя посторожит. Серко, сидеть, - скомандовал он собаке, которая послушно уселась возле дерева.
  Батюшка Михаил повернулся на каблуках и ушел. Мне стало страшно, и я позвал:
  - Батюшка-а! Батюшка Михаил, я согласен, - но он не услышал меня, а Серко не понял моего раскаяния и продолжал внимательно следить за мной.
  Тогда я начал бросать в него яблоками и гнать его: "Пошел вон, Серко, уходи!" - однако собака обнюхивала брошенные в нее яблоки и продолжала крутиться возле дерева. Наконец это ей надоело, и она куда-то убежала. Надеясь, что Серко уже не вернется, я стал осторожно спускаться с яблони. Собака не показывалась. Тогда я спрыгнул на землю и, что было духу, помчался к пролому в заборе. Я уже опустил одну ногу по другую сторону пролома, как услышал злое рычание собаки, щелчок ее зубов и острую боль в правой ягодице. Серко вцепился мне в штаны и тащил обратно в сад. А я, упершись обеими руками в выступы проема в стене, стремился вывалиться наружу. Наконец штаны треснули, и я покатился кубарем в высокую крапиву, которая обильно росла вдоль стены. Серко меня не преследовал, - он отплевывался от клочков моих штанов, оставшихся в его пасти. Потом я еще долго ходил в заплатанных штанах и прихрамывал на правую ногу.
  Мы с мамой редко оставались ночевать у крестной, потому что Вера боялась ночевать дома одна. Поэтому мы вечером уходили домой, а утром возвращались в хутор. В этот раз мама задержалась, и мы вышли из дома ближе к полудню. Но вскоре мама остановилась и сказала: "Подожди, Павлик, к нам в окно кто-то стучит". Действительно, возле нашего окна стояла какая-то незнакомая женщина. Мама вернулась и подошла к ней, а я присел на корточки возле забора соседнего дома, и стал ждать ее возвращения. Они долго о чем-то разговаривали, а потом мама расписалась в каких-то бумагах, и женщина ушла. Мама еще долго стояла возле дома, она плакала. Я подошел к ней и спросил:
  - Мамочка, почему ты плачешь?
  - Наш папа умер, сынок, - сказала она и громко зарыдала, не скрывая свалившегося на нас горя.
  - Как умер, совсем? - спросил я, еще не понимая, что произошло.
  - Так... умер! - Ответила она, утвердительно кивнув головой. Господи упокой душу его!
  - Что же теперь нам делать, мама?
  - Не знаю, сынок, спроси у крестной... У нас нет денег на похороны...
  Только теперь до меня дошла вся тяжесть обрушившегося на нас горя: "У всех ребят есть папы, а у меня нет". И я заплакал. Из глаз и носа полились целые реки. Я вспоминал нашу последнюю встречу, и мне было очень больно - папы у меня больше не было...
  - Плачь, Павлик, тебе будет легче, - говорила мама, вытирая мне лицо большим платком, - а для него это, может быть, даже и лучше, как знать, Господи.
  Когда мы с мамой пришли к крестной, и мама рассказала ей обо всем, крестная сказала:
  - Отмучился раб божий Андрей и Господь призвал его к себе. Упокой душу его, Господи! - крестная много раз перекрестилась. - А ты не майся, Лена, даст Бог, все обойдется и детей вырастишь. Мы помогали тебе, и теперь помогать будем. Не бери сильно все это голову.
  Крестная дала маме выпить какой-то настойки и мама начала успокаиваться. А меня Володька увел из хутора на речку.
  Отца похоронили, но меня на похороны не взяли - я очень боялся увидеть отца мертвым. Мне казалось, что я могу упасть в яму вместе с ним. Я еще чего-то боялся, что было для меня очень страшным. После всего этого со мной стало происходить что-то странное - я стал летать. Не так, как летают птицы, а как-то по особенному... во сне. Это было чудесное чувство невесомости. Я слегка поднимал руки и, оттолкнувшись ногами, парил в воздухе. Я мог управлять полетом как хотел: подниматься, опускаться, разворачиваться в любую сторону. При этом весь окружающий мир был окрашен в яркие цвета.
  "Я стою на краю горной дороги, внизу раскинулась красивая долина с озером посередине. С гор в долину спускается узкая каменистая дорога, которая, обогнув озеро, уходит куда-то вдаль. На берегу озера, рядом с дорогой, стоят белые домики с красными черепичными крышами. Вокруг озера и вдоль дороги растут высокие деревья, похожие на веретена. Я вытягиваю вперед руки, отталкиваюсь ногами и начинаю парить над долиной. Мне очень хорошо все видно, немного опустив руки, я снижаюсь, и теперь уже лечу над самыми верхушками деревьев и иногда цепляюсь за ветки. От них исходит очень пряный запах... я приподнимаю руки и устремляюсь к скалам на противоположной стороне долины. Вот я уже повисаю над плоской вершиной скалы. Опустив руки, я становлюсь ногами на небольшую площадку. Теперь та же долина видна мне в другом ракурсе... у меня болят мышцы - я устал...". Я просыпаюсь, и у меня действительно болят мышцы, и суставы рук и ног. Легкость исчезла, и моя собственная тяжесть прижимает меня к постели. Я не могу понять, где я и куда делась та страна, где так хорошо можно летать? В том, что я летал, у меня не было никаких сомнений.
  Это начало повторяться каждые день и ночь, стоило мне только заснуть. Я летал по комнате, во дворе и в других местах, где я раньше никогда не бывал, и которые я никогда раньше не видел, даже в кино. Мне все время хотелось спать, и я совсем потерял интерес к улице. Я выглядел совсем больным. Мама заметила это и забеспокоилась. Тогда я рассказал ей, что летаю и про те места, которые я вижу при этих полетах. Мама испугалась и позвала доктора Мюллера. Вечером, когда я уже лежал в постели, пришел доктор, как всегда со своим саквояжиком. Он сел возле меня и начал расспрашивать:
  - Расскажи, П-павлик, как ты себя чувствуешь, что у тебя болит?
  - Я летаю, доктор, у меня все болит, - ответил я, показывая ему руками, как я это делаю.
  - Так-так... А ну, расскажи все сначала.
  И я снова все рассказал.
  Он постучал меня везде молоточком, поколол иголкой в разные места, пощупал живот, а потом сказал маме:
  - У н-него нет явных отклонений. Это подсознательная левитация. Он п-просто начал быстро расти.
  - А какие ему нужны лекарства, доктор?
  - Для него самое главное это питание и свежий воздух. Хорошо кушать и гулять, вот и все.
  Они еще немного поговорили, и доктор ушел, а я улегся поудобнее и укрылся одеялом с головой. "Куда это я сейчас полечу?" - подумал я и вскоре уснул.
  "...Я иду по берегу реки к какому-то поселку. Я хорошо знаю дорогу и выхожу на широкую улицу, вдоль которой по обе стороны растут высокие пирамидальные тополя. Листья на деревьях пожелтели, значит уже наступила осень. Я подхожу к высокому красивому дому с мезонином. Калитка открыта и болтается на одной петле. Дорожка, выложенная большими каменными плитами, и ведущая от калитки к широкому крыльцу дома, заросла травой. "Раньше все было не так...", - вспоминаю я. Поднимаюсь на крыльцо и останавливаюсь возле большой застекленной двери. Дверь немного приоткрыта, и я вхожу в вестибюль. По левую сторону, возле стрельчатого окна, стоит огромный круглый стол без скатерти. "Так и есть, - подумал я, - это тот самый стол, за которым мы так весело играли... Сколько же я здесь не был"? Вдоль правой стены поднимается вверх лестница с перилами. Там, наверху, комната моей тети. Она меня ждет...
  Я поднимаюсь по скрипучим ступенькам лестницы и останавливаюсь на площадке перед полуоткрытой дверью тетиной комнаты. "Как ее зовут?" - пытаюсь вспомнить я, но не могу. "Павлик, это ты? - слышу я голос тети, - иди скорее сюда, я так давно тебя жду." Я осторожно нажимаю рукой на дверь, и она начинает открываться..."
  Я проснулся весь в холодном поту, была еще ночь, и я вскоре снова заснул.
  "...Старый сосновый лес. Красностволые сосны подняли высоко в небо свои светло-зеленые кроны, через которые видно голубое небо. Редкие белые облака медленно проплывают над верхушками деревьев, и, если смотреть долго вверх, кажется, что я вместе с соснами куда-то плыву.
  Мы идем с бабушкой по мягкому хвойному настилу, сплошь покрытому разными диковинными грибами. Грибов так много, что мы то и дело наступаем на них, и они с хрустом раздавливаются. Особенно много рыжих грибов, похожих на воронки...
  Бабушка ведет меня за руку и рассказывает мне о грибах: "Вот этот - хороший, - показывает она мне на большой гриб с черной шляпкой и белой толстой ножкой, - а к этому и притрагиваться нельзя, он очень ядовит". Она отпускает мою руку и начинает собирать грибы, складывая их в небольшую плетеную корзину. Она все дальше и дальше отходит от меня и, наконец, исчезает за деревьями. Я иду за ней и выхожу на широкую просеку, покрытую редкой низкорослой травой. Мне здесь все знакомо: впереди будет пересечение просек, а посередине - большая-большая лужа. "Так и есть, - думаю я, - вон там и лужа, а теперь мне нужно повернуть по просеке налево..." Возле лужи что-то лежит, я подхожу ближе - это человек. Он лежит на животе, вытянув руки вперед. Голова его в воде, он мертв, но кажется, что он пьет воду. Я стараюсь обойти лужу стороной и не смотреть на человека, но мне кажется, что он поворачивается на спину. Я бегу по просеке, мне страшно, и кричу: "Бабушка!" И лес со всех сторон отвечает мне: "...шка ...шка ...шка!"
  - Павлик, Павлик, проснись. Что с тобой? - слышу я голос мамы и просыпаюсь.
  - А где бабушка, она пришла? - спрашиваю я маму, вскакивая с кровати.
  - Какая бабушка, о чем ты говоришь, Павлик?
  - Ну, та, которая бросила меня в лесу, там лежит какой-то мертвый дядька...
  - Господи, помилуй! У него опять жар! - воскликнула мама, ощупывая мне лоб.
  Однако никакого жара у меня не было, я просто сильно вспотел.
  Каждую ночь я или летал, или мне снились очень четкие, длинные, а иногда и кошмарные сны. Я начал путать действительность с событиями, переживаемыми со мною во снах.
  - Мама, ты не помнишь, как зовут ту тетю, которая живет в большом доме наверху? - спросил я маму после моего очередного путешествия в большой дом.
  - В каком доме? Какая тетя? - сокрушенно спросила мама. - Ты опять за свое...
  В результате снова появился доктор Мюллер, и снова он говорил маме какие-то непонятные слова. Потом он прописал мне пить настойку крапивы с мятой, по столовой ложке 3 раза в день. А это была такая гадость, что я, потихоньку от мамы выливал половину содержимого бутылки в ведро, а туда добавлял воду из чайника - так еще можно было терпеть. А сны становились все длиннее, явственнее и четче, и я запоминал все до мелочей. Только теперь я не стал рассказывать об этом маме, чтобы она не вызывала доктора понапрасну. Сны были самыми разными: веселыми, печальными, страшными. Иногда я узнавал из них нечто такое, чего раньше не видел и не слышал. Так я узнал, что белые и красивые цветы, которые растут на горных вершинах в неприступных местах, называются эдельвейсами. Растущие на деревьях огурцы с большими черными косточками - это плоды баобаба. Обо всех этих чудесах мне рассказывал тот, кто в моих ночных походах шел сзади меня. Он всегда находился за моим левым плечом, разговаривал и предупреждал об опасности, если она появлялась. Но я не оглядывался, и никогда не видел его. Иногда он отсутствовал, и тогда я попадал в разные ужасные истории.
  "... Я иду по старой лесной дороге. Слева от меня, - заброшенный лесной поселок, справа, - редкий сосновый лес, забитый молодой порослью. Дома, огороженные от дороги по большей части штакетником, заросли кустарником и крапивой.
  Окна и дверь в отдельных домах заколочены досками крест накрест. Но вот я подхожу к дому, который имеет жилой вид: ставни окон открыты, стекла в окнах целы, двор очищен от дикого кустарника и сорной травы. Я останавливаюсь. Я хорошо знаю этот дом, но я забыл, кто там живет. Мне нужно туда войти, но я боюсь. В окнах дома темно, и я пячусь назад к лесу. Вдруг кто-то схватил меня за волосы и потянул кверху. Я пытаюсь вырваться, поворачиваюсь и смотрю вверх.
  Передо мной - повешенный в нижнем полотняном белье. Ноги его босы, язык вывалился наружу и висит страшной черной лентой, один глаз вывалился из орбиты, этим глазом он и смотрит на меня. Пальцами ноги он вцепляется мне в волосы и пытается подтянуть меня к себе... Я верчусь, вырываюсь и кричу. Вдруг кто-то кладет мне руку на плечо и опускает на землю. Проснись, проснись, - слышу я знакомый голос, просыпаюсь и с трудом прихожу в себя.
  По поводу моих полетов и ужасных снов мама уже не беспокоила доктора Мюллера, но продолжала поить меня настойкой крапивы с мятой. И чем дольше я пил эту гадость (даже разбавленную), тем дальше и выше я летал, тем страшнее были мои ночные "похождения". Наконец я взбунтовался и заявил, что не буду больше пить никакие микстуры. И не пил.
  
  Несколько дней мама работала у бабушки Стеши на генеральной уборке. Для нас с Иришкой и Юркой это были самые веселые дни, так как взрослым не было до нас никакого дела, и мы могли играть, как нам хотелось. Выбирая в мусорной корзине фантики от конфет, Юрка нашел там три рубля и показал нам. Иришка правильно рассудила: лучше всего купить на них ирисок-тянучек, и Юрка согласился. Мы очень удивились и обрадовались, когда на эти деньги нам дали целую коробку этих ирисок. Мы взобрались на дерево, где были наши качели, и жевали конфеты, пока у нас не заболели челюсти. Оставалось еще очень много, и мы спрятали коробку в надежном месте на дереве. Мы спустились вниз и стали качаться на качелях, а Иришка начала хвастаться своим золотым крестиком с цепочкой:
  - Папа сказал, что таких цепочек больше ни у кого нет.
  - А вот и есть, и в сто раз больше твоего, - возразил я, - у батюшки Андрея я видел вот такой, - и я показал руками, какой большой крест был у батюшки Андрея.
  - И я видел, когда мы с мамой ходили в церковь, - поддержал меня Юрка.
  - Папа сказал, что такие большие кресты у батюшек золотыми не бывают, а только из меди и бронсы, вот, - продолжала спорить с нами Иришка, - можете сами спросить.
  - Не бронса, а бронза, - поправил Иришку Юрка, - из нее только подсвечники делаются.
  Мы еще долго спорили и, наконец, решили, что на этот вопрос может правильно ответить только сам батюшка
  - Пойдем к нему в церковь и сразу все узнаем, - предложил Юрка
  - Я не могу, - мне мама не велела со двора выходить, - заявила Иришка, - идите сами.
  - Трусиха ты, вот ты кто! - заявил Юрка, и мы пошли на улицу.
  В церкви никого не было. В огромном подсвечнике горело несколько тоненьких свечей. Пахло топленым воском. Мы подошли к алтарю, на котором лежал батюшкин крест, и Юрка негромко позвал: "Батюшка Андрей!" Но никто не отозвался. Я встал на цыпочки и достал крест, он блестел и был очень тяжелым. Мы стали его рассматривать. Вдруг, где-то совсем рядом, кто-то закашлял, а потом послышались невнятные голоса. От неожиданности я вздрогнул и чуть не выронил крест на пол. Потом послышались чьи-то четкие шаги, и мы метнулись к ближайшей колонне и спрятались за ней. В церковь вошли две женщины, зажгли свечки и начали молиться. Я спрятал крест под рубашку и мы, никем не замеченные, вышли из церкви.
  - Не золотой, - авторитетно заявил Юрка, когда мы пришли к своему вязу и стали внимательно рассматривать украденный крест, - он медный, как у бабушки тазик, в котором она варенье варит. В доказательство Юрка выковырнул палочкой кусочек серо-зеленой окиси меди из-под распятия. Оказалось, что во всех щелях была "ржавчина". Крест и цепочка были отполированы и блестели только на поверхности.
  - Давай отнесем обратно в церковь, никто не заметит, - предложил я.
  - Ты дурак, - сказал Юрка, - нас там сразу сцапают.
  - А куда нам его девать, зачем он нам?
  - Давай выбросим его на помойку, и никто не узнает.
  -Давай, - согласился я, и мы пошли к глубокой яме, вырытой возле проволочной изгороди, недалеко от наших качелей. В яму выбрасывали мусор со всего двора, однако, она была почти пустой, так как выкопали ее всего несколько дней назад. Только посередине была насыпана небольшая кучка сухого мусора.
  - Бросай, пока никого нет, - сказал Юрка, подталкивая меня к яме.
  - Да не толкайся ты...
  Я подошел к краю ямы, взял крест за цепочку и, раскачав его, бросил. Он упал на самый верх кучи и развернулся распятием в нашу сторону. Цепочка свисла вниз и засверкала на солнце.
  - Павлик, Сова идет, - сказал тихо Юрка, дернув меня за рукав рубашки, - бежим!
  По тропинке через сад к нам шла пожилая женщина с ведром мусора в руках. Совой ее прозвали взрослые за то, что она все и везде замечала, к увиденному добавляла то, чего не видела, а потом рассказывала всем целые истории. Нас она не увидела, потому что мы успели спрятаться за большой куст красной смородины. Сова высыпала мусор в яму, а потом, уронив ведро, хлопнулась на колени. Крестясь, она залепетала:
  - Господи, прости меня, старую дуру, что чуть не засыпала тебя мусором. Да как же ты, Господи, сюда попал? Подожди, Господи, я тебя сейчас вытащу.
  Она поднялась с колен и быстро побежала вглубь сада. Вскоре она вернулась с садовой лестницей и спустилась в яму. Без особого труда она вытащила крест из ямы, тщательно протерла его концом фартука и, спрятав под фартук, убежала из сада. Как вскоре выяснилось, она отнесла крест прямо к батюшке Андрею, который был очень рад чудесному возвращению святой реликвии. Сова же сочинила из этого целую историю, которую, наверное, до сих пор рассказывает своим правнукам: "Пошла я после уборки высыпать мусор. Только подошла к яме и опорожнила ведро, как вдруг... хлоп! - Откуда-то сверху передо мной на кучу мусора крест с распятием свалился. Тот самый, которым батюшка Андрей причащает. И слышу, голос мне говорит: - Кайся, Марфа, время пришло тебе покаяться. Я вытащила распятие из ямы и к батюшке Андрею. А он был так рад, что и грехи мне отпустил, и руку поцеловал, хоть это и не по правилам".
   Мы с Юркой были очень рады, что так вышло, и никому ничего не сказали, даже Иришке. Прошло время. Я не знаю как Юрка, но каждый раз, когда вспоминаю этот эпизод моего детства, я думаю: "Господи, прости меня за ту глупость и большей грех, которые я тогда совершил".
  Нам было интересно играть, когда мы собирались вместе: Иришка, Юрка и я. Но каждый раз мы влипали в какую-нибудь историю, и виновным в этом, почти всегда оказывался я. Иришка, например, подавала идею: "Давайте играть в прятки..." и пряталась в цветы какой-нибудь клумбы, а за вытоптанные цветы в ответе, почему-то, был я. Но самым главным и обидным было то, что мама не всегда была на моей стороне. Примером такой несправедливости была оценка нашей вылазки на аптечный двор. Этот очень большой двор был обнесен высокой кирпичной стеной, в которой со стороны соседнего сада был пролом - круглая дыра, через которую можно было пролезть. В этом дворе росло много всяких лекарственных растений, в том числе и красивых маков. Маки, как цветы нам были не нужны, а вот их созревшие коробочки, так это другое дело.
  По двору часто бегала маленькая собачонка по кличке Белка. Она была очень злобной и, остро реагируя на шумы улицы за стеной, постоянно тявкала. Мы пытались играть с ней, и Юрка приносил для нее что-нибудь вкусненькое. Она все это съедала, но в руки не давалась и яростно лаяла на нас, когда мы пытались пролезть через дыру в стене.
  Однажды мы заметили, что некоторые маковые коробочки порыжели, значит, мак созрел для еды. Однако лезть в аптечный двор за маками просто так было неинтересно, и мы затеяли игру в индейцев. Мы - свирепые индейцы и готовимся напасть на плантации враждебного племени. Иришка принесла из дома резинки, и мы перевязали ими головы. За резинки заткнули голубиные и петушиные перья. В этот раз Юрка был вождем, и Иришка раскрасила ему лоб и щеки древесным углем, как было нарисовано у нее на картинке. Все было готово для вылазки, но пришлось долго ждать, пока "страшный сторожевой пес" Белка, не уйдет в дом.
  Вот мы уже пробираемся на четвереньках к заветной плантации маков. Но не успели мы отыскать и сорвать по две-три коробочки, как во двор выскочила Белка, а за ней вышла высокая женщина в белом халате. Белка яростно залаяла и бросилась к нам, мы пустились наутек к спасительной дыре в заборе, роняя перья и добычу. Первым проскочил наш вождь Юрка, затем, - Иришка, а потом полез я. Я уже почти выбрался на свою территорию, когда мне в штанину вцепилась Белка. Мне удалось отбросить ее ногой, но и моим штанам изрядно досталось.
  Усевшись за столом садовой беседки, мы стали подсчитывать добычу: четыре большие коробочки у Иришки, две - у Юрки и три маленькие коробочки у меня. Иришка отдала одну коробочку Юрке, теперь у всех добычи было поровну. Мы вскрыли по одной коробочки, и стали высыпать мак на ладони, но он был сырым и плохо высыпался. Тогда мы стали выцарапывать его пальцами и класть в рот. Он сильно горчил.
  - Стойте! Не ешьте мак - это отрава! - услышали мы взволнованный женский голос. К беседке со стороны двора подходили высокая женщина в белом халате и моя мама.
  - Ну что вы опять натворили? Зачем лазали в аптеку? - спросила она вполне спокойно. - Вы только полюбуйтесь на них - это же индейцы.
   Женщина в белом халате быстро подошла к столу и собрала все маковые коробочки, и даже те, которые были разломаны.
  - Кто из вас, индейцы, уже успел попробовать мак? - строго спросила она.
  - Я попробовал, только он сырой и горький, - ответил я спокойно, не подозревая, что за этим последует.
  - А мы с Юрой не пробовали, - Павлик сказал, что он горький, - бойко отчиталась Иришка.
  - Вы бы хоть дырку в заборе заделали, а то туда кто угодно может залезть, - обратилась к аптекарше мама.
  - Дырку мы, конечно, заделаем, а вот Павлик пойдет со мной, - ему срочно нудно промыть желудок. Мак опиумный, знаете ли...
  - Правильно, - сказала мама, - и еще отведите его в милицию, чтоб не лазал, куда не надо.
  Не дожидаясь, что будет дальше, я вырвался из рук аптекарши, убежал в сад и залез на дерево. Пусть она попробует меня достать. Только не справедливо это: лазали-то за маком все, а желудок мне одному промывать. Я просидел на дереве до самого вечера. Потом пришла Иришка и сказала, что мне ничего не будет, и можно идти на ужин.
  Когда я бывал дома у крестной, мне всегда хотелось посмотреть на охотничье оружие, которое висело на стене в большой комнате. Стену над кроватью покрывал большой ковер, а на нем были развешаны два ружья, патронташ, медная труба, охотничий нож и нагайка - короткая ременная плеть с тремя хвостами. Это была особенная нагайка и, как утверждал крестный, принадлежала когда-то самому Багуну. Однажды, когда в комнате никого не было, я залез на кровать, чтобы потрогать руками все это богатство.
  - Ты шо, Павло, нагайки захотив? А ну зараз злась, а то! - услышал я голос Зинки сзади себя. Спрыгнув с кровати, я попытался убежать, но все же успел получить подзатыльник. Я тогда и подумать не мог, что мне вскоре придется познакомиться с нагайкой поближе.
  Наступала осень. В городе шло много всяких новых кинофильмов, а ходить в кино "на прошивку" становилось все труднее - старые способы не срабатывали. Лучше всего было ходить на детские сеансы по билетам, но где взять деньги? Мы с Васькой и Валеркой часто видели, как ребята возле кинотеатра торгуют папиросами: покупали они их оптом, а продавали поштучно с наценкой. Однако мы также видели, как милиционер отбирал у зазевавшихся "спекулянтов" папиросы, ломал их и выбрасывал. Такая торговля нам не нравилась. Раньше многие ребята подрабатывали на сборе ягод в совхозе "Червони зори", но сезон прошел и вот уже почти полностью убраны даже помидоры и картофель. Но Колька Великан ходил добывать картофель, раскапывая ямки на свежеубранных картофельных полях. Раскапывая ямки на таких полях можно было добыть две-три картофелины из десяти ямок. Потом добытую картошку можно было продать по три рубля за кучку (примерно пятнадцать штук). Вот и "живые" деньги на кино. Мы с Валеркой решили также поковыряться в ямках и добыть денег на кино, а то, если повезет, и на мороженое. Из толстых веток мы сделали колышки-ковырялки, взяли по небольшой сумочке и отправились "зайцами" на автобусе в конец Дальней Журавлевки. Здесь, за речкой, которую можно было перейти вброд, начинались обширные картофельные поля совхоза.
  Мы перебрались на левый берег реки, и пошли по полю подальше - с краю все было перекопано множество раз. На поле было много ребят-"старателей", и у некоторых из них были почти полные торбочки картошки. Мы с Валеркой принялись за работу, и нам сразу стали попадаться и крупные картофелины, и мелочь. Самые маленькие мы не брали, никто не купит. Ползая на коленях от ямки к ямке, мы все дальше продвигались к центру поля и все чаще нам попадались крупные картофелины. Сумочки наши тяжелели... Вдруг кто-то крикнул: "Объездчики"! Все ребята, ковырявшиеся в ямках на поле, вспорхнули и, как стайка испуганных воробьев, понеслись по полю к реке. Мы с Валеркой никого не видели, но, схватив свои сумки, побежали к тому месту, где переходили речку вброд. Мы быстро выбрались на высокий берег и пустились бежать к домам, где можно было спрятаться в узком переулке. Однако дорогу нам преградил всадник. Он галопом несся на нас, стегая лошадь нагайкой. Я бросил сумку и остановился, а Валерка метнулся в сторону и спрятался за дерево. Всадник подлетел ко мне, осадил лошадь и, со всего размаха, хлестанул меня плеткой-трехвосткой вдоль спины. Спину обожгло огнем, и я почувствовал, что мои штаны стали мокрыми. Снова просвистела нагайка, и снова огонь обжег спину... Я не кричал и не плакал, а, подняв руку вверх, чтобы защитить лицо и голову от удара, смотрел в искаженное злобой лицо объездчика. Рука с плетью снова взметнулась вверх.
  - За что ж вы меня бьете, дядьку? - охрипшим голосом спросил я. Плеть зависла в воздухе, готовая опять впиться мне в спину.
  - Шо ш ты робышь, бугай ты проклятый? За шо ш ты хлопчика нагайкою стегаешь? - раздался громкий окрик женщины, шедшей с ведрами вдоль домов.
  - А ты помолчи, старая, а то и тебе достанется! - огрызнулся объездчик. Он развернул коня и поскакал к переезду через реку.
  Я стоял, боясь тронуться с места, спину щемило. Мне казалось, что вся спина у меня в ранах и рубашка прилипла к ним. Оставив ведра с водой на дороге, женщина подошла ко мне.
  - А ну давай подывлюсь, шо там, у тэбэ на спыни, - сказала она ласковым голосом и осторожно подняла мою рубашку. Мне было больно, но я терпел.
  - Отак, вся спына в пиявках. Ты, хлопчик, иды до дому, нэхай мама тэбэ спыну оливою помажэ, все и пройдет.
  Она опустила мне рубашку и пошла к своим ведрам. Мы с Валеркой собрали рассыпавшуюся картошку в мою сумку и побрели на автобусную остановку. Я шел, то и дело спотыкаясь, и тихо плакал. А плакал я не только от того, что болела спина, но и от обиды. Зазря меня объездчик стегал нагайкой, - думал я, - ковыряли мы картошку на уже убранном и брошенном поле. Несправедливо. Придя на остановку, мы устроились рядом с бабками, которые торговали семечками, и стали раскладывать свой товар. У нас получилось по две кучки картошки, только у Валерки картошка была лучше моей. Вскоре нашлись и покупатели. Я продал свою картошку за пять рублей, а Валерка за шесть. Теперь у нас были деньги на кино и на мороженое. В городе шли фильмы с участием Чарли Чаплина.
  Быстро приближалась зима. Холодные и сильные ветра обожгли и сбросили листья с тополей и кленов, которые стояли теперь почти голые. Трава на нашей улице пожухла и покрылась опавшими листьями. Вася Грек, Гриша Величко и другие ребята пошли в школу, улица опустела.
  С наступление холодов на маму свалилась целая куча новых забот: обеспечение всех нас теплой одеждой и обувью. Для себя и Веры она что-то перелицовывала, перешивала, утепляла, а вот у меня нечего было перешивать, я быстро рос. И опять на выручку пришла бабушка Стеша, предоставив маме возможность порыться в кладовке со старой одеждой. И мама раскопала там для меня полную экипировку: теплую куртку, шапку-ушанку, штаны с подтяжками и валенки с галошами. Все это принадлежало когда-то Семе, старшему сыну бабушки Стеши, и было "почти новым". Мама нашла еще две пары ботинок, которые мне подходили, но требовали основательного ремонта. Я был страшно рад всем этим вещам, - теперь можно было гулять и в холода.
  Холодало день ото дня, а по ночам начались заморозки, покрывавшие траву и кустарник толстым слоем инея. Холодный северный ветер дул непрерывно. Низкие серые тучи заволокли небо, и пошел первый снег. Вскоре "остановилась" и река, покрывшись тонким льдом. Для нас, журавлевских мальчишек, это являлось признаком наступления настоящей зимы. Мы с Валеркой и другими ребятами каждый день бегали на речку, чтобы проверить прочность льда - выдержит ли.
  Наконец лед окреп настолько, что по нему можно было бегать, гонять шайбу, кататься на коньках. Прошло несколько дней, в течение которых лед на реке был чистым и гладким. Потом пошел снег и все испортил. Журавлевские ребята (Журавли) с помощью фанерок и метелок очистили от снега большой участок реки возле моста, получился хороший каток. Однако левобережные ребята с Рашкиной дачи (Раки) считали, что мы забрались на их территорию и прогнали нас с катка. Тогда мы собрались с силами и прогнали их. Так началась война между Раками и Журавлями за владение катком на реке. Она продолжалась до тех пор, пока река не покрылась толстым слоем снега и очистить каток уже не было возможности - наступил мир. Теперь на реке катались на лыжах и санках все: и дети, и взрослые. Но зимняя река нам с Валеркой очень скоро надоела, и мы стали ездить в Сокольники, где было много больших горок, где был простор и хорошо было кататься на лыжах.
  У Валерки были настоящие лыжи с палками и лыжными ботинками "пексами". У меня был сборный комплект: одна лыжа широкая и короткая, которую я нашел на речке в снегу, а вторая узкая и длинная, которую мне подарила Иришка, вторую лыжу она где-то потеряла. Еще у меня была одна лыжная палка без кольца, а вместо лыжных ботинок были валенки.
  В Сокольниках было три спортивных трамплина: маленький, средний и большой. Спортивная зона вокруг трамплинов была ограждена штакетником, но в этот раз здесь никого не было. Мы решили спуститься до среднего трамплина, но, когда мы взобрались на верхнюю площадку, оказалось, что эта горка крутая и высокая. Валерка решил спуститься первым. Его сильно подбросило, но он удачно приземлился и доехал до самой ограды благополучно. Правда, потом, налетев на ограду, он не удержался на ногах и упал в снег. Я некоторое время стоял в нерешительности, а потом все же двинулся вперед. Меня высоко подбросило, лыжи мои перекосились и задрались кверху. Еще немного и я шлепнулся на спину, продолжая нестись прямо на Валерку, который не успел уступить мне место. Потом мы долго вытряхивали снег изо всех карманов и других мест, куда его набралось предостаточно. Мы решили, что эти трамплины какие-то неправильные и лучше спускаться просто с обычных горок. В этот раз мы пробыли в Сокольниках целый день, и пришли домой к вечеру, еле волоча ноги.
  Самым большим событием этой зимы было то, что мама устроилась работать на мыловаренную фабрику оператором холодильной машины. Эта фабрика находилась на Москалевке, недалеко от центра города. Иногда мама приводила меня на экскурсию и показывала, как работают машины и что они "приговаривают" при этом. Одна машина, которая штамповала туалетное мыло "Какаду", говорила: "ку-ку, ку-ку, ку-ку", а другая машина, разрезавшая длинный движущийся брусок хозяйственного мыла на отдельные куски, выговаривала: "все в порядке, все в порядке..." Мне очень нравилось бывать на этой фабрике и особенно в столовой, где всегда почему-то, пахло борщом. Эта небольшая фабричная столовая осталась навсегда в моей памяти, так как в страшные годы голода, я существенно подкармливался в ней.
  Зима выдалась снежной и мягкой с частыми оттепелями. Большие сосульки свисали с крыш домов, и казалось, что вот-вот наступит весна. Дома мы не страдали от холода, и поэтому зима прошла быстро. Наступило время лепить снежных баб и строить крепости. Почти все наши ребята трудились над сооружением большой снежной крепости, которую мы возвели прямо посередине нашей улицы. На главной башне водрузили красный флаг, было очень красиво. Однако в этот день мы не успели закончить строительство. Нужно было возвести еще крепостные стены, но уже наступил вечер, и мы разошлись по домам. Когда же на другой день мы собирались закончить строительство, нас ожидало большое разочарование. Наша крепость была разрушена до основания, а на ее месте валялись большие комья скатанного снега. Восстанавливать мы ее не стали и вообще бросили это дело.
  Все ждали большого половодья, но ничего такого не случилось. Река вскрылась как обычно, и мы с Валеркой побежали смотреть на ледоход. Вода в реке поднялась очень высоко, и по ней плыло много льдин разной формы и размеров. Те льдины, которые были поближе к берегу, плыли медленно, посередине реки они плыли гораздо быстрее. Иногда они сталкивались, крошились, переворачивались. Некоторые мальчишки прыгали на льдины, когда те подплывали совсем близко к берегу. Немного проплыв на них, они спрыгивали на берег, когда льдины начинали от него отплывать. Вот большая льдина подошла совсем близко к тому месту, где мы с Валеркой стояли и смотрели на ледоход. Раз, и мы уже на льдине и медленно плывем вдоль берега, - красота! Разворачиваясь, льдина столкнулась с берегом и начала отходить от него. Между нашей льдиной и берегом образовалась полоска бурлящей воды, она быстро расширялась. Поняв, что льдина отплывает от берега, мы разогнались и прыгнули. Не долетев немного до берега, мы погрузились по грудь в ледяную воду. Течение у самого берега было слабым, и мы быстро выбрались на берег. Относительно сухими у нас были только шапки, а со всего остального ручьями стекала вода. Бежать домой в таком виде было нельзя, и мы быстро сообразили, что нужно бежать в аптеку. Там в коридорчике была отопительная батарея, где можно было немного согреться и просушиться. Вскоре к нам вышла аптекарша, та самая, которая хотела промыть мне желудок, когда я попробовал незрелый аптечный мак. Она ужаснулась, узнав, что с нами произошло, и повела нас внутрь аптеки в отдельную комнату. Там с нас стащили всю одежду, завернули в халаты и дали выпить какую-то горькую микстуру, а одежду нашу унесли сушить. В комнате было очень жарко, и мы сидели там долго, пока не высохла наша одежда. Когда нам ее принесли, она была еще немного влажной, но мы поскорее оделись и побежали домой. Однако обо всем этом я никому не рассказал.
  Я продолжал часто ходить к маме на фабрику, стараясь попасть к обеду. Мама проводила меня в столовую, где мы вместе обедали. Многие работники столовой меня уже знали, называли по имени и вообще относились ко мне благосклонно.
  Рядом с фабрикой было несколько жилых многоэтажных домов, у которых был общий двор. Этот двор выходил прямо на берег реки Лопань, которая была здесь узкой, но достаточно глубокой. Был конец мая, и уже было можно купаться.
  Однажды, прежде чем уйти домой, я прошел через огромный грязный двор и вышел на берег реки. Там трое местных ребят устанавливали длинную толстую доску на трамплин для прыжков в воду. Я сел на берегу и стал наблюдать, как они это делают. Укрепив доску, они подошли ко мне. Все они были босые, штаны закатаны выше колен, лица и майки выпачканы грязью и только у одного мальчика, который выглядел постарше, на голове была новенькая тюбетейка.
  - Ты откуда? - спросил мальчик в тюбетейке строгим тоном.
  - С мыловаренной фабрики, там моя мама работает, - ответил я.
  - А зачем сюда пришел? Где живешь?
  - Я на Журавлевке живу. Пришел на речку посмотреть и искупаться.
  - А с трамплина нырять умеешь? - вмешался в разговор другой мальчик, который был ростом пониже других (малыш).
  - Еще бы, даже ласточкой могу, - похвастался я и тут же пожалел об этом.
  - Треплешься, покажи! - сказал мальчик в тюбетейке. - Давай попробуй наш новый трамплин.
  Мне оставалось либо подняться и уйти под дружный хохот ребят, либо постараться сделать то, чего я еще никогда не делал - прыгнуть в воду с трамплина ласточкой. Я начал медленно и нехотя раздеваться.
  Подойдя к краю доски, я подпрыгнул, оттолкнулся и, взлетев вверх, развел руки. Затем перегнулся, свел руки вместе и, очевидно, очень коряво вошел в воду. Я достал руками до илистого дна, потом развернулся, оттолкнулся ногами, выскочил на поверхность и поплыл к берегу. Когда я выбрался на берег, "тюбетейка" сказала:
  - Ничего получилось, только ноги не прямые, попробуй еще.
  -Не а, не могу - мне домой надо, я лучше завтра приду.
   Пока я одевался, ребята о чем-то тихо совещались, и потом малыш сказал:
  - Ты к нам больше не приходи, у нас своих ребят дополна... Мы же к вам на Журавлеву не ходим. У вас своя речка, а у нас своя.
  Мне почему-то стало очень обидно, что они не хотят со мной подружиться.
  - Ладно, больше я сюда не приду, все равно у вас играть негде, - ответил я, стараясь не показывать своей обиды.
  Я махнул им рукой и пошел через двор на улицу. Он показался мне еще грязнее, чем прежде. "Чем это я им не понравился? - думал я, - а я еще прыгал перед ними, как дурак". Потом, когда я приходил к маме на фабрику, я даже не заглядывал в этот двор.
  Теперь, когда мама работала на фабрике, а Вера постоянно была занята учебой, на меня свалилась целая куча домашней работы: нужно было подметать квартиру, выносить мусор, ходить за водой на колонку и в магазин за хлебом или еще за чем-нибудь по заданию мамы. Я старался поскорее выполнить всю эту работу, чтобы не тратить на нее понапрасну время. А времени мне всегда не хватало - не успеешь порыбачить на речке, поиграть в лапту или футбол, как уже наступал вечер, и нужно было идти домой. Однако самой главной затей, которую нам с Валеркой никак не удавалось осуществить из-за недостатка времени, это поход на водохранилище в Лозовеньки. Мы еще не знали точно, где эти Лозовеньки находятся. Знали только, что к водохранилищу нужно идти через Сокольники, и что это недалеко. Из разговоров взрослых рыбаков мы также узнали, что там ловятся большие карпы и, что ловить их нужно на длинную удочку-закидушку. Вот мы и начали собираться в поход на водохранилище, чтобы там порыбачить и наловить карпов.
  Закидушки с большими крючками нам одолжил Мишка Шеметов. Отец его был заядлым рыбаком, и в их сарае было полно всяких рыбацких принадлежностей. Рюкзаки мы сделали из семи полотняных мешочков и веревок, которые я нашел в нашей кладовке. Потом из длинных шнурков мы сделали куканы, на которых держат пойманную рыбу в воде, и накопали целую банку земляных червей. Все было готово к походу на водохранилище.
  Часов в восемь утра следующего дня, мы уже шагали по грунтовой дороге, пролегающей между парком Горького и Сокольниками. Дорога была безлюдна, и не у кого было спросить, правильно ли мы идем к водохранилищу, что в Лозовеньках. Мы шли уже достаточно долго, а ни водохранилища, ни какой-нибудь речки не было видно. Мы уже хотели вернуться обратно, когда увидели едущую нам навстречу телегу. В телеге сидела молодая тетка, голова которой была повязана белой косынкой. В одной руке она держала вожжи, а в другой, - длинную хворостину, которой она подгоняла лениво плетущуюся лошадь. Когда она поравнялась с нами, я спросил:
  - Тетя, а на водохранилище, что в Лозовеньках, мы правильно идем?
  Она остановила лошадь, подозрительно на нас посмотрела, но все же ответила:
  - Правильно. А зачем вам туда?
  - Да мы на рыбалку идем, карпов ловить, - ответил за меня Валерка.
  - Вот те на... карпов ловить... а удочки ваши где? Небось, по огородам шастать решили? Смотрите, а то у нас мужики дюже злые.
  - Да нет же, тетя, - сказал я, беря инициативу в свои руки, - у нас закидушки, вот...
  Я стал снимать с плеч рюкзачок, чтобы показать ей закидушки.
  - Ладно, идите прямо, а потом вниз, там пруд и будет. Но-о! - крикнула она и, хлестанув лошадь хворостиной, поехала дальше.
  Теперь мы уверенно зашагали в указанном направлении, но вскоре наш путь пересекла дорога, и мы остановились на перекрестке. Слева от нас местность заметно уходила под уклон. Здесь повсюду, сколько мы могли видеть, были огороды. Справа от нас были убранные хлебные поля, на которых то тут, то там стояли большие стога соломы. Местность здесь была равнинной, но, уходя вдаль, она заметно возвышалась.
  - Она сказала "вниз". Значит нужно идти сюда, - сказал Валерка, указывая влево в сторону огородов.
  - Точно, пошли, - согласился я, и мы свернули на межу между огородами.
  Вскоре огороды остались позади, и мы вышли на пологий склон широкого оврага, на дне которого плескалось огромное озеро - это и было водохранилище, которое мы так долго искали. Слева от нас возвышалась плотина, выложенная большими каменными плитами, а вдали справа виднелись белые домики какого-то поселка. Мы бегом спустились к воде и оказались на месте, которое, очевидно, совсем недавно покинули рыбаки. У самой воды торчали несколько рогулек для удочек, кругом валялось много окурков и опрокинутая консервная банка, из-под которой наполовину высыпался горох, а на траве, - две пустые бутылки из-под водки. Мы не стали искать другое место и решили устраиваться здесь же. Валерка достал закидушки и начал их разматывать, а я принялся собирать горох обратно в банку, еще пригодится. Мы решили ловить на трофейный горох и, быстро нанизав по две горошины на каждый крючок, сделали первые забросы. У нас это очень плохо получилось, но мы не стали ничего исправлять, а просто смотали лишнюю леску на мотовильца и закрепили их на рогульках. У нас не было поплавков, и мы набросили свободно свисавшие лески на тоненькие веточки, воткнутые в песок. Если рыба начнет клевать, это сразу будет видно. Тут я обратил внимание на колышек, к которому был привязан шнурок, уходящий в воду. Я решил посмотреть, что там такое и стал вытаскивать шнурок из воды. Вдруг он дернулся, выскользнул у меня из рук, и на поверхность выплыли два карпенка, сидящие на кукане. Они метнулись в одну сторону, в другую, а потом нырнули на глубину и затихли. Значит, рыбаки, сидевшие здесь до нас, ушли и забыли про свой улов. Я думал, что они скоро вернуться за своей рыбой, но они так и не вернулись. Мы уселись на траву и стали ждать клева.
  Пока мы с Валеркой обсуждали важный вопрос, как нужно вытаскивать крупную рыбу, к нам со стороны плотины подошли трое взрослых ребят с сумками и удочками. "Ну, сейчас гнать будут, - подумал я, - это, наверное, их место..."
  - Здорово, старички! - сказал тот из них, у которого был целый пучок ореховых удочек. - Клюет?
  - Клюет, только плохо, - ответил я, стараясь держаться поувереннее.
  - А улов есть?
  - А то как же, вон там на кукане, - и я указал на колышек, где был привязан чужой кукан.
  - Ну-ка, посмотрим, что там за звери...
  Он положил свои удочки и сумку на траву, подошел к колышку и подтянул, корпят к берегу. Те шумно заплескались.
  - Какая же это рыба? - сказал он пренебрежительным тоном, выпуская шнурок из рук, - это же малявки. А на что ловите, старички?
  - На горох, - вступил в разговор Валерка, - на что же еще.
  - Какие рыбачки, такая и рыбка, - они весело засмеялись.
  - На картошку и хлеб надо ловить, - сказал тот, у которого было много удочек, - сейчас на хлеб крупный карп идет.
  Он вытащил из своей сумки большой комок мягкого хлеба и протянул его мне.
  - На, возьми, на это карп обязательно возьмет.
  Вскоре они ушли, направляясь в сторону поселка.
  После их ухода мы быстро сменили горох на хлеб на всех закидушках. В этот раз забросы получились более дальними и ровными. Теперь оставалось только ждать. Время шло. Вдруг на одной из Валеркиных закидушек леска дернулась, а потом натянулась, согнув рогульку. Валерка подбежал к сработавшей закидушке, схватил за леску и сильно дернул на себя. Леска задергалась в его руках, а потом потянула в глубину. Там сидело что-то крупное, и я стал помогать Валерке. Вскоре мы вытащили на песок небольшого карпа. Он отчаянно прыгал, и мы никак не могли вытащить крючки. Наконец нам это удалось, и Валерка посадил его на свой кукан. Не успели мы справиться с этим делом, как клюнуло на моей закидушке. Но теперь у нас был некоторый опыт, и мы быстро совладали с моим карпом, - он был почти таким же, как у Валерки.
  Поклевки следовали одна за одной, но все карпы сходили с крючков, как только мы подтаскивали их к берегу, - нужна была подхватка. Мы метались от одной закидушки к другой, но так и не сумели больше вытащить ни одной рыбки. Неожиданно мы заметили, что солнце садится за дальними холмами, и поняли, что нужно поскорее собираться в обратный путь, чтобы засветло добраться домой.
  Мы начали поспешно собираться: смотали закидушки, нарвали лопухов и завернули в них рыбу, включая трофейных карпят. Не забыли мы и про бутылки из-под водки, их можно было сдать. Все это мы сложили в рюкзачки. Когда мы покидали берег, уже заметно вечерело. Мы пошли огородами, переходя с тропинки на тропинку, и вскоре вышли на дорогу, которая привела нас прямо к плотине. Пришлось возвращаться обратно к тому месту, где мы рыбачили. Немного подумав, мы пошли через огороды левее, и вышли на дорогу, которая показалась нам знакомой. Какое-то время мы шли в тишине и вдруг услышали где-то впереди себя украинскую песню. Валерка обрадовано сказал: "Это в парке поют на эстраде, мы правильно идем". Мы прибавили шагу, вышли на широкую улицу и пошли по ней. Вскоре мы увидели людей, сидевших на лавочке и стоявших вокруг нее. Они о чем-то оживленно разговаривали и весело смеялись. В основном это были празднично одетые девчата и парни. Когда мы подошли к ним, они замолчали и стали с любопытством разглядывать нас.
  - А куда это вы путь держите, панове казаки? - обратился к нам парень с огромным кучерявым чубом, торчащим из-под капитанки.
  - Так они же к нам гулять пришли, разве ты не видишь, Сема? У нас же кавалеров не хватает, - весело объяснила бойкая девчонка, и все дружно захохотали.
  - Да нет, - сказал я, стараясь держаться непринужденно, - мы домой идем на Журавлеву. Мы на рыбалке были. А это какая улица?
  - А-а-а, так вот оно какое дело. Значит, вы домой идете, только на другую улицу попали, так? А улица эта, казаки, называется Лозовеньки, сечете?
  - Погоди, Семен, хлопчики и вправду заблудились. Им же помочь нужно, - перебила парня в капитанке молодая красивая женщина, сидевшая на лавочке.
  Она была празднично одета. Голова ее была повязана пестрой косынкой так, что узелок находился прямо на лбу, а кончики торчали вверх, как рожки. Белая кофточка была вышита разными узорами, а на шее - черные бусы. Она показалась мне знакомой, только я не мог вспомнить, где это, я ее раньше видел?
  - Так вы, хлопчики, давно на пруду рыбачите, наверное, проголодались? - обратилась она к нам ласковым голосом.
  - С самого утра, - ответил Валерка, - зато аж по два карпа поймали.
  - Вот дела, "аж по два карпа"... - передразнила она Валерку, поднимаясь с лавочки и подходя к нам, - пойдемте ко мне в хату, я вас топленым молочком напою и пирожки у меня с яблоками есть. Переночуете у меня, а завтра я вас до самого трамвая на телеге подвезу.
  Валерка дернул меня за рукав, дескать, пошли. Я уже хотел согласиться, но вдруг вспомнил такое, что у меня ноги подкосились, и я чуть не свалился на землю. А вспомнил я, как тетя Наталка предупреждала: если встретите где в селе молодуху, у которой кусточка узелком завязана, а на шее черные бусы, так и знайте - это ведьма! И не берите у нее ничего, потому что напустит она на вас порчу...
  - Спасибоньки вам, тетя, только никак нельзя нам у вас остаться. Нам домой надо. Мамы нас заждались, - ответил я, пятясь назад.
  - Нет, Настя, не соблазнишь ты казаков пирогами, им домой поспешать надо, а то рыбка пропадет, - снова включился в разговор Семен, и обращаясь к нам добавил, - вон там столб стоит, видите? Это поворот дороги в город, идите прямо и никуда не сворачивайте. Как только услышите шум машин на шоссе, так вы уже и дома. Понятно?
  Мы сказали, что нам все понятно и, поблагодарив всех, пошли через поле к столбу, который был еще хорошо виден. Выйдя на дорогу, мы пустились бежать. Уже совсем стемнело, но глаза привыкли к темноте, и дорога была хорошо видна. Мы бежали и бежали, пока не перехватило дыхание. Тогда мы остановились и прислушались, но кроме своего шумного дыхания ничего не слышали. Немного передохнув, мы снова побежали. Прошло, как нам показалось много времени, прежде чем мы увидели промелькнувший огонек.
  Когда мы пришли на кольцевую остановку "Парк им. Горько", там стоял пустой трамвай. Ни кондуктора, ни вагоновожатого нигде не было. Мы вошли в вагон, сняли рюкзаки и уселись на скамью поближе к выходу, а вдруг погонят. Мы ждали очень долго, и Валерка стал дремать. Я все время тормошил его и повторял: "Не спи, Валерка, скоро поедем". Но вот пришел вагоновожатый, трамвай звякнул, и мы поехали. Вышли мы на Искринской и спустились на Журавлевку.
  Калитка была заперта, и, чтобы никого не беспокоить, я перелез через забор. Как только я тихонько постучал в дверь, она сразу же открылась. На пороге стояла Вера, которая была очень сердита.
  - Здрасьте, пожалуйста, он уже прибыл, а мог бы и до утра по улицам шляться. Где тебя черти носили?
  Она пропустила меня в комнату. Навстречу мне вышла мама с заплаканными глазами.
  - Где же ты был, Павлик, - спросила она взволнованным голосом, - мы так волновались.
  - Так мы же с Валеркой на рыбалке были, а потом заблудились. Смотри какую рыбу мы поймали, - и я вытряхнул на стол все содержимое рюкзочка.
  Мама удивленно посмотрела на стол, потом на меня и спросила:
  - А где это вы были, что заблудились, не у крестной же?
  - На водохранилище в Лозовеньках, что за Сокольниками. Там крупные карпы ловятся, видишь, какие.
  - Господи, Боже мой! Да это же на краю света! Как же вы туда добрались?
  - Пешком, - ответил я разочарованно. Мне показалось, что ее нисколько не интересует мой улов.
  - Вот что, Павлик, - сказала мама, убирая со стола рыбу и все остальное, - с завтрашнего дня никаких рыбалок и походов - будешь читать букварь и готовиться в школу. Считанные дни остались.
  Она помогла мне вымыть ноги и умыться, а потом принесла мой ужин - кружку молока и горбушку черного хлеба. Я очень устал, и мне не хотелось есть. Я поскорее забрался под одеяло и сразу же заснул.
  
  
  
  ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
  
  Мама никак не могла решить, в какую школу меня отправить учиться: в русскую или украинскую. Бабушка Стеша, тетя Наталка и тетя Лида (Иришкина мама) советовали отдать меня в украинскую школу, потому что я и родился на Украине, и мама у меня украинка. Тетя Груша настаивала на том, чтобы меня определили в русскую школу, потому что отец у меня русский, а украинский язык там тоже преподают. Победило большинство, и меня записали в украинскую школу. Мне же было все равно, так как идти в школу вообще расхотелось.
  Здание украинской начальной, где учились только до третьего класса включительно, находилось рядом с районным отделением милиции, как раз напротив аптеки. Чтобы попасть в школу, выйдя со двора бабушки Стеши, нужно было только перейти улицу.
  Одеть меня и придать мне надлежащий вид первоклассника, было для мамы самой большой проблемой. И снова на выручку пришли доступные для нее кладовки родственников. Что-то она перешивала, перелицовывала, утюжила, и пришивала пуговицы. Из новых вещей у меня были ботинки, которые подарила мне тетя Груша, и шапочка-берет, которую мне подарила тетя Наталка. Большой пенал с цветными карандашами и тетрадь для рисования мне подарила Вера. И еще у меня были целых два букваря и тетрадь в косую линейку.
  Наступило утро 1-го сентября 1929 года. Прежде чем отвести в школу, мама привела меня к бабушке Стеше, где мне устроили осмотр и сделали заключение: все в порядке, можно вести.
  Тетя Лида и Иришка нарвали мне большой букет цветов, который я никак не хотел брать. Тетя Лида сказала: "Сегодня, Павлик, торжественный день и у всех ребят будут цветы. Без цветов нельзя, понимаешь?" Я этого не понимал, но согласился и мы с мамой пошли в школу.
  В большом школьном дворе было много ребят и взрослых. Взрослые стояли небольшими группами, и некоторые из них держали ребят за руку. У всех были букеты цветов. Мама увидела знакомых, и мы подошли к ним. Все ждали, когда начнется торжественное построение. Вдруг я заметил худенькую загорелую невысокую девочку, у которой в руке был всего один цветочек - белая гвоздика. Девочка и ее мама, высокая красивая женщина, стояли в стороне и ни к кому не присоединялись. Это выглядело так, как будто они для всех были чужими. Мне почему-то стало жалко эту девочку, и я подошел к ней.
  - Как тебя зовут? Меня - Павлик... Павлик Орлов.
  Она удивленно посмотрела на меня, потом на свою маму и ответила:
  - Майя... Майя Шварцман.
  Я решительно протянул ей свой букет цветов и сказал:
  - Майя, возьми пожалуйста эти цветы, я дарю их тебе.
  Майя нерешительно сказала: "Спасибо", и посмотрела на маму. Та одобрительно кивнула головой и сказала:
  - Павлик дарит тебе цветы от всего сердца.
  У Майи радостно засверкали глаза и, беря букет, она присела.
  - А тебе? Возьми вот это, - она протянула мне гвоздику.
  Я хотел отказаться, но потом передумал и взял у нее цветок.
  - Павлик, Павлик! - услышал я голос мамы. - Иди скорее сюда, сейчас будут строиться по классам.
  Случилось так, что мы с Майкой попали не только в один и тот же класс -
  1-й "б", но нас еще и посадили вместе на первую парту в среднем ряду, как раз напротив учительницы. Меня это нисколько не смущало, я был даже доволен, что так получилось. С Майкой я был уже знаком, а с другими ребятами в классе я еще не успел познакомиться.
  Учительницу нашу звали Мария Петровна. Она учила нас читать, писать, считать палочки, рисовать и всякой другой чепухе. Иногда она водила нас на экскурсии, то на ткацкую фабрику "Червона нытка", то во Дворец Пионеров, а то и в зверинец.
  Прошло какое-то время, и все ребята в классе перезнакомились между собой. Появились первые клички: Санька Рыжик (Рыжов), Колька Мамонт (Мамонтов)... Мне кличку не придумали - у меня неудобная для кличек фамилия. Зато многие меня стали называть Паша, что мне очень не нравилось.
  Девчонок у нас в классе было больше, чем ребят, но, все равно дружба между мальчишками не завязывалась - появились первые признаки антипатий и даже враждебного отношения друг к другу. У девчонок, как мне казалась, было то же самое.
  Мария Петровна говорила: "В нашем классе все ученики - очень хорошие ребята. Они умеют дружить и готовы к взаимной помощи друг другу". Я же этого не видел, зато видел, как некоторые наши мальчишки стреляли в девчонок из трубок жеваной бумагой даже на уроках. Все часто спорили и ссорились между собой, а у нас с Мамонтом дело доходило до стычек. Только я не хотел драться с ним - он был почти на голову выше меня, шире в плечах и у него были огромные кулаки. Я его побаивался.
  Время шло и вскоре я познакомился с ребятами и девчонками из других классов. Однажды на большой перемене ко мне подошел незнакомый мальчик и сказал:
  - Я Колька Султанов, а прозвали Султаном. А тебя?
  - А я Павлик Орлов, - ответил я, - меня никак не прозвали.
  Он немного подумал, а потом спросил:
  - За тебя кто заступается?
  - Не знаю, а как это?
  - Ну, если тебя кто-нибудь обидит, а ты не можешь с ним справиться, тогда тот, кто заступается, как треснет того, кто обидел, чтобы не лез. За меня Васятка заступается. Васятку знаешь?
  - Нет, за меня никто не заступается, и никакого Васятку я не знаю.
  - Вот дурак, Васятку не знает. Да его вся школа знает. Васятка из 3-го "а".
  - Нет, не знаю, и даже не слышал о таком.
  Султан подошел ко мне почти вплотную и внезапно ударил ногой по моему каблуку. Я подпрыгнул и шлепнулся, на землю.
  - Ты что же дерешься, дурак! - закричал я, поднимаясь и занимая оборонительную позицию.
  - Да я не дерусь, Павлик. Это игра такая, "подсечка". Подходишь к кому-нибудь поближе, а потом ногой по каблуку раз! И он лежит, даже если сильней тебя в десять раз.
  - Здорово, а я так не умею, - согласился я и, подойдя к нему поближе, сделал подсечку, как он и показывал.
  Султан от неожиданности ойкнул и свалился набок, очевидно, сильно ударившись о землю рукой. Он сел, потирая локоть. В это время зазвенел звонок - перемена окончилась. Султан поднялся и угрожающим тоном сказал:
  - Подожди, Васятка тебе не так врежет.
  - Так это же игра, Коля, ты же мне сам показывал. Подсечка называется, - ответил я и побежал в класс.
  На следующей перемене Колька подвел ко мне крепко сложенного невысокого мальчишку. Волосы и даже ресницы у него были ярко-рыжие, почти красные, а вздернутый нос - весь в веснушках.
  - Вот это он, - сказал Султан, указывая на меня пальцем. - Васятка, врежь ему.
  - Ты зачем ударил Кольку ногой? - спросил меня Васятка довольно добродушным тоном.
  - Да я не бил его. Мы просто играли. Он сам показал мне, как это делать, - попытался я разъяснить ситуацию.
  - Как делать что? - продолжал допытываться Васятка. - покажи.
  Я подошел к нему и, что было силы, стукнул его ногой по каблуку. Мальчишка звонко шлепнулся задом на землю. Я не ожидал ничего подобного и так испугался, что даже не успел убежать. Колька присел от неожиданности. Васятка поднялся, отряхнул пыль со штанов и, обращаясь к Кольке, сказал:
  - Султан, ты меня понапрасну не зови, не дерись с ним больше, - он кивнул головой в мою сторону, - лучше подружитесь.
  Однако с Колькой Султаном с той поры мы больше не играли в подсечку, не дрались, но и приятелями не стали. При встречах мы здоровались друг с другом, только и всего. Однажды, много лет спустя, он подошел ко мне на танцплощадке и спросил:
  - Паша, ты ко мне ничего не имеешь?
  - Я? Да ты что Коля, с чего бы это?
  - Да я просто так, на всякий случай. Ну, бывай...
  Мы пожали друг другу руки, и он отошел от меня к своей группе ребят и девчонок, с которыми был тогда на танцах. Это была наша последняя встреча.
  После эпизода знакомства с Васяткой на меня в классе стали смотреть иначе - с каким-то любопытством. Однажды на перемене, пробегая мимо соседнего класса я услышал, как кто-то из мальчишек сказал: "Вон тот кучерявый Васятку сбил". Я подумал, что это из-за подсечки, которую показал мне тогда Колька Султан. Я рассказал об этом Ваське Греку и Валерке, и мы стали тренироваться делать подсечки. Не всегда у нас это получалось чисто и наши ноги покрылись синяками. Вскоре нам это дело надоело, и мы бросили эту затею. Все же тренировки дали положительные результаты, - я чувствовал себя увереннее, когда возникали стычки с ребятами из других классов. А стычки возникали по всякому пустяковому поводу, хотя я и старался избегать их. Однажды мы затеяли игру в футбол маленьким мячиком, который кто-то принес в школу. Женька из 2-го "а" сбил с меня берет и наступил на него ногой. Тогда я разогнался и боднул его головой в живот. Мы сцепились, упали на землю и, катаясь в пыли, пытались "оседлать" друг друга. Звонок прервал нашу стычку, все ребята признали ничью и мы побрели в класс, стряхивая с одежды пыль.
  Как-то на большой перемене ко мне подошел Мамонт и презрительным тоном спросил:
  - А тебе не противно, кучерявый, с Майкой за одной партой сидеть? С ней никто не хочет дружить - она жидовка паршивая.
  - Я не знал, что это значит, но в пику Мамонту сказал:
  - Еще чего скажешь, Мамонт? Майка хорошая девчонка и я за нее заступаюсь, - у меня это вырвалось само собой, а у Мамонта даже рот открылся от изумления.
  - Заступаешься за Майку, ты?! - и он ткнул меня пальцем в грудь. - Посмотрим.
  Когда я к концу перемены зашел в класс, там стоял страшный шум и визг. Мамонт стоял на моей парте и таскал Майку за волосы, приговаривая: "Я тебе дам "Мамонт", жидовка проклятая"! Ребята толпились возле парты, кричали, но ничего существенного не предпринимали. Я быстро вскочил на парту, схватил Мамонта за руку и, как мне показалось, грозно крикнул:
  - Отпусти! А то как двину.
  - А ты попробуй, - сказал он, нахально глядя на меня, - ну, давай...
  Я не знал, что предпринять, но тут заметил, что одной ногой он опирается о край парты, и решение пришло мгновенно. Раз! Подсечка и Мамонт летит с парты вниз головой. Почти мгновенно на его лбу вздулась огромная шишка. Я поспешно спрыгнул с парты, полагая, что он начнет за мной гоняться. К моему большому удивлению Мамонт сел, обхватил голову руками и заплакал. Я испугался и виновато остановился рядом с ним. В этот момент в класс вошла Мария Петровна.
  - Что здесь происходит? - спросила она строгим голосом, подходя к Мамонту. - Коля, что здесь случилось, почему ты плачешь?
  - Меня Орлов с парты столкнул. Вот, - он открыл ладонь и показал ей синеющую на лбу шишку.
  - А он залез на мою парту и Майю за волосы таскал. Я не толкал его вовсе, - попытался я объяснить ситуацию.
  - Нам в классе драк еще не хватало, - перебила меня учительница, не дослушав. - Вставай, Коля иди на свое место.
  Она порылась в ящике своего стола, нашла там какую-то железку, похожую на большой пятак и, протягивая его Коле, сказала:
  - Приложи это к шишке и подержи, она сейчас спадет.
  - Он меня с парты столкнул, Мария Петровна, - продолжал гнусавым голосом Мамонт, - а я его не трогал.
  - Не правда, не правда! Мамонтов Майю за волосы таскал, а Орлов заступился. Мамонтов сам с парты упал, - защищали меня девочки с соседней парты.
  - Вот что, Орлов, я напишу записку твоей маме, пусть придет в школу, я поговорю с ней, - сказала Мария Петровна, строго смотря на меня, - а теперь приступим к уроку.
  Записку принесли девчонки из нашего класса, когда мама пришла с работы, а меня не было дома - я играл в футбол. Когда я пришел домой, мама что-то готовила на ужин. Она долго молчала, а я все ждал, что она вот-вот начнет меня ругать. По ее настроению я видел, что записку от учительницы она получила. Наконец она спросила:
  - Что же ты опять натворил, Павлуша? Девочки мне записку принесли. Меня в школу вызывают.
  - Я ничего не творил, мама. Я за Майку заступался. Ее почему-то все обижают, - и я рассказал, как все получилось.
  Мама не стала меня ругать. Она немного подумала и спросила:
  - А Майя - это та девочка, которой ты тогда свои цветы подарил? Ты что же, с ней дружишь?
  - Я с ней за одной партой сижу. Она хорошая девчонка.
  - Ты бы не лез в драку, сынок, - сказала мама печальным голосом, - ты вон какой худенький, за тебя самого заступаться нужно.
  Я не знал, о чем Мария Петровна разговаривала с мамой, но только в результате этого разговора меня пересадили на заднюю парту, а девчонку оттуда посадили на мое место. Колька Мамонт перестал в открытую обижать Майку, но исподтишка устраивал ей всякие пакости: то цветные карандаши, оставленные на парте переломает, то тетрадь испачкает, то лист из книжки вырвет, а виноватой всегда оказывалась Майка - "растеряха".
  Поздней осенью перед самыми морозами шли проливные дожди, и поляна, где летом играли в футбол, превратилась в озеро. Потом морозы превратили это озеро в каток, где катались на коньках и играли в хоккей и дети, и взрослые. Когда выпал первый снег, из ближайших домов пришли с лопатами метлами, и очистили лед от снега - получился каток со снежным бортиком. Когда лед совсем изрезали коньками, поздно вечером приехали пожарники и залили все поле водой. К утру образовался настоящий большой каток с зеркальной ледяной поверхностью. Теперь сюда стали приходить кататься ребята почти со всей нашей школы и даже из Дальней Журавлевки. Мы с Валеркой почти все время проводили на этом катке.
  Как-то в выходной день мы с ребятами решили поиграть в хоккей с мячом и договорились собраться утром пораньше, часов в десять. Когда мы Валеркой пришли с клюшками, из наших ребят еще никого не было. Мы покатались немного просто так, потом появился мальчик из нашего класса - Шурик Верба, и мы стали гонять по льду кусок сосульки вместо шайбы. Вскоре пошел легкий пушистый снег и лед быстро спрятался под белым покрывалом. Кататься на коньках снег не мешал, а вот хоккей у нас явно срывался. Мы отъехали в сторону, чтобы спрятать клюшки в снег, как вдруг к нам подъехала Майка - она тоже пришла на каток с мамой.
  - Здравствуйте, мальчики! - крикнула она весело. - Поехали кататься, чего же вы стоите?
  - Мы в хоккей хотели поиграть, да вот снег... И людей пришло много, теперь не поиграешь, - ответил я, растирая замерзшее ухо.
  - Потом поиграете, поехали! - и она быстро заскользила по запорошенному льду.
  - Павлик, подержи клюшку, - попросил меня Валерка, - я покатаюсь с Майкой.
  Я взял у него клюшку и он, отчаянно размахивая руками, погнался за Майкой.
  - И чего это Майка к нам липнет? - спросил с досадой в голосе Шурик. - Из школы с нами ходит и на катке нас нашла. Не люблю я этого...
  - Так она же из школы с нами домой по пути. Ты же с ней на одной улице живешь, Шурик. И не липнет она вовсе. С ней Валерка дружит, - ляпнул я, не раздумывая.
  - Вот дурак, а я не люблю с девчонками водиться.
  Я отошел подальше и спрятал клюшки в снегу, а потом вернулся на каток. Снег шел, не переставая, и я уже собрался уходить, как вдруг Майка, споткнувшись обо что-то, шлепнулась во весь рост на живот. Вытянув руки вперед, она продолжала скользить по льду, сгребая снег. Мы с Валеркой подъехали к ней и помогли встать на ноги. Вся ее одежда и даже лицо были в снегу. Стряхнув с нее снег, мы взяли ее за руки и отбуксировали к маме.
  - Майя, ты ударилась лицом, тебе больно? - спросила ее мама, вытирая ей лицо платочком.
  - Нет, мамочка, мне так хорошо!..
  "Вот враля, - подумал я, - стукнулась о лед лбом и ей хорошо... Разве можно понять этих девчонок?"
  Снег шел всю ночь и утром, когда я шел в школу, он еще сыпал. "Ну, - подумал я, - пропал наш каток, теперь уже никто не захочет его очищать". Однако вскоре снег прекратился и, когда мы возвращались домой после уроков, появилось солнышко. Все вокруг засверкало, заискрилось и стало сильнее щипать за нос и щеки. Я шел и думал, что никуда сегодня не пойду и буду доделывать рулевые санки, которые начал мастерить несколько дней назад. Но из этого ничего не получилось, потому что на каток пришло много народа убирать снег. Я взял фанерную лопату, которой мама очищала во дворе дорожки от снега, и пошел на каток. К вечеру снег со льда убрали, но теперь он не был таким чистым и гладким, как раньше.
  В выходной день, утром, я взял свои рулевые санки, которые к тому времени были уже надежно сработаны, и отправился испытывать их на льду. Там в это время еще никого не было, но, не успел я пару раз проехать по кругу, как на каток пришла девочка Юля Иванова. Она жила неподалеку от нашего дома, однако мы почти не были знакомы. Встретив нас с Валеркой она задирал нос и проходила мимо, как будто нас и вовсе не было. Пришла она на каток в валенках, а ботинки с коньками были переброшены через плечо. Усевшись на бортик катка прямо на снег, Юлька сбросила валенок и стала натягивать на ногу ботинок. Я наблюдал со стороны и видел, что у нее что-то не ладилось.
  - Павлик, ну что ты смотришь? Помоги мне надеть коньки, - вдруг обратилась она ко мне как к старому приятелю.
   Я подошел к ней, таща за собой санки.
  - Садись на санки, Юля - простудишься, - сказал я так просто и легко, как будто бы только что разговаривал с ней.
  Она села на санки, отдала мне ботинок и протянула ногу, которую уже успела сунуть в снег. Я опустился на колени, стряхнул снег с теплого носка и, не без труда, натянул на нее ботинок.
  - Теперь зашнуруй, только потуже, - сказала она повелительным тоном.
  Когда оба ботинка были одеты и зашнурованы, я потрогал руками ее новенькие необычные коньки.
  - Как эти коньки называются? - спросил я, любуясь ее белыми ботинками и коньками, - я таких раньше не видел.
  - Это "фигурки", мама из Киева привезла.
  Она поднялась с саней, ткнула валенки в снег, пробежала несколько шагов на носках и заскользила по льду. Тут я заметил, что она держится на коньках неуверенно. Сделав полный круг, она подъехала ко мне.
  - Павлик, отвези свои санки и выходи кататься, а то мне скучно.
  Я с радостью согласился и помчался домой. Но скоро вернуться на каток мне не удалось, так как мама послала меня за керосином в лавку, которая была недалеко от нашего дома.
  К вечеру мороз усилился, и каток почти опустел. Однако несколько взрослых парней продолжали носиться по льду, обгоняя друг друга. Потом ушли и они, а я не знал, что мне делать: уйти домой или еще подождать? Я уже перелез через снежный бортик, чтобы уйти, но остановился, увидев Юльку. Она перешла дорогу и направилась ко мне.
  - Ты уже уходишь, Павлик? А меня мама не пускала. Говорит: "Там мороз большой, замерзнешь". Еле упросила, - сказала она весело, и мне показалось, что мы продолжаем ранее начатый разговор.
  - Да и не такой уж большой. Кататься можно, сколько захочешь. Давай помогу коньки одеть, - сказал я, стараясь не выдать охватившей меня радости, что Юлька все же пришла.
  Взявшись за руки, мы катались по кругу, и мороз отступил - мы разогрелись. Потом она выехала на середину катка и сказала:
  - А так ты умеешь, Павлик? - И Юлька, взмахнув руками, завертелась. - Это "пируэт" называется.
  Она показывала мне разные элементы фигурного катания: то "шаги", то разгон задом наперед, то еще что-нибудь и все спрашивала: "Павлик, а ты так умеешь? Попробуй!"
  Я пробовал, но у меня ничего не получалось и я падал - коньки у меня были другие - "Английский спорт". Юлька хохотала и продолжала носиться по льду. Мы и не заметили, как на льду появились еще двое: парень и девушка. Они катались, взявшись за руки, и не обращали на нас никакого внимания.
  Когда я уходил на каток, мама сказала: "когда стемнеет, следи за окном. Как только мигну светом, сразу же домой. Понял?" Я сказал, что все понял и отправился кататься. Теперь я часто поглядывал на окно. Мне казалось, что еще рано, но вот я заметил, как в нашем окне два раза мигнул свет. Мне не хотелось уходить, но я все же сказал Юльке, что пора идти домой.
  - Мне тоже уже пора. Ну, догоняй! - крикнула она и помчалась по кругу.
  Я пустился за ней, делая вид, что никак не могу ее догнать. Она так увлеклась гонкой, что не заметила бугорок втоптанного в лед снега и, зацепившись за него, упала на колени, а потом на живот, продолжая скользить по льду. Я и парень подъехали к ней одновременно. Он легко поднял ее и поставил на ноги.
  - Отведи ее домой, она сильно ударилась, сказал парень, обращаясь ко мне. - Ну давайте потихоньку.
  Когда он отъехал от нас, Юлька опять села на лед. Варежка слетела с ее руки, рукав шубки был полон снега. Она потихоньку плакала. Я сел возле нее и стал вытряхивать снег из рукава. Рука ее была мокрой и холодной, и я сунул ее себе под куртку, чтобы согреть. Но эта мера мне показалась недостаточной. Теперь я стал дышать на Юлькины пальчики, прикладывая их к губам. Рука потеплела, Юлька перестала плакать, и сама стала подставлять пальчики. Я и не заметил, как перестал дуть на них - я их просто целовал.
  - Вставайте! Нельзя сидеть на льду, хватит хныкать, - вдруг услышали мы голос девушки, подъехавшей к нам вместе со своим другом. - Со льда нужно уходить - мороз крепчает.
  Мы быстро сменили коньки на валенки, я перебросил две пары коньков себе через плечо и проводил Юльку до самой калитки.
  После Нового года зима словно сбесилась: непрерывные снегопады и лютые морозы разогнали людей по домам, улицы опустели. Когда морозы бывали особенно сильными, наша школа не работала, и мы по три дня сидели дома. Наш каток так занесло снегом, что теперь уже никто и не думал его очищать. Сидеть дома было скучно и я думал, что сейчас делают Юлька, Валерка, Майка и другие наши ребята. Вот бы к кому-нибудь в гости пойти. Но тогда ребятам ходить друг к другу в гости не полагалось, вот я и ломал себе голову, что бы такое предпринять. Иногда я выходил на улицу постоять возле калитки, но мороз тут же загонял меня обратно - одежда моя для этого не годилась. Но вот морозы стали спадать и школа начала работать регулярно. Учеба шла как обычно, не происходило ничего особенного. Однажды на перемене ко мне подошла Майка и таинственным шепотом сказала:
  - Павлик, Мамонт подговорил ребят из первого "а" побить тебя после уроков. Мне девочки рассказали.
  Я знал, что Мамонт никогда не забудет про свою шишку и постарается отплатить мне тем же. Мне не хотелось драться с Мамонтом, потому что я знал, что он сильнее меня. Однако я ответил Майке:
  - Ничего, Майя, как-нибудь справимся.
  - Павлик, давай я с тобой пойду, а? - в ее глазах мелькнул мстительный огонек.
  - Что ты, Майя, они нас с тобой обоих поколотят, если их много. Давай лучше их проведем.
  - Давай. А как?
  - Пойди и скажи девчонкам, что у мальчишек ничего не получится, потому что за меня заступается Васятка. Об этом сразу же узнает Мамонт. Поняла?
  Майка сразу же поймала мою мысль.
  - Правильно, Павлик, - сказала она и убежала.
  Мне пришлось целый час ждать, пока у Васятки закончится последний урок, и он со своими ребятами пойдет домой. Когда они выходили из школы, я затесался между ними и старался держаться поближе к Васятке, делая вид, что принимаю активное участие в их разговоре. Они же не обращали на меня никакого внимания. Когда мы проходили мимо Мамонта, я видел, как он что-то говорил своим ребятам. Выйдя со школьного двора, Васятка повернул в одну сторону, а я - в другую. На полпути к дому меня ждал Майка. "Вот здорово, Павлик, - сказала она торжественным тоном, как будто мы одержали большую победу, - теперь не сунутся, вот увидишь". Эта рассудительная девчонка оказалась права - Мамонт не пытался больше сводить со мною счеты.
  Морозы и колючие метели внезапно прекратились и на смену им пришли теплые солнечные дни. С крыш закапало, и огромные сосульки грозили сорваться с водосточных труб. Запахло весной. Как-то накануне выходного дня мама сказала:
  - Павлик, пойдем завтра к крестной, а то давно я Фросю не видела, соскучилась.
  - Правильно, мама, пойдем, и я соскучился. И река скоро разольется, - добавил я, стараясь утвердить мамино решение.
  Мы пришли к крестной в полдень. Там уже полным ходом шла подготовка к праздничному обеду по случаю удачной охоты крестного. Рано утром они с товарищем ходили охотиться на зайцев с собаками. Охота удалась, и теперь на кухне лежали три крупные ободранные тушки зайцев. Крестная очень обрадовалась маминому приходу - теперь дела на кухне пойдут веселее.
  Когда, наконец, начался праздничный не то обед, не то ужин, нам с Володькой досталось по небольшому кусочку зайчатины с тушеной капустой. Но я этого есть не мог, потому что там было много лука, и отдал свою порцию Володьке - он ел все.
  Я не любил, когда у крестной собирались гости. Всегда было одно и тоже: сначала веселились, пели песни, а потом, как правило, все кончалось потасовками. Но больше всего я беспокоился за маму - ей нельзя было пить, а не пить в таких случаях здесь строго запрещалось.
  Поскольку нам с Володькой здесь нечего было делать, мы, захватив с собой по паре пирожков с маком, отправились в соседний хутор кататься на санках. Там была длинная пологая горка, которая начиналась у самой церкви и скатывалась к болоту. Однако таскать тяжелые сани наверх нам скоро надоело, и мы поплелись домой. Там уже не пели, а о чем-то шумно спорили. Нужно поскорей домой маму уводить, подумал я, скоро начнут драться. Я подошел к столу и дернул маму за рукав. Мама обернулась ко мне и спросила:
  - Тебе что, Павлик, пирожок?
  - Пойдем на кухню, мама, я тебе что-то скажу...
  Она тяжело поднялась из-за стола и вышла на кухню.
  - Что случилось, сынок, в чем дело?
  - Пойдем скорей домой, мама... - сказал я и никак не мог придумать, что же говорить дальше, и вдруг ляпнул, - я очень заболел.
  Это возымело мгновенное действие - мама озабоченно спросила:
  - А что у тебя болит, голова?
  - Да нет, мамочка, живот болит... Ой-ой-ой! - я схватился за живот и даже присел. - Это, наверное, от зайца.
  - Не может этого быть. Мясо совсем свежее, я сама его готовила. Что ты еще ел?
  - Ну тогда это от пива, что в кладовке, - сморозил я еще большую чушь, так как понятия не имел, может ли быть в кладовке что-либо подобное.
  - Какое пиво, что ты мелешь? А-а-а... Так зачем же ты эту бурду пил? Ты что совсем перестал соображать, сынок? Ну потерпи... Нам и вправду уже пора уходить.
  Мы быстро оделись и, не простившись, вышли из дома.
  Я держал маму за руку и чувствовал, как время от времени ее слегка покачивало. Я хотел отвести ее на автобусную остановку, чтобы поскорее добраться домой, но она отказалась. Пойдем пешком, сказала она, у меня кружится голова, мне нужно подышать.
  Мне показалось, что мы идем очень долго. Беспокойство мое не проходило, и я то и дело заглядывал маме в лицо. Она была очень бледной и едва передвигала ноги. Наконец мы добрались домой. Я помог Вере раздеть и уложить маму в постель. Вдруг она начала метаться в кровати и громко стонать. Мы с Верой стояли рядом и не знали, как ей помочь. Наконец, обращаясь к нам, она сказала: "Сердце... Мне очень больно... Скорее позовите доктора". Вера быстро оделась и побежала за доктором. Мама продолжала стонать и, временами, ее стоны переходили в крики. Она все время хваталась за грудь и повторяла: "Сердце... Мне очень плохо... Я умираю..." Очень испугавшись, я схватил маму за руку и, плача, стал умолять: "Мамочка, подожди, не умирай, сейчас доктор придет. Ну, пожалуйста!"
  Я выбегал в сени, во двор, на улицу, надеясь увидеть доктора, но его не было видно, и я возвращался к маме. Ну почему его так долго нет? А что, если он совсем не придет? - переживал я. Но вот в сенях послышался разговор, и я бросился открывать дверь. Вошли Вера и доктор. Он поставил свой саквояжик на табуретку, быстро разделся и, растирая руки, подошел к маме. Молча, взяв ее руку, он стал проверять пульс. Я стоял в стороне, наблюдая за его действиями, и думал: "Ну что ты там щупаешь? Лекарство давай ей скорее".
  Доктор долго проверял пульс. Потом он достал из саквояжика черный пузырек, смочил его содержимым ватку и поднес к маминому носу.
  - П-понюхайте, Елена Романовна, это поможет снять спазм...
  Мама взяла у него ватку, понюхала раз, другой и начала чихать.
  - Это хорошо, Елена Романовна, п-продолжайте н-нюхать.
  Потом доктор два раза давал маме какие-то капли и все проверял ее пульс. Когда мама совсем перестала стонать, доктор стонал:
  - Н-ну, т-так, у нее острый приступ сердечной н-недостаточности п-прошел. Т-теперь расскажите, как она заболела.
  - Это Павлик привел ее от крестной. Павлик, расскажи...
  И я рассказал доктору, как выманил маму из-за стола, как вел ее домой и как ей потом стало плохо.
  Доктор слушал меня, не перебивая и иногда согласно кивал головой, что, очевидно, означало - "я так и думал".
  Выслушав меня, он передвинул стул поближе к маме.
  - Елена Романовна, у вас очень больное сердце. Вам н-нельзя употреблять спиртное. Н-ни капли. Алкоголь для вас - смертельный яд. Вы п-поняли меня?
  - Конечно, доктор, я ведь не пью совсем. Прямо не знаю, как это получилось, - ответила мама слабым голосом.
  - Хорошо, Елена Романовна, полежите спокойно. Я выпишу вам лекарство. Будете его принимать по двадцать пять капель на ночь. Завтра вам лучше бы полежать.
  Доктор пересел к столу и начал выписывать рецепты, перечитывая вслух каждую написанную строку.
  После этого случая я стал относиться к маме более внимательно и помогать ей во всем, в чем только мог. Иногда мне в голову приходила одна и та же страшная мысль: а что, если бы мама тогда умерла, что было бы с нами? От этой мысли меня бросало в дрожь и мне становилось дурно.
  Мартовские снегопады с ночными заморозками, которым, казалось, не будет конца, внезапно прекратились. На смену им пришли теплые солнечные дни. Снег осел, обнажая пешеходные дорожки и тротуары. Вдоль заборов на солнечной стороне улиц появились проталины. Узкие полоски черной земли, покрытые жухлой прошлогодней травой, парили. Вокруг еще лежало много снега, а здесь пахло весенней прелью. Я ковырял палочкой оттаявшую землю и думал, какая радость - весна! Скоро можно будет играть в футбол.
  Однажды, войдя в класс, Мария Петровна сказала:
  - Поздравляю вас, ребята, с наступлением весны - грачи прилетели. И еще, скоро мы пойдем в цирк.
  Это сообщение нас особенно обрадовало, и мы весело зашумели и захлопали в ладоши.
  Время шло быстро, уже и снег везде растаял, и лед сошел с реки, а похода в цирк все не было. Мы часто спрашивали Марию Петровну о цирке, и она нам каждый раз отвечала: "Теперь уже скоро. Перед летними каникулами, обязательно". Я подолгу простаивал перед цирковыми афишами, где были изображены клоуны, прыгающие лилипуты, фокусники и думал: "Вот бы мне так!"
  Наша улица снова покрылась густой зеленой травкой, буйно зацвела черемуха, а потом и кусты сирени. Березы и тополя распустили свои сережки, и пряный запах лопнувших тополиных почек заглушал порой тонкий аромат расцветающих садов. С каждым днем наша улица становилась все оживленнее. Теперь по вечерам здесь собиралось все больше ребят, чтобы поиграть в какие-нибудь игры. Чаще всего мы играли в футбол и городки. Когда же стали приходить Майка и другие девчонки из нашего класса, то сражения на шпагах и мечах и погони за разбойниками отпали само собой. Иногда Майка приносила белый кожаный легенький мяч, и тогда мы все вместе играли в волейбол.
  Однажды собралась большая толпа ребят, чтобы поиграть в футбол улица на улицу, а Валерки все не было. Тогда я побежал к его окну и позвал его. Он отодвинул шторку и махнул мне рукой - "сейчас". Я отошел в сторону и стал ждать. Вдруг на противоположной стороне улицы открылась калитка и вышла Юлька.
  - Вы куда с Валеркой собрались, опять играть в мяч? - спросила она с ноткой осуждения в голосе.
  - Ага, - ответил я, радуясь, что она вышла, - в футбол. Все наши ребята собрались, пошли с нами, Юля.
  Мне очень хотелось, чтобы она пошла, посмотреть на нашу игру, и поболела за нас с Валеркой.
  - Нет, Павлик, не пойду. Игра в мяч меня не интересует, да и времени у меня нет. Я вышла просто погулять немножко. Иди играй, я ведь тебя не держу, - сказала она и принялась чертить на песке носком ботинка прямые линии.
  Эти слова сильно задели меня. Мне почему-то расхотелось идти играть в футбол. Останусь лучше погулять с Юлькой, - подумал я, - потом поиграю. Я уже собрался сказать ей об этом, как к нам подошел Валерка.
  - Пошли скорее, Павлик, они, наверное, уже начали играть.
  - Валера, беги один, я сейчас приду, - сказал я, стараясь дать понять Юльке, что идти туда не собираюсь.
  Не успел Валерка отреагировать на мои слова, как на улицу вышла Юлькина мама. Увидев нас, она строго сказала:
  - Юля, иди домой, у тебя еще много уроков не сделано. Потом погуляешь.
  - Хорошо, мамочка, иду, - она махнула нам рукой и вошла во двор, не закрыв за собой калитку.
  Мы с Валеркой пустились бежать, чтобы поскорее подоспеть к игре. Но мне послышалось, что Юлькина мама сказала: "Этого мне еще не хватало...".
  За короткое время нашей дружбы с Юлькой, я, как мне тогда казалось, многое о ней узнал. Так, она мне рассказала, что ее любимые виды спорта - фигурное катание и теннис, что она любит музыку и балет (вот этого я никак не мог понять) и что у нее есть скрипка и она учится на ней играть. Кроме всего этого она поет в школьном хоровом кружке. Чем больше я узнавал о ее разнообразных талантах, тем очевиднее открывалась мне моя собственная бездарность. Когда Юлька, бывало, просила меня рассказать что-нибудь о себе, мне вдруг становилось стыдно - рассказывать-то было нечего. Однако я как-то раз отважился рассказать ей о нашей стычке с Мамонтом, и был очень удивлен, когда эта история ей очень понравилась.
  Однажды мы с Валеркой пришли на нашу улицу очень рано и валялись на траве, ожидая, что кто-нибудь из ребят скоро выйдет гулять. Однако никто не выходил, и мы собрались идти звать Витьку Башанту, чтобы он скорее выходил с мячом. Но вот на улице появился Борька Гуревич. Он был старше нас с Валеркой, учился в какой-то музыкальной школе и никогда раньше не играл и даже не разговаривал с нами. В одной руке он держал новенький футляр от скрипки, а в другой - большую нотную папку. Он подошел и уселся рядом с нами на траву.
  - Ну что, футболисты, опять будете ножками мячик гонять и кричать при этом на всю улицу? Для приличных дел у вас времени нет? И что же будет дальше? - он сказал это каким-то язвительным тоном, покачивая головой и усмехаясь.
  - А тебе какое дело, Боцик? Иди своей дорогой и не лезь к нам, а то мы твою вонючую скрипку о твою же голову разобьем, - ответил ему Валерка угрожающим тоном и повышая голос, - чертов ты маменькин сынок.
  - Так, так. Вот я и иду к Юле Ивановой на скрипке играть. Мы с ней новую пьесу разучиваем, - ответил он на Валеркину угрозу совершенно спокойно. - Меня ее мама пригласила позаниматься с ней. А может быть она и вас приглашает, чтобы вы научили Юлю мячик гонять?
  Он явно напрашивался на неприятности. Я вскочил на ноги, сжимая кулаки, и двинулся на него. Но вдруг я понял - он это делает специально, чтобы потом все рассказать Юлькиной маме. Я отступил и снова сел на траву возле Валерки.
  - Так почему, футболист ты меня не стукнул, а? Не знаешь? Так я тебе скажу - ты просто слабак, трепач. Ты пока тьфу, ничто.
  Он спокойно поднялся, взял свои вещи и направился к Юлькиному дому. Мы были ошарашены поведением Боцика и некоторое время молчали. Потом Валька сказал:
  - И что этот Боцик из себя воображает? Подумаешь, скрипач... Зря ты, Павлик, не врезал ему. Вот мы с Васькой встретим его, тогда узнает.
  - Нельзя было драться, Валера, он бы все Юлькиной маме рассказал. Тогда и Юлька перестала бы с нами дружить.
  - Ну и пусть. А ты знаешь, что Женькина мама (хозяйка дома, в котором жил Валерка) говорила моей про Юлькину маму? Что она - ведьма! И что Юлька будет такой же, когда вырастет.
  - Да брось ты трепаться, Валерка, просто она женщина такая... ну строгая... понимаешь? - заступился я за Юлькину маму, хотя мне она тоже не нравилась.
  - Строгая. Тоже скажешь... А почему она все время губами шевелит, когда на меня через окно смотрит? Колдует, - не унимался Валерка.
  Наш разговор на столь важную тему внезапно прервали - на улицу вышел Витька Башанта с мячом.
  Погода в конце апреля стояла теплая и солнечная, но бегать босиком было еще нельзя - земля была очень холодной. С ботинками же у меня снова возникли проблемы. Правый ботинок запросил каши и мама отнесла его знакомому сапожнику в ремонт. Тот бесплатно отремонтировал ботинок и сказал: "Это, Елена, не надолго - совсем сгнил". Пришлось пока оставить футбол и всякую беготню. Надо было беречь обувь, ведь скоро поход в цирк.
  Наступил долгожданный день, когда Мария Петровна вошла в класс и сказала:
  - Завтра в десять часов утра мы идем в цирк на утреннее представление. Запомните, нужно садиться только на те места, которые будут указаны в билетах. Если кто-то из вас не найдет своего места, пусть спросит у меня. После представления от цирка никуда не отходить - автобус отвезет нас обратно в школу. Сейчас я вам раздам билеты.
  Она переходила от парты к парте и клала перед каждым из нас большой зеленый билет.
  Получилось так, что только я, Шурик Верба и Майка сидели вместе, а другие ребята из нашего класса сидели кто где. Майкино место оказалось между мной и Шуриком, а дальше сидели мальчишки и девчонки из других классов. Шурику это очень не понравилось и он попросил меня поменяться с ним местами. А мне-то что - я поменялся.
  Утреннее цирковое представление состояло из двух частей, между которыми был большой перерыв. Когда мы все расселись по своим местам, на арене цирка уже были установлены различные блестящие сооружения: турники, трапеции, сетка, а высоко над сеткой был натянут канат.
  Сначала выступали летучие гимнасты, потом - канатоходцы и все время на арене был смешной клоун. Майка смотрела на все это с живым интересом, а потом спросила, когда будут слоны. Слонов не будет, ответил мальчик, сидящий возле Шурика, слоны выступают только вечером. Майка начала зевать. Когда начался антракт, она сказала:
  - Мальчики, пойдем посмотрим на дрессированных слонов, они где-то здесь близко.
  - Пойдемте, - согласился Шурик, - только нужно у Марии Петровны спросить, а то влетит.
  - Пошли скорее, а то перерыв может закончиться, - поддержал я идею Майки.
  Мы вышли к раздевалке и буфетам. Здесь было много детворы и взрослых, стоящих в очереди за мороженым. Мы прошли мимо раздевалки и попали в узкий коридор, в котором никого не было. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как справа открылась небольшая дверь и оттуда выскочили три маленьких человечка. Громко смеясь, они побежали в противоположную от нас сторону.
  - Это лилипуты, - заявил я авторитетно, - я их на афише видел. А слоны - там, - и я указал на дверь.
  На двери крупными буквами было написано "СЛУЖЕБНЫЙ".
  - Это дверь, через которую можно без билетов входить, - объяснила Майка.
  Тогда пошли, - сказал Шурик и, подойдя к двери, нажал ручку.
  Дверь свободно открылась, и мы вошли в большой зал с очень высоким потолком. Здесь было много людей, которые громко разговаривали, смеялись, перемещались с места на место и что-то делали. Сначала мне показалось, что никто нас не замечает. Вдруг огромный великан, который выжимал то одной рукой, то другой, большую гирю, рявкнул на нас хриплым голосом:
  - А ну не стой под рукой, брысь на место.
  Мы поспешно отошли от него и оказались возле человека, который был одет в зеленый длинный халат, покрытый золотыми звездами, на голове у него был высокий золотой колпак. Он возился с каким-то большим ящиком. Рядом с ним стояла светловолосая девушка в черном обтягивающем костюме. Она что-то тихо говорила человеку в колпаке и жестикулировала при этом обеими руками. Не отрываясь от своего дела, человек в колпаке сказал:
  - Не волнуйся. Маша, все образуется, вот увидишь.
  Девушка показалась мне доброй и подошел к ней.
  - Маша, а где слоны? - спросил я, надеясь, что она поможет нам найти слонов.
  Она резко повернулась в нашу сторону, посмотрела сначала на меня, потом на ребят и вдруг закричала:
  - Какие еще слоны? Какого черта... вечно вы тут крутитесь под ногами. Пошли прочь!
  Я хотел объяснить ей, что мы пришли посмотреть на тех слонов, которые выступают, но она уже отвернулась от нас и снова начала говорить что-то человеку в колпаке. Шурик оттянул меня в сторону и тихонько сказал: "Ну их, этих слонов. Пошли отсюда, а то в милицию заберут". Мы стали пробираться вдоль стены, как нам казалось, к выходу. Вдруг нас окликнули:
  - Эй, ребята, вас Аркадий Иванович спрашивал, идите в свою группу, - к нам подходила та самая женщина в синей форме, которая проверяла билеты при входе в цирк.
  - Так мы же уже идем, - сказала Майка, - только...
  - Вы что, новички? Вот сюда и прямо, - направила она нас в узкий коридорчик, который привел нас в другое большое помещение.
  Здесь было очень шумно. Большая группа лилипутов готовилась, очевидно, к выходу на манеж - одни прыгали через скакалки, другие ходили на руках, третьи о чем-то спорили. Я заявил ребятам, что нам нужно поскорее отсюда уходить, но нас позвала очень полная невысокая женщина:
  - Идите скорее сюда! Вас Аркадий Иванович прислал, вы новенькие? Скорее одевайтесь, ваш выход вот с ними, - торопливо проговорила она и махнула головой в сторону лилипутов.
  - Не нужно, Марфа Гавриловна, я их не присылал, - раздался позади нас спокойный мужской голос. Мы быстро обернулись. Перед нами стоял клоун, тот самый, который выступал в первом отделении.
  - Нас никто не посылал... Мы сами пришли посмотреть на слонов... утром их не показывают, - старался я объяснить ситуацию, - мы из первого "б".
  - Вот что, ребята, мне сейчас некогда. Приходите после 1 мая, и я займусь вами. Спросите клоуна Аркадия Ивановича, а теперь, Марфа Гавриловна, проводи их и посади на гостевые.
  Марфа Гавриловна провела нас через выход на манеж и посадила в первом ряду. На арене в это время выступали фокусники.
  Когда мы уже ехали домой, Мария Петровна спросила:
  - Орлов, зачем вы ходили за кулисы цирка?
  - В гости к клоуну Аркадию Ивановичу, - ответил я, не задумываясь, - он сказал, что будет с нами заниматься, когда будут каникулы.
  - Ты хочешь выступать в цирке, кем же?
  - Клоуном и фокусником, а может быть еще и силачом. Я еще не решил.
  Мария Петровна весело рассмеялась и сказала:
  - Ну, Орлов, клоун из тебя, пожалуй, мог бы получиться, а вот силач... для этого тебе нужно хорошенько подрасти.
  Ну и пусть смеется, думал я, мы еще посмотрим. Может я в летчики или моряки пойду. Смеяться каждый может.
  Я и не заметил, как прошли Пасха и Первое мая и начались каникулы. Только из этих каникул ничего хорошего пока не получалось - Васька и Валерка уехали в какие-то лагеря, Гришка Величко - к бабушке в Таганрог и, что самое плохое, Юлька уехала куда-то на все лето. На нашей улице дома остались только Витька Башанта и Колька Великан, но они почему-то редко выходили гулять. Перестала появляться на нашей улице и Майка, да еще и двор бабушки Стеши был на строгом карантине - Иришка заболела корью. Даже в кино не с кем было сходить.
  Мама давно велела мне перебрать старые игрушки и выбросить на помойку все, что не нужно. Вот я и взялся за это дело. Оказалось, что все мои игрушки были либо сломаны, либо годились лишь для малышей. Однако я не стал их выбрасывать просто так. Я отнес их на полянку, где часто гуляли няни с малышами, и сложил в кучку - а вдруг кому-нибудь понадобятся. В коробке я нашел совсем нового Петрушку, вспомнил Сару и ее кукольный театр и мне очень захотелось устроить кукольное представление. Я взял своего Петрушку и побежал к Мишке Шеметову, у которого раньше был целый набор кукол для кукольного театра. Но оказалось, что у него остались только собачка и огородное страшилище, а остальные куклы давно поломались и он их выбросил. Но мы все равно решили устроить театр у них в закоулке за домом. В сарае нашлось все, что нужно для сооружения театра: доски, веревки, рогожа, кирпичи. Натянув веревку между стеной дома и дощатым забором, мы повесили на нее рогожу - театральный занавес. Перед ним положили на кирпичи доски - сидения для зрителей. Предполагалось, что зрителями будут ребятишки из соседнего двора, от которого нас отгораживал дырявый забор.
  Теперь нужно было собрать ребятишек в наш театр. Мишка принес отцовский охотничий рожок и стал выдувать из него какие-то страшные звуки. Я же в это время, выставив из-за забора Петрушку, громко зазывал зрителей:
  Эй, юные зрители!
  Зовите своих родителей,
  Идите без сомнения
  На наше представление!
  Вскоре все места в нашем зрительном зале были заняты ребятишками. Две молодые женщины подошли к забору, чтобы посмотреть на нашу затею. У нас не было никакого сценария, и спектакль начался экспромтом: с огорода убежал Страшилище и теперь Петрушке нужно его найти и вернуть на место, так как на огород без пугала напали вороны. Я работал обеими руками с Петрушкой и собачкой, а Мишка водил чучело и трубил в рожок во время погони. У него это получалось так хорошо, что Колькина дворняжка начинала выть. В финале все герои представления подружились и затеяли веселую пляску прямо на огороде, распугивая ворон. Мы были очень довольны своей премьерой, потому что все ребятишки смеялись и хлопали в ладоши, а одна тетенька подарила нам двадцать копеек. Однако второго спектакля у нас не получилось, потому что пришел Колька и сказал, что кукольный театр - это чепуха и предложил устроить цирк. Мишка с радостью согласился, пришлось и мне на кукольный театр пока махнуть рукой. Мы быстро переоборудовали театр в цирк, расстелив рогожу на земле посередине закоулка - это арена цирка. Я и Мишка - клоуны, а Колька - силач. Но и эта затея нам быстро надоела, и мы объявили малышам, что цирк закрывается на каникулы.
  У Кольки Великана был друг Жорка Богдан, с которым они часто ходили в городской парк собирать пустые бутылки из-под лимонада, пива, водки. Такие бутылки можно было сдать в любом магазине, это и был источник денег на кино. Жорка пришел, когда мы разбирали свой театр и таскали доски обратно в сарай. Сначала я не хотел идти с ними собирать бутылки, но потом согласился. Мы договорились, что кто бы что не нашел, все делится на троих поровну. Взяв по небольшому мешочку, мы отправились на промысел.
  Мы облазили все кустики, цветники и другие места в парке, где можно было найти добычу, но нашли только две бутылки из-под лимонада, одна из которых была без горлышка. Тогда я сказал ребятам, что нужно попробовать поискать бутылки в зверинце, куда можно пробраться через тайный лаз в заборе. Мы с Валеркой иногда пользовались этим "черным ходом". Вылазка нам удалась и ее результаты превысили все наши ожидания. В прогулочной части парка зверинца, где в аллеях стоило много красивых скамеечек, мы находили целые залежи стеклянной посуды разного сорта и вскоре наши мешочки наполнились почти доверху. Обратно мы прошли тем же ходом и с трудом спустились к трамвайной остановке. Вскоре наши хрупкие трофеи превратились в звонкую монету по целых семьдесят пять копеек на нос. Это означало, что мы могли теперь сходить в кино на дневной сеанс, и еще при этом оставалось на мороженое и стакан газировки с сиропом. Я тогда решил, что обязательно постараюсь привлечь Ваську и Валерку к этому делу и организовать свою кампанию по сбору бутылок. Потом пришлось эту затею бросить, так этим занимались и взрослые, с которыми мы не могли конкурировать.
  Время шло, а мои друзья все не появлялись. Справившись с домашними делами, я отправлялся на перекресток нашей улицы, устраивался на густой травке и ждал, не появится ли кто-нибудь из наших ребят. Но час проходил за часом и никто, кого я особенно ждал, так и не появлялся. Иногда я подходил к Валеркиному окошку и громко звал его, надеясь, однако, что выглянет и Юлька. Я особенно сильно переживал отсутствие Юльки и часто думал, где она теперь, что делает, с кем дружит. А что если она совсем не приедет? Скука постепенно переходила в тоску, и я заболел. Юлька начала сниться мне во сне. Теперь, если я летал, то брал в полет и ее. Однажды Верка подслушала мой разговор с Юлькой во сне и поняла причину моей меланхолии. Вечером, когда мы пили чай, она, лукаво поглядывая на меня, сказала:
  - Мама, а наш Павлушка влюбился...
  - Знаю, знаю... Его подружку Майей зовут - это его одноклассница... я даже знаю, где она живет. В доме, что напротив Гуназов. Правда, Павлик?
  - Какая там Майя, мама! Он в Юльку Иванову влюбился. Всю ночь разговаривает с ней. Наверное, в любви признается...
  - Зачем ты врешь, дура! - заорал я на сестру. - Юля дружит со мной и Валеркой и другими ребятами. Она с нами в мяч играет...
  - И нашел в кого влюбляться... Да она же коротышка! Божий одуванчик, и ножки у нее тоненькие, как прутики вербы.
  Такого оскорбления Юльки я не мог вытерпеть и швырнул в Верку чайную ложку, при этом опрокинув чашку чая на стол. Верка выскочила из-за стола и стукнула меня кулаком по голове, а схватил ее за руку и укусил. Ей бы еще не так досталось, если бы мама нас не разняла. А потом мама сказала: "Ничего, Павлик, что ты дружишь с девчонками. Плохого в этом нет. А вот драться можно только за справедливость". Я хотел сказать маме: "Так я же так и делаю", но промолчал.
  Настало время, когда начали созревать вишни. Я шел по Майкиной улице от Шурика, с которым хотел пойти на речку, но дома его не застал. То и дело останавливаясь, я подпрыгивал, чтобы дотянуться до ветки с вишнями, свисавшей через забор прямо на улицу. Мне удалось ухватиться за нее и пригнуть пониже. Я уже начал срывать созревшие вишни и класть в рот, как вдруг услышал рядом веселый знакомый голос:
  - Павлик, здравствуй! Дай вишенку...
  От неожиданности я проглотил сразу две вишни вместе с косточками и отпустил ветку, которая больно хлестнула меня по щеке. Я обернулся и почувствовал, как меня обдало жаром - передо мной стояли Майка, ее мама и еще какая-то тетенька... Она рассматривала меня и улыбалась. Майка схватила мою руку и трясла, как мальчишка. - Здравствуй, Павлик, - снова повторила Майка, - я так рада тебя видеть. Ну пошли...
  - Я тоже рад, - вступил я в разговор, приходя в себя, - а ты где была?
  - В Одессе у тети Иды, а теперь тетя Ида приехала к нам в гости. Знаешь, Павлик, я ей рассказывала про тебя, - говорила Майка перескакивая от одного к другому. Потом она спросила:
  - А чем ты здесь занимаешься?
  - Кукольным театром. Знаешь, какой у нас с Мишкой Шемитовым театр получился? Ты бы видела... Нам даже деньги за представление дали.
  - А мне можно, Павлик, я люблю выступления кукол. Наверное, мы с мамой и тетей Идой пойдем в кукольный настоящий театр. А ты пойдешь с нами?
  - Еще бы мне не пойти, конечно пойду. Только там билеты дорогие, дороже, чем в кино. Мы с Валеркой уже раз ходили. И прошиться там нельзя, только за деньги.
  - Да это пустяк, Павлик, нас тетя Ида проведет. Ну пока, - сказала Майка и вошла в калитку вслед за своей мамой.
  Я стоял и какое-то время смотрел на закрывшуюся за Майкой калитку и радовался, что пойду с ней в театр. Но вот, совершенно случайно, мой взгляд остановился на моих собственных ботинках, и радость мгновенно испарилась - я совсем забыл, что в театр с Майкой идти мне не в чем. Мне показалось, что я потерял что-то очень ценное и, идя домой, я все время повторял про себя: "Все пропало, теперь все пропало". Дома я залез под стол и начал плакать. Мне представилось, что я - маленький общипанный воробушек, выброшенный из гнезда и никому не нужный. Мне стало так себя жалко, что слезы полились ручьем. Так я, хныча, и сидел под столом, пока не пришла мама. Она быстро обнаружила мое убежище и, подняв скатерть, сказала:
  - Ну-ка вылезай! Что случилось, опять что-то натворил?
  - Ничего я не творил, - пропищал я, всхлипывая, - меня и Майку ее мама в кукольный театр пригласила.
  - Ну так что же ты ревешь, дурень? Радоваться надо. А когда в театр-то идти?
  - Может завтра, я еще не знаю. А в чем я пойду?
   - Ничего, сынок, до завтра что-нибудь придумаем. Вот чайку сейчас попьем и за дело. Только тебе придется посидеть дома.
  Я согласился и решил пораньше лечь спать. Теперь завтрашний день представлялся мне светлым и радостным. Однако я спал очень плохо, так как меня всю ночь мучили кошмарные сны: то я никак не мог найти свои ботинки, то оказывались порванными в клочья брюки, то они и вовсе исчезали, то я терял Майку и без нее меня не пускали в театр. В конце концов я все же крепко заснул и проснулся когда дома уже никого не было. Я быстро поднялся, сел на кровати и никак не мог понять утро это или вечер. Погода была пасмурной, а большая стрелка часов, застрявшая на цифре девять, ни о чем мне не говорила. Тогда я бросился к окну и выглянул на улицу. Деревенские телеги, нагруженные какими-то мешками, ехали в сторону Журавлевского рынка. Значит, я не проспал, значит это утро, понял я.
  Очевидно, мама колдовала над моей одеждой весь вечер, потому что выстиранная и выглаженная, она была аккуратно сложена на стуле. Даже мой потрепанный берет выглядел как новенький. Но что меня удивило и обрадовало больше всего, так это мои ботинки - они стояли возле стула, начищенные до блеска и с новыми шнурками. Мне захотелось поскорее одеться, но, увидев выглаженную рубашку- косоворотку, я нехотя поплелся к умывальнику. В этот раз, как мне показалось, я одевался очень долго, стараясь застегнуть все пуговицы и ничего не помять. Перед тем, как выйти из дома я посмотрел на себя в зеркало и тут же попятился назад - передо мной стоял незнакомый мальчишка. А может быть и не мальчишка, а девчонка в брюках, у которой кудри беспорядочно выбивались из-под берета. Я поспешно стал заправлять волосы под шапку, но тут в окно с улицы осторожно постучали. Вот хорошо, Валерка приехал подумал я и бросился к окну. Там стояла Майка и махала мне рукой - "скорее выходи". Я торопливо запер дверь квартиры, положил ключ под коврик на крыльце и выбежал на улицу. Майка ждала меня у самой калитки.
  - Пойдем скорее, а то мы опоздаем. В театр мы пойдем с моей мамой, а тетя Ида не пойдет, она занята. Ну, побежали.
  Майка схватила меня за руку и потащила за собой.
  В кукольном театре тогда шли два спектакля: "Красная Шапочка" и "Робин Гуд". Мы попали на "Красную Шапочку" и я был очень разочарован, потому что знал эту сказку наизусть. Мне очень хотелось сказать Майке: "Пойдем, Майя, на другое представление, это же для малышей". Но почему-то этого я так и не сказал. В театр пришло много детей и взрослых, и все места в зрительном зале были заняты. Мы сидели в первом ряду, левее от центрального прохода. По идее, это неплохо, но мне это не нравилось, так как все проходящие мимо обращали на меня внимание. Я старался поджать ноги как можно дальше под себя, чтобы мои ботинки не торчали наружу. Майка, казалось, чувствовала себя совершенно свободно: то, наклонившись в мою сторону, что-то рассказывала, то, вскочив с места и повернувшись в сторону зрительного зала, кого-то там высматривала. Вдруг она высоко подняла руку и кому-то приветливо помахала.
  - Мамочка, и Роза здесь, - сказала она радостно, усаживаясь на свое место.
  - Посиди спокойно, Майя. Займитесь лучше конфетами, - сказала Майкина мама и вынула из сумки две длинные конфеты, похожие на большие карандаши. Она протянула их мне, и я сцапал их обе, но тут же догадался отдать одну Майе. От неожиданности я забыл, что нужно при этом говорить и ляпнул наугад: "Пожалуйста... большое спасибо". Я почувствовал, что что-то не так и уши мои загорелись. Конфета оказалась очень вкусной и красивой: сверху - белая хрустящая трубочка, а внутри - шоколад. Когда я разворачивал обертку, кусочек конфеты отломился и покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но, посмотрев на Майку и ее маму, уселся на место и тут же почувствовал, что мои уши опять запылали. "Хоть бы уж представление поскорее началось", - подумал я, осторожно откусывая кусочек. Тут я увидел, что Майкина мама сказала что-то Майке на ушко, а та ей ответила: "Это не имеет значения, мама". "Обо мне... Наверное про мои дырявые ботинки сказала", - подумал я и сжался в комочек при этой мысли. Майка посмотрела на меня и сразу догадалась о моем состоянии (она обо всем догадывалась мгновенно).
  - А знаешь, Павлик, что мне сказала мама? "Я думала, что Павлик - драчун, а он застенчив, как девочка". Майка произнесла это очень серьезно и с упреком посмотрела на маму, однако от этого стало еще хуже.
  Но вот свет стал менее ярким, тихо заиграла музыка, и раздвинулся занавес. На сцену вышел ведущий, который совсем не был похож на Петрушку, это был обыкновенный молодой человек. Он поздоровался со всеми и начал рассказывать, про спектакль и про артистов, которые будут его показывать. Но вот, наконец-то началось и само представление. Вопреки ожиданию мне очень понравился спектакль и особенно куклы. Я все время говорил Майке: "Вот это да-а... вот бы мне такой театр... Вот бы мне такие куклы купить". Майка долго молчала, а потом, наклонясь ко мне, шепотом сказала: "Кукольный театр стоит дорого, но когда-нибудь, Павлик, я тебе его подарю". Когда Майка наклонялась ко мне, чтобы что-нибудь сказать, от нее пахло розами и впоследствии, много лет спустя, запах роз всегда напоминал мне Майку и этот поход в кукольный театр.
  Когда мы после спектакля вышли на улицу, моросил мелкий холодный дождик. На тротуаре и проезжей части дороги уже успели образоваться лужицы. Было сыро и холодно. Все ребята и взрослые спешили поскорее укрыться в автобусах и трамваях. На нашей автобусной остановке собралась большая толпа ребятишек, которые с нетерпением ждали своего автобуса.
  - Мама, пойдем пешком, я не хочу ждать автобуса, - заявила Майка решительным тоном.
  - Что за вздор, Майя? Мы промокнем насквозь.
  - Дождик сейчас перестанет, - продолжала настаивать Майка, - пешком лучше, правда Павлик?
  - Правда, Майя, только это когда дождик не идет, - ответил я уклончиво, потому что мне очень не хотелось идти пешком.
  - Мадам, я быстро доставлю вас, куда вам нужно. Мой фаэтон к вашим услугам и рысак заждался. Прошу вас.
  Перед нами стоял высокий мужчина в черном клеенчатом плаще с капюшоном. В руках он держал свернутый кнут.
  - Вот хорошо! - воскликнула Майка. - Поехали на извозчике, мама!
  Майкина мама не стала возражать, и мы направились к крытому экипажу на высоких рессорах, быстро залезли в него и расселись на мягком сидении. Сразу стало тепло и уютно. Экипаж тронулся, развернулся и мягко покатился по булыжной мостовой. Я еще никогда не ездил в такой шикарной коляске. Она мягко покачивалась на ходу, а цокот копыт резвой лошадки о мостовую казался мне музыкой. Мне было очень хорошо, и я так расхрабрился, что все время что-то рассказывал Майке: то о кукольном театре Сары и тех представлениях, которые она придумывала для меня, то о том, как она учила меня плясать под веселые песенки. Я даже спел одну, которую хорошо запомнил. Там было много слов, значение которых я не понимал, но старался произносить так, как меня учила Сара. Очевидно это было смешно, потому что Майка хохотала так, что даже опрокидывалась на спинку сидения. Потом она вдруг стала серьезной и спросила:
  - Павлик, ты потом долго дружил с этой Сарой?
  - Что ты, Майя, это Сара со мной дружила. Она тогда была уже совсем взрослой, - ответил я, - потом она уехала насовсем.
  Майка говорила мало, но с большим интересом слушала мою болтовню, а ее мама за все время нашей поездки не сказала ни слова. Но вот коляска остановилась, и извозчик громко объявил:
  - Приехали, мадам, одну минуточку.
  Он ловко соскочил с козел, отстегнул клеенчатый фартук и помог Майкиной маме выйти из коляски. Дождик продолжал моросить, но Майка не спешила уходить.
  - Павлик, ты пойдешь со мной на "Робин Гуда"? Ну потом, после каникул? - спросила она, оглядываясь на маму, которая уже подходила к калитке.
  - Конечно пойду, а когда?
  - Пока не знаю, - она махнула мне рукой и скрылась за калиткой.
  Несколько дней погода была неустойчивой: утром - солнышко, а к обеду - дождик. Иногда дождь шел весь день и я сидел дома, изнывая от скуки. Однако вскоре дожди прекратились, и на смену им пришли солнце и ветер - наступила пора запуска воздушных змеев.
   Самый большой змей и самые прочные нитки были у Васьки Смагина. Змей вырывался из рук даже при слабом ветре. Когда Васька дал мне его подержать, он так потянул, что выдернул нитку у меня из рук. Если бы Васька не успел схватить катушку, змей улетел бы.
  Мне тоже захотелось сделать такого змея, и я принялся за дело. Разложив на полу узкие полосочки дранки, я связывал прямоугольный каркас для змея, когда в комнату вошла Верка и сказала:
  - Павлуша, тебя возле ворот греки ждут. Говорят, что ты им срочно нужен. Тоже мне, друзья неразлучные.
  - Наконец-то приехали, вот хорошо! - воскликнул я, засунул дранки и клей под кровать и выбежал на улицу. Там меня ждали Васька и Валерка. Мы радостно пожали друг другу руки, а Валерка даже обнял меня и похлопал по спине. Васька сказал:
  - Павлик, сегодня в клубе идет новый фильм про Кавказ. Называется "Разбойник Арсен". Папа дал нам три контрамарки: для нас с Валеркой и для мамы, а мама не пойдет. Вот мы и пришли тебя позвать. Как ты, пойдешь?
  - Конечно, пойду, а во сколько?
  - Пойдем на семь часов, а выходи в пять. Будем ждать тебя возле нашего дома. Только точно выходи, чтоб тебя не звать.
  Поговорив немного, мы разошлись, чтобы в пять часов встретиться снова. Однако до встречи, было еще много времени, и я снова начал мастерить своего змея. Работа у меня не ладилась. Я собрал все в кучу и снова засунул под кровать. Потом доделаю, решил я а теперь меня, наверное, уже ребята ждут.
  Я вышел на улицу ждать Ваську с Валеркой возле их дома, надеясь увидеть и Юльку. Не могла же она уехать навсегда, думал я. Выйдя на улицу, я чуть не запрыгал от радости - возле магазина стояли Юлька и ее мама, которая оживленно разговаривала с незнакомой мне женщиной, невысокой, но очень худой. Юлька не смотрела в мою сторону, и я не знал, что мне делать: позвать ее, подойти к ней или подождать, пока она сама обратит на меня внимание. Как раз так и вышло, Юлька посмотрела в мою сторону, приветливо махнула рукой и быстро подошла ко мне.
  - Здравствуй, Павлик, я уже три дня, как приехала, а тебя все не видно. Ты что, болел?
  - Нет, не болел. А ты где была так долго? Я все время ждал тебя, почти все лето уже прошло.
  - Мы с мамой были в Ленинграде у тети Люси. Гуляли по Невскому и в Летнем саду, ходили на разные концерты, катались на катере по Неве. Я потом тебе все расскажу.
  - Так пойдем погуляем, и ты все расскажешь, (я был готов пожертвовать "Разбойником Арсеном" ради встречи с Юлькой).
  - Нет, Павлик, сегодня не могу. Мы с мамой в гости идем. Может быть завтра... Ну, пока, - сказала она, посылая мне воздушный поцелуй. Она снова подошла к своей маме, которая продолжала что-то рассказывать своей собеседнице, не обращая на нас никакого внимания. Черствый тон разговора и холодность этой встречи обидели меня, так как я представлял ее себе как-то иначе, теплее. Я постоял немного, поглядывая на Юльку, а потом медленно побрел к Валеркиному дому. Вскоре мы втроем бодро шагали по улице в клуб. Васька и Валерка все время что-то рассказывали, но я их почти не слышал - мне было грустно.
  Фильм мне понравился. Тогда такие фильмы о разных историях из кавказской жизни шли часто и были очень популярны. Сражения на саблях, скачки, погони на лошадях, похищение девушек и просто драки увлекли меня так, что я совсем избавился от хандры, навалившейся на меня ранее.
  У нас Васькой и Валеркой появилась возможность ходить в клуб на кинофильмы и спектакли по контрамаркам, которые давал им отец. Он теперь постоянно работал в оркестре клуба и играл на скрипке в дуэте с роялем для музыкального сопровождения фильма - это тогда входило в моду. Особенно хорошо было ходить на вечерние сеансы, потому что перед фильмом выступали эстрадные артисты, а во время сеанса играла музыка. Она почти всегда соответствовала тому, что происходило на экране. Если там целовались, то музыка была тихой и нежной, а когда шло сражение, то музыка была такой громкой и бурной, что даже волосы на голове вставали дыбом. Я как-то спросил Валерку:
  - А откуда твой папа знает, как нужно играть? Кино-то каждый раз другое.
  - Вот чудак, это же экспромт.
  - А что это такое - "экспромт"?
  - Черт его знает, так папа сказал. Это, наверное, когда без нот играют. Я так думаю.
  Мне нравилось, когда музыка играла во время сеанса и я к этому так привык, что без музыкального сопровождения было неинтересно смотреть кино.
  На следующий день я долго бродил недалеко от Юлькиного дома, надеясь встретить ее, но она так и не появилась. Потом вышел Валерка с большим бумажным змеем, и мы отправились на поляну, где летом у нас бывало футбольное поле, а зимой - каток. Здесь несколько ребят уже запустили своих разноцветных змеев, и они красиво парили в воздухе, размахивая хвостами. Мы отошли от ребят в сторону, и я занес змея по ветру, как можно дальше от Валерки. Когда я по команде отпустил его, то, подхваченный ветром, он стал быстро набирать высоту даже без разгона. Тут я увидел Юльку - она шла со своей мамой по нашей стороне улицы и не обращала на нас никакого внимания. Стараясь, все же быть замеченным, я крикнул Валерке:
  - Валера, смотри, как тянет, отпускай его повыше!
  - Да я и так отпустил его на всю катушку, ниток то у меня больше нет.
  Мы еще о чем-то громко разговаривали, но все было напрасно - Юлька прошла мимо, даже не взглянув в нашу сторону. Вскоре она скрылась за калиткой своего дома. Мы с Валеркой еще долго занимались змеем, но к вечеру ветер стал стихать, и пришлось прекратить это занятие. Я проводил Валерку до самого дома и уже собирался уходить, как вдруг на улице появилась Юлька. Я даже не заметил, когда она выходила.
  - Павлик, вот и я, - сказала она весело, подходя ко мне. - Мама разрешила мне гулять до вечера. Пойдем на ту сторону - там скамейка и никого нет.
  - Пойдем, - согласился я, - только туда скоро старушки придут, они там всегда собираются.
  - А может, и не придут. Пошли скорее.
  Мы быстро перебежали через дорогу и заняли широкую и длинную скамейку. Вся земля вокруг была усыпана скорлупой орехов и семечек, здесь, очевидно никто никогда не подметал. Когда мы поудобней уселись на скамейке, Юлька сказала:
  - Посмотри, Павлик, сколько я ирисок принесла, - и она указала на кармашек, наполненный ирисками, - бери, пожалуйста, это "Крем-брюле".
  Я взял одну ириску, потом вторую. Они были такими вкусными, что я никак не мог остановиться. Пока Юлька увлеченно рассказывала мне про Ленинград, я столь же увлеченно жевал ириски.
  Мне тоже было, что ей рассказать, но я не стал говорить про кукольный театр и про Майку, так как чувствовал, что ей это не понравится. Зато ей понравился мой рассказ о разбойнике Арсене, в особенности тот эпизод, где разбойники похищают красивую девушку и увозят ее в горы, а ее жених гонится за ними и погибает в перестрелке. Я так старался подробно описать трагический момент гибели джигита, что вскочил со скамейки и, схватившись за грудь, плюхнулся на землю. Юльке это показалось таким забавным, что она долго и звонко хохотала. А потом она начала расспрашивать меня о таких мелочах, на которые я никогда не обращал внимания: как была одета девушка, которую похитили, что она делала в пещере, кому она потом досталась, когда ее жених погиб. Если на предыдущие вопросы я отвечал неуверенно, то на последний мог ответить точно: "Никому! Потому что она выхватила из ножен бандита кинжал и вонзила себе в грудь". Каждый мой ответ Юлька долго обдумывала, прежде чем задать новый вопрос. А между тем начало смеркаться и я заметил. Что по нашей стороне улицы прогуливаются Юлькина мама и та самая длинная тетка, которую я видел возле магазина. Иногда отдельные обрывки их разговора долетали до моих ушей, но мне до них не было никакого дела, поскольку они меня пока не касались. Мы с Юлькой продолжали еще какое-то время обсуждать кинофильм, и вдруг она спросила:
  - Павлик, а ты и вправду мня, любишь?
  - Конечно, Юлечка, а то как же. Очень люблю.
  - А ты смог бы украсть меня прямо сейчас? Смотри, вон мама за нами наблюдает.
  Я совершенно не был готов к чему-либо подобному и начал импровизировать.
  - Ну и пусть наблюдает. Ну, конечно, смог бы, если только ты захочешь, чтобы тебя украли.
  - А куда бы ты меня увез? Лошадей-то у тебя нет.
  - На извозчике бы увез - это еще лучше, чем верхом.
  - А куда бы ты меня увез? Здесь гор нигде нет.
  - В лес, - не задумываясь, ответил я, - в лесу лучше, чем в горах.
  Юлька так весело и заразительно засмеялась, что я не удержался и начал смеяться вместе с ней. Я думал, что на этом все и кончится, но она продолжала:
  - Павлик, а что мы будем делать в лесу, где жить, что кушать?
  Тут я вспомнил, как тетя Наталка говорила маме: "А знаешь, Лена, с милым и в шалаше рай". Вот я и ляпнул:
  - В шалаше. Шалаш - это же рай!
  Я не видел здесь ничего смешного, а Юлька так рассмеялась, что упала на скамейку. Потом, насмеявшись вволю, она уселась поудобнее и совершенно серьезно сказала:
  - Павлик, поцелуй меня.
  Я подумал, что она шутит, и спросил:
  - А можно?
  - Конечно можно. Так полагается, если мальчик и девочка любят друг друга, она должны целоваться. Ну!
  При этом она отклонила назад голову, вытянула пухленькие губки и закрыла глаза. Я наклонился к ней и первый раз в жизни поцеловал девчонку. От Юльки пахло мороженым, и губки ее были холодными, как мороженое, как ее замерзшие пальчики, тогда на катке. Мы сидели какое-то время молча, вокруг было совсем тихо, и вдруг громкий голос Юлькиной мамы привел нас в чувство.
  - Юля, пора домой, уже совсем темно.
  - Сейчас, мама, иду
  - С кем это она там? - спросила тетка, гулявшая с Юлькиной мамой.
  - Мальчишка вдовы, ну знаешь, которая возле магазина.
  - А-а-а! Прачка. Ну зачем же ты ей разрешаешь? Ведь это же босяк.
  Они продолжали разговор, но слова доносились невнятно, однако мне было достаточно услышанного. Я вдруг услышал в них какой-то укор не только себе, но и своей маме. Слова "прачка" и "босяк", сказанные с явным презрением, вдруг приобрели для меня ругательный смысл.
  - Павлик, мне уже пора идти, - сказала Юлька, вставая с лавочки и освобождая руку, которую я крепко держал в своей руке, - не провожай меня, пожалуйста.
  Она медленно перешла улицу и, не оборачиваясь, пошла к своему дому. Вскоре она скрылась за углом.
  Я продолжал сидеть на лавочке, и радость от проведенного с Юлькой вечера постепенно меркла, а потом и совсем исчезла. Мне не хотелось уходить с этого места, и я сидел и думал: "Босяк, это, очевидно, потому что у меня редко бывают хорошие ботинки, и я почти все лето бегаю по улицам босиком. Но и другие ребята так же бегают. А почему быть прачкой, это плохо? Вон у бабушки Стеши сколько женщин стирает белье, и никто их не ругает. Не-е-т, тут что-то не так". Наконец мне надоело сидеть одному на лавочке, и я пошел домой, решив обо всем расспросить маму.
  Не успел я войти в дом и закрыть за собой дверь, как Верка обрушилась на меня с упреками:
  - Ну, где тебя носит до темноты? Никак не нагуляешься со своими греками, а дома ни капли керосина нет! К бабушке Полине пришлось идти. Нам с мамой, что ли в лавку за керосином бегать?
  Я ничего не мог возразить - я действительно забыл сбегать в лавку за керосином. Я понял, что разговор о Юльке лучше сейчас не начинать - засмеют.
  Однако позже, когда все утихло, и Верка занялась своими красками, я спросил маму:
  - Мама, а ты можешь теперь не стирать чужое белье, ведь ты теперь работаешь на фабрике? Ты ведь теперь не прачка?
  - Нет, не могу. Это для нас дополнительный заработок, сынок. А в чем дело?
  - Одна тетка, худая, как кочерга, говорила Юлькиной маме, чтобы она не разрешала Юльке водиться со мной, потому что ты - "прачка", а я - "босяк".
  - Глупая эта тетка, если она так говорила. Не обращай внимания, сынок. А вот учиться тебе, действительно, нужно лучше, чтобы никто не мог тыкать в тебя пальцем и говорить, что лентяй. Да ты скоро это и сам поймешь. Учись хорошо, и все тебя будут любить.
   - А что такое "босяк", мама?
   - Ну, это, когда у человека нет ни дома, ни родных, ни работы... Ничего нет, понимаешь? Да выброси ты это из головы, к тебе это относиться не может.
  - Да он сам виноват, мама, я же ему говорила: "Не водись с Юлькой. Юлька, как и ее мать, дрянь"! А он еще в меня ложками бросал. Юлька скоро на метле летать будет, как и ее мать, вот увидишь, - Верка говорила это, как всегда кипятясь.
  - Ну зачем же ты Вера, на девочку-то наговариваешь? Кто-то что-то сказал, а Юля здесь при чем? Она очень хорошая девочка: учится хорошо, маме во всем помогает, в музыкальную школу ходит. Не хорошо так, Вера, не хорошо.
  Вот спасибо, мамочка, за Юльку, - думал я, укладываясь спать, - а ты, "кочерга", погоди! Я натянул на себя одеяло, и все думал, как покрепче насолить противной кочерге, но так ничего путного и не придумал.
  Проснулся я внезапно оттого, что Мурзику вдруг вздумалось запрыгнуть ко мне в постель. Я погладил его, и он громко замурлыкал и стал тереться головой о мою руку. В комнате было светло, тихо и уютно и только мурлыкание Мурзика нарушало эту тишину. Вдруг за окном, совсем близко, громко и тревожно зачирикал воробей. Наверное, кошку заметил, подумал я, а может быть и к дождю. Тетя Груша как-то говорила мне: "... а если заметишь, Павлик, что воробьи купаются в лужах и громко чирикают, то так и знай - скоро быть дождю". Потом она еще рассказывала, что нужно знать и помнить, чтобы не заблудиться в лесу. Я постарался вспомнить, что же она мне тогда говорила, но вместо этого вспомнил о Юльке. Я закрыл глаза, и события вчерашнего дня представились мне во всех деталях, как в кино. Я снова переживал и радость встречи с Юлькой, и обиду. Но теперь обидным мне казалось совсем другое. "Не провожай меня, Павлик", - сказала она. Но почему? Потому что она меня стеснялась, вот почему. Я бы еще долго раздумывал об этом, если бы не услышал за окном голос Валерки:
  - Павли-ик, выходи-и-и!
  Все мои мрачные размышления мгновенно как ветром сдуло. Поспешно спрыгнув с кровати, я подбежал к окну, влез на стул и крикнул в форточку:
  - Подожди, Валера, я сейчас, только оденусь!
  - Выходи скорее, Вася на углу ждет.
  Я даже не стал спрашивать, что да почему. Раз Васька ждет, значит, нужно торопиться. Я не стал умываться, а быстренько выпил кружку молока с горбушкой черного хлеба и скорее на улицу.
  - Павлик, у тебя из чего сделан парашют? (Рыболовная снасть, в виде сетки, натянутой на обруч).
  - Из бочкового обруча и мешка. А что?
  - А большое сито у вас есть? Мешок не годится.
  - Большое сито? Кажется, есть, а что?
  - Тащи быстрее, потом узнаешь.
  Я вернулся домой и в кладовке нашел большое сито, через которое мама просеивала мел для побелки. Оно было все в мелу, и я осторожно вынес его на улицу и показал Валерке.
  - Такое годится?
  - Не знаю, - сказал он с большим сомнением в голосе, - пойдем покажем Васе.
  Васька сидел на травке недалеко от своего дома. Рядом с ним лежала большая совковая лопата. При виде нас Васька поднялся.
  - Вот какое нашли, другого сита нет, - объявил Валерка, отдавая ему сито.
  - Павлик, а песок она просеивает?
  - Не знаю, я не пробовал. А зачем нам песок?
  - Вася, расскажи ему, - вступил в разговор Валерка, а то он всю дорогу будет "почемукать".
  - Мы идем искать золото, - сказал Васька таинственным тоном и добавил, - золотую серьгу. Я придумал, как ее найти. Я даже на том месте прутик вербы воткнул.
  - А идти далеко, где это? - не унимался я.
  - На речке за Тюренкой. Там пляж большой на нашей стороне. Знаешь?
  - Ну, знаю, там всегда много народа купается. И еще там пескари крупные ловятся на удочку. А серьга где?
  - Да в песке, я же тебе говорю, я там прутик в песок воткнул. Ну пошли скорее, пока там еще народа нет, - сказал Васька решительно, взял свою лопату, и мы двинулись вперед.
  - Вася, а откуда ты узнал, что там золотую серьгу закопали?
  - Да никто ее не закапывал, она сама закопалась. Мы с Гришкой там вчера пескарей ловили, а они вдруг пришли: тетки молодые, ребята и девчата взрослые. Человек десять, никак не меньше. Вода такая холодная, что рука мерзнет, а их купаться черт принес, да еще и мяч с собой притащили. Ну, купаются, кричат, в мяч играют, а мы с Гришкой ждем, пока они уйдут. Вдруг одну тетку мячом по уху трах! А она шлеп задницей на песок и сидит. Потом встала, пощупала ухо и как закричит: "Ребята, я золотую серьгу потеряла"! Тут все сразу начали в песке рыться, почти весь песок перерыли, а серьгу так и не нашли. Когда они уходили, тетка, которая серьгу потеряла, подошла к нам и говорит: "Мальчики, если вам удастся серьгу найти, принесите ее мне. Я вон в том доме живу. Одна серьга никому не нужна, а я вам по пять рублей дам. Постарайтесь ее найти, пожалуйста". А когда она ушла, Гришка сказал: "Они тут всей гурьбой рылись и ничего не нашли, так она хочет, чтобы и мы целый день в песке рылись. Да разве тут можно что-нибудь найти? Нужна мне ее пятерка"! Только они все забыли, где эту тетку по уху мячом мазануло, а я запомнил и, незаметно для Гришки, воткнул там прутик.
  - Вася, а как же мы ее найдем, если они не смогли найти?
  - Так я же сказал тебе, что придумал как. Мы сначала круг нарисуем возле прутика, это раз. Потом песок просеем через сито в этом месте, это два. А что останется в сите, будем рассматривать, это три. Там обязательно будет серьга. Понял?
  Понять-то я понял, только... Однако я постарался прогнать от себя всякие сомнения. Раз Васька знает, что нужно делать, будем делать. Может и вправду по пятерке заработаем, подумал я и больше вопросов не задавал.
  Когда мы добрались до места, на берегу никого не было, только прутик Васькин не торчал, а был втоптан в песок, кто-то уже успел на него наступить. Ну, подумал я, теперь все пропало, теперь не найти то место. Однако Васька уверенно воткнул прутик в песок, начертил вокруг него что-то похожее на блин и потребовал:
  - Валера, Павлик, давайте сито.
  Я поставил сито на песок, а Васька высыпал в него целую лопату песка. Мы с Валеркой подняли сито с песком, отошли в сторону и начали его трясти. Мелкий речной песок хорошо просеивался, и очень скоро в сите осталась только горсть мусора.
  - Куда его, Вася? - спросил я, готовясь высыпать его обратно на песок.
  - Неси туда, - ответил Васька и указал на бугорок, вокруг которого росли лопухи, - а ты, Валера, сорви лопух побольше.
  Когда мы высыпали на лопух весь мусор из сита и начали его перебирать, то там оказалось много камешков и комочков земли, маленькая перламутровая пуговка, позеленевшая двухкопеечная монетка и еще какая-то чепуха. Серьги не было, но находка нас так воодушевила, что мы заработали как хорошо отлаженная землечерпалка. Вскоре на месте, где был воткнут прутик, образовалась значительная выемка, а рядом - куча просеянного песка. После просеивания почти каждой лопаты песка, мы находил что-нибудь полезное. Теперь среди, как нам казалось, полезных вещей были шесть пуговиц различной величины и цвета, неисправная медная зажигалка, большой медный пятак и две копейки, большой ржавый гвоздь и маленький блестящий ключик. Серьга нам никак не попадалась и нам стало казаться, что мы ищем ее совсем не там. Первым засомневался Валерка.
  - А почему, Вася, ты думаешь, что серьга упала здесь? А может она в речку улетела или еще куда?
  - Потому, Валерочка, что ту тетку здесь по уху шлепнуло. Как это она до воды могла долететь? Тут она должна быть, вот и все!
  - Вася, а может у нее вообще серьги в ухе не было? - поторопился я высказать мелькнувшую у меня догадку. А может она ее раньше потеряла, еще до игры в мяч.
  Васька и Валерка стояли какое-то время молча, вытаращив на меня глаза, а потом Валерка шлепнулся задом на песок и закричал:
  - Так я и знал! Ничего мы не найдем, она серьгу в речке потеряла, когда купалась. Пошли домой!
  Мы бы еще долго спорили, что нам делать дальше, если бы на речку не пришла тетка с ведрами полными белья. Она сбросила шлепанцы, поставила ведро прямо в воду, задрала юбку выше пояса, вошла в воду и начала полоскать белье. Мы прекратили спор, уселись возле кучи просеянного песка и стали ждать, когда она уйдет - она нам мешала. Нам уже надоело сидеть без дела и ждать, пока тетка уйдет, а она все полоскала и полоскала свои тряпки. Наконец она закончила свою работу и подошла к нам.
  - А зачем это вы, хлопчики, столько речного песка насеяли? Наверное, в погреб для морковки. Дюже гарно морковка в таком песке сберегается.
  - Не-ет, тетенька, мы ключи от дома потеряли, - поторопился ответить я, - найти никак не можем...
  - Ключи от хаты? Тю-ю! Та хиба ж вы найдете их так? Це што ш вы затеяли, решетом весь песок на речке пересеять? Почекайте, я зараз вам грабельки принесу. Почекайте трошки...
  Напрасно мы ей говорили: "Большое спасибо, тетенька, мы сами поищем ключики". Она схватила свои ведра и быстро пошлепала к ближайшим домикам. Вскоре она снова появилась с густыми металлическими граблями.
  - Ну и дэж вы ключи посиелы, хлопчики? - спросила она, готовая приступить к делу.
  - Наверное, здесь, - ответил Васька, указывая на еще не полностью обработанный участок песка.
  Тетка начала усердно работать граблями и вскоре на поверхности песка начал появляться разный мусор. Она отбросила его в сторону и сказала:
  - Тут ничего нэма, хлопчики, а дэ щэ можэ буты?
  - Здесь, наверное, тетенька, попробуйте здесь погрести, - ответил Васька, указывая на другой участок песка, который он уже успел очертить лопатой.
  - Ладно, давай и тут попробуемо...
  И она начала тщательно причесывать песок в указанном Васькой месте. Вдруг под граблями что-то глухо звякнуло.
  - Ага, тут шось такэ есть... - сказала она и выгребла на поверхность песка поблескивающую связку ключей.
  - Вот спасибо, тетенька, это как раз они и есть, - сказал я, поспешно подбирая ключи, - вот мамка будет рада! А сколько мы песка зря пересеяли.
  - Оцэ и добре, а то б тоби мамка... - она не договорила, что бы со мной сделала мама за утерянные ключи.
  Потом она добавила:
  - За просиянный песок нэ турбуйтэсь, я его в погреб перенесу.
  Она перекинула грабли через плечо и медленно пошла к домам, то и дело останавливаясь и оглядываясь на нас.
  - А зачем тебе эти ключи, Павлик? - спросил Валерка. - Давай их на рогульку повесим, а кто потерял, так тот и возьмет.
  - Ну да, повесим, а тетка за песком придет и увидит. Нет, лучше я их домой заберу, они еще пригодятся.
  - Пошли домой, - сказал Васька, - хватит на сегодня.
  - А золотую серьгу мы больше не будем искать, Вася? - спросил Валерка с явной радостью в голосе.
  - Конечно, будем, вот только сделаем специальные грабли. Я теперь точно знаю, где искать. Вон там повыше. Мяч-то летел снизу... Понял?
  Я поднял сито и передал его Валерке.
  - Валера, я его сюда нес, а тебе обратно нести, это будет справедливо.
  Я думал, что он будет отказываться, а он даже слова не сказал, только окунул его несколько раз в воду, чтобы смыть остатки песка. Васька взял свою лопату, и мы двинулись в обратный путь по тропинке, петляющей среди зарослей вербы. Но не успели мы уйти за пределы пляжа, когда нас окликнули.
  - Ребята, ребята, постойте! - здоровенный парень и худенькая белокурая девушка торопливо приближались к нам. - Одну минутку!
  - Этот тоже здесь вчера в мяч играл, - тихо сказал Васька, - чего ему?
  - Ребята, - обратилась к нам девушка, когда они подошли совсем близко, - вы давно здесь? Мы вчера вечером, возможно, здесь, ключи потеряли. Три ключа на большом белом колечке. Вы не находили?
  - Может и находили, - поспешил ответить Валерка, - а может и нет... Если мы вам ключи найдем, что вы нам дадите?
  Девушка, очевидно, не ожидала такого вопроса и посмотрела на парня. Тот порылся в кармане и достал помятые три рубля.
  - За трешник сам ищи, - заявил Васька, кладя лопату на плечо и делая вид, что уходит.
  - Так вы и вправду ключи нашли, ребята? - обрадовано спросила девушка. - Покажите, может быть не наши ключи.
  - Ваши, а то чьи же? Вот! - я вынул из кармана ключи и позвенел ими, как колокольчиком.
  - Точно наши, а ну, давай сюда! - сказал парень и решительно двинулся в мою сторону.
  Догадавшись о его намерении, я отбежал от него подальше и, позвякивая ключами, сказал:
  - Ты же сам обещал дать деньги, если мы найдем ключи, так давай, а то я их в речку брошу.
  Девушка решила этот вопрос по-своему: она подошла к парню, взяла у него деньги и направилась ко мне.
  - Вот, возьми, - она протянула мне трояк.
  Я отдал ей ключи, но брать деньги не торопился - мне было ее жалко. Я уже хотел отстранить руку с деньгами, но Валерка решил иначе. Он быстро подошел к девушке, взял деньги, которые она все еще держала в протянутой руке и сказал:
  - Спасибо, а знаете, сколько мы ваши ключи искали? С самого утра!
  Парень и девушка ничего не сказали и пошли к дороге прямиком через заросли вербы. Потом я услышал, как парень сказал:
  - Вот шантрапа, за свои собственные ключи пришлось отдать последний трояк. Зря ты им деньги сунула, Варя...
  Я не понял, что ответила девушка, и сказал Валерке:
  - Валера, догони их и отдай этот вонючий трояк, а то вон они плачут.
  - А может им и сито твое отдать? - резко возразил Валерка. - Вот отнесем все это домой, и пойдем на Пата и Паташона. Верно, Вася?
  Вскоре мы быстро шли по улице, строя планы следующего похода за золотой серьгой. Но вскоре нам пришлось от этой затеи отказаться - оставалось несколько дней до начала школьных занятий.
  Мою маму два раза вызывали на собрания, где она писала какие-то заявления. Потом ей выдали три больших талона, как мама сказала, на одежду. Но школьную одежду нужно было обязательно мерить, и мама повела меня в магазин "Детский Мир", где нам обменяли талоны на куртку, брюки и ботинки. Когда я нес домой коробку с ботинками, радости моей не было границ. Мама одела меня во все новое, причесала, подвела к зеркалу и спросила: "Нравится"? ничего хорошего там не было. Передо мной стоял незнакомый выглаженный мальчишка, и я состроил ему пару страшных рож, которые тут же были мне возвращены. Мне показалось это забавным, и я начал кривляться перед зеркалом. Мама быстро прервала это занятие, раздела меня и уложила все новые вещи в шкаф.
  - Сейчас не трогай, - сказала она, - оденешь все чистое и новое в первый день занятий.
  Когда я надел свою прежнюю одежду и посмотрел в зеркало, я сразу узнал себя, там я был таким же, как и всегда. Так я и в школу пойду, а то в новом никто не узнает, надену только новые ботинки, вот и все. Однако мама сама одевала меня, когда наступил первый день занятий в школе. Ну, просто мучение сплошное.
  Когда я вышел на улицу, то увидел Шурика и Мишку Шеметова, которые шли в школу значительно впереди меня и о чем-то оживленно разговаривали. Я не хотел ни к кому присоединяться и немного постоял за деревом, ожидая, пока они отойдут подальше. Но не успел я сделать и нескольких шагов, как столкнулся с Майкой почти нос к носу.
  - Здравствуй Павлик! Вот хорошо, что мы встретились, а то страсть как не люблю поодиночке ходить. Мы с тобой так давно не виделись, дай-ка посмотреть...
  Она забежала на несколько шагов вперед, потом вернулась и пошла рядом со мной.
  - Павлик, ты не обидишься, если я тебе что-то скажу?
  - Конечно, нет, а что?
  - Ты сегодня такой... такой хорошенький, что даже жуть!
  - Ты что придумала, Майя, - слишком громко спросил я и даже остановился. - Зачем ты меня злишь?
  - Ты обещал не сердиться, Павлик, и я не злю тебя - это правда.
  Долго сердиться на Майку я не мог, но все равно до самой школы мы шли молча.
  Из школы мы вышли большой гурьбой, но большинство ребят разошлось в разные стороны, а я, Майка и Шурик шли вместе. Шурик рассказывал, как они с отцом ловили крупную таранку и плотву на Северном Донце возле плотины. Рыба была такой крупной, что то и дело обрывались крючки. Они тогда целых полведра только крупной плотвы наловили. Шурик так интересно рассказывал, что мне захотелось порыбачить в тех местах с Валеркой.
  Майка все время шла рядом со мной, и, когда я переходил на другую от Шурика сторону, она опять оказывалась рядом. Наконец мы подошли к воротам Майкиного дома и остановились, а Шурик все рассказывал и рассказывал. Вдруг он хлопнул себя по лбу и заторопился: "Ну совсем забыл, меня дома давно уже ждут. Я побежал ребята, потом доскажу". Он поправил ранец и пустился бежать прямо по середине дороги.
  - Павлик, не сердись на меня, я не хотела тебя обидеть. Ну что ты дуешься как маленький, - сказала Майка ласковым голосом, беря меня за руку.
  - А я и не сержусь, только не называй меня как девчонку, мне это не нравится. Вот если я скажу тебе: " Майя, ты самая красивая девочка в нашем классе, что ты скажешь?
  Майка отпустила мою руку, глаза ее сделались колючими и она строго сказала:
  - Павлик, не дразни меня, это не хорошо... очень!
  - Да я и не думаю тебя дразнить. Этого только дураки не видят, а я даже поклясться могу. Хочешь?
  - Клянись!
  - Клянусь! - я щелкнул себя ногтем большого пальца по зубам, чиркнул рукой поперек горла и для убедительности добавил: - Вот.
  - А что это за клятва, что она означает? - подозрительно спросила Майка.
  - Это кавказская клятва. Так разбойник Арсен клялся, я в кино видел. А значит это вот что: "Если я соврал, голова моя с плеч долой"! Ясно?
  - Я тоже клянусь, - сказала Майка, точно повторив все мои движения. Потом она наклонила голову почти к самому моему носу и резко сказала:
  - Вот!
  Четко развернувшись на каблуках, она скрылась во дворе, оставив калитку открытой.
  Опять я что-то не так сказал, думал я, направляясь к своему дому, разве их поймешь, этих девчонок, что можно говорить, что нет. От этих размышлений меня отвлекли важные обстоятельства. Шагах в десяти впереди меня шла Кочерга. На ней было черное длинное платье в обтяжку и короткая меховая курточка с широкими рукавами, на голове - черная широкополая шляпка. Подмышкой кочерга держала сложенный зонтик и сумочку. Шла она медленно, разглядывая через очки проходящих мимо людей так, как будто они были вредными насекомыми. Шагала Кочерга мягко, по-кошачьему, и при этом так виляла задницей, как иногда машет хвостом наш Жук, когда ему чешут холку.
  Решение действовать пришло мгновенно. Я вытащил из-под куртки рогатку, зарядил ее подобранным камешком, прицелился и выстрелил. Не дожидаясь результата, я юркнул за дерево, короткий вопль Кочерги свидетельствовал о том, что я попал точно в цель. Я осторожно выглянул из-за дерева: Кочерга, присев, держалась за ягодицу, зонтик и сумочка валялись на тротуаре, а мимо очень тихо проезжал извозчик. Когда она начала собирать свои вещи, то увидела рядом с ними серенький камешек, который так неожиданно прервал ее приятный вояж. Она схватила его и швырнула в извозчика, полагая, очевидно, что именно из-под колеса его коляски выскочил этот снаряд. Извозчик покрутил кнутовищем у своего виска. Кочергу это так рассердило, что она побежала за извозчиком, пытаясь ткнуть его зонтиком. Какое-то время она осыпала извозчика градом ругательств, потом отряхнула платье, взяла зонтик и сумочку подмышку и, вскинув вверх голову, поспешила по улице к Юлькиному дому. Я шел на значительном расстоянии позади ее и думал: "Ну, Кочерга, это я тебе за "босяка" влепил, а за "прачку" еще погоди".
  Осень выдалась сухой, ветряной и холодной. По ночам часто бывали заморозки, а по утрам на кустах и пожухлой траве появлялся толстый слой инея. Обычно обильные в это время дожди, обошли нас стороной и наше футбольное поле выглядело жалкой вытоптанной поляной, покрытой опавшими листьями и всяким мусором, нанесенным ветром. Стало ясно - не будет до настоящих морозов дождей, не будет и катка. Вскоре заморозки перешли в морозы, замерзла река, но от этого не было никакой радости, - тонкий лед быстро покрылся пылью и не скользил. Кататься на коньках и санках было негде и приходилось после школы сидеть дома и зубрить уроки. Мне это надоело, и я решил вызубрить, прорешать и выучить на три страницы вперед от заданного урока, чтобы на следующий вечер заняться чем-нибудь полезным.
  От нечего делать я придумал себе новое занятие - потушив в комнате свет я сел у окна, выходящего на улицу, и стал наблюдать за прохожими. Заинтересовавшись кем-нибудь из них, я старался отгадать кто он, откуда идет, что будет делать, когда придет домой. Но чаще всего я думал о Юльке и Валерке: чем они сейчас занимаются? Валерка с Васькой, наверное, что-нибудь мастерят... а Юлька? Наверное, она и не думает обо мне вовсе...
  Я продолжал смотреть на фонарь, тускло освещающий улицу, и вдруг заметил, что вокруг него начали кружиться белые мотыльки. Их становилось все больше и больше, и вдруг посыпал мелкий густой снег. Ветер швырял его то на землю, закручивая в снежные вихри, то прямо мне в окно, то срывал с тротуара успевшую лечь белую подстилку, рвал ее на части и разбрасывал в разные стороны. Но снег все шел и шел, закрывая все вокруг пышным белым покрывалом.
  - Мама, иди сюда! Посмотри, что на улице творится, - позвал я ее довольно громко, забыв про Верку, дремавшую на своей кровати.
  - Ну, что же тут творится? - спросила мама, подходя к окну. - Пошел снег, давно пора.
  - Так зима началась, мамочка, настоящая зима. Понимаешь?
  - Зима уже давно началась, чучело, не ори и не мешай мне спать.
  Пошел такой густой снег, что уже ничего не было видно и я тоже отправился спать.
  Снега за ночь выпало так много, что все ребята успели вдоволь вывалятся в снегу по дороге в школу и пришли в приподнятом настроении.
  Когда я накануне усердно проливал пот над домашним заданием, да еще и умудрился забежать вперед, я и не думал, что это может как-то повлиять на мое отношение к Марии Петровне.
  Урок начался как обычно: Мария Петровна полистала свои журналы, отметила отсутствующих, а потом спросила, кто хочет отвечать. Какое-то время все молчали, и я поднял руку и громко сказал:
  - Я!
  - Хорошо, иди Орлов к доске и возьми свои тетради.
  Я уже успел пожалеть, что вызвался, но пришлось вылезти из-за парты и топать к доске со своим домашним заданием. Мария Петровна посмотрела мои тетради, что-то там исправила, а потом сказала:
  - Ну, пиши.
  Получилось так, что в этот раз ошибок у меня было совсем мало. Просто пустяк, а вот пота с меня сошло семь ручьев. Уже когда я садился на место, Мария Петровна сказала:
  - Ставлю тебе твердую пятерку, Павлуша.
  Я сидел и все думал: "Хорошая у нас учительница, добрая...".
  Приближались мои любимые праздники - рождество и Новый год. На рекламных тумбах появились яркие цирковые афиши:
  
