Мокрый въедливый снег противно опускался на лицо, таял и градом мерзкой холодной воды стекал по щекам. Истомин жмурился, пряча глаза от этой снежной окрошки, затравленно оглядывался по сторонам, но вокруг лежала серая непроглядная мгла, поглотившая собой небо и землю. Казалось, в мире не осталось ничего, лишь только вязнущие по колено ноги, мокрая шинель на спине и назойливо облепивший все живое снег. Истомин с огромным трудом выдирал из сугробов непослушные ватные ноги, потел от бесцельных стараний и падал в этот серый клейкий ковер. Борьба эта утомила его, вызвав отчаянные приступы раздражения и ненависти. Он беспомощно лежал на снегу, собираясь с силами, но чувствовал, что долго это длиться не может. Он подхватывался и снова окунался в серые снежные хлопья. Казалось, небо спустилось на землю и затопило все своими тяжелыми облаками. Он с огромным трудом впивал в себя остатки незанятого снегом воздуха и чувствовал, что не может сделать полноценный вздох. Рыбой он продирался во мгле, понимая, что стоит ему остановиться, и он уже никогда не поднимется погребенный под огромными серыми пластами. Сердце бешено колотилось где-то в голове - остальные члены его уже не ощущали. И Истомин мыслями удерживал свое сердце от желания остановиться. Пересохшими губами он ловил снег, но жажда от этого становилась еще мучительнее. Он пригоршнями впихивал в себя снежные хлопья, глотал, не дожидаясь пока они растают, но насыщения не наступало. Во рту оставался лишь какой-то невообразимо сладкий до приторности привкус. Он пытался растворить его новыми порциями снега, но от этого во рту стало еще гаже : к сладкому привкусу прибавилось ощущение ржавого металла. Истомина стало тошнить. Голова медленно поплыла вслед за крутящимися снежными хлопьями, и он, зарычав, схватился за виски. Тошнота от этого немного отлегла. Он глубоко вздохнул, но поперхнулся тягучим сладким снегом. И вдруг с ужасом понял - это был привкус крови.
- Сволочи! - затравленно выкрикнул он и яростно выхватил револьвер, готовый открыть огонь по рухнувшим на землю небесам.
И вдруг все пропало: снег и облака. Осталось раздражение и слякоть на лице. Перед ним лежала широкая зеленая луговина. Истомин удивленно огляделся по сторонам, не веря в подобное превращение. Может быть, снег и облака были ужасным миражом? Но промокшая насквозь одежда его говорила об обратном. Куда же все это подевалось?! Он, изумленно озираясь, ступил на луговину. В метрах ста Истомин заметил какую-то одиноко сидящую фигуру и, несказанно обрадовавшись, бегом бросился к ней, мгновенно забыв про усталость и тошноту. Посреди луговины, утопая в сочной траве, сидел мальчик, грязный, растрепанный, с лиловым синяком на разбитой щеке и умоляюще смотрел голубыми глазами на приблизившегося Истомина.
- Дяденька, не стреляй, - взмолился мальчик. И Истомин сразу узнал пацаненка. Он раздраженно вскинул револьвер и направил его прямо в эти глубокие голубые глаза:
- Снова ты, гаденыш! - и без промедления нажал на курок. Выстрел потряс тишину. Мальчик рухнул на зеленый ковер луговины и (к изумлению Истомина) из огромной дыры на его голове стал выползать снег.
- Господи... - Истомин ошарашенно смотрел на все происходящее и мурашки ползли по его спине отрезвляющим от ярости ужасом. А мальчик лежал перед ним, неуклюже подвернув под себя ногу, и покрывался снегом. Облака резко рухнули на землю, покрыв собою тело мальчика и весь луг, заволокли все вокруг непроглядной серостью и с новой силой обрушили на Истомина снежные хлопья. Истомин задыхался в облаках. Где-то в районе левого уха дико загудела боль. В глазах потемнело, но тут же расчистилось. И вдруг из непролазного серого тумана соткался мальчик. Все с тем же подбоем на щеке, но без прострела между глаз. Истомин опешил и тупо, затравленно вперился в лицо пацаненка. Мальчик тяжело вздохнул и без злобы грустно сказал :
- Дяденька, ну сколько можно меня убивать?!
- Гаденыш! - исступленно заорал Истомин, чувствуя, что сходит с ума, снова инстинктивно схватился за револьвер. Но мальчик был безмятежен. Он укоризненно заглянул в безумные глаза Истомина и начал медленно растворяться в серых, опущенных на землю облаках.
- Ты меня уже не убьешь, дяденька... - лишь вывалилось из тумана медным гулом и отгромыхало в голове. Истомин почувствовал страшную боль, выронил револьвер и судорожно схватился за голову, пытаясь руками сдержать разрастающуюся боль. И провалился в снег.
- Воды, - только и выдохнул он, ныряя во влекущую его серость.
2
Еще не открывая глаз, Истомин понял, что похмелье будет тяжелым. Где-то в районе левого уха мучительно шевелилась боль. Он попытался стоном прогнать ее. Но стон с трудом вылез через нос. Рот не открывался: губы будто склеились, и язык намертво прилип к нёбу. Он поморщился и шевельнул головой. Боль тут же приободрилась и попыталась проползти куда-то к темени. Но он, напрягшись, не пустил ее туда (по крайней мере, ему так показалось). "Ладно, - подумал он, - посмотрим, что ты скажешь на это," - и он с силой разлепил ссохшиеся губы и полной грудью вобрал в себя воздух. И тут же спиной почувствовал, что лежит на земле. На стылой холодной земле. Но не удивился. "Как это я тут оказался?" - попытался припомнить он. Но припомнить решительно ничего не удалось. Кроме того, что начинал Истомин пить с каким-то неизвестным ему турком, то ли, как и он, эмигрантом, то ли, черт его знает... "Постой, как же его звали?"
- Неважно, - вслух ответил он сам себе и застонал.
