Партолин Владимир Иванович : другие произведения.

Хрон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Номинирован на Конкурс Современного Романа

Владимир Партолин

Хрон



Пролог



Не знаю, зачем я сделал эту запись-ком. Прапорщик Лебедько посоветовал. Утверждал, что, если надолго останусь на острове, все забуду.

- А вот прибудет взвод, тогда и проведем досмотр. Не мешай, майор, мне полоть надо, - услышал я отказ.
Терпению моему пришел конец, склонился над сутулой спиной к уху председателя и тихо, чтобы не услышали колхозники, спросил:
- В деревне есть кто живой?..
Десятью минутами раньше я, взяв управление ветролетом на себя, сделал вираж над деревней, высадил отделение разведчиков у прохода под купол и направил машину сюда к отдаленному полю, над которым уже пролетали и где заметили крестьян. Женщины - определил их по косынкам - смотрели из-под ладошек у лба, мужики - в кепках - сходились в группки покурить. На этот раз поле, из почтения и вежливости, обогнул стороной, ветролет посадил поодаль - на сопку. Полеводы же прежнего внимания не проявили, остались на местах, взглянули только в нашу сторону, разогнувшись от мотыг.
Деревня, отсюда в четырех километрах вверх по уклону ровного и пустынного плато острова, в бинокль просматривалась вся: ратушная площадь в центре и четыре десятка хижин кругом у стены купола. Вне защитного укрытия поселения, метрах в ста одиноко стояла башня водокачки, она первой пропадет в пыли, поднятой ветром.
К машине я возвращался, стараясь не ступать по красным цветам, росшим в гуще цветов желтых, стебли которых были толстыми, хлесткими и мне по грудь.
- Балаян,  - позвал я по комлогу старшину роты.
- Слушаю.
- Что за культура такая?
- Мак. За сорняк выдают. Опий здесь делают.
- Да помню я мак.
- А хрон его знает. М-мм, не подсолнух.
- Топинамбур,  - вклинился в переговоры сержант Брумель.
- 'Земляной грушей' называли?
- Так точно.
- Вроде картошки дохронной. Ладно. Кто за гашетками?
- Я Гек, слушаю!
- Cпецназовскими позывными не называться: мы на дружественной территории.
- Виноват! Рядовой Коба.
- Купол видишь?
- Сейчас смутно: пыль, и прицел, сами знаете, без оптики  - мушка.
- Слева водокачка, видишь?
- Силуэт угадывается.
- Не зацепи купол, по водокачке, выше крыши, тремя короткими, огонь.
- Но, товарищ майор.
- Выполнять.
- Есть!
Прислонившись к борту ветролета, покручивая в пальцах сорванный на ходу цветок мака, я проследил за трассами очередей. 'Не пушка это - пулемет крупнокалиберный'.
Перед самым вылетом на задание лазерную пушку в ротном ветролете заменили турелью мне неизвестной системы, отрекомендованной как автоматическая пушка 'САП-КВБ-37'. Что оружие скорострельное, сомнений не вызывало - шесть стволов, но вот то, что пушка - да: размер гильзы кумулятивного снаряда в ленте с виду соответствовал тридцать седьмому калибру, но боеголовка на разрывную не походила. Генерал-шеф Крепости лично просил обменяться временно, устроить 'резаком' в леднике штольню под новый 'атомный парник'. Заверил, что остров Бабешка - маленький, одинок посреди Тихого океана, государство Пруссия под протекторатом Крепости, есть свои Вооруженные Силы, потому пираты там появляться остерегаются. 'Так что досмотр деревни Отрадное можете, майор Вальтер, провести и с такой пушкой'. Я согласился на условиях выдачи спецназовцам по корзинке огурцов. Опробовать турель генерал-шеф не дал, объяснив отказ тем, что Форт и Мечеть недалеко - '...всяк могут среагировать'. А летели через океан к острову, пресек попытку дать очередь по воздушному шару с 'волчьим' гербом - боезапаса одна коробка.
'Получишь ты свой пулемет без патронов: ни одного шара на обратном пути не пропущу', - пригрозил в сердцах я генерал-шефу, наблюдая за реакцией крестьян.
Напуганные выстрелами, полеводы сбегались ближе к председателю. В поведении же тех, кто остался на местах  - их было человек тридцать молодых мужчин занимавших один из углов поля - я к своему удивлению не отметил и тени испуга. Полоть прекратили, но мотыг не побросали. Повернули кепки козырьками назад, достали кисеты, бумагу и крутили самокрутки. Плевать им на забавы сытых верзил в камуфляже и краповых беретах.
- Коба, да ты же попал в башню!  - возмутился Балаян.
- Выше брал,  - оправдывался с удивлением стрелок.
- Пацан! Пуля  - дура: по навесной траектории летит! Не луч лазера.
В бинокль я успел увидеть разлетавшиеся на куски обшивочные панели, обнажившийся черный металл резервуара, выбившиеся из пробоин струйки воды, и пыль окончательно скрыла башню.
- Пулевые пробоины, старшина, в резервуаре заделаешь.
Я сделал ударение на слове 'пулевые': Балаян был противником обмена, уверял, что подсовывают нам пулемет известный как 'тридцать семерка'; варганили такие кустарным способом афганские боевики задолго до хрона, применяли в горах - обстреливали долины.
- Есть... Слышал, снайпер хронов? - Балаян еще и матюкнулся, но невнятно и в сторону от ларингофона комлога.
Я укоротил стебелек, заткнул цветок за кокарду берета и тут услышал брань:
- Девочку мою, Маринку, загубишь, гад!
'Дети на водокачке?!'  - опешил я и тут же услышал крик в телефоне:
- Какого хрона?! По нас 'крупой' сыпанули!
Бранился председатель колхоза, а ругался сержант Милошевич, командир разведотделения.
- Дети есть в деревне?!  - Спрашивая, я лихорадочно перебирал кнопки электронного бинокля, но и в режиме 'выделение контуров' башня не просматривалась.
- Какие дети?! Я докладывал: ни души, кроме клячи старой на конюшне.
- На водокачке смотрел?!
- Мы на крыше водокачки. Нет ни кого, ни здесь, ни в низу.
У меня отлегло от сердца: Маринкой председатель, посчитавший, что обстреляли деревню, назвал лошадь.
- Хорошо, не по куполу, по башне шарахнули, очереди короткие, и только одна легла по крыше. И пули,  - не верили Балаяну, что это пулемет, - не разрывные,  - совсем успокоил меня сержант.
- Ты с отделением должен был в деревню проникнуть и там оставаться.
- Были, а пылюга поднялась, вышли: под куполом ни черта ж не видать. Докладываю, в деревне прусаки, числом взвод.
- Ты же докладывал что ни души.
- Они появились, когда мы деревню покинули. Забрались на водокачку, высматривали окрестности, тут Николка и засек их. На краю ратушной площади меж постройками, против прохода под купол из окопов головы торчат. Тридцать девять касок насчитал - армейский взвод. Офицер - один. Он в фуражке и с пистолетом. Полагаю, к деревне подошли скрытно, под купол проникли подземным ходом в ратушу, из нее лазами окопы заняли. Собрался доложить, а тут 'крупа'.
- Тебя засекли?
- Вроде нет.
- Как на стрельбу среагировали?
Спросил я сержанта, недоумевая: 'Что за дела? Какие окопы? За кого они нас приняли?'
- Офицер,  - представляешь, майор, у них мобильники, - дал команду, и часть касок пропала, но на выходе из ратуши бойцы не появлялись, на балконы не вышли и в окнах их нет. Подземного сообшения с водокачкой нет - проверяли. Ну и сброд, я те доложу. Один... - странно, он мне кого-то напоминает... - торчит из окопа по пояс, одет в обмундирование парадное, общевойсковое... как его? Советской Армии! Времен второй мировой. Каска - зеленная с красной звездой. Не иначе - костюм драматического театра или голливудской киностудии. Вооружен автоматом 'пэпэша'. А в соседнем окопе - малыш, подпрыгивает выглянуть. Перепутали лазы к окопам... А, так малыш - оруженосец, японец с противотанковым ружьем. Знатная вещица: наши кирасы прямой наводки не выдерживают. У всех под каской гривы до плеч и бороды лопатой... Николка, ты чего встаешь?! Ты ранен! Залечь! Задействуй сан-ком! Майор, Николка контужен. Говорил пацану не высовываться... Не лазер 'погладил' - болванкой по шлему пришлось... Из ратуши что-то выкатывают... Орудия? Плохо видно: пыль. Не пушки и не минометы - это точно. Стволов не видать. На ракетные и лазерные установки тоже не похожи. Под чехлами на полевые кухни смахивают. Но... четыре штуки... четырехкотловые... и на гусеничном ходу.
- Ты чего несешь, сержант? Кухни на гусеничном ходу, ты где такие видел?
- Генерацию купола убрали... Но респираторных масок не надели... Кухни в ряд развернули. Солдаты стоят лицом в вашу сторону. Расчехлять начинают... Артатака? Ты слышишь, майор?!
- Да какая артатака, стрельба по водокачке спровоцировала подготовку к обороне. Кухни твои - мортиры, должно быть. Вот масок не надели... у них что, как и у нас, фильтры в носу? И послушай, сержант, ты хоть и земляк, но по связи обращайся на 'вы'.
Деревня, как и водокачка, в бинокль не просматривалась, но как исчезал 'контур' купола все же видел, а это могло означать, что прусаки действительно сняли генерацию и готовились к обороне или атаке.
'Они же знают кто мы: Президента известили о досмотре деревни,  - успокаивал я себя. Но нельзя было сбрасывать со счетов случайные обстоятельства. - Командира взвода не оповестили по каким-то причинам. Над океаном 'волчьи' шары рыщут, вот он нас за пиратов и принял'.
- Джимми!  - позвал я пилота. - Сообщи по громкой связи: на поле с топинамбуром подразделение ОВМР, в Пруссию прибыло с санкции Президента. Стрельба по водокачке произведена случайно.
- Не услышат,  - предупредил Балаян,  - далеко, и ветер в нашу сторону. Отдайте приказ разведке раскрыться.
- Майор, слышишь? Расчехлили... Фе, мортиры. Четырехствольные. Чьи такие, не знаю? Нет, постой, 'контура' сниму... 'Умка?' Она. Точно. Двадцатитысячная. Батарея четырехкатапультных 'умок'! - докладывал Милошевич.
'У пруссаков УМ-20000ОК?!'  - не верил я. Да этой артиллерии сейчас нет ни в Крепости, ни в Форте, ни в Мечети, нет ее и у 'волков' с 'мустангами'. У 'драконов' оставалось несколько единиц; стопор-ядер нет, пушечные, минометные снаряды, ракеты, самодельные взрывпакеты, дымовые шашки в стрельбе применяют. Все, любое катапульта выбросит на противника, булыжником и даже политиленовыми мешками с краской метали.
- Сержант Милошевич, приказываю вывесить штандарт ОВМР. Немедленно запускай зонд! Чтобы обратили внимание, стреляй в воздух.
Послышались длинные очереди; прервались, и осипший голос Милошевича:
- Упредили. Засекли нас. Из автоматов поливают.
- Зонд вывешен?
- Зондерница повреждена, Николка голову прикрывал - спасла пацана. Слушай майор, одну из 'умок' развернули наводкой по водокачке!
- Спуститься на землю!
- Есть! Отделение за мной!.. Конь?.. Здесь на крыше будка с винтовой лестницей вниз, в ее узком коридорчике та самая - я докладывал - лошадь.
- Уздечка есть?
- Да. На бирке надпись 'Маринка'.
- Бери под уздцы и выводи!
- На коленях стоит: будка низенькая.
- Тащи!
- Маринка, но-оо!.. Ни с места.
- Затолкай назад.
- Маринка, но-оо! Подай задом!.. Без толку. С виду - кляча, но пузатая. Сидит, как пробка в бутылке. Кусается сволочь. У-ох!!
- Лошадь взбрыкнула, сержанта с ног сбила!.. Нокаут. Что делать, товарищ майор? - услышал я разведчика Януша.
- Да оглушите! По холке, по крупу сержанта пропихните, и сами за ним.
- Есть! Дмитро, Николка, помогайте. Дмитро, оглуши лошадь. Да не прикладом, кулаком.
- Сержанта пропихнули
- Жеребенка родила!  - очнулся Милошевич.  - Копытцами по шлему бьет. Вспомнил! Майор, тот высокий... с японцем окопы перепутал... Лягнула, сука! Это... Коб... Чу... Чу... А-а-а!!
Послышался всхлип характерный при стрельбе из 'умки'.
- Сматывайтесь!  - закричал Балаян.
- Над крышей шар завис, на ядро похожий!
- Это стопор-ядро! Дверь будки закрыть плотно. Доспехи активировать, забрала шлемов опустить и спинами к двери и стенам. Придете в сознание, себя не выдавать, - приказал я одним духом.
- Ох, застебало. Дробью! Жаркова-аа-таа...
Я отнял от глаз бесполезный бинокль. Оставалось, взлететь и приблизиться к деревне на ветролете с опознавательными знаками ОВМР, но тут снова всхлипнула 'умка'. Преключил бинокль на 'теплоопределитель': пылевую взвесь пронзила красная линия трассы снаряда, у противоположного края поля застопорила. 'По форме не шар  - цилиндр. Должно быть ракета 'касетная'. Тоже не подарок'.
- Ракетная атака 'веером'. Ложись! - скомандовал я.
Но цилиндр... раскатался 'ковром'. Предстоящее испытание повергло меня в ужас.
С криком: 'Воздух!! Ложись!!!'  - бросился я к толпе. Но подбежать близко не удалось: остановила стена  - роту накрыл 'горшок'. Так за схожесть с солдатской ночной вазой перевернутой под гамаком вверх дном и с таким же под куполом запахом, что от вазы по утрам, называли боевой щит ветролета. Я корчился от боли: врезаться в 'горшок' - ощущеньице, будто налетел на крепостную стену в беге с высокой горы, с завязанными глазами и в полном неведении того, что у тебя на пути.
- Спасти людей... Через двадцать... секунд 'ковер'... начнет атаку, - отбиваясь от лейтенанта-медика, превозмогая спертое дыхание, тянул я за грудки Балаяна.
И вспомнил, что ЧНП не страшен человеку. Артиллерийское орудие с рабочим названием 'Человека не поражает' в свое время готовилось на вооружение Российской Армии и предназначалось для пленения исключительно солдат-роботов. Мне, курсанту Академии при Генштабе, показали видеозапись испытаний опытного образца, изготовленного как насадка к катапульте УМ-20000ОК.
С облегчением отпустил я старшину и только расслабился, предоставляя возможность лейтенанту сделать обезболивающую инъекцию, как ЧНП начал-таки атаку. 'Ковер' полетел, завис, пошел волнами, сложился пополам и низверг 'черные' трассы.
Я зажмурился, чтобы не видеть, как те на высоте десятка метров превратятся в черные платки, которые, спикировав и пав на головы колхозников, закроют лицо - так плотно, что невозможно ни видеть, ни дышать. Когда же открыл глаза, увидел: укутали 'платки' головы как раз тем мужчинам, что остались в углу поля после очередей 'тридцать семерки' и вели себя бесстрашно. Побросав 'козьи ножки' они пытались сорвать с себя покровы, но безуспешно.
Оттолкнув медика так и не успевшего сделать мне инъекцию, я задействовал сан-ком. Из ошейника комби-кома укололо в шею под затылком и рядом с кадыком - боль затихала, гул в ушах, резь в глазах пропали, и тело слушалось.
- Джимми, выруби щит и подай машину ближе к людям!  - с приказом пилоту встал я на ноги.
- Есть отключить ппт-защиту... Не получается! Борт-ком глючит!
- Тва-аю мать!!
Ругаясь, я взобрался в ветролетную рубку и выкинул из нее пилота. Зная, что блокировка всей энергосистемы машины в попытке снять генерацию Поля профессора Толкина ничего не даст, а кодов доступа к останове самого генератора у меня нет, яростно расстреливал злосчастный бортовой компьютер. Бросив в панель разряженный пистолет, через аварийный люк выбросился наружу и лежа показывал крестьянам, что им делать. Снять и отбросить от себя головной убор - снял и отбросил берет; задержать дыхание - набрал в легкие, широко раззявив рот и выпятив грудь, воздух; пасть ниц - пал лицом в песок; голову укрыть - натянул на ежик ранец со спины; лежать и не двигаться - лежал и не двигался. Но порывы мои оказались напрасными: колхозники ничего не поняли.
Пехотинцы тем временем по команде Балаяна 'саперки вон' делали подкопы под основание щита, матом покрывали Джимми и его 'консервную банку'. В оболочке купола образовывались и вырастали от земли бреши, но пролезть в них не успевали: песок под саперной лопаткой осыпался, яма в глубину уменьшалась - брешь затягивало. Не успеть, видел я. Отчаявшись предотвратить беду, наблюдал за 'ковром' и восемью оставшимися летать под ним 'платками'. Эти целей не нашли. Проклиная все на свете, ожидал увидеть новые ЧНП.
- Командир! Срочно за корму! Вильгельм ранен,  - услышал я призыв сержанта Брумеля.
По долгу своего назначения, но в нарушение инструкции диспозиции боевого расчета роты, комиссар Вильгельм стоял один на самой макушке сопки  - позади всех. Видел и пехотинцев и колхозников, был наготове предупредить возможные эксцессы с обеих сторон. Он, потребовав узнать предварительно у разведки оставался ли кто в деревне, одобрил мое решение припугнуть председателя. И цель он подсказал - водокачку. Стоял в недозволенных пятнадцати метрах от ротного 'борта' - на периметре круга, по которому и легла стена 'горшка'. Чудом просто остался в живых. Уберегли от губительного 'поцелуя профессора Толкина' боевые доспехи, активированные им по выходе из ветролета. К тому же, сан-ком остался в боевом режиме  - не дал потерять сознание. Не оглох бы, надень он и боевой шлем-ком. Комиссар оставался единственным из спецназовцев в не пределов купола - способным предотвратить гибель островитян. Но как это сделать, да и вообще что-то о ЧНП вряд ли знал.
Обхватив руками голову, мотаясь из стороны в сторону, Вильгельм огибал купол по направлению к толпе. 'Одна надежда на тебя', - торопил я, по комлогу спросил:
- Вильгельм, я Вальтер. Ты знаешь о ЧНП? Видишь, 'ковер' и 'платки' летают? Знаешь, что предпринять людям?!
- Да не слышит он,  - вмешался сержант.  - Контузило его, оглох.
Без шлема Вильгельм не слышал моей команды залечь, трассы и самого ЧНП заметить не мог, и щитом непосредственно не придавило, контузило ударом волны. Очнувшись лежащим на склоне сопки, вполз назад на ее мокушку. Ветролет под щитом, жуткая тишина, куда подевались все колхозники. Увидел толпу, - к ним спросить, что за чертовщина. Что творилось в углу поля с оставшимися там колхозниками, уже увидить опоздал - те в борьбе с 'платками' попадали в цветы. Засунул маузер в кобуру и сдвинулся с места неуверенной поступью пьяного. Огибал купол, взглянул на меня за стеной. В конец удивленный, приостановился: ротный стоял, прижимая обеими руками к горлу в расхристанном воротнике комби-кома свой краповый берет, с умоляющими глазами, опускаясь на колени.
Я, мысленно торопя Вильгельма. С трепетом и надеждой, что сломалось что-то и потому не завершает ЧНП атаку, поглядывал на 'ковер'.
Валясь с ног, комиссар, наконец, доплелся до толпы, что-то спросил, ему ответили, он, глухой, не услышал и начал жестикулировать перед лицом председателя  - дескать, ответьте мне на языке глухонемых. Мужик на это рубанул мотыгой с высокого замаха.
Балаян и Брумель повисли у меня на плечах, я их разметал на стороны. Пехотинцы подоспели на помощь, но я остановил всех жестом руки у спецназовцев означающим абсолютную тишину и внимание.
Оседая, в предсмертных конвульсиях хватая ртом воздух, комиссар скатывап спецназовскую маску в шапочку, и зацепил пальцем ноздрю... из носа выпала таблетка респираторного фильтра. Она бы навела на спасительную мысль, но я уже понял как оплошал: в сопротивлении старшине и сержанту из моего носа чуть было не выпала такая же таблетка. Дышать воздухом на Земле безопасно только на территории Антарктиды, на других материках использовали респираторы. У крестьян на Бабешке они гражданского образца: маска с трубкой к заборнику в заплечном ранце; у меня, овэмэровца, спецсредство: фильтры-таблетки в нос и загубник (который в рот вправляли только в Европе и Америке). Поэтому-то сразу не сообразил, что под 'платками' у крестьян оказались только маски, тогда как заборники воздуха на спине остались свободными. До появления других ЧНП и завершения 'ковром' атаки, люди могли поберечься. Прозревший, я вновь обрел надежду спасти островитян.
- Есть еще время!
Ликующим я бросился на вершину сопки и под стеной 'горшка' снова принялся показывать, как спастись: бросал оземь берет, падал на колени, выкапывал ямку, совал в нее голову и ссовывал песок себе на затылок.
Остановила меня повторная атака ЧНП - 'Не успел! Конец'.
На этот раз 'ковер', сложившись вчетверо, низверг трассы 'белые'. На высоте четырех-шести метров распахивались полотнища и пикировали на выбранную 'платком' жертву. Я помнил, в демонстрационном ролике комментатор испытаний полотнище называл 'простыней': мгновенно пеленала солдата-робота по рукам и ногам, лишая способности сопротивляться. Сейчас спеленала человека и перекрыла ему доступ воздуха. Крестьяне погибали от удушья, все кончено.
Но еще оставалась надежда спасти председателя и уцелевших колхозников. Те все теснее сбивались в толпу, мужики закрывали собой голосивших баб и визжащих молодух: пытались уберечь самое дорогое на острове - женщин. Председатель в безумии размахивал над головой окровавленной мотыгой, так надеясь отогнать напасть с неба.
 - Быстрей копать!! - расчехлил я свою саперку.
Но поздно: прозвучал глухой хлопок, будто от самолета преодолевшего звуковой барьер, - это 'ковер' отработал свое. Развернулся, медленно и плавно опустился одним углом - завис трапецией. С краев осыпалась бахрома и кисти. Порезался на квадраты, которые тут же располосовались и разлетелись клочьями. То самоуничтожились блоки электронного обнаружения противника в шлемах, касках или беретах, и дышашащих без задержки (искусственные солдаты, подзаряжавшиеся от воздуха, задерживать дыхание не умели). Значит, солдаты-роботы пленены, а в конкретном горестном инциденте случилась гибель невинных людей.
Видеть все правым глазом мне мешала красная пелена. Считал, что это последствие инъекций сан-кома - сосуды глазного яблока лопнули,  - пока Брумель не вытащил из-за кокарды моего берета цветок мака, надломившийся в стебле и закрывший мне полный обзор.
Наблюдая за тем как догорали остававшиеся в небе 'платки' и 'простыни', я понял почему эти не нашли целей. Атакованы были только 'бесстрашные' потому, что кепки, теми повернутые после пулеметных очередей козырьками назад, сошли за береты. И одеты были в рубахи с расцветкой - по зеленому фону подсолнухи и маки. Сошли за маскхалаты. Гражданские респираторы 'ковер' принял за легкие солдат-роботов, а 'козьи ножки' - за сигары, которыми те дымили в психической атаке, цепью маршируя на укрепления противника.
Больше 'ковров' не появлялось.
'Насадку ЧНП имеет только одна мортира из четырех в 'умке'. Или перезарядить больше нечем', - гадал я.
- Закончилась ли на этом атака? - гадал и Балаян
- Ядер, раз только эту хронью пустили, нет, - с надеждой высказался Брумель.
 - Забросают дерьмом. Как вторую роту в стычке с 'драконами'. Не отмоешся, - подключился лейтенант Стас.
- Постеснялись бы хохмить. Люди погибли,  - урезонил офицера старшина.
- Джимми, что с 'горшком'? - вспомнил о проблеме я.
- 'Железо' вы завалили, пытаюсь с аварийного компа вырубить!
Щит, то пропадал, то возникал, сдвинуться с места и подъехать к крестьянам пилот в такой ситуации не мог.
- Рота, слушай приказ! В случае продолжения артатаки, первому взводу прекратить копать, активировать доспехи и прорываться к толпе. Построите 'черепаху' и всех - под броню. Спасите, кого сможете. Второму и третьему взводам продолжать прокопку. Поливайте из фляжек, ссыте в песок - не давайте ему осыпаться. Бреши нам нужны, бреши! Людей под купол провести...
Я не закончил распоряжения, всхлипнули залпом все четыре 'умки'.
- Я рядовой Коба! Вижу четырнадцать, нет пятнадцать, шаров! Зависли в четырехстах метрах по фронту!
'Господи, теперь-то, лучше бы уж коврами или дерьмом забросали', - пронеслось у меня, и я закричал в комлог:
- Джимми, ну убери ты 'горшок'! Рядовой Коба, ядра уничтожить!
 Просил я пилота и приказывал стрелку совсем забыв, что если даже Джимми и справиться со щитом, Коба не поразит цели - пулеметом, да еще и с мушкой, стопор-ядра не взять.
В бессилии наблюдал за тем, как 'дробь', лавиной изрыгнутая ядрами, просыпалась голубыми горошинками по зеленым всходам, подрезая топинамбур и мак на корню. Граница уничтоженных всходов быстро смещалась, подбиралась к толпе все ближе и ближе.
Наконец, когда последний из пехотинцев первого взвода оказался по ту сторону щита, купол пропал совсем, но, когда машину и бегущих к ней крестьян отделяли несколько шагов, снова возник. За стеной смешались: люди, цветы, приказы, мат, визг и предсмертные вскрики. Пехотинцы набрасывались на крестьян, сбивали с ног, подминали под себя: взводом собрать всех под 'черепаху', чтобы закрыть многократно активированной броней, уже было невозможно. Да и тех не спасли: 'дробь' из 'умки' - не картечь из мортиры, ищет и находит любую лазейку.
Щит пропал в очередной раз, и пехотинцы с саперками ринулись под прикрытие кормы ветролета. Балаян, схватив меня поперек талии, бросился в просвет передних колес машины.
- Майор, приказ!  - требовал старшина, втаскивая меня за руку в люк.
- Пилот, вперед! Лейтенант Стас, произвести предупредительный залп!
Приказ выполнили наполовину: машина не стронулась ('горшок' снова возник), пехотинцы выстрелили из 'М16'.
В ответ в купол угодили и завязли в стене три крупные пули.
- Бронебойными из противотанковых ружей бьют,  - определил Балаян. - На таком расстоянии кираса выдержит. Со спины, пожалуй, нет.
- Оруженосцы Ясиро и Уко, приготовить 'шмелетницы'!
- Убираться будем?  - спросил Балаян.
- Оставить трупы? Нет! Я острова не покину, пока не разберусь.
Одного и тут же второго пехотинцев, поднявшихся с трупов, попаданием в кирасу опрокинуло в цветы.
- Пристрелялись, - сплюнул старшина
- Первый взвод, развернуться к противнику! Не подставляйте задницы! Леон, Филипп, доложите!  - отдавал команды лейтенант Стас.
- Я рядовой Филипп! Цел!  - отозвался один.
- Я лейтенант Крашевский. Леон контужен,  - сообщил подоспевший ко второму медик.
- Джимми, что со щитом?
- Пробую защиту 'вирусом' снять.
Получилось, но на миг. На этот раз 'горшок' накрыл ветролет с гораздо меньшей, чем обычно, площадью защиты, отсечку 'дроби' произведя по периметру в двух метрах от борта. А тремя секундами позже щит принял свои обычные габариты, разметав первый взвод и подоспевших на помощь к лейтенанту Крашевскому пехотинцев. Все они остались за пределами купола.
Балаян сообщил из рубки:
- 'Вирус' подвесил щит намертво, теперь только раскодировка генератора или прокопка по всему периметру купола поможет.
- Всем в машину! Ясири и Уко, бегом передать оружие. Лейтенант Стас, приказываю тебе и Брумелю применить 'шмелетницы'. Твой выстрел - по деревне, сержанта - по 'горшку'!
- Уничтожить щит, - хорошая идея, командир, но по деревне из 'шмелетницы'... пруссаки с ума посходят, - предостерег Балаян.
- А что делать? Комиссар погиб, колхозники погибли, еще терять людей?
- Другого не остается,  - согласился старшина.

...Скоро все было кончено.
Колхозников не спас, комиссара потерял, боялся и разведчики не уцелели. С ними я прошел не одну 'мясорубку': Януш и Дмитро спасли мне жизнь - раненого и тонущего в болоте вынесли на руках; Милошевич был настоящим профессионалом; Николку, совсем мальчишку, по-отцовски любил.
'Шмелям', пущенным Брумелем, 'пища' оказалась непривычной, потому возились долго. Заметили меня, не вытерпевшего и выбравшегося из ветролета, ползшего по-пластунски под днищем машины, - атаковали. Исколотый их жалами и иглами сан-кома, я напролом преодолел истонченную стенку щита, оторвался и в деревню прибежал первым.
Доспехи уберегли разведчиков от 'дроби', но они разбились. 'Шмели', поглодав нарезку стволов 'пэпэша' и противотанковых ружей, еще боеспособные, переметнулись к водокачке и здесь принялись за сварочные швы в кронштейнах удерживающих на башне резервуар. Тот накренился, и крышу сорвало пролившейся водою. Милошевич с Маринкой и жеребенком падали в будке, остались живыми, но скоро кобыла околела, и сержант скончался. Жеребенок выжил, но после прихрамывал на три ноги, что все же не стало помехой через пару месяцев сбежать в Быково.
Была  - от чего предостерегал Балаян - опасность тяжкой контузии у солдат: живую силу 'шмели' поражают множественными укусами с пчелиным ядом. В деревне вдруг  - как разобрались после, под воздействием электроники мобильников - начали издавать жужжание такой высокой частоты, что в простых касках второй мировой войны было не вынести. Взвод пруссаков погиб - все до одного.
Трупы из окопов вытаскивали с прижатыми к ушам руками. А отбрось от себя подальше 'пэпэша' и мобильники, - опухли бы от пчелиного яда, но живы остались бы. Пруссаки не могли знать о 'шмелетницах', оружие это новое и секретное, применено овэмэроцами было только раз - второй ротой против 'драконов'.
Лежали погибшие без респираторных масок, но странным это ни кому уже не казалось: Балаян и Брумель, ветераны ОВМР, метались от одного трупа к другому и опознавали сослуживцев по полку.
В высоком и безбородом сержанте узнали Кобзона с спецназовским позывным Чук - его увидел и признал Милошевич. С горечью порадовался тому, что названного брата Кобзона - стрелка Кобу с позывным Гек - я оставил за гашетками пулемета охранять ветролет.
По офицерской фуражке и пистолету 'ТТ' нашли комвзвода. Вытащили из окопа, я обыскал. Из нагрудного кармана полковничьего кителя достал патронную гильзу, внутри обнаружил - лоскут ручной вязки из нитки коралла 'теплого'. Так - не по вспухшему от шмелиных укусов лицу - узнал я кого погубил...

...Я читал запрос по световой связи (радиосвязь не работала из-за сильных в эфире помех) с невесть откуда взявшегося над островом дирижабля 'Распутин', когда мне доложили о приближении к деревне троих человек. Первым узнал Силантия Лебедько, еще издалека: гигантским ростом и невероятной силой он славился в российских воздушно-десантных войсках до хрона. Помнил второго. Кок Глеб Хлебонасущенский, на учениях готовил из кораллов так, что даже командующий, уж до чего прихотлив в еде, ел с удовольствием. А третьего, судя по внешности - китайца, не знал и никогда до этого не видел.
Прапорщик спешил с китайцем на плече и ефрейтора тащил за руку. Не добежав десяти шагов до уложенных на земле рядами погибших, сбросил с себя ношу, с ног боты, распахнул комзол, разорвал по груди тельняшку, содрал с головы пилотку и, пав на колени, причитая, пополз к полковнику. Оправил на трупе китель, заправил вывернутые карманы галифе, счистил пилоткой с хромовых сапог 'шмелей'. Потом, сев и уложив голову командира себе на колени, гребенкой расчесывал тому бороду.
Намериваясь как-то утешить уцелевших, я направился к китайцу и коку. Они стояли неподалеку от скорбящего Лебедько, первый молился, второй размазывал по щекам слезы - плакал, как ребенок. Подошел к ним и тут же был сбит: прапорщик, выждав случай, подмял под себя. Я не сопротивлялся и, если бы не вызволили пехотинцы, наверное, был бы задушен.
Великан, как только меня вытащили из-под него, затих, лежал ничком и сдавленно рыдал:
- Да если бы ты не был земляком... племянником... Да я б тебя...


Часть первая



1



Переключившись в режим телефона, Хизатуллин ответил:
- "Полковник Хизатуллин, слушаю". - "Закончила правку. Будет время, прочти. Файл под именем "pdl". - "Ночь работала, куда спешишь?" - "От Франца есть что?" - "Я бы сразу позвонил... Твой брат даст о себе знать и вернется, я в этом уверен. Верь мне. Вместе закончите роман". - "Ты предлагал участие, соавторство и информацию". - "Утром сброшу текст, а пока вычитаю, поправлю, может, что-то. Встанешь, уже будет". - "Пока". - "Целую".
Хизатуллин подключил служебный компьютер к домашнему, нашел поисковиком и открыл файл с обозначением "pdl".
Написать роман его идея. Позавчера, в день снятия грифа "СЕКРЕТНО" с операции под кодовым названием "Миссия бин", в которой Франц был задействован, жена зашла проведать своячницу, сели разобрать семейный архив и обнаружили старый - дохронных еще лет - диск с литературными произведениями. Один из текстов был авторизирован именем "Покрышкин" - прозвище Франца, сразу бросилось в глаза. Позвонили ему в штаб, нашли в секретном отделе и попросили срочно вернуться к себе в кабинет, где ждал сюрприз - дневник друга, школьных, еще дохронных лет. В отделе он просматривал записи-ком ротного каптенармуса, кока и самого комроты майора Франца Курта. Годы эти документы пролежали в сейфе, знал о них кроме него, начальника управления контразведкой, только командующий. Секретность сняли, потому-то и пришла в голову мысль использовать воспоминания Франца, его и подчиненных записи-ком - написать книгу. Ожидание сестрой и женой весточки от брата и мужа становилось для них невыносимой пыткой, надо было их чем-то занять, как-то отвлечь. Сам-то он знал где сейчас Франц и что с ним приключилось, но рассказать о том родным не имел права. Жив, рота выполняла спецзадание, связь утеряна, обстоятельства политческого характера вынуждают пока не проводить поиски - и все тут.
Хизатуллин открыл файл. Читал с монитора - не любил воспроизведение текстов электронным голосом.

Покрышкин


(в сооавторстве с женой, сестрой и другом)

ПОВЕСТЬ ДОХРОННЫХ ЛЕТ


Утром за завтраком отец объявил о покупке мне вертолета.
Мама и сестра Катька восторга не проявили: не впервой слышали, давно в том разуверились. Я же возликовал: "Будет у меня "парубок". Вертолет называли так по-украински еще с той поры на Малой Земле, когда парни в этих двухместных, двухвинтовых вертушках слетались с подругами в центр на танцы. От того пошла традиция: старшеклассник, заполучив парубка, в первый полет непременно брал подружку, если не было - одноклассницу. Обещал отец подарить мне не "стрекозку" - одноместную, с потолком полета ненамного выше крышь, да к тому же с бортовым компьютером-автопилотом, придерживающегося маршрута "дом-школа и обратно", а подержанный "Ми-Жи48" - настоящую машину. Сошлись в цене с продавцом давно, но из-за моих "неуд" по поведению в школе и приводов в милицейский участок зиму и весну сделка откладывалась. И вот, наконец!
Покупал отец "Ми-Жи48" потому, что в летние коникулы Катьке исполнялось двенадцать лет, и мне, десятикласснику, дозволялось возить ее в школу.

Пара зоологии была итоговой в году, назначена не в зооклассе, а в скульптурной мастерской - здесь предстояло вылепить из пластилина любимое млекопитающее и рассказать о нем.
Зоологичка Маргарита Астафьевна, - она в школе учительница новая, молодая, с материка приехала под конец учебного года, - находу поприветствовав учеников, прошла к своему месту, грациозно взбежала по приступкам кафедры, сунула в дверной приемник личную пласткарту, вошла в "тумбу", сказала "Приступайте. Первый час лепим, на втором рассказываем" и пропала с глаз, сев в кресло. Прозвучал щелчок выключателя мегафона (учителя бывало забывали это сделать, тогда класс наслаждался их бурчанием в нос, посапыванием, кряхтением, а то и похрапыванием) и я услышал глухо доносившийся из утробы кафедры тихий голос ведущей телевизионной программы - компьютер заработал в режиме приема телевещания. Было это нарушением, но Маргарита Астафьевна не пропускала ни одного выпуска передачи "Новое в вязании крючком". Программа шла по пятницам, и как раз в часы уроков зоологии и пения. Для мальчишек этот день - черный день: зоологичка не покидала кафедры, по мегафону излагая тему урока, смотрела телевизор и вязала. Отвечать домашнее задание не вызывала, чем очень расстраивала пацанов. На своих уроках в другие дни недели ответы у доски она любила послушать от "камчатки", прохаживаясь между партами. Иногда подсаживалась к кому-нибудь на краешек скамейки, и этого каждый ждал, очередь отстояв, чтобы на зоологии одному занять пустующую в классе парту. Сегодня пятница была омрачена и тем, что учительница пришла в школу в костюме с длинной по щиколотки юбкой, а ее ноги, обычно затянутые в светлые прозрачные колготки, для мальчишек были объектом самого пристального внимания на уроке. Так что за скульптурные станки пацаны уселись понурыми. Девчонки же - те, кому удачно посчастливилось надеть дома коротенькие юбчонки, - усаживаясь на табуреты, поворотились к камчатке вполоборота и закинули ногу за ногу.
Занятия изобразительным искусством я не любил, скульптуру - ненавидел: мутило от запаха пластилина. Кроме того, я думал от пластилина появлялись на руках бородавки. Моим достижением в ваянии была елочка, которую я слепил в четвертом классе и после скульптурную мастерскую не посещал. Сачкануть и сейчас никак не мог: "неуд" и штраф по поведению заработаю, и не видать мне тогда парубка. Но и прибавления бородавок не хотелось - особенно, сейчас весной. Нашел выход: прихватил в мастерскую меховые рукавицы, оставленные первым неморозным днем в парте.
Лепить в рукавицах - уколок не оберешься, поэтому дождался, пока класс не опустел. До звонка справившись с заданием, ученики ушли в буфет, и я, весь час промечтавший о вожделенной вертушке, достал спрятанные за пояс под жилетку "двупалки" и вывернул их мехом вовнутрь.
Посмотрел время на настенных часах - как повешанных однажды в кризисный год на место портрета российского президента, так и тикавших по сей день над плазовой доской. До звонка оставалось семь минут.
Смочив рукавицы в ванночке с водой, я снял с пластилина обертку и, разминая брусок на дощечке, вспоминал, какое млекопитающее мое любимое. Нравились птицы. В доме держал двух соколов, пока не подарили Катьке Гошу. Этот презренный попка сжил со свету даже бойцового ворона, которого я позаимствовал у друга Доцента, попугая наказать и сестре отомстить. Ворона я бы слепил, но он - птица. В Московском зоопарке видел жирафа - понравился. Цвет пластилина желто-красноватый - как раз под масть окраса его шкуры. Но не успеть мне за семь минут вылепить длинноногое и длинношеее животное. В рукавицах, четырьмя пальцами, да еще с моими способностями в ваянии.
Покрутил головой, посмотрел кого и как вылепили другие. На станках слон, лев, пантера, кит, хомячок. Ага, и жираф есть, - очень здорово сделан. Изабелла за этим станком сидела - ее работа. Слепи и я жирафа, класс непременно потребовал бы рассказывать о нем меня, потому что Изабелла у доски отвечала всегда минуту, не больше. Надо что-нибудь неприметное, невзрачное выбрать. Хомяк есть, зайца что ли? И этот есть. Тогда кролика. Не пойдет: сочтут за зайца и, если не меня вызовут о нем рассказать, то дополнить, непременно. И ежик есть! Вклубочке: скатан из пластилина шарик и утыкан иголками для крепления на плазовой доске рисовальной бумаги. Глашка-головастая прикололась. Суслика?.. Слепили. Мышь?.. Тоже. Скунса. В пролете: два штуки - на станках близнецов Карима и Мазепы. Всю мелкоту разобрали. Остается медведя... Этих тоже два, нет - три даже! Вчера, в утренних новостях передавали, на хутор у Быково пробрался и овец зарезал: так что по косолапому вызовут точно, и по закону подлости - меня. Может быть, носорога? Или бегемота?
Взвесив все за и против, выбрал бегемота: у носорога на деталь больше - рог. А рассказывать, если вызовут, что про зайца, что про носорога, что про бегемота - все одно нечего: зоологию я не учил; о птицах проходили, - прочел.
У бегемота, рассуждал я, есть туловище, четыре ноги, голова... и хвост. На голове - глаза, уши, клыки. На ногах - когти... копыта? Деталей лепить немало. А что, если показать бегемота в воде, скрытого по голову. Раскатать по дощечке пластилин блинчиком - изобразить так водоем; вылепить глаза, уши, клыки - торчат из воды. И не надо тебе ни туловища, ни ног, ни хвоста.
Хороша задумка, но не про нас, поостыл я. Если пацаны и согласятся с тем, что блинчик этот - вода, девчонки потребуют доказать, что уши над водой - бегемота под водой. Докажу, если только снизу дощечки - под водой - вылеплю всего бегемота: туловище, ноги и хвост. А, если пьет по брюхо в воде, осенило меня. Пожалуй, выход. Целых четыре детали лепить не надо - ноги. Ничерта не помню, с когтями эти ноги или с копытами. А может быть, и вовсе с лапами перепончатыми - бегемот в воде водится.
Довольный идеей, я принялся за работу.
Итак, к голове и туловищу с хвостом добавляется вода. Пластилин на дошечке в блинчик раскатать, - проще простого. Не четыре ноги - неведомо, с когтями, с копытами или перепонками - слепить. Насорогов рог трудней сваять.
Размятый брусок скатал в цилиндр, скульптурным стеком срезал кусок и размазал по дощечке - вода есть. Голова у бегемота крупная. Прикинул, эдак одна четверть туловища. Не помнил, какая шея - заметная, нет. Решил, если не помню, - маловыраженная. Отрезал от цилиндра пятую часть: голова в четвертую часть туловища показалась всеже крупноватой. Хвост и уши никак не получались, пришлось-таки снять рукавицы.
Теперь все это составить в единое целое, и есть - любимое млекопитающее.
Туловище положил посреди воды, с одной стороны приладил голову, с другой хвост. Оценил сделанное и остался недовольным: на елочку пресловутую похож, только на большую и срубленную. Хвост - обрубок ствола. Утоньшил, укоротил и свернул колечком, подсмотрев, как у свиньи на соседнем станке. Воодушевленный находкой пошел дальше: наметил стеком пасть - закрытую: пьет сквозь зубы. Вокруг нижней челюсти наделал концентрических выборок: круги по воде расходятся.
Осталось только уши приделать, как прозвенел звонок с урока.
- Продолжай, продолжай, Франц, - включила мегафон Маргарита Астафьевна.
Я поспешил спрятать рукавицы под столешницу станка, но зоологичка из кафедры не показалась. То, что я остался в мастерской, видела в мониторе, да и дежурная по классу от девчонок Марго, покидая мастерскую последней, доложила учительнице: "Маргарита Астафьевна! Закончили лепить. Франц Курт один остается. Он, похоже, никак не вспомнит свое любимое млекопитающее. Свою поделку поставлю на стеллаж, а остальные пусть мальчишки соберут - китов-слонов таскать мне, женщине, неподсилу ". Марго у нас в классе за юродивою, но назвать ее так никто не решался. Сидела за последним станком сзади меня, я не оборачивался посмотреть кого лепила, а проходила мимо по проходу неслышно, я не успел спрятать бегемота. Млекопитающее свое, укрытое на дощечке тряпицей, она поставила на верхнюю полку стеллажа и ушла, по пути располосовав ногтем одного из скунсов.
Приладил уши. Чего-то не хватало. Глаза! От воды отщипнул пластилина, скатал в ладонях два шарика и прилепил к голове перед ушами. Вот теперь бегемот, заключил я, дивясь тому, что вроде как получилось. Во всяком случае, ничего общего с елкой. На медведя в речке смахивает. Эх, надо было носорога слепить: у него рог.
Встал и направился к выходу, но меня остановили.
- Кончил, Франц? - высунулась из кафедры учительница. - Позови, пожалуйста, дежурных. Передай им мою просьбу собрать поделки с мест и составить на полках стеллажа.
- Хорошо, Маргарита Астафьевна, - пообещал я кафедре.
И тут меня осенило накрыть свое творение тряпицей и самому, по примеру Марго, отнести к стеллажу, где оставить на верхней полке. Займу место повыше. Хоть один из трех медведей да окажется на полках ниже, его и заметят. А рассказать про топтыгу наверняка вызовут.
Неплох был расчет, но не удался: учительница, поднявшаяся в кафедре по лесенке и выглянувшая из-за графина, остановила меня у стеллажа вопросом:
- Что за животное у тебя, Франц?
Она спрашивала, бросив на меня взгляд поверх очков. Тут же опустила голову - видимо, что-то интересное показывали в программе. Подняла вязание ближе и колдовала крючком с мохеровой ниткой, в усердии кончик языка высунув в уголке губ.
Челюсть вислая, нос с горбинкой, глаза слишком широко посажены - чуть ли не на висках. Фигура - да, но лицом не Мэрилин. И ноги, наверное, "без коленок" - потому юбки короткие не носит. Нет, не Монро, заключил я, и ответил:
- Бегемот.
- Бегемот?.. - Зоологичка оторвалась от вязания, очки подняла на лоб. - Сними тряпочку... А, в воде по брюхо.
- Пьет... В пруду, - подтвердил я догадку учительницы.
- В пруду?.. А в Московском зоопарке видел.
- Да, - соврал я. В Московском зоопарке я, четырехлетний карапуз проездом на Сталинградщину к бабушкам, видел только обезьян, а на жирафа внимание обратил потому, что у того шея была длинной, и он норовил выхватить из моих рук банан. Обезьяны мне тогда понравились, но Стас Запрудный вылепил орангутанга. А слепи я, например шимпанзе, этот убедил бы всех, что и у меня орангутанг. Будучи старостой класса, запросто подставил бы меня, свалив из мастерской по каким-нибудь им придуманным неотложным общественным делам.
Чтобы ни у кого не возникло сомнения в том, что моя поделка действительно бегемот - не медведь, не обезьяна, не поросенок - заколкой значка в углу "пруда" начертал по пластилиновой воде:

БЕГЕМОТ

Чуток поразмыслив, дополнил:

В ПРУДУ

И на конце, предвидя ерничанье Глашки-головастой, проставил:

.

Поднял и положил бегемота на верхнюю полку рядом с поделкой Марго. Хотел было посмотреть, кто там укрыт, но передумал. Своего бегемота не накрыл. Марго, дура, выделилась, первой и вызовут. Тряпицу, чуть влажную, сложил и сунул в нагрудный карман жилетки - в туалете пальцы от пластилина отмыть и вытереть насухо.

Дежурных нашел их в классном туалете - те там ошивались одни.
Вырывая друг у друга какой-то (со спин мне от умывальников не было видно) предмет, ерзая коленями по кафелю пола и локтями по граниту подоконника, они что-то высматривали в окне. Развлекались, как оказалось: окно выходило на школьный огород, где на грядках, присев на корточки, копались девчонки - эти в буфет не ходили, фигуру блюдя.
Я передал просьбу учительницы, и дежурные нехотя встали. Со словами: "Батый жертвует", - Стас совал мне бинокль, но я отказался. Предложение исходило от классного авторитета Салавата Хизатуллина по прозвищу Батый, а с ним у меня после уроков предстояла разборка в "Полярнике" - поединок на кулаках.
Инцидент случился утром. На уроке я переправил Запрудному записку с просьбой зарезервировать на школьной вертолетной площадке место для "Ми-Жи48". В переменку староста объявил о событии, и меня окружили с поздравлениями. Подошла и Ленка Желудь. Первая красавица класса уселась на край моей парты с заявлением во всеуслышанье:
- Я не прочь свою "стрекозку" поставить на прикол, а в школу летать с тобой в парубке.
А это, если соглашусь, от дома крюк проделывать - керосин жечь. По мне эта кукла - тьфу, и растереть. Три года назад девчонка с соседнего хутора - старше меня на четыре года - переезжала жить на материк, я, затаившись за ящиками на пирсе, провожал ее на посадке в атомоход и клялся: "Ты у меня первая и последняя любовь". После ни одна сердца моего не встревожила. Но сейчас черт меня дернул. От радости выше крыши: в классе все мальчишки уже имели "парубков", кроме меня, друга Доцента, да близнецов Карамазовых. С "сожалением" сославшись на то, что возить в школу придется сестру, отказал, зато предложил с ней первой на стену полететь. Удовлетворенная Ленка слезла с парты и ушла в коридоры школы "крутить головы" старшеклассникам, а я выслушал упрек Доцента: ему, как-то в запальчивости, пообещал взять в первый полет, как отцепное за его замученного Гошей бойцового ворона. Чтобы как-то загладить неловкость, ляпнул:
- Э-э, дружок, да ты летать боишься. Только со мной и осмелишься?
Меня еще окружали с поздравлениями, слышали - друг и обиделся. А на уроке перед зоологией Запрудный переслал мне записку с вызовом, я подумал Доцент жаждет разборки, оказалось - Батый.
Хизатуллин явно был сильней меня. Ниже ростом, зато значительно шире в кости, потому и весом намного больше моего. Массивные плечи, голова молотом, бычья шея, грудь и живот не обхватишь, ноги мастодонтовые, а руки непропорционально длинные, почти до колен, с кулаками приогромными. На пальцах левого - четыре золотых кольца, на пальцах правого - четыре перстня-печатки. В ухе - серьга, какие встарь носили то ли цыгане, то ли татары. Второго уха нет, место изуродованное шрамами за виском скрывал старинным наушником, в пластмассовый корпус которого вмонтирован сотофон. В прошлом учебном году Хизатуллин остался в моем восьмом классе на второй год, а в девятом был избран "классным авторитетом", тогда как на эту роль прочили меня. Поединок с ним предстоял непростой, но все же в победе я не сомневался: приезжавший погостить в отпуск дядя - офицер-десантник - обучал кое-чему. В активе у меня уже был одиннадцатиклассник по комплекции и силе Батыю не уступавший.
Я дал согласие сразиться, начертав в записке под текстом:

Покрышкин, Батый вызывает тебя на разборку


и подписью

Плохиш


лаконичное

Устраивает


И подписался

Покрышкин


Покрышкин - я, а Плохиш - Запрудный. Он подписал вызов, как секундант Хизатуллина - Батыя.
На перемене я подошел к Плохишу уточнить время и место поединка, тот в удивлении округлил глаза:
- Я не съехал с горки? На вот прочти, все и внимательно, - сказал, достал из кармана и развернул у моего лица записку с вызовом.
Я прочел:

Покрышкин, Батый вызывает тебя на разборку
у "Полярника".

Плохиш

Устраивает

Покрышкин

Опростоволосился! Будь я щепетильно грамотным, как Глашка-головастая, заметил бы, что в переданной мне записке на конце слова "разборку" точка не стояла. Прежде чем написать свое "устраивает", потребовал бы ее проставить, - не остался бы облапошенным. Ведь сначала в записке под "разборкой" имелся ввиду поединок в виртуале, то есть, - смоделированный противниками на компьютере. Разборка же у "Полярника" - драка реальная, "вживую". Прознай про такую отец, и парубка мне в очередной раз не видать. А откажешься, зачислят в трусы.
С показной самоуверенностью разрезал ногтем листок записки надвое и заявил:
- Батый и ты знаете, мне все одно где побеждать.
Ни разборки в виртуале, ни разборки у "Полярника" меж мной и Батыем не было, но давно назревало. Началось с того, что в подтягивании на перекладине я оказался впереди. Не на уроке физкультуры, - здесь Батый легко, с ухмылочкой выполнял норму и не более, - а как-то на самопальном чемпионате после уроков. Участвовали и ребята старше нас. Я уступил только двум двенадцатиклассникам, Батый же, как ни старался, как ни пыжился - и без ухмылочки - остался в хвосте. Это ему, классному авторитету, не понравилось. Сегодня Ленка Желудь номер отколола, а Батый за ней приударял, с ней первой полетел в парубке на стену. После возил в школу осень и зиму. С весны прекратил, но не показать что заревновал не в его правилах, да и не хотел упустить возможности лишний раз показать, что не Покрышкин, а он Батый достоин быть классным авторитетом.
Славился Батый своими победами как раз в разборках у "Полярника" - на его счету их было за три десятка. На моем - восемь поединков, три последних стали причиной переноса отцом покупки вертолета. Сегодня мне оставалось уповать на то, что Батый не успеет, - я уложу его сразу, - оставить на мне синяков от перстней-печаток. Но "верняком" все же было лечь на первой минуте самому, пропустив удар под дых, и пролежать в нокауте, чтобы не возобновлять драку. Но уж когда заполучу вертушку, найду повод схлеснуться поновой. Я даже на хитрость, чтобы не заподозрили меня в уловке, пошел: подобрал с пола записку, две ее половинки склеил с обратной стороны скотчем, под своим "Согласен" дописал "Дерусь без секунданта" и вручил Запрудному. Теперь по правилам, в случае моей победы он, как секундант поверженного противника, мог схлопотать один мой прямой в челюсть. Но желал я другого: во-первых, этим продемонстрировал свою уверенность в успехе; во-вторых, уменьшалась опасность придания драке огласки, потому как только секундант в случае тяжелого исхода мог остановить поединок и вызвать неотложку. Санитаркой в одной из "карет" работала моя мама.

Отказавшись от бинокля, я попросил Стаса задержаться на секунду.
- Плохиш! Ты знаешь, из-за разборок у "Полярника" у меня уже не раз срывалась покупка парубка, поэтому, чтобы синяков на морде не осталось я предлагаю драться без рук - одними ногами, со связанными за спиной руками, и бить ниже шеи.
Предложение такое явно мне обеспечивало преимущества. Все знали, насколько силен я как раз в приемах ногами, тогда как у Батыя коронкой были мощные хуки в ближнем бою с последующим захватом руками головы противника, поворотом ее и ударом лбом по уху.
Изумленный Стас попросил уточнить:
- Я не съехал с горки. Правильно тебя понял, Покрышкин, драться со связанными руками, одними ногами, и по лицу не бить?
Я утвердительно кивнул.
Стас выплюнул в писуар ириску и бросился догонять Салавата. Был он, сколько помнил этого толстяка, по натуре добродушным малым. Наши родители хутора построили по соседству, но не знавались, мы же дружили, пока в классе не появился второгодник Батый. Среди сверстников слыл Запрудный пацаном смекалистым , но был неповоротлив, толст, постоянно что-то ел (если не жевал ириску), в драке неспособным одолеть противника намного слабее. За все эти качества вкупе его и прозвали Плохишом.
Я вернулся к окну. Две неразлучные подружки Изабелла и Дама пололи в стороне от одноклассниц, на другом конце грядок. Изабелла за что-то отчитывала Даму, утирая той платком слезы. Если бы не так близко под окнами школы присели, видел бы их трусики. Изабелла, почувствовав что, подсматривают, подняла взгляд. Незнаю, успел ли я отскочить. Взамешательстве еще раз промыл пальцы и вытер тряпицей насухо.
Вышел из туалета, столкнулся с Батыем и Плохишем.
- Батый принимает твой ультиматум. Но с поправочкой, - остановил меня староста.
- Это не ультиматум, а предложение, - уточнил я. - Какая поправочка?
- "Благородная дуэль".
"Неужели Батый струсил драться вживую?" - поразился я. "Благородная дуэль" - виртуальный поединок на шпагах; дуэлянты сходились, сидя у себя по домам за компьютерами, облаченными в "имитивный" костюм.
- Не на шпагах, - выдержав паузу, продолжил Плохиш, - а на условиях твоего уль-ти-ма-ту-ма. Ногами будете фехтовать. Руки связаны за спиной. В лицо, шею и грудь не колоть. Последнее условие, Покрышкин, справедливое: будь у Батыя ноги сложенными пропорционально рукам, были бы одной длины с твоими костылями. Так что, колоть в живот и ниже.
Говорил Плохиш, взгляд сосредоточив на чем-то поверх меня. Со сцепленными на заду руками он раз за разом поднимал свое грузное тело на носки и опускал на пятки, отчего живот его сотрясало, а сам он рисковал упасть спиной. По случаю неординарности события и значимости своего в нем участия ириску не жевал.
Обрадованный такому повороту дела, я тут же со всем согласился, на что Батый не преминул позлорадствовать. Вытащил из пачки сигарету, прилепил ее к губе и процедил сквозь зубы:
- Сдрейфил драться у "Полярника". Я бы мог от тебя потребовать такого расклада: ноги связаны, деремся на одних кулаках, пусть даже в лицо не метя. А руки мои, как подметил Плохиш, одной длины с твоими костылями. Но не предлагаю. И знаешь, почему? У тебя, с твоими приемчиками, и при любом раскладе больше шансов меня сделать. Связанным проиграть тебе мне будет незазорно. Колоть, извини, буду ниже пупка - выше не дотянусь.
Батый говорил и похлопывал Стаса по плечу. Тот, все еще продолжавший вставать на носки и бить пятками по полу, предусмотрительно прекратил это дело. Сплюнул ириску в цветочницу, включил сотофон и назвал номер. Ответили ему не сразу, только дожевав, проглотив и отрыгнув:
- Что надо? Пожрать дашь спокойно?
Я узнал голос Истребителя - двеннадцатиклассника и коммандера моделаторов, организовывавших виртуальные поединки. Жил он раньше в Быково, но с лета его родители отстроили хутор ближе к моему Отрадному. Прозвище Истребитель он получил за победы в частых виртуальных разборках и, поговаривали, в еще более частых разборках у "Полярника". Надо отметить, "Полярник" - название бывших клубов отдыха молодежи в трех поселках Отрадное, Мирный и Быково. В былые времена на их задворках проводились разборки после танцев, позже строения были отданы под склады поселковым сельпо. Прослышав о том, что в его новой школе есть еще один Истребитель - я, он предложил мне разрешить ситуацию. Я, в запале, вызвал на разборку у "Полярника" - думал вживую проучить нахала. Тогда-то и испытал горечь первого поражения, которого никак не ожидал: был соперник намного ниже ростом, с виду хлюповат телом, но, как оказалось на поверку, жилист и невероятно юрок - скрутил болевым приемом самбиста, я стойку каратиста не успел принять. И мне дали другое прозвище - Покрышкин. Полагал, по аналогии Истребитель - Покрышкин (и школа, кстати, носила имя четырежды Героя Советского Союза летчика-истребителя Покрышкина), но, оказалось, придумали прозвище девчонки, и совсем из других соображений. Я не уточнял из каких - сам догадался. Как и уроки изобразительного искусства с четвертого класса, физкультуру в бассейне я после первого же урока в восьмом начал сачковать. После заплыва выходил из воды, мальчишки, подсучиваемые Батыем и Плохишем, кричали: "Девчонки, смотрите, какие у Истребка нашего плавки клевые! Эй, не жмут?!"
- Извини за назойливость, уважаемый коммандер. Приятного тебе аппетита. Плохиш на связи.
- Ультиматум Покрышкина, - Истребитель от чего-то откусил и говорил зычно хрумкая, - принят решением десяти голосов против одного... Моего. Включили в репертуар этой ночи. Посмеемся. - С полминуты хрумкал и закончил: - Все.
Стас выключил сотофон с облегчением: Истребитель имел обыкновение абонента вызывать на "благородную дуэль", в которых неизменно побеждал, причем, выставляя противника в смешном свете: например, шпагой, прежде чем заколоть, обрезал перевязь или срезал перья на шляпе (по правилам "виртуала" дуэль проводилась противниками, одетыми в мушкетерские одежды).
Бросил в рот ириску и заспешил:
- Пошли, Батый. До конца перерыва осталось двадцать минут, а нам пообедать успеть надо. Зверюшек соберем после. Тигра твоего подправлю. Извини, скульптор из тебя никакой: твоими "булками" только червяков катать.
Хизатуллин отлепил от губы сигарету, заложил ее за наушник и двинулся вразвалку по направлению к буфету, а мне ничего не оставалось как время до урока провести в туалете. Хотелось есть, но в буфет не пошел - избегал встречи с Истребителем: моя идея драться только на ногах и не бить в лицо, так ловко выданная Запрудным за мой ультиматум, теперь мне казалась если не смешной, то дурно попахивающей. Батыю свою короткую ногу под большим животом не поднять - так, чтобы скрестилась с моей длинной. Метить будет в пах, а это самое слабое у меня место.
В карманах джинсов нашел жвачку, обертку с пластинки снял да и выбросил все в унитаз - нефиг апитит расжигать. Отер со штанин грязь, набрызганную Катькой, когда утром в школьный автобус садились. Тряпицу промыл под краном и, выкрутив, сложив канвертиком, сунул в карман жилетки. Подошел к окну. Грядки пустовали.
Что расскажу о бегемоте? Где водится? В Африке. Чем питается? Водорослями, должно быть. Есть клыки, но не хищник, разве что на рыбу охотится. Ну, размножается, ясно чем - не яйцами. Бегемота в пруд загнал - он в морской или пресной воде водится? А гиппопотам и бегемот - это одно и то же?.. А хитро я с прудом придумал: под водой у моего "любимца" не только ног, гениталий не будет видно. О! Вспомнил, ступни у бегемота слоновьи - с ногтями. Что еще рассказать? Вот медведь - он лапу сосет, а бегемот ногти грызет. Негусто, но по ходу еще что вспомню. Или вот, Батыя спрошу, кто у него тигр - самец или самка, он, конечно, ответит, что мужского полу, тут я и отхохмарю. Письку своему "любимцу" он, наверняка, не приделал, вот я и уточню. Назову тигра донжуаном в прошлом, потерявшим в брачных играх свое достоинство. А то - "Где водятся, чем питаются, как размножаются". Зоологичка улыбнется. Я у нее зубы еще не видел - такие же, наверное, лошадиные, как и лицо.
Далась мне эта Мэрилин недоделанная, возмутился я на себя, но, рисуя пальцем на стекле рожицы, до звонка думал об этой, - чего уж там, и на лицо, - красивой женщине. В школе, где учителя одни мужчины кроме нее и завуча, даже малышня "теряла голову": на переменках, неуклюже показывая, что и им туда же надо, гурьбой провожала по коридору до двери учительской.
Ей неполных двадцать один год, общеобразовательную школу закончила за семь лет, пединститут за три года, но не это в ней восхитило, когда завуч представляла классу. Девчонок - великолепный костюм из красного мохера, с юбкой широкой и в тяжелую складку, длиной по щиколотки. В этот костюм и сегодня одета. Мальчишек - фигура. Прозвали Мэрилин Монро. Дали ей это прозвище знаменитой киноактрисы и все влюбились. Я в зооклассе садился в середине среднего ряда, она на "камчатку" спускалась, не пялился на ее коленки. Боялся вызовит к доске, а тогда ведь вставать из-за парты надо, и идти к той доске - по проходу между рядами, навстречу взорам, отнюдь не в твои глаза уставленным. На каждом уроке возбуждался. Пацаны, курили на переменке, этим бахвалились, я же скрывал. Однажды заполучил Батыев смешок:
- Не болен, Покрышкин? На зоологии все активны: вставали, как штык. А что ж у тебя?
Плохиш засмеялся:
- Да нормально у него все, брюки широкие и френч в день зоологии, почему, думаете, надевает? Может быть, у него болезнь Пейрони, потому стесняется.
Я бы потребовал сатисфакции, но не сделал этого. Вызов на разборку у "Полярника" отпадал по известной причине, а вызов на "благородную дуэль" по правилам требовалось аргументировать, показать как-то свою правоту. Я рассудительно предугадал действия по этому поводу Хизатуллина и Запрудного: потребовали бы на зоологии продемонстрировать насколько я прав. К тому же я не знал тогда, что за болезнь такая - Пейрони.
Каждый раз урока зоологии ожидал с предчувствием, если не беды, то позора на мою голову. Я паниковал, когда Мэрилин Монро, прохаживаясь, с "камчатки" проходила в центр класса и, случалось, присаживалась на пустующее место моей парты. Ох, тогда... Под боком облако теплого мохера. Всего жгло и в холод бросало. Если бы в эту минуту вызвала к доске, не пошел бы, даже не встал бы, чтобы ответить с места. Ей-богу. В этот урок, вошла в класс, я от станка только привстал, бросив взгляды по сторонам. Ругал себя: на радостях за завтраком забыл что сегодня зоология, собираясь в школу, надел не брюки с френчем, а джинсы с жилеткой.
Со звонком на урок я подивился тому, что из пацанов никто не прибежал в туалет покурить.

В мастерскую я пришел первым. В дверях налетел на Батыя, обращавшегося в сторону кафедры:
- Схожу, приведу. Запоздают, составляй потом протоколы на всех.
Уставился в меня и ждал, когда я ему проход уступлю.
Такая инициатива, исходившая от классного авторитета, была невиданна: опуститься до того, чтобы выполнять прямые обязанности дежурного - пойти собирать учеников на урок! Я рот от удивления открыл, и проход уступил попятясь назад. Мэрилин Монро в изумлении из кафедры выглянула .
Смущенный инцидентом у двери, - ладно, свидетелем которому был бы один Плохиш, но могла видеть все и зоологичка, - через мастерскую к своему станку я пошел напрямик, ногами на пути сдвигая табуреты. Мэрилин Монро снова выглянула, но посмотрела не на меня, а на Запрудного, посчитав, что тот шумит у стеллажа. Плохиш не обернулся. Склонившись над нижней полкой, он что-то там, сопя и чавкая ириской, поправлял. У меня идея возникла: пока нет одноклассников, повернуть к нему и дать пенделя по толстому его заду. Но ведь заверещит, как баба, учительницу из кафедры подымит, и та тогда меня непременно вызовет к доске рассказать о бегемоте.
Плохиш зашел за стеллаж и теперь там с чем-то возился. Я сел и старался разглядеть все, что расставлено на полках. На средней - кит, кашалот, баран, оба скунса, лев, хомячок, одного, между прочим, размера с кашалотом. На нижней - олень, корова, черепаха, орангутанг, ежик и все какая-то мелочь - белки-черепашки. Животных на верхней полке мне с места было не видно. Мое предположение, что поместят трех медведей в низу стелажа не оправдалось, но подумал, что так даже и лучше: вызовет зоологичка рассказать о медведе, на верхней полке целых три. Мой бегемот, смахивающий на купающегося в реке топтыгу, затеряется. Повезло!
Прошло несколько минут, ни ученики, ни Батый не появлялись.
Мэрилин Монро начала проявлять беспокойство: выглядывала из кафедры посмотреть время на "доскплее". Эту электронно-плазовую доску (с экраном во всю стену позади станков) в скульптурной мастерской установили в рождественские каникулы. Подарили ее ученикам острова Новая Земля ученики Курильских островов. Теперь, сидя за станками оборудованными графическими станциями, ученики рисовали по планшету электронным карандашом, и все интерактивно отображалось в "окнах" на экране доскплея. В последней четверти уроков скульптуры в девятом не было, но проводились в мастерской уроки пения, потому как в музыкальном классе орган ремонтировали. В первый урок учитель музыки, понятное дело, спрятался со своим баяном в кафедре, и мы опробовали новшество. Как зафиксировал архив-менеджер доскплея (мы о нем тогда ничего не знали), по показаниям которого нас и наказали, слово из трех букв было написано одиннадцатью учениками, а это число большее, чем мальчишек в классе.
Плохиш оставался у стеллажа. Стоял, загораживая собой среднюю и нижнюю полки, сосал ириску, смотрел на меня и ухмылялся.
"Гад! Бегемота моего переложил на полку ниже, спрятав за кашалотом или хомячком!" - зародилось у меня подозрение.
Встал, чтобы подойти к стеллажу удостовериться, но отворилась входная дверь и в мастерскую заглянули Ленка Желудь и кто-то из пацанов - снизу, от ее колен, с патлами на лице. Приложили пальцы к губам, - показывали Плохишу, чтобы молчал. Пришлось мне сесть на место. Стасу показал кулак.
Первыми вошли Ленка и Глашка, за ними Изабелла - втащила за руку Даму. Шли тихо, на цыпочках. Учительница не слышала, потому что в телевизоре ведущая программы рассказывала под джазовые опусы, и внутри огромной "дубовой тумбы" - как в танке. А не видела потому, наверное, что сразу отключила в мониторе "окно" с видом на помещение мастерской, иначе не выглядывала бы из кафедры моего бегемота посмотреть.
Кстати, отец рассказывал, кафедра та не обычная "профессорская", а настоящая трибуна для выступающих на торжествах. Завезли их на остров когда-то впрок - для новоземельных клубов. Хранили в спортзале отрадновского "Полярника". Позакрывали клубы, трибуны назад вернули. Мэр Отрадного господин Вандевельде нашел им применение: роздал по школам поселков на замену учительских столов в классах.Примечательны трибуны тем, что имели входную дверцу с системой идентификации личности: отпереть и войти мог не каждый; забраться верхом тоже - препятствовало силовое поле. Я спросил, зачем такая защита. По словам отца, оказывается, желающих выступить с трибуны было столько, что перед каждым торжеством проводилась кампания по избранию оратора - на него и оформлялся допуск. Сейчас учителя в кафедре хранили классные журналы, методички, оставляли на проверку компьютеру контрольные, в персональных отсеках держали личные вещи. Маргарита Астафьевна, например, оставляла вязание, в кафедре другого класса ее ожидало другое. Ну и, разумеется, смотрели, как и она, телепередачи. Трибуна высокая, войти в нее - подняться по приступкам полуметрового подиума надо; внутри есть лесенка, по которой, чтобы выступить с речью за полкой с графином и стаканом перед балюстрадой точеных из мореного дуба колонок, взойти требуется. Даже и ростом если не мал. Если речь не нравилась, слушатели норовили забросать оратора сушеной рыбой и облить пивом. Тогда тот забирал с полки графин со стаканом, спускался по ступенькам ниже, включал силовое поле над головой, врубал мегафоны, садился в кресло и продолжал выступление. Вот такие у нас в школах Отрадного, Мирного и Быково были учительские кафедры.
Конезубая, слепая, еще и глуховатая, злорадно подумал я о зоологичке и принялся вяло хлопать вошедшим. Прекратил "авацию" с предчувствием неладного: девчонки миновав кафедру не повернули по своим рядам на места, а подошли к стеллажу. Плохиш встретил их в глубоком реверансе, с руками указующими на полки и подобострастной миной на лице.
Ленка и Глашка прыснули со смеху. Направляясь по местам, "постреливали" глазами и шептались. Дама у стеллажа покраснела, и пока Изабелла тащила ее к станку, руки держала у пылающего лица. На меня взгляда не подняла. Она - голландка с синими глазами и необыкновенно рыжими волосами, заплетенными в косу толстую и пушистую. Маме моей очень нравилась. Высокая, тонкокостная, но с виду не хрупкая, наоборот, как говорят, "все на месте" - уже сложившаяся девушка. Вот только брови и ресницы были белесыми, чего всегда стеснялась, а с недавних пор красила тушью. Сегодня, я приметил, губы подвела помадой. Умело, но излишне броско: красной - к рыжим волосам не шла. Ее отец господин Вандевельде - мэр Отрадного, а с нового года еще и директор школы посовместительству. С моим отцом крепко дружили, меня и Даму с младенчества прочили в жениха и невесту. Она бегала за мной, тогда как я никаких особенных чувств к ней не питал. Когда я пригласил Ленку первой полететь со мной в парубке, вспыхнула лицом и выскочила из класса. За это, видимо, и отчитывала ее на грядках Изабелла. В мастерскую заплаканную и без косметики привела. Усаживаясь на табурет, Дама достала заткнутый в рукав свитера носовой платок. Юбка у нее ниже колена, кашемировая. Она, Изабелла да Марго одни в классе не связали короткие из мохера, а им, еще Ленке да Варьке-головастой, только ноги и демонстрировать.
Оставив Даму у станка, Изабелла шла к моему. Половицы поскрипывали под ее весом. Как и Салават Хизатуллин, Изабелла Баба старше всех в классе на два года. Дочь беглых от революции на родине эфиопов, она, здоровенная и одного роста со мной, занималась бодибилдингом, причем в секции с мальчишками.
Пнув ногой по невинному предмету оборудования мастерской - моему скульптурному станку, эфиопка проговорила, обдавая горячим с запахом чеснока дыханием:
- Покрышкин, ты негодяй! За Даму, за ее слезы, я тебя сделаю! Вживую.
Угрозу эту осуществить с любым в классе ей - раз плюнуть. Со мной разве что, да с Батыем повозилась бы. На родине занималась боксом, побила на ринге сына диктатора, почему и пришлось родителям бежать из страны. Последние два года была чемпионом Малой Земли и Ненецкого национального округа на материке. Плохиш темные очки месяц среди зимы носил. По глазу ему она съездила здесь в скульптурной мастерской. Запрудный ползал по полу в поисках якобы обраненного им электронного карандаша, встал с колен у станка эфиопки с утверждением, обращенным к Батыю: "Я выиграл: цвета кофе - в тон кожи". И получил в глаз.
"Ничего себе! Да что же там такое?! - возмутился я про себя. - К стеллажу, узнать, наконец, отчего весь сыр-бор". Встал, но Изабелла толкнула меня в грудь, да так, что плюхнулся на табурет. "Да какого черта?!" - вспылил я, теперь уже в голос. Встал рывком, но и вторую мою попытку пойти к стеллажу пресекли: Изабелла удержала меня за грудки. Два, не скажешь что девичьи, кулака с полами моей джинсовой жилетки подперли мне подбородок. Белки глаз на темном лице в гневе горят, толстые губы раздвинулись в оскале крупных белых зубов. "Врежет", - ожидал я и, в попытке предупредить удар, схватил эфиопку за запястья.
- Франц, немедленно отпусти Изабеллу! - прокричала Маргарита Астафьевна. Она выглянула из кафедры посмотреть время на доскплее - заметила учеников, а услышала угрозу эфиопки, поднялась по ступенькам выше. Стояла - перепуганная, с вязанием прижатым к груди.
Тогда я, желая показать, что мои действия были непроизвольными, и нет у меня намерений сопротивляться девчонке, отпустил Изабеллины запястья и развел свои руки широко в стороны. Дурачась, помахивал ими как крылышками. Того, что сделает эфиопка, даже предположить себе не мог. Она притянула меня к себе и... впилась в мои губы крепким поцелуем.
Растерялся я так, что по-прежнему помахивал руками, а в попытке сесть, повис в мертвой хватке.
"Уу-ууу!" - разнеслось по мастерской.
Я не заметил, когда вошли и сгрудились у двери одноклассники.
- Раз... два... три... четыре... пять... шесть, - отсчитывали с мест Ленка и Глашка.
- Изабелла, девочка, да что ж ты делаешь? - взамешательстве шепотом, вопрашала Маргарита Астафьевна.
Прежде чем оторвать свои губы от моих, эта девочка усадила меня на табурет коленом в пах. От боли, "порхать" я прекратил, но рук не опустил.
- Чтоб помнил. Я тебя предупредила, - процедила Изабелла сквозь зубы и сделала напоследок зычный выдох мне в нос. Потом, удерживая мою голову за косичку, достала из кармана юбки большой клетчатый носовой платок и размазала им мне по лицу слезы и сопли. Я эту заботу принял покорно, с по-прежнему разведенными в стороны руками: боялся, что от жуткой боли закричу и ухвачу тот член моего тела, что в бассейне скрывали "клевые плавки".
Заложив платок мне за ворот косоворотки, Изабелла ушла на место позади станка Дамы. Я подскочил. Чтобы не выступили слезы, крепко зажмурил глаза. Поднялся с табурета, помнится, рук так и не опустив. Только согнул в локтях, и, как птица подраненная, стоял - ни туда, ни сюда. Не знаю, что бы я с этой дылдой сделал, - к черту наказание, штраф, фиг с ним с парубком! - если бы платок, эфиопкой носимый утираться в частую у нее простуду, оказался нечистым. И не болело так в паху. "Поцелуй тебе не забуду", - пригрозил я сквозь зубы, вытащил платок из-за ворота и сунул под столешницу станка на клавиатуру компьютера, к рукавицам. Осторожненько, превозмогая боль, сел.
В дверях - здесь собрался уже весь класс - смеялись и шушукались.
Сквозь землю хотелось провалиться: так надо мной еще не потешались. Лицо горело, косичка, чувствовал, вот-вот расплетется, а на губах ощутил привкус сладкого и горьковатого. Еще и солоноватого. Прокусила губу.
- Утри лицо. - Дама протягивала мне платок.
Я не взял, торопливо утерся рукавом косоворотки. Дама вспыхнула и метнулась на место.
- Сладка... помада? - услышал я Батыя.
На рукаве оставались красные и черные пятна: платок Изабеллы оказался вымазанным в тушь и помаду Дамы.
Я выхватил из жилетки, - хотел достать свой платок, - тряпицу и торопливо растер ею пятна в одно большое. Класс заулюлюкал.
- Изабелла. Франц. Дети. - Не могла найтись, что дальше предпринять Маргарита Астафьевна. Решительно, опустив от груди вязание, поднялась выше на несколько ступененек. Казалось, готова была ступить на полку перед балюстрадой, между графином и стаканом, спрыгнуть с трибуны и броситься разнимать нас. - Франц! Сядь, пожалуйста! - взывала она ко мне, уже не шепотом. - Изабелла, я так полагаю, ты Франца не целовала, а укусила... За это тоже штраф...

Здесь необходимо, как не скучно будет моему читателю, сделать отступление - разъяснить картину, для чего окунемся в историю событий восьмилетней давности. Но сначала о местах острова, где я жил и происходили события моих воспоминаний.
Взрослым уже, заканчивая учебу в военном училище, я скучал по дому. Дневаля по роте, ночью садился за компьютер, распаковывал архив и запускал "авишки". Первой всегда просматривал ту что с "Оградой". Высотой до четырехсот метров гигантская конструкция из сот-генераторов держалась на плаву в океанских водах на расстоянии километра-двух от берега, огибала и замыкала прибрежную акваторию острова. По замыслу создателей должна была преобразить Новую Землю в житницу российского заполярья. Сооружение не только грандиозное, но и красивое. В шторм засмотришься. Стена, чтобы не быть разрушенной, опускается под воду - попросту тонет. Утонет - только свет из-под воды остается. А кончится ненастье, появляется вдруг, преградив волнам путь к берегу, и растет бело-голубая от пара и разрядных искр. Шум от ветряков в сотах приближается и усиливается... и тебя обдает теплым воздухом. А когда солнце садится - это же восторг, ни с чем несравнимо! Диск светила закатывается краем за черную ленту стены на фоне закатного багрянца, один за другим через мембраны в генераторах с неисправными ветряками возникают красные лучи. Солнце - ниже, ниже, и лучи - ниже, ниже... Выстреливают в тебя!..
Океан, побережье, горы, лес, дома... Дома - под куполами, как будто накрыты гигантскими мисками цвета молочной сыворотки и в черный горошек. Так воспринималась с высоты птичьего полета полусфера силового купола-ПпТ профессора Толкина. "Мисками" купола и прозвали. Три их группы укрывали поселки Отрадное, Мирный и Быково, где проживали первые строители стены. Вокруг на склонах гор располагались хутора под малыми мисками, с их появлением Ограду называли "Колизеем".
Вот тень от летящего вертолета (я управляю машиной, я же и снимаю на видеокамеру) прочертила по куполу одного из хуторов, этот - дом моего отца. Под миской тепло и уютно. Загорай вволю, купайся в бассейне. Впрочем, половину года и за ее приделами не замерзнешь: не возведенная до конца в высоту и местами разобранная, стена все же функционировала, тем противостояла натиску на остров океанским ветрам и стуже. Если и не случилось стать заполярной житницей, Новая Земля со временем преобразилась в знатное курортное место - сюда теперь, как в Крым когда-то, наезжали отпускники и люди праздные. У нас в Отрадном, Мироном и Быково осенью ягоды всякой было, морошки особенно, - только в лес зайди; чистым воздухом подышать, - в горы подымись; побегать трусцой, - далеко не ходи. Чем не курортные места? Но не построили здесь, как на юге острова, отелей и кемпингов: недолюбливали, как я понял с малых еще лет, "новые бизнесмены" Новой Земли первых строителей Ограды. Признаться, и зачинателей преображения ее в Колизей. Может быть, и потому, что, потеряв в экономический кризис работу на стройке, те не ехали в города прислуживать в отелях и ресторанах. Содержали фермы, ловили рыбу и охотились.
В кадре "авишки" юноша демонстрирует оформление куртки и джинсов - это я, Франц Курт в шестнадцать лет. Высок и крепко сложен не по годам. Может быть, потому, что любил полазить по горам, побегать по мелководью в отлив, заплыть далеко от берега - летом; стать на лыжи, искупаться в проруби - зимой. У меня чуть скуластое лицо, высокий лоб, крепкий с ямочкой подбородок. Нос - греческого профиля, но крупноватый. Уши - небольшие, правильной формы: как с рисунка в учебнике анатомии. С первым ничего поделать не мог, а вот уши наполовину скрывал зачесанными назад и забранными в косичку волосами цвета соломы. Не нравился мне цвет глаз и большой выступающий на шее кадык, хотя именно последний признак моего возмужания за каникулы выделили одноклассницы.
Тогда в училище просматривая видеозаписи, я не думал о том как красивы места, где родился и вырос, любовался юношей - атлет и недурен собой. Какой беззаботной и счастливой была тогда жизнь. Сейчас, спустя век, я с сединой в потемневших коротких волосах. Цвет глаз у меня не голубой, а серый - с имплантированной чужой роговицей. Кадык обезображен - проткнули трубочкой, чтобы я, подавившийся собственным языком, не задохнулся. У меня перебита переносица - так что нос покороче будет и не греческого теперь профиля. Прожил в новом послехронном мире я недолго - не то чтобы в аду, но и не соотнесешь его даже самый безоблачный день с самым безрадостным, скучным днем той далекой не забытой юности. Мечтаю о глотке приморского воздуха и зеленой траве газона у родительского дома. И выстрелов хочу только тех - лучами "Колизея".
Но я отвлекся.
Началось все с того, что к стене Колизея, неподалеку от Отрадного, Мирного и Быково, прибился после сильнейшего шторма и снятия с борта команды японский транспорт, груженный "PO TU" - компьютерными комплексами "виртуальных снов".
Япония, страна богатая, официально подарила судно и груз жителям поселков. Атомоход мэры продали, а сбыть и компьютеры посчитали неловким, потому роздали "игрушки" по семьям.
Сны на "PO TU" можно было заказывать по сценарию и в локальной сети смотреть коллективно. Сценарий писался кем-нибудь одним - тогда остальным все в "общаке" (обиходное название кооперативного сна с несколькими участниками, даже целым классом) было сюрпризом. Увлеклись очень, во всяком случае, директора и завучи школ жили спокойно, потому как проказничать ученики на уроках и переменках перестали. Повально - на уроках и переменках - сценарии писали.
Все бы хорошо, но в стране разразился экономический кризис и строительство Ограды заморозили. Первые строители стены не могли сидеть без дела (ловом рыбы, охотой, сбором грибов и ягод тогда еще занимались на досуге - в охотку, а выращивать помидоры и огурцы и не помышляли), - короче, стена мало-помалу начала приобретать схожесть с римским Колизеем. Хуторяне обзаводились мисками. Глядя на них, и мэры принялись накрывать поселки куполами.
Снимать соты-генераторы со стены оказалось делом не таким уж и простым, не всякий из монтажников-верхолетов брался. Ночью у стены летать - не то, что днем. Да и в копеечку обходилось: керосин вертолету купи, муляжи сот-генераторов взамен снятым - сделай. Словом, мэрам, устроившим негласное соревнование по накрытию своих поселков куполами, деньги требовались. Вырученные за японский атомоход использовать было нельзя, так как лежали средства в банке на целевом вкладе "На пропитание, и только". Идея, как заполучить бабки, пришла мэру Отрадного господину Вандевельде: он придумал нарушения из "Правил и распорядка школьной жизни" наяву осовременить похождениями "по ту", то бишь - нарушать правила и распорядок в виртуальных снах. А за нарушения этих же правил и распорядка вне виртуала, то есть "вживую" - штраф в казну мэрий. Причем, дело понятное, налом: верхолету, запустившему винты подняться стену покоцать, чек банковский в кабину не сунешь.
Сходкой общественности трех поселков драки в реале запретили. Так же были запрещены и наказывались штрафами списывание домашних заданий, опоздание на уроки, непослушание учителям, и т.д. и т.п.
Протокол о нарушении составлялся на месте "классным авторитетом" (в классе) или "комиссаром-наблюдателем" - тем же моделатором (на переменках, в буфете, на дискотеках). Комиссию - одиннадцать комиссаров-наблюдателей под началом завуча и директора школы - возглавлял мэр. Комиссары назначали размер штрафа, завучем он увеличивался, директором - вдвое, мэром - в несколько раз.
Также были запрещены вживую неблаговидные проступки взрослых, как-то: сбор недозревших ягод и червивых грибов, отлов рыбы незарегистрированными мэрией неводами, отстрел ласточек (гадивших на зеркала солнечных батарей), злоупотребление спиртными напитками, непристойное поведение в семье, физическое наказание детей. Теперь родитель мог только создать виртуальную сцену наказания (заказывал сыну: не всякому родителю "PO TU" по зубам), чтобы вечерком у телевизора за стаканом хорошего огуречного сока просмотреть, как ходит виртуальный ремешок по виртуальным же мягким местам чад. С тяжким привыканием папашами к новшеству (огуречный сок провоцировал рвение в воспитании чад) денег в казне значительно прибавилось.
Скоро мэр организовал чемпионат "боев без правил". Поединки в потутошних имитивных костюмах получили в школьной среде боле точное название - "разборка". Побоища типа "братва на братву" пресекались, как провоцирующие коллективистскую рознь - тогда, когда в "трудную годину экономического спада и препирательств приемника Президента с Думой требовалось сплочение всего народа". Дрались с применением любого оружия. В моей, например, последней разборке мы с противником мерились удачей в закладке фугасов.
Пожелавшим участвовать в чемпионате требовалось купить лицензию и вносить взносы - небольшие. Но, в зависимости от местоположения в рейтинге, по результатам чемпионата набегали проценты, и немалые для неудачников.
Непосредственно участвовать в разборках могли те, кто обладал комплексом вертуальных снов "PO TU", видеть же поединки - все желающие, имевшие персональный "HP" с имитивным костюмом и возможностью подключения в локальную сеть. Сидели на зрительских трибунах - болели. В реале, как и дуэлянты, - спали. "Входной билет" по цене был равен штрафу за списывание вживую домашнего задания.
Когда же появился еще один жанр "по ту" - "групповуха" (технически схожий с жанром "общак"), казна мэрий пополнялась на зависть местному коммерческому банку. "Групповуха" имела свою специфику - участвовали только двое спящих. В пресечение участия втроем или несколькими парами моделаторы установили защиту, которую, конечно же, хакеры взламывали. Завучам и директорам школ - манна небесная: уединения парочек по углам школы прекратились. Ученикам, у кого увлечением оставалась учеба, разрешалось за "входной билет" по десятикратной цене посещать "групповуху" инкогнито, например, в образе божьей коровки - для собственного, так сказать, расширения познаний в том, в чем парочка упражнялась.
И все же основной прибыток казне давали налоги с доходов контрабанды.
Групповухи, разборки! Не заснять и не толкнуть такое "кино"! Зачем старшеклассники так жаждали заполучить парубка? Девчонок катать, за стеной Колизея резвиться над океаном? Не только. Чтобы переправлять воздушным путем в курортные города острова "кино" на дисках ПЗУ-ГГФ. В курортный сезон сыновья и дочери посельчан зарабатывали на этом больше своих родителей. Господин Вандевельде, мудрый мэр и человек, контрабандистов родителям не выдал, вылазки в курортные города привел к четкой системе, каждый коммерческий вылет инструктировал, самолично проводил техосмотр вертолетов. В дальние районы приходилось лететь через стену - так ближе; потому-то необходим был мощный вертолет, а не ученическая "стрекозка". Мэр обложил контрабандистов мздой в местный бюджет и знай, расширял на пришкольных вертолетных площадках число посадочных мест. Феномен выдачи детьми родителям "заработной платы" объяснял тем, что банк с целевым вкладом "На пропитание, и только" - добросовестный: проценты вкладчикам на пропитание начисляет справно.
Теперь, конкретно, о разборке у "Полярника".
Скоро выяснение отношений виртуально для неудачников стало не таким интересным, как поначалу, разборки они называли пошлыми, а "благородные дуэли" - для детишек. Неудачников, как водится, большинство, в данном случае это как правило не очкарики хлюпкие, у которых любимыми занятиями оставались учеба и участие в "групповухах" в образе божьей коровки, а мальчишки видные, сильные. Им не пристало соглашаться с поражением во сне, поэтому драки наяву - вживую - возобновились и случались чаще прежнего. В казну мэрий прибывало, и с хорошим темпом. Вандевельде другим мэрам поселков дал указание следить, чтобы приводы в милицию оформлялись протоколами на штраф по таксе - сорок злотых за факт драки вживую, и по злотому за синяк и ссадину. Но скоро под давлением японской общественности разборки у "Полярника" милиция вынуждена была пресекать. И дело здесь отнюдь не в альтруизме японцев, просто на их рынки "видео" начало проникать наше "кино". А составило оно конкуренцию тем, что миловались актеры, украшенные юшками под носами и фингалами под глазами (девчонки тоже не редко дрались, тоже вживую: будут они на дискотеке дожидаться ночного сна). Одним словом, чтобы не пускаться во все тяжкие феномена общественно-социальной жизни Отрадного, Мирного и Быково, заострю только внимание на том, что с того времени штрафы за нарушения - и учеников и родителей - мэры увеличивали во сто крат. Разорительные, они били по карману особенно весной, когда фермы продукции еще не дают, рыба - нереститься, охотиться - не хочется (грязь, топко), ягод и грибов - нет. Поэтому-то разборки у "Полярника" были редки и проводились тайно.
Вот вкратце об образе жизни моей и моих сверстников на Новой Земле. В нашу взрослую жизнь увлечение виртуальными снами привнесло свои плоды: многие из старших наших братьев и сестер - они еще успели до хрона - стали знаменитыми и видными военными, бизнесменами, спортсменами, деятелями культуры, искусства и литературы. Некоторые приобрели зависимость - и остались неизменными почитателями похождений "по ту".
А теперь вернемся в скульптурную мастерскую, где я сижу на табурете и морщусь от боли в паху.
Напомнив Изабелле, что не только за поцелуи, но и за покусы установлен штраф, зоологичка посмотрела на классного авторитета. Она еще не знала, насколько богаты отрадновские эфиопы: им что поцеловала, что укусила - штраф заплатить без разницы. Но Батый, шептавшийся с Плохишем у стеллажа, никак не отреагировал: он к этому времени норму в два протокола уже выполнил, "мараться" еще одним за какой-то там поцелуй или укус не желал.
- Все по местам, и начнем урок! - облегченно сказала учительница, спустилась по трибунным ступенькам, мне видной осталась по шею.
"Выстоять! Выстоять! Не сорваться, - заставлял я себя. - В первый свой полет приглашу тебя, Изабелла Баба. Только согласись, и обмочишь свои трусики цвета кофе".
Прежде чем рассесться по местам, девчонки и мальчишки подходили к стеллажу. Батый и Плохиш, стоя по сторонам в позе приглашающего реверанса, вторили друг дружку: "Плиз" - "Плиииз". Девчонки прыскали со смеху, мальчишки шли к своим станкам, косясь на меня. С опаской поглядывали: мне, Покрышкину, не пристало спуска давать, боялись даже не разборки у "Полярника", а виртуальной разборки, той же "благородной дуэли" - ни одному из них со мной не совладать, а значит, рейтинг их падал бы, проценты взносов набегали бы.
С бегемота моего потешаются, терялся тем временем я в догадках. Так он на верхней полке, а смеются с чего-то на средней. Плохиш переставил, так, вроде, похож на бегемота. У самих-то как вышло? Доцент лепил черепаху, так это ж умора - лепешка с шестью хвостиками. А ежик Глашкин? Рукоять приделать, - булава Тараса Бульбы. Или Батыев тигр. Червяк с ногами и налепленными лентами, изображающими, надо полагать, тигровые полосы на шкуре. Жираф эфиопки, да скунсы Карима и Мазепы - одни на жирафа и скунсов похожи.
- Да что ж это такое?! Прямо вертеп какой-то устроили! Быстренько рассаживайтесь! - негодовала Маргарита Астафьевна. Она отложила вязанье и, хлопая в ладоши, призывала учеников к порядку. - Есть не совсем удачные, даже смешные, но не настолько же! И требуется от вас, в конечном счете, рассказ о любимом млекопитающем, поделка из пластилина - только иллюстрация к нему. Расскажете что за вид, каков подвид, где водится, чем питается, как размножается.
- Во-во! У Покрышкина иллюстрация самая показательная и выразительная! - убеждал Батый.
- Покрышкин? Это кто? - Маргарите Астафьевне не вновинку то, что в школе учеников и учителей называют по прозвищам, но еще не все их помнила.
- Франц Курт. Уже достоин кунсткамеры Петра Великого.
"Ну, гад! Это тебе так просто не сойдет", - пригрозил я Салавату, заставляя себя не произнести угрозу вслух и сорваться с места с кулаками.
- Франц?.. Он бегемота вылепил... Ну что ж, очень интересное животное, и рассказ послушать о нем полезно тем более, что тему об этом млекопитающем вы пропустили.
"Ну, урод! - обругал я себя. - Выбрал! Носорога надо было слепить. Или медведя. Рассказал бы про вчерашний случай в Быково или сказку "Три медведя".
- Кстати, получился бегемот очень реалистичным. А в кунсткамере Петра Великого, Хизатуллин, выставлены совсем не художественные произведения и кустарные поделки...
- Так он о том, - перебил учительницу Плохиш, снял обертку и бросил в рот ириску.
Класс выдал мне вторую порцию улюлюканья.
- Тихо! Тихо!! - стучала по графину крючком Мэрилин Монро.
Доцент, последним проходивший мимо на "камчатку", проронил на ходу: "Ты это зря, Франц".
Со смутной догадкой я ринулся к стеллажу, но успел пробежать только четверть расстояния, как вдруг:
- Что за шум, а драки нет?!
Директор. За рост, голос и еще за то, что с концом уроков прогуливался у склада сельпо, господина Вандевельде прозвали в школе Квартальным. У меня в семье его запросто звали Ваней и Дядей Ваней.

