Penhaus :
другие произведения.
История советской номенклатуры и платоновской модели социализма.Часть 3
Самиздат:
[
Регистрация
] [
Найти
] [
Рейтинги
] [
Обсуждения
] [
Новинки
] [
Обзоры
] [
Помощь
|
Техвопросы
]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
© Copyright
Penhaus
(
manfreiman@Yahoo.de
)
Размещен: 29/10/2015, изменен: 29/10/2015. 5991k.
Статистика.
Монография
:
Постмодернизм
Аннотация:
Номенклатура любит свой рейтинг больше, чем необходимый риск
История советской номенклатуры и платоновской модели социализма.часть3
Александр Бек. Новое назначение
-----------------------------------------------------------------------
М., "Книжная палата", 1987.
Spellcheck by HarryFan, 15 May 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Изучая жизнь Александра Леонтьевича Онисимова, беседуя с людьми, более
или менее близко его знавшими, я установил, что первая неясная весть о его
смещении пронеслась еще летом 1956 года.
Молва эта поначалу не подтвердилась. Шли дни, сменялись месяцы,
Александр Леонтьевич оставался главой Комитета. Однако уже в сентябре
секретари и референты Онисимова узнали, что (употребим характерное
выражение времени) решение состоялось: Александру Леонтьевичу отныне
предназначена дипломатическая деятельность, он вскоре уедет в одну из
стран Северной Европы. Уже от многих можно было услышать об этом.
От многих. Но не от самого Онисимова. Он по-прежнему ровно в девять
утра входил в свои кабинет на втором этаже здания Совета Министров в
Охотном ряду. К приходу Александра Леонтьевича на его письменном столе
лежали, как обычно, суточные сводки о работе заводов черной и цветной
металлургии, о добыче нефти и угля. Опустившись в дубовое кресло с
жестковатым, крытым искусственной кожей сиденьем (сотрудникам Онисимова
давно известны его вкусы, нелюбовь к дорогой мебели), он надевал очки, - с
некоторых пор они уже требовались ему при чтении. Стеклами и массивной
оправой скрадывались темные полукружия под глазами - след многолетнего
недосыпания. Его будто выточенное лицо, - столь безупречно правильны были
все черты, за исключением, пожалуй, лишь верхней губы, несколько впалой,
коротковатой, - склонялось над столбцами цифр. Маленькая, белая, чуть с
желтизной, рука, вооруженная карандашом, порой быстро подчеркивала ту или
иную цифру. Худощавые пальцы чуть тряслись. Нет, это не была старческая
дрожь - Онисимову исполнилось лишь пятьдесят четыре года, отдельные седые
ворсинки терялись в его каштановых волосах, разделенных надвое пролегавшим
слева, всегда безукоризненно прямым, будто выведенным по линеечке,
пробором. Неотвязная тряска пальцев преследует Онисимова уже несколько
лет. В спокойные часы дрожь почти незаметна, она усиливается, когда
Александр Леонтьевич раздражен.
Медицина не сумела излечить эту странную болезнь. Впрочем, Александр
Леонтьевич пренебрегал медициной, предписаниями врачей. Дрожат пальцы - и
черт с ними! Не обращать внимания! Тем более что подергивание пальцев ни в
малой степени не отразилось на его великолепном каллиграфическом почерке,
выработанном еще в отрочестве, когда с пятого класса коммерческого училища
он сумел найти грошовый заработок в переписывании бумаг. Вот и сейчас все
его пометки совершенно четки, каждая возникающая из-под карандаша черточка
тверда. Карандаш Онисимова тоже памятен его подчиненным, неизменно самый
жесткий, отточенный, как пика.
Левая рука время от времени тянулась к постоянно лежавшей на столе
коробке сигарет "Друг" с оттиснутой на крышке мордой пса. Не отрывая
взгляда от машинописных строк, Онисимов чиркал спичку, с привычной
жадностью затягивался. Он впервые закурил уже немолодым, в 1938 году, в
дни, когда решалась его участь. Закурил - и с тех пор не мог отвыкнуть.
