Он освободился летом, в середине июля. Позади был очередной срок - 6 лет, на руках справка об освобождении и какие то копейки, выданные администрацией колонии на дорогу, пакет со всякой мелочевкой. Он долго стоял у КПП и ворот лагеря, все никак не мог поверить в то, что можно просто идти куда захочешь и не слышать криков, матов и последующего наказания за самовольное передвижение.
В свои тридцать шесть он выглядел гораздо старше, как минимум можно было добавить еще десяток - рост под два метра, широкоплечий, с короткой прической, светлые волосы, хищное, смурное лицо и тяжелый взгляд зеленых глаз. Одет был в короткую темную куртку с капюшоном, широкие спортивные штаны и кроссовки "Nike".
Он быстрым шагом двинулся вдоль старого, деревянного, в серо-белом цвете покосившегося внешнего забора с двумя рядами колючей проволоки по тропинке на железнодорожную станцию, метров через 500 вытряхнул из пакета вещи и скомкав его, забросил в кусты. Ехать и возвращаться ему было некуда, он решил что по дороге определится, в каком городе или деревне выйдет из поезда - как понравится местность, там и остановится.
На местном вокзале, практически сразу его у входа остановил молодой, в чистой и отглаженной форме милиционер:
- Младший лейтенант Мироненко, документы предъявите.
Он молча достал справку, протянул Мироненко. Лейтенант минут пять изучал документ, потом сказал:
- Давай дергай отсюда, мой тебе совет, без таких как ты забот тут хватает.
- Да я и так собирался ...
- Вот, вот ... и чем быстрее, тем лучше - промолвил Мироненко и ушел в помещение линейного отдела милиции.
Денег едва хватило на билет, он долго кружил по вокзалу, тиснул два кошелька - у зазевавшегося прилично одетого мужичка из сумки на улице и аккуратно отработал спящего парня в галстуке и хорошем деловом костюме.
Настроение поднялось, ему повезло, денег было более чем достаточно, сумма была очень неплохая. Он хорошо пообедал в вокзальном буфете, купил дорогих сигарет и едва успел покурить на улице, пришел его поезд.
В плацкарте ему досталось боковое нижнее место, спать не хотелось, да и куда тут спать, он жадно глядел в окно, на людей, вслушивался в давно забытые обычные житейские разговоры обо всем подряд вольных людей.
Через четыре часа поезд остановился на маленьком полустанке, стоянка была десять минут, он вышел покурить на перрон. Какое то лубочное небольшое одноэтажное здание вокзальчика из белого кирпича утопало в зелени, никого из людей не было вокруг, только вдоль состава мимо него прошел постукивая длинным молотком пожилой и хмурый рабочий в ярко-оранжевой жилетке.
Ему понравилось тут сразу, когда объявили по громкоговорителю что поезд отходит, он отбросил окурок и проводив взглядом свой вагон, пошел через пути в сторону белого здания. Внутри вокзала было тихо, пыльно и немноголюдно - уборщица только мыла полы, имелась одна касса, два ряда деревянных сидений, на стенах расписания движения, да советские потрескавшиеся выгоревшие плакаты, наклеенные на тонкую фанеру с агитацией по безопасности поведения на железнодорожном транспорте.
- Извините, не подскажете, у кого тут можно комнату снять? - спросил он уборщицу.
- Комнату? Да можно, чего ж нельзя ... Ты сам то откуда будешь? - поинтересовалась в годах уже, болезненно располневшая, с седыми волосами и в темно-синем халате уборщица.
- Издалека, мать, издалека.
- Ну я и вижу что не наш. И раньше тебя тут не видала, если б приезжал к кому. Есть тут у нас, Мария Семеновна такая, может сдаст тебе комнатенку, если понравишься. Выйдешь из вокзала, по дороге прямо, через мост и отсчитывай пятый дом по левую сторону, попробуй к ней, вроде никто не живет у нее сейчас.
- Спасибо.
- Да не за что, милок, не за что ...
Путь до Марии Семеновны занял всего минут пятнадцать, вокруг был потрясающе красивый, густой лес, который непроницаемой стеной окружал разбитую, с большими ямами и высокой колеей дорогу, покрытую толстым слоем желтой пыли. Погода стояла жаркая, солнце светило немилосердно, на небе ни облачка, ни тучки и небо было прозрачно-голубым. А самое главное - тишина, оглушающая и захватывающая, в общем все то, что ему снилось по ночам в ШИЗО и БУРе, о чем он мечтал в суматошной и злобной лагерной жизни в последний год своего срока.
