Аннотация: Второе апокрифическое сказание из жизни В.И. Ленина
Счастливая звезда печника Бендерина
( по мотивам М. Зощенко )
На краю небольшой подмосковной деревушки проживал некто Иван Бендерин, по профессии печник. Было ему лет около сорока, возраст не такой уж древний, можно сказать, самый серединный, сочный, но в результате всех недавних революционных потрясений и переживаний голова его стала седа раньше времени, и даже из носа и ушей торчали белые пакли, как у заматерелого безумца. С рождения он был человеком неказистым, чрезмерно косматым, одним из тех, которых в народе обычно называют чучелами или просто лешаками, а тут ещё и побелел. Неприятное было зрелище. Сталкиваясь с ним сумерками в тесных переулках, односельчане часто хватались за сердце и даже придумали ему обидную кличку Мохнорыл. К тому же, вследствие непродолжительной службы в рядах Красной Армии, правой ноги у него не было вовсе, оторванной взрывом колчаковской гранаты, а левый глаз по причине тяжёлой контузии как закрылся один раз, так больше и не открылся. Или открывался совсем чуть-чуть, и тогда у Бендерина становился подозрительный, хитрый и злоумышленный вид.
Вдобавок ко всем этим напастям около трёх лет назад завелась у Бендерина жена, Нимфодора Сидоровна Брык-Нога, рослая женщина, с лицом наподобие тыквы. Случилось это во время отступления белогвардейцев от Москвы. Она прибежала в деревню вся полуголая, в состоянии явного аффекта и стала кричать, что её предали, бросили и надругались, что негодяи в офицерских погонах не пустили её даже в обоз к фуражирам, а теперь придут красные и запросто зарубят её шашками в наказание за политические ошибки молодости.
- Господа мужики, - заплакала Нимфодора, - пусть кто-нибудь из вас защитит жертву несчастных обстоятельств и сделается моим мужем, чтобы большевики не подумали обо мне каких-нибудь пошлостей. Иначе я, как юная Офелия, этой же ночью брошусь в ваш колодезь и там утоплюсь.
Мужики смущённо смотрели на Офелию и покряхтывали. Очень уж была она высока ростом и кругла боками, содержать такую женщину в деревенских условиях выходило накладно.
- Пусть возьмёт Мохнорыл, - предложил кто-то из толпы, - а то чего он бобылём живёт да народ в переулках пугает? В крайности, она ему, убогому, по хозяйству помогать станет, хату обихаживать. Ну что, Бендерин, говори: согласен взять к себе такую кралю?
Бендерин застенчиво кивнул и заглянул в глаза нечаянной супруги. Там вспыхивали болотные зелёные огоньки.
На другой день в деревню вошёл передовой отряд Красной Армии. Этим же вечером командир отряда, выслушав чьё-то вежливое указание, отрядил двоих бойцов к Бендерину.
- Где у тебя, товарищ инвалид, прячется контрреволюционная стерва? - войдя в хату, поинтересовались они.
Когда Нимфодора вышла из-за занавески и расправила сильные плечи, то солдаты умолкли и стали чесать в затылках. Затем, деловито обсмотрев женщину со всех сторон, о чём-то коротко перешептались и увели конвоем на свой бивак. На отчаянные увещания Бендерина, что Нимфодора стала совсем другой человек, полностью перевоспиталась и теперь всей душой любит советскую власть и в особенности её боевой авангард - Красную Армию, ему ответили:
- Молчи, колченогий дурак, и сиди дома. Сами видим, что любит. Красная Армия желает только удостоверить это фактически.
В точности не известно, как прошло это удостоверение, однако на третий день Нимфодора вернулась домой пьяная и грязная, и с глазами, как две зелёные луны.
- Животное, - повалившись на кровать, сказала она непонятно кому, - хоть бы будёновку снял.
И заснула.
Стали Бендерин и Нимфодора Сидоровна жить семейственно.
Огорчило инвалида то, что супруга наотрез отказалась выполнять мелкую домашнюю работу.
- Это мещанство, - заявила она. - Вы прекрасно сами справляетесь и в кухне, и во дворе, а яичницу выпекаете просто прелесть. К тому же корова ваша, Гава, настроена ко мне враждебно, до вымени не допускает, рычит, как пантера. Что же касается поросят... О, это такие канальи!
Причина другого огорчения состояла в том, что в Нимфодоре обнаружилась чрезвычайная пожирательная способность. Кушала она много и подряд всё, что подворачивалось под руку. Бендерин буквально изнемогал, ковыляя с огорода в хлев, из хлева в курятник, из курятника на кухню. Скворчала на плите сковорода с яичницей, в печной пасти доходил томлением чугунок с кашей, и жирно плескалось розоватое молоко в кувшине. Нимфодора Брык-Нога благосклонно посматривала на мужа и, деликатно оттопырив мизинец, стругала хлеб огромными скибками. Затем усылала мужа из хаты под предлогом, что возможно-де подавление корками, когда на неё смотрят чужие глаза, и усаживалась за стол. Через четверть часа чугунок оказывался пуст, застывал жир на сковороде, неприбранный стол оставался в пятнах пролитого молока, супруга же довольно покряхтывала с печи.
Вспомнив статью из какого-то научного журнала, читанного много лет назад, Бендерин осторожно высказал опасение, дескать, не поселился ли у неё внутри живота опасный моллюск под названием солитёр? Учёные медики уверяют, что подобные вещи довольно часто встречаются в природе, и что этот злой червяк, обосновавшись в кишках, начинает питаться и развиваться за счёт своего хозяина, незримо воруя у того проглатываемую пищу. Дескать, очень тяжело увечному человеку кроме своей семьи кормить ещё и тайного вредителя. Может быть, к Власу-ветеринару наведаетесь, дражайшая Нимфодора Сидоровна? Брык-Нога обижалась и не допускала к себе бестактного мужика.
Через полгода Бендерин ссохся, как богомол, щёки ввалились, и здоровый глаз его глядел на мир со скорбью. Наружность стала ещё страшней и подозрительней, чем была прежде, и ребятня дразнила его "шкелет одноногий". Люди по-прежнему от него шарахались, и даже Нимфодора вздрагивала в темноте, когда натыкалась в супружеской постели на притаившееся под одеялом костлявое, измождённое существо, обросшее седым мехом. Немедленно поднимался крик на всю деревню, и Бендерин летел за порог, напутствуемый словами:
- Ну, подкрался исподтишка... Ведь глядеть невозможно, такие страсти... До того напугал, окаянный, что даже кушать захотелось. Ступайте-ка лучше на двор, Бендерин, принесите мне яичек из-под курочки.
Приходилось бедолаге тащиться в курятник, скрипя приспособленным к культяшке специальным костыликом в виде рюмочки, и тревожить там курочек, которые, надо сказать, также ужасались его необычайного вида и с заполошными криками разбегались кто куда.
Нимфодора Брык-Нога давно забрала полную власть в доме и беззастенчиво помыкала Бендериным, словно это был её личный батрак. Быть может, она вообще прогнала бы его со двора, хотя бы только из-за одной компрометирующей внешности, если бы профессия печника не приносила в семью обильного дохода. Печником Бендерин был наследственным, первостатейным, и его приглашали по специальности не только из соседних деревень, но иногда даже из самой Москвы.