  ВПЕРВЫЕ НА АРЕНАХ ЦИРКОВ
  УКРАИНЫ И РОССИИ
  ИЛЛЮЗИОНИСТ МИРОВОГО КЛАССА
  ИЗ ИНДИИ
  Б Е Н Б А Х А Р
  Только десять дней.
  Билеты
  продаются во всех театральных кассах города
  
  Теперь мы с Валеркой только и думали, как попасть в цирк да еще и на вечерний сеанс. Билеты стоили очень дорого, так что купить их, даже на места под куполом цирка, мы никак не могли. Оставалось одно - искать способ прошиться. Но сначала нужно было незаметно проникнуть вовнутрь помещения, спрятаться понадежнее в каком-нибудь закоулке и терпеливо ждать начала представления. Мы уже решили, что прятаться будем в самых верхних рядах под креслами - вряд ли там будут искать. Но тут я вспомнил о клоуне Аркадии Ивановиче и рассказал об этом Ваське и Валерке, которым эта идея показалась самой правильной, и после уроков мы отправились в цирк.
  Парадные двери цирка были заперты, но я помнил, где был служебный вход, через который мы и прошли. Здесь мне все было знакомо, и я повел ребят к той самой двери, через которую я, Шурик и Майка ходили смотреть слонов, а потом познакомились с лилипутами и Аркадием Ивановичем. Я смело открыл дверь и мы вошли. Но не успели мы и оглядеться, как перед нами выросла женщина в цирковой униформе, строго спросившая:
  - Постойте, ребята, куда это вы направляетесь?
  - К Аркадию Ивановичу, клоуну вашему. Он нас на занятия пригласил, - ответил я, выступая вперед.
  - Давно он вас приглашал?
  - Давно... в мае еще.
  - Долго же вы к нему шли. Он у нас теперь не работает, он в Одессу уехал. Тарас! - обратилась она к проходящему мимо парню. - Проводи ребят к выходу, а то заблудятся.
  Парень молча проводил нас к служебному выходу и даже не спросил, зачем мы приходили. Когда мы вышли на улицу, было очень холодно, и моя надежда посмотреть выступление Бена Бахара стала постепенно замерзать. Несколько музыкантов со своими трубами прошли мимо нас, направляясь к служебному входу в цирк, и вдруг новая мысль щелкнула меня по лбу.
  - Вася, а у твоего папы есть знакомые музыканты в оркестре цирка? - спросил я Ваську в надежде получить утвердительный ответ.
  - Не знаю, у моего папы много знакомых музыкантов, он когда-то и в цирке работал. А зачем тебе?
  - А ты спроси, может он нам контрамарки на Бена Бахара достанет, если у него здесь друзья есть.
  - Спросить можно, только вряд ли - он уже давно ничего такого не говорил. Пусть Валерка попросит, он его лучше слушается.
  Пока мы шли домой и со всех сторон обсуждали этот вопрос, надежда попасть в цирк постепенно начала оттаивать. Васькин отец согласился при случае поговорить с товарищами, но дни шли за днями, а обещание так и оставалось обещанием. Но вот, когда до конца выступлений индуса оставалось всего два дня, прибежал Валерка и сообщил радостную новость: "Павлик, мы завтра идем в цирк"!
  Нас посадили во втором ряду прямо возле выхода на арену и мы были ужасно рады таким шикарным местам. Однако во время представления почему-то получалось так, что артисты почти все время поворачивались к нам задом. Бен Бахар выступал во втором отделении, и все с нетерпением ждали его появления.
  И вот зал стал заполняться звуками восточной музыки, волшебная мелодия постепенно переросла в бравурный восточный марш. Вспыхнули прожектора, раздвинулся занавес и на арену, торжественно прошествовали артисты востока. Их красивые пестрые одежды, усыпанные драгоценными камнями, сверкали в лучах прожекторов. Здесь были женщины, разодетые в золотистые прозрачные одежды, мужчины в широченных бархатных штанах и даже один пестрый карлик. Бен Бахар шел впереди всех. Это был высокий человек в огромной чалме, усыпанной сверкающими драгоценными камнями. Остальную его одежду трудно описать, однако мне запомнился широкий золотой пояс, к которому был подвешен огромный меч. После короткого красочного пассажа началось представление. Описать все чудеса, которые мне посчастливилось тогда увидеть, сейчас просто невозможно. Чего там только не происходило: карлик исчезал в одном месте и тут же появлялся в другом. Одни женщины летали по воздуху, а других закладывали в ящики, похожие на огромные бревна, и распиливали на части. Потом все части составляли вместе и, пожалуйста: та самая женщина выходит оттуда как ни в чем ни бывало. И платье целое, да еще и прыгает, как коза. Но самые страшные и непонятные чудеса произошли, когда Бен Бахар отрубил голову самому настоящему живому человеку. Обратился он через переводчика к публике и говорит: "Кто желает мне совсем немного помочь"? Один здоровенный парняга, сидевший в первом ряду, взял и вызвался: я могу помочь, если нужно. Бен Бахар посмотрел на огромную рыжую голову этого придурка и дал знак двум девушкам, которые вывели на арену ничего не подозревавшего парня и посадили в небольшой ящик так, что только рыжая патлатая голова торчала наружу. Верхняя крышка ящика состояла из двух половинок с дыркой посередине как раз для шеи и задвигалась она как крышка пенала.
  Задвинули девушки крышечку с двух сторон, щелк и готово: сидит мышка в мышеловке, а голова на блестящей поверхности крышки, как на блюдечке лежит, глазами моргает и поворачивается из стороны в сторону. Бен Бахар хлопнул в ладоши, и карлик поднес ему меч в ножнах. Он осторожно вынул меч из ножен. Девушки подбросили высоко вверх большой белый шарф, а Бен Бахар протянул меч вперед лезвием вверх и подставил под падающий шарф. Тот, коснувшись меча, распался надвое. Бен Бахар сделал несколько взмахов мечом, со свистом рассекая воздух, и подошел к сидящему в ящике болвану. Тот, очевидно, понял, что должно произойти и как закричит: "Не надо! Отпустите! Я не хочу!" Между тем девушки стали накрывать кричащую голову большим полупрозрачным покрывалом, но не успели края покрывала опуститься на крышку ящика, как Бен Бахар мечом со всего размаха вдоль крышки - чирк! Тут же подняли покрывало, а голова стоит себе на месте, только глаза выпучила от удивления. Весь зал от удивления загудел. Бен Бахар подошел к голове, взял ее за волосы и поднял высоко над собой. Над крышкой ящика торчал лишь обрубок шеи. Теперь весь зал дружно произнес громкое восклецание: "О-о-ох!" и некоторые женщины упали в обморок. Потом Бен Бахар приладил голову на место, девушки накрыли ее покрывалом и сразу же подняли его, а голова, как прежде торчит на месте и весело поглядывает по сторонам. Ящик открыли, и из него вылез прежний парняга. Он поспешил убраться с арены и сесть на свое место, только заблудился и пошел в другую сторону. Тогда девушки, которые орудовали с покрывалом, взяли его за руки и отвели на место. А он все ощупывал свою голову, будто сомневался, его это голова или нет. Этот фокус мне так понравился, что другие смотреть уже было не интересно. Я все думал: отсечь голову таким мечом и дурак сможет, а вот как он ее снова приклеил? Этого я никак не мог понять.
  Домой мы шли пешком и горячо обсуждали самые впечатляющие фокусы Бен Бахара. Если мы с Васькой ни до чего не могли докопаться, то Валерке все было абсолютно ясно. Особенно он испортил нам настроение относительно фокуса с отрубленной головой.
  - Никакой отрубленной головы там не было. Я все видел, это все - чепуха, - убежденно говорил он, - потому что вы смотрели на меч, а я заглядывал под покрывало.
  - Ну и что ты там увидел? - допытывался я. - Голову этого дубины?
  - Не-а. Я увидел, как тот парень нырнул в ящик, а вместо своей головы выставил другую - куклу. Вот ее Бен Бахар и таскал потом за волосы.
  Валерка продолжал посвящать нас в секреты и других фокусов Бена Бахара: девушки висели в воздухе на ниточках, как марионетки в кукольном театре, люди не перемещались мгновенно с одного места на другое, а их было по двое похожих друг на друга. Когда один прятался в яму под ковром в одном месте, то второй, такой же, вылезал в другом. Все было, оказывается, так просто, что даже противно было слушать. Я долго спорил с Валеркой, но потом перестал - никакого толку. Про себя же я решил, что больше никогда не пойду с Валеркой смотреть фокусников - не интересно.
  Накануне Нового года у нас дома не чувствовалось никакого праздничного настроения. У тети Наталки болела Галя, и ей было не до новогоднего праздника и гаданий. Мама ушла к тете Груше с ночевкой и наказала нам с Веркой никому не открывать дверь и пораньше лечь спать. Получалось, что мы с Веркой должны были встречать Новый год одни. Но вечером, когда было еще совсем светло, к нам пришла Веркина подруга Маша, чтобы как всегда погадать под самый новый год. Когда мы пили чай, я посматривал то на Верку, то на Машу и сравнивал, кто же из них красивее. Маша в тот раз показалась мне такой красивой, что долго смотреть на нее было страшно. Она казалась ожившей новогодней картинкой.
  Новый год приближался, а ничего такого особенного не происходило. На кухне перед иконами спокойно горела лампада. В углу комнаты стояла маленькая украшенная елочка со свечами, которые никто пока не зажигал. В печке буржуйке потрескивали сосновые поленца, которые я изредка подбрасывал в нее. Было тепло и уютно. Иногда печная труба заводила заунывную песню, а это означало, что на дворе крепчает мороз. Мне вдруг представился плач маленького щенка, который очень замерз и которого не хотят пускать в дом. Когда мамы по вечерам не бывало дома, мне всегда становилось очень грустно и казалось, что обязательно должно что-то случиться.
  В этот раз девчата готовились гадать на старом воске. Они сказали, что мне присутствовать при этом нельзя, так как при постороннем ничего не получится. А мне и не нужно было, потому что я раньше видел, как это делается: расплавляют в какой-нибудь банке старый свечной воск и быстро выливают его в тазик с холодной водой. Воск сразу застывает в виде какой-нибудь каракатицы. Потом берут эту штуку и кладут на блюдце так, чтобы она торчала как можно выше. Затем ставят блюдце перед свечой так, чтобы тень от этой восковой штуки падала на стену. Получается какая-нибудь картинка. Нужно все время вращать блюдце. Пока не появится на стене что-нибудь такое, что и предскажет судьбу гадающего на ближайшее время. Я, конечно, знал от тети Наталки, что такое гадание - просто забава для детей, ну просто чушь.
  Когда наступило время гадания и девчата закрылись в комнате, я залез под одело с головой, чтобы поскорее заснуть. Заснуть я никак не мог и, лежа с закрытыми глазами, думал: "Что они там такое сейчас угадывают? Хоть бы Маше что-нибудь хорошее привиделось". Вскоре девчата громко заговорили, открыли двери комнаты, вышли на кухню и зажгли свет. "Раз быстро бросили гадать и начали рассказывать друг другу, что им там привиделось, значит, ничего не получилось или не хотят, чтобы сбылось", - подумал я, вылезая из-под одеяла.
  - Ну что там у вас, Вера? - спросил я, надеясь услышать что-нибудь интересное.
  - Да чушь одна, Павлик, - ответила Маша, - не стоит об этом даже и говорить.
  - Ну, какая чушь? Расскажите, пожалуйста. Мне очень интересно, - продолжал я к ним приставать. - Все равно теперь ничего не сбудется.
  - Ну что ты пристал! Уже поздно, давайте лучше спать, - сказала Верка, подбрасывая в печку последние поленья. - Ты бы, Павлушка, лучше в сени за дровами сходил.
  - Зачем? И этих хватит, - отнекивался я. В сени выходить мне очень не хотелось. Я быстренько залез под одеяло и притворился, что уже сплю.
  Вскоре, погасив свет, улеглись и девчата. Они еще долго потихоньку о чем-то разговаривали, а я, высунув голову из-под одеяла, старался разобрать о чем они там шушукаются, но так ничего и не понял. Потом стало совсем тихо. Дрова в печке успели прогореть, и труба больше не выла. Вдруг мне показалась, что во дворе перед нашими окнами кто-то ходит. Я прислушался и ясно услышал скрип снега под чьей-то тяжелой поступью. Скрип, скрип, скрип... Мне стало страшно и тут я вспомнил про нашего Жука. Раз Жук молчит, значит никого нет, иначе бы он лаял - подумал я. Печка давно остыла, и в комнате стало холодно. А что если и вправду сходить в сени за дровами и снова растопить печь, ну что тут такого? Я уже спустил ноги с кровати, чтобы осуществить свой план, как совершенно четко услышал скрип половиц в сенях. Я посмотрел на дверь и увидел, как она задергалась, - кто-то пытался ее открыть! Я снова нырнул под одеяло. Верку я пока звать не решался - засмеет. И тут я вспомнил, как мама учила меня: "Если ты вечером остался один, и тебе почему-то стало страшно, посмотри на горящую лампадку, и страх пройдет". Я приоткинул одеяло и стал смотреть на спокойное оранжевое пламя лампады. Прошло совсем немного времени и дрожь, пробиравшая меня от страха с головы до ног, стала постепенно утихать, а потом и совсем прошла. Я несколько раз глубоко вздохнул, и мне стало спокойно и легко. Оглядевшись, я не увидел ничего страшного. В комнате было тихо и холодно.
  - Павлушка, ты не спишь? - раздался громкий голос Верки, от которого я даже подпрыгнул на кровати.
  - Нет, не сплю. А что?
  - Тебе холодно?
  "А-а-аза дровами хочет меня послать. Нет уж, иди сама..." - подумал я и ответил:
  - Нисколько не холодно. Мне даже жарко, вот даже одеялом не укрываюсь.
  - Павлик! - раздался голос Маши. - Иди к нам, а то нам очень холодно и страшно. Втроем теплее будет.
  Если бы позвала Верка, ну ни за что бы ни пошел, а раз Маша зовет, нужно идти выручать. Нехотя я слез с кровати и пошлепал босиком по холодному полу в комнату. Верка лежала на кровати с краю, а Маша - возле стенки. Я перелез через их ноги и нырнул под одеяло между Машей и стенкой.
  - Что же ты к самой стене жмешься, ложись посредине, а то какая же из тебя грелка и защитник? Да ты не бойся, мы тебя не укусим, - сказала Верка, ехидно посмеиваясь.
  - Чего мне бояться? Только пусть Маша лежит посередине, так ей теплее будет, - ответил я и пододвинулся ближе к Маше.
  - Правильно рассудил Павлик, я ведь, действительно, такая мерзлячка. Мерзну даже возле печки, - сказала Маша ласковым голосом, обняла меня одной рукой и привлекла к себе.
  Я сам не знаю, как это получилось, но я крепко обхватил ее обеими руками и воткнулся носом ей в грудь. Тут же я почувствовал, как краснею от макушки до самых пяток. Мне вдруг стало очень жарко.
  - Вера, а у Павлика действительно жар. Он весь горит, вот потрогай, - сказала Маша встревоженным голосом.
  Верка пощупала мою голову и ноги и сказала:
  - Чепуха, никакой температуры у него нет. А что это ты так прижимаешься, тебе не стыдно?
  Она еще что-то говорила, но я ее не слушал. Я наслаждался обилием тепла и ароматом, идущим от Машиной груди.
  Проснулся я внезапно, как мне показалось, от громкого выстрела. Был уже день. Печка, очевидно давно растопленная, раскалилась докрасна - в комнате было тепло. Двери были прикрыты, но на кухне я услышал громкие голоса, среди которых узнал и мамин.
  Мама уже вернулась от тети Груши, подумал я, выбираясь из-под одеяла. Но не успел я спрыгнуть с кровати, как в комнату вошли мама, Верка и Маша.
  - Что ж это ты, сынок, в девичью кровать забрался, одному, наверное, холодно было?
  - Да он дрожал как цуцик от холода и страха, - поспешила ответить Верка, - вот мы и взяли его к себе.
  - Это ты дрожала от страха из-за своего дурацкого гадания, - начал было я уточнять истину, но, посмотрев на Машу, махнул на это дело рукой.
  - Ладно, - сказала мама, - марш умываться, одеваться и за стол. Посмотри, сколько я гостинцев принесла от тети Груши.
  На столе в большом плетеном блюдце лежала целая гора пирожков, а в гончарной миске - еще одна гора моченых яблок. Посередине стола стоял самовар (мама по праздникам никогда не пользовалась чайником), вокруг которого были расставлены чашки.
  Я хотел как можно скорее отделаться от умывальника, но мама помогла мне как следует умыться, причесаться и одеться и только потом разрешила сесть за стол.
  Пока пили чай и хвалили пирожки, особого разговора не было. Потом Маша спросила:
  - Тетя Лена, а вы гадали вчера?
  - Да что ты, Маша, нам с тетей Грушей не до того было. Она простудилась и очень болеет, а я не люблю это дело - глупости все это. Да и вам не советую забивать голову чепухой.
  - А мы вчера с Верой пробовали на воске гадать, только потом бросили, потому что ерунда какая-то выходила.
  - Ну и что же это за ерунда? Расскажите, утром можно все рассказывать.
  - Мне сначала гора на стенке отобразилась, а когда я немного развернула блюдце, смотрю, а это - дуля. Поверну в одну сторону - гора, поверну в другую - дуля! Так я и бросила все. А вот у Маши совсем другое дело. Маша, расскажи, если хочешь.
  - Мне, тетя Лена, вырисовалась долина с холмами, а на переднем плане - могила с большим крестом. Тьфу ты, до сих пор в глазах стоит. Все, больше никогда гадать не буду!
  Когда Верка рассказывала про свое гадание, мама только улыбалась, но после Машиного рассказа о ее видении лицо мамы сразу преобразилось. Вместо улыбки на лице появилась тревога и она, как бы невзначай, останавливала взгляд на иконах. Мне показалось, что она про себя молится. Потом она сказала:
  - Знаете, девочки, что я вам скажу - эти ваши гадания не имеют никакого смысла, поэтому выбросите это из головы. Зачем вам гадать? Все равно, если человеку что-либо суждено, так он от этого никуда не денется. Пройдет время и ваш суженый сам вас найдет. Гадай тут или не гадай...
  Еще немного поговорили, но я заметил, что все стали какими-то сонными, разговор не клеился. Потом Маша сказала:
  - Спасибо, тетя Лена, за все. Мне пора домой - мама наверняка волнуется.
  Она встала из-за стола и начала одеваться. Вдруг, как будто что-то вспомнив, она быстро подошла ко мне, обняла и крепко прижала к себе.
  - Спасибо тебе, Павлик, что ты так хорошо согрел меня в эту холодную ночь.
  Она поцеловала меня и добавила:
  - Будь счастлив, дорогой.
  Мне почему-то стало ее так жалко, что я вцепился в нее, разревелся и стал просить:
  - Машенька, не уходи, оставайся у нас. У нас тебе будет хорошо.
  Тут вмешалась Верка:
  - Павлушка, не дури. Не мешай нам одеваться, я пойду провожать Машу. А завтра она к нам опять придет. Что это ты в самом деле?
  Когда Верка и Маша ушли, мама сказала строгим голосом:
  - Вот что, дружок, займись-ка ты лучше делом, - и стала давать мне различные задания: сделай это, а потом сделай то...
  Маша не пришла к нам ни на следующий день, ни на второй, ни на третий. Чувство какой-то утраты, которое не давало мне покоя первые дни после Нового года, постепенно исчезло.
  Еще до начала зимних каникул Мария Петровна велела записать в календарики, когда и в какие походы мы пойдем всем классом. Намечалось, что у нас будет три похода: во Дворец пионеров, в лес и в краеведческий музей. Во Дворце пионеров мне понравилось. Мария Петровна водила нас по разным комнатам и показывала, где и какие работают секции и кружки.
  - К майским праздникам вы все будете пионерами и сможете записаться в любой кружок. А пока выбирайте себе занятие по вкусу, - разъяснила нам она.
  Больше всего мне понравился авиамодельный кружок, где ребята сами делали летающие самолеты и планеры и даже воздушных змеев, похожих на большие коробки. Я попросил самого старшего из ребят, чтобы меня записали в кружок и научили делать самолеты с мотором, так как бумажных голубей, и воздушных змеев я сам делать умею. А мне сказали, чтобы я пришел ровно через годик, вот тогда и примут. Воображули, - подумал я, - задаются. Ну и черт с вами!
  Идти с классом на экскурсию в музей я не захотел, потому что мы с ребятами начали ездить на каток, который открылся на стадионе "Динамо", а в лес мы могли ходить и сами хоть каждый день.
  Юльку я не видел с самого начала каникул, и мне никак не удавалось встретиться с нею. Мне даже показалось, что она нарочно избегает меня. Нет, - думал я, - она, наверное, опять уехала куда-то с мамой, теперь ее до конца каникул не встретишь. Но когда я вышел на улицу, чтобы зайти за Валеркой (мы собирались идти в кино), я вдруг почувствовал, что сейчас встречу Юльку. Так оно и вышло - Юлька стояла возле своего дома и кого-то ждала. Она была одета в шубку, валенки, а на голове у нее была красивая новенькая меховая шапочка. В руках Юлька держала небольшую хозяйственную сумку, из которой торчали зачехленные коньки.
  - Здравствуй, Юлечка! Как я рад, что встретил тебя. Мне так хотелось тебя видеть. А ты что болела или куда-то уезжала? - Я не просто говорил, а прямо кричал от радости.
  - Здравствуй, Павлик, - ответила Юлька сдержанно, стараясь не смотреть мне в глаза, - я не болела и никуда не уезжала. Я была очень занята.
  - Юлечка, ты, как вижу, собралась на каток. Вот хорошо, - продолжал я, не обращая внимания на ее холодный тон, - я сейчас сбегаю за коньками и пойду с тобой. Подожди немножко, я быстро.
  - Павлик, и не думая даже, я иду на каток с мамой, понимаешь... Я ее жду.
  - Ну и что? - продолжал я с прежним энтузиазмом, - идите себе, а я подойду потом. На катке много народа, она и не догадается, что мы с тобой договорились.
  - Мы с тобой ни о чем не договариваемся, - перебила она меня, - это невозможно - меня там ждет Боря. Павлик, я теперь дружу с Борей. Понимаешь? И мама мне разрешает с ним дружить. Он...
  - С каким это Борей? - теперь уже я ее перебил. - С Боциком что ли? С этим паршивым долгоносиком?
  - Не называй так Борю, Павлик! Боря хороший мальчик - не хуже других.
  - Значит, со мной ты уже не дружишь?
  - Я этого не говорила, Павлик, это нехорошо с твоей стороны.
  - Хотели вы или нет, но я иду на каток, и Борька у меня еще получит.
  - И не думай об этом, Павлик, тогда мы с тобой и вправду станем совсем чужими.
  - Ты же говорила, что всегда будешь дружить со мной, мы же с тобой целовались...
  - Ну и что? Павлик, давай об этом поговорим завтра, а сейчас выйдет мама, и я не хочу, чтобы она видела нас здесь вместе, - в голосе ее звучала ласковая, но настойчивая просьба.
  Мне не хотелось встречаться с Юлькиной мамой, и прекратил дальнейший разговор, добавив:
  - Ладно, давай поговорим завтра, если хочешь.
  Я не стал дожидаться Валерку и пошел, не оглядываясь, на нашу улицу. Мне было очень обидно, что Юлька вдруг стала дружить с Боциком. Я злился на Боцика, на Юльку и ее скрипку, на Кочергу, в виновности которой во всем происходящем был абсолютно уверен. Борька был старше и сильнее меня, и я все думал, как мне ухитриться набить ему морду. Однако когда я обошел весь массив Журавлевских улиц и переулков и вышел к ипподрому, моя злость прошла. Пока я плелся домой кратчайшим путем, окончательно успокоившись, я старался выбросить Боцика из головы. Но Юлька... Что все это значит? Наконец мне в голову пришло правильное, на мой взгляд, решение и я произнес вслух: "Ну и пусть пиликают на своих дурацких скрипках. Пошли они все к черту"! Мне стало легче, но все же чувство утраты сильно меня угнетало, хотелось с кем-нибудь подраться. Вот, думал я, если бы сейчас встретилась Кочерга, я бы разогнался и боднул ее головой в то самое место, где у обычных людей бывает живот, чтобы не наговаривала на меня Юлькиной маме.
  Беспокойно-болезненное чувство потери долго не покидало меня. Оно то затихало и пропадало совсем, то вдруг возникало с новой силой. Вечером я решил рассказать об этом по секрету маме, чтобы не знала Верка, а мама, даже не подумав, сказала: "Пустяки, Павлик, всего-навсего маленькие неприятности между друзьями. Скоро все это пройдет, вот увидишь". Но она тогда очень ошибалась. Истину мне открыла бабушка Полина, но это было гораздо позже.
  На другой день, управившись с нехитрыми домашними делами, я отправился за Валеркой, чтобы осуществить наш сорвавшийся поход в кино. День был солнечный, безветренный, но морозный - изрядно щипало за нос и за уши. Я ждал Валерку, надеясь, что выйдет и Юлька, но она так и не показалась. Наверное, она на катке, догадался я, нужно уговорить Валерку поехать на каток.
  - Валера, смотри, какая сегодня погода: солнышко и ветра нет. Может на лыжах покатаемся или на каток пойдем, а то скоро каникулы закончатся, тогда уже не покатаешься, - начал я обрабатывать Валерку в намеченном направлении.
  Он посмотрел на меня, потом на солнышко и, не колеблясь, ответил:
  - Нет, пошли в кино, как договорились - на лыжах я кататься не хочу, а с катка нас все равно прогонят, потому что мороз большой.
  Валерка говорил это, потирая уже успевшее замерзнуть правое ухо.
  - Да какой же это мороз, Валер? Я вон сколько тебя жду и хоть бы что. Поехали на каток, а?
  - Что-то я тебя не пойму: то пошли в кино, то поехали на каток. Что ты мне все время голову морочишь?
  - Так я же думал, что новые фильмы пойдут, а старые мы уже по три раза видели. Каникулы закончатся, и на каток будет платный вход...
  Валерка еще раз посмотрел на солнышко, потер нос и согласился.
  - Ладно, поехали, но если на катке ты скажешь "пошли в кино", я уйду домой.
  Часа через полтора мы уже скользили по льду катка стадиона "Динамо". Несмотря на изрядный мороз, на льду было очень много народа, в основном детворы с мамами и нянями. Мы объехали каток по самой кромке льда и я внимательно всматривался в гущу катающихся, пытаясь рассмотреть среди них Юльку, но ее нигде не было видно. После второго круга я был уверен, что ее здесь нет, и у меня сразу пропал интерес к катанию. Я остановился возле прохода и стал думать, как бы уехать домой. Тут же подъехал Валерка и спросил:
  - Ну, что ты остановился? Поехали, а то обморозишься.
  - Не могу, - ответил я, - правую ногу свело.
  - Так надо ее размять, а то задеревенеет. Давай помогу, - сказал он озабоченно, опустился на колени и стал разминать мне икру правой ноги.
  В этот момент я заметил, как на большой скорости к нам несется снегурочка. Она неслась прямо на нас, но, не доехав около метра, развернулась и резко затормозила "ленточкой", обдав нас потоком снежной пыли.
  - Здравствуйте, мальчики, - услышали мы звонкий голос Майки, - я так и знала, что встречу вас здесь. - Я сказала Розе: "Роза, поехали на каток - Павлик, и Валерка обязательно будут там". А она мне: "Нормальные люди в такую погоду сидят дома, а если они такие же чокнутые, как ты, тогда другое дело". Ну, кто прав?
  Казалось, Майка, и правда была обрадована встрече с нами. Она все говорила и говорила, не давая сказать нам ни слова. Потом она поднялась на носках коньков и помахала кому-то высоко поднятой рукой.
  - Сейчас я познакомлю вас с моей кузиной Розой. - Майка посмотрела куда-то в сторону и добавила: - А вот и она.
  К нам подъехала другая снегурочка, которая совсем не была похожа на Майку. Она была немного выше и гораздо полнее, а из-под спортивной шапочки выбивались рыжие кудри. Она остановилась возле Майки и стала с любопытством нас рассматривать.
  - Роза, познакомься - это Валера и Павлик, мои хорошие друзья, - весело сказала Майка, легонько подталкивая Розу поближе к нам. Мы пожали друг другу руки, при этом Роза лишь слегка дотронулась до моей руки, зато трясла Валеркину руку как мальчишка.
  - Пойдемте, я познакомлю вас со своей мамой, - сказала Роза, указав на противоположную сторону катка, вон она там стоит.
  При этом она грациозно протянула Валерке руку. Тот догадался, что Роза предлагает ему ехать парой, сцапал ее руку, и они медленно поехали вдоль снежного бортика, старательно объезжая катающихся ребятишек. Мы с Майкой поехали вслед за ними.
  Несмотря на то, что погода начала меняться и становилось все холоднее, количество народа на льду не уменьшалось. Теснота и изрезанный лед не давали возможности ездить по кругу на большой скорости - приходилось все время лавировать. Кататься становилось неинтересно, однако уходить не хотелось, потому что музыка, льющаяся из динамиков и веселый говор катавшихся, создавали праздничную обстановку. Я, Валерка и девчонки старались все время держаться вместе, но нам это не удавалось и мы часто теряли друг друга. Тогда Роза предложила кататься попарно вдоль бортика круг за кругом, меняя пары после каждого круга. Мы попробовали и получилось очень хорошо. После двух-трех кругов я понял, что катаюсь хуже всех. Когда я был в паре с Майкой, у меня еще получалось как-то сносно, а вот в паре с Розой все выходило совсем плохо. Роза все время уходила вперед и тащила меня за собой как на буксире. Кроме того, при разгоне и на поворотах мой правый конек все время проскальзывал в сторону и я часто падал на левое колено. Ритмичного и плавного скольжения не получалось.
  Розе это надоело, и она спросила:
  - Павлик, у тебя ужасно тупые коньки, ты точил их перед выходом?
  - Нет, но я точил их в прошлый раз, - ответил я не задумываясь, хотя и не помнил, когда это было, возможно, в прошлом году.
  - Когда падаешь, старайся не падать на коленки - это очень опасно, - продолжала Роза тоном опытной наставницы, - потом не только кататься, но и ходить не сможешь.
  Я соглашался и обещал все сделать так, как она говорила, а сам думал: "Только познакомились, а она уже командует, будто я сам не знаю, что коньки нужно точить в мастерской, а денежки на это кто даст"? Я не знаю, сколько времени мы бы еще пробыли на катке, если бы по радио не объявили, что в связи с увеличением мороза каток закрывается, так как уже имеются случаи обмораживания, и что дирекция стадиона просит всех катающихся покинуть лед. Родители и няни начали быстренько уводить своих чад, потом и взрослые стали покидать каток. Мы хотели остаться, но Розина мама и слышать об этом не хотела, и нам пришлось уйти.
  Прямого автобуса от стадиона "Динамо" до Журавлевки тогда не было, и мы поехали через центр города с пересадкой. Автобус был переполнен и мы, разделенные толпой, не могли свободно разговаривать. Роза жила где-то на Московском проспекте, поэтому Майка, Роза и ее мама вышли из автобуса гораздо раньше нас с Валеркой, помахав нам на прощание рукой. На этой же остановке вышло много народа и в автобусе стало просторно. Мы с Валеркой поспешили перейти на заднюю площадку, и теперь можно было разговаривать.
  - Павлик, хорошо, что мы не пошли в кино, здорово получилось. Мне понравилось кататься в паре с Розой. А как ты думаешь, она хорошая девчонка, с ней можно дружить?
  Я не знаю почему, но Роза мне не понравилась. Она показалась мне некрасивой и какой-то очень взрослой. Однако я не хотел говорить об этом Валерке и ответил:
  - Мы же дружим с Майкой, да? А Роза - Майкина двоюродная сестра, значит и с ней можно дружить. Я так думаю.
  Когда мы вышли из автобуса, дул сильный ветер и было очень холодно. Условившись, что завтра обязательно пойдем в кино, мы разбежались по домам.
  Едва я вошел во двор и закрыл за собой калитку, как почувствовал, что на меня нахлынуло беспокойство и даже страх. Так бывало всегда, когда меня дома ожидала большая взбучка. Я даже остановился, пытаясь вспомнить, не натворил ли я чего-нибудь?.. Ничего такого не приходило мне в голову и я смело взошел на крыльцо, открыл дверь и вошел в сени. Дверь комнаты была закрыта, но оттуда слышался громкий плач и невнятный говор. "Мама опять заболела, - подумал я, - и доктор Миллер уже пришел". Бросив коньки на пол, я вбежал в комнату. На моей кровати сидели мама и Верка, которая плакала навзрыд, заламывая руки и покачиваясь из стороны в сторону. У мамы лицо было заплаканное, но слез уже не было видно. Обняв Верку за плечи, она старалась ее успокоить:
  - Верочка, не доводи себя до истерики - этим уже ничего нельзя изменить... ради бога, успокойся...
  - Чего это она, мама? - спросил я, чувствуя, что и сам сейчас разревусь.
  - Павлушка, Маша умерла... Дорогая наша Машенька умерла, понимаешь? - проговорила Вера, продолжая рыдать. - О, горе, горе!
  - Маша? Умерла Маша?! Этого не может быть! - кричал я, не желая верить услышанному. - От чего она умерла, если она совсем не болела? Это неправда, она у нас на Новый год была, вы что, забыли?
  - Маша умерла сегодня утром в больнице от заражения крови. Она наступила на ржавый гвоздь, - объяснила мне мама, - доктора ничего не могли сделать. Сестра сказала, что она перед смертью очень мучилась... она так хотела жить бедняжка... упокой душу ее, Господи!
  Наконец до меня дошла страшная истина: Маши больше нет. Что-то очень тяжелое навалилось на меня. Я забился в угол комнаты за фикус и только тут начал плакать тихо и безутешно. И чем больше утешала меня мама, тем горше мне становилось, и тем обильнее лились слезы.
  Когда я внезапно проснулся от какого-то толчка, было уже, очевидно далеко заполночь. Я лежал в своей постели, тщательно укрытый одеялом. Мурзик, прыгнув мне на ноги, разбудил меня и теперь мял одеяло всеми четырьмя лапами, устраивая себе местечко поудобней. Наконец он улегся, громко мурлыкая. Комната освещалась одной лампадой, но было светло и тихо. Я никак не мог припомнить, как я очутился на своей кровати, однако постепенно начали всплывать в памяти все события вчерашнего вечера. Но, так как острота восприятия прошла и стало казаться, что все это мне приснилось, я улегся поудобней, стараясь снова поскорее заснуть. Вдруг я услышал, как мама негромко спросила:
  - А разве ты не догадывалась, что с ней происходило?
  - Я знала о ее положении, - так же тихо ответила Верка, - но они встречались более года и должны были пожениться.
  Я понял, что разговор идет про Машу, и стал прислушиваться.
  - Ну и что же им помешало? - продолжала спрашивать мама.
  - Он целый месяц больше не появлялся. Маша забеспокоилась и пошла к нему домой, чтобы узнать, не заболел ли. Обычно она к ним не ходила. Дома никого не оказалось, а соседка сказала ей: "А ты что, разве не знаешь? Он уже как больше недели прошло, женился на какой-то ленинградской девчонке и уехал к ней насовсем что ли... не знаю. А я думала, что ты все знаешь". Для Маши это был такой удар, что она слегла на несколько дней.
  - А ты хоть пыталась отговорить ее от этого?
  - Мама, ну как я могла? Она мне сказала: "Теперь, Вера, мне крышка - в два счета выгонят из дома". Я, конечно, ее отговаривала, ну что я могла еще сделать?
  - Так уж и выгонят... к нам бы ее привела, а там все и уладилось бы. Вон Павлушка и тот догадался...
  У меня вдруг сильно защекотало в носу, и я громко чихнул. Какое-то время было совсем тихо, потом они еще долго говорили, но разобрать о чем было нельзя.
  Машу похоронили на городском кладбище. Мама и Верка ходили на похороны, а меня не взяли. Мама сказала: "Сиди дома, это не для детей". Я и не спорил - боялся кладбища. Только потом, в апреле, мы с Веркой ходили туда, чтобы посадить на Машиной могилке голубые подснежники и сиреневую ряску, которые мы накопали в лесопарке. К тому времени на Машиной могилке уже был уставлен памятник - небольшая мраморная плита с надписями и ее фотографией в овальной рамке. С нее Маша смотрела на нас и улыбалась. Когда мы посадили все цветы и собрались уходить, я вспомнил, что побоялся тогда сказать Маше "прощай". Мне очень захотелось сказать ей это сейчас и я громко, чтобы ей было слышно, произнес: "Дорогая Машенька, прощай"! Верка схватила меня за плечо и зашептала:
  - Ты что, Павлуша, сдурел? Здесь нельзя так кричать - ты же ее можешь разбудить. Пойдем домой, и не оглядывайся, пока за ограду не выйдем.
  Всю дорогу, пока мы шли домой, Верка вытирала слезы. Мне было очень жаль Машеньку, но я почему-то больше не плакал. Я знал, что на ее могилке теперь каждой весной будут расцветать подснежники, которые она очень любила.
  После каникул зима стала еще злее - постоянно дули пронизывающие ветры, так что даже при небольших морозах было ужасно холодно. Почти все время после школы приходилось сидеть дома. Иногда, по выходным дням, мы с Васькой и Валеркой кое-как добирались до клуба, чтобы посмотреть кино или спектакль. Других ребят с нашей улицы я встречал редко, да и то мимоходом. Юльку я не видел с того самого дня, когда она сказала мне, что подружилась с Боциком. Я очень скучал по ней, а о Боцике перестал даже думать, как будто его и не было. Иногда, несмотря на холод, я целыми часами торчал где-нибудь возле Юлькиного дома, надеясь ее встретить, но она не показывалась. Изрядно намерзнувшись, я начинал злиться на нее и даже ругаться: "Ну и черт с тобой, сиди со своими дурацкими нотами, - бубнил я себе под нос, - набиваться больше не буду, обойдусь как-нибудь". Я бросал свое "дежурство" и уходил домой. Потом злость сменялась обидой, которая долго не проходила, а спустя какое-то время я успокаивался, стараясь не думать об этом.
  Самым главным занятием для нас с Валеркой и других наших ребят зимой было катание на коньках. Однако часто ездить на "Динамо" мы не могли - было очень далеко, да и в будние дни за вход нужно было платить, поблизости же катка, где можно было бы кататься в любое время, не было. Вот Васька и придумал ездить за автобусами "на буксире". Для этого нужно было достать по длинному куску толстой проволоки и загнуть ее с одного края в виде петли, а с другого - крючком в виде буквы "г". Это, как нам казалось, давало возможность легко цепляться к автобусу сзади на остановке и, при необходимости, отцепляться на ходу. Мы быстро смастерили такие буксиры и тут же осуществили Васькину идею, но все оказалось не так просто и интересно, как мы думали. Дорога только казалась твердой и гладкой, а в действительности булыжники мостовой то и дело выглядывали из-под снега и льда. Нас трясло, как будто мы спускались по ступенькам крутой, бесконечно длинной лестницы. Из-под коньков летели снопы искр, отцепиться, и при этом не растянуться на асфальте, не было никакой возможности - автобус тянул, а булыжники то и дело ставили нам подножки. Автобус несся с ужасающей скоростью и казалось, что он уже никогда не остановится. Но вот он стал тормозить и, наконец, долгожданная остановка. Мы бросили свои буксиры даже и не пытаясь снять их с буфера, кое как перебрались через снежный бортик, образовавшийся вдоль дороги, и уселись под забором прямо на снег - так сильно болели у нас коленки и все другие части тела. Немного отдохнув, мы побрели домой обычным путем. Мне все время хотелось снять коньки вместе с ботинками и идти босиком, но Васька каждый раз отговаривал.
  Весь следующий день у меня так сильно болели ноги, что я и в школу хотел не пойти, но все же пошел - побоялся. Сразу после школы (я еще и поесть не успел), ко мне прибежал Валерка:
   -Одевайся и пойдем в клуб коньки точить, там папа договорился со слесарем. Пошли скорей!
  Это было редкой удачей, поэтому я быстро оделся, засунул коньки в первую попавшуюся сумку и выбежал на улицу. Вскоре мы, уже все трое, почти бежали по плохо расчищенной заснеженной улице в клуб. Слесаря мы нашли в его мастерской - в большом полуподвальном помещении, которое располагалось под самой сценой. Мастерская обилием верстаков, различных машин и всяких инструментов напомнила мне мамину фабрику. У одной стены лежала целая гора разнокалиберных труб и груда металла. Слесарь встретил нас довольно дружелюбно. Это был невысокий широкоплечий дядька с большими усами и седым чубом, звали же его, как сказал Васькин отец, Иваном Кузьмичом.
  - Вот, Иван Кузьмич, мы коньки точить принесли, - обратился к нему Васька, - коньки совсем затупились. Папа сказал, чтоб мы к вам пришли.
  - Правильно, ко мне. А ну, что там у вас? Кладите вот сюда, - указал он на верстак, обитый жестью.
  Мы поспешили достать из сумок коньки и разложили их на верстаке. Иван Кузьмич взял Васькины коньки, внимательно осмотрел их и с удивлением спросил:
  - Как же ты их так расклепал, сынок? Лезвие почти наполовину стачивать придется.
  - Я их не клепал. Мы за автобусом на прицепе ездили, - и Васька подробно рассказал, как это делается.
  - Ну и дела-а-а... Так это же форменные безобразия! Не стал бы я вам ничего чинить, если бы не попросил ваш батько - уважаю я его.
  Иван Кузьмич явно сердился. Что-то бурча себе под нос и неодобрительно покачивая головой, он взял Васькины коньки, установил их на шлифовальном станке, надел защитные очки и вскоре потоки искр полились из-под лезвий коньков. Минут через пятнадцать Иван Кузьмич выключил станок и, отдавая Ваське наточенные коньки, пробурчал:
  - Вот, как новенькие, возьми и не балуй - больше чинить не буду.
  То же самое он проделал и с Валеркиными коньками, когда же очередь дошла до моих и Иван Кузьмич взял их в руки, я почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Он внимательно их рассматривал, качал головой, а потом сказал:
  - Не-е-т, эти починить нельзя - они не только расклепаны, но и изогнуты, как червяки. Это заграничная сталь, мягкая и была закаленной только на кромке лезвия, которую ты сбил булыжниками. Выкинь их, сынок...
  - Иван Кузьмич, а снять их с ботинок можно, - догадался спросить Васька, - чтобы потом другие приклепать?
  - Это можно, это мы сделаем в два счета.
  Через несколько минут он вручил мне отдельно ботинки и изуродованные хромированные железки, которые совсем недавно назывались коньками "Английский спорт" и были самой любимой и дорогой моей вещью. У меня был, очевидно, очень удрученный вид, когда я складывал все это в сумку, потому что Иван Кузьмич сказал:
  - Побереги ботиночки, сынок, а когда будут другие коньки, приходи - я их поставлю на место и наточу. Ну, а если что, так приходите, постараюсь помочь.
  Мы поблагодарили Ивана Кузьмича за все и отправились в обратный путь. У меня было очень плохое настроение, и я все думал, смогу ли достать другие коньки до конца зимы. Это имело большое значение, так как Валерка собирался и в дальнейшем ездить на каток с Розой, Майкой и другими ребятами. Кроме того, я думал, что на катке смогу чаще встречать Юльку. Не имея коньков я многого лишался, они мне были очень нужны, и я начал действовать.
  Прежде всего я обошел всех наших ребят в надежде, что у кого-нибудь завалялись старые коньки, но таких не оказалось. Вообще-то, старые и даже ржавые коньки были большим дефицитом, потому что из них делали рулевые сани. Потом я пошел к Юрке и Иришке, у которых оказалось по две пары коньков с ботинками. Иришкины мне никак не подходили: во-первых, потому что "снегурочки", а во-вторых, потому что были очень маленькими. У Юрки была очень хорошая вторая пара "хоккеек" и он одалживал мне их до конца зимы, но как я не старался натянуть ботинки даже на один носок, ничего у меня не получилось - они были очень тесными, ну хоть плач. Тогда Иришка вспомнила, что в сарае у бабушки Стеши видела "хоккейки" дяди Семы когда летом перебирала крокетные шары. Она даже держала их в руках, а потом бросила в ящик, только не помнила в какой.
  Бабушка Стеша не любила, когда мы рылись в кладовых и сараях, растаскивая оттуда "нужные" вещи. Поэтому мы решили слазить в сарай на разведку без ее ведома, а Иришка вызвалась принести ключи от сарая, которые висели на гвоздике в сенях. Прикрыв дверь сарая, мы начали выбрасывать из ящиков и сундуков всякий хлам, не особенно стараясь складывать все обратно. Мы перетащили с места на место почти все, находившиеся в сарае "нужные" вещи, прежде чем удалось найти связанные шнурками коньки. Я тут же примерил один ботинок и оказалось, что он лишь немного свободен, как будто мне его купили на вырост. Я хотел идти к бабушке Стеше, чтобы спросить разрешения взять эти коньки, но Иришка отговорила.
  - Ты что, Павлик, - сказала она, возмущаясь, - их все равно выбросили, а так она узнает, что мы ходили в сарай без разрешения. Давай сюда ключи, я повешу их на место.
  Иришка всегда давала толковые советы и я унес коньки дяди Семы домой без разрешения, полагая, что верну их в конце зимы. Когда я дома опять стал рассматривать и мерить коньки, то оказалось, что задник левого ботинка лопнул по шву, а в остальном они были совсем новыми. Я отнес порванный ботинок к нашему знакомому сапожнику, и он быстро устранил этот недостаток. Теперь у меня были отличные хоккейные коньки, которые прослужили мне очень долго, так как я забыл отнести их обратно в сарай бабушки Стеши. Других коньков у меня уже никогда не было.
  Наличие у меня новых коньков, которые мне сразу удалось освоить, давало нам с Валеркой возможность бывать по выходным дням на катке. Иногда там собиралась шумная компания ребят и девчонок из нашего класса, иногда мы катались с Розой и Майкой, Юльку же за весь остаток зимы я так ни разу и не встретил. Вскоре и Майка перестала появляться на катке, и видел я ее только в школе. Она была неразговорчивой и грустной. Однажды, когда мы шли домой, я спросил ее:
  - Майя, почему ты перестала ездить на каток? Мы с Валеркой давно тебя там не встречали. Что-нибудь случилось?
  - Да, Павлик, у меня мама заболела. Упала и сильно разбилась... Да еще и левую руку сломала. Вот теперь дома лежит и рука в гипсе...
  - Может быть, тебе помощь какая-нибудь нужна? За керосином сходить или в магазин? Мы с Валеркой быстро все сделаем, ты только скажи, что надо.
  - Нет, Павлик, спасибо. Нам Роза и ее мама помогают. Если что-нибудь будет нужно, я тогда скажу. Спасибо тебе, что заметил, ты - настоящий друг.
  - Так все же в классе заметили, не я один. Только ты не беспокойся, это все скоро пройдет, по себе знаю, - успокаивал я Майку как мог.
  К концу зимы морозы и ветры сменились обильными снегопадами. Снег, крупный и густой, шел, бывало, и днем, и ночью, засыпая все вокруг толстым плотным слоем. Не успевали расчищать проезжую часть дороги и пешеходные дорожки, вдоль которых образовывались высокие сугробы. Тому, кто вовремя не успевал убрать снег с проходов и проездов, полагалось платить штраф. Но мне ни разу не приходилось видеть, как это делается.
  Между тем приближалась Масленица. Этот праздник - вестник прихода весны - все мы очень любили, потому что он всегда был веселым и праздновался не только дома, но и на улицах, площадях и базарах. Но в особенности я любил блины со сметаной, которые готовились мамой, тетей Наталкой или бабушкой Стешей. Кроме того, у меня и у всех ребят с нашей улицы был к этому празднику особый интерес - накануне Масленицы мы все вместе сооружали карусель. Для этого нужно было достать колесо от телеги, две оглобли, кусок трубы или лом, небольшие сани и бельевую веревку. Труба забивалась в землю где-нибудь на площадке или посередине улицы, где было побольше снега. На трубу, как на ось, одевалось колесо, к которому веревками привязывались оглобли так, чтобы одна оглобля была продолжением другой. К одному из концов оглобли привязывались легкие санки, и все - карусель готова. Теперь один поудобней садился на сани, а другие брались за оглоблю и толкали ее впереди себя. Колесо начинало крутиться, а сани - двигаться по окружности, центром которой была ось колеса. Если толкали оглоблю быстро (бегом), то сани неслись с такой скоростью, что катающемуся удержаться в санях не было никакой возможности - центробежные силы вырывали его из саней и он кубарем катился по снегу. Но это все потом, а пока нужно было доставать все части для карусели.
  Прежде чем взяться за дело, мы с ребятами распределили между собой обязанности: кто что достает и кто за что отвечает. Колька Великан должен был достать сани, кусок трубы и тяжелый молоток, которым можно было бы забить трубу в мерзлый грунт. Гришка Величко вызвался достать разных веревок "сколько хочешь", а мне, Ваське и Валерке достались колесо и две оглобли. Достать все это мы могли только у тетки Шуры Челомбитько, которая держала постоялый двор. Она была нашей соседкой слева, а ее двор отгораживался от нашего невысоким дощатым забором. Когда постоялый двор работал и там останавливались на постой деревенские мужики с лошадьми и повозками, я часто пробирался на конюшню, чтобы надергать из конских хвостов волосков на лески для удочек. Бывало и так, что мы с ребятами пробирались на сеновал и прыгали с перекладин под крышей на большую кучу сена или играли в прятки. Однако когда Шурке наша возня надоедала, она выгоняла нас со двора кнутом. Характер у нее был суровый, а владела она кнутом и ругалась лучше всякого мужика. Вот у нее на подворье мы и должны были позаимствовать колесо от телеги и две оглобли.
  Мы открыли калитку, и смело вошли в огромный заснеженный двор. Узкая расчищенная от снега дорожка вела к порогу Шурочкиного дома. Два огромных сарая без ворот зияли черными дырами на белом фоне подворья. Никого - постоялый двор зимой не работал. Три окна Шурочкиной половины дома (вторая половина обычно сдавалась постояльцам) смотрели на нас со злобным любопытством. Нам стало не по себе, и Валерка сказал:
  - Смотрите, вон она в окно смотрит. Пошли обратно, а?
  - А как же карусель? Пошли лучше скажем ей, зачем мы пришли. Может быть, она сама разрешит нам взять колесо на время праздника, - возразил ему Васька, и мы с опаской подошли к ее порогу.
  Никто не выходил, и я несильно постучал кулаком в дверь. Мы, на всякий случай, отошли в сторону и стали ждать. Никого. Тогда Васька поднялся на крыльцо и громко постучал большим железным кольцом, вделанным в дверь, и опять никто не показался.
  - Да ее нет дома, - обрадовался я, - пошли на сеновал, я там видел колеса и жерди для оглоблей.
  По глубокому снегу мы добрались до сарая. Местами пол здесь был заметен снегом, жерди и колеса лежали на том же месте, где я видел их еще летом. Мы осмотрели первое попавшееся колесо: у него не хватало одной спицы, но оно нам годилось. Выбрав две жерди подлиннее и потоньше, мы собрались в обратный путь. Валерка вызвался катить колесо, а мы с Васькой потащили жерди. Прежде чем вынести все это со двора на улицу, я вышел со двора, чтобы посмотреть, нет ли поблизости Шурочки или кого-нибудь из знакомых. Шурочки нигде не было видно, а по улице шли обычные люди. Валерка выкатил колесо, мы с Васькой вынесли жерди, и все вместе постарались поскорее убраться подальше от этого места.
  Когда мы добрались до своей улицы, Колька и Гришка уже забили трубу в намеченном месте. Мы надели колесо на трубу и принялись привязывать к нему жерди. Работа шла быстро и вскоре карусель была готова. Вокруг собралось много ребятишек, которые с любопытством рассматривали наше сооружение. Теперь нужно было утрамбовать рыхлый снег на всей площадке, чтобы и санки легко ехали, и толкать жердь было удобно. Первыми мы прокатили собравшихся возле нас ребятишек, сажая их на сани по двое. Приходили посмотреть на нашу затею и взрослые.
  Только мы утрамбовали площадку, и все наладилось, как вдруг Васька испуганно прошептал:
  - Ребята, смотрите, к нам Шурочка с кнутом идет...
  Действительно, к нам со свернутым кнутом в руке подходила разгневанная Шурочка.
  - Так это ты, Павлушка, привел хлопцев ко мне во двор колеса воровать? Да еще оглобли утащили. Я к твоей мамке жаловаться не пойду, а вот отхлестаю вас всех кнутом, так запомните меня на всю жизнь, - процедила она сквозь зубы и хлестанула кнутом по снегу.
  - Тетя Шура, так мы же все принесем обратно, - начал я переговоры, держась от нее подальше, - мы вот на Масленицу карусель устроили, а потом все на место положим.
  - А зачем возле двери топтались, хотели дом обокрасть?
  - Так мы стучались к вам, чтобы разрешения спросить, а вас не было дома, - продолжал, я, чувствуя, что ее злость постепенно уходит.
  - Верно, не было меня дома, а то...
  Она не договорила, что именно случилось бы с нами, если бы она была дома. Свернув кнут, она вдруг, совсем весело, спросила:
  - А меня прокатите?
  - Конечно, прокатим, тетя Шура, - вмешался в разговор Васька, - садитесь, у нас карусель получилась что надо, прочная.
  Я подумал, что Шурочка просто пошутила, однако не тут-то было. Она воткнула кнутовище в снег и уселась на санки, вытянув ноги вперед.
  - Нет, тетя Шура, не так, ноги поставьте на полозья, а руками держитесь за веревку как за поводья, - скорректировал я.
  Она ухватилась за веревку, но положение ног не изменила.
  - Ну, поехали, - сказала она весело, - давай, давай!
  Мы в вчетвером нажали на жердь, и сани плавно заскользили по окружности площадки.
  - Быстрее давайте, хлопцы, быстрее! - подгоняла нас Шурочка, и мы погнали сани быстрее.
  - Давайте прокатим ее с ветерком, - предложил Гришка, - ну что нам стоит?
  С быстрого шага мы перешли на бег, и сани понеслись еще быстрее. Тут мы заметили, что Шурочка сильно накренилась на внешнюю сторону круга и изо всех сил пытается удержаться. Не успели мы притормозить, как центробежная сила вырвала Шурочку из саней и она кубарем покатилась по снегу.
  - Ой, рятуйте! - закричала она, барахтаясь в снегу и пытаясь подняться. - Что ж это вы со мной сделали, хлопцы? Снег у меня до самого пупка набился. Ой лишенько ж мени!
  Но Шурочка не сердилась, она смеялась. Отряхиваясь от снега, она дружелюбно сказала:
  - Добрая у вас карусель, только колесо и оглобли потом принесите на место и положите, как было.
  Она ушла, все еще стряхивая с себя снег, не забыв прихватить и кнут. Вскоре к нам на карусель стали подходить и девчата, пришла даже Любка со сваей старшей сестрой Клавой. С Любкой мы помирились, но до восстановления прежней дружбы пока не доходило.
  Перед уходом домой мы отвязывали сани, снимали колесо с трубы и уносили все это на хранение во двор к Гришке Величко на хранение. После школы все собирали обратно, и веселье длилось до самого вечера. Но, прошло несколько дней, и карусель наша стала всем надоедать. Тогда мы разобрали ее и каждый забрал свои вещи: Колька Великан - сани и трубу, которую мы с большим трудом вытащили из мерзлой земли, Гришка все свои веревки, а нам с Васькой и Валеркой пришлось тащить колесо и жерди в сарай к Шурочке. Сначала я хотел бросить все это прямо на улице, так как мне не хотелось снова встречаться с этой сумасшедшей, но Валерка был против такого решения: "Всех нас Шурочка видела и если узнает, что мы все это бросили на улице, тогда точно стащит в милицию или отстегает кнутом. Нет, давайте лучше отнесем в сарай". Во дворе, как и прежде, никого не было. Мы смело втащили все во двор и поволокли к сараю. Валерка откатил колесо в угол, а мы с Васькой положили жерди в общую кучу, и все поспешили убраться со двора. Не успели мы дойти до ворот, как сама Шурочка вышла на крыльцо.
  - Вот и хорошо, хлопчики, что вы все положили на место, как и говорили, - ласково сказала она, - а теперь заходите ко мне в гости, я вас пирожками с топленым молочком угощу. Пирожки у меня с маком.
  В первый момент у меня было желание ответить: "Дьякую" и поскорей убежать со двора, но, моему мысленному взору представилась целая гора подрумяненных пирожков, и я согласился.
  - Спасибо, тетя Шура, мы с удовольствием. Правда, ребята?
  Мы с опаской начали подниматься на крыльцо, а Шурочка продолжала:
  - Заходьте, заходьте, хлопчики, дорогими гостями будете, - и она пропустила нас в сени.
  То, что я увидел в сенях, заставило меня пожалеть, что я согласился зайти сюда в гости. В углу на полу лежала большая куча вербовых метел, а под потолком висело множество пучков каких-то сушеных трав. Пахло мятой, ромашкой и еще чем-то сладко горьким, но чем именно, я никак не мог распознать. Точно колдунья, подумал я, сейчас превратит нас в мышей и отдаст кошкам - надо убегать!
  Но убежать не удалось - Шурочка широко открыла дверь и почти втолкнула нас на кухню. Там было по-праздничному чисто убрано. У окна стоял стол, накрытый белой скатертью, возле стола - табуретки, а на столе - большое плетеное блюдо, полное румяных пирожков. Было жарко, и пряный запах ванили и топленого молока густо заполнял кухню. Было очень уютно, и от этого все мои страхи мгновенно рассеялись.
  - Будь ласка, панове, раздевайтесь, а одежку свою вот сюда на сундучок положьте. Павлушка, вон там рукомойник и рушничок, так вы там руки помойте и садитесь за стол.
  Мы не заставили себя долго просить, и уже через несколько минут сидели за столом, жевали пирожки с маком и запивали их топленым молоком. Шурочка не села с нами за стол, а взяла пирожок, села на лавку возле печки и наблюдала за нами со стороны. Мы ели молча, в комнате было тихо, и я чувствовал, что нужно о чем-нибудь заговорить. Вдруг меня осенило, и я спросил:
  - Тетя Шура, можно я вас спрошу, только вы не обидитесь?
  - Конечно можно, только я знаю, Павлушка, о чем ты хочешь спросить. Ты хочешь спросить: "А правда, тетя Шура, что люди говорят, будто вы колдунья"? Нет, это неправда, - ответила она на незаданный мой вопрос.
  Я так и подавился пирогом, потому что точно это я и хотел спросить. А зачем у нее столько трав разных насушено, если не для колдовства? - Подумал я, не зная еще, нужно ли говорить об этом вслух.
  - Травки эти для лечения больных людей годятся, - снова отозвалась она на мою мысль, - доктора помочь им не могут, а мои травки помогают.
  - А откуда вы знаете? Я ведь еще ничего не сказал...
  - Так у тебя, Павлушка, все на лбу, написано, вот я и читаю, - ответила она, хитро улыбаясь и поглядывая на нас.
  - Тетя Шура, а вы знали, что мы без спросу у вас колесо и оглобли взяли или вам кто-то сказал? - вмешался в разговор Валерка.
  - Нет, никто мне ничего не говорил, а зачем? Я о вас и так все знаю. Вот я знаю, что вы с Павлушкой у бабушки Ильиничны, моей мамы, летом сливки в бидонах с молоком слизывали. Знала, а никому не сказала.
  Теперь наступила очередь Валерки подавиться пирогом, потому что так это и было. Бабушка Ильинична держала двух коров, а молоко до продажи хранила в больших бидонах, опущенных по горлышко в колодец. И, когда она уходила на базар, мы с Валеркой пробирались к ней во двор, доставали из колодца бидоны и снимали сливки ковшиками, свернутыми из листьев лопуха. Но это была наша с Валеркой тайна, даже Васька об этом не знал. "Возможно Шурочка следила за нами, тогда почему она не погнала нас или не рассказала об этом моей маме?" - подумал я и тут же получил ответ:
  - А я никому не жалуюсь, я сама все решаю и, если что, так батожком всыплю.
  Меня от этого даже в жар бросило, да так, что даже пот со лба потек. Тогда я решил ни о чем больше не думать при Шурочке и начал выбираться из-за стола.
  - Большое спасибо вам, тетя Шура, за пирожки и молочко, очень вкусно, - сказал я и почему-то поклонился ей, хотя меня этому никто никогда не учил.
  - И вам спасибо, добри панове, что проведали меня, - сказала она, вставая со скамейки, и хитро улыбаясь, - а то я сижу дома все одна да одна. Заходите, будь ласка, не чурайтесь меня.
  Она помогла нам одеться, и выпустила на порог. Мы поспешили поскорее выйти за ворота.
  - Никакая она не колдунья и не ведьма, а просто хорошая добрая тетка, вон какими пирожками нас угощала. Другая тетка дала бы нам пирожок, держи крепче, - сказал Васька тоном, не допускающим возражений.
  - Не-а... она все время на нас глаза пялила, улыбалась и головой качала, колдовала, значит, - возразил, как всегда, Валерка, - я за ней все время наблюдал.
  - Пошли отсюда, - сказал я негромко, - и не надо говорить об этом, она ведь нас слышит...
  Дома у Шурочки я уже больше никогда не бывал, а вот во дворе у нее приходилось бывать часто, но об этом несколько позже.
  * * *
  Учебный год подходил к концу, приближались майские праздники, а там и долгожданные летние каникулы. Мария Петровна велела нам завести новые тетради по рисованию и во время каникул зарисовывать туда все, что покажется нам новым или интересным: горы, море, речку, лес, птичек... "Старайтесь рисовать цветными карандашами все так, как вы это видите, - говорила она нам, показывая чьи-то тетради с такими картинками, - а потом мы с вами все разберем и обсудим. Самые лучшие мы пошлем на выставку школьных художников".
  "А мне это - раз плюнуть, - подумал я, - Верка мне столько разных картинок нарисует, что никому и не снилось". Однако осуществить эту идею мне не удалось. Когда я попросил ее об этом, она так рассердилась, что даже кричать начала на меня: "А вот эти "пулеметы" ты видел? - и она сунула мне под самый нос две длиннющие фиги. - Рисуй сам, болван, раз тебе задали!" Так, с первой же попытки, моя надежда подключить сестру к этому делу провалилась. Пришлось потом заниматься этой чепухой самому. Вскоре мне представилась возможность доказать Верке, что я тоже разбираюсь в художестве не хуже ее. На мольберте, обычно завешенном специальной накидкой, я обнаружил закрепленный кусок ватмана, на котором была нарисована головка красивой цыганки, которую Верка называла Кармен. Я сразу понял, что рисунок еще не готов, и решил завершить начатую работу. И дураку понятно - раз есть голова, значит, должно быть, туловище, руки и ноги. Я нашел в пенале мягкий черный карандаш и принялся за дело... Места ниже головы было мало, - пришлось все укорачивать: туловище, руки, ноги. Трудился я наверное час или больше, и, наконец, все получилось. Я даже контуры платья на нее набросил, только не раскрасил, потому что не знал, какие именно платья носила Кармен. Я был доволен своим творением, потому что одинокая голова цыганки приобрела тело. Я набросил на мольберт накидку и стал ждать оценки "критиков".
  Однако все обернулось не так, как я ожидал. Уже к вечеру домой пришли все: мама, Верка, а с ними и тетя Наталка. Я даже обрадовался этому, потому что теперь мне было, кому показать результаты своего труда. Но я никак не решался пригласить всех к мольберту, и все ждал удобного момента. Когда мы поужинали и пили чай, я спросил у Верки:
  - Вера, а какие платья носила Кармен?
  - А я почем знаю, наверно красивые платья, а что?
  - Плохо... - резюмировал я, - поэтому мне пришлось бросить... Я тоже не знал.
  - Чего ты не знал, что бросить? - встревожено вскричала Верка, выскочила из-за стола и бросилась к мольберту. Она сбросила накидку, ойкнула и попятилась назад.
  - Ой, мамочка, тетя Наташа, вы только посмотрите, что он натворил! Он испортил мою курсовую работу...
  Она вдруг, как дикая рысь, бросилась на меня, схватила за волосы и начала колотить меня кулаком почем попало. Я никак не мог вырваться или сделать ей подсечку, потому что она прыгала вокруг меня и рычала, как бешеная. Наконец она отпустила мои волосы, и я не нашел ничего лучшего, чем нырнуть под кровать. Казалось, что на этом можно было бы успокоиться, так нет же, она сбегала в сени за шваброй и начала меня выковыривать из-под кровати, как провинившегося Мурзика. Наконец-то мама отобрала у нее швабру, а тетя Наталка принялась уговаривать ее:
  - Верочка, посмотри, здесь ничего не испорчено... я все лишнее сейчас уберу, где у тебя мягкая резинка?
  - Не надо, тетя Наташа, я сама, ответила Верка почти спокойно, и вдруг расплакалась.
  Теперь ее утешали и мама, и тетя Наталка вместе. Обо мне на время забыли, а все еще лежал под кроватью и думал: "Ну почему она так на меня набросилась? Я ведь ничегошеньки не хотел ей испортить, а только немного подрисовал картинку. Нехорошо, когда у головы нет туловища, а у туловища нет головы, - это не справедливо...
  Наконец все успокоились, и мне разрешили вылезть из-под кровати. Верка сидела за мольбертом и тщательно убирала отдельные фрагменты моего рисунка. Ватман очищался хорошо, и на листе не оставалось никаких следов карандаша. Когда стало совершенно ясно, что Кармен избавилась от неположенного ей туловища, все вздохнули с облегчением, и тетя Наталка сказала:
  - Вот видишь, Верочка, ничего страшного не случилось, я же говорила. И у Павлуши была задумка неплохой, только он пропорции еще не умеет выдерживать, а так ничего...
  - Ах, тетя Наташа, мне и сейчас не до шуток. А ты, Павлушка, запомни, если еще хоть раз дотронешься до какой-нибудь моей вещи, я... я, не знаю, что с тобой сделаю.
  - Ладно... не трону, - ответил я, стараясь не выдавать своей обиды, - пусть твои картинки хоть вверх тормашками висят, мне-то что?
  Я старался строго выдерживать данное обещание. Например, валяются картинки или листы бумаги на полу, ну и пусть... мне-то какое дело? Мама, бывало, скажет: "Павлик, подними листы бумаги и положи на место, а то испачкаются". "Нет уж, мамочка, - отвечаю я, - это Веркина бумага, а я к ее вещам дотрагиваться не имею права. Пусть сама поднимает". Сначала это меня очень обижало, а потом вошло в привычку. Только я заметил, что после истории с Кармен, наши отношения с Веркой стали ухудшаться, и мы стали отдаляться друг от друга.
  Праздники Пасхи и первого Мая прошли для меня скучно и вяло. Даже наступившие каникулы не приносили радости. На меня нашла все поглощающая хандра. Выполнив домашние поручения, я брал Мурзика, ложился на кровать и начинал ему жаловаться: "Ни кому мы не нужны, Мурзик, никто нас не любит. Все ребята с нашей улицы куда-то поразъехались. Даже Иришка с Юркой в Крым уехали, а нас оставили дома..." Я так жалел себя, что начинал заунывно плакать. Мурзик очень хорошо понимал меня - громко мурлыкал и терся головой о мою щеку. Не знаю, сколько бы у меня продлилось такое плаксивое состояние, если бы мама не вывела меня из него, сказав:
  - Павлик, завтра мы пойдем с тобой в гости к твоей сестренке Софии и тете Маргарите, моей двоюродной сестре. Ты их не знаешь, - я с тобой раньше там никогда не была, но сегодня Маргарита встретила меня, и просила завтра прийти с тобой. Так что завтра, сынок, сходим к ним, я давно уже у них не была.
  - Какая сестренка, мама, разве у меня еще есть сестры? Почему же об этом я ничего не знаю? - Засыпал я маму вопросами, живо вскакивая с кровати.
  - Да, Павлик, есть. Вот смотри: Вера, - твоя родная сестра, Галя и Иришка - двоюродные, а София и Нина твои троюродные сестры, вот так, сынок...
  Я совсем запутался в этих сложных родственных связях. Ну, есть сестры, и пусть. Только я никак не мог понять, почему я до сих пор ничего об этом не знал? Я спросил маму, и она мне все объяснила: "Видишь ли, сынок, эти люди не совсем такие, как мы. Эти люди с "претензиями", и я бываю у них очень редко". Теперь я уж совсем ничего не понимал. Для меня это могло означать только одно: "у них не все дома". Я не знаю почему, но мне вдруг очень захотелось увидеть свою новую сестру Софию.
  Прежде чем лечь спать, мама вымыла мне голову, починила и постирала кое-что из моей одежды. Я улегся рано, но никак не мог заснуть, и все думал: "Какие они могут быть, эти София и Нина, признают они меня или нет?" Мне даже сон приснился на счет этого, но я его плохо помню.
  Часам к двенадцати дня мама одела меня во все глаженное, и даже на белую праздничную рубашку с отложным воротничком и кармашком надела красную ленточку вместо галстука. Потом она напялила на меня мой старый берет, и мы отправились в гости. Идти пришлось недолго. Оказалось, что дом, где жила тетя Маргарита, находился всего в двух кварталах от нас, если идти в сторону Журавлевского клуба. Дом этот находился во дворе с большим садом. Он был, очевидно, очень старым, потому что низкий кирпичный фундамент почти до половины зарос зеленым мхом. Этот старый большой дом был разделен на две половины. Левую половину дома, занимала семья тети Маргариты, а в правой ее половине жили хозяева дома. Мы подошли к большой парадной двери и позвонили. Дверь нам открыла молодая красивая тетенька, которая радостно ойкнула и пригласила нас войти в дом. Мы вошли в большую прихожею с одним окном, которое выходило, очевидно, в сад. Окно было открыто, но зашторено тюлевой занавеской, однако оттуда несся острый горьковатый запах прелых листьев, как из оврага в лесопарке. Вдоль правой стенки стояли два широких шкафа для одежды, а слева, по обе стороны окна, стояли два кресла. Я успел все это заметить, прежде чем впустившая нас тетенька сказала:
   - Ой, Леночка, как я рада, что ты пришла? проходи и садись сюда, пожалуйста, - и она указала в сторону кресел, - так это и есть твой сынок и мой племянник Павлик?
  - Да, Маргарита, - это он и есть, а кого я еще могла бы привести.
  - Шарман! Какой прекрасный молодой человек, ну-ка, ну-ка, - она подошла ко мне, энергично схватила меня за руку и произнесла, - я твоя тетя Маргарита, Поль, но можешь называть меня просто Марго. А теперь пойдемте в гостиную, я позову Николая и Софи.
  Мы перешли в большую комнату, два окна которой выходили на ту же сторону, что и окно в прихожей. Несмотря на то, что был ясный солнечный день, здесь было пасмурно и пахло все теми же прелыми листьями. Посредине комнаты стоял большой круглый стол, покрытый зеленой бархатной скатертью с кистями. Тетя Маргарита зажгла свет и громко позвала:
  - Николя, Софи, идите скорее сюда, - у нас гости! Николай работает у себя в кабинете, а София у себя в комнате, - пояснила она, - сейчас они выйдут к нам.
  Мама и тетя Маргарита уселись возле стены на диване, а я на стуле возле стола. Через минуту-две, в гостиную из соседней комнаты вышел дядя Коля. Это был худой высокий мужчина средних лет с черной седеющей коротко остриженной шевелюрой. Особенно выделялись его огромный нос и торчащие уши. Он был одет в серый мешковатый костюм спортивного типа, который, казалось, был для него непомерно большим. На ногах у него были домашние плюшевые шлепанцы, а на носу торчало золотое пенсне.
  - А-а, Лена, здравствуй дорогая, давненько ты к нам не заглядывала. Разбогатела, небось, и знаться с нами не хочешь?
  - Что вы, Николай Николаевич, какое там богатство, кручусь целыми днями, как белка в колесе.
  - Се ля ви! Такова жизнь, дорогая. Все мы вертимся, крутимся, трудимся, не покладая рук, и все за кусок хлеба... Ну-ка, ну-ка, кого это ты привела к нам?
  - Это сынок Лены и мой племянничек, а зовут его Павлик, - включилась в разговор тетя Маргарита, - правда, прелестный мальчик? Видишь, Николя, какой у Софи кузен. Софи, Софи-и, ну, где же ты?!
  Мама сделала мне знак, и я поднялся со стула. В комнату, крадучись, как кошка, вошла смуглая черноволосая девчонка, ростом, примерно, мне по плечо. Одета она была в платье из пестрой восточной ткани с широкими рукавами, длинные зеленые шелковые панталоны с кружевными манжетами, а на ногах - красные туфельки с застежками. Длинные волосы, перевязанные красной лентой, и сережки в ушах придавали ей сходство с маленькой цыганкой, которых мне приходилось видеть на базарах.
  - София, познакомься - это твой кузен Павлик, Павлик, а это твоя кузина София, - представила нас друг другу тетя Маргарита, - а теперь, дети, пожмите друг другу руки.
  София подошла ко мне, схватила меня за руку, потрясла ее, как мальчишка, и громко сказала: "Со" Я тоже потряс ей руку и сказал: "А я Павлик". Я отступил от нее на шаг и попытался высвободить руку, но она так вцепилась в нее, что я не стал больше дергаться, - неудобно. Мы с Со стояли рядом, взявшись за руки, и смотрели на взрослых, как бы спрашивая: "А теперь что нам делать?" Дядя Коля уселся на диван рядом с мамой и со скучным любопытством разглядывал меня. Я тоже разглядывал его и никак не мог понять, на кого же это он похож? Я стал мысленно перебирать всех зверей в зоопарке и, наконец, остановился на пеликане. "Точно, - думал я, - если на пеликана надеть очки, то он точно будет похож на дядю Колю". Напрасно я все время пытался высвободить свою руку из цепких пальцев Софии - она вцепилась в нее, как клещ.
  - Лена, Николя, посмотрите, правда дети чудесно смотрятся вместе? - сказала тетя Маргарита с явным восхищением в голосе, - вы только посмотрите, как они подходят друг к другу! У меня появилась идея, Николя: что, если их помолвить?
  - Перестань дурачиться, Маргарита, и займись делом. Лена и мальчик, наверное, голодны, - ответил дядя Коля на непонятном языке, и добавил по-русски, - Маргарита, пошли бы лучше в столовую, перекусили бы что-нибудь и побеседовали за бутылочкой мадеры. Потом, дамы, я присоединюсь к вам, а сейчас, пардон, - у меня уйма дел.
  Дядя Коля ушел в свой кабинет, а мы все стояли на прежнем месте, и я уже собирался спросить тетю Маргариту, можно ли нам с Софией уйти.
  - Сейчас, дети, вы пойдете гулять, только потерпите немного. Лена, - обратилась она к маме, - ты не возражаешь, если мы сейчас устроим домашнюю помолвку?
  - Какую помолвку, Маргарита? Они совсем еще дети, ну зачем тебе это? Да ты у них спроси, согласны ли, они играть в эту игру, - ответила мама, весело рассмеявшись.
  - А вот я их сейчас и спрошу. Павлик, тебе нравится твоя кузина София? Скажи просто: "да" или "нет".
  Я понял, что затевается какая-то интересная игра, мне стало интересно, и я захотел включиться в нее.
  - Ну, нравится, и даже очень, - ответил я и тут же понял, что соврал.
  - Очень хорошо! - воскликнула тетя Маргарита и обратилась к дочери, - София, тебе нравится твой кузен Павлик?
  София отпустила мою руку, подошла совсем близко к своей маме и громко сказала:
  - Да, мама, очень нравится, ну и что?
  - Очень хорошо! - радостно ответила тетя Маргарита. - Подождите минуточку, я сейчас...
  Она поспешно вышла из комнаты и вернулась обратно минут через пять. В руках у нее были две маленькие красные коробочки. Одну - она положила на стол, а другую открыла и вынула оттуда серебряный медальончик с цепочкой. Она открыла медальончик и показала нам. Там на круглой белой картиночке было написано: "София".
  - Это я написала здесь твое имя, София. Вот возьми медальончик, поцелуй его, закрой и отдай Павлику.
  София, как заводная игрушка, проделала все, что от нее требовалось. Потом тетя Маргарита одела мне цепочку на шею. Со вторым медальончиком, внутри которого было написано мое имя, было проделано то же самое, и он был одет на шею Софии. Мама с любопытством смотрела на это представление, но ни во что не вмешивалась. "Возьмитесь за руки, дети, и повторяйте все за мной, что я буду говорить, - сказала тетя Маргарита и торжественно произнесла: - Клянемся, что мы всегда будем помнить друг о друге, любить и уважать друг друга, везде и всегда помогать друг другу. Клянемся!" Мы с Софией исполнили свои роли до конца, и я с нетерпением ждал, когда же, наконец, нас посадят за стол.
  - Ну вот, Лена, домашняя помолвка и, как ты говоришь "комедия" состоялась, и кто знает, может быть это им пригодится в жизни. Ведь пути Господни неисповедимы... Софи, покажи Павлику свои игры, и поиграйте с ним, пока я не позову вас в столовую. Пойдем, Лена.
  Тетя Маргарита и мама ушли в столовую, а мы с Софией отправились в ее комнату. Это была небольшая комната с одним окном, выходящим в сад. Подростковая кровать с пружинным матрацем и никелированными спинками, этажерка, заполненная детскими книгами, маленький квадратный столик и два стула, составляли мебель комнаты. В углу - целая гора картонных коробок с какими-то играми, и какие-то игрушки, сваленные в кучу. На столе лежал раскрытый букварь с обычными картинками, но непонятными буквами, тетрадь для рисования и карандаши. В комнате было тесно, душно и сильно пахло мятой.
  - Павлик, называй меня Соя или просто Со, - сказала София, когда мы вошли в ее комнату, - меня так все ребята называют в нашем дворе, и мне нравится, ладно?
  - Хорошо, буду называть, как тебе нравится, а что это у тебя букварь такой непонятный, не русский, что ли?
  - Да, Павлик, - это по-французски написано. Мама меня французскому языку обучает. Говорит, что без французского языка никак не обойтись.
  - И что же, ты уже умеешь по-ихнему говорить?
  - Да ну их к черту! Павлик, подожди меня здесь, а потом мы улизнем в сад, - сказала загадочно София и тихо вышла из комнаты.
  Я хотел рассмотреть коробки с играми, но не успел - вернулась София и принесла две медовых коврижки и два больших куска сахара.
  - Положи в карман, Павлик, мы в беседке это съедим, - сказала она и направилась к окну, - вылезем в окно.
  Она безо всяких усилий открыло окно, и ловко пролезла через него в сад. Потом махнула мне рукой и негромко сказала: "Теперь давай ты".
  Сад был очень старый и заросший сорной травой. Возле стен дома и окон буйно разрослись крапива, репейник и полынь вперемежку с дикой мятой. По узкой, едва заметной тропинке, мы пробрались в центр сада, где стояла высокая просторная беседка. Когда-то, очевидно, она была красивым местом отдыха, но теперь деревянные ступеньки почти сгнили, пол покоробился, а в крыше зияли дыры. Посредине беседки стоял видевший виды круглый стол, а вокруг него валялись опрокинутые скамейки.
  - Наши мальчики здесь баррикады устраивают и на шпагах дернутся. Только мы с девочками в эти игры не играем, - пояснила София, указывая на окружающий разгром, - мы здесь по вечерам сами собираемся.
  - По вечерам, а что вы здесь делаете по вечерам? - удивился я. - И мама тебя отпускает?
  - Нет, Павлик, мама не знает, - я убегаю через окно, надолго, пока не увидим на небе первые звезды.
  Мы не стали ставить на место скамейки, а просто взобрались на стол и уселись, свесив вниз ноги.
  - А вам не страшно, вас никто никогда не пугал?
  - Нет, не страшно, - Катюша свою собаку овчарку проводит, вот она нас и сторожит. Один раз мальчишки оделись индейцами и хотели нас напугать, так Лайка их всех на деревья разогнала. Теперь и близко не подходят. А ты падающие звезды видел, Павлик?
  - А как же, видел и много раз, как только мы с ребятами идем поздно вечером из клуба, так они падают. Только мы на это внимания не обращаем, подумаешь...
  - А почему звезды падают, Павлик?
  Я никогда не интересовался этим вопросом и не знал, что ответить. Но, вдруг, вспомнил про яблоки, и ляпнул:
  - А, яблоки, почему падают, Соя? Созреют или червяк хвостик отгрызет, вот они и, хлоп, и покатились по земле. Так и звезды, наверное, я так думаю. Ну, хватит об этих, дурацких, звездах, давай лучше займемся коврижками, ты что забыла?
  - Кушай сам, Павлик, я не хочу, - сказала София, отстраняя рукой протянутый ей коржик.
  - Ну, вот еще чего захотела, Соечка, я тебе не обжора, какая-нибудь, бери и не ломайся, - сказал я решительно и сунул ей в руки коржик и сахар.
  За время, что я был в гостях у Софии, мне очень захотелось кушать, и я быстро умял свой сахар и коржик, а София за это время едва отгрызла кусочек сахара. У меня же аппетит так разыгрался, что я готов был слопать десять таких коржиков. Я и раньше удивлялся, когда Иришка говорила, что не хочет скушать что-нибудь вкусное, например, яблоко или ириску. Так вот теперь я это же самое слышал от Софии. "Или девчонки действительно такие малоежки, или они большие ломаки, - думал я, - ну, что там есть-то?"
  - Павлик, ну возьми, пожалуйста, - я больше никак не могу, - попросила она жалобным тоном, и я на этот раз решил помочь ей.
  Перекусив, мы какое-то время сидели молча, и я никак не мог придумать, что бы такое интересное рассказать Сое. Однако София первая прервала молчание и начала задавать мне вопросы:
  - Павлик, а что такое "помолвка?"
  - А я почем знаю? Ты же слышала, что моя мама сказала: "Это комедия". Ну, представление такое, как в клубе на сцене. Там еще не такие комедии показывают, бывает с драками. А ты в клуб ходишь, Соя?
  - Нет, Павлик, мы с мамой туда не ходим, папа говорит, что туда ходит одна "шантрапа".
  Доподлинного смысла этого слова я еще тогда не знал, хотя и понимал, что это брань. Я вспомнил, как "Кочерга" кричала на извозчика: "Дрянь, шантрапа ты несчастная!" Но в клуб ходили не только одни извозчики, а и другие нормальные люди: мы с ребятами и Валеркин папа там работает, играет на скрипке. "Нет, - думал я, - дядя Коля тут просто соврал". Однако я не стал говорить об этом Софии, зато авторитетно заявил:
  - Соя, когда мы с ребятами будем идти в клуб, я зайду за тобой, со мной тебя отпустят.
  - Вот хорошо, Павлик, заходи, и мы постараемся уговорить маму. А теперь скажи, кто мы теперь с тобой после помолвки?
  "Вот пристала со своей помолвкой, как дура, - подумал я, - ну, хоть плачь". Однако сдержался и спокойно сказал:
  - Ну, как и раньше были, - братик и сестренка, а кто же еще?
  - Вот и нет! Мы теперь с тобой жених и невеста.
  Я от этих слов аж подскочил на столе, как будто мне в зад вцепился клещ. Ну, такой ерунды я от Софии никак не ожидал.
  - Да ты, что, Соя? Это же дразнилка, разве ты не знаешь? "Жених и невеста замесили тесто..." Ты, что же хочешь, чтобы нас так дразнили?
  - К черту все твои дразнилки, а это правда! У тебя есть знакомые девчонки, с которыми ты дружишь, Павлик?
  - А то как же? - и я стал перечислять имена всех девчонок из нашего класса, которые приходили мне на ум. - Все мы очень дружны, и заступаемся, друг за друга, если что. А ты с кем дружишь?
  - Нет, Павлик, теперь так не годиться, - сказала София серьезно, беря меня за руку, - теперь, если какая-нибудь девчонка будет лезть к тебе со своей дружбой, так ты должен сказать: "Пошла к черту! У меня уже есть невеста - это моя кузина". А, если ко мне будут лезть мальчишки со своей дружбой, так я их тоже к черту буду посылать. Понял, Павлик? И медальончик мой береги, - продолжала она, чуть ли сквозь слезы, - если ты его потеряешь, то со мной обязательно случится что-нибудь плохое.
  Теперь она совсем расстроилась, глаза ее увлажнились и по щекам покатились слезы.
  - Конечно, не потеряю, Со, ну зачем мне его терять? Я его хорошенько в сундук спрячу так, что его там никто не найдет.
  - Нет, Павлик, ты должен носить его всегда на себе, - возразила она сквозь слезы, всхлипывая, - и я тоже буду...
  Я не знаю, сколько бы продолжалась еще наша беседа, если бы к нам не подошла ее мама.
  - А я знала, что вы убежите гулять без спросу, - сказала тетя Маргарита дружелюбным тоном, - и даже знала куда ну-ка, домой, мыть руки и в столовую, быстро!
  Я рад был поскорее сменить беседку на столовую и чего-нибудь поплотнее покушать. Однако я тогда никак не мог подумать, что стану участником еще одного представления. Когда мы с Софией вошли в столовую, там пахло вином, какао и колбасой, что для меня было наиболее предпочтительно. Тетя Маргарита посадила нас на места, где уже стояли чашки с какао, а на тарелочках лежали по два красивых пирожных. Я не стал ждать особых приглашений и принялся за дело. Глядя на меня, за еду принялась и София. Уплетая пирожные за обе щеки, и запивая их большими глотками какао, я случайно посмотрел на маму, которая сидела напротив меня. Она, почему-то, укоризненно покачала головой. Я мельком взглянул на закуску, что стояла на столе, и мне очень захотелось колбасы. Полагая, что мне самому до нее не дотянуться, я попросил тетю Маргариту:
  - Тетя Маргарита, положите мне колбаски... три кусочка, - и ткнул пальцем себе в тарелку. А потом осмотрел на Софию, которая лениво жевала свои пирожные, и добавил. - И Софии положите, - она тоже хочет.
  Теперь я посмотрел на тетю Маргариту и дядю Колю. Тетя Маргарита, улыбаясь, положила нам на тарелочки по три кусочка колбасы, а дядя Коля смотрел на меня поверх своего пенсне како-то время, и бормотал себе под нос: "какая невоспитанность... да он просто дикарь".
  - Вот и займись его воспитанием, - сказала тетя Маргарита по-русски и положила мне на тарелочку еще два кусочка колбасы.
  Я обратил внимание на Софию, которая держала на вилке кусочек колбасы, не решаясь поднести ее ко рту. Я наклонился к ней и сказал на ушко:
  - Кушай смелее, Соя, а то они узнают, что ты взяла без спросу коржики и сахар. Ну, давай!
  - Я не хочу, Павлик, - сказала она так же тихо, но все же начала есть.
  Я подождал, когда она справится со своей едой, и вылез из-за стола, увлекая за собой и Софию. На всякий случай я спросил:
  - Тетя Маргарита, можно нам в гостиной поиграть?
  - Конечно можно, Павлик. Софи, покажи Павлику игру "Морской бой", - она ему понравится, - сказала она, и они с мамой начали убирать со стола.
  Игра у нас не ладилась, и мы отложили ее в сторону. Тогда София принесла из кабинета отца большую толстую книгу с картинками, которая называлась "История Отечественной войны 1812 года". Картинки там были большие, на всю страничку, цветные и каждая из них закрывалась полупрозрачной папиросной бумагой. Мы поудобней уселись на диване и стали с увлечением рассматривать картинки. Не успели мы рассмотреть и половину книги, как пришли мама, тетя Маргарита, а затем появился и дядя Коля. Он отобрал у нас книгу, закрыл ее, положил на стол и важно заявил:
  - Я хочу с вами побеседовать, дети. Так вот, Павлуша, когда у нас была Отечественная война?
  Дата, написанная толстыми золотыми буквами на обложке книги, мне хорошо запомнилась и я, не задумываясь, ответил:
  - Так там же написано, дядя Коля, и указал на книгу, лежащую на столе. Это было в тысяча девятьсот... нет... восемьсот двенадцатом году. Точно.
  - Так сколько же прошло лет с тех пор?
  - Сто девятнадцать лет, - выпалила, как из пушки, София, а я еще не успел сообразить, что к чему.
   Потом оказалось, что она могла не только складывать и вычитать в уме четырехзначные цифры, но умножать их на любые однозначные числа, хотя этому ее никто не учил.
   - А чем ты занимаешься, ты любишь учиться, Павлуша?
   - Нее, не люблю... одна скука. Я люблю гулять, ходить в лес, ходить в кино, играть в футбол, кататься на коньках зимой.
  - А ты много видел кинокартин, какие больше всего тебе понравились?
  - Много. "Знак Зорро", "Сын Зорро", "Богиня джунглей", "Разбойник Арсен"... - я остановился, хотя мог бы назвать еще хоть десять, не задумываясь.
  - Ну, а кем же ты хочешь стать, когда вырастешь?
  - Летчиком, конечно, не учителем же, - ответил я и на этот раз без запинки, а сам подумал: "Вот пристал со своими дурацкими вопросами, чертов Пеликан, да отстань же ты от меня, наконец".
  - А почему тебе не нравиться быть учителем, чем это плохо?
  - Не знаю, не нравится, вот и все. Вот Мария Петровна, наша учительница, все учит нас, все учит, а глаза у нее всегда грустные, вот и выходит, - одна скука.
  - Николя, по-моему, твой тест удался, что скажешь? - вмешалась тетя Маргарита. - Хватит уже, совсем замучил детей.
  Дядя Коля, казалось, был с ней не согласен. Он поправил пенсне и произнес:
  - Мальчик, ну, как бы это сказать: "............" (достаточно тупой ).
  - Не скажи, Николя, у тебя были ученики - "............." (сплошные тупицы).
  - Возможно, Маргарита, но, "................" (мне за их обучение хорошо платили).
  К нашей с Софией радости беседа с ее Папа на этом прекратилась, но поиграть нам так и не удалось - мама стала собираться домой. Проводив нас до дверей прихожей, тетя Маргарита сказала маме:
  - Лена приходи к нам почаще, и обязательно бери с собой Павлика. Дети были разобщены, пусть немного привыкнут друг к другу да, и Коля поработает с Павликом, ему нужен воспитатель, опытный воспитатель мужчина.
  Мама поблагодарила за заботу, и я уже собирался открыть двери и выйти на улицу, но тетя Маргарита остановила меня.
   - Павлик, попрощайся со своей тетей и сестренкой, как положено.
  - Я не знал, как "положено" прощаться с тетями, и потряс ей руку, а она меня обняла и поцеловала. София не стала ждать приглашения, а схватила меня за руку и долго-долго трясла. Потом она наклонилась ко мне, закрыла глаза и подставила свои губки. В этот раз я не растерялся и, на всякий случай, поцеловал ее.
  Когда мы уже шли домой, мама спросила:
  - Ну, как они тебе понравились, Павлик, София, татя Маргарита, дядя Коля?
  - Тетя Маргарита и Соя, ничего, люди нормальные, а вот Пеликан совсем не понравился. Пристал... Что ему нужно было от меня, мама?
  - Так нельзя, Павлик, - сказала строго мама, сразу догадавшись, кого я окрестил Пеликаном, - они все тебе добра хотят. Вот, дядя Коля, хотел тебя проверить на сообразительность, а ты "подкачал" с арифметикой. Вон, как София задачки "щелкает", как белка орешки. Так, что тебе...
  - Мама, - прервал я ее, - я не хочу, чтобы дядя Коля меня воспитывал, ну просто не хо-чу!
  - А что тут плохого? Тетя Маргарита хочет сделать из тебя культурного человека. Да ты не волнуйся, я думаю, что до этого дело не дойдет.
  Мама по-прежнему бывала у тети Маргариты очень редко, а я и того меньше: один раз, когда тетя Маргарита болела и мама ухаживала за ней, а второй раз, когда у Софии был день рождения, вот, кажется, и все. Однако в сад к ним я ходил довольно часто. София познакомила меня с местными ребятами, и мы подружились. Я старался выполнить обещание, данное Софии на счет медальончика и, чтобы не потерять, спрятал его в коробку, где хранились мои самые драгоценные веши, в том числе и цыганский нож. А саму же коробку я спрятал на самое дно сундука. О том представлении с помолвкой можно было бы, возможно, и забыть. Однако при каждой встрече, так или иначе, София напоминала мне об этом. Иногда она прерывала разговор и спрашивала: "А где мой медальончик, Павлик, ты его не потерял?" "Нет, что ты, Cо, я его очень хорошо храню".
  Время шло. Мы быстро подрастали, и София становилась все красивее и красивее. Мое настороженное отношение к ней прошло, и она становилась для меня не просто кузиной, а настоящей, родной сестренкой.
  Однажды, когда мы с Валеркой шли в клуб, София окликнула меня. Она стояла с девчонками возле своих ворот и, очевидно, заметила меня издалека. Мы остановились, и я приветственно помахал им рукой.
  - Нужно подойти, Валера, а то обидятся...
  - А кто это? Я, по-моему, никого из них раньше не видел. Ну, пошли. Когда мы подошли к ним, Валерка первым проявил инициативу, сказав:
  - Здравствуйте, девочки, меня зовут Валера, а это мой друг Павлик, знакомьтесь.
  Все дружно рассмеялись, и девчонки назвали свои имена, но София промолчала. Я понял, что наступила моя очередь, включится в разговор, и, подойдя к Софии, сказал:
  - А это, Валера, моя сестренка София, она здесь живет. А знаешь, сколько у нее дома игр разных и книг, вот! - и я показал рукой размеры воображаемой горы, подняв руку примерно на метр. Все сдержанно засмеялись, а я почувствовал, что смолол какую-то чепуху.
  - Ладно, Павлик, - пришла мне на выручку София, - куда это вы так торопились, в клуб, наверное?
  - Да, в клуб, - поспешил ответить Валерка, - сегодня будут показывать новую кинокомедию - "Закройщик из Торжока" называется. Пошли с нами, а?
  - Правда, Соя, пошли, поддержал я Валерку, - говорят, - очень интересный фильм. Игорь Ильинский участвует, знаешь?
  - Нет, Павлик, никак не можем, - ответила за всех София, - у нас дел неотложных очень много, а вы идите, а то опоздаете.
  Это предложение Софии было очень кстати, и мы стали прощаться. При этом София выразительным жестом показала себе на грудь, который я понял, как вопрос: "А медальончик ты носишь?" Делая вид, что я ее не понял, я помахал ей на прощание рукой. Когда мы отошли от девчонок на значительное расстояние, Валерка спросил:
  - Что же ты треплешься, Павлик, София цыганка или гречанка, как же она может быть твоей сестрой?
  - Нет, Валерочка, она моя сестренка, только троюродная. Мама сказала, что это хоть и далекое, но все же родство.
  Однако София, очевидно, не считала меня дальним родственником, и при каждой встрече, когда мы бывали одни, напоминала мне об этом. Однажды, три года спустя, после описанного эпизода, где каждый из нас был со своими друзьями, она открыто заявила о своих правах. Но до этого события должно было пройти еще целых три года.
  В эти каникулы из ребят с нашей улицы остались дома мы с Валеркой и Колька Великан, а остальные ребята разъехались на все лето кто куда. Иришка и Юрка уехали со своими мамами на дачи в Качаток, а Майка - в Одессу. Юльку я встречал довольно часто, но каждый раз, когда я пытался заговорить с ней, она старалась поскорее отделаться от меня и неизменно говорила: "Павлик, поговорим потом, я сейчас очень занята". Когда же она встречалась мне вместе со своей мамой, то она просто проходила мимо, задрав нос и даже не взглянув в мою сторону. Раньше все ее такие выходки очень злили меня, а теперь я перестал обращать на них внимания.
  Тем временем в компании ребят на нашей улице произошли кое-какие изменения: во-первых, появилось двое новых ребят - Санька и Арон со своим маленьким братом Аринькой. Ну, Аринька не в счет. Семья Санки поселилась в доме, где жили Боцик и Витька Бошанта, а Арон - в доме, выходившем окнами на улицу, как раз к тому месту, где раньше был наш высокий клен. Санька был худым, высоким, белобрысым парнем, года на два старше нас с Валеркой. Примечательно, что у него были длинные руки с непомерно длинными пальцами, которые он все время разминал. При разговоре он шепелявил, постоянно нажимая на букву "ш".
  - Шкушно вы, братки, живете, как я вишу, хоть бы мяш погонять, што ли? - сказал он нам с Валеркой, когда мы с ним познакомились. Потом он часто выносил новенький футбольный мяч, если на улице собиралось достаточно для игры ребят. Арон же по возрасту был нам с Валеркой ровесником, но в наших играх практически участия не принимал.
  Неделю спустя после того, как мы познакомились с новыми ребятами, мы с Валеркой сидели на траве возле дома Васьки Смагина, надеясь, что кто-нибудь из ребят выйдет гулять. Вскоре на улице появился Санька и тоном авторитетного наставника заявил: "Вот што, ребята, пошли в кино на Шарли Шаплина, я за всех плашу". Мы с Валеркой очень обрадовались этому приглашению и разу же согласились. Тогда во многих кинотеатрах города шли фильмы с участием Чарли Чаплина, но пошли мы в ближайший кинотеатр "Комсомолец", что на Сумской. Санька оказался очень щедрым товарищем, он купил нам с Валеркой не только билеты, но, усадив нас за столик возле буфета, принес на всех мороженое и целый пакет конфет. При этом я заметил, что он не считал сдачу, а просто, скомкав деньги, сунул их в карман куртки. Тогда я спросил его, почему он, не посчитав деньги, сунул их в карман просто так. "А зашем? Я и так знаю, сколько там, я работаю и хорошо зарабатываю, Паша. Хотите, я вас с Валеркой возьму на работу... Ну хоть завтра?" Мы согласились, но сказали, что сначала нужно об этом спросить у родителей. Санька так рассмеялся, что на нас стали обращать внимание. После кино он сказал: "Ну, идите домой, а мне нужно зайти на рынок", и поспешно ушел в сторону площади Тевелева. Мы с Валеркой, очень довольные, потопали домой.
  После этого похода в кино прошло недели две безо всяких приключений, прежде чем мне вновь встретился Санька. Я ходил в хлебный магазин и теперь торопился домой, - скоро должна была прийти с работы мама. Санька остановил меня, поздоровался, дружески похлопал меня по плечу и спросил:
  - Ну, што, Паша, ты ешо хошешь поработать со мной?
  - Еще бы, Саня, конечно, хочу, а что я будем делать?
  - Ты, Паша, будешь создавать рабошую обстановку, а я буду собирать деньги. Все, што заработаем, поделим, ты согласен?
  - Я пока еще ничего не понимал, но согласился.
  - Ну, тогда отнеси хлеб, и пойдем. Попробуем снашала на Пушкинской... ну, давай.
  Я бегом отнес хлеб и вернулся к Саньке. Я никак ни мог понять, как я буду создавать рабочую обстановку и спросил его об этом. Он достал из кармана с десяток медных монет, отдал их мне и сказал: "Это на билеты в трамвай, в трамвае будем ездить по билетам. Я потом скажу, на какой марке". Меня такой ответ совершенно запутал, и я не унимался, приставая к нему, с вопросами: "где находится эта самая работа, далеко ли нужно ехать и на каких именно марках трамвая?" Он немного помолчал, а потом стал разъяснять мне все подробно:
  - Мы сядем в трамвай с задней площадки. Как только я сделаю знак, вот так, - и он потер себе нос левой рукой, - тогда протискивайся вперед и громко криши: "Пропустите, пропустите, - мне нужно выходить!" И толкайся, понял?
  - Ну, понял, а деньги, откуда возьмутся?
  - Вот шудак, когда толкушка, люди теряют деньги и кошельки, а я их подбираю, ясно?
  - Ясно, но когда ты нагнешься, чтобы подобрать деньги, люди это заметят это и отберут их обратно.
  - Не заметят, а если заметят, так я их отдам.
  Я Саньке не задавал больше вопросов, а сам думал: "Как это можно поднять с полу трамвая деньги незаметно, если там давка?" К трамвайной остановке мы подошли молча и стали ждать. Вскоре подошел трамвай с двумя почти пустыми вагонами. Я уже хотел войти в задний вагон, но Санька задержал меня.
  - Это не наша марка, - сказал он, удерживая меня за плечо, - подождем свою.
   Вскоре подошел трамвай с одним вагоном, переполненным людьми.
  - Вот это наша марка, - сказал Санька, подталкивая меня к входу на заднюю площадку, - делай все, как я говорил.
  Мы втиснулись в вагон и я стал пробираться к кондуктору, чтобы купить билет. Санька последовал за мной, и мы застряли прямо возле кондуктора. Потом он немного протиснулся вперед и остановился, держась за поручни. Так мы проехали две остановки, прежде чем я увидел, что Санька подает мне условленный знак. Я тут же начал пробираться вперед, все время повторяя: "Пропустите, пожалуйста, пропустите, - мне скоро нужно выходить. пропустите". Люди теснились, стараясь освободить мне проход, и я медленно продвигался к выходу через переднюю площадку. Санька, сильно отставая от меня, также продвигался к выходу. Наконец он догнал меня и тихо произнес: "Выходим".
  - Никто нишего не потерял, сказал он, когда мы вышли, - попробуем ешо раз...
  Мы проделали это еще и еще раз, но никто ничего не терял, и никакого заработка, соответственно, у нас не было. Тогда Санька, раздраженно сказал мне:
  - Нет, Паша, ты невезуший, с тобой я больше работать не буду, а то к легавым можно быстро угодить. Иди домой...
  Мне Санькина "работа" очень не понравилась, и обрадовался, что он от меня отказался. Иногда, когда на улице собиралось много ребят, Санька выносил свой мяч, и мы играли в футбол. Но больше никогда он не приглашал нас с Валеркой в кино и не угощал мороженным.
  Прошло какое-то время после нашего с Санькой приключения в трамваях, прежде чем я узнал правду о его "работе", о которой я и сам стал смутно догадываться. Первым мне об этом рассказал Арон. Однажды, когда игра в футбол не состоялась - ребят пришло мало - Санька, поговорив с нами, забрал мяч и ушел домой, Арон отозвал меня в сторону.
  - Павлик, ты не водись с Санькой, - сказал он тихо, таинственно поднимая вверх указательный палец правой руки, - он карманный вор! Да, об этом все знают, но... молчат, понимаешь? И ты об этом никому, мало ли, что может быть потом.
  Арон был добрым и покладистым товарищем. Он ладил со всеми ребятами и особенно хорошо относился к нам с Валеркой. Он всегда одалживал нам деньги на мороженое, которые мы иногда забывали ему отдавать. Он даже пытался учить меня еврейскому языку и научил меня некоторым полезным фразам. Как-то мы с Валеркой и Ароном шли с речки, и я рассказывал им, что чуть не подрался с Жориком, дружком Кольки Великана. Арон слушал, слушал меня, а потом и говорит:
  - Не нужно, Павлик, драться по пустякам. Нужно уметь, что сказать. Например он тебе сказал: "Гони мне двадцать копеек!" Так ты не лезь сразу драться, а скажи ему: "Киш ми ин тухес, ман!" (поцелуй меня в задницу, человек). И ты думаешь, он сразу полезет драться? Ничуть! А пока он будет стоять и хлопать баньками, ты сделаешь ему ручкой и пошел. Я знаю, что говорю, поверьте мне.
  Всю дорогу домой он растолковывал нам значение хлестких еврейских фраз и изречений. Многие, из которых мне тогда запомнились и мне удавалось, иногда, применять их к месту. Когда нам с Валеркой были срочно необходимы деньги на кино, ну хотя бы по двадцать пять копеек на дневной сеанс, мы бежали к Арону, чтобы сделать у него очередной заем. Он никогда не отказывал, но почти всегда говорил: "Я одолжу вам по двадцать пять копеек, но отдадите вы мне по тридцать. Это мне будет плата за риск - я рискую, доставая вам деньги. Если согласны, я пошел за деньгами, если нет, так откуда у меня деньги?". Мы быстро соглашались, но я никак не мог догадаться, шутил он или говорил серьезно. Мы с Ароном были сверстниками, но ради справедливости надо сказать, что он был хитрее и выглядел старше нас с Валеркой. Мама часто говорила мне: "Не имеет значения еврей человек или кавказец, не это бери в голову, а смотри, хороший он тебе товарищ или нет. С хорошими дружи, а от плохих держись подальше". Эти советы мамы сделались моим жизненным правилом навсегда. Поэтому с Ароном у меня складывались хорошие приятельские отношения, а вот с Витькой Башантай - ничуть, и мы часто ссорились и даже дрались. Однако я как-то раз влип в такую историю, которая могла сделать нас с Ароном злейшими врагами.
  В этот день мы с Валеркой собрались идти на речку, и я зашел за ним. Однако он выйти сразу не смог и сделал мне в окно знак: "Подожди там, а я сейчас". Я пошел на нашу улицу и разлегся на траве прямо напротив окон Арона. Одно окно было открыто, и я уже собирался позвать Арона на речку, как из калитки вышел Санька. Он подошел ко мне, плюхнулся на траву рядом со мной и зашушукал:
  - Шуешь, Паша, как из жидовской кухни оладьями несет? Пальшики оближешь.
  - Ну, а нам-то что до этого, - ответил я довольно грубо, так как был очень недоволен появлением Саньки, - нам все равно ничего не достанется.
  - А это мы сейчас посмотрим, - сказал он, вставая и направляясь к открытому окну. Он быстро взобрался на карниз цоколя дома и заглянул в комнату. Потом он соскочил на землю и подошел ко мне.
  - Вшо в порядке, Паша, там никого нет, а на столе целая гора оладий. Шейчаш мы попробуем, пошли, только нужно шо двора - от шуда не достать.
  Я сразу догадался, что Санька задумал и стал отговаривать его:
  - Саня, не нужно... на какой черт нам эти оладьи, а если кто-нибудь увидит? Вот крику будет... не нужно, Саня, а?
  - Вот шудак! Тебе что, жидовских оладьев жалко штало? Пошли, никто не увидит.
  Санька влиял на меня гипнотически. Я поднялся и пошел за ним: окно из комнаты во двор было открыто, но полностью зашторено белой занавеской. Двор, казалось, специально на это время опустел и нигде никого не было видно.
  - Ну, давай... Они прямо перед окном... возьми прямо с блюдом и передай мне, только тихо!
  Он подтолкнул меня к окну и помог влезть на карниз. Я вцепился одной рукой за подоконник, а другой - отодвинул штору. В комнате никого не было, и только невнятный разговор доносился со стороны кухни. Передо мной на блюде лежала целая гора еще теплых оладий. Поднять их одной рукой я даже не пытался, а только снял с самого верха штук десять и передал их Саньке. Когда я потянулся за второй "порцией", то задел за стакан в подстаканнике, в котором торчала чайная ложка. Он свалился со стола и хлопнулся со звоном на пол. Разговор на кухне разом затих, а меня с окна, как ветром сдуло. Я хотел выбежать на улицу, но Санька схватил меня за рукав и тихо зашипел: "Туда, в шарай". Дверь дровяного сарая была открыта и болталась на одной петле. Едва мы туда проскочили, как во двор выбежали мама и тетка Арона и бросились на улицу. Никого не обнаружив поблизости, они вернулись обратно, о чем-то возбужденно разговаривая. Я очень боялся, что они заглянут в сарай и сразу все раскроется. Но они не стали никуда заглядывать, вошли в квартиру и больше не выходили. У меня стучало в висках и я чувствовал себя очень нехорошо.
  - Держи швою долю и лопай, - сказал Санька, протягивая мне стопку оладий, сильно пахнущих ванилью. Я отстранил руку Саньки - меня мутило.
  - Нет, Сань, ешь сам - от них плохо пахнет...
  - Вот шудак, шем от них пахнет, жидами, што ли?
  Эта реплика показалась ему, очевидно, настолько смешной, что он громко рассмеялся. Однако он не стал меня уговаривать насчет оладий и принялся уминать с новым рвением. Управившись с оладьями, он вытер руки о какую-то валявшуюся на дровах тряпку, удовлетворенно охнул, потянулся и сказал: "Ну, теперь пора отсюда уходить. Пойдем через другие ворота". Мы вышли из сарая и, как не в чем небывало, перешли в соседний двор, а оттуда на улицу.
  - А што ты там швалил, што там зазвенело? - спросил Санька, развалившись на траве.
  - Я зацепился за стакан в подстаканнике с ложкой, вот он и брякнулся на пол. Да какая тебе разница, что там упало? - ответил я резко и меня снова затошнило.
  - Вот шудак, это брать надо было, а не ронять на пол - у жидов все серебряное - продать можно было, а оладьи ты напрашно не ел - вкушнятина.
  - Саня, не говори мне про эту гадость - меня тошнит...
  - Беги к колонке и попей холодной воды - это тебя от штраху тошнит. Шлабак ты, Паша, труш.
  Я был рад избавиться от Саньки, поднялся и побежал к колонке. Там как раз никого не было, и я вволю напился холодной воды. Мне сразу стало легче и перестало стучать в висках. Я не стал искать Валерку и не пошел на речку, а отправился прямо домой и брякнулся на кровать прямо в своих рваных мокрых ботинках. Теперь я точно знал, что ненавижу Саньку и, лежа с закрытыми глазами, думал: "Ну почему я такой трус, что не могу дать по морде Саньке? Почему он втягивает меня в воровские проделки, и я иду за ним?" Я не мог найти ответа на эти и другие вопросы, которые сам себе задавал. Одно я решил, как мне казалось окончательно - Санька больше мне не товарищ, и водиться с ним я не стану. Мне стало легче, и я стал обдумывать другую проблему - как мне быть с Ароном? Я чувствовал свою вину перед ним, и искал способ ее загладить, - ведь я еще был и его должником. Вдруг мне пришла в голову блестящая, как мне показалось, идея: "Теперь я буду заступаться за Арона, пусть только кто-нибудь назовет его жидом..." Я не догадывался тогда, что такой случай представится мне очень скоро. Успокоившись, я крепко заснул.
  Проснулся я оттого, что мои ноги слетели с кровати и Верка, склонившись надо мной, кричала:
  - Ты с ума сошел, что ли? На кровать в ботинках забрался! Вот я расскажу маме, дуралей!
  На другой день, когда я шел к Мишке Шеметову за удочками, мне повстречался Арон возле самого его дома.
  - Павлик, - остановил он меня, принимая таинственный вид и оглядываясь по сторонам, - что я тебе сейчас расскажу, так ты даже можешь и не поверить - к нам в квартиру белым днем забрались воры... и что ты думаешь - никто ничего не видел и не слышал. А знаешь, что они украли? Нет? Так вот, что я тебе скажу: они забрали ножи, вилки, чайные ложки и еще серебро, что было на столе. Ты когда-нибудь слышал про невидимок? Нет! Так тетя Милка думает, что это были невидимки. Ну, что скажешь?
  Я слушал Арона, раскрыв от удивления рот и меня бросало то в жар, то в холод. О похищенных оладьях не было и речи, поэтому я ответил:
  - Арон, да этого быть не может!
  - Как это не может быть! Еще как может - тетя Милка знает что говорит.
  Я не знаю, сколько бы еще продолжался наш разговор на эту тему, если бы его не прервал Витька Башанта. Он вышел из калитки, увидел нас и сразу набросился на Арона:
  - А-а-а попался! Ты зачем нашего Витальку побил? Вот я тебе сейчас морду набью за это, дерьмо! - Кричал он и сильно толкнул Арона в грудь. Тот не удержался и шлепнулся на спину.
  - Да не трогал я вашего Витальку, зачем мне его трогать, - защищался Арон, пытаясь подняться.
  - Врешь, жидовская рожа, мне Виталька все рассказал! - Продолжал кричать Витька, пиная Арона ногами, - вот тебе, вот тебе...
  Я подскочил к Витьке, обхватил его сзади и оттащил от поверженного товарища. Однако он и не думал сдаваться, а прыгал и вертелся, пытаясь отбросить меня от себя. Почувствовав, что удержать его долго не смогу, я сделал подсечку. Витька шлепнулся на землю, увлекая меня за собой. При этом он ударился обо что-то твердое и как закричит:
  - Ты что наделал, дурак?! Ты разбил мне правое колено!
  - Ты сам дурак, - сказал я, поднимаясь, - ничего я тебе не разбивал, а ну покажи!
  Он сел и поднял штанину выше колена. Там действительно была небольшая ссадина, из которой выступила капля крови.
  - Вот, - сказал он, гневно сверкая глазами, - теперь заражение будет.
  - Так это же царапина, Витя, - сказал я примирительным тоном и сорвал листок подорожника, - вот поплюй, приложи к ране и все пройдет.
  Он резким ударом по руке выбил у меня листок, поднялся и молча пошел к калитке. Но прежде чем войти во двор, он посмотрел в мою сторону и злобно прорычал: "Ты еще пожалеешь об этом, жидовский заступник!" А мне было наплевать - я не боялся Витьки Башанты, потому что мы дрались с ним на равных.
  Арон уже пришел в себя от только что полученной трепки и сидел на земле, опершись спиной о стенку дома. Я подсел к нему и спросил:
  - Почему ты не схватил его за ноги и не повалил - это же так просто, а потом бы двинул ему локтем в живот, сразу бы скрутился.
  - Вот ты говоришь тоже самое, что и тетя Милка: "Не давай себя в обиду, Арон, давай всем сдачу!" Ты думаешь, я не мог бы набить Витьке морду? Так я тебе скажу, что мог и даже одной рукой. Ты думаешь, что я слабак? Так я тебе скажу, что нет! Вот посмотри и пощупай, - и он показал свои бицепсы, которые были побольше моих и тверды, как дерево. - Но только я дам сдачи Витьке, так на меня набросятся все, как голодные собаки на куриную ножку...
  - А ты не бойся, Арон, если что, так мы с Валеркой на твоей стороне, - Прервал я его и добавил, - только ты нам скажи, кто на тебя будет нападать.
  - А-арон, иди домой и посмотри за Аренькой - мне нужно в магазин. Только хорошенько закрой окна, - позвала Арона его мама, - я скоро вернусь.
  Арон молча махнул мне рукой и нехотя поплелся домой, а я поспешил к Мишке Шеметову за удочками - завтра утром мы с Валеркой собирались идти на Тюринский пруд за карасями.
  Как-то мы с Валеркой встретили Арона, когда шли на нашу речку с "парашютами" ловить пескарей. Мы поговорили немного, и я пригласил его пойти с нами, но он отказался:
  - Зачем вы занимаетесь такими пустяками и ловите этих маленьких рыбок для кошек? Лучше купите свежей хамсы в магазине, и не тратьте зря время. Если у вас нет денег на это, так я вам...- Сказал Арон и вынул из кармана четыре монетки по пятнадцать копеек. - Этого хватит на десять кошек.
  - Вот спасибо, тебе Арон за деньги, они нам нужны, очень, - сказал я радостно, беря у него деньги, - мы их тебе вернем... потом.
  На рыбалку мы с Валеркой все же пошли. Рыба в этот раз ловилась хорошо, и мы наловили много пескарей, наверное, по целому килограмму.
  С Ароном мне приходилось встречаться довольно часто, и каждый раз он мне рассказывал все новые истории, как воры-невидимки пытаются обокрасть их.
  Прошла половина лета, а ребята с нашей улицы все еще не вернулись из своих лагерей и загородных дач. Валерка говорил, что Васька приедет домой только в конце лета, так что мы с Валеркой ходили вдвоем в кино, на речку и в лес. Когда нам надоело рыбачить, мы брали рогатки и отправлялись на охоту. Нашей "дичью", в основном были дикие голуби, вороны и грачи, которых бывало очень много на аэродромной свалке 135-го авиазавода. Здесь птицы так увлеклись добычей пищи, что подпускали к себе совсем близко. Однако попасть в них из рогатки было очень трудно, так как они все время перемещались. Если нам удавалось добыть пару-две такой "дичи", мы ощипывали тушки птиц, потрошили их и жарили на углях костра. Я в этом деле имел большой опыт, так как мы с хуторскими ребятами делали такие "шашлыки" много раз. Чтобы иметь успех в такой охоте, нужно было уметь хорошо стрелять из рогаток по движущимся целям. Вот мы и начали тренироваться в такой стрельбе по пустой бутылке, который один из нас тащил на веревочке, а другой стрелял. Этим можно было заниматься где угодно, лишь бы была бутылка и длинная бечевка, Валерка принес большую винную бутылку и мы устроили тир у себя на улице. Бутылку нужно было тащить с такой скоростью, с какой перемещаются по грунту голуби и грачи. Мы с Валеркой так увлеклись этим делом, что и не заметили, как к нам подошел Колька Анисимов - Журавлевский парень высокого роста, славившийся на всю Журавлевку своей драчливостью и дерзкими хулиганскими выходками. Он был старше нас с Валеркой года на три, а то и больше.
  - Кто же так стреляет, лопухи? Это не стрельба, а одно дерьмо, - прокомментировал Колька результаты наших упражнений, - ну-ка, Паша, дай мне свою рогатку.
  Я отдал ему рогатку, не надеясь получить ее обратно. Он внимательно осмотрел ее, растянул резинки до отказа и спросил:
  - Сам сработал?
  - Нет, - это мне Вася Смагин подарил...
  - А где такие резинки взял?
  - Так и резинки Васи Смагина, а то чьи же?
  - Ладно, а теперь дайте мне свинчатку и посмотрите, как надо стрелять.
  Я подал ему свинцовую пломбу, которой он зарядил рогатку и приказал Валерке:
  - А ну, Валера, тащи бутылку, да побыстрее.
  Валерка потянул за бечевку, и стало казаться, что зеленая кошка, скрываясь в траве, крадется за воробьями...
  - Тяни еще быстрее, Валера, еще быстрее, ну же!
  Валерка потянул и "кошка" побежала по траве прыжками.
  В этот момент Колька выстрелил и бутылка, взорвавшись, разлетелась в сторонами мелкими осколками. Он, к моей большой радости, отдал мне рогатку и самодовольно заявил:
  - Так вот стрелять надо, казачки мои, но ничего научитесь, - я принимаю вас в свою банду. Завтра собираемся на песке (место на песчаном пустыре, где собирались ребята с разных улиц Журавлевки играть в футбол). Приходите утром, и я научу вас по-настоящему стрелять из рогаток.
  - В какую это банду, Коля? - спросил я, с настороженностью воспринимая слово "банда".
  - Так вот приходите и увидите сами. Только рогатки не забудьте и побольше свинчаток берите. Ну, пока, - сказал он нам на прощанье и ушел.
  Нам с Валеркой очень хотелось научиться стрелять, как Колька и мы решили утром сбегать "на песок" и посмотреть, чем они там занимаются. Мы быстренько сбегали на рынок и набрали возле дверей разных магазинов, которые на ночь опечатываются свинцовыми пломбами, свинчаток с веревочками, которые нужно было обрезать. Когда мы пришли утром с Валеркой на песчаный пустырь, там уже собралось человек шесть знакомых и незнакомых ребят с Колькой Анисимовым - это и была "банда живодеров", в которую нас приняли безо всяких условий. Колька показал нам, как правильно нужно стрелять из рогатки, чтобы попасть в цель. Занималась же эта "банда" тем, то гоняла по улицам собак и кошек, стреляя в них из рогаток. Они загоняли попавшуюся кошку на дерево, и расстреливали ее до тех пор, пока обезумевшее от страха животное не забиралось на самую верхушку, недосягаемую для "оружия" стрелков. Тогда ее оставляли там и шли цепью по улице в поисках новой жертвы. Мы с Валеркой тоже принимали участия в погонях за бездомными собаками, но стреляли в них только для вида...
  Так, не избавившись еще от влияния Саньки, я попал под влияние Кольки Анисимова. Я не знаю, сколько бы мы с Валеркой гоняли собак в буквальном смысле этого слова, если бы не один случай, навсегда отторгший нас от Колькиной банды, потому что это был настоящий грабительский налет на лоточника Гепгепа. Это был невысокий, худой пожилой человек с длинными, черными, седеющими волосами. Одевался он во все черное: сандалии, широкие брюки, очень узкая куртка с медными пуговицами и видавшая виды короткополая фетровая шляпа. Я никогда не видел, чтобы Гепгеп снимал шляпу и, казалось, что она приросла к его голове. Лоток его состоял из небольшого плоского ящика с множеством ячеек, который закрывался застекленной крышкой на петлях. Этот ящик устанавливался на складные козлы и закреплялся на них крючками. Он садился за свой лоток на высокий триногий табурет, и торговал конфетами поштучно.
  Насколько я помню, Гепгеп сидел всегда на одном и том же месте на углу дома Гуназов возле большого дерева, о котором я уже упоминал. Вообще-то Гепгеп - это кличка, которую ему дали мальчишки за то, что он часто бил себя левой рукой в грудь и при этом произносил: "геп-геп-геп". Взрослые называли его Кацем, только я так и не узнал - это его фамилия или имя. Мама говорила, бывало, давая мне пятачок: "Беги, Павлик, к Кацу и купи себе конфетку. Только ты не дразни его - потому что он очень больной человек и страдает от "трясучки" (нервный тик после перенесенного, очевидно, инсульта). Гепгеп не сидел тихо, в ожидании своих покупателей, а активно зазывал их: "Куштуйтэ мои цукэрки, оця цукэрка солодка, як мед! Зовсим, як дорма". Особенностью его торговли было то, что любая карамелька или леденец стоили у него пять копеек, и он не брал бумажных денег, говоря: "Видкиля у менэ таки грошы громядины - у мэнэ нэма сдачи". Возле него часто вертелись мальчишки, готовые стащить конфетку на "хлопок" (схватил и деру). Однако это было очень опасно, потому что справа от Гепгепа всегда находилась увесистая ореховая палка, которой он мастерски орудовал. Так вот этого лоточника и собирался разгромить Колька Анисимов со всей своей бандой. "Сегодня я покажу вам настоящий цирк, только не зевайте, - сказал он, привязывая крючки из толстой проволоки к обеим концам длинной веревки, - хватайте товар и драпайте на песок". Мы с Валеркой пошли вместе со всеми, чтобы посмотреть, что это он затевает. Когда мы подошли к ларьку, стоявшему на противоположном углу от Гуназов, Колька сказал:
  - Стойте здесь и не высовывайтесь, пока не дам команду, - и стал разматывать веревку с крючками.
  - Павлик, они собираются ограбить ларек, - сказал мне Валерка шепотом, - пошли отсюда...
  Колька заметил, что мы собрались ретироваться и грозно зашипел на нас:
  - Я сказал не высовываться, куда вас черт несет?
  - Так мы воды попить, - ответил я, направляясь к колонке.
  Пока мы ждали своей очереди, (тетка набирала воду в большие ведра), к ларьку подъехал грузовик, шофер которого пошел к ларьку что-то купить. Колька, проходя мимо грузовика, зацепил один из крючков за борт кузова и направился к дереву, растягивая по земле веревку. Шофер купил папиросы, сел в кабину и машина медленно стала отъезжать от ларька. В это время Колька выскочил из-за дерева и набросил второй крючок на ножку козел лотка Гепгепа. Лоток сдвинулся с места, опрокинулся и пополз по земле, рассыпая конфеты. Секунду-две Гепгеп с недоумением смотрел на уползающий от него лоток.
  - Рятуйтэ! - закричал он, бросаясь в след за своим лотком, - мои цукэрки!
  Ему удалось схватить свой лоток, крючок соскочил с ножки козел, и грузовик утащил за собой своеобразный буксир. Гепгеп при этом упал на живот и, ползая по песку, собирал рассыпавшиеся конфеты. Этим же занимались Колька и его двое ребят, а остальные поспешили убежать кто куда. Мы с Валеркой оставались около колонки, подчеркивая этим свою непричастность к происходящему. К месту произошедшего подошел здоровенный дядька, схватил Кольку за шиворот и, как футбольный мяч, двинул его сапогом под зад. Колька, как и полагается мячу, отлетел на несколько шагов и зарылся головой в песок. Не успел Колька подняться, как дядька схватил его за рукав и еще раз поддал ему ногой в то же место. Кольке, наконец, удалось вырваться и убежать без рукава, который остался у этого самого "футболиста". Потом он начал помогать Гепгепу, собирать с земли конфеты и складывать их в лоток, который был теперь без верхнего стекла, разбившегося вдребезги при падении. Помогала Гепггепу и высокая худенькая старушка, на которой был надет белый чепец, зеленая плюшевая кофточка и такая же длинная юбка, полностью скрывавшая ее ноги. После того, как Гепгеп ушел, она подошла к нам с Валеркой и сказала почти ласковым голосом:
  - Дети, не обижайте старого Каца - он очень несчастный больной человек. Ну, пусть он зарабатывает свои копейки на хлеб, если вы будете его обижать, он умрет с голоду, потому что никогда не станет просить милостыню...
  - Так мы же не трогали его, бабушка, - поспешил прервать ее Валерка, - мы вот здесь и стояли все время.
  - Никогда не обижайте других и не будете, обижены сами, - продолжала она, как будто не слыша Валерку, - будьте добрыми и Господь позаботится о вас...
  Она говорила так проникновенно, что у меня стали увлажняться глаза и закапало с носа. Потом эта бабушка ушла и, казалось, что она поплыла над землей, почти касаясь ее своей юбкой-колоколом.
  Дня через два после Колькиного "цирка", я встретил его на улице и спросил:
  - Коля, как твой нос и когда будет следующий "цирк"?
  - Ты, наверное, хочешь, Паша, чтоб я набил тебе морду? Так я это могу одной левой, и впредь не попадайся мне на глаза, а то я тебе покажу "цирк".
  Я, конечно, свалял дурака и чуть за это не получил затрещину. Так распалась банда рогаточников Кольки Анисимова. Он не угомонился и еще ни раз устраивал разные "цирки", но я об этом узнавал от других ребят.
  К концу лета погода стала портиться - зачастили проливные дожди и на улице стало сыро, холодно, неуютно ... В такие дни я часто бывал у тети Наталки и мы с Галиной подолгу рассматривали книги с картинками и даже читали журналы "Мурзилка". Когда нам это надоело, мы шли к Юрке с Иришкой, но бабушка Стеша не любила наши шумные игры в доме и выпроваживала нас во двор, как только дождик прекращался. В один из пасмурных дней, когда я был у бабушки Стеши без Галки, а Юрка был у Иришки дома, я подружился с Колькой Божко, младшим сыном бабушки Стеши. Коля был старше меня лет на пять, но он никогда не участвовал в наших играх, потому что был инвалидом от рождения. Руки и ноги у него были как-то скрючены, без костылей он не мог сделать и шагу, а по комнатам и во дворе он перемещался в инвалидной коляске. В школу он не ходил, но к нему ходила учительница, и он учился дома. Мама говорила, что он очень способен и в учебе обогнал своих сверстников. У него было любимое занятие - радио. Мы с Юркой и Иришкой не знали, почему он такой родился, но взрослые, наверное, знали об этом, потому что однажды, сидя никем не замеченные на дереве, мы слышали такой разговор: "А почему у нас все дети, как дети, кроме Коли?" (Разговаривали между собой женщины, развешивавшие стираное белье на веревках). "Нагуляла она его...". Другая женщина сдержанно захихикала, а потом сказала: "Ну надо же, а с виду такая скромница..."
  Как мы не прислушивались, но так и не узнали ничего путного. Мы никак не могли понять, как это можно нагулять Колю... Вот мы, например, гуляли с утра до вечера, а никакой Коля у нас не нагуливался. Мы так и решили, что это все враки, чушь. А с Колей мы стали приятелями с того самого раза, когда он попросил меня помочь собирать большой приемник и послал в специальный магазин за радиодеталями. Потом я часто приходил к нему и мне было очень интересно возиться с проводами, конденсаторами и катушками. Именно он мне привил большой интерес к радио, но я и подумать не мог, что радиотехника станет основным делом моей жизни.
  Наконец дожди закончились и снова наступили снова теплые солнечные деньки. Тетя Наталка ходила на разведку в лес и рассказала, что видела много грибов и что груши уже можно собирать - созрели. Она очень хорошо знала все грибы в "лицо", часто ходила в лес и всегда приносила много хороших грибов. В лес она, как правило, ходила одна или с кем-нибудь из близких, чтобы не показывать чужим свои грибные места.