Я задом попятился к станку и сел на табурет. Позыркал по сторонам. На меня не смотрели: внимание всех приковывал Квартальный.
"Лажанулся ты, Покрышкин, - смеялся я над собой. - Ретирование задом к табурету разве что уступит крылышкам херувимчика, изображенного тобой, когда эфиопка целовала".
Директор стоял в проеме входа, в мастерскую не входил - видимо, кого-то поджидал.
Мальчишки за спиной притихли. А те немногие из девчонок, кому посчастливилось надеть длинные юбки, на всякий случай натянули их до щиколоток, те же, кто только что светил бедрами под юбчонками, крутанулись на табуретах и спрятали ноги под столешницами станков. Батый с Плохишем отменили свои стойки. Первый поспешно заправил под наушник сигарету, а второй, бросив в рот ириску, начал деловито поправлять на стеллаже пластилиновые фигурки. Маргарита Астафьевна, не отрывая испуганного взгляда от директора, шарила руками под полкой кафедры - прятала вязанье.
- Вера Павловна, отпустите господина Курта... Мы ждем, - обратился Квартальный в коридор к учительнице из соседней химической лаборатории.
"Отец. Он говорил, что собирается прийти в школу", - вспомнил я.
В химлаборатории идет урок класса сестры Катьки - "проныры, пройдохи и безобразницы" по словам дяди Франца: за ее проделки чаще моего вызывали отца в школу и штрафовали. Вот и сейчас что-то там нахимичила.
"Прокушенная губа!" - спохватился я. Опухла как назло. Промял ее зубами, но та от этого вздулась еще больше.
Директор, посторонясь, пропустил гостя вперед. Смущенный таким к нему вниманием отец вошел, пригнувшись под дверную притолоку, повернулся и пригласил войти директора. Раскланивались, друг дружку приглашая первому пройти к кафедре.
Оба - могучие великаны, лицами похожи очень. Голубые глаза, завитые по моде пшеничные усы под большим прямым носом, рот волевых очертаний, ямочка на подбородке, прямые ниспадающие до плеч соломенные волосы. Люди несведущие считали их братьями-близнецами, а отрадновцы отличали Дядю Ваню только по шляпе (с тридцати лет он начал лысеть). В молодости они, оба бригадиры строительных бригад, познакомились, схлестнувшись в соревновании по армрестлингу. Длилась тяжба на руках чуть ли не четверть часа - ни голландец ни российский немец не могли одержать победы. Растаскивали их силами строительных бригад. С тех пор подружились. Да так крепко! Мне с Дамой талдычат, что дети от нас пойдут такие же здоровые и красивые, как дедовья. Ну да, красивые, только пусть попробуют сначала нас поженить, злопыхал на это я.
Ученики встали, отец им поклонился и, вспомнив, видимо, что в мастерской должен быть и учитель, поспешил поклониться и ему. Получилось - "дубовой тумбе": Маргарита Астафьевна за секунду до этого исчезла в ней. Уронила вязание и теперь искала, или прятала подальше.
Отец теребил пальцами мочку уха, а это у него - от сильного недовольства или волнения. Без сомнений, что-то Катька натворила, и протокол составили на сумму приличную. А у него на ферме дела не ладились: оптовики заключали все меньше и меньше контрактов, оставались неоплаченными банковские кредиты. Моих актерских "заработных плат" поправить положение не хватало. Вот купит парубка, стану и купцом, впятеро больше начну зарабатывать.
Директор оставил отца и поспешил к кафедре. Вытянулся, став на носки, - даже с высоты своего роста он не мог видеть кто внутри, - и лицом зарылся в прическу Маргариты Астафьевны, взбежавшей по ступенькам.
Зоологичка от неожиданности присела, пропала в кафедре и снова вылезла, отстранясь от застывшего в испуге директора.
- З-здравствуйте.
- З-здрасте, - смутился Дядя Ваня, и все же заглянул внутрь кафедры. - Смотрите футбол?
- Я... в-выключила телевизор.
- Вы подменяете учителя скульптуры? Он же здоров, - опустился директор с носков.
- Н-нет... учителя пения. Вы меня растрпали, - поправляла зоологичка прическу.
- Извиняюсь. Вадим Аграфенович репетирует с хором ветеранов стройки. Неделю не будет. А ключей от класса пения, как водится, не оставил. За орган боится.
Директор вернулся к отцу, и сзади за плечи выдвинул его вперед.
- Дети, мы с господином Куртом пришли спросить, понравились ли вам помидоры и огурцы? Папа Франца выращивает и поставляет эти овощи к школьному столу.
Тут же не замедлило: "Вкусные! Побольше бы! Еще хотим".
- Поблагодарите господина Курта, - призвал директор, приглашая отца на выход.
Еще громче и с большим энтузиазмом, от класса звучало: "Побольше бы больших! И капусты надо бы! Все съедим".
Директор и отец вышли. Я встал и подошел к стеллажу с полной уверенностью что бегемота на верхней полке не найду. Так и есть. Присмотревшись, обнаружил поделку на средней полке. Так значит, кашалота я принял за бегемота, прозрел я. И этот мой, оказавшийся на средней полке, на себя не похож. Мое творение лишилось ушей, глаз, шеи и хвста! Теперь больше походило на кашалота! Только вода с кругами и выдавала, что моя эта дощечка. Причем, расходились круги теперь не у пасти, а от всего туловища. И не пасть это уже: заглубление не горизонтальное, как было мной стеком наведено, а вертикальное, ногтем в пластилине проделаное. В довершение всего, начертанное мной по воде "БЕГЕМОТ В ПРУДУ" смазано, а на месте этих слов в пластилине:

ЛЮБИМЕЦ ДАМЫ


Поборов оторопь, я лихорадочно искал тигра Батыя, которого Плохиш намеревался поправить. Нашел на верхней полке в кругу кашалота, жирафа и скунсов - на том самом месте, где я оставил своего бегемота. "Червяк" оставался неправленым.
Что-то подкатило к кадыку, в прокушенной губе запульсировала кровь и снова заболело в паху.
Класс замер.
- Франц, ты хочешь рассказать о бегемоте? - неуверенно спросила Маргарита Астафьевна, подивившись моей инициативе. - Только не больше пяти минут. У нас тут есть не менее интересные млекопитающие: кашалот, жираф, черепаха, медведь. Жаль носорога никто не вылепил.
- Во-во, пусть расскажет. У него бегемот ба-а-альшой, кра-а-асивый.
Плохиш подхватил:
- Бегемота древние египтяне называли "болотной лошадью", поклонялись ему как животному священному. Особенный интерес у них вызывало соревнование самцов в брачных играх. Хвостом раскидывают помет надальность. Если победитель не выявится, разевают пасти, кто на сколько сможет шире. И только когда и в этом соревновании претендент на гарем не выявится, у бегемотов начинаются обычные у самцов других видов бои, часто с трагическим исходом.
- Эй, Стас, ты самое итересное рассказал, что Францу останется? - остановил Плохиша Батый.
Хизатуллина с Запрудным я видел плохо: то что-то, что подкатило к кадыку, поднялось выше и теперь застило мне глаза. "Рассчитывали, брошусь и сомну пластилин, а я не буду - просчитались", - повернулся я к классу. Все уставились на меня, никто не отвлекался. Только Дама одна сидела с опущенной головой, да Изабелла сзади что-то чиркала электронным карандашом по планшету. Я посмотрел на доскплей, под строчками "И КАПУСТЫ НАДО БЫ!", "ВСЕ СЪЕДИМ!!" появилось:

ЗАЦЕЛУЮ ДОСМЕРТИ!!!


"Ну, гады! Вы сейчас у меня эту вашу "поправочку" сожрете", - распалялся я, поворотясь к Батыю и Плохишу. О парубке я уже не помнил, а угроза эфиопки не колыхала.
- Ну же, Франц, начинай, - совсем неуверенно потребовала Маргарита Астафьевна: она почувствовала или по моему и класса поведению поняла, что здесь что-то не так.
- Покажи красавца, - поддержал учительницу Батый. Он и Плохиш стояли по сторонам стеллажа в прежних позах - с широко расставленными ногами. Только руки их теперь не были заведены назад, оба ногтями одной чистили от пластилина под ногтями другой.
Один прыжок, и я ухватил Батыя за грудки. Тот как будто ждал этого: нисколько не сопротивляясь и оставаясь с широко расставленными ногами, повис в моей хватке. Руки развел в стороны и помахивал ими, - в точности, как это проделывал я в хватке Изабеллы. Еще Батый зажмурил, в томности закатив в потолок, глаза и вытянул трубочкой такие же толстые, как у эфиопки, губы.
Класс хохотал. "Мальчики, прекратите!" - кричала Маргарита Астафьевна.
Я растерялся: от классного авторитета ожидал совсем иной реакции. Поборол же замешательство действием ни кем неожидаемым, для меня спонтанным. Впился Батыю в губы.
Класс ахнул.
"Раз... два... три", - начала Ленка, "Четыре... пять", - подхватила Глашка. "Хизатуллин! Курт!" - кричала Маргарита Астафьевна. Зоологичка стояла на верхней трибунной ступеньке, и, казалось, теперь точно переступит балюстраду и спрыгнет вниз разнимать нас.
Ощутив под зубом соль крови Батыя, я с силой оттолкнул его от себя. Продолжая взмахивать руками, теперь в попытке устоять, классный авторитет полетел спиной в доску. Ударился об нее головой, и на пол к ногам упала сигарета. Оставаясь припечатанным к рисунку "кружочек, скобка, скобка, точка, точка, запятая - вышла рожица кривая", Батый мгновенно поправил наушник, сползший и обнаживший безобразные шрамы в месте уха. После картинно оттолкнулся затылком от доски и не спеша снял пиджак, встряхнул за плечики и постелил перед собой. Ступив на меловые отпечатки "кривой рожицы", слизнул с губы кровь и языком провел по золотым печаткам на пальцах собранных в кулак. Медленно, - похоже, не рисуясь, а всерьез, - принял стойку боксера.
Класс замер.
Я отпрянул назад. Такого поворота событий не ожидал: драка вживую! Но скоро овладел собой. "Плевать!" - смирился с теперь уже неизбежной потерей парубка. Левую ногу оставил чуть впереди, а на правой всем телом подался назад. Выпрямил указательный с безымянным пальцы одной руки и указательный другой, остальные подсобрал в кулаки и эффектно, с большой амплитудой в движениях выставил перед собой у лица. Получилось, будто из ружья (пальцы: прицел и мушка) целюсь в Батыя. И со стороны казалось, что стою я на правой ноге, а на самом деле, вес моего тела остался сосредоточенным на левой - в том секрет моей боевой стойки. Обучил меня ей инструктор рукопашного боя российских воздушно-десантных войск майор Франц Курт, мой дядя. Обычно принимал я ее уже в пылу драки, чтобы уловку не раскусили, а сейчас спешил вырубить противника враз.
Класс охнул: назревала драка вживую! Батыю что? У него отец - владелец ресторанов в курортных городах острова, а вот Покрышкину с его отцом-фермером придется несладко. Мои одноклассники - в основном дети фермеров, у всех с достатком весной положение немногим лучше, чем в моей семье.
Ожидание (Батый с нападением медлил) меня отрезвило, и я подумал все обратить в потеху: ринется, развернусь на ноге пропустить гору мышц и жира - пару-тройку станков сметет.
- Ни с места!!
Голос Квартального у меня за спиной.
Хихиканье Марго оборвалось.

Глазом не моргнул, отец уже дышал мне в ухо:
- Катька натворила, еще и ты.
И съездил затрещину.
Я успел присесть ниже, но зря это сделал: пальцами только чиркнув мне по затылку, отец стоял с кулаком у своего уха - так слушают жужжание спойманной мухи.
Но ни одного смешка. В классе все будто языки проглотили, вдохнули и не дышали.
Дядя Ваня схватил отца за руку:
- Господин Курт, я вас па-аа-пра-ашу! - И добавил тихо в ухо: - Ты же не будешь здесь, Гена.
Отец попытался вырваться, потом сник с покорным: "Ладно, Ваня... Извини". Отпущенный, он отошел в сторону, мочки его ушей горели.
Я же запаниковал. В коронной стойке присел, в этой позе услышал требование Квартального "ни с места", ниже опустился под замах отца - так и остался стоять, будто парализованный. Такое со мной однажды произошло, но тогда случилось во время отработки приема кунг-фу в спарке с дядей Францем, а сейчас на виду у всего класса. "Успокоиться, расслабиться и встать", - дал я себе команду. Но ноги мои не выпрямились и рук я не опустил.
Батый, тот сразу послушался Квартального: в стойке боксера - с кулаками перед собой - нагнулся и поднял пиджак. Отряхивая, отступил назад. Сигарета лежала под плазовой доской у плинтуса, наступить не получалось и он заслонил ее ботинками, став в неловкую и смешную для него шестую позицию. Штраф - ерунда, но курильщиков господин Вандевельде к контрабандным рейсам не допускал.
Отойдя от меня ближе к отцу, директор обратился к классу:
- Та-ааак! Разберемся!.. Выкладывайте, что здесь у вас стряслось?
- Мы л-лепили,- выглянула из-за балюстрады кафедры Марина Астафьевна, не говорила, а лепетала.
- Л-лепили, - передразнил ее директор. - Так вы кого, учителя пения или все же учителя скульптуры подменяете?
- У нас з-зоология. М-мастерская свободна, разрешения у завуча я спросила.
- И что лепили?
- Я д-дала задание за урок зоологии вылепить любимое млекопитающее... медведя, тигра... белку там.
- Хизатуллин и Курт позировали?
- На втором часе, - вместо урока пения, - расскажут... о любимом млекопитающем, - объяснялась взволнованно учительница.
- Урок вместо пения, и Хизатуллин с Куртом рассказывали... изображали, я так понял, брачные танцы... самцов?
- Они дрались. - Отец с его прямодушием и врожденной честностью сталинградского пионера не мог промолчать.
- Ну да, поцапались.Не бегемотов же изоброжали, те пасти разивают, мереются у кого зев больше, - согласился с отцом Дядя Ваня и обратился к зоологичке: - Вы случаем в хоре ветеранов не поете? Передайте органисту нашему от меня привет.
- Не пою, - налила из графина в стакан и выпила воды Мэрилин Монро. Наверняка уже знала, что ветераны стройки в хор собрались отнюдь не петь, а пить "огуречный сок" - под песни трио из учителей пения наших поселковых школ, а когда отпускали их, те еще долго по домам "отмачивались" и с баянами своими спали.
- Ладно, лепили, - согласился смущенный своей бестактностью Квартальный.
- Они дрались! Вживую, - настаивал отец.
"Что он делает. Что он себе думает". - У меня холодело нутро.
Директор поморщился как от зубной боли и поворотился ко мне:
- Франц, ты больше на насекомое походишь. Да стань ты по-человечески!
Я опустил руки и выпрямил ноги, только "мушка" и "прицел" не слушались - засунул их в карманы.
- Хизатуллин и Франц дрались из-за бегемота, - не унимался отец, указывая на доскплей.
Какой-то гад под строчками "И КАПУСТЫ НАДО БЫ!", "ВСЕ СЪЕДИМ!!", "ЗАЦЕЛУЮ ДОСМЕРТИ!!!" написал:

ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА

- Из-за какого такого бегемота? - повернулся директор к учительнице.
- У Курта любимое млекопитающее - бегемот. Хизатуллин, Запрудный, покажите!
Я прикусил пораненную губу, в паху заныло.
Однако на просьбу учительницы Батый и Плохиш отреагировать не спешили, Стас как-то неопределенно повел рукой в сторону стеллажа и произнес:
- Вот.
А Салават подтвердил:
- Ага.
- Я не вижу этого зверя, - заявил директор после беглого осмотра полок. - Франц, где бегемот?
Указать ему на пенис (хорошо хоть фаллосом из воды не торчит), мелькнула у меня шальная мысль, а посмотрел на среднюю полку стеллажа и оторопел: место рядом с китом пустовало! Где?! Пропал! Но только "мушка" и "прицел" у меня в карманах разокаменели, как нашел-таки поделку на нижней полке. Моего "бегемота" (беру в ковычки) закрывала собой... пластилиновая ворона.
- Есть! Есть бегемот! Дежурные сейчас покажут, - заторопилась Маргарита Астафьевна.
Батый остался на месте сигарету прикрывать, Плохиш у стелажа принялся перекладывать фигурки со средней полки на верхнюю.
Тем временем, директор, наверное, заметив у меня и у Батыя кровь на губах, сокрушенно, - он, я так понимал, считал, что была лишь попытка начать драку, - спросил:
- Уже... дрались?
- Нет-нет! - поспешно вступилась Маргарита Астафьевна.
- А кровь? На губах у обоих... Франц, дрались?
- Да... Не успели, - признался я неопределенно.
- Правда? - проявил надежду директор. - А почему кровь на губах?
Я молчал.
- Хизатуллин, ты ответь.
Батый молчал.
Тогда господин Вандевельде поднял глаза на доскплей.
Ну, какая сволочь написала?! Под строчкой "ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА" появилась новая:

И ЦЕЛОВАЛИСЬ

Забыл, гад, что архив-менеджер выдаст мне с какого станка писали, обрадовался я идее и постарался запомнить, кто из пацанов за каким станком сидит. Подумал, что могли это сделать и девчонки, и приметил, где сидят Изабелла, Ленка, Глашка-головастая и Марго. "Ворона ее. А может быть это ворон," - предположил я, с подозрением на какой-то подвох со стороны юродивой.
- Целовались?!
Дядя Ваня не поразился, он - испугался. Ладно драка, так еще это напасть - мальчишки целовались, в школе, вживую. Два ЧП! Три с Катькиным! Если признать, что имели место, его другу и нашему с сестрой отцу грозило серьезным в сумме штрафом.
Отец пялился на доскплей и мял пылающие мочки.
Ученики, наконец, поняли, откуда директор черпает информацию. Пацаны крутили головами и немедленно поднимали ладони подальше от планшетов с электронными карандашами - показывали мне и Батыю, что не их это рук дело. Девчонки, обтягивавшие под столешницами станков мохеровые юбчонки, и те торопились показать ладошки.
Испугался и "шестерка": стал вытирать написанное. Да перестарался в спешке - выдал себя: маркер-снимка, уничтожив на экране строчки "И ЦЕЛОВАЛИСЬ", "ДРАЛИСЬ ИЗ-ЗА БЕГЕМОТА", налез на "И КАПУСТЫ НАДО БЫ!". Потер три на конце буквы, осталось:

КАПУСТЫ НАД

Любитель капусты всем известен, каждую осень услаждал наши уши, хрумкая кочерыжками прямо на уроках; к нему, хрумкая головками чеснока, присоединялась Изабелла. Такой подлянки от Доцента я не ожидал. Он, вспомнил я, неделю, когда испытывали доскплей проболел, потому мог не знать об архиве-менеджере. Конечно, заложил меня не в отместку за пропажу бойцового ворона, не за давешнею на меня обиду - он, все знали, влюблен в Вандевельде, дрался за нее в нескольких "благородных дуэлях" и разборках у "Полярника". Во всех поединках проигрывал, но всеравно обидчикам Дамы спуску не давал.
- Вы что-то хотите сказать? - отреагировал на лес рук директор. Руки опустились. - Не хотите. Тогда, кто староста?
- Запрудный! - позвала Маргарита Астафьевна.
- Я-яа... - не сразу отозвался Плохиш. Он стоял позади стеллажа, с ответом директору я повернулся на его голос и успел заметить, как спрятал руки, резко отдернув их от верхней полки.
- Курт с Хизатуллиным... - посмотрел директор на меня и Батыя. - Вымолвить даже противно... Целовались?
- Кусались. - Стас вышел из-за стеллажа и, потупившись, шарил у себя по карманам.
- Вот. Кусались, - повернулся директор к учительнице. - У нас такое случается.
- Ну... я не знаю.... Кусались, - спохватившись, подтвердила Маргарита Астафьевна.
- Ай-я-яй, - пожурил виновников Квартальный и повернулся к классу с вопросом: - Что за угроза "зацелую досмерти"? Чья?
- Об зубы мои Франц поранился, а я об его, - вклинился Саловат. Он стоял все в той же шестой позииции и вытирал тряпкой на плазовой доске рожицу.
- Староста, и вы Маргарита Астафьевна, так было дело? - дал здесь маху Дядя Ваня.
Плохиш, энергично начав жевать ириску, закивал головой. Учительница кивнула, и вдруг, высунувшись из кафедры вполкорпуса, принялась безотчетно вязать у груди. Того что заметил вязание Квартальный вида не подал.
- Я, Запрудный и Хизатуллин дежурные, - поднялась с места Марго.
- Сядь, Сумаркова, - скосил глаза на Марго директор и потребовал от Батыя: - Хизатуллин, а ну-ка повернись. - Когда же тот нехотя показал "рожицу" на пиджаке со спины, безапелляционно, твердо заключил: - Дрались!
Конечно, теперь тебе, Дядя Ваня, больше хочется верить в драку, чем в то, что я и Хизатуллин целовались: штраф за первое меньший, пришла мне в голову догадка. Но ох, как тебе, Дядя Ваня, не хочется верить вообще ни в первое, ни во второе. За Катькины проказы, теперь еще и за мои, тебе придется оштрафовать Ганса Курта - поставить друга в шаге от банкротства.
- Моя угроза! - поднялась с места Изабелла.
- Целовала и покусала, - подхватила Глашка. Головастая.
- Стоп! - поднял обе руки директор и спокойно потребовал: - Изабелла Баба, сядьте... После урока классный авторитет составит протокол. Целовала мальчика в классе вживую.
Дядя Ваня сиял, прикинув, наверное: Баба целовала - Франц сопротивлялся. Вон губа прокушена. А это в корне меняет дело: эфиопам платить штраф.
Признал мой инцидент с Изабеллой - пытается тем самым замять мою и Батыя стычку с поцелуем.
В подтверждение моей догадки, проронив: "Покончили с этим", директор, чтобы внимание всех переключить на другое, резко повернулся ко мне и сурово потребовал:
- Франц, покажи, наконец, бегемота!
Въехал! Вспомнил о бегемоте! Лучше б ты, Дядя Ваня, обратил всех внимание на ворону, "белую" среди зверья.
- Запрудный, Хизатуллин! Ну, что же вы? - немедленно вступила Маргарита Астафьевна и обратилась к отцу: - Господин Курт, у вашего сына определенные способности к скульптурному творчеству - с заданием он справился блестяще. Его бегемот не только реалистичен и художественно выразителен, но еще и композиция интересна, даже сюжетная канва прослеживается.
Во чешет! Бегемоту пить захотелось, зашел в пруд и пьет: и вся сюжетная канва. Сейчас у тебя очки-то запотеют, прикинул я развитие событий. И такое охватило безразличие к происходящему, что, скрестив руки на груди, с безучастным ко всему видом стал разглядывать портреты по стенам. Я не боялся грядущего наказания, - разберутся, драки не случилось и не целовались, - я боялся сгореть со стыда, когда Дядя Ваня увидит какого бегемота вылепил "женишок". Я обреченно уставился в лукавое лицо Леонардо да Винчи, но в гляделки долго с ним не играл - услышал срывавшегося в крик Квартального:
- Вы что, за идиота меня держите! Какой это бегемот! Где хваленый реализм и выразительность?
Я повернулся к Запрудному, тот держал... тигра. Выдавал Батыеву поделку за мою - тигра за бегемота! С благодарностью за находчивость в попытке спасти меня, промелькнула досада на то, что не мог он выбрать из фигурок более походящую на бегемота, но, окинув взглядом полки стеллажа, согласился с выбором Стаса. Разве что, еще кит сошел бы за бегемота в пруду, будь у него уши. Еще, пожалуй, медведь - если бы лежал в воде вытянувшись, но все трое мишек сидели по-человечески, и сосали лапы.
- Я что, тигра от бегемота не отличу?! Я с вами в цацанки играть не намерен. Я... хочу... видеть... бегемота!
В "червяке с ногами" директор признал тигра, насторожился я. А что если в моей поделке признает бегемота - умышленно? Я неплохо знал Дядю Ваню, в отличие от прямодушного отца он был хитроват. Согласится с тем, что ему демонстрируют бегемота и не согласится с мнением зоологички насчет моих достижений в художественном творчестве - вызовет тем полемику и под шумок окончательно замнет ЧП. Прекрасно ведь понимает, что в классе и бровью не поведут на эту уловку. В подтверждение моему предположению Дядя Ваня подвернул вверх поля шляпы - всегда так проделывал, когда что-то затевал.
- Извините, я перепутал, - поспешил успокоить директора Плохиш.
Он повернулся к стеллажу, согнулся к нижней полке... вдруг замер... зашелся в кашле. Выпучив глаза на Батыя начал бить большим пальцем через плечо себе в спину. Зная, что тот не может прийти на помощь, - сигарету закрывает, - сам приблизился, и Салават принялся хлопать ладонью по указанному месту. Довольно ощутимо ударил кулаком и изо рта подавившегося выпала на пол ириска. Для Квартального спектакль: в классе знали, что разыграно. Плохиш за партой якобы давился, срывался с места к отвечавшему у доски Батыю и, пока тот ему хлопал по спине, подсказывал или передавал шпаргалку.
Запрудный откашлялся и оба резко развернулись к классу с возгласом:
- Ап!
Салават прятал за спину тигра, а Стас в вытянутой руке демонстрировал мою поделку. Подмигнул мне.
Они, как и я, раскусили Квартального, поняли к чему тот клонит - так только можно было объяснить импровизационную сцену с подменой пластилиновых фигурок.
- Артисты, - восхитилась учительница.
- Фокусники, - уточнил и похлопал в ладоши директор.
- Пройдохи, - не соглашался отец.
А за станками на всех нашло безудержное веселье: хлопали, топали, писали на доскплее "БИС!" и "БРАВО!"
Что на меня нашло?! Я все испортил!
Подскочил к Плохишу, выхватил у него поделку, решительно подошел к директору и установил дощечку на четыре пальца ему поближе. "Аля-гоп". - Не удержался: произнес вслух.
Лицо Квартального мрачнело, голубые глаза синели. Он не знал, как ему сейчас поступить. Вроде замял ЧП. Какие там поцелуи - у мальчишек. И драки не было. Баба поцеловала Франца. Протокол составят - родители штраф заплатят, эфиопам не убудет. А если даже дело к драке шло, - не успели, только покусались, за что тоже штраф установлен. Мелочь. И вот тебе на! "Бегемот".
- Финита ля комедия, - заключил я. Повернулся было отойти, но директор остановил за плечо. Шевелил губами... "Читает?" Я посмотрел на угол дощечки и сам прочел:

ЮБИМЕЦ ДАМЫ


В шепоте директора отчетливо разобрал "Любимец Дамы". Стас попытался стереть надпись, но полка ему высоко, потому-то промахнулся, понял я.
- И апофеоз с наказанием! - вынес я приговор своему злоключению.
"Стамеску" (так я называл Даму в ответных записках на ее письма - это с того времени, когда она еще не была сложившейся девушкой, а была худой, угловатой девчонкой выше меня ростом) свою ты, Дядя Ваня, в обиду никому не дашь. Держи карман шире, казначей мэрии. Тебе, Батый, - работка: попробуй сформулировать заключение протокола - это тебе не на списывание домашнего задания крапать.
Смирившись с неизбежностью, я попытался вырваться, но директор плечо не отпустил. Тогда протянул в поклоне дощечку ближе - дарю, дескать. "Держи сам, - приказал мне шепотом и добавил: - Отец всыплет, я добавлю". - Отпустил мое плечо и отклонился от поделки далеко назад - оценить произведение. Покрутил дощечку на моих пальцах - рассмотрел со всех сторон.
- И это бегемот?.. Где хваленые достоинства - реалистичность и выразительность?
У меня взыграло на душе!
- А мне нравиться: на бегемота очень похоже, - тут же за директором высказал свое мнение Плохиш.
- Я бы так не слепил, - поддержал Батый.
- Животное по брюхо в воде. Пьет в пруду Московского зоопарка. Видите, концентрические круги по воде у пасти, - воодушевлено поясняла Маргарита Астафьевна.
"Из пруда воду пьет!", Похож!", "Точно похож!", "Ну нормально!", "А бегемот и гиппопотам - это одно и то же?" - поддерживали Стаса, Батыя и зоологичку от класса.
- Ну, если таков тигр... корова... вот такая.... Кит хорош, но волн океанских не хватает. Ежик - авангардистский, и не плох! Ворона - симпатичная... Молоком питалась, не из яйца вылупилась?.. А это, надо полагать, черепаха... То... - Дядя Ваня повернулся ко мне, - с большой натяжкой можно согласиться с тем, что вот это... бегемот. Стоит... То есть, лежит... То есть воду пьет! В пруду... Ни о реалистичности, ни о выразительности здесь, конечно, говорить не приходится, несмотря даже на наличие кругов по воде.
Я облегчено опустил дощечку, и Дядя Ваня примял поля шляпы вниз, - как всегда проделывал, когда затея ему удавалась.
Но рано было ему и мне обольщаться. Отец встрял!
Стоял, молчал, теребил себе мочки. Сыну повезло, сухим из воды выходил. Друг выправил положение, да чего уж там - выручил. Спас, а он? Все угробил!
- Эти пройдохи издеваются над тобой, Ваня! Да ты посмотри, какой же это бегемот?
- Бегемот, - заскрежетал зубами Дядя Ваня. - Нет ты посмотри на эти иголки, это иголки ежика? А медведи? Лапы сосут, а то не узнал бы. А скунсы? Так уж похожи? И потом, ну не успел Франц вылепить глаза и уши животному, время на круги по воде потратил.
Отец послушал друга, махнул рукой и обратился ко мне:
- Вот что сын, если ты сейчас же не убедишь меня в том, что действительно вылепил бегемота, я заявляю перед господином Вандевельде и твоими товарищами, вертолета ты все лето не получишь. Парубка я купил, стоит на площадке.
У меня там же, где взыграло, потом оборвалось, снова взыграло: "Купил! Не дожидаясь конца месяца. Владелец пригрозил продать... Ладно, в конце концов, лепил я бегемота, а в том, какую поправочку в его облик внесли, я не виноват". И меня понесло:
- Да, это бегемот... Безногий. Нет у него ног. Вот. Бегемот-инвалид... В былом артист Одесского цирка, воздушный гимнаст. Уникальное было млекопитающее, перенес уникальнейшую операцию: ему, чтобы мог ухватиться за трапецию и канат, вместо... копыт на передних ногах пришили кисти шимпанзе, а на задних стопы орангутанга. Однажды он репетировал ночью, один на арене. Цирковой сторож был глуховат, потому ничего не услышал, не оказал первой помощи, не вызвал "скорую". Бегемот сорвался с трапеции. Пролежал на арене ночь, день - в цирке как на грех был выходной - еще ночь. Началась гангрена и бедный гимнаст лишился конечностей. Глаза выскочили из орбит при ударе об арену, а уши откусил жираф в Московском зоопарке, когда был еще гигопотамчиком. В воде не видно, - он и этого... письки лишился. А... семенные мешочки ему вырезали сразу, как начал тренировки под куполом - мешали рассчитать и исполнить сальто-мортале. Пасть зашили, дырочку вот оставили - шланг вставить поесть.
Я вернулся к стеллажу, положил бегемота-инвалида рядом с китом и, отметив краем глаза оторопелость отца и Дяди Вани, уставился в стену - на портрет лукавого Леонардо.
Тишину и напряжение в мастерской прервали Батый с Плохишем: первый шмыгнул носом, второй к этому добавил:
- Ну, кто бы так интересно рассказал о любимом млекопитающем?! Артист цирка! Воздушный гимнаст! Умел рассчитать сальто-мортале! Маргарита Астафьевна, это шедевр. Десять баллов.
- Да что ты такое говоришь, Запрудный? Почему инвалид? Я же видела, все у бегемота было цело. И глаза, и уши. Без ног - так, я сразу поняла, по брюхо в водоеме... И пасть не зашитой была. Он пил: круги по воде у головы шли, - выразила удивление Маргарита Астафьевна.
Надев очки, она пропала в кафедре, отворила дверку, сбежала по приступкам возвышения и поспешила к стеллажу. Шла быстро, красиво - Мэрилин Монро! А дошла - стояла, присев. Края юбки лежали на полу. И, как я и предвидел, очки у нее запотели.
- Все они... и она тоже, издеваются над нами, Ваня! Какой артист? Цирк нам тут устраивают. Какой это бегемот?! Вот посмотри, рядом кит, так у него все на месте... Дыхательного отверстия на голове нет, но хвост, плавники на местах, - настаивал на своем отец.
Дядя Ваня на это молчал - его моя небылица устраивала. Поскрежетав зубами, повернулся к другу и попытался его унять.
- Да успокойтесь, господин Курт!
- Нет, подожди, Ваня! - не соглашался отец.
- Нет, ты подожди, Гена. Если с трапеции упал, инвалид, - похож. Ну, пусть это будет... бегемотом-инвалидом, - просил уже директор.
- И, если о реализме говорить, где хвост? - требовал разъяснений отец.
- Ушиб - ампутировали, - с жаром объяснил Плохиш.
- Тогда, где заднепроходное отверстие?
- С хвостом ампутировали.
- Хвост отрезали, отверстие вырезали, - с не меньшим жаром помогая Плохишу, пояснил Батый.
- Маленькое отверстие, если присмотреться, там осталось, - утверждал Плохиш.
Отец подошел к стеллажу - поближе посмотреть, склонился над дощечкой... и увидел надпись.
Дядя Ваня тут же поспешил стать ближе к отцу, я отошел, уступая директору место.
Марго захихикала.
Отец прочел и, не выпрямляясь, поднял голову, скосил глаза в поисках желанной невестки.
Кто-то что-то обронил на пол - Марго прекратила хихикать.
Дама вскочила с места, и, сдерживая рыдания, метнулась к выходу, Изабелла бросилась следом.
Отец выпрямился:
- Господин директор, проводите меня с сыном в ваш кабинет.
- У меня ремонт, ты же видел. Обои сейчас меняют, не выпроваживать же рабочих, - пытался остановить отца директор. - Гена, а гиппопотамом признать согласишься? - ухватился он в отчаянии за сомнительную идею: друг мог и рассердится, что и случилось.
- Ладно, господин Вандевельде, я хотел по-хорошему.
Отец расстегнул пиджак и вытащил за пряжку, отнеся руку далеко в сторону, брючной ремень.
В мастерской и без того была тишина, теперь она стала гробовой.
- Постой, постой! - опомнившись, останавливал отца Дядя Ваня. Подскочил к нему, стоял, загораживая от класса спиной, и тихо шептал: - Что, здесь? Вживую? Ты Катькин штраф, один, с трудом потянешь.
- Господин Вандевельде, выпроводите всех отсюда, - спокойно старался просить отец. Ремень в руках и тяжелый исподлобья взгляд на меня сами за себя говорили - мне оставаться на месте.
- Хорошо, господин Курт, только не спешите, - обреченно согласился директор и повернулся к классу с приказом: - Все отправляйтесь в актовый зал! - Расстегнул пиджак, ослабил, распустив узел галстука, ворот рубашки и сдвинул на затылок шляпу. Его бледное с капельками проступившего пота лицо в нимбе широких белых полей выражало покорность, если не судьбе, то требованию незадачливого - безмозглого, чего уж там, - друга.
- Господин Вандевельде, выслушайте меня, пожалуйста, - попросил директора Батый.
- Не сейчас, Хизатуллин. Вечером я зайду к вам.
- Но, господин Вандевельде! Я хочу сказать, что этот... не бегемот, на самом деле бегемот; что...
- Ну, ну! - словно за соломинку ухватившись, поторапливал директор Салавата.
- Вот, смотрите! - вмешался Стас. - Из кусочка пластилина отщипнутого от исполосованного Марго скунса он поспешно лепил и дополнял мою поделку. - Это глазки... Ушки... А это хвост. Заднепроходное отверстие... углубим. Чем не бегемот? Пьет воду... Ноздрей нет! Действительно, какой тут реализм? - Плохиш ногтем мизинца проковырял ноздри. - Пасть расшивать я не буду. Теперь, все это у...бираем. - Стас проворно убрал все что налепил. И, проделывая указующий жест обеими руками на то, что сталось (а остался - "бегемот", углубленное заднепроходное отверстие и оставшиеся ноздри нисколько его не изменило), заявил: - Бегемот-инвалид! Упал с трапеции. Сальто-мортале на этот раз не рассчитал. Я в цирке у тетки в Архангельске был, так там воздушные гимнастки под куполом номер на такой высоте проделывали, без бинокля ни фига не разглядеть. Упасть с такой, да об арену! Как у бегемота мозги не брызнули из ушей и пасти?
Дядя Ваня приминал шляпе поля, но победный его настрой остановил отец.
- Хватит! Запрудный - этот не издевается, он смеется над нами! Ты понял, Ваня, про какие это он мозги? Хва-атит! Я просил выпроводить всех вон! Распорядитесь, господин директор.
С последними словами отец сложил ремень вдвое, резко свел и развел руки. Хлопнуло - сам испугался. За станками замерли, Батый схватился за наушник, Плохишь открыл рот, Мэрилин Монро присела, Марго захихикала.
Отец, увидев реакцию, смущенно опустил ремень.
Ему неловко стало, возмущался я. Неловко будет протокол подписывать со штрафом за непотребное изображение полового органа. И после, когда Дядя Ваня втолкует, что все делал, чтобы избежать этого.
- Салават, вечером у вас дома поговорим, - сказал Батыю директор, поднял поля шляпы, и повторил классу: - Все отправляйтесь в актовый зал!
Батый и Плохиш бросились к нему и на перебой что-то тихо говорили, доказывали, директор слушал и кивал головой. Нахлобучил шляпу на лоб, примял ей поля и, раздвинув руками мальчишек на стороны от себя, быстро направился к классной доске. Нагнулся и поднял сигарету, оброненную Батыем.
- Чья?!
- Моя. - Маргарита Астафьевна протирала платком очки.
Директор поворотился на голос:
- Ваша?
- Да. В перерыв я просматривала фигурки... обронила из пачки.
- Вы курите не дамские? - Директор прятал сигарету в кулаке.
- "Лим".
Директор разжал кулак, посмотрел... Спросил вкрадчиво:
- Все фигурки посмотрели?
- Все на станках роме двух, что на стеллаже уже стояли. Сумарковой и Курта. Тряпки на пластилине мокрые, я сигаретой хотела приподнять да вошли дежурные. Уронила, отфутболила за кафедру, чтобы не заметили, но попала в стену под доской.
- Доложите Вере Павловне, и протоколы мне на стол. Второй штраф за то, что вязали на уроке, а третий за просмотр телевещания. Проводите детей в актовый зал.
- Маргарита Астафьевна, не покидайте мастерской, - попросил отец учительницу.
Тонущая со словами директора в кафедре, зоологичка на просьбу отца вынырнула как поплавок. Челюсть у нее отвисла и я увидел зубы - все нижние. Хорошие зубы: без червоточинок и пломб.

Мы остались вчетвером. Маргарита Астафьевна, выпроводив учеников из мастерской, заняла свое место в кафедре, директор с отцом стояли у стеллажа, я же отошел к своему станку. Ремнем мой родитель наказывал меня давно, в том что отстегает сейчас в присутствии учительницы и директора - в школе - я сомневался: сумма штрафа за Катькину проказу, мое "художество" и за его рукоприкладство была бы разительной, для отца - разорительной. Тем не менее, он потребовал:
- Спускай штаны!
- Гана, опомнись! - Дядя Ваня попросил отца голосом и интонацией выражавшими полную безнадегу: переубедить Ганса Курта даже ему не всегда удавалось.
"Спускать штаны?! Да если бы знал, что творишь! Если бы знал, зачем мне нужен "парубок"! Небось, согласился бы признать в пластилиновом пенисе - бегемота, артиста цирка. Ине бежал бы ему в задницу смотреть".
Я и не подумал выполнить требование. Уставился на Леонардо.
Отец подошел и огрел ремнем по плечу.
- Спускай штаны! Я сказал!
Таким разъяренным я его не помнил.
- Да на!!
С нутряным бешенством отодрал я левой рукой заклепку, правой распустил молнию и спустил джинсы на пол.
И тут меня снова парализовало!
Не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, я видел:
Округлились за очками глаза, и тут же опустила взгляд вниз Маргарита Астафьевна.
Уронил к долу руки с ремнем отец.
Подавив вскрик, нахлобучил шляпу Дядя Ваня.
За стеклами окон появлялись одна за другой и туту же пропадали головы одноклассников.
Когда джинсы уже лежали на полу, я вспомнил, что на мне нет плавок! Утром я их снял потому, что джинсы - с термоподогревом, носить их в теплые дни уже было жарковато. Ведь мог же надеть другие - демисезонные! Нет, эти напялил. Форсил: на штанинах вышиты парубки.
Поза у меня - дурацкая, а видок - закачаешься. Джинсы на ботинках, под жилеткой - косоворотка, мне не по росту коротковатая. И картина вся напомнила известное: "К нам приехал ревизор". Отец с директором - остолбеневшие; Мэрилин Монро в трибуне - только что была и пропала; за стеклом в окнах - головы пацанов и девчонок. Все с лицами - я таких не видел.
Что мне оставалось делать? Ни рукой, ни головой не шевельнуть. Скосил глаза на стену с портретами непревзойденных мастеров ваяния. Не все из них, творивших до Леонардо да Винчи, доходили до полной степени реализма в обнаженной натуре - пенис фиговым листком прикрывали.
Я не заметил, когда, как со мной рядом оказалась Маргарита Астафьевна: вдруг отметил, что Леонардо ухмыляется сквозь пух копны ее белокурых волос. Она стояла чуть справа и спереди. Что говорила, не слышал, но только по тому каким был ее глаз и как открывался и закрывался рот, понял - сердитое. Она отчитывала отца и директора!
Вдруг почувствовал, что меня что-то щекочет по животу и ногам.
И увидел: учительница, придерживая юбку, закрывала подолом мой срам и, высказывая отцу и директору что-то резкое, подергивала им вверх-вниз. Елозила юбкой по моему "бегемоту"! Казалось я слышу звук трущегося об кожу мохера.
В панике я попытался сесть, но только пальцы - "мушка" и "прицел" - выпрямились . И почувствовал... что поздно. Закрыл глаза... и увидел самого себя со стороны, от кафедры, от окон: подол юбки поднимается все выше и выше и мои голые ноги выставляются напоказ.
Я потерял сознание, но успел приметить: зоологичка, оборвав свои негодования на полуслове, поворачивает голову, одной рукой снимает очки, другую с юбкой... опускает...
...Протокол с заключением: "...эксгибиционизм - непристойное поведение с разоблачением от одежд и демонстрацией половых органов (наказуем штрафом в размере 20-ти минимальных заработных плат) составили и подписали, как только привели меня в чувство. Вместо классного авторитета Салавата Хизатуллина, как лица косвенно причастного к нарушению, расписался классный староста Запрудный Стас. От комиссаров-наблюдателей - Истребитель. Завуч школы, расписываясь, удвоила штраф; директор школы своим росчерком подкрепил коэффициент 1,1; а как мэр Отрадного "подбил бабки": сумму штрафа возвел в степень 100.
Дядя Ваня под шумок моего обморока попытался замять "дело" отца, но завуч Чеснокова Вера Павловна напомнила про грех наказания детей вживую и протокол составить настояла.
"Продаст вертушку", - сокрушенно заключил я, видя с какими округлившимися глазами отец ставил свою закорючку на документах.

Домой летели в парубке. На полпути, когда я окончательно пришел в себя, отец предложил пересесть на пилотское место, но я отказался, сделав вид, что любуюсь мисками хуторов. На вертолетной площадке, запуская двигатель, отец, сообщив, что Хизатуллин и Запрудный во всем признались, извинился. Я ему буркнул что-то невнятное. Мной овладело безразличие к происшедшему и к предстоящему позору. Зато вертушка у меня есть.
На подлете к дому согласился, и мы поменялись местами.
Посадив вертолет и заглушив двигатель, я попросил разрешения остаться в машине. Отец кивнул, достал из бардачка книжечку пилотских прав, протянул мне со словами:
- Я был не прав, сын. Прости. Ну, а ей я сейчас задам. Она-то уж никак не отвертится.
Угрожал отец Катьке.
Сестра встречала нас. Заходя на посадочный вираж, я видел как она выскочила из дому под прозрачный купол сеней. Помахав нам рукой, пробежала по переходу под миску с посадочной площадкой и ангаром, где включила кнопку развода половинок купола, хотя сделать это мы могли сами с дистанционного пульта вертолета. Еще помахав, Катька вернулась в сени, где осталась поджидать нас, сидя на подоконнике с развернутой книгой.
Отец запустил руку за лацкан пиджака... Увидев, что протоколов два, сунул обратно, из другого кармана вытащил лист сложенный вчетверо (протокол на Катьку, понял я), свернул в трубочку, поспешно похлопал меня по плечу в знак окончательного примирения и вылез наружу. Из брючного кармана достал рулон поясного ремня, по мне так и не походившего, и быстро зашагал по гулкому переходу. "Бедная Катька", - пожалел я сестру.
Понюхал кожу обложки пилотских прав. Развернул. Оформлены на мое имя. "Сбылась мечта идиота", - поздравил я себя.
Положив документы на место, выпрыгнул из машины и направился к переходу. Под аркой остановился и окинул взглядом парубка с расстояния. Вернулся и провел рукой по дверке кабины. Сантиметровую толщу лакокрасочного покрытия густо пронизали армировочные нити. "Похоже на мохер юбки зоологички. Дорогой ценой ты мне досталась, вертушка", - вздохнул и погладил машину в месте плавного перехода с хвоста на поверхность кабины. Смутился: изгиб напомнил зад Маргариты Астафьевны. И поспешил в переход: в джинсах с термоподогревом под разогревшимся от солнца куполом ангара жарко, даже без плавок.
В сенях поднял с пола книгу. Катька от отца когти рвала, выронила. На обложке название: "Партитуры фортепьянных концертов Брамса". Полистал. Одни ноты. Что Катька читала? В нотах ни бельмеса. Папе очки втирала - показывала, что приняла подарок Ханса. Значит, натворила чего-то неординарного, и протокол составлен со штрафом немалым.
Захлопнул книгу и сел на подоконник, на место, где Катька осталась нас поджидать.
Я люблю свою сестру. "Проныра, пройдоха и безобразница" - мало сказать, она у меня необыкновенная. Конечно, моя любовь никак не проявлялась, больше сказать, я ее скрывал и внешне выказывал к сестре безразличие, даже, случалось, проявлял мальчишескую неуважительность и грубость. Возраст у меня был такой. Она в долгу не оставалась. А в Рождество так просто достала. Тогда же спровоцировала сору отца с Дядей Ваней. Пять месяцев после те друг другу открыто выражали неприязнь. Запили. Весь поселок переживал. И из-за какой дури! Расскажу. Это отступление нескучное, поверь, читатель.

В семьях друзей дети рождались в один год. До меня с Дамой - два сына у Куртов и две дочери у Вандевельдов. Женились, вышли замуж, развелись, женаты и замужем по другому разу, но ни от первых, ни от вторых браков детей до сих пор не имели. Друзья же хотели себе внуков, и обоюдной мечтой у них было иметь их непременно от своих детей. После меня с Дамой у Вандевельдов первых появился ребенок - мальчик Ханс. Боялись, что и у Куртов четвертым ребенком будет сын, но все обошлось - родилась Катька.
Поначалу у них все было как бы гладко. На глазах у родителей. Катька сидит с Хансом за столом рядышком, такая тихая, заботливая, беспрестанно воркует: "Хансик, съешь жаркого, попробуй тортика - я маме помогала тушить и печь". Ну, прямо невеста и будущая примерная, любящая жена. Друзья налюбоваться не могли, пока в прошлое Рождество не застали их наедине. Ханс стоял на коленях, лбом касаясь пола. Головой, руками и плечами, пристроив под животом, закрывал скрипку, а Катька лупила его ногами по спине. Требовала клятвы не жениться на ней. Мальчишка стонал: "Меня убей, скрипку пожалей".
А в последний рождественский праздник друзья окончательно поняли, что у них с Катькой и Хансом "фонтана" не будет.
У праздничного стола дарили друг другу подарки. Разворачивали свертки, открывали коробки, демонстрировали всем и складывали под елку. Дядя Ваня другу вручил одну из своих новых, сделанных ему на заказ в Англии, шляп, отец - галстук от Дома Кроля. Госпожа Вандевельде и мама обменялись подарками "втемную": не разворачивали свертков и под елкой не оставили. Наехавшие погостить, мои старшие братья и дочери Вандевельдов с мужьями и женами обменялись коробочками, традиционно: "бабам - кулоны, мужикам - запонки". Дядя Франц старику-соседу преподнес полковничью каракулевую папаху: чеченец, зимами приезжавший с юга проведать сына, в прошлое Рождество намекнул на такой именно подарок. В "ответки" принес из прихожей бутыль чачи. Дядя восторженно пообещал следующим разом подарить папаху "генеральскую" - с намеком на бочонок "амброзии". Поздравляли друг дружку приглашенные соседи, их приезжие родственники и дети.
Катька преподнесла Хансу большой пряник в коробке, тот ей - издание в дорогом переплете с тиснением золотом: "Партитуры фортепьянных концертов Брамса".
У нас с Дамой с обменом вышел, насмешивший всех, казус.
Она мне каждый год дарила "Конструктор" (коробку с пластмассовыми деталями вертолета, и напрашивалась после вместе склеить), я ей - кукол. Выбирал в магазине "Барби", купил модель вертолета. Очень она мне понравилась. Новейшая боевая машина - "Ми77(троглодит)" . Модель - действующая, с дистанционным управлением, целиком из металла и триплекса, кустарной (не штамповка), вьетнамских мастеров, работа. Все деньги спустил. Дома опробовал, вертолет круг вокруг фонтана в зимнем саду облетел и сломалася.
Дама первая дарила. Сняв ленточку, открыла коробку, показала всем содержимое, поцеловала меня и положила подарок под елку. Что мне оставалось делать? Снял крышку со своей коробки и положил под елку второго "троглодита". Лежат подарки - где ее, где мой? Я сообразил запомнить, не перепутать: моя модель ведь сломана.
Под общий смех подняли шампанское и кока-колу, выпили и Дядя Франц, собрав гостей в хоровод, увлек всех из квартиры попрыгать по лестничным площадкам. Дама в суматохе, стрельнув глазами по сторонам, вторично меня поцеловала, но уже не в щеку, а в губы. Я, смущенный, остался в зале.
Это был второй ее такой поцелуй. Как-то на школьной дискотеке пригласила меня на "замирающее танго" и украдкой, так же зыркнув по сторонам, разметав свои пушистые волосы по нашим плечам, неловко, - обслюнявив мой нос, - нашла мои губы. Зардевшийся, я вырвался и оставил ее одну посреди зала. Испугался, что пацаны заметили и засмеют. Это теперь я чуть перегнал, а тогда Дама была "Стамеской" - гораздо выше меня ростом. Сейчас у елки поцеловала умело, просунув мне в зубы язычок. Я бы подивился, если бы не забеспокоился: на мне смокинг - брюки свободные, пиджак расстегнут. Прикрылся крышкой от подарочной коробки...
Остались под елкой и отец с Дядей Ваней - разлить по "первыепятьграмм". И тут случилось: мэр сел на пряник, оставленный Хансом на кресле. Бросились спасать подарок. Откинули крышку коробки, пряник - в блин по дну, повидло - по стенкам. Что делать? Приняли свои по "первыепятьграмм", пальцами подхватили повидло. Отец закусил, а Дядя Ваня задержался.
- Здесь что-то написано, - склонился он над оборотной стороной крышки. - Франц, подай нож.
- Поздравление. Может не стоит читать? - предупредительно высказался отец. Как в воду глядел.
Я счистил ножом с картона кремовую помадку, читать вслух начал, да осекся на первой фразе. Две первые буквы в словах были заглавными. "В", выведенная синим фломастером, подставлена к уже написанному шариковой ручкой тексту.

В Жизни я тебе не дам!

- Читай дальше, - потребовал, нахмурившись и потянув поля шляпы на лоб, Дядя Ваня.
- Читай, читай. - Отец, посчитав, что прочитанное только начало фразы или строфа стиха, потянулся за бутылкой, разлить "вторыепятьграмм".
Я, стараясь не прыснуть со смеху, продолжил:

Если женишься на мне, в первую же брачную ночь яйца отщемлю. Лучше поклянись не просить моей руки.

- Стоп! - "врубился", наконец, отец. Отставив бутылку, спросил: - Там так и написано?
- Написано печатными буквами, корявыми - должно быть не Катькиной рукой, она ведь у нас каллиграф, - попытался я выгородить сестру.
Отец и дядя Ваня, привстав, полезли носами в крышку, но я, не прочитавший еще текст ниже, интуитивно опасаясь худшего, отстранился с вопросом:
- Подскриптум зачитывать?
Друзья сели. Дядя Ваня молчал, а отец - обреченно, судя потому что оставил впокое свои мочки и потянулся за бутылкой, - проронил:
- Все читай.
Я прочел, но вслух после как отец разлил по рюмкам.

В тесто этого пряника я пописала.

Друзья прятали глаза под полями белых шляп, опомнившись, спросили оба сразу:
- Франц, где подарок Ханса!
Я вспомнил, когда все поднимали бокалы, Катька, задолго до этого момента упившаяся кока-колой, раскрыла, захлопнула книгу и тут же показала Хансу большой палец: одобрила подарок. Подивился еще, Катьке понравилась книга с фортепьянными концертами - в нотах нибельмеса и к классической музыке никакой тяги.
Книгу я нашел на столе, отер ее от салата и подал Дяде Ване. Открыл ее отец.
Под обложкой лежал лист с нотными линейками, поперек которых - крупная надпись чем-то красным:

К Л Я Н У С Ь!!!


Ниже - мелким, черной гелью:

НЕ ЖЕНЮСЬ НА ТЕБЕ


И приписка:

Буду очень признателен, если книгу вернешь: ни чем другим не подвернулось тебя одарить, гадюка. Ты ею будешь! Вырасту, закончу консерваторию, руки, ноги тебе пообломаю.

Отец приблизил слово "клянусь" к носу, дал понюхать Дяде Ване.
Вошел старик. Тяжело дышал, папаха на глазах - великоватой ему оказалась. С порога большим пальцем сотрясал в пол - налейте мол. Я, один понявший жест, плеснул в фужер.
Занюхать Дядя Ваня подсунул чеченцу клятвенный лист.
- Кровью написано, - заключил старик авторитетно и из бутыля с чачей налил в три фужера...
За стол папаши, когда хоровод вернулся под елку, уже не сели.
Хватились их посреди ночи. Я рассказал дяде Францу, что произошло, он не на шутку забеспокоился, бросился к телефону названивать. Мама и госпожа Вандевельде, примерявшие свои подарки в спальне, прибежали с книгой и пряником, так непредусмотрительно отнесенными туда из залы Дядей Ваней. Дядя Франц в медвытрезвителе справился, а у дежурного по мэрии допытывался, мама забрала трубку и набрала номер своей "неотложки". Никто ничего не знал.
Дядя спросил номер ресторана, но его опередили. Метрдотель, рассыпаясь в извинениях, попросил прийти: "Господа мэр и Курт заявились с чеченцем и чачей. Старик поднял от ударных барабанщика и сам барабанит. Очень, извиняюсь, много выпили. Ссорятся. Посетители поражены".
- Что?! Поражены? Чем?!
- Господ Вандевельде и Курта, извиняюсь, ссорой. Кричат, толкаются, но, похоже, все к рукопашной идет.
- Все посетители живы! - облегченно оповестил майор столпившихся у телефона.
Мамаши первыми бросились в ресторан, остальные, многие толком не зная в чем дело, следом. А дознавшись, гомонили на бегу:
- Они ссорятся?
- Не может быть!
- Ой, я не верю!
- Прежде рак на горе свиснет.
- У суслика кит родится.
Бежали гурьбой, наперегонки, не одевшись, - благо был ресторан с домом мэра под одной миской.
Зал переполнен. Но за столами никого. Часть посетителей, с музыкантами, стоявшими у эстрады с открытыми ртами, слушала соло на ударных, другая часть столпилась напротив центральной кабинки. Шторки одернуты, за столиком сидят папаши - пьяные, как огурчики. И точно ссорятся! Что-то там себе рычат. Пиджаки сняты, сорочки расстегнуты, но в подарочных шляпах по глаза нахлобученных, и в галстуках, распущенных на голых потных шеях. Все одинаковое: друзья всегда к Рождеству в подарок покупали эти вещи, но никогда не носили - складировали в своих гардеробных, - а тут вырядились.
Я не мог различить, кто из них есть кто. И Дама бегала глазами с одного на другого. Похоже, и мамаши не узнавали - не поднялись в кабинку, стояли в растерянности. Узнав Куртов и Вандевельдов, музыканты почтительно уступили семьям лучшие у "сцены" места. Все таращились, разве что детишки-чеченцы не сомневались в том кто их сосед. Одни толкались:
- Дядя Ваня тот, что слева! Дядю Гену положит.
Другие отпихивались:
- Тот, что справа! А положит запросто.
Да отец с матерью их определились: он поддержал "левых", она "правых". А насчет того, кто верх одержит, предостерегли уклончиво: "Это мы еще посмотрим".
Давно мы не видели папаш в сцепке, последний раз сеанс армрестлинга они демонстрировали лет семь назад. Я отметил: сейчас руки их с закатанными рукавами выше локтя не с теми бугристыми бицепсами, что тогда были.
За спинами у них стоят официанты наготове: с бутылем. Уже разлили в небольшие из толстого хрусталя стопки. В сцепке правые руки, в левых эти стопки. Держат, не выплескивая ни капли содержимого, в положении "на старте": локти чуть выше оттопыренных мизинцев. В торце стола - метрдотель, он с хронометра отслеживает время. У плеча держит фонарик, луч которого направлен на ручищи сцепленные в мертвую хватку.
Мамаши решаются и подымаются в кабинку, папаши их не замечают.
Рефери выключает фонарик - соперники разрывают сцепку и поднимают руки высоко вверх. Одновременно вкидывают в рот чачу. Крякают и занюхивают дном стопки. Рефери торжественно оповещает:
- Двадцатьчетвертыепятьграмм!
Синхронность в движениях изумительно полная: чачу - одним духом, и тут же, не мешкая, пустую стопку - под бутыль официанту, и - в сцепку. Те руки, какими боролись, медленно опускают и осторожненько так... нашаривают стопарик соперника, который официант уже успел наполнить. Рефери наводит луч на сцепку и снова отслеживает время. Папаши, кряхтя и пыхтя, рычат.
- Доченьке Леночке моей... пацана давай!
- Будет ей пацан... Я стараюсь!
- Наша взяла! - прыгали, хлопали в ладоши обрадованные своей удачей детишки "правые" и их мать.
Картина ясна: в Катьке с Хансом папаши разуверились окончательно, видимо, не слишком-то верили и в меня с Дамой, но у Куртов подрастала двухлетняя Леночка, тогда как у Вандевельдов все еще только надеялись на семейное прибавление.
Мы с Дамой, после безуспешных попыток наших мамаш урезонить мужей, нашлись, как им помочь: не сговариваясь, влекомые каким-то наитьем, взялись за руки, поднялись в кабинку и, став так, чтобы нас могли видеть оба соперника, слились в долгом поцелуе.
Рефери навел фонарик на нас - папаши, посчитав, что наступила "переменка", чачу - в "топку". А заметили меня с Дамой, поперхнулись и разразились кашлем.
- Не... рано... ли? - задыхался Дядя Ваня.
- В самый... раз! - Свой кашель отец запил глотком из бутыли, вырванной из рук официанта. После повернулся к окну кабины и обратился к присутствующим: - Хотите, фокус покажу?
Снял и сунул маме в руки шляпу, сполз со стула на пол, улегся, и за пять секунд уснул. Во сне вдыхал через нос, выдыхал через открытый рот - чача с бульканьем поднималась и опадала меж зубами фонтанчиком гейзера. Зрелище, я вам скажу, еще то: и отталкивающее и завораживающее.
Мамаши, суетясь, упрекали друг дружку в том, что не успели остановить. На свадебном пиршестве друзей (застолье устроили одно на обе свои свадьбы) в этом же ресторане (тогда еще рабочей столовой) фокусника, изображавшего из себя фонтан, попытались разбудить, тот захлебнулся и после буйствовал в невменяемом состоянии. В последующие демонстрации уже не трогали, предпочитая дать "фонтану" отоспаться. Уже лет десять минуло с последней демонстрации, потому-то мамаши и потеряли бдительность.
Не заметили, когда заснул и мэр. Он всхрапывал, сидя за столом лицом в натруженные руки. Мы стали свидетелями еще одного фокуса: шляпа у Дяди Вани свалилась с головы - соломенные волосы (волосы!) веером постелились по зеленой скатерти. Никакой лысины!
Дама легонько тормошила отца за плечо, мне стало неловко за своего, но "закрыть фонтан" не пускала мама. Нашелся метрдотель: отложив фонарик, он взял у официанта полотенце-салфетку, скрутил кульком и острием опустил в фонтанчик - чача впиталась. Отец проснулся. А бросился помогать Даме, увидел волосы у друга. Захлопал глазами:
- Парик, что ли?
- Давно сделал подсадку волос с затылка, но шляпу по-прежнему носит - привык, - ответила за мужа госпожа Вандевельде.
- От друга скрывал! - возмутился отец. - Шляпу носил! В мэрии, в школе и в других присутственных местах не снимал.
Мэр, покорно подставляя жене голову под шляпу, дружелюбно согласился:
- Я как подсадку сделал, тебе показал. Шляпу в парилке - дело в бане было - снял, ты посмотрел пьяными глазами и плюнул. Позже я догадался, ты посчитал, что увидел себя в зеркале. Ей-богу, было дело.
- Ладно, Ваня, пойдем на воздух. И не слишком ты надейся... у моего отпрыска, когда целовались, я никакой страсти не отметил. Так что, старайся.
- Сделаем, Гена, - пообещал Дядя Ваня.
Мэр позволил вести себя под руки. Вдруг высвободился, вернулся в кабинку и подошел к окну, пошире раздвинул шторки и снял с поклоном шляпу - поблагодарил посетителей ресторана за внимание.
- Покажи фокус, - совал отцу колоду карт карапуз-чеченец.
Тут подоспел, сбегавший домой за кителем, дядя Франц. В форме майора воздушно-десантных войск он стал по центру танцевальной площадки, вытянул в сторону руку и скомандовал:
- В шеренгу по четверо... становись!
Первой под руку офицера стала Катька. В суматохе в строй затесали тройку посетителей.
- Ровняйсь!
Посетители, удирая к своим столикам, расстроили шеренги.
- Сомкнись! Где аксакал?
Чеченца привел барабанщик. С обожанием смотрел старику в рот, возвращая тому папаху и забирая свои барабанные палочки. Братья, прогнав Катьку в хвост строя к детям, подхватили "сослиста" под руки.
- Ровняйсь!.. Смирно!.. Шагом... арш! Запевай!
Под "Славянку" и овации посетителей ресторана мы вышли под купол. Счастливый метрдотель у выхода напутствовал пожеланиями светлого Рождества. Он, старый, с начала строительства Ограды работал поваром, и помнил знаменитую свадьбу друзей, после какой рабочую столовую и сделали рестораном, завезя на смену в щепу разнесенным столам и стульям дорогую мебель.

Отец ошибался: целуясь с Дамой, страсть я испытал, и мы еще дома целовались. Выпили по бокалу шартреза, - Катька нам из бутылки, выпив "спрайт", налила, - и разыграли ссору в споре где чей подарок.
- Мой "троглодит".
- Нет, мой!
- А пойдем, проверим. Тот, что не полетит, - мой.
Уединились в зимнем саду, там нас Катька - шпионила, споив, - и застукала. С воплем "Жених и невеста" понеслась к гостям. Я к тому времени переоделся в джинсы и сорочку навыпуск, но все же не решился сорваться следом за Дамой, остался сидеть под фикусом. Скоро в саду объявилась Катька, она тащила за руку упиравшегося Ханса. Я им обнаружить себя пока дать не мог - все еще "болело" и спасительной крышки от коробки под рукой не было. Затаился в углу под антресолью, за кадками с фикусами и пальмами. Остановилась сестра как раз напротив меня на фоне роденовской скульптуры "Весна" по центру фонтана, и я заподозрил, знает, что я здесь и с Хансом сюда прибежала неспроста. Кашлянул, но даже если бы и крикнул она потом сослалась бы на шум воды. Катька вытерла мальчишке губы - себе нет - и, поцеловав взасос, ушла к гостям. А днем, отоспавшись, я пришел в зимний сад за забытыми "троглодитами" и застал здесь Ханса одного. Он, обняв, прижав к груди под подбородком книгу, свой подарок Катьке, не отрывался от мраморных тел юной пары, целующейся под падающими на них струйками журчащей воды. Крепче прижимал книгу и в мечтах прикрывал глаза. Завидев меня, вспыхнул лицом. Сунул мне зачем-то "Брамса", попросил: "Не рассказывай Гадюке" и убежал, нырнув в фикусные заросли, неуклюже натыкаясь на кадки.
Вертолетов я не нашел. Зашел к Катьке отдать "Брамса". Сестра лежала в кровати и обтирала ладошки занавесью балдахина.
- Суженый забыл, - протянул я ей книгу
Катька зевнула, пропела "Вот спасибо-хорошо, положите на трюмо" и накрылась одеялом с головой
Я хотел бросить книгу на пол на коврик, к тапочкам, но коврика на месте не оказалось, а тапочки обнаружил на тумбочке рядом с пустой коробкой из-под пряника.
- Не стошнит? Ты же в тесто пряника помочилась, - бросил книгу я на одеяло с крошками. - Вернула Хансу книгу и забрала свой пряник?
Катька вытянула из-под одеяла руки, потянулась и огрызнулась:
- Какое тесто? За углом в лавке за девяносто девять грошей купила.
Икнув, отпила из бутылки, из которой поила меня с Дамой шартрезом.
- Не чача, вместо шартреза? - съехидничал я.
- Гоша, фас! - вяло приказала сестра и снова накрылась с головой.
В углу, куда меня загнал попугай, я, отбиваясь от птицы, обнаружил мой и Дамы подарки. Поспешил в зимний сад испытать и оставить себе исправную модель, так на удивление обе полетели. Вернулся в комнату Катьки - посапывала в постели, и Гоша в клетке тоже спал - и под ковриком за платяным шкафом нашел отвертку, плоскогубцы и внутренности "троглодитов", выпотрошенных сестрой. Лишними оказались.
В мае к всеобщей радости госпожа Вандевельде забеременела и папаши помирились. Переполоху было! Я подозреваю, еще и ссорой расстроенный, отец откладывал покупку мне вертолета. А теперь вот, когда парубок у меня есть, мои, его и Катькины штрафы могли обернуться если не продажей вертушки, то экономией на горючем.
С этим невеселым предвидением я встал с подоконника и направился к себе. По пути через зимний сад спрятал "Брамса" за кадкой с пальмой - подумал, пусть поищет.

К ужину в столовую я не спустился. Заперся у себя в спальне, включил старенькую магнитолу, лежал на тахте и смотрел в потолок. Думал о том, что дела мои из ряда вон плохи...
Ждал. Не долго. В дверь постучали.
Выдержав паузу, я убавил громкость магнитолы и прислушался. Катька скулила за дверью:
- Фра, это я... Твоя сестренка несчастная... Фра, слышишь? А?
"Явилась - не запылилась".
- Фра...Ну, так ты слышишь? Я знаю, ты там: громкость убавлял, - звала Катька жалобным голоском.
"Оставила бы ты меня сегодня в покое, "сестренка несчастная"".
Ругал себя за оплошность: не сбавлял бы громкость, постояла-постояла, подумала, что меня нет в спальне, что я в своем "закутке" наверху, и ушла бы восвояси. А теперь не отстанет.
- Я тоже к ужину не спускалась. Знаешь, я решила четыре дня за стол не садиться, ничего не есть: столько раз папа меня своим лаптем огрел. Вся попа огнем горит. Спряталась у него в парнике, но он нашел меня в кадке. Залезла, крышку надвинула, а он, представляешь, разыскивая меня в огуречнике, включил подачу воды - думал, не найдет, так хоть польет. Я бы выстояла, дыша через отверстие - в доске крышки есть сучок пустой, - так Гоша, балда, продал. Он охотился в парнике. Вода набралась до краев, эта продажная шкура уселась на крышку, и давай глотку драть: "Катькатолстаякатькатолстая". Откроешь, увидишь, как губы мне исцарапал, гад. Хочешь сэндвич? Твой любимый - с телятиной... Спаржей и артишоками я украсила. Аромат стоит - закачаешься. Булка - 'французская', и длина ее больше папиного лаптя. Бери, а не то съем, - предлагала Катька с полным ртом.
"Жалко, что не двадцать раз, и лаптем - ремешком, оно бы поэффективней было бы. Больше бы дней голодала - больше бы похудела", - злопыхал я. Сестра боялась потолстеть. Съест чего-нибудь, и канючит, наступая всем домашним на пятки: "Толстая я? Ну скажи, толстая я?" Бог миловал, и только в самое последнее время стали замечать, что, действительно, Катька начала и есть уж слишком много, и полнеть. Ломанет кусок торта, и бегает за всеми с приставаниями: "Толстая я? Ну скажи?". Мама мудро разубеждала: "Да ты ешь, что тот цыпленок". Я - убеждал: "Да ты ешь, что тот цыпленок - толстеть и не будешь". А отец язвил: "Съела пряник - твой подарок Хансу, потому и толстая. Только он тебя такую и возьмет замуж".
- Так хочешь лаптя?
- Нет. Не мешай, отдыхаю, - не выдержал я.
Промычала что-то с полным ртом, прицмякнула - мне захотелось есть. Чтобы не дать сестре успеть дожевать и развязать язык, поспешно спросил:
- Что отмочила, за что оштрафовали?
- Знаешь, я знаю, что с тобой в школе приключилось... В скульптурной мастерской, - зашептала Катька в замочную скважину, не отвечая на мой вопрос.
"Вот, за тем ты и пришла. А то - "сестренка несчастная", братишке "лаптя" принесла".
- Марго дома за обедом рассказала, Мальвина мне позвонила, рассказала... Больно было?
Началось! Дождался!
- Слушай, не хочу я сэндвича. Иди к себе! - отрезал я, и еще добавил звука в магнитоле. Звучала какая-то джазовая пьеса с солированием ударных. - Топай под барабаны!
- Ладно, я пойду, - сразу к моему удивлению согласилась Катька и добавила, спросив: - Сэндвич оставить... под дверью? Булка... С телятиной была, спаржа и артишоки остались.
- Убирайся со своей булкой!- разозлился я, без всякой веры в то, что уйдет - затаится под дверью, подслушать, с кем и о чем буду говорить по сотофону.
Но за дверью послышались скорые шаги, Катька как будто спускалась с антресоли.

Посмотрел время. Часы над тахтой, вмонтированные мной в ячейку подвесного потолка вместо галогенки, показывали:

20. 4

Это могло быть и так, но могло быть и 20.14, и 20.24 - третий цифровой индикатор не работал. Часы старинные, произведенные еще на заре внедрения электроники. Мама купила в антикварном магазине в подарок ко дню рождения отца, еще до их свадьбы. Таких часов теперь не делают. Прекрасная вещь: неисправность индикатора выручала, когда проволынивал с пробуждением утром вовремя, или уклонялся что-то сделать ко времени. Мать потребовала, чтобы убрал эту архаику совсем и пользовался часами и будильником в сотофоне. Я на это среагировал пионерским заявлением: дескать, эти часы дороги мне как подарок первому строителю стройки веков. Отцу понравилось, и часы остались на месте. Как-то написал о них в сочинении на вольную тему. Со скрупулезным разбором и анализом всех деталей и мелочей описал как старинные часы "ходят по потолку над тахтой в моей спальне". В заключение поправился, заметив, что не могут электронные часы "ходить" - могут только "механические хронометры". Получил отметку "два": не понимает учитель русского языка шуток; кстати, - сосед Вандевельдов по лестничной площадке, сын старика-чеченца.
Часы есть еще в туалетной комнате при спальне, но вставать лень. А надо бы узнать точное время - в полночь разборка с Батыем, приготовиться необходимо. Все мои личные средства связи в спальне - викам и сотофон - отключены мной совсем: боялся, что позвонят с "соболезнованиями". С сотофоном сделал это в момент связи с Плохишем. Позвонив мне, Стас промямлил "прости" - от своего имени и как секундант по просьбе Батыя, тот признает свою неправоту и готов публично принести мне свои извинения. На что я ответил шепотом, отвернувшись от отца, запускавшего двигатель парубка:
- Нет! Я вызываю Батыя! Разборка. Без оружия, на одних кулаках. Ни фига! На условиях моего ультиматума: драться будем одними ногами со связанными за спиной руками! Понял, Плохиш?
- Я этого, Покрышкин, ожидал. В таком случае, Батый просил передать, что тоже отказывается от секунданта. И еще...
Договорить Плохишу я не дал, - прервав на полуслове, заблокировал работу сотофона. А дома у себя в спальне отключил от питания викам, трезвонил с порога, но я не ответил. Теперь вот отрезан от мира, ни одна душа меня не потревожит. До понедельника.
Во всяком случае, прикинул я, до начала разборки не меньше трех часов - можно отдохнуть. Сбросил кроссовки и вытянулся на тахту. Расслабился. Взгляд сконцентрировал в центр индикатора с цифрой "0", руки и ноги налил свинцом и отрешился от всякой мысли. Этому меня тоже научил дядя Франц.
Когда я уже "плыл" не чувствуя тела, с "чертиками" в пудовой голове и цифру "0" сменила "1", вдруг откуда не возьмись прозрение: "А кто мои руки свяжет?!".
Меня пробил холодный пот, и я вскочил с кровати.
- Секунданта у меня нет: стало быть, некому... Какой же я глупец! Батый - тот сразу сообразил.
Я лихорадочно думал. Вышагивал от тахты к двери и обратно, нервно срезал кулаком по ладони - поспевал за обрушивающимися на меня деталями озарения. Батый в праве перед Комиссией и публично обвинить меня в заведомом умысле уклониться от поединка. Мне вменят сознательную уловку невозможности выполнить мной же требуемые условия, дескать, специально - с этой целью - придумал колоться ногами и от секунданта отказался. В понедельник мой эксгибиционизм будет казаться мелочью в сравнении с тем позором, что меня ждет.
Я уперся горячим лбом в стену и зажмурил глаза. Возникали предстоящие картины глумления: первоклашки и второклашки безнаказанно тычат указательным пальцем мне под вздох. Мелкота устроит бесконечную очередь по кругу: им развлечение и тренировка - мне позор. Никакого прохода от них не будет. Вот это будет стыд! Спасение одно: носить женские гипюровые перчатки. До тех пор, пока особым решением большинства комиссаров-наблюдателей этот наказание с меня не будет снято. Надеяться же на то, что когда-нибудь это большинство наберется, мне - Покрышкину, дуэлянту с рейтингом 47:4 в "благородных дуэлях", 28:2 в "разборках" и 8:1 в разборках у "Полярника", просто неразумно. Меня лишат прозвища, и обращаться станут исключительно по фамилии. Сатисфакции требовать буду не вправе! Актером "кино" буду только на вторых-третьих ролях. Пассажирское место моего парубка ни одна девчонка не займет. Не будет у меня напарницы и купцом "уважаемым" я не стану.
Я метался по спальне. "А ведь, наверное, многие из моделаторов доперли! Истребитель знает! Его туманное "...его проблемы..." в переговорах по сотофону с Плохишем? Стоп-стот-стоп! Стас что-то еще хотел мне сказать, перед тем как я отключал сотофон. Наверное, и сейчас трезвонит, да мой бездействует. И по викаму он звонил. С соседнего ведь хутора - мог бы и прибежать".
Я бросился к жилетке за сотофоном, и выключить, чтобы не мешала говорить со Стасом, магнитолу. И услышал стук в дверь.
"Так и есть - не спускалась к себе. Промолотила ногами по ступенькам для вида, теперь, когда время Леночку укладывать, молотит по двери. А может быть, Стас прибежал?" - предположил я и, оставив сотофон на тахте, подошел к двери.
- Чего тебе? - спросил я, не отпирая.
Катька молотила методично, пятками - одной, другой, завершая дуэт ударом задницы. Скулила:
- Ну, Фра... Ну, Фра.
- Чего тебе? - громче повторил я.
- Ну, Фр... Сколько тебе стучать?! Мама уже снизу отругала. Леночку укладывает. Хорошо, отец на поливе. Батый тебе звонит. Твой сотофон сломан? Открой и возьми мой. Батый ждет.
Я без звука провернул блокиратор замка и тихонько - на себя чуть - отворил дверь. Стояла Катька ко мне спиной, в одной руке надкусанный ломоть яблочного пирога, в другой - сотофон, причем, пирог держала повидлом опасно близко от бигудей в волосах. По обыкновению я бы дал ей легкого пинка под зад, нацеливая в сторону винтовой лестницы, но меня привлек рисунок на ее пижаме: по розовой атласной ткани нарисован не то слон, не то поросенок, причем, видом с задницы, задранной выше головы. Из-под поднятого к верху хвоста вылезало наружу что-то схожее с сардельками и воздушными шариками, эти плоды художественной фантазии сестры простирались очередью от поясницы через всю спину и по плечу.
Врезавшись мягким местом мне в колени, Катька поняла, что дверь открыта, но не сразу поворотилась лицом - откусила сначала от ломтя. Я собрался сказать ей спасибо за беспокойство, пообещать ананас (сестра задаром никаких услуг мне не делала) и прогнать, но благодарное слово было мной проглочено: и спереди на пижаме красовалась та же задранная задница, только видом с морды. Не слона и не поросенка - бегемота. Голова лежит на лапах, скрещенных под массивной челюстью в идиотской улыбке.
Катька смотрела на меня снизу вверх выжидающим взглядом лупатых синих глаз.
- Я бы тебе по "внутренке" позвонила, но у меня викам сдох. Майского жука сунула в кожух, он и сдох. Жук тоже. Починишь? - быстро проговорила сестра явно заготовленную фразу. Протянула сотофон, откусила от пирога, жевала энергично, зычно цмякая - так подавляла, по всей видимости, распиравшие ее позывы засмеяться.
Я тут же заподозрил, что никакой Батый не звонит, а просто в очередной раз хочет меня достать. Уверенная в том, что сам я после случившегося в школе звонить Хизатуллину не буду, отвертится: звонил, скажет, но не дождался моего подключения. Ананас еще потребует за услугу.
- Мой сотофон отключен. Отдыхаю, мать. Викам твой починю, когда врать перестанешь: какие майские жуки на острове в мае. Хотела свои художества продемонстрировать? Потрясно. Конгениально! Навозу от... кабана море будет. Теперь топай отсюда. Ананаса не получишь, Батый мог со мной связаться и по викаму, - отшивал я сестру. Уберется, думал, подключу по две ячейки у сотофона и викама - Батыя и Плохиша.
Закрыть дверь Катька не дала: была начеку, и опередила меня, ступив в дверной проем. Уверяла, всовывая мне в руки сотофон:
- Нет серьезно, вот возьми, послушай!
Я не брал, скрестил руки на груди в полной уверенности в том, что сейчас последует. Как и ожидалось, Катька, хмыкнув, приложила сотофон к уху. Потрясла. Состроила для меня невинными глазки, трясла аппарат и слушала, хмыкая.
- Отключился! Не дождался, должно быть... Какой номер? Я наберу.
- Иди, иди. Сегодня ананасов не подаем. И привет майскому жуку!
С этими словами я попытался вытеснить дверью сестру на антресоль, но та, скорчив обиженную гримасу, упиралась и распалялась:
- Да, правда! Звонил. Вот те крест! - Перекрестилась пирогом. С бигуди на челке свесилась, прикрыв глаз, веточка сельдерея от съеденного давеча сэндвича, Катька, пыхтя как паровоз, пыталась ее сдуть. Не добившись этого, сняла, подцепив сотофоном, и отерла аппарат о пижамные штаны. - И про майского жука, правда! Марго разводит дома. Мальвина стащила и подарила мне двух. Одного я сегодня в школе засунула в рот, когда меня вызвали отвечать. Бактерию и замутило. Ты же знаешь Веру Павловну. Я немного сдрейфила и открыла рот, чтобы достать жука, а он возьми и вылети. Прямо - балда - в Бактерию врезался... В бюст ей.
Вера Павловна - завуч школы и преподаватель химии, ученики ее звали Бактерией. Женщина с причудами: носила, никогда не снимая, перчатки - в них даже старалась не прикасаться ни к чему в школе. Дверь в класс открывала ногой, а закрывала, ухватившись за дверной косяк, причем за тот на котором дверные завесы; до стакана и графина на кафедре не дотрагивалась. До того была брезгливой, что в лица своим ученикам не смотрела, опасаясь увидеть под носами сопли. Некоторые мальчишки специально их носили в надежде, что Бактерия все же заметит. А тут я представил себе, из Катькиного рта вылетает майский жук, мокрый от слюны, и слету ей в бюст. Как и брезгливостью, бюстом своим Бактерия славилась на всю округу. Маленькая, худенькая, казалось, не ходила по школе, а носила эту свою удивительно несоразмерно большие члены тела, украшенные неизменно вологодскими кружевами.
- Ее чуть не стошнило, - продолжала Катька. - А тут как раз директор с отцом входят. Дядя Ваня прямо с порога на ходу: "Детки, вам понравились огурцы и помидоры господина Курта - папы вашей Катеньки? Эти овощи он выращивает с применением натурального навоза". Бактерия - платок ко рту. Дядя Ваня - к кафедре, и остановился прямо на жуке, не расслышав хруста. Этого Бактерия не выдержала, ее стошнило через платок фонтаном. Папа успел оттащить Дядю Ваню в сторону... Второго жука думала поселить в викаме, я тебе говорила. Сунула под кожух - там и закоротило. Помер. Жалко бедняжку. А за Мальвину боюсь: ей от Марго может влететь. Починишь - попа у меня не каменная? - И не дожидаясь моего ответа, уже шепотом, заговорщицки, добавила: - У тебя будет разборка с Салом? Отделай его: он противный. Знаешь, Марго в него влюблена, а Батый от нее без ума. Представляешь, он через меня с Мальвиной ей послание передал. Конверта мы не вскрывали, но, похоже, там стихи были. Любовные.
Я перезаложил руки на груди и уперся спиной в обклад дверного проема, предусмотрительно ногой преградив Катьке вход в спальню - надо было дать ей наговориться и навраться, потом пообещать ананаса и выпроводить. Батый, может быть, действительно звонил; инцидент с майским жуком и Бактерией, надо полагать, все же был - за это схлопотала от отца лаптем; про то, что Марго в Батыя влюблена - врет, а уж про то, что Батый без ума и стихи там какие-то написал - и подавно врет. Да случиться такое может, когда рак на горе свиснет, у суслика кит родится. Но кто другой додуматься бы до такого мог, представить себе такое! Восхищенный, я пожалел даже, что ананаса не осталось, за завтраком весь съел.
- А я не люблю толстых, - не унималась Катька, тут же откусывая от пирога, - еще в детсаде Хансу говорила, если останется толстым, не выйду за него. Так он с каждым годом все больше распухал... Заметил, в последнее время худеет - это от того, что влюблен в меня по уши. Хиреет бедняжка.
Врет. Я-то знаю - не по этой совсем причине Ханс получил отворот.
Катьке, несмотря на то, что была настоящим сорванцом, прочили завидное будущее. Чуть ли не с пеленок рисовала кукол и наряды всякие им придумывала, сейчас моделированием одежды занималась, если не профессионально, то талантливо. Хотя ни одну, насколько я знал, "сочиненную тряпку" сама своими руками не материализовала - шила (ей и себе) Мальвина. Ходили по школе в нарядах одинаковых, как близнятки. Они и в самом деле очень похожи друг на друга, только одна - хохотушка, другая - пострелыш. Рисовала тряпки не на компьютере - плакарами и цветными гелевыми ручками по бумаге. Особенно удавались ей эскизы лейблов и карлеток, по рисункам которых, уже на одежде, вышивала Мальвина. Я свою куртку - настоящую, военного вертолетчика (дядя Франц подарил) - доверил на полную ее волю художественного воображения, так она с великолепной детализацией изобразила по спине несколько боевых вертушек самых последних моделей, летать на каких, я только мечтать мог. Изгалялась. Это уже и по тому видно, что вышивала не Мальвина, а сама, и затребовала за работу аж двадцать ананасов. Я предлагал три штуки, сошлись на девяти - по числу изображений вертолетов. Кстати, парубки на злополучных джинсах с термоподогревом - ее. Я возмутился, почему в месте колен вышиты. "А оригинально", - ответила. Осень, зиму и весну вышивала, сегодня, чуть ли не летом, надел в первый раз - обновил, так сказать. Все думали: если не известной, то, во всяком случае, знаменитой на Новой Земле станет модельершой, если, конечно, вернется сюда после учебы на материке. Катька нисколько никого в этом не разубеждала. А с месяц назад я случайно попал в ее "закуток". Сестра с семи лет установила "заступ" перед дверью "закутка" - этого личного помещения в доме; сама виновата - дверь на веранду оставила открытой. Здесь я узнал, что все помыслы и устремления Катькины связаны с Космосом. Вместо обычного бедлама в спальне, в закутке царили порядок и необычность в оформлении интерьера. Стены скрыты черной тканью, натянутой от потолочного фонаря до полу по замкнутому от входа кругу. По ткани - россыпь звезд, разных по размеру и цвету. Некоторые созвездия я узнал. С теми, что заглядывали в закуток через потолочный фонарь, они составили ночной небосвод, наблюдаемый где-нибудь среди поля. В центре помещения располагались стол с "персоналкой", подключенной к ресурсам моего "PO TU", и станина с телескопом в тысячу крат. От экрана включенного монитора гуляли отсветы по никелированным частям кресла. К своему изумлению, в нем я узнал зубоврачебное кресло, которое прошлым летом при странных обстоятельствах исчезло со склада школьного медпункта. Это меня сразило: Катька украла? И как вообще смогла эту махину сюда тайно доставить? Словом, все выдавало то, что закуток Катька преобразила в космическое пространство с импровизированной рубкой управления звездолетом. Я еще подумал, что все это так - детская забава-однодневка. Эйфория от побед в освоении Марса и Венеры давно прошла, к звездам еще не летали, да и никогда она не проявляла внимания к этой области. В спальне у нее по стенам ни одного портрета женщин-космонавтов, а только, как обычно у девчонок ее возраста, рип-певцы и стэп-гуру. Скоро случай закрепил мое открытие. Сестра маме сказала, что будет в стэп-клубе, сама же оказалась в поселковом планетарии и просидела здесь до закрытия. Я скрытно от нее устроился в научном зале и затребовал тот же файл, что и она. Ни черта не понял. Тупо взирая на бесконечные колонки из цифр, я еще сомневался - подумал, сестра заметила слежку и теперь водит меня за нос. Но, когда проследил ее подключения к Интеренету, понаблюдал за тем, какие астронавигаторские ребусы разрешала она в межзвездных путешествиях на лучших имитаторах, к которым-то и доступ не всякому возможен, твердо понял, что Хансу с его скрипкой места в Катькиной жизни не будет. Замужество могло стать помехой в осуществлении сестриной мечты.
Как только Катька закончила излагать "свои личные домыслы" по поводу того, почему подавляющее число разных животных худы, а, например, бегемоты - толсты, и открыла рот откусить от остатка пирога, я снова начал ее прогонять.
- Все? Иди, жуй к себе. И подправь бегемота: в пасти у них не лошадиные зубы, как ты нарисовала, а клыки... чтобы была возможность питаться салом своих собратьев-бегемотов. Мочат и солят их в болоте. Маршака помнишь: "Тащили бегемота из болота".
- Чайковский автор, браток, - уличила меня в ошибке Катька, - и писал он так:

Ах, нелегкая это работа -

Из болота тащить бегемота!