"Да-да, - медленно продирался он сквозь туман небытия, возвращая к жизни воспоминания, - в "Жизели" мы выпили... Да, две бутылки. Потом брали какую-то чушь. Да, точно, брали. А что брали-то? Виски он не брал - это точно, по принципиальным соображениям. Значит, как всегда - водку... Но турок не любил водку. Значит, что-то другое... Но что?" - дальше его воспоминания были покрыты серым туманом.
"Какая разница, что вы там брали?" - раздраженно спросил он сам себя.
"Нет, разница есть. А кто брал-то? Он или я? Я, по-моему. Да, я..."
И Истомин, вдруг испугавшись своей догадки, хлопнул себя по брюкам. От резкого движения в голове шелохнулась боль. "Молчать," - презрительно приказал он ей.
Брюки были на месте. Это обнадеживало. Но нужно было еще проверить карманы. Да-да. Карманы. Вчера, перед тем, как попасть в "Жизель" у него в правом кармане лежала хорошенькая пачка - семьсот пятьдесят три франка с какой-то мелочью. И сейчас ему необходимо было проверить, находится ли эта пачечка, вернее ее остаток все там же. Но проверять он боялся. Он попробовал почувствовать деньги бедром. Но ничего не понял и, в испуге, быстро опустил руку на карман. И похолодел. Карман был пуст. Под пальцами была лишь брючная ткань. Все так же, не открывая глаз, он ринулся ко второму карману. И обомлел. Пустота мучительно отозвалась в голове, и огонь разлился по всему затылку. Истомин громко застонал и схватился за голову с огромным желанием раздавить ее. Денег не было. Голова болела. Хотелось пить и не просыпаться.
Но надо было открывать глаза и возвращаться в реальность. Но реальность пугала. И поэтому глаз не хотелось открывать.
Боком Истомин почувствовал какой-то бугор, тянущийся вдоль всего тела, но его уже не занимало, где он находится. Его занимала боль. И деньги. Деньги даже больше. Он, мучительно вспоминая, принялся подсчитывать, куда он мог подевать такую сумму, как будто это уже могло иметь какое-то значение. "Да, - сам себе уверенно заявил Истомин, - это имеет значение и очень даже принципиальное. Если все эти деньги потратил я - это одно. А если не я..." - он осекся и в горле у него зазвенело от жажды.
- Сволочь! - вслух выругался Истомин. Да не мог он потратить все эти деньги, хотя бы потому, что какая-нибудь мелочь у него бы осталась. А у него не было ни гроша!
- Сволочь! - решительно заявил Истомин, уверенный в своей догадке. - Морда турецкая... Ублюдок!
И он раскрыл глаза. Боль мгновенно переместилась ко лбу, но он упрямо смотрел вверх, на раскачивающиеся над ним золотисто-зеленые ветви и лазурно-голубое в просветах небо.
- Где это я? - и он со скрипом сел и туманно огляделся.
Вокруг него возвышались плиты могильных надгробий.
- Как это я забрел сюда? - удивленно огляделся Истомин. И вдруг взгляд его наткнулся на деревянный могильный крест. Французы не ставят таких крестов. Любопытство шевельнулось в нем, и он, скрипя всем телом, кое-как поднялся и подошел к кресту. Крест был православный. Неожиданно заволновавшись, Истомин быстро пробежал по табличке: "Врублевская Надежда Михайловна. 1897 - 16.05.1923."
- Милая моя, - вдруг как-то ласково протянул Истомин, - а ты-то как сюда попала. Он задержал взгляд на дате смерти и быстро высчитал:
- Так ты ж всего неделю-то... - он был поражен. Всего неделю назад здесь в этой французской глуши жила его землячка, русская, Надежда Михайловна... Глубокое сочувствие шевельнулось в нем. Он замер, высчитывая, сколько лет было покойнице, и тут же живо представил ее себе. Белокурая стройная мадемуазель с чувством достоинства без доли высокомерия... Как давно он не видел русских. С момента смерти его собственной жены. Она была последней.
- Уходи отсюда! - раздраженный голос вдруг раздался из-за спины. И Истомин, удивленный услышать русскую речь, аккуратно оглянулся, помня о головной боли.
Позади него стоял чумазый щупленький мальчонка лет десяти с палкой наперевес и решительно блестящими глазами. Истомин свысока молча взирал на русского мальчика, не веря своим ушам.
- Уходи тебе говорят! - решительно заявил мальчуган и шагнул к Истомину. Истомин лишь помято улыбнулся такой решительности мальчика и устало прохрипел:
- Ты что, русский?
Мальчик удивился не меньше Истомина и на мгновенье растерялся.
- Вот так - да... - все еще полупьяно протянул Истомин. - Столько времени не видел русских, а тут встречаю их на каждом шагу, - он шутливо кивнул на могилку. - Эй! Я ведь могу поверить, что нахожусь в России, а не во Франции!
Но шутка эта только рассердила мальчика:
- Убирайся! - яростно повторил он и угрожающе поднял палку. Истомина насмешила эта угроза и он откровенно растянул лицо в помятой улыбке:
- Эй, парень, давай сначала познакомимся, а потом поговорим по-мужски, - с этими словами он ступил по направлению к мальчику и протянул ему свою широкую ладонь, - ротмистр Истомин, - подумал и тут же задорно добавил. - Бывший!
- Вот и убирайся отсюда, раз бывший! - нисколько не смущаясь, упрямо заявил мальчик и вдруг, совершенно неожиданно, мощно ударил палкой протянутую руку Истомина.
- Ого! - засмеялся Истомин, потер ушибленную ладонь. - Ты чего? - то ли от боли, то ли от удивления оторопел Истомин и непонимающе посмотрел на мальчика.
- Уходи отсюда! - побелев, дрожал губами мальчик, готовый расплакаться в любую минуту. И тут до Истомина дошло. Он мельком взглянул на православный крест над могильным холмиком: "Врублевская... 16.05.1923."
- Это мать твоя, что ли?
Но по взгляду мальчика понял - лучше не лезть. Истомин тяжело вздохнул, прокашлялся и, ничего не сказав пареньку, пошел вдоль могил, не зная, где выход и куда он бредет.
