Холод добрался до всех коридоров и комнат. Языки пламени задрожали, сгущая полумрак в зале. В кресле, возле угасающего камина, словно оцепенев, замер обессиленный седой рыцарь. На его холщовом длиннополом халате тускло мерцали вышитые золотыми нитями узорные кресты. Шею обвила крепкая цепь благородного металла с редким распятьем.
Воин равнодушно смотрел перед собой. На груди и руках ныли свежие раны,
кровь тихо сочилась сквозь грязные повязки. Он что-то невнятно бормотал, обращаясь к невидимому собеседнику; хриплый голос был очень слаб, звучал глухо и монотонно:
- Ничто не приходит случайно, тем более смерть. Её тяжелая рука сдавливает мое горло. Зачем я понадобился ему на небесах, если я не исполнил еще... - Тут он осекся, тихо вздохнул, голова его бессильно поникла, взгляд остановился и угас.
- У-уме-ер-р-р! - Раздался за окном испуганный голос и понесся вглубь по улицам города, подхваченный новыми возгласами и стонами:
- Кто теперь защитит нас?
- Пришли времена, о которых говорили пророки!
- Опомнитесь, смертные!
- Что галдите и квохчете, когда воины христовы короля Иерусалимского Балдуина уже спешат к нам на помощь!?
- Славьте Господа и молите его о спасении!
- Все кончено.
Впервые за последние двенадцать лет над крепостью еще до наступления сумерек запылали масляные лампады скорби, на улицы вышли дозорные отряды и на башни поднялись часовые. Город словно лишившись своей защиты, разом утратил и храбрость, и свой непокорный дух, и впал в оцепененье.
На площади, нанизанная на острие копья, с бессмысленным равнодушием раскачивалась окровавленная голова сарацинского лазутчика, от меча которого погиб предводитель христианского города. Густые сросшиеся брови печально нависли над пустыми глазницами. Рот исказила презрительная улыбка. На коже шеи растянулось родимое пятно в форме оскаленной головы дракона. С разорванных сосудов продолжала сочиться тонкими струйками темная кровь, стекая по древку копья на сухую землю, и та жадно впитывала жертвенную влагу.
Так окончились дни безвестного арабского воина и легендарного рыцаря первого крестового похода, сицилийского принца, правителя Антиохийского, предводителя нормандского, сэра Танкреда.
2.
Что за мрак селиться в сердце, когда из него изгоняется вера? Это абсолютная пустота; она застит душу, омрачает разум. Утратив внутреннее зрение, человек начинает видеть газами рассудка и логики, попадая во власть Демонов, умелых искусников обмана и иллюзорности.
Однажды впав в искушение ереси, отец Горше, к своему ужасу не раскаялся, а побрел дальше в своих заблуждениях к самому обрыву страшного грехопадения. Он все еще истово молился на виду у братьев, но уже иначе понимал слова своих молитв.
Под тяжестью возникших противоречий, внутренний покой священника в одночасье стал рушиться, подобно последней колоне мироздания и кованым якорем отчаяния потянул на землю хрупкие воздушные замки мыслителя и воина. Уверенность превратилась в тревожное боязливое чувство растерянности. Отец Горше не мог больше слышать ничего кроме своих внутренних стенаний. Душа вопила его так оглушительно громко, что он морщился от боли и боялся оглянуться вокруг, стыдясь этих криков. Всё это вызывало в нем муки беспредельных страданий и угрызений совести.
Священник знал, что отныне становится мучеником и вселенские битвы сил высших и всемогущих, теперь будут вестись на плацдармах его души и сердца, и они не прекратятся более до тех пор, пока он сам не падет сраженный, чьим либо смертельным ударом.
Спустя несколько дней, как закончилось его послушное наказание, когда он уединился в темном холодном подвале, одетый в одну длиннополую рубаху, голодал, часами простаивал на коленях в молитве и не позволял себе никаких других размышлений, он вдруг явственно понял, что должен делать дальше.
А на следующий вечер, спросив разрешения у братства и настоятеля монастыря, отправился в путь, вернутся из которого, ему было не суждено уже никогда.
