смотрю народу в облом читать. так что я урезал все. речь в книге идет о юноше который закончив школу, вступая в новую жизнь узнает что он уже жил однажды.

  

   Я живу.

   Книга первая

   Часть первая

   Гонимые, взъерошенные резкими порывами ветра тучи текли быстрой рекой, ежесекундно меняя свои очертания, словно указывая на непостоянство этого мира, и в то же время повторяясь в постоянных изменениях. Обыденность. Спящая Москва блистала огнями высотных зданий, подсвечивая снизу клубящиеся тучи, которые, пропарывая свое рыхлое пузо об антенны высоток, проливались мелким дождем.

   Город спал. Лишь изредка снизу доносились отголоски ночной жизни. Одинокие шаги загулявшего путника по пустынным мрачноватым улицам, смех, прощальные возгласы и вопли котов доносились из ночной пустоты. Редкие автомобили высвечивали темные дворы фарами, свет которых то пропадал, и тогда слышалось хлопанье дверей, то вновь загорался. Автомобиль продолжал свое движение в сторону ночного города.

   Падающие капли расплющивались об асфальт, разлетаясь тысячами мелких брызг, оставляя в осевшей пыли маленькие влажные кратеры, бились о жестяные крыши пока еще еле слышной барабанной дробью, настраиваясь перед концертом. Шелестели на листьях деревьев, прибивая накопившуюся пыль, и стучали об оконные стекла, тонко струясь. Они несли свежесть и летнюю прохладу в этот измученный неожиданной майской жарой город.

   Вон из города! Ветер влек свою ношу на просторы. Туда, где отсутствие домов даст ему волю и большую власть над тучами - этими жирными и неповоротливыми созданиями. Туда, где он разметает их по небу, обратив в жалкие клочки, где он, показывая свою силу, сможет прибить их к самой земле или, напротив, подбросить ввысь. Нес, торопясь, боясь, что не успеет донести, и переполненные влагой тучи, не выдержав, выльют на город все свое содержимое. Гнал, собирая, стараясь не растерять ни одной, даже самой маленькой тучки. Скоро уже второе кольцо - вон оно отражает свет фонарей от мокрого асфальта, - а за ним еще немного - и можно порезвиться.

   Рев натруженного двигателя на дороге то пропадал, уносимый в сторону ветром, то появлялся, отчетливо доносился, пугая ночных путников. Становясь с каждой секундой все более отчетливым и внятным, он вызывал тревогу. И вот, стремительный, как ракета, автомобиль, до того различаемый лишь слухом, проявился ярким светом фар на трассе. Он несся по прямой дороге, набирая скорость. Не обращая внимания на загоравшиеся запрещающие сигналы светофора, автомобиль выскочил на встречную полосу. Визг тормозов. Удар. Звук волной прокатился над городом, и тот замер в ожидании плохих новостей. Тишина повисла над городом.

   Проплывающие над кольцом дороги тучи первыми узнали о случившемся и, не выдержав, согласно своей ранимой натуре, хлынули проливным дождем, смывая страшные следы, растекшиеся по асфальту. Прочь, прочь отсюда! Вон из города!

  

   - Погода ни к черту, - капитан ГАИ, спрятавшись в дождевик от проливного дождя, осматривал место происшествия, что растянулось на десятки метров. Множество мигалок всех цветов освещали проспект, но не радостным цветом, а, напротив, утопавшим в серости асфальта и мрачности погоды, усугубляя трагичность произошедшего.

   - Что за машина была, не установили? - он обратился к также спрятавшемуся от дождя лейтенанту.

   - Угадай сейчас! Цвет установить не можем, не то что марку! - лейтенанта мутило.

   "Молод еще, - подумал капитан, увидев реакцию лейтенанта. - Не довелось, видать, раньше видеть мясорубки".

   Капитан собрался было отойти, но лейтенант немного оживился:

   - Нет, смотрите: руль нашли. БМВ.

   - Километров двести шли - не меньше. Сейчас полканы должны подъехать. Шесть мертвяков. Да еще так по всей дороге: то железо, то мясо, - продолжал лейтенант.

   - Они даже не поняли, что произошло. Смерть мгновенная, - ответил капитан.

   - Это да. Как только сейчас разобраться, кто есть кто и чьи руки и ноги, - капитан, завидев подъезжающую "Волгу", бросился встречать приехавшее начальство.

   В свете фонарей и отблесков вспышек фотоаппаратов детали машины, россыпью рассеянные по серому мокрому асфальту, отсвечивали серебром свежих разломов. Огромная кабина принявшего на себя удар грузовика, раздавленная в лепешку, соскочила с креплений и опрокинулась, вывалив часть содержимого наружу. Через разбитое стекло, перелетев через руль, свисало тело водителя. Удар пришелся в кабину грузовика, но многотонная махина, следуя инерции, пустив под себя легковушку, еще десяток метров перемалывала ее, жерновами растирая по асфальту, разбрасывала детали по дороге.

   Остатки тел и их фрагменты уже успели накрыть простынями. Но дождь, промочивший ткань, плотно прилегавшую к телам, немного приоткрыл лик смерти. Посеревшие и посиневшие от большой потери крови тела жертв проглядывали через мокрую ткань, а сохранившие пока блеск глаза лежавшей в стороне головы, устремленные вверх, отсвечивали в свете фонарей. Под напором дождя грязно-красная вода стекала по дороге в водосборник, где, смешиваясь с потоками, уносилась в бесконечность. Утром ничто не будет напоминать о произошедшем, а пока редкие проезжающие мимо машины притормаживают, и побледневшие от ужаса водители, еще долгое время находясь под впечатлением от увиденного, не смогут превысить скорость.

   - Салаги еще совсем были, - капитан снова подошел к уже что-то пишущему лейтенанту.

   - Да, похоже на то. Алкоголем не пахнет, наверное, обдолбанные. По номеру уже опознали, непростые детки.

   - Да и так понятно, машинка-то была не слабая - "бумер", на таких только бандюги и золотая молодежь разъезжает.

   - Полкан наш уже обзвонился. Выслужился. Сейчас родители сюда примчатся.

   - Вот урод! Разве можно такое родителям показывать? Тут же с ума можно сойти, - капитан помчался к санитарам скорой помощи.

   - Ребята, давайте, прошу вас, быстро собирайте здесь все и сваливайте. Этот козел, - капитан махнул рукой в сторону полковника, важно осматривающего место аварии, - позвонил родителям, те уже едут.

   Санитары не спеша стали доставать носилки и обходить останки, пытаясь хотя бы по внешним признакам укомплектовать тела.

   Спустя несколько минут к месту аварии подъехала еще одна "Волга". Мрачного вида мужчина, выйдя из машины, стал озираться по сторонам, но отойти от автомобиля так и не решился. Капитан сразу понял, что это один из родителей, и поспешил остановить его, пока тот не решился на какие-нибудь действия.

   - Не надо вам туда ходить, ни к чему это.

   Но мужчина лишь тяжело вздохнул, достал сигарету и стал мять ее в руках.

   - Капитан, позови врача, у меня там жена, - он мотнул в сторону "Волги" головой, - в обмороке она.

   - Да, конечно. Вы бы ехали отсюда, - капитан махнул рукой врачам скорой помощи, указав им на машину. Те без лишних слов все поняли и направились к "Волге".

   - Что ты такое говоришь, капитан? Я теперь места себе не найду. Здесь я должен быть, здесь. Ох, Дима, Дима, что же ты наделал? Как мне теперь в глаза родителям смотреть? Сам погиб и столько смертей на себя взял!

   Казалось, мужчина уже никого не замечал и разговаривал сам с собой. Капитан еще немного помялся, чувствуя себя неуютно, отошел, оставив отца один на один со своими переживаниями.

   "Может, они на что-то еще надеялись, направляясь сюда, - думал капитан. - Но, подъехав и увидев развороченные куски железа, страшно указывающие на неизбежность исхода, все сразу поняли. Отец впал в оцепенение, а мать и вовсе потеряла сознание. Да, не дай бог такое горе пережить", - капитан еще раз взглянул на мужчину, бормотавшего что-то себе под нос, и, поняв, что тот не выкинет ничего плохого, отправился по своим делам.

   Где-то там, на востоке страны, солнце уже показалось над горизонтом, протянув свои лучи, освещая и согревая немного остывшую за ночь землю. Западный ветер нес поредевшую стайку туч. Проливаясь дождем с первыми лучами солнца, тучи связывали себя с землей серебряными нитями.

   Внизу, несмотря на дождик, кипела жизнь. Потоки транспорта заполнили дороги, люди тоненькими ручейками вытекали из одних домов, смешивались в общем потоке, потом снова растекались по зданиям. Стаи голубей перелетали с одного дома на другой, а перезимовавшие воробьи играли в догонялки в ветвях деревьев. Жизнь продолжалась. В новостях короткой строкой сообщат о событиях ночи, и человечество навсегда вычеркнет из своих списков шесть фамилий, отправив их в бездну забвения.

  

   ***

  

   Кто бы мог подумать, что она тоже способна опоздать. Отличница, активистка и просто красавица шла метрах в трех впереди меня. Шла быстро, хотя сейчас-то торопиться было, конечно, глупо. Занятия давно идут. Я прибавил шагу, чтоб догнать ее.

   Весна. Что еще можно сказать? Середина апреля, ручьи, первые проталины. Здесь, в сибирской деревушке, наступление весны чувствуешь по-особенному. Запах прелой соломы, запасенной на зиму, дым костров от сжигаемой прошлогодней травы - все это въедается в душу из года в год, и с каждой новой весной начинаешь все сильнее и сильнее впадать в меланхолию. Вот и теперь мы вышли на выстеленную досками тропу, идущую меж крестьянских домов с обязательными стогами соломы и кучами навоза, усиливающими запахи деревенской весны.

   Каблучки ее сапожек цокали по дереву, слегка раскачивая хлюпающие в воде доски. Я смотрел, как она аккуратненько и ровно ставила ножки, что делало ее походку особенной. И от всего этого становилось неудержимо легко и весело на душе.

   - Маша, привет! Ты чего сегодня припоздала?

   Она замедлила шаг, но не обернулась.

   - Решила с тобой немного пройтись: ты ведь каждый день опаздываешь.

   Что правда, то правда. Дня не было, чтобы я не опоздал. Не знаю и не помню как, но это у меня вошло в привычку. Учителя, повоевав со мной первое время, в конце концов плюнули и решили просто не обращать внимания. Я единственный из всей школы, кто заслужил право безнаказанно опаздывать и прогуливать первый урок.

   Вот и теперь в окнах школы уже горел свет, за партами сотни голов то в такт поднимались, то опускались, когда ученики старательно что-то записывали. Но из этих сотен всегда находилось несколько, что смотрели в окно, где в утреннем сумраке сегодня виднелась не обычная одинокая фигура, а две. Это вызвало бурный интерес и привлекало все больше и больше зрителей.

   - Я это право выстрадал, и конкуренция мне не нужна. А вот вечером можно сколько угодно со мной вместе пройтись.

   - Нет, вечером неинтересно.

   - Ну почему неинтересно? Очень даже интересно, я знаю такое интересное место. Хочешь, покажу?

   - Ты всем его показываешь?

   - Что ты, Маша! Его только для тебя берегу.

   Я открыл дверь и, пропустив ее вперед, вошел в холл школы. Маша отправилась к зеркалу, стоявшему в углу, и принялась, сняв шапочку, приводить волосы в порядок. Я встал позади и стал играть глазами, пытаясь заставить ее улыбнуться.

   - Ты что совсем не переживаешь, что опоздал?

   - Неа. А с чего мне переживать? Осталось два месяца - и я на волю, это тебе еще два года за партой просиживать, так что это ты переживай.

   - А у меня уважительная причина, поэтому я и опоздала.

   - А что за причина, если не секрет? - спрашивал я, улыбаясь, а сам старался заглянуть ей в глаза, чтобы хоть что-то прочитать там по поводу меня.

   - Да нет никакого секрета, с расписанием какие-то заморочки, что-то напутали. У нас первого урока не должно было быть. А Ленка звонит, что занятия начались, а половины класса нет.

   Маша, хитро взглянув на меня, ушла от моего пристального взгляда, так и не раскрыв тайну.

   - Бывает.

   "Ну надо же! Совсем забыл про это дурацкое расписание!" - только успел подумать я, как из-за угла появилась Катерина Петровна. Завидев меня, она тут же махнула мне рукой, и я побрел к ней в кабинет. <

   Устроившись поудобнее на диване, я с нетерпением жаждал узнать причину вызова.

   - Ты, Курков, что-то совсем распоясался, - Катерина Петровна старалась держать стальную нотку в голосе, но ее вид сам по себе мог рассмешить.

   - Что случилось? - сделав удивленные глаза, я с трудом сдерживал улыбку. А так как с юмором у меня было лучше, чем нужно, давалось мне это тяжело.

   - Расписание, Курков, - твоих рук дело. Не отпирайся - почерк твой.

   Да отпираться было глупо. Не думал я, что у них хватит ума сличить почерк. Хотя я личность известная и наверняка мой почерк они и так знали.

   - Ты понимаешь, что из-за тебя весь учебный процесс сегодняшнего дня пошел насмарку?

   - Екатерина Петровна, разве я мог предположить, что мои каракули примут за ровный и красивый почерк Надежды Михайловны? По-моему, имея даже немного мозгов, легко можно было догадаться, что это все лажа. Я вообще удивляюсь, как они смогли разобрать то, что я там написал. Поверьте: не было умысла срывать занятия.

   - Не было, а сорвал!

   - Не знаю, чему вы их тут учите, а элементарной сообразиловки у них нет. Да и учителя тоже тупанули. Повелись, как дети, на эту лажу!

   Я решил перейти в наступление, но этого не потребовалось. Катерина Петровна, чувствуя ущербность интеллекта, всегда реагировала на высказывания об умственных способностях учителей одобрительно, хотя явно, конечно же, этого не показывала. Оставшись довольна моими аргументами, она смягчила тон.

   - Ты больше, Курков, с этим не шали. Да и вообще... давай завязывай со своими шуточками, а то учителя отыграются на тебе во время экзаменов.

   - Да я всегда только "за", Екатерина Петровна, на второй год остаться.

   - Остаться - не останешься, а вот троек тебе в аттестат наставят. Хотя и учишься ты неплохо.

   - Это уже на их совести будет. Проверим их порядочность. Посмотрим, что сеют на самом деле те, кто должен сеять доброе и светлое.

   - Ну ты, Курков! Всегда у тебя аргументы наготове есть.

   - А то, Екатерина Петровна!

   - Ладно, не обольщайся, выговор все равно получишь и характеристику, с которой только сам знаешь куда сходить.

   - Это я как-нибудь переживу.

   - Иди.

   Я встал с дивана и еще какое-то время, засунув руки в карманы, не решался сделать шаг к двери. Мне казалось, что разговор не окончен. Не понял я, какое же все-таки ждало меня наказание. Задумавшись о своем бытии, я стоял и разглядывал ковер под ногами. Попутно я нашарил в кармане ключи и немного мелочи и, подбрасывая все это, ритмично побрякивал.

   - Что это у тебя там звенит?

   - Что, что? Яй... - не подумав, ответил я и тут же осекся на полуслове.

   Екатерина Петровна, видимо про себя договорив слово, улыбнулась и отправила меня вон из кабинета.

   Я вышел в коридор. Перемена только началась. Малышня носилась, путаясь под ногами. Ученики постарше толпились небольшими кучками, разделившись по интересам. В одной из групп я глазами отыскал Машу. Разговор был не окончен. Маша, увидев меня, улыбнулась и показала мне кулак. Похоже, вся школа уже знала, кто виновник сегодняшнего сумбура.

   - Здорово!

   Я обернулся: возле меня с протянутой для рукопожатия рукой стоял Савик - друг.

   - Привет.

   Нет, имя у него было обыкновенное - Сергей. А Савик - погоняло, которое он приобрел благодаря отцу. Савик регулярно сдавал папаню во время его возлияний в ментовку, при этом не чувствуя совершенно никаких угрызений совести.

   - Что? Опять мой Павлик Морозов позвонил? - всегда при виде сотрудников милиции изрекал отец.

   Но, понимая свою вину, он никогда не обижался на сына. А как прилепилось имя - Савик, непонятно, хотя, скорее всего, от фамилии: Морозов - Савва Морозов. Наверное, как-то так.

   - Чего нового, пока меня не было?

   - Все только и говорят о том, что ты учудил с расписанием.

   - Выговор уже получил. Не успел на порог школы зайти, как Катька к себе потащила, как Черная вдова в свою нору. Пойду, наверное, домой, что-то настроение учиться пропало. Ты давай сегодня вечером выползай в центр, погуляем малеха.

   - Хорошо.

   Пожав друг другу руки, мы разошлись.

  

   Освободившись от снега, асфальт по краям стал зеленеть травой. Единственная асфальтированная улица служила жителям деревни, а верней его молодой части, аллеей для вечернего променада. В неглубоких кюветах еще лежал грязный снег вперемешку с ледяной водой, а девчонки, повинуясь инстинкту, уже надевали короткие юбчонки и капрон.

   Добравшись через всевозможные преграды до асфальта, я раскатал штанины, стер носовым платком грязь с туфель и не спеша отправился к нашему ДК - месту традиционного скопления молодежи. Погода стояла великолепная: звездное небо, тепло, ветра практически не было. В воздухе еще витал дымок вечерних костров, где-то впереди слышался смех, разлетающийся в темноте по всей деревне. Несколько фонарей и одна висячая гирлянда, оставшаяся с Нового года, освещали всю улицу. Но этого всегда хватало, чтобы в силуэтах узнать знакомую фигуру и примкнуть к нужной компании.

  

   День пролетел в ожидании этого вечера. Сегодняшнее общение с Машей не выходило у меня из головы. Каждая деталь, каждое слово вновь и вновь прокручивались в голове, рождая надежду на отношения.

   Все-таки сегодня она была ко мне более благосклонна. Стоя у зеркала и смотря на свое отражение, я пытался убедить себя в ее небезразличии ко мне. Как она мне улыбнулась, когда показала свой кулачок - не как пустому месту, а как будто мы хорошие знакомые. И это грело мне сердце.

   Непонятно, красив ли я. Приблизив лицо вплотную к зеркалу, я попытался разглядеть его в деталях. Эти прыщики так некстати. И так непонятно, на кого похож, а тут еще лоб обкидало. Изучая свою внешность, я часами экспериментировал, укладывая челку то в одну, то в другую сторону, меняя прищур глаз и складку губ. Даже наклон головы, как казалось, делал лицо другим. И все-таки я недостаточно хорош внешне и наверняка ни капельки не нравлюсь Маше.

   Почему меня стал так волновать этот вопрос? Мир вдруг стал меняться, все вокруг наполнилось каким-то тайным смыслом. Появились новые ощущения и желания. И теперь я замечаю то, о чем ранее даже не имел понятия. Все это из-за нее. Из-за Маши.

  

  

  

   Я быстро нашел ее с подружками, но подойти к ним так просто было невозможно. Как обычно, девчонки толпились своей компанией, о чем-то оживленно разговаривая, хихикая и изредка посматривая в нашу сторону. При виде меня они засмеялись громче, чем обычно.

   "Вовремя подошел, как раз обо мне, а вернее о моем розыгрыше, говорили", - подумал я и принялся искать Савика. Но Савика нигде не было. Набрав номер, через пару секунд услышал его голос.

   - Алло! Ну ты че? Где пропадаешь?

   - Паша, я немного задержусь. Тут батя опять загулял, надо по хозяйству немного пробежаться. Через минут сорок буду.

   - Ты что его опять в ментовку сдал?

   - Да не, пусть дома проспится. Некогда сегодня с ним заниматься.

   - Давай только побыстрей. Я положил трубку в карман и направился к компании, где были пацаны из нашего класса.

   Немного тусанувшись в их компании, я заметил, что Маша с подружкой отделились от группы, и отправился к ним. Савика еще не было, и мне предстояло одному, без поддержки друга налаживать контакт, что, по моему мнению, было не с руки. Но, боясь, что Маша сейчас уйдет домой, я решился действовать.

   - Девочки, привет! - завел я разговор, нагнав их.

   - Виделись уже.

   "Эта Лена не дает рта Маше раскрыть, лезет своими репликами", - разозлился я.

   - Да виделись, а не поздоровались, - попытался отшутиться я. - Можно с вами прогуляться? Воздухом, так сказать, подышать, - продолжил я свою обреченную на провал попытку.

   - А мы домой уже идем, - Маша решила немного смягчить взятый ее подругой тон.

   - А я вас провожу. Давайте?

   - Сами как-нибудь дойдем, - Лена вставила, как отрезала.

   "Вот овца! Ты-то мне не нужна. Чего ты лезешь, защитница хренова?" - подумал я, выразив все это на своем лице.

   - В следующий раз как-нибудь проводишь, - добавила Маша.

   - Ладно, до следующего раза, - разочарованно ответил я и, замедлив шаг, отстал от них.

   "Вот облом так облом", - я постоял немного, раздумывая о последующем времяпрепровождении, и решил вновь присоединиться к одноклассникам до прихода Савика.

   - Что? Отшили? - опрометчиво не подумав о последствиях, спросил Федька - один из моих одноклассников.

   Паскудненький шакалий смешок прокатился волной.

   - Чего ржем? Клоуна нашли? - испорченное настроение вызвало во мне агрессию.

   Я встал, расправив плечи, и стал тяжелым взглядом осматривать присутствующих. Это всегда срабатывало. Одноклассники почувствовали себя неудобно и боязливо опускали глаза, не испытывая желания связываться со мной. Я знал, несмотря на то, что прессовал всю группу, группой они себя не считали и, опустив глаза, втайне надеялись, что я выберу одну жертву и отстану от остальных. Их страх и безмолвное подчинение сбили мой агрессивный настрой, и дальнейшее было своеобразным розыгрышем. Перемена в выражении моего лица, наверное, стала заметна, и они перевели дух.

   - Ну что? Будем скидываться или нет? - попытался перевести разговор в другое русло еще один смельчак и тут же получил подзатыльник.

   - Закрой свою хлеборезку, я с вами еще не закончил, - продолжил я, поглядывая орлиным прищуром, как тот поднимает с земли сбитую кепку.

   - Ну, кто тут из нас клоун? - теперь я обращался к Федьке, смотря ему прямо в глаза.

   Тот испуганно шарил глазами по сторонам, не зная, как ему вести себя дальше - то ли подчиниться и признать, что он клоун, то ли подвергнуться физическому насилию. Он промолчал.

   "Какая сегодня луна!" - подумалось мне, и я перевел взгляд в небо.

   Луна, отражая лучи солнца, позволяла видеть очертания кратеров, звезды, созвездия.

   "Я когда-то хотел стать космонавтом, но, наверное, мне придется застрять здесь, - почему-то подумал я. - Эти еще недоумки, - я перевел взгляд на Федьку. - Я, не они, я достоин лучшей участи в этой жизни, - пробегали мысли. - А вожусь с этой никчемностью... Но как? Как доказать, что я - не они? Болото... Здесь все мы одинаковые".

   - Ну что ты молчишь, чучело? Кто клоун, я спрашиваю?

   Теперь он был один на переднем фланге, стоявшие поблизости друзья отдалились на безопасное расстояние, поняв, что жертва найдена.

   Я не хотел его бить, но раз пошла такая песня, я должен был идти до конца, выжимая из него все, что было мне нужно. Лицо Федьки то краснело, то белело, было видно, что в его голове решалась серьезная проблема. Он никак не мог определиться, на что ему пойти.

   - Ну что? Как успехи? - Савик появился с небольшим опозданием.

   - Вот, посмотри, решил меня клоуном выставить, - улыбаясь другу, указал я на Федьку, который при виде появившегося Савика еще больше вжал голову в плечи.

   - Никого я не собирался клоуном выставлять, - выдавил из себя, заикаясь, Федор, надеясь на удачный развод ситуации.

   - Да что ты с ним разговоры ведешь? Пойдем, у меня времени в обрез.

   - Савик, ну сам подумай! Разве я могу оставить такое оскорбление без наказания?

   Но Савик, видать, не до конца понял, к чему я клоню, и просто вмазал Федьке кулаком в челюсть, отчего тот упал на землю и замер.

   - Все! Пойдем.

   - Вот взял и такой развод обломал, - корил я Савика, глядя, как Федька, поняв, что на этом все и что его больше бить не будут, стал подниматься, держась левой рукой за челюсть.

   Мы отошли от притихшей компании и продолжили разговор.

   - Облом полный. Эта овца, Лена, лезла, слова не дала сказать и отшила за обеих, - пытаясь оправдать свой провал, я свалил всю вину на подружку Маши.

   - Что делать сегодня будем? - Савик явно был чем-то озабочен.

   - Не знаю. У тебя какие-то дела?

   - Да есть немного... Домой надо.

   - Ладно, пойдем, я тебя провожу немного, все равно здесь, - я мотнул в сторону одноклассников, - делать нечего.

   - Чего опять замышляют?

   - На бухло скидываться собираются. До завтра потерпеть нельзя. Завтра дискотека. Там бы и побухали.

   Мы шли не спеша, молча. Каждый думал свою думку о наболевшем. Савика беспокоили домашние проблемы, длинной чередой преследовавшие его с раннего детства. У меня на душе скребли кошки - настроение отвергнутого. И все посещающие меня мысли были в миноре. Ну - как бы то ни было - а вместе было веселей, на то и друзья. Вот мы дошли до конца дороги, дальше асфальта не было.

   - Мои предки хотят кредит взять. Тачку думают купить. Мать надеется, что отец завяжет с выпивкой. Знаешь, как он машины любит. У нас раньше была машина, когда я еще маленький был, но нам пришлось ее продать, деньги были нужны.

   - Кредит - это такой хомут на шею.

   - Да знаю я. А что еще делать? Да к тому ж не дают его! Доходы не позволяют.

   - Не переживай, наладится все. Скоро школу закончишь, может, что удастся заработать, вот и купишь ему машину.

   - Надеюсь, но сомневаюсь. Что-то мне мое светлое будущее сомнительно. Это ты вон вечно что-то придумываешь. А я? Что могу я?

   - Ну ты, Савик, что-то совсем раскис. Не переживай ты так, прорвемся.

   Постояв еще немного, мы попрощались, и каждый пошел своею дорогой. Савик, задумавшись о своем будущем, побрел домой, а я пошел обратно. Мне мое будущее еще никак не виделось, и я решил не заморачиваться по этому поводу. Мне захотелось побродить в одиночестве.

   Звездное небо стало отдавать прохладой, мерцая необычайно крупными звездами. Я шел и смотрел на них, думая о мирах, там существующих, стараясь мысленно подняться и унестись в бесконечные просторы.

   "Ну почему мы не летаем? - думал я. - И суждено ли нам когда-нибудь посетить те миры? Если это и будет, то явно не при нашей жизни".

   Я не заметил, как мысли унесли меня от неприятной темы и устремились по просторам фантазии. Еще немного, и я, оторвавшись от земли, взмыл бы в просторы воздушного пространства. В теле чувствовалась необычайная легкость, хотелось разбежаться, оттолкнуться и полететь. Именно так я поступал во сне - летал я часто. Мне настолько нравились эти сны, что я даже мечтал о них.

   Отвлекшись от действительности, я прошел не останавливаясь мимо одноклассников, которые все еще обсуждали предстоящую выпивку. Им не удавалось насобирать необходимую сумму, и разочарование выплеснулось в недовольство и агрессию, до меня доносились их сатирические выпады по отношению друг другу. Я удалялся от них, и голоса все реже долетали до моих ушей, лишь самые громкие и резкие возгласы разлетались по деревне и, отражаясь от домов, дублировались эхом.

  

  

   Однажды перед выпускными экзаменами, когда мы, как обычно, собрались всей семьей на кухне обедать, отец завел странный разговор.

   - Паша, - обратился он ко мне, - может, ты не будешь в этом году поступать в институт?

   Вопрос меня удивил, и я недоуменно посмотрел на отца. На что он тут же ответил:

   - Нам нужно съездить в Крым, и я хочу тебе кое-что там показать. Это может повлиять на твою дальнейшую судьбу, и поэтому я не хочу, чтобы ты принимал поспешные решения, а год подумал. Хорошо?

   - Что показать?

   - Потом, всему свое время, - отец поднялся из-за стола и ушел.

   Мать смотрела на меня, и по ее лицу бежали слезы. Не решившись больше задавать вопросы, я целый день ходил в мучительных раздумьях.

   . Совсем скоро нам придется пробиваться в жизни и начинать все с нуля - в новых учебных заведениях, в новых коллективах, среди новых людей. Возможно, и службы в армии, висевшей, как дамоклов меч, над головами, нам избежать не удастся.

   Казалось, вся наша дальнейшая жизнь была расписана по дням и на всю жизнь вперед. У кого-то она будет короткой и трагичной, а кто-то будет сидеть стариком на лавочке и вспоминать былые дни. И это расстраивало. Необратимость происходящего толкала к бунту против заведенного порядка. Сколько всего еще предстоит пережить, пока эта молодая спесь не будет выбита и ты не станешь очередным винтиком в этом огромном механизме под названием "жизнь"!

   Май промелькнул, как один миг. Начались каникулы, и школа казалась пустой. Тоска при виде пустых стен не покидала меня. Только началась самая интересная жизнь, а нам приходится уходить и приспосабливаться к новым условиям. Но больше меня расстраивало то, что теперь не будет минутных встреч в удаленных уголках и поцелуев украдкой, не будет строгих, но изящных школьных форм и бантиков на головках девчонок, да и самой атмосферы школы. Не будет выученных уроков, безумных перемен, утренних рассказов, последних новостей и сплетен.

   Наверняка мы теперь уже не сможем все вместе стоять на крыльце школы и беззаботно о чем-то болтать.

   Но жизнь продолжалась, и молодость гнала вперед, не давая стоять на месте. Я так и не определился с выбором профессии, но и родители меня не торопили. Конечно, они интересовались моими предпочтениями, но, видя мою растерянность, особо не наседали. Предполагаемая поездка в Крым должна была подтолкнуть меня к выбору - так считали родители, но я не был уверен в этом.

   Часть вторая

   дорога

  

   Перрон бурлил. Железная машина, похожая на гигантскую змею, медленно изгибаясь, выползала из-за поворота. Приближаясь, огромная масса железного тела змеи, в которой ощущалась укрощенная человеком мощь, не казалась такой медлительной и неповоротливой. Чувствовалось, что при небольшом усилии она сможет рвануть по уложенному для нее пути и разогнаться, рассекая воздух, и тогда уже ничто не сможет ее остановить.

   Окна с белыми фирменными шторками позволяли заглянуть внутрь пустого вагона, где на столиках аккуратно были расставлены бутылки с минеральной водой, салфетки и упакованные в пачки сладости. Все выглядело празднично и почему-то поднимало настроение.

   Мы стояли и ждали, пока мечущиеся от вагона к вагону люди не рассядутся по своим местам. На посадку отводилось полчаса, но, боясь опоздать, мимо нас с большими сумками, выпучив глаза, вслед за движущимся поездом бежали люди. Мне никогда ранее не приходилось бывать на вокзале. Но вид людей, бегающих с сумками, напомнил кадры старых фильмов про революцию, когда люди, спасаясь от наступления то ли красных, то ли белых, буквально по головам лезли в вагоны.

   Наконец поезд остановился, и после минутного раздумья неспешно стал, пятится назад. Бежавшая следом толпа поменяла вектор движения, и теперь те же люди пробегали мимо нас в обратную сторону. Через минуту все повторилось. Было понятно, что подцепляют вагоны. Уже с меньшим задором (сказывался вес багажа) люди, волоча по земле свой груз, вновь спешили к своему вагону.

   "Кто-то из этих бегающих людей - наши попутчики", - подумал я и, переминаясь с ноги на ногу, ожидал, когда отец скомандует на посадку.

   Наконец бурление на перроне немного утихло. У вагонов выстроились длинные очереди, и проводники начали проверку билетов. Несмотря на суету, чувствовалась важность момента. Мне хотелось, чтобы сейчас заиграл оркестр и вся эта толпа, уставшая от нелепой беготни, медленно и чинно расселась по вагонам, а спортивные костюмы и затрапезная одежда превратились в благородные наряды. У дам, вместо панамок цвета хаки, появились бы кокетливые кружевные, с ленточками и всякой мишурой шляпки. Вместо огромных сумок на колесиках они держали бы ридикюли и зонтики от солнца. И самое главное: чтобы люди не выглядели будто загнанные лошади, а были спокойны и улыбчивы. Это была моя первая поездка, я был в эйфории, возникшей от предвкушения неизведанного, и ничто не должно было омрачать моего радостного настроя.

  

   - Здравствуйте, - поздоровался отец с нашими попутчиками.

   Я кивнул в знак приветствия и принялся укладывать сумку. Подняв лежак, чтобы поставить туда ношу, я обнаружил, что все пространство уже занято чьими-то вещами. Я посмотрел сначала на отца, а потом на ехавших с нами людей. Немой вопрос: "Чьи вещи?"

   - Извините, пожалуйста. Сумки очень тяжелые. Мы не поднимем их, чтоб поставить на полки.

   - Ничего страшного, - ответил отец и, подхватив сумку из моих рук, забросил ее наверх.

   "Когда только успели? Вроде только-только сели, а они уже и багаж пристроили, - удивился я про себя. - Свое место заняли, да еще и наше! Как они это только вдвоем сумели затащить в вагон? Ну и семейка! Куркули какие-то".

   Я в упор разглядывал ехавших с нами людей. Семья. Муж да жена. Оба полноватые, на вид довольно противные. Они мне не понравились. Поросячьи глазки хитро бегали, осматривая нас. Но поросячьи глазки на то и поросячьи, что они мало что могли выразить - тяжело было прочитать их мнение о нас - их попутчиках. Свисающие щеки сглаживали нервное подергивание мышц. Ну, конечно же, они втайне, как и я, надеялись, что каким-то чудом им повезет, и они поедут одни.

   По их полным телам и тяжелому дыханию я понял, что ночь будет нелегкой, к тому же, несмотря на не очень пока жаркую погоду, пот тек с них градом, что предвещало вонь - и я заранее ненавидел их за испорченную поездку. Одежда была им мала, и тщательно выпестованное сало искало любую возможность, чтобы вывалится из-под стягивающих их тело пут одежды. Оценивая их габариты, я с ужасом понял, что они не в состоянии будут залезть наверх. И, скорее всего, ближе к ночи начнутся просьбы поменяться местами, на что я решил ответить категорическим отказом.

   На боковых местах в нашем купе сидели молодые парни. Парни как парни - ничего на первый взгляд необычного. Коротко стриженные армейские головы на гражданке.

   Есть люди, у которых армейский опыт и воспоминания о службе - все, что есть в их скучной и беспросветной жизни. Не знаю, почему они не остались служить вечно. Такая мысль наверняка посещала их стриженные под ноль с чубом головы. Распивая пиво и погрузившись в воспоминания о своей службе, когда ни ум, ни особые таланты, а всего лишь выслуга сделала их старшими, дав власть в руки, они ностальгировали о былом. И теперь полнота власти не давало им покоя. Это распирающее чувство превосходства переходило после демобилизации на гражданку, проявлялось в повышенной агрессии к молодым землякам и выбивалось кулаками еще более агрессивной молодежи.

  

   Пассажиры сидели и ждали, пока поезд тронется. Наконец он не спеша начал набирать скорость. И мы покатились вдоль каких-то построек, выбираясь из города. Проехали по старому мосту, что стало своеобразным сигналом для едущих: в вагоне началось копошение. Наши соседи полезли в только что уложенный багаж и принялись доставать оттуда припасы. Две толстые задницы маячили у нас перед глазами, вызывая полное отвращение. Чудо, что они не сели на нас сверху!

   Запах жареных котлет разнесся по вагону, вызвав аппетит у остальных. Копошение в вагоне усилилось. Вскоре на столике появилось такое количество продуктов, что казалось, будто семья решила накормить весь вагон сразу. Почти на всех столиках появились кульки с вареной картошкой, яйцами, котлетами, курицей и еще бог весть чем. Минералка, чай, кофе, соки, банки с супами и - самое главное - пакетики с китайской лапшой были извлечены из сумок. У пассажиров помоложе оказались банки с пивом, у пассажиров постарше - кое-то покрепче. Мы еще не успели выехать за пределы города, а вагон уже поглощал припасы. Дружное чавканье и шум от дружно смыкающихся челюстей стали основным звуковым сопровождением на все время нашей поездки.

   "Удивительно, как на таких маленьких столиках помещается такое изобилие, - думал я, наблюдая за процессом поглощения пищи пассажирами. - И как все люди едят по-разному: кто ест, быстро прожевывая и запивая каждый раз чаем, а кто настолько медленно, что у меня самого не хватает терпения дождаться, пока ложка, вилка или рука, начавшая свой путь, от стола дотянется до рта и положит кусочек пищи, вызывая у меня побуждение подойти и ускорить процесс, затолкав ему в рот этот кусок. Кто глотает быстро, почти не разжевывая, а кто долго и методично работает челюстями, многократно переворачивая пищу языком, что тоже очень начинало раздражать. Кто-то, уставившись в одну точку, о чем-то думал, а кто-то, наоборот, шарил по вагону глазами, как загнанный зверь, встречаясь глазами с другими пассажирами и от этого еще больше пугаясь. Кто-то параллельно читал книгу, кто-то разговаривал, но большинство было занято исключительно едой.

   С того момента, как первые куски пережеванной пищи достигли желудка, прошло совсем немного времени, и, утолив голод, пассажиры загудели. Есть я не хотел, но такие запахи вызывали у меня слюну, и чувствовал я себя не очень комфортно. Я посмотрел на отца. Понимая мой немой вопрос, он лишь пожал плечами.

   "Обычное дело! - так я понял ответ отца.

   Плацкартный вагон. Если хочешь узнать страну и людей - это лучший способ. Публика была настолько пестрой и разношерстной, что мне потребовалось много времени, чтобы попытаться понять каждого и разложить все по своим местам.

   Ночь - своего рода черта: наутро по какому-то неписаному правилу все считают друг друга чуть ли не родственниками. С утра начинается взаимное угощение, совместное распитие пива и поедание лапши. Ноздрей достигает уже успевший обогатиться новыми нотами запах вчерашних продуктов.

   Мы вежливо отказались от пищи, предложенной нашими соседями, скромно позавтракав бутербродами с чаем, которые нам любезно предложили проводники - за время бесконечных разъездов они безошибочно научились определять своих потенциальных клиентов и потому уделяли нам максимум внимания. На обед отец сводил меня в ресторан, который из-за своей дороговизны обычно пустовал, и лишь загулявшие компании изредка забегали то за пивом, то за нехитрой закуской. Так под монотонный стук колес пролетели первые сутки пути.

   За окнами проносились картинки, утомляющие своим однообразием - лес, поля, деревни, города. И все сначала. Все было настолько похоже, что казалось, мы просто ездим по кругу. Серые, покрытые мхом домики - как олицетворение России, переезды, перроны. Бабки с пирожками и семечками. Продукты в три цены, бесконечные коммивояжеры с платками, сумками, сувенирами и всякой всячиной не давали отвлечься. Мне начинало все надоедать. Впереди - еще двое суток пути, и перспектива еще целых два дня болтаться в поезде меня пугала. Наконец, отлежав бока, я приподнялся с места и, усевшись, осмотрелся по сторонам. Больше я не мог выдержать свалившейся на меня скуки и, плюнув на приличия, отправился по вагону в поисках чего-то нового и интересного.

   Соседнее купе. Молча, погруженные каждый в свою книгу, ехали пожилые люди, оттого, что они не общались между собой, было непонятно, вместе они или нет. Я решил не останавливаться и прошел дальше. Здесь было немного повеселее. Молодая пара и пара чуть постарше живо обсуждали проблемы бизнеса.

   - Здравствуйте. Можно присесть послушать? - спросился я.

   Недоуменно посмотрев на меня, парень, считавший себя старшим и имеющим право отвечать за всех, пригласил присесть, подвинувшись и освободив мне немного места.

   - Вы продолжайте, я не буду вам мешать. Только послушаю. Я после школы и еще не определился с выбором профессии.

   - Вот оно что. Ну, для начала надо познакомиться, - ответил парень и протянул мне руку.

   - Игорь. А это Ира - моя жена.

   - Паша.

   Я протянул руку и второму участнику разговора.

   - Саша, а это Марина.

   - Паша, - снова представился я.

   Мимолетного взгляда хватило, чтобы понять, что они выделяются из общей массы пребывавших в вагоне людей. И дело не только в том, как они были одеты. Я обратил внимание на продукты, стоявшие на столике - вернее, почти полное их отсутствие: только йогурты, сок в стеклянных бутылках и небольшие баночки дорогого кофе и чая. Но это было не единственным отличием: выражение их лиц было другим - расслабленное, но и в то же время немного сосредоточенное, цепкий умный взгляд, выражавший уверенность.

   - Ну что, молодой? Давай спрашивай, что тебя интересует.

   - Да все.

   - Вот смотри. Мы менеджеры в разных компаниях. Но, по сути, делаем одно и то же: пытаемся продвинуть на рынок новые технологии. Я занимаюсь энергосберегающими технологиями, а Александр работает в аудиторской компании. Оба занимаемся поиском клиентов. В наши задачи входит убедить людей работать с нашей компанией. Сейчас мы пытаемся продвинуть на рынок, а в частности в ЖКХ, новые виды изоляционных материалов, доказывая на деле их эффективность. Потери при транспортировке тепла по трубам очень велики, а, применяя изоляцию, можно экономить ресурсы.

   - Ну, это понятно. Работы у вас, наверное, невпроворот, - я вспомнил трубы отопления, лежащие прямо в земле.

   - Да как сказать... Не особо почему-то это кого интересует. Проще поднять тариф, чем найти способ сэкономить. А разговаривать с руководителями коммунальных служб - ох как нелегко. Там такие акулы сидят матерые, еще с советских времен. Сидит и не видит тебя, у него столько денег, столько власти, что ты для него со своими идеями, как муха назойливая. Сидит такая рожа! - Игорь раздвинул руки, показав разъевшегося чиновника. - Их гнать давно метлой надо и ставить молодых, энергичных. Он думает об особняке где-нибудь на Мальдивах или о молодой любовнице. Где ж ему, бедному, об экономии думать!

   - У нас в принципе то же самое, - подключился Саша, - только, кроме руководителей разного ранга, приходится убеждать непосредственно и акционеров. Многие предприятия - те же коммунальщики - сроду не пользовались аудиторскими услугами. Хотя это могло бы принести большую пользу. Мы бы выявили все схемы, по которым уплывают денежки. Но, понятно, что вот этим репам, - Саша повторил движения Игоря, раздвинув руки, - ничего не надо. Но получается, этого не надо и простым работягам. Мы на одном предприятии на собрании выступили и предложили навести порядок в отчетности. Так работяги не поддержали нас: им руководство уже уши промыло, что с нами потом вовек не рассчитаются и все такое. А еще хуже, когда пугают, что мы работаем на рейдеров. Понятно, руководство всеми правдами и неправдами пытается скрыть свои промахи, безалаберность и воровство.

   - Да полный пипец! - возмутился я. - Где ж страна выберется с такими тварями из ямы? Вы-то как выживаете?

   - Выживаем. Не везде же пенсионеры и бывшие коммуняки сидят. Есть много предприятий с иностранным капиталом и современным подходом к бизнесу, а кое-где и молодые руководители. Вот поставили молодого пока не очертевшего парня одной областью руководить, так туда сразу все ринулись, надеясь на понимание: все-таки другое поколение, другой подход.

   - Понятно. Вы, небось, все время в разъездах по городам да по гостиницам? Не надоело по поездам шататься?

   - Да надоело. А что поделаешь? Работа такая. И дома скучают, и я скучаю, - Игорь обнял жену. - Вот так.

   - Ладно, не буду мешать! Пойду дальше мир познавать.

   - Вон америкос сидит, иди с ним пообщайся, - Игорь указал на боковушку, где сидел ничем не примечательный парень.

   - Английский-то знаешь?

   - Так... школьная программа.

   Я отправился к парню на боковушке:

   - Хай, американо!

   Парень оторвал взгляд от книги, посмотрев на меня, поздоровался. Почти по-русски, так же, как и я, - почти по-американски.

   - Уиэт.

   "Наверное, "привет"", - подумал я.

   - Талк ми, - пытаясь вспомнить знакомые фразы, продолжил я.

   Он что-то ответил, решив, что его понимают, но я ничего не понял.

   - Ноу спик инглиш, - пытаясь поставить слова на свои места, сконструировал я фразу. Смотрю на его реакцию. Американец, наверное, разбирая, что я попытался сказать, немного призадумался.

   - Итальяно? - начал он.

   - Ноу итальяно.

   - Парле ву франсе?

   - Ноу франсе.

   - Шпрехен зе дойч?

   - Ноу дойч, - я лишь отрицательно мотал головой в ответ.

   Он немного задумался, затем продолжил:

   - Испаньел? - посмотрел на меня.

   Я снова помотал головой.

   "Вот вам "ну и тупые"! Подвел меня Задорнов, - размышлял я, стыдясь своей необразованности. - Этот америкос все языки, наверное, знает. Даже по-русски что-то бухтеть пытается, а мне, деревенщине, и по-английски-то стыдно говорить".

   - Раша, - констатировал американец.

   Я утвердительно кивнул.

   "Если разобраться, то русский я тоже не особо-то и знаю", - размышлял я про себя.

   Я стал объяснять, что мы живем, по сути, в еще очень обособленной и закрытой стране, что изучение языка без практики неэффективно, иностранцев мало, и он первый иноземец, кого я вообще видел за свою жизнь.

   Странная смесь русского, английского - школьного и всплывшего в памяти из фильмов, - языка жестов и еще множества слов из других языков стала доходить до него. Началась своего рода беседа. Приноровившись друг к другу, мы стали изъясняться немного быстрее. Я улавливал некоторые его слова, понимая их смысл, уточнял и тут же применял их в разговоре. Через полчаса я обладал некоторым запасом слов и фраз.

   Внешне он не особенно отличался от нас: рыжий, среднего роста, несколько худощавый - вопреки мифу о тучности американцев. Мне почему-то подумалось, что в нем течет ирландская кровь. Очень вежливый и общительный. Я заметил, что он пьет чай с бананом. Меня это очень удивило, я подумал о совместимости продуктов и решил, что как-нибудь стоит попробовать. Одежда небрежная, простая: джинсы, рубашка, немного поношенного вида, - но внешне то ли фасоном, то ли качеством материала отличалась от тех, что носим мы. Еще я узнал, что он из Сан-Франциско.

   - О Сан-Франциско! Голден дурс, - я не знал, как слово "ворота" будут звучать на английском языке, и сказал "двери".

   Он замотал головой. Я показал рукой склон в виде горок. Он снова понял, о чем я веду речь.

   - Ю а фром Сан-Франциско.

   - Ноу, - ответил я.

   Дальше он пытался понять, откуда я знаю про его город.

   - Телевижн, - ответил я, и он снова меня понял.

   Дальше мы говорили о семьях. Оказалось, что у него есть брат, который живет с родителями в Сан-Франциско. А он сам уже учится в Вашингтоне в университете международных отношений. С друзьями едут в Таиланд на практику. Часть группы полетела самолетом, а часть - в погоне за романтикой - поездом через Россию и Китай.

   Только теперь я обратил внимание на книгу, лежавшую у него на столике - "Транссибирская магистраль".

   - Биг Раша! - он развел руки и закатил глаза, изображая необъятные размеры нашей страны.

   - Ваших генералов надо бы прокатить по Транссибирской магистрали, чтобы у них охоту отбило сюда лезть. Тут такие дороги, что ваши танки не пройдут, - я говорил по-русски. Американец утвердительно кивал:

   - Е! Биг Раша.

   У нас были слушатели - рядом сидевшие соседи, которые стали хохотать. Американец, думая, что смеются над его репликой, все повторял, улыбаясь:

   - Биг Раша. Биг Раша.

   Просидев с американцем часа четыре и поговорив обо всем, что только могло прийти в голову, пополнив словарный запас, я попрощался и ушел к себе. Через какое-то время к нему пришли друзья. Поговорив о чем-то, они ушли. На первой остановке он выбежал на улицу и вернулся с двухлитровым паком пива.

   "Как он будет пить это пойло после нормального америкосовского пива?" - наблюдал я за действиями американца.

   Вечером американец ушел с этой бутылью пива к друзьям. Спустя четыре часа, когда вагон уже улегся спать, американец вернулся и сел на первый же лежак. Он был просто некакущий. Боясь кого-нибудь побеспокоить, он тихо сидел: найти свое место он был просто не в состоянии. Так он просидел минут десять, пока проходившая мимо проводница не обратила на его внимание. Привычно подхватив его под мышку, она повела мало что соображающего иностранца на свое место.

   - Вроде не русский, а нажрался - ну прям как наши мужики. Вот твое место, - она ткнула рукой на полку. - Сам-то сможешь забраться? - и, не дожидаясь ответа, подпихнула его под зад.

   Тот подпрыгнул вверх, как мячик, и, несмотря на глубокое опьянение, развернулся и удивленно посмотрел на девушку: то ли удивленный тем, что она взяла его за столь интимное место, то ли его удивила сила этой с виду хрупкой девушки.

   - Что? Пообщался с американцем? - спросил отец, когда мы с ним отправились на обед в ресторан.

   - Пообщался. Толковый парень. Я думал о них немного по-другому.

   - На самом деле, они такие же, как мы. Среди нас есть глупые люди, и среди них тоже встречаются. Просто они виднее: лезут везде, активные очень. Вот и обращают на них больше внимания, как на тебя в школе. Сидел бы тихо, никто бы и не знал, что есть такой Павел Курков. А так все и надолго запомнили тебя.

   - Ты в курсе моих школьных дел?

   - А ты думал? Деревня! Там донесут сплетники.

   - И что - вы молчали?

   - А что говорить? Неважно все это. Мы бы тебе сказали, но ничего бы не изменилось. Натуру не переделать, да и мелочи все это. Смысл нашей жизни совсем не в этом.

   - В чем же?

   - Просто в жизни. В самом существовании, а все остальное вторично, третично и так далее.

   Я пожал плечами, странно было слышать от отца такое. До этого момента мне никогда не приходилось слышать от него философские рассуждения.

   Пообедав, я продолжил обход вагона. В следующем купе ехали солдаты, десантники. Здоровые ребята в тельняшках сидели за столиком и пили водку из граненых стаканов.

   - Давай с нами! Сто грамм за службу! - предложил мне старший, протягивая стакан.

   - Не могу: с отцом еду, - отказался я.

   - Ну и ладно, нам больше достанется, - они засмеялись.

   - Когда тебе сапоги топтать?

   - Не знаю, я как-то не собирался в армию. Хотя повестки уже шлют. Через год по возрасту должны забрать. Но я думаю, что отмажусь: учиться собираюсь.

   - Зря! Армия сделает из тебя мужчину. Вот смотри: чморик, - он указал в сторону прислуживающего им молодого парня, - через год он станет мужчиной, а пока он дух.

   - Я думал, что мужчиной мужчину делает женщина. А то, что он через год станет мужчиной, я сомневаюсь. Статус его поднимется, а вот станет ли мужчиной - не уверен. Да и вообще считаю, что армия - это удел ограниченных - и умственно, и морально - людей. Это не про вас, я имею в виду тех, кто на постоянной основе служит.

   - Ну ты и загнул, малой. Слышал бы тебя наш полкан. Он бы тебя порвал в клочья.

   - Вот и еще одно подтверждение: сила есть ума не надо, - заключил я.

   - Бойкий ты на язык. Не боишься?

   - А чего бояться? Видел, какие ребята в погонах по вагонам ходят? Покрупнее вас будут, - понял я намек младшего сержанта. - Враз высадят за пьянку, а там и до дисбата недалеко.

   - Шустрый ты. Да ну ладно! Проехали. С девками-то у тебя как? Нюхал уже, что это такое?

   - Да приходилось, и не с одной. А что?

   - Хорош бздеть. Молод ты еще!

   - Да ладно, если вы девственники, то я тут при чем?

   - Кто тут девственник? Вот только душок. Там девушки в соседнем купе едут, пытаемся добазариться, чтоб душка невинности лишили. Ха-ха-ха, - они дружно заржали.

   - Фото есть девчонки? - спросил младший сержант.

   - Есть, только они интимного характера.

   - Давай показывай! - они засуетились и, как школьники, стали уговаривать меня показать.

   - Без проблем! Вам же хуже будет, - я достал телефон и включил им слайд-шоу.

   - Ух ты, - выхватывая телефон из рук друг друга, с горящими глазами они рассматривали фото с моими девчонками.

   - Классные девчонки! И что - ты с ними всеми спал?

   - Нет, не спал, а сплю. Они мои любовницы, - хвастался я.

   Тут мы оказались в зоне приема сигнала, и на телефоне высветилась связь. Через секунду произошла регистрация, и в подтверждение моих слов телефон четыре раза подряд сообщил о присланных смс. Я открыл конвертики.

   "Сладкий мой, мои сиси соскучились по твоим ласкам", - прислала сообщение Люба. Я улыбнулся и представил ее, когда она писала мне это послание.

   "Привет. Не задерживайся, скучаю, люблю, целую. Алена".

   "Мальчик мой, ты чего покинул свою девочку? Кто будет радовать меня на выходные? Оксана".

   Четвертое сообщение было для меня неожиданностью и обрадовало больше всего, хотя, по сути, и не содержало в себе ничего такого.

   "Привет, ты куда пропал? Маша".

   Я тут же показал ребятам содержание писем и, не откладывая, тут же принялся строчить ответы.

   "Солнышко, думаю только о тебе. Хочу, скучаю, целую во все места", - это сообщение я разослал веером по трем номерам.

   Маше я решил ответить отдельно и прежде хорошо обдумать текст.

   - Ну ты гигант! Таких девчонок захомутал, - парень осмотрел меня с головы до ног и, видимо решив, что во мне нет ничего хорошего, красноречиво изобразил это на своем лице.

   - Дай скачать! Знаешь, как тоскливо на службе? А тут реальные, не фотошоповские девчонки и такие классные.

   - Нет, не могу, ребята. Не по понятиям это. А вот видео у меня есть - другое, то могу дать скачать. Сам снимал. Учителей подловил и одноклассника. Пожалуйста.

   - Давай показывай, не томи, - они протянули мне телефон, чтобы я включил режим видео.

   - А-а, полный улет. Давай скачивай, - они достали свои телефоны, и в режиме блютус я скинул им ролики. Больше я им был не нужен. Они расселись по своим полкам, и каждый стал просматривать ролики.

   В купе после многочасового пьяного шума наконец-то наступила тишина. Мне здесь больше нечего было делать, и я отправился дальше.

   В следующем купе ехали девчонки, как и сказал солдатик. Но, видимо, они убежали по своим делам, и вместо большой компании у столика одиноко сидела и ела поломанную на множество частей шоколадку девушка.

   - Привет.

   Я сел напротив и, прихватив кусок шоколада, положил на язык.

   - Вообще-то это мне подарили, - возмутилась девушка.

   - Да ладно тебе, еще подарят, - ответил я и взял еще.

   - Ну ты и наглый! А чего ты ко мне подсел, понравилась?

   Я демонстративно осмотрел ее с ног до головы.

   - Так себе, - ответил я.

   В целом она выглядела неплохо, но если начинать разглядывать детали, то обнаруживалась какая-то небрежность в одежде, макияже. В общем, выглядела немного потасканной.

   - В общем, не очень. Я просто маюсь от безделья, вот и пристаю ко всем, - объяснил я свое появление.

   - Я уже занята, - девушка пропустила мои слова мимо ушей, то ли не поняв, то ли просто проигнорировав.

   - А вот подружка моя свободна. Подожди, она сейчас придет.

   "Полная дура! Не успела в поезд сесть и уже занята", - подумал я про нее.

   - И кем ты занята?

   - Там ребята, десантники, едут, один из них за мной ухаживает.

   - Он сейчас немного занят, так что можешь со мной подружить.

   - Как это? - она не поняла юмора.

   Я хотел было еще поиздеваться над нею, но тут ей на выручку пришли подружки.

   - Да, действительно, ты по сравнению с ними просто красавица, - произнес я вслух, не обращая на них внимания.

   Быстро потеряв интерес к этой компании, я собрался уходить. Накурившись, они вернулись в купе, принеся за собой запах дыма и старого тамбура. Слегка потасканного вида девчонки не отвечали моим запросам, и я решил удалиться. Тем более моя новая знакомая завела разговор с одной из девушек о моем одиночестве. Та, осмотрев меня, пришла в восторг и, видя мою молодость и, по ее мнению, неопытность, подсела ко мне, решив взять инициативу в свои руки. Буквально.

   Сославшись на срочное дело, я еле ушел от липких рук, обвивших мою шею. Знакомство со столь вульгарными, в спортивных олимпийках, хоть и совсем молодыми особами не входило в мои планы и - более того - было противно моему естеству.

   Всю оставшуюся дорогу, проходя мимо моего купе (а ходить девушка, что обнимала меня, стала подозрительно часто), эта - мать ее, не найти слов для характеристики этой красавицы - милашка, вовсю пялилась на меня, то подмигивая, то кивая мне в сторону тамбура или туалета, вызывая у меня еще большее отторжение своей глупостью и навязчивостью. В ответ я морщился и кривился в лице, стараясь указать ей на нашу несовместимость. Но она не осознавала этого или воспринимала, как шутку, и продолжала маячить у меня перед глазами. Да так часто и навязчиво, что даже отец это заметил и, видя мой смущенный вид, он поинтересовался:

   - Что, сын, невесты одолевают?

   На что я, перекрестившись, ответил:

   - Свят, свят! Сгинь, нечистая!

   И мы засмеялись.

   Но однажды ей все-таки удалось подкараулить меня в туалете. Думая о чем-то своем, я не заметил, как она уловила этот момент и направилась за мной. И - как назло - я допустил грубейшую ошибку, забыв повернуть щеколду и запереться, что она восприняла как призыв к действию. Нелепо чувствуя себя с приспущенными штанами и мигом иссякшей струей, я попытался объяснить, что вообще-то туалет занят по прямому назначению. Но она, не слушая меня, вломилась и заперла за собою дверь.

   - Ой, какой маленький, - она с улыбкой умиления на лице стала протягивать руки к до смерти перепуганному и скукожившемуся писюну.

   Я опустил глаза и увидел, что мой товарищ принимал мучения от ее рук. Схватив его, она потянула с такой силой, что он вытянулся, как дождевой червяк. Мне стало больно от такого обращения, и мое тело инстинктивно сложилось вдвое, а руки приняли защитную позицию футболиста, прикрывающего свое хозяйство. О сексе не могло быть и речи, все мое нутро сопротивлялось этому насилию, и поднять его было сейчас так же невозможно, как найти разумную жизнь на Марсе. Но ее это нисколечко не смутило. Оказавшись довольно-таки сильной, она без колебаний и особых усилий развела мои руки и продолжила пытку.

   - Ты что - не видишь, что я не хочу? Что ты его мучаешь? Не по зубам тебе его поднять! - меня уже стало это раздражать.

   Но неловкость и кодекс чести настоящего мужчины не позволили мне прогнать ее более решительно.

   - Еще не было такого мужчины, кому бы я не подняла! - гордо произнесла она.

   И приняв мою речь о зубах как руководство к действию, присев на корточки, взяла его в рот. Поначалу это не дало никакого эффекта, но ее настойчивость и умение в конце концов дали результат. Он стал расти. Набухая, он становился все тверже, чем приводил ее в возбуждение. Она все с большим рвением делала мне минет, пока я не стал кончать. Чувствуя этот момент, она вынула его изо рта и направила струю себе на лицо, при этом охая и приговаривая что-то вроде "Какой хороший мальчик!"

   Пока она слизывала с пальцев сперму, я, улучив момент, выскочил из туалета. Этот урок я запомнил на всю жизнь: больше я так опрометчиво не поступал.

  

   На недолгих стоянках одни люди выходили, другие подсаживались. Через пару часов, проведенных в молчании, новые пассажиры вливались в коллектив, занимая место вышедших. И через какое-то время трудно было вспомнить, кто ехал на этом месте вчера.

   Несмотря на постоянно обновляющийся состав попутчиков, услышать что-либо новое было затруднительно. Жизнь людей скучна и однообразна, и все их рассказы были настолько похожи, что отличались лишь в нюансах - именах и местах действия. Наверное, поэтому все воспоминания о предыдущих попутчиках стирались столь быстро, уступая место новым, ничем не отличающихся от предыдущих. Вся эта мешанина в конце концов превращалась в одно большое серое пятно.

   Следующая моя вылазка состоялась после обеда, после того как меня неожиданно убаюкал монотонный стук колес. Проснувшись и помаявшись немного от безделья, я решил продолжить познание мира. В самом конце вагона ехали фанаты какого-то футбольного клуба. При посадке я заметил, как несколько человек из их группы втаскивали с большим трудом сумку, из расстегнутого замка торчали упаковки баночного пива. Очень много пива.

   И теперь их небольшая, но шумная компания, поминутно выкрикивая слоганы команды, также поминутно открывала те самые изрядно помятые банки. Через пару часов мусорный контейнер был забит. Проводники на каждой остановке выносили мешки с мусором, но те тут же наполнялись. В конце концов проводники не выдержали и устроили скандал. После к слоганам и пшику от открывающихся банок добавился скрежет железа, разминаемого тяжелыми ботинками. Хотя новые пассажиры, несмотря на литры выпитого пива, вели себя довольно спокойно, я не стал подходить к ним, решив, что излишне заплетающиеся языки не смогут поведать мне о чем-либо интересном.

   Вместо этого я подсел к уплетающим рис китайцам. Меня это удивило. Они занимали два купе, но никто из них не ел лапшу. На столе стояли емкости с отваренным и отжатым рисом и расписанные китайскими иероглифами стеклянные баночки с какой-то травой или водорослями. Зачерпывая ложкой непонятную смесь, они смачивали сухой слипшийся рис и, размешав его с травой, с аппетитом ели. Мне очень хотелось попробовать, что же это за трава такая, но у меня так и не хватило мужества попросить их.

   В отличие от моих соотечественников, они были одеты довольно прилично, что бросалось в глаза: если на китайцах и была одежда китайского производства, то она была очень неплохого качества. Еще меня поразило то, что они были довольно крупные, опять-таки вопреки мнению о низкорослости китайцев. Среди них выделялся старший - пожилой мужчина, при котором состояла молодая девушка, которая ежесекундно бегала, прислуживая обедающему мужчине. Вели они себя тихо и вежливо. Казалось, они не хотели, чтобы на них обращали внимание. Не боялись, но знали, что от нас, русских, можно ожидать неприятностей. И поэтому, когда я подсел к ним, они заметно насторожились, понимая, что, случись какая заварушка, их сделают крайними, высадят из поезда и обдерут, как липку.

   - Ни хау, - поздоровался я по-китайски - единственное известное мне слово и то почерпнутое из "Камеди клаб".

   - Ни хау,- закивали хором китайцы, и натянутые улыбки показались на их лицах.

   - По-русски кто-нибудь говорит?

   - Не понимай, - загалдели испуганные китайцы.

   Была бы у меня сейчас любая красная корочка, эти испуганные китайцы расстались бы с энной сумой денег. Но я не был жуликом, и я был движим только интересом к новому. Я посмотрел на единственного промолчавшего китайца.

   - Чего боитесь? Я просто пообщаться хочу.

   Поняв, что их театр раскусили, он ответил:

   - Говорим, не очень, правда, хорошо.

   Поначалу несколько натянуто, но впоследствии немного расслабившись, китаец втянулся в разговор. Оказалось, что он уже почти десять лет живет в России. Работает, как и основная часть эмигрантов из Китая, на вещевом рынке в одном из городов России. Не торгует, а заведует оптовым складом. Специализация - спортивные костюмы, куртки и шапочки. Одно из китайских предприятий осуществляет прямые поставки, а он перераспределяет по братьям китайцам, торгующим на рынках. Живет в общежитии, которое полностью заселено китайцами, и платит довольно большую сумму за комнату. Но живет один, так как считается, что он хоть и небольшой, но все же начальник. Остальные живут по несколько человек в комнате.

   - У меня есть все: телевизор, видео, холодильник, - хвастался он. - Все привез из Китая. Здесь дорого.

   - А семья есть?

   - Да есть, в Китае - жена, дочь и сын. Раз в год езжу, навещаю.

   - А что сюда не привезешь?

   Он пожал плечами.

   - Здесь кто-нибудь есть?

   - Нет.

   - А что не заведешь? - не унимался я.

   - Дорого. Много денег надо. Я за сына четыре тысячи долларов штрафу заплатил, а за третьего - вообще тюрьма.

   - Не понял! Какая тюрьма?

   - У нас закон: одна семья - один ребенок. У меня дочь, хотелось сына. Пришлось штраф платить, а за третьего - тюрьма и запрет на работу. Нигде потом на работу не возьмут.

   - Здесь заведи, у нас, наоборот, еще деньги приплачивают. Почти десять тысяч долларов.

   - Сколько? - не поверил он.

   - Да спроси у кого хочешь!

   - Хорошая страна. А нас очень много. Почти четыре миллиарда.

   - Ты что-то загнул! Миллиард двести.

   - Не, это неправда. Больше: у нас не все посчитаны. Много без паспортов живут. Паспорт получить - много денег стоит.

   - Как много? Разве их не должны выдавать?

   - У нас не выдают: хочешь паспорт - плати десять тысяч долларов. Много без паспортов.

   - Как без паспортов? А на работу как?

   - У нас паспорт не надо. Пришел - работай. Зачем паспорт?

   Китаец оказался родом из Харбина, я спросил, остались ли там еще русские, на что он ответил.

   - Почти нет. Церкви есть, дома есть, рестораны есть, даже школа русская есть, а русских уже нет.

   - Нас скоро и здесь уже не останется, - заметил я.

   Выучив счет и пару фраз на китайском, я попрощался. Больше они ничем о себе не напоминали. Только во время пересадки в Москве при выходе из поезда я увидел, как их группу встречали сотрудники милиции. Зная, что именно так и будет, они безропотно и обреченно стояли и ждали, пока старший, стоявший с одним из сотрудников милиции в стороне, не отслюнявит несколько купюр.

   Я шел по проходу вагона, и женщина, сидевшая на боковушке и наблюдавшая за моим общением с китайцами, остановила меня и высказала свое мнение:

   - Как тараканы! Скоро здесь от них продыху не будет.

   - Знаете, если говорить о праве на жизнь, они как раз больше имеют на это прав, чем вы. Они не пьют, не курят, организованны, трудолюбивы, имеют древнюю культуру, желают хорошо жить и все для этого делают, а не просят и не требуют у государства. Их государство ничего им не дает, кроме права на работу. А вы сидите, едите их еду, носите их одежду, пользуетесь всем, что производят они, и еще недовольны тем, что их слишком много. Ну кто вам не дает? Плодитесь, работайте, создавайте! Да к тому же, что им здесь делать? Думаете, им легко? Да как только через пару лет в Китае поднимутся зарплаты, а это случится, все они уедут обратно. И останетесь вы здесь одни, никому не нужные, брошенные, не умеющие даже шнурки завязать. Цвет нации! Особо одухотворенный народ. Быдло в китайских кофтах, - разошелся я, отрываясь по полной на бедной, не ожидавшей такого поворота событий женщине.

   Женщина и все сидевшие в купе с широко открытыми глазами смотрели на меня, но молчали: им было нечего сказать в ответ. Я был прав. Они стыдливо посмотрели друг на друга и опустили глаза.

   - Извините, пожалуйста. Сорвался, - сказал я и пошел к себе.

   Весь вечер я обдумывал слова, сказанные мною в порыве негодования женщине. Она словно бы олицетворяла всю Россию. В конце концов я рассказал о случившемся отцу и спросил, что он думает об этом.

   - Что можно сказать? Конечно же, ты прав. Сейчас говорят, что Россия встает с колен, но это больше похоже на шатание лунатика. Спит Россия, не разбудили ее еще. Дух спит. Да, мы стали немного богаче. Немного современнее, но это всего лишь деньги, пришедшие от природных ископаемых, когда крестьяне начнут у себя в гаражах создавать нечто и производить то, что можно продавать во всем мире, только тогда можно говорить о том, что Россия проснулась. Когда своим умом какой-нибудь тракторист создаст "Феррари", или инженер-недоучка построит самолет и создаст компанию "Боинг" или "Харлей Девидсон", или крестьянский сын Ломоносов придет в Москву и поднимет всю российскую науку, а школьный учитель станет отцом космонавтики, только тогда (как сейчас то, что происходит в Китае, что когда-то происходило в Америке и в даже в России), можно будет назвать пробуждением. А пока наши крестьяне не могут прокормить даже самих себя, наши инженеры и рабочие не способны построить то, чем с удовольствием пользовались бы сами, даже скопировать не можем. Все - спать. Завтра утром пересадка и еще сутки пути.

   Отец, отвернувшись к стене, начал засыпать.

   "Почему я раньше не задумывался обо всем этом? - думал я, глядя на полку надо мной. - Неужели взрослая жизнь так сильно отличается от детства? Хотя я думаю, что многие - а их большинство - до сих пор не понимают, что происходит. Мы жили в замкнутом обществе, где все проблемы сводились к внутренним интригам, а то, что происходило за приделами этого замкнутого мирка, не очень волновало. А события происходили, но они напрямую никак не влияли на жизнь в деревне, где приезд новой семьи был гораздо значимее и обсуждался с большим интересом, чем какие-либо реформы или программы, предлагаемые правительством. Да и что обсуждать? От них все равно ничего не зависело, да и сами они мало что понимали в этом.

  

  

   - Пойдем. Как гулять будем?

   - На широкую ногу. Тебе предстоит трудная неделя. Думаю, что после отдыха в Крыму ты быстро повзрослеешь.

   - Почему ты какими-то загадками начал говорить, отец?

   - Скоро все узнаешь. Немного осталось.

   - Что узнаю?

   - Вот когда узнаешь, тогда и узнаешь. Ладно, пойдем, а то поздно уже, закроется наша столовая на колесах.

   За обедом отец продолжил разговор.

   - Скажи мне, сын: в споре с профессором ты согласился, что, в принципе, народ не достоин иметь право на выбор, но все же встал на его защиту. Чем это вызвано? Просто принял сторону униженных и загнанных в угол профессором людей или у тебя есть на этот счет какое-то мнение?

   - Поначалу я просто хотел показать профессору, что он такое же быдло, как и они. Но в ходе спора ко мне пришла удивившая меня мысль: я вдруг увидел, что мир многолик. Что, несмотря на всю забитость и низкое самосознание, наш народ в то же время велик своей преданностью и самоотверженностью. Несмотря на все сложности, невзгоды, лишения, вызванные какой-то наивностью и разгильдяйством, мы смогли оставить такой след в истории, что с нами могут сравниться только великие страны Европы. И то ли еще будет! Может, в этих старых, покрытых мхом избушках, в забытых богом деревнях спит русский дух. Проснувшись от толчка истории, он вызовет такие изменения в мире, что не только перекроит карту мира, но и перевернет все с ног наголову в культурном и в религиозном сознании.

   - Может быть, ты и прав. Мне радостно слышать, что ты, несмотря на молодость, постиг, что мир многогранен. Сразу не понять, что хорошо, а что плохо. Таков мир, и другим его не сделать. У Омара Хайяма есть такие строки:

   Человек, словно в зеркале мир, многолик.