- Всего неделя мамке-то его... - вслух рассуждал Истомин, уже давно не замечая этой своей привычки. - Всего неделя. И как меня сюда занесло? - он вдруг вспомнил про пропавшие деньги и окончательно пал духом. - Денег нет, ничего нет... Вот дурак! - в сердцах сам себя обругал Истомин и болезненно скривился. - Вот дурак-то! Ксенька, где ты? - вспомнил вдруг про покойную жену. - Ни черта у меня без тебя не получается! А тут еще эта могилка с мальчуганом... Ксенюшка, возьми меня к себе... - и на глазах у него появилась слеза, но он торопливо смахнул ее и, стараясь отвлечься от воспоминаний о жене, обручем сдавивших горло, зло ощерился:
- Гад! Рожа турецкая! Попадись мне только - пришибу! - и Истомин ядрено выругался. И спохватившись, раздирая брюки, он полез в кальсоны, в потайной карман.
- Фу-у! - вздох облегчения вырвался наружу и, казалось, головная боль стала меньше. - Ну, хоть тут все на месте... Спасибо Тебе, Господи!
Истомин на всякий случай, для проверки, достал из кальсон золотые часы с цепочкой и большой перстень с красным рубином, ее перстень, жены, последняя память. Постоял с минуту, разглядывая свои последние реликвии, торопливо сунул перстень на место и долго смотрел на часы, взвешивая их на ладони. Когда-то, до революции они обошлись ему в кругленькую сумму. Истомин тяжело вздохнул и решительно произнес:
- Вам, французские морды, они будет стоить девятьсот франков! Не меньше!..
Он решительно спрятал часы в пиджак и, отгоняя от себя жалость по часам, быстро направился мимо могил.
3
День загорался жаркий и чистый. Впрочем, как всегда на юге Франции. Но Истомину было ровным счетом плевать на это обстоятельство. Он быстро шел по каменной мостовой. Прохожие с высокомерным любопытством бросали взгляды на его помятый вид. Одна женщина даже брезгливо шарахнулась от него.
- Чистоплюйка! - презрительно выругался он себе под нос в ее адрес и продолжал решительно рассекать воздух.
Он был чужой здесь. Это ощущалось во всем: во взглядах прохожих, в недоумении гарсонов, в непонятных ему вывесках и картавой чужой речи. За столько лет пребывания во Франции он даже не удосужился выучить их язык. Он не делал этого по принципиальным соображениям, боясь, что, выучив французский, он забудет про свой, родной язык. Да ему и не к чему было учить их язык. Когда была жива его Ксения, она объяснялась за него, а когда она умерла, он не испытывал потребности в общении, прекрасно изъясняясь жестами, а разговаривать с французами на более глубокие темы было просто бесполезно. Он презрительно считал их зажиревшими недоумками, у которых в голове нет ничего, кроме женщин. Его жена Ксения, конечно, корила Истомина за ту надменность, которую он проявлял при встречах с французами, но смотрела на это скорее снисходительно, понимая, что как только муж вернулся с войны, он ко всем стал применять упрощенные мерки, деля людей на нюхавших и не нюхавших порох. А он ее боготворил. Она была единственной, к кому война не поменяла его отношения. Даже наоборот, он сделался еще более ласковый, чуткий и заботливый. Она видела это и отвечала ему тем же. Но она умерла. И он остался круглым сиротой в этой чужой ненавистной ему стране. Поначалу он поддерживал отношения с русскими, а потом, не в силах пережить свою боль, бросил все и уехал подальше от Парижа. Русские, не желая того, мучили его воспоминаниями о жене. А он не мог этого пережить. Но легче не стало. Он мучился снами: Ксения приходила к нему и заботливо укутывала мягким покрывалом, а он протягивал к ней руки, пытаясь удержать ее подле себя. Но она всякий раз ускользала, и счастье сменялось кошмарами. Каждую ночь к нему приходила Ксения, чтобы исчезнуть, а потом... Потом появлялся кошмар всей его жизни: пацан из-под Киева с лиловым синяком на окровавленной щеке. Истомин ненавидел этого пацана. Но еще больше ненавидел себя, когда вспоминал свой направленный револьвер в это испуганное лицо. И свой выстрел... Ксения так никогда и не узнала про то, что мучило ее мужа каждую ночь, а он не смог ей рассказать, ему было слишком стыдно и больно признаться в этом. Она не пережила бы этого разочарования. А если бы и пережила, то бросила бы его. А этого не мог пережить он. Но сейчас, на небесах, она, наверняка, знает про пацаненка из-под Киева, а может быть, даже встречалась с ним...
- Господи! - громко на всю улицу выкрикнул Истомин и испугался своего голоса. Прохожие удивленно смотрели на этого странного русского, которого знали почти все в этом небольшом французском городке.
- Чего уставились? - зло оскалился он, приходя в себя. - Валите по своим делам, недотепы!
И он ускорил шаг, сжимая в кармане пиджака предпоследнюю свою надежду - золотые часы:
- Ничего, - зло бурчал он. - Ничего, пацаненок, ничего... Мы еще повоюем! Счас, подожди, я еще устрою последний аккорд!
- Девятьсот франков, не меньше... - кипятился вслух Истомин. - Пятнадцать франков почистить перья, пятнадцать франков - похмелиться и перекусить, а там... Ничего, пацаненок... Ксенька, прости меня, но что мне здесь без тебя?! - он яростно сплюнул под ноги и, стараясь отвлечься от мыслей о жене и киевском пареньке, оглянулся вокруг и оскалился, словно угрожая окружающим его домам :
- Держитесь, союзнички! Ротмистр Истомин еще жив!..
Дверь ломбарда противно звякнула колокольчиками. К стойке подскочил седой с плутоватыми глазами хозяин. Истомин молча протянул ему часы и стал ждать.
Хозяин мельком окинул взглядом посетителя и заинтересованно принялся вертеть в руках поблескивавшие на солнце часы. Он ловко вскрыл их, схватился за лупу и, причмокивая и надувая губы, чрезмерно долго разглядывал их.
Истомин неприязненно следил за французом. "Хитрая рожа! Этот своего не упустит! Гад!" - вдруг зло подумал про ломбардщика ротмистр. И ждал. А хозяин продолжал хмуриться и раздувать щеки.