Наступил тяжёлый для страны 1921 год. Вместе с призраком коммунизма по её бескрайним просторам стал бродить страшный призрак голода, в котором, строго говоря, не было ничего призрачного. Не помог даже известный декрет, отдавший землю в прямую крестьянскую собственность, потому что вслед за декретом разлетелась по сёлам и деревням лихая конница, вооружённая до зубов, обретшая жуткое для каждого хлебороба имя: продразвёрстка. Разверстали до того, что люди отчаянно махнули на всё рукой и стали потихоньку вымирать голодной смертью. К Бендерину перестали поступать заказы на починку каких-либо печей, поскольку выпекать в них стало нечего. Супруга Нимфодора некоторое время выжидала, крепилась, втихомолку убирая одну за другой дворовых курочек. Оказавшийся в холостом положении петух сбежал из хозяйства куда-то в лес, где, видимо, чаял отыскать внезапно утраченное семейство. Там он, говорят, одичал и даже научился летать. Влас-ветеринар божился, что собственными глазами видел, как бендеринский петух вылез из глухой чащи и взлетел на верхушку высочайшей сосны. Там он отчаянно что-то прокукарекал и, поднявшись выше туч, стал в хвост к стае журавлей, направлявшейся на юг, в Туркестан.
Очень скоро участь курочек разделили три доверчивых, как в сказке, поросёнка. Затем ополоумевшая от желудочных позывов Нимфодора подступила с топором к корове, была ею чувствительно забодана в мягкое место и, заплакав от злости, обратилась к Бендерину с ультиматумом:
- Смотри, изверг, до чего ты меня довёл! Знала ли я, чем обернётся совместная жизнь с эгоистом? Отравлены все мои лучшие годы! Ведь ничего же в доме не осталось, ни единой крошки! Где курочки? Где поросятки? Где вкусные яички? Ничего нет. Только жестокая корова рогами трясёт. Не ожидала от тебя такой подлости, Бендерин. Если не хочешь немедленного развода, поражения в правах и, совокупно, поражения в уцелевший глаз, иди немедленно в подмосковные леса, авось поймаешь там зайца, а лучше лося. Али хоть грибов с земляникою принеси, буду сухоядением заниматься. Идите, Бендерин, от греха.
Взял печник берестяное лукошко и пошёл в леса. Идёт неторопливо, по сторонам внимательно смотрит, тихо вокруг, и только осиновый костылик в виде рюмочки поскрипывает.
Печальная картина открылась его взору: всё, что можно было собрать от земли, было уже давно собрано пройдошливыми крестьянами: заросли черники и голубики истоптаны; варварски поломаны кусты дикой малины, словно валялся тут медведь; и ещё он видел деревья с ободранной корой - страшный знак крайней степени голода.
Целый день без толку прошлялся Бендерин, а к вечеру вышел на лесную опушку, в отдалении которой на холме маячило старинное белостенное здание, имение князей Юсуповых, занятое теперь каким-то высоким московским начальством. Сделав не больше десятка шагов налево, в сторону березнячка, Бендерин глянул под ноги и глазам не поверил! Наконец-то римская богиня Фортуна махнула над головой бедняка счастливым крылом: девственный земляничный рай открылся его взору, ягодные джунгли, не тронутые рукой человека. Припав на колени, Бендерин аккуратно и быстро стал обрывать землянику и складывать в лукошко. Несколько ягод он, не удержавшись, проглотил единолично, но сразу же устыдился, вспомнив страдающую в избе супругу. Уже довольно продолжительное время ползал инвалид между деревьев и почти доверху успел набрать своё лукошко, как случилась одна примечательная встреча.
Со склона холма к опушке спустился некий человек с тетрадью под мышкой, присел на ближайший пенёк и стал быстро записывать что-то в клетчатые листы. Иногда он отнимал от бумаги старенькую перьевую ручку, вглядывался в падающее за горизонт солнце и, как бы вдохновляясь грозным кроваво-красным пейзажем, бормотал сам себе:
- Да, да, красный террор - это единственный выход для России. Контрреволюционной гидре необходимо отсечь голову по самые... по самый хвост. Вот первоочередная задача!
Случайно его взгляд обратился от солнца к земле и сразу же нашёл кустик спелой земляники. Человек удивился.
- Какая прелесть, - сказал он, засовывая тетрадь в карман, в одну секунду обобрал ягоды, горстью отправил в рот. - Гм, архивкусный продукт. Я всегда утверждал, что Россия - великая страна с неисчерпаемыми природными ресурсами и лесными дарами. Империализму никогда не поставить её на колени.
И, принагнувшись поближе к земле, чтобы не упустить ничего из даров леса, тихим шагом углубился в лес, напевая под нос что-то легкомысленно-детское:
Одну ягодку беру,
На вторую смотрю,
Третью примечаю,
А четвёртая мерещится, мерещится...
Через три минуты он набрёл на шарящего в траве Бендерина с лукошком земляники. Печник шёл как уборочный комбайн, не оставляя позади ничего съедобного, и сейчас обдирал последнюю оставшуюся ягодную веточку. Человек резко выпрямился и стал рассматривать конкурента внимательным взором. Надо сказать, что внешность мужчины с тетрадью была самая располагающая: небольшая бородка клинышком, умный залысый лоб и глаза такие добрые-добрые. Однако, доброта из глаз человека постепенно испарилась, и её место заняло недоумение вперемежку с возмущением. Было ясно, что обладатель бородки только-только вошёл в земляничный вкус, жаждал продолжения, и теперь вот злился, что его мечту безжалостно порушили. Бендерин, не поднимаясь с колен, в свою очередь тоже с любопытством смотрел на незнакомца.
- Добрый вечер, товарищ, - наконец сухо сказал тот, что с бородкой. - Вы почему тут на коленях лазаете? Зачем землянику мародёрствуете? Вы же калека, как вам не стыдно?
Бендерин ответил, что, конечно, стыдновато заслуженному фронтовику заниматься таким детским промыслом, но ведь голод - не тётка, так прижало, что поневоле рачки станешь.
- Голод, рачки... - с неудовольствием повторил человек. - Не советую вам, гражданин, сеять паникёрские и пораженческие настроения. Проблемы с питанием - явление временное, случайное, и то что вы, пользуясь этой случайностью, тотчас злостно становитесь рачки я не могу расценить иначе, как прямое предательство революции. Но вы слишком поторопились, любезнейший, хоронить достижения Октября! Россия велика и сильна как никогда! Всему мировому империализму не удастся загнуть её, как вы говорите, рачки! - Голос человека патетически возвысился, как на митинге: - Так поднимись же с колен, фронтовик! Ты отважен и мудр! Ты горд! Никогда не забывай чувства собственного достоинства! Новый человек новой России! - Человек с бородкой перевёл дыхание и прибавил тоном ниже: - И отдай мне землянику.
Слегка струхнув от грозных речей незнакомого оратора, Бендерин послушно встал на ноги, но землянику отдавать не спешил, так как вдруг вспомнились ему железные кулаки Нимфодоры Сидоровны.
- Как же так, барин? - по-овечьи моргая седыми ресницами, промолвил он. - Ить землянику-то я собрал собственными руками. Она ить теперь моя личная. Как же можно её отдавать?
- Очень просто: отдал, и гуляй себе, как вольный ветер. И потом, что это за мелкобуржуазные разговоры: моя личная, собственными руками... Знаете ли вы, гражданин, что советская власть давно отменила какую бы то ни было собственность?
- Оно, конечно, так, но ить в Декрете о Земле написано...
Эти слова по неизвестной причине рассердили человека с бородкой. Он ехидно прищурился.
- А-а-а! - вдруг со злобной радостью вскрикнул он. - Грамотный! Ну так вот, господин грамотей, хочу у вас полюбопытствовать: что именно написано в этом клятом декрете?.. Чёрт меня дёрнул его подписать!.. Извольте повторить дословно!
Честно сказать, Бендерин в глаза не видел этого декрета и только краем уха слышал от сельского старосты, что землю приказано безвозмездно передать в пользование живущего на ней крестьянства.
- Хосподи Сусе, как же там... Земля, мол, отдаётся... в вечную собственность... а также плоды ея... Помилуй, барин, дословно не помню.