   Он ничтожен. И он же безмерно велик.

   - это бесспорно. У многих уходит жизнь, чтоб понять это, многим так и не удается. А ты это понял уже сейчас. Ты вступил взрослую жизнь, окунулся в самую гущу событий в этом вагоне. Скажи, что ты думаешь обо всем этом? О взрослой жизни?

   - Я уже задавал себе этот вопрос. И ответ на него был однобоким, теперь мое представление о жизни несколько расширилось. Я думаю, что главное - найти свое место в этом мире. Я сравнил себя почти со всеми, кого наблюдал здесь, ставил себя на их место и понял, что не вижу себя на их месте. Думаю, что у меня свой путь. Но самое страшное, что увязну в быту, сойду с колеи и стану таким же, как они. Страшно и то, что я пока не вижу своего пути. Такое ощущение, что я стою на берегу бескрайнего океана и не знаю, куда плыть. Нет ни одного ориентира, а плыть надо. Просто болтаться, жить, выживать - скучно и бессмысленно.

   - Может, просто жить не так уж и бессмысленно. Просто нужно наслаждаться тем, что ты живешь. Радоваться солнцу, траве, деревьям, людям. Пусть даже глупым, смешным - каким угодно. Но людям, которые вокруг тебя.

   - Чем-то на буддизм смахивает. Да, однозначного решения нет, каждый сам выбирает свой путь. Главное, чтобы выбирал, а не плыл по течению. Хотя и это тоже его выбор, его путь, и это его личное дело.

   - Я рад, сын, что ты понял, что в мире у каждого свое место и свой смысл существования. Если адреналин гонит тебя на вершину - это неплохо, бейся, добивайся. Но если тебе не удастся взобраться туда - не отчаивайся. Радуйся тому, что ты живешь полной и интересной жизнью. И если в этот раз по ряду причин тебе это не удалось, то в следующий раз, возможно, повезет.

   - Нужна ли мне вершина?

   - Я так образно выразился.

   - А-а, понятно. Ты заметил, что в поезде стало жарко?

   - Конечно, завтра будет еще жарче. Крым все-таки. Море, солнце... Тебе понравится. Горы. Совсем другой мир. После бескрайних степей будет немного непривычно. Но, думаю, что ты, как и многие другие, полюбишь это место, и будешь возвращаться сюда вновь и вновь.

   - Жду с нетерпением. Все-таки как мы далеко живем! Чтоб добраться до места отдыха, нужно так помучиться в этом поезде! А как подумаешь, что обратно так же болтаться трое суток, так желание пропадает вообще куда- либо выбираться.

   - Многим нравится ездить в поездах. А мне тоже не очень - долго и нудно. Самолетом было бы быстрее, но дорого. Да и прямых рейсов, как ни странно, нет, все с пересадкой в Москве или в других городах, от чего тоже веселья не добавляется.

  

   Какое горячее и яркое солнце! Жар опалил все тело. Выйдя из вагона, мне пришлось привыкать какое-то время к яркому свету, чтобы открыть глаза. Нас встречали. Мужчина, поздоровавшись с моим отцом, протянул мне руку и представился.

   - Сергей Васильевич. Друг твоего отца.

   - Паша, сын вашего друга, - ответил я и пожал руку.

   - Ну что - вперед? Вас сначала куда? В Севастополе пару дней отдохнете или сразу на базу?dd>   - Ладно, - ответил я и отправился вслед за Сергеем Васильевичем к машине.

  

   Дорога, и правда, была утомительна, но интересна. Сначала мы ехали вдоль побережья, но где-то возле Алушты свернули в сторону гор и стали забираться ввысь по горному серпантину. Было немного страшновато: узкая извилистая дорога все время куда-то сворачивала. Автомобиль натруженно поднимался. Я же, сидя на пассажирском сиденье возле водителя, старался не смотреть направо, где за хлипкими ограждениями зияла пропасть с торчащими верхушками многометровых деревьев.

   Но, забравшись на вершину, мы оказались на относительно ровной поверхности, покрытой растительностью, чем-то напоминавшей сибирскую степь. И если бы не алыча, растущая вдоль дороги, и горный ландшафт, то глядя на березки и хвойные, а также вездесущую траву, можно было подумать, что мы где-то Сибири.

   - Снег недавно только сошел.

   - Я так и понял: уж больно, похоже. Даже подумал, что вы меня обратно домой привезли.

   - Зимой тут, действительно, похоже на Сибирь. Дальше, - Сергей Васильевич указал направление, - находится горнолыжная база, и зимой там катаются на лыжах со склонов.

   - А нам еще далеко ехать?

   - Еще далековато.

   Далее дорога плавно пошла вниз, петляя среди склонов и огромных деревьев. Проскочив ущелье, проехав мимо нескольких затерявшихся среди гор и деревьев баз отдыха, мы выехали на равнину среди горных хребтов. Теперь дорога шла мимо деревушек, огибая гигантские скалы. И снова подъем и петляние по горному серпантину. Вскоре асфальт закончился, и мы двигались по укатанной, но местами размытой горной дороге. Несколько раз мы останавливались, чтобы перевести дух и дать машине немного остыть. Каждый раз Сергей Васильевич выбирал место, откуда открывался потрясающий вид, и сам подолгу любовался горами.

   - Наверное, вы все-таки поэт, раз выбираете такие красивые места для отдыха.

   - Может быть, в глубине души я романтик. Но как можно не любоваться такой красотой?

   - Что красиво, то красиво. И такое ощущение, что места тут дикие.

   - Вообще-то, да - заповедные. Но людей здесь хватает. Не как в городе, конечно, но если посидеть подольше, кто-нибудь обязательно пройдет или проедет мимо.

   - Не хочу быть назойливым, но долго еще?

   - Нет, уже почти приехали, там за хребтом деревушка - маленькая, с монастырем. Туда нам и надо. Зимой дороги нет, так что туда можно только летом попасть, да и то, видишь сам, как сложно.

   - Что - отец решил меня в монастырь отдать?

   - С юмором у тебя все в порядке!

   - Сам не захотел ехать, а меня обрек на такие мучения. У меня уже задница от этой дороги, как отбивная котлета, стала.

   Там, за хребтом, по словам Сергея Васильевича, еще с час езды. Наконец мы выскочили на небольшое плато. Деревушка оказалась совсем маленькой - пять домиков революционной крестьянской постройки. Небольшая отреставрированная церквушка возвышалась над ними и многочисленными развалинами, заросшими травой и кустарником. В нескольких десятках метров от церкви - обрыв, откуда открывался вид на равнины и деревушки.

   - Вот это глушь! И что мне здесь делать?

   - Поверь мне: занятие для тебя найдется.

   - Работать не буду, - отрезал я. Мы засмеялись.

   Заслышав шум мотора, нам навстречу стали выходить люди. Их оказалось довольно много, человек тридцать или больше.

   - Где они все размещаются? - успел подумать я.

   Но, подъехав ближе, заметил палатки, поставленные под деревьями. Сам лагерь был ухожен: выложенные камнем дорожки, стриженая трава, спутниковые тарелки, душевые кабинки, солнечные панели и гелиоустановки, дизель-генераторы, бочки с топливом и многое другое.

   - Что-то много мощностей для турлагеря.

   - Для строительства нужно.

   - Это что - официальный отмаз?

   Сергей Васильевич посмотрел на меня с прищуром.

   - Что - сильно бросается в глаза?

   - Я бы сказал: кричит. Что тут у вас?

   - Завтра узнаешь, а сегодня отдыхай и знакомься с обитателями лагеря.

   Мы остановились и стали выгружаться из машины. Нас обступили люди и стали помогать. Сергей Васильевич, как оказалось, вез в багажнике множество коробок с продуктами. Разгрузившись, он удалился по своим делам, оставив меня одного.

   "Не люблю быть новеньким или чужим", - думал я.

   Люди, разгрузив машину, разошлись и стали заниматься своими делами. Я уселся на капот автомобиля и стал ждать, пока мне не подскажут, что делать дальше. Мое появление в лагере вызвало, как мне показалось, очень живой интерес. Делая вид, что чем-то заняты, люди старались незаметно разглядеть меня, при этом что-то бурно обсуждая. То и дело я ловил на себе взгляды, и до моих ушей долетал шепот. Это начинало меня нервировать, но тут появился Сергей Васильевич.

   - Пойдем, - махнув рукой.

   Подхватив сумку с вещами, я пошел вслед за ним.

   - Палатки ставить умеешь?

   - Ни разу не ставил. Но думаю, ничего сложного в этом нет.

   Он подвел меня к месту, где на земле лежал мешок с упакованной палаткой.

   - Вот место, вот палатка. Давай, дерзай! Не получится - позовешь на помощь.

   - Хорошо. Но у меня получится.

   Я принялся вытряхивать палатку из мешка. На самом деле ничего в этом сложного не было - просто одному неудобно. Поэтому установка палатки заняла у меня почти час, заставив меня отвлечься от разных догадок.

   - Что - справился? - Сергей Васильевич бросил на землю упаковку с надувным матрасом и насос. - Вот держи, чтоб спалось помягче. Только сначала занеси, потом накачивай, а то будешь потом мучиться, запихивая.

   - Сообразил бы, что вперед надо сделать, - ответил я, думая, как смешна была бы такая ситуация.

   Сергей Васильевич опять куда-то удалился, а я, обливаясь потом, принялся накачивать матрас.

   - Бог в помощь!

   Я обернулся и кивнул в ответ.

   "Не утерпели, - подумал я, - любопытство разбирает, примчались знакомиться".

   - Может, помощь нужна? - не унимался незнакомец.

   - Да нет, спасибо, как-нибудь справлюсь с матрасом.

   Но незнакомец не собирался уходить. Присев на корточки рядом, он продолжил разговор.

   - Тебя как звать-то?

   "Меня не зовут, я сам прихожу", - мелькнула в голове фраза.

   - Паша, - ответил я.

   - А я Кирилл, - он протянул мне руку для рукопожатия.

   Это имя как-то не подходило человеку его возраста. Мужчина лет сорока, ухожен, было видно, что неглуп, почему-то пытался держаться со мной на равных, не пытаясь держаться со мной панибратски, а как бы возвышая меня, что вызвало у меня настороженность.

   - Паша, а что отец не приехал?

   - Не знаю. Не захотел, наверное, отбивную из своей задницы делать. А что - вы знаете моего отца?

   - Вообще-то не знаю. Но, как видишь, здесь в основном люди взрослые, а ты, наверное, только школу закончил.

   - Да только закончил. Самому странно: зачем отец меня сюда послал?

   - Ладно, не буду тебя отвлекать от работы, заканчивай и приходи обедать - туда, за стол, - он указал рукой на навес под деревьями.

   - Хорошо, - ответил я и продолжил накачивать матрас.

   - Кирилл, - остановил я уходившего мужчину. Он обернулся и остановился, ожидая вопроса.

   - Вы кем работаете?

   - Я врач по профессии, а работаю в институте акушерства и гинекологии.

   - Я почему-то так и подумал. Спасибо, - я обвел взглядом наблюдавших за нами людей. Встречая мой взгляд, они сразу отводили глаза, делая вид, что их совсем не интересовал наш разговор.

   Действительно, я никак не вписывался в эту компанию, состоящую из взрослых - умных, интеллигентных, видимо, с положением, людей.

   "Сплошь профессура и интеллигенция. Какой-то клуб по интересам, что ли? Отец, наверное, не зря меня сюда прислал. Для знакомства. И откуда он только прознал об этой тусовке? Но, что самое интересное: я вызываю у них куда более живой интерес, чем они у меня. Может, они думают, что я, какой-нибудь вундеркинд. Что ж? Боюсь вас разочаровать, господа профессора, гениальности во мне не больше, чем у вас таланта к балету".

   Накачав матрас, я бросил сумку внутрь палатки и сам было собрался забраться следом - прочь от назойливых взглядов, но тут появился Сергей Васильевич.

   - Пойдем за стол, надо тебя познакомить со всеми.

   Мы подошли к людям, толпившимся возле стола.

   - Господа, прошу внимания!

   Но призывать к вниманию и не стоило, все и так ожидали нашего появления. Сергей Васильевич продолжал:

   - Хочу вам представить этого молодого человека. Прошу любить и жаловать: Павел Викторович Курков, сын многим здесь известного профессора Виктора Степановича Куркова.

   Стоявшие люди зааплодировали. Я немного смутился от такого внимания.

   "Ну, батя, во отколол! Нагнал народу, а сам не поехал, а мне тут выкручивайся. Сын профессора - вот сказанул!"

   Все присутствующие стали поочередно подходить и жать мне руку, представляясь при этом. Но после третьего представления я запутался и забыл, кого и как зовут, и, понимая тщетность попыток усвоить столько информации, просто кивал головой, уже не напрягаясь.

   К моему удивлению, многие спрашивали об отце, сожалея, что его сейчас здесь нет, и в то же время они будто бы понимали, почему он не приехал. Справляясь о его здоровье, они не забывали поинтересоваться и моими делами и здоровьем, и, казалось, что это их действительно интересовало. Я же думал о том, как отцу все эти годы удавалось водить за нос этих людей. Тут я подумал о схожести наших характеров. Хотя раньше я не замечал у отца склонности к авантюрам, а тут такое! И такой высокий уровень - просто обалдеть. Теперь мне точно любой университет на выбор и без проблем.

   "Ну батя, ну дает!", - вертелось в голове.

   Теперь, как мне казалось, передо мной открылась вся картина происходящего, и мне оставалось только подыграть.

   Весь вечер я был в центре внимания. Я старался не ударить в грязь лицом, был вежлив и осмотрителен, вел светские беседы с профессорами и, вопреки своему характеру, соглашался со всем, что они говорили. Те, кто не знал моего отца, спрашивали о нем у других - время от времени до меня доносились отголоски разговоров. Интерес мой только подогревался, я не знал, что наплел здесь отец, и поэтому как мог уходил от уточняющих вопросов. Иногда я думал, что близок к разоблачению и, чтобы уйти от разговора или закрыть ту или иную тему, ссылаясь на нужду, удалялся на какое-то время.

   "Хоть бы предупредил как-нибудь, объяснил, про что можно говорить, про что нельзя, бросил меня, как щенка в озеро, - выкручивайся, как хочешь", - думал я, посматривая на часы.

   "Все - десять! Можно валить спать!"

   Сославшись на усталость, я попрощался со всеми, пожелав хорошего вечера, и отправился к себе в палатку. Наверное, нервное напряжение дало о себе знать: я практически сразу уснул, решив, что назавтра интерес ко мне поутихнет и будет легче.

   Профессура профессурой, а попить водочку они любят. Поднявшись утром, я увидел разоренный и не убранный с вечера стол: тарелки с остатками пищи, пустые бутылки, объедки и мусор. Все спали, и убраться было некому. Я решил, что это подходящее время осмотреться, и решил не откладывать.

   В лагере, в самом деле, под навесами было множество стройматериала: доски, различный металлопрокат, мешки с цементом и песком. Под другим навесом стояли дизель-генераторы и тут же бетономешалки и циркулярная пила.

   "Неужели профессора и впрямь занимаются реставрацией храма? А почему бы и нет? Чудаков хватает!"

   Я направился в сторону развалин. Было затруднительно определить, что это было раньше. Стены, выложенные из камня, были столь массивны, что вначале мне показалось, что это крепость или замок, или, скорее всего, сторожевой форт, причем постройка довольно древняя. Сохранившиеся развалины были лишь частью фортификационных сооружений. Отвод крепостной стены шел все ниже и вскоре уходил в землю. Теперь стало ясно, что раньше церквушка была частью этого оборонительного сооружения, но со временем была перестроена.

   "Интересно, какого века эти постойки? Наверняка при раскопках здесь можно обнаружить массу интересных вещей".

   Я отправился к обрыву, который начинался метрах в пяти от развалин.

   "Видок отсюда - что надо. Надо быть безумцем, чтобы отправиться штурмовать эту крепость по столь крутому и высокому склону. Единственный путь сюда был через ущелье, по которому мы ехали, но и его было легко перекрыть. Это плато - настоящая находка для тех людей, что здесь жили. Наверняка растущие сейчас деревья отсутствовали в то время, а на их месте были пастбища и поля", - предположил я.

   - Осматриваешься? - Сергей Васильевич громко, чтобы я его услышал, окликнул меня.

   Я подождал, пока он подойдет.

   - Да, интересное место. Вы определили возраст развалин?

   - Определили. Примерно полторы тысячи лет. Вот так.

   - Ничего себе!

   - Но это еще не все остатки сооружений. Большая часть их находится под землей, потом я тебе покажу. А пока пойдем, позавтракаем.

   Мы отправились к столу, где женщины, также бывшие в лагере, уже суетились и наводили порядок. Через минуту мы сидели за столом и молча пили чай. Большинство присутствующих мучились похмельем и поэтому не были расположены к общению. Но крепко заваренный кофе со временем немного разогнал им кровь по венам, и в компании наметилось оживление.

   - Господа, наверное, вы все знаете басню Крылова про попрыгунью стрекозу, - начал разговор один из профессоров, фамилию которого я забыл еще вчера.

   - Так вот, у большинства из нас отпуск заканчивается уже через неделю, а мы еще даже и не начинали подготовку к зиме. Хотя мы все прекрасно понимаем, что группа, которая остается здесь на зимовку, столкнется с очень большими трудностями из-за нашего халатного отношения к поставленной задаче. И мы не особенно торопимся, чтобы исправить ситуацию.

   - Вы что - здесь зимуете? - спросил я шепотом рядом сидевшего Сергея Васильевича.

   - Да, по многим причинам мы не можем оставить объект без наблюдения. Ты сам потом поймешь.

   - Каждый год наши товарищи мучаются с оставленными на улице дизель-генераторами, - продолжал профессор. - И каждое лето мы собираемся соорудить сарайчик, чтобы укрыть их от снега, но, увы, каждый раз находится причина, по которой мы этого не делаем. Понятно: нам-то не сидеть потом без света в этой глуши. Совесть надо иметь, господа-товарищи!

   - А в чем причина? - спросил я Сергея Васильевича.

   - Нет стройматериала. Ладно, не вникай. Пойдем, для тебя найдется другое дело.

   Мы поднялись из-за стола и отправились к церквушке. К моему удивлению, вместе с нами поднялись все присутствующие, забросив обсуждение проблем, и отправились вслед за нами. Через несколько шагов Сергей Васильевич остановил меня, дав обогнать нас людям.

   "Что-то происходит!"

   Необычность ситуации заставила меня внутренне напрячься. Обогнав нас, коллеги Сергея Васильевича зашли в церковь и, выстроившись в две шеренги, стали ждать, когда войдем мы. Я посмотрел на своего спутника, не понимая, что происходит.

   - Считай это ритуалом посвящения, - объяснил он мне суть происходящего и подтолкнул меня рукой.

   Я шел вдоль шеренг, и каждый выказывал участие, дотрагиваясь до моего плеча. Сергей Васильевич шел позади меня и легким прикосновением направлял мой путь. Так мы подошли к двери, открыв которую, я увидел лестницу, ведущую вниз, в подвал.

   Мрачный свет освещал овальные своды подземелья. Множество ящиков и коробок стояло вдоль стен, в которые были вделаны массивные кольца, оставшиеся с давних пор. К потолку поднимались черные пятна и плавно перетекали на сводчатый потолок.

   "Наверное, этот подвал раньше освещался факелами", - подумал я и хотел было приостановиться и осмотреться, но Сергей Васильевич поторопил меня.

   - Потом насмотришься. Пойдем: некогда.

   Мы подошли к массивной железной кованой двери, с трудом открыли ее и оказались в выдолбленных в скале катакомбах. Длинный и узкий коридор освещался намного лучше. Шириной около метра и чуть выше человеческого роста, он уходил метров на тридцать вперед. В свете фонарей на стенах виднелись отпечатки кирок древних строителей, полосами и глубокими царапинами оставившие заметные следы своего тяжелого труда. Местами попадались рисунки. Рассматривать их не было времени, но тематика была религиозной - это я понял по количеству крестов. С левой стороны в два яруса были вырублены проемы, в которых были сложены тела.

   - О, блин! - от неожиданности я отшатнулся в сторону.

   - Ты чего так шарахаешься? Они давно уже умерли.

   - Хоть бы предупредили, а то может и удар хватить, - ответил я, не сводя глаз с покойников.

   Сухое темное помещение мумифицировало тела и прекрасно сохранило одежду. С виду это походило на захоронение монахов, когда-то живших здесь. Потемневшая кожа обтягивала черепа, проваливаясь в глазницы. На некоторых покойниках поверх черной рясы лежало белое полотенце, украшенное вышивкой - крестами и ликами святых. Все держали в костлявых руках деревянные кресты.

   - Здесь есть еще более древнее захоронение - дохристианской эпохи. Но они в другом крыле.

   - Мне этих хватило.

   Дальше прохода не было, и мы уперлись в стену. Последний фонарь остался позади, метрах в десяти, и перед нами было лишь темное пятно тени на скале.

   - Куда дальше? - я обернулся.

   Сергей Васильевич обошел меня и стал ощупывать стену. Через секунду стена сдвинулась и отъехала в сторону. Перед нами образовался проход.

   - Ну вы и конспираторы!

   Мы прошли в небольшой, хорошо освещенный холл. Стены облицованы кафельной плиткой, а пол залит специальным бетоном и отполирован.

   - Вот мы и попали в святая святых нашей организации. За этой дверью находятся лаборатории. Ты их посмотришь попозже.

   - Ну вот! Все позже и попозже, - перебил я.

   - Надо соблюдать порядок. Тогда все встанет на свои места. Нам сюда. Здесь находится хранилище, - Сергей Васильевич указал на железную дверь, как раз напротив той, что вела в лаборатории.

   - Идем, - он указал на дверь.

   Он вручил мне пластиковую карточку:

   - Вот, возьми, сюда ограниченный доступ. Но ты его имеешь. Вставишь сюда, и дверь откроется. Там будет коридор. Ну а дальше... парень ты неглупый, догадаешься. Давай вперед, не трусь!

   - Да я и не боюсь, просто намутили здесь чего-то, настораживает как-то.

   Сергей Васильевич улыбнулся.

   - Ладно, мне пора.

   И он удалился, а я остался стоять перед дверью с пластиковой карточкой в руках. Что-то мне подсказывало, что я войду в эту дверь, и моя жизнь изменится кардинальным образом.

   "Прямо как в сказке: сюда пойдешь - то-то найдешь, а туда пойдешь - коня потеряешь".

   Я вставил карточку-ключ в указанное место. Было слышно, как двинулась защелка, и я толкнул дверь. Но она поехала сама. Как и говорил Сергей Васильевич, я оказался в коридоре. Дверь за мной также плавно закрылась.

   "И о чем я должен сам догадаться?"

   Я пошел по коридору, вдоль которого по обеим сторонам были двери.

   Глухое эхо моих шагов прокатывалось по пустому помещению и тонуло где-то далеко впереди, поглощаясь навалившейся скалой. Каждый раз я тревожно всматривался в даль коридора, слыша свои же шаги. Я понимал, что бояться мне нечего, но инстинктивно незнакомое полуосвещенное помещение, да еще где-то в глубине пород, пугало меня.

   На всякий случай я поочередно толкал все двери. Они были не заперты, но за ними - пустые комнаты. Так я прошел с десяток комнат, пока не наткнулся в дверь с табличкой, на которой были написаны имя и фамилия - Константинов Алексей Федорович. Я толкнул дверь - она была заперта. Я заметил отверстие для карточки и вставил ее. Но она не сработала. Я пошел дальше и через несколько дверей уперся в ту, на которой висела табличка с моим именем.

   - Ох, ни фига себе! - выдохнул я.

   Уставившись на дверь, я не решался вставить карточку. Мое сердце бешено заколотилось, и я почувствовал, как поднялось давление. Через минуту я все-таки овладел собой и вставил карточку. Послышались щелчки, но дверь не открылась, и тогда я подтолкнул ее. Массивная дверь легко распахнулась, и передо мной оказалась такая же комната, какие я видел несколько минут назад. Но она не была пуста.

   Вдоль стен стояли металлические стеллажи, на которых хранились картонные коробки с каким-то содержимым. У противоположной стены стоял письменный стол с лампой и офисное кресло, кожаное, но какое-то старое и потрепанное от долгого использования.

   Я вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Света от диодной лампы не хватало, и, подойдя к столу, я зажег больше похожий на древний торшер настольный светильник. Только теперь я заметил приличный слой пыли и понял, что долгое время сюда никто не входил. Я сел в кресло, не удосужившись даже стряхнуть пыль.

   - Ну что? С чего начнем? Видимо, я должен решить какой-то ребус. Эти профессора - любители устраивать представления. Тоже мне - массовики-затейники! Ритуалы, обряды посвящения! Масоны хреновы!

   Я встал с кресла и снял со стеллажа первую попавшуюся коробку, поставив ее на стол, открыл. Внутри было несколько коробок меньшего размера. Я достал одну. В коробке лежали школьные тетради, подписанные моим именем, и я мог бы поклясться, что почерк чем-то походил на мой, хотя был и не такой корявый. Это-то меня и смутило.

   "Что? Не хватило умения подделать мой корявый почерк? Сразу видно, что некоторые буквы написаны как-то слишком правильно. А тетрадочки-то старенькие, пожелтевшие даже немного".

   Я пролистал тетради и, не найдя там ничего интересного, кроме более приличных оценок, чем я имел на самом деле, сложил все обратно в коробку и отставил ее в сторону.

   "Вы, ребята, слишком хорошего мнения обо мне", - усмехнулся я и достал другую коробку.

   В ней находилась всякая мелочь: карандаши, ручки, линейки - в общем, все, что было связано со школой. Я достал один карандаш и написал на большой коробке слово "школа". Сложив все обратно в большую коробку, я поставил ее обратно на стеллаж, попутно прихватив следующую. Она была намного тяжелей. В ней оказались книги - в основном фантастика: Беляев, Жюль Верн, Уэллс, Кларк, Брейдбери... Некоторые книги сейчас не купишь в обычном книжном магазине.

   "Ну что же? Здесь вы угадали: фантастику я люблю".

   Я подписал коробку - "Книги", осмотрелся. На нижних стеллажах стояли совсем большие коробки. Открыв одну их них, увидел бережно уложенную в полиэтилен одежду. Я подхватил один сверток и распечатал его: джинсовая рубашка немного староватого фасона, множество клепок и лейблов. Я примерил ее: в плечах оказалось немного тесновато, а так размерчик около моего.

   - Почти угадали, - прокомментировал я и принялся натягивать джинсы.

   "И джинсы узковаты и длинноваты, но почти в норме, ходить можно. Ткань немного грубовата и потертости какие-то древние", - рассуждал я.

   Я не стал снимать одежду, так как в подземелье было довольно прохладно, и, подписав коробку, поставил ее на место. В рядом стоящей коробке тоже была одежда, и я не стал ее снимать, а просто сразу подписал. Далее я нашел кассеты и катушки для магнитофонов, а чуть позже обнаружил и их. Кассетный магнитофон "Шарп" японского производства и катушечный "Сатурн" советской сборки. Я таких магнитофонов и не видел никогда, поэтому не стал трогать: непонятные переключатели смутили меня, и я решил разобраться с ними чуть позже. Включив "Шарп" в розетку, я вставил первую же попавшуюся кассету и включил.

   - По-моему, "Модерн Токинг" или как-то так.

   Я оставил музыку, уселся в кресло и стал подводить итоги.

   "Значит так, - я окинул взглядом уже подписанные коробки. - Судя по надписям, здесь все, что связано с повседневной жизнью молодого человека. Причем они подписали тетради моим именем, положили одежду моего размера. Тем самым хотели связать меня с этими предметами. Вопрос - зачем? И потом - время. Одежда, музыка, тетради - они указывают на прошлое. Что они хотели этим сказать? Может, связать меня как-то с тем временем? А если я не разгадаю этот ребус, тогда что?"

   Я посмотрел на коробки, стоявшие на самом верху. До них еще предстояло добраться. Вот кому-то делать было нечего: сколько времени потратили, чтобы скомпоновать этот ребус!

   Я полез за оставшимися коробками. Спустив их с верхних стеллажей, я поставил их друг на друга возле стола и, сев в кресло, открыл верхнюю. В коробке лежала стопка тетрадей - около пятидесяти штук. Каждая была подписана чьим-то именем, а сверху приклеена фотография. Я открыл тетрадь.

   "Сочинение", - прочитал я верхнюю надпись.

   Тема сочинения - "Павел Курков. Каким он нам запомнился и мои отношения с ним".

   "Что за фигня еще?" - возмутился я.

   Посмотрел титульную страницу. Написал его Сергей Куренков. Я посмотрел на фото. Молодой человек лет 17. Фото немного старовато, черно-белое, но все же хорошо передавало типаж человека.

   "Ну, посмотрим, что ты там написал".

   "Я не могу сказать, что Паша был моим другом, но ничего плохого я про него вспомнить не могу. Все только хорошее".

   Дальше шло описание каких-то событий. Я отложил тетрадь и взял следующую - Инесса Воробьяненко. Я посмотрел на фото и развернул тетрадь. Тема сочинения была та же. А начиналось оно так:

   "Паша был симпатичным молодым человеком. И мне было приятно, что он оказывал мне знаки внимания". Далее шло описание этих знаков внимания. Я снова посмотрел на фото.

   "Ничего так, подружка".

   Я решил оставить разбор сочинений на потом и, отложив пачку тетрадей в сторону, достал самую толстую тетрадь. Толстая пластиковая обложка немного потрескалась от времени, но сохранила надпись.

   - Дневник, - прочитал я вслух.

   Открыл его. Никаких надписей, позволяющих определить его принадлежность, не было, но было и так понятно, что его хозяин Павел Курков. Начинался он, как я и предполагал, с конца восьмидесятых, а заканчивался началом девяностых, а точнее маем девяносто второго года.

   "А я родился в девяносто третьем в марте" - почему-то сопоставил я, и сейчас мне столько же лет, сколько ему было тогда.

   Я отложил дневник в сторону и достал тетради потоньше. Они тоже оказались дневниками, но более раннего времени. Несколько тетрадей были со стихами.

   Я где-то был во сне глубоком.

   И тайны вечной темноты

   Меня постигли ненароком,

   И понял я, что значат сны.

   "Неплохо. Я тоже пишу стихи. Как вы об этом узнали, интересно?"

   Далее в коробке были блокноты и записные книжки, просто листки бумаги с какими-то рисунками, много всякой бумажной мелочи. Их разбирать я тоже не стал и, отложив, открыл следующую коробку. В ней бережно уложенные и упакованные в полиэтилен стопками лежали фотографии.

   "А это уже действительно интересно!"

   Я раскрыл первую же упаковку и достал фотографии.

   - Что это?

   Среди незнакомых мне людей я легко отыскал себя. Да, немного другая прическа, немного худее, но это был я. И что самое интересное: на первой же попавшейся мне фотографии человек, похожий на меня, был одет в ту же одежду, что и я в данный момент.

   Я стал одну за одной просматривать фотографии, быстро их перебирая. И везде был я! Там, где я никогда не был, и с людьми, которых я не знал. И тут я увидел фотографии, на которых узнал себя, подростка, и своих родителей, еще очень молодых. Далее совсем давнишние снимки - школьные фотографии, детсадовские... Везде встречались одни и те же дети, затем уже немного повзрослевшие и совсем большие. Они росли со мной. Мы вместе пошли в садик, затем в школу, с кем-то я был дружен, а с кем-то, наоборот, все время конфликтовал.

   Я вспомнил про сочинения, написанные ими. На бумаге они сохранили сущность моего характера. Один не смог бы выразить внутренний мир человека, а множество могут создать впечатление и охарактеризовать как личность.

   "Неплохо придумано!"

   Чем больше я смотрел, тем сильнее у меня начинала болеть голова. Казалось, что я уже не понимал, что происходит. Фотографии из незнакомого мне детства, среди незнакомых мне людей и предметов вывели меня из равновесия. И я, откинувшись на спинку кресла, попытался успокоиться и привести свои мысли в порядок. Что-то стало мне подсказывать, что это не фальсификация. Уж очень сложным и трудоемким процессом это все представлялось. А ради чего? Чтоб разыграть подростка из деревни? Слишком много чести.

   "Может, это мой брат? Почему родители скрывали о его существовании? И зачем все так усложнять? При чем тут вся это профессура, подвалы, лаборатории и эти хранилища?"

   И тут меня осенило! Я стал рыться в коробках в поисках нужных мне вещей. На самом дне коробке я нашел то, что искал - пакет с документами. Я достал его и открыл. Оттуда выпали бумаги - свидетельство о рождении и свидетельство о смерти. Я положил их перед собой. Семнадцать лет - разница между датой рождения и датой смерти.

   Я смотрел, не отрываясь и не моргая, и мои глаза стали наполняться слезами. В этот момент мне стало настолько жалко себя, что я разрыдался. Всхлипывая и утирая слезы, я вдруг понял отношение ко мне родителей, однажды уже потерявших меня и коривших себя за давление на меня прошлого, когда они думали о моем возможном будущем, карьерном росте, положении в обществе. Представил все те чаяния, кои вынашивает каждый родитель, эти скандалы, угрозы, давление "в воспитательных целях", наказание и многие другие способы, заставляющие ребенка двигаться к цели, выбранной родителями. Подумал о том, каким все это становится неважным после смерти ребенка.

   Через минуту, справившись со своими эмоциями, я продолжил поиск - уже целенаправленный. Теперь я знал, что хотел найти. И нашел. В желтой на завязках папке с надписью "Дело", я отыскал документы, описывающие трагический момент моей кончины. Свидетельские показания. Отчеты экспертов, фотографии с места происшествия. Теперь я отчетливо видел события восемнадцатилетней давности на скоростном кольце города Москвы. Горе родителей на фотографиях с похорон, и два закрытых гроба, стоявших в ряд у вырытых могил. Это настолько отчетливо проступило в моем сознании, что у меня возникло ощущении личного присутствия в то время.

   Дальнейшие события можно было восстановить, поговорив с родителями. Но и так было ясно, что где-то в подполье советской науки велись эксперименты с клонированием, и мой отец знал о них или имел непосредственное отношение ко всему этому. Может быть, кто-то из знакомых занимался этими вопросами. В общем, это случилось.

   "Я... клон. Невероятно! Просто уму непостижимо! - я углубился в свои чувства, чтобы понять, как я к этому отношусь. - Да нет, это невозможно! Должно быть другое объяснение, - вертелись мысли. - Глупости все это", - убеждал я себя, но в глубине души я уже знал, что наверняка не смогу найти другого объяснения.

   "Нет, никак не отношусь. Наверное, осознание всего происшедшего придет позже, а пока в голове только сумбур".

   Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попытался освободить свою голову от мыслей. Стоило, как говорится, проветрить голову, чтобы взглянуть на все другими глазами. Не помню, сколько я так просидел и сколько прошло времени, но я уснул. Проснулся от эха шагов, разносящихся по коридору. В дверь постучали.

   - Да можно, входите, - крикнул я.

   - Проголодался? - Сергей Васильевич зашел в комнату, держа тарелку с бутербродами и термос.

   - Да как-то про еду совсем забыл.

   - Ну, как успехи? - он внимательно посмотрел на меня и на мою реакцию.

   Я смотрел на него, как ученик во время экзамена, ища подсказку в выражении лица учителя.

   - Я клон? - кратко и почти шепотом спросил я.

   - Да, - также кратко ответил Сергей Васильевич и, казалось, с облегчением перевел дух.

   Несколько минут мы сидели молча.

   - Почему ты ничего не ешь? Поешь, а то уже шесть часов прошло, как ты сюда вошел.

   Я взял бутерброд и стал жевать, запивая кофе.

   - Расскажите, как все было.

   - Я учился с твоим отцом в институте медицины и психологии, на одном курсе, - начал рассказ Сергей Васильевич. - После учебы мы по распределению попали в разные закрытые НИИ, но продолжали дружить и общаться. Наш институт занимался вопросами клонирования. Но тогда такого слова, конечно же, не было, да никто и понятия об этом не имел. Все было засекречено. По должности я был штатный психолог, а по совместительству - в случае удачного эксперимента - должен был вести наблюдение за объектом. Но в то время эксперименты велись в основном на мышах, о клонировании человека и речи не было - к тому же в начале девяностых вообще встал вопрос о закрытии нашего института. У твоих же родителей, наоборот, наблюдался подъем. Если ты не знаешь, они познакомились в институте.

   - Не знал. Они мне ничего и никогда не рассказывали о своей прошлой жизни.

   - Так вот. В то время правительство, видя недовольство масс, судорожно искало способ управлять ими. Вот институт, в котором работали твои родители, этим и занимался. Государство выделяло огромные средства на исследования и разработки. Ты, может, слышал о Кашпировском и Чумаке?

   - Да, как-то раз смотрел передачу.

   - Вот-вот. Этим и занимались твои родители. Но потом оказалось, что рост психических заболеваний непомерно велик, и проект закрыли, отдав предпочтение старому и проверенному способу управлению массами - религии. Всплеск публикаций на эту тему захлестнул страну. Секты, летающие тарелки, колдуны и ведьмы на любой вкус, только чтобы отвлечь внимание от улицы и оболванить людей, сделав их покорными. В общем, абсолютно в стиле тоталитарной системы. Ну, может, оно и не совсем так заговорщицки. Но примерно так. Конечно же, когда случилось горе в твоей семье, я об этом узнал первый. И, поверь, переживал не меньше твоих родителей. И - само собой - мне пришла мысль воспроизвести тебя. Я понимал, что момент не самый подходящий, но нельзя было терять времени. Они выслушали мое предложение. Тогда не было слова "клонирование", мы это называли "регенерация". Я объяснил твоим родителям, что человек постоянно регенерируется и изменяется, что клетки живут не больше двух недель и все такое. Что мы, проводя эксперименты над мышами, добивались не только отращивания новых конечностей, но и полной регенерации, когда у умерщвленной мыши брали клетки, выделяли ДНК и помещали в пустую яйцеклетку, через короткий промежуток времени мышь снова появлялась на свет. К счастью, твои родители были учеными. Они приняли эту идею. И, не успев похоронить, они обрели надежду вскоре вновь увидеть тебя. Благодаря этому, родители пережили твои похороны более стойко. Хотя горе все равно было велико. Ты пострадал очень сильно, тело буквально собирали по кусочкам. И смотреть на все это не было сил. После похорон мы принялись воплощать идею в жизнь. Надо отдать должное твоим родителям: они загорелись этой идеей. Хотя об успешности эксперимента трудно было сказать. Но то, что твой отец после облучения больше не мог иметь детей, придавало больше значимости происходящему. Мне удалось уговорить профессора Ростовцева, который непосредственно занимался проблемой регенерации. Требовались средства. Институт уже давно не финансировался, люди даже зарплату не получали, не говоря уже о покупке необходимого оборудования, и твои родители приняли решение продать дачу, машину и потратить все накопления. Надо отдать тебе должное: ты был силен. Казалось, что твоя ДНК так сильно цеплялась за жизнь, что практически с первого раза мы получили деление клеток и пересадили делящуюся яйцеклетку твоей матери. Хочу сказать, что даже у мышей мы не могли достичь такого результата, приходилось неделями тысячи раз повторять одни и те же действия, пока не добьешься результата. Успех нас окрылил и сплотил коллектив. Первый опыт над клонированием человека был успешен. Твой отец рассказал об эксперименте родителям твоего друга. Но после долгих раздумий они все-таки отказались. Причина нам была неясна. Другим родственникам погибших мы этого не предлагали: у них - как бы кощунственно это ни звучало - не было средств на проведение регенерации. Затем перед нами, как психологами, встала задача - составить общий психологический портрет, воссоздать атмосферу времени и запечатлеть твое положение в обществе. Мы отправились в школу, нашли твоих друзей, одноклассников и попросили их написать небольшие сочинения, которые ты уже, наверное, прочитал. Тогда мы поняли, что стоим на пороге чего-то нового и еще не познанного, в голове вертелись безумные мысли об изменении мира. Но реальность била крепко: институт закрыли. Нам с трудом удалось спасти оборудование от разграбления и вывезти его на хранение к одному из аспирантов на дачу. А дальше и того хуже: рост религиозного сознания, запрет на клонирование и преследование "небогоугодного" дела. Твои родители решили уехать от греха подальше, пока не узнали о беременности твоей матери и не поползли слухи. Мы тогда, да и сейчас, действительно боялись за свои жизни. Но сторонников все прибавляется, хотя не многие из них и верят в удачный эксперимент. И твое появление произвело фурор. Люди все прибывают. Нас около ста человек, практически все - ученые. У нас сохранились останки твоего тела, и в доказательство мы проведем тесты на идентичность генного состава. Время от времени в сторонниках нужно подогревать уверенность.

   - Еще регенерации были? - хриплым голосом поинтересовался я.

   - Да, еще трое. Но они еще не достигли того возраста, когда им можно было бы обо всем рассказать. Скоро это станет обыденным делом, а пока это больше похоже на чудо.

   - Сюда вы как попали?

   - А это целая история. Не помню, как попал в нашу компанию Виктор, археолог. Вот он и предложил это место для переезда. Он здесь давно практику проходил, раскопки какие-то велись. А с развалом все потерялось и забылось, вот мы здесь и поселились. Скрываем, конечно, что здесь исторически ценные материалы. Что поделаешь? Правда, Виктор занимается изысканиями, потихоньку статьи пишет. Но в основном ратует за наше дело. У его идея фикс - оживить одного из лежащих здесь покойников.

   - Знаете, именно сейчас я почувствовал себя особенным.

   - Верю, многие здесь завидуют тебе и представляют себя на твоем месте.

   - А сейчас никого не собираетесь реинкарнировать?

   - Как ты сказал? Реинкарнировать?

   - Да, а что?

   - Так просто, действительно подходящее слово. Нет, последняя регенерация произошла почти десять лет назад. Денег нет.

   - Ясно, поэтому вы и застряли здесь, и вас всего сто человек и четыре реинкарнанта.

   - Мы оказались в ловушке: и объявить не можем на весь мир, боясь уголовного и религиозного преследования, и назад пути уже нет, так как есть люди и желание людей продолжать начатое.

   - Оно и видно: топчетесь на одном месте. Тысячи людей, а еще хуже - детей гибнут в стране ежегодно. А горе родителей, не знающих о такой возможности вернуть все на круги своя? Надо что-то делать!

   - Я понимаю: ты молодой и горячий. Но обстоятельства выше.

   - К черту обстоятельства, надо менять парадигму.

   - Что надо менять?

   - Парадигму. Философское обоснование. Цель. Идеологию. Называйте как угодно.

   - У тебя тоталитарные замашки. Но, в принципе, ты говоришь верно. Среди нас есть один военный, его привел один из сторонников. Тоже психолог. Работал в военном госпитале, вот он к ним поступил в тяжелом психическом расстройстве. Он потерял на войне роту молодых солдат, а сам остался жив. Он не находил себе места, был на гране самоубийства. Ну психиатр и подкинул ему идею, рассказав, что да как. Теперь он наш самый ярый сторонник, один из реинкарнантов - как ты называешь, появился благодаря ему. Он живет с родителями, правда, мать была старенькой и не смогла бы выносить его сама, поэтому мы использовали суррогатную мать. Но это не меняет сути вопроса. Большинству из здесь присутствующих придется воспользоваться услугами суррогатного материнства.

   - Так вот... если ты решишь присоединиться к нам.

   - Как это - решу? Я думал, что уже с вами.

   - Ну да! Просто вдруг бы ты не захотел иметь с нами ничего общего и продолжил бы жить своей жизнью. Так вот. Думаю, что тебе надо с ним поговорить, и вы найдете много общего, если это тебя это действительно интересует.

   - Пока я еще не решил, конечно же. Но то, что интересует, могу сказать определенно. Я по натуре человек любознательный, и меня всегда такое интересовало. Но в данный момент меня нестерпимо интересует моя прошлая жизнь, и, думаю, у меня уйдет немало времени на изучение той жизни. А потом будет видно. Но то, что я на вашей стороне, - это не подвергается никакому сомнению.

   - Вот и хорошо. Тогда не буду мешать тебе, вникай. Но не задерживайся, помни: в лагере тебя с нетерпением ждет сотня пытливых умов.

   - Хорошо, постараюсь как можно быстрее.

   - Ну, давай, дерзай, - Сергей Васильевич удалился.

   Я вновь остался один. Становилось все интереснее и интереснее. Посидев немного, ни о чем конкретно не думая, я разложил на столе сочинения, фотографии, взял дневник и стал знакомиться с людьми из своей прошлой жизни.

   Нужно было сменить музыкальный фон. Я подтянул к себе коробку с кассетами и принялся искать что-нибудь интересное. Спустя немного времени я наткнулся на кассету с надписью "Спейс". Это мне ни о чем не говорило. Я вставил кассету и включил магнитофон. Динамики хорошо передавали все оттенки звучания необычной музыки, отвечающие названию группы.

   Неосознанно я погрузился в раздумья, вызванные музыкой, навязавшей мне образы, задуманные композитором. Закрыл глаза, я понесся по бескрайним просторам космоса. Вылетев за пределы земного влияния, я мысленно устремился в бесконечность. Вскоре я потерял из виду не только землю, но и Солнечную систему. И чем больше я удалялся, тем отчетливее в моем сознании стала проявляться пока неясная мне мысль.

   Вскоре я потерялся в бесконечных просторах среди галактик, назойливо вращавшихся вокруг меня мириадами, не имеющих ни начала, ни конца, ни пространства, ни времени. Сначала вокруг меня появилась едва заметная дымка. Но со временем все четче, в виде разрозненных образов и обрывков предложений, стала формироваться какая-то мыслительная сущность. Ко мне стало приходить осознание величия космоса, с его постоянными изменениями, рождением и гибелью целых галактик, в которых лишь мелкой, еле заметной точкой рождается и умирает планета, похожая на Землю. И в сравнении с вечностью эти рождение и смерть выглядят лишь вспышкой. Я снова оказался возле Земли и теперь смотрел, как во время этой вспышки родилась цивилизация. В коротком всплеске жизни на Земле моя жизнь кажется мигом.

   Пятьдесят лет назад меня еще не было, а через пятьдесят - уже, возможно, не будет. Последующие поколения забудут о моем существовании на Земле. И вскоре никому не будет никакого дела до того, что я когда-то был. И это уже со мной однажды случалось. И среди этой вечности и величия наша жизнь, даже жизнь целой планеты, едва заметна. И даже смерть целой галактики едва заметна. Мы так ничтожны. Величие всех наших богов, взгроможденных на одной планете, меркнет при удалении и кажется таким же мелкими, как и само человечество.

   Я открыл глаза и взглянул на разложенные фотографии одноклассников и когда-то знакомых мне людей. Помнят ли они обо мне? Помнят. Но лишь как короткую вспышку в сознании, а после их ухода о моем существовании уже ничто не будет напоминать, кроме сухих записей в архивах. И те не хранятся вечно.

   Застывшее время на фотографиях. Молодые лица, улыбающиеся миру. Какие они сейчас, как выглядят, какие мысли и заботы в их головах? Люди из другого мира. Казалось, что с тех пор минула вечность.

   Но они еще живы, многие живы. Живут своей жизнью. Растят детей, ходят на работу, веселятся, отдыхают. Наверное, я жил бы сейчас среди них, встречался бы с одноклассниками раз в год и имел бы детей и семью. Но судьба приготовила мне сюрприз, забрав и вновь подарив жизнь.

   Я снова закрыл глаза. Теперь космос мне не казался таким далеким и устрашающим. Теперь мы говорили на равных. Я заглянул в глаза вечности и сам стал вечным. Структура моей ДНК, скрывающая в себе мою сущность, призму, преломляющую и отражающую существующий мир, может воспроизводить меня бесконечное количество раз. И я подумал о том, что бесконечно повторяющаяся молодость, с бесконечно однотипными проблемами и ситуациями превращается в рутину и перестает быть волнующей и манящей. Пропадает интерес к прошлому и настоящему, нет ни зла, ни добра, все меркнет перед величием вечности. Кому дело до зла, свершенного в каменном веке, когда перед тобой бесконечность?

   Существование ради существования - вот принцип или смысл, который заложен природой, которого она сама придерживается и к которому мы движемся. И как только мы достигнем такого сознания, мы вознесемся и станем богами. Но, чтобы его достичь, нужно пройти ряд реинкарнаций, очиститься и понять суть жизни.

   "Что-то на буддизм смахивает. Да, я понимаю суть, но не могу очиститься от земных проблем, столько нужно еще сделать и столько прожить! Ну а куда нам спешить? Ведь в жизни столько всего прекрасного, да и к тому же перед нами вечность. Хорошо сказано: нам спешить некуда: перед нами вечность".

   Я выключил музыку: слишком уносит. Взял дневник и принялся читать о событиях, которые мне пока ни о чем не говорили. Но чем больше я погружался в чтение, тем все отчетливее передо мной вырисовывались события тех дней, всплывали очертания незнакомых мне мест и уже знакомые по фотографиям лица.

   Место действия - конец восьмидесятых, главный герой - я. Мне было легко представить себя на месте себя, так как все действия моего героя совпадали с моим пониманием и отношением к вещам. Он делал то, что в той ситуации сделал бы и я. Неудивительно: ведь это и был я - в другом времени, в другом месте, с немного другим образованием и воспитанием. Но, в сущности, - я, приспособленный к тем событиям, тому времени и тому месту.

  

1989-1990 учебный год

   Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь.

   Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь.

   Я от скуки кричал во все горло, в то время как остальная часть собранного хора просто открывала рот. Стать участником смотра патриотической песни нас толкнула не любовь к этой самой песне и не патриотизм, а банальное нежелание сидеть на уроке, во время которого шла репетиция.

   - Молодец, Курков, хорошо поешь. Только немного потише, а то ты заглушаешь весь хор.

   - А вы что еле рты раскрываете? - Надежда Петровна давала указания, размахивая в такт руками.

   Каждый год все повторялось, и к концу учебы в школе мы не только знали все, что нам было нужно по учебной программе, но несколько десятков песен, учащих любви к партии и родине. За них мы должны идти в бой и, не задумываясь, расстаться с жизнью - так говорилось в песнях.

   - Сегодня у Светки Моисеевой дома никого нет: она проболталась, пока я обжимал ее в раздевалке.

   - И что? - так же почти криком, внося какофонию в общий лад, ответил я.

   - Как что? Она же давалка знатная, - стараясь перекричать хор, просветил меня Димка.

   Стоявшие снизу девчонки стали оборачиваться и показывать недовольство громкостью нашего разговора. Мы дружно показали им "фак", выставив средний палец. Они отвернулись, толком не понимая, что им показали, но сообразили, что что-то очень обидное. У Димки дома был видак, и мы живо перенимали все тонкости американской жизни.

   - Так! Курков и Гейтс, что вы там обсуждаете? Не срывайте репетицию, через неделю уже смотр.

   - В туалет, - я губами показал Надежде Петровне причину шума.

   - Идите, - она махнула рукой по направлению к выходу.

   - Каждый раз срабатывает.

   - А что нас там держать? Мы каждый год поем, и все эти песни знаем наизусть. К тому же в других школах отношение к этим песням не лучше, так что у нас равные шансы.

   - Так что ты там про Светку говорил?

   - Мне Семен с нашего двора рассказывал, как он ее е...л. Она уже не была девочкой.

   - Да ну? Вот, блин! Когда успела?

   - Это точно! Вот я ее зажимаю сегодня, а она возьми и скажи, что у нее дома никого нет.

   - Вот, сучка, сама хочет. Что - пойдем?

   - Конечно.

   Мы засмеялись и, проходя по пустым коридорам школы, стали громко напевать песню.

   - И вновь продолжается бой,

   И сердцу тревожно в груди.

   И Ленин такой молодой,

   И юный октябрь впереди.

   Дверь одного из класса стала открываться, и мы что есть сил побежали по коридору в попытке укрыться.

   - Фу, чуть не поймали, - переводя дух под лестничным пролетом.

   Мы заняли негласное место для курения старшеклассников, там и просидели до конца урока. Затем, выйдя из укрытия, отправились искать своих одноклассников.

   - Курков и Гейтс, вас Люда из комсомольской комнаты спрашивала, - Маринка из старшего класса, подхватив нас за руки, повела в комсомольскую комнату, как провинившихся двоечников.

   Ох уж эта Маринка! Красивая, как артистка Алферова. Я иногда ее так и звал - Канстанция. Димка же, дразня меня, просто - Подстанция. Сопротивляться не было сил, ее теплая рука сжимала мою, и я даже не пытался вырваться. Димка сразу же освободил руку, но послушно шел следом, ругая меня за слабость.

   - Ты чего идешь у нее, как на поводке, как дитя малое? Брось ее!

   - Гейтс, сейчас получишь, - Маринка, понимая мою слабость к ней, улыбалась.

   Мы зашли в комсомольскую комнату. Люда, комсомольский вожак, сидела за столом и принимала взносы - две копейки.

   - Вот, привела, - Марина стала протискиваться к столу через стоявших школьников.

   Руку мою она не отпускала, и я вслед за ней двигался вперед. Подойдя к столу, мы стали ждать, пока освободится Люда, чтобы прочитать нам мораль, после которой я и Димка должны были изъявить желание вступить в комсомол. Но в данный момент я был слишком далеко от этого.

   Положение наших рук изменилось, теперь я держал Марину за руку и, набравшись храбрости, гладил большим пальцем ее ладонь. Ее ладонь стала слишком горячей и влажной, я протянул вторую руку, подхватил свободную руку Марины и свел руки спереди, на животе. Теперь я стоял так близко к ней, что чувствовал запах ее волос. Запах зеленых яблок. А мое тело чувствовало изгибы и тепло ее тела. Мы были зажаты плотно стоящими людьми, которые торопились избавиться от кабалы в две копейки и которым не было никакого дела до разворачивавшегося рядом действа.

   Я не мог понять, какие чувства меня одолевали: любопытство, любовь или похоть. Казалось, что я сейчас сойду с ума от любви, желания удовольствия и желания познания. Тут предательски не управляемое мною тело, а вернее нижняя его часть, стало увеличиваться в размерах и оттопыриваться, выпирая из штанов. Я стыдливо отпрянул от Марины, но она, поначалу посчитав это попыткой побега, прижала меня к себе. И я прижался к ней, к ее упругой попке чуть пониже, где мои оттопыренные штаны нашли удобную ложбинку, как будто специально приспособленную для этого. Теперь это почувствовала и Марина, но не подала виду. Я сдавил ее ладони, показывая свое расположение и желание. Она ответила.

   Народу становилось все меньше, и наша близость могла броситься в глаза. Не желая компрометировать Марину, я отступил немного назад и отпустил одну руку. Прекрасное закончилось. Но чувство близости к этому человеку осталось.

   Теперь я по-новому взглянул на Марину. Окинув взглядом ее фигуру, я на мгновение остановился на том месте, где еще минуту назад соприкасался с ней. Пояс фартука, обтягивающий талию, подчеркивал ее тонкость, а завязанные в банты концы фартука кокетливо нависали над изгибом поясницы. Взгляд скользнул вниз и, выхватив икры, поднялся вверх. Густые волнистые волосы каштанового цвета, собранные в пучок, свисали чуть ниже плеч. Марина наклонила головку, и этот самый пучок слетел с плеча, оголив ее шейку. Я стоял в нескольких сантиметрах от нее, и запах, еле слышный, состоящий из смеси духов и запаха ее тела, волной докатился до меня, вызвав новый приток гормона в кровь. Даже маленький прыщик, раскрасневшийся и готовый прорваться наружу, не вызвал у меня отторжение, не отбил желания прикоснуться к этой шейке губами. То мгновение прочно засело у меня в голове, став основой моих эротических фантазий, каждый раз напоминая о Марине.

   Наконец Люда освободилось. Школьники успешно расстались со своими деньгами и освободили пространство вокруг стола.

   - Ребята, ну и чего вы все упорствуете? - Люда завела разговор о старом. - Неужели вам жалко эти несчастные две копейки в месяц?

   - Конечно, жалко, деньги-то большущие! Где их взять? - язвил я.

   - Давай я буду за тебя платить, - встряла Марина.

   Я посмотрел на Марину.

   "Как я этого не люблю! - мелькнуло в голове. - Думает, если дала подержаться за ручку, то имеет право командовать мною".

   - Ну ты тогда и вступай вместо меня в этот долбаный комсомол. Вы не думаете, что у нас могут быть идеологические мотивы не вступать в комсомол?

   - Какие идеологические мотивы? Откуда они у вас могут взяться? - Люда наседала.

   Мариночка же, похоже, обиделась на меня за мою грубость, стояла молча, надув губки.

   "Ну и насрать на нее",- подумал я и продолжил отбиваться.

   - Если мы такие идеологически не подкованные, что вы тогда тащите нас?

   - Для вас же, дураков, стараемся. Вы же без комсомола никому не будете нужны!

   - Вы не думаете, что самому комсомолу скоро крендец будет? - вставил Димка.

   - Точно, хана скоро будет и вам, и коммунякам, - поддержал я предложение Димки.

   - Да что с ними говорить... - начала Марина. - Сами прибегут проситься, тогда мы будем выделываться.

   - Нужны вы нам! И комсомол ваш!

   - Ну-ну, поживем - увидим, - закончила Люда.

   И мы вышли из комсомольской комнаты.

   - Вот это грызня была! Ты чего так сорвался?

   Я рассказал о причине своего гнева.

   - Ни фига себе! Ну ты даешь! Пожертвовал своей любимой Канстанцией! И все из-за какого-то гребаного комсомола!

   - Это она мною пожертвовала.

   - У нее таких, как ты, воздыхателей - тысяча, а вот у тебя, как она, одна.

   - Да и хрен с ней! Проживем как-нибудь.

  

   - Что, Курков, ни дня без приключений? - директор школы Вадим Николаевич, уставший от каждодневных сводок с моим участием, не поднимая головы, сидя за столом, пытался вразумить меня. - Ты понимаешь, что у нас не простая школа, а школа с физико-математическим уклоном? Что здесь учатся не простые дети, а дети высокопоставленных руководителей? Что они могут подумать о нашей школе из-за твоих выходок? Что мне родителей твоих вызывать в школу?

   - Не нужно родителей. Понимаете, Вадим Николаевич, ну не могу я удержаться, чтоб не высказаться. Истина ведь лежит на поверхности, и глупо не указать на нее.

   - Указывай. Но каждое твое указывание вытекает в полемику, и урок сорван. Светлана Григорьевна уже на пенсию из-за тебя стала проситься. Что ты цепляешься ко всем персонажам?

   - Мне кажется, писатель совсем не то имел в виду, когда писал произведение, что нам тут пытаются втюхать коммуняки.

   - Что ты пристал к этим коммунистам? Страна живет уже 70 лет по заповедям Ильича, и все это время добивалась только положительных результатов.

   - Ну, это смотря с чем сравнивать, - начал заводиться я, - все относительно.

   Но Вадим Николаевич не поддержал полемику, грозящую перерасти в долгий спор.

   - Ты хоть одноклассников оставь в покое. Зачем ты Гунько подложил помидор на стул? Бедная девочка пережила такой стресс, что уже неделю не может прийти в школу. Ее родители возмущены и требуют наказать тебя.

   - Это недоказуемо. Вы ведь не можете без суда и следствия наказать меня, это не по-коммунистически будет! Наоборот, в стиле кожаных курток, ГУЛАГа и КГБ. Видите, как все парадоксально получается. Вы учите нас одному, а на практике - другое. Выходит, я лучший ученик. Хорошо учусь, раз по заветам Ильича начинаю отстаивать свои интересы и докапываться до правды.

   - Никто тебя не собирается наказывать!

   - Еще бы. Здесь ведь Дима замешан! А у Димы родители не чета Гунько.

   Вадим Николаевич смутился от положения, в котором оказался.

   - Такова жизнь, - единственное, что он нашелся ответить.

   - Да, я ей подложил помидор. У нас возник идеологический спор по поводу красного террора. Она заняла позицию о целесообразности красного террора. Я, соответственно, против всякого насилия. Но вдолбить ей что-то было невозможно. Есть такие люди, до которых не доходят аргументы. Вот пришлось ей показать на практике действенность красного террора: нет человека - нет проблемы. Только неприятно, что тот человек, который вызывает проблемы, - это ты, и устраняют тебя. Думаю, этот урок она надолго запомнит.

  

   - Света, открывай, это Дима.

   Мы стояли перед дверью квартиры и звонили в звонок, при этом не переставая пинать ногами дверь.

   Через минуту дверь открылась, и в проеме в халате с полотенцем на голове показалась Света.

   - Привет. Чего надо? - игра началась.

   - Да мы в гости решили зайти. Вот шли мимо, думаем, как там Света поживает? Не болеет ли? - Дима старался.

   - Проходите, - она провела нас в большую комнату и усадила на диван. Сама ушла в соседнюю комнату. Мы переглянулись, довольные.

   - Мылась. Стопудово ждала.

   - Точно, - подтвердил я догадку Димки.

   Мы принялись доставать из сумки купленные в магазине гостинцы. Джентльменский набор пятнадцатилетнего москвича-стиляги: бутылка портвейна, шоколад, конфеты.

   - Что это? - зашедшая в комнату Светлана удивленно посмотрела на выставленную на журнальном столике бутылку.

   - Да вот Пашку сегодня чуть из школы не отчислили. Надо отметить, - врал Димка.

   - Вот как бывает, - подтвердил я со скорбной миной.

   - Я пить не буду, - категорично заявила Света.

   - Да ладно тебе, чуток за компанию.

   После недолгих уговоров она сдалась, и через час мы, уже развязные, слегка пьяные, но больше притворявшиеся пьяными, стали подводить к тому, что нужно выключить свет. Света тоже больше притворялась пьяной, чем выпила, и на просьбу выключить свет, ответила:

   - Уже поздно, я спать хочу, вы занимайтесь, чем хотите.

   И с этими словами удалилась к себе в комнату. Мы переглянулись.

   - Ну что? Кто первый? - начал Димка.

   - Давай жребий тянуть, - предложил я.

   Мы быстренько сломали спичку. Жребий выпал идти мне первому.

  

   - Света, ты спишь?

   В темноте я нашел кровать и наклонился над ее лицом посмотреть, открыты ли глаза. Она не отвечала. Я присел с краю кровати, не зная, что делать в таких случаях. Это был мой первый опыт такого общения с девушкой. Она перевернулась на живот. Я посидел минуту и осторожно, боясь спугнуть ее и накликать на себя гнев, просунул руку под одеяло, тут же ощутив тепло постели. Моя рука скользнула по ее ногам вверх.

   Она была в одних плавках, я не знал, что делать, и просто продолжал поглаживать ей попку. Еще через пару минут, скинув с себя одежду, я пристроился рядом под одеялом. Она никак не реагировала на мои действия, и это придавало мне смелости. Я осторожно стал стягивать с нее плавки, освободив ее от них, тут же бросил возле кровати. Возбуждение нарастало, дыхание стало сбивчивым, и руки предательски дрожали. Наконец-то мне удалось слегка раздвинуть ей ноги и нащупать пальцами ее теплую и влажную дырочку. Я стал потихоньку залезать на нее, но как только мой член коснулся ее ягодиц, я почувствовал непреодолимое желание кончить. И я уже не смог ничего сделать, чтоб остановить это. И пульсирующей теплой струей изверг все ей на спину.

  

   - Ну, дружище, мы с тобой и опозорились!

   Мы шли домой. Наш первый сексуальный опыт был не очень удачен. У Димки все закончилось тем же. Облегчение и само приключение вызвало в нас такую эйфорию, что мы, веселые, на взводе, смеясь и обсуждая наше приключение, еще долго бродили по улицам.

  

   "Дружище, в прошлом у тебя немного раньше с опытом получилось!"

   Я перелистнул страницу. Дальше шло описание очередных проказ в школе.

   "И пошутить ты тоже не промах".

   Я решил дочитать истории чуть позже. Сейчас меня занимала Марина. Я нашел ее фотографию. Она действительно была очень красива, и меня интересовало, получилось ли у меня с ней. Перелистывая страницы дневника, я высматривал глазами ее имя. Наконец оно мне попалось, обведенное жирным и с нарисованным рядом сердечком. Снизу было подписано: "Я тебя люблю". Я посмотрел дату. Запись была сделана среди лета. Прошел почти год с того момента, как мы столкнулись в комсомольской комнате.

   "Похоже, все это время мы не общались. Судя по тому, что не сделано ни одной записи".

   Кроме того, мне на глаза попались еще два имени, обведенные жирным, - Ира и Надя. Я нашел, как мне казалось, их фотографии и стал рассматривать лица.

   "Тоже красивые. Натура есть натура. Что тогда, что сейчас, я не изменился".

  

   Еще два дня я просидел в хранилище, пока мне не пришла мысль, захватившая меня всего - увидеть моих старых друзей.

   Я засобирался в Москву, но Сергей Васильевич попросил остаться еще на пару дней. Мне предстояло пройти обследование и затем желательно выступить перед аудиторией и рассказать о своих впечатлениях, так сказать - поделиться опытом.

  

   После всевозможных анализов, замеров, за чем пристально наблюдали десятки глаз, изучающих тело, я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Роль испытуемого мне не нравилась не из-за забора крови и других жидкостей, а из-за особого внимания ко мне. Раздев меня догола, ощупывая и разглядывая мое тело, заглядывая во все отверстия, они живо что-то обсуждали, а потом записывали. Было непонятно, что они во мне увидели - что-то хорошее или, напротив, плохое. Хуже, конечно, было то, что примерно половина из них были женщины, одна из них, ощупывая меня, все время приговаривала: "Хороший мальчик", - что меня сильно раздражало.

   - Сейчас, еще минутку, и все, - постоянно приговаривала она.

   И эта минутка затягивалась на часы. Насколько я понял, она была физиолог и проверяла физиологическое состояние организма - от тошноты до эрекции, вызывая у меня те или иные реакции. В конце концов я попросил ее не называть меня мальчиком. Они на пару с невропатологом засмеялись, и она ответила.

   - Ну да! Тебе же уже 35 лет должно быть.

   "Да, действительно", - подумал я. И эта мысль надолго засела в моем мозгу, давая пищу для размышлений.

   Больше всего - и это был, наверное, их конек - на мне оторвались психологи, психиатры, психоаналитики и все, кто там еще есть. Окружив меня со всех сторон, они стали задавать мне вопросы. Поначалу они мне казались глупыми и наивными, а их самих я посчитал полными психами. Но вопросы сыпались так быстро и были столь разнообразны - из разных опер, так сказать, что я почувствовал, если не заставлю их сбавить обороты, то запутаюсь сам.

   После всевозможных тестов, картинок, собирания деталей замысловатой формы меня наконец-то оставили в покое. Удалившись, они сводили данные в единую картину, все оживленно обсуждая. Консилиум длился почти два дня, после чего меня позвали в помещение, больше похожее на кабинет директора школы.

   В кабинете находилось несколько профессоров очень авторитетного вида. Один из них завел со мной разговор. Конечно, я не мог помнить, как кого зовут, так как практически ни с кем из них не общался. Но во время разговора между собой они называли друг друга по имени-отчеству, и я, чтобы не выглядеть глупо, быстро запомнил, кто из них кто.

   - Павел, как ты себя чувствуешь? - начал разговор Иннокентий Палыч - так, по крайней мере, к нему обращались другие.

   - Неплохо.

   - Вот и хорошо. Ты абсолютно здоров. Но у нас возникли кое-какие вопросы. Дело в том, что по сохранившимся медицинским картам мы выяснили, что по сравнению с прошлым ты немного здоровее, крупнее - точнее сказать. Более того, несмотря на твою более низкую грамотность, уровень моторики оказался выше. Мы, как ученые, пришли в замешательство и не понимаем: то ли это произошло в результате мутации, то ли в результате какого-то отбора, то ли из-за воздействия среды, в которой ты развивался, то ли сказывается общая тенденция развития поколений - мир изменился, больше информации протекает через наше сознание. В общем, мы ждем результатов генетического анализа из Москвы. А потом попросим тебя еще немного побыть здесь, чтоб мы могли с тобой поработать.

   - Это все замечательно, но у меня вообще-то есть свои жизненные планы.

   - Если ты насчет поступления в вуз, то не беспокойся. Отец передал нам твои документы, они будут переправлены в Москву. Считай, что ты уже зачислен в любой университет - на выбор.

   - Круто! Но вы сами сказали, что я безграмотный. Буду там позориться.

   - Не будешь. Сейчас студенты сплошь безграмотные, но, к удивлению, далеко не дураки.

   - А что там с интеллектом? Я, конечно, подозревал, что я поумней своих знакомых, но хотелось бы конкретики.

   - Скажем так. Уровень интеллекта, в общем-то неплохой: по средним показателям 160 баллов ты отработал. Это довольно высокий результат. Но по данным таблиц, сохранившимся и переданным нам из военкомата, ты немного не такой, как был ранее. В частности, ты на пару сантиметров ниже, но зато в плечах шире. Уровень образования у тебя ниже, хотя на узнавание текстов ты отреагировал практически так же, но моторика у тебя оказалась выше. Это-то нас и заинтересовало. Думаем, что на тебя повлияла среда, в которой ты рос. Питание было чуть хуже, в результате, ростом ты не дотянул, зато физически ты более развит. В общем, ты нас интересуешь, и очень сильно.

   - Всегда мечтал стать подопытным кроликом.

   - Не подопытный кролик, а обследуемый объект - так будет вернее. Опыты на тебе никто ставить не собирается, - закончил Иннокентий Палыч.

   - Ну все, ты свободен, не смеем тебя больше задерживать.

   Они поочередно протянули мне руки, пожав которые я направился к выходу. Дойдя до двери, я обернулся и спросил:

   - Индиго... Как это проявляется?

   - Считается, что индиго - это сочетание аутизма с гениальностью. Дети индиго могут свободно жить вне социума и не принимать его правил. В то же время обладают способностью располагать к себе людей и даже подчинять их. Почему это тебя заинтересовало?

   - Слышал здесь разговор.

   - Мы этого не принимаем. Ты считаешь, что это относится к тебе?

   - Не знаю, не замечал за собой ничего такого, - пожал плечами я. - Но ведь это, по сути, потенциально опасные люди.

   - Многие так полагают. Но считается так же, что особенности эти заложены природой, и этого нельзя изменить. Теоретически. Но, повторюсь, мы в это не верим. Это из области предсказателей и колдунов. А что касается тебя, то схожесть твоя с индиго в одном - в твоей социопатичности.

   - Что за фигня еще? Ой, извините, - я прикрыл рукой рот. - Вырвалось.

   Они переглянулись и улыбнулись.

   - Бывает. Многие из нас этим страдают. Ты, молодой человек, относишься к демонстративному психотипу, со слабо выраженным социопатическим уклоном.

   - Понятно, что ничего не понятно, - сделал я вывод из услышанного. - До свидания!

   "Точно психи! Накрутили чего-то. Сами, небось, ни черта не поняли, что сказали", - сделал я ответное заключение.

   Я вышел из кабинета и направился к себе в хранилище. Нужно было подготовить речь к завтрашнему выступлению. Мне нравилось то тихое место: в нем было необычайно легко собраться мыслями и изложить их на бумаге.