"Ишь, гад, как пыхтит! Ничего, не надуешь! Пожалуй, девятьсот мало. Ломаться начнет. Тыщу влуплю, а там, глядишь, на девятистах и сторгуемся. Точно!"
Хозяин ломбарда, наконец, оторвался от часов и вопросительно посмотрел на посетителя.
- Чего молчишь, гад? - слегка ухмыльнулся Истомин. - Тысяча! - и резко выкинул вперед пальцы. На лице француза отразилось изумление.
- Чего вылупился? - Истомин понял: будет тяжело. - Тысяча! - упрямо ткнул пальцы под нос французу. Тот сменил на лице услужливость и изумление на нескрываемое презрение протянул часы назад.
Истомин осекся:
- Ладно. Черт с тобой, лавочник, девятьсот пятьдесят! - и тут же изобразил это на пальцах.
Хозяин наморщил лоб и покачал головой. Истомин вылупил глаза:
- Да ты что, крахобор?! Здесь же золота одного!.. Ручной же работы! - ткнул пальцем в часы. Но француз не понимал, а даже если б и понимал, то, вряд ли все это его бы прошибло. Он был невозмутим. Эта его невозмутимость взбесила Истомина:
- Девятьсот! - выкрикнул он, закипая. - Девятьсот и ни грамма меньше, гад!
Он думал, что эта цифра произведет впечатление на француза, но тот лишь спокойно взирал на белеющего в аффекте русского.
- Девятьсот - много?! - Истомин возмущенно вздохнул и развел руками. - Ну, ты и крохобор... Гнида ты тыловая! Понимаешь ты это своими французскими петушиными мозгами?! ( Француз молчал.) Ну, гад... - оскалился Истомин, стараясь успокоиться, и пошел на попятную. - Хорошо, сколько дашь?
Хозяин невозмутимо выбросил вперед пять пальцев.
- Пятьсот?! - изумлению Истомина не было предела. В ярости он перегнулся через стойку, двумя руками схватил за грудки вдруг испугавшегося француза, хорошенько тряхнул его и выпалил ему в лицо вчерашним перегаром :
- Попадись ты мне где-нибудь под Львовым, я б тебя за одну ногу, как собаку бешенную, на столб!.. - и с силой оттолкнул француза. В ярости схватил часы и выскочил на улицу.
- Ишь, пятьсот! Сволочь какая! Союзничек недобитый! Была б у меня шашка, я б тебе всыпал бы пятьсот! - кипятился Истомин, не обращая внимания на взгляды удивленных прохожих. Он даже забыл про похмельную боль, так возмутил его француз.
- Пятьсот франков... За такую вещь! - потихоньку успокаивался ротмистр, продолжая попытки подогреть свою злость. Но она таяла, как снежный ком на юге Франции.
В кармане по-прежнему не было ни копейки, а под ложечкой грозил разгореться скандал. Промедление должно было спровоцировать еще большую головную боль и ярость.
- Ладно, успокойся, - остановился он, скомандовав самому себе. - В конце концов, ночи теплые, можно переночевать и под небом. А на водку мне хватит. Разве что последний аккорд будет звучать на пару дней меньше. Но ничего, это не беда...
Он резко развернулся и пошел обратно. Решительно влетел в лавку, ляпнул часы на стойку и кивнул французу:
- Пятьсот!
Тот посмотрел на русского спокойными ясными глазами и отрицательно покачал головой.
- Чего? - брови Истомина возмущенно поползли вверх. Такой наглости он не ожидал. Француз невозмутимо показал на пальцах.
- Четыреста пятьдесят?! - хотел было вспыхнуть Истомин, но, с огромным трудом поборов в себе гнев, согласно кивнул.
Старик размеренно отсчитал деньги, спрятал часы куда-то под стойку и, улыбнувшись, протянул худую пачку франков посетителю. Истомин схватил деньги, быстро сунул их в карман и, просверлив взглядом старика, серьезно сказал:
- Жаль, что революция произошла не во Франции, а то я бы стал первым революционером, и ты б тогда у меня... Ну да, Бог с тобой! Наживайся!
Француз лишь в ответ вежливо кивнул на прощание, проводив взглядом бешенного русского.
4
Выйдя из ломбарда, Истомин тут же попытался забыть про часы, чтобы не рождать в себе еще большую жалость и злость. Ему нужно было скорее в "Жизель". Вдруг там еще сидит его турок, который дочиста обчистил его.
- Сволочь! - вспомнил Истомин и выругался вслух. - Вот его-то я не пожалею, чего бы мне это не стоило. Я его убью - не меньше!
Истомин чувствовал себя оскорбленным из-за всей этой истории с часами, а виноват в этом унижении именно вчерашний турок. Давно Истомин не чувствовал себя таким оплеванным. Давно... И он вдруг с яростью вспомнил полковника Вяземского. И скрипнул зубами.
Два месяца назад, в Париже, он случайно встретил на Монмартре полковника, который еще под Ростовом повязывал Истомину второго Георгия и целовал в губы. Ладно уж, полбеды, когда б полковник не знал ротмистра, а то ведь служили бок о бок. Но и не в этом даже дело...
Полковник Вяземский усаживался в кабриолет рядом с расфуфыренной миловидной дамочкой, когда Истомин заметил его.
- Ваше высокоблагородие! - Истомин был неподдельно счастлив увидеть того, с кем почти полтора года провел в одной связке. На лице Вяземского в тот момент от неожиданности отразились растерянность и замешательство.
- Не узнаете, господин полковник? - лихорадочно блестел глазами Истомин. Полковник, конечно же, узнал. Смерил высокомерным взглядом своего бывшего подчиненного, брезгливо скосился на его костюм, торопливо запустил руку в карман, сунул Истомину десять франков и...
Кабриолет умчал полковника под смех соседствующей рядом с ним дамочки. А Истомин остался стоять на мостовой, как оплеванный, с зажатыми в руках десятью франками. А когда растерянность пропала, он, злобно скрипнув зубами, скомкал полковничьи франки и швырнул их на мостовую. Это была последняя капля после смерти жены. И он решил уехать из Парижа. "Лучше не видеть русских, чем знать, во что они превращаются," - решил он тогда. Через три дня уехал...