В трех милях от монастыря он встретил попутчика. Первым встречным ока-зался беглый из варяжского рабства сарацин, юношеского возраста, авантюрного склада и непостижимо каких убеждений. Увидев рослого, мужественного, немного даже свирепого странствующего монаха, тот не растерялся и встретил его обезоруживающей улыбкой. Откуда ему было известно, что внешность это тоже форма оружия, которое обретают воины, чтоб скрывать свою кротость и душевные раны. На удивление легко он сумел убедить монаха стать его спутником, и они вдвоем скоро направились дальше.
Еще через пять миль на дороге их остановил вооруженный конник, седовласый длиннобородый, закованный в легкие и дорогие латы, в темном плаще, разящим кичливой роскошью и заносчивостью. Он выставил перед собой арбалет и взмахом руки повелел путникам остановиться.
- Зачем и куда? - Спросил он с презрением.
- До рассвета нам нужно поспеть к месту первопричины, если на то будет воля Господа.- Смиренно ответил монах.
В ответ всадник выхватил тяжелую палицу и игриво обрушил на Горше свой удар где-то в область плеча. Опешив, монах пошатнулся, поплыл взглядом, но устоял на ногах.
- Я не встречал еще человека, который так крепко держится за землю.- Уди-вился рыцарь. - Святые отцы раньше были ловки языком да ложкой. То арабские да индусские попы искусны в воинских науках, но ты рыжий на них не похож, - недоуменно рассудил он - хотя сейчас черт кого разберет, каким истуканам он молится.
- Своими словами ты напрасно гневишь Бога, незнакомец. Но не ты ли первая скрижаль, что послана мне преградить путь к рассвету? - Не зло, но вызовом спросил монах.
Рыцарь пренебрежительно скривился, одной рукой нетерпеливо потирая эфес своей шпаги:
- Что еще тебе показалось? - Спросил он
- Показалось, что вижу смерть, - продолжил Горше, - она сидит на твоём плече, и подначивает на неприятности.
На что всадник вложил стрелу в арбалет и потянул тетиву на взвод, продолжая меланхолично размышлять вслух:
- Ты, видно, провидец, а это - страшный дар. Он похож на проклятье. Нельзя же безнаказанно пользоваться небесной утварью и сохранить свой рассудок - заключил он. - Но раз тебе открыта тщетность жизни и безнадежность её, и если ты не возражаешь, то мы сейчас же сразимся: я - рыцарь Дером и ты, неважно, как тебя там.
Горше еще раз качнулся, отгоняя кровавую поволоку с глаз. Очертания противника размывались и дрожали в свете заходящего солнца.
- Когда оно опуститься, - рыцарь указал на светило, - мы начнем. Не будем гневить его по пустякам, - задумчиво изрек он, чуть наморщив лоб, словно что-то вспомнил, - или смешить. И мгновенье спустя, произнес странную фразу: - Не хотел бы я видеть, как он улыбнется.
Солнце в тот момент уже скрылось, и легкий сумерек слил небо и землю своей пеленой.
- Отойди с дороги, прошу тебя, именем Бога и я не причиню тебя зла - попросил кротко священник.
Но конник бегло нацелил оружие в грудь Горше и отпустил стрелу; та хищно взвизгнула, свистом рассекла воздух, и вдруг оказалась в руке у монаха. Невозмутимо и пристально тот посмотрел на стрелявшего и одним движением переломил стрелу в кулаке.
На что убийца ничуть не смутился. Он выхватил из висящих на поясе ножен короткий меч, пришпорил коня и ринулся на противника. В тот же момент Горше стремительно подался вперед, ловко отстранился от конского торса и перехватил порывистым крепким движеньем занесенную для удара руку прямо в запястье. Меч тут же выпал из рук нападавшего и в следующее мгновенье с отвратительным хрустом вошел в плоть всадника сквозь узкую брешь в металлических латах между нагрудником и поясом и окровавленным острием показался у него изо рта. Конь продолжил свой бег, унося на себе гордо расправленный неожиданным вертелом труп беспричинно злого рыцаря. А молодой сарацин, наконец-то позволивший себе приоткрыть глаза, стоял, одеревенев, полный восхищения и боялся заговорить первым.
- Безопаснее будет заночевать в чаще леса. Прости, что не знаю твоего имени - обратился к нему Горше, с видом человека уставшего, но невзволнованного.