  

   Внутри небольшой церквушки, сидя на расставленных лавочках, разговаривая вполголоса, меня ждали. Пока я пребывал в подвале, народу в лагере заметно прибавилось. Казалось, церковь не сможет вместить всех желающих, и многие уже, толпясь, стояли вдоль стен.

   - Сколько их! - заметил я вслух, стоя у приоткрытой двери и поглядывая в зал.

   - Да нет, это только кажется: не больше сотни человек. Ради тебя съехались почти все члены нашего сообщества.

   - Что-то я волнуюсь.

   - Все нормально! Не переживай. От тебя никто ничего особенного не требует. Просто расскажешь о себе и о своих ощущениях.

   - Легко сказать! Публика-то вон какая серьезная.

   - Пробьешься, - Сергей Васильевич толкнул дверь и первый вышел на возвышение, где должна была находиться ризница.

  

   - Друзья, - начал он. - Сегодня мы приветствуем первого человека, который прошел путь реинкарнации или, проще говоря, перерождения. Хочу заметить, что именно наш юный друг предложил этот термин, обратив внимание на то, что слово "клонирование" обозначает воспроизводство бездушных тварей. В то время как реинкарнация подразумевает не только перерождение тела, но и души. Поприветствуем! Павел Курков, - Сергей Васильевич обернулся ко мне, аплодируя и приглашая меня на выход.

   Я вышел на небольшое возвышение и взглядом окинул зал. Сотни глаз были устремлены в мою сторону. Волнение захлестнуло, мои мысли стали путаться. Но спустя минуту, хотя и с трудом, я все же сумел подавить волнение и сосредоточиться.

   - Знаете, несмотря на то, что здесь созданы все условия для спокойного сна и отдыха, вот уже почти неделю мне не удается нормально поспать.

   Я начал издалека. В зале наступила тишина, не было слышно ни звука, ни шороха. Серьезные люди следили за каждым моим словом и интонацией, пристально всматриваясь и внимательно вслушиваясь.

   - Мне ничего не сказали и не объяснили, почему и для чего я здесь. Просто завели в хранилище и оставили один на один со свалившимся на меня открытием. Не скажу, что понял все сразу, но со временем - сначала смутно, но по мере моих изысканий все отчетливее - передо мной стала вырисовываться картина. Поначалу мне казалось, что речь идет о моем брате, которого я не знал. Но туман рассеялся, и в моем сознании четко обозначилась цепь событий. Это было столь невероятно, что с того самого момента, как ко мне пришло озарение, у меня и начались проблемы со сном. Мой мозг просто взорвался, переваривая свалившуюся на него информацию. Меня одолевали одни и те же мысли, и мне приходилось по многу раз обдумывать одно и то же событие, оценивая его с разных ракурсов. Сперва я решал личные вопросы и проблемы. Я читал дневник, и в моем сознании все так смешалось, что возникло чувство, будто я действительно помню о событиях, описанных в дневнике и произошедших со мной в первой жизни. Я проникся любовью к своим старым друзьям, и первое желание, возникшее у меня, было познакомиться с ними. Я не нашел противоречий в характерах меня прежнего и меня нынешнего, и если взять поведенческие особенности, то, думаю, что вы не сможете найти и двух отличий. Я абсолютно тот же не только внешне, но внутренне. Даже несмотря на столь явно бросающиеся в глаза различия культур и особенности социальных групп, в которых я рос.

   Зал аплодировал. Споры об идентичности личности, длившиеся между учеными годами, были разрешены.

   - У меня не возникло комплекса неполноценности, как наверняка предполагают многие из вас, - говорю об этом, памятуя о детях из пробирки и отношению к этому у общества. Наоборот, я горжусь тем, что стал первым человеком, прошедшим перерождение и открывшим путь себе и другим в будущее, к грядущим поколениям. Осознавая это, а также то, что мы - человечество - стоим на пороге нового восприятия и понимания мира, я отодвинул личные переживания на второй план и посмотрел на себя как на первопроходца. Я обращаюсь ко всем тем, кто находится здесь, а также к тем, кто меня не слышит в данный момент - к людям всего мира. Провидение открыло перед нами двери в новый мир, дав шанс изменить свою жизнь к лучшему, исключив из нее боль потерь. Пусть многие не согласны со мной и в религиозном порыве готовы прекратить наше существование. Но хочу вас заверить, у них ничего не выйдет! Я говорил с вечным и бесконечным космосом, богом - называйте его как угодно, не важно. Так вот! Он уступил, признав мое право на жизнь! На вечную жизнь! - я сделал небольшую паузу, а затем добавил: - Мы стали богами!

   Зал ошеломленно молчал, переваривая сказанное мною. Слушатели не ожидали ничего подобного, но, кажется, впервые задумались о невероятнейшем изменении мировоззрения и вообще становлении иной парадигмы мироустройства. Было понятно, что джинн выпущен из бутылки и грядут большие перемены, которые произойдут не сразу, но они неизбежны. Что, вероятно, может привести к конфликтным ситуациям или и к мировым войнам.

   Убедившись, что многие слушатели подумали о том же, я продолжил:

   - Наша задача состоит в том, чтобы в доступной форме изложить суть процесса и убедить людей в том, что реинкарнация есть всего лишь новый этап в жизни человека, как рождение (хотя до родов он уже существовал), взросление, старость, смерть. Нужно устранить законодательные барьеры, препятствующие реинкарнации. Необходимо поставить вопрос о наследовании имущества и прав, достигнутых человеком в предшествующей жизни. Следует также расценивать аборт как убийство, так как считать человека человеком нужно с момента формирования его ДНК. Конечно, это не все! Это лишь первые наброски. Считаю, что нам нужно активизировать свою деятельность и расширить ряды сторонников. Мы поставим перед собой великие цели. Но я верю: мы их достигнем, пусть и не скоро. Нам спешить некуда: перед нами вечность. Я постарался кратко сформулировать общую идею. В ближайшее время я собираюсь описать свое видение проблемы более детально. Я завел адрес электронной почты, вот он: reinkа[email protected], и, если у вас возникли какие-то вопросы, пишите, - я передал слушателям визитки с адресом. - Ну а пока могу ответить на ваши вопросы.

   - Скажите, Павел, вы действительно считаете себя той личностью и тем человеком, что жил почти двадцать лет назад?

   - Могу я попросить вас представиться? Во-первых, я не вижу, кто задал вопрос, а во-вторых, невежливо, когда вы меня знаете, а я вас нет.

   Поднялся уже пожилой мужчина и представился:

   - Антонов Георгий Семенович, профессор кафедры генетики Московской медицинской академии. Возможно, вы просто убедили себя в этом, - продолжил профессор, - а возможно, вы себе внушили, что нынешний вы не будете тамошним. Это вопрос больше веры и философии, чем точной науки. Но хочу вас заверить, что и науке здесь самое место.

   - Возможно, и внушил, но суть не в этом. Дневники, которые оставил я, подчеркиваю - я; события, которые там описаны, по сути, очень схожи с теми, что происходили со мной еще несколько месяцев назад. И я сделал вывод, что наш геном передает не только структуру тела, но и существеннно, хоть и косвенно, влияет на характер. Путем выработки всевозможных гормонов и химических соединений он воздействует, в свою очередь, на состав, концентрацию, время включения и выключения и т. д., что у каждого человека индивидуально формирует его сознание. И никто из вас не будет этого отрицать. Возьмем, например, половые гормоны или тестостерон. Его количество и время включение являются главными составляющими в формировании личности. Но структура нашего мозга, его формирование и развитие неотрывно связано с геномом. Из чего следует, что геном, или ДНК, создаваемая миллионами лет эволюции и переданная мне от моих предков, прекрасно приспособленная к этому миру (иначе я сейчас бы не стоял перед вами) хранит в себе тот, образно выражаясь, кристалл индивидуальности, проходя через который свет действительности преломится именно так, чтобы дать мне возможность не только физически и умственно, но и духовно, нравственно выжить в этом мире. Представим: человек разумный, живший сорок тысяч лет назад, переносится в наш мир. Его мощь сопоставима с мозгом современного человека. Он обладает знаниями, и внешне он похож на нас. Но, могу поспорить, он будет отличаться от нас. Он будет отличаться большей агрессивностью и плодовитостью. И его потомки будут вести себя именно так. Возможность объединяться в большие сообщества дала человеку толчок к развитию, но и человек должен был измениться, уменьшить агрессию сокращением тестостерона и других гормонов, закрепив это на генном уровне.

   - Но вы ведь не будете отрицать, что человека, как личность, формирует опыт?

   - Не буду и не собираюсь этого делать. Личность и сознание - разные вещи. Вы считаете свой жизненный опыт уникальным, но, поверьте, это не так. Жизнь человека расписана по часам: рождение, взросление, учеба, семья и далее. Сколько бы жизней вы ни прожили, в каждой из них будут события, схожие с теми, что были в предыдущих жизнях: любовь, разочарование, подлость, несправедливость, враги. Все это естественно, и все это называется просто жизнью. Реинкарнация - это философская дилемма, обдумывая которую понимаешь, что через множество перерождений тебя перестанет интересовать твое прошлое, так как каждый раз происходит одно и то же. Но инстинкт жизни, заложенный в человеке, будет заставлять жить дальше, только потому, что есть проблемы, которые нужно решать: спать, есть, как спать, что есть и так далее. Всеми этими мелочами наполнена наша жизнь: она не дает времени остановиться и наполняет смыслом наше существование. Все это порождает стремление жить. Но мы уходим от темы. К тому же опыт - это череда событий, и она постоянна. Следовательно, ты сегодняшний не есть ты вчерашний, так как приобрел определенный опыт. Опираясь на приобретенные знания, опыт, полученный в результате каких-то событий, человек приспосабливается, но к его сознанию это не имеет никакого отношения. Давайте еще вопросы.

   - И все-таки я не вижу связи между тем вами и нынешним вами.

   - Вот достал, блин!

   Все засмеялись.

   - Представьте, что я пролежал в коме семнадцать лет и потерял память. Я или не я?

   - Но тело-то уже не ваше?

   - Отчего это не мое? В-первых, в теле каждые две недели происходит полное обновление. Можно сказать, что это уже не твое тело, что было две недели назад. А во-вторых, структуру тела определяет геном. Мой геном - мое тело.

   - Кстати о памяти. Бьюсь об заклад, что вы в свои шестьдесят лет и не помните процента из того, что было с вами за всю жизнь. Вам кажется, то, что вы помните о своем детстве и юношестве, как будто происходило не с вами. Но вы имеете эту информацию точно так же, как и я, прочитав о событиях, сохранил ее у себя в голове и вспоминаю. Мне могли бы навязать эти события под гипнозом, и я бы считал, что это происходило со мной.

   - А если в прошлой жизни вы были ранены во время военных действий, что нанесло вам непоправимый урон и, естественно, отразилось на вашем сознании?

   - Я устал разжевывать. Во-первых, события здесь ни при чем. Какие бы события ни происходили, вы на них отреагируете именно так, как вам предпишет ваша природа: или сопьетесь, или, напротив, станете еще крепче. И нужно запомнить, что события и сознание - две разные вещи. Вы постоянно опираетесь на события и опыт, но к сознанию это не имеет никакого отношения. И кто даст гарантию, что эти события не произойдут с вами в этой жизни? Не обязательно война. Несчастный случай, например. И, еще раз повторюсь, это не играет никакой роли. Статистика. Все ваши проблемы скроются за статистикой ваших жизней. Сознание - постоянно трансформирующаяся структура, но не из-за событий, происходящих с вами, а вследствие изменения гормонального состава. Не путайте сознание и знание! Это очень долго разжевывать, но, поверьте, если я дошел до этого, то и вы в состоянии постичь это. Просто призадумайтесь, что есть что. И не путайте события и ваше сознание! Это две разные вещи. Более того: нам повезло, что мы живем в технологически развитый век. Представьте себе такую картину: рождается человек, и с рождения к нему подключают запоминающее устройство. Оно не обязательно должно быть с интеллектом, просто запоминает важные события в вашей жизни: лица, отношения с людьми, эмоции во время тех или иных событий... Вы проживаете жизнь, умираете, перерождаетесь, и это же устройство подключают к вам. И вы узнаете лица, события, ощущения из прошлой жизни, возможно, вам не нужно будет даже обучаться. Так в электронном виде будет существовать вся ваша память - память, а не сознание. Так будет создан банк памяти, и мозг, как оперативный инструмент, будет пользоваться этой памятью. Это открывает перед человечеством неограниченные возможности, и - что самое потрясающее - это уже не за горами! Возможно, это позволит нам преодолевать огромные космические пространства в будущем, находиться в состоянии инферостации - начального состояния. Теперь вы понимаете, что человечество стоит на пороге грандиозных изменений? И мы, как передовая часть человечества, должны воспользоваться нашей догадкой и подтолкнуть развитие науки в нашей стране, да и саму страну, вперед. Мы должны приложить все усилия, чтобы более развитые страны не перехватили у нас инициативу.

   Я окинул взглядом замерший зал. Идея была настолько грандиозной, что все находились под впечатлением невероятных перспектив.

   - Мне кажется, слишком грандиозно и невыполнимо, - заметил один из слушателей, забыв представится.

   - Знаете, вы ученые, а не жители Васюков, и я не Остап Бендер, хотя похож, если честно. Но суть не в этом. Либо мы обозначаем цель и начинаем ее реализовывать, либо пускаем все на самотек. Выбирать вам. Я уже, похоже, определился со своими жизненными приоритетами.

   - Самое обидное то, что многие из нас давно занимаются вопросами клонирования, прошу прощения, - реинкарнации, но ни у кого из нас даже и в мыслях не было такой далекой перспективы. А тут от роду неделя пришел, увидел и высказал идею, реализация которой действительно перевернет весь мир. Все наши научные труды были в никуда, и теперь, понимаю, придется бросить все и заняться именно этой проблемой, - высказался профессор, которого я знал как Иннокентия Палыча и который был самым авторитетным человеком из собравшихся здесь.

   - Давайте все хорошенько обсудим, а завтра общим голосованием решим, что нам делать, - стоявший рядом Сергей Васильевич подошел ко мне, обняв за плечо, высказал предложение.

   Так и решили.

   - Ну ты, брат, даешь!

   Мы стояли и смотрели, как из зала молча выходили люди, думая о своем. Толпа медленно рассасывалась, и вскоре церквушка опустела.

   - Знаете, я, наверное, не буду ждать до завтра. Отвезите меня в Севастополь.

   - Как отвезти? - высказал удивление Сергей Васильевич. - Ты указал новое направление и должен отстаивать его, а ты - уехать!

   - Нечего отстаивать! Они ученые, они согласятся.

   - Я бы не был так уверен. Твоя идея хорошая, но она сыровата и, к сожалению, трудна реализуема.

   - Да я сам понимаю, что невозможно засунуть разум человека в машину, в машину с размерами человека.

   - Что ты имеешь в виду? Я думал ты о финансировании.

   - А я про то, что все стремления человека создать киборга, равного человеку, будут безрезультатны.

   - Почему ты так думаешь?

   - Человек - это совершенная машина. И кремневые технологии, по сути своей, - это каменный век. Если мы будем стремиться создать робота, равного человеку, мы создадим собственно человека. Биотехнология, созданная природой, - это совершенство технологий разумности, движения и экономии энергии. Мы можем создать интеллект, но он будет уступать в подвижности и экономичности и не будет обладать сознанием. Мы можем создать сильный подвижный механизм, но интеллект в него мы впихнуть не сможем. К тому же затраты на его производство несопоставимы с воспроизводством обычного человека. Человек есть совершенная машина, и выше и лучше его нет ничего, и не будет. К тому же сознание человека и его разум определяют не его знания и способность мыслить, а целый спектр возможностей восприятия мира и давление внутренних потребностей, а уж затем только разумное, как отражение реализации своих потребностей. Как ни странно, разум оказывается вторичным, так сказать, побочным эффектом, но он совершенно необходим в познании мира. Многие, конечно, удивятся, узнав, что наше "я" - это всего лишь несколько нейронов, занимающих двадцатую часть мозга и отвечающую за упорядочиванием ассоциативных рядов в нейрореакционных импульсах. Наше сознание есть мир, окружающий нас и живущий внутри нас, наши желания и потребности. (Направленный объективизм сознания - философская доктрина) А какие в машине могут быть потребности и стремления? Глупость! Интеллект - вещь самонастраивающаяся, приспосабливающаяся, реагирующая на внешние и внутренние факторы. Мы можем многое забывать и помнить только самое необходимое, и это очень важно. Наши желания и стремления возникают не из разумного стремления к чему-то, а из потребностей. Не мы желаем этого в привычном понимании, а наше тело - часть объекта, которое является системой, состоящей из миллионов элементов, клеток, чьей жизнью мы и живем. Это они проецируют свои желания и потребности. Нет чистого разума и быть не может! А железо тем более не может быть разумным, раз не обладает всеми теми потребностями, что и живое тело. Сознание определяется потребностью и возможностью - чем ниже потребности и возможности, тем ниже твое сознание, тем ты хуже реагируешь на внешний мир, тем ты тупее. Смешно читать о пугалах захвата машинами мира человека. Нет в машине тех ужасных потребностей, какой бы совершенной она ни была, и быть не может по определению.

   - Возможно, ты прав, хотя я ничего не понял. Но в будущем может что-то и изменится.

   - Ничего не изменится. Считайте это аксиомой. Мы не сможем переплюнуть природу, так как являемся лишь частью ее. Частью ее интеллекта. Вычислительные способности сущего безграничны. И будьте уверены, все варианты были просчитаны.

   - Могу поспорить, такого я еще не слышал. Ты утверждаешь, что человеческий разум безграничен, и тут же устанавливаешь рамки возможностей. Зачем же ты тогда заряжал народ на подвиги? И что это еще за религиозные течения?

   - Это не религия. Но вера. Как я могу говорить открыто о сознании? О невозможности искусственного сознания, когда весь мир спит и видит эти технологии? А они невозможны по фундаментальным причинам. И об этом знаю пока только я один.

   - Ты хочешь сказать, что выдвинул новую концепцию видения мира?

   - Не новую, а отражающую реалии. Верить, что сидит какой-то дядька и рулит всем, по крайне мере, глупо. Верить, что сознание - это просто программа, которую можно описать, пусть и сложными алгоритмами, тоже глупо. Но я не могу переубеждать каждого, что бога нет и что искусственное сознание невозможно.

   - И ты уже сформулировал ее?

   - Практически да.

   - А почему ты не сформулировал ее присутствующим?

   - Пусть для начала переварят то, что непосредственно связано с нашим выживанием. Вас здесь объединяла идея. Но масса, которую вы составляете, аморфна. Моя цель - растолкать вас и побудить к действиям.

   - Но ты сам показываешь своим отъездом безразличие к происходящему.

   - Хотите честно?

   - Да.

   - Никуда они не денутся. Будут делать, что я скажу.

   - Не знаю почему, но я верю. Есть в тебе что-то, что заставляет прислушиваться.

   - Есть, я знаю, поэтому и говорю так. Ну что? Я буду собираться? - я направился к выходу.

   - Так освоения планет по радиоволнам не будет?

   - Ну почему не будет? Будет. А что - зацепило?

   - Да я вообще-то всегда мечтал стать инженером-кибернетиком, но как-то не сложилось, и меня расстроили твои слова по поводу невозможности приблизиться к человеку. Но еще раньше я был рад услышать идею об освоении планет. Твои рассуждения сначала показались мне логичными, но и мысли о невозможности запихнуть человека в машину тоже мне кажутся логичными.

   - Наша задача - прогресс. Пусть мы не приблизимся к человеку, но все равно должны достичь приделов возможного развития. А по поводу освоения планет... Это возможно. Кто сказал, что машины должны ростом и весом напоминать человека? Пусть энергоемкие, пусть неуклюжие, пусть медлительные, но все же это возможность для человечества раздвинуть границы вселенной.

   - Я рад. Возможно, уже при нас будут сделаны первые шаги в этом направлении.

   - Какая разница? Не забывай, мы намерены жить вечно!

   - Все равно немного смущает.

   - Потому что вы еще не приняли новой парадигмы. Поэтому я и говорю, что нужно менять не только отношение к технологии клонирования, а саму философию понимания мира и личности. Сейчас это трудно понять, но если это будет повседневностью, то к вам придет осознание того, что жизнь реинкарнанта - это не только осознанный переход сознания из оболочки в оболочку, но и возникновение этого сознания в другой оболочке. И окружающим людям будет все равно, ты - это тот, что жил раньше, или тот, что живет сейчас. Они будут воспринимать тебя таким, каким ты остался в их памяти, и неважно, что ты их не помнишь. Узнаешь и составишь заново свое мнение. Самое главное - поставить все на свои места: люди должны понять, что не тело находится в услужении разума, а разум - раб тела, на коротком поводке выслуживается перед телом. Это столп новой философской доктрины, дальнейшее понимание откроется само. Я хочу в Москву. Найду своих друзей и посмотрю на их реакцию. Да, кстати, вы не знаете, где находится смотровая поляна по дороге на Ласпи?

   - Ну почему не знаю? Знаю.

   - Завезете меня туда?

   - Конечно, а зачем тебе?

   - Хочу прикоснуться к истории. Поехали!

  

Часть 3. Становление

  

   Обратная дорога показалась мне намного короче. Петляя по горным дорогам среди реликтовых сосен, ловя каждую выбоину на дороге, удерживая равновесие, мы выехали на трассу. Облегченно вздохнув, наконец-то c удовольствием откинулись на спинки сидений. Через минут двадцать снова свернули с трассы на более узкую, но асфальтированную дорогу, петляющую горным серпантином. Проехав немного, мы наконец-то остановились.

   - Вот. Насколько я понял, это то место, про которое ты спрашивал, - Сергей Васильевич указал в противоположную сторону.

   Я вышел из машины и осмотрелся. Двухсотметровая скала монолитом нависала над нами. У ее подножия среди сосен стояли палатки альпинистов и несколько автомобилей. Я перешел дорогу и направился туда, где, по моему мнению, находилась поляна.

   "Наверняка теперь все по-другому", - думал я, перескакивая через импровизированный заборчик из натянутого между столбиками троса.

   Деревянные столики и скамейки среди деревьев говорили о том, что поставлены они здесь недавно. И сама поляна, судя по вытоптанному пространству, стала намного больше. Я направился к тому месту, где, как мне думалось, были первоначальные границы.

   Вот они - изогнувшиеся над обрывом сосенки, еще ростками пробившиеся среди огромных валунов, а теперь угрожающие им, сталкивая вниз, вытесняя и освобождая для себя жизненное пространство.

   Я подошел почти к краю обрыва, откуда открывался действительно потрясающе завораживающий вид на море, на скалы, нависающие над бухтой Ласпи. Узкая линия пляжа, косой растянувшаяся на много километров, ограничивалась постройками и густыми зарослями с одной стороны и набегающей сине-зеленой волной - с другой. Затаив дыхание от восторга, я наслаждался видом. Влажный морской воздух, едва уловимый, но легко узнаваемый среди остальных запахов, проникал в мои легкие и вызывал легкое головокружение. Немного придя в себя, я провел ладонью по шершавой коре сосны.

   Ощупывая кривой изгиб дерева, каждый сучок, выемку или бугорок, я как бы пытался вспомнить, прочувствовать знакомые ощущения. Что-то витало рядом, но поймать этого я пока не мог. Пальцы нащупали заросший шрам на коре, и мои глаза наполнились слезами. Теперь витавшее где-то рядом чувство целиком проникло в меня, и я ощутил общность с этим местом.

   На коре дерева, вздувшись заросшим шрамом, красовалась типичная картинка, в виде сердечка и выцарапанными в нем именами - Паша плюс Ира. Еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, я тер ладонью ствол дерева, проникая все глубже и глубже в навязанные воспоминания. Вспышка белого света промелькнула перед глазами и перенесла меня в прошлое.

   Теперь я ясно видел происходившее когда-то здесь - школьная секция альпинизма, палатки, костер, песни под гитару, друзья, шум их голосов; мы с Ирой, стоящие возле этих кривых сосен на краю обрыва, поцелуи, любовь, первые романтические чувства, прикосновения, клятвы в любви, и вот я - царапающий ножом на коре символ нашей любви. А потом день сменялся ночью, ночь днем, проходил год, еще и еще. Время неслось. Мелькали люди, появлялась и засыхала трава, заживала кора, и сосны, хотя и медленно, разрастаясь, меняли свои контуры. Время текло, как река, и, наконец, остановилось, когда я, подъехав на машине, перескочил через заборчик, подошел к этим соснам и слился с самим собой.

  

   - Молодой человек, вам плохо? Вы бы не стояли здесь, - поспешила мне на выручку девушка-официантка.

   - Нет, все нормально, не беспокойтесь.

   Я стал понемногу приходить в себя от нахлынувших чувств. Вытерев глаза, я присел тут же на лавочке за стол.

   - Воспоминания нахлынули. Простите.

   - Вы здесь уже бывали?

   - Получается, что бывал - давно, почти двадцать лет назад, - я улыбнулся в ответ на ее недоуменный взгляд.

   Решив, что я не в себе, она собралась было уходить, но, вспомнив, наверное, что она все-таки на работе, спросила, не хочу ли я чего.

   - Наверное, чего-нибудь хочу. Что у вас есть?

   - Шашлык, плов, чебуреки.

   - Понятно: все, как обычно. Давайте шашлык. Два. И попить чего-нибудь.

  

   Разговора, который, по идее, должен был состояться, не состоялось. Мы молча сидели за столом. Никто из нас так и не решился заговорить. Висела тягостная тишина, которую постарался развеять Сергей Васильевич.

   - Твой сын просто тайфун. Приехал, прошелся по всем и уехал. Столько наворотил, что никто, кроме него, и не разгребет.

   - Что же он такого там натворил, интересно?

   - Ладно, потом поговорите, - вставил я. - Па, мне надо в Москву.

   - Надо так надо, - отец поднялся из-за стола и, подойдя к шкафу, что-то достал и положил на стол.

   - Вот деньги, ключи от квартиры, адрес я тебе напишу на листке. И вот возьми, - он положил пластиковую банковскую карточку.

   - Здесь очень большая сумма. Копилась много лет от сдачи квартиры.

   - Новости сыплются прямо одна за одной. А на Багамах нет еще квартиры случайно? - попытался пошутить я.

   - Наверное, тебя не стоит отпускать одного, - высказал озабоченность Сергей Васильевич.

   - Ничего. Пусть разберется со всем сам. Мы ему будем только мешать. Он уже взрослый, сам понимает, что к чему. Приедешь, сам не ищи, возьми такси, - посоветовал отец. - Так быстрее будет, да и что ты будешь таскаться с сумкой в метро.

   - Хорошо, - кивнул я.

   - Деньги спрячь глубже и телефоном не свети, а то обчистят за милую душу.

   - Ладно, ладно! Ну вот - начинается: деньги в трусы зашить, а телефон, наверное, вообще лучше дома оставить.

   - Тебя когда обратно ждать? Или ты сразу оттуда домой поедешь? Или уже не вернешься - учиться останешься?

   -Я еще ничего не решил. Что да как... Как получится. По обстоятельствам. Сейчас, когда в один день происходит столько событий и новости валятся на тебя, как снежная лавина, трудно загадывать наперед. Я сегодня смогу уехать? Во сколько поезд идет?

   - Ну, если сейчас выдвинемся и тебе повезет с билетом, то, думаю, успеешь, - Сергей Васильевич поднялся из-за стола, готовый ехать, но на минуту застыл, наблюдая за нами.

   - Все, вперед, - поддержал я его и тоже вышел из-за стола.

   - Возьми еды в дорогу, - отец пошел на кухню сделать бутерброды.

   - Все не может отпустить тебя. Понимает, что не стоит держать, да и не удержать уже тебя, а ничего с собой поделать не может. Почему дети растут так быстро? Мои тоже выросли, и теперь ищи-свищи их, - продолжил Сергей Васильевич, подтверждая свои слова, утвердительно кивнул головой и для пущей убедительности сжал губы, прикусив нижнюю.

   - По-моему, еще хуже, когда дети всю жизнь сидят под боком у родителей или - еще лучше - на их шее.

   - Наверное, ты прав.

   - Вот. Сам сделаешь по дороге!

   Отец сгреб в кучу все, что было на кухне в большой пакет, и теперь, помимо сумки, мне придется тащить и тяжеленный пакет с продуктами, которых мне хватит на неделю.

   - Зачем так много?

   - Ничего, ты тоже не на один день едешь. Где ты там будешь бегать магазины искать?

  

   знакомство

  

   Такси оставило меня в тихом московском дворике. Старые скамейки, стоявшие в тени уже больших деревьев, прекрасно гармонировали с причудливой архитектурой домов сталинского времени. Пятиэтажное здание красовалось свежеотделанным фасадом, отсвечивая стеклами, обрамленными пластиковыми каркасами.

   Возможно, многое здесь сохранилось с того времени - как те качели или песочница с грибком - как на картинках из советских детских книжек, деревья и клумбы возле домов, обложенные побеленным кирпичом. Толщина ежегодной побелки от времени стала скрывать даже угловатость самого кирпича, а отваливающиеся куски, как годовые кольца, позволяли различить количество синьки в побелке в тот или иной год. Это давало ощущение временной связи, и хотя эти нехитрые способы обустроить быт нельзя было назвать стильными, но зато от них веяло чем-то душевным и родным.

   Вместо наверняка когда-то красовавшейся массивной деревянной двери с большой медной ручкой была установлена столь же массивная, но уже железная дверь, на которой черным прямоугольником красовался домофон с множеством кнопочек и стеклянным глазом. Я открыл двери, и у меня возникло ощущение, что я попал в музей. Просторный холл с кафельной плиткой и стенами, окрашенными масляной бежевого цвета краской, венчался купольным потолком с бронзовой люстрой. Вверх вела лестница с чугунными перилами с замысловато переплетенным растительным орнаментом и деревянными, отполированными временем и тысячами прикосновений перилами.

   Я стал подниматься, и мои шаги эхом разлетелись по дому. Подъезд был сохранен в стилистике пятидесятых: широкие лестничные пролеты окрашены в синий цвет в виде спущенной ковровой дорожки с аккуратно подведенными по краям белыми линиями; двери, кое-где массивные, деревянные, с латунными номерками, а кое-где, в угоду моде семидесятых, обиты дерматином черного или коричневого цвета, с проглядывающими глазками, с бронзовыми ручками в виде львов или же с деревянными вставками, но так же с львиными головами. Было видно, что люди, живущие здесь, не поддались веяниям моды и сохранили стилистику ушедшего времени, сохранив тепло этого дома, накопленное поколениями живших здесь. Мне повезло: я вернулся домой.

   Повернув ключ, я открыл двери и вошел внутрь. Все было незнакомо и необычно. Большая прихожая с высоким потолком раздвигала пространство, и создавалось впечатление, что остальная квартира просто огромна. Двухстворчатые стеклянные двери, разделявшие комнаты, были прикрыты, и мне не удалось одним взглядом окинуть всю квартиру.

   Сняв обувь, я медленно, бесшумно ступая по разложенным ковровым дорожкам, осмотрел квартиру. Первая комната, в которой я оказался, была гостиной. Старый кожаный диван причудливой формы с резьбой у изголовья привлек меня своей необычностью. При этом он не контрастировал с остальной мебелью, а наоборот, гармонично ее дополнял. Был необычен и огромный, во всю стену, дубовый книжный шкаф, вмещавший большое количество книг. Массивный торшер с бахромой, стоявший в углу, сливался со шторами, закрывшими окна. Через узкую полоску между полотнами ткани пробивался солнечный свет.

   Я плохо разбирался в искусстве, но мне показалось, что интерьер этой комнаты был наследием культуры советской интеллигенции времен ее формирования из новых советских граждан, которые, желая, но не умея подчеркнуть свою значимость, тянулись к буржуазной роскоши - в ее социалистическом понимании. Проявляясь во всевозможной символике, пятиконечных звездах, изображениях серпа, молота, знамени и герба, социалистическое искусство стояло особняком, и - кстати и не кстати - все это находило отражение и в изобразительном искусстве: на всех предметах в этой комнате можно было видеть те или иные символы. Так, картины с вполне нейтральными пейзажами были вставлены в массивные деревянные рамы, где в резьбе вперемежку с дубовым листом проглядывали пятиконечные звезды. Даже гардины, державшие плотные темно-бордовые шторы, венчались наконечниками со звездами. А множество фарфоровых статуэток оказались прекрасными пионерками, сидящими со скучающим видом, или комсомолками со столь же красивыми чертами и формами, но гордо куда-то шагающими.

   Я прошел дальше и оказался в кабинете, убранство которого ничем не отличалось от первой комнаты: дубовый стол, шкафы, книги, картины, несколько ваз, добротный, очень плотный ковер, чудом сохранившийся благодаря бережному уходу за ним. На столе - нескольких занятных предметов, когда-то, может быть, и употреблявшихся по назначению, но сейчас служащих лишь элементами декора: чернильница, держатели бумаг, пресс и еще много странных предметов. Но чего-то не хватало. "Лампы!" - удивился я своей догадке. Лампа, массивная и старая, как история СССР, теперь стояла на столе у меня в хранилище, нарушая гармонию, выстроенную здесь кем-то и бережно сохраненную моими родителями.

   Но музея не получилось: кухня и ванная нарушали интерьер. Вполне современно отделанные помещения были напичканы современной техникой. Видимо, люди, жившие здесь в наше отсутствие, в целом, мирились с музеем, но только не в тех местах, где непосредственно протекала жизнь человеческая.

   Спальня со старой мебелью тоже выделялась из общего музейного тона большей "веселостью": ажурная железная кровать, шелковое белье, зеркала, шторы на окнах, туалетный столик и картины казались более изящными и легкими, поскольку были лишены социалистического налета.

   "Нехилая квартирка!" - меня удивляло то, что родители, отказавшись от всего этого, отправились в деревню и к тому же, по моему мнению, даже не думали о возвращении.

   Оставалась последняя комната. Запертая на ключ, она простояла непотревоженной много лет. Я раскрыл двери. В комнату, благодаря плотно сдвинутым тяжелым шторам, давно не попадал солнечный свет. Я направился к окну и раздвинул шторы, при этом в лучах солнечного света заиграла пыль. Пыль была везде.

   Моя комната была вполне современной и практически не отличалась от той, что была в моем деревенском доме. Обычная деревянная кровать, письменный стол, полочки, шкафы, даже обои на стенах напоминали те, что были у меня в деревне. Только плакаты и картинки, висевшие на стенах, не отвечали времени. Сталлоне, Арнольд и Брюс Ли давно вышли из моды - так же, как и многие рок-группы, про которые я даже не слышал.

   Наверное, для того времени у меня была крутая комната. По нынешним же меркам - простовата. До меня дошло, что наша жизнь в деревне качественно отличается от жизни московской молодежи. Родители мне купили новую кровать, когда мне было лет двенадцать, а стол и того позже. Тогда они мне казались новьем, но теперь понятно, что это новье уже два десятилетия старилось здесь. Я вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, чтобы не разнести пыль по дому.

   Усевшись на старый диван, я вдруг понял, что в старых вещах есть какое-то тепло, и они наполняют дом и пространство уютом, оставляя нам связь с нашим общим прошлым. Несмотря ни на что, я бы теперь не стал менять здесь что-либо, а оставил бы все, как есть. Интересно, понял бы я это раньше, когда я был здесь? Или в погоне за модой каждое десятилетие уничтожал старое и делал ремонт и перестановку?

  

   Я никак не мог найти свой класс. Уроки уже давно шли, а я, как обычно, опоздал. Пустые коридоры школы как будто раздвинулись, и теперь казалось, что мне понадобится вечность, чтобы заглянуть в каждый кабинет. Но в классах никого не было, и пустое пространство скрывало людей, которые, по логике вещей, все же должны быть здесь. Спросить было не у кого, и я методично переходил от двери к двери, просто открывая их. Зазвенел звонок, но и сейчас никто не появился, а он все звенел и звенел. Я открыл следующую дверь. Яркий свет ударил мне в глаза, но не ослепил меня. Я вошел в класс. По моим ощущениям, что-то важное должно было произойти здесь. Я двигался к источнику света, но никак не мог достичь его. Звонок имел материальную силу и, казалось, держал меня, не давая приблизиться.

  

   Телефон, стоявший на журнальном столике, заливался трелью. Я открыл глаза и в первую секунду не смог сообразить, где нахожусь. Наконец вспомнил и протянул руку за трубкой.

   - Да?

   - Как добрался, Паша? Нормально?

   - Нормально.

   - Чего трубку так долго не брал? Чем был занят?

   - Спал. Присел на диван и уснул.

   - Значит, я тебя разбудил. Ну ничего, выспишься еще. Что - ознакомился с квартирой?

   - Ознакомился. Хорошая квартира, вещей много старинных.

   - Это еще от дедушки остались, а мы не решились что-либо менять.

   - Ну и правильно. Мне нравится, необычно.

   - Хорошо, не буду тебя отвлекать. Давай обживайся, я буду позванивать время от времени, узнавать, как ты там. Хорошо?

   - Ладно.

   Отец положил трубку. Я какое-то время сидел, приходя в себя ото сна. Трубка все еще была у меня в руках. Повертев ее в руках, я аккуратно опустил ее на аппарат. Именно аппарат - так, вроде, называли раньше телефоны. И это название ему соответствовало.

   За окном было уже совсем темно. Cветящиеся окна тысячами ячеек высвечивали бытовые сценки, скрывая за стеклом человеческие жизни, зажигающиеся и гаснущие, как свет. Я посмотрел в ближайшие ко мне окна. Семья, собравшаяся на кухне, что-то праздновала. Непонятные мне движения людей перед окнами, хаотичное движение силуэтов - непонятные, потому что я здесь, а они там, в своем мире, и им там все понятно. Я перевел взгляд. В другом мире, наверное, ссорились: мужчина и женщина оживленно жестикулировали. А может, и нет. Может, они радуются, и руками машут от радости. Я улыбнулся, представив, как люди скачут от радости, как дети. Кто-то занимался хозяйственными делами, кто-то спал, кто-то курил, а кого-то просто не было дома. Все просто и обыденно, и это называется жизнью - сделал я вывод и задернул шторы.

  

   - Не скажете, а Ганины в каком подъезде живут?

   Я остановился возле сидящих на лавочке пожилых женщин. Осмотрев меня с ног до головы, проявив участие, хором, перебивая друг друга, принялись объяснять мне, указывая не только подъезд, но и номер квартиры, цвет дверей и этаж.

   - Там нет номерка. Дверь новая. Недавно поменяли.

   - А вам кого надо?

   - Иру.

   - Вы знаете, а она здесь не живет, но она как раз приехала к родителям, вон ее машина стоит, - женщина указала на "Порше Кайен".

   - Спасибо большое, - поблагодарил я старушек и отправился к подъезду.

   "Ну надо же, как повезло!" - успел подумать я, как вдруг двери подъезда открылись, и вышла девушка.

   Я замер. Вся моя решимость вмиг улетучилась. Сердце остановилось, а лицо налилось кровью. Я горел, пересохшее вмиг горло не было способно издать какие-либо звуки, а ватные ноги потеряли возможность двигаться. Остолбенев, я лишь стоял и хлопал ресницами, тупо уставившись на нее, пытаясь собраться с мыслями.

   Иру я узнал сразу. Но это уже была не та пятнадцатилетняя девочка с фотографии в школьном фартуке и смешными косичками. Мимо проходила взрослая женщина. На ее лице лежала печать забот и опыта. Строгий деловой костюм подчеркивал ее женственную фигуру и гармонировал с туфлями на высоком каблуке. Обилие золотых украшений свидетельствовало о достатке и лишало меня и без того потерянной, растоптанной в пыль уверенности и решимости.

   Она изменилась. О ней прежней говорили только глаза, слегка вздернутый носик и все та же несходящая легкая ироничная улыбка. Теперь она была блондинкой, от косичек не осталось и следа. Строгое каре ей шло, подчеркивая большие голубые глаза, подчеркнутые макияжем.

   Она мельком взглянула на меня скользящим, невидящим взглядом и уверенной походкой прошла мимо. Я обернулся и посмотрел ей вслед. Ира стала шикарной женщиной, необычайно женственной и сексуальной и в то же время деловой и недосягаемой. Пылинка на ветру - именно так я чувствовал себя рядом с ней.

   Кто она, а кто я? Деревенский мальчишка, одетый в лохмотья, приехавший из глубинки сказать ей о том, что я тот самый Паша, который когда-то был с ней. "Ну и что? - скажет она. - Что из этого? Теперь что?" А ничего, время ушло - ответ сам пришел мне в голову.

   Короткой вспышкой передо мною возникла картина прошлого. Открывающаяся дверь подъехавшего автомобиля. С улыбкой на лице, я выхожу из автомобиля, успевая одной рукой поправить черный пистолет и спрятать его за полами кожаной куртки. Другой приветливо машу Ире в окно, вызывая ее на улицу. Вокруг все те же деревья, лавочки те же женщины укоризненно качали головами, глядя на меня. Только моложе, на восемнадцать лет. Дети, сбежавшиеся со всего двора, и разглядывающие диковинный автомобиль. Теперь они выросли и сами в этом же дворе гуляют с колясками. Ира еще совсем девочка, счастливая выбегающая из подъезда, в легком платьице. Косички с бантиками игриво подпрыгивают в такт ее движениям. Она целует меня, повиснув, обвив шею руками. Я снимаю куртку и вешаю на плечи Ире, обнимая и целуя ее.

   Ира села в машину и медленно стала удаляться, выезжая из двора.

   - Мальчик, мальчик, вот она, это была Ира, догоняй, пока она не уехала, - кричала мне женщина, сидевшая на лавочке.

   Я вышел из оцепенения и бросился следом, перескакивая через низкие ограждения и виляя, огибая конструкции на детской площадке. Пока я напрямик пересекал дворик, Ира свернула под арку и, пропуская машины, ждала удобного момента, чтобы выехать на дорогу. Догнать ее я еще не был готов, а вот не упустить из виду, проследив за ней, собирался.

   Я выскочил на дорогу. Автомобиль Ирины осторожно набирал скорость, вливаясь в общий поток. Я побежал по тротуару, расталкивая прохожих, полный решимости и сил нагнать удалявшуюся Ирину.

   Я бежал, бежал, бежал. Несколько километров, несколько кварталов, мимо витрин, фасадов офисов, швейцаров гостиниц и ресторанных зазывал. Я бежал. Бежал, не обращая внимания на испуганные лица прохожих, на горящие красным запрещающие сигналы светофора. На сигналящих водителей и окрики милиционеров. Бежал, нагоняя ее на светофорах и вновь упуская ее. Я бежал, растрясая мысли по дороге, ни о чем не думая. Просто получая удовольствие от самого бега, свободного, как полет птицы. Бежал. Никто и ничто не могло меня остановить, и я бежал. Я бежал, бежал, полный решимости пересечь всю Москву, но скорость потока все время увеличивалась, и мне стало тяжело не отставать от нее. Ира отдалялась от меня, и теперь я видел только крышу ее автомобиля, мелькающую и исчезающую в потоке. Я не мог потерять ее.

   Заметив стартующее на светофоре такси, я буквально упал ему на капот.

   - За ней! - я указал таксисту на "Порше" и откинулся, расслабившись, на сиденье.

   Таксист молча кивнул головой, включил радио и не спеша, пристроился в хвост:

   - Ну, ты и псих, парень!

   - Полный,- подтвердил я догадку ошарашенного моей выходкой таксиста.

  

   В окнах мелькала Москва, когда-то знакомая и родная, теперь она была пугающе незнакомой и большой. Новые фасады зданий, обилие рекламы и транспорта говорили о больших изменениях в городе. Наверняка даже если бы я помнил о прошлом, при столь долгом отсутствии я был бы столь же несведущ и беспомощен, как и сейчас. Уже после первого поворота я не понимал, где мы и куда меня везут. Но я не думал об этом, попытавшись расслабиться и успокоиться после встречи с Ирой.

   Из динамиков лилась песня в исполнении Маленького принца << Прощай >>

   Я один, в вечности, я один,

   Так навсегда. Жизнь моя лишь смена картин.

  

   Я закрыл глаза и вспомнил выходящую из подъезда Ирину, ее глаза, взгляд, брошенный на меня, еле заметную улыбку, походку, изящные движения.

   "Она невероятно красива! Как богиня", - подумал я, и от этой мысли мне стало вдруг приятно и в то же время тоскливо. Сердце защемило по утерянному времени.

   Через полчаса такси высадило меня возле торгового центра. Ира, поставив машину на стоянку, отправилась внутрь здания. Стараясь больше не попадаться ей на глаза, я пошел следом. Быстрым шагом она шла вдоль магазинчиков, не обращая никакого внимания на товары. Затем неожиданно остановилась и через секунду раздумья, как будто вспомнив о чем-то, перешла по пролету на другую сторону и зашла в бутик нижнего белья.

   После двадцати минут ожидания я хотел было сдаться и отправиться домой, справедливо считая, что посещение магазинов может затянуться на долгое время. Но Ира с фирменным пакетом вышла из бутика и таким же уверенным шагом отправилась дальше. Так же, не обращая внимания на товары, она достигла конца галереи и вскоре скрылась за дверью, на которой висела табличка - "Администрация".

   Минуту я раздумывал над дальнейшими действиями и наконец открыл дверь. За дверью тянулся коридор со множеством дверей - "Бухгалтерия", "Отдел кадров", "Директор" и еще несколько дверей без табличек. Вдоль стены стояли стулья для ожидавших приема людей, а на самой стене висел стенд. Несколько человек, сидя на стульях, ждали своей очереди. И я смело вошел.

   Я еще не успел обдумать, что делать дальше, и поэтому просто стоял, рассматривая стенд. На нем была размещена общая информация о торговом центре, номера телефонов руководства для жалоб, объявления, поздравительный плакат и еще много мелких и несущественных указаний и напоминаний. Меня привлек номер директора, а вернее имя и отчество - Ирина Павловна Капская. Фамилия была мне незнакома, а вот имя и отчество даже очень. Решив, что таких совпадений не бывает, я записал номер и удалился.

  

   Утро следующего дня я ходил по квартире из угла в угол, уговаривая себя быть более решительным и смелым.

   "Ну не съест же она меня? Ну, пошлет. И что? Не хочет - не надо. Подумаешь: директор, большой человек. Торгашка", - думала моя смелая сторона.

   "А выглядит она просто как королева - походка, одежда, машина. Наверняка муж, дети, и все у нее хорошо, а тут я, как из леса на лыжах. Колхоз! Да и не помнит она уже про меня. Сколько лет прошло! А может, у нее и не было ко мне ничего, так - детские шалости. Да и, скорее всего, не поверит мне. Подумает, что мне от нее что-то надо", - говорила со мной моя трусливая сторона.

   "Ну, нельзя же так? Зачем вообще тогда все это? Зачем я сюда ехал? - я посмотрел на телефон. - Надо позвонить. Так будет легче все объяснить".

   Я подошел к телефону, сел рядом и снял трубку. Погрев трубку в руках, положил обратно. Проделав эту операцию несколько раз, я все-таки решился и стал пальцем накручивать номер. Поднес трубку к уху.

   "Ну, вот... Ее нет на работе", - слушая безответные гудки, подумал я, но на том конце провода мягкий женский голос произнес:

   - Алло!

   В мгновение мое горло пересохло, и я, хватая воздух от волнения, забыв даже ее отчество, тихим, севшим голосом произнес ее имя:

   - Ира.

   Не знаю, слышала ли она меня.

   - Алло! Говорите, кто это?

   - Ира, это я - Паша, - еле слышно выдавил я и положил трубку.

   Ситуация патовая, я не мог говорить не только из-за того, что мой голос предательски сел, но и потому что моя голова опустела, и я, растерявшись, не мог найти слов.

   "Вот лох!" - ругал я сам себя.

   Никогда не пасовал перед женщинами, а тут просто превратился в безмозглого увальня. Умом я понимал, что ее должность отнюдь не разводит нас и что именно от нашего отношения к достатку и положению зависят границы, воздвигаемые нами в наших же головах. Но на деле я пока не мог совладать с этим. Облокотившись о ручку дивана, хватая ртом воздух, я старался успокоиться и привести мысли и колотившееся от волнения сердце в порядок.

   "Нужно на время забыть об Ирине и заняться поиском Нади Ворониной".

   Достав записную книжку, я отыскал номер телефона восемнадцатилетней давности. Затем позвонил в справочную, назвав номер, попросил дать новый номер телефона прежних хозяев. Через минуту девушка продиктовала мне адрес и номер. Тут же я набрал его.

   - Да? - раздалось на том конце провода.

   - Здравствуете, я ищу Надю Воронину. Она когда-то жила по вашему адресу. Вы случайно не знаете, как ее найти?

   - Случайно знаю.

   Голос уже пожилой женщины не торопился быстро меня отпускать.

   - А кто ее спрашивает? - начала расспросы женщина.

   - Я когда-то учился с ней в одной школе. И почти восемнадцать лет ее не видел. Хотелось бы увидеться. Мое имя Паша, а фамилия Курков.

   Понимая, что мои имя и фамилия вряд ли о чем говорят ей, я смело назвался.

   - Одноклассник?

   - Нет, я постарше нее, мы немного дружили.

   - Вы, наверное, очень далеко теперь живете, раз у вас не было возможности увидеть ее, - продолжала старушка.

   - В Омске.

   - Далековато, конечно. А вы знаете что, Павел? Вы приходите к нам в гости, она будет очень вам рада. Я ее мама. А Надя с Машуней живут у меня. Машуня - это моя внучка. С мужем-то Наденька развелась. Ох, и редкая же сволочь этот Максим: выгнал их на улицу! - не унималась старушка.

   - Обязательно зайду, - пресек я дальнейшее изложение семейных трагедий. - Вы скажите, где она работает, я ее там встречу.

   - Рядом она работает. В детском саду. Ну вы приходите, я пирогов напеку. Хорошо?

   - Обязательно приду, спасибо за приглашение, - вежливо распрощался я и положил трубку.

   "Ну и старушенция! Все надо знать и про все надо рассказать!"

   Я стал собираться на улицу.

  

   Мне не составило труда найти детский сад. Женщина с ребенком, попавшаяся мне по пути, подробно объяснила дорогу и указала мне направление. Это оказалось недалеко, как я и предполагал.

   Из дневника я понял, что круг моих знакомых ограничивался одним кварталом. И все мы ходили в одну школу, а еще раньше и в один детский сад. Лишь несколько человек из моего класса были залетные - из других районов города, и им приходилось ежедневно проводить много времени в дороге. И все это из-за математической специализации нашей школы. Хотя я и не наблюдал в себе особых математических способностей, мои родители и родители многих детей отправили нас в эту школу только из-за близости расположения оной.

   Раскидистые деревья накрывали своей тенью дворики детского сада. Двухэтажное довольно старое здание советской эпохи распласталось, разбросав крылья прямоугольной формы. На свежевыкрашенных стенах висели кубы кондиционеров, прикрывая части настенных рисунков с картинками, изображавшими счастливое детство.

   Я пошел вдоль выкрашенного черной краской железного забора, прутья которого так и приглашали провести по ним пальцами и поиграть, словно на струнах. Не одному мне, видно, не удалось избежать этого соблазна: чуть ниже черные прутья были вытерты тысячами прикосновений детских рук, и металлическая сущность проглядывала через многочисленные слои краски. Я улыбнулся: по-видимому, когда-то к этому процессу была приложена и моя детская рука.

   Дети бегали по отведенным им площадкам, находя себе занятие - то лазая по горке, то играя в домике или в песочнице, издавая при этом такой шум и визг, что приходилось удивляться, как в таких маленьких людях скрыто столько энергии. Воспитатели сидели тут же на лавочках и были заняты разговорами между собой, изредка отвлекаясь на жалобы малышей или для одергивания чересчур активного сорванца окриком.

   Я вглядывался в лица женщин, пытаясь узнать среди них Надю. Так я почти закончил полукруг, когда увидел женщину, читающую книгу. Черты ее лица более всего напоминали девушку с фотографии. Время наложило свой отпечаток на ее лицо, сделав его более выразительным, отчетливо напоминая о грузе проблем и забот, легших на ее плечи.

   Она без интереса читала какую-то книгу, время от времени поднимая глаза и окидывая беглым взглядом площадку и, убедившись, что все в порядке, снова опускала глаза в книгу. Я не стал долго гадать, понимая, что если начну думать, появятся сомнения, и я опять, как в случае с Ирой, не решусь на встречу.

   Я легко перемахнув через двухметровый забор к восторгу малышей, уже заприметивших странного дядьку, и направился к скамейке, на которой сидела Надя. Тихо присел рядом и так почти минуту просидел возле нее незамеченным. Она приподняла голову и, посмотрев на меня, спросила:

   - Вы за кем?

   Я смотрел прямо в ее глаза и с легкой улыбкой ответил.

   - За тобой.

   В ее глазах показались растерянность и непонимание.

   - Здравствуй, Надя, - я взял ее за руку. - Не пугайся. Ты меня не узнала?

   - Что-то знакомое, но не могу вспомнить, - она растеряно смотрела то на меня, то на мою руку, державшую ее. Это ее еще больше путало.

   - Школа, вспомни школу, свою молодость, - я пытался навести ее на мысль, но было видно, что она растерялась и была не в состоянии мыслить отчетливо.

   - Надя, я Паша.

   - Точно, - выкрикнула она, и тут же закрыла рот рукой, испугавшись своей догадке.

   - Как это? Ты кто? - по-видимому, она имела в виду, не призрак ли я.

   - Павел Курков. Не пугайся: я не призрак и не приведение. Я тебе все объясню.

   - Ты брат?

   - Нет, Надя я не брат. Я сам Павел. Тот самый.

   -Ты меня обманываешь! Что тебе надо?

   Надя резко отдернула руку.

   - Ничего мне от тебя не надо. Просто я хочу узнать больше о своем прошлом. Я реинкарнант.

   - Кто? - переспросила она.

   - Клон. Я был перерожден и воспитывался далеко отсюда. А десять дней назад меня посвятили в тайну, открыв правду моего второго рождения. И вот я снова здесь в Москве. В поисках старых друзей и знакомых.

   - Невероятно!

   - Пойду я. Ты соберись с мыслями, я еще зайду.

   - Хорошо... - машинально ответила Надя, находясь в оцепенении.

   - Ты, наверное, помнишь, где я жил?

   - Помню, конечно, - она смущенно улыбнулась.

   - Приходи, если что. Поговорим.

   Я не успел отойти, как к нам подошла девушка лет пятнадцати.

   - Ма, дай мне сто рублей, - она стрельнула глазками в мою сторону.

   "Симпатичная, - подумал я, - вся в маму".

   Улыбнувшись новой знакомой, я помахал рукой и пошел домой. По дороге до меня долетел вопрос дочки:

   - Ма, а кто это был?

   -Так старый знакомый, - послышался ответ.

   Я улыбнулся предполагаемым вопросам и ответам, но был уже далеко.

  

   - Да? - я взял трубку домофона, не понимая, кто это может меня здесь беспокоить.

   - Павел, ты меня впустишь?

   Это была Надя. Не прошло и часа, как мы расстались, а она уже пришла, и это меня удивило. Я нажал на кнопку и открыл входную дверь. На лестнице послышался стук каблучков поднимающейся женщины.

   - Привет, - снова поздоровалась она и улыбнулась.

   - Прости что так скоро. Я отпросилась, не смогла усидеть.

   Она выложила все начистоту и не скрывала любопытства.

   - Проходи. Да нет, все нормально! Хорошо, что ты пришла, а то мне немного скучновато. Не освоился еще.

   - Надо же, а здесь практически ничего не изменилось! - Надя прошлась по квартире и зашла в мою комнату. - Совсем как тогда. А пыли сколько!

   - Почти двадцать лет не открывали.

   - Правда что ли?

   - Да, родители решили сохранить все как есть.

   - Ну, порядок-то все равно нужно навести.

   - Я не успел пока, извини.

   - Давай пылесос, воду и тряпку. Сейчас будем наводить порядок, - она посмотрела на меня вопросительно.

   Я лишь пожал плечами:

   - А я не знаю, где все это взять.

   Мы начали осматривать квартиру в поисках пылесоса. Поиск нас немного раззадорил, и у Нади появилось игривое настроение. Наконец мы нашли все, что нам нужно. Надя надела мою рубашку и принялась наводить порядок в комнате. Конечно, она была взрослой женщиной, и я воспринимал ее не совсем так, как своих ровесниц. Но мой взгляд был прикован к ее оголившимся ногам и я не мог заставить себя не смотреть туда. Она заметила это, но не смутилась.

   - Тобой пахнет, тобой - тем, кого знала я, - Надя прислонила рубашку к носу. - Я твой запах на всю жизнь запомнила.

   - Надя, а у нас что-то было?

   - Было, но секса не было. Вот на этой самой кровати, как сейчас помню. Ты раздел меня совсем и целовал все тело. Мне было так приятно и хорошо и стыдно. Но чего-то большего у нас не было. Наверное, просто не успело случиться, ты разбился. Ой, извини! Я, наверное, зря об этом.

   - Все нормально. Ты рассказывай, я хочу знать все, что меня с тобой связывает. В дневнике все кратко.

   - У Паши был дневник? Ой, извини, ты вел дневник?

   Я утвердительно кивнул.

   - Что там про меня написано?

   - Немного. Сказано что ты есть, что ты мне нравишься и что мы встречаемся. И описаны самые первые наши поцелуи.

   - Поцелуи?

   - Да, поцелуи на морозе.

   - Поцелуи на морозе, их невозможно забыть! На улице был мороз, без ветра. Мы шли от Димки - твоего друга. Ты провожал меня. Довел до дому, и мы стояли и целовались у подъезда. Теплые, нежные прикосновения. Это были первые поцелуи в моей жизни. Мне было четырнадцать лет, и я по уши втрескалась в тебя. Ты казался таким взрослым. Не то, что сейчас, - Надя засмеялась.

   - А как мы познакомились?

   - Нинка Романова потащила меня с собой к Димке. Они дружили или просто встречались - я не поняла. Прихожу, а там ты. Раньше ты меня совсем не замечал. Ты-то мне давно нравился. У Димки было жарко в квартире, хорошо, уютно так. Мы сидели у него в комнате. Родителей дома не было. Помню, мы что-то не поделили, и ты забрал у меня какую-то вещь. Упал на кровать поперек и отвел руки назад, чтоб я не достала. А я не нашла ничего лучше, как потянуться за твоей рукой и лечь на тебя сверху. И это продолжалось так долго, я чувствовала все твое тело, и мне хотелось все прижиматься к тебе и прижиматься. Ты давно выбросил игрушку и обхватил меня руками и стал прижимать меня к себе, поглаживая меня. Я думала, тогда с ума сойду. А потом мне было стыдно. Это была наша первая встреча, и я столько тебе позволила. Я пряталась от тебя, но если ты меня находил, то я уже ничего не могла с собой поделать, не могла тебе противиться. Однажды ты встретил нас с Ниной, мы сидели на каменных перилах возле школы. Ты подошел, посмотрел мне в глаза, положил руки на мои коленки и стал их поглаживать. Нежно так гладил и смотрел на меня молча. Ничего не говорил, а я вся текла от любви и желания. После этого я не могла без тебя. Даже твоя Ира не могла меня остановить.

   - Ты знала про Иру?

   - Да. А как было про нее не знать? Все знали, что ты с ней встречаешься. Но мне уже было все равно, я решила биться за тебя. Но сложилось все по-другому. Я до сих пор жалею, что не ты был моим первым мужчиной. Мне всегда не хватало тебя. Твоих поцелуев и твоих ласк. Ни один мужчина не смог заставить испытывать ту бурю эмоций, что вызывал у меня ты. Я просто не чувствовала их прикосновений, а касания твоих рук отзывались во всем теле. Вот видишь, как бывает.

   - Да, трагедия.

   - Ты Иру уже видел?

   - Видел, но не говорил с ней - не смог решиться. Непонятно помнит она про меня или нет.

   - Что за глупости! Конечно, помнит.

   - Ты думаешь?

   - Уверена. Знаешь, как мы рыдали на твоих похоронах! Мы и после с ней несколько раз встречались на кладбище на твоей могилке и еще с одной девочкой.

   - С Маринкой?

   - Да, с ней самой. Когда ты только, паразит такой, успел охмурить стольких девушек, - Надя улыбнулась.

   - Не знаю, что и сказать, - я пожал плечами.

   - А где она сейчас?

   - В Париже живет. Замуж вышла за иностранца и уехала.

   - Скажи, ты все такой же паразит? Девчонкам головы крутишь?

   - Наверно.

   - Ну и правильно. Мы с Ирой не одну бутылку вина выпили за разговорами о тебе, стали чуть ли не лучшими подругами. Но потом, сам понимаешь, жизнь идет своим чередом, все забывается.

   - Понимаю. Я не в обиде.

   - Хорошо, что ты жив. Чувство безысходности пропало теперь. Знаешь, что у тебя есть второй шанс. А я тебе сейчас нравлюсь?

   - Нравишься, ты очень красива. Я рад, что у меня хороший вкус, - улыбнулся я.

   Надя, напротив, стала серьезнее и посмотрела мне прямо в глаза.

   - Я понимаю, что это неправильно. Но можно я тебя поцелую?

   - Можно.

   Надя подошла ко мне вплотную и, прижавшись ко мне всем телом, впилась в мои губы поцелуем.

   - Ты все такой же сладкий, - она подняла томное лицо с осоловевшими от любовной истомы глазами и прижалась ко мне еще сильнее. - Приехал тут, завел одинокую женщину. Такой молоденький и соблазнительный.

   - Я старше тебя. Не забывай! А моя внешность... Считай, что пластическая операция по омоложению прошла успешно.

   - Все равно это неправильно, - она снова потянулась к моим губам.

   Я обнял ее и взял за все такую же упругую попку, ставшую, как мне кажется, немного округлей.

   - Ох, не надо, Паша, а то я уже не остановлюсь.

   - Да нормально все! Не надо останавливаться.

   - Нет, пойдем лучше на кухню, чаю попьем, поговорим, - она оторвалась от меня и пошла на кухню.

   - Пойдем.

   На кухне она суетилась, готовя чай. Я сидел за столом и наблюдал за ее действиями.

   - Ты прости, Паша, что я тебе голову морочу. Есть у меня ухажер. Все довольно серьезно. Не знаю, как буду ему в глаза потом смотреть.

   - Да нормально все, не переживай! Я хотел, как тебе лучше. Рад, что у тебя все нормально.

   - Я тоже рада за тебя, Паша. Ты даже не представляешь, как я счастлива, что ты жив. А с Ирой ты обязательно встреться. Не бойся, она тебя тоже очень любила. Твоя смерть сломала всю ее жизнь. Наверное, она всю жизнь искала тебя после твоей смерти, но ей никак не везло. Попадались одни уроды.

   - А сейчас она замужем?

   - Замужем, за шестидесятилетним богатеем. Тот рога не успевает спиливать.

   - Что - отрывается?

   - Да еще как! Но мужу, по-моему, все равно. Импотент, наверное. Но ублажает ее и балует подарочками. Красивая она баба.

   - Да, красивая.

   Надя посмотрела на меня с улыбкой.

   - А у тебя, действительно, хороший вкус. Твои нынешние девочки тоже, небось, красавицы?

   - Красавицы.

   - Моя дочка тоже на тебя глаз положила. Сейчас придет, она пошла торт покупать, не смогла от нее отвязаться. То не ходила с матерью сроду никуда, а тут как хвостик привязалась. Смотри у меня! - Надя показала кулачок. - Не задури девчонке голову!

   - Не переживай, все будет нормально. Не успею: я скоро уеду.

   - Да я шучу. Ты хороший парень, завидный жених, да и дело молодое. Помнишь нашу молодость? - она замолчала, обдумывая возникший парадокс.

   Раздался звонок домофона.

   - Машенька, наверное, пришла. Надя пошла открывать ей дверь. Через минуту они обе зашли на кухню.

   - Вот, Паша, познакомься: это моя дочь, Маша.

   - Привет, Маша. Очень приятно, - я пожал протянутую руку, немного задержав ее в своей, чтобы прочувствовать рукопожатие.

   Я развернул руку, оставив ее ладонь в своей. Двух секунд мне хватило, чтоб рассмотреть ее руки. Маленькая ладонь с вытянутыми костлявыми пальцами, с проглядывающими жилками, небольшие ноготки и тонкая, как шелк, кожа - все, как я люблю.

   "Ну и кобель же я!" - пришло мне в голову. Я нежно отпустил ладонь Маши, при этом пристально посмотрев ей в глаза исподлобья с еле заметной улыбкой. Она смущенно опустила глаза.

   "Проняло", - улыбнулся я про себя.

   - М-м-м, "Черный принц", мой любимый, - Надя раскрыла коробку, отставив ее в сторону, принялась нарезать торт.

   - Паша, а тебе нравится "Черный принц"?

   - Еще не знаю. Я в деревне вырос, там в основном пряники в магазине можно купить, - пошутил я.

   - Так ты вырос на здоровой деревенской пище? Молоко, мясо, овощи и фрукты?

   - Получается что так.

   - Мы тоже все пытаемся перейти на здоровую сбалансированную еду. Но мы такие сладкоежки, - не унималась Надя.

   - Да, я тоже сладкое люблю. Кто его не любит?

   - У тебя какие планы на будущее? Ты ведь только что после школы? Собираешься куда поступать?

   - Уже поступил, в медицинский.

   - Это в который?

   - Не знаю, в самый крутой, наверное. В университет или даже в академию. Я не знаю, я там еще ни разу не был.

   - Ну, ты даешь, студент! Поступил, а где находится, не знаешь. Кстати, как родители?

   - Нормально. Как им быть? Живут в свое удовольствие. Отец сейчас в Крыму, а мать в деревне осталась.

   - Москву-то поглядел?

   - Нет еще, гида не было.

   - Давай я тебе экскурсию проведу, - оживилась Маша.

   Я посмотрел на Надю, она пожала плечами, давая понять, что мне решать.

   - Было бы неплохо, если это тебя не затруднит.

   - Нисколечко.

   - Вот и замечательно. Под твою ответственность, дочка. Павел - парень деревенский, смотри: не втягивай его с ходу в московскую круговерть. А то начнешь его по ночным тусовкам и клубам таскать. Лучше покажи ему достопримечательности. Ну заодно и поухаживаешь за ним, порядок в квартире наведешь, а я буду приходить готовить.

   - Вы совсем меня за ребенка держите! Обложили заботой!

   - И любовью.

   - Ну, мама! - Маша возмущенно толкнула мать в бок.

   - У нас ведь нет в доме мужчины. Заботиться не о ком. Ну, ладненько будем домой собираться.

   Надя поднялась из-за стола и отправилась в комнату переодеваться. Мы остались в комнате одни. Маша явно чувствовала себя не в своей тарелке и стеснительно опускала глаза. Я тоже молчал. Повисла тишина.

   - Я завтра за тобой зайду, хорошо?

   - Хорошо.

   - Часов в десять. Ладно?

   - Ладно, - повторял я ее последние слова.

   И мы дальше сидели молча. Наконец в комнату вошла Надя.

   - Ну, мы, наверное, домой пойдем.

   Я поднялся из-за стола и отправился провожать их до прихожей.

   - Машенька, ты иди, а мне надо с Пашей еще парой слов перекинуться. Маша вышла и стала медленно опускаться по лестнице, обернувшись, она помахала рукой.

   - До завтра. Я в десять зайду.

   - Хорошо, - махнул я на прощание рукой Машеньке.

   Надя прикрыла дверь, и мы остались снова наедине.

   - Пашка, как я рада, что ты снова с нами! Такое ощущение, что мне снова пятнадцать лет. Все так же, как и восемнадцать лет назад. Ты, твоя квартира, прихожая.

   Надя прижалась ко мне, я обнял ее.

   - Только вот я уже не та пятнадцатилетняя девчонка - наивная, беззаботная. Но все равно я так счастлива, что смогла вновь увидеть тебя. Счастлива, что ты жив.

   Надя сильнее прижалась ко мне, пытаясь вжаться в мое тело. Затем взяла своими руками мое лицо и принялась осыпать его поцелуями. Я хотел было поймать ее губы своими, но Надя прикрыла мои губы мягкой и теплой ладонью.

   - Не надо. Когда мы пили чай, я вдруг поняла, что мои чувства к тебе, пришедшие из прошлого, вдруг трансформировались в нечто другое. Тоже очень сильное чувство - в материнскую любовь. Не знаю, как это получилось, может, из-за нашей разницы в возрасте. Но я почувствовала к тебе именно это.

   - Ну вот! Замечательно! Придется теперь считать Машеньку сестричкой.

   - Было бы лучше, чтобы Маша знала о наших прошлых отношениях с тобой. Это было бы честнее.

   - Расскажи ей. Я не против.

   - У меня есть твои фотографии. Думаю, она очень удивится. Так что ты, наверное, можешь и не ждать ее завтра.

   - Да почему? Нынешнее поколение не чета прежним. Оно не отягощено религиозными и иными предрассудками. Да и тема клонирования уже у всех в зубах навязла. Лично я это воспринял нормально.

   - Я не об этом, а о том, что между мной и тобой были отношения. А она строила планы на тебя.

   - Ну, это же было в прошлой жизни, - улыбнулся я.

   - Да, в прошлой жизни. И вправду такое ощущение, что в прошлой. А Иру ты обязательно навести. Она будет рада, поверь мне.

   - Конечно, наведаюсь.

   - Пока, я не прощаюсь, еще увидимся.

   - Пока, мама.

   - Вот паразит! Хотела поцеловать тебя - обломал, негодник.

   Надя еще секунду посмотрела на меня и, вздохнув, открыла дверь. Маша все стояла на лестнице, ожидая маму.

   - Ну что вы так долго?

   - Ладно, до встречи! - махнула рукой Надя, и я закрыл за ней двери.

  

   Я проснулся от настойчивого звонка домофона. Поднявшись с постели, я побрел к двери.

   - Да? - взял я трубку.

   - Привет! Ты меня впустишь?

   Я нажал на кнопку входа, через минуту вошла Маша.

   - Привет! Разбудила?

   - Ага. Смотрел вчера до трех ночи телевизор. Проходи, я пока приведу себя в порядок да надену чего-нибудь на себя.

   Маша отправилась на кухню ставить чай.

   - Вот мама пироги передала тебе, - встретила она меня за столом.

   На столе стояла миска с пирожками.

   - Еще теплые.

   - Замечательно! Люблю пирожки.

   Мы принялись пить чай с вчерашним тортом и пирогами от мамы, которые испекла бабушка.

   - Мне мама вчера историю рассказала. Очень интересную. Это правда?

   - Да, правда, - подтвердил я рассказ Нади.

   - Это же просто невероятно!

   - Сам в шоке! - улыбнулся я.

   - У тебя есть еще фотографии тех лет?

   - Конечно, подожди, сейчас принесу.

   Я сходил за альбомом, прихваченным мною из хранилища, и мы начали с Машей разглядывать фотографии.

   - Мама такая смешная была. И ты.

   - Да прически еще те! - засмеялись мы.

   - А мне тебя теперь как называть? Дядя Паша?

   - Сам не знаю. Мне все равно вообще-то, хоть дедушкой.

   - Я думала, что это маманя вчера такая счастливая была? Все передумала! Но чтоб такое! Даже и в мыслях не было. Она все рассказала, о любви, о встречах, о твоей гибели. Это было ужасно - похороны, горе. Как она рыдала у твоей могилы, про Иру даже рассказала.