Он яростно сплюнул на мостовую, стараясь отвязаться от неприятных воспоминаний. Надо было скорее попасть в "Жизель". А там станет легче. И на сердце, и в голове. В конце концов, чего грустить?! У него еще есть четыреста пятьдесят франков. И перстень. А там...
- Нет! - он вдруг резко остановился. - Нет! Перстень Ксении! Не сметь его трогать! - остервенело приказал он себе и двинулся дальше.
5
Истомин, белый с перепоя, сидел перед стойкой бара и переводил презрительный взгляд со стоящей перед ним полной рюмки на суетливого услужливого гарсона. Француз-бармен демонстративно не смотрел в сторону сидящего у стойки русского. Посетителей в столь ранний час было не много, а те, которые и были, пили кофе и тихо переговаривались между собой.
Истомин тяжело и громко вздохнул, обратив на себя внимание бармена и, окинув презрительным взглядом француза, резко запрокинул содержимое рюмки себе в горло. Француз поспешно отвернулся. Истомин тихо прорычал что-то себе под нос и стал ждать выздоровления, вслушиваясь в ритмы собственного тела. Но выздоровление не спешило возвращаться. Червяк боли еще шевелился где-то в голове, хотя немного сдал свои позиции.
- Нет, надо сразу брать двести и все... - вслух сказал Истомин и, обернувшись, подозвал бармена. - Эй, еще два раза по столько же, - жестами объяснил он французу.
Француз понял, но сделал вид, что смысл слов русского до него не доходит. Истомин настойчиво повторил свою просьбу, но француз продолжал строить из себя ничего не понимающую невинность.
- Ладно, черт с тобой, давай бутылку, - ткнул пальцем в витрину Истомин и ляпнул на стойку десять франков. - Не переживай, я здесь пить не останусь. Сдачи не надо.
Француз состроил презрительную мину, с неохотным видом взял деньги и поставил перед Истоминым бутылку водки, многозначительно указав ему на дверь.
- Ухожу, - угрюмо проскрипел ротмистр, - не переживай, гадина.
Хмель и усталость шевельнулись где-то в районе лба, он лениво взял бутылку, сунул во внутренний карман пиджака и недовольно буркнул на прощание бармену:
- Сволочь, что ты понимаешь? - и неторопливо, пытаясь сохранить достоинство, вышел.
Утро вошло в полную силу жаром и светом. Небо не беспокоилось тучами, раскинув над землей свою бесконечную глубину.
Истомин полупьяно посмотрел в высь и тихо обреченно произнес:
- Ни черта вы не понимаете! Вы даже снега не видели никогда, о чем с вами можно говорить?! - ловко откупорил бутылку и, не кривясь, как воду, отхлебнул прямо из горлышка. Проходившая мимо расфуфыренная французская дамочка ошпарила Истомина брезгливым взглядом.
- Дура! - вслед ей громко сказал он, заметив ее реакцию. - Что ты понимаешь?!
Она шла, не оборачиваясь, стараясь не провоцировать его.
- Эй! - громче крикнул он ей вслед и нетвердо догнал ее. Его оскорбил ее презрительный взгляд, и ему хотелось хоть как-то отомстить ей. Он преградил ей дорогу, слегка покачиваясь. Она выжидающе остановилась. В глазах ее четко читалось отвращение.
- Это что ж я вам, позвольте спросить, сделал такого, что вы меня так ненавидите?! - готовый взорваться, нарочито вежливо произнес Истомин. Она, естественно, не поняла, обдав его натянуто вежливой улыбкой поверх презрения.
- Ты думаешь, что такая гордая и недосягаемая?! Знаю я вашу продажную гордость! - и он суетливо выхватил из кармана пятидесятифранковую бумажку.- Вот она - ваша гордость! Что глядишь, может, мало?! Так ничего, я добавлю!- он цинично протянул ей деньги и состроил наглое лицо. Она оттолкнула его и быстро с достоинством быстро пошла по мостовой.
- Не понравилось? - вдогонку ей громко крикнул Истомин. - Все вы тут за пятьдесят франков готовы стелиться! Вам эти грязные франки дороже совести! Я в ваших глазах никто! Жалкий русский достойный презрения! Плевать! - дамочка уже давно скрылась, но его это не волновало, он орал на всю улицу, распаляясь все более. - Я без дома, без родины, без жены, без друзей, но вот где я видел вашу продажность! Смотрите, как презирает вас нищий русский! - и он скомкал пятидесятифранковую бумажку и с ненавистью швырнул ее на мостовую. - Только культуркой своей и прикрываете продажность... А что вы из себя представляете?! Жрете, пьете - вот и вся ваша жизнь! А вас бы туда, в Россию... Гады! Что вы понимаете?!
Его развозило все больше на жарком солнце. Он вдруг неожиданно осознал это. Надо было перекусить чем-нибудь, но он представил, что в лавке ему опять придется столкнуться с высокомерием французов и горько скривился:
- Эх, вы... - тяжело вздохнул он. - Что вы понимаете про ротмистра Истомина, кавалера двух Георгиевских крестов?! Что вы вообще можете знать? - он понемногу успокаивался. - В вас штыки не совали и прикладами спину не увечили. И дома у вас у всех есть... Так по какому праву вы меня судите?! - он остановился, взметнул полупьяный взгляд в небеса и с вызовом произнес. - Господи, зачем же?.. Последнее, что у меня было... Зачем она Тебе понадобилась? У Тебя что там на небе, народу мало, что ли? Неужто Тебе не жилось там без моей Ксении?! Ты б только намекнул мне, что Тебе там одиноко, я б Тебе в миг человек пятьдесят настрогал бы в капусту! Ксению-то зачем?.. Неужели не видишь, что я без нее?! Кем я без нее стал, Господи?! - он мотнул головой, яростно вытер набежавшие на глаза слезы, и крепко выругался, доставая из кармана бутылку.
Но водка не успокаивала, она только заводила его. Жалость к себе росла после каждого грамма выпитого. Дурман заползал в голову, но сил было еще вполне достаточно. Он с тоской посмотрел на полупустую бутылку.