- Баре на Лубянке, - отрезал человек. - А насчёт декрета получите разъяснение. Там написано: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, пряник с маслом - прочим. Про лесные угодья там нет ни единого слова. Как же вы осмелились преступить закон? Вы совершили злонамеренную потраву земляничных насаждений. Вы - вор!
Человек сурово ткнул в бендеринскую впалую грудь тетрадью, свёрнутой в трубку.
И хотел бы Бендерин отдать неумолимому человеку злополучную землянику, но физически не мог произвести этого действия, ибо постоянно ощущал за плечами незримое присутствие Нимфодоры и каким-то третьим ухом слышал многие предупреждения, буде он совершит это безрассудство.
- Пусть будет по-твоему, барин, пусть - вор, но землянику всё одно не отдам, - твёрдо сказал он. - И рад бы отдать, но... Не могу.
Человек сначала потерял дар речи, а потом вдруг в ярости притопнул ногой.
- Ах так! - вскрикнул он. - Ну глядите, одноногий жадина, попадёте вы ещё в мои руки. Как звать? Не сметь запираться, негодный человек!
- Бе-бе-бе... - от страха он не сумел выговорить собственную фамилию и в отчаянии брякнул: - В деревне Мохнорылом кличут.
- Я так и знал! Из банды Махно! Расстрелять давно надо было! Но учтите, любезный Мохнорыл, я никогда ничего не забываю. Я вам такой ревтрибунал устрою, что век помнить будете. Досыта накушаетесь у меня свинцовыми ягодками! Кулацкое отродье!
И, метнув напоследок в остолбеневшее отродье взгляд, кипящий презрением и ненавистью, человек стремительно зашагал из лесу. Он отошёл на несколько метров, вдруг снова обернулся и, потрясши тетрадью, крикнул исступлённо:
- Досыта!
Он молниеносно подбежал к Бендерину и изо всех сил пнул ногой лукошко с земляникой. Затем, приставив к ушам растопыренные ладони, несколько мгновений издевательски дразнил его высунутым языком, засмеялся кошмарным стрекочущим смехом, после чего исчез из поля зрения.
Трясущимися от всего пережитого руками Бендерин собрал рассыпанные ягоды в лукошко и отправился домой. Уже ночью, поедая растительную свежину, Нимфодора невнятно укоряла его за столь долгую задержку.
Прошли три долгих месяца, за время которых Бендерин и Брык-Нога чуть не отдали Богу души. Очень выручила корова по кличке Гава, ежедневно выдавая до десяти литров молока, которое шло как во внутреннее употребление, так и на внешнюю продажу. Забота о Гаве на некоторое время заслонила Бендерину мысли о строгом человеке из лесу, и даже дражайшая супруга Нимфодора, как ему казалось, не так стала докучать. Завершив сенокос, он заботливо сложил траву в аккуратные стожки и каждый день наведывался на делянку убедиться, что всё в порядке. Скошенной травы должно было хватить Гаве на всю будущую зиму.
Придя однажды в полдень к своим стожкам, Бендерин схватился за голову. Казалось, хан Мамай со своим воинством прошёл по делянке. Половина стожков была безжалостно порушена, сено раскидано по сторонам, сиротливые клоки его лениво шевелились под ветром. Вдруг раздался кокетливый женский смех, а вслед за ним неуловимо знакомый мужской голос проговорил с придыханием:
- Нет, нет, товарищ Лапкина, не надо по-французски. Конечно, по своему мировоззрению я интернационалист, но на практике предпочитаю классическую большевистскую позицию. Извольте повернуться. Вот так, хорошо. Только спинку круче выгните.
Голоса доносились от одного из стожков, потом захрустело сено, и Бендерин, потемнев лицом от горя, увидел, как из травяного завала высунулись и тут же спрятались две мужские ноги в противных жёлто-полосатых носках.
- Вы что такое вытворяете, бесстыжие? - дрожащим от возмущения голосом спросил печник, чувствуя, однако, при этом естественную мужскую неловкость.
- Ах, Великий Карл, мы не одни! - вскрикнула женщина.
- Обождите здесь, сейчас я всё улажу, - пообещал мужской голос.
Зашевелилось сено, из стожка, пятясь задом на четвереньках, вылез уже знакомый Бендерину мужчина с остренькой бородкой.
- Хосподи Сусе! Опять ты, барин! - неизвестно почему испугался Бендерин.
Человек раздражённо обобрал с лица прилипшие соломинки, застегнул какие-то пуговицы в своём гардеробе, внимательно вгляделся в печника. Внезапное узнавание изобразилось на его челе.
- Мохнорыл! Я так и знал! Опять не даешь мне жить спокойно! - человек зашарил по лицу Бендерина игольчатыми глазами, а затем поинтересовался змеиным шёпотом: - Шпионишь, братец?
- Никак нет, барин. Я тут... за сенцом приглядываю...
- Вижу, вижу, что приглядываешь, - нетерпеливо перебил человек. - Меня интересует, по чьему указанию? А? Признайся, кто это: Феликс Эдмундович или Надежда Константиновна?
- Знать не знаю никаких Феликсов! Истинный крест, барин, не знаю... Я за-ради сенца...
- Прекратите юлить! Я подозреваю, что это чекистова работа... Шляхтич недорезанный, компромат собирает... Это его происки. Верно ведь? Теперь мне понятно, почему в тот раз вы отказали в пустячной просьбе насчёт земляники. Так приказал вам хозяин! Злодей, он рад доставить мне лишнюю обиду. Все хотят сжить меня со света. Так ведь, любезный?
- Никак нет! - замахал руками Бендерин. - Я в этих делах не понимаю! Я сено караулю... Помилуй, барин, не возводи напраслину.
Человек долго и испытующе на него глядел, что-то взвешивал в уме, делал определённые выводы, и вдруг поведение его кардинально переменилось. Серые глаза притушили колючий блеск, а сквозь бородку просочилась бледная улыбка, но такая фальшивая, что печник невольно отвёл взгляд.
- Верю вам, товарищ, - ласково произнёс он. - Вижу, что в этом деле вы человек случайный. Рядовой исполнитель и ничего больше. Вы ни в чём не виноваты. Просто некий высокопоставленный руководитель, не будем называть имени, попросил вас сходить и посмотреть: что там творится в стожках сена? Правильно? Как ответственный человек, вы пошли, посмотрели и... - как бы стараясь что-то внушить, человек приблизил своё лицо к печнику и стал нежно щекотать в ухе своей бородкой, - ... ничего не увидели. Вернее, увидели, как мы с товарищем Лапкиной работаем над материалами к очередному пленуму партии. Полдень, стало жарко... А тут как раз подходящий стожок сена... Отчего бы не переждать солнцепёк в тени стожка? Верно я говорю?
- Верно, - промямлил Бендерин, ничего не соображая.
- Вот и славно, - человек ещё несколько секунд магнетизировал печника острым взором, потом сказал в сторону стожка: - Товарищ Лапкина, не пора ли возвращаться домой? Наша совместная работа была сегодня особенно продуктивна, так что надо сделать небольшой перерывчик. Вылезайте, голубушка. Да не забудьте конспекты захватить. Я буду вас ждать чуть поодаль, на пригорке.
Владелец бородки потоптался на месте, словно собираясь ещё что-то добавить, но потом передумал и только нервно кашлянул. Он бегло и как-то искоса мазнул взглядом по фигуре печника, пробормотал "Всего хорошего" и пошёл в сторону пригорка. Но, как и в прошлый раз, отойдя на несколько шагов, обернулся, пристально посмотрел на Бендерина и сказал:
- Два раза уже, гражданин, встречаетесь вы на моём пути, и все два раза я имею от этого одни неприятности. Прошу учесть, что терпение моё небезгранично. Я не пророк, но мне почему-то кажется, что третья наша встреча станет последней. Глупо так искушать судьбу, не правда ли? Впрочем, все нити судеб находятся в наших же руках. Главное - правильно ими распорядиться. Это и есть, товарищ, материалистический подход к делу. Кстати, то же самое можете передать тому, кто вас сюда заслал.