   - Да история грустная.

   - Но конец-то счастливый! Твои родители были учеными.

   - Да, вращались в научной среде.

   - Круто! Заставляет задуматься о будущем.

   - Это точно. Уже голова болит о будущем думать, - подтвердил я ее слова.

   - Ну ладно. Что у нас сегодня по плану? - сменила тему Маша.

   - Не знаю. Командуй.

   - Ага, значит, я главная. Ну, хорошо, начнем тогда с центра. Вперед?

   - Вперед!

   И мы, выскочив из дома, отправились гулять по Москве.

  

   И снова мне не дали нормально поспать. Звонок домофона выводил трели. Я открыл двери и побрел обратно к постели. Голова просто раскалывалась.

   - Привет. Наслышана о ваших вчерашних похождениях, - начала она прямо с порога. - Что - болеешь?

   - Угу, - промычал я, не отрывая головы от подушки.

   - Я же ее предупреждала: никаких тусовок. Вот теперь посидит дома под замком, пусть для нее это будет уроком. Ты-то куда смотрел?

   - Пили какую-то газировку, даже не понял, как торкнуло. Башню просто снесло. Наплясались, навеселились, теперь даже пошевелиться не могу.

   Я приподнял помятое и опухшее лицо от подушки и изобразил на нем немощь.

   - Вот я тебе таблеток принесла, они помогут. А я на работу побежала. Иди, закрой за мной.

   С неохотой я поднялся с постели, снова отправился к двери. Надя с улыбкой посмотрела на меня, бредущего к двери в цветных семейных труселях.

   - Какой хорошенький! - протянув руки, она погладила мой животик.

   - Отъел на деревенских харчах. С кем не бывает? - похлопав себя по животу, отшутился я.

   - Я еще зайду. У тебя какие планы на сегодня?

   - План один - спать.

   Я посмотрел на ее губы, которые она кусала вот уже целую минуту, стоя в дверях. Я подставил ей щеку для поцелуя.

   - В губы не будем. Такая бяка во рту, самому противно.

   Надя улыбнулась и поцеловала меня в обе щеки.

   - До встречи.

   Она, торопясь, стала спускаться по лестнице. Я еще секунду провожал ее взглядом и, когда она скрылась за пролетом, закрыл двери.

   "Точно: мамка. Теперь будет опекать меня, - с улыбкой подумал я. - То я для нее взрослый, то совсем ребенок. Не понять этих женщин!" - снова улыбнулся я придуманной мною шутке и опустил голову на подушку.

  

   - Это просто невозможно! Мне дадут в этом доме спокойно поспать?

   Я поднялся из постели и побрел к телефону.

   - Алло. Привет, пап.

   - Здравствуй, Паша. Как у тебя дела? Все нормально?

   - Да нормально все. Вчера ездили Москву смотрели.

   - А с кем ты ездил?

   - С Машей Ворониной, дочкой Нади. Помнишь ее?

   - Надю помню. И как она?

   - Нормально. Нянькается теперь со мной.

   - Бывает. Ты чем там питаешься?

   - Не бойся, с голоду не помру. Говорю: Надя нянькается, и порядок в доме навела, и есть носит. Вот сегодня уже утром прибегала, пакет с едой оставила и убежала на работу.

   - Понятно. Ну что? Не буду тогда отвлекать. У тебя еще какие планы?

   - Через неделю, наверное, приеду домой. Найду еще одного человека и все.

   - Иру, наверное?

   - Точно. Похоже, вы все знаете про меня.

   - Ну а как же? Ты ведь их домой приводил.

   - Ну, Москва, блин!

   - Да, не деревня! Это уж точно.

   - Еще один вопрос не выходит из головы. Профессор ваш, там самый главный, характеристику мне давал, у него слово проскользнуло - социопат. Что оно значит?

   - Что - прямо так и сказал?

   -Да. Сказал: слабо выраженная социопатия. Это что-то нехорошее?

   - Почему нехорошее? Это просто составная часть характера человека. Так или иначе ей подвержено большая часть людей. Психология - тонкая наука. Шизофрения так же, как и психопатия, в той или иной форме встречается практически у каждого человека. Все дело в степени проявления. И это не значит, что все больные люди. А у тебя действительно проявляются кое-какие социопатические признаки. Но это всего лишь черта твоего характера.

   - Спасибо, успокоил.

   - Ну, чтобы ты особо не переживал по этому поводу, скажу, что сто процентов оставивших след в истории людей страдали теми или иными слабо выраженными психологическими расстройствами, в том числе и психопатией и шизофренией.

   - Что, правда что ли они все были психами?

   - Наверное, - не договорил отец: в трубке послышались гудки.

   "Деньги, наверное, закончились", - подумал я.

   - Ни фига себе, уже три часа дня. Вот это я поспал!

   Я отправился в ванную комнату приводить себя в порядок.

  

   Место на служебной стоянке, где должна была находиться машина, пустовало. Ира, наверное, была в отъезде. Или же, наоборот, не обременяя себя служебными обязанностями, проводила время в солярии или в салоне красоты. Я, упершись плечом в ствол дерева и строя догадки по поводу ее отсутствия, решил все же дожидаться, надеясь, что до конца рабочего дня она должна появиться у себя в офисе.

   В ожидании время всегда течет медленно. Переминаясь с ноги на ногу, я провел пятнадцать минут, прикидывая, что еще два часа ожидания я могу и не выдержать. Изучив близлежащую поляну, ствол дерева, испещренного извилинами коры, ползающих под ногами муравьев, и несчастных мушек, попавших к ним в плен, я решил ожидать, прогуливаясь по маленьким магазинчикам торгового центра, где работала Ирина.

   Смотреть было особо не на что. Вещи меня не интересовали, и я просто слонялся по лавкам, разглядывая сувениры. Время от времени я просматривал центральную галерею, надеясь, что Ирина, приехав, пойдет той же дорогой, что и в прошлый раз. Так прошел еще час. И наконец посреди множества снующих туда-сюда людей я заметил уже знакомое лицо. Ирина шла обычным своим маршрутом и зашла в тот же самый магазинчик нижнего белья.

   Встав у колонны, я наблюдал через большую стеклянную витрину за Ириной. Та не спеша, рассматривала предложенное ей белье. Затем она отправилась в примерочную кабинку. Через две минуты Ирина подозвала продавца. Девушка, раздвинув шторки и встав позади Ирины, что-то ей объясняла. Затем девушка быстрым шагом отправилась к небольшим шкафчикам, располагавшимся понизу, вдоль стеллажей, и принялась что-то искать, оставив полуодетую Ирину.

   Ирина, не обращая на сей факт внимания, стояла в одних трусиках и рассматривала себя в зеркале, поворачиваясь то задом, то боком к зеркалу. Не знаю, что искала продавец, но мне казалось, что трусики, в которых она была, шли ей неимоверно, подчеркивая не только ее прекрасно сохранившуюся фигуру, но и упругую попку. Я стоял и любовался ею. Зрелище было столь притягательным, что я не заметил, как ко мне подошел охранник.

   - Молодой человек, шли бы вы отсюда.

   Я посмотрел недовольно на него, но, понимая, что ситуация глупая, извинился.

   - Простите, нечаянно вышло.

   Я приподнял руки, показывая, что у меня чистые намерения, и отошел на несколько метров, так же встав за колонну, стал ждать Ирину. Охранник передал что-то по рации, но не ушел, а стал крутиться рядом, наблюдая за мной.

   "Тебя мне не хватало!"

   Я перешел на другую сторону галереи. Охранник переместился за мной, показывая, что он от меня не отстанет. И если намерения у меня недобрые, то мне лучше удалиться.

   "Да пошел ты!" - мысленно послав его, я, упершись плечом в колонну, продолжил ждать Ирину.

   Теперь подойти к ней не было никакой возможности, при малейшей заминке с ее стороны, охранники мигом повяжут меня и отправят разбираться в милицию. А как она отреагирует на мое появление, я предугадать не мог.

   Ирина вышла из магазинчика и быстрым шагом, цокая каблучками, продолжила свой путь до офиса. Счастливо улыбаясь, о чем-то вспоминая, она проходила в десяти метрах от меня. Я смотрел на нее и думал о том, какая она красивая. Она, наверное, почувствовала, что на нее смотрят, и, повернув голову, взглянула на меня.

   Она окинула меня обычным, смотрящим мимо взглядом, но затем я заметил, как ее глаза сфокусировались на мне. Она отвернулась, но я почувствовал, что она взглянет на меня еще раз, и встал за колонну. Шаги ее слегка замедлились, на какое-то время замерли, но через мгновение каблучки застучали в прежнем темпе. От волнения, что я могу быть замечен и узнан, мое сердце зашлось. Ира прошла мимо, и теперь я смотрел ей в спину.

   - Ну все, ты мне надоел! - охранник подхватил меня под локоть, повел к выходу, тем самым решив за меня дилемму, что же делать дальше. - Чтоб мы тебя здесь больше не видели.

   Он вытолкнул меня за разбегающиеся двери и встал у входа, наблюдая за мной.

   - Придурок! - крикнул я и показал ему средний палец.

   Теперь находиться здесь не имело смысла. Я потоптался на месте, посмотрел на часы: до конца рабочего дня оставалось тридцать пять минут.

   - Урод!

   Я еще раз показал ему палец, вымещая свое унижение, и отправился на стоянку, где ставила машину Ира. Усевшись на бордюр, я решил дождаться ее во что бы мне это ни стало.

   "Вот урод! Привязался!"

   Охранник, наблюдавший за мной, вышел из магазина и теперь следил за мной на улице, не скрываясь и показывая, что стоянка тоже их территория. Я решил не обращать на него внимания и просто сидел. Через десять минут охраннику, видать, надоела вся эта история, и он принялся сгонять меня с места.

   - Что ты здесь ошиваешься? Тебе чего надо?

   - Тебе ли не все равно?

   - Если ты сейчас не уйдешь, я вызову милицию и будешь там объясняться.

   - Вызывай, я ничего не нарушаю. Что ты им скажешь? Что парень на бордюре сидит?

   - Ты мне зубы не заговаривай! Давай собирайся и вали отсюда! - охранник слегка пнул меня, предлагая подняться. Этого мне хватило, чтобы завестись.

   - Ну все, козел, ты меня достал!

   Град ударов посыпался на охранника. Тот от неожиданности и наглости растерялся и не смог оказать сопротивление. Через секунду из его носа хлынула кровь, и он, ухватившись за лицо обеими руками, побежал в сторону торгового центра, где в дверях уже показалось несколько человек в форме охранников, бежавших ему на выручку.

   "Все, пора сваливать", - подумал я и скрылся из виду.

   Погони не было, да и глупо бегать за человеком, которому и предъявить-то было нечего. Побродив немного, я вышел на дорогу, чтобы поймать попутку или такси.

   "На сегодня приключений хватит", - поднял я руку.

  

   Оказывается это не так просто - уехать в час пик. Я стоял уже минут двадцать с поднятой рукой, но никто так и не остановился. Проезжавшие мимо автомобили боязливо сторонились меня, проезжая подальше от края дороги. Такси же были заняты, или спешили на вызов, или же мой вид простачка не внушал им уверенности в финансовой состоятельности.

   "Видно, день сегодня не заладился", - думал я, когда вдруг заметил подъезжающую машину Ирины.

   Она двигалась по крайнему правому ряду. Я вышел на дорогу, застопорив движение. До нее оставалось еще с десяток машин, и я отправился среди притормозивших автомобилей к ней. Сигналы и ругательства водителей меня особо не трогали: им было лень связываться с отморозком, каковым они наверняка посчитали меня.

   Наши глаза встретились. Моя выходка привлекла сотни глаз, в том числе и ее. И теперь, когда нас разделяло всего несколько метров, и с каждой секундой это расстояние сокращалось, напряжение встретившихся глаз росло. Не знаю, о чем думала она, в тот момент выражение ее лица мне ни о чем не сказало. Она просто смотрела на меня. Я же ни о чем не думал, просто шел к своей цели, улыбаясь, обводя рукой контуры стоящих автомобилей. До Иры оставалось всего несколько шагов, и теперь мне стали заметны дрожащие уголки ее рта. Руки, ухватившие руль, побелели от напряжения.

   "Надеюсь, она ничего не выкинет: на газ не нажмет, например".

   Я представил, как Ира, испуганная, расталкивая стоящие автомобили бампером, пытается уехать от меня прочь.

   - Поехали, - сказал я, когда сел в ее машину.

   Она молча тронулась, и мы какое-то время ехали молча.

   - Как ты, Ира? - решил я нарушить тишину.

   Она посмотрела на меня, не понимая, что происходит.

   - Ты узнала меня?

   - Да, - хрипло ответила она.

   - Мистика какая-то. Я сплю?

   - Нет, Ира, это реальность. Я вернулся.

   - Откуда?

   - Получается, что с того света, - усмехнулся я.

   - Зачем?

   - Не бойся: не за тобой.

   По-видимому, так она и думала, поэтому после моих слов как бы расслабилась.

   - Что - грешила?

   - Да не так чтоб очень.

   - А что тогда так переживаешь?

   - Я не переживаю. Я не знаю, что происходит.

   - Если ты не рада меня видеть - скажи, я уйду.

   Видя, что ее терзает червь сомнения, я решил немного ее успокоить.

   - Куда?

   - Как куда?

   Вопрос застал меня врасплох.

   - А! Нет, - засмеялся я. - Туда не собираюсь, - я указал пальцем на небо.

   - Я про дом.

   -Ты мне на днях приснился. И мне так тоскливо стало, а сегодня мне показалось, что видела тебя в торговом центре.

   - Да, это я был. Не мог решиться подойти к тебе.

   - Правда?

   - А что тебя удивляет? Я такой же живой человек, как и ты. Со своими чувствами и сомнениями. Семнадцать лет жил себе спокойно, пока родители десять дней назад не посвятили меня в тайну моего рождения.

   - Родители вроде куда-то уехали?

   - Да, мы теперь деревенские жители.

   - А в Москве ты как оказался?

   - Приехал.

   - Зачем?

   - Тебя найти.

   Ира посмотрела на меня внимательно, затем свернула с дороги и остановилась возле какого-то кафе.

   - Пойдем спокойно посидим и поговорим.

   Она открыла дверцу, приглашая меня на выход.

   - Ты Пашин брат? - она решила вывести меня на чистую воду.

   - Нет, я и есть Паша, - я достал паспорт и положил на стол. - Ира, мне от тебя ничего не нужно. Просто мне захотелось увидеть людей, с которыми меня когда-то что-то связывало. А с тобой, как я понимаю, нас многое связывало. Я клон. И прошлое, конечно же, я не помню. Все, что я знаю, это лишь то, что сказано в дневниках, которые остались от меня.

   - Ты думаешь, я в это поверю?

   - Надя поверила.

   - Ты видел Надю?

   - Да, видел, и она более спокойно отнеслась к моему появлению и даже бывает у меня теперь в гостях каждый день. Вот и сегодня приходила, пирожки принесла.

   - И где ты сейчас живешь?

   - Все там же, родители оставили квартиру. Сдавали ее.

   - Это все-таки невероятно.

   - Ладно, Ира, пойду я. Не буду тебя загружать. Я тебя еще навещу. Как ты свыкнешься с мыслью о моем появлении.

   Я поднялся из-за стола и направился к выходу.

  

   Надя уже ждала меня у входной двери.

   - Ну что - как встреча?

   - Ты уже в курсе?

   - Да, она уже отзвонилась. Хотела тебя в милицию сдать.

   - За что это?

   - Она решила, что ты мошенник.

   - А ты что ей сказала?

   - Сказала, что у нее от ее богатства уже крыша едет. Что тебе от нее ничего не надо, кроме памяти. И еще сказала, что есть такие вещи, как запах, которые невозможно подделать и имитировать.

   - А она что?

   Я открыл двери в квартиру и пропустил Надю.

   - А она, что я снова в своем репертуаре: лезу в твои с ней отношения. И когда это я успела тебя обнюхать? Злилась и очень ругалась. Теперь будь спокоен - примчится. Не заставит долго себя ждать.

   - Нехорошо как-то выходит.

   - Ты-то тут причем? Люди по-разному реагируют.

   Надя прошла на кухню.

   - Ты хоть ел сегодня чего-нибудь?

   - Спасибо за пирожки, очень пригодились.

   Я сел за стол, наблюдая, как Надя суетилась на кухне.

   - Надя, ты говорила, что у тебя есть мужчина. По-моему, ты в последнее время совсем не уделяешь ему внимания. Понимаешь, я не хочу, чтобы из-за меня разладилась твоя личная жизнь.

   - Не разладится. Вижу его каждый день. Он электрик у нас в саду. А что - я тебе уже не нравлюсь? - Надя улыбнулась, показывая, что этот вопрос - шутка.

   - Нравишься, - немного смущенно ответил я.

   - Какие у тебя еще планы на будущее, на ближайшее будущее?

   - Думаю, на кладбище сходить завтра свою могилку навестить. Да в школу заглянуть, интересно все-таки сравнить нынешнюю и прошлую школы.

   - Давай вместе? Я возьму отгул, и мы завтра сходим на кладбище. Может, и в школу успеем заглянуть.

   - Надо бы кого из одноклассников найти. Пообщаться.

   - Сережку Миронова! Я знаю, где он работает. Большой человек теперь.

   - Спасибо тебе, Надя. Большое спасибо. Хороший ты человек. Нас ведь на самом деле мало что связывает, а ты так тепло относишься ко мне. Столько участия проявляешь, что даже неудобно как-то.

   - Поверь, мне приносит это большое удовольствие. А то, что нас ничего не связывает... в этом ты ошибаешься. Я понимаю, что ты не помнишь и не можешь помнить о тех чувствах, что испытывал ко мне в прошлом. Понимаю, что из-за разницы в возрасте ты наверняка не сможешь испытать их ко мне сейчас. Но я-то помню ту любовь, что испытывала к тебе, и нежность и участие, что ты проявлял ко мне. И думаю, что все это было не просто так. Раз ты даже написал об этом в своем дневнике. И то, что я испытываю к тебе сейчас, это не только приятные воспоминания молодости. Но вышедшие откуда-то из глубины чувства, как будто пробужденные ото сна, надежды, мечты и таившаяся где-то в глубине любовь, - Надя подошла и села, обняв меня. - Ты не поверишь, но я безумно счастлива, что снова могу тебя видеть, говорить с тобой, обнять тебя. И меня тянет к тебе, я хочу тебя видеть каждый день, заботиться о тебе, и в то же время страх снова потерять тебя тревожит мою душу.

   - Материнские чувства.

   - Да. Сексуальные притязания с моей стороны исключены.

   - Поверь, я бы не отказался.

   - Ой, ну что про вас, мужиков, говорить, вам лишь бы...- Надя не договорила, остановившись на полуслове. Но я понял, что она хотела сказать.

   - Ну все! Теперь ты даже ругаться плохими словами при мне не будешь. Надя, ты палку не перегибай, мы все-таки ровесники.

   - Сопляк ты еще! - засмеялась Надя и потрепала меня по голове.

   Звонок домофона поднял Надю из-за стола.

   - Пойду открою. Сто процентов - твоя королевна примчалась.

   Я вышел вслед за ней в прихожую, где через минуту появилась Ира.

   - Привет, - тихо поздоровалась она, чувствуя неудобство своего положения.

   - Привет, рад, что заглянула.

   Ира стояла и смотрела смущенно то на меня, то, отводя взгляд, осматривая квартиру.

   - Ты проходи, не стесняйся.

   Ира с любопытством двинулась осматривать квартиру.

   - Надо же! Здесь практически ничего не изменилось.

   - Родители решили оставить все так, как есть, - усаживаясь снова за кухонный стол, ответил я.

   Ира с Надей устроились напротив меня и молчали, уставившись на меня в упор. Я переводил взгляд с одного лица на другое, стараясь по выражению лиц угадать, о чем они думают. Лицо Нади было расслабленно и спокойно, оно излучало любовь и спокойствие. Легкая улыбка говорила, что она с юмором воспринимает возникшую ситуацию. Она подсказывала мне что-то движением губ и глаз в сторону Иры. Я ее не понимал.

   Ира же, напротив, была немного напряжена. На лице читались нотки беспокойства, удивления и горечи. Она внимательно смотрела на меня, разглядывая каждую черточку моего лица. Сравнивая, наверно, с тем, что осталось у нее в памяти. Выдержать такое было нелегко. Но я молча сидел, давая ей возможность внимательно рассмотреть себя, все обдумать и разложить по полочкам. Наконец Ирина пришла к какому-то выводу и нарушила тишину:

   - Ну что - так и будем сидеть?

   - Давайте чаю попьем, - спохватилась Надя.

   - С пирожками, - съязвила Ира. - Ты еще борща предложи, - Ира недовольно взглянула на Надю.

   Та виновато посмотрела на меня и снова присела.

   - Паша, ты, как самый молодой, сбегай, пожалуйста, к машине. Там пакеты в багажнике. Принеси их, - Ира выложила ключи от автомобиля на стол.

   - Хорошо, я сейчас мигом сбегаю, - подхватив ключи, я отправился за пакетами.

   "Наверное, им есть что сказать друг другу", - подумал я.

   Я особенно не торопился с возвращением. Постояв несколько минут на площадке, я вошел в квартиру.

   Они были напряжены: наверняка говорили обо мне. То, что разговор был не из приятных, сомневаться не приходилось: у обеих настроение было испорчено.

   Я поставил пакеты на стол, дав возможность Ирине самостоятельно выгрузить содержимое.

   - Надо смочить немного нашу встречу.

   Ира выставила бутылку коньяка на стол. Далее на столе появились пачки и банки с закуской. Надя, не дожидаясь команды, принялась доставать тарелки и рюмки. Через пять минут стол был накрыт.

   - Ну что, жених? Ты, как мужчина, наливай дамам.

   Ира протянула мне коньяк. Я открыл бутылку и разлил по рюмкам.

   - Невесты, вы в курсе, что мне нет восемнадцати? - продолжил я в начатой Ирой шутливой манере.

   - Да сами думаем: что мы тут делаем? Что с тебя взять? Соску если только отобрать, - подхватила мой тон Надя.

   Эта шутка рассмешила нас, и мы, не удержавшись, засмеялись.

   - Раньше вроде находили, никто не жаловался. А сейчас вдруг и не мужчина вовсе, - нарочито обиженно протянул я.

   - Да мужчина, мужчина, - успокоила меня Надя. - Моя невеста уже глаз на тебя успела положить, - проболталась она и осеклась под заинтересованным взглядом Ирины.

   - Так, так, кобелина малолетний! Не успел объявиться, уже девчонкам головы пудришь, - Ира шутливо посмотрела из подобья. - Правду говорят: натуру не переделаешь. Я думала, что единственная и любимая, а тут - раз - Надя объявляется. Только мы свыклись с существованием друг друга, Марина, как из леса на лыжах, вырисовывается. Мы просто в шоке. Держи свою невесту подальше от него. У него таких невест уже девать некуда. Да?

   - Ну прям некуда, - я виновато посмотрел то на Иру, то на Надю. - Девчонки, что вы прямо так? Дело молодое - сами понимаете.

   - Колись, есть еще кто? - Ира решила продолжить допрос.

   - Вы из меня то сексуального маньяка делаете, то соску собираетесь отобрать, то обвиняете в совращении. И вообще, что вы меня в краску вгоняете, тетки? Пристали к человеку.

   - Ах ты, паразит, обзываться еще будешь!

   Ира с Надей дружно бросились на меня и стали щипать. Коньяк разошелся по телу. Набесившись, вспомнив молодость, мы снова расселись за столом.

   - Давай неси альбом. Фото посмотрим, - предложила Ира.

   Пока я ходил за альбомом, Ира разлила по рюмкам коньяк и с моим приходом произнесла дежурный тост, и мы дружно влили содержимое рюмок внутрь.

  

   Вечер незаметно перешел в ночь. Надя засобиралась домой, и мы отправились провожать ее.

   - Хорошо посидели, давно я так не отдыхала! - подытожила Надя и, расцеловав нас по очереди, зашла в свой подъезд.

   - Что - подружим еще? - предложила Ира и взяла меня за руку.

   Коньяк ударил ей в голову, вызвав игривое настроение. Ранее серьезная и непреступная, а теперь не вполне отдававшая отчет в своих действиях, она выглядела немного странно. Сочетание игры и похоти делало ее сексуально привлекательной.

   Или коньяк в моей голове, или, действительно, мне нравились женщины слегка подшофе - не знаю, но я впервые посмотрел на нее с интересом. Ее поведение меня заводило. Запах дорогих духов и столь же дорогого коньяка дразнил обоняние. Мои мечты становились все откровеннее. Я посмотрел в ее широко раскрытые глаза, с лукавством и иронией смотревшие на меня.

   - Пойдем. Куда?

   - На наши качели. Покачаешь меня?

   - С удовольствием.

   Чистое звездное небо просвечивало сквозь листву, тихо трепетавшую над нами под слабыми порывами ветерка. Теплая летняя ночь с легкой прохладой свежего ветерка создавала романтический настрой, а скрип качелей, разлетавшийся по освещаемому одним фонарем двору, лишь обострял это чувство. Спальные районы, наверное, потому и назывались спальными, что с наступлением ночи все тихо и мирно спали. Окна квартир погасли, мы были одни.

   - Хорошо-то как! - произнесла Ирина, раскачиваясь на качелях.

   Я стоял рядом и помогал ей, то приостанавливая качели, то, наоборот, придавая им ускорение.

   - Такое чувство, что мне опять пятнадцать! Да что я говорю: мне всегда пятнадцать! - она засмеялась и спрыгнула с качелей. - Ведь так?

   - Наверное, раз ты себя чувствуешь на пятнадцать, тогда так оно и есть.

   - А какие были твои первые мысли, когда ты меня увидел?

   - Какая строгая тетя! Но безумно красивая.

   - Правда, ты так подумал?

   - Правда. Я пошел тебя искать к твоим родителям. Ты как раз была там. Я как тебя увидел, так и замер, как вкопанный, с перепугу.

   - Что - такая страшная?

   - Не то слово! Прошла мимо, холодно взглянула и к машине, виляя попой.

   - Я тебя видела?

   - Видела, но, наверное, не поняла, что это я.

   - Ты мне в ту ночь приснился. Я утром проснулась и думаю: с чего это? А потом странный телефонный звонок, я так перепугалась! Я узнала твой голос - тихий шепот, приглушенный, как с того света. Я уже засобиралась к экстрасенсу идти выяснять, отчего это ты меня стал преследовать. Все в голове перерыла, не могла никак понять, что я сделала не так. А тут - бац! - ты сам идешь по дороге и смотришь прямо на меня. Я чуть с ума не сошла от страха.

   - Да, глупо все получилось. Прости, если напугал. Я еще успел вашему охраннику морду набить.

   - Так это ты был? А мне говорят: какой-то извращенец повадился к нам в торговый центр ходить. Надо усилить меры безопасности.

   - Кого ты там разглядывал?

   - Тебя! Кого же еще!

   - Как я тебе? Понравилась?

   - Очень.

   - А что тебе понравилось больше всего?

   - Твоя попка.

   - Ты ее всегда любил.

   Ира прижалась ко мне, обняв за талию руками. Теперь я чувствовал даже запах ее тела, от которого мое сердце тоскливо защемило.

   - Не знаю, как себя вести с тобой. Ты такой молоденький.

   - Ну вот! И ты тоже! Давай про материнские чувства.

   - Они мне не известны: у меня нет детей.

   - А что так?

   - Все как-то не до них было. И мой нынешний муж уже, по-видимому, не в состоянии их сделать. И вправду ты пахнешь собой. Как Надя и говорила. Голова кругом идет, и не знаю, от чего больше - то ли от алкоголя, то ли от переизбытка чувств, нахлынувших, как стихия, сметая все на своем пути.

   - Что сметая-то?

   - Остатки совести.

   Теплые, слегка влажные от помады губы стали прикасаться к моим губам, ища поцелуя. Я ответил, сладкий вкус помады остался на моих губах.

   - Я такая бесстыжая!

   - А я еще бесстыжее, - ответил я

   - Ты же меня не отправишь сегодня домой выпившую? Я за рулем.

   - Оставайся, если хочешь.

   - Хочу. Пойдем в дом.

  

   Возможность близости волновала меня: "Неужели у нас что-то будет?" Я решил не предпринимать никаких действий, пусть Ира сама решает, будет у нас что или нет, но пока она ведет себя дразняще. Хотя с Надей я тоже целовался, но здесь было что-то другое.

   - Ты где меня уложишь? - Ира на ходу расстегивала одежду.

   - Ложись на кровать, а я на диване посплю, - ответил я, наблюдая за нею.

   - Здесь места и на двоих хватит, - многозначительно произнесла Ира и, сбросив с себя верхнюю одежду, легла на кровать.

   Оставшись в одном нижнем белье, она лежала на животе, сложив руки под подбородком. Казалось, она совсем не обращает на меня внимания, но движение ее бедер, приподнимающее попку, ставило меня в тупик. Немного растерянно я стоял у кровати и не мог оторвать взгляда от ее мягкой части тела. Трусики плотненько облегали ее округлости, подчеркивая красоту форм. Непреодолимое желание дотронуться, получить тактильное ощущение от прикосновения к ней переполняло меня и, достигнув, видимо, своего предела, после минутного созерцания выплеснулось наружу.

   "Будь что будет", - подумал я.

   И как коршун ухватился за ее сладкие булочки сначала обеими руками, а затем не в силах сдержаться в порыве желания стал покрывать ее тело страстными поцелуями. Стараясь донести прикосновения шершавого кончика языка до глубин ее сознания.

   - Ох, - выдохнула Ира. - Я уже думала, что этого никогда не будет.

   Подбодренный ее словами, я стянул с нее трусики, и мой язычок отправился на поиски новых территорий, заглядывая в самые сокровенные места, изучая их. Я слегка раздвинул ее ноги, и передо мной открылась еще более прелестная картина.

   Ее лепестки, кокетливо выглядывающие наружу, разбухли от желания и покрылись влагой. Ира просто текла, изнемогая от вожделения, которое, по всей видимости, к ней пришло давно. Я просунул руку между бедер, приглашая приподняться, она послушно приподняла свою попку выше. Теперь я мог достать все это своим языком, чем не преминул воспользоваться, нежно, слегка придавливая, слизывая влагу с лепестков. Ира притихла. Лишь тихое дыхание, в такт моим движениям говорило мне, что она всем телом отвечала на мои ласки.

   Сказать, что меня завело это неожиданное открытие, значит, ничего не сказать. Я еле сдерживал свой не весть откуда взявшийся звериный инстинкт. Ира, сжавшись в судороге, вытеснила меня, сжав ноги. Но мне хотелось еще и еще. И я искал возможности продолжить. Через минуту Ира сдавалась и снова подпускала меня к себе, уже перевернувшись на спину. Так продолжалось несколько раз, пока Ира не потянула меня за плечи вверх и не раскрыла бедра, показывая, что она уже не может сдержаться.

   - Войди в меня, - прошептала она мне на ухо.

   И, не отпуская мою голову, обвив ее руками, все остальное время тяжело дышала и стонала, от чего я заводился еще больше.

   "Все, - подумал я. - Больше не могу".

   И не пытаясь сдержаться, стал кончать. Ира, почувствовав пульсацию моего тела, подхватила волну, передавшуюся ей от меня и, вцепившись в спину ногтями, тоже закончила.

   Все это случилось, и мы, уставшие и немного взмокшие, расслабленно лежали на кровати.

   - Все-таки ты особенный. Так меня никто никогда не любил.

   - Сам от себя не ожидал. Как увидел твою попку, так голову потерял.

   - Беспроигрышный вариант.

   - У нас раньше так же происходило?

   - Все по точно такому же сценарию, - Ира улыбнулась и, поднеся мою руку к своим губам, поцеловала.

   - Не думал, что это передается на генном уровне.

   - Наверное, тебе просто нравятся попки. А у меня особенная попка.

   - Это точно. Особенная и такая сладкая.

   - Мороженого хочу. У тебя есть мороженое?

   - Только снег в морозилке. С сахаром если смешать, тоже неплохо будет.

   - Шутник. Чтоб следующий раз было мороженое. В баночке.

   - Я думал, что следующего раза не будет.

   - Это почему ты так думал?

   - Зачем повторяться? Разок - и хватит. Другие, наверное, тоже хотят.

   - Я тебе дам - другие! Размечтался! - Ира обняла меня и поцеловала в щеку.

   - Будешь любить только меня.

  

   - Разве тебе не надо на работу? - заметив, что проснулась Ирина, спросил я.

   - Ты чего не спишь?

   - Уже выспался. Не привык еще к новому времени.

   - А почему меня не разбудил?

   - Ты так сладко спала, что мне было жалко будить тебя. Да и попользовался тобой, пока ты спала.

   - Чего?

   - Попку твою погладил безнаказанно.

   - Это сколько угодно.

   Ира поднялась с кровати и пошла в ванную. У двери она обернулась и, заметив, что я наблюдаю за ней, вильнула попкой еще пару раз и скрылась за дверью. Я развалился на кровати, вспоминая сегодняшнюю ночь.

   "Странный у нас был секс, какой-то односторонний. Я всю ночь над ней старался, а ведь она даже и крохи не постаралась для меня. Но все равно было здорово. Что-то есть в ней особенное, что заставляет мужчин давать ей все и соглашаться на то, что в ответ ничего не получат".

   - Какие планы на сегодня? - Ира вошла в комнату, подбирая одежду.

   - С Надей на кладбище хотели сходить.

   - Это еще успеем. Сегодня ты мой на весь день. Сейчас поедем, я заскочу в офис по делам, а потом по магазинам. Надо приодеть тебя, а то ходишь, как деревенский увалень. Отсос - короче.

   - Что - все так безнадежно?

   - Не то слово. Это Москва, а не деревня в Сибири. Здесь Китай не канает и даже Турция не пройдет. Если хочешь, конечно, быть человеком.

   - Хочу, кто же не хочет? - улыбнулся я.

   - Ну, тогда хватит яйца по кровати катать! Вставай, давай.

   - Грубишь, Ира!

   - Это я вспомнила все твои слова. Вы ведь крутые были! Как начнете с Димкой над кем-нибудь угорать, так и сыплете шуточками. И когда только успевали придумывать. А мы, дуры малолетние, стоим и смеемся.

   - Зато ты теперь крутая. Как поросячий хрен, - я показал пальцем штопор.

   - Вот точно - колхозник. Деревенские шуточки посыпались. Ты так доярок там веселил? Придется из тебя деревню выбивать, - Ира бросилась ко мне на кровать, и мы устроили борьбу.

   - А что, правда, у свиней такой, как ты показал?

   - Правда. Вот бы попробовать? Да, Ира?

   - Дурак, пошляк! Сейчас ты у меня получишь!

   Только через час нам удалось подняться с кровати. Наши игры, как и следовало ожидать, вызвали очередной всплеск эмоций, переросший в бурный, но уже не столь продолжительный секс.

  

   - Ира, ты, конечно, извини, что я спрашиваю, а где твой муж?

   Ира внимательно следила за дорогой. Мне еще ни разу не приходилось наблюдать, как женщины водят машину, и я с удовольствием смотрел на этот клубок нервов. Ирина напряженно всматривалась на дорогу, тщательно отслеживая движение машин в потоке.

   - Муж... в командировке.

   - Не буду тебя отвлекать. Смотрю ты, наверное, совсем недавно водишь машину. Уж больно эмоционально. С душой - так сказать.

   - Мне нравится водить машину.

   - Что - человеком себя чувствуешь?

   - Типа того. Все расслабься, приехали.

   Ира вырулила на стоянку, и, оставив машину, мы пошли по магазинам вдоль улицы. Чувствовалось, что уровень этих магазинов в разы выше тех, что я видел в торговом центре Ирины. Дорогие витрины, оформленные заботливыми руками дизайнера, зазывали внутрь. Вылизанный до блеска вход в магазин изумлял чистотой. А дверь, которая легко открылась перед нами, казалось, стоила дороже, чем весь дом, в котором я жил в деревне. Ирина, привыкшая к шику, не обращала на это внимания. Я делал вид, что меня это тоже не особо заботит. Но две девушки, встретившие нас, все-таки заставили почувствовать меня неуютно.

   - Добрый день! - начали они хором и, мельком взглянув на Ирину, в упор уставились на меня, оглядывая с ног до головы. В этот момент я готов был провалиться сквозь землю, предательски меняясь в цвете, как хамелеон.

   - Вам что-то подсказать? - по-видимому, главная из этих двух, взяв инициативу в свои руки, старалась вежливо обслужить нас.

   - Да, девушка, сделайте из меня человека, - опередил я Иру, которая уже собиралась что-то сказать и стояла, приоткрыв рот.

   Девушки, сбившись с программы, смотрели то на меня, то на Иру. Не понимая, кто из нас главный:

   - Ну что вы таращитесь на нас? Забыли, чему вас тут дрессировали? Бегом побежали и принесли приличных шмоток.

   Девушка хотела что-то ответить и приоткрыла рот, но, по-видимому, сообразив, что ей все-таки указали на место, тут же его закрыла.

   - Ты правильно решила. Я здесь главный, - утвердительно добавил я.

   - Это почему ты главный? - решила вмешаться Ира.

   - Кто сверху, тот и главный, - сострил я.

   - Ну, хорошо в следующий раз я буду сверху, - не растерялась Ира, и все обрадовались неожиданной шутливой развязке.

   Девушки принялись предлагать рубашки, брюки, туфли, безошибочно определив мой размер.

   - Видимо, они не мои вещи от непонятного производителя разглядывали, а определяли размер потенциального покупателя.

   "Да, неловко получилось", - думал я, переодеваясь в примерочной кабинке.

   - Девушка, - обратился я к стоявшей у примерочной и ожидавшей меня девушке-консультанту, высунув голову через шторки.

   - Это вы мне свой номер оставили? - указал я на цену.

   - Нет, это цена, - улыбнулась девушка.

   - А... цена. Надеюсь, в иенах?

   - Нет, в рублях.

   - Жаль, самолет-то некуда ставить.

   - Какой самолет? - не поняла девушка.

   - Ну что к рубашке прилагается.

   - Ничего не прилагается... - снова не поняла девушка.

   - Странно, а цена как будто самолет в нагрузку прилагается, - острил я.

   Ира, увидев, что я флиртую с девушкой, показала мне кулак, чем положила конец моим остротам.

   - Ну как? - наконец раздвинув шторки, спросил я.

   - Хорошо, - ответила девушка.

   - Я и сам вижу, что хорошо. Человеком я стал?

   - Наверное.

   - Вот видишь, как все просто! - обратился я через зал к Ирине, сидевшей в кресле.

   - Стоит нацепить пару тряпок, и ты человек.

   - Ну что вы стоите? Давайте расхваливайте меня. Говорите, какой я сразу стал красивый и неотразимый, - обратился я снова к девушке.

   - Вы знаете, как вам идет этот цвет! Вы так молодо выглядите! - сделала попытку девушка.

   - Куда ж еще моложе? Мне и так только семнадцать.

   Девушка смутилась от неудачного комплимента, но улыбаться не перестала.

   - Простите, не подумала.

   - Расслабьтесь. Все нормально.

  

   Наконец мне подобрали пару комплектов приличной одежды, и, стоя возле кассы, я достал пластиковую карту, чтобы расплатиться.

   - Я расплачусь, - Ира протянула девушке свою карту.

   - Не надо, у меня есть деньги, - я отодвинул руку Ирины и сунул девушке свою карту.

   - Это подарок, - отрезала Ира, пресекая возражения.

   - Добро! Только не заставляй меня отрабатывать эти подарки.

   - Боишься, силенок не хватит? - улыбнулась Ира.

   Девушки переводили взгляд с Иры на меня, следя за нашей перепалкой по поводу оплаты.

   Мы вышли из магазина и отправились к машине.

   - Мне не нравится тон, который ты принял по отношению ко мне! - Ира раздраженно посмотрела в мою сторону.

   - Мне тоже не очень приятно, когда ты пытаешься указать мне место.

   - Сама не понимаю, как я терпела тебя раньше! - сделала заявление Ира.

   - Ты и сейчас готова терпеть. Только кто-то из нас не на своем месте.

   - И кто же это, интересно? Уж не я ли?

   - Ты, Ира, ты. Твой статус, твои деньги и моя молодость вводят тебя в заблуждение относительно твоего превосходства. Но, поверь, яйца у меня все те же.

   - К чему ты это?

   - К тому, что ты глубоко заблуждаешься, думая, что сила в деньгах.

   - Ну-ну. Молодо-зелено. Поживешь с мое, может, поумнеешь.

   -Да, дальше видно будет. Ладно, давай мириться! Что - мир?

   - Мир, - ответила Ира, и мы поцеловались в знак примирения.

   - У нас сегодня вечеринка. Я вечером за тобой заеду. Будь готов!

   - Всегда готов!

   Мы сели в машину. Через двадцать минут Ира высадила у моего подъезда.

  

   Вечеринка, проходившая в кафе комплекса, закончилась в три ночи. Один из охранников вызвался довезти Ирину, меня и привязавшегося к нам бывшего бой-френда Ирины. Весь вечер я сидел и смотрел, как малость поддавшая Ирина флиртовала со своим бывшим любовником. Я не очень вписывался по возрасту в эту компанию, да и способы веселья сильно отличались от веселья наших, поэтому скромно сидел в сторонке и просто наблюдал за сборищем, больше напоминающим вечер встречи "Для тех, кому за тридцать".

   Несколько раз ко мне подходили мужчины с предложением покурить и женщины, целующие в щеку, в поисках кавалера для танца. В обоих случаях я вежливо отказывался и просто сидел и ждал завершения этого концерта. Хозяева, арендующие в комплексе места для своих магазинчиков, являли собой весьма пеструю компанию. Богатые и успешные, на поверку оказались простым сборищем торгашей, но умевшим веселиться - с песнями и плясками, с легким налетом эротики, что проявлялось в попытке стриптиза со стороны женщин, а мужчин - станцевать ламбаду.

   К этой категории бизнесменов относился и Андрей, крутившийся возле Ирины, которая, задрав юбку, отплясывала канкан, взгромоздившись на стол. Теперь она была менее всего похожа на ту серьезную женщину, какой показалась мне вначале. Андрей был сетевик, державший несколько магазинчиков в таких же торговых комплексах, как и этот. По нашим меркам, он был достаточно состоятельным человеком, разъезжающим на дорогой машине, обедающим в ресторанах и имеющим приличную квартиру. Внешне он тоже был довольно симпатичный. Наверное, поэтому он чувствовал приязнь к Ирине, которая считала его ровней. Но до элиты, по моему мнению, он не дотягивал. Не было видно в нем стиля, который присущ действительно что-то значащим людям. Ирина же этого не замечала, а это говорило о том, что она тоже не очень-то высокого полета птица.

   Ирина, представив меня как приехавшего из деревни племянника, удалила меня от себя на весь вечер, не дав возможности чувственно прижаться к ней во время танца. Тем самым она развязала руки Андрею, который весь вечер вел себя вызывающе нагло по отношению к Ирине. Меня подмывало набить ему морду, но меня останавливало то, что Ирина сама была не против этого.

   Теперь же, нагло увязавшись за нами, он явно рассчитывал на продолжение вечера, абсолютно не ставя меня в расчет. Ирина, проявив мягкость, не смогла отшить его, запутавшись окончательно в своих предпочтениях и чувствах, подумав, наверное, что все решится само собой, и возникший вдруг треугольник распадется сам.

   Вечер продолжился на кухне в доме Ирины, где, распив еще одну бутылку, было вынесено решение играть в карты - на раздевание.

   - Ну, так нечестно, - возмущалась Ирина.

   - Что нечестно? Все честно, - отрезал я.

   Возникшая обида и ревность заставили меня играть против Ирины. А так как я играл довольно хорошо, вскоре она уже сидела в нижнем белье. По мере оголения Ирины Андрей оказывался все ближе и ближе к ней, уже не в силах скрывать свою похоть.

   - Ну что, тетя Ира, - язвил я, - пришла пора расставаться с бюстгальтером.

   - Точно! - вставил Андрей. - Игра есть игра.

   - Ну, хорошо.

   Ира взяла проигранное полчаса назад платье и, прикрывшись им, сняла бюстгальтер, положив его на стол.

   - Замечательно!

   Я раздавал карты и, пользуясь их опьянением, успевал незаметно просматривать их, чтобы затем составить игру. Ира проиграла почти десять раз подряд, и теперь после некоторого возмущения на стол легли ее трусики. Ира сидела абсолютно голая, прикрывшись спереди платьицем. Теперь и я чувствовал легкое возбуждение, ее тело влекло. Но оно манило также и Андрея, который при каждом удобном случае целовал ее в плечо или обнимал за талию, с каждым разом опуская руку все ниже - туда, где раньше были трусики.

   - Теперь на что играем? - спросил Андрей, когда трусики были проиграны.

   - Вот на это платье, - Ира вопросительно посмотрела на меня, прося пощады и ища у меня защиты.

   - Ты его уже проиграла, давай на желание.

   - Ну ладно. На желание - так на желание. Какие будут желания?

   Я не понимал, какую игру ведет Ирина. Ее показное безразличие ко мне злило меня, но не ломало. Желание все усугубить, чтобы выявить ее сущность, толкало меня все превратить в фарс.

   - А какие у нас могут быть еще желания? - ответил я, прямо смотря ей в глаза.

   - Ну, хорошо. Как вы меня делить будете в случае чего? Или групповуху закатим? - Ира тоже решила идти до конца.

   Я бросил карты на стол.

   - Все! Я иду спать. Мне все пофиг.

   Я отправился в спальню и завалился на кровать. Пытаясь расслабиться, чтобы заснуть. Но разговор о групповухе не выходил у меня из головы.

   "Может, она специально Андрея потащила? Кто их знает, этих москвичей... Извращенцы!" Мысль об этом коробила меня.

   "Надеюсь, этот Андрюша не голубой? Пусть только попробует до меня дотронуться! Прибью суку!"

   Через десять минут, выкурив по сигарете, Ира с Андреем появились в спальне.

   - Как спать будем? - озаботилась Ира.

   - Я с Андреем спать не буду, что-то он мне пидора напоминает, - отрезал я.

   - Я тебе дам пидора, сопляк, - возмутился Андрей.

   - Ну, тогда посередине лягу, а вы по краям, места всем хватит: кровать широкая.

   Ирина легла возле меня, повернувшись лицом ко мне. Ее лицо было в десяти сантиметрах от моего, и я чувствовал тепло ее дыхания. Но она держалась отстраненно, ни разу не коснулась меня, демонстрируя безразличие, и даже нечаянно не задев меня, хотя и находилась очень близко.

   Слабый свет фонарей проникал через окна, позволяя видеть лишь очертания предметов и фигур. Понять, кто спал, а кто нет, было невозможно. Я лежал с открытыми глазами и вглядывался в темные пятна глаз, гадая, открыты они или закрыты. Так я пролежал какое-то время и, чувствуя, что сон меня одолевает, прикрыл глаза.

   Проснулся я от какого-то копошения, происходившего на кровати. Андрей, поначалу лежавший в стороне от Ирины, теперь лежал возле нее. Не было видно никакого движения, но я чувствовал, что что-то происходит. Я всматривался в силуэты, но они были неподвижны. Ирина лежала в такой же позе, что вначале, и не подавала никаких признаков бодрствования.

   "Стопудово, этот пидор мнет ее булки и пытается пристроиться", - думал я.

   Еще долгое время я лежал и прислушивался. Как будто все было тихо. И я снова стал засыпать. Проснулся я, когда в комнате было уже светло. Ирина лежала все в той же позе с закрытыми глазами, но ее дыхание говорило мне, что она не спит. Андрей, пристроившись сзади, короткими, еле заметными движениями шпилил Ирину.

   "Полный писец!"

   Обида нахлынула на меня, давление поднялось, и я почувствовал, как кровь ударила мне в лицо. Нить, связавшая меня с Ириной, оборвалась, и теперь пустота, образовавшаяся между нами, походила на непреодолимую пропасть. Горечь обиды наполнило мое сердце. Хотелось выть диким зверем от разочарования, но я сдержался.

   "Сука, самая настоящая сука! Шлюшка!" - думал я про себя, но дать выход эмоциям - значит показать слабость, и я сдержался.

   - Ну вы, животные, не могли подождать, пока я уйду?

   Я поднялся с кровати и направился на кухню, чтобы не мешать бедному Андрею кончить.

   Немытая посуда, пепельница, наполненная окурками, остатки закуски, запах прокуренного помещения - последствия вчерашней пьянки. Посреди всего этого бардака возле сигарет с зажигалкой лежал телефон Андрея. Я взял восемьдесят вторую "Нокиа" и вошел в меню.

   В разделе "Фото" среди снимков стеллажей и ассортимента товара промелькивало фото молодой девушки. Девушка лет двадцати пяти с черными волосами и такими же черными глазами смотрела, улыбаясь, на меня. Она была красива. Хорошая фигура, показанная в полуинтимных ракурсах, будоражила воображение.

   "Ну и кто ты?"

   Я нашел ее изображение в телефонной книге:

   "Вероника. Прекрасно, Вероника. Наверняка вы не просто друзья".

   План мщения созрел мгновенно. Я записал номера Вероники и положил телефон Андрея обратно к сигаретам, предварительно немного напакостив - оставив большую и жирную царапину на корпусе.

   - Ну что, Андрюшка, все не можешь никак кончить? - с такой репликой я зашел в комнату, наблюдая, как Ирина сталкивает его с себя.

   - Да ладно! Чего вы там шарахаетесь: не дети уже, все понимаем.

   Я собирал свои вещи и одевался.

   - Чао-какао! - я махнул рукой и вышел из квартиры.

  

   - Привет, ты все спишь? - Надя входила в квартиру, за ней следом вошла Маша.

   - Привет. Как вчера погуляли? - спросила она.

   - Не очень. Что там среди пенсионеров делать?

   - Вот тебе поесть! - Надя поставила сумку с тарелками на стол.

   - Спасибо, маманя.

   - Я тебе дам - маманя. Ешь! Сейчас Ира приедет, и на кладбище отправимся.

   - Про Иру откуда знаешь?

   - Звонила ей только что, - ответила Надя.

   И правда, через полчаса показалась Ира. С виноватым видом посмотрела на меня и, ничего не сказав, прошла в квартиру. К этому моменту я уже успел привести себя в порядок.

   - Ну что тогда рассиживаться? Поехали?

   Я поднял гостей из-за стола, и мы направились на выход. Надя с Машей стали спускаться по лестнице, Ира осталась со мной. Стояла и ждала, пока я запру двери. Было видно, что она расположена к разговору, но никак не решается завести его. Лишь виновато стояла рядом и попыталась ухватить меня за руку, когда я запер двери и начал спускаться по лестнице.

   - Потом, Ира, поговорим, - пресек я все ее попытки выяснить отношения.

   Дорога на кладбище заняла не более получаса. Все это время мы ехали молча, думая каждый о своем. Надя с Машей поняли, что между мной и Ириной что-то произошло, и поэтому не досаждали вопросами. Надя молча вела машину, а я просто смотрел в окно.

   Аллея старого московского кладбища была наполнена людьми, но они никак не нарушали тишину сквера. Я удивленно посмотрел на Надю.

   - Воскресенье, - предугадав мой вопрос, ответила та, - старое кладбище. Здесь похоронено много знаменитых людей - поэты, писатели, артисты. Многие из любопытства, многие из почтения приходят соприкоснуться с историей, - продолжала Надя.

   Мы все шли, все более углубляясь в самое сердце кладбища, петляя среди старых надгробных плит, огромных древних деревьев, пронзивших своими корнями подземное царство мертвых.

   Почему-то о корнях, пронизывающих все и вся, думал я, когда мы подошли к относительно свежим двум могилкам, стоявшим особняком среди раритета.

   - Вот, - Надя отступила, дав мне дорогу.

   За железной оградкой на гранитной полированной плите были выбиты мои имя, фамилия, и была привинчена большая металлическая фотография, с которой смотрело до боли знакомое лицо.

   - О боже! - выдохнул я.

   Конечно же, я представлял себе этот момент и был внутренне готов, но сама атмосфера кладбища, мое имя на могильной плите и мрачное уже знакомое четверостишие, как эпитафия, выбитое в обрамлении роз:

   Я где-то был во сне глубоком.

   И тайны вечной темноты

   Меня настигли ненароком,

   И понял я, что значит жизнь, -

   лишило меня сил. Лицо мое исказилось и побледнело, и, словно цепная реакция, настроение передалось женщинам. Не выдержав, они зарыдали. И у меня слезы текли градом, но все же я крепился. Рыдания переросли в рев, и я попытался как-то остановить это.

   - Ну чего вы рыдаете, тетки? Жив я, жив, - сквозь слезы говорил я.

   Но это не особенно помогало, и мы, обнявшись, все вместе рыдали еще громче. У каждого были свои слезы: кто рыдал о прошедшей молодости и несбывшихся мечтах, кто - об утраченной любви и превратностях судьбы, кто - о несправедливости этой жизни, забиравшей молодых и любимых, недолюбивших и недострадавших, а кто - просто о неизбежности смерти. Поводов для слез хватало, и мы, уже не стесняясь друг друга, целиком отдались каждый своему горю.

   Мы были так погружены в себя, что не заметили, что среди нас появилась женщина в черном. Как она подошла, никто не заметил, но, положив руку мне на плечо, притянула к себе и обняла. Я обернулся и посмотрел на девчат, утирающих слезы. Они стояли, немного удивленные, но было видно, что они знакомы с нею.

   Женщина принялась целовать мое лицо, что-то причитая. Я же растерялся и не знал, как себя вести, а потому просто стоял. Наконец, немного успокоившись, она обратилась ко мне по имени:

   - Как ты, Паша?

   - Нормально, - слегка удивленный, ответил я, не понимая, откуда женщина знает меня.

   Я не видел ее глаз, только свое отражение в солнцезащитных очках. Она держала меня за руку, и тепло ее рук чувствовалось сквозь легкие кружевные перчатки, поверх которых на пальцы были нанизаны перстни.

   - Ты не помнишь меня? - полувопросительно произнесла женщина.

   - Извините, не помню.

   Я чувствовал себя неудобно.

   - Я мама Дмитрия, твоего друга, - произнесла женщина, и мы оба машинально посмотрели на стоявшую рядом могилку.

   - Вот видишь, как получается: ты жив, а мой Дима лежит здесь. Рядом с тобой.

   Она на минуту задумалась над возникшим парадоксом, но потом пригласила присесть на лавочку.

   - Как родители поживают?

   - Нормально. Живы-здоровы. Мы в деревне живем.

   - Правда?

   - Правда. В Сибири.

   - Ты давно узнал?

   - Что узнал?

   - Про это, - женщина глазами указала на могилки.

   - Нет, дней десять назад.

   Я до сих пор не мог понять, в своем уме она или нет. Женщина окинула взглядом рядом стоявших девчонок.

   - Они в курсе?

   - Да.

   Правда, я не был до конца уверен, что она имела в виду.

   - Садитесь, девочки! - женщина пригласила присесть за столик моих спутниц и, махнув рукой, подозвала стоявшего невдалеке здоровенного парня. Я только сейчас заметил, что женщина была не одна. На почтительном расстоянии от нее молча стояли и наблюдали за происходящим два парня, вид, которых говорил, что они охранники.

   - Николай, пожалуйста, принеси из машины корзину, которую нам собрала Любочка.

   Парень кивнул головой и быстрым шагом направился к выходу с кладбища.

   - Ты-то как поживаешь? - женщина снова обратилась ко мне.

   - Нормально.

   - Не болеешь? Здоровье как?

   - Все замечательно. Все, как у всех.

   - Ты где остановился?

   - У себя. В квартире.

   - А... ну да, ну да. Я знаю, что родители не стали продавать квартиру.

   - А мы вот переехали, - немного с сожалением произнесла она. - А вы, невесты, как поживаете?

   - Нормально, - встрепенулись девчонки.

   - А я даже и не знаю, было ли у моего Димы что серьезное или нет. Водил девчонок, много водил, а кто из них был, и не разберешь. Он ведь ничего и не рассказывал, все скрывал что-то.

   - Да вроде была у него девочка. Только любовь была у него безответная, - вспомнил я запись из дневника.

   - Правда? Ты откуда знаешь?

   - Дневник свой читал. Там мелькнуло пару раз о Димкиных переживаниях.

   Тут появился охранник с корзиной. Буквально - с корзиной. Плетенная из ротанга, легкая и прочная, она ассоциировалась у меня с пикниками на лужайке дворянских особ. Николай быстро разложил на столике закуску. Разрезал, открыл, расставил все по своим местам, быстрыми движениями он извлек из небольшого пластикового тубуса рюмочки и, откупорив бутылку коньяка, ждал указаний.

   - Наливай. Чего ждешь? - скомандовала мать Димки.

   И коньяк тоненьким ручейком полился по рюмочкам.

   - Помянем моего Димочку, - встала женщина.

   И мы вслед за ней поднялись. Коньяк обжег внутренности. Мы снова сели.

   - Когда все это случилось, твой отец пришел к нам домой и сказал, что есть возможность дать вам шанс начать все сначала. Но я тогда почти ничего не соображала. Трагедия, произошедшая с вами, спровоцировала у меня выкидыш - я была беременна. Мы взяли время подумать. Я не верила в это. Да и священник, к которому я ходила, сказал, что на все воля Божья и что мы можем только молиться, чтобы им там было хорошо. А думать о второрождении - это идти против воли Господа, а значит, это богохульство. Мы, согласившись с ним, отказались от предложения. Все это время я жила в неведении, что сделали твои родители. Приходила сюда каждое воскресенье навестить сына и в глубине души надеялась, что, если ты есть, тоже придешь сюда, на свою могилку. И вот спустя восемнадцать лет ты, такой же молодой и живее всех живых, стоишь предо мной. А мой Димочка, по моей глупости и невежеству, там, в сырой землице забвении и в пустоте мрака.

   - Чушь все это! Нет Бога, нет!

   Женщина зарыдала. По ее лицу из-под очков, скатываясь вниз, создавая влажные дорожки, сбегали слезы. Не пытаясь их утереть, она поднялась из-за стола.

   - Пойдем, Паша. Поедем к нам.

   Она подхватила меня за руку и повела к выходу. Я обернулся к девочкам и лишь пожал плечами, они понимающе кивнули и остались сидеть за столиком.

  

   Аллея из вытянутых к небу сосен, шла параллельно нескончаемому трехметровому забору, скрывающему нечто от посторонних глаз. Трасса была практически свободна. Лишь изредка нам встречались посты ГАИ, а когда мы свернули с главной дороги, нам пришлось притормаживать несколько раз и ждать, пока откроют шлагбаум на посту охраны. Наконец мы въехали во двор, если можно было так назвать территорию, на которой не было видно ограждение с противоположной стороны.

   Водитель сбавил скорость, и мы медленно проехали мимо пруда - фантазии безумного ландшафтного дизайнера, пары беседок, окруженных безрукими изваяниями, и подъехали к трем зданиям.

   Одно из них возвышалось над двумя остальными, как Голиаф. И хотя они и были выполнены в одной стилистике - вычурно, с массивной лепкой, с большим количеством колоннад и мелких статуэток, уставленных по периметру здания, - сразу было видно, где усадьба, а где хозяйственные постройки для прислуги и охраны, а также домик для гостей.

   - Пойдем в дом, Паша, - пригласила тетя Вера - так она назвалась во время нашего разговора, пока мы ехали сюда, наверное, желая, чтобы я именно так ее и называл.

   Она взяла меня за руку и повела в дом. На крыльце нас уже встречала экономка. Строгий костюм, такое же строгое лицо, и осанка, которой позавидовала бы любая балерина. Женщину, управляющую домашним хозяйством и прислугой, наверное, в дополнение к усадьбе выписал тот же дизайнер, что и работал над проектом.

   "Для полного комплекта не хватало Бэрримора", - не успел подумать я, как моя догадка тут же подтвердилась.

   Мы подошли к двери, и из нее вышел мужчина с бакенбардами и учтиво пропустил нас в открытую им дверь. В большом холле - не меньше, чем залы Эрмитажа, нас, выстроившись в ряд, встречала вся прислуга. Хозяева, наверное, появлялись здесь только на выходные. И этот ритуал приветствия означал, что все в доме в порядке и на должном уровне.

   Мы направились в одну из гостиных, где посреди дубовой мебели за резным столиком тетя Вера продолжила свои расспросы. Так мы просидели почти час, и все это время она не сводила с меня глаз, рассматривая каждую деталь моего лица. Время от времени она слегка кивала головой, подтверждая сама себе невероятное, но вполне очевидное событие, свидетелем которого она стала.

   - Ты прости, что я тебя так рассматриваю. Мы ведь тебя достаточно хорошо знали. С детства. Днями и ночами вы с моим Димкой не расставались. И ночевали у нас, и обедали, и даже мылись вместе. А в школе вас и отчитывали вместе за поведение.

   Я понимающе кивнул головой.

   - Чудили мы немало. Бедные учителя! Как только терпели нас?

   - Мучили вы их сильно. Но все ваши выходки были безобидными. И учителя вас все равно вспоминают добрым словом. Я встречалась несколько раз с вашим классным руководителем. Она говорит, что вы были такими яркими, всегда на виду, что, как только она начинает вспоминать про школу, то вспоминает сразу о вас.

   Тетя Вера утерла слезу, бежавшую по ее щеке:

   - Скажите, а кто были те трое, что были с нами в машине? Что-то я не смог понять, кто они. И никаких упоминаний о них нет.

   - А это мы так и не выяснили. Вы, как подросли-то, мы о вас все меньше и меньше стали знать. Где вы, чем занимаетесь? Вы же молчали, как партизаны. А тех троих так и похоронили под номерами. Опознать их было очень тяжело. Они не были из вашего ближайшего окружения. Может, вы решили кого подвезти? Мы всякое передумали.

  

   - Это просто невероятно!

   В комнату вошел мужчина и направился к нам. Остановившись на секунду, он с нескрываемым интересом рассматривал меня.

   - А похож-то как!

   Подойдя поближе к нам, он протянул мне руку. Я встал с кресла и пожал протянутую руку.

   - Ну, привет, Павел. Как ты?

   - Нормально пока, - я пожал плечами.

   Он схватил меня за плечи, тряхнул пару раз, проверив на крепость.

   - Какой крепкий парень!

   Отец Димки слегка сжал мои плечи, как бы убеждаясь в своей правоте.

   - Давай рассказывай все-все, мне все интересно.

   - Да что рассказывать? Я уже практически все рассказал.

   - Ничего страшного, начинай заново.

   - Да что тут рассказывать? Жил себе спокойно, закончил школу, собрался поступать. А тут, как снег на голову, новость, от которой я до сих пор не могу в себя прийти. Вот приехал в Москву - как бы соприкоснуться с прошлым.

   - А к нам-то собирался наведаться?

   - Думаю, да. Если бы, конечно, удалось проскочить через все посты охраны, - с сарказмом ответил я.

   - Что да - то да. Это реалии нынешнего времени. Никуда от этого не деться! Но ты заходи! Я дам указание, тебя будут пропускать. Мы всегда будем рады видеть тебя.

   В комнату вошла девушка в фартуке и расположила на столик поднос, на котором красовалась бутылка коньяка, три рюмки и нарезанные лимоны, веером разложенные на блюдце. Выставив это, она молча удалилась. Все время, пока она находилась в комнате, мы молча наблюдали за ее действиями.

   - Я, наверное, не буду, - указывая на рюмки, предупредил я мужчину.

   - Почему? - удивился он.

   - Мы уже сегодня принимали.

   Я посмотрел на тетю Веру, как бы указывая причину моего отказа.

   - Ничего страшного: это лекарство.

   Хозяин разлил по рюмкам коньяк.

   "Наверное, спиваются потихоньку, - подумал я, - в деревнях такое пьянство часто встречается - домашний алкоголизм. Похоже, элита тоже от этого страдает".

   Я подхватил рюмку и залпом вылил ее содержимое внутрь. Закусив лимоном, я на мгновенье почувствовал себя пьющей интеллигенцией. Все то же самое! Только вместо водки - коньяк, а вместо куска сала - лимон. Я вспомнил деревенские посиделки.

   - Ты не стесняйся! Ты нам, как сын, - продолжал отец Димки. - Мы понимаем, что незнакомая обстановка, новые люди и все такое. Но поверь, мы относимся к тебе, как родному.

   - Почему обстановка незнакомая? Бывал я в таких местах, и людей там было тоже много незнакомых.

   - Это где тебя уже поносило?

   - На вокзалах.

   - Да! - До мужчины дошла шутка, и он улыбнулся. - Согласен. Перебрали мы немного с ампиром. А ты все такой же. Юмора тебе не занимать. Помню, часто своими меткими высказываниями выводил учителей. А наш балбес вступался за тебя, и, в конце концов, нас вызывали в школу. Неспокойные вы были, до всего вам было дело! Бедных коммунистов затюкали. Комсомольских вожаков так приструнили, что, помню, в обкоме мне головомойку устраивали, а затем попросили заявление написать. И славу богу! Вовремя.

   Он снова наполнил рюмки и с тостом о том, что не было бы счастья, да несчастье помогло, мы выпили очередную порцию коньяка.

   - Расскажи лучше, как родители? Чем занимаются? - продолжал он.

   - Работают.

   - То, что работают, - это понятно. Ты скажи: наукой они занимаются?

   - Нет.

   - Что - правда что ли? - расстроился он.

   - Да, правда.

   - Жаль. Потеряли, значит, ниточку, - отец Димки сел в кресло возле тети Веры.

   - Какую ниточку?

   - Как какую? Ты ведь ходячая сенсация в научном мире. Да не в этом дело, конечно. Мы ведь ждали тебя. Нет, и не может быть у нас больше детей. И нам понадобилось, как видно, твое появление, чтобы понять, что мы были тогда не правы. Бог не смог нам помочь. Да, конечно же, это все глупость. Но вера умирает последней, и мы неимоверное количество средств жертвовали на благие дела, как советовал нам отец Николай. Но толку от этого ничуть!

   - А вы обратитесь ко мне. Технология есть. Денег нет.

   - Правда?

   - Правда. Правда и то, что я не единственный уже на этом свете такой. Нас уже четверо, было бы и больше, но средств нет.

   - А кто этим занимается? - мужчина заерзал на диванчике.

   - Я занимаюсь. Вы понимаете, что информация конфиденциальная? Для вас есть только я. Все решаю только я. И все только через меня.

   - Хорошо. Согласен. Что для этого нужно?

   - Материал и деньги.

   Разговор принимал коммерческий оттенок.

   - Сколько денег нужно? - Димкин отец тоже перешел на деловой тон.

   - Вы, конечно, простите за конкретику, но вы люди не бедные. Причем вы привыкли жертвовать на содержание всякого рода дармоедов. Думаю, для начала миллиона баков будет достаточно. Я, как взявший ответственность за развитие этого направления науки в нашей стране, не могу упустить такую возможность.

   Тот даже не моргнул глазом.

   - Хорошо, с этим понятно, а что насчет материала?

   - Нужно что-нибудь, содержащее генетический материал Дмитрия.

   - С этим сложнее будет, - задумался он.

   - Вскроем могилу, - предложил я.

   - Не надо могилу! - тетя Вера вмешалась в разговор после долгого молчания. - Есть материал. Пуповина осталась.

   - Вот и замечательно!

   Мы разлили очередную порцию коньяка, после которой я почувствовал, что мои мысли по какому-то не понятному мне принципу стали яснее ясного.

   "Может, так и должно быть? - подумал я. - Мне ведь раньше не приходилось пить коньяк. Тем более за тысячу баксов".

   "Ну и врун же я! Ответственный за российскую науку. Загнул, так загнул. Но не буду же я первому встречному разглашать все тайны. Думаю, все удивятся, когда я выставлю миллион баксов, - я на мгновение представил лица всех участников при виде денег, - тоже мне - заговорщики хреновы. Сидели двадцать лет, непонятно чем занимались".

   - И хватка у тебя еще та, - Димкин отец, тоже уже слегка охмелевший, отвлек меня от размышлений. - Помню, мать убиралась в комнате Дмитрия и наткнулась на пачку долларов. Пацан в семнадцать лет имел денег больше, чем какой-нибудь работяга с завода. А чем вы занимались, так мы и не узнали. Не скажешь?

   - Первый раз слышу. Понятия не имею. Я еще не весь дневник прочел. Я считал, что все финансовые вопросы Димка решал через вас.

   - Если бы! Машину ему эту чертову подарил - и все. Уж больно просил он. Но думаю, что он и сам смог бы что-нибудь себе приобрести, чуть попроще, но смог бы, - он посмотрел на часы.

   - Все, пора мне: дела. Давай еще по одной, и все.

   Мужчина разлил коньяк. Мы выпили.

   - Так, если есть вопросы, задавай.

   - Да, два есть.

   - Ну.

   - Первый: как вас зовут? А то я сижу и не могу вспомнить. Вы уж извините, я не готовился. Неудобно.

   - Борис Арсеньевич. Что за второй вопрос?

   - Не вопрос, а просьба. Думаю, с вашими возможностями это не составит труда. В ДТП был еще один человек. Пешеход, переходивший дорогу. Он уцелел. Мне он нужен.

   - Зачем? Он калека, пришлось купить ему квартиру и содержать его какое-то время. Но, думаю, что он тебе тоже ничего нового не расскажет.

   - Думаю, что как раз расскажет.

   - Твое дело. Это не проблема - дадим тебе адрес. А что тебя смутило в его истории? - поднявшийся было на ноги Борис Арсеньевич снова опустился на диван.

   - Вот представьте себе: ночь, дождь, трасса, поблизости ни одной пешеходной дорожки, ни одного перехода, ни одного частного здания. Что он там делал? И как на пустой дороге, когда машину, пусть и несущуюся с огромной скоростью, с включенными фарами, можно не заметить и элементарно не отойти в сторону?

   - Ну такое часто встречается. Да и бомжи эти... где их только не носит. Следователи не нашли ничего в этом. Обычное ДТП. Непонятно, что тебя смущает.

   - Чутье! Что-то здесь не так. Уж много неизвестных для простого ДТП. Кто были наши пассажиры - неизвестно; что делал тот хмырь посреди ночи на дороге - тоже. Слишком много тайн.

   - Пора мне. А ты ищи, если тебе надо. Может, что и найдешь.

   Борис Арсеньевич поднялся, пожал мне руку, хлопнул по плечу.

   - Увидимся еще, - подмигнул он мне и вышел из комнаты.

  

   - Я думал, вы меня домой везете.

   Автомобиль, на котором мы ехали, остановился возле свежевыстроенной церкви где-то на окраине города.

   - Хочу показать тебя одному человеку, - ответила тетя Вера.

   Мы отправились по дорожке к храму, на территории которого еще велись какие-то строительные работы. Парадная часть входа была уже обустроена, и двери были открыты, зазывая на службу, но прихожан видно не было. Несколько человек в странных, на первый взгляд, одеяниях - в черных мундирах с погонами царских времен, крестами и иными медалями на груди стояли, держа в руке знамена с изображениями ликов святых.