- В лавку! - сам себе скомандовал Истомин и решительно пошел вперед, продолжая по дороге беспросветно проклинать заевшихся высокомерных французов, свою жалкую судьбу, Ксению, бросившую его на произвол судьбы, Россию с ее революциями и Бога. Он хотел лишь одного - снова напиться.
6
Но до лавки он не дошел, уткнувшись в небольшой, увитый диким виноградом домик. "Бордель," - полупьяно вспомнил Истомин. Он был здесь вчера. Из темных недр памяти выскочила какая-то моложавая француженка, тянувшая к нему руки, и Истомин, не задумываясь, вошел внутрь.
- О, мсье, - восторженно встретила его в парадной пожилая мадам. Она приветливо улыбалась, гостеприимно зазывая его за собой.
- Девочку мне... - бросил он ей, и она поняла мгновенно.
Его проводили в небольшую комнату с зашторенными окнами и большим, чуть ли не на всю стену, зеркалом. Он был здесь вчера, именно в этой комнате. Определенно.
- Ай момент, - слащаво пропела мадам и, прошуршав юбкой, удалилась за дверь.
- Похоже я становлюсь здесь желанным гостем, - недовольно пробурчал Истомин, отхлебнул немного из своей бутылки и посмотрел на себя в зеркало.
- Боже, - поразился он своему небрито-помятому отражению. - Вот же извозюкался... Действительно, достоин презрения!
- Мсье, - дверь открылась и на пороге появилась вчерашняя моложавая француженка. Она была в глубоко декольтированном платье с неприлично большими разрезами, открывавшими ее стройные бедра.
- А-а, привет, - помято улыбнулся Истомин. Она присела на кровать рядом с ним.
- На, хлебни, - протянул он ей бутылку, на дне которой плескались остатки водки. Она не отказалась, озорно засмеялась и немного отпила прямо из горлышка. Он с улыбкой следил за ней.
- Фу! - смешно скривилась она.
- Что, - еще шире улыбнулся он, - не нравится?
Она, будто поняла, отрицательно мотнула головой и отдала ему бутылку.
Истомин вдруг вспомнил про исчезнувшие вчера деньги.
- А-а, черт с ними! - беспечно махнул он рукой и с неподдельным интересом посмотрел на француженку. Она была слишком хороша для него. А главное, глаза ее светились неподдельной нежностью и лаской. Он почему-то сразу поверил этим глазам. Так на него смотрела Ксения. И вот снова... Тот же взгляд, та же нежность. Впервые со времени смерти его жены он увидел подобный взгляд на себе. И лицо его озарилось искренней благодарностью. За один этот взгляд он готов был отдать все оставшиеся у него деньги. И он купался в этих направленных на него глубоких глазах.
- А зовут тебя как?
Она непонимающе улыбнулась.
Истомин показал на себя:
- Александр. А ты?
- Софи, - слегка кивнула она.
- Ну что, Софи, еще выпить хочешь?
Она отрицательно покачала головой.
- А я выпью.
Рядом с ней он чувствовал себя в полной безопасности и мгновенно отбросил свою страшную маску, которую он вынужден был натягивать на себя ежесекундно. Истомин смотрел на нее с искренней лаской, и она, чувствуя эту его искренность, отвечала ему тем же. Он слегка приобнял ее:
- Эх, Софи... - задумчиво проговорил он, любуясь ею, - хорошая ты, - и в порыве нежности сжал ее плечи. Она искоса ласково посмотрела на него, и он не мог устоять перед ее чистотой и хищником вонзился в ее сладкие сочные губы. Хмель, нежность, тепло рук - все пошло кругом, и они, словно изголодались друг по другу, жадно делились собой.
7
Конь нес его по тонкому льду, осторожно ступая по скользкой глади озера. Легкой поземкой снег клубился вокруг ног коня, закручивал белоснежные хороводы. До берега оставалось немного. Но какое-то щемящее чувство тревоги стремительно нарастало в груди. И по мере их приближения к берегу, странное это чувство увеличивалось, пока не переросло в панический страх. Лед под копытами коня угрожающе скрипел, и вьюга усиливала свои бесовские игрища. Истомину сделалось одиноко и жутко. Он оглянулся на следовавший за ним эскадрон и к ужасу своему не обнаружил никого. Ни единой души. Эскадрон как сквозь землю провалился. "Как же так, где все остальные, ведь они только что были здесь?" - оторопело прошептал он. И в этот момент лед внизу зловеще заскрежетал.
- Прыгай с коня! - дико закричал он сам себе и, оттолкнувшись, выскочил из седла. Но прыжок не удался. Рука запуталась в узде. Он вскочил на ноги и неистово принялся освобождать руку. И в этот момент лед под конем разошелся. Конь дико всхрапнул и бешено засучил передними ногами по кромке льда, изо всех сил пытаясь вырваться их проруби. Прожерливая пугающая бездна дохнула ледяной водой.
- Не-ет! - в ужасе заорал Истомин и напрягся каждым мускулом, пытаясь вытащить коня, который неминуемо погружался во мрак ледяной воды, нехотя увлекая за собой ротмистра. Истомин упирался, раскорячив ноги, но ничего не мог поделать с той стремительностью, которая влекла его в бездну. Он отчаянно пытался освободить руку из узды, но не мог. И вдруг вода, ледяная, колючая и въедливая, встретила его. Он лишь успел глотнуть воздуха, прежде чем окунулся в бездонный мрак. Мороз мгновенно сковал все тело своими клещами, подбираясь к мозгам. Истомин отчаянно заработал руками, пытаясь освободиться от предательской узды. И вдруг произошло чудо - рука была свободна. Он бешено взбрыкнул ногами и вынырнул на свет Божий, широко раскрытым ртом ловя воздух.
Вокруг стояло удушливое жаркое лето, жадничающее поделиться хотя бы глотком воздуха. Истомин нисколько не удивился столь резкой перемене погоды. Ему хотелось лишь одного - воздуха. В два гребка он достиг берега и устало выкатился на его жаркий зыбкий песок, губами хватая насыщенный травами аромат. И вдруг из этого аромата соткался мальчик. Тот самый, с лиловым синяком на разбитой щеке и черным прострелом между глаз.
