После потрескивания, сухих звонких щелчков в ушах, Н услышал далекий монотонный гул, и его сознание стало проясняться. Он лежал на зелёном погожем лугу, прикованный за ногу цепью к корабельному кнехту в форме оплывшего золотого тельца. Рядом пасся табун юных, необъезженных лошадей, семь волов в компании вострозубых поросят водили хоровод. Низкое рассветное солнце было закрыто гигантским каменным пальцем размером с многоэтажку, торчащим из холма неподалеку. На его вершине стоял, воздев руки, не то ангел, не то мыслитель в белом хитоне, он кричал что-то вдаль, через века. Неподалеку Н увидел журнал - тот самый...
Внезапно его обложка распахнулась и со страниц на траву брызнули двухмерные, бесполые твари. Они тоненькими, синтетическими голосами противно вопили: "дурдом! дурдом!", и испарялись в воздухе так же быстро, как и появлялись. Н показалось даже, что его лоб начал покрываться инеем, деревенеть от досады, он захотел крикнуть всей этой красоте вокруг что-то бунтарское, манифестное, но изо рта вылетела только вязкая кисельная масса. В голове вновь послышался гул, настал мрак, раздались картавые крики ворон, треск, следом воцарилась тишина - внутри ее стук колёс, домовитый храп Р, световой ромб на потолке...
Но вскоре мрак просветлел, и вдруг сознание Н стало отчетливым. Вокруг теперь был тот же луг, но с выжженной, заутюженной травой - по нему змеилась длиннющая очередь мужиков в линялых казенных робах - ее голова исчезала в основании каменного пальца. Разбитое на клеточки небо, казалось низким, доступным со стремянки. В разрывах туч, осыпаясь огненным дождём, сверкала электросварка.
Н понуро брел вместе со всеми, размышляя о резонах и вариантах побега. За порядком в очереди следило оцепление, состоящее из бугаев в багряных шортах на одной помочи. Они матерились, успокаивая не в меру возбужденных короткими световыми ударами специальных дубинок. Мужики глухо роптали: что за дела! куда нас отправляют? как вырваться, как закосить? документы с собой? может дать на лапу? и дальше в этом духе... Н чутко вслушивался в чужие голоса, пытаясь угадать свой - поймать на взлете судьбу.
Кто-то сзади тронул его за плечо, он обернувшись увидел С - давнего товарища по училищу, связь с которым потерял после того, как тот, женившись, исчез где-то на юге. - И ты тут... Привет старина! Они обнялись, сразу отстранились и теперь переступали рядом. - А ты - как? что? где? почему?.. Вопросом - ответом стало с пяток ничего сейчас не значащих фраз. - К чему готовиться, неужели война, неужели не всё перевоевали?! - Н попытался добыть крохи информации. - Нет, в очереди г-говорят, что предстоит табельная проверка на "вшивость". - На какую вшивость? - На такую! Кто на что дерзает, с-с обязательным доказательством правомерности - можно и в настоящую мясорубку угодить, при сильном желании. - Непонятно... - передернул Н плечами. Хуже неизвестности только известность худшего...
До входа в таинственное жерло оставалось несколько минут - там к очереди подскакивали высоколобые "бесы" в толстых дымящихся очках и тыкали флуоресцентной указкой в кого-нибудь из шевелящейся массы. Бедолагу тут же хватали обвязанные пулеметными лентами санитары с нарисованными на лбу крестами и волокли визжащий комок плоти к стоящим рядом "воронкам". Оттуда, из зарешеченных амбразур сыпались проклятия, крупные харчки и отчаянные тирады матерного несогласия.
- Кто это? - спросил Н. - Отработка: пьяницы, бродяги, наркоманы, рецидивисты, безнадежно больные, т-тряпки, патологические лентяи, бездари, короче, отстой, и... хронические неудачники, то есть "д-дети понедельника". - А куда их отправляют? - Да никуда... обратно в ад с-себя. - То есть! - Ну, в их собственную сегодняшнюю ж-жизнь... - Сурово! - Н незаметно для себя стал изображать паиньку, приторно моргать и вообще имитировать гражданственность.
Вдруг С на некоторое время исчез и вскоре объявился одетым в белый халат. - Ты что! Зачем тебе это? - опешил Н. - П-пойми, старик, у меня сейчас запой на излёте - боюсь, что зачислят в отходы, а так хоть какая-то защита. - Дурак! Скорее саморазоблачение! - Нет, нет, старина, извини - с-ситуация... я ну... - С, состроив виноватую гримасу, стал проворно скользить вперед, к невесть откуда там обозначившимся белым колпакам. Н с досады сплюнул: "Да ведь он и в училище был "старостой группы". И хотя человек, по сути, неплохой, нно..." Неожиданно у самых врат чистилища раздался вопль: вы что меня хватаете, с-суки!.. я больше не буду! я врач... я талантливый, я хороший, я-я-я!..