На что я немедленно отреагировал:
- Автор - Корней Чуковский, а Чайковский - великий русский композитор. Классическую музыку надо знать, сестричка.
Не упуская превосходства, вытолкал упиравшуюся Катьку на антресоль и закрылся на замок. Перед дверью, уверенный в том, что сестра осталась подслушивать, поставил магнитолу. Добавив чуть громкости, покрутил рукоятку настройки каналов, проскочил и вернулся к звукам виртуозных каскадов фортепьянных опусов. "Может быть, музыка Брамса?" - порадовался я такой удаче и еще подвернул громкости.

Подключая в сотофоне и викаме ячейки Батыя и Плохиша, решил подождать пять минут и, если никто из них сам не выйдет со мной на связь, позвонить Стасу. Зуммер вызова зазвучал тут же, но я предположил, что звонили мне по домашней внутренней связи. Катька наверняка. Надоело слушать Брамса, вот и решила проделать очередную попытку заработать ананас. А возможно и мама: магнитола мешает Леночке уснуть. Но звонил отец. Сидел он за компьютером в тепличной конторке, увитой огуречником, щурился от дыма сигареты и бегал пальцами по клавиатуре.
- Ты слушаешь Брамса? - бросил он на меня взгляд из-под полей великолепной чешского фетра белой шляпы - подарка Дяди Вани в день и в знак их примирения, великолепней той английской, что преподнес другу у елки в Рождество.
- А это Брамс? - спросил я и быстро придвинулся к викаму с намерением закрыть собой у отца на экране местонахождение источника фортепьянных звуков. Странным ему показалось бы не мое увлечение Брамсом, а магнитола у двери, хотя и не на всю мощь включенная, но прислоненная своей акустической панелью к двери - в час, когда Леночку укладывали спать.
- А разве не Брамс?.. Не громко? Мама Леночку присыпает... Ты не знаешь, где Катька могла достать майских жуков? - Отец, сосредоточено проводя какие-то расчеты, в экран викама не смотрел. - У нее их было два... Первый мне стоил двухсот монет, не знаешь, - где второй?
- Помер, - лаконично ответил я. Мне стало не по себе: двести монет!
- Точно знаешь?
- Точно, - заверил я отца и про себя подумал: - "А жив, любой ценой у Катьки выманить и умертвить".
- Я тебе чего звоню... В понедельник по утру, - со школой я договорился, - полетим в управление "ГИБВД"... Парубка персонализируют... Не ешь ничего острого и пахучего... Ногти почисть, придумай себе мину выражения лица... Запомни у зеркала. Еще - экзамены... Готовься. За пилотирование я спокоен, но вот воздушные знаки... Вот она... Вот ошибка! Исправить как?
Обрадованный удачей в проверке расчетов, взволнованный отец снял шляпу и почесал по тюбетейке. Как и Дядя Ваня к шляпам, он за время ссоры привык к этой тюбетейке. Подчеркнуто ее носил, выбросив шляпу подаренную другом на Рождество, все, подаренные им ранее, и мамой заодно. На помойку угодили и галстуки от Дома Кроля, которые закупил впрок дарить Дяде Ване.
- Поубавь звук, - напомнил мне родитель и отключился.
И тут же подключилась мама, она прошептала мне:
- Франц, нашел время Брамса слушать. И зачем так громко? Леночка проснется.
- Мама, я сейчас же убавлю звук, - пообещал я. Того, что и она могла увидеть магнитолу у двери, я не опасался: звонила на мой викам с сотофона.
Мать отключилась, а я в полном недоумении поспешил к магнитоле.
Звук мной был установлен не настолько сильным, чтобы с третьего этажа, да еще через дверь, музыка была слышна в зимнем саду первого этажа. В фикусах птички поют, в фонтане вода журчит - должны отвлекать от звуков с антресоли. У меня возникло подозрение, и я, не трогая магнитолы, осторожно провернув щеколду замка, тихонько приотворил дверь. Так и есть, Катька.
У ног сестры - мегафон, приставлен к низу двери в предположительном месте нахождения по ту ее сторону магнитолы, колоколом направлен в сторону листьев фикуса, по колонам антресоли "приползшего" из зимнего сада на мой третий этаж. Звуки музыки устремлялись туда, усиленными многократно. Засранка! Просто пенделя дать - мало, и я снял кроссовку.
Катька стояла ко мне спиной, чуть согнувшись и присев, придерживала колокол мегафона на полу, в другой руке держала бутерброд. Тянулась к нему ртом, языком пытаясь подхватить свисавшую поверх масла длинную филейную полоску осетрины. Ничего не слышала и не замечала. В пику медленным фортепьянным аккордам она мычала рипенрольное: "Тим-трим-тум-бум", мотала головой в бигудях и отбивала ногой совсем не в такт ритму. Обута в одну тапочку и один носок, последний украшала дырка, специально вырезанная под большой палец. Позади сестры в листьях фикуса сидел Гоша с открытым клювом - слушал и запоминал.
Рубаха пижамы надета задом наперед, рисунок поправлен. Теперь у бегемота глаза скрыты пенсне с черными стеклами, в широко раскрытой пасти - четыре клыка с распятой на них толстенной жабой. Нарисовано было так выразительно отталкивающе, что я поморщился. Задницей виляла, но я бы кроссовкой приложиться не промахнулся, - и тут вспомнил, что еще предстояло дознаться о судьбе второго майского жука. С сожалением остановил себя. А какой бы этой "не каменной попе" был "довесок" кроссовкой против лаптя! Гоша посмеялся бы.
Нагнулся и осторожно несколько раз нажал на одну из кнопок мегафона. Звук убавлялся, но Катька и этого не слышала: осетрина была вкусной, а классическую музыку она в упор не слышала.
Сзади зазвучал зуммер сотофона. Я осторожно прикрыл дверь - так, чтобы щеколда замка не сработала, и устремился к тахте.
На сей раз звонил Батый.
- Добрый, - услышал я в трубке. Голос взрослого мужчины.
Я не сразу понял, что он так здоровался:
- Ты это о чем?
- Вечер - добрый.
- А-а. Ну это кому как.
- Я звонил тебе, потом твоей сестре. Ждал ответа, но пришлось на время отключиться: отец с Квартальным воспитывали. Через полчаса на связь с нами выйдет моделатор нашей разборки Истребитель... Ты догадался?
- Конечно.
- Подляна, конечно. Но получилась случайно. Ты не думай чего, маху мы просто с Запрудным дали. Я хочу предложить тебе выход из положения.
- Если мировая - так это не выход.
- Я понимаю. Стас выдал идею: на поединок мы выйдем в костюме с пустыми рукавами, и руками заведенными за спину. Ладони склеим двусторонним скотчем, - сами, как только наденем имитивные костюмы, прежде чем войти в инет. Истребитель, я думаю, поддержит.
- На этом и порешим.
Я согласился с изумлением: говорил Батый с интонацией, не вызывающей сомнений в том, что в подлости обвиняет самого себя. И даже обычной надменности не было в его голосе.
- Все у тебя?
- Ты говоришь тихо и шепотом: что случилось?
Я не только поздоровался с Батыем неловко, но еще и говорил шепотом, подсознательно опасаясь, что Катька за дверью услышит наш разговор. Смущенный, брякнул:
- Мама Леночку укладывает.
- А, так ты не у себя в спальне. Сестра уверяла, что там, а она под дверью и ты ее не впускаешь.
"Вот сморозил", - отругал я себя, и соврал:
- Поднимаюсь к себе. Спускался вниз Леночке пожелать доброй ночи. А Катьку ты знаешь, она и приврать может. Так все у тебя?
- Давай поговорим.
Просьба последовала поспешно, вырвалась сразу за моим вопросом: Батый явно боялся, что не успеет, что отключусь.
- Ладно, давай.
- Подключимся к викамам?
- Давай.
Прежде чем подключить викам к связи, я к пульту дистанционного управления подсоединил сотофон с установкой режима на запись и спрятал пару за боковым валиком кресла - так, чтобы Батыю видна не была, а я мог управлять аппаратом лучом, отраженным от потолка. Что мне в голову взбрело? Решил записать наш разговор. Замечу, мой читатель, этот поступок отразится на судьбе героев моего рассказа.
Только сел в кресло, как распахнулась дверь. Катька открыла ее задницей, толкнув сколько было сил, не предполагая, что та не на замке. Возможно, она осталась бы на ногах, если бы не магнитола. Поднялась резво, с возгласом: "Ой, упала!". Бутерброд упущенный в падении лежал на ковре, развалившись на две составляющие - булка с маслом и филейная полоса осетрины. Катька подняла булку, - естественно, упавшую маслом вниз, - прилепила рыбу к маслу, отнесла и положила на стол. Вернулась к магнитоле, взялась за ручку и та оторвалась. В другой руке сестра что-то держала, зажав в кулак, подошла и протянула мне. На ладошке лежал майский жук, вверх лапками, помятый с виду.
- Оклемался?
- Фра, я солгала, в викам я жука не совала, - взахлеб сознавалась Катька, - от папы в носке прятала. Дырку проделала, чтобы дышать мог, так выполз в нее - балда, а я наступила... Обещала Мальвине вернуть. Знаешь, какая Марго зверь? Она своих жучков-паучков - у нее даже тараканы есть - пересчитывает на ночь. Мальвина просила хотя бы этого вернуть... А он, видишь, концы отдает. Может, можно починить? А?
Слезы в лупатых глазах сестры неподдельные: с Мальвиной они - подружки закадычные, подвести не могла.
Взяв жука за лапку, покрутив, осматривая со всех сторон, поцокав языком, я заключил с компетентностью врача-травматолога:
- Сожалею, мадам.
- Да он дышит.
- Концы отданы, мать.
- Но у него лапки шевелятся.
- От сквозняка, мать, от сквозняка. Дверь за собой надо закрывать... Какого черта на пороге мегафон валяется?
- К магнитоле погостить пришел.
Вся Катька: смутить ее чем-то, попотеть надо. Пока сестра убирала с порога мегафон и закрывала дверь я воспользовался моментом - подошел к окну и выбросил жука в форточку. Упал куда-то под окна. Оклемается в траве, подумал я и вспомнил, что обещал отцу постричь этим вечером лужайку.
Салават на экране викама наблюдал за нами. С явным интересом, без своей всегдашней надменной ухмылки, что меня удивило: было бы к месту.
Увидев, что я отряхиваю руки, Катька все поняла и набросилась с криком:
- Да он еще жив был, я чуть придавила пальцем! Марго убьет Мальвину!
Я представил себе происшествие: Катька откусывает от бутерброда, извивается в танце под "тим-трим-тум-бум", а в это время майский жук выползает из дырки в носке, падает на пол и попадает, несчастный, под рипнрольный притоп. Гоша, жука увидел, заорал что-то, типа: "наших бьют". Катька запустила в попугая тапочком, тот ловко увернулся, но заткнулся.!
- Жалко птичку, - посочувствовал я и, плюхнувшись в кресло, уже серьезным голосом старшего брата спросил: - Зачем тебе это? Одного жука во рту держала, этого в носок сунула, Неужели не противно? Или ты щекотку любишь?
- Я характер вырабатываю! Мне это... - выпалила Катька в ответ и осеклась.
- Зачем?! - подхватил я. И соврал: - В HASSO при тестировании будущих астронавтов есть испытание продержать некоторое время во рту живого жука. Тренируешься?
Глаза Катькины вспыхнули с подозрением.
В тот случай тайного посещения мной ее "закутка" я в помещение попал с веранды, а выйти решил через дверь в коридор, поднявшись по винтовой лестнице. Ступил на последнюю девятую ступеньку... и загремел вниз. Стойки лестницы оказались подпиленными с расчетом выдерживать только Катькин вес. Сама она и подпилила. Мне повезло и не повезло: на шум прибежал с веранды дог Цезарь. Пса кто-то звал, мне показалось, что Катька. Предательски я оставил дога одного в "закутке". Став ему на спину, взобрался на площадку, целехонькой оставшейся перед входом, и тут же, чтобы мой спаситель не успел выскочить следом, затворил дверь. После от мамы я узнал, что сестра в спортзале, положив Цезаря под массажер, допрашивала: "А ну колись, Фра был в "закутке"? Он лестницу сломал? Или ты?". Замученный пес уже скулил, когда она сжалилась, погнав: "А ну марш на весы! И молись, если весишь меньше меня". Вот Цезарю абсолютно повезло: весил он больше. Из спортзала прибежал ко мне, ползал у ног, облизывал мои тапочки - жаловался, и гавкал - бранил за предательство. Я же, не знавший про пытки, недоумевал: "Да что ты хочешь?".
- Ничего такого про HASSO не знаю! - подбоченясь, заявила Катька. - Щекотку люблю, особенно между пальцами ног в носках.
- Ну-ну. А как щекотка лаптем пониже пояса, по мокрой попе, - закаляет характер? Знаешь, сколько стоят твои снайперские достижения в химлаборатории? Знаешь, каков штраф?!
- Как будто... твой монументализм в скульптурной мастерской оценили меньшим, - буркнула Катька и, убрав руки с боков, одернула на себе рубаху с бегемотом.
- Забирай мегафон и иди к себе, - сказал я резко, и добавил: - Мальвине позвони, пусть передаст сестре мое предупреждение, если тронет, останется с ником "Марго".
Дело в чем, прозвища у девчонок - ники. Имели их те ученицы младших классов, кто обладал персональным "HP", подключенным к ресурсам комплекса "PO TU". Как, например, моя Катька; в инете она отмечалась ником "Клеопатра". В "кино" малолетки, разумеется, не снимались, на "благородных дуэлях" заполняли зрительские трибуны. У старшеклассниц, полноправных пользователей комплекса "PO TU", ник заменялся логином, являвшимся и актерским псевдоним и радиопозывным контрабандистки. Причем, ники с женскими именами заменялись логинами мужскими - именами монархов, ученых, деятелей искусства, революционеров, знаменитых преступников. Случалось это с момента первого полета в парубке на стену Колизея и означало то, что девчонка теперь - актриса и напарница купцу. После удавшегося полета (испытания) напарница сама выбирала и предлагала мужское прозвище, которое утверждалось голосованием мальчишек-одноклассников. В моем классе с детскими никами оставались только Марго и Дама. Сумаркова требовала называть ее Марго и в реальной жизни потому, что Бог надоумил ее папашу назвать дитяти Пульхерьей. А Дама себе ником взяла свое имя. Одноклассницы все к концу учебного года получили мужские имена. Три подруги Лена Желудь, Глаша Волошина и Изабелла Баба - знаменитых литературных героев Д'Артаньяна, Атоса и Портоса. Имя Арамиса оставалось зарезервированным за Дамой. Ее в напарницы купцы не приглашали - Квартального остерегались, да и меня боялись. Сумаркова уже была и актрисой, и контрабандисткой, но замену прозвища Марго на Кастро ей классом не утверждали. И все потому, что обижала Мальвину. Они были сестрами от разных отцов. Марго - с черными, как смоль, волосами, серо-зелеными глазами, высокая, худая. В обращении со всеми она была холодна и даже подчеркнуто зла, прозвище Марго ей очень подходило. Нервная злюка, но девчонка очень красивая - старшеклассники увивались за ней. Вживую. В "групповухах" поучаствовать она предложений не принимала, поэтому звали полететь на стену, и летали в порядке ею установленной очереди. Мальвина - белокурая хохотушка, ее синие глаза излучали приветливость и просто влюбленность во всех и во все кругом. Со сцены изумительно читала Цветаеву, других поэтов, и до удивления мастерски танцевала степ. Любимица - не только нашего Отрадного, но и соседних поселков. Свою неприязнь к сестре Марго никогда не скрывала, напротив, демонстрировала с какой-то нездоровой страстью. Случалось и рукоприкладство. Повзрослев, несколько поостыла, теперь только выдавала свое нетерпение от присутствия сестры или выказывала полное к ней безразличие. Тем не менее, одноклассники не утверждали логина "Кастро". Многие ее попросту баивались: она прямо заявляла, что мальчишек ненавидит. Вызывала "паскудника" на "благородную дуэль" и шпагой, сев верхом, зажав в коленях голову, укорачивала ему нос, отрезала ухо. Голосовали мальчишки "против" еще и потому, что каждый раз против голосовал Хизатуллин - он Сумаркову терпеть не мог. После того, как Марго стала отмечать, что мальчишки, заслышав смех Мальвины в коридоре, на переменку вылетают наперегонки, у нее появилась надежда. Спешила следом и прямо прилипала к сестре, всем видом показывая, что как старшая сестра оберегает младшую от преждевременных ухаживаний и приставаний; вместе с тем давала понять: проголосуйте только "за" и опеки не будет.
Катька повернулась ко мне и, сбив ногой (с видом, будто не заметила) магнитолу, направилась к выходу, но ее остановил Батый:
- Клепа (Батый так издевательски уменьшительно произносил ник "Клеопатра"; Катьке нравилось - похоже на мужское имя), пожалуйста, позвони Марго и предупреди, ссылаясь на мое, Батыя, предупреждение.
Салават все произнес негромко, Катька даже растерялась поначалу - не поняла сразу, что из викама звук.
Уставилась в экран... и подбоченилась.
- Я от двери битый час не отхожу, понимаешь. Голодная. Жука покалечила. Гошу им напугала - петух бедный в фонтан упал, чихает теперь. Уговариваю, понимаешь, Франца позвонить Батыю, а они, елки-моталки, по викаму разговаривают! - Одернула пижамную рубаху, расправила бегемота (Засранка! Батыю показать). - И что-то я не поняла: это похоже на угрозу Марго. С твоей-то стороны?! Конечно, я позвоню ей, если ты того хочешь, но только ради Мальвины. Она боится, что сегодня ночью Марго ей в постель клопов напустит, как уже было однажды.
- Клеопатра, - остановил Салават Катьку, сорвавшуюся было бежать выполнять поручение. Наверное, он впервые обратился к Катьке с полным произношением ника: глаза, и без того огромные и лупатые, у той стали пуговками, как у кукол..
Я, поднявшись с кресла и скрестив руки на груди, с интересом ждал развития событий.
Салават почему-то замешкался - как будто в последний миг пожалел, что остановил сестру. А та оттопырила ручкой себе ушко и, нацелив им в экран викама, проговорила:
- Что-что? Клеопатра у твоих ног, о блистательный Батый - потомок великого Чингиз-хана. Клеопатра - вся внимание.
Салават встал, отошел назад на расстояние, с которого на экране виден был уже в полный рост. Оборотившись, с ладонью на груди в месте сердца, еще раз, уже более решительно, произнес:
- Клеопатра...
Я рот раскрыл и сел в кресло.
Катька, стоявшая к викаму в полуобороте, по-прежнему нацеленная в экран ухом, ничего не видела, поэтому на повторное обращение Салавата продолжала дурачиться. Слова произносила, растянуто, напыщенно, вкрадчиво:
- О-оо... Прости... Я оши-иблась!.. Слаба, о пото-омок Кочубея, в предмете исто-ории наро-одов и войн... Какими еще слова-ами сахарные уста Батыя усла-адят квелое ухо Клеопатры?
Салават склонил стриженую голову и совсем решительно, хотя и тихо в пол, изрек:
- Я прошу тебя... Катя... быть свахой.

Видели бы вы Катькины пуговки навыкате! Выпали б из глазниц, если бы не сузила.
Резко повернув голову к викаму и увидев, в какой позе стоит Салават, ладошку от уха перенесла к раскрытому рту и сквозь пальцы прошептала:
- Ешки-морешки.
Померещилось? Нет. Батый на коленях, просит быть свахой, ешки-морешки!
Катька со звучным хлопком об кожу под задом плюхнулась в кресло. Я в нем сидел, но успел прийти в себя, встать и пересесть на стул. Строя шалашик из журнала "Авиация" над Катькиным бутербродом, всем видом показывал, что моя хата с краю, и искоса следил за обоими.
Катька запустила кончики пальцев в рот, а у Салавата на темечке от волнения зарделось родимое пятно - багровым сердечком в ежике.
- Ты предлагаешь мне... стать... свахой?
- Да, - помедлив, проронил Салават.
- Да?! - Катька привстала.
- Да, - теперь без промедления и тверже, повторил Салават.
- Что-то я ничего не понимаю... Но все равно согласна. Хотя, признаюсь, только ради Мальвины. - Сестра обернулась ко мне и попросила: - Фра, дай твой сотофон - мой Гоша выпросил.
- Самому нужен, - отказал я. - И зачем это Гоше твой понадобился?
- Ханс ему дружбаном заделался.
- Ты серьезно? Ханс слушает болтовню попки?
- Гоша слушает Ханса. Звонила ему, просила сыграть мне на скрипке, а сама, подсадив к сотофону Гошу, бежала в стэп-клуб. Теперь вот - друзья, дня не могут прожить, не поплакав друг дружке в жилетку. Извини, Батый, меня отвлекли. Мамин стащу, звякну Буденному, чтобы внесла меня в реестр пажей.
Салават шумно вздохнул, полез в карман халата и достал сигареты. Встал с колена, отошел от места, на котором только что свершилось целое событие, уселся на коврик, скрестив и поджав под себя ноги. Достал из пачки "L&M" сигарету, но прикуривать не стал, сидел каким-то отрешенным от всего, на нас не смотрел. Мне Батый сейчас казался намного старше даже своих лет
- Пока, Салават, - прощалась Катька.
Салават посмотрел на нее, кивнул и улыбнулся.
- Так я звякну Буденному?
Катька проговорила это лилейным голоском. И, дождавшись очередного "да", выскочила из кресла, шаркнула ножкой и сделала прощальный жест ручкой. Оттягивая в сторону штанину, с поклонами головой и пальцев свободной руки, попятилась к двери. Реверансы ее закончились, как только чуть было не завалилась на спину, наткнувшись на магнитолу. Аппарат затих, Катька же, напоследок отстегнув нам по воздушному поцелую, стремглав выбежала из спальни. Подхватив на ходу мегафон, она, издав шепотом истошный вопль "Уль-лю-лю-уууу!", зачастила по ступенькам на второй этаж - к себе, звонить Буденному. Ее восторг был понятен: нежданно-негаданно спасла подружку и, став свахой, приобрела надежного защитника с правом обращаться к нему по имени "Салават", и в потутошней тусовке, и вживую. Тот, соответственно, звать ее теперь был обязан Катей.
Я не мог поверить в происшедшее. Батый признавался, что влюблен. Причем, в отношении предмета своего обожания имеет самые серьезные намерения: попросит руки. Назначил сваху! Роль которой раскрывать, рекламировать достоинства и лучшие качества влюбленных; примирять тех, если случаться раздоры, и подводить дело к логическому концу, если любовь не заладится. На всеобщее внимание она вставляет куриное перышко в прическу любой девчонке, если та положила глаз на жениха; петушиное перо - в прическу мальчишке, если тот без всякого на то интереса со стороны невесты лезет в соперники. Но главное, Батый, назначив сваху, давал тем самым обет верности и целомудрия, распространяемый и на жизнь в "по ту", и на реальную. А это, безусловно, сказывалось на кармане, потому как актерская деятельность с этого момента прекращалась, зарабатывать можно было только доставкой контрабанды, без напарницы в вертолете. Сваха намечала на свое усмотрение лимит свиданий, выбирала место встречи, время и продолжительность, и - что самое главное - была обязана на них присутствовать. Ей не в тягость - все равно спать: свидания ведь виртуальные. А вот парочке - проблемы: сваха не сама собой явиться, а какой-нибудь вещью - почтовым ящиком в подъезде, например, торшером в гостиничном номере или пляжной кабинкой на Гавайях прикинется. Свидания наяву свахе вменялось пресекать, но этим, как правило, влюбленные не грешили. Зачем? Уволенной со своего поста сваха, ни под каким видом и предлогом быть не могла, пока роман продолжался. В помощь себе она набирала подружек и дружков. Жениху вменялось: сваху называть по имени, защищать и помогать материально; подружкам покупать мороженное, приглашать потанцевать в степ-клубе; дружков угощать пивом с солеными орешками и не отказывать быть секундантом в разборках у "Полярника"; в школе первоклашек и второклашек одаривать жвачкой.
Я смотрел на Батыя со злорадством, но и с подмешанным чувством жалости. Не просто так все три его "да" прозвучали с видимым внутренним сопротивлением принимаемому решению - мою Катьку-Клеопатру Батый знал. Дело не в том, что наберет в подружки и дружки дюжину пожирательниц мороженого и пацанов-хлюпиков, разборки у "Полярника" с какими будут завершаться прямым в его челюсть. Карманные деньги не переводились, и чьим-чьим, а его челюстям ни один кулак в школе не страшен. Батыю это все претило бы, потому как - прихоть девчонки. И конечно, с его самолюбием, боялся пасть в чужих глазах - в случае, если ему прилюдно вставят в прическу страусовое перо в знак того, что, дескать, поздно мальчик, сердце предмета твоей любви занято другим. Участь не обязательная, но Катька случая не упустит.
Судьбой играли и назначали сваху ученики выпускных классов, Салават же учился в девятом, только был на два года старше одноклассников.
Признание в любви к Марго. Сенсация!
Вообще Батый становился тринадцатым по счету действующим в школе Русланом. Это - прозвище. Звали так всех назначивших себе сваху. А невест - Людмилами: этими красивым, воспетым Пушкиным, именем русским.
Логин "Кастро" Марго обеспечен, подытожил я происшедшие.

Я закрыл дверь на замок, поднял с пола магнитолу и бросил на тахту. От удара - ложе мое спартанское, жесткое, без подушек, - в магнитоле прорвало фортепьянными каскадами.
- Тебе нравится Брамс? - спросил Салават.
Я не знал, что на это ответить - достали этим Брамсом! Ладно, отец: с некоторых пор вся классическая музыка у него ассоциируется с этим композитором. Мама признала, так будущий муж увез ее на Новую Землю с последнего курса Сталинградской консерватории. Но чтобы теперь вот и Батый... На рождественском концерте (Мальвина на фортепьяно, мама на виолончели и Ханс на скрипке исполняли что-то Вивальди) в школе видел, как вдохновенно слушал он подобную музыку. Подивился еще тогда, но в зале все слушали с восторгом.
- А это Брамс?
Салават смутился: видимо, в его расчеты не входило раскрывать передо мной познания в музыкальной классике.
- Да это... Бетховен...
Я согласился, кивнув: о случае с Катькиным пряником и подарком Ханса в поселке все знали. То, что Батый на эту тему сейчас шутит, меня удивило и насторожило. А не водит ли он меня за нос? Тут прозвучали заключительные аккорды, я и Салават, притихнув, ожидали. Ведущая программы сообщила: "Вы прослушали фортепьянные концерты Брамса. Музыка прозвучала в исполнении молодого пианиста, лауреата международных фортепьянных конкурсов последних лет Саши Бетховена".
Я выключил магнитолу.
- Ну-с, какие еще грешки в плане познаний из области мировой культуры у тебя водятся, потомок Кочубея?
Салават заспешил:
- Я узнал музыку Брамса, но то, что звучала в исполнении Саши Бетховена, поверь, не знал... Я же, не его имел в виду, а великого Бетховена - композитора.
- Ага. По-твоему Покрышкин - дебил: не отличит музыку великого Бетховена от фортепьянных концертов какого-то там Брамса?.. Слушай, а может, ты на клавиши давить умеешь? На уроках музыки никаких таких способностей за тобой не водилось. Разве что, как-то "Я люблю тебя, жизнь. И надеюсь что это взаимно" задом наперед на фоно пробрямкал и спел, - не отставал я от Салавата.
- На флейте играю, - признался он и принялся меня убеждать: - У отца коллекция записей классики, есть даже старинные - на магнитной пленке и пластинках. Музыкальных энциклопедий всяких полно... в книгах - старых, букинистических. Почитывал от нечего делать.
- Подожди, подожди... К черту энциклопедии! Ты играешь на флейте?!
- Да так... балуюсь... В Рождественском концерте выступлю с отцом. Согласился. Он Квартальному пообещал. Пришел к отцу протокол за сигарету - я доказал, что "лим" мой, а не Мэрилин Монро - подписать, а мы как раз музицировали. Пристал... Сыграли ему Бетховена. Отец - на бубне. Состав флейта с бубном Квартальный посчитал очень оригинальным... Предложил выступить квинтетом: я с отцом, твоя мама, Ханс и Мальвина. Прочит успех. Хочешь послушать? Записал.
Я утвердительно кивнул головой, и Салават включил музыкальный центр. Послышался отдаленный голос господина Вандевельде, по сотофону он просил домашних начинать ужинать без него. И шепот: "Сыграем Бетховена "К Элизе"... Продуй флейту" - "Может, как-нибудь в другой раз... У меня губа распухшая" - "С девчонками целуйся. Да если бы ты только не сознался и не настоял, что сигарета не учительницы, - с тебя снял бы штаны". Начало фортепьяно, зазвучала флейта, и Салават прервал запись.
- Отец на фортепьяно играет, на бубне с восьмой цифры вступит, - пояснил смущенный Салават. Он, понял я, не предполагал того, что диалог настолько громок и мной будет услышан. Вздохнул: - Не хотелось бы, чтобы в школе это было неожиданностью.
Батый с флейтой на сцене! Поди, и ноты знает: "...с восьмой цифры вступит". Такого мне и не приснилось бы.
- Слушай, может, ты и степ танцуешь? - спросил я его, с готовностью не удивиться утвердительному ответу.
- Нет, степ не танцую, - с вздохом и, как мне показалось, сокрушенно ответил Салават. Помедлив, тихо продолжил: - Стихи сочиняю. От нечего делать.
- Стихи пишешь!! - чем мог, тем и отреагировал я на это очередное признание классного авторитета.
- Хочешь, прочту?
- Гони.
Моему удивлению не было предела. Хотелось бы мне сейчас увидеть реакцию пацанов, которым вдруг все такое про Батыя рассказали.
Получив мое согласие слушать стихи, Салават замялся, все же поднялся с коврика, подошел к старинному красного дерева шкафу и вытащил... хомут.
Хизатуллин-старший любил лошадей, был совладельцем ипподромов и клубов верховой езды в курортных городах, увлекался коллекционированием конской сбруи и упряжи. Зиму проводил на материке в поисках экземпляров, собственноручно же и реставрировал ее. Бар-ресторан "Эх, тачанка!" в Отрадном - просто музей гужевого транспорта, где посетители за стойкой сидели в настоящих кавалерийских седлах, а заказы к телегам, арбам и к каретам (заменявшим столики и отдельные кабинки в ресторанном зале) официанты развозили верхом на осликах.
- Ты извини, Франц, я хомутом позанимаюсь... Это в наказание. Штраф отцу на руку: повод меня поторопить... Зачем только согласился учиться у него реставрации? Теперь вот пашу, как ишак... На материке где-то раскопал колхоз, привез целую сотню этих хомутов. Думал стены ресторана украсить, - так они ж воняют. Там в "тачанке" с ослами уже на одном освежителе воздуха разориться можно, так, представляешь, придумал эти хомуты преподносить в знак внимания постоянным посетителям...
Оставленная неплотно прикрытой дверца открылась и из шкафа на пол выпал еще один хомут. Не обратив на это внимания, Батый сел на коврик, ловко заправил торчащий конский волос в дыры и стянул затем с помощью шила и крючка узкой ременной нитью. Так ловко! Можно подумать, что у шкафа валяется сотый хомут, а починил девяносто девятый.
- Братья в ужасе, - продолжал Салават (дети Хизатуллина от первого брака, управляли ресторанами по всему острову). - Сто хомутов! Только представь себя на месте какого-нибудь курортника: ходишь, ходишь в ресторан, - а там не дешево, - и в последний день отдыха тебе в благодарность такой хомут. Вези домой на материк. Каково? Со ставками на скачках отцу в последнее время уж слишком везет, вот он от удачи и придуривается... Подписал Квартальному протокол, сыграли ему элегию, а как тот ушел, - ко мне: "Хомута починяешь? Поторопись, партию седел с Кубани жду". Ты не представляешь, какая здесь у меня вонь!
- Да постой, с хомутами и седлами! - вскинулся я. - Ты стихи свои собирался прочесть. Сам. Я тебя за язык не тянул. Так что читай. У меня тоже не черемухой пахнет. Осетриной. Читай стих!
Салават с заметной досадой вонзил шило в войлочный отворот: понял, не отвертеться.
- Тогда... что-нибудь из последних?
Я кивнул. Спросил тоном, будто у него ранних на три тома. Ноты читает, на флейте играет, стихи пишет... А не ломает ли он комедию? Эта запись "К Элизе" Бетховена и голос Дяди Вани - элементарный монтаж!.. Если так, надо отдать должное Стасу - наверняка с его подачи. Но вспомнил: Салават назначил сваху. Катька уже и Буденного, и полпоселка оповестила. А влюбленные - они все становятся на себя непохожими. Какие там комедии. Да и вообще, разве когда Батый на глазах у пацана принялся бы чинить хомут.
Читать мне стих Салават все никак не решался. Встал, сел, достал сигарету, вложил ее обратно в пачку. Наконец, нашелся: размеренно втыкая шилом и протаскивая крючком нить, и проронив: "Тогда, вот самое последнее", начал:

Ответь, пожалуйста, мне: "Нет"

Отними напрасную надежду этим словом,

И погаси любви - тот ясный свет,

Что в воображении моем горит прекрасным ореолом.

И лишь только, - над тобой.


Ответь, пожалуйста, мне: "Нет".

Поверь, винить тебя не стану я ни в чем.

Лишь только, сердце сжав от боли,

Я горько посмеюсь над ним, как смертник гордый

Над трусом-палачом.


Ответь, пожалуйста, мне: "Нет".

Но только так, прошу тебя преклонною мольбой,

Чтоб и потом - когда-нибудь, на склоне лет,

Лишь тенью следуя по жизни за тобой, - влюбленный!

Иного ждал, с надеждой.


Салават закончил и, отстранив от себя хомут, сидел, понурив голову.
Невольно я начал перебирать в памяти поэтов, чьими могли быть эти стихи. На уроках литературы Хизатуллин всегда отвечал, стихи же все выучивал наизусть полностью и зачитывал вдохновенно. Правда, закончив, смущался и по пути от доски к месту отвешивал кому-нибудь подзатыльника. "Может быть, Стаса стихи? - предположил я. Но, увидев отрешенную позу Салавата, устыдился: "У самого то, только и способностей, что ногами махать, да желание одно - на вертушке всю жизнь пролетать". - Я молчал, не находясь, как себя дальше повести, пока не расслышал тихое:
- Ну, как?
- Влюбленные все пишут стихи... Марго понравятся.
Руку, которой потянулся было за хомутом, чтобы продолжить починку, Салават повесил в воздухе и тихо произнес: "Причем здесь Марго". И эти же слова громче, с интонацией вопроса - мне:
- Причем здесь Марго?
Я решительно ничего не понимал.
- Причем здесь Марго! - кричал уже мне Салават.
Вскочил на ноги и, давясь саркастическим смехом, раз за разом повторял: "Ешки-морешки... Ешки-морешки... Ай, да Клепа! Ай, да Катька!"
Я не только ничего не понимал, но и разволновался: не поехал ли - с хомутом на шее - поэт крышей?
Вдруг Салават бросился к панели управления викамом. Так стремительно, что я невольно отпрянул от своего аппарата. Напугался: стриженая голова заняла вдруг зардевшимся родимым пятном весь экран.
Готовый манипулировать кнопками, кричал мне:
- Катькин сотофон у Гоши, быстро номер маминого! Она еще не успела связаться с Буденным!
Салават торопится остановить Катьку - предупредить ее звонок Буденному насчет регистрации свахой, дошло до меня. Уверенно полагая, что уже поздно, назвал номер. Но ответила не Катька, а мама. Тогда я, предчувствуя неладное, назвал Салавату номер ячейки Катькиного викамофона и у себя его набрал. Викам сестры работал!! Но было занято. Мы сделали запрос подсоединиться к связи. Согласия не получали долго. Салават нервничал: сбросил хомут на пол и беспрестанно, то одной рукой, то другой приглаживал свой ежик. Блеск от перстней на пальцах и браслетов на запястьях соперничал с нетерпеливым блеском выпученных глаз.
Наконец Катька подсоединила нас - на экранах, у меня и у Салавата, возникло по второму окну. В последний момент я увидел, как сестра быстро перевернула заглавием вниз книгу, лежавшую на ковре у кресла. Узнал по обложке. Не с Хансом ли разговаривала? И откуда у нее "Брамс"? Я же книгу за кадкой спрятал. Сотофоном в Гошу запустила, искала в фикусах - нашла.
Сестра полулежала в водяном кресле, почти утопала в нем. Узрев наши лица в окнах викама, подняла и закинула ногу за ногу. Большой палец в дырявом носке раз за разом потешно, с разворотом стопы к нам, то к одному, то к другому, сгибался. Кланялась нам. Батыя удостоила и голосовым приветствием:
- СалО-ва-а-ти-ик.
Салават, начав, было говорить, осекся: его, порывавшегося узнать все немедленно, все же остановило то, что на девчонке не было рубахи - лежала в кресле в одних штанишках и в одном дырявом носке. Палец в поклонах сбил меня с толку: я не сразу просек, что сконфузило Батыя.
Ничего там определенного у Катьки еще не было, но округлости под ключицами наметились - такие нельзя отнести даже на счет некоторой ее полноты.
- Набрось рубаху! - приказал я строгим голосом, тоном старшего брата, не побоявшись ударить лицом в грязь перед Батыем: Катька могла и ослушаться.
Катька хмыкнула и, прикрыв грудь руками крест-накрест, попыталась встать, но этого у нее не получилось: вода перекатилась на сторону и сестра вывалилась из кресла на ковер.
- Ой! Выпала.
Раздвинув коленки, глядя в просвет между ног на нас, приказала:
- Отвернитесь! Бесстыдники!
Салават отвернулся, я же не рискнул - опасался того, что, когда разрешит смотреть на себя, увидим что-нибудь и похлеще.
Катька поднялась с пола и, виляя задом, отдалилась к своей кровати. Проходила мимо клетки, Гоша ее пропускал: "Тим-трим-тум-бум". "Завянь", - бросила ему, попугай послушался. На голове у птицы белела повязка, а между прутьями клетки был заправлен лист бумаги с текстом: "Я уронил сотофон Клеопатры в фонтан, за что контужен. Гадом буду. А посему с просьбой поговорить, меня лучше не трогать. Матом буду".
Порывшись под пуховиком на кровати, Катька достала комок рубахи. Резко обернулась и, увидев, что я не отвернулся, задернула балдахин.
Сестра возвращалась к викаму, Гоша пропустил, вдогонку выдав: "Бумтумтримтим". Приостановилась, пощелкала себя по носу и попка "завял".
Надела рубаху наизнанку, так что рисунок виден не был. Умница сестренка, ананас заработала. Катька, будто услышав мою благодарность, выставила вперед руку с двумя выпрямленными пальцами, оттопыренным от кулака большим пальцем другой руки показала себе на грудь и за спину. Рисунка - два. Я согласился, показав ей большим и указательным "O", а про себя подумал: "Ни фига не уступлю: рисунков два, но изображен один бегемот - с морды и с заду".
Катька плюхнулась в кресло, забросила ногу за ногу и позвала:
- СалО-О-вати-ик. - Тут же, наверное, заметив валявшийся на полу за Батыем хомут, съязвила, - Ты к ярму примерялся? Ничего, мы приручим Марго. Она у нас не "погонщиком" будет, а "скаковой лошадкой".
- Кому ты звонила? - пришел в себя Батый.
- Сейчас?.. Это мне звонили.
- Кому ты звонила?!
Катька почувствовала не совсем ладное, но, все же, пытаясь не показать вида, ответила:
- Ну кому, Буденному. А что?
- Что она?
- Что она. Свахой меня зарегистрирует, как только получит от тебя подтверждение. Представляешь, она не поверила: усомнилась в твоем авторитете! Ну, кто так осмелится с тобой шутить? Я бы и за сто ананасов не согласилась. - Салават с досады, но и с некоторым облегчением, рубанул себе кулаком по ладони и вопрошающе ждал. - Ну, кому еще?.. Марго звонила, - призналась невинно.
Саловат ждал.
- Неудачно. Ее отчим с вахты на выходные приехал, и сейчас они втроем с Мальвиной по горам кроссуют. Сотофоны брать с собой отец им запрещает.
- Еще кому?!
- Ну, кому еще?.. Никому больше.
Я был уверен, что это не так, и Салават, видимо не веря, буравил Катьку глазами. Та же, окончательно уразумев неладное, ерзала в кресле. Оттого, что в беспокойстве закидывала ногу за ногу, тут же их меняла, кресло "заволновалось". Катьку мотало из стороны в сторону, как поплавок на волне - вот-вот вывалится. Я, не выдержав, вмешался:
- Да в чем дело?!
Салават молчал, а Катька подобрала ноги, съежилась, нос в коленках зажав, и хлопала ресницами, глаза вылупив "по яблоку"..
"Она поняла, в чем дело", - мелькнула у меня одна, и тут же родилась другая догадка.
- Кому ты посвящал свое стихотворение? - спросил я Салавата.
Тот как-то потерянно взглянул на меня, повернулся, поднял с пола на ходу к коврику хомут и, стоя к нам спиной, сдавленно проронил:
- Да Мальвине же.

Я выскочил из кресла. Порывы расхохотаться распирали меня, и я, чтобы сдержаться, бросился к столу, порушил шалашик из журнала, отлепил от столешницы Катькин бутерброд и запихал в рот сразу целиком. Батый, этот классный авторитет, уже не подросток, а юноша с амбициями, знающий себе цену, стоял в позе со сгорбленной спиной, поникшими плечами, понурой головой, с хомутом в руках. Сознался в любви, назначил сваху, и такой облом. Вот это "кино"!
Катька попыталась встать, но опять не получилось, и она, высоко задрав ноги, выпала-таки из кресла. В сторону полетел кусок торта, который только что, в смятении от своего прозрения, нашарила в тарелке. Оправилась все же быстро. Найдя спиной сиденье, привстала, повисла на нем локтями и поспешила успокоить Батыя.
- Салаватик, я, правда, никому больше не звонила. Я только закончила говорить с мамой Мальвины, как позвонил Ханс. Чесслово. Все время пока вы не сделали запрос подключиться, я только с ним и говорила... Ему, конечно, разболтала. Чесслово.
"Толстуха! Рубаху сняла не прелести свои продемонстрировать мальчишке, а измывалась по обыкновению: я вот тоже, как и ты, толстая, но замуж за тебя все равно не пойду... Вывалилась бы из кресла с другого боку, угодила бы в торт!" - обругал я про себя сестру.
Салават передернул плечами и, со словами: "Называй меня, Клепа, как подобает - Батыем! Ты пока не сваха", - вернулся к коврику. Здесь, упав на колени, принялся безудержно, с каким-то срывающимся остервенением дырявить шилом хомут. Чтобы как-то пресечь неловкость от такого проявления его неистовства и наступившего молчания, я спросил Катьку:
- И о чем это - ты! - с ним могла так долго говорить?
- С кем? - встрепенулась Катька.
- С Хансом. Ты же ни с кем больше не разговаривала.
- Да так, поболтали... Потом он лепил с меня. Я ему позировала. Женишок мой возжелал из Паганини в Бурвиля заделаться. Ну хохма одна. Смычек на стек поменять. Шило - на мыло.
- Позировала?
- Ну да. Он уже заплатил мне, - заявила Катька. - По ставке профессиональной натурщицы - по четвертаку за час. Не то, что ты за оформление твоих знаменитых джинсов - ананасами. Я их терпеть не могу! Цезарю скармливаю.
А ведь не врет, сразу поверил я. За завтраком сестра ананаса даже не пробовала, забирала свой, мой и, свистнув догу, уходила к себе. Она помогала делать мне домашние задания по алгебре, за это, да и за другую любую мелочь, платил ей ананасами, тогда как сам их любил, и торговался долго, но часто неудачно. И вот, оказывается, Цезарю скармливала. Засранка.
- И как лепит, получается? - Спросив, поморщился от нахлынувшего на меня одного только воспоминания чувства от мерзкого запаха пластилина. И подумал, долго не подключала нас с Салаватом. Не нагишом ли позировала?
- Нудно. Лепит в натуральную величину. Из пластилина. Руки пластилином вымажет, отмоет, на скрипке пропиликает и опять за пластилин. Цвет пластилина выбрал желто-красный. И жирный пластилин слишком - лоснится весь. А я ж не такая: кожа у меня вся белая, матовая.
Катька издевалась, раз за разом повторяя слово "пластилин", она знала о моей аллергии к нему. В азарте оплошала, сама себя выдала, ляпнув про "всю белую, матовую" свою кожу. Я уже не сомневался - позировала она Хансу обнаженной.
Проговорившись, Катька продолжала без обиняков.
- И так без конца. А мне - лежи голой. Начал детально прорабатывать. Получается, вылитая я. Вот только, если б не пластилин: блестит, как мокрая кожа у бегемота, и лоснится, как сало в тепло.
Я поморщился, и Салават нервно провел рукой по ежику. Понял: про "сало" - с намеком.
А Катька, как ни в чем небывало, тараторила:
- Но мне надоело. Требует: "Не двигайся", а сам бежит руки от пластилина мыть. Я подумала, пластилин пахнет, Ханс запаха не переносит, мутит его, аллергия у него, а оказывается он руки мыл от пластилина, чтобы скрипку взять. И то правда, не жирными же от пластилина руками на скрипке скрипеть. Она у него - ты знаешь, Фра, мама рассказывала - сделана каким-то старым итальянским мастером. Хансу, как особо одаренному вундеркинду, частный коллекционер подарил. Я его как-то воспитывала - Ханса, - так он не удирать бросился, упал на ковер ничком и скрипку собою накрыл. Тоже мне - Паганини-Бурвиль-Матросов. Ой, вы не слышали, как он на ней пилил! Тараканы Марго услышали бы...
- Короче, натурщица, - попытался я остановить сестру.
...враз подохли б. Так вот, руки помоет от пластилина и тягает смычком. И все смотрит, смотрит на скульптуру. Не на меня! Так зачем требовать, чтобы не двигалась?.. Отказалась бы - да деньги истратила. Вот торт купила в "тачанке". "Жеребой кумыс", - похвасталась Катька под конец, посчитав, что уже достала меня "пластилином". - Тебе оставлю, Фра. СалОватик, "Жеребой кумыс" - мой любимый торт, а уж как подружки мои его любят. - И сдунула с рубахи крошки.
Я посмотрел на месиво в тарелке. Узнать "Жеребой кумыс", - самый вкусный и дорогой торт, какой можно купить в Отрадном и только в ресторане "Эх, тачанка!", - было невозможно. Что она мне тут оставит? К тортам аллергии как к пластилину у меня не было, но я их не терпел. Стараясь не обидеть маму, любившую заниматься выпечкой, этого не показывал - ел нахваливая. Ни кто про то не знал, но только не Катька. За завтраком, отдавая ей свой ананас в уплату за алгебру, я требовал в компенсацию часть ее доли торта. Забирал свой, ее куски, наливал себе большую кружку горячего какао и уходил в свою комнату. Пятью минутами позже в дверь стучал Цезарь, я впускал пса и скармливал ему оба куска. И вот теперь я знал: ко мне дог прибегал после того, как сжирал мой ананас и Катькин впридачу. Частью своего торта жертвовала ради целого ананаса, которого сама-то и не ела - чтобы только не брату, вот паскуда!.. А бедного пса мы замучили: не знаю, как там у Катьки с ананасами дело было, я, не дождавшись стука в дверь, криком звал Цезаря и съедать торт приказывал.
"Ну ничего, даром тебе это не пройдет, - грозил я, наблюдая за тем, как сестра смазывает пальцем кремовую розочку с единственного в тарелке кусочка еще не обращенного в кашу. - Теперь у меня забойный козырь есть: голой позировала! Теперь твой ананас - мой ананас. Обожрусь!"
Почувствовав неловкость оттого, что мы с Катькой как бы забыли совсем о Салавате, я ляпнул:
- Так что теперь будет?.. С Марго, с Мальвиной?
- Да, Салаватик. Надо определяться. Скоординировать наши действия, выработав прежде планы, стратегические и тактические.
Катька, закатив глаза в потолок, губами, сомкнутыми в куриную "гузку", захватила палец с кремом. Лукаво щурясь, картинно, медленно вынула палец изо рта. Локоть соскользнул с подлокотника, сестра в очередной раз вывалилась из кресла. Села на полу и облизала ладошку.

Батый отстранил от себя хомут, вскочил и с шилом в руке бросился у себя к викаму поближе.
- Вспомни, как было дело! - кричал он. - Позавчера перед первой переменкой я вышел из класса покурить. Ты была в коридоре - наверное, выгнали за что-то. Стояла у окна и ела булку с салом. Так было?!
Катька, не отрывая взгляда от шила, которым Батый размахивал перед экраном, забралась в кресло, кивнула, подобрала под себя ноги и "утонула". Голова в плечах, да "яблоки" в просвете коленок остались.
Поесть ей захотелось, а еще и первого урока не прошло, возмутился я. Астронавт будущий? Мышь обжорливая! Не ярости Батыя боишься, а мести Марго. Достанет тебе и Мальвине заодно. С Марго станет. Как-то она заморила Портоса, нашпиговывав ее парту какими-то мерзкими гусеницами, за то, что эфиопка заступилась за Доцента.
- Во внутреннем кармане пиджака у меня лежал конверт с моим стихотворением Мальвине, - тем, что я прочел тебе, Франц, - и я, завидев тебя, повернул от туалета, чтобы попросить передать конверт ей. Чего ты тогда испугалась?.. Что сало твое заберу? Руки с булкой и этим салом - за спину, стоит так и глазищами луп-луп. Да я сала не ем. Не потому, что не люблю, а просто отродясь в рот не брал. У нас в семье свинину не едят - татары мы!
Катька раздвинула коленки, просунула меж ними голову и вдруг сбивчиво созналась:
- Это я... на классной двери твоей... пишу "Сало".
- Думаешь, из-за этого?.. Узнал Батый и секирбашка будет. Так вот, с первого раза уже я знал, чьих рук это дело. Кто еще в школе напишет эти четыре буквы с такой отменной каллиграфией? - И Салават, не вдаваясь в разъяснения, почему Катька оставалась с башкой, продолжал рассказ для меня, - Стоит, глазищами луп-луп. Сало с булки упало на пол - она нагибаться, поднимать. Сама дрожит, сало в руке трясется. Я передумал ее просить сделать то с чем шел, но уже подошел близко, можно и впрямь было подумать, что отобрать это самое сало хотел... Я достал и протянул конверт... Точно помню, как тебя, - перевел Батый взгляд на Катьку, - просил. Я сказал: "Клепа, передай Мальвине". Ты глазами луп-луп. Я добавил: "А она чтоб Марго - ни гу-гу". Слышишь, ты, у тебя что, тогда уши салом заплыли? Ни гу-гу! А вы с Мальвиной?! Отдали конверт этой истеричке. Нарочно?!
Катька замотала головой так, что у меня появилось опасение - отвалится.
- Салаватик, извини. Мне тогда показалось другое: "Клепа, передай Мальвине, а она - чтоб Марго. И ни гу-гу".
- Да откуда ты это "И" взяла? Я по-русски выражаюсь не ясно? Как какой татарин?.. То есть... Я татарин, но русскоязычный
- Салаватик, ты не думай - это никакие не штучки мои с Мальвиной. Ты никогда никакого внимания на нее не обращал, не увивался вокруг на переменках, как другие, так отчего нам усомниться в том, что конверт для Марго? Ей больше всех уделял внимание - каждый день на нее по протоколу составлял. Но ходу бумаге не давал. Мы с Мальвиной считали, так ее расположения хотел добиться, а теперь вот, подумали, сменил тактику - записку шлешь. Потом, на конверте не написано кому письмо, в самом послании - тоже... Одно стихотворение... Пришлось заменить конверт - весь в пятнах был... От сала... Веришь? Чесслово.
- Прочли!.. И я тебя избрал свахой!
- Мы честно закрыли глаза, перекладывая листок в другой конверт, а когда увидели, что в послании только три столбика стихов и больше ничего - прочли. Извини, конечно.
Салават долго смотрел на Катьку, затем медленно и твердо произнес:
- Я тебе говорил, не называй меня Салаватиком... а тем более - СалОватиком. Я Батый! Ты мне - еще не сваха... Клепа!
Отчитав Катьку, Салават вернулся к коврику и в ярости бросил шило в хомут. Воткнулось.
- А я-то думал, почему так смотрит на меня Мальвина. Обычно, безучастно. Зато Марго весь день глазки строила. На зоологии хихикала дурой... Ведьма она! Подсмотрела, что ты вылепил, не на прополку пошла, в буфет заявилась. На второе взяла сардельку, села напротив мня с Плохишем. Сардельку наполовину в каше закопала и выгладила рис ложкой по тарелке, из крупинок глаза сделала. Понимаешь? Бегемота твоего изобразила. Подняла на нас зеньки и вилкой "глаза" бегемоту сковырнула. Мы ничего тогда не поняли, а в мастерской увидели твою поделку и доперли на что намекала. Ее идея преобразить бегемота, не моя. Поверишь, мы с Плохшем в трансе каком-то это и проделали. Говорю, ведьма она.
- Ну, это без сомнений. Мы, девчонки, так ее и зовем. За глаза, конечно, - вставила Катька.
- После школы через каждые десять минут звонят, - продолжал Салават, - я спрошу кто, а в сотофон только дышат, дышат. В догадках весь извелся: не Мальвина ли? Нет - узнаю по дыханию, что Марго. Ведь можно было тогда самому все понять! А я, болван, на седьмом небе себя почувствовал, когда ты, Клепа, на другой день показала мне "окей"... Свахой вот предложил стать...

- Салаватик, а давай оставим все как есть.
Салават повернулся на Катькин робкий голос и, начав было сердитым голосом: "Опять Салаватик!", осекся. Постоял еще и - не сел - упал на коврик.
- Оставить, как есть?
- Послушай меня, - выпрямилась сестра в кресле и опустила на пол ноги, Терла ладошкой об ладошку и говорила с все растущей уверенностью, - о том, что ты влюблен в Мальвину, кто знает? Франц и я. Разумеется, ты сам. Я, звонила, всем говорила, что предмет твоего обожания, - ой, как все изумлялись! - Марго. Машка, - это имя Мальвины, если ты не помнишь, - по горам сейчас бегает, и ничего не знает. И вообще - она не в счет. Завтра ты подтвердишь Буденному мои полномочия свахи, и я примусь за обязанности устройства твоей любви к Марго, а ты - люби себе на здоровье, хоть Машку, хоть кого из трех мушкетеров, хоть Котовского.
Батый, подвесив руку в намерении отмахнуться, застыл. А Катька развалилась в кресле и продолжала:
- Ей мы на первое время ничего не скажем: она...
- Стоп! - вырвалось у меня. Я остановил сестру. - "Ей". Кому? "Она" - кто? Ленка Желудь, Глакша Волошина, Изабелла Баба или Мальвина-Машка, подружка твоя? Не уточнишь, так завернет, что Мальвина потом действительно окажется "не в счет", - пояснил я Салавату.
- Мальвина. Подружка моя, конечно. Из тебя, братик, отменный начальник отдела кадров выйдет, на худой конец, бухгалтер. Машка - малолетка, у нее еще ветер в голове. Вышивание там, да степ одни. Подрастет, все поутрясется, и ты ей, Батый, другое послание напишешь. Сейчас же будешь хранить верность Марго, а значит и Мальвине. Ты знаешь, как она оценит это потом? Кстати, писать на двери вашего класса "Сало" - ее идея. Мне кажется, ты ей нравишься. Живут Сумарковы небогато. Отец - простой подрывник льдин и айсбергов, поэтому ты для Мальвины жених завидный. Твой родитель тебе, мне кажется, в качестве свадебного подарка "тачанку" подкатит. Эх, и налопаемся же "Жеребого кумыса"! Сделаем, Салаватик? Э-эх, сделаем! Чесслово.
Катька отщипнула от "каши", показала нам "гузку", облизала пальчики и навесила ногу на ногу. Ее несло: говорила совсем как взрослая баба. Былого испуга у нее уже не было ни в одном глазу. Неужели это та Катька, которая пятью минутами раньше чуть от страха в торт не угодила, восхищался я сестрой.
Салават медленно вставал на корточки, он внимал каждому ее слову.
- И потом... ты и сейчас красавец, а мужчиной будешь хоть куда. И знаешь, ты себе искусственное ухо вместо наушника не делай - ты с наушником, кроме того, что красивый, мужественным выглядишь, - распоясалась вконец Катька. Другого определения тому, с каким апломбом она себя вела, я дать не мог. - А Марго я полностью беру на себя. Свидания у тебя с ней будут нечастыми и непродолжительными. Будете встречаться раз в две недели. За ручки подержитесь, ты ей стишки Есенина почитаешь, она тебе про тараканов с клопами расскажет - и по домам досыпать... Подружек и дружков набирать не буду - сама управлюсь, так что тебе не накладно будет. Марго остепенится - оставит Машку в покое. Знаете, уже сегодня за майского жука, контуженного бюстом Бактерии и раздавленного Квартальным, она ей ничего не сделала. Потрепала по челке и даже улыбнулась. Любовь - большая сила... Все же Машка опасается, ночью Пульхерья ей в постель клопов напустит, но если ты сейчас позвонишь Буденному и она зарегистрирует меня свахой, этого не случится... А, Салаватик?
Салават, - от Батыя у него уже ничего не оставалось, разве что серьга в ухе и перстни-печатки на пальцах, - тем временем встал на корточки. И, утеряв балансировку в таком положении, сел на коврик. Смотрел он на Катьку обалдело и не отвечал, казался со стороны придурковатым, неспособным разобраться в ее доводах.
- Ну во-о-т, - продолжала Катька, так и не дождавшись согласия Салавата на ее немедленное назначение свахой, - дальше проще. В очередное прошение Марго утвердить ей позывной "Кастро" мальчишки проголосуют "за" - Фра это обеспечит. Сбудется ведьмина мечта - оставит сестру в покое. Пройдет год, два, Машку просквозит, и ты ей признаешься в любви. Трагикомедия будет еще та... А прежде я подготовлю почву: на дискотеках начну повальное украшение мальчишкиных причесок петушиными перьями. Кстати, к этому времени подружек и дружков понадобится с десяток; мы, девчонки, пиво с орехами не любим - "кумысом" угощать будешь. Опетушим всех из нашей школы и из школ Мирного и Быково. Те волочатся за Марго, - не знают какая она воображала и зануда... "Курочек" парочку определим, так для правдоподобности... В тебя, Батый, девчонки влюблялись бы... если бы не уважали... Тебе обувь надо носить на высоких каблуках. Руки в перстнях - красивые, а вот ноги... удлинить надо. Ну во-о-т... Ты, поделав вида, что бешено ревнуешь, поквасишь соперникам носы... и все - заявишь, что устал, что любовь прошла... А скорее всего Марго сама от тебя откажется.
Последние фразы Катька произнесла, делая выразительные паузы. С такой интонацией, что я и Салават уловили всю их двусмысленность. Придя, наконец, в себя, Салават подобрал вислую губу, обнажившую нижний ряд крепких с толстыми красными деснами зубов, и сказал:
- Гадюкой ты будешь не только в других жизнях, но и в этой. На гориллу с наушником я без высоких каблуков похож? Потому Марго сама от меня откажется? Эти, что есть - короткие ноги, дай тебе волю, укоротила бы?
- И не потому совсем откажется, - спешила найтись Катька, - Если даже предположить то, что она действительно влюблена, а не хитрит, чтобы заполучить невестино имя Людмила и логин "Кастро", то и в этом случае рано или поздно откажется. Предел ее мечтаний - разводить в прериях Амазонки пингвинов и скармливать их пираньям. Это рыбки такие: нырнешь к ним, - один скелет от тебя оставят. Ты же за ней туда не поедешь?.. Ну а если все-таки влюблена, я эту блажь из нее выбью... с помощью петушиных перьев! Да так преуспею, я тебе обещаю, она первая заявит, что прошла любовь. Будьспок
- То есть - украсишь меня страусиным пером! - уточнил Катькины доводы Салават.
"Гадюкой! Змеей будет", - соглашался я с Хансом и Батыем.
- Настоящая любовь требует жертв, - убеждала Катька. - Да и чего ты хотел! Влюбился в малолетку, и не просто в красавицу, а во всеобщую любимицу... Да и какой здесь другой выход? Я не вижу. Забрать стишок у Марго и Мальвине отдать? Клопы сожрут бедняжку! Да ты радуйся, что все так именно приключилось. Машке одиннадцать лет, дать обет верности такой пацанке! Извини, Батый, это не просто поспешно - это неблагоразумно. Многие влюблены в нее, но никто же до сих пор не объявил об этом всему свету, не назначил сваху... Тебя презирали бы за такую ретивость. А уж дуэлей и разборок сколько бы было! Будьспок. Чесслово.
Салават окончательно пришел в себя, молчал, раздумывая. Предложения Катьки были необычными и, возможно, - выходом из создавшегося положения.
- Но ведь... это подло будет: незаслуженно украшать петушиными перьями, - все же выразил он свое сомнение.
Я понял так, что Салават уже согласился с Катькиной идеей.

- Ты не знаешь Марго, - грациозно вытирая мизинцем крем с уголков рта, успокаивала Салавата сестра. - Ее обуревает одна страсть. Недавно с Мальвиной узнали... случайно... В полет она берет коробочку с клопами. Разводя, этих вонючек...
- Марго летает!? - перебил Катьку Батый.
- Не в ступе с метлой - с мальчишками в парубках на стену. Так вот, разводя вонючек, приучает их к керосину. Мальчишки ведь чем потом начинают вытравливать клопов из вертолета? Тем, что под рукой - керосином из бака. А с очередным своим воздыхателем Марго летит пожинать плоды предыдущих полетов. На стене, поодаль от популярных ее мест, сидит одинокая вертушка без пассажира, и пилот чего-то там копошиться. Воздыхатель думает, что это вынужденный ремонт, запрашивает борт, нужна ли помощь. Не знает, дурень, что не позднее завтрашнего дня, с такими же предосторожностями от чужих глаз, так же - в своем парубке - будет вытравливать керосином лазутчиков Марго. Запросит борт, получит, естественно, в ответ благодарность и отказ в приеме помощи. А Пульхерья тем временем все запишет на видеокамеру. Ну, кто пожелает предъявить ей счет? Несколько раз пытались выкрасть записи. Мальвину подговаривали. Меня не просили. А я б согласилась, и ох бы за дорого. Сделала бы копии с кассет, и всех делов.
Ничего такого я не знал! Посмотрел на Салавата, тот слушал сестру с не меньшим интересом.
- "Укушенные" претендентов на полет, естественно, не предупреждают, - продолжала Катька. - Пульхерья свое "...предназначение, выкреслять охоту у паскудников на корню - в младости" начала расчетливо, с умом. Сначала полетала с моделаторами и комиссарами, после - с классными авторитетами. Потом - с гордыми там всякими. Будет комиссар и "авторитет" кого предупреждать? Что смешно, "укушенные" все друг о друге знают: они - дурни! - в одном списке на очередь полетать с Марго состояли. Но не сознаются, скрывают свою принадлежность к облапошенным. Мы с Мальвиной не один раз наблюдали, как вчерашний воздыхатель - теперь "укушенный" - встречает вчерашнего отказника в помощи - и, так, между прочим, допытывается: "Что за поломка-то была? Хотел помочь", на что получает уже традиционно стандартный ответ: "Да так - пустяк. В сиденьях винты поослабли - дребезжали". У Марго компромата - целая коробка кассет. Как-то оставила свой закуток открытым, мы и обнаружили случайно. Кого только там нет: моделаторы из нашей школы все, кроме Истребителя - ростом невышел; комиссары все; из авторитетов только тебя, Салават, нет, кстати, Франца тоже. "Укушенных" - когорта, и не только из одной нашей школы: принялась за мальчишек из Мирного и Быково. Так вот, теперь, когда заполучит имя Людмила и логин "Кастро", а твои свидания с ней будут редкими, она снова поддастся своей страсти. Ты же знаешь, при желании невеста может прокатиться в парубке с другим, в присутствии и с разрешения свахи, конечно. А я буду разрешать... Видеокамерой прикинусь, только снимать буду не только виды из кабины, но и все, что будет происходить между пилотом и пассажиркой. Будет, будет у меня Марго на стену летать, рип мотать и глазки строить. А скажите, кто из "паскудников" на это хотя бы глазом не поведет? Бедные петухи с их перьями. А в ступе с метлой, ты прав Салават, Марго летает. Слух прошел, ее за этим делом Глашка поймала... Да что ты, Салаватик? В инете. Но и вживую ведьма она поряд-шная. Чесслово.
- Да, не боюсь я... Я с Мальвиной хотел бы встречаться - одну ее люблю.
- Ничем не интересней, - уверяла Катька. - О вышивании и степе трещать все будет. Так что, лучше потерпеть. Пока о тараканах и клопах послушаешь. О жаростойких пингвинах и пираньях Марго особенно интересно рассказывает...
- Ты считаешь, я спешу, а меня могут опередить - завтра кто-нибудь признается Мальвине в любви, сваху назначит. Из мирянской или быковской школы.
- Да, медлить, пожалуй, не стоит. Тут один "бык" заявляется, вид делает, будто в нашей школе учится, а я точно знаю, живет он Быково. Здоровый. Кстати, ты с ним Фра дрался и проиграл. На глаза не попадается потому, что где он ошивается, а это там где Мальвина на переменках отдыхает, вас там не бывает. Страусиными перьями я немедленно запасусь... Подкинешь деньжат? Перья недешевы. Задание тебе: станцевать пару-тройку раз с подружками в клубе. Вальсировать не умеешь, на тур стэпа пригласишь. Кумысом их с тортом угостишь, пивка с дружками попьешь, орешков пощелкаешь. Челюсти у тебя крепкие. И знай себе, раздаривай жвачку первоклашкам и второклашкам.
- Мальвина сама влюбится, - не отступал в своих сомнениях Батый.
- Не влюбится, я тебя в этом заверяю. Пока Машка управляема.
"Ох, змеюка! Ой, гадюка, - все крутилось у меня в голове. - Не помощником депутата или консулом тебе быть - аферисткой станешь".
Салават молчал минуты две, наконец, вздохнул, мотнул головой, и, ни на кого не глядя, проронил:
- Денег я тебе дам...
Он еще хотел что-то сказать, но тут загорелся индикатор и зазвучал зуммер: кто-то запрашивал подключения. Салават и я вскочили с мест - вспомнили, что должен позвонить Истребитель. Тут же подключили связь, отключив Катьку. Та еще успела, помахивая ладошкой у ушка, попрощаться.
- Русла-анчик!

Истребитель пристально смотрел куда-то мимо нас, не поздоровался, а констатировал:
- Вечер... Добрый.
Мы поспешили отреагировать подобающе; у меня почему-то вырвалось "Добрый день".
Истребитель еще некоторое время пристально смотрел мимо, - кажется, на хомут, - потом, уже и нас удостоив взглядом, авторитетно и компетентно констатировал:
- Переговоры... Допускается.
Ухмыльнулся и, крутанувшись в кресле на колесиках, откатил к столу, обратно к викаму подкатил с огурцом в руке. Откусил и выплюнул попку.
- Мировая, что ли? А то мою разборку отложили - вашу в программу включили.
- Уважаемый Коммандер, - начал Салават, - мы с Покрышкиным на твое рассмотрение вносим идею: от секундантов мы отказались, связать руки нам будет некому, поэтому деремся в костюме с пустыми рукавами; руки будут заведены за спину и склеены в ладонях пластиной двухстороннего скотча.
Истребитель подбросил огурец высоко вверх. Молниеносный выброс руки - огурец пронзен указательным пальцем точно в месте откушенной попки. Не без самодовольства сказав: "Учусь пока", вернулся к теме:
- Нет проблем. Появляетесь на Манежной в 23.58; Покрышкин с северной стороны площади, Батый - с южной. В костюмах (я ожидал: каратистов)... э-ээ... боксеров. Никаких приветствий, базаров, демонстраций силы и удали - сразу начнете сходиться.
На этом, откусив от огурца, Истребитель отключился.

Мы долго молчали. Я представил нас в костюмах боксеров, но без боксерских перчаток, с руками сцепленными за спиной и ногами фехтующих. У боксеров-профессионалов форма - боксовки да трусы; есть майка - но у спортсменов-любителей, и без рукавов. В общем, ни бокс тебе, ни каратэ - и с этого уже с трибун посмеются.
- Оденемся в форму боксеров - тех, что были первыми в этом виде спорта. Тогда маек еще не было, в круг в рубахах выходили, наденем их навыпуск и подпояшемся - сойдем за каратистов, - нашел выход Батый.
- Идет, - согласился я.
Молчали. От неловкости посмотрели время, Салават у себя - на викаме, я - на "ходиках". По ним - 22. 9.
- Двадцать два тридцать девять, - уточнил время Салават.
Он опустился на коврик у хомута, я собирал со стола крошки от булки. Наше молчание становилось гнетущим, и Салават торопливо прервал:
- Тебе сделали обрезание?
Вот уж о чем мне не хотелось говорить, но я все же, помедлив, ответил:
- Да... У отца в работниках одно время жил старик-еврей, прицепился - сделай да сделай. Для здоровья малыша полезно, в отрочестве и юности рукоблудством заниматься не сможет, а мужем станет - красавцем будет, уверял. Отец взял и послушал...Старик и обрезал... Жаль, могила его где-то на материке.
- Осквернил бы?
- Легко. Фотографию его произведения - в полной красе - положил бы на могилку. Кстати, что это за болезнь такая, Пейрони.
- У тебя ее нет... Ну, это когда... "бегемот"... озверев, повернут боком в какую-либо из сторон, ближе к животу.
- А-а.
- Франц, как бы дальше ни было, - наш поединок состоится, - но я хочу попросить у тебя прощения за прошлое... Признаюсь, давно ревновал тебя к Маше: она у Катьки в вашем доме так часто бывает. А сегодня? У меня эта неясность какая-то с ней, и... "быка" вчера Стас засек. Ты Дамы сторонишься, вот и попала вожжа под хвост. Я первым, а не Стас, догадался, на что намекала Марго в буфете - тем более не мог удержаться... Мне тошно вспоминать, какими методами я добился авторитетства. Нам татарам иначе нельзя, нас в семьях с младенства учат быть на коне. Но я в душе совсем другой... Теперь, когда я признался в любви Маше, Марго то есть... да Маше же, черт, я стану другим. Я этого хочу.
Послушав Салавата, я захотел пожать ему руку, и сделал, может быть, самое на сей момент важное в моей жизни заключение: люди - странные существа.
- Ладно, Салават... Чего уж там.
Батый смотрел выжидающе: ему, видимо, все же хотелось услышать от меня "Прощаю".
- Смешно со стороны было?.. Ну, с моим бегемотом? В мастерской? - не смог я найти ничего другого, чтобы развеять заминку.
- А, ты... о бегемоте-инвалиде? Ну, забавно вышло. Если бы не штраф. Марго - дура эта истеричная...
- Когда в окно подсматривали? - уточнил я.
- Никто не смеялся. Пацаны как увидели, сразу от окна на землю поспрыгивали. Девчонки, те смотрели, но не долго, и не смеялись... когда дивиться надо.
- Совсем забыл, что сегодня зоология. Джинсы надел.
- Я на химии протоколы писал, на тебя заготовил, - думал сочканешь зоологию.
- А то, что Покрышкин свою "активность" продемонстрировать собрался, не подумал, - в джинсах оно заметней и выразительней, - съязвил я.
- Плохиш, как ты появился утром в классе, так и посчитал. Я твоего бегемота уродовал, а он придумывал, как добиться, чтобы тебя вызвали отвечать у доски. Дурку валяли. А, вообще-то, знаешь, Марго, ведьма эта, все затеяла. Она, ведьма, "ноты написала", как сочинила, так и получилось. Ты не подумай, что на нее все валю, оправдываюсь - сам хорош. О штрафе у меня и мысли не возникало, думал, развлечемся твоим ответом у доски. И на Стаса не обижайся, он, ты видел, все делал, что бы отцу твоему не платить штраф.
- Ладно, ерунда все. Стас мне - друг с детсада. Я, он и Марго тоже, в одном ряду на горшках сидели. И если хочешь знать, Пуля - мы ее так звали - не плохой девчонкой была. Я думаю, в душе такой и осталась, а ведьмой прикидывается. Мужиков и пацанов ненавидит, это у нее с того времени, как отец их бросил. В первый класс пошла заруку только с мамой, ее приняли как юродивую, она и замкнулась. Учится неважно, а Катька рассказала, что видела у нее в комнате фолианты по химии, биологии и медицине, а на экране компа - учебную программу по нейрохирургии. Ты по музыке трояки получаешь, а сам Брамса знаешь и на флейте играешь.
- Лезу я с головой в омут... С этой Катькиной затеей?
- Брось. Мне Доцент рассказал как-то, что Марго на тебя глаз положила, но я тогда то ли не понял, то ли значения не придал, и забыл. А Доцент не ошибается. По Стамеске уже сох. Она была у окна... когда подглядывали?  
- Дама? Кажется, нет... Раз Портоса не было, значит и ее тоже. Но видел бы ты нашу Мэрилин Монро! Очки сняла, глазищи выкатила, челюсть повесила - ну, лошадь! А когда нас в окне увидела, поднялась по ступенькам в трибуне, спрыгнула, и к тебе бегом. И давай закрывать... бегемота... Юбку в обе руки и, то передом к тебе станет, то задом. Слышал, как она Квартального с твоим отцом чистила? Ну, а когда увидала бегемота... ну, озверевшего... стояла, ну кобыла кобылой - ни "тпру", ни "но". Ты отключился, а стоишь... ну и это... как встало, так и стояло. Даже, когда ты упал. Лежишь, а бегемот - в потолок. Квартальный, тоже мне нашелся, снял шляпу прикрыть - на голову зверю надел, только наполовину и укрыл... Девчонки, что к окну последними - на места пацанов - залезли, те видели. Подол юбки вдруг начал набухать. Казалось, тебе между ног оглоблю просовывают. Зоологичка подол убрала - девчонки ахнули. И тут в мастерскую входит Вера Павловна. Отец твой стоял, стоял, тер уши, а тут как бросится джинсы тебе натягивать. Снял с бегемота шляпу - завуч: "Ох!". То ли за сердце, то ли за грудь схватилась. Отец тебе джинсы подтянул, заправил бегемота в ширинку, а молнию застегнуть не успевал: заправит, только молнию потянет - зверь из джинсов выскочит. А поторопился, защемил нечаянно. Кровь пошла, чуть ли не фонтаном. Квартальный бух на колени, пытался зажать рану, но где там. "Что вы делаете с человеком, звери!" - кричит из трибуны Мэрилин Монро. "Пустите! Дайте мне!" - отталкивает отца и директора Бактерия. Приседает над твоими коленями, снимает свои перчатки, одной рукой берет бегемота за голову, пальцами другой щелкает ему... под дых - тот сразу и загнулся, скукожился, упал. Завуч срывает с себя кружева, расстегивает платье, достает грудь и выдавливает молока на ранку. Я за окном не слышал, зашипело ли, но кровь свернулась - запеклась на глазах в закорицу. Прямо как в старых киноужастиках... Извини, может, тебе неприятно об этом слышать... Что с тобой такое стряслось - тебя будто парализовало? В первый раз, когда нас застукал Квартальный в стойках готовых к драке - подумал, струхнул ты и финтишь. А тут, - какие финты: без трусов и с этими... шляпой и юбкой на оглобле.
- Этот - третий случай. В первый - мы с дядей Францем в Рождество в спарке работали. Первый же мой прямой - дядя с катушек, а меня вот так же сковало. Дядя встал, потрепал за волосы со словами: "У тебя страх прорезался? Ты становишься настоящим мужчиной, малыш... Пойду опохмелюсь". Ушел, а я так еще минуты две стоял... Парадоксы переходного возраста, как думаешь?
- И не сомневайся даже. Один из моих братьев мочиться в постель начал, другой жаловался на головные боли. А я флейты из рук не выпускал... Шрамы ужасно чесались, и с ухом на наушнике себя во сне видел. У братьев и у меня прошло - так что и у тебя пройдет.
- Почитай, что-нибудь из своих стихов, - попросил я. И представил себе Батыя, играющего на флейте, чтобы не расчесывать шрамы в месте уха, но все же елозившего головой по дверному косяку. Катьке заплачу, нарисует. Рядом изобразит стоящего в моих джинсах с парубками на коленях Плохиша. Подрисую ему болезнь Пейрони и повешу на доску в классе. Не одним им дурку валять.
- Я тебе на флейте сыграю. Только она в гостиной, подожди минутку.
С уходом Салавата кто-то сделал запрос на подключение к связи. Катька заскучала, предположил я и нажал кнопку информирования ячейки абонента, но номер оказался Сумарковых. Я его знал: иногда звонил по просьбе сестры передать, что Мальвина задерживается у нас. Если отвечали не родители, без подключения видео подходила Пульхерья, называлась "Марго", слушала и, ни слова больше не сказав, отключалась.
Я подключился. Как и ожидал, в возникшем третьем окне на экране викама ничьего изображения не появилось. "Слушаю, - сказал я. Молчали. - Да слушаю же!.. Если с Батыем нужна связь, так он за флейтой вышел - сейчас будет, держи запрос", - предложил, уверенный в том, что это Марго - она дышала.
Вошел Салават. "Про флейту брякнул, олух", - отругал я себя.
Услышав зуммер запроса у себя, Салават, спрятав флейту за спину, спросил меня одними глазами: "Кто?"
Я отключил ячейку Сумарковых и сказал ему, что Марго.
Салават засунул флейту за резинку шаровар на пояснице и подключил абонента.
- Да.
Молчали. Третье окно на экране викама у Салавата по-видимому пустовало. Он протянул руку к панели управления, чтобы отменить подключение, но тут прозвучал еле уловимый вздох.
Салават затравленно взглянул на меня, опустил руку и невпопад сказал:
- Извини, Покрышкин, - я заставил тебя ждать.
- Ерунда, - заверил я. - Ладно, в другой раз покажешь, как ты двумя пальцами перерубаешь флейту. С моим дядей все равно тебе не сравниться - он это проделывает одним мизинцем. Пока.
Вот отмочил! Что, если Марго пристанет и ей показать, как под пальцами ее героя флейта разлетается надвое.
Отсоединяя сотофон от пульта, подумал, что завтра запись можно "поломать" на компьютере, но решил этого не делать. Не врет Батый. Если есть флейта, - значит, играет; и запись "К Элизе" Бетховена никакой не монтаж. Может только, на флейте играл старший Хизатуллин, а Батый на бубне? Тогда, кто же на фортепьяно? Батый, выходит.

Я запер дверь на замок, в ванной комнате принял контрастный душ, десять минут порасслаблялся на тахте и поднялся в "закуток". Включил "PO TU", просмотрел программу чемпионата и репертуар "культурного досуга" - наша с Батыем разборка значилась первым номером. Внимание привлек "общак" с названием: ""Руслан и Людмила" А.С. Пушкина в снонизации Марго". Авторской снонизацией поэмы Пушкина смелые и счастливые Людмилы публично признавались в том, что влюблены в Руслана по гроб. Участь Батыя и свахи - незавидная. Разволновался даже: Катька - сестра мне, а Салават вроде уже как друг.
Я сбросил с себя одежду и, усевшись в кресло перед плазоплеем, взвесился, снял параметрические и физические показания, по результатам внес коррективы в базу данных. Затем принялся выбирать костюм боксера. Полистав библиотеку всевозможного их облачения, остановился на костюме английского боксера середины девятнадцатого века: кожаные бриджи на подтяжках, белая свободного покроя рубаха. К этому комплекту боксера добавил черный пояс каратиста и промоделировал предстоящий поединок с Батыем. У меня не было его параметрических и физических данных, с ним я не дрался, поэтому, покопавшись в двадцати восьми "копидах" бывших соперников, отобрал двенадцатиклассника из Быково - того самого "быка" что за Мальвиной увиливал и которому я уступил на дуэли. Тогда я проиграл, не потому, что "бык" был так же здоров, как и Батый - это был как раз тот самый упомянутый мной поединок с закладкой фугасов. Свой и его "копиды" я облачил в выбранные костюмы, а руки склеил за спиной. Моделер выдал 1286486 различных вариантов прохождения боя, только в ста тридцати одном проигрывал мой "копид". И это при моем решении не применять дядину секретную стойку. Правда, со сцепленными на ягодицах руками стать в нее не просто - все же "прицел" и "мушка" служили противовесом в удержании тела на толчковой ноге.
За пять минут до полуночи я включил "PO TU", заказал себе побудку на шесть часов (газон покосить и жука найти), склеил ладони скотчем за спиной, влез в имитивный костюм и откинулся на подголовник в кресле...
Мне снилось:
Я телепортировался в подъезд жилого дома. Попробовал развести ладони, но скотч не поддался. "Утром хватило б сил разлепить. А не получится? Катьку попрошу - будет же за позором брата с трибун наблюдать. Впущу в "закуток", скальпелем клей вырежет. Е-мое! Я же без плавок! Из костюма вылезу, а плавки как надену? Придется Плохиша ждать, а он, сурок, по субботам до полудня спит. В шесть не встану - газон не скошу и жука не найду". Думал, - чуть было не прозевал время: часы над выходом показывали 23.58. Дверь я открыл ногой.
Трибуны заполнены. Узнал многих. Плохиш на "южной" у прохода к подъезду, из которого ждали выхода Батыя, жевал ириску, в руках держал транспарант с текстом: "ВРЕЖЬ ЕМУ КАК СЛЕД". Рядом сидел Доцент. Марго одетая в русский сарафан с кокошником, с платочком по-бабьи у рта одиноко стояла у заградительной сетки. В первых рядах восточной трибуны сидели мушкетеры - все трое подняли в приветствии шляпы с перьями. Дама в образе и костюме пажа сидела на коленях Портоса. На верхотуре стояла Катька в цветастой косынке завязанной "рожками" на лбу и свистела в два пальца.
Трибуны ревели. Взрывались хлопушки и петарды, на площадь в цветной дым падало конфетти со снегом и лентами. Наконец на крыльце подъезда появился Салават. Мне трудно было его различить, отметил только, что одет во что-то красное и синее. Успокоившись, я спустился на брусчатку.
У подъездов установлены помосты - места секундантов во все время поединка. Здесь они перед появлением соперников демонстрировали публике выбранное оружие, случалось, завязывали противникам глаза, если бились "втемную". Нам с Батыем связать руки некому: от секундантов мы отказались, поэтому и применили скотч.
Взобрался на помост, отсюда полагалось поприветствовать секунданта противника и публику. Поклонился на три стороны.
Батый на свой помост почему-то не залез.
Следуя указанию Истребителя "никаких базаров - начинать сходиться сразу", я поспешил к центру площади.
Трибуны взревели еще сильнее, но неожиданно сразу же и поутихли. Присмотрелся и невольно замедлил шаг: навстречу мне Батый ...скакал. Не шел, а скакал, прыгая вперед - с места, сразу двумя ногами.
Одет он был в красную с черным горошком атласную косоворотку подпоясанную бечевкой и в синие с белой полоской портки, обут в лапти с онучами. Пустые рукава от прыжков смешно взлетали к плечам и падали на бедра. Но не костюм русского кулачного бойца восемнадцатого века удивил, на шее у Салавата висел хомут, а ноги были стреножены конскими путами. И даже не это всех поразило. К хомуту был прикреплен лист белого картона с надписью:

ПОКРЫШКИН -

КЛАССНЫЙ

АВТОРИТЕТ!