   На их бородатых лицах светилось торжество вперемежку с идиотским выражением проповедников, которым казалось, что они обладают неким знанием, данным кем-то свыше. Мне приходилось встречать женщин, зазывающих в свидетелей Иеговы, и наблюдать их истовую веру в истину. Виденное почему-то не притягивало меня, а, напротив, отпугивало. Становилось очевидно: доказывать что-либо попросту больным людям - бесполезно. Добрые святящиеся лица верующих в добро и любовь Господа мгновенно искажались в злобе и ненависти к тебе, если ты был в чем-то с ними не согласен и пытался высказать свое видение вещей. Точно такое же ощущение я испытывал и теперь, поднимаясь по ступенькам храма.

   Чувство тревоги не покинуло меня и тогда, когда мы двигались к позолоченной ризнице через зал вдоль расписанных библейскими мотивами стен с иконами. Наши шаги эхом разлетались, отражаясь от стен, раздвигая пустоту и тишину вокруг нас, вызывая чувство оторванности от всего мира. Мы дошли почти до конца, когда нам навстречу из боковой двери вышел священник, одетый в черное платье, которое свисало до пят и даже немного волочилось по каменным плитам пола. Столь же черная то ли шапка, то ли папаха ромбовидной формы, натянутая на голову, приминала пышные волосы, свисающие почти до самых плеч. На черном одеянии висела - массивная золотая цепь, венчавшаяся крестом на животе. Голубые глаза и светло-русая редкая козлиная бородка.

   - Здравствуйте, Вера Тимофеевна. Какая радость, что вы решили посетить нас, - священник протянул руку, увешанную массивными золотыми перстнями то ли для поцелуя, то ли для рукопожатия.

   - Здравствуйте, отец Николай, - ответила тетя Вера сухо, никак не отреагировав на протянутую отцом Николаем руку.

   "Разговор предстоит не из приятных", - заметил я про себя.

   - Что случилось, Вера Тимофеевна? - отец Николай был явно обескуражен поведением наиглавнейшего спонсора их бытия.

   - Вот, познакомьтесь. Это Павел - друг моего Дмитрия.

   Священник посмотрел на меня, внимательно изучая или делал вид, что изучает, пытаясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Наверное, он был в курсе терзаний Веры Тимофеевны, которая не раз изливала ему свои сомнения по поводу отказа от реинкарнации своего сына. Верил ли сам священник в такую возможность или нет - осталось для меня загадкой. Непонятно также, с какой целью он отговаривал Веру Тимофеевну: то ли хотел иметь над ней власть и использовал это как способ тянуть деньги, то ли действительно был убежден в греховности этого действа.

   "Скорее всего, так и есть, - думал я. Наверное, все сразу".

   Но было видно, что он обескуражен моим появлением. Растерянные глаза блуждали по моему лицу, а рассеянная улыбка долго не сходила с его уст. Вера в Бога отняла у него веру в науку, хотя и не заставила отказаться от тех благ, что создала та самая наука.

   - Он не должен жить, - еле слышно произнес отец Николай.

   - Что? - переспросила тетя Вера, не веря своим ушам.

   - Он не должен жить, - уже более уверенно произнес священник.

   - Что ты такое говоришь? - возмущенно выкрикнула женщина.

   - От лукавого это. Против воли Господа пошли. Никто не возвращался с той стороны райских врат. Разве кто может покинуть Господа своего, если вся жизнь наша, все деяния, все мольбы наши направлены на то, чтобы быть с Господом нашим после смерти, чтобы обрести покой и блаженство в раю? Кто, как не дьявол, может изрыгнуть из пламени ада посланца, смущая слабого духом в вере своей и заставляющего в сетях соблазна предать веру Господню? Разве Господь не говорит нам в заповедях своих о коварстве падших, обещающих вечную жизнь? Разве он не говорит, что трудом и потом своим мы должны заслужить право вернуться к нему, к Отцу своему? Душа Павла в блаженстве покоя с Господом нашим на небесах. А это, - он указал перстом в мою сторону, - бездушная тварь, наполненная злом ада и грозящая нам разрушениями. Он предвестник Антихриста. А может, и сам Антихрист в обличии невинного и слабого юнца.

   Отец Николай закончил речь, но не закончил действо, предназначенное для слабого духом спонсора. Он развернулся лицом к ризнице к лику Христа и, встав на колени, вознес руки к небу.

   - О Господи! Прости заблудших детей твоих, ибо они не ведают, что творят.

   Я посмотрел на тетю Веру: она стояла несколько ошеломленная происходящим. Проникновенная речь священника, конечно же, произвела на нее впечатление - на то они и священники - менеджеры от Бога, знающие свое дело. Но ее реакция не волновало меня никоим образом. Меня волновало то, что какая-то сволочь решила все за меня: кто я и что я и стоит ли мне жить или же надлежит умереть. И я завелся.

   - Слушай, клоун. Что за цирк ты здесь устроил? Что ты можешь знать о Боге, когда золото ослепило взор твой? Презренный металл! Разве не сам дьявол использует его, чтобы соблазнить души слабых духом? Каким образом оно помогает тебе служить Господу? Или джип, стоящий во дворе церкви, купленный на пожертвования, приблизил тебя к Господу? Ты мне говоришь о зле, когда ты весь пронизан символизмом зла! Стоишь предо мной в черном одеянии - в символе мрака и смерти, увешанный с ног до головы золотыми погремушками - символами скупости и жадности! Крест твой - и тот символ порока казненных преступников. Ткань одежды твоей - из шерсти животных, символизирующих самого Сатану. И даже символ Христа, его изображение и изображения святых - это разве не грех идолопоклонничества? Разве он сам не говорил об этом? Ты есть зло. Настоящее, скрывающееся под личиной благопристойности.

   Священник, стоя на коленях, полуобернувшись, растерянно слушал мою речь, несколько опешив оттого, что все это происходит на его территории, в его храме, где приходят к нему за помощью, ищут его поддержки, ждут слова его. И, конечно же, пополняют не только казну храма, но и его личные сбережения. Но я продолжал.

   - Что - не выветрился еще запах костров инквизиции? А ручонки, наверное, так и чешутся взяться за спички. Дай вам волю - так мир снова погрузится во мрак Средневековья, а воздух наполнится запахами тлеющей человеческой плоти и криками растерзанных на дыбе несчастных. Вы есть зло! Настоящее зло! Именно вы и есть истинные служители Сатаны, покрывающие землю черным покрывалом мракобесия и беспросветности. - Я встал на колени и вознес руки к небу. - Прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят.

   Не знаю, какое впечатление произвела моя речь на тетю Веру, но на отца Николая, привыкшего к другому отношению к своему сану, видимо, неизгладимое.

   С криком: "Умри, мразь!" он бросился на меня, повалил на пол, вцепился в горло, сдавливая его, пытаясь меня удушить. Я же схватил его за рясу и попытался притянуть к себе. Попытка удалась, и я смог дотянуться до его горла. Ответ был равен его агрессии. Начавшееся противостояние, казалось, длилось целую вечность. Отец Николай был сильным человеком, но и я не робкого десятка.

   Оставив попытку удавить меня, он принялся наносить удары кулаками, от которых я с таким же успехом укрылся, заслонившись руками. Это уже потом за столом, ужиная, Борис Арсеньевич расскажет, что отец Николай ранее был обыкновенным бандитом по кличке Колян.

   - Помогите! - вскрикнула тетя Вера.

   На ее крик в храм вбежали охранники и оттащили от меня Коляна. Мы оба поднялись, разведенные сильными руками. Но под сводами церкви мы были одни. Огромный пустой зал скрыл всех присутствующих, а эхо разносило отголоски тяжелого дыхания. Лишь только я и он под куполом, увенчанным крестом, стояли и смотрели друг на друга, не моргая, с искаженными от ненависти друг к другу лицами.

   Слабый свет проникал через небольшие оконца, освещая напряженные фигуры, приготовившиеся к новой схватке. Пылинки, поднятые с пола борьбой, сверкали в лучах солнца, взметаясь и кружа, как снег. Со стен на нас смотрели лица мертвых святых, все так же выражая умиротворение. Лишь лица мучеников, искаженные болью и грузом греха, выражали надежду на спасение. Дальнейшая борьба под сводами храма не имела смысла, и я расслабился, выпрямившись. Победа была за мной.

   Я молча развернулся, и мы все побрели к выходу. Священник стоял и смотрел нам вслед. Его фигура посреди обширного пространства выражала одиночество среди рисованных и давно умерших святых. Наверное, мне было немного жаль его. Но я защищался.

  

   - Привет! - Ира вошла в квартиру и поздоровалась, как будто ничего не случилось.

   - Привет, - ответил я и, закрыв за ней дверь, отправился снова в постель.

   Был вечер, и я, целый день слоняясь по квартире, неоднократно укладывался на постель. Куда-то выходить сегодня у меня не было никакого желания. Отец Николай все же зацепил меня вчера в потасовке, и теперь шишка и расплывшийся синяк на левой скуле украшали мое лицо.

   - Ну-ка подожди, что это у тебя там? Синяк что ли? - Ира развернула меня и стала рассматривать.

   - Ты когда и с кем это успел?

   - Да так, с попом подрался. В церкви, - сам не поверив своим словам, ответил я и добавил тут же: - Дядя Боря, перебрал с коньком. - И теперь это еще невероятней звучало из моих уст.

   - Такое только ты мог учудить, - ответила Ира и попыталась меня поцеловать, но я отстранился от нее.

   - Не надо, Ира.

   - Ты обиделся на меня?

   Но я не ответил, а просто завалился на кровать. Ира сняла с себя верхнюю одежду и, оставшись в капроне и бюстгальтере, накинув на себя мою рубашку, небрежно брошенную на стул, легла возле меня, прижавшись ко мне спиной. Так мы пролежали полчаса.

   Тишина висела над нами, давая возможность слышать звуки с улицы. Я ощущал тепло ее тела и слышал глубокое дыхание, отягощенное виной и бегущими по лицу слезами. Запах ее волос, казавшийся, несмотря ни на что, родным и близким, вторгался в мое сознание, побуждая вспоминать минуты близости, что была между нами. Постепенно, независимо от желания, мое отношение к ней изменялось. Неосознанно я искал оправдание ее поступку и, уступив в конце концов чувствам, вызванным ее близостью, простил ее, решив - а больше убедив себя, - что таким образом ублажаю свое эго, жаждущее мщения.

   "Пусть так. Что мне с ней - детей крестить что ли?" - решил я, больше, наверное, идя на поводу своих желаний, возникших от присутствия этой необычайно красивой и желанной женщины. Но эго требовало мщения. И так просто, не унизив ее, не потрепав нервы, сдаться было нельзя. И я ждал.

   Каждый думал свою тяжелую думу, и никто из нас не решался завести разговор первым. Время шло. За окнами начинало темнеть, а мы все так же молча лежали, я изображал обиду, а Ира просто не знала, с чего начать, чтобы вымолить у меня прощение. Это меня и удивляло - ее интерес ко мне. С ее стороны вымаливание у меня прощения выглядело чистой воды унижением, и было непонятно, почему она пошла на это. Неужели она действительно любит меня и я нужен ей? Или просто чувство вины? Только она могла ответить на этот вопрос.

   Ира начала первой. Повисшая тишина отягощала и без этого гнетущее молчание, и с каждой минутой становилась все более невыносимой.

   - Паша, ты обиделся на меня? - и, не дожидаясь ответа, продолжила: - Сама не понимаю, как такое могло случиться. Понимаешь, он мой бывший. Наверное, решил, что у него есть какое-то право на меня, и поэтому полез ко мне. А я спала. Честное слово, спала.

   - Интересное дело получается: ты спишь, а тебя е...т. Не слышал про такое чудо.

   - Ну, конечно же, я потом проснулась, а что мне оставалось делать? Поднимать шум? Тебя будить?

   - Конечно! А просто согнать не додумалась? Да что ты пытаешься мне тут лапшу на уши навесить? Ира, я хоть и выгляжу, как мальчик, но я прекрасно все понимаю.

   - Он не кончил. Ушел злой. Я не дала ему кончить, я ему не дала.

   - А по-моему, ты и сама была не прочь заняться с ним этим. Не видел, чтобы ты особо сопротивлялась.

   - Я прекрасно все сама понимаю! Осознаю, что нахожусь в глупой ситуации, и мне нет оправдания. Но, поверь, как только ты ушел, между нами ничего больше не было. Я вдруг поняла, что теряю более что-то большее, - она развернулась ко мне лицом и положила руку на мое плечо. - Прости меня, пожалуйста, Паша. Прости.

   Ира прижалась ко мне и поцеловала меня в губы. Я не ответил, но разрешил ей поцеловать. Она продолжала. Перевернув меня на спину, целовала мое лицо, губы, шею, грудь. Ее нежные руки скользили по моему телу, спускаясь все ниже и ниже. На следующий ее поцелуй в губы я ответил ей и обнял.

   Конечно, было глупо обижаться на эту тридцатилетнюю тетку за ее поступок. До меня она жила своей жизнью, встречалась, любила, наверное. И не так просто, отказаться от старого, когда и я сам пока не знаю, как к ней отношусь, когда она не определилась в своих чувствах и предпочтениях. Но мой юношеский абсолютизм, сломленный желанием, все-таки смог изменить мое отношение к ней: от чего-то духовно возвышенного перейти к чисто практическому, потребительскому отношению к Ирине. И пока я был не в состоянии отказаться от близости с ней.

   Некое особое чувство, появившееся после знакомства с нею, трансформировалось с завидным постоянством, реагируя на изменения во внешних отношениях, подстраиваясь, уберегая мою психику от стрессовых ситуаций. Любовь и вспыхнувшая страсть к ней перешли в неистовое желание овладеть ее душой и телом. При этом вожделение и нравственность находились в постоянной борьбе.

   Решалась дилемма: наказать Ирину за ее распутный образ жизни или простить. Я не мог смириться с ней, с ее отношением к жизни, и это тревожило меня, червем съедало мою душу, вызывая приступы ревности, во время которых я был невыносим. Но она терпела и лишь молчала, когда я время от времени, изводимый ревностью, вновь заводил разговор об Андрее, мучая и ее, и себя, но ничего не мог с собой поделать: чувство умирало медленно.

   Насытившись ею, я терзался болью обиды и ущемленным эго. Но чем больше проходило времени, тем желание владеть ею крадусь, из-за угла, побеждало, гася все обиды. И потом все повторялось сначала.

   Чередование льда и пламени терзало наши души, но и в то же время давало в полной мере насладиться любовью, лишь подогретое этим вулканом. Но черта, перейдя которую уже нельзя было вернуться, была пройдена, и наши чувства, яркие, головокружительные, постепенно сходили на нет, по крайней мере, - с моей стороны. И, в конце концов, я пришел к заключению, что если бы я остался в прошлой жизни, то мы с ней все равно бы расстались. Уж слишком мы разные.

   Все, что нас держало тогда вместе, - это секс. Невероятная схожесть в желаниях и силе либидо делали нас союзниками. Не говоря уже о нынешней ситуации, когда мы разные - не только по возрасту, но и уровню гормонов. То, что прошла она, мне только предстояло. Ее начавшее увядать тело с накопленным кое-где жирком, образовавшимися складками, уже не могло сравниться с тем, что я знал благодаря моим юным подругам. Но разрывать отношения так внезапно и бесповоротно я не собирался. Зачем терзать душу и тело? Все умрет само собой. Медленно и без особой боли.

  

Часть 4

  

   Следующие три дня я просто изнывал от скуки, а время тянулось, тянулось и тянулось. Синяк, расплывшийся по лицу всеми цветами радуги, сходил, но оставался все еще довольно заметным. Благодаря этому я просмотрел почти все передачи на двадцати с лишним каналах. И теперь моя голова походила на перезревший арбуз. Мучимый мигренью, я подходил к зеркалу, осматривал свою физиономию, понимал, что сидеть дома придется долго, и в сердцах ругал отца Николая за его взрывной характер. Ира с Надей посещали меня поочередно и вместе. Приходила и Маша, чаще одна, а несколько раз забегала с подружками. Причины ее визитов мне были непонятны. И когда в очередной раз она появилась на пороге моей квартиры с подружкой, я отвел ее в сторону и попросил:

   - Машуня, солнышко, ну водила бы подружек, после того как пройдет мой синяк. А то я предстаю перед ними не в лучшем виде, помятый, как незаправленная постель, да еще и с фингалом на все лицо.

   На что она ответила:

   - Так даже прикольней!

   И, взяв у меня денег, исчезала в ближайшем магазине, оставляя меня с очередной подружкой на полчаса. Не знаю, может я, должен был хоть как-то проявить себя, но на тот момент мне было не до этого. Тем более что Ира оставалась на ночь почти каждый раз, когда вечером после работы заезжала ко мне. Хотя она и была старше меня, но после ее посещений ноги я волочил с большим трудом.

   После получасового отсутствия появлялась Маша с покупками. В основном это было пиво и чипсы. И мы сидели до тех пор, пока ее мать не приходила и не разгоняла наши посиделки.

   Так нудно и монотонно тянулись дни моего непреднамеренного заточения. Все это время я обдумывал положение, в котором оказался. И, как это обычно бывает, снова удалялся в своих мыслях далеко за грани понимаемого мною мира, оттачивая ходы и ища способы решения дилемм, вставших предо мной. И чем я дольше об этом думал, тем все понятнее и отчетливее видел мир, который может стать реальностью. И он мне нравился. Грандиозность идей захватывала дух.

   Я пришел к выводу о неизбежности нового этапа в жизни человечества. И только один вопрос мучил меня: курица или яйцо? Что станет первопричиной изменения мира? Что будет сначала: изменение парадигмы и религиозного, философского, представления о мире или же сначала практическое применение технологии клонирования и, как следствие, неизбежность принятия нового всем человечеством?

   Но такого не бывает. Так просто ничего не бывает. В обоих случаях всегда найдутся радикалы, не согласные с новыми идеями, что грозит большими человеческими жертвами. Но прогресс невозможно остановить, а значит, жертвы грядущей войны сейчас, возможно, только рождаются или уже ходят в школу, влюбляются, радуют и разочаровывают родителей, живут в этом мире, не зная, что меч уже занесен над их головами.

   В голове мелькнули сцены Второй мировой войны. Люди жили себе, жили и даже не подозревали, что разразится война, и многие уже приговорены. Значит, судьба. Но есть один шанс не погибнуть в войне - просто не участвовать в ней, не поддаваться ни на какие провокации, не подчиняться своим офицерам и все такое.

   Но всегда найдется тот, кто будет рад нажать на курок. Значит, все-таки война. Жалко разочаровывать людей, лучше им не знать об этом. Единственное, что в этой войне будет не так, так это то, что погибших можно будет вернуть к жизни, дав им шанс жить и наслаждаться жизнью в новом мире. Планета Земля, один народ, одно правительство. Ни войн, ни оружия.

   Утопия. Мы такие разные. Но если все примут новую парадигму, мы станем схожи, у нас будет единое понимание мира. И это неизбежно. Иначе исчезнет само государство. Рождаемость сокращается, а жизнь продолжается. Европа уже сейчас не хочет рожать, а вот воспроизвестись, я думаю, никто бы не отказался.

   Миллионы вновь поднятых из могил, защищающих свое право на жизнь или же младенцы с седыми головами, как аллегория из апокалипсических предсказаний древних греков?

   Где это я уже слышал? Армагеддон! Вот чего боятся попы. Но это гибель не мира, а всего лишь их мирка. Для них это гибель, а для человечества - прорыв в новые миры, появление новых возможностей.

   Самое невероятное, что мне довелось узнать. Но еще более невероятно то, что я принимаю в этом деле непосредственное участие. Еще месяц назад, стоя на крыльце школы, гадая, чем бы мне заняться, даже в мечтах я не мог предположить, что буду стоять на пороге грандиозного свершения.

   Невероятно и то, что я, человек крайне пацифистских взглядов, не принимающий насилия ни в каком проявлении, в один миг согласился встать на путь взаимного уничтожения. Хотя и ради высоких идей. Наверное, все же где-то в глубине души я надеюсь, что удастся избежать больших жертв.

   - А я буду заниматься этим? - спросил я вслух себя.

   И, подумав секунду, сам же ответил на заданный вопрос.

   - Да, черт возьми! Чем же мне еще заниматься?

   Все остальное теперь казалось таким незначительным и мелким, что не представляло никакого интереса. Теперь меня никто не остановит! Встав в стойку каратиста, я стал наносить удары предполагаемым врагам.

  

   "Чем мы с ним занимались таким интересным и приносящим неплохие деньги?" - гадал я.

   Его родителям я не звонил, они тоже пока не объявлялись. Драка в церкви с попом была наверняка скандальной, и они обдумывают, как теперь ко мне относится - так мне казалось. Могло случиться и так, что я их мог больше и не увидеть. Но это меня не особо заботило. Деньги! Не то чтобы деньги интересовали меня, но почему у Дмитрия были деньги, а у меня нет? Или же просто родители никак не указали свою находку? Вряд ли: они скрупулезно все документировали и сохраняли. Тогда не нашли. Я посмотрел в сторону своей комнаты. Долгое время она стояла запертой, и никто туда не заходил.

   Я толкнул дверь и, встав в проеме, окинул комнату взглядом. Она не имела много возможностей для расположения тайника. Стены, оклеенные обоями, даже межквартирные, были недостаточно широкими, чтоб иметь возможность выдолбить в них нишу. К тому же под бумажными обоями было бы трудно скрыть выбитый проем. Если только плакатами.

   Я подошел к стене и аккуратно поочередно заглянул за висевшие на стенах плакаты. Но, кроме того, что обои под ними были ярче и меньше выгорели от времени, ничто не говорило о тайниках. Тогда я встал на четвереньки и стал скрупулезно осматривать паркет. Собрав всю пыль под кроватью, я также не нашел ничего такого, что говорило бы о наличии тайных, легко открывающихся и доступных ниш. Было понятно, что деньги использовались для продолжения бизнеса, и поэтому доступ к ним не должен был сопровождаться трудностями.

   "Думай! Куда ты их спрятал?"

   Я осмотрел потолок - о нем вообще не могло быть и речи: покрытый известкой, он казался вообще не подходящим местом для тайника.

   Оставалось со всей тщательностью осмотреть мебель. Мебель же, очень простая, тоже не оставляла надежд на обнаружение тайника. Но все же стоило попытаться, и я принялся ее осматривать.

   "Ну-ка, посмотрим".

   Мебели было немного: стол, тумбочка, кровать да шкаф. Еще полочка, но в ней навряд ли было возможно что-либо спрятать. Я начал с тумбочки. Она не скрывала в себе никаких тайн так же, как и кровать. Перевернув все вверх дном и вывалив содержимое на пол, я понял, что тайника нет и в письменном столе. Оставался шкаф. Открыв двери и сбросив все на пол, я планомерно осмотрел каждый стык. Казалось, что и здесь не должно быть никаких тайн.

   "М-да!"

   Я уселся на вываленное белье. Теперь после судорожных поисков тайника мне предстояло навести здесь порядок. Мысль о спрятанных деньгах, выглядевшая столь правдоподобной, теперь казалась глупой.

   Все равно было весело и забавно. Убил целых полчаса и заодно познакомился с содержимым шкафов в своей комнате. Ценного в них ничего не было - белье, постельные принадлежности, книги, одежда, модели боевой техники "Сделай сам", глобус, рулоны плакатов. Моя комната больше походила на склад, чем на спальню школьника. Теперь все это добро нужно было разместить по своим местам.

   Я стал распихивать вещи, как мне казалось, на те места, где они находились изначально. Но вываленные мною вещи никак не хотели укладываться. Если игрушки и плакаты я в конце концов просто забросил на шкаф, то постельное белье бросить как попало было нельзя. Но в таком же порядке, как оно лежало на полках, оно не укладывалось.

   Меня это стало раздражать, и я понял, что каждый комплект был свернут особым способом. На одну полочку можно было поместить с десяток вещей, разложив их в нужном порядке, но на нижнюю полочку почему-то помещалось тех же вещей всего восемь. Это заставило меня задуматься и более детально рассмотреть пространство между полками. Беглый осмотр не выявил ничего, что говорило бы о том, что пространство каким-то образом сужено.

   Но, конечно же, я понимал, что такого просто не может быть. Я просунул руку в пространство между полками и замерил длину, отметив, насколько углубилась рука. То же я проделал и с нижней полкой. Разница была всего сантиметра четыре, но никаких просветов или зацепок видно не было.

   Кажется, я что-то нашел. Только как вот вскрыть эту нишу? Ломать весь шкаф? Надо было подумать. Я осмотрел крепление верхней и нижней полки - ничего особенного. Потянул полку на себя и из-под нее в нижний отсек со стуком вывалился похожий на большую книгу ящичек из тонкой фанеры. Я подпихнул его рукой обратно наверх и задвинул полку, все встало на свои места. Снова выдвинул полку, и предмет выпал из ниши.

   Хитро придумано! Подхватив ящичек, я тут же вскрыл его. В узком пространстве ящика были бережно сложены купюры еще советского образца и несколько стопочек долларов разного достоинства. Рядом, отгороженный тоненькой перегородкой, лежал пистолет Макарова.

   Я встал с пола и пошел на кухню, захватив с собою ящичек со всем содержимым. Положив ящик на стол, стал аккуратно извлекать деньги. И хотя советские деньги считать не имело смысла, ради праздного любопытства я все же стал их пересчитывать, рассматривая профиль умершего вождя.

   Банкнот номиналом двадцать пять и пятьдесят рублей оказалось около пяти тысяч. А точнее - четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей. Много это или мало - мне было непонятно.

   "Надо будет об этом спросить у кого-нибудь"".

   Отложив рубли в сторону, принялся пересчитывать валюту. Долларов было тоже около пяти тысяч, но уже с плюсом - пять тысяч сто двадцать три доллара. И они тоже вызвали у меня интерес. Мне доводилось видеть только сотенные купюры, а тут были разного достоинства. Зеленые и спустя двадцать лет остались деньгами, лишь портреты президентов со временем стали крупнее. Под деньгами лежали исписанные листки, оказавшиеся списками должников с их адресами и номерами телефонов. Напротив фамилий были указаны суммы займов, процент и сумма отдаваемого долга. Общая сумма долга составила свыше двадцати тысяч долларов.

   "Интересно: а сколько набежало с тех пор?"

   Я вычислил общий процент. Оказалось около двадцати процентов годовых в валютном исчислении. Значит, по нынешнему времени они мне должны около девяноста тысяч долларов при самом приблизительном подсчете.

   "Неплохо! Хотя и немного: если раскинуть на почти двадцать фамилий, то получится в среднем по четыре с половиной тысячи долларов. Прикольно будет, если я, спустя столько лет, предъявлю счет за использование моих денег!"

   Отложив сколотую скрепкой стопочку бумаг, я взял следующую скрепленную таким же образом стопку. Это бумаги были со списками клиентов, с кем мы проводили валютные операции, а точнее те, у кого мы скупали валюту.

   "Мелкая фарца, жулики и карманники, - подумал я. - А эти, наоборот, интеллигенция, имеющая возможность выезда за рубеж".

   Я открыв следующую страницу и прочел заголовок: "Продажа".

   "Да ты, парень, банкир! Денег, правда, маловато. Судя по спискам, их должно было быть больше".

   "Мижольский, Францевич, Коган. Да, фамилии еще те!"

   Я взял список жулья и стал читать его.

   "Матвей. Матвеев Федор. Лупатый, Зорькин Игорь. Да... и клички тоже еще те!" Я продолжил чтение. Я пробегал по строчкам и тут заметил знакомую фамилию - Еременко.

   "Ерема - так мы были знакомы! А ты, значит, решил дурачка включить: просто дорогу переходил".

   Вопросов к этому Еременко возникло масса. И я решил отыскать его, во что бы то ни стало.

   Отложив бумаги, я отправился в ванную. Несмотря на синяк, мне уже не терпелось заняться хоть какими-то делами.

   Пока я умывался и сбривал уже черную и жесткую щетину, всматриваясь в зеркало, понял, что все это время в деревне я находился в законсервированном состоянии. Что в других, более подходящих условиях, в Москве или в другом крупном городе, я быстро нахожу на свою голову приключения. Я еще раз посмотрел в свои темные глаза - взгляд молодого волчонка - прямой, исподлобья и, главное, решительный.

   "Вот и денежки пригодились", - отсчитывал я найденные мною доллары.

   Я собирался в ближайший магазин, чтоб купить лэптоп. А затем на ближайшую барахолку, чтобы приобрести диск с данными о жителях Москвы. Просить Бориса Арсеньевича после инцидента с отцом Николаем было как-то неудобно. И поэтому я решил разыскать Ерему самостоятельно.

  

   Не успел я выйти из подъезда, как меня осенила мысль, что я не взял сумку для покупки.

   - Черт! - ругнулся я.

   И понимая, что возвращаться - плохая примета, все же решил вернуться, тем более что у меня имелась подходящая тара для компьютера, купленная мною по наивности для хождения в школу. К моей радости, так никто и не понял, что это не совсем то. А после школы это было уже не важно, тем более вне села никто и не знал, что у меня там нет компа.

   Взяв сумку, я стал спускаться по лестнице. Размышляя и считая шаги, эхо от которых разлеталось по всему подъезду. Тишина подъезда жилого дома всегда меня удивляла. Казалось, что в огромном мегаполисе, где количество людей сравнимо с количеством насекомых, нет места, где звенящая тишина била бы по ушам эхом собственных шагов. За все мое пребывание на новом месте жительства мне еще ни разу не приходилось встречаться с живущими по соседству людьми на лестничном пролете или площадке. И когда внизу хлопнула дверь, и кто-то тихо и не спеша, стал подниматься по лестнице, я остановился прислушиваясь. Краем уха я уловил странное движение снизу, и оно меня насторожило. Я почувствовал опасность, исходящую от тихих, пытавшихся скрыть свое присутствие шагов. Шаги неизвестного, какая-то его неуверенность и медлительность передавались мне, вызывая тревогу.

   "Бред какой-то!"

   Отогнав от себя проскочившую тревожную мысль, я продолжил спускаться.

   За следующим поворотом пролета я почти столкнулся с поднимавшимся по лестнице парнем. Мы остановились, и мгновение глядели друг на друга. В глаза. Не мигая. Между нами было всего метра два или два с половиной. Я стоял еще на площадке, а он замер посреди пролета в неудобной позе, оставив одну ногу на предыдущей ступеньке: охотник и жертва. Он осознал, что я понял, зачем он здесь, и потянулся рукой за спину.

   Его длинная кожаная куртка, одетая не по погоде, скрывала висевшую за спиной кобуру. Рука откинула полы куртки в сторону, открыв доступ к пистолету, при этом он не сводил с меня взгляда. Мне показалось, что он был немного растерян моим неожиданным появлением, но полон решимости до вести начатое до конца.

   Все происходило в полной тишине, в замедленном темпе, словно наши движения распались на отдельные кадры. Инстинкт самосохранения толкнул меня вперед. Его рука уже готова была показаться из-за спины. Мгновенье. Появилось черное дуло большого пистолета. Не хватало лишь нескольких кадров, на которых его рука направляется в мою сторону и нажимает курок.

   Затем в кадре появляется моя рука - с портфелем, нагруженным литром минеральной воды. Следующий кадр: я заглядываю в черное отверстие пистолета, и в тот же миг моя рука, движимая инерционной силой, ударяет по кисти незнакомца, державшего пистолет.

   Все происходило за доли секунды. Мы все понимали и видели, но сделать ничего не могли. Мы были ограничены скоростью нашей реакции. За мгновения до очередного действия мозг послал сигнал телу, и теперь нам только приходилось наблюдать, как мы двигаемся, повинуясь этим сигналам.

   Пистолет выпадает из рук убийцы и летит, ударяясь в противоположную стену, падает на ступеньки и, соскользнув вниз, через пару уступов замирает.

   Его мозг посылает всего один сигнал телу, несколько следующих мгновений незнакомец бездействует. Мое же тело, подпитанное адреналином, выполняет целую комбинацию действий: я прыгаю к нему и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, подныриваю под его вторую руку, с невероятной силой снизу вверх ударяю его плечом. Он пушинкой перелетает через перила и, упав с двухметровой высоты на ребристые уступы, замирает. Еще секунду я стою возле его тела, размышляя, что делать дальше.

   Теперь время побежало быстрее. Перешагнув через него, я продолжил спускаться, пытаясь восстановить дыхание. Адреналин рвал тело и сознание. Я с трудом сдерживался, чтобы тут же не забить его насмерть, размозжив голову о ступеньки. Но более разумная часть моего сознания говорила, что проблемы, которые могут возникнуть с органами, мне были не нужны.

   - Живи пока, уродец.

   Я остановился возле лежавшего на ступеньках пистолета: "Макаров. Пистолет убийцы", - посмотрел на приходящего в сознание несостоявшегося киллера и, решив, что не стоит оставлять ему орудие труда, нагнулся и подобрал пистолет. Бросил его в портфель и вышел из подъезда.

  

   Двор жил своей жизнью. Окинув взглядом игровую площадку, на которой возились ребятишки, а рядом беззаботно сидели их матери, я перевел дух и попытался успокоиться. Дрожь, охватившая все тело, как ломка, после сильной дозы адреналина, забирала силы и мешала сосредоточиться. Я еще раз обвел двор взглядом.

   Как всегда, во дворе стояли автомобили - днем их бывает меньше, ночью больше. Деревья в палисаднике, густые кусты сирени под окнами. Я осмотрел все места, за которыми мог укрыться сообщник, но не заметил никого подозрительного.

   Оставаться было нельзя. Ноги предательски подгибались, и каждый шаг - а он не должен был вызвать подозрения - давался тяжело. Я шел медленно, осматриваясь, стараясь не пропустить ничего, таящего опасность. Какое-то смутное чувство, что это еще не все, не покидало меня. Да что было в этом сомневаться? Молодой, неопытный убийца. Трезво мыслящий человек не пошлет его одного на дело. Да и к тому же, наверное, пути отступления просчитали. Уходить-то собирался, небось, на машине.

   Только теперь я услышал звук работающего двигателя. В тот самый момент, как я понял, что здесь задействован автомобиль, я уже обходил его с левой стороны. Тонированные стекла были закрыты, но при моем приближении окно переднего пассажира начало медленно приоткрываться. И снова я почувствовал, как глухие удары моего сердца, ускоряя темп, стали звучать с силой в ушах.

   "Они не начнут стрелять, - думал я, - здесь люди. Они трусливые ублюдки. Кишка тонка. Но если я покажу, что догадался, они могут на это решиться".

   Мысли неслись. А я только-только дошел до приоткрытого тонированного окна автомобиля.

   "Не показывай вида, что знаешь о них", - твердил я установку, но не удержался и взглянул на смотревшего в упор человека.

   Казалось, время снова остановилось. Медленно поворачивая голову, встречаюсь глазами с человеком, сидевшим на пассажирском сиденье. Да, я чувствовал ненависть и злобу, но не думал, что это так сильно выразится в моем взгляде. Интерес, а затем растерянность и страх успел я прочитать в его глазах.

   Я уже перенес вес тела на переднюю ногу, начал отворачиваться, а глаза, отставая от поворота головы, все еще смотрели на мужчину. Сознание жило своей жизнью, а тело - своей.

   "Окно закрыто, - отметил я. - Самое время палить мне в спину. Попрятали свои бородатые рожи за тонированные окна и упустили момент. Уйти с линии огня!" - пронеслось в голове.

   Тело двинулось влево, и я оказался перед капотом их автомобиля. Еще влево, и, перемахнув через заборчик, я оказался на площадке.

   "Вот так! Теперь вам неудобно!".

   Привычный бег времени восстановился, и я удалялся, стараясь прижиматься к деревьям.

   "Не один, зараза! Притянулись всем скопом!"

   Я окинул двор в поисках путей к отступлению.

   "Значит, отец Николай перешел от слов к делу".

   Я узнал пришедших за мной убийц. Это они, размахивая стягами с ликами святых, стояли у церкви отца Николая.

   "Черная сотня, мать их! Озлобленная на всех и вся кучка неудачников".

   Послышалось, как лязгнули двери моего подъезда. Хромая, держась за руку, парень, покушавшийся на меня, вышел из подъезда и направился к автомобилю.

   "Обрадует их теперь хорошей новостью, что ствол у меня".

   Я представил, как молодой получает подзатыльники.

   Машина тронулась с места, медленно, стараясь не задеть стоявшие автомобили. Началось преследование.

   Я стартанул, как спринтер, пересекая двор. Расстояние между нами увеличивалось, давая мне время на раздумья. Машина преследователей, медленно проезжая по двору, заставленному автомобилями, была ограничена в возможностях маневра и скорости. И за это время мне нужно было что-то придумать, чтоб уйти от преследователей. Но в голову ничего не приходило - только одно: бежать.

   Я выскочил на проезжую часть и тут же заметил стоявшую "копейку" с шашечками на крыше. Не спрашивая, я рухнул на заднее сиденье.

   - Поехали.

   - Куда? - спросил таксист.

   - Подальше отсюда.

   Таксист завел автомобиль и не спеша тронулся. Мои преследователи двигались следом, выжидая момент для новой атаки или же решая, что делать дальше. Отступать им было нельзя.

   "Наверняка догадались, что я их узнал. Черт! Что же делать?"

   Было понятно, что они не оставят теперь меня покое, даже Борис Арсеньевич был не в состоянии остановить этих фанатиков.

   - Куда едем? - еще раз спросил таксист.

   - Ты пока езжай, я потом скажу куда.

   - Слушай, парень, мне не нужен такой геморрой! Или адрес или вылезай.

   - На вот, возьми и успокойся.

   Я протянул сотенную зеленую купюру. Таксист молча взял, успокоившись, и, как бы благодаря меня, ответил:

   - Ну хорошо, покатаю тебя на эту сотню.

   Такси медленно двигалось в потоке, а я решал, что мне делать дальше. Преследователи, пристроившись следом, тоже пока не предпринимали никаких действий.

   "Решают. Созваниваются, наверное. И долго они так будут за мной кататься? Я ведь могу и позвонить кому-нибудь и сообщить о покушении".

   Наверное, они так и решили, потому что стали готовиться к обгону.

   Я представил, как они, обойдя нас, открывают окно и очередью из "калаша" укладывают меня вместе с этим таксистом и преспокойно скрываются, выполнив свою эпохальную миссию.

   - Братишка, ты прости, конечно, что я тебя в это втянул, - я обратился к таксисту. - Видишь ту старенькую "Шкоду", которая готовится нас обогнать по встречной?

   - Ну? - забеспокоился таксист.

   - Так вот, если они нас обгонят, то нам конец. Откроется окно, и они нас с тобой положат из "Калашникова".

   - Да ну нафиг! - не поверил таксист.

   - На полном серьезе.

   - Я тут ни при чем! Вылезай!

   - Поздно, брат, метаться. Лучше жми на газ. У меня в кармане две штуки зелени, если вывезешь - они твои.

   - Куда вывези? - кричал таксист.

   - Не нервничай. Я сам не знаю, не видишь, что ли? Драпай, как можешь, и все.

   "Шкода", прибавив скорости, начала обгон. Вот она уже вышла на встречную полосу, а таксист ничего не предпринимал.

   - В ступор что ли впал?

   Я перегнулся через сиденье и дернул за руль в сторону встречной полосы. Подрезав "Шкоду", мы выскочили на встречную.

   - Ты что творишь?

   - Жми на газ.

   Мы стали набирать скорость.

   - Давай за город. Будем кончать этот цирк.

   Я сунул руку в портфель и нащупал пистолет. Холодная черная сталь придавала уверенности. План созрел - просто выплыл - из пустоты, словно подсказанный кем-то: сворачиваем в лесок, даем по тормозам, я выскакиваю из машины и расстреливаю этих уродов. Каждому по две пули. Главное, чтобы они не успели выйти из машины. В ней их движения ограничены: ни прицелиться, ни укрыться. Все, решено. На душе стало ясно и спокойно. Невероятно спокойно. Что-то произошло, словно щелкнул какой-то переключатель в моей голове, и теперь я сам поражался своему спокойствию и уверенности.

   - За город давай, - спокойно сказал я.

   Достав из кармана деньги, я бросил на сиденье рядом с таксистом.

   - Вот, чтобы тебе спокойней было.

   - Может, лучше у поста ГАИ тормознуть, а?

   - Нет, не надо. Давай покончим с этим делом раз и навсегда.

   - Ладно, хорошо, как скажешь, - согласился таксист, глядя на деньги, рассыпавшиеся веером на сиденье.

   - И так... на всякий случай. Тут у меня ствол, наверняка уже мокрый. Так вот, я пойду в отказ, если его вдруг найдут у тебя под сиденьем. Это я к тому, что не стоит все-таки останавливаться. Хорошо?

   - Да, понятно, не стоило объяснять. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

   - Ну вот и хорошо.

   "Шкода" не давала расслабиться всю дорогу. Ища возможности, сравняться с нами, водитель создавал аварийные ситуации на дороге, выскакивая на встречную или подрезая другие автомобили, пытаясь зайти с другой стороны. Но при приближении к посту ГАИ они стали отставать от нас, держась на почтительном расстоянии. На какое-то время они совсем пропали из виду. Но стоило нам проехать пост, как я снова разглядел стремительно приближающийся зеленый силуэт.

   Чем больше мы отдалялись от поста ГАИ, тем транспорта становилось все меньше и меньше, а действия наших преследователей все активнее. Теперь мы уже неслись на возможной для этого автомобиля скорости, подгоняемые звуками выстрелов и двумя пулевыми отверстиями в стекле. Движок ревел, как раненый зверь, и казалось, что поршни вот-вот вылетят от натуги в выхлопную трубу. Еще немного, и наша лошадка издохнет, так и не вывезя нас из-под огня.

   На дороге совсем не осталось автомобилей, и нам все сложнее было уходить от "Шкоды". Теперь они висели у нас на самом хвосте. И мне без труда удалось разглядеть их лица: растерянные - каждый раз, когда я смотрел на них, - но растянувшиеся в глупой улыбке от охватившего их азарта.

   - Суки драные, рано радуетесь! - ругался я. - Есть для вас один подарочек.

   Но, как назло, вдоль дороги не имелось ни одного лесочка. И весь мой план мог рухнуть, поставив наши жизни под угрозу. Вдоль дороги тянулись низкие заборчики дачных участков, небольшие поселки и открытые поля. Лишь изредка от дороги их отделяла узкая полоска деревьев.

   - Ты не в курсе: скоро дачки закончатся?

   - Еще километров двадцать.

   - Протянем?

   - Думаю, нет, - ответил таксист.

   Да я и сам видел, что из нашей трубы шел черный дым, как из паровоза.

   - Черт, не срастается! Ты давай сделай так: видишь, фура прет, - я указал на маячащую вдалеке фуру.

   - Ну?

   - Выскочишь у нее перед самым носом на встречку и нырнешь обратно.

   - И все?

   - И все.

   - Попробую.

   Таксист, схватившись мертвой хваткой за руль, ждал удобной возможности для выполнения маневра. Достав пистолет и сняв его с предохранителя, я ждал подходящего момента.

   Фура приблизилась уже метров на двести, я развернулся и, выбив рукояткой заднее стекло, закричал:

   - Давай!

   Таксист вильнул на встречку. Теперь мне открылось для обстрела левое переднее колесо преследователей. Я прицелился.

   Стекло мелкими кусочками не ограненных алмазов разлетелось по крышке багажника. Я почему-то думал об этих кусочках стекла, подпрыгивающих на неровностях и скатывающихся на дорогу, в то время как пистолет стрелял, отбрасывая гильзы. По инерции меня отбросило вбок, когда таксист взял резко вправо, уходя от столкновения. Завалившись на бок от неожиданности, я все же удержал равновесие, но дальнейшей пальбы не потребовалось.

   Пробитое колесо вытолкнуло их навстречу движущейся многотонной фуре. И через мгновение - страшный удар уходящей от столкновения фуры в багажник "Шкоды" отбросил автомобиль преследователей в кювет.

   - Тормози!

   Таксист дал по тормозам. Ошарашенный увиденным, он с силой жал на тормоза. Наша "копейка", виляя из стороны в сторону, со страшным визгом остановилась лишь через сто метров.

   По асфальту еще катились мелкие детали от разбитых плафонов. В то время как "Шкода" пахала заросшие травой кюветы, разбрызгивая вокруг себя ошметки травы и куски земли. Через брызнувшие и опавшие черной пленкой окна было видно, как тела людей болтало по салону, переминая в огромном барабане.

   Несущаяся фура, оставляя за собой черный, клубящийся сизым дымом след, неслась по встречной полосе, медленно и неумолимо заваливаясь на левый бок. Водитель пытался справиться с вышедшей из-под контроля машиной, но непослушный прицеп, живя по своим законам, вилял из стороны в сторону, дымя тормозным следом. Его несло. И фура все же завалилась в кювет, оставив перевернутый прицеп на дороге.

   "Шкода" же на удивление легко отделалась: удар пришелся по касательной, и, перевернувшись пару раз, она осталась лежать на крыше. Разбитые стекла поблескивали возле кабины, а использованные подушки безопасности свисали пустыми мешками. Изрытая черным и сильно примятая трава отчертила след движения автомобиля и была усыпана кусками старой и намертво засохшей грязи, вывалившейся из-под машины. Перевернутые тела какое-то время были неподвижны, лишь потом я заметил их отчаянные попытки выбраться из-под обломков исковерканной машины. Но пристегнутые ремнями люди находились в столь неудобном положении, что справиться самостоятельно было тяжело.

   Я шел быстрым шагом и смотрел, как пробитое мною колесо вращалось, загребая воздух огромными разрывами.

   Стоны и крики несколько притихли, когда они увидели, что я приближаюсь к ним. Я шел не останавливаясь. Времени расправиться было в обрез, и, не раздумывая, я поднял руку с пистолетом и сделал два выстрела. Пули, пробив бак, застряли в сиденьях, открыв дорогу топливу. Запахло бензином.

   Я обошел автомобиль. Дверь пассажира была немного отогнута и, схватив ее обеими руками, я дернул что было сил. Дверь открылась.

   - Ну что, мудачье, п....ц вам пришел!

   Я присел возле полулежавшего вниз головой в неудобной позе бородатого человека. Его глаза выражали ужас, взъерошенная борода окрасилась кровью, а руки и часть лица были усеяны ссадинами.

   - Не надо, прошу, не надо, умоляю тебя, - шептал бородатый скороговоркой.

   На мгновенье меня посетило сомнение, но я отмахнулся от просьб бородатого.

   - Не надо меня просить. Ни к чему это. Вы ведь, гоняя меня по городу вчетвером, не песни петь звали. Так что теперь молить меня о пощаде? Каждому по делам его.

   Чувство победы и превосходства пьянило меня, вызывая безотчетную радость. Не знаю, какой коктейль из адреналина, топомина и еще бог знает чего был впрыснут в кровь. Меня несло. Даже я почувствовал, что мое лицо выражало безумство, и, не удержавшись, стал смеяться.

   - Да пошел ты! Псих конченый!

   Бородатый с ужасом смотрел на мое перекошенное от переизбытка эмоций лицо.

   - О, это кстати! - я протянул руку и подхватил зажигалку, выпавшую у кого-то из кармана. - Неплохо.

   Я осмотрел зажигалку. На золотом корпусе была выгравирована иконка, обрамленная мелкой россыпью алмазов.

   Блеснул огонек.

   - Вам это ничего не напоминает? - я поводил пламенем перед глазами бородача. - Пламя ада, - ответил я на свой вопрос.

   - Ты не сделаешь этого!

   - А почему нет? Я вам такую услугу оказываю. Вы ведь так любите своего хозяина. Вот и отправитесь к нему. Только вот к какому из двоих, а?

   Бензин стал скапливаться лужицей, впитываясь в одежду, распространяя вокруг себя резкий, головокружительный запах.

   - Вот и ванна готова. Ха-ха-ха!

   Я снова зажег зажигалку. В автомобиле началась паника, с криками о помощи, больше похожими на визг отчаянья, пассажиры рвались наружу.

   - Ты, дьявольское отродье, не жить тебе на белом свете!

   Бородатый с воплями ринулся в открытые двери, но ремни, на которых он свисал, удержали его тело.

   - Ну, ладненько.

   Я осмотрелся, отошел на небольшое расстояние от автомобиля. Достал мелкую купюру. Смял ее в шарик, подпалил и, дав ей немного разгореться, бросил внутрь машины. Пламя хлопком вырвалось наружу, обдав меня жаром.

   "Ну все! Пора сваливать!"

   Я побежал на трассу, отдаляясь от предсмертных криков отчаянья.

  

   - Вот урод - смылся! - я выругал таксиста, который решил исчезнуть в первую же секунду, как я покинул его автомобиль.

   Но мне не пришлось и минуты стоять в одиночестве. Из подъехавшей машины выскочил парень и, захватив огнетушитель, ринулся к полыхающей "Шкоде", но уперся в вытянутую мною руку.

   - Стой. Не надо.

   - Эй, ты чего?

   Рвущийся тушить огонь парень немного шарахнулся, взглянув на меня.

   - Поздно уже,- ответил я, и моя рука потянулась к пистолету.

   Но в это время за моей спиной раздался взрыв. И в глазах парня я увидел отражение черно-красно-желтого гриба, взметнувшегося над автомобилем. Взрывная волна теплым ветром прокатилась по нашим телам, ударив по ушам.

   - Ни хрена себе! - выругался парень. - Ты сам как? Что случилось? Тебе, наверное, в больницу надо: вид у тебя неважнецкий! - парень сыпал вопросами, переключившись на меня.

   - Да. Пожалуйста, добрось меня до Москвы.

   - А эти как?

   - Ты чего такой трудный? Мне нужно в больницу. Видишь, я сейчас могу скопытиться, - врал я, так как понял, что парень принял меня за одного из пассажиров злополучной "Шкоды".

   - А ну да, ну да. Поехали, - парень побежал к своему автомобилю.

   - У тебя, наверное, кровоизлияние в мозг, - завел разговор парень.

   - С чего ты взял?

   Я сидел на заднем сиденье и проматывал, как кинопленку, произошедшие десять минут назад события.

   - Глаза у тебя кровавые.

   - Что глаза?

   Я заглянул в зеркало заднего обзора, висевшее в салоне.

   - О черт, - выругался я.

   Мои глаза, как две красные лампы, отражали дневной свет.

   "То-то они от меня все шарахались, перепугавшись! Сосуды полопались, наверное. Давление уж слишком поднялось".

   Такое и раньше случалось, но не так сильно. Пару раз я получал по глазам в деревенских драках, и вместе с фиолетовыми, опухшими сливами синяками глаза превращались в нечто, больше похожее на глаза разъяренного быка, придавая моему лицу устрашающий вид. Не многие могли вынести мой тяжелый взгляд, но с таким дополнением даже оставшиеся смельчаки спешили отвести глаза. Мать приносила какие-то сосудоукрепляющие лекарства, я их пил, и такое случалось все реже. И вот опять.

   Я вспомнил, как на лестничном пролете пульс участился и давление подскочило до заоблачных высот. Мышцы получили такой импульс, что если бы вместо того неудачника стоял бетонный столб, то, думаю, и у него не было бы шансов устоять.

   А по сути, я ведь хилый. Относительно, конечно. По крайней мере, в классе я был далеко не самый крепкий. Но благодаря такой способности, которая в экстремальных условиях дает мне скорость, ясность мышления и силу, те, кто имел неосторожность наехать на меня, вмиг оказывались опрокинутыми наземь. Если честно, то я и сам иногда не успевал понять, как это все происходило. Действия тогда не поддавались логическому объяснению, а просто происходили. Когда нужно было ударить - я ударял, а когда сбить противника с ног - я сбивал с ног.

   Зазвонил телефон, и я отвлекся от своих воспоминаний.

   - Да? - спросил я.

   - Привет, Паша! Занят? - прощебетала Маша.

   - Есть немного.

   - Ты вечером появишься дома?

   - Думаю, да. А что?

   - Сегодня пятница, и мы тут с подругами задумали у тебя вечеринку закатить, - напрямик поинтересовалась Маша. - Ты не будешь против?

   - Да в общем-то нет...

   - Вот и хорошо! С тебя выпивка, а с нас - мы сами.

   - Хорошо, приходите.

   Я улыбнулся непосредственности московской молодежи. В деревне девчонки к себе, еще и закуску притаранили бы. Маша использовала меня, а вернее, мои деньги и квартиру на полную катушку. Хорошая девчонка! Но почему-то я считал ее своей родственницей - то ли сестренкой, то ли племянницей. В общем, никакого сексуального подтекста. Скорее всего, она тоже чувствовала именно это.

   "Вот и родня объявилась!" - улыбнулся я.

   Не успел спрятать я телефон, как он снова заиграл мелодию.

   - Алле? - я знал, что звонит Ирина.

   - Привет, дорогой, ты где пропадаешь?

   - Сам не знаю! Еду где-то.

   - Когда будешь? Я у твоего подъезда жду.

   - Не знаю! Не скоро, наверное.

   - Хорошо! Я у родителей. Приедешь - позвони.

   - Что - планы какие-то?

   - Да нет. Соскучилась по тебе. Хочу вечер с тобой у телевизора провести.

   - Вряд ли получится. Маша звонила пять минут назад, просилась вечеринку закатить сегодня.

   - Я ей дам вечеринку!

   - Я уже пообещал.

   - Ну ладно, тогда завтра увидимся. Пока.

   Ира положила трубку.

   "Обиделась", - я засунул телефон в карман.

   - Все, брат, приехали. Сам дойдешь?

   Парень остановил у какой-то больницы.

   - Спасибо, друг. Дойду, конечно.

   Я пожал руку в знак благодарности и вылез из машины.

   - Да не за что, - крикнул он вдогонку и, довольный, что сделал хорошее дело, поехал по своим делам.

   Я сделал вид, что поднимаюсь по крыльцу и, дождавшись, пока он скроется из виду, отправился снова на дорогу ловить такси.

  

   Сумерки, сгущающийся туман. Нависшая тишина давила своим безмолвием. Лишь изредка черные вороны подавали голос, расположившись на проржавевших и проваленных от времени куполах храма. Черные, потекшие кресты, возвышаясь высоко над землей, венчая купола, больше внушали ужас предвестия смерти, чем несли надежду на спасение. Мертвые деревья и почему-то черная трава вдоль тропинки, ведущей к ступеням, поднимающимся к вывороченным и разбитым резным дверям, настораживали, останавливали взгляд. Трава ходила черными волнами, бегущими вдаль и исчезающими из виду за горизонтом, что только подчеркивало одиночество стоящего храма.

   Но мне нужно было пройти этот путь, чтоб оказаться внутри. Затаив дыхание, я попадаю в мрачное помещение, где изображения сцен из жизни святых выступают из стен вполне натуральными человеческими телами: лица, смотревшие на меня укоризненно, вращающиеся глаза, следящие за каждым моим шагом, кровь, струящаяся по их телам, непристойные надписи общественных туалетов и следы затушенных бычков. Мои ноги, по щиколотку погрузившись в грязную жижицу, мерзли и издавали хлюпающие звуки при каждом шаге.

   "Почему мне нужно идти туда?"

   Мое нежелание продолжить путь усиливалось, но неведомая сила заставляла продолжать начатое. Гул нарастал, и мне казалось, что я начинал слышать отдельные слова:

   - Убей его, убей!

   Силуэты, собравшиеся вокруг тела человека, лежащего у трибуны, расступались, пропуская к нему. Я увидел мертвого отца Николая, лежавшего запрокинув голову, задрав застывшую окровавленную бороду вверх. Его тело, терзаемое тысячей рук, безвольно болталось из стороны в сторону, отвечая на каждый толчок или щипок.

   - Но он уже мертв.

   Я посмотрел на тех, кто требовал его смерти. Но они все равно твердили:

   - Убей! Убей!

   - Он мертв, - ответил я.

   И в этот момент отец Николай открыл глаза и, протянув руку в мою сторону, закричал:

   - Спаси меня!

   Силуэты исчезли. Грязь вскипела тысячами рук, появившихся из глубин и тянувшихся ко мне, ожидая моей поддержки.

   - Спаси нас!

   Ропот пробежал по стенам храма, поднявшись в разрушенные купола, разнесся по округе и спугнул воронье, взметнувшееся черной стаей.

   Я потянулся к появившейся из черного мрака болота руке и вытащил человека в черном балахоне, и еще, и еще. Вскоре вокруг меня черными силуэтами вновь гудели и шептали.

   - Мне нужно в туалет. Сейчас я быстро.

   Я отошел за колонну и, расстегнув штаны, стал отливать. Но позыв не проходил, а, наоборот, становился все нестерпимее. Я стоял и смотрел на струю, которая бесконечно вытекала из моего тела, не давая мне успокоения.

   - Ну, когда это уже закончится?

   Процесс стал затягиваться, а облегчения все не было.

  

   Я открыл глаза. Мочевой болел от нестерпимого переполнения. На автопилоте я добрался до туалета, и наконец-то мне полегчало.

   - Приснится же такое!

   Непонятно: переспал или недоспал. Голова гудела. Я сунул ее под кран. Холодная струя побежала по волосам, приводя меня в сознание и рассеивая остатки сна.

   - Минералка - мое спасение, - подумал я и отправился на кухню к холодильнику.

   - Ира?

   Сквозь слипшиеся ресницы я различил фигуру в моей рубашке.

   - Ты что - волосы перекрасила?

   Я стер остатки сна:

   - Ты кто? - обратился я к девушке, стоявшей в моей рубахе и по-хозяйски разбиравшей посуду.

   - Света, - девушка мило улыбнулась.

   - А откуда ты здесь взялась?

   Я открыл бутылку минералки и закрыл холодильник.

   - Я подружка Маши. Ты мне вчера разрешил остаться. Мои предки в загуле, дома просто кавардак. Вот я попросилась перекантоваться пару дней у тебя, пока мои не успокоятся.

   - А! Тогда понятно. Что-то вспоминаю, - соврал я, хотя на самом деле не помнил этого разговора.

   - У нас что-то было?

   - Нет. Ты вчера одну за одной опрокидывал. Уделался по-быстрому и лег спать. Мы сами гуляли.

   - Со мной спала?

   Я садился за стол, более внимательно разглядывая то, что упустил вчера.

   - Ага. Спал ты неспокойно.

   - Понятно.

   Разговаривать было больше не о чем. Я просто разглядывал ее голые ноги и часть груди, показывающуюся из расстегнутой, а точнее, незастегнутой рубашки. Света заметила мой блуждающий взгляд и улыбнулась. Я тоже улыбнулся ей в ответ.

   - Ладно, живи. Только ко мне одна девушка ходит, - предупредил я Светлану, а сам уже почувствовал: между нами пробежала искра.

   "Полуголая девушка на твоей территории - это серьезно", - про себя произнес я и, решив, что сексуальное напряжение, возникшее между нами помимо нашей воли, рано или поздно все равно разрешится, вернулся ко вчерашним событиям.

   - Сделай мне кофе, пожалуйста, - попросил Свету.

   Та без разговора забегала по кухне, готовя мне кофе.

   "А что? Пусть живет. Дома - порядок, пожрать всегда будет, да и от другого предложения, думаю, не откажется".

   Света поставила на стол кофе и, скрестив руки, встала у стола. Я посмотрел на ее руки: тонкое запястье, маленькие ручки.

   - Сделаешь еще для меня одно дело?

   - Какое?

   Я встал из-за стола и сходил в спальню, принеся с собой пачку зеленых денег.

   - Вот возьми. Съездишь и купишь мне лэптоп. Заскочишь на рынок, возьмешь диск с адресами жителей Москвы. Ну и себе купи, чего хочешь, на остальные деньги.

   - Договорились?

   - Ладно. Когда нужно ехать? - Света не скрывала радости, глядя на брошенные деньги.

   - Чем быстрей, тем лучше.

   Света схватила деньги и скрылась в комнате. Переодевшись, она заглянула на кухню.

   - Я мигом!

   И исчезла за дверью. Теперь я остался один, и погрузился воспоминания вчерашнего дня.

  

   Отец Николай оказался не робкого десятка. Прижатый стволом, он не оставлял надежду на мое благоразумие и, приняв во внимание мой возраст, надеялся, что у меня не хватит духу нажать на курок.

   Когда я добрался до его церквушки, на улице уже начинало темнеть. Зайдя со двора в небольшую дверь с черного хода, я застал священника делающим какие-то заметки, сидя за столом. Не то что бы он сильно растерялся при виде меня, но страх мелькнул в его глазах. Он выглядел еще более растерянным, когда я, сев напротив, зажег ту самую зажигалку с бриллиантовым обводом, которую он, без сомнения, узнал.

   - Ну что, Колян? Вот и вновь свиделись, - я смотрел в упор, прямо в глаза.

   Он растерялся, но, будучи человеком, не раз выходившим из сложных ситуаций, попытался взять себя в руки и не терять самообладания.

   - Что ты собираешься сделать?

   - Не знаю, - соврал я, даря ему надежду на жизнь. - А что бы ты сделал на моем месте? - спросил я его.

   И теперь он врал мне:

   - Не знаю. Что с моими ребятами?

   - Горят твои ребята. Ясным пламенем горят.

   Я зажег зажигалку, намекая на страшное событие. Он опустил голову.

   - Ты понимаешь, что ты зло? - еле слышно произнес он.

   То ли вопрос, то ли утверждение - именно так это звучало в его устах.

   - Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? - усмехнулся я.

   - Да, верю, - утвердительно ответил отец Николай.

   - А мне кажется, ни фига ты не веришь. Не вижу я здесь никакой веры. Деньги вижу. Обман вижу. Ты ведь бывший бандюга.

   - Я прозрел и замолил свои грехи.

   - Старые грехи, может быть, и замолил. Но на новые грехи тебя кто сподвиг?

   - Мы - орудие Господа.

   - Правда? Это он вам лично нашептал? Или как? А? Ну да! Пророчество и все такое.

   - Добро должно быть с кулаками, иначе мир ввергнется в пучину хаоса.

   - Как ни странно, я тоже так считаю. Но вот вопрос: кто из нас добро, а кто зло? У кого кулаки больше?

   - Ты зло.

   - Знаешь, я так не считаю. Мне кажется, что именно я делаю доброе дело.

   - Ты заблуждаешься. Твой разум покрыт черной пеленой ада, из которого ты возвратился. И сам теперь не ведаешь, что творишь.

   - Может быть. Но это мое зло и моя жизнь.

   У меня не было никакого желания вступать с ним в дискуссию, тем более, что нас могли потревожить, на что он, наверное, и рассчитывал, затягивая разговор.

   Я встал. Медленно, не спеша, обошел стол и оказался у него за спиной. Он напрягся, когда я положил руку ему на голову и сжал кулак, захватив прядь отросших волос.

   - Ну что ты так содрогаешься? Это, чтобы ты не делал лишних движений. Будешь сидеть тихо, может, будешь жить.

   - Что тебе от меня нужно?

   - Понимаешь, Колян. Зло я или не зло, но моя жизнь мало, чем отличается от жизни других живущих и, кстати, не менее грешных людей. И прошлая моя жизнь, по сути, тоже мало, чем отличалась от жизни обычных людей, ну за исключение нюансов.

   - И что?

   - Ты не спеши, дольше поживешь. Так вот, выяснилось, что круг моих знакомых был довольно обширен. Не могу сказать, что все мои знакомые были сплошь духовно возвышенными людьми. Но и ты, насколько мне известно, был далек от служения Богу. Так вот, мне очень интересно, не пересекались ли мы с тобой в прошлом?

   - Нет. Я тебя не знаю.

   - Ну, так я тебе и поверил! У меня остались долговые расписки. Не мог бы ты написать мне пару слов, чтобы я смог сличить твой почерк?

   - Что писать? - отец Николай взял листок и авторучку.

   - Напиши мне чего-нибудь религиозное. "Прости меня, Господи!" - к примеру.

   Священник, черкнув на бумажке предложенные ему слова, отбросив авторучку, попытался привстать. Но я усадил его обратно, надавив на голову рукой.

   - Что - это еще не все?

   - Да почему же не все? Как раз - все.

   Я поднес ствол к его виску и, подержав секунду, дав ему прочувствовать холод стали, нажал на курок. Голова откинулась, и тело накренилось на один бок. Не спеша, я обтер пистолет, несколько раз коснулся рукоятки пальцами безвольно свисающей руки и бросил его на пол.

   - Теперь все.

   Бросив беглый взгляд на комнату, удалился.

  

   "Вот ты и дал жару, брат! Засыпал Москву трупами, - я отставил кружку с кофе. - А совесть молчит. Наверное".

   Я вспомнил сегодняшний сон.

   "Ерунда! Отголосок вчерашнего дня. Нет у меня ни чувства вины, ни сожаления. Я сделал то, что должен был сделать, а именно: устранил голову. Надеюсь, на этом закончатся преследования. Я снова взял кружку и отпил еще глоток.

   "Крепкий, зараза! Девочка так ничего", - вспомнил я Свету в своей рубашке. - Лоску маловато, но ничего - подрастет, научится лоск наводить".

   Оставались считанные дни моего пребывания в Москве. Заживут раны, и я отправлюсь домой. Надоело болтаться здесь. Я вспомнил Любу, Машу, Аленку, Савика - другана закадычного. Теперь они мне казались такими далекими, оставшимися где-то в другой жизни - в более спокойной и беззаботной.

   "А Борис Арсеньевич опять оказался нерешительным, зря только попа подставили под бойню. Или бабосы зажал. Хотя наверняка для него это не деньги. Гребет, небось, бабки ртом и жопой. Чиновничек! Надоели они мне все. Ученые - недоумки, чиновники, религиозные мстители, Ира - проб...дь старая, малолетки, отмороженные на пиве и сигаретах. Ну и окружение у тебя, брат! Один лучше другого! И эта еще пригрелась. Придет - трахну ее!"

   Голова начинала болеть нестерпимо. Настроение портилось.

   "Пиво все выжрали!"

   Я стал собираться в магазин, пока моя башка не раскололась, как орех. Нужно было опохмелиться, как бы вульгарно это ни звучало.

  

   Звонок долбил маленькими молоточками по мозгам. Не спрашивая, я нажал кнопку домофона и впустил гостя. По ступенькам зацокали каблучки.

   "Ира или Надя", - определил я.

   Через минуту дверь открылась, и на пороге показалась Надя.

   - Привет!

   - Привет алкоголикам и тунеядцам!

   - Что - Маша оповестила?

   - Да, она самая, сидит теперь за спаивание под домашним арестом.

   - Ну, она тут ни при чем, зря ты ее заперла.

   - При чем, при чем! А ты куда собрался?

   - В магазин за опохмелятором.

   - Расслабься!

   Надя открыла сумочку и выудила оттуда две бутылки пива.

   - На вот, опохмеляйся.

   - Мамка пришла, пивка принесла. Спасибо.

   Я поцеловал Надю в щеку и отправился на кухню.

   - Ты рассказывай, что у тебя стряслось.

   Надя присела рядом и стала трепать мои волосы.

   - Что - проблемы?

   - Да были небольшие, но все вышли. Нормально все, не переживай.

   Холодное пиво разошлось по телу, успокаивая и притупляя головную боль.

   - Хорошо.

   - Что - легче стало?

   - Немного, - и, повинуясь Наде, лег ей на колени.

   - Хорошая ты, Надя. Наверняка бы стала моей женой.

   - Почему ты так думаешь? А Ира как же?

   - Да что Ира? У Иры одни деньги на уме. Ты знала, что у меня водились неплохие деньги?

   - Знаешь, если честно, я об этом даже и не задумывалась тогда, но Ире ты делал довольно дорогие подарки. Да и разговоры разные ходили.

   - Типа?

   - Водились вы со всякими преступными элементами. А потом один мальчик рассказал, как ты ему в лицо пистолетом тыкал.

   - А ты чего?

   - А что я? Время такое было, все мальчишки в бандитов играли.

   - Блин, дико-то как!

   - Да... было время.

   Надя склонилась надо мной и поцеловала в лоб. Немного подумав, она поцеловала меня в обе щеки, в подбородок и, в конце концов, в губы.

   - Ну что, муженек, пора мне. Хорошо с тобой, да дела зовут. Да и Ира, наверное, сейчас примчится.

   - Думаю, сегодня она все еще обижается, а завтра позвонит.

   - Что - поругались?

   - Да что мне с ней ругаться? Сама там чего-то себе вбила в голову. Понимаешь, она все мерит деньгами. У нее больше денег, и думает, что она главней меня. Смешно, правда? Природа ведь денег не просит. Она другими мерками мерит.

   - Наверное, ты прав.

   Надя поцеловала меня в губы, продлив поцелуй, наслаждаясь моментом.

   - Все, я убежала! Вечером зайду.

   Допив пиво, я отправился в кровать и после некоторых попыток подумать о чем-либо уснул.

  

   Движение по комнате, тенью пробивавшееся через мои веки, разбудило меня. Я приоткрыл глаз. Света, тихо что-то напевая, вертелась у зеркала, примеряя обновки. Я не стал отвлекать ее, а тихо лежал и наблюдал. Света, не смущаясь моего присутствия, тут же меняла наряд, оголяясь до трусиков.

   - Света, ты бы не вертелась голышом! А то я ведь не железный!

   - Ой! - спохватилась Света и, прикрыв грудь, выбежала в соседнюю комнату.

   Я поднялся с кровати, подойдя к пакетам, стал рассматривать покупки Светланы: пара комплектов нижнего белья, платья, обувь.

   "Хорошо погуляла!" - подумал я.

   - Ты комп хоть купила?

   - Да, он в кухне на столе, - выкрикнула Света из комнаты и через минуту с виноватым видом появилась в моей рубашке.

   - Что - не смогла остановиться?

   - Угу, - кивнула Света и протянула мне двести долларов.

   - Еще и сдача осталась? Ладно, не напрягайся, прощаю.

   Я притянул ее к себе и обнял. Она послушно прильнула ко мне. Я почувствовал ее запах и нежность тела. У меня появилось желание, но я не стал продолжать, решив отложить на вечер. Поцеловав ее в губы, убедившись в серьезности ее намерений и послушности, а больше - готовности. Я отправился на кухню искать нужного мне человека.

  

   Такси остановилось у видавшей виды пятнадцатиэтажной конструкции советской постройки. Расплатившись с таксистом, я огляделся. Казалось, что это была уже не Москва или, по крайней мере, окраины Москвы, а негритянский район где-то в американских гетто. Облезшие стены высотных домов, с участками проплешин отлетевших бетонных кусков, оголивших арматуру, торчащую, ржавеющую и оставляющую темные потеки на стенах после дождей. Деревянные окна, окрашенные где синей, где зеленой, а где и вовсе коричневой краской, смотрели на меня грязными стеклами и столь же грязными шторками, видными с улицы. Где-то стекол и шторок, пусть и грязных, и вовсе не было, и лишь какая-то утварь, стоящая на подоконнике, говорила о том, что здесь живут люди. Дверей в подъезде не было.

   Я вступил в подъезд. Резкий запах, ударивший мне в нос, вызвал тошноту, но я сдержался и, прикрыв нос, стал подниматься по лестнице, считая номера квартир.

   - Вот, блин, бомжатник.

   Я осматривал облупившиеся стены, испещренные надписями, которые были сделаны всевозможными способами. Затоптанные стены местами были к тому же обожжены, а лежавшие тут же пакетики, шприцы и видавшие виды черные от копоти столовые ложки говорили мне о том, кто жег эти костры и для чего.