Человек вяло махнул Бендерину рукой и направился на пригорок.
Между тем из стожка вылезла великолепная, как на открытке, молодая женщина, брезгливо отряхнулась от сена и, приподняв юбку, стала энергично крутить чулки на длинных ногах, то справа налево, то слева направо, отыскивая какую-то небесную симметрию. Наконец она выпрямилась и сочувственно посмотрела на Бендерина.
- Эх, мужичок, влез ты не в своё дело. Ну, теперь жди вскорости каких-нибудь сюрпризов.
- Хосподи Сусе! Так ить, барышня миленькая, я ж ить не по злобе!
- Мало ли, что не по злобе... Зачем в стожок заглядывал?
- Да не заглядывал я! - Бендерин отчаянно стукнул себя в сухую грудь. - Сена мне стало жалко! Коровушке моей на зиму! А по какой причине вы там кувыркались - не моё дело.
- Эх, мужичок, простая твоя душа. Никому больше этого не говори. Мы там не кувыркались, а... - у женщины сделались туманные глаза, - ... рассматривали вопрос относительно революционной стойкости старых партийных членов.
От этой двусмысленности у Бендерина так отвисла челюсть, что женщина, не удержавшись, засмеялась мелодичным смехом, затем небрежно, словно домашнюю собаку, потрепала его по голове и сказала:
- Эх, мужичок, сельская простота. Жалко мне тебя, но теперь уж ничего не поделаешь. Такого врага себе нажил.
- Хосподи, что же это за человек?
- Это такой человек, что слов на ветер не бросает.
- Барышня, родненькая, а зовут его, к примеру, как?
Тов. Лапкина с нескрываемым изумлением посмотрела на печника.
- Так ты даже не знаешь, кто это такой? Ну, мужичок, влип. Это ведь товарищ Ленин. Владимир Ильич. Он на лето приехал в здешнюю усадьбу отдохнуть от Москвы.
И пожелав онемевшему Бендерину всех благ, женщина устремилась вслед за Лениным, то и дело увязая в рыхлой земле острыми каблуками.
Бендерин же остался стоять на месте, как древний и всеми заброшенный языческий истукан.
Вернувшись домой, он тихо уселся на скамью подле окна и так пребывал до вечера, пока раздражённая Нимфодора не раскричалась с печи, что, мол, ужинать давно пора, а он, видите ли, расселся в избе, как будто так и надо, тунеядец. От этих визгливых упрёков Бендерин наконец очнулся и тусклым голосом поведал супруге историю с Лениным. Та притихла. Печаль легла на её широкий лоб.
- Достукался, подлец. А всё из-за коровы, будь она неладна. Давно тебе говорила на котлеты её пустить... Как же теперь быть? Ведь тебя заберут в тюрьму, это точно... Заберут на всё готовенькое, а я что же? Голодом пропадать? Ну нет, я этого дела так не оставлю. Сию минуту необходимо составить Ленину письмо, он справедливый человек, поймёт, что подло так поступать с женщиной, матерью будущих пролетариев и красноармейцев... Да, Бендерин, на этот раз вы превзошли самого себя. Такую свинью подложили! Что вы за человек?!
И Нимфодора, усевшись за нечистый стол, стала что-то скрести пером на четвертушке бумаги.
Тягуче протекла первая неделя, но Бендерина никто и не думал арестовывать. Затем вторая неделя минула, третья... Выпал первый снег, и к окну избы прилетел толстый снегирь. Бендерин по-прежнему щеголял на воле. Нимфодора испытывала нечто вроде разочарования.
- Нету и нету, - бормотала она, силясь рассмотреть что-то сквозь мутное стекло. - Чего тянут, спрашивается? Уж взяли бы сразу, и гора с плеч... Неужели помиловал? Что за власть! А ещё коммунизм собрались строить.
Она было решилась уничтожить своё письмо, но, подумавши, снова спрятала его за божницу.
На излёте первого зимнего месяца, среди разбушевавшейся метели раздался громкий и нетерпеливый стук в дверь. После того, как дверной крючок был откинут дрожащей рукой хозяина, в горницу ввалились две заиндевелые фигуры в длинных шинелях, в замотанных наглухо башлыках, с ружьями за плечами. Нимфодора, разинув рот от любопытства, наблюдала с печи за происходящим.
- Печник Бендерин туточки? - невнятно спросила одна из фигур.
- Здесь, здесь, куда он денется, - закричала Нимфодора и с шумом стала спускаться вниз. - Да вот он перед вами стоит, господа военные, слова сказать не хочет, деревенщина неотёсанная.
- Гражданин Бендерин, по распоряжению председателя Совнаркома товарища Ленина приказано доставить вас в Кремль. Собирайтесь.
Что-то оборвалось в животе у печника, он тоскливо посмотрел на пятиконечные звёзды во лбах вошедших людей и стал собираться. Супруга бестолково помогала ему уложить котомку со съестными припасами на три дня, не переставая при этом кокетливо косить в сторону сияющих штыков.
- Что вы там копаетесь? Зачем продукты? Вы что, на каторгу его собираете? - недовольно буркнул один из них. - Прекратите ломать комедию. Сегодня же вечером вашего мужа доставят обратно в целости и сохранности. В крайнем случае - завтра.
Заговорщицки ему подмигнув, Нимфодора тут же спрятала котомку в ларь, притворно завздыхала:
- И то верно. Хлеб, сало, какой-то лук, всё это так неромантично... Якобинцы перед гильотиной, говорят, "Марсельезу" пели, а не трёхдневными пайками запасались. Чем вы хуже них, Бендерин? Ну, не "Марсельезу", так хоть "Комаринскую"...
Печник петь не стал, только жалко улыбнулся. Всё происходящее в одну секунду стало ему, как говорят, до лампочки. Между тем Нимфодора, по-девичьи пожимаясь, подошла к одному из солдат и внезапно вся развернулась перед ним, как королевская кобра перед атакой, уперлась крепкой грудью в лакированные ремни портупеи.
- Господин красноармеец, у меня к вам крошечная просьба, - шепнула она. - Не откажите передать письмецо лично в руки товарищу Ленину. Очень важный документ.
Очарованный внезапным натиском и приятным печным духом, исходящим от женщины, солдат проворчал из глубин башлыка что-то строгое, но письмо принял и спрятал за пазуху. Сверкнув напоследок глазами, Нимфодора отошла к мужу, поцеловала его в лоб, как покойника, и кряхтя полезла обратно на печь.
А Бендерин с конвоирами вышли в снежную темень, уселись в казённые розвальни, ожидающие у крыльца, и покатили.
Вскоре иззубренные кремлёвские стены нависли над головой печника. Караул у ворот проверил какие-то бумаги, пропустил розвальни внутрь дворцового комплекса, и спустя пять минут Бендерин оказался в небольшой комнатке. Половину всего пространства занимал огромный зелёный диван, а в углу стоял столик с печатной машинкой. Дверь, ведущая во внутренние покои, была плотно притворена. Солдат усадил его на диван.
- Обождите здесь, гражданин.
Потом немного помялся, вытащил из-за пазухи нимфодорино письмо и, понизив голос, сказал:
- А письмецо сами уж передайте, а то мне неудобно. Подумают ещё, что выгораживаю кого ни попадя.
Бендерин остался в одиночестве.
Вдруг в ту же дверь, через которую его ввели в приёмную, кошачьим шагом скользнул высокий худощавый человек с остренькой бородкой и грустными глазами. Он был одет в военную тужурку и брюки галифе. На боку висела кобура. Он внимательно посмотрел на Бендерина, затем подошёл к нему нос к носу и печальным голосом скомандовал:
- Встать. Лицом к стене. Руки в гору.