- Да знал я, что он встретит меня, - будто извиняясь, чуть позже говорил он, и подбадривал разведенный огонь в костре. - Что должно было быть, то и случилось. Охотник и жертва созданы друг для друга, и не нами так заведено. В некотором смысле, все события уже давно произошли, а нам остается только быть участниками собственной жизни.
Он продолжал по отечески поучать своего молчаливого спутника, который никак не мог оправиться от потрясения и сидел, отрешенно глядя в костер:
-Но не думай, что каждый шаг прописан в небесных книгах. В них сказана сермяжная правда, указана дорога судьбы. Но тому, кто умеет читать между строк дается шанс преуспеть даже в безнадежном деле.
Догадываешься, кто мой противник, если он умеет менять записи в небесных фолиантах, обманывать фортуну и путать следы? Он многолик, но я научился узнавать его по именам и делам. Каждый раз он стремиться захватить мир и это единственная его слабость. Раз уж мне приходиться гнаться за ними, то и я понемногу овладел его искусством.
Дай свою руку - попросил он юношу.- Я не пророк, не гадалка. На ладони записано не больше, чем в свитке ростовщика. Этих знаний не хватает на каждый день, хотя... - монах замолчал, озадаченно вглядываясь в жилистую ладонь спутника, и неожиданно сменил тему: - все мы служим какой-то цели. Счастливы те, кто знает какой. Я не ведаю. Хотя верю, что творю волю Господа.
Утром они по печально-кровавому следу отыскали коня с заколотым рыцарем и погребли его тело под величественно старым дубом. Примеряя доспехи, честно сраженного им противника, Горше с грустью отметил, что они ему так хороши, словно специально пошиты. "И если роль гневного всадника в том, чтобы одеть и вооружить меня в предстоящем пути, то какова цена этой жизни?" - подумалось ему. Потом, забравшись на коня, он обнаружил под седлом туго набитый кошелек с монетами, и принял их уже с легкостью, как должное.
Сарацин, так и не произнесший своего имени, быстро усвоил свою задачу и повел коня за поводок по дороге, на которую указал ему рыцарь Горше и отныне - Дером.
- Ты служишь богу, который учит убивать, но сам ты миролюбив. Мой бог учит любви, а его братство не знает милости. - Рассуждал монах в слух.
Спутник молчал в ответ, и рыцарь продолжал откровенничать: - Мы вместе пока у нас общий недруг - пустынники, но после мы неизбежно станем врагами.
Если нам повезет, и мы встретим дозор Чингисхана, и попадем в логово зверя, нам потребуется много мужества. Намного больше, чем его у меня сегодня есть. Судьба мира будет зависеть от нас. Но даже эта схватка не примирит нас друг с другом. Тебе не кажется это странным, сын Вавилона?
Тот верно уловил интонацию вопроса и в ответ просто пожал плечами, обнажив на шее темное родимое пятно, напоминающее в очертании оскаленную голову дракона.
- Ты носишь его знак, - вздохнул Горше - это не может быть случайностью. Ты приведешь меня к нему.
Западня оказалась столь обыденной, что не вызвала бы тревоги у самого искусного адепта паранойи. В шатре кочевников на вышитом покрывале пестрели золотые бокалы, сосуды с вином и жаркое из дичи. Сотник Темучина Чингисхана по азиатски лукаво улыбался, источая флюиды восточного почтения и гостеприимства.
- Разделите простую трапезу, благословенные паломники священной земли, - пригласил он путников к угощению. Но первый же глоток горько - кислого напитка повалил гостей на пол.
- Великий хан даровал вам легкую смерть! - Сказал жестокий сотник, убирая с лица лицемерную маску.
- Бросьте тело храмовника псам! - Приказал он нукерам.
После чего с осторожным любопытством сдвинул накидку плаща с бездыханного тела сарацина, внимательно осмотрел темное родимое пятно на его шее и почтительно склонил голову:
- И соберите костер для того, кто исполнил волю правителя мира!
3.
Утром по сетевому пейджеру я связался со своим духовным наставником и попросил благословить меня на подвиг. Он воспринял это с пониманием и выдал мне дежурную порцию схоластического фундаментализма:
- Знаешь, о чем говорит первый закон термодинамики? О том же самом, что писали древние: энергия не создается и не исчезает, она трансформируется! А это возможно только в замкнутой системе, самодостаточной и равновесной. То есть мы с вами находимся в банке, большой стеклянной с прочными и непроницаемыми стенками. Наш мир - испытательный полигон, эксперимент Господа. И мне как частному программеру думается, что это экспериментальный релиз именно Софта, а не аппаратной ее части.