Непогашенный окурок еще дымится в пепельнице, а Онисимов уже зажигает
следующую сигарету. Верный своему стилю - стилю управления, что отшлифован
десятилетиями, - Александр Леонтьевич отнюдь не ограничивается изучением
бумаг. Знакомясь со сводками, он то и дело поворачивается к телефонному
столику, звонит по вертушке, - этим словечком именуются телефоны особой
правительственной сети, - соединяется с министрами, с начальниками
главков, требует ответа: почему снизилась выплавка на таком-то заводе,
почему не изготовлен в срок заказ номер такой-то, из-за чего продолжается
"непопадание в анализ" новой марки стали? Не довольствуясь объяснениями из
министерских кабинетов, следуя правилу ничего не брать на веру, он
нетерпеливо нажимает кнопку звонка, приказывает явившемуся мгновенно
секретарю связать его, Онисимова, с заводом, вызвать к телефону директора
или начальника цеха, а порой даже и мастера. У них, заводских людей,
Онисимов перепроверяет услышанные по вертушке объяснения. Знать дело до
последней мелочи, знать дело лучше всех, не доверять ни слову, ни бумаге -
таков был его девиз. Держать аппарат в напряжении - так он сам определял
свой метод.
С суточными сводками покончено. Просмотрены и телеграммы. В раскрытом
большого формата блокноте с черным грифом на каждом листе: "Председатель
Государственного Комитета по делам металлургии и топлива Совета Министров
СССР" [название комитета вымышлено, как и названия некоторых других
учреждений; действующие лица, за исключением тех, которые названы
подлинными именами, являются собирательными образами; кроме того,
видоизменены отдельные симптомы заболевания, о котором говорится в романе
(прим.авт.)] сделано несколько записей, - этими вопросами Александр
Леонтьевич в течение дня еще будет заниматься. Из стола он вынимает папку
с материалами о внедрении автоматики в металлургию. Вскоре он погрузится -
в который уже раз - в изучение графиков поставки оборудования, графиков
монтажа, пуска, освоения, опять будет звонить, вникать в каждую мелочь,
нажимать на Госплан, на машиностроительные министерства, вызывать своих
помощников, давать им поручения.
На круглом столе, что стоит у стены рядом с книжным шкафом, заполненным
томами Технической энциклопедии, толстыми справочниками по черной и
цветной металлургии, минеральному топливу, химии, геологии, аккуратно
сложена пачка газет. "Правду" Онисимов внимательно прочитывал дома, -
прочитывал, задымив первой сигаретой, - "Известия" и "Комсомолку"
просматривал в машине, когда ехал на работу. В служебном кабинете его
ждали другие московские газеты. Здесь же на круглом столе высилась пачка
ежедневной прессы промышленных районов - газеты Донбасса,
Днепропетровщины, Урала, Закавказья, крупнейших индустриальных центров
Сибири и Дальнего Востока. Вся эта местная печать уже проработана
секретариатом, подготовлена для Онисимова - цветными карандашами отмечено
все, что может его заинтересовать. Рядом лежат реферативные журналы
Академии наук и присланные Институтом информации переводы статей из
иностранных технических журналов (Онисимов владеет лишь английским). Сюда
же кладутся новинки Металлургиздата и Углеиздата. Ни одна книга, ни один
журнал не убираются с круглого стола, пока это не сделает сам Онисимов.
Покинув свое кресло, он по безукоризненно навощенному паркету, не
прикрытому ковром, - Онисимов не жалует ковры, считая их предметом
роскоши, - идет к этому столу. Красивая голова Александра Леонтьевича
очень крупна, - крупна даже и при его немалом, выше среднего, росте. Шея,
однако, недостаточно длинна. Из-за этого кажется, что он словно бы в
вечной опаске вобрал голову в плечи. Порой, когда он сидит, его можно
принять за горбуна. Нет, он идет не горбясь. Его шаг энергичен, хотя
несколько тяжеловат. Не дойдя, Онисимов вдруг приостанавливается. Поникла
большая его голова. Уже раз другой случалось, что тот или иной секретарь,
открыв невзначай дверь, заставал Александра Леонтьевича в этакой позе, -
застывшего посреди кабинета, куда-то унесшегося мыслями. По должности
Онисимов обязан заниматься и перспективами, завтрашним днем индустрии, но
думы тянут в прошлое. Картины прошлого, невесть как пришедшие на память,
порой несвязные, все чаще завладевают им.
Так он и стоит, - одетый в неизменно темный, в полоску, костюм, в
свежую белую сорочку со всегда твердым накрахмаленным воротничком, с
темным скромным галстуком. Однажды сын Андрюша, начитавшись Диккенса,
сказал ему: "Папа, ты одет, как английский клерк".