  Мама же никогда не ходила в лес одна, из грибов знала только одни шампиньоны, за которыми иногда ходила на базар. Мы с Валеркой часто бывали в лесу, но "охотились" в основном на груши и орехи, не обращая внимания на грибы, которые попадались нам довольно часто. На базаре же продавалось очень много разных грибов, о существовании которых я и понятия не имел. Говорили, что "дешевле грибов ничего нет", но это неправда, потому что мама не покупала грибы на базаре из-за их дороговизны. Вот мы решили с Валеркой самостоятельно отправиться за грибами. К этому времени вернулся из лагеря Васька Грек и тут же согласился идти с нами. У Васьки была целая пачка открыток, на которых были цветные рисунки "йистивных та отруйных грыбив". Он должен был взять эти открытки с собой в лес, по которым мы и собирались распознавать хорошие грибы. Но когда мы добрались до леса, то оказалось, что Васька забыл открытки дома. Тогда Валерка сделал толковое предложение: "Давайте собирать все грибы подряд, - и добавил вполне резонно, - дома их все равно будут перебирать..." Мы сразу согласились и принялись за дело. Грибов было так много, что не прошло и часа, как наши плетеные корзины были наполнены до самого верха. Мы даже удивились, что так быстро справились с делом. Мы уже собрались тащить свою "добычу" домой, как нам повстречалась молодая тетенька, у которой в круглой корзине лежало несколько "жалких" грибков. Она остановилась, с любопытством посмотрела на наши грибы, даже охнула от испуга.
  - Що ж це вы таке набралы, хлопчики спросила она, удивленно глядя на нас и оставляя свою корзину подальше от нашей, - це ж пэрэважно отруйни поганкы... выкынтэ йих гэть!
  Не успел я и ойкнуть, как она высыпала мои грибы на траву, разгребла их рукой и вынесла окончательный приговор:
  - Так тут всэ отруйни, нэйистивни грибы та трухляви сыройижки... Справжних грибив нэма.
  Так моя корзинка оказалась совсем пустой. За моей корзинкой подверглись строгому контролю Васькины и Валеркины грибы. В итоге оказалось, что только у Васьки в корзинке можно было оставить три лесных шампиньона, пригодных для еды. Тетенька рассказала нам, что к чему и, взяв свою корзину, вскоре скрылась за деревьями. Мы не пошли больше собирать грибы, а набрали груш, сколько каждый смог донести, и пошли домой напрямик через овраги и Дальнюю Журавлевку. С той поры прошло немало времени, прежде чем я снова стал ходить в лес за грибами, и это стало моим вторым любимом занятием после рыбалки.
  Остальное время каникул прошло так быстро и не заметно, что я не успел и "глазом моргнуть", как начались занятия в школе. Первый день в школе прошел безо всяких занятий и не интересно: нас строили, приветствовали и разводили по классам. Потом Мария Петровна стала расспрашивать нас о каникулах: кто куда ездил, что делал, и какие события особенно запомнились? " Кто хочет первый рассказать о своих каникулах? - сказала она, улыбаясь. - Пожалуйста..." Никто первым не вызвался и тогда она начала вызывать по журналу. Сначала я не слушал, кто что рассказывал, но потом заинтересовался. Самыми интересными мне показались рассказ Шурика про Киев и Майкин, - про Одессу. Только мне многое было непонятно, и я решил расспросить ее, когда пойдем домой. Когда мы остались втроем: я, Шурик и Майка, я спросил ее:
  - Майя, а как же тебе разрешили гулять одной по какой-то Деребасовской и Приморскому бульвару, если там гуляют разные моряки и даже пираты с одним глазом - это же, наверное, очень опасно? И еще, зачем ты бросала монетки в фонтан какому-то Ришелье, как он будет их оттуда доставать?
  - Во-первых, Павлик, я гуляла не одна, а с Розой, хотя ходила иногда и одна - я уже взрослая. Во-вторых, про пиратов я ничего не говорила - это ты сам придумал. В-третьих, Ришелье не "какой-то..." а почетный гражданин Одессы - это памятник!
  - Вот здорово! - удивился я и тут же спохватился, - а зачем ему монетки, Майя, если он памятник?
  - Ну это традиция такая... Бросают монетки в фонтан, чтобы опять вернуться к этому месту, понимаешь? Вот следующий раз поедешь со мной в Одессу и все сам увидишь...
  - Ладно, только мама твоя не разрешит...
  - Еще как разрешит, вот увидишь.
  Я не стал больше с Майкой спорить, и мы разошлись по домам. На следующий день мы об этом уже не говорили, а потом и вообще забыли об Одессе.
  С началом занятий в школе у меня совсем не стало свободного времени даже по вечерам. Верка получила диплом художника и стала работать на художественной фабрике. Я не знал точно, где находилась эта фабрика, где-то возле Бурсацкого спуска, но она стала приходить домой даже позже мамы. Теперь домашняя дневная работа лежала на мне, а тут еще Мария Петровна стала задавать на дом много уроков, ну хоть плачь. Зато в выходные дни я старался улизнуть из дома как можно раньше и даже не ходить на обед, чтобы не попасться Верке на "крючок", которая тут же нашла бы для меня какую-нибудь полезную работу. В такие дни, иногда, меня подкармливали ребята. Валерка, например, выносил две-три картофелины и соленый огурец, а Арон, случалось, бутерброд и кусок сахара. Мне этого хватало, чтобы дотянуть до ужина, который мама всегда оставляла, если рано ложилась спать.
  Однажды в один из таких дней в наш клуб привезли фильм про запорожских казаков, которые воевали с турками и стреляли в них из самопальных ружей и пистолетов. После этого все наши ребята начали делать себе самопалы. Для ствола годилась любая прочная трубка, желательно медная, чтобы легче было ее заклепать с одного конца и просверлить шилом маленькую дырочку-запальник. Рукоятка вырезалась из дерева. Подготовленная трубка прочно привязывалась к рукоятке медной проволокой - вот и все. Вместо пороха использовалась сера от спичек, а вместо картечи - рубленный свинец. Теперь у каждого из наших ребят были самопалы и стрельба на улице не прекращалась до позднего вечера. Однако эти игры стали давать и первые результаты: во-первых были очень быстро скуплены и cожжены в самопалах все спички, имевшиеся в продаже, во-вторых, некоторые стрелки получили тяжелые травмы от разорвавшихся стволов своих же самопалов. Так Митьке Чубу опалило серой лицо, и он так и остался рябой навсегда. А одному из бывших дружков Кольки Анисимова, так даже мочку уха оторвало. Я не знаю, сколько бы мы еще стреляли, если бы милиция не стала отбирать у нас самопалы. По вечерам на стрелков устраивались целые милицейские облавы. Однако мы с Валеркой не стали ждать, пока нас поймают, а спрятали свое "оружие" подальше. Иногда мы брали его в лес.
  Каждый раз, когда после летних каникул начинались занятие в школе, наша улица становилась какой-то пустой и скучной даже в выходные дни. Как-то, идя вместе с Шуриком и Майкой домой, я вспомнил, что мы с Васькой Греком и Валеркой собирались вечером запустить нового коробчатого змея, которого Васька сделал по каким-то чертежам. Вот я и пригласил Шурика и Майку прийти на футбольное поле и посмотреть, как мы будем этого делать, Шурик сказал, что обязательно придет, а Майка сразу же отказалась:
  - Не могу, Павлик, - сказала она с сожалением, - я по вечерам теперь занимаюсь английским и ко мне ходит учительница.
  - Я так удивился, что даже споткнулся от неожиданности и тут же воскликнул:
  - Учишь английский язык по вечерам, да на черта он тебе нужен?!
  - Нет, Павлик, нужен...Мама сказала, что на следующий год я буду в другую школу ходить и там будут изучать английский. Мама сказала, что нужно готовиться заранее. А ты в какую школу будешь ходить?
   - А я почем знаю, Майя?! Мама мне об этом ничего не говорила - еще целый год в этой учиться будем, правда, Шурик?
  Шурик также ничего не знал, где он будет учиться в следующем году.
  - Мальчики, а давайте все вместе поступим в следующем году в новую школу, которая строится в большом саду. Ну пойдемте посмотрим - это же рядом, - продолжала Майка с присущем ей энтузиазмом, - на одну минуточку, а?
  Мне также захотелось посмотреть на новую школу, и я уговорил Шурика пойти с нами. Мы свернули в соседний переулок, в который здание школы выходило своим фасадом. Это было огромное трехэтажное здание с большой парадной мраморной лестницей, высокими дверями с зеркальными стеклами и широченными окнами. Мы хотели посмотреть, что там внутри, но двери были заперты. Тогда мы обошли это красивое здание слева, чтобы осмотреть школу со стороны внутреннего двора. Двор был очень большой с множеством фруктовых деревьев и круглой площадкой, предназначенной, очевидно, для игр на переменах. Из здания школы во двор вели три выхода с небольшими каменными лестницами. Мы попробовали войти в здание через какую-нибудь из этих дверей, но и они были заперты. Тогда Майка указала нам на окно второго этажа, большая квадратная форточка которого была открыта. Мы долго думали, как до нее добраться, но так ничего и не придумали. Другое дело, если бы эта форточка была поближе к пожарной лестнице. Осмотрев еще раз внимательно школу с фасада, мы решили, что на следующий год будем учиться только в этой школе и не в какой другой. У Шурика и Майки это получилось, а вот я попал в нее только через два года, где мне посчастливилось учиться в шестом и седьмом классах.
  Осень пролетела так быстро, что я очень удивился, когда однажды утром увидел на дворе снег. Началась зима. Вскоре в разных местах города заработали катки, но нам с Валеркой ездить туда вдвоем не хотелось, а Майка с Розой были все время заняты и катание на коньках совсем забросили. Иногда в выходные дни мы с Валеркой проведывали Софию и ее ребят, но я избегал заходить к ней в квартиру и мы гуляли недалеко от ее дома. Иногда мы ходили с ребятами играть в хоккей на речку, но вскоре ее занесло снегом, и эта возможность исчезла.
  С Юлькой я встречался по-прежнему очень редко, и все мои попытки уговорить ее выйти немного погулять терпели неудачу. Она, как обычно ссылалась на занятость и старалась поскорее отделаться от меня. Это привело к тому, что я перестал "страдать" и постепенно стал "черстветь" по отношению к ней. И вообще я вдруг заметил, что ребята и девчонки с нашей улицы и даже в нашем классе становились какими-то другими - что-то нас стало разделять... Так Гришка Величко и Васька Грек совсем не стали участвовать в наших прежних играх. Любка Коржик перестала лазать по деревьям и стала во всем подражать своей старшей сестре Клавке. И только я, Иришка и Юрка не забывали свой старый вяз и качели под ним. Правда и в наших отношениях происходило какое-то взаимное охлаждение. Так, например, мне интересней было общаться с Колей Божко, который учил меня паять разные проводки к радиодеталям, чем играть в крокет с Юркой и Иришкой. Я рассказал об этом маме, а она ответила: "Ну и что из этого? Вы же растете". Мне такой ответ очень не понравился, но я спорить не стал, а только подумал: "Ну и что, что растем, так теперь и на деревья лазать нельзя"?
  Приближались Новый год и Рождество - это были такие праздники, к которым у нас дома относились с особым вниманием и которые всегда отмечали. Однако на этот раз мама собиралась встречать Новый год у тети Груши. Туда же должна будет приехать и тетка Наталка, а дома останется Верка, которая будет встречать Новый год со своими подругами. Я очень обрадовался этому, так как давно не видел тетю Грушу и надеялся получить от нее какой-нибудь подарок. Тетя Груша всегда дарила мне что-нибудь такое, что было для меня очень полезным и ценным. Я не думал, что получу новогодний подарок еще от кого-нибудь, но я ошибался.
  За день до наступления Нового года, я шел по улице домой из магазина, куда меня за чем-то посылала мама. Вдалеке я заметил Юльку, которая шла мне на встречу. Не доходя до меня несколько шагов, она широко развела руки и остановила меня. Улыбаясь, она радостно заговорила:
  - Павлик, как я рада, что встретила тебя. С наступающим Новым годом! Вот тебе от меня подарок, посмотри...
  Она взяла мою руку, развернула ее ладонью вверх и положила на нее маленький металлический самолетик с красным пропеллером и черными колесиками. Я видел такие самолетики на витрине в пассаже - это был дорогой сувенир. Обрадовавшись подарку, а еще больше резкому изменению ее отношению ко мне, я поспешил ответить:
  - Большое спасибо, Юличка, мне давно хотелось иметь такой самолетик. И тебя поздравляю с Новым... я тебе тоже что-нибудь подарю... цыганский нож хочешь?
  - Что ты, Павлик, никогда не дари друзьям ножей - это к беде. А ты и так сделал мне Новогодний подарок, что не обижаешься на меня. Ты меня еще любишь?
  - Конечно, Юличка, люблю, а то, как же? - поторопился ответить я и тут же почувствовал, как обида заполнила меня от пяток до самой макушки.
  Я отпустил ее руку, которую до того крепко сжимал в своей руке, и совершенно неожиданно для себя, язвительно спросил:
  - А что случилось с Боциком, Юля? У него смычек поломался или он потерял свою вонючую скрипку?
  Я так испугался своей глупой выходки, что сжался весь от страха, ожидая бурной реакции со стороны Юльки. Однако случилось совсем не то, что я ожидал, она сначала холодно рассмеялась, а потом серьезно сказала:
  - Причем здесь скрипка, Павлик? Борька оказался плохим другом и гадостным человеком. Ты был прав - он просто дрянь, дрянь, дрянь! И ты мне никогда больше не напоминай о нем, ладно?
  Когда она это говорила, на глазах ее заблестели слезы, и я испугался, что она сейчас расплачется. Я не знал, как ее успокоить, но решение, как часто со мной случалось, пришло само по себе - я обнял ее и поцеловал в соленую щечку. Она не отстранилась от меня, а только посмотрела мне в глаза и тихонько спросила:
  - Ты и вправду любишь меня, Павлик?
  Ну как можно было понять эту девчонку, то она избегала меня и обходила при встрече стороной, то сама напрашивалась на дружбу. Мы еще немного поговорили и разошлись, договорившись встретиться вечером и погулять возле ее дома. Мне не верилось, что она выйдет на улицу вечером, потому что темнело очень рано, но она вышла, да еще и санки вытащила. Не успел я прокатить ее туда-сюда по улице, как вышел гулять Валерка, а за ним и Любка Коржик. Сразу стало шумно на улице и весело. Снега выпало еще мало, но хватало, чтобы можно было кататься на санках. То мы с Валеркой носились галопом, катая девчонок. То они катали нас. Время пролетело так быстро, что я и не заметил, как пришла пора идти домой. Первой ушла Любка Коржик, потом Юлька, а потом и мы с Валеркой.
  Я шел домой в приподнятом настроении, разбивая вдребезги попадавшиеся у меня на пути комья снега. Однако Юлька выходила гулять по вечерам редко, а в выходные дни, я ее по-прежнему не видел. Мне стало казаться, что она подружилась с Боциком, а обо мне опять забыла, но я ошибался.
  Как-то во время зимних каникул ко мне прибежал Валерка и принес незапечатанный конверт, в котором лежали два билета в театр оперы и балета и записочка от Юльки: "Павлик, приходи с Валеркой в театр, я буду там вас ждать".
  - Вот здорово! - Обрадовано воскликнул Валерка. - А когда идти? Я еще там ни разу не был...
  Мы тщательно изучили билеты и, оказалось, что в театр нужно идти уже завтра на дневное представление, которое начинается в три часа дня. Вдруг я вспомнил нечто такое, что сразу охладило мою радость предстоящей встречи с Юлькой в театре, и я спросил Валерку:
  - А в этом театре раздеваться нужно?
  - Конечно, нужно. Во всех театрах раздеваются, чтобы наряды свои показать. А что?
  - А то, Валера, что в театр я не пойду - вот мои наряды, посмотри...
  Я отвернул полы своего пальто и показал ему четко выделяющиеся заплатки на штанах, как раз на коленках.
  - А рубашка и ботинки, новые у тебя есть? - Спросил с надеждой в голосе Валерка.
  - Рубашка, ботинки и поясок с кисточками у меня есть новенькие. Мне тетя Груша их на Новый год подарила. Я их еще ни разу не одевал, а только померил три раза, так штанов же все равно нет.
  - Тогда все в порядке, Павлик, штаны новые, я у Васьки стащу - у него их дополна... Только после театра сразу отдашь, а то заметит.
  Когда вечером я рассказал маме, что мы с Валеркой завтра идем в театр, и попросил ее погладить мне рубашку и брюки, которые для этого случая одолжил Васька Грек, мама не удивилась, а Верка тут же съязвила: "Это же надо, мама, Павлушка наш театралом становится, за чужой счет - ему и билеты на оперу покупают, и штаны напрокат дают, с чего бы это, а?" Мама сказала: "Ну и слава Богу, что дают, а не отнимают. Значит, у него есть хорошие друзья, а это большое счастье, Вера, иметь хороших друзей". Верка больше мне не дразнила, вся одежда была выглажена и я улегся спать. Однако уснул я не сразу, а все думал: "Какой он, этот театр? Где Юлька достала нам с Валеркой билеты"? Но, так ничего не придумав, все же заснул.
  Когда мы с Валеркой подошли к театру, было еще рано, но в фойе уже впускали. Мы немного подождали Юльку возле входа в театр, но скоро замерзли, вошли в фойе, нашли гардеробную и разделись. Театр сразу потряс меня своим великолепием: хрустальные люстры, позолоченные барельефы и карнизы, ковровые дорожки на мраморных лестницах, портреты знаменитых артистов - все это просто ошеломило меня, сделало меня каким-то совсем маленьким и неуклюжим. А Валерке хоть бы что: "Пойдем туда, пойдем сюда..." Людей было так много и взрослых, и детей, что мы никак не могли отыскать Юльку. На билетах написано: партер, 11-й ряд 23 и 24 места. Когда всех начали впускать в зрительный зал, мы с Валеркой постарались поскорее отыскать и занять свои места, чтобы их не заняли другие - в клубе так всегда бывает. Зал медленно наполнялся, а Юльки все не было видно. Наконец, после второго звонка, я увидел Юльку, которая шла по центральному проходу с какой-то молодой женщиной. Эту женщину я никогда раньше не видел и очень обрадовался, что Юлька пришла не со своей мамой. Они спокойно заняли свои места. Оказалось, что Юлькино место было слева рядом с моим. А место той женщины - рядом с Юлькой, только с другой стороны. Юлька сделала вид, что не ожидала встретить нас в театре. Она сделала изумленный вид, всплеснула руками и оживленно заговорила:
  - Павлик, Валера, здравствуйте! Вот хорошо, что вы тоже пришли посмотреть балет "Лебединое озеро" - это и мой самый любимый балет. А посмотрите, какие сегодня заняты артисты, ну просто класс!
  При этом она сунула мне в руку программку и, обращаясь к своей "подруге", представила нас:
  - Светлана Борисовна, это наши соседи и мои хорошие друзья Валера и Павлик. А это моя любимая учительница музыки и подруга Светлана Борисовна.
  Мы познакомились, как совсем взрослые, а потом начался такой разговор, и такие вопросы посыпались на нас, от которых у меня голова кругом пошла. Когда Светлана Борисовна спросила меня, про музыку: "Какая тебе Павлик больше музыка нравится, "легкая" или "классика"?" Я ответил, что мне всякая музыка нравится и та и другая поровну. И тут же добавил, что Валерка в этом разбирается лучше меня, потому что у него отец музыкант. Это дало мне передышку, зато Валерка начал сильно потеть. Особенно Светлана Борисовна сокрушалась, когда узнала, что мы с Валеркой ни разу не слушали оперу "Мазепа", которая шла в этом же театре по вечерам.
  Я не знаю, чем бы закончилась эта беседа, если бы не заиграл оркестр. Свет в зале начал медленно гаснуть, занавес огромной сцены поднялся вверх и началась сказка. Как же я был удивлен, когда осознал, что мне все происходящее на сцене понятно, хотя никто из действующих лиц не произнес ни слова. Вскоре я так увлекся происходящими передо мной событиями, что перестал обращать внимание на Валерку, который явно начал дремать. Юлька же как-то вся преобразилась, блаженная улыбка играла на ее лице. Сосредоточившись на сцене, она наклонилась вперед и, казалось, сама была готова превратиться в лебедя. Мне же спектакль понравился и в особенности - "Танец маленьких лебедей". Но я был еще очень далек, от того чтобы "заболеть" балетом.
  Когда после спектакля мы все вместе шли в гардеробную, Юлька мне потихоньку сказала: "Павлик, идите домой сами, и не ждите меня - я пойду к Светлане Борисовне, понял?" Я сказал, что все понял, и мы с Валеркой отошли в сторону. В нашем секторе в гардероб была большая очередь, и мы потеряли Юльку из виду. Однако на этом мой театральный сезон не кончился и, благодаря Юлькиным заботам, мне удалось за время зимних каникул послушать "Мазепу", побывать в оперетте и посмотреть спектакли "Наталка Полтавка" и "Запорожец за Дунаем". Вот оперетта - это совсем другое дело, она мне так понравилась, что кино, на время, отошло на второй план. Однако после каникул Юлька опять куда-то исчезла и не показывалась до самой весны.
  С началом занятий в школе, светлого времени для гуляния на улице оставалось очень мало, и приходилось с нетерпением ждать выходного дня. Иногда эти дни проходили очень скучно, потому что ребята гулять выходили редко, а на кино не было денег. В клуб привозили кино только на вечерние сеансы, на которые Валерку и Ваську не пускали родители, а без них пройти в кино без билета не было возможности. Вот тут-то я и вспомнил, что у меня есть еще одна сестра - Нина. Мне вдруг очень захотелось встретиться и познакомиться с ней. Мама раньше говорила, что она живет возле журавлевского рынка, но где именно я не знал. Мне было также непонятно почему, если мы родственники, мы не ходим в гости к ним, а они - к нам? Почему я до сих пор не знаю Нину, хотя она мне и сестра? У меня к маме было еще много вопросов по этому поводу. Наконец я получил от нее совершенно не понятный мне ответ: "Мы не ходим туда потому, что у меня с дядей Колей натянутые отношения, и мне ходить туда не удобно". Оказывается, отца Нины тоже звали Колей, как и отца Софии. Это мне почему-то не понравилось, но я приставал и приставал к маме, чтобы мы все же сходили к ним в гости.
  - Я у них очень давно не была, и теперь это совсем неудобно, - продолжала она отнекиваться, - хотя Дуся (мамина двоюродная сестра, мама Нины) при встрече и приглашает нас к себе.
   Чем упорнее мама отказывалась познакомить меня с тетей Дусей и Ниной, тем мне этого больше хотелось и тем чаще приставал я к ней по этому поводу. Наконец, как-то вечером она сказала:
  - Я знаешь, Павлик, сегодня я встретила тетю Дусю и она пригласила нас в гости. Завтра у Нины день рождения, только вот что мы ей подарим, как ты думаешь?
  Я перечислил все мои вещи, которые мог бы подарить: цыганский нож, рогатку, самопал. Однако Юлькин самолетик и медальон Софии я не отдал бы ни за что.
  - Нет, Павлик, это для девочки не годиться. Давай лучше попросим у Веры картинку какую-нибудь, смотри сколько их у нее и все новые.
  - Вот это было бы хорошо, - согласился я, - только разве ж она отдаст?
  Однако оказалось, что Верка не только согласилась подарить Нине свою картинку, но и выбрала самую лучшую из них - это был пейзаж, на переднем плане которого была изображена большая красивая сосна. Картинка была написана маслом и обрамлена ореховой полированной рамой. Я не знал, можно ли дарить девчонкам картины, но мама сказала, что это "царский" подарок. Тогда я начал расспрашивать маму о Нине: какая она из себя, большая или маленькая?
  - Теперь она такая же, как и ты - вы с ней одногодки. А разве ты совсем ее не помнишь? Ты ведь бывал у них и раньше, только давно. Ты любил кататься на большой лошади с колесиками. Неужто, совсем не помнишь?
  Большую лошадь я иногда вспоминал, но думал, что это моя давнишняя игрушка, как и мой большой домик, который когда-то мне построил отец. Итак, про лошадь я кое-что вспомнил, но больше ни о чем вспомнить не мог - это, очевидно, было очень давно.
  Семья тети Дуси жила в небольшом флигеле, расположенном во дворе большого хозяйского дома, выходящего фасадом в сторону рынка и церкви. Флигель состоял из двух комнат, одна из которого была довольно большой гостиной, кухни и сеней с кладовкой. Маленькие окошки и низкие потолки придавали комнатам какой-то приплюснутый неуютный вид. Посередине гостиной стоял большой круглый стол, вокруг которого было множество венских стульев. У одной стены рядом с дверью, ведущей из кухни в зал, стояло старое черное пианино, а возле другой глухой стены - большая кушетка. В сенях сильно пахло квашеной капустой и мочеными яблоками.
  Когда мы с мамой вошли в прихожую (маленькое помещение, отгороженное от кухни деревянной стеной), нас встретила тетя Дуся, пожилая светловолосая женщина плотного телосложения, и ростом немного выше мамы. На праздничное, очевидно, платье у нее был надет белый передник с большим карманом. Она быстро вышла к нам и радостно заговорила:
  - Ой, Леночка, вот хорошо что ты пришла с Павликом, а я уже подумала, что опять не придешь, да вы раздевайтесь, раздевайтесь... Нина, иди встречай гостей!
  Пока мы раздевались, к нам вышла худенькая белокурая девочка, длинные вьющиеся волосы которой были перевязаны сзади голубой лентой. Глаза и брови у нее были темными, а носик слегка вздернут вверх, какие бывают у задиристых девчонок. Ростом она была немного выше меня, но что особенно бросалось в глаза, так это ее бледность.
  - Здравствуйте, тетя Лена, здравствуй, Павлик, - сказала она, здороваясь со мной за руку, - я очень рада.
  - Я тоже очень рад, - прервал я ее, высвобождая руку, - вот тебе картинка от нас на память, только осторожно - на ней еще краска не совсем высохла.
  Нина взяла обеими руками картину за раму, отстранила ее от себя на вытянутые руки и радостно воскликнула:
  - Ой, Павлик, какая прелесть! Я так рада, большое, спасибо.
  Мы вошли в кухню, и я стал осматриваться вокруг. Двери в гостиную были открыты, и оттуда доносился громкий, но невнятный говор.
  - Здравствуй Лена, давненько к нам не заходила. Вот молодцы, что пришли. А это Павлик? Ничего себе мужичок, а давно ли на лошадке игрушечной катался? Я дядя Коля - помнишь меня? - Проговорил мужчина, вышедший из гостиной к нам на встречу, - проходите в гостиную, не стесняйтесь - у нас все свои.
  Это был невысокий, широкоплечий и крепкий на вид человек с черной коротко подстриженной шевелюрой курчавых волос. Он был тщательно выбрит, но самой примечательной особенностью его лица была огромная шишка, как раз под левой бровью. На нем была кремовая, шелковая рубашка-косоворотка с вышитым воротничком, расстегнутым наполовину. Когда он говорил, от него сильно пахло вином - он был навеселе.
  Большой круглый стол в гостиной был уже накрыт, однако гости сидели не за столом, а кто где пришлось. Очевидно, поджидали нас с мамой. Появление мамы в гостиной все встретили приветливыми возгласами: "А, Леночка, давно не виделись. Да ты совсем не изменилась. Как поживаешь"?
  Пока взрослые занимались, сами собой, Нина взяла меня за руку и вывела обратно в кухню.
  - Да ну, их, - сказала она довольно громко, - пойдем, Павлик, я покажу тебе свою комнату.
  Это была довольно большая комната, раза в два больше чем у Софии. В комнате было почти темно, потому что маленькое окошко, выходившее во двор, не давало света. С потолка свисала небольшая люстра, до которой я смог бы дотянуться рукой, если бы захотел. Когда Нина зажгла ее, в комнате стало вполне уютно. Деревянная кровать, письменный стол, три стула, этажерка, заваленная книгами, и шкаф для одежды составляли мебель этой комнаты. Над кроватью висел гобелен, а на стенах несколько фотографий и газетница с подушечкой для иголок.
  Нина осторожно положила картину на стол и, оглядываясь вокруг, спросила меня:
  - Павлик, куда лучше всего повесить картину?
  Мне было все равно, куда там ее повесить, но я сделал важный вид и почти процитировал Верины слова, которые слышал неоднократно:
  - Картины, Ниночка, нужно вешать напротив естественного освещения, а значит вот здесь.
  При этом я ткнул пальцем в стенку, где висела газетница и подушечка для иголок. Нина сняла все это с добротно вбитого в стену гвоздя и повесила на него картину, которая смотрелась на опустевшей стене довольно хорошо.
  - Нина, Павлик, где вы?! - Услышали мы голос тети Дуси, входившей в комнату уже без передника. Так вы уже и картинку повесили, вот молодцы. Ну, пора за стол, а то вас все заждались.
  За столом было много свободного места, однако, нас с Ниной почему-то посадили так, что она оказалась от меня слева, а справа - высокий худой дядька Степан. Мама называла его Степаном Васильевичем, а дядя Коля - кумом. Дядя Степан был, очевидно, самым старшим из всех присутствующих, так как на его длинной шее торчала совсем маленькая седая голова. Коротко остриженные волосы, торчащие уши и длинный нос делали его очень похожим на жирафа. Я так и прозвал его про себя, дядя Степа-жираф. В квартире было жарко, а он все время ежился и не снимал пиджака, который был застегнут на все пуговицы. Он не сидел спокойно, как все, а все время вертелся на стуле и к чему-то принюхивался. За столом из мужиков было только трое: я, дядя Коля и дядя Степа. Кроме мамы, тети Дуси и Нины было еще три женщины, которых я раньше никогда не видел.
  Тетя Дуся положила мне в тарелку всякой всячины, а в тарелку Нины несколько кусочков колбаски и несколько долек мандарина. Перед нами стояли большие бокалы, в которые тетя Дуся налила понемногу красного вина. При этом она сказала, что вино церковное, слабое и его можно пить детям. Дядя Степа поднялся и дискантом начал произносить в честь Нины тост. Пока он говорил, я потянулся за мандарином к большому блюду, на котором мандарины лежали большой горкой. Мне показалось, что в самом низу лежат самые крупные, и вытащил один из них. Вся куча мгновенно рассыпалась, и мандарины покатились по столу. Положив выбранный мандарин возле своей тарелки, я осмотрелся. Все слушали дядю Степу, который все говорил и говорил... и только мама смотрела на меня, и неодобрительно покачивала головой. Наконец-то дядя Степа закончил свою речь, и все дружно выпили свое вино. Мне вино показалось очень кислым, но я ничего никому об этом не сказал. Потом опять пили и что-то говорили, только нам с Ниной вина больше не наливали, и мы пили ситро. Нина никак не могла управиться со своей колбасой, а я умял все, что было у меня в тарелке, и намеривался дотянуться до тарелки с колбасой. Но тетя Дуся опередила меня и поставила передо мной тарелку с двумя котлетами и картофельным пюре. Только я принялся за котлету, как Нина дернула меня за рукав и спросила:
  - Павлик, а ты мышей боишься, я так страх как боюсь.
  - А чего мне их бояться? У меня даже жили белые мыши в ящике, только потом я отпустил их к соседке в амбар. Так они и уходить не хотели, и все старались залезть обратно в ящик.
  - Вот гадость! А у нас, их дополна. Папа и мышеловку ставил, и кошку приносил, только ничего не помогает.
  Пока мы разговаривали, я не обратил внимания на то, что Нина придвинула к себе поближе прибор, где стояли уксус, перец и горчица. Только я занялся, почти остывшими котлетами, как дядя Коля начал спорить со своим кумом есть ли Бог. Дядя Степа, доказывал, что Бог есть, а иначе и быть не может. Дядя же Коля доказывал, что Бога нет, а если и есть, то никто его не видел и не знает каков он, а это значит, что его нет.
  - Ну, ты просто чудак, кум! - кричал дядя Степа писклявым голосом, - в Писании сказано: "... и создал Бог человека по своему образу и подобию..." А ты - "какой он?" Да такой, как ты, кум, как я и все мы. Ясно?!
  Я понял, что это спор надолго, и решил расправиться со своими котлетами, и поскорее убраться из-за стола, пока не начали ругать правительство и не приступили к потасовкам. Я хорошо усвоил, что за чем следует, по сценарию подобных праздников у крестной. Я мог бы уже сейчас выйти из-за стола, но мне было жалко бросать котлеты и, чтобы поскорее с ними справиться, сунул большой кусок себе в рот. В следующее мгновение у меня перехватило дыхание, острая горчица обожгла мне горло, небо и проникла в нос. Я закашлялся и так громко чхнул в сторону дяди Степы, что котлета вылетела у меня изо рта и шлепнулась прямо ему в тарелку. Однако дядя Степа этого даже не заметил, потому что как раз в это время яростно ругал правительство. Я выскочил из-за стола и побежал на кухню промывать рот. За мной на кухню пришла и Нина.
  - Прости, Павлик, - сказала она жалобным тоном, - я ничего такого не хотела, ты совсем со мной не разговаривал, и мне было скучно. Не обижайся, ладно?
  - Да я и не обижаюсь, - сказал я примирительным тоном, окончательно приходя в себя, - только ты не делай так больше - я терпеть, не могу горчицы.
  Из гостиной слышался громкий смех и галдеж, но мы туда больше не пошли, а направились в комнату Нины, где удобно уселись на кровати. Сначала разговор у нас не клеился, а потом я спросил:
  - Нина, а ты видела кинофильм "Человек невидимка"? Вот это - да-а!
  - Нет, не видела. Очень интересно? Расскажи, Павлик, пожалуйста.
  Я очень обрадовался, что нашлась тема для разговора и начал пересказывать содержание кинокартины. Вскоре я так увлекся, что соскочил с кровати и начал перемещаться по комнате, подражая позам и голосам главных героев картины. Время прошло очень быстро, и гости стали расходиться. Вскоре и мы с мамой, простившись со всеми, ушли домой. Впоследствии мы очень редко бывали у тети Дуси, однако Нину мне приходилось встречать на улице довольно часто, хотя дружбы у нас с ней никакой не получалось. Потом, когда мы уже стали взрослыми, я часто видел ее на танцплощадке, иногда мне даже приходилось провожать ее. Теперь, как мне казалось, я познакомился со всеми ближними и дальними родственниками, но я ошибался. Оказывается, у меня был еще один двоюродный дядя по маминой линии, о котором я и понятия не имел, и о котором расскажу несколько позже.
  Остаток зимы прошел очень быстро и без всяких особенных приключений. В городе шли новые кинофильмы с участием Игоря Ильинского и Чарли Чаплина: "Мисс Мэнд", "Закройщик из Торжока", "Огни большого города"... Мы с Валеркой использовали любые возможности, чтобы еще и еще раз посмотреть эти фильмы. Они мне так хорошо запомнились, что я мог, при случае, рассказать о них все от "А до Я".
  Приближались весенние праздники, заканчивался учебный год. Я никогда не думал, что последний день пребывания в нашей старой школе и нашем классе будет таким печальным. В последний день перед каникулами Мария Петровна вошла в класс, поздоровалась, как всегда, и сказала: "Дорогие мои ученики и друзья, я рада сообщить вам, что вы все успешно окончили начальную школу, поздравляю вас! Согласно пожеланиям ваших родителей вы все распределены по школам и классам, в которых вы будете учиться дальше. Теперь у вас будет много учителей, которые будут передавать вам свои знания. Я же буду для вас всегда вашей первой учительницей, которая очень любила вас и всегда будет рада с вами встретиться, поговорить и помочь вам. Учитесь хорошо и будьте счастливы".
  Потом она вызвала каждого из нас по журналу и выдавала справочки, в которых было написано, кто в какую школу и в какой класс зачислен. При этом она говорила всякие добрые слова, от которых некоторые девчонки плакали. У меня тоже щекотало в носу, но я не заплакал.
  В результате получилось так, что только семь человек вместе со мной попали в одну и ту же школу, и в один и тот же класс. Майка с Шуриком перешли в новую школу, а другие ребята - кто куда. Я был очень огорчен, что Майка ушла из нашего класса, потому что привык ходить домой вместе с ней и Шуриком. Мы и теперь шли домой вместе, но это было в последний раз.
  С наступлением летних каникул наша улица снова оживилась, но не надолго, так как ребята стали уезжать на лето кто куда. Васька снова уехал в лагерь, и мы с Валеркой остались одни. Перед отъездом Васька разрешил нам пользоваться его взрослым велосипедом, но он был неисправен, и мы с Валеркой решили его починить. Разместившись поудобней посредине улицы, мы принялись за дело. Нужно было заменить несколько спиц на заднем колесе и залатать камеры. Когда мы уже почти закончили работу, и осталось только накачать шины, как к нам подошла Майка.
  - Здравствуйте, мальчики, как хорошо, что я вас встретила, - сказала она, как всегда весело, - пойдемте поиграем в бадминтон. У нас во дворе сетка натянута, и Роза должна скоро подойти - она обещала.
  - Очень хорошо, - сразу согласился Валерка, - только я велосипед загоню домой.
  - Не нужно, Валера, - остановила его Майка, - велосипед пусть во дворе у нас постоит, а потом отвезешь.
  - Правильно, Майя, вот сейчас шины накачаем и будем тебя катать по очереди, - поддержал я идею Майки, - ну поехали.
  На небольшой площадке посредине двора, между двумя столбиками для подвешивания бельевых веревок, была натянута сетка. Майка принесла четыре ракетки и воланчики. Поджидая Розу, мы гоняли воланчики, посылали их друг другу резкими ударами. В это время во двор вошла с ведрами полными воды тетка Дарья, которая жила в том же доме, что и Майка. Увидев нас, тетка Дарья сняла с плеч коромысло, поставила ведра на землю и, подбоченясь, какое-то время смотрела на нашу игру. Вдруг она ни с того ни с сего громко заговорила:
  - Вы только посмотрите, люди добрые, что же это такое твориться?! Эта жидовочка уже стала хлопцев во двор водить, да сразу аж по два. Так что же это из нее получится, когда она вырастит, я вас спрашиваю?
  Вряд ли кто ее слышал, так как во дворе кроме нас никого не было. Мы прекратили игру и обалдело смотрели на разошедшуюся тетку Дарью. Майка сразу поникла и сжалась в "кулачок", как будто ее хлестали кнутом. Наконец Валерка не выдержал и заорал, ей в ответ, принимая грозный вид:
  - Да замолчи ты, чертова дура, а то я тебя в твоем же ведре утоплю!
  Он поднял ракетку, как мясник топор, и медленно двинулся к тетке Дарье. Та, подхватив свои юбки и бросив ведра, помчалась к своему крыльцу, вереща:
  - Ой, люди добрые, рятуйте! Так она еще и головорезов привела!
  - Валера, брось эти шуточки, - остановила его Майка, - а то она побежит милицию вызывать...
  Теперь ни о какой игре и думать было нечего. Мы помогли Майке снять сетку, завернули в нее ракетки и воланчики и она, огорченная и униженная ушла домой. Мы поспешили убраться с этого неуютного двора, пока тетка Дарья не вышла из дома, и не подняла снова крик. В этот день мы больше не видели Майку и не знали, приходила ли к ней Роза. Однако я догадывался, что Майка избегала встречи с нами из-за той дурацкой выходки тетки Дарьи. Мы даже думали как-нибудь ее проучить, но потом бросили эту затею - еще хуже будет...
  Стояла жаркая сухая погода, и мы с Валеркой зачастили ходить на речку к журавлевскому мосту рыбачить. Здесь хорошо ловились крупные пескари и плотва на подсолнечный жмых, но для этого нужно было добираться по фермам моста до середины реки и оттуда уже пускать свои "парашюты" в воду. Только я взобрался на береговую опору моста, как Валерка негромко сказал: "Смотри, Павлик, кошелек на берегу". Действительно, на берегу у самой воды лежал небольшой коричневый кошелек. Я спрыгнул с опоры и быстренько опустился к воде, взял кошелек и поднялся к Валерке. Мы осторожно открыли кошелек, но увы, он был пуст. Новенький кожаный кошелечек кто-то, очевидно, выпотрошил до нас. Я очень надеялся, что там будут деньги, и очень разочаровался, а Валерка сказал: "Ничего, Павлик, нам кошелек достался - на обманку пригодится". Я положил находку в карман, потом мы взобрались на фермы моста и начали рыбачить.
  Вскоре мы сделали из найденного кошелька отличную обманку. Это, когда к какому-нибудь, бросающемуся в глаза предмету, привязывается длинная тонкая веревочка. Предмет кладется на видном месте прохожей дорожки, а веревочка маскируется в песке или траве. Ее свободный конец протаскивается в щелку забора или в подворотню. Когда кто-нибудь захочет поднять предмет, тянут за веревочку, и он убегает - очень смешно. Мы несколько раз проверяли ее на деле, и она каждый раз срабатывала, - новенький кошелек замечали все. Но самую удачную такую "шутку" мы сыграли возле ворот моего дома. Только мы настроили обманку, как увидели вдалеке Кочергу, которая важно вышагивала по самой середине улицы. Ближе ее никого не было, и мы быстро юркнули в калитку, и заперли ее на засов. В дырочки от выпавших сучков в досках ворот было все очень хорошо видно. Мы с нетерпением ждали, когда в поле зрения появиться Кочерга. Она сразу увидела кошелек и резко остановилась, оглядываясь по сторонам. Потом она резко присела, и проворно протянула к кошельку руку. Но, кошелек вдруг быстро отполз от нее и остановился. Она шлепнулась на оба колена и попыталась поймать ускользающий кошелек обеими руками, как ловят бабочек, но тот подпрыгнул и шмыгнул в подворотню. Кочерга какое-то время ошалело смотрела на щель под воротами, и это было так смешно, что мы с Валеркой не удержались и захихикали. Только теперь Кочерга поняла, что над ней подшутили и кто именно. Она, кряхтя, поднялась и, отряхивая песок со своей юбки, процедила сквозь зубы: "Проклятый мальчишка, чтоб тебя черти сожрали". Я испугался, подумав, что она начнет ломиться в калитку, но она, задрав кверху голову, пошла в обратную сторону. Я был очень доволен нашей проделкой, так как полагал, что отомстил Кочерге за поклеп на меня Юлькиной маме и за "босяка", и за "прачку".
  Вскоре мы с Валеркой увлеклись совсем другим делом, которым нам раньше заниматься не приходилось. Ему купили модель летающего самолета, пропеллер которого приводился в действие с помощью резинового жгута. Вращая пропеллер пальцем против часовой стрелки, можно было завести мотор (жгут при этом скручивался) и пустить самолет. Он быстро набирал высоту, а потом летал, как планер. Желая поднять самолет как можно выше, мы накручивали резинку до отказа и очень скоро ее перекрутили - она просто порвалась. Запасного мотора не было, и мы отправились на аэродромную свалку, где можно было найти кусок резинового троса. Распотрошив такой трос, можно было добыть сколько угодно нужных нам резинок. В этот раз нам повезло, и мы быстро нашли то, что искали. Теперь можно было идти домой, но спешить нам было некуда, солнце сильно припекало, и мы разлеглись на траве возле проволочной изгороди, отгораживающей летное поле от оврагов. В это время над аэродромом летал самолет, который выписывал в небе "мертвые петли". Набрав высоту, он вошел в "штопор". Потом мотор перестал реветь, а самолет продолжал падать, вращаясь вокруг своей оси. Казалось, что он падает на нас. Мы шмыгнули под проволоку, но не успели отбежать и десяти метров от изгороди, как самолет рухнул на землю. Я увидел, как зарылся в землю мотор самолета вместе с пропеллером, как слетел колпак с кабины пилота и как самого пилота выбросило из кабины. Вокруг нас посыпались комья земли и какие-то обломки. Самолет задымился, но пламени видно не было. Мы хотели обратно пролезть через колючую изгородь и бежать к самолету, но остановились, услышав тревожные сигналы машин, мчавшихся по летному полю к месту катастрофы. Скорая помощь сразу же увезла летчика, пожарники начали поливать из огнетушителей все еще дымящийся самолет. Вскоре подъехал подъемный кран, большой грузовик с платформой и много рабочих. Разбитый самолет и отвалившиеся от него детали сложили на платформу, люди залезли в кузов грузовика и все это повезли в сторону ангаров.
  Какое-то время мы с Валеркой сидели на траве молча, ошарашенные всем тем, что нам пришлось увидеть. Потом я сказал:
  - Валера, полезли туда и посмотрим, а вдруг там что-нибудь нужное осталось, ну приборы какие-нибудь...
  - Ладно, пошли сразу согласился Валерка, - только ползком, как индейцы, а то заметят.
  Мы поползли по-пластунски к тому месту, где только что лежал разбившийся самолет - пахло гарью и кислотой. Сколько мы не ползали вокруг, но ничего нам путного не попадалось: обрывки перкали, щепки и изуродованные железки - ничего хорошего. Нам все это надоело и мы поползли обратно к оврагу. Вдруг перед самым своим носом я увидел черный кожаный бумажник, из которого наполовину выпали какие-то документы. Я схватил бумажник, показал его Валерке, и мы спустились в овраг. Выбрав карниз, заросший травкой, мы разместились на нем и стали рассматривать содержание бумажника. Там были документы летчика с его фотографиями, маленький ключик с цепочкой и немного денег - всего двадцать пять рублей. Документы и ключик мы положили обратно в бумажник и, перевязав его резинкой, бросили в первый попавшийся нам почтовый ящик. Деньги мы решили разделить поровну, но это никак не получалось. Тогда мы взяли себе по десять рублей, а оставшиеся деньги потратили на мороженое, и конфеты. Я так и не узнал, выжил ли летчик, но почему-то был уверен, что выжил, и что почта непременно отдаст ему документы.
  Самой большой неприятностью было то, что у Валерке вдруг появилась паховая грыжа. Он показал мне, так на это было страшно смотреть.
  - Все, Павлик, - сказал он мне печальным голосом, - теперь мне нельзя ни бегать, ни плавать, ни лазать по деревьям, можно только потихоньку ходить и то недалеко. Все пропало...
  - Что ты, Валера пытался я его успокоить, - это же скоро пройдет - операцию можно сделать и все такое.
  - Нет, Павлик, доктора сказали, что операцию мне можно будет сделать только после моего совершеннолетия - долго нужно ждать...
  Валерка стал угрюмым, раздражительным, и стал замыкаться в себе. Однажды, когда мы сидели на траве возле его дома и больше молчали, чем разговаривали, я вдруг сказал:
  - Валера, может ты сможешь дойти до речки, мы бы там на берегу посидели и удочками рыбку бы половили, а?
  - Ты что, совсем сдурел?! - Закричал он на меня и даже покраснел от злости. - Катись ты к черту со своей речкой и удочками, иди лучше к своей Юльке, а меня оставь в покое...
  Он поднялся, собираясь уйти, но я остановил его:
  - Да ты не сердись, Валера. Ну, давай просто посидим, поговорим о чем-нибудь...Васька скоро приедет из лагеря?
  Валерка ничего не ответил, сел на траву, продолжая дуться. В это время на улицу вышел Санька и направился к нам.
  - Что это вы сидите надутые, ребятки, нечем заняться? - Сказал он, усаживаясь рядом и разминая себе пальцы. - Давайте в картишки перекинемся.
  - Давайте, - с радостью согласился я, - в дурака.
  - В дурака играют только дураки, - назидательным тоном ответил Санька, - мы будем играть в очко, я вас научу.
  Из заднего кармана брюк он вынул замусоленную колоду карт и начал объяснять нам суть игры и как быстро вести счет очкам. Так я начал постигать "азы" азартнейшей игры, в которую играют только на деньги.
  Валерка все реже выходил на улицу и отсиживался дома. Он увлекся авиамоделизмом и, построив новую модель планера или самолета, заходил за мной. Мы уходили на футбольное поле и запускали модель до тех пор, пока нам это не надоедало или пока она не ломалась. Потом, когда начались занятия в школе, Валерка появлялся на улице только в выходные дни и то на короткое время. Мы встречались с ним все реже и реже...
  Остаток каникул прошел безрадостно, и тоскливо - начались частые дожди, которые шли целыми днями, а с ними и неизбежное сидение дома. Иногда я на целый день уходил к бабушке Стеше и занимался с Колей, помогая ему собирать пятиламповый радиоприемник, который он строил по схеме из журнала "Радиофронт". Юрки и Иришки дома еще не было, - они должны были вернуться в город с пригородной дачи только к началу занятий. Бывало так, что я с Колей и завтракал, и обеда, и ужинал, а бабушке Стеше это очень нравилось, так как Коля в такие дни бывал очень весел и разговорчив. Но вот, однажды, домой вернулись Иришка и Юрка, радостные, и загорелые, но играть с ними было некогда - нужно было готовиться к занятиям в школе.
  Первый день учебы в новой школе и другом классе мне очень не понравился, так как ребята, пришедшие в наш четвертый "Б", из других классов и школ, держались обособленно, группками, которые чуть ли не враждебно относились друг к другу. В особенности мне не понравился наш руководитель класса, учитель по украинскому языку (Ридна мова) Василь Харлампович Черненко. Это был человек невысокий, худощавый, с черными, коротко стрижеными волосами, и острым взглядом черных, глубоко посаженых глаз. Слегка морщинистое лицо его было чисто выбрито, а на остром длинном носу торчали большие роговые очки. Говорил он мягким слега хрипловатым голосом и только по-украински. Когда он говорил, он почему-то снимал очки и держал их в правой руке, как указку. С первой же встречи с классом он начал наводить в нем "военную" дисциплину. Сначала он начал вызывать нас по журналу, называя полностью фамилию, имя, отчество. При этом нужно было встать и ответить: "Це - я!". Потом он, ничего не говоря, начинал вызванного "сверлить" своими колючими очами минуту, а то и больше, а потом говорил: "Сидайтэ, будь ласка". Когда очередь дошла до меня, то мне показалось, что он изучает меня дольше остальных, и мне очень захотелось сесть и я сел. А Василь Харлампович как крикнет: "Встать!", так я аж подпрыгнул чуть не выше парты. Потом он мягким голосом сказал: "Сидайтэ, будь ласка".
  Этот случай, как мне кажется, послужил причиной тому, что я у Василия Харламповича по Ридной мове больше тройки никогда не получал. Однако я не расстраивался, потому что у других учителей, которым, как мне казалось, я нравился больше, мне удавалось получать даже пятерки.
  Теперь у нас был и староста класса, и на каждый день назначались дежурные. Старостой у нас был Женька Бандура, которого назначил Василь Харлампович, очевидно, за зловредность - зловреднее человека мне встречать пока не приходилось. Мы, почему-то, сразу невзлюбили друг друга и очень скоро дело дошло до драке в классе. Он залил мне тетрадь чернилами, а я стукнул его по башке пеналом, ну и пошло. Ребята еле растащили нас перед самым звонком. Однако Женька успел сказать: "Сегодня стыкнемся за душами, и я набью тебе морду, будь уверен!". Тут же нашлись секунданты и судья, которым вызвался быть Аркадий Ложников. После уроков все заинтересованные собрались за воротами школы и отправились на место поединка. По дороге Аркаша сказал: "Драться по правилам: лежачего не бить, проиграл тот, у кого появится кровь, вы согласны"? Правила известные, и мы согласились.
  - Начинайте! - Скомандовал Аркаша, когда мы зашли в закуток за павильоном душей, сняли куртки и стали друг против друга, ощетинившись, как петухи перед боем, - только драться по правилам.
  Мы с Женькой только и ждали этой команды. Набросившись друг на друга, мы замахали руками, как мельница крыльями, нанося кулаками удары по чем попало.Женька теснил меня назад и, отступая, я зацепился ногой за ногу и чуть не упал. Кроме того, я почувствовал, как у меня зазвенело в ушах и все поплыло перед глазами. Женька же с новой силой набросился на меня, пытаясь сбить меня с ног. Так бы оно и случилось, если бы я инстинктивно не выставил кулак правой руки резко вперед. Тут я почувствовал, как под ним что-то чавкнуло, и Женька резко отпрянул назад. Запутавшись ногами в траве, он хлопнулся на спину, но тут же сел, схватившись рукой за нос - на пальцах появилась кровь...
  - Все, Женя, ты проиграл, - сказал Аркаша, отводя меня подальше в сторону, - у тебя кровь идет из носа, а у Паши все чисто. Ты проиграл, Женя, и стычке конец, правда, ребята?
  Секунданты дружно с этим согласились, но Женька яростно возражал:
  - Ну и что же, что кровь, вон какой он бледный и чуть не упал, будем драться дальше, вот и все!
  -Нет, Женя, так нельзя - ты сам согласился с правилами, и теперь ты проиграл, - твердил настойчиво Аркаша, - все!
  - Это не справедливо, - я победил! - ерепенился Женька. - Вы ему подыгрываете! Я ему завтра все равно морду набью!
  - Иди, Женя, к крану и умой лицо, а то на тебя смотреть страшно, - сказал Аркаша спокойно, но с нотами угрозы в голосе, а то мы тебе еще добавим, правда, ребята?
  Ребята секунданты согласились с ним, и Женьке пришлось подчиниться. Он с ребятами направился к колонке приводить себя в порядок, а я с Аркашей пошел в другую сторону. Нам было не по пути, и вскоре мы разошлись в разные стороны. У меня было очень подавленное состояние, так как я понимал, что Женька сильнее меня и победа досталась мне случайно. Однако я ни за что, никому не признался бы в этом, и решил тренироваться. Я умел делать подсечки, но этого оказалось не достаточно, чтобы победить Женьку по-настоящему - тогда я не смог сделать ему ни одной подсечки. Вот я и пошел к Петьке Курыло, чтобы попросить его стать моим тренером, - он ходил в детскую секцию бокса и уже умел хорошо драться. Он охотно согласился и тут же принялся за дело:
  - Главное, Паша, - это оборона, подвижность и умение нанести удар, когда противник этого не ожидает, - начал он наставительным тоном тренера, а это - главная стойка боксера, смотри...
  Он показал мне, в какой позе нужно стоять перед противником, как держать руки, и вдруг запрыгал вокруг меня, как резиновый мячик.
  - Ну, а теперь попробуй ты и постарайся стукнуть меня, да покрепче, понял? - сказал он, останавливаясь, и помогая мне принять исходную позу.
  Я неуклюже запрыгал вокруг него и, размахнувшись, попытался врезать ему по башке. Но Петька ловко пригнулся, и мой кулак просвистел у него над головой. Я разозлился, и попробовал нанести ему такой же удар, взяв пониже, но наткнулся на его локоть и вскрикнул от боли.
  - Хватит, Паша, так не годится, кто же так размахивается? Да за это время я успею тебя трижды ударить, и ты сядешь. Нужно наносить прямые удары или крючком, вот так!
  Петька показал мне несколько раз, как это делается, и добавил:
  - Ты плохо двигаешься. Научись прыгать через скакалку и вокруг мячика, а потом каждый день по часу веди "бой с тенью" - это тебе задание на три дня. Потом мы продолжим занятия.
  Он сказал это тоном тренера, знающего себе цену, пожал мне руку и пошел домой. Я не стал терять время зря, и принялся за дело. Однако оказалось, что "драться с тенью" было очень просто, а вот прыгать через скакалку куда труднее. У меня из этого ничего не получалось, - я часто сбивался, и все приходилось начинать сначала. Наверное, скакалка была очень плохой. Однако все, что мне показывал Петька, я постарался запомнить до мелочей, и использовать эти знания пи первой же возможности.
  На следующий день после драки с Женькой, в классе было спокойно, и никто даже виду не подал, что знает о драке. Мы с Аркашей Ложниковым подружились, и теперь могли противостоять Женьке и его приятелям. Спеси у Женьки поуменьшилось, хотя он по-прежнему был задирой и ябедником. Что бы ни случилось в классе, он докладывал Василию Харламповичу, а тот тут же принимал строгие меры.
  Аркаша был хорошо сложенным, крепким, широкоплечим пареньком, ростом немного повыше меня. Его светлые волосы были всегда коротко острижены под ежика, а широкий лоб и крупные черты лица говорили о его незаурядном уме и силе воли. Когда он с кем-нибудь спорил, он немного наклонял голову вперед и смотрел исподлобья, как резвый, бодливый бычок, готовый неожиданно боднуть. Однако характер у него был мягким и покладистым, он умел дружить и ценил дружбу. Мать Аркаши умерла, когда он был еще маленьким, а его отец, мрачный и суровый человек, женился на другой женщине, которую Аркаша называл просто "тетка". У них был свой большой дом, двор с садом и пасека. Так вот, эта тетка и вела все их хозяйство и торговала на базаре медом. Отец Аркаши держал пасеку за городом, и все теплое время года находился там. У Аркаши было два брата: старший, Женя, был женат и жил в одной из половин дома, а средний брат, Сережа, жил где-то в другом месте. Когда я познакомился с Аркашей по ближе, то мне показалось, что его братья между собой не дружат, а почему - этого я не знал.
  Зря Василий Харлампович назначил старостой класса Женьку, он не имел в классе никакого авторитета, а вот Аркаша - это сосем другое дело, его уважали даже девчонки. Вскоре в классе отчужденность между ребятами, пришедшими из других школ, исчезла, и восстановилась обычная дружественная атмосфера. Все было бы хорошо, если бы не Женька, из-за которого часто происходили скандалы и ссоры, доходившие иногда до драк. То он вздумает отбирать у ребят духовые трубки, из которых стреляют бумажными стрелами, то резинки от напальчиковых рогаток. Бывало так, что он подкрадывался к девчонке, пишущей кому-нибудь записку, вырывал и относил Василию Харламповичу...
  Как-то я заскочил в класс во время большой перемены и увидел, что Женька обхватил одной рукой Таню Шевченко, а другой - пытается вырвать у нее листок бумаги, который та держала в высоко поднятой над головой руке.
  - Оставь Таню в покое, дурак! - закричал я, хватая Женьку за куртку и оттаскивая его назад. - Не трогай ее!
  - А тебе како дело, балда? - ответил он мне довольно спокойно, отпуская Таньку, толкнул меня в грудь. - Не нарывайся, а то пожалеешь.
  - Это ты пожалеешь, - я тебе уже один раз нос расквасил, вот только тронь ее, тогда увидишь!
  Мы были уже готовы вцепиться друг в друга, но перемена закончилась, и ребята стали быстро заполнять класс. Казалось неизбежная драка не состоялась. На следующей перемене, во дворе, Танька подошла ко мне и сказала:
  - Павлик, спасибо, я никогда этого не забуду. За меня никто...
  - Да что ты, Таня, - прервал я ее, - это каждый бы сделал. Женьке не надо давать спуску, а то он всем нам будет ходить по головам.
  Я почувствовал, что этот мой ответ Таньке не понравился, но я так не понял почему, ведь я сказал правду.
  Эта перепалка с Женькой в классе не имела непосредственных последствий, но я чувствовал, что новой стычки с ним мне не избежать, и стал готовиться. Во-первых, я стал демонстративно показывать вид, что совсем его не боюсь. Во-вторых, "драться с тенью" и показывать разные приемы бокса, которым меня учил Петька Курыло. Ребята всегда дружно собирались возле меня, когда я занимался этими упражнениями, но я старался, чтобы это видел и Женька. Эта моя тактика открытой демонстрации своей боевой готовности, как-то, очевидно, воздействовала на Женьку. Он перестал задираться, и мы с ним больше не дрались.
  Приближался Новый 1933 год. Мне часто приходилось слышать, что наступающий год будет очень трудным и голодным. Очень многие в это поверили и стали делать запасы. За продуктами стали выстраиваться очереди, и магазины постепенно опустели. Особенно большие "хвосты" выстраивались за хлебом. Но вскоре появились хлебные и продовольственные карточки, и очередей за хлебом не стало. Я не помню, сколько чего полагалось по этим карточкам на маму, меня и Веру. Но, хорошо помню, что мама приносила, неполную половинку буханки хлеба на троих - это была, наша суточная норма. Потом стала приносить еще меньше... совсем мало. Без карточек продавали лишь хвосты и головы от селедок, за которыми выстраивались огромные очереди. Я тогда никак не мог понять, куда девались сами селедки? Мне, как рыболову-любителю, было совершенно ясно, что раз есть хвост и голова, то должна быть и селедка. Но, их, селедок, в продаже не было. Кроме карточек, маме выдали талоны на обеды в фабричной столовой, куда ходил обедать и я. Мы съедали один обед на двоих, который состоял из тарелки кислых щей, пары ложек картофельного пюре, стакана компота из сушенных диких груш и куска хлеба в пятьдесят граммов. Мне было очень стыдно съедать половину маминого обеда и особенно, когда сердобольные пожилые дяденьки отдавали мне корочки хлеба, говоря: "Кушай, внучек, не стесняйся, - тебе расти надо..." Мне было стыдно, но я хотел есть, и брал эти корочки со слезами на глазах.
  После наступления Нового 1933 года стало еще хуже - на базаре ничего нельзя было купить из-за дороговизны, и даже картошка была нам не по карману. У крестной тоже мало что можно было достать, потому что предыдущий неурожай картофеля сильно подорвал ее хозяйство, - нечем было кормить животных. Да мама и не хотела ходить по родственникам с протянутой рукой. Между тем, паек хлеба по карточкам все уменьшался, и теперь нам на троих доставалась четвертушка буханки хлеба в день. Тетя Наталка предлагала с весны податься в деревню: "Там, - говорила она, - можно будет пропитаться на "подножном корму". У многих в деревне все свое". Но, мама и думать об этом не хотела, и приводила в пример хозяйство крестной. "У кумы все, было, - говорила она, - а как голод начался, так тоже на карточках сидят, не знаешь, что ли? Если бы не кум, Шурка и Ольга, которые все время работают на стройке, так и они бы припухли". Мама считала, что нужно работать и получать карточки, - даже на скудном пайке пропитаться все же можно. Тетя Наталка была очень упряма, но на этот раз осталась в городе и, как потом, оказалось, избежала многих трудностей.
  Прошло совсем немного времени и снова удар, - в деревнях начался массовый падеж и забой скота из-за бескормицы. Молоко на рынке стало таким дорогим, что его для нас, как будто, не было и вовсе. Самым тяжелым месяцем, как мне кажется, был май. Именно тогда я увидел первых умирающих от голода беженцев из села.
  Время было за полдень. Солнце припекало так сильно, что над дорогой стояло зыбкое марево, ломающее очертания деревьев, стоящих на другой стороне улицы. Тут я заметил, что на полянке возле дороги стоит распряженная телега, вокруг которой, разбросаны какие-то тряпки и старая домашняя утварь: ведра, кастрюли и другой старый хлам. Три милиционера возились возле телеги, пытаясь вытащить из нее что-то тяжелое. Я подошел поближе и увидел, что они вытаскивают из телеги мертвого мужчину, а еще два мертвеца, женщина и девочка, уже лежали на траве. Наконец милиционеры положили рядом и мертвого мужика.
  - Все мрут тай и мрут, - вдруг я услышал сзади себя чей-то хриплый голос. - Та, навищо ж воны йидуть суды, щоб ото померты? Ой, лышенько, лышенько! Та ты, нэ дывысь на цэ, хлопчик, тай ыды до дому...
  От неожиданности я вздрогнул и обернулся: передо мной стояла высокая худая старушка, одетая во все черное.
  Потом она нагнулась ко мне и тихо зашептала: "А ты чув, що теперь мертвякив йидять? А тож, и дитей..."
  Она смотрела на меня своими выцветшими глазами и вся тряслась. Я очень испугался этой старушки и пустился бежать. Через некоторое время я успокоился и пошел вдоль улицы быстрым шагом, - я очень торопился, чтобы не опоздать на обед у мамы на фабрике. Однако возле ворот дома, где жила тетя Наталка, я остановился. Под забором сидел мальчик, весь раздутый от водянки, как мяч. Он был одет в какие-то лохмотья, и под ним собралась лужица воды. Рядом с ним на картонке стояла консервная банка, в которую было налито немного молока, а рядом - маленький кусочек сахара и корочка хлеба. Но мальчик уже не обращал никакого внимания на еду, и тихим жалобным голоском все повторял: "Ой, йистоньки хочу, йистоньки хочу..." Одна тетенька, проходя мимо, сказала: "Господи, - это уже сегодня пятый ребенок на улице умирает, спаси хоть дитей, Господи!"
  Я вспомнил, что могу опоздать на обед, и пустился бегом, но когда я шел с фабрики домой, мальчика уже не было, а на том месте, где он сидел, осталось пятно от почти высохшей лужицы...
  Голод и болезни косили беспощадно людей особенно на селе. В городе не стало видно ни собак, ни голубей, ни ворон - все это было выловлено и съедено. Начали распространяться слухи о том, что имелись случаи людоедства, а на базаре продают мясо мертвецов. Что в городе свирепствует банда грабителей и убийц "Черная кошка". Женщины в очереди за хлебом говорили: "В Писании сказано, что будет конец света, вот он и наступает". Но мама в это не верила, и мы продолжали жить на скудном пайке, который получали по карточкам. Теперь я каждый день ходил на речку ловить писарей и ершей, и это было большим подспорьем, так как хватало не только нам на уху, но и Мурзику на обед.
  Судя по тому, что я видел на улице, по моим товарищам и нашим родственникам, люди, даже в тяжелое для всех время, жили по-разному: одни глодали, пухли и умирали от голода, другие, как мы и тетя Наталка, - на грани голода. А вот семья бабушки Стеши, жила вполне прилично. Неплохо жила и крестная, потому, что у нее были кое-какие накопления, оставшиеся от прежних лет. Весной, когда уже было нужно заниматься огородами, мы с мамой ходили помогать ей, сажать картошку и другие овощи. Крестная говорила, что даже совхоз "Червони зори" успел вовремя засеять свои поля, и теперь осталось ждать нового урожая...
  Кроме забот о "хлебе насущном", у нас, ребят с нашей улицы, не пропадал интерес к прежним играм, и мы по-прежнему с удовольствием гоняли мяч. И еще мы с Аркашей занимались в авиамодельном кружке Дворца пионеров, и регулярно ходили на занятия. Вскоре я научился делать настоящие планеры и самолетики с резиновым моторчиком. Но самым главным моим достижением в это лето было то, что я увлекся чтением книг. Случилось так, что я принес от тети Наталки большую книгу без переплета, начала и конца, но с красивыми картинками. Называлась эта книга "Рассказы Шахеризады, Тысяча и одна ночь". Я выбрал какой-то рассказ, уселся в саду на лавочке и начал читать. Однако многое, о чем там говорилось, было мне непонятно. Тогда я бросил читать и начал внимательно рассматривать картинки. Как раз в это время ко мне подошла бабушка Полина.
  - Что это ты читаешь, Павлуша? - спросила она, садясь рядом со мной на лавочку.
  - Да вот, рассказы Шахеризады какой-то, - ответил я, протягивая ей книгу, - только мне тут многое не понятно...
  - А это потому, Павлик, что Шахеризада рассказывает эти сказки своему повелителю эмиру, а не детям. Эмир человек пожилой, умный, опытный, и ему все было понятно. А вот тебе нужно начинать читать книги, написанные для юношей, тогда тебе будет все понятно и интересно. Если хочешь, я дам тебе такую книгу, которая тебе обязательно понравится. Называется она "Дети капитана Гаранта", а написал ее знаменитый писатель, Жюль Верн. Я согласился, и бабушка Полина ушла. А когда она вернулась, в руках у нее была нетолстая книжка в светло-коричневом мягком переплете, на котором были нарисованы пальмы, горы, корабли.
  - Вот, Павлуша, когда прочтешь эту книжку, я дам тебе другие, где рассказывается о штормах и ураганах на морях и океанах. О вулканах, землетрясениях и исчезающих в морской пучине островах, об отважных людях - путешественниках. Читай и береги книги, и они поведут тебя по дивным странам, и познакомят с их нравами и обычаями. У меня много книг, и ты сможешь их все прочесть.
  Я поблагодарил бабушку Полину, и тут же принялся читать принесенную ей книгу. Вскоре я увлекся и читал в саду, пока не стало темнеть. Потом дома я читал до позднего вечера, пока не уснул с открытой книгой. Теперь мне не хотелось идти на улицу - мне хотелось читать. Как только я прочитывал одну книгу, бабушка Полина давала мне другую, еще интереснее. Так, книга за книгой, я прочел все книги Жюля Верна, потом Герберта Уэльса, потом Фенемора Купера, Луи Буссенара и много, много других. Так, только благодаря бабушке Полине, я полюбил книги на всю жизнь.
  Однажды, идя на журавлевский рынок сбирать свинцовые пломбы для рогатки, я случайно встретил Арона, которого не видел давно. Он выглядел здоровяком, которого голод, казалось, никак не коснулся. Он шумно поздоровался со мной и быстро заговорил:
  - Я рад, Павлик, что встретил тебя. Ты, наверное, хочешь спросить, как я живу? Так я тебе скажу, - очень плохо! Нас уже опять успели два раза обокрасть... спроси у Башанты, если не веришь. У тети Милки украли шубу и деньги, хорошо хоть, что документы бросили под кровать. Говорят, что это была "Черная кошка" и что ей нужно золото. Только идиот может подумать, что у нас дома может быть золото, Павлик?! Что нам...
  - Постой, Арон, - перебил я его, не дожидаясь конца рассказа, - ну какая там "Черная кошка"? "Черная кошка" нападает на магазины, склады и даже на поезда. Ну, зачем ей шубки тети Милки? А милицию вы вызывали?
  - Ну, вызывали, и что? Они сказали, что улик нет и, что мы сами виноваты, потому что у нас на окнах плохие запоры. А они у нас не плохие, они у нас новые. Что нам делать, Павлик?
  Мне было очень жалко Арона, и я, приняв важный вид, посоветовал ему первое, что пришло в голову:
  - Возьми молоток и большие гвозди, и прибей рамы к подоконнику. Оставь только форточки, - человек в форточку не пролезет, понял?
  - А ты, думаешь, - это поможет?
  - Еще как поможет, воры к вам через окна лезут, да? А окна будут забиты. Начнут резать стекла, так ты же услышишь и по башке молотком трах! Вот, и все, понял?
  Арон с сомнением покачал головой, попрощался со мной, и мы разошлись. Чтобы поскорее выйти на рыночную площадь, я решил сократить путь и пошел через церковный двор, обходя церковь справа. На ближайшей ко мне березе, совсем низко, сидел грач, беспечно чистивший себе клюв. Я медленно вытащил из запазухи рогатку, зарядил свинчаткой и стал осторожно подкрадываться к дереву. Сбить грача с ветки не представляло никакого труда, если бы он сидел смирно, но он вдруг громко крикнул: "Гра-ач" и улетел. Я выстрелил ему вслед, но промахнулся. Снова зарядив рогатку, пошел по дорожке, осматривая деревья, а не сидят ли там еще грачи? Вдруг я зацепился ногой за лежавшую поперек дорожки ветку, и растянулся плашмя, уткнувшись носом в пыль. Когда я открыл глаза, то увидел перед самым своим носом большую сверкающую брошь. Я схватил ее, зажал в кулак и, не поднимаясь с земли, огляделся - поблизости никого не было. Я поднялся, положил брошь в карман и направился в крытый рынок - там возле каждого, закрывающегося на ночь рундука, можно было найти использованные пломбы.
  Когда я пришел домой, я, прежде всего, стал внимательно рассматривать свою находку. Брошь состояла из большого овального зеленого камня, оправленного золотистой рамочкой, и такой же золотистой булавки. Ушко булавки было согнуто, и она не застегивалась, - кто-то, очевидно, наступил на нее ногой. Кроме того, брошь была очень грязной, и я принялся мыть ее зубной щеткой с мылом. Когда, я ее протер полотенцем, она засеяла. Я попытался отогнуть крючок ушка ножом, и это мне удалось. Мне брошь, даже такая красивая, была не нужна, и я решил ее кому-нибудь подарить, только не знал кому: маме, Вере, Юльке или Софии. Пока же я спрятал ее в коробочку, где хранились все мои сокровища.
  Шурика я очень давно не видел, и решил проведать его. Дома Шурика я не застал, и никто не мог сказать, где его можно было найти. Постояв немного возле ворот, я пошел по улице, всматриваясь в ветки вишневых деревьев, свисавших через заборы на улицу. Вишен было очень много, но они были еще очень зеленые, и только некоторые из них успели слегка порозоветь. Я вспомнил, как на этом самом месте меня застала Майка, когда я обрывал с веток уже созревшие вишни, и мне очень захотелось ее увидеть. Я шел по ее стороне улицы, и вдруг почувствовал, что Майка сейчас выйдет, - так оно и получилось. Она вышла из калитки, и, увидев меня, быстро пошла мне на встречу.
  - Здравствуй, Павлик, вот хорошо, что я тебя встретила, - сказала она обрадовано, - я даже хотела к тебе зайти, хотела тебе сказать, Павлик, что мы уезжаем.
  - Когда же это ты уезжаешь и куда? Скоро каникулы кончатся, ты что же, школу решила бросить?
  - Да нет, Павлик, мы уезжаем насовсем, навсегда, понимаешь? Сначала я, мама и тетя Ида поедем в Одессу, а потом в Америку, - дедушка нас вызывает. Как только документы здесь будут оформлены, так и поедем. Теперь уже скоро... Ты придешь меня провожать?
  - Конечно, приду, а то, как же? И Валерку с собой приведу, только мне очень не хочется, чтобы ты уезжала, Майя, - сказал я совершенно откровенно и растрогано, - очень не хочется.
  - Нет, Павлик, приходи сам, а приводить никого не нужно. Я за тобой тогда зайду.
  - Ладно, только когда, а то вдруг меня дома не будет?
  - Я пока еще не знаю, может через неделю.
  Разговор оборвался, а мы стояли и смотрели друг на друга, как будто бы встретились впервые. И вдруг я понял, что Майка, стоящая передо мной, - это совсем не та девчонка, с которой я сидел за одной партой. Эта Майка была очень красивой взрослой девочкой с большими черными глазами, и огромными ресницами, похожими на крылышки черного мотылька.
  - Павлик, а у тебя на щеках ямочки, - сказала Майка, весело улыбаясь, - можно, я их поцелую?
  Я ощупал пальцами свои щеки и никаких ямочек там не обнаружил. Тогда я закрыл глаза, надул щеки и шутливым тоном ответил:
  - Целуй, если хочешь, - мне не жалко.
  Майка обняла меня за шею и звонко поцеловала прямо в губы. От неожиданности я попятился и, зацепившись за что-то, шлепнулся в траву на обочине дороги. Я не смог быстро встать и, только повалявшись немного в пыльной траве, мне удалось подняться на ноги. Я, очевидно, имел такой неуклюжий вид, что Майка весело расхохоталась.
  - Павлик, ты чего так испугался, глупенький, ты ударился, тебе больно? - сказала она, сдерживая смех. - Давай я тебя отряхну.
  - Ничего я не испугался... чего мне пугаться... я оступился на краю, видишь? - ответил я, не скрывая досады. - Не беспокойся, Майечка, я сам отряхнусь.
  - Пока я очищал штаны от пыли и приставших к ним травинок, Майка молчала, а потом, загадочно улыбаясь, сказала:
  - Павлик, я хочу тебе подарить бадминтон, возьмешь? Весь комплект с сеткой и ракетками.
  - Спасибо, конечно возьму. Только тебя мама заругает - это же такая дорогая вещь!
  - Тогда считай, что она уже твоя. Только не сейчас, а когда придешь меня провожать, и еще...А вон и мама с тетей Идой. Ладно, Павлик, - это потом, - прервала она разговор и, махнув мне рукой, пошла к своей калитке, где ее уже ждали.
  Я постоял немного, пока они не скрылись за углом улицы, а потом бегом пустился домой. У меня было хорошее настроение, и я теперь знал, кому подарю брошь.
  После этой встречи я не видел Майку больше недели, и уже думал, что ее отъезд откладывается, а возможно она и вовсе никуда не уедет. Мне почему-то не хотелось, чтобы Майка уезжала, и я даже радовался, что она не появляется. Но она вдруг появилась и совершенно неожиданно. Я принес от бабушки Полины новую книжку Жюля Верна, которая называлась "Робур завоеватель", и устроился на кровать поудобней. Только я прочел первые строки: "Бац-бац, грянули почти одновременно два пистолетных выстрела...", и вдруг в окно: тук-тук-тук! Я аж подпрыгнул от неожиданности и, вскочив с кровати, я бросился к окну. Ну, так и есть, - на улице мне махала рукой Майка. Я открыл форточку и крикнул ей: "Я сейчас, Мая, подожди!" Достав из сундука брошь, я выскочил на улицу.
  - Здравствуй, Майечка, - сказал я, пожимая ей руку, - значит, уже уезжаешь?
  - Да, Павлик, теперь уже уезжаю, насовсем. Проводи меня до извозчика, - там уже мама и тетя Ида.
  Она взяла меня за руку, и мы не спеша пошли к воротам ее дома. Там уже стоял фаэтон, в котором сидели Майкина мама и тетя Ида, - они ждали нас. Вдруг Майка остановилась и, порывисто дыша мне прямо в лицо, тихо произнесла:
  - А ты знаешь, Павлик, что я хотела тебе тогда сказать? Я хотела тебе сказать, что всегда любила тебя, люблю и буду всегда любить. А ты меня хоть чуточку любишь... хоть вот столечко?
  Она показала мне кусочек мизинца, и при этом пристально смотрела на меня, ее глаза увлажнились. Мне и самому вдруг захотелось заплакать, но я постарался сдержать слезы, и совершенно искренне ответил:
  - Майечка я тебя тоже очень люблю, с самого начала, помнишь?
  - Помню! Ты подарил мне тогда цветы. А почему ты мне об этом раньше никогда не говорил? Стеснялся?
  - Не знаю, Майеча, я всегда тебя любил... - я хотел сказать "как сестру", но воздержался.
  - А ты будешь мне писать, Павлик, когда я пришлю тебе адрес из Америки? Мама мне сказала, что даже вызов можно прислать. Ты приедешь к нам в Америку?
  - И писать буду, и приеду в гости к тебе. Только я не знаю, как ехать в Америку, а ты знаешь?
  - Нет, Павлик, не знаю, - я еду с мамой и тетей Идой. Но, так мы же подрастем немного, правда?
  Теперь Майка говорила, как всегда: живо и весело. Она взяла меня за руку, и мы пошли к извозчику. Возле коляски лежала большая картонная коробка, перевязанная шпагатом. Майка взяла обеими руками коробку и, передавая ее мне, сказала:
  - Это тебе от меня на память. Не забывай меня.
  Я взял коробку, поблагодарил Майку и поставил подарок на землю. Потом вынул из кармана брошь и протянул ее Майке:
  - А это, Майя, тебе на память. Не забывай меня.
  - Ой, Павлик, спасибо! У меня такой никогда не было.
  Она взяла брошь и вдруг, возвращая ее мне обратно, с грустью сказала:
  - Только я не могу ее взять, - это... это...
  Я понял, почему она боится принять от меня этот подарок, и поспешил успокоить ее:
  - Бери, Майя, не бойся, - это моя брошь. Я нашел ее на пляже, и теперь дарю ее тебе. Пожалуйста, возьми.
  Майка посмотрела на тетю Иду, и протянула ей брошь. Та взяла, внимательно осмотрела ее и, отдавая ее Майке, сказала:
  - Павлик, ты знаешь, что это очень дорогая вещица, лучше оставь ее себе.
  - Конечно, знаю, - ответил я с обидой в голосе, - стал бы я Майе дарить какую-нибудь железку, нет уж.
  Я видел, что Майке очень хотелось оставить брошь у себя, и теперь она вопросительно смотрела на свою маму.
  - Мая, скажи Павлику, что ты принимаешь от него этот дорогой подарок, ведь он дарит тебе его от всего сердца.
  Майка аж подпрыгнула от радости. Она тут же приколола на груди брошь, обхватила меня за шею руками и несколько раз поцеловала, а я даже и не пытался... возражать. Потом тетя Ида сказала:
  - Майя, Павлик, прощайтесь, - нам нужно уже ехать.
  Мы с Майей крепко сжали друг другу руки. У Майки по щекам текли крупные слезы, которые она и не пыталась скрывать. Мне тоже захотелось плакать, нос увлажнился, но я старался сдерживаться.
  - Не забудь, Павлик, ты обещал мне писать!
  - Конечно, Майечка, не забуду, как же я могу забыть? Только ты поскорее присылай адрес.
  - Прощай, Павлик!
  - Прощай, Майя!
  Она села в коляску, которая тут же тронулась.
  Майка и я долго махали друг другу рукой, пока фаэтон не скрылся из вида. Вдруг я понял, что Майка навсегда увезла с собой часть моего детства, и зарыдал. Так я стоял долго и рыдал безутешно, пока какая-то тетенька не обратила на меня внимание:
  - Ты чего так плачешь, хлопчик? - спросила она участливым голосом, - Обидел тебя кто, а может что болит?
  - Ухо у меня болит... очень, - соврал я, хватаясь за левое ухо, и тут же почувствовал, что ухо у меня действительно болит.
  - Так что же ты стоишь, хлопчик, иди скорей домой и приложи что-нибудь теплое к уху. А еще лучше, чтобы мама тебе камфары закапала в ушко, а потом закутать теплым платком.
  - Так мамки дома нету, - она на работе...
  - Ну, ничего, сам закутайся в теплое и ложись в кровать да заснуть постарайся, ухо само перестанет болеть.
  Я поблагодарил тетеньку за заботу и поспешил домой. Когда я, наконец, добрался до кровати, ухо совсем перестало болеть, но вместо этого в груди образовалась какая-то холодная пустота. Казалось, что оттуда что-то выпало и мне снова захотелось плакать, - мне вдруг стало себя очень жалко. Я разделся, залез под одеяло и заревел навзрыд. Очевидно, я проревел бы до прихода мамы, если бы не заснул.
  Проснулся поздним утром, когда дома уже никого не было. Мама мне потом рассказала, что догадалась о моей болезни и не стала меня будить. Мне очень не хотелось вставать, и я стал вспоминать, как провожал Майку. Однако мне стало казаться, что это было давно, мне было грустно, но плакать мне уже не хотелось. Наконец, мне надоело валяться на постели. Первым делом я отправился к Валерке, чтобы рассказать ему, что Майка уехала, и как я провожал ее. Я думал, что он будет меня отчитывать за то, что я не зашел за ним. Однако он остался совершенно безразличным и даже плохо слушал мня. Мне это было совершенно непонятно, потому что он вдруг спросил меня:
  - А когда же она обратно приедет?
  - Да никогда не приедет, Валера, она насовсем уехала в Америку, понял?
  - Этого не может быть, Павлик, - в Америку никого так просто не пускают, понял? Трепля это все.
  - Да не "просто так", а ее дедушка вызвал, - он в Америке живет, понял?!
  - Трепля это, вот и все.
  Я перестал спорить с Валеркой, - ему было наплевать, кто куда уехал, а спорил он просто от нечего делать. Мы еще немного посидели возле его дома и разошлись, даже не договорившись, когда встретимся.
  Прошло какое-то время, и созрели в садах вишни, яблоки, а потом и обильная зелень в огородах - пик голода миновал. Стали говорить о том, что зреет большой урожай хлебов, кукурузы, но собирать этот урожай будет некому, - люди в селах почти полностью вымерли. Наступило пора, когда хлеба стали осыпаться сами по себе, и вот тогда начали закрывать "ненужные" фабрики и всякие там конторы, и отправлять людей на уборку урожая. Художественную Верину фабрику временно закрыли, а всех художников и других работников фабрики отправили в село.
  Село это называлось Совки, что располагалось недалеко от станции Кобыляки на Полтавском направлении. Вскоре мы получили письмо Верки, в котором она просила маму направить меня в ближайший выходной к ней в Совки, чтобы подкормиться и помочь ей в работе. Уехать, нужно было, утренним поездом до Кобыляк, а там она должна была меня встретить. Пока утром в день отъезда мы с мамой искали, каким поездом, и с какой платформы можно уехать на Кобыляки, поезд на Полтаву уже ушел. Другой, - должен отправляться только во второй половине дня. Делать нечего, - пришлось ждать.
  Начало уже вечереть, когда я без особых приключений добрался до Кобыляк и вышел из поезда, однако меня там никто не встречал. Вера мне потом рассказала, что приходила встречать меня к утреннему поеду и, не встретив, решила, что я в этот день не приеду. Приехавших пассажиров, кроме меня, было немного. Когда они все разошлись кто куда, на платформе остались я и еще одна тетенька в железнодорожной форме. Я подошел к ней и спросил:
  - Тетенька, а как мне на Совки идти, далеко это?
  - Далеко, а зачем тебе туда?
  - Так я к сестре приехал, - ее фабрика там урожай собирает, вот я и приехал помогать.
  - Эх, хлопчик, да какая же из тебя помощь будет? Ну, ладно, вот дорожку видишь? Так иди по ней все время прямо и ни куда не сворачивай, а как кладбище пройдешь, так скоро и хутор Вербы будет, только там никто не живет, - померли все. Так ты иди дальше все прямо и прямо, а там и до Совок дойдешь. Только ты поспешай, а то скоро темно будет. А может, у меня заночуешь, так утром и пойдешь?
  - Нет, тетенька, спасибо, надо идти, - меня сестра заждалась, волноваться будет.
  - Ну, тогда поспешай, - сказала она и, уходя, добавила, - Только ты поспешай, хлопчик, поспешай...
  Широкая тропинка вела через заросли колючего кустарника, репейника и полыни. Быстро темнело, и я пустился бежать. Впереди четко виднелась купа деревьев: "Это кладбище, - подумал я и остановился, - идти дальше или вернуться?" Я не раз слышал, от тети Наталки, что по вечерам на кладбищах вурдалаки вылезают из могил и ожидают прохожих возле тропинок, чтобы сцапать их и высосать всю кровь до капельки. Обойти кладбище не было никакой возможности, так как все пространство вокруг, сколько можно было видеть, было покрыто густыми зарослями колючек и крапивы. Подняв валявшийся на тропике сучек, я пошел вперед. Бежать я не мог, так как быстро темнело, и тропинка между деревьями была плохо видна. Мне приходилось часто приседать, чтобы лучше рассмотреть ее, и каждый раз мне казалось, что кто-то выглядывает из-за дерева. Чем я больше всматривался в деревья, тем больше мне казалось, что за деревьями кто-то прячется. Несколько раз я хотел вернуться, но идти обратно было еще страшнее, и я продолжал пробираться по тропинке вперед. Вскоре деревья расступились, и я вышел в открытое поле. Стало гораздо светлее, и хорошо стало видно дорожку, бегущую вдоль посевов овса. Дорога здесь была шире с хорошо наезженной колеей от колес телег. Недалеко впереди, на фоне неба, видна была группа высоких деревьев, а деревья пониже и какие-то постройки сливались в общую темную массу. "Это хутор Вербы, - подумал я, - и теперь до Совок совсем близко". Не теряя времени на дальнейшую рекогносцировку, я бегом пустился вперед.
  Сады и три домика располагались слева от дороги, а справа - заросшие бурьяном огороды и колодец с поломанным "журавлем". Возле средней хаты были сложены несколько больших бревен, на которых лежал большой ворох какого-то тряпья. Откуда-то сильно пахло гарью и гнилью. Было совсем тихо, и только редкие крики какой-то ночной птицы нарушали эту гнетущую тишину. Теперь я шел потихоньку, то и дело оглядываясь, и мне было не по себе. Когда, я проходил возле вороха тряпок на бревнах, эти тряпки вдруг зашевелились, и хриплый довольно громкий голос спросил: "Ты вед киль взявся, такий пухленький? Ото, тебе б зъисты... смачно було б, га?" Я остановился, глядя на шевелящиеся лохмотья, и волосы у меня стали дыбом, - передо мной на бревнах сидела седая старуха, закутанная в рваное одеяло. Она вся тряслась, как от холода, хотя было очень душно. Вдруг мне показалось, что она протягивает ко мне свои костлявые руки, пытаясь схватить меня. Я вскрикнул и помчался через огороды неизвестно куда, то и дело, натыкаясь на остатки какой-то изгороди. Вдруг мои ноги потеряли опору, и я покатился по крутому склону какого-то оврага. Я не расшибся, - на дне оврага была раскисшая глина, и я боком вляпался в нее. Мне долго пришлось искать удобное место, чтобы выбраться из оврага на нужную сторону. Была уже ночь, когда это мне, наконец, удалось. Глаза мои привыкли к темноте, и я хорошо различал все вокруг, - звездного неба для этого вполне хватало. Хутор, выделявшийся на фоне неба в виде темного бугра, был далеко, левее мня. Теперь, нужно было найти дорогу, и повернуть вправо - это я хорошо себе представлял. Я пошел напрямик через заросли бурьяна так, чтобы хутор был все время слева и вскоре вышел к посевам овса, а рядом была дорожка. Повернувшись спиной к хутору, я зашагал по дорожке, которая то уходила от овса в сторону, то приближалась к нему вплотную. Однако я был уверен, что иду правильно, и что скоро должно показаться село. Идти было легко, глаза мои настолько привыкли к полутьме, что я видел даже соломинки, валявшиеся на дорожке. Вскоре посевы овса слева и заросли бурьяна справа, сменились убранными хлебными полями с разбросанными по ним скирдами соломы. Стало еще светлее, острый запах, идущий от жнивья, щекотал ноздри, и хотелось все время чихать. Мне казалось, что я иду очень долго, а села все еще не было видно. Несколько раз я останавливался, размышляя: "А не забраться ли мне в солому и выспаться до утра"? Но каждый раз я откладывал это до следующего раза и шел дальше. Справа от меня небо начало сереть, а на горизонте появилась желтая полоса, - наступило утро.
  Теперь я ничего не боялся и шел бодро вперед, хотя мне уже начало казаться, что никаких Совок вообще не существует. Иногда я сворачивал к копне соломы, пытаясь найти колосок пшеницы с зернами, но удавалось это мне не часто. Тогда я вышелушивал на ладонь зернышки, клал их в рот и глотал почти, не разжевывая, - мне очень хотелось есть. Уже совсем рассвело, когда я увидел впереди деревья и белые хатки, крытые соломой - это и было село Совки. Ближайшая ко мне хатка была отгорожена от дороги плетнем, но никаких ворот не было. Я вошел во двор и постучал в двери, но никто не ответил. Тогда я постучал ногой погромче, и в хате зашевелились, дверь со скрипом открылась, и на пороге появился высокий седой дядька, одетый в полотняное нижнее белье. Он какое-то время удивленно рассматривал меня, а потом, почесывая затылок, спросил:
  - Откуда это ты взялся, хлопец, в такую рань, чей же это ты будешь?
  - Я с Харькова вечером приехал к сестре... на уборку урожая.
  - Тю! Так ты что ж, сюда всю ночь пешком добирался, один?
  - Так оно и есть, - один. Мне тетенька железнодорожница дорогу показала, а я и пошел...
  - А разве она тебе не сказала, что здесь по оврагам собаки одичавшие бегают? Злые, как волки! На людей нападают...
  - Нет, ничего она мне такого не говорила, а то бы я на станции остался ночевать.
  - Вот дела, так ты иди в правление, вон дом большой, видишь? Там и есть все ваши... Ну, и дела!
  Я поблагодарил доброго дяденьку, и заторопился к большому дому.
  Это был кирпичный одноэтажный дом с железной крашеной крышей, и широким крыльцом на пять ступенек. По обе стороны высоких дверей, - по три окна без ставень. Возле крыльца лежал большой ворох сухого хвороста, используемого, очевидно, как дрова для топки печки. Из трубы шел едва заметный дымок.
  Я смело взошел на крыльцо и громко постучал щеколдой в дверь. В доме слышались негромкие голоса, но двери открывать не спешили. Только, когда я забарабанил сильнее, двери открылись, и на пороге появилась девушка в цветистом халате. Она, молча и удивленно смотрела на меня какое-то время, а потом спросила:
  - Тебе, что нужно, мальчик?
  - Я приехал к своей сестре ... Вере Клименко, а она здесь живет?
  - А-а-а, так ты, наверное, Павлик? Заходи, - сказала она, отступая в сторону. - Вера, Вера, к тебе брат приехал.
  Я вошел в просторную прихожую, а из соседней комнаты поспешно вышла Вера с бумажными закрутками в волосах.
  - Господи! - воскликнула она, всплеснув руками. - Да как же ты добрался сюда в такую рань, Павлик? Ведь тебя вчера утром встречала... на телеге приезжала на станцию, а когда же ты приехал?
  Я начал было рассказывать, как добирался до Совок, но она остановила меня:
  - Ладно, потом расскажешь нам всем, а теперь раздевайся и вымойся, ты ведь весь в глине... и где это ты так испачкался?
  - Да на дно оврага свалился ночью, когда от ведьмы убегал, вот умоюсь и все расскажу.
  Отмыть грязь с лица и рук было легко, а вот очистить одежду от уже подсыхающей глины, было невозможно, и ее всю постирали. Пока одежда сушилась, я сидел в одних трусах в столовой на лавке. Вскоре дежурная повариха позвала всех завтракать. За столом собралась вся бригада, человек пятнадцать, и все молодые женщины и девушки. Одежда моя была еще сырой, поэтому меня посадили за стол, в чем я был. На завтрак мне дали целую миску пшеничной каши с подсолнечным маслом, и сколько хочешь уже перезревших вишен. Потом все пили морковный чай с маленьким кусочком сахара, но хлеба не было. Одна тетенька насыпала на стол передо мной немного зажаренных зерен пшеницы - это вместо хлеба. Во время завтрака я рассказал, как добрался до Совок ночью, и про старуху на хуторе. Однако моему рассказу не поверили, хотя я мало что приврал. Считалось, что хутор брошен, и в нем никого не осталось. Но все же решили вечером, после работы, проверить. В этот день меня взяли в поле, чтобы я посмотрел, что там да как. Самым интересным местом для меня была молотилка, которая приводилась в движение с помощью маленького трактора, где механиком и трактористом был дядька Тарас - это тот самый, к которому я постучался, когда пришел в село. Мне дали легкие деревянные грабли, чтобы я отгребал от молотилки солому, падающую на землю. Это была тяжелая и не интересная для меня работа, и я быстро уставал. Тогда мне сказали, что от меня будет больше проку дома, и отправили помогать дежурной поварихе. В мои обязанности входило таскать воду на кухню из колодца с "журавлем", который был тут же во дворе, да хворост для печки из соседнего оврага. Мне такая работа понравилась, и я тут же принялся за дело. Особенно мне понравилось собирать в овраге хворост орешника, которого здесь было дополна. Я так увлекся этим делом, что натаскал хвороста целую кучу в запас, и наносил воды целую бочку. Теперь у меня было много свободного времени, и я отправился осматривать хозяйство. Прежде всего, я отправился в сады на околице. Оказалось, что яблок и груш уродилось много, но это все были зимние сорта, и для еды пока не годились. Вишневых деревьев было так же много, но все вишни были уже собраны или людьми, или птицами. В одном старом сарае я нашел целую связку ореховых удочек, однако, только две из них были с лесками, поплавками и крючками. Я взял эти удочки и направился искать речку, но кроме небольшого ручейка в овраге, так пока ничего не нашел.
  Вечером, еще засветло, я, дядька Тарас, Верка и еще две ее подруги, отправились на телеге в хутор, чтобы посмотреть на ту самую бабку, которая хотела меня съесть. Подруги Верины захватили с собой и ведра, чтобы собрать заодно и вишен, которых, как говорили, было там очень много. Ночью от хутора до Совок я шел, как мне казалось, очень долго, а на лошадке до хутора мы добрались очень быстро. Девчата сразу же начали собирать уже перезрелые сморщенные вишни, мы с дядькой Тарасом пошли осматривать местность, где я видел ночью бабку.
  На бревнах лежал старый ватник и еще какие-то тряпки, уложенные, как подстилка для сидения. Рядом с бревнами вся земля была усыпана косточками от вишен, а некоторые из них были совсем свежими.
  - Вот, дядя Тарас, она тут сидела и вишни ела, - сказал я, почти обрадовано, - косточки-то совсем свежие валяются.
  - Да, Павлуша, ты, кажись, прав, - сказал дядька Тарас, запуская в свои седые волосы сразу всю пятерню, - пойдем пошукаем.
  - Пойдемте в хату, она, наверное, там в сундуке сидит, - посоветовал тоном опытного сыщика.
  - Нет, Павлуша, пойдем сначала сараи осмотрим, зачем ей в сундук залазить? Там и задохнуться можно, а в сарае и спрятаться можно, и безопасно.
  Мы осмотрели два старых сарая, но кроме хлама и старых рассохшихся бочек ничего не нашли, - прятаться там было негде. Потом мы пошли осматривать хату. Двери были закрыты, но не заперты изнутри. В хате была всего одна большая комната с огромной русской печкой посредине. Возле маленького окошка стоял деревянный стол, а возле него - лавка. Пол глиняный, давно не мазаный, заваленный и неметеный. В хате было душно, пахло плесенью и горелым сушняком. Дядька Тарас подошел к печке, ощупал ее стенки ладонью...
  - Смотри, Павлуша, еще не остыла... Вот дела!
  Я потрогал, и действительно печка была теплой, а это означало, что в хуторе кто-то жил. Дядька Тарас ни стал нигде искать, а просто громко сказал:
  - Баба Марфа, если жива, так не бойся, вылезь, - мы к тебе в гости пришли. Вылазь, баба Марфа, вылазь!
  Вдруг на печке что-то зашуршало, на пол полетели тряпки, а потом появились и ноги в рваных резиновых сапогах. Через минуту появилась, и сама баба Марфа - это была та самая старуха, которую я видел ночью, сидевшую на бревнах. Она сидела на печке, свесив ноги, и пристально всматривалась в нас своими бесцветными глазами. Седые пряди волос были спутаны и торчали во все стороны. Голова ее слегка тряслась. Она какое-то время молчала, а потом хриплым негромким голосом спросила:
  - А вы кто такие будите, съесть меня пришли? Так я вас зараз зацарапаю - во!
  Она нагнулась вперед и довольно проворно вытянула вперед обе руки со скрюченными пальцами и огромными ногтями.
  - Да ты что, баба Марфа, я Тарас, Федора Кавуна сын, может, помните?
  - Брешешь! Тот молодой был, а ты старый, как я, а что тебе нужно? У меня ничего нет, - все съедено. Уходите скорее, а то...
  Она вдруг заскулила, громко заплакала и вся затряслась. Чем больше дядька Тарас ее уговаривал, тем она сильнее скулила и вдруг начала кричать. В это время в хату вошла Веркина подруга и уставилась на рыдающую бабку:
  - Нашли вы ее все-таки, значит, Павлик не соврал, а говорили, что тут все вымерли, Тарас Федорович?!
  - Мы так и думали, - несколько человек на хуторе захоронили, а она выжила и пряталась... ну, и дела, а!
  Потом на крик бабы Марфы в хату зашли Верка со своей второй подругой. Напрасно все уговаривали ее слезть с печки и поехать в село. Обещали вымыть ее, переодеть, накормить кашей. Но на все это она отвечала плачем и криками, что ее хотят съесть. Она еще дальше забралась на печку и зарылась в тряпки. Так без нее мы и уехали из хутора. Дядька Тарас сказал; "Завтра приеду за ней с нашими бабами, так может, уговорят... Вот дела!
  На следующий день женщины из Совок приехали на хутор, однако баба Марфа никак не хотела уезжать с ними из хутора. Тогда они постригли ее, вымыли и одели во все чистое, а все ее тряпки вытащили на улицу и сожгли. Потом они вычистили печку, и вымыли начисто хату. Баба Марфа успокоилась и, казалось, пришла в себя. А через два дня умерла, - ее нашли мертвой не печке.
  Между тем, я делал в селе все новые открытия, очень важные для меня. Так, за околицей я нашел небольшой пруд, сильно заросший камышом, наполовину забитый ряской. Удочки теперь у меня были, и оставалось попробовать рыбачить. Прошло немало времени, прежде чем мне удалось найти подходящее место и сделать первый заброс. Клев начался сразу, и крупные караси один за другим полетели на траву. Однако клев внезапно прекратился, но у меня уже было двенадцать карасей и один крупный пескарик. Я нанизал рыбу на ивовый прут, как на кукан, и оттащил улов на кухню, - получилась уха на всю бригаду. Теперь я большую часть свободного времени проводил на пруду, и рыбалка была почти всегда удачной. Так я пробыл в Совках до конца каникул, однако, мне очень хотелось поскорее вернуться в город - надоело. Накануне занятий в школе, я уехал из села, а Верка еще осталась работать до октября, - им нужно было собрать семенную кукурузу.
  Я очень соскучился по ребятам с нашей улицы и, когда вернулся в город, мне очень захотелось их всех увидеть. Мама рассказала, что к нам заходила тетя Маргарита с Софией. Они очень удивились, когда узнали, что я в деревне собираю урожай. Мне сразу же захотелось увидеть и Софию, и ее ребят, и Нину. Но, прежде всего, я пошел к Валерке. Он по-прежнему хмурился и неохотно разговаривал. Тогда я ему сказал: "Брось, Валера, хандрить и дуться! Пойдем лучше проведаем Софию, и ее ребят. Вот увидишь, - они будут нам очень рады, пошли". И что же? Валерка сразу оживился, и мы отправились к Софии. Однако мы не стали стучать к ним в двери, чтобы не попасться на глаза Пеликану, а пошли в сад и постучали к Софии в окошко. И угадали, она была в своей комнате и читала книгу. Как она обрадовалась, увидев нас с Валеркой, даже в ладошки захлопала. Но, прежде чем вылезти к нам, она сбегала на кухню и захватила с собой три домашних лепешки, которым мы были очень рады. Когда мы пришли в беседку и уселись на столе, София радостно повторяла:
  - Павлик, Валера, как я рада, что вы пришли, - мне было так скучно, а когда вы постучали в окно, я думала о вас, честное слово!
  - Так я же был в деревне на уборке урожая, Соя! А сколько там со мной всего произошло, так подумать страшно. Вот, если бы Валерка был со мной, тогда...
  - А что произошло? Расскажи, Павлик, - перебила меня София, - мне очень интересно.
  - Хорошо, расскажу, - согласился, продолжая, жевать лепешку, - только ты сначала расскажи, как ты тут без нас жила, как ребята?
  - Ребят, Павлик, сейчас у нас мало осталось, - все разъехались кто куда. Только мы никуда не уехали да две девочки... А вот и Валя к нам идет.
  К нам подошла подружка Софии Валя, которую мы с Валеркой давно уже знали. Это была худенькая белокурая девчонка, такого же роста, как и Валерка. Они подружились еще с первого знакомства, и старались держаться вместе, кода мы приходили играть к ним в сад. Было видно, что она очень обрадовалась нашему приходу и сразу же уселась рядом с Валеркой.
  - А я, Валя, собиралась за тобой идти, - обрадовалась София, - а как ты догадалась?
  - Да я и не догадалась, просто услышала твой приятный счастливый голосок и пришла посмотреть, что бы это такое могло означать? Оказывается, - у тебя гости...
  - Да не только у меня, а у тебя тоже, Валя. Ребята нас проведать пришли. Павлик сейчас расскажет какую-то страшную историю, которая приключилась с ним, когда он был в деревне на уборке урожая. Ну, рассказывай, Павлик, больше уже никто не придет, - Маша болеет.
  - А с кем ты в деревню ездил, - спросила Валя, - это далеко?
  - С сестрой. Да не так, чтобы далеко... село Совки, что на Полтавщине, знаете? Я так и знал, что не знаете, так вот: "Поехали все сотрудники и подруги моей сестры Веры, которые на художественной фабрике работают, в село Совки убирать урожай хлебов. А я только через неделю к ним поехал, чтобы помочь Вере, - работа эта для девчонок очень трудная..."
  Так я начал свой рассказ о своих приключениях. А как дошел до того места, когда встретил ночью очень старую бабку, которая хотела меня съесть, и гонялась за мной по огородам до тех пор, пока я в овраг не свалился и не спрятался там. Тут девчонки затряслись от страха и сели посрединке между мной и Валеркой. А потом я их так напугал, что они прижались к нам и сидели так, пока я не закончил свой рассказ. Мы еще долго пробыли в беседке, и все разговаривали, разговаривали, - у нас было о чем рассказать друг другу. Когда мы шли с Валеркой домой, его "хандру", как рукой сняло. Он снова стал нормальным человеком: не хмурился, живо разговаривал и даже смеялся. Я же был очень рад, что проведал Софию и вылечил Валерку, правда, не надолго. Поздно вечером этого же дня, я пошел гулять поближе к дому Юльки, безо всякой надежды на встречу с ней, только посмотреть, не светятся ли окна в ее квартире? Но, окна были темными. "Значит, - подумал я, - Юлька еще не приехала, и куда это она подевалась?"
  На следующий день, я пошел к Гришке Величко, чтобы узнать, куба и надолго ли уехала Юлька. Он-то должен был об этом знать, - они были соседями, и их мамы дружили. Однако, когда я проходил мимо ее дома, то остановился от удивления, как "вкопанный", - окна Юлькиной комнаты были открыты настежь, а она сама выглядывала в окошко и махала мне рукой:
  - Павлик, здравствуй! - крикнула она приветливо, - Ну, что ты стоишь? Иди скорее сюда.
  - Здравствуй, Юля, очень рад тебя видеть, - сказал я, подходя к окну, стараясь сдерживать радость, - где это ты так долго была? Я скучал по тебе... и наши ребята тоже.
  - В Ленинграде у тети, мы только вчера вечером приехали не надолго. Через несколько дней опять уедем, и, возможно, вернемся сюда после Нового года. Я там учиться буду и ходить в художественную студию, - у меня получается, Павлик! Я привезла с собой несколько видов Ленинграда. Залазь в комнату, - я покажу.
  - А мама твоя дома, не заругает?
  - Да нет ее, не бойся.
  Я быстро влез в комнату через окно. В комнате было очень чисто и уютно. Посредине стоял небольшой круглый стол, покрытый неяркой цветной скатертью с зелеными кистями, а на столе - ваза с цветами. Вокруг стола - венские стулья. Возле одной стены, стоял небольшой старенький диванчик, а возле другой, напротив, - пианино. У одного окна стоял мольберт с небольшим куском ватмана, ну точно, как у Верки.
  - Садись, Павлик, - сказала Юлька, подвигая ко мне стул, я сейчас покажу тебе свои зарисовки.
  Она сняла с этажерки большую папку для бумаг, и достала оттуда несколько рисунков, выполненных в карандаше. Это были виды Ленинграда, и сделаны они были так хорошо, что я даже засомневался, - Юлька ли их рисовала? Однако я продолжал внимательно рассматривать рисунки, и молчал, - мне вдруг показалось, что я где-то их уже видел.
  - Ну, что, нравится? - спросила она торжественным тоном, - Я взяла самые лучшие виды.
  - Очень хорошо получилось... лучше даже, чем у Верки. А ты это... сама рисовала?
  - Павлик, ты меня обижаешь, право же. Стала бы я показывать тебе чужие рисунки! У меня есть домашнее задание, и ты сам увидишь мою работу. Она называется "Мальчишка с нашей улицы". Я хочу нарисовать твой портрет, не возражаешь?
  - Конечно, не возражаю, а рисовать будешь прямо сейчас, как есть?
  - Да, прямо сейчас и как есть. Ну-ка встань возле окна, вот сюда, теперь руки в карманы, голову немного налево, и смотри на улицу... Нет, так не годится!
  Она вертела меня и так, и сяк, пока не выбрала нужную ей позу.
  - Потерпи, Павлик, минут двадцать, пока я сделаю набросок, а потом буду работать по памяти.
  Поза была для меня неудобной. Правая рука была в кармане. Левую руку я запустил в свою шевелюру, и смотрел немного в сторону, и вверх. Мне это очень быстро надоело, но, чтобы не обижать Юльку, я терпел. Наконец она сказала:
  - Пока все, можешь расслабиться. Дальше я буду работать сама.
  - Покажи, пожалуйста, какой я там у тебя, похож на Гавроша?
  - Нет, смотреть нельзя, пока не закончу портрет, а то ничего не получится. Я покажу тебе его после зачета. На Гавроша ты немного похож, это да. А теперь пойдем погуляем, Павлик, я тебе многое хочу рассказать.
  Она накинула на мольберт полотенце, и мы вылезли через окно на улицу. Мы прохаживались вдоль улицы туда-сюда, а Юлька все рассказывала мне про Ленинград и своих новых ленинградских друзей, так что я только слушал. Когда, наконец, наступила небольшая пауза, я попытался перехватить инициативу:
  - У меня тоже, Юличка, были разные приключения, пока тебя не было. Вот, например, когда я был на уборке урожая под Полтавой, так там со мной такое случилось!
  - Ладно, Павлик, потом расскажешь, - прервала она меня, даже не дослушав, что же такое со мной произошло, - мне уже пора домой, а то мама скоро вернется.
  - Ну, хорошо, - согласился я, хотя мне было обидно, что Юлька не захотела слушать мой рассказ, а когда ты выйдешь, завтра?
  - Я пока не знаю, у меня очень много работы. Я потом сама тебя найду, хорошо?
  Я не стал возражать и проводил Юльку к калитке. В окно обратно в комнату она лезть не захотела. Когда мы с Юлькой прохаживались мимо окон Валерки, я заметил, как он отодвинул занавеску и некоторое время наблюдал за нами. Я даже махнул ему рукой, полагая, что он выйдет с нами погулять, но он так и не вышел. Прошел день, второй, целая неделя, а Юлька все не появлялась. Тогда я сел на траву возле ее дома и стал ждать. Но вместо Юльки вышел гулять Валерка, и с нотками ехидного сочувствия в голосе, сказал мне:
  - Напрасно ты тут мечешься туда-сюда, Юльки и след уже простыл, она опять уехала.
  - А ты откуда знаешь, Валера? Она обещала мне об этом сообщить.
  - А у них свет по вечерам не горит уже два дня, - это значит, что их дома нет, ясно?
  Да, мне было все ясно и обидно - Юлька мне соврала в очередной раз. А может она и не виновата, может это ее мамочка куролесит?
  С началом занятий в школе, все завертелось как обычно: с утра в школе, потом сиди дома и выполняй домашнее задание, а потом уже вечер и гулять некогда, - вся надежда на выходной. А в выходной дома какую-нибудь работу придумают, ну, хоть тресни, - нет времени! Хорошо еще, что мы с Аркашей во Дворец пионеров, в авиамодельную секцию ходили, а по вечерам я читал книги, которые по-прежнему мне давала бабушка Полина.
  Заканчивался 1933 год, а вместе с ним постепенно уходил и голод. Увеличилась норма некоторых продуктов, выдаваемых по карточкам. Мама сказала, что теперь на школьников будут выдавать по два килограмма гречневой крупы на одного человека в месяц. Кроме того, стали выдавать не только подсолнечное масло, но и смалец, а вот сколько нам полагалось жира, я уже не помню. Начались разговоры о том, что помимо хлебных карточек, будут свободно продавать и "коммерческий" хлеб. Учитывая, что в этот год уродилось много разных овощей и фруктов, то можно было с уверенностью сказать: голод отступил.
  Накануне Нового года, я ходил в лесничество к тете Груше и принес оттуда небольшую красивую елочку, которую срубили в порядке "сан чистки" елового питомника. Однако работники лесничества и общественность строго следили за "браконьерами" вроде меня. Поэтому, чтобы пронести елочку через их кордоны, мне пришлось идти пешком до Журавлевки, сделав при этом большой круг по оврагам. Новый год мы с мамой собирались встречать вдвоем, так как Верка договорилась со своими подругами, что встречать Новый год они будут в клубе своей фабрики. Для меня наступающие праздники не сулили ничего интересного, - нас с мамой никто никуда не приглашал, а сама она, по ее словам, собиралась хорошенько отдохнуть. Я же для себя решил, что буду читать, пока не засну. Словом, не праздник, а сплошная скука! Так бы оно и было, если бы к нам вдруг не заявился мой двоюродный дядя, которого я не когда не видел, но о котором я уже упоминал. Это был сравнительно молодой мужчина среднего роста, с коротко подстриженными черными кудрявыми волосами и маленькими усами. Одет он был во все новое, "с иголочки". Вместо дорожного чемодана, у него был большой коричневый кожаный портфель. Звали его дядей Витей. Он сказал, что рад познакомится со мной и, что заехал к нам по пути в Ялту, куда он едет по служебным делам. У нас же он остановится всего на несколько дней и подождет письмо, которое должно прийти ему до востребования на почтамт. И еще, он захотел увидеть тетю Наталку, которую, как он сказал, он плохо помнил. Вот так и получилось, что Новый год встречали у нас дядя Витя, мы с мамой, тетя Наталка с дядей Яшей и Галкой. На стол стащили, что у кого было. Но самое большое новогоднее чудо произошло тогда, когда дядя Витя вытащил из своего портфеля огромную колбасу, две французских булки, бутылку спирта и подарил нам с Галкой по пять рублей. Правда, попробовать спирта нам не дали, но зато мы пили чай с сахаром.
  Через день дядя Витя перебрался к тете Наталке, мотивируя это тем, что от нее ближе к почтамту, да и с дядей Яшей у него есть о чем поговорить. Еще через день тетя Наталка пришла к нам и сказала маме:
  - А знаешь, Лена, наш кузен сорит деньгами, и, кажется, он "нафарширован" ими. Лучше бы он Галочку одел, чем тратить их зазря.
  - А ты так и скажи: "Витенька, чем зря тратить деньги, давай лучше Галочку оденем, а то ей не в чем в школу ходить... ну там то, да это. За одно и Яшеньке ботиночки бы... "попотроши" его, Наташа, чтобы знал и помнил родственников, а?"
  Мама явно иронизировал, но тетя Наталка приняла ее совет за "чистую монету" и начала действовать. В результате Галка была одета с ног до головы во все новое, а дядя Яков щеголял в новеньких ботиночках со скипом. Я не знаю, до какой степени удалось бы тете Наталке "выпотрошить" своего двоюродного братишку, если бы тот не получил вскоре нужное ему письмо, и не отбыл бы в неизвестном направлении. Тетя Наталка уговаривала его еще погостить, но дядя Виктор так торопился, что не успел даже проститься с нами. Правда, тетя Наталка передала нам его огромный привет и тысячу извинений. Потом она сказала маме: "А знаешь, Лена, по-моему, наш Витя или растратчик, иди вор, - я видела в его портфеле много денег..." "Да нам-то что? Все равно он к нам больше не приедет и письма писать не станет, - мы слишком бедны, Наташа, чтобы ему была охота возиться с нами". Так оно и получилось, так как это был первый и последний раз, когда я встретился с дядей Витей.
  Я по-прежнему ходил к маме на фабрику обедать, но еще чаще не успевал к обеду, и тогда мама забирала мой обед домой. Носила она его в судках. Ну, это такой набор низких кастрюлек, вставляемых друг в друга и имеющих общую ручку, тогда это было модно. Однажды во время зимних каникул, когда я был у мамы на фабрике, она с радостными нотками в голосе, сказала мне:
  - А знаешь, Павлик, мне для тебя путевку выделили, "Школа-санаторий" называется, на целый месяц. Находится этот санаторий в Мерефе, в сосновом бору под Харьковом. Курортная зона, говорят, и совсем недалеко. Наш заезд, с двадцатого марта по двадцать первое апреля. Это очень хорошо, Павлик, будешь там и питаться хорошо, и учиться, и отдыхать.
  - Я не поеду, мама, совсем не могу, да ты только посмотри!
  И я указал на свои полуразвалившиеся ботинки и потертые до невозможности штаны.
  - Не беда, время у нас еще есть и мы что-нибудь придумаем. У нас еще есть две недели на сборы, а вот у меня список, что нужно брать с собой. Здесь и книжки, и тетради, и одежда. Ты не теряйся, мы что-нибудь придумаем.
  Я не терялся, пока не посмотрел в список вещей, указанных в памятке, и мне стало ясно, что в санаторий мне не попасть. Среди обязательных вещей, которые необходимо было взять с собой, у меня не было и четверти от требуемого. Кроме обычной теплой верхней одежды, там числилось: комплект спортивной одежды, майки, трусы, носки, сандалии, комнатные туфли, чулки с резинками, короткие штанишки, пионерские галстуки, туалетные принадлежности, книги и тетради. Кроме того, полагалось взять с собой ножницы, иглы и нитки. Все это должно было уложено в небольшой чемоданчик с замком. Всего надо было иметь так много, что я махнул на это рукой. Однако мама не сдавалась, и отказаться от путевки не захотела. Начала она наши сборы с того, что отправилась в очередной поход, по сараям и кладовкам близких и дальних родственников. Первой была большая кладовка во дворе у бабушки Стеши, в которой удалось разыскать Колины видавшие виды штаны и чемоданчик, в котором хранились прищепки для белья и огарки больших свечей. Все это барахло было высыпано в ящик, а чемоданчик перешел во владение ко мне. Он был старенький, но еще годился для использования по прямому назначению. У тети Наталке нашлось несколько пар носков и чулок, которые были в свое время куплены Галке на вырост, но у них, почему-то, на пятках были протерты дыры. И только тетя Груша подарила мне новые трусы и майки - это были единственно новые вещи, которым я был очень рад. Мама принялась за стирку, штопку, глаженье добытых вещей, а Вера привила в порядок мой чемоданчик и покрыла его лаком, - теперь он блестел, как новый. Вскоре мой лакированный чемоданчик стал постепенно наполняться нужными вещами, кроме ботинок. Достали даже почти новые спортсменки, а вот купить или достать новые ботинки так и не удалось. Это было для меня трагедией, так как мои уже никуда не годились, и могли расползтись в каждую минуту. О ремонте не могло быть и речи, и приходилось, надеется только на чудо. Однако чуда не случилось, и мне пришлось ехать в санаторий в своих донельзя потрепанных ботиночках.
  В санаторий меня отвезла Вера, и мы доехали до станции Мерефа безо всяких приключений. Вместе с нами приехало много ребят, которых сопровождали родители. Зданий санатория со станции видно не было, они находились в сосновом бору в метрах пятистах от станции. Многие из приехавших родителей уже знали, как туда нужно идти, и мы пошли вместе с ними. В приемной каждого из нас осматривали и проверяли наличие вещей по списку. У нас чего-то не хватало, и Вере сделали замечание, но она сказала, что привезет недостающие вещи завтра, и меня приняли.
  Вся наша смена состояла из трех больших групп: учеников третьих, четвертых и пятых классов, а каждая группа состояла из двух отрядов. Когда мы еще ехали в поезде, я познакомился с одним мальчиком моих лет Шуриком Оробинским, и девочкой Люсей Кравчук. Получилось так, что мы попали в один отряд. Шурик был светловолосым, плотным пареньком одного роста со мной. Четкие прямые черты лица говорили о его упрямом характере (так оно и оказалось на самом деле). Голос у него был мягкий, бархатный, каждое слово он выговаривал очень четко. Одет он был во все совершенно новое, и мне было стыдно стоять с ним рядом в своих обносках. Люся была очень симпатичной девочкой, и она чем-то напоминала мне Юльку, хотя была значительно выше ее. У нее были длинные каштановые волосы, некрупные черты лица и слегка вздернутый нос. "Значит, задавака, - подумал я, когда мы только познакомились, - все курносые задаваки". Однако на этот раз я ошибся, - у Люси был очень мягкий покладистый характер. Вскоре я, Шурик и Люся подружились. В нашем отряде почти все ребята были дружны, и все было бы хорошо, если бы не Костик. Этот мальчишка был высокий, худой и при ходьбе прихрамывал на левую ногу, опираясь на полированную трость с изогнутой ручкой. Я обратил на него внимание, когда мы шли по дороге к санаторию. Дорога была песчаной, песок - рыхлым. Мальчишка шел, сильно прихрамывая, озирался по сторонам и хищно скалился. Он напоминал мне тогда злобного щенка, которого ведут на поводке, а он упирается и рычит. К моему большому огорчению Костик тоже попал в нашу группу, и вскоре все началось...
  Учились мы по сокращенной программе всего четыре часа в день, кроме выходных. В остальное время отдыхали, ходили на экскурсии и занимались спортивными играми. Кормили нас три раза в день, очень вкусно, но мало. Можно было просить добавку, но давали ее редко, - ее всегда не хватало. Только поднимешь руку, как тебе тут же говорят: "Ребята, добавки больше нет". Я потом не стал даже руку поднимать.
  Вскоре наша дружба с Шуриком привела к тому, что он открыл во мне ряд музыкальных способностей: "Во-первых, Павлик, у тебя есть голос, во-вторых, у тебя есть музыкальный слух, - говорил он убежденно, - а в-третьих, ты ленив и не хочешь заниматься музыкой, хотя у тебя могло бы все получится". С Шуриком было трудно спорить, и я не стал. А в результате он заставил меня разучивать украинскую народную песню "Плыве човэн", которую собирался исполнить со мной дуэтом на концерте самодеятельности перед родителями. Напрасно я отказывался и уверял его, что из этого ничего не выйдет, но он упорно репетировал со мной и заявил: "Все в порядке, только ты, Павлик, не форсируй голос, и все получится! - говорил он убежденно. - Я знаю, что говорю!" Однако вскоре наш дуэт превратился в квартет, так как Шурик нашел двух девчонок из младшей группы, умеющих и любящих петь украинские песни. Я этому очень обрадовался, потому что теперь мой голос, как я полагал, не имел большого значения. Шурик пригласил в наш музыкальный кружок Люсю и других ребят, но те отказались, предпочитая гулять и играть в другие игры. Пока мы с Шуриком занимались музыкой и пением, Костик успел подраться с двумя мальчишками из старшей группы, и исколотил одного своей палкой, которой, как оказалось, он умело орудовал. Когда его вызвали к директору санатория, чтобы отчитать за драку, он нагло ответил: "А пусть не лезут, - я нервный". Так за Костиком закрепились сразу две клички: "нервный" и "придурок". Костик не возражал и умело эксплуатировал кличку "нервный", - ему теперь все сходило с рук.
  Однажды, после дневного отдыха, мы пошли с ребятами гулять в бор. Мы с Люсей, взявшись за руки, шли рядом и весело разговаривали. Вскоре оказалось, что ребята разбрелись кто куда, и мы шли по аллее вдвоем. Я как раз рассказывал, про упавший самолет, и как мы с Валеркой нашли бумажник летчика. Люся слушала меня внимательно, а потом спросила:
  - Павлик, почему ты все время рассказываешь мне о своих приключениях с ребятами, а разве у тебя нет друзей среди девочек?
  Я почувствовал в этом вопросе какой-то подвох, и поспешил ответить:
  - Почему же нет, Люся, у нас в классе больше девчонок, чем мальчишек, и все мы очень дружны. Мы часто в кино ходим всем классом - это правда.
  - Да нет, Павлик, не хитри, я говорю о девочке, которая тебе бы нравилась больше других.
  - Конечно, есть такая девочка - это ты, Люся!
  - Не говори, Павлик, что ты влюбился в меня с первого взгляда... я не терплю, когда мне врут.
  Она высвободила свою руку, отступила не шаг и молча смотрела мне в глаза. Вдруг меня неодолимо потянуло к ней. Я шагнул вперед, обнял ее и поцеловал в губы. Люся не отстранялась, а слегка прижалась ко мне грудью, и поцелуй получился затяжным...
  Вдруг совсем близко послышалось ехидное хихиканье, я быстро оглянулся и увидел Костика, который, стараясь скрываться за деревьями, поспешно ковылял в сторону зданий санатория.
  - Вот, дрянь! Это Костик за нами следил, Люся! Вот придурок, ну, я ему расквашу нос, вот увидишь!
  - Да ну его, к черту! Он же ненормальный, - не связывайся с ним, Павлик!
  - И то правда, только он же трепаться будет, гад!
  - Ну и пусть треплется, тебе-то что? Пошли, нам пора уже домой.
  Мы не спеша, пошли обратно в группу. Шли мы молча, по-прежнему держась за руки. Я ждал каких-нибудь неприятностей, но ничего такого не случилось, и я успокоился.
  Однако теперь я точно знал, что стычка с Костиком у меня произойдет неизбежно, и чувствовал, что очень скоро. На следующий день после описанного происшествия, Костик подошел ко мне после занятий, и нагло заявил:
  - Послушай, артист, вот приедет в выходной Люскина мама, и я расскажу ей, как Люська с тобой целовалась, ну и влетит же вам! Но, если дашь три рубля, так и не скажу... ну, так как ты?
  - Придурок, - ответил я, грозно наступая на него, - если ты откроешь свою вонючую пасть, у тебя вся морда будет разбита!
  Он отступил на шаг и спросил:
  - А кто ее мне разобьет, может ты, слюнтяй? - при этом выставил свою палку вперед, и добавил, - Ну, давай, бей!
  Я рванулся к нему, чтобы вырвать у него палку, но он оказался проворнее меня и ударил меня палкой по голове. Вторая попытка вцепится в него оказалось столь же неудачной. От второго удара по голове я опустился на одно колено и закрыл голову руками. Третий удар был слабее и мне, наконец, удалось вцепиться в палку, и я, что было силы, дернул ее на себя. Костик не устоял, шлепнулся на живот, и палка оказалась у меня в руках. Теперь я начал дубасить Костика крючковатой ручкой палки по спине, по голове и почем попало. Он начал кричать, и на крик в класс прибежала наша воспитательница Лена. Она увидела меня с палкой в руках и Костика на полу, бьющегося в припадке, выхватила из моих рук палку, схватила за руку и отвела к старшей воспитательнице группы. Вскоре туда же привели и Костика, который тут же заявил, что отнял у него палку и избил его. Я не стал отпираться, но, показывая на голове две шишки, спокойно сказал: "Это он первый стал бить меня палкой по голове". Приняв мудрое решение, Нина Гардеевна не стала нас наказывать, и только сказала: "Лена, у тебя постоянно в отряде драки, нужно лучше следить за ребятами".
  После этой стычки с придурком, я хорошо усвоил, что против его палки я бессилен. Мне тоже нужна была какая-нибудь прочная трость или палка, и я отправился на хозяйственный двор, чтобы подыскать себе что-нибудь подходящее. Вскоре я нашел себе дубинку - корявый обломок сосновой ветки, который я припрятал в надежном месте. Теперь у меня был дручек, напоминающий саблю, а драться на "шпагах" и "саблях" я умел. Отправляясь гулять с Люсей куда-нибудь подальше от санаторного парка, что категорически запрещалось, я брал с собой это оружие, на случай встречи с Костиком. Однако он, казалось, за нами не следил, и я дубинку брать с собой перестал.
  Приближалось время, когда наш квартет должен был выступать на концерте самодеятельности перед родителями, и Шурик нас замучил своими репетициями. Сначала я сильно волновался, а потом махнул на все рукой и решил, что буду петь в полголоса, чтобы меня и слышно-то не было. Приняв про себя такое решение, я успокоился. Однако на другой день, когда начался концерт и наступило время выходить на сцену, я разволновался. Но Шурик строго скомандовал: "Пошли!" Мы вышли на сцену, и под аплодисменты заняли свое место, как на репетиции. Меня всего трясло, как в лихорадке, но вот Лена взяла на рояле первый аккорд, и песня плавно заполнила сцену, и стала волнами выливаться в зал к зрителям:
  
   Плывэ човэн, воды повэн,
   Тай покрывся лыстом.
   ... ...........................
  