Н поймал взглядом огромные, бездонные горем глаза С - тот вертелся глистом между силой, поминая теперь и чью-то матушку... - Подождите, е... мать! спросите вон у него - это мой лучший друг, мы с ним жили в одной комнате, он за м-меня... - и дальше невнятно, истерически, в себя. Н, тем не менее, трусливо спрятал голову вниз в лужу других голов и теперь следил за развитием ситуации на слух. Наконец от точного удара в пах С затих, и санитар, по-отечески гладя его вмиг поседевшее темечко, повел ренегата в машину с необратимым хламом.
Вот и вход - здесь предстояла окончательная зачистка: два интеллектуала с зеркальными лбами обшаривали входящих голубыми светящимися глазами, будто сканировали. Н перед ними сверхъестественно улыбался, бодро двигал плечами, решительно "кхекал", но... был, похоже, как отстой малоинтересен. Наконец-то! Дверь осталась позади, за ней широкая мраморная лестница вела вниз. Мужики, то есть соль земли, чинно топали по ступеням и, отходя постепенно от страха, давали волю остроумию вперемежку с неистощимой силой железного духа.
Спустя несколько затуханий сознания, Н оказался в безразмерном жужжащем зале, где хаотично бродили стада прорвавшихся к желанию "лучшей, чем есть" жизни. - Что же теперь делать? - подумал вслух ошалевший Н, и тут же длинный, огненно - рыжий функционер с повязкой скользнул к нему на роликах, шлепнув поперёк лба какую-то наклейку: определяйтесь! Вам на все про все десять минут. - А как, и с какой стати? И что если не определюсь!.. - Зря пытаетесь тратить время на непроизводительную полемику. Если не выберете себя, то отправим наверх, ну а дальше...
Функционер, сунув ему в руки часы, исчез, словно недавний позорный испуг. Н решительно попытался сорвать со лба наклейку, но не тут-то было: она, похоже, стала частью кожи. "Как все-таки определяться и по какому принципу?" - занервничал он и только сейчас обратил внимание, что в зале было разбросано несколько десятков стоек, над которыми золотом горели таблички. Ага! Всё стало на места - так: "карьера", "богатство", "война", "созидание", "политика", "власть", "одиночество", "дружба", "творчество", "семья", "любовь", "слава", "аскетизм", "корысть", "верность", "охота", "мысль", "жертва", "ремесло", "вечность", "спорт", "подвиг", "действие", "праздность", "альтруизм", "достаток"... и так далее до головокружения. Ясно. Из предложенных понятий нужно было выбрать "свое" - ключевое, сейчас необходимое, а там разберемся... Гуд-гуд-гуд!
Н принялся слоняться среди чужих слов, снов, среди сотен небритых, звенящих яйцами, особей мужеского полу, пытаясь поймать за хвост подобие мысли, либо желания. Время на циферблате отсчитывала одна минутная стрелка, и она находилась уже в пяти шажках от запятой, обозначающей, как стало ясно, цейтнот. "Ерунда - подумал Н - на худой конец, сунусь куда попало: в любовь, в творчество, в аскетизм... есть ещё время, есть".
Так мыкаясь, он оказался в углу зала у немноголюдной стойки, надписи над которой пока не видел из-за острого угла зрения. Он сделал шаг, еще, еще... - Который час? У каждого свой! "Так, холодно... шажок, теплее, даже горячо! Вот то что нужно: "с в о б о д а" - да, именно свобода!" От радости Н чуть было не пустил носом пузырь: "Какое емкое и какое неожиданно краткое, похожее на падающую звезду, слово..." И публика рядом со "свободой" оказалась своя - припухшая, дерзкая, одухотворенная: поэты, художники, мыслители - творцы, бишь.
Многих он знал лично, сталкиваясь с ними у горизонта творческой обреченности, либо заочно - через книги, выставки, прожекты. Ба! Здесь были товарищи по учёбе, выкрутасам юности, неумеренным, галдливым застольям - упадешь, какая компания! - Эхе, ну что, свободы захотелось, голубчики! - воскликнул Н, поочередно пожимая всем руки - и я с вами, но в чем суть проверки, что от нас требуется?