   Пройдя пару пролетов, я наткнулся на одного из таких пожарников, лежащего навзничь. Парень, сухой и почерневший от такой жизни, как сама смерть, смотрел на меня стеклянными, ничего невидящими глазами, что-то бормоча себе под нос.

   Я просто переступил через него и продолжил путь на седьмой этаж, где, по моим подсчетам, должна была находиться нужная мне квартира. Лифтом я не рискнул воспользоваться, да и, если честно, сомневаюсь, что он вообще работал. Чем выше я поднимался, тем надписей и следов от огня становилось все меньше.

   "Наверняка у полудохлых наркоманов нет сил подниматься на такие высоты. Да, собственно, зачем это и нужно?" - размышлял я, считая ступеньки. Мне и самому с непривычки было тяжеловато.

   Вот наконец нужная мне квартира. Я стучу в дверь. За дверью слышится копошение, бурчание, щелчок замка - дверь открывается и предо мной предстает очередной мужик шестьдесят второго года рождения с нужной мне фамилией, именем и отчеством.

   Их, к моему удивлению, оказалось трое. Тогда я понял, насколько велика Москва, в которой - при всей ее обширности и разнообразии - скрываются двойники и тезки. Не только с одинаковыми фамилиями, но и с повторяющимися судьбами, с одинаковыми радостями и трагедиями.

   Вот и этот очередной и, к моей радости, последний в списке Ерема мало чем отличался от видимых мною ранее Еременко. Тот же испитой вид, та же небритая физиономия. Рваная в хлам майка, мятые брюки или драные трико.

   Но этот был другой. Он повел себя по-другому. Увидев меня, он присел от неожиданности, а рассеянный с перепоя взгляд сфокусировался на мне. Выражение его лица говорило, что он узнал меня.

   - Ну, здравствуй, Ерема, - толкнув его внутрь квартиры, я вошел и запер дверь.

   - Здравствуйте, - Ерема ошарашенно пятился назад, спотыкаясь о хлам, которым была завалена вся квартира.

   Он обошел стол, и теперь тот нас разделял, видимо, по мнению Еремы, он был способен оградить его от меня. Я молча двигался по квартире. Пройдя в комнату, взял табурет и, поставив его у стола, сел.

   - Ну что, Ерема, за тобой я пришел.

   - Зачем за мной?

   Ерема не мог понять, то ли это действительность, то ли вновь обострение, вызванное белой горячкой. Он не раз уже гонял чертей по квартире, но чтоб такое! Его мечущиеся глаза, останавливающиеся и сосредотачивающиеся на моих кроваво-красных глазах, округлялись, выражая ужас. Пересохший вмиг рот покрылся белым налетом, а дыхание стало глубоким и прерывистым, с остановками.

   - Сядь.

   Испугавшись, что он в ужасе начнет метаться по квартире, я усадил его за стол.

   - Ты кто?

   - Неужто не узнал?

   - Но ты ведь мертв?

   - Мертв.

   - Ты черт?

   Я не выдержал и засмеялся. От моего смеха ему сделалось еще хуже.

   - Зачем ты пришел?

   Его пересохшие губы не могли уже ясно и четко выговаривать слова, и он, с трудом отрывая язык, шипел.

   - Я же сказал: за тобой.

   Я понимал, что если я сейчас соскочу с табурета и громко закричу, вытянув к нему руки, то его точно хватит кондратик. И, чтобы успокоить его немного, чтобы добиться ясности, я достал из-за пазухи пузырь водяры, прихваченный мною в предчувствии такого вот момента.

   - На вот - смочи горло.

   Я поставил бутылку на стол среди грязных тарелок, сковородки с жареной картошкой и нескольких уже полных пепельниц.

   Он молча схватил бутылку, ловким движением вскрыл зубами и тут же из горла долгими и глубокими глотками стал опустошать тару. Отпив половину, он поставил бутыль на стол и облегченно вздохнул. Ему полегчало. Теперь все было уже не так плохо, не надо бежать куда-то в поисках опохмелки после вчерашнего застолья. И я уже не казался столь страшным, а походил на доброго ангела, принесшего ему спасенье. Пусть даже перед его кончиной, но облегчение.

   - Что я должен сделать?

   Он не возражал, безропотно приняв свою участь и так и не осознав, что я живой человек. Ерема имел случай убедиться, что не так страшен черт, как его малюют. Я не стал разубеждать его, а, пользуясь моментом, продолжил расспрос.

   - Покаяться ты должен, Ерема.

   - В чем?

   - Ну, раз я пришел, значит, о последних минутах моих.

   - А... ну понятно, - Ерема призадумался.

   Собравшись с мыслями, он повел рассказ.

   - Тот вечер, ночь - будь она не ладна - изменила всю мою жизнь. Сломался я. Не в том смысле, что у меня было шесть переломов, а в том, что надломилось что-то в моей душе.

   - Если она есть, конечно, - вставил я.

   - Что мне теперь вечно гореть в аду? - забеспокоился о своей судьбе Ерема.

   "Вот прет, блин!" - усмехнулся я про себя.

   - Ну почему прямо сразу в ад? - поспешил я успокоить Ерему. - Сейчас и решим, что с тобой делать.

   - Ну да. Суд значит.

   Вид у Еремы сразу стал жалостливый, и он даже попытался пустить слезу, чтоб разжалобить меня.

   - Ты только правду говори и ничего не скрывай, а то за ложь еще сильней наказывают, - припугнул я Ерему, предвидя, что он начнет выгораживать себя.

   - Все как есть расскажу. Никогда не забуду, что было в тот вечер.

  

   - Ну что - долго еще ждать?

   Лохматый, Пыра, и Гога, переминаясь с ноги на ногу, докуривали сигареты, поминутно сплевывая на тротуар. Побросав бычки в урну, они тут же достали еще по одной сигарете и снова закурили.

   - Может, чего просекли?

   Пыра волновался, шутка ли: еще вчера он крутил коровам хвосты, а сегодня он в Москве на пару со своим дядькой пытается заработать денег.

   - Ерему где еще носит?

   Пыру начинал бить мандраж, но, глядя на своих спокойных товарищей, безмолвно куривших и как будто не слышавших его слов, немного успокаивался.

   - Что не было еще их? - наконец-то появился Ерема, тихо и как всегда незаметно выросший из темноты.

   - Ждем пока, - откликнулся Гога.

   Бывалый, побитый судьбой и семейными неурядицами, сбежав от жены на вольные хлеба, теперь он перебивался мелкими заработками в Москве. Он так же, как и Пыра, Лохматый и Ерема, родился и вырос в деревне. И, несмотря на разный возраст и происхождение, у них было на удивление много общего. Встретив друг друга на вокзале, распив портвейну, они почувствовали себя родственными душами и решили держаться вместе, пряча свой страх перед большим городом.

   Поначалу они выполняли мелкие поручения больших хозяев в лейтенантских погонах и хозяев местных торговых точек тут же на вокзале. Что-то принести, разгрузить, подмести, посторожить. Грязная и тяжелая работа им была привычна, но случай изменил всю их жизнь.

   Москва - большой город. Тысячи людей ежедневно приезжают в этот город по делам и тысячи уезжают. Все они, или, по крайней мере, значительная часть, проходят здесь через Казанский вокзал. Люди разные: вполне успешные, по меркам четверки, предприниматели с баулами поклажи, бегающие в поисках рабочей силы для погрузки на поезд; такие же колхозники, как и они сами, из деревни, приезжающие в Москву в поисках заработка; цыгане, да и много всякого сброду. Но среди всей этой пестроты и разнообразия встречается особая категория лиц. Именно встреча с одним из таких гостей столицы и изменила всю жизнь четверки.

   Это командированные, или вахтовики, возвращающиеся через Москву домой с северных территорий страны. Уставшие от тяжелого труда, быта, от жизни, в силу привычки они искали спасения в вине.

   В многочасовом ожидании на вокзале в Москве, где делали пересадку, они искали собутыльников, с кем можно было распить бутылку-две портвейна, а может, чего и покрепче. Мечущиеся души часто находили друг друга, узнавая и выделяя по ведомым только им признакам из тысяч лиц в переполненных залах вокзала. Уединялись, прячась от глаз вездесущей милиции, и ослабляли душевное напряжение.

   Они иногда были не прочь выпить после тяжелого или не очень дня. В то же время на радость проезжающим часто встречались и коренные обитатели вокзала, что они демонстрировали всем своим видом. Местные все-таки. Они знали все углы и закоулки, где можно было уединиться. Знали места, где можно было приобрести пьянящую жидкость по сходной цене, что было практически чудом во время всеобщего дефицита.

   Гоге везло: практически ежедневно он находил спонсора из числа гостей столицы и столовался с обилием выпивки. Но однажды гость оказался заносчивым и невыносимым, отчего благодарность Гоги переросла в негодование. Ударив собутыльника, он отправил его в глубокий нокаут и, можно сказать, совершенно случайно опустошил его бумажник, решив таким образом наказать неблагодарного гостя.

   Муки совести от содеянного мучили его недолго. Наутро наряд милиции задержал Гогу, найдя его неподвижно лежавшим в двадцати шагах от места совершенной им сатисфакции. И сидеть бы Гоге в местах не столь отдаленных, но сумма, отобранная у гостя, была столь значительная, что оперативник - по совместительству следователь и в то же время начальник опорного поста - тоже пришел в негодование от такой несправедливости и попросту поделил деньги, забрал половину себе и оставив половину Гоге. Гостю же вынесли благодарность за участие в поимке опасного преступника, и о не возможности вернуть похищенное, и бедняге не оставалось ничего другого, как воспользоваться оставшимся билетом и удалиться из Москвы наученным горьким опытом.

   Так родилось содружество органов правопорядка и не столь послушного и не соблюдающего этот самый порядок элемента. Четверка быстро поставила на поток обнаруженный способ отъема денег. Но состоятельные клиенты попадались все реже, и вернулись бы они снова к подметанию улиц и разгрузке вагонов, но шальные деньги изменили их миропонимание, взрастив в них зачатки бандитизма. К прошлой жизни пути не было.

   Встреча, которую они назначили, должна была решить все проблемы. Два сопливых подроста, наглые, не ставившие их ни во что, банковали скупкой валюты. Ерема уже не помнил, при каких обстоятельствах они сошлись с этими двумя, но причина лежала на поверхности: валюта, перепадавшая к ним от гостей столицы, несмотря на свою ценность, не была востребована их окружением, а эти двое скупали ее и - в принципе - по хорошей цене.

   Страх перед этими столь уверенными в себе юнцами сидел глубоко внутри, подтачивая и расшатывая и без того ущемленную психику. Вследствие чего Ерема приобрел обрез, чтобы чувствовать себя поувереннее. И вот этот обрез теперь грел его душу, отвисая тяжелой ношей под складками легкого плаща.

  

   - Ну наконец-то объявились! - Пыра облегченно вздохнул и засуетился, заглядывая в глаза товарищей, пытаясь прочесть в них готовность.

   - Не маячь перед глазами, - предупредил Гога Пыру и побежал к автомобилю, остановившемуся в десяти метрах.

   - Чего так долго? Устали ждать! - злился Гога.

   - Дела, значит, были. Чего всем стадом приперлись? - раздалось из машины.

   - А что? - немного замялся Гога.

   - Ты бы еще маму привел. И бабушку.

   В салоне засмеялись.

   - Ладно, чего там у вас? Давайте, и мы поедем.

   - Ехать надо, - вставил Ерема.

   - Ну ехай!

   Ерему коробило от такого обращения, но он сдержался.

   - Давай прокатимся тут недалеко.

   - Мля... Мы что вам - такси что ли? Делать нам не хер, как катать весь этот колхоз по Москве!

   - Мужики, да чего вы? Дело-то стоящее! - Пыра попытался уладить возникшие разногласия.

   - Пыра, мужики в колхозе. Ты понял? Это ты мужик, а мы правильные пацаны. Ладно, конь с вами! Сидайте, не зря же тащились, - и открывшаяся защелка двери открыла путь в салон.

   "Вот мы и здесь", - подумал Ерема.

  

   Решение заняться чем-нибудь посерьезнее, чтобы перекрыть все возрастающие потребности, возникло сразу. Общим собранием, устроенным в привокзальном кафе, четверка единодушно проголосовала за переквалификацию в разбойников, отчего все сразу почувствовали себя более значимыми, как будто совершили восхождение по карьерной лестнице.

   Мокруха никого не пугала. Деревенская жизнь с ее еженедельными забоями скота притупила в них чувство сострадания и страха перед кровью, а озлобленность ко всему несправедливому миру лишь подогревала возникшую агрессию. С жертвой определились тоже быстро. Родители одного их знакомого были очень состоятельными людьми и наверняка в квартире держали огромные суммы денег. Но больше, конечно же, хотелось почувствовать власть над теми двумя сосунками, которые не считали их за людей, унижали их, высмеивали, да и вообще все время смеялись, радуясь жизни. Это больше всего и задевало Ерему, с его трудным и голодным детством.

   - Куда едем?- спросил Павел, сидевший на пассажирском сиденье спереди.

   - К нему домой, - Ерема выдернув из-за плаща обрез, ткнул его в голову Павлу.

   - Ну что, салаги, повеселились? - Гога протянув руку с выкидухой и, повертев ею перед глазами Дмитрия, приставил к шее.

   - Вы что, мужички, рамсы попутали? - Дмитрий, остановив машину, попытался освободиться от приставленного к горлу ножа.

   - Но! Ты даже не думай, - Гога вдавил нож в горло.

   - Давай-давай поехали, чего стоим?

   - Ну ладно, уроды, сами не знаете, во что вляпались! - Дмитрий завел машину и поехал по указанному направлению.

   Павел молчал. Ерема, державший ствол у его затылка, опустил его, решив, что теперь они никуда не денутся. Им вчетвером было тесновато на заднем сиденье, но замаячившие впереди деньги примиряли их с этим неудобством. Так в полной тишине они проехали почти двадцать минут.

  -- Сиди, не дергайся! - Ерема снова поднял ствол, направив в лицо обернувшемуся Павлу.

   - Значит так, мужики, хватит тут беспредел разводить. Мы даем вам шанс разойтись по своим. По-хорошему, так сказать. Мы останавливаем машину, вы выходите, и мы про все забываем.

   Ерема смотрел на Павла, не отрываясь. Тяжелый взгляд налитых кровью глаз гипнотизировал его, лишая сил и уверенности. Павел не боялся его, а он, вдавленный в сиденье тяжелым немигающим взглядом, сгорал от страха и неуверенности. Палец ерзал по курку, потея и покрываясь испариной, дрожал. Все, на что хватило Ерему, - это отрицательно помотать головой.

   Из всей их четверки на тяжелый взгляд Павла не поддался только Гога. Простой и прямолинейный, обладающий недюжинной силой, он был короток умом и поэтому всегда был на вторых ролях. Но теперь он взял инициативу в свои руки, и Ерема почувствовал, как власть уплывает.

   - Ты что - на понт нас решил взять, сосунок? Отвернул репу и уставился смотреть картинки!

   Гога сам удивился, что ему удалось составить столь длинное предложение, и, почувствовав себя крутым, дал Павлу подзатыльник.

   Но тот не обратил на это внимание и обратился как ни в чем не бывало к Дмитрию:

   - Что, брат, похоже, попали мы. Видишь, они отмороженные на всю голову. Положат они всех. И тебя, и меня, да еще и родителей твоих прихватят. Ублюдки отмороженные!

   - Да, полный пипец. У меня мать еще беременная. Представляешь?

   - Да, это что-то!

   - Хлеборезки прикрыли, я сказал!

   Ерема бросился отвоевывать авторитет, вспомнив уголовный жаргон. Но Павел не слышал.

   - Что? Давай прощаться. Ты был лучшим другом. Братом. Я любил тебя, как брата, - Павел обнял Дмитрия.

   - Прощай, брат, я тоже тебя любил, как брата. Эх, родителей жалко.

   Ерема ткнул Павла стволом, но тот, взбеленившись, развернувшись на сиденье, улыбаясь безумной улыбкой, с горящими от ярости глазами закричал:

   - Ну что, ублюдки, попали вы! По-крупному попали! Увидимся в аду! - и дико засмеялся, показывая, что презирает смерть.

   Ерема сначала расценил это как очередную выходку, но тут почувствовал, как автомобиль начал стремительно набирать скорость, и страшная догадка осенила его.

   Впереди показались фары встречного автомобиля, приближаясь, увеличиваясь в размерах, заполняя все пространство. Вся жизнь пронеслась перед глазами, оставляя след на начавшей седеть голове. В мгновенье он представил, как они врезаются в тот автомобиль, и его тело, движимое инерцией, разрывается о куски искореженного металла. Только не это! Он панически боялся расчленененки. Он судорожно нащупал ручку двери и вывалился из переполненного салона стремительно несущейся машины.

  

   - Вот так, - закончил Ерема. - Крутые вы были, сукины дети! До сих пор перед глазами стоит! Как будто вчера это все было.

   - Да, трогательный рассказ. Берет за душу. Значит, ты вылетел из автомобиля?

   - Да, самому не верится, что уцелел. Побился весь, переломался, обтерся об асфальт, видишь? - Ерема задрал майку и повернулся: вся спина была покрыта мельчайшими шрамами, образующими рисунок, похожий на крокодилью кожу. - Зубы растерял по всему асфальту, - он приоткрыл рот и постучал по керамическим зубам. - Вот видишь?

   - И что?

   - Да так, ничего.

   Полное ничтожество! Сломавшийся, спившийся и убогий, как сама жизнь, борющийся за жизнь, но принявший свою участь как неизбежное. Смирившийся, но не терявший надежды, раскаявшийся в своем поступке и ожидающий свершения наказания - земного или небесного. Он ждал этого дня, мучимый воспоминаниями и терзаемый совестью. И когда миг расплаты настал, он, облегченно вздохнув, вверил свою судьбу пришедшему за ним ангелу.

   - Раздевайся.

   - Что?

   - Раздевайся, говорю.

   - Зачем это? - Ерема непонимающе уставился на меня.

   "Да я и сам не знаю", - подумал я.

   Просто мне казалось, что самоубийцы всегда выпрыгивают голышом.

   - Пред Петром предстанешь на суд. Он будет решать, что с тобой делать: то ли в ад тебе отправляться, то ли в рай, может, еще и поживешь, - собирал я все, что знал об этом.

   - А-а, - протянул Ерема, утвердительно кивнув головой.

   Он принялся снимать с себя одежду, бросив все на пол, предстал предо мной голышом.

   - Ты одежду собери и аккуратно на стул повесь. Не каждый же день к тебе ангелы приходят.

   - Я сейчас, - Ерема подхватил брошенную одежду и принялся аккуратно развешивать ее на спинке стула.

   - Теперь подойди к окну, открой его и залезь на подоконник.

   Ерема послушно отправился к окну и, взгромоздившись в проем, посмотрел на меня.

   - Ну давай! Вперед! - скомандовал я.

   - Что - прыгать? - переспросил Ерема.

   - Да, доверься Богу - пусть он разрешит твою судьбу. Лишь вера тебя спасет.

   Ерема выпрямился во весь рост и, вознеся руки к небу, крикнул:

   - Господи, я иду к тебе!

   На секунду обернувшись, взглянул на меня, удостоверившись в моем существовании, и сделал шаг. Я не стал подходить к окну: звук упавшего тела долетел до моих ушей, а развернулся и вышел из квартиры. На выходе из подъезда я посмотрел на лежавшее без движения голое тело Еремы.

   - Да, дружище, не зря ты жил все это время.

  

   Я достал телефон и набрал номер Веры Тимофеевны. Через минуту услышал ее голос:

   - Алло, Паша.

   - Здравствуйте, Вера Тимофеевна. У меня для вас новость.

   - Какая? - удивилась вера Тимофеевна.

   - Не телефонный разговор. Вы не могли бы прислать машину?

   Я назвал место, где буду ждать.

   - Хорошо.

   Через сорок минут я уже сидел в гостиной огромного дома Гейтсов. Вера Тимофеевна в черном платке вышла мне навстречу.

   - Что случилось? - спросил я, удивленно посмотрев на черный платок.

   - Отец Николай... - царство ему небесное - покончил собой.

   -А-а. А что так? Надеюсь, не я этому виной?

   - Да нет, что ты, Паша! Сын его в автокатастрофе погиб. Он, видать, не смог этого пережить и пальнул себе в голову.

   - Бывает, - понимающе кивнул я головой.

   "Интересно, как бы ты отнеслась к этой новости, если бы узнала, что отец Николай послал своего сына с подручными убить меня? - подумал я и усмехнулся про себя: - Наивные люди. Хоть и богатые".

   - Борис Арсеньевич скоро будет?

   - А он дома. Одевается. Он в бане был. Сейчас выйдет.

   - Так что ты хотел, Паша, нам сказать?

   - Подождем Бориса Арсеньевича. Вы скажите, чтоб принесли чего. Коньяка, например. Я думаю, повод будет.

   Через двадцать минут нашего разговора ни о чем с Верой Тимофеевной вошел Борис Арсеньевич.

   - Ну, молодой человек, как жизнь? - Борис Арсеньевич протянул мне руку.

   - Нормально.

   Я пожал протянутую руку.

   - Давай рассказывай, что там у тебя.

   - Думаю, что вам это нужно знать, как бы больно об этом ни было сейчас вспоминать.

   Откашлявшись, я начал рассказ, поведанный мне Еремой, - не спеша, со всеми предысториями, с дикцией профессионального чтеца. Я рассказывал о последних минутах жизни Дмитрия и друга его Павла. Я вел рассказ и смотрел, как бежали слезы по щекам родителей, как менялось выражение их лиц при приближении развязки моего повествования. Они знали, чем это все закончилось, и неминуемость страшного окончания этой истории давило на них все сильней. Теперь они уже не пытались скрыть своих слез, которые бежали все сильнее, капая с лица на одежду. Но я читал в их лицах и скрытую надежду на чудо, надежду на то, что они могут и ошибаться и не знать всего. Вдруг он, их единственный сын, каким-то чудом смог уйти от неминуемой смерти. Вдруг он тоже, как и этот Ерема, жив и здоров. Потерял память, и мало ли что еще могло произойти чудесного. Но чудес в жизни так мало.

   Я подошел к кульминации повествования. Повторил свои слова при прощании с Дмитрием, о нашем признании друг другу в любви, о решимости пожертвовать своими жизнями, чтоб спасти родителей, о том, что он знал о беременности матери. И мои последние слова, обращенные к отморозкам, решившим обогатиться, потонули в рыданиях. Я сделал паузу. Слезы текли и из моих глаз. Я мог выдержать рыдание матери, но рыдание мужчины - нет.

   Женщины плачут часто, мужчины же не плачут вообще. Лишь невыносимое горе может вызвать слезу у мужчины. И только гордость за мужество отдавшего жизнь сына могло вызвать рыдание отца. Я все понимал, и это давило на меня. Я плакал, как ребенок, глядя на них.

   Я замолчал, мне больше нечего было им сказать. И я оставил обнявшихся рыдающих родителей на диванчике и удалился из дома. На улице я сказал ожидавшему водителю, чтоб тот отвез меня домой.

  

   Время шло. Три дня я сидел, не выходя из дому. Краснота глаз спала, синяк сошел, и я уже подумывал отправиться на вокзал за билетами: Москва меня больше пока не интересовала.

   Света, попросившаяся пожить пару дней, но уже успевшая поднадоесть мне своей предсказуемостью и откровенной тупостью, все еще была здесь, скрашивая мое одиночество.

   Маша, прибегавшая пять раз на дню, сообщила мне, что мама на неделю уехала со своим другом куда-то отдыхать и передавала мне привет.

   От Иры же не было пока никаких известий. Она мне не звонила, не звонил и я. И что удивительно - я не обижался на нее. Я вдруг понял, что какие бы сложные отношения у нас с Ириной ни были, что бы ни происходило между нами, какие бы мы ни занимали должности и какой бы ни был у нас социальный статус - мы все равно останемся близкими друг другу людьми. И пусть мы живем в разных местах с разными людьми, то, что нас когда-то связывало, будет жить в наших сердцах всегда. И ни я, ни она не сможем вычеркнуть друг друга из своих жизней только потому, что мы знали друг друга, влияли друг на друга.

   Нас связала судьба, вписав наше знакомство в общую линию судеб. Какая бы она ни была, я любил ее тогда. И, возможно, часть той любви через нее передалась и мне, прежнему. По крайней мере, я чувствую к ней тепло и нежность, даже благодарность за то, что все это время она несла все те же теплые чувства ко мне и выплеснула их на меня, нынешнего. И пусть мы стоим на разных ступенях социальной лестницы - как она считает; пусть мы разного возраста - как считаю я, - то, что нас объединяет, гораздо сильнее всего этого. Вчера я старше ее и с деньгами, сегодня - она. Завтра, может, я снова займу более высокое положение. Все течет, все меняется. Так к чему обращать на это внимание, если мы уже объединены судьбой и вся наша дальнейшая жизнь зависит из того, что мы были близко знакомы?

   Вот оно - следствие рождения новой парадигмы. В следующей жизни мы снова можем быть молодыми, снова можем любить друг друга, а можем и не любить - право выбора. Но как бы то ни было, знание о том, что между нами было, пусть и сто лет назад, сделает нас не просто знакомыми.

   Мысль о том, чтобы все повторить, будет рождаться с каждым нашим новым знакомством в последующих жизнях. И это касается не только Иры и меня. А Иры и еще кого-то, кого она любила после меня. Меня и моих девочек, которых я, может, и не люблю, но отношусь к ним с трепетом. Это относится и к друзьям - к Савику, ныне живущему, и Дмитрию, которого родители все не решаются вернуть к жизни.

   События, которые нас связали и связывают, остались в вечности и неизменны. События, выстроившие линию наших судеб, отразились на нас и будут отражаться в будущем - сближая нас или, напротив, разобщая, - неважно: мы связаны. Это - как игра, у каждого свои роли. Вся наша дальнейшая жизнь, все наши последующие жизни будут соединены. Пусть только для того, чтобы сохранить связующую нить со своим прошлым. Даже это простоватая Света, тоже ставшая частью моей судьбы, но не подозревающая об этом. Я даже почувствовал благодарность, что она есть в моей жизни.

   "Да вот меня поперло! Но, наверное, так оно и есть".

   Я поднялся с кресла, где сидел погруженный в глубокие размышления, и отправился на кухню к Светлане, читавшей учебник по литературе.

   - Солнце, тебе хорошо со мной?

   Переполненный благодарностью к людям за то, что они просто есть в моем мире, я искал возможности выразить признательность всем знавшим меня.

   - Да, - коротко ответила Света, удивленно взглянув на меня и, наверное, ища подвоха в моем вопросе.

   - А что?

   - Да нет, ничего. Просто хочу, чтобы тебе было хорошо.

   - Правда?

   - Правда. Не заморачивайся, учи уроки! Я о своем.

   Поцеловав Свету в лоб, я схватил телефон и возвратился в удобное кресло писать всем смс о том, что я рад, что они есть в моей жизни, что я их всех люблю и ценю, скучаю и много всего другого.

   Перебрав весь список в телефонной книге, разослав всем на ночь глядя признания, я подхватил лежавшую на столике книгу про Тарзана и отправился читать в кровать.

  

   - Что ты ему вчера дала? - еле сдерживая смех, пытала Света Машу, заглянувшую в очередной раз по пути в школу.

   - ЛСД. Сам попросил найти что-нибудь, будоражащее сознание.

   - Он сегодня все утро книгу какую-то искал. Про Тарзана. Говорит, всю ночь читал, - Света не смогла сдержать смех. - А на самом деле лежал с открытыми глазами и бормотал себе под нос что-то. Но не верит мне, говорит, что я прячу от него книгу. Даже содержание пересказывал. Но я клянусь, что не было никакой книги. А еще вчера с какими-то дурацкими вопросами приставал, типа: "Ты меня любишь? Тебе хорошо со мной?"

   - Да, полный пипец! Что за хрень? Хватит ржать надо мной.

   - Ага, и мне прислал смс.

   - О блин, точно! Я же вчера всем смс отсылал. Что за смс-то?

   - "Сестренка Маша, я тебя люблю, как сестренку, ты мне как сестренка. Я рад, что ты есть у меня..." и т. д. Там много всего. Я сразу поняла, что тебя понесло. Но все равно приятно. Спасибо.

   Маша подошла ко мне и, охватив щеки обеими руками, поцеловала в губы.

   - Да не за что. Только не давай мне больше этого, а то я весь мир полюблю. Телефон страшно в руки брать. Представляю, какие ответы прислали знакомые после моих откровений.

   - Сейчас почитаем.

   Маша схватила мой телефон и стала открывать входящие смс.

   - Читаю. От Алены: "Котик, я тоже тебя люблю и скучаю. Приезжай быстрей". Ну, это неинтересно. А вот от Савика. Имя какое странное! "Братан, ты меня пугаешь! Ты чего - ориентацию поменял? Но если нет - то ты тоже мой лучший кореш. Я тебя тоже люблю. Приезжай". А вот от Маши какой-то: "Неожиданно, но приятно. Без тебя здесь чего-то не хватает. Приезжай". Игорь: "Приедешь, помой попу и дуй ко мне. Я тебя тоже буду любить. Не парься! Я в курсе, что ты под кайфом. Брат сказал. Вот мы поржали. Он тоже раз такие письма счастья рассылал. Давай приезжай, побухаем, а то скоро разбежимся и не увидимся мабыть".

   - Ну, в общем - пронесло. Легко отделался, - подытожил я. - Ладно, двоечницы, валите в школу.

   Выпроводив их за дверь, еще раз просмотрел присланные мне смс. Самое впечатляющее из них - от Маши. И у меня вновь появилась надежда.

   "Эх, Маша, Маша, ты единственная, кто действительно меня интересовал. Ты так далека теперь от меня и так нереальна, что я уже и сам не верю, что у нас что-то может быть. Но ты ответила".

  

   - Привет! - Ира прикрыла за собой дверь.

   - Привет, - улыбнулся я, вспомнив, что наверняка и Ире отослал вчера смс, а она приняла это за знак примирения. Впрочем, я был не против.

   - Ты такой смешной. Прислал мне вчера смс-ку, я так и не поняла, что ты там пытался выразить. Все как-то замысловато, с какими-то философскими отходами и углублениями, но все равно приятно. Слова "любовь" и "дорожу тобой" там упоминались часто. Спасибо, дорогой. Было очень приятно.

   - Да, - больше вопросительно, нежели утвердительно произнес я, но Ира меня уже не слышала, а вела меня за руку в спальню.

   - Я так соскучилась по тебе.

  

   - Ты мороженым запасся? - Ира с улыбкой глубокого удовлетворения разлеглась на постели.

   Было понятно, что она никуда идти не собирается, но все же я попытался:

   - Полная морозилка. Ты не стесняйся! Будь, как дома.

   - Ты давай, не отмазывайся, беги и ложку не забудь.

   Я поднялся и на полусогнутых ногах поплелся на кухню к холодильнику. Вслед из комнаты долетали фразы, пущенные Ириной.

   - Ложку.

   "Две ложки тогда уж", - про себя добавил я: мороженое я тоже любил.

  

   - Ты знаешь? Я на недельку исчезну из города.

   - Далеко собралась?

   - Да нет, тут недалеко. База отдыха. У нас там типа слета руководителей и работников торговых центров. Обмен опытом и все такое.

   - Понятно. Я, наверное, уже уеду домой.

   - А что так?

   - А что здесь делать?

   - Ты не знаешь, чем заняться в Москве? Хочешь, я дам тебе денег? Сходишь куда-нибудь.

   - У меня есть деньги.

   - Да какие у тебя деньги? Мелочь. Я хочу приехать и застать тебя здесь, мне тебя будет не хватать.

   - Возьми меня с собой.

   - Как я тебя возьму? Что я скажу о тебе?

   - Да ладно. Я все равно бы не поехал, просто непонятно твое отношение ко мне. Ты что - стыдишься меня?

   - С чего ты взял?

   Я отложил ложку на тумбочку, стоявшую у кровати.

   - Чувствую. Да и понимаю многое, поэтому не обижаюсь на тебя.

   - Интересно, что ты такое можешь чувствовать?

   - Ладно, Ира, зачем играть в отрицалово! Не ребенок же. Думаешь, я не понимаю, что происходит в твоей голове? Я тот и я нынешний. Тот я казался тебе крутым, успешным и все такое. А нынешний я не то что бы не такой, как тогда... Но ты уже не такая. Ты ушла далеко. У тебя фора в восемнадцать лет. И тебя это путает. Вроде и я тот же, что лишил тебя невинности. Первая любовь. Первые чувства. И в то же время ты уже не заглядываешь мне в рот при каждом слове, потому что ты и богаче, и успешнее... А кто я? Простой парень, выросший в деревне. И людям показать стыдно. У всех знакомых молодые любовники - денди, красавцы и модники или - как сейчас говорят - метросексуалы. А тут неотесанный чурбан. Учу его, учу, а он все равно все по-своему. Не хочет шелковое белье надевать, платочки на шею повязывать, к стилисту за модной прической сходить. И непонятно, что же может держать меня возле него? Правда, Ира? Любовь, наверное. Чувство. Далекое, почти забытое, но такое сильное, что отказаться от него сил нет. Вот и мучение, разум говорит: "Нет", а сердце: "Да".

   - Может ты и прав. Да, скорее, прав. Ты не понимаешь, что с тех бандитских времен много что поменялось, а вы так и живете у себя в деревне какими-то мужланскими мерками. Мода, отношение ко всему изменилось. Ну, представь, что ты родился бы через сто лет. Вокруг одни голубые. Ты бы смотрелся как белая ворона.

   - Да ворона, но был бы самим собой. А в погоне за модой все равно бы не позволял себя тыкать в задницу. Даже страшно об этом подумать. Ну пример ты выбрала!

   - Тяжело быть не таким, как все. Отличаться.

   - Тяжело. Такова участь лидеров. А ты, Ира, просто легко поддаешься влиянию. Ну ничего! Покрутишься со мной, и твое мнение изменится.

   - Даже не могу представить, что могло бы заставить воспринять мир по-другому!

   - Вспомни, как люди жили при коммунизме и считали, причем искренне считали, что правы. А теперь даже в голову тем людям не приходит, как они могли жить с такой бредовой идеей в голове. То же касается и религии. Коммунисты почти начисто вытравили из голов религиозное сознание, а теперь вся страна с ума сходит от веры. Большая часть людей мягка, как пластилин. Лепи из них, что хочешь. Какая бы бредовая идея ни была, но если у тебя есть способности внушения, то можешь убедить их в существовании хоть инопланетян, хоть черта на колесиках.

   - А может, инопланетяне правда есть.

   - Может, и есть. Но суть не в этом.

   - А в чем тогда?

   - Ладно, проехали. Этот твой тоже, небось, едет с тобой на корпоратив?

   - Ну едет и что? Я же сказала, что между нами все кончено. У меня там свои дела, у него - свои.

   - А свою молодую и красивую он берет?

   - Нет вроде. Не знаю точно.

   - Ну-ну.

   - А ты откуда ее знаешь?

   - Я не знаю, просто предположил. Гипотетически.

   - Тоже принцесса: приехала Москву покорять. Артистка.

   - Тоже - значит.

   - Ну, не обижайся, - Ира полезла с извинениями, целуя меня.

   "Ну ладно, езжайте, езжайте, торгаши, будет вам сюрпрайз!" - решил я про себя, отталкивая от себя Ирину.

   - Ладно, Ира, тебе пора, наверное.

   - Вот так, значит? Ну, хорошо. - Ирина соскочила с постели и принялась обиженно одеваться. - Сам же будешь потом смс-ки писать.

   "Ну вот: опять поругались!"

   Я молча лежал и наблюдал, как Ирина в впопыхах собирала вещи.

   "Сегодня точно Светку трахну - назло этой дуре. Наверное, она сейчас думает о том же: "Дам своему бывшему - назло Пашке, будет знать!"" - улыбнулся я своей догадке.

   - Только не совершай опрометчивых поступков.

   - А это не твое дело! - огрызнулась Ира и, окончательно собравшись, выскочила из квартиры.

  

   "Сложно все это: спустя столько лет налаживать отношения. У Ирины своя жизнь, свои сложившиеся привычки, друзья. И интересы наши не пересекаются. Мы как семейная пара: расстаться не можем, но и вместе тоже никак. Развод. Интересно, если бы мы успели пожениться тогда, как бы мы делили семейное имущество сейчас?

   Кстати, надо, наверное, по долговым распискам требования предъявить. Они ведь мне должны. Представляю их лица спустя столько лет. А-а, скажу: в коме лежал. Деньги - ладно, а если бы у меня была фирма какая или предприятие, то тогда как быть? Тут точно без посторонней помощи не обойтись. Должен быть гарант. Законодательство не так быстро поменять в этом консервативном мире. Нужна организация вроде юридической компании, выполняющая волю усопших.

   Но тут немного сложнее. Ведь речь идет не только об имуществе, но и самой жизни и сохранении наследия личности. Кто-то должен гарантировать, что он вновь появится на свет, что его воспитают, возьмут над ним опекунство до его совершеннолетия, до того времени, когда он получит право управлять своим наследством. Кто-то должен следить не только за финансовым состоянием опекаемого, за его здоровьем, образованием, но и сохранять его генетическую информацию в хранилищах, а также личные вещи, дневники, письма и все, что дорого этому человеку. Информацию жизни, запечатленную на электронных носителях, а может, и саму разумную часть сознания, живущую и ждущую новое тело в электронном мозгу. Это нужно защитить, несмотря на стихийные бедствия, на политическую обстановку в мире, войны и много чего непредвиденного! В том числе и преследования со стороны властей - в конце концов.

   Значит, это должна осуществлять международная организация, не финансовая, абсолютно аполитичная и наднациональная. Такой международный конгломерат наподобие больших религиозных объединений христианской, исламской, иудейской, индийских вероучений. Она должна стать новой религиозной ячейкой, новым учением о жизни с новыми взглядами на жизнь и сущность бытия, с монахами, обслуживающими и сохраняющими, воспитывающими реинкарнантов. Если, конечно, родственники не изъявят желание сами воспитать своих отцов, детей, может, и дедов. Ведь вся сложность в том, что это не разовая реинкарнация, а регулярно происходящая из века в век на протяжении тысяч лет. Кто-то же должен проповедовать и внушать людям новое учение. Это еще неведомое ранее учение и взгляд на жизнь и потому пугающее людей, не до конца понявших суть жизни".

   Увлекшая меня мысль требовала фиксации, и вот уже на протяжении пяти часов, не отрываясь от монитора, я сидел, вкладывал в электронную машину все возникшие у меня мысли. Все родилось, казалось бы, из ниоткуда, где-то до времени накапливаясь, и сейчас, вырвалось наружу в виде стройных печатных букв, появляющихся на белом листе монитора.

   Девчонки давно уже пришли из школы, поставив в угол прихожей не весть откуда взявшиеся в городе бетона и асфальта тяпки и, видя мое полное погружение в процесс, просто ставили мне на стол кофе и приготовленные наспех бутерброды, но беспокоить не смели. Натолкнувшись на мое каменное лицо, устремленное в экран, они удалились из кухни, чтобы не вызвать у меня вспышек гнева.

   Я еще долго не мог остановиться, охватывая все больше тем. Мне хотелось написать обо всем, что имело хоть какое-то отношение к реинкарнации. На деле же оказывалось, что почти все сферы человеческого бытия были - так или иначе - связаны с этим и - как следствие - требовали переосмысления. С каждой новой буквой, с каждым новым словом и строкой я все больше и больше убеждался в том, что мир стоит на грани кардинальных перемен - влекущих за собой изменения во всем том, что для нас было так обыденно и знакомо.

   Многотысячелетний культурный слой стирался, а на его месте возникала новая культура. Тысячелетиями наши предки хоронили усопших, провожая их в иной мир, отправляя обряды похорон, воздвигая сложные конструкции захоронений и философски обосновывая смерть и существование загробного мира. Теперь же сама смерть отодвигалась на задний план, что разрушало привычный стереотип, укоренившийся в нашем сознании.

   Все религии мира готовили нас к загробному миру. Следуя им, человек на протяжении всей жизни обязан был соблюдать правила и догматические предписания, чтобы не испытывать страха, когда по окончании жизненного пути он предстанет перед Богом в ожидании праведного суда и справедливого решения, чтобы занять место рядом с Богом, забывая, конечно же, о том, что сотни поколений, живших до них людей, давно заняли эти места.

   И теперь все это стиралось, и многовековая духовная культура рассыпалась, как карточный домик, оказываясь ненужной, ложной и даже смешной, раз и навсегда перечеркнутою новой, жизнеутверждающей догмой.

   Это было столь невероятно осознавать, что я сам себе не поверил. Но это лишь привычка восприятия - о чем я упомянул в своих записях, передавая полученный опыт смущения от неверия самому себе. Но лучшим доказательством своей правоты, даже если этому сопротивлялось все мое существо, был я сам - живой, сидящий и излагающий эту столь же невероятную, но истину, в которую я не верил, но в то же время был сам живым доказательством ее справедливости.

   Светлое будущее вырисовывалось в образах библейского рая, столь же утопичное в своей сущности и невероятное. Но, несмотря на эйфорию, охватившую меня от осознания величия сделанного мною открытия, я понимал, что у нарисованного мною мира есть и отрицательные стороны, которые могут проявиться вследствие перехода человечества на новый уровень. Нужно положить все на весы и, взвесив все за и против, сделать вывод, но не отказаться от идеи, а просто ждать и знать, где ждать подвоха.

   Теперь я в полной мере ощутил, что моя жизнь наполнилась смыслом. И одна мысль о том, что кто-то смог бы отобрать у меня этот смысл, вызывала у меня страх перед пустотой бессмысленного существования. Теперь я знал, что, несмотря на то, хорошо это или плохо, приведет ли это к процветанию человечества или к его гибели, я пойду до конца - ведь в этом смысл моего существования, мое предназначение, моя судьба. И, что бы ни принесла миру моя идея, мне уже все равно. Я буду биться за свое детище.

  

   Отодвинув от себя лэптоп, я посмотрел на часы и понял, что наступила ночь. Голова болела от непереносимого давления, мысли путались, но я все равно не мог остановить вскипевший мозг. Разогнанная машина порождала одну мысль за одной, и этому не было конца.

   И, чтобы остановить теперь уже неуправляемое сознание, работавшее вне моей воли, я открыл холодильник и, достав из него остатки выпивки с вечеринки, вылил содержимое бутылок в пустой желудок.

   Холодная жидкость проникла леденящей нитью в меня, нагрелась и разожгла кровь. Через пять минут мое сознание начало сбавлять обороты, и теперь я уже думал не о будущем всего человечества, а о том, как бы мне дойти без потерь до кровати.

  

   Я открыл дверь и впустил Бориса Арсеньевича в квартиру. За его спиной маячили охранники, но он оставил их за дверью. С деловитым видом он отправился на кухню, где, положив кейс на стол и сев рядом, пристально посмотрел на меня.

   - Вот, Павел, - Борис Арсеньевич указал на кейс, больше похожий на дорожный чемодан, - там деньги и материал. Теперь дело за тобой.

   - Хорошо, - ответил я и, не став вскрывать кейс, убрал его со стола.

   - Ты не подумай, что мы долго не могли определиться, для нас уже давно было все решено. Просто - как ни крути - сумма не маленькая, и пришлось немного поднапрячься.

   - Да, понятно, конечно. Вы оставьте адрес своей электронки, я буду вас подробно информировать о ходе работ. Процесс налаженный, так что вы особенно не беспокойтесь: все будет как надо.

   - Меня и самого удивляет, что весь мир, да и я, собственно, понятия тогда еще не имел об опытах клонирования. А это все было. И где? В нашей стране!

   - Говорят, еще в семидесятых были клонированы первые мыши. Но государству это оказалось неинтересно. Как всегда. Да и сейчас, к сожалению, оно не видит перспектив в этом. Но, думаю, что я рано или поздно смогу убедить верхушку государства в допустимости клонирования. Да и реинкарнации.

   - Зачем тебе это надо? Думаю, найдется немало толстосумов, которые, как мы, раскошелятся, чтобы вернуть близких. Сможешь заработать неплохие деньги.

   - Деньги меня, к счастью, не интересуют. И меня беспокоит тенденция избранности. Получается, что только состоятельные люди смогут вернуться к жизни. Здесь должен быть социальный аспект. Вы, кстати, не думали о своем будущем?

   - Мы?

   - Да. Я, например, уже задумываюсь о следующей реинкарнации. Неужели вы хотите кануть в лету, когда у вас есть возможность продолжить свое существование и в довольно неплохих условиях? Мы сможем гарантировать сохранность вашего имущества до совершеннолетия.

   - Звучит, как рекламный проспект. Честно, даже в голове такой мысли не было! Надо подумать. Идея хоть и невероятна, но о смерти, конечно же, я лично думаю, как и многие люди. Мне уже шестьдесят пять лет. Лет десять, если выдержит сердце, еще протяну, а дальше? Да даже думать об этом не хочется.

   - А вы подумайте: либо сырая могила и забвение, либо солнце и радость жизни. Вы думайте. Побыстрее! Генетический материал лучше брать у живого организма, чем пытаться выискать целую ДНК в мертвой ткани.

   - Вижу, ты уже кое в чем разбираешься.

   - Да, почитал нужную литературу.

   - Что для этого нужно? Деньги?

   - Вот видите: все деньги, деньги - самому противно. Саму идею хранения живой ткани еще никто не обдумывал, и поэтому нет ни помещения, ни оборудования. Ничего нет. Только хранилище артефактов клонированных - мое, где я чуть с ума не сошел от свалившейся на меня новости, и еще трех счастливчиков. Почему-то никто из руководителей проекта не видел себя в будущем.

   - А что за хранилище артефактов?

   - Родители собрали все, что было связано с моей прошлой жизнью в одной комнатушке. Даже старые газеты и журналы. В крымских катакомбах. В общем, все, благодаря чему я бы смог приблизиться к своей прошлой жизни.

   - Очень интересно. И что - значит, никто из руководителей проекта даже и в мыслях не видел себя реикарнантом?

   - Думаю, нет. Да и не руководители они больше. Они, конечно, об этом еще не знают, но с моим появлением их роль во всей этой истории отодвинулась на второй план.

   - Как это?

   - Все крутится вокруг меня, все события, что происходят в плане реинкарнации, и мне приходится во всем этом участвовать.

   - И много событий?

   - Довольно много, и серьезных. Кроме того, хоть и звучит так, будто я хвастаюсь, но именно я привнес новые идеи и новую философскую доктрину, которую пытаюсь сформулировать и вынести на всеобщее обсуждение. К тому же провидение свело меня с вами, благодаря вам наше дело получит материальную подпитку.

   - Ты уже записал меня в свои спонсоры, а я даже и согласия еще не дал!

   - Не спонсором. Думаю, что деньги мы с вас больше брать не будем.

   - А что тогда?

   - Ваше положение. Мне тут пришла в голову одна мысль. Вы ведь имеете доступ к финансовым потокам?

   - Имею, но связываться с этим не буду, сейчас все очень серьезно.

   - И не надо. Нужно лишь лоббировать создание двух, как это модно сейчас говорить - инновационных, лабораторий на базе университетов и выделить хорошие бюджеты. Все остальное мы сделаем. Засекретим, завуалируем - комар носа не подточит.

   - Не думаю, что это так легко сделать.

   - Не легко, но сделаем. Поверьте. Сами не сможете - познакомьте меня с нужными людьми, я все решу.

   - Шустрый ты! Главное - очень энергичный, где уж бедным старикам противостоять тебе! Ладно, я поговорю, с кем надо. Думаю, что смогу убедить их. Тем более у меня хороший друг занимается этими вопросами. Я приоткрою ему немного завесу тайны?

   - Если будет нужно, то конечно же.

   - Но это только после того, как ты решишь вопрос с нашим сыном.

   - Само собой!

   - Вот и договорились. Сам не верю, что ты подписал меня на это.

   - Ни на что я вас не подписал. Деньги разворовываться не будут. Работы будут вестись, согласны на любую проверку. Так что все бело и чисто и - самое главное - законно.

   - А зачем две лаборатории? С чем это связано?

   - Вторая будет вести работы с электроникой, мы попытаемся создать оборудование для сохранения воспоминаний. За рубежом уже ведутся разработки по созданию искусственной матки. Но нам пока этого не нужно. У нас довольно еще низкая стоимость суррогатного материнства. Да к тому же мы всегда сможем украсть эту технологию, - я улыбнулся.

   - Что творится в мире - уму непостижимо! А мы здесь живем, как в каменном веке, ни о чем таком даже и слыхом не слыхивали. А мир шагает вперед.

   - Шагает. И кто первый войдет в новую эру, тот и будет править миром.

   - Нам это не светит.

   - Да почему же? Как раз светит. И, знаете - как это ни странно - благодаря коммунистам, хоть я их и ненавижу, откровенно говоря, но именно они отлучили нас от одной веры, и многим из нас смогли привить атеистические убеждения, что влечет за собой веру в науку. Благодаря чему, несмотря на обратный вектор развития, выбранный нашим государством, наш пока еще советский народ довольно терпимо относится к реинкарнации, и к искусственному оплодотворению, и к суррогатному материнству. Не считая, конечно же, религиозных ортодоксов.

   - Как отец Николай.

   - Да, как он и его сподвижники. А вот другие страны мира, в частности США, очень настороженно относятся к самой идее клонирования человека и ко всему, что связано с человеческой жизнью. Поэтому у нас, как у нации, есть фора. Фора есть у нас и потому, что именно в России возникло (и получит первостепенное распространение) учение о реинкарнации, которое я прокручиваю ежесекундно в своем мозгу, оттачивая тезисы, и готовлюсь к скорому распространению. Однако есть одно "но", которое меня смущает: азиатские страны, в которых получило распространение само учение, включающее в себя идею реинкарнации. Думаю, что они-то и шагнут дальше благодаря своей религии. Легко отнесутся к новому, а для них, в принципе, старому, пусть даже значительно видоизмененному учению, так как у них на протяжении тысячелетий это было нормой. А их ведь слишком много! Видно, будущее планеты все же за азиатами.

   - Да, похоже, все к этому идет. Не думал, что теократические учения так могут влиять на будущее народов, на их выживание. Планов громадье, значит?

   - Немало.

   - Мы, действительно, несколько закоснели. Думаю, твоя идея встряхнет наш мир. В частности, я имею в виду нашу страну, страдающую от нехватки населения вследствие высокой смертности и низкой рождаемости. Ну и достанется же тебе от богословов!

   - Да уже чуть не досталось. Поэтому пока все нужно держать в секрете. Сильны они нынче. Как бы костры не заполыхали.

   - Да ну что ты - не средневековье же!

   - Похоже, что средневековье.

   - Ты все про отца Николая? Ну, подумаешь, махнул пару раз кулаками! Потом, небось, корил себя за это. И наверняка прощения хотел попросить.

   - Хотел, наверное, - подослал убийц просить у меня прощения.

   - О чем ты говоришь?

   - Вы думаете, что столько смертей - случайность?

   - О боже! Неужели он пошел на это?

   - Очнитесь! Вы в каком мире живете? За власть и деньги здесь все еще убивают.

   - Невероятно, такой доброжелательный верующий... и вот на тебе!

   - Это он к вам добрый и вежливый: вы ему деньги носили. А попробовали бы у него вырвать эти деньги. Он же бешеный пес, он и руку хозяина покусает.

   - Ерема из окна выпал. Ты его убедил?

   - Я.

   - У тебя, и правда, талант убеждать людей. А ты в курсе, что он жив?

   - Нет, не в курсе.

   - Жив, поломался весь. Но жив. Кричит на всю палату, что он ангела видел и Бога. Что он говорил с ними, и Бог его простил за все. Наверное, в психушку отправят, уж больно он верит в свое спасение.

   - Живучий гад! Но, видать, судьба у него такая. Пусть живет. Раз Бог его действительно простил.

   - Ладно, Павел, спасибо за содержательную беседу. Пойду я, дела ждут.

   Борис Арсеньевич поднялся из-за стола и направился к выходу.

   - Жду результатов.

   Пожав мне руку, он скрылся за дверью, где его уже устала ждать охрана.

  

   Я сидел за столом. Надя, приехавшая из непродолжительного путешествия и первым делом заскочившая ко мне, бегала по кухне, в спешке решая, что поставить на стол. Напротив меня сидели гости, которых я после длительных переговоров смог все же выдернуть из Крыма.

   По телефону я не хотел объяснять суть дела и просто предложил приехать. Мой убедительный тон, не терпящий возражений, произвел на них впечатление, и заинтригованные гости в лице Сергея Васильевича и прихваченного по моей просьбе доверенного надежного человека - огромного, как скала, бывшего полковника десантных войск Трофимова, которого я и стал называть просто Трофимов или полковник. Сидели, обхватив руками горячие кружки с чаем и смотрели на меня с любопытством.

   - Рассказывайте. Что там у вас в Крыму происходит? - начал я издалека.

   - Ты нас для этого позвал, чтоб расспросить? - полковник с недоверием посмотрел на меня.

   - Подожди, не горячись. Он не тот человек, чтобы гонять нас просто так. Правда, Павел?

   - Правда. Рассказывайте.

   - Что рассказывать? Все произошло, как и предполагалось. Выдвинутые тобой идеи были одобрены, и инициатива перехвачена профессором, которого и избрали всеобщим голосованием.

   - Понятно. Это меня не интересует.

   - Подождите! Как это не интересует?

   - Очень просто. Не интересует - и все. Вы сколько там сидели? Восемнадцать лет? Мертвая аморфная масса. Ни на что не способная. Думаешь, новые идеи вас на что-либо подвигнут? Сомневаюсь. Нет огня. Все закончится болтологией. Пусть профессор тешит свое самолюбие, но власти у него нет. Власть там, где что-то происходит. А сейчас все крутится вокруг меня. Я центральная фигура, и все события завязаны на мне. Мне трудно объяснить всю механику, но думаю, что вы люди неглупые и согласитесь со мной. В общем, я избранный. И дело не в моей мании величия. А просто существуют законы формирования групп.

   - Да понятно все. Это сразу было видно. Тогда что тебя интересует?

   - Состояние. Техническое состояние вашей лаборатории. Вы, как я понимаю, за это как раз и отвечаете?

   - Да, я. Да что там говорить о состоянии? Нет никакого состояния. Все пришло в негодность. Уже десять лет у нас не было возможности нормально проводить эксперименты, не то чтобы говорить о клонировании.

   - Но сама технология ведь сохранилась?

   - А что с ней будет? Здесь она - в голове, - Сергей Васильевич постучал себе по голове.

   - Ну хоть что-то. Я тут немного литературу полистал на досуге. И понимаю, что клонирование - довольно хлопотное занятие, требующее терпения. В двух словах раскройте мне всю схему, как это происходит: так же, как и во всем мире, или у нас уникальный метод?

   - Уникальный. В том то и дело, что уникальный. Им, чтобы овечку клонировать, почти двести пятьдесят попыток пришлось провести. А мы своих мышек чуть ли не с первой попытки клонировали.

   - Суть в чем?

   - В материале. За рубежом обычно используют клетки кожи, которые испытывают большую радиационную и физическую нагрузку, что вызывает выбивание молекул из ДНК, тем самым усложняются попытки вырастить организм. Мы используем молодые клетки, стволовые по своему назначению. Слышал про такие?

   - Да, читал.

   - Так вот. Если мы имеем дело с мертвой тканью, то сначала делаем попытки вырастить колонию клеток, но не даем им развиваться дальше, а выбираем из них наиболее здоровые, на наш взгляд, стволовые клетки и начинаем все сначала. Почему именно стволовые - спросишь ты? - разошелся Сергей Викторович, оседлав любимого конька.

   - Ну, наверное, спрошу, - немного подыграл я ему.

   - Все дело в том, с какого места начинается считка информации с ДНК. Все клетки функциональны, и их читающий механизм находится на том месте, на который настроена клетка по своему функциональному назначению. Конечно, она в состоянии перевести его в начало или конец нити, но на это требуется время и энергия, и на все остальное сил может и не хватить. А стволовые клетки еще не знают, кем они будут, и поэтому считывающее и делительное устройство всегда в начале нити ДНК. Но и это еще не все! Есть одна тонкость. Мы не удалям ДНК из яйцеклетки, но и ДНК донора туда не пересаживаем. С помощью стволовых клеток мы научились выращивать сперматозоиды с полным, а не с половинчатым набором ДНК, а яйцеклетки - вообще без генетической информации. Затем мы просто предоставляем им полную свободу. Дело в том, что когда мы протыкаем яйцеклетку иглой, то мы просто травмируем ее, и механизм деления не всегда начинает работать. А когда сперматозоид проникает самостоятельно, то включаются какие-то природные механизмы, и происходит процесс возрождения жизни.

   - Да, все гениальное просто. И вы все это знали почти тридцать лет назад? А нынешний мир еще не дошел до этого. Воистину: Россию аршином общим не измерить.

   - Это точно. Знаешь, как мы смеемся над неумелыми попытками их передовой науки? Если б нам их деньги, то уже и мамонты бы по Сибири бегали.

   - Вот об этом я с вами как раз и хотел поговорить.

   - О мамонтах?

   - О деньгах.

   Я положил упакованную пуповину на стол.

   - Этот человек должен жить. Это возможно?

   - Наверное, - Сергей Викторович с любопытством стал рассматривать образец.

   - Что для этого требуется?

   Сергей Васильевич стал перечислять необходимое оборудование.

   - Тормозните! Это мне ни о чем не говорит. Сумму назовите.

   - Думаю, для начала тысяч сто пятьдесят - в долларах, конечно, - потребуется.

   - Не вопрос. И все?

   - Нужно подыскать суррогатную мать. Это еще тысяч двадцать.

   - Не вопрос. Что еще?

   - Да все вроде.

   - Считай, что вопрос решен. Ну а вас что мучает, чего такой злой? - я обратился к полковнику.

   - А что ему добрым быть? Он здесь, а семья в Иркутске прозябает.

   - Почему не привезете сюда?

   - Куда? В сторожке живу, охранником работаю, двадцать тысяч платят. На еду еле хватает, не говоря о том, чтоб жилье снять, - он осмотрел кухню, пошарив по ней глазами. - Не многим так везет.

   - Думаю, что и вам сможем помочь. Я нагнулся и поднял с пола мешок, заранее приготовленный мною. Раскрыв его, я стал кидать пачки на стол, отсчитав сто семьдесят тысяч. Я отодвинул их рукой в сторону, освободив место. - Это на дело, а это... - достал еще шестьдесят тысяч, - на решение ваших личных вопросов. - Я разделил эти деньги пополам: - Вот, возьмите, Трофимов, снимите квартиру, привезите сюда семью и не будьте таким злым. Будете держаться меня, все у вас будет хорошо. - Это вам, - я протянул две пачки Сергею васильевичу. - Это я покупаю вашу лояльность ко мне, чтобы в следующий раз мне не приходилось уговаривать вас приехать целых полчаса. Сказал - приезжайте, значит, собрались и примчались.

   - Слушаюсь, босс!

   - А это тебе.

   Я протянул деньги Наде, стоявшей с широко раскрытыми глазами и наблюдавшей за нашим разговором.

   - А мне за что?

   - У тебя дочь школу скоро закончит. На учебу.

   - Паша, я не могу взять.

   - А тебя никто и не спрашивает: можешь или не можешь. Тебе дают - значит бери.

   - Спасибо, Паша.

   Надя взяла деньги и прижала их к груди.

   - Ну, кажется, все вопросы решили. О ходе работ еженедельные отчеты по е-мейлу отправляйте.

   - Хорошо.

   - Ну все. Есть еще вопросы?

   - Знаешь, Павел меня все-таки смущает твое отношение к тому, что произошло у нас на базе. Многие поверили именно в тебя и загорелись новой идеей. И многим не понравилось, что профессор перехватил инициативу. Я, когда собирался сюда, сказал, что еду на встречу с тобой. Так ко мне много людей подходило, просили меня узнать, что ты думаешь обо всем этом. Помнишь, ты говорил, что сформулируешь и опубликуешь основные тезисы нашего общего дела? Так вот - мы ждем.

   - Да, я сформулировал. Будешь записывать или так запомнишь? - улыбнулся я своей шутке, но Сергей Викторович не понял, что я пошутил, и серьезно ответит.

   - Постараюсь ничего не упустить.

   - Хорошо, попытаюсь коротко объяснить, что я обо всем этом думаю. Помимо науки и благого намерения помочь горю родителей, потерявших детей, - о чем вы и так без меня знаете, есть еще один аспект. Ваша собственная реинкарнация! Бьюсь об заклад, что никто из вас и не думал о своей последующей жизни. Раз нас собралось некоторое количество участников, движимых некой идеей, то логично предположить, что и в будущем потребуются люди, поддерживающие эту самую идею. А кто, как не мы сами, наилучшим образом сумеем это сделать? Именно забота друг о друге, как о членах одной структуры, позволит в будущем существовать нашему проекту. Гарантия рождения и воспитания в последующих реинкарнациях - в этом и есть наша сила. Сохранении имущественных прав, воспоминаний, забота о хранилище артефактов, о банке хранения генетической информации... Кто, кроме нас самих, сможет гарантировать переход в вечность?

   - Монашеский орден? Ты предлагаешь создать орден с вечным членством?

   - Наверное. Невероятно, правда?

   - Бренный мир и вечность - сочетание несочетаемого.

   - Поверьте: это не наша прихоть, а закономерный ход эволюции. Размышляя, я пришел к выводу, что это единственный шанс сохранить человечество. И верх человеческого сознания - такого, как вы его себе представляете. Предвосхищая ваш вопрос: "Ну, это буду уже не я!", - отвечаю: вы это будете, вы. К сожалению, люди склонны считать сознание субстанцией, находящейся в человеческом теле, но существующей как бы самостоятельно. Религиозное наследие. К сожалению, вы слишком много отдаете своему "я". А ваше "я" есть всего лишь направленное выражение потребностей вашего тела. Уберите потребности, и ваше сознание исчезнет. Ему просто неоткуда будет взяться. Поэтому я и утверждаю, что клонирование - единственный шанс сохранить человечество как вид во времена его наивысшего сознания. Начиная примерно с восемнадцатого века человеческое сознание деградирует, и последующие поколения, к сожалению, лишь усугубят эту тенденцию.

   - Как это? Что-то не пойму, про что ты говоришь.

   - А... ну да, ну да. Глубина сознания и глубина познания - две, как вы понимаете, разные вещи. Первая порождается способностью организма, вторая - цивилизацией. Так вот, глубина сознания непосредственно связана с активностью нашего тела - гормональной, биохимической - какой угодно. И если активность падает, то и сознание, а следовательно, и способность познания окружающего нас мира падает. Чтобы было понятней, яркий пример. Наше сознание определяется, как способность отождествлять себя в пространстве и времени, определять свое место в обществе. И чем шире охват этого определения, тем глубже наше сознание и выше познавательные способности. И если из этой цепочки выпадает какой-либо аспект, то наше сознание сужается. Снижение половой активности вследствие ослабления гормонального давления снижает в нас стремление к доминированию, снижает нашу агрессию и т. д. Ареал нашего общения сужается или переходит на качественно иной уровень. То же и с другими нейротрансмиттерами, активность которых, вследствие цивилизационного давления, неуклонно снижается, сужая наше сознание, заводя нас в эволюционный тупик. Сохранение сознания отдельно от тела невозможно. А само тело, как порождение человеческого сознания, и есть задача клонирования и единственный закономерный путь. Сознание не может существовать вне тела, так как оно есть потребность самого организма. По этой же причине мы никогда не сможем создать искусственное сознание, подобное человеческому, потому что последнее формируется его потребностями и свойствами. Вывод очевиден: наше сознание и способность к познанию и мироощущению заложено в нашем генетическом коде. Что и является нашим сознанием.

   - А как же опыт? Среда, окружающая нас? Наши воспоминания?

   - Ну, во-первых, вы и в этой жизни не можете утверждать, что на одно и то же событие отреагируете согласно своему опыту, а не так, как вам взбредет в голову в данный момент. К тому же в процессе жизни со снижением гормональной активности ваше сознание изменяется, и реакция на то или иное событие меняется. Сознание есть постоянно меняющаяся субстанция. К тому же вы что-либо осознаете лишь тогда, когда ваше тело даст команду, и в головном мозге сформируется тот или иной участок, отвечающий за понимание этого явления. Обладает ли подросток или ребенок полнотой сознания и обретет он его путем формирования опыта? Нет. Обретет лишь тогда, когда его генетика сформирует участок, отвечающий за возможность понимания того или иного явления. Вы это называете опытом? К тому же то, о чем вы думаете, на самом деле не имеет никакого отношения к реинкарнации. Это социум, среда, цивилизация - называйте как угодно, - но все это находится в движении. До вас, в вашей жизни и после, все это будет двигаться, и ваше сознание непрерывно будет приспосабливаться к новым условиям, внося вклад в формирование этих же самых изменений. А опыт? О каком опыте вы говорите? О тех незыблемых столпах, на коих зиждется вся сущность социума? Поверьте, пройдет еще не одна тысяча лет, а сущность будет неизменна. Жизни людей похожи, как две капли воды. В каждой из них есть добро, зло, любовь, ненависть. Все пороки, бросающие человечество в грязь, и поступки, возвышающие его над всем миром, - все останется на своих местах. Почитайте поэтов, живших одну, две, три тысячи лет назад, и поймете, что все вполне обыденно. И все, что с вами происходило в прошлом и ныне, произойдет в той или иной форме и в будущих ваших жизнях и даст тот же самый опыт и воспоминания событий, за которые вы так держитесь, хотя и процента не помните на самом деле из того, что происходило с вами на протяжении жизни.

   - Надо подумать, - откликнулся Сергей Викторович. - Все равно получается, что смерти не избежать.

   - Получается. Но это данность. Человек должен умереть, чтобы родиться. Новое рождение в новой политико-экономической обстановке даст ему больше шансов адаптироваться к новым условиям. И мы это видим в своих детях, в следующем поколении, более приспособленном к новым реалиям. Иначе обстоит дело, если мы вечны: понятия, заложенные в нас, устаревают, тормозя ход циклического развития социума и цивилизации. Это как раз то, что происходит сейчас. Когда пожилая часть населения не может никак проститься с прошлым и, составляя значительную часть электората, тормозит развитие нашего российского общества. Думайте. Время еще есть. А в общем - как хотите. Нам просторнее будет. Но, поверьте, мы, читая о вас в своих воспоминаниях, будем смеяться над вами и жалеть всех вас - тех, кто по своему недомыслию отказался от дальнейшего пребывания на этом свете. В какой бы странной форме это ни было.

   - А я ничего не понял, о чем вы тут рассуждали, - поднялся Трофимов из-за стола, - но все равно поддержу вас. За компанию. Только потому, что вы хорошие люди, и я вам верю.

   Пожав руку, он отправился в прихожую.

   - Будем собираться.

   Сергей Васильевич захватил пакет с деньгами.

   - Давай, до встречи.

   - Да. И заканчивайте со всей этой партизанщиной.

   - Не понял?

   - Я про ваши лаборатории в подземельях Крыма. Хранилище может и там быть - это без разницы, а вот лаборатории надо переносить поближе, думаю, даже в Москву. Найдите помещение и переезжайте. Не годится мотаться в непроходимые места - только время тратить. И здесь, я думаю, никому дела не будет до того, чем мы занимаемся. Или в медучреждение, в какое забуритесь или в институт - в общем, по профилю ищите. Есть же у вас знакомые?

   - Есть. Но думаю, профессор будет против. Он сейчас уйдет в глухую оборону.

   - Черт с ним. Ищите среди своих сторонников. Денег на лабораторию я дам и оплачу все расходы. Тем, кто со мной пойдет, так и передай: на финансирование могут рассчитывать. А кто нет - помашем ручкой.

   - Раскол!

   - Не будет никакого раскола. Рано или поздно все переметнутся. Что у них есть? Денег нет, идеологии нет. Вообще непонятно, что их скрепляло. Тусовщики.

   - Ясно, все сделаем.

   - Будьте на связи, - бросил я вслед спускающимся гостям и закрыл двери.

  

  

Часть 5. Приезд

  

   Деревня. Как мне стало тесно и неуютно в этом ограниченном мирке! Я вырос. И теперь короткие штанишки, как приятное воспоминание о детстве, брошены где-то и забыты за ненадобностью.

   Автобус давно скрылся из виду, люди, сошедшие со мной, торопятся добраться до дома, спешат к родным и близким, ожидающим их и скучающим по ним. А я все стоял, всматриваясь в, казалось бы, такие знакомые с детства улицы, дома, деревья, прохожих, молча кивающих головами, собак, стаями обегавших улицы деревни. Все знакомо с детства, с первых осознанных шагов, все окружающее впитывалось, проникая и оседая в сознании, и теперь - как бы ни хотелось - вспомнить, при каких обстоятельствах познакомился с тем или иным человеком, узнал расположение улиц, домов, клички собак, невозможно. Кажется, что знал это всегда. Просто знал, и все.

   Но теперь я смотрел на все другими глазами. Я рос, а вместе со мной росли деревья, рождались и умирали люди, деревянные домики оседали, перекашиваясь и чернея от времени. Заборы валились, исчезали, затем вновь появлялись - слегка подновленные, затем вновь валились и исчезали.

   Я не замечал, как вокруг нас текла жизнь, жил, не задумываясь. Теперь же, освободившись от течения, несшего меня, увлекавшего все глубже в свой водоворот, я уже не мог с былым легкомыслием снова дать увлечь меня течению, как прежде. Жизнь здесь проходила без меня, а я стал лишь сторонним наблюдателем. Теперь не будет того младенческого спокойствия и безразличия к миру, находящемуся за границами этой колыбели. Мир вдруг раздвинул границы, и маленькая деревушка оказалась точкой в этой безграничности. Я родился. Колыбель, кормившая и растившая меня, дававшая мне защиту, стала тесной и, вытолкнув меня в мир, не принимала обратно, оставшись лишь в моих воспоминаниях и снах.

   Я взглянул на дорогу, убегающую вдаль к такой же маленькой деревушке. С похожими улицами и стаями собак, с людьми, обремененными похожими заботами и живущими в похожих домиках. Но все же - это чужая деревушка.

   Я вышел на дорогу, которая не раз уводила меня из дома в поисках неизведанного и которая так же возвращала меня обратно вечером - уставшего, голодного, но полного новых впечатлений и открытий.

   Мир! Как он велик и неповторим в своих повторениях. Меня уже не было здесь, но я еще не был и там. Я стоял на дороге, на распутье. У меня много путей, но дорога одна - дорога, которая куда-нибудь да приведет. Неважно куда, важно, что она есть, эта самая дорога, цель, путь, по которому суждено пройти.

   - Ну что, псина? - присев на корточки, я заглянул в глаза подбежавшей ко мне бродячей собаке.

   Та, поняв, что на нее обратили внимание, уселась рядом и, высунув язык, ожидая от меня подачки, с наивностью и собачьей тоской во взгляде заглядывала в мои глаза. Ее хвост коротко бился, виляя, волочась по земле из стороны в сторону.

   - Как твоя собачья жизнь? А? Молчишь? Много ли тебе надо? Пожрать, поспать, впрочем, как и большинству из нас. А смысл твоего собачьего существования в чем?

   Я погладил собаку по голове. Та завалилась на бок, показывая готовность к подчинению. Лапы послушно замерли, согнувшись и застыв в воздухе.

