(Знакомство с отечественной медициной. Эпизод второй)

Это событие произошло со мной примерно в 1967 году, когда я учился на первом курсе химико-технологического техникума. Мне было тогда пятнадцать лет. Возраст, сами по-нимаете какой - на главное место в мальчишеской жизни выходят отношения с девчонка-ми, хотя это и тщательно скрывается. Ты делаешь вид, что девчонки тебя вообще не инте-ресуют. И наоборот, ты всячески стараешься показать, что тебе эти "мокрощелки" на фиг не сдались.

Тем не менее, все ребята стали уделять повышенное внимание своей внешности - начали бороться с юношескими прыщами, стали регулярно чистить ушные раковины, даже зубы стали чистить по пять минут вместо одной, как раньше, чтоб изо рта не воняло помойкой и т. д. Особое внимание уделялось парфюмерии. Все пацаны вдруг стали источать безумные ароматы, некоторые из которых были достаточно лёгкими, но некоторые... В те годы нам, мальчишкам, казалось, что чем дороже парфюм, тем он и круче пахнет, то есть мы как-то совсем не думали над вопросом, подходит он тебе или нет. И вот, как раз в этот сложный жизненный период на меня обрушилось страшное несчастье. Иначе я его никак не мог воспринимать. Под левой подмышкой у меня появился фурункул.

Вы, наверно, и не догадываетесь, что такое фурункул подмышкой? Понимаете, это не какой-то там ординарный прыщ, а как бы это получше сказать, прыщ вулканический. Сказать, что это вещь неприятная, значит не сказать ничего. Парень я был в то время не то чтобы "первый на деревне", но как говорится не без некоторого обаяния, во всяком случае, мне это говорили не только девчонки, но и мои друзья. Поэтому оказаться во власти какого-то там поганого вонючего прыща мне было ну очень противно. Во-первых, это страшно ограничивало все мои телодвижения, да и просто ужасно болело. Но, самое страшное началось позднее, примерно через месяц, уже зимой. Тот, первый фурункул благополучно зажил.., а на его месте появились сразу три новых. А дальше начался тот же самый процесс, начинающийся "цветением", позже переходящий в "созревание" и сопровождаемый соответствующим "благоуханием".

Средства лечения нашей медициной предлагались сразу два, и оба стоили друг друга - это были мазь Вишневского и мазь ихтиоловая. Каждая из них источала миазмы, от которых нормальный человек просто шарахался, как от проказы. Кстати, тридцать лет спустя, мой друг Николай использовал мазь Вишневского для истребления кротов, заполонивших его дачный участок. Для чего он смазывал этой мазью куски бинта и закапывал их в кротовые норы. Для лечения чего господин Вишневский изобрёл свою мазь мне неизвестно, но явно не для лечения фурункулёза подмышкой. А вот другая мазь, ихтиоловая, наверно была придумана для избавления прудовых рыб от паразитов. Иначе откуда у неё это "рыбное" название? А может просто эту вонючую мазь приготовляли из дохлых протухших рыб!? Тот, кто сталкивался в своей жизни с этой рыбьей гадостью, поймёт, о чём это я.

Регулярное намазывание моей подмышки то одной, то другой мазью, не приносило абсолютно никаких результатов. То есть, результат-то был, но совершенно другого свойства. Этим результатом была страшная вонища, к которой даже я сам так и не привык, а окружающие, так тем паче. Другими путями человечество не научилось, видимо, лечить такое страшное заболевание, как "фурункулёз". Именно так называется та болезнь, которая овладела мной, хотя в народе её называют проще - "сучье вымя". Внешне, ну очень похоже выглядит.

Борьба с болезнью занимало всё моё свободное время. Походы в поликлинику перемежались походами на процедуры и перевязки, после которых тянуло залезть на крышу и спрыгнуть оттуда. А ведь кроме всего прочего мне приходилось каждый день ходить на занятия в техникуме. Представляете, каково мне там было? А ещё ведь надо было как-то общаться с девочками, а я превратился в какую-то "американскую вонючку". Количество фурункулов постепенно перестало поддаваться учёту, подмышкой висела целая "виноградная" гроздь, которая периодически извергалась потоками гноя. Эти потоки ужасной гнойной лавы то подсыхали, затвердевая коркой, то вновь вскрывались. Это явление очень напоминало перманентное извержение микроскопического вулкана.