Вперед выступил его друг - один из "непримиримых", жутко презирающий с бодуна все и вся банальное: где ты болтаешься! Тебя одного ждем. Быстрее регистрируйся! - Понял - Н подошел к стойке - я хочу свободы, я определился! Из-за тонированного стекла высунулся седой, умудренный опытом регистратор - его лицо показалось Н знакомым, даже зеркально родным. Он молча поднес к его лбу шланг пылесоса и наклейка, свиснув, испарилась: сдайте, пожалуйста, часы... Н снял с руки нехитрый прибор, протянул старику - тот положил их на стеклянную наковаленку и разбил серебряным молоточком: все, вы зарегистрированы. Марафон начинается через пять минут - готовьтесь! - Марафон?! Новое дело, хотя...
К группе алчущих воли подъехал давешний рыжий и повлек гомонящую эстетизмы публику через длинные, лаконичные коридоры в раздевалку. - Старт через три минуты, объявляю обратный отсчет времени: две минуты пятьдесят девять... пятьдесят восемь... пятьдесят семь... Переодевайтесь! - рыжий жестом указал на разнообразное спортивное тряпье, украшавшее крючки на стенах, ниже стояла старенькая, притертая беговая обувь класса "профи". Все засуетились, лихорадочно подбирая форму. - Условия марафона таковы... - функционер с улыбкой оценивал "бегунов" - ...вы преодолеваете неизвестную вам трассу, обозначенную метками. Ни на что, отвлекающее, манящее, перебивающее задачу, вы не обращаете внимания, если только это не препятствие, а у каждого они могут быть своими - личными. И еще: всё, что с вами произойдет, - только игра, но её результат - уже не игра... Первый на финише получает абсолютную свободу, а остальные - лишь, соответственно, степени по убывающей. Вопросы есть? -
Бежать долго, кормить в пути будут? - спросил у рыжего похожий на П жизнемот. - Лимита времени и дистанции нет, бежать будете столько, сколько нужно для проверки, и помните: пища уменьшает степень свободы, как и любое животное желание, но в качестве препятствий она будет, несомненно. И вообще, еды, страхов, душевных коллизий, соблазнов, вы получите в полной мере, не беспокойтесь! - А винца? - не унимался жизнеглот. - Хоть залейся, но зачем тогда, вам амиго, свобода?! - Дык, я полемически, к свободе выбора... И чем винцо - не воля?..
Малоспортивный, квелый, склонный к олимпийскому спокойствию люд, прикидывал на пальцах варианты. Н еще раз критически осмотрел соперников: "Рыхлый материал с приматом духовного. У моей отличной кондиции неплохие шансы на первое место, хотя для этих творческих отморозков, пробивающихся сквозь зубной скрежет в вечность, разве сила тела что-то значит?" Вдруг рыжий поднял руку с воздушным шариком: внимание! Пять, четыре, три, два, один - старт! Шарик громко лопнул, одна стена раздевалки рухнула, и перед вольнолюбцами предстал южный тенистый парк с петляющей по покатым склонам пешеходной тропой.
Публика нерешительно замялась, но голос функционера стеганул по щекам, словно пощечина: вперед, сучьи дети! По меткам бежите, а где - что неясно, судьи подскажут! На полусогнутых, дрожащих от смелости ногах, орава зябко вывалила из помещения, мгновение помялась, но тут Н стремглав бросился вперед, увлекая остальных за собой.
Красные метки, обозначавшие маршрут, были расставлены довольно грамотно, и, добегая до одной, он уже видел следующую - действие приобретало логику. Вскоре дорожка привела к помпезному, клинического вида, зданию. У входа в него стоял судья, он призывно махал рукой: сюда! сюда! Н на ходу оглянулся. Пелотон отставал метров на тридцать, но несся уверенно и непреодолимо, и каждый в нём считал именно себя будущим победителем. Распахнув дверь, Н ринулся в темный высокий коридор - метки привели его к неприметной двери в конце, он распахнул ее и оказался... в реанимационной палате. Посредине на кровати лежал, окруженный капельницами, увечный бедолага, с ног до головы перевитый бинтами, шлангами, проводами. Увидев Н, он начал жутко хрипеть, стонать, рычать, взывать истерзанными губами подмоги или, едрена, сострадания.