- Дяденька, - наклонился к Истомину мальчик, - ты снова пришел меня убивать?
Голос его дохнул прямо в лицо ротмистра болью и смрадом. Ужас помог вскочить Истомину:
- Уйди от меня! Уйди!.. - бешено заорал он и попробовал оттолкнуть мальчика.
- Не убивай меня опять, дяденька, - умоляюще протянул свои грязные ручонки мальчуган.
Софи, лежа у него на груди, встревоженно заглядывала Истомину в глаза. Русский облегченно вздохнул, тут же сообразив, где он находится. Софи ласково погладила его лоб. Сочувствие и тревога застыли в ее глазах.
Он ласково потрепал ее по плечу:
- Ничего-ничего... Не волнуйся. Все в порядке. Снова мне этот пацан из-под Киева приснился, черт его побери... Каждую ночь является, не отпустит никак.
Софи, силясь понять, внимательно слушала русского и нежно гладила его волосы.
- Ладно-ладно, все в порядке, - он потрепал ее щеку и оглянулся. На прикроватной тумбочке стояла пустая бутылка, вещи их, его и ее, были беспорядочно разбросаны по всему полу. Слабый ветерок легко трепал занавески в приоткрытое окно.
Истомин аккуратно освободился из-под Софи и сел на постели.
И вдруг в глаза ей бросился огромный, через всю его спину грубо заштопанный полевым хирургом синий шрам. Она нежно, кончиками пальцев прикоснулась к нему. Истомин вздрогнул. Ему показалось, что это Ксения прикоснулась к нему. Софи вопросительно ждала.
- Да так... Старая история, - неохотно прохрипел он и потянулся за брюками. Но Софи удержала его и принялась покрывать шрам легкими порхающими поцелуями. Он повернулся к ней, нежно придержав ее за плечи. Взгляды их встретились. Она смотрела на него с жалостью, и он снова увидел в ней свою Ксению.
- Господи, какая же ты замечательная, - в приступе нескрываемой нежности и восхищения прошептал он и легонько коснулся ее глаз своими губами. Она открыто улыбнулась. - Спасибо тебе, Софи, огромное тебе спасибо...
Он с трудом оторвался от нее, тут же нахмурился каким-то своим мыслям, подхватил брюки и быстро извлек из них пятьдесят франков. Она грустно улыбнулась и вдруг, густо покраснев, отвернулась, обиженно поджав губы, готовая расплакаться в любую секунду. Истомин был поражен этой ее перемене. Неужели она чувствовала то же, что и он?! Неужели для нее это не было работой?! И неподдельно испугался, что смертельно обидел ее.
- Софи, - извиняющимся голосом позвал он ее. Она подняла на него большие свои глаза, и он, к полному своему изумлению, обнаружил в их уголках прозрачные слезинки.
- Прости меня, я не хотел тебя обижать, - невероятная нежность бурей вспыхнула в нем, и он принялся покрывать ее глаза поцелуями. Она не сопротивлялась, робко, по-девичьи отдаваясь ему...
... За окном парился день. Ветер лениво разгуливал по комнате, остужая их разгоряченные тела. Истомин, ласково обнимая Софи, трепал шелк ее пышных волос и тихо на ухо :
- Ты замечательная. Я никогда не знал, что встречу еще кого-то. Но ты...
Она не понимала его фраз, но сладость их будила в ней какое-то невероятное томление, которого раньше она никогда не испытывала. Софи, буквально, всем телом впивала тихий шелест его голоса и, наверняка, знала, что он говорит ей и готова была отвечать ему тем же. И он это чувствовал. И вдвойне был ей благодарен. Время шло и, казалось, не будет конца этому случайно подвернувшемуся счастью, но все же надо было уходить.
Они быстро оделись. Он на прощание нежно поцеловал ее и настойчиво вложил в ее мягкую ладошку деньги:
- Не обижайся, - торопливо заговорил он, - если хочешь, это не для тебя это для твоей мадам. Она же все равно берет какой-то процент.
Но она настырно вернула деньги обратно. Истомин задумчиво посмотрел на них и, нехотя, спрятал в карман:
- Я заберу тебя отсюда! - вдруг решительно заявил он. - Сегодня же вечером заберу! Тебе здесь не место!
По его голосу Софи поняла, о чем он говорит, и еле заметно кивнула.
Он, не прощаясь, вышел из номера, в гостиной проследовал мимо слащавой мадам, не удостоив ее ни жестом, ни взглядом, и хлопнул дверью борделя.
9
Истомин знал, что он будет делать. План этот мгновенно вызрел в его все еще слегка хмельной голове. Сегодня же вечером он заберет Софи, сядет на корабль и отправится вместе с нею в Америку. Там он купит землю и забудет про все: про войну, про русских, про Францию. И про того мальчугана, которого он убил под Киевом, и которого приходилось убивать во сне снова и снова.
Истомин знал, где возьмет деньги для реализации своей мечты. Он бесстыдно, прямо на улице, извлек из потайного кармана кальсон перстень жены. Долго смотрел на него, прощаясь с рожденными им воспоминаниями, решившись, тихо шепнул:
- Ксенюшка, прости меня ради Бога! И не думай, что я забыл или отрекаюсь от тебя. Я, наоборот, вспомнил о тебе и хочу вернуться назад. И не в перстне дело. Ты все равно всегда будешь рядом со мной. Но я хочу вернуть себя, в том числе и для тебя. Я знаю, ты не осудишь меня. Потому что я не предаю тебя, а возвращаюсь к тебе таким, каким ты меня знала всегда, - и он направился в ломбард.
Ломбардщик не ожидал так скоро увидеть бешенного русского и поэтому слегка удивился.
Истомин резко выложил перед французом перстень и хищно выкинул вперед пальцы:
- Пятнадцать тысяч франков!