Печальный взгляд зеленоватых глаз устремлен на круглый стол. К чему
теперь все это Онисимову? Вот эти книги - "Бурение скважин", "Магнитное
обогащение", "Трубосварочные станы"? Или вот этот новый номер "Угля"? Не
сегодня, так завтра он распростится с углем и со сталью, оставит этот
пост, этот кабинет.
Усилием воли Онисимов стряхивает оцепенение, присаживается, надевает
очки, придвигает газеты, включается в работу.
Его сотрудники поражены. Александр Леонтьевич руководит с прежним
напором, с прежней остротой. Он Проводит, как и раньше, совещания,
добирается, докапывается до мельчайших подробностей дела, по-прежнему
требователен, резок, ничуть не утрачивает (прибегнем опять к словарю
времени) оперативности, знакомится со всей специальной литературой,
подготовляет наметки семилетнего плана, досконально проверяя обоснование
каждой цифры, словно ему предстоит еще годы возглавлять топливную
промышленность и металлургию.
...Мелькали дети, сменялись месяцы, зеленоглазый, всегда свежевыбритый,
подтянутый, строгий человек, председатель Комитета продолжал работать,
источать волю, энергию, держать аппарат под напряжением.
Лишь поздней осенью, незадолго до тридцать девятой годовщины Октября,
Онисимов получил давно ожидаемый пакет. Ножницами, вскрыв конверт, он
прочел бумагу. Да, как он и предполагал, просьба, с которой он,
инженер-прокатчик, обратился в Центральный Комитет, - просьба предоставить
любую работу по специальности, - не принята во внимание. С этой минуты он
поступил в распоряжение Министерства иностранных дел.
Теперь следовало проверить, все ли будет оставлено в ажуре тут, в этом
кабинете, куда он уже не вернется. Выполнить последние служебные
обязанности, последний долг. И он еще занимается некоторыми важнейшими
делами, опять звонит по вертушке, допытывается, выясняет, подхлестывает,
распоряжается.
Потом минуту-другую молча курит. И снова берется за телефонную трубку.
Необходимо доложить, так сказать, по инстанции, что он сдает пульт
управления.
Онисимов соединяется по вертушке с заместителем Председателя Совета
Министров Тевосяном, который наряду с другими своими обязанностями
курирует и несколько государственных комитетов.
- Иван Федорович, решение получил. И подбил итоги. Позволь откозырять.
Давние товарищи, она разговаривали на "ты". Тевосян сказал:
- Добро. Когда думаешь явиться я дипломатическому своему начальству?
- Сегодня же, если не возражаешь.
- Зачем же сегодня? К чему уж так спешить? Но вообще-то правильно
делаешь, это не задерживаешься.
В этих спокойно произнесенных словах Онисимов улавливает не только
совет дружески расположенного старшего товарища, но и указание. Далее
Тевосян касается некоторых деловых тем, выслушивает ответы. И в заключение
говорит:
- Наверное, до твоего отъезда повстречаемся. Позванивай, не забывай.
Вот разговор и закончен. Александр Леонтьевич еще раз оглядывает
письменный стол, кабинет.
Ну, кажется, хватит: можно ставить точку. Все дела, которые примет на
ходу заместитель, - и текущие, и перспективные, - ясны. Есть, правда, еще
одно, отнюдь не самое важное, не принадлежавшее к тем, что записаны в
правительственных директивах, но для Онисимова все-таки особенные. Опять
без спросу вторгается картинка прошлого. Александру Леонтьевичу видится
загорелое горбоносое лицо Петра Головни, или, как его еще зовут,
Головни-младшего. Складка губ упряма, пол скулой ходит желвак, - таким он,
Головня-младший, директор завода имени Курако, выглядел в ту памятную
июльскую ночь 1952 года, когда дерзнул на заседании обличать Онисимова. И
Онисимов был вынужден... Да, именно вынужден. Впрочем, к чему вспоминать?
Не однажды он уже замечал за собой этакое: всплывают - и вовсе некстати -
сдвинутые брови, безбоязненный упрямый взгляд, тяжеловатая нижняя челюсть
Петра Головни. Что поделаешь, у Александра Леонтьевича есть свои, от всех
скрытые обязательства перед этим инженером-доменщиком, директором завода.
Так сказать, обязательства совести.