Метки лежали поперек постели в окно, и Н, различив топот в коридоре, с разбега перепрыгнул через больного, задевая, ясно, ногой какие-то шланги... Хрип за спиной превратился в вой, Н без сантиментов вскочил на подоконник, оглянулся, увидел корчи обреченного, прыгнул вниз и, пролетев метров семь, очутился в затхлом, чавкающем болоте. Далее пришлось брести в зловонной жиже до конца корпуса, лезть по архитектурным излишествам вверх на торчащий языком балкон, проелозить по занозистой сосновой доске на соседний, откуда ему семафорил судья. - Что дальше?! - с ненавистью крикнул ему Н и неожиданно для себя увидел скользящие по водосточной трубе откуда-то сверху - с чего бы! - мозолистые задницы преследователей. - Туда! - махнул флажком судья.
Грязно матерясь, Н заскочил опять же в палату, где его ждал очередной сюрприз: распятая на "вертолете" роженица. Окровавленная головка младенца дерзко пялилась на него свежим, удивленным взглядом из развороченного чрева, мать, поминая угодников, рвала подушку в клочья. Воздух, прошитый сероводородом, на секунду парализовал Н, но тут новорожденный, сплюнув юшку, гаркнул баском: помоги, паразит, вылезти! Что стоишь истуканом! В голову, будто молотком, ударило: это только игра... а из окна уже слышалась "херистая" перебранка друзей - соперников. Н схватил будущего карбонария за костистую влажную шею и выдернул его, словно пробку, из отвратительной гематозной раны. - Живи, гад! Смотри только, стань человеком - не скотом, а иначе поймаю и затолкаю обратно! - крикнул Н, всучил осклизлого ребенка ворвавшимся в палату преследователям, ошеломив их тем самым на длинные мгновения, и резко бросился вперед, вытирая о себя окровавленные руки.
Теперь по винтовой лестнице он спустился в подвал, прошел слепой, мерцающий метками коридор и обнаружил за скрипучей, железной дверью морг... Тела отживших были аккуратно покрыты простынями и только одно искромсанное, голое еще казалось теплым, светящимся остывающей жизнью. Н, стараясь не смотреть на мертвеца, уже как будто миновал его, но тот внезапно выбросил вбок длинную клешню, перекрывая ею узкий проход. Это был тот самый бедняга из реанимации, оказавшийся неожиданно... потерянным С. Он вновь начал хрипеть, булькать, словоточить, но звуки теперь не исходили из него, а влетали в рот, проваливались, вонзаясь в бездну. Н, отбросив прочь холодеющую руку, про себя заорал на совесть: "Пошла вон, зараза! Ну, чем я мог ему помочь?! И да! да! да! я готов ответить на предательство предательством, но это и раньше не противоречило моим установкам! На удар - я бью, если результат - не игра!"
Он сделал шаг вперед, еще, еще... и оказался в хитросплетении навязчивых лабиринтов. Темп был потерян, но это не тревожило, потому что погоня, казалось, отстала... "Хорош забег имени Свободы... - думал на ходу Н - интересно, эти испытания предназначены только мне, или бремя принятия решений распределяется поровну? Не лучше ли уступить пресловутую "желтую майку лидера" кому-нибудь, а потом, окрепнув за спинами, взять да и выстрелить собой на финише... Нет, я так не могу, ведь внутри себя, я должен быть единственно первым! Догонять - значит сдаться, догнать - значит победить. Себя победить".
Неожиданно в лицо дохнуло могильной сыростью: прямой коридор заканчивался разъятым проемом - в нем сияла равнодушием луна, золотились одиночеством звезды. Возник вопрос: почему ночь?.. Но его перебило досадное недоумение, потому что пол перед выходом из ада устилали кости и черепа - увы! человеческие... "Что же делать! идти?! Да, но не слишком ли много для одной совести, хотя, что тут нового? Не так ли и каждый из нас, постигая личное ничтожество, добивается своего преимущественно, ломая других... Вперед, засранец!" Н услышал гулкий топот сзади и, ловя губами крупные мутные слезы, осторожно пошел по меткам. Только кто ответит, что такое "осторожно" в этой ситуации, как не случайный набор девяти букв...
Уже выйдя в ночь, он оглянулся: во мраке коридора переливались ужасом отпечатки лиц догоняющих - значит, испытания предназначены всем одинаково, и нет смысла юлить - уже легче! Быть плохим сообща - логично, ведь грех в этом случае, как на войне, делится на всех, и чем больше в ней участвует безумцев, тем все остаются метафизически чище. Н собрался сделать шаг, выбросить вперед правую ногу, но вместо нее оказался куцый поколенный обрубок, и он с размаху шлепнулся лицом в перину рыхлого чернозема. - Где нога?! - взревел Н, осмотрелся, но ее рядом не было, как не было ничего, похожего на протез, или на подобие подсказки...