- То есть - выдумка?
- О чем нам и сообщено в коментах: - "В начале было слово".
- Что еще?
- Второй закон термодинамики - нарастания энтропии. "Всё созданное стре-миться к распаду", или он же - закон обреченных: "все проходит, все разрушается". Это просто заданная конечная функция, подтверждает исскуственность нашей среды. Ведь ничто в принципе не противоречит тому, чтобы любой процесс сохранялся вечно, как это бывает в математике с процессами бесконечного развития и ветвления, пример - пресловутое число "пи", или числовые ряды, которые неисчерпаемы. То есть механизмы есть. А в реальности установлена функция затухания и разрушения. Главный программист умышленно ввел самоликвидацию, для придания доли трагизма.
- Еще?
- Закон третий. Но его, кажется, еще не открыли - Триединства: время, про-странство, материя, она же - энергия. Закон триединства в мире является основным, все остальное следствия.
- И что теперь со всем этим делать?
- Как что? Ждать, когда улыбнется Сфинкс, конечно. Как было обещано. Ну и писать подпрограммки, созидать то бишь, понемногу.
За что бы мы ни брались, мы отталкиваемся от себя, а мы созданы по образу и подобию, из трех законов термодинамики, где кроме единства и сохранения есть постулат разрушения, его мы закладываем во все наши дела с особой бережностью. Интернет объединил нас. Не всех, в основном мыслящих. Но, пусть меня разжалуют в штатские, если не он и лишит нас чуда живого общения, а заодно и поразит всеми мысленными пороками. Сеть свободна и то о чем ты молчишь на улице, ты с легкостью поделишься в киберпространстве, где нет совести, жалости, ограничений. Любой убьет модератора, только дай повод. В сети существует иллюзия нереальности. Все происходящее кажется игрой воображения и условностью. Вот в чем демоны.
Посмотри на мир, как на трансформацию вещества и информации. Идеализм и материализм - всего лишь две грани этого процесса. И тогда первое следствие из этой схемы будет, что "возможно все". Мысль может материализоваться, а плоть обратиться в дух; атом стать другим атомом, что уже называется "холодный синтез".
Концептуальный вывод Марка Твена звучит еще более убедительно, что "ничего нет, есть только вечная одинокая мысль...".
Прости, забыл твое имя, я отключаюсь, - подмигнул он лукаво - надо освободить ресурсы.
В тот же день я вылетел в Ганновер, полный решимости, что достиг нужного просветления. Ибо накануне во фрагменте футбольного матча по спутниковому каналу телевидения на рекламном щите увидел текст: "Либир Лугал, инк: Ганновер 2009". На древнешумерском наречии это могло бы значить: "Царь возвестил о себе...".
4.
Никогда не понимал теоретиков нацизма. Как по цвету шкуры и форме носа оценить стоимость человеческого существа, не беря в расчет количество интеллекта или еще каких-то качеств. Понятие расы, конечно же, существует, но оно динамично, нечетко, почти что условно. Не встретишь двух одинаковых немцев, как и двух евреев; статистические различия меду ними будут соизмеримо одинаковы в обоих случаях. Идея, которая объединяет или разобщает некие группы - вот достоверный маркер. Мне кажется, религия всегда была достойным поводом для споров и разногласий. В менее серьезных случаях это могла бы быть - партия, фанатский клуб или музыкальный стиль. Столкновение идей всегда непримиримо и фатально, в отличие от столкновения рас, в результате которого, как правило, появляется сумма их качеств. Пример - нынешние египтяне, уже не потомки бронзовой расы Ра и уже не арабы. Армяне, испанцы, болгары, русские, которых по распространенному мнению, если потереть, то обязательно отыщется татарин; и в разной степени практически все известные ныне, развитые народы претерпели значительные изменения. Глупо отслеживать в фенотипе черты, якобы чистой и высшей расы, тех же Ариев, как если искать у современных птиц признаки их возможной земноводности.