Я приблизился. Салават, отдуваясь, улыбался. По центру лба у него красовалось багровое пятно будущего синяка. Его подъездная дверь была и шире и выше моей; я свою открыл ударом ноги, он свою - лбом.
Трибуны "взорвались"...
...В понедельник я был утвержден Комиссией в должности классного авторитета 9-го "Б". В зарплату получил сумму, чуть ли не большую, чем выручил мой отец за огурцы и помидоры, поставленные им к школьному столу. И это я еще не загреб на контрабанде "кино" как купец - отец месяц экономил на керосине для моего парубка.

* * *


Я запаковал архив. Поднял на лоб бивикамы, потер уставшие глаза и снял с головы портком. Хотел поваляться в гамаке, но со двора позвала жена помочь занести тюфяки. Шел к ней, в "коралловке" (в сенях, поземному) включил радиоточку. По радиовещанию - не Уровня, а почему-то Метро - сообщали на китайском языке: "...сегодня в три тысячи восемьсот третий цикл "Великой Победы над Ползучим Гадом" непилотируемым кораблем "Земля-7" наконец-то была совершена удачная посадка на поверхность Земли. Ландшафты планеты, скрытые с орбиты густой непроницаемой облачностью, бортовые телекамеры транслировали шесть минут до потери связи. Песок, один песок. Пустыня. Только наличие на планете воды оставляет надежду на то, что и там есть кораллы".
Прослушав сообщение (транслируемое Небом на Уровень вместо Метро, видимо, по чьей-то оплошности), я выключил "колокол" и подумал, что вот подрастут детишки в норах - прознают, что никакие они не марсианские черви, а люди, зачатые на Земле, что тогда? Узнают, что, на самом деле, больше века обитатели Неба регулярно летают на эту планету. Там, на мало зараженных экваториальных островах Тихого океана выращивают пшеницу, подсолнечник, овощи, в стылых океанских водах ловят рыбу, в джунглях охотятся на выжившего зверя. На Уровне и Небе все применяют не просто в пищу, а как лекарство, иначе люди сойдут с ума, как это случилось со многими переселенцами на Марс. Да и родившимся на Небе небенам, родители чьи - земляки, проросшие зерна пшеницы всласть. А в Метро муку детишкам подмешивают в пюре из кораллов: клетчатка, микроэлементы, витамины и прочее - необходимы ребенку, чьи предки земляне.
Крестясь, я произнес привычную молитву: "Господи, дай здоровья китайцам".
Китайцы одни серьезно верили в то, что Землю погубят террористы, и после ультиматума их главаря Капитана бин Немо людям в столетний срок покинуть планету, они (китайцы) спасли человечество. По всему миру систематизировали деторождение и создали на Луне Колумбарий Исхода, в котором хранили оплодотворенные женские яйцеклетки. Американцы и россияне общими усилиями построили Анабиозарий Исхода - своеобразный космический плот, внешне похожий на новогоднюю елку, и с людьми, согласившимися покинуть Землю, направили "Елку" (так назвали плот) в сторону Марса. По пути число "елочных игрушек" (блок-модули Анабиозария) росло: плот догружался людьми в анабиозе и пробирками с яйцеклетками. У Марса "Елку" порубили на части. Одна, оставшаяся на орбите, послужила основой Небу, а две другие - мегополисам "Уровень" на суше и "Метро" под океанами Марса. Первый снабжает переселенцев кораллами - пищей. Кораллы также служат и материалом, заменяющим землякам дерево, камень, металл, пластмассу. В Метро с Неба доставляют "небесный" материал из Колумбария Исхода - здесь в норах эмбрионы развиваются, и из пробирок появляются дети. Им дают одно имя, без фамилии и отчества. Причисляют к какой-либо из национальностей, сообразуясь с цветом кожи, волос, глаз, типом лица и внушают, что они "черви Марса". В жутких норах растят и воспитывают детишек китайцы... Господи, дай китайцам здоровья!
В коралловку, услышав зуммер телефона, вбежала жена. Пока она говорила в трубку, я, добавив освещения, смотрел в оконце. Сегодня предстояло на какое-то время (сколько мы с женой вынесем) снять затемнение с миски - дать кораллам на грядках в сажелке естественного марсианского освещения, собрать поспевшее, посадить рассаду.
Звонили из интерната. Классная учительница жаловалась на Динку - дочь опять напроказничала: росла пострелышем, как моя Катька. Жена долго слушала, потом спорила, что-то с жаром доказывала. Я, присев на край ящика с рассадой, любовался ею.
Поженились мы в Архангельске. Обвенчались в церкви, расписались и провели вечер в ресторане. Там к нам за столик неожиданно подсел Стас Запрудный. Он учился в университете, жил у тетки и, как рассказывал, "не тужил". По нему было видно: растолстел безобразно, но ухоженный, как денди. Ногти аккуратно обработаны, в детстве он их грыз. Пострижен по моде, одет в шикарную тройку. Расплатился один за всю честную компанию, отвалив щедро чаевых официанту. Хвастался, что зарабатывает, играя на бирже с ценными бумагами. Позже я узнаю, что на самом деле, работал он на китайцев: выслеживал супружеские пары, намеривавшиеся не сдавать оплодотворенную яйцеклетку в Колумбарий Исхода, а произвести ребенка на свет. Из ресторана на своем "крайслере" он отвез нас в лучший отель города, где, правда, номер достался не самый дорогой: в одну комнатку с крохотной кухонькой, бедно обставленный, захламленный, холодный. Безысходность выполнения ультиматума Капитана бин Немо тогда уже накладывала свою печать на все сферы жизнедеятельности россиян, в первую очередь на сервис. Но мы и на это не рассчитывали, свою первую брачную ночь думали провести в рабочем предместье города, где сняли угол у какого-то забулдыги.
Утром я пробудился поздно. Солнечные дневные лучи пробивались сквозь приоткрытые створки жалюзи. Жены рядом не было. Собрался было вскочить, но услышал звуки за дверью в кухоньку. Звуки - звяканье посуды, шипение и бульканье: молодая жена не чашечку кофе в постель супругу собиралась подать, а готовила обильный, сытный и вкусный завтрак. Хотелось еще поваляться, но выучка курсанта брала верх, решил только еще минутку понежиться в постели. Отметил, как аккуратно расправлено одеяло, меня укрывает до подбородка (стояли тридцатиградусные морозы: в номере не было тепло). Шинель, шуба и вся другая наша одежда не валяется по полу от двери номера до кровати, а висит, наверное, в шкафах.
Сладко, с хрустом в костях, потянулся.
- Люби-имый, ты проснулся! - послышалось из кухоньки.
В голосе жены отмечались радость и легкая досада, оттого, что к этому счастливому моменту завтрак еще не был готов.
- Так точно, старшина, - ответил я бодро.
Называл ее так. Три года назад неожиданно для домашних заявился домой в форме курсанта военного училища. Спал на сеновале, среди ночи проснулся, открыв в невольном испуге глаза: почувствовал во сне, что не один. Она ждала моего пробуждения. Глаз не закрыла, не отвела. Вздохнула и улыбнулась... После того, что с нами произошло дальше - на сене - шептал ей в ухо: "Я люблю тебя". Называл ее: "пушистый мой кузнечик" и "старшиной". Она ни тогда, ни после на это не обижалась, только попросила в наш первый выход на люди называть Марусей.
- Через три минуты завтрак будет готов. А пока, - дальше слова прозвучали с легким смущением в голосе, - любимый, поставь на бегемоте... засечки... На прикроватной тумбочке. Начерти стеком... Сколько засечек, я думаю, милый, ты помнишь.
Я посмотрел через плечо, на тумбочке лежала моя поделка - та самая, сделанная мной в скульптурной мастерской на зоологии. Светлые и темные полосы от отсвета жалюзи лежали поперек самой пластилиновой фигуры, по блинчику на дощечке, изображавшему воду с концентрическими кругами, и по надписи ЮБИМЕЦ ДАМЫ. Рядом на кожаных рукавицах поблескивал скульптурный стек. Пять лет хранила!
Сел. Попытался надеть рукавицу - оказалась мала.
- Шесть... засечек? - взял я стек.
- Семь!
В ее поправке было столько восторга, что я, уже без всякого смущения, а, напротив, с чувством переполняющей меня мужской гордости, нанес на боку "бегемота" столбик из семи горизонтальных канавок. Эти семь были первыми, утром другого дня появилось звено из девяти штук. А скоро на пластилиновой поверхности не оставалось живого места. Как-то проснулся, а бегемота на тумбочке нет, лежит дощечка, на ней брикет пластилина с рукавицами и стеком. Слепил нового бегемота и оставил на его боку семь засечек. За те недолгие годы супружества до хрона бегемотов наплодилось - стадо. Офицерская квартира в общаге маленькая, тесная, в вечеринку какую снуют туда-сюда по двум нашим комнатам мои сослуживцы, ее подруги; стенки тонкие - слышно через них все, только и спасал "наш закуток" - кладовочка в прихожей. Тахта в ней уместилась установленной напопа, и ножки ей пришлось отпилить. Внутри на полочках хранили бегемотов. От запаха пластилина меня мутило, но терпел. Вот только засечек в звеньях со временем становилось все меньше. Супруга, умница моя, не подавала вида, что уменьшение "обоймы" ей не нравится.
На Марс бегемотов, разумеется, не перевезли, и пластилина здесь нет. Но после хронного сна, уже с поселением в отдельную благоустроенную нору Метро, в первую нашу после столетней разлуки супружескую ночь жена принялась за свое. Я, утром сидя в красном углу норы (какие в норе углы?), ожидал завтрака. Она вышла (какой, к черту, вышла - выползла) из кухни с заставленным подносом. Выпили белого вина (из коррала цвета светлого винограда), закусили салатом из кораллов цвета крабов. После жена сняла крышку с посудины, по форме мне напомнившую мамину любимую селедочницу, которую я подарил ей на 8-мое марта. На овальном блюде лежал пряник, очень и по размеру, и по форме схожий с тем, что этой ночью на подстилке из коралловой трухи не раз видел и держал в руке, а супруга баловалась, украшая чепчиком из половинки своего бюстгальтера. И очень смахивающий на моего школьного бегемота.
- Что это? - не подав, однако, вида, что мне все понятно, спросил я жену.
- Бегемот в пруду. Пьет. Видишь, круги по воде, - немедленно ответила она.
- Где ноги? А уши, глаза... хвост, наконец?.. Что у него с пастью? - подыгрывал я.
- Этот бегемот - инвалид. В былом артист цирка, воздушный гимнаст. Однажды, не рассчитав сальто-мортале, сорвался с трапеции... Вот... Лишился ног, глаз, ушей и хвоста. Пасть ему зашили, дырочку только оставили через трубочку кормить, - прыснула со смеху жена, протянула мне столовый нож и попросила: - Поставь засечки.
- Пять... засечек?
- Четыре.
Как в Архангельске, в поправке жены было столько восторга, что я, украдкой пряча слезу (хотя, какой к черту, свет в норе), тщательно, - и на этот раз с чувством переполняющего меня мужского достоинства, - нанес ножом на боку бегемота столбик из четырех канавок.
Переселились на Уровень, разрешили нам зачать детей, в доме под "это дело" отвели пространства целых два куба. Пряников накопилось... Место занимали, и муки, хоть и коралловой, на Марсе не напасешься. Свои дети вечно голодные, а Клумба в Метро - это "ненасытное брюхо" планеты! Китайцы с теми подрастающими головорезами только и справлялись. А вымрут? У них на Марсе, не как на Земле, с рождаемостью плохо. И придумала жена не выпекать каждый раз новый пряник, а поместить один в большую герметизированную пробирку, по стеклу которой я, теперь писчим кораллом, наносил засечки. Зарисую черточками пробирку, супруга сделает фотографию, протрет стекло начисто и положит мне у изголовья гамака. Вчера вот сфотографировала, вытерла - я утром три черточки оставил.
Жена попрощалась, только опустила трубку, телефон снова зазвонил.
- Здравствуй... Будешь с ним говорить?.. До встречи. Салават звонил. Приглашает на ужин. Сошлись. В какой уже раз? В конце концов, она его съест.
- Скелетик оставит. Знаешь, были на земле такие рыбки - пираньи назывались. Да что это я, ты же зоолог. Зоологичка. Моя Мэрилин Монро. Женушка моя.
- А ты, муженек, не как Марго вспомнил? С чего бы это? Тебе не икалось с утра? Она, знаешь, по тебе страдала. Доцента "травила", чтобы в Даму влюбился. Портос за него вступилась, та она ей в парту гусениц насовала. Ох, помню, как ты в офицерской общаге с Пульхерьей в интернете "ночевал".
- Женушка моя, в знак мой вечной к тебе любви, - я вырвал кустик рассады в ящике и протянул жене, - прими этот скромный букетик.

Днем мы сняли шторы с миски, раскрыли сажалку, собрали поспевшие кораллы, посадили рассаду. Вечер провели у Хизатуллиных. Неожиданно нагрянул Запрудный - с ним было весело. А дома перед сном супруга подала торт из муки редкого коралла цвета шоколада, украшенный по краям проросшими зернами земной пшеницы. Этот торт, оформленный по помадке надписью "Жеребой кумыс", - этапный в моей жизни: съев его, утром я на стекле пробирки оставил две черточки. Нарисовал их "крестом".
Через неделю, поздним вечером мой офицерский комлог, - висел на стене рядом с телефоном, но притронуться к аппарату ни кто не смел, - подал сигнал экстренного вызова с отметкой: "Правительство Неба". Я поспешно надел на голову обруч, второпях больно придавив глаз бивикамом, прищурил другой и вывел на дисплей окно. Увидел себя - в галифе и косоворотке навыпуск, с комлогом на голове, прищуренного, в стойке "смирно". Сбегать обуться не рискнул. Быстро застегнул ворот на пуговки, подпоясался подвернувшимся под руку жениным пояском, поправил волосы и снова руки по швам.
Открылось еще одно окно, в нем Салават. Тяжело отдуваясь, он торопливо поправлял свое искусственное ухо, которое снес в поспешности дужкой бивикама. Одет Салават был поприличней - полностью в офицерское обмундирование, без знаков отличия, но подпоясанное ремнем. Мешковатое на его фигуре: в долгосрочном отпуске майор Хизатуллин исхудал.
Пораженные такой для нас неожиданностью, мы даже не поздоровались, ждали молча.
Возникло третье окно, но без изображения абонента. Наконец, приятный девичий голос:
- Здравствуйте господа, приносим наши извинения: помощнику премьер-министра неожиданно позвонили. Вам придется...
Голос секретарши прервали:
- Спасибо, Камилла, я подключаюсь.
Третье окно заполнило лицо старика негра. Сидя в окружении стационарных комлогов, он говорил в трубку телефона:
- Вы, дамочка, до седых волос дожили, а все в облаках витаете. Прощаюсь: у меня неотложные дела.
Положил трубку и повернулся к викаму, задействованного на связь с нами.
- Здравствуйте господа. К сожалению, располагаю только тремя минутами, но я надеюсь еще свидеться с вами. Ваш затянувшийся отпуск окончен, вам присвоены очередные воинские звания, приказ и назначение на службу получите. Надлежит в кротчайшие сроки сформировать спецподразделение Особенных Войск межпланетного реагирования. Задача - добыча на Земле оружия... что есть прикрытие цели уничтожить Капитана бин Немо. Его смерть от неизлечимой болезни - фикция, дезо. Строго секретно. Скрывается он на Земле, в Пруссии на острове Бабешка в Тихом океане, под неизвестным нам именем и личиной, возможно, простого колхозника...
Вы знаете, в Метро неспокойно, на Небе политические брожения. Правящая ныне партия арабов серьезно считает, что бин Немо, вынудивший людей переселиться на Марс, спас тем самым Землю от неминуемой ядерной войны. Арабы, да и примкнувшие к ним африканцы, превозносят террориста и провокатора хрона. Китайцы колеблются, иначе европейцам и американцам пришлось бы уйти в подполье. Партии русских и американцев со дня на день заявят о своей консолидированной оппозиции. Считают, что человечество обречено: на Небе и Уровне Марса болеем, рождаемость низка; в Метро подрастают бедующие революционеры; на Земле людей остается все меньше и меньше. Вымирают от болезней и мутаций, гибнут в междоусобных войнах "волков", "мустангов" и "драконов". Крах неминуем, если не предпринять мер по возвращению земляков на Землю и наведению на ней порядка. А значит, необходимо ликвидировать террориста... Капитан бин Немо вооружен. Не знаем - чем, но надо полагать хорошо: "волки", "мустанги" и "драконы" найденное оружие поставляли бы нам, или более активно контрабандой переправляли бы в Метро, да террорист этого им не позволяет. Что у него на складах нам неизвестно: электронная разведка с орбиты планеты и океанскими сухогрузами невозможна из-за мощных, целевого характера помех по всей территории и в акватории Бабешки.
Активизировался бин Немо с прошлого года - пытался поднять с океанского дна контейнеры, вынужденно утопленные накануне извещения его смертельно больным. Достал ли, нам неизвестно. Субмарин у него оставалось три, на одной имелась баллистическая ракета с кассетной ядерной боеголовкой. Сейчас ракета предположительно базируется на острове Бабешка.
Что в утопленных контейнерах мы знаем: "PO TU"... Те, что были у нас на Новой Земле... Нам пудрили мозги, и с крушением японского транспорта, и с подарком семьям "игрушек". На самом деле, "Булатным трестом" проводилась глобальных масштабов секретная операция - на винты "PO TU" была аккумулирована в формате "виртуальных печатей" история развития цивилизации на Земле. Наш Колизей - своего рода "тарелка", на которую подавался сигнал с информацией со всех уголков земного шара. Мы же, с нашими дурацкими "благородными дуэлями", "групповухами", Русланами и Людмилами - ширма.
Зачем "PO TU" Капитану бин Немо мы только предполагаем. Возможно, создаст что-то вроде виртуального Диснейленда, нас приманивать с Марса на лужайке поваляться, с газонокосилкой по травке пройтись, ягод, грибов собрать, порыбачить, поохотиться, по горам полазить, в море искупаться. Оплата эмбрионами из Колумбария Исхода. Не детишек - как мы в Метро - растить, нет: эмбрионы ему нужны, как исходный материал для производства андроидов-солдат. Понимаете, чем это может обернутся для нас, земляков? Проблемами с лекарствами, а в перспективе и межпланетной войной. Причем не на равных: что наши мечи из коралла цвета железа против винтовок "М-38" и "калашниковых"?
Вам должно быть особенно интересным, есть основания - правда, не достоверные - считать приближенной к Капитану бин Немо... Сумаркову Пульхерью Харитоновну. Она бежала на Землю с секретными научными материалами, занимается у террориста производством андроидов. Есть предположения, что основать на Бабешке Пруссию, ее идея - на эту мысль наводит название поселков на острове: Отрадное, Мирный и Быково. Случится встретиться, устранить. Кстати, президент Пруссии проверен тщательно, он не Капитан бин Немо; работал в администрации строительства на Бабешке, получил контузию и ослеп. С нами он ладит.
Миссию начнете с тщательной подготовки, с полной уверенностью в успехе. Раскроется бин Немо, полагаем, потребовав доставки эмбрионов с Марса на Землю. С этой целью, возможно, начнет шантажировать уничтожением баллистической ракетой Америки, Аладды и Руси в Антарктиде... До встречи. Надеюсь.
Мы не успели опомниться, как помощник примьер-министра в окне исчез и на смену ему возник мужчина преклонных лет, но спортивного телосложения. Он стоял у боксерского мешка, вытирал полотенцем шею, морщинистое лицо и откусывал от огурца.
- На самом деле, с вами говорил не только помощник премьер-министра, но и помощник Коммандера Исхода... Командовать ОВМР поручено мне. Подполковник Хизатуллин, твой оперативный позывной прежний - Батый, ты назначаешься руководителем кампании под кодовым названием "миссия бин". Майор Курт, Покрышкин, ты назначаешься ликвидатором, на Землю полетишь под марсианским именем Вальтер. Уточню, под устранением Сумарковой подразумевался ее арест, и только в исключительном случае - ликвидация. Завтра поутру за вами заедет полковник ОВМР Курт - твой дядя. Все. - Бросил в рот остаток огурца и пальцем пробил кожу боксерского мешка.
Себя в своем окне бивикама я помнил стоящим по стойке смирно, теперь видел чуть присевшим и с неестественно белыми ступнями под крагами галифе. Друга увидел сидящим на табурете, с отвисшей губой и пылающим на темечке сквозь редкий с сединой ежик родимым пятном. Он долго, в попытке что-то выговорить, жестикулировал пальцами в кольцах и перстнях-печатках.
- Ты видел, огурец ел, - подобрал он, наконец, губу.
- И-истребитель, - выдохнул я.
- А... этот негр?
- Портос... Мы спали в анабиозе, а они, выходит, как и Стас, раньше нашего пробудились. Истребитель позже Стаса: выглядит моложе. Но старше моего дяди... Отец мне писал в академию, что Дама в Оксфорде вышла замуж за студента-негра - вот, значит, за кого.
- Эта мразь - мы еще жили в браке - сменила себе пол. - Салават, не слушая меня, яростно крошил своими "булками" форму для отливки четок. - Однажды заявилась домой с симпозиума в Лондоне мужиком. Бросил... бросила на стол свой новый паспорт на мужское имя Кастро Пауль Харитонович и потребовала согласия на развод. Уехала в Америку, где начала практиковать в нейрохирургии. Позже вернул.... вернула себе прежний пол, снова звалась Сумарковой Пульхерьей Харитоновной. Не блядь? Я ей на Кавказе ни жизни, ни заниматься наукой не давал! Да мое денежное довольствие все уходило на оплату услуг ей в Интернете. В номерных Метро успешно занималась проблемами трансплантации мозга... Она - сподвижница Капитана бин Немо! Ради всего святого, будь с ней осторожен... Про "мед" нашей супружеской жизни ты знаешь. Я тебе не рассказывал, однажды ночью меня спящего попыталась кастрировать... Прошу тебя, Франц, будь на чеку.
- Я, как назло, ногу в сажалке вывихнул. Сильно. - Едва ли я отдавал отчет тому, что нес.
- Майор Курт, то есть Вальтер, - привыкай к новому имени, - забыл, как в академии учили вывих вправлять? К утру не хромать! - Салават поднялся с табурета.
- Слушаюсь, товарищ подполковник!
- Так-то, майор! Мы дождались! Тебе я завидую - ты побываешь на Земле... Но, честно сказать... с этим заданием, я бы туда не рвался. С подачи дяди твоего, поди, подвалило нам. Ну, и Стас в стороне не остался, подсуетился. А? Как думаешь?
- Портос... с Дамой прощался.
- Судя по всему, старушкой выглядит. До утра, Вальтер Покрышкин.
- Привет Катьке...

Конец первой части




Закончив читать, Хизатуллин вставил под текстом фразу: "Клепа, мне понравилось".
Подумав, писал:
Милая, хочу чтобы ты знала: во время хрона, я виделся с Марго.
Мне позвонила Мальвина и попросила, пока Марго в Париже, приехать.
Я приехал.
Мальвина уверяла, что Марго по-прежнему меня любит, страдает. Просила сделать ей шаг навстречу - вернуть ее. Показала сертификат с разрешением Марго завести ребенка, и убеждала, что хочет она его зачать только от меня. Ты знаешь, я к тому времени изгулялся, спился, чуть из армии не выгнали, жениться во второй раз мне не было позволено. Я не выразил согласия, но и не отказал. Пообещав через месяц в отпуск приехать в Ниццу провести время с Марго, я уехал.
В Пулково меня арестовали и привезли к Стасу Запрудному. У него ждало страшное и горькое сообщение - в ночь моего вылета из Парижа погибла Мальвина. Марго в ее смерти обвинила российского офицера ГРУ; мое имя ею названо не было, и в Париж я приехал инкогнито. Прессе она заявила, что за смерть сестры будет мстить всеми средствами и способами.
Из ГРУ меня перевели в армейскую разведку на Дальний Восток, входить в контакт с Марго запретили.
Спустя год, я на свой "эмэйл" получил письмо в одну строчку: "Прости меня". Ни подписи, ни обратного адреса, но я понял, что написала Марго.
А еще через год, случайно узнаю: к моему приезду в Париж Мальвина была обречена, у нее прогрессировал рак, жить ей оставалось дни; Марго приехала к сестре в Париж проститься. Мальвина, попрощавшись со мной в аэропорту, вернулась к себе домой, где якобы и была отравлена офицером ГРУ. Хоронить ее Марго увезла в Штаты.
Я вспоминал Марго. Мне казалось, что и любил, что разрыв наш был ошибкой - и ее и моей. Сколько горя я ей причинил: в первый год после свадьбы, и гулял, и пил. Месяцами не жил дома. Извел незаслуженной ревностью. Одно время ревновал ее даже к Францу. Они сошлись, как уверяла меня, душами. Ночами "болтали" в Интернете.
Теперь-то я понимаю: завидовал ее успехам, уже тогда мировой известности. Ревновал потому, что не мог сопровождать ее в поездках ни за границу, ни даже по России.
Ты интересовалась причиной нашего разлада, я отказался рассказать. Помнишь последнее Рождество у Вандевельдов и твоих стариков? Мы с Марго нагрянули неожиданно - в час, когда под елкой обменивались подарками. Франц шутки ради подарил мне свой старый сотофон, в котором осталась запись нашего сговора в отношении Мальвины и Марго. По пути домой она ее прослушала и осталась в Москве без всяких объяснений. Через день мне в часть позвонил взволнованный Франц, он вспомнил о записи, но уже было поздно. Марго приехала, но только затем, чтобы оформить развод. Сменила себе пол, эмигрировала в Штаты, и больше до встречи в Париже мы не виделись.
Здесь на Марсе она работала в номерных Метро, до нашего пробуждения от хрона бежала на Землю.
Позвони мне днем.


Часть вторая






Хизатуллин нашел в архивах и открыл папку с текстами обещанными жене. Вычитывая, местами правил.


1



Эту запись-ком я сделал спустя годы на острове.

Бежали из Антарктиды мы на паруснике, где роту прятали в вагоне-ресторане. На гауптвахте Крепости мест хватило только офицерам, комиссару и старшине, поэтому командира, сержантов и рядовых поместили в эту старинную, видно случайно доставленную на материк, где обычных не построить, не то что железных дорог, коробку. Сохранилась она почти в первозданном виде фешенебельного ресторана на колесах, разве что со стен сняли (местами оставалась) обшивку красного дерева и окна заделали. Вагон не запирали и даже не охраняли. Сбежишь, в Крепости не спрятаться и за пределы городского купола не выбраться, да и куда на мороз по снегу в пургу податься.
По нужде ходили в тамбуры, где оба туалета работали справно, в умывальнике была холодная и горячая вода, полотенца на крючках висели. Питались сухпайком и 'спецназовскими сливками' - так что мне, ротному повару (не люблю, когда называют коком), было делов - собрать и запихнуть в ящик для мусора опорожненные банки с тюбиками. Пили чай вприкуску с колотым сахаром, по утрам приносимым лично начальником гауптвахты. В вагоне имелся камин работавший на газе, включали кухонные плиты - так что не замерзали. Не хватало арестантам нар - спали на столах ресторанного зала; и еще, как шутил сержант Селезень, - молоденьких официанток и проводниц.
А начался наш путь от берегов Антарктиды так:
Я встал рано утром закипятить воду, зашел в туалет и в окошко с вытертой местами краской не увидел фонарей во дворе комендатуры. Одна темень за стеклом. А присмотрелся, различил близко дощатую стену. Тут только и сообразил, спросонья сразу не ощутив, что вагон не стоит на месте - качается, как на волнах. Движется. Разбудил полковника, похрапывавшего здесь же, сидя на унитазе - в зале на столах ему душно и спит он чутко...
Той ночью все, даже старики, уснули рано - сразу после вечернего чая, потому не слышали, как вагон подцепили ветролетом и опустили в трюм парусника. Владелец судна меняла Зяма выменял 'ресторан' за три сотни ранцев - столько детишек тем годом пошло на Руси в первый класс. Узнал, уже в океане, кто в вагоне, повез куда подальше. Рвал во все паруса, пока не наткнулись посреди Тихого океана на остров Бабешка с государством Пруссия и населением в три деревни. Устроил Зяме выгодный обмен и нам нежданно-негаданный побег бригадир 'атомного парника' Крепости Чон Ли. Китаец увязался с менялой, на борту долго скрывал что вагон не пуст, таская нам сухари и воду; на острове предложил полковнику услуги денщика.
Президент Пруссии принял нас радушно, официально в присутствии владельца и шкипера парусника дал беглым политическое прибежище и предложил принять гражданство. Полковник поблагодарил и заверил, что арест наш - недоразумение, побег случаен, главнокомандующий и генерал-шеф Крепости разберутся. Так что пользоваться гостеприимством Его Превосходительства будем недолго, отсилы полгода. Нужно только сообщить аказией о происшествии в Крепость и за нами прибудет ветролет или дирежабль. Разочарованный глава Пруссии, сменив обаяние суровостью, предупредил, что кормиться 'в таком разе' нам придется своим трудом. Жить предложил в пустовавшей деревне Отрадное.
На пепелище, - поселение сожгли пираты, разграбили и увезли все: жителей, хижины, продовольствие, - обосновались полевым лагерем. Защитный купол поправили, поваленную пиратами башню водокачки восстановили, КП, казарму, медчасть и гальюн соорудили из оставленных нам шкипером грузовых контейнеров, под столовую приспособили вагон-ресторан. Чему я, конечно, порадовался. Плиты на кухне работали на природном газе, которого на острове было вволю, в духовках обнаружил кое-какую посуду для варки и жарки. Обитать нам предстояло на экваториальном острове, голом и пустынном, без деревца и кустика, без зверя и птицы, но на каком и в зиму морозы редкость, потому Зяма уговорил комроты сменять унты на резиновые боты, тулупы - на мотыги, ушанки - на ранцы. За ушанки полковник просил макароны, но прапорщик Лебедько склонил согласиться с предложением менялы. А ну как пробудут за нами через год? Президентское 'кормиться своим трудом', означает заниматься сельхозтрудом - сеять, полоть, убирать. В чем доставить с полей урожай в деревню? На Бабешке ни машин, ни лошадей, в жменях много не унесешь. На острове обыкновенные мешки в дефиците - вот ранцы и сгодятся.
С продуктами было плохо: от сухпайка остался только НЗ. Зяма оставил флотских макарон, да Президент наделил мукой, картошкой и подсолнечным маслом.
Минули полгода, но нас с Бабешки так и не забрали. Перезимовали на тощем пайке. Пришла весна, а с ней пора посевная. В первый погожий денек, когда панцирь из свинцовых облаков пропустил солнечные лучи, комроты вывел пехотинцев в поле. Функции агронома он взял на себя - показал, как землю мотыжить. Семена нам выделил взаймы председатель колхоза 'Мирный', что в деревне Мирное по соседству с Отрадным.
Прапорщик Лебедько добыл мешок семенного топинамбура. Посадить 'земляную грушу' полковник отправил на дальнее в четырех километрах от деревни поле. Особняком оно от наших и соседских угодий потому, что на его месте планировали расположить четвертый на острове поселок (третий - Быково), но почему-то не построили. Испокон считалось ничейным, никем не обрабатывалось и не засевалось. Один из морпехов вонзил там в усердии мотыгу глубже чем следовало и вырыл клубень внешне похожий на зубик чеснока. На зуб попробовал, - скривился. Сержант Селезень надкусил, - плевался. Дистрофик умирал, не ел бы, потому о находке забыли.
Лето мы пололи и поливали.
Урожай не удался: ржица не занялась, подсолнечник осыпался, сахарная свекла выдалась с луковицу. А топинамбур - сколько той 'груши' с мешка семенного. Выкопали, каптенармус всю на выгонку спирта для очистки 'валюты' - так респираторные фильтры называем - пустил. Укроп и петрушка - не еда. Так тем разом посчитали.
Настала осень, мы к концу второго ее месяца прикончили остатки урожая, половину третьего пробавлялись одним жмыхом, подаренным нам мирянами. А когда неделю уже голодали, прапорщик Лебедько упросил полковника построить роту и отвел на дальнее поле.
...Этот клубень оказался большим, по форме и цвету походил на банан, с одного конца имел усы корневища, с другого - прозрачный пузырь с букетиком голубых цветочков внутри.
- 'Анютины глазки!', - удивился цветам сержант Селезень.
- 'Оскомина', - назвал прапорщик клубень. Подкопал, вытащил и показал сеть переплетенных корней с густо посажанными оскоминами. - 'Оскоминица'. - Назвал так, я понял, по аналогии с грибницей. - Пробуйте. Я не подох.
В роте все исхудали - кости да кожа, - только прапорщик один с виду будто и не голодал совсем, наоборот, располнел безобразно, при росте в два с половиной метра жиром оплыл, что тот японский борец сумо. Я этому сильно дивился. В миску ему накладывал два черпака, но и эта двойная порция: спецназовцу - червячка не заморить, а такому великану - на понюх. Правда, прапорщик ничем не брезговал: частенько ночами приходил ко мне в 'ресторан' (я здесь ночевал - сторожил провиант), запирался на кухне и варил себе топинамбуровые очистки. Из своей коморки я улавливал кислый запашок - теперь понятно, что оскоминовый. Прапорщику на дальнее поле сходить, деревню под защитным куполом покинуть, нет проблем, он - каптенармус: запас и очистка валюты в его ведении.
Кому пробу снимать бросили на пальцах, выпало сержанту Селезню. Усы и пузырь оторвал, слупил, с наружи желтую изнутри красную, кожуру - обнажилась черная, против ожидания, мякоть. Но приятно душистая - смельчаки валюту из носа вытащили и понюхали. Надкусил. Рожу так скривило, что старослужащие 'увидали Москву' и слюну пустили, а новобранцы, совсем пацаны, - слезу.
На ужин того дня я подал пюре из толченого топинамбура с перетертой оскоминой и крупно порубленной солью. Впервые за два последних месяца ели не с горстку чего-то из петрушки и укропа, а ложками из котелков, в которых 'Отраду' (так Селезень назвал пюре) я украсил 'анютиными глазками'. Серая кашица, белые кристаллы соли, голубенькие цветочки поверху: живописно было. Ели. Старослужащие 'Москву смотрели', новобранцы плакали. Отказникам полковник приказал: 'Пищу принять! - и добавил, сам испробовав: - Альтернативы нет. Злаков осталось только-только отсеяться. Если весной не заберут с острова - упаси, конечно, Господи, - в посевную землю под рожь рыхлить попробуем на глубину трех-четырех сантиметров. И поливать не сразу'.
Грянула зима, чуть ноги не протянули. Петрушка с укропом и 'Отрада' спасли!
Долгожданной весной Лебедько, получив отказ занять семян, вернулся из Мирного с предложением обменяться на одежду; к семенам вдобавок придавались химудобрения. В матросские бушлаты поверх форменки на синтипоне роту, изъяв спецназовский комплект боевого обмундирования, одели на гауптвахте, в том и бежали. Летом на экваториальном острове в утепленной одежде жарко, и комроты согласился. Не последнюю роль в решении сыграли его уверенность в том, что до зимы вернут роту в полк, и то обстоятельство, что удобрений первым разом к семенам миряне не дали.
Другим после обмена днем полковник остановился на выходе из казармы и в дверной проем наблюдал за пехотинцами, построенными на утреннюю поверку. Тельняшка и трусы вместо привычного трико-ком, боты вместо бутс резали ему глаз. Рукава тельняшек закатаны, голенища бот до земли отвернуты, трусы кому выше кому ниже колена. Голые икры - незагорелые, неприятно напоминали женские. На поясном ремне сливпакет, фляжка, подсумок и пенал для валюты, все поцеплено вразнобой - у кого спереди у кого сзади. Нелепо выглядели и особенно раздражали черные шерстяные подшлемники-маски, скатанные в шапочку так небрежно, что торчали пучками волосы из прорезей. Ранцы у всех через одно плечо: ранцы - 'школьные', их лямки на детей - двухметровым морпехам малы. Такой внешний вид в казарме в час личного времени пресек бы, а тут на плацу!
Старослужащие жевали заначанные с ужина пирожки с капустой - закуску к ста граммам, налитым мирянами-менялами по случаю взаимовыгодной сделки. Полковник выпить запретил, но, когда ему пирожок намазали кабачковым джемом и кружку дополнили до краев, разрешил.
Новобранцы - с голодными глазами. Чем-то хрустели. Спертые химудобрения жрали; до подъема ко мне в столовую наведались, соли просили посолить.
'И это морпехи спецназа ОВМР? Клоуны'. Я так подумал, а как считал полковник Курт, не только сам лично отличавшийся выправкой, но у которого в полку подчиненных прозвали 'манекенами'?
Правда, сегодня и его видок был не тот. Без брюк, в одних кальсонах. Вязанные из нитки коралла 'теплого', они в ансамбль облачения - китель офицера-моряка, тельняшка, портупея и матросские 'прогары' на ногах - не вписывались. Но насмешек не боялся: вчера отсмеялись - досталось и 'дедам', и 'салагам'. Что прискорбно, перепало - попали под горячую руку - и мирянам-менялам. Ну, сами виноваты: не успели пехотицы капустой закусить, налили по вторых сто грамм, комроты - двести.
На плац полковник ступил злой. Сходу, отмахнувшись от попытки старшего сержанта Кобзона сделать доклад, приказал:
- Каптенармус, роту разуть! Боты не давать носить весну, лето и осень - до первых заморозков... Солдаты, ранец не носить! Использовать в гамаках под голову вместо подушки. Сухпаек закончился - 'сливок' больше не будет - сливпакеты сдайте с ботами. Бушлаты тоже. Как их?.. Воротники заплечные... гюйсы - миряне не взяли, вот ими прорези в трусах и прикройте. Повесьте на манер женских передников.
!!!!Дизайнер матросского нижнего белья смудрствовал. Мало того, что в повседневную форменку военного моряка Крепости включил давно забытые заплечные воротники с полосками и якорями (гюйсы в обиходе), так к этому еще в трусах применил не резинку традиционную, а 'клапана' - такие же, как и у матросских брюк по боковым швам. Петлями в 'клапанах' трусы пристегивались к пуговицам на изнанке брючин. К тому же скроены были без ширинки, по малой нужде сходить, снимай брюки и их с ними. На гауптвахте морпехи прорезь проделали не поссать, а для заправки пениса в мочеприемник сливпакета на поясе. В сливпакете миксером взбивались 'спецназовские сливки' - как в изъятом спецназовском трико-ком. Прорезали сатин, после трусы называли 'скворечником'. По ночам у ветеранов 'скворец' в дырку вываливался и ложился на бок, у молодежи выпархивал и тянул 'шею' - рассматривал что-то на потолке. На Бабешке пока сухпайком питались и 'спеназовские сливки' пили, та же картина была, а заголодали, - 'улетели скворцы на юг'. Прилетели, как 'Отрадой' стали пробавляться. Я ночевал в вагоне, не поверил такому, так однажды каптенармус уговорил пойти, удостовериться. Пришли после отбоя, дневальный пропускал, - за тумбочкой стоя, присел. В общем-то, я увиденному в казарме не удивился, сам у себя на топчане спать мог только на спине.
Полковнику гюйса не досталось, выдали ему не матросскую форменку, а офицерский китель. А сгодился бы. Его кальсоны отличались интересным свойством: пушистые и небесного цвета днем, в вечер розовели, с закатом в сумерках становились гладкими и приобретали телесный цвет. Держались на резинке и не имели ширинки. Если бы не 'слон' полковника - внушительным бугром, - морпехи командиру, думаю, не в глаза смотрели, а пониже поясной пряжки в портупеи. Планшеткой прикрывался.
- Товарищ полковник, пусть гюйсы носят: стирать их нечем - мыла нет. Посверкают мудями: ни здесь в деревне, ни в поле баб нет, - возразил, как мне показалось, комроты каптенармус.
- Здесь, прапорщик Лебедько, не деревня, а полевой лагерь подразделения морских пехотинцев спецназа, - повысил голос полковник. И, видно, пожалел, снова окинув взглядом клоунов. Командующий ОВМР застрелился бы, появись он здесь. - Тебе, каптенармус, прежде чем форменку менять, надо было нитки с иголкой добыть и распорядиться прорези в трусах зашить.
- Так не знал, что вы прикажете сливпакеты сдать. А нитки с иголками пытался достать у мирян, запросили на обмен пяток лопат, а их у нас нет.
- Не знал. Предвидеть надо было. Какие 'сливки'? Едим что? 'Отрада' - не сухпаек из кораллов цвета пищи. Моча - не та. Сливпакеты, прапорщик, принять на хранение, нитки и иголки добыть, 'скворечники' зашить... Солдаты! - перебил комроты смешки в строю. - Трусы не трико-ком с пенисом в сливпаке, задрал по бедру и сливай на земельку... Впрочем, оправляться и по малой нужде, теперь - в гальюн. В поле на прополке по большой нужде в сопки бегать запрещаю, терпите и домой все несите - нам удобрения нужны.
Последние слова полковник бросил уже через плечо, обходя строй и на фланге сворачивая к будке гальюна. Приказал он пехотинцам остаться в одном исподнем не только потому, что не мог видеть этих клоунов, но и из необходимости: бушлаты, боты, пояса и гюйсы предстояло отдать колхозу 'Мирный', как только прибудут забрать роту с острова. Беречь, правда, не потребовали, но клоунский вид бойцов его угнетал. Миряне ушли, полковник, отменив построение на вечернюю поверку, зашел в столовую, принес подаренный ему жбан с наливкой и попросил чем-нибудь закусить. Мне налил, а закусывал 'Отрадой', проронил: 'Сброд. Отменить что ли построения? - И спросил меня: - Как думаешь, кок? Положи еще твоего пюре и подставляй кружку - надеремся с тобой'.
Вернулся полковник из гальюна к строю, старший сержант Кобзон - в тельняшке, с гюйсом на трусах - скомандовал: 'Сержант Селезень, принимайте командование' и, выкидывая далеко вперед босые 'циркули', побежал к будке. Селезень распорядился: 'Первое отделение первого взвода, к оправке товсь! - и недоуменно, я расслышал, забурчал в нос: - Кто до сего дня ходил по большой нужде на очко - комроты, да оруженосцы. Теперь, это ж пока полсотни человек посрет. - И прикрикнул: - На фланге! Оруженосцы! Япошки недобитые, молчать в строю'.
- Японцы, боюсь, обделанными ходить будут. Это пока до них очередь дойдет. А мыла - нет. Салаги, ночами они в гамаках в сливпакет дрочили, завтра - в гальюне в очко будут. Деды возмутятся. Может, раздать сливпакеты? - высказал свое предвидение Лебедько.
- Не салаги, а новобранцы, не деды, а старослужащие... Жалко пацанов. Небены землицы - какой была до хрона - не видели. В Антарктиде в 'атомных парниках' в траву боялись ступить, а огурцов попробовали, кривились - говорили коралл цвета огурца вкусней. Здесь на Бабешке, ни деревца, ни травинки, ни птички. Чудом каким-то рожь в песке растет. Это мы, земляки, пожили - повидали и травку, и кустик, и птичку с пчелкой. Вишню, ананасы ели, а им придется ли?.. Своих приказов, прапорщик, не отменяю, - отстегнул командир с пояса сливпакет и положил в штабель. Обтянул за поясом тельняшку, поправил планшетку. Висела на животе ниже пряжки, аккурат 'слона' прикрывала. В гальюне долго просидел - дыру в ней ножом налаживал, догадался я. Нитки с иголкой стянуть прорезь в кальсонах и у полковника не было.
- И прогары, - напомнил каптенармус.
Командир послушно снял и бросил в груду из бот матросские ботинки.
- Товарищ полковник, разрешите вернуть сливпакет лейтенанту Комиссарову.
- Это еще зачем?
- Понимаете, лейтенант засовывает сливпакет себе в прямую кишку, оставляет горловину мочеприемника с наружи заднего прохода... деды, - виноват, старослужащие, - сношают.
- Сливпакет? С миксером?
- Миксер вынимает. После актов лейтенант сливпакет мочой пополняет, миксер вставляет и взбивает. Не пробовал, но говорит 'сливки' особенные получаются - жевать как жвачку можно. Надо вернуть, а то, боюсь, наладятся морпехи в Мирное по бабам бегать, а их там раз два и обчелся - мужики за них и с спецназовцами схлестнутся. Не было б беды.
- Верни...

Морпехи пололи, приседали с гюйсами на переду - из 'скворечника' 'скворец' вываливался. А заправляли руками в земле вымазанными - идиоты: земля радиоактивная!
Босые, без спецназовских подшлемников (поснимали: солнышко пригрело) и на клоунов-то уже не были похожи. Колхозники! - одно слово.
Смотрел полковник на это дело, смотрел и вдохновился на радикальный шаг: на вечерней поверке отменил воинские уставные отношения.
Первое утро после началось с оглашения обязанностей колхозника и распределения должностей. Полевой лагерь на месте разграбленной деревни получил статус гражданского поселка с прежним названием Отрадное. Личный состав роты теперь считался товариществом коллективных хозяйственников, колхозом сокращенно, и тоже с прежним названием 'Отрадный'. Взвода предписывалось называть бригадами, отделения - звеньями, морских пехотинцев - полеводами, оруженосцев - разнорабочими, кока - кашеваром, каптенармуса - завхозом, офицера медслужбы - фельдшером, комроты - председателем правления, КП - правлением колхоза, казарму - спальным бараком, каптерку - кладовой, столовую - столовкой, медчасть - больницей, гальюн - нужником.
- За неукоснительное объявляю правило: друг к другу обращаться не 'товарищ', например, Кобзон, а 'мужик' Кобзон. 'Мужик' - если старослужащий; и 'хлопец' - если новобранец, - заканчивал читку полковник Курт последнего приказа по роте. - Приказ вступает в силу с момента ознакомления личным составом роты... теперь колхозниками.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться, - выступил из строя правофланговый.
- Спишь, мужик? Не товарищ полковник, а председатель правления Курт. И говорить ты со мной, мой заместитель по работе в поле, старший бригадир, бригадир первой бригады по совместительству мужик Кобзон, можешь не испрашивая у меня на то дозволения.
- Есть!
- 'Понял' или 'ладно'.
- Ладно... Требую... Хочу себе прозвище - Кабзон. Через 'а'.
- Ладно, - согласился Курт. - Все слышали? Кто еще предпочитает прозвище?
- Зовите меня Хромым, - попросил бывший ефрейтор и комотделения оруженосцев , а теперь старший разнорабочий мужик Клебанов. Он, арестовывали роту, уронил на ногу бочку с солеными огурцами, от того прихрамывал.
- Меня - Хлебом, - предложил я. Фамилия моя Хлебонасущенский, на нравилась мне.
- Меня - Чонкой, пожалуйста, - попросил денщик Чон Ли
- А меня - Тонной, попрошу. Председателя колхозным правлением давайте Председателем звать, а заведующего колхозным хозяйством - Силычем, - выступил из строя с поклонами первому и второму разнорабочий Тонако.
- Председатель так Председатель. Ладно, хватит, - предупредил Курт попытки и остальных назваться прозвищем, - Познакомимся за ужиноом, а сейчас искать и выкапывать 'грушу' на дальнее поле пойдем.
Строй смешался, распался, толпой поплелись, было, к проходу под куполом, но Председатель остановил:
- Эй, эй! Постойте! На гражданке, какая, не забывайте, вынужденная и временная, останутся исключения: с подъемом - утренняя поверка, с отбоем - вечерняя, в гальюн - по очереди согласно списочному составу бригад и звеньев, в поле и в столовку ходить будем строем... Становись... Равняйсь... Смирно! Фельдшер Комиссаров, завхоз Силыч, кашевар Хлеб, выйти из строя и по местам. Звеньевой Селезень, тебе сегодня сторожить, - на водокачку, и смотри в оба: парусник первыми мы должны заметить. Остальным, напра-во! Мужик Кабзон, веди полеводов на работы, я на КП... то есть в ПК останусь табель учета рабочего времени и журнал начисления трудодней оформить.
- Слушаюсь.
- Как надо?
- Понял.
- ПонЯл.
- Ладно... Шагом... Паа-шли... Запевай!
За ужином Силыч налил всем спирта, и мы перезнакомились. Все, кроме Комиссарова и Селезня, предложили себе прозвища. За столом фельдшера мужики называли 'дохтором', звеньевого Селезня так и звали Селезнем. Разнорабочие одни по-прежнему обращались к Председателю на 'вы': им дОлжно - они японцы.
Напились так, что из вагона выползли, до спального барака добрались отнюдь не строем, а на вечерней поверке не все могли вспомнить свои прозвища.
Выкрикивая фамилии и имена, Кабзон переправлял их в списке на прозвища. Когда очередь дошла до Комиссарова, Председатель, легонько поддав бригадира локтем в бок, потребовал:
- Выкрикни 'Камса'.
- Камса!
В строю молчали, а так как фамилия ротного врача называлась на поверке всегда последней, все поняли кого выкрикнули.
Фельдшер стоял не на левом фланге, где ему было положено, а в центре строя, под ручки, пьяный в дым.
- Крикни 'я', - разбудили его тумаками.
- Е-ее-йа, - не получилось у фельдшера.
Так и пошло - звали Комиссарова Камсой. Председатель ему выбрал очень удачное прозвище: с фамилией созвучно, и в точку - медхалат его скоро завонял камсой. До ареста выполняли задание по северным берегам территории России, рыбаки подчевали ею и жаловались, что последняя. Не ловится. То ли на корм крупным рыбам вся ушла, то ли мутировала. Полковник удивился, когда определил чем воняет от лейтенанта: откуда у берегов экваториального острова камса? А потом узнал, что Лебедько, пока голый Комиссаров в яме с тертым топинамбуром взбивал надранку, укутывал его медхалатом брагу.
Когда в колхозе полеводы отметили 'сорок дней' кончины прежней профессии, Председатель сам постирал свое исподнее. Поручить это сделать кому-то посчитал неловким. Такое позволит себе не всякий настоящий председатель колхоза, а ему, временно отстраненному от службы офицеру, тем более не к лицу, не в честь. Стирал через день. Чтобы мужики не видели, - ночью. Высушивал в потолочном люке своего председательского закутка, зимой сушить пробирался ко мне на кухню - к плите. Мытарствовал, пока не сжалился Силыч. Утром по воскресеньям завхоз приносил ему в постель аккуратно сложенное чистое исподнее: тельняшка выглажена, кальсоны чесаны, пушистые. Подавая белье, Силыч поначалу отворачивал лицо в сторону, но после как Председатель мне намекнул ставить на каминную полку в столовке жбан с первачом, перестал. Принимая белье, Председатель тоже отворачивался - снимал тем самым должное проявление реакции на запашок. На построениях, случалось, распекал, а скоро, наверное, рассудил: 'А залейся. Меньше жрешь, когда пьешь', и больше препятствий к возлиянию завхозом не чинил. Правда, тому, чтобы прекратил закусывать, требовалось впасть в запой - пить много и долго. С похмелья Силыч развлекался: очертит на песке круг диаметром метра в четыре, станет по центру, вызовит пятерых хлопцев... - не вытолкнут за пределы. Раз вытолкнули, так теперь в круг семерых ставит. Зимами хлопцы в очередь рвутся - все ж согреться можно и развлечение. Подопрут великана с семи сторон, и давят, тот - стоит колосом, спит и пердит.

Редиской с 'травкой' - весной и ранним летом, черным ржаным хлебцем - осенью, 'Отрадой' - зимой мы питались два года, пока не случилось несчастье: 'земляная груша' вытеснила с угодий рожь, подсолнечник и свеклу. Не тронула только, на счастье наше, грядки с петрушкой и укропом. Силычев топинамбур - зараза! - каким-то ползучим сортом оказался: с дальнего на ближние поля приполз. А остановить вторжение нечем - ни жердей, ни досок перегородить нет. Выкорчевывать пробовали, но бесполезно: проредить не успевали как снова вырастал. Более того, 'груша' ошалела - поспевала размером чуть ли не с капустный качан. И Председатель сдался. Он же не взаправдашний агроном, он же не настоящий председатель!
Живности на острове, как и природной растительности, ни какой нет - не поохотишься, стало быть. Да и нечем. Из оружия прихватить с собой, когда бежали из Антарктиды, удалось только полковничий нож, и то потому только, что был старым с юных лет, за сувенир держал и хранил в ротном походном сейфе, который до ареста удалось спрятать и как раз в вагоне-ресторане. Рыбу в океане не половишь: не потопаешь семь километров к берегу с фильтрами в носу. Да и круча там - не добраться до воды. Пойти ловить к берегу за Мирный - там мелководье, - как миряне посмотрят? Помню, с какой неприязнью те взирали, когда морпехов с ранцами, еще первым разом, полковник привел в деревню за дарственным жмыхом. Да и ловить все равно нечем - снастей нет.
Однажды мою дремоту у плиты прервали вопли бегущих с прополки морпехов и отдаленный гул подлетающего к острову вертолета. Из Антарктиды прилетели, привезли консервов в обмен на петрушку и укроп. Хвалили: у них на Руси зелень еще не поспела, да и крупной, ароматной такой никогда и не была. Полковник всю отдал, приглашал через две недельки ко второму 'укосу' наведаться и прихватить для нас невод или бредень, но с материка на вертолете больше ни разу не прилетали. Не укроп был нужен, и не провиант везли, а скрывали за этим поводом экстренную доставку нам валюты. Как же, полетят жечь керосин ради того, чтоб обменять консервы на петрушку: это через весь-то океан, четыре тысячи километров до острова и четыре тысячи обратно. После того раза валюту нам доставляет меняла Зяма на паруснике.
А консервы тогда привезли неплохие - тушеное мясо морской черепахи. Старики на радостях приглашали чифирь попить, а салаги, те просто в восторге были - синюшные и распухшие от химудобрений, ворованных на полях мирян. Полковник же погорячился, отказав председателю соседнего колхоза принять очередную 'пайку' дарственного жмыха. Тот, наверное, посчитал, что у нас урожай удался, и жмыха больше не предлагал. После Рождества на колядки полковник привел роту в Мирный. Угощали 'Отрадой'. Пюре без жмыха самим в глотку не лезло, миряне из вежливости пробовали, хвалили и спешили наполнить ранцы своим угощением.
Силыч советовал Председателю все возделываемые поля засеять одним подсолнечником, но тот не согласился уже только по одной той причине, что из Отрадного пиратами были увезены пресса, в каких давят семечки. Еще он понимал, что не выдержать нам рыночной конкуренции с колхозом 'Мирный', как раз специализирующимся на выращивании подсолнечника и производстве подсолнечного масла. Рыночная ниша мирянами занята, а резко увеличить поставки масла в Антарктиду не удастся: 'не из украинского хутора в городской магазин завезти'. Ну, а главное, не верил Председатель, что одолеем мы топинамбур - отвоюем землю.
Накануне второй нашей посевной у меня в коморке, за спиртом и пюре, сокрушался тому, что не осталось на пепелище - пираты подчистую увезли - семян пшеницы 'Кустистая', ее колхоз 'Отрадный' до нас выращивал. Как сорт, пшеницу эту в середине позапрошлого века вывел знаменитый академик Лысенко, пытался культивировать знаменитый Председатель Хрущев, но та только в двадцать втором и прижилась. Конечно, можно было добыть семян у соседей, но не решался, понимая, что и эта ниша теперь мирянами занята, а конкуренции в жизнь нам не выдержать. Попробовать посадить себе на прокорм? Считалось, 'Кустистая' богата редкими микроэлементами, булки из ее муки всякие болезни лечат, омолаживают и даже жизнь продлевают. Фигня, конечно. Вот так излил мне душу и решил, не поднять нам 'Кустистую' даже в объемах для собственного прокорма, когда рожь не родит. Да и что это за еда - хлеб? Мужикам и хлопцам - здоровенным амбалам двухметрового роста? Таким же поесть надо. А тут в лучший месяц - ржаной хлеб, сдобренный растительным маслом... Без мяса - круглогодично... Это им-то, - 'отравленным' в учебке гамбургерами и хот-догами с майонезом или кетчупом на выбор! 'Правда, приготовленных из кораллов цвета свинины, сметаны и помидоров... Эх, кок, кок, отравленная оскоминой душа, не ел ты настоящих, не 'атомных крепостных', - с грядок, из тазика огурцов. А рассол? Чтоб настоящего, с утречка. Не пробовал'. Напомнил ему, что я земляк, по причине младости из дохронных лет мало что помню, но вкус деревенского рассола мне не забыть - отец и дед пили. Полковник загорелся, спросил, сможем ли мы потянуть выращивание огурцов и поставлять в Антарктиду рассол. Я его остудил: бочек, банок, лаврового и дубового листа где взять; Зяма привезет, но за что менять? За дырки от прошлогодних, его же, макарон?
Силыч однажды Председателя уломал, и тот на свою беду посадил сельдерей и артишоки, частью площадей под петрушку и укроп пожертвовав. На риск пошел, опасаясь топинамбура, пока не тронувшего грядки, и предвидя, чем это все может закончиться. Прельщала все-таки идея поставить в Антарктиду новую сельскохозяйственную культуру - занять свою рыночную нишу. Семена дал Чонка - бывший бригадир крепостных огородников прихватил в побег мешочек. Урожай был бы отменным, но созреть не успел и убран не был. Сбылись опасения Силыча: самоволки стали не просто частыми, а повальными. Днем на прополке отведает полевод не созревших артишоков, а к вечеру на поливе корешков сельдерея, и все: к ночи он - 'морпех' и ему невтерпеж. В Мирный бегут, мужики в сопки - по бабам, хлопцы под купол на завалинку - к девчатам. Кончилось все тем, что пришлось, после того, как от тамошнего председателя наш получил меморандум с изложением претензий и предупреждений по всем правилам и нормам дипломатического послания, донжуанов приструнить и культуры авангардные уничтожить.
Тогда же в письме с извинениями и обещанием повысить в колхозе дисциплину Председатель предложил коллеге шестьдесят четыре тысячи семьсот евро за один пресс - всю наличность что была, так тот посмеялся и попросил передать, что дарственный жмых сдобрит десятью дополнительными поллитровками 'постного'. Так назвать подсолнечное масло!
После сбора нами первого (до 'гражданки') урожая мирянский председатель написал письмо, в котором сообщил о решении правления колхоза 'Мирный' помочь колхозу 'Отрадный' 'всем, чем богаты'. Боялись морпехов - безоружных, но голодных. Привел точный расклад восьмидесяти пудов жмыха с сорока поллитровками подсолнечного масла на сорок четыре отрадновские души и посетовал '...на не удавшийся селета урожай и удручающую жару с морозами...', чем прозрачно дал понять, что в Мирном нас как гостей не ждут, ни зимой, ни летом. А другим годом натянутые отношения стали, чуть ли не враждебными, и все потому, что, отъевшись на дарственном жмыхе с маслом и обожравшись кочанных 'груш', снова зачастили полеводы к мирянским бабам и девушкам. Хорошо, Силыч надоумил, с умом похаживали: мужики в сопки с презервативами из пузыря оскомины, хлопцы на завалинку с букетиками 'анютиных глазок'; и возвращались, побитыми местными парнями и мужьями. Запинав парочку любовников, те других до Отрадного не преследовали: остывали, хорошо понимая, что им самим обратно в Мирный не доползти. Подозревали, что одна битая парочка могла не только запросто отделать всех обиженных мужиков и парней скопом, но и всю деревню уложить, начиная упражняться в самбо и каратэ с околиц к центру. А зимой - мы уже голодали - одарили одним жмыхом без масла. Зато весной и летом мужья и парни оставались спокойными: во всяком случае, походы в сопки 'погулять' и на завалинку 'песен попеть' полеводы прекратили. Отпетые донжуаны из мужиков, кто брезговал пользовать Камсу в вонючем медхалате, сбегали, но в сопки не шли, оставались неподалеку до утра и любовались восходом солнца из-за защитных куполов Мирного.
Вот так мы жили и питались. Подавал я 'Отраду' на завтрак, обед и ужин. Из-за стола полеводы вставали с черными как от черники ртами и заболевшими зубами. Но это 'ягодки', не знали мы тогда, какими будут 'цветочки'.

Неладное было подмечено лейтенантом-медиком Комиссаровым, а случилось все в ту осень, в какую начали есть оскомину - до 'гражданки'.
У Комиссарова, несчастного человека с специфической болезнью, ранки вдруг стали затягиваться дольше обычного - не за день к ночи, как раньше, вообще не заживали. Что только он ни делал: присыпал присыпками из высушенной и толченой петрушки, мазал мазями из укропа, настойку на 'анютиных глазках' пил, наконец, жвачку из 'сливок' прикладывал - не помогало. Голодал, не пил, не спал, и уже в состоянии полной депрессии попросил у меня 'Отрады'. Помазал - ранки зажили в минуту. Но вскрылись раны старые, давно зарубцевавшиеся. Мазал пюре, снова заживали, но в рубцах вырастали волосы. Да какие! Щетина, что у того кабана-секача на загривке. А попробуй сбрей - это ж два зеркала иметь надо, а в лагере ни одного, да и брить самому несподручно. Да и где взять ножа спецназовского? Полковник свой нож из сейфа выдавал только по разу в два дня, по утрам в очередь, и брились им все у всех на виду. А скальпелей у лейтенанта, полевого хирурга, нет - спецназовский нож один заменял скальпеля, зажимы, долота, пилу и другой хирургический инструмент. Пробовали выщипывать, но щетина, как волшебная, отрастала тут же - не успевал морпех клапана расстегнуть и брюки с трусами спустить. В горе, Комиссаров приходил ночами ко мне в столовую, клянчил киселя, после плелся в казарму, отпускал отдохнуть дневального и похаживал меж рядами нар. И вот что его поражало: у земляков, пожилых мужчин, из тех которые к нему в медчасть по ночам не хаживали, 'скворцы' выпархивали и, как у молодежи, смотрели все в потолок. Небены, без того пацаны, с виду стали совсем юными, хоть в школу с ранцами отправляй; они особенно досаждали ему просьбами объяснить, вредны ли мужчине частые и обильные поллюции. Что слышать было ему невыносимо. К тому же заметил, что земляки заметно располнели, и все, - а среди них есть люди в возрасте преклонном, - по утрам подозрительно подолгу задерживались в гальюне. Дрочили.
Полковник долго не знал о 'скворцах' и бдениях лейтенанта в казарме: ночью во двор по нужде ходил через потолочный люк офицерского притвора - на крышу.
Одним ранним утром - рота еще спала - к нему зашел Комиссаров, разбудил и просит опохмелиться. Комроты, пробужденный в страшный момент жуткого сна (это только и спасло медика от его кулаков), послал к прапорщику Лебедько.
- Вы, товарищ полковник, еще на хэ меня пошлите, - развязно возмутился лейтенант. - От него я. Слава спирту! Помои после очистки валюты с восторгом употребленны во внутрь. Ик.
Озираясь по сторонам, Комиссаров увидел котелок на столе - попил с расстройства воды. Потопал, было, на выход, но, понесло в сторону, упал на колени, зацепив ящик с лежащей на нем планшеткой, из которой от толчка вылез наполовину тюбик. Больший в размерах, чем обычные тубы с синтетической пищей, круглый в сечении, с навинчивающимся колпачком по форме в половину шара, тюбик этот содержал йогурт и смахивал на знаменитого 'слона' комроты, причем, в состоянии демонстрации своей наилучшей формы. Я эти тюбики принес полковнику. Йогурт Зяма подарил только мне одному - на пробу. Понятное дело, с умыслом на перспективу, у менял ни чего 'за просто так' не делается. Я предложил йогурт добавлять в пюре, полковник дал добро выменивать за поделки - корзинки, вазочки, накидки, зонтики, рамочки, браслетки, какие наловчились мастерить старики. Но так только потребовал, чтоб заполучить йогурта сразу большую партию. Вещи плетеные из корнй-усов оскомины были кратковременного пользования - усыхали и в труху крошились, о чем Зяма пока не знал.
В прерванном кошмарном сне сам командующий ОВМР, лично, приказав комроты стоять по стойке 'смирно', примотал скотчем к 'слону' гранату-лимонку, в кольцо от чеки вдел палец лейтенанта Комиссарова и в трех метрах на земле постелил скатерку с жбаном киселя, батоном и патроном. Лейтенант прикинул: 'Две секунды - схватить жбан, батон и патрон, три - залечь за пригорком', - и потянул за чеку. Четыре секунды прошло, на пятой Комиссаров на свое счастье разбудил командира.
Упавшему на карачки лейтенанту тюбик попал колпачком в рот.
Ну и пристал подарить один, 'или два'. Сон полковника потряс, а тут эта еще напасть. Если б не разбудил, убил бы, гада.
Вложил тюбик в трясущиеся руки:
- Йогурт.
- Дырочку в колпачке проделать... - изрек обрадованный лейтенант и удалился.
Уснуть комроты уже не смог. Вылез из гамака, вынул из воды в котелке зубные протезы, вправил в рот. И, чтобы не приняться за йогурт (от съеденного мутило), вышел из притвора в общее казарменное помещение с нарами. И что же он увидел? Стаю 'скворцов'. Те что на нижних нарах отдыхали на боку, те что на верхних тянули шею и плевались в потолок. Картина полковника потряла, больше ночами из офицерского притвора казармы не вызодил, отлить в потолочный люк на крышу лазил.
Отвлекал Комиссарова от 'научных изысканий' прапорщик Лебедько: привлек драть на терке топинамбур. Крахмалом заправлялся кисель - основной компонент браги. Готовность определял лейтенант: начинал причитать: 'Oх, подыхаю', и не просил еще налить. Для особенного вкуса и большей крепости в продукт добавлялась оскомина. Пригоршню ягоды (Комиссаров упорно называл оскомину ягодой) подбросив, прапорщик заливал брагу в самогонный аппарат. В бражку и самогонку лейтенант подсыпал из патрона порох, выпивал, выдох поджигал от зажигалки. Изжогу этим перебивал. Лучшая закусь - оскомина. Не ягода - оскомина во рту. Да такая, чтоб зубы сводило, слезы текли, в языке и шее ломило. Из еды закусывали - чем придется, а то и чем попало. Миряне жмыхом и подсолнечным маслом одаривали не из альтруизма - боялись, подохнем без закуски, а им тогда возись с нашим захоронением.
Днем лейтенант пил, по ночам в казарме наблюдал за пехотинцами, и сделал, в конце концов, 'научное открытие величайшей важности'. В день, в который полковник зачитал последний по роте приказ и после обеда сидел у себя, не в офицерском притворе, а уже в 'председательском закутке', готовый завалиться в гамак и уснуть, Комиссаров вошел и от занавески:
- Товарищ полковник, разрешите доложить.
- Не товарищ полковник, а... э-ээх, председатель правления, и не доложить, а... э-ээх, слово молвить, - зевая, недовольно поправил фельдшера Курт.
- У меня... это... научное открытие величайшей важности.
- Шапку... э-ээх, сними.
Я при этом их разговоре присутствовал: принес на пробу блинчики с оскоминой - угощение в предстоящий по случаю начала 'гражданки' ужин.
Бывший полковник боролся со сном, а бывший лейтенант теребил в руках подшлемную шапочку и плел ему про ягоду, про ее какие-то необычные чуть ли не чудесные свойства. Будто она - не простая, а дивная: усиливает мужскую потенцию и, что особенно примечательно, в разы увеличивает наполненность мужским семенем яиц. Когда же приплел к тому межзвездные полеты, которые теперь будут возможны, и попросил в предстоящий приход на остров парусника отправить его в Антарктиду, где намерен провести лабораторные испытания, председатель правления потребовал:
- Шапку надень. Э-ээх... И катись-ка ты отседова, фельдшер, подобру-поздорову. Да придумай себе прозвище, а то ведь Мотопедом прозовут, как твоего предшественника в роте.
Растерянного и поникшего Комиссарова я увел к себе, налил, конечно, чтоб в себя пришел. Фельдшер цедил разбавленный самогонкой кисель и рассказывал, что был способным студентом, им даже заинтересовался, а после и пригласил закончить у него андинатуру один академик. Если бы не недуг нажитый чрезмерным усердием в учебе, стал бы ученым неплохим. Пытался мне разъяснить всю перспективность своего открытия, особенно в межзвездных перелетах, я ему кивал, поддакивал, подливал в кисель первача и боялся, чтоб вконец не сбрендил.
После Камса назначал профилактические карантины, придумал упреждающее лечение, с одной целью - уложить в больницу нескольких хлопцев и проводить наблюдения. Чем вызывал недовольство у мужиков, которым карантина не устраивал. Председателя завидев, шапку ломил издалека, бежал ко мне и прятался под топчаном.
А как он радовался прибытию на остров лейтенанта-медика Витольда Мацкевича видеть надо - трезв был, как стеклышко, и медхалат свой даже постирал.
Волею провидения медики были не только поляками, но оказались и корешами: погодками, родились в Бресте и бегали по одному двору. В медакадемии учились на разных курсах, зато преподавал им один и тот же академик, у которого оба и закончили андинатуру. Камса бросился корешу в ноги - так просил остаться за него на Бабешке всего на год-два. Мацкевич согласился после случая с ним.
По прибытии на Бабешку, где надлежало сделать островитянам прививки, лейтенант Мацкевич в Мирном не позавтракал, а у нас в Отрадном не пообедал. Не располагало к тому увиденное: на встречу аборигены выбежали толпой, одетыми в одно замызганное исподнее, с лицами мурзатыми - черными вокруг рта, как от черники съеденной горстями. Вместо 'здравия желаю' потребовали 'флотских макарон', и уплетали консервы, не помыв рук, усевшись на песке; как доппаек съели по целому батону, запивая из фляжки чем-то дурно пахнущим. От воды - из Антарктиды, чистой, от топленного ледника - отказались! Прививки от сибирской язвы, оспы, холеры и спида сделать согласились, но в 'в четверг после дождичка'. От витаминов не отказались, сразу по выдаче поглотили горстями по целой банке драже.
После, как колхозники пообедали и в колхозной столовой, Мацкевич зашел туда попить. В пустой обеденный зал из кухни через раздаточную и окошко выдачи пищи звучало мое задушевное: 'И на Земле будут яблони цвести...'. Не желая испортить песню, лейтенант взял с каминной полки жбан и выпил наполовину.
Во рту так - завязало, а зубы - свело! Слезы потекли, в языке закололо и шею скрутило!
Спасался первым, что пришло на ум - на нижнюю губу подвесил сигарету и прикурил от зажигалки. Не поняв, что перед ним полыхнуло, сигарету выплюнул, да прямо в лужу из выроненного на пол жбана...
Если бы не морская брезентовая штормовка, Камсе пришлось бы попробовать себя, останься кореш в живых, в качестве хирурга-косметолога.
Выпрыгнув из столба пламени, Мацкевич опрометью бросился в кухню и здесь до смерти напугал меня, сунувшись в дверь коморки с выпученными глазами и дымившимися волосами.
Я готовился к послеобеденному сну: лежа на топчане и мурлыча про яблоки, вымазывал пюре себе живот и пониже. Застуканный за этим, мягко сказать, двусмысленным занятием, тут же выложил медику рецепт приготовления горючего напитка. А когда за ужином раздал котелки, и полеводы, оставив тушенку в тюбиках, засовывали пюре ложками в скривленные рты, Мацкевич заподозрил: 'А ведь не проста эта черная мыльная кашица с кристаллами соли вперемежку и голубенькими цветочками просыпью'. Когда же завхоз подсыпал в кисель пороха из патронов, а полеводы, покрошив в котелки батона, выкушали тюльку и вышли во двор устроить факельное шествие по деревне, уже не сомневался, что стремится корешок в Антарктиду неспроста. Мацкевич уловил запах незаурядного научного открытия, и помочь Камсе согласился.
Отпустил Председатель Камсу с легкой душой, а нарушение воинской дисциплины Мацкевичем 'замазал' якобы подхваченной им на острове ветрянкой.
Новым фельдшером полеводы остались довольны. Невысокий, щеголеватый в халате военврача (одевался в один халат: обмундирование и штормовку пришлось отдать корешу, а исподнего с роду не носил), всегда чисто выбритый, телом дородный. Вынес он немало. Однажды ночью к Мацику (так прозвали Мацкевича) в больницу пришли четверо. Вошли, поставили на стол в баночке из-под 'флотских макарон' букетик петрушки, скинулись по пятисантиметровому 'червяку' тушенки из тюбиков, по пять горошин витаминного драже... и предложили пройти в процедурную за ширму. И снять халатик. Звеньевой налил из фляжки в две кружки... Полеводы в ожидании своей очереди расселись на лавке, пели: 'И на Земле будут яблони цвести' и начищали кожурой оскомины латунные бляхи. Через пару недель фельдшер от цветов, тушенки и драже отказался, приходили с киселем, батоном и патроном. Так Мацык заменил Камсу.
До Антарктиды Камса добрался, но на берег так и не ступил. На паруснике - 'сухой закон', потому всю взятую для экспериментов ягоду на наливку перевел. Я вышел на площадь встретить ветролет, глядь, в толпе радующихся гостям хлопцев - Камса. Уже пьяный в дым. Мацкевич забрал у него китель, штормовку и в гондолу. Киселем, батоном и патроном не выманили. Уплыл в Антарктиду. Вот с того времени и пошли 'цветочки'.
У нас зубы - передние резцы - претерпели странные изменения: у одних удлинились и торчали через разверзлые губы, у других, наоборот, втянулись в рот под язык и небо. Благо, подвернутые, резцы вкладывались в образовавшиеся щербины и коренные потому смыкались - так что жевать можно было.
Мы с головы до пят покрылись шерстью.
На время кампании спецназовцу положена стрижка ежиком, да щетина на лице - она держала 'мягкую' маску, предотвращавшую дыханию через рот (ее в Крепости забрали со всем вооружением и амуницией). На Бабешке стричься комроты не требовал, бриться заставлял раз в два дня, и брились его ножом. А теперь этот утренний моцион стал занятием бесполезным - щетина моментально отрастала и через час уже курчавилась. Если бы только на лице!
На груди у земляков волосы были всегда: теперь густо, точно мех какой-то, вырастали не только у них, а и у небенов. На плечах, спине, животе, боках - везде. У хлопцев пожиже были, зато и на заднице, даже на пятках росли. Мужиков Силыч 'гибонами' называл, хлопцев 'чебурашками'. У пацанов мех на спине, руках и ногах был темным, на груди и животе светлым.
У нас и уши выросли.
Не такими огромными, как у Чебурашки, но заметно укрупнились. Мочки налились - висели бутылочками, что те серьги. Завхоз уши и 'серьги' обмерял и в амбарной книге прирост фиксировал.
Но все это ерунда против того, что полеводы больше не ночевали дома. Мужики некоторые даже в столовку не ходили - у 'марух' своих на довольствии состояли. Пацаны, и те от пюре нос воротили. Меня, вернувшись с посиделок на завалинке, запанибрацки угощали халвой и 'подушечками' и 'сахарными петушками' на палочке.
За день на прополке выложатся, вечером на поливе чуть передохнут, перед ужином и до вечерней поверки прикорнут где под куполом, к полночи готовы - они морпехи. В Мирный, как прежде, бежали. Мужики в сопки - по бабам, хлопцы под купол на завалинку - к девчатам. После ультимативного перерыва ушли все скопом прямо из столовки. Председатель тогда прихворнул, из закутка третьи сутки не показывался, я ему выпить-поесть носил. 'Марух' и 'зазноб' предупредили заранее, но ненастье случилось: ветер - штормовой, дождь - проливной, молнии с громом - каких не видели и не слышали. Бабы в сопки не пришли, на завалинку девчата не вышли. Мужики домой, а хлопцы с дуру пробрались в банно-прачечный блок, где матроны стирали ночами. Увидели их заросшими шерстью под исподним, с ушами здоровенными, отходили мокрым бельем. А заметили, что гюйсы бугрятся 'выразительно', поснимали им трусы... и обнаружили... даже не 'сливы' - 'бильярдные шары', да под 'стволами' в меху. Заинтересовались. Сделали им ('стволам') прически и отпустили. Вернулись хлопцы в Отрадное, давай бахвалятся перед мужиками. Те, расстроенные своей неудачей, взбили в шутку свое волосье петушиными гребнями и после отбоя намылили пацанам холки. Я их разнимать прибежал из столовки, Председатель из закутка подоспел. Насилу сладили. Ну, Председатель и один бы сдюжил, но 'болен' был изрядно - из закутка буквально выполз. Ночной сторож сбегал в амбар за Силычем, тот враз мужикам поправил настроение, и пацанов отшлепал. Председатель пришел в себя разъяренный, всех построил, сходил в ПК за ножом и заставил мужиков черепа оголить, а хлопцев прически сбрить. Какие полеводы с начесом на 'слониках' - работники? Но в самоволку бегать не запретил: бабы накормят, девчонки угостят.
Но и это не беда, она пришла в пятый год нашего обитания на острове. Оскоминица не родила. Пропала оскомина. Не надолго, правда, - этой весной ягода снова появилась.
А тогда творилось! Зубы выправлялись, уши принимали прежний вид, мех сходил, и яйца уменьшались. Ужасно хотелось 'кисленького', и самогонка скоро кончилась, а ту, что Силыч гнал без оскомины, пить не могли. Дарственный жмых в рот не лез, а от подсолнечного масла рвало, как от рыбьего жира в детстве - старики помнили. И похмелье было жутким - как от водки 'Крепостная'. От 'таптухи' без 'анютиных глазок' отказывались. Исхудали. Дырки дополнительные в поясах сделать Председатель не давал, только когда падать с полевода начали вместе с трусами, разрешил. Зиму мужики в спальном бараке на нижних нарах спасались чифирем, хлопцы не покидали верхних - вспоминали химудобрения. Но у первых и у вторых по ночам по-прежнему нитки в зашитых 'скворечниках' лопались, 'скворцы' выпархивали и плевались. Потолок плесенью пробило. Продолжалось так, пока Камса однажды не заявился после отбоя в спальный барак трезвым:
- Братцы, что ж вы делаете! Такие 'сливки' пропадают!
Председатель в своем закутке услышал, велел позвать завхоза, и тот раздал всем сливпакеты...

Вот так у нас на Бабешке все началось. И здается мне, не просто 'цветочки' у нас еще будут - 'букеты'. Мацкевич, покидал остров, шепнул мне, что пока не выправились у нас зубы, уши и яйца, не пропал мех (зубы, уши, яйца, волосы он называл аккумулятором чудесных свойств оскомины) - остаемся 'гиббонами' и 'чебурашками' - голод выдюжим. И пророчил, состаримся на этой каторге мы без прививок - ни страшны нам, ни сибирская язва, ни оспа, ни холера, ни спид. И помрем - мужиками...
Я частенько хаживал на дальнее поле, проверял, появилась ли ягода. Однажды прихворнул ('чесоткой' переболел; топчана не покидал, Силыч за меня на кухне управлялся), а пришел на поле, застал там человека.
У края поля лежал на земле мужчина средних с виду лет. Растрепанная, ниже плеч шевелюра, необычайно густые брови, широкая по грудь борода скрывали ему лицо. Почесывал за неестественно большим ухом, теребил пальцами огромную мочку. Я не сразу узнал Председателя.
Не знаю, о чем он думал. Наверное, о том, что не все потеряно: меняла Зяма по-прежнему доставлял из Антарктиды валюту - фильтры, экспериментальные и секретные, на материк для нас присылаемые с Неба. Привозил и новости. Жизнь на Земле худо-бедно менялась. Но только не для нас на Бабешке. Если и помнили о его роте, то, теперь ясно, оставили не у дел. Понимал, после смерти зачинщика хрона Капитана бин Немо, в условиях перемирия ни кому нет дела до подразделения спецназа. После года на острове заподозрил (со мной за чаркой делился), а в этот подтвердилось, что из Антарктиды побег роте устроили. Зяма в подпитии проговорился, и Чонка, китаец организовавший побег, признался. Командующий отпустил на вольные хлеба, а генерал-шеф избавился, чтобы не кормить в Крепости. И расчитывали, что мы им на Небо и в Крепость будем лекарства поставлять. Не угадали.
- Так что жить остается своими силами, своим умом, - проговорил Председатель. Похоже, я уловил его настроение. - А, вот хотя бы наладиться варить варенье из оскомины - занять свою нишу. Варенье - всем вареньям варенье. Оскоминица снова родит, кашевар - умница. Да что кашевар, два звена на варку поставлю, остальным свеклу на сахар полоть. С Зямой по рукам ударю. В Антарктиду возить неразумно, по пути на островах 'драконам' варенье сбудет. Заживем.
Председатель, подхватив с песка мотыгу, поднялся, вошел в заросли топинамбура и мака, обломал, обмял кругом себя стебли и принялся копать...
Скоро он сидел на кителе и, напевая в бороду про яблони, переплетал тонкие длинные усы корней. Время от времени прикладывался к фляжке и закусывал ягодой. Плел себе юбку. Завтра ему во главе полеводов с ранцами идти в Мирное за дарственным жмыхом, в юбке и пойдет. Все лучше, чем в кальсонах. 'Хамельоны' его - пушистые и голубые на солнце, гладкие и телесного цвета после заката - давно стали серыми от стирки без мыла и истерлись в паутинку от бессменной носки.
- С вареньем буду сбывать маковую соломку. А не задастся бизнес? Оденет Президент, даст оружие, - Вооруженные Силы Пруссии создам. Мне, бывшему полковнику ОВМР, ныне председателю колхоза, ни командующий, ни 'мустанги', ни 'волки', ни 'драконы', ни Сохран Исхода, ни даже сам Коммандер Хрона не указ. С оскоминой клал я 'слона' на всех, все... и вся.



2

Ночью пришел на дальнее поле, сидел на краю у пахоты с чахлыми не обещающими урожая всходами. Тошно было, может, потому сделал эту запись-ком. Прослушивал, поразился: ведь, надиктовав, комлогу дал установку текст обработать так, чтобы получилось что-то вроде трагической истории, а получилось? Фигня какая-то. Думал переделать, но оставил как есть.
Трепаться, только мне и осталось.