  Я начал петь нормально, но, почувствовав, как у меня вибрирует голос, стал петь совсем тихо. Мы спели еще одну народную песню, и наконец-то наше выступление закончилось, и я был рад поскорее убраться за кулисы. Но, там на меня набросился Шурик:
  - Ты почему еле-еле пищал, Павлик? Ты меня чуть не подвел! Почему ты не пел, как всегда?!
  - Но ведь ты сам говорил мне, чтоб я не форсировал голос, вот я и старался петь негромко, а что? Ведь всем понравилось, даже аплодисменты были.
  - Что, что? Ты чуть номер не провалил, вот что!
  Шурик, наверное, еще долго бы меня прорабатывал, если бы ему не нужно было выходить на сцену, - теперь он выступал один, а не в квартете. Мой страх теперь прошел, и я готов был снова выступать на сцене, но, "мой поезд ушел".
  После этого концерта, у меня все время было нехорошо на сердце, и я чувствовал, что со мной должно что-то произойти. Неприятностей долго ждать не пришлось.
  Наш отряд под руководством воспитательницы и пионервожатой пошел в поход в старый бор, чтобы набрать больших шишек и толстой коры для разных поделок: корабликов, лодочек, ежиков, ну, кто что умеет. Мы этим занимались на уроках труда. С начала мы нашли большую поляну, это место было назначено для сбора отряда по горну. Как только труба запоет "сбор", все должны были собраться не этой поляне. Старый бор был небольшим, светлым и вычищенным граблями. Заблудиться здесь было просто невозможно, поэтому все спокойно разбрелись в поисках шишек и толстых кусков коры. Мы с Шуриком решили этот вопрос просто, - надрали толстой коры прямо с деревьев. Шурик сразу же стал обрезать ножом шершавые края толстых кусков коры, а мы с Люсей пошли собирать шишки. Нам часто попадались разные грибы, но мы не обращали на них никакого внимания. Когда шишек набралась целая сумочка, Люся сказала:
  - Давай, Павлик, посидим вон та той куче веток и отдохнем, - я очень устала.
  - Давай, - согласился я, - только смотри осторожно, там острые сухие иголки, ветки в смоле и желтые муравьи.
  Вскоре мы уже сидели на куче хвойного валежника. То здесь, то там, между стволами высоких сосен мелькали фигурки ребят, и слышались их веселые голоса. Сквозь редкие кроны просвечивалось голубое небо без единого облачка. Люся мурлыкала про себя какую-то песенку, и вдруг спросила:
  - Павлик, любовь бывает без поцелуев?
  Я догадался, как мне показалось, к чему она клонит, и бойко ответил:
  - Конечно, не бывает, ты же знаешь.
  Я потянулся к ней, обнял ее и хотел поцеловать, но она ловко отстранила меня и снова спросила:
  - Павлик, а поцелуи без любви, бывают?
  - Наверное, бывают, я почем знаю, - ответил я так же бойко и тут же понял, что дал маху.
  - Я так и знала, что ты это скажешь, так и знала! - воскликнула она, весело смеясь. - Вот ты и попался.
  Я не понимал причин ее веселья, и мне вдруг стало обидно, сам не знаю почему, и я надулся. Но, Люся продолжала смеяться, и ловко схватив меня за шею, повалила на бок. Мы начали барахтаться, стараясь положить друг друга на лопатки. Люся была очень сильной девчонкой, но мне асе же удалось сделать это, и, прижав ее куче валежника, я поцеловал ее.
  - Ага-а-а, попались! - раздался рядом хриплый громкий голос, - Теперь вам не отвертеться, теперь вас из санатория выгонят, вот увидите!
  Я быстро обернулся в сторону голоса. Перед нами, шагах в трех от нас, стоял Костик. Опираясь на палку, он слегка покачивался назад, вперед, ехидно улыбаясь. Я вскочил на ноги и молча пошел на него стиснув зубы и кулаки. Палка Костика со свистом поднялась вверх, готовая наносить удары. Я резко остановился, приняв оборонительную позу - я не знал, что мне нужно делать дальше - под палку мне лезть, не хотелось. В этот момент горн протрубил "сбор!". Я подал Люсе руку и мы, держась за руки, пошли на поляну, где уже начали собираться ребята.
  Часа два после того, как мы пришли к себе в группу, ничего особенного не происходило. Однако, когда я уже совсем успокоился, ко мне подошла Лена и, взяв меня за руку, сказала:
  - Пойдем, Павлик, тебя вызывает доктор.
  - Зачем? - спросил я, пытаясь высвободить руку, - укол мне уже делали.
  - Укол может тебе, и делали, только теперь жди "порки" - сказала Лена, крепче сжимая мне запястье.
  "Этого мне еще не хватало, - подумал я, - какого черта, ей от меня нужно?" Когда мы зашли в кабинет к доктору, там уже была директорша. Доктор внимательно меня осмотрела с ног до головы, а потом спросила:
  - Так это ты Павлик Орлов?
  - Да, - ответил я, - а кто же еще? Других Павликов у нас в группе нет.
  - Подойди поближе - мне нужно тебя осмотреть.
  Я подошел к ней совсем близко, и она начала осматривать мне горло, заставляя акать: "А-а-а!", "А-а-а!", а потом сказала:
  - Ну-ка, дружок, спусти штаны.
  - Зачем, - запротестовал я, - мне уже делали укол!
  - Вот мы и посмотрим, сейчас, как он заживает.
  Я спустил штаны ниже колен, а заодно и трусы. Доктор стала ощупывать меня в паху и так, и сяк, пока я не вскрикнул: "Ой-ой! Больно!".
  - А где это ты, Павлик, сухожилье растянул?
  - Через скамейку прыгал и "шпагат" получился... тогда было больно ходить, а теперь, если не трогать, не больно.
  - А почему сразу ко мне не пришел? Запускать растяжение нельзя. Ну, хорошо, одевайся.
  - А йодом будете мазать? - спросил я и начал натягивать на себя все в обратном порядке.
  - На ночь сестра помажет, обязательно. Чепуха это все, чушь! - продолжала она, обращаясь к директорше. - У него железки, как у младенца, он девственник. Откуда ты это взяла, Лена?
  Я не услышал, что говорила Лена, потому что уже закрыл за собой дверь кабинета. Что означает слово "девственник" я не знал, и решил об этом спросить у Шурика. Нашел я в клубе, где он собирался ставить спектакль "Хижина дяди Тома", и подбирал артистов на главные роли. Шурик, ответил на мой вопрос, не задумываясь:
  - Это, когда мальчишка похож на девчонку. Понял?
  - Вот дура! - воскликнул я в сердцах, имея в виду докторшу. - Не могла об этом просто сказать? Да мне об этом миллион раз говорили!
  Я не знал, что Костик натрепал на нас с Люсей Лене, но мне показалось, что он потерял к нам интерес, - он перестал за нами следить. Я тоже перестал думать о мести за все неприятности, которые он нам причинил. "Может он не такой вредный, как кажется, - думал я, - может он просто куражится от зависти". Но, вскоре я убедился на собственной шкуре, что очень ошибался на этот счет, и рано реабилитировал его.
  Два дня подряд мы ходили на экскурсию на стекольный завод и на карьер, где добывался для завода песок. Это был огромный песчаный овраг, по дну которого была проложена узкоколейка. По рельсам бегал маленький паровозик "Кукушка", таскавший за собой десять вагончиков-платформ. Песок в вагончики нагружал большой гусеничный экскаватор, который работал только тогда, когда за песком прибегала кукушка. Но, самым интересным для нас был высокий обрыв с песчаными осыпями внизу. Это давало возможность прыгать с обрыва вниз и спускаться вмести с лавиной песка до самых рельсов узкоколейки. Лена не разрешала этим заниматься, но ребята все равно прыгали. Я стоял на самой высокой точке обрыва, но прыгать не собирался, так как точно знал, что мои ботинки не выдержат такой нагрузки. Насмотревшись на прыжки ребят, я хотел уже уйти, как услышал за спиной хриплый голос Костика: "Что, артист, слабо? Прыгай же!", и тут же получил сильный толчок в спину. Я не успел ни прыгнуть, ни сгруппироваться, и летел вниз, как попало. В результате я зацепился ногами за твердую стенку обрыва и покатился вниз кувырком, увлекая за собой лавину песка. Песок мне попал за шиворот, в рот, уши и глаза, но я ничего себе не повредил и даже не ушибся. Когда я, наконец, выбрался из песка, на верху обрыва никого не было, а Костика и след простыл. Одежда же моя так пострадала, что я пришел в ужас и отчаяние, уселся на рельсы и стал реветь. Мои штаны лопнули по шву так, что задница вылезла наружу, и хорошо еще, что трусы остались целы. Подошва правого ботинка оторвалась до самого каблука, и теперь свисала, как язык у собаки. Вокруг меня собрались ребята и кое-как приводили меня в порядок. У кого-то нашелся запасной шнурок от ботинка, которым удалось привязать подошву так, чтобы она не заворачивалась при ходьбе. У кого-то нашлась пара булавок, чтобы сколоть в нужных местах разорванные штаны. Кое-как я добрался до своей палаты и сразу же приступил к ремонту одежды. У меня были иголки и нитки, и часа через два я уверенно натянул на себя отремонтированные штаны. Не раздумывая долго, я отправился к санаторному сапожнику, чтобы попросить его отремонтировать ботинки. Звали сапожника Иваном Ивановичем, а обувь санаторных ребят он ремонтировал бесплатно. Осмотрев мои ботинки, дяденька Иван, покачивая головой, сказал:
  - Нет, хлопчик, их отремонтировать никак нельзя, - совсем сгнили, скажи родителям, пусть тебе другие привезут.
  - Да как же я им скажу, дядя Иван, они же за мной только в конце смены приедут, а мне ходить совсем не в чем. Отремонтируйте, пожалуйста, дядя Иван!
  Я так испугался, что останусь босым, что сел на лавку и расплакался от безысходности и отчаяния.
  - Ладно, не реви, посмотри вон в той корзине, может что себе подберешь, - сказал дядя Иван снисходительным тоном, указав на большую квадратную корзину со старой обувью, стоявшую в углу.
  Я с радостью начал разбирать опорки с большой надеждой, подобрать что-нибудь для себя. Чем больше я выкладывал из корзины на пол разного старья: ботинки или туфли, которые могли бы мне послужить, но не налезали на меня, тем меньше оставалось надежды. То мне попадался ботинок моего размера, но на одну ногу, а второго я никак не мог отыскать, то попадались женские ботиночки, для себя же, ну ничего. Я был готов снова разреветься от досады, как вдруг мне попалась пара парусиновых туфель, связанных шнурками. Они были совершенно целы, но сплошь заляпаны высохшей грязью. Мне показалось, что они как раз на меня. Но, когда я их примерил, то оказалось, между пяткой и задником можно просунуть палец. Другого я ничего не нашел, и показал находку дяде Ване:
  - Вот только эти нашел, других нет... только они велики... может их можно укоротить?
  - А ты в носок набей газетной бумаги, и все будет в порядке, и начисть черной ваксой, как новенькие будут.
  Не прошло и часа, как я уже шагал в "новеньких" парусиновых туфлях, до блеска начищенных черным сапожным кремом (раньше-то они были белыми). Сначала я был очень рад своей находке, но вскоре обнаружил, что носки моих туфель неудержимо задираются вверх. Мне начало казаться, что все ребята обращают на меня внимание и, отвернувшись, смеются надо мной. И вдруг я с ужасом понял: я похож на Чарли Чаплина, этого маленького человечка, до которого нет никому дела, но над которым все смеются. До полного сходства мне не хватало только тросточки и шляпы. Я вдруг стал бояться смотреть на себя в зеркало, - таким жалким и убогим мне стал казаться мой собственный вид. Особенно плохо я стал себя чувствовать рядом с Шуриком и Люсей, которые всегда были одеты во все новое и чистое. Кроме того, меня стали по ночам мучить кошмары: вдруг я оказываюсь в самом неожиданном и людном месте босым и без штанов. Тогда я начинаю рыться в огромной корзине, полной старой обуви каких-то тряпок, среди которых нет нужных мне штанов, а ботинки и туфли были только на одну ногу. Вокруг меня собирались какие-то незнакомые ребята и указывали на меня пальцем, а из толпы до меня доносился голос Кочерги: "Так он же босяк, ха-ха-ха а!" На этом месте я всегда просыпался весь в холодном поту, и уже не мог заснуть до самого утра. Вдруг мне пришла в голову мысль, уехать домой, не дожидаясь конца смены. Однако днем все выглядело иначе, и я отказался от побега. Но, я не отказался от мести Костику, которого считал основным, если не единственным, виновником всех моих бед. Я еще не знал, как наказать его, но что он будет наказан, в этом я был уверен.
  До последнего гостевого заезда родителей оставалось два дня, и Шурик все свободное время репетировал с нами "Хижину дяди Тома". Стояли теплые солнечные дни, и Шурик решил последнюю репетицию провести на просторной сцене Летнего театра. За каждой кулисой сцены было много всякого реквизита, а на самой сцене стояла огромная звезда, сделанная из тонких планок, обтянутых красной материей. Внутрь этой звезды были вмонтированы электролампочки и, когда ее на праздники устанавливали над воротами санатория, она светилась рубиновым светом. Мы не стали убирать ее со сцены, а только отодвинули в угол, чтобы она нам не мешала. Мы уже установили необходимые декорации, но Шурик сказал, что это очень "сухо", и послал меня и еще одного мальчика на хоздвор за хвойными ветками. Нужных веток на хозяйственном дворе мы не нашли, и отправились в бор к кучам валежника. Шурик не стал дожидаться нашего возвращения и отправился с ребятами в помещение клуба, а летняя сцена на какое-то время оставалась без присмотра. Пока мы справлялись с заданием, на ней происходил "спектакль" под режиссурой Костика. Он собрал своих ребят, вооружил их палками и они с киками: "Ура-а! Бей плантаторов!" Напали на сцену и начали громить декорации, и все, что попадалось под руку. Сам Костик с ожесточением напал на звезду и стал рубить ее своей палкой, как саблей. Вскоре от прекрасной огромной звезды остались только щепки, обрывки красных тряпок и осколки стекла от разбитых лампочек. За этим подвигом и застал его санаторный сторож. Он схватил его за шиворот, отнял и поломал палку, надавал ему затрещин и оттащил его к директорше. Напрасно Костик катался по полу, пускал изо рта пену, симулируя нервный припадок, а делал он это мастерски, директорша строго приказала: "Отчислить, и немедленно!" Когда приехали родители Костика, они подняли страшный крик: "Мы будем жаловаться! Нашего больного сына оговорили! Это преступление!" Но все было напрасно, им пришлось забрать своего придурка, да еще заплатить штраф за причиненный ущерб санаторию. Этот случай избавил меня от необходимости мстить Костику, и я задышал легко и свободно. Желания бежать из санатория у меня больше не появлялось.
  Последняя неделя моего пребывания в санатории прошла для меня без каких-либо значительных приключений. Мы с Шуриком и Люсей обменялись домашними адресами и договорились дружить, и навещать друг друга, когда возвратимся домой. Я взглянул на записку Шурика и прочел название улицы: "Москалевка..." Дальше я и читать не стал, - эту улицу я знал очень хорошо. В записке Люси было написано: "Клочковская улица" Это было совсем на другой стороне города, где-то за центральным рынком. Я знал, что где-то там есть речка Уды, на которой я никогда не бывал. "Вряд ли, - думал я, - Люся захочет ехать на Журавлеву, чтобы навестить меня - это очень далеко". А вот я, как только приоденусь, обязательно навещу ее". Я не знал, как это может произойти, но мне очень хотелось предстать перед ней во всем новеньком и тем самым показать, что я ни какой-нибудь замухрышка и босяк, а что со мной можно дружить. Но, это должно было случится когда-то потом, а пока я возвращался домой в тех же самых парусиновых туфлях с задранными вверх носками и потертых мешковатых штанах.
  Был солнечный выходной день. Часов в одиннадцать утра мама собралась идти к бабушке Стеше, чтобы помочь ей подготовить генеральную стирку. После моего приезда из санатория прошло всего два дня, и мне очень хотелось пойти с ней, чтобы повидаться с Юркой, Иришкой и Колей, которых я давно не видел. Никаких новинок в моей одежде пока не появилось, если не считать по заплатке на каждой коленке штанов, да лопнувшей подошвы на правой туфле. Теперь, чтобы не черпать песок лопнувшей подошвой, как лопатой, мне приходилось высоко поднимать при ходьбе правую ногу. Что касается заплаток на коленках, то можно было бы обойтись и одной, но мама поставила две для симметрии и так, на всякий случай. Ничего этого могло бы и не быть, если бы я в первый день моего прибытия домой не пошел играть с ребятами в футбол, а они не поставили бы меня правым нападающим. Я не смотрелся в зеркало, но очень даже хорошо представлял, что вид теперь у меня хуже, чем у Чарли Чаплина и даже Гавроша. Но у меня не было ни другой обуви, ни другой одежды, и приходилось с этим мириться.
  Когда мы вышли на улицу, я чуть тут же не свалился на землю от неожиданности, - прямо против калитки, немного скрываясь за фонарным столбом, стояла Люся, с красной сумочкой в руке. Она сделала шаг мне на встречу и остановилась в ожидании. Потом она улыбнулась и сделала мне приветственный жест рукой. Она была ослепительно красива и одета, как куколка, на витрине в пассаже. Я на мгновение представил себя рядом с ней: "оборванец и красивая девочка", и у меня закружилась голова. Я не знал, что мне нужно сделать: подойти к ней и радостно поприветствовать, поздороваться, обнять или, сделав вид, что, я ее не узнал, убежать? Почти бессознательно я принял решение в пользу последнего, и уже через мгновение удалялся от нее быстрым шагом, оставив маму далеко позади себя. Мне показалось, что я услышал ее тихий оклик: "Павлик, Павлик!" Но я не оглянулся и ковылял дальше, почти подпрыгивая, ускоряя свой шаг. Наконец я остановился и оглянулся назад: Люси возле нашего дома уже не было. Мне вдруг стало ясно, что я совершил большую глупость и подлость, и мне стало еще хуже, чем было. Я готов был бежать обратно и просить у Люси прощения за свой грубый дурацкий поступок, но куда бежать? Сколько я не смотрел вокруг, ее нигде не было видно. "Вот дуралей, дуралей! - колотил я себя кулаком по лбу, - Теперь все пропало, все пропало". Но, немного успокоившись, я принял более рациональное решение: "Теперь моя очередь ехать к Люсе. У меня есть ее адрес, и я найду ее и все объясню"... После этих размышлений, мне стало гораздо легче, и я спокойно пошел один к бабушке Стеше, - мама давно уже ушла.
  Юрку, Иришку и еще троих ребят, которых я раньше никогда не видел, я застал во дворе, где они приводили в порядок крокетную площадку. Юрка и еще один паренек работали трамбовками, уплотняя поле, а Иришка и две другие девчонки подметали его вениками. Они весело разговаривали и смеялись, а когда я подошел к ним и поздоровался, они сразу замолчали. Мне стало ясно, что Иришка и Юрка не рады моему появлению, хотя мы и давно не виделись. Тогда я подошел к Юрке и сказал:
  - Юра, давай я потрамбую, а ты отдохни пока.
  - Не нужно, я не устал, - ответил он, грубо отстраняя от меня трамбовку.
  При этом Иришка и остальные ребята молчали. Тогда, чтобы разрядить обстановку я спросил:
  - А как Коля поживает, он уже смастерил новый приемник?
  - А мы почем знаем? - снова ответил Юрка. - Пойди и посмотри!
  Теперь мне стало совершенно ясно, что у Иришки и Юрки появились новые друзья, и я здесь лишний. Мне стало очень обидно, но я не показал и виду.
  - Ладно, - сказал я спокойно, - пойду посмотрю... ну, пока...
  Вот кто был рад моему появлению, так это Коля. Он сидел за большим столом без скатерти, а перед ним стояло большое шасси с пятью серебристыми радиолампами и другими деталями. К шасси был подключен настоящий динамик, из которого раздавались громкие шумы и трески. Коля радостно поприветствовал меня и тут же попросил подержать какой-то проводок, прижимая его к шасси.
  - А током не ударит? - спросил я, с опаской берясь за проводок.
  - Да не бойся, не ударит, - это заземление.
  Так я сразу же включился в работу и стал помогать Коле настраивать новый радиоприемник, который он только что собрал. В комнате пахло расплавленной канифолью и гречневой кашей, которая лежала горкой на большой тарелке, отставленной подальше от приемника. Сверху каши лежала зажаренная куриная ножка. Все это давно остыло, но выглядело так аппетитно, что у меня закружилась голова - мне нестерпимо захотелось кушать. В это время в комнату вошла бабушка Стеша и, всплеснув руками, быстро заговорила:
  - Господи! Коля, ты опять ничего не ел. Да оставь ты свой приемник в покое. Поешь сначала, а потом доделаешь, а теперь все остыло...
  Коля посмотрел брезгливо на кашу, потом на меня, и примирительным тоном добавил:
  - Хорошо, мама, принеси каши и Павлику. Мы вместе будем кушать. Только ты давай побыстрее, - мне некогда с кашей возиться.
  - Вот и хорошо, я мигом.
  Вскоре бабушка Стеша принесла мне целую тарелку каши с подливкой, но без куриной лапки. Каша еще была теплой, и от нее так вкусно пахло, что от этого запаха у меня опять закружилась голова. Я тут же принялся уплетать эту вкуснятину, изредка поглядывая на Колю. Он ел нехотя, как будто еда для него была каким-то наказанием, но, все же, он почти все съел.
  - Паша, отнеси тарелки на кухню, чтобы от них тут не пахло, - попросил он, скорчив при этом брезгливую гримасу.
  Пока я ходил на кухню, он успел пересесть к своему приемнику и включить его. Комнату снова наполнили громкие шумы, шорохи, трески. Вдруг шумы затихли, и громкий четкий голос произнес: "Говорит Москва! Работает радиостанция имени Коминтерна". Потом заиграла музыка, и так громко и четко, что казалось, будто бы оркестр находится рядом, в комнате. Я от неожиданности и удивления застыл на месте, - вот это да а! Коля убавил громкость и торжественно произнес:
  - Ну, как, Павлик, нравится? Это еще что, следующий приемник будет супргетеродин на семи лампах. У меня уже и журнал есть с такой схемой. Будет принимать все радиостанции мира: Лондон, Париж, Берлин, Софию и очень много других. А, если антенну поднять повыше, так и до Америки достанет, представляешь?
  Он так горячо говорил и размахивал при этом руками, что я открыл от удивления рот, и попятился от него подальше на свободное место. Коля еще долго рассказывал о преимуществах нового радиоприемника, что я устал слушать стоя и, усевшись перед ним на стул, вытянул вперед ноги. Я вовсе не хотел показывать Коле свои рваные туфли, но получилось так, что он сразу же их заметил.
  - На какой свалке ты эту дрянь выкопал, да еще и на ноги натянул? - спросил он брезгливым тоном, указывая на мои штиблеты.
  - Не на свалке, - возразил я, - их мне дядя Иван дал, сапожник, взамен моих. Мои порвались, когда меня с обрыва спихнули.
  - Какой сапожник, с какого обрыва, что ты мелешь?
  - Ну, дядя Иван, который в санатории сапожником работает. Хорошо, что хоть такие нашлись, а то пришлось бы мне босым ходить.
  Убедительности ради, я рассказал Коле о своих приключениях в санатории, и про Костика, и про Люсю. Коля слушал меня, как мне показалось, с большим интересом, а потом, немного подумав, сказал:
  - А знаешь, Паша, у меня, кажется, есть для тебя ботинки, только померить надо. Посмотри-ка, где Стеша и что она делает?
  Я с большой готовностью выполнил его поручение. Оказалось, что бабушки Стеши в доме не было, - она вместе с моей мамой разбирала в прачечной большую кучу белья, подготавливая его для завтрашней стирки.
  - Теперь достань чемодан из-под моей кровати, - сказал повелительным тоном Коля, - только быстрее.
  Я выволок, чуть ли ни на середину комнаты и открыл его. Он был наполовину наполнен разной обувью Коли: комнатными тапочками, туфлями, спортсменками, а сверху лежали две пары ботинок. Одни, черные, казалось, были поменьше. А другие, коричневые, - поновее, и побольше. Я молча смотрел на Колю, ожидая дальнейших указаний.
  - Паша, померь черные. Я их не носил, - они на меня очень тесные.
  Я не стал просить себя дважды и быстро примерил правый ботинок. Он оказался немного свободным, но я обрадовано заявил:
  - Тютелька в тютельку подходит, будто для меня сделано, Коленька, прямо красота!
  - Ну, тогда и бери их, - я тебе их дарю, только ты заверни их в газетку.
  - Так все равно же увидят, Коля, что я что-то несу, и ботинки отберут, и тебе влетит от бабушки, Стеши.
  - Не влетит, - я свои вещи могу дарить, кому захочу.
  Потом он подумал немного и сказал:
  - Паша, а ты их одень лучше, а свою рвань заверни в газету, положи в мусорное ведро и отнеси на помойку. Никому дела нет, в чем ты пришел, и в чем уйдешь, всем им на нас наплевать, понял?! Я полностью согласился с ним, быстро переобулся и оттащил мусор на помойку. Когда я вышел во двор, ребят на крокетной площадке уже не было, все они были в саду, и качались на качелях. Они не обратили на меня никакого внимания, когда я высыпал мусор, как будто и не знали меня вовсе. Им было весело, и мне очень хотелось присоединиться к ним, однако я вовремя вспомнил про ботинки. "Нужно уходить, - подумал я, - а то еще заметят. А, при случае, я Юрке морду набью - это он настраивает Иришку против меня. Набью ему морду, и больше к бабушке Стеше не буду ходить. А как же Коля, он же, наверное, будет ждать меня?"
  Не решив ничего окончательно, я вернулся в комнату, где меня уже ждал Коля. Мы еще долго возились с приемником, пока в комнату не вошли моя мама и бабушка Стеша.
  - Ты только посмотри, Лена, (при этих словах у меня "душа ушла в пятки) с утра до вечера Коля крутит свой приемник, и не надоест же? Хоть бы сам отдохнул и ему дал отдохнуть немножко.
  - Ну и пусть, - сказала мама, рассматривая диковинную конструкцию, - даже подумать страшно, какую он машину соорудил. Коля же настоящий инженер.
  Коля же, как мне показалось, на весь этот разговор не обратил никакого внимания, и продолжал перестраиваться, то на одну станцию, то на другую. Бабушка Стеша попросила маму раздуть самовар, и вскоре мы пили чай на кухне. Вместо сахара она поставила на стол банку патоки, а вместо хлеба - домашние коржики. Все это было очень вкусным. За чаем, я старательно прятал ноги под столом, а из-за стола вылез последним, чтобы никто не заметил моих новых ботинок.
  Когда мы с мамой шли домой, она озабоченно спросила:
  - Павлик, скажи мне, пожалуйста, где ты взял новые ботинки, и что это значит?
  - Они не новые, мне их подарил Коля. Правда, он почти их не носил, - они на него очень тесные. Он еще и носки к ботинкам дал, вот, посмотри!
  Я поднял поочередно обе штанины, показывая маме ботинки и носки.
  - Ты что, Павлик, совсем с ума сошел, как же ты смог взять у Коли такие вещи? Стеша их хватится, и влетит, и Коле, и мне в придачу, что вовремя не отнесла все обратно. Вот сейчас придем домой, ты все это снимешь, и я сбегаю к бабушке Стеше и все объясню ей, она поймет.
  - Мамочка не делай этого, - мы подведем Колю... а мне что делать? Туфельки свои я-то выбросил на помойку! Коля говорил мне, что он сам хозяин своим вещам, - не маленький ведь. А бабушка Стеша не знает, что у него есть, и чего нет. Что он не попросит, то ему и покупают. Не надо ничего относить, ладно?
  Мама подумала немного, а потом ответила:
  - Пусть пока будет так, но имей в виду, как только Стеша сделает хоть намек, так я все сдеру с тебя и отнесу обратно, тебе все ясно?
  Мне было все ясно, и я решил пока не показываться бабушке Стеше на глаза.
  Так, благодаря счастливой случайности, у меня появилась пара новеньких ботинок, да еще и новенькие носочки к ним. Я так боялся, что они вдруг исчезнут или мама отнесет их ночью обратно Коле, что, ложась спать, клал их под подушку. "Вот теперь бы Люся приехала, так совсем бы другое было бы, - думал я, - теперь можно было бы и погулять, и в кино сходить". Мне вдруг очень захотелось ее увидеть, и я решил разыскать ее на следующий день.
  Утро я начал с того, что начал искать адрес Люси. Ее записочка лежала у меня в карманчике рубашки, но рубашка оказалась выстиранной, а записочка исчезла. Наверное мама замочила рубашку перед стиркой вместе с адресом Люси, и теперь все, - ее адреса больше у меня не было. Тут я вспомнил, что Шурик Орабинский хорошо знал Люсю, и даже знал, где она живет. Вот я и решил, как можно скорее проведать Шурика. Оказалось, что на Москалевке он живет недалеко от маминой фабрики в том самом дворе, где я показывал местным ребятам, как нужно прыгать с трамплина, и откуда меня уже раз выдворяли. Но теперь было совсем другое дело, - у меня здесь жил хороший друг, и я смело вошел не только во двор, но и позвонил в дверь с нужным номером. Мне пришлось звонить несколько раз, прежде чем дверь открылась, и на пороге появился Шурик. Увидев меня, он не обрадовался и не удивился, а, шагнув мне на встречу, поздоровался со мной за руку и, как-то вяло, произнес:
  - А-а, Павлик, подожди меня во дворе, я сейчас выйду.
  Я вышел во двор и уселся на скамейку возле песочницы, в которой копались несколько ребятишек. Песок был старым, двор был грязным, и мне стало скучно. Наконец-то появился Шурик. У него был серьезный озабоченный вид, как будто он куда-то торопился. Подойдя ко мне, он заговорил скороговоркой: "Я очень рад, Павлик, что ты зашел и застал меня дома, - я уже собирался уходить. Извини меня, но у меня нет времени, совсем нет. Зайди как-нибудь в другой раз, вот тогда и поговорим. Ну, мне нужно бежать на репетицию, - сильно опаздываю, пока!"
  Он действительно пустился бегом к выходу со двора, а я остался сидеть на скамейке, как дурак. Уходя, я зарекся, что больше моя нога не ступит в этот вонючий двор. Так оно и случилось, - я уже больше никогда не встречал Шурика Оробинского, моего санаторного друга. Потом мне часто приходилось бывать и в пионерских лагерях, и в санаториях, и я убедился, что сложившаяся там дружба была непрочной, - она рассыпалась почти сразу же, как только все возвращались к себе домой.
  Люсю же мне тогда очень хотелось найти, и я надеялся, что при встрече, она простит мне мою дурацкую выходку. Но, как ее найти без адреса, - вот в чем был вопрос, над которым я ломал голову. Ничего определенного не придумав, я отправился к Ваське Греку за советом - он был самым мудрым среди наших ребят.
  - А где это ты был, Паша, что-то я давно тебя не видел? - спросил он, как только мы встретились. - И Валерка беспокоится, да и другие ребята спрашивали.
  - Я, Вася, в санатории целый месяц был, в Мерефе. Мне столько рассказать тебе надо, только это потом, а сейчас посоветуй, что мне делать?
  И я подробно рассказал ему про то, как ко мне приезжала подруга Люся, и что из этого получилось.
  - Ну, ты и дурак, Паша, к тебе девчонка приехала, а ты?! Я бы хоть и босиком с радостью подбежал к ней, на кой черт ей твои ботинки сдались? Будь я на ее месте, я бы тебя ни за что не простил - это точно!
  - Да я и сам знаю... даже плакать хочется. Но, что мне делать, Вася, как найти ее? Я знаю только название улицы: Клочковская...
  - Тогда считай, что мы ее уже нашли.
  - Как нашли, номер дома мы же не знаем?
  - Имя и фамилию мы знаем? Знаем. А все остальное, нам местные ребята подскажут. Спроси, например, у нашей ребятни: "Где Юлька Иванова живет?" и конфетку покажи, так тебя к самому окну приведут, понял?
  - Понял, Вася, только я без тебя никак не смогу, сам понимаешь, поехали вместе, а?
  Вася подумал немного и спросил:
  - А когда ты хочешь начать поиски? - я сегодня не могу...
  - Ну, давай завтра, ладно? А то еще уедет куда-нибудь.
  Вася согласился, и мы решили, что поедем на Клочковскую с самого утра. Вечером я сказал маме, что мне нужно завтра утром во Дворец пионеров, и попросил ее погладить рубашку, галстук, привести в порядок штаны и берет. Мама все это сделала, и я спокойно улегся спать.
  На следующий день, часов одиннадцать утра, мы с Васей уже топали по Клочковской улице и спрашивали встречавшихся нам ребят и девчонок: "Не знаете, где живет девочка Люся?" или "Ребята, вы местные, не знаете, где живет Люся Кравчук?" Но никто такой девочки не знал, хотя я старался подробно описать ее внешность. Мы прошли всю улицу от начала, до конца, а результата никакого. Уже к вечеру мы с Васей так устали, что он сел на углу какого-то переулка прямо на песок и сердито заявил мне:
  - Паша, пошел ты к черту! Нет здесь никакой Люси Кравчук, и другой тоже нет. Ты, наверное, неправильно записал улицу или там еще был какой-нибудь переулок, проезд? Может, там была не Клочковская, а Колончевская, какая ни будь. Может ты, Паша, все перепутал, а?
  Я-то точно помнил, что там была указана улица Клочковская, а дальше я читать не стал. Не думал я тогда, что потеряю Люсину записочку, никак не думал. Мы посидели немного возле забора, и решили ехать домой.
  - Знаешь, Павлик, скажи своей Люське "прощай" и все дела, - сказал Васька, когда мы вышли к Бурсацкому спуску и ждали трамвая, - искать ее больше нет смысла - сам виноват.
  Вскоре мы уже ехали домой, и я думал: "Нет, Люся, не прощай, - мы с тобой еще увидимся, обязательно..."
  
  
  
  
  НОВЫЕ ВРЕМЕНА
  
  Весной 1934 года начали продавать коммерческий хлеб. Продавали по половине буханки в одни руки. Очереди за этим хлебом были такие большие, а хлебных магазинов было так мало, что люди занимали очередь с вечера и стояли всю ночь до утра. Сразу же началась спекуляция хлебом. Половинку буханки разрезали на десять кусков и продавали по рублю за кусок, а стоила она два с половиной рубля. Те, кто мог доставать хлеб без очереди, зарабатывали на этом большие деньги. В основном, как мне казалось, это были дружинники с красными повязками на рукавах, помогавшие милиции наводить в очередях порядок, и сами продавщицы. Я не знаю, кому там еще доставался хлеб просто так, но знаю, что простым людям приходилось простаивать за хлебом целыми днями. Мама и Вера, могли ходить в очередь за хлебом только по выходным дням, а мальчишек моего возраста из очереди выгоняли.
  Однажды мама заняла очередь с вечера и ходила отмечаться всю ночь. Перед тем, как уйти на работу, она поставила меня вместо себя, и попросила соседних женщин из очереди, чтобы они сказали милиционеру, что я стою вместо мамы, которой нужно было идти на работу. Ночью прошел большой дождь, и утро было сырым и холодным. Сначала все шло хорошо, но когда до входа в магазин оставалось человек десять, один здоровенный громила, схватил, меня за руку, и стал вытаскивать из очереди. Напрасно женщины объясняли ему, что да как, - ничего не помогло. Он схватил меня за шиворот, оттащил подальше от очереди и швырнул, прямо в придорожную грязь. Нет, я не плакал, - я просто взревел от ярости. Схватив комок полуотвердевшей грязи, швырнул ее и попал краснорукавнику в лицо. Тот попытался схватить меня, но поскользнулся и шлепнулся во весь рост рядом со мной. В очереди заулюлюкали, а я, отбежав подальше, стал пулять в него камнями, палками и всем, что попадалось под руку. Милиционер стал свистеть в свой свисток, а я убежал. Больше я не ходил в очередь за коммерческим хлебом. Вскоре в этом отпала необходимость, так как магазинов стало больше, и хлеб стали продавать целыми буханками. К осени хлебные карточки были отменены - это было самым важным событием в нашей жизни. Голод закончился, и я мог теперь по утрам выпить кружку молока с горбушкой хлеба - это ли не счастье?!
  Однако чудеса только начинались. В кинотеатрах города пошли первые звуковые фильмы: "Златые горы" и "Путевка в жизнь". Теперь в кассах кинотеатров, где шли эти фильмы, выстраивались такие же огромные очереди, как недавно за хлебом. Билеты в кассах продавались за три дня вперед. На сеансы текущего дня можно было купить билеты только у спекулянтов за двойную цену. Нам с Васькой Греком и Валеркой удавалось доставать билеты на утренние сеансы, и мы смотрели "Путевку в жизнь" по несколько раз каждый день. В результате мы знали наизусть, что и когда должны сказать Мустафа, Колька Свист или Жиган - главарь воров. Роль Жигана тогда блестяще сыграл Михаил Жаров, и мы стали подражать ему. Идя по улице из кино, мы горланили песню беспризорников:
  
  Как умру я, умру я,
   Похоронят меня,
   И никто не узнает,
   Где могилка моя...
  
   И никто не узнает,
   И никто не придет,
   Только раннею весною
   Соловей запоет.
  ............................
  
  Популярными тогда были песенки из кинофильма "Златые горы", но судьбы беспризорных ребят настолько трогали всех, что о героях "Путевки в жизнь" стал появляться фольклор. Я слышал, как на Журавлевском базаре слепой гармонист пел:
  
   Мустафа дорогу строил,
   Мустафа ее чинил,
  А Жиган его зарезал
   И на рельсы положил.
  ............................
  
  Это была длинная баллада о настоящем, о том, что происходило вокруг нас, о девочках и мальчиках, судьба которых была близка мне и очень меня волновала.
  В это же время шли и немые фильмы, но интерес к ним значительно уменьшился, и даже такие кинофильмы с участием Игоря Ильинского, как "Мисс Мэнд", "Закройщик из Торжока" или "Праздник святого Иоргена" были отодвинуты на второй план. Но, чтобы каждый день ходить в кино, нужны были деньги, а их-то как раз у меня и не было. Иногда мне на кино одалживал Арон, иногда полтинник давала мама, иногда мы ходили на Васькины деньги, которые давал ему отец. Но, чаще всего нам удавалась в летнее время ходить в кино "на прошивку". Бывало, что в кино меня приглашал и Санька, но я не любил этого хитрого вора и не хотел связываться с ним. Многие мальчишки торговали тогда папиросами врассыпную возле входов в кинотеатры, на конечных автобусных и трамвайных остановках, на перекрестках больших улиц. Таких торговцев папиросами и спичками было много, конкуренция была очень большой, но я все же решил попробовать. Прежде всего, нужно было достать "начальный капитал" для приобретения первой партии товара. Чтобы купить блок из двадцати пачек дешевых папирос "Чайка", нужно было где-то достать двенадцать рублей. Папиросы оптом обычно покупали где-нибудь в магазинчиках возле проходных больших заводов на окраине города. Но, чтобы получить в одни руки сразу двадцать пачек папирос, нужно было заплатить три рубля сверх их стоимости. Получалось, что для начала нужно было иметь пятнадцать рублей. Когда я попросил эти деньги у Верки, то она послала меня ко всем чертям. У мамы я даже и просить не решался. Пришлось идти к Арону, который одобрил мое намерение начать свой бизнес, дал несколько толковых советов и выделил необходимый кредит. За товаром пришлось ехать на ХТЗ, потому что купить необходимое количество папирос в центре города было невозможно. Вскоре я принес домой целую гору папирос "Чайка" и стал готовиться к выходу на свой торговый участок - большое дерево на углу возле дома Гуназов. Первый совет Арона гласил: "Не бери на продажу сразу весь товар". Я так и сделал, положил в сумку первые пять пачек. По второму совету, я не должен был стоять молча, - нужно активно предлагать свой товар покупателю, например, "Вот папиросы "Чайка" по пять копеек штука, рубль пачка, давай, закуривай!" Это мне еще предстояло сделать, но при одной мысли об этом, мне становилось стыдно. Но бизнес - это есть бизнес, и, преодолев страх, я вышел на торговый участок. Распечатав одну пачку папирос, я взял ее в правую руку, в левую, - коробку спичек и, хриплым от страха голосом, начал: "Во-о-т... по пять копеек... давай закур... кур... кур..." Тут же подошел ко мне какой-то дяденька, взял папироску, прикурил, и, сунув мне в руку пятачок, спросил:
  - Давно заикаешься, паренек?
  - Не, - ответил я, успокаиваясь, - первый раз.
  К моему большому удивлению, торговля пошла бойко, и вскоре мне пришлось сбегать за новой частью товара. Одна молодая тетка купила у меня сразу три пачки папирос. К вечеру весь мой запас товара кончился, и я подсчитал выручку: чистой прибыли, - целых пять рублей. Воодушевленный первыми успехами, я тут же поехал за новой партией товара, и это мне удалось. Несколько дней подряд мне очень везло, и я даже поспешил отдать долг Арону, который очень этому удивился. Он тут же дал мне такой совет: "Ну, если у тебя пошла торговля, так быстрей пускай все деньги в оборот, а долги отдавай, когда начнется спад". Мне это было не понятно, а о каком-то спаде я и понятия не имел. Но вскоре я начал понимать, что Арон имел в виду. Во-первых, на "моем" углу появились конкуренты: Колька Великан и его закадычный дружок Жорик, с которым я тут же подрался. Подучалось, что у них папиросы покупали чаще, чем у меня. Во-вторых, дешевые папиросы стало трудно доставать, а дорогие, например, "Наша марка", "Юбилейные" и "Новый Харьков", почти никто не покупал. Напрасно я мотался по отдельным заводским кварталам, - дешевых папирос нигде не было. Вот и начался спад, о котором говорил Арон. Где я только не пробовал продавать дорогие папиросы, но их, практически, никто у меня не брал. Я лез в самые скопища народа, пробовал торговать и за церковной оградой, но меня оттуда просто выгнали. И все же лучшим местом для меня был перекресток наших улиц, где торговал и Гепгеп. Однако когда там собирались я, Колька Великан и Жорик, становилось тесно, и нам приходилось наперебой предлагать свой товар каждому прохожему. Однажды в суматохе мы не заметили, как к нам подбирается милиционер с двумя дружинниками, которые сцапали меня и Жорика, а Кольке удалось убежать. У меня в сумке было, всего пять пачек папирос, которые они мгновенно превратили в крошево табака и бумаги. У Жорика сумка была почти полностью набита пачками разных папирос, в том числе и дорогих. Он старался вырваться, царапался и кусался, а в результате все было высыпано на землю и втоптано в песок. Расправившись с нами, как со "злостными спекулянтами", милиционер и дружинники ушли, довольные, очевидно, что так хорошо послужили "справедливости и закону". Все поломанные папиросы я продал одной сердобольной старушке за рубль и поплелся домой. Когда дома я подсчитал свой заработок, то оказалось, что у меня осталось двадцать рублей тридцать пять копеек. Я даже очень удивился, что у меня осталась такая уйма денег. Ведь я кое-что и тратил на кино и мороженное. Поскольку я очень разочаровался в торговом бизнесе, то часть этих денег я отдал маме, а часть оставил себе, так, на всякий случай. Спустя какое-то время, когда мне очень были нужны деньги, я снова брался за торговлю: продавал лесные груши, дрова, собранные на городских свалках, бутылки. Однако это было малодоходным делом, быстро мне надоевшим, и я бросил его, а за одно бросил и торговлю папиросами. Потом я пробовал ловить певчих птиц и продавать их на птичьем рынке, делать игрушки для малышей и разводить кроликов. Каждый раз, когда я брался за какое-нибудь новое для меня дело, то оказывалось, что там уже существует жестокая конкуренция, бороться с которой мне было не по силам. Так, когда я достал западню, и мне удалось поймать десяток синичек и щеглов, то птичий рынок встретил меня недружелюбно. Там птицеловов, таких как я, оказалось больше, чем продавцов другой живности. Меня быстро вытеснили с птични, и унес своих птичек домой. Я хотел их всех выпустить на волю, но тут мне пришла в голову, как мне казалось, хорошая мысль: выпускать птичек за деньги. Я видел в кино, как это делается на восточных базарах, вот я и решил попробовать. На следующее утро, я взял клетку с птичками и отправился за церковную ограду, надеясь, что там найдутся желающие отпустить пленницу на волю, и при этом дать птицелову монетку. Однако надежды мои не оправдались, - желающих отпустить птичек на волю было много, но платить за это, никто не хотел. Оказалось, что самым выгодным для меня занятием было разведение кроликов - мама умела очень вкусно готовить крольчатину. Иногда мне удавалось продавать маленьких крольчат, а иногда и большого кролика. К кроликам я привык и занимался ими еще долгое время.
  Я не знаю, когда именно для меня началось новое время. То ли, когда кончился голод, и я первый раз увидел звуковое кино. То ли, когда я вдруг обнаружил, что ребята и девчонки с нашей улицы быстро повзрослели и, как мне показалось, я отстаю от них. Для меня было совершенно очевидным, что у многих из них появились новые друзья где-то за пределами нашей улицы и новые интересы. Теперь мы редко собирались вместе, чтобы поиграть в футбол, а в другие игры мы уже вообще не играли. Некоторые ребята из друзей превратились просто в знакомых. Так Петька Курило стал настоящим боксером, все куда-то спешил и редко останавливался, чтобы поговорить со мной. Ваську Грека вообще было трудно узнать, - у него сломался голос и начали явно пробиваться усики. Где-то в центре города у него появилась какая-то девчонка, с которой он и проводил почти все время. Гришка Величко стал гоняться за Клавкой Коржик, которая не очень-то уделяла ему внимание. Говорили, что Клавка собирается за кого-то выйти замуж, но я не знаю за кого именно. Из всех девчонок нашей улицы она была самой старшей, и от нее всего можно было ожидать.
  Однажды случилось так, что я, Гришка Величко, Васька Грек и Любка Коржик собрались возле их дома и, рассевшись на траве, играли в карты. Мы весело болтали, когда вышла Клавка и уселась возле Гришки. Сразу же шутливый тон разговора исчез, и все некоторое время молчали. Потом Гришка спросил:
  - Клава, ты вчера вечером собиралась зайти к нам и не зашла, почему? У нас дома никого не было, и я долго тебя ждал...
  - Так я знала, что ты один дома, потому и не пришла - я родителей твоих встретила на улице.
  - Ну и что? Поговорили бы, послушали бы патефон, а у нас новые пластинки есть: "Кукарача", "Му-му" и другие... одно удовольствие.
  - Я, знаешь ли, Гришинька, воздерживаюсь пока от этих удовольствий, на пятнадцать минут удовольствий, а маята на всю жизнь! Поищи себе дурочку...
  Клавка поднялась, махнула нам рукой и тихо пошла вдоль улицы. Мы сидели молча, не вмешиваясь в их разговор. Потом Гришка бросил карты, поднялся и побежал за Клавкой. Они немного постояли, поговорили и вместе куда-то ушли. Вскоре ушла и Любка, игра втроем у нас не ладилась. Когда мы с Васькой остались одни, я спросил его:
  - Вася, о чем это Клавка говорила: "За пятнадцать минут удовольствия, нужно всю жизнь маяться", а?
  - Не строй из себя дурочка, Паша, какого черта?! Я не люблю об этом говорить.
  Я ничего не стал больше у него спрашивать, и мы разошлись по домам.
  Мне было очень грустно сознавать, что мои друзья, с которыми я сдружился с детства, быстро взрослеют, а становясь старше, черствеют и отдаляются от меня. Я часто приходил на улицу один и усаживался на траве возле дома Смагиных, ожидая, что кто-нибудь с мячом выйдет поиграть, выйдут и другие ребята, и улица вновь наполнится нашим смехом и гомоном, но ничего такого не случалось.
  Однажды, когда я, развалясь на траве, старался отделаться, от напавшей на меня тоски, возле меня остановился велосипедист. Это был Иван Зуб, который жил рядом с домом, где раньше жила Майка. Одна штанина попала в цепь, и он никак не мог высвободить ее. Когда я помог ему, он положил машину на траву, сел возле меня, и мы разговорились. Это был высокий светловолосый паренек с голубыми глазами и небольшим прямым носом. Узкий подбородок делал его лицо немного вытянутым, но вполне приятным. Несмотря на то, что он жил совсем недалеко от меня, я плохо знал его, так как он раньше никогда не играл с нашими мальчишками на улице. Учился он в моей же школе в параллельном классе, но и там наши пути раньше не пересекались. Теперь же мы разговаривали, как старые приятели, сосредоточив свое внимание на его велосипеде. Это была прекрасная заграничная машина, сверкающая хромом и лаком. Она была изготовлена в Латвии и называлась "Латвела". Когда я поднял ее с травы и стал разглядывать, мне оставалось только охать от восторга. "Вот бы прокатится на ней, - подумал я, - вот это чудо!" Ваня, как будто бы угадал мою мысль, и сказал:
  - Павлик, если хочешь, можешь прокатиться, только не далеко.
  - Можно? Вот спасибо, я умею обращаться с машиной, Ваня, я осторожно...
  Я вывел машину на дорожку, вскочил на седло и помчался на ней, почти не прилагая усилий, - машина шла мягко, бесшумно, легко. Через несколько минут, объехав всю улицу по периметру, я подогнал машину к Ивану.
  - Вот это да а! - воскликнул я, не скрывая своего восторга. - Вот это машина! Где ее тебе купили, наверное, за границей? Я еще такой ни у кого не видел.
  - Отец из Питера привез. Говорит, что таких машин у нас пока мало. Я не знаю, сколько она стоит, но отец говорит, что очень дорого. Если эту поломаю, то все - следующую придется покупать за свои собственные денежки, когда заработаю, отец так и сказал.
  - А кто у тебя отец?
  - Инженер-архитектор, а что?
  - Да просто так, у меня-то отца нет, - умер, когда я был еще маленьким. А дом это ваш или на квартире живете?
  - Половина дома наша, а другая половина дяди Семы, маминого брата.
  - Хорошо тебе Ваня, а почему ты с нашими ребятами не дружишь? Я тебя раньше никогда на нашей улице не видел.
  - Родители не разрешали, мы с сестрой Галей и двоюродным братом Петром почти всегда во дворе играли. У нас двор большой и сад... А у меня кролики есть, хочешь посмотреть?
  Я сказал, что буду очень рад посмотреть на его кроликов, и мы пошли к ним домой, при этом он разрешил мне вести велосипед. Так мы с Иваном познакомились поближе и вскоре подружились.
  Оказалось, что Аркаша тоже хорошо знал Ивана по школе. Они ходили играть в школьный струнный оркестр и участвовали в концертах. Я уговорил Ивана записаться в авиамодельную секцию Дворца пионеров, и теперь мы ходили туда втроем. Частые совместные походы в кино, а иногда и в цирк, сблизили нас, и мы стали друзьями. Еще был у нас приятель Изька Черный (по-настоящему - Шварцман), который жил по соседству с Аркашей. Это был плотный низкорослый парнишка с копной абсолютно черных волос и большими черными глазами. Он обладал очень покладистым добродушным характером и почти всегда улыбался. Самые обычные поступки людей он находил смешными, и любил рассказывать анекдоты, особенно еврейские. Жил он с отцом, матерью и сестрой Милкой в маленькой однокомнатной квартире старого кирпичного домика. Отец его работал виноделом на каком-то винокуренном заводе, и жили они, как по всему было видно, неплохо.
  Тогда было модно среди мальчишек нашего возраста присваивать себе имена героев романа Дюма "Три мушкетера", и каждый хотел быть не иначе, как Дартаньяном. Так было и у нас: я - Атос, Аркаша - Портос, Иван - Арамис, а Изька - слуга Портоса, Мушкетон. Дартаньяна у нас пока еще не было. Мы так свыклись с взятыми на себя ролями, что стали подражать своим героям и в повседневной жизни. Жаль только, что у нас не было ни шпаг, ни шляп, ни перьев. Не было у нас пока на примете красавиц, которым мушкетерам полагалось влюбиться. Однако вскоре такие красавицы появились.
  Лето пролетело быстро, начались занятия в школе, а там недалеко и до Нового года. Жизнь в городе почти полностью наладилась: продовольственные карточки были отменены, магазины и рынок заполнились разными товарами, и я уже давно не ходил к маме на фабрику обедать. Перед самым Новым годом отец Аркаши со своей "теткой" уехали куда-то к родственникам, а Аркаша остался лома за хозяина. Вот мы и решили, что праздновать будем у него. Я сказал об этом маме, и она разрешила мне встречать Новый год вне дома. Ивану тоже разрешили, а у Изьки в этом плане проблем не было, и он даже обещал притащить хорошего вина. Когда пришло время, мы собрались у Аркаши в гостиной, которая имела парадный выход на улицу. В гостиной еще было две двери, одна из которых вела через холодную комнату в сад, а другая - в жилые комнаты, куда доступ нам был запрещен. Посередине гостиной стоял большой круглый стол, над которым висела хрустальная люстра. В углу возле окна стояла новогодняя убранная елка. На столе - большое блюдо с яблоками, грушами и виноградом. В глубокой тарелке лежали куски меда в сотах, а в другой - гора румяных пирожков. Над всем этим возвышалась трехлитровая бутыль какого-то красного сладкого вина, которое принес Изька. Вместо традиционных фужеров стояли чайные стаканы. Ни вилок, ни ножей не было.
  За несколько минут до полуночи, мы расселись за столом и Изька, выполняя свою роль Мушкетона, налил полные стаканы густого красного вина. Под бой больших напольных часов, стоявших у стены рядом с елкой, мы чокнулись и лихо осушили стаканы. Пир мушкетеров начался. Вино, которое Изька выудил из заветного погребка своего папаши, оказалось очень крепким, и мы все начали быстро хмелеть. Нам было очень весело, мы вспоминали и рассказывали друг другу какие-то смешные истории и все хохотали до упаду. Вскоре, не смотря на обильную закуску, ноги нас перестали слушаться, и пол под нами стал так сильно раскачиваться, словно это была палуба корабля во время шторма. Чтобы проветриться, мы кое-как вышли на улицу и стали растирать снегом себе лицо и шею. Это помогло, но мы стали замерзать и поспешили вернуться в комнату.
  Вина мы выпили еще только половину бутыли, а ночь уже подходила к концу. Изька сказал, что вино нужно выпить все, а бутыль спрятать куда-нибудь подальше, чтобы не увидел отец, потому что вино это он позаимствовал втихую, а за это может влететь! Мы все были с ним согласны, но не могли выпить больше и стакана - нас всех стало мутить. Первым стал бегать на улицу Изька, уверяя нас, что это не от вина, а от яблок. "Вино, братцы, высший сорт", - уверял он нас и снова бежал на улицу. Чтобы он не простудился, мы надели на него куртку и посадили в холодную комнату, снабдив его тазиком и заперев выходные двери, чтобы он не вылезал в сад. Вино мы уже пить не могли, зато набросились на горячий крепкий чай, который Аркаша принес с кухни. Горячий крепкий чай с медом быстро унял тошноту и хмель стал проходить. Вспомнив об Изьке, мы вытащили его с холодной комнаты, и стали отпаивать чаем - это ему сразу помогло. Иван предложил сделать перерыв и отдохнуть, и мы улеглись спать на голом полу.
  Проснулись мы часов в десять утра, и только потому, что очень замерзли. У нас у всех болела голова, но тошнота прошла. Аркаша отправился на кухню кипятить чай, а мы немного привели в порядок стол и комнату. Когда мы снова уселись за столом, чтобы выпить чайку, Изька, как сын винодела и знаток вин, заявил, что нужно выпить по стаканчику вина, тогда голова перестанет болеть, а от чая только хуже будет. Иван поддержал Изьку, потому что сам видел, как его отец иногда утром похмеляется. Нам с Аркашей ничего не оставалось, как согласиться, и мы выпили сначала по глоточку, а потом и по целому стакану вина. Изька был прав, голова перестала болеть совсем, и нам снова стало весело. После того, как мы выпили остатки вина, и все съели, мы помогли Аркаше убрать комнату и разошлись по домам. Нам с Иваном было по пути, и мы пошли вместе. Несмотря на Новогодний морозец и свежий ветерок, у меня кружилась голова и меня покачивало из стороны в сторону.
  - Ваня, ты когда-нибудь раньше пил вино? - спросил я, пытаясь сдерживать накатывающиеся на меня приступы тошноты. - Мне очень плохо, Ваня, а тебе?
  - Мне тоже... о-о о! Давай отойдем в сторону...
  Не успели мы сойти с дорожки и забраться по колено в снег, как Иван начал икать, окрашивая снег Изькиным вином. Я активно поддерживал его, и какое-то время мы вякали хором. Нам стало лучше после того, как мы съели понемногу снега, а, почувствовал облегчение, пустились бегом домой, уже ни о чем не разговаривая.
  Дома никого не было. Я поскорее разделся, лег на кровать, и, свесив голову над тазиком, продолжал вякать и хрюкать, пока вечером не пришла мама. Конвульсивные приступы сухой рвоты испугали ее, и она сбегала за доктором Мюллером. Тот расспросил меня, что да как, и сделал заключение:
  - Т-типичное, алкогольное отравление, я бы сказал тя-тяжелое. Д-давайте ему крепкий чай без сахара, т-только понемногу. Это, Елена Романовна, даже к лучшему, так как отвращение к алкоголю, сохранится у него на всю жизнь. Алкоголь т-теперь для него - это отрава, так что не беспокойтесь.
  Он дал мне выпить каких-то противных капель, и ушел, получив свой гонорар. Прогноз доктора полностью оправдался. Каждый раз, когда мне приходилось выпивать более ста граммов алкоголя, я отравлялся так, что заболевал на сутки и более того. Так, наша первая "мушкетерская" пирушка оставила во мне глубокий след, и запомнилась на всю жизнь.
  Зима выдалась снежной, мягкой с легкими морозцами. Почти каждый день во время каникул мы всей четверкой ходили в кино, а по вечерам на каток. У каждого из нас были коньки, и поездки на стадион "Динамо" вошли в привычку. Лучшим временем для этого был вечер, - почти не было малышей со своими нянями и бабушками, и играла музыка. Иногда на льду скапливалось столько народа, что кататься по-настоящему было просто невозможно. Тогда приходилось вписываться в общий поток и ездить под музыку по кругу. Аркаша обратил внимание на трех девочек, которые, как стайка воробушков, перепархивала с места на место. Мы решили с ними познакомится, но из этого ничего не получилось - как только мы приближались к ним, они тут же скрывались от нас в толпе. Видя, что они не хотят с нами знакомится, мы оставили эту затею. У Изьки расстегнулся ремешок на ботинке, и мы отъехали в боковой проход, чтобы передохнуть и привести в порядок Изькин ботинок. Вдруг, на большой скорости к нам подъехала девчонка моего роста и, резко затормозив, обдала нас фонтаном снежной пыли.
  - Павлик, ребята, вот хорошо, что я вас встретила, - заговорила она, запыхавшись, - ко мне вон какие-то хулиганы пристают.
  Действительно, шагах в десяти от нас остановились двое парней и стали наблюдать за нами. Видя, что у преследуемой ими девчонки нашлись защитники, они вернулись назад и быстро скрылись в толпе катающихся людей. Когда незнакомая девчонка назвала меня по имени, я очень удивился. Но, я удивился еще больше, узнав в ней Машу Крамаренко, которую знал еще малявкой. За рыжеватые волосы и постоянные веснушки на носу, которые не сходили даже зимой, ее называли Рыжиком. Жила она напротив Гришки Величко и постоянно вмешивалась в наши игры. От нее старались избавиться и обычно говорили: "Рыжик, отойди отсюда... Рыжик, встань там... Рыжик, не мешай!" Теперь перед нами, сверкая глазами, стояла красивая девушка - Рыжик превратился в золотистую гвоздику. Она хорошо знала меня, кое-как была знакома с Иваном, но Аркашу и Изьку видела впервые, и я познакомил их.
  - Маша, если хочешь, - прервал я наступившую паузу, - катайся с нами, и домой поедем вместе, согласна?
  - Большое спасибо, ребята, я очень рада, что встретила вас. Я ведь одна сегодня приехала на каток. А вы часто бываете здесь?
  Мы наперебой стали рассказывать, что приезжаем на лед почти каждый вечер, а днем ходим в кино. Потом я рассказал, какие мы присвоили себе мушкетерские имена и, возможно, на следующий раз мы приедем на каток в шляпах с перьями. Больше всех шутил Изька, и сам заливался смехом. Смех его был так заразителен, что мы все хохотали вместе с ним.
  Когда на трамвайной остановке мы расходились в разные стороны: Аркаша с Изькой в одну, а я, Иван и Маша в другую, Аркаша застенчиво произнес: "Маша, пойдем с нами завтра в кино на Игоря Ильинского или на какое-нибудь другое, пойдешь?" Маша не заставила упрашивать себя и сразу согласилась. Мне показалось, что Аркадию Маша очень понравилась и он "положил на нее глаз". Так, в нашей компании "мушкетеров", появилась первая красавица.
  Учеба в школе шла обычным порядком, в классе сложилась дружественная обстановка, и все было бы хорошо, если бы не Василий Харлампович (ридна мова) и София Юрьевна (немецкий язык). Они, как мне казалось, постоянно ко мне придирались, и я у них был твердым троечником. Немецкий я и вправду почти никогда не учил, потому что мне казалось, что знать его мне совершенно ни к чему. Я начал завидовать ребятам, которые, не окончив школу, пошли работать. Примером для меня был сосед Аркаши Валька, по кличке Король. Он был на год или полтора старше меня, и работал арматурщиком на одной из городских строек. Он рассказывал нам, что работа ему нравится, а заработка ему хватает, чтобы хорошо одеваться и иметь карманные деньги. Об этом я мог пока только мечтать. Устроится на работу учеником, можно было безо всяких проблем, и я стал подумывать: "А не бросить ли мне эту дурацкую учебу ко всем чертям?" Я очень завидовал ребятам, которые хорошо одевались, и все чаще подумывал о настоящей работе.
  Однажды, на последних двух уроках мы писали контрольную работу по математике, и я задержался в классе, чтобы вытереть доску, проветрить класс и закрыть окна, - я был дежурным. Учитель по математике Зингер Владимир Карлович не спешил уходить, а, усевшись поудобней за столом, стал проверять наши работы. Когда я закончил свои дела и собрался уходить, он задержал меня:
  - Подожди, Павел, я как раз проверил твою работу, подойди сюда.
  Я подошел к столу, заранее краснея, полагая, что опять сделал что-то не так, хотя и старался. Он довольно тепло, безо всяких строгостей стал объяснять мне:
  - Смотри, я поставил тебе четверку, и ты заслужил ее. Но, мог бы выполнить работу на пятерку, если бы не сделал ошибку в самом простом примере, потому что нарушил правило арифметических действий в открытой строке: сначала умножение и деление, а потом сложение и вычитание.
  - Да я это знаю на зубок, Владимир Карлович, просто не знаю, как это могло, получится. Мне казалось, что я решаю все правильно...
  - Я знаю, что ты одаренный человек, Павел, нужно быть повнимательнее, когда делаешь какую-нибудь ответственную работу. У тебя какие-нибудь проблемы?
  Его добродушный тон настроил меня на откровенный лад, и я ответил:
  - Проблем, хоть отбавляй, Владимир Карлович, я хочу бросить школу и идти работать.
  Владимир Карлович отложил в сторону листки, которые держал в руках, повернулся ко мне и озадачено спросил:
  - Что случилось, расскажи, пожалуйста?
  Я вдруг проникся к нему таким доверием, что рассказал ему обо всех своих трудностях и заботах.
  - Вот и получается, - умею писать и читать, так и хватит, - заключил я свой рассказ, - нужно работать. А то зачем же мне все ваши науки, если мне не в чем в школу ходить, стыдно!
  - Майн Готт! Да кто же внушил тебе такие мысли, Павел?! Только культурный высокообразованный человек может добиться успеха в жизни. Только образование откроет перед тобой множество путей, любой из которых ты сможешь выбрать по своему усмотрению, но это будет жизненный путь, достойный человека. Я понимаю, тебе сейчас трудно, но если ты бросишь учебу сейчас, то потом тебе будет еще труднее, и ты будешь сожалеть, что так поступил. Тебе нужно получить хотя бы среднее образование, а потом...
  Он еще долго говорил мне о необходимости знаний для человека так убедительно и проникновенно, как будто я был его единственным сыном, за судьбу которого он очень беспокоится. Я был так этим растроган, что расплакался и дал ему слово обязательно окончить школу и даже, может быть, поступить в техникум. Потом я ушел, а он остался проверять наши работы. Я был очень благодарен Владимиру Карловичу за такое внимание ко мне, и запомнил этот разговор на всю жизнь. Чтобы не подводить Зингера, пришлось подналечь на учебники, и учеба пошла нормально. Я больше не думал бросать школу. Время шло так быстро, что я и не заметил, как подошли к завершению занятия в шестом классе, это было начало 1935 года.
  В то время в нашей школе, в дни праздников или перед каникулами устраивались концерты самодеятельности: ребята танцевали, пели, читали стихи. Но самым главным было выступление школьного духового оркестра, в котором музыкантами были не только школьники, но и родители. Тогда в моду только начали входить западноевропейские и бальные танцы. Почти все наши ребята и девчонки умели танцевать, а вот у меня, сколько я не пробовал, ничего не получалось. Не то, чтобы совсем не получалось, я просто часто сбивался с такта и наступал партнершам на ноги. Вскоре все наши девчонки стали отказывать мне в танце, кроме одной - Тани Шевченко. Она как-то быстро приспособилась ко мне, и у нас, более или менее, стало получаться. Однако Аркаша, внимательно следивший за нами, с нотками досады в голосе, сказал: "Паша, ты неправильно танцуешь, просто смотреть противно. Записывайся в кружок танцев и учись!" Хорошо ему было говорить: "Иди в кружок танцев..." Чтобы туда, ходить, нужно, было... словом, нужно было то, чего у меня не было. Многие девочки из нашего класса умели играть на рояле. Аркаша отлично играл на домбре. Изька мог дуть в трубу и художественно свистеть, и все умели танцевать все, что угодно: от гопака до румбы. Я же ничего этого не умел. Правда, я мог петь в хоре, но это в счет не шло. Я понимал, что если не ликвидирую пробелы в своем культурном образовании, то мои новые друзья могут потерять ко мне интерес со всеми вытекающими отсюда последствиями. "Прежде всего, - думал я, - нужно научится хорошо танцевать - это сейчас главное". Теперь танцы мне снились во сне и стали моей навязчивой идеей. Пока я раздумывал, как решить возникшую проблему, она вдруг решилась неожиданно и просто. Помог мне в этом Вадик, это был паренек одного со мной роста, белобрысый, но старше меня года на два. Мы хорошо знали друг друга, так как часто играли в футбол на песке улица на улицу. Особенно дружны мы не были, хотя при встречах здоровались за руку.
  - Что-то я тебя давно не видел, Паша, и футболистов ваших что-то не видно, куда это вы все подевались? - спросил он, останавливаясь и потрясывая мне руку. - У вас же была хорошая команда.
  - Нет у нас больше команды, Вадик, распалась. У всех какие-то важные дела появились, им некогда, видишь ли, мяч гонять.
  - Ничего себе, вот шантрапа! Да какие это могут быть дела, чтобы в футбол некогда было играть? Стало быть, тебе и поиграть не с кем, один маешься?
  - Да не то, чтобы один, но мяч давно не гонял...
  - Знаешь, Паша, приходи к нам на площадку, - у нас хорошая компания собралась: ребята, девчонки, да ты их всех знаешь. Мы там каждый вечер собираемся, музыка, танцы.
  - Спасибо, Валик, я бы пришел, только с меня мало толку, - я танцевать не умею.
  - Да ты что, Паша, жлоб какой-нибудь, что ли? Танцевать каждый дурак умеет, только нужно захотеть. Ты же футболист, ходишь хорошо и ноги у тебя быстрые. В танцах, Паша, ноги - это самое главное, но и фигура... то же.
  - Да пробовал я, Вадик, ну ничего не получается!
  Я подробно рассказал ему обо всех своих попытках танцевать и неудачах. Рассказал я также и о случае с Таней Шевченко
  - Так это потому, что ты делаешь неправильные шаги и повороты, сказал он, понимающе кивнув головой, - давай, покажу, смотри: раз-два три, раз-два три, раз-два три.
  Он тут же на дорожке стал показывать, как нужно делать шаги вперед, назад, как нужно делать повороты, развороты кругом и разные па. Удивительно, но я все сразу понял и даже продемонстрировал все эти движения.
  - Знаешь что, - сказал Вадик, одобрительно кивая головой, - приходи сегодня к нам на площадку, потанцуешь с девчатами и все у тебя получится.
  - А где это? Что-то я не представляю себе, где это у вас там площадка.
  - В переулке напротив колодца, где две березки возле дома бабки Ольги. Там еще большая скамейка, знаешь? Так что приходи.
  Я знал этот домик с двумя березками, потому, что часто ходил на песок к колодцу за водой. Поблагодарив Вадика за приглашение, я пообещал прийти. Мне не очень хотелось туда идти, потому что я плохо приживаюсь в чужих компаниях. Однако желание научится по-настоящему танцевать, положило конец всяким сомнениям.
  Когда я вечером подходил к указанному месту, то еще издалека услышал музыку: кто-то играл на баяне вальс "Амурские волны", слышались веселые голоса и смех. Я в нерешительности остановился, готовый повернуть обратно.
  - Павлик, Павлик! - вдруг я услышал сразу несколько голосов. - Ну, что ты остановился? Иди сюда!
  Встретили меня очень дружелюбно, и я удивился, что меня называют по имени. Необходимость знакомиться отпала, хотя я по имени знал только Вадика. Компания молодых людей собралась большая: четверо ребят и пять девушек. Почти всех я знал в лицо, потому что часто встречал их на улице и в клубе. Все ребята и девчонки были какие-то разные и, как мне показалось, они были все старше меня. Самую старшую из девчонок, светловолосую невысокую толстушку, звали Раей, она-то и была подружкой Вадика. Самой молоденькой, по-моему, была смуглая худенькая девочка одного роста со мной. Она была веселой, очень подвижной, и, казалось, не могла сидеть спокойно на месте. Звали эту девочку Зиной. Имена остальных ребят и девчонок я не помню, так как не старался их тогда запомнить, считая себя в этой компании чужаком. Однако Зина считала, очевидно, иначе - она вцепилась в мою руку и, вытаскивая меня на середину площадки, спросила:
  - Ты умеешь танцевать, нет? Пустяки, - я тебя сейчас научу, давай начнем с вальса!
  - Что ты, Зина, я понятия не имею, как его надо танцевать, - я только первые шаги делаю со стулом, понимаешь?
  Но она как будто и не слышала меня. Положив мою руку к себе на талию и став в исходную позу, она скомандовала баянисту: "Маэстро, вальс!" Баянист заиграл какой-то знакомый вальс и Зина, сделав ко мне небольшой шаг, закружилась вокруг меня в танце, а мне оставалось только переставлять ноги в такт музыки. Чтобы держаться по-устойчивее, я крепко прижался к Зине, но она, не прерывая танца, сказала:
  - Павлик, прижиматься не надо, - вальс любит свободные движения, прижимать меня будешь потом, когда будем танцевать танго.
  К своей большой радости я заметил, что не наступаю партнерше на ноги и у меня, хоть и коряво, но все же получается. Я протанцевал весь вечер с Зиной и, когда мы все расходились, она сказала:
  - У тебя стало неплохо поучаться, Павлик, только тебе нужно тренироваться каждый день. Может, ты проведешь меня до ворот, а то уже поздно.
  - Конечно, Зина, я с радостью, - сказал я, досадуя на себя, что не предложил ей это раньше, - а где ты живешь?
  Она весело рассмеялась и, взяв меня за руку, сказала:
  - Да здесь совсем недалеко, почти рядом, пойдем.
  Первое мое впечатление от знакомства с компанией Вадика было каким-то расплывчатым, не совсем понятным: во-первых, я понял, что все они, кроме Зинки, разобрались по парам и не скрывали своих интимных отношений, прижимались друг к другу, целовались. Во-вторых, получалось так, что я автоматически становился парой Зинке, которую я не знал и очень ее стеснялся, - она была какой-то очень женственной, податливой, совсем не похожей на наших девчонок. В-третьих, у нас с Аркашей складывалась своя компания, с которой я никак не хотел расставаться. Поэтому я сходил туда еще два раза и больше ходить не стал, в особенности после того, когда один приятель назвал меня салажонком. Потом, когда я стал ходить на танцевальную площадку, мне часто приходилось встречаться с компанией Вадика. Дружбы у нас не получилось, но мы так и остались хорошими приятелями.
  А жизнь шла своим чередом, и все чаще можно было слышать, что жить стало лучше и веселее. Магазины и рынки заполнились товарами, в городе шли новые звуковые кинофильмы, люди стали добрее и на их лицах все чаще стали появляться улыбки. Однако у нас все было по-прежнему, мы не стали богаче, и самой большой проблемой для меня была одежда. К тому, что у нас дома не всегда вдоволь хватало хлеба, я как-то привык и не особенно страдал от этого. Но, привыкнуть к отсутствию приличной одежды я никак не мог, это угнетало меня. Обувь и одежда были тогда очень дорогими и, как я не старался заработать себе на туфли и брюки, продавая кроликов, из этого ничего не получалось. Продать их было трудно, да и стоили они дешево. Чем больше я взрослел, тем чаще я говорил себе: "Хватит, Паша, дурака валять, нужно идти работать!" Но я четко помнил наставления Зингера и данное мной ему слово не бросать учебу, и воздерживался от решительного шага. Мама очень хорошо понимала меня и старалась, как могла, поддерживать мой гардероб в приличном виде. Иногда ей удавалось купить мне что-нибудь на барахолке. Но это было латанием старых дыр, я же мечтал появиться однажды в школе или в кругу друзей во всем новом. Чем больше я об этом думал днем, тем чаще мне снились кошмарные сны, в которых я рылся в каких-то ящиках со старьем, стараясь найти что-нибудь для себя, но безуспешно. А тут к явным и мнимым кошмарам добавился еще один - у Верки появились сразу два жениха и она собиралась выйти замуж. Только я не знал, которому из них она отдаст предпочтение: инженеру Славе Анисимову, который был старше ее на целых пять лет. Или Косте Верба, который был старше ее не более чем на год. Костя работал в гаражах колонии имени Дзержинского и водил грузовик ГАЗ-ААА. Это был грубый журавлевский парень, выросший в большой бедной семье. Он окончил школу-семилетку и годичную школу шоферов, вот и все его образование. Правда, он, как и я любил книги и много читал, и это как-то сближало нас. Но, по правде говоря, я не любил его, да и он не жаловал меня. Слава жил в собственной квартире где-то в центре города, работал на ХЭМЗ-е инженером. Он был очень вежливым человеком, всегда приносил Верке цвети и все такое, а передо мной не задирал носа и разговаривал со мной на равных. Но главное, что меня поражало в нем, так это умение одеваться, - у него всегда было все новое и красивое, и за это я его очень уважал. Я Верке так и говорил: "Если ты сдуру решила выходить замуж, так выходи за Славу". Я не знаю, что ей на этот счет советовала мама, но она, к моему большому огорчению, взяла и вышла за Костю. Единственным утешением мне было то, что у Кости был велосипед Харьков, и мне разрешалось на нем ездить, и даже его ремонтировать. Это давало мне возможность ездить с Иваном за город в лесопарк и, куда-нибудь подальше, на рыбалку. Лучше всего было гонять по Белгородскому шоссе и по аллеям лесопарка, там нам никто не мешал. Мы так часто ездили в лесопарк, что знали каждую тропинку, каждый овражек, по дну которого можно было забраться в самую глушь. Потом я уговорил Ивана съездить на ночь порыбачить в Лозовеньки на водохранилище, куда мы однажды ходили с Валеркой. Иван согласился, пообещав уговорить родителей, чтобы отпустили, и мы собираться. Однако Ивану не разрешили ехать рыбачить на ночь, так что эту затею пришлось отложить на неопределенное время. Совсем от нее мы не отказались.
  Ни у Аркаши, ни у Изки велосипедов не было, поэтому мы с Иваном выезжали на прогулки в основном днем, а вечером всей компанией шли гулять в парк. Теперь к нашей компании "мушкетеров" присоединились еще две девчонки из нашего класса: Лида Постоленко и Таня Шевченко. В то время парк имени Горького был очень популярен у харьковчан, и в нем скапливалось много гуляющей публики в выходные дни и по вечерам. Там было все, что только можно было придумать для отдыха: две танцплощадки, "Зеленый театр", летний кинотеатр, павильон смеха (лабиринт кривых зеркал), концертные площадки и даже парашютная вышка. Вход в парк был платный только по вечерам, когда на концертных площадках выступали артисты. Входной билет тогда стоил двадцать пять копеек, но мы все равно экономили деньги, девчонкам покупали билеты, а сами прошивались через лазы в заборах или входили с тыльной стороны парка, где забора вообще не было. В конце центральной аллеи парка была оборудована танцевальная площадка, где играл духовой оркестр. Здесь могли танцевать все желающие, - денег за это не брали. Вторая танцплощадка была расположена в глубине парка, там играл джаз, и вход на нее был платный. Площадка была оборудована красивой эстрадой, прожекторами и гирляндами разноцветных лампочек. Но, мы редко бывали там, - это было место сбора элитной молодежи, способной не только за все платить, но и хорошо одеваться. Иногда, оказавшись вблизи, я с завистью наблюдал за расфуфыренной, вертящейся под звуки джаза толпой молодых людей и думал, что же это за люди, откуда они взялись? Ведь недавно был голод! Я хорошо помню это время: чтобы купить какую-нибудь обувь (по карману), отрез шевиота на брюки, нужно было выстаивать огромные очереди, которые необходимо было занимать с вечера и ходить отмечаться всю ночь. Правда, за дорогими вещами очередей не было, но где взять деньги? Вот в чем был тогда для меня основной вопрос. "Нужно, - думал я, - поскорее заканчивать учебу и идти работать, тогда, очевидно, все будет в порядке". Однако у меня перед глазами был живой пример: сестра Вера и зять Костя работали, не покладая рук. Костя еще и подрабатывал на всяких "левых" поездках, а иногда и спекулировал разными автомобильными запчастями и одеждой. Однако я не видел, чтобы у них были свободные деньги. Им всегда их не хватало. Совсем другое дело Санька - он всегда был одет во все новое, нигде не работал, но всегда был при деньгах. Ребята говорили, что он ходит в какой-то клуб играть в карты, и часто выигрывает большие деньги. И еще говорили, что он хорошо знает лошадей, и ему везет на скачках. Я как-то спросил его об этом клубе:
  - Саня, говорят, что ты в какой-то клуб ходишь, может и мне можно в него записаться?
  - Нет, Паша, туда берут только "со специальным средним образованием", а я, видишь ли, готовлюсь поступить в театральное училище, или может даже и в институт. Я, знаешь ли, Паша, хочу стать знаменитым артистом!
  Я знал, что он все врет, и не стал больше приставать к нему. Но сомнение все же закралось мне в душу: "А может быть податься в артисты? Нужно будет все разузнать об этом театральном училище".
  Пока наши ребята занимались своими делами, вокруг нас начали происходить какие-то непонятные и страшные события, - все стали говорить о "врагах народа", которые появлялись в самых неожиданных местах, как грибы после теплого дождя. Особенно все стали перешептываться после убийства Сергея Мироновича Кирова. Врагами вдруг оказались ранее уважаемые люди: инженеры, учителя, партийные работники. У некоторых ребят из нашего класса родители тоже оказались "врагами народа" и эти ребята перестали ходить в школу. И на нашей улице некоторых ребят постигла такая беда: отец Витьки Башанты оказался "врагом народа", и его ночью забрал "черный ворон". Когда мы играли в городки, и Витька подошел к нам, весь заплаканный и съежившийся, Васька Смагин сказал:
  - Ребята, у Витьки отец враг народа, он не должен играть с нами. Витька, уходи!
  - Ребята, не надо, это ошибка, - мой папа не может быть врагом народа, - взмолился Витька, рыдая, - он хороший... его уже сегодня отпустят, вот увидите.
  - Вот когда отпустят, тогда и приходи, - сказал Васька с угрозой в голосе, - а теперь, проваливай отсюда!
  Отверженный Витька, продолжая плакать, скрылся за калиткой. Он престал ходить в школу и не выходил на улицу гулять, а при встрече с кем-нибудь из наших ребят, отворачивал голову в сторону и молча проходил мимо.
  Через день после этого случая, я пошел к Арону, чтобы попросить у него взаймы немного денег. Улица была почти пустой, только возле ворот Васьки Смагина сидели сам Васька и его сосед, Андрей. Васька держал в руке прутик и бесцельно строгал его ножом. Я уселся рядом с Андреем и с бравурным тоном в голосе, спросил:
  - Почему носы повесели, хлопцы?
  - Плохо, Паша, - ответил Андрей тихим печальным голосом, - у Васи отца ночью забрали, говорят...
  Он не договорил, кто и что именно говорит, но и так было все ясно, - у Васьки арестовали отца, как врага народа. Мне тогда Витьку Башанту было очень жалко, а Ваську, - ни сколько. Я возьми, сдуру, и скажи ему: "Вот видишь, Вася, ты Витьку гнал, а у самого..."
  Васька аж подпрыгнул, будто его гадюка ужалила. Потом бросил прутик, вскочил на ноги и уставился на меня, сжимая кулаки. Я подумал, что он сейчас меня бить будет, и хотел пуститься наутек. Но он не стал, а только постоял молча и ушел к себе во двор.
  - Зря ты, Паша обидел его, - его отец не может быть врагом народа. Это ошибка или кто-нибудь наврал, проверят и отпустят.
  - Значит, Витькин отец может быть врагом народа, а Васькин - нет, так? Значит, Витьку и гнать можно, а Ваське и слова сказать нельзя, так? Нет, Андрюша, их отцов одинаково "черный ворон" ночью забрал, так к ним и относиться нужно одинаково.
  - Ничего ты не понимаешь, Паша, у Витьки кто отец - инженер! А у Васьки кто, где работает? На заводе мастером работает, вот кто. Как же мастер может быть врагом народа, а?
  Мы еще долго спорили с Андреем на эту тему, - я ему доказывал одно, а он мне совсем другое. Скоро нам это надоело, и Андрей ушел домой, а я пошел звать Арона.
  Между тем, не проходило недели, чтобы на Журавлевке кого-нибудь не арестовывали. Даже у нас во дворе забрали ночью хозяйского зятя Сергея Макаренко, который был просто художником. Он с товарищами работал над каким-то панно, где на переднем плане был портрет Сталина. После окончания работы, комиссия обнаружила какие-то неточности, и вместо гонорара - "извольте бриться" и, пожалуйста, на Холодную гору (знаменитая Харьковская тюрьма). По утрам, возле колонки, женщины собирались кучками и полушепотом обсуждали события прошедшей ночи: "А у Марфы сегодня ночью Семена забрали, - враг народа! Вот страх-то, какой, батюшки! - говорила одна, отставив ведра с водой в сторону. - А какой мужик был, а?" "Не говори, кума, я хорошо знала Семена Ивановича, это какой доброты человек был, - отвечала ей другая, оглядываясь по сторонам, - и вдруг враг народа. Ну, никак я этого понять не могу... какого народа Семен враг?"
  Подобные разговоры, в полголоса, можно было услышать на рынке, в трамвае и просто на улице. В этих перешептываниях слышался испуг и недоумение. Но вот разнесся слух, ввергнувший всех в шок, как взрыв бомбы: арестован, как враг народа, Павел Петрович Постышев. Постышев, спасатель Харькова и всей Украины от голода, остановивший разруху и наладивший нормальную жизнь людей. Человек, на которого молились, как на полубога, вдруг оказался врагом народа?! Этому никто не хотел верить. То и дело можно было слышать: "Не может быть". "Это брехня, вот и все!"
  Заработали "ежовые рукавицы", давящие "гадов, врагов народа" (тогда кругом висели плакаты, изображающие Ежова в огромных колючих рукавицах, давящих гадов с человеческими головами). Я тоже не верил про Постышева, да никто из наших близких и знакомых не верил. Тетя Наталка как-то сказала маме:
  - Ты, Лена, меня хоть убей, все равно не поверю! Ни тебе, ни мне, ни нашим близким, Павел Петрович не был врагом, и быть не мог. А мы, Лена, и другие такие, как мы, и есть народ. Так какого народа он враг, скажи, пожалуйста? И про него брехня, и про других людей тоже брехня!
  - Перестань кричать, Наташа, и язык свой придержи, - пыталась урезонить ее мама, - а то доведет он тебя до Холодной горы.
  Только тетю Наталку трудно было угомонить, если она разойдется, и она продолжала горячо и шумно объяснять маме, что к чему:
  - Вот, что я тебе скажу, Лена, враги народа не те, кого из постели по ночам вытаскивают и в тюрьмы бросают, а те, кто все это придумал. Вот они-то и есть настоящие враги!
  - Да уймись ты, услышат же. Ну, что ты разошлась, кому от этого польза? - продолжала успокаивать ее мама. - Ты, как мой Андрей, царство ему небесное, все, бывало, правительство ругал...
  Наконец, тетя Наталка успокаивалась, и их разговор с мамой переходил на совсем неинтересную для меня тему. Мама старалась ни с кем не говорить о политике, и я понимал ее, так как заметил, что люди стали не доверять друг другу, и не собирались больше на улице в кучки для обсуждения свежих новостей. Когда стало известно, что сам Ежов был расстелян как враг народа, это уже ни кого не удивило, - к "охоте на ведьм" стали привыкать, как к чему-то неизбежному и неотвратимому. Я тоже перестал удивляться и махнул на все рукой, - у меня своих забот было предостаточно.
  Ну, а жизнь шла своим чередом: занятия в школе сменялись каникулами, которые, быстро промелькнув, сменялись занятиями, а на них уходило много времени. Однако я стал замечать, что, не смотря на то, что учиться, становилось труднее, школа перестала быть для меня обузой. К учебе у меня появился интерес, и бросать школу мне больше не хотелось. В результате время пролетело так быстро, что я и не заметил, как перешел в седьмой класс - это случилось в мае 1935 года.
  К этому времени у меня сложились очень хорошие отношения с новыми друзьями, но, не смотря на это, я скучал по ребятам с нашей улицы и старался почаще встречаться с ними. Иногда мне удавалось уговорить Валерку проведать Софию и ее ребят, и каждый раз нам были очень рады. София стала такой красивой девушкой, что в нее можно было запросто влюбиться. Теперь она мне нравилась гораздо больше, чем прежде. Но, как только я вспоминал, что она моя двоюродная сестра, мои нежные чувства к ней сразу притуплялись. Благодаря настойчивым стараниям тети Маргариты, София уже достаточно хорошо, мне так казалось, владела французским языком, но она не хвасталась и вообще не любила говорить на эту тему. Она стала более самостоятельной, и ей даже разрешили ходить с девчонками в кинотеатры. Однажды она пришла к нам домой и пригласила меня и Валерку в оперетту: "Павлик, есть на завтра три билета на "Наталку Полтавку", - сказала она застенчиво, показывая мне билеты, - пойдем, а? Можешь и Валерку пригласить..."
  Я сделал вид, что с радостью соглашаюсь, хотя мне идти туда, по известным причинам, не хотелось. Спектакль начинался в семь часов вечера, и мы договорились собраться возле дома Софии, так как рядом была автобусная остановка. С самого утра я старался привести в порядок свой "выходной" наряд, вид которого меня очень огорчал, в особенности вид довольно уже изношенных ботинок. И тут мне пришла в голову, как мне показалось, блестящая мысль, и я побежал к Арону. "Только бы он дома был, - думал я на бегу, - а то все может сорваться". Я не стал звать его, стоя у окна, а пошел во двор, поднялся на крыльцо и постучал в дверь, - тишина. Тогда я постучал сильнее и настойчивее. За дверью послышались тихие шаги, заскрипел засов и дверь приоткрылась на ширину цепочки. В образовавшуюся щель, я увидел тетю Милку, которая молча рассматривала меня.
  - Тетя Мила, позовите, пожалуйста, Арона, - он мне нужен.
  - Аарон, иди скорее сюда, здесь тебя кто-то спрашивает! - позвала она громким низким голосом, продолжая разглядывать меня, не снимая цепочки.
  Через минуту появился Арон, он вышел на крыльцо, и мы спустились вниз. Я не знал с чего мне начать разговор, но Арон опередил меня:
  - Здравствуй, Паша, ты уже принес мне деньги? Это хорошо, ты человек слова, и с тобой можно иметь дело.
  - Нет, Арон, деньги я принесу тебе немного позже, а сейчас у меня...
  - Понимаю, тебе еще нужны деньги... сколько?
  - Мне нужны приличные туфли напрокат и очень срочно. Я подумал, что ты это можешь устроить, у тебя есть?
  Мне пришлось рассказать ему о моей проблеме, суть которой сводилась к тому, что мне не в чем было идти в театр с девчонкой. Арон был умным человеком и сразу оценил сложившуюся ситуацию. Он критически осмотрел мои башмаки, оценивающее посмотрел на свои сандалии, подумал немного и, похлопав меня по плечу, весело сказал:
  - Паша, если хочешь знать мое мнение об этом, так я тебе скажу: очень правильно, что пришел ко мне, - у меня есть чем тебе помочь. Я сейчас принесу тебе совсем новенькие туфельки, которые я совсем не носил, - они жмут мне ногу возле большого пальца. Так ты их немножко разносишь, пока сходишь в театр. Только не гоняй в них камни, а то останутся царапины на носках. Я думаю, они тебе подойдут, так я сейчас принесу.
  Минут через пять, Арон принес картонную коробку, и мы пошли в сарай. Открыв ее, я ахнул, - в ней лежала пара новеньких черных туфелек со шнурками. Я тут же примерял их, и оказалось, что они на меня немного свободны, но я не сказал об этом Арону. Уложив туфли в коробку, я поскорее распрощался с ним, чтобы он не успел передумать.
  В театр мы приехали рано, только что начали пускать в фойе. Сначала мы прогуливались туда, сюда, рассматривая развешенные на стенах фотографии и картины. Зал постепенно наполнялся зрителями, но до начала спектакля еще оставалось много времени. Когда мы прогуливались по залу, я заметил, что на меня никто не обращает внимания, - смотрели или поверх меня, или мимо меня, а на Софию все таращили глаза, как на новенькую куклу. Никто не смотрел на мои шикарные туфли, хотя я старался держать их на виду. "Надо же, думал я, - вот, если бы я надел свои старые башмаки, так, наверное, увидели бы и тыкали в меня пальцем".
  Вскоре Софии надоело бродить по залу, она уселась на диван и заявила:
  - Павлик, сходи за мороженым, а мы с Валерой посидим здесь. Только мне не нужно в шоколаде, а себе берите мороженное, какое захотите.
  - Соя, ну зачем нам мо-мо мо...- я пытался отговорить ее от этой затеи, так как у меня не было для этого денег, - сейчас нужно идти в зрительный зал, а туда с мороженым нельзя.
  - Павлик, я хочу мороженое, - сказала София решительным тоном, вынимая из сумочки рубль и протягивая его мне, - давай побыстрей, успеем!
  Это меняло дело - я схватил деньги и помчался в буфет за мороженым. Однако там была большая очередь, и пока я выстоял ее и купил три сандвича, прозвенел первый звонок. Я схватил мороженое и сдачу, и помчался обратно. Держа брикеты сандвичей в руках, мы вошли в зрительный зал, и уселись на своих местах. Теперь можно было приниматься и за мороженое, но это оказалось не так-то просто, - мороженое подтаяло и из обверток начало течь. У Валерки и Софии были большие носовые платки, и они быстро справились с этим делом, а вот у меня платка не оказалось. Я старался поскорее проглотить мороженое, но оно совсем расползлось в руках, и затекало под рукав рубашки, ну хоть плачь. Наконец я прогладил остатки мороженого м сидел с мокрыми растопыренными пальцами, не зная, куда деть липкую обертку. Тут я вспомнил, что у меня в правом кармане штанов дырка, которую мама почему-то не заметила, когда приводила в порядок штаны. Я осторожно залез в карман, нащупал край нижней рубашки и вытащил его из кармана. Тщательно вытер об нее руки и засунул все обратно в карман вместе со скомканной оберткой, как будто это и был мой носовой платок. Чтобы убрать остатки мороженого с носа, губ и подбородка, пришлось использовать рукав рубашки. Покончив с этим делом, я посмотрел на соседку справа. Та разговаривала со своей подругой, не обращая на меня никакого внимания. Валерка и София рассматривали зрителей в левой ложе. На меня никто не обращал внимания и я успокоился. Вскоре в зале погас свет, заиграла музыка, открылся занавесь и начался спектакль. "Наталка Полтавка" нам очень понравилась, и мы шли домой веселые и счастливые. Не прошел даром для меня и урок с растаявшим мороженым, - теперь, уходя из дома, я обязательно брал с собой носовой платок.
  В нашей компании "мушкетеров" сначала все шло хорошо и казалось, что дружба между нами крепнет с каждым днем. Однако я стал замечать, что ровные отношения между нами и нашими подружками нарушились, и началась какая-то чехарда: я очень хорошо относился к Тане Шевченко, которая предпочитала танцевать со мной и вообще держаться поближе ко мне во всех наших походах. Мне же, до сих пор понять не могу почему, больше нравилась Лида Постоленко, которая была менее красива и сложена грубее миниатюрной Тани. Танцевала она очень плохо, казалось, что она вовсе не слушает музыку. Моим особенным вниманием к ней она демонстративно пренебрегала, зато по уши втрескалась в Аркашу и не скрывала этого. Аркаша на проявление ее любовных чувств никак не отвечал, потому что был влюблен в Машу Крамаренко, которая старалась держаться ровно со всеми ребятами. Правда, иногда мне казалось, что она уделяет мне внимания больше, чем остальным, но я это относил на счет нашего соседства, а для меня она была по-прежнему Рыжиком. На Машеньку бросал любовные взгляды и Изька, но опасаясь получить затрещину от своего патрона Портоса, он делал это осторожно. Хитрый Мушкетон избрал особую форму поведения в компании: "Я всех вас очень люблю, девочки, - сказал он как-то шутливым тоном, но кстати, - и, если бы я был не бедный Мушкетон, а эмир, то всех бы забрал бы себе в гарем". В результате он имел равные дружественные отношения со всеми девчонками и никогда не оставался без партнерши в танце. Иван Зуб тоже вел себя весьма двойственно: то он пропадал на целую неделю неизвестно куда, то вновь появлялся, как не в чем не бывало. Потом мы узнали, что наш друг Арамис влюбился в девочку из соседнего класса Асю, которая не хотела войти в нашу компанию. Жила она возле рынка на Мацевой горе. В огромном дворе, общим для двух трехэтажных домов, была оборудована волейбольная площадка, с постоянно натянутой сеткой, и две качели на высоких столбах. Там у Аси была своя большая компания, куда и стал ходить Иван. Однажды он пригласил и меня поиграть там в волейбол, но ребята приняли меня холодно, и я больше туда не ходил. У нас было гораздо веселее, одни наши походы на лодках по Северному Донцу чего стоили! И все же я чувствовал, что любовная неразбериха, в конце концов, развалит нашу компанию, так оно и получилось.
  Во второй половине лета в парке Журавлевского клуба (с его тыльной стороны) была построена новая танцевальная площадка с крытой эстрадой, бортиками и широкой входной лестницей. В выходные дни и праздники там играл клубный оркестр, и вход был платный. Два дня в неделю там гоняли пластинки, и вход был бесплатный. Журавлевская танцплощадка вскоре стала очень популярной среди местной молодежи, так как теперь не нужно было каждый день ездить в парк Горького или куда-нибудь еще. В конце августа клубная администрация организовала большое гуляние: игры, танцы, аттракционы, словом - это должен был быть бал-маскарад. Об этом гулянии афиши по всей Журавлевке сообщали заранее. Вся наша компания решила обязательно участвовать в нем, а местом встречи определили танцплощадку, - тут уж никак не разминешься.
  Наступил долгожданный вечер. Я, Аркаша и Изька пришли на условленное место встречи задолго до начала гуляния, когда люди только-только начали собираться. Вечер должен был начаться фейерверком, и пиротехники еще только устанавливали свои "волшебные огни". Потом подъехали Иван и Маша Крамаренко, - они встретились в автобусе. Иван приехал без Аси, которая в этот раз должна была присоединиться к нам со своей подружкой. Вскоре к нам присоединились Таня Шевченко и Лида Постоленко. Ася все не появлялась, и Иван начал нервничать, то и дело, оглядываясь вокруг.
  Гуляющей публики становилось все больше, время быстро двигалось к началу карнавала, оркестр занял свои места на эстраде, стемнело. На аллеях парка и над танцплощадкой вспыхнули разноцветные огни, и одновременно вверх взмыли множество ракет, окрасив небо дождем желто-голубых огней, - бал начался.
  Когда оркестр заиграл первый вальс, я подошел к Лидке и, сделав учтивый поклон, пригласил ее на танец. Однако она сделала вид, что не заметила этого и подошла почти вплотную к Аркаше, который в свою очередь не обратил на этот маневр внимания, и завертелся в вихре вальса с Машей. Изька тут же подхватил Лидку. Мне было очень неприятно и обидно, что Лидка отказала мне в танце, и пошла, танцевать с Изькой, а я ведь первый подал ей руку. Когда я танцевал с Таней, то дал себе слово больше не приглашать Лидку и вообще не обращать на нее внимания. Однако я наблюдал за ней и заметил, какие злобные взгляды она бросала на Машу. Иван вообще не танцевал. Он стоял мрачный возле перил и всматривался в гуляющую толпу за пределами площадки, высматривая свою Асю, которая так и не появилась.
  В перерыве после второго танца, мы все стояли недалеко от входа на площадку, и я заметил, как на нее поднимается София с двумя девчонками и парнем, которых я раньше никогда не видел. Все они были одеты по-праздничному, в особенности София. На ней был восточный наряд с браслетами, серьгами и диадемой, ну прямо таки персидская княжна. Она сразу же заметила меня и приветливо помахала мне рукой. Мне было очень приятно ее внимание, и я с радостью ответил, сделав пригласительный жест рукой: "Иди сюда!" София что-то сказала своим друзьям и стала пробираться к нам.
  - Паша, кто это? - спросил удивленно Аркаша. - Ты раньше не говорил, что среди твоих знакомых есть цыганки.
  - Она не цыганка, - ответил я не без гордости, - это моя кузина. Я сейчас вас познакомлю.
  - А она гадать умеет? - спросил Изька, широко улыбаясь, - я хочу, чтобы она мне погадала, Паша!
  - Вот это да-а! Она просто красавица, - с явным восхищением произнесла Маша, - а почему ты не пригласил ее в нашу компанию?
  - Действительно, нам только цыганок и не хватало! - отозвалась Лидка, когда София подошла совсем близко.
   Я поздоровался с Софией за руку и представил ее ребятам:
  - Это моя сестра София, а это мои друзья, знакомьтесь.
  Знакомясь, ребята с радостью принимали Софию, смеялись, шутили, в особенности отличался Изька, расточая комплименты и остроты. Таня и Маша - сдержано, а Лидка откровенно холодно, если не враждебно. София заметила это и тут же отреагировала, обращаясь в основном ко мне:
  - Я очень рада, Павлик, что у тебя такие хорошие друзья... в особенности девочки, такие гостеприимные, вежливые.
  Потом, взяв меня за руку, она продолжила, обращаясь теперь ко всем:
  - Павлик сказал вам, что я его кузина, но не успел сказать вам главного, что...
  Тут оркестр заиграл танго, Соя держала меня за руку, и пошел танцевать с ней. После танца я опять увел ее к своим ребятам. Она помахала своим друзьям: "Сейчас приду..." и продолжила прерванный разговор:
  - Я хотела сказать вам, что я не только кузина Павлика, но и его невеста. Да, да, - мы были помолвлены, когда были еще такими крошками, правда, Павлик?
  И она, грациозно присев, показала рукой, какими маленькими мы тогда были.
  - И еще у нас есть медальончики, которые нам вручили по этому поводу, и которые мы носим всегда на груди, правда, Павлик? - продолжала София, положив левую руку себе на грудь.
  - Конечно, правда, только...
  - Не каких только, и не каких но, - прервал меня Изька, картинно поднимая обе руки вверх, - тебе очень повезло, Паша, что у тебя такая кузина. Вот, если бы у меня была такая кузина, так я бы ходил за ней, как тень, ну, ни за что одну никуда бы не отпускал!
  Эта Изкина реплика показалась Софии смешной, и она весело и непринужденно рассмеялась.
  - Спасибо за комплимент, Изя, но тогда у меня было бы целых две тени, что бы я с ними делала?
  София явно торопилась, и шутка не получила развития, как Изька и Аркаша не старались. На приглашение присоединится к нам, София ответила:
  - Большое вам спасибо, но я не могу, - меня ждут друзья и у нас другие планы. Сегодня у Лены день рождения, и мы уже сильно опаздываем. Я заходила за тобой, Павлик, но Вера сказала, что ты уехал в клуб, где я тебя и нашла. Был приглашен и Валерка, но я не знаю точно, где он живет, и потому не зашла за ним. Ты можешь остаться с друзьями, и я не обижусь, потому что не смогла вовремя тебе об этом сообщить. Ну, мне пора...
  Оркестр заиграл следующий танец, но София не пошла танцевать, - она присоединилась к ожидавшим ее друзьям, и они покинули танцплощадку. Я танцевал с Таней. Она не о чем не спрашивала, но с каким-то странным любопытством рассматривала меня. Когда мы снова собрались вместе, ребята забросали меня вопросами, что да как?
  - Паша, ты и вправду с Софией помолвлены, как в средние века, или как? И что же, она тебе и сестра, и невеста одновременно, как это понимать, а? - засыпал меня вопросами Аркаша. - А почему ты о ней нам раньше не говорил, прятал ее, что ли?
  - Да нет, ребята, София моя двоюродная сестра, а что касается помолвки, так это все придумала тетя Маргарита, мама Софии. Мы в детстве с Соей были очень дружны, вот тетя Маргарита и придумала домашнюю помолвку. Ну, спектакль такой, шутка. Так что это ничего не значит, а София просто разыграла вас...
  - Я знаю, что все это значит, - сказала Лидка, грозно сверкая глазами, - это значит, что наш друг Паша просто трепач, с которым я больше не хочу даже разговаривать! Подумать только, какое у него многолюбивое сердце: у него, оказывается, есть невеста, а он еще и за другими девочками ухаживает, одной, видите ли, ему мало!..
  Она так разошлась, что аж дрожала от ненависти ко мне, хотя я никак не мог понять свою вину перед ней. Я всегда относился к ней с большим уважением и уделял ей гораздо больше внимания, чем другим девчонкам из нашей компании. Изька попытался урезонить ее разными шуточками. Но это еще больше разозлило ее, и она обозвала Изьку шутом гороховым, и послала его к черту.
  Потом, помолчав немного, Лидка обратилась к Ивану:
  - Ваня, проводи меня, пожалуйста, до автобуса, у меня разболелась голова.
  - Хорошо, Лидочка, я провожу тебя до самого дома, - ответил Иван, как мне показалось, даже обрадовано. - Ребята, я, пожалуй, сюда уже не вернусь.
  Лидка ушла ни с кем, не простившись, просто ушла и все. Настроение у всех было испорчено. У всех, кроме Изьки, он по-прежнему шутил и рассказывал старые анекдоты, но его никто не слушал. Я невольно чувствовал свою вину, но никак не мог понять, в чем она состоит. Мне было очень неприятно, что Лидка устроила сцену и ушла так внезапно и грубо. Однако музыка играла, люди веселились, и чувство досады стало проходить. Когда мы с Таней танцевали очередной медленный танец, она спросила:
  - Павлик, а ты и вправду ее любишь?
  - Да откуда ты это взяла? Ну, относился я к ней немного с большим вниманием, чем следовало, но теперь все, ты же слышала, что она сказала?
  - Да я не про Лиду Постоленко, я о твоей... кузине.
  - Конечно, люблю, и даже очень, ведь она моя...
  И тут я понял, что "дал маху": вместо того чтобы напомнить еще раз, что София моя сестра, и что мне нравится совсем другая девочка... словом, у меня получилось грубо и глупо. Правда, я попытался тут же исправить ошибку, и мне показалось, что это мне удалось. Однако я очень сильно ошибался и понял это, когда увидел, что Таня надулась и весь остальной вечер танцевала с Изькой. Потом, под разными предлогами, она вообще перестала бывать в нашей компании, а из девчонок осталась только Маша Крамаренко. Иногда, она приглашала нас всех в гости, но я не любил бывать у нее, так как видел, что ее отец очень недоволен нашими посещениями. Летние каникулы вскоре закончились и начались занятия в последнем классе моей школы, которую теперь я очень любил.
  Осень выдалась теплой и сухой. Редкие кратковременные дожди освежали природу и, несмотря на багрянец, покрывший кроны кленов, и позолоту берез и тополей, казалось, что лету не будет конца. Огромные дубы с ярко зелеными кронами украшали пейзажи парков и леса, но все-таки это была осень, которую, не смотря на ее красоту, я не любил. Вид осенних парков и леса нагонял на меня тоску, чувство разлуки с другом. Особенно остро чувство ностальгии терзало меня в периоды активного листопада. Бывало, я забирался в самую глушь лесопарка и начинал "страдать": вспоминал день прощания с Майкой, которая совсем забыла меня, Иришку и Юрку, которые вдруг отвергли меня, перестав со мной дружить. Юльку, которую я не видел "уже целую вечность". Вдруг я вспоминал папу таким, каким видел его последний раз. Мне так было себя жалко, что я сидел и долго-долго плакал. Потом, когда кончались слезы, я брел потихоньку пешком домой.
  Особенно осенняя хандра мучила меня в ненастную погоду, не давая мне покоя ни днем, ни ночью. Днем я постоянно думал: "Почему почти все мои друзья детства бросают меня, ну что я такое им сделал"? Сначала Иришка и Юрка, а теперь и Валерка, как мне казалось, не рад нашим встречам. Почему? Ну ладно, Васька Грек вырос и у него есть настоящая невеста - ему не до меня, а остальные? И Юлька куда-то исчезает на целое лето, а когда появляется, не спешит встретиться со мной.
  Чем реже я видел Юльку, тем чаще она мне снилась и почти всегда одинаково нелепо. То я встречал ее на незнакомой улице, на широкой дорожке, напоминающей транспортную ленту эскалатора. Она останавливалась в двух шагах от меня и спрашивала: "Павлик, ты меня еще любишь?" "Да, - отвечал я ей, - люблю, и всегда буду любить, Юля!" "Но я теперь совсем другая, Павлик, совсем другая..." "Ничего, я все равно люблю тебя". Я пытался подойти к ней ближе, но улица-транспортерная лента отодвигала ее от меня все дальше и дальше. Юлька становилась все меньше и, наконец, исчезала вдали. Я бросался за ней, пытаясь догнать, и звал: "Юля, Юля, куда же ты? Подожди меня!" но напрасно - она исчезала бесследно. Я очевидно кричал во сне очень громко, потому что, когда внезапно просыпался весь в поту, возле кровати была мама. Она садилась на край кровати и спрашивала:
  - Тебе опять снились кошмары? Ты звал Юлю, расскажи, что тебе снилось.
  - Да, мама, мне всегда снится одно и тоже.
  - Расскажи поподробнее. Я хочу знать, что тебя мучает.
  - Она всегда задает мне один и тот же вопрос: "Павлик, ты меня еще любишь?", а потом исчезает вдали, и я не могу ее догнать.
  - Расскажи все, что помнишь, со всеми мелочами, не стесняйся.
  В этот раз я рассказал маме все очень подробно, объединив все эпизоды прошлых снов в один. Получился целый рассказ, длинный и скучный. Мама внимательно выслушала меня, подумала немного и сказала:
  - Я не умею отгадывать сны, но мне кажется, что Юлю, кто-то сильно обидел и ей нужно, чтобы ее любили. Вы уже выросли, Павлик, и оба тоскуете по детству. Возможно, она вспоминает тебя, вот тебе и снятся такие сны. Но между вами лежит какая-то непреодолимая преграда, и вряд ли ты с ней снова встретишься, и будешь дружить как прежде. Постарайся лучше забыть ее и живи спокойно.
  Я не верил, что мы с Юлькой больше не встретимся, и забывать ее не собирался, зачем? Мне было приятно думать о ней, и я хорошо помнил, когда и о чем мы с ней говорили - ведь это была моя первая любовь.
  В ноябре резко похолодало и по утрам стало пахнуть морозцем. Всякие массовые гуляния на свежем воздухе прекратились и перешли в помещения клубов и дворцов культуры. Обычно кроме танцев там выступали и артисты, но мы с Аркашей и Изькой редко ходили на такие вечера молодежи. Во-первых, вход был, как правило, платный и билеты стоили дорого (от полутора до трех рублей), а во-вторых, нужно было хорошо одеваться. До открытия катков было еще далеко, у Маши и Лиды дома мы больше не собирались, поэтому самым приятным и доступным для нас время провождением было кино.
  Однажды в выходной день я, Аркаша и Изька стояли возле Аркашиного дома и решали, куда же нам пойти на этот раз. Все фильмы, идущие в городе, мы успели просмотреть как минимум по два раза. Пока мы решали этот важный вопрос, к нам подошел Валька Королев (он же Кинг, он же Валет) и начал рассказывать про свою работу на стройке, как он там гнет арматуру и сколько зарабатывает. Мы слушали его с интересом и почти верили в его хорошие заработки, потому что он всегда хорошо одевался. Аркаша же мне рассказал по секрету, что Валет связан с городскими жуликами, очевидно, ворует и играет в карты на деньги. Пока мы разговаривали, со двора вышла Валькина старшая сестра Валерия - худенькая высокая темноволосая девушка, старше меня года на два. Она подошла к нам, поздоровалась и обратилась к Вальке:
  - Валя, иди, тебя папа зовет, только быстро...
  - А зачем я ему, не знаешь? - спросил он Валерию недовольным тоном. - Опять куда-нибудь пошлет, скажи ему, что я уже ушел.
  - Вот ты пойди и скажи ему об этом, - сказала Валерия строгим тоном, - я не знаю, зачем ты ему понадобился.
  Когда Валька ушел, Валерия обратилась к нам:
  - Вы, кажется, куда-то собирались, друзья, если не секрет, куда?
  - Верно, Валерия, мы идем в кино на "Ужас пустыни". Пошли с нами, - поспешил ответить Аркаша.
  - Спасибо, я его уже видела. Пошли лучше к нам. Мама новые пластинки купила: "Дождь идет", "Брызги шампанского", "Му-му". Скоро ко мне подруга придет, потанцуем.
  - А родители не будут против нашего вторжения? - спросил я, вспомнив недовольное и суровое лицо отца Маши.
  - Да ты что, Павлик, они будут только рады!
  Нам не очень хотелось идти в кино, и нас не пришлось долго упрашивать, - мы согласились пойти к Валерии в гости.
  Ее родители встретили нас дружелюбно. Это были веселые, приветливые, и, как мне показалось, еще совсем молодые люди. Жили они в трехкомнатной квартире большого одноэтажного дома, большинство окон которого выходило на улицу. Нас пригласили в большую комнату, светлую и хорошо обставленную, с небольшим круглым столом посередине. Валерия попросила нас передвинуть стол в угол комнаты, на стол положили стопку новых пластинок, и установили патефон - зал для танцев был готов.
  Аркашу и Изьку родители Валерии знали хорошо, как близких соседей, я же здесь был новичком, и мама Валерии какое-то время присматривалась ко мне. Меня очень удивила коммуникабельность родителей Валерии, в особенности ее мамы - она не только не сторонилась молодежи, но и старалась принимать участие в наших затеях. Она рассказала нам, что Валерия мечтает поступить в театральное училище и стать балериной. "Но сначала нужно окончить среднюю школу, - говорила она, озабоченно поглядывая на Валерию, - а потом уж идти учиться на артистку". Я тогда думал, что из Валерии могла бы получиться балерина, потому что у нее легко и красиво получались все танцы и пляски, какие можно только придумать. Нам было очень весело, но стало еще веселее, когда пришла подруга Валерии Лена, которую я никогда раньше не видел. Это была смуглая темноволосая девушка, чем-то похожая на Валерию. Оказалось, что она тоже хочет быть артисткой, но не балериной, а певицей - у нее действительно был хороший голос. Изька вдруг тоже заявил, что будет артистом, но только не танцором или певцов в театре, а акробатом в цирке, и что он уже умеет делать некоторые акробатические трюки. Все стали просить, чтобы он оказал, что он имеет в виду. Тогда он заявил, что ему нужна арена цирка, чтобы показать всю программу, а в комнате он может ходить на руках и делать сальто назад с места. Все согласились и на это. Изька немного походил на руках по комнате и даже попрыгал, а потом сделал и сальто. Только приземлился он не на ноги, а на задницу, да так сильно шлепнулся, что на столе подпрыгнули пластинки. Это получилось очень смешно и мы, аплодируя ему, попросили его повторить этот трюк еще раз на бис. Видя, что Изька сильно ушибся, что ему не до акробатики, за него заступилась мама Валерии:
  - Не надо, Изя, никаких "бис", это же трюк из цирковой клоунады и исполняется только один раз. Лучше мы с девочками покажем вам настоящий балет "Танец маленьких лебедей". Хотите посмотреть?
  - Да, очень хотим, - поспешил ответить я за всех, - я только раз видел его в театре.
   - В театре это что, сейчас вы увидите настоящий шедевр!
  Они удалились в соседнюю комнату, одели на себя какие-то тряпки, чтобы походить на маленьких лебедей, поставили пластинку с нужной им музыкой и "лебеди" начали свой знаменитый танец... Это было так здорово и так смешно, что я хохотал до слез. На это представление пришел посмотреть даже отец Валерии. Вечер, совсем неожиданно для меня, прошел так весело и интересно, что и уходить не хотелось, когда наступило время расходиться по домам. Когда мы уходили, Валерия пригласила нас к себе в гости и на следующий выходной. У нас появилась возможность собираться в дружественной обстановке в хорошем доме, где на нас не смотрели косо. Валька же никогда не принимал в наших вечерах никакого участия и старался улизнуть из дома к своим друзьям - он явно не любил ни музыку, ни танцы.
  В декабре начались устойчивые морозы, на стадионах открылись катки и по выходным дням устраивались массовые гуляния на льду. Если позволяла погода, то основные гуляния начинались с шести часов вечера и продолжались до одиннадцати, а в обычные дни катки работали только до девяти. Вечером одного из таких обычных дней мы и решили поехать покататься на стадион "Динамо". Сначала я, Аркаша и Изька хотели только втроем открыть свой коньковый сезон, но потом Аркадий вспомнил о Маше Крамаренко, и мы решили зайти за ней. Правда, я сначала был против этого, так как передо мной сразу всплыло суровое лицо Машиного отца. Я подумал, что у нее могут быть неприятности из-за нас, но Аркаша настаивал, и я махнул рукой. Однако чувство надвигающейся неприятности у меня не проходило, и я надеялся, что Маши не будет дома или она откажется exать с нами на каток.
  Маша была дома, очень обрадовалась, увидев нас, но ехать с нами на стадион отказалась:
  - Спасибо, ребята, сегодня никак не могу, - сказала она с сожалением в голосе, - во как занята!
  При этом она показала рукой выше головы.
  - Если у тебя работы по дому много, так мы тебе поможем, - сказал Аркаша, готовый приняться за дело, - воды натаскаем, двор подметем в магазин сбегаем, ну что там еще нужно?
  - Нет, Аркаша, эту работу за меня никто не может сделать - я сама обещала. Нет, ребята, спасибо, в следующий раз обязательно поеду...
  Мы уже собрались уходить, как она вдруг решительно сказала:
  - Обождите! Я передумала и еду с вами... Обойдутся без меня... Я сейчас.
  Через час мы уже скользили по гладкому льду большого ледяного поля.
  У меня сначала получалось очень плохо - после долгого летнего перерыва ноги мои ослабели и ровные шаги у меня не получались. Ребята же гоняли вовсю, как будто бы у них и перерыва в катании не было. Прошло не менее часа, прежде чем у меня стало что-то получаться. Народа на льду было много. Большинство катающихся людей ездило по большему кругу парами, медленно и плавно. Малыши с бабушками и нянями и начинающие держались ближе к центру катка. Ребят такое катание не устраивало и мы отъехали к бортику, чтобы обсудить вопрос, не стоит ли переехать куда-нибудь, в другое место, где народа будет поменьше. Вдруг почти рядом с нами мы услышали возглас:
  - Машенька, Машенька, вот мы и нашли тебя! Пошли скорее - нас ждут! К нам подходили два молоденьких лейтенанта в форме пограничников.
  - Вадим, Виктор, познакомьтесь - это мои друзья, - представила нас друг другу Маша, несколько смущаясь, - знакомьтесь.
  Мы нехотя познакомились, потом Вадим сказал:
  - Машенька, прощайся со своими друзьями, и поехали - нас ждут... День рождения все таки, опаздывать никак нельзя. И что это ты вздумала ехать на каток? Мы же договорились... Мы к тебе домой заходили и очень удивились, что ты нас не дождалась.
  - Да я передумала - я ведь там никого почти не знаю. Давай это отложим до твоего дня рождения, Вадим!
  - Об этом и речи быть не может! Представляешь, в какое положение ты меня ставишь, Маша? Поехали - каток никуда не уйдет.
   Маша колебалась, и я решил помочь ей:
  - Маша, - оказал я, - поезжай, раз обещала, а на каток следующий раз приедем - сезон только начинается. Правда, Аркаша? Мы не обидимся.
  - Вот спасибо, ребята - мне и вправду нужно ехать, а то нехорошо, получается, - сказала Маша обрадовано, - ну, пока...
  Лейтенантики даже не простились с нами. Они взяли Машу за руки и бегом покатили ее по дорожке к раздевалке.
  - Вот, Аркаша, - прогнусавил Изька загробным голосом, - хороша Маша, да не наша. Жди следующего раза.
  - Нет, Мушкетон, следующего раза уже не будет, ну прямо чушь какая-то, - сказал Аркаша раздраженным голосом - ну и пусть...
  - Не то обидно, Аркаша, что убежала Маша - продолжал язвительным тоном Изька, - а то обидно, что ее лейтенантики увели. И где она их могла подцепить?
  - Не гунди, Изька, а то дам затрещину, - сказал Аркаша раздраженно, - ну поехали!
  Однако долго кататься нам не пришлось - настроение было испорчено, Аркаша начал ко всем задираться и, чтобы не ввязаться в драку, мы рано уехали с катка. Мне очень хотелось узнать, где это Маша познакомилась с лейтенантиками. Но я после этого случая долго не видел ее, а идти к ней мне не хотелось, Аркаша же и слышать больше не хотел о Машеньке. Вот так и получилось, что из нашей компании "мушкетеров" выпала последняя "дама".
  Уходил 1936 год. В Испании в это время бушевала гражданская война, и в Харькове стали появляться испанские беженцы - это были в основном дети и подростки, родители которых воевали с фашистами. Жили они в специально созданных для них школах-интернатах. Тогда-то среди наших ребят и вошли в моду испанские шапочки "испаньелки". Испанские ребята практически не знали русского языка, ходили всегда группами с вожатым-переводчиком и познакомиться или подружиться с ними было очень трудно.
  О войне в Испании и конкретных событиях на фронтах мы узнавали из киножурналов, которые демонстрировались тогда перед каждым кинофильмом. Если в каком-нибудь кинотеатре киножурналов про войну в Испании не было, мы в такой кинотеатр не ходили. В это время в продаже появились испанские квадратные сигары, упакованные в красивые коробочки по две штуки. На коробочке был нарисован салютующий республиканец и надпись: "Не пройдут!" Мне нравилось, когда кто-нибудь курил эти сигары, и я решил попробовать. Стоили они недорого, и нам с Изькой не составляло большого труда приобрести коробочку этих сигар. Закурили мы просто так, для фасона, стараясь не затягиваться, однако они были такими крепкими, что достаточно было набрать немного дыма в рот, как начинался кашель, вскоре кашель прошел, и мы могли выпускать струйки дыма через нос или пускать колечки дыма изо рта. Когда мы разошлись по домам, уже смеркалось, слабый морозец с ветерком пощипывали за нос, а я продолжал раскуривать сигару, от которой оставалось не более одной трети. Задрав голову вверх, я держал ее во рту, поминутно стряхивая пепел до красного огонька, и мне казалось, что прохожие смотрят на меня и удивляются: "Надо же - испанскую сигару курит!" Вдруг я заметил, что началось "землетрясение" - у меня закружилась голова и земля стала уходить из-под ног. Тогда я потушил сигару, спрятал ее в карман, встал против ветра и начал глубоко дышать носом - это немного помогло, и я пошел дальше. Ветерок помогал мне справляться с дурнотой, но когда я вошел во двор и закрыл за собой калитку, земля ушла у меня из-под ног и я шлепнулся на снег. Все вокруг закружилось, заплясало и у меня началась жестокая рвота.
  Я не стал ползти до дома, а кое-как добрался до садовой скамейки, смахнул с нее снег и шлепнулся на нее животом. Теперь скамейку раскачивало, как шлюпку на крутой морокой волне. Приступ морской болезни терзал меня непрерывно. Лицо и шея покрылись холодным липким потом и все мое нутро выворачивалось наизнанку.
  Прошло немало времени, прежде чем я заметил, что черно-фиолетовое небе покрылось яркими мерцающими звездами. Ветер совсем стих и меня начало клонить ко сну. Я знал, что спать на морозе нельзя, однако подняться я не мог и стал уговаривать себя: "Павлик, не спи, а то замерзнешь, не спи". Когда небо совсем посерело, и звезды исчезли, "морская качка" немного улеглась, и я смог добраться до порога дома. Меня очень ругали: говорили, что от меня несет дымом, как от паровозной трубы. Но мне было все равно - я поскорее разделся, залез на свою кровать, укрылся с головой одеялом и быстро заснул.
  Проснулся я около двенадцати часов дня от сильного озноба. Я никак не мог согреться, хотя натянул на себя и мамино одеяло, и свое пальто. Так я и трясся от холода до маминого прихода. Оказалось, что у меня температура больше сорока градусов. Потом пришел доктор Миллер и, выслушав меня, сказал:
  - Во-первых, это острое отравление никотином. Во-вторых, у него сильная простуда - переохладился... Н-нужно лежать в постели, теплое питье и я выпишу п-порошки... вот т-так... все пройдет. Т-только теперь, Елена Романовна, п-проследите, чтобы он п-папирос и в руки не брал - это для него очень опасно.
  - Спасибо, доктор, - благодарила его растроганно мама, - у нас-то ведь и не курит никто. Прямо не знаю, что это ему в голову взбрело курить да еще сигару!
  Доктор ушел, а я еще провалялся в кровати три дня. Однако болезнь моя не проходила еще очень долго, так как не только при запахе табачного дыма, но и при одном виде папиросы я начинал вякать, этот случай отвратил меня от курения на всю жизнь.
  Как-то мы с Аркашей и Изькой пошли на вечерний сеанс в кинотеатр "Комсомолец" смотреть приключенческий фильм "Ужас пустыни". На всякий случай мы зашли за Валерией, но она отказалась идти с нами, заявив, что, во-первых, ей некогда, а, во-вторых, она этот фильм уже видела. "Фильм, - заявила она, - ерунда какая-то, и не стоит на него идти". Но мы выдержали характер и все-таки вошли в кино, как и собирались. Оказалось, что фильм очень интересный про авантюристов-золотоискателей: драки, погони, и все такое. Отличный фильм.
  Совершенно неожиданно в фойе кинотеатра мы встретили Машу Крамаренко с двумя подругами, которые были нам незнакомы. Я давно не встречал Машу, и эта встреча меня обрадовала, Изьку тоже, а вот Аркашу, как я заметил, не особенно. Мы познакомились с подружками Маши, и оказалось, что они тоже живут на Журавлевке, только совсем в другой стороне, недалеко от клуба. Не успели мы немножко поболтать, как раздался звонок, и мы договорились, что домой пойдем все вместе.
  После сеанса мы дружно собрались возле входа в кинотеатр и решили идти домой пешком. Сказалась, что фильм всем понравился. Домой мы решили идти напрямик через территории ХЭТИ (Харьковский Электротехнический Институт) и по тропинкам спустились прямо к Аркашкиному дому. Здесь мы остановились, продолжая начатый по дороге разговор. У всех нас было приподнятое настроение, однако, мне показалось, что Аркаша не был склонен к активному разговору и все время дулся. После очередного Изькиного анекдота, хотя и старого, но смешного, Аркаша сказал:
  - Извините меня, друзья, но я должен идти - меня дома ждут.
  - Да подождут немного, Аркаша, пройдемся немного и заодно девочек домой проводим, попытался я удержать его, - рань-то еще какая.
  - Извините, ребята, не могу - я обещал...
  - Да, Павлик, Аркаша, Изя, - обратилась к нам, как всегда веселая Маша, - как и где вы собираетесь встречать Новый год? Давайте у меня - родители к крестной уходят. Чужих людей никого не будет. Договорились?
  Пока я обдумывал, как согласиться и поблагодарить Машеньку за приглашение, как меня опередил Аркаша:
  - Спасибо, Маша, мы бы с радостью приняли твое приглашение, только нас уже пригласила на Новый год наша соседка Валерия... Вон она там живет. Так что очень жаль, Машенька, очень...
  - А может можно это изменить? - продолжала Маша, разочарованным тоном. - Я на вас рассчитывала, ребята!
  - Никак нельзя ничего изменить, Машенька, - продолжал отказываться Аркаша от Машиного предложения, - мы не только обещали, мы дали слово.
  Я никак не мог понять, почему Аркаша так упорно отказывается встречать у Маши Новый год. Что нас всех могла пригласить к себе Валерия, я не верил, - об этом мы бы все уже давно знали от Вальки, а Изька, как открыл рот от удивления, так и не закрывал его, пока Аркаша трепался, как будто мы уже куда-то приглашены. Но мы в Изькой не вмешивались, я-то думал, что он в конце концов согласится. Однако Аркаша вскоре попрощался со всеми и ушел домой.
  - Какая это муха eго укусила? - спросила удивленно Маша, кивнув головой в сторону калитки, за которой скрылся Аркаша.
  - Это не муха его укусила, а твои лейтенантики, которые тебя с катка тогда увезли, помнишь? - ляпнул я и тут же пожалел - вдруг обидится.
  Но Маша не только не обиделась, а весело и громко расхохоталась. Насмеявшись вволю, она проговорила:
  - Вы все-таки обиделись... А я и не догадалась, почему вы все такие хмурые - вот дура! Павлик, так это же мой двоюродный брат Вадим и eго товарищ Виктор. У Вадима тогда день рождения был, а разве я вас не познакомила?
  - Познакомить-то, познакомила, - вмешался в разговор Изька, - только не сказала, что Вадим твой брат - это же совсем другое дело! А я тогда сказал ребятам: "Хороша Маша, да не наша".
  При этом Изька скорчил такую морду, что все расхохотались и настроение, испорченное уходом Аркаши, сразу поднялось. Я не знаю почему, но мне было приятно, что Вадим - Машин брат, а не жених... Я тогда полагал, что Аркаша тоже обрадуется этой новости, но ошибся.
  Мне с девчонками было дальше, Изька был фактически дома, но он вызвался провожать нас, и мы двинулись дальше. Так получилось, что мы с Изькой должны были развести девчонок по домам. По словам Жени и Нади, они жили недалеко от Машиного дома, а оказалось - на самой окраине улицы, где я раньше и не бывал никогда. Шли мы по каким-то улочкам, переулочкам, которым, казалось, не будет конца. Изька пытался острить на этот счет:
  - Нет, девчонки, вы живете не на Журавлевке, а на Чукотке, вот что я вам скажу!
  - Верно, Изя, а мы с Надей чукчи, правда, Изя? Смотрите, - сказала, смеясь, Женя, и изобразила несколько па какого-то дикого танца.
  Это было очень смешно, и мы все весело и долго смеялись. Однако я заметил, что Женя и вправду похожа на чукчу: круглее лицо со слегка прищуренными глазами, шапочка ИЗ длинноворсового меха, рукава и варежки подбиты мехом и расшитые меховые сапожки, словом, ни дать, ни взять чукча. Надя была украинкой - это было cpaзy видно и по paзговору и по манере одеваться. Девушки были близкими соседками - их дома, до которых мы наконец-то добрались, стояли рядом. Постояв немного, мы собирались уходить, когда Женя, прощаясь с нами за руку, сказала:
  - Ну, вы не забывайте нашу "Чукотку", заходите - гостями будете!..
  Мы пообещали, что не забудем, но я полагал, что мы их вряд ли когда-либо увидим.
  Обратно мы шли быстро, но не успели дойти до перекрестка улиц, как на углу появилась большая группа ребят с большими санями, а у некоторых были палки от лыж, хотя лыж ни у кого не было. Мы шли по их стороне и было видно, что они собираются преградить нам путь.
  - Сейчас они нам навешают за "чукчей", - сказал Изька, замедляя шаг, - давай вернемся и пойдем другой улицей...
  - Они и там нас встретят - мы с тобой здесь чужаки и не знаем другой дороги. Так что, Изя, идем, как шли, а если что, то "делаем ноги", понял?
  - Чего уж тут не понять, только я бы все-таки пошел бы другой дорогой.
  Группа ребят сосредоточилась так, что нам оставалось пройти только сквозь них. Teперь мы шли бодрым шагом, а когда подошли совсем близко, я бравурным тонем оказал:
  - Здорово, казаки, до6ре гуляется?
  - Та ничого соби... а як вы, куда поспешаете, панове?
  При этих словах высокий парень преградил мне дорогу. Я шел прямо на него, Изька шел за мной, а остальные ребята стояли несколько в стороне. Парень не уступил дороги, и нам пришлось остановиться. Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет и, на всякий случай, спросил:
  - А закурить у вас найдется хлопцы? А то аж ухи опухли...
  - А часы у кого-нибудь есть, а то как бы на последний автобус не опоздать, - спросил Изька, оглядываясь по сторонам, вроде еще не поздно?
  Парень, который загораживал нам дорогу, отступил в сторону, достал из кармана измятую пачку папирос и зажигалку-самоделку, и протянул их мне. Я взял одну папироску для Изьки, вторую для себя и мы закурили. Меня сразу затошнило, но я сделал вид, что бодро затягиваюсь, выпустил дым из носа и, вынув изо рта папиросу, сказал:
  - Дякую за курево. Хорошо тут у вас, только нам треба поспешать.
  Все молчали, никто не пытался нас задерживать и мы, не спеша, пошли дальше. Не успели мы сделать и десяти шагов, как кто-то из ребят громко спросил:
  - Кто такие, ты что, Васька, их знаешь?
  - Одного знаю - из Вадькиной шайки, что на песке - это точно... Я их вместе много раз видел, а второго не знаю, не видел...
  - Ну, черт с ними, пусть идут.., с Вадькой связываться не надо.
  Мы с ИЗЬКОЙ ускорили шаг, и уже было непонятно, о чем они там говорили. Я не знаю, когда этот высокий парень видел меня с Вадиком, но это спасло нас от хорошей передряги.
  Отказавшись так необдуманно, встречать Новый год у Маши Крамаренко, мы остались с носом, так как нас уже больше никто никуда не приглашал. Я еще надеялся на Софию, но я не видел ее давно, а идти к ней мне очень не хотелось - подумает, что напрашиваюсь. Так мы и остались встречать Новый год дома, а все из-за хандры Аркадия. Я-то знал наперед, что у нас никакого праздника не получится, как это бывало и прежде. После того, как Верка вышла замуж, и у нас поселился зять Костя, у нас перестали бывать тетя Наталка, тетя Груша, а тетя Маргарита даже на минутку не забегала. Ну, а если не будет тети Наталки, готовой бесконечно рассказывать смешные новогодние истории, то какой же это Новый год? Ничего хорошего я от этого не ожидал, так оно и случилось.
  Накануне Нового года Верка объявила, что к нам в гости придут хорошие Костины (а теперь и Верины) друзья, Дмитрий Васильевич Коваленко со своей женой Полиной. Я этому даже обрадовался, потому что они хорошо ко мне относились, а я уважал их. Поскольку эти люди оставили в моей жизни определенным след, я должен кратко описать их.
  Дмитрию Васильевичу в то время было, лет тридцать пять. Это был невысокий крепко сложенный мужчина с темной густой шевелюрой слегка седеющих волос. Низкий голос, прямые черты лица, карие выразительные глаза, внимательно всматривавшиеся в собеседника, вот краткий портрет этого человека. Верка говорила, что Дима - красавчик, но я в нем ничего такого не замечал. Работал он мастером в механических мастерских, где ремонтировались разные аналитические (очень точные) приборы. Говорили, что он очень хорошо зарабатывал и был большим бабником. Говорили также, что eго любовные похождения являлись причинами больших ссор с Полиной и доходило до драк, но меня это не интересовало. Совсем другое дело - его новенький английский велосипед, на котором он летом разрешал мне кататься хоть целый день. К этой замечательной машине у меня был особенный интерес; после каждой поездки я чистил его, смазывал и протирал хром и лак замшей. Иногда я подтягивал специальным ключиком ослабевшие спицы и отдавал Дмитрии Васильевичу машину, как новенькую. Это ему очень нравилось, он проникся ко мне доверием и стал оставлять у меня машину на несколько дней, что давало мне возможность ездить с Иваном в дальние поездки. Еще мне нравилось, что Дмитрий Васильевич разговаривал со мной на равных, как будто я его товарищ, хотя был не только много старше меня, но и мастером высокого класса. Что-то сближало нас, и я тогда думал, что это оттого, что у них с Полиной не было своих детей. Вот почему я обрадовался, когда узнал, что к нам на Новый год придут Дмитрий Васильевич с Полиной.
  Декабрь 1936 года выдался относительно теплым и снежным. Однако накануне Нового года резко похолодало, подули сильные ветры и понесли колючую поземку по улицам города, завихрило, засвистело в кронах деревьев и электрических проводах - старый год сердился, он не хотел уходить. Дома же было тепло и уютно и все было готово для встречи Нового года: стол был накрыт, на нарядной небольшой елке мигали разноцветные лампочки (изобретение Кости), Дмитрия Васильевича и Полины все еще не было. Когда до наступления Нового года оставался всего один час, и я думал, что к нам уже никто не придет из-за разбушевавшейся непогоды, в комнату, вместе с потеками снега, ввалились Дед Мороз с мешком за спиной и Снегурочка. Сначала мы все делали вид, что не узнаем, кто есть кто, и это было смешно и весело. Наконец-то Деда Мороза и Снегурочку раздели, и оказалось совсем неожиданно, что это Дмитрий Васильевич и красавица Полина. Ну, а дальше, как заведено обычаями: провожали старый год и встречали Новый 1937 год.
  Вскоре мне стало скучно, так как я понял, что до меня никому нет никакого дела: Дмитрий Васильевич и Костя обсуждали какие-то свои дела, Вера и Полина - свои. Только мама сидела, глубоко задумавшись, не принимая в разговоре никакого участия, она слегка улыбалась... "Мама, о чем ты думаешь? - хотелось мне спросить ее, - может быть о своем детстве, о своих друзьях?" Но я не стал перебивать ее мысли и тихо вылез из-за стола. Никто на это не обратил никакого внимания, и даже, как мне показалось, не заметил. Я подошел к окну, отодвинул шторы и попытался выглянуть на улицу, но ничего не разглядел, так как стекла полностью были замурованы изморозью. Тогда я пробрался на кухню и улегся на свою кровать не раздеваясь. Спать мне не хотелось, и я стал думать о своих друзьях: Майке, Юльке, Валерке, которые постепенно уходили из моей жизни навсегда. "Вот Майка, например, - думал я, - обещала не забывать меня, писать и даже забрать в Америку.., и что же: ни слуху, ни духу. Юлька куда-то все время пропадает, где она теперь, что делает? Валерка тоже хорош, он все дальше и дальше отходит от меня, но почему? Почему наша прежняя дружба ему вдруг стала не нужна, почему"?
  Я бы еще долго, наверное, раздумывал на эту тему и обязательно довел бы себя до слез, если бы мои мысли не оборвал раздавшийся рядом голос:
  - Что это ты, Павел, улегся, или тебе встречать Новый год надоело? Вставай и за стол, потом выспишься.
  Передо мной стоял Дмитрий Васильевич, которому, очевидно, надоело сидеть за столом, и он решил размяться и поговорить со мной.
  - Да нет, я спать не хочу, только мне скучно стало, и я о друзьях стал думать, ну чем они там сейчас занимаются?
  - Да-а, вам - молодежи с нами скучно... А что же ты к друзьям не пошел, не пригласили, что ли?
  Дмитрий Васильевич присел на кровать и стал с любопытством разглядывать меня.
  - Приглашали, только мы не пошли... Обстоятельства такие сложились. Вот мы и остались дома...
  - Да-а-а, обстоятельства, брат, дело сложное, они заставляют нас, иногда, делать то, о чем мы раньше и не думали. Так ты что, в этом году семилетку кончаешь, а дальше что надумал?
  - Хочу дальше учиться. Мы с ребятами из нашего класса решили поступать в Харьковский Техникум Электросвязи. Там есть отделение радиосвязи, так туда. Думаете, не получится?
   - Нет, я так не думаю, только трудностей тебе материального порядка не избежать. Учиться-то четыре года надо, а как жить? У мамы твоей здоровье слабое, сколько она еще может проработать, ты вот о чем подумай. Вот, как закончишь школу, так давай я тебя к себе в мастерские учеником ycтрою. Три месяца поучишься, а там я из тебя механика сделаю, и разряд получишь. Деньги будешь зарабатывать на жизнь, и маме будет легче. А учиться, если хочешь, можно и в вечерней школе или заочно. Я тебе дело предлагаю, подумай хорошенько.
  Я ничего не успел ответить, так как был прямо таки потрясен участием ко мне Дмитрия Васильевича и его предложением. Не ожидая моего ответа, он поднялся и присоединился к сидящим за столом. Наконец я пришел в себя и стал обдумывать предложение совместить работу с учебой, что открывало передо мной новые перспективы, о которых я раньше не догадывался. Мне не хотелось отказываться от идеи поступить в ХЭТИ хотя бы на вечернее или заочное отдаление. Теперь нужно было узнать, есть ли такие отделения в этом техникуме. Чтоб меня не беспокоили, я разделся, залез под одеяло, а сам все думал и думал, как мне поступить и по какому пути пойти. Устав от перебора различных возможностей и вариантов, я крепко заснул.
  Гости ушли домой только на следующее утро и, казалось, были разочарованы, что Новый год уже наступил и его не нужно больше встречать. Дмитрий Васильевич не говорил со мной больше на вчерашнюю тему, но когда уходил, подмигнул мне - не забывай, мол, о чем мы говорили. А я и не собирался забывать об этом, однако утром острая вчерашняя проблема показалась мне пустячной. Наступили последние зимние каникулы, заканчивались мои школьные года, и мне не хотелось тратить время на обдумывание весьма отдаленной перспективы.
  Мне очень хотелось, чтобы последние зимние каникулы в моей школьной жизни прошли как-то особенно ярко, чтобы о них потом можно было даже вспоминать. В действительности же ничего такого не происходило: ходили в кино, на каток, а иногда собирались у Валерии потанцевать. Самым примечательным, пожалуй, было, то, что мы с Аркашей и Изькой на стадионе "Динамо" записались в лыжную секцию, получили лыжи, крепления и ботинки. Недолго думая, мы отправились я лыжный поход. Но тут между нами сразу возникли разногласия куда, собственно, ехать. Я предлагал для начала объехать по внешнему периметру Харьков. Изька предлагал просто покататься в Сокольниках, а Аркаша - объехать лесопарк и вернуться домой на трамвае. В конце концов, был принят Аркашин вариант, и мы отправились в путь по лыжне, идущей по верхней кромке пологого оврага в нужном нам направлении вдоль Белгородского шоссе. Сначала выбранная нами лыжня была прямой как натянутая струна балалайки. Потом она резко повернула влево и скатилась в овраг. Потом запетляла, огибая небольшую березовую рощицу, и снова вытянулась в струну. Спуски, подъемы, повороты то туда, то сюда. Потеряв всякие ориентиры, мы остановились и прислушались: вокруг слепящая глаза белизна и полная тишина...
  - Лыжня нас все время ведет налево, - сказал я, пытаясь развеять гнетущую обстановку. Давайте свернем направо и поедем по целине, - там должно быть шоссе.
  - Нет, шоссе впереди нас, - вполне авторитетно возразил Аркаша, - я все время следил за нашим движением. Давайте бросим лыжню, но поедем прямо, так скорее доберемся до трамвая, поехали!
  - Ребята, - сказал жалобным тоном Изька, - разве вы не видите, что мы заблудились? Давайте не будем бросать лыжню - она ведь все равно нас куда-то выведет.
  Мы еще поспорили немного и решили, что Изька прав и что лыжню покидать не нужно и возвращаться по ней обратно очень далеко, а нужно идти вперед - так мы скорее доберемся до трамвайной конечной остановки - цели нашего путешествия. Я почувствовал, что очень устал, но не говорил об этом, а плелся за ребятами вперед и вперед. Солнце опустилось довольно низко, когда я увидел слева от себя какие-то сооружения.
  - Ребята, - закричал я радостно, - смотрите, мы приехали!
  - Верно, приехали, только куда? - сказал Аркаша, останавливаясь.
  Мы стали разглядывать издалека диковинные сооружения, и вдруг я их узнал.
  - Ребята, так это же лыжные трамплины! - закричал я радостно, - нy как в Сокольниках... Их там три, помните?
  - И здесь три... А-а-а, понимаю, - сказал Аркаша разочарованным голосом, - мы приехали туда, откуда утром выехали, только мы на вышки смотрим с другой стороны. Ну, и ладно.
  - Все, - сказал я, сбрасывая лыжи и садясь на снег, - вы как хотите, а я дальше иду пешком - я накатался на два года вперед.
  - Правильно, - сказал Изька, - пойдемте мимо парка по дорожке, так ближе до трамвайной остановки.
  - Ладно, слабаки, - сказал Аркаша, - а еще за день хотели вокруг города объехать, пошли пешком, если хотите.
  Мы связали ремешками лыжи, свалили их на плечи и, еле волоча ноги, поплелись к трамвайной конечной остановке "Парк им. Горького".
  Результатом этого похода было то, что я целую неделю не мог нормально ходить - очень болели мышцы и суставы ног. Лыжи свои я поставил в кладовку, где они и простояли до весны. Потом я их сдал на склад секции. К лыжам у меня почему-то вообще не было тяги, а вот коньки и велосипед - это другое дело.
  Последнее полугодие учебы в школе пролетело так быстро, что не успел я оглянуться, как началась подготовка к выпускным экзаменам. К этому времени почти все ученики нашего класса знали, кто куда пойдет учиться дальше. Получалось, что только я и еще двое ребят собирались идти в техникум, а остальные решили перейти в другие школы и учиться дальше до скончания среднего образования. Напрасно я уговаривал Аркашу, Изьку и других ребят с нашей улицы пойти вместе со мной учиться в техникум после окончания семилетки - ни в какую. Им родители даже говорить об этом не разрешали. Некоторые сдуру, так уже себе и институты приметили, а учиться-то еще три года надо будет - вот фантазеры!
  Узнав о моем решении идти, учится в техникум электросвязи, Дмитрий Васильевич сказал: "Мне нравится твое упрямство - нужно уметь добиваться чего хочешь. И вот что я тебе скажу, если сумеешь, окончить техникум, то и с этим можно выйти в люди, была бы голова на плечах, да руки работали". Это придало мне прыти, но дома к моему решению отнеслись по-разному: Костя сказал, что нужно идти в школу шоферов, садиться за руль и зарабатывать хорошие деньги (только я не видел, чтобы он зарабатывал эти самые "хорошие" деньги"), Верка назвала меня дураком и бездельником. Только мама, казалось, меня понимала" "Дай Бог, чтобы у тебя получилось все, как ты хочешь, дай-то Бог"!
  Приближались, выпускные экзамены, и я очень боялся их - мне казалось, что я ничего не знаю. Напрасно я наседал на книжки и чем больше, тем хуже - все в голове перепуталось и я махнул рукой: "Что будет, то будет". Я вспомнил, что Васька Грек учится в девятом классе, уже проходил через это дело и я пошел к нему за советом. "Брось ломать голову - сказал он мне, - расслабься и загорай. Все образуется само собой". Ну, я так сделать не мог, потому что не верил в это "само собой", а все мое теперь время уходило на сочинение шпаргалок. Больше всего я боялся экзамена по русскому языку, где никакая шпаргалка не поможет. Но вот пришло время, когда я прибежал домой и прокричал:
  - Все, мама, вот аттестат (свидетельство об окончании начальной школы), мои школьные годы кончились!
  - Ну, слава Богу, - оказала мама растроганным голосом, - теперь ты у меня и взрослый, и грамотный. Учись дальше, сынок. Учись, пока я жива и работаю, нам хватит...
  - Да, обязательно! Теперь я поступлю в техникум, а как окончу, нам будет жить лучше, вот увидишь!
  