   - Хорошая собака. Надеюсь, Надя не узнает, что я кормил тебя ее бутербродами? Уж слишком много она мне собрала в дорогу, а я ведь самолетом, - разговаривая собакой, я полез в сумку за остатками пищи. Разгадав мои намерения, та, подскочив, в нетерпении еще усерднее завиляла хвостом и засучила ногами, топчась на месте.

   - Да подожди ты, - отводил я собачью морду в сторону.

   Но, учуяв колбасу, она лезла вслед за моими руками в сумку. Наконец я отыскал сверток и, развернув его, бросил содержимое на землю. Собака жадно, торопясь, поглощала брошенное ей угощение.

   Я снова посмотрел на убегающую вдаль черную ленту из отполированных черных камней, выступающих из битума, подхватил сумку и отправился домой. Приехав сюда, я простился с деревней. Собака замерла на мгновенье, смотря мне вслед, и уже спокойно принялась доедать бутерброды.

  

   Дом встретил меня обычным размеренным ходом жизни. Родители, обняв меня, сделали вид, что ничего не произошло, и не лезли ко мне с расспросами. Видя, что я стоически перенес свалившуюся на меня новость, они успокоились окончательно и ослабили хватку ухаживаний. А через два часа после моего приезда Савик уже сидел передо мною, выуживая из меня новости.

   - Да ты гонишь!

   Выражение лица Савика во время моего рассказа менялось от восторга до полного неверия.

   - Как хочешь. Это твое личное дело, верь - не верь. Мне от этого не холодно, не жарко.

   Я достал сумку из-под кровати и, раскрыв ее, показал зеленую наличность.

   - Охренеть! Неужели, правда?

   - Правда, Савик, сам охреневаю.

   Порывшись в деньгах, я выудил из кучи пачек "Макаров", при виде которого у Савика глаза округлились до размеров чайного блюдца. Деньги не произвели на него такого впечатления, как это изделие из металла. Дрожащими от возбуждения руками он аккуратно принял пистолет и принялся с вожделением осматривать его, ощупывая, обнюхивая, взвешивая, проделывая с ним, на первый взгляд, странные манипуляции.

   - Ну ты, Савик, и извращенец, - улыбнулся я, глядя на странное поведение друга.

   - Да пипец! Знаешь, у меня страсть к оружию. В натуре - извращение. У-у-у-у-у-у, аж кровь в голову ударила.

   - Я думал, ты на деньги так отреагируешь, но никак не на ствол.

   - Вот, возьми, убери его. А то я начну сейчас умолять подарить мне его.

   - В деревне-то чего нового? - убирая все обратно под кровать, спросил я.

   - Да чего тут может быть нового? Все по-старому. Знаешь, как в деревне жить: новостей днем с огнем не сыщешь. Ну, Люба умерла, - как бы мимоходом упомянул Савик, делая акцент на незначительности этой новости.

   - Какая Люба?

   - Ну твоя Люба.

   - Как умерла?

   Чувствуя, что кровь отхлынула от лица, вызвав головокружение от новости, я присел на кровать.

   - Отчего?

   Мысли убегали, решая противоречивую задачу. Я не верил и в то же время искал причины ее гибели. Савик, выждав паузу, видя, что я пытаюсь переварить новость, стал издалека, с предысторией рассказывать, как все произошло.

   - Сердце. Никто даже и не подозревал. Родители знали еще с рождения, но молчали. Денег на операцию не было, так что лишний раз дергаться? Авось пронесет. Но не пронесло. Вечером в беседке сидела со своим хахалем, там и схватило. Тот рванул в больницу, да куда там! Что они могли сделать? Местные санитарки. В общем, то да се. Пока поняли, что к чему, она и умерла. Быстро. Просто осела, с растерянным видом. Все беспокоилась, что она неважно выглядит. Странно, да? Не думала, наверное, что умрет. Народу собралось - зевак. Ей неприятно было, что столько людей на нее смотрит, что она, обычно такая бойкая, выглядит сейчас слабой и беззащитной. Но разве кого можно было прогнать? Да и не до того было. Все растерялись, не знали, что делать, суетились. А она все бледнела и бледнела, по-моему, ее даже стошнило. А потом просто закрыла глаза и все.

  

   - Странное ты место выбрала для встречи.

   Помещение коровника мрачноватое, с мелкими грязными оконцами, через которые едва проникал солнечный свет, походило на туннель, убегающий на двести метров, с повторяющимися механизмами поилок, стойлами, линией окон и чередой еле светивших ламп желтого от грязи цвета.

   - Мне холодно. Согрей меня.

   Люба прижалась, обвив мою шею руками. Глаза ее были полны боли и печали, а губы от страха и скорби сжались в узкую полоску.

   - Ну, ты чего мерзнешь? Смотри: на улице лето. Пойдем на солнце.

   Сквозь оконца пробивалось жаркое летнее солнце, зовущее прочь из этого мрачного места. Лучи пробивали мрак помещения и падали на пол, образуя экран с причудливыми разводами отраженных окон.

   - Я не могу. Я боюсь. Защити меня.

   - Дурочка, чего ты боишься?

   - Крысы, они повсюду.

   Я осмотрелся, вдоль стен по одиночке пробегали черные, как сама тьма, крысы с длинными, похожими на кнуты хвостами.

   - Ну и что? Это же всего лишь крысы, - не понимая ее тревоги, ответил я.

   Но Люба все сильнее и сильнее прижималась ко мне.

   - Но они уже так близко, - тихим, потерявшим надежду голосом ответила она.

   Столько боли и надежды было в этих объятьях, что, не выдержав, я тоже обнял ее, прижав покрепче к себе, стал шептать ей:

   - Не бойся, дуреха, я же рядом. Все будет хорошо, - шептал я, успокаивая ее, непонятно с чего разволновавшуюся.

  

   - Люба, Люба... Ну как же так?

   Я сел на край кровати. Вчера после ухода Савика, увидевшего, что мне лучше остаться одному, взволнованный новостью, я не мог найти себе места, слоняясь по комнате из угла в угол. Я не мог более ни о чем и ни о ком думать, кроме как о Любе. Остро ощутив потребность видеть ее, посмотреть в ее глаза, услышать ее голос и почувствовать запах ее тела. Мне не хватало ее.

   - Люба, Люба, - повторяя бесконечное количество раз ее имя.

   Я хотел, чтобы она жила, просто жила - пусть бы даже нас больше ничего не связывало, только воспоминания, - зато жила. Но я понимал, что это невозможно. И от этого было больно и горько до невыносимости. Хотелось кричать и вопить от безысходности. И, разбив кулаки в кровь о стену, я просто пошел на кухню и, налив стакан водки, одним махом осушил его. Но даже беспамятство, в которое я погрузился, не дало мне возможности уйти от боли, возложив на меня ответственность за нее.

   Боже, этот сон! Она не отпускала меня. Ее глаза. Она просила помощи и как просила! Казавшаяся мне всегда жесткой и сильной, она просто умоляла помочь ей. Она такая слабая и беззащитная, любящая и нежная. С ума сойти: она там, по ту сторону, а я здесь.

   Мысль о ней гнала меня туда, где теперь был ее дом. Не найдя сил умыться, схватив кулек с конфетами, я побрел в сторону деревенского кладбища. Ноги несли меня сами, живя своей жизнью, и, пройдя всего пару сотен метров, я ускорил шаг, а затем и вовсе побежал. Бежал так, как будто хотел загнать себя. Стиснув зубы, я вгонял в себя воздух через расширенные ноздри, через мгновение выпуская его со свистом. Ритм моих вдохов и выдохов учащался, и воздух входил и выходил со свистом и вырывающимся стоном, вскоре я просто перешел на крик.

   Бежал, падал на землю, цепляясь руками за траву, рвал ее, разбивая кулаки в кровь, поднимался и снова бежал. Бежал с разбитыми в кровь коленками, с кровавыми от порезов травой пальцами. Но я не чувствовал своего тела: оно жило своей жизнью. Пробегая метр за метром через поле высокой травы, увязая в пашне, ударяясь об асфальт, принимая на себя порывы нагретого солнцем пыльного ветра, оно неустанно, не подавая признаков усталости, подначивало: "Давай еще быстрей!"

   И я бежал быстрее. Судорогой напряжения сводило мое лицо, искажая его гримасой. Пересохшая гортань хрипела, выдавая тихий приглушенный стон, перераставший в крик, но глаза не отпускали цель, впившись в наметившиеся вдалеке очертания кладбища.

   Мысли мои были далеко. Я впал в забытье от невозможности и нежелания больше думать о смерти Любы. Может, тогда я и сам хотел умереть. Но сил во мне было столь много, что ноги несли меня и несли, и казалось, что я мог вот так запросто обогнуть весь земной шар. Кулек с конфетами давно растрепался, и все содержимое веером вывалилось на дорогу. А я все бежал. Остановившись у ворот кладбища, распахнув калитку, я бросился искать свежий холмик сырой земли. И, уткнувшись глазами в рыжую от глины возвышенность еще не огороженной могилки с деревянным временным крестом, не отрывая взгляда, как будто что-то боялся упустить, кинулся к ней.

   "Она никуда не делась. Здесь она, всего в двух метрах от меня. Лежит, бедная. Мертвая. Мертвая! Какое странное слово! Как это - мертвая? Что это значит - мертвая?"

   Смерть Любы никак не укладывалась у меня в голове. Неверие, что это возможно, сомнение. Совсем недавно я был с ней. Разговаривал. Смотрел в глаза. Целовал. А теперь раз - и все. Ее нет.

   "Ну как нет? Вот же она - совсем рядом от меня. Мертвая. Не верю! Нет смерти! Для меня нет. Я же жив. Я тоже был мертвым. Странное дело. Я тоже был мертвым. И часть меня также, до сих пор лежит там, в Москве. Невероятно! Но я жив. Жив! Я живу!" - немного задумчиво закончил я свою мысль. И ты, Люба, тоже будешь жить. Я тебе говорю. Я обещаю тебе. Ты будешь жить. И вправду, что это я расклеился? Я же могу вернуть тебя к жизни. Могу. Я верну тебя, Люба. Вот увидишь!"

   Смахнув накатившие слезы, полный решимости, я пошел к дому, набирая номера телефонов.

  

   ********

  

   Ночь. Свет ярких звезд над степью Казахстана.

   Поросшая травой дорога

   Петляет по степи, проплешиной мелькая,

   Ведет туда, где одинокие деревья шумят листвой,

   С травой сливаясь,

   Где средь стволов кресты скучают,

   Отсвечивая свет давно потухших звезд.

  

   "Мрачноватая картина", - вспомнились стихи неизвестного мне автора, как нельзя кстати соответствующие моменту.

   С лопатами через плечо мы стояли и всматривались вдаль, в конец дороги, что вела нас на деревенское кладбище. Безлунная ночь. Шорох ветра, гоняющего степную траву. Ночные звуки, непонятные и загадочные и поэтому пугающие нас, доносились со стороны погоста.

   - Что-то мне как-то очково, Паша.

   - Да не очкуй ты, все будет зашибись! - поддержал я шутливый настрой Савика, переигрывая пацанов из Краснодара.

   - Ну что - пошли тогда?

   - Пошли.

   Мы двинулись в направлении кладбища, больше полагаясь на слух, чем на зрение, и на наши ноги, чутко ступающие в накатанную годами дорогу, образующую колею.

   Дорога петляла. На совершенно ровном непаханом поле, заросшем дикими степными травами, без видимых возвышений и ям, дорога, словно брошенная лента, упавшая, как ей вздумалось, извивалась змеей.

   Пройдя половину пути, мы решили зажечь фонари: теперь их свет, растекавшийся по бегущей траве, был незаметен со стороны деревни. Свет фонарей слабо подсвечивал черные силуэты деревьев, эти самые деревья, оставаясь позади нас, отбрасывали пугающие нас тени. Теперь мой замысел, казавшийся мне столь простым в исполнении, столкнулся с самой большой силой - со страхом.

   - Что-то и вправду очково, Паша, - уже без иронии изрек Савик.

   - А ты думал, что это будет прогулка за конфетами? - успокаивая Савика.

   Я и сам пытался приободриться. Но вид крестов, выхваченных светом фонарей из мрака, и меня бросал в дрожь.

   - Давай отбросим страх и суеверия и продолжим начатое. Не забывай, я уже там был и не помню, чтобы шатался ночами по кладбищу привидением и пугал ночных посетителей. Думаю, что и другие этим не занимаются. Лежат преспокойно и гниют себе на здоровье.

   - Ага, не все же такие сознательные, как ты! Может, кто-то от этого пугалова кайф ловит, или просто скучно, заняться нечем.

   - Ничего. Думаю, Люба на нашей стороне. Заступится за нас.

   - Да, ты умеешь успокоить!

   - Пойдем, не трусь. Пусть это будет твоим обрядом инициации.

   - Чем, чем?

   - Ну, типа черта, переступив ее, ты сможешь считаться настоящим мужчиной.

   - И где ты это только вычитал? Нахватался умных слов, и головы людям дуришь!

   - Что вам их дурить? И без меня дурные. Знаешь, у некоторых народов есть обычай: покойников дома держат. Ну, типа они никуда не уходят, а так и живут, только в другом обличии, и помогают общаться с богами или защищают от злых духов. В общем, как-то так.

   - Ты что - хочешь Любу к себе домой притаранить? Ты не некрофил случаем? А то побывал там... - Савик указал пальцем в небо, но, немного подумав, указал на землю: - или там.

   - Юморист ты, Савик. Смотрю, весело тебе стало.

   - Да нет, серьезно! Воняют же, небось.

   - Это от тебя сейчас воняет. А они бальзамируются, наверное.

   - Да иди ты, сам завел разговор на кладбище о покойниках. Ты бы еще о вампирах поговорил.

   - Вот я и говорю, воняет.

   - Да иди, ты сам идешь и бздишь втихушку.

   - Все, расслабься. Пришли. Вот видишь: совсем и не страшно.

   Поставив фонари на землю, мы присели за поминальный столик, стоявший в паре метров от могилы Любы.

   - Жалко Любу. Хорошая девчонка была, красивая.

   - Тебе-то что! Вот мне - это да. В голове не укладывается такое! Ну, ничего. Если ты не обсеришься от страха, то будем говорить не "была", а "есть". Ладно, хватит рассиживаться: через три часа рассвет. Надо все успеть провернуть, не то будет картина маслом "Приплыли".

  

   Отбросив венки, покрывавшие продолговатый холмик из еще свежей и слегка сырой земли, я подошел к деревянному временно установленному кресту и потянул его, пытаясь выдернуть из земли.

   - Интересно, как много на самом деле способов захоронения? Только на нашем кладбище встречаются как минимум четыре.

   - Ты это про что? - Савик, принявшейся работать лопатой, слушал мои разговоры, отвлекающие его от окружавшей нас кладбищенской тьмы.

   - Я про надгробья. Камни. Кресты, памятники, стелы. Я когда маленьким был, думал про эти стелы, что они для того, чтобы покойники дышали - они же деревянные были или из жести, а внутри полые. И полость уходила глубоко под землю. Вот мне как-то удалось в одну из них заглянуть сверху, а там пустота, уходящая вниз. Помню, я прислушался, и мне показалось, что там кто-то дышит: ветер шумел. Маленький был, не понимал этого. Давай кричать туда. "Ау" да "ау". А отец подходит и спрашивает, что я делаю. Я ему объясняю, что, мол, слышно, что дышит, хочу с ним поговорить. А отец улыбнулся и говорит: "Он спит и не слышит тебя". А я спрашиваю: "А как другие дышат? У них же нет такой трубы". Не помню, что он ответил, но что-то ответил, иначе моим расспросам не было бы конца.

   - Я тоже, когда маленький был, думал: как им не скучно там все время лежать?

   - Не могу его вытащить: глубоко сидит.

   - Да оставь ты его! Подкопаем, вытащим. Надо полог расстелить, чтобы потом землю вместе с травой не собрать.

   Мы схватили полог и принялись разворачивать его, стеля поверх отросшей травы.

   - Ты слышал? - насторожился Савик, опустив полог.

   - Тише! Тише!

   - По-моему, к нам гости.

   Издалека, со стороны деревни, доносилось стрекотание мотоциклетного двигателя. По полю, следуя строго петляющей по степи дороге, светя желтыми фарами, двигался мотоцикл.

   - Кого это еще несет посреди ночи?

   - Сиди здесь. Если что - все быстренько приведешь в порядок, а я пойду посмотрю, кого это там по ночам носит. Экстремалы хреновы!

   Ругаясь, пригнув голову в тень, я стал пробираться к ограде кладбища. Добравшись до ограды, в десяти метрах от которой остановился мотоцикл, я стал наблюдать за незваными гостями. Из-за фары, светившей в мою сторону, и шумевшего двигателя, было непонятно, кто это потревожил нас и отвлек от столь важного дела. Так я пролежал почти пять минут, пытаясь в обрывках слов и отблеске теней увидеть гостей, но мне это не удавалась.

   Но тут двигатель заглох, свет приглушили, и я сразу же узнал младшего брата нашего Мерзлякова - Эдика. Характерная для него манера разговаривать, отрывисто выкрикивая или выделяя какие-то звуки, выдавала его даже в полной темноте. Он и еще две девушки и парень, приехавшие сюда, причисляли себя к братству Готов. Ища острых готских ощущений, они решили посетить местное кладбище, но трусливо отказывались заходить на территорию.

   - Да чего вы боитесь? - доносилось со стороны мотоцикла. - Ну давайте я первым схожу и лично докажу вам, что ничего страшного нет, - уговаривал своих пассажиров Эдик.

   На что его друзья, хоть и с неохотой, но согласились, надеясь, что им все же каким-то чудом не придется идти.

   - Все! Выключаем свет, и я иду.

   Свет тускло горевшей фары погас, и все погрузилось во мрак. Теперь только по голосам и шаркающим по траве шагам я мог определить траекторию пути Эдика. Комментируя каждый свой шаг, он отправился к воротам кладбища.

   - Вот я захожу! - крикнул Эдик своим товарищам.

   И скрип железной калитки подтвердил его слова. Неуверенные мелкие шажочки стали приближаться ко мне. И когда расстояние сократилось до пяти шагов, неожиданно для себя я зарычал - это первое, что мне пришло в голову.

   - Р-р-р-р-р-р! Гав, гав! - мой басистый лай должен был показать, что в кустах сидит довольно крупная собака и, если что, укусит больно.

   - О мать ее! - немного испугавшись, выругался Эдик. Но, поняв, что это всего лишь бродячая собака, стал гнать меня с места.

   - Пошла вон, падла. Нашла себе место, - ругался Эдик взрослыми словами, замахиваясь рукой в мою сторону, на что я отвечал громким и ожесточенным лаем.

   - Гав! У-у-у, - немного воя, добавил я.

   - Вот видите, если здесь живет собака, значит, здесь нет призраков, они это чувствуют, - кричал Эдик, приободряя своих друзей.

   "Интересно, кто это проверял?" - подумал я.

   Сделав несколько безуспешных попыток согнать меня, Эдик отправился к забору выламывать штакетник. Я же на четвереньках рванул к Савику.

   - Короче, салаги приехали. В готов играются. Давай полог! Сейчас я им устрою. По полной программе.

   - А что там за вопли? Собака какая что ли с ними? - спросил Савик, но я уже полз на прежнюю позицию.

   "Вооружается гад! - подумал я, услышав треск ломающегося дерева. - Как бы не схлопотать этой дрыной".

   Выломав штакетник, Эдик отправился к мотоциклу и зажег свет, чтобы хоть как-то обнаружить цель. Прибыв на место, я завыл еще более надрывно и заунывно - как волк во время случки, не дав Эдику даже дойти до ворот.

   - Эдик, стой! Ты чего, разве не знаешь, что кладбищенская собака воет к покойнику? - забеспокоились его товарищи.

   "Ну вот! А говорят, нет преемственности поколений. Быстро вспомнили все народные приметы", - улыбнулся я.

   - Да, блин, точно. Ну щас она у меня повоет! Сука.

   Эдик, держа перед собой палку и тыча ею перед собой в пустоту, обшаривал кусты в поисках собаки. Тусклый аккумуляторный свет подсвечивал лишь то, что было над кустами, низ же скрывался во тьме за тенью забора.

   Я выл, скулил, рычал громко и вполне натурально - деревенские собаки, находящиеся от нас в полутора километрах, поддержали мое соло и подключились к хору себе на радость. А более пугливые псы забились в конуры поглубже, видимо представив себе неимоверные размеры зверя, так басисто завывающего вдалеке.

   Но Эдик не сдавался. Приближаясь ко мне, он размахивал своей палкой. Свист воздуха, рассекаемого грозным орудием, был уже близок и вызывал у меня тревогу.

   "Вот настырный, черт! Ну все, блин, хватит! Точно мне башню сейчас проломит!"

   Я подскочил и в два шага запрыгнул на стоящий тут же поминальный столик, как бы взмыв над темнотой и оказавшись в луче прожектора. Черный полог скрывал мой силуэт.

   - А-у-э-у-а! - вспомнил я репертуар киношного зомби.

   Но они оказались сообразительнее меня.

   - Это оборотень! - раздалось со стороны мотоцикла.

   - Эдик, беги!

   Эдик, уже стоявший за воротами кладбища, и сам понял это и, оглянувшись напоследок, убеждаясь, что глаза его не обманывают ("И все-таки где же у него кнопка?" - выражение его лица вызвало в моей памяти именно эту киношную фразу), рванул к мотоциклу.

   Мотоцикл одиноко стоял на дороге, в то время как друзья Эдика неслись по степи, как стадо напуганных коров, поминутно спотыкаясь, падая, поднимаясь и вновь ускоряясь, помогая себе руками. Парень давно исчез из виду, а брошенные девчонки в узких юбчонках и на каблучках семенили мелкими шажками, но даже их мне было не догнать.

   - А-а! - закричал Эдик, поняв, что остался один.

   Паника, охватившая его, спутала все мысли, но зато придала скорости. Он сделал еще пару кругов вокруг мотоцикла, наконец он остановился и стал заводить мотоцикл, не переставая кричать:

   - А черт! А мать ее! У-у-у, блин!

   - Дрын, дрын, - вторил мотоцикл.

   Но то ли аккумулятор подсел, то ли скорость, с которой он пытался завести, была приемлема лишь для реактивных истребителей, то ли еще чего забыл в панике включить, но мотоцикл не заводился. Оставив попытки, он сделал вокруг мотоцикла еще несколько кругов, размышляя, что ему делать. Решив, наверное, завести "Урал" с толкача, он принялся его толкать прочь - в темноту, но мотоцикл, лишь похлюпав поршнями и пустив немного дымка, не завелся.

   На все это ушла пара секунд: я только успел спуститься со столика, чтобы подобраться к Эдику и усилить эффект. Но тот, сделав на прощанье еще несколько кругов вокруг мотоцикла, скрылся из виду. В тот самый момент я готов был поклясться, что телепортация существует. Ощущение, что Эдик был уже возле деревни, нагнав своих друзей, имевших фору, пришло вместе с воплями, долетевших до меня стой стороны.

   - Козлы, вы, что бросили меня?! Козлы!

  

   - Ну что - где они?

   Услышав первые крики, Савик отправился ко мне, чтобы выяснить, в чем тут дело.

   - Спят уже, наверное.

   - Что-то я не понял.

   - Да я и сам ничего не понял. Но скорости здесь были запредельные.

   Я рассказал, как Эдик бегал кругами у мотоцикла. Мы посмеялись и отправились делать свое дело.

  

   Лопата легко вошла в мягкую, потревоженную прежними копателями землю. Лопата за лопатой мы расчищали холмик, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Теперь, после того как мы разогнали перепуганных посетителей, мы чувствовали себя здесь старожилами и завсегдатаями. Страх ушел, но ощущение неестественности происходящего осталось. Время от времени я ловил себя на мысли, что все, что происходит здесь и сейчас, не то что просто необычно, а нереально.

   "Может, это сон? Странный. Я ночью раскапываю могилу своей подруги, чтобы оживить ее. Невероятно! Тогда и все, что произошло со мной за последний месяц, тоже не реальность, а просто сон. Нет, ощущения слишком реальные, чтобы это был сон. Запах сырой земли и потревоженной травы, ночная прохлада, звуки, коими наполнено окружающее нас пространство. Нет, это не сон. Это реальность. Не реальная, но реальность".

  

   Нам приходилось останавливаться, чтоб счищать с лопат прилипшую землю, но, несмотря на это, копалось легко, и за двадцать минут мы добрались до досок, образующих потолок гробницы.

   Мы не собирались раскапывать всю могилу. Нам достаточно было пробить туннель метровой глубины до досок, накрывавших нишу, которая образовывала рукотворную пещерку. Так хоронили не многих, но Любу похоронили именно так.

   Расширив края ямы, чтобы земля, срывавшаяся с краев, не попадала в могилу, я убрал несколько досок и направил фонарь в темноту образовавшегося проема. Луч высветил красный угол гроба, стоявшего на небольшой возвышенности. Не раздумывая, спрыгнул вниз и оказался в тесной с низким нависающим деревянным потолком маленькой гробнице. Было тесновато, но передвигаться все же было возможно. Фонарь заполнил светом маленькое пространство, высветив мельчайшие нюансы подземной жизни.

   Срез земли открыл тайну столетних отложений со всевозможными вкраплениями подземных обитателей, умерших задолго до появления человечества. Лопаты срезали корни деревьев, пронизывающих все подземное пространство, вскрывая хранилище времени, которое бережно все консервировало, накрывая былое надежным покровом. С каждым взмахом лопаты открывались ходы подземных городов, нарушая на время покой их обитателей. Но постепенно все уляжется, и время превратит в пыль и труху спрятанное здесь людьми, растаскивая плоть живыми низшими, растворяя в себе остатки былого. Ведь ему это не нужно. Это уже никому не нужно.

   Я прикоснулся к смерти - в самом центре ее царства, в подземелье кладбища. Здесь ее средоточие. Сюда мы приходим. Но смерть не забирает наши тела: они ей не нужны. Тела забирает неумолимое время, вымеренное стрелками часов в движущемся маятнике, каждое движение которого напоминает нам, что время неумолимо. И час, когда придет твое время оказаться здесь, с каждым новым взмахом все ближе и ближе. И никто не избежит последнего удара. Но смерть - это не мертвое разлагающееся тело. Смерть - это забвение. Мы уходим из жизни, оставляя свое место следующему поколению. Это есть смерть, а не уход из жизни. Но я живу. Пусть где-то так же обветренное временем лежит мое тело - старое, несущее в себе какие-то познания и переживания. Но я живу. И мне, увлеченному новой жизнью, уже не интересны былые проблемы. Я живу. Я не уступил свое место другим. А сам занял его. Мое тело. Мое сознание, созданное по точным чертежам, заложенными в геноме воспроизвело меня, опираясь на те жизненные процессы, которые существуют вот уже миллиард лет. Нет более естественного и предсказуемого действа, чем создание большого из частей малого, из маленькой живой клеточки, несущей знания. Этап за этапом выстраивается система, которая, в конце концов, наделяет тебя сознанием и толкает на познания этого мира.

   И теперь, прочитав свои дневники, я уже и не знаю, где прошлое, а где настоящее. В моей голове все так перемешалось. Даже во сне передо мной лица никогда не виданных мною людей. Прошлое наслоилось на настоящее, приведя в мою новую жизнь новых старых друзей. Для них я все тот же Пашка, со своими тараканами в голове.

   - Ты чего там притих? - окликнул меня Савик, отвлекая от раздумий.

   - Да так, задумался что-то.

   Я подхватил брошенную мне фомку, вскрыл гроб, откинул крышку. Окутавшая меня волна мертвых запахов подкатила к горлу комом, но я сдержался. Первая волна ощущений спала, принеся вместе с собою ясность. Пахло смертью, трупом, бальзамирующей жидкостью или мазью, свежей распиленной сосной, тканью. Но никак не гниющим мясом: еще не пришло время.

   Я посмотрел на Любу, окинув ее взглядом с ног до головы. Я не хотел на нее смотреть, и всю дорогу настраивал себя на то, чтобы отказаться от этого и найти в себе силы удержаться, чтобы не взглянуть на нее. Я хотел, чтобы она осталась в моей памяти живой, красивой, улыбающейся, но никак не мертвой. Но я не удержался и взглянул на ее побледневшее, с заостренными чертами лицо.

   Все равно она была красивой. Свадебное платье и фата удивительно шли ей, она словно дышала счастьем и умиротворением. Руки, лежащие поверх живота, лишь подчеркивали это. Я хотел, было прикоснуться к ней, так меня притягивало ее спокойствие, но даже я боялся мертвого тела. Я представил ее холодную, безжизненную руку в своей, и мне вдруг стало не по себе. Даже платье, отливавшее белизной, казалось холодным и безжизненным.

   - Люба, я пришел за тобой, прости меня. Я хочу, чтобы ты вновь жила. Будем ли мы вместе - это неважно. Я не хочу, чтобы смерть забирала у меня тех, кто мне так дорог.

   Я задрал платье, оголив ее тело. Секунду я смотрел на ноги, скрытые за белыми чулками, - красивые, стройные ножки. Ножки, которые я так любил, любовался ими и которые мне сейчас придется кромсать. Сжав зубы, я отвел глаза и вонзил в нее нож.

   "Кощунство, вандализм, варварство!" - кричало все во мне.

   Но я знал, что нет пути назад, и то, что я делаю, это ее будущее, а кричала во мне лишь тень прошлого. Нож входил все глубже, уродуя ее безжизненное тело. Черная жидкость, напоминающая кровь, выступила из раны, окрасив багровым белоснежные чулки, стекая вниз, пачкая платье.

   Мертвая невеста, кровь, смерть... Что-то из глубины веков, дышавших Средневековьем, приходило мне на память с этими символами. Но что именно, я не мог вспомнить. Все-таки мы уже не то поколение побитых религией и мистикой людей. Не складывались уже эти символы, приметы, заговоры, молитвы в нечто ужасное. Я не видел смерть, я видел лишь жизнь. Пусть чудовищно, кощунственно, но я верну ее к жизни. Это всего лишь эмоции, культурное наследие, а жизнь выше всего этого, она сильнее. Она разная, но она одна. Она ЖИЗНЬ.

   Я насадил кусок плоти на нож и положил в пакет.

   - Все, я сделал это. Безумно, невероятно, но я сделал это.

   Я взглянул напоследок на Любашу, на ее лицо, на возвышающуюся, недвижно застывшую грудь, на руки, кольцо, надетое в угоду какому-то обычаю, на сделанную мною рану, портящую общую картину.

   - Я не прощаюсь, Любаша! Мы скоро увидимся, я обещаю.

   Одернув платье и скрыв следы вандализма, я опустил крышку гроба.

   - Паша, хватит там с покойниками разговаривать.

   - Да все, иду я. Все уже.

   - Только мне не показывай, что ты там у нее вырезал.

  

   - Слушай, по-моему, опять кто-то щемится. Вроде сейчас только мелькнул свет фонарей. Показалось что ли?

   Я взглянул в сторону, указанную Савиком, но ничего не увидел.

   - Опустили, наверное, свет - под ноги светят, - ответил я. - Наверное, Эдик решил за мотоциклом вернуться.

   Савик ускорился:

   - Надо успеть закончить.

   Холмик принимал прежние очертания. Лопата за лопатой, и следы вторжения скрывались под метровым слоем земли. Подхватывая землю, я думал о том, что все-таки мы переступили эту черту, пережили и пересилили свой страх. И теперь все здесь казалось не столь уж и страшным, а обыденным, простым и понятным.

   - Ну, точно кто-то идет. Но они уже нам не помешают. Мы почти все доделали. Да? - Савик посмотрел на меня вопросительно.

   - Наверное. Ты приводи все здесь в порядок, а я схожу посмотрю, что там происходит.

   Я бросил лопату на землю и отправился к воротам.

   Но это был не Эдик, как мы предполагали. Две женские фигуры, освещая себе путь, двигались по направлению к воротам. Подойдя ближе, они упали на колени и принялись читать какие-то записи, разложив их перед собой и подсвечивая фонарями. До меня долетели отрывки бормотаний, больше похожих на заунывное вытье. Мне стало любопытно, и я постарался приблизиться к ним.

   Женщины оказались двумя Тамарами. О чем, в принципе, и так можно было догадаться. Про них в деревне ходили всякие слухи. Уличали их и в колдовстве. Сдвинутые на вере в потусторонние силы, эти еще совсем не старые женщины увлекались мистицизмом, тайнами черной магии и оккультными науками. Все это они почерпнули из наводнивших книжные магазины книжонок, авторы которых высасывали содержание буквально из пальца. Но вера в истину, изложенную в книгах, выходящих миллионными тиражами, подогревалась собственными свидетельствами необъяснимых с их точки зрения явлений.

   В сущности, эти женщины были по-своему несчастны и одиноки. Тамара, что помладше, в возрасте около сорока пяти, была когда-то довольно симпатичной женщиной, и время почти не наложило отпечаток на ее внешность. Но неудавшаяся личная жизнь, распавшаяся семья все-таки сказались на ее характере. Познав "истину", она отклоняла ухаживания местных мужиков, время от времени ходивших к одинокой женщине, считая их недостаточно просвещенными, а значит скучными и недостойными ее. Вторая Тамара была лет на пять постарше и, напротив, страшна, если не сказать - уродлива. Особенно ее подводил несоизмеримо большой нос и узко поставленные глаза, отчего она походила на Каркушу из "Баюшек", но только не черную, а слегка рыжеватую. И хотя ее семья не распалась, семейного счастья она тоже не видела. Муж давно потерял к ней всякий интерес, и все свободное время проводил с друзьями, распивая самогон и развлекая себя игрой в карты.

   Поговаривали еще об их необычной дружбе, больше в догадках и сплетнях. Слушок об их нетрадиционной сексуальной ориентации, витавший по деревне, то усиливался, то, напротив, стихал. Даже самые смелые не могли предположить, что эти пожилые, по деревенским меркам, женщины - лесбиянки, считая, что розовая любовь - это грех молодых девушек.

   Прочитав молитву, они рассыпали соль у входа, затем, сделав несколько шагов за ворота кладбища, припорошив вокруг себя солью, встали на колени и принялись снова что-то читать уже с просительными интонациями.

   Из слов, долетавших до меня, я понял, что шла речь о могиле Любаши. В памяти всплыла история о каком-то обряде, где требовалась освященная земля с могилы девственницы. Саму историю я помнил лишь в общих чертах, да это неважно. Главное - общая мистическая атмосфера эзотерического. Ведь не зря философы говорят, что мир таков, каким мы его знаем. И раз мы говорим о том, чего на самом деле не существует, то оно существует.

   "Не кладбище, а проходной двор какой-то!" - подумал я и стал пробираться к Савику, твердо решив раз и навсегда отвадить отсюда любителей приключений.

   - Хотят мистического? Пожалуйста, вам, получите столько, что не унесете.

  

   Вот каково оно - быть погребенным заживо. Земля, сдавившая мое тело, обжимала со всех сторон. Тяжесть земли чувствовалась, несмотря на то, что я был всего лишь присыпан ею, а голова оставалась снаружи, прикрытая венком. Каких-то десять-пятнадцать сантиметров земли - и мое тело лишилось свободы, руки и ноги были закованы, а грудь сдавлена, отчего было трудно дышать. Земная влага стала проникать в мое тело, впитываясь сначала в одежду, нагревалась, забирая тепло, мне становилось холодно. Я будто становился частью этого холма - оставь меня здесь, и через год сквозь мое тело уже пробилась бы трава, а в моих костях копошились мошки. Ощутив себя частью загробного мира, я еще с большей силой захотел жить.

  

   Женщины молча подошли к могиле, разбросали соль. И Тамара, что постарше, став пред могилой на колени, принялась вновь заунывно бормотать:

   - Великий господин тьмы!

   "Великий и ужасный", - добавил я про себя, вспомнив Гудвина - волшебника изумрудного города.

   - Несущий свою власть над покровом ночи, - продолжала Тамара. - Вложи свою силу в землю, которую мы берем с могилы девственницы.

   "Тут вы, извините, немного опоздали".

   - Вложи всю силу свою, страсть нелюбившей девушки, холод ночи в эту горсть, взятую мной земли, и надели ее всеисцеляющей плотью своей.

   Женщина зачерпнула рукой землю и вознесла к небу.

   - Спасибо, господин.

   Она поднесла землю к своему лицу и тяжело вдохнула. На секунду сопение втягиваемого воздуха прекратилось. Тишина. И с выдохом:

   - Чувствую силу твою и присутствие твое, господин наш.

   "Простите, я непроизвольно", - съязвил я.

   Земля, давившая на мой желудок, выдавливала из него газы. В туалет хотелось нестерпимо. Я хотел, было прекратить всю эту комедию. Но женщина, впав в неистовство, бросила горсть земли обратно на могилу и поднялась с колен. Я понял, что это еще далеко не конец и все самое интересное впереди.

   Женщина проворно сняла с себя одежду и, упав обратно на колени, зачерпнула землю и приложила к своему телу. Продержав пару секунд, дав ей нагреться, она принялась медленно растирать ее на своей груди, тихо постанывая. С каждой новой горстью ее движения становились резче, а вдохи глубже. Тамара впадала в транс, граничащий с сексуальным возбуждением. Вторая Тамара, следуя ее примеру, разогрелась немного раньше, и в ее руках уже мелькал предмет, похожий на силиконовый член. Странный какой-то, довольно крупный - я бы даже сказал - неестественно крупный, в готическом стиле с атрибутикой сатанизма фаллос, больше похожий на длинное бревно, описывал круги, ударяясь о голую задницу Тамары, отдаваясь характерным шлепком.

   "Наверное, у самого главного зла и член должен быть соответствующего размера", - с улыбкой мысленно комментировал я происходящее.

   В то время как вторая Тамара уже терла этим огромным резиновым инструментом у себя между ног, Тома, что была ближе ко мне, продолжала натираться землей, все больше обретая схожесть с возбужденной Бабой-ягой.

   Дальше я уже терпеть не мог: земля так давила, что я не мог думать ни о чем другом, кроме как о желании опорожниться. И как можно быстрей. Как бы мне ни было интересно продолжение, я вынужден был открыться.

   - Отдай мою землю, - схватив Тамару за руку, тянущуюся за очередной порцией земли, прошипел я.

   Глаза Тамары превратились в два чайных блюдца, но она не закричала, а тупо глядела выскочившими из орбит глазами. Она отдернула руку. Я в свою очередь потянул ее обратно на себя.

   - Отдай, говорю.

   Но Тамара с безумными от испуга глазами и вздыбленными волосами лишь попыталась оттянуть руку обратно на себя, в упор, уставившись на непонятно откуда взявшуюся руку, вынырнувшую из могильной земли.

   Так в передергивании руки прошла минута, пока вторая Тамара не обратила внимание на притихшую подружку.

   - Томочка, ты чего там? А? Что это у тебя там?

   Тамара подошла к подруге и, присев рядом, стала присматриваться. По ее округлившимся глазам я понял, что до нее дошло, отчего притихла подруга. Еще немного, и я бы рассмеялся. Не найдя ничего лучшего, я что было сил закричал голосом повелителя тьмы и стал подниматься из могилы, успев схватить второй рукой подошедшую Тамару.

   - А-а-а, - сначала робко и неуверенно вскрикнула Тома.

   - А-а-а, -, чуть увереннее и громче прокричала во второй раз.

   И напоследок, сосредоточив взгляд на моей грязной от земли руке, ухватившей ее за запястье, уже во весь голос завопила:

   - А-а-а-а-а!

   Высвободившись от моих рук, подпрыгнув, успев прокрутить ногами в воздухе, вопя и размахивая членом, как Чапаев саблей, отбиваясь от меня, Тамара зачем-то подскочила еще несколько раз и помчалась прочь с кладбища, мелькая средь оградок своим белым целюллитным задом, размахивая так и оставшимся в руке резиновым фаллосом. Вскоре ее силуэт растворился во мраке.

   - А-а, - больше простонала, чем прокричала пришедшая в себя от криков подруги вторая Тома. Но затем, набравшись смелости, заорала во все горло: - Мамочки!

   Освободившись, она рванула следом за подругой. Но, ударившись коленкой о край лавочки, упала.

   - Тома, подожди, не бросай меня! - умоляющим голосом кричала женщина, протянув в мольбе руку. - Тома! Не бросай!

   - Томочка, милая! Я сейчас, я за подмогой. Я сейчас, - повторяла Тома, удаляясь. - Я скоро, - выдавила в испуге Тамара, карабкаясь через забор.

   Но хруст забора заглушил ее последние слова: подгнившие от времени деревянные столбики не выдержали, и он завалился, увлекая за собой Тамару. Упав на спину, та, раскачиваясь, с третьей попытки черепашкой перевалилась на живот, сначала встала на четвереньки, затем раком и, в конце концов, выпрямив спину, как спринтер, оттолкнувшись руками, рванула по направлению к деревне, неся с собой эстафетную палочку.

   Старшая Тамара в силу своего возраста и полученной травмы была не столь резва, как ее подруга. Но, чуя мое приближение, ее белая задница приняла по очередности те же позы, что и зад ее подруги. И с низкой спринтерской стойки Тамара рванула по проторенной подругой дороге, перескакивая через сломанный забор.

   - Ой, мамочки! - не переставала кричать она, нагоняя белый, визжащий силуэт подруги. Прихрамывая, а, иногда прискакивая на одной ноге, Тамара почти не уступала в скорости подруге.

   Я больше не мог ни смотреть, ни думать, ни стоять, свалившись на коленки от смеха. Мелкими перебежками, хохоча и одновременно расстегивая штаны, я пытался добраться до ближайших кустов. В десяти метрах от меня доносились всхлипывания упавшего на землю Савика. В первые минуты у него не было сил издать хоть какой-то звук, но затем к хлюпающим гортанным звукам стали прибавляться слова:

   - Ой, ой, мать, не могу!

   Ситуация становилась еще смешнее, и это лишь усиливало мой смех, от которого Савика еще более распирало. Пошла цепная реакция. Тут голос прорезался и у меня:

   - А-га-га-га!

   До кустов оставалось метра два. Но я, застыв на четвереньках, с приспущенными штанами не мог сделать и шагу. Судорога смеха сковала движения.

   - Савик, сука, кончай ржать. Я сейчас обсерусь. Га-га-га, - между смехом выдавил я.

   У Савика же началась истерика, он уже катался по траве, стукаясь головой об оградки могил.

  

   Наутро история получила неожиданное продолжение. Мерзляков-старший в сопровождении Эдика, к которому у нас было уже особое чувство, встретив нас на улице, поведал нам собственную версию вчерашних событий. Сначала было непонятно, с чего это он, возбужденно затыкая рот Эдику, рассказывает о вчерашнем приключении брата. Но, послушав дальше, мы поняли, что и ему довелось вчера поучаствовать в этой истории.

   - Блин, пацаны, не поверите, что вчера ночью на кладбище творилось!

   - Что такое? - мы переглянулись.

   - Братан мой младший вчера с оборотнем бился! На кладбище.

   - Как бился? С каким?

   - Ну-у? Расскажи.

   - Да точно. Вон у девок спросите, они видели. Приехали мы на кладбище. Ну, я пошел. А тут в двух метрах от меня собака воет. Я ее хотел палкой, а она - бац! - и в оборотня превратилась.

   - Ну и?

   - Что "ну и"? Он на меня, а я ему дрыном промеж рогов как врежу. Он пока искры ловил, я и смылся.

   - Ни фига себе! Врешь, наверное? - спросил я.

   "Смельчак", - подумал я про себя и, вспомнив, как Эдик бегал вокруг мотоцикла, улыбнулся.

   - Ты что не веришь?- вступился Мерзляков-старший. - Я и сам поначалу не поверил. Но эта бестолочь мотоцикл там оставила. А что бате скажешь? Прибегает ночью вот с такими глазами! - подставив к своим глазам кругляшки из пальцев, показал Мерзляков-старший испуганные глаза брата, - говорит, вернее, не говорит, а несет какую-то чушь про оборотня.

   Мы все посмотрели на Эдика. Тот с серьезным видом доказывал правдивость истории.

   - "Оборотень, оборотень!" - кричит, я спрашиваю: "Где мотоцикл, чучело?" А он: "Оборотень, оборотень!" В общем, пока добился, что и как, полчаса прошло. Вот пришлось идти на кладбище за мотоциклом.

   - Идем мы, идем. И вдруг слышим со стороны кладбища вой. Аж мурашки по коже. Ну, думаю, надо лечь на землю, чтоб посмотреть, не идет ли кто. Только легли, смотрим две фурии или валькирии! - удачно подобрал слова Мерзляков, - несутся над землей. А вой стоит, ажно в ушах до сих пор звенит. Ну все, думаю: крендец нам. И точно: одна на меня заваливается и орет. Холодная такая, голая, главное. И могилой от нее пахнет. И белая-белая, как смерть. Руку мне в рот чуть ли не по самый локоть засунула. Тут я и дал деру. А вторая набросилась на Эдика и как давай его чем-то лупить.

   - Рукой от покойника, наверное, - добавил Эдик.

   "Ага, членом резиновым", - улыбнулся я и взглянул на улыбающегося Савика.

   - В общем, мы бежали, бежали куда-то в поля.

   - А зачем в поля-то?

   - Как зачем? Следы запутывали. Вот только утром мотоцикл забрали и приехали.

   - Да! Вот это история!

   - Что - не верите что ли?

   - Да почему? Верим. Вполне обычная история.

   Попрощавшись, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, мы пошли, обсуждая вчерашнюю ночь. Но спустя пару часов деревню облетела еще одна новость, но уже рассказанная подругами и мило переданная нам одной из одноклассниц. Из ее рассказа, обросшего подробностями, было непонятно, то ли Тамары наплели лишку, то ли людская молва добавила красок. Но рассказ уже существенно отличался от действительности.

  

   - Две великие и истинные прорицательницы, - начала Вероника.

   - Потомственные целительницы из Сибири, - вставил я.

   - Ты зря смеешься! Я действительно слышала, что у них в роду были колдуньи.

   - Ага, особенно у Тамары Ивановны. Сама Баба-яга, наверное, бабушкой была.

   - Вы будете слушать или без конца комментировать?

   - Давай, ладно, рассказывай.

   - Так вот. Видение им было. Зло на кладбище поселилось, и решили они извести это зло и сделать добро людям. Ну, они же белые колдуньи. Добрые, значит.

   - То, что белые, - я верю. Особенно задницы.

   - При чем тут задницы? Есть белые и черные маги.

   - А! Понятно, - сделал я глупое лицо.

   - Пришли они на кладбище заговор тайный читать. А там земля разверзлась, и зло вышло наружу. Очень сильное зло. Заполонило все вокруг. С горящими глазами, рогами и огнем из ноздрей - сам дьявол. Он и говорит: "Идите сюда и принесите себя в жертву, чтобы дать мне сил и выйти целиком на эту землю!". А они отвечают ему: "Не бывать этому! Мы защитим мир!" И тут он как бросился на них, а следом все его прихвостни, черти и оборотни. И началась битва. Но хорошо, что Тамара Ивановна знает древний-древний заговор, которому уже несколько тысяч лет. Она его прочла и заперла дьявола на территории кладбища. Но обратно под землю так и не смогли его загнать. Бились, бились, но так и не смогли с ним справиться. И когда зло их захотело затащить под землю, они решили бежать. Бежали, а всю дорогу из земли покойники вылезали и хватали их за ноги. Вот так!

   - И что? Это все правда?

   - Ну конечно! Вон и мальчишки наши вчера тоже видели. В общем, много людей видело.

   - Это все понятно, а про член где?

   - Про какой еще член?

   - Как про какой? Резиновый!

   - Да пошел ты, придурок! Я серьезно, а вы смеетесь.

   - Никто не смеется, ты подойди и спроси, а что они на кладбище с членом делали.

   Мы не выдержали и засмеялись. Вероника обиделась, подумав, что мы не поверили и вообще легкомысленно ко всему этому относимся. Развернулась и ушла.

   - Да, Савик, по ходу дела - это только начало.

  

   Мои слова оказались сбывшимся пророчеством. Истории, пронесшиеся ураганом по деревне, получили неожиданный резонанс. Обрастая все новыми и новыми подробностями, а также свидетельствами новых очевидцев, она дала почву для апокалипсических предсказаний о грядущем конце света, о восставших из ада и о намечающемся на днях полнолунии.

   Началась экстренная подготовка к грядущим событиям. Мужики, бросив свои дела, для начала перестреляли всех бродячих собак. Но потом, поразмыслив, решили перебить и цепных. Так - на всякий случай.

   Не жалея патронов, с утра до вечера они палили из ружей. Были и жертвы. Попав под горячую руку, несколько мужиков-охотников получило от своих коллег по заряду дроби, но, слава богу, все обошлось. Места ранений были не столь опасны для жизни и причиняли лишь неудобства в быту.

   Кошки, воробьи и вороны от греха подальше решили исчезнуть из деревни. А рогатый скот, гоняемый пастухами, испуганно глядел на проходящих мимо вооруженных мужчин. Казалось, что перепуганные буренки научились улыбаться и заискивающе вилять хвостом, даже мычать они стали не как обычно громко, нагло и протяжно: "Муууууууууу!", а тихо, опустив низко голову, нежным голоском: "Му-му", хлопая длинными ресницами.

   Женщины же, в свою очередь, скупили соль в магазине и обсыпали ею все вокруг своих домов. Булавки и иголки, кресты и подковы, даже скрепки появились на одежде жителей, оберегая их от нечистой силы.

   Почта переполнилась бандеролями с книгами, в коих знающие люди советовали, как нужно правильно бороться с потусторонними силами, предлагая все более экзотические способы. Так, в одной из книг было рассказано о древнем обычае развешивать рога на доме. И вскоре на всех домах красовались бараньи, козлиные и коровьи рога, собранные в могильниках для скота и вежливо уступленных за огромные деньги пастухами из соседнего казахского аула. В связи с нехваткой таковых было решено, что и копыта тоже сойдут (Вот где, к удивлению Остапа Бендера, его контора "Рога и копыта" принесла бы ему неожиданный доход). После этого бедная животина стала ходить на цыпочках, жалея о том, что не имеет крыльев, чтоб нахрен убраться отсюда.

   Особо продвинутые жители стали носить вечером рога с собой, умудрившись прикреплять их на голове, вызывая страх у жителей деревни, принимавших их за бродившую по деревне нечистую силу, пугая оставшихся животных, беспокоящихся о неприкосновенности собственных рогов, и приезжих людей, ошарашенно озирающихся по сторонам и не понимающих, что вообще происходит.

   Дискуссии, стихийно возникавшие на улице, собирали слушателей и превращались в консилиумы с выдвижением кандидатов на должность борцов с нечистой силой. Но мужества достойных хватало ровно настолько, чтобы вечером выйти во двор и запереть калитку. Боясь оборотней, вурдалаков, зомби, деревня с наступлением темноты пустела, прячась в рогатых домах, обсыпанных солью. В конце концов, на одном из таких консилиумов было решено вызвать из района попа.

   События, произошедшие в нашей деревне, не могли остаться незамеченными. Вскоре уже гудел весь район. И поп, предвидя уготованную ему участь, решил срочно куда-то исчезнуть, но вскоре был найден прячущимся в своем сарае и доставлен по назначению.

  

   Борьба с нечистой силой была в самом разгаре. На передовой, блуждая средь могил под бдительным присмотром жителей деревни, стоявших на приличном удалении, размахивая кадилом, бродил поп и пел псалмы. Чувствуя себя не в своей тарелке, он проклинал тот день, когда надел рясу, и уже подумывал о том, не послать ли ему всех на три буквы.

   Боязливо озираясь по сторонам, он с трясущейся мелкой дрожью бородкой, которая все время цеплялась за крест, выставленный перед собой на длину цепи, бродил по кладбищу. Правой рукой он крутил кадилом, больше отмахиваясь от черных пятен, видимых только ему и витавших, как ему казалось, вокруг него, затягивая его грешную душу в ад. Напряжение росло, и он чувствовал это.

   Несмотря на то, что за полчаса до этого он влил в себя почти пол-литра водки, чувство страха перед неизведанным явлением не проходило, и даже то, что на улице стоял солнечный теплый день, не придавало ему смелости. Будучи человеком с развитым воображением и не раз в прошлом лежа под капельницей, спасаясь в белой горячке от чертей, он боялся того момента, когда нечистые опять полезут из земли, цепляясь за рясу. И когда торчащий куст, показавшийся ему рукой покойника, зацепился за подол, тот момент настал.

   С криком:

   - Да гори оно все ясным пламенем! - он бросился прочь с кладбища.

   Безумство несущегося, спотыкающегося и наступающего на собственную рясу попа волной передалось наблюдателям. Не дожидаясь разъяснений, они бросились наутек при приближении бегущего священника. Народ, стоявший позади комиссии, видя такое дело, многочисленным стадом ринулся к деревне, сметая ничего не подозревающие задние ряды. Под общий вой, крик, мелькание испуганных лиц двинулись и мы с Савиком. Но не из страха, а только для того, чтобы двигаться в общем потоке и не быть затоптанными обезумевшим населением. Честно признаюсь, в тот момент мы испытали прилив бодрости и неописуемой радости. Под всеобщие крики мы вопили громче всех:

   - Черти, черти!

   Стоявшие невдалеке коровы, мирно пощипывающие травку, дружно подняли пока еще рогатые головы и внимательно всматривались в бегущих людей. Но уже привыкшие к неадекватности своих хозяев, быстро потеряв интерес их развлечению, опускали головы и продолжали мирно пастись.

   На фоне и без того беснующейся толпы нашлись люди, которые стали вести себя уж чересчур буйно. Находясь в припадке безумия, они уже не пытались убежать вместе со всеми, а, перейдя на сторону врага, что-то кричали, ругаясь отборным матом, или просто падали и бились в конвульсиях. И без того перепуганные бегущие люди, испугано шарахались от неистово вещавших о скорой кончине всего живого односельчан.

   Родственники, решившие не бросать заблудших овец, хватали их за ноги и волоком пытались спасти от приближения нечистой, затащив их за некую линию у деревни, дабы избежать плена души. За что на них был послан шквал ругани со стороны переметнувшихся родственников. Нечистая не сдавалась. Но, вбежав в границы деревни, люди немного успокоились.

   И тут же порешили найти корень зла. Подогретый пришествием бесов, народ требовал решительных действий. Кто-то вспомнил, с чего началась вся эта кутерьма, и сотни глаз устремились на двух женщин.

   Почувствовав себя не очень уютно посреди расступившейся толпы, так как знали на самом деле за собой грешок, Тамары глупо заулыбались. Но повиниться сейчас в своих деяниях было равносильно смертному приговору.

   Толпа гудела. Перебивая друг друга, люди выкрикивали только им понятные слова, но то, что они были адресованы Тамарам, сомнений не оставалось. Жертвы были найдены, и тут стали припоминать грехи, когда-либо свершенные бедными женщинами. Сомнений не оставалось: они виновны.

   Те пугливо заметались в попытке сбежать, но были схвачены и обездвижены бдительными гражданами. Поняв, что они крепко влипли, ожидая своей участи, женщины безудержно рыдали, уговаривая земляков ничего с ними не делать, хором убеждая:

   - Мы не знали, мы больше так не будем, - заглядывая в глаза односельчанам, рыдали и громко всхлипывали они (местами мольбы переходили в истерику).

   - Ведьмы, - вполне буднично, как будто кто-то днями напролет занимался разоблачением ведьм, раздалось из толпы.

   - Сжечь их надо. На костре. Я читала, - с деловым видом заявила одна из женщин, начитанная и образованная - так, по крайней мере, она о себе думала.

   - Много ты понимаешь! - возразила другая. - А я вот читала, что их топить надо.

   Между ними началась перепалка. И глаза наблюдателей перемещались с одной кричавшей свою правду женщины, на другую и вновь на виновниц. Народ решал, чью сторону принять, и какую кару избрать для свершения правосудия.

   Все могло закончиться для Тамар весьма плачевно, но в ответственный момент отца Иннокентия стошнило. Все внимание переключилось на попа, мужественно пытавшегося урезонить разгулявшуюся нечистую силу - за что и пострадал. Спасая отца Иннокентия, граждане забыли о виновницах, чем те не преминули воспользоваться и скрылись с глаз долой.

   Проснувшийся наутро поп с похмелья еще долго слонялся по деревне в окружении комиссии, ища свое кадило. Но ценная вещь исчезла бесследно. Обидевшись, поп с чистым сердцем и чувством выполненного долга уехал домой, объяснив всем, что без кадила он как без рук и без священного оружия Господа тут ну никак не обойтись.

   Но все на самом деле оказалось не так: нечистой силой здесь и не пахло. Прибывшие откуда ни возьмись уфологи убедили всех, что здесь под кладбищем аномальный разлом, что и вызывает зависание материи, которая в пространственно-временном континууме сохраняет протоплазменную оболочку усопших. (От этого вывода сам Фрейд не раз перевернулся в гробу.) Местные, же простые люди ни слова не поняли из этого нагромождения незнакомых слов, а лишь многозначительно кивали головами. Доверяя заезжим умникам.

   На что авторитетного вида бородатый профессор из "Космопоиска" заявил, что это все чушь, что под кладбищем находится древняя инопланетная база, термоядерный реактор которой вызывает аномалии. И в доказательство сказанному представили фотографии с непонятными уже белыми шарами. К тому же на полях тут же появились причудливые фигуры из аккуратно сложенных пшеничных колосьев. И они, не остались без благодарной за просвещение аудитории слушателей, попутно разделив деревню уже на три противоборствующие группы теоретиков.

   Вскоре появились и телевизионщики. Местные каналы и пресса наводнились статьями, излагавшими теории, еще больше подогревавшие интерес населения.

   А народ все прибывал. Из всех уголков нашей необъятной страны стекались паломники, желавшие воочию увидеть необъяснимые явления. Даже граждане зарубежья огласили нашу деревню своей речью.

   У кладбища вполне буднично появились торговые палатки с сувенирами, пирожками не боящихся ни бога, ни черта коммерсантов. Жизнь стала налаживаться.

   Ночами шизоидные исследователи, оглашавшие своими воплями всю округу, выбегали с кладбища. Наутро, дав интервью, отсыпались, а вечером вновь с каким-то садомазохистким упорством и страстью возвращались на кладбище, пугались и с криками убегали прочь. Мир сходил с ума.

   Казалось, уже ничего нельзя было придумать нового и необычного. Но я ошибался. Проживший почти неделю у кладбища мужчина заявил, что он излечился от лишая, мучавшего его вот уже несколько лет, и указал на могилу некой Марии Зайцевой - женщины, покинувшей сей мир несколько лет назад.

   Перепив с друзьями суррогата, она захлебнулась собственной блевотиной. Но этот факт не помешал объявить ее могилу чудотворной. Умершая, никому не нужная и похороненная за казенный счет женщина, вмиг стала предметом поклонения. Теперь, помимо инопланетных камней, пирожков и всякой всячины, у кладбища появились палатки с иконами, выставленные отцом Иннокентием, плюнувшего на обиду за утерянное кадило и чудесным образом потерявшего страх перед так пугавшей его нечистой силой. А местные жители за небольшое вознаграждение не уставали придумывать и рассказывать, давая интервью газетчикам о неизвестных фактах из жизни столь замечательной односельчанки.

   И хотя это все приносило неплохой доход, многим такое внимание стало надоедать. И когда с наступлением сибирских холодов паломники исчезли, многие вздохнули спокойно.

   - Не так страшен черт, как его малюют.

   - Черт с ней, нечистой! Только бы нас оставили в покое, - говорили они, согласившись жить с чертями, но только бы не видеть всю эту пеструю публику.

   Так, за нашествием паломников, вытоптавших всю траву на кладбище, было утрачено само таинство смерти, поначалу пугавшее людей. Но вскоре страх сам собой устранился, а вместе с ним и вся нечистая.

  

   ******

Часть 6

Приезд Ирины

   - Мужик, - подначивал я Савика. - Мачо, полный брутальности.

   - В натуре! Не взгляд, а сталь. Режет, как меч, - согласился Савик.

   - Я же говорил: инициация, теперь ты настоящий мужик. Девчонки, как мухи на говнецо, будут слетаться.

   Савик крутился у зеркала, разглядывая свой оголенный торс, придавая мужественное выражение лицу и между делом успевая выдавливать прыщи.

   - Прыщавый мачо, - не унимался я.

   - Да ладно тебе! Не так уж их и много. Лоб, зараза, только обкидало.

   - Секс нужен. Говорят, от него прыщи проходят. Только не такой, как у тебя, однорукий.

   - Сегодня у меня обязательно будет секс. Ну-ка дай еще за ствол подержаться.

   - Да брось, Савик, неохота штаны расстегивать.

   - Пошел ты! Задрал уже.

   Не отрываясь от зеркала, Савик протянул руку. Я достал из тумбочки "Макаров" и вложил в руку Савику.

   - Все! Вечером идем телок снимать: что-то я завелся.

   Савик принимал по очередности все позы Рембо с оружием в руках.

   - Что-то я завелся, - повторил он еще раз.

   - Да тебя теперь хрен остановишь, всех кур в деревне перетопчешь. И не надо только ко мне бегать по ночам за мой ствол подержаться.

   - Это для поднятия духа.

   - Я тебе его подарю, как созреешь.

   - Что - правда?

   - Правда. Мне он ни к чему. А тебе пока рано.

   - Все, заметано! Он мой, но пока у тебя.

   Савик довольно посмотрел на меня.

   - Не могу поверить, что ты столько народу положил.

   - Верь не верь. Мне по барабану.

   - Не, ну я верю тебе, круто как-то. Я тоже хотел бы кого-нибудь завалить.

   - Ты, Савик, совсем сбрендил. Разве можно без разбору людей класть? Только за дело, и то когда по-другому уже ну просто никак.

   - Это понятно. Просто в оружии сила какая-то. Возьмешь его в руки и чувствуешь, как энергия по всему телу так и растекается.

   - Может быть, но я лично абсолютно безразличен к оружию.

   Савик, покрутив на прощанье пистолет, протянул его мне.

   - Родители в курсах твоих проделок?

   - Что ты! Нет, конечно! Зачем лишний раз их беспокоить?

   - Смотри к вам машина какая-то, - Савик прильнул к окну, - кто-то приехал.

   Я поднялся с кровати и посмотрел в окно. Из автомобиля с шашечками появилась Ирина. Выйдя из такси, она огляделась, бросив любопытный взгляд на деревню, в которой оказалась. Водитель подхватил из багажника чемодан и поднес его к калитке. Ира направилась следом, осторожно ступая на шпильках, боясь повредить, а еще хуже сломать тоненькие, как гвоздики, каблучки.

   - К вам вроде? - Савик посмотрел на меня вопросительно, как бы спрашивая, знаю ли я эту девушку.

   - Ира приехала, - произнес я с удивлением.

   - Это та самая Ира?

   Савик уставился на меня, не моргая.

   - Да, - кивнул я утвердительно в ответ.

   - Вот это тетя. А ты молчал, что она такая классная.

   Савик стал судорожно прилизывать свои волосы, смачивая слюной ладонь.

   - Ну пойдем! Чего ты стоишь?

   Савик бросился к дверям, дернув меня за руку.

   - Действительно, чего это я?

   Мы вышли на крыльцо встречать Ирину. Водитель, оставив чемодан у калитки, отъезжал прочь. Я посмотрел вслед уезжающей машине, а затем перевел взгляд на Ирину. Ее большие голубые глаза смотрели на меня. Я был застигнут врасплох ее неожиданным появлением. Московские приключения уже стали забываться, проблемы остались где-то там далеко. И тут она - как прекрасное напоминание о другой жизни. Ира прочла растерянность в моих глазах и улыбнулась милой нежной улыбкой.

   - Я соскучилась, - произнесла она.

   И я почувствовал, что тоже соскучился по ней. И это она успела прочитать в моих глазах, в два шага оказалась возле меня, и мы обнялись. Я притянул ее к себе, прижавшись к щеке, вдыхал запах ее духов. Так мы простояли минуту. Затем она с какой-то материнской любовью целовала мое лицо и, наконец, посмотрев на мои губы, осторожно поцеловала их. Я ответил. Мы целовались, в то время как Савик занес чемодан в дом, с любопытством поглядывая на нашу гостью.

  

   - Паша, что-то не так?

   - С чего ты взяла?

   - Ты сегодня не такой, как обычно.

   - Интересно, в чем это?

   - Тебя что-то сдерживало.

   - Ты имеешь в виду в сексе?

   - Да.

   - Извини, голова не о том думает.

   - Что случилось?

   Ира села в кровати и озадаченно посмотрела на меня.

   - По-честному или соврать что?

   - Ну конечно, по-честному, мы ведь не один год знакомы. И я знаю твою манеру говорить все прямо человеку в лицо. Помню, мы только-только начали с тобой спать, а ты мне заявляешь: "Слушай, красавица, что это за растительность ты развела у себя между ног? Тебя познакомить с бритвой?" Это сейчас девчонки выбривают себя, а тогда это было настолько дико, что я опешила от такого заявления. Мне было так стыдно. Но ты продолжал: "Чтоб я этой колхозной лоханки больше не видел".

   - Ну и что дальше?

   - Что? Что? Пришлось все сбривать. Секс, конечно, после был что надо. Тебя это так завело. Ну и стыда же я натерпелась после! На медкомиссию нас повели классом. А там - картина Репина. Все, конечно, подумали, что я после аборта. Меня на кресло, ну, конечно же, то, что я уже не девочка, обнаружили, а вот следов аборта, естественно, нет. Спрашивают, зачем же я выбрилась. А я, дуреха, стою и молчу. Растерялась. Чего они только не передумали - дебилы. Разве можно так с ребенком? А то, что это гигиена и сексуальные отношения, - откуда им было знать. Сами заросли там, как лохушки. Это ты уже после так сказал. Ненавижу это слово - "лоханка", бесит просто.

   - Надо будет запомнить.

   - Я тебе запомню! Мы кажется, о чем-то другом говорили. Давай уже выкладывай, обижай бедную женщину.

   - Да что случилось? Приехал, а тут такое... Люба умерла, девочка одна, дружил я с ней. Ну не дружил так - в общепринятом смысле этого слова, но отношения были очень близкие. В первые дни места себе не находил, а потом полегче стало. После того как нашел способ, как жить с этим.

   - Понятно тогда все с тобой. Неприятная история.

   - Куда уж неприятней. Это заставило о многом задуматься. О жизни, об отношениях, о ценностях.

   - Сочувствую. Правда. Тяжело терять близких, по себе знаю, - Ира прильнула ко мне и, обняв меня, поцеловала в плечо: - Но мне кажется, что это далеко не все, что ты мне хотел сказать.

   - Ира, я рад, что ты приехала, несмотря ни на что. Правда! Честное слово! Хоть и обижался на тебя очень. Но это лишь эмоции, и к делу это не относится. Я переживу, переосмыслю, и все будет по-старому. Нас все равно связывает намного больше хорошего, чем разделяет плохого.

   - Ты стал обо мне плохо думать?

   - Нет, я не могу о тебе плохо думать, ты мой друг. Я воспринимаю тебя такой, какая ты есть. Просто некоторые твои поступки не укладываются в голове юного максималиста.

   - Ты про Андрея? Да, я дура. Сама себя презираю. Мы, бабы, вечно совершаем глупые поступки, за которые потом себя корим. Я тогда еще не понимала до конца, что ты значишь для меня и что я значу для тебя. Глупо и безвкусно. Но мне показалось, что ты к этому отнесся довольно спокойно. Или просто не подал виду?

   - Это сломало меня на самом деле. Во мне что-то изменилось по отношению к тебе. Первое время только об этом и я думал, даже письмо тебе написал, но так и не отправил - закрутился.

   - Интересно, что за письмо? Давай показывай, - Ира, улыбаясь, заглянула в глаза.

   - Да глупости все... В порыве детской обиды.

   - Не выкручивайся, давай! Где оно у тебя?

   - Ладно, смс-кой хотел отправить. В телефоне болтается, - я потянулся к тумбочке и взял телефон.

   "Ира, я жалею о том, что, считая тебя светлым и чистым созданием, дал волю своим желаниям, расточая нежность и любовь. Я открылся перед тем человеком, которому это безразлично. И мне больно за свою близорукость и слабость, что позволили поступить так опрометчиво. К сожалению, никакие щетки и мыло не смогут очистить мои руки, губы, язык, ласкавшие твое тело, залапанное тысячами прикосновений мужских рук. Я чувствую себя униженным и разбитым. Храм, которому я поклонялся, был осквернен..."

   - Ты такой милый, такой еще глупенький. Но я, дура старая... Во мне горит чувство, оно съедает меня всю изнутри... Люблю я тебя безумно, что-то спало во мне все эти годы, а с твоим появлением проснулось, и я теперь не знаю, то ли радоваться мне этому наваждению, то ли нет. Любить - это так прекрасно, хотя это и приносит боль, сладкую боль. Я думаю о тебе каждую минуту. Боюсь, я больше не смогу без тебя.

   - "...меня потом немного отпустило. И я, наверное, смирился", - закончил я фразу, обдумывая последние слова Ирины.

   - Я тоже, Ира, тебя люблю. Ты очень близкий мне человек - я чувствую это. Честно.

   - Теперь я это знаю, но тогда не понимала. Прости меня. И мне не было это все безразлично. С чего ты взял? Просто я запуталась. Думала только о себе. Такая эгоистка! Правда, я не думала, что наши отношения для тебя что-то значат.

   - Выходит, что значат. Я это понял, когда потерял Любу - человека близкого и дорогого мне. И я осознал, что каждого из вас - моих друзей - будет мне не хватать.

   - Прости меня.

   - Это ты прости меня за то, что я говорю тебе это. Накопилась какая-то гадость. Выплеснуться, извлечь все из себя это нужно.

   - Я, привыкшая слышать от тебя такое... Ты никогда ничего не держал в себе, а говорил прямо. Ты говорил, что это проявление особой формы близости.

   - Как ни странно, я и сейчас так думаю. И, с одной стороны, не могу молчать, а с другой, - не хочу тебя терять: ты единственное, что связывает меня с прошлым. Я понимаю, что каждый из нас должен жить своей жизнью. Но этот эгоцентризм. Ревность... она меня съедает. Я думаю об этом. Это во мне накапливается и ест изнутри. А я этого не люблю: неясность, недосказанность. Люблю, чтобы было все ясно, чисто и понятно. Вот я и все говорю тебе, делая больно. Но поверь, я не хочу терять тебя.

   - У тебя есть еще кто-то?

   - Есть, Аленка - чудо мое. И еще одна девушка, но у нас с ней так, несерьезно, только секс. Раз в год. Она старше меня и учится в городе.

   - А Аленку ты любишь?

   - Не знаю. Честно, не знаю. У нас с ней легкий амур. Сопливая она еще. Четырнадцать ей. Есть еще одна девочка - Маша. Кажется, я ее люблю.

   - Ну и как у тебя с ней?

   - Да никак.

   - Неужели она смогла устоять перед твоим напором?

   - Да какой там напор? Я подойти к ней боюсь. Не то что... Ей другой нравится, а тут я бессилен.

   - Как это все серьезно! - Ира улыбнулась. - И нетипично для тебя.