Печник, не издав ни единого звука, повиновался. Человек профессионально обшарил его сверху донизу, ничего подозрительного не нашёл и, казалось, опечалился ещё сильнее. Потеряв к Бендерину всякий интерес, он снова указал ему на диван, а сам на цыпочках подкрался к внутренней двери и приложил ухо.
- Опять они там с Лапкиной... Работают... Как только пружины выдерживают... - человек невидяще посмотрел на Бендерина и прибавил с лёгкой завистью: - В его-то годы! Иногда мне кажется, что не меня, а именно его справедливо было бы называть "железным".
Вдруг что-то прошумело за дверью, скрипнули полы. Человек быстрее мысли оказался на диване рядом с печником, прислонился к спинке и стал рассеянно разглядывать собственные ногти.
Щёлкнул отпираемый замок, внутренняя дверь отворилась, и в помещение вошла тов. Лапкина, неся на кукольном личике необыкновенно сосредоточенное выражение. В руке она сжимала пачку бумаг. Тот, что подслушивал, уставился на женщину как на муху, угодившую в кринку с молоком. Но не так-то легко было смутить секретаршу в стенах родной приёмной, под защитой никелированных лучей от пишущей машинки.
- Добрый вечер, Феликс Эдмундович, - вежливо, но без низкопоклонства произнесла женщина, пошелестела бумагами и прибавила, словно бы про себя, но с таким расчётом, чтобы её услышали: - Какой человек! Какая работоспособность! Всего за один вечер составить такое количество документов! И ведь ни одной минуточки перерыва. Весь, весь в работе.
Она с тайным вызовом взглянула на Дзержинского. Тот вызов принял, смерил секретаршу с ног до головы ледяным взглядом и вдруг воскликнул, комично всплеснув руками:
- Ах, что это с вами, товарищ Лапкина? Никак, юбочку застегнуть забыли... Вон там, сзади... Что же вы так неаккуратно?
- Пардон! - вскричала секретарша, прикрываясь канцелярской папкой, но и тут не сплоховала: - Это я с утра, второпях, выходя из дому... Хорошо, что Владимир Ильич не заметил, он не выносит неряшливости... Кстати, Феликс Эдмундович, вам велено проходить прямо, без доклада.
Тут Лапкина наконец-то заметила томящегося на диване Бендерина, мгновенно его признала, хотела улыбнуться, как старому знакомцу, но, покосившись на чекиста, ограничилась сухим вопросом:
- Вам что, товарищ? По какому делу?
- Это со мной, - буркнул Дзержинский. - Пройдёмте, гражданин печник.
Бросив на Лапкину убийственный взгляд, он нетерпеливо начал подталкивать Бендерина в спину, пока не затолкал во внутренние покои.
Владимир Ильич мирно посапывал на кушетке, и первое, что особенно бросилось печнику в глаза, было утомлённое, осунувшееся, словно бы выжатое до капли лицо. "Огненная женщина!" - заметил он про себя.
Чтобы разбудить Ленина, чекист принялся кашлять и чихать, сначала тихо и деликатно, а потом, войдя в раж, всё громче и громче. В конце концов он приблизился к кушетке вплотную, нагнулся и чихнул так оглушительно и яростно, что Бендерину вспомнилась его коровушка Гава: так же в точности чихала она, когда простуживалась. При этом ему почудилось, будто Феликс Эдмундович незаметно плюнул в ухо лежавшему.
- А? Что такое? Контрреволюция? - спросонок подхватился Ильич и обвёл помещение мутными глазами.
Флегматическое лицо Дзержинского привело его в чувство и несколько успокоило.
- Ах, это вы, Феликс Эдмундович. Ну, напугали... А я тут слегка соснул и не слышал как вы вошли. Всё-таки удивительная у вас, чекистов, манера входить совершенно бесшумно... Вы, я вижу, не один...
И тут Ленин узнал Бендерина.
- Мохнорыл! Ты! Вы... Вы как здесь...
Вдруг он осёкся, в глазах зажглась то ли тайная мысль, то ли тайная догадка.
- А-а-а, понимаю, - шевеля бородкой, выдохнул он и, прищурившись, повёл глазом на Дзержинского. - Вероятно, это ваш сотрудник, Феликс Эдмундович?
- Этот колченогий? - удивился тот. - Что за странная мысль. Я его в первый раз вижу. Его доставили в Кремль из какой-то подмосковной деревушки, сказали, что лучший печник во всей округе, а ведь нам именно такой и нужен. К тому же, бывший красноармеец, пролил кровь за советскую власть, вон, ногу потерял. Я подумал, что такой человек лучше поймёт деликатность момента и не станет почём зря распускать язык.
Ильич недоверчиво хмыкнул и ещё некоторое время молча переводил хитрые глазки с одного мужчины на другого, как будто желал поймать их на лжи или противоречии. Но ловить было нечего, так как сказанное Дзержинским являлось чистейшей правдой. Наконец внимание его полностью сосредоточилось на Бендерине.
- Оказывается, вы печник, - с неопределённой интонацией сказал Ленин и поманил пальцем. - Ну что ж, вот и встретились мы в третий раз. Помните мои слова там, возле стожков? Насчёт искушения судьбы?
Нещадно комкая в руках свой заячий треух, Бендерин удручённо кивнул и сделал два робких шага. На лице чекиста проявлялось всё более и более отчётливое недоумение.
- Владимир Ильич, - тихо спросил он, - вы знакомы с этим человеком?
- Да уж, имел такое счастье, - медленно вымолвил Ленин. - Нынешним летом познакомились. Вообразите, он пожадничал для меня горстку земляники.
В глазах у Ильича мелькнул призрак давней обиды. Дзержинский нахмурился и стал расстёгивать кобуру маузера. Ленин мягко взял его за руку.
- Нет, нет, не надо. Мы лучше послушаем, что он скажет в своё оправдание.
И Бендерин не выдержал. Напряжение, скопившееся в нём за несколько последних страшных часов, вдруг со звоном лопнуло, и плеснул наружу обыкновенный страх и обыкновенная слабость обыкновенного человека. Залившись слезами, он стал путано оправдываться в своей оплошности, просить о милости и снисхождении. Христом Богом он клялся, что знать не знал товарища Ленина в лицо и, значит, не мог угадать его в случайно встреченном любителе земляники. Затем он вытащил из кармана зипуна Нимфодорино письмо, окропил его слезами и сказал, что вот-де документ в его защиту, собственноручно написанный дражайшей супругой Нимфодорой Сидоровной... В конце концов он, по примеру старинных челобитников, положил письмо на голову, встал на колени и, как положено в таких случаях, ипросил высочайшей милости. При этом его поза очень напоминала скульпурную группу, где смертельно ранненный кентавр Несс протягивает Деянире отравленную тунику.
Он прочёл его по крайней мере дважды. Смешливо фыркнул и сказал, обращаясь к Дзержинскому:
- В высшей степени примечательная цидулка. Вот послушайте.
И в балаганной манере ковёрного ваньки зачитал следующее:
Его высокопревосходительству тов. Ленину.
Злодейски принужденная к сожительству мужицкой силой негодяя и подкулачника Ивана Бендерина (тайная кличка Мохнорыл) спешу Вас уведомить:
- остаюсь верной продолжательницей дел Великого Октября и верной продолжательницей (зачёркнуто) прародительницей всех его пролетарских, крестьянских и иных потомков, и искренне поддерживаю красный террор;
- памятуя о любви к Советской Власти, удостоверенной у меня бойцами доблестной Красной Армии летом 1918 года, категорически порываю с прошлым;
- прошу принять меня в члены (зачёркнуто) органы ВКП(б) и считать проверенной на деле коммунисткой;
- отрекаюсь от подлеца Бендерина, чтоб он сдох.