  ПУТИ, ПУТИ... ДОРОЖКИ.
  
  Наступил день, когда я, полный сомнений и страха, приближался к зданию техникума, твердя про себя одно и то же: "Приняли меня или нет? Вот хорошо было бы, если бы приняли, а если нет, что мне делать? Может опять в школу, в восьмой класс? Нет, если не приняли, то пойду работать - это точно".
  Возле большой доски объявлений, размещенной на стене здания, толпилось много парней и девчат, старающихся выудить нужную для себя информацию из множества наклеенных на доске листков. Особенно оживленно вела себя группа ребят возле списка абитуриентов, успешно сдавших экзамены и зачисленных на то или иное отделение техникума. Я протиснулся как можно ближе к доске, но так волновался, что никак не мог найти нужный мне список. Наконец это мне удалось, и я стал отыскивать фамилии на букву "О". Оказалось, что во всем списке была только одна такая фамилия и именно моя. Я сначала глазам своим не поверил, и все глядел, глядел...
  - Ну, что ты себя так долго ищешь, Павел? - раздался громкий голос слева от меня.- Вон же ты, рядом со мной!
  Это был Коля Нечипоренко, с которым я познакомился при сдаче экзаменов.
  - И вправду, Коля, смотри: мы прошли, вот здорово! - ответил я, радостно пожимая ему руку. - Ну, пошли.
  - По этому поводу полагается выпить, как думаешь? - сказал Николай, радостно потирая руки, - Пойдем, я угощаю.
  Разливное пиво из бочек тогда продавалась на каждом оживленном углу, но Николай потащил меня в пивной павильончик на Сумской, где вместо столиков стояли большие пивные бочки, а вместо табуреток - чурбаки. Тут к пиву продавали вяленую воблу, что тогда считалось деликатесом. Мы сидели на неудобных чурбаках, пили холодное пиво и грызли жесткую воблу. Так, в пропитанном кислым запахом пива и табака, в полутемном павильончике, я отмечал первые успешные шаги своего жизненного пути.
  Дома моему успеху обрадовалась только мама, а остальные приняли это равнодушно или, попросту говоря, - никак. Сначала я очень удивился, потом обиделся, - я ведь так старался, а потом махнул рукой, и решил поделиться своими радостями с друзьями. Первым делом я поспешил к Валерке и Ваське грекам. Они выслушали меня, согласно кивая головами, а потом Васька сказал: "Ты правильно сделал, Паша, что пошел в техникум. Я тоже хотел, только родители не разрешили. Отец сказал, что не потерпит неучей в семье". Мне очень было приятно слышать одобрение своего решения от старого друга, а вот мнение Валерки на этот счет меня очень удивило. "Поступить в техникум сразу после окончания школы каждый дурак сможет, а вот окончить его суметь, - это другое дело, - заявил он тоном рассуждающего философа, - так что ты, Павлик, раньше времени не радуйся". После этого мне расхотелось делиться своими радостями с другими ребятами, однако к Софии я все-таки пошел. Я не стал вызывать ее через окно, а прямо постучал в дверь, - теперь я уже был не школьник. София и тетя Маргарита были дома и встретили меня довольно приветливо. Мы прошли в гостиную, и тетя Маргарита спросила, почему я очень редко захожу к ним. Я ответил, что был очень занят, так как сдавал экзамены в школе и поступал в техникум. Когда я подробно рассказал им, что да как, София схватила меня за руки и, прыгая вокруг меня, вскрикивала: "Молодец, молодец, молодец"! Тетя Маргарита отнеслась к этому очень сдержано. Немного подумав, она сказала: "Это все же есть кое-что, но не совсем то, что нужно, Павлик. Вот приедет Николя из командировки, скажет, что сейчас нужно делать и займется тобой. До начала занятий времени еще много". Я поблагодарил ее за заботу, хотя мне не хотелось, чтобы дядя Коля стал со мной заниматься. Потом мы с Софией долго гуляли, обедали вместе, и я пробыл у нее до самого вечера.
  На следующий день я решил навестить Кольку Великана, так как Валерка мне сказал, что Колька тоже поступил в какой-то техникум, и мне хотелось узнать в какой именно. По дороге я догнал Мишку Шеметова, который шел рядом с девушкой среднего роста, рыжей и хорошо сложенной. На правом плече девушка несла довольно большую, обшитую материей, почтовую посылку. Поравнявшись с ними, я поздоровался и, зайдя вперед, обратился к девушке:
  - Давайте я понесу посылку, - тяжелая, наверное?
  Она остановилась, уставилась на меня своими васильковыми глазами, как будто бы я сказал какую-то глупость.
  - Нет, не надо, - произнесла она гортанным голосом, - я сама, это пустяк.
  - Павлик - это Тося. Она у нас живет... временно. Она и мне не дает нести свое "сокровище", - сказал Мишка, тыкая пальцем в посылку, - а ты куда идешь?
  - Да к вам, мне с Николаем поговорить нужно. А ты не знаешь, он в какой техникум поступил?
  - Колька? Да ни в какой он техникум не поступал. Он собирается дальше учиться, а что?
  Пока мы разговаривали, Тося стояла молча, все время держа посылку на плече. Тонкое розовое платье в горошину перекосилось, и ее полная левая грудь почти полностью вылезла наружу через глубокий вырез - на ней не было лифчика. Я был поражен тем, что она не пыталась поправить платье, а только передергивала левым плечом, от чего грудь перемещалась, но не пряталась. Меня все время тянуло посмотреть в ее сторону, но я стеснялся, и старался смотреть на Мишку. Наконец, Тосе надоели наши разговоры, и она прервала нас:
  - Ну, хватит, - этому конца не будет. Пошли домой, там и поговорите, а я вас медом угощу.
  - Верно, - согласился Мишка, - пошли, а то Колька куда-нибудь смоется. А знаешь, Павлик, у Тоси какой мед? Липовый, ее отец прямо с пасеки привез.
  - Тося, давай я понесу посылку, а то плечо может отвалиться, - сказал я, протягивая руки к ее плечу и стараясь не смотреть на ее грудь.
  На этот раз она согласилась. Я взял довольно тяжелый сверток под мышку, и мы пошли не спеша по улице, болтая о всякой чепухе. Шел я рядом с Тосей и все время косил на нее глаза, рассматривая ее плотно сложенную красивую фигуру. Когда мы поворачивали за угол на Мишкину улицу, она споткнулась, и я поддержал ее за талию, прижав к себе на какое-то мгновенье, - мне было очень приятно.
  Кольку дома я не застал, он куда-то ушел с Жориком. Мишкиных родителей тоже не было дома, и мы сразу пошли к Мишке в квартиру. Тосина комната, где она жила вместе со своей мамой, была очень маленькой: шкаф, высокая двуспальная кровать, маленький столик и два стула, вот и вся ее обстановка. Возле окна стоял огромный молочный бидон, наглухо закрытый крышкой, но от него все равно сильно пахло медом. Тося взяла у меня посылку и небрежно швырнула ее на кровать, прямо на белое покрывало. Потом, повелительным тоном, она сказала: "Мед будете есть в большой комнате, чтобы здесь не пахло, несите сюда тарелки и чашку". Мишка взял в шкафу две глубокие тарелки и чайную чашку, и мы пошли в Тосину комнату, где она уже открыла бидон, почти доверху наполненный янтарным медом. Взяв у меня чашку, она медленно погрузила ее в мед и, набрав до верху, вылила мед мне в тарелку. Так же она поступила и с Мишкиной тарелкой, да еще поставила в тарелку чашку. "Оближешь, - сказала она, - а то видишь, сколько прилипло". Мы прошли в большую комнату и поставили тарелки на стол. Мишка принес три столовых ложки и три куска хлеба. Тося все не появлялась, тогда я позвал ее:
  - Тося, иди с нами мед есть, а то без тебя мы не будем!
  - Что ты, я мед не ем, - сказала она, входя в комнату, - у меня от него лихорадка, да вы ешьте, не тяните.
  Нас не нужно было долго просить - мы начали черпать мед ложками, закусывая его хлебом. Пока мы с Мишкой ели мед, Тося сидела за столом напротив нас, оперев голову на обе руки, наблюдала за нами и улыбалась. Мне показалось, что она наблюдает в основном за мной, и мне было не по себе. Покончив с едой, мы помыли посуду, убрали ее на место, вышли во двор, и как раз вовремя, - вернулись домой Мишкины родители. Полагая, что Колька вернется не скоро, я собрался уходить, но Тося остановила меня:
  - Павлик, ты куда-нибудь торопишься? А то давайте поиграем в карты. За домом прохладно, пока играем, там и Коля подойдет. Ты не против этого, Миша?
  - Да я не против этого, все равно делать ничего не хочется, только ты тащи свои новенькие карты. Мои-то карты совсем замусолены... а ты будешь играть, Павлик?
  Мне не куда было торопиться, Тоська мне явно нравилась, и я с радостью согласился, хотя старался не показывать этого. Мы пошли в закоулок за домом, где раньше устраивали кукольный театр и цирк. Теперь там стоял старый кухонный стол и несколько табуреток. Тося принесла почти новую колоду карт, и мы начали играть в дурака. Однако это нам скоро надоело, и Тося стала нас учить, как нужно играть в кинга. Оказалось, что она знала много салонных картежных игр и умела гадать на картах. Перетасовывая карты, Тося уронила колоду на землю, и часть карт упала под стол. Я быстренько собрал часть карт с земли, а за остальными пришлось лезть дальше под стол. Несколько карт лежало у Тоси под ногами, и я подполз к ним поближе. Платье было поднято выше колен, и я, делая вид, что собираю карты, стал любоваться ее красивыми ногами. В этот момент Тося развела колени, и я увидел такое... словом, Тося не носила трусиков. Со мной что-то произошло, и я судорожно начал глотать слюню. Забыв, что все еще нахожусь под столом, я попытался подняться. При этом я так врезался головой об столешницу, что стол подпрыгнул, а на голове моментально вскочила шишка. Наконец то мне удалось собрать все карты, и я уселся на свое место, стараясь не смотреть на Тосю. Потом я не выдержал и посмотрел на нее. Ничего особенного, - Тося сдавала карты и улыбалась.
  После этого эпизода обольщения (я полагаю случайного), меня как магнитом притягивало к Тосе и мне все время хотелось прижать ее к себе и поцеловать. Несколько раз мне это удалось, и она не возражала. Теперь я почти каждый день ходить к Мишке Шеметову, чтобы встретиться с Тосей. Мишка это заметил и, улучив время, когда ее возле нас не было, назидательным тоном заявил:
  - Ты, Паша, за Тоськой не гоняйсь, - у нее жених настоящий есть. Зовут Петром, а кулачищи у него, что молоты, здоровенный такой детина. Они скоро поженятся.
  Потом он мне еще рассказал, что Петро чуть не отлупил Кольку за то, что тот случайно обнял Тоську. После этого рассказа мои пламенные чувства к Тосе значительно охладели. Я даже хотел перестать ходить к Мишке, но оказалось, что это не так было просто сделать, потому что теперь Тося сама делала активные шаги к сближению со мной.
  Несколько дней стояла дождливая погода, я почти все время сидел дома, не ходил к Мишке и не видел Тосю. Но вот погода наладилась, и я решил уговорить их всем вместе сходить на рыбалку. Это, как мне казалось, было хорошим предлогом, чтобы снова появиться в Мишкином дворе. Когда я там появился, Тося обрадовалась, а Мишка не очень. Идти на рыбалку они отказались оба: Тося потому, что ей не разрешали далеко уходить от дома, а у Мишки было много домашних дел. Мы не пошли, как обычно, играть в карты за дом, - там было сыро и неуютно. В комнаты мы тоже не пошли, хотя никого из родителей, ни Тосиных, ни Мишкиных, не было. Мишка вынес коробку с шашками, и мы расселись на ступеньках порожка, чтобы поиграть в шашки. Тося уселась рядом со мной, но на ступеньку ниже. Близость Тоси не давала мне сосредоточится, и я сразу проиграл две партии. Игра не клеилась, и мы отложили это дело. В городе тогда шел новый звуковой кинофильм "Индийская гробница", который я успел посмотреть два раза. На высоком эмоциональном уровне, я принялся рассказывать содержание фильма. Тосе явно нравилось содержание картины: любовь, роскошь, предательство, драки, крокодилы и другие страсти. Она подвинулась ко мне ближе и, взглянув через ее плечо, я увидел ее груди с темно-коричневыми сосками. Снова ком подкатился мне к горлу, который я никак не мог проглотить. Если бы рядом не было Мишки, я не удержался бы, и залез бы к ней за пазуху, чтобы дотронуться до ее грудей. Я остановился, забыв, о чем говорил.
  - Ну, а дальше что? - спросил Мишка, недовольный тем, что я прервал свой рассказ.
  - А дальше уже не интересно, - дальше про любовь, - ответил я, потеряв интерес пересказывать фильм, - давайте завтра все вместе сходим в кино, и посмотрим, а?
  - Нет, Павлик, завтра невозможно, - завтра я уеду, - ответила Тося грустным голосом, - вот, если не уеду, тогда и сходим в кино или еще куда-нибудь...
  - А куда это ты собираешься уезжать, надолго?
  - Тося с родителями уезжает в Запорожье, - поспешил ответить Мишка, - уезжает навсегда.
  Эта новость сильно огорчила меня, - я стал как-то быстро привыкать к Тосе, увлекаться ей. Она стала мне сниться в эротических снах, о которых я раньше и понятия то не имел. Была ли это любовь, я не знаю, но я хорошо знаю, что меня тянуло к ней, и мне ужасно хотелось обнимать и целовать ее.
  - А почему именно в Запорожье, что вам а Харькове плохо? - продолжал допытываться я.
  - В Харькове у нас никого их родственников нет, а там есть. Папа там домик купил и еще... но это уже не имеет значения.
  - Что не имеет значения? Я так привык к тебе и мне очень не хочется, чтобы ты уезжала. Я... я надеюсь, что мы останемся друзьями.
  Мне очень хотелось сказать, что я люблю ее, но я вовремя спохватился, - рядом сидел Мишка. Но Тося, очевидно, все поняла. Она взяла меня за руку, крепко сжала ее и ответила:
  - Не огорчайся, Павлик, значит не судьба...
  Мишка, молча наблюдавший за этой сценой, внес ясность:
  - Ну какая тебе разница, Паша, уехала ли, приехала? Тоська все равно выходит замуж за Петра, а он так и разрешит тебе с ней дружить, держи крепче!
  После мы уже не говорили на эту тему, а сидели и болтали, я даже не помню о чем именно. Тося сидела возле меня совсем близко, и я чувствовал теплоту ее тела. Вдруг Мишка, хлопнув себя по лбу, воскликнул:
  - Елки-палки, мне же за хлебом нужно идти, - дома ни куска хлеба нет! Тося, сбегай в магазин, а то у меня нога болит, так я пока дошкандыбаю...
  - Еще чего придумай, - ответила Тося сердито, - иди сам! Вот-вот должна мама прийти и, возможно, нам придется уже собираться.
  Мишка на это ничего не ответил. Он молча вошел в дом, взял сумку для хлеба и вышел на улицу. Как только за Мишкой закрылась калитка, Тося поднялась, взяла меня за руку и решительно сказала: "Пойдем скорей"! Мы подошли к ее комнате, в дверях которой торчал ключ. Она открыла дверь, вынула ключ, и мы вошли в комнату. Мне сразу же бросились в глаза существенные перемены, произошедшие здесь: бидон с медом, стоявший возле окна, исчез, а на его месте лежала стопка каких-то журналов. Дверцы шкафа были открыты, и была видна висевшая там одежда, а на столе, сложенные друг на друга, лежало несколько больших чемоданов. Пока я рассматривал комнату, Тося заперла дверь комнаты на ключ, отбросила в сторону с кровати белое покрывало, сбросила с себя платье и, оставшись в одной тонкой, почти прозрачной рубашке, вскочила на кровать. Потом она улеглась на спину, завернула рубашку выше груди и закрыла глаза. Я первый раз увидел ее красивое обнаженное тело, и меня потянуло к нему властно, неудержимо. Я прильнул к ней и, горя, как в лихорадке, начал целовать ее живот, груди, соски. Я чувствовал, как ее соски, груди и все тело напряглись. Я сгорал от желания обладать ей, но не знал, что делать дальше и не решался...
  - Ты что ждешь, думаешь - это само к тебе придет? - сказала она почти шепотом мне на ухо, - раздевайся и лезь на кровать быстрее.
  - Совсем раздеваться?
  - Вот, глупенький мальчик, ну конечно совсем.
   Я поспешно начал сдирать с себя одежду и бросать ее прямо на пол. Не успел я взобраться на кровать, как Тося приняла меня в свои объятья, еще мгновенье, и мы понеслись по волнам неописуемых наслаждений. Время шло, а мне хотелось еще и еще... Наконец жажда обладания спала, груди у Тоси потеряли упругость, и я зарылся в них носом. Острый запах женского пота щекотал мне ноздри, и это мне нравилось. Вдруг я начал куда-то проваливаться, и понял, что засыпаю...
  - Ты еще спать вздумай, - сказала Тося, отодвигаясь от меня в сторону, - одевайся скорей, скоро должен Мишка прийти. Если он увидет, что мы заперлись, то обо всем догадается, и беды не миновать. Скорей одевайся и выходи во двор, а я пока здесь уберу.
  Я соскочил на пол и начал торопливо одеваться, но это у меня плохо получалось, - я никак не мог всунуть руки в рукава рубашки. Пока я возился со своей одеждой, Тося приводила в порядок кровать. Наконец, мы справились со своими делами. Тося вставила ключ с внешней стороны двери, и мы вышли на крыльцо. Во дворе никого не было, и я хотел усесться на крылечке, но Тося остановила меня:
  - Займись чем-нибудь, Павлик, удочками, что ли? Мишкины удочки в сарае.
  - Хорошо, - согласился я, - займусь удочками.
  Я пошел в сарай, нашел там связку Мишкиных удочек, принес их поближе к крыльцу и начал распутывать сплетшиеся лески. Тося сидела на верхней ступеньке крыльца и, казалось, с интересом наблюдала за моей работой. Вдруг хлопнула калитка, и во двор вбежал запыхавшийся Мишка.
  - Домой из родителей еще никто не приходил? За хлебом очередь была, думал, опоздаю.
  Он отнес в дом хлеб, сразу же вернулся и сел на верхней ступеньке рядом с Тосей.
  - Хорошо, Паша, что догадался заранее наладить удочки, - завтра обязательно сходим на рыбалку. Заходи за мной часиков в семь, ладно?
  - Хорошо, в семь, так в семь, - ответил я, связывая налаженные удочки в тугой пучок. - А ты, Тося, пойдешь с нами?
  Тося неопределенно пожала плечами и ответила:
  - Что толку загадывать? Завтра будет видно.
  Снова хлопнула калитка, и во двор вошла Тосина мама. В руках у нее была большая хозяйственная сумка, до верху нагруженная какими-то свертками. По ее хмурому лицу я понял, что она чем-то раздражена. Увидев сидящую на крыльце Тосю, она сразу накинулась на нее:
   - Ну, какого ты черта сидишь без дела, ты все сделала?!
  - Все сделала, ну, что там еще? - ответила Тося, неприязненно глядя на мать.
  - Пойдем в дом, - ты мне нужна, - сказала та резко, поднимаясь по ступенькам и громко топая ногами.
  Тося поднялась и молча пошла за ней. Потом она обернулась в нашу сторону и помахала рукой: "Пока, ребята".
  - Сейчас кричать на нее будет, она всегда на нее кричит, - произнес как-то угрюмо Мишка, - Тоськина мать, злющая, как ведьма.
  Я отнес удочки в сарай и вернулся к Мишке, однако разговаривать мне не хотелось. То, что произошло всего час назад между мной и Тосей не шло у меня с головы, и не давало мне покоя. Я все еще ощущал теплоту и запах ее тела, и мне очень хотелось остаться одному и все хорошо обдумать.
  - Знаешь, Миша, я пойду, мне еще удочки нужно свои наладить и червей накопать, - сказал я, не надеясь, что Тося может еще выйти играть в карты.
  - Да зачем их заранее копать, - возразил Мишка, - вон возле помойки мы завтра утром хоть целую банку наберем, свеженьких.
  - Так навозники же нужны, а у меня место есть возле конюшен.
  - Ну иди, если хочешь, работа и у меня есть. Так завтра в семь я тебя жду, сказал Мишка, вставая с крыльца, - пока!
  Я сразу не пошел домой, а стал бродить по самым дальним улицам Журавлевки и все думал о Тосе: "Теперь мы с ней будем часто встречаться, если не уедет. Значит - это любовь, а я и не знал, что она такая. А если уедет, так я буду приезжать к ней... А, если ее мама узнает о наших отношениях, тогда что?" Я даже представить себе не мог, что может случиться, если Тосины родители узнают о наших интимных связях. Тося сказала: "Если Мишка догадается, беды не миновать". Какой беды, что она имела в виду? Вопросы, на которые я не мог дать ответа, возникали один за другим у меня в голове. Наконец я устал от прогулки и непривычных мыслей, и махнул на все рукой: "Завтра утром все выяснится, только бы не забыть взять у нее новый адрес".
  Не успел я улечься в постель, как сразу же заснул и проспал до утра безо всяких сновидений. Я бы проспал и на рыбалку, если бы не будильник, который я засунул под подушку.
  Когда я подошел к Мишкиному дому и нажал на калитку, она оказалась не запертой. "Значит, - подумал я, - Мишка и Тося собрались и ждут меня". Я вошел во двор, и действительно, Мишка сидел на крыльце, но ни Тоси, ни удочек возле него не было.
  - Миша, привет, ты уже собрался? А я чуть не проспал и, если бы не будильник, так до сих пор бы дрыхнул. А Тося где, ее не пустили?
  - Тося уехала, Паша, когда еще темно было. За ними ее отец приехал на грузовике. Они вещи погрузили и сразу же уехали.
  - Адрес она тебе оставила? Дай переписать.
  - Мне она адрес не оставляла, а родителям... не знаю. Вот она тебе записку оставила.
  Мишка полез в кармашек рубашки и достал оттуда свернутый листок от блокнота. "Адрес, наверное, - подумал я, хватая записку, - написала все-таки". Я развернул листок и прочел:
  
  Дорогой, Павлик, я уезжаю насовсем.
  Вряд ли мы с тобой когда-нибудь встретимся.
  Вспоминай меня... иногда. Прощай!
  Тося.
  
  - Миша, здесь нет никакого адреса. Наверное, она его еще не знает и пришлет потом, в письме.
  - Нет, не напишет и не пришлет, - сказал Мишка, не скрывая грусти, - она сама сказала: "Писать сюда никому не буду". А кому ей писать? Подруг у нее здесь не было, тебе она уже написала, так осталось Кольке или мне - это даже смешно!
  - Ну, почему же, Миша? Ведь мы с ней дружили, разве не так?
  Мишка ничего не ответил, а только махнул рукой. Мне не хотелось идти на рыбалку, но я все же спросил:
  - А на рыбалку мы все же пойдем или как?
  - Нет, Паша, на рыбалку я не пойду, - у меня дома работы дополна. Может, как-нибудь в другой раз.
  - Ладно, пусть будет в другой раз, - сказал я, обрадовавшись, - один я тоже не пойду.
  Мишка ушел в дом, даже не попрощавшись. Взяв свои удочки, я вышел на улицу. Я ведь знал, что Тося в конце концов уедет, но такой внезапный отъезд меня очень огорчил. Я снова терял друга, тоска сжимала сердце, слезы ручьем текли по щекам. Она внезапно ворвалась в мою жизнь. Сделала меня мужчиной, подарив мне мгновенья страстной любви, и так же внезапно исчезла из моей жизни навсегда. Я не только никогда больше не видел Тосю наяву, но никогда больше не слышал о ней. В памяти же моей она осталась навсегда и часто являлась мне в эротических снах.
  Остаток лета пролетел быстро. И, чем меньше оставалось времени до начала занятий в техникуме, тем я больше волновался, ну, как это там все будет? Я заметил, что чем больше я взрослел, тем мне становилось все труднее сходиться со своими сверстниками, и друзей у меня не прибавлялось. Более того, я стал себя стесненно чувствовать, если в компании собиралось много незнакомых людей. Мне казалось, что в первый же день занятий в техникуме, меня признают "чужаком". "Правда, один знакомый у меня там будет, - успокаивал я себя, - это Коля Нечипоренко. Ну, да там будет видно". Другое дело старые друзья, с ними я чувствовал себя отлично. Перед самым началом занятий, Аркаша взял меня в новую школу на сбор восьмого класса. Оказалось, что там собралось много бывших одноклассников, и встреча прошла в теплой, дружественной обстановке. Правда, один новенький парень начал выпендриваться, но Аркаша быстро поставил его на место. Настроение у Аркаши испортилось и, когда мы шли домой, он се время повторял: "Зря я не набил этому дураку морду. Ну, зря"! Я чувствовал, что он готов подраться с кем угодно, и случай представился, - нам на встречу шел Васятка. Это был тот самый забияка, у которого в свое время ребята младших классов искали заступничества. Аркаша увидел Васятку издалека.
  - Смотри, Паша, вон Васятка идет и, как всегда, вразвалочку, - сказал он, с явным раздражением в голосе, - воображает из себя боксера. А я его не только не боюсь, но сейчас морду ему набью, только ты не лезь.
  - Ты что, Аркаша? - изумился я. - Зачем? Васятка в драках всеми признанный авторитет! Зачем тебе это надо?
  - А вот мы сейчас и посмотрим, какой он авторитет.
  Напрасно я уговаривал Аркашу не связываться с Васяткой, - он был непреклонен. Поравнявшись с нами, Васятка заговорил первым:
  - Ребята, - обратился он к нам возбужденным голосом, - сейчас "скорая" забрала со школьного двора Женьку Скибу. Он крутил "солнце", сорвался с турника и сломал руку... пополам, даже кость вылезла наружу, вот страх!
  - Васятка, ты врешь, и я тебя за это сейчас проучу... просто набью морду и все, - заявил Аркаша грозным голосом, - я не люблю, когда мне врут.
  - Да честное слово, вон ребята видели, можешь спросить.
  - Все равно врешь, - я тебя насквозь вижу, - продолжал сквозь зубы Аркаша, грозно надвигаясь на Васятку.
  - Да ты что, Аркадий, очумел, что ли? Я правду говорю... вот чудак!
  Тут я увидел, что Васятка спасовал и стал пятиться назад. Чувствуя, что Аркаша сейчас пустит в ход кулаки, я стал между ними.
  - Оставь это, Аркаша, - сказал я спокойным голосом, - Васятка говорит правду. Если Женька сломал, значит, мы увидим его завтра в гипсе, да и стоит ли из-за этого драться?
  - Ну, ладно, - сказал Аркаша, разжимая кулаки, - смотри, Васятка, если соврал, я свое слово держу, и ты это знаешь.
  Васятка не сказал больше ни слова. Он махнул рукой, обошел нас и направился в сторону рынка, куда, очевидно, и шел раньше.
  - Напрасно ты, Паша за него заступился, - это такой был случай. А ты видел, как он сник? Вот тебе и "авторитет" - дерьмо!
  Но вот, что меня удивило и даже обрадовало в этой истории: раньше я искал заступничества у Васятки (я об этом уже рассказывал), и чувствовал себя перед ним в долгу, а теперь мне пришлось самому за него заступиться, - мы квиты.
  Занятия в школе начались раньше, чем у нас в техникуме, и я еще имел целую неделю свободного времени. Только это мне было не нужно, так как ребята были заняты учебой, а идти куда-нибудь одному мне не хотелось. Когда, наконец, и у нас началась учеба, то оказалось, что у нас в группе собрались почти одни парни, - из тридцати человек только две девчонки. Хорошо знакомых никого не было, поэтому я чувствовал себя поначалу как-то скованно, но потом все перезнакомились, и моя застенчивость прошла сама собой. В учебу я втянулся быстро, привык к новому режиму занятий, но новых друзей у меня пока не появилось. Да я к этому и не стремился. Как только у меня появлялось свободное время, я спешил проведать своих старых друзей: Валерку, Ваську Грека, а из девчонок - Софию. С Юлькой Ивановой я виделся очень редко, ее почти никогда не было в городе. Однако когда нам доводилось встречаться, она, как мне казалось, была этому рада, но, может быть, я и ошибаюсь. Эти встречи бывали все реже и реже, и я даже не помню, когда видел ее в последний раз. А вот Маша Крамаренко всегда была рада нашим случайным коротким встречам. "Павлик, ну куда это ты подевался? И ребят не видно, - сказала она мне как-то при встрече, глядя на меня удивленными глазами, - я так соскучилась по вас. Вот в этот выходной обязательно приходите ко мне, я буду ждать". Я пообещал, что обязательно придем, если не случится чего-либо непредвиденного. Я очень сомневался по поводу Аркаши. Последнее время Машенька мне нравилась все больше и больше, и мне даже иногда казалось, что она ко мне неравнодушна, а, может быть даже, и влюблена в меня. Очевидно, так оно и было, потому что два года спустя, когда я внезапно исчез из города, только она пришла к моим родителям, чтобы узнать, что со мной случилось, и куда это я исчез. Но, это было потом, а пока я спокойно разговаривал с Машей, и ничто не предвещало крутого перелома в моей судьбе.
  Осень 1938 года выдалась сухой, теплой и солнечной. И хотя пожелтели листья берез, побагровели кроны кленов и почти осыпались тополя, казалось, что лету не в этом году не будет конца. В парках по-прежнему работали танцплощадки, и гуляло много народа. Вот мне и пришла в голову идея собраться всем вместе в парке Горького, как это бывало прежде. С этим предложением я обошел всех: Аркашу, Изьку, Ивана, Машу и Таню Шевченко, - все, казалось, с радостью согласились. Мы договорились не заходить друг к другу, а собраться в парке прямо на танцплощадке. Я пришел, когда общее гуляние уже началось, и думал, что ребята уже все собрались. Однако сколько я не смотрел, так никого из них среди присутствующих не видел. Тогда я подумал, что пришел рано и решил ждать. Одному торчать на площадке, было неудобно, я отошел в сторону и стал высматривать среди танцующих пар кого-нибудь из знакомых. Вскоре, к своей большой радости, я обнаружил Вадика, который танцевал со своей Ленкой. Других ребят из его компании не было, и я присоединился к ним. Встретили они меня, как своего старого друга, особенно Ленка. Она стала мне рассказывать о других ребятах своей компании и о Зинухе, которая, оказывается, часто спрашивала обо мне. Надо полагать, это было вранье чистой волы, так как я не видел Зинухи очень давно.
  Никто из моих ребят так и не пришел, чем я был очень удивлен и озабочен. Как потом оказалось, они меня ждали в городском парке им. Т.Г. Шевченко, а как это могло случиться - понятия не имею. Я так и пробыл весь вечер с Вадиком и Ленкой. Ленка разговаривала громко, то и дело, принимая откровенно соблазнительные позы и, тем самым, привлекая к себе внимание. Она любила рассказывать различные "сальные" анекдоты, в которых мужики всегда оставались в дураках. Вела она себя, как мне казалось, очень развязно, и я заметил это еще тогда, когда приходил к ним в компанию на песок. Иногда она вплетала в свою речь такие крепкие слова, что исходи они от меня, все посчитали бы это хулиганством. Она, очевидно, находила удовольствие в том, что окружающие нас люди обращали на нее внимание, некоторые смеялись и кивали в нашу сторону головами, дескать, "Посмотри, вот девка дает"!
  Вечер подходил к концу: откружился белый вальс, отгремел марш и над танцплощадкой погас свет, - пора уходить. Домой мы пошли напрямик через немецкое кладбище, а потом по лестничному спуску к кирпичному заводу. Лестница была длинной, имела перила и множество площадок, возвышающихся над террасами спуска. Здесь были карьеры, где кирпичные заводы брали глину и песок для своих нужд. Словом, места эти были глухими и опасными, так как именно здесь происходило больше всего нападений на прохожих с целью грабежа, насилия и даже убийств. Уличного освещения не было, и поэтому вечером и ночью здесь никто не ходил. Нам на все эти страхи было наплевать, и мы спускались с площадки на площадку, шутя и весело смеясь. Вдруг, где-то посредине спуска, Ленка остановилась и, обращаясь к Вадику, с игривыми нотками в голосе, произнесла:
  - Мы пришли, Вадик, за тобой должок, надеюсь, не забыл?
  - Да ты что, Леночка, сейчас? - ответил Вадик, тоже останавливаясь. - Это не возможно, - я не в форме.
  - Зато я в форме.
  При этом Ленка спрыгнула с лестничной площадки на траву и пошла в сторону темневших невдалеке кустов.
  - Пойдем, Паша, - сказал Вадик обычным тоном, как будто приглашал меня на кружку пива, - ее на двоих хватит.
  - Да ты что, Вадик, как же это можно? - изумился я, поняв к чему, он клонит. - Нет, я не могу, ты что?
  - Да ты не брезгуй, - у меня "резинок" целый карман - вот!
  Он вытащил из кармана брюк несколько скомканных пачек презервативов.
  - Нет, Вадик, нет, уволь меня от этого, - я так не могу.
  - Ну, как хочешь, другого раза не будет, нас не жди.
  Он спрыгнул с площадки на траву и удалился в темноту, где его ждала Ленка. А я и не собирался их ждать. Спускаясь вприпрыжку по лестнице и идя по темным улицам Журавлевки, я все думал о предложении Вадика: "Ну, а если бы я согласился и пошел с ним, что тогда? А как же Ленка? Ну и дела..."
  На следующий день, вечером, я пошел к Аркаше, чтобы выяснить причину нашей не состоявшейся встречи. Оказывается, во всем был виноват я, потому что сказал: "встретимся в городском парке", а это, по мнению всех, означало - парк Т.Г. Шевченко. Я ничего не стал доказывать, - бесполезно. Вечер, по мнению Аркаши, прошел у них вполне прилично, если не считать, что они с Иваном повздорили. Это меня не особенно удивило, так как я стал замечать, что Иван сам провоцирует ссоры и стычки, как будто хочет порвать с нами дружбу. Один раз он набросился на меня с кулаками из-за какой-то чепухи. Я успокоил его тем, что удачно провел подсечку. Иван подпрыгнул, шлепнулся на спину и, наверное, сильно ушибся. Он не вскочил и не бросился драться, а лежал на спине и "хрюкал". Я очень испугался и, подавая ему руку, сказал: "Прости, Ваня, - я этого не хотел, честное слово!" Он взял мою руку, поднялся и спокойно сказал: "Да ладно уж, - я сам виноват...". Так на этот раз дружба была восстановлена. Я из сил выбивался, стараясь восстановить нашу прежнюю компанию, дружную и веселую. Пытался я и "навести мосты" с Лидкой Постоленко и Таней Шевченко, но ничего из этого не получалось. Таня, видя мои старания всех примерить и наладить прежние дружеские отношения, с нотками тоски в голосе сказала: "Павлик, я тебя понимаю, - я сама страдала, когда у нас все развалилось, помнишь? Ты не учитываешь времени, - нельзя восстановить прошлое без изменений. То ушло навсегда..." "Танюша, ты рассуждаешь, как старуха, - сердился я, доказывая ей обратное, - у нас все только начинается"! Но она была права, а я не знал еще тогда основного свойства времени: "Нельзя войти дважды в одну и ту же реку". Однако я чувствовал, что с нами что-то происходит, что исчезнет нечто такое, что ранее объединяло нас и делало неразлучными друзьями. Вот теперь из нашей компании "вываливался" и Иван - это было очевидным. Только я тогда не знал, что это произойдет так скоро.
  Неделя прошла, как мне казалось, безо всяких приключений, наступил выходной день. К полудню я справился со своими домашними делами и поспешил к Аркаше, чтобы узнать о его планах на вечер. Однако Аркашу я дома не застал, а "тетка" сказала мне, что он ушел с отцом улаживать какие-то скандальное дело. А вот какое именно дело и куда они ушли, так этого она не знает. При выходе со двора я встретил Изьку, который и рассказал мне, что произошло. "Знаешь, Паша, - это чушь какая-то, ну, просто смешно! Аркаша и Иван из-за чего-то, из-за какого-то пустяка, подрались, и Аркаша, случайно, выбил Ивану зуб. Родители Ивана собираются подать на Аркадия в суд, как на хулигана, если его родители не согласятся вставить Ивану золотой зуб. Вот Аркадий с отцом и пошли к родителям Ивана улаживать это дело". Мы с Изькой тоже поспешили к Ивану, чтобы самим во всем разобраться и узнать, что там да как? Во дворе мы встретили его маленькую племянницу Оленьку.
  - А где дядя Ваня? - спросил я, приседая возле нее на корточки.
  - Дома, только он плачет.
  - А почему это, он плачет?
  - Ему зубик выделнули.
  Мы вошли в дом. Аркаша стоял в стороне и смотрел в окно на улицу. Иван стоял возле другого окна, то и дело, прикладывая влажный носовой платок к верхней губе, которая повисла, и сильно распухла.
  - Аркаша, как же это ты, зачем? - сказал я, подходя к ним, и не скрывая досады, - Ведь вы же друзья!
  - Ну, я не знаю, Паша, - ответил Аркадий, с искренним сожалением в голосе, - я не хотел... ну, ударь меня, что ли...
  - Нам только этого не хватало, - сказала с каким-то злорадством мама Ивана, - сразу видно, какие вы друзья, хватит с нас вашей дружбы.
  Я, Изька и Аркаша вышли во двор, а родители Ивана и отец Аркаши продолжали разговор. Договорились о том, что отец Аркаши уплатит денежную компенсацию в размере стоимости протезирования и золотого зуба. На этом дружба между Иваном и нами кончилась, и мне стало ясно: Арамиса у нас больше нет. Когда мы шли домой, Аркаша сказал: "Ладно, драться я с ним больше не буду, но за этот золотой зуб он у меня еще попляшет". Иван прервал дружеские отношения и со мной. При встречах мы здоровались, разговаривали о том, о сем, но прежняя дружба у нас так и не наладилась.
  После этого случая, я несколько дней никого из друзей не видел - было некогда. Утром следующего выходного дня я направился к Аркаше, чтобы узнать, как там у него обстоят дела. По дороге встретил его самого, и оказалось, что он шел ко мне.
  - Паша, вот хорошо, что я встретил тебя, у меня хорошая новость.
  - Какая новость, опять с кем-нибудь подрался? Давай, выкладывай свою новость!
  Мы сошли с пешеходной дорожки и остановились немного в стороне от аптечных ворот, здесь нам никто не мешал.
  - Да нет, дело поважнее есть: в аэроклубе набирают ребят в летно-планерную секцию, а через два года занятий в секции берут в летное училище, а без рекомендаций аэроклуба туда не попасть, понял?
  - Понял, - ответил я, сразу сообразив, куда он клонит, - а когда пойдем записываться?
  - Так сейчас и пойдем, - нужно торопиться, а то вдруг мест не будет.
  - А как там принимают, не знаешь, может документы, какие нужно?
  - Никаких документов, говорят, не нужно, только заявление написать, и все. Ну, пошли?
  Примерно через час мы уже бродили по полутемным коридорам большого серого здания, которое располагалось на бывшей Екатеринославской улице, недалеко от цирка. Никто ничего определенного сказать нам не мог, и мы никак не могли найти нужную нам секцию. Мы уже собрались уходить, но тут встретили в коридоре девушку, которая отнеслась к нам со вниманием, и поняла, что нам нужно: "Так это вам ко Льву Сергеевичу Медвиденко обратится нужно, он старший летный инструктор, и он же командует этой группой. Только вы поспешайте, а то он на аэродром уедет, - я только что его во дворе видела".
  Расспросив у девушки, как выйти во двор клуба, мы пустились бежать. Во дворе, возле небольшого грузовика, стоял невысокий плотный мужчина средних лет в летной форме. Он увлеченно разговаривал с красивой молодой женщиной, не обращая на нас никакого внимания. Во дворе больше никого не было, и мы подошли к этим двоим.
  - Скажите, пожалуйста, - обратился я к ним, стараясь подавить, охватившую меня робость, - где нам найти старшего инструктора Медвиденко, он нам нужен, очень.
  - Ну, так это я и есть, - сказал мужчина в форме, прерывая беседу с дамой - а вы кто такие будете, и зачем это я вам понадобился?
  - Так мы к вам в группу записаться пришли, в летно-планерную секцию.
  - Вон оно что, а кто вас ко мне направил?
  - Григорий Иванович Богдан, мы из дворца пионеров, - вмешался в разговор Аркаша, - руководитель авиамодельной секции. Он нам и рекомендовал обратиться к вам.
  - Что-то не помню такого, - сказал Лев Сергеевич, немного подумав, - ну, да ладно. Извините, Дарья Ивановна, - нужно с ребятами разобраться. Я быстро, все равно Петро на обеде задерживается. Ну, пойдемте ко мне в кабинет, "летчики-молодчики".
  Кабинетом Льва Сергеевича Медвиденко оказалась маленькая комнатка, затерянная в конце длинного полутемного коридора. Небольшой стол, три старых стула, шкаф, заваленный какими-то папками и свертками ватмана, а на стене над столом - огромная карта Евразии. На столе - письменный прибор и целая гора карандашей и ручек.
  Лев Сергеевич указал нам на стул и уселся за стол сам.
  - Так почему вас, хлопцы, послали ко мне без письменных рекомендаций, а? Откуда мне знать, что вы за птицы?
  - А мы не знали, что нужны рекомендации, - ответил Аркаша безо всякой запинки, - нам просто сказали: "Обратитесь ко Льву Сергеевичу", вот мы и пришли.
  - Ну, ладно, рассказывайте тогда сами: где учитесь, кто родители? Начинай ты!
  При этом он указал на меня пальцем.
  Поговорив с нами немного, Лев Сергеевич достал из ящика стола бланки анкет, листки писчей бумаги и сказал: "Заполните анкеты по образцу, напишите заявление на мое имя и положите это все в стол. На очередное занятие группа собирается на аэродроме в Люботине, ангар номер шесть. Явитесь к десяти часам без опозданий, ясно? А теперь мне пора, пока"!
  Мы сделали все, как указал Медвиденко и, радостные, вышли на улицу. Мне показалось, что все прошло уж очень гладко, и я спросил Аркашу:
  - Как ты думаешь, наши заявления не потеряются?
  - А куда им теряться? Мы же их в ящик стола Льва Сергеевича положили. Да теперь все в порядке, можешь не дрейфить.
  - А когда же ты успел побывать во Дворце Пионеров и обо всем договориться?
  - Так я там и не был... уже, наверное, целый год, как и ты. Насчет рекомендации я все придумал, а то с нами бы и разговаривать не стали.
  - А если возьмет да и позвонит туда по телефону, что тогда?
  - Паша, зачем это он звонить будет, если и заявления написаны, и анкеты заполнены. Все будет в порядке, вот увидишь!
  В следующий выходной мы с Аркашей поехали в Люботин, быстро нашли аэродром и ангар Љ 6. Там уже собралась вся группа будущих планеристов Льва Сергеевича. Он встретил нас, как своих новых учеников, и представил всем остальным. Всего в группе вместе с нами было двенадцать человек. Группа была разбита на пары, за каждой из которых был закреплен летательный аппарат. Летный сезон этого года закончился, и теперь все занимались ремонтом планеров, подготавливая их к следующему сезону. Обычно, летный сезон начинался с занятий на поле аэродрома.
  Нам с Аркашей достался планер старой модели типа "Летающее крыло" с бортовым номером Ш-3. Это был сильно потрепанный аппарат, у которого перкаль обшивки висела лохмотьями, а все тросики рулей были порваны или сняты. Нам с Аркашей предстояло отремонтировать эту машину, и мы принялись за дело. Мне нравилась эта работа - ремонтировать настоящий летательный аппарат - и уже к февралю у нас с Аркашей все было готово. Однако, забегая вперед, хочу сказать, что летать на этом аппарате мне так и не пришлось. Вскоре, после окончания ремонтных работ и генеральной уборки ангара, всю группу отправили на медицинское обследование, где у меня обнаружили дальнозоркий астигматизм. Продолжать ходить на занятия в группу Медвиденко не было смысла, и я был очень разочарован. На этом и закончилась моя "летная карьера" планериста. Аркаша продолжал заниматься и даже летал, но это было гораздо позже.
  Занятия в техникуме занимали у меня много времени, но не на столько, чтобы его не хватало на кино, коньки или танцы. Однако в течение продолжительного отрезка времени ничего такого не случалось, на что стоило бы обратить внимание, и я перенесусь в лето тридцать восьмого года. Именно тогда произошел перелом в моей дальнейшей судьбе, и вдруг определились пути дорожки, по которым мне предстояло идти.
  Внезапно заболела мама. Она перенесла инфаркт, и о ее дальнейшей работе, нечего было и думать. Все сложилось так, что на Веркины и Костины плечи свалились два нахлебника: я и мама. Ну, мама есть мама, и им от нее никуда не деться, а вот я оказался для них непосильной нагрузкой. Костя так и сказал: "Вот что "студент", тебе нужно идти работать, доучишься потом. Я не потяну вас всех, понял"? Все было предельно ясно, чего же тут не понять? Учебе моей в техникуме "крышка", и нужно идти работать, но куда? Вот тут я и вспомнил обещание Дмитрия Васильевича, устроить меня в свои мастерские учеником. "Нет проблем, - сказал Дмитрий Васильевич, когда я обратился к нему по этому поводу, - завтра приходи и будем оформляться". Через неделю я уже ходил на работу в мастерские по ремонту точных приборов. Дмитрий Васильевич не только устроил меня на работу, но и помог оформить в техникуме академический отпуск, - теперь я мог возобновить учебу, как только представится такая возможность.
  Мастерские находились на Московском проспекте недалеко от Харьковского моста. В основном они занимались ремонтом аналитических весов (очень чувствительных и точных приборов), но брали в ремонт и другие механические приборы: манометры, редукторы прессы. Учеба моя продвигалась быстро. Спустя три месяца после моего прихода в мастерские, я уже мог работать на токарном, сверлильном и фрезерном станках, умел затачивать сверла, резцы и другие инструменты. Потом мне устроили квалификационный экзамен, с которым я успешно справился, и мне присвоили квалификацию: слесарь-механик, 3-й разряд. Потом старшие ребята из нашей мастерской мне сказали, что для начала - это большой разряд, и тут наверняка постарался мастер, а за это его полагается отблагодарить, пригласив на выпивку. "Разряд полагается "обмыть", и тут ничего не поделаешь, - сказали они мне, - а пойдет мастер или нет - это уже другое дело". Я терпеть не мог ходить по пивным после получки, но на этот раз пришлось согласиться, и я пригласил Дмитрия Васильевича. Он поблагодарил меня за приглашение, но идти с нами отказался. Таким образом, мне пришлось угощать одних инициаторов этого дела, которых набралось пять человек. Обычно походы в разные "шалманы" после работы предпринимались один раз в неделю, и делались они в складчину. Деньги собирались заранее и отдавались "казначею", который и "правил бал". В компанию любителей выпить входила, в основном, молодежь, и, когда я попытался проигнорировать эти мероприятия, мне заявили, что "итальянских забастовок" не потерпят. Тогда я, как мне казалось, нашел хороший выход из положения: я отдавал свою долю (в общем-то, пустяковые деньги), а в "шалман" не ходил - это всех устраивало.
  В мастерской работало много мастеров своего дела, но самыми высоко квалифицированными являлись механики-регулировщики. Только им доверялась окончательная регулировка аналитических весов и сдача их инспектору Государственной палаты мер и весов ( ГПМВ ). Приемка одного прибора иногда длилась несколько часов, а иногда несколько дней. И только, когда инспектор ставил свою подпись и печать на техническом паспорте данного прибора, работа считалась законченной. Регулировщики зарабатывали очень хорошо. У каждого из них была своя отработанная технология регулировки, свои секреты, которые они бережно хранили друг от друга. Самым важным и ответственным этапом всей регулировки аналитических весов являлась шлифовка, полировка и установка на место агатовых призм, на которых работали эти приборы. Вот эта, святая святых, работа, и выполнялась регулировщиками в строжайшей тайне друг от друга. С этим непонятным и удивительным явлением для меня, я тогда столкнулся впервые в жизни. Все подготовительные работы выполнялись другими специалистами. Вот на такую подготовительную работу, весьма ответственную, и поставил меня, однажды, Василий Дмитриевич.
  Работа эта была непростой, кропотливой, не допускающей никакой халтуры. Любой скрытый дефект в подготовительной работе, обязательно обнаруживался в процессе регулировки и сдачи изделия инспектору. Я думал, что для начала мне дадут в работу какой-нибудь прибор попроще, но мне дали аналитические весы немецкой фирмы "Бунге". Это был очень точный и сложный прибор, у которого отклонение стрелки на измерительной шкале рассматривалось под микроскопом. Никто не хотел брать в работу эти весы, потому что они находились в очень плохом состоянии, и на их ремонт и подготовку к регулировке требовалось много времени. Вот я и взялся за эту работу, спешить мне было некуда. Этот прибор, очевидно, использовался в какой-то химической лаборатории, потому что он был сильно поврежден кислотой. Нужно было его полностью разобрать по винтикам и деталям, часть из которых следовало отправить в гальванический цех для восстановления антикоррозийных покрытий, а другую часть отремонтировать самому. Застекленные деревянные футляры, изготовленные, как правило, из дорогих твердых пород дерева, восстанавливались в столярной мастерской. Оказалось, что деталей, которые нужно было отправить в гальванику, оказалось очень много, и я разложил их по коробочкам, на крышках которых написал название узлов. Я полагал, что так мне будет легче со сборкой. Однако гальваник, после выполнения своей работы, ссыпал все детали в одну коробку - ему так было удобнее. Получив целую гору разных деталей и винтиков, я теперь понятия не имел, как их собирать и что с чем свинчивать. Спрашивать я никого не хотел - засмеют! Пыхтел я, пыхтел, но все же не только все узлы собрал, но и весь прибор, который теперь сиял хромом и лаком, как новенький. Это была моя первая самостоятельная работа, и я был очень рад, когда регулировщик принял у меня такой сложный прибор без возврата на доработку. Именно с этого момента у меня началась складываться репутация молодого механика, которому можно доверять ответственную работу. Прошло какое-то время, и Дмитрий Васильевич выбрал для меня прибор средней точности, велел выполнить всю работу, включая регулировку, и сдать прибор госинспектору. Мне повезло, и я успешно справился с этой работой в установленный мне срок. Однако срок этот был короче обычной установленной нормы на эту работу. Это насторожило опытных регулировщиков, - я, стараясь выполнить работу быстро и хорошо, ломал "установившиеся нормы". Когда такой случай повторился, на меня стали "давить": с одной стороны регулировщики дали мне "добрый" совет не "высовываться", а с другой, - стали говорить, что Дмитрий Васильевич "тянет меня за уши", специально подбирая для меня выгодную работу. Я немого сбавил темп, но все равно ходил в "ударниках".
  Прошел год. По каким-то причинам Дмитрий Васильевич уволился и перешел работать мастером в мастерские Харьковского Электротехнического Института (ХЭТИ). По сравнению с нашими аналитическими мастерскими это было крупное предприятие. Вскоре после его ухода, меня стали "зажимать" тем, что не стали давать работу "выше" моего разряда. Заработки мои упали, и я уволился. Наверное, Дмитрий Васильевич взял бы меня на работу к себе, если бы я попросил его об этом. Мне очень хотелось поработать в мастерских ХЭТИ, но без рекомендаций туда не брали, а просить об этом своего наставника мне было стыдно. К этому времени у меня был четвертый разряд слесаря-механика, и я пошел искать работу сам. Я не могу сказать, что найти работу "по вкусу" было легко, нет уж, пришлось повертеться. Однако, побродив по различным некрупным предприятиям города, мне удалось поступить на небольшой экспериментальный заводик Харьковского Отделения Электромонтажного Треста, который занимался изготовлением различных приборов, использовавшихся в телефонии. Сначала я поработал немного в цеху на сборке вольтметров, а потом мне предложили должность нормировщика. Я согласился, но вскоре об этом пожалел. Хотя у меня появился свой рабочий стол в отделе главного экономиста, и это было престижно, но работа эта была такой нудной и неблагодарной, что я очень скоро стал проситься обратно в цех. Однако, как я не просился, экономист Адам Адольфович Успенский, под началом которого я работал, отпускать меня пока не собирался. Так я и тянул лямку нормировщика до марта 1940 года, все чаще подумывая о том, куда бы это мне улизнуть.
  Где-то в середине марта, Адам Адольфович вызвал меня к себе и прямо ошарашил своим предложением:
  - Павел, - сказал он, едва я вошел в кабинет, - есть возможность поехать в длительную командировку в Баку на монтаж АТС. С тобой поедут еще двое наших ребят, и я провожу вас до Ростова, ну, а дальше вы уж сами. Я тоже еду в командировку в Ростов, так что нам по пути. Билеты я уже заказал на шесть часов вечера. Если согласен, то я сейчас выпишу командировочную, получишь деньги, и айда собираться. Я буду ждать вас у центрального входа в вокзал.
  Я не знал, что в таких случаях нужно уточнять и лишь спросил:
  - А на сколько дней командировка?
  - Ну, месяцев на шесть, я думаю, - ответил, улыбаясь, мой шеф, - да ты не сомневайся, там хорошо можно заработать.
  Мне некогда было долго раздумывать, и я согласился. Главная мысль, которая сразу врезалась мне в память: "Баку - это Кавказ - ура"! Получив документы и деньги, я пустился бегом домой, - времени на сборы было очень мало.
  Когда, запыхавшись, я прибежал домой, дома была одна мама.
  - Мамочка, я срочно уезжаю в командировку... нужно быстренько собраться, а то поезд отходит в шесть часов, - заявил я, едва успев закрыть за собой дверь.
  - О Господи! - воскликнула мама, всплеснув руками. - В какую командировку, куда?
  - На Кавказ, в Баку, там наш трест монтажные работы выполняет. Вот я с группой ребят монтеров и еду на монтаж автоматической телефонной станции.
  - На сколько же времени эта командировка, когда же ты приедешь домой?
  - Наверное, через месяц... я не знаю. Да ты не волнуйся и не скучай, месяц пройдет быстро... вот увидишь!
  - Дай-то Бог, чтобы так оно и было. Только ты будь осторожным и не связывайся с плохими людьми. Пиши мне чаще, сынок. Давай я помогу тебе собрать вещички, а чемодан ты возьмешь Верин?
  - Нет, мама, Вера тебя ругать будет. Я лучше возьму наш маленький, - вещей-то у меня немного.
  Я принес из кладовки небольшой потертый чемоданчик, выбросил из него ненужный хлам, и мы с мамой стали укладывать в него мои вещи. Их оказалось так мало, что чемоданчик даже не наполнился. Потом мама уложила туда два полотенца, мыло, носовые платки и все было готово. Мама плакала, а я старался успокоить ее:
  - Мама, не волнуйся, - все будет в порядке, вот увидишь. Когда-то ведь все равно я должен буду самостоятельно жить и принимать решения, вот такой случай и представился. Ребятам передай, что я не смог с ними проститься, так как не было времени, - отъезд, как ты видишь, неожиданный. Как только приедем на место, я сразу же напишу тебе и им обязательно.
  - Павлик, у меня так болит сердце... ну, с Богом, сынок, не забывай нас, дорогой, пиши чаще...
  Мы трогательно простились, и я помчался на вокзал. По дороге я все время лепетал себе под нос: "Аркаша, Изька, Машенька... Валерка, София, тетушка Маргарита, ну, простите меня, простите... я вас всех так очень люблю".
  Когда я, наконец, добрался до вокзала, Адам Адольфович и ребята, мои будущие товарищи по работе, с которыми я почти не был знаком, уже ждали меня. Мы познакомились и пошли на перрон к своему вагону. Одного из моих будущих коллег звали Леня, второго - Женька. Когда подошел поезд, и мы нашли свое купе, то оказалось, что на наших местах расселись какие-то кавказцы, и пришлось звать кондуктора, чтобы выдворить их из нашего купе. Как оказалось, их места были совсем в другом вагоне. Едва мы устроились, и я уселся у окошка, как поезд тронулся. Поплыли мимо люди, стоявшие на платформе и машущие руками, - они кого-то провожали. Мне вдруг тоже захотелось, чтобы кто-нибудь провожал и меня: Аркаша, София, Валерка... но ведь кроме мамы никто не знал о моем отъезде. Поезд набирал скорость. Домики и пирамидальные тополя, стоявшие возле них, все быстрее бежали навстречу. Вдруг истина открылась мне со всей очевидностью; я уезжаю от родных, от друзей, из родного города. Сердце сжалось у меня от тоски и боли, слезы покатились ручьем, а внутренний голос в ритме стука колес вагона твердил мне: "Ку-да, ку-да, ку-да ты едешь? Ду-рак, ду-рак, ду-рак!" Мне вдруг захотелось выпрыгнуть из поезда на ходу и вернуться домой. Однако это было невозможно, и я решил сойти на первой же остановке. Адам Адольфович заметил мои слезы и мое состояние:
  - Что с тобой, Павел, ты волнуешься? Ничего, я тоже волнуюсь, когда уезжаю куда-нибудь. Успокойся, все будет в порядке.
  - У меня болит голова, - сказал я, стараясь не смотреть в его сторону, - наверное, оттого, что я бежал, стараясь не опоздать на поезд.
  - Ничего, все пройдет. Главное - не робейте, ребята, у вас все еще впереди, и придется не раз принимать самостоятельные решения, - сказал Адам Адольфович бодрым, веселым голосом, - ну, а теперь давайте перекусим.
  Он стал доставать из сумки свертки с продуктами. Опять мне стало не по себе, - у меня-то с собой никакого продовольствия не было. Однако наш наставник учел и это: на столе появились колбаса, хлеб, вареный картофель, соленые огурцы, яички. В купе запахло вкусным обедом, и настроение у меня улучшилось. И все же тоска, охватившая все мое существо, не покидала меня. Я все время повторял про себя, как молитву, одни и те же слова: "Мамочка, друзья, я скоро вернусь, вот увидите, - это будет очень скоро".
  Наш скорый поезд "Москва - Баку" шел быстро, останавливаясь только на больших станциях. Я еще никогда не ездил по железной дороге на большие расстояния, и меня удивило, что на каждой остановке на перроне толпились продавцы всякой всячины: пирожки, горячий вареный картофель, соленые огурцы и помидоры, квашеную капусту. Кроме того, по вагону то и дело проносили разную еду: сосиски с капустой, котлеты с макаронами, борщ. Бери, что хочешь, если есть деньги.
  Дорожные впечатления постепенно размывали нахлынувшую на меня тоску. Теперь я думал о том, что мне предстоит преодолеть в ближайшем будущем. А какое оно - это ближайшее будущее, я и понятия не имел. Ясно было одно: скоро будет Ростов, Успенский сойдет, и мы с ребятами останемся одни, а что дальше?
  Адам Адольфович начал готовиться к выходу задолго до подъезда к Ростову. Когда все было уложено в чемодан и сумку, он коротко проинструктировал нас: "Поезд в Баку приходит вечером, поэтому сразу идите в гостиницу "Новая Европа", там и переночуете. Там всегда есть свободные места, а утром поедете на трамвае, на промысл "Сталиннефть", спуститесь вниз. Справа от дороги увидите новое двухэтажное здание - это и есть телефонная станция. Командировочные предъявите начальнику станции или главному инженеру, словом, любому начальству, которое окажется на месте, все ясно"?
  Казалось все просто и ясно, однако какое-то настораживающее внутреннее чувство подсказывало мне, что все будет не так, и оно не обмануло меня.
  В Ростове мы помогли Адаму Адольфовичу выгрузиться на перрон, и начали прощаться. "Ребята, сказал он, потряхивая нам руки, не волнуйтесь, действуйте осмотрительно, и все будет в порядке. Берегите документы и деньги, не ввязывайтесь в скандалы. Ну, всего хорошего"! Он взял свой багаж и направился к выходу, а мы вернулись в вагон, и уселись на свои места. Не успели мы прийти в себя от проводов своего шефа, как к нам в купе ввалилась пожилая дама с двумя большими чемоданами и сумкой, которые нес носильщик. Она сразу заявила, что у нее нижняя полка и попросила уложить чемоданы. Потом она уселась поудобнее возле окошка и начала рассказывать, что зовут ее Зоя Петровна, что живет она в Баку и работает завучем в школе, а ездила она в гости к своей старшей дочери в Ростов. Она была очень словоохотлива, и все время рассказывала о Ростове, о Баку и своей школе. Вдруг она замолкла, и начала с любопытством нас разглядывать. Немного помолчав, она спросила, обращаясь ко всем сразу:
  - А куда это вы едете, мальчики?
  - В Баку на работу, - поспешил ответить Женька, - телефонизацией промыслов будем заниматься...
  - А откуда же вы едете?
  - Из Харькова, - поспешил ответить я, - мы работаем в "Пятом Электромонтажном Тресте", слышали про такой трест?
  - Да. У нас есть Бакинское отделение этого треста. Муж как-то говорил мне об этом, только я не знаю, где он находится, кажется где-то в центре, а вы адрес знаете?
  - Пока не знаем, - продолжал я, взяв инициативу разговора в свои руки, - нам сначала надо добраться до гостиницы "Новая Европа", переночевать там, а потом найти новую телефонную станцию, что на промысле "Сталиннефть". Вы знаете, где это?
  - Конечно, знаю, и все вам расскажу. Только вы не идите в гостиницу "Новая Европа", это гостиница первого класса, и там никогда не бывает свободных номеров. Лучше поезжайте в "Баку", там с этим делом проще.
  Она подробно рассказала нам, как туда нужно добираться. Когда мы прибыли в Баку, уже начало темнеть. Нашу спутницу встречали, очевидно, родственники и друзья, их было много, и она сразу забыла о нас. Мы не стали искать гостиницу "Баку", а сразу поехали в "Новую Европу", как нам советовал Успенский. Гостиницу мы нашли очень быстро, но когда зашли в холл, то сразу же поняли, что нам здесь ничего не светит, - возле администраторши стояло большое объявление: СВОБОДНЫХ МЕСТ НЕТ. В холле было светло, тепло и уютно, а на город надвигалась темная ночь. Уходить из гостиницы нам никак не хотелось, и я, на всякий случай, спросил:
  - Девушка, мы в командировку приехали, города мы не знаем, и нас к вам направили. Нам только переночевать нужно.
  Она посмотрела на нас с какой-то презрительной улыбкой, а затем, указав пальцем на объявление, ответила:
  - А вы читать умеете? У нас мест нет!
  - Может, вы знаете, где есть, а то ведь ночь на дворе, куда же нам теперь идти?
  - Не знаю. У нас не справочное бюро.
  Считая, очевидно, что сказала все, она стала листать какой-то журнал, не обращая на нас больше никакого внимания. Нам ничего больше не оставалось, как выйти на улицу.
  По сравнению с ярким освещением холла гостиницы, на улице было темно, хотя небо было еще светлым. Тусклый свет уличных фонарей, почти не освещал окружающую местность. Холодно, неуютно, тоскливо...
  - Ну, хлопцы, куда теперь двинем? - спросил Женька, запуская пятерню в свою рыжую шевелюру. - Может на вокзал, а?
  - Знаете что, поехали на телефонную станцию, - сказал обычно молчавший Ленька, - может там и вечером работают, может мы, кого-нибудь, там еще застанем?
  - Верно, - поддержал я его, - это гораздо лучше, чем бродить ночью по незнакомому городу.
  Женька не возражал, и мы направились к трамвайной остановке. Добраться до промысла "Сталиннефть" не представляло труда, так как это была конечная остановка одного из маршрутов трамвая. От конечной остановки на промысл вела широкая асфальтированная дорога, довольно круто спускавшаяся вниз в долину. В начале этой дороги со стороны города возвышалась огромная арка, на которой большими светящимися буквами было написано: "СТАЛИННЕФТЬ". Все пространство внизу было покрыто множеством хаотично разбросанных по нему электрических фонарей. Этому пространству, казалось, нет конца. На фоне серого неба, дальше к горизонту, четко выделялись буровые вышки. Порывы сильного ветра раскачивали фонари, и создавалось впечатление, что вся эта черная бесконечная равнина смещается, дышит...
  По обе стороны дороги, на значительном расстоянии от нее, размещались одноэтажные постройки, образуя широкую улицу, которую мы узнавали по описанию Успенского. Пройдя метров двести по дороге после окончания спуска, мы увидели справа небольшое двухэтажное здание с широкими окнами и высокими дверями парадного входа. Широкая лестница, уложенная керамической плиткой, выходила на асфальтированную площадку. Над входом нависал козырек со светильником, а над дверью - круглые электрические часы, но ни то, ни другое не работало, а здание изнутри было погружено во тьму. Со стороны фасада оно освещалось уличным фонарем, висевшем на покосившемся столбе. Слева от здания лежала целая гора строительного мусора и разных досок. Недалеко в стороне работала качалка-насос, выкачивая из скважины нефть. Вблизи никаких других зданий не было, а значит, это здание и было новой телефонной станцией, которую мы искали.
  Я подошел к двери и подергал ее, заперто. Тогда я постучал в дверь и крикнул: "Эй, там, есть кто-нибудь?!" Ни света, ни ответа.
  - Ну, что будем делать дальше, опять в город пойдем? - спросил я, стоявших рядом ребят.
  - Не нужно никуда идти, - сказал Женька решительным тоном, - давайте здесь останемся до утра, а то в городе заберут, как ночных бродяг.
  - Холодно, замерзнем, - сказал Ленька, поежившись, - костер здесь жечь нельзя.
  - Нипочем не замерзнем, - возразил Женька, - бегать будем, а от ветра шалаш сделаем, вон сколько досок.
  Мне очень не хотелось идти в чужой город ночью, и я согласился дожидаться утра на улице возле здания станции. Мы дружно принялись за сооружение шалаша из досок и обрывков толя, и через час все было готово. Однако залазить в шалаш нам пока не хотелось, и, чтобы согреться, мы затеяли борьбу. Навозившись вволю, мы уселись на досках, пытаясь угадать, сколько еще осталось времени до утра. Мне почему-то казалось, что скоро должно наступить утро, на самом же деле ночь только еще приближалась, а вечерняя прохлада сменилась ночным холодом. Ветер усилился, закручивал вихри и бросался песком в лицо. Становилось очевидным, что нам предстоит провести на улице нелегкую ночь. Меня снова начала одолевать тоска, и я начал ругать себя, что согласился на эту командировку. Леня тоже заметно приуныл, а Женька хоть бы что, мне даже казалось, что ему нравится наше положение.
  - Знаете что, ребята, - сказал он, охваченный какой-то новой идеей, - давайте играть в первопроходцев - мы нашли большое месторождение нефти. А это наш лагерь, который нужно охранять с оружием в руках.
  - Верно, - поддержал я его, - лагерь нужно охранять от враждебных племен индейцев, которые не хотят отдавать нам свою землю. Я согласен!
  - Да бросьте, ребята, дурачиться, - заявил уныло Ленька, - какого черта здесь охранять? Давайте лучше залезем в шалаш, и будем спать до утра.
  - Вот и хорошо, залезайте с Пашей в шалаш, и спите, а я первый буду охранять лагерь вот с этим карабином, - при этом Женька поднял с земли косой обломок доски и взял его на плечо, как настоящую винтовку. Вторым будет дежурить Паша, а ты, Леня - под утро, согласны?
  Мы были согласны на что угодно, лишь бы поскорее наступило утро. Каким бы хилым не был шалаш, но он все существенно защищал от пронизывающего ветра. Забравшись в него, мы с Ленькой начали даже согреваться. Однако спать мне не хотелось, и я прислушивался, как Женька маршировал возле шалаша, командуя сам себе: "Ать-два, ать-два, ать-два". Прошло немного времени, и вдруг он, как ошпаренный, закричал:
  - Эврика! Ребята, вылезайте скорее, - я гостиницу нашел!
  Мы поспешно вылезли из шалаша.
  - Какую гостиницу, где, что ты опять придумал?! - напустился я на него.
  Загадочно улыбаясь, он указал пальцем на окно первого этажа левой боковой стороны здания.
  - А форточка-то не заперта!
  - Тю-тю! А нам-то какое дело до той форточки? Зря из шалаша вытащил, - возмутился Ленька, - я уже согреваться начал.
  - А то дело, Ленечка, что кто-то из нас сейчас залезет в нее и откроет окошко, и мы туда войдем, как в парадные двери. Устроимся в этом домишке, переночуем, а утречком тем же путем на улицу, чтобы не ругали за самодеятельность. Окошко опять закроем, а позднее, когда все не работу придут, мы и явимся: "Здрасьте, мы прибыли", ясно?
  - А кто туда полезет? Мне не хочется, - заявил Ленька, с опаской поглядывая на окна.
  - А мы сейчас жребий потянем, кто короткую щепочку вытащит, тот и полезет, согласны?
  Мы с Ленькой были согласны, надеясь, очевидно, что короткая щепка достанется не нам. Женька поднял с земли большую тонкую щепу, разломил ее на три части и показал нам - две длинных и одна короткая. Отвернувшись, он начал перекладывать их в руке, а затем, повернувшись к нам, он торжественно произнес: "Тяните!". Я потянул первым, и вытащил длинную щепочку. Ленька потянул вторым, - ему досталась короткая щепочка. Женька раскрыл ладонь и показал длинную щепку. "Ну, Леня, лезь в форточку и открывай окошко, - сказал Женька сочувственным тоном, - тебе выпало лезть, а мы тебе поможем". Окно располагалось высоко над землей, и Леньку пришлось подсаживать, чтобы он смог взобраться на подоконник.
  Ленька был высоким худым пареньком, и ему легко удалось проскользнуть в широкую форточку и стать на подоконник с внутренней стороны помещения. Но не успел он спрыгнуть на пол, как в помещении зажегся яркий свет, распахнулась дверь, и в нее, как чертик из шкатулки, влетел крепкий на вид бородатый старичок, с толстой палкой в правой руке. Он начал колотить Леньку этой палкой, приговаривая: "Ах ты, вор, ах ты бандит, ах ты мазурик! Вылезай обратно, дурак, а то башку разобью! Вылазь, вылазь! Ленька ринулся обратно, но застрял, высунувшись на улицу, только на половину, - ноги его еще болтались там, а голова и руки - здесь. Дед, пытаясь, избавится от него, как можно скорее, толкал его палкой в зад. При этом он кричал и неистово ругался: "Я сейчас милицию позову, мать вашу, гады, мать вашу! Воры"!
  Ленька, наконец, вывалился из форточки вниз головой, и непременно расшибся бы, если бы мы с Женькой вовремя не подхватили его. Дед продолжал кричать и ругать нас через окно, угрожая нам милицией, если мы сейчас же не уйдем. Я подошел к окну и, показывая ему, документы через грязное стекло, спокойно сказал:
  - Дедушка, да не воры мы, мы свои, вот наши документы. Мы приехали сюда работать, а в здание хотели залезть, потому что холодно. Пустите нас, но не ночевать же нам на улице.
  - Еще чего захотели бы, нельзя! - сказал дед уже спокойно. - Подождите до утра, пока начальство придет. А в помещение нельзя, мало ли кто сюда приезжает...
  Больше он разговаривать с нами не стал, закрыл обе форточки на защелки и погасил свет.
  - Хрен с ней, с гостиницей, будем ночевать в шалаше, - заявил Женька с прежним оптимизмом, - я продолжаю сторожить, а вы ложитесь спать.
  - Эй, вы там! - раздался грозный оклик со стороны дороги. - Кто такие и что здесь делаете?!
  На дороге стоял невысокий широкоплечий мужчина. В левой руке он держал электрический фонарик, мощным лучом которого ощупывал нас, а в правой, - направленный на нас револьвер.
  - Да мы приехали в командировку сюда на работу, - ответил я, указывая на здание станции, - но слишком поздно, никого нет, вот мы решили дожидаться утра здесь. Города мы не знаем и ночь...
  - Подойди ко мне один и покажи документы, а вы двое оставайтесь на месте. И без шуток, а то буду стрелять!
  Я, не без страха, подошел к нему и достал из кармана паспорт, и командировочную. Пока я возился с бумагами, мужчина внимательно рассматривал меня, потом положил револьвер в карман, выключил фонарик, взял документы и скомандовав: "Стоять здесь!", отошел к фонарю. Через несколько минут он вернул мне документы, и уже более добродушно сказал:
  - Вот что, ребята, на промысле ночью оставаться нельзя, - патруль все равно арестует. Пойдемте со мной, я устрою вас на ночь.
  - А это очень далеко? - озабоченно спросил Женька. - У нас вещи...
  - Да нет, от сюда метров двести пятьдесят будет, не больше. Ну, пошли, а то у меня нет времени.
  Мы взяли чемоданы и поплелись за неизвестным доброжелателем в обратном направлении. Дойдя к тому месту, где начинался подъем в город, он свернул направо и через несколько шагов остановился возле небольшого здания, похожего ни то на склад, ни то на барак. Похоже, было, что это здание только что построили, потому что вокруг было много строительного мусора. Наш провожатый открыл входную дверь, и мы вошли в длинный коридор, слабо освещенный лишь одной маленькой электролампочкой. Справа вдоль коридора располагались небольшие квадратные окна, а слева - ряд дверей. Открыв одну из них, мужчина сказал:
  - Вот здесь переночуете на столах, только не курить!
  - А туалет здесь есть? - спросил Женька. - А когда нам можно будет завтра утром уйти?
  - Уйдете, когда захотите, - я запирать вас не буду, только выключите свет и плотно закроете двери, ну всего хорошего. Пока.
  В комнате было несколько канцелярских столов и много новых стульев, связанных попарно. Света в комнате не было - электропроводка еще не была закончена, и комната слабо освещалась через окно от уличного фонаря.
  - А вы заметили, какой у этого мужика акцент, как вы думаете, кто он? - спросил Ленька, устраиваясь на одном из столов.
  - А мы где, Леня, в Азербайджане, так? Он ведет себя, как хозяин, так? Значит он азербайджанец - это факт! - ответил я, удивляясь собственной логике. - Ну, хватит разговоров, - я спать хочу.
  Теперь мы все уже разлеглись на столах, и я не успел голову на руку положить, как уснул.
  Нас никто не будил, но я проснулся рано, чуть солнце появилось над горизонтом. Ребята еще спали, но я не стал их будить, а поскорее побежал отыскивать туалет и умывальник. Вода из водопровода текла тонкой струйкой и пахла ржавыми трубами. Но я был рад и этому, и принялся тщательно смывать с себя вчерашнюю пыль. Хорошо умывшись, я побежал будить ребят, которые уже и без меня проснулись, но продолжали валяться на столах. Когда я появился в комнате, Женька спросил меня:
  - Ну, как, Паша, вода и туалет здесь есть, и вообще, что это за берлога?
   - Насчет берлоги не знаю, а вот вода есть, только еле-еле течет, так что скорее идите умываться, а то воду совсем отключат.
  Я тогда пошутил, но оказалось, что с водой в те времена в Баку было очень плохо. Ее подавали на город с пяти до восьми часов утра, а вечером с восьми до двенадцати часов ночи. Днем в городе воды не было.
  - Паша, а сколько сейчас может быть времени, как ты думаешь? - спросил Ленька, переваливаясь с боку на бок на своем ложе.
  - Думаю часов шесть, - ответил я, поглядывая на ярко освещенные окна.
  - Так кто же в такое время встает, может мы, и на работу в такую рань побежим, а? - вмешался в разговор Женька, усаживаясь на столе по-турецки. - Нам еще позавтракать где-то надо, и пивка бы попить, не мешало.
  - Брось ты, Женька, дурачится. Тебе бы еще бокальчик вина с шашлычком, дыню с футбольный мяч и фигу с кулак, - сказал я, пытаясь открыть окно, - приводите себя скорее в порядок, да и пошли на станцию, уже пора.
  Однако Женька не сдвинулся с места и ответил миролюбивым почти ласковым голосом:
  - Вот чего я в тебе не пойму, Паша, так это рвение скорее взяться за работу. Куда она уйдет от нас, эта работа? И на станции все уже знают, что мы приехали, - старик наверняка уже натрепался о нашем ночном штурме. Так что заявимся мы через час, другой и заявим: "Здрасьте, мы прибыли". Вот и все дела, Паша!
  - Нет, Женя, надо идти, - поддержал меня Ленька, - а то нас здесь запереть могут.
  - Ха-ха-ха! - откровенно расхохотался Женька, А окошки, зачем существуют, Леня? Запрут двери, а мы в окошко выйдем, и никто нас толкать в зад не будет. Ты же имеешь опыт в таких делах.
  - Да ну тебя к черту - это все твои дурацкие затеи, Женька, - огрызнулся Ленька, продолжая собирать свои вещи, - больше я в них не участвую, так и знай.
  Через полчаса мы забрали свои чемоданы, и ушли беспрепятственно из своей "гостиницы", так никого и не встретив.
  Как Женька ни куражился, как ни тянул время, а на станцию мы пришли, когда не было еще девяти. Там были все на месте, и работа шла полным ходом, - рабочий день у них начинался с восьми часов утра. Нас приняли нормально, и никто не напоминал о ночном происшествии, - старик, очевидно, об этом умолчал. Как выяснилось, нас не очень-то ждали, так как все основные монтажные работы на этом объекте уже были завершены, и оставалась работа внутри станции: подключение тысячей проводков к распределительным стойкам-кроссам и коммутаторам. Однако эту работу и запуск станции в эксплуатацию выполняли мастера высоких разрядов и инженеры. Только одна бригада работала на подвеске воздушного кабеля в Сабунчах (степной район возле Баку). Работы ей оставалось на две недели, вот нас и подключили к этой бригаде, чтобы поскорее закончить эту работу. Жить нас поместили в общежитие, которое располагалось недалеко от станции. Рядом же располагалась и рабочая столовая, где обеды были очень плохими, но зато очень дешевыми, однако нас это вполне устраивало. Бригаду, работавшую в Сабунчах, отвозили на работу на грузовике. Грузовик отъезжал от станции в девять часов утра. К этому времени нужно было подготовить необходимые материалы, инструмент, пищу и, самое главное, воду для питья. Ничего нельзя было забывать, потому что грузовик отвозил бригаду на работу утром, а забирал после работы вечером.
  В бригаде нас приняли хорошо, и мы сразу, без всякой раскачки, включились в работу на линии. Работа состояла в том, чтобы на уже стоящие металлические столбы-опоры натянуть стальной трос, и подвесить на нем двадцатипарный освинцованный кабель. На всю эту работу отводилось раньше три недели, а после того, как нас "подбросили" в бригаду, этот срок был сокращен до двух недель. Бригадиром у нас был опытный техник-телефонист Владимир Жаков, который работал на различных монтажных участках Баку уже три года. Он говорил, что уже привык к местному климату, хорошо зарабатывает и в другое место уезжать не хочет, хотя такая возможность у него есть. Сразу же по приезду на место работы он проинструктировал нас: "Днем рубашку не снимать, на голову надеть чепчики из носовых платков или бумаги, годится и газета, иначе может быть тепловой удар. Воду нужно пить как можно реже, потому что она тут же выйдет потом и застынет на рубашке солевой коркой, разъедающей кожу. Босиком не ходить - кругом шастают скорпионы и ядовитые пауки". Сначала мне показалось, что все эти предостережения - чепуха, простая перестраховка начальника. Однако я скоро убедился, что это не так.
  Сабунчи - это степной район, открытый ветру и солнцу. Куда не глянь - равнина, по которой редко разбросаны буровые вышки. Жара днем здесь достигает сорока градусов и больше, а спрятаться в тень негде. Земля покрылась глубокими трещинами, из которых то и дело выползают на поверхность огромные мохнатые пауки и скорпионы. Класть одежду на землю, даже на короткое время, было никак нельзя, туда сразу же набиралось полно всякой ядовитой живности, от которой потом было трудно избавиться. Часто, целый день дул ветер, но он не приносил прохлады, потому что был горячим, как из духовки. Кроме того, ветер поднимал тучи мелкого, всюду проникающего песка, который прилипал к телу, лез в глаза и рот, забивался в волосы.
  Первый день работы в таких условиях мне показался бесконечно длинным, и мне казалось, что я не выдержу до прихода машины. Однако к вечеру жара начала спадать, ветер стал прохладнее, дышать стало легче. По приезде на станцию, мы разгрузили остатки кабеля и инструмент, и устремились в общежитие в душ, где было уже много народа, нам пришлось ждать.
  Прошла неделя, и я стал привыкать к работе и местным условиям жизни. В свободное от работы время, мы с ребятами знакомились с городом тех лет. Баку показался мне тогда грязным не обустроенным городом, страдающим от жары, пыли и жажды. Как правило, питьевой воды в водопроводных кранах города днем не было. Воду можно было купить в виде пищевого льда, который продавался во всех торговых палатках, где продавалась рыба или пиво, или разливное вино из бочек. Основной достопримечательностью города, как мне тогда казалось, был городской парк, где днем можно было укрыться от зноя, а вечером там играла музыка, работала танцплощадка, продавались сладости и мороженое. В парке и на танцплощадке бывало много народа, но особенно выделялись местные девушки, которые охотно шли с нами танцевать. Однако наши бывалые ребята нас предупредили, чтобы мы не знакомились и не танцевали с азербайджанками, потому что их ребята обязательно нас за это поколотят. Мы не вняли совету, и пришлось уходить домой через изгородь с тыльной стороны парка. Недалеко от парка был городской пляж, однако его, очевидно, редко убирали, потому что там всегда было много мусора, а галька во многих местах была испачкана мазутом. Море здесь также изобиловало мусором и нечистотами, которые сбрасывались с кораблей, стоявших во множестве у причалов и на рейде. Чистый берег и море можно было найти гораздо южнее города. Вторая "достопримечательность" - это клопы и тараканы, заполонившие город. В общежитии и в столовках они ползали по полу, стенкам и потолку. Бывало, что в столовой клопы падали с потолка прямо в тарелку с супом или в кружку с пивом. Это днем, а ночью от них и вовсе не было спасения. Вот это, пожалуй, основные впечатления, которые я запомнил за две недели моего пребывания в Баку. Еще мне пришлось участвовать в похоронах одного монтера из прежних заездов, погибшего в автоаварии. Он ехал на грузовике, перевозившем тяжелые бетонные фермы, у грузовика отказали тормоза, он перевернулся, и фермы упали на парня и раздавили его. Но это к городу, пожалуй, не имеет отношения.
  Две недели спустя после нашего приезда в Баку, внешние работы на телефонной станции закончились, нашу бригаду расформировали, а меня Женьку и Леньку вызвали в отдел кадров Бакинского отделения ЭМТ. Оно тогда находилось в небольшом здании в центре города. Встретил нас там добродушный пожилой на вид мужчина, усалил на стулья и сказал бодрым голосом:
  - Вот что, ребята, монтажные работы на промысле Сталин нефть завершаются, и мы открываем два новых больших участка работ: на острове Артема и в Батуми. Туда, в основном, мы направляем людей. Так что выбирайте любое место - зарплата и командировочные везде одинаковые.
  - А где для нас лучше, как вы думаете? - поспешил спросить я, опасаясь, что Женька что-нибудь ляпнет.
  Кадровик подумал намного и, улыбаясь, ответил:
  - Я бы на вашем месте поехал в Батуми, потому что там море и природа - не сравнить со здешней, субтропики все-таки. Вы же молоды, так посмотрите на мир. Вам же нужно двигаться, а на острове Артема вам не усидеть.
  - Спасибо, поспешил ответить я за всех, мы едем в Батуми!
  Я даже испугался своей решительности и подумал, что ребята будут на меня ворчать за проявленную мной инициативу. Но они были даже рады этому, так как я избавил их от необходимости принимать решение. Получив деньги и новые командировочные предписания, мы быстро собрались, и уже в десять часов утра следующего дня выехали из Баку пассажирским поездом Баку-Тбилиси-Батуми. Никаких особенных приключений в дороге у нас не было, и мы спокойно любовались пейзажами Кавказа, проплывавших мимо нас то с одной, то с другой стороны поезда. Однако меня снова охватило какое-то волнение, тревога, когда я узнал, что наш поезд приходит в Батуми поздно вечером. "Опять придется блудить по ночному городу в поисках пристанища, - думал я, - опять можем вляпаться в какую-нибудь историю". Однако я не стал делиться своими тревогами с ребятами: "Пусть будет, что будет".
  Поезд пришел в Батуми без опоздания, ровно в 23 часа 30 минут по местному времени. Пассажиров, доехавших до Батуми, было сравнительно мало, и почти каждого кто-либо встречал. Перрон быстро опустел. Нужно было что-то предпринимать, и мы направились в небольшой вокзальчик, надеясь там дождаться утра. Уютный зал вокзальчика был пуст. Устроившись на широком диване, мы радовались, что нам так повезло на этот раз с ночлегом. Мы видели на перроне, как несколько мужчин и женщин предлагали приезжим жилье, и многие принимали эти предложения. Теперь почти все разошлись, и только две женщины зашли с нами в зал вокзала, о чем-то оживленно разговаривая. Вскоре они вышли из зала, и мы, как мне показалось, остались одни. Однако не прошло и десяти минут, как к нам подошли милиционер и одна из тех теток. Милиционер, молодой человек, спокойно спросил нас:
  - Кто вы такие и почему не уходите с вокзала?
  - Да мы в командировку приехали телефонную станцию строить на БНЗ, - начал объяснятся Женька, - но ночью мы не знаем куда идти, вот мы и хотим дождаться утра здесь.
  - Ночью то нам идти некуда, - добавил я, - вот наши документы...
  Я вынул из кармана паспорт и командировочную и подал их милиционеру. Он внимательно их прочел, потом потребовал документы у Женьки и Леньки и, покончив с проверкой, сказал:
  - Я не знаю, что вам предложить, но на вокзале на ночь оставаться нельзя, - вокзал на ночь закрывается на уборку. Вера Львовна, - обратился он к рядом стоявшей женщине, - может вы, как-нибудь устроите ребят на ночь, с документами у них все в порядке?
  - Да где же я могу, Валерий? В помещении вокзала я оставлять никого не имею права, а дома у меня места нет, - все занято, - ответила Вера Львовна, разводя руками, - я не знаю...
  - Вот что, - сказал милиционер, которого звали Валерий, - сейчас выйдите из вокзала, и идите по набережной Шмидта, она идет вдоль берега справа от дороги. Идите по ней, пока не дойдете до яхт-клуба - здание прямо на берегу. Обратитесь к дежурному и скажите, что Валерий Акобия просил устроить вас до утра. По городу не болтайтесь, здесь вам не Баку, здесь государственная граница рядом.
  Мы поблагодарили доброго милиционера, взяли свои чемоданчики и вышли в ночь. Однако привокзальная площадь была хорошо освещена, и мы сразу увидели набережную, которая тянулась по берегу гавани. В гавани на рейде стоял какой-то большой корабль, весь усыпанный огнями. Набережная Шмидта - это большой проспект, вдоль которого росли пальмы, а между ними стояли красивые садовые скамейки. Вся набережная освещалась вереницей уличных фонарей с шарообразными плафонами. Левее шло широкое асфальтовое шоссе, а вдоль него - ряд красивых одно и двухэтажных домов. Вдоль правого края набережной тянулся невысокий гранитный барьер, а за ним крутой спуск к морю. Неширокая полоса темной береговой гальки отделяла берег от воды, образуя каменистый пляж, на который с шумом накатывались волны. Окутав берег белой пеной, они с шипением откатывались обратно в море, чтобы с новой силой наброситься на него.
  Пройдя по набережной метров двести, мы уселись на скамейку и стали с любопытством рассматривать панораму ночного южного города, которая открывалась нам с этой точки наблюдения. Бухта имела форму слегка разогнутой подковы, которую обрамлял город, уходящий террасами в горы. Он угадывался по множеству огней, освещавших, очевидно, его улицы и площади. Все эти огни отражались в колеблющейся глади бухты, создавая иллюзию чего-то необычного, волшебного. Я настроился на лирический лад и мог бы любоваться, и морем, и панорамой ночного города до утра. Но, Женьке это все, очевидно, надоело, и он вывел меня из этого состояния вопросом:
  - А не искупаться ли нам, ребята, в этом южном море? Вот оно, у нас перед носом, пошли?!
  Он поднялся и подошел к бордюру, высота которого была не более метра. Через минуту он снова позвал нас:
  - Ребята, вы только посмотрите, что там внизу, скорее идите сюда!
  Мы вскочили со своих мест и подбежали к нему, полагая, что он увидел там нечто необыкновенное. Однако внизу на гальке лежали две морских шлюпки, опрокинутые вверх килем. Они были привязаны длинной ржавой цепью к кольцам, вделанным в огромные глыбы волнорезов.
  - Ну, и что? - спросил Ленька. - На них все равно плавать нельзя, - нет весел, и они заперты на замок.
  - Вот тупица! - рассердился Женька, - куда нам плавать? Ты лучше посмотри, как они лежат.
  Шлюпки лежали с большим креном в сторону моря, а борта со стороны берега были высоко приподняты, образуя широкие щели между кромкой берега и гравием. Я сразу догадался, куда он клонит, и у меня даже мурашки забегали по спине.
  - И не думайте об этом, - здесь ночевать на улице запрещено! Вы что, не помните? Милиционер сказал: "Здесь пограничная зона и ночевать на улице запрещено"! А если нас пограничники под шлюпками найдут, что тогда? Нет, пошли уж лучше искать яхт-клуб.
  Я взял свой чемоданчик и пошел дальше, Ленька молча пошел за мной, а за нами поплелся и Женька. Минут через двадцать мы подошли к высокому одноэтажному зданию, похожему на ангар. Входа не было видно, и мы начали обходить его в поисках дверей. Наконец нам это удалось, и мы начали в нее стучать. Однако дверь была такой массивной, что наш стук кулаками не давал никакого эффекта. Тогда мы стали колотить в нее каблуками - это было уже лучше, за дверью радовался глухой гул. Мы трудились, сменяя друг друга, но окна оставались темными, и никто к нам не выходил. Тогда мы стали думать, что же теперь нам делать дальше? Вдруг, где-то недалеко, часы пробили четыре удара.
  - Ребята, - сказал Ленька, отходя от двери, - уже четыре часа утра, пошли к вокзалу, там хоть укрыться от ветра можно. А потом смотрите: небо посерело, и уже начало рассветать...
  - Правда, - поддержал я Леньку, - хватит ломиться черти куда. Нам все равно на вокзал нужно идти, - мы ведь еще не знаем, где этот чертов БНЗ.
  Женька спорить с нами не стал, и мы отправились в обратный путь. Не купели мы и половину пути пройти до вокзала, как увидели, что нам на встречу идет группа вооруженных людей: два матроса с винтовками за плечами и один с кобурой на боку, очевидно, офицер или мичман.
  - Патруль, - сказал Женька, - сейчас документы будут проверять, давайте сядем на скамейку.
  - Не надо, ведь мы идем на вокзал, - возразил я, - чего нам таиться?
  Я уже было, полез в карман за документами, но патруль прошел мимо, почти не обратив на нас внимания, останавливать и расспрашивать нас не стал. Тогда мне вдруг самому захотелось остановить их, и я громко крикнул: "Патруль!" Они сразу остановились, с любопытством разглядывая нас.
  - В чем дело? - спросил старший, когда я поближе подошел к нему.
  - Мы вот приехали на нефтеперегонный завод в командировку телефонную станцию строить, а вот где этот самый БНЗ и как туда добраться, мы не знаем, стал я объяснять причину нашего хождения по ночному городу, - может, вы нам подскажете?
  - А на чем вы приехали, когда? - спросил он, закуривая папиросу.
  - Вечером, на поезде Баку-Батуми, в 23.30, - ответил я, начиная сожалеть, что остановил их.
  - Вот что, ребята, идите к вокзалу и обойдите его справа. Там на пятом пути, если считать от первого перрона, стоит небольшой поезд-кукушка, - всего пять вагончиков. Он ходит между городом и БНЗ три раза в сутки. Утром он везет рабочих на завод в семь часов, так что садитесь в любой вагончик, и ждите отправления поезда, ясно?
  Мы сказали, что нам все ясно, поблагодарили мичмана за подробные объяснения, и разошлись без проверки документов. Они пошли дальше, а мы заторопились на вокзал искать ту самую "кукушку" и вагончики. Оказалось, что искать-то было нечего, они стояли на пятом пути, никем не охраняемые. Небольшой паровозик был прицеплен к вагончикам, все двери которых были открыты. Мы залезли в самый последний, который оказался к нам поближе, - вагончик был пуст. Два ряда обычных трамвайных скамеек и багажные полки вдоль окон сияли чистотой, и от них пахло свежим лаком. Женька тут же улегся на одну из скамеек во всю длину. "Не будите меня до отправления поезда, заявил он, громко зевая, - я хочу спать". Но спать было некогда, - уже совсем рассвело, и к поезду стали подходить люди. Мало-помалу, наш вагончик заполнился, "кукушка" свистнула три раза, и миниатюрный поезд тронулся, набирая скорость. Поплыли мимо привокзальные постройки, нефтехранилища, окрашенные в зеленый цвет, складские помещения, двух и трехэтажные дома, и все это утопало в буйной необычно зеленой растительности. Потом слева открылась гавань, на внутреннем рейде которой стоял белоснежный лайнер, который мы видели ночью с набережной. Поезд шел медленно, часто останавливался, но мы не волновались, зная, что наша остановка последняя, и там все будут выходить.
  Оказалось, что на поезде ехали в основном рабочие и служащие БНЗ, и на конечной остановке вышло много народа. Люди, по одиночке и группами, расходились в разные стороны, однако большинство направилось к высокому одноэтажному зданию, в котором располагалась столовая. Мы были очень голодны, и пошли с этой группой. На меня столовая произвела очень большое впечатление, это был огромный светлый зал с большим красивым буфетом и множеством столиков, расположенных в шесть длинных рядов. Вдоль широких окон стояли пальмы в больших зеленых бочках. Это был зал для рабочих. Здесь было самообслуживание, а главное завтраки и обеды здесь стоили очень дешево. Второй зал для ЭТР был поменьше, там работали официанты, можно было заказывать блюда, но стоило все дорого.
  Мы поставили свои чемоданы в уголок и встали в очередь к буфету. По пути я обзавелся подносом и столовыми принадлежностями: ложкой, вилкой, ножом. Когда моя очередь подошла к буфету, у меня глаза разбежались от множества разнообразных блюд, красиво оформленных и дешевых. На всякий случай я поставил себе на поднос: овощной салат, селедку, жареную рыбу с картофельным пюре, биточки с вермишелью и стакан чаю. Я бы взял еще что-нибудь, но на поднос больше ничего не помещалось. Когда я подошел со своей ношей к кассирше, она, улыбнувшись, спросила:
  - Это, что же, все на одного?
  - Да, - ответил я, невольно смущаясь, - а что, разве нельзя?
  - Почему нельзя? Можно, пожалуйста, только нести неудобно.
  - Ничего, - ответил я, переходя на шутливый тон, - управлюсь.
  Расплатившись, я взял поднос и пошел по заполненному людьми помещению, отыскивая свободный столик, стараясь ни на кого не наткнуться. В конце зала были свободные столики, и я занял ближайший ко мне. Вскоре ко мне присоединились Ленька и Женька. Получилось так, что мы втроем заняли столик на четырех, и наши тарелки едва размещались на нем. Завтрак оказал на нас благоприятное влияние, настроение наше поднялось, и даже наше сонливое состояние пропало. Теперь нужно было найти отдел кадров завода и техника Полякова, который руководил здесь монтажными работами.
  Выйдя из столовой, мы осмотрелись вокруг. Прямо перед нами размещался большой открытый заводской стадион с футбольным полем, беговыми дорожками, теннисным кортом и другими спортивными площадками. Он имел овальную форму, а там, где обычно бывают трибуны для зрителей, здесь стояло несколько рядов обычных скамеек. Дальше за стадионом - шоссе, а за ним расстелилось море. Справа от здания столовой располагался большой поселок из стандартных четырех этажных домов - это поселок БНЗ. Перед ним, на самом берегу моря, располагался клуб, - большое высокое одноэтажное здание. Слева, сразу же за столовой, на большой площади, размещался собственно нефтеперегонный завод: башни, трубы, цистерны. Перед ним - большое серое двухэтажное административное здание, куда нам и нужно было идти.
  Уточнив у прохожих, что отдел кадров завода находится именно в этом здании, мы направились к нему. По дороге мы встретили невысокого светловолосого парня лет двадцати шести, который остановился возле колодца с буквой "Т" на крышке, и стал разговаривать с мужчиной, пытавшимся открыть крышку. Когда мы проходили мимо них, парень внимательно посмотрел на нас, но ничего не сказал. Мне хотелось задать ему вопрос относительно техника Полякова, который руководит здесь монтажными работами на телефонной станции, но я воздержался, и напрасно.
  Отдел кадров завода размещался на первом этаже. В большой светлой комнате было несколько канцелярских столов, сидела молодая женщина, которая, как только мы вошли со своими чемоданами, спросила нас:
  - Вы приехали в командировку, ХО Электромонтажного треста?
  - Да, - ответил я, радуясь, что нас сразу признали, - нам нужен техник Поляков, руководитель монтажных работ.
  - Он только что вышел, давайте ваши трудовые книжки и командировочные предписания. Я пока вас оформлю и выпишу пропуска на завод. Пока я с вами буду работать, придет и Поляков, - он заходит сюда по много раз в день.
  - А он, случайно, не блондин, как я? - спросил Женька. - Мы сейчас встретили одного такого на улице.
  - Да, похоже, - ответила она, посмотрев внимательно на Женьку, - он только что вышел. Да вы не беспокойтесь, - он сам найдет вас. Он уже несколько дней ждет прибытия людей. Кстати, вы прибыли первыми из ХО.
  Вот это самое "ХО" закрепилась за нами, как кличка. Потом, увидев нас, местные ребята так и говорили: "Вон ХО пошли".
  Здание телефонной станции уже было построено, завезена и установлена некоторая аппаратура. На хозяйственном дворе стояли огромные катушки телефонного кабеля, штабеля асбесто-цементных труб. Однако ни одного метра кабеля или проводов не было протянуто - внешние монтажные работы еще не начинались. Вот нам и предстояло сделать первые шаги по территории завода и поселка с рулеткой, теодолитом и мешком колышков для разметки трасс. Предстояло выполнить огромный объем земляных и железобетонных работ. Нужно было изготовить сотни каркасов для телефонных колодцев, перекрытия к ним, отстойники грунтовых вод и множество других блоков и деталей. Но сначала нужно было изготовить по чертежам много разной арматуры и собрать ее в каркасы. Вот я и стал осваивать новую профессию "мастера железобетонных дел". Потом мы рыли траншеи под асбесто-цементные трубы, копали глубокие ямы под колодцы, в проложенные трубы протягивали освинцованный телефонный кабель стопарник. Словом, работы было невпроворот. Вскоре стали приезжать и другие работники, уже побывавшие на монтажных работах в разных местах. Начали складываться бригады по видам работ, появилась у нас и бригада землекопов из пяти человек, включая и бригадира Муссу Акопяна. Техник поляков оказался не только хорошим человеком, но и прекрасным руководителем работ, знающим свое дело. Я, Женька и Ленька работали на разных работах в одной бригаде. Жили мы в общежитии на втором этаже двухэтажного дома в пятиместной комнате. Ни туалета, ни умывальника в этом доме не было. Умываться бегали на улицу к водопроводному крану, из которого постоянно текла вода, а вокруг него - непролазная грязь. Туалет также был на улице, но он всегда был так загажен, что войти в него не было никакой возможности. Возле поселка протекала небольшая горная речка, которая во время дождей в горах, превращалась в бурный поток. Вот я и приспособился бегать по утрам либо на эту речку, либо на море к клубу. Правее него берег был крутой и скалистый, море у самого берега глубокое, и можно было нырять прямо с прибрежных скал. Вблизи поселка настоящего пляжа не было, вот и приходилось довольствоваться этим.
  Я, Женька и Леня жили в одной комнате, работали в одной бригаде, но близкими друзьями так и не стали. Ленька был замкнутым человеком, на танцы в клуб не ходил, чуждался новых людей и знакомств, не участвовал ни в каких походах и выпивках, старательно берег каждую копейку. Иногда он холил со мной в кино или на рынок в город. Я хотел купить себе часы, он тоже. Вот мы и бродили по барахолке, в надежде подобрать себе что-нибудь подходящее. В магазине ручные часы стоили тогда очень дорого, а покупать какие-нибудь старые мне не хотелось. Вот мы и искали что-нибудь подешевле и получше. Однако ничего такого не попадалось, и приходилось обходиться без часов. В свободное время Ленька читал книги, писал письма домой чуть ли ни каждый день или сидел один на берегу моря, о чем-то мечтая. Женька тоже не любил танцы и редко ходил в кино, я не видел его за чтением книг, да и друзей у него среди наших ребят не было. Зато у него появились друзья в городе, где он и пропадал все свободное время. Я не знаю, чем они там занимались, но он часто приходил домой под большим "шнапсом", хотя и говорил, что выпил с друзьями пару кружечек пива. Ленька говорил, что ребята из города приходили к Женьке в общежитие, но мне не довелось встретиться с ними, и я их так и не видел.
  Я же все время проводил либо на пляже в Маханжиури (в двух километрах севернее поселка БНЗ), либо в клубе, в кино или на танцах. Это способствовало тому, что я очень просто познакомился с местными ребятами и девчонками, с которыми в дальнейшем сложились дружеские отношения. Сначала по вечерам мы встречались в клубе или на танцевальной площадке в городе, и отношения у меня были со всеми ровные, приятельские. А потом дружба окрепла особенно с тремя парнями: Вовкой Гоберкорном, Вовкой Чертковым и Колькой Грачевым. Родители Вовки Гоберкорна раньше жили в России, в Немце Поволжье, где Вовка и родился. В Батуми они переехали лет десять назад, когда Вовке было семь лет. Когда я с ним познакомился, он окончил девятый класс русской школы, где изучал в качестве иностранного языка, свой родной немецкий язык. Отец Вовки был инженером, а мать - врачом. Жили они в центре города в небольшой двух комнатной квартире с очень скромной обстановкой. В поселок БНЗ Вовка приезжал к родственникам и друзьям или на молодежные вечера в клуб. Вовка Чертков жил у тетки, а его родители - в Нальчике. Учился он вместе с Гоберкорном в одном классе, и они были хорошими друзьями. Колька Грачев учился в той же школе, что и оба Вовки, но в другом классе. Отец его был офицером артиллеристом, и ходил в то время в звании капитана. Жили они в каком-то военном городке, но где именно, я не знал, и вообще о Кольке я мало что знал. Все мои новые друзья были членами спортивного общества "Динамо", включающего в свой состав и яхт-клуб, в двери которого мы тарабанили ночью по прибытии в город. Они могли брать для прогулки по бухте "яхту" (двухместную парусную лодку), и обещали прокатить меня с ветерком, как только представится такая возможность. Однажды такая возможность представилась, но об этом я расскажу несколько позже.
  Время шло, и знакомых у меня в поселке и городе становилось все больше. С одними при встрече мы останавливались и, поговорив о том, о сем, расходились. С другими я сходился ближе, и мы становились хорошими приятелями или почти друзьями. Вот о нескольких таких приятелях, которые как-то влияли на ход моей жизни того времени и оставили определенный след в моей памяти, следует рассказать подробнее. Одним из них был аджарец Шукри, с которым я познакомился на монтажной площадке завода. Числился он электромонтером в бригаде заводских монтажников, но к своим обязанностям относился весьма прохладно, так как сам говорил, что родители устроили его на работу, чтобы не болтался без дела. Территория завода была огромна, и там было, где затеряться. В отдельных местах была установлена громкоговорящая диспетчерская связь и, если кого-нибудь нужно было срочно найти, диспетчер объявлял на всю территорию завода: "Электрик Петров, зайдите немедленно в диспетчерскую". Шукри очень умело использовал эту систему: он являлся утром в бригаду, отмечался, брал наряд на работу, находил какого-нибудь не совсем занятого товарища и обращался к нему с просьбой: "Дорогой, мне позарез нужно уйти до вечера. Сделай это, пожалуйста, я тебе заплачу, дорогой, в обиде не будешь". И, правда, за такие услуги он щедро расплачивался.
  Однажды, когда я работал на монтажном дворе и изготовлял скобки для крепления телефонного кабеля, Шукри притащил ящик с мощным трехфазным контактором и, бросив небрежно на стол, обратился ко мне: "Павел, ты не знаешь, почему эта штука не работает? На красную кнопку нажимаю - не работает. На зеленую - тоже не работает! Сам Ишак (бригадир) не знает, почему эта штука не работает, а говорит: "Шукри, отремонтируй"! Посмотри, Павел, что там такое, а то мне позарез нужно отойти часа на два- три. Выручи, пожалуйста, друг..."
  Я согласился разобраться и устранить неисправность, если это будет возможно. Шукри крепко пожал мне руку и куда-то быстро ретировался. Крепежных скобок у меня к тому времени было заготовлено достаточно, и я сразу же после его ухода занялся контактором. Оказалось, что снять защитный кожух, было очень трудно. Винты заржавели и никак не хотели откручиваться, пришлось отмачивать их керосином. Когда мне наконец-то удалось снять защитный кожух контактора, то оказалось, что неисправность была пустяковой: отсоединился провод от пусковой кнопки и сильно подгорел блокирующий ее контакт. На полную профилактику устройства у меня ушло часа два. Мне нравилась такая работа, и я был очень доволен собой.
  Шукри появился за час до конца работы и, увидев контактор, лежавший в стороне от рабочего места, озабочено спросил:
  - Ну что, дорогой, ты смотрел эту штуку, ее можно починить?
  - Конечно можно, Шукри, я сделал все в лучшем виде, хотя работы было много, все заржавело и контакты подгорели, понимаешь? Пришлось все разбирать, - начал я объяснять ему, что да как, но его, казалось, это не интересовало.
  - Спасибо, Павел, я заплачу тебе за работу, сколько скажешь, дорогой, столько и заплачу, только скажи.
  - Да что ты, Шукри, не нужно мне никакой платы. Я ведь помог тебе, как другу. Пойдем, я помогу установить ящик на место, где это?
  - Хорошо, пойдем - это возле лаборатории. Ты не пожалеешь об этом, увидишь, Шукри умеет ценить дружбу.
  На русском Шукри умел говорить хорошо, но с заметным акцентом, а иногда, когда торопился что-нибудь сказать, невольно менял слоги. Так у него жирафа получалась жифара, а фотография вообще становилась фотокрабчик. Мне приходилось не раз помогать ему, но он не надоедал мне по всяким пустякам, и просил помочь только в крайних случаях. Еще я заметил, что он не стал называть меня "дорогой" и стал совать мне деньги за каждую услугу. Он всегда куда-то торопился, но никогда не говорил куда именно. И еще я заметил, что у него всегда были немалые карманные деньги, которые он легко тратил, что он хорошо одевался даже на работу (в таком костюме я мог бы щеголять на клубных вечерах), но я никогда его не видел ни на танцах, ни в кино. Среди моих знакомых у него не было друзей ни на работе, ни в поселке. Не знаю почему, но мне казалось, что я для него как товарищ, являлся каким-то исключением. Немного позже я понял, что его отношения, и симпатии к людям определяются, в основном, по национальному признаку: к одним он относился сносно, других презирал и даже ненавидел. Мне не раз приходилось наблюдать, с каким презрением он разговаривал со своим бригадиром Срежем Айрапетяном, которого он за глаза называл не иначе, как Ишаком. Наши же ребята называли его по имени, как хорошего товарища, Сережа. Несмотря на значительное различие в возрасте, он был моим приятелем и с уважением относился ко мне. Сережа давал мне много важных жизненных советов и очень удивлялся, что я трачу без остатка (исключая мамины тридцать рублей) все заработанные деньги, примерно, сто пятьдесят рублей в месяц. Правда, так у меня получалось не всегда и это с учетом командировочных, но он был женат имел двух дочек и еще помогал своим родителям. "Куда ты деваешь такую уйму денег? - удивлялся он, когда я заявлял, что у меня не хватило денег до получки. - Относись к деньгам бережливо, накапливай, и трать их только при необходимости. Ведь тебе придется скоро жениться, а на это нужны большие деньги, и без сбережений тут не обойтись".
  Однажды я похвастался ему, что занимаюсь, радио с самого детства, и как, вместе с Колей Божко, делал многолаповые приемники. Он, как говорится, поймал меня на слове:
  - Послушай, Павел, я недавно купил большой красивый пятиламповый радиоприемник, "Т-6" называется. Только он хорошо работает на малой громкости, а на большой музыка и голос начинают дребезжать, ну ничего не поймешь. Дочкам нужна громкая музыка, может, посмотришь?
  Я понял, что попался, но делать было нечего, и я согласился. "Ничего, - думал я, - если что не так, скажу, что у меня нет нужных приборов, а приемник следует тащить в радио мастерские".
  - Хорошо, как-нибудь зайду после работы, посмотрю, почему это он дребезжит - это, знаешь, бывает. Может заводской брак, а может еще что, посмотрим.
  - Зачем откладывать? Пойдем сегодня в обеденный перерыв - это же рядом. Пообедаем, посмотришь, как я живу.
  - Хорошо, пойдем в перерыв, - согласился я нехотя, - только давай уйдем немного пораньше, так как на осмотр, а возможно, и ремонт приемника потребуется немало времени.
  Мы ушли с территории завода чуть ли не на час раньше положенного времени. Айрапетяны жили в ближайшем к заводу четырехэтажном доме в двухкомнатной квартире, на четвертом этаже. Квартира была обставлена скромно, но, не смотря на это, там чувствовался домашний уют. Мы прошли в гостиную, которая показалась мне очень просторной и праздничной. На левой стене висел огромный ковер с пестрым восточным орнаментом, а возле него стоял низкий широкий диван-софа. Посредине комнаты стоял большой круглый полированный стол, вокруг которого было несколько венских стульев. На столе - большая ваза с цветами. На окнах красивые светло-зеленые шторы до самого пола, а в левом углу возле окна, - журнальный столик. На нем-то и стоял новенький радиоприемник, ожидавший моего осмотра и "заключения", как специалиста, о болезни. Мне ничего другого не оставалось, как смело подойти к нему, включить и настроиться на какую-нибудь станцию. Не раздумывая, я так и сделал. Сначала я настроился на станцию, передававшую какие-то новости, и установил малюю громкость. Голос звучал мягко и четко. Потом я стал плавно увеличивать громкость, при этом моя левая рука лежала на блестящей столешнице столика. Когда громкость голоса диктора превысила нормальную, столешница у меня под рукой завибрировала, голос сломался, стал хриплым, и речь стала неразборчивой. Как только я убирал громкость, столешница перестала вибрировать, голос диктора стал четким и понятным. "Эврика! Столешница резонирует, - мелькнула у меня мысль, - вот это удача!" Мы с Колей ни раз наблюдали такой эффект, когда отражающее звук "зеркало", на котором стоит приемник или динамик, начинает резонировать на частотах звука, внося большие искажения в речь и музыку. У меня аж в горле запершило от радости, - я знал, что в этом случае нужно делать.
  Я выключил приемник, отодвинул от столика стул, усевшись поудобней и выдержав паузу, сказал авторитетным тоном:
  - Сережа, у тебя есть кусок войлока или фетра, полметра на полметра, примерно?
  Сергей и его жена Лиля, которые с любопытством и тревогой наблюдали за каждым моим движением, теперь с любопытством смотрели друг на друга. Они, очевидно, полагали, что мне понадобятся отвертки, паяльник и прочие инструменты, необходимые для ремонта такой техники, а тут вдруг понадобился войлок, это было непонятно.
  - А фетровая шляпа не годится? - спросила Лиля, глядя озабоченно на меня. - У нас есть старая фетровая шляпа Сергея, помнишь, Сережа?
  - Лучше, конечно, плоский кусок, но, если ничего другого нет, давайте шляпу, - ответил я примирительным тоном, - только ее придется разрезать на куски.
  Сергей не стал спрашивать меня, зачем все это нужно, а куда-то вышел и вскоре принес совсем еще хорошую серую шляпу с широкими полями, и большие ножницы. Мне было жалко уничтожать почти новую дорогую вещь, и я снова спросил:
  - А может у вас есть кусок старого ковра или кусок резины? Такую вещь портить не стоит - это пока временно, а потом вы подберете что-нибудь другое.
  Лиля ушла в другую комнату, и вскоре принесла два небольших коврика, которые обычно кладут возле кровати.
  - Годится, - сказал я обрадовано, - а теперь помогите поставить на них приемник.
  Айрапетяны, все еще недоумевая, приподняли над столом приемник, а я подложил под него сложенные один на один коврики. Потом, как ни в чем не бывало, я включил приемник и стал увеличивать громкость. Приемник работал отлично, и комната наполнилась чистыми громкими звуками; речь диктора была безупречно чистой и никакой вибрации. Потом я настроился на музыку и дал полную громкость, - эффект был потрясающим: шторы на окнах зашевелились, а Лиля закрыла ладонями уши.
  - Сильным звуком не увлекайтесь, - заметил я наставительным тоном, - это может испортить динамики. Звуковые катушки могут оторваться от дифузеров, а это не отремонтируешь, придется менять динамики.
  Закончив, таким образом, свое дело, я собрался уходить, но меня не отпустили и усадили обедать. Я, собственно, и не отказывался, потому что в столовую все равно опоздал, а мне очень хотелось есть. Обед у Сержа был самый обычный: фасолевый суп, котлеты с макаронами и фрукты на десерт. За обедом разговор все время вертелся вокруг мнимой неисправности радиоприемника, который Сережа хотел отправить в мастерские. Он очень сокрушался, что не мог догадаться поставить приемник в другое место и восхищался моими, как он говорил: "большими знаниями". Впоследствии он рассказал об этом своим друзьям и знакомым, что сослужило мне определенную службу.
  Как-то перед концом работы ко мне подошел Шукри и торопливо заговорил:
  - Павел, говорят, что ты хорошо разбираешься в радиоприемниках - это правда, да?
  - Ну, что значит "хорошо"? Немного разбираюсь, когда-то сам делал простенькие приемники, а что?
  - Понимаешь, у моих дядек есть приемник, называется "СИ-235". Так он раньше хорошо работал, а теперь совсем неисправным стал, - не работает, а только свистит. Ты сможешь его исправить? Дядькам приемник нужен очень, - в Маханжиури живут старики, на перевале. Радио им нужно, понимаешь?
  - Понимаю, Шукри, но как я могу сказать, можно его отремонтировать или нет? Для этого нужно посмотреть на приемник, пощупать его, определить неисправность, а потом уж говорить, что можно, а чего нельзя. Заранее ничего сказать не могу, Шукри, неисправности разные бывают.
  - Хорошо, Павел, пойдем прямо сейчас, - я обещал дядькам, что приведу мастера. Пойдем, здесь же недалеко, совсем рядом!
  Шукри просил меня очень убедительно, и я согласился, хотя понимал, что неисправность там теперь настоящая, и вряд ли мне удастся ее устранить без прибора и паяльника.
  В Маханжиури шоссейная и железная дороги пересекались. Шоссейная дорога, дойдя до Зеленого Мыса, уходила вправо на перевал через горы и дальше шла по побережью в Чаквы и Сантреди. Железная дорога ныряла в туннель и дальше бежала по живописной горной местности до самого Тбилиси. Дядьки Шукри жили в начале подъема на перевал, метрах в двухстах вправо от шоссе. К их дому вела узкая каменистая дорога, идущая через густую бамбуковую рощу. Дорога эта шла куда-то в горы, и по ней едва могла проехать одна грузовая машина, и только в одну сторону, разминуться было негде.
  Большой двор дядек Шукри начинался почти у самой дороги. Он был огорожен невысокой стеной, сложенной из дикого камня, и уходил куда-то за дом в заросли. Дом, сильно вытянутый в одну сторону, состоял, как бы, из двух этажей: первый этаж - это фундамент и цоколь здания, были сложены из крупных диких камней, как и забор. Он имел два входных проема без дверей и несколько окошек в виде бойниц. Второй этаж - жилая часть здания, был оштукатурен, выбелен, имел застекленные двери и окна. Вдоль всего переднего фасада здания тянулась широкая терраса, огражденная перилами. На террасу вела широченная деревянная лестница. С перил террасы свисали огромные связки лука, чеснока, красного перца и каких-то трав. Вдоль забора, справа от входа во двор, росли большие деревья хурмы с еще незрелыми, слегка золотистыми плодами. По двору бродили куры, индюк и несколько пятнистых свиней, а возле самого крыльца лежали две огромные черные дворняги. Людей во дворе, очевидно, не было.
  Прежде чем войти во двор, Шукри тихо и протяжно свистнул. Псы подняли головы, раз-два вильнули хвостами, не вставая, и опять опустили головы на передние лапы, делая вид, что им на нас наплевать.
  Мы вышли на середину двора, и Шукри что-то крикнул не по-русски. Тут же на террасе появился невысокий широкоплечий мужчина с огромной шевелюрой черных седеющих волос и окладистой коротко остриженной бородой. На нем была белая рубаха с длинными рукавами, подпоясанная черным шнурком с кисточками на концах, и широченные коричневые штаны из грубошерстной ткани. На босых ногах - плетеные из ремешков сандалии. Увидев Шукри, он радостно вскрикнул и начал быстро спускаться во двор, широко расставив руки. Подойдя к нему, он громко и весело о чем-то заговорил, обнял его и похлопал по плечу. Пока они о чем-то оживленно разговаривали, я стоял немного в стороне и наблюдал за теплой встречей родственников, полагая, что это и есть один из дядек Шукри. Наконец Шукри обратился ко мне:
  - Павел, ты извини, что я с дядей разговаривал на аджарском, он очень плохо говорит по-русски. Я объяснил ему, что ты мастер и мой друг.
  - Да, пожалуйста, Шукри, говори хоть на турецком языке, я ведь все равно в вашей беседе участвовать не могу. Ты лучше покажи, где приемник, я посмотрю его, а ты пока разговаривай.
  Шукри о чем-то спросил своего дядьку, а тот, обращаясь ко мне, довольно четко сказал:
  - Друзья Шукри - наши друзья, заходите в дом.
  - Пойдем, Павел, я познакомлю тебя со вторым дядькой, он в доме.
  Второй дядька Шукри был точной копией первого, и определить, кто из них старший, а кто младший для меня не было никакой возможности. Единственное, что я мог утверждать, так это то, что Шукри был очень похож на них обоих. После обоюдных приветствий Шукри обратился ко мне:
  - Пойдем, Павел, посмотрим на приемник, он находится в другой комнате.
  Мы перешли в другую комнату, оба дядьки пошли за нами. В комнате, такой же большой и пустой, как и первая, было как-то сумрачно и неуютно, хотя на стенах висели большие персидские ковры. На одной стене, по правую сторону от входа, висели охотничьи ружья, сумки, патронташи и разное холодное оружие. Возле другой стены стояла большая металлическая кровать с никелированными спинками. Возле окна, выходящего на террасу, - большой прямоугольный стол, заставленный длинногорлыми кувшинами, кружками и другой столовой посудой. На большом плетеном блюде - целая гора желто-красных груш. Острый запах улежавшихся груш и кислого вина распространялся по комнате, и мне вдруг очень захотелось есть. Я поспешил отвести взгляд от стола.
  - Вот этот приемник, - сказал Шукри, подходя к большому старому буфету, на полке которого стоял на вид новенький радиоприемник "СИ-235". Я сразу заметил, что вместо нормальной антенны к нему был присоединен короткий кусок медного провода, прицепленный к гвоздю, вбитому в стену, а сетевой шнур включен в настенную розетку. Я подошел к буфету, включил приемник, и комната сразу наполнилась визгом, а регуляторы громкости и обратной связи не работали. Приемник превратился в звуковой генератор, и его нужно было вскрывать, чтобы разобраться, в чем там дело. У меня тогда еще не было соответствующего инструмента, и попросил Шукри найти маленькую отвертку. Он сказал об этом дяде, которого, как я понял, звали Георгием, а имя второго дядьки я так и не запомнил. Вскоре мне принесли ящик с инструментом от швейной машины "Зингер", которая стояла где-то в другой комнате. Я попросил Шукри разобрать мне место на столе, перенес туда приемник и приступил к работе. Шукри и его дядьки стояли возле меня и с любопытством наблюдали за моей работой - это меня смущало, но я старался держаться уверенно, как и полагается мастеру.
  Когда я извлек шасси приемника из корпуса приемника, мне сразу стала ясна его неисправность: конденсатор обратной связи, с помощью которого регулируется чувствительность приемников этого типа, был свернут в сторону за стопорный штифт, и застрял в положении "максимум". Его корпус слегка перекосился, и пластины замкнулись между собой. "С какой же силой нужно было крутить за ручку регулировки, чтобы свернуть голову такой прочной детали? - подумал я. - Наверное, ее крутил дядя Георгий".
  - Смотри, Шукри, эта деталь испорчена, - сказал я, показывая ему скрученный конденсатор, - не знаю, смогу ли я ее починить. Сейчас я ее сниму, и посмотрим...
  Паяльника у меня не было, поэтому я постарался снять конденсатор, не отсоединяя от него проводков, привести его в порядок и поставить на место. Потом я вынул и протер от пыли каждую лампу, вывернул и осмотрел индикаторную лампочку, затем, аккуратно установив все на место, включил приемник. Никакого свиста, только мягкие шумы нормально работающего радиоприемного устройства. Тогда я подсоединил к антенному гнезду кусок висевшего на стене провода, - тихая чистая музыка наполнила комнату.
  Установив приемник на место, я сказал Шукри:
  - Знаешь, Шукри, чтобы приемник работал долго и хорошо, нужны две вещи: во-первых, хорошая антенна и заземление, во-вторых, радиоприемник тонкий прибор и обращаться с ним нужно нежно, как с женщиной, нельзя крутить ручки, как рога быку.
  Дядьки слушали меня внимательно, но, очевидно, не все поняли и спросили Шукри, что я такое сказал. Шукри перевел, они стояли какое-то время молча. Дядя Георгий показал мне свои руки, натруженные и все в мозолях, и что-то сказал по-своему. Вдруг они все громко рассмеялись. Они смеялись так заразительно, что рассмеялся и я, хотя не знал, что именно вызвала такой смех.
   Потом Шукри спросил меня:
  - Павел, а сколько нужно провода на антенну, и где ее лучше поставить?
  - Метров десять, если есть, а поставить ее нужно во дворе, - ответил я, не задумываясь, - пойдем, я покажу.
  - И что же, с такой антенной будет лучше слышно?
  - Ты что, шутишь, Шукри? Конечно лучше, громче и станций приемник будет брать больше.
  Он объяснил все это дядькам, и оказалось, что у них есть подходящий провод. С устройством антенны и заземления мы провозились часа три. Но зато, когда я подключил все это к приемнику, станций появилось гораздо больше, и работали они значительно громче. Все были довольны, в особенности я, так как не совсем был уверен, что у меня все получится.
  Спустя какое-то время, мы все сидели за столом, пили вино и закусывали фруктами, лавашем и холодной жареной курицей. Сначала вино мне показалось кислым и слабым, но после второй кружки я понял, что сильно ошибался, я пьянел. Шукри объяснил мне, что это вино молодое, что действует оно в основном на ноги, и что хмель быстро проходит без последствий. Потом я сидел на широком плетеном кресле и слушал музыку. Шукри музыку не слушал, а что-то доказывал своим дядям, показывая на свои прекрасные турецкие туфли светло-серого цвета с красивыми золотыми застежками. Дядьки, очевидно, с ним не соглашались. Немного поспорив, они ушли в другую комнату, а я остался слушать радио, удивляясь, как это мне удалось его так хорошо наладить. Потом вернулся Шукри и сказал, что у него нет времени и нужно уходить. Когда мы стали прощаться во дворе, дядя Георгий вынул из кармана тридцатку, и протянул ее мне. Я поблагодарил и хотел отказаться, но Шукри сказал: "Бери, а то обидится". Тридцатка была для меня совсем не лишней, и я взял, ведь это был мой заработок. Я уже прикидывал, сколько мне нужно добавить с получки к этой тридцатке, чтобы купить себе темно-синие шевиотовые брюки клеш, которые тогда были очень модны среди молодежи. У меня тогда были две неотложных задачи: купить или заказать себе приличные брюки, это была первая, а вторая - нужны были туфли на выход. У меня была пара парусиновых белых туфель, которые я очень берег, тщательно отбеливая их перед тем, как идти гулять. Но на клубных вечерах, на танцах, по сравнению с другими, я выглядел нищим, и мне было стыдно. Мечтой моей было заиметь такие туфли, какие были у Шукри, но на такие туфли не хватило бы всей моей месячной зарплаты вместе с командировочными. Нужно было на всем экономить, как Ленька, и я пытался, но пока из этого ничего не получалось.
  Когда мы шли домой, я спросил у Шукри:
  - Почему у твоих дядек, Шукри, я не видел ни женщин, ни детей? Они, что, холостяки?
  - Нет, они не холостяки, просто женщины с детьми уехали в гости к родным, а сыновья учатся в институте в Тбилиси. Они даже на лето не приезжают домой. Дядям без детей скучно, вот они и рады, что я к ним прихожу проведать. Они у меня очень добрые, и я их обожаю.
  - Ты говорил, что у них большая плантация цитрусовых, а я что-то не видел ни мандариновых, ни лимонных деревьев, они что, где-нибудь далеко?
  - Да нет, плантация начинается сразу за домом, только с ней хлопот много. Здесь уже достаточно высоко, и с наступлением осени деревья надо укутывать - нудная работа.
  - Мне показалось, Шукри, что ты с ними спорил, указывая на свои чудесные туфли, а они не соглашались с чем-то, я правильно понял?
  - Правильно, совсем правильно, я просил у них денег на новые туфли, - у этих совсем каблуки сносились, выбрасывать пора.
  Я не стал говорить ему, что о таких туфлях мне приходится только мечтать, а только спросил его:
  - И что же, дядьки дали тебе денег?
  - Конечно, дали, они мне никогда не отказывают, сколько попрошу, столько и дают. Иногда я прошу у каждого в отдельности, тогда получается больше, а они об этом друг другу не говорят.
  - А почему ты не уехал в Тбилиси учится, как твои двоюродные братья?
  - Я бы уехал, только родители хотят отправить меня в Анкару, там у нас родственники, там и учиться буду.
  Так, разговаривая о том - о сем, мы дошли до дачи Целукидзе. Это было самое красивое место в Маханжиури. Широкая мраморная лестница поднималась вверх до центральной площадки, на которой размещались белые здания, построенные в мавританском стиле. По обе стороны лестницы - пальмы, а вокруг раскинулся огромный парк. Гигантские деревья лавров, магнолий, кедров, каштанов, здесь росли вперемежку с другой субтропической растительностью, создавая какой-то дикий и удивительный по красоте ландшафт. С лестницы и ее площадок открывался вид на бухту. Чем выше поднимаешься по лестнице, тем шире открывается море...
  Возле тропы, ведущей в парк, Шукри остановился и сказал:
  - Я пойду сюда. Завтра выходной день, и мне нужно сделать много дел. Подходи к одиннадцати часам к столовке и подожди меня, - сходим к одному моему знакомому торговцу обувью. Поможешь мне выбрать новые туфли, ты согласен?
  - Конечно, я согласен. У меня завтра весь день свободен, а где это?
  - В городе, недалеко, ну, до завтра!
  Шукри стал быстро подниматься по хорошо протоптанной тропе в парк, а я пошел по шоссе в поселок, раздумывая: "Ну и дела, теперь Шукри решил советоваться со мной даже при покупке ботинок, что это с ним?"
  Утром следующего дня я поднялся рано. Сбегал искупаться в море, позавтракал и, разлегшись на скамейке, прямо на солнцепеке, стал ожидать Шукри. Время шло, а он все не появлялся, и я стал дремать. Вдруг над собой я услышал его громкий голос:
  - Павел, поехали скорее, я нанял извозчика, давай скорей!
  - Я давно тебя жду, Шукри, думал не придешь.
  - Да я задержался немного. Но, времени совсем нет, поехали!
  Бричка извозчика стояла в стороне от шоссе на дорожке, ведущей к зданию столовой. Это была легкая открытая духовка с огромными колесами, запряженная в небольшую черную лошадку. Мы быстро уселись на ковровые подушки, бричка выехала на шоссе, и быстро покатилась по размякшему на солнце асфальту шоссе. Дорога шла по самому берегу моря. Волны то и дело накатывались на берег и, лизнув прибрежный гравий, шурша и пенясь, откатывались назад. Шукри сидел, задумавшись, и молчал. Мне тоже не хотелось разговаривать, я сидел справа, и море открывалось мне во всю ширь, слепя глаза золотыми бликами.
  Когда мы въехали в город, Шукри давал вознице какие-то указания, очевидно: "вправо, влево, прямо". Мы долго петляли по городу, наконец, Шукри скомандовал: "Остановись здесь и жди"! Мы сошли с брички возле небольшого домика, стоявшего в конце еще не полностью застроенной улицы.
  Еще на пороге дома встретил нас мужчина лет тридцати, одетый в заграничный костюм спортивного покроя, и пригласил зайти в дом. Внешностью он был очень похож на Шукри. В прихожей мы сняли обувь и вошли в довольно большую комнату, казавшуюся пустой: мебели мало, зато на стенах и полу - ковры. За закрытой дверью соседней комнаты слышался громкий разговор и смех, но к нам никто не вышел. Мы с Шукри уселись на легких плетеных креслах возле стола, а хозяин, впустивший нас, вышел в другую комнату. Минут через десять он вернулся, неся четыре картонных коробки, связанные шпагатом. Я сразу догадался, что в коробках обувь и, стало быть, этот дружелюбный мужчина и есть тот самый купец, у которого Шукри покупает контрабандную одежду и обувь. Коробки быстро распечатали, и на стол легли одна за другой красивые мужские туфли: серые, черные, желтые, коричневые. Они, очевидно, были все одного размера, но Шукри стал примерять их все, и каждый раз корчил недовольную гримасу. Потом он обратился ко мне:
  - Ну, что скажешь, Павел, какие тебе нравятся больше всего?
  - Черные, - ответил я, не задумываясь, - а потом серые, но серые у тебя есть.
  - А ну, примеряй черные, я хочу посмотреть, как они смотрятся со стороны, - сказал Шукри, подавая мне черную пару туфель.
  Я надел их и прошелся по ковру. Они были мне как раз, а такой красоты мне еще не приходилось одевать на ноги. Потом я примерял и показывал Шукри и другие туфли, и они все были на меня тютелька в тютельку. В конце концов, Шукри выбрал черные и серые туфли, их вложили обратно в коробки, перевязали шпагатом каждую в отдельности, и вскоре, попрощавшись с хозяином, мы ушли.
  Пока мы ехали обратно, я держал коробки у себя на коленях, пытаясь разговорить Шукри и узнать что-нибудь о людях, у которых мы только что были. Однако из этого ничего не вышло. Тогда я стал расспрашивать о его дядьках. На эту тему он разговаривал более охотно. "Сейчас я поеду прямо к ним, - сказал он, предугадав мой следующий вопрос, - хочу показать им покупку и еще раз поблагодарить". Я попросил Шукри остановить бричку возле того самого места напротив столовой, откуда мы начинали свой путь в город. Когда я передавал ему коробки, он сказал:
  - Эту я возьму, - он взял коробку с черными туфлями, - а эту возьми себе, - я дарю тебе их.
  - Даришь серые туфли мне? Да что ты, Шукри? Я не могу взять такой дорогой подарок, да тебя дяди заругают, Шукри!
  - Раз я дарю, - бери, а то обижусь, бери, бери!
  - Ну, спасибо, век тебя не забуду, Шукри! - воскликнул я, не помня себя от радости. - Это самый дорогой подарок, который мне когда-либо дарили. Еще раз благодарю тебя.
  - Не надо благодарностей, Павел, мы же друзья. Шукри умеет ценить дружбу. Ну, пока...
  Я сошел с брички, прижимая к груди драгоценную коробку, а Шукри поехал дальше, в Маханжиури. Когда я пришел домой, Женька и Леня сидели за столом и пили чай. Это бывало очень редко, так как Женька предпочитал пиво. Увидев мою коробку, Женька закричал: "Смотри, Леха, Паша с обновкой пришел! Показывай, показывай, что там у тебя"?! Мне совсем не хотелось хвастаться перед Женькой своим подарком, а что мне его сделал Шукри, так тем более. Я достал из-под кровати чемодан, который хранил пока в комнате, вопреки правилам (личные вещи полагалось хранить в камере хранения), и хотел всунуть туда коробку. Но Женька выхватил ее, положил на стол и быстро развязал шнурок. Потом он вытряхнул туфли прямо на стол, и ахнул от удивления:
  - Паша, ты где их спер?! Это же лучшая турецкая модель! И не говори мне, что ты их купил, - на это не хватило бы всей твоей получки да еще с хвостиком. Такие я видел на барахолке у одного барыги, так он драл за них три шкуры, гад! Да-а, это, конечно, класс! Да как же ты это смог?..
  - Женя, ты видел, чтобы я последние два месяца пил пиво, ел мороженое или шоколад плитками, или съедал по два харчо за раз? Нет, ты этого видеть не мог, потому что я на всем экономил и копил денежки вот на эти туфельки. Сначала я купил себе приличные штанишки, а теперь вот... Тебе ясно?
  - И сколько же они стоят? - спросили почти одновременно Леня и Женька.
  - Сто восемьдесят пять рублей, - назвал я первую пришедшую мне на ум цифру, - да еще и поторговаться пришлось.
  - Верно, примерно столько же просил и тот купеза. Только вот, что я тебе скажу, Паша, ты просто дурак! Хочешь, обижайся, хочешь, нет, только за такие деньги можно купить целых десять пар нормальных ботинок. Правда, на резиновой подошве, да черт с ними - проносил, поносил и выбросил. Все равно дешевле обошлось бы, а теперь смотри, чтобы их с тебя абреки на сняли. Будешь идти с клуба, а тебя раз, два, и готово.
  Мы еще поговорили немного на эту тему, а потом разошлись кто куда. Однако меня насторожили последние слова Женьки, и не абреков я боялся, а боялся я, что у меня их (мои брючки клеш и турецкие туфельки) позаимствуют, если чемодан будет храниться в комнате под кроватью. У нас бывали случаи, когда вещи, оставленные в комнате, пропадали, хотя комната запиралась на ключ, а ключ хранился на доске у дежурного по общежитию. Теперь я решил оставлять в комнате только книги и туалетные принадлежности, я чемоданчик с остальными вещами хранить в камере хранения - это было очень неудобно, зато надежно.
  Прошел, примерно, месяц после нашей с Шукри поездки в город. Все это время я видел его редко, так как работал на арматурной площадке вне территории завода. Однако когда я перешел на монтажную площадку завода, появился и Шукри. Казалось, что на этот раз он никуда не спешил, а, усевшись на монтажный стол, спросил:
  - Павел, а ты знаешь азбуку Морзе, умеешь передавать и принимать телеграммы, ну, как радисты на кораблях?
  - Нет, Шукри, этого я пока не могу, а зачем тебе это?
  - Плохо, совсем плохо! - ответил Шукри с ноткой разочарования в голосе. - Я хотел устроить тебя на хорошую работу, деньги большие платят, понимаешь?
  