Пройдя железный, проржавевший мост с высокими перилами через небольшую речку и четыре разномастные деревянные избы, он увидел резной бревенчатый низенький дом с входной дверью, с воротами и высоким заборчиком из штакетника.
У двери висела кнопка электрического звонка, он несколько раз позвонил, минут через пять лязгнул засов и дверь открыла бабушка лет уже за семьдесят, с проницательными серыми усталыми глазами, с тростью в руках, в теплой и объемной серой кофте, в цветастом платке на голове и широкой до пола черной юбке, на ногах зеленые обрезанные резиновые сапоги.
- Мария Семеновна? Здравствуйте, возможно у вас комнату снять?
Мария Семеновна с минуту разглядывала его, потом сказала:
- Здравствуй, сынок. Если человек хороший, могу и сдать. Сам то видать сиделый, а? Звать то как тебя?
- Откуда вы узнали? Иваном меня зовут.
- Дак давно живу то, много таких как ты повидала. Ну если озорничать не будешь, по хозяйству поможешь иногда, платить вовремя, живи. Много с тебя не возьму, по цене обговорим. Документы есть какие?
- Из всех документов одна бумажка.
Он достал справку об освобождении, бабушка долго читала ее, шевеля синими старческими губами, рассматривала фотографию, потом вернув обратно сказала:
- Проходи, покажу где тебе жить.
Они прошли через небольшой двор, на котором гуляли куры с петухом, бродил грязный, толстый, лопухастый и веселый щенок непонятной породы, кинувшийся к нему для знакомства, обнюхавший его ноги и гавкнув для порядка, вошли в дом.
Чистые полы с круглыми половичками, большая белая печь, наружная закрученная проводка и фотографии в рамках на стенах, на окнах светлые занавески, на потолке висела лампа - вот и вся обстановка. У печки еще одна дверь, Мария Семеновна провела его в другую комнату.
Небольшая, квадратов восемь по площади, у окна стоял диван, покрытый узорчатым покрывалом с красно-черным рисунком, две подушки, тумбочка и столик с лампой.
- Ну как, остаешься? - спросила Мария Семеновна.
- Да, только мне надолго нужно.
- Поживи хотя бы с месяц, там видно будет.
Окончательно придя к месячной сумме и взяв деньги вперед, Мария Семеновна показала ему где что и он умывшись, упал на диван, проспав более 12 часов.
А вечером пришел местный священник, лет сорока пяти, высокий и лысый, с непроницаемым круглым лицом и синими глазами, крепко сбитый, с большими кулачищами, в черной рясе с большим крестом сверху, с длинной, ухоженной, густой рыжей бородой.
Он услышал его громкий, басовитый голос еще во дворе, когда возвращался из магазина. Войдя в дом, он увидел как священник, разговаривая с Марией Семеновной сидя за столом, обернулся к нему, посмотрев ему прямо в глаза, спокойным и насмешливым взглядом человека, знающего себе цену и ощущающего свою немалую физическую силу, что обычно бывает у людей, имеющих практические боевые навыки по уничтожению себе подобных и знающих что в любой момент они смогут хладнокровно это сделать, несмотря на возможное сопротивление.
- Вот, батюшка, жилец мой, он самый и есть.
- Добрый день, Иван - сказал священник, оглушая его своим голосом.
- Добрый.
- Проходи, проходи, мы сейчас поговорим а потом батюшка с тобой пообщается - сказала Мария Семеновна.
Он прошел в комнату, переоделся, разложил покупки и минут через двадцать его позвал священник, бабушка ушла во двор.
- Садись, Иван. Надобно мне тебе несколько вопросов задать, если ты конечно, не против. Величают меня отец Михаил, здесь у нас в деревне есть церковь и небольшой монастырь мужской, на пятьдесят душ. Жителей в деревушке немного, почти двести человек, ферма молочная, где все в основном трудятся, да сельсовет, больше ничего и нет. Скажи-ка мне, веруешь ли ты?
- Да.
- Давно ли причащался и исповедовался?
- Не помню уж и когда, отец Михаил.
- Последний срок то сколько отбыл?
- 6 лет.
- А за что, могу узнать?
- Щипач я, всю жизнь этим живу.
- Всего сколько лет оставленных в тюрьме?
- 18.