- Почему валяетесь? - раздался сзади противный электрический голос - дистанция ещё не пройдена. Впереди куча дел, вставайте! Н обернулся и увидел обезьяний скелет в судейской форме. - Вы что, издеваетесь?! - гаркнул он на это чудо - как бежать, как двигаться без ноги! И какая сволочь придумала подобные муки?! - Господин художник, уж чья бы корова... Впрочем, теряете время - судья сделал приглашающий жест - думайте, раз вы охотник за свободой. Цель должна быть больше человека, поэтому путь к ней может быть больше его видимого предела, он может нести в себе не-человеческие муки... - усмехнулся недо-человек.
Рядом синело кладбище, скорбные холмы, заросшие травой, напоминали горы, увенчанные простыми деревянными крестами. Их можно было принять за костыли веры... веры в себя, да! - Вот как! - пронзило Н - будьте вы прокляты со своей, смердящей провокацией, игрой! Но судья уже исчез, и только эхо повторяло: грой!.. рой!.. ой!.. й... Он с удовольствием поперчил окрестности жгучим матом и пополз, сплевывая землю, к ближайшей могиле. Крест подался легко, Н вскочил, оперся на него и поскакал по зеркальным меткам вперед.
Вскоре он оказался перед небольшой православной часовней, вход в нее окружали лепные барельефы уродливых баб из журнала... "Опять искушают, скоты!" - скрипнул зубами Н, но успел оценить сдержанный пафос эклектичной архитектуры. Идти надлежало внутрь - там, в переливе свечей, угадывалось убранство мечети: затейливая восточная вязь, колонны, геометрические орнаменты, ковры - словом, ориентализм.
Посредине часовни на драпированном подиуме стоял белый гроб - вокруг него сгрудились люди в черных смоляных бородищах, лапсердаках, шляпах, увешанные длинными, до земли пейсами. Они истово крестились на каменного, многорукого божка с тремя глазами на лбу в изголовье ковчега. Н интуитивно крутанул несколько оранжевых барабанов у входа и проковылял мимо этого шабаша-о!.. стараясь не задеть одержимых. В гробу, как оказалось, лежал он сам - полупрозрачный, с лицом в трех измерениях: грудной ребенок, мужчина, старик.
Тотчас вспомнился басистый хулиган, которому он только что дал жизнь, опухшая рожа в зеркале два года назад - ну, после... и старик за стойкой регистрации. Да, это было одно и тоже лицо, но через десятилетия стези что ли. Вдруг изо рта мертвеца вырвался сноп огня, оплавивший стеклянный изолятор на потолке... потом дикий лай законопатил тесное пространство часовни. Н отпрянул в непроглядный угол и... провалился в бесконечную, гулкую трубу, круто уходящую вниз. "Хороша метафора, но почему свобода - падение? Быть может она под спудом, или чтобы подняться к ней, нужно очень сильно, то есть окончательно, упасть?"
Пах от стремительного движения стал невесом, "хозяйство" вроде совсем исчезло, через мгновение он, было, уже собрался окончательно умереть во сне - то есть, проснуться... Ужас нескончаемого, непреодолимого времени сдавил тисками голову - она начала раскалываться, трещать, стонать, терять влажность, рассудок, волю... Он закрыл за ненадобностью глаза, почувствовал в них режущую боль, а когда открыл, то его нежданно вынесло из бутафорской пасти дракона на визжащий радостью, многолюдный, тропический карнавал. Оба-на! Вернулась жизнь, твердость, стремление, вернулось фарфоровое синее небо, окропленное горошком маленьких солнц...
Грудастые, жопастые, аппетитнейшие мулатки в микроскопических купальниках и перьях помогли Н подняться - инвалид все-таки... Они трясли перед его голодным взором арбузными грудями, заманчиво жмурились, кокетничали, подмигивали, душили сексапильностью. Похоть чуть было не вскружила ему голову, но он, разорвав эти цепи, упрямо двинулся вперед, вперед! с трудом, однако, находя в толпе метки.
Столы у него на пути буквально ломились от диких яств, рядом сверкали витрины деликатесов, пылали хрустальные горки фруктов. Желудок себя выдал - провокационно заурчал. И тут Н услышал за спиной отчаянный вопль: я ваш! а-а-а... чихать на свободу! а-а-а!.. чихать на все!.. Это жизнемёт, похожий на П, жадно хватал мулаток за все части тел и, размахивая брызжущей соком индюшачьей ножищей, уже снимал штаны для праздника... Н, продолжая на ходу оглядываться, видел, как преследователи по одному выскакивали из пасти дракона и попадали в лапы нимфоманок. Не все вели себя одинаково: кто-то сразу предавался радостям жизни, или метался в выборе себя, кто-то остервенело бился с превосходящими терпение силами. У ренегатов мгновенно отрастали ноги - что ж им больше не бегать... но остальные продолжали дергаться на крестах.