При виде перстня глаза ломбардщика загорелись, и он чересчур суетливо схватил его на проверку, выдав тем самым себя. Пока он разглядывал перстень, Истомин ни на миг не отрывал хищный взгляд от француза:
- Попробуй надуть меня в этот раз, шею сверну! - угрожающе прохрипел он. И ломбардщик, заметив решимость русского, не стал искушать судьбу. Он согласно кивнул и долго отсчитывал деньги. Истомин торжествовал, наблюдая за действиями француза. Еще бы, попробовал бы он поступить с ним так, как поступил утром. Истомин точно удушил бы его. И не из-за денег, а из-за того, что какая-то пыльная гнида может помешать его возвращению к жизни.
Когда толстая пачка денег перекочевала в руки русского, Истомин быстро отсчитал четыреста пятьдесят франков и резко произнес:
- Часы!
Француз покачал головой и показал тысячу.
- Часы, твою мать! - вдруг хлопнул кулаком по стойке русский с такой силой, что она гулко зазвенела. Француз с готовностью кивнул и быстро извлек из кармана золотые часы ротмистра Истомина.
Все. Первый пункт плана был осуществлен.
Истомин спрятал деньги и, выйдя на улицу, решительно направился в лавку за продуктами.
10
Кладбище тихо шептало нависшими над ним ветвями деревьев и торжественно грустило.
Истомин быстро пробирался к русской могиле. Еще издали он заметил православный крест над могильным холмиком и склоненного над ним мальчика.
Истомин остановился за густым кустарником, в нерешительности наблюдая за мальчиком, который бесперебойно говорил о чем-то, то и дело припадая ухом к земле. Ротмистр подкрался поближе и прислушался.
- ... А я прогнал этого дядьку, - жаловался мальчик могилке. - Подумаешь, русский нашелся! Он тебе не помешал, мама? - и снова приник ухом к земле. - Не волнуйся. Отдыхай. Больше никто тебе не помешает. Я всегда буду тебя охранять... А может ты кушать хочешь? Так я сбегаю, разжалоблю лавочника. С тех пор, как ты ушла, он добрый стал. Всегда мне хлеба дает и еще колбасы иногда. И молока тоже. Хочешь, я у него порошу молоко для тебя? Он добрый. Он даст, - и мальчик снова прильнул к земле, вслушиваясь в ответы умершей матери. - А когда я подрасту, я построю здесь домик и буду жить с тобой. А то ночью, все-таки, прохладно. А тебе там тепло?.. - и снова слушал неслышимые ответы.
Истомин не мог больше слушать мальчика. Сердце колотилось и рвалось. Вот так же, пол года назад, он сидел у могилы своей жены в Париже и пил. И разговаривал с нею. Месяц пил. И в обезумевшем несчастии своем поливал могилу водкой, делясь ею со своей женой, искренне веря, что она ни на миг не бросила его.
- Мне немного страшно ночью, - продолжал жаловаться матери мальчик, - вороны так страшно кричат по утрам и собаки злые... Но я знаю, что ты все равно меня охраняешь. Правда? - и снова вжался ухом в могильный холмик.
Истомину стало невмоготу, и он вышел из своего укрытия. Мальчик заметил его, тут же вскочил и в руках его появилась все та же палка :
- Опять ты?! - резко выкрикнул он.
- Подожди, не кипятись, - успокаивая паренька, произнес Истомин. - Я тебе покушать принес.
- Покушать? - насторожился мальчуган и тут же сменил гнев на милость. - А маме тоже принес?
- И маме тоже, - заверил Истомин и показал мальчику на пакет в своих руках.
- А молоко у тебя есть? - строго допытывался мальчик.
- И молоко есть, - кивнул ротмистр.
- Это хорошо. Мама очень любит молоко. Давай.
Истомин протянул пакет. Мальчик быстро схватил его и мгновенно вывалил все его содержимое на землю. Восторженный возглас раздался над могилами :
- О! шоколад даже, и ростбифы!.. И молоко. Ой, это я тоже очень люблю, - и он молниеносно кинул себе в рот одну из многих шоколадных конфет.
Истомин ждал, с грустью наблюдая за мальчиком.
- Как зовут тебя?
- Алеша, - не отрываясь от еды, отозвался мальчик. Казалось, он заглатывал не жуя. И вдруг спохватился:
- Ой, мама, про тебя забыл, прости, - он быстро отломал огромный кусок хлеба и колбасы, ловко вырыл ямку на холмике, опустил еду туда, закопал и полил молоком. Истомин ошарашенно наблюдал за действиями Алексея.
- Ну, как? - спросил мальчик, обращаясь к могиле. - Это тот господин, про которого я тебе сегодня рассказывал. Это он принес. Спасибо ему, - мальчик подобревшими глазами посмотрел на пораженного всем происходящим Истомина и сказал. - Спасибо вам, господин.
Истомин ласково улыбнулся и присел рядом с мальчиком:
- Послушай, Алексей, - с заговорщицким видом произнес ротмистр, - я сегодня разговаривал с твоей мамой...
Мальчик тут же взметнул встревоженный взгляд, кусок хлеба замер у него во рту:
- Ты врешь! - испуг и недоверие появились у него на лице. - Мама не могла с тобой разговаривать. Она умерла.
- Нет, - уверенно заявил Истомин. - Она жива, просто мы ее не видим.
- Ага, - поймал Истомина мальчик и весь напрягся, - как же ты мог ее видеть?!
- Во сне. Когда мы спим, мы можем видеть, кого захотим.
- И какая она? - недоверчиво допытывался Алексей.
- Очень красивая, - искренне заверил ротмистр. Этот ответ почему-то убедил Алексея. Он сделался грустным и на глазах у него навернулись слезы:
- Да. Она очень красивая. Только я хочу ее видеть всегда, не только во сне. Почему она не хочет появляться? Я же очень скучаю по ней, - готовый расплакаться, жаловался мальчик.
- Ты обязательно увидишь ее, только не сейчас. Попозже. И тогда вас никто не разлучит. А сейчас она просто очень занята, поэтому не может появиться...
- Но ты же ее видел, - обиженно поджал губы мальчик.
- И ты увидишь, - заверил Истомин. - Обязательно.
- Скорей бы, - вздохнул мальчик и принялся дальше поглощать пищу.