- Понял, ну да ладно, в душу лезть не буду за грехи твои, заболит душа - если пожелаешь, сам расскажешь. Не хочешь ли поприсутствовать на службе сегодня церковной? Поразмышлять о дальнейшем пути своем? Приходи, в шесть вечера начало.
- Я подумаю.
- Хорошо, знай что ворота Господни всегда открыты, тем более для таких как ты.
Отец Михаил легко, несмотря на свою комплекцию, поднялся со стула и молча вышел.
Иван остался один, в раздумье провел около пяти минут, потом вернулась Мария Семеновна:
- Батюшка у нас строгий, шуток не любит. Воевал когда то, в Афганистане еще начинал, потом Таджикистан, Чечня - много лет на войне провел, награды имеет, потом в веру православную ушел полностью. Ты, Иван, сходил бы в церковь то, необязательно сегодня, покумекай об этом.
Он промолчал, ушел к себе.
А вечером, все таки решив сходить в церковь, он простоял среди толпы во время службы, нахлынувшие мысли и чувства очень долго не отпускали по окончании богослужения, он не спал всю ночь после этого, перебирая в голове последние "яркие" эпизоды его уголовной жизни.
А через несколько дней отец Михаил предложил ему жить и работать в монастыре.
- Пища и крыша у тебя всегда будет, выделим тебе такую же комнатенку как у Марии Семеновны. Только нужно будет работать Иван, много работать, усердно молиться и исполнять то что предписано. Приходи, я все покажу тебе.
Через неделю он пришел к отцу Михаилу, тот познакомил его с монахами, провел по монастырю, объяснил что нужно выполнять хозработы - пилить дрова, носить воду, работать в поле по выращиванию и сбору овощей, печь хлеб, служить в церкви.
Ни с кем из обитателей монастыря он не общался, жил и работал молча.
Были и срывы за время монастырской службы - уходил, выпивал, дрался с мужиками деревенскими, отец Михаил возвращал его обратно, не гнушаясь применить кулаки. Бил он профессионально, со знанием дела, так что потом отлеживаться нужно несколько дней.
В очередной раз, когда отец Михаил нашел его в ремонтной мастерской при ферме, пьяным и спящим под трактором, Иван пришел кое как в себя и кинулся драться.
Священник тут же, при мужиках, сработанно и жестоко начал избивать его, рассек ему бровь до кости, выбил несколько зубов и превратил в лепешки губы.
У Ивана не выдержали нервы, он истерично кричал:
- Да ты че, в натуре, меня как зайца то резинового лупишь? На зоне всю дорогу подмолаживали, только успевай уворачивайся и ты туда же! Я ведь не посмотрю что крест на тебе и от Бога шагаешь! Задушу ночью как котенка двумя пальцами! Где твоя любовь то к ближнему или Христос тебе лично выписал разрешение рога ломать?
Отец Михаил ни слова не говоря сложил его вдвое последним ударом в солнечное сплетение, несколько раз добавил ногами по лежащему и скорчившемуся на грязном, пропитанном машинным маслом полу Ивану, после поднял его, закинул себе на спину и потащил в монастырь.
На другой день Иван, тяжело поднявшись с кровати в своей келье, подошел к зеркалу и увидел что лицо опухло до невозможности, один глаз заплыл полностью, второй превратился в узкую щель, губы превратились в две толстые оладьи с засохшей кровяной коркой а бровь была зашита грубыми стежками суровой ниткой и волосы на коже брови отсутствовали.
Открылась дверь, зашел отец Михаил:
- Ну что Иван, проспался?
- Зачем вы так, батюшка?
- А иначе ваш брат то не понимает. Тут много было похожих случаев - и рецидивисты жили, и убийцы, разбойники да грабители. Почти всех приходилось приводить в чувство как тебя, потому как бывало с ножами, топорами бросались, закопать грозились. Ну меня то этим не испугаешь, много раз смерти в лицо смотрел. Всякое было, Иван. Только я делаю это для тебя, для спасения твоего, запомни мои слова. Ты поймешь это, может быть не сейчас, что кроме Господа не нужен ты никому и ты пришел к нему, оставаясь здесь, отмаливая грехи свои и для будущей жизни. Жизни после смерти, Иван.
Отец Михаил развернулся, закрыл за собой дверь, Иван еще долго лежал на кровати, пытаясь унять боль в теле и успокоиться душевно. Прожил он долго в монастыре, более не перечил отцу Михаилу, стал очень старательным, погрузившись с головой в христианство, забыв о другой жизни.