Ваша до гроба:
Нимфодора Сидоровна Брык-Нога-Бендерина
("Бендерина" жирно зачёркнуто).
Двойственное впечатление произвёл на Бендерина сей документ. Сначала он почувствовал в душе гнев и возмущение, вызванные таким бесстыдным предательством семейных отношений. Во время чтения он даже негромко поскрипел зубами и несколько раз непроизвольно огладил лицо, словно хотел стереть с губ невидимый иудин поцелуй. А затем проклятая невытравимая жалость, стремление понять и простить ближнего своего начали овладевать им. "Ну что с бабы возьмёшь? Видно, очень испугалась, дура, - слабохарактерно пытался убедить он самого себя. - Хоть некрасивую вещь она сделала, но ведь не со зла же..." Одним словом, в голове у печника плавала неопределённость.
Феликс Эдмундович воспринял письмо очень по-своему и вторично потянулся к маузеру. Но Ленин, человек от природы добродушный, поглядел сначала на одного, затем на другого и вдруг громко расхохотался, да так заразительно, что через секунду к нему присоединились остальные.
Чекист хохотал удивительно: только нижней частью лица и как бы хорькая по-бекасьи.
- Хр-хр-хр, - заливался он, одновременно сверля печника печальным взглядом, словно стремясь проникнуть тому в подкорку, туда, где прячутся тайные мысли. - Как, вы говорите, там написано? Подкулачник? Изумительно. Хр-хр-хр...
А Бендерин смеялся потому, что все смеются и ещё потому, что угроза, видимо, миновала и, спаси Христос, отпустят подобру-поздорову. Он старательно ощеривал свою редкозубую пасть и исторгал глухие гавкающие звуки.
Когда собеседники отсмеялись, отрава подозрительности напрочь покинула кабинетную атмосферу, и разлился в ней небесный аромат доброжелательности, чуть ли не интимности.
- Садитесь, товарищ Бендерин, в кресло, - ласково сказал Ильич. - Чего вы на полу раскорячились? Шапочку только свою куда-нибудь в уголок положите, а то, не дай бог, насекомых напустите. Разговор нам предстоит в высшей степени ответственный и конфиденциальный.
Вдруг чекист молча поднялся с места, подошёл к двери и прислушался. Дождавшись какого-то нужного момента, он взмахнул ногой, как на футболе, и со всего маху ударил в нижнюю филёнку. Что-то треснуло, дверь шатнулась, из-за неё донёсся жалобный вскрик и звук от падения чего-то мягкого. Феликс Эдмундович приоткрыл одну створку, просунул свой острый польский нос наружу и сказал сладко:
- Ах, простите, тов. Лапкина. Я хотел только предупредить, что чаю нам не потребуется. Во всяком случае, ближайшие полчаса.
В ответ ему что-то ответили тоненьким подвывающим голосом.
После того, как Дзержинский вернулся на кушетку, Ленин испытующе поглядел на Бендерина и промолвил:
- Итак, все старые обиды - в сторону. Мы хотели бы поручить вам задание государственной важности. Но первейшее условие, которое от вас потребуется, это полная тайна. Ни одна живая душа не должна узнать того, что вы сейчас услышите. Согласны на это?
Что оставалось делать печнику? Никогда он не любил ни подобных секретов, ни других всевозможных конспираций... Некрасивыми и опасными казались ему такие вещи. Но ведь в сложившейся ситуации не встанешь и не скажешь прямо: а катитесь-ка, товарищи-граждане, со своими условиями... Поэтому Бендерин только моргнул и покорно тряхнул седой кудлатой головой.
- Превосходно. Тогда вопрос первый: вы, как профессиональный печник, надеюсь, разбираетесь во всех этих заслонках-вытяжках? Понимаете от чего бывает, к примеру, угар?
- Так ить, товарищ Ленин, угар бывает от глупости человеческой да неосторожности. Ежели обращаться с печью как следовает...
- Это всё философия, - Ильич с досадой отмахнулся, - а я имею в виду чисто технологический аспект. Вот вы, например, смогли бы выложить такую печку, чтобы даже самая осторожная тварь от неё угорела?
Бендерин закаменел от нехорошего предчувствия и промямлил:
- Хосподи Сусе, барин, не возводи напраслины, не бывала такого... На мою работу никто ещё не жаловался...
- Эх, я совсем не про то вам толкую... То есть, это, конечно, хорошо, что не жаловались, это значит, что вы профессионал высочайшего класса... Но в принципе: смогли бы?
- Не понимаю... Угарную печь поправить, али там дымоход выложить, это я понимаю...
- Боже мой, опять... Я говорю совсем про другое, - продолжал гнуть свою непонятную линию Ильич. - Ответьте прямо: смогли бы вы нормальную печь переделать в угарную? Но нужен такой угар, знаете ли, чтоб сразу, как говорится, карачун.
- Помилуй, барин! - вдруг вскричал Бендерин, и глаза его сами собой заслезились. - Что это такое ты удумал? Не клади греха на душу!
Тут раздался тихий и грустный голос Феликса Эдмундовича:
- А я вот сейчас возьму тебя, пся крев, и прямо тут шлёпну, как саботажника. И покладу вдоль стеночки. И никаких грехов.
Бендерин в страхе отшатнулся и с трудом проглотил сухой комок в горле.
Ленин сделал длинную паузу, затем многозначительно посмотрел на печника и промолвил укоризненно:
- Видите, как вы расстроили Феликса Эдмундовича. Ему неприятны любые колебания, связанных с интересами партии. Берите с него пример. А все религиозные комплексы, грехи там, адские костры, это всё вчерашний день. Даже смешно...
И понял тут Иван Бендерин, что угодил в такой переплёт, из какого добром уж не выбраться, снова сполз на пол в позу умирающего кентавра. Просил, умолял отпустить его домой за-ради Христа, где ждёт его не дождётся голубка Нимфодорушка...
Но напрасны были его речи. Владимир Ильич поднял его с пола, снова усадил в кресло и с большим воодушевлением и очень логично объяснил, что, кроме как принять их предложение, у него нет выбора, что, собственно говоря, он должен быть, натурально, счастлив одной только мыслью об оказанном ему доверии, что из множества других кандидатур выбор остановился именно на нём, и теперь у него нет никакого морального права бежать этого выбора.
Чекист производил агитацию несколько иного рода, более прямолинейную: с периодичностью в 30 секунд он выхватывал из кобуры маузер и щекотал им дрожащего печника то за левым ухом, то за правым. Предложил было Ильичу поиграть с Бендериным "Русская Рулетка", но тот не разрешил.
Вот в таких-то экстремальных обстоятельствах и дал в конце концов своё согласие Иван Бендерин, профессиональный печник, не выдержал давления. Позволил втянуть себя в мрачное кровопийство. Что тут скажешь?.. Слаб человек, слаб и труслив, а равномерно и гуттаперчев совестью, и все утешения типа того, что нищие духом унаследуют Царство Божие, выглядят не слишком убедительно. Да и какое же это будет царство, коли вокруг сплошь трусы? Эх, пошатнулся Бендерин, покачался-покачался, а потом и вовсе рухнул. Потому как, ещё раз повторюсь, слаб человек.
А Ленин искушающе нашёптывал про высокую радость от выполненного долга, про то, что революция не забывает своих героев, что можно-де и квартирку подыскать где-нибудь на Большой Садовой, не век же им с Нимфодорой Сидоровной в деревне зябнуть. Под конец же, доверительно взяв Бендерина за осиновое колено, сообщил:
- А чтобы вы не мучили себя понапрасну, скажу одну вещь, которую, строго говоря, не имею права говорить. Открою вам личность человека, которому вы должны подстроить угорание... э-э-э... угорение. ЧК, надеюсь, не возражает?