Мы познакомились с Гансом в 1979, в университете, где вместе искренне намеревались постичь мудрость тысячелетий. В конце концов, оба успешно защитили дипломы в разных областях накопленных знаний и занялись своими делами. Теперь же, спустя столько лет, когда кромка наших товарищеских отношений слегка поистерлась, а поля дружеского взаимопонимания ослабли, я встретил Ганса в толпе марширующих с факелами неонацистов на улице Ганновера в 2009 году.
- Привет! - сказал я ему. - Греешься пламенем Люцифера? Тебе ведь известно, чей это огонь?
Он долго делал вид, что не узнает меня, тер переносицу, щурился, морщил лоб, хмурил свои густые мохнатые брови, наконец, как бы с облегчением, воскликнул: - Как же, Редфорд! Какая встреча! Ну, ты зануда!
Одет он был в серый военный комбинезон со свастикой на рукаве, а на шее вился темный шелковый шарф, скрывая, как обычно, чудовищно крупное родимое пятно в форме оскала головы рептилии. Мы зашли с ним в пивной ресторан, где он, вдруг, почувствовал себя неуютно, так что извинился перед барменом за свой вызывающий вид и попросил столик в закутке зала.
Смутные сомнения стали одолевать меня. Я представил себя ищейкой, только что потерявшей след.
- Любая идея имеет срок годности, - подумалось мне, - с этой точки зрения, нацизм действительно мертв, по крайней мере, пока; в этой жизни. Исходя же из обычного противоречия, следует поискать противника там, где согласно традиционной логике его просто не может быть.
- Фашизм после Нюрнберга очистился от пелены заблуждений. Теперь это живительная сила, - хорохорился захмелевший Ганс, и по своей навязчивой при-вычке синхронно щелкал пальцами рук, будто фокусник, отвлекающий ваше внимание, - вакцина, которая сохранит человечество в надвигающемся катаклизме. Это эволюция мышления, суть которой: отбросить предрассудки, вернутся к гармонии с естеством, к законами природы, чтобы черное называть черным, белое белым, беспомощное бесполезными, сильное справедливыми; чтобы посмотреть на мир беспристрастно, и понять постулаты создателя без искажения идеализма.
- Какой же чин пожаловали тебе партайгеноссе?
- Ну что ты, - кокетливо замахал он руками, и снова отвратительно защелкал пальцами, - не больше, чем консультант по идеологии. Даже, пожалуй - садовник, который ухаживает за бутонами новой веры.
Метафора показалась мне слишком вычурной.
- Значит, теперь это религия. И ты не боишься, принести себя в жертву? - Спросил я и ушел, не дожидаясь ответа.
Из утренней газеты я узнал, что Ганса нашли мертвым недалеко от того заведения, где я его оставил. "...Около полуночи в сильном алкогольном опьянении, один из лидеров неофашистской партии, Ганс Ойгель, покинул ресторан "Дойч клаб", но по дороге домой, упал со ступенек пешеходного моста, именуемым мостом Цветочной долины, в результате чего получил травму несовместимую с жизнью".
Он сломал себе шею, потому что исповедовал идеи не совместимые с жизнью. Но как быстро разносятся дурные вести - подумалось мне, - и какая трагическая случайность. Случайность - это та самая сила, с которой людям приходиться сражаться уже не одну тысячу лет.
Перечитывая текст снова и снова, я прокручивал в голове наш разговор и нашел только одну бессмысленную фразу: о "садовнике, который ухаживает за бутонами новой веры" и сопоставил ее "...со ступенек моста цветочной долины". Между строк отчетливо вырисовывался след.
Далее в той же газете за 4 сентября я вдруг обнаружил ответ на загадку Ганса. В рубрике "невероятных явлений" я прочел о неком городском садовнике, вырастившим гигантский розовый куст, с необычайно крупными и яркими цветами, который он собирался посвятить Австрийскому императору Карлу. Статья называлась: "Цветы для императора", и фирма спонсор Голландских цветоводов упоминалась в ней - "Либир Лугал". Круг замкнулся.
Там же упоминалась жена садовника - Юда, известная, возможно, в далеком прошлом то, как Иродиада, то Жозефина, и даже Ева; и их сын - Фриц, он же: вечный провокатор Иуда; он же: армянин Пирруз, поп Гапон, Гаврило Принцип. Сомнений не оставалось, но я должен был убедиться воочию, что нашел именно тех, кого искал.