В столовку я вошел через кухню. Пропуская меня, кашевар Хлеб впечатал в угол фельдшера Камсу, нудившего под дверью: 'Дай. Ну, дай. Сдохну же'.
Обеденный зал освещен четырьмя по стенам плошками, разгорожен узким длинным столом, один торец которого подпирает кухонную перегородку под окошком раздаточной, другой - выход в тамбур. Жар от камина и тепло из кухни добавляли духоты воздуху и без того здесь тяжелому.
Глаза привыкли к полутьме, я снял и повесил на гвоздик накидку. Принюхался. Обычную вонь резиной и камсой сегодня разбавлял запашок подпорченной тушенки.
Полеводы завтракали. Хлопцы бросали на пальцах кому разделить добавочную порцию флотских макарон, мужики потягивали из кружек цветочный чай - чифирь. Сидели без накидок, но в ботах, что меня возмутило: я требовал разуваться в тамбуре, и это выполнялось.
Подтянувшись на кронштейне потолочного плафона, я перемахнул через стол (под раздаточным окошком места пустовали). Прихлебывал из жбана на каминной полке, грел руки. Собрался было гаркнуть, почему в ботах, как услышал:
- Ротный, сколько нас испытывать будут?!
Я поперхнулся. Вытер губы и повернулся на голос - спрашивал бригадир Кабзон.
- Ведь проходили ж... Четыре раза в году до кампании. Натерпелись! 'Красные канавы' в печенках сидят. А норы... шестерых потеряли.
Звеньевой Селезень, сидевший ко мне спиной, поднялся, повернулся, разорвал надвое по груди тельник:
- А мы, разведка?! Месяцами из нор не вылезали. Да в них в сравнении с этим гребаным островом - рай! Уверял, год отдохнем, настоящих овощей поедим, а что едим?! Драники из топинамбура  - этой 'груши' проклятой. Посмотри, как зубы от пюре долбанного - от оскомины - скрутило!
Селезень осклабился.
Четыре года зубами маемся. У половины полеводов передние резцы удлинены на треть, торчат - губы разверзлись, у другой половины, наоборот, втянуты в рот под язык и небо. Одни - оскаленные, злые как звери, и слова не вытянешь, другие  - с губами вниточку, молчат как рыбы, а заговорят - ни разобрать что.
Я отреагировал с подчеркнутым спокойствием:
- Забыл, бригадир, последний приказ по роте? Здесь не казарма, а колхоз, я  - не ротный, а председатель правления. А ты, звеньевой, тельник подбери и сядь. Насчет Испытания... Годы на острове нам зачтутся экзаменом на выживание, и мы его, полагаю, сдадим: серьезных эксцессов пока не было.
Мужики зашумели:
- Испытание - столько лет?!
- Каторга это, а не экзамен!
- Испытание без комиссара роты - не по Уставу!
- От самого Провокатора узнали!
В конце стола приподнялся мужик по прозвищу Хромой
- А мы, оруженосцы! Чалимся здесь одни без офицеров, без оружия. Им  - в часть, а нас - под арест! У меня этот остров, этот колхоз, этот вагон-ресторан... вот где,  - Хромой провел пальцем по шее,  - сидят! Лучше бы на губе остались.
Арестовали роту сразу, только высадились в Антарктиде. Зная о последних политических событиях, я этого ожидал, но приказал сопротивления не оказывать. В Крепости комиссара, взводных и старшину определили на гауптвахту, меня, лейтенанта-медика, сержантов, рядовых и оруженосцев заперли в вагоне-ресторане, в котором и прятали от патрульных вертолетов все время нашего побега на паруснике. Радушно принятый Президентом Пруссии на Бабешке, обосновавшись на острове, я ждал прибытия офицеров и старшины, - места в вагоне-ресторане во главе стола под раздаточным окошком им отвел, - но объявился только ротный врач (его накануне побега переместили на гауптвахту присмотреть за прихворнувшим комиссаром). Лейтенант вручил мне депешу с копией просьбы командующего задействовать роту на сельхозработах. Обычно - это сезон работ в 'атомных парниках' Крепости, что-то там делать спецназовцы, понятное дело, не умели, а направляли огурцов поесть и в часть вернуться с 'жирком' витаминов. Генерал-шеф писал: 'Президент Пруссии просил меня оказать содействие в восстановлении разграбленного пиратами колхоза 'Отрадный', рота к нему на остров бежала, а по сему поучаствовать в этом благом деле судьба выбрала вас. Командующему уже доложено'. Пять лет прошло и сегодня выясняется, что сельхозработы еще и Испытание - экзамен на выживание. Я у камина пил из жбана, почему поперхнулся, услышав вопрос Кабзона? Понял, что полеводы, как и я ночью, об этом прознали.
- А Чонка? - подал голос кто-то из разнорабочих (я их, японцев, к тому же братьев-близнецов, не различаю, кроме тучного увальня по прозвищу Тонна).  - Не спецназовец, денщик вольнонаемный. Ростом не вышел, здоровьем обделен - слабенький китаец.
- За что мучается? Что он здесь делает?! - подхватил Хромой.
- Мучается? Он организовал побег из Крепости и с нами на Бабешку увязался. Ни кто его не держит, может убираться с острова, Зяма на судне место ему найдет!  - взорвался-таки я. - Почему обуты?! И что в здесь Камса делает? Я что приказал?! Разуваться в тамбуре и вонючего фельдшера не впускать. Будет Хлеб за порядком следить? Или мне ему черпак на мотыгу заменить?
Мужики не унимались:
- Каторга!
- Заточили нас!
- Да лучше по норам месяц проползать, чем здесь неделю прожить!
- В кораллоломнях коралл рубить, чем здесь полоть!
- Там шытнеэ, во вшяком ш-учае,  - вставил кто-то реплику.
К мужикам присоединились осмелевшие хлопцы:
- Мы здесь состаримся, не познав любимых и отцовства.
- Пашем на какую-то Пруссию!
- Братва, а кто Соглядатай Испытания!?
- А ты не знаешь, что Провокатор даже не знает. Только комиссар. Кайфует сейчас на Небе.
- Да поштигает гогда Камша швой медха-ат?!
- Товарищ полковник, вас не было, лейтенант заявился,  - нас всех стошнило!
- Дедов  - цветочками, салаг - тушенкой, - дополнил Кабзон
Галдеж в столовой случался по пьяной лавочке, но чтобы с похмелья за завтраком  - такого я не помнил. С забиравшей меня яростью перекричал всех:
- Какие 'деды', какие 'салаги', какой 'товарищ полковник'?! Это что?!! Бунт?!!
- Да... кагой гунт... недо-ол-льство... г-м... проявляем, - пробасил с полным ртом и шумно сглотнул Силыч  - мужик равнехонько вдвое выше ростом и больше весом толстяка Тонны. Он, заведующий хозяйством и моя правая в колхозе рука, сидел в торце стола, подпирая спиной тамбурную дверь. Табурет под зад великану, когда последним входил в обеденный зал, выдвигал из-под столешницы кто-нибудь из четверых разнорабочих, сидевших тут же по сторонам; тот, чья была очередь проделать это, ел спокойно, не зажав котелок меж колен под столом, как трое братьев.
- Помолчал бы, завхоз,  - урезонил я Силыча. - Или будешь накалять обстановку? Не ты ли Провокатор?
- А как выгорит, Председатель. Провокатор  - я. Напоили меня, я и проболтался.
Полеводов можно понять: обидно им. Они согласно последнему по роте приказу четыре года как не старослужащие и не новобранцы, не солдаты подразделения спецназа, а полеводы товарищества коллективного хозяйствования. Их лишили формы, воинских званий - чести быть морскими пехотинцами, равно героями. Взамен приобрели должности 'полевод' или 'разнорабочий' и прозвища вместо фамилий и имен. На бирке в изножьи гамака было написано, например: 'Ираклий Кобзон, старший сержант, заместитель командира роты в бою', переправили на '...зам. председателя колхоза в поле, старший бригадир, бригадир первой полеводческой бригады посовсместительству'. Обращаться теперь вынуждены не 'товарищ Кобзон', а 'мужик Кабзон'. 'Мужик' - если старослужащий, и 'хлопец' - если новобранец. Взвода предписывалось называть - бригадами, отделения - звеньями, пехотинцев  - полеводами, оруженосцев - разнорабочими, кока - кашеваром, каптенармуса - завхозом, офицера медслужбы - фельдшером, комроты - председателем правления, КП - правлением, казарму - спальным бараком, столовую - столовкой, каптерку - кладовкой, медчасть - больницей, гальюн - нужником. Смирились с судьбой, ан нет - по-прежнему оказывается воинское подразделение спецназа, к тому же держат экзамен на выживание. И узнают об том от самого Провокатора Испытания. А тот, и Соглядатай тоже, ротным комиссаром, получившим приказ на Испытание, назначались в тайне - в помощь ему провоцировать и фиксировать на видео недовольство, неподчинение, беспорядки, потерю пехотинцами воинского духа, профессиональной подготовки, здоровья.
- Шаного шуда, я эму ма-ыгу в г-отку за-ыхну!
- Что он сказал? - спросил я.
- Штабного сюда, я ему мотыгу в глотку запихну, - перевел мужик, сидевший ко мне в почтительном полуобороте. Он по штату в роте был порученцем при комиссаре, ныне выполнял комиссарские функции священника, звали Батюшкой. Зубы у него скрючило в рот, но говорил внятно.
Я поставил жбан на полку.
Возмущение в открытой форме полеводы выразили впервые. От тех пяти-шести глотков, что успел сделать, во рту вязало. В голове, в животе, в боку, в зубных протезах заболело. Из желудка все, что съел вчера за ужином и ночью, просилось наружу. Настроение - удавиться только, а тут еще этот бардак, на который дОлжно реагировать не хотелось, но необходимо было. Только как? Колхозники - не морские пехотинцы: не прикажешь пасти заткнуть и сдать подпорченную тушенку повару в котлеты.
Напиться не дали, нервы сдавали, и я поспешил убраться из столовой.
Силыч не пропустил.
Опустив низко голову и вальяжно прислонившись к тамбурной двери, он усердно тянул губами из японского котелка - делал вид, что не замечает. Хотел я подхватить пальцем макаронину и разложить ему по лысине, но встрял Камса.
Прибежал фельдшер с проворностью ему неприсущей, пал на колени и под табуретом завхоза прополз на мою сторону стола. На ноги поднялся под самым носом. Так близко, не то, что стоять, подходить всегда боялся, а тут осмелел, в глаза даже смотрел. А разило от него вблизи! Силыч, я знал, опускал его голого в яму с тертым и прокисшим топинамбуром, и пока тот руками и ногами взбивал надранку, укрывал медхалатом другую яму с брагой. Мне лейтенант Комиссаров не нравился уже потому, что в роту был зачислен против моей воли, в побег, думал, избавился, не вышло: генерал-шеф с депешей прислал, наказав остаться на острове, потому как с довольствия в Крепости снят.
- Чего надо, соколик? - спросил и заложил я руки за спину. Раздражали меня и вызывали зуд в кулаках хилая грудь и мягкое брюшко, прикрытые одним медхалатом, Камсе размера на три большим, ниже колен и с одной уцелевшей пуговицей на уровне между пупком и пенисом. С высоты своего роста я видел 'бугорок', без волосяного почему-то оформления.
- Опохмелиться, - ответил фельдшер. С таким апломбом, будто 'опохмелиться' означало 'Землю спасти'. Отрыгнул, подпрыгнул и повис на моих плечах. Безудержно икая, обошел кругом - вытоптал последнее мое терпение. Облапил мне шею, плечи, спину, малый в росте застрял у меня подмышкой. Вылез с угрозой: - Прикажи Хлебу налить, а не то... Прикажи, а... Халат постираю.
И я сорвался.
Но кулак мой врезался не в челюсть Камсе, а в лоб Хлебу. Повар, поверив в угрозу заменить ему черпак на мотыгу, прибежал из кухни, прополз под табуретом завхоза, а подымался на ноги, напоролся на мой хук. Подброшенный ударом с низу, успел подхватить Камсу под микитки. Падая, оба налетели на Силыча. Тот с макаронами на лице, кашеваром и фельдшером на животе поднялся и отпрянул в угол. Тонна успел вырулить у великана из-под ног и задвинуть под стол табурет, прежде чем бедолаги уложились на пол - Хлеб спиной, Камса сверху.
- Председатель, а кто члены правления? Переизберем. Мордобойства больше не потерпим! Посмотри, какой бутерброд сотворил, - призвал меня к ответу Кабзон.
Раздражение и зуд в кулаках пропали, уступив место хладнокровному расчету мастера - войти в 'темп-раж' и положить всех. Но все же совладал с собой, сосчитав до двадцати. Успокоившись, вернулся к камину напиться, наконец. Губ не замочил, как услышал:
- Я этой ваш тъяйхнутый кайл-хоз... в гробу видал... в белый къяйсовки.
Делая жадные и громкие глотки, я скосил глаза. Был Чон китайцем маленьким и щупленьким. Видел я его редко. Все болел и потому жил в больнице, где и столовался, на поверку не являлся, на прополку не брали. Верхнюю губу у него поднимали к носу два крупных резца, как у японцев, но только не подвернутые и без щербин - протезы.
П одобрался и прыгнул.
Одной рукой достал и сдернул китайца с места, другой ударил - несильно, пальцами, метя в лоб. Получилось звонко, но... от лысины Силыча. Завхоз наклонился стащить Камсу с Хлеба. Я не сразу сконфузился, потому что опешил: китаец пропал! За грудки поднял, держал за тельник на весу, он ногами в воздухе сучил, елозил коленями по краю столешницы, и вдруг не стало - исчез.
Силыч отбросил Камсу в угол, поставил Хлеба на колени и руку ему, чтобы не свалился, заложил в дверные засовные скобы. Кашевар в них закладывал обрезок четырехдюймовой трубы во время готовки в кухне перед завтраком или обедом (ужин бывал только по осени - с урожаем). Стерев с лица макароны, развернулся ко мне.
Камса не упускал момента: подполз, обнял кашевара и заканючил: 'Дай. Ну, дай'. Силыч поднял его за шкирку и швырнул обратно в угол. Потом, пригнувшись под низким ему потолком, снял очки, аккуратно сложил дужки и, пошарив за спиной, положил на пустующую цветочную полку. Проделал все это великан невозмутимо медленно, как бы нехотя и не сводя с меня глаз.
Прапорщик Селантий Лебедько - человек необычайного роста и богатырской силы, один мог потягаться со мной на татами. Мастерства не хватало, но опыта не занимать: ему только перехватить противника поперек талии с руками и оторвать от ковра. Он одного со мной возраста, как и я, носит зубные протезы. Мне как-то на учениях удалось проредить ему зубы лбом, так мои передние он повыдергивал пальцами, скрутив болевым приемом. Все равно шатались: я, схватились в рукопашную, лбом бил ему в зубы, а попал своими прапорщику в лоб.
Силыч языком отщелкнул от неба протез и сунул в подсумок на поясе - дал тем самым понять, что быть драке, а не обычной разборке 'потешной', какие случались на сельхозработах в 'атомных парниках' - от безделья и обжорства огурцами. Однажды, застав пехотинцев за потасовкой, я показал, как впредь развлекаться: подушку за угол в руки... и по голове обидчику. Подушками! По-ду-шка-ми! Это только в кино поверженный мастером каратэ в челюсть встает как ни в чем небывало, с царапиной на лбу и ухмылкой.
Полеводы оставались на местах, за происходящим наблюдали настороженно, переглядывались молчком.
Камса пополз под стол, вырулил из-под скамьи задом наперед - на жар из камина  - и на четвереньках переместился к каминной решетке, у которой и лег, свернувшись калачиком: предусмотрительно пьяница нашел себе укрытие.
Я все еще зачарованный удивительным исчезновением китайца высматривал беглеца. Выход в тамбур завхозом блокирован, окна вагона заделаны, оставалось - сиганул в кухню через дверь, в которую кашевар бросился испытать мой хук. 'Востер китаец', - заключил я.
Оттащил и усадил фельдшера за стойку с каминным инструментом (настоящим, не фальшивым как камин: на газе, с пламенем из газовой горелки): опасался, что решеткой в запале порушенной обожгут пьяницу. Камса с достоинством оценил новое место укрытия: протянул мне 'пять'. Пожимать руки я не стал, скрестил свои на груди и выжидал развития событий.
Силыч кашлянул, - погасла плошка на одной стене.
Все замерли.
Гыркнул, - погасла плошка на другой стене.
Зашептались. Загомонили.
Кабзон, переломившись в пояснице, - был он ростом немногим ниже Силыча, но худым, - положил на стол между котелками кулаки, походившие в полумраке на пудовые гири. Все замолкли, и Селезень первым махнул к бригадиру, за ним трое - все его звено. Тут и все полеводы вмиг преобразились в морских пехотинцев. Перемахивали через стол, посуды не сбросили, друг друга не зацепили. Мою сторону приняли третий взвод целиком и два отделения второго взвода, сторону прапорщика Лебедько - первый взвод и одно отделение второго. Разведотделение сержанта Селезня уравнивало силы.
Разнорабочие встать из-за стола поспешили не с мыслью 'за кого?', а с боязнью, что перепадет непременно, судя по тому как у сорока верзил учащалось дыхание. Боялись, втянут в драку, а их оруженосцев искусству рукопашного боя особо не обучали, проявить же умение 'помахаться', все ж японцы как-никак, - это в кабаке можно, но не здесь. Братья в замешательстве сгрудились, зажав в угол Хромого. Меж ними и Лебедько (в другом углу)  - Хлеб на коленях; уперся свободной рукой в торец стола и мотал головой, пытаясь выйти из нагдауна.
Начинать драку ни кто не решался и, по всей видимости, не хотел. Когда бывало, шли стенка на стенку, 'вторые номера' приседали, 'первые номера' (старослужащие - земляки: порослей, покрепче и опытнее новобранцев-небенов) делали шаг назад и в сторону за спины. Садились. Верховым в руки полагалась подушка, но откуда ей быть в столовой? Ее и в спальном бараке-то нет. Охотой же пустить в дело кулаки и ноги спецназовцы, понятное дело, могли воспылать только облаченными в шлем, нагрудник с подпаховиком, поручи и поножи - в чем тренировались в полковом тире.
Не решаясь начать разборку, стенка против стенки стояли минуту: что полеводам не в укор, но морпехам не к лицу.
Я же, подрастерявший за время председательства командирскую реакцию, молчал. Мне, комроты без комиссара, офицеров и старшины, случись драка, грозило единоличной ответственностью за проваленное Испытание. Хуже того, я, председатель колхоза без членов правления, должности лишусь. И, совсем плохо,  - останусь без зубных протезов. Выбьют, - сломаются. А запасных нет, и новых на острове ни кто не сделает. От греха подальше вынул 'челюсть'. Положить было не во что - карманов в кальсонах и тельняшке нет, а китель как назло не надел и портупею с подсумком тоже. Оставить на каминной полке поостерегся: смахнут в огонь. Обернулся к Камсе и потребовал: 'Растопырь когти, соколик'. Увидев грязные пальцы, снял свою спецназовскую шапочку, раскатал маской, опустил внутрь протез и приказал фельдшеру пуще глаза беречь. Поправив в стойке каминную кочергу, за которую неловко 'чулком' зацепил Камса, зусучил рукава: пора было проявить себя. Я понимал, что все происходящее подстроено - акция Испытания. Процесс пошел. Провокатора не остановить. Пытался определить в стенках Соглядатая - кто и как будет фиксировать драку. Осенило вдруг, что им мог быть и китаец.
Великан поднял кулак  - с добрый бочонок  - и большим пальцем, украшенным толстенным соляным 'камнем' под ногтем, указал на окошко в перегородке. Тут же нажали кнопку, под окошком образовался проем, и обеденный стол со скамьями пришел в движение. Котелки гремели, натыкались друг на дружку - грудились в запруду, пока Кобзон не убрал свои мослы. Стол со скамьями переместился через раздаточную и кухню в посудомойку. Теперь начать, наконец, выяснять отношения противникам ни что не мешало, но морпехи ждали команды. Успели похватать со стола ложки и, как завороженные, слушали звон падающей в мойку посуды. Попасть в наряд на кухню только мечтали - Хлеб один справлялся. Кстати, тот, потеряв опору, завалился вперед за уезжающим столом, - упал бы ничком, если бы не рука в скобах. Орал с оглашенной мочью.
Прапорщик рыкнул, - погасла третья плошка.
Полумрак сгустился. Тишину нарушали вопли Хлеба, гул от пламени вырывавшегося из газовой горелки в камине, да шепот Камсы у меня за спиной. Прислушавшись, я разобрал: бывший ротный офицер медицинской службы подсказывал мне идею воспользоваться кочергой.
Лебедько, перекрестившись в углу, выступил на шаг вперед и начал проделывать телодвижения борца сумо  - обычные перед началом поединка. Поочередно поднимал вверх и в стороны руки и ноги. Прихлопывал и притопывал. Ступни огромные - как молоты, пальцы рук толстые - как сардельки (обувь прапорщику шили на заказ, а перчатки ни кто из армейских вещевых интендантов заказывать не брался - лекал нужных не могли сыскать). Жир на загривке, плечах, груди и животе великана перекатывался волнами, от чего вагон-ресторан, казалось, раскачивало, как шлюп в шторм.
Похлопав и потопав, борец присел. Присел бы и ниже в позицию сумиста перед броском, да треснули на заднице трусы. Интуитивно, чтобы заглушить звук раздираемой ткани, пернул. Да так громко, что сам напугался. Оправлялся от неловкости с загривком выше лысины, ушами зажатыми в могучих плечах и с глазами крепко зажмуренными. Проморгался. Притопнул, прихлопнул. Уперся 'сардельками' в бедра. Глаза потухли. Вот-вот ринется, как бык на матадора.
Чтобы достать меня, прапорщику предстояло пересечь зал по диагонали - из угла у тамбура до камина, находившегося ближе к кухонной перегородке. А этого, должно быть, боялись те, кто в стенках стоял у него на пути - задавит (вас переезжал вагон?). Причем, и тех кто 'против', и тех кто 'за'.
- Кобзон, не томи! - выкрикнул один из сержантов, из тех, конечно, у кого 'вагон' прошел бы мимо.
Другой сержант - он как раз стоял на пути прапорщика - зароптал, ссутулившись:
- Кабзон, завхоз шутит!
- Господи, образумь, - крестился Батюшка, комиссаров помощник.
Старший сержант Кобзон, спросив рядом стоящего пехотинца видел ли тот его ложку и получив ответ отрицательный, скомандовал:
- Маскии-руйсь!
Сержанты тут же поспешили отдать команду отделениям и пехотинцы, засунув ложки за отвороты бот, вытащили из-за поясов шапочки. Надев на голову, отточено двумя руками раскатали чулком по лицу до шеи. Только глаза остались гореть в двух круглых прорезях, да нос торчать из третьей.
- Туу-суйсь!
С полминуты в стенках менялись местами: перепутались, чтобы потом ни у кого не было обиды на кого-то конкретно.
Камса, ухватив мой мизинец, завел руку за спину - пальцы коснулись чугуна, горячего от близкого жара из камина. 'Нет! Только не этим', - переполошился я, поняв, что фельдшер подверг меня соблазну ухватить-таки кочергу.
Лебедько заревел - погасла последняя плошка на стене за мной. Теперь зал освещался только пламенем в камине. Моя и Камсы огромные тени плясали по потолку и стенам с заделанными окнами.
- Братишки, - вяло, без всякой надежды что послушают, просил пехотинцев Камса, - умоляю, не бейте в лицо: одни зубы проглотят, другие кулаки порвут, а у меня, ни слабительного, ни бинтов.
- Товсь!
И тут:
- Стоять!! Вашу мать! Всем смотреть на меня!
Кричал денщик Чон. На чисто русском, без акцента.
Щелкнул выключателем, потолочные плафоны в зале засветились, и все увидели китайца в проеме кухонной двери. Росток с ноготок, руки, ноги, шея тонюсенькие  - китайчонок-хиляк послехронный, никогда не пробовавший ни риса, ни собаки. Посчитали бы так, если бы не предстал в боевой стойке мастера единоборств, стиля никому из присутствующих неизвестного.
- Китаец? - не признал сразу денщика Тонна.
Чон поднял голову - по резцам, торчащим из плотно сжатых губ, загуляли отблески от огня в камине. И вдруг пропали! Щерится пустым ртом и деснами голыми.
- Шнял п-отеж!  - поразился кто-то.
- Снял протез!  - перевел мне Батюшка и мелко часто закрестился.
- Снял протез,  - вторил ему фельдшер за спиной. - Проглотил!
- Чонка, ты чо?! Белены объелся? - смеялся Селезень: он еще не понял, что китаец бросил вызов сразиться один против сорока.
- Это он серьезно?  - подивился кто-то из салаг.
- Это он серьезно,  - предостерег кто-то из дедов.
- Хе!!  - запоздало и не в жилу, скомандовал Кобзон. Он китайца не видел, ни кого не слышал - усердно искал ложку: отклонившись назад, осматривал икры ног пехотинцев в ряду в надежде увидеть у кого-нибудь за отворотами бот две ложки.
Чон, оставив боты на пороге, прыгнул чуть вперед. Выбросил из кулаков указательные пальцы и вывел ими в воздухе фигуры: у живота - круги, у груди  - квадраты, перед лицом - треугольники, над головой - кресты. Глубоко вдохнул и издал гортанный звук - не устрашающий, схожий с перепалкой тетеревов на токовище. Пугало другое: щелочки глаз - их выражение (щелочек) вселяли неотвратимый ужас!
Пехотинцы застыли: старики в позициях мастеров айкидо, салаги в стойках монахов владеющих кун-фу. Кашевар затих, фельдшер замолк. Тишину нарушал один прапорщик - пердел. Нет, не от замешетельства, всегда на татами этим демонстрировал свое презрение к сопернику
И тут что-то произошло. Никто не уследил и не понял - что. Видели, как денщик с вытянутыми вперед руками и ладошками от себя посунулся утюжком, и из ноздрей, ушей и трусов у него повалили пар и дым.
Стенка на пути денщика расстроилась - пропустили к выходу. Став перед припавшим к двери и норовившим спрятать голову под руку в скобах Хлебом, развернулся. За спиной - кашевар, по левую руку - прапорщик в углу, по правую - японцы с хромым в другом углу, а спереди - стенки по двадцать морпехов вряд.
Китаец еще больше сузил щелочки, поухал филином, а еще раз пальцами вывел в воздухе круги, квадраты, треугольники и кресты. У всех морпеховский гонор и спецназовскую спесь как рукой сняло - боевые позиции и стойки пропали, в стенках теперь стояли понурые дядки и кроткие монахи. Мужики, если и не струхнули сильно, то шибко поразились. А хлопцы рты пораскрывали.
Японцы отводили глаза от китайца и жались к русскому; тот обнял их по двое со сторон и, спиной сползая по стенкам угла на пол, что-то кудахтал им в уши, как курица-наседка.
Меня же будто сковало - не мог сдвинуться с места.
Батюшка попятился. А у меня пенис  - знаменитый, к тому же от возбуждения и жара его "подразвезло". Священник замер, почувствовав задом 'слона'.
Вдруг потух свет, и меня в потемках обдало жаром,  - ураганно пронесшимся мимо. А когда снова вспыхнул, успел заметить через окошко раздаточной, как в мойке за кухонными плитами промелькнула фигурка денщика.
Силыч, казалось, сплющился. Втиснулся в угол так, что, с боку посмотри, - картинка-переводка. Хлеб налег на дверь и вопил от боли. Камса сопел и мычал - старался не вступить дуэтом. Японцев, китаец пропал в кухне, вынесло какой-то силой из угла в центр зала. Я - сидел на кочерге. Хорошо, в стойку воткнули ее загребком вверх, а не рукоятью витой. Но это что, у полеводов - вот это чудо! - в прорезях 'чулков' пылали синяки. Очень отчетливые. Я подивился такому внезапному и скорому их проявлению. Поразился и тому, что бывшие морпехи к фингалам отнеслись спокойно. То ли не чувствовали и не замечали, то ли приняли за должное. Стояли и пялились на шлейф дыма и пара, засасываемый раздаточным окошком.
Японцы же в страхе ждали напасти. Склеились спинами, как уже не раз бывало в кабаках, и, топоча ботами по гулкому полу, смещались в коридоре из полеводов на свое прежнее место - в угол. Хромой, хромая, подбадривал: 'Не бздеть!'. Тонна обоссался, как и хромой, волочил ногу; по голому бедру (трусы толстяк носил закатанными на манер плавок) и коленке у него стекала за отворот бота моча.
Добраться до угла японцы не успели.
Китаец объявился!
Стоя в прежней позе 'утюжка', он, пригнув голову в окошке раздаточной, выехал на столе-конвейере из кухни в зал. Улыбался. Я присмотрелся, но объектива микрокамеры между резцами протезов не заметил.
Стол чуть не подмял японцев, Хромой спас. Выкрикнул: 'Блин!', и братьев, как надранку по сковороде в выпечке драников, размазало по стенам угла.
К всеобщему изумлению денщик был обут! Все как по команде воззрились на порог двери, но бот там не увидели, тогда, как точно помнили, что Чон из них выпрыгнул.
- Йее-оо,  - выразил свое изумление звеньевой Селезень.
- Е-ета-орфоза.
- Метаморфоза,  - перевел мне Батюшка. - Чудо!
Я дал ему по почке, и он отслонился от моего 'слона'.
Тут же сам ощутил боль в ляжке. Фельдшер меня щипал. На удивление холодными пальцами. Сидел я на загребке и его руке поверх.
- Кто-нибудь видел мою ложку? - По голосу узнать Кабзона было нельзя.
Чон спрыгнул со стола, резко выдохнул из себя что-то похожее на 'хер' и подтянул трусы. Сжал пальцы в кулаки, большие и мизинцы оттопырив. Приглашал 'вмазать'.
Стоял китаец с боку и чуть впереди меня.
На столе остались боты, стояли котелки, расставленные по местам и чистые. Вымыты от макарон с вонючей тушенкой! Кем?! Когда?! Впрочем, полеводов это не волновало, они теперь пялились на дюжину запотевших с холода жбанов полных киселя.
Силыч укоротил вытянутую в изумлении шею и закрыл рот. Нащупал на поясе связку ключей, встрепенулся, нашарил на полке очки и водрузил их на нос, достал из подсумка и вправил в рот протез - совсем преобразился в мирного под хмельком завхоза.
Батюшка гнал: 'Изыди, Сатана!' - Взирал при этом почему-то на Селезня.
Пришел в себя и я. Встал с загребка и руки Камсы, переступил скамейку и призвал:
- К столу!
Полеводы ждать себя не заставили, скатали маски в шапочки и тоже переступили скамейки. Камса протянул мой 'чулок', Батюшка расторопно подал жбан с каминной полки.
- Эх, не сядь ты мне на руку...  - косясь на жбан, дул на пальцы Камса.
Я громко с чувством произнес:
- Вы не замарали чести спецназовца... и достоинства колхозника. Испытание мы выдержим! И будем здоровы.
Выпил. С каждым глотком проглатывал позывы захохотать: никогда не видел сразу сорока синяков - поразительно одинаковых, как будто выставленных штемпелем.
Не найдя на столе чем закусить, занюхал 'челюстью' в 'чулке'... Локтем... Дном жбана. И распорядился:
- С десертом не тяните, уложитесь за двадцать минут и на прополку.
Дверь мне отворил Силыч, предусмотрительно вытащив из скоб руку кашевара. Хлеб уполз на коленях и зырил из угла с выражением лица новорожденного младенца.
Полеводы провожали председателя, почтительно стоя, раскатав отвороты бот и с шапками в руках.
- Завхоз,  - остановился я на пороге, - после десерта перед выходом на прополку соберешь боты на хранение. Получи мои 'прогары'. - В тамбуре я снял и оставил матросские ботинки на кожаной подошве.
Спрыгнул с подножки вагона, запросил у комлога время и обомлел: реально полеводы бунтовали больше получаса, тогда как показалось что какие-то минуты. Выходит, Чон каким-то образом отключил у всех сознание и вверг в полное забытье. Это - когда ураганом пронесся по столовой и пропал в кухне. Морпехам 'выключил' по глазу, обулся, помыл посуду, спустился в подвал за киселем. В восторге я чуть было не вернулся в вагон. Вскочил в тамбур и застыл у двери. За треснутым стеклом видно было плохо, но плошки в зале уже горели, и можно было различить.
Полеводы сидели по своим местам. Кабзон предложил Чонке пройти на место во главе стола под окошком раздаточной. Хромой помог заморышу доплестись и взобраться на скамью. Следом пришли и уселись по сторонам китайца японцы.
Звеньевые разлили кисель по котелкам, полеводы достали, слазив в боты, куски батона в тряпицах. Покрошили. Силыч 'колдовал': обходя стол, вытаскивал из подсумка винтовочный патрон, выламывал из гильзы пулю и высыпал порох в котелки. Камса волочился следом и клянчил у всех тюльки; отливали в его сливпакет.
Последний патрон завхоз разделил на двоих - себе и Кабзону, но пришлось отсыпать и Камсе: тот жучкой стоял на задних лапках.
Старший бригадир, подставляя под порох котелок, спросил завхоза:
- Ложку мою видел?
- Достал ты!  - взвился в нетерпении Камса и достал из кармана ложку. - На, держи! Двойную порцию отлей.
Кабзон поднял ложку к свету - его с дыркой: в рукопашной неприятель кусал за ногу, прокусил голенище и ложку эту, заправленную за резинку спецназовского полусапога. Бригадир обтер реликвию об тельник, тюльки Камсе отлил двойную порцию. Тот поблагодарил сердечно и потрусил к камину.
Батюшка перекрестил свой котелок, затем всю посуду по сторонам от себя и, сказав: 'Дай бог, не последняя', заглянул в котелок Селезню.
Силыч опустил ложку (черпак) в свою посудину (таз).
Кабзон, крякнув, отсербнул тюльки, бригадиры и звеньевые, отдав на стороны команду: 'Поехали', зачерпнули ложками.
Полеводы наготове тут же выдали вдохновенное: 'Ух!'
'Уложились' в три минуты.
Я сплюнул, обулся в 'прогары' и ушел в правление.
Кисель  - самогонка. Гнал ее Силыч из топинамбура тертого на терке. Дрожжей не было, но нашел выход: брагу Камса взбивал. В сусло для крепости продукта завхоз добавлял островную ягоду. А потреблять учил фельдшер. Так:
подсыпать пороху;
вдохнуть;
выпить;
выдохнуть и поджечь выдох от зажигалки.
Иначе от оскомины зайдешься.
Но лучше покрошить в нее батон - по балде ощутимей бьет, и факелы, что у того факира или Змея Горыныча.
Завтрак с 'десертом' завершился факельным шествием на колхозные угодья. Я в правлении, тоскливым взглядом проводив колонну за проход в куполе, отмолотил 'прогарами' сейф: проклинал прошедшую ночь, в которую гостил и отбыл в Антарктиду меняла Зяма и я узнал об Испытании.


В ночь накануне бунта ни что не предвещало скорой смены моего настроения. Спать я ложился не только пьяным и сытым, как говорят от пуза, но и благодарный Богу, так ко времени пославшему парусник менялы: мы уже месяц жили впроголодь. Питались одним пюре из островной ягоды, крепчайшую и стойкую оскомину от которой загасить можно было только киселем с факелами.
Меняла Зяма всегда привозил полеводам гостинец - что-нибудь из антарктических продуктов. Мне передавал 'валюту'. Не деньги, так называем портативные многоразовые респираторные фильтры. На прополке, - а это не под куполом, как в деревне, под небом, - сунул в нос две таблетки и дыши себе полной грудью. Без фильтров, если не сразу на месте, так со временем загнешься.
Наше угощение гости попробовали ради приличия и предлагали потом свою снедь, прихваченную с судна. Пили водку 'Крепостная', а под конец застолья и нашу островную самогонку. Уже глубоко за полночь препроводил я гостей спать в амбар и полеводов своих загнал в барак. В моем председательском закутке долго лежал без сна, посасывал из тюбиков тушенку, пока не стало тошнить, и не понял, что мясо морской черепахи подпорчено. Задремал, но уснуть не дал зашедший за мной каргоофицер. Извинился от имени патрона за вынужденное неурочное убытие на парусник и попросил последовать к ветролету. На площади, я в ратуше разводил купол, подарил бутылку водки, откланялся, помахал фуражкой со сходней, но быстро вернулся передать бутылку коньяка в подарок от патрона лично. Меняла Зяма за триплексом рубки гондолы, прощаясь со мной, приподнял чалму.
Сон мне перебили, и я тщетно старался уснуть. Под утро зашел Силыч. Пожелав 'доброго завтрака', он подошел и стал у меня в изголовье. Лысую голову понурил, сизый нос пьяницы повесил, глаза воспаленные от долгой бессонницы выпучил. Смотрел не на меня, жмурившегося (я притворялся спящим с надеждой, что постоит-постоит и уберется восвояси), а на ранец под головой. Долго он так стоял, я лежал. Все же поднялся и полез в ранец под головой за бутылкой.
Пил Силыч 'взатяжку'. Хватанет из кружки залпом, глаза закатит и сидит тихо-тихо. Вдруг весь напряжется и отрыгнет - водка во рту. Минуту-две посмакует и снова проглотит. Я подобное из детства помню: бабушкины коровы вот так же, лежа летними вечерами в хлеву, отрыгивали и пережевывали комки травы.
В пьяном трепе завхоз поделился своей тайной - сочинял трактат с заглавием 'Сельскохозяйственная деятельность спецназа морской пехоты на острове Монтекристо'. Так романтично Силыч переименовал наш остров с названием 'Бабешка'.
Я разморенный сытостью и знавший, что на Зямином гостинце протянем до первого урожая репчатого лука и редиса, потерял бдительность - потому допустил оплошность, высказав сомнение:
- Да ну.
Чем проявил интерес.
- Ну да,  - заверил меня завхоз и в доказательство достал из заднего кармана трусов блокнот.
Читал он занудно, засыпая, - вдруг на полуслове захрапит. Проснется - как пернет. За бутылку и разливать. Хватанет 'Крепостной', отрыгнет, посмакует, проглотит и читает, пока снова не захрапит.
'Какая муть',  - оценил я произведение. Фиксация одних и тех же событий (подобными составляется содержание заурядного дневника) нагнали дремоту. Успев обиженно отметить забывчивость увлекшегося графомана наливать и в мою кружку, я провалился в сон.
От сидения на низком для меня табурете затекли ноги, и я проснулся с мыслью не вставать пока 'мурашки' поднимаются от ступней и икр по бедрам вверх. А когда-то в такой ситуации мог вскочить и побежать куда надо, теперь - нет. Пережидал, кайф ловил, наслаждаясь 'мурашками' добравшимися до моего 'слона'.
Шею неловко во сне набок свернутую ломило. На запястье и подбородке ощутил слюну, остывшую по утренней прохладе,  - подобрал пальцем и разлепил глаза. Спросонья не понимая где я. Оторопело уставился на занавеску из парусины. Вид двух ее половинок замызганных в створе воскрешил память: 'Занавеска... Отделяет мой закуток от общего помещения в спальном бараке... Бутылка... без водки. Тюбики... без тушенки. Кто я?.. Председатель... Какого-то ПК. А, председатель правления колхоза... А был командиром роты спецназа, полковником'.
Водка выпита, тушенка съедена, завхоз исчез. А воздух, воздух в закутке?! От такого, как и за пределами купола, загнуться можно..
Доставал из пенала валюту, на столешнице увидел надпись: 'ЗДЕСЬ ПИЛ... - моя кружка закрывала вырезы ножом, и я ее отодвинул, - СИЛЫЧ'. Точно помнил, прежде этой клинковой резьбы не было, и кружки своей вверх дном не переворачивал  - на треть водки оставил опохмелиться.
Зяминого подарка на опохмел жалко, а как быть? Память вернулась, а болеть голова не переставала. Без надежды лез в ранец, но коньяк оставался на месте. 'Нажевался водки'? - не верил я счастью, проверив все же на целость винтовую пробку. Впрочем, странным было не только то, что завхоз не выдул и коньяк, а что вообще убрался, не уснул в закутке, не попортил мне окончательно воздух.
У меня давняя привычка: если пью один, прежде чем раскупорить бутылку и приложиться к горлышку, срываю этикетку. Сорвал.
Еще одна!
Поверх графического оформления написано:

После правительственного переворота нам о твоем побеге в Пруссию было неизвестно долгое время. Мы потребовали завершения твоей кампании, но под предлогом не возвращать тебя в часть, - ты присягал ушедшим в оппозицию, - роте назначили внеплановое долгосрочное Испытание. Как бы там ни было, тебя не трогают: роту не расформировали, валюту присылают. Кто из пехотинцев выполняет функции Провокатора и Соглядатая мне не известно, но, доподлинно знаю, что у первого кличка 'Резчик'. Отчеты и доклады их обоих в Управление не поступали, но по сведениям из других источников - опустился ты, и рота форму потеряла. Немедленно приступить к повседневной выучке и боевой подготовке. Вернешь роте форму, найдем рычаги Испытание прекратить и роту вернуть в часть.
Партия русских, сейчас консолидированная с американцами, - в аппозиции правящей партии арабов, какая серьезно считает, что Капитан бин Немо, вынудив людей покинуть Землю, спас планету от неминуемой ядерной войны. Арабы, да и примкнувшие к ним африканцы, превозносят террориста и провокатора хрона. Китайцы колеблются, иначе европейцам и американцам пришлось бы уйти в подполье. Считаем, что человечество обречено. На Небе и Уровне болеем, рождаемость низка; в Метро подрастают бедующие если не головорезы, то революционеры (китайцы полощут мальчишкам мозги!); на континентах Земли люди вымирают и гибнут в междоусобных войнах 'волков', 'мустангов' и 'драконов'. Крах неминуем, если не предпринять мер по возвращению земляков на планету и наведению на ней порядка.
Есть оперативные данные, по которым Капитан бин Немо жив, и не болел  - спал в анабиозе. А значит, 'миссия бин' по поиску и ликвидации террориста неотвратима. Нам арабы не указ! Возможно, приказ на проведение операции получишь и ты. И по тому ты обязан обрести форму.

Написать мне такое мог один человек - Иза Белл, Помощник Коммандера Хрона, мой непосредственный начальник.
Арест роты в Крепости по требованию нового правительства Неба, побег из Антарктиды на Бабешку, прозябание в Пруссии - пять лет минуло, и узнаю, что рота не просто на сельхозработах, а на Испытании, подвергается экзамену на выживание. Не в 'Красных канавах' Уровня, не в норах Метро, а в колхозе на Земле! Главное, Капитан бин Немо жив, и роте, возможно, предстоит выполнить секретное задание (о нем знал я один) найти и уничтожить террориста.
Я как стоял с бутылкой в руках, этикеткой у глаз, так и сел в гамак.
Испытания на выживание части спецназа ОВМР проходят регулярно потому, что доверить оружие и воинское снаряжение слабакам, когда на Небе всего этого не производят, дело непозволительное. Задача овэмэровцев на Земле - добыча оружия и воинской амуниции. 'Волки', 'мустанги' и 'драконы' встречают нас ракетным обстрелом, минометным заслоном и огнем огнеметов, при этом у них закон: сам в руки неприятелю попади, но оружие и снаряжение уничтожь. Так что 'калашниковы' и ящики с патронами нам доставались непросто. Если не проводили кампанию на Земле, то два-три раза в месяц засылали нас в 'Красные канавы' Уровня, с рационом питания на сутки. Или опускали отделениями, а то и по одному, в норы Метро, где прожить некоторое время с обитателями и вернуться здоровым удавалось не всем. Испытание на экваториальном острове посреди Тихого океана, в колхозе на Земле - такое случилось впервой. Знал бы, что сельхозработы - Испытание, не допустил бы утери формы. А теперь, что ж? Какая там форма - физическая и моральная, форменки матроской и той лишились. Выдали ее при аресте взамен боевого обмундирования овэмэровца, в ней бежали на Бабешку и здесь обменяли на семена и химудобрения. Остались в одном исподнем. На самом деле, как я заподозрил после года на острове, а теперь подтверждалось, из Крепости побег нам устроили - генерал-шеф, чтобы на гауптвахте не кормить, загнал в Пруссию. А как предлог не возвращать роту в полк, держать на Земле, арабы придумали Испытание.
'Не вернуть мне формы  - никакой',  - честно Изе Беллу и себе признался я.
От входа в спальный барак кричали: 'Па-а-адъем! Сн-е-е-дать! Завтрак!'. Повар Хлеб будил полеводов. Когда я тремя минутами позже зашел к нему на кухню посмотреть гостинец менялы Зямы - наш запас до первой зелени на колхозных грядках, он был в прекрасном расположении духа: напевая любимую песню со словами 'И на Земле будут яблони цвести', обрезком трубы раскатывал и нарезал кружечками тесто для любимого блюда 'сибирские пельмени'. Что вместо фарша будет закладывать, я догадывался: тушенку с островной ягодой, кислота и оскомина от которой запросто перебивали привкус и запашок подпорченного черепашьего мяса.
Подавленный и злой, я, так и не свинтив пробки, запихнул бутылку обратно в ранец, вылез из гамака и подался из барака в столовую напиться и закусить с горя. А знал бы, что случиться там бунт, обошелся бы одним коньяком без закуски.


Бил лбом по дверце сейфа, пока не увидел в окно факельное шествие 'хроновых колхозничков'. А миновали полеводы проход в куполе, в правление постучал фельдшер. Слушал его, оставив у порога и приказав держать дверь отворенной настежь.
- За чакру киселя,  - назначил Камса цену.
Чакра  - мера у фельдшера, равна одному сливпакету, заполненному тюлькой по колпачок. Получив мое согласие, он с жаром уверял, что 'чары' Чонки на него не подействовали; может быть потому, что терпел боль в пальцах на горячей кочерге под 'каменной задницей'. Из своего укрытия за своими пациентами, 'замерзшими' и избиваемыми китайцем, наблюдал с диагнозом самому себе: 'белая горячка'. А, приложившись к сливпакету с тюлькой, выплюнув пару факелов в камин, заключил: все было - видел раздачу денщиком фингалов, слышал как мыл тот в посудомойке котелки, наблюдал за тем, как по пути к завхозу за ключами от подполья с киселем обулся в свои оставленные на пороге раздаточной боты. Не подействовали 'чары' и на кашевара.
- Денщик клеил синяки полеводам и хозяйничал в кухне, Хлеб тем временем все пытался вытащить руку из дверных скоб, - рассказывал Камса, ежась на сквозняке, - но не удавалось: рука распухла. Когда Чон подходил к Силычу снять с пояса ключи, подумал - по его душу, но измученный болью уже не трухал, зажмурился только. Во всяком случае, пердел завхоз один. Это уже когда Силыч вынул ему руку, похоже умом двинулся. Не остаться бы без кашевара - Хлеб один умеет печь драники, и терку он один одну имеет.
- Все рассказал?  - спросил я раздраженно: сквозняк и меня пробирал.
- Не нальешь?  - испугался Камса.
- В колпачок.
- За чакру договаривались,  - заныл обиженно фельдшер, но колпачок свинтил и протянул.
Киселя у меня не было, открыл сейф и из фляжки налил с чарку 'особливой'  - первача. Видя, с каким трепетом Камса пил, ругал себя: не отстанет. Но бывший офицер повел себя благородно: выпил и ушел. А я без всякого желания - впрочем, его никогда и не было - принялся за свои председательские обязанности: сел заполнить табель учета рабочего времени. Зафиксировал нарушение: 'колхознички хроновые' из столовки в поле ушли на два часа позже положенного времени. А услышал пьяное Хлеба, Камсы и Чона 'И на Земле будут яблони цвести', совсем пал духом. Нам, алкоголикам, Испытание не выдержать. Если даже приму решение возобновить воинские уставные отношения, вернуть роте спецназовскую физическую подготовку и воинский дух, не поставлю же я морпехов в строй в одном исподнем. Верхней одежды у соседей по острову не выпросить - сами полуголые, и матроской форменки не вернуть - не на что обратно выменять. И у менялы Зямы не получится: сельхозпродукции мы выращиваем, только самим прокормиться. Просил его привезти из Антарктиды хотя бы поношенные комбинезоны рабочих в 'атомных парниках', я бы купил за евро, Силыч предложил первача на продажу в Форте и Мечети, но Зяма отказался от денег, напомнив, что он не купец, а меняла, и выразил сомнение в том, что кто-то такую самогонку захочет пить.
Вот так я узнал об Испытании. А Силыч! Гнал самогон, пил - не просыхал, а тут, этим утром, вспомнил (или напомнили ему: среди каргоофицеров мог быть агент-контролер Управления Испытаниями штаба ОВМР), что он Провокатор. Выпил мою водку, попортил у меня в закутке воздух и ушел воду боломутить, - подбивать полеводов на бунт. Резчик - клинковый! Баран - жирный! Хрен - лысый! Если бы не китаец, калекам пахать в этом колхозе, а кто-то и слег бы в земельку многострадальную. Денщик роту спас! А ведь он, наверняка, Соглядатай. Казалось бы, стой в сторонке, улыбайся - снимай на камеру драку, нет выручил. Хороший китаец.
Поздно узнал. Тому штабному, который, присылая нам валюту, не намекнул что за сельхозработы такие у нас на самом деле, будь у меня возможность, накостылял бы. Яйца кочергой пооббивал!
На Небо мне уж не вернуться.
Заголодаем вконец, обращусь к Президенту Пруссии с просьбой получить гражданство, и предложу создать в республике Вооруженные Силы. Оно и надо, не только чтобы выжить: не ровен час, получу приказ исполнить 'миссию бин' - рота в трусах, я в кальсонах?..
Я  - бывший полковник ОВМР Франц Курт, ныне - председатель колхоза 'Отрадный' на далеком-далеком от Антарктиды острове Бабешка. Я - простой человек, каких до ультиматума Капитана бин Немо жило несколько миллиардов. В те времена я был счастлив. До хрона я - землянин, после хрона - земляк. На Землю вернулся по долгу воинской службы и с тайным заданием найти и ликвидировать террориста. Но кончина его, якобы от неизлечимой болезни, и правительственный переворот на Небе расстроили мою кампанию. Жду возврата в полк, но, видно, не судьба...

...Вытащил застрявший меж пальцев ног росток, теребил и переминал в заскорузлых пальцах. Мучили думы о председательских заботах, ежечасных в страдную пору. О севе, прополке, уборке... и голодной зиме до первого весеннего урожая. В попытке как-то отвлечься, принялся ощупывать ссадины на колене. Раздвинув в стороны дыру в кальсонах, надавливал пальцем застарелую рану, пока нечаянно не вскрыл ногтем закорицу. Прилаживая на место ее кусочки, слизывая проступившую сукровицу, совсем забылся, задремал. А очнулся лицом в коленях, долго не мог оторваться от катыша из ростка оброненного в пахоту.
Защекотало в носу - значит, пришло время сменить валюту. Зажимая пальцем ноздри, выдул из носа таблетки, затаил дыхание и из пенала на поясе достал две новые. Положил их на кулак и втянул в себя - как нюхательную соль, табак или кокаин. Меняя фильтры за пределами защитного купола деревни каждые четыре часа, я каждый раз в душе кричал: 'Боже ж мой, травиться воздухом, который первый раз вдохнул, получив шлепок по попке как на свет народился, на котором, поджидая подружку в морозный вечер, сморкался соплями'.
Положив смененную валюту в отдел подсумка для использованной, я снял с пояса фляжку, глотнул первача. Чтобы не напиться, решил посчитать, что и сколько выручу за урожай. Включил комлог и... перепутал кнопки: сработала функция режима на воспроизведение последней прослушки. Прозвучало 'В столовку я вошел через кухню', - выключил.
Послышались голоса. Я распластался на песке, всматривался в темноту. Приближалась группа цепочкой человек из десяти.
На краю поля остановились.
- Стано-вись... Рав-няйсь, смирно, вольно, - узнал я голос Кобзона. - Значит так, здесь наши пути расходятся, Деды - налево, в сопки по бабам, салаги - направо, на завалинку под купол. И чтоб девчат мне не портили! Мирянские мужики и хлопцы, кто спит, кто рыбачит в океане, но если застукают, инструктирую в очередной раз: сопротивления не оказывать - на х.. айкидо и кун-фу.
- Старшой,  - узнал я по голосу Селезня, - моя к себе в хижину зовет: муж на рыбалке. На острове ни деревца, ни кустика...
- Сержант, разговорчики в строю! - перебил Кобзон. - В сопках, и баста. Сбор здесь через три часа. В казарме, вернемся, ни звука, ни шороха - Батю не разбудить. Намаялся за день.
- Ну, он-то не через три часа вернется.
- Не понял. Поясни, - потребовал Кобзон от Селезня.
- Я же передавал по цепи, как вышли через проход в куполе.
- Ефрейтор, ты, что мне прогундосил?
- Виноват, от волнения так вышло, - расслышал я священника. - Впервой искушению поддался.
- В 'к-ештики ноики' как не шта-алса п-оиг-ать, выыг-ал у К-ебанова,  - посмеялся кто-то.
- Я, прежде чем будить, заглянул в закуток - нет полковника, гамак пустой, потолочный люк открыт, - рассказывал Селезень.
- А что как доветру выбрался? Засек нас.
- Я так и подумал, ждал. Дневального спросил, но тот ничего слышал. Клебанов, нога болела, не спал,  - слышал звуки в другом конце казармы, поднялся прошел в председательский закуток, выглянул в потолочный люк и увидел Батю - уже силуэт на сопке.
- Вернемся.
- Разговорчики, Батюшка... Значит так... Полковника, чуть что, защитить. Разрешаю айкидо и кун-фу... Впрочем, так поступим: хлопцы юбки надели и на завалинку, а мужики в поиск - найти Батю и охранять.
- А-уда? В-опки ылы --уполу?
- Батюшка, переведи.
- А куда? В сопки или к куполу?
- Разделимся, трое со мной к деревне, трое с Селезнем в сопки.
- Так может нам юбки оставить здесь, зачем они в поиске? - обрадовано спросил Батюшка.
- Оставляем. Сбор  - как начнет светать. А вы, шотландцы, - на завалинку, и девчонок не портить. Разбежались.
Я затаил дыхание. Мимо прошли двое.
- А чего это Кабзон нас шотландцами назвал? Я  - немец, ты - португалец.
- До хо-на му-чины шо-лан-цы ю-ки -осили.
- А-а. Свои наденем, как ближе к Мирному подойдем: шелестят противно. Подучешь в 'крестики нолики' играть, я случайно выиграл?
- Угу.
- Ты целовался?
- Угу.
Тебе просто, как с моими зубами? Был бы напильник, спилил.
Я подполз, нащупал на песке сверток, развернул. Юбка. Сплетена из 'усов'  - корней островной ягоды. На свиданку поверх трусов надевают.
Смахнул слезу:
- Вот же черти, Батей прозвали.
Включил комлог и записал:
- Посадить деревья. Оставить после себя на острове рощу. А лучше сад поднять. Яблони взрастить. На острове ни одного деревца, почему миряне не садят? Саженцы? Зяме заказать, завезет из Антарктиды, там в 'атомных парниках' растут деревья. И яблони есть.
Дома построить. Блочные, из глины. Блоки обжечь на газе. Колхозное правление отстроить, общагу хлопцам.
Женятся на мирянках, усадьбы начнем возводить, хутора выделять. Дети пойдут... Кормить надо будет.
Из мужиков толковых правление сколотить...


3

Я непосредственный участник этой истории, многое мне рассказал сам Председатель, кое-что Хлеб. Кашевар заделался кем-то вроде няньки Бати (так мы прозвали Председателя). От него и от всех в тайне. Не раз выручал. Случалось, встанет Батя ночью и идет один на дальнее поле (любит он это место), Хлеб за ним с накидкой. Обгонит сторонкой, постелет на краю поля, камнями, чтобы ветром не унесло, прижмет. Батя придет, садится, ломая голову, как он прошлой ночью мог забыть накидку. А вроде, ни разу с собой и не брал. И сейчас уходил, накидка осталась на выходе председательского закутка. Проверял по отметинам, его ли. Его. Чертыхался. Рассеян, забывчив стал. А без подстилки заднице зябко - ночью островная земля после частых дождей с ветрами мокрая и холодная.

Председатель, подсобив грузчику с мешком, окликнул каргоофицера:
- Молодой человек!
Офицер встрепенулся. Он спал стоя, прислонившись спиной к борту гондолы ветролета, а ступали грузчики на сходни, вздрагивал, поправлял фуражку, повернутую козырьком на затылок, ему великоватую, и закладывал очередной палец в кулак. Профессиональный у каргоофицеров метод учета в погрузке-разгрузке, отработан, чтобы самим грузы не таскать.
- А! Что!
- Последние четыре мешка. Бензин принесите, пожалуйста, сюда. Я вспотел - боюсь на ветер из амбара выйти.
Офицер на тропке к сходням вежливо посторонился, пропуская грузчиков.
- Сорок четыре мешка, - протянул он кулаки с вытянутыми указательными пальцами. - Резвые у вас... Й-ее!.. - вдруг всполошился, обернулся к ветролету и спросил недоуменно: - Они... сорок человек, все на борту остались? Никто по сходням не спускался.
- Здравствуйте, молодой человек. Мы не виделись: на ужине вы не были. И успокойтесь. Полагаете, спрятавшись в трюме, кто-то покинет остров? Не бойтесь, я - председатель колхоза, взойду на борт, построю, посчитаю и всех уведу. Вахтенный на мостике спокоен, а вы так переполошились. Меня Председателем кличут, прозывают Батей, можешь и так обращаться ко мне,  - протянул Председатель руку.
- Здравия желаю, Батя, - почтительно, став в стойку 'руки по швам', поздоровался офицер и представился: - Помощник оф-суперкарго, оф-карго-трюмный. Отвечаю за сохранность груза, обязан находиться в радиусе ста шагов от борта и быть постоянно в поле зрения вахтенного. Я за груз, извините, испугался, - тихим оправдательным голосом дополнил офицер и в протянутую руку вложил в замешательстве кулак.
- Удобрения? Бензин? Ни того, ни другого не тронут.
- На борту, зачем остались?
- Вы не в курсе? Почтенный меняла Зяма распорядился полеводов после погрузки покормить на камбузе, - тряс Председатель в крепком рукопожатии кулак.
- А-а-а,  - протянул (от боли) офицер. - Меня в известность не поставили.
- Вахтенный в курсе.
- А-а. Здесь...  - офицер подвинул ногой поставленную на земляной пол амбара канистру, морщась и расклеивая пальцы, договорил: - почти три литра.
- Спасибо за довесок. Как звать-то?
- Иван.
- Я своего настоящего имени назвать не могу... Я и полеводы мои не всегда колхозниками были, мы  - рота морских пехотинцев 'овэмээр'. Спецназ. Слыхал о таких?
- Конечно. Мальчишкой мечтал служить в ОВМР, но войска расформировали. Вас, матросы говорят, на острове бросили, а шкипер считает - что в заточении вы здесь.
- Брешут. На сельхозработах мы  - на трудовом, как говаривал комиссар, фронте. Трудимся... как умеем. А ОВМР не расформировали - сократили. Мой полк, да - расформировали, но штаб остался. Штабным сельхозпродукцию поставляем... Сколько можем. Нам тыловики респираторные фильтры пересылают. Спецназовские. Знаешь о таких, видел? В секрете держались. Моя рота начала их испытывать накануне подписания мирного соглашения, так что, вряд ли еще у кого такие есть. Вот эти, - достал Председатель из пенала на поясе две таблетки. - В ноздри засунем, и в самом пекле - в Европе где-нибудь - выходим из ветролета на воздух без масок. 'Волки' обалдевали - за суперменов нас держали. Возьми, попробуй. Деваху свою наполошишь. Часа четыре действуют, после чистить надо.
- Спасибо. Босса и патрона, выйдем в океан, напугаю: в вахту взойду на мостик без без респиратора. Гюйсом только лицо прикрою - смешливый я, выдам себя.
- Не знаю как твой босс, а патрон Зяма о фильтрах знает - догадается.
- Тогда одного босса разыграю. Он рассказывал, шесть лет вы на острове. Одни. Без женщин... с проблемами... еду приготовить, постирать... напряжение снять.
- Верни-ка валюту.
- Что вернуть?
- Фильтры. Таблетки дыхательные, мы их 'валютой' называем. Перепутал отделения в пенале, возьми вот эти - очищенные. Будешь в ноздри совать, прежде высморкайся. Погоди... - Председатель рылся в пенале. - Верни и эту. Она вся в пенале пользованная: завхоз не забрал на прочистку. С ней не отравишься, но вести себя на мостике будешь неадекватно.
- Не помру, зато припугну босса, а то достал: молодой, вот и гоняет на вахту 'смотрящим'. Шести часов поспать не дает. А сплю, океан во сне один и вижу. А как - неадекватно?
- Смеяться будешь.
- Ну, скажите, не буду я смеяться. Стошнит, что ли?
- От валюты пользованной и неочищенной в носу щекочет, вот и будешь от смеха на мостике заходиться. В другой раз подарю. Твою каргокоманду Зяма впервой зафрахтовал, насколько навигаций?
- Пока на одну эту, а там как босс решит.
- А насчет женщин, мы ведь, трюмный, спецназовцы - тренированные: обучены без баб обходиться. Да и потом, готовить нам особо нечего, и стирать, сам видел, тоже. - Председатель одернул китель морского офицера - без знаков различия, надетый поверх одной тельняшки и кальсон. - А напряжение снять, проблемы здесь в деревне для полеводов нет - фельдшер наш на это дело охочь. Проблемы  - у меня. Камса - один, так фельдшера зовут, а полеводов - сорок человек, вот и бегают в соседнюю деревню. Мужики в сопки по бабам, хлопцы  на завалинку к девчатам. Боюсь, дети пойдут, а их кормить надо. Конфликты с соседями начнутся. Я, почему тебе рассказываю и спрашиваю, будешь ли на острове и в последующие навигации? Презервативы нужны. Зяма привозит, но дорого берет: за упаковку пучок петрушки и кулек укропа, в неурожайный год - четыре корзинки-плетенки. С тобой я бы менялся на это. - Председатель полез в офицерскую планшетку и вытащил наполовину предмет - пластину толщиной в два пальца. - Тушенку привезли не из черепахи?
- Черепаху всю... извели... Из пингвина... тушенка.
- Вот как. А отдает кониной,  - сглотнул слюну Председатель.
- След!?  - вырвалось у офицера. И он сглотнул.
Пластина  - из песка обожженного до стеклообразной массы  - видна была Ивану стороной с отпечатавшимся в ней следом. От обуви  - не простой, о 'следах' этих знал всякий.
- Так как тебя зовут, сынок?
Показывал Председатель пластину, сделав шаг в сторону, спиной к ветролету: закрывал собой, чтобы вахтенный с мостика не увидел.
Офицер долго не отвечал, рот раскрыв. Ему показывали  - так запросто! - 'след' от сапог, в какие были обуты разведчики впервой после хрона высадившиеся на материк Антарктида. Да какой! 'След', оставленный в обледенелом снегу - редкость, а тут - в песке! Да таких никто и не видел! Первопроходцы ведь тогда в скафандрах походили недолго - пришлось их на тулупы заменить, а вместо сапог валенки надеть и на лыжи стать. И не просто показывали, сделку предлагали!
- А?  - встрепенулся офицер.  - Иван,  - назвался вторично, шумно сглотнул и спросил: - Тот самый?
- Глазам не веришь? Тот самый. Протектор подошвы, видишь, 'зубастый'. Реликт. Но какой! Этот 'след' - в песке, как видишь. Ротные полевые учения проводил, нашел. Песком лед первопроходцы посыпали не из опасений поскользнуться, а чтобы обозначить тропку. Повезешь на Небо... Ты ведь не земляк, Ваня, - небен: фамилию свою не назвал. Там не рассказывай никому, что у меня на Бабешке выменял. Сам понимаешь, находку в тайне держу. Репортеры, менялы - ладно, но реликты у меня, военного, агенты Сохрана Исхода просто конфискуют. Бери.
Офицер взглянул на ветролет, и шепотом:
- Отойдемте в сторонку за стену.
- Вахтенный о нас, Ваня, подумает некрасиво, пошли в глубь амбара - в тень.
- Больше ста шагов будет  - тревогу подымет.
- Ладно, за моей спиной не увидит. Берешь?
Иван потянулся - к дару, как подумал по простоте душевной небена молодого,  - но Председатель с возмущением уронил пластину назад в планшетку:
- У меня что, тыщи таких. Тропка была в пять метров длиной - от палатки до отхожей ямы.
Офицер опешил и, поняв, что от него ждут, испуганно зыркнул на мостик с вахтенным: меняться  - ему, оф-карго - грузчику! Патрон узнает, на острове оставит.
- Как знаешь,  - согласился с опасением офицера Батя и спросил:  - Не знаешь, у вахтенного будет закурить?
- На... что... меняемся?  - сумел только промямлить трюмный обычную для менялы фразу.
- Достань сигарету мне закурить и расстегни набедренный карман, - я 'след' переложу. А через час, сюда загляну, вынесешь упаковку тушенки, - полез Председатель в планшетку.
- У меня нет.
- Ладно, карманы тюбиками набьешь, сколько влезет.
- Закурить нет: не курю я... В кармане блок целый.
- Блок! Не распакованный! А в каком кармане? Я не вижу.
- В потаенном... подшитом в штанине под накладным карманом.
- Понимаю. А залезть, надо молнию расстегнуть?
- Ага... Но в ширинке.
- Посмотри, вахтенный на месте?
- Ага.
- Моих видишь?
- На палубе никого, один вахтенный боцман на мостике.
- Поверни фуражку козырьком на лоб  - покажи этим боцману, что погрузка завершена, пусть думает, что мы с тобой без дела калякаем. Развернись к нему в пол-оборота и загибай пальцы, будто рассказываешь мне - одно, дескать, молодому офицеру надо, второе надо, третье надо. Молнию расстегну, и блок достану я сам.
- Ага. Только... я без трусов.
- Ваня, я хочу курить.
- Странно, боцман стоит  - не прохаживается... Только блок сразу спрячьте. - прошептал Иван и повернул фуражку козырьком на лоб.
- Не боись, Ваня. Загибай пальцы.
Трюмный пальцы загибал, а Председатель распустил молнию, сунул 'след' в карман, парню между ног, и достал блок сигарет. Упаковку заправил за резинку своих кальсон и прижал поясным ремнем офицерской портупеи, запахнул китель на пуговицы. А потянулся снова к ширинке, Иван отстранился, покраснел и, вытащив приобретение, молнию застегнул сам.
- 'След', в руках понесу - боюсь, сломается в кармане. Отвлечете боцмана?
- Ты пальцы загибай. Отвлеку. Попрошу проводить в трюм к лоботрясам моим.
- Так они не на камбузе? В трюме все!
- Ну да. Меня ждут, я их на камбуз поведу. И кока вашего мне надо разбудить - подготовить: он покормить четверых ожидает.
- В том трюме, в углу под парусиной, бананы... спрятаны.  - Офицер сорвался с места к гондоле, но Председатель удержал за плечо.
- Постой, Ваня! Не повезло тебе. Пусти козла в огород - одного, а здесь аж сорок изголодавшихся. Извини, Ваня, я же не знал. Запчасти и бензин приказал не трогать.
- Босс, проснется, голову мне оторвет!
- Так уж и оторвет. Вы спозаранку в 'Звездный путь' отбываете, ты на прощальный завтрак не приходи, больным скажись. Тушенку вынесешь, я тебя ждать буду с кружкой 'особливой' и котелком пюре - самогонку и закуску нашу фирменную отведаешь.
- Я не пью, мне нельзя  - я трюмами заведую. А про пюре из островной ягоды наслышан, от нее у вас шерсть по телу, зубы и уши такие. Босс вас 'чебурашками' зовет. Я спросил кто такие эти 'чебурашки', - так не сказал, слезу смахнул и меня в трюм крыс ловить отослал.
- Тогда киселя принесу. Попробуешь. Такого ты не пил.
- Заведовал трюмами,  - обречено поправился Иван и спохватился: - Мне тушенку вынести!? Мы же на блок сигарет поменялись.
Председатель ударил себя по лбу.
- Ах да! Извини. С памятью у меня что-то  - провалы случаются. Пальцы загибай, - полез он в планшетку. - Вот второй 'след'. Передашь своему боссу в компенсацию за бананы... Не посмотрел, блок сигарет, каких?
- Мальборо,  - ответил Иван, подставив Председателю накладной карман, закладывая пальцы в кулак и постреливая глазами то на мостик ветролета, то по углам пустого амбара.
- Да не дрейфь ты так... Как ты сказал? Мальборо? Ух ты!.. Ты, вот что, Ваня, послушай моего совета. Вернешься на Небо, 'след' сбывать не спеши. Ты молод - вся жизнь впереди, а на пенсии за реликт этот - к тому времени ценность его значительно возрастет - выменяешь себе отдельную комфортабельную блок-ячейку в Кремле Неба. В иллюминатор, и Марс, и Землю, и звезды будешь наблюдать.
- Если подружке одной... и отцу ее покажу? Он - земляк, знаток и эксперт по земным реликтам.
- Не советую, Ваня... Земляки  - они все менялы по натуре, хитрые в натуре. Объегорит, Ваня, - как пить дать. Так что, ни ему, ни подружке не показывай. Вообще, вы с боссом держите пока все в секрете, а я вам за блок Мальборо по 'следу'... по два 'следа' давать буду. Соберется по целой коллекции, вот тогда... Это же сенсация будет. Бомба! У меня ведь 'следы' разные: с презервативами впечатанными, с окурками, много со жвачкой и калом. Водородная бомба. Согласен, Ваня?
- Ага.
- Ударим по рукам?
- Ага... Какая у вас рука сильная!
- А ты, Ваня, не пальцы загибай, засучи рукава и грузи. Бицепсы нальются, как у Шварца станут. Впрочем, ты такого не знаешь. Киноактер. Жил до хрона.
- Шварценеггера знаю, картины с его участием не самые любимые, но смотрю.
- На Небе кино? В мою бытность это дело под запретом было.
- На паруснике у патрона видак есть, кассет полно. А на Небе под запретом и сейчас. Сохран Исхода не даст в Метро к червям 'заразе' попасть - кино для них, считают, пострашнее наркотика.
- Известно. Революции боятся. А ты, Ваня, извини,  - щупленький... и дохленький у тебя такой. Травку куришь?
- На Небе, пацаном был,  - залился Иван краской, - слышал, что в 'Печальных домах' больным как успокоительное дают, в Метро червям в пищу подмешивают, в Крепости же за наркотики - трибунал. Сюда плыли, с 'драконьего' шара сбросили на палубу мешочек с порошком. Шкипер, попробовал на язык, опием назвал и за борт высыпал.
- Мешочек себе оставил?
- Да нет, примотал к гарпуну и отстрелил из пушки 'драконам' назад в корзину; сказал - им на разговение, и парусов наших не тронут.
- Ладно, Ваня, заболтались. Пора моим лоботрясам угоститься и... честь знать. Верно? Ты постой минутку, я боцмана отвлеку... Вот возьми валюту. Подыши через нее энергично, а начнет в носу щекотать, разбуди суперкарго и веди в трюм показать пропажу бананов. Смейся, хохочи, валяйся по брезенту от рогота - не сдерживай себя. Не оторвет тебе босс башку. А полезет - ты ему 'след'...


Утром, после завтрака с прощальным застольем, Иван и босс его (старик  - коренастый с широченными плечами и высоким толстым загривком: настоящий грузчик) зашли к Председателю. Сторож вел по проходу спального барака, благодарные полеводы, - сытые, они валились на нары, лезли на второй ярус,  - пожимали офицерам руки. У занавески председательского закутка сторож заглянул за створку и спросил: 'А стоит будить?'. В ответ суперкарго показал, вынув чуть из кармана за горлышко, бутылку водки...
Председатель выставил штоф 'особливой' и приказал послать на кухню за закуской. Хлеб принес половинку батона и котелок пюре - все, что осталось от застолья.
Распили бутылку, раскупорили штоф. Пить самогон даже у настоящего грузчика русского меняльного флота оказалась кишка тонка - разбавлял водой. Закусывали офицеры батоном, а после как приняли по три кружки первача, нахваливали пюре. Полеводы эту мыльную с виду кашицу называли 'Отрадой', а ягоду, из которой приготовлена - 'оскоминой'. Во рту у гостей от нее так вязало, что заболевали зубы. Предпочтение отдавали закускам, приготовленным и подаваемым корабельным коком, да не всегда успевали ложкой зачерпнуть или вилкой подцепить.
У Председателя аппетита не было - отломил от батона, поковырял в пюре.
Смеялись с рассказа Ивана.
Он, спрятав 'следы' в рукавах комбинезона, ждал, пока вахтенный с Председателем покинут мостик. К сходням бежал, - осторожно, смотрел под ноги: опасался споткнуться, упасть и сломать невзначай бесценное приобретение, - поймал себя на том, что по обеим сторонам тропки, протоптанной босыми грузчиками, видит на песке следы- от 'сапог' тех самых разведчиков. В изумлении остановился, вытащил из рукавов реликты, сверил. Остолбенел и долго стоял, ничего не понимая. Вернувшийся на мостик и переполошившийся от вида застывшего в луче прожектора трюмного, боцман вдолбил ему, что облапошен. Бежать на камбуз к аферисту отговорил - 'Там сорок псов над мисками рычат. Кок заперся в холодильнике - спасает провиант'. Ждали, курили; Иван выкурил первую в своей жизни сигарету. Когда Председатель, наконец, объявился на палубе, пропускал на сходни подходивших от камбуза полеводов, офицер поспешил на борт. Проходимец, завидев парня и сказав, что не виделись 'вроде бы', распростер руки и обнял дорогого гостя. Спросил, как зовут, сам представился, извинившись за то, что не может назваться настоящим именем. Небен обнимался с земляком - что поделаешь: не останавливать же возражением: 'Мы знакомы. До сих пор в пальцах ломит'.

Следы 'зубастых' подошв по сторонам тропки Председатель не заприметил, потому поразился моему появлению у него в закутке. Я, пока пили и смеялись, выжидал за занавеской и воспользовался моментом, когда гости, опасаясь рукопожатий по пути на двор и обратно, отлить выбрались на крышу через потолочный люк .
Молча, не обращая внимания на Председателя (и тот делал вид, что меня не замечает), я вылил в свою бездонную кружку из штофа весь остававшийся первач и собрал в принесенный тазик заменявший мне миску остатки пюре. Присел у тумбочки и выгреб из нее туда же тюбики с тушенкой. На выходе из закутка пернул. Посчитал, что недостаточно громко, - стоял, ждал. Напрягся, выставив свой необъятный зад в тесных трусах, но, заслышав спускавшихся с крыши в закуток каргоофицеров, только пукнул.
А дело все в чем?
На прощальном завтраке я не был, не был и на ужине прошлого дня. После обеда до прилета ветролета менялы завалился спать у себя в кладовой, дрых, потому не слышал ни хлопка от снятия поля по центру защитного купола, ни спуска гондолы на ратушную площадь. А проснулся не, потому что проспался, а почувствовал, что с меня снимают обувь. Разув одну ногу, похититель сиганул за дверь. Я за руку его не схватил, подсмотрел одним глазом, хотя и без того был уверен кто он и знал, куда и зачем понесет мой ботинок. На кухню, испечь в духовке 'следы'.
Если бы и хотел, уснуть не мог: в столовке горланили 'И на Земле будут яблони цвести'  - меняла Зяма, кашевар Хлеб и бригадир Кабзон исполняли на три голоса. Сокрушался тому, что проспал ужин с крепостными гостинцами и выпивкой. Но не вставал, лежал тихо и ждал.
Сделав дело, Председатель ботнок обратно принес, но не обул, как бывало раньше, - бросил у ног. Это-то и обидело меня.
Полеводы носили морские боты, у меня, бывшего ротного каптенармуса, ныне заведующего колхозным хозяйством, одного оставались спецназовские ботинки. Их я, когда роту в Крепости арестовывали, снял и в ротном сейфе закрыл. На мою ногу простой-то военной и гражданской обувки не сыскать, а эти БККСКП  - ботинки крокодиловой кожи с кевларовой подошвой. Элементы протектора зубцы были подвижными для большей цепкости при беге по льду или подъеме в горах, за что спецназовцы окрестили эту часть экипировки 'щучья пасть'. Всем по индивидуальной мерке шили. У меня даже не с размером проблема была - крокодила с должным загривком сыскать не могли, чтобы носок бутсам скроить. Рисунок протектора действительно был схож с рисунком на подошвах сапог скафандров первопроходцев с Неба, и отличался только числом пирамидок: в протекторе ботинок овэмэровских их было на четыре штуки меньше. Использовал Председатель мой ботинок не впервой, но я с этого ничего не имел, как не намекал поделиться добычей или хотя бы угостить. А в этот раз, обидевшись, решил просто так дело не оставлять. Когда гости улеглись спать, я, нарочито подымая шум, таскал по амбару из угла в угол пустой ящик, будто проделывал неотложную работу. В перекур поднялся на мостик ветролета к вахтенному боцману и стрельнул у него сигарету. Чтобы больше оставить следов, три раза возвращался от амбара к нему снова ее прикурить. Удивившемуся боцману объяснил, что сразу выкуривать по целой сигарете мне запретил фельдшер, а прикурить в амбаре - нет в зажигалке бензина.
Две последние ходки я сделал по сторонам тропки, чтобы 'следы' не затоптали.
С кружкой и тазиком сходил в председательский закуток забрать выпивку, пюре и тушенку, а отправил Председатель четверых полеводов топинамбур на ветролет грузить, обогнал тех и притаился в темном углу амбара. Звено Селезня крутилось, расставляя у порога мешки, на виду у вахтенного и заспанного каргоофицера, тем временем сам Председатель инструктировал тридцать шесть полеводов, выползших из подполья и затаившихся в тени амбара.
 - На время проведения операции вам возвращены фамилии, имена, звания и должности. О соблюдении воинского долга и чести овэмэровца говорить не к месту, как вы понимаете... Просто соблюдайте субординацию... Запчастей, бензин не трогать. От съестного следов - шелухи, кожуры, корок - не оставлять. Чтоб от пуза наелись.
Кто-то возмутился:
- Куда их девать, товарищ полковник? Ранцы взять запретили.
За что полковник отчитал:
- С Неба свалился, сержант? Все подчистую съедать - с шелухой, с кожурой. А боишься поноса, у тебя в отделении трое рядовых - им скармливай. Не откажутся. А в запазухи и трусы прятать - дневальному, деньщику, лейтенанту, мне и прапорщику.
- Дрыхнет, дуболом,  - сплюнул Селезень (это про меня; обозвал бы как-то иначе - лежебокой, боровом, жирным, - а за дуболома он мне ответил).
- Чего же не пошел, не разбудил, сержант?
- Прапорщик в лаз не пролез бы, товарищ полковник.
- Лейтенант,  - позвал комроты.  - Комиссаров... Да разбудите же, алкоголика... Вся надежда на тебя, лейтенант. Вахтенного на пол, под стол ложи, но чтобы на мостике только его чучело стояло. Совратишь, успех операции обеспечен... Халат у тебя постиран... Подмылся?
- Т-т-так точно. Продевезент-т-тефицирован.
- Тушенку и жопой жрал,  - проворчал Хлеб, последним вылезший из лаза. За собой он втащил и сейчас пополнял топинамбуром мешок.
- Три наряда внеочереди.
- На кухню? Посуду мыть?
- Гальюн чистить. Не слышал? И ты спишь, ефрейтор Хлебонасущенский? Я на время операции звания и должности вернул, о субординации говорил.
- Виноват, товарищ полковник. Не слышал. Задержался: чучело, полз, за что-то зацепилось.
- Рота, слушай приказ... землю с трусов стряхнуть, с колен и локтей счистить, не дать вахтенному и каргоофицеу заподозрить неладное.
- Боцман на чеку. Пока. А офицер... стоит и спит, сосунок.
- Разговорчики в строю, сержант Селезень... От амбара по тропке к сходням идете с мешками четверками. Первая прошла, каргоофицер заклевал носом, - вторая пошла. Работать слаженно, с огоньком, нога в ногу, но чтобы приемщик спал и у вахтенного - твоя задача, лейтенант - комар носа не подточил. Пройдет все гладко, в награду прикажу каптенармусу выдать боты... Внимание. Первая четверка, товсь. Комиссаров, становись в первую четверку вторым. Селезень, за ним пристройся и распали его, сержант. Не увлекись, а то у военврача на мостике пылу не хватит. Сержант Кобзон, поведешь первую четверку, и последнюю ходку твоему отделению сделать. Ефрейтор, поддашь лейтенанту мешок. И отсыпь 'грушу': чучело изомнется, и лейтенант не утянет... Первая четверка... пошла...
...Когда Председатель 'след' на блок сигарет обменивал, а Иван пальцы в кулак закладывал, я, стоя в темном углу амбара, был не рад своей затее. Полковник учует, разве что напугается, а вот каргоофицер заметит, не хватила бы небена кондрашка.
С Иваном что-то такое могло бы приключиться, но чуть позже и по другому поводу. Привыкший подсчитывать все, что пополняло или покидало судно, он, посчитав полеводов на сходнях, загнул четыре пальца на одной руке (десятки) и... ни одного на другой (штуки)! Пересчитал по головам в строю - сорок!
Председатель отдал команду:
- В спальный барак, проспаться до прощального завтрака с почтенным менялой Зямой и его каргокомандой... шагом... арш.
- Й-ее!!  - вскричал Иван и бросился догонять колону. Пристроился у плеча Председателя и заканючил: - Маму забуду! Батя, забери из гондолы четверых.
На что был обнят за плечи со словами:
- Пробирка у тебя, небена, мама? Я, - офицер, имею честь, потому заверяю, в гондоле было сорок человек. За сорок первым, сорок вторым, сорок третьим и сорок четвертым мешками четверо грузчиков вернулись к амбару скрытно от тебя. А Чебурашка, Ваня, - милый лопоухий герой мультфильма, его друг крокодил Гена ему песню пел: 'А я играю на гормошке, у прохожих на виду. К сожаленью день рожденья только раз в году'. Душевный мультик. Ты попроси у патрона кассету, должна быть. Не дурацкий 'Терминатор' с Шварценеггером.

Расстались друзьями. Суперкарго, прощаясь, топтался у занавески в надежде заполучить в подарок штоф самогонки. Председатель предложил котелок пюре, принесенного Хлебом на пробу еще перед вчерашним ужином (сунул 'Отраду' в тумбочку - с глаз долой, когда тушенку уминал; как я, балда, не заметил, когда из тумбочки тюбики выгребал, целенький котелок пюре!), и вернул Ивану блок сигарет. В Антарктиде он мог сигаретный блок обменять на настоящий 'след'. Забулдыги на Руси промышляли их сбором, наткнувшись - по чистой случайности, после долгих поисков - на уцелевшие тропки первопроходцев. Ибо только здесь, на южном материке планеты, и нигде больше, была произведена та первая высадка на послехронную Землю, только здесь разведчики с Неба, прежде чем надеть тулупы и стать в валенках на лыжи, могли оставить на снегу следы от сапог скафандров.
Все же одну пачку гости упросили оставить. Иван достал ее из блока, а оф-суперкарго запихнул в руку Председателю со словами:
- Кури наздоровье. К весенней навигации напеки сотню таких 'следов'. 'Мальборо' не будет, но по кульку 'Крепостных' за штуку обменяю, по два кулька за 'следы' с впечатанными предметами. За презервативами и жвачкой, - жаль 'тампаксов' нет, - пришли ко мне на борт. Окурки... На будущее уточню какими сигаретами была снабжена экспедиция, а пока эти используй. Ну, а говно, оно и в Африке - на Земле и на Марсе - говно.
- Не скажи,  - не согласился Председатель, - у меня мужики и хлопцы пюре, да киселем ходят. Топинамбур вареный и кисель из ягоды 'оскомина' входил в рацион экспедиции?
- Ты прав, проколоться можно. Так мне и говно посыльному выдать? Кстати, шкипер жаловался, твои мужики, ночью ветролет загружали, все гальюны засрали.
- Пусть старик простит: когда им еще выдастся на унитазе посидеть, у нас в нужнике - на корточках. Экспедиция, должно быть, питалась концентратами из марсианских кораллов цвета съестных продуктов, так что и ваше говно не годится. Купцов с Неба подойдет. Впрочем, стоит кому-нибудь догадаться посчитать пирамидки с 'зубами' на подошве, а проще, задуматься, откуда у первопроходцев песок в Антарктиде. Не с Неба же, и не марсианский. Тогда капец нашему бизнесу. А полеводов к ветролету я подошлю, вычистят гальюны. На удобрение пойдет.
- Не утруждайся, Председатель, кок на палубе с 'берданом' заряженным солью поджидает. Твои... полеводы ему камбуз в скотный хлев превратили. И, слышишь, гудок? Отбываем мы. Силычу мой привет.

А предшествовало Батиной афере и моему розыгрышу вот что:
Русский меняла Зяма на Бабешке объявился в неурочное для него время - поздней осенью: урожай трех островных колхозов им уже был вывезен. Его парусник пристал к берегу неподалеку от деревни тогда, когда полеводам колхоза 'Отрадный', зима еще не наступила, уже и холодно, и голодно было. Ожидали выдачи морских бот (с весны ходили босиком) и питались третью неделю одним пюре с киселем. Обычно в самой бедной на острове деревне меняла свой ветролет садил по пути к причалу, загруженным в колхозах 'Мирный' и 'Звездный путь', что в деревнях Мирное и Быково. Противник пьянства на борту, он давал развлечься каргокоманде: последней выгрузке ветролета и пополнению трюмов парусника предшествовал традиционный банкет по случаю завершения меняльных сделок и отплытия в Антарктиду. А тут, вдруг на удивление, Зяма не только объявился неожиданно, но и изменил правилам - сначала наведал отрадновцев. Причину тому знали Председатель, я, Хлеб и сам меняла, разумеется.
В столовой за чаркой Батя и Зяма 'ударили по рукам': договорились обменять сорок четыре мешка топинамбура на заправку зажигалок полеводам. Те, услышали, обрадовались, хлопали в ладоши, на время оваций перестали даже выдавливать и высасывать из дарственных тюбиков тушенку.
После ужина, гости улеглись спать, Председатель привел звено Селезня в амбар. Мешков с топинамбуром отсчитал сорок четыре: по количеству зажигалок в деревне Отрадное, то бишь числу сотоварищей коллективного хозяйства 'Отрадный'. Вспомнив, что сорок четвертый мешок с чучелом вахтенного притащат в амбар по подземному ходу, один убрал за выгородку. Что в мешках с 'земляной грушей' спрятаны контрабандная самогонка и оскоминовое варенье товарищи, разумеется, не знали. Знали: я - производитель, кашевар Хлеб - разливщик, и сам председатель правления колхоза - укладчик. Лично штофы и банки в топинамбуре прятал - ни кому не доверял.
Проинструктировал полковник роту и, пока солдаты таскали мешки, посматривал на ветролет - прикидывал чем можно поживиться. Сразу как прибыли гости приметил, что каргоофицеры ему незнакомы, значит, на острове раньше не бывали и им здесь все в новинку. Потому-то за идей плана предстоящей операции в карман не полез. На ветролете оставались трое: кок на камбузе, вахтенный боцман на мостике и дремавший у бортовых сходней молодой оф-карго, последнего Батя и избрал жертвой аферы для личного прибытка.
Менять самогонку в Антарктиде Зяма попробовал прошлым годом, оказалось удачно, этим прибыл специально за большой партией. Меняле подобный промысел - дело привычное, а Бате - офицеру - претил. Держался, пока жизнь не заставила.

* * *


Пересилив нестерпимое желание закурить, Председатель вонзил в песок лопату. Копал глубоко, добрался до слежалой земли и в нее углубился на полметра - эту ветром не раздует. Опустился на колени в выгребную кучу, полез в подсумок на поясе. Упаковка тушенки была оригинальной (обычно для пищевых концетратов - 'кирпич' с клапаном на углу или тюбик с колпачком) - емкость, сформованная и оформленная графически в образе пингвина.
Когда в первый раз угостил Зяма тушенкой, я струей попал себе в нос. Чихая и кашляя, возмутился: 'Какой дизайнер-болван придумал!'. Я выполнял инструкцию для потребителя: свернул птице голову и содержимое высасывал через клюв, надавливая в местах под крылышками. Председатель, когда и полеводы принялись сворачивать 'пингвинам' головы, поднялся из-за стола, не притронувшись к своей порции: с детства он не ел птицы, в родительском доме, а позже в академии и при части держал голубей. Ушел на берег - к чайкам, прилетевшим к острову за парусником. Каждый раз часами проводил с ними время, кормил из своей пайки, но ни одну на острове не оставил, прогонял следом за отчалившим кораблем.
'Пингвин' был пустой, разрезан по хребту, в голове через уши пропущена бечевка - амулет Председатель повесил на шею. Достал из подсумка еще одного 'пингвина' и уложил на дно ямы брюшком вверх. Сориентировался на местности и развернул птицу клювом на запад ластами на восток.
Сел на прогревшуюся от колен землю и, махнув рукой с соглашательским 'Ай!', достал-таки сигареты. Проворачивая в пальцах, рассматривал на всех шести гранях пачки изображения - они здесь на краю поля, на острове посреди Тихого океана, за четыре тысячи километров от Антарктиды казались необыкновенно красивыми. 'Марл-бо-ро', - прочел вслух. Такие у него первые за все годы на острове. Зяма на обмен привозил 'Крепостные' и 'Гродно' (не помнил: то ли былинный герой с таким именем был, то ли - город в России), но те россыпью в кульке из бумаги. Сигареты, не успевал моргнуть, мужики 'отстреливали', а кульки из листов старых иллюстрированных журналов хлопцы воровали. Привозил Зяма из Антарктиды и самосад, так тот каким-то странным был: курили самокрутки в поле, выдыхаемый дым искрился - боялись, вспыхнет воздух синим пламенем, опалит. Но все равно, ни 'Гродно', ни 'Крепостные', ни самосад не сравнить с той заразой, что приходилось курить на Небе - махра из марсианского коралла цвета табака.
Вздохнув, Председатель пересилил соблазн и положил пачку на песок поодаль. Посмотрел по сторонам. Хотя кому здесь быть? Не шляются ночами на Земле, тем более - по острову, с Богом забытыми поселками Мирный, Быково и несчастным Отрадным.
Расстегнул и сбросил с себя портупею.
Снял кальсоны.
Присел над ямой.
У стянутой тельняшки отрезал ножом рукав по локоть, у кальсон вырезал квадрат в месте поцелей и оторвал завязки, сложил все аккуратно, свернул трубочкой, перевязал одной завязкой и засунул в амулет на шее. Другой завязкой стянул в тугой сверток тельняшку с кальсонами и опустил, накрыв 'пингвина', в яму. Вспоминал, правильно ли - ластами на восток - уложил. Забыл, как покойников - головой на запад или на восток - в могилу кладут. Так и не вспомнив, засыпал яму, холмик оббил и огладил лопатой. Хотел выложить черенком лопаты в песке крест, но передумал.
- Похоронил, земля пухом... А это на память, - поправил Председатель на груди амулет.
В глазах навернулись слезы. Не потому, что всплакнул, просто, фильтры в носу засорились. Щекотало  - пора было заменить валюту.
Высморкался. Две отправленные в ладонь таблетки положил в пенал и вытащил пару других, с кулака, зажимая ногтем большого пальца поочередно ноздри, втянул их вдохами в нос. Подышал и чертыхнулся в голос:
- Че-ерт! Опять перепутал!
Снова высморкался, поместил таблетки обратно в пенал, достал другие из другого отделения и заправил в нос. Подышал. Теперь не щекотало.
Лег на спину и энергично проделал упражнения на укрепление пресса, заодно согрелся - голому, ему стало зябко. Сел размять торс и плечи, увидел перед собой на песке пачку сигарет - совсем о ней забыл.
- Ай!
Красную ленточку потянул, срезая целлофан позабыто-неумело, отвернул крышку коробки. Сигарету подцепить не удавалось: под ногтями 'камни' соляные - не ухватить. Пробовал щелчком выбить из туго набитых рядов... да так и замер. Поразила идея.
- Из ягоды делать сигареты. Почему бы нет? Пюре 'Отраду' делаем, кисель и варенье варим, самогонку гоним. Порезать мелко, высушить и завернуть в журнальную иллюстрацию - и готова... 'козья ножка'. Не хуже цигарки 'крепостной' будет, и уж, точно, самокрутки с самосадом, а лучше махры из коралла и подавно. На подсолнечное масло выменяем у мирян, на сливочное - у быковцев. С Зямой по рукам ударю: к самогоночке и варенью курево в комплект... Нет, это должны быть не 'козьи ножки', а сигары - такие, как до хрона кубинские. В футляре керамическом. Глины на острове навалом. Слепить, обжеч, как 'след', закалить на ветру, - зазвенит футляр. По нему название: Oscomina. Силыч, резчик-любитель, клинковой резьбой нанесет. Хотя нет, такое название неблагозвучно - нужно другое придумать.
Председатель, было, снова принялся щелкать по пачке, но замер и вскричал:
- Чего это я!! Какие к черту сигары из оскомины - нет больше ягоды. Перевелась и запасы съедены. От этой тушенки склеротиком станешь!
Сплюнул зло.