С любезной и вместе слегка скептической улыбкой Феликс Эдмундович произвёл немую пантомиму, как будто мыл ладони воздухом.
- Это тайный империалистический агент, приехавший в РСФСР с целью всё тут вынюхать, а затем в искажённом виде изобразить в своих лживых книжках. Да, это писатель, вернее - бумагомарака, ничтожный пасквилянт, вообразивший себя пророком современности. Он английский подданный, и зовут его Герберт Дж. Уэллс. Не слыхали про такого? Книжками его, оборони бог, не увлекались?
Печник печально качнул головой в том смысле, что - нет.
- Вам крупно повезло, это настоящая отрава для ума. Или, как правильно подметил наш литературный корифей тов. Бедный, бред сивого мерина английской породы. Вся загвоздка в том, что этот самый Герберт Дж. Уэллс приехал в нашу страну под видом доброго гостя, для того, дескать, чтобы полюбоваться, как мы тут строим социализм. Ладно, раз хороший человек - вот тебе виза, езжай, смотри. Стал он рыскать по самым злачным местам, то в ГПУ заглянет, то в тюрьму, то в деревню вымороченную, и всё что-то пишет, пишет к себе в блокнотик... А буквально вчера Феликс Эдмундович получил такую информацию, что ужасно помыслить! Этот злодей, оказывается, собирает материал для своей новой книжки, которую намерен тиснуть у себя в Англии. Грозится так припечатать руководство республики, что хоть сейчас в Мавзолей ложись. Опозорит на всю Европу! Естественно, допустить этого мы не имеем права. Но и расстрелять его на законных основаниях мы тоже не имеем права, всё-таки гость, иностранец... Вот мы и придумали с Феликсом Эдмундовичем хитрую операцию с печью. Естественно, провернуть всё дельце должен совершенно посторонний человек, ни с какого бока не связанный с Кремлём, то есть кто-то вроде вас. Улавливаете? Потому как вас никто не заподозрит, что специально... Эх, товарищ печник, напрасно вы тут бледнеете, да слёзы крокодиловые проливаете. Вы даже не представляете, что это за субъект! Зря всё-таки вы не читали его произведений... Знаете ли вы, какими красками изобразил он в одном из своих романчиков рабоче-крестьянские массы, поднявшиеся из почти животного состояния к свету новой социалистической жизни?
Снова отрицательное движение мохнатой головы.
- Уверяю вас, это просто ужас! Там, конечно, всё замаскировано, всё намёками да полунамёками, но суть такова: на некоем острове поселяется прогрессивный учёный, стопроцентный марксист по фамилии Моро. Обнаружив, что на суше обитают многочисленные стаи диких животных, свиньи там, всевозможные гиены и волчицы, он с интересом наблюдает за их жизнью и, естественно, начинает сопереживать, испытывать глубокое возмущение и даже скорбь, потому что живут они как настоящие скоты, даже хуже: вечно в грязи, в дерьме, лазают по деревьям... И тут он решается на грандиозный научный эксперимент, на главный поступок в своей жизни, поступок в высшей степени гуманный и человеколюбивый. Он начинает революционным медицинским методом превращать этих животных (читай: тёмные массы пролетариата) в настоящих людей! То есть, по сути дела, совершает социалистическую революцию. На этом моменте и надо было поставить точку или, ещё лучше, показать, как из грязных тварей родятся выдающиеся личности, трудолюбивые, сознательные, идеологически выдержанные и всё такое... Можно было изобразить грандиозный революционный апофеоз! Ан нет. Тут-то и вылезла реакционная и мелкобуржуазная натура автора. Он снова обращает их в свиней, намекая этим на то, что если ты от рождения гол и наг, нищ и необразован, то надеяться не на что, сиди в своей пещере, выкусывай под хвостом да помалкивай. Как вам это нравится?
Конечно, Ивану Бендерину это вовсе не понравилось, поскольку сам себя он причислял если не впрямую к угнетённым пролетарским массам, то, во всяком случае, к той части общества, которая из последних сил выбивается, чтобы не помереть с голоду, но, однако же, при этом умудряется прокармливать всю шайку вышестоящих господ-чиновников. Со стороны английского писателя очень нехорошо сочинять подобные враки. Но ведь сочинять - это одно дело, а травить угарным газом - совсем другое. Ежели за каждую враку лишать жизни, то исчезнет с земли-матушки весь род человеческий. Да и не по-христиански это, а, напротив, по-людоедски. Зачем такая жестокость? К тому же, а вдруг этот неведомый англичанин просто для смеху выдумал этакое? Или за-ради антиресу?.. Короче, как ни старался Бендерин втолкнуть в своё сердце хоть крошку ненависти к иностранному писателю, как ни накручивал себя, но ничего не выходило. Зато очень успешно накрутил себя товарищ Ленин, незаметно перешедший от общих литературоведческих проблем к обидам откровенно личным:
- Он не поверил в мой план всеобщей электрификации! - надувшись, сообщил он. - А проект "Лампочка Ильича" для него - пустая фикция! Вы представляете?
Феликс Эдмундович, видимо, представлял отлично, так как щурил стальные глаза и совершал правой рукой суровые жесты, как будто сворачивал шею курице. Бендерин же чувствовал неуверенность в этом вопросе. Нет, конечно, и до него дошли слухи о знаменитой лампочке Ильича, но он почему-то воображал её в уме как огромную, выше избы, керосиновую лампу-молнию, поставленную под охраной двух часовых в центр деревни возле церкви.
Ленин продолжал вскрикивать и, розовея щеками, ёрзал по кушетке, словно немедленно собирался бежать и бить иностранцу морду:
- Жалкий памфлетист! Он даже осмелился давать мне советы, да такие, что за версту несёт оппортунизмом и реформизмом! Говорит, что радикальное переустройство российской жизни немыслимо без тщательной и долговременной подготовки. Говорит, что прекрасно понимает темноту и отсталость русского народа, но не верит в его немедленное просвещение и повышение самосознания. Тем более силовыми способами. Не по нраву ему, видите ли, диктатура пролетариата, красный террор и вообще метод кнута без пряника. Говорит, что любым, даже самым блестящим революциям предпочитает равномерное эволюционное развитие... О, усатый пакостник! Ко всему прочему он обозвал меня кремлёвским болтуном. Этого нельзя прощать ни в коем случае, это провокация! Пусть-ка теперь понюхает советского угарчика... А там: в цинковый ящик и пароходом в Англию. Мол, примите соболезнования, знать ничего не знаем, угорел по недоразумению. Узнает тогда, как обзываться...
Ильич замолчал, обиженно закусив губу, потом с видимым усилием укротил бушующие в душе эмоции и обратился к Бендерину уже сухо и деловито:
- Вчера от писателя Уэллса поступила жалоба, что в занимаемом им помещении испортилась печь и не держит тепло. Мёрзнет, сукин сын... Вы сейчас же отправитесь к нему на квартиру, осмотрите повреждение и... сделаете так, как мы договорились. Необходимые материалы и охрана ждут вас в броневике. Вам всё понятно, или есть вопросы?
- Чего уж тут не понять, - тяжело вздохнул Бендерин и поднял с пола свой заячий треух. - Так что, прощевайте, товарищ Ленин.
- Не спешите прощаться, батенька, - негромко сказал Ильич, засовывая большой палец правой руки в жилетную петельку, - я распорядился, чтобы по исполнении задания вас доставили обратно в мой кабинет. Здесь мы подведём окончательные итоги, после чего, расплатимся по счетам. Естественно, с учётом проявленного благоразумия и революционной сознательности. А теперь: ни пуха вам. Жду с нетерпением.