Внезапно, словив раззяву, Н врезался в спину хлипенького, остроухого мужичонки в контрастном веселью, строгом мышастом костюме. Тот обернулся, схватил его за грудки и механически, обдавая запахом вонючего нутра, завопил: ты куда, тварь, прешь! Не видишь, что перед тобой президент этого "госвударства", скотина?! Н тотчас узнал прохиндея из выпусков новостей... Хозяйство вновь стало невесомым, словно тополиный пух, и он униженно замямлил: увечные мы, хромые, инвалиды с детства... премного благодарны за политику, следы ног ваших недостойны лобзать-с! Но в ту же секунду был отправлен в легкий нокдаун точным, коротким хуком слева...
Н встряхнул от неожиданности головой и увидел дебильные, волглые глазенки воронов президентской охраны... Их садистский блеск предвещал бурю - тем, бляха, лучше - чем хуже! Посмотрим, халдеи, кто президент в республике моего сна?! Он резко переменился, бросил горсть адреналина в надпочечники - обагрился, улыбнулся... и с крутого замаха поперек хрястнул "костылем" ближайшего битюга, сильного только среди слабых. Тут же это ничтожество превратилось в уродливого карлика, который стал, размазывая по щекам сопли зеленой крови, вопить сквозь гнилые, выпадающие зубы визгливым фальцетом: ма-ма! ма-ма! ма-ма!..
Н по ходу успел подумать: "А была ли она у тебя, или ты вылез из задницы папаши?!" И... его нога тотчас удлинилась почти до лодыжки - теперь на нее сквозь боль можно и опереться. Уже - дело! Он автоматически увернулся от нескольких бздливых наскоков охранной шелупони, как-то изловчился и вклеил крестом этому фанерному мухоморскому президентику прямо в его елейную испуганную харьку - на! Нога на глазах обрела изначальную целостность - теперь следовало подразойтись - иди сюда, животное! И Н, действуя крестом, как бейсбольной битой, расквасил ещё несколько морд, но вдруг заметил, что опешившие поначалу сатрапы, схватились за кобуры...
Выход один: драпать! Он пригнулся, юркнул между ног продолжающих веселиться, вновь обнаружил метки и погреб по ним, будто на каноэ. Через несколько мгновений, тех самых, что кажутся вечностью, Н оказался у ажурной ограды, за которой находилась бездонная пропасть. Его будто ошпарили: отвесный, километровый обрыв с редкими прыщиками кустарника на бледном меловом лице - что делать! Внизу, у основания пропасти дымилась спокойным величием нежно - розовая долина "завтра"...
"Сейчас бы парашют, параплан, парабеллум, или хоть чего-то пара..." - мелькнуло в голове, но тут он увидел метрах в семи от себя за оградой вертикальную штангу, похожую на пожарную, которая спускалась туда вниз - туда, где позор может обернуться свободой. Н, не мешкая, бросился к ней и через секунду, ускоряясь, заскользил к заветной цели на "муфте" из спортивной куртки. Падение пьянило... впрочем, не до такой степени, чтобы забыться: он задрал голову - там, с обреза пропасти несколько крохотных мурашей обстреливали из табельного оружия равнодушное "молоко". Ниже, на треть поредев, но так же настырно маячили зады его свободолюбивых конкурентов.
Верно, этих людей нельзя измерять единицами физических кондиций, ибо, когда человек силён духом - своим и всех предшествующих поколений творцов, когда он за дело готов перессориться со всем миром, разрушить его и создать свой - совершенный, потому что только он знает каким ему до'лжно быть, то остановить его может исключительно потеря интереса к себе, что фактически невозможно. Спуск кончался, дыхание пришло в норму, Н осмотрел плацдарм приземления: жиденький лесок, лужайки, горбатый рельеф, зеленоватая речушка, полуразвалившийся ржавый мост через неё - туда же направлялись и метки.
Наконец-то ноги ощутили долгожданную твердь. Но радость Н оказалась преждевременной: несколько жирнючих, невесть откуда взявшихся, саблезубых тиров агрессивно - чутко валялись на пути, один из них игрался флажком с меткой. Н стал искать глазами арбитра, который немедленно материализовался из-за холма, буксируя за собой на тележке длинную иерихонскую трубу с десятком или более, сходящихся в одной точке мундштуков. Судья учтиво махнул рукой: прошу!..