Однако сейчас Онисимов, пожалуй, уже не имеет права использовать свою
власть главы Комитета. Несколько мгновений он колеблется. Затем опять
снимает трубку, звонит министру тяжелого машиностроения, расспрашивает,
как идет изготовление мощной воздуходувки для завода имени Курако. Заказ
министру известен. Известен и Головня-младший, запросивший такого рода
внесерийную, необычайно могучую и вместе с тем малогабаритную машину,
которая встала бы по месту в тесноте старой Кураковки. Председатель
Комитета тотчас получает требуемую справку: заказ выполняется по графику,
примерно через месяц начнется монтаж, затем испытания.
- Последи, пожалуйста, сам за этим делом, - говорит министру Онисимов.
- Вовремя закончи, отгрузи. Пошли лучших монтажников.
- Есть! Записываю. Будьте спокойны, Александр Леонтьевич.
- Не подведи. Для меня это дело чести. Мне, возможно, вскоре придется
уехать...
Собеседник принимает эту весть без удивления, ограничивается кратким:
- Угу...
- Знает, наверное, о его отъезде в тихую чистенькую страну. Александр
Леонтьевич продолжает:
- Постарайся по всем статьям дать попадание в анализ. Качество, сроки и
все прочее. Отнесись к этому, как к личной моей просьбе.
- Есть! Ставлю три восклицательных знака, Александр Леонтьевич!
Это был, если не ошибаемся, последний телефонный разговор, который
Онисимов вел из своего, верней, уже из бывшего своего кабинета.
Затем он нажал кнопку звонка. На вызов вошел, - как всегда почти
бесшумно, - заведующий секретариатом Серебрянников. Худощавый, низенький,
он остановился у стола, чуть склонив наголо бритую, рано полысевшую
голову. Его связывал с Онисимовым почти двадцатилетний путь секретаря;
вместе с Александром Леонтьевичем он перебрался и сюда, в здание Совета
Министров, давно научился схватывать на лету, угадывать, в чем нуждается
его начальник, умел незаметно подсказать тот или иной ход, отлично
составлял самые важные бумаги, был безукоризненным помощником.
Онисимов встал:
- Разрешите представиться. Советский посол в Тишландии.
Он мог шутить даже в эту минуту - окрестил Тишландией страну, куда ему
надлежало ехать. Тотчас он выговорил и ее точное наименование. Мы, однако,
позволим себе воспользоваться его находчивостью, так и закрепим за этим
государством условное обозначение Тишландия.
По своей манере Онисимов сразу перешел к делу:
- Садись. Я бы хотел, чтобы на первых порах ты мне помог. Поедешь со
мной?
Серебрянников не сел. Его голубые, слегка навыкате глаза были скромно
потуплены. Поза оставалась по-прежнему почтительной.
Проницательность не изменила Онисимову. Он все понял мгновенно.
- Предпочитаешь во благовремении расстаться? - Я думаю, Александр
Леонтьевич, что...
- Что будешь мне более полезен, если останешься в Москве?
Да, Серебрянников собирался развить именно такую мысль, подготовил
именно этот предлог. Впрочем, предлог ли? Бритоголовый заведующий
секретариатом, в самом деле полагал, что... ну, как бы сказать? Конечно,
пришла пора преобразований. Все понятно. Но кто знает... Обстоятельства
еще могут всяко повернуться. И Александр Леонтьевич, смещенный под горячую
руку, глядишь, возвратится в тяжелую промышленность. А пока... Пока он,
Михаил Борисович Серебрянников, останется здесь как преданный Онисимову
человек. При случае будет слать Александру Леонтьевичу письма в эту самую,
как тот пошутил, Тишландию. И исполнять здесь поручения, просьбы бывшего
главы Комитета. Ну, а если дела сложатся иначе, если Онисимову не суждено
более работать в индустрии, - что же, Серебрянников будет чист перед
совестью, перед людьми и перед вами, Александр Леонтьевич.
Разгадав с полуфразы эту благопристойную непроизнесенную речь, Онисимов
сразу отбросил ее. Его бритая верхняя губа приподнялась, обнажив крепкие
белые зубы. Подчиненным Онисимова был хорошо известен этот его грозный
оскал. В такие минуты Онисимов наотмашь бил беспощадными словами. Рывком,
взяв сигарету, он зажег спичку. Она плясала в его пальцах. Так и не сумев
закурить, он отбросил догоревшую спичку. И сдержал себя.
- Ступай. И пришли мне две общие тетради. Больше ничего мне от тебя не
надо.
2
Александр Леонтьевич обедает.
Тускловатый свет московской улицы проникает в широкие окна, окаймленные