Они жили в роли прислуги семьи богатого городского промышленника, имели свой дом и отличную репутацию, даже у ближайших соседей. Что впрочем, не мудрено для тех, кто знает внутреннюю иерархию могущества, протокол и этикет двора. Кому хватает интуиции, чтобы разобраться, кем истинно являются соседи, соседи соседей и даже случайные прохожие, изредка посещавшие окрестности замка в ближайшие десятилетия.
Как только я появился ранним утром у стен хозяйского особняка, где он значился в садовниках, фактор внезапности перестал быть моим преимуществом. Молочник, заметив меня у крыльца дома, зло сощурился и, мне показалось, прошипел: "Вот он...".
- Доброе утро, господин! - сказал молочник, вежливо улыбаясь, и приподнял шляпу. Этот сигнал со скоростью звука разлетелся по всему кварталу. - Хозяина сегодня нет. В доме только прислуга - сказал он мне.
- Не беспокойтесь, - заверил я его в ответ. Лучшего подтверждения, что моего вторжения никто не ожидает, быть не могло. Я молниеносно перелетел через небольшую ограду сада и изо всех сил бросился бежать в глубь, продираясь сквозь кустарники к месту, где высились темно - лиловые бутоны очень высоких розовых кустов. Вослед мне понеслись крики и топот преследователей:
- Он сумасшедший! Держите его! Что он задумал?!
Людей становилось все больше, они прибывали на велосипедах, почтальоны на мотоциклах, полицейские на автомобилях, жители выходили из подъездов и окружали меня со всех сторон, загоняя в ловушку в глубине сада. Расчет мой оказался верен, и оставалось только соревноваться, кто же будет выносливей и проворней.
Со стороны только неочевидный признак мог бы рассказать свидетелям правду о происходящих событиях - преследователей было необоснованно много. Как если бы кто-то, вдруг, быстро собрал целую армию случайных прохожих. В мгновение ока, маловероятно для столь малонаселенного района города, в погоню за мной бросились сразу несколько сот человек. Они целенаправленно бежали со всех сторон с криками, рассчитывая, видимо, более предупредить жертву, чем пресечь моё продвижение. Но в остальном все выглядело правдоподобно.
Переведя дыхание, я остановился в одном прыжке от садовника. Время на церемонии не оставалось. Я выхватил из его растерянных рук кривой садовый нож и вонзил лезвие ему в сердце до самой рукоятки, так, что почувствовал последнюю пульсацию жизни. Он вздрогнул и беззвучно повалился мне на руки, как бы соглашаясь с тем, что одержанная мною победа бесспорна. Бежать уже не имело смысла, и я также безропотно дал себя связать подоспевшим стражам закона.
5.
Люди, которые одели мне наручники и препроводили в камеру полицейского участка, а позже тюрьмы, и задавали тысячи странных вопросов; адвокаты, недоумевающие над моим поступком; искренне возмущенный прокурор; психиатры, заподозрившие во мне душевный недуг, уже не имели никакого представления о событиях, которые произошли в их городе осенью 2009 года. Что они могли знать о том, что же в действительности случилось в саду небольшого Ганноверского поместья, где кочующий по пустыне бедуин, он же жестокий правитель монголов Чингисхан, он же Наполеон Бонапарт, он же Адольф Гитлер, он же..., (история хранит не все его имена и обличья), готовился к принятию новой символической жертвы и кровавый приход которого, в этот раз, я успел остановить. Впервые в истории человечества, как я полагаю.
*
- Вы слышали, фрау Марта, то, что здесь произошло сегодня утром? Садовника убил сумасшедший, затем он вырвал розовый куст и затоптал цветы в крови, как одержимый. Однако никто не знает, что случилось с его женой и ребенком: полиция сбилась с ног, но те будто исчезли!
- Жаль, такие милые люди. - Отозвалась Марта, беседуя в толпе сплетников у места происшествия.
- Чудовищное преступление! - Сочувственно произнес человек в темном плаще с поднятым вверх воротником, обращаясь к стоящему рядом местному репортеру.
- Послушай, это как-то связано с нашими публикациями в газете? - Встревожился тот.
- Нет. Теперь уже нет. - Заверил его собеседник и неприятно громко щелкнул пальцами.