   - Правда? Наверное, я боюсь не оправдать ее ожиданий. Не знаю, что с ней делать? В голове - один секс, а она хочет, наверное, серьезных отношений, а я к ним еще не готов. Вернее, они сейчас не к месту.

   - Глупенький ты еще. Вы слишком хорошо в этом возрасте думаете о женщинах. Восторженно, чисто. Поверь мне, она этого хочет не меньше твоего, просто еще об этом не знает. Тебя раньше тоже мучила совесть, что ты пользуешься мною, и подарки дарил - грехи замаливал. А я молчала. Пользовалась моментом. На самом деле этого я хотела не меньше твоего. А может, и сильнее. Вот такие мы хитрые.

   - Ага, вот оно как значит! Вот ты и раскрыла самую главную буржуинскую тайну. Обязательно воспользуюсь, - я улыбнулся. Мне очень интересно сравнивать себя того и нынешнего. Ты рассказывай мне все.

   - Да что я могу рассказать? Как оказалось после твоей гибели, я тебя толком и не знала. Знаешь, в каком я шоке была, когда узнала про Марину. Про Надю я хоть слышала. Но когда Марина пришла на твои похороны и рыдала там... Для меня это было ударом. Думала, когда же ты, паразит, и ей успел голову заморочить? Это я сейчас понимаю, что дело-то молодое было, а тогда с ума сходила от ревности. Ух, как злилась на тебя! Как это все невероятно! До сих пор не могу прийти в себя от того, что ты жив. В голове не укладывается, что такое возможно.

   - Сам в шоке. Ты бы вспомнила какие-нибудь мелочи из нашей жизни. Мне это очень важно.

   - Ты покажешь своих невест? Может, что и навеет.

   - Да что там показывать... Подожди. Ты подначиваешь что ли меня?

   - Тоже немного ревную.

   - Прости меня! Видать, такова наша мужская натура! - я поцеловал Иру и стал подниматься с постели.

   - Пойдем, наверное, а то Савик уже заждался. Весь чай на кухне выпил, да и родители скоро с работы придут, надо хоть порядок навести.

   - А что ты его так странно называешь? У него что, правда, имя такое?

   - Да нет, конечно. Просто погоняло.

  

   **************************

  

   Появление Ирины на местном танцполе внесло сумятицу в ряды местных красавиц. Все представление о красоте, моде, манере двигаться было растоптано безжалостным эффектным появлением московской красавицы. Само ее присутствие опускало и принижало, делая блеклыми и незаметными местных девушек. Ира поняла это сразу и играла на все сто, наслаждаясь ролью королевы. Даже несмотря на свой возраст, о котором, конечно же, мало кто догадывался, смотрелась она намного более презентабельно, чем вызывала живой интерес у парней старшего возраста. Весь вечер я замечал взгляды, украдкой брошенные на Ирину. Заинтересованные лица наметившихся ухажеров, пытавшихся не терять присутствия духа, храбрясь перед товарищами, возникали передо мной. Справляясь о моем здоровье и делах, они даже не смотрели на меня, а, тряся мою руку в затянувшихся рукопожатиях, глупо улыбались Ирине.

   Но как бы они ни храбрились, распустив хвосты, как павлины, - к Ирине подойти так никто и не решился. Уж очень она контрастировала со всем в этом деревенском сарае, сверкая зачем-то некстати надетыми бриллиантами. Девчонки же фыркали, но с неменьшим интересом рассматривали залетную гостью.

   Ирина тоже с любопытством наблюдала за пестрой толпой людей, прыгающих в свете мерцающих разноцветных огней.

   Я смотрел на нее, наблюдая за направлением взгляда, отмечая ее реакцию. Она веселилась: это тотчас было заметно по улыбке, блуждавшей на ее лице, по характерному блеску глаз. Ирина отводила взгляд, изучала меня, как бы сравнивая, затем снова всматривалась в толпу. Я улыбался в ответ, понимая, что ее представление о том, что среда воспитывает человека, рушилось. В ее взгляде я читал любовь, но - вместе с тем - и замешательство: она не могла поверить, что я здесь вырос, что я часть этого мира или, по крайней мере, был его частью.

   Ира снова взглянула на меня. Ее глаза отражали свет мерцающих огней, отчего поблескивали голубым светом, притягивая еще сильней. Я не удержался и прикоснулся своей рукой к ее щеке, проведя по ней пальцами. Мой взгляд скользнул по губам.

   "Нет, только не в губы, - подумал я. - Она же моя тетя".

   И просто сжал ее руку, нежно взглянув в глаза.

   - Не парься, - прошептал я на ушко, успев незаметно для всех поцеловать в щечку.

   Ирина немного растерялась от того, что я прочитал ее мысли, посмотрев на меня удивленно, но затем согласилась, сжав мою руку в ответ. Для всех она - моя тетя. Кроме Савика, конечно, который, воспользовавшись моментом, пригласил Ирину на танец - на правах друга.

   - Боже, как от нее пахнет! - весь вечер жужжал мне на ухо Савик, время от времени незаметно поднося к носу руки, прикасавшиеся к Ирине и пропитавшиеся ее запахом.

   Он вдыхал, задерживал дыхание, наслаждался, пытаясь насытиться тонким ароматом, и выдыхал, закатывая от удовольствия глаза, затем открывал их и смотрел на Ирину.

   - Дурачок ты, Савик, - говорил я ему. - Не туда смотришь.

   Но Савик, ошалевший от Ирины, крутился весь вечер возле нее, каждый раз приглашая ее на танец и влюбляясь в нее все сильнее и сильнее.

   "Бедный Савик! Снова разобьют тебе сердце", - думал я, наблюдая за танцующей парой.

   Ирина смущалась от такой настойчивости Савика, целомудренно отводила глаза и склоняла набок голову, отчего становилась еще прекраснее. Время от времени она искала меня глазами, молча вопрошая: "Что мне делать?" На что я улыбался, посылал губами поцелуй и пожимал в ответ плечами: "Терпи. Что здесь поделать?" - как бы отвечал я.

   Танцующего народу становилось все больше. Вновь прибывшая припозднившаяся молодежь лишь повышала градус настроения. Веселье становилось все разнузданнее. Ирина, вышедшая в центр зала, вмиг образовала вокруг себя толпу танцующих молодых людей, старавшихся поразить ее умением танцевать, нагловато посматривая ей в глаза.

   "Наверное, сегодня, что-то будет", - подумал я, почему-то не испытывая по этому поводу никакого беспокойства.

   Обычные, пусть иногда немного жестокие деревенские потасовки на дискотеке меня не напрягали, а теперь в особенности. Наоборот, я испытывал потребность самому нарваться на грубость, чтобы показать, кто есть кто в этом мире. Но, как назло, никто не пытался проверить меня на прочность. Я посмотрел на танцующих старшаков вокруг Ирины, вытащивших из бабушкиных чуланов движения роботов и смесь ламбады с чем-то еще.

   "В натуре, какие они все-таки дегенераты! Куда лезут? Неужели не понимают, что не по Сеньке шапка! Уровень не тот. Не по е... матери кафтан, - докончил я машинально поговорку. - На ней брюлики дороже стоят, чем вся деревня. Да дело, конечно, не в этом. Не место ей здесь. Да и мне уже не место".

   Так бы я и простоял весь вечер в стороне, наблюдая за происходящим и настолько отдалившись от действительности в своих мыслях, что, казалось, нахожусь в другом измерении. Звучавшая музыка не звала меня танцевать, а была лишь фоном моих мыслей.

   Мыслями я был далеко отсюда, когда почувствовал чье-то прикосновение. Повернув голову, я заметил Аленку. Она чуть припозднилась, и я не заметил, как она появилась. Ее нежная маленькая ручка сжимала мою кисть, а глаза с таким восторгом смотрели на меня, что в сердце кольнуло.

   - Да не смотри ты на меня так! Я с ума сойду от этого взгляда! - прокричал я в сердцах.

   Она совершенно не изменилась за время нашей разлуки. То, что она пылала ко мне страстью, было видно невооруженным взглядом. В глазах, губах, мимике было столько эмоций, обволакивающих меня, что я задыхался и терялся. Я видел, что она упивается девичьей любовью и в то же время страдает от нее. Потеряв страх, безо всякой осторожности она искала встречи со мной, обрывая телефон, заваливая смс, без надобности по десять раз на дню проходила мимо моего дома, ставя меня в неловкое положение и раскрывая наши отношения. Больше всего я боялся, что ее мать узнает о потере ею невинности, и корил себя за то, что не смог сдержаться и склонил ее к этому.

   Теперь она стояла справа от меня и сжимала мою ладонь. Мощная энергия перетекала в мою руку, сердце щемило от нежности к этому человеку и в то же время от страха быть разоблаченным. Я чувствовал, как она тяжело дышала, глубоко захватывая воздух, не в силах справиться с чувствами, нахлынувшими на нее. Лицо ее менялось, не скрывая эмоций, глаза, выражая томность, светились блаженством.

   - Что, голубки, воркуете?

   Савик выплыл из ниоткуда, нарушив течение потока. Даже не подозревая о бушевавших здесь страстях, он стал невольным участником кульминационного момента, когда эмоции достигли предела и оголенное сознание подверглось грубому вмешательству. Прямота Савика вернула к жизни размякшую Аленку, и та, не выдержав эмоционального накала, бросилась к выходу, скрываясь за танцующими.

   - Дурак ты, Савик, - бросив ему, побежал я следом за убегающей прочь Аленкой.

  

   Я нагнал ее идущей по тропинке домой, всхлипывающей и вздрагивающей.

   - Алена, подожди.

   Я обхватил ее за талию и, остановив, обнял.

   - Ты чего, как маленькая? А ну не плачь!

   - Я тебе не нужна! Я теперь никому не нужна!

   - Что ты такое говоришь, дурочка? Нужна. Что тебе такое в голову взбрело?

   - Правда? Ты меня любишь?

   - Ну конечно, милая! Как можно тебя не любить? Ты такая лапа, - попытался я успокоить ее, целуя лицо.

   - Честно любишь? - Аленка потянулась ко мне, и я почувствовал сладкий вкус ее помады.

   "Нет, целоваться она еще толком не умеет, - подумал я. - Но сколько страсти!"

   Я обнял ее, крепко прижав к себе.

   "Нет, наверняка ее не люблю. Или люблю?"

   Вдыхая запах ее волос, я пытался разобраться в чувствах к ней.

   "Люблю - не люблю - неважно. Важно то, что отказаться я от нее уже неспособен. Уж больно она красива, и искренна - самое главное - искренна".

   - Паша, я соскучилась по тебе, а ты приехал, и у меня такое ощущение, что ты избегаешь меня. Я тебе нужна, наверное, только для этого.

   - Что ты, солнышко, у меня просто были очень важные дела. Теперь будет все по-другому. Пока я здесь, мы будем очень часто с тобой видеться.

   - Правда?

   - Правда. Честное слово, я тоже по тебе соскучился. Очень, - моя рука потянулась к ее попке, но была остановлена.

   - У меня месячные.

   - Жаль, - ответил я и, подумав, про себя добавил: "Теперь понятны твои неврозы".

   - Пойдем, солнышко, не будем привлекать к себе внимание.

   Я пустил ее вперед, а сам, немного отстав, шел позади. Так мы и вошли в здание.

   Ирина, потерявшая меня, спускалась по лестнице. Приостановившись друг подле друга, они, бросив любопытные взгляды, как ни в чем не бывало отправились своею дорогой.

   - А она хорошенькая. Вкус у тебя отменный. С другими невестами познакомишь? И зачем тебе столько?

   - Нет больше никого.

   - А Маша?

   - Савик уже показал, наверное?

   - Хоть какая-то польза от него. Зря что ли все ноги оттоптал?

   Ира бросила взгляд на туфельки, где красовались следы ног Савика.

   - Ну и как?

   - Конечно, внешность не столь броская, как у этой соплюхи. Но что-то породистое в ней есть.

   - Чем-то Надю напоминает. Надежнее она, я бы сказал.

   - Да что-то есть не внешности, а в повадках. А я, значит, ненадежная?

   - Ира, внешность еще ни о чем не говорит. А говорят поступки. Видишь, я в поиске. Я сам еще ничего не знаю и ничего не понимаю, а ты воспринимаешь все серьезно.

   - Запутался. Сидишь, как собака на сене. Похватал и держишь возле себя, голову всем морочишь.

   - Наверное, ты права. Но тут еще одно чувство присутствует - чувство собственной значимости. Посмотри, девчонок-то не так уж и много красивых, а те, что есть, и то мои. Значит, я что-то собой представляю. Правда?

   - Кобель ты. Вот кого ты собой представляешь!

   - Ну, кобель - это грубо.

   Мы пропустили молодежь, поднимающуюся по лестнице, бросавшую косые, наглые, ощупывающие Ирину взгляды, которые начинали мне уже надоедать.

   - Еще раз так посмотрите, покатитесь вниз по лестнице, - крикнул я им вдогонку.

   Те, отвернув лица, молча, никак не отреагировав, исчезли за пролетом.

   - Достали, вытаращатся своими тупыми рожами и идут, как бараны.

   - Ты чего такой злой?

   - Неужели нельзя просто пройти и мельком взглянуть? Нет, надо идти и тупо пялиться! Думают, что им от этого выгорит что ли?

   - Сам хочешь, чтобы у тебя красивые девчонки были. Вот и терпи теперь, - Ира улыбнулась.

   - Все равно - не хрен пялиться. Нужно же соблюдать приличия! Что мне - морду пару раз кому-нибудь набить?

   - Понесло. Ты чего так завелся? Тестостерон заиграл? Вот кобель, а!

   - Сама ты сучка. А кобели бегают вокруг тебя, языки высунули.

   - Ты хоть девчонок своих не обижай. А то меня ты частенько до слез доводил своими выходками: то драку затеешь из-за меня, то еще что. Вечно меня отчитывал, чтоб я задницей меньше вертела. А я что? Я даже не замечала, как это у меня получается. Наревусь, дуреха, а ты позвонишь, попросишь прощения, и я бегу к тебе. Все прощала. Любила тебя - страсть просто. Вот и сейчас, старая дура, примчалась к тебе. А ты тут развел гарем.

   - Вот видишь, и у меня есть свои минусы.

   - У тебя много минусов, но ты же, гад такой, все свои минусы в плюсы норовишь переправить.

   Ира захватила меня за щеки.

   - Хочу с тобой целоваться.

   - Много ли вам надо? Палка лежа, палка стоя - вот вам и плюс.

   - Вот паразит. Ну-ка, поди сюда.

   Ира попыталась притянуть меня к себе.

   - Не здесь, Ира, и не сейчас.

   Я отстранил Иру и, шлепнув по попке, направил ее вверх по лестнице.

   - Люблю твою попку.

   Ира в ответ оперлась рукой о перила и, прогнув спину, выставила свою попку.

   - Кто бы видел: старушка с ума сходит.

   - Не ври: я еще не старая! Это ты еще сопливый. Я себя сейчас ощущаю на пятнадцать. Пойти кому-нибудь голову задурить?

   - Хватит. Савик вон уже, по-моему, поехал. Весь вечер руки свои нюхает.

   - О, это что-то - с ним танцевать! Дрожит, как осиновый лист на ветру. Так смешно!

   - Чего смешного? Волнуется парень. Молод еще.

   - Да кто бы говорил! Вспомни, как сам еще месяц назад ходил вокруг меня, боялся подойти.

   - То совсем другое. Там у тебя еще "Порше" был. Это и смущало, - улыбнулся я, вспомнив, как испугался, увидев в первый раз Ирину.

   Мы вошли в небольшой сверкающий коридорчик, ведущий в зал. Музыка становилась все громче, а настроение у веселившейся Ирины все лучше. Ее ждали.

   - Ах, жалко, что я не привезла с собой какого-нибудь ликерчика! Было бы в самый раз, - крикнула мне Ирина и, танцуя, виляя бедрами, вошла в зал.

   - Вау, - прокатилось по залу.

   "Все-таки королевой нужно родиться", - думал я, переступая порог, ища свободное место у стены, где можно было привстать.

   Только я нашел место и принял удобную стойку, как заметил, что в глубине зала что-то происходит. Танцующие расступались, расчищая пространство для какого-то действа. Движения расходились волнообразными кругами, докатываясь до крайних, ничего не подозревающих танцующих, слегка сдвигая их, заставляя накатываться на стоящих у стены людей.

   Нет, драки там не было, иначе расступились бы гораздо шире. Обычно мне было безразлично, кого и за что там прессуют, но в этот раз у меня было чувство: что-то не так в этой сумятице.

   Ира, взглянувшая на мое встревоженное лицо, завертела головой в поисках причины и, не обнаружив ничего подозрительного, вновь посмотрела на меня. Получив отмашку, успокоилась и продолжила танцевать.

   Не спеша я принялся пробиваться через танцующую толпу к эпицентру событий. До меня стали долетать обрывки мата и возгласы упирающейся девушки. Предчувствия наполнили меня, отдаваясь глухими ударами сердца, пульсируя в ушных перепонках, звуча глубоким и резким свистом воздуха, вырывающегося из расширенных ноздрей.

   Не обращая внимания на сбитых с ног людей, возмущенно кричавших мне что-то вслед, я пробирался напролом. Передо мной еще маячило множество лиц, танцующих и делающих вид, что за их спинами ничего не происходит, когда я заметил среди мелькающих голов и рук глаза Маши, полные отчаянья, бегающие по двигающимся рядам в поисках защиты. Я слышал то мольбы о том, чтобы ее оставили в покое, то видел расплывшиеся в ухмылке губы принуждавшего ее к танцу поклонника.

   Последние пять метров, разделявшие нас, я преодолел одним рывком, грубо сбив стоявших на моем пути, и возник перед тянувшим Машу за руку обидчиком, который возвышался над нею с пьяным перекошенным лицом. Маша что было сил упиралась, но он тащил ее, принуждая к танцу.

   Маша вырывалась, чем вызывала все больший гнев пьяного, намного старше ее парня. Он действовал все грубее и настойчивее. Еще немного - и все могло закончиться для девушки плачевно: вечер мог продолжиться в компании его выпивших друзей.

   Волна ненависти и гнева достигла пика, выбросив в закипевшую кровь безумное количество адреналина. Я уже не видел смотрящие на меня с мольбой глаза девушки, ее руки, которые цеплялись за меня в попытке удержать равновесие, застывшие лица окружающих, с любопытством смотревшие на меня, бросившего вызов столько лет доминирующему здесь вожаку.

   Я ничего не видел. Весь мир вмиг исчез, остался только "он". Медленно оборачиваясь ко мне, смотря на меня сверху вниз с недовольным лицом, он пытался понять, кто посмел бросить ему вызов. Но меня уже было не остановить. Выражение его лица стало последней каплей, переполнившей чашу.

   Я ору, но сам себя не слышу. Вены вздулись, неся энергию моим мышцам. Через мгновение до меня долетает рык, от которого у меня самого холодеет кровь. Вдруг я понимаю, что слышу себя, но уже не могу остановиться. Мои руки ухватили его за грудки и приподняли стокилограммовую тушу, как тряпичную куклу. Все замирает. Тело обидчика отрывается от земли, и он, размахивая руками, падает, перекатываясь шаром в боулинге, сбивает стоящих сзади, увлекая их за собой. Останавливается, поднимается, кроя матом всех и вся, обещая размазать меня по стене. Но замирает. Я читаю в его взгляде тень сомнения, а затем испуг. Но я не могу остановиться. Легкие разрываются от непрекращающегося выворачивающего всего меня на изнанку крика. Еще мгновенье - и я разорву его на части. Вскипевшая кровь пошла носом, не обращая на это внимание, я, чувствуя, как от силы мышц трещат мои кости, бросаюсь на него. Но Маша, ухватившая меня за руку и спрятавшаяся за меня, чудом смогла остановить меня.

   Музыка стихла, в зале повисла тишина. Сотни глаз было обращено ко мне, все ожидали дальнейших действий. Затих и вмиг протрезвевший буян, опасливо посматривая на меня.

   В тот момент я отчетливо понял, что они - все здесь находящиеся - лишь тени смертных, раздавленные временем, опрокинутые и развеянные по ветру тела. Их ничтожество меня унижало. Я знал, что не стоит опускаться до их уровня, они недостойны того, чтобы я прикасался к ним, даже в презренном пинке. Механизм уже мною запущен и без меня или подчинит их, или сотрет всю память о них.

   Что-то родилось во мне, выползло из самых потаенных глубин моего сознания - древнее, как само человечество, пугающее меня, но дающее силу, ждавшее много лет и наконец прорвавшееся наружу, оно с презрением смотрело на неравных тебе.

   Но зал ждал. Замерев в ожидании, сотни глаз всматривались в горящие белым огнем в свете ультрафиолета, наполненные кровью глаза. Боясь шевельнуться, чтобы не привлечь внимания, завороженные зрители стояли, как бандерлоги перед удавом Каа.

   - Вам нужна кровь? - усмехнулся я.

   Я повернув голову, нашел смотрящего на меня Савика, вздрогнувшего от неожиданности. Лицо его выразило сначала удивление, а затем восторг, в глазах мелькнула искра, и его голос прогремел на весь зал:

   - Ну чего уставились, уроды? Бей их!

   И со всего маху отправил в нокаут парня из своры старших. Зал вскипел, разделяясь на два лагеря. Девчонки, наученные опытом, бросились к стенкам, а мужская часть преимущественно до восемнадцати кинулась на поиски старших, которые явно уступали в численности. Выход из зала был перекрыт, и те, кто не успел выбежать, были смяты и опрокинуты, сбиты с ног, и уже получали уготованные им зуботычины.

   Пружина, сжимавшаяся много лет, больше не могла находиться в этом положении и распрямилась. Бунт - как это бывает - был жесток. Избить было мало, обратить в пыль, доставить физическую боль. Моральное унижение свергнутых правителей - вот что требовалось. И пойманные, избитые волоком утаскивались на улицу, где школьники, сообразно своей фантазии, покажут, кто сегодня главный.

   Я стоял в стороне, прикрывая спиной тех, кто понял, что здесь сейчас самое безопасное место. Мимо за ноги и за руки, волоком, собирая пыль с пола, протаскивали недавнего агрессора, испуганно озиравшегося по сторонам. Оставляя кровавый след на полу, он все-таки надеялся на спасение. На разбитом в кровавое месиво лице белели глаза, которые цеплялись за малейшую возможность избежать расправы, а сквозь кровавую пену разбитых губ, из-за желто-красных зубов вылетали мольбы о пощаде. Он мог только догадываться, что его ждало, но понимал, что просто так его сегодня не отпустят.

   Его рука освободилась от захвата, и часть тела завалилась на пол. Но движение продолжалось. Рука, цепляясь за скользкий пол пальцами, пыталась найти зацепку, чтобы остановиться. Стоявшие у стен спешно убирали ноги, не давая ему возможность ухватиться за них. Но я не двинулся с места, и он, уцепившись за штанину, поднял глаза. Процессия остановилась.

   - Спаси, пожалуйста!

   Остановившееся движение дало ему надежду.

   "Ничтожество", - думал я.

   Мне было абсолютно его не жаль. Я посмотрел на тащивших его парней: их глаза горели азартом хищника, поймавшего добычу.

   "Зачем лишать их такого удовольствия? Может, хоть эти будут умнее, наученные чужим опытом. Нет, им нужно ждать, наказание в будущем, а пока они на коне".

   Я сделал движение рукой, и процессия двинулась дальше, утаскивая приговоренного. Тот еще долго смотрел на меня, протягивая ко мне руки, но, получив ногой в лицо, окончательно смирился с уготованной ему участью.

   Я посмотрел на прятавшихся за мной девчонок, среди которых затесался и наш Игорь. Десять минут назад он стоял и наблюдал, как прессовали Машу, не найдя в себе сил заступиться за нее. А теперь, прячась за моей спиной, боялся, что кто-нибудь вспомнит про него, когда будут бить его брата, утащенного вместе с остальными на улицу.

   - Ну и чмо же ты! Пошел вон отсюда! - сказал я ему.

   И тот, виновато опустив глаза, сделал несколько шагов в сторону. Я перевел глаза на испуганную Аленку, в первый раз по своей молодости увидевшую бойню, на Машу, все еще державшую мою руку и не желавшую отпускать ее. Она, стыдливо осознавая это, отводила глаза в сторону, но на секунду возвращалась, смотрела снова мне в глаза и вновь стыдливо отводила.

   "Нет, не стыдливо. Они же у меня сейчас кроваво-красные. Она просто не может долго выдержать мой взгляд!" - дошло до меня, и я сжал ее руку, показывая, как она мне на самом деле дорога.

   - Я как в молодости побывала! - Ира, переждавшая бурю, подоспела ко мне и, достав платок, принялась отирать кровь с моего лица. - А что с ними будет? - беспокоилась Ира за недавних ухажеров.

   - Не знаю, но об этом лучше не думать. Опустят ниже плинтуса, надо полагать. Потом в инете посмотрим.

   - Ужас! Мы такими раньше не были.

   Ира посмотрела на Аленку и Машу и улыбнулась:

   - Вам, подруги, лучше нужно присмотреться друг к другу.

   Я слегка толкнул Ирину, чтобы та не болтала лишнего.

   - Пойдемте до дому, сегодня уже ничего интересного не будет.

   Я потянул все еще державшую меня за руку Машу. Та разжала ладонь, и ее место тут же заняла Аленка, посмотрев на удивленную Машу укоризненно.

   "Ну, Аленка!"

   - Маша, может тебя проводить? - спросил я.

   - Сама дойдет, - вставила Аленка. - Пойдем уже.

   - Не надо, - с разочарованием ответила Маша и отошла к своей подруге, стоявшей чуть в стороне.

   "А кто-то у меня сегодня получит", - подумал я, посмотрев на Аленку.

   Та, поняв это, стала снова обижаться.

   "Как это все мне уже надоело. Весь этот детский сад".

   - Пойдем, Ира, проводим детей по домам.

   Я взял Иру тоже за руку и на прощание посмотрел на Машу.

   - Жалко, что у тебя не три руки, да, Паша?- съязвила Ира.

   "Кто-то сегодня точно получит".

  

  

   ******

  

   Мы обнялись, прощаясь. Ира уезжала. Вызванное такси уже полчаса ждало ее у ворот, а мы все не могли расстаться.

   - Ты когда приедешь?

   - В сентябре, наверное.

   - Долго, еще почти месяц. Ты позвонишь?

   - Нет, давай лучше ты. В любое время. Хорошо?

   - Конечно, позвоню. Как приеду - позвоню. Я буду по тебе скучать.

   - Я тоже по тебе буду скучать.

   Я посмотрел ей прямо в глаза. Она ответила, но затем ее глаза наполнились слезами, и она отвела взгляд. Ее заостренный носик слегка подергивался, а по щекам побежали слезы. Я поцеловал ее в щеку, сняв соленые капельки слез, сбегавшие по лицу и падавшие, срываясь, с лица на грудь.

   - Ну все, садись, а то и у меня сейчас слезы побегут. Мы же не прощаемся, а всего лишь расстаемся на время. Я тебя люблю.

   - Я тебя тоже буду всегда любить, - ответила Ира и села в машину, снова показав свой заостренный носик.

   Больше она в мою сторону не смотрела и вскоре исчезла в удаляющемся автомобиле.

   "В своем репертуаре. Всегда оставляет последнее слово за собой", - грустно улыбнулся я и пошел в дом, где через окно по-своему прощался с Ириной Савик.

   - Странно все как-то, - изрек Савик.

   - Что странного ты здесь увидел?

   - Не пойму я ваших отношений: то ли любовь, то ли не любовь - непонятно.

   - Здесь больше, чем любовь, Савик. Здесь история. Осознание невозможности быть вместе лишь усиливает наши чувства.

   - Ну будьте вместе! Кто вам не дает?

   - Жизнь, Савик. Если мы будем вместе, то мы расстанемся. Тут парадокс.

   - Мудришь ты чего-то.

   - Чего тут мудрить? Ирину я выбрал еще до своего рождения. Моя прошлая жизнь накладывается на нынешнюю, путая меня и в то же время обогащая. Я живу, исправляя ошибки прошлого и пробивая себе путь в будущую жизнь. Я молод, и все, что я сейчас делаю, - это просто поиск, познание мира, людей, характеров. Понимаешь?

   - Наверно, понимаю. Я тут подумал: если можно, с тобой в Москву рвану.

   - Ты еще не понял?

   - Нет. А что я должен был понять?

   - То, что тебя никто и не спрашивает. Я без тебя давно решил, что ты со мной поедешь. Будешь моим генералом.

   - Круто!

   - А ты чего решил со мной податься? Из-за Ирины что ли?

   - Да нет. Ирина, конечно, стоит того, чтобы за ней на край света, но я же понимаю: это невозможно, к тому же ты мой друг. Как ни странно, я думал о своем будущем. Какое оно? Нет ничего в нем, чем можно будет гордиться. А с тобой меня ждут великие дела.

   - Ждут, Савик, пришло время изменить мир к лучшему. И мы его изменим.

  

   "Все религии упадут. Останется лишь одно: Учение

   Великого Братства. Как белый цветок, покроет оно Землю, и благодаря этому люди спасутся."

   Ванга

  

  

   ******************

   - День-то какой! Солнце, тепло, свежие молодые листья! Все настолько жизнеутверждающе! - вдруг оглянулся вокруг себя Борис Арсеньевич.

   - Да, жизнь! Только ради этого стоит жить. Ради этих майских дней, первого снега, любви да просто ради самой жизни, - подвел я его мысль к логическому завершению.

   "Оживился старик. Жизнь заметил, смысл", - подумал я про себя, глядя на то, как изменился Борис Арсеньевич.

   После того как ему показали первые видеозаписи с ультразвукового сканирования, он преобразился. Целыми днями на пару с тетей Верой они объезжали все магазины, закупая детские вещи в таком количестве, что Димке хватило бы на все оставшиеся жизни. Штат прислуги расширился, появились кормящие матери, нянечки, детские врачи.

   "Занянчат они его, - улыбнулся я, представляя уже взрослого Димку в подгузниках. - Нет, не дам такому случиться!"

   - Скоро ли они его вынесут?

   Борис Арсеньевич не спрашивал, а просто показывал свое нетерпение. Я улыбнулся. Было интересно наблюдать нетерпение обычно столь спокойного человека, годами оттачивавшего свое поведение на людях. Но терпения не хватало и мне.

   - Я, наверное, сбегаю, потороплю их немного.

   Целый час мы протоптались на крыльце роддома города Москвы. Здесь в ожидании среди незнакомых, встречавших, как и мы, новых в их жизни людей улыбками и шампанским, мы были единственными, кто знал о совершившемся здесь таинстве.

   Борис Арсеньевич поначалу негодовал, узнав о моем выборе, и настаивал то на институте акушерства и гинекологии, то на крутой платной клинике. Но, выслушав мои доводы, все же сдался и согласился на неприметный с виду роддом на окраине Москвы. Здесь работали наши люди, лучшие специалисты, и они прекрасно знали, с чем имели дело, и оказывали особое внимании женщинам, лежавшим здесь. Здесь же было и установлено самое современное медицинское оборудование, но все же мы надеялись, что все обойдется.

   - А вот и они.

   Я двинулся навстречу женщине в белом халате со свертком, перевязанным синим бантом. Следом за мной и Борис Арсеньевич. Тетя Вера, разволновавшись, отсиживалась в машине, но, увидев, что мы двинулись к дверям, тоже поспешила выйти.

   - Красавец!

   Борис Арсеньевич, еще боясь принять ребенка, держась на расстоянии, разглядывал малыша. Акушерка передала сверток подоспевшей тете Вере и скрылась за дверями. Мы остались на крыльце.

   - Здравствуй, Димон. Вот мы снова и свиделись, - помахал я перед пока ничего не понимающими глазами ребенка.

   - Здравствуй, сын! - повторяя за мной, стали приветствовать родители и, не выдержав, разрыдались.

   - Вы чего это? Радоваться надо, а вы слезы льете! - пытался я успокоить их.

   Но они все расходились, не в силах остановиться. Наконец тетя Вера, немного успокоившись, выдавила из себя:

   - Мне вдруг припомнилось, как нас забирали тогда из роддома. Похож-то как!

   - Значит так: похож - не похож. Чтобы этого больше не было! Это он и есть. И без всяких сравнений в будущем. Это ваш сын, начавший жизнь заново. Понятно?

   - Я просто не могу поверить, что это все на самом деле, а не сон. Боже радость-то какая!

   Тетя Вера, не отрываясь от младенца, зашагала к машине. Борис Арсеньевич следом, но увидев, что я задержался, с неохотой оторвался от ребенка и подошел ко мне.

   - Ты чего - с нами не едешь?

   - Нет, у меня здесь еще дела.

   - Понятно. Ты здесь не задерживайся, как освободишься, давай к нам. Сегодня у нас праздник. И спасибо тебе за все.

   - Да не за что. Вам спасибо, Борис Арсеньевич, за помощь.

   - Ждем тебя, - Борис Арсеньевич, напоследок обняв меня, бросился к автомобилю.

   "Наверное, на пенсию уйдет", - почему-то подумал я, глядя ему вслед.

   Постояв еще минуты три, провожая отъезжающий "Мерседес", я вынул телефон и набрал номер.

   - Вы готовы?

   - Выносите.

   Я махнул рукой Савику.

   - Крутые челы были! - появился Савик.

   - Не то слово!

   Из дверей стали появляться молодые матери, держа на руках новорожденных. Толпа засуетилась. Родственники с камерами и фотоаппаратами принялись запечатлевать важный момент в жизни их семьи.

   - Давай, наверное, и мы снимем.

   Я достал телефон. Через минуту показалась и наша мамка в сопровождении все той же акушерки. Я снял этот важный момент на видео и подошел к ним.

   - Здравствуй, Люба! Вот ты какая! - произнес я, осторожно подхватив ребенка.

   - Похожа-то как! Хоть и такая маленькая, - удивился Савик.

   - Вот еще один! Балбес.

   - Что?

   - Она не просто похожа. Это она и есть! Понятно?

   - Ну да, не так высказался.

   Я передал ребенка женщине.

   - Как ты себя чувствуешь?

   - Нормально.

   - А Нина?

   - Тоже нормально.

   - Сейчас ко мне поедем, пару дней там потусуемся. Если все без осложнений - то все, спасибо за услугу. Деньги уже в банке на вашем счету.

   - Спасибо.

   - Да нет, что вы! Вам спасибо.

   Усадив женщин в машину, я махнул рукой Савику, чтобы тот уезжал. А мне нужно было решить еще пару вопросов.

   "Это случилось! Мир пополнился еще двумя возращенными к жизни людьми. Теперь, когда государственная система выделила нам деньги на развитие, сама не зная кому и для чего, дела пойдут куда быстрее. И хотя сейчас нам еще приходится скрываться, с каждым новым человеком, вернувшимся из тьмы, наши позиции будут все крепче и крепче. Мы и теперь уже сильны. Мы сильны как никогда своими идеями и своей верой в жизнь. Нас не остановить - так же, как не остановить науку. Мы не говорим: кто не с нами - тот против нас, мы не говорим: око за око, зуб за зуб. Мы ничего вам не будем говорить и спорить с вами не будем. Мы просто есть и теперь будем всегда. И нам достаточно просто подождать, когда вы сами вымрете и уступите место нам. Так или иначе, нам суждено изменить этот мир. И мы его изменим. Это неизбежность, которую вам суждено принять, или исчезнуть в забвении. Ну а пока будьте, доживайте свое короткое время. Нам спешить некуда - перед нами вечность".

   - Погода, и правда, прелесть.

   Я достал мелочь и со всего маху подбросил вверх.

   - На хорошую погоду.

Конец первой книги.

   p.s

Неудачникам там не место

  

  

   Как коротка жизнь капли дождя! Она родилась в чреве матери-тучи, созрела и выпала, но жизнь ее скоротечна, как полет. Обдуваемая ветром встречного потока, она летит вниз - навстречу своей гибели. Это минутное мгновенье и есть жизнь. Как она коротка и как прекрасна! Свободный полет вместе с мириадами сестер, стремящихся к земле. Ощущение свободы и независимости, трепет ветра и запах всего сущего, пришедшего с ним.

   Отражая в себе весь мир, капля доживала последние мгновенья. Жизнь ее подошла к концу, и мягкое нежное тело, ударившись о крышу дома, взорвалось, оставив после себя лишь брызги. Капли не стало, но она дала возможность жить другим. Капли, ударяясь о крыши, сливаясь в потоки, сбегали на землю, включаясь в круговорот. Пройдет время, и их рождение повторится ради этого короткого мгновения - полета. Капля всегда останется каплей.

  

   - Что вы там увидели?

   Сергей не шелохнулся и продолжал сидеть, глядя в небо. Капли падали на лицо и стекали слезами. Сестра попыталась, подхватив за ручки кресло-каталку, увезти его в помещение клиники.

   - Оставьте.

   - Но вы же промокнете!

   - Пусть. Дайте мне почувствовать себя живым.

   - Ну хорошо. Тогда я вам принесу, чем укрыться, - сестра убежала, оставив Сергея в раздумьях.

   Дождь заполнил все пространство. Подгоняемые ветром, капли набирали силу и сливались в струи, сбивая пожелтевшие листья с деревьев. Вскоре маленькие лужицы вздулись пузырями, и вода заструилась ручьями, увлекая за собой опавшую листву.

   Сергей посмотрел на книгу, с которой вот уже год не расставался. Ее глянцевая поверхность намокла. Обтерев обложку рукавом, он с трудом спрятал книгу за пазуху, оберегая от дождя.

  

   "Наташа, медсестра, зачем она подарила мне ее, внеся сумятицу в мою душу? Жалеет меня, нянчится. В той, другой жизни она могла бы стать моей женой, а сейчас она моя сиделка. Сколько можно об этом думать? Но я постоянно возвращаюсь в тот день. На три года назад. Это, наверное, и есть ад - изо дня в день проживать событие, которое сломало всю твою жизнь; изо дня в день видеть перед собой молодую красивую девушку, пышущую жизнью и энергией, ухаживающую за тобой, и не иметь возможности даже возжелать ее, ощутить нежность ее кожи и почувствовать запах тела. Не это ли ад? Кто обрек меня на эти муки? Кто поддерживает во мне жизнь, не давая возможности уйти по собственной воле? Невыносимо более думать об этом! Но ничего не могу поделать: ежеминутно возвращаюсь в мыслях к тем событиям. Вот и опять об этом.

  

   - Сережа, то, чего мы так долго ждали, случилось, - отец, заглядывая в мои глаза, пытался отыскать в них понимание и решимость.

   Но тогда я был далек от этого. Отец не спрашивал моего согласия, он лишь объяснял. В его глазах я читал готовность исполнить задуманное и веру, подпитывающую эту готовность. Обнаруживая волнение за возлагающуюся на меня ответственность, он поминутно прикасался к кресту, висевшему на шее, и с силой сжимал его. Пальцы побелели от напряжения и сохраняли отпечаток креста.

   - Ты не должен даже сомневаться в правильности своих действий. Поверь мне. Я видел его, разговаривал с ним. Но не слова, не действия выдают его - нечто от зверя сидит в нем, прячется и лишь изредка проявляет свою нечеловеческую натуру. Ты почувствуешь это. Одних это располагает. Но людей знающих, таких, как мы - духовно воспитанных, это отталкивает. И он чувствует это. Будь осторожен.

   - Да, отец. Я сделаю все, что ты говоришь, - ответил я.

   - Тогда с Богом, - похлопал он меня по плечу.

   - Давай иди, тебя уже ждут.

   Я не спеша побрел к машине, доставая пистолет из кобуры.

   - Ее куда? - я обернулся и протянул кобуру отцу.

   Теперь я понимаю, что пошел на это без особого желания. Те последние минуты, что я видел отца, были как в тумане. Они и запомнились мне смутно. Ни выражение лица, ни то, как он стоял, даже то, что потом говорил, я не запомнил; память выхватила лишь отдельные образы и ощущения: казенная кобура, отсвечивающая черной матовой поверхностью, тяжесть оружия, от которого отвисал карман брюк, его крест, мерцающий желтым отблеском на черном и отсутствие каких-либо мыслей в тот момент.

   Место, куда мы ехали, время, когда это происходило, двор, в каком мы были, также затерялись где-то в глубинах моей памяти. Я был растерян: мысль о том, что мне придется переступить порог и свершить то, к чему я не чувствовал расположения, поглощала меня всего. Но я был полон решимости все довести до конца: ведь на меня смотрели, от меня ждали, на меня возлагали надежды.

   Мать умерла, когда мне было лишь несколько месяцев от роду. Отец, бросив все, стал заниматься моим воспитанием. И я безоговорочно верил ему: раз он говорит, что надо, - значит надо. Доверившись ему во всем, я все же не смог принять его веру в Бога. Истинную веру.

   В Бога я верил, но, как мне казалось, не так истово, как мой отец. Я равнялся на него. Для многих он стал духовным наставником, проповедуя в храме, но я так и не принял истинную веру тогда, сомневаюсь и сейчас, и это неверие терзает мою душу. С детства я присутствовал на службах, во многом помогал отцу, жил проблемами негласной общины, возникшей при храме. Но мое участие не было потребностью души, и отец чувствовал это и очень расстраивался. Сам он уверовал и не мыслил своего существования вне Бога. Часто посадив меня возле себя, говорил:

   - На все воля Божья, и всякому свое предназначение.

   Он надеялся, что за его служение на меня у Бога есть свои непростые планы. Но время шло, и ничего особенного не происходило. Я отслужил в армии, окончил школу милиции, работал, как любой из тысяч простых людей, все так же помогая отцу в его духовных делах. И вот это случилось.

   "Неужели я и вправду избран? Карающий меч Господа", - подумал я, когда небольшим собранием из числа близких людей мы сидели в кабинете отца. Призвав нас, он объявил о пришествии посланника самого Сатаны. Не где-то там далеко на западе или на востоке. А здесь и сейчас.

   - Провидение столкнуло нас в нашем же храме. Наглый, без уважения к вере, он обвинил нас в неискренности чувств наших к Господу.

   - Может, он проверял силу нашей веры? Пытался искусить нас, придя в храм? - Иван Никанорович, потрясая своей пышной бородой, побрякивая крестом на груди, вопросительно взглянул на отца.

   - Не думаю. Он ничего не предлагал и не обещал. Наоборот, он повел себя так дерзко, что - каюсь - я не выдержал и бросился на него.

   - И что же нам делать?

   - То, что начертано свыше, то, ради чего мы жили все это время, ради чего наши предки носили эту одежду и претерпели страдания и гонения. Мы - Черная сотня, и наше предназначение - стоять на защите веры, а значит, выявить и устранить посланца.

   Вдохновленные своей избранностью в борьбе со злом, мы безоговорочно поверили в истинность слов отца о появлении Антихриста. Тогда-то собрание и решило исполнить волю Божью и убить посланника, возложив исполнение казни на меня.

   Но что-то меня смущало. Вечерами я разглядывал черно-белую фотографию почти двадцатилетней давности. С нее улыбался совсем молодой человек, лет шестнадцати. Я вглядывался в его глаза, пытаясь прочесть в них послание из ада. Что-то было в них, несомненно. Но чтоб от зверя! Хотя... кто его знает. Я не мог усомниться в рассказе отца с прикрепленными в доказательство фотографиями могилы того самого парня, умершего и похороненного восемнадцать лет назад, и современных фотографий, где тот же парень, не скрывая своего происхождения, гуляет по улицам Москвы. Неужели все так и есть на самом деле? Зачем он появился именно в нашем храме и спровоцировал драку с отцом? Отец сказал, что он не скрывал своего происхождения.

   "Я стал бессмертным!" - так он крикнул ему в лицо, на что отец ответил: "Никто не возвращался с той стороны. Мы все стремимся в дом своего Отца, в рай, где находим любовь и вечный покой". "Я был там и не видел ни рая, ни ада", - смеялся посланник.

   Такое не выдумаешь. Да и зачем отцу все это выдумывать? Неужели это случилось? Завтра все решится, завтра.

   Я достал пистолет и еще раз посмотрел на него. Готов ли я? Несомненно. Черная сталь придавала сил и уверенности. Я поднял пистолет и посмотрел в разрез прицела.

   - Завтра, все решится завтра.

  

   Автомобиль остановился в одном из московских дворов.

   - Ну что? Ты готов? - Иван Никанорович, обернувшись, внимательно посмотрел на меня.

   - Да, - ответил я, пряча пистолет за спину.

   - Если что - мы прикроем. Ну, с Богом!

   - С Богом, - ответил я и открыл двери.

   - С Богом, - уже сам себе сказал я и отправился к подъезду.

  

   Тогда мне казалось, что я иду вершить благое деяние. Ведомый верой, я, словно заколдованный, двигался к назначенной цели, но теперь отчетливо понимаю, что не был охотником, а участь моя жертвенна. Проведение кинуло меня на плаху, безжалостно предав и сломав жизнь.

   Оказавшись в подъезде, я стал подниматься по лестнице к нужной мне квартире. План был прост. Звонок в дверь: "Откройте, милиция!", я предъявляю удостоверение и вхожу в квартиру, там вершу свое дело и удаляюсь. Все это я неоднократно прогонял в своей голове и ежесекундно твердил, как некую установку.

   Когда сверху послышался звук открывающейся двери, мне и в голову не могло прийти, что сейчас я встречусь с ним лицом к лицу. Через минуту шаги спускающегося человека послышались прямо над моей головой. Еще мгновенье - и мы остановились в паре шагов друг от друга.

   Он встал на площадке, будто почувствовав что-то, и взглянул прямо мне в глаза. Пронизывающий взгляд, от которого не скрыться, заставил меня растерянно замереть посреди лестничного пролета. Я смотрел на него, а он - на меня. Я хорошо запомнил его молодое лицо. В нем не было ничего особенного - обыкновенное, обычное. Тысячи молодых людей ежедневно проходят мимо, среди них он легко затерялся бы.

   Но взгляд, как и говорил отец, выдавал его. Тяжелый, пронизывающий, как рентген, он заставлял чувствовать себя неуютно, внушал низменность твоего положения и совершенство духа стоящего пред тобой. Окружающий мир исчезал, оставляя меня наедине, один на один с распахнутыми настежь мыслями, скрыть которые под пристальным взором было невозможно.

   Я не смог утаить своих намерений, отчего ужас охватил меня, заполняя все сознание. Паскудненькая мыслишка - сдаться на его милость засела в моей голове. Разочарование, сожаление, что я не на его стороне, что встретил его не с чистыми намерениями, а с потаенной злобой. Слабость и бессилие охватили меня. Тогда там я хотел, чтобы все это быстрее закончилось, и мне было все равно как. Но все же я не мог сдаться.

   Собравшись с духом, я забросил руку за пистолетом, висящим на ремне. Время остановилось. Рука, ухватившая рукоять, переключила предохранитель и выдвигалась вперед. Медленно. Я долго тренировался у зеркала, и все равно медленно. Время вдруг стало таким ощутимым и тягучим, а тело - непослушным, вязким, неуклюжим, не поспевающим за скоротечностью моих мыслей. Я принял решение, и все дальнейшее уже происходило будто без моего участия. Я лишь словно наблюдал со стороны - не отрываясь, не упуская из виду, прямо в глаза, не моргая. Казалось, что он все так же неподвижно стоит и ждет дальнейшего развития событий.

   Когда моя рука, несущая смерть, направила на него ствол пистолета, его глаза вдруг свернули красным, отчего мне стало совсем невыносимо. Я готовился нажать на курок и с трудом удерживался, чтобы не сделать этого раньше времени - так мне хотелось закончить скорее и уйти от гнета его глаз. Все происходило в полной тишине. Я слышал, как секундная стрелка моих часов передвинулась, отметив секунду, в течение которой и произошли описываемые события.

   Я проиграл. Я морально был готов к проигрышу, сдался, не начав действовать, и дальнейшее не очень удивило меня. Тяжелая сумка вылетела откуда-то сбоку и, ударив по кисти, выбила пистолет. Я слышал, как тот ударился о стену, упал на ступеньки, и тяжелый металлический звук замер, растворившись в тишине. Его глаза вдруг исчезли, и в следующее мгновенье я, перелетев через перила, упал на ступеньки и потерял сознание. Очнувшись, открыл глаза. Парень стоял в метре от меня.

   "Все, мне конец", - подумал я, когда он нагнулся и подобрал со ступенек мой пистолет. Но лишь взглянув в мою сторону, парень бросил ствол в сумку и вышел из подъезда.

   "А как же наши? Они в машине. Надо все отменить!", - беспокоясь за ожидающих меня, я с трудом поднялся и поспешил на улицу.

   "Только не стреляйте", - мысленно молил я, надеясь на их благоразумие. Парень, за которым мы пришли, бегом пересек двор и вскоре скрылся под аркой. Я бросился к машине.

   - У него мой пистолет.

   - Что там произошло? - Иван Никанорович спросил, не глядя, копошась, доставая из бардачка оружие.

   - За ним поехали! - крикнул он Степану, и автомобиль сорвался с места.

   - Не надо за ним, - старался я отговорить товарищей.

   Казалось, что еще одной встречи я не переживу.

   - Надо! Если он сейчас уйдет, то, боюсь, мы его уже не найдем.

   - Мы не справимся с ним. Вы видели его?

   - Видели. Глаза! У него красные глаза! Жуть! Это он, мы его нашли! Мы должны сделать это! Иначе сам знаешь, что случится.

   - Знаю, - смирился я, стараясь загнать страх глубоко внутрь.

   Он бежал. От нас бежал, распаляя нас, зажигая в нас инстинкт охотника. Мы старались не упускать его из виду. Выхватив стоящее такси, которое тут же влилось в поток машин, он стремился выбраться из города.

   - Степан, давай по встречной! Нет никого.

   - Ты как? - Иван Никанорович обернулся и взглянул на меня. - Готов?

   - Мне не с руки.

   - Тогда, Валера, давай ты, - Иван Никанорович, вынув укороченный АКМ, протянул его Валерию.

   - Давай, сейчас сравняемся, пали из окна.

   - Но там же водитель, - мимоходом заметил Валера, открывая окно.

   - Ну постарайся не задеть его. С трех метров не промахнешься, - съязвил Иван Никанорович.

   Мы нагоняли их по встречной. Поравнявшись с машиной, Валерий выставил ствол и ждал удобного момента. Люди из соседних автомобилей, завидев оружие, сбавляли скорость, перестраивались в другой ряд, стараясь отдалиться от страшного соседства. Парень спокойно сидел на заднем сиденье и смотрел на нас, не выдавая своего беспокойства, казалось, он даже слегка улыбался.

   - Боже! - поочередно повторяли мы, пряча свой страх каждый раз, когда посланник переводил взгляд на одного из нас.

   Выдержать тяжесть взгляда было невозможно. Проваливаясь в глубину пугавшего нас ада, мы поочередно отводили глаза, но любопытство снова брало вверх.

   - Он не боится нас. Вы видите, он не боится нас! - кричал я.

   - Мы тоже его не боимся, - отвечал Иван Никанорович.

   - С нами Бог.

   "Где он, этот Бог?" - усомнился я в его словах и сдался: "Будь что будет".

   Тревожное чувство не покидало меня. Не покидало оно и моих товарищей. В их движениях я читал страх, но не страх перед грехом убийства, а страх перед неизведанным, но в то же время знакомым явлением, перед непонятной силой, о которой они знали всю жизнь, с которой доселе не встречались, но знали о ее могуществе.

   Вера, с которой мы жили, получила своего рода подпитку в лице этого юноши, воплощавшего для нас вселенское зло. И, ведомые волей Божьей, мы уже не сомневались в своей правоте и готовы были пожертвовать своей жизнью во благо людей. Все остальное уходило на второй план, наша миссия затмевало все.

   - Давай кончай его,- скомандовал Иван Никанорович, когда наш автомобиль поравнялся с такси.

   Мы увидели его так близко, что до него можно было дотянуться рукой. Валера прицелился, но в следующую секунду посланник перевалился через плечо водителя и крутнул руль. Их машина выскочила на встречную полосу, подрезав нашу. Степан, уходя от столкновения, взял влево и, тут же увернувшись от встречного автомобиля, взял еще левее, задевая боковой стороной по отбойнику. Сыпанув искрами, мы резко взяли вправо, встраиваясь в свой поток.

   - Ух! Пронесло!

   - Притормози. Не спеши. Там дальше пост ГАИ. Посмотрим, что они предпримут. Мы отстали. Но они не остановились и продолжили движение.

   - Странно, на их месте я бы остановился, - вставил Степан, когда автомобиль преследуемых без остановки проехал мимо стоявших сотрудников милиции.

   - Все бы остановились на их месте, а они нет. Значит, у них другие планы.

   - Это ловушка. Он ведет нас в ловушку. И меня он не убил в подъезде только потому, что решил нас всех скопом и без свидетелей.

   - Глупости. Перетрусили, вот и рванули. Тем более, что им наверняка показалось, что мы от них отстали.

   - Давайте без эмоций. Нагоняем и доделываем твою работу.

   Моя осторожность стала раздражать Ивана Никаноровича. Трасса становилось все свободнее, и вскоре встречные автомобили стали попадаться крайне редко. А погоня все продолжалась. Нам никак не удавалось нагнать их. Их старенькая "копейка", пуская черный дым, на последнем издыхании все же не хотела сдаваться.

   - Мы перегружены, - оправдывался Степан за медлительность своего автомобиля.

   Несколько раз Иван Никанорович вытягивал руку в окно и делал несколько выстрелов, надеясь на удачу, но удача не сопутствовала ему. Пули не достигали цели или же, не принося никакого вреда, застревали в багажнике. Но вот преследуемый автомобиль стал притормаживать, и мы уперлись носом в бампер.

   - Валера, готовься!

   - Тормози! - кричал я, но меня никто не слышал.

   В горячке погони никто не обратил внимания на то, что парень развернулся и в упор смотрел на нас, улыбаясь. В его руках, отливая чернотой, блестел мой пистолет. Ощущение необратимости судьбы опять возникло вместе с остановившимся временем. Тяжелой неизбежностью, вопреки твоей воле, волна событий накатывала, искажая пространство.

   Заднее стекло "копейки" взорвалось мелкими осколками, когда из черной дыры моего же оружия, изрыгавшего пламя, посыпались пули. Поначалу я не сообразил, куда он стрелял. Но, взглянув ему в лицо и поймав его отстраненный взгляд, все понял.

   - Засада! Это засада! - пронеслось в голове.

   Пробитое колесо повело нас влево навстречу движущемуся огромному грузовику. Степан направил автомобиль в кювет, но столкновения избежать не удалось. Удар пришелся в заднюю часть машины со стороны Валерия. Смяв дверь, грузовик по касательной ушел в сторону, размозжив голову другу, подбросив нас и выкинув в кювет.

   Тело Валерия болтало по салону, и кровь из зияющих ран заливала все вокруг. Словно находясь в невесомости, не имея возможности контролировать движения своего тела, я лишь наблюдал, как в огромном барабане салона перемалывало и перекручивало наши тела. Удар о землю - и снова круговерть. Салон наполнился выпавшими предметами, битым стеклом, землей, кусками дерна, которые словно зависали на мгновенье, падали и вновь подлетали. Все это вертелось вместе с нами, врезаясь в кожу, раня нас.

   "Когда это закончится, мы уже будем мертвы", - пронеслось в голове.

   Я закрыл глаза и успокоился впервые за этот день. Мне все стало безразлично, я смирился и расслабился. Автомобиль еще долго вращался, разбрасывая обломки по земле. Наконец он остановился. Тишина.

   "Неужели пронесло?" - я открыл глаза.

   Только теперь я понял, что меня придавило безголовое тело Валерия. Автомобиль лежал на крыше, и его белая внутренняя часть стала краснеть, заполняясь кровью. Тошнотворный запах крови, плоти, брызнувших мозгов, смеси остатков скальпа с мокрыми от крови волосами проник в мои легкие, вызывая рвоту. Меня тошнило и кидало по салону. В панике я старался удалиться от этого ужаса, но заклинившая дверь не выпускала меня наружу.

   - Все живы? - Иван Никанорович попытался отстегнуть ремни, опутавшие его.

   - Я вроде цел, - прохрипел Степан.

   - Валерий погиб, - выдавил я, немного приходя в себя, судорожно оттираясь от крови, смешанной с собственной блевотой.

   И тут я увидел ноги идущего к нам человека.

   "Спасение, нас вытащат", - мелькнуло в голове.

   Но в тот же момент два хлопка и гулких удара поверх моей головы заставили меня пригнуться.

   - Что это? - прокричал я.

   - У нас гости!

   Дверь со стороны Ивана Никаноровича задергалась и со скрежетом распахнулась. "Нет, только не это!" Ужас и паника овладели мною, в поисках выхода я стал метаться по салону. Еще одной встречи мне не пережить. Я уже не понимал, что происходит, да и не хотел. Лишь одна мысль вертелась в моей голове - убраться отсюда подальше.

   Он смеялся. Не просто смеялся, а безумно смеялся, перекатом от визга до рыка. Громко и открыто, не прячась и не стесняясь вырвавшегося наружу естества. Его глаза - два красных фонаря светились безумством и ненавистью к нам. Сущность проглядывала и искажала черты лица, проглядывая сквозь внешнее спокойствие. В расширенных от возбуждения ноздрях и оскале демонической улыбки мелькало звериное начало.

   От этого мы сами становились безумны. Разум покинул нас, лишь животное желание жить владело нами. В страхе мы готовы были отречься от всего прошлого и сдаться на милость и величие пусть и темной стороны. Но ему это было не нужно. От его смеха в жилах леденела кровь, а душа в ужасе замирала. Он почувствовал наше желание, но не изменил своего решения. Мы были приговорены.

   Бензин стекал двумя струйками в салон через два пулевых отверстия, наполняя все вокруг едким запахом. А он смеялся, ждал, пока ванна наполнится. Мы были в ловушке: спутанные ремнями, бились, как рыбы в сетях, но все было напрасно. Холодная жидкость, смешавшись с кровью Валерия, смочила нашу одежду, заполняя холодом наши тела.

   Я не слышал, что кричал Степан, не слышал, что говорил Иван Никанорович. Я даже не слышал собственного крика. Я рвался наружу. И тут я увидел путь к спасению и, выбив повисшее пленкой заднее стекло, пополз наружу. А в следующее мгновенье, ощутив мир вокруг себя, запах травы, силу солнца, жучка, севшего на мое лицо, я погрузился в ад.

   Жар обдал мое тело. Я чувствовал, как горят мои волосы, как поток огня бежит по одежде, обугливая ее, въедаясь в кожу, принося нестерпимую боль. Но я не умирал, даже не потерял сознание. Я горел заживо. Долго. Слишком долго. Достаточно, чтобы понять, что твои ноги превратились в золу, а тело в обугленное, покрытое коркой, но пока еще сырое мясо. Кричать уже не было сил, и я просто лежал и ждал, когда умру. Но я не умер. Почувствовав, что кто-то, взяв меня за руку, потянул, я провалился в забытье.

  

   Дождь прошел так же внезапно, как и начался. Принеся осеннюю прохладу и свежесть, он отправился дальше, отдавая свою дань земле.

   Наташа укрыла меня покрывалом и поспешила обратно в корпус. Глядя на ее легкую походку, я грустил, размышляя о прошлом и настоящем, не забегая в будущее. Последние капли, падая на мое лицо, стекали по щекам, скрывая слезы. Невыносимость моего положения, безысходность часто выдавливали из меня слезы бессилия.

   Красавица и чудовище. Беспомощное чудовище. Кто она? Просто девушка, живущая своей жизнью и не подозревающая о том, что стала свидетелем трагедии человека, поставленного перед выбором. Или же невольный участник событий? Винтик в игре двух сил? Зачем она принесла мне эту книгу - заронившую зерно сомнений в мою душу, червем съедавшую меня, толкавшую к предательству? Сколько вопросов! Да и важно ли это? Наташа. Единственная женщина в моей нынешней жизни. Милая девушка. Слишком милая.

   Я закрыл глаза, вспоминая моменты, когда, меняя повязки, она невольно прикасалась ко мне. Ее нежные прохладные пальчики, задевая мое тело, вызывали тоску и безысходность по утраченному мною чувству. Видя ее красоту, улыбку, блеск глаз, чувствуя запах ее духов, я поглощал эти токи, исходившие от молодой женщины, но они будто наталкивались в непреодолимую стену и растворялись в глубине моего сознания, так и не сумев трансформироваться в желание или хотя бы во влечение. Не говоря уже о любви. Благодарность. Только благодарность. Это все, что я мог испытать к ней. И это угнетало еще сильнее. Неполноценный.

   Я открыл глаза и взглянул на то, что осталось от моего тела. Стыдливо спрятав обрубок правой руки под покрывало, придержал им книгу.

   А ниже и нет ничего. Даже в туалет не могу сам сходить. Проколотый мочевой пузырь сливал по капле содержимое через трубку. До сих пор врачи со всей страны съезжаются посмотреть на меня, удивляясь, что я смог выжить. Но я живу. И, наверное, все же знаю, в чем смысл моего существования. Я застрял меж двух миров. Мое сомнение привело меня к этой ситуации. Я усомнился в Боге. В приступе отчаяния и боли я готов был отдаться во власть Антихриста.

   Самое печальное, что я и сейчас сомневаюсь. Уж больно убедительно он сумел доказать мне первичность тела перед нашим сознанием. Говоря о том, что сознание - это лишь наши потребности и возможности, он лишил меня части этих потребностей и почти всех возможностей. Отняв небольшую часть плоти, он лишил меня того, ради чего многие из нас живут; удалив влечение и любовь к женщине и возможность насладиться ею, закрыл для меня эту тему, тем самым сузив мое сознание. Он украл часть моей души, забрав из нее желание и любовь. На что я готов, чтобы вновь испытать это чувство? Чувство. Да я на многое готов ради того, чтобы, вдыхая запах Наташи, почувствовать, как сильно начинает биться мое сердце, как тело наполняется трепетом и любовной дрожью. Вспомнить, как касаются ноги прохладной травы и окропляются утренней росой. Дотрагиваться до предметов и чувствовать их, а не просто видеть. Ощутить силу своего тела, бегущего по полю. На что я готов ради этого? Я достал книгу.

   Ни названия. Ни автора. А зачем? И так все ясно. Поначалу я и не понял, что это за книга. Читал и думал, что речь идет о молодом человеке, ищущем свое место в мире. Но потом все раскрылось. Да, он убеждал нас всех, что он такой же, как мы. Пытаясь через книгу склонить нас на свою сторону, замаскировав свои намерения, обещая вечную жизнь. А всего лишь надо встать на его сторону, поставив подпись, присвоив себе номер. Вот он мой номер. Я перевернул книгу. На обратной стороне под надписью "Код реинкарнации" был выдавлен девятизначный номер. Всего-то - поставить подпись.

   Я закрыл глаза, представляя свою новую жизнь. Мать, которой я никогда не видел, а знал лишь по фотографиям. Отец - живой, бредущий с косой в поле. Дом в деревне, деревья, зелень, яркое весеннее солнце и я - еще ребенок, бегающий по траве. Может, у меня могли быть еще братья и сестры. Он гарантировал все это. Его не смущало даже то, что ему пришлось бы поднять людей из могил.

   То, о чем мы все знали и чего ждали, пришло. Апокалипсические предсказания о пришествии Антихриста сбываются. Но, похоже, этого пока никто не замечает. Или не хочет замечать. Раньше я даже не сомневался, на чью сторону встал бы, а сейчас сомневаюсь.

   Что плохого в том, что он вернет всех нас к жизни? Даст возможность любить и чувствовать этот мир? Что в этом плохого? И почему мы должны бояться этого? Да, он искушает нас, но он дает нам выбор. А какой выбор у меня сейчас? Умереть? А дальше что - рай? А есть ли он вообще, этот рай? Мрак, забвение - вот что есть.

   Бог... почему он молчит? Дает нам самостоятельно сделать свой выбор? Испытывает нашу веру и силу духа? Или же его попросту нет - так же, как нет и Антихриста? А есть человек и наука, технологии, дающие нам новые представления о жизни.

   А он ведь приходил ко мне. Я почувствовал это однажды. Но всепоглощающего панического страха уже не было, просто ощущение беззащитности.

   - Что тебе еще от меня нужно? - спросил я, когда почувствовал, как кто-то взял за поручни кресло и покатил по дорожкам парка. Я не видел его, но чувствовал. То немного забытое чувство страха и беспокойства вернулось ко мне вновь. Сердце забилось, сжимаясь и взрываясь, чередуясь, разгоняя мою кровь. Все раны разом заныли, принося боль, но я не показал этого. Он не ответил.

   - Ты убил моего отца?

   - Да, я. Вы не оставили мне выбора, я защищался.

   - Ты пришел убить меня? - спросил я его, прислушиваясь к его голосу - спокойному и совсем не демоническому, обыкновенному.

   - Нет. Просто навестить тебя.

   - Радуешься своей победе?

   - Чему мне радоваться? Мне просто жаль тебя.

   - Так я и поверил.

   - Вера - это твое право. Не верь. Но и мне обманывать тебя незачем.

   Коляска остановилась, и я услышал удаляющаяся шаги. Он ушел, оставив меня у корпуса клиники. На ручке покачивался оставленный пакет с мандаринами. Их запах, вырываясь из тесноты кулька, доносился до меня, вызывая слюну.

   Странная штука - жизнь! Такая мелочь - мандарины, а сколько мыслей по их поводу, сколько воспоминаний! Не удивлюсь, что если он специально принес их. Что он хотел этим сказать? Что подчеркнуть? Был шанс умереть, закончить это мучение, - злился я на свою несообразительность. Несмотря на свою невыносимую и бессмысленную жизнь, я все же цеплялся за нее.

   "Почему он не убил меня?" - подумал я тогда. Неужели ему нужна моя душа?

   Вскоре после этой встречи Наташа принесла мне книгу. Я хотел было спросить, где она ее взяла, но боялся услышать ответ. Я не хотел этого знать. Опасался, что она каким-то образом связана с ним или приняла его, поставив подпись, и тогда я оставался совсем один.

   Сколько раз я прочитал книгу? Уже и не помню. Вчитываясь в строчки, я проникал в мысли писавшего их человека, знакомился с идеями, движущими им. Но до конца принять не мог. Не верил. Не сказанному там, нет. Я не верил автору. Настороженно относясь к каждому написанному слову, я жил не своим умом, а заповедями, заложенными мне в голову отцом.

   "Он будет говорить гладко и складно. Логика его будет неоспорима, а факты неопровержимы. Но мы все равно не должны склоняться на его сторону, так как он искуситель и это его ремесло. Только вера в Господа нашего спасет нас от искушения и не даст сбиться с пути", - говорил отец, проповедуя, донося слово Господне людям, внимающим его словам. Внимал и я.

   Я не мог предать отца. Не веру в Бога, а именно отца. Это сделало бы бессмысленным его жизнь, перечеркнуло бы все его труды и деяния. И я верил ему, а через него и в силу Бога. В Бога. Я верю в Бога. Я сделал выбор, и дальше его у меня не было. На этом заканчивалось мое осмысленное существование, - пришел я к выводу, чувствуя, как зашлось мое сердце.

   Рука ослабла и книга, соскользнув на землю, упала, раскрывшись.

   - Что это? Что с ним?

   Сердце билось неровно, колтыхаясь в груди, выпрыгивая наружу, и через миг остановилось совсем. Тишина повисла гулом в ушах, я не слышал ударов собственного сердца. В глазах стало темнеть.

   "Это конец, - понеслись мысли. - Где туннель?" - беспокоясь, мысленно кричал я.

   Туннеля не было. Не было и все обволакивающей массы, мрачной, черной, вязкой, как кисель, выползающей из-под земли. Ничего из того, чего я ждал, не случилось. Сознание сузилось до размеров черепной коробки, загоняя мою сущность в тесные рамки, сдавливая, ограничивая ее. Мир исчезал в темноте, окружившей меня.

   Отмирая, нервные клетки дарили мне образы из прошлой счастливой жизни. Солнечные летние дни, колышущиеся под слабым дуновением ветерка листья деревьев. Цветы в нашем дворе, пчелы, облетающие их. Школа, первая любовь, поцелуи. Друзья. Я иду в детский сад, торопливо шагая, еле поспевая за широкими шагами отца, держу его за руку, счастливо улыбаясь. Мать, держащая грудничка на руках, напевающая колыбельную песню, склонившись над моим лицом, целуя его поминутно, укачивает меня. Ее ласковые глаза и нежный голос, и ощущение защищенности мелькнули последней вспышкой.

   Остатки воспоминаний, чувств и образов пронеслись, и все погрузилось в темноту. Я умер.

  

   - Он умер так же, как и выжил. Никто не ждал от него этого, - Наташа присела и подобрала книгу. - Жаль, что он так и не принял или не решился принять описанное в этой книге. Мне жаль его, по-человечески жаль. Может, в следующих жизнях у нас и могло что-то получиться.

   - Говорят, у него отец был священником. А ты же знаешь, как они восприняли новое учение, - подруга подняла книгу, захлопнув ее.

   - В пятой палате есть один безнадежный, пойду ему отдам. Пусть почитает, может, он будет поумнее.

   - Вот именно - поумнее. Человек, написавший книгу, так и сказал.

   - В будущем нет места нерешительным и слабакам. Реинкарнация открывает дорогу думающим, решительным, не склонным к средневековым предрассудкам людям. Эволюция человека продолжается, и будущее только за такими людьми. За людьми, которые будут править смертными гоями, внуками и правнуками тех, кто выбрал другой путь.

   - Да, неудачникам там не место. Так что не о чем жалеть, подруга.

   - Все равно жалко. Был человек, и нет человека. Я успела привыкнуть к нему. А теперь как будто и не хватает чего-то.

   - Ты чего? Решила всплакнуть?

   - Нет, это капли дождя попали на лицо, - Наташа утерла слезы.

   - Пойду санитаров позову, пусть уносят тело.

  

   - Дождливая нынче осень.

   Наташа положила цветы на могилку и побрела к выходу с кладбища. С каждым шагом могилка Сергея отдалялась, терялась среди тысяч таких же беспризорных могилок казенного кладбища. Наташа проходила мимо множества похоронных процессий, тянувшихся нескончаемым потоком. Малочисленных родственников, скорбно бредущих вслед за гробами, пожилых женщин в черных платках, поминутно осенявших себя крестным знамением. Мимо священников, отпевающих усопших, суетливых рабочих, перебегавших с лопатами наперевес от одной могилы к другой. Мимо экскаватора, копающего траншеи будущих захоронений.

   Проходя мимо всего этого, она не могла избавиться от мысли о конвейере смерти, о деле, поставленном на поток. За обыденностью происходящего и не видно самого таинства смерти. Лишь способ спрятать подальше столь неудобные мертвые тела. Спустя пятьдесят лет бульдозер сровняет кладбище. Рабочие построят дома, а люди, живущие в них, умрут и будут положены где-нибудь в другом месте.

   "Нет, я не хочу так. Смерть уравнивает всех. И как бы богато ты ни жил, и как бы знаменит и велик ни был, рано или поздно уступаешь свое место другим и растворяешься среди миллиардов когда-то живших людей. Я буду жить всегда. Уступить свое место - это удел неудачников".

   Выйдя за ворота кладбища, Наталья развернулась и напоследок посмотрела в сторону могилки Сергея.

   Больше она никогда не была на кладбище - ни на этом, ни на другом.

  

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"