  - На какую работу, где? А разве у меня плохая работа, Шукри, разве строить телефонные станции - это плохо? Так какую работу ты хочешь мне предложить?
  - Это потом, только ты сначала сделай две вещи: научись телеграфу Морзе, и вот еще, научись по-нашему говорить. Вот я же говорю по-русски. Иначе тебе будет трудно у нас, понял?
  Я не совсем понял, что он от меня хочет, но обещал подумать над его предложением. Я так же не стал объяснять ему, что не собираюсь надолго застревать в Грузии, и очень хочу вернуться поскорее домой в Харьков. Однако в его замечания насчет языка был полный резон, так как я заметил, что русские, хотя бы немного говорящие по-грузински, пользуются гораздо большим уважением местного населения, чем те, кто не владеет им вовсе.
  Работая на другом участке монтажных работ вне заводского двора, я недели две не встречал Шукри. Не появился он и тогда, когда я опять вернулся на старое место, где последний раз мы разговаривали, и он сокрушался, что я не знаю азбуки Морзе. Прошло еще два дня, и к нам на монтажную площадку пришла девушка с ведомостью на получение зарплаты.
  - Вы не видели Шукри, - спросила она меня, - я никак не могу отыскать его. Вся бригада получила деньги, а он не идет, а мне ведомость сдавать нужно. Где его черти носят, не знаете? Если увидите, перелайте ему, что я ведомость сегодня сдам в бухгалтерию.
  - Хорошо, - согласился я, - обязательно передам, только я сам давно его не видел. А вы бригадиру деньги передайте, он каждый день его видит.
  - Нельзя, - он должен сам расписаться. Ну, да ладно, я побежала...
  Потом я узнал у Сережи Айрапетяна, что Шукри куда-то уехал на время, и что он оформил ему краткосрочный отпуск без содержания. Прошел месяц, а Шукри не появлялся, и я стал догадываться, что он, как и собирался, уехал в Анкару. Я все же надеялся, что он вскоре появится, но обстоятельства сложились так, что мне больше не довелось его встретить.
  Обо всех мероприятиях, проводимых в клубе, сообщалось заранее в афишах, которые развешивались не только в поселке, но и в городе. Так однажды появилась афиша, что в клубе будет демонстрироваться фильм с участием Чарли Чаплина "Огни большого города". Я условился с Вовкой Габеркорном, что возьму билеты на всех ребят, и буду ждать их на площадке возле часов. Однако к началу сеанса они не появились, и мне пришлось отдать билеты мальчишкам, вертевшимся возле клуба. Я пошел смотреть Чарли Чаплина один. Настроение у меня было совсем испорчено, и даже комедийный фильм не исправил его. После фильма идти в общежитие мне не хотелось, и я пошел на берег моря, и уселся на гальку почти у самой воды. На внутреннем рейде, совсем близко от берега, стоял огромный итальянский сухогруз "Генуя". Верхние белые надстройки были ярко освещены, иллюминаторы открыты, и оттуда дисконтом неслись звуки морзянки. Вид бухты с отраженными на глади моря береговыми огнями, ночное небо, усеянное мерцающими звездами, и красивый корабль на рейде быстро сняли с меня хандру. Я любовался кораблем и думал: "Вот бы мне поплавать на таком радистом или механиком, или старпомом"...
  Вдруг сзади меня под чьими-то шагами зашуршала галька, - кто-то спускался ко мне по берегу.
  - Какой красивый, правда? - услышал я звонкий восторженный голос рядом с собой. - И радиорубка работает, хотя уже и ночь.
  Я оглянулся. Рядом со мной стоял высокий парень лет двадцати пяти, которого я раньше не встречал.
  - Да, - ответил я незнакомцу, - ничего себе кораблик, очень красивый.
  - Этот "кораблик" - один из лучших кораблей торгового флота Италии. Он ходит всего год, совсем, можно сказать, новый. Ход - сорок пять узлов. Водоизмещение - пятьдесят тысяч тонн. Оборудован новейшей навигационной техникой и радиоаппаратурой. Сюда пришел за минеральными маслами и битумом.
  Он выложил это, как хорошо заученный урок и, усевшись рядом со мной на гравий, протянул мне руку:
  - Слава, Слава Закревский. Я работаю в порту радиотехником.
  - Павел, - ответил я, пожимая ему руку, - Павел Орлов, я работаю на монтаже телефонной станции на БНЗ. Я здесь в длительной командировке до конца монтажа, пока не запустим станцию в эксплуатацию.
  - А я тебя и раньше видел, и в клубе, и в поселке. Вы там с ребятами асбесто-цементные трубы укладывали в траншеи. А работы еще много?
  - Года на два, как работа пойдет дальше, мы ведь только еще начали. Лично мне торопиться некуда, мне здесь пока нравится.
  - А я уже здесь три года живу с отцом. Он судовой механик и еще крановщик, а я радиотехник. Я в Минске окончил техникум связи. Вся семья наша живет в Минске, а сюда мы с отцом приехали подзаработать немного. Зарплата здесь невысокая, зато прожить можно за копейки в день. Отец скоро уедет, а я остаюсь. Я хочу пойти в плавание месяца через три радистом. Трудовой договор уже заключен, а теперь придется немного подождать. На корабль я еще не назначен, а хорошо было бы пойти в море на таком корабле, как "Генуя", - ходит по всем морям!..
  - Я, Слава, тоже хочу пойти в дальнее плавание, только у меня специальность не морская, - телефонисты ведь на корабле не нужны.
  - Зато радисты нужны. Вот давай послушаем, о чем они там говорят?
  В это время с корабля снова стали доноситься до нас звуки морзянки: пи пи пи-и, пи пи пи-и, пи пи пи-и... Слава немного послушал и стал переводить: Они работают Кю-кодом. "... Генуя, я ЖЗВ-1 (очевидно база), как меня слышите? Примите радиограмму". Он еще долго рассказывал мне о значении различных сигналов и отдельных слов радиожаргона. Так он объяснил мне, что в "эфире" никто открытым текстом не работает, что радистами всего мира используются международные коды: "Кю-код", "Зет-код" и "радио жаргон" Открытым текстом можно пользоваться только в чрезвычайных ситуациях, да и то ограниченно. Это строгие правила, и их должен соблюдать каждый радист, выходящий в эфир. Слава увлеченно рассказывал мне о глобальной связи радиолюбителей, о Батумском клубе радиолюбителей, активным членом которого он был, о портовой службе "СОС", где он дежурил один раз в неделю. Я слушал его, раскрыв рот, и мне казалось, что я самый большой невежда во всем мире. Когда Слава на какое-то время замолчал, я спросил его:
  - Слава, а когда ты всему этому научился, разве этому учат в техникуме?
  - Нет, Павел, в техникуме этому не учат, но я окончил курсы радиотелеграфистов в нашем клубе. Потом тренировался самостоятельно, слушал эфир, а потом сдал на класс, я радист первого класса, Павел, и мне здорово пришлось потрудиться. Я хочу пойти в дальнее плавание радистом, а для этого нужно все время слушать эфир и работать на ключе, - иначе можно быстро потерять форму.
  - Вот здорово, Слава, вот мне бы так, только я хотел бы быть или старпомом, или стармехом, или шкипером. Радистом я не могу, - много нужно знать.
  - Чтобы быть старпомом, Павел, нужно окончить сначала высшее мореходное училище, например, Одесскую мореходку. А чтобы уйти в море радистом, нужно иметь удостоверение и значок: "Радист первого класса", а для этого мореходку оканчивать не надо, понял выгоду? Кроме того, радист, - очень уважаемая личность на корабле.
  - Тебе хорошо говорить, Слава, а как стать радистом? Может, ты научишь меня этому?
  - Да нет, этому так просто не научишься, - для этого нужен специально оборудованный класс. Если хочешь, я могу тебя устроить на курсы радиотелеграфистов в наш клуб, там сейчас набирают новую группу. Занятия каждый день вечером по два часа, пропускать занятия нельзя - ничего не получится. Приходи завтра к шести часам, я буду ждать.
  Мне вдруг очень захотелось стать классным радистом, и я пообещал Славе, что обязательно приду к клубу к назначенному времени. При этом я забыл сказать ему, что уже записался на курсы шоферов, и уже успел два раза побывать на занятиях, которые начались с изучения двигателя внутреннего сгорания. Потом оказалось, что занятия в обеих группах начинались в одно и то же время, и курсы шоферов пришлось бросить.
  Мы так увлеклись разговором, что не заметили, как сменился бриз, и море пахнуло на нас утренней свежестью - наступило утро. Мы разошлись по домам, когда уже начинало светать. Спать мне не хотелось, я простился со Славой, как со старым другом, и побрел к своим камням, куда каждое утро бегал купаться. Я седел на камнях, пока совсем рассвело, и поселок стал пробуждаться, начался обычный рабочий день.
  На курсы радиотелеграфистов меня зачислили безо всяких хлопот, благодаря рекомендации Славы. Когда меня оформляли в группу, я спросил инструктора: "Скажите, пожалуйста, трудно стать радистом"? А он, продолжая делать записи в тетради, серьезно ответил: "Этому научится, может даже осел, если у него есть хоть немного слуха". Мне не захотелось его больше не о чем спрашивать, но про себя я подумал: "Насчет осла я не знаю, но немного слуха у меня все-таки есть, - меня ведь не гнали из школьного хора". Я не понимал, что значит "не иметь совсем слуха" Не знаю, как это правильно назвать, но у нас в группе был один парень, Влад Домбровский, которому распознавать знаки морзянки на слух было очень трудно. Многие из нас уже могли принимать и передавать 50-60 знаков в минуту, а он никак не мог научиться различать близкие по звучанию знаки. Наш инструктор, Григорий Александрович, уделял ему очень много времени:
  - Домбровский, - говорил он тихо и проникновенно, - слушайте меня внимательно! Так звучит буква "А": "Ти та-а-а". А так звучит буква "У": "Ти та-а-а"
  - Передайте, пожалуйста, еще раз, Григорий Александрович, - просил жалобно Домбровский, - прошу вас...
  - Хорошо, слушайте меня внимательно: "Ти та-а-а". Какая это буква?
  Влад немного подумал, пошевелил губами и неуверенно ответил: "Это буква "Ву".
  Класс дружно смеялся, ну что тут поделаешь? Мы немного успевали, нам казалось это очень смешным, и мы откровенно смеялись, - мы были эгоистами.
  Однажды, когда мы шли с Домбровским после занятий в поселок, я сказал ему:
  - Пан Домбровский, только ты не обижайся, не мучай себя, раз у тебя ничего не получается с морзянкой. Ведь ты хороший киномеханик (он работал киномехаником у нас в клубе), так и оставайся им. Если у тебя есть свободное время, так иди лучше на курсы шоферов - это всегда пригодится.
  - Нет, Паша, я не обижаюсь, я и сам так думал. Механика для меня - все. Спасибо тебе за совет.
  На следующих занятиях Влад Домбровский не появился. Он бросил курсы радиотелеграфистов и пошел учиться на шофера.
  Время шло, я продолжал заниматься в группе и постепенно "набирал классность". Однажды Слава показал мне аппаратную, где стоял передатчик и несколько приемников, за которыми работали радиолюбители коротковолновики, члены клуба. В другой комнате стояли два профессиональных всеволновых американских радиоприемника "Хамерлунд" - чудо радиотехники того времени. Эта аппаратная предназначалась для прослушивания эфира на волнах "СОС", где этот сигнал могли передавать корабли, терпящие бедствие в мировом океане. Здесь круглосуточно добровольно дежурили радисты-коротковолновики в шесть вахт (четыре часа каждая вахта). Допускались к дежурству только те радисты, у кого был подтвержден первый или второй класс. Классность тогда подтверждалась уверенным приемом и передачей числа знаков в минуту по следующей шкале:
  1-й класс - умение принимать и передавать 125 знаков смешенного текста в минуту, знание основных характеристик приемника "Хамерлунд" и умение на нем работать (или какого-нибудь другого радиоприемника, из имеющихся в наличии).
  2-й класс - умение передавать и принимать 90 знаков в минуту.
  3-й класс - умение передавать и принимать 60 знаков в минуту.
  Во время моих занятий в группе, классность проверялась после каждых десяти занятий. Пришло время, когда я смог получить третий класс, но это меня не устраивало, и я злился на себя. Если бы не Слава, я бы бросил ходить на занятия. Но он удержал меня от этого, включив меня в группу любителей, работающих в эфире на отведенной для этого волне. Они пытались установить связь с такими же радиолюбителями, находящимися в самых отдаленных уголках земного шара. Все, что передавалось и принималось, записывалось в специальном вахтенном журнале. А, если удавалось связаться на большие расстояния, то корреспонденты, как правило, высылали друг другу карточки (квитанции). В "музее" клуба было много таких карточек, присланных из различных городов Испании, Португалии, Кубы.
  Теперь и мне представлялась возможность поработать в эфире. По правде, говоря, я побаивался этого: "А вдруг что-нибудь не получится, - думал я, - а вдруг "намажу" или не тот сигнал передам, что тогда"? Я сказал об этом Славе, а он весело ответил: "Чепуха! Справишься и еще как. Старайся каждый сигнал выдавать четко и только кодом. Первую фразу запиши в журнал. Дату, время. Я буду слушать эфир параллельно и помогу делать записи в журнал по ходу работы. Ну, давай!
  Я уселся поудобней, попробовал ключ, надел наушники и включил приемник - тишина. Я вопросительно посмотрел на Славу, а он указал мне пальцем на регулятор громкости. Как только я ввел громкость, эфир сразу же отозвался разноголосой морзянкой: кто-то кому-то что-то передавал. Сигналы шли один за другим, накладываясь, друг на друга, пропадали и возникали снова. Одни были очень громкими, другие тонули в шумах приемника и были едва слышны. Сначала я ничего не мог понять - это совсем не походило на обстановку в классе, и я растерялся. Слава отрегулировал громкость, шумы почти исчезли, и я постепенно стал понимать, что к чему. Слава наклонился ко мне и громко сказал: "Включай передатчик и выходи в эфир"! Через минуту я уже отстукивал ключом: "Це ку, це ку, це ку... де УЖА-1... ку эр ка?.. де УЖА-1... псе ка". В переводе это означало: "Всем, всем, всем! Я Ужа-1, как меня слышите? Я УЖА-1, пожалуйста, к ключу". Я выключил передатчик и стал прослушивать эфир. Теперь я должен был услышать свой позывной УЖА-1 (международный позывной нашего клуба), с которого начинался бы ответ, услышавшего нас корреспондента. Но никакого ответа не последовало - нас, очевидно, не услышали. Я сделал еще одну попытку, и еще, чувствуя себя каждый раз все увереннее. Только после пятого обращения: "Всем, всем, всем!" Слава сказал: "Внимание, Павел, нас услышали". Однако я ничего определенного не слышал, только помехи и шумы. Слава включил узкую полосу приема и тщательно настроился на едва слышный сигнал. Теперь и я услышал сквозь шумы слабенькое попискивание: "УЖА-1, УЖА-1, УЖА-1... я ВХМ-5... слышу вас плохо... дайте настройку... я ВХМ-5... пожалуйста, к ключу". Я несколько раз включал передатчик и давал настройку (серия букв "Ж"), но больше ВХМ- 5 так и не услышал. Однако это было уже не важно - связь была, и все это было нами со Славой тщательно зарегистрировано в вахтенном журнале. Теперь оставалось по каталогам и таблицам найти место пребывания нашего корреспондента. И получилась удивительная штука: ВХМ-5 находился на одном из Антильских островов. Слава тут же вызвался оформить карточку, так как я еще не знал, как это делается. Потом, пожимая мне руку, он сказал: "Новичкам всегда везет, Павел, теперь ты почетный член нашего клуба"! Это придало мне прыти, и я, что называется, "прилип" к клубу радиолюбителей.
  Ребята в общежитии не понимали моего увлечения и резко критиковали меня, в особенности Женька:
  - Ты дурак, Паша, как же ты мог бросить курсы шоферов и идти в какой-то дурацкий клуб, чтобы пиликать на телеграфном ключе, - убежденно говорил он мне, когда мы вечером садились выпить пивка, - ты хоть понимаешь, что делаешь? Это же специальность на всю жизнь... первая - монтер, вторая - шофер! Бросай ты дурака валять.
  - Может ты и прав, Женя, только я хочу не на колесах ездить, а плавать на кораблях. А чтобы плавать, нужно быть радистом или механиком, или шкипером, на кораблях шофера не нужны, вот и вся арифметика, ясно?
  - Заладил то же: "Плавать, плавать". А ты знаешь, что корабли даже в Черном море тонут, а уж в океане и подавно. А кто утонул, того акулы сожрут, вот тебе и "поэзия" моря, вот балда!
  Пока мы с Женькой спорили, Ленька сидел тихо, о чем-то думал и улыбался. "О чем это он, - подумал я, - как бы не свихнулся".
  Мои же друзья, два Вовки и Колька, относились к моему увлечению снисходительно, они тоже были увлечены морем, но только их интересовали в основном парусники: фрегаты, каравеллы, боты... паруса, галсы. Но нас объединяло одно: мы мечтали о дальних плаваниях и хотели стать моряками так или иначе. Они считали, что без Одесской мореходки нам не обойтись. Для них этот путь был проще - они оканчивали десятый класс. Мне же нужно было или идти в вечернюю школу и терять много времени, или сдать экзамены за десятый класс экстерном. Я решил идти по этому пути.
  При первой же встрече со Славой, я рассказал ему о своем решении насчет экстерна. Он немного подумал и сказал: "Знаешь, Павел, экстерн - дело хлопотливое, и ты можешь не сдать экзамен с первого захода, а значит, потеряешь время. Сначала ты окончи курсы, а когда получишь первый класс радиста, тогда поступай в вечернюю школу прямо в десятый класс. Так, я думаю, будет гораздо проще". Я не стал с ним спорить, Слава стал моим наставником, и я очень ценил это. Времени занятий в группе мне стало не хватать, и я стал усиленно тренироваться работать на ключе вне группы, изучать международные коды и радиожаргон, на котором работают радисты всего мира. Наконец пришло время, когда я подтвердил первый класс радиотелеграфиста, получил значок и соответствующее удостоверение. Слава поздравил меня и записал в журнал дежурств на волне "СОС" так, чтобы мои дежурства были один раз в неделю и только вечером. Меня это устраивало, и я даже гордился, когда говорил ребятам: "Нет, на танцы сегодня не могу, - у меня дежурство".
  Случилось так, что уже на втором дежурстве я услышал сигнал бедствия: СОС, СОС, СОС, я "Кубань", горю, координаты: долгота... широта... я "Кубань" СОС, СОС, СОС. Я, ужасно волнуясь и торопясь, записал полученный сигнал в вахтенный журнал и позвонил в соответствующую службу порта. Потом "Кубань" еще минут тридцать звала на помощь, а затем исчезла из эфира. Она, судя по координатам, терпела бедствие в Средиземном море, недалеко от острова Мальта. О дальнейшей судьбе "Кубани" мы со Славой так ничего и не узнали.
  Однажды, накануне выходного дня, Вовка Габеркорн сообщил мне:
  - Завтра в яхт-клубе не будет начальства. Приходи часиков в десять на городской пляж, мы подойдем на яхте, и подберем тебя.
  - Вот хорошо, - обрадовался я, а куда мы пойдем?
  - На Зеленый Мыс, там поплаваем, сфотографируемся и обратно. Мне отец фотоаппарат подарил, немецкую "Лейку". Вот завтра и "пощелкаем", опробуем ее.
  Я пообещал, что буду обязательно, что приду часиков в десять, и буду ждать. Ведь мне давно хотелось поплавать под парусом.
  В условленное место пляжа я пришел заранее, и успел три раза искупаться, прежде чем увидел подходящую к брегу двухместную парусную лодку. Вовка Габеркорн работал веслами, а другой Вовка сидел у руля. Парус был полностью пририфлен к рее и прикреплен к невысокой мачте вертикально, а на носу - белый вымпел с голубой буквой "Д" (Динамо). Когда лодка с шипением врезалась в песок, Вовка Чирков скомандовал (кто за рулем, тот и командир): "Столкни ее обратно на воду, и на борт. Только быстро, а то упустим свежий бриз!" Не без труда мне удалось столкнуть лодку с песка и вскочить в нее. При этом я больно ударился о высокий борт лодки. Я сел рядом с Вовкой Габеркорном за весла: он с правого борта, я - с левого. Мы отошли от берега на значительное расстояние, и развернули парус. Но к этому времени, нашего ожидания вопреки, бриз настолько спал, что парус не брал ветра. Тогда мы опять взялись за весла и стали отходить к открытому рейду, надеясь "взять" ветер там. Однако парус свисал с мачты, как мокрый вымпел с флагштока. Мы легли в "дрейф" и стали совещаться:
  - Ну, хрен с ним, подождем ветра здесь, - сказал Вовка, махнув на парус рукой, - а пока будем купаться и фотографироваться. Зря я, что ли, фотоаппарат заряжал? Тридцать два кадра можно сделать. Посмотрите на берег, какие виды!
  Он достал из сумки "Лейку" и стал фотографировать порт, Зеленый Мыс, горы и другие виды по всей береговой линии. Вдруг меня, как по макушке кто-то стукнул.
  - Вова, - сказал я нерешительно, - я точно не знаю, но по-моему берег с моря снимать нельзя, - там ведь сплошь береговые укрепления, не так ли?
  Вовка аж на скамейку шлепнулся от неожиданности.
  - Вот черт! - воскликнул он растеряно. - Я и забыл об этом, ну да ладно, будем фотографировать друг друга в лодке, кадров хватит на все.
  Мы были в одних плавках, солнце жарило вовсю, и мы купались, прыгая в воду с кормы. Если смотреть вдаль, то море казалось зелено-голубым, но здесь, возле бортов яхты, оно пугало своей чернотой. Пугало и звало погрузиться в эту черную хрустальную глубь.
  Дурачась, мы не заметили, как нас стало выносить течением за пределы бухты. Вдруг трижды взвыла портовая сирена - это приказ идти к берегу, за нами наблюдали. Тут же мы увидели сторожевой катер, который мчался к нам со стороны причалов порта, гоня впереди себя белый бурун.
  - Ну, ребята, мы погорели, - сказал Вовка Габеркорн, указывая на катер, - сейчас фотоаппарат отберут - это раз, арестуют нас и отведут яхту на буксире в порт - это два. Хорошо, что на нашем причале нет боцмана.
  - Володя, давай положим фотоаппарат на бак, и накроем его брюками, майками, - предложил я, - в барахле копаться не станут.
  - Нет, Паша, лучше я сделаю так...
  Он завязал ремешок аппарата короткой петлей, снял весло с левого борта, продел штырь уключины в петлю и поставил весло на место. Теперь аппарат свисал с левого борта и маскировался веслом. Едва успел Вовка все это проделать, как к нам подлетел катер, и резко развернувшись, он остановился от нас метрах в двадцати по левому борту. Морской офицер, стоявший на баке, крикнул в рупор:
  - Эй, там на яхте! Вы что, мать вашу, не видите, что вас течение несет в море, что там у вас?!
  - У нас все в порядке, штиль, ждем ветра! - крикнул в ответ Вовка.
  - А ну, гребите к берегу и живо! - крикнул еще раз в рупор офицер и сошел с бака.
  Катер тут же взревел и рванулся вперед. Он прошел так близко от нас с левого борта, что поднятая им волна резка накренила нашу легкую яхту, выбила весло из гнезда и... Вовкина "Лейка" шлепнулась в воду. Я сразу же прыгнул в воду и поплыл за веслом, а ребята стали нырять, надеясь, что фотоаппарат затонул еще не глубоко. Потом к ним присоединился и я, но все было напрасно. Во-первых, мы не знали точно, где он упал в воду, а во-вторых, мы не могли глубоко нырять, - нас выбрасывало вверх, как пробки. Бросив эту затею, мы сели за весла и погребли к берегу.
  Судя по положению солнца, времени было у нас еще достаточно, чтобы сходить к Зеленому Мысу, отдохнуть там на пляже и вернуться к причалу в положенное время. Провалявшись на пляже около часа, мы отправились в обратный путь. Настроение у нас было очень плохое, мы все устали от постоянной гребли. У меня на обеих руках появились мозоли, и сильно болели мышцы ног и рук. Все же часам к пяти мы добрались до городского пляжа, где меня высадили на берег, а ребята погнали яхту к причалу. Я решил поближе подойти к входу на причал и подождать ребят там. Мне было хорошо видно, как они причалили, заперли яхту на цепь, взяли парус и весла и понесли все это в ангар. Через минуту оба Вовки выскочили оттуда бегом и спотыкаясь. Вслед за ними поспешно вышел здоровенный детина в тельняшке и направился к ним, что-то крича, и размахивая руками. Вовка Габеркорн оказался ближе к нему, и он сильно поддал Вовке под зад ногой. Он продолжал кричать и размахивать руками, а я отошел подальше, чтобы ребята не знали, что я все это видел. Минут через десять мы встретились и пошли по набережной в сторону вокзала.
  Какое-то время мы шли молча, а потом я спросил:
  - Ну, все в порядке, никто не заметил, что вы брали яхту?
  - Да хрен там не заметил... черт боцмана принес на причал как раз, когда мы подходили, - ответил Вовка Чирков, - разорался дурак: "Почему, зачем"!
  - Вот чертов краб, - добавил Вовка Габеркорн. - А говорил, что в Сантреди уедет на целый день. Ну, ничего, угомонится...
  Дальше мы шли молча, разговор у нас не клеился, и каждый думал, очевидно, о своем. Я думал: "Интересно, как Вовка расскажет родителям о фотоаппарате и вообще, влетит ему или нет"? Как помочь ему в этом деле я не знал, а потому молчал. Когда мы дошли до привокзальной площади, ребята повернули вправо и пошли домой, а я - влево, и пошел дальше по шоссе пешком. Пребывание много часов на яхте под открытым солнцем в одних плавках, не прошло для меня без последствий. Я не сгорел, так как был хорошо загорелым до того, но я так пропитался солнечной энергией, что она выходила из меня в виде невидимых лучей, которые я ощущал ладонью, не притрагиваясь к телу. Мне казалось, что я весь ощетинился лучевыми иглами, как еж. К волосам было больно притронуться. Вечером, когда солнце спряталось за горы, я сбегал на речку, чтобы ополоснуться холодной пресной водой. Но это не помогло, и я всю ночь не спал. Утром, собираясь на работу, я посмотрелся в зеркало и не узнал себя: весь я почернел, как негр, а белыми лишь остались белки глаз и зубы. Волосы стали светло-кремовыми и полупрозрачными, губы посерели и потрескались. Мне самому на себя было страшно смотреть.
  Работник из меня в этот день был никакой. Поторчав немного у всех на виду, я пошел в самую дальнюю курилку, лег на скамейку и заснул. Никто меня не будил, и я проспал почти до конца рабочего дня. Руки и ноги у меня так затекли, что я едва размял их. Хромая от боли в икрах ног, я побрел в открытый душ, где уже много было заводских рабочих и наших ребят. Я очень удивился, что никто не спросил, где это я пропадал весь день, - этого просто никто не заметил. После душа мне стало гораздо легче, и я с ребятами отправился в столовку ужинать.
  Прошло несколько дней после нашего "плавания" на яхте, а мои друзья в поселке не показывались. У меня не было никаких конкретных планов на выходной день, и мы с Ленькой решили пойти на городской рынок и на барахолку, чтобы еще раз прицениться к ручным часам. Часов продавалось много, но хорошие стоили по-прежнему дорого, а старые мне и даром не были нужны. Проходя по рынку мимо винного ряда, где разливное вино продавали из бочек или прямо из бурдюков, я увидел обоих дядек Шукри. Возле них на циновке лежало несколько бурдюков с вином, а рядом стояла низкая широкая скамейка. Она, очевидно, использовалась, как столик, на котором стояли кружки и кувшины. Дядя Григорий, не по-русски и громко, зазывал покупателей, хваля при этом, очевидно, свое вино. Когда кто-нибудь из мужчин подходил к ним, чтобы выпить вина, второй дядька давал ему кружку, и наливал ее дополна прямо из бурдюка. Тот отходил на несколько шагов в сторону, отпивал неторопливо несколько глотков и отрывался от кружки, одобрительно покачивая головой. Дядя Георгий улыбался в ответ широкой улыбкой, и снова начинал расхваливать свое вино и зазывать покупателей.
  - Леня, смотри, вон дядьки Шукри вином торгуют, давай подойдем и спросим про Шукри: куда уехал, когда вернется? Они-то наверняка об этом знают, - предложил я Леньке.
  - Да зачем тебе это, Паша? - ответил всегда застенчивый и осторожный Ленька. - Еще подумают, что мы на угощение напрашиваемся...
  - Пусть думают, что захотят, а другого такого случая не представится. Ты подожди меня в сторонке, чтобы не толкаться, а я все же спрошу.
  Ленька отошел в сторону, где народа было поменьше, а я направился к дяде Георгию. Подойдя к нему поближе, я произнес бодрым громким голосом:
   - Дядя Георгий, здравствуйте! Вы не узнаете меня? Это я был у вас с Шукри, приемник ремонтировали, помните?
  Он сначала удивленно посмотрел на меня, а потом узнал, очевидно, и дружеским тоном произнес:
  - А-а а, друг Шукри, мастер, узнаю, узнаю. Почему не заходишь? Всегда рады друзьям Шукри, заходи, дорогой, заходи!
  - Спасибо, дядя Георгий, обязательно зайду, как только увижу Шукри, так мы вместе с ним и зайдем. А где Шукри, я что-то давно его не видел?
  - Шукри дома нет, он сейчас учится в Анкаре. Хороший мальчик, ему надо учиться...
  - А он приедет на каникулы на следующий год, ему можно написать?
  Дядя Георгий о чем-то поговорил со своим братом, и только потом ответил мне:
  - У нас нет его точного адреса, - Шукри нам не писал, заходи дней через десять, тогда что-нибудь узнаешь.
  Я поблагодарил обоих дядек, и хотел уйти, но дядя Георгий задержал меня, говоря:
  - Так не годится, дорогой, нужно выпить за здоровье Шукри, чтобы ему было хорошо жить. Не спеши, дорогой!
  Дядя Георгий нацедил в три кружки вина, подал одну мне, а две других они взяли с братом и, сделав в мою сторону приветливый жест, он сказал:
  - Выпьем за здоровье Шукни и твое здоровье, пусть будут светлыми ваши пути, пусть всегда в ваших домах будет мир!
  Они выпили вино разом, не чокаясь со мной, и я последовал их примеру.
  - Спасибо за добрые пожелания и вино, - сказал я, става кружку на скамью, - очень хорошее вино, до свидания.
  Ленька ждал меня там же, где я его оставил. Ему надоело торчать на видном месте, и он прямо набросился на меня:
  - Ну, какого черта ты с ними трепался так долго?! Я уже хотел идти домой один. Эти дядьки Шукри на абреков с большой дороги похожи, точно, как их в кино показывают. Ну, что ты там у них узнал?
  - Ничего нового, Леня, я не узнал. Шукри уехал в Анкару, ни то учится, ни то работать, а вот когда вернется, я не знаю, никто не знает, понимаешь?
  Я почувствовал, что язык мой начал заплетаться, - я начал пьянеть. Ленька заметил это и начал еще больше возмущаться:
  - Ну вот, я так и знал, что они тебя своей кислятиной из вонючих мешков будут поить! Я тут его жду, а он, видите ли...
  - Леня, ведь я тебя звал, а ты не пошел, так? Так чего же ты обижаешься, а?
  Ленька, казалось, не слушал меня и смотрел куда-то в сторону. Потом он взял меня под локоть, оттеснил в более людную сторону и, заговорщески подмигивая, сказал:
  - А посмотри, Паша, туда, где пивные бочки, кого ты там видишь?
  Я обернулся и посмотрел в указанном направлении. Там стояла группа незнакомых ребят, пивших пиво. Среди них был и наш Женька. Группа состояла из пяти разных по росту и, очевидно, по возрасту ребят, трое из которых были местные.
  - Ну и что? Женька пьет с какими-то ребятами пиво, ну и что из этого следует? Мы то же сейчас пивка выпьем вместе с ними, Ленечка, пошли.
  - Не нужно, Паша, он нас не заметил и пусть, теперь мы знаем, где он обретается все свободное время: вечером, в бильярдной, он сам мне об этом говорил, а днем на рынке со шпаной...
  - Да откуда ты знаешь. Что эти ребята - шпана? И, вообще, Леня, какого черта мы должны следить за Женькой и воспитывать его? Он, по-моему, в няньках не нуждается.
  - Ты как хочешь, Паша, а я ему сегодня вечером скажу... попадет он с ними в беду, вот увидишь.
  Мы еще немного послонялись по рынку, ничего не купили и, не дожидаясь "кукушки", пошли в поселок пешком.
  Мои городские друзья, оба Вовки и Николай, давно не появлялись в поселке, и я решил встретить их после занятий возле школы. Сославшись на "сильную головную боль", я ушел с рабочего участка и уехал в город на поезде, который шел туда за школьниками. Пока я добрался до школы, большинство ребят уже разошлись по домам, так как я немного не успел к концу последнего урока. Встретить мне удалось только Кольку Грачева, который и рассказал мне, что у обоих Вовок возникли дома какие-то трудности, и они не ходят даже на городскую танцплощадку. "Если хочешь, приходи сегодня вечером, - сказал он как-то нехотя, - может они придут, тогда встретимся и поговорим". Я пообещал, что приду, и поспешил на поезд, - идти пешком одному мне в этот раз не хотелось.
  Вечером, принарядившись, и вставив в кармашек цветной рубашки зеленый шелковый платочек, я отправился в город. Пришел я на танцевальную площадку, как всегда, рано: оркестр еще не играл, хотя молодежь уже стала собираться. Кольку я увидел сразу. Он стоял с какой-то девчонкой возле бортика, и, казалось, меня не замечал. Слева от эстрады я заметил группу ребят, среди которых резко выделялся плотный, среднего роста мужчина, лет тридцати двух-тридцати пяти. На нем был темный костюм, напоминающий морскую офицерскую форму. На голове - капитанка с черным лаковым козырьком и "крабом". Куртка была расстегнута, а через небрежно открытый ворот белой рубашки четко вырисовывались полосы тельняшки. Темно-коричневый загар покрывал его лицо и руки. Он как-то картинно облокотился о бортик, и, казалось, внимательно слушал высокого парня, который рассказывал что-то, широко размахивая руками. Я обратил внимание на эту группу сразу же, как только взошел на площадку, потому, что почувствовал на себе чей-то взгляд.
  Я подошел к Кольке и поздоровался, а он сразу же познакомил меня с девчонкой - звали ее Верой. Не успели мы и пяти минут поговорить, как к нам подошел невысокого роста парнишка, и, обращаясь к Кольке, сказал:
  - Коля, тебя и твоего друга, зовет Балеринка, подойдите к нему сейчас.
  - Зачем это я ему понадобился? - спроси Колька озабоченно.
  - Не знаю, Коля, спроси у него сам, - ответил паренек и направился к той группе возле эстрады, о которой я уже говорил.
  - Подожди, Вера, нас здесь, мы сейчас. Какого хрена нужно от нас Валерке? - снова спросил озабоченно Колька. - Вечно он что-нибудь выдумывает.
  - Валерка - это кто? - спросил я Кольку, пока мы пробирались через площадку, на которой людей становилось все больше.
  - Потом об этом, а пока, если о чем-нибудь будет спрашивать, не выпендривайся, говори, как есть.
  Когда мы подошли к группе ребят, те перестали разговаривать между собой и, как мне показалось, стали с любопытством меня разглядывать.
  - Валера, - обратился Колька к мужчине в капитанке, - ты звал нас... зачем?
  - Коля, ты забыл сказать: "Здравствуйте, друзья". Ведь ты интеллигентный человек, Коля, а какой ты подаешь пример своему товарищу? Кстати, ты не познакомил его с нами, откуда это ты его сюда притащил?
  Валера (назовем его пока "капитан") говорил негромко мягким баритоном, строя фразы на одесский лад. Пока он не спеша, говорил, я успел рассмотреть его вблизи: волосы темно-каштановые, черные проницательные глаза, черты лица прямые, тонкие и даже красивые. Кроме того, я успел заметить, что на нем были черные лаковые туфли. Последнее его слово "притащил" задело меня, а его назидательный тон и сдвинутая набекрень капитанка раздражали. Стараясь опередить Николая, я ответил:
  - Капитан, я Павел Орлов. Меня сюда никто не тащил, я пришел сам в гости к Николаю, он мой друг. Живу и работаю на БНЗ, наша группа монтажников строит там АТС. Нужно еще что-нибудь, капитан?
  Я старался смотреть при этом ему в глаза, и чувствовал, как его взгляд сверлит мне мозги до боли. Он какое-то время молчал, и мне эта пауза показалась вечностью. Еще минута и я бы робко опустил глаза, но он заговорил:
  - Вот видишь, Коля, твой друг Павел умеет отвечать четко и по-военному. Правда, он дерзит при этом, вот этого делать не нужно - это против правил, ты объясни ему это, Коля.
  - Какие это правила, Валера? - спокойно спросил его Николай.- Я что, должен каждый раз представлять тебе своих новых друзей, с чего бы это? Ты спросил, он ответил, так, зачем же придираться? Павел здесь в командировке, и его мало пока кто знает. Валера, вон на эстраде музыканты уже готовы, сейчас начнутся танцы, у тебя есть еще вопросы к нам?
  - Да нет, пожалуйста, отдыхайте, танцуйте, только правилами пренебрегать не нужно. Витя, - обратился Валерка к пареньку, который подходил к нам в качестве посыльного, - напомни джентльменам, какое у нас первое правило?
  - Первое правило, капитан, "не высовываться", - отрапортовал Витя, став чуть ли не по стойке смирно.
  Из других правил я узнал, что нужно быть корректным и вежливым даже тогда, когда отбираешь кошелек у "клиента". Пока мы с Николаем вели с Балеринкой этот дурацкий разговор, Вера перешла через площадку на нашу сторону и остановилась у бортика шагах в десяти от нас. Когда, наконец, разговор был окончен, и мы отходили от этой группы ребят, я услышал громкую реплику Валерки: "Мне этот пижон определенно не нравится"! Это прозвучало, как команда на выдворение меня из танцплощадки, если не хуже, как команда: "Ату его"! Я понимал, что Колька мне не защита, и что он не пойдет против Балеринки ни при каких обстоятельствах. После того, как во время танца с Верой меня два раза сильно толкнули, я понял - мне надо уходить. Передавая Веру Николаю, я пожаловался, что у меня разболелась голова, и незаметно ретировался. Я не был уверен, что меня не захотят "проучить" за "невежливость к капитану". Идя по набережной Шмидта в сторону вокзала, я все время оглядывался, чтобы в случае чего "сделать ноги". Однако меня никто не преследовал, и я успокоился. По дороге домой меня все время одолевало возмущение, и я никак не мог понять: почему этот Балеринка вдруг обратил на меня внимание, что ему понадобилось от меня? Почему Колька сразу как-то сник и фактически бросил меня? Во время танца Вера шепнула мне: "Павлик, с Валеркой не связывайся". У меня еще много возникало всяких "почему?". Но, не найдя на них ответа, я сказал сам себе громко: "Да пошли они ко всем чертям, ноги моей не будет на их вонючей танцплощадке, мне и нашего клуба хватит". Но все же мне хотелось побольше узнать о Валерке Балеринке, почему его называют "капитан" и почему у него такая странная кличка? На этом я пока и успокоился.
  Вечером следующего дня, я пошел в свой клуб и разыскал Славу. Сначала я рассказал ему о моем вчерашнем приключении, а потом спросил:
  - Слава, что ты об этом думаешь и вообще, кто такой Балеринка?
  - Прежде всего, Павел, постарайся сделать так, чтобы ваши пути никогда больше не пересекались - это, во-первых. Очень хорошо, что ты не стал ввязываться в ссору и вовремя ушел, иначе Валеркины "шестерки" затеяли бы драку и исписали бы тебя "пером" - это во-вторых. Что касается самого Валерки, то личность эта неординарная: работает он у нас в порту газосварщиком. Он женат и имеет двух дочерей школьниц - это с одной стороны. А с другой, это "крестный отец" всех Батумских воров, жуликов и проституток. Он нагоняет страх на всю эту шваль во всем регионе от Батуми до Сантреди, и собирает с них обильную дань. Кроме того, он хороший танцор и "Король батумского бильярда". Играет он в бильярдной клуба моряков, и почти всегда выигрывает. В основном он "обдирает" иностранцев, и все это в пределах закона, перед которым он "чист". Когда он танцует, ему освобождают середину площадки, и все превращаются в зрителей. Танцует он с одними и теми же партнершами, а его любимые танцы - румба и танго. Вот отсюда и кличка Балеринка, на которую он, похоже, не обижается.
  - Но почему местная молодежь, и местные власти, прежде всего, дают ему возможность здесь царствовать, почему не осадят его, не поставят на место? - возмущался я. - Арестовать-то его можно, и все дела!
  - Нет, Павел, не все так просто, Валерка пустил здесь глубокие корни, и похоже, что властям выгодно иметь под рукой таких ребят. Через них они могут как-то влиять на воровской мир. Были здесь и разборки между бандитскими авторитетами. Год назад приехал сюда из Кутаиси тамошний воровской авторитет некто Роба Джанишвили и решил навести здесь "порядок". Приехал он не один, а прихватил с собой двух своих братьев. Собрав несколько местных головорезов, он решил свергнуть Балеринку с "престола". Были мощные драки в ресторане "Поплавок", на рынке и других людных местах. Приезжала милиция, разгоняла дерущихся, некоторых штрафовала за хулиганство, а спустя какое-то время, все начиналось сначала. Однажды в Маханжиури на пляже, ранним утром, нашли утопленника. Им оказался Роба, наверное, он не умел плавать. Один его брат куда-то бесследно исчез, а второго нашли на перевале с перерезанным горлом. "Гражданин убит с целью ограбления", - гласила официальная версия убийства. Потом нашли еще два труппа приверженцев Робы. Втихую все говорили, что без участия Балеринки здесь дело не обошлось, но вслух этого никто не говорил. В драках он никогда не участвовал, и, вообще, у него всегда было безупречное алиби. Драки прекратились, и теперь, по-моему, Балеринку никто свергать не собирается. Так что, Павел, держись подальше от этого "капитана" и не болтайся зря по рынку, тебя сразу же заметят.
  Слава своим подробным рассказом нагнал на меня страху, и я больше не ходил на городскую танцплощадку, да и на рынке бывал очень редко. И еще я заметил, что Колька очень редко стал приезжать в поселок, и наши дружеские отношения как-то притупились, почерствели. С обоими Вовками наша дружба продолжала складываться пока нормально, а с ним - нет. Он даже с ребятами не стал приезжать к нам на БНЗ. Вскоре он вообще не стал останавливаться при встрече со мной поговорить. Мы просто здоровались и все. Почему? Получалось, что он был для меня вовсе и не друг. В поселке у меня было много хороших знакомых ребят и девчонок, а вот с настоящей дружбой мне пока не очень везло. Шукри уехал, оба Вовки были скорее приятелями, да и встречался я с ними только по выходным дням, а вечерами в клуб они стали приезжать гораздо реже, чем раньше. Серж Айрапетян не в счет, так как он был намного старше меня, и постоянно занят своими семейными делами. Оставался Слава.
  Прошло больше недели после того, как я в последний раз видел Славу, а он нигде не появлялся, даже в радиоклубе. Я уже стал думать, что он заболел или еще что, и хотел пойти к нему домой. Однако он нашел меня в клубе сам. "Павел, все! - воскликнул он взволнованным голосом. - Завтра в семь часов утра я отплываю. Приходи меня провожать к товарному причалу. Ты сможешь прийти"?
  Это известие прямо ошеломило меня. Я знал, что это должно случится, но не думал, что так скоро. Мы вышли из клуба, пошли на стадион и стали прогуливаться по беговой дорожке. Разговор вертелся вокруг его хлопот в последние дни и носил какой-то сумбурный характер. Казалось, что о многом нужно поговорить, а в действительности основательного разговора не получалось.
  - Слава, а как корабль называется, на котором ты завтра пойдешь в плавание? - спросил я, забыв, что уже спрашивал об этом.
  - "Смольный". Сухогруз "Смольный". И экипаж подобрался хороший. Все опытные моряки, уже не раз ходившие на нем.
  - А какой груз, если не секрет, и куда?
  - Нет, Павел, не секрет. Сначала идем в Марсель с гудроном и трансформаторным маслом. Там берем какой-то груз, и в обратный путь. Заходим в Торонто, потом в Салоники и домой. Надо полагать, плавание будет непродолжительным. Ну, скажем, месяц, а может быть и немного больше. Все будет, зависеть от продолжительности стоянок в портах, а это от нас не зависит. Так что, Павел, через месяц с хвостиком мы с тобой увидимся снова. Я тебе какой-нибудь средиземноморский подарок привезу, вот увидишь!
  - Спасибо, Слава, я буду ждать тебя с нетерпением, только как же я узнаю, что "Смольный" пришел, как же я смогу тебя встречать?
  - А зачем меня встречать? Я сам тебя найду. Только ты наш клуб не бросай и все время тренируйся. Может мне удастся устроить тебя вторым радистом к нам на корабль, тогда во второе мое плавание пойдем вместе, согласен?
  - Еще бы, Слава, буду безумно рад! Только возвращайся поскорей.
  Мы шли какое-то время молча, думая, очевидно, каждый о своем. Слава заговорил первый:
  - Знаешь, Павел, о чем я думаю? Старпом сказал, чтобы все были на своих местах за час до отплытия, а это значит в шесть часов. Так вот, я не знаю, смогу ли я сойти вниз перед отплытием, вот в чем загвоздка. Я выйду из дому часов в пять утра, позже никак нельзя.
  - Зачем такие проблемы, Слава? - сказал я, как можно бодрее. - Давай простимся здесь, ну какая нам разница? А в пять часов утра, так это я точно просплю. Как ты на это смотришь?
  - Ты знаешь, Павел, я и сам так подумал, но боялся сказать тебе об этом. Думал, обидится ведь, что не пригласил на причал. Тогда давай прощаться, а то у меня много всяких дел - нужно все проверить, не забыл ли чего в дорогу?
  Мы остановились, и Слава тепло и негромко сказал:
  - Ну, прощай, Павлик, не забывай меня и помни, что я твой друг. Всегда можешь рассчитывать на меня, и не будем терять связи, куда бы ни забросила нас судьба!
  - Прощай, Слава, счастливого тебе плавания! Никогда не забуду тебя, - ты мне не только друг, ты мне, как родной брат.
  Мы крепко обнялись, и я почувствовал, что с носа у меня закапало и я, не удержавшись, заплакал.
  - Не нужно, Павлик, так не годится будущим морякам! Мы скоро встретимся и тогда, кто знает, мы еще поплаваем вместе.
  - Мне не хочется с тобой расставаться, Слава, может ты сможешь устроить меня в этот раз юнгой, а?
  - Зачем спешить, Павлик? Дай только срок, и ты еще поплаваешь капитаном, вот увидишь! Ну, уже пора... До скорой встречи!
  Мы пожали друг другу руки, и Слава ушел, а я еще долго смотрел ему вслед, шепча: "Счастливого тебе плавания, друг и брат, счастливого пути, счастливого".
  Побродив немного по поселку, я вернулся в общежитие. Было уже заполночь, но ребята еще не спали. Они сидели за столом и пили чай, что означало: "Денег на пиво уже нет". В стороне лежали две истрепанные колоды карт. "Стало быть, весь вечер резались в карты, - подумал я". Когда я вошел в комнату, Женька рассказывал, очевидно, что-то смешное, потому что все смеялись.
  - А вот и Паша пришел, - переключил он свое внимание на меня, - и он определенно не в духе, и я знаю почему. Брось, Паша, страдать, и садись лучше чай пить.
  - Брось, Жека, трепаться, откуда тебе знать, в "духе" я или нет? Я просто хочу спать.
  Я уселся на кровать и стал раздеваться, давая понять, что разговаривать на эту тему у меня нет никакого желания. Однако Женька не унимался:
  - Да брось ты страдать из-за этой тонконогой дуры, которая бросила тебя, - я видел ее сегодня вечером с каким-то абреком. Гуляет себе по шоссе и магнолию нюхает, тот ей что-то на ушко шепчет, а она, как дура, хихикает: "Хи-хи-хи, хи-хи!" Не доверяй блондинкам, Паша, блондинки все такие. Ну, ушла к абреку, и черт с ней. Он все равно ее бросит, вот увидишь.
  - Что ты плетешь, Женя, какая там еще блондинка, какой абрек, я тут причем?
  - Да брось ты, Паша! Ну, как же... Ася кажется? Которая во время танцев кладет тебе на плечо свою головку и глазки закрывает при этом. Ты же по ней страдаешь?
  - Среди девушек друзей у меня пока нет, а на танцах каждый танцует с кем хочет и как хочет. Ася очень хорошо танцует, и иногда мне удается с ней танцевать. А с кем она там встречается, так мне до этого нет дела, она для меня только знакомая девушка, вот и все.
  Я разделся и залез под одеяло, намериваясь поскорее заснуть. Ребята последовали моему примеру, только Женька еще долго балагурил, хотя тоже улегся, выключив свет. Наконец угомонился и он, а через несколько минут послышалось легкое похрапывание - кто-то заснул. Мне спать не хотелось, и я стал думать о Славе: "Через несколько часов он уйдет в море, будет хорошая погода, и он прибудет в Марсель. Но Марсель далеко, очень далеко. Нужно долго плыть по Средиземному морю, чтобы до него добраться, а вдруг, буря, и шторм их выбросит на Африканский берег, что тогда"? Передо мной уже стали рисоваться картины "африканского плена", как вдруг я услышал полушепот Леньки:
  - Паша, ты не спишь?
  - Нет, Леня, а что? - ответил я также полушепотом.
  - Тебя сегодня Женя спрашивала. Приходила к нам на монтажную площадку и просила передать, чтобы ты пришел в отдел кадров, заполнить какую-то анкету.
  - Это какая Женя, толстенькая, которая нас "ХО" прозвала, когда мы приехали? А какую анкету, не знаешь?
  - Нет, не знаю, она так сказала.
  На этом разговор прервался, и я стал думать об этой дурацкой анкете: "Какая, к черту, анкета, какого черта им от меня нужно"? Наконец я уснул, и проспал бы, наверное, целый день, если бы ребята не разбудили меня, - пора идти на работу.
  В этот же день, примерно за час до обеденного перерыва, я поплелся в контору. Терпеть не могу конторской обстановки: в комнатах всегда тесно и пахнет черт знает чем. В коридорах полно народа: люди стоят, сидят, чего-то ждут, сплошная тоска. Однако в комнате, куда я зашел, за столиками сидело только две девушки: Женя, о которой уже шла речь, и ее подруга Нина. Женя дала мне две анкеты: старую, уже заполненную, и новую чистую. Мне нужно было переписать все со старой анкеты в новую и заполнить строку о семейном положении, которая до этого оставалась пустой. Пока я трудился над анкетой, подошло время обеденного перерыва, и мы все вместе пошли в столовую. По дороге я рассказывал разные смешные истории, случавшиеся со мной и моими друзьями. Девчонки смеялись и наперебой рассказывали о своих забавных приключениях, так что к столовой мы подошли, как уже хорошо знавшие друг друга приятели. Мы прошли в зал ЭТР, сели за отдельный столик и каждый заказал себе обед. А пока заказ выполнялся, я прошел в буфет, чтобы купить бутылку лимонада. Там на полочке лежала стопка шоколада в яркой обвертке с рисунком ледокола "Красин". Стоили тогда такие шоколадки дорого, по три рубля за штуку (килограмм хурмы стоил тоже три рубля, а килограммовый лаваш - тридцать копеек). Мне вдруг ужасно захотелось угостить девчонок, и я купил две плитки шоколада, бутылку лимонада и отправился за свой столик. Обед уже стоял на столе, но девчонки почему-то не начинали кушать, поджидая, очевидно, меня. Я важно уселся на свое место, поставил лимонад в центре стола, а шоколадки положил перед каждой из них, и как-то неуверенно произнес: "Это вам на десерт, кушайте, пожалуйста". Тихий возглас удивления и благодарности несколько смутили меня, но я все же чувствовал себя на "седьмом небе". Потом я узнал от Жени, как Нина рассказывала об этом эпизоде своим подругам по работе: "... понимаете, а он во время обеда положил перед нами с Жекой на стол по огромной плитке шоколада - извольте кушать! Ну, просто так, а ведь мы тогда с ним только познакомились".
  Выйдя из столовой, мы остановились возле большого объявления, где сообщалось, что в ближайший выходной на стадионе будет большой спортивный праздник, где будут проведены соревнования по легкой атлетике, волейболу и баскетболу. Вечером играет духовой оркестр, народное гуляние.
  - Павел, - обратилась ко мне Нина, как к старому знакомому, - приходи на стадион, Женя будет участвовать в соревнованиях по бегу. Она у нас чемпионка на пятисотметровой дистанции и еще она у нас велосипедистка, входит в заводскую команду.
  - Достаточно, Нина, хватит меня расхваливать, ты лучше о себе расскажи: она у нас артистка, Павел, в драмкружке занимается, на гитаре играет и поет, не хуже Изабеллы Юрьевой.
  - Вот здорово! - искренне удивился я. - А меня научить играть на гитаре сможешь, Нина? Всю жизнь мечтаю об этом. Один раз пробовал, только у меня ничего на получилось. Приятель сказал, что мне это "не дано".
  - Давай попробуем, мне кажется, что на гитаре играть может научиться каждый, у кого есть хоть немного слуха и желание.
  Мы еще немного поболтали и разошлись - обеденный перерыв заканчивался.
  Пока мы разговаривали, я успел присмотреться к обеим девчонкам: Женя была плотно сложенная шатенка на полголовы ниже меня. Круглое лицо, серо-зеленые живые глаза, небольшой слегка вздернутый нос и резко очерченный подбородок, говорили о задиристом, если не упрямом, характере. На вид она была несколько полновата для спортсменки, а тем более для бегуньи или велосипедистки. Одета она была в легкое белое с синим горошком платье, которое ей очень шло.
  Нина, смуглая черноволосая девушка, была ростом немного выше Жени, и казалась на вид худенькой и хрупкой. Я не успел ее даже как следует рассмотреть, так как, то и дело косил глаза на Женины крутые бедра, которые щедро обнажал треплющий ее платье ветер. И еще мне бросилось в глаза различие в их одежде: Женя в коротком легком платье с глубоким вырезом, полуоткрывающим пышную загорелую грудь. Нина - в темной блузке с галстуком, и темной юбке ниже колен. Если верить, что внешний вид человека - "зеркало его души", то получается: у Жени - "душа на распашку", а Нина - замкнутый скрытый человек. Однако я не стал долго ломать над этим голову, и решил пригласить обоих Вовок провести ближайший выходной на стадионе.
  На спортивный праздник пришло много народа - молодежь и пожилые люди с детьми. Все скамейки были заняты, и большинство людей расположилось прямо на траве вдоль обочины поля и возле игровых площадок. Сначала я встретил ребят. Вовка Габеркорн сказал мне, что Николай не придет, он занят какими-то другими делами. Потом мы пошли на площадку, где собирались участники соревнований, чтобы разыскать Женю и Нину. Я хотел познакомить их со своими друзьями. Оказалось, что знакомить их было не нужно, так как они давно знали друг друга, хотя ни дружеских, ни приятельских отношений между ними не было - просто знакомые. Женя уже была одета в спортивную форму для бега, и, казалось, была сильно возбуждена.
  - Ой, мальчики, спасибо что пришли! - встретила она нас, радостным восклицанием. - Поболейте за меня, а то я чувствую себя сегодня на совсем в форме, даже разминка не помогла.
  - Выглядишь ты очень хорошо, Женя, так что не сомневайся, - подбодрил ее Вовка Чирков, - а мы за тебя дружно болеть будем.
  - А это тебе будет помогать, как яхте попутный ветер, вставил я свою реплику, перебивая Вовку.
  Мы еще немного поболтали, стараясь поддерживать общее веселое настроение, и, не допуская больших пауз в беседе. Но вот духовой оркестр заиграл какой-то бравурный марш, и праздник начался.
  Несмотря на то, что мы бурно болели за Женю, она на своей любимой дистанции пятьсот метров, оказалась только третей. Женя очень остро переживала свою неудачу, а мы, как могли, утешали ее. Наконец она успокоилась, переоделась, и мы всей компанией пошли смотреть соревнование по волейболу. Сборная БНЗ играла против какой-то городской сборной. Обе команды играли очень хорошо, и было большим удовольствием смотреть на такую игру. Мы очень болели за заводскую команду, но игру так и не досмотрели до конца. Девчонки стали жаловаться на жару и предложили идти купаться. Время перевалило за полдень, солнце немилосердно пекло, расплавляя асфальт, и острый запах оплавленного гудрона заполнял все пространство вокруг. Несмотря на жару, воздух был пересыщен влагой, и трудно было дышать. Было самое время окунуться в морскую волну, но у меня вдруг появилась другая мысль, которую я тут же изложил ребятам:
  - Давайте заскочим в буфет, выпьем пивка, перекусим что-нибудь и айда на Зеленый мыс, там всегда прохладно и пахнет розами. А вечером... ну, там будет видно. Что скажите?
  - Нет, Павлик, вы идите, а нам с Женей домой пора, правда, Женя?
  - Да ты что, Нина, домой?! Сегодня же праздник, и я всех угощаю, - заявил я как можно решительнее, опережая ответ Жени, - пошли, друзья, пошли!
  Больше спорить никто не стал, и мы дружно направились к зданию столовой. Однако такое мудрое решение уже многие приняли до нас, и все столики в большем зале были заняты. Нам пришлось довольно долго ждать, пока освободился столик. Одного стула не хватало, и Вовка отправился добывать пятый стул, а я в - буфет, где тоже была очередь. Пока подходила моя очередь, пиво кончилось, и все накинулись на мороженное и лимонад. Мне вдруг опять захотелось сделать сюрприз друзьям, и я взял по двести граммов мороженого ассорти и бутылку какого-то десертного вина. Бокалов не было, поэтому пришлось обойтись бумажными стаканчиками. Когда я притащил поднос со всем этим к своему столику, ребята охнули, а девчонки захлопали в ладоши. Сюрприз удался, и я был очень доволен собой. Покончив с вином и мороженым, мы решили пойти на пляж в Маханжиури. Покупаться и позагорать там, а потом уж решить, что делать вечером. На пляже было много народа, и нам с трудом удалось найти для нашей группы местечко. Ребята стали раздеваться, и только тут я вспомнил, что забыл одеть плавки. Все были в хорошей пляжной форме, а вот я в своих черных сатиновых трусах выглядел нелепо и смешно. В дополнение ко всему, когда я вылизал из воды, они норовили оставаться в воде, и мне приходилось поддерживать их обеими руками. Возможно, на меня никто не обращал внимания, но мне казалось, что все смотрят на меня. Когда наши ребята присоединились к другой компании играть в мяч, я предпочел остаться лежать на песке и наблюдать за игрой. Только теперь я заметил разительную разницу между фигурами Нины и Жени: у Нины была очень стройная фигурка с тонкой гибкой талией и небольшой грудью. Загар шоколадного цвета покрывал равномерно все тело и казалось, что это вовсе не загар, а природный цвет кожи, как у мулатки. Она была, пожалуй, немного ниже Жени, но в стороне от нее, она казалась высокой. У Жени был мощный торс, развитые пышные груди и крутые бедра. Загар у нее был светлый и неравномерный, очевидно, она этому не придавала значения. Если ее ни с кем не сравнивать, то она казалась низенькой. Если постараться судить объективно, то Нина была красивее Жени, но все же какой-то животный инстинкт притягивал меня к Жене.
  Игра в мяч продолжалась на берегу до тех пор, пока он не отлетел к ногам какого-то здоровенного детины, а тот сильным ударом отправил его в море. Это послужило сигналом моим друзьям броситься за ним и продолжать играть в воде. Только Женя не пошла в воду. Она улеглась на песке рядом со мной так близко, что касалась меня плечом.
  - Почему ты сник, Павлик? - спросила она, наклонив голову и пытаясь заглянуть мне в лицо. - Не играешь в мяч, не плаваешь, тебе плохо?
  - Да нет, Женечка, со мной все в порядке, только я вот плавки забыл взять с собой, а в трусах резинка размокла, и они совсем не держатся на мне... сейчас буду одеваться.
  Я уселся на песке, скрестив по-турецки ноги. Она последовала моему примеру, и какое-то время с любопытством разглядывала меня. Вдруг она громко и заразительно захохотала. Глядя на нее, я тоже стал смеяться, хотя и не понимал причины ее веселья. Насмеявшись вволю, она решительно поднялась.
  - Хватит валять дурака, Павлик, пошли в воду и поплывем к буйкам, - сказала она, продолжая улыбаться, - мне хочется поплавать, ну, пошли!
  - Женя, посмотри вокруг, - сказал я, не двигаясь с места, - ты видишь хоть одного придурка в сатиновых трусах? Нет. Ну, мне просто неудобно... иди поиграй с ребятами в мяч, поплавай, а тут позагораю. И вообще, собирай ребят, ведь мы же еще хотели погулять в ботаническом саду, не так ли?
  - Ладно, не ломайся, Павлик, вот поплывем к буйкам, а потом будем собираться и в ботанический...
  Она схватила меня за руку, помогла подняться и потащила к воде. Я, как на буксире, последовал за ней, незаметно придерживая второй рукой трусы.
  Женя чувствовала себя в воде совершенно свободно, как дельфин. Она могла плавать любым стилем и так быстро, что угнаться за ней я никак не мог. Наплававшись и надурачившись до устали, мы поплыли к берегу, чтобы поскорее зарыться в горячий песок. В воде мы начали зябнуть, и на руках, и ногах появилась "гусиная кожа". Однако на солнце все это быстро прошло. Вскоре к нам присоединились Нина и оба Вовки, им тоже надоело гонять мяч и купаться. Время было уже далеко за полдень, и мы все очень проголодались, я это чувствовал по себе. Поэтому я предложил приступить к выполнению второй части нашей программы: идти гулять в ботанический сад. Ну, а по пути зайти подкрепиться в какой-нибудь буфет, которые в Маханжиури попадались на каждом шагу. Все с радостью приняли это предложение, и уже минут через двадцать мы уплетали за обе щеки чебуреки, запивая их охлажденным лимонадом.
  Батумский ботанический сад занимал большую площадь Зеленого Мыса, где были собраны различные деревья и экзотическая растительность заморских стран от Японии до Бразилии. Их было так много, что, не смотря на обширную территорию сада, людям здесь было тесно. Множество тропинок, разбегавшихся во все стороны бесконечным лабиринтом, были так узки, что разойтись при встрече, было очень трудно, а наступать на газоны строго воспрещалось. В этот раз отдыхающих было так много, что нам надоело поминутно уступать тропинку идущим навстречу. Все же скамеечки и места, отведенные для отдыха, были заняты. Побродив по парку и не найдя себе пристанища, мы решили покинуть Зеленый Мыс и отправиться в парк санатория ВЦСПС, там всегда можно было найти место для отдыха.
  Здание санатория располагалось в небольшом парке, раскинувшегося на террасах возле дачи Целукидзе. Вообще-то этот санаторий предназначался для профсоюзной "элиты", но там обычно было и много молодежи, что давало нам возможность выдавать себя за "своих". Санаторные книжки проверяли на этой территории редко, и это всегда проходило. Так и на этот раз, не успели мы появиться, как нас пригласили играть в волейбол. Мы сразу же согласились, и у нас появились новые знакомые.
  Солнце опустилось довольно низко, когда мы покинули парк санатория и спустились на шоссе, направляясь, домой. Не успели мы пройти и четверти пути до поселка, как черная грозовая туча, спустившаяся с гор, закрыла небо, и сразу же хлынул проливной дождь. Прямые холодные струи ливня обрушились на нас водопадом, укрыться от которого не представлялось никакой возможности. Вмиг мы промокли до нитки и даже не пытались ничего предпринимать. По дороге неслись целые потоки воды. Сняв обувь, мы веселой гурьбой шлепали босиком по еще теплому асфальту шоссе, напевая песенку Роберта Гранта "Веселый ветер". Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Тучи, описав полукруг над окружающей местностью, снова примкнули к вершинам гор, откуда полчаса назад начали свой путь. Небо очистилось, но солнце стояло низко и уже не грело. С моря подул свежий ветер, а с нас еще продолжала стекать вода. Чтобы не простудится, мы сняли с себя почти всю одежду, хорошенько выкрутили ее и, немного проветрив, снова натянули на себя. Это дало нам возможность войти в поселок уже почти сухими. Однако сырая одежда не располагала к дальнейшему гулянию, и мы решили поскорее разойтись по домам, даже не договариваясь встретиться вечером. Было холодно, и мы не стали провожать девчонок, а, разделившись на две группы, разошлись в разные стороны. Женя и Вовки пошли в сторону стадиона, им было по пути, а мы с Ниной - в другую, нам тоже было по пути. Возле своего дома Нина остановилась и, застенчиво улыбаясь, сказала: "Павлик, если ты согласен, и завтра вечером будет хорошая погода, приходи на площадку (небольшой сквер между домами как раз напротив клуба), а я вынесу гитару... начнем уроки музыки, не возражаешь"? Я не возражал, и мы расстались.
  На следующий день наша бригада работала на установке металлических опор по левому берегу горной речки, о которой я уже упоминал. Сама работа по установке столбов на трассе была бы не трудной, если бы не скалистый тяжелый грунт, в котором приходилось рыть довольно глубокие ямы под их основания. На эти опоры впоследствии нужно было натянуть стальной трос, а на него подвесить телефонный кабель двадцатипарник. Протяженность этой трассы была километра четыре, и доходила она до самого Ортобатуми (пригород Батуми, прижатый к горам), где и должен быть установлен распределительный блок. Погода выдалась жаркой, и нам приходилось потеть над каждой ямой, выдалбливая ее в глинистом щебеночном грунте, твердом, как скала.
  В нашей бригаде тогда работало четыре человека: Я, Женька, Леня и Борька Сегал по кличке Пиня. Это был новый монтажник, приехавший к нам с Баку, щупленький паренек невысокого роста, удивительно похожий на одного из героев фильма "Искатели счастья" - Пиню Копмана. Кроме того, он постоянно напевал или насвистывал мелодию песни из этого фильма:
  
   На рыбалке у реки
   Тянут сети рыбаки,
   Будет селам и станицам
   Вдоволь рыбы, йо-о-о!
  ...........................
  Вот за все это он и получил свое прозвище Пиня. Как известно, настоящий Пиня мечтал найти золото, открыть свое дело по производству подтяжек и стать богачом - "Королем подтяжек". Наш Пиня был совсем другим человеком. Он ничего не говорил о золоте и затерянных кладах, но говорил, что хочет побольше заработать и накопить денег, чтобы купить виноградник у соседа своего деда, который жил в пригороде Дербента. Справедливости ради нужно отметить, что Пиня брался за любую работу и никогда ни на что не жаловался. В этот раз он шел впереди нас, и возле каждого разметочного колышка расчищал поверхность грунта от крупных камней и валунов, и начинал копать яму под очередной столб. В том месте, где он начал работать, нужно было выкопать две ямы, так как трасса уходила на несколько градусов влево, и на изломе нужно было ставить двойной анкерный столб. Пока Пиня трудился над новой ямой, углубляя ее с помощью лома и совковой лопаты, мы с ребятами устанавливали очередной столб. Не успели мы отнивелировать его и утрамбовать грунт, как Пиня закричал:
  - Ребята, здесь погреб, - у меня лом провалился в пустоту!
  - Ты что, сдурел?! - крикнул ему в ответ Женька. - Какой здесь может быть погреб? У тебя в самого в голове пустота, Пиня!
  Пиня пренебрег его репликой и продолжал нас звать:
  - Ребята, скорее идите сюда! Лом провалился и оттуда чем-то сильно пахнет... спиртным. Точно, там винный погреб!
  - Ладно, Женя, хватит орать, - сказал спокойно всегда молчаливый Ленька, - пошли посмотрим, что там у него?
  Мы бросили трамбовки возле только что установленного столба и направились к Пине. Начав копать яму, он успел углубиться сантиметров на тридцать и наткнулся на большой плоский камень, который он пытался раздробить или выковырнуть ломом. Когда он попытался ударить посильней рядом с камнем, лом довольно легко пробил дырку и, как копье, устремился куда-то вниз. Теперь из небольшой круглой дыры распространялся крепкий уксусно-спиртовый запах. Женька принюхался и авторитетно изрек:
  - Пахнет старым вином. Пиня, ты, кажется, нашел клад, чур - пополам!
  - Погоди, Женя, делить неизвестно что, - сказал я, наклоняясь над ямой и принюхиваясь, - давай сначала посмотрим, что там такое... по-моему, там одна гниль. Давайте раскопаем, только осторожно.
  С помощью кирки, лома и лопат мы стали расширять и углублять яму вокруг пробитой дыры, и скоро раскопали горловину вероятно огромного кувшина. Она была закрыта плоским камнем, а по бокам обмазана известью. Лом Пине пробил дырку не в самой крышке, а в стенке кувшина, рядом с ней. Известь так окаменела, что попытка снять камень привела к разрушению горловины, и часть черепков и песка посыпались внутрь. Уксусно-спиртовый запах стал теперь таким сильным и острым, что запершило в горле. Дыра с рваными краями образовалась такая большая, что в нее свободно могло пролезть ведро. Я лег на живот и осторожно заглянул в эту дыру.
  Прежде всего, я увидел Пинин лом, который стоял торчком, опираясь верхним концом о стенку сосуда, а нижний его конец упирался в дно, которое было покрыто темной блестящей жидкостью. Я просунул руку в пробитую дыру, дотянулся до лома и вытащил его на поверхность. К концу лома, который раньше упирался в дно кувшина, прилипло какое-то вещество темно-вишневого цвета, похожего на желе. От него резко пахло вином, уксусом и спиртом.
  - Эврика! - воскликнул Пиня, положив кусочек этого желе себе в рот, - Это загустевшее и превратившееся в желе вино. А старый кувшин - это гончарный кокон, в котором давят виноград и оставляют бродить. Если остатки жмыха оставить надолго в закрытом кувшине, то вино усыхает, густеет и желирует. Это точно, - я такое видел у дедова соседа в Дербенте.
  - Пиня, а это точно можно употреблять, это ни какой-нибудь яд, от которого отбросишь копыта, как только проглотишь? - спросил Женька, явно заинтересовавшийся всем этим, поглядывая на кончик лома.
  - Да ты что?! Конечно, точно, - возмущенным тоном ответил Пиня,- я у деда...
  - Очень хорошо, Пиня, - перебил его Женька, - о деде ты расскажешь потом. А теперь, раз ты так уверен, пробуй первый!
  Он взял лом в обе руки и поднес его конец к лицу Пини, как десертную ложку, на которой трепетали кусочки загадочного желе. Пиня снял прилипший к лому кусочек побольше и без колебаний отправил его себе в рот. Потом он пососал это, как конфетку и блажено поднял глаза к небу...
  - Это похоже на виноградное варенье, - наконец изрек он, - вкуснятина!
  - Все, ребята, - заявил явно оживившийся Женька, - "это" нужно осторожно достать, а потом уж и разберемся, что с ним делать дальше. Вот что, Пиня, давай мы тебя на веревках спустим в этот чертов кувшин, а ты начерпаешь этой мути в котелок (на разбивку трассы мы всегда брали с собой большой котелок для воды и две жестяные кружки), только осторожно, чтобы песок не сыпался. Потом мы тебя вытащим, не бойся...
  - Ты что, Женя? Этого делать никак нельзя, - там же скопился углекислый газ, - запротестовал Пиня, - зразу задохнуться можно. Давайте лучше сделаем черпак из кружки и шеста для разбивки.
  Это предложение всем понравилось, и мы с Женькой принялись за дело. Однако черпать студенистую массу было, очень трудно, потому что толщина самого студенистого слоя была невелика, всего сантиметров восемь или десять, а дальше, до самого дна, лежал отвердевший слой веток и виноградной шелухи. Кроме того, как мы не старались действовать осторожно, туда постоянно сыпались камешки. Когда котелок был уже почти полон, Женька стал на самый край разбитой горловины кувшина, тот обломился, и Женька провалился туда вместе с черпаком. Он исчез в кувшине, даже не успев ойкнуть, увлекая за собой целую кучу песка. Мы с Ленькой бросились к дыре, чтобы помочь попавшему в беду товарищу, но его рыжая голова появилась на поверхности, прежде, чем мы сообразили, что нужно делать.
  - Ребята, вытащите меня скорее, - произнес он жалобным голосом, - мне не на что опереться ногами.
  - Сейчас, Женечка, мы тебя вытащим, только вот котелочек я поставлю подальше, - затараторил Пиня, относя котелок подальше в сторону, - а то опрокинуть можно невзначай...
  Пока Пиня возился с котелком, мы с Ленькой приподняли Женю за руки и подсадили его на кромку ямы. Когда он выбрался оттуда и стал на ноги, то стало ясно, что Женька ничего не повредил при падении в кувшин, только локти рубашки, штаны и ботинки по щиколотку были облеплены темно-красным желе и песком.
  - Постой, Женя, спокойно, - сказал я, отводя его в сторону от злополучной ямы, - сейчас мы с Леней тебя от этого отчистим.
  Я нарвал травы и, собрав ее в пучок вроде веника, стал сметать с Женьки прилипшее к нему "вино" и песок. Пока я усердно орудовал своим веником, Женька стоял спокойно, только обшаривал взглядом местность вокруг, как будто хотел что-то увидеть. Не успел я окончательно очистить его, а он как закричит:
  - Пиня, ты куда подевал мой драгоценный котелок, ты что, его в яму упустил вместе со мной?! Там тперь один песок!
  - Нет, Женечка, котелок со всем содержимым цел и невредим, - я его в кустики поставил, а тебя я не ронял... ты сам туда умудрился свалиться. Топтался на краю, как слон, вот теперь все добро пропало, теперь там действительно одни камни да песок.
  - Хорошо, - сказал Женька, успокоившись, - тащи котелок сюда, сейчас будем твое "добро" пробовать.
  Пока Пиня ходил за котелком, Женька принялся выстругивать ножом из щепки лопаточку. Потом он вручил эту лопаточку Пине, и тоном, не допускающим возражений, заявил:
  - Раз ты говорил, что это усохшее вино, и его можно употреблять внутрь, тогда ты и начинай, пробуй первый!
  - Да, пожалуйста, я же уже пробовал... я и у деда пробовал такое и ничего, действует, как обычное вино.
  Он осторожно зачерпнул лопаточкой содержимое котелка и без колебаний отправил себе в рот солидную порцию. Выплюнув песчинки и какие-то веточки, он отправил себе в рот новую порцию, а потом еще и еще.
  - Хватит, Пиня, нужно и о товарищах подумать, - остановил его Женька, отбирая у него котелок, - теперь нужно подождать, если Пиня не отбросит копыта в течение часа, все остальное разделим поровну.
  - Меня в расчет не бери, - заявил Ленька, - я хорошее вино не пью, а уж эту отраву, так тем более. Лопай сам, если хочешь, свою долю я отдаю тебе.
  - А я свою долю отдаю тебе, Пиня, - поддержал я Леньку, - это твое "сокровище", так ты им и владей, а мне чужого не нужно.
  Время шло, и нужно было продолжать работу, мы и так потеряли много времени из-за этой находки. Однако дело затруднялось тем, что на месте, где должна была стоять основная опора на повороте трассы, зияла глубокая дыра. Чтобы не разбивать дальнейший участок трассы заново, мы решили забросать кувшин камнями и песком и установить в него столб. На эту работу ушло часа два, и Пиня работал, как ни в чем небывало. Мы уже хотели перейти к очередной отметке, как Пиня вдруг заявил:
  - Знаете, ребята, жажда страшная, изжога печет, и голова кружится, как будто я захмелел. Давайте выбросим "это" и я сбегаю с котелком за водой, - пить хочется, страх!
  - Вот еще чего захотел: "Выбросим...", - возразил Женька, - возьми кружку и иди напейся прямо с речки, а котелок не трогай, домой отнесем.
  - Не нужна мне кружка, я и так могу, а ты тоже пить захочешь, Женечка, вот увидишь, - сказал Пиня с обидой в голосе и стал спускаться к воде.
  Мы почти уже вырыли яму под следующую опору, а Пиня все еще не возвращался с водопоя. Видно было, что он лежит головой к воде и, казалось, что он все пьет, пьет и никак не может напиться.
  - С Пиней что-то не так, - сказал Ленька, бросая лом, - пойду посмотрю.
  - Да что там с ним может быть не так? Сачек... решил позагорать, - сразу же отозвался Женька, - дрыхнет, наверное, на солнышке, вот и все.
  - А ты бы дрыхнул в такой позе, а? - возразил озабоченно Ленька, - Как бы он не захлебнулся... во, дела!
  Женька продолжал отпускать свои язвительные реплики в адрес Пини, но мы с Ленькой уже не слушали его. Бросив инструменты, мы направились к реке. Пиня лежал на животе, подвернув под себя левую руку и положив голову на булыжник, который лежал в воде у самого берега. Глаза его были закрыты, однако губы шевелились, - он пытался, очевидно, что-то сказать. Мы взяли его за руки и за ноги, и перетащили повыше, поудобней положив на траву. Теперь он открыл глаза и, пытаясь поднять голову, спросил слабым хриплым голосом:
  - Ребята, где-де я?
  - Там, где и был, - ответил я, радуясь, что он жив, - Боря, тебе плохо?
  - Не-е, мне хо-о-о... ребята, помогите мне вста-ать.
  Лицо у Пини стало бело-зеленым, губы посинели, он весь дрожал. Ясно было, что ему очень плохо, и нужно было принимать какие-то меры, чтобы срочно помочь товарищу.
  - Леня, по-моему, он отравился и ему нужно промыть желудок, - сказал я, стараясь устроить голову Пини как можно выше, - тащи кружку.
  Через минуту Ленька притащил кружку, а вместе с ним подошел и Женька. Взглянув на Пиню, он, как всегда язвительно, изрек:
  - Да он же пьян в дрезину, ты, что не видишь, Паша? Зачем ему промывать желудок? Очухается сам...
  Не слушая Женьку, я зачерпнул полную кружку воды из речки, попросил Леньку приподнять голову Пине и поднес кружку ему ко рту.
  - Пей, Боря, только всю сразу. Нужно выпить три кружки, а то ничего не получится, - сказал я тоном врача, оказывающего первую помощь потерпевшему, - давай, давай пей!
  - Не могу-у, - стонал Пиня жалобным голосом, - я уже целую ре-е-чку выпи-ил, не могу-у...
  - Боря, нужно промыть желудок, - настаивал я, - ты весь посинел, и тебе нужно промыть желудок... Пей!
  - Не, ребята, мне хорошо о... я у деда... ой! Бр-р-р...
  Очевидно, воспоминание о том, что он такое пил там у деда, вызвало у него приступ конвульсивной рвоты, и он едва успел скатиться на бок. Приступы были такими сильными и, очевидно, болезненными, что он, схватившись за живот, начал кататься по каменистой почве, и скатился до самой воды. Мы снова перетащили его на берег повыше и уложили на редкую чахлую траву. Он продолжал вякать, и я опять сбегал за водой. Теперь Пиня не возражал и молча пил воду, закрыв глаза. То ли вода горной речки имела целебные свойства, то ли он уже успел избавиться от действия отравы, но бледность на его лице стала спадать, губы порозовели, и он даже самостоятельно сел.
  - Вот, Пиня, - сказал назидательным тоном Женька, - я говорил тебе: "Не лопай много сухого вина...", так ты никогда не слушаешься старших, вот тебе и результат. Я ведь тоже пробовал, и ничего, - норму нужно знать.
  - А ты хлебни водички, как Пиня, - сказал Ленька, подавая ему, пустую кружку, - вот тогда и посмотрим, будет у тебя "чего" или нет.
  - И то правда, - согласился Женька, - мне давно пить хочется.
  Он взял кружку и направился к воде.
  Между тем, Пиня настолько отошел от дурноты, что мог даже самостоятельно ходить. Правда, его немного покачивало, но "кризис" прошел.
  До конца работы оставалось еще часа два, но мы и не думали браться за дело. Мы с Ленькой сложили трамбовки в еще не до конца вырытую яму, и стали собирать в кучу, разбросанный вокруг инструмент: лопаты, кирки, ломы. Пиня был еще очень слаб и сидел, позевывая в сторонке. Женька собрал валявшиеся в стороне разметочные шесты и веревки, и, блаженно развалившись на траве, заявил:
  - Ребята, хорошая это штука, Пинино "сухое" вино, - я вот выпил немного водички, а как будто целую кружку портвейна выпил... ну, прямо благодать! Давайте на сегодня заканчивать работу, а завтра все доделаем, что сегодня не успели, как вы? Сейчас придем домой, разведем эту штуку кипяченной водичкой, процедим через носовой платочек, и получится настоящее вино. Выпьем, закусим... ну, как?
  - "Выпьем, закусим...", - передразнил его Ленька, - как же! А ты вон лучше на Пиню посмотри! Он же еще отойти никак не может, чуть не отдал концы парень. Ну, а насчет того, чтобы уйти домой раньше, так, я не возражаю, а ты как, Паша?
  Я не возражал тем более, так как у меня на сегодняшний вечер была назначена встреча с Ниной, и мне хотелось прийти на площадку пораньше. Погода целый день была жаркой, на небе не облачка, и только небольшая белая тучка прилипла к самой высокой вершине гор - это означало, что дождя не ожидается. Я тогда полагал, что мне будет достаточно позаниматься с Ниной пару часиков, и я буду играть на гитаре. Мне не терпелось поскорее встретиться с Ниной.
  Мы решили не тащить тяжелые ломы и кирки обратно на склад, так как Пиня еле держался на ногах, а тащить за него лишний груз мы не хотели. Поэтому все, что было можно, мы замаскировали в камнях и траве недалеко от рабочего места, а лопаты все остальное взяли с собой. Женька взялся тащить шесты и котелок, который он никому не хотел доверять. Мы с Ленькой уже двинулись в путь, когда Женька вдруг, как заорет:
  - Пеня, я тебе сейчас голову откручу! Ты зачем мое вино выбросил, да еще и воды налил в котелок, гад! Ты, что же, и вправду все выбросил или опять все сам сожрал?! Говори, гад, куда дел?
  Женька прямо кипел от злости. Продолжая кричать и ругаться, он бросился к Пине, готовый выполнить свою угрозу. Пиня пятился, пятился, уверяя, что не имеет к этому никакого отношения, а Женька наседал на него, пока Пиня не шлепнулся задом на камни.
  - Брось, Жека, орать, и оставь Пиню в покое, - сказал спокойно Ленька,- это я случайно опрокинул котелок, а потом вымыл его. Ну, чего ты разорался из-за дерма? Лучше вечером пивка выпьем... за мой счет. Женька отстал от Пини, но успокоился не сразу. Спустя какое-то время, он заявил:
  - Насчет пива, ловлю тебя на слове, Леня, но завтра я все здесь простучу ломиком и, если найду еще кувшинчик, то, раз вы такие болваны, все заберу себе, согласны?
  - Пусть так, - сказал я миролюбивым тоном, хотя поведение Женьки меня раздражало, - завтра будет видно, а теперь пошли домой, - мы и так много времени потеряли.
  Я торопился поскорее вернуться в общежитие, чтобы переодеться, перекусить в столовой и успеть на свидание, - мне не хотелось, чтобы Нина меня ждала.
  Когда я появился на площадке, часы, установленные на центральном фонарном столбе, показывали без десяти минут пять. Нины нигде не было видно, очевидно, я пришел рано. Из огромного громкоговорителя, укрепленного на том же столбе, радовался громкий голос диктора, передававшего какую-то информацию, в суть которой я не вникал. Несколько няней прогуливали своих ребятишек, которые все время старались от них убежать и залезть в цветочные клумбы. Я поудобней уселся на садовый диванчик, закрыл глаза и стал мечтать: "Вот я, одетый как испанский гранд, с гитарой в руках выхожу на сцену нашего клуба. Со мной вместе на сцену выходит и Нина. Мы подходим к микрофону, и зал замирает в ожидании. Я бару первые аккорды, и Нина начинает петь "Аргентинское танго". Не успел я выдать последние чарующие звуки танго, как зал взрывается аплодисментами..."
  - Здравствуй, Павлик, извини, что опоздала... ты давно меня ждешь?
  - Да, Нина, давно, здравствуй... и я уже успел побывать на нашем с тобой концерте. Вот было интересно, ты даже представить себе не можешь.
  Я отвечал, не открывая глаз, не желая расстаться с ведением своей мечты. Но видение исчезло, и я открыл глаза. С шикарной гитарой в руках передо мной стояла Нина. Она улыбалась.
  - Ты успел заснуть и видел сон, - сказала она, усаживаясь рядом со мной, - ну-ка, расскажи!
  - Понимаешь, Нина, как только я закрыл глаза, мне вдруг представилось, что мы с тобой выступаем на эстраде: я играю вот на такой гитаре, а ты поешь танго, а как нас принимали это просто жуть!
  Я начал рассказывать ей, что мне пригрезилось, сочиняя на ходу новые подробности. Нина слушала меня внимательно, и в ее черных глазах прыгали, искрились чертики. Потом она спросила:
   - Павлик, ты грезил наяву или во сне? Если наяву - это хорошо, а если во сне, то плохо, - не сбудется...
  
  - Нет, я не спал, хотя и не слышал, как ты подошла, я просто размечтался, понимаешь?
  - Понимаю, и я тоже иногда мечтаю... значит, ты обо мне мечтал?
  Этот прямой вопрос застал меня врасплох. Получилась пауза, так как я никак не мог сообразить, что мне нужно было ответить. Наконец я ляпнул первое, что пришло мне в голову:
  - Я думал о возможных успехах певицы и музыканта - это правда.
  Нина какое-то время пристально смотрела мне в глаза, а потом весело засмеялась. Я сидел к ней полу боком, наблюдая за ней, и ее лицо показалось мне еще красивее, чем раньше.
  - Ты большой фантазер, Павлик, - сказала она, пристраивая гитару поудобней, и пробежав тонкими пальцами по струнам, - начнем вот с этого...
  Нина стала вдруг серьезной и начала урок. Она показала мне, как нужно держать гитару и брать простые аккорды, без которых никакой музыки не получится. Потом она рассказала мне об октавах и еще о чем-то, и передала мне гитару.
  Ну, правильно держать гитару я, пожалуй, научился сразу, а вот на то, чтобы найти, не глядя, нужные струны для аккорда, пришлось затратить часа два, не меньше. Нажимать же на нужные лады на грифе гитары, оказалось для меня делом трудным. Во-первых, прижимать струну к грифу нужно было сильно, а от этого у меня сразу заболели пальцы. Во-вторых, мне было трудно дотянуться до басовой струны, - длины пальцев левой руки не хватало. Дотянуться, конечно, было можно, но для этого нужно было выворачивать ладонь, а это было очень неудобно. Когда я все необходимые азы игры на гитаре более или менее усвоил, Нина сказала:
  - Все в порядке, давай теперь освоим простейшую мелодию, на ней и будешь отрабатывать навыки игры. Давай начнем с танго "Утомленное солнце", знаешь?
  Тогда это танго было очень модным, и его пел сам Вадим Козин! Я хорошо знал слова и грустную мелодию этого танго. Очень стараясь, я напел первый куплет:
  "Утомленное солнце
  Нежно с морем прощалось,
  В этот час ты призналась,
  Что нет любви.
  ................................."
  