Н подлетел к трубе, сообразив на ходу, что гудок должен испугать хищников, приложился, и со всей силы дунул... Результат вышел вялым, недееспособным, отдаленно напоминающим утренние ветра на унитазе... Тем временем, приземлившиеся марафонцы собрались скопом и осторожно приблизились к Н. Он, косясь на зверей, почти прошептал: звук трубы отгонит их, но я сам ничего не могу сделать - лажа получается, надо вместе.
Духоборы с пониманием, безмолвно обменялись взглядами, и каждый стал к мундштуку. Н скомандовал: раз! два! три! - сам прильнул к соску, и... сочный, оглушающий, продирающий до костей, вой разнёс вдребезги тишину. Тигры, вскочив, лениво - трусливыми прыжками убрались в лес. Друг - похмельщик, понимая законность форы, обратился к Н: ты нас ждал, поэтому мы даем тебе возможность уйти - считаю до двадцати... Н, бросив через плечо: "спасибо!", азартно рванул вперед.
Через минуту, когда он по меткам прибежал к мосту, то вновь застал там удручающую картину: пройти можно было только по одной едва живой балке, но её плотно перекрыл пьяный бомжара, воющий какие-то хамские куплеты. Путь вброд - вплавь перекрывал дуэт, казалось улыбающихся, пятиметровых аллигаторов, дремлющих в ожидании закуски... Н решился подойти к смердящему испражнениями кокону: эй, земляк, что ты здесь расселся! Мне срочно нужно на тот берег. Давай-ка, вставай - освободи дорогу! Бродяга сильно удивился: тебе, дядя, на той берег?! Я чичас... Что мы без понимания или в школах не учились!
Он попытался вскочить, но, потеряв равновесие, хлестко шлепнулся в тинистую, ленивую воду. Аллигаторы без энтузиазма двинулись к нему, но хорошо было видно, что глотать дерьмо им - в "ломку". А вот "дерьму", в свою очередь, как раз наоборот "очен-но" хотелось продолжить своё скотское существование, и оно завопило: спаситя-я, люли-и добрыя-я, кар-раул-л-л!.. Ситуация отдавала несвободой выбора - надо было спасать человеческие останки. Н в семь прыжков преодолел балку, спустился к обрезу воды и заорал: давай руку, вонючка! Бомж, сверкая некой хитрой благодарностью, протянул ему изъеденную струпьями, почти червивую десницу: премного благодарнн, господин хорошш, век вас не забудемм!..
Н с отвращением схватил отбросы за "руку" и молниеносно выбросил их на берег. Ироничные крокодилы были вполне довольны развязкой: игра - игрой, но к чему глотать такую антисанитарию, то есть давно немытое?! Н ополоснул ладонь - понял, что все одно, - вонять ей еще неделю, и припустил, оглядываясь, дальше. Бомж снова сидел на балке, вопил свое, а шайка преследователей выстроилась в очередь, чтобы хором проклинать преграду... Улыбку сдержать не удалось, хотя у них обозначилось и преимущество: кто-то спасает бродягу, а остальные переправляются.
Некоторое время Н бежал вдоль реки, потом метки свернули по крутому откосу в канализационный коллектор - через... но ожидание мук не оправдалось, и он снова попал в знакомый курортный парк. Здесь тропа некоторое время петляла среди дурманящих запахов и вдруг уперлась в запертый развалинами каньон. Руины смутно напоминали остатки триумфальной арки - мелькнула мысль преодолеть их сверху, но метки упрямо вели под завал.
Подошел скучный, желтушный судья и, высморкавшись в бумажную салфетку, сунул Н дирижерскую палочку. - Что нужно делать, руководить оркестром?! - скривился он. - Глупости-ик! - поперхнулся судья - руководить фигур хватает!.. А работать, кто будет?! Изобразите арку такой, какой она задумана творцом-ик - действуйте! В голове Н прострелило с десяток мыслей по теме: чертежи, проекты, архитектурные фантазии, и он, несколькими точными движениями руки, набросал прозрачный волосяной каркас тяжелораненой арки. Рисунок на глазах обрел каменную плоть, Н сунул палочку обратно судье, устремился в проём и, оглянувшись, увидел, как арка рухнула, распуская облако пыли. Он побежал по ступенькам вверх к выходу из каньона, заметив, однако, что далеко позади арка восстановилась вновь, пропуская пелотон.