Прогрессирующая забывчивость пугала и угнетала Батю. Первый симптом болезни он отметил той же осенью, когда выменял 'след' на 'Marlboro'.
После как каргоофицеры ушли, достал, чтобы перебить соблазн раскупорить пачку сигарет, 'пингвинов' - оставшихся в карманах кителя, потому не пополнивших мне тазик. Вспорол ножом животы, тушенку - в котелок. Съел все и уснул. А утром, пробудившись, осматривался по сторонам - никак вспомнить не мог, что за помещение с голыми из рифленого листового металла стенами, таким же полом и потолком; лежит в гамаке, из котелка воняет... Где он, что здесь делает? Заприметив дюжину распотрошенных 'пингвинов' в углу, икнув с отрыжкой, вспомнил: полковник он, некогда командир роты спецназа, теперь председатель колхоза. На Земле он!
Поначалу испугался: не старость ли подкатила, не маразм ли на носу, не конец ли близок?! Впрочем, смерти не боялся: жизнь тошная, хуже не бывает. Уж это-то он помнил.
Среди полеводов были мужики примерно Батиного возраста (я - одногодок), даже старше, но никто на забывчивость не жаловался. 'От 'Гродно' или самосада? Вряд ли: мужики не меньше моего выкуривают; в Крепости на Руси все курят, - искал Батя причину недуга. - Черепашью тушенку ел, не было провалов в памяти, а из пингвятины Зяма привез, - начались. Полеводы не жалуются, они тушенки едят меньше - не научились выгодно меняться. От нее, от заразы'.
В том, что забывчивость у него неспроста, Батя убедился с прибытием на остров американского менялы, который подарил ему тушенку из черепахи, не в пакетах-кирпичах, как раньше, а в 'черепахах' литровых. Только оторвал, достав из панциря, черепахе хвост, как услышал топот по бараку. Завхоз (я) к нему в закуток летел тушенку оприходовать. Бросился прятать. Я черепаху нашел и показал злорадно на шейке неприметную предупредительную надпись: 'Переедание тушенкой опасно: провоцирует рассеянность и забывчивость, в тяжелом случае - амнезию'.
Провалы в памяти случались все чаще и были все глубже, а наступало просветление после как съест варенья, замешанного с маком. Как и чем ускорить полный возврат памяти открыл уже чуть позже и случайно. Так:
Одним утречком Батя выглянул в потолочный люк и увидел: сорок человек слоняются туда-сюда по ратушной площади у гондолы ветролета. Прочел надпись по борту: 'Патрон Зяма'. Какого черта, подумал, ведь укроп и петрушку отгрузили. Присмотрелся. Не слоняются полеводы, а маршируют строевым. И выглядят по-военному: тельняшка под пояс заправлена, голенища бот раскатаны, пряжки ремней на трусах надраены. Каргоофицерам честь отдают. Ему, заметили, отдали!
Вспомнил, что полеводы и должны быть в одном исподнем, но не мог вспомнить почему - в тельняшках, трусах и морских ботах. Кто они такие? Сам кто он такой?
'И тоже,  - посмотрел себе на грудь,  - в тельняшке'!
- Эй! Ты... в ботинках! Подойди!  - подозвал толстого лысого гиганта. Меня.
Пока я нехотя поднимался с корабельных сходней и вразвалку плелся к бараку, Батя присел на столе, только голову оставив в проеме люка, пошарил рукой кругом в поисках жбана с вареньем, но нащупал кружку с киселем. Выпил - опомнился чуть: 'Я - председатель колхоза 'Отрадный', и зовут меня Председателем. Обзывают - Батей. С провалами в памяти могут и переизбрать. А этот лысый кто? В ботинках. Завхоз Силыч... Лебедько! Прапорщик!'.
- Чего надо, полковник? - спросил я.
- Че-е-во?
Выроненная пустая кружка упала на босую ногу, скатилась по столу и загрохотала по полу.
Я выплюнул и торопливо затоптал ботинком в песке окурок, вытянулся, козырнул и доложился:
- Ротный каптенармус прапорщик Лебедько по вашему приказанию прибыл!
- Это... вольно... Собери у роты боты. - Отдал распоряжение и, пораженный, закрыв люк, слез со стола. - Меня полковником назвал? Едри твою мать. С какого такого лешего? Кальсоны на мне гражданские. Но... - тельняшка... Е-едри тва-аю мать! Под тельняшкой - портупея! Где жбан?!
Кашевар от столовой заорал: 'Сне-е-дать! Сты-ы-нет'! Батя снова залез на стол, приоткрыл люк и ждал, пока все не уйдут строем завтракать. Вылез на крышу и пробежал по ней, пригнувшись, в опасении, что заметят со сторожевой башни. В конце барака вправил в ноздри валюту, спрыгнул на землю напротив входа под купол и поспешил в направлении дальнего поля. Хотел уединиться, чтобы вспомнить все, наконец.
Бежал, защекотало в носу,  - понял, что по ошибке достал из пенала использованную валюту. Но не менял  - не до того.
'Я в портупее. Полковник!.. Тельняшка, трусы синие, поясной ремень с якорем на бляхе, боты - обмундирование матроса береговой охраны Крепости,  - рассуждал Батя на бегу. - На сельхозработах сейчас? Что-то припоминаю. Ну, точно! Матросскую форменку обменяли на семена и химудобрения... Но просто ли на сельхозработах? Что как с секретным заданием? А я ни черта не помню! Косим под колхозников с задачей, например, выявить контрабандистов. Этот Зяма, явно не простой меняла - возит с острова на материк самогонку... Е-едри тва-аю мать!! Он мою самогонку возит! Силыч ее из топинамбура и оскомины гонит'.
В носу защекотало нестерпимо - захихикал.
'Зяма в прошлые навигации ветролет свой сначала загружал в колхозах 'Мирный' и 'Звездный путь', а стал мою самогонку и варенье брать - в Отрадное прежде наведывается. Мои мешки с топинамбуром, штофами и банками укладывает на дно трюмов, поверх - мешки с урожаем других колхозов, таможня и остается с носом'.
Хихикал.
'Стоп! Колхоз 'Звездный путь'... Звездный... Силыч обут в БККСКП! 'Щучья пасть'! Мы не береговая охрана, мы овэмэровцы'.
Смеялся...
- Товарищ полковник!.. Да постойте же!  - услышал Батя позади мой голос.
Обернулся - завхоз догонял.
- О-о... о-овэ-мэ... мэровцы мы. Ха-ха-ха...
Хохотал.
- А вы забыли?  - подбежал я запыхавшийся. - С памятью у вас что-то неладное. Сколько раз я инструктировал, высморкались, фильтры, положите в отделение пенала - то, что слева; из правого отделения берите очищенные фильтры, засуньте в нос и помните, что вернуть в пенал должны - в левое отделение.
- А не проще, мне, - подавил хохот Батя, - использованную валюту в планшетку класть?
- Не пойдет, пенал не из кожи, из коралла  - 'дышит', потому валюта не усыхает, - возразил я, полез в Батин пенал и достал две таблетки. - А ну-ка, ну-ка! Да вы пенал носите не с левой, а с правой стороны. Все так: я вчера у вас - вы в отключке были - забрал на очистку чистую валюту.
- Прекрати 'выкать', и дай закурить, - потребовал Батя.
- 'Могилев' будешь? - Я сигареты 'Гродно' называл по имени этого былинного героя, да и город вроде такой помнил.
- Раскури. Что за спектакль устроили на площади? По строю соскучились?
- Так ты же приказал.  - Удивленный, я заложил себе за ухо и полез в кулек за второй сигаретой. - На банкете. Перед Зямой марку держал... Закрой пламя от ветра... Приказал мне: 'Вы, прапорщик, гланды... не топите. С подъемом, роту... на плац'! Ну, я... и посчитал, что... строевой заняться. Петрушка... и укроп загружены... И по правде... сказать, соскучились мужики... и хлопцы по уставным... отношениям... Может, возвернем? Порадуем... Хорошо... раскурилась.
- Нет уж! Хрона с два. Будут свои 'нолики' и 'крестики' получать. Дай ту 'могилу', что у тебя за ухом, и зажигалку - я сам раскурю. Послушай, вот не поверишь, у меня и с порченной валютой в носу память просветляется. Ей-богу.

После того случая, как что Батя забудет,  - за жбан с вареньем и таблетки порченые в нос. Валюту в нос под куполом совал тайком от полеводов - подумают рехнулся председатель правления.
Завязать с тушенкой ему надо было давно, не тянуть. Это же смешно: никак, бывало, не вспомнит, что проставлять полеводам в табеле за невыход на работу - 'нолики' или 'крестики'. Чаше всего склонялся к 'нолику' и проставлял, а на поверку оказывалось это дежурство сторожем и отсутствие по болезни - отработанный день. 'Галочки' - 'выход на работу' - в журнале не ставил, чтобы карандаш не переводить. Зато в 'крестики-нолики' играет - равных ему нет. Чемпион.
Как-то в спешке Батя съел варенье без мака - получилось, но не столь эффективно, как с ним. Вспомнил: полковник, командир роты спецназа он, но что и на должности председателя колхоза - только, когда разнорабочий Тонна поздоровался:
- Доброго вам завтрака, Председателя-сан.
А с маком у Бати такая вышла петрушка:
В прошлую весну посеял на дальнем поле мак, все время пока тот цвел, полеводы красные цветы маскировали стеблями здесь же растущего топинамбура с желтыми цветами. А ну как соседи миряне определят, что за посевы, и тоже примутся выращивать мак - создадут конкуренцию. По осени предложил урожай Зяме.
- Да ты что, дружок! Опий предлагаешь! Сколько моих коллег поплатилось, не знаешь? Нет уж. Самогонку и варенье - ладно, но наркотик - нет!
Чалму в охапку и дал деру из председательского закутка.

Ухватить сигарету 'камнями' Председателю удавалось, но вытащить никак, только фильтры потрепал. По прошествии чуть ли ни двух минут безуспешной возни, стукнул себя по лбу и прокричал громко, разъяренно:
- Та-а-ак!! В завязку! Полную!
В стороне от первой вырыл вторую яму, высыпал в нее из подсумка 'пингвинов', уложил всех ластами на восток и закопал. Песок разровнял и разгладил ладонями. На этой могиле крест выложил, но, передумав, потер.
- Лучше голодным буду, чем идиотом. Забыть  - сокрушался  - про вторую ленточку!
Ругая себя, усевшись между могилами, Батя принялся отколупывать в пачке эту самую вторую красненькую ленточку, потянув за которую и вытащил, наконец, одну сигарету до половины. С нетерпением поднес ко рту, подхватил и вытащил губами за фильтр.
- Не мохра, не махорка, не 'Крепостные', не 'Гродно' тебе. 'Ma-rl-bo-ro'!
Прикурил от зажигалки в золотом корпусе. С этой старинной вещицей никогда не расставался: подарок любимой женщины, на которой так и не женился - хрон помешал. Лицензию на бракосочетание им не дали - на том основании, что получили места в Анабиозарии Исхода. На орбитальном Небе любимая, пробужденная от анабиозного сна раньше него, сошла с ума и скоро умерла. Зажигалку подарила на Земле, еще до хрона, после ужина в ресторане и ночи у него в офицерском общежитии. В четыре утра их разбудил шум и беготня по коридору: Капитан бин Немо вышел в телеэфир по всему миру со своим ультиматумом - людям, кто хочет выжить, убраться с Земли. Утром этим зачинался день одиннадцатого сентября - его День ангела и скорбный день атаки террористами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, происшедшей за тридцать лет до его рождения. Теперь вот, и день начала хрона. В Анабиозарии, когда укладывали спать в ячейку, зажигалку спрятал тайком за щеку.
Затянулся.
Дым выпустил 'колечком'.
Затянулся еще раз... и оторвал фильтр: с ним,  - самосад, 'крепостные', 'могилу' и махру из коралла цвета табака курил, - не забирало.
По профессиональной привычке спецназовца-засадника сигарету держал спрятанной в кулаке. Это незабытое им правило несколько смягчало укоризну его-председателя его-полковником: 'Достать из пачки и выкурить первую 'мальборо' ты, когда намеревался? Когда добудешь еще такие же сигареты, или, когда на остров прилетит ветролет за ротой'. - 'А и хорошо, что не удержался: прилетел бы ветролет, а я своими 'камнями' колупался бы в фильтрах', - оправдывался 'председатель' перед 'полковником'.
Полного кайфа, как мечтал, не поймал: выдыхать дым приходилось через рот, а любил через ноздри. В носу валюта. Попытался попробовать. Дым приятно щекотал в носоглотке... Чихнул. Зачихался. А втягивал в ноздри новые таблетки, наглотался 'больного' воздуха. Правда, не испытав при этом ощутимого отравления. Надышаться так случалось и раньше, однако с удивлением отмечал, что островной воздух так пагубно, как в других местах - в Европе и на североамериканском континенте, особенно, - не подействовал. Относил это на счет удаленности от континентов - меньшей по этому концентрации ядовитых составляющих в атмосфере. Но вместе с этим знал, что жители двух других на острове деревень оберегались тщательно - ни на минуту не снимали респираторной маски. И этому странному явлению, как и амнезии своей, искал объяснение. В конце концов, пришел к выводу, что причиной тому пингвинья тушенка и ягода-оскомина: ни в Мирном, ни в Быково тушенку такую не ели и о ягоде ничего не знали. Потому, что дешевых 'пингвинчиков' Зяма возил только ему, и росла оскомина только в земле его колхоза, на одном к тому же поле - дальнем.
Выкурив сигарету, вспомнил, что у зажигалки есть особенность - в корпус встроен мундштук. Заправил окурок и высмолил бы весь без остатка, да вспомнил об обещанных суперкарго и Ивану 'следах' с впечатанными предметами. Затушив пальцами, бычок положил в пистон планшетки и, повторив 'ай', послав подальше 'полковника', выкурил еще одну сигарету.
После смотрел в небо. В тучах, оно оставалось темным, но уже ненадолго. Надо до рассвета поспеть в деревню, чтобы до подъема успеть надеть другое офицерское исподнее. Новенькое.
Встал, подошел к краю поля с взошедшими ростками и сел здесь, подложив под голый зад планшетку. Сидел, смотрел на всходы. Вспомнил, как прадед рассказывал про Афган, где пришлось повоевать смолоду. Старик шепелявил: 'Летом там поля крашные, крашные. Крашатища. Но от 'заразы'!... Смотри, внучек! Ширяться будешь, а хуже того 'баянами' приторговывать, - руки и ноги пообломаю'.
Батя протянул босые ноги, зарылся пальцами в пахоту. Земля еще хранила вчерашнее тепло, значит, должно быть, и по ночам всходы подымались.
- Не мак, конечно... Раз опий нельзя, цигарки 'конопляные' будут. Прости, дед. Сам курить не буду, обещаю. Мужикам и хлопцам не дам. У меня, дед, положение безвыходное: голодные полеводы - не солдаты, не прикажешь пасти заткнуть.
Вдруг в небе посветлело: луна пробилась сквозь тучи.
- Это твой, дед, знак? Ты благословляешь? Впрочем, святым ты не был, как и я не буду. И Господь меня еще покарает. Уже покарал: в преисподней гореть или в колхозе этом пахать - все одно... Все мы, люди, наказаны: не в аду горим, так на Земле вымираем и на Марсе с ума сходим.

Батя снял с портупеи комлог, поднес аппарат близко ко рту и начал неспешно, тихо наговаривать в диктофон:
- Ну, о чем этим разом?.. День прошел обычно: подъем спозаранку - и в поле на прополку, без завтрака; обед - пюре 'Отрада' - и в поле на прополку, до ужина; в ужин по кружке киселя - и в поле на полив, до отбоя.
Завхоз доложил, что засушенная оскомина - запас прошлогодний - закончилась. Нет ягоды - не из чего будет 'Отраду' готовить и варенье варить. Не растет, и оскоминица куда-то - во второй уже раз - пропала.
Довольно удачно поменял петрушку и укроп на макароны. И бензина Зяма не пожалел... Макарон до того как поспеет молодя 'груша' хватит, а там... Не родит, видать по всему, топинамбур в этом году. Заголодуем. На киселе одном без закуски станем кончеными алкоголиками. Не приведи, Господь.
Кстати, рецептик для памяти:
'Земляную грушу' потереть на терке.
В 'белену'  - так Силыч называет тертую на терке 'грушу' - добавить одну ягодку-оскомину на тазик надранки. Ягодку - не засушенную, выкопанную и снятую с оскоминицы на заре. Соль добавить по вкусу, обязательно крупно порубленную, и не в тазик, а уже в ямы с надранкой, прокисшей и почерневшей. Тщательно перемешать и взбить, непременно в полночь. Ямы накрыть.
Забродит до консистенции пивного сусла, в полночь добавить еще три кг. ягод на яму и дать побродить сутки.
Завоняет из ям дрожжами, сусло переложить (непременно руками) в кастрюли и сварить кисель; ему - в темноте и прохладе - дать побродить и только потом залить в самогонный аппарат и гнать.
В первач добавить по ягоде на штоф и чуть настойки из лепестков цветов 'груши' с 'анютиными глазками' - 'Особливая' получится.
Вот таков рецепт.
Если в кружку с 'Особливой' подсыпать пороху, вдохнуть, выпить, выдох поджечь от зажигалки - пламя, как из огнемета. Забава полеводов. Поплевать факелами, этим хлопцы развлекают мирянских девушек на посиделках и от парней местных отбиваются. Станут во фронт, махнут разбавленного самогонкой киселя из фляг, выдох подожгут от зажигалок и залпом  по кодле с дрекольем.
Что еще?.. Память у меня все ухудшается. Просыпаюсь, за банку с вареньем и валюту в нос: вспомнить, где я, кто я. Боюсь, мак закончится, склеротиком-маразматиком стану...
Ах да, открыл пачку 'Мальборо', с фильтром сигареты не пошли.
Да, самое главное: похоронил 'пингвина' и исподнее. Первого в знак того, что пингвиньей тушенки больше ни на зуб, а второму срок годности вышел. Кальсоны у меня были неуставные, вязаные из нитки коралла цвета неба 'теплого'. Жена племянника пару связала и подарила ему и мне. На Небе не носили - берегли, чтобы взять в кампанию на Землю. В прошлом плотной вязки, вытерлись до дыр. Сейчас пойду, надену новенькое исподнее. Носил кальсоны в заплатках, когда колхозный фельдшер Камса, обходясь одним медхалатом, трусы не надевал. Силыч надоумил, подсказал, где прячет. Достать и надеть надо засветло, а то полеводы перед подъемом частят на двор отлить - увидят председателя правления голого, в чем мать родила.
Какой год мы на острове? Забыл... 'крестиками' и 'ноликами' без 'галочек' в журнале обходиться начал с позапрошлого года; и в том же году справляли пятилетие гражданской жизни; воинские уставные отношения отменил во второй год на острове, когда урожай собрали с гулькин нос, и понял, что сельхозработы затянуться... Семь лет выходит. Был заключен мир, и межпланетные отношения наладились, актуальная до того задача спецчастей ОВМР добывать на Земле огнестрельное оружие отошла на второй план, первоочередным стало производство лекарств. Но какие из морпехов колхозники? Мужики - земляки, на Земле до хрона родились, - и те не знали с какого конца мотыгу в руки взять. Профессиональные военные. А что уже говорить о хлопцах - небенах, рожденных пробирками. Они, высаживались на Землю, в траву ступить боялись, а попробовали в первый раз огурцов, плевались и утверждали, что кораллы цвета огурца вкусней.
- Семь лет пахать в этом гребаном колхозе! Но есть у меня предчувствие, что этой зимой заберут нас с острова. Дай-то Бог. Надо успеть полеводов подтянуть, чтобы вновь обрели форму овэмэровца. Что там? Физзарядка, пробежки, каратэ, самбо. Матросскую форменку надобно как-то вернуть. Прибудет за нами ветролет, а мы тут в тельняшках и трусах... Я стою, в фильтрах колупаюсь... Ай! Пошел бы, ты 'полковник'! Закурю... А не заберут, налажу производство 'козьих ножек'. В гробу я видел эту петрушку, укроп и 'грушу'.
Пора в деревню возвращаться, трусы фельдшера надеть.

Батя выключил комлог, поднялся, перебросив через плечо портупею с планшеткой, и пошел к деревне.
Через полчаса вернулся назад, бегал по краю поля:
- Сволочь! Резчик клинковый! Баран жирный! Хрен лысый! Где та могила? Хотел же крестом пометить... Я тебе это еще припомню! А чтобы не забыть, запишу.
Председатель включил комлог и торопливо надиктовал:
- Сволочь! Резчик клинковый, Баран жирный, Хрен лысый! 'Председатель, сними кальсоны, трусы фельдшера надень - он их не носит. Давай нарисую место, где прячет'. Я - остолоп! - поверил! Полез рукой через вентиляционное окошко под стреху крыши нужника, сорвался - в очко ногой угадил, планшетку утопил. Хорошо, пол не обвалился, и ногу уже в яме успел согнуть - не вляпался. Оторвал от потолка рейку планшету выудить и достать, слышу, где-то дверь скрипнула. Кого подняло среди ночи? Посмотрел через отверстие в дверке. Силыч в ней вырезал две круглые дырки и украсил узором флорентийской прорезной резьбы. Зашедший в будку по очереди обязан был сесть на очко и высунуть наружу кулаки - показать тем самым, что занимается только отправлением естественной надобности. Год попользовались пехотинцы гальюном, а переименовали его с началом гражданской жизни в нужник, по ночам в будку не ходили. До утра терпели, как я полагал, а как-то за полночь вылез в потолочный люк своего закутка на крышу, спрыгнул на землю и... 'подорвался'. Сюда под стену барака ходили. Так вот, смотрю я через дырку в дверке, вижу, кто-то приближается от больницы. Одет в светлое. Так и есть, Камса - в своем медхалате. Идет, озирается по сторонам. Я замер, кулак поднял - чтоб по голове, сверху одним ударом. Но фельдшер в будку не зашел, а обошел ее. Слышу, под стреху крыши лезет - в тайник свой. Я на цыпочках к окошку. Смотрю, вытащил сверток. Трусы и тельняшку надел поверх медхалата. Е-мое, тельняшка вся в пропалинах! В трусах - дыра, в какую ствол полкового миномета пролезет! Фельдшер присел на корточки у стены - я тихонько, стараясь не скрипнуть дверкой, выскользнул наружу. Меня интуиция выручила: Камса вытащил из фундамента несколько кирпичей и пролез в будку. Подошел к дверке (наблюдал я за ним уже через узор флорентийской прорезной резьбы) и сунул в обе дырки по человеческой кисти рук, искусно вырезанных из больших клубней топинамбура. А смотри я в эти дырки, а не через прорезной узор?! А так только волосы мне причесал пальцами из подвявшей 'груши'. Камса вернулся к лазу и скрылся в норе. Полез. Куда? Слазил фельдшер подземным ходом в кладовую Силыча, где установлен самогонный аппарат, хранятся кисель, батоны и патроны. А вернулся в нужник, выжрал сливпакет тюльки и плевался факелами. Понял я, почему хлопцы 'ходили' под стены барака. Заверяли же меня, что по ночам видели в дырах дверки нужника мертвячьи руки приведения, а через щели в стене будки огненные всполохи, а я не верил. Но за 'минирование' не наказывал, посчитав, что 'мины' - удобрение лучшее, чем содержимое выгребной ямы'.
Сделав запись для памяти, Батя думал что предпринять. Не копать же наугад. Рассветет, хлопцы полоть придут, а тут он стоит, лопатой 'слона' прикрывает. Но не возвращаться же в Отрадное, в самом деле, голым. К себе в закуток проскочить незаметно не сможет, и по крыше пробраться к люку тоже: хлопцы до подъема и до выхода на прополку стены окроплять будут.
Выкопал Батя шесть ям, но все места оказались ошибочными: эксгумация исподнего не удалась. Не наткнулся он и на могилу 'пингвинов'. Копал бы и дальше, но боковым зрением уловил отблеск со стороны Мирного. С башни в бинокль просматривали окрестности, от линз и отблескивало. А у мирян на сторожевой башне, знал, дежурят женщины.
Что делать?! Надо было пометить крестом! Бычки бросить, нет для 'следов' оставил. Теперь беги в деревню - там тебя все сорок три товарища поджидают под куполом с одним проходом. Силыч не упустит случая.
- Плетеная из корней оскомины накидка - прозрачная. Занавеской закутка пожертвовать? Облачусь, как в тогу. Патриций херов. Идиот хронов. Вернусь голым. Яйца в кулаках спрячу, а со 'слоном' как быть? Ну, где эта могила!? Ну, хотел же крестом пометить!
Как не был расстроен, со слезой вспомнил: любимая женщина, приглашала к себе в общежитие вечерком, просила: 'И приведи с собой слона', - давала тем знать, что сожительница по комнате уехала, вечер и ночь будут одни.
- А вот хрона вам!
Вытащил из амулета сверток. Засунув обратно в брюшко 'пингвина' лоскут от кальсон, рукав тельняшки скатал и натянул (как натягивала колготки на ногу любимая) себе на член. Отрезанного рукава оказалось недостаточно, чтобы скрыть всего 'слона', одной завязкой от кальсон перехватил 'чулок' у живота и, вытянув книзу трикотаж, другой завязкой обвязал в оборочку.
И, спрятав яйца в кулаках, потрусил к Отрадному.
День, думал, перекантуется в гамаке, а ночью - сюда копать. 'Найду кальсоны. А не найду?.. Через десять, сто лет найдут. Марсиане откапают. Тельняшка и кальсоны истлеют, 'пингвин' останется. Вспомнят, что были на Земле и такие птицы - нелетающие. Потомки террористов их, как и черепах морских, на тушенку перевели.
'Нет, я определенно склеротиком становлюсь! Есть в Метро, - пришло вдруг на память, - кораллы цвета пингвина. Черно-белые с красным. Из них подливу в пюре из коралла цвета картофеля готовят. Основная пища обитателей Метро. Пробовал. Гадость - хуже 'Отрады'. И зараза, дед, хуже опиума: не получат детишки 'баяна' - ломка замучит. Рифы разработать не просто: тонну подливы приготовить - сто тон коралла со дна поднять надо. Дно морей и океанов Уровня все каналами изрыто'.
Батя остановился и заменил валюту.
Ждал на бегу...
Хихикал...
Смеялся...
Хохотал. Тихо, чтобы не услышали в деревне.
Батя еще не различит в рассветном тумане проход под купол, когда услышит хохот полеводов. Всех сорока трех человек...

Не знал наш Батя, что еще прошлым годом без его, председателя правления, ведома в хозяйстве произошла 'перестройка' и колхоз 'Отрадный' наконец-то занял твердо свою нишу в поставках товара в Антарктиду.
Батя, как начался у него недуг, маялся ночами без сна, засыпал только под утро и спал до полудня, потому не слышал как после подъема и утренней поверки мужики и хлопцы хохотали во дворе. Совали в ноздри использованную, мной не очищенную валюту и балдели. Развлекались от скуки. В конце концов, случилось непредвиденное: наступила, типа 'наркотической', зависимость. Не похохочут в день, ночь 'кумарили'. Ломка изводила так, что сбор 'сливок' Камсой этим разом не удавался.
Не знал полковник того, что часть наличной волюты не подвергалась очистки в ротном реаниматоре, копилась у меня в кладовой. Поначалу для того, чтобы мужикам и хлопцам похохотать, а позднее, с подачи Камсы, - для бизнеса. Фельдшер ее доводил до 'кондиции': в кладовой у меня вымачивал в 'сливках', и в нужнике высушивал факелами. Предложили Зяме напробу, тот согласился на малую партию - узнать спрос в Антарктиде. А в его осенний приход на Бабешку за самогонкой и вареньем большая партия 'кондиционной' валюты в мешке с чучелом вахтеного боцмана была доставлена на ветролет менялы, после - в хозяйскую каюту парусника и покинула остров.
Не знал, что Зяма 'кондиционную' валюту выменял у меня за новенькие комбинезоны огородников 'атомных парников'.
Не без участия Зямы, как выяснилось, роту держали на Бабешке. Пошел ради того он на хитрость: по пути от Бабешки до Антарктиды собирал матросов парусника и каргокоманду в каюткомпании у видака со Шварценеггером, а сам в трюме перебивал на мешках маркировочные надписи. Заменял:

ПРОИЗВЕДЕНО В КОЛХОЗЕ 'ЗВЕЗДНЫЙ ПУТЬ'


или

ВЫРАЩЕНО В КОЛХОЗЕ 'МИРНЫЙ'


на

ВЫРАЩЕНО И ПРОИЗВЕДЕНО В КОЛХОЗЕ 'ОТРАДНЫЙ'


На Руси в Антарктиде купец с Неба, он же тайный курьер Штаба ОВМР, на контейнерах с этими мешками проставлял: ПОСТАВЛЕНО: НЕБО, КОЛЬЦО 2, СЕГМЕНТ 216, КОММЕРЧЕСКАЯ ФИРМА 'ЛЕКАРСТВА ЗЕМЛИ - СВР'. Очень немногие знали, что фирма эта - явочная квартира Штаба ОВМР. Из штабных только зампотылу знал расшифровку аббревиатуры 'СВР' ('Смешинка в рот'), куда и кому на Земле пересылают валюту и, что фильтры возвращают на Небо 'кондиционными'.
Когда Премьер-министр Неба потребовал возврата роты в часть, командующий ОВМР убедил оставить подразделение на острове, мотивируя тем, что на Небе оно довольствием необеспеченно бюджетом, на Земле же само кормится, и всему полку поставляет отменную пшеничную муку, прекрасное подсолнечное масло, а в последнее время даже вяленую телятину.

* * *

Топинамбур, как и ожидалось, урожая не дал, но Отрадное не заголодало, чего так боялся Председатель.
В день розыгрыша с трусами я поджидал Батю у входа под купол и встретил его, подав (будто 'хлеб-соль') сверток из одежды. Тут же во всем ему признался. Полковник не осерчал, наоборот взбодрился и начал строить планы.
Выгонку контрабандной самогонки и варку варенья мы прикрыли, производство 'козьих ножек' не начали. Коноплю спалили. Подожгли ее со всех сторон поля от сорока зажигалок. Мужики на это варварство смотрели, одни - с пониманием, другие - с недоумением. Хлопцы же - с восхищением, дурачась. А Бате в огне и дыму померещился прадет-афганец, старик щерился беззубым ртом и грозил своей палкой с набалдашником в виде парашюта.
С того пожара на поле, который был виден и в Мирном, и в Быково, в колхозе 'Отрадный' жизнь наладилась совсем иной, и миряне с быковцами больше не называли соседнее поселение - 'Несчастное'.
У хлопцев их забавы с девчатами на завалинке стали каждовечерними. Отъелись на пингвиньей тушенке из Антарктиды, халве из Мирного, телятине из Быково. А стычки с местными парнями - еще необычней: встанут во фронт против кодлы с дрекольем и, прежде чем хлебнут из фляг и подожгут от зажигалки выдох, заменят в носу таблетки на 'кондиционные'. Подерутся - помирятся - угостят волютой соперников, и хохочут все.
Под утро похохотать приходят и мужики.
И Батя наведывается. Среди мужиков и хлопцев, одетых в комбинезоны огородников 'атомных парников', он выделяется своей колоритностью: высокий, сухопарый, помолодевший; в широченных красных украинских шароварах заправленных в оранжевые ковбойские сапожки, в синей блузе с бантом  - в каких когда-то до хрона художники творили у мольбертов. Зяма привез, а я пришил на плечах с изнанки блузы погоны, которые полковник  - 'под большим секретом' - показывает мирянской детворе.
Непременно, всякий раз, когда кто из менял пристанет к Бабешке, ходит на берег острова покормить и прогнать чаек к уплывающему паруснику...


Хизатуллин закончил вычитку и правку, в подскриптуме впечатал: 'Дорогая моя, твоего дяди запись-ком я почти не трогал, остальные два текста отредактировал как смог, можешь включить в роман как есть, а посчитаешь нужным, измени'.






Часть третья



Урожай в лагерь доставили одной ходкой. Если бы не топинамбур и не местная ягода, зиму не пережили бы. Тянули на одном пюре с киселем, а под Рождество прапорщик Лебедько упросил меня построить и отвести роту на дальнее от деревни поле. Срубил саперкой не убранный подсолнечник, сгреб снег и выкопал клубень. На вид - банан, только с одного конца - юбочка в сеточку, с другого - пузырь с цветочками внутри.
- Цветы называли'анютиными глазками', ягоду - 'оскоминой', - пояснил Лебедько.  - Мы с Батей, Францем Аскольдовичем, - земля ему пухом, - в голод ели, только она и спасала.
Оскомина - ягода удивительная, сыграла немалую роль в моих злоключениях. Вот сижу, пишу о том. Мне, одному в четырех стенах гауптвахты, делать все равно нечего. Рапорт начальству вызвал, мне рассказали, скептические усмешки, но это до поры до времени - все скоро прояснится, и поверить придется.


Лагерь я приказал разбить на ратушной площади. Казарму, тир, госпиталь, столовую и гальюн обмазали глиной - эти блок-модули с ротного ветролета нам, забрав оружие, на острове оставили, но одни 'стены' без оборудования и брони. Взять что в хижинах погибших крестьян я морпехам запретил, а зря: на девять дней пришли поселяне соседней деревни Мирное и забрали всю обстановку, утварь и одежду.
Перезимовали на солдатском батоне, 'спецназовских сливках' и флотских макаронах, по весне я вывел роту в поле сеять. Это событие Лебедько отметил в своем трактате с названием 'Сельскохозяйственная деятельность спецназа морской пехоты ОВМР на острове Монтекристо'. Так романтично прапорщик переименовал остров с названием 'Бабешка'. А трактат он начал писать еще в бытность свою завхозом колхоза 'Отрадный', под началом моего бедного дядюшки. Чья могила - на воинском кладбище. На обелиске надпись:

ФРАНЦ КУРТ

24.11.2034 Х 09.08.**32

Воин,

Полковник, командующий ВС Пруссии.

Господи, упокой душу Бати.


Здесь же могилы его взвода - подразделения составлявшего все Вооруженные Силы Пруссии. Я, командир роты морских пехотинцев спецназа ОВМР, погубил прусских солдат. Вместе с ними и крестьян, в чьей деревне Отрадное обосновался полевым лагерем. Случилось все по трагической случайности. До выяснения обстоятельств инцидента командованием был с ротой оставлен на Бабешке.
Морпехи все кроме старшины Балаяна, старшего сержанта Брумеля и взводных сержантов - юнцы, о крестьянском труде ничего не ведали: так что, как пахать, как сеять я показывал. Трактата Лебедько к тому времени не читал и про его опыт местного полевода не знал. Лебедько писал о прополке: '...ПРОПОЛКА в обычном традиционном понимании - это уничтожение сорняков и взрыхление почвы для проникновения к корням кислорода. На Монтекристо червей и насекомых нет, поэтому без тщательного взрыхления здесь никак. Но репей, единственный на острове сорняк, полевод не выпалывает, а пересаживает в межрядья. Иначе кранты: изведет посевы. Вообще, на островных колхозных угодьях - без земли, на песке - вырастает все каким-то чудом. На этот счет у меня есть гипотеза: культуру к проросту провоцирует этот самый репей...'. Прочтя абзац, я посчитал, что автор так шутит, засел за трактат, когда всходы чуть не все погибли, и сбегал на поля соседнего колхоза 'Мирный'.
С первым урожаем не повезло. Зиму и весну протянули на тюльке, пюре 'Отрада' (топинамбур толченый со жмыхом и оскоминой, крупно поколотая соль, 'анютины глазки' поверху), а летом спасли петрушка и укроп.
Лебедько, ротный каптенармус, принял первую зелень, взвесил, расписал на порции, а вечерком попросил меня зайти к нему в каптерку.
 - Тут мне миряне предложили сделку, - сказал он, разливая по кружкам кисель.
 - Кто?
 - Соседи наши. Колхоз 'Мирный', что в деревне Мирное по соседству. Они зимой нас жмыхом одарили. Так вот, миряне предложили обменяться: мы им 'хэбэленку' они нам семена, удобрения, мотыги и недостающие у нас в лагере башни.
 - Нужны нам башни?  - Я не спешил отказать: киселя хотелось. - И носить что будем, если повседневку отдадим?
Хэбэленка  - повседневное обмундирование морского пехотинца ОВМР, сшита из спецткани содержащей примесь хлопка и льна по утку. Камуфлирована оригинально: мгновенно меняла рисунок и цвет пятен - под зелень или снег. Обменять - значит, остаться в одном исподнем: другого верхнего обмундирования не имели. Выходные мундиры, шинели на меху, плащ-палатки изъял и увез с ротным оружием и броней капитан Кныш. Тогда, кстати, чуть прокола не случилось. Принял Кныш береты, фуражки, зимние шапки-ушанки и подшлемники (на головные уборы капитан зачем-то составил отдельную опись), а потом последние вернул со словами: 'Чулки маскарадные можете оставить. Есть что еще из одежды'? 'Все на нас - хэбэленка, тельняшка да кальсоны', - выступил из строя старшина Балаян. Сержанты подтвердили, покивав головами, рядовые же смутились, и вытянулись в струнку на выкрик старшего сержанта Брумеля: 'Смирно! Не вякать в строю!'. Не мог капитан дирижабля 'Распутин', офицер гарнизона Крепости на Руси в Антарктиде, прибывший с материка на остров разоружить роту после трагических здесь событий, знать, что под тельняшкой и кальсонами у нас надето спецназовское 'трико-ком'. Провернешь кольца, из наручных браслетов 'единичка' и 'двойка' раскатаются по плечам и рукам 'рукава-ком', провернешь кольца на ножных браслетах 'тройка' и 'четверка'  - 'рейтузы-ком' и 'носки-ком'. Отвернешь дужку на ошейнике, выпростаются 'рубашка-ком' и 'капюшон-ком'. Браслет 'пятерка' держался на пенисе; провернешь в нем кольцо - член упрячется в 'чехол-ком', как в презерватив, только не прозрачный. Когда в учебке полковник Курт демонстрировал опытный образец трико-ком, процесс просто завораживал. Старослужащие заерзали и загудели при виде как рейтузы волнительно и соблазнительно скатывались по ногам в приемники ножных браслетов; новобранцы вылупились и застенчиво отвели глаза, как только рейтузы разъехались на чулки и вывалился на волю знаменитый дядин 'слон'. Ткань 'перчика' (так называли трико-ком: первое время, как наденешь, ощущалось жжение по всему телу) выработана из коралла 'гуттаперчевого', по своим свойствам уникальна: имитирует кожу, волосики, родинки, бородавки и пигментные пятна. Назначение спецодежды - уберечь от переохлаждения и перегрева, в момент ранения стянуть рану, но главное: 'обеспечить возможность скрыться'. Разумеется, с поля боя. Кроме всего, ткань эта - 'невидимка': радары-бит противника солдата в трико-ком не засекали. Разоблачится спецназовец от доспехов, хэбэленки, снимет исподнее, из браслетов раскатает рукава и рейтузы, из ошейника рубаху с капюшоном, натащит на ноги носки, на член 'чехул', на руки  рукавицы, оставит на земле оружие с боезапасом - и... нет его на мониторах. Может быть, 'перчик' и не раз спас бы жизнь овэмэровцу, но испытать в деле спецодежду моей роте не довелось. В первое же оперативное задание высадиться на тихоокеанском острове Бабешка, где предстояло досмотреть деревню Отрадное на предмет сокрытия оружия и излишков лекарств, и случился тот самый трагический инцидент. Вернув подшлемники, капитан Кныш добавил: 'И железяки что на руках и ногах не возьму, у меня дирижабль, а не подводная лодка  - каждый грамм на учете'. Так трико-ком осталось при нас. Носить приказал только раскатанным: не пачкался 'перчик'. Мыться всему не надо, руки, ноги, башку ополоснул - и в гамак.
 - В Отрадном всегда были башни. Однажды увезли пираты, другой комплект вы пожгли ракетами,  - ответил прапорщик. - Закусите грушей.
Выдохнув в сторону, я выпил кисель.
 - Этот не горчит, - сказал, утирая рукавом губы. К закуске не притронулся.
 - Пираты, - тоже выпив, продолжил Лебедько, - прилетели на воздушных шарах, сутки над куполом висели. Пили, ширялись, песни горланили. Пришлось башни демонтировать и вытащить в проход. Деактивировать на время купол поостереглись: пираты могли и не сдержать слова оставаться в гондолах.
 - А вы где были, Вооруженные Силы Пруссии?
 - А случилось это с вашим дядей. Он и его беглая рота тогда обитали в Отрадном, крестьянствовали. За год, как вы погубили  их и деревню. Упокой, Господи, душу Бати. Слава воинам по нелепости павшим. И успокоение на небесах безвинным крестьянским душам. Выпьем не чокаясь.
 - Грушу не помыл, хотя бы обтер.
 - Так ведь не из земли, из песка выкопана, в каком ни жучков, ни червячков. Вам, товарищ капитан, предлагают выгодную сделку: кроме башен - семена, удобрения и мотыги. А в исподнем одном останемся  - что ж, и дядины морпехи пахали здесь только в тельняшках и трусах, сам полковник председательствовал в кальсонах. Ему за обмундирование только семена и мотыги дали. Пообещали в неурожай жмыхом наделять, слово держали. А вам - семена, мотыги и удобрения с башнями! Сообщить мирянам, что согласны мы?
 - Кисель даже сладковат. С сахаром? - спросил я, посмотрев в кружку и понюхав со дна.
 - Сахар не пахнет, и откуда он, - поставил прапорщик на стол второй жбан до краев горлышка наполненный киселем и поджег зажигалкой вершок. - Больше возьмем семян ржи, укропа, петрушки, подсолнечника и свеклы. Свеклу на сахарный сироп пустим, - подставляйте кружку, - на сиропе кисель крепче и гореть будет не голубым, красным пламенем. А пахнуть 'тройным'. Помните, в хрон, когда 'сухой закон' действовал,  этот одеколон продавали. Тогда вы юношей и, должно быть, курсантом офицерского училища были. Так сообщить мирянам?
 - Наливай,  - согласился я.
 
Башни хранились разборными в ящиках из пластиковой гофры. Две из трех были обычными, то есть типовыми водонапорными башнями для фермерских хозяйств, а вот третья оказалась сюрпризом не только для нас, но и для самих мирян. В ящике лежал 'отвод' - узел из двух труб, используемых в прокладке нефтеперегонных магистралей. Но я взять согласился. Из катаной двухсантиметровой стали, массой не в одну тонну трубы эти - надежное место для ротного сейфа. В нем хранились штандарт, документы, печать, спецназовские ножи и запас валюты. Боялся я, мирянские пацаны сейф сопрут.
Смущенные, миряне поделились колоколами: не доставало, как оказалось, ратушной башни со звонницей.
Лжебашню установить я приказал не на месте ратуши (она сгорела), а по центру деревенской площади, и задействовать под командный пункт.
Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив прорези в стальной стенке - оконце десять на триста сантиметров. Четыре клинка двух ножей, - холодное оружие нам оставили, - угробили. Вот только попасть в трубу составляло трудов. Входом служила малая отводная труба, прорезать вход в большей - еще загубить пару десятков клинков - я запретил. Торчала врезка высоко. Вырыть глубже яму не удалось: под трехметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из остатка ящиков, пущенных на устройство казарменных нар, сделать мне стремянку под врезку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Подпрыгивал, подтягивался, втискивался в узкое для моих плеч жерло и полз. На руки из врезки не напрыгаешься, так взяли насыпали в трубу песка, да на высоту такую, что я сидя за столом мог видеть в оконце происходящее снаружи, правда, только на фоне одной столовой. Так вот, я сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку и садился напротив оконца. Получить наряды на работу, передать мне 'нормативки', ножи после бритья, прапорщик сержантам смастерил ходули. В тесном помещении (локтями стенок доставал) сейф я поместил по центру, закопав в песок, столом и табуреткой дверку заставив.
Обед мне в оконце дежурный по роте подавал. Котелок не пролазил - я похлебку через гильзу без капсуля тянул. Патрон - длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из 'шмелетницы' купол вдруг забарахлившего боевого щита ротного ветролета. А обычно кок на ходулях с ложки кормил.
Честно признаться, оставался я в правлении день потому, что не хотелось мне полоть. Но и в трубе сидеть не подарок: дневать на табуретке приходилось, раскорячив ноги, - на дверце сейфа ступни мерзли. Дверца не кевларовая как стенки - из стального листа; я в учения, устраивая сейф на спине, каждый раз 'крестил' конструктора. И сквозняк, что хуже, донимал, когда рота была на прополке и купол-ПпТ на это время деактивировали. Сифонило сверху в жерло трубы, в лаз и в оконце. Голову, плечи и лицо песком секло. Не выдержал и как-то ночью пробрался в каптерку, где из листового железа смастерил заслонку. Поначалу закрывал ею лаз, затылком подпирал, а вырезал прапорщик надпись 'ПРАВЛЕНИЕ КОЛХОЗА, ВХОД' - оставлял на входе. Подпрыгну и в висе на одной руке выну заслонку, подтянусь, вползу, втяну заслонку ногами за шнурок между пальцами - закрою так жерло отводной трубы. Маята несусветная, но все-таки это не полоть. И все же три раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать на поле - это, когда звонил заутреннюю, обедню и вечерю. На 'вершке' трубы, прорезав арочные окна на четыре стороны света, уложили перекладину, подвесили к ней колокола и проволочную лестницу. Лебедько настоял, на этом условии только согласившись вместо меня показывать морпехам как сеять и полоть; три десятка клинков угробили! 'Трепал' я (по выражению прапорщика) веревки на колокольных языках, закладывало уши, но не это подмывало отказаться от службы звонарем - стыд: я не мог научиться церковному звону. Лебедько бился, бился, обучая меня, а потом подарил затычки в уши, вырезанные им из клубня топинамбура, и оставил это безнадежное дело. 'Марш овэмэровцев'  - этот я все же, хоть и с горем пополам, освоил.
Однажды и ночь я просидел на КП. Киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо апохмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил. Присыпал блевотину на ней песочком - благо на столе и на дверке сейфа скопилось - и кликнул дневального. Приказал поднять и построить роту.
Из казармы не выбежали опрометью, как полагалось морским пехотинцам, а вышли неспешным шагом. Построились. Сброд, а не овэмэровцы! Тельняшки с кальсонами, подшлемники, спецназовские полусапоги и то, что дышали предусмотрительно не в мою сторону, только и выдавали солдат.
 - Слушай приказ!  - вылез я из трубы. - Обувь сдать в каптерку... Прапорщик Лебедько, сержанты Брумель и Селезень, ефрейтор Хлебонасущенский, выйти из строя!.. Спустить кальсоны и трусы... Каптенармус, я приказал 'пятерку' у всех изъять, почему на вас, сержантах и ефрейторе браслеты остались? Молодежь дрочила, но вам, прапорщик, пора с рукоблудством кончать. Лейтенант Крашевский, еще раз прочтете роте лекцию о вреде онанизма... во время, когда продовольственного рациона нехватка. 'Пятерку' снять!
Приказал и поспешил прямо через середину строя к гальюну. Я затем и построил роту, чтобы меня не опередили и не стояли в очереди перед дверью в будку. Там меня так выворачивало, что прибежали взводные. Выволокли на воздух и прислонили к будке. Хлебонасущенский слетал на кухню за кувшином, опрыснули, я открыл глаза и застыл от удивления. В просвете между казармой и столовой, за крестьянскими хижинами, за стеной купола-ПпТ я увидел сторожевую вышку, с часовым в окне 'смотровой', но одна из башен используемая в качестве строительных лесов (она заслоняла собой вышку) была уже убрана. Башню водокачки, теперь и сторожевую вышку полевого лагеря, ремонтировали - в стычке с прусским взводом изрешетили из крупнокалиберного пулемета. Я следил за тем, как заделывали пробоины в резервуаре, латали обшивку, наводили крышу, но все с расстояния, не покидая территории лагеря под защитным куполом. Сейчас узнать не мог. Из водоналивного резервуара выходила четырехдюймовая труба и, обогнув башню спиралью, пропадала под фундаментом. А я знал, в подполье прапорщик Лебедько устроил ротную каптерку. 'Змеевик', - понял сразу, но не успел рта раскрыть, как подоспевший за сержантами прапорщик загородил собой все и, выхватив у кока кувшин, плеснул мне в выпученные глаза.
 - Это змеевик!  - отер я кисель рукавом тельняшки и, обойдя великана, указал на водокачку.
 - Где?  - повернулся за мной Лебедько.
 - Спираль вокруг вышки!
 - Ни как нет. Водопровод. Подает воду мне в каптерку... В самогонный аппарат. Я его из старого шведского керамического холодильника соорудил, того найденного в котловане, под змеевик охладительную решетку использую. Будет нужда, и этот трубопровод применим. У меня все на мази: печь сложена, газ подведен. Воду из резервуара спустил, брагу залил и гони. Продукт - по спирали прямиком в каптерку по кувшинам. Причем, не капать будет - течь. Жаль бутылок разливать нет. А красиво получилось? На домну смахивает, а?
Я отнял у Лебедько кувшин и понюхал оставшуюся в нем жидкость. Пахло киселем, но сбродившимся. Брага.
 - Без моей команды не запускать!  - отрезал я. - Всем в строй!
Проверил умывальники, сбегал в посудомойку столовой, вернулся в казарму проверить отопительные батареи - везде текла обыкновенная вода. После только успокоился и разрешил роте разойтись умыться и побриться.
За завтраком, помяв в тазике (ел прапорщик из таза черпаком) пюре, Лебедько попросил:
 - Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются мужики и хлопцы. Мою вчера всю прикончили, а выгнать, брага еще не подоспела. Впрочем, для поправки можно и бражки тяпнуть. Разрешите.
 - Не мужики и хлопцы, прапорщик! Морские пехотинцы спецназа ОВМР,  - поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: - Дежурный по роте, выдать по сто грамм. После завтрака всем на прополку. Я - на КП. И постовому налей, сменится, кок с обедом подаст. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав роты - без старшины Балаяна - за столом сидел, сорок восемь человек. Кто на вышке нас охранял? Разболтались!..
Вечером в каптерке, мешая 'молодой киселек' со спиртом, я согласился с давним предложением Лебедько отменить воинские уставные отношения. Заменили имена и фамилии на прозвища, обращаться друг к другу стали 'мужик' или 'хлопец'. Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский позывной 'Брут'. Збарек Крашевский назвался именем возлюбленной - Крыся; Коба (позывной 'Чук') в память о названном брате сержанте Кобзоне - Геком. Меня Силыч (Лебедько) назвал Председателем, я не возразил. Других семерых старожилов острова: Комиссарова, Хлебонасущенского, Чона, Селезеня и троих солдат его разведотделения звали прежними прозвищами - Камса, Хлеб, Чонка, Селезень, Мелех, Крынка, Пузо Красное.
С того дня шесть лет прошло.
В теплые летние ночи я спал в правлении колхоза (в бывшем командном пункте), да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирянских уже боялся - своих хлопцев: а ну как, пока я в бараке буду ночевать, залезут и наставят в журнале себе 'галочек' в графе начисления трудодней. Со временем опасался уже другого: за валюту. Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирянским девушкам и бабам. Те на завалинке под куполом, гуляя в сопках, дышали в гражданских респираторных масках, мои через эту самую 'валюту', фильтры спецназовские - так прозванные за свою бесценность на послехронной Земле. Подруге дал две таблетки в нос, и хоть пой, хоть целуйся. И за ножи тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску 'ПУСТО' и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут 'гулять' по другим деревням острова. А во времена, когда завхоз не вылизал из каптерки неделями, в колхозе голодали и 'Отраду' на валюту меняли, я правления не покидал и зимними ночами. Киселем только запасшись. Топинамбура всегда навалом было, но варили кисель только завхоз да кашевар: только у них было на чем, в чем, во что разлить и где хранить. У меня в правлении хронили. Завхоз подносил, кашевар на ходулях в трубу кувшины пропихивал, я принимал и на стол, на сейф, у стены составлял. Закопанными вокруг сейфа хранились две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков, заначку я не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от Силыча заносил мне ночами пару кувшинов с кипяченой водой, ею я и разбавлял кисель.
И так изо дня в день, все шесть лет.
Островную ягоду ели не только столченной в пюре, но и так. Хлопцы сбегают на поле, накопают, мужиков угостят, жуют на нарах и рассказывают, с каким удовольствием съели бы сейчас хог-дог или гамбургер из коралла цвета булочки, говядины, майонеза и кетчупа. Я лежал в своем председательском закутке за занавеской, слушал и слюни глотал.
Не знал я, чем все обернется. Силыч знал, но молчал, гад! У нас зубы выросли на треть и подвернулись, образовав щербины; хрящи ушей набухли, а мочки 'серьгами' повисли. Как у старожилов острова - Силыча, Камсы, Хлеба, Чонки, Селезня, Мелеха и Крынки. Пузо Красное - исключение. Оскомину он ел только, когда с голоду начинал пухнуть, у него на островную ягоду аллергия: живот красной сыпью покрывался.
Начали себя не узнавать, я укрепился в своем подозрении винить во всем Силыча. Странности нас преследовали сразу после похорон дяди, его солдат и отрадновцев. Не без основания я считал, что провоцировал напасти завхоз. Расскажу о том, но прежде об острове Бабешка.
* * *
Вот что я подумал: кто, когда прочтет мои воспоминания? Хорошо, если ознакомятся с ними в трибунале. Но надеяться не приходится. Послужит материалом для написания романа - сестра моя Катька пишет. А если, прибудем на место, записи изымут? Засекретят, как водится, и в архивы запрут. Прочтут потомки. И по всей вероятности далекие, далекие. Ведь все идет к краху.
Много чего не поймут. Например, того, что писал воспоминания я не на бумаге пером, и не в текстовом редакторе компьютера. У меня ЗАПИСИ-КОМ. Создавались КОМЛОГОМ. Достаточно было надиктовать смысловую канву, узловые фразы, термины, прибор сам писал текст, причем, в заданной форме: например, дневниковые записи, докладная записка, рапорт, донесение и т.п. КОМЛОГ - портативный носимый персонализированный компьютер, состоящий на оснащении спецназа. Поэтому вот что: сделаю здесь некоторые пояснения. Начну с тех терминов, что приводились уже - выше по тексту.
ВЕТРОЛЕТ  - воздухоплавательный корабль, передвигался по ветру, против ветра  - на машинной тяге; установленный на водоплавательных кораблях СУХОГРУЗ или ПАРУСНИК служил дополнительным парусом. СУХОГРУЗ - морское грузовое судно на воздушной подушке с парусами. ПАРУСНИК - океанское судно, обычно, атомоход: конструкция подходила для установки матч и киля.
СПЕЦНАЗОВСКИЕ СЛИВКИ  - переработанная в СЛИВПАКЕТЕ моча. СЛИВПАКЕТ - сосуд-аппарат для сбора и последующей, после приема в пищу БАТОНА, переработки мочи в СЛИВКИ (СПЕЦНАЗОВСКИЕ); предмет снаряжения морского пехотинца спецназа ОВМР. ОВМР - Особенные Войска межпланетного реагирования. БАТОН - сухпаек из прессованной пшенки, выработанной из КОРАЛЛА цвета пшенки. КОРАЛЛ - марсианское ископаемое; заменял на Марсе дерево, металл, стекло, пластмассу и т.п., использовался в пищу
ТЮЛЬКА  - БАТОН (покрошенный) со СПЕЦНАЗОВСКИМИ СЛИВКАМИ (см. СЛИВПАКЕТ).
КРЕПОСТЬ НА РУСИ В АНТАРКТИДЕ - территория (военизированный поселок) государства Русь, населенного выходцами из России.
ХРОН  - сто лет, время, которое было отпущено террористами на переселение людей с Земли на Марс.
ВАЛЮТА  - фильтры для очистки воздуха, спецназовские, секретные, в виде таблеток диаметром 9мм, вкладывались в ноздри, время действия четыре часа, после подвергались очистке.
АМЕРИКА  - государство, населенное выходцами из США и Западной Европы; территория - военно-административный поселок 'ФОРТ'.
АЛАДДА  - государство, населенное выходцами из государств Азии и Африки; территория - военно-административный поселок 'МЕЧЕТЬ'.
СУДНЫЙ ДЕНЬ ПОСЛЕДНИХ СТАРИКОВ  - Последние Старики были последними на Земле людьми из проживших больше ста лет. Они 'увенчали' столетний ХРОН: сидя в секретных бункерах управления стратегическими вооружениями, от безысходности и в помешательстве, расстреляли ракетами обезлюдившие города и веси.
НЕБО  - орбитальное поселение Марса.
МЕТРО  - поселения под дном океанов Марса.
УРОВЕНЬ  - поселения на суше Марса.
СОХРАН ИСХОДА  - структурное подразделение 'БУЛАТНОГО ТРЕСТА', поддерживало на Земле после ХРОНА относительный порядок. 'БУЛАТНЫЙ ТРЕСТ' - геополитическая организация, занималась подготовкой и переселением землян на Марс.
КОЛУМБАРИЙ ИСХОДА  - хранилище человеческих эмбрионов, доставленное переселенцами на Марс.
ЗЕМЛЯК  - человек, родившийся на Земле, проспавший ХРОН в АНАБИОЗАРИИ ИСХОДА по пути к Марсу. АНАБИОЗАРИЙ ИСХОДА - основная часть 'космического плота' (как и КОЛУМБАРИЙ ИСХОДА), отправленного с людьми в анабиозе к Марсу; на месте послужил основой для создания НЕБА, где землян пробуждали.
НЕБЕН  - человек, родившийся (появившийся на свет из пробирки в КОЛУМБАРИИ ИСХОДА) после ХРОНА на НЕБЕ.
КАПИТАН БИН НЕМО  - идейный вдохновитель и глава террористов, организатор ХРОНА.
ВОЛКИ, МУСТАНГИ, ДРАКОНЫ  - европейцы, американцы, азиаты с африканцами, выжившие и родившиеся на Земле во время и после ХРОНА.
МЕНЯЛА  - сборщик ЛЕКАРСТВ и поставщик их в Антарктиду. ЛЕКАРСТВА - жизненно необходимая пища в рационе ЗЕМЛЯКОВ и НЕБЕНОВ: зерно пшеницы, подсолнечное масло, щавель и т.п.
БОТЫ  - резиновые сапоги.
МЕДХАЛАТ, КОМЗОЛ - шуточное название ватника (телогрейка, фуфайка), повседневная верхняя одежда на послеХРОННОЙ Земле, как и БОТЫ - из обуви.

* * *
Дружбы завести с островитянами никак не удавалось. Я с жителями Мирного виделся только когда приводил своих зимой в деревню за дарственным жмыхом. С жителями Быково вообще ни одного контакта. Невзлюбить нас было за что: все же мы, хоть и защищались в стычке с прусским взводом, - виновники гибели отрадновцев.
Появление на острове государства Пруссия  - дело, я знал, темное.
Когда после хрона создавались первые военные базы на Земле в Антарктиде, Русь застолбила остров, расположенный точно в центре Тихого океана. Откуда он появился, никому неведомо  - на картах не отмечен. Остров небольшой - площадью в три сотни квадратных километров. Представлял собой каменное образование без растительности. Не водились здесь ни гады, ни насекомые, и птицы сюда с континентов не прилетали. Долго не заводили и домашних животных. Ключевая вода была в пяти местах (кстати, по их числу намечалось построить на острове поселения, потому-то в Мирном хранилось два дополнительных комплекта башен). Дождевую не пили - понятно: занесена с материков через океан зараженной.
Если не брать в расчет песчаные сопки, плато острова по всей площади было ровным, но заметно накрененным по отношению к уровню океана. В месте низком на сушу накатывала волна, тогда как с противоположной стороны берег обрывисто возвышался, чуть ли не на две сотни метров. Из кабины вертолета остров выглядел гигантской бочкой плавающей в океане.
Первооткрыватели посадки не совершили. Сбросили на сопки контейнер с русским флагом и гербом, в прибрежные воды буй-радиомаяк, надписали на карте ими придуманное название 'Бабешка' (почему-то: название 'Бочка' подходило идеально) и повернули на континент - керосина, даже с учетом того, что был в дополнительных баках, хватало только-только.
Из Антарктиды на Бабешку попасть  - лететь или плыть четыре тысячи километров. К тому же, лететь или плыть неизвестно за чем: пустая земля с частыми песчаными бурями. Остров какого-то интереса собой не представлял, поэтому русские его не заселяли. Америка и Аладда опасались только одного, что Русь устроит там тайную военную базу. В предупреждение наблюдали за маршрутами русских ветролетов, сухогрузов, парусников, дирижаблей, отслеживали перемещение патрульных вертолетов в направлении центра Тихого океана.
Русские всегда славилась своим подводным флотом...
Откуда на Руси  - после хрона-то! - взялась субмарина?! В Судный День Последних Стариков оставшиеся в живых военные дали промашку - не уничтожили одну? Во всяком случае, сие дело осталось тайной для Правительства Неба на Марсе и загадкой для американцев и аладдинцев в Антарктиде на Земле. А засекли ее у берегов материка, плывущей по направлению к Бабешке. Случайно. Не патрульные, а ученые-океанологи, наблюдавшие за косяком скумбрии. Кем-то напуганная рыба метнулась в сторону, ученые подумали, что потревожил их крупный хищник, поймали эхолотами и погнались... Оказалось - подлодка. Шла медленно и не на большой глубине тралила цугом несколько подводных контейнеров. 'Хоронила отходы и мусор, утопили все на глубину семисот метров, так что партия 'Зеленых' на Небе должна остаться довольной', - уверяли американских и аладдинских адмиралов русские генералы. Поверили. Как не поверить? Как проверить, что на самом деле утоплено? Нырни-ка на такую глубину. Сомнения подкреплялись двумя фактами: отцепить контейнеры капитан субмарины приказал, как только убедился, что за его подлодкой следует не русское гражданское судно, а научное под флагом Правительства Неба; и 'смотрящие' доложили, что к Бабешке, сменив обычный маршрут патрулирования, направилось звено русских вертолетов. Адмиралы немедленно отправили к острову объединенный патруль с приказом: 'Верить, но проверить'. С орбиты не проверишь: спутников у Земли ни одного не осталось, и Луна потеряла все базы. Догнали, а в финале гонки всех ожидал неожиданный финиш: Бабешка горела.
Что там могло гореть?!
Спросили у подоспевших русских. Те потребовали отлететь от очага огня на безопасное расстояние и рассказали что знали. Горел природный газ, месторождение которого Русь так неудачно начала разрабатывать.
На месте скважины смонтировали защитный ПпТ-купол, оборудовали шахту с производственными и жилыми комплексами для добытчиков и управляющего персонала. Грунта вынули метров на пять, дальше вгрызались в камень. И вот, когда уже монтировалось оборудование в боковых штольнях, в ствол шахты на глубину в семьдесят два метра упал бульдозер. По счастью - ночью. По несчастью, машина массой в тридцать две тонны повредила дно шахты, и в каменной породе внутри металлической трубы (стояла по центру ствола шахты, в ней действовал лифт, лежали энергосиловые магистрали и воздухопровод) образовалась трещина. Ни о падении бульдозера, ни о том, что стал поступать природный газ, вовремя ни кто из строителей не узнал. Поутру до завтрака рабочие курили, как водится. Курили, стоя на лесах, вкруг и поодаль лифтовой трубы. По обыкновению, окурки бросили дружно, щелчком с пальцев, на дальность и в цель. Кто-то добросил и попал в жерло трубы, не затушив окурка... Рабочие не пострадали. Работа аккордная и к завтраку из землянок вышли в монтажном снаряжении - в касках и брезентовых робах. Пламя взметнулось столбом, выжгло соты-ПпТ и увязло в плотной нейлоновой сети укрывавшей купол.
Странным сразу патрулям показалось одно обстоятельство: после, видимо, безуспешных попыток потушить факел, шахту взорвали. В центре острова образовалась огромная воронка с рукавами провалов в месте штолен, и в ней осталась торчать лифтовая труба с факелом горящего газа. Ну, горел газ и горел бы себе, когда-нибудь и как-нибудь потушили бы. Так нет, взорвали. Даже ПпТ-купол, что совсем было непонятным, подняли на воздух. Следы заметали? Сеть, для чего с камуфляжем под песчаные сопки? Предохраняла купол от песчаных бурь, уверяли русские парни, но им верить... Трудногорючая, она некоторое время оставалась висеть шатром, пока все же не прогорела и не накрыла воронку. Впоследствии эти обстоятельства и подозрения послужили основанием для сенсационной догадки адмиралами о действительных интересах генералов на острове в центре Тихого океана.
Не поняв толком объяснений происходящему (у русских качество радиосвязи, не в пример подводному флоту, традиционно отставало), объединенный патруль, не разобравшись, не посадив вертолеты на остров, поспешил вернуться на базы. Растраченный в гонке запас топлива потребовал сброса оружия и всего боекомплекта в океан. Докладывали начальству уже на пути к Антарктиде. То, что выслушали от адмиралов, пилотов тронуло, но никак не вдохновило повернуть вертолеты назад к острову: от начальственного 'вливания' керосина в баках больше не стало.
Русские парни, помахав рабочим и инженерному персоналу стройки, сбросив в океан свое оружие и боеприпасы, полетели следом. Их доклад генералам прервался неожиданно, сразу после приветствия - подавили возникшие вдруг радиопомехи. Была версия: не сразу выбросили русские вооружение, парни устроили стрельбу по волнам и по случайности попали в буй-радиомаяк, тот затонул - оттого и радиопомехи.
Адмиралы экстренно собрались в только что отстроенном на территории Форта здании филиала Большого Драматического Театра. Свару устроили такую! В конце концов, сошлись в одном - в том, что дали русским добраться к центру океана втихаря и что-то там на острове построить, виноваты все. Но больше и жарче скандалили по другому поводу: если Русь добыла где-то подводную лодку, могла достать и термоядерную баллистическую ракету. Для нее, надо полагать, готовили на Бабешке пусковую шахту.
Совещание только закончилось, как вдруг неожиданно в театр заявились генералы. Присоединившись к застолью, они сознались в том, что скрывали наличие на Бабешке залежей природного газа. Начали разработку месторождения да вот неудачно, сетовали они на английском и арабском языках, разливая адмиралам по рюмкам из принесенных штофов. Сокрушались, что теперь у них возникнут проблемы с 'Зелеными': в утопленных контейнерах кроме мусора находились и неиспользованные ко времени, потому испортившиеся, химические удобрения для 'атомных парников'. Пояснили насчет сети с камуфляжем под сопки: парни-вертолетчики не совсем-де в курсе, она защищала купол не от песчаных бурь, а от лучей солнца, мешавших рабочим при монтаже. Навели тень на плетень и предложили тост за дружбу.
У адмиралов сомнения оставались. Это, каким же необычным должен быть газ, чтобы добывать его за тридевять океанских просторов от Антарктиды, когда залежей на континенте предостаточно. Но никому не хотелось омрачать тоста. К тому же, адъютанты доложили о подлете к Земле труппы БДТ с Неба. Встали из-за стола, засуетились. Арабы связывались по комлогам с цветочными цехами 'атомных парников', американцы обменивали упаковки с апельсиновым соком на штофы с водкой. Поспешая, договорились: русским Бабешку покинуть.
Но воспротивились рабочие: возвращаться в Антарктиду на Русь, где холодно, голодно и полным ходом шла очередная перестройка в экономике, никто не пожелал. Решили остаться на острове с тем, чтобы здесь основать независимое демократическое государство и жить, занимаясь сельскохозяйственным трудом - лекарства производить для экспорта на Небо. Правительство Неба сразу же дало добро и выделило кредит на закубку сельхозинвентаря и семян. Русь послала на Бабешку сухогруз, но места на нем хватило только строительным машинам и оборудованию. Отправленный за людьми парусник затонул в шторм на пути к острову, другого судна уже не понадобилось. Придумав государству название Пруссия, инженерно-технический персонал стройки организовал демократические выборы первого Президента. Руководство Америки и Аладды появлению независимого государства было воспротивилось, но русские генералы оказались на высоте - отдали коллегам злополучную подводную лодку. Весь адмиралитет Антарктиды собственноручно порезал ее автогенами на торжествах по случаю закрытия гастролей БДТ. Американцев с похмелья водило из стороны в сторону, отчего рез по борту крейсера у них получался змейкой, а заметно осунувшимся арабам горелки помогали удерживать русские балерины.
Так в одночасье на маленьком посреди Тихого океана островке Бабешка возникло по требованию трудящихся независимое демократическое государство Пруссия, отстроились поселения Отрадное, Мирный и Быково с колхозами 'Отрадный', 'Мирный' и 'Звездный путь', был избран Президент, созданы (моим дядей) Вооруженные Силы. И хотя дело это оставалось и считается в политических кругах до сих пор темным, много лет Пруссия просуществовала тихо, мирно, пока не случился известный уже моему читателю трагический инцидент. Меня успокаивало только заявление Президента Пруссии, что полковник Курт по ошибке принял высадку спецназа за нападение пиратов, и обстрелял ветролет из лазерных установок, не ведая того, что поле, на краю которого рота дислоцировалась, пропалывают жители Отрадного, все до одного. И мне посчастливилось: дети отрадновцев этим днем смотрели в Мироном кукольный спектакль.
* * *
Итак, странности начались вскоре после похорон.
Я сидел в гамаке, сгорая от желания завалиться и уснуть. Ротный врач лейтенант Збарек Крашевский, с которым занимал всю офицерскую отгородку в казарме, где-то пропадал. 'Заявится - разбудит, - негодовал я. - Завтра же переселю в медчасть. К нему же и его коллегу определю'. Лейтенант Комиссаров служил военврачом в роте дяди, его прибытие из лагеря под Быково я ожидал со дня на день. Сердился я на Крашевского, чтобы не укорять себя: и в этот раз перед сном не помолился. Так вымотался. Неделю молился, а на седьмой день, падая от усталости, рассудил: 'Свою вину в гибели островитян осознаю. В миру за то наказан - петрушку и укроп выращивать буду. Костьми лягу, но восстановлю колхоз - лекарства на Марс рекой потекут. Господь простит'.
Итак, не помолившись, засыпая, я сидел в гамаке, когда пришел Лебедько.
 - Разрешите доложить,  - приложил он, щелкнув каблуками сапог, кончики пальцев к звезде на пилотке. Обратился шепотом, чтобы не слышали солдаты за занавесью в общем казарменном помещении.
Я вылез из гамака, обулся и подпоясался. Заправляясь, рассматривал прапорщика  - гиганта и силача, каких еще поискать надо. Я роста незаурядного, но ему был едва по шею. И мощь его раз испытал, когда он, прибежав на место боя из лагеря, набросился на меня. Утихомирили морпехи, вся рота участие приняла: одни прапорщика держали, другие меня из-под него тащили. Затих со словами: 'Да если бы ты не был мне земляком и ему племянником... Да я б тебя'. После молчал и сторонился. Но на похоронах уже никак не выказывал мне неприязни, даже обращался по необходимости через денщика. Вот чести до сего раза не отдавал, почему я и забеспокоился: привело, значит, Лебедько ко мне что-то неординарное.
Арестовав и разоружив роту, капитан Кныш изъял всю амуницию, остались в одной повседневке. А собирали береты, Лебедько пилотку не отдал; распахнул , нахлобучил пилотку на лысину (по странности, она великану была велика), вытянулся в строю во весь рост, откинул голову назад - подойди, забери, попробуй. Кныш подошел, но только потрогал у прапорщика огромное с 'серьгой' ухо и предложил улететь в Антарктиду. Лебедько отрезал: 'Куда с такими зубами и ушами? Людей смешить? И потом я и оставшиеся в живых дали клятву не покидать Бабешки, пока могилы товарищей здесь'.
У старожилов острова внешность действительно была странной. Шерстью заросли с головы до пят. Зубы удлинились на треть, у одних вперед торчали, у других, наоборот, во рту в глотку скрючило. Уши - не как у чебурашки, укрупнились заметно. Мочки набухли - в форме бутылочек чуть ли до плеч не доставали. Оторопь забирала. Такой необычной болезни я не знал, в прошлую свою кампанию на Землю ни у 'волков', ни у 'мустангов', ни у 'драконов' не наблюдал. Когда хоронили дядиных солдат, сержант Брумель вознамерился побрить друга сержанта Кобзона, но Лебедько не дал - убедил, что бороды положены по уставному положению, и выглядят погибшие так лучше.
Довольствия на старожилов не было, поэтому я своим каптенармусу, коку, денщику, еще пятерым пехотинцам приказал тайно оставить свои трико-ком и убыть в Антарктиду. Денщик, прощаясь со мной, сказал: 'Чона, вашего нового денщика, я проинструктировал - наказал пищу обильно не солить и сладкого много не давать... Хлебнете вы здесь однако. Но послушай, сынок, старика: не только поднять колхоз вас здесь оставляют. Командующий, понятно, тем спасает от скорого суда: вернул бы в Крепость, отправили бы на Марс - под трибунал. Но, сдается мне, здесь на острове вы ему нужны, иначе бы профессионалами так не рисковал. Земляки - горожане все бывшие, не говорю уже о небенах, полоть не умеют, а вырастить пшеничку знать надо как. Оставь меня, я до хрона агрономом работал'. Я отказал, дурак.
Ветролет поднялся и пристыковался к дирижаблю, летели уже далеко над океаном, но вдруг вернулся и выбросил на парашютах мешки. В приложенной записке Кныш сообщал, что генерал-шефом Крепости получена лучеграмма с просьбой командующего ОВМР оставить 'мудаку капитану' дополнительный из НЗ 'Распутина' запас провизии, 'чтоб за год не передохли'. 'Год тебе, бывший майор, растить петрушку и укроп - потом трибунал'. Отбросив оскорбительную записку, я расстегнул молнии мешков, под пачками флотских макарон лежали КНТМ, БККСКП, ФРКУ, ножи, саперные лопатки и комлоги. Я ликовал.
Доспехи приказал хранить в ротной каптерке, ножи запер в сейфе. Почему к боевой амуниции не вернули нам винтовки, ракетницы, огнебаллисты и шмелетницы, я понимал: было бы слишком подозрительным, а так, сошлются на ошибку при выброске нам макарон. Нож и саперка - оружие, а в руках моих морпехов-овэмэровцев - еще какое. А комлоги! Переговорная связь, которую засечь и подслушать противник не мог. Правда, на острове она не работала из-за помех. Ну, а спецназовские комбинезоны-ком 'на тушканчиковом меху' (КНТМ), ботинки крокодиловой кожи с кевларовой подошвой (БККСКП), шлемы-ком (ФРКУ) не всякая пуля брала, луч лазера даже в меху увязал. Каптенармусом я назначил Лебедько.

 - Так можно доложить? - не дождался моего разрешения прапорщик.
 - Докладывайте короче  - спать хочу.
 - На крестьянском кладбище голоса... из-под надгробий звучат. Людские. Лейтенант Крашевский может подтвердить.
Я распустил пояс, содрал с плеч портупею, сбросил ботинки и завалился в гамак. Еще секунда - и провалюсь в сон. После ночи вставал отдохнувшим, бодрым, голодным, готовым гору свернуть, а отреагировать сейчас на такую информацию по-командирски не было ни сил, ни желания. 'Белой горячки здесь только не хватает'.
Прибежали в деревню и увидели в окопах пруссаков облепленных еще 'живыми' 'шмелями', я приказал старшине фляги со спиртом у пехотинцев изъять и опечатать. Лично принял и проверил печати на каждой. На время строительства ротной каптерки место спирту определил в одном из помещений пищеблока - вместе со всем оставшимся у нас имуществом и провиантом. Отвечать за сохранность назначил троих: начальника госпиталя лейтенанта Крашевского, прапорщика Лебедько и кока ефрейтора Хлебонасущенского. Выдал нож, который полагалось передавать на посту сменщику. Каждое утро я начинал с обследования печатей - спирт оставался нетронутым. Но только с первого дня после похорон тройка ответственных лиц спать ложилась, непременно исполнив на три голоса песню 'И на Земле будут яблони цвести'. А так как печати были целы и во флягах булькало, я догадался, что пьет 'кружек самодеятельности' медицинский спирт из укомплектования госпиталя. Опечатать пеналы поостерегся, резонно предположив, что в ход пойдут пузырьки с лекарством на спирту, и еще, что хуже, препараты дезинфицирующие и обезболивающие. А пели очень даже неплохо: двое обладали недурственными тенорами и один колоратурным басом, и звучал в основном репертуар ТВТ. Вымотавшиеся за день пехотинцы любили послушать. Отстроились, разрешил певцам столовую в ужин не посещать, и дал распоряжение коку - им троим вместо меня снимать пробу.
'И вот последствия. Хлебонасущенский на завтрак подает что-то такое, что в рот не лезет, а двоим уже голоса покойников чудятся... На кладбище пьют - нашли место' - раздраженно подумал я и спросил:
 - А где сейчас лейтенант? Придет,  - разбудит.
 - Сменил Хлеба на охране скарба.
 - Отставить, прапорщик. Вы эти прозвища бросьте. Ефрейтор Хлебонасущенский, а не Хлеб. Вы в воинском лагере, в расположении роты спецназа морской пехоты ОВМР, не в колхозе... Устав знаете: на сельхозработах воинские отношения действуют, дисциплина и порядок обязательны.
 - Виноват. Лейтенант медицинской службы Крашевский сменил ефрейтора Хлебонасущенского на охране ротной материальной части. Так вот, кок тоже слышал, но больше лейтенанта сомневается... А то, сходим сейчас со мной? - зазывно потянул прапорщик за горлышко флягу в заднем кармане трусов. Парадного мундира Советской Армии времен Второй мировой войны ему по размеру не нашлось, носил на голое тело и спортивные адидасовские (с лампасами) брюки, но последние берег - ходил в трусах, благо, были ниже колена, надточенны парашютной тканью и заправлялись в сапоги.
 - Э-ээ-эээ-хх!..  - затяжно зевнул я.  - На кой на кладбище ходите?
 - Ужинаем. Пробу снимаем: неудобно в медчасти до того как принесут ужин больным.
 - Так нет, ээ-хх, в роте госпитализированных.
 - Будут.
 - Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас... э-ээ-хх?
 - Т-ээ-к... за этим,  - щелкнул Силыч пальцем по шее.
 - Зачем, зачем?!  - отметил я выразительный ответ.
 - Петь.
 - Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?
 - Проход в куполе один, охраняется, а из наших кому на хрон нужны доспехи - вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поем мы в ужин, морпехи в столовой все сидят, жуют.
 - Э-ээ-хх!.. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъема лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите: без вас споют про голоса на кладбище.
 - Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.
 - За камсой? Закусывать?
 - За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, сержант Селезень с отделением прибудет к вечеру. Сварочный аппарат и ранцы принесу.
 - Второй комплект? Ранцы, что на погибших были, Президент прислал забрать с оружием, обмундированием и мобильниками?
 - Наши ранцы, не казенные. У менялы выменял за ушанки ваш убиенный дядя.
 - Селезень. Кто таков? Почему не знаю?
 - Сержант Селезень  - начальник разведки Вооруженных Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере нести караульную службу. Останется базу законсервировать.
 - А... Ну да... Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы - старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?
 - Хлеб... насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме дюдей, на острове не водится. Зуд, опрелости.
 - Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком активировать.
 - Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому и Чону выдали трико не с их плеча, тоже чешуться.
 - Каптеркой занимаетесь?
 - На водокачке только что не ночую.
 - Каптерка в башне, вне расположения лагеря под куполом?
 - Вы распорядились найти подходящее место, я и нашел. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. А мы там спокойно оденем доспехи, вооружимся ножами и саперками.
 - Разумно... Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.
 - А пусть поживет здесь с нашего.
 - Придать кого из пехотинцев? Идти ночью.
 - Мне провожатые не нужны.
 - Старшине передадите мое распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.
 - Слушаюсь.
Лебедько ушел, и я, наконец, завалился в гамак. Уснул, только голову приткнул к импровизированной подушке из свернутой в валик хэбэленки.
Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но все же на голову ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял 'руки по швам' и за 'крыльями' советских галифе почесывал бедра.
Доложились.
Приказав лейтенанту и ефрейтору отвернуться, я достал из котелка зубные протезы... Не удосужившись повернуть подчиненных к себе лицом, спросил в спины:
 - Кто матчасть охраняет!
 - Прапорщик Лебедько!  - отрапортовал лейтенант.
 - Он же ночью ушел в лагерь прусский.
 - Вернулся.
 - Один?
 - C Камсой.
 - Что такое?
 - Привел лейтенанта Комиссарова.
 - Вчера вы... не пели. На кладбище не ходили. Без баса не могли? Или голосов замогильных боитесь? А, лейтенант?
На этом моем вопросе Крашевский ссутулился, а ефрейтор насторожился, прекратив чесать исподтишка бедра. Не дождавшись ответа ни от одного, я скомандовал:
 - Слушайте мой приказ: на плац  - и по сто тридцать кругов сделать, чтобы протрезветь до завтрака. Бегом... арш!
Позевывая, запросил у комлога время. До подъема роты оставалось еще двадцать восемь минут: 'Переусердствовал старшина'. Опустив в котелок протез, улегся в гамаке на живот и крепко уснул - так крепко в последний раз.
До завтрака зашел в пищеблок. На охране матчасти стоял Крашевский. По углам спали Лебедько и Комиссаров. Я проверил печати на фляжках, одну взял. Распорядился разбудить через десять минут прапорщика, направить его с лейтенантом на воинское кладбище, и передать, чтобы по дороге зашли к коку за кружками.
...Комиссаров - тщедушный, небольшого росточка мужичек, одет в застегнутый на единственную пуговицу с торчащей ватой из пропалин в стегонке, обут в кеды. Видимо, в трусах: ноги от колен не прикрыты. Шерстью как у макаки заросшие, но стройные. Не шел - еле плелся, уцепившись за резинку адидасовских брюк прапорщика. Только подойдя близко и услышав звук свинчиваемого с фляжки колпачка, поднял голову и оживился.
 - Хворает фельдшер. Разрешите поселиться ему в больнице  - Крашевский присмотрит, вылечит,  - протянул прапорщик мне три кружки.
Я не остановил его - не возмутился, потребовав доложиться всем по форме, не называть военврача фельдшером, а госпиталь больницей. Разлил молча.
Прежде чем выпить поминальную у дядиной могилы, Комиссаров, не сводя с меня глаз, запустил пальцы себе в усы и бороду, вырвал резец и положил поверх надписи, вырезанной по дну армейского котелка. Обелисков сделать на острове было не из чего, по идее Лебедько из половинок разрезанного надвое пенала для зарядов к ракетницам наформовали глиняных столбов, обожгли огнебаллистой и на верхушки насадили эти самые котелки с надмогильными надписями. 'Мстить будет?' - понял я.
Ветерок откинул пряди волос с висков, и я увидел мочки ушей лейтенанта  - бутылочками настолько крупными, что, видимо, боясь обрыва, Комиссаров воткнул их 'донышками' в раковины ушей.
Выпили.
 - Помянем и комиссара с разведотделением вашей роты,  - занюхал лейтенант высушенной банановой кожурой, прежде им вымоченной в кружке со спиртом. - Погибли они по недоразумению, но держались героями.
Прошли к пяти могилам в углу погоста, выпили здесь.
 - А теперь пойдемте, помянем крестьян.
Обогнули купол, обошли водокачку и вышли к крестьянскому кладбищу. Помянули отрадновцев, лейтенант повел к одинокой могиле. Готовились к похоронам, я к холмику с крестом из мотыжных тяпищ подходил, но надмогильной надписи тогда не прочел - дощечку снял Лебедько скопировать с нее надпись на миску. Но знал, что покоится здесь основатель и первый председатель колхоза 'Отрадный', убитый кем-то давно при невыясненных обстоятельствах. Сейчас прочел:

ХАРИТОНОВИЧ АННЫ

ПАУЛЬ КАСТРО

01.10.2151. Х 16.02.**24

Основатель и первый председатель

колхоза "Отрадный".

Биохимик, нейрохирург, академик.

