- Ну и погода! Скорее бы лето! - прошипела Любовь Сергеевна, выходя мне на встречу из лифта в своей лоснистой, чернильно-черной, шубе.
Я всегда любила зиму. Особенно когда красной полоски на шкале даже днем через стекло не видно. Сейчас же такого не бывает. А в детстве вылезешь утром из-под одеяла, еще темно, свет от фонарей в окне запутался, застрял в матовых, огранённых, узорах. Там тебе и кисти новогодней елки в украшениях, и чудные птицы, и индийский орнамент, и пальмы. Стоишь, любуешься, как будто сон досматриваешь. Еще с щелей в раме дует, пижама на теле остывает, и мурашки по ногам и рукам бегут, то ли от прохлады, то ли от картинок.
В такую погоду, когда близко к минусу двадцати, небо всегда чистое, и мысли от этого чистые. Безветренно, и потому настроение хорошее. Санки катятся с горы быстрее, снег скрипит звонче, ресницы друг с другом слипаются, если подольше глаза закрытыми подержать. Помню у папы на усах дыхание леденело в гирлянды из круглых белых сосулек.
Лифт мягко остановился и двери открылись на первом этаже. Представляя, как снаружи алмазная пыль безмолвно висит в ярких лучах, и как от этого пощипывает щеки, я поспешила к двери.
Мои грезы растворились в слякоти, куда сразу же погрузились ноги. На следующем шаге схватило сердце, дыхание как будто окаменело внутри, мышцы дрогнули.
Темно и холодно. Не видно ничего. И сильно хочется есть. "Ну же, где же свет?"
Открыв глаза, я поняла, что лежу. Голова забинтована. Нога в гипсе, еще и подвешена. В комнате сидит Леша. Спит.
- Ты так вторую ночь лежишь... - радостно, спросонья, крепко схватив мою руку, сказал он.