"Верно, там есть кому рисовать - их там даже в избытке, и они опять же вместе, сообща решают одну проблему, а ты один. Прозреть так поздно обидно, но с какого-то возраста, то есть уровня, творческий ум тотально обречен на одиночество, впрочем... Интересно, есть ли безнадежно отставшие - не сошедшие с дистанции - это совсем иное, а именно отставшие? Кого-то сердце укололо или дыхалка подвела, печень екнула... Да-а, печени-то у нас, как говорится, ого-го!.. Ладно, потом считать мы будем раны - товарищей считать. Потом. А сейчас это только игра, но ее результат уже не игра".
Тропа, виляя шеей между сказочных сосен, выкатила язык на старую асфальтовую дорожку, стали попадаться люди, или вернее - зрители. Они подбадривали Н спортивным: гоп! гоп! гоп! Вскоре дорожка привела его на развилку широкой дороги, то есть на перекресток: дуй хоть вверх, хоть вниз, но к досаде "на то" не было никаких указаний. Он стал искать глазами судью - ноль! - есть от чего растеряться...
А зрители, между тем, хлестали пиво, приветствовали лидера, засосисто целовались и вообще осуществлялись, и то сказать: не им же пыхтеть! Н истошно завопил: куда бежать, едрена!.. Где судья?! Что вы ржете, мать вашу?! Вот всегда у нас так - только кто-то решится на поступок, и ему сразу палки в колеса!.. И еще в том же духе - во вселенную, в зевак, в их матушек! Но болельщики, понимая это как часть шоу, только ещё пуще рыготали, чуть не плакали от радости, а их возбужденная чувственность, казалось, достигла оргазма.
Тут Н услышал лошадиный сап преследователей, обернулся и увидел метрах в тридцати только насмешливые, опрокинутые что ли, глаза друга. И его тотчас пробила мысль: "Вниз, да! Почти всегда вниз - такова логика трассы, потому что путь к свободе - внутренний, он ведёт в себя, пока ущербного, и значит - вниз!" От озарения Н даже подпрыгнул и, неистово вспарывая локтями воздух, понесся под уклон... Правильно: за округлением дороги вновь появились метки!
Среди болельщиков он увидел и замаскировавшегося под зрителя судью - тот от души хлопал отваге и находчивости лидера. На ходу Н схватил с обочины увесистый булыган и швырнул его в изувера, но судья и не думал уворачиваться - напротив, он отбил его лбом, словно резиновый мячик, и просветленно заржал... "Скоты! У них тут всё подстроено..." - подумал Н и увидел, что дорога постепенно выруливает к морю. Болельщиков на обочине прибавилось - значит, финиш близок.
В воздухе прожужжал вертолет, повалили снегом какие-то листовки. "Меня прославляют!" - шмыгнул от удовольствия носом Н, но заметил на уже упавших "дацзыбао" только козлиные рожи неведомых кандидатов на выборные должности... "Вот дрянь! Они даже праздник свободы используют в своих узеньких, шириночных целях! Ладно..." - проскрежетал он и пуще прежнего добавил копоти.
Через мгновения метки привели его на бурлящую человеческим прибоем набережную - что там творилось! Шум, крики, духовой оркестр, женщины с цветами, взвывают пробки от шампанского!.. В небе порхают то ли херувимы, то ли эльфики в приятных розовых камзольчиках - словом царит "атмосфэра" всеобщего, беззаветного ликования. Толпа послушно расступалась перед бегущим, и, наконец, он увидел долгожданное слово "финиш", колышущееся на ветру, словно двуручная пила.
Вот она глория! Н последний раз обернулся, и увидел уже далеко позади, выбившихся из сил, замерших друзей. Они махали ему и вопили: стоп! стоп!.. Но он только отмахнулся: да ладно, дешево берете! Что, очередная проверка "на вшивость"? Дудки, не поддамся. Вперед!" До заветной ленточки оставалось... семь... пять... три... два метра... и вдруг, выбежавшая из толпы босоногая женщина, одетая музой - слава, я победил! - набросила на шею Н лавровый венок и резко, чуть не удушив, остановила его буквально в миллиметрах от красной черты...
- Что это! - гневно захрипел Н, но увидел в полынных глазах музы не глорию, не почести, а только морозный похоронный страх... Он еще раз отчаянно дернулся вперед - к победе! и вдруг, вспомнив слова П, что абсолютная свобода - это смерть, проснулся в холодном поту...
Купе дышало умиротворенностью, ночная серенада открытых ртов находилась в кульминационной части коды. За тихой строгостью мутного окна брезжил пасмурный рассвет...