 
Если верить дате, родился покойный за двадцать лет до Судного Дня Последних Стариков - во время хрона. И в паспорте у него, как у послехронных землян с презрением относящихся к безродным небенам-марсианам, была сделана правка: сначала прописано отчество, затем имя матери, только затем имя собственное и фамилия.
 - И твою душу, коллега, да упокоит Господь,  - подставил Комиссаров кружку под флягу.
Лейтенант назюзюкался так, что прапорщик под купол и в медчасть нес его на руках.
После отбоя я - спокойно, теперь не таясь от Крашевского - опустил 'челюсть' в котелок, завалился в гамак и уснул. Но не надолго, разбудили удары в стену снаружи казармы. Оказалось, шалило разведотделение Селезня. Их, как прибыли в лагерь, разместили отдохнуть с дороги в госпиталь, а ночью Комиссаров, объявив, что карантин закончен, направил в казарму. Сказал, что клизмы им он весь вечер ставил по приказу лейтенанта Крашевского, который сейчас спит в офицерском притворе один. Селезень намек понял, и все четверо по стене молотили дружно и вдохновенно. После этого случая считал сержант я на его отделение 'не зуб - весь протез заточил'.
Я соскочил с гамака, обулся и тоже принялся молотить по стене. Гремело, пока разведчиков не остановил лейтенант с нашивками медицинской службы. Крашевский после дневной смены на охране матчасти весь вечер проспал в офицерском притворе, а после отбоя я его досыпать отправил на новое место постоя, куда он и направлялся со своим гамаком, прежде зайдя в гальюн. О прибытии отделения Селезня он не знал и карантина никому не назначал.
Этой ночью после построения роты 'по тревоге' и раздачи нарядов вне очереди мне приснился сон - похороны прусских солдат и крестьян. После снился каждую ночь, все семь лет на острове. И всегда до мелочей одно и то же - будто ленту кино кто мне крутил.
Хоронил я один.Президент Пруссии, члены следственной комиссии адмиралы и генерал, капитан Кныш, его экипаж и моя рота наблюдали за всем, расположившись на крыше гондолы дирижабля 'Распутин' под прикрытием зонтообразного корпуса. Снаряд-зонд ЧНП блуждал по воздуху между кладбищами через центр разрушенной и сожженной деревни - без ПпТ-купола, который перед артатакой был прусаками деактивирован. В бою этот снаряд парил над местом скопления противника в виде развернутого 'ковра', выискивал и пленил солдат, распавшись на 'платки' и 'простыни', которые укутывали тем голову и пеленали по рукам и ногам. Сейчас ни кому не угрожал, только мне.
Я разносил гробы и 'мумии' (крестьян в 'простынях'  - гробов на всех погибших не хватило) по могилам, по паре трупов в саване или цинковых ящиков на плечах таскал. Нести к крестьянскому кладбищу  - под гору - еще куда ни шло, а вот на воинское - в гору - требовало сноровки и стоило мне немалых усилий. Потом исходил в комби-ком на тушканчиковом меху: аккумуляторы системы охлаждения почему-то не подзаряжались, даже от быстрого бега.
Только раз, когда возвращался в деревню, а сопровождавший меня все время ЧНП почему-то замешкался над принесенными к яме трупами, удавалось взглянуть на зрителей. Адмиралы и генерал наблюдали за мной в бинокли на козырьках фуражек, в руках держали бубны. Мои морпехи следили в прицелы ракетниц, шмелетниц, огнебалист и 'М-36', кнышевцы с 'колашниковыми' - в подзорные трубы. Слепой, Президент Пруссии сидел, высоко задрав голову с волосами чернее вороньего крыла, хотя я его помнил седым как лунь. В руках старик держал флейту.
Управившись с гробами и 'мумиями', волок к крестьянскому кладбищу труп кобылы - ползком, 'протезами' закусив подкову на задней ноге. И тут начинался обстрел 'лазерной дробью'. 'Умки', установки шарового лазерного огня, стояли вдалеке на высокой сопке, одни сиротливо - без расчетов, стреляли сами. Как ни спешил, всякий раз дробь отсекала трупу голову по самый хомут. Откуда-то взявшиеся (на острове животных не было) коты и кошки шли за мной строем шеренгой по четыре, им дробь, накрывавшая каждый квадратный дюйм земли, и мне потрепавшая домпехи, нипочем. Коты время от времени покидали строй помочиться у хижин, и почему-то по-собачьи и точно так, как это проделывал мой дог Цезарь, который в стойке задирал не только заднюю, но и переднюю ногу.
Когда я спихивал кобылу и бросал ее голову в братскую могилу, коты с кошками сами туда прыгали, 'ковер' повисал надо мной и пускал 'платки' с 'простынями'. Упеленанный, и я валился в яму. И в этот самый момент осознавал, кого еще я видел под дирижаблем. У гондолы стояли солдаты в парадных мундирах Советской Армии, при автоматах 'ППШ' и поставленных на ножки противотанковых ружьях; у ног их сидели крестьяне - мужики и бабы. С лева - председатель колхоза 'Отрадный', бинтовал голову моему ротному комиссару; с права - разведчики, у кобылы роды принимали; в центре, по-татарски поджав под себя ноги, сидел дядя. В руках - тюбик с тушенкой. Скручивал колпачок. Больший в размерах, чем обычно тюбики с синтетической пищей, круглый в сечении, охристо-красного цвета, с колпачком по форме в половину шара, туб этот напоминал знаменитого дядиного 'слона' - в состоянии демонстрации своей наилучшей формы. Резьбу заклинило, и дядя откусил колпачок. Коты и кошки в ожидании угощения крутились вьюнами.
Ведь все в могилах! Коты подо мной копашаться.
Кого же я похоронил?!
Звучали бубны и флейта, все смеялись...
Просыпался я в поту на полу, с болью в зубных протезах. Поднимался и снова валился в гамак. Сон снился сначала...
Той ночью после раздачи нарядов я понял, что если оставшиеся в живых дядины подчиненные не намерены мне мстить жестоко, то козни всякие строить будут. И, похоже, уже взялись. На поминках денщик Чон подсел ко мне и посоветовал отменить уставные отношения, рассказав, как все было у полковника Курта в бытность его председателем колхоза 'Отрадный'. Лебедько Крашевского к пьянству совратил, а медик ведь спиртного в рот не брал. Не втянул бы и небенов-мальчишек. Хлебонасущинский кормит - лучше голодным ходить. Теперь вот Комиссаров с Селезнем присоединились. Первый, хоть и слаб с виду, но зуб одними пальцами выдрал, второй - та еще, видно, птичка.

* * *
Утром я вызвал Крашевского, Лебедько и Хлебонасущенского.
Как положено, вошли и построились по ранжиру: лейтенант во главе шеренги, прапорщик в центре, ефрейтор крайним; первый стоял, прикрывая на бедре ладонью оттопыренный карман, от второго разило перегаром, третий не почесывался, что меня удивило.
 - Что в кармане, лейтенант?
 - Клизма.
 - Какая еще клизма?
 - С поста по охране ротного скарба я.
 - Материальной части, лейтенант.
 - Так точно! Материальной части.
 - Медконтейнеры на месте?
 - Так точно. В процедурной заперты.
 - Код замка?
 - На ушко могу сказать.
 - В рапорте по должной форме доведете. Что в клизме?
 - Усыпляющее.
 - Для чего?
 - Мирный близко, да и Быково недалеко... ночами мужики заявляются. Старшина пока спроваживал без эксцессов. Пацаны шастают по сопкам, постовой на вышке не раз от купола отгонял. Вам не докладывали, будить не хотели.
 - Я на охрану имущества нож выдал.
 - Нож у прапорщика Лебедько.
 - Нет, я как распорядился? По смене передавать. Прапорщик, приказать надо?
 - Сегодня матчасть в пищеблоке последний день,  - вместо прямого ответа докладывал Лебедько, - к вечеру в каптерку перенесем. Ножом я стеллажи украшаю: узор режу. Из эстетических и практических соображений: узор клинковый - магический.
 - Какой-какой?
 - От затопления, пожара, обвала оберегает, воров отваживает, пиратов с цели сбивает.
 - Бросьте, прапорщик. Назначаетесь не только каптенармусом но и бессменным часовым по охране каптерки... А по чему режете? Откуда дерево? В поселке все сгорело. Да и было ли что здесь деревянное? Леса на острове нет  - ни кустика, ни деревца.
 - Стеллажи из глины, газовой горелкой обжег. Сварочный аппарат и ранцы я принес, Селезень трубы приволок, остались на базе еще обрезки - надо бы и за ними послать. А то пацаны уволокут все. Со временем гамаки на кровати заменим. Из труб сварю...
 - Матрасы Президент оставил?
 - Обрезки труб четырехдюймовых, сварю нары двухъярусные. Настелить не чем, гамаки нацепим, а то спят ребятки на полу.
 - Ладно, прапорщик, режь свой магический узор от воровства. Нары нам не понадобятся, в гамаках год перекантуемся. Да и ранцы не к чему, храни в каптерке. Ефрейтор Хлебонасущенский, вспомни какою-нибудь фразу, услышанную тобой из-под надгробья.
Кок вздрогнул и замер, уши его (в полблина размером), дернувшись, затряслись как пружинные. Как будто не поняв вопроса, ефрейтор невинно улыбнулся, полностью показав свои передние зубы. 'Прекрасней' улыбки я еще не видел.
 - Когда на крестьянском кладбище пели,  - помог я ему вспомнить, и уточнил: - Пили.
Кок воровато закосил на меня, сидевшего на ящике низко. Прежде чем ответить, затравленно покосился - видно, хотел встретиться взглядом с лейтенантом, но выпуклая грудь и живот каптенармуса скрывали врача.
 - Это приказ!  - поторопил я.
 - Из-под чьего надгробья, там их много? 
 - Понимаю, пели-пили в каждый очередной раз над другим, в надежде, что с этом месте покойник голоса не подаст. Докладывай!
 - 'Придет час, и мы в-восстанем, братья! И первым, кому не поздоровится, будет м-майор!' - выдавил из себя кок.
Я поморщился.
 - Лейтенант Крашевский!
 - Эта фраза звучала чаще всего, и всякий раз, когда пили на посошок.
 - Иронизировать изволите, лейтенант?
 - Никак нет, товарищ майор!.. Виноват,  -  капитан... Доложил, как есть.
 - Прапорщик Лебедько,  - повернулся я к каптенармусу, - я просил вас выдать мне восемь маленьких звездочек. Погоны майорские вы забрали, где капитанские? Вы слышали эту фразу? - Рывком поднялся я и стал близко, грудь в грудь.
 - Разумеется. Все слышали и я не глухой,  - невозмутимо ответил Лебедько. - Насчет вашего разжалования - оплошность вышла: звезды малые в наличии есть, но погон младшего офицерского состава нет... Есть петлицы с капитанскими ромбами. Выдать?
 - И что же, никто эту замогильную угрозу не догадался записать на комлог?
В офицерском притворе повисла тишина. Я вытягивался, стараясь заглянуть Лебедько в глаза, но тот голову запрокидывал все дальше назад.
Лейтенант и ефрейтор молчали.
 - Я записал,  - сдавленным фальцетом, оттого что глубоко выгнулся в пояснице, ответил прапорщик.
 - Прокрути!  - отступил я и сел на ящик.
Прапорщик нехотя достал комлог и, поколдовав кнопками, вытащил фразу: 'Слышите, братья, кто-то чокается там наверху? Но не за наш упокой пьют'.
 - Комлог сюда!
 - Пошутить хотел маненько. Скукота же.
 - Прапорщик Лебедько!! - привстал я с ящика. - Какой пароль? - сел я с аппаратом.
 - Резьба клинковая.
 - Резьба клинковая,  - повторил я пароль на доступ и распорядился:  - Комлог, найди в записях фразу со словами: 'И первым, кому не поздоровится'.
Из аппарата прозвучало: 'Придет час, и мы восстанем, братья. И первым, кому не поздоровится, будет майор. - Я тут же потребовал назвать время записи: - Пять часов, сорок восемь минут, пятьдесят четыре секунды'.
 - Лейтенант и ефрейтор, вы не только в ужин, но и ранним утром до подъема поете на кладбище? Чья идея там пить?
Крашевский и Хлебонасущенский стояли, вытаращив глаза в потолок: они припоминали и начинали все понимать. Прапорщик упредил.
 - Разыграл я их. От скуки ж помереть можно. Не замечали, что комлога в нарукавном кармане у меня нет, я его в кирзач за голенище засовывал, - смеялся на последних словах Лебедько и расталкивал локтями стоявших по бокам.
Я положил комлог на ящик, встал, одернул хэбэленку без погон и туже затянул на талии ремень.
 - Балаян!
 - Слушаю!  - вскочил в притвор старшина роты.
 - Доложи, чего хотели мужики.
 - Да какие мужики. Очкарики. Представились докторами, кандидатами наук и полезли с дурацкими вопросами: не привезли ли мы случаем с Марса периодику последних лет из области кибернетики, медицины и роботостроения. Я пошутил, сказав, что из области подрывного дела прихватили. Так заинтересовались. Предложили сменяться на жмых. Я, не поняв, что это такое, попросил пояснить. Оказывается, - вы сейчас умрете со смеху, - отходы производства растительного масла из подсолнечных семечек. Каково?! Жмых их нам нужен! Остыли, когда сообщил, что записи у нас сделаны на комлоги военного образца. У них они - откуда... Вот пацаны, те досаждают. Намедни денщика Чона отметелили.
 - Строй роту.
 - Слушаюсь. У Комиссарова на медицинском халате погоны младшего офицерского состава.
 - Товарищ капитан, разрешите обратиться,  - встрял Крашевский.
 - Разрешаю.
 - Можно Комиссарова куда-нибудь в другое место приписать? Как военный медик он потерял квалификацию. Из лагеря приволок засушенные корки, утверждает, что они не банановые, а с островной ягоды слуплены, и просит в процедурной хранить. Знахарством, похоже, занимается. И разит от него. Камсой, ей-богу.
 - Он офицер медслужбы, потому место ему в медчасти. Корки пусть хранит, где хочет, только не в процедурной. Погоны с халата у него, старшина, спороть и отдать каптенармусу. С этого дня норма расходования дезинфицирующего средства... клизма в сутки... На троих! Для вдохновения. За гальюном в ужин тяпните и петь на плац.
 - Клизма на троих? Да мне одному, что слону дробинка.
 - За гальюном внутриочково примешь,  - ранит.
 - Уксусу дам подмешать. А если перцу добавить...
 - Не слышу 'есть'!!  - гаркнул я.
 - Есть!!!
 - Ефрейтор, если еще когда на завтрак подашь филе белуги с компотом и мороженым на десерт, одного заставлю все съесть! Вообще тебе надо переучиваться готовить. Скоро забудешь кораллы цвета пищи - на натуральные продукты перейдем. Созреет пшеница - уберем, зерна намолотим, муки смелем - хлеба настоящего напечем. Не мы, правда, пахали, сеяли и пололи, но не пропадать же урожаю. Разживемся снастями, настоящей, не из кораллов, рыбы поедим.
Лебедько хмыкнул и пробурчал в нос: 'Мечтать не вредно', и я опомнился:
 - Извини, ефрейтор, забылся... Колпак не размазывай по башке, все равно ушей не скрыть.
 - Разрешите идти, мне завтрак приготовить успеть надо.
 - Что на завтрак?
 - Эта... Белуга и компот. Но мороженого нет - кончилось.
 - Иди, ефрейтор. Рыбу съешь и компот выпьешь сам, но, упаси тебя Господь, оставить роту без завтрака. Если чешется, можешь скатать трико.
 - Боюсь, поздно.
 - Это почему же?
 - Не чешется уже. Щетина в трико проросла. Докладывал старшине роты, что скатать надо, а он отказал. У плиты  - специально на кухню приходил - ловил и заставлял раскатать.
 - Немедленно скатать!
 - Боль я вытерплю, но трико испорчу: с волосом в браслетах и ошейнике заклинит.
Я повернулся к Лебедько:
 - Как быть, прапорщик?
 - Выход один, прикладывать примочки из отвара той ягоды, что у Комиссарова есть. Волос отомрет.
 - Яд?
 - Ягода.
 - И цветочки будут?
 - И цветочки будут.
 - У денщика Чона, надевал трико, я на теле такого меха, как у вас с коком, не заметил.
 - Ему оскомина 'ударяет' в ногти и в яйца.
 - Как понимать?
 - А так и понимать. Ногти на руках и ногах он подстригает каждый день до и после сна, мошонка у него, видели, в котелок не залезет. В яйце по пол-литра. Я показал ему, как сдаиваться, так он такие глаза сделал. Темный народ.
 - Ладно, прапорщик... Лейтенант Крашевский, займитесь этим: проследите, чтобы у пехотинцев подобных рецидивов не возникло. Вообще исключите из рациона эту ягоду. А ту, что Комиссаров принес, заприте в процедурной и кода замка ему не давайте. Отвар приготовить сами отопрете. Прапорщик Лебедько, после построения зайдете ко мне с капитанскими погонами и предложением, на что мотыги выменивать будем. Надо, что полоть?
 - Пшеницу.
 - Пшеницу? Полоть?
 - Ну да. Впрочем, поздно: пока научитесь, колос осыплется.
 - А другие культуры?
 - У подсолнечника корень зачах и цвет опал, свекле давно кранты. Топинамбур, но его полоть не надо, так растет.
 - А на дальнем поле, том у которого мы высадились и где атакованы были? Там мак вперемежку с топинамбуром растет.
 - Миряне обрабатывают, на сорок дней придут, уберут, им детишек отродновских кормить надо.
 - Что ж, на 'энзэ' перезимуем. Лейтенант, затяните резинки на крагах. А вы, прапорщик, эти как их?.. кирзачи носите, так носки почаще меняйте.
 - Портянки у меня.
 - Чего-чего? Заменить на носки.
 - А есть моего размера?
 - Ладно. А ты, ефрейтор, дрочишь  - чехол-ком простирывай. Кру-гом! В строй марш... Кто матчасть охраняет?!
 - Селезень!
 - Селезень!
 - Селезень!
В утреннее построение я запретил роте бывать на крестьянском кладбище. Приказ был не совсем понятным - никто туда не рвался. Прибирать могилы? Надобности не было: холмики скоро занесло песком, остались одни столбики. Цветы возложить? Не растут на острове, и венков из 'искусственных' здесь не сделать. И сам я ходил только на 'воинское' - к дяде, комиссару и разведчикам.

* * *
Витольд Мацкевич прибыл на Бабешку с задачей найти места произрастания оскомины. Он, военный врач Крепости, однажды на острове делал полеводам моего дяди прививки, тогда ягода и заинтересовала его, доставил образцы в Антарктиду и провел исследования.
Когда экспедиция в составе Мацкевича, семерых погонщиков, тридцати лошадей и буйволов, навьюченных плугами, боронами и тюками прессованного сена, входила в деревню, я сидел в тенечке и молил Бога: 'Пронеси, Господи! Мужикам разглашать запретил, хлопцам не дай прознать или самим догадаться, что говядину и конину можно есть, что на посадке и уборке урожая можно использовать лошадей и буйволов, плуги и бороны'.
Мацкевич попытался посвятить меня в свои изыскательские намерения, но я его, занятый своими заботами, остановил, - не дослушав, махнул рукой.
А после обеда произошел неприятный инцидент.
Во время мертвого часа ко мне в председательский закуток зашел Мацкевич - приволок коробку тушенки. Извинялся за то, что не сразу отдал - забыл в суматохе. Я, высасывая из тюбика пингвинье мясо, укорял за то, что не прихватил для нас в Антарктиде одежды - эту просьбу генерал-шефу Крепости всякий раз оказией слал. Свинчивая колпачок со второго туба, врач клялся и божился:
 - Оббегал все инстанции, знакомых, но не дали почему-то. Слышал, что генерал-шеф лично запретил.
 - Ну курева,  - возмущался я,  - можно ж было привести из Руси.
С едой и одеждой на Бабешке туго, но с куревом  - совсем никак. Мацкевич, наметанным глазом подметив, что я 'разогреваюсь', вызвался сбегать стрельнуть папироску у погонщиков. И вдруг стукнул себе по лбу:
 - Господин Вальтер, я же вам письмо от жены привез!
Я тушенкой поперхнулся, а он положил на коробку диск и деру из закутка.
 
Раз за разом слушал я послание жены, прокручивая диск в комлоге, а Мацкевич, тем временем... перепахивал поля с только что занявшимися всходами. Прошли плугами - с углов через центр крест накрест.
Пахали по всходам!
Вожак табуна, породистый волжский тяжеловоз по кличке Донгуан, выпрягся и все бегал за начальником экспедиции, пытаясь тому заглянуть в лицо. Мацкевич прятал глаза, и все тыкал в конскую морду жетоном 'Булатного треста', на котором значилось: 'Мацкевич Витольд Остапович - старший лейтенант медслужбы гарнизона, специальный уполномоченный и поверенный Администрации БТ, начальник научной экспедиции'. Естественно, Донгуан читать не умел, а красный цвет жетона его как мужчину раздражал. Лягнув на пути упряжку буйволов-тупиц, жеребец бросился искать председателя хозяйства. Ворвался в барак - и галопом по гулкому помещению, прямиком ко мне в председательский закуток, где... получил по морде и свалился с копыт. Это я успел стать в бойцовскую стойку и двинуть радетеля колхозного добра мастерским ударом кунг-фу. Опустошенные тюбики валялись по всему полу и под нарами, собирать времени не было, а за занавеской не мог видеть того, что несется по бараку конь. Подумал - Силыч. Прознал о поступившей тушенке и теперь по долгу службы заведующего хозяйством спешит оприходовать, как полагалось. Я чуть ногу не сломал! Хорошо, удар пришелся по мягким лошадиным губам, и силу рассчитал на массу, как у коня. Взъярился, готов был измолотить Донгуана в отбивную, но остолбенел, вдруг увидев в его глазах 'кресты'.
Обратно по гулкому помещению Донгуан проскакал аллюром со мной на спине. Полеводы в койках не могли понять, что за переполох. Коня пронесшегося туда-сюда по проходу меж рядами нар они не увидели: потолочные люки по случаю мертвого часа были закрыты, а плошка на тумбочке сторожа была им же - его задом - затушена, как только Донгуан ворвался в барак.
Обскакав все угодья, отмеченные уже 'крестами', на дальнем поле сыскал-таки Мацкевича, а с ним Крысю и Камсу.
Подъехал тихо. Сидели медики кружком на корточках у кучки оскоминицы с редкой и чахлой ягодой. Двое 'чистили' третьего за то, что не предупредил вандализма. Ведь знал, что растет оскомина только на этом дальнем поле, и что вся выкопана.
Камса чуть не плакал:
 - Да поймите, на плуги я надеялся.
Донгуан рванул галопом с места, и я, не удержавшись за холку, угодил в кучку.
Поднялся  - все исподнее вымазано. И в лыч  - одному, второму, третьему. Разъярен так был, что на людях не остановился, принялся за скотину мирно стоявшую в ожидании корма.
Прекратил я махать руками и ногами только тогда, когда положил весь табун, включая и Донгуана. Оплошал в азарте.
Уставший, оттого и остывший, я с тоской поглядывал на поверженных. Лошади встать боялись, буйволы лежа засыпали. Донгуан один поднялся - ему, вожаку, валяться в пыли не пристало. Смотрел на меня пугливо, с укором и обидой.
Хлопцы, выбежав из барака и кинувшись за мной вдогонку, по пути перехватили погонщиков шедших за сеном, и, завидев издалека, как я расправляюсь с буйволами и лошадьми, принялись мужиков метелить. Следом подоспевшие, земляки вызволили. Остались они приводить погонщиков в чувство, небены, прибежав ко мне, глаза отводили: им, молодым, было неловко - нокаутировали неспешных, рассудительных и пожилых русичей, настоящих крестьян.
Я сел на землю осмотреть пятку, вспоротою об рог буйвола. Подошел Брут и поставил на землю рядом мои ботинки. Силыч присел осмотреть рану. Из подсумка достал ягодину, оторвал от клубня пузырь, вывернул наизнанку и, соскоблив ногтями 'анютины глазки', скатал. Презерватив - не отличишь, если бы не был таким прозрачным, а был цвета, например, персика, и исходил от него персиковый же аромат. Оно и от свежей, только что сорванной ягоды пахло гуталином, а от этой подвявшей несло как из нужника. Оторвал Силыч кусочек от кожуры, вложил в 'кольцо', и все это, помазав чем-то из пенала, приложил к ране. Такую же операцию проделал и с пальцами на ногах, кулаками и коленями. Ботинки помог надеть.
'Не я вас уберегу,  - думал я о лошадях с буйволами, наблюдая за тем, с каким энтузиазмом хлопцы помогали оклемавшимся погонщикам поднять табун, - а то спасет, что небены еще с неделю-другую будут сыты батонами и флотскими макаронами. Да и прикроют экспедицию - нет больше оскомины, не родит оскоминица'.
Костяшки на кулаках и коленки саднили, пятку жгло огнем, хотелось тушенки.
Подвели начальника экспедиции.
'Хрона ты забыл сразу отдать тушенку, и письмо жены специально попридержал, чтобы мне всучить во время мертвого часа, а самому без опаски искать оскоминицу на полях с посевами', - не встав с песка, из-подо лба взирал я на Мацкевича.
Врач с трудом поднял руку и сунул мне, сплевывая кровь, жетон стороной с надписью МАНДАТ и строчками под ней: 'Предъявителю сего дозволяется производить на угодьях колхоза 'Отрадный' научные изыскания любыми методами и средствами'. Потом подал лист пласт-паперы с печатью Правительства Неба.
 - Контракт,  - сказал и выплюнул зуб.
Я прочел. Контракт был странным, суть текста сводилась к тому, что колхоз 'Отрадный' Правительством Неба освобождался от обязанностей поставок лекарств по кредиту, - как подчеркивалось, еще на шесть лет. Прочтя документ, я, мужественный офицер спецназа, ныне стойкий председатель колхоза и ищущий, с творческой жилкой агроном, впал в несвойственную мне меланхолию. Оставаться на острове еще шесть лет! На Земле! Лично я никак не рассчитывал. Лучше под трибунал и провести остаток жизни изгнанником в 'найденной норе', но - в Метро, на Марсе. С женой и детьми, с друзьями на одной планете.
До ночи не находил себе места. А утром полеводы, обеспокоенные неявкой председателя в правление на распределение нарядов, нашли меня в амбаре. Здесь их руководитель сидел, обалдело уставившись на скульптуру. Ночь я месил островную глину и к утру выдал.
В амбар подавался природный газ согревать от буржуек урожай зимами, я от трубопровода использовал отвод для подзарядки кухонных баллонов. Почему и нашли меня в вагоне-ресторане: Хлеб пришел заправить баллон. Отвод - из четырехдюймовой трубы, в два с половиной метра длиной, с концом загибавшимся книзу, торчал из перегородки на уровне груди - отличный каркас для скульптуры. Слепил лошадь. Под впечатлением все еще был: табун положил. Лепил я лошадь - не конкретно коня или кобылу, последняя получилась как-то сама собой. Жеребьих гениталий под брюхом не сделал; хвост получился коротким, подрезанным, задранным в сторону. Все из-за трубы, в месте под хвостом в туловище проникавшей. Другой ее конец обрывался сплющенным в открытой пасти, обмазал глиной - получился язык. Пасть открыта широко, язык высунут далеко, голова склонена долу; передние ноги - прямые, отставленные вперед; задние - глубоко под брюхом: будто летела во всю прыть, резко в страхе затормозила и неистово заржала. Еще не высохшую статую хлопцы, разрезав надвое по хребту, шее и голове, освободили от каркаса, Силыч половинки сложил и обжег газовой горелкой. Получилась кобыла - как живая, только стеклянная. Когда же избитый мной табун загнали на ночь в амбар, вожак Донгуан коней и буйволов оттуда выгнал...
Трое медиков в расстройстве подытожили и прослезились: за шесть лет рота, из-за отсутствия профессионализма в выращивании ржи, подсолнечника, пряностей, и нелюбви к топинамбуру, слопала всю оскомину. Днем Мацкевич ушел с упряжками в сопки искать ягоду там. Крыся, не поверивший в успех, запил. Пил и ссорился с Камсой. Оба клянчили у Хлеба киселя, у Силыча бражки. К вечеру Крыся выглядел как Камса - таким же алкашом со стажем. Всем надоели. Только завидев их, полеводы разбегались по сторонам.

* * *
Что я делаю, самогонка в объемах промышленного производства,  мучился я. Антарктида меня проклянет. Но жить как-то надо. Только бы согласился мирянский председатель. Как он еще отнесется к предложению? Совместный бизнес организуем, мечтал я, с определенным разграничением сфер деятельности у компаньонов. Самогон будем гнать и продавать в Антарктиде. А как прикрытие - торговать семечками. 'Запущу Силычеву 'домну''.
Идею заняться бизнесом я не вынашивал, пришла она мне в голову после ознакомления с контрактом - в амбаре за лепкой лошади. Еще шесть голодных лет - нет уж в жопу сельхозтруд, только бизнес. Чем конкретно займусь, решил чуть позже, когда голодный пришел в столовку, оставив в амбаре гогочущих мужиков и смущенно похихикивавших с сальных шуточек Камсы хлопцев. Тот по плечо засунул руку под хвост моему творению.
В столовку я вошел через кухонную дверь и стал невольным свидетелем таинства: Хлеб ложкой помешивал на сковороде валюту. В этом его изобретение по эффективной ее очистке - жарил таблетки, сразу догадался я. В тайне, как ноу-хау, держал.
В сковороду кашевар подливал подсолнечное масло из одной бутылки и еще что-то из другой. Сок оскомины, определил я по запаху прокисшего гуталина. Опасаясь напугать увлеченного реаниматора, лег на пол - ползти до разделочного стола с горкой пшенки три шага. Да так и остался лежать, вспомнив вдруг фразу из весточки жены: 'Как-то раскошелилась: купила на черном рынке кулек семечек подсолнечника и пузырек подсолнечного масла. Пожарила... Вкусные!'. Жареные на подсолнечном масле семечки... На Марсе ни того, ни другого, понятно, нет. Смутно, очень смутно помнил что-то из своей дохронной жизни. Учился в военном училище, лузгал на каком-то городском празднике, и в детстве бабушка угощала, но чаще большими белыми - сушеными гарбузными. А маленькие черные - жарила на чем-то жидком, я видел, но по малости лет не знал что на подсолнечном масле. А оно у нас будет - миряне им в придачу к жмыху одаривали. Так что, были бы семечки.
Так и не утолив голода, я встал, тихонько вышел из вагона и поспешил к себе в правление. По пути зашел в барак и, составляя список сторожу, мучился мыслью, а что как в Мирном и Быково жарят. Вызывал одного за другим злостных самовольщиков и спрашивал односложно напрямик:
 - Чем девки угощали?
Увидев недоуменные глаза хлопца, уточнял вопрос:
 - Давали... семечки?
Получив утвердительный ответ (с не меньшим недоумением в выражении лица: дескать, что давали как не семечки), спрашивал:
 - От наших отличались?  - Хлопец непонимающе пялился, а я уточнял вопрос: - По вкусу?
Ответ 'такие же' приносил мне радость, сравнимую только с той, что испытал, прослушивая весточку от жены.
Допрашивая, я посматривал на телефонный аппарат. С прибытием экспедиции 'Булатного треста' мое Отрадное стало деревней цивилизованной - появился телефон. Во время складирования тюков прессованного сена подошли ко мне двое, представились телефонистами и доложили, что на остров прибыли провести связь между тремя поселками, но провода, по прикидкам на местности, хватит связать Отрадное только с одним Мирным. Почему телефон, а не радио, меня не удивило: на острове действовал где-то источник радиопомех, поэтому и комлоги наши, после того как блоки подавления помех у нас изъяли с разоружением роты, мы как средство связи не использовали. Я телефонистам любезно предложил свои услуги: бригаду с саперками, но те отклонили помощь, пояснив отказ тем, что зарывать кабель в этой пустыне нет необходимости - повредить здесь некому. Животных на острове нет, а человеку провод сгодится разве только удавиться. Попросили проводить к ратуше, где установят телефонный аппарат, я указал на колхозное правление и убедил, что без меня им не управиться. Поставили они четыре аппарата: первый в правлении Отрадного, второй в ратуше Мирного, и по одному на сторожевых башнях поселков. Еще два и оставшийся кабель я получил в подарок за помощь - лезть в трубу ни кто из телефонистов не отважился.
Позвонить мирянам  - узнать жарят ли они семечки? Слюна у пацанов, поди, сбегалась в предвкушении 'жаренки'. Хлопцам я доверял, но подстраховаться не мешало: может быть, тем показалось, что семечки 'такие же' по вкусу.
Отправил очередного самовольщика в барак и придвинул к себе телефон. То, что аппарат военный полевой, времен Второй мировой войны не вызывало никаких сомнений: на стенке металлического корпуса выштампована пятиконечная звезда. Ниже чьей-то варварской рукой выцарапан знак на молнию похожий. У меня не было случая воспользоваться телефоном, хотя бы испытать его. Как им пользоваться, представлял себе смутно.
Поднял с корпуса трубку и крутанул рукоятку, торчащую с боку.
 - Пост номер один слушает! На проводе рядовой Кондор,  - зашипело с потрескиванием. Так неожиданно громко, что я испуганно отнес трубку от уха, и возмутился рьяно:
 - Какого черта?! Ты полевод Кондрашка!
 - Не разберу, говори в трубку! Поднеси ко рту поближе нижнюю ее половинку. То, что ты держишь в руке у уха, трубкой называется. Да не перепутай, к уху прижми не тем концом, что с прорезями и проводом, а тем, что с дырочками. Рукоятка, которую крутил, - от редуктора. Понял? Прием.
 - Так разберешь?  - перевернул я трубку проводом вниз.
 - Ну, разберу. Кто на конце? И что говорил? Прием,  - спросил постовой с недовольным в голосе раздражением.
 - Ты полевод Кондрашка, а не рядовой Кондор. А говорит с тобой Председатель.
 - Вот хрон!  - спохватился Кондрашка и попытался оправдаться:  - Сержант Брумель, то есть бригадир Брут, меня инструктировал, так и сказал: 'Рядовой Кондор, к охране границ Отрадного приступить'. Ты что-то хотел, Председатель?
 - Не хроникайся, небен, - не земляк. Как позвонить в ратушу Мирного?
 - А ты крутани рукоятку четыре раза.
 - А если три?
 - Это вызов твоего телефона. Два раза  - вызов сторожевой башни мирян. Понял?
 - Ладно, конец связи.
 - Надо сказать 'отбой'.
 - Ладно, отбой. Подожди... Если ты сейчас крутанешь два раза, я с ратушей смогу связаться?
 - Неа, линия будет занята, пока я у себя не дам отбой.
 - Так вот... Рядовой Кондор, приказываю положить и десять минут трубки не поднимать. Ясно?
 - Так точно!
 - Выполнять.
 - Есть!
Я опустил трубку на рычажки аппарата, но, против ожидания, шуметь из нее не перестало. Поднял и снова приложил к уху.
 - Так дайте же, товарищ капитан, отбой!  - услышал я.
 - Это как?
 - Крутаните рукоятку редуктора... товарищ капитан!
 - Сам ни в жизнь не догадался бы,  - ядовито пробурчал я и крутанул рукоятку. В аппарате что-то дзынькнуло и шум с треском в трубке прервался.
Посмотрел в окошко  - увидел хлопца, вытянувшегося в струнку и отдававшего мне честь. Все в нем ликовало - слышать такое! Узнал кто он. Черная словно смоль курчавая голова, из бороды и усов глаза блестят, да нос торчит. Небен Милош, рядовой, позывной 'Цыган'.
 - Кто таков?!  - спросил я. Рука потянулась в приветствии к виску, но успел смазать эту непроизвольную для самого себя реакцию, виска только коснувшись скрюченными пальцами. Отдернул руку и больно зацепил ногтями острый край гофрированной столешницы из прочнейшего пластика.
 - Товарищ капитан, рядовой Милош по вашему приказанию прибыл! - отчеканил чернявый во всю силу своих легких.
 - Чего глотку дерешь, полевод Милой? По строю соскучился?! Не честь положено председателю отдавать, а чулок снять. Шапку ломить. Помнишь обязанности колхозника?
Милой, приложивший в воинском приветствии руку к курчавому виску, ей же стянул с макушки спецназовскую шапочку и сгорбился.
 - Я вызывал? Ах да. Чем девки угощали? Давали семечки? От наших отличались?
 - Наши больших размеров... круглее и твердее! На вкус  - один хрон, - прогудел в бороду словак.
 - Болван!
 - Так я пойду.
В голосе хлопца было столько разочарования и горечи, что невольно у меня вырвалось:
 - Свободен, рядовой.
 - Слушаюсь!!
Полевода выпрямило, вмиг он преобразился в морпеха. Двумя руками натянул на голову шапочку и раскатал отточено по лицу до шеи. Лихо, сверкая в прорезях для глаз зрочками, отдав честь, развернулся кругом. А щелкнул босыми пятками, у меня заныло под поврежденными о край стола ногтями. Первые пять шагов Милош проделал строевым.
 - И передай дневальному, чтобы больше ко мне пехотинцев по списку не направлял!
'А что, в самом деле, возродить воинские уставные отношения? Порядка больше будет. Хлопцы, да и мужики, ждут, не дождутся, - думал я, откусывая обломанный ноготь. Взвесил все за и против и решил: - Нет, не ко времени, закончится прополочная, там посмотрим'.
Сплюнув ноготь, сел за стол и крутанул рукоятку два раза.
В ухо прозвучало:
 - Да-а.
Представился:
 - Я Вальтер, председатель колхоза 'Отрадный'. Пожалуйста, назовите имя вашего председателя.
Пять раз руководители соседних колхозов виделись во время передачи дарственного жмыха, но так и не удосужились представиться друг другу. Мне предстоял первый за эти годы официальный разговор, да еще по телефону: надо было как-то обращаться и называть абонента.
В ответ в трубке прозвучало неожиданное:
 - Ко-ондо-орчик! Я только что поднялась на башню... Зачем спускалась? А догадайся.
Женский голос взволновал. Когда приводил своих в Мирный за дарственным жмыхом, мирянские парни и мужики девушек и жен прятали по домам. Шесть лет женщин не слышал и не видел. Сразу даже не уловил, что голос не мужской.
Опешил и повторил представление:
 - Я Вальтер.
 - Вальтер  - красивое имя. А то все Кондор, да Кондор. Ну, хватит дурачиться, мордашка.
'Девчоночий голос... Как там на Марсе мои дочки?' - С навернувшейся на глаза слезой я постарался сказать мягко:
 - По телефону вы говорили с полеводом Кондрашкой.
В трубке долго шумело и потрескивало, потом растерянное с заиканием:
 - Т-тарасович Ольги Т-тарас Ев-втушенко. Доктор физико-м-м-матиматических н-наук, п-п-профессор. Извините...
Услышав этот испуганный голосок, я смутился: 'Лет тринадцать-четырнадцать. Моей Анке было шесть, когда улетал на Землю, сейчас ей столько же'.
Сел и, припоминая нежные интонации, спросил:
 - Годков-то сколько тебе?
 - Пя-пя... четырнадцать.
'Из детей на самая старшая, но должна помнить, - предположил я. Детей Отрадного - старшему и восьми не было - после гибели родителей в Антарктиду не увезли, миряне у себя оставили.
Мне захотелось еще чего нежного спросить.
 - А звать как?
 - Стешей.
 - Уй, какое имя красивое !
 - Если бы Степанидой звали, мне бы больше нравилось.
Искал, что бы еще такого спросить, возникла долгая пауза  - девочка кашлянула и я, не найдясь, ляпнул:
 - Кондрашке давала... семечками угощала?
 - Какому Кондрашке? Не знаю такого.
 - Кондор  - Кондрашка.
 - А-аа... угощала. А что?
Девочка успокоилась и даже осмелела, в ее ответе на мой вопрос чувствовалась игривость взрослой.
 - Семечки на масле?
Спросил впопыхах неосторожно. Ведь я намеревался заручиться у Тарасовича Ольги Тараса Евтушенко соглашением на право первенства в получении лицензии на реализацию жареных семечек. А тут, возможно, такая промашка: не оказалась бы девчонка сметливой - догадается, все Евтушенко расскажет. А тот, не будь дураком, заявит, что они все восемнадцать лет на острове семечки со сковородки лузгают.
На другом конце провода прозвучало с еще большей игривостью в голосе:
 - На каком масле? Из подсолнуха клевал.
'Пронесло',  - облегченно заключил я.
 - А своими Кондрашка тебя угощал? Чьи вкуснее?
Девочка хихикнула, отвечала бойко, но закончила невесело:
 - Его. Крупные, твердые и на зуб хорошо ложатся. - Сказав это, Стеша добавила: - Мамина подруга, царство ей небесное, завсегда приносила, когда приходила погостить. Мастерица была высушить.
Я поспешил прекратить разговор:
 - Ладно, Степанида. Прости, коли напугал своим солдафонством. Даю отбой. Мне к твоему председателю дозвониться надо, так что повремени накручивать Кондрашке... Если что - обращайся прямо ко мне.
 - А может 'что' быть? Мне пятнадцать лет  - постоять за себя сама могу.
'Вот бесовка! Я  - обалдуй! Было бы тебе, девонька, лет за восемнадцать, я бы тебе ответил так: семечки с Кондрашкой хлопать из одного подсолнуха, оно хорошо, но может получиться и дите'. - Подумал, а вслух сказал:
 - Да это я так... По-стариковски.
 - Если вы насчет жмыха, так вам надо к дяде Балаяну обращаться - он с этого года им заведует, потому, как избран секретарем сельсовета. Только он сегодня в плохом расположении духа... Жена на сносях, никак не разродится. Очередной ее муж дядя Гиоргадзе по этой причине страшно лютует. Условие им - ну, дяде Балаяну с тетей Клавой - поставил: чтоб к вечеру завтрашнего дня к нему переехала жить, даже если и к этому времени не родит. Утром привел - ну, дядя Балаян  - меня на смену, показал, как пользоваться телефонным аппаратом, и как гаркнет! Стешка! На защиту, кричит, священных рубежей коллективного хозяйства приказываю заступить. И чтоб - в оба мне. Названивать буду. С башни скатился и потрусил к Клавке. А мне пописать спуститься - телефон не на кого оставить. Ой!.. Нашла вот выход: Кондору позвоню - линия занята... Как его - Кондором или Кондрашкой зовут?
Слушая этот лепет, ощутил, как по щекам покатились две слезы. Одна сорвалась и упала на эбонит телефонной трубки, другую я слизнул с уса.
 - Зови его Кондратом. Счастья тебе, Степанида. Даю отбой.
Дзынькнуло. Выдержав паузу, крутанул рукоятку четыре раза. Ответили сразу:
 - О каких таких семечках ты допытывался у малолетки, капитан?
Я узнал голос прапорщика Балаяна, ротного старшины.
 - Ты все слышал? Каким образом? Линия же была занята.
 - Ты не знаешь, капитан? Сторожевую вышку мы перенесли с околицы в сторонку от Отрадного, ближе к Быково.
 - Подслушивал Кондрата со Стешей. Не стыдно, прапорщик? Седина в бороде.  - Мне только одного хотелось: отвлечь Балаяна от заданного мной и им подслушанного вопроса Стеше о семечках жаренных на масле. - А не боишься, прапорщик, того, что отвечать придется? За дезертирство.
 - Я, капитан, грузин, а грузины ничего не боятся.
 - Фамилия у тебя армянская, и в штатном списке роты ты значишься армянином, - немедленно отпарировал я. Вопрос национальной принадлежности у старшины всегда был больным, а сейчас, когда жена Клава должна была перейти к другому мужу - Гиоргадзе, надо полагать, особенно. Еще я понял, что вопрос Балаяна о семечках был праздным: он, хоть и земляк, но о жарке семечек не помнил.
 - Капитан, миллион раз тебе твердил: грузин я! Мама у меня гру-зин-ка.
 - Стало быть, папа армянин.
 - Капитан, мне противна твоя ирония с душком. Стешке только-только четырнадцатый пошел, а ты ей, про что... с маслом? Впрочем, сексуальная озабоченность обитателя Отрадного мне понятна. Я же половой неудовлетворенностью не страдаю, и как настоящий мужчина по утрам и на ночь бреюсь: так что, ни бороды, ни седины у меня нет. Что касается моей мамы, она была женщиной двухметрового роста и папашу моего водила у себя подмышкой. А стыдно тому - у кого видно.
'Не угадал ты, прапор. Хрона ты, дезертир, чего у меня увидишь', - отстранился я на табурете от стола и посмотрел на залатанные между ног кальсоны. Они у меня некогда пушистые износились вконец, латал парашютной тканью. Лоскуток от точно таких же кальсон носил в гильзе на груди полковник Франц Курт. Жена связала пару и подарила нам. Дядю я, нашел мертвым в окопе, по лоскутку этому и узнал.
Отнеся от губ трубку, я произнес:
 - Высоковато будет.
 - Как? Как, как ты сказал, капитан? Высоковато будет? Намекаешь на то, что мою маму... папа... с заду?
В голосе Балаяна прозвучали нотки раздражения предельной степени. В 'Красных каньонах', бывало, заслышав их, я, сославшись на зубную боль, покидал казарму или плац, где старшина продолжал распекать роту.
 - Твою маму, Жан-Поль, я знал: красавица женщина, величайшая шахматистка всех времен. Знаю, как ты ее любил. А сказал так: 'Высокая, да'. Тебе послышалось, потому что телефон плох - искажает речь... Или трубку ты держишь проводом у уха - говоришь в динамик, а слушаешь через микрофон. И папашу твоего знал. Достойный мужчина. Рекордсмен мирового чемпионата 'носовиков', в ноздри успел - пока не чихнул - засунуть шестьдесят четыре горошины черного перца.
Балаян дышал громко и часто, но молчал.
'Мат, что ли, позабыл?'  - недоумевал я, и поспешил прекратить раскрутку бывшего ротного старшины. Вспомнил Стешино сообщение о том, что теперь он заведует жмыхом. А если и всеми съестными припасами деревни?!
 - Ладно, Жан-Поль,  - грузин, так грузин. Я всегда, если ты помнишь, с этим соглашался.
После такой раскрутки, которой я испытывал нервы старшины обычно на привалах во время марш-бросков по 'красным канавам', тот смягчался, если предложить угощение  - что-нибудь острое, соленое или сладкое. Обычно угощал сахарным петушком на палочке, искусно приготовленным женой из пудры коралла цвета жженого сахара.
 - Послушай,  - и сейчас я нашел, чем успокоить Балаяна, - у меня есть два лишних телефонных аппарата и провод... Будешь меняться?
 - Капитан, миллион раз просил не называть меня по имени. Я Балаян,  - смягчился прапорщик и спросил: - На что?
 - На нашу повседневку  - обратно. Ты  - секретарь сельсовета, решишь этот вопрос.
 - Нет, не в моей компетенции. На складе хранится. Пацаны подрастут, взвод ополчения оденем; через пяток лет  - роту. Мечта Тарасовича Ольги.
 - Пока подрастут, мы поносили бы. А? Уговори Евтушенко.
 - Называй председателя, как он того сам хочет  - Тарасовичем Ольги. Он дохронный, но паспорт себе выправил. Земляков не жалует, небенов презирает.
 - Ждете, пока пацаны подрастут, мужиков в Мирном нет?
 - Мужиков? Одна интеллигенция хлюпатая, все  - свихнутые кандидаты, да доктора наук. Очкарики. Я знаю, раньше сюда из Быково бегали - там народ покрепче: бетонщики, монтажники. Потом морпехи полковника Курта, твоего дяди, приохотились, а погибли, снова быковцы похаживали. Пока твои не принялись. Очкарики им отдали предпочтение: знают, что на Бабешке срок отбываете, рано или поздно, но с острова уберетесь. Бетонщикам твои холки почистили, теперь мужики в сопках гуляют, хлопцы на завалинке песни с девчонками поют. Нормальные мирянские мужики - рыбаки; рыбачат в океане, месяцами в поселке носа не кажут. Да и чего им: их жены с ними... Пробовал из очкариков ополченцев сделать, да плюнул на эту затею: 'сено-солома' даже усвоить не могут. Вот пацаны  - те пылят, ногу тянут. Им - лишь бы не на прополку. Сам знаешь, без сдачи строевой подготовки ни о каком ополчении и думать нечего... Два, говоришь, аппарата?
 - И восемь кило провода.
 - Восемь километров или восемь килограмм?
Я чертыхнулся, попробовал напрячь память. Камса как-то заметил, что у меня первого, как и у дяди моего, начался побочный рецидив от долгого употребления оскомины - забывчивость; а Силыч съехидничал, сказав: 'По бабам надо бегать. Или 'доиться' почаще'.
 - Чем длину мерят?  - спросил я.
 - Метрами.
 - Километров.
 - Что-то с памятью стало? Это от несбалансированного питания, капитан... А, может быть, от оскомины: эта ягода нигде больше на острове не растет, только на вашем дальнем поле. Попробую посодействовать, но предупреждаю: вся повседневка на складе за печатью председателя. А твою он носит.
Я живо представил себе Евтушенко, одетого в мою хэбэленку. Хоть и высокий, но щупленький мужичонка моих лет: должно быть, висит, как на вешалке.
 - Укоротили, ушили. Из лишнего материала Остапу жилетку скроили... Заявился председатель с этим козлом ко мне в дом... приперлись Клаву - жена моя - поздравить с началом родов. У нее срок подошел. По этому случаю первый раз вырядились в обновку. Тарасович Ольги в перешитом  - с иголочки, Остап - в жилетке. Оба - на рогах... Пошутить хотели! Вошли в хижину - строевым, копытами щелкнули... Клава и напугалась. А у нее как раз минутой раньше схватки начались. Пятые сутки разрешения от бремени ждем. Есть надежда: воды до прихода козлов не отошли. Ладно, мою хэбэленку возьмешь. Как новая - сносу ей нет. Коротковата только будет... да тебе полоть, рукава и штанины закатывать не надо. Аппараты новые? На нашем здесь чья-то паразитская рука букву 'И' под звездой нацарапала.
Балаян был дюж, с поразительно огромными руками, обувь носил пятьдесят второго размера, но ростом в отца, чуть выше среднего. 'Надточу рукава и штанины материалом от жилетки Остапа. Выменяю у него на комлог Селезня. Мужику, а если он еще и кандидат наук, такой калькулятор сгодится', - с облегчением строил я планы.
 - Мы, старшина, об этом с тобой еще потолкуем, ты председателя уговори... Послушай, что-то я ни разу не видел мирян обутых в боты, одетых в матроски и бушлаты что у полковника Курта выменяли.
 - Понимаю, куда клонишь. Совсем исхудились твои знаменитые кальсоны? Облом, капитан: рыбаки - в ботах, матросках и бушлатах.
 - А-а... Сам-то, как думаешь дальше жить: мне рапорт на твое дезертирство составлять?
Отвечал Балаян голосом тихим, приглушенным:
 - Ты, капитан, с заданием наводить контакты в Мирном меня посылал?.. Посылал. Срока не установил, вот я и действовал по обстановке. Не спешил, зато доверие завоевал - стал секретарем сельсовета. Домик мне отвели, жену. Детей двое, третьего ребенка вот жду... Одно здесь плохо: жены переходящие. Но я с этим свыкся. Так что на Марс не вернусь. Ты, капитан, думаешь Тарасович Ольги тебе эти пять лет жмых дарил? Так, из альтруизма. Как же. У этого жмота песка на сопке не выпросишь. Я подсуетился.
 - Выменять нашу повседневку твоя идея! Я, старшина, подозревал, но сомневался.
 - А что с вас еще можно было взять? Голь. А мне надо было как-то в доверие войти. Учти, капитан, время идет - плотину может прорвать, а я, глядишь, и постараюсь, чтоб не затопило вас.
 - Ты это о чем?
 - Жена у меня, Клава,  - единственная из взрослых жителей Отрадного кто в живых остался. Она тогда с утра детишек увела в Мирный кукольный спектакль посмотреть, сейчас - главный воспитатель детдома. Так вот, ее воспитанники выше ногу тянут. Старшим пацанам вот-вот по семнадцать стукнет. Каких мне трудов стоит, чтобы она их в узде держала?.. А родит, перейдет к этому Гиоргадзе?.. У купола вашего больше не крутятся и по полям не шастают только благодаря денщику Чону. После, как пацаны его отметелили, увлек, в кумирах теперь ходит. И знаешь, чем увлек? Кунг-фу и айки-до обучает. Не на беду бы вам: на завалинке накостыляют твоим хлопцам. До звона выходят на околицу, становятся лицом к Отрадному, послушают марш ОВМР и поют: 'Родительский дом - начало-начал...'. Кстати, звонарь твой одно время услаждал наши уши, мы здесь, бывало, вечерю не отбивали, его звон слушали. Теперь другой? Этот самый марш как зарядит, и тумкает-тумкает. Кто такой?
 - Не из наших, Селезень, должен помнить,  - из уцелевших дядиных разведчиков, - соврал я бессовестно. А вечерей заслушивались миряне, так это Силычево исполнение, он, меня пытаясь обучить, звонил. - Ладно, старшина, оформим твое разведзадание. Могу я переговорить с председателем, у меня дело к нему?
 - Да плевать мне, капитан. Я  - секретарь сельсовета, и за свою деревню буду радеть, чего бы мне это ни стоило. Снова под ружье не стану, на Марс не вернусь. Живу я хорошо, капитан. Дом, дело есть. Дети. Жена - переходящая, так я с этим смирился. Козы есть... Сам дою. Любят они меня. Осел я, капитан.
 - Ну, зачем же так о себе?
 - Что?
 - Ослом называть.
 - Я говорю, осел я  - в смысле одомашнился, под ружье больше не стану.
 - Говорю тебе, телефон речь искажает. Пригласи председателя,  - поспешил я замять свою выходку.
 - А Тарасович Ольги баньку изволят принимать, не велели беспокоить,  - подобрел голосом Балаян.  - После завтракать будут и опочивать... Шучу я, капитан, шучу, подожди чуток, схожу за ним.
В телефоне громыхнуло: Балаян положил трубку на стол. Затем громыхнуло еще. 'Дверь... На пружине, - с завистью подумал я, повернулся и с тоской посмотрел в лаз - 'дыру в небо', которую заслонкой не закрыл. За день трубы отвода нагревались солнцем, и в правлении становилось жарко и душно - сквозняк только и спасал.
Я сбросил ботинки и положил ступни пятками на стол подошвами в оконце.
Наконец в телефонной трубке раздался все тот же дверной грохот, послышалось чье-то кряхтение и сап кого-то другого. Через пару секунд дверью снова хлопнули, и голос Балаяна:
 - Где это мы с вами разминулись, Тарасович Ольги? Вам звонят: у председателя колхоза 'Отрадный' к вам дело... Может, Остапу выйти?
 - У меня от него секретов нет.
Трубку взяли с зевотой:
 - Ээ-ых. Слушаю вас.
 - Здравствуйте, господин Евтушенко. Побеспокоил вас Вальтер, председатель колхоза 'Отрадный'.
 - Называйте меня Тарасовичем Ольги. А вы  - не Вальтер... Курт Франц Геннадьевич. Не спрашивайте от кого знаю. Покойному командующему Вооруженными Силами Пруссии Курту Францу Аскольдовичу вы случаем не родственник?
 - Нет!  - выпалил я, рывком убрав ноги со стола. Мое настоящее имя и фамилию в ОВМР знали немногие, на Бабешке - только Балаян, Брумель, да Лебедько. Гад, армяшка!
 - Из каких же немцев по роду? Из 'петровских', аль 'поволжских'?
 - Поволжский.  - Мне ничего не оставалось, как признаваться.
 - Ага... Я почему спрашиваю. Нам старикам и взрослым безразлично, какой вы немец, но вот молодежь подрастает - интересуется... Остап, выйди, погуляй. Козами займись... Отлынивать ты стал от своих прямых обязанностей, заболел что ли?
Остап молчком поспешил на выход: слышал его скорые шаги.
 - Я в детдоме историю преподаю... Прослушают детки урок и в конце обязательно спросят из каких, стало быть, вы немцев... Обменяете портупею? На двух коз.
 - Тарасович Ольги, ну зачем коз обещаете: Остап, зверюга, взбесится! - встрял Балаян.
Председатель недовольно и приглушенно отрезал:
 - С Остапом поделюсь, наплечные ремни дам, жилетку ими себе украсит.
Что на это предложение мог ответить? Я сам надеялся устроить обмен  - вернуть роте форму, в том числе и свою хэбэленку. Офицеру носить ее без портупеи срамно, поэтому отказал уклончиво:
 - Подумать надо.
 - Меняйтесь, Курт,  - хороших коз дам, молодых, дойных.
 - Непременно подумаю. У меня к вам дело. Вы знаете, у меня на постое научная экспедиция Администрации 'Булатного треста', испытывают способность коней и буйволов пахать в респираторах. Попробовали на моих угодьях, теперь совершенствуются в сопках - на целине... Так вот, лошади и буйволы после испытаний останутся у меня в Отрадном, - врал я, - за доброе отношение к нам я намерен передать вам пару упряжек с плугом и бороной... На прощание погонщикам семечек хочу подарить, одолжите мешков... тридцать? Кстати, подскажите, как это вы их так готовите? Вкуснее наших, по-моему. Угощали как-то нарушители трудовой и общественной дисциплины.
Евтушенко долго молчал. Поверил, похоже, предстоящему пополнению отрадновского хозяйства тягловой силой и теперь переживал за участь животины. И вряд ли поверил в передачу обещанных упряжек.
 - Дам пятнадцать мешков из фуража козам... А рецепт приготовления семечек один - сушим на солнце. У вас это делают мужики, у меня женщины - потому вкусней.
Видел бы мирянин, как я отбивал чечетку по дверце сейфа. Пятнадцать мешков! Своих семечек в колхозе с гулькин нос, а с бизнесом до конца лета, до будущего урожая, не резон тянуть  - будет с чего начать. Не жарят - сушат на солнце!
 - Премного благодарен, уважаемый Тарасович Ольги. Я вам вечерком позвоню и мы обсудим все детально, а сейчас с вашего позволения даю отбой.
 - Не забудьте подумать насчет пояса,  - напомнил Евтушенко и накинул цену: - Двух дойных коз и еще одну 'покрытую' дам.
Я, распираемый восторгом от удачи, крутанул рукоятку редуктора и чечетку завершил 'ключом'.

* * *
Позвонить вечером я Евтушенко не смог по причине обрыва телефонного провода. Это обстоятельство внесло коррективы в мой план.
Телефонисты установили аппарат в смотровой водокачки, кабель опустили вниз; чтобы ветром не носило, обернули по змеевеку и потянули в сторону Мирного прямиком через кладбище. Постовой увлекся телефонным аппаратом, поэтому внимания на то не обратил. Ни кто телефонистов не предупредил, сами они не знали, и догадаться не могли: могилы - без земляных холмиков, без крестов и оград. Сотня столбиков рядами, кто мог предположить, что это обелиски? Надолбы противотанковые - вот на это похоже. А мисок с надмогильными надписями на верхушках столбов они просто не заметили. За годы песок посек алюминий, и слово 'крестьянин' стало еле различимым. Надпись без указания фамилии, имени и дат: хоронили в том от чего погибли - в 'платках' и 'простынях' ЧНП; не снять было, потому и не опознать.
Хлопцы поужинали и перед отбоем развлекались: тягали по поселку борону. Половина впряглась, другая с хохотом и улюлюканьем погоняла. Мужики на крылечке барака наблюдали за этим понуро, потягивая из кружек чифирь и сплевывая на песок.
Я продолжил сборы, готовясь к тайному походу в Мирный. В планшетку уложил тюбики с тушенкой. Мешок с четырьмя комплектами боевого облачения (капитан Кныш сбросил с ветролета на долю отделения Селезня) были уже спрятаны в сопке за воинским кладбищем; доспехами я собирался задобрить Евтушенко. Побрился. Попытался и 'шубу' обрить, но оставил эту затею. У меня за зиму, не как у всех, волос на теле отмирал не совсем, а за весну к лету мех возвращал себе густоту и блеск. У полеводов такой шуба бывала только в сытную осень. Меня из-за этого комплексовало: ведь мужики могли думать, что обжираюсь я круглый год. А это не так. Питался со всеми одинаково, только когда к Силычу на водокачку ходил ягоду ему помочь 'потрепать', объедался оскоминой. От нее, думаю, такая шуба моя. Ночами в правлении подстригал, а сейчас решил обрить совсем. Под трико-ком хоть и не виден волос, но явно угадывался и толстил неестественно. А на запястьях, на щиколотках и на шее вырастал объемистей и пышней - сниму браслеты и ошейник, за пуделя сойду. Не идти же таким в Мирный.
Скатав трико-ком, ножом скребанул по груди. Кожа покраснела, залоснилась, будто тонкой пленкой покрылась. Раздражение пошло. Силычева мазь лежала в сейфе, пойти залезть в трубу, времени еще хватало. 'Там обреюсь, заодно Евтушенко позвоню, договорюсь о встрече', - только решил как услышал через открытый потолочный люк, что понукание полеводов сменились на возбужденные крики.
Набросил на плечи накидку и поднялся через потолочный люк на крышу. Оказалось, вернулся Донгуан и бегал по ту сторону купола в поисках прохода.
Видимо, дезертировал он давно, блуждал в сопках, фильтры в респираторе сменить было не кому, от того 'осоловел'. Ржал и бешено перемалывал воздух, попадая копытом в стену купола, отчего та обсыпалась искрами. Бесился больше, я догадывался, по другой совсем причине: вернулся к 'инструменту похоти' а тут преграда. Иначе как 'инструментом похоти' я, видевший как вожака силой вывели из амбара возглавить табун, называть свою скульптуру не мог.
Как только Донгуана впустили и сняли респиратор, он стремглав понесся к амбару. Вскочил в тамбур, из второго пулей вылетел ошалевший кашевар с газовым баллоном. Я распорядился кобылу вынести и установить перед вагоном, холкой упереть в стенку и ноги передние зарыть по колено, чтобы устойчивей была.
Хлопцы даже за саперками не сбегали, руками яму вырыли. Предстоящее зрелище их занимало больше, чем борону по деревне таскать. Хотя потехи было немало: под стеной купола подрывались на 'минах'.
Ноги кобыле закопали, оставив ямку для слишком низко опущенной головы,  - чтобы губы и язык остались на виду. Предвкушая развлечение, смущались. Мальчишки. На Небе с младенчества в 'суворовском', и жили все больше в лагерях по 'красным канавам'. Делали ставки, за какое время она (ямка под губами и языком) наполнится 'соком' жеребца, под купол впустили Кондрашку. Завидев меня на крыше, он подбежал под стену барака, вытянулся по стойке смирно с пальцами у виска. Хотел доложить по форме, но я его упредил:
 - Шапку сними! И чего тебе надо?
 - Связь с Мирным нарушена,  - стянул Кондрашка с головы 'чулок'.
 - Сломал-таки аппарат!  - набросился я на него.
 - Я со сторожем Мирного переговаривался, вдруг шум в трубке пропал. В правление позвонил, но тебя там не оказалось. Спустился в каптерку к Силычу за советом, он сказал сильно крутило в сопках и потому, возможно, кабель оборвало.
Я вылетел из люка:
 - Рота, стройсь!!
Хлопцы растерялись: услышали забытую и так всеми желанную команду. Или оттого, что увидели меня нагишом под распахнувшейся накидкой. Мужики, те среагировали мгновенно: оставили кружки с чефирем и первыми стали под руку Брумеля. Из барака вылетели сторож и Селезень со своими разнорабочими. Из кухни столовой вышли Хлеб, Крыся и Камса; мою команду они не слышали, но заинтересовал переполох в колхозе. А докладывал сержант об отсутствии в строю лейтенантов Крашевского и Комиссарова, прапорщика Лебедько и денщика Чона, поняли, в чем дело и опрометью скатились с крылечка.
 - По порядку рассчитайсь!  - прервал я доклад Брумеля. Подбегавшие меня не интересовали, я высматривал хлопцев  - все ли в стою.
Рассчитались. Все были. Отпустил крышку люка, за которую держался на подкосившихся ногах, и с облегчением вытер со лба холодный пот. Я чего испугался? Хлопцы бегали по ночам на завалинку в Мирный, но не всех девчонки там ждали. Кто-то из отвергнутых висит сейчас на телефонном проводе по ту сторону башни водокачки. На змеевике.
 - Столпились! Рано радуетесь: официально здесь - колхоз, вы - колхозники. Бороны соберите и уложите в одном месте, у амбара. Воняет. Подрывались у купола, так воронки песочком присыпьте. Донгуана огородите листами гофры, скройте с глаз: смотреть противно. Селезень, примись за уборку. Ах, да! Боронами, воронками и Донгуаном займетесь после, а сейчас... фляга спирта тому, кто найдет обрыв кабеля. Сторож Милой, можешь участвовать. Селезень, к тебе и твоим это не относится.
Ни кто из понуро разбредавшихся полеводов прыти не проявил: спирт из личных фляг давно уже был весь выпит.
Нестерпимо зачесалось под шубой, но почесал я только обритую грудь под запахнутой накидкой.
 - Комиссара роты флягу выделю,  - напомнил я о запасе. - Слукавил: оставалась у меня со спиртом одна из двух моих фляг.
Враз стрекача задали. В проходе под купол пробку устроили. Только когда поднимали пыль далеко за водокачкой, подумал, что кабель мог быть поврежден и на территории крестьянского кладбища копытом Донгуана. Свистнул, но не услышали. Бежали, только пятки сверкали. На кладбище - ни ногой: помнили мой приказ. Обогнули погост с двух сторон, не догадавшись потянуть за провод - определить, вдруг среди обелисков обрыв.
Я пролез в люк и спрыгнул вниз. Раскатал трико-ком, надел исподнее, подпоясался и сдвинул створку занавеси председательского закутка. В общем помещении спального барака бывшие дядины разведчики мыли полы.
 - Слушай, звеньевой,  - вышел я из закутка,  - флягу спирта дам, если сейчас пойдешь на крестьянское кладбище и отыщешь обрыв телефонного провода.
Селезень выпрямился.
 - Дудки, Председатель!  - отказал смело.  - Полоть на самых трудных участках  - Селезень, уборка  - Селезень, стирка - Селезень, посуду мыть - Селезень, полы надраивать - Селезень. Чуть что - Селезень! Да загнусь, но на кладбище не пойду!
Я подскочил к нему и... закашлялся в кулак. Мыли полы Селезень и хлопцы в трико-ком под трусами, обутые в кеды, растоптанные и разбухшие от воды. На красной в ранках коже рук блестели кристаллы соли. Мелех, Крынка и Пузо Красное - уставшие, только что с ног не валились - стояли по сторонам звеньевого с видом полной решимости тут же загнуться вместе с ним.
Я подсобрал тельняшку под ремень за спиной и сказал с былой командирской непреклонностью в голосе:
 - Сержант, вот тебе мой приказ! Марш на кладбище, найди обрыв телефонного кабеля и восстанови связь. Провода необходимо зачистить и скрутить - красный с красным, синий с синим: техника древняя, капризная. Вернется дневальный рядовой Милош, передашь ему, меня до утра не беспокоить. Я всю ночь проведу на КП. Приказ об установлении воинских отношений надо подготовить, написать. Завтра на утреннем построении зачитаю. Замогильные голоса на крестьянском кладбище - брехня. Если прапорщик Лебедько этого тебе не докажет, я лично стану рядом с тобой полы мыть. А знаешь, можешь среди могил не искать обрыв, на краю кладбища потяни за кабель, и всех-то делов.
Сержант выронил тряпку и вытянулся, трое рядовых проделали то же и выстроились в шеренгу у плеча командира, щелкнув задниками кедов.
 - Слушаюсь!
 - Наконец-то,  - прошептал Мелех.
 - Дождались,  - согласился Крынка
 - Неужели?  - чуть не плакал Пузо Красное.
 - И вот что, сержант, передашь мой приказ старшему сержанту Брумелю  - завтра после утренней поверки стрижка всех наголо.
 - Есть! Разрешите трико-ком скатать  - почесаться.
 - А не заклинит волос в браслетах?
 - У нас только-только проклюнулся. Едим петрушку да укроп. 'Отрады' неделю не видели.
Запахнул на себе накидку, чтобы не видели эти доходяги моих округлостей.
 - Закончилась оскомина и запас сушеной ягоды у Силыча на исходе. Утверждает, что скоро оскоминица снова родить будет. Хорошо бы. - Я вздохнул: без оскомины самогонки 'Особливая' не выгонишь, а из одного только топинамбура будут ли покупать в Антарктиде. - Почешитесь, - разрешил и вышел из барака.
Проходил мимо амбара, остановился. Донгуан стоял с кобыльего заду... на коленях, голову оставив на крупе. Губы с пеной и язык на 'стекле' подрагивали. Дышал жеребец часто-часто, как собака, тогда как бока в мыле расширялись и опадали совсем не часто. На меня смотрел пугливо: боялся Председателя - этого верзилу с крепкими коленями.
 - У-уу! Онанист ненасытный!

* * *
Пригрозив Донгуану кулаком, я поспешил в правление. Здесь на всякий случай крутанул рукоятку телефона четыре раза. Звонил Евтушенко - ответил Кондрат:
 - Кондрашка слушает, кого надо?
 - Ты что, рядовой, в смотровой не один? Или готов в каптерку спуститься за прапорщиком Лебедько  - пост бросить?
 - Ни как нет! Один я. Прапорщику Лебедько, ему звонят, стучу в окно по змеевику.
 - Доложи обстановку.
 - Не нашли, не исправили еще, товарищ капитан!
 - Если с тобой связь есть, чего под купол прибегал?
 - Я докладывал, товарищ капитан. Звонил на КП, вас там не было.
Чертыхнулся про себя: забыл; и в очередной раз убедился в том, что не там установил телефон - в казарме надо было, на тумбочке дневального.
 - Отправляйся, рядовой, вслед пехотинцам и проверь за ними телефонный кабель. - Я боялся, заметит часовой с вышки мое передвижение в сторону Мирного с мешком за плечами.  - Видел, как толкались? Затоптали, а могли и новые обрывы сделать.
Кондрат сразу потускневшим голосом высказал свое предположение:
 - Товарищ капитан, а не Донгуан ли повредил провод? Он и через кладбище мог пройти.
 - Через кладбище. А ты что ж, часовой, не видел? Со Стешкой болтал!
 - А... Чего с ней болтать? Говорит, говорит... Скажет 'хочу пи-пи', трубку положит и дрыхнет сама. Я то слышу, как почмокивает во сне. Малолетка - не целованная... Тараторила, я Донгуана услышал, когда он уже мимо башни проскакал. Наверное, через кладбище. Следов не осталось: пурга.
 - В голове у тебя пурга! Выполняй приказ, рядовой!
 - Слушаюсь! Наконец-то, вы отменили гражданку! Разрешите 'перчик' скатать  - на ветерку постоять.
 - Разрешаю. Ножи для стрижки оставлю на столе в командном пункте, скажи старшему сержанту Брумелю или дневальному. Без меня стригитесь и брейтесь, я перед рассветом на дальнее поле схожу - проверю, как сегодня отпололи.
 - Будет исполнено, товарищ капитан.
Я дал отбой, достал из сейфа и выбрал самую долгоиграющую свечу, зажег и поставил на столе перед оконцем. За ночь не хватятся, а к подъему рассчитывал вернуться.
Выполз из правления, набросил на себя оставленную на входе накидку. Тельняшка хоть и выцвела, но в сопках ее далеко видать, а в накидке, сплетенной из корней оскоминицы, маскировка неплохая. Да и в Мирном не в кальсонах же являться. Прихватив все собранное, поспешил к воинскому кладбищу за мешком с доспехами. А вернулся и шел мимо вышки, услышал гомон пехотинцев. Что мне оставалось делать? На водокачке спрятаться? Так она закрыта Кондратом на замок, а кода я не помнил. Бежать назад в казарму? Поздно. Побежал под прикрытием башни к кладбищу и залег у крайней могилы.
Прошли первые пехотинцы. Впереди, спиной задом наперед, семенил Милой. Тряся кудрями, словак что-то вдохновенно рассказывал и показывал. Раскатывал по лицу шапочку, козырял и поднимал пыль босыми ногами, ступая строевым. У меня заныли ушибленные о стол пальцы. 'Все, все, хватит, завтра постригутся, побреются, и в строй. И с песней в поле', - откусывал и сплевывал я ноготь.
Возвращались пехотинцы усталые, многие хромали. В проходе под купол устроили пробку - всем не терпелось завалиться на нары. Из казармы вышел Селезень (долго же он чесался) и, накоротке поговорив с Брумелем, направился с отделением разведчиков к кладбищу.
Я поспешил подняться и продолжить свой путь, а забрасывал за плечи мешок, зацепил и сбил со столбика миску с надмогильной надписью. Попытался водрузить ее на место, но не удавалось. Разведотделение приближалось, уже слышал и различал голоса рядовых Кирилла (Крынка) и Святослава (Пузо Красное). 'Припрячу на дальнем поле, а возвращаться буду, исправлю', - так решил и, уложив миску во внутренний карман накидки, побежал короткими перебежками, припадая время от времени к земле.
Не замедляя бега, я высморкался. Полез в пенал заменить валюту и в отделе для очищенной нащупал только две штуки - забыл пополнить. Ну, что оставалось делать, не возвращаться же. Повернул назад искать высморканную валюту. Уже стемнело, но нашел, отер от песка и с кулака втянул таблетки в ноздри. 'Последние две на обратный путь'. Не отравиться я боялся - собственного невольного смеха: много раз чищеные фильтры вызывали раздражение слизистой в носу, щекотку от какой не удержаться. Прибегу в деревню, хохоча, - не поймут миряне и председатель не захочет с сумасшедшим дел иметь.
На бегу обдумывал план переговоров с Евтушенко. Прежде напомнил себе, что я  - офицер ОВМР, поэтому должен быть краток, точен, уверен в себе и в своих намерениях. После размышлял: 'Первое: идея, с которой иду к коллеге, базируется на трех китах - военные базы, самогонка, семечки. Второе: военные базы - рынок, здесь будет сбываться самогонка под прикрытием продажи жареных семечек. Третье: жарить семечки будет 'Мирный', самогон выгонять и продавать мой колхоз 'Отрадный'. Четвертое: потребую пятьдесят один процент с прибыли' .
Можно было пойти по пути более выгодному: не посвящать мирян во всю полноту идеи - самогоном торговать тайно. Но провалы неизбежны: военная полиция дремать не будет - когда-нибудь, да застукает. Вот тогда и пригодятся связи Евтушенко в высших эшелонах власти на Руси, в Америке и в Аладде.
Попутный ветерок приятно обдувал мне затылок. Серьги на бегу мотались, били по шее, подбородку, щекам. Перешел на шаг.
Шел по следам пехотинцев. До Мирного те бежали гурьбой, наперегонки, с подножками, назад же не спешили - шли вразброд, кучками, часто приседали отдохнуть. Десяток километров и выдохлись. И это без боевой выкладки! Совсем сдали. Это уже много времени спустя, узнал я, что не просто подустали тогда мои морпехи. Их на околице Мирного встретили местные хлопцы и девчонки всем составом секции отрабатывавшие приемы айки-до. Завидев несущихся к их деревне трех десятков человек, приняли стойки кунг-фу. Мужики и хлопцы детишек даже не заметили, бежали ручейком (так кабель лежал), склонившись над проводом. А умницы, какие! Детишки. Укладывать начали не первых, вторых и третьих - с конца. Медитировавший и в себя пришедший от топота, тренер Чон остановил юных спортсменов.
Кабель неожиданно прерывался пропадая в песке, снова возникал и змеился дальше. Кабель - из скрученных проводов красного и синего цвета. 'Ведь делали же люди, простой провод для обеспечения связи на передовой, а красивый', - думал я о предках.
Вот и дальнее поле. Чуть обогнул по краю, присел и вырыл в песке ямку, а опускал в нее миску дном кверху, в глаза бросились слова ПАУЛЬ КАСТРО. Я прочел всю надпись.

ХАРИТОНОВИЧ АННЫ

ПАУЛЬ КАСТРО

01.10.2151. Х 16.02.**24

Основатель и первый председатель

колхоза "Отрадный".

Биохимик, нейрохирург, академик.


 - Марго!  - вырвалось у меня.  - Сумаркова! Биохимик, нейрохирург, академик... Она!
Сумаркова Пульхерья Харитоновна  - до хрона, Хизатуллина Полина Харитоновна - в замужестве, Кастро Пауль Харитонович - во время хрона, Харитонович Анны Пауль Кастро - на Земле. В школьные годы звали Марго. Среди имен преступников в списке-оперативке по 'миссии бин' значилась по-девичьи, поэтому не просек, когда в первый раз невнимательно прочел надпись. Число, месяц - ее дата рождения, родилась она первого января, я - десятого. Год рождения с моим не совпадал, но это обычное дело: земляки пережившие хрон и бежавшие с Марса на Землю списывали сотню лет, проведенных в анабиозе на пути к 'красной планете'.
 - А ведь тебя ищут, наверное, до сих пор,  - сел я с колен на песок...
Взмок весь. Пот со лба по лицу и шее за ошейник катил ручьями. Под 'перчиком' в шубе - сущий ад. Скатывая трико-ком, почувствовал отравление. Пока только тошнило. Но действовал.
Первым делом выкопал яму. Рыл скоро, выгребая землю на стороны. Запускал пальцы в пахоту с остервенелой силой, как это когда-то проделывал с грудной клеткой манекена на тренировках по рукопашному бою.
 - Хх-э!.. Эти всходы 'груши' спалю... Хх-э!.. 'Домну' разорю. Хх-э!
Тошнота подпирала горло, в голове молотила тысяча молоточков.
 - Тушенка  - зараза!.. х-э!.. х-э!.. В рот не возьму!
Накатила слабость в плечи и спину, ноги отнимало, но я фильтры не менял. Вонзал ладони в землю клинками.
 - Хэ! Хэ! Хэ!
Сел, опустив на дно ямы ноги, перевел дух...
Укладывая в яму мешок, рассуждал и строил исходя из изменившейся обстановки новые планы. Если такой степ, не нужен никакой самогонобизнес, с жареных семечек одних прибудет. Евтушенко кочевряжиться не станет - продавать семечки будет мой колхоз. Женщин своих он на континент не пошлет: это ж идиотом надо быть. И очкариков не отправит - им в поле дел хватает. Коней и буйволов сдам в аренду - пусть кормит; плуги и бороны отдам - пусть пашет. Про фураж козам говорил, значит, у него есть домашние животные. Ловко скрывал: мои самовольщики ни о чем таком не докладывали. Вот бойцам молоко и мясо будет... Полеводов из нас не вышло - пущу пахать-сеять на наши угодья. Хрон с ними... Пусть пашут, сеют, пропалывают, а у меня на первом плане воинская спецподготовка. Действительно, в конец опустились: поставь нас сейчас против обыкновенной армейской роты - сделают. Урожай собрать - это поможем.
 - С завтрашнего дня подъем засветло... Эта... Как ее?.. Физзарядка? Ну, да. И пробежка. Исподнее - в стирку и в ремонт, совсем исхудилось. В трико потренируемся, а там с помощью старшины и хэбэленки возверну. Физзарядку, пробежку сделать - и в поле. Один взвод - полоть, два - окапываться. Хотят воинской жизни? Получат. Так с божьей помощью и подтянемся.
Связь с Хизатуллиным необходима. Ведь ищут Марго, а она здесь на острове похоронена. На Марс вернемся. Все сорок девять человек. Балаян тоже: не променяет же он, в самом деле, Небо на Бабешку. Здоровые, готовые выполнить любой приказ командования.
Мешок с доспахами зарыт и замаскирован.
Стошнило. В носу щекотало нестерпимо, но фильтры не менял. 'Побегу', - встал я с корточек.
 - Вот башка беспамятная!  - стукнул по лбу. - У меня же ФРКУ есть!
Раскопал яму, распустил завязку мешка и достал шлем-ком овэмэровца. С виду  - шлем мотоциклетный, но побольше в габаритах, помассивней и вмонтирован в заспинную раму. Вещь изрядная, такой ни у кого нет. Секретная, выдали на Земле испытать.
Манипулируя кнопками внутри, протестировал электронику. Сбросил накидку, свернул, засунул за пазуху, заправил за плечи раму и защелкнул на груди карабины. В боевых условиях ФРКУ крепился к комби-ком с кирасой, на мне же только тельняшка да кальсоны. Для подобных случаев предусмотрены специальные скобы с ремнями. Прокатил восьмикилограммовый шлем по салазкам рамы и, удерживая над головой, наспех прочел наполовину позабытую молитву. Опустил на голову. Перекрестившись, надвинул на лицо пуленепробиваемое забрало и, просунув руки в ремни, ухватился за скобы по оголовью шлема.
На прозрачном экране в разделе меню ВИД выбрал (взглядом с подмигиванием) опцию СОВМЕСТИМЫЙ - в затылке что-то содрогнулось и шлемофоны издали звук похожий на характерный от стыковки вагонных буферов. Значит, 'есть контакт' и произошло подсоединение к 'кому' ФРКУ. Выбрал иконку АГРЕГАТ, верхушка шлема приподнялась, и из образовавшегося разъема выдвинулись концы венчика из лопастей как у куллера. Команда ПУСК - и агрегат заработал, разгоняя винт. Наконец, я выбрал иконку команды ОТ ВИНТА и оторвался от земли.
Дух захватывало: давно не летал.
Завис на высоте двадцати метров и осматривался. Недалеко от околицы Мирного различил фигуру - рядовой Кондрат подымал телефонный кабель. 'Повернет назад, не заметил бы меня'.
Почувствовал себя совсем плохо. Пальцы, если бы не ремни на запястьях, сорвались со скоб. Ноги отнимало - болтались внизу. Рассудок мутился. Нестерпимо щекотало в носу.
Наконец, выбрав иконку ЦЕЛЬ ДОСТАВКИ, подвел на схеме местности и установил перекрестие прицела против обозначения крестьянского кладбища...
...На колени у могилы Марго я приземлился, похихикивая.
 - Прости, Марго,  - вонзил я пальцы в песок у обелиска,  - но удостовериться необходимо. Хе-хе-хе, - начал я копать и опомнился: - Что я делаю! Ополоумел! Срочно, хе-хе-хе, менять валюту. - И тут расслышал отдаленные выкрики. Что-то невразумительное: 'Но! Пошел!.. Опять засадил, падла'.
Голос доносился со стороны деревни, но тропку и проход в куполе закрывала башня водокачки.
Я взмыл и завис на высоте сорока метров, включил режим бесшумной работы винта, бинокль ночного видения и фокусатор звуков. Ожидал увидеть отделение, возвращавшееся с поиска обрыва телефонного кабеля, а увидел: Донгуана (ржал и трахал на ходу 'творение рук моих'), Лебедько со скульптурой на плечах, Чона, Комиссарова, Крашевского впереди и Селезеня замыкающим. Процессия направлялась к водокачке.
Прапорщик нес скульптуру, согнувшись в три погибели. Ему натирало шею, шея кобылы стучала по затылку, потому, свернув голову набок щекой к плечу, видел он только свои ноги и следы впереди идущих. Время о времени скульптура копытами зарывалась в песок, и тогда Донгуан сзади наваливался, всхрапывая, всем своим корпусом тяжеловеса. Лебедько, ойкнув, вытаскивал копыта и шел дальше. Донгуан запаздывал за ним, оставался на дыбах и ржал недовольно. Тогда прапорщик, крякнув, приостанавливался - давал тем самым жеребцу нагнать. Тот не скакал на задних ногах - вышагивал, виляя задом. И снова наваливался на кобылу.
Лебедько ворчал и ругался. Косил от плеча глазом - высматривал, чтобы не наступить на мутно-серые 'сопли', падавшие с языка глиняной кобылы.
 - Сержан!  - позвал он.  - Я тебе приказал промыть скульптуру!
 - Я собрался после ужина. Шланг, помните, товарищ прапорщик, у вас в каптерке взял, а пришел к амбару - Донгуан спит, а скульптура чиста, как стеклышко. Кто-то уже промыл. И затычка из картошины на языке была, вы взваливали на себя - слетела.
 - И в жопу ей надо было затычку.
 - Наш Донгуан  - гигант, каких поискать, - обернулся Крашевский.
 - Какой производитель пропадет, - согласился с лейтенантом Комиссаров.
Лебедько поскользнулся. Да так, что кобыльи ноги по колено ушли в песок сопки и морда по глаза зарылась. Донгуан, окаменев на дыбах, не всхрапнул, а заржал трубно. Прапорщик же не ойкнул, не крякнул, а застонал сдавленно: 'Зашиб, падла'. Прошел, пропахав борозды, вперед, стеная и ругаясь матом, остановился от жеребца поодаль и выпрямился, опустив по спине зад скульптуры в песок. Стоял и неистово тер себе затылок.
 - А чтоб ты сдох, гад! Не угомонишься, я тебя в зад вытрахаю!
Донгуан упал на передние ноги, затих и застыл без движений.
Крашевский и Комиссаров взяли его под уздцы, понукали, но бесполезно.
 - Отойдите,  - подошел Чон. Обошел жеребца и в прыжке заехал с обеих ног ему под зад.
Донгуан взвился и застыл памятником. На ноги падал со стоном, будто человеческим. С места, как не тянули под уздцы уже вчетвером, не ступил.
 - Сделали ишаком, теперь он хрона стронется,  - высказал опасение Селезень.
 - Ладно, скотина! На, иди, всади!  - Силыч присел под брюхо скульптуры, взял на спину и развернулся, призывно приподняв кобылий зад.
Но Донгуан оставался памятником.
 - Теперь у него не стоит,  - заметил Комиссаров.
 - Неужели!  - поразился прапорщик.
 - Сержант, оботри зад от песка  - жеребец брезгует,  - приказал Крашевский Селезню.
Селезень снял с себя тельняшку, но труд его пропал даром: Донгуан на вихляние и подвскидывания кобыльего зада не реагировал. Лебедько, пятясь, поднес зад коню поближе. Донгуан бездействовал.
 - Ой, что с тобой,  - позлорадствовал прапорщик
Донгуан отвернулся.
 - Селезень, друг,  - подскочил и ухватил сержанта за плечи Комиссаров, - лезь под жеребца, помостурбируй. Пропадет производитель. Я бы сам, но мне он не дастся.
 - Полоть на самых трудных участках  - Селезень, уборка  - Селезень, стирка  - Селезень, посуду мыть  - Селезень, полы драить - Селезень, на кладбище идти связь восстановить - Селезень, кобылу чистить - Селезень, чуть что  - Селезень! Теперь еще и коню дрочить! Да я здесь загнусь, костьми лягу, но...
 - Остынь,  - перебил денщик, поднял и всучил сержанту тельняшку, брошенную им в сердцах оземь.  - Есть у меня средство.
Полез в пенал на поясе, достал и развернул тряпицу...
Скоро группа из офицеров, прапорщика, сержанта, денщика и жеребца на кобыле продолжила путь.
 - Чон, что за порошок у тебя такой?  - спросил Силыч китайца. - Да он у мертвого подымет... Ни как доишься! Ну, ты гигант. Жаль оскомина закончилась, ягоду тебе и Донгуану одним бы скармливали. Да вы на пару столько порошка произвели бы, бизнес открыли: импотентов в Антарктиде хватает. И почему молчал? Ребятки наши - царство им небесное - столько семени перевели. Потолок в бараке, помнишь, по утрам весь в молофье был.
 - А я знал? У Камсы спроси, он с потолка все соскабливал, высушивал. Порошок заныкал. И кобылу, думаешь, кто промыл? - огрызнулся китаец.
 - Камса! Ну, ты жучара!  - пробасил прапорщик.
Обошли башню и свернули с тропки... к кладбищу. 'Что им там надо? С жеребцом на кобыле? - заволновался я.
Но к обелискам не подошли, миновали стороной и вышли к могиле Марго.
Лебедько вылез из-под скульптуры. Жеребец с кобылы не слез.
Чон и лейтенанты выкопали и вытащили хомут с упряжью. Донгуан долго упрямился - уворачивался от хомута, пока китаец не дал ему слизнуть с тряпицы еще порошка и не сказал что-то на ухо.
Силыч помог коню, и скоро они сдвинули под песком бетонную плиту, накрывавшую саркофаг.
...Труп плавал в чем-то жидком, маслянистом и прозрачном. Вытащили и положили на крышку саркофага.
Половых органов на теле не наблюдалось, в промежности  - татуировка. Занимала она и живот, бедра, ягодицы. Изображены были пираньи, пожиравшие пингвинов. 'Ее, Марго, тело' , - убедился я. Однажды видел снимки с этой татуировкой. Только 'треугольник' и губы половые тогда были. Пол на мужской Марго сменила в замужестве. Во время хрона снова стала женщиной с намерением родить от бывшего мужа Салавата Хизатуллина, потому что лицензию на ребенка давали только при условии восстановления с ним брака. А получила от Салавата отказ, снова поменяла пол на мужской и присоединилась к 'протестантам' и сотворила с собой обряд обрезание члена.
Чон и Селезень перевернули труп на живот, Комиссаров поднял с затылка волосы. Не видел я, что делал Крашевский  - он, склонившись, закрыл от меня голову покойницы.
 - Ну что?  - спросил Лебедько.
 - Без всяких сомнений, была произведена трепанация и подмена мозга,  - ответил медик.
 - Чей мозг?
 - Нечеловеческий: и треть черепной коробки не занимает.
 - Животного,  - сказал Селезень.  - Уверен. До хрона на скотобойне работал, головы разделывал.
Я услышал собственный смех - глухой внутри шлема. Увлекшись увиденным, допустил оплошность: упустил момент, когда хихиканье сменилось смехом.
Повиснув на одной руке, высморкался себе за пазуху. Достал из пенала таблетки... и выронил. Хорошо, ветерком снесло - не упали на эксгуматоров. Сдерживая смех, я нашарил под тельняшкой на свернутой накидке высморканные таблетки и засунул их назад в нос. Набрал высоту и полетел от кладбища подальше. Последнее что видел и помнил: Кондрат с задранной головой и ладонью козырьком у лба...