Отягощённый чёрными думами, вышел печник в приёмную, увлекаемый под локоть железной рукой железного Феликса, и даже необычайный внешний вид секретарши Лапкиной не возбудил в нём любопытства. Ну, нацепила женщина монокль, пускай себе форсит. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что Лапкина и не думала форсить, а монокль - и не монокль вовсе, а багровый кровоподтёк в форме правильной геометрической окружности, расположившийся вокруг левой глазницы и наскоро припудренный. Диаметр кровоподтёка до миллиметра совпадал с диаметром дверной ручки. Дзержинский расплылся в улыбке и спросил нежно:
- Как у вас с глазиком? Не сильно, надеюсь, беспокоит?
- Мерси, - бодро ответила Лапкина, - всё замечательно. Вам, Феликс Эдмундович, просили передать, что броневик ожидает у бокового подъезда.
Но как только чекист отвернулся, удовлетворённо оглаживая бородку, в направлении его спины из глубин запудренной орбиты вырвался взгляд такого накала и смертельной ненависти, что в менее тугоплавком человеке непременно образовалась бы дыра, как от луча гиперболоида из знаменитого романа графа Толстого.
Ещё врезалась в память Бендерину сцена возле оглушительно тарахтящего броневика. Дзержинский, стараясь перекрыть шум мотора, кричал в самое ухо молодому человеку в кожаном кепи, что следует сначала ехать на Софийскую Набережную, там остановиться возле старинного особняка, который сейчас занимают англичане, затем найти переводчика от наркомата иностранных дел, а уж он проведёт куда надо. Молодой человек всё никак не мог расслышать эту инструкцию, всем телом пригибался к чекисту и совал своё ухо чуть ли не в самый его рот. Дзержинский брезгливо отворачивался. Наконец всё уладилось, Бендерина затащили в бронированное брюхо военного автомобиля, и тот рывком тронулся с места.
Ах, какой красоты здание открылось взору, когда печник выбрался наружу, слегка очумевший от грохота и тряски. Только в дореволюционных журналах видел он подобные дворцы с хрустальными окнами и белоснежными колоннами. Как вкопанный стоял Бендерин посередине пешеходной дорожки, теребил вручённый ему мешок с необходимыми инструментами и не мог отвести глаз. Между тем кожаное кепи что-то шепнуло бородатому старику в тулупе, караулящему возле ворот; тот взял под козырёк и с лязгом откатил одну створку.
На звонки в дверь сначала никто не отвечал, а потом как из-под земли вынырнул длинный, скелетообразный и очень сердитый человек в пенсне. Кожаное кепи и ему также что-то шепнуло.
- Почему так долго? - с раздражением осведомился тот. - Мистер Уэллс крайне недоволен. Да проходите же скорей вовнутрь, не выстуживайте помещение, и так зуб на зуб не попадает.
Бендерин помог двум красноармейцам затащить в дом ящик с кирпичами и пузатую бадейку с раствором, после чего смущённо огляделся и ахнул про себя: настоящие царские хоромы! Кругом сплошь ковры и зеркала!
- На первом этаже проживает мисс Клэр Шеридан, скульпторша, - пояснил тот, что в пенсне. - Пожалте сюда, по лесенке.
В эту секунду качнулись зеркала, скрипнула дверь, и в прихожую выскочила молоденькая долговязая девица с удлинённым, несколько лошадиным лицом. Видимо, эта самая Клэр Шеридан, скульпторша. Моргнув серыми английскими глазами, она вылупилась на Бендерина.
Если у известной на всю деревню пьяницы и потаскушки солдатки Маланьи, женщины с железной психической системой, начались преждевременные роды, когда она, невзначай завернув за угол, наткнулась на Бендерина, то чего было ожидать от молодой рафинированной иностранки, к тому же скульпторши, то есть натуры художественной и чувствительной?
- Вау! - только и успела пролепетать она, после чего сомкнула очи и повалилась на ковры.
На несколько секунд в прихожей вскипела паника, которую умудрился устроить единолично человек в пенсне; он закудахтал над девушкой, как несушка над яйцом, потом безо всякого толка стал метаться от одного зеркала к другому. Человек в кепи остался в целом равнодушен, не считая скептического взгляда, брошенного на скульпторшины ноги в полупрозрачных заграничных чулках, выпроставшиеся из-под юбки. Бендерин же, попросту говоря, растерялся и молча хлопал глазами. Наконец с заднего хода появились сосредоточенные люди в штатской одежде, быстро подхватили иностранку за руки, за ноги и растворились в темноте внутренних покоев. Владелец пенсне сразу же успокоился, вцепился в рукава Бендерина и кепи и потащил наверх.
Послушно влёкся печник по мраморным ступеням, пытаясь решить по дороге проблему, всецело занимавшую его ум. "Вы просто исполните приговор революционного суда. Да, суровый приговор, но справедливый", - сказал Ленин... Но имеет ли право он, печник Иван Бендерин по прозвищу Мохнорыл, не понимая многих и многих обстоятельств участвовать в этом тайном судилище? А если бы даже и понимал?.. "Не суди, - говорил великий Человеколюбец, - да не судим будешь". Действительно, кто он такой, чтобы судить? Вон, девушки в обмороки валятся от одного его вида, Нимфодора кляузы неласковые пишет... Он прекрасно понимал, что не наградила его природа очаровательной внешностью, да ещё война покалечила... Так может, хоть сердце оставить нетронутым? Не вымачивать в напрасной крови душу? Решай, Бендерин, решай...
Наконец ступили на второй этаж, прошли в гостиную комнату, и дыхнуло на них вечным холодом. "Эге, - отвлекшись от своих мыслей, Бендерин плотнее запахнул зипун, - должно быть, не сладко приходится иностранчику".
- Вот, извольте видеть, какие тут у нас антарктиды, - плаксивым голосом сказал мужчина в пенсне и шмыгнул носом.
Тотчас из спального помещения вышел человек лет 50-ти, круглолицый, с тёмными небольшими усами, с головы до ног укутанный в какую-то рвань и дрянь наподобие мешковины. Человек яростно топнул ногой и разразился длинным устным периодом, из которого Бендерин разобрал только какие-то "факи" и "шеты". Худой в пенсне что-то почтительно ответил, после чего обратился к Бендерину и молодцу в кожаном кепи:
- Мистер Уэллс выражает признательность, что советское правительство выказало заботу и обеспечило проведение ремонтно-отопительных работ.
Мистер Уэллс, нахохлившись, выслушал перевод, затем сурово заглянул сначала в пенсне говорившего, затем под козырёк кепи, затем перевёл взгляд на Бендерина.
- Морлок! - в величайшем волнении вдруг воскликнул он и выпустил из рук концы своей мешковины. - Итс Морлок!
Пока он негнущимися пальцами подбирал с пола и снова натягивал на плечи самодельную накидку, человек в кепи поинтересовался:
- Что он сказал?
Переводчик явно затруднился.
- Гм. Он сказал гражданину печнику, что тот выглядит как... э-э-э... типичный пролетарий.
Кепи внимательно изучило Бендерина, недоверчиво хмыкнуло и приказало:
- Теперь спросите, не будет ли у него возражений, если мы приступим к ремонту немедленно?
Выслушав вопрос, писатель махнул рукой, мол, делайте что хотите, не сводя, однако, с Бендерина потрясённого взора.
- Приступайте, товарищ печник.
С первого же взгляда в печную утробу Бендерин определил причину неполадки: разошлась кладка на задней перемычке. Чтобы убедиться окончательно, не поленился сходить в сени, куда был обращён печной тыл, и пощупал рукой возле плинтуса. Всё верно: сквозняк шёл как из трубы. Ремонт требовался пустяковый. Что ж, дело нехитрое, на полчаса, но надо было безотлагательно решать проблему с ленинским поручением. Выполнить его - страшно, и не выполнить - страшно. Размешивая в жестяном ковчежце нужное количество раствора, Бендерин попытался логическим путём вывести, какой из страхов жутче, но так ничего и не решил. Тогда он прислушался к своему сердцу...