После курса уколов антибиотиками, наступил курс физиотерапии. Сам себе я стал казаться каким-то грязным уродом и ещё вонючим к тому же. А тут ещё этот электрофорез. Я приходил на процедуру в нашу поликлинику после учёбы, и меня полчаса разбинтовывали, чтобы эта моя гнойная хрень не дай Бог не прорвалась наружу, потом клали на кушетку и, смочив какой-то жидкостью свинцовые электроды, клали их на и под меня. Я всё время опасался, что меня шарахнет током, но, слава Богу, обошлось. Уж не знаю, к чему мне был этот самый электрофорез? И что за ионы должны были проникнуть внутрь моего гнойного вулкана и попытаться заглушить его?! Просто, видимо, медицина в моём случае отступила и сдалась на милость победителя. Как я понял из разговоров лечащих меня врачей, хирургическое вмешательство в данном конкретном случае было затруднительно. Просто там, где буйствовал фурункулёз, находились лимфоузлы, которые крайне нежелательно было бы затрагивать при хирургическом вмешательстве. О сохранении левой руки, при этом, вообще речь не шла...

В самый разгар болезни, по-моему, в январе месяце, в воскресенье мы с матерью поехали к её родной старшей сестре, тёте Фросе, в подмосковный посёлок Малаховка. Покойный муж тёти Фроси служил на железной дороге, и поэтому вся их большая семья проживала недалеко от станции Малаховка, справа от железной дороги, на автомобильной трассе, ведущей в аэропорт Быково. В чудесном сосновом бору стояли служебные домики на две семьи. В половине одного из них и жила большая семья моей любимой тёти. Семья состояла почти исключительно из женщин. Мужчина был только один - дядя Юра. Он был мужем одной из моих двоюродных сестёр, и они жили в отдельном домике неподалё-ку.

Всего у меня было четыре двоюродных сестры, дочерей тёти Фроси - Евдокия (тётя Дуся), Татьяна (тётя Таня), Мария (Мусенька) и Нина. Причём, по возрасту они все сразу годились мне в матери. Просто моя родная мама была самым младшим ребёнком в своей семье, и тётя Фрося была как бы моей эрзац-бабушкой, так как своих родных бабушек и дедушек у меня не было. Как Вы понимаете, когда-то они все существовали, только к моменту моего появления на свет, все они уже были по ту сторону бытия.

Одна из дочерей тёти Фроси, Нина жила в Москве, в районе метро Сокол с дочкой Леной. Остальные три дочери со своими детьми жили вместе с матерью тётей Фросей, в Малаховке. У тёти Дуси была дочь Наташа, на год старше меня, а у Татьяны было две - Тамара, на год младше меня и Аня, которая была младше лет на пять. И только самую младшую свою двоюродную сестру, Мусеньку, я так и называл по имени, правда так её звали и все окружающие. У Мусеньки было двое - девочка Надя, и мальчик, только что родившийся на свет Костя.

Так вот, в одно прекрасное воскресенье мы с матерью и приехали к ним в гости. Каким-то образом речь зашла об этой, так опостылевшей мне болезни, и тётя Фрося вызвалась мне помочь. Честно говоря, я не то, что не верил в успех, я просто об этом даже и не задумывался. Я был в принципе послушным мальчиком, и "если я сказал к маме, значит к маме".

Как послушный робот, я пошёл за ней в гостиную, где были занавешены все окна. На большом круглом столе лежала белая скатерть. Тётя Фрося принесла откуда-то подсвечник с горевшей свечой и поставила его посреди стола. Кажется, с кухни была принесена деревянная доска с ручкой, на которой обычно режут хлеб. На ней лежало какое-то то ли сало, то ли что-то очень на него похожее. По-моему, это был просто какой-то жир белого цвета. Ещё лежали на этой доске пара каких-то чёрных хлебных корочек. Я в это время сидел на стуле у этого круглого стола, положив на него локоть левой руки.