* * *
В себя пришел я на кровати.
Узнал Балаяна и Евтушенко, они сидели по сторонам на табуретах. Над спинкой кровати у ног моих нависала морда козла  - с огромными рогами, с окладистой бородой и пышными патлами. Копытом тот норовил стянуть с меня покрывало.
 - Оставь простыню!  - прикрикнул Евтушенко.
 - Отойди, Остап!  - потребовал Балаян. - Дай человеку чистым воздухом дохнуть!
 - Посмотрите, Жан-Поль, какой прекрасный мех. Ни у одного, когда за жмыхом приходили, я такого не видел. Выбрит зачем-то на груди. Вы утверждаете, что это ваши спецназовские штучки? Для сохранения тепла под доспехами, для маскировки в джунглях?.. А мне сдается, приобретенное здесь на острове. Мутация. - Евтушенко задрал простыню мне под грудь. - Ха! И на члене мех! А браслетик на члене и браcлеты на руках и ногах, ошейник зачем?
 - Да нет же, Торасович Ольги. До заключения мира секретом было. А теперь что же... - Отвечая председателю и заметив, что я очнулся, Балаян прищурил глаз и скосил взгляд чуть в сторону. На жестах спецназовцев это означало: 'Есть конфиденциальное, важное сообщение'.
Я, прищурив глаз, показал что понял.
 - Принесите горячего молока.  - Евтушенко проверял пульс, придавив пальцами мне артерию на шее.
 - Мигом, Тарасович Ольги.
Балаян встал, моя рука свесилась с края кровати и легла на что-то округлое, прохладное. ФРКУ, догадался я. На мне не было ни пояса с портупеей, ни тельняшки, ни кальсон, трико-ком было скатано - лежал я голым.
Боднув дверь, козел вышел за Балаяном. Евтушенко поднялся со словами 'Лежите, лежите, Курт' и отошел к столику с медаптечкой.
Балаян вернулся скоро, нес перед собой молоко; козла не впустил. Удерживая кружку двумя пальцами, разжал остальные  - развернул ладонь мне в глаза и я увидел на ней надписи фломастером.
 - Не обожгись, дарагой,  - предостерег старшина тоном добросовестной сиделки. Сказал с явным акцентом грузина и я, не знаю почему, понял, что предостерегает меня бурно не реагировать.

ТАРАСОВИЧ - КАСТРО

НЕМО - КОЗЕЛ

ПРЕЗИДЕНТЫ - НЕ ЧЕШУТСЯ

Прочел я.
Отпил молока, но проглотить не получалось. Оттолкнул губами кружку, захлебнулся, закашлялся.
'Что он плетет? Тарасович Ольги  - Марго? Ты что, старшина, смеешься, издеваешься? Марго - в облике Евтушенко. Да не в облике - в теле. Обалдел'.
И тут передо мной, как наяву, встали картины: раскопанный саркофаг, в нем тело Марго... с мозгом животного; Евтушенко с ухмылочкой и взглядом кобры пожимает руку каждому моему хлопцу в момент заполнения тому школьного ранца дарственным жмыхом. Я еще тогда подумал, что он кого-то мне напоминает. А той же ночью приснился сон - Евтушенко в образе одноклассницы Сумарковой-Марго, известной своим кредо: '...выкреслять у паскудников охоту на корню'. Девчонка с ножницами проходила вдоль шеренги голых, дрочивших в 'чехулах' хлопцев и оставляла за собой бьющие спермой и кровью фонтаны. Я тогда этому сну, когда снился кошмарный с похоронами отрадновцев и дядиного взвода, не придал значения, теперь прыснул молоком на шприц, залил хэбэленку под расстегнутым медхалатом. Сон - в руку.
 - Поперхнулись, коллега? Жан-Поль, остудите молоко.
Заходясь от кашля, я стянул простыню с груди до колен.
Пока Балаян дул в кружку, а Тарасович Ольги утирался тампонами у столика, лихорадочно соображал, как быть, что делать. Ведь Торасович-Кастро-Марго могла если не знать, то догадываться, с какой целью прибыл дядя на остров; если меня не узнала, когда за жмыхом приходил, то сам сегодня в телефонном разговоре признался, что не Вальтер я, а Курт Франц Геннадьевич, ее одноклассник, во время хрона  - друг даже. Ни одну ночь в Интернете, переписываясь, провели. В любви ей как-то признался, что стало причиной разлада с Салаватом.
'Но причем здесь козел?.. Рогатого, с патлами Степаном зовут! Вот как! А я представлял себе Степана  - помощником или заместителем Евтушенко, мужиком неразговорчивым, в жилетке скроенной из моей хэбэленки. А он - козел обыкновенный... Глаза, правда, сразу показались умными, череп - излишне крупным, выпуклым в лобной части... Марго, нейрохирург, мозг Капитана бин Немо пересадила в череп козлу!
Зачем?
Во-первых, чтобы законспирировать главаря террористов надежно; во-вторых, спасти таким образом от смертоносной болезни.
Где тело Немо?! Думай, думай, овэмэровец...
'ПРЕЗИДЕНТЫ  - НЕ ЧЕШУТЬСЯ'. Балаян этим что-то мне подсказывает...
Президент Пруссии на похоронах чесался! Руки никому не подавал, перчатки в теплую погоду носил'.
Я тогда посчитал, чесотка у старика, но скоро узнал, что не так. По ночам Президент уединялся в сопках, сбрасывал с себя всю одежду и расчесывал себя ожесточенно, до крови. Собака-поводырь ему в этом помогала, расцарапывая спину. После старик онанировал...
'Есть! Тело у Президента Пруссии на самом деле  - тело Капитана бин Немо'.
Тело  - чужое, вот мозг и отторгал. И чесался потому. Онанировал потому, что при своем теле старик этого делать уже не мог. Слепой - потому, что Марго зрение намеренно заблокировала, ведь основатель Пруссии и первый Президент государства был слепым... Законспирировала Немо, заодно и себя. В череп ее тела мозги козла поместили и захоронили как первого председателя колхоза 'Отрадный' Харитоновича Анны Пауль Кастро. Замела следы.
'Все, все, отдыхать, капитан. Восстановить силы, чтобы разобраться и составить план по исполнению 'миссии бин' - ликвидации Немо и захвату Марго... Убить козла'.
Балаян поднес к губам кружку, но я уже проваливался в сон. Последнее что я услышал:
 - Жан-Поль, вы мне так и не ответили. Припоминаю, когда за жмыхом приходили, на всех были такие же браслеты и ошейники...

* * *
Очнулся разбитым, без сил и сообразить не мог где я.
'Темно.
Лежу.
На сене?!'
Запах сена, который я ни с чем не спутаю, совсем сбил с толку.
Мои внутренние часы определяли, что с момента как Балаян напоил меня горячим молоком и я уснул, прошло четыре часа - время вполне достаточное для сна. Но отчего боль по всему телу?
'Я один?
Почему так темно?
И не звука'.
Страшась того, что окажусь связанным, подвигал, превозмогая боль, руками.
'Нет, свободен...
ФРКУ где!'
Разводил руки в стороны и шарил по полу. Отвел вверх  - за голову, дотянулся до чего-то твердого, холодного. 'Рама', - обрадовался я. Подался плечами выше, потянулся и нащупал шлем.
'Валюта в носу?
Нет!
Голый?
Голый. Ошейник и браслеты есть'.
Пяткой ощутил что-то склизкое. Ощупал. Осторожно надавил, потянул носом и сообразил:
'Навоз'.
Пальцы отер об пол.
'Что-то пружинище-упругое. Не земля, что-то теплое, на ощупь шагреневое, ощущение - как от каучуковой подручницы шмелетницы'.
Исследовал ладонями вокруг себя, сено только под головой.
Почувствовал еле уловимое колебание пола. Расслабился и глубоко, с легким вдохом через нос и долгим бесшумным выдохом через рот, подышал. Попытался сосредоточиться на запахе сена, хотя и запах навоза, не скажу, чтоб был мне противен.
'Взаперти, что ли, я? Во сне проговорился про 'миссию бин', Евтушенко услышал - запер... Он - Марго! А Степан - Немо!... А не причудилось мне это в забытьи?.. Хохотал же, когда в сопках или на околице деревни обнаружили, подумали, с катушек съехал. Сопротивлялся - избили. Провалил операцию!' - гадал и боялся, что все так и есть.
Прислушался. Звуки  - только от ударов сердца. Негромко произнес 'раз, два, три'.
'Помещение-то без окошек - не хлев. Как в гробу'.
Посчитал до двадцати, как учил дядя, чтобы в подобной ситуации успокоиться и выждать...
Успокоившись, принялся делать физические и дыхательные упражнения, чтобы не забыться ненароком. На выдохе вдруг почувствовал кожей выбритой груди движение воздуха. Ни звука открываемой двери, ни света в кромешной тьме я не услышал и не увидел, но ощутил всем нутром, что кто-то в помещение проник.
Замер и сжал немеющими пальцами раму ФРКУ. Испуг мобилизовал мой организм: боль в теле пропадала, уступая место силе. Не прошло и десяти секунд, а я ощущал себя способным без помощи рук вскочить на ноги и огреть шлемом любую тварь, которая сюда пробралась.
 - Вы пришли в себя, господин председатель?
С вопросом зажегся фонарь и я, успевший среагировать - сомкнул веки, чтобы не ослепило - через прорези подрагивавших век, различил две фигуры.
Стояли метрах в трех, не двигались, смотрели на меня и ждали ответа. Я молчал и всматривался сквозь подрагивающие ресницы, стараясь определить, вооружены ли.
'Нет ни автоматов, ни пистолетов'.
Два парня лет по двадцать пять, Одного роста и телосложения, одеты в форму английских парашютистов. Прически разные: у одного волосы ниспадают на плечи, у другого, видимо, стянуты в конский хвост.
'Андроиды, похоже'.
Я знал, что производство андроидов запрещено международным соглашением,  - до хрона еще, - и контролировалось 'Булатным трестом'. Знал, что жили те на Аляске и в одночасье покинули ее. Нанялись работать на 'Елку'  - космический плот, доставивший на 'красную планету' переселенцев. На Марсе андроиды и остались. Эти были, скорее всего, плодами самых последних достижений генной инженерии и нейрохирургии. Тела зачаты и развивались в 'пробирке', мозг пересажен от человека безнадежно больного или калеки, или от человека-донора продавшего себя по контракту. Таких андроидов сотворили по официальным данным не больше полусотни; сколько - тайно? Противники - по силе и качеству настолько способные, насколько натренированные. А пестовали еще в 'пробирке', с тем первым мозгом, а со вторым новым, они - профессионалы высшего класса. Если оценивать по квалификационной шкале мастеров восточных единоборств - это девятый-десятый дан.
Я вытянул ноги, разжал занемевшие на раме ФРКУ пальцы и положил руки ладонями на бедра.
Потолок невысоко. Сводчатый. Черный. Похоже, из того же материала, что и пол. Да в Мирном ли я? На острове ли, вообще? Спросили по-русски, не по-арабски. Американцы: форма - английских парашютистов...
'Чего запаниковал? Пришли просто узнать, оклемался ли', - ругал я себя
 - Да! Мне лучше! - ответил громко. Выкрикнул: проверил на испуг. И бровью не повели.
Андроиды, они.
 - Сами встанете, или помочь? - спросил второй. В руке перед собой он держал прозрачную полную чем-то миску. Аромат перебивал запах сена и навоза. 'Ананасы', - определил я.
 - Сам.
 - Хотите ананаса? В сахаре.  - Предложил и прошел вперед товарища ко мне ближе.
Я поспешно поднялся на ноги. Хочу ли я ананаса! 'Ах ты, ублюдок', - возмутился я про себя и тут же обеспокоился подозрением: ананасы я любил, объедался в детстве и юности до хрона. Немногие из ныне живущих людей об этом знали. Балаян, Брумель и Лебедько не знали.
 - Так хотите?  - переспросил.
Я молчал долго, парни невозмутимо ждали.
Нарезанные колечки ананаса в миску положили, видимо, только что: сока не пустили, и сахар-песок не весь растаял. А пахло!
Все же чувство предосторожности взяло верх. 'Съем - стану козликом'. И я поблагодарил, проглотив слюну:
 - Нет, спасибо. Натощак я фруктов не ем.
 - Как хотите.  - Андроид, взял колечко, отправил в рот и предложил товарищу: - Будешь?
Тот подцепил два колечка, стряхнул с них сахар. Я изошел слюной, сглотнул три раза.
 - Зовите меня Альбертом,  - представился патлатый.
 - А меня  - Алексом. С вашего позволения шлем я понесу. Пожалуйста, проследуйте на выход.
'Андроиды,  - утвердился я в своем предположении, - имена на 'А' начинаются. Не американские, Немо, козла, выкормыши'.
За спинами парней беззвучно разошлись по сторонам створки люка. Что за ним, различить было невозможно, но зато я расслышал отдаленное мерное гудение.
'Не в подводной ли я лодке?  - предположил, прислушиваясь. - Если так, то у кого? Да и откуда подлодка'.
 - Хорошо,  - согласился я, - возьмите шлем. Мне, я полагаю, представляться нет необходимости. Как последовать - впереди или за вами?
 - Следуйте, пожалуйста, за мной  - вы дороги не знаете, - предложил Альберт и вышел в коридор. Алекс предупредительно посторонился, пригнув под сводом потолка голову. Оба были одного со мной роста.
'Скажите, пожалуйста, какие мы вежливые',  - заключил я, расценивая поведение моих  - я в этом не сомневался - конвоиров.
В проеме люка я обернулся. Алекс свободной рукой захватил раму ФРКУ  - будто соломинку какую, легко оторвал от пола и уложил себе на плечо. Шлем взмыл вверх по широкой дуге и отскочил, ударившись об свод потолка, отчего салазка парню в плечо прямо-таки впечаталась. Тот, не поморщившись даже, в замешательстве от своей неловкости улыбнулся мне.
 - Поосторожнее, молодой человек,  - попросил я, про себя подумал: - 'Вот так, сзади даст по черепу'.
 - Господин Курт,  - позвал Альберт, - пожалуйста, поторопитесь...
Двинулся я за Альбертом просто ошеломленным: 'Назвал меня Куртом! И знает, что ананасы люблю. - Остановился с догадкой: - Евтушенко. Марго меня сдала'.
 - Я освещу вам путь, - поторапливал Альберт.
'Ты осветишь... Ты и прибьешь, когда Марго прикажет, - подумал я. - Она и Немо заправляет, этим козлом Степаном'. И ступая в высокий проем второго люка, опустил подбородок на грудь и заложил руки за спину - как это проделывал курсантом училища морской пехоты, выходя из камеры гауптвахты.
В коридоре поднял голову и в слабом, отраженном от стен свете фонаря различил изображение на спине Альберта: астероид летит на фоне звезд.
Куда мы направлялись и куда пришли, не знаю - меня оглушили.
 

* * *
Очнулся я лицом в гладкую белую стену. С кольцами на руках и ногах, но то были не браслеты трико-ком - зажимы в подлокотниках и поножах массивного металлического кресла. Осмотреться мне не давал вмонтированный в спинку обруч, больно стягивающий голову.
За спиной вспыхнул яркий свет и на стене появились черные отчетливые тени двух фигур. Женщина: полусидела на спинке мягкого кресла, в руке держала длинный тонкий мундштук с сигаретой. Другая фигура: я присмотрелся... козы - торчали веером 'тычки', явно соски вымени. Возлежала на тахте, подпирая копытом голову чрезмерно для козы патлатую и с удивительно длинными рогами.
И на меня через отверстия в стене взирали настоящие живые глаза! Нечеловеческие. Козьи. Перемещалась тень козы, перемещались странным образом и эти отверстия с глазами. Это было бы занятным, если бы не жутким.
 - Кто ты?!  - вырвалось у меня.
 - Зови меня Козлом.
Глаза моргнули. А прозвучало сзади.
Козел говорил человеческим голосом!
 - Шутка.  - Я не спросил, а как бы констатировал факт - этим попытался не подать вида, что ошеломлен, и показать, что со мной подобные номера не проходят.
 - Не желаешь звать Козлом, зови Капитаном бин Немо.
Я закрыл глаза. Отвечали мне голосом, явно смоделированным, значит, не факт, что действительно козел говорил.
Перейдя на игривый тон, я попытался пошутить:
 - Реинкорнация. Величайший террорист всех времен и народов Капитан бин Немо после своей кончины от рака не стал раком, а воплотился в козла.
Меня остановили:
 - Прекрати отнимать у нас время, Франц... Ты поверишь. С тобой действительно говорит Капитан бин Немо. Только он не величайший террорист всех времен и народов, а Спаситель Земли и человечества. Я Марго.
 - Ну, конечно. Ха-ха. Спасителя я никогда не видел, но то, что он козел, подозревал. Но вот в то, что за спиной сидит Марго... возможно, поверю, когда меня в этом кресле начнут поджаривать.
 - А сейчас поверишь?
Стена превратилась в зеркало, глаза в отверстиях  - в черные провалы. Моя тень преобразилась в мое отражение. Тень слева - козла на тахте, тень справа... - я присмотрелся...
'Я сплю!!!'.
У щипнуть себя не удалось: рука осталась на подлокотнике в зажиме.
Женщина села в кресло и закинула ногу за ногу. Красное вечернее платье, диадема с крупным рубином в ослепительно белокурых волосах, красные выше локтя перчатки, сигарета в длиннющем, набранном их рубинов мундштуке. На лицее вуалька красного же цвета, но я узнал Мальвину. Младшая сестра Марго и подруга моей сестры Катьки. Она была любимицей городка, где мы жили. С эстрады школьного актового зала прекрасно читала стихи Цветаевой, а на вечеринках заводила мальчишек потрясающим степом. После школы уехала жить и работать моделью в Париж, Катька поддерживала с ней связь через Интернет. Редкой красоты фигура, Мальвину в нарядах самых знаменитых кутюрье сестра мне показывала на самых престижных сайтах. Хрон не пережила, умерла от неизлечимой болезни. Похоронить покойную Марго увезла из Парижа в Нью-Йорк.
'...за нарушение запрета создания андроидов Сумаркова преследовалась законом во время хрона', '...проводила исследования после хрона на Марсе и бежала с секретными результатами на Землю к Капитану бин Немо', '...все попытки найти и арестовать безуспешны...', - всплывали у меня перед глазами строчки оперативок и отчетов по 'миссии бин'.
 - Степ можешь сбацать? - держался все же я.
Женщина положила мундштук на пепельницу...
 - Цветаеву прочесть?  - через минуту взяла и затянулась сигаретой.
Я зажмурился, посчитал до двадцати и надтреснутым от волнения голосом спросил:
 - Чего ты хочешь, чудовище?
 - Ну, положим, чудовище я,  - вмешался козел, - Пульхерья же - гениальный медик, прекрасной души человек. Она спасла жизнь сотням, ни одного не зарезала на операционном столе. Пользует тело сестры, но этим себя спасла и ей жизнь продлила. Мне продлила, обещает сделать полноценной... человеческой. Хотя, по правде говоря, теперешнее тело меня вполне устраивает - особенно в сексуальном плане. Я - козел, но у меня есть и вымя. Хочешь попить молочка - моего собственного производства?
 - Я хочу,  - не дала мне ответить Марго, - твоего согласия отдать - с легкой, подчеркиваю, душой - свое тело Спасителю. Согласишься - операция по замене мозга пройдет успешно, и в последствии не будет рецидивов на отторжение.
 - Почему донор я?  - Подскочил бы в кресле, если бы не оковы. От испуга, по честности сказать, перешел снова на игривый тон. - Я не молод - зубов нет, не здоров - лицо землистое и под ногтями 'камни'. Есть же, покрасивши меня!
 - Кто, например?  - выказал интерес козел. - Из 'мустангов', 'волков' или 'драконов' кого предложишь? Я их на дух не переношу. Так же, как и андроидов. Марсианского червя поймать? Соглашусь только на земляка. Есть на примете?
 - Селезень!  - выпалил я. - Он земляк. Вырос на Небе, но родился на Земле. Молодой. Его воином воспитывали. Мужественен, спортивен, покладист, работящ. Разведчик.
 - Зубы тебе вырастим, макияж, маникюр, педикюр сделаем. Шерсть оставим и мочки не тронем: в волосе и 'серьгах' у тебя накопился антинекротик содержавшийся в оскомине. Только отмоем, надушим, а то, не при Спасителе будет сказано, воняешь козлятиной. Сделаем, сделаем из твоего тела, Франц Курт, мужчину 'клэсс'... Ладно, Франц, я вижу, ты недопонимаешь своего положения. Трусишь?
 - Моим телом, чье будет?!
 - Гарантированно удачно подсадка мозга удается животному. Кого предпочтешь, - коня, козла? Может быть, буйвола?.. Из людских тел сейчас подготовлено мое. Саркофаг вскрывали, но нарушения консервации не произошло. Решишься, используем... Я ухожу делать операцию, после договорим. И, надеюсь, договоримся.
Я онемел.
На экране викама за спиной у Марго появилось изображение человека - хирурга, по всей видимости: он был с повязкой на лице и в резиновых перчатках.
 - Госпожа, Донгуан подготовлен. Ждем вас. Освежеваны шесть коз, две лишние - на всякий случай.
 - Все гладко прошло?
 - Да.
 - Сними маску.
Я вскрикнул, задергался и закатил глаза. Узнал Селезня.
 - Только не в Донгуана,  - тихо, сдавленно попросил я, но только затем, чтобы слышать свой голос, контролировать свои мысли, поверить в происходящее, понять, что мне все это не снится.
 - Ты соглашаешься?  - услышала меня Марго.
 - Нет! Нет!  - закричал я.
 - Хорошо, просьбу твою учту. Честно сказать, на Донгуана я и имела виды. Думала, сейчас заодно с этой операцией трансформировать ему череп под твой мозг. Не знаю, какой дурень формировал табун для экспедиции - ни одной кобылы... Из маток четырех коз я скопанную одну большую и подсажу жеребцу, будет он нам кобылок рожать.
 - То есть, я рожал бы?!
 - Ну да. Я так планировала. Не нравится, советую выбрать мое тело. Рожать, сам видел, не сможешь. Станешь знаменитой и симпатичной сподвижницей Спасителя. Не согласишься, можем проделать тривиальный обмен: мозг Спасителя пересажу в твое тело, а твой в его, козлиное.
 - Завербовала Селезня?  - нашелся я, как бы сменить тему.
 - Ты же драл его как сидорову козу. Извини, Спаситель.
 - Лебедько ваш человек?
 - Работал на Изабеллу  - нашу с тобой одноклассницу... Знаешь Помощника Коммандера Хрона Изу Белла? Это она. Теперь мужчина. Лебедько - у него так получалось - лил воду на нашу мельницу. Иза Белл, руководивший 'миссией бин', проиграл, как ты теперь понимаешь. Мы, и ты с нами, покинем Землю. И не с пустыми руками - примерно с третью всех эмбрионов Колумбария Исхода. Детишек увезем в иные миры - туда, где вырастут они счастливыми. В этом помощь Спасителю и мне окажет и твой дядя... Он жив.
Я вперился в потолок, вольготно развалился в кресле, говорил решительно с чувством облегчения.
 - Все ми-сти-фи-ка-ция... Я знаю, кто на самом деле Марго и Капита бин Немо, но вам самозванцам не скажу. А дядя... я его похоронил.
 - Не веришь. Покажу тебе видеозапись. Обрати внимание на контрольную дату и время в углу экрана.
На красном марсианском песке в помещении тира сидят молодые небены: могучие скандинавы, решительные европейцы, задиристые американцы, горячие азиаты и инфантильные африканцы. Большинство в зале русских. Я, разумеется, не только по цвету кожи и типу лица определил это, но и по нашивкам с именами на груди хэбэленок. Были здесь и земляки, но несколько всего человек, пожилых и с сержантскими на погонах нашивками. Все вскочили на ноги и вытянулись по стойке смирно, приветствуя вошедшего офицера. Тот подошел к кафедре, достал что-то из нагрудного кармана и начал лекцию: 'В состав респиратора не входит обычное: заплечный ранец или подсумок с блоком очистки и переработки воздуха, маска из углеплекса на нос, гофрированный патрубок, одним концом в ранец другим в рот. Такой тип респиратора представлен вам на манекене военнослужащего баз Америки, Аладды и Руси в Антарктиде на Земле. У меня же в руках спецреспиратор принципиально иного типа, экипированы ими будут только части спецназа Особенных Войск межпланетного реагирования. Состоит из вот такой таблетки. По одной в ноздри. За свою ценность на Земле прозваны 'валютой'...
 - Слушал я эту лекцию, если бы увидел себя среди рекрутов, сказал бы что именно в тот день, когда засняли. А дата и время в углу - подлог.
 - Не буду как-то иначе доказывать, что твой дядя жив и сейчас возглавляет нашу службу безопасности, прими на веру. Только напомню тебе, Силычь с Чоном одни, всех прогнав, обмывали трупы. Не дали Геку постричь и побрить Чука, уговорили не брить твоего дядю и его солдат. В волосе - антинекротик. Крестьяне, кстати, тоже живы. Часть их - андроиды.
 - А 'лазерная дробь'! Сам видел, попадала в отрадновцев.
 - Стреляли специальной 'лазерной дробью', начиненной препаратом из оскомины. Под ее воздействием все впали в состояние летаргического сна без признаков жизни, так и были погребены. В могилах жизнь поддерживалась все той же оскоминой. Лебедько разыграл комедию с голосами на кладбище, ты запретил посещать могилы, и мои андроиды, прорыв подземный ход от Мирного к кладбищам, похитили погребенных.
Твою роту планировалось разоружить, вооружение и экипировку Вооруженных Сил Пруссии ты видел. Операцию разработал сам полковник Курт, но не обошлось без проколов: в Антарктиде не передали тебе дядино письмо с инструкциями, поэтому высадился ты на остров раньше запланированного времени и не в намеченном месте. Твоих разведчиков на водокачке приняли за пиратских лазутчиков. Впрочем, цель операции была достигнута: рота твоя на острове и будет на нашей стороне. Земляки с жизненным опытом, да и молодые здоровые небены нам нужны. А твои, так не просто здоровые - долгожители, и им предстоит долгая, и не безынтересная жизнь... Все сложилось, как нельзя удачно. Чон, агент разведки Сохрана Исхода, проявив любопытство, эксгумировал могилу первого председателя колхоза 'Отрадный', и... полковник Хизатуллин, Иза Белл посчитали, что Пульхерья Сумаркова совершила великий подвиг. Ее мозгом заменили пораженный раком мозг Капитана бин Немо. Подсадили в тело Президенту Пруссии, за которого террорист себя умышленно выдавал. После операции прекратились угрозы уничтожить Антарктиду. Таким необычным способом была выполнена 'миссия бин' по ликвидации Немо. На самом деле до сего дня мозг Спасителя регенерировался в черепе козла. Марсиане и земляне заключили перемирие, и нам удалось переправить крупную партию эмбрионов с Марса на Землю. Сюда - на Бабешку. К тому времени, когда год назад Чон и компания с Донгуаном - ты был свидетелем - повторно вскрыли саркофаг, дело было сделано.
 - Год назад?! Где я?!
Я скосил глаза на свою грудь, выбритую мной перед походом в Мирный. 'Не блестит закорицей! Мехом заросла!'
 - На Бабешке. В космическом корабле. Здесь твоя и дядина роты в полном составе. До встречи, Франц... Спаситель, Донгуану оставить его член?
 - Нет, пожалуй. Отрежь и замени им мой  - повеселюсь, пока я еще козел.

* * *
Солнечные лучи били по глазам через узкое оконце. Я сидел на табуретке за столом. Одет был в хэбэленку, но мне короткую.
'Правление',  - узнал я помещение.
Похмелья не чувствовал и не помнил, когда, как сюда в трубу попал.
'Крикнуть сторожа?.. Дневального: я же отменил гражданку. Кстати, и пожрать чего принесет. Странно: гильзы на столе нет... И телефона тоже'.
Выглянул в оконце.
 - И столовки нет!
Но я не особо поразился: такое уже было  - на пятилетний юбилей возрожденного колхоза 'Отрадный'. Изрядно накушавшемуся киселя мне взбрело в голову уединиться. Силыч мой уход заметил и, прихватив жбан, скоро тоже пришел к правлению. Встав на камень у трубы, поднявшись на цыпочки (ему ходули не нужны), прильнул к оконцу и не найдя меня на месте резонно посчитал, что председатель лежит под столом, а пытался, подпрыгивая, убедиться в том, заметил мои руки торчащие из лаза. Я не дополз до стола - уснул во входной трубе. Завхоз кликнул мужиков, хлопцев послал сбегать за саперками. Подкопали они отвод и развернули врезкой на сто восемьдесят градусов. Проспавшись, я выполз из лаза на стол. Табуретку, покидая правление, я засовывал под столешницу, поэтому никакой смены расположения обстановки в помещении я не отметил: столешница круглая, и сиденье табуретки тоже, как стояли по центру помещения, так и после разворота отвода остались стоять. Ориентация дверки сейфа могла насторожить, но под стол я не посмотрел. Постучал зажигалкой по трубе и скоро Хлеб на ходулях приставил кружку с киселем, а я высунул в оконце гильзу. Глядь - сзади за кашеваром не столовка, а амбар. На тамбурных входах в вагон висят куски гофры с вырезанными надписями: ПУСТО. Я оторопел, ничего не мог понять. Не помогла и кружка киселя, выцеженного через гильзу одним духом... Глазеть днями на пустующий амбар мне, председателю колхоза, понятное дело, не хотелось, поэтому заставил вернуть правлению первоначальную ориентацию 'входа' и оконца относительно строений вокруг ратушной площади. Вид на модуль с вывеской 'СТОЛОВКА', оно поприятнее, хоть и там на столах было чаще всего негусто, а то и пусто.
Но догадка, что снова со мной пошутили, скоро улетучилась: я не увидел на месте  - за амбаром  - и стены купола из сот-ПпТ.
Прильнул к оконцу и насколько позволял узкий проем посмотрел по сторонам. Нет купола, нет ни одного полевого модуля, в Отрадном оставались только старые заброшенные хижины.
Резко вдохнул и засунул пальцы в нос, проверить фильтры. Нет! Как же так! Не отравился, но 'осоловеть' уже должен: сижу хоть и в трубе, но не под куполом. Не сквозит (чему я тоже удивился), но воздух-то поступает в жерло над головой.
'Проволочной лестницы нет! И перекладины с колоколами нет! Что за хронье'.
Обескураженный вконец, лег животом на стол и полез в лаз  - на выход. Уперся в заслонку, но выдавить ее головой не смог. Надавил сильнее, попробовал налечь руками - не поддавалась. Пошарив, под пальцами ощутил выемки с острыми гранями. 'Надпись 'ПРАВЛЕНИЕ КОЛХОЗА, ВХОД' - Силыч вырезал. Скоба с бечевкой по ту сторону, заслонка лицевой стороной ко мне. Да что за хронье!'.
Полез назад. На столе развернулся кругом и теперь пополз на выход ногами вперед.
Не выбить.
Ни щелочки  - ни лучика света. Заслонка приварена.
Выхода через 'вход' из правления нет, и я пополз назад. Поставил табурет на стол и обнаружил то, чего боялся: дверца сейфа открыта настежь, внутри пусто. И тыльной стенки шкафа нет. Чернота. Провал. Руку опустил по плечо. Тянет холодом. Пошарив, нащупал стену из камня - сырого, склизкого. Ниже наткнулся на скобу.
 - Колодец. Лаз?
Я сел на земляной пол. Полки в шкафу убраны, исчезли ротный штандарт, спецназовские ножи, неприкосновенный запас валюты и фляга со спиртом. Но имелось отделение с дверцей на кодовом замке, в нем - запасное трико-ком и два ножа. Код помнил, набрал лихорадочно. Все на месте. Вытаскивал браслеты, заметил, что на манжете гимнастерки метка нитками 'ЯН'. Балаянова хэбэленка: он свое обмундирование так помечал.
'Ногти!  - растопырил я свои пальцы. - Без 'камней', подрезаны и наманикюренны'.
Сбросил полусапоги.
'Педикюр'.
Провел языком по небу.
'Зубы! Не протезы'.
И я начал припоминать:
 - Марго!
'Я бежал от Марго и Немо!.. Этим подземным ходом. Сюда в отвод меня притащили, оставили одного, посчитав, что из правления сам выберусь... Не будь так, наверное, уже был бы козлом. Мой мозг Марго собиралась Донгуану пересадить, предварительно подшив ему матку от четырех коз. И козлиное предлогала. Я согласился на что? Лучше молоко давать, чем кобылок - в табуне-то с дюжиной жеребцов - рожать. Марго и свое тело предлагала.
Выручил Балаян. А может быть, дядя. Его солдаты и мои морпехи помогли. Так и было... Смываться мне надо. Добраться до Антарктиды и найти возможность сообщить Салавату, что Немо жив. И Марго с ним'.
В отделении сейфа оставался пенал с дисками-ком и ротной печатью. Я все выгреб и вылез из-под стола. Ножи  - за голенища, ошейник на шею, пенал и браслеты по карманам.
Окна звонницы в пяти метрах. Пяток скоб  - и нет проблем. Но скоб нет. Просил Силыча приварить обрезки труб, чтоб не по веревочной лестнице под колокола лезть звонить, но тот шесть лет резину тянул. Можно применить клинки ножей. Правда, их из четырех штук на нож два бронебойных, и пробить двухсантиметровую сталь из 'патрона' на вытянутой вверх, без налега всем телом руке не просто.
'Стоя на четвертом клинке, дотянусь до окна и подтянусь',  - прикинул я.
Третий и четвертый выстрелы дали осечки, пришлось последние два метра подниматься 'враспорку'. Сбросил Балаяновы полусапоги, и пальчиками, пальчиками елозя по металлу, добрался как-то до цели. Подтянулся из последних сил.
Осмотрелся, заглянув в окна на все четыре стороны света. И у меня заныло в новеньких зубах: в деревне оставались одни хижины. Из ротных полевых модулей - только будка гальюна. Лежала в стороне от отхожей ямы, обвалившейся, по всей видимости, давно. В низу трубы валялась сиротливо камнем придавленная одна ходуля. Присмотревшись, поодаль за околицей различил в пылевой взвеси, дальше все скрывавшей, водокачку. И 'змеевик' на месте. Таким родным повеяло. Меня это чуть успокоило.
'На такой высоте пыль радарам-бит не помеха. У немовцев должны быть, секут всех и все на острове'. - Я поспешил убраться из проема окна.
Как я сумел в положении виса и 'распора' снять с себя хэбэленку (благо еще, что исподнего на мне не оказалось), надеть браслеты, затем раскатать рубаху-ком, рейтузы-ком, носки-ком и рукавицы-ком - это лекция не для рекрутов молодых, а для спецназовцев опытных и бывалых. 'Пятерка' забарахлила, и я 'рискнул здоровьем': спрыгнул на врезку отвода, спрятав член в рукавицах. Конечно, в таком положении устоять не удалось - с трехметровой высоты я свалился кулем. Не вставая, раскрутил-таки браслет.
'Хрона теперь меня засекете и поймаете'.
Через дырочку в 'чехуле' я помочился на трубу. 'Прощай, КП и ПК'. Поднимался побежать к водокачке, вскрикнул от боли в ноге - вывихнул. Вправить - не во что ступню зажать. Вытащил из-под камня ходулю и, опираяясь как на костыль, поковылял к водокачке.
Боялся, входная дверь будет заперта, а кода замка я не помнил, но та оказалась настежь отворенной. По винтовой лестнице поднялся в смотровую и прильнул к окну. То, что я увидел, заставило меня всматриваться и не верить своим глазам. Воинское кладбище на другой околице было занесено песком по верхушки столбиков, и крестьянское здесь на месте оставалось, но Мирного за ним на горизонте не наблюдалось. Все исчезло: купола, башни, хижины. Там где раньше стояла деревня, угадывались пляжный берег и океанский простор.
Бросился к окну со стороны Быково, и меня сразило совсем. Трубы с факелом в месте взрыва шахты нет, а сам котлован засыпан. Но это что?! Всю площадку поселения Быково занимало огромных размеров строение. Египетская пирамида, только, судя по блеску граней, из металла. Вспомнил, астероид среди звезд на спине андроида Альберта нарисован был на грани такой же пирамиды.
Вдруг завибрировал пол. Я лег и ощутил всем телом легкие толчки. Землетрясения на острове никогда не бывало, с чего сейчас ему быть. Но тут услышал отдаленный нарастающий гул. Медлить было нельзя.
За секунды, применив станину сигнального фонаря, вправил ногу, и в низ по лестнице я летел, рискуя пересчитать ступеньки хребтом. Боялся, не успею - рухнет башня.
Теперь входная дверь была затворенной. Толкнул ее  - не поддалась, пробовал выбить ногой  - нет: перекосило от толчков.
'В кладовой у Силыча мотыги', - бросился я под лестницу. Здесь был полумрак и пусто. Заполнялась кладовая топинамбуром, из которого Силыч гнал самогон, но ни 'земляной груши', ни мотыг не оказалось. 'Саперки', - вспомнил я про тайную каптерку. Нащупал огарок свечи на полке, но не нашел рядом зажигалки. Стукнул по лбу: забыл в правлении свою - не вытащил из кармана гимнастерки. И ротную документацию с печатью! Уже за одно это под трибунал загремлю, а с учетом прошлых прегрешений намотают срок. 'Вернуться, лезть в трубу? Задницу уносить надо'.
Опустился на колени. Циновка на месте, под ней люк. Без ручки. Вправил в браслеты рукавицы... В ротную каптерку я попал, погубив маникюр.
В специальном кармане крышки люка не оказалось ни свеч, ни зажигалки. Спустился по лесенке в кромешной темноте и хотел, было, пройти вперед на ощупь, но вспомнил, что на отдельной полке чуть глубже люка должна лежать амуниция ротного старшины. Протянул руки и нащупал что-то гладкое с выемками. Клинковая резьба - та магическая, что Силыч резал. Ощупал все.
ФРКУ.
КНТМ.
БККСКП.
Саперка
 - Моя фляга?
Определил, отвинтив колпачок и понюхав. Спирт оставался только у меня, во второй моей фляге, и вот так на треть.
Надеть доспехи времени не оставалось: вибрация, толчки и гул усилились резко, и тряхануло так, что в низу глиняные стеллажи рассыпались. Но из фляги глотнуть успел. Забросив раму ФРКУ за плечи, все остальное схватив в охапку, полез из каптерки.
Подкопал входную дверь, выбил, обувшись в бутсы. Надев рукавицы с носками, поправив капюшон, выскочил из башни.
Грохот  - оглушил.
Полумрак  - напугал.
Обогнув строение, я выбежал на сторону со склоном плато к Мирному и... увидел 'стену'. Из океанской воды! Она, казалось, росла. Скрыла океан и полнеба!
Содрогнулась земля, я обернулся. Рухнула водокачка. Резервуар с водой просел, подминая под собой стены. Стоять осталась труба - сердечник конструкции. Да еще змеевик.
Заклубилась поднятая пыль, и вдруг ее притянуло к земле, как магнитом. В тот же миг меня распластало кокой-то неодолимой силой...
'Рвать! К берегу. В воду!'  - отдал себе приказ, поднялся, оставив на земле охапку, сбросил бутсы и рванул со всех ног.
Пробежал с километр, теряя под ногами опору, падая часто, и... повернул в Быково - к пирамиде, она одна оставалась не порушенной. Сооружение я видел отчетливо, потому что воздух стал необычайно прозрачным. И стену из океанской воды я теперь наблюдал по всему береговому периметру острова, причем одной высоты, что навело на догадку: уклонное относительно уровня океана плато острова выровнялось.
 - Бабешка тонет!
'Трико скатать: дать обнаружить себя, чтобы спасли',  - осенило меня.
Снять на бегу носки-ком долго не удавалось. 'Чехул' снова забарахлил, я его оставил и скатал рейтузы. Вправились в 'единичку' и 'двойку' рукава, а провернул рычажок задействовать приемник для рубахи с капюшоном, ошейник подал сигнал сбоя. Рама ФРКУ помешала!
 - Тваю... Столько бежал, когда лететь было можно!
Расправившись с рубахой и капюшоном, поднял и опустил шлем на голову. Креститься и читать молитву не стал - не до того. Просунув руки в ремни, ухватился за скобы и выбрал в меню опцию СОВМЕСТИМЫЙ. Грохота в шлемофонах, как от вагонных буферов, и звука запуска винта я в общем шуме не услышал. Дал команду ОТ ВИНТА, но оторваться от земли еще не успел, как ноги подломились в коленях, и я упал на спину. Зарылся винтом в песок, и меня юзом поволокло куда-то в сторону. На экране в шлеме замигали тревожные индикаторы. На мою удачу руки из ремней не выскочили, а с очередным толчком меня высоко подбросило и я успел дать агрегату форсаж.
Взлетал рывками  - ФРКУ глох, и тяга, то возрастала, то падала. Все же агрегат 'прочихался', загудел ровней.
Шептал молитву, была б рука свободной - крестился, но крейсерской скорости я не набрал. Шестая включилась, но тут же на экране возникла строчка сообщения 'Агрегат имеет поломки, способен лететь со скоростью 4'.
Казалось бы, раз я взлетал, а остров тонул, земля должна отдаляться, но она приближалась.
 - Бабешка взлетает!
Подтверждение тому и то, что стена из океанской воды теперь уменьшалась в высоте. Вот-вот пропадет за обрезом побережья.
Набирая высоту, попробовал оторваться, но бесполезно. Тогда я повернул к берегу кротчайшим путем: до пирамиды мне не успеть, спасенье мое - спрыгнуть в океан. Но скорости продвигаться вперед с набором высоты не хватало.
 - Не успеть мне!
И не успел бы, если бы не вертолет.
Через триплекс кабины я увидел уши с серьгами под пилотскими наушниками. Чон поднял большой палец. Кто-то выбросил веревочную лестницу. На свое счастье я не закрыл забрало шлема, лестницу поймал своими новенькими зубами.
Забраться в кабину мне помогла девушка. Назвалась она Степанидой.
 - У вас, Франц Геннадьевич, красивый педикюр,  - сказала, смущенно отводя глаза.
Я плюхнулся на лавку голым задом. На мне оставались ошейник, один браслет с носком и 'пятерка'. Усевшись, положил скрещенные руки на 'чехул', демонстрируя свой загубленный маникюр...

* * *
Дотянуть до парусника, керосина не хватило, нас подобрала шлюпка, на судне арестовали.
Допрашивал меня мужчина лет шестидесяти, представившийся следователем Прокуратуры Сохрана Исхода. Я его узнал: мой одноклассник по прозвищу Доцент. Но вида не подал. Не потому, что не помнил его фамилии и имени, а потому, что сам он, когда конвоир, оставив меня сидеть прикованным к табурету в луче яркого света, удалился, и глазом не повел. Спросил: 'Хотите курить?' и вызвал охранника, чтобы тот мне поднес сигарету и зажигалку.
 - Доставьте обоих,  - распорядился Доцент по селекторной связи.
Дверь у меня за спиной отворили и я  - шли далеко по коридору - узнал шаги одного.
Внесли Евтушенко, и вошел, прижимаясь боком к носилкам, Степан. Козел, мотая головой, дергал за шнур-ком в зубах, от чего камуфляж на жилетке менялся, то под листву, то под снег.
 - Охрана, ждите. Вальтер, этот мужчина утверждает, что он... Сумаркова Пульхерья. Что вы скажете?
Я глубоко затянулся сигаретой и ответил:
 - У меня амнезия, два года жизни стерты из памяти, но со всей ответственностью могу заявить, что это так. Мне сообщил старшина роты и секретарь сельсовета деревни Мирное Балаян Жан-Поль. Сопоставив некоторые факты, я с ним согласился. Да, это Сумаркова Пульхерья. - Я выпустил дым кольцом.  - Марго.
 - А козел?
 - Немо,  - пустил я вторую порцию 'колец'.
 - Охрана, уведите. И передайте мою просьбу коменданту одеть подследственного.
...Когда вели по палубе назад в камеру, из-за угла навстречу вышла конвоируемая Степанида. Меня поставили лицом к стене. Кулаки за спиной я разжал и прикрыл ладонями ягодицы. Подмигнул и улыбнулся девушке.

К ней меня привел тайком судовой врач.
 - Зачем ты это сделала?  - придвинул я к кровати табурет и присел. Степан лежавший на полу посторонился.
 - Мне не жить... А ты все знаешь. Не помнишь, но память к тебе вернется... Ты не задавался вопросом: как могло случиться, что среди переселившихся на Марс оказались одноклассники из глухой провинции: ты, я, Салават Хизатуллин, Стас Запрудный, Дама Вандевельде, Изабелла Баба, Саша Даничкин (Доцент, вспомнил я)? Старшеклассник Истребитель (и прозвище своего командующего тоже вспомнил; царапина на телефоне в виде литеры 'И' его монограмма), наша классная и твоя жена Маргарита Астафьевна, твои родные - сестра Катя и дядя Франц? И какое положение на Небе все заняли? Я работала в секретной научной лаборатории, ты, твой дядя, Салават - офицеры спецназа, Истребитель - командующий ОВМР, Стас - министр в Правительстве Неба, Иза Белл - Помощник Коммандера Хрона, а сам Коммандер, ты этого не знаешь, - Дама Вандевельде. Иза Белл долгое время не знал, считал свою старушку обыкновкнной домохозяйкой, котороя ждала его со службы и выслушивала жалобы на вздорность и безрассудность Коммандера Хрона. Открылась Дама мужу в день инцидента на Бабешке, узнав о гибели твоего дяди и кто отдал приказ зачистить деревню из "шмелетницы".
Хрон пережил еще один человек, тебе хорошо известный... Школьная завуч Чеснокова Вера Павловна. Она - пришелец. 'Наблюдатель'. По ее словам мы, земляне, не самые худшие 'дети' триоков из далекой 'стороны жизнеизначалья'. Она, а не Капитан бин Немо, - Спаситель...
Я сидел и ничему уже не удивляся. Вспомнил сон, увиденный сразу после "потутошней" моей и Батыя "благородной дуэли". Сны видел редко и они мне не запоминались, этот просматривал, будто отличного качества фильм. Даже не так: не просматривал, а прожил. Не только точность и подробности "картин" поразили, но, больше, их реалистичная причинно-следственная последовательность, что во снах, насколько я знал, редко бывает. Проснулся я с полной уверенностью, что все произошло наяву: я прожил эпизод жизни кловуна - не клоуна, а кловуна - Матея. Или так: просмотрел спектакль моими и кловуна Матея глазами. "PO TU" - отдыхает. В нашем "кино", тоже, вроде, все такое "гладкое", но все же, ни какого сравнения. Была одна "неувязачка", скорее странность: во сне я сплю, и будто проснулся от перевозбуждения и обычной в этом случае поллюции, но рядом со мной на тахте лежала не зоологичка Маргарита Астафьевна, а завуч Вера Павловна. По началу я ее не узнал - лежала ко мне спиной. Но рост малый и вологодские кружева на платье висевшем на спинке стула выдали. Она встала, оделась и ушла. Нет, исчезла, не дойдя до двери. В последний момент, не оборачиваясь, легонько дала мне ребром ладони под "корень", и с млниеносным разворотом корпуса впечатала меня в подушку своей "пружинной", необьятной грудью. От ужаса и боли я онулся. В реале я оставался в "закутке", но без имитивного костюма, с свободными руками. Костюм валялся на полу, а скотч был приклеен к экрану монитора, у стойки которого в стол воткнули скальпель. Стас освободил, подумал я, хуже если Катька - я ведь был без плавок. А к завтроку в родительский дом пришла завуч Вера Павловна. Она подарила мне красный свитер - в точности такой, с распущенной понизу ниткой, кокой был во сне на кловуне Матее. Неожиданный (завуч ни разу до этого у нас на хуторе не была, с родителями моими незнавалась) приход ее,  - да с подарком мне, когда на то не было ни малейшего повода, - поразил моих домочадцев. Но свитер! Красный, какие парни не носили. По низу распущен! Нитка смотана в клубок; прикидывая мне на плечи, Вера Павловна попросила маму довязать. Было все настолько поразительным, что Катька за обедом высказалась: "Спятила". Мама с ней согласилась, а отец дал щелбана и выгнал за дверь из столовой Цезяря: дог не пускал в дом Веру Павловну. Когда завуч и родители, я и сестра пили у фонтана чай, пес пробрался в гостевую, нашел и вклочья изорвал свитер; в зубах принес к фонтану и - все так и посчитали - показал Вере Павловне. Мы сидели, оторопевшие от неловкости, а Цезарь и завуч тем временем просто поедали друг друга взглядами. Не выдержал дог - заскулил и убежал. В понедельник вечером мне на сотофон позвонила Вера Павловна с поздравлениями по случаю моего избрания "классным авторитетом", я поблагодрил, а отключался, меня вдруг осенило: ночью после "благородной дуэли", кто-то из моделаторов, возможно Истребитель, подшутил: напустил на меня тот странный сон, а Вера Павловна подыграла ему. Конечно, было это маловероятным. Но концов я не искал, потом все подзабылось. И вот теперь та тайна шла к разгадке.
- Франц, в пятой дырочке портупеи на Степане заткнута бусинка на иголке, возьми ее и воткни себе под кожу в месте темечка.
Степан шарахнулся от меня, но притих под рукой Марго.
 - Готово.
 - Сейчас тебе будет видение конца света. То, что ты увидишь случиться не завтра, не через год, не через тысячу лет, это уже случилось миллионы лет назад. Случиться и в будущем. Зажмурься и смотри.
Я закрыл глаза и ощутил прохладные пальцы на своем запястье...
Земля! Стремительно приближается. Так не бывает!
Пятак... блюдце... и различимы стали отдельные станционные комплексы на орбитах... Что-то изменилось! Не с Землей, не со мной. Я в скафандре, лечу вперед ногами, и, если не миную планету стороной, врежусь в ее атмосферу. Изменилось другое: вдруг все стало проистекать как в кино с замедленной съемкой, и боковым зрением я отметил движение среди звезд в стороне от Земли. Точка разрасталась: из звездочки - в горошину... апельсин... большое яблоко.
'Корабль? Шарообразный! Таких конструкций не бывает!
Астероид? Слишком правильной формы.
Планета!
Летающая планета!!
Застыла...
Потускнела'.
Импульс был коротким, еле уловимым: к Земле от планеты пролег луч.
Все началось рушиться и исчезать. Первыми  - станционные комплексы: их срывало с орбит, бросало об планету и в открытый космос. За ними - порода. Да, порода: почва и камень! Вперемешку с водой. Океанами, морями, озерами, реками. Лесами и горами. Мостами, автострадами, городами! Все это скомканным светящимся шлейфом - куда-то в космос. Как будто ураганом с головы манекена сорвало и унесло парик.
Я летел мимо и видел участки Земли, как в увеличительном стекле.
'Пустыня!..
Пустыня!!
Пустыня!!!'
Скоро камеры заднего и верхнего обзора оставляли мне образ моей погибшей Земли...
'Куда лечу?! К Солнцу.
Миную Венеру, Меркурий.
Сгорю'.
Я очнулся, с волосами вырвав бусинку.
 - Что это было?
 - Люди на Марсе выживут, возродится и Земля, освоят Солнечную систему, расселятся по дальнему Космосу, но все для них кончится плачевно - ты видел... 'Остров Бабешка' взял курс к одному из рукавов Магелланова облака, там эмбрионов Колумбария Исхода ждет планета - точная копия Земли. История людей повторится - в точности до времени начала освоения ими Космоса, но за пределы Солнечной системы больше не проникнут. Таков план Спасительницы.
Открылась Вера Павловна мне и Даме в день твоей свадьбы... Ты женился на Маргарите Астафьевне, а мы лежали в больнице в одной палате... с перерезанными венами. Вера Павловна спасла нас. Она многому нас научила, указала цель в жизни. Она устроила так, что мы все пережили хрон. Одним словом, все мы помогли ей заполучить эмбрионы, хотя и препятствовали тому, исполняя 'миссию бин', - но это было подстроено Коммандером Хрона ради дезинформации разведки Сохрана Исхода.
После фальсифицированной смерти Капитана бин Немо его требование вернуть на Землю эмбрионы проводилось вождями 'волков', 'мустангов' и 'драконов', но не столь рьяно, поэтому Сохран Исхода дал слабину: спихнул проблему спецназу ОВМР - Истребителю и Хизатуллину. А те уже играли по нотам Дамы, через Изу Белла, разумеется. Дама придумала заселить Бабешку, создать на острове государство Пруссия и угрожать отсюда Антарктиде уничтожением баллистической ракетой, и под этим прикрытием свозить эмбрионы на космический корабль триоков. Случайные обстоятельства оттянули старт. Плывшая на Бабешку подводная лодка утопила груз, когда ее обнаружило научное судно; в тех контейнерах, конечно же, были не просроченные удобрения - баллистическая ракета. Подделка, разумеется: Последние Старики ядерные запасы уничтожили все. Но наиболее важным был груз другой - первая партия эмбрионов. Подъем с глубины потребовал времени. Тогда же случилась и другая беда: Вера Павловна, служившая в штабе Крепости, была тяжело травмирована - несчастный случай. Спасти ей жизнь мне удалось, пересадив ее мозг Донгуану. Управлять кораблем триоков жеребец не мог: мозг, подсаженный примату, функционирует, но не полностью как человеческий. К тому же, в сознании превалирует острое сексуальное влечение. Пересадка мозга в человеческое же тело впервые мной была сделана как раз в случае спасения Капитана бин Немо: в его тело был помещен мозг рабочего строившего пусковую шахту на Бабешке. При взрыве шахты рабочий был смертельно травмирован. Словом у слепого Президента Пруссии тело Немо. После такой удачи я решилась рискнуть: из Донгуана мозг Веры Павловны пересадить покойнице Мальвине, спрятанной мной во время хрона в тайной усыпальнице на Луне. Но проделать это мне удалось только через годы: неожиданно я заболела той же смертельной болезнью, что и сестра. Моим ученикам удалось меня спасти. Как видишь, я - в, бренном уже теперь, теле Евтушенко. Его мозг - в Степане.
С экспедицией 'Булатного треста' Донгуан был доставлен на Бабешку. После его тебе известных похождений здесь, я проделала операцию и теперь мозг Веры Павловны в теле Мальвины. Вера Павловна во время твоей встречи с ней и Капитаном бин Немо выдавала себя за меня... так было надо... Твой дядя тебя убедил и ты согласился собой пожертвовать, но донором - почему, ты вспомнишь - стал не ты. В чьем обличии теперь Капитан бин Немо, ты знаешь, Степанида рассказала... Найди Комиссарова, он на судне. Ему удалось бежать с рассадой оскоминицы; полноценной ягоды она не даст, но ему, тебе и Чону оскомина некоторое время будет необходима... Кстати, Чон - пришелец, как и Вера Павловна, но он этого давно не осазнает по каки-то причинам. И ты ему об этом не говори. Проживете вы долго... Я устала... Прощай, Франц... С этой кровати я не встану... Врач похоронит меня в земле, помоги ему. Степана - в одной... могиле... И на прощание хочу, чтобы ты услышал от меня... Любила я - тебя.
Последние слова Марго прошептала сдавленно, совсем отвернувшись к стене и спрятав руку под простыню. Я кивнул, шумно сглотнул, взял и сжал ее холодные пальцы...

...Врач открыл двепь и пропустил меня вперед. В полутемном помещении огромный, белый, патлатый, с рогами воткнутыми в дощщатый потолок, зверь молотил задом по прутьям тесной клетки; из сосков вымени зажатого у него между задних ног вылетало струйками молоко. Другое животное под ним стояло на коленях, тяжело поводило вздутыми боками и роняло с губ пену.
 - Чон.
Китаец поднялся с лежака в углу, подошел, разворачивая тряпицу. Позевывая, попросил:
 - Поменьше возьми. Мало осталось, и я пустой. Лошади чуть больше дай, совсем ослабла, а ей рожать. До Неба не дотянет.
 - Камса на судне, на камбузе пристроился, рассаду высадил.
 - Да у него и порошка запас.
Смоченными языком, ладонями я приложился поочередно к порошку в тряпице.
 - Силыч... Балаян, - позвал я и козла.



Часть четвертая


Перекусив кораллами цвета крабовой палочки, запив горькое 'мясо' сладким кукурузным отваром, Хизатуллин пригласил в кабинет адъютанта, пока сам отлучится по нужде. Вернувшись, окинул взглядом экраны контрольных викамов, на своем компьютере нашел папку с файлами служебных текстов. До заступления на дежурство оставался час.
Сначала открыл файл с лучеграммами:

Тихий океан, борт дирижабля 'Распутин'
- Fri Aug 9 9:04:51 **32
Генерал-шефу Крепости
Радиодокладная МОЛНИЯ
Вынужден прервать погоню за шарами 'волков' по причине трагического инцидента на острове Бабешка. Произошло боевое столкновение роты ОВМР и Вооруженных Сил Пруссии. Взвод погиб, потери овэмэровцев  - 4 чел. Жду указаний.
Капитан Кныш


Антарктида, Крепость
- Fri Aug 9 9:59:56 **32
Радио МОЛНИЯ. Борт дирижабля 'Распутин', капитану Кнышу.
Приказываю: готовить похороны с почестями; роте возможность покинуть остров блокировать. Формируется к отправке комиссия для выяснения обстоятельств и расследования инцидента.
Генерал-шеф Крепости


Тихий океан, борт дирижабля 'Распутин'
- Fri Aug 9 10:42:06 **32
Генерал-шефу Крепости
Радиодокладная МОЛНИЯ
Покинуть остров майору Вальтеру нет возможности: рота откапывает поврежденный ветролет. По трагической случайности погибли посельчане деревни Отрадное (во время боя я с высоты этого не определил потому, что колхозники были одеты в одежду под цвет зеленого поля с красными и желтыми цветами). И прибыл посол Президента Пруссии, он требует ареста виновников гибели граждан. Жду приказа.
Капитан Кныш


Антарктида, Крепость
- Fri Aug 12 1:16:24 **32
Радио МОЛНИЯ. Борт дирижабля 'Распутин', капитану Кнышу.
Приказываю: довести до майора Вальтера полученную мной лучеграмму с приказом командующего ОВМР следующего содержания: 'До окончания расследования инцидента на острове Бабешка роте спецназначения дислоцироваться на месте. Майор Вальтер понижен в звании. Ему, комиссару, офицеру-медику, сержантам и рядовым надлежит восстановить колхоз 'Отрадное', остальным офицерам, старшине и денщикам со всем ротным вооружением, броней и снаряжением вернуться в часть'.
Генерал-шеф Крепости


Затем файл с рапортом:

Спецподразделения полковника Франца Курта и майора Франца Курта (в кампании на Земле под марсианским именем Вальтер) из частей ОВМР, задействованных в 'миссии бин', исключены. Личный состав первого уничтожен по причине рокового истечения обстоятельств: огнем второго погублено первое подразделение. На основании оперативных сведений сделан вывод, что сейчас рота Вальтера неспособна выполнять даже обычную задачу кампаний на Земле. Подробности изложу позже, как только получу обстоятельную информацию по инциденту. Доложил полковник Хизатуллин.

После донесение:

Мне стали известны обстоятельства, какие явились причиной гибели роты полковника Курта и задержания на Земле роты майора Вальтера.

Вы знаете, после правительственного переворота полковник подвергся аресту в Антарктиде. Сумел бежать с подчиненными на остров Бабешка, где получил прусское гражданство и основал Вооруженные Силы Пруссии. Это было удачей: на острове скрывался Капитан бин Немо. Через знакомого менялу навещавшего Бабешку Курт об этом сообщил генерал-шефу Крепости, с просьбой передать донесение Вам о возможном исполнении 'миссии бин'. Ликвидация террориста наконец-то могла осуществиться, но генерал не поверил беглецу. Однако, запрошенное Куртом подкрепление - под легендой досмотра деревни Отрадное на предмет наличия там оружия и лекарств - послал.
Официально, все Вооруженные Силы Пруссии - взвод пехоты. Во всех трех островных деревнях - Отрадное, Мирное и Быково - дислоцировалась личная охрана Капитана бин Немо. Предположительно, - андроиды, выдававшие себя за крестьян. По замыслу Курта его взвод и подкрепление с материка должны были объединиться против них, но что-то не заладилось. Прибытие на Бабешку роты Вальтера возымело трагические последствия - Курт погиб, и погубил полковника племянник.
Возникла угроза скандала. Кроме инцидента уничтожения Вооруженных Сил Пруссии, в поле, на котором высадился Вальтер, погибли и жители деревни Отрадное. Предположительно, и андроиды из личной охраны бин Немо (вскрытие трупов не проводилось, эксгумация пока не возможна). Но после похорон Президент Пруссии передал правительству Руси свое решение о снятии обвинения в агрессии - на основании вывода, что полковник Курт принял десантников за пиратов.
Вашему вниманию предлагаю выдержку из запись-ком скопированной с комлога Вальтера; авторская обработка-ком текста сохранена.



...Власти Америки, Аладды и Руси в Антарктиде прислали комиссию по расследованию инцидента. Хоронили погибших на третий день.
Русский генерал доставил на вертолете складные из цинкового листа гробы, для крестьян капитан Кныш выделил погребальные и спальные мешки из запасов дирижабля. Под могилы выкопали траншеи, надгробья готовили каждому. В форме из половинок разрезанного надвое пенала для зарядов к ракетницам сделали девяносто три глиняных столбика и обожгли огнебаллистой. Заодно сформовали еще один обелиск - для первого председателя колхоза 'Отрадный', погибшего давно при невыясненных обстоятельствах и захороненного у тропинки в соседнюю деревню Мирное. Рядом с его могилой и определили место крестьянскому кладбищу. Воинское устроили с противоположной околицы деревни.
Островитяне помощи в похоронах не оказали, простится с соседями не пришли ни из Мироного, ни из Быково. Даже детей погибших, которые по счастью в день трагедии смотрели в соседней деревне кукольный спектакль, не привели. Прибыл только из столичного Быково Президент Пруссии. Слепой, старик сидел в сторонке, никому не мешал.
Я послал вестового к председателю колхоза 'Мирный' с приглашением на погребение, так вернулся с запиской содержания членам комиссии не совсем понятного:

Господа адмиралы и генерал, вы как прилетели, так и улетите в Антарктиду. Ты, майор, натворив делов, - слава Богу, детишки гостят у нас, - тоже улетишь, пусть твой путь к Марсу окажется успешным - там тебя распнут. Нам же на Земле и острове оставаться по гроб жизни. А манны небесной с киселем здесь на головы не проливается - лично каждому приходится добывать хлеб и питье. У меня в страду прополочную каждая пара рук на счету! Нам - больно, но мертвым - все равно.

Председатель правления колхоза 'Мирный'

Прочли Президенту, тот поскреб в затылке, но ничего не сказал; достал из внутреннего кармана френча фляжку, отпил, попросил в Быково к председателю колхоза 'Звездный путь' вестового не слать и отвести отлить.
Надмогильные надписи крестьянам Лебедько нацарапал по дну алюминиевых мисок, воинам - по дну солдатских котелков. К именам, датам рождения и смерти первым вырезал кресты и проставил 'колхозник', вторым - звезды и 'воин'. Обрабатывал огнебаллистой обелискам верхушки и надевал 'таблички' на подрасплавленное 'стекло'.
Надписи комиссару, командиру разведотделения, председателю, прусскому взводному, а так же первому председателю колхоза 'Отрадный' Лебедько разнообразил дополнительными сведениями и чем-то вроде эпитафий.
На котелке ротному комиссару вырезал:

ВИЛЬГЕЛЬМ

15.05.***4 X 09.08.**32.

Первый урожденный небен.

Воин, комиссар ОВМР.

Погиб в поле.


На котелке сержанту:

МИЛОШ МИЛОШЕВИЧ

14.02.2059. X 09.08.**32.

Воин, сержант ОВМР, земляк.

А был пчеловодом


Председателю на миске:

ДЕМИДОВИЧ ТАТЬЯНЫ

ИВАН ЕФИМОВ

15.11.2152. X 09.08.**32.

Крестьянин, второй председатель колхоза "Отрадный".

Господи, за что ему такая доля?


С дощечки на кресте из тяпищ перенес надпись на миску:

ХАРИТОНОВИЧ АННЫ

ПАУЛЬ КАСТРО

01.01.2151. X 16.02.**31.

Крестьянин, первый председатель колхоза "Отрадный".

В прошлом биохимик, нейрохирург, академик.


Надпись своему командиру Лебедько вырезал особенно аккуратной клинковой резьбой:

ФРАНЦ КУРТ

24.11.2034 Х 09.08.**32

Воин,

полковник, командующий ВС Пруссии.

Господи, упокой душу Бати.


Вильгельм был первым из небенов, родился в Колумбарии Исхода на Небе. Вынули из пробирки, он, прося грудь, верещал: 'Муттер', поэтому назвали немецким именем.
Милош Милошевич - земляк: зачат и родился у мужчины и женщины на Земле до хрона, сто лет спал в Анабиозарии Исхода по пути к Марсу.
У обоих председателей, как и у всех послехронных землян с презрением относящихся к небенам, которых называли безродными марсианами, в паспортах сделана правка: сначала прописано отчество, затем имя матери, только потом имя собственное и фамилия.
Франц Курт - дядя мне. Накануне моей кампании на Землю официально сообщили о пропаже безвести роты Особенных Войск межпланетного реагирования под командованием полковника Курта, где-то на островах близ Кубы, но я знал, что, на самом деле, дядя жив, выполняет секретное задание. Как-то жена связала пару кальсон из коралловой нитки и подарила нам обоим. В шутку, будто заговоренные от луча и пули, а всерьез - чтобы не мерзнуть, берегли взять на Землю. Сейчас мои кальсоны на мне, а от дядиных остался лоскут в патронной гильзе. И погиб он не от луча и пули, а от нестерпимого жужжания 'шмелей'. Направил их на погибель дяди племянник - я. Как после этого мне на Небе смотреть в глаза сестре?
Что прусский комвзвода мне родственник знали только Балаян и Лебедько, первому приказал, второго попросил молчать. У Лебедько я попытался узнать, что произошло, почему взвод атаковал мою роту артиллерийским огнем, при этом, накрыв и колхозников в поле. Спросил, не замечал ли он за полковником странностей и неадекватного поведения. Прапорщик сплюнул и позже всем поведением показывал, что тема эта для него табу.
Сразу после прощального салюта Президент изъявил желание отбыть в Быково. Снимая намордник с дога-поводыря запряженного в велосипед, он попросил адмиралов придать захоронениям статус 'братских' и не забывать живых его сограждан, лишенных теперь единственной защиты от пиратских набегов. А генерала попросил передать генерал-шефу Крепости, что вся вина лежит на нем, пославшем на Бабешку роту спецназа по смехотворному доносу. План по лекарстворазвестке Пруссией выполнен, а все оружие в Отрадном - несколько дробовиков, которыми распугивали над колхозными полями чаек, налетавших на остров во время захода сюда парусников менял; ружья в прошлый их заход были обменены на сладости детям.
Мне Президент показался странным. Высокий воротник френча всегда застегнут выше подбородка по самый нос. Перчаток не снимал, хотя погода к вечеру восстанавливалась и теплело. Ночи в отведенной ему палатке не спал - уединялся где-то в сопках с догом. Здоровался и прощался с адмиралами и генералом за руку, не сняв перчатки. У могил, простившись с членами комиссии, подозвал меня и сказал утешительное: 'Не отчаивайтесь, майор'. Растроганный, я предложил доставить его в столицу на позаимствованном у капитана Кныша мотоцикле. Тот поправил очки и отказал:
- Нет уж, спасибочки. Меня встречать выйдет вся столица. Я своим ходом.
Тогда я помог ему сесть на велосипед и с километр катил, удерживая под седло. Остановил у сопки и, сказав, что дальше дог сам справиться, поблагодарил. Я поправил упряжь и пожелал счастливого пути. Слепой ноги держал не на педалях, а скрюченными на раме, опасаясь его падения на съезде за перевалом сопки, я запустил зонд-видеокамеру. Каково же было мое удивление оттого, что увидел! В самом начале склона Президент неожиданно затормозил, слез с велосипеда, упал в песок на колени, снял перчатки, сбросил френч, сорочку, брюки и начал энергично и безудержно чесаться. В этом ему, лениво лапой по спине, помогал дог. Потом, спустив трусы, старик онанировал. Пес улегся перед ним - ждал струю...

Отмечу, этот фрагмент записи-ком Вальтера проливает свет на трагические события, но, главное, дает разгадку неожиданной развязке по 'миссии бин'.

Вальтер, удрученный случившимся, невнимательно прочел надпись на кресте из тяпищ, после на обелиске первому председателю колхоза Отрадный. А ведь под фамилией Кастро Пауля Харитоновича жила до хрона и на Марсе после хрона известная нам Сумаркова Пульхерия Харитоновна - Марго. Наша с Вами одноклассница и моя в прошлом жена. В пользу того, что Марго, как и Капитан бин Немо, скрывалась на Бабешке, говорит факт: три деревни на острове названы Отрадное, Мирное, Быково - также как поселки на нашей с Вами родине острове Новая Земля.
В живых из взвода Курта остался его денщик Чон, разведчик Сохрана Исхода. Полковник о тайных делах китайца ничего не знал. Задача Чона - выследить Капитана бин Немо: в скоропостижную от инсульта смерть террориста начальник УР Сохрана Исхода все же не верил. Чон устроил побег роте Курта на Бабешку, и сам пристал к беглецам. На Бабешке он обнаружил могилу разыскиваемой и Сохраном Исхода Пауля Кастро-Сумарковой. Ее исследования по пересадке человеческого мозга андроидам и людям, навела китайца на подозрение в афере. Эксумация это подтвердила: труп оказался без мозга в черепе и бальзамированным. Запечатлел на микрокамеру все до мелочей. У покойницы на животе и ягодицах была татуировка с картиной пожирания пираньями пингвинов. Помните, в школьные годы Марго мечтала уехать на Амазонку, выводить там жароустойчивых пингвинов и скармливать их рыбе? Одна из маленьких родинок на ягодице аккурат приходилась в месте глаза одной из пираний, этот факт я включил в перечень опознавательных примет Сумарковой-Кастро в оперативке по 'миссии бин'. В донесении шефу Чон высказал предположение, что мозг Сумарковой-Кастро пересажен в тело умиравшего Капитана бин Немо. Сегодня я получил подтверждение этому. Вот уже восемь лет зачинщика 'Ультиматума' на Земле не существовало, осталось только его тело самого с мозгом сподвижницы.
Полковник Курт прибыл на Бабешку в год избрания Марго (уже в теле Капитана бин Немо) Президентом Пруссии, майор Вальтер высадился семь лет спустя. Прошло два президентских срока, все годы Марго не проявляла себя как продолжательница идей и дел террориста, никак не вынуждала нас доставить на Землю человеческие эмбрионы из Колумбария Исхода. Чесалась и онанировала. Полагаю, и впредь так будет. Моя бывшая жена за нас таким необычным способом исполнила 'миссию бин'. Теперь помехой нашего возвращения на Землю остаются 'волки', 'мустанги' и 'драконы'; смею высказать свои опасения, что - и адмиралы с генералами Антарктиды.
Прошу дать приказ на отозвание Вальтера - он нам нужен на Небе.


Хизатуллин открыл файл с ответом:

Небо, 17.08.**32

Плохо работаем, полковник. Дела на Бабешке обстояли так:

Генерал-шеф Крепости, восторженный согласием Вальтера обменять лазерную пушку с ротного ветролета на пулемет, забыл передать майору записку с оперативными инструкциями полковника Курта. Тот планировал в день прибытия подкрепления обезвредить личную охрану Капитана бин Немо - андроидов в Отрадном, после в Мирном и Быково. Пулеметная очередь по водокачке, произведенная Вальтером с целью припугнуть председателя колхоза, чтобы добиться его согласия на досмотр деревни, стала началом в цепи трагических последствий. Немалую роль в несчастье сыграло то, что Вальтер не знал о предстоящей встрече с однополчанами и дядей, Курт - кого отправят ему на подкрепление, а генерал-шеф Крепости о родственных связях майора и полковника. Последний действительно подразделение ОВМР принял за пиратов. Ведь командиру десантников в инструкции указывалось высадиться на остров по времени значительно позже, и не на поле, а в самой деревне на ратушной площади при снятом куполе - в полуденный час, когда колхозники (и андроиды) в поле, пообедав, улеглись бы в мак отдохнуть. Открывая огонь, не заметил Курт, пользуясь театральным биноклем, полеводов, одетых в одежды под цвет всходов на поле.
Сегодня я положил на стол Коммандеру Хрона лучеграмму с Земли, в ней, угрожая атаковать ракетой с кассетной боеголовкой Русь, Америку и Аладду, - знаешь, Крепость, Форт и Мечеть так скучены, что хватит сотни тяжелых авиабомб, - требуют возобновления переговоров по доставке на Землю эмбрионов. Подписана лучеграмма Капитном бин Немо - слепым Президентом Пруссии. Если считаешь, что Марго в теле Капитана бин Немо бросила онанировать и теперь вынуждает нас к передаче эмбрионов, то заблуждаешься. Ублюдок закопал нашу Марго! Ее я, получив задание от Коммандера Хрона уничтожить террориста, назначил ликвидатором, ты и Курты, как и сама 'миссия бин' - отвлекающий фактор, ширма. Потому-то 'миссия бин' не имела гриф 'СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО'. Коллизей. Блеф.
Вальтер остается на Бабешке, он нам нужен на острове.


Хизатуллин помнил свое состояние, когда прочел эти горькие строки. В замешательстве и ярости хватаясь за голову, снес дужкой бивикама свое искусственное ухо. Снял протез совсем, бросил в нишу под столешницу и расчесал за виском безобразные шрамы. Посидев минуту с закрытыми глазами, достал увесистую книгу с заголовком "Скрипичные партитуры и скульптура Ханса Вандевельде". Раскрыл на середине и, отвернув несколько листов, обнажил две таблетки, стопочкой уложенных в отверстия-колодца между нотными линейками. С печаток перстней втянул поочередно в ноздри... Захихикал... Захохотал.
Окажись тогда в кабинете полковника майор Вальтер, не смог бы понять смеется или рыдает ее друг.
Хизатуллин закрыл файлы и скопировал все на домашний компьютер жене. Приписал:

Катенька, Франц на Земле под марсианским именем Вальтер - это рассекречено. В девять вечера, я сменюсь с дежурства, позвони мне.

Вызвал и попросил денщика вскипятить и принести кукурузного отвара. После из сефа достал дискетку. Писмо Франца. Прощаясь на космодроме Неба, друг сбросил файл ему на комлог, дал пароль доступа и попросил вскрыть только в случае плохих о нем вестей.
Открыл файл и читал:

В кадре 'авишки' юноша демонстрирует оформление куртки и джинсов - это я, Франц Курт в шестнадцать лет. Высок и крепко сложен не по годам. Может быть, потому, что любил полазить по горам, побегать по мелководью в отлив, заплыть далеко от берега - летом; стать на лыжи, искупаться в проруби - зимой. У меня чуть скуластое лицо, высокий лоб, крепкий с ямочкой подбородок. Нос - греческого профиля, но крупноватый. Уши - небольшие, правильной формы, как на рисунке в учебнике анатомии. С первым ничего поделать не мог, а вот уши наполовину скрывал зачесанными назад и забранными в косичку волосами цвета соломы. Не нравился мне цвет глаз и большой выступающий на шее кадык, хотя именно последний признак моего возмужания за каникулы выделили одноклассницы.
А вот и они в кадре.
Высокая, рыжая - Дама Вандевельде. Бегала за мной с первых классов. Жена Помощника Хрона!
Ее подруга Изабелла Баба - эфиопка огромного роста, поменяла пол. Кто мог предположить, кем она станет. Помощник Коммандера Хрона! Муж Дамы.
Пульхерья Сумаркова - красавица. Звать по имени ни кто не смел, называли - с ее благосклонного согласия - Марго. Она сподвижница Капитана бин Немо! Обязан верить.
Катька Курт - моя сестра. Сорванец в юбке. Одноклассницы к ней зашли за эскизами новогодних костюмов.
Маша Сумаркова - сестра Марго и Катькина подруга. Сидит в водяном кресле и дразнит дога Цезаря.
А вот и пацаны заявились. Эти - ко мне, звать репетировать в школе новогодний спектакль. Я на антресоли лежу - не найдут.
Салават Хизатуллин - мой друг.
Стас Запрудный - толстяк башковитый. Прикидывался шутом гороховым.
Одноклассницам 'здрасте' не сказали - будет Хизатуллин с ними здороваться. Катьке только кивнули.
Сейчас должен прозвучать зуммер вызова по викамофону. Ага... На экране - завуч, попросила поспешить на репетицию и Франца не забыть. Но они меня и не искали: я играю елку, - безмолвную, за весь спектакль только и надо раз простонать и вату с себя сбросить, когда рубить будут, - что там репетировать.
А на антресоль забрался заснять камерой, как Катька обучала молодого попугая Гошу, подаренного ей на день рождения дядей Францем. У нее до этого уже был старый Гоша, но утонул, упав с фикуса в фонтан. Жука майского испугался.
Девчонки и пацаны ушли, Маша убежала выгуливать Цезаря, Катька снова требовала от птицы:
- Гоша, скажи Тим-трим-тум-бум.
Гоша твердил свое:
- Бум-тум-трим-тим...
Я просматривал видеозаписи и думал не о том, как красивы места, где родился и вырос, каков юноша - атлет и недурен собой, а о том, какой беззаботной и счастливой была до хрона жизнь.
Сейчас я с сединой в потемневших коротких волосах. Цвет глаз не голубой, а серый - с имплантированной чужой роговицей. Кадык обезображен: шея была неудачно проткнута трубочкой, чтобы я, подавившийся собственным языком, не задохнулся. У меня перебита переносица - так что нос покороче будет и не греческого теперь профиля. Прожил в послехронном мире на Марсе я недолго - не то чтобы в аду, но и не соотнесешь его даже самый безоблачный день с самым безрадостным, скучным днем той далекой не забытой юности. Мечтаю о глотке приморского воздуха и зеленой траве газона у родительского дома.
Я запаковал архив. Хотел поваляться в гамаке, но со двора позвала жена помочь занести тюфяки. Шел к ней, в 'коралловке' (в сенях поземному) включил радиоточку. Передавали новости. На китайском языке. Этому я удивился и остановился послушать. Из 'тарелки' пробивало с шумами и треском: '...сегодня непилотируемым кораблем 'Земля-7' наконец-то была совершена удачная посадка на поверхность Земли. Ландшафты планеты, с орбиты скрытые густой непроницаемой облачностью, бортовые телекамеры транслировали шесть минут до потери связи. Песок, один песок - пустыня. Только наличие на планете воды оставляет надежду на то, что и там есть кораллы...'.
Сообщение транслировали не только в Метро, где воспитателями и учителями китайцы и говорили на китайском языке, но и на Небо, где входу английский и русский языки. Надо пологать, по чьей-то оплошности.
Китайцы одни серьезно верили в то, что террористы погубят Землю, и после ультиматума их главаря Капитана бин Немо людям покинуть в столетний срок планету, они (китайцы) спасли человечество, по всему миру систематизировав деторождение и создав на Луне Колумбарий Исхода, в котором хранились до отправки на Марс оплодотворенные женские яйцеклетки. Американцы и россияне общими усилиями построили Анабиозарий Исхода - своеобразный космический плот, внешне похожий на новогоднюю елку, и с людьми, согласившимися покинуть Землю, направили 'Елку' (так назвали плот) в сторону 'красной планеты'. По пути число 'елочных игрушек' (блок-модули Анабиозария) росло: плот догружался людьми в анабиозе и пробирками с яйцеклетками. У Марса 'Елку' порубили на части. Одна, оставшаяся на орбите, послужила основой Небу, а две другие - мегополисам 'Уровень' на суше и 'Метро' под океанами. Первый снабжает переселенцев кораллами - пищей. Кораллы также служат и материалом, который заменил землякам дерево, камень, металл, пластмассу. В Метро с Неба доставляют материал из Колумбария Исхода - там эмбрионы развиваются и на свет из пробирок появляются дети. Им дают одно имя без фамилии и отчества. Причисляют к какой-либо из национальностей, сообразуясь с цветом кожи, волос, глаз, типом лица, и внушают, что они 'черви Марса'. В жутких норах растят и воспитывают детишек китайцы... Господи, дай китайцам здоровья!
Подрастут детишки в норах, прознают, что никакие они не 'черви Марса', а люди, зачатые на Земле, что тогда? Этим вопросом на Небе не я один задаюсь. Ведь узнают, что, на самом деле, больше века регулярно летаем на планету-мать. На ее относительно теплых экваториальных островах Тихого океана выращиваем пшеницу, подсолнечник, овощи, в малозараженных океанских водах ловим рыбу, в джунглях охотимся на выжившего зверя. На Небе и Уровне все это применяют не просто в пищу, а как лекарство, иначе люди-земляки сойдут с ума, не прекратят самоубийства, как это случилось и поступили с собою уже сотни тысяч переселенцев. Да и родившимся на Небе небенам, родители чьи - земляки, проросшее зерно пшеницы всласть. А 'червям Марса' муку подмешивают в 'коралловое пюре': клетчатка, микроэлементы, витамины и прочее - так необходимое ребенку, чьи предки земляне.
Я выключил 'тарелку' и прошептал обычное на Небе заклинание: 'Господи, дай здоровья китайцам'...
Задумайся, друг, то ли мы делаем.
Я возвращаюсь на Землю с приказом добыть оружие, а это значит, мне прийдется убивать тех кого мы на планете оставили. Я обязан устранить Марго - убить дорогого мне человека. Ты отказывался участвовать в наших с ней беседах по интернету, после ревновал. Я, нет не любил ее, но душами мы сблизились. Ставлю тебя в известность, не верю я в то, что она сподвижник Немо, не подымится у меня на нее рука. Прощай. Позоботься о моей жене и детях.


Эпилог

- 'Полковник Хизатуллин, слушаю'. - 'Закончила правку. Будет время, прочти. Файл под именем 'pdl''. - 'Ночью работаешь, куда спешишь?' - 'От брата есть что?'  - 'Я бы сразу позвонил... Франц вернется, я в этом уверен. Вместе закончите роман'. - 'Ты предлагал участие, соавторство'. - 'К утру сброшу текст, а пока перечту, поправлю. Ты встанешь, уже будет'. - 'Пока'. - 'Целую'.
Екатерина Геннадьевна встала сходить в кухонный закуток попить на сон, проходила мимо клетки, Гоша проводил: "'Тим-трим-тум-бум', а возвращалась, попугай, повиснув в кольце вниз головой, твердил:
- Бумбумбумбум.
- Завянь.
- Гошестодвадцатьлет, Гошестодвадцатьлет, Гошестодвадцатьлет...
- Старым, старым ты стал, Гоша: Сто двадцать один. А ну, попробуй сказать.
- Катькатолстаятолстаятолстая.
- Завянь.
- Сто двадцать... один. Покроши Гоше коралла.
- Завянь!
Взглянула в иллюминатор с видом на Марс. Орбита Неба отдалена от планеты настолько, что та видна вся. Там, за этим шаром - далеко, далеко - Земля. На ней остров Новая Земля. Остров остался, поселков Отрадное, Мирный, Быково нет - выкосил хрон родных, друзей.
Вытащив из кармана сброшенного халата листок бумаги, улеглась, не погасив свет. Развернула и прочла подпись: 'Скун Сы'. Дочь Динка принесла, отдавала ей со словами: 'Не разворачивала, как и было обещано'. Какой-то старикашка на выходе из школы взял 'честное слово' и попроисл передать. Если развернула и прочла, могла ли понять о чем и ком в тексте? Читала, шевеля губами, утирая рукавом ночнушки слезы.

Небо, 05.07.**29.
- Докладывайте.
- На Земле появился необычный наркотик.
- В чем необычность?
- Благотворно воздействует на психическое и душевное состояние.
- Испытайте в 'Печальных домах'.
- Проведены опыты, результат положителен. Принявшие дозу земляки автаназии не требуют. Хохочут.
- Вот как. А попытки самоубийств?
- Не отмечены.
- Долго... хохотали?
- Ни один из испытуемых пока в депрессивное состояние не вернулся.
- Хохочут?
- Да.
- Смеются или хохочут?
- Смеются во время приема пищи и сна.
- На буйных испытывали?
- Испытуемые требовали автаназии, впав в депрессивное состояние.
- Какого происхождения наркотик, где и кем на Земле производится?
- Искусственного. Технология производства нам неизвестна. Распространяются в виде дисков диаметром девять миллиметров, похожих с виду на таблетки валидола. Называют 'валютой'. Лабораторные исследования показали, что основной составляющий наркотика - коралл цвета героина; предположительно, на Землю с Неба поступает контрабандно. Производится 'валюта' где-то на тихоокенских островах, по всей вероятности 'волками'. В Антарктиду завозится  - менялами.
- Хохочут. А буйные успокаиваются.
- Разрешите составить оперативный разведывательный и затратный проекты.
- Действуйте.

Небо, 04.02.**30
- Докладывайте.
- Информация по наркотику 'валюта'... Как наркотическое средство, используются респираторные фильтры, специально разработанные и производимые нами для оснащения спецназа Особенных Войск межпланетного реагирования, экспериментальные, секретные. Испытание на Земле проводила рота полковника Франца Курта. Подразделение в бегах, на тихоокеанском острове Бабешка живет сельскохозяйственным трудом. На острове оставлена по причине разного рода проблем и с целью испытания на выживаемость. Фильтры Курту переправляли регулярно. Случались перебои. Тогда использовались таблетки подвергавшиеся очистке сверх установленной нормы или не очищались совсем. Эти вызывали раздражение слизистой в носу, переходящее в смех и неудержимый хохот; опробованные здесь в 'Печальных домах', - еще и галлюцинации. Подавляют боль, страх и мании. В этой связи - важное обстоятельство: рота, на сельхозработах не получая все годы необходимого урожая зерновых, питается топинамбуром и земляной ягодой, произрастающей только на Бабешке. По докладу мне аналитиков этот рацион наделяет фильтры наркотическим свойством. С недавнего времени ягода на острове исчезла, но 'валюта' в Антарктиду, оттуда на Небо поступает. Производителем наркотика объективно являются солдаты подразделения полковника Франца Курта.
- Что ж, такова их доля.
- Есть проблема. Благосостояние колхоза 'Отрадный' настолько возросло и крепко, что в последнее время там прекращена трудовая деятельность. Поля не засеваются и не пропалываются. Деревню под куполом-ПпТ рота не покидает - значит, фильтры не используются.
- Подбросить идею? Соприте у них купол.
- Как крайняя мера, идеей вашей воспользуюсь. Выношу на рассмотрение предложение приказать полковнику Францу Курту испросить у президента Пруссии гражданства и создать на базе роты Вооруженные Силы государства, которые расквартировать в полевых условиях.
- Действуйте.


Небо, 12. 08.**32.
- Не докладывай, я знаю... Поставку 'валюты' не прерывать. Роту Вальтера оставь на острове. Под предлогом восстановления колхоза 'Отрадное'.
- Дама, под марсианским именем Вальтер на Бабешке Франц.
- Выполняй указание.
- Дама... ты же любила... любишь его.
- Иза, прекрати.
- Мы стольких потеряли. Мы погубили Марго.
- Подготовь приказ за подписью командующего и отправь лучеграммой на Землю.


Братьям Карамазовым, Кариму и Мазепе, исполнилось по восемьдесят два года - 'живых', не хронных, разумеется. На Марсе они руководили созданием единой с 'Небом', 'Уровнем' и 'Метро' информационной сети, а уже в пенсионном возрасте работали в 'Доме министров' связистами-отладчиками. Здесь как-то делали наладку сети в кабинете помощника Премьер-министра и признали в Изе Белле Изабеллу. Незная, конечно, что он еще и Помощник Коммандера Хрона, что таинственный диктатор ни кто иной как Дама Вандевельде, подслушивали из любопытства их телефонные переговоры.
Вчера, собирался муж на службу, хотела показать, уже и листок развернула, но... не дал Гоша. Попугай метался по клетке и орал: 'Остановисьостановисьостановись'.
Не решилась.

NoВладимир Партолин [email protected]
Оценка: 2.00*4  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список