  - Хорошо, - одобрила Нина мои вокальные способности, - а теперь сыграй это на гитаре. Смотри, как это делается...
  Прошел еще час, и кое-что начало получаться. Однако я устал, мне начало это надоедать, и я предложил Нине:
  - Знаешь что, Ниночка, я вижу, что ты очень устала возиться со мной, давай, отнесем гитару, и... выходи. Смотри, какая чудесная погода, погуляем, если не возражаешь?
  Нина не возражала и, как мне показалось, даже обрадовалась моему предложению. Очевидно, она тоже устала от затянувшегося урока музыки. У меня даже мелькнула мысль: "А не бросить ли мне эту затею?" Словом, оптимизма у меня на этот счет значительно поубавилось. Когда мы подходили к ее дому, я спросил:
  - Как ты думаешь, Нина, стоит продолжать занятия или бросит это дело? По-моему у меня ничего не получается.
  - Что ты, Павлик, обязательно получится. Ты ведь хотел научиться играть, значит, научишься... только нужно постоянно тренироваться, чтобы развивать кисти и пальцы обеих рук. Приобрети себе гитару, - без этого не обойтись.
  Я пообещал, что куплю себе гитару в ближайшее время. Нина отнесла гитару домой и сразу же вышла. Чтобы не болтаться по поселку, я предложил ей прогуляться по шоссе в сторону Маханжиури, и она согласилась. Нина была очень словоохотлива, и мне было легко вести с ней беседу. Тема разговора приходила сама по себе. Оказалось, что она любит читать и мечтает поступить учиться в театральное училище, а еще лучше, - в консерваторию. Однако осуществить это очень трудно, так как нужно ехать в Киев или в Москву, а для этого нужно много денег, которые она только начала собирать. Ей бы хотелось уже теперь сыграть Нину Арбенину в пьесе "Маскарад". Однако заводской драмкружок такие вещи не ставит, так что - это пока только мечта. Выяснилось так же, что она прочла почти всего Куприна, Драйзера, Золя, и вообще, она любит читать про любовь. Жюля Верна она не читала, и читать, не собирается. Единственной книгой, которую прочли и она, и я, был полумистический роман "Дочь Египетского царя" (автора не помню). За легкой и непринужденной беседой время прошло очень быстро. Мы даже не заметили, что солнце уже давно скрылось за горизонтом, и густились сумерки. Из клуба доносились звуки музыки, - там начались танцы. Я пригласил ее пойти в клуб, но она оказалась.
  - Нет, сегодня не могу, я не предупредила, что могу прийти поздно, и дома будут волноваться. Иди, если хочешь, я не обижусь.
  - За кого ты меня принимаешь, Нина? Мне тоже нужно домой... я провожу тебя.
  - А разве ты не собирался сегодня пойти на танцы, тебя, наверное, там кто-нибудь ждет?
  - Вот еще... кто же может меня там ждать? С Вовками я не договаривался, так что ждать меня никто не может.
  - А Женя?
  - Женя, а почему она должна меня ждать? Я не видел ее с тех пор, как нас до нитки промочил ливень, помнишь? Кстати, как она там поживает?
  Нина не ответила и перевела разговор на другую тему. Когда мы переходили через шоссе, я взял ее за руку и не отпускал, пока мы не дошли до подъезда ее дома. Мы договорились, что встретимся завтра на том же месте, в то же время, и продолжим занятия музыкой, если ничего не помешает. Прежде чем уйти, я привлек Нину к себе и хотел поцеловать, но она слегка отстранилась и приложила ладонь к моим губам. "Ты очень торопишься, Павлик, сказала она мягким голосом, - это не к чему..." От этого жеста и голоса, я сразу "остыл". "Не обижайся, - продолжила она так же ласково, - и до встречи..." Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я шел домой, не спеша, и думал: "Красивая Нина девушка, но ломака. Теперь и пытаться не буду ее целовать, пока сама не попросит. Женя, наверное, так бы не сделала. Только разве поймешь этих девчонок, разве угадаешь, что им нужно? Выходит, - нужно каждый раз спрашивать: "Разрешите вас за ручку взять, разрешите поцеловать?" Прямо бред какой-то...
  Дома я застал одного Леньку. Он сидел за столом и ужинал. На столе, на клочке белой бумаги, лежал надломленный лаваш, несколько кусков сахара и большой кусок местной брынзы (самый дешевый из местных молочных продуктов). Я сразу почувствовал голод и очень обрадовался, когда Ленька предложил мне составить ему компанию за ужином и попить чайку. Последнее время я стал замечать, что он завтракал и ужинал дома, нажимая в основном на хлеб. В столовую он стал ходить только в обед, да и то через день. Я сказал ему о своих наблюдениях и заметил, что питаться все время всухомятку очень вредно.
  - Знаю, Паша, но мне сейчас нужна строжайшая экономия во всем. Осенью ко мне приедут родители в гости и, заодно, отец хочет спекульнуть цитрусовыми... лимонами, что ли. Деньги нужны и на товар, и на обратную дорогу. Вот и приходится на всем экономить.
  - А как же насчет часов, ты что, передумал их покупать?
  - Нет, Паша, на часы деньги у меня отложены отдельно. Я уже написал родителям, что купил часы. Я и не думал, что это будет так трудно.
  - Следующий выходной послезавтра, давай пойдем на рынок пораньше. Мне почему-то кажется, что на этот раз, Леня, мы непременно найдем, что нужно.
  Договорились уехать в город первой "кукушкой". Только мы начали убирать продукты со стола, как пришли ребята.
  - Вот хорошо, - воскликнул Женька, - закусон есть, а я пиво принес!
  - Да мы уже чай с Пашей пили, - заявил Ленька робким голосом, - я не буду пиво пить.
  - И не надо, ты только брынзу и хлеб оставь... не жмись, Леня!
  Ленька оставил на столе закуску, а несколько кусочков сахара тщательно завернул в бумажку и убрал в тумбочку. "Чай все равно не будете пить, - пояснил он свое действие, - а хлеб потом уберете, чтоб мухи не лазили".
  - Уберем, Ленечка, - заверил его Женька, открывая бутылки пива - все уберем, ничего не останется.
  Меня пригласили выпить пивка, но я отказался. Мне казалось, что стоит мне раздеться и улечься на кровать, как я сразу засну. Однако из этого ничего не получалось, - ребята галдели, смеялись, а потом затеяли игру в карты и опять галдели. Тогда я залез под простынь с головой и стал думать о девчонках: "Нина и Женя мои новые знакомые, но с кем из них мне подружиться по-настоящему? Нина красивая девушка, разговорчивая, и мне с ней просто и легко. Она учит меня играть на гитаре и, наверное, согласна подружиться со мной поближе. Однако в последнем предположении я не был уверен, - уж очень она строга. Другое дело Женя: веселая, открытая, притягательная. Но мне было трудно найти с ней общую тему для разговора... меня просто тянуло к ней, и я стеснялся этого. Тогда на стадионе, чтобы заполнить паузу, я спросил ее: "Женя, что ты сейчас читаешь, и какие писатели тебе больше всего нравятся?" Она весело рассмеялась и живо ответила: "Да ну их всех к черту! Я, Павлик, люблю спорт, море, вишни и мороженное..." Я понял, что ляпнул какую-то глупость и даже растерялся, но Вовка Габеркорн взял инициативу разговора в свои руки, и начал что-то рассказывать про море и яхты. Да, мне было с ней как-то неловко, неуютно... но меня притягивало к ней, как магнитом". Не придя ни к какому выводу, я, в конце концов, заснул.
  На следующий день я встретился с Ниной вечером на площадке, как мы и условились. Немного побренчав на гитаре без особого успеха, я понял, что теряю зря время. "Сегодня я не в ударе, - заявил я, отдавая Нине гитару, - пойдем лучше погуляем". Она сразу же согласилась. Мы отнесли гитару и отправились бродить по поселку. Однако это нам быстро надоело, и мы пошли к камням на берег моря к тому месту, где я почти каждое утро купался. Спустившись к самой воде, мы удобно уселись на плоских камнях. Волны плескались о камни у самых наших ног, легкий ветерок ласкал наши лица и руки, пахло морскими водорослями. Когда мы спускались вниз, я взял Нину за руку и продолжал держать ее, когда мы уже и устроились на камнях. Она не пыталась высвободить ее, и мне это было приятно, - я чувствовал, что Нина проникается ко мне доверием. Осмотревшись, она сказала:
  - Хорошее местечко. А здесь у самого берега глубоко, можно нырять с камней?
  - Метра два будет, пожалуй... только здесь можно купаться в тихую погоду, - в большую волну бросает на камни. Я уже раз пробовал, так меня так прижало к тем вон камням, что еле выбрался. До сих пор синяки не проходят, а в тихую погоду здесь хорошо. Мы с Вовками часто здесь купаемся, ныряем. Вблизи только два хороших места: здесь и в Маханжиури. На городской пляж я не хожу, - там всегда много народа, и всякую дрянь нагоняет из порта.
  - Что-то я твоих друзей последнее время не вижу, не поссорились ли?
  - Нет, что ты... они же учатся. Могут только в выходные дни приходить, да и в клубе сейчас ничего хорошего вечерами нет.
  - А вот у меня здесь мало друзей даже среди девчонок, про ребят даже и говорить нечего. Мама говорит, что у меня очень плохой характер, так как я плохо схожусь с людьми. Но, на самом деле, - это не так. Я просто не люблю мелочных людей и эгоистов, а таких, к сожалению, большинство.
  - Это как посмотреть...но вот с Женей ты же дружишь? И в клубе я видел тебя с подругами.
  - С Женей мы коллеги по работе, а в обычное время мы встречаемся редко. С кем работаешь, с тем приходится, и дружить, а иначе никак нельзя. Тогда уж лучше на другую работу переходить. Вообще-то, мы с Женей очень разные, разве ты этого не заметил?
  - Я сразу это заметил, как только познакомился с вами. У Жени, как бы это сказать, "душа на распашку"... а ты добрый, но скрытый, сдержанный и строгий человек, верно?
  - Верно, Павлик, и еще... я никому не прощаю обид. Тебе это не нравится?
  - Что ты, Ниночка, разве я что-нибудь такое сказал? Ты не находишь, что здесь стало прохладно, и следует выбраться наверх, а то простудишься.
  Нина одобрила мое предложение и мы, выбравшись на шоссе, пошли прогуливаться в сторону дачи Целукидзе. Тема разговора сменялась сама собой, и мы еще долго гуляли, обсуждая различные темы легко и весело. Помнится, мы обсуждали рассказ Джека Лондона "Прощай, Джек!". Мы о чем-то спорили, только я не помню сути наших разногласий. Только хорошо помню, что Нина вдруг сказала:
  - А знаешь, Павлик, я еще ни в кого не влюблялась по-настоящему. Но я знаю, я чувствую, что могла бы любить преданно и беззаветно... когда-то это должно случится, и я этого боюсь, правда.
  - Чего же тут страшного, Ниночка? - возразил я бравурным тоном. - Влюбляйся себе на здоровье, например, в меня! Научишь меня на гитаре играть, будем выступать на концертах вместе, - красота!
  - Ты все шутишь. В тебя уже Женя влюблена, зачем же я буду мешать? Ведь ты к ней тоже неравнодушен, так ведь?
  Я почувствовал, что чуть не угодил в западню, и вовремя спохватился.
  - Ниночка, да кто тебе это сказал, ведь мы же все друзья, "так ведь?", - передразнил я ее. - Что же - это она тебе сама сказала?
  - Может, сказала, а может и нет... ладно, оставим это.
  Я был рад прекратить разговор на эту тему, и он продолжался совсем в другом ключе. Иногда меня поражала глубина ее знаний жизни, далекой от романтики, и мне казалось, что она много, много старше меня. Она не была лишена юмора, часто и заразительно смеялась, но в ее суждениях преобладал драматизм, и я сказал ей об этом. "Все это потому, - заключил я свои рассуждения, - что ты увлекаешься Куприным, Драйзером, Вальтер Скоттом... сплошная тоска!" Я и не подумал, что мог попасться, как профан в этих вопросах, так как знал об этих писателях в то время очень мало, однако все обошлось.
  В этот раз мы прогуляли до позднего вечера. Прощались мы, как друзья, а не как влюбленные, - я даже и не пытался ее поцеловать. Прежде чем уйти Нина спросила:
  - А ты знаешь, Павлик, какая самая трудная проблема в жизни?
  - Конечно, знаю, - ответил я, немало удивляясь такому пустяковому вопросу, - образование, специальность, работа... да мало ли их, этих проблем в жизни?
  - Нет, Павлик, не то... самой трудной, от которой все зависит в жизни - это проблема выбора! А знаешь почему? Потому, что при выборе можно ошибиться, и тогда все полетит кувырком... ну, пока!
  Я шел домой и думал: "Хорошая Нина девушка, только немного "с приветом". Начиталась всяких любовных романов, набралась там всякой дури, вот ей и мерещится черт знает что... и, все-таки, кто же из них лучше, Нина или Женя?"
  Утром следующего дня мы с Ленькой собрались на рынок очень рано. "Кукушку" ждать не стали и пошли в город пешком. Несмотря на рань, рынок уже работал во всю. Не успели мы пройти в дальний угол, где размещалась барахолка, как нам сразу попался молодой японский морячок, наверное, юнга, продававший новенькие мужские часы фирмы "Сейкосна". Ленька прямо вцепился в них, но япошка просил за них сто рублей, а у Леньки было всего восемьдесят. Началась торговля: морячек говорил одну и ту же фразу: "Колосо, тавариса, давай выкладывайся сто!" Ленька писал щепкой на земле цифру сто, зачеркивал ее, и вместо нее писал цифру восемьдесят. Япошка лучезарно улыбался, кивал головой и говорил: "Ес, ес, ай андестенд, - и добавлял, - колосо, товариса, давай выкладывайся сто!.."
  Вокруг нас собрались и другие покупатели, готовые, как я заметил, отдать морячку требуемую сумму. Тогда я вытащил из своего потайного карманчика (я прилепил его на трусах возле пояса) двадцать рублей и поторопился отдать их Леньке.
  - Бери их, Леня, - посоветовал я ему, - другой такой случай представится не скоро, а деньги мне в получку отдашь.
  - Спасибо, Паша, - обрадовался Ленька, - ну, юнга, вот тебе сто рублей, - давай часы.
  Япошка тщательно пересчитал деньги, подозрительно присматриваясь к каждой бумажке, свернул их трубочкой и сунул в глубокий карман своих форменных брюк. Потом, как мне показалось, он с сожалением отдал Леньке часы, - сделка состоялась. Уходя, морячок указал пальцем на солнце и сказал лишь одно слово: "Сан". Мы с Ленькой согласно закивали головами, давая понять, что понимаем его, "Да, да, - сказал я, тоже показывая на солнце, - все понятно, они выставлены и идут по солнцу, спасибо".
  Ленька был очень рад покупке, да и было чему радоваться: прямоугольный корпус, удобно облегающий руку, и браслет блестели полированным хромом. Перламутровый циферблат с золотисто-зелеными цифрами и такими же стрелками был очень красив. Часы имели центральную секундную стрелку, что тогда было большой редкостью. Но самое удивительное, - они шли и показывали время довольно точно. Мне тоже захотелось купить такие же, но больше ни японцев, ни китайцев, ни негров, продающих часы, нам не попадалось. Да и денег теперь у меня на хорошие часы все равно не хватило бы, но я все же надеялся, что кто-нибудь из таких продавцов еще появится. Мы очень проголодались и решили перекусить в шашлычной, расположенной прямо под открытым небом. Деньги, предназначенные для покупки, я надежно хранил в потайном кармане, а те, которые можно было тратить, распихивал по карманам брюк и рубашки, - если украдут, то не все сразу. Таких денег было немного, всего по пятерки в каждом кармане, не больше. Я рассчитывал, что нам с Ленькой на шашлык и пиво хватит и одной пятерки, - тратить понапрасну деньги я не собирался.
  На небольшой площадке, расположенной слева от столиков и пустых пивных бочек шашлычной, собралась большая толпа базарных зевак. Они, казалось, с большим интересом наблюдали за выступлением бродячих артистов цыган, расположившихся в центре площадки, превратившейся в арену небольшого цирка. Когда мы с Ленькой пробились в "первые ряды", показывали очень смешной номер: невысокий цыган средних лет с уже седеющей шевелюрой играл на скрипке "Цыганочку", а небольшой медвежонок и парнишка лет десяти лихо отплясывали ее. При этом медвежонок часто заваливался на спину, недовольно ворчал и принимался снова подражать виртуозной пляске парнишки. Это было очень смешно, и публика щедро награждала артистов аплодисментами. Потом этот же парнишка поднял валявшуюся в стороне соломенную шляпу и стал обходить публику по кругу. Монетки летели в шляпу скупо, не то, что аплодисменты. Мне стало очень жалко и паренька, и медвежонка, - они ведь так старались. Когда шляпа оказалась рядом со мной, я выгреб всю мелочь из карманов и высыпал ее в шляпу, получив при этом от Леньки сильный толчок в бок. Пока молодые цыгане показывали свое искусство в игре на скрипке и плясках, пожилые цыганки обходили толпу с тыла, предлагая свои услуги по гаданию и избавлению от всяких хворей и порчи...
  Среди молодых цыганок, которые стояли несколько в стороне от площадки и что-то оживленно обсуждали, я заметил, как мне показалось, знакомую девушку. По внешнему виду и осанке она существенно отличалась от своих подруг. Не принимая участия в споре, она стояла в живописной позе Кармен и, казалось, внимательно слушала. Чем больше я всматривался в нее, тем больше она казалась мне знакомой. Только я никак не мог вспомнить, где я видел ее раньше. Чтобы мне было удобнее ее рассмотреть, я выбрался из толпы, и отошел в сторону, где народу было поменьше. Цыганочка почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и повернула голову в мою сторону, - наши взгляды встретились. Она кивнула мне головой, как старому знакомому и легкой прыгающей походкой направилась в мою сторону. Не знаю почему, но я пошел ей на встречу, и вдруг меня как будто по лбу чем-то шлепнуло: "Да это же София!"
   - София, не может быть! Как ты сюда попала? - Воскликнул я, протягивая ей обе руки. - Какими судьбами? Вот встреча!
  - Я не София, я Зарина, - холодно ответила цыганочка на мои возгласы, подходя ко мне почти вплотную и пристально глядя в глаза. - София твоя нареченная, и я о ней все знаю, - хочешь, расскажу? Верь мне, и ты узнаешь правду.
  - Теперь то и я вижу, что ты не София, хотя и удивительно похожа на нее, - Ответил я, досадуя, что мог так ошибиться, - ну, говори, что ты знаешь о ней?
  - Сначала позолоти ручку...
  Безо всякого сожаления я вынул из карманчика рубашки пятерку и положил ее на ладонь левой руки девушки, на пальцах которой поблескивали тоненькие серебряные перстеньки. Не успел я и глазом моргнуть, как деньги из ее рук куда-то исчезли. Потом она взяла меня за обе руки и повернула их ладонями вверх. Мельком взглянув на них, она оставила в своих руках только правую руку, заметив при этом:
  - На этой лучше видно, а теперь слушай: София жива и здорова, очень скучает и любит тебя, и всегда будет любить. Но она в большой обиде на тебя... ваши пути разошлись, и вы больше никогда не встретитесь...
  - А вот и враки, красавица, - прервал я ее, - я скоро уеду домой, и ничего не помешает нам встречаться. Первое твое предсказание неверно...
  Зарина пренебрегла моей репликой и продолжала:
  - Ты очень хочешь стать моряком, но никогда им не будешь. Твой путь лежит посуху, через пламя, но ты не сгоришь. Позолоти ручку, а то я плохо вижу...
  Я безропотно вынул из кармана брюк вторую пятерку и отдал ее Зарине. И снова деньги куда-то мгновенно исчезли.
  - У тебя очень длинный путь, - продолжала Зарина, внимательно рассматривая мою ладонь и водя по ней пальцем, - он уже начался, но скоро ты перейдешь в казенный дом... надолго. Позолоти ручку...
  Я помнил, что из денег, которые можно было тратить, осталась одна пятерка, но я отдал и ее.
  - Какой дом, Зарина, что все это значит? - спросил я, отдавая деньги. - Говори конкретнее.
  - Я же сказала тебе, "казенный"! Что вижу, то и говорю. Почти весь твой путь лежит через казенный дом, - сказала оно твердым уверенным тоном, ткнув мне при этом своим острым ногтем в ладонь. - Верь мне, - я говорю правду! На твоем пути у тебя будет много друзей, но ты их почти всех растеряешь...
  - Почему, Зарина?!
  - Я не вижу конца пути... позолоти ручку.
  - Хватить, Зарина, у меня нет больше денег, досказывай, что там еще?
  - Деньги у тебя есть. Позолоти ручку, тогда расскажу все до конца, а так нельзя, - не вижу...
  - Ладно, хватит, ты и так мне много чего наврала. Откуда ты можешь все это знать?
  Видя, что я "золотить ручку" больше не собираюсь, цыганочка издала звук, похожий на "уффо-о!", резко развернулась и направилась к своим подругам.
  Леньку я нашел на прежнем месте. Он по-прежнему с удовольствием наблюдал за выступлением артистов в цыганском балагане, к которому я потерял всякий интерес. Когда же я рассказал ему, что отдал цыганке за гадание пятнадцать рублей, он назвал меня не только дураком, но начал ругаться такими словами, которых я от него раньше и не слышал. "На пятнадцать рублей, чертов ты баран, - кричал он, - можно было шикарно жить три дня! Покажи мне эту цыганку, я отберу у нее деньги!" Цыганку я ему, конечно, не показал, и мы потопали домой, не заходя в шашлычную. Поужинали мы в нашей столовой весьма скромно, но для этого мне все равно пришлось лезть в потайной карман. Вечером Ленька взял, и растрепался ребятам о моем гадании. Женька пристал с расспросами: "Расскажи да расскажи, что тебе сербеяночка нагадала?" Ну, я и рассказал, выдумывая всякие смешные подробности, чтобы было интереснее. Однако Женька не обратил на мой юмор никакого внимания, и, выслушав мой рассказ, изрек: "Я бы, Паша, ей за такое гадание морду набил, - все у тебя плохо. А казенный дом - это же тюряга! Берегись тюряги, Паша!"
  Вскоре разговор перешел на другую тему, и о моем гадании просто все забыли, все, кроме меня. Я всю ночь не спал, обдумывая "пророчества" цыганочки, так похожей на Софию. "Почему я никогда не стану моряком, если я хочу им стать? - думал я. - Что мне может помешать? Скоро вернется из плавания Слава, и мы решим, что делать дальше. И опять-таки, почему я не встречусь больше с Софией, чем я ее обидел? Почему я должен терять друзей? Ну, - это же все чушь какая-то, вот и все..." Все новые и новые мысли лезли мне в голову: я вспомнил Юльку, Валерку, прощание с Майкой, Машу Крамаренко, Аркашу. Душу вдруг переполнило чувство тоски и одиночества... я вспомнил маму, Веру, мне очень захотелось домой, и слезы сами собой потекли рекой. Будильник резко разорвал утреннюю тишину. Я вскочил с кровати, поспешил одеться, пока ребята не успели рассмотреть мое распухшее от бессонницы лицо, и побежал на речку умываться. Начался новый день.
  Две недели прошли без особых происшествий, и работы шли в обычном порядке. Потом начался период частых дождей, которые, бывало, шли целыми сутками непрерывно. Грунтовые воды поднялись и начали заливать кабельные колодцы как раз на тех участках, где нужно было укладывать кабель, протягивая его от колодца к колодцу. Вода заливала не только отстойники, из которых мы не успевали вычерпывать ее, но и сами колодцы, в которых уровень грунтовых вод доходил до самого верху. В таких условиях прокладывать кабель было невозможно. Темп работ резко снизился, и мы начали бороться с грунтовыми водами. Что мы только не делали: железнили внутренние стенки колодцев и отстойников, бетонировали муфты на стыках труб, для чего на самых низких участках пришлось их откапывать. Однако весь этот тяжелый и не оплачиваемый труд (работы выполнялись, как устранение недостатков) давал ничтожные результаты: грунтовые воды стали поступать в колодцы медленнее, вот и все. График работ ломался, и мы не знали, что с этим делать.
  Как раз в это время из Баку приехал новый инженер, который должен был возглавить все монтажные работы, вплоть до сдачи станции в эксплуатацию. Руководство всеми внешними монтажными работами оставалось за техником Поляковым, и мы были этому рады. Мы привыкли к Полякову и не хотели, чтобы у нас менялось руководство. Однако с приездом инженера проблем в нашей работе не уменьшилось, - он тоже не знал, как бороться с грунтовыми водами. Наконец они с Поляковым решили изменить первоначальный проект, и на "мокрых" участках подземный кабель перевести на воздушные опоры. Все рассчитали и отправили в Баку запрос на получение "добро". Прошла неделя, вторая, а ответ все не приходил. И вдруг нам всем неожиданная новость по башкам, - трах! Нашего инженера ночью арестовали и увезли неизвестно куда. Оказывается, - "враг народа"... надо же? А внешне он, ну, никак не похож на врага. Он так мало у нас пробыл, что я не помню ни имени его, ни фамилии.
  На следующий день, на имя Полякова пришла телеграмма, суть которой сводилась к следующему: "Работы продолжать по утвержденному проекту. Строго выдерживать график выполнения работ". Поляков, как мне тогда казалось, принял единственно правильное решение; он приостановил работы на "мокрых" участках, прекратил безуспешную борьбу с грунтовыми водами и развернул работы на оставшихся "сухих" участках, а таких работ было еще очень много.
  Мне с Ленькой и Пиней предстояло завершить монтажные работы в административном здании: сделать разметку, закрепить по ней телефонный кабель и установить специальные розетки в местах, где будут подключены телефонные аппараты. На первом этаже здания, где размещались разные отделы и службы завода: бухгалтерия, отдел кадров, финотдел, мы эту работу закончили и перешли на второй этаж, где размещались кабинеты большого начальства. Здесь царил совсем другой мир: идеальная чистота, широкие коридоры, паркетные полы которых устланы ковровыми дорожками, а на лестничных площадках, - огромные бочки с пальмами. На каждой двери кабинета табличка бронзовая привинчена: ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР, СТАРШИЙ ТЕХНОЛОГ, НАЧАЛЬНИК ОСОБОГО ОТДЕЛА. Ну, их там было много, и я их все не читал. Для работы в таких местах у нас был предусмотрен новенький комплект спецодежды, да и работать приходилось очень осторожно. Если случалось, что кусок штукатурки, где отколупнешь или стену поцарапаешь, так тут же приходилось все заделывать и закрашивать такой же краской, как было покрашено раньше. Да и люди здесь работали какие-то особенные: мужчины всегда выходили из кабинетов в костюмах и при галстуке, а женщины в белых блузках и бантиками на шеях вместо галстуков. Мужчины проходили по коридору, как правило, по одиночке и, проходя мимо, не обращали на нас никакого внимания. Женщины ходили по коридору в основном парами, и обязательно останавливались возле нас. Каким-то особенным мурлыкающим голосом они спрашивали:
  - Мальчики, когда у нас заработает телефон?
  Я, не слезая со стремянки, и как можно авторитетнее, заявлял:
  - Теперь уже скоро, девушки, монтаж, как видите, уже заканчивается. Скоро установим вам телефоны и все, можете пользоваться.
  - Но, как скоро, когда же? - не унимались они.
  - Ну, если ничего такого не случится, то через месяц... может два. Дальше все будет зависеть от треста, когда трест остальное оборудование пришлет.
  - А звонить в другие города можно будет, в Сантреди, например, в Тбилиси?
  - А то, как же? Сможете звонить куда угодно: в Тбилиси, Харьков, Москву... куда хотите! - отвечал я так убежденно, что даже сам верил в то, что говорил.
  Эти, казалось, удовлетворенные моими ответами дамы уходили, а спустя какое-то время появлялись другие, и все начиналось сначала. В конце рабочего дня, когда Ленька и Пиня унесли из коридора стремянку и бухту кабеля, а я, уложив в ящик инструменты, протирал паркет на рабочем месте, появилась Женя с какими-то бумагами в руках. Она подошла ко мне почти вплотную и радостно воскликнула:
  - Ага, вот я тебя и нашла! Привет, Павлик, давно мы с тобой не встречались...
  - Здравствуй, Женя, да и я хотел давно тебя увидеть, да только ты нигде не появлялась: ни на стадионе, ни в клубе... Приходи сегодня в клуб, там какое-то новое кино крутить будут.
  - Ой, Павлик, сегодня не могу, - после работы, не заходя домой, пойду в город. Там у меня тетя болеет, так я ухаживаю за ней, понимаешь? Так что сегодня никак не могу.
  - А в выходной на танцы придешь?
  - Я постараюсь... но пока не знаю. Ну, пока...
  Она быстро наклонилась в мою сторону, поцеловала меня и, весело помахав рукой, скрылась за дверью в конце коридора. Не успел я прийти в себя от Женькиной выходки, как дверь кабинета главного инженера открылась, и он сам вышел в коридор. Не закрывая двери, он какое-то время стоял и молча смотрел, как я тщательно протираю белыми концами паркет и часть крашеной стены. Закончив работу, и сложив обтирочные концы в ящик с инструментом, я хотел пройти мимо него, но он остановил меня жестом руки, и произнес:
  - Молодой человек, у вас здесь еще много работы, я имею в виду на этом этаже?
  - Да, много... недели на три, не меньше, - ответил я, немало удивляясь его вопросу. - Мы ведь только приступили к разводке в коридоре, а еще кабинеты. Так что три недели - это самое малое ..
  - А ваша бригада здесь будет работать до конца?
  - Да, мы начинали работу, нам и заканчивать ее. Наряд у нас выписан на всю работу, а что, мы что-нибудь делаем не так?
  - Нет, почему же? Просто желательно, чтобы здесь работали одни и те же люди. Мы только что закончили здесь большой ремонт, понимаете?
  - Ну, в этом отношении, не сомневайтесь, все будет сделано в лучшем виде, - заявил я, как можно авторитетнее, а сам подумал: "Раньше нужно было делать монтаж, а потом ремонт, болваны!"
  Он согласно кивнул головой, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Я успел рассмотреть его - это был совсем молодой мужчина лет тридцати пяти, не больше. Блондин среднего роста, и одет "с иголочки": темно-коричневый костюм, белая рубашка, темно-бордовый галстук с широченным узлом, шикарные коричневые туфли - картинка! "Что это за люди, - думал я, - ну как он умудрился стать главным инженером такого заводища? Вот мне бы так: сиди себе в просторном кабинете и командуй: "Это сделайте так, а это, - вот этак..." Я так размечтался, что забыл, куда мне надо идти. "Да ну их всех к черту, - продолжал думать я, - эта работа не для меня. Корабли и морские дали - это вот моя будущая стихия. Вот приедет Слава... сегодня же схожу в порт и узнаю, когда вернется Смольный.
  Не теряя времени даже на столовую, я отправился в порт. Ворота возле проходной были открыты, но никто, как мне показалось, их не охранял, и люди выходили на улице по одиночке и группами. Я прошел через ворота в обратном направлении, ожидая, что меня окликнут, но этого не случилось. Широкий основной причал был заставлен контейнерами, бочками, огромными ящиками и еще множеством каких-то грузов. Первыми, к кому я решил обратиться, были трое мужчин, стоявшие недалеко от ворот и, казалось, кого-то поджидавшие.
  - Скажите, пожалуйста, - обратился я к ним, - когда придет "Смольный"?
  - А кто такой Смольный? - спросил самый молодой из них.
  - Ну, корабль, "Смольный", не знаете?
  - Да ты, парень, не туда пришел спрашивать о кораблях. Тебе нужно в пассажирский порт идти. Там расписание висит, где написано, когда и куда уходят корабли, и когда приходят, понял?
  Я понял, что от этих людей ничего не добьюсь, сказал: "Большое спасибо", и пошел дальше. На встречу мне шел высоченный парень. Он шагал огромными шагами, как будто шел на ходулях. "Этот наверняка все здесь знает, - подумал я, - попробую спросить у него".
  - Скажите, пожалуйста, когда придет...
  - Закурить есть? - прервал он меня, не дослушав вопроса.
  - Нет. Я не курю, скажите, пожалуйста...
  - "Я не курю..." - передразнил он меня, - салага!
  Он снова заработал "ходулями", не обращая на меня никакого внимания. Я растерялся и не знал, что же мне делать дальше? Тут я обратил внимание на, движущийся мне на встречу, пустой автокар, который вела женщина. Я стал у нее на пути и помахал рукой, чтобы она остановилась. Она остановила автокар рядом со мной, и грубым голосом спросила:
  - Ну, что тебе?!
  - Скажите, пожалуйста, когда придет сухогруз "Смольный"? Ему пора уже давно вернуться, и я очень беспокоюсь...
  - Сухогруз "Смольный", а кто у тебя там?
  - Друг, Слава Закревский, может быть знаете? Он здесь радиотехником работал, а его отец, - крановщиком...
  - А-а, Борис Ефимович... знаю, знаю, только он у нас теперь не работает. По-моему, он уволился и куда-то уехал. Так значит твой друг на "Смольном" - это и есть его сынок? Так чего же ты волнуешься?
  - Кораблю пора уже вернуться, - Слава говорил, что уходит месяца на два, а уже прошло почти три, вот я жду и волнуюсь. Когда он вернется, как вы думаете?
  - Кто же это может тебе сказать, сынок? Значит время еще не пришло пристать кораблю к родному причалу. Да ты не волнуйся, - все будет в порядке...
  Теперь эта женщина говорила со мной совсем другим голосом: мягким, доброжелательным. Потом она, как будто что-то вспомнила и озабоченно спросила:
  - А как же ты прошел сюда, через проходную?
  - Ворота были открыты, через них люди шли, вот я и прошел... так меня никто ни о чем и не спрашивал.
  - Ладно, если на проходной задержат, так ты скажи, что был у тетки Анны, - меня Анной зовут. Меня здесь все знают, - я здесь уже больше десяти лет работаю. А тебя-то, как зовут?
  - Павел. Павел Орлов, я на БНЗ работаю.
  - Так вот, Павел, так и скажешь: "Был у тетки Анны, племянник, мол..." А меня спросят, скажу, что сама провела, понял? Ну, мне пора, а то мой "конь" застоялся.
  Она отпустила тормоз, нажала на педаль, и тележка плавно бесшумно покатилась по заасфальтированному причалу. Я не стал больше ни у кого, ничего спрашивать, и направился к выходу. Теперь у ворот стоял сторож с карабином на плече. Он пытался сдвинуть с места застрявшую створку ворот, намереваясь, очевидно, закрыть их. Засунув руки в карманы, и насвистывая похожее что-то марш, я, не торопясь, прошел мимо него на улицу. "Ну вот, - думал я, - мне так и не удалось что-либо узнать о Славе. Нужно, очевидно, действовать как-то иначе, но как?" Тут я вспомнил, что у нас со Славой есть общий хороший приятель, товарищ по радио клубу, Шурик... Гусаров. Он работал на портовом радиоузле, то ли радистом, то ли техником... так вот к нему мне и следует, очевидно, обратиться. Я точно не знал фамилию Шурика, но полагал, что быстро разыщу его. Приняв такое решение, я заторопился обратно в поселок, так как не хотел опаздывать на свидание с Ниной. Чувствуя, что времени потеряно много, я решил заглянуть на площадку, прежде чем идти переодеваться. Как оказалось, я сделал правильно, - Нина ждала меня. Она стояла возле центральной клумбы и, заметив меня, хмуро посмотрела в мою сторону.
  - Здравствуй, Ниночка, извини, что немного опоздал, но я так торопился, что даже переодеться не успел, видишь?
  - А что случилось, Павлик, что-нибудь на работе? Я уже давно тебя жду...
  - Да нет, мне нужно было срочно сходить в порт, и я думал, что успею. Подожди еще минуточку, я сбегаю переоденусь, а потом пойдем в клуб на "Тахир и Зухра", а?
  - Не нужно ходить переодеваться, в клуб мне не хочется, - душно. А картину эту я видела много раз - это печальная восточная легенда о любви... я знаю ее наизусть. Я не взяла гитару - сыро. Давай лучше немного погуляем, как ты настроен?
  - Давай, только как-то неудобно гулять в робе. Может пройдемся по берегу речки вверх, там хорошая тропа... не возражаешь?
  Нина не возражала от такой прогулки, и мы спустились на прибрежную тропу у самого моста. Здесь берег был довольно высокий, пологий, плавно переходящий в русло реки. Как раз напротив этого места, посредине реки, течение намыло небольшой островок из песка и щебня, который успел зарасти невысокой жесткой травой. Дождей несколько последних дней не было, река обмелела, и между левым берегом и островком образовалась мель, оттеснившая течение реки к правому берегу. На левом (нашем) берегу у самой мели играли три девчонки лет четырех-пяти. Они подбирали наносные палочки, щепки, чтобы пускать "кораблики" по течению реки. Одна из девочек, очевидно самая старшая, уже п6ребралась на островок и поджидала своих подружек.
  - Павлик, ты посмотри, что они делают?! - озабочено воскликнула Нина, - Это же очень опасно!
  - Да что же здесь опасного, Нина? - возразил я, беря ее за руку и увлекая дальше по тропе. - Тут у берега вообще воды нет, а там "курице по колено", пусть играют.
  - Так это сейчас воды нет, а через полчаса, - полная речка. Машенька, иди сейчас же сюда, - позвала Нина девочку, которая перебралась на островок, - там нельзя играть!
  - Сейчас, тетя Нина, я только кораблики пущу, - ответила Машенька, и стала бросать щепки в воду, по другую сторону островка.
  - Ты знаешь этих девочек?
  - Да, Павлик, знаю, они из соседнего дома. Их всегда куда-нибудь заносит: то в цветники, то в яму какую-нибудь, то на речку. И, как на зло, няни куда-то поисчезали, то толпами ходят, а то нет ни одной. Павлик, перенеси ее обратно...
  Мне ни чего не оставалось, как отправится на островок за девочкой. Когда я перенес ее на берег и поставил возле Нины, к нам подошла молодая женщина. Она поздоровалась с нами и громко произнесла:
  - У-у уф! Ну и духота... ночью опять гроза будет.
  - Зина, ты никуда не торопишься? Отведи девочек к их дому, а то они опять в речку полезут, ладно?
  - Хорошо, отведу, - ответила покладистая Зина, - только мне некогда за ними смотреть, у меня своих дел полно.
  - Да ты их только подальше от берега отведи, а там какая-нибудь из бабушек выйдет, ладно?
  Зина молча взяла двух девочек за руки и повела их к ближайшему дому, а Машенька поплелась за ними следом.
  - Ну вот, все в порядке, - произнесла Нина с облегчением в голосе, беря меня за руку, - пойдем, Павлик.
  Мы пошли вверх по течению реки, по довольно широкой тропинке. Солнце спустилось уже низко, и наши длинные тени ложились нам прямо под ноги. Какое-то время мы шли молча. Нина о чем-то задумалась, и пауза, от которой мне было как-то не по себе, затянулась. Я пытался вспомнить, о чем мы говорили перед тем, как спуститься к реке. "Мы говорили о кино...", - вспомнил я и, чтобы прервать паузу, спросил:
  - Нина, о чем ты задумалась, может быть, мы подумаем вместе?
  - Да так, ни о чем... извини, Павлик.
  - Ниночка, ну ты и даешь! Ну, как это можно думать "ни о чем"? Давай лучше думать о чем-нибудь конкретном. Вот ты сказала, что тебе не нравятся фильмы на темы восточных легенд, "Тахир и Зухра", например, почему?
  - Потому, что там всегда идет речь о несчастной любви, там всегда зло властвует над добром, и почти никогда не бывает счастливого конца: влюбленные или страдают бесконечно, или вообще погибают. Получается, что бескорыстной, счастливой любви нет. Если бы я писала сценарий к таким фильмам, я бы уделила больше внимания добру, и конец у меня был бы более оптимистичным.
  - Ну, так в чем же дело? Напиши свой вариант сценария и поставь спектакль на эту тему силами вашего драмкружка. Это имело бы успех, и кто знает?.. Только не погреши против истины, ведь у твоих любимых Томаса Манна, Драйзера и других твоих любимчиков, которые только и пишут о любви, герои романов и страдают, и гибнут. Счастливых окончаний всех этих историй у них мало, так, чем же лучше их романы от восточных легенд? Мне кажется, что нет никакой разницы между американским электрическим стулом, и мечем самурая, - и тот, и другой несут смерть.
  - Павлик, или ты хочешь меня разозлить, или ты не совсем понимаешь, о чем говоришь. Любые легенды - это всегда вымысел, а у моих "любимчиков", как ты сказал, все их творчество - это сама жизнь, и у них есть чему поучиться.
  Я уловил в ее голосе нотки раздражения и понял, что нужно менять тему разговора. Случай представился сам собой. Мы подходили к тому месту, где произошел тот самый случай со старым кувшином и сухим вином.
  - Нина, ты помнишь, я рассказывал тебе про огромный кувшин с почти высохшим в нем вином? Так вот - это случилось здесь, а на этом месте стоит теперь вот этот столб.
  Я подошел к столбу и похлопал по нему рукой. Потом я снова начал рассказывать, как все произошло, демонстрируя события жестами, позами, прыжками: то я проваливающийся в кувшин Женька, то Пиня, пытающийся выпить реку, то Ленька, незаметно выливающий в воду отраву. Получилось целое представление, от которого Нина прямо-таки хохотала. От ее раздражения не осталось и следа.
  - Ну, Павлик, у тебя определенно есть артистический талант. Ты приходи к нам в кружок, у тебя наверняка будет получаться.
  - А на какие роли я, по-твоему, гожусь, может на роль Пацюка или кузнеца Вакулы?
  - Да нет, Павлик, кроме шуток... тебе бы, по-моему, подошли бы комедийные роли, например "Труффальдино из Бергамо". Ты, как мне кажется, вполне бы мог сыграть "слугу двух господ".
  - Что ты, Ниночка, там же нужно петь! Тогда уж лучше дай мне роль Фигаро, и я заорал во все горло, - Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро, Фигаро, Фигаро-о!
  Нина весело и непринужденно смеялась, и мне с ней снова было легко и радостно. Вдруг она стала серьезной, посмотрела на горы и сказала с нотками беспокойства в голосе:
  - Павлик, пойдем обратно... посмотри, какие тучи! Гроза скоро начнется, и мы вымокнем до нитки, пойдем скорее!
  Действительно, черно-бурые тучи почти полностью покрыли горы с низу до верху. Только самая высокая верхушка выглядывала из-за застывших туч, сверкая в лучах заходящего солнца. Иногда тучи вспыхивали бурым светом, и по ним пробегала змейка молнии, но грома не было слышно, - гроза бушевала где-то далеко в горах. От речки повеяло свежестью, на ее поверхности заплясали пенящиеся бурунчики, и она "запела" как-то иначе.
  - Видишь, Павлик, вода в речке прибывает, пойдем быстрее... пойдем же!
  Она взяла меня за руку и почти бегом потащила обратно по тропе. Я не противился, хотя и не понимал необходимости такой спешки. Мне показалось, что она смертельно испугалась грозы, и я старался успокоить ее.
  - Нина, ты видишь, какой свежий ветер дует нам в лицо?
  - Да, ну и что?
  - Да то, что этот ветер прижимает тучи к горам и, пока не сменится бриз, им не оторваться от гор, поняла? Ливень к нам придет только ночью.
  - Вода прибывает в реке, - нужно торопиться. Скорее, Павлик, скорее!
  - Да что нам до того, ведь мы не собираемся купаться?
  Нина ничего не ответила и продолжала тащить меня на буксире. Я не знаю почему, но ее беспокойство передалось и мне. Теперь мы походили на детей, убегающих от грозы. Когда мы подбежали к тому месту, откуда начиналась наша прогулка вдоль реки, вода уже залила весь участок от берега до островка, который еще недавно был сухим. На островке стояла совсем маленькая девочка, с испугом глядевшая на окружающую ее воду, а на берегу толпились несколько женщин и две девочки, очевидно, постарше. Они махали руками и громко звали малышку, оставшуюся на островке:
  - Лиля, Лиля, ну иди скорее сюда, не бойся... там же совсем мелко!
  - Да вы что, совсем сдурели?! - набросилась на них Нина. - Ее же унесет в море! Павлик, скорее...
  Я не стал дожидаться окончания ее фразы и вошел в воду, стараясь побыстрее добраться до островка. Вода была очень холодной, и доходила всего до щиколоток. Однако быстрое течение выбивало у меня камни из под ног, и я все время оступался. Чтобы не упасть, я шел очень медленно, а вода все прибывала. Когда я добрался до островка, его стало захлестывать водой. Девочка не плакала. Она взобралась на кучу камней, которые еще оставались сухими, и испугано озиралась вокруг. Когда я взял ее на руки, она так сильно обхватила меня за шею, что мне стало трудно дышать. Не теряя времени ни минуты, я пустился в обратный путь. Теперь вода доходила мне до колен, а течение было таким быстрым, и так напирало на меня, что я едва держался на ногах. У самого берега течение все же выбило из под меня опору, и я опустился на колени. Наконец я выбрался на берег и отдал девочку Нине, а она передала ее какой-то женщине. Только теперь Лиля стала плакать. К тому времени здесь собралась порядочная толпа зевак, которые глазели на то место, где еще недавно был островок. Теперь на этом месте возвышался огромный водяной бурун. Пока кто-то, кому-то, что-то рассказывал, солнце скрылось за горизонтом, сразу стало как-то серо, сыро и неуютно. Одежда моя промокла выше пояса, в ботинках чавкало, и гулять дальше было бессмысленно. Я пошел провожать Нину домой. Когда мы прощались, я спросил ее:
  - Нина, ты действительно убегала от грозы или ты знала, что дети снова полезут в речку?
  - Нет, Павлик, - это было ни то, ни другое. Но я чувствовала, что надвигается какая-то беда. Опоздай мы на несколько минут, и Лилю унесло бы в море, представляешь?
  - Тогда выходит, ты - ясновидящая и можешь предсказывать грядущие события?
  - Да ладно тебе... ну, иди, а то простудишься, пока!
  И опять, уходя, я не осмелился поцеловать ее на прощание. Теперь мне больше уже никуда не хотелось идти. Дома я снял с себя все мокрое и забрался на кровать, надеясь, что-нибудь почитать, но вскоре вернулись ребята, начался галдеж, и стало не до чтения. Собрались все, кроме Женьки. Вскоре хлынул настоящий ливень, началась гроза. Ложась спать, я подумал: "Ну, где его черти носят в такую погоду? Хоть бы грозу переждал где-нибудь..." Я все еще надеялся, что он вот, вот появится, но вскоре заснул.
  Женька не появился и утром на другой день, не появился он и на работе. В обед Поляков собрал нас всех в здании телефонной станции, чтобы выяснить, кто и когда видел Женьку в последний раз. Как раз в это время пришел милиционер и принес протокол, в котором говорилось, что Женька арестован на десять суток за дебош на рынке, и все это время будет трудиться на принудительных работах. Он дал расписаться Полякову, что тот с протоколом ознакомлен и добавил: "Его можно отпустить под гарантию начальства и залог двести рублей, только деньги нужно внести сейчас же". Таких денег ни у кого не оказалось, и милиционер собрался уходить. Тогда я остановил его и спросил:
  - Ну, так что же все-таки произошло? Ну, Женька балагур - это точно, но чтобы дебоширить или хулиганить, так этого не может быть...
  - Почему не может быть, кацо? - возразил милиционер с сильным грузинским акцентом. - У нас все может быть... ваш парень бросился в драку, защищая воров, которые украли деньги у честного купца, а ты говоришь: "Не может быть". У нас все может быть!
  Хихикнув, милиционер ушел, оставив Полякову второй экземпляр о задержании. Тот прочел нам лекции на темы: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят", и "Как нужно себя вести в местных условиях". После этого мы разошлись по своим рабочим местам, и жизнь потекла своей чередой.
  Нам с Ленькой было очень жалко Женьку, вот мы и решили проведать его и принести ему что-нибудь повкуснее. Сразу же после работы, мы зашли на наш поселковый рынок, купили килограммов пять хурмы и груш, и пошли разыскивать нашего узника. Место, где держат хулиганов и пьяниц, и откуда их водят на работы, мы нашли довольно быстро. Это была небольшая территория, огражденная высоким забором, по верху которого тянулась колючая проволока. Высокие железные ворота были наглухо закрыты. Рядом с воротами, - большая кирпичная проходная будка с небольшой железной дверью и маленьким квадратным окошком, которые так же были наглухо закрыты. Я подошел к двери и несколько раз стукнул в нее кулаком. Окошко почти сразу же открылось, из него выглянуло загорелое лицо, и хриплый голос спросил:
  - Какого хрена тарабанишь, что нужно?
  - Откройте, пожалуйста, - ответил я, стараясь говорить твердым голосом, - нам товарищу фрукты передать нужно. Он у вас находится... временно.
  Дверь рывком отворилась, и на порожке появился невысокий, крепко сложенный парень в морской форме с бескозыркой на голове и карабином в левой руке. В глубине проходной я заметил еще одного такого же моряка, который стоял возле второй открытой двери, выходящей во двор. Увидев нас с Ленькой, он не спеша закрыл дверь, но я успел увидеть часть низкого здания, похожего на барак, и какого-то парня, подметающего двор.
  - Ну, так что же вам нужно? - спросил снова первый морячек, хотя хриплым и грубым голосом, но вполне дружелюбно.
  - Да вот мы передачу принесли другу и записочку...
  - Передачу принять не могу, - не положено!
  - Так это же только фрукты, - вмешался Ленька, - вчера принимали.
  - То было вчера, а это сегодня... а как зовут вашего друга?
  - Женя, - поспешил ответить я, отдавая ему записку, - здесь все написано.
  - Ладно, давайте ваши фрукты, передам... только больше не носите, - не положено!
  Он положил записку в сетку с хурмой и грушами, и закрыл дверь перед самым нашим носом. Домой мы шли пешком, восполненные чувством выполненного долга. Ленька мне рассказывал про письмо, которое он получил из дому, и о том, что отец зовет его обратно в Харьков, что они с матерью стареют, скучают и хотят, чтобы он жил и работал дома. "Вот приедут родители ко мне в гости, побудут тут недельку, и уеду я с ними в родной Харьков. Может, в вечернюю школу молодежи поступлю, - продолжал, задумчиво улыбаясь, - получу аттестат, а там и в заочный институт можно будет, надоело мне здесь, Паша, попусту время теряем". Он еще помечтал немного вслух, а потом вдруг спросил:
  - А почему это Женьку моряки охраняют? Приходил к нам насчет его ареста мент, а охраняют моряки?
  Меня это тоже удивило, но я нашел этому простое объяснение:
  - Я думаю, Леня, что это оттого, что у них одна кутузка и для моряков, и для солдат, и для штатских. Вот они и дежурят по очереди: один день менты, другой, - моряки.
  Леньку мой ответ вполне устроил, и мы быстро забыли об этом.
  Теперь, когда Женька отсутствовал, нам с Ленькой приходилось работать за троих, так как план, возложенный на нашу бригаду, нужно было выполнять. Чтобы вдвоем справится со всеми делами, нам приходилось прихватывать время по вечерам, а иногда и на обед не ходить. Пиня в это время работал на монтажной площадке, вязал арматуру для перекрытий колодцев, но и там график не выполнялся. Ленька совсем расхныкался:
  - Паша, давай бросим этот чертов монтаж, и уедем домой, - заводил он плаксивым голосом, усаживаясь на пол в позе заклинателя змей, - ну на кой черт нам этот Батуми? Денег тут платят мало, работы конца не видно... давай пошлем к чертям все эти горы, море, пальмы и уедем домой! И Женьку уговорим поехать с нами, - вместе мы приехали, и уедем вместе.
  - Нет, Леня, я никак не могу, - я обещал Славе, что дождусь его, и мы вместе пойдем в плавание. Я ведь радист первого класса, Леня, и меня, я думаю, любой капитан зачислит на свой корабль. Я хочу увидеть южные моря, Леня, я хочу быть моряком, ясно? Вот поплаваю годика три, а потом и домой...
  - Да ты совсем спятил, Паша! Ну, где этот твой Славка, когда он приедет, что тебе об этом известно? Да может он здесь и вовсе не объявится или года через три, так ты будешь все это время его ждать? Или ты мечтатель, летающий в облаках, или дурак.
  - Ну почему ты так говоришь, Леня, что в моих планах не осуществимо?
  - Все, Паша, все! Ты мечтаешь поступить в мореходку, а аттестата за среднюю школу у тебя нет. Ты хочешь пойти в плавание, надеясь на ходатайство Славки, так его тоже нет. Чтобы получить этот самый аттестат, тебе нужно ходить в десятый класс вечерней школы и готовиться к экзаменам, а ты каждый вечер бегаешь на танцы... Продолжать?
  Мне не хотелось продолжать этот разговор, - Ленька своими доводами долбал меня по голове, как дубиной. Он был во многом прав, я не стал спорить и примирительно ответил:
  - Ладно, Леня, может ты и прав, может быть, действительно лучше сейчас вернуться домой... я подумаю.
  Ностальгия по дому, которая почти никогда не покидала Леньку, захватила и меня. В клуб я не пошел, но долго бродил в одиночестве по поселку. Потом я пошел на берег моря к своим камням, уселся там поудобнее и стал любоваться гаванью, кораблями у причала и на рейде, и небом, усыпанном мерцающими звездами. Невысокие волны ночного прибоя с тихим плеском накрывали прибрежные камни и, дружелюбно ворча, откатывались обратно. В этом ворчании я уловил четкие, ритмично повторяемые слова: "Пошли-и-и, пошли-и-и..." Я даже не заметил, когда и как переменилось мое настроение. От прежней хандры ничего не осталось, и теперь мое сердце радовалось восприятию всей окружающей красоты. Было далеко за полночь, когда я, основательно продрогнув, покинул берег. Уходя, я подумал вслух: "Нет, Леничка, никуда я с тобой не поеду, - море меня зовет!"
  С отбытием Женьки на принудительные работы, у нас в общежитии наступила смертельная скука. Пиня и Петька (парень с другой бригады) укладывались спать сразу же после ужина, а Ленька, обложившись учебниками и тетрадями, что-то бубнил себе под нос, заучивая наизусть какие-то правила и формулы. "Паша, я хочу осенью сдать экстерном экзамены за десятый класс, - говорил он мне, как бы оправдываясь, - мне кажется, что это не так уж трудно, нужно только хорошо подготовиться". И он так взялся за дело, что даже во сне бормотал: "Тангенс сорока пяти равен единице... синус квадрат плюс косинус квадрат равен..." Теперь он все свободное время проводил за учебниками и я, по-хорошему, завидовал ему. Но у меня были свои планы на дальнейшее, и я решил строго придерживаться их. Первым делом мне нужно было связаться с Шуриком и через него узнать, когда вернется "Смольный". После возвращения Славы из плавания, постараться устроится на корабль радистом, а там будет видно...
  Я почти каждый вечер забегал в радиоклуб, надеясь встретить там Шурика, но это мне не удавалось. Встретился же я с ним совершенно случайно возле столовой во время обеденного перерыва и очень обрадовался этой встрече.
  - Вот здорово, что я встретил тебя, Шурик, я уже целую неделю пытаюсь застать тебя в клубе. Ты, что, теперь не бываешь там? Мне так нужно с тобой поговорить, - тараторил я, крепко пожимая ему руку.
  - Да меня проще всего найти, пришел бы на радиоузел. В клубе я действительно бываю редко, - времени нет, а что случилось?
  - Да ничего такого... я только хотел узнать у тебя что-либо о Славе. "Смольный" давно уже должен прийти, а его все нет, вот я и беспокоюсь. Ты что-нибудь знаешь об этом?
  - А чего тут беспокоиться? С кораблем имеется регулярная связь по расписанию, значит Славка жив и здоров. А вот домой "Смольный" вернется не раньше чем через месяц или полтора. У них что-то случилось с машиной, и они вынуждены были встать на ремонт в Салониках, а там очередь... в общем, застряли на обратном пути. Но это часто бывает, так, что ты не беспокойся.
  Мы еще немного поговорили о том, сем и разошлись, договорившись чаще встречаться в клубе.
  Теперь, когда я узнал из первых рук, что со Славой все в порядке, можно было бы и не беспокоится, - рано или поздно корабль отремонтируют, и он вернется в родной порт. Но, каждый раз, когда я вспоминал об этом, глубокое чувство тревоги охватывало меня. Я старался избавляться от дурных предчувствий, но это не всегда мне удавалось. А тут, как назло, оба Вовки давно не появлялись, и Нина куда-то исчезла. Дома и в клубной библиотеке мне не сиделось, и я целыми часами бродил по улицам, надеясь встретить ее по дороге домой. Проходя, уж который раз, возле ее подъезда, я столкнулся, чуть ли нос к носу с ее теткой и сразу воспользовался этим:
  - Здравствуйте, - сказал я, раскланявшись, - а где Нина? Я давно ее не встречал. Она, что, уехала куда-нибудь?
  Прежде чем ответить, эта, довольно молодая тетенька, разглядывала меня целую минуту, которая показалась мне вечностью. А потом она бархатистым голоском почти пропела:
  - Нет, Павлик, вас, кажется, так зовут? Нина дома... она болеет.
  - Так вот в чем дело, а что, она простудилась? Можно ее завтра проведать?
  Тетка еще какое-то время рассматривала меня молча, а потом так же нараспев ответила:
  - Спасибо за заботу, только в этом нет никакой необходимости, - Нина завтра выходит на работу, до свидания!
  Решив, очевидно, что она сказала уже очень много, она резко развернулась и пошла совсем в другую сторону относительно той, куда шла при встрече со мной. "Так, тетушка, ты явно врешь, что Нина выздоровела, ты просто не хочешь, чтобы я навестил ее дома, - подумал я, нисколько не огорчаясь такому ответу, - ну и пусть... я и сам не люблю ходить по чужим квартирам". Домой мне идти не хотелось, и я еще долго бродил по улицам поселка просто так, удивляясь тому, что со мной часто здоровались совершенно незнакомые мне люди. Я в ответ важно раскланивался, стараясь вспомнить, где это я с ними встречался? Правда, мне с ребятами приходилось много работать на улицах и в подъездах домов поселка, но ведь раньше со мной здоровались при встрече только мои знакомые, а теперь чуть ли ни каждый встречный, и в основном женщины. И, как мне казалось, это началось после того случая на реке. Смешно, но чтобы никого не обидеть, я стал здороваться со всеми встречными подряд.
  Пришло время Женькиного освобождения, и он появился на нашем участке перед самым обеденным перерывом. Мы с Ленькой очень обрадовались его появлению. Выглядел он неважно: похудел, лицо стало каким-то серым, над левой бровью и на щеке ниже правого уха виднелись еще не зажившие ссадины. Мне не терпелось расспросить его обо всем сразу же, но я воздержался от расспросов, и предложил:
  - Пойдем, Женя, обедать с нами, а за одно и расскажешь, что с тобой стряслось.
  - На обед идти не могу, Паша, у меня денег ни копейки нет, - сказал он посмеиваясь, и вывернул оба кармана брюк, - вот!
  - Да ладно тебе дурачится, - вмешался в разговор Ленька, - у меня деньги есть, пошли!
  Чувствовалось, сто Женька изголодался, потому что кроме стандартного обеда, он поставил себе на поднос дополнительно два салата, котлеты с макаронами и два компота. За столом мы какое-то время сидели молча. Женька с ужасающей скоростью уплетал одно блюдо за другим, не обращая ни на кого никакого внимания. Наконец я сказал:
  - А знаешь, Женя, мы с Леней тебя проведать приходили и фрукты передали для тебя... целую сетку, и записочку... надеюсь, ты все это получил?
  Женька так увлекся едой, что от неожиданности даже вилку уронил на пол. Какое-то время он удивленно смотрел на нас, а потом спросил:
  - А как вы нашли меня?
  - Просто. Знаешь, как говорят: "Язык до Киева доведет",- ответил я, самодовольно улыбаясь, - у одного спросили, у другого, и прямо к железным воротам вышли. Сначала передачу брать не хотели, а потом все-таки взяли, - это Леня их уговорил. Там тогда морячки дежурили.
  - Какие морячки, где это? - удивился Женька, выпучив на нас глаза. - Вы что-то путаете, ребята.
  - Ничего мы не путаем, - настаивал я, - нам один дядька в тельняшке точные координаты того места дал, так, что мы ошибиться никак не могли.
  - Дядька... координаты, - передразнил меня Женька, - так он вас направил к гарнизонной морской гауптвахте, а я был на совершенно противоположной стороне города. Хорошо, что вы меня не нашли...
  - Женя, так что же с тобой все-таки произошло? - спросил молчавший до сих пор Ленька.
  - Да ничего не произошло. Я пил с приятелями пиво возле бочек, а в это время за какой-то шпаной гонялись. Когда к нам подошли дружинники, я начал спорить, доказывать, что мы тут ни причем. Потом подъехала машина с ментами, нас всех затолкнули туда, а дальше вы уже все знаете. Мы работали на каких-то стройках, вот и все.
  Женька не стал вдаваться в подробности, а мы не стали ни о чем больше спрашивать. Когда мы вышли из столовой, он как-то поежился, зевнул и просительным тоном сказал:
  - Ребята, если вы не возражаете, я пойду искупаюсь в море, потом пойду переоденусь и немного посплю, - жуть, как спать хочу...
  - Конечно, Женя, иди отдохни, мы с Пашей не возражаем, - сказал Ленька отеческим тоном, - там у меня в тумбочке сахар, лаваш и чай... попей чайку, полежи, пока мы с Пашей с работы придем. Сегодня мы задерживаться не будем, правда, Паша?
  Женька одобрительно кивнул головой и направился напрямик к морю, а мы поплелись на свой участок дорабатывать смену. Работа у нас не ладилась, все валилось почему-то из рук. Мы собрали инструмент еще задолго до конца работы и отнесли его в кладовую, зашли в буфет за хлебом и колбасой, и отправились домой.
  В общежитие мы пришли раньше всех. Женька еще спал, и мы не стали его будить. Когда Ленька нарезал колбасу, хлеб и заварил крепкий чай, Женька проснулся сам. Он живо уселся на кровати, поджав под себя ноги, и, повертев носом, как всегда весело, заявил:
  - Так: краковская колбаска, белый лаваш и грузинский чай высший сорт, так это же, ребята, королевский ужин! Так, руки мыть мне не нужно, - я целых два часа вымокал в море... так кого же мы ждем?
  - Никого, - ответил Ленька, - прошу всех к столу.
  Не успели разлить чай по кружкам, как пришли Пиня с Петькой. Они радостно приветствовали Женьку и присоединились к нам, вытащив из тумбочек свои припасы. Получилось что-то вроде семейного ужина. Разговор все время вертелся вокруг Женькиных приключений, однако, на вопросы он отвечал скупо и, наконец, заявил:
  - Ребята, вот что я могу вам сказать совершенно определенно: я ни у кого, ничего не крал! Мне дали десять суток за то, что я начал качать свои права, вот и вся моя вина. Это мне урок, а вам советую впредь с абреками и местной шпаной не связываться.
  - Правильно, - поддержал его Пиня, - я, знаете ли, давно заметил, что местные ненавидят нас. Вот со мной недавно такой случай произошел...
  - Ладно, Пиня, потом расскажешь о своем случае, - перебил я его, - лучше пусть Женька уточнит, что он имел в виду, что значит "не связываться", с кем?
  - Да все очень просто, поступайте так, как вас учит Поляков, а мне здесь не климат. Я завтра или после завтра уеду в Баку.
  - Правильно, Женя, поедем вместе, - поддержал его Ленька, - только не в Баку, а в Харьков, и не сейчас, а осенью... сейчас время не подходящее, понимаешь?
  - Это для тебя, Леня, время не подходящее, а для меня, - как раз! Ну, чего мне здесь ждать, заработков? Вот я, Паша и ты, Леня, работаем здесь уже больше года, а что мы смогли купить себе за это время? Ленька - часики, Паша - туфельки и брючки клеш, а загляните в мой чемоданчик: старые рубашки, трусы, дырявые носки, пара колод карт да пачка порнографических открыток, - вот и все мое богатство. Ну, сколько мы здесь можем заработать? Сто двадцать, сто пятьдесят рублей - это вместе с командировочными. Пусть еще пятьдесят рублей по дополнительному наряду, итого, - двести рублей. Так для этого нужно вкалывать от зари до зари! А местные ребята тратят такие же деньги только за один вечер в "Поплавке". А как они одеваются - это просто шик! Погуляйте вечером в центре или на набережной Шмидта, сами все увидите... я не хочу больше работать за копейки и ходить в робе, вам понятно?!
  Женька так разошелся, что весь покраснел, как варенный рак. Однако мне было непонятно на кого он злится, и я возразил ему:
  - Нет, Женя, насчет заработков ты не прав, - многие семейные люди завидуют нашим заработкам. Мне об этом сам Серж Айрапетян говорил, а он не "ишак", - он мастер. А что ты собственно, предлагаешь?
  - Да, Женя, - поддержал меня Пиня, - что ты предлагаешь, у тебя есть конкретные планы?
  - Я просто говорю, что не буду больше работать за гроши, а завтра подам Полякову заявление и попрошу отправить меня обратно в Баку. Ну, а оттуда попрошусь на остров Артема, пока там еще монтажные работы не закончились, - там платят в два раза больше.
  - Женя, там деньги не платят зазря, там кроме нефтяных вышек и сорокоградусной жары ничего нет, там и берег, и море в нефти, - это же ад!
  Я старался отговорить его, но он твердил свое:
  - Я не собираюсь торчать там все время. Побуду до конца монтажа, а потом посмотрю, может заберусь куда-нибудь на север или на Дальний Восток... Там, говорят, на приисках всегда нужны люди, посмотрим...
  - На севере денег платят больше, зато там и одежды нужно больше и питание лучше, а здесь и море теплое, и пальмы, и все это тебе даром... да и прожить здесь можно за копейки. Нет, Женя, северные страны не для меня, - сколько бы там не платили, все равно будешь в убытке.
  - А я тебя туда и не зову. Я просто навскидку назвал места, где можно заработать хорошие деньги, и не вкалывать при этом с утра до вечера. Ну, а на пальмы мне наплевать - это Паша у нас блаженно вздыхает, глядя на горы, море, пальмы. А мне, так пусть хоть одни нефтяные вышки вокруг торчат, лишь бы хорошо платили за работу. Словом, я уезжаю, ребята, - у меня было время все хорошо обдумать.
  - Ребята, а что, если нам заняться коммерцией? - понизив голос и загадочно улыбаясь, заметил Пиня. - Лимончики, например... здесь они в разгар сезона, так прямо дешевка, а в Одессе - это рублики, а?
  - Это спекуляцией называется, - заметил спокойно Ленька, - за такую коммерцию враз посадят тебя, Пиня, и все дела.
  Мы еще долго обсуждали разные вопросы, уговаривая Женьку не уезжать до окончания работ, но так и легли спать, не до чего не договорившись.
  Поляков принял заявление Женьки об уходе с работы и отъезде его в Баку спокойно, хотя работы у нас было много и людей не хватало. Он написал на обратной стороне командировочной, что Женька прерывает командировку по собственному желанию, выплатил ему причитающиеся деньги за вычетом командировочных за десять дней вынужденного прогула, и пожелал всего хорошего. Денег на дорогу он ему не дал, так как в этом случае трест не выплачивает дорожные расходы. Оказалось, что денег у Женьки хватает только на билет до Баку. Пришлось мне, Леньке и Пине его выручать: собрать по тридцатке ему на дорогу и на первое время, пока он сможет заработать "хорошие" деньги себе на жизнь. Поезд Батуми-Баку отправлялся в семь часов утра следующего дня. Провожать Женьку мы пошли всей комнатой, не забыв захватить ему на дорогу разных фруктов, колбасы и пару булок. Мне было очень жаль расставаться с Женькой, - он был веселым добрым парнем, я считал его своим другом, и его отъезд был для меня большой утратой. Я не верил, что Женька бросится, очертя голову, в одиночку куда-нибудь на север в "поисках счастья". Но я чувствовал, что мы больше с ним никогда не увидимся, мне было очень тоскливо и хотелось плакать. Перед самым отходом поезда я и вправду расплакался.
  - Не расстраивайся, Паша, мы еще встретимся, вот удишь, - сказал он, весело похлопывая по спине, - я буду писать домой, а мой домашний адрес ты знаешь.
  Мы все пожелали ему счастливого пути и удачи. Когда поезд уже тронулся, он прокричал нам: "Мне очень не хочется с вами расставаться, ребята, но так получилось... как только устроюсь, сразу же напишу вам, прощайте!"
  На работу мы успели вовремя, так что Поляков не мог иметь к нам каких-либо претензий, однако при распределении нарядов на работу, он даже не вспомнил о Женьке, как будто он никогда у нас и не работал. Мне же очень не хватало веселого друга Женьки, и по вечерам, ложась спать, я думал: "Где он сейчас, чем занимается, нашел то, что искал?.." Всякие мрачные мысли ползли в голову, и я, бывало, не мог уснуть до утра.
  Женькино место в общежитии долго не пустовало. На следующий день после его отъезда к нам в комнату перевели мужчину средних лет, этакого заросшего шерстью верзилу, который, казалось, не стригся и не брился не менее года. Он работал у нас на монтаже слесарем-арматурщиком, но фамилии его я не помню, помню только, что его звали Федором. Я не знаю, откуда он был родом, но это был мрачный, неряшливый, молчаливый человек, от которого пахло спиртным перегаром, табаком, луком и заношенными носками. С нами он почти не разговаривал, а если и говорил, то только матом. Я не знаю, где он обретался в свободное время, но домой он приходил поздно, всегда под хмелем, и садился ужинать. На столе появлялись газетные свертки с килькой, луком, лавашем. Трапеза его продолжалась не менее часа, а потом, не раздеваясь, он заваливался на кровать и сразу начинал храпеть да так, что стекла в окнах начинали дрожать. Он никогда не убирал со стола остатки своего ужина, и комната наполнялась тошнотворной вонью. Чтобы можно было хоть как-то дышать, нам самим приходилось приводить стол в порядок. Храп продолжался всю ночь, а когда мы пытались разбудить храпуна, он неистово ругался, называл нас жидами и грозился выбросить в окно. Мы пожаловались Полякову, и просили убрать от нас Федю. Но тот сказал, что порядок в общежитии - это наша проблема и переводить он никого никуда не будет. Так, наша вполне благополучная комната, которую мы называли домом, с приходом Феди стала превращаться в ад. Тогда Пиня, которого этот обормот называл не иначе, как жид, подал хорошую идею: разбиться по парам и снять "чистую" квартиру для каждой пары. Мы начали "разведку" и убедились, что сдающиеся комнаты можно было найти, как в поселке, так и в городе, но это оказалось нам не по карману, и пришлось остаться в общежитии. Мы все возненавидели Федю, и Петька предложил проучить его, устроив ему "темную взбучку", но Ленька отговорил: "Это ничего не даст, ребята, - подвел он итог нашему заговору, - это его только обозлит, и он переколотит нас по одиночке". Тогда, чтобы реже встречаться с ненавистным Федей, я стал придерживаться следующего правила: по возможности не общаться с Федей, дома бывать, когда его нет (днем, он, не бывал в общежитии даже в выходные дни), а вечером приходить домой как можно позднее, когда все уже укладываются спать.
  Тем временем работы на дальних трассах подходили к концу: траншеи вырыты, трубы уложены, колодцы установлены и закрыты фирменными крышками. Теперь между колодцами по трубам нудно было протянуть телефонный кабель, уложив на консоли петлями его запаянные концы. Соединение кабелей между собой и подключение его к коммутатору должна была делать специальная бригада монтажников, которая должна была прибыть в октябре, а сейчас начинался только август, и времени подготовить им фронт работ было у нас вполне достаточно. Правда, никто не знал, что делать с затопленными грунтовыми водами участками, но я знал, что работы нам хватит и без них, и это меня мало беспокоило.
  Прошло уже более двух недель, как мы проводили Женьку, а от него не было никаких известий. Это меня беспокоило, и я поделился своими опасениями с Ленькой:
  - Как ты думаешь, Леня, почему Жека о себе ничего не пишет, может он еще не устроился? Он же обещал написать, как только устроится на работу. Выходит, у него до сих пор ничего не получилось?
  - Да брось ты, Паша, хныкать, - отмахнулся от меня Ленька с досадой в голосе, - этот шалопай забыл, наверное, что мы вообще существуем. Чтобы он нам вот так сразу и написал, что там да как - это даже смешно!
  - Ладно, Леня, не нужно на него "бочки катить", если Женька не пишет, значит, у него что-то не получается. Немного погодя я напишу ему домой, и мы все узнаем, домой-то он наверняка будет писать.
  Однако прошел месяц, другой, а от Женьки никаких известий. Желание написать ему домой у меня как-то притупилось, я все откладывал, откладывал, пока не забыл об этом совсем.
  Тем временем жизнь продолжала течь своим чередом. Мои друзья, оба Вовки, по-прежнему приезжали ко мне по выходным дням, только теперь с той разницей, что с ними приезжала Вера, - та девушка, с которой меня познакомил Колька на городской танцплощадке. Я сразу понял, что она сдружилась с Вовкой Чирковым и стала его постоянной спутницей в разных походах, и постоянной партнершей на танцах. Теперь, когда в клубе бывали молодежные вечера с играми и танцами, почти всегда наша компания собиралась всей шестеркой: Нина, Вера, Женя, оба Вовки и я. В клубе мы так и держались группой. Иногда к нам подходили поздороваться и поговорить знакомые ребята и девчонки, да так и оставались с нами на весь вечер. Чаще всего в нашу компанию вливалась Ася, - та белокурая худенькая девушка, которую почему-то не любил Женька, и говорил, что она во время танца вешается на меня. Я же старался ко всем девчонкам нашей компании относиться равно, хотя вне клуба, чаще всего, проводил время с Ниной. К танцам Нина относилась более чем равнодушно, хотя и любила музыку, а самым любимым ее танцем был вальс. Вальс она танцевала размашисто, просторно, легко и очень не любила "прижиматься". Женя танцевала все подряд и, как правило, плохо. Чтобы заставить ее слушаться партнера и не сбиваться с такта, ее нужно было крепко держать за талию и поплотнее прижимать к себе. В результате, я всегда чувствовал упругость и теплоту ее тела. Это меня волновало, тянуло к интимной близости с ней, и я старался во время всего вечера танцевать с ней, как можно реже.
  Иногда, в будние дни, по каким-либо причинам планируемый кинофильм в клуб не привозили, и тогда по вечерам "крутили" музыку. Нина и Женя в такие дни, как правило, не появлялись, и получалось так, что я весь вечер проводил с Асей. Она не пропускала никаких клубных мероприятий, будь то кино, танцы или выступление заводской самодеятельности. Поэтому ее всегда по вечерам можно было встретить в клубе с несколькими подругами, которых я часто видел в поселке, но лично знаком с ними не был. Заметив меня, она оставляла своих подруг и шла мне на встречу, весело улыбаясь. Со стороны это выглядело так, как будто у нас с ней назначено свидание. Я, собственно, не имел ничего против, хотя свиданий ей никогда не назначал. Она была очень веселой разговорчивой девушкой, любила музыку и танцы. Танцевала она все подряд, и была так легка в танце, что казалось, она не имеет собственного веса. Когда она вдруг появлялась в нашей компании, наши девчонки принимали ее не очень дружелюбно, но Ася не обращала на это никакого внимания и бывала очень рада, когда после вечера мы провожали ее домой. По выражению Жени: "Аська к нам прилипла", но отваживать ее никто не собирался. Вовка Габеркорн даже сказал: "Ну и пусть она ходит с нами, раз ей так нравится, - друзья не бывают лишними..." Так вот я и пробыл с ней весь этот вечер, а потом и домой ее провожал. Она все время рассказывала разные забавные истории, случившиеся с ней на работе. Работала она на Батумском швейном комбинате. Оказалась, что она знала очень много анекдотов, которые умела рассказывать. Правда, многие из этих анекдотов были наивны или с большой бородой. "А знаешь, Павлик, про армянского крокодила? - спрашивала она, и, не дожидаясь ответа, продолжала: - Водит экскурсовод туристов по ереванскому зоопарку и увлеченно рассказывает: "Вот страус, вот слон, а это крокодил! Он особенный, - у него от головы до хвоста два с половиной метра, а от головы до хвоста три... Такие водятся только в Армении". После каждого анекдота она заливалась заразительным смехом, от которого заражался и я, и мы хохотали вместе. Такие случайные встречи с Асей бывали у меня не часто, и можно было бы о них не вспоминать, но это знакомство получило вдруг неожиданное для меня продолжение, о чем я расскажу немного позже.
  Ливневые дожди, с небольшими перерывами, шли целую неделю и днем, и ночью. Работы вне помещений двигались медленно, так как часто и подолгу приходилось пережидать дождь. Дома собирались все рано, а куда-нибудь идти в такую погоду никто не хотел. Обычно, в такие дни Пиня писал домой письма, Петька и Федор играли в карты или в шашки, я пытался что-нибудь почитать, а Ленька, заткнув уши ватой, колдовал над своими учебниками. Однако в этот раз Ленька куда-то собирался, то и дело, поглядывая в окно на небо. Такое необычное поведение друга меня удивило, и я спросил:
  - Леня, куда это ты собираешься? На дворе дождик сыпет... сыро.
  - Мне позарез к директору вечерней школы нужно, сегодня у него приемный день, так я хочу подать ему заявление насчет экстерна. Пошли, Паша, со мной, а то мне как-то одному неудобно... терпеть не могу ходить по кабинетам начальства, пошли, а?
  - Да мне-то зачем туда идти, мне что там делать? - удивился я Ленькиной просьбе. - Да и дождик идет... сходишь как-нибудь в другой раз.
  - Дождик скоро перестанет, а до "кукушки" мигом добежим. Мы скажем, что оба будем сдавать экзамены экстерном на аттестат. Понимаешь, на одного могут внимания не обратить, а два - это уже группа! Пойдем, а?
  Мне не очень-то хотелось сидеть дома, и я согласился пойти с ним в эту самую школу на прием к директору. Когда мы садились в вагончик "кукушки", я обратил внимание на большую клубную афишу, в которой говорилось, что в ближайший выходной день в клубе состоится большой концерт самодеятельности, и будет играть духовой оркестр. "Хорошо, - подумал я, - нужно как-то об этом сообщить Вовкам".
  Директора мы не застали, и какая-то учительница направила нас в учебную часть, где нам объяснили, что вечерняя школа экстерном экзамены не принимает, и что по этим делам нам нужно ехать в Тбилиси. Нам также объяснили, что наилучшим вариантом для нас получить аттестат о среднем образовании - это поступить в десятый класс, нормально окончить его, и тогда все образуется само собой. Несмотря на то, что учебный год уже начался, нас готовы были принять хоть на следующий день, так как именно в десятом классе оказалось много свободных мест. Я заразился этой идеей и готов был начать заниматься хоть на следующий день, но чтобы только вместе с Ленькой, одному мне каждый вечер ездить в школу никак не хотелось. Однако Леньку это не устраивало, так как он собирался в начале ноября уехать домой в Харьков, а тогда уже заканчивалась вторая декада сентября. Он бросил эту затею, а с ним вместе, сдуру, бросил ее и я, о чем немного времени спустя очень сожалел.
  В тот выходной день, когда в нашем клубе согласно афише должен был состояться вечер отдыха с большим концертом и танцами под духовой оркестр, ребята из города приехали в поселок часов в одиннадцать. Я встретил их на стадионе, и мы какое-то время ждали Нину и Женю, но они не появлялись, и тогда мы решили пройтись до санатория ВЦСПС и поиграть там в волейбол. Там отдыхающие менялись часто, никто толком никого не знал, а на спортплощадках санатория санаторных книжек никто никогда не спрашивал. Играли мы до самого обеда, потом спустились вниз в Маханжиури, зашли в павильон перекусить, а затем отправились на пляж. На пляже было очень мало народа, - дул свежий бриз, по небу плыли разрозненные облака, и купаться никому не хотелось. Мы взобрались на камни волнореза, устроились там поудобней и болтали о том, о сем, пока не пришла пора идти в поселок. Концерт начинался в семь часов вечера, но мы не торопились, поскольку самодеятельность нас не очень интересовала, а до танцев оставалось еще очень много времени.
   Прежде чем пойти в клуб, мы еще часа два гуляли по поселку. Когда мы вошли в зал, ряды диванов были уже убраны, на сцене устраивались музыканты, а зал был почти полон народа. Было, похоже, что все, кто был на концерте, пожелали остаться на танцы, а люди все подходили и подходили, - становилось тесно и душно. Мы направились к тому месту, где мы обычно собирались, и встретились там с Женей и Ниной, которые, как оказалось, нас давно уже ждали. Женя, как всегда, была весела и беспечна, Нина же хмурила брови и было видно, что ее что-то не устраивает, и она злится.
  - Где это вы бродили? - спросила Женя, хитро улыбаясь. - Мы с Ниной вас уже давно ждем... задолго до начала концерта пришли.
  - А мы вас тоже ждали на стадионе целый час, - ответил Вовка Габеркорн, - а потом пошли на дачу Целукидзе играть в волейбол, потом перекусили немного и сюда, а в чем проблема?
  - Да нет, ничего, - ответила Нина почти безразличным тоном, - просто нам надоело ждать.
  - Да ладно, девчонки, - вмешался я, желая разрядить напряженность обстановки, - в следующий раз о встрече будем договариваться точнее, а сейчас ведь вечер только начинается, не нужно дуться.
  При этом я взял Нину за руку и посмотрел ей в глаза, - суровость исчезла, она улыбалась. В это время к нам подошла Ася и, как всегда, громко и весело затараторила:
  - Ой, ребята, как я рада, что встретила вас! Вы не были на концерте? А я все смотрела, смотрела, все же наши выступали, так было интересно! А вы знаете анекдот про...
  Она начала рассказывать какой-то анекдот, широко жестикулируя руками. Возле нас образовался кружок: я стоял рядом с Ниной, продолжая держать ее за руку, потом Женя, Вера, Вовки и еще какие-то ребята. Я не знаю, закончила ли Ася свой анекдот, так как в это время оркестр заиграл вальс, и пары, одна за другой закружилась в танце. Нина высвободила свою руку, сделала несколько шагов в сторону зала и остановилась в выжидательной позе. Не успел я сделать по направлению к ней и шага, как Женя, стоявшая ряжом со мной, схватила меня за руку и, весело смеясь, втащила в круг танцующих пар. Я с беспокойством посмотрел в сторону Нины, - возле нее стоял Вовка Габеркорн. "Вот молодец Вова, - подумал я, - выручай, друг". Когда через минуту я снова посмотрел в их сторону, то они теперь протискивались через толпу танцующей публики к выходу из зала. "Куда это они, - подумал я, - что там такое стряслось?"
  В этот раз Женя танцевала хуже, чем обычно и, казалось, что она совсем не слушает музыки. Наконец-то оркестр замолчал, и мы вернулись на свое место.
  - А куда это Вова и Нина делись? - спросил я, обращаясь ко всем и делая вид, что не видел, как они выходили из зала.
  - Пошли, наверное, подышать свежим воздухом, - ответила Вера с ехидцей в голосе, - для некоторых, Павлик, здесь стало слишком душно.
  - И вправду душно, - согласилась Женя, - может и нам нужно подышать свежим морским воздухом, вы как, ребята, Павлик?
  - Да вы что в самом деле? - возмутились разом Вера, Вовка и Ася. - Вечер только начался. Они сейчас вернутся, а погулять успеем потом.
  Оркестр гремел, танго и фокстроты сменяли вальсы, а Нина и Вовка все не возвращались. Наконец Вовка вернулся один и, подойдя ко мне вплотную, тихо сказал:
  - Паша, пойдем... поговорить нужно.
  - Ну, вот! - возмущенно воскликнула Вера. - Опять "тайны мадридского двора", ну, что там такое случилось?
  - Да ничего особенного... мы сейчас, ребята - это сугубо конфиденциально.
  Когда мы вышли на улицу, я спросил:
  - Что случилось, Вова, где Нина?
  - Нина ушла. Я проводил ее до самого дома и пытался разговорить, но она молчала. Когда мы подошли к ее подъезду, прежде чем уйти, она сказала: "Я ошиблась, Владимир, очень ошиблась... он пренебрег мной, но и пусть, - он не стоит меня!" "Но, так же нельзя, Нина, - сказал я ей, - ведь вы же друзья!" "Я тоже так думала, но теперь все..." Потом она сказала: "спасибо..." и ушла, вот, собственно, и все. Хочу тебе сразу сказать, Паша, что ты сделал плохой выбор, очень плохой.
  - Какой выбор, Володя, о чем ты говоришь, что, черт возьми, произошло?
  - Да не придуривайся, Паша, я думал, что ты по-настоящему дружишь с Ниной, а ты выбрал Женьку, а знаешь какая Женька? Она же "прилипала", вот кто. К кому она только не цеплялась: и к Кольке, и к Вовке и ко мне, только у нас ней тогда ничего не получилось, - она вздумала гоняться "за двумя зайцами". Но самое плохое, Паша, что она "липнет" к морячкам. Я сам видел ее с морячками в "Поплавке", а ведь за угощение нужно платить, не так ли?
  - Верно, но платит тот, кто приглашает, причем тут Женька?
  - Ты что, действительно ничего не понимаешь или разыгрываешь меня? Эти ребята не станут терять времени зря на "шуры-муры", нет у них на это времени, понял? Ну, я тебе, Паша, все сказал, а там решай сам, как знаешь. Пошли, а то ребята нас заждались...
  В зале было шумно и весело. Ребята радостно встретили наше появление, но никто из них не спросил, почему ушла Нина. Получалось так, как будто всех устраивал ее уход. Я никак не мог смириться с тем, что Нина ушла по моей вине. "Ну, ведь я не хотел ее обидеть, - думал я, - и черт знает, как это получилось... глупая шутка Женьки, в которой я невольно принял участие. Ну, должна же она понять, что это случайность!" Как бы там ни было, а настроение у меня сильно испортилось, хотя я изо всех сил старался этого не показывать.
  Но вот оркестр прогремел бравурный марш, и все участники бала, казалось, веселые и счастливые, стали расходиться. Сначала мы все вместе проводили домой Асю и Женю, а потом я проводил Вовок и Веру на "кукушку". Перед отправлением поезда, Вера шепнула мне на ухо: "Не грусти, Павлик, на монашке "свет клином не сошелся", корчит из себя принцессу, дура".
  Когда я пришел домой, ребята все спали. Я потихоньку разделся, залез под одеяло и стал думать обо всем произошедшем в этот вечер: о том, что рассказал мне о Жене Вовка Габеркорн, о Нине. Мне вдруг представилось, как она стоит среди танцующих пар в выжидательной позе и испуганно озирается вокруг. Ну, конечно я виноват, - думал я, - оставить ее там ради Женьки... вот так дурак! А как же я тогда должен был поступить: оттолкнуть ее, вырываться из ее рук? Ведь она вцепилась в меня, как клещ! Да нет же, просто так сложились обстоятельства. Но нельзя же из-за этого рвать дружбу... завтра я обязательно помирюсь с ней". Постепенно успокоившись, я заснул.
  На следующий день после работы, я долго поджидал Нину на ее дорожке, по которой она обычно ходила домой. Наконец я ее дождался, но, увидев меня, она свернула в сторону и зашла в подъезд другого дома. Прошло довольно много времени, она все не выходила, и мне пришлось уйти. На следующий день я встретился с ней возле самого ее дома, она шла со своей тетей. Но, поравнявшись со мной, они прошли мимо, как будто и не заметили меня. Только на третий день, я совершенно случайно встретил Нину на территории завода. Она несла в лабораторию какие-то документы, а я возвращался оттуда, и разминуться нам никак было нельзя. Расставив руки в стороны, я остановил ее:
  - Нина, ну что ты все время убегаешь от меня? Давай поговорим. Я не хотел тебя обидеть, - начал я, стараясь говорить как можно мягче, - ну нельзя вот так, из-за пустяка, рвать дружбу. Ну что я такое сделал, что ты уж и простить меня не можешь?
  - Что вам от меня нужно? Неужели вам не понятно, что я не только разговаривать с вами не хочу, я вас знать не хочу! - ответила она, вытаращив на меня огромные глазища, сверкающие гневом. - И, пожалуйста, не подходите больше ко мне и не заговаривайте со мной... никогда!
  Она сделала шаг в сторону и прошла мимо меня по направлению к зданию лаборатории. Ее строптивость так разозлила меня, что я чуть ни крикнул ей вослед: "Ну и черт с тобой, вот дура!!!" Прошло достаточно много времени, но мы так и не помирились. При встречах в поселке или на заводской территории, мы проходили мимо друг друга, как будто не были никогда знакомы. Потом я стал встречать ее реже, а потом и вовсе потерял из виду. Мне начало казаться, что ее и вообще нет в поселке, а спросить об этом Женю, с которой я стал встречаться чаще, чем прежде, я стеснялся. Так, совершенно неожиданно для себя, я потерял хорошего друга.
  Наступил такой период, когда в клубе только два раза в неделю гнали старые фильмы, и никаких вечеров, никаких танцев. Ребята из города стали приезжать все реже и реже, и мне стало казаться, что компания наша разваливается. Часто по ночам, когда на дворе бушевала гроза, и сон совсем не шел, я с тоской думал об этом: "Вот, - думал я, - сбываются пророчества цыганочки, которую я тогда на рынке принял за Софию. Больше никогда не буду гадать... никогда!".
  Чтобы не сидеть дома, я стал ходить чаще в радиоклуб или просто бродить по поселку, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. В поселке было много ребят и девчонок, с которыми я был знаком, и здоровался при встрече, однако друзей у меня среди них не было. У них уже давно сложились свои компании, да и, по правде сказать, я плохо сходился с новыми знакомыми, и в таких компаниях чувствовал себя чужаком. Как раз в этот период я стал довольно часто, совершенно случайно, встречаться с Женей, и мы подолгу гуляли вместе. Потом мы стали договариваться с ней о встрече, и наши прогулки вдвоем стали затягиваться.
  Рядом с городским пляжем была лодочная станция, где в хорошую погоду можно было брать на прокат лодки или водяные велосипеды. Вот Жене и пришла идея кататься на лодках по вечерам и в такие дни, когда ребята из города к нам не приезжали. Несколько раз мы совершали такие прогулки, но, в общем-то, мне эта затея не нравилась, во-первых, потому, что стоило это удовольствие недешево, а, во-вторых, - заплывать за пределы огороженного буйками пространства было категорически запрещено. Плавать же в пределах отведенного участка было тесно, неудобно и неинтересно. Вот я и старался каждый раз отговорить ее от таких прогулок, ссылаясь на какую-нибудь "вескую" причину: то погода портилась, то на "кукушку" опоздали, то еще что-нибудь. У нас было, где гулять и без выезда в город, и я не понимал, почему ее туда так тянуло.
  Я уже говорил, что Женя была хорошей спортсменкой; бегала, прыгала, участвовала в велогонках и, как дельфин, плавала. Поэтому мы больше всего времени проводили на пляже в Маханжиури или в длительных прогулках через перевал из Маханжиури в Чаквы и обратно. Я совершенно не помню, о чем мы говорили во время этих длительных прогулок. У нас не было общей темы, и, как мне кажется, мы говорили обо всем и ни о чем конкретно. Иногда она просила рассказать что-нибудь из моего детства, и я с увлечением рассказывал ей про Валерку, Юльку, Софию, Майку и других друзей, совсем еще недавно ушедшего моего детства. Я вспоминал забытые истории, а иногда и приукрашивал их новыми подробностями. Ей все это очень нравилось, и она смеялась, когда я рассказывал о наших с Валеркой проделках, иногда бывала очень грустной, и даже плакала. "Знаешь, Павлик, - сказала она мне однажды, - если ты это все не врешь, то у тебя было хорошее детство. А вот у меня, его почти не было, - я ничего хорошего не могу вспомнить..." "Да как же так? - удивлялся я, - У тебя здесь море, горы, виноград, хурма... цветут магнолии! Да я, Женя, о таких вещах и понятия не имел!" О себе Женя рассказывала очень скупо, но все же я узнал, что ее отец работает в порту, а мать на табачной фабрике, что родители, сколько она помнит, постоянно ссорятся между собой, и она выросла в семье "ничей". Получалось, что и сейчас родители о ней не очень-то заботятся, и мне было ее очень жалко.
  Прошло совсем немного времени, как мне казалось, а мы сблизились настолько, что, усевшись где-нибудь на высоком берегу, на узкой кромке скал так, чтобы хорошо была видна бухта, мы сидели в обнимку, и я целовал ее, сгорая от желания обладать ею. Она не только не отстранялась от меня, а, казалось, шла мне на встречу, но я не знал, как реализовать это в данной обстановке, и меня бросало в жар. В такие минуты мне представлялась шикарная Тоськина кровать, запертая дверь комнаты изнутри на ключ, а здесь кроме камней и жесткой колючей травы ничего не было. Мое состояние, очевидно, передавалось и ей, потому что ее начинало слегка знобить. Я ничего не мог придумать лучшего, как набросить ей на плечи свою курточку и еще сильнее прижать ее к себе. Потом ночью я не мог уснуть, страдая от болей и ругая себя за наивность, благородство и трусость. Обдумав подробный план своих действий на будущее, я, в конце концов, засыпал.
  Встретил я Женю только на третий день во время обеда после последнего из описанных случаев, и мы договорились встретиться после работы возле клуба и погулять. Она пришла очень легко одетая, хотя вечера в это время года (конец сентября) были довольно прохладными. Я тут же набросил ей на плечи куртку, и мы, весело болтая, пошли вдоль шоссе в сторону Маханжиури. Ничто, казалось, не предвещало плохой погоды, но только мы подошли к знаменитой мраморной лестнице, ведущей к даче Целукидзе и санаториям, как налетела большая черная туча и полил дождь. Единственным местом, где мы могли укрыться от него, был огромный лавр, росший справа от начала лестницы. Как мы не спешили укрыться под ним, дождь все-таки нас слегка промочил. Высокое дерево с толстым стволом и густой широколистой кроной укрывало нас, как крыша беседки, но место здесь было открыто со стороны моря, подул свежий ветер, и становилось довольно холодно. Стоять под лавром было очень неудобно из-за корней, которые расходились в разные стороны почти по поверхности грунта. Дождь усилился, переходя в ливень, и начал проникать через крону крупными каплями. Мы прижались друг другу, набросив куртку на голову, и застыли в какой-то нелепой позе. Капли с листьев посыпались на нас чаще, - "зонтик" наш явно промокал.
  - Если так пойдет дальше, - заговорил я, поглядывая на небо, - мы вымокнем здесь не меньше, чем на открытом месте, может пойдем?
  - Нет, что ты?.. подождем...
  Я прижал ее к себе плотнее, и почувствовал, как по всему ее телу пробежала дрожь.
  - Ты можешь простудиться, - продолжал я, - побежали!
  - Не-е е, надо подождать...
  Дождь кончился внезапно, как будто перестали лить из садовой полвалки. Почти сразу же, где-то на самом верху лестницы, послышались невнятные голоса и смех, очевидно, там тоже пережидали дождь. Прежде чем покинуть наше укрытие, я несколько раз поцеловал Женю и почувствовал, как тело ее снова задрожало, обмякло и она начала медленно сползать на землю. Я попытался удержать ее на руках, но она была очень тяжела для меня, и мне еле удавалось сохранить равновесие, чтобы не ляпнуться с ней вместе на мокрую землю. Как раз в это время группа спускавшихся по ступенькам молодых людей, галдящая и смеющаяся, прошла мимо, не обратив на нас никакого внимания. Однако я тут же почувствовал, как ноги у Жени напряглись, и мне стало легче ее удерживать. Не отстраняясь, она смотрела на меня помутневшими глазами.
  - Женя, тебе плохо? - озабоченно спросил я. - Ты вся дрожишь...
  - Нет, нет... так всегда бывает... сейчас пройдет...
  Я снова набросил ей на плечи куртку, взял ее за руку, и мы потихоньку выбрались из своего укрытия на дорогу. Мне было очень не по себе, да и у Жени был очень угнетенный вид. Ускоренным шагом мы направились в сторону поселка, так как о дальнейшей прогулке нечего было и думать, - было сыро, холодно, а солнце стояло так низко, что совершенно не грело. Мы шли, держась за руки, и я пытался что-то рассказывать в прежней манере. Но Женя молчала и даже не смотрела в мою сторону. Мне показалось, что она не обращает никакого внимания на мои попытки завязать разговор и думает о чем-то своем. По мере приближения к ее дому, она приобретала прежнюю форму, и на ее лице стала появляться улыбка. Когда мы остановились у ее подъезда, она освободила свою руку, с каким-то любопытством посмотрела на меня, и спросила:
  - Павлик, ты не обидишься на меня, если я тебе что-то скажу?
  - Ну что ты Женя? Называй меня, как угодно... я не обижусь, даже, если ты назовешь меня болваном.
  - Видишь ли, Павлик, ты мне вовсе не безразличнен, понимаешь? Когда мы бываем... ну, близко друг к другу, я просто балдею. И, если ты не знаешь, что с этим делать, то лучше не обнимай и не целуй меня, договорились?
  - Женя, я...
  - Нет, нет, - сказала она, энергично отстраняя меня жестом руки, - всего хорошего!
  Не желая даже выслушать меня, она быстро скрылась за дверью подъезда. Да я и понятия не имел, что в этом случае нужно было сказать. А что тут скажешь? И дураку было ясно, что я получил отставку, как неопытный, бесперспективный, несостоявшийся любовник. Однако я окончательно убедился в этом несколько дней спустя.
  Утром следующего дня я узнал, что на рейде стоит крейсер "Парижская Коммуна", самый лучший военный корабль, как мне говорили, на Черном море. За мою бытность в Батуми, он пришел туда и стоял на внешнем рейде второй раз. И сразу же город наполнился военными моряками. Они ходили, в основном, группами по два-три человека, и их можно было встретить на улицах города, на танцплощадках, на пляжах, словом, везде. Почти все они гуляли с девушками или с молодыми женщинами, которые, казалось, только и ждали случая, чтобы повылезать из своих закоулков. Я очень завидовал ребятам в красивой морской форме, и это еще больше укрепило мое решение стать моряком. Я решил прогуляться после работы по набережной Шмидта, где гуляло морячков особенно много, чтобы получше рассмотреть форму и, при случае, познакомится с кем-нибудь из них. Однако такой случай мне пока не представился, зато я встретил там Айрапетянов, прогуливавших по набережной свою дочку. Одному мне гулять было скучно, и я был рад этой встрече. После взаимных приветствий, я обратил их внимание на нечто, как мне казалось, необычное:
  - Вы только посмотрите, сколько здесь сегодня собралось молодежи женского пола, и все липнут к морячкам, как мухи к гнилому персику. Откуда их набралось столько?
  - Так здесь же не только наши городские девушки, - ответила Лиля, - сюда приехали и из Маханжиури, и из Чакв, и отдыхающих полно. Когда в нашу гавань заходят военные корабли, сюда стекается много народа, и в основном девчонки...
  - Вот, Сережа, что значит морская форма! - воскликнул я, указывая на группу морячков и девчонок, проходивших мимо нас. - А ты говоришь: "Зачем ты хочешь идти в мореходку?" Вот тебе и ответ - это же красота, успех, романтика, наконец!
  - Знаешь, Павел, - перебила меня Лиля, - в данном случае дело не в форме. Дело в том, что у нас здесь много "невест" и мало "женихов", а на военных кораблях много молодых здоровых ребят. Вот девчонки и стараются реализовать свой шанс: познакомится с молодым человеком, выйти замуж, и многим это удается, если повезет...
  - Вот именно, - вмешался в разговор Серж, - а через год здесь появятся гуляющие "соломенные вдовы", детские ясли и садики будут переполнены, и все будут ломать голову: "Откуда это взялось столько детей?".
  - Не слушай его, Павел, - прервала мужа Лиля, - "не так черт страшен, как его малюют". Это же обычная жизнь портового города. Наш Батуми не только южный торговый порт, - рядом Турция и здесь не бывает "лишних" людей. Кто сумел устроиться, тому здесь жить хорошо.
  - Ты хочешь сказать, Лиля, что устроиться здесь жить на постоянно не каждому удается, почему?
  - У тебя, Павел, не возникало с этим проблем потому, что ты здесь временно живешь и временно работаешь. Но попробуй оформиться на работу и прописаться на постоянной основе, - вряд ли у тебя из этого что-нибудь выйдет. Чтобы осесть здесь, нужно: во-первых, согласие на это гражданских и военных властей, во-вторых, чтобы лояльно к тебе относилась местная элита, в том числе и криминальная. Кроме того, у тебя должно быть жилье, а квартиры здесь просто так не дают. Вот женись на какой-нибудь женщине из местных, тогда другое дело! Кстати, а почему это ты тут один разгуливаешь, а где Нина? Я вас часто видела вместе, вы что, поссорились?
  - Да нет, Лиля, я с ней не ссорился, а вот она...
  И я рассказал Айрапетянам, как было дело, ничего не скрывая и не выгораживая себя.
  - Странно, - сказала Лиля, внимательно выслушав меня, - Нина девушка гордая, но это, по-моему, перебор. Хочешь, Павел, я поговорю с ней?
  - Поговори, - согласился я не совсем охотно, - только вряд ли из этого получится что-нибудь путное, однако попробуй.
  Мы еще долго гуляли по набережной, потом девчонка закапризничала, и мы на бричке уехали домой.
  Дома меня ждал Ленька. Он получил письмо от родителей, и хотел обсудить со мной какой-то важный вопрос.
  - Вот хорошо, что ты рано пришел, Паша, а я только что чай свежий заварил, садись.
  Я был голоден и с радостью принял предложение попить чайку и что-нибудь пожевать, хотя на столе кроме лаваша и сахара ничего не было.
  - А где же ребята? - спросил я, удивляясь, что Пини и Петьки нет дома.
  - Петьку и Пиню я послал за пивом и колбасой, только прядь ли они что-нибудь принесут, - уже поздно. Вот, читай... - и Ленька протянул мне распечатанный конверт, - родители через неделю приезжают, и задание дали, читай, читай!
  Из письма следовало, что его родители должны появиться здесь дней через десять, и, что Ленька к их приезду должен заготовить "побольше лимончиков, имеющих товарный вид".
  - Так лимоны еще зеленые, Леня, какой же у них может быть товарный вид? - удивился я. - Разве только выборочно брать прямо из плантации или в ботаническом...
  - Нет, ты что? Ботанический сад трогать нельзя! Постараемся купить нормально, только по дешевле бы лимончики достать. А знаешь, Паша, как мы завтра давай сделаем: давай пораньше умотаем с работы, а потом ты осмотришь плантацию, что на правом берегу речки. Ну, там, где мы Пиню из воды вытаскивали... Там лимоны висят прямо вдоль дороги, а я сбегаю на рынок и посмотрю, что там да как?
  Не успели мы все обговорить, как заявился Федя со своими свертками с селедкой и луком, а спустя какое-то время пришли Петька и Пиня, которые за колбасой и пивом ездили в город.
  На следующий день, в конце работы, мы оставили Пиню на рабочем месте, а сами начали действовать по плану: Ленька поспешил на рынок, а я отправился осматривать лимонную плантацию. Спешить мне было некуда, поэтому я сначала пошел в столовую и хорошо подкрепился. Переодеваться я не стал, а пошел "на разведку" в чем был, - рабочая одежда не так бросается в глаза. Чтобы добраться до места, нужно было перейти через мост и сразу повернуть направо, а дальше по узкой каменистой дороге, идущей по берегу реки, минут сорок пять ходу до места, прогулочным шагом. Только зря я туда ходил, - лимоны здесь были очень маленькими и зелеными, как листья лавра, и, кроме того, дотянуться до них со стороны дороги все равно было нельзя, так как этому препятствовала высокая живая изгородь из какого-то колючего кустарника с длинными зелеными шипами. Лезть же за ограду нечего было и думать, - хорошую порцию дроби в зад - это все, на что мы могли в этом случае рассчитывать. Я прошел вдоль изгороди до конца плантации, где дорога уходила от реки резко влево, но ничего нового не обнаружил и вернулся назад. Я уже совсем близко подошел к мосту, когда увидел, что из-под него вылез и карабкается по крутому берегу вверх морячек. Он вылез на берег, отряхнул свой клеш, перешел на другую сторону шоссе и пошел, вразвалочку, в сторону поселка. Смотрю, а вслед за ним, тем же путем, вылезает из-под моста Женя. Она, казалось, безо всякого труда преодолела крутой подъем, а когда вылезла на ровное место, то оказалась рядом со мной нос к носу. Увидев меня перед собой, она даже рот открыла от удивления. Потом ее лицо исказилось в злобной гримасе, глаза засверкали гневом и она процедила сквозь зубы: "Следишь, значит?.. Ну, и черт с тобой, радуйся!.." Резко оттолкнув меня, она быстрым шагом пошла вслед за морячком. "Так вот ты какая, Женечка?! - подумал я вслух. - Ты лазишь с морячками под грязные мосты, а они-то уж наверное знают, что с тобой там нужно делать..." Я полагал, что после этой неприятной для нас обоих встречи, Женька будет обходить меня стороной. Но, ничуть не бывало, - каждый раз, при встрече со мной на заводе или на улице, она здоровалась, а иногда даже останавливалась и спрашивала: "Какие новости, Павлик, как здоровье?".
  Никаких сдвигов в деле по заготовке "товара" у нас с Ленькой не было просто потому, что сезон лимонов еще не наступил. Зелени достать было можно, но это не соответствовало бы указаниям Ленькиных родителей, чтобы лимоны были крупными и имели товарный вид. Поэтому мы бросили эту затею и стали ждать. Однако вскоре Ленька получил телеграмму, в которой говорилось, что родители выезжают из Баку поездом Баку-Батуми, и чтобы Ленька пришел на вокзал их встречать. Из даты отправления телеграммы выходило, что встречать их нужно было уже сегодня. Поезд из Баку приходил поздно вечером, поэтому на вокзал мы с Ленькой отправились вместе. Ждать пришлось не долго, - поезд пришел почти вовремя, и мы безо всяких хлопот встретили Ленькиных родителей. Это были очень симпатичные люди среднего возраста: отцу, можно было дать, лет сорок пять, ну а мать была еще совсем молодой женщиной. У нее в руках была большая хозяйственная сумка, а у отца - два больших чемодана. Поскольку было уже поздно, мы решили устроить их на ночь у себя в общежитии, а потом можно было подумать и о гостинице. Чтобы добраться без хлопот до общежития, мы воспользовались услугами извозчика, который дремал на козлах своего фаэтона, поджидая клиентов. Когда мы вошли в комнату, нас встретили Пиня и Петька, а Федя продолжал дрыхнуть. Не теряя времени, мы все улеглись спать: родителям выделили Ленькину кровать, а мы с ним улеглись на моей кровати "валетом".
  Утро следующего дня началось с того, что Ленькин батя очень сильно удивился, что мы с Ленькой не смогли подготовить к его приезду заказанный "товар". Он назвал нас растяпами, и решил за дело взяться сам, конечно с нашей помощью. Нужно было с этим делом торопиться, потому что вот-вот должен был начаться общий сбор цитрусовых, а в этот период частный их вывоз считался контрабандой. Этот режим сохранялся до тех пор, пока не заканчивались государственные заготовки. Ленькин отец собирался увезти в Харьков штук двести лимонов, и с этим делом, как мне казалось, справиться за оставшиеся до начала сезона несколько дней, было просто невозможно.
  После завтрака в столовой, Ленька с отцом направились к Полякову, чтобы договориться о Ленькином отъезде, мотивируя это семейными обстоятельствами. Поляков не мог уволить и полностью рассчитать Леньку, так как у него на счете не было денег, - их переводили ему только перед получками. Так что Леньке за расчетом нужно было заезжать в Бакинское отделение треста, которое и командировало нас на монтажные работы в Батуми. Однако это никого не огорчало, так как все можно было сделать по пути. Неожиданно просто решился вопрос с "товаром": Ленькин отец сказал об этом Полякову, Поляков своей жене, а та - своему дяде. И вот уже двести пятьдесят лимончиков с желтым бочком и обвернутые папиросной бумагой лежали в чемоданчиках. Ленькина мамаша очень хотела получше осмотреть Батумские достопримечательности, но отец не хотел рисковать и очень торопился. Он заплатил за лимоны по полтора рубля за штуку, а такие же лимоны в Харькове в это время года стоили по три-три с половиной рубля, вот и получается: "время - деньги". Вечером третьего дня, я, Пиня и Петька провожали Леньку и его родителей на вокзале. Я тяжело переносил расставание с друзьями, и на этот раз я ощущал острую боль в груди и мне хотелось плакать, но я изо всех сил сдерживался. Вскоре раздался третий звонок, мы тепло попрощались, и Ленька уехал.
  Теперь я и вправду чувствовал себя сиротой: из харьковчан я остался в Батуми один, а Пиня и Петька были скорее хорошими товарищами по работе, но никак не друзьями. У нас были совершенно разные интересы и характеры. От Славы не приходило никаких вестей, и я даже перестал ходить в радиоклуб, чтобы узнать что-нибудь о нем от Шурика. После разрыва с Ниной и Женькой, я потерял интерес к нашему клубу, и посещал его только в те вечера, когда приезжали Вовки и Вера. Это бывало только по выходным дням, и каждый раз к нам присоединялась Ася, как будто тоже ждала этих встреч. Когда после танцев, немного погуляв, мы расходились по домам, ребята торопились на "кукушку", а Асю приходилось провожать мне. Я относился к ней, как к хорошей знакомой, как к приятельнице и считал это своим джентльменским долгом, ну, как я в этом скоро убедился, Асе все представлялось в ином свете.
  Октябрь является на побережье Черного моря, как известно, "бархатным сезоном", поэтому и в этот раз в Батуми понаехало много "дикарей", хотя город жил по особым правилам пограничной зоны. Несмотря на то, что вода в море была не такой уж теплой, на пляжах с утра до вечера торчало много людей, парки и танцплощадки были забиты отдыхающими, рестораны, столовые и буфеты работали с утра до позднего вечера. Если ребята приезжали ко мне днем, то мы отправлялись на потаенный пляжик за Зеленым Мысом, где людей, кроме нас, вообще не бывало, или устраивались на "моих камнях", об удобствах которых мало кто знал. По утрам в обычные дни я по-прежнему бегал туда понырять и поплавать. В дни же, когда ребята по каким-либо причинам приехать не могли, я или пытался что-нибудь читать, или бесцельно бродил по поселку, изнывая от скуки. Иногда я встречал Лилю Айрапетян, которая, очевидно, совсем забыла, что хотела нас помирить с Ниной, а я спросить ее об этом не решался.
  Как-то утром в выходной день я собрался пройтись на рынок, в надежде встретить дядек Шукри, и что-нибудь узнать о нем. Однако не успел я отойти от общежития и на двести метров, как встретился, чуть ли нос к носу с Асей, которая так обрадовалась этой случайной встрече, что я никак не мог пройти мимо нее.
  - Здравствуй, Павлик, я так рада, что встретила тебя, - заговорила она радостно, пожимая мне руку, - ну, меня прямо тянуло здесь пройти! Я вышла погулять немного с подругами, а их негде нет... ты никуда не спешишь? Давай погуляем вместе, ты только посмотри, какая погода чудесная!
  - Давай погуляем, Ася, только я собрался на рынок, пойдем со мной. Мы потихоньку пойдем, пешком туда и обратно... хорошая прогулка, как ты?
  - Нет, Павлик, на рынок, если хочешь, мы сходим потом, а сегодня лучше мы погуляем на Зеленом Мысе, - парк, не так душно, красота кругом... очень люблю эти места.
  - Хорошо, - согласился я, - пойдем в ботанический сад, только ты сбегай домой и захвати зонтик, а то что-то сильно парит, и дождик может испортить твое прекрасное платье.
  - И не подумаю, - ответила она, задорно вскинув голову, - ну, пойдем же, пойдем!
  При этой случайной встрече с Асей, я никак не предполагал, что пойду с ней куда-нибудь гулять, но теперь эта прогулка на Зеленый Мыс мне представлялась более приятной, чем рыночная. Настроение у меня переменилось, и мы с Асей, весело болтая, направились в сторону Маханжиури.
  Батумский ботанический сад в то время, был одной из самых известных достопримечательностей Аджарии. Он был открыт для посетителей только с мая по октябрь включительно, и работал без выходных с одиннадцати утра до пяти часов вечера. В остальное время там работали ученые, а по ночам сад охранялся вооруженными сторожами с собаками. Посетителей там всегда бывало много, как из местных жителей, так и из числа разных приезжих туристов. Вот в такой неудачный день, когда толпа туристов приехала в Маханжиури аж на двух автобусах, мы с Асей оказались в ботаническом саду. Диванчиков для отдыха там было очень мало, да и то они располагались на небольшой площадке при входе. А дальше редко попадались узкие скамейки из гранитных блоков или мраморных плит, на которых долго не усидишь. Одной из достопримечательностей сада был японский уголок, который назывался "Каменный сад". Он находился немного выше расположения южных экзотических растений и представлял собой почти хаотическое нагромождение огромных гранитных глыб и валунов. Посредине этого нагромождения разместилось небольшое озеро, в котором цвели лотосы и росли какие-то водяные растения с огромными листьями, похожими на сковородку. В озеро, откуда-то сверху, стекал небольшой ручеек, а рядом с ним примостился миниатюрный буддистский храм, сделанный из белого мрамора. Слева от этого игрушечного храма росла густая рощица японского бамбука, а справа - какое-то корявое хвойное дерево, похожее на наш кедр, только в миниатюре. Сюда вела узкая тропинка, которая, сделав виток вокруг трех яйцеобразных валунов со стесанным верхом, уходила вверх на следующую террасу.
  Я всегда удивлялся дурацкому названию этого уголка ботанического сада: "Каменный сад", значит - это сад из камней, а вот этого я никак понять не хотел. Ну, какой тут к черту сад, когда одни камни и так тесно, что даже посидеть негде. Но, как бы там ни было, а Асе захотелось уж в который раз посмотреть на цветущие лотосы, и вот мы стоим на краю озерца. У меня вдруг возникло такое ощущение, что будто бы мы долго бродили среди скал, заблудились и, вдруг, вышли к какому-то заколдованному озеру с буддистским храмом на берегу. Стоит только подойти к храму, и он превратиться в громадину, а озерцо - в целое море. Я сказал об этом Асе, и она приняла эту игру воображения:
  - Правда, - подхватила она мою мысль, оживляясь, - эти камни превратятся в горы, а ручеек - в водопад... только как мы туда доберемся? Скалы вокруг непреступные, а вплавь нельзя, - очень глубоко и страшно!..
  - А мы доплывем туда вот на этой огромной кувшинке, как на плоту, она выдержит нас обоих...
  Я взял Асю обоими руками за талию, слегка приподнял ее и шагнул вперед, делая вид, что хочу войти в воду. Она положила мне руки на плечи, но вдруг крепко обняла меня за шею, прильнула ко мне и томно прошептала: "Я твоя... я твоя... делай со мной, что хочешь..." Какое-то время мы так и стояли в обнимку. Ася была такой легенькой, что я мог взять ее на руки и отнести куда-нибудь в заросли на ровное место, но сначала мне нужно было опустить ее на ноги, что я и сделал, продолжая прижимать ее к себе.
  - Ой-й-ой, извините!.. - раздался почти рядом с нами веселый девичий голос. - Ребята, здесь занято!
  От неожиданности я вздрогнул и, не меняя позы, взглянул в сторону голоса: метрах в пяти от нас стояла высокая девушка с фотоаппаратом в руках, а за ней по тропинке поднималась небольшая группа ее товарищей.
  - Ничего, ничего... пожалуйста фотографируйтесь, здесь очень красиво и места всем хватит, - сказал я, удивляясь своему спокойствию.
  Потом я взял Асю за руку, и мы молча покинули волшебный уголок, направляясь по тропинке вверх. Теперь мы шли по довольно широкой дорожке, держась за руки, и я чувствовал какую-то неловкость, но это вскоре прошло. Однако я заметил, что Ася то и дело бросает на меня тревожные взгляды, как будто спрашивая: "Ну, что ты об этом думаешь?" Я же старался держаться совершенно свободно, делая вид, что ничего такого не случилось, и думать здесь не о чем. Тем не менее я был уязвлен своей собственной неопытностью в любовных делах. Еще бы: второй раз за короткое время девушка открыто отдается мне, а я "ловлю мух". Вот я и решил реабилитировать свое мужское "я", и приступить к этому немедленно, безо всяких там проволочек. Я знал одно очень уютное, на мой взгляд, уединенное местечко, где вряд ли бы кто-нибудь мог нам помешать придаваться любви. Это был небольшой песчаный пляж на северной стороне Зеленого Мыса (со стороны Чакв), где на берег накатывались крутые волны даже в тихую погоду. Во время свежего ветра или шторма мощный прибой намывал там целые горы черно-серого песка и гравия. Песок этот, предварительно просеянный через специальные сетки, использовался на различных строительствах города. Я хорошо знал это место, потому что не раз приезжал сюда за песком для наших железобетонных дел. Это была закрытая рабочая зона, и курортников отсюда просто гнали рабочие, заготовлявшие песок и гравий. Но я знал так же, что в выходные дни там никого не бывало, а гуляли мы с Асей, как раз в выходной день. Чтобы туда попасть, нам нужно было спуститься по северному склону мыса по одной из тропинок, которых там было много. Пока мы медленно продвигались по аллее, мы подошли как раз к тому месту, откуда спуск на этот самый пляжик занял бы не больше десяти минут. Не сомневаясь в успехе задуманного предприятия, я приступил к его осуществлению.
  - Ася, ты никогда не бывала на песчаном пляже, что внизу? Вот где отличное местечко...
  - Нет, не была... а в чем его примечательность?
  - Там всегда шумит шикарный прибой, целые горы отличного песка, отличный вид на море... там мало кто бывает, и можно посидеть вдвоем, помечтать...
  - А я и не знала, что ты любишь мечтать, Павлик, ну, а что там еще есть хорошего?
  Мы остановились. Ася смотрела на меня, и ее глаза лукаво улыбались.
  - Да мало ли... Вот давай спустимся вниз, тогда сама увидишь!..
  - Нет, Павлик, не надо туда спускаться: во-первых, сезон уже не пляжный, вода холодная и песок сырой, так и простудиться можно, во-вторых, скоро сад закроют, как же мы домой попадем?
  - Ну и пусть закрывают, мы через перевал пойдем... все равно ведь гуляем, Ася!
  - Да ты что, Павлик? Так мы до позднего вечера домой не доберемся. Пойдем лучше домой нормальным путем, - я с самого утра ушла. Мама, наверное, уже беспокоится.
  - Пусть будет так, - согласился я, бросив всякие уговоры еще погулять, - только давай сначала зайдем в павильон, что-нибудь перекусить, я очень сильно проголодался.
  Однако Ася предпочла мороженое шашлыку и, взяв по паре эскимо, мы направились домой, уже никуда не заходя. Всю дорогу обратно, Ася выглядела немого усталой, и даже не пыталась рассказывать свои смешные истории и анекдоты. Я же никакой усталости не чувствовал, и был готов гулять хоть до позднего вечера. Когда мы остановились у ее подъезда, я спросил:
  - Ася, ты придешь сегодня в клуб? Приходи пораньше, погуляем перед танцами...
  - Не знаю, - ответила она, пожимая плечами, - а ты хочешь, чтобы я пришла?
  - А то как же? Конечно, хочу, а почему ты спрашиваешь об этом?
  - Павлик, ты не будешь меня презирать? Я больше не буду... честное слово! Я думала, что ты меня любишь, а я так давно...
  - Да ты что, Ася, почему это я вдруг должен тебя презирать, о чем это ты говоришь?
  - Сам знаешь о чем. Мы друзья, Павлик, правда?
  - Ну, конечно друзья, Ася! Да что это на тебя нашло? Я очень тебя люблю... ну, как сестренку, понимаешь?
  - Спасибо, Павлик, я очень рада... ну, пока.
  Она слабо пожала мне руку и ушла. Я постоял немного, потом пошел на площадку, уселся на скамью возле часов, чтобы подумать и во всем разобраться. "Итак, - думал я, - Ася рассердилась на меня и ушла, даже не скрывая обиды, но почему? Я к ней хорошо относился, никогда не оставлял одну после танцев и всегда провожал домой. Так прочему же она обиделась? Может потому, что я относился к ней просто по-товарищески? При расставании, я крепко пожимал ей руку, никогда не целовал и, кажется, даже не пытался. Сам черт не знает, наверное, как к ним подступиться, к этим девчонкам. Когда их прижимаешь к себе во время танца, они обижаются, вырываются. Когда не прижимаешь, так они обижаются тоже. Нина обижалась, что я пытался целовать ее. Женька обиделась и убежала к морячкам, потому что я не сумел овладеть ей тогда прямо на ступеньках лестницы во время дождя. А теперь и Ася туда же!.. У кого бы это мне узнать, как следует с ними поступать? Вовки об этом, очевидно, знают так же мало, как и я. А что, если об этом спросить Сержа, он человек опытный в этих делах, как я полагаю".
  Не придя ни к какому выводу, я отправился ужинать в столовую, а потом, немного бесполезно проболтавшись по поселку, пошел в клуб. Ни Вовки, ни Ася в этот вечер в клуб не пришли, и я снова чувствовал себя сиротой. Не дожидаясь конца вечера, я ушел домой. Пришел я в общежитие, как оказалось, рано, потому что ребята еще играли в карты. У меня было очень скверное настроение, и Пиня заметил это.
  - Паша, ты опять поссорился со своей девчонкой, - на тебе "лица нет". Брось ты с ними возиться. Как говорит мой дед: "Что можно иметь с этого гуся? Одни неприятности!" А мой дед всегда бывает прав. Ты теряешь на этом все свое свободное время. Давай лучше займемся коммерцией.
  - Хорошо, Пиня, я подумаю. Завтра ты расскажешь мне, что ты имеешь в виду, - ответил я, и стал укладываться спать.
  Я очень долго не мог уснуть. Всякие мысли лезли мне в голову: "Ну, почему у меня все так плохо получается? Почему я теряю друзей одного за другим: Колька, Женька, Ленька, Нина, Женя, а теперь, очевидно, и Ася..." Я и думать не хотел включать в этот перечень Славу, надеясь встретиться с ним в ближайшее время, а остальных, выходит, я потерял навсегда? "А что, если та чертова цыганка накаркала мне все это, - продолжал думать я, - что, если ее пророчества: "... у тебя будет много друзей, но ты их всех растеряешь" начали сбываться, что тогда? Может быть, я просто не умею дружить, и поэтому мои бывшие друзья меня бросают? Только все это чушь, - с Вовками я дружу, и ничего..." Долго еще я пытался найти ответ на возникающие вопросы, но, не придя ни к какому выводу, в конце концов, уснул.
  На следующий день во время работы я вспомнил о Пиненом предложении заняться в свободное время каким-то делом, и тут же спросил его об этом:
  - Пиня, ты вчера вечером насчет коммерции какой-то говорил - это ты трепался или у тебя есть конкретное предложение?
  - Ты меня обижаешь, Паша, я никогда не шучу и не треплюсь, если речь идет о деньгах. Дело верное, и я все уже рассчитал и записал в тетрадь, если хочешь, дома покажу?
  - Хорошо, расчеты твои мы потом посмотрим, а сейчас расскажи о сути.
  - Видишь, Паша, мне одному с этим не справиться, а если мы возьмемся за это с тобой вместе, то считай, - дело сделано! Мы будем торговать с тобой лимонами, Паша, как Ленькин отец. Только он покупает здесь, а продает, - там. А мы будем и покупать, и продавать здесь, уловил?
  Мне эта идея показалась такой абсурдной и смешной, что я расхохотался во все горло, и чуть не свалился от хохота на землю. Пиня же уселся возле меня по-турецки, и с сожалением смотрел на меня, покачивая головой. Дождавшись, когда приступ смеха у меня стал затихать, он продолжил:
  - Не надо смеяться, Паша, в одиночку, - мы будем смеяться вместе, когда денежки потекут к нам в карманы. А теперь не перебивай меня и слушай. Сейчас цитрусовый сезон только начинается, а государственные заготовки еще не начались, так? В начале сезона лимоны в Одессе очень дорогие, так? Так вот от этого мы можем иметь большую выгоду, - здесь купим дешево, там продадим дорого, понял?
  - Что же тут не понять, Пиня, только кто же из нас будет ездить в Одессу, ты или я? И, главное, когда и на чем?
  - Ни ты, ни я... мы будем торговать через того, кто каждую неделю ездит в Одессу по долгу службы, - через моряков. Я уже договорился с одним боцманом, а он и тару мне предоставил, теперь дело за товаром. А теперь смотри, что получается: он возьмет у нас товар по два рубля за штуку. Пусть у аджарцев мы купим отборные лимоны по полтора рубля. Значит, мы будем иметь по пятьдесят рублей с каждой сотни лимонов, а боцман заказал первую партию двести штук, не дурно, а? Он плавает на пассажирском теплоходе "Одесса", который делает один рейс в неделю. Так что у нас после каждой очередной сделки будет целая неделя для подготовки к следующему рейсу, ну ты как, согласен?
  По мере того, как Пиня посвящал меня в свои торговые планы, у меня появлялся интерес к его "коммерции" и смеяться уже расхотелось. Однако мне не все было ясно, и я начал вникать в детали будущего предприятия.
  - Откуда ты взял, Пиня, что аджарцы продадут нам лимоны по полтора рубля, и что они вообще будут с нами возиться?
  - Не один торговец не упустит случая нажиться как можно больше. А тут смотри, что получается: заготовщики берут у них лимоны по рублю на круг за первый сорт. А мы по полтора рубля, только по размеру и зрелости. Для них это мало что значит, а прибыль на пятьдесят процентов больше, вот в чем фокус! Проблема здесь, Паша, в том, чтобы найти торговца, который захотел бы иметь с нами дело, и хорошо, чтобы это был кто-нибудь знакомый. Может быть твой Шукри поможет?
  - Пиня, Шукри скоро год, как здесь нет. Он учится в Анкаре, а когда приедет, никто не знает, даже дядя Георгий не знает.
  - Зато, дядя Георгий хорошо знает тебя, как друга Шукри, а это как раз то, что нам нужно, Паша.
  Пожалуй не стоит рассказывать, как я ходил к дяде Георгию, как долго объяснял ему, что мы от него хотим и, что он нам, наконец, очень помог. Пинина "коммерция" удалась, и мы заработали на этой "контрабанде" неплохие деньги (удвоили свою месячную зарплату). Все шло хорошо почти до Нового года. Когда же государственные поставки цитрусовых плодов закончились, цены на лимоны резко упали, пришлось это дело бросить. Однако Пиня никак не мог успокоиться, и обещал придумать еще что-нибудь такое еще. Но до Нового года было еще далеко.
  Вот чего я не мог даже предположить, так это то, что наши дружеские отношения с Асей могут так резко измениться из-за какого-то пустяка. Теперь, когда я появлялся в клубе один, она не спешила мне на встречу, как это бывало раньше, а лишь издали, приветствовала меня кивком головы или взмахом руки. Когда же я появлялся в компании моих друзей, она не подходила к нам вовсе или, пока я или Вовка Габеркорн не приглашали ее на танец. Танцевала она со мной по-прежнему охотно и легко, но холодность отношений чувствовалась во всем. В конце концов, получалось так, что мы стали просто знакомыми, которые здороваются при встрече. Откровенно говоря, мне было очень неприятно и обидно, что без какой бы то ни было вины с моей стороны, Ася потеряла ко мне интерес даже, как к другу.
  Теперь вдруг наступила такая пора, что у меня появилось много времени не только вечерами, но и в выходные дни. Друзья из города приезжали все реже, а наше торговое дело отнимала у нас с Пиней не так уж много времени. Три раза в неделю после работы мы ходили в Орта-Батуми к знакомому аджарцу, и брали у него по тридцать пять уже приготовленных для нас лимонов. Мы складывали их аккуратно в рюкзачки и уносили домой. Потом мы складывали их в чемоданы, предварительно обернув калькой каждый лимон. Чемоданы запирали на ключ и оставляли под кроватью. Чтобы запах лимонов не привлекал уборщицу, мы оставляли на своих тумбочках по десятку мандаринов, да еще и кожуру от них на столе. В назначенное время мы оттаскивали наполненные чемоданы на морской вокзал, где нас уже ждал боцман с матросом, вот и все. Итак, свободного времени у меня было много, читать не хотелось, и я целыми часами бродил по поселку, радуясь случайной встрече и минутному разговору с кем-нибудь из знакомых. Так, прогуливаясь по поселку, я стал довольно часто встречаться с незнакомой очень красивой девушкой, которая жила в ближайшем к нашему общежитию доме. В клуб, как я заметил, она приходила только в кино, да и то, всегда с родителями. Я стал здороваться с ней при встрече, как обычно здоровался даже с едва знакомыми жителями поселка. Она отвечала мне, ужасно краснея при этом, и старалась поскорее пройти мимо меня. Знакомство не получалось, и тогда я решил расспросить об этой девушке у Лили Айрапетян. "Это Валя Димитрова... казачка. Только не советую тебе, Павел, даже смотреть в ее сторону, - ответила Лиля совершенно серьезно, - иначе ее братья свернут тебе шею. Почти вся ее семья - это какие-то сумасшедшие фанатики-пуритане, и держат ее в такой строгости, что даже по улице она редко ходит одна. Я дружна с ее старшей сестрой и хорошо знаю эту семью. Вот, если бы ты захотел на ней жениться, тогда я бы, пожалуй, смогла бы тебя им представить... ну, сыграть роль свахи, что ли? Только я не советую..." После такого представления, Вала стала мне казаться не то, чтобы дурнушкой, но уж и не красавицей. При встрече я продолжал здороваться с ней, но у меня пропала охота знакомится с ней ближе, а потом я и вовсе перестал ходить возле ее дома и даже смотреть в ее сторону, вот и все.
  Я уже упоминал, что почти каждое утро бегал на речку умываться в хрустально прозрачной ледниковой воде. На обратном пути я, бывало, подолгу сидел на садовом диванчике под чинарой, которая росла на самом краю поселка. За ней домов уже не было, дальше - берег реки. То утро выходного дня выдалось теплым и солнечным. Капельки обильной росы покрывали траву, кустарник, лепестки цветов, сверкая радужными лучами. С моря дул еле ощутимый бриз, доносящий йодистый запах прелых водорослей. Спешить мне было некуда, я поудобней уселся на диванчике, отбросил руки на спинку, закрыл глаза и стал дышать на счет пять: глубокий вдох, пауза, выдох, пауза... ну и так дальше. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд слева. Я открыл глаза и осмотрелся: вблизи никого не было, и только на площадке посередине улицы играли дети. Я снова отбросался на спинку диванчика, закрыл глаза, подставляя лицо прямым лучам солнца. Минуту спустя, я опять почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и, не поворачивая головы, открыл глаза. На балконе третьего этажа ближайшего ко мне дома, стояла девушка в белом платье. Увидев, что я смотрю на нее, она приветливо помахала мне рукой. Я ответил ей тем же и, на всякий случай, сделал пару пригласительных жестов: "Спускайся вниз!" "Откуда она меня знает? - подумал я. - Раньше в этом доме я никаких девушек не видел, кто же это такая?"
  Несколько минут спустя из подъезда вышла девушка в белом платье, которая только что стояла на балконе и делала мне рукой приветственные знаки. Она сделала несколько шагов в мою сторону и вдруг остановилась в нерешительности. Я поднялся со своего диванчика и пошел к ней на встречу. Когда я подошел к ней совсем близко, то сразу понял, что никогда раньше я этой девушки не видел, однако я все же решил спросить:
  - Здравствуйте. Мне кажется, что мы с вами уже где-то встречались, не так ли? Только я никак не могу вспомнить, где это было. Меня зовут Павел, - продолжал я, протягивая ей руку, - а вас?
  - А меня - Света. Только вряд ли ми могли с вами, где-либо раньше встретиться, если вы не бывали в Гори. Извините меня, я обозналась, - вы так похожи на Бориса, Володиного школьного друга. Смотрю, и глазам своим не верю: сидит Борька под чинарой и загорает, а еще два дня назад я видела его дома в Гори. Мы приехали сюда вчера вечером.
  - Вот и хорошо, и я очень рад, Света, что мы встретились и познакомились с вами так неожиданно. А мне как будто какой-то голос подсказывал: "Ну посиди немного, посиди еще..." Вы знаете, мне очень нравится это место, и я часто, возвращаясь с речки, на какое-то время задерживаюсь здесь. Если вы никуда не спешите, давайте посидим на диванчике, тогда сами увидите, как здесь хорошо.
  Света не возражала, и вскоре мы уже сидели под чинарой, продолжая беседу свободно и легко. Пока мы с ней знакомились, я успел рассмотреть ее: это была девушка с хорошо сложенной плотной фигурой и ростом чуть пониже меня. Правильные прямые черты лица, темные, почти черные волосы, перевязанные широкой зеленой лентой, широкие брови и большие темно-карие глаза с длинными ресницами, выдавали в ней грузинку, хотя говорила она по-русски без малейшего акцента. Одета она была в белое в голубой горошек свободное платье, белые носочки и белые замшевые сандалеты. На мой взгляд, она не была уж очень красивой, но она мне нравилась. Мне так же нравилось и очень удивляло, что она держалась со мной свободно и просто, как будто мы были уже давно знакомы, какое-то время не виделись, и опять встретились после долгой разлуки. На мои вопросы она отвечала исчерпывающе полно. Так я узнал, что у нее в Батуми живут две тети: тетя Тамара, у которой они сейчас остановились, и тетя Нателла, которая живет в центре города. Что отца перевели из Гори в Тбилиси на новую работу, а пока он будет там устраиваться, она, ее брат Владимир и ее мама будут жить здесь. Что Владимир окончил в этом году школу, но в институт не прошел по конкурсу, и отец дал ему еще год на подготовку к следующему туру. Что она учится в десятом классе, и школу будет оканчивать здесь. Разговор наш имел характер живой беседы, хотя я и не был так многословен, как она.
  - Я была у тети Тамары всего один раз, когда еще училась в пятом классе, так что у меня знакомых здесь почти нет, - продолжала Света свой рассказ, - только одна подруга Дора Ковальская, которая живет в городе, в доме, где и тетя Нателла. Вот с ней я все время переписывалась, только я не успела еще ее повидать.
  Вдруг мне в голову пришла шальная мысль, и я, чуть ли не торжественным тоном, заявил:
  - Света, давайте будем дружить, а я познакомлю вас со своими друзьями. Они очень хорошие ребята, вот увидите!
  - Кто же станет отказываться от дружбы, - живо ответила она безо всякого сомнения в голосе, - я согласна.
  - Вот и хорошо, я этому очень рад! - сказал я, пожимая ей по-мужски руку. - Теперь мы будем обращаться друг к другу на "ты", так ведь?
  Мы еще какое-то время оживленно разговаривали, и разговор шел, в основном, о местных достопримечательностях. Вдруг Света прервала беседу и сказала:
  - А вон моя мама на балконе... мне пора идти домой.
  На балконе, где я еще недавно увидел Свету, стояла высокая худощавая женщина в длинном черном платье. Она какое-то время смотрела в нашу сторону, а потом помахала нм рукой и ушла вглубь комнаты. Света собралась уходить, но я остановил ее:
  - Света, приходи вечером в клуб. Сегодня там вечер молодежи, музыка, танцы... друзья должны приехать из города, придешь?
  - Я не знаю, Павлик, вряд ли...мы всей семьей собрались навестить тетю Нату, потом мне обязательно надо зайти к Доре. Так что не знаю, если мы рано вернемся, то приду.
  - Постарайся прийти, я буду ждать тебя в клубе, договорились?
  - Хорошо, Павлик, я постараюсь...
  Так, совершенно неожиданно для себя, я познакомился с хорошенькой девушкой, которая мне сразу же понравилась, и с которой я теперь намеривался подружиться.
  Встретился я со Светой только на третий день после нашего знакомства в клубе, куда она пришла со своим братом Владимиром в кино. Тогда там показывали фильм "Мисс Мэнд" с участием Игоря Ильинского и еще совсем молодого Михаила Жарова. Света познакомила нас с братом, и я сразу же понял, что мы не понравились друг другу. Это был худой высокий парень с резко выраженными чертами грузина и, как мне показалось, с грубым, заносчивым характером. Говорил он по-русски безо всякого акцента, и немного хромал на правую ногу. Как потом мне рассказала Света, он повредил ногу еще в детстве, долго не мог ходить, потом вылечился, но небольшая хромота осталась на всю жизнь. Повел он себя по отношению ко мне, как хозяин положения, а когда после кино я хотел проводить их, он заявил: "Я не возражаю, и ты можешь дружить со Светой. Провожать нас не нужно, - гулять уже поздно, а домой мы пойдем вместе с ней". Света пыталась протестовать, но он взял ее за руку, и грубо изрек: "Все!" С этого момента наши отношения с Владимиром сложились, хотя и не враждебные, но далеко не дружеские. Просто он был для меня Светиным братом, вот и все. У него вскоре появилась своя компания, а у нас своя. Наконец, "строгому" брату надоело постоянно опекать сестренку, и Света получила полную свободу действий.
  Прошла неделя. Света стала ходить в десятый класс той же школы, где учились оба Вовки и ее подруга Дора Ковальская. Это была белокурая полячка с вьющимися волосами, ростом немного выше Светы. Она была в хороших отношениях с Вовкой Габеркорном, а это привело к тому, что наша компания полностью сформировалась и обрела новое качество. Теперь в нее входили три девушки: Света, Дора и Вера. Света и Дора были ровесницами - им было по семнадцать лет, а Вера была старше их на год (во всяком случае, она так говорила). Она и по характеру, и манере держаться на людях, очень отличалась от Светы и Доры, выглядела гораздо старше, а некоторые ее выходки походили просто на хулиганство. Когда кто-либо из нас пытался урезонить ее, она, всплеснув руками, трагически восклицала: "Господи, куда это я попала? Это же детский сад!"
  Однажды мы собрались съездить всей компанией в Сантреди на экскурсионном автобусе, которые ежедневно отходили от санатория ВЦСПС в различных направлениях. Для такой поездки нужны были деньги, которые в этот раз выделил я. О наших с Пиней "коммерческих" делах, я никому не рассказывал, но все же, на всякий случай, "закинул удочку":
  - Ребята, у нас в общежитии некоторые парни зарабатывают неплохие деньги буквально на пустяках... может и нам попробовать?
  А дальше изложил, как и сколько эти самые парни зарабатывают. Но не успели оба Вовки отреагировать на мое предложение, как Верка отвергла его сходу:
  - Возни много, а денег - двести рублей в месяц на шестерых, ха, ха!
  - Так ты что, Верочка, считаешь, что за такие деньги не стоит и браться за это дело?
  - Да разве это деньги, Паша? Гораздо проще... словом - это не для меня.
  Этот разговор происходил в отсутствии Светы и Доры, и мне захотелось узнать, как именно она рекомендует доставать деньги проще. Но подошли девочки, и разговор сразу же переключился на другую тему. Иногда я замечал, что Вера тяготится своим присутствием в нашей компании, скучает. "Если это так, - думал я, - то тогда почему она не уходит от нас, и не найдет другую, более подходящую для себя компанию?" Потом, как мне казалось, я нашел ответ: "Отношения Вовки Чиркова и Верки зашли дальше обычных дружеских отношений, вот и все дела". А, найдя вполне правдоподобный ответ, я вообще перестал думать об этом.
  Зима на Батуми надвигается с гор: сначала их вершины надевают на себя белые, искрящиеся на солнце шапки, и опоясываются широкими буро- зелеными поясами пожухлого леса. Потом они набрасывают на себя белые широкие плащи, укрывающие их до самого подножья, и замирают в волшебном непродолжительном сне. В это время по ночам от них веет холодом, и пряный запах снега щекочет ноздри. Вдруг начинает сыпать густой лопастей снег, налипающий на проводах, на ветвях деревьев и кустарников, и засыпающий клумбы с буйно цветущими астрами и пионами. Но он пролежит только до утра - теплый утренний бриз пригонит с моря туман, который быстро "съест" снег, превратив его в целые потоки талой воды. Появившееся на короткое время солнце, почти мгновенно разгонит туман, и снова здесь внизу, не смотря на близкие холодные горы, все пестрит яркой зеленью и цветами. Но вскоре солнце скрывается за тучами и начинается холодный моросящий дождь. В это время года никто не выходит из дома без зонтика.
  Весна начинается так же с гор - уже в начале февраля они медленно начинают сбрасывать с себя свои зимние одежды. Снег отступает все выше и выше, уступая место буро-зеленой растительности. Только на вершинах самых высоких гор еще долго будут сверкать белые сахарные шапки.
  К ноябрю 1940 года все железобетонные и земляные работы были закончены - уложены подземные кабели на "сухих" участках, закончен монтаж внутри заводских зданий вплоть до установки телефонных аппаратов на рабочих местах и в кабинетах начальства. Оставалось закончить монтаж снаружи и внутри зданий поселка, установить распределительные шкафы-кроссы в местах перехода кабеля на воздушку, и еще нужно было решить, что же делать с затопленными колодцами. Согласно проекту, мы должны были закончить всю свою работу в августе 1941 года. Времени было еще достаточно, если бы не грунтовые воды. Чтобы закончить работы в срок, Поляков решил воспользоваться чертежами инженера (того самого, которого объявили врагом народа) и пройти "мокрые" места по воздуху без согласования с трестом. Для этого нужно было задействовать сто дополнительных металлических опор, к изготовлению которых мы и приступили. Чтобы не выйти за пределы проектной сметы, за эту работу нам платили по самой нижней тарифной сетки, как за уборку монтажных площадок. Другого выхода не было, и мы почти все активно взялись за работу. Только один Федя работать "за так" не пожелал. Арматурщики нам были уже не нужны, и он, к нашей большой радости уволился. Говорили, что он устроился работать слесарем-ремонтником в порт, но я об этом толком ничего не знал.
  С ноября до мая в Батуми для отдыхающих наступает "мертвый сезон": дожди, море постоянно штормит, городские пляжи, лодочные станции, эстрады и танцевальные площадки закрыты. Закрываются и некоторые санатории на отдых и ремонт. Зато в этот период начинают более интенсивно работать клубы, кинотеатры, дворцы культуры. Мне и моим друзьям "мертвый сезон" был "до лампочки" - меньше толчеи на молодежных вечерах. Кроме нашего клуба, мы хорошо освоили портовый Дворец культуры, где часто бывали концерты, кино и проводились разные увеселительные мероприятия. Доре, Вере и Вовкам больше нравился этот дворец, а нам со Светой, - наш клуб. Поэтому мы посещали и тот, и другой, попеременно. Если в выходные дни стояла хорошая погода, мы совершали длительные пешие прогулки, но обходились побережьем, так как идти даже через Маханжиурский перевал было довольно холодно. После одной из таких длительных утренних прогулок, когда время было уже далеко за полдень, я проводил Свету до нижних ступенек лестницы ее подъезда, и хотел договориться о нашей вечерней встрече, но она вдруг сказала:
  - Павлик, давай поднимемся к нам, - мои родители хотят с тобой познакомиться.
  - Светочка, ну как я пойду? - ответил я, заранее смущаясь и чувствуя, как холодный пот полился у меня между лопаток. - Давай, как-нибудь в другой раз, а?
  - Нет, Павлик, пойдем сейчас, теперь они все дома, и я обещала... без этого никак нельзя.
  Она взяла меня за руку и буквально потащила вверх по ступенькам. Мы подошли к обитой коричневой кожей двери, и Света позвонила.
  Дверь нам открыла ее мама, которая тихо, чисто по-русски, сказала: "Входите, пожалуйста", и прошла через прихожую в залу. На полу лежала красивая ковровая дорожка, и Света подала пример, сняв обувь. Я последовал ее примеру, и очень обрадовался, что не обнаружил на своих носках дырок - это было просто удивительно. Мы прошли вслед за Светиной мамой в зал: на полу и стенах - ковры, в проемах дверей и окнах - темно-вишневые бархатные шторы, посредине - небольшой круглый стол, покрытый такой же скатертью с золотыми кистями, а над ним - большая люстра со множеством хрустальных висюлек. Возле одной стены стоял высокий книжный шкаф, уставленный рядами книг с разноцветными перелетами, а возле другой - пианино, на верхней крышке которого стояли цветы в широкой голубой вазе. У свободных простенков и возле стола стояло несколько плетенных бамбуковых кресел. За столом в кресле сидел отец Светы, совсем еще на вид молодой человек. Возле двери в другую комнату стояла тетя Тамара, а Светина мама отошла от входной двери влево и осталась стоять возле книжного шкафа. Когда мы со Светой вошли в залу, все вылупили на меня глаза, как на какую-то диковинку, а Света весело и просто представила меня:
  - Познакомьтесь - это Павлик, мой друг...
  - Очень приятно, - ответила Светина мама и, указав рукой мне на кресло, добавила, - садись, пожалуйста, Павлик.
  Я поблагодарил и, усевшись поудобней, посмотрел в сторону Светы, - она оставалась стоять совсем рядом со мной. Наступила пауза, все продолжали рассматривать меня, и никто не спешил пожать мне руку, как это бывает при знакомствах. Я чувствовал себя очень неловко и уже собрался рассказать кто я и как, и зачем, оказался в Батуми, но Света разрядила обстановку:
  - Павлик, маю маму зовут Виктория Давыдовна, тетю, - Тамара Давыдовна, папу, - Николай Георгиевич, ну, а брата ты знаешь...
  Не успела Света закончить представление своих родственников, как из соседней комнаты вышел Владимир. Он был явно чем-то недоволен. Не обращая ни на кого внимания, он стал резко отчитывать Свету на грузинском языке, то и дело, кивая головой в мою сторону. Света резко ответила ему, и между ними началась перепалка. Я понимал, что они схватились между собой из-за меня, и мне было очень не по себе. Наконец вмешалась Виктория Довыдовна, и они замолчали.
  - Павел, - обратилась она ко мне, - Володя говорить, что ты не хочешь дружить ни с ним, ни с его товарищами, почему?
  Я ожидал любого вопроса, но такого... я даже рот открыл от удивления. Однако вопрос был задан, и на него нужно было отвечать.
  - Я право же не знаю, почему они так думают... разве можно отказываться от дружбы?! - ответил я, вспоминая слова Светы, сказанные ей при нашем знакомстве. - Просто у Володи сложилась своя компания, а у нас со Светой, - другая. Между нами, по-моему, сложились приятельские отношения, хотя у нас и разные интересы.
  - А в чем разница? - спросил до сих пор молчавший Николай Георгиевич.
  - Ну, по-моему, Володя с ребятами играют в скаутов-разведчиков: они на берегу и в горах ищут какие-то следы, следят за кем-то, кого-то выслеживают, ищут каких-то приключений. Это, наверное, интересно, но у меня нет времени на это, - я ведь работаю. Случилось так, что мои давнишние друзья оказались Светиными школьными товарищами. Так вот из них-то и состоит наша компания. В обычные дни я на работе весь день, а по вечерам лучше пойти в кино или на концерт, или почитать что-нибудь, если ребята заняты. Остаются выходные дни: днем какая-нибудь интересная прогулка или экскурсия всей компанией, а вечером музыка, танцы... (тут я вспомнил о Володькиной хромоте и понял, что дал маху).
  Владимир несколько раз пытался меня перебивать, пока отец не цыкнул на него.
  - А что ты делаешь на работе, чем занимаешься конкретно?
  Ну, тут я сел на своего конька и рассказал, стараясь сделать это поинтереснее, чем мы тут вообще занимаемся. Наконец я заверил, что теперь уж совсем скоро не только на заводе, но и во всем поселке заработают телефоны-автоматы. Поговорили еще о том, о сем, выяснили, люблю ли я читать и какие у меня любимые писатели. Тут я явно перестарался и начал перечислять все, что читал, и о чем только слышал. " И все же, - сказал я в заключение, - самый любимый мой писатель - это Джек Лондон". Тетя Тамара даже рот открыла от удивления, а когда я сказал о Джеке Лондоне, как о любимом писателе, она воскликнула: "Браво, Павел, я тоже обожаю Джека Лондона и готова снова и снова перечитывать его". Николай Георгиевич начал что-то говорить Владимиру по-грузински и, как мне показалось, в назидательных интонациях. Я понял, что приглашение к чаю не планировалось, и мне нужно уходить.
  - Извините, - сказал я, поднимаясь с кресла, - мне нужно отнести книги в библиотеку, большое спасибо, что пригласили. Я очень рад, что познакомился с вами...
  Меня никто не удерживал, и я не знал, что делать дальше. И опять мне на выручку пришла Света:
  - Павлик, я провожу тебя, спасибо, что зашел к нам.
  - Да, да, - подтвердила Виктория Давыдовна, - мы были очень рады познакомиться с тобой, Павел, до свидания.
  Я попрощался, и мы со Светой вышли на лестничную площадку. Она проводила меня до самого выхода из подъезда, а когда мы прощались, сказала:
  - Павлик, если ты хочешь жить в Грузии, изучай грузинский... иначе тебя могут купить и продать, а ты об этом и знать не будешь!
  - Хорошо, Светочка, - пообещал я, - я сегодня это хорошо понял.
  Мы договорились встретиться вечером, и я ушел. У меня и в мыслях не было застревать в Грузии, но я совет Светы принял к сведению, и уже через неделю знал набор слов, необходимых в обиходе. Так в столовой, увидев кого-нибудь из местных парней, ищущих место за столиком, я окликал его: "Кацо, моды ах... моды ах татджеки". (Приятель, иди сюда... иди сюда, садись). Я и здоровался теперь с местными ребятами только по-грузински. Однако мне быстро надоело пополнять запас обиходных слов, и я бросил это дело.
  Вечером того же дня Вовка Чирков появился в клубе в очень приподнятом настроении, так как получил ответ на свое письмо в Тбилисское военное летное училище. А там говорилось, что его обязательно возьмут в училище, как только у него будут готовы все документы, и он пройдет медицинскую комиссию, и чтобы он в дальнейшем действовал через военкомат по месту жительства. Как я понял, из этого письма ничего не следовало, и радоваться было нечему. Но Вовка радовался и считал, что он уже одной ногой в училище, и что море его больше не зовет, а зовет его небо. Теперь только мы с Вовкой Габеркорном остались верны идее стать моряками. Света и Дора решили поступить в Тбилисский Химический Институт, а Верка хотела стать актрисой цирка и изо всех сил старалась походить на Любовь Орлову. Однако, несмотря на это разнообразие выбранных жизненных путей, которые, кстати, изменялись по несколько раз за неделю, наша дружба крепла с каждым днем. Я не знаю, как остальные наши ребята, но я чувствовал себя гораздо свободнее, веселее, счастливее, когда мы бывали все вместе. Оставаясь со Светой наедине, я как-то сникал, и мне трудно было поддерживать интересный разговор. Света, как будто чувствовала мое состояние и начинала вдруг читать стихи Давида Генарушвили или еще каких-нибудь грузинских поэтов, и я постепенно отходил. Сначала она читала какое-нибудь стихотворение по-русски, а потом говорила: "А теперь послушай, как это звучит по-грузински", и читала то же стихотворение по-грузински. Мне трудно было говорить со Светой о прочитанных книгах, потому что единственной книгой, которую я тогда успел прочесть в переводе с грузинского, были "Исторические повести и рассказы" Нико Лордкипанидзе. Из русских поэтов и писателей Света любила Пушкина, Некрасова, Чехова, но я до этого тогда еще не дошел. Я всегда провожал Свету до первых ступеней лестницы ее подъезда и, на прощанье, целовал... только один раз. При попытке поцеловать ее второй раз, она ставила заслон рукой и говорила: "Не нужно, Павлик, - этим злоупотреблять нельзя..." А я и не настаивал, зная, чем это все может кончиться. Странно, но меня тогда больше устраивала дружба со Светой, чем страстная любовь, о которой я больше знал понаслышке. Я начал ловить себя на том, что боюсь перейти грань близости отношений со Светой дальше одного поцелуя на прощанье. Что же касается дружбы, то она крепла у нас с каждым днем.
  Заканчивался 1940 год, а вместе с ним и наш с Пиней дополнительный заработок. Цены на лимоны резко упали, и прошлось эту коммерцию бросить. Пиня пока нового ничего не придумал, и мы решили подвести итог: Пиня положил в загашник дополнительные двести рублей и купил на рынке большие карманные часы для деда, а я заказал себе осеннее длинное драповое пальто на английский фасон, которые были тогда в большой моде. С учетом небольших дополнительных бытовых затрат это, пожалуй, и все. Конечно, сшить пальто в приличной мастерской, которых в Батуми было предостаточно, стоило гораздо дороже, чем купить такое же на рынке, но я хотел обновить свой гардероб еще до окончания работ, и потому шел на дополнительные затраты. Теперь нужно было позаботиться о приличном головном уборе и, пока шилось пальто, я купил на рынке у одного моряка шикарный темно-синий берет, который, как мне говорили, очень мне шел. Вот и все предновогодние обновки, которые я мог тогда себе позволить. Мне давно хотелось сменить свою старую облезлую куртку на новую замшевую, с широким поясом и большим откидным воротничком. Но я никак не мог скопить на нее нужную сумму денег, и жаловался на это Пине. А он не только не сочувствовал мне, но и разносил меня за то, что я трачу "уйму" денег "зазря" на "барахло", и на "роскошное питание". Вообще Пиня за последнее время очень изменился: потерял свой обычный задор, стал задумчив и растерян. Однажды, когда мы были с ним на работе вдвоем, я спросил его:
  - Пиня, ты случайно не заболел, что с тобой происходит, друг?
  - Ты это заметил, Паша? Спасибо... и за друга спасибо, - я что-то не помню, когда меня последний раз так называли. Нет, я здоров, просто мне последнее время стали лезть в голову разные мысли, которые не дают мне покоя... я лишился от них сна.
  - Говорят, чтобы избавиться от тяжелых мыслей, нужно рассказать о них кому-нибудь. Ну, расскажи мне, если это не тайна.
  - Ты действительно, Паша, хочешь знать, какие мысли последнее время лезут мне в голову?
  - Ну, а почему нет? Давай, рассказывай!
  - Хорошо, слушай, а когда надоест, скажешь. Первое, мне надоел, этот чертов край и наша работа... я подсчитал, так знаешь, что получается? А получается то, что мне нужно еще три года тянуть провода, чтобы накопить нужную сумму. Три года - это очень много, Паша, и кто знает, что может случиться за это время. Второе, Паша, мне надоело быть Пиней... кстати, Паша, ты не забыл, как меня зовут по-настоящему?
  -Ну, что ты, Пиня, - ответил я, еще не совсем понимая, куда он клонит, - как же я мог забыть? Ты Борис Самуилович Сегал, но почему ты обижаешься? Ребята называют тебя так по-дружески...
  Я хотел ему еще что-то объяснить, но вдруг понял, что говорю глупости, и замолчал.
  - Очень хорошо, Паша, спасибо. Я не помню, чтобы меня кто-нибудь так называл, хотя об этом написано во всех моих документах. А ты заметил, как Поляков выдает мне зарплату? Нет... А ты обрати внимание: он не называет меня даже Пиней! Он молча тычет пальцем в ведомость и швыряет мне деньги на стол, как злобный хозяин, - кость надоевшей собаке: "На, и подавись!" Ты можешь, Паша, сказать, что я работаю хуже других? Нет? Тогда почему я получаю меньше других, а?
  - Боря, я никогда не заглядываю в ведомость, кто и сколько получает, а только смотрю, сколько начислено мне. Если ты в чем-то сомневаешься, спроси об этом Полякова.
  - Ну, ты даешь, Паша!.. Как только я про это открою рот, он сразу мне вставит туда затычку, и я стану получать еще меньше. Нет уж, пусть лучше все остается, как есть, только это не справедливо, Паша, а знаешь, мне не повезло с самого начала...
  