Тётя Фрося взяла небольшую церковную книгу, и принялась что-то быстро читать вслух, предварительно предупредив меня, чтобы я сидел тихо и лучше с закрытыми глазами. Я так и сделал, тем более, что монотонное чтение молитв всегда меня убаюкивает, а раз прислушиваться и попытаться понять смысл было бесполезно, то кажется, вскоре я и вправду задремал. К тому времени мною были перенесены и обострения моей болезни, и вялотекущие облегчения и, в конце концов, я так привык к этому своему состоянию, что временами даже переставал замечать физическую боль. Так было и в этот раз.

Через какое-то время меня разбудила тётя Фрося и попросила раздеться, то есть снять с себя все мои дурацкие повязки. Кое-как справившись, я стал ждать какой-нибудь обычной для меня экзекуции, но всё оказалось намного проще и безболезненней. Тётя Фрося просто брала деревянной палочкой немного белого жира с доски и смазывала им мои болячки, что-то при этом приговаривая. Несколько раз, совершенно не причиняя мне боли, она проделала эту процедуру, что-то ещё произнесла при этом, и велела мне одеваться, а сама вышла из комнаты. Да, чуть не забыл, после того, как она смазывала мои фурункулы жиром, она каждый раз вытирала палочку о хлебные корки, лежащие на доске. Итак, я с трудом оделся, вышел на крыльцо и увидел, как соседская собачка что-то жуёт во дворе и при этом облизывается.

- Ну, вот и всё! - сказала тётя Фрося, увидев меня на крыльце. А я пошёл играть с девчонками в карты и признаться, тут же забыл всю эту процедуру.

Прошла следующая неделя, наступила суббота - банный день. Мы жили в коммуналке, и поэтому по договорённости с соседями по субботам мылись в ванной. Мне стыдно признаться, но до этого возраста, а мне было пятнадцать, меня мыла мама. То есть, всё происходило так: примерно полчаса я сидел в ванне с горячей водой, пока повязка на руке не отмокнет, затем звал маму, и она аккуратно снимала её, сразу же надевая новую, чтобы не дай Бог, что-нибудь туда в рану не попало.

На этот раз, просидев примерно полчаса, я сам снял повязку, которая как-то сама развязалась и плавала в ванне, и думал дождаться матери, чтобы она опять меня перевязала. Гнойные испачканные бинты повязки я собрал в целлофановый пакет, чтобы позднее выбросить, и так матери и не дождавшись, вылез из ванны. Подойдя к зеркалу, я остолбенел. Подняв левую руку, я пытался разглядеть следы своих язв и никак не мог поверить своим глазам. Во-первых, никакой виноградной грозди подмышкой уже не было, а во-вторых, что было самым удивительным, не было даже и никакого следа. Правда, на совершенно ровной розовой коже не было и следа хотя бы одного волоска, но это совсем ерунда. Главное, что всё, слава Богу, прошло, и я, наконец, избавлен от постоянной невыносимой вони. Да что там говорить, я наконец-то, полноценный человек. Не веря своему счастью, я пулей вылетел из ванной и бросился обнимать свою матушку. Она, как мне показалось, даже особо не удивилась, то есть выходит она просто знала, что кто-то меня сглазил, а тётя Фрося этот сглаз сняла, вот и всё.

Для моей мамы это не было никаким чудом, видно в деревне, где прошло её детство, такие чудесные исцеления были обыденным явлением, тем более, что медицина, как таковая, в те времена вообще не существовала на территории моей отчизны, как это ни прискорбно. И на бескрайних российских просторах люди были сами себе и стоматоло-гами, и хирургами, и терапевтами и отоларингологами... И слава Богу, некоторые из них дожили и до наших дней, и их бесценный опыт не канул в Лету...

Теперь, о причине моей болезни... К моему великому сожалению, я не могу её назвать, и вовсе не потому, что это какая-то великая тайна. Просто, я её не знаю. Гадать можно сколько угодно, но истина остаётся непостижимой, так уж вышло. Сейчас мне ясно, что причина моей тяжёлой болезни - это чьё-то дистанционное воздействие, или, то, что называется в народе - "сглаз". Как работает этот механизм, я не имею понятия, но знаю совершенно точно, что он существует. Потому что его воздействие я прочувствовал на своей шкуре. И что бы ни говорили так называемые скептики, они просто не испытали этого на себе, и поэтому не имеют права вообще говорить об этом.

Москва

Май 2010 год