  - С какого это начала? Ты что-то, Боря, сильно расхныкался, а ведь ты оптимист и даже философ, и во мне ты всегда поддерживал бодрость духа. Ты же сам советовал мне смотреть на все проще и практичнее, так, что же ты вдруг скис?
  - Да нет, я не скис. Я просто стал часто думать, что же мне делать дальше? И чем больше думаю, тем хуже, - ответа пока не нахожу. Когда я пошел работать после окончания училища связи, дед мне говорил: "Боцик, - он так всегда меня называет, когда дает мудрые советы, - если хочешь, чтобы тебя уважали, и ты был бы всегда нужен людям, брось свою проволоку и учись на доктора". Ну, кто я такой, чтобы не послушаться деда? Вот я и стал готовиться к сдаче экзаменов за десятый класс, - документы об окончании техникума не годятся... и сдал. Только аттестат я дома оставил, - здесь он ни к чему. А дальше нужны деньги на учебу и на виноградник, а на что в первую очередь, как ты думаешь, Паша?
  - Конечно на учебу, - ответил я без запинки, - это же дураку ясно.
  - Я так и знал, что ты это скажешь. Учиться на доктора нужно шесть лет, так? А хороший виноградник даст за это время, как минимум, четыре урожая. Вот откуда могут появиться деньги на учебу и все другое.
  - Ну, тебя к черту, Пиня, если ты знаешь, ответы на все свои вопросы, то какого хрена ты морочишь голову и себе, и мне?
  - Да потому, Паша, и я много думаю об этом, что до виноградника мне также далеко, как отсюда до Америки.
  Мы бы еще долго, очевидно, разговаривали с Пиней на эту тему, но к нам подошел Петька, и пришлось взяться за работу. Потом мы не раз возвращались к разговору о том, как можно заработать побольше денег за относительно короткое время. Пиня разрабатывал один проект за другим, и все они касались крупных спекуляций уже не фруктами. Однако приступить к осуществлению хотя бы одного из них мы не решались, так как для этого требовались большой "начальный капитал" и определенная степень риска, которые мы должны были оценить. Мне было терять нечего, а вот Пиня мог потерять все свои сбережения.
  Разводка кабеля по внешним сторонам поселка и внутри подъездов на всех этажах было делом трудоемким и кропотливым. Однако Поляков не стал усиливать нашу бригаду, в которой теперь работали я, Пиня и Петька, а бросил все силы на прокладку воздушной кабельной трассы на тех участках территории завода, где справиться с грунтовыми водами было никак невозможно. На нас свалилось очень много нудной работы и, чтобы поскорее покончить с ней, мы старались сделать за смену как можно больше. Однако мы не "зависали" на стенах больше положенного времени, так как еще до его окончания старались успеть оттащить на склад две больших лестницы, большой моток кабеля и ящик с инструментом.
  В тот день я торопился покончить с этом делом поскорее, чтобы заскочить в столовую, переодеться и успеть на свидание со Светой, которое мы назначили на шесть часов. Как я не торопился, а Пиня оказался дома раньше меня, в столовую ужинать он по-прежнему не холил. Не успел я войти в комнату, как он протянул мне бумажку:
  - Вот хорошо, Паша, что ты нигде не задержался, - тебе повестка из военкомата. Здесь написано "срочно"... я расписался.
  Я полагал, что это розыгрыш, осторожно взял бумажку и развернул. Точно, повестка предназначалась мне, и в ней было написано: "Орлову П.А. Срочно явиться в Горвоенкомат, 4-й отдел. Время явки с 11 до 20 часов. Иметь при себе документы..." Паспорт и удостоверение радиста первого класса я хранил в чемодане, в камере хранения. А единственным документом, который я всегда носил с собой, был заводской пропуск. Пока я переодевался и бегал в кладовку за паспортом, поезд, отвозивший рабочих завода в город, ушел. Пришлось настраиваться на "спортивный" шаг и топать в город пешком. По дороге я все думал: "Зачем это они меня вызывают, да еще и срочно, зачем я им понадобился? И вдруг меня осенило: "А что, если это из Одесской мореходки документы пришли на меня прямо в военкомат, - думал я. - Вовке же прислали письмо из училища лично, а мне через военкомат... вот здорово!" Мне хотелось поскорее убедиться в этом, и я перешел на бег.
  Ворота во двор военкомата были открыты, но возле них ходил часовой, который не обратил на меня никакого внимания. На проходной в здание меня остановил дежурный лейтенант:
  - Куда и зачем? - спросил он усталым голосом, отрываясь от лежащего на столе журнала.
  - Я по повестке, вот!.. - ответил я, протягивая ему уже довольно измятый листок.
  - А почему так поздно, что раньше не мог прийти?
  - Так я же с работы, и бумажку принесли поздно...
  - Ну, ладно - это к капитану Петрову... седьмой кабинет.
  Не глядя на меня, он мазнул рукой вдоль длинного полутемного коридора. Я быстро нашел комнату под номером семь. Немного потоптавшись возле высокой двери, обитой каким-то черным материалом, я открыл ее и вошел в довольно большую комнату, уставленную столом, шкафами и множеством стульев. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел, как мне показалось, совсем еще молодой человек в военной форме и со "шпалой" на зеленых петличках. Сверху на столе лежало большое зеркальное стекло, а на нем - телефон, письменный прибор и какие-то толстые папки с бумагами.
  - Вы капитан Петров, можно войти? - спросил я, еще не совсем понимая, что делаю что-то не так.
  - А что ты спрашиваешь, ты ведь уже вошел. Я капитан Петров, что там у тебя?
  - Меня к вам направили, - ответил я, протягивая ему повестку.
  - А-а а... - произнес он, взглянув на бумажку, - радист! Ну, садись, сейчас посмотрим...
  Он встал из-за стола, подошел к шкафу, взял там большой толстый журнал в зеленом переплете и, усевшись снова на свое место, стал его листать. Найдя нужную страницу, он обратился ко мне:
  - Та-а-к, ты Орлов Павел Андреевич, рождения... радист первого класса. Документы принес?
  - Да, - ответил я, живо выкладывая на стол все документы, включая и заводской пропуск, - больше у меня ничего нет.
  - Хорошо, хватит и этого. Ну, давай посмотрим...
  Он взял мой паспорт и начал сравнивать его данные с записями в журнале. Потом он рассмотрел мое удостоверение радиста и значок, и, наконец, сказал:
  - Тут вот какое дело, Павел Орлов, в соответствие с приказом... мы готовим группу будущих курсантов военного училища связи погранвойск. Есть приказ подобрать в нашу группу уже готовых радистов. Ты нам подходишь по всем статьям, если, конечно, здоровье не подведет. У тебя как со здоровьем?
  - Ничего, не жалуюсь, готовлюсь в моряки...
  - Вот и хорошо, - перебил он меня, - военно-медицинскую комиссию вы будите проходить в мае или в июне следующего года. Потом летний сбор, а потом и конкурсные экзамены. Учиться три года, а по окончании училища будишь иметь полное среднее образование и звание лейтенанта пограничных войск, ну, связиста, конечно. Ну, так как, ты согласен?
  У меня в голове, началась какая-то "метелица". Вместо того чтобы сказать: "Нет, - я хочу в моряки", я сказал: "Да, я согласен..."
  Через полчаса после этого разговора, я медленно шел домой по шоссе, бегущему по самому берегу моря, и клял себя во асе корки: "Болван, тупица! Ну почему я не отказался, почему не сказал, что уже написал письмо в Одесскую мореходку и жду ответа, на кой черт мне эти пограничные войска? Ну, почему я такой слабый и не мог настоять на своем решении, почему?!" Наконец мне надоело ругать себя, и я стал себя утешать: "А что, собственно, случилось, - думал я, - ну записали меня в какие-то списки, ну и что? Как только появится Слава, я уйду с ним в море, вот и все!" По дороге я дважды усаживался на берегу, полюбоваться вечерней гаванью, выпустил "пар" и вернулся в общежитие совершенно спокойным. Как только я вошел в комнату, Пиня спросил:
  - Зачем они тебя так срочно вызывали, Паша, они забирают тебя досрочно в армию?
  - Нет, Боря, они зачислили меня абитуриентом в училище связи пограничных войск, а это значит: "Прощай море!" Я согласился, и это очень плохо, Боря.
  - Не нужно "пудрить" мне мозги, Паша. Если хочешь знать мое мнение, так я тебе скажу - это самое лучшее, что ты можешь получить для начала. Да брось ты лезть в это море, право же! Раз у тебя с ним пока ничего не получается, значит, кто-то не хочет, чтобы ты был моряком (при этом он многозначительно показал пальцем вверх). Корабли, Паша, тонут, а граница стоит вечно, понял?!
  Я мог бы привести множество контраргументов в пользу и защиту моря, морского дела вообще и романтику Южных морей в частности. Но Пиня был прагматиком, умел сопоставлять выгоду с риском, и ему было наплевать на романтику морских путешествий. Я не стал с ним больше спорить на эту тему, а про себя решил действовать более настойчиво в этом направлении и написать новое письмо в Одессу. Мне натерпелось поскорее рассказать ребятам о том, что со мной произошло в военкомате, обо всех своих сомнениях, полагая, что они меня обязательно поддержат.
  На следующий день я ушел с работы пораньше, чтобы поскорее встретится со Светой, упросив Пиню и Петьку оттащить лестницы и инструмент в кладовку без меня. Мне не хотелось идти к Свете домой, стучать в дверь квартиры и вызывать ее. Я просто уселся на скамейке под чинарой и стал ждать. Увидев, очевидно, меня с балкона, она вскоре вышла. Я пошел ей на встречу:
  - Извини, Светочка, что я не смог вчера прийти, - начал я, здороваясь с ней за руку, - меня срочно вызвали в военкомат...
  - А что случилось? Я тебя весь вечер ждала и здесь, и в клубе.
  - Да ничего такого не случилось, только меня записали абитуриентом в курсанты... в училище связи погранвойск. Если пройду через медкомиссию и выдержу конкурс, то занятия начнутся в сентябре следующего года.
  Словом, я рассказал Свете все, что там и как было, и даже немного пофантазировал. Рассказал о своих сомнениях и, наконец, спросил:
  - Что ты об этом всем думаешь, Света?
  - Я отвечу тебе, Павлик, словами мудреца: "Судьба дает человеку шанс для устройства своего благополучия только один раз в жизни. Если человек не понял этого, и не использовал этот шанс, - больше милостей от судьбы не жди!" По-моему тебе дан шанс, так не упускай его.
  - А как же море, дальние страны? Я с детства мечтал стать моряком, Если я поступлю в училище, значит с этой мечтой придется расстаться?
  - Зачем же расставаться? Пусть она так и останется мечтой твоего детства и твоей юности, разве это плохо? И кто знает, может она осуществится позже, когда ты будешь человеком уже совсем в другом качестве. Тетя Тамара говорит: "Не нужно спорить с судьбой, - что дано, то дано!"
  Получилась какая-то, прямо-таки, проповедь о покорности судьбе, и это меня начало раздражать. Сдерживая себя, чтобы не сорваться, я продолжал:
  -Твоя тетя Тамара - мудрая женщина, и я это сразу заметил. Только получается, что за осуществление своей мечты бороться бесполезно - жди, исполнения того, что тебе предписано свыше, так? Мне уже предсказала одна цыганка, что я никогда не буду моряком... ну, просто напасть какая-то!
  - Да ты не сердись, Павлик, тебе бороться пока не с чем, тебе только радоваться надо. Смотри, что, получается: допустим, что ты поступишь в училище и окончишь его через три года. Значит, в сорок четвертом году ты будешь лейтенантом. А мы с Дорой, если нам повезет, будем студентами четвертого курса химинститута. Мы еще только студенты, а ты уже лейтенант, вот здорово, правда? Ну, а кем ты будешь, когда мы с Дорой окончим институт, кем, Павлик?
  Шутливый тон разговора и веселое настроение Светы передалось и мне. Я почесал затылок, посмотрел на небо, стараясь вспомнить воинский чин повыше, и снисходительным тоном заявил:
  - Ну, самое малое, комбригом с ромбом в петличке, годится?
  Это показалось Свете, почему-то, очень смешным, и она весело и громко рассмеялась. Через пару секунд мы уже смеялись вместе. Правда, я и до сих пор не могу понять, что тогда нас так рассмешило. Насмеявшись вдоволь, мы отправились на прогулку, о чем-то оживленно разговаривали, но к этой теме больше не возвращались.
  Время шло неимоверно быстро. До наступления Нового 1941 года оставалось меньше недели, а от Славы не поступало никаких вестей. Ничего на этот счет не мог сказать и Шурик, к которому я заходил все чаще и чаще. Ходили вроде бы слухи, что "Смольный" припишут в Одесском порту, и здесь он может больше не появиться. Я не хотел верить этим слухам, но они меня очень огорчали. Однако Новый год приближался, и к его встрече нужно было готовиться. Сначала мы думали встретить Новый год в нашем клубе, где планировалось провести большой бал-маскарад. Зато во Дворце культуры порта, кроме бала афиши обещали концерт и столики с угощениями. Можно было обойтись и без столиков, но мы решили гулять по всей программе, и выбрали Дворец культуры. Столик, накрытый на четырех человек, стоил шестьдесят рублей. Сюда входили сервировка стола, фрукты, пирожные, лимонад и бутылка шампанского. Никаких ни мяса, ни рыбы, ни крепких напитков. Правда, в буфете можно было заказать все, что угодно, но это уже за дополнительную плату. Мы, ребята, решили не брать денег с девчонок и организовать мужскую складчину. Возражала против этого только Света, но ее уговорила Вера: "Пусть ребята поступают так, как считают нужным, - заявила она тоном, не допускающим возражений, - не будем им мешать, а потом мы угостим их мороженым в павильоне". На этом мы и закончили спор. Все остальное взялся организовать Вовка Габеркорн, так как он знал к кому с этим делом нужно обратиться да и выглядел он посолиднее и меня, и Вовки Чиркова. Чтобы заказать сдвоенный столик на шесть человек, нужно было заплатить девяносто рублей. Оба Вовки смогли достать тридцать пять рублей, остальные внес я. Зато Вовка Габеркорн постарался, и место нам досталось отличное - второй столик от сцены в левом ряду. Мы условились, что соберемся все вместе в фойе дворца за полчаса до начала вечера, который должен был начаться в двадцать три часа. Со Светой мы договорились встретиться в канун Нового года возле ее дома, в десять часов вечера.
  Весь вечер я занимался тем, что приводил в порядок свой "нарядный" костюм: чистил, гладил, пришивал пуговицы. У меня не было выходного пиджака, был только рабочий, а моя любимая замшевая куртка заполировалась и предательски блестела на локтях, воротнике и петличках пуговиц. Чем только я не старался убрать блеск в этих местах, но ничего не получалось, блеск только усиливался. Пиня старался помочь мне, чем мог, но в основном советами:
  - Мой дед часто мне говорил: "Боцик, если хочешь, чтобы тебя уважали мудрые люди, носи белую рубашку, модный галстук и лаковые сандалии. И ничего, что у тебя на локтях сюртука будут латки. Латки - это хорошо, а вот дыры - это плохо". У тебя, Паша, старый засаленный галстук, так возьми мой шелковый шнурочек - это сейчас модно.
  - За шнурочек спасибо, Боря, а вот лаковых туфель у меня нет, да мне и неважно, смотрят на меня с уважением или нет. Конечно, хочется выглядеть не хуже других, ведь все-таки Новогодний бал, танцы и все такое... да ладно, Боря, что есть, то есть!
  - Не пудри мне мозги, Паша, ты франт и любишь наряжаться. И это все из-за девчонок... мой дед, Паша...
  - Боря, оставь в покое своего деда, ты мне все уши им прожужжал. Я знаю, что говорил твой дед: "...от них только одни неприятности".
  - Как знаешь... только вот еще что, Паша, тебе нужен цилиндр. Ну, какой же маскарад без цилиндра? У меня нет цилиндра, но зато есть тюбетейка... новая. Возьми, Паша, тюбетейку.
  Пока мы с Пиней так любезно разговаривали, я успел одеться. Время меня поджимало, мне нужно было уже выходить. Мы с Пиней были в комнате одни, ребята куда-то расползлись. Уходя, я поздравил его с наступающим Новым годом, и Пиня остался дома один.
  Несмотря на то, что я торопился, Света уже поджидала меня на балконе. Она махнула мне рукой и скрылась в комнате, а через пару минут вышла на улицу. На ней было короткое свободное пальто темно-вишневого цвета с широкими рукавами и отложным воротником, такого же цвета широкополая шляпка с перламутровой брошью в виде перышка, черные лаковые туфли на полувысоком каблучке и, в довершение всего, белые перчатки и белый газовый шарфик. При виде ее, я чуть не ахнул, - я еще никогда не видел ее такой нарядной. Даже при скудном освещении уличных фонарей, она выглядела шикарно. На миг я представил себя рядом с ней со стороны, и мне стало не по себе от собственного жалкого вида. Мне стало еще хуже, когда на балкон вышли тетя Тамара и Виктория Давыдовна. Я стал их, прямо-таки, бояться после того, как познакомился с ними у Светы дома. Однако они приветливо помахали нам руками и поздравили с наступающим Новым годом. Я взял Свету за руку, и мы пошли в сторону стадиона.
  У нас было три возможности добраться до Дома культуры: доехать до города на "кукушке", а потом вернуться немного назад, просто пойти пешком по шоссе (идти было недалеко), наконец, добраться до места на фаэтоне. Это было самым предпочтительным вариантом для такого случая. Однако, когда мы подошли к площадке возле стадиона, где обычно всегда торчали извозчики, на этот раз ни одной таратайки там не оказалось. Мы решили ждать, а время шло быстро, даже очень. Вдруг из поселка на шоссе вылетела легкая коляска с закрытым верхом и помчалась в нашу сторону. Лошадка пошла по асфальту легкой рысью и промчалась мимо нас, но вскоре остановилась. Из коляски послышался звонкий голос Лили Айрапетян; "Павел, Света, садитесь... мы вас быстро домчим!"
  По дороге мне казалось, что мы опаздываем или, по крайней мере, приедем к началу вечера в числе последних участников бала. Оказалось, однако, что мы прибыли вовремя, а люди парами и группами все шли и шли. В гардеробной образовалась толчея, и нам пришлось минут двадцать торчать в очереди, прежде чем мы сумели сдать одежду. При входе в вестибюль стояли столики, на которых были разложены маски на любой вкус: от звериных морд из папье-маше, до элегантных бархатных полумасок. Света выбрала мне черную маску, закрывающую почти все лицо, как у Зорро, а себе взяла черную бархатную полумаску, закрывающую только глаза. Вовки и Дора вообще себе ничего не взяли, а вот Вера выбрала себе такую страшилищу с длинным носом морковкой, очками, усами и широкими бровями, что, когда она ее примерила, все вокруг чуть не попадали со смеху, - очень было смешно. Но, вот заиграла музыка, открылись двери в большой зал, и все толпой хлынули туда.
  Зал был ярко освещен. По правую и левую сторону зала стояли в два ряда накрытые столики, каждый из которых имел номер. Ряды столиков занимали в длину только половину зала, а дальше вдоль стен стояли кресла с откидным сидением, те самые, которые раньше стояли в зрительном зале. На сцене никого не было, только три стойки с микрофонами поблескивали полированным хромом в лучах рампы. Большой сводный духовой оркестр разместился на балконе напротив сцены. Середина зала была свободна во всю длину, а натертый до блеска паркет казался ледяным катком.
  Не успели все рассесться на своих местах, как на сцене появились трое ведущих: один высокий мужчина и две девушки. Оказалось, что длинный мужчина - это балетмейстер, который будет командовать балом, а девушки - это его помощницы. Сначала мне этот ведущий очень не понравился. "Ну, какой с него толк может быть в танцах, - думал я, - тонкий и длинный, как бамбуковая удочка". Но потом мне даже стыдно стало, когда я увидел, как он танцует да еще такие танцы, о которых я и понятия не имел.
  Я почти не слушал, что там говорили люди, выходившие на сцену. Многие в зале им аплодировали, а я "нажимал" на пирожные, запивая их зеленым лимонадом, который почему-то назывался "Чайка". Мне это название казалось нелепым, потому что я никогда не видел зеленых чаек. Пока мы подкреплялись пирожными и фруктами, радиоузел Дворца включил Красную площадь - начали бить Куранты, захлопали бутылки шампанского, визг, хохот, - кого-то, очевидно, уже успели облить вином. У нас с этим делом отлично справилась Вера, - она так откупоривала бутылки, что и выстрел был, и дымок вырывался из горлышка, как из ствола пушки, а вино не разливалось.
  Программа вечера была составлена так, что за каждым концертным номером следовало два каких-либо определенных танца и, к моему большому огорчению, бальных танцев было больше, чем западноевропейских. Самым любимым моим бальным танцем, с которым я легко справлялся, был вальс. Я мог попрыгать под чардаш или краковяк, но кривляться в полонезе - это не для меня, извините...
  Настало время осмотра маскарадных костюмов. Нужно было, выстроившись парами, пройти торжественным маршем мимо жюри, которое восседало на сцене. Никто из нашей компании в этом не участвовал, и мы просто сидели за столиком и наблюдали за происходящим. Меня это мало интересовало, поэтому я не помню, кто и за что получили призы. Потом выступали артисты цирка, а потом опять танцы. Во время очередного вальса, когда мы со Светой находились почти в середине зала, меня кто-то похлопал по плечу, и до жути знакомый голос прожурчал: "С Новым годом, маска, я тебя знаю!" Продолжая танец, я развернулся в пол оборота: перед нами, раскачиваясь в такт музыке, предстали высокий парень без маски и невысокая девушка, на которой был яркий испанский костюм. Лицо ее было закрыто полумаской с плотной черной вуалью, а в белокурых вьющихся волосах красовалась огромная хризантема. "С Новым годом, маска, - ответил я на приветствие незнакомцев, - я тебя тоже знаю, - ты Кармен!". Девушка радостно засмеялась, и пара стала быстро удаляться от нас, подхваченная вихрем танца.
  - Кто это? - спросила Света, провожая взглядом удаляющуюся пару.
  - Понятия не имею. Наверное, кто-то из нашего поселка, парня-то я встречал много раз, но лично с ним не знаком.
  - Да-а, - сказала Света, внимательно осматриваясь вокруг, - здесь много знакомых и из школы, и из поселка. Давай приблизимся вон к той паре, я тоже хочу их поздравить с Новым годом.
  Что меня удивляло, так это то, что молодежи на этом Новогоднем балу было немного, в основном здесь собрались люди среднего и даже пожилого возраста. Однако веселились, шутили и радовались празднику они не меньше нас. Мне говорили партнерши по танцем, что я неплохо танцую, и я гордился этим, хотя и знал, что с бальными танцами у меня нелады. Но, когда я увидел, как танцуют эти далеко немолодые люди, то от моей спеси не осталось и следа. Этому способствовал, в основном, следующий эпизод: оркестр заиграл польку-бабочку в таком бешеном темпе, что я и оба Вовки и пытаться не стали в этом участвовать. Наши же девчонки и моргнуть не успели, как ним подлетел тот самый тонкий балетмейстер и пригласил Свету на танец. Света пошла. Веру и Дору увели другие кавалеры, а к ним, пара за парой, присоединялись еще и еще, и вскоре почти все присутствующие понеслись вокруг зала в этом сумасшедшем танце.
  Музыка оборвалась также внезапно, как и началась. Кавалеры привели наших девчонок к столику, поблагодарили и удалились. Девчонки были не только рады, казалось, они были просто счастливы...
  - Ребята, готовьтесь, - сказала Света, обмахиваясь салфеткой, как веером, - Костя сказал, что следующим бальным танцем будет кадриль, и я обещала ему этот танец.
  - Так этого длинного балетмейстера зовут Костя? Очень хорошо! Только этот маэстро наверняка чокнулся, - возмущался я, - ну кто же сейчас танцует кадриль? Там же надо знать шесть или восемь обязательных фигур и четное число пар! Это же не танец, Светочка, - это же балет!
  - Ну и что? Значит, я буду танцевать балет...
  - И я,- подхватила Вера.
  - И я, - если меня пригласят, - поддержала ее Дора.
  - Так ничего же не получится, девчонки, я просто за вас переживаю, - продолжал я, стараясь отговорить их от, как мне казалось, рискованного шага, - ведь это танцевали в прошлом веке... может получиться конфуз!
  - Да пусть идут, Паша, тебе что, танца жалко, что ли? - урезонил меня Вовка Габеркорн. - Пусть танцуют, а мы посмотрим.
  Не успел зал наполниться звуками торжественной музыки, как возле нашего столика появились те же кавалеры, и увели наших девчонок на середину зала. К ним тут же присоединились еще три пары. В первой паре шла Света с этим самым Костей-балетмейстером. Сначала танец начинали шесть пар, а потом к ним присоединились еще две, потом еще и еще. Из всего зала набралось танцующих пар двенадцать-четырнадцать, не больше, а остальные предпочли остаться зрителями, - в зале шел балет. Все участвующие в танце барышни, танцевали очень хорошо, с все же лучшей из них была Вера, - не зря она хотела стать цирковой актрисой.
  - Ну, что скажешь, Павлик, как это выглядело со стороны? - спросила Света после танца, усаживаясь за столик напротив меня.
  - Нет слов... - ответил я, поднимая обе руки вверх, - я сдаюсь!
  Я не знаю, как для других, но для меня эта ночь пролетела как один час. Отгремел заключительный марш, бал закончился, и люди, несмотря на явную усталость, стали нехотя покидать гостеприимный зал Дворца. Как мы не старались, но "умять" все фрукты, которых на нашем столике оказалось очень много, мы так и не смогли. Много ли рассуешь по карманам персиков, груш или мандаринов? Пришлось почти все оставить на столике.
  Мы со Светой решили идти домой пешком, и попрощались с ребятами прямо у входа во Дворец. Взявшись за руки, мы медленно шли по пустынному шоссе, идущему по берегу моря до самого поселка. Уже совсем рассвело, хотя солнце еще не показалось из-за гор. С моря подул, набирая силу, утренний бриз. Мы шли молча, думая, очевидно, каждый о своем.
  Уже шел февраль Нового года, а темпы наших монтажных работ почти никак не изменились, - все шло по-прежнему вяло. Правда, мы закончили внешнюю прокладку и подвеску кабеля на всех домах поселка, однако работы по разводке кабеля внутри подъездов и по точкам было еще очень много. Да и в самом здании станции нужно было установить недостающее оборудование, которое трест нам еще не прислал. В начале марта Поляков получил телеграмму из Баку, в которой говорилось, что все, что нам полагается, уже укомплектовано и находится в пути. Значит, через неделю мы должны были этот груз получить и, следовательно, у нас еще было достаточно времени, чтобы работы закончить в срок, то есть в августе. Однако никто из нас понятия не имел, что с нами будет потом: то ли нас уволят здесь, то ли предложат работу где-то в другом месте. Не знал об этом и Поляков. Он говорил: "Об еще этом рано думать, - будут соответствующие распоряжения треста". Что я буду делать и где буду жить после завершения работы, я тогда вообще не думал. Ведь все уже продумано и решено: или я уйду в плавание на "Смольном" (возможно на каком-нибудь другом корабле), или пойду в военное училище связи пограничных войск, где, как я считал, я уже стою одной ногой.
  Апрель выдался каким-то особенным: буйно расцвели абрикосы, миндаль, жасмин, акации, лавр и вообще все, что могло и даже не должно было цвести в эту пору. Вечерами, когда береговой ветер на какое-то время стихал, воздух перенасыщался таким густым ароматом акаций и жасмина, что он застревал в легких, и от этого кружилась голова. Меня вдруг снова потянуло в море или хотя бы в поход в горы. У нас еще осенью возникла идея подняться на перевал имени Ворошилова, который когда-то открыли военные. Однако карт или плана этой местности достать было не возможно, а пока мы наводили справки у местных жителей, где именно начинается тропа на перевал, наступила зима, и пришлось эту затею отложить до более подходящего времени. С наступлением весны, мы с ребятами снова вернулись к этой идее, но наступила пора подготовки к экзаменам, и пришлось отложить восхождение до летних каникул. Теперь мы могли собираться все вместе только в выходные дни, да и то вечером. В обычные дни по вечерам у меня снова появилось много свободного времени, которое я толком не знал чем занять. Иногда мне удавалось уговорить Пиню и Петьку сходить в кино или поехать в город погулять по набережной или просто походить по улицам города. И все же чаще всего в такие дни я прогуливался по поселку один. Однажды, во время такой прогулки, я встретился, чуть ли ни нос к носу с Асей. Эта встреча для нас обоих была абсолютно неожиданной, но Ася, как это бывало раньше, бурно отреагировала на нее:
  - Ой, Павлик, я так рада, так рада, что встретила тебя! Ты, что же, один гуляешь?
  - Да, Асенька, один... ты же видишь.
  - А можно я с тобой пройдусь? Мне нужно в магазин за хлебом... тебе ведь асе равно, в какую сторону идти?
  - Пожалуй ты права, давай пройдемся в сторону магазина, если хочешь.
  - Мы пошли в сторону небольшой базарной площади, где располагались несколько магазинов. Какое-то время мы шли молча, что меня очень удивляло: "Ася гуляет молча, - подумал я, - ну и дела!" Создавалась какая-то гнетущая обстановка, которую нужно было как-то разрядить.
  - Я давно тебя не видел, Ася, что случилась, не болела ли?
  - Павлик, я замуж вышла... уже месяц скоро...
  - Правда?! А я и не знал, поздравляю! А за кого же, Ася, не за того ли парня, с которым ты встречала Новый год?
  - Так ты тогда меня узнал, я так и думала... Ты угадал, за Антона. Да ведь ты его знаешь.
  - Нет, лично я с ним не знаком, хотя и видел здесь много раз, а чем он занимается?
  - Он служит в пожарной охране завода, старшина расчета. Знаешь, Паша, у них не работают, а служат, ну, как в армии. Его должны были призвать в армию еще в прошлом году, а не призвали. Если он проработает здесь непрерывно три года, то ему зачтут это, как службу в армии, здорово, правда?
  - Действительно хорошо все складывается, а где же вы живете?
  - С моими родителями в моей комнате. У них своя комната, у нас своя. А знаешь, Павлик, нам квартиру обещали дать в новом доме, нас даже в списки на очередь записали.
  - В каком это новом доме, Ася, где это?
  - Ну, завод будет строить два новых дома за поселком в сторону дороги на Орто-Батуми, поселок туда будет расширяться.
  - Да когда же это будет, Ася? Там даже стройплощадка не обозначена!
  - Ну и что? Когда-то же, его все-таки построят. Нам теперь торопиться некуда, братишка...
  Так, оживленно разговаривая на бытовые темы, я проводил Асю до магазина и обратно, до самого подъезда ее дома. Я не встречал Асю и не разговаривал с ней всего каких-нибудь два месяца, но теперь это была совсем другая Ася: не вертлявая девчонка, всегда смеявшаяся и сыпавшая анекдотами, а серьезная, хотя и очень молодая женщина.
  - До свидания, Павлик, спасибо, что проводил меня, я очень рада нашей встрече, правда, очень рада. Я все хотела тебя спросить... ну да ладно, в следующий раз обязательно спрошу, ну... пока!
  Мы по-приятельски пожали друг другу руки и разошлись: Ася пошла домой, а я уселся под часами на диванчик и стал ждать; не появится ли кто-нибудь из знакомых. Домой идти мне не хотелось. Однако ждать знакомых долго не пришлось - на площадке появился Владимир со своим приятелем. Заметив меня, они подошли и уселись на скамью рядом со мной.
  - Здравствуйте, ребята, - начал я джентльменский разговор, - куда это вы путь держите? Хорошая погода для длительных прогулок...
  - В город, с друзьями нужно встретиться, - ответил Владимир и тут же добавил, - Павел, у тебя найдется пятерка? В следующий раз я обязательно отдам... очень нужно, понимаешь?
  Я вынул из кармана куртки пятерку и молча протянул ему. Он уже не раз брал у меня деньги "в долг" с обещанием "следующий раз" вернуть, но начисто забывал об этом. Я знал, что Владимир и не собирается отдавать мне деньги, но не отказывал ему в этих маленьких субсидиях, опасаясь враждебного выпада с его стороны, могущего отрицательно повлиять на наши отношения со Светой. Когда он с приятелем собрался уходить, я спросил его:
  - Володя, а как там Света, очень занята, выйдет сегодня погулять?
  Этот вопрос явно его разозлил, и он резко ответил:
  - А я почем знаю? Я что, слежу за ней?! Хочешь узнать, сходи и спроси сам!
  На этом наша "дружеская беседа" закончилась, и они удалились в сторону стадиона. "Ну, и катитесь ко всем чертям, - процедил я сквозь зубы, сопровождая их уход довольно не дружелюбным взглядом, - тоже мне приятели нашлись, - шантрапа! Я было направился к Светеному дому, но вовремя спохватился: "Еще подумают, увидев меня из окна, что я и дня прожить без нее не могу, страдая от одиночества, - подумал я, останавливаясь в нерешительности, - уж лучше пойду домой". Я решил сделать большой крюк, пройти мимо клуба, а потом уж свернуть к общежитию. Возле клуба мне встретилась библиотекарша Полина Ильинична, пожилая, но очень приветливая и добрая женщина, которая хорошо знала меня, как одного из активных посетителей ее библиотеки. Я поздоровался и хотел пройти мимо, но она остановила меня:
  - Павел, за тобой уже давно числятся два томика Джека Лондона подписного издания. Принеси их, пожалуйста, их нужно перерегистрировать, - у меня сейчас переучет литературы.
  - Я знаю, Полина Ильинична, я давно прочел их, и принес бы их давно, только их кто-то взял почитать, когда меня не было дома, и не приносит. Наверное, они пропали, Полина Ильинична, что мне делать?
  - Постарайся найти книги, Павел, а то у меня будут неприятности, понимаешь? Поспрашивай у ребят, подумай, кто их мог взять?
  - Я постараюсь. А если не найду, может мне лучше деньги внести?
  - Нет, Павел, так не годится, потому что полагается взимать за каждую пропавшую книгу в трехкратном размере. Если не найдешь, то лучше принеси книги аналогичные по стоимости и жанру, а я постараюсь их зарегистрировать. Каждая книга, Павел, представляет собой большую ценность, книги нужно беречь.
  Мы еще поговорили немного о ценности книг, и я пообещал принести в ближайшие дни соответствующую замену (искать пропавшие книги я и не собирался). Потом мы пожелали друг другу здоровья и разошлись. Назидательный тон разговора возымел на меня соответствующее воздействие, и я решил в ближайший выходной сходить в город специально за книгами и рассчитаться с библиотекой, как можно скорее.
  Непродовольственные магазины начинали работать в выходные дни в одиннадцать часов утра, а я приехал на "кукушке", в половине девятого. Чтобы не болтаться просто так по городу, я решил пойти на рынок и посмотреть, чем там торгуют на "толчке". Не успел я разобраться, что к чему, как натолкнулся на старушку, продававшую два томика Томаса Манна в прекрасном твердом переплете темно-вишневого цвета с орнаментом, тесненным серебром. В одном томике - роман "Любовные похождения Феликса Круля", а в другом - рассказы, названия которых я не помню. У нее еще были какие-то старые книги, сложенные в стопку и перевязанные шнурком. Согласно тесненной на обратной стороне обложки цены, каждый томик стоил восемь рублей с копейками, а старушка за обе книги просила пятнадцать рублей. Наверное, она уступила бы их дешевле, но мне очень понравились книги, и я купил их не торгуясь. Получая деньги, старушка осмотрелась вокруг, наклонилась ко мне и быстро полушепотом заговорила:
  - Молодой человек, я хочу вам предложить книгу... редчайший экземпляр, уверяю вас. Возьмите, не пожалеете.
  - Она здесь? - спросил я, указывая на стопку связанных старых книг.
  - Нет. Я вам сейчас ее покажу...
  Старушка еще раз оглянулась, и нерешительно вынула из хозяйственной сумки какую-то книжку, аккуратно завернутую в газету.
  - Вот, посмотрите, только осторожно, - она немного зачитана...
  Она сама развернула газету и подала мне довольно тонкую книжку, которая когда-то, очевидно, была в мягком белом переплете. От переплета остался только обрывок на задней стороне, но пожелтевший заглавный лист довольно хорошо сохранился, и я прочел: "Маркиз де Сад. Избранные. Издательство... Рига. Год..." Я повертел в руках замусоленную книжку, даже не пытаясь ее листать. Я хотел вернуть ее старушке, но она вновь, таинственно озираясь, быстро заговорила:
  - Берите, берите... книге цены нет, а я отдам ее вам за десять рублей. Не за что бы не продала, но мне очень нужны деньги... я уезжаю.
  Я не люблю затрепанных книг, да еще и без переплетов, но мне стало жалко старушку и я отдал ей десять рублей, как мне казалось, почти ни за что. Отойдя в сторону подальше от толкучки, чтобы получше рассмотреть покупку, я вдруг обратил внимание на то, что топчусь по какой-то пестрой тряпке, похожей на свернутый носовой платок. Сначала у меня возникло желание отшвырнуть ее ногой подальше, но я вовремя спохватился, - тряпка была вздута, и походила на раздавленный вареник. "Ага, - подумал я, - там что-то есть". Делая вид, что поправляю носки, я ощупал полу развернутую тряпку и понял, - там какой-то небольшой плотный сверток. Тогда я все это скомкал, зажал в кулаке и засунул вместе с пылью в карман брюк. Все эти предосторожности оказались напрасными, так как я стоял в стороне далеко от толпы, и никто не обращал на меня никакого внимания. Я не знаю почему, но я был уверен, что нашел что-то ценное, и мне натерпелось посмотреть, что же это такое? Я покинул рынок и направился домой пешком. Только выйдя на дорогу и, убедившись, что по близости никого нет, я вынул из кармана находку и стал ее рассматривать. Первая тряпка красно-зеленого цвета оказалась изрядно затоптанным носовым платком, на который, очевидно, наступали на один раз. В него был завернут небольшой сверточек из белой плотной ткани, концы которой были завязаны тугим двойным узлом. Повозившись немного, я убедился, что так просто мне узлы не развязать и ткань не разорвать, уж очень она была прочной. Тогда я свернул в сторону от дороги, уселся на камнях, достал из кармана небольшой складной ножичек, который всегда носил с собой, и осторожно разрезал узлы. Тряпочка развернулась, как бы сама собой, и у меня в руках оказался небольшой, но довольно плотный сверток денег. От радости и удивления я даже дышать перестал. Сначала у меня возникло желание сунуть деньги в карман и поскорее бежать домой. Но, убедившись, что по близости по-прежнему никого нет, я осторожно развернул сверток: там оказалось девять целеньких, но видевших виды, тридцаток. На ощупь, деньги казались немного влажными. Я аккуратно свернул их и осторожно положил во внутренний карман куртки. Потом я взял книги, которые чуть не забыл на камнях, вышел на дорогу и зашагал широкими шагами по шоссе.
  Найденная сумма денег для меня по тем временам, была очень большой, так как почти равнялась двум моим месячным зарплатам вместе с командировочными. По дороге, я то и дело ощупывал карман и прикидывал, что я куплю себе на эти деньги. Их хватило бы на покупку новой замшевой куртки, ручных часов, о которых я давно мечтал, и комплекта маек, носков, трусов и прочей нужной мне мелочи. Но, по мере приближения к общежитию, у меня пробудился дух накопления, и мне впервые стало жалко тратить деньги даже на нужные мне вещи. "Ничего, пусть лучше полежат, - думал я, - в получку, я к ним прибавлю еще немного, а там будет видно". Не заходя к себе в комнату, я пошел в камеру хранения, забрал свой чемоданчик, и поднялся на второй этаж, К моей большой радости, в комнате никого не было. Тогда я достал толстую общую тетрадь, в которой делал разные записи и держал фотографии, разложил между листиками купюры и положил тетрадь на самое дно чемоданчика. Сверху я положил книжку маркиза де Сад, не желая оставлять ее в комнате. "Ладно, - подумал я, - пусть полежит пока, потом разберемся вместе со Светой, в чем ее ценность". Заперев чемоданчик на оба замка, я отнес его обратно в кладовку. Когда я положил на стол перед Полиной Ильиничной книги, она, всплеснув руками, воскликнула:
  - Где же ты их достал, Павел? Это же редчайшее издание и дорогое...
  - Купил на рынке у старушки. У нее были только эти две книги в хорошем состоянии, а то все старье. Мне стало ее жалко, вот я и купил их...
  - Мне тоже ее жалко, ведь она лишилась таких книг. Мне прямо не хочется выставлять их на полку, ведь "зачитают" же...
  - А вы возьмите их себе, Полина Ильинична, я вам их дарю, а для библиотеки я другие куплю.
  - Что ты, Павел, я так не могу. Я зарегистрирую их, но выставлять не буду. У меня, знаешь, есть очень аккуратные читатели... а для себя ты что-нибудь возьмешь?
  - Нет, спасибо, Полина Ильинична, вот кончится у вас переучет, тогда и зайду. А пока, до свидания, Полина Ильинична.
  Уходя, я тогда и подумать не мог, что мне уж больше никогда не придется брать книги в этой библиотеке.
  В начале второй декады мая шедшие почти ежедневно дожди прекратились и, наконец, наступила долгожданная хорошая погода. Мои юные друзья были заняты выпускными экзаменами, и поэтому мы почти не встречались даже в выходные дни. Как же я был рад, когда однажды утром, возвращаясь с речки, я встретил Свету.
  - Салют, Павлик, - сказала она, сделав несколько шагов мне на встречу, - я видела, как ты пробегал мимо, и вышла встретить тебя. У меня сегодня свободный день и, если у тебя нет каких либо личных планов, давай пройдемся куда-нибудь. Ребята сегодня не приедут, это точно.
  - Очень хорошо, Светочка, у меня нет никаких планов, - поспешил ответить я, стараясь, особенно не выдавать свой радости, - только я сбегаю оденусь, подожди меня здесь.
  - Хорошо, Павлик, я думаю, что это у тебя много времени не займет?
  - Конечно, нет, я мигом!..
  Не прошло и десяти минут, как мы встретились снова.
  - Может пройдемся по набережной, полюбуемся на гавань. Я вчера на рейде видел какие-то корабли, - попытался я взять инициативу прогулки в свои руки, хотя мне было все равно, где гулять, - только я не разобрал флаги.
  - Давай лучше пройдемся на Зеленый Мыс, - возразила Света, - ботанический работает, а я давно там не была, как ты?..
  - Пошли в ботанический, - сразу же согласился я, - попадем как раз к открытию.
  Я взял Свету за руку и, весело болтая, мы направились по шоссе в сторону Маханжиури.
  Было еще рано для прогулок по саду, и мы, очевидно, оказались в числе первых посетителей. Утренняя роса обильно покрывала траву, кустарники, лепестки цветов, и частой капелью скатывалась с листьев деревьев на покрытые гравием дорожки. Иногда падающие капли, освещенные солнцем, вспыхивали яркими звездочками, излучающими лучи всех цветов радуги. Почти вся растительность парка буйно цвела, благоухала, наполняя воздух ароматом каких-то неведомых духов. Чтобы не стряхнуть на себя росу, мы медленно шли по довольно широкой кольцевой аллее первого яруса сада. Мы уже прошли более полукруга, когда Света остановилась возле того огромного кактуса, о котором я уже говорил. Она подошла к нему и стала с любопытством рассматривать надписи, оставленные посетителями, не смотря на строжайший запрет.
  - Павлик, подойди сюда поближе... посмотри: здесь побывали люди еще задолго до нашего рождения, вот интересно! Давай и мы что-нибудь оставим на память. У тебя есть, чем нацарапать?
  - Есть ножик, только это же запрещено... сцапают нас с тобой, Светочка, скандалу не оберешься.
  - Так никого же поблизости нет... ну давай, пиши!
  Я не стал больше отнекиваться, открыл маленькое лезвие ножика, зажал его в пальцах, как плакатное перо, и крупными печатными буквами написал:
  Света Павел, 12 Мая 1941 года
  Сразу же по огромному листу покатились огромные светлые капли.
  - Смотри, Света, он плачет, ему больно...
  - Ничего, скоро все заживет... ну, пойдем! - сказала она, беря меня за руку.
  Вскоре мы забыли об этой проделке и еще долго гуляли по всем тропинкам парка, однако от "Каменного сада" я старался держаться подальше.
  Мы гуляли уже несколько часов, но бодрость и хорошее настроение не покидало нас. Однако я так проголодался (ведь утром я не успел выпить даже чашки чая), что начал искать вокруг себя что-нибудь съедобное. "Света, это годится для салата? - спрашивал я ее, указывая на какой-нибудь шикарный цветок и делая вид, что хочу его съесть. Она смеялась и протестующею махала руками, не догадываясь, что эта шутка была недалека от правды. Когда мы пошли домой и проходили мимо павильона, где продавали разные напитки, закуски и мороженое, я указал на него и предложил:
   - Света, давай чего-нибудь выпьем и перекусим, а?
  - Я согласна, - живо ответила она, - только мороженое...
  Пришлось ограничиться мороженым, - не стану же я есть "люля-кебаб" один.
  Целительный воздух ботанического сада оказал на нас свое волшебное действие: мы были свежи, бодры и радостны, как будто и не провели несколько часов на ногах. Мы прошли по шоссе до самого клуба, и лишь потом свернули на площадку.
  - Знаешь, Павлик, мне не хочется идти домой, и садиться опять за книги, - сказала Света, усаживаясь на скамейке возле часов, - давай еще часик посидим здесь.
  - Правильно, Света, еще успеешь... а когда у тебя следующий экзамен?
  - Через два дня, физика. Вот уж где "пару" схвачу - это точно. Ну, ничего не знаю! Мы с девчонками собираемся шпаргалки писать.
  Мы живо обсуждали вопрос о пользе и вреде шпаргалок, когда на площадку пришел Сергей Аропетян со своей дочкой. Он поздоровался с нами и уселся на скамейку напротив нас. Я заметил, что он не столько смотрит за дочерью, бегающей с сачком за бабочками, сколько наблюдает за нами. Наконец ему, очевидно, надоело сидеть на одном месте. Он поднялся, позвал дочку и, проходя мимо нас, улыбаясь, сказал:
  - Извините, пожалуйста, Павел можно тебя на минуточку?
  Света согласно махнула головой, и мы отошли в сторону.
  - Я вижу, - начал он в пол голоса, - у тебя сложились хорошие отношения со Светой, довольно близкие, так?
  - Да, Серж, мы хорошие друзья, ну и что?
  - А то, мой друг, что тебе нужно на ней жениться. Она очень хорошая девочка, из хорошей семьи, а главное, так это то, что ее отец видный партийный босс.
  - Да мне то, что до этого, Серж? Я вообще не собираюсь пока жениться. Я в этом году в армию ухожу. Меня уже в училище зачислили, так что напрасный разговор, Сережа, спасибо.
  - Нет не напрасный... ты сначала женись, а потом в армию иди. У нас на Кавказе такие невесты долго не ждут, ты упустишь, другой подхватит. Не упускай случая, Павел, без квартиры, работы и положения не останешься, в этом будь уверен. Как другу советую. Ну, иди, а то видишь, Света уже волнуется.
  - Ладно, спасибо за совет, Серж, пока...
  Он взял дочку за руку, и они направились в сторону стадиона. Когда я вернулся к нашей скамейке, Света, немного хмуря брови, спросила:
  - Что он тебе говорил, вы говорили обо мне?
  - Да, ты угадала, - ответил я, не видя причин это скрывать.
  - Ну, и что же он тебе говорил?
  - Он советовал жениться на тебе, - ляпнул я, и тут же почувствовал, что шагнул одной ногой в "трясину".
  - Вот... дурак! Что это ему в голову взбрело?! - воскликнула она, делая вид, что возмущена. - Ну, и что же ты ему ответил?
  - Напрасно ты его так... Сережа очень добрый, умный человек, хороший товарищ. Да и вся семья у него такая, Лиля, дети... они надо мной шефство взяли, если можно так выразиться, - у них большой жизненный опыт. Я поблагодарил его и сказал, что непременно последую его совету (теперь я шагнул в "топь" второй ногой). Я сделал что-нибудь не так, ты возражаешь?
  - Павлик, я не люблю глупых шуток!
  - Да я и не шучу, Светочка, - я так и сказал. А ты считаешь это невозможным?
  - Павлик! - воскликнула она, всплеснув руками. - Насколько я понимаю, ты делаешь мне предложение?!
  - Я не знаю, как это делается... что-нибудь не так, Света?
  Она какое-то время молча смотрела мне в глаза, а я старался изо всех сил выдержать ее взгляд. "Все, - подумал я, - я тону!" Однако Света решила, очевидно, меня спасти. Она вдруг весело улыбнулась, соскочила со скамейки и, подавая мне руку, сказала:
  - Павлик, давай пока забудем об этом разговоре, хорошо? Не провожай меня, - мне пора уже бежать.
  Она помахала мне рукой и быстрым шагом, почти бегом, направилась к своему дому.
  Наконец-то на товарную станцию поступил вагон с ожидаемыми нами материалами и оборудованием. На нас сразу навалилось столько работы, что пришлось работать чуть ли не по две смены подряд. Сначала мы установили недостающее оборудование на самой станции, а потом принялись за установку распределительных ящиков в местах выхода подземного кабеля на поверхность, а также в заводских помещениях и подъездах жилых домов. Времени оставалось немного, но мы были уверены, что свою работу мы закончим в срок. Пошли хорошие заработки, а вместе с ними у меня, Пини и Петьки появились дополнительное трудовое рвение и оптимизм, и мы рвали у Полякова новые наряды на работу чуть ли не с руками. Работа приближалась к концу, и мы старались заработать, как можно больше. Единственно, на что я не соглашался, так это работать в выходные дни.
  Наступило время, когда в один прекрасных июньских дней, мы снова собрались с друзьями всей компанией, и Вовка Габеркорн торжественно объявил:
  - Все, Павлик, мы все успешно сдали экзамены, получили аттестаты и наши школьные годы уходят в прошлое. Возможно, мы вскоре на время расстанемся, но мы навсегда останемся друзьями, будем писать друг другу и обязательно встретимся снова... правда, ребята?!
  - Давайте все сфотографируемся и обменяемся фотографиями и адресами, - добавила Света не так торжественно, - только это не нужно откладывать. Пусть самый последний срок будет... послезавтра, идет?
  - Правильно, Светочка, - включился я в разговор, стараясь перехватить инициативу, - только это полагается торжественно отметить. Я думаю, ни у кого возражений нет?
  - Возражений нет, - ответила за всех Дора, - а у кого соберемся?
  - Ни у кого, а где и когда? - уточнила вопрос Вера. - Я предлагаю устроить пир где-нибудь на природе, что скажете?
  - Ребята, у меня есть конкретное предложение, - заявил Вовка Чирков, до сих пор не принимавший участия в разговоре, - мы же собирались идти на перевал, так? Ну так давайте завтра же и отправимся в горы... доберемся до места и отметим сразу два события: окончание школы и открытие перевала, годится?
  Всем это предложение понравилось, но вдруг Света спохватилась:
  - Так завтра же не выходной, а как же ты, Павлик?
  - Я с вами, а то как же иначе? Я отпрошусь на завтра, - заверил я друзей, совершенно уверенный, что смогу договориться с Пиней и Петькой, чтобы они поработали денек без меня.
  Мы договорились, что выступим в поход в десять часов утра, что каждый возьмет с собой из дома по бутерброду, а я взял на себя обеспечение экспедиции лимонадом, фруктами и вином. Дора пообещала взять с собой рюкзак, чтобы сложить туда все продовольствие, но чтобы нести его потом по очереди. Мы не стали долго гулять, договорились встретиться в назначенное время на стадионе, и разошлись по домам.
  Утром следующего дня, мы встретились раньше, чем договорились. Погода была отличной, и нам не терпелось поскорее отправиться в путь. Как я уже говорил, у нас не было ни карты, ни хотя бы примерного плана местности, по этому мы решили идти по тропе, бегущей по левому берегу реки. Бодро и весело мы двинулись в путь. Однако вскоре берег стал круче и каменистее, русло реки сузилось и углубилось в подобие небольшого ущелья, а тропа резко свернула вправо и вывела нас на Орта-Батумскую дорогу. Мы свернули по ней в сторону гор, надеясь, что она и приведет нас на перевал. Не прошли мы и полчаса, как дорога превратилась в тропу с хорошо видной колеей от двуколки. Местность полого поднималась вверх, а по обе стороны широкой тропы, появились сплошные заросли колючих кустарников и жимолости. Впереди, между двумя вершинами невысоких гор, сплошь заросших буйной растительностью, четко выделялась седловина. Если здесь вообще существует перевал, то только там, решили мы, и двинулись дальше. Подъем становился круче и вдруг, где-то совсем недалеко залаяли собаки, мы остановились.
  - Мы идем неправильно, - заявил Вовка Габеркорн, - там жилье и нас учуяли собаки... нам нужно искать другую тропу.
  - Так собаки лают гораздо правее тропы, - заметил я, - а другой дороги мы вообще нигде не видели, так, что пошли дальше по этой дороге.
  Вскоре мы вышли на террасу, где размещалось обширное подворье. Два огромных черных лохматых пса продолжали лениво лаять на нас, оставаясь на месте. Слева от нас стоял довольно большой дом с высокой цокольной частью и открытой верандой во всю ширину фасада. Справа, возле невысокой стены, сложенной из крупных камней, стояла арба, валялись большие плетеные корзины, жерди и еще какой-то хлам. За домом виднелись ровные ряды апельсиновых и еще каких-то деревьев, по двору бродили с десяток каких-то общипанных кур... пахло конским навозом. Было, похоже, что хозяина дома нет, и мы начали совещаться, как поступить: возвращаться обратно или продолжать искать тропу на перевал. Мы еще не успели ничего решить, как к нам из цокольного помещения (первый этаж дома) вышел человек среднего роста, очевидно, хозяин усадьбы. Одет он был по-домашнему: темно-коричневые галифе из грубошерстной ткани, цветная рубашка с завернутыми до локтей рукавами, сандалии на босую ногу, а на голове клетчатый платок, туго перехватывающий шевелюру черных волос. Очевидно, это был человек средних лет, хотя его возраст определить было очень трудно, так как он был небрит, а черная густая щетина покрывала добрую половину его лица. Он цыкнул на собак и вопросительно уставился на нас.
  - Здравствуйте, вы не знаете, как выйти на тропу, которая ведет на перевал, - начал я, беря инициативу разговора в свои руки, - она где-то здесь, верно?
  Хозяин покачал головой, развел руками и что-то сказал не по-русски.
  - Он сказал, что по-русски не понимает, - перевела Света.
  - Света, ты скажи ему, кто мы и что нам нужно. Может быть, тропа находится за его подворьем?
  Света вступила в переговоры. Хозяин, казалось, не совсем понимал, что нам нужно. Потом он вдруг присел, хлопнул себя по коленям обоими руками и, широко жестикулируя, быстро заговорил. После длительного монолога, он с еще большим любопытством уставился на нас. Света перевела:
  - Он говорит, что никакой тропы на перевал нет, там непроходимые заросли и много ядовитых змей. Это было давно, а теперь туда не ходят даже охотники.
  - Ребята, а нам не обязательно лезть на перевал, если туда нет дороги, - посоветовала Дора, - может здесь есть полянка какая-нибудь... спроси, Света!
  Света немного поговорила с хозяином. Тот что-то с жаром ей объяснил, и Света перевела:
  - Он говорит, что подняться вверх здесь нигде нельзя, - кругом крутые скалы и заросли плетунов и колючек, карнизов нет. Он спрашивает: "Зачем это вам все нужно?"
  - Ну, объясни ему, Света, что у нас пикник, что мы хотим посидеть на природе, отметить праздник, - включилась в разговор Вера, - решили прогуляться в горы, ну, что тут непонятного?
  На этот раз Света разговаривала с хозяином усадьбы довольно долго. Когда тот наконец понял, зачем нам нужно попасть на перевал, он от удивления, очевидно, аж присел. Ожесточенно хлопая себя по коленям обоими руками, он начал живо что-то объяснять Свете. Потом он, сделав рукой пригласительный жест, направился к дому.
  - В чем дело, Света, что он хочет нам показать? - спросил я, поняв жест хозяина, как приглашение следовать за собой.
  - Он никак не мог понять, зачем нам понадобилось лезть в горы. Теперь он приглашает нас к себе в гости, вы как, ребята?
  - Да как-то неудобно, - выходит, что мы сами напросились...
  - Пошли, - подвел черту Вовка Габеркорн, - считайте, что мы уже на перевале.
  Однако мы остались стоять на месте, так как собаки, хоть и не лаяли, но оставались на своем посту, преграждая нам подход к дому. Возле самой лестницы на веранду наш хозяин обернулся и, увидев, что мы топчемся на месте, грозно крикнул на собак, и снова махнул нам рукой: "Идите, не бойтесь!" Собаки, опустив хвосты, нехотя, отошли в сторону. Мы поспешили подойти к крыльцу и стали подниматься по высоким ступеням на веранду. Слева от входа стоял большой дощатый стол, а по обе его стороны, - две грубо сколоченные скамейки. Ни стульев, ни кресел, ни даже табуреток, нигде не было видно. Справа лежали несколько белых мешков, ни то с мукой, ни то с сахаром, которые были сложены друг на друга. Хозяин, весело улыбаясь, что-то сказал Свете, и сделал пригласительный жест в сторону стола.
  - Он сказал, чтобы мы садились за стол, - перевела Света, - а он сейчас принесет вино.
  - Это самое лучшее, что он мог сказать, - быстро отреагировала Вера, - Дора, ребята, выкладывайте на стол все наши припасы, а то я очень голодна.
  На столе, прямо в тех же бумажках, в которых были завернуты завтраки, появились несколько кусков вареной курицы, котлеты, вареные яйца, пучок лука, две копченых рыбы, круг каковской колбасы, лаваш, две бутылки вина, и несколько бутылок лимонада. Пока это все раскладывалось на столе, пришел хозяин с небольшим узкогорлым кувшином вина (литра три, не больше) и двумя эмалированными кружками. Увидев разложенные на столе закуски, он поставил кружки на стол и начал наливать в них темное вино. Потом он подал одну кружку Вере, которая сидела справа от него, вял в правую руку вторую и, приложив ладонь левой руки себе на грудь, произнес: Исмаил (или Измаил, я точно не помню). Вера взяла кружку, грациозно подняла ее, как драгоценный кубок, и ответила: Вера. Тогда Исмаил начал что-то говорить. Окончив свой монолог, он вопросительно посмотрел на Свету. Света перевела: он говорит, что совсем не пьет вина, но, ради такого случая, он немного выпьет, - мы его гости. Он желает мира дому твоему и счастья тебе лично. Вот, пожалуй, и все.
  - Света, передай ему мои наилучшие пожелания, ну, что обычно при этом говорят... ты ведь знаешь, - я не люблю длинных тостов, - ответила Вера.
  Она дотянулась до кружки Исмаила, чокнулась с ним и разом выпила все вино. Поставив кружку на стол и, нисколько не смущаясь, она попросила меня отломить кусок лаваша, и принялась за куриную ножку. Так, переходя от одного к другому, Исмаил знакомился с каждым из нас, что-то говорил и отпивал глоток вина из своей кружки. Возможно, он делал только вид, что пьет. Вино Исмаила нам всем понравилось, хотя на мой вкус, оно было кисловатым. Вскоре кувшин опустел, на столе из закусок не осталось ничего, даже куриных костей, которые я тщательно собирал и бросал собакам. Я полез в рюкзак за штопором, чтобы открыть бутылки нашего вина, но Вера остановила меня:
  - Хватит, Павлик, - мы и так уже пьяны... давайте лучше подарим это вино Исмаилу от нас всех!
  "Хорошо, давайте, - согласились все, только света добавила, - вряд ли он возьмет".
  - У меня возьмет, - уверенно заявила Вера, - вот смотрите!
  Она встала, вышла из-за стола и, подойдя к Исмаилу, лилейно произнесла:
  - Это тебе, Исмаил, от всех нас! Света, переведи, пожалуйста.
  Однако перевода не потребовалось, - Исмаил встал на одно колено и принял дар.
  - Ну вот, а вы говорите, что рыцари перевелись. Извольте убедиться, что это не так - попробовал я прокомментировать разыгравшуюся сценку, - извольте аплодисменты, друзья!
  Под одобрительные возгласы, мы дружно захлопали в ладоши. Исмаил поставил бутылки на стол возле своего кувшина и, улыбаясь, сказал несколько слов.
  - Он благодарит за подарок, он будет его хранить, - перевела Света.
  Нам было весело, нам надоело сидеть за столом, и мы попросили Исмаила показать свою усадьбу. Он с радостью согласился.
  Прежде всего, мы отправились осматривать апельсиновую плантацию, которая состояла из четырех рядов деревьев, по восемь-десять деревьев в каждом ряду. Все они были густо увешены зелеными плодами, - ожидался хороший урожай цитрусовых. Далее терраса сворачивала влево, огибая крутой выступ скалы с глубокой расщелиной, по которой обильно струилась вода. Внизу под расщелиной был выдолблен неглубокий котлован, в котором эта вода скапливалась, как в колодце. За апельсиновыми деревьями размещался небольшой виноградник, а ниже, - несколько грядок огорода. Разговор с Исмаилом вела Света, через которую мы задавали ему вопросы. Из этого разговора мы узнали, что Исмаил живет в большом поселке, который находится в десяти километрах от Батуми, если ехать по дороге Батуми-Ахилкалаки, что у него есть две сестры и старший брат. Приехал он сюда к дядюшке до осени, чтобы помочь по хозяйству. Дядя и его жена уехали сегодня в город по делам. Еще он рассказал, что дома у него нет виноградников, зато есть большая отара овец и две лошади. Вот и все, что мы успели узнать о гостеприимном хозяине этого "горного гнезда". Однако мы были навеселе, нам было здесь тесно, и мы стали прощаться с Исмаилом. Он проводил нас до того места, где дорога переходила в тропу, и начинался подъем. Тут мы и простились со своим новым знакомым.
  Подобно ватаге цыган, под цыганские напевы, мы медленно двигались по дороге, приплясывая и хлопая в ладоши. Больше всех отличились Вера и Вовка Чирков: то они лихо отплясывали цыганочку, то Вовка ходил на руках. Пыталась ходить на руках и Вера, только у нее ни чего не получалось - это было очень смешно, и мы хохотали до одури. Когда мы вышли к реке, свежий ветер быстро выдул из нас остатки алкоголя, а вместе с ним и буйную веселость. У меня началась сильная головная боль, которую я старался скрыть. Потом на головную боль стала жаловаться и Дора, а потом, спустя какое-то время, "скисла" и Вера. Прыти у нас значительно поубавилось, и мы решили "в горы" больше не ходить, а совершить пробег на велосипедах до самого Поти. У Вовки Габеркорна велосипеды были, а остальным я вызвался достать их в велосипедной секции завода. Мы шли вдоль реки по ее левому берегу, и вышли к поселку прямо возле Светиного дома. Провожать мы друг друга не стали. Но, прежде чем разойтись, условились встретиться через день, обменяться фотографиями и адресами, и позагорать на пляже в Маханжиури.
  На пляже было много народа, у кого-то нашелся мяч, день прошел чудесно. В клубе в тот день шло какое-то новое кино, но мы "жарились" на солнце целый день, и идти в душный зал не захотели. Весело болтая, строя различные планы на будущее, мы гуляли до последней "кукушки", идущей в город. Проводив ребят, мы со Светой еще долго сидели на диванчике под платаном возле ее дома, - в этот раз Света уходить не торопилась. Но вот померкли на небе звезды, подул свежий утренний бриз, и я проводил Свету до первой площадки лестницы ее подъезда. На прощание я поцеловал ее три раза... она не отстранялась, и это было первый раз за все время нашей дружбы. Домой я шел в таком приподнятом настроении, что, казалось, ноги не касались земли. Очевидно, я очень перегрелся на пляже, потому и никак не мог уснуть хоты бы на минуту. Меня аж подбросило от внезапного, резкого звонка будильника. Ну, что ж, пора вставать и собираться на работу.
  В последующие дни, работа шла своим прежним порядком и довольно успешно. Но на мне висела обязанность достать четыре велосипеда для планируемой прогулки, которую наметили осуществить где-нибудь в конце июня. Я попробовал выпросить велосипеды на прокат непосредственно у председателя спортивного общества завода, но я не был членом никакой его секции, и он послал меня... подальше. У меня, очевидно, так бы ничего и не получилось, если бы я вовремя не вспомнил о Женьке, о ее авторитете в делах спорта. Не надеясь особенно на успех (я полагал, что она на меня все еще сердится), я отправился к ней: "Так и так, Женечка, помоги..." У нее сразу все получилось, и мне пообещали выдать четыре обычных дорожных велосипеда, еще пригодных для езды по пересеченной местности. Однако при этом было оговорено, что наша прогулка до Поти будет оформлена, как велопробег, организованный велосекцией завода. Мы с ребятами согласились, и решили двинуться в путь рано утром двадцать восьмого июня. Нам выдали карточки, удостоверяющие наши личности, жетоны с номерами для велосипедов и белые майки с тремя большими голубыми буквами на спине: БНЗ. Мы были так уверены в успехе нашего развлекательного предприятия, что нам и в голову не могло прийти, что пройдет совсем немного времени, и нам будет не до того, что судьба властно начнет предъявлять свои права на каждого из нас.
  Утром двадцать второго июня, мы с Пиней отправились устанавливать распределительные коробки на конечной опоре воздушной кабельной трассы. Работы было часа на три-четыре, вместе с затратами времени на дорогу в Орта-Батуми и обратно. День был почти безветренным, донимала жара. Вот мы и провозились с этим почти целый день, бегая то и дело на речку освежиться. Во второй половине дня подул свежий ветерок и мы, наслаждаясь прохладой, пошли, не спеша, по берегу речки домой. Прежде чем идти в столовую ужинать, я решил зайти домой переодеться. Но, не успели мы с Пиней зайти в комнату, как Петька, уставившись на нас широко открытыми глазами, на одном выдохе, выпалил:
  - Война, ребята!
  - Какая война, где?!
  - Так вы, значит, ничего не слышали?! На нас немцы напали без объявления войны. Бои идут по всей западной границе, от Белого до Черного моря. По радио все время передают сообщения через каждые полчаса...
  Прошло несколько минут, и мы услышали голос диктора: "Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза..."
  Прослушав сообщение, что везде идут ожесточенные бои с немецкими оккупантами, я возмутился и заявил:
  - Да, что эти немцы, совсем чокнулись? Их же теперь будут гнать до самого Берлина!
  Воспитанный на фильмах: "Чапаев", "Если завтра война", "Граница на замке", "Танкисты", я ни на минуту не сомневался, что не пройдет и недели, как немцы будут разгромлены и война окончится. "Конечно, Вовке Габеркорну это будет неприятно, - думал я, - что там не говори, а он все-таки, немец".
  На следующий день с фронтов ничего утешительного не поступило. Зато Поляков получил телеграмму из Баку, примерно, следующего содержания: "...Все работы приостановить, монтаж законсервировать. Помещения, аппаратуру и материалы сдать администрации завода. Всех, работающих по найму треста, рассчитать без переориентации на другую работу. Все закончить к 25 июня. О завершении всех указанных мероприятий сообщить в управление треста по телеграфу".
  Всю консервацию монтажа мы закончили в течение одного дня: опечатали помещения станции и склада, закрыли все колодцы фирменными люками, запломбировали распределительные шкафы, сложили в общую кучу, арматурное железо на строительной площадке... вот, пожалуй, и все. 24 июня мы получили на руки документы и деньги. Итак, мы безработные, представлены самим себе и... Фортуне, которая начала быстро вертеть свое колесо.
  Первые дни, если бы не тревожные сообщения с фронта и начала призыва резервистов в армию, война в Батуми не ощущалась никак: ни тебе воздушных тревог, ни светомаскировок. На пляжах по-прежнему было много народа, вечерами работали танцевальные площадки и клубы, а в парках играла музыка.
  Однако тревога все больше, день ото дня, стала охватывать людей: все отдыхающие и приезжие гости стали поспешно разъезжаться по домам. Поезда на Баку и Тбилиси ходили регулярно, и уехать по железной дороге не составляло никаких проблем. Из наших ребят, работавших на монтаже АТС, остались только я, Пиня и Петька. Мы с Петькой ждали, что нас вот-вот призовут в армию, и не собирались никуда уезжать, и пока даже не пытались подыскать себе новую работу. Однако Пиня был настроен на немедленный отъезд к себе домой, и уже 28 июня мы прощались с ним на перроне городского вокзала. Поезд на Баку уходил поздно, Петька остался дома, и я провожал Пиню один. Пиня был добрым человеком, хорошим товарищем, и мне очень не хотелось расставаться с ним. Я так и сказал:
  - Боря, ты был мне хорошим другом, и мне не хочется расставаться с тобой. Давай будем переписываться, и как только меня заберут в армию, я сообщу тебе мой армейский адрес.
  - А почему бы и нет? Ты знаешь мой дербентский адрес. И вообще, будешь опять на Кавказе, заезжай в Дербент, я всегда буду рад увидеть тебя, и мой дед тоже... я писал ему о тебе. Может, опять приедем сюда работать... доделывать то, что начали... Только скорей бы кончилась война!
  Мы еще поговорили немного, пока не ударил перронный колокол.
  - Ну, все, Боря, прощай! Желаю тебе здоровья и успехов. Надеюсь, у тебя все будет в порядке, - сказал я, крепко пожимая ему руку, - и мы еще встретимся.
  - Да, Паша, прощай! И, как сказал бы мой дед: "Это все, что мы поимели от этого гуся..." Прощай!..
  Пиня вошел в вагон, мы помахали друг другу рукой на прощание, поезд тронулся и вскоре скрылся в полутемной дали ночи. Провожающих было мало, и они сразу же разошлись. На перроне я остался один, и меня вдруг охватила жгучая тоска: "Опять я остался один... зачем я здесь, кому я нужен? - думал я, плетясь "домой" нога за ногу. - Что со мной будет завтра?" Я пошел не обычным путем по шоссе, а в обход товарной станции. Это был пригородный район, односторонняя улица которого тянулась почти до самого завода. Жилые дома, складские помещения, какие-то мастерские, тянулись вереницей вдоль узкой асфальтированной дороги, на которой то и дело попадались выбоины, засыпанные крупным щебнем. Улица была плохо освещена, и нигде ни одной души. Только дворовые собаки яростно лаяли, учуяв меня и выдавая мое присутствие. От этого становилось еще тоскливее, и мне хотелось развернуться на девяносто градусов, перейти через железнодорожные пути и выйти поскорее к морю. Но, я все шел, шел, не останавливаясь, как в полусне. Проходя мимо небольшого особняка, окна которого были открыты нараспашку, я услышал громкий плач женщины, непрерывный и надрывистый. Я прибавил шагу, чтобы поскорее уйти от этих раздирающих душу звуков, и никогда еще путь из города в поселок не казался мне таким длинным.
  В семьях моих друзей тоже происходили значительные изменения: Светин отец уехал в Тбилиси на второй день после начала войны, а ее мама переехала в город к своей второй сестре Нателле. Света жила то у одной тетки, то у другой, в зависимости от того, куда мы собирались направиться утром. Отец Николая был переведен на постоянное дежурство в часть, и почти никогда не бывал дома (кстати, Николай опять примкнул к нашей компании). Сержа Айрапетян забрали в армию, о чем мне сообщила Лиля, которую я встретил всю в слезах на улице. И только у Веры, Доры и Вовк, вроде бы, ничего не изменилось... пока.
  Теперь мы встречались каждый день на площадке возле клуба, слушали сводки информбюро и отправлялись на пляж в Маханжиури. Вечером снова слушали информбюро и отправлялись в клуб. С утра до вечера на площадке возле репродуктора (огромного уличного громкоговорителя) собирались люди, ожидая хороших известий с фронта. И каждый раз, над затаившей дыхание толпой, проносился тихий ропот: "Опять наши войска отступают... да что же это такое?!" Вдох удивления, разочарования и боли, вырывался из нескольких десятков грудей сразу. У нас же было твердое убеждение, что наши неудачи на фронтах - это явление временное и, если не сегодня, то завтра, немцы побегут обратно. Несмотря на тревожные сообщения со всех фронтов, оптимизм нас не покидал, и мы возвращались из Маханжиури в поселок с песнями, переделывая их на марши. Одной из них была известная песенка об Одессе, которая в нашей интерпретации звучала так:
  
  Пой, Батуми, - жемчужина у моря.
  Пой, Батуми, - любимый южный город.
  Трудись, Батуми, - прекрасный добрый край,
  Живи, Батуми и расцветай!
  ..........................................................
  
  Каждый раз мы добавляли туда что-нибудь новое, и песня-марш не имела конца. Я заметил, что люли становились хмурыми и раздражительными, а в нас словно вселился бес, мы были веселы и беспечны. Мне было жалко Петьку, - он оставался все больше один, и я каждый раз приглашал его собой, но он оказывался: "Нет, Паша, у вас уже сложилась компания, и я буду там лишним". Иногда на пляже к нам присоединялись другие ребята из поселка, и мы шли домой все вместе, громко распевая песни. Встречавшиеся нам на пути люди, по-разному относились к нашей горластой ватаге: одни приветливо махали нам руками и улыбались, другие отходили в сторону, хмурились и осуждающе качали головами. Однако наша нарочитая бесшабашность длилась не долго, - события начали разворачиваться стремительно, захватывая, так иди иначе, каждого из нас.
  В начале июня в бухту пришел наш любимый крейсер "Парижская Коммуна" с большим креном на левый борт и искореженной надстройкой на верхней палубе. Он не мог пристать даже к товарному причалу, где могли швартоваться даже океанские корабли. К нему подвели плавающий док и приступили к ремонту. Команда на это время сошла на берег и разместилась на вокзале. Мы ходили туда, пытаясь найти кого-нибудь из старых знакомых, но так никого и не нашли. Зато мы познакомились с другими морячками, которые и рассказали нам о морском сражении, в котором и был "ранен" крейсер.
  Сразу же в Батуми была введена полная светомаскировка, и по ночам город погружался во тьму. Это было продолжением событий, о которых я упомянул выше, и началом новых, ждать которых долго не пришлось. Только мы свыклись с тем, что наш красавец крейсер, изрядно изуродованный немецкими субмаринами и штурмовиками, надолго вышел из строя, как на город обрушилась новая напасть. Вновь сформированная мотострелковая дивизия, расположилась лагерем в долине реки Аджарисцхали, берущей начало где-то в Турции. Ночью, мощным потоком, она была почти полностью смыта и унесена в море, вместе с техникой и личным составом. Внезапные ливневые дожди в горах (вопреки официальным прогнозам) мгновенно переполнили русло реки, и вода стеной обрушилась на спящий лагерь. Личный состав дивизии был сформирован, в основном, из местных жителей, и город, и Аджария, да и вся Грузия, погрузились в многодневный траур. Прошли день, два, неделя, а море продолжало выбрасывать на пляжи и прибрежные скалы, все новые и новые трупы.
  Мы продолжали жить как-то по инерции, и мне стало казаться, что о нас все забыли. Однако деньги, которые мы получили при расчете, закончились, и я стал вытаскивать по тридцаточке из своего загашника. У Петьки загашника не было, и нам хватало этих денег на двоих, дня на три-четыре. Нужно было срочно искать работу, и самое первое, что нам пришло в голову - это обратиться за помощью к Полякову. Я уже говорил раньше, что он женился на местной аджарке, очень красивой, хотя и не совсем молодой, зато, как мне сказали, очень состоятельной женщине. После закрытия монтажа, он устроился начальником связи пожарной охраны завода и жил себе припеваючи, не опасаясь призыва в армию. Идея обратиться к нему за помощью была моей, и вот мы с Петькой отправились к пожарникам. Пожарнику, дежурному по ангару, мы сообщили, зачем пришли, и минут через десять к нам вышел сам Поляков. Увидев нас, он сделал вид, что очень удивился:
  - Как, вы до сих пор еще здесь, что вы тут делаете, почему не уехали?
  - Так нам же нельзя уезжать, - заявил я, - мы стоим на учете в военкомате, и нам сказали, что скоро нас заберут в армию. Но нам не на что жить... помогите нам устроиться на работу.
  - А как это я могу помочь вам устроиться... куда?!
  - Ну, куда-нибудь, временно, - продолжал я, как можно убедительнее, - вас же здесь все знают, да и вы ведь знаете, что мы можем делать любую работу.
  - Вот что, давайте, выясним отношения раз и навсегда: я вам не начальник, а вы мне - никто! Никуда я вас устроить не могу и даже пытаться не буду, так что устраивайтесь сами. У вас, что же, совсем не на что жить?
  - Совсем не на что, - ответил Петька, разводя руками, и, выворачивая карманы, добавил, - пусто!..
  Поляков, нехотя полез в карман, достал кошелек и вынул из него две пятерки. Протягивая Петьке деньги, он с явным пренебрежением произнес:
  - Вот возьмите - это все, что могу... и больше ко мне никогда не приходите, вам ясно?!
  Не дожидаясь ответа и благодарности с нашей стороны, он вошел в открытую калитку ангара. На вопрос, встретившего нас пожарника: "Кто это?", он ответил: "Да монтажники... балбесы, мать их...".
  Выходит, Поляков просто прогнал нас, а я-то так надеялся на его помощь. Для меня это была не просто пощечина, - это был плевок в лицо, плевок в самую душу. Вроде бы меня по башке доской огрели, я очень переживал. После Поляков мне долгие годы снился в кошмарных снах. А Петьке, ну хоть бы что: "Я давно знал, что наш Поляков, - дерьмо! - сказал он, протягивая мне одну пятерку. - Помнишь, как он над Пиней измывался? Пошли, Паша, ну его к ..."
  В этот же день мы узнали от поселковых ребят, что они работали в Маханжиурском цитрусовом совхозе поденно, сколачивая ящики для упаковки мандарин. Вот мы сразу туда и направились, и довольно быстро нашли это место. Прямо посредине большой цитрусовой плантации стоял высокий навес, под которым размещалось множество обитых железом столов - это рабочие места. Вокруг штабелями лежали заготовки для ящиков: рейки, планки, доски и ящики с гвоздями. Человек десять совсем молодых ребят сколачивали из этих заготовок ящики. Мастера на месте не было, и мы спросили у оного из ребят:
  - Как заработки?
  - Сдельно... сколько сколотишь ящиков, столько и получишь в конце дня.
  - А сколько же платят за ящик?
  - Десять копеек... обычно можно сколотить тридцать ящиков в день. Некоторые ребята делают и больше.
  Я посмотрел, как они работают, и мне стало совершенно ясно, что мне не заработать и трояка в день, а значит вкалывать целый день за кусок лаваша.
  - А другая какая-нибудь работа есть, - спросил я словоохотливого парня.
  - Есть, - перебирать фрукты и упаковывать их в ящики. Но там работают только женщины.
  Он указал в сторону от навеса, где на циновках горами лежали мандарины. Группа женщин сортировала их и укладывала в ящики. Теперь я окончательно понял, что делать нам здесь нечего.
  - Ладно, спасибо, - поблагодарил я парня за консультацию, - завтра, может быть, придем. А когда мастера можно застать?
  - Не знаю... да он и не нужен. Приходите, начинайте работать, а вечером сдавайте работу. Вечером он всегда бывает.
  Мы поблагодарили парня еще раз, помахали рукой девчатам, работающим на упаковке фруктов, и удалились.
  - Не, Паша, ноги моей здесь больше не будет. Да ты только посмотри, что делают гады: набрали пацанов и эксплуатируют их за копейки! - возмущался Петька. - Ты как хочешь, Паша, а мне такая работа не подходит. Давай лучше поищем другую работу... ведь мы же специалисты.
  - Я с тобой полностью согласен, Петя, давай завтра же попробуем устроиться в порт или еще куда-нибудь. Многих же работников забрали в армию, и рабочие места должны быть.
  Сводки информбюро становились все тревожнее: наши войска, ведя ожесточенные бои, отступали, сдавая города один за другим. Мы с ребятами много раз обсуждали этот феномен и приняли окончательный "вердикт": "Наши войска плохо воюют, и без нас им не обойтись!" Разногласий по этому поводу между нами не было, и вот мы написали шесть заявлений на имя военкома Батумского военкомата с просьбой, отправить нас на фронт добровольцами, но, чтобы всех вместе. Недолго думая, мы отправились в горвоенкомат чтобы вручить свои заявления лично военкому.
  На большом дворе военкомата было много народа: мужчины средних лет, парни старше меня года на два. Большая группа ребят собралась возле двери с надписью: "Медпункт". Посредине двора стояла неровная шеренга мужчин, которые, очевидно, поджидали своего командира. Не смотря на то, что женщин во дворе не было видно, на нашу группу никто не обратил внимания. Мы прошли в помещение, и я повел ребят по коридору, читая таблички на дверях кабинетов. Перед дверью с надписью: "Военком", мы остановились в нерешительности. Дверь была обита мягкой обивкой, и стучать в нее было бесполезно. Вдруг, возле нас оказался дежурный офицер, и спросил:
  - Вы к кому, и что вам нужно?
  - Мы к комиссару, - ответили мы чуть ли не хором, - мы вот...
  - К нему сейчас нельзя, - у него совещание... подождите во дворе.
  - А сколько ждать?
  Дежурный пожал плечами и удалился.
  - Мы так тут до вечера простоим, - сказала Вера, берясь за ручку двери, - пошли!
  Она открыла дверь, и мы робко вошли в довольно большую прокуренную комнату. За длинным столом, покрытым красным сукном, сидело человек двенадцать военных. Перед каждым из них лежали листки каких-то бумаг. За небольшим столиком, приставленном к большому столу буквой "Т", сидел на вид уже пожилой человек в военной форме и, жестикулируя правой рукой, что-то громко говорил. Как только мы вошли в кабинет, он перестал говорить, и все уставились на нас. Сидевший ближе к нам какой-то толстый мужчина, тоже в военной форме, но без петличек, быстро встал из-за стола и, маша на нас обеими руками, заорал:
  - Вы куда, не видите, что здесь совещание?! Дежурный, где дежурный?!
  Он попытался сгрести нас всех вместе и выставить в коридор, но мы не торопились выходить. Вовка Чирков даже возмутился: "Да что вы?.. У нас срочное дело к комиссару... ждать никак нельзя!"
  Тот толстячек даже побагровел от злости и начал снова что-то кричать. Однако пожилой военный, который делал доклад, остановил его:
  - Минутку, Станислав Аркадьевич, у ребят ко мне срочное дело. Ну, что там у вас? - спросил он довольно мягко, подходы к нам
  - Зачислите нас добровольцами на фронт, - ответил я, протягивая ему наши заявления, - больше мы не можем сидеть дома. Наши товарищи уже воюют!
  Он взял бумаги, подержал их какое-то время не читая, а потом отдал их мне обратно.
  - Вот что, дорогие мои, найдите капитана Петрова и скажите ему, что вы от меня, и чтобы он вами занялся... срочно, конечно.
  Мы поблагодарили комиссара и поспешно вышли из кабинета. Капитана Петрова искать долго не пришлось, - но был во дворе и объяснял что-то тем парням, которые стояли в шеренге посередине двора. Бумаги были у меня, и я смело подошел к нему.
  - Здравствуйте, товарищ капитан, мы к вам от комиссара... он велел заняться нами, срочно.
  - Вы были у комиссара? - спросил капитан, недоверчиво глядя на нас. - Ну, и что у вас за дело ко мне?
  - Вот, - сказал я, подавая ему наши заявления, - запишите нас добровольцами на фронт... там все написано.
  - А-а а, - на фронт, значит?... А с родителями посоветовались или тайком решили удрать из дому?
  На лице капитана отразилась ни то грустная, ни то скептическая улыбка, но заявления он взял. Бегло осмотрев их, он командирским тоном заявил:
  - Заявления ваши я забираю, но сюда больше не ходите... мы поставим вас на учет. Ваше время еще не пришло, а когда оно придет, вы получите повестки. Если будите менять адреса, не забудьте сообщить об этом дежурному по военкомату. Все, вы свободны.
  Он положил наши заявления в сумку и вернулся к своим делам.
  - Ладно, на первом этапе мы свое дело сделали, - подвел черту Вовка Чирков, - без волокиты все равно не обойтись.
  На следующий день, после обеда, мы с Петькой отправились в порт устраиваться на работу. Мы очень обрадовались, когда у входа в административное здание прочли объявление, что требуются на постоянную работу следующие специальности... дальше перечень этих самых специальностей. Однако среди них не было ни телефонистов, ни радистов, но зато нужны были корабельные электрики. Мы с Петькой решили, что монтеры телефонных станций стоят выше корабельных электриков, и направились в отдел кадров порта.
  В большой просторной комнате отдела кадров стояло шесть столов, и только за одним из них сидела женщина средних лет. Я объяснил ей, зачем мы пришли.
  - Хорошо, - сказала она почти безразличным тоном, - а где ваши документы?
  Мы с Петькой положили ей на стол документы, которые она стала внимательно рассматривать. Потом сложила их стопкой, отодвинула их в нашу сторону и спросила:
  - Вы инвалиды?
  - Да что вы! - возмутился я. - Какие же мы инвалиды? Мы - спортсмены.
  - Вот и я говорю: спортсмены, а значит призывники. А в объявлении что говорится: "...на постоянную работу". А какая же от вас постоянная работа, если сегодня я вас оформлю, а завтра вас заберут на фронт. А у нас, как нет рабочей силы, так и не будет. Нет, не могу, - у нас распоряжение начальства: "Призывников на работу не оформлять".
  - Насчет нас не беспокойтесь, - нас призовут еще не скоро. Нам в военкомате сказали, что наше время еще не пришло.
  - А справка у вас от военкома есть?
  - Какая справка? - спросил я, удивляясь, все больше.
  - Ну, что вы направляетесь к нам на временную работу или, что вас до конца года не призовут.
  - Конечно, нет, а разве такие справки бывают? - продолжил я затянувшийся диалог.
  - А то, как же? Вот принесите справки, и я вас враз оформлю.
  Мы забрали документы и собрались уходить, но она нас остановила:
  - Хлопчики, я вам советую сходить на швейную фабрику. Они там обмундирование шьют разное, так им всегда нужна рабочая сила.
  Мы поблагодарили сердобольную бюрократку и отправились искать швейную фабрику. Искать ее долго не пришлось, так как это было одно из крупнейших предприятий города. На проходной нас встретили приветливо, и мы узнали, что фабрика работает в две смены по десять часов каждая, что электромонтеры им требуются. Однако в отдел кадров мы уже опоздали, и завтра нужно подойти за справками к девяти часам утра. Мы с Петькой были очень рады такому приему, и полные надежд отправились домой.
  Встречи со своими друзьями в этот вечер у меня не намечалось, и я собрался после ужина немного почитать. Только я открыл томик Джека Лондона, как в комнату влетели Колька и Вовка Чирков, вспотевшие и возбужденные, они прямо набросились на меня:
  - Паша, деньги есть?!
  - Да что это с вами? - удивился я, вскакивая с кровати, - Зачем деньги, сколько?
  - Давай все, что есть, а потом на всех разделим. Мы вот уже рублей сорок собрали, но этого мало... поторопись, Паша, - время не ждет!
  - Да что такое случилось, вы можете мне толком сказать?
  - Вовка Габеркорн и его родители подверглись депортации, понимаешь? Их изгоняют из Батуми безо всякого предупреждения... пришли "чекисты", дали десять минут на сборы и все. Потом квартиру опечатали, а их отвезли на товарную станцию, - там между товарняками три вагона пассажирских...
  Я слушал Вовку, вытаращив глаза от удивления, и никак не мог понять сути происходящего.
  - Постой, Вова, за что их вдруг выгоняют, зачем, куда? Да как же вы сами об этом узнали?
  - Я случайно узнал и сбегал за Вовкой, а потом мы пробрались туда... там уже много людей, и все новых подвозят. Охраны почти никакой: два милиционера возле вагонов. Давай, Паша, быстрей, а то увезут...
  Колька говорил сбивчиво, но я все понял: нужно торопиться выручать друга. Карманных денег у нас с Петькой было очень мало, - пришлось бежать в камеру хранения и лезть в загашник, Мне показалось, что денег там уже мало, но считать было некогда, и я вытащил три тридцатки. Минут через десять, мы уже мчались во весь дух к товарной станции. Еще минут через двадцать, мы нырнули под один порожний состав, потом под другой и, наконец, выбрались к трем пассажирским вагонам, стоявшем на параллельном пути между товарными составами. Никакой платформы здесь не было, двери вагонов были открыты только с одной стороны, но люди, толпясь возле них, не спешили занимать места. Мы быстро нашли Вовку и его родителей, и трудно описать радость, с какой они нас встретили. У Вовки был в руках только один большой отцовский портфель, у Вовкиной мамы - обычная хозяйственная сумка, а у отца - дорожный чемоданчик чуть больше спортивного. Вот и все, что им разрешили взять с собой в дорогу. Мы отдали Вовке деньги, а он тут же передал их маме.
  Вова, как же это случилось? - спросил я. - Когда, почему?
  - Да несколько часов назад... ворвались в квартиру без предупреждения, без разрешения, как банда, и даже собраться не дали, сволочи!.. Почему? Да потому, что мы немцы, Паша, понимаешь? "Пятая колонна" - вот кто мы, оказывается...
  - Володя, - перебил я его, - это недоразумение... ошибка! Уже завтра все выяснится, вот увидишь. Да и война теперь уже скоро кончится. Все будет хорошо, и вы скоро вернетесь обратно.
  - Паша, ну ты, как ребенок заладил: "Война скоро кончиться..." Когда она кончится, куда нас погонят, как мы будем жить? Прощайте, ребята, и спасибо вам за все... передайте привет девочкам и вообще... не забывайте.
  Вовкин отец прервал наш разговор:
  - Вам нужно уходить, - вон милиции прибавилось сколько... вас могут арестовать. Спасибо за все, и прощайте!
  Мы быстро попрощались и нырнули под вагон. Выбравшись к платформе для "кукушки", мы уселись на ней и стали ждать. Прошло часа четыре, прежде чем мы увидели короткий поезд: один почтовый вагон сразу же за паровозом, потом три пассажирских вагона, а потом опять почтовый вагон. Поезд шел медленно, окна вагона были затемнены, и только из паровозной трубы временами сыпались искры. Не знаю, выдел ли Вовка нас? Но, мы надеялись, что видел, и махали ему руками: прощай, друг, и до скорой встречи!..
  На следующий день, в десять часов утра, мы с Петькой были уже в отделе кадров швейной фабрики. Встретили нас там довольно приветливо, дали нам бланки для заявлений, анкеты и еще какие-то бумажки, которые мы тут же и заполнили. Потом нас направили с этими бумажками к представителю особого отдела, чтобы он дал добро на дальнейшее оформление нас на работу. Это был мужчина лет сорока, среднего роста, в военной форме. Он просмотрел наши бумаги, поговорил с нами минут десять и заявил: "Все, по-моему, вы нам подходите. Скажите в отделе кадров, чтобы оформляли, а я потом зайду и подпишу". Еще через час, нас привели в огромный швейный зал, весь заставленный агрегатами, по двадцать-тридцать швейных машин на каждом. Здесь работало одновременно человек двести пятьдесят только одних швей, не считая обслуживающего персонала: механиков, электриков, диспетчеров. Гул моторов, трескотня швейных машин, гомон от множества невнятных голосов прямо оглушили меня с непривычки. Мы познакомились с мастером смены электриком Иваном Григорьевичем и его сыном Леней, который работал здесь тоже электриком. Вот мы с Петькой и попали к ним в бригаду. В нашу обязанность входило обеспечение нормальной работы всего электрооборудования цеха: моторов, пускателей, распределительных щитов, освещения, вентиляторов и нагревательных приборов (в основном, утюгов). Потом Иван Григорьевич, фамилия его Бондарь, провел нас по цеху и показал нам огромные электромоторы, которые полагалось смазывать два раза в сутки. Еще полагалось вести журнал, куда записывались все неисправности и принятые меры по их устранению за смену. Кроме того, в этом же журнале, нужно было расписаться при пересменке: смену сдал... смену принял...
  Итак, мы с Петькой приступили к новой для нас работе, совершенно не похожей на нашу прежнюю. Я не знаю, как он, но я чувствовал в себе какую-то неуверенность и даже страх, от которых старался поскорее избавиться: "Да это же пустяки, - уверял я сам себя, - справлюсь!"
  До обеда ничего особенного не случилось, и мы пробыли на своем рабочем месте, наблюдая за цехом. Поближе к обеду одна тетка принесла на ремонт утюг, в котором перегорела спираль. Я тут же заменил ее, и все дела, - мне даже легче на душе стало. Незаметно подошло время обеда, и Ленька повел нас в столовую, а там народищу, - не протолкнешься. Я не стал стоять в очереди, взял в буфете бутылку кефиру и булку, съел это, не садясь за стол, и вернулся в цех. Чтобы не торчать на своем возвышении (площадка поста была приподнята на три ступеньки выше уровня пола), я пошел бродить по цеху, осматривая огражденные сеткой распределительные щиты. Все это было теперь моим хозяйством, и мне хотелось рассмотреть все получше. Возле одного щита я остановился: дверь в ограждения была открыта, рубильники были выключены и на них висела табличка: "НЕ ВКЛЮЧАТЬ, - ИДУТ РАБОТЫ" "Вот болваны, - подумал я, - да разве это так делается? А что, если табличка свалится и кто-нибудь включит рубильник? Нужно будет сказать об этом мастеру..." Не успел я до конца додумать эту мысль, как меня кто-то похлопал по плечу. Я обернулся, а передо мной - Ася!
  - Здравствуй, Павлик, - радостно произнесла она, - вот не ожидала встретить тебя у нас... а я тебя сразу заметила, как только ты вошел в цех. Я вон на том агрегате работаю, а ты что же, надолго к нам?
  - Здравствуй Ася, я тоже рад тебя встретить, а на долго ли устроились сюда? Не знаю... наш же монтаж закрыли, и все разъехались кто куда, только мы с Петькой и остались. Пока поработаем здесь, а там скоро и в армию...
  - А ты знаешь, от нас теперь могут и не забрать, - мы теперь выполняем военные заказы, работаем на оборону, а на войне и без тебя обойдутся...
  Резкий длительный звонок сообщил об окончании обеденного перерыва и прервал нашу беседу. Мы направились к своим рабочим местам, но, прежде чем отойти от меня, Ася сказала:
  - Наша смена заканчивается в семь, поедем домой вместе?
  - Конечно, Ася, только мы с Петькой собрались зайти в военкомат, раз мы уже в городе, а может, и не пойдем... вечером будет видно.
  Вообще-то, я это сказал так, на всякий случай, потому что знал, что Петька не очень любит женскую компанию, а оставлять его одного я не хотел, - обидится. А потом эта проблема отпала сама собой, - через два дня мы с Петькой переехали в общежитие фабрики. Правда, оно и в подметки не годилось общежитию на БНЗ, но зато было рядом, и ездить каждый день туда и обратно уже не было необходимости.
  Фабрика работала не только в две смены по десять часов, но и без выходных. Каждая смена начинала работать в восемь часов: первая - в восемь часов утра, вторая - в восемь часов вечера, и так в течение декады. А потом, путем сложной перестановки, смены менялись местами. Этот режим давал мне возможность встречаться со своими друзьями вечером, когда я работал в первую смену, и днем, после ночной. Ребята удивлялись, как это вообще можно выдержать? Если спать восемь часов, то на все остальное оставалось четыре часа, но я старался приучить себя спать поменьше. Больше всех возмущался Вовка: "Какой черт толкнул тебя на эту работу? - Это же каторга!" "Подыщите мне другую работу, - отвечал я, - и мне будет приятно, принять от вас этот дар. А пока вы будите искать, я поработаю здесь".
  По правде, говоря, я быстро вник в суть своего дела, и эта работа стала мне даже нравиться. Однако мне не хотелось все рабочее время сидеть на своем "пьедестале" и ждать, пока принесут неисправный утюг или позовут на устранение какой-нибудь неисправности. Вот я и занялся рационализацией. Во-первых, мне не нравилось, когда женщины приносили утюги на ремонт и стояли "над душой", пока их отремонтируешь. Приходилось спешить, а из этого ничего хорошего не получалось. Вот я и попросил у мастера штук десять старых списанных утюгов, и собрал из них пять запасных, вполне пригодных для работы. Теперь, когда приносили неисправный утюг на ремонт, ждать было не нужно, я просто обменивал его на запасной. Мастеру моя инициатива понравилась, и он доложил об этом старшему инженеру по энергоснабжению фабрики Марии Васильевне Чумак. Потом я взялся за профилактику распределительных щитов, которые, по моему мнению, были в очень плачевном состоянии (у нас на телефонной станции, такие щиты блестели хромом и лаком). Как-то ко мне подошла одна из работниц и испуганным голосом сказала: "Павел, там за щитом что-то светится и дым идет". Она показала мне, где это, и действительно, перемычки между клеммами рубильников и предохранителей нагрелись до бела, и с мраморной панели шел дымок. Нужно было немедленно отключать щит от нагрузки, а это означало остановить целый сектор на час, а может быть и больше. Я, на это самое простое решение, пойти не мог, но тут в цеху появилась Мария Васильевна, и я позвал ее (мастера в этот момент в цеху не было).
  - Вот, - сказал я, показывая дымящуюся панель щита, - что прикажите делать?
  - Да-а, - удивленно, но совершенно спокойно, ответила она, - а что тут думать? Отключай сектор...
  - Мария Васильевна, можно, я поставлю перемычки на прищепках с внешней стороны, до перерыва дотянем, а потом, во время перерыва, заменю алюминиевые провода на медные. И вообще, монтаж на этом щите нужно заменить на новый, - видите, все здесь обгорело и окислилось.
  - Хорошо, перемычки давай поставим, только неси перчатки...
  Я принес изолированные гибкие перемычки с пружинными зажимами на концах, надел резиновые перчатки и приступил к делу. Не прошло и минуты, как щит стал остывать, и опасность аварии миновала. Мария Васильевна была очень довольна этой пустяшной, на мой взгляд, операцией, и разрешила мне в нерабочее время "довести этот щит до ума". На эту работу она выписала мне дополнительный наряд, так как такая работа не входила в мои основные обязанности. За этой нерегламентированной работой, последовали другие, одна сложнее другой. Так начались мои дополнительные заработки к основному окладу, а главное, начал расти мой авторитет, как специалиста. Когда мы получали с Петькой зарплату, он сразу же заметил разницу и с удивлением заявил:
  - Что за черт, Паша, мы делаем с тобой одну и ту же работу, а я получаю значительно меньше, чем ты?!
  - Так это же дополнительная работа по наряду, Петя, за неплановый ремонт щитов и другие... бери себе дополнительно какую-нибудь работенку, и будешь получать больше.
  - А на кой мне черт дополнительная работа? Я и так не успеваю отдохнуть.
  - Так что же ты тогда обижаешься?
  - Нет, Паша, здесь что-то не так...
  - А ты проверь все в бухгалтерии, раз сомневаешься, - проще простого.
  Я брал себе все новые, все более сложные работы. Однажды, даже взялся за ремонт грузового лифта, на который были утеряны монтажные схемы. Потом, много лет спустя, вспоминая этот период своей жизни, я сам удивлялся своей жажде к работе и творчеству, а также дерзости, с которой я брался за любую незнакомую мне работу. Словом, я вкалывал, а Петька продолжал возмущаться из-за разницы в нашей зарплате.
  Время шло. Наступило двадцать второе августа, а военкомат как будто забыл о нашем с ребятами существовании, в нашем родном клубе шел новый кинофильм о бравом солдате Швейке, а главное, - серия репортажей и киножурналов с фронта. Мы договорились встретиться и обязательно посмотреть эти киножурналы. Я постарался приехать как можно раньше, чтобы зайти в старое общежитие и посмотреть, не пришло ли что-нибудь на мой адрес. Оказывается, утром мне принесли повестку из военкомата и оставили в общежитии, на случай, если я появлюсь. Адрес-то, я забыл изменить, а в повестке, как всегда, написано: "Явиться срочно..."
  Бежать сразу же в военкомат, по моему мнению, было уже поздно, а, кроме того, мне очень хотелось посмотреть киножурналы о боях на всех фронтах. Кроме того, я хотел показать ребятам повестку: "Лед тронулся, господа заседатели..." Девчонки отнеслись к этому как-то насторожено (Николая не было), и только Вовка, как обычно, возмутился:
  - Вот видите, я же говорил вам, что бюрократы есть даже в армии! Ну, как же это понимать? Заявления подписывали все вместе, а повестка пришла только Паше. Паша, ты завтра спроси насчет нас, ладно?
  - Значит, наше время еще не пришло, Вова, - ответила задумчиво Света, - "Не спешите, ребята, соваться раньше времени в пекло...". Так говорит моя мама.
  - И она права, - подхватила Дора, - зачем нам нарываться? Когда призовут, тогда и пойдем... может до того времени и война закончится. Так что ты, Вова, не куражься... разве ты не видишь, - с войной не шутят.
  - Знаете, что я вам хочу сказать, ребята, - вмешалась в разговор до сих пор молчавшая Вера, - я завтра или после завтра пойду в военкомат и заберу свое заявление, - к нам с Кубани привезли бабушку и двух племянников, и теперь они полностью на моем попечении. Ну, какая там к черту война, да еще добровольно, а?!
  Такого настроения у ребят я раньше не только не видел, но подумать о таком не мог: налет романтического патриотизма сдуло, как пыль сильным порывом ветра. В девчонках проснулись женщины, ненавидящие войну. Мы еще долго обсуждали эту тему, потом посмотрели кино, и все вместе поехали в город. По дороге мы договорились на завтра снова встретится в клубе, где должен был состояться вечер отдыха с эстрадными артистами и еще какой-то знаменитостью, которая должна была выступить с докладом о международном положении. Докладчик и артисты должны были приехать из Тбилиси. Я же обещал рассказать им обо всем, что мне удастся узнать в военкомате.
  Придя на работу следующим утром, я тут же показал повестку мастеру. "А что тут думать? - сказал спокойно Иван Григорьевич. - Иди, раз вызывают". Через полчаса я уже был в военкомате, и предъявил повестку дежурному
  - Хорошо, - сказал он, заглянув в какой-то журнал, - пришли вовремя. Вы радист и состояли у нас на особом учете, так? Ваша группа связистов теперь полностью сформирована. Сегодня отправляетесь тбилисским поездом в двадцать два ноль-ноль. Вагон первый, командир группы лейтенант Смирнов... и без опозданий! Ну, все ясно?!
  - Все ясно, - ответил я, по возможности бодро, - а как же расчет на работе?
  Он перевернул мою повестку и поставил на обратной стороне штамп: "Призван. Срочно рассчитать".
  - Ну, давай торопись, - времени у тебя мало, - сказал дежурный, отдавая мне повестку обратно. Лишнего барахла не набирай с собой, - все равно придется сдать в каптерку. Ну, а там получишь обмундирование.
  Все завертелось так быстро, что я не знал, с чего начинать сборы. Для начала я отправился в бухгалтерию, чтобы получить расчет и деньги. Однако мне сказали, что денег в кассе нет, и что они будут только завтра. "Да вы не беспокойтесь, - сказал мне главный бухгалтер, - вы пришлете нам адрес вашей части, и мы вам все вышлем". Я махнул рукой, и пошел к себе в цех, чтобы сообщить Петьке, что иду на войну. В цехе быстро распространился слух: "Пашу забирают на войну". Я попрощался с ребятами, с мастером, а потом пошел к Марии Васильевне. В кабинете она была не одна. Я извинился и, как можно бодрее, заявил:
  - Мария Васильевна, меня забирают в армию. Сегодня в десять часов я отправляюсь в Тбилиси, в часть.
  - Как, уже? - удивилась Мария Васильевна, поднимаясь из-за стола. - А я ничего не знала...
  - Так я только вчера вечером повестку получил. Ну, а сегодня нужно уже ехать. Я зашел попрощаться с вами, Мария Васильевна, хорошо было с вами работать...
  - Мне тоже, Павлуша, хорошо было с тобой работать. Желаю тебе счастливого пути и успехов по службе. Береги себя, Павлуша. Надеюсь, что после войны, ты вернешься к нам?
  - Я постараюсь... прощайте, Мария Васильевна.
  Мы крепко пожали друг другу руки, и я вернулся в цех. Первой, из знавших меня рабочих, ко мне подошла Ася.
  - Павлик, - это так неожиданно, я прямо не знаю... я думала, что это случится не скоро. Я желаю тебе всего самого наилучшего, и чтобы ты поскорее вернулся домой. А помнишь... тогда? Я тебя очень любила, Павлик, очень... правда! Я желаю тебе счастья...
  Она вдруг, никого не стесняясь, обняла и поцеловала меня. Потом я попрощался с другими знакомыми. Мне нужно было уже уходить, и мы с Петькой вышли во двор. Начал накрапывать дождь, черные тучи торопились закрыть все небо, значит через час или два, будет ливень.
  - Ну, вот, Петя, - начал я, прежде чем проститься с ним, - ты, очевидно, дома меня уже не застанешь. Так все лишние на войне вещи, я оставляю тебе, - пригодятся. Через несколько часов я уезжаю.
  - А как же я, Паша, как же я буду один?
  - Ничего, Петя, возможно скоро и тебя призовут в армию, а армия - это еще не война. Так что пока работай, и сам никуда не суйся, понял? А пока давай прощаться, может, когда-нибудь встретимся.
  Мы попрощались по-братски, и я ушел домой собираться. Вещей у меня было немного, всего один чемоданчик, да еще модное пальто. Но, все равно, я выложил все, что мне казалось ненужным: книги, старую куртку, парусиновые туфли и всякую другую мелочь. Берет и пальто я, на всякий случай, решил взять с собой. Время шло быстро, и я торопился, чтобы успеть зайти домой к Свете еще до того, как она успеет уехать с ребятами в клуб на БНЗ. Адреса Доры и Верки я на память не знал, да и Вовкин адрес знал лишь примерно.
  Я не мог пережидать дождь, это было бы бесполезной тратой времени. Набросив на руку пальто и взяв чемодан, я вышел на улицу. По дорогам неслись потоки воды. Перебираясь с одного участка дороги на другой, избегая глубокой воды, я быстро шел по улице, стараясь держаться под кронами деревьев. Наконец я добрался до нужного дома, поднялся на второй этаж и остановился у знакомой двери, стряхивая с берета капли дождя. Дверь мне открыла Светина мама.
  - Здравствуйте, Виктория Давыдовна, а Света дома?
  - Здравствуй, Павел. Нет, ее дома нет, - ответила она с удивлением в голосе, - она же уехала с девочками туда... уже давно.
  - Какая жалость, Виктория Давыдовна, я хотел попрощаться... я ухожу на войну. В десять часов уходит наш поезд. Это же надо... какая жалость, а мне так хотелось увидеть ее перед отъездом. Передайте ей от меня большой привет, я желаю ей счастья, и пусть не торопится идти на войну...
  - Ах, Боже мой! Ты конечно должен ее увидеть, и поезжай туда прямо сей час, еще есть время, еще успеешь...
  - Я постараюсь, - ответил я примирительно, понимая, что спорить с ней бесполезно, - я постараюсь. Прощайте, Виктория Давыдовна, - мне пора...
  Она вдруг обняла меня, поцеловала и, крестя, проговорила:
  - Да сохранит тебя Господь, да будет твой путь легок и бескровен... желаю, счастья тебе, прощай!
  Она постояла на пороге, пока я не спустился вниз. Ливень прекратился, но мелкий редкий дождик продолжал сыпать. Потоки воды спали, и теперь можно было идти посредине дороги, где обнажился асфальт. Проходя мимо красивого особняка, которым я любовался в ночь нашего приезда в Батуми, из открытых настежь окон, которого, лилась тогда чарующая музыка, я вдруг остановился. Окна так же, как и тогда, были открыты, кружевные шторы слегка колебались от небольшого ветра, и тихие звуки полонеза выливались на улицу... у меня сжалось сердце. Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль: "Батуми встречал меня тогда этой музыкой, и теперь провожает ею же и со слезами... Не плачь, Батуми, спасибо за все, я вернусь!" Времени у меня оставалось часа полтора, не больше, и я медленно пошел на вокзал.
  Я думал, что вагон с призывниками будет забит до отказа, однако оказалось, что мест хватило на всех. В нашей группе было много мне знакомых ребят, как по радио клубу, так и по поселку. Не успели мы, обменятся своими впечатлениями, как поезд тронулся, а я поторопился выйти в коридор и встать у окна. Мимо проплывали знакомые места, а вот и клуб, где меня все еще ждут друзья. У меня ручьем потекли слезы, и я произнес вслух: "Прощайте, дорогие мои! Прощай Света! Прощай Батуми... мы еще встретимся, обязательно встретимся!"
  Паровоз издал протяжный гудок и нырнул в туннель под Зеленым Мысом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"