Оскар Перемолотов, СПб, ул. Академика Константинова, д. 10, корп. 1,
кв. 340, 195427, тел. 555-18-98, моб. 8 921 7933285, mail: [email protected]
Вестники зимы.
Через разбитые стёкла в дверях в тамбуре электрички нещадно дуло. Сквозняк был такой силы, что Параев никак не мог прикурить - всё время гасла его поддельная "зиппо". Только когда Макс широко раздвинул полы плащ-палатки, Параеву удалось добиться устойчивого язычка пламени. Он с наслаждением затянулся.
- Угу, и мне тоже! - сопливо пробубнил Макс. Параев раскурил вторую "приму" и сунул её Максу в просвет между натянутым на нос козырьком и наглухо застёгнутыми нащечниками охотничьей шапки, туда, где теоретически должен был находиться рот. Макс затянулся, поперхнулся, закашлялся.
- Греются кой-чем другим, - закапризничал Макс, - а этим травятся!
- Ну, так скажи Белке, чтобы влезла тебе под плащ и погрела. На то у тебя и плащ-палатка, чтобы на две персоны.
- Белка не для этого, она Боевая Подруга...
- Я ей обязательно передам!
- Передаст.
- От передаста слышу!
- Нет, реально, у нас же пузырёк спирта есть.
- Во-первых, не реально, а гипотетически, а во-вторых, это НЗ.
- Бу-бу-бу! - загнусил Макс, - Заболею - умру - буду по ночам сниться, весь в соплях и белых тапках!
Параев пожал плечами, порылся в складках одежды, извлёк металлическую шайбу вьетнамского бальзама "звездочка" и сунул Максу. Тот негодующе отвернулся.
- Ну, а я натрусь, пожалуй. - Параев стал мазать под носом, не вынимая папиросу изо рта. Оба они были одеты беспорядочно, вернее сказать - закутаны во всё тёплое, что только удалось найти на даче. Так что вся их компания - Параев с Максом да ещё шесть душ в вагоне могли бы сыграть в каком-нибудь фильме по отечественной истории, в эпизоде отступления наполеоновской или гитлеровской армии от Москвы. Причем, особых поводов к столь радикальному утеплению, казалось бы, не было - ну, задувало в тамбур, холодно, но ведь не смертельно же! Октябрь на дворе, сейчас, около десяти вечера, температура плюс восемь или десять. Вон, дедок торчит рядом, без шапки, в драной нейлоновой куртке и ничего, да ещё на двух приятелей пялится, как на чудиков.
- Могли бы в вагоне покурить, - просипел Макс, - там, хоть не так сквозит. Нет же никого.
- Так и курил бы! Чего сюда-то припёрся?
- Так за тобой!
- Я как раз хотел один перекурить, поразмыслить.
- Ну, и чего надумал? - Макс нервно дёргал носом и верхней губой, словно какой-нибудь крупный и порядком разжиревший грызун, - Слушай, это, что за нами идёт... оно что такое?
- Пока не знаю, да и не думаю, что это удастся выяснить. - Параев скосил глаза на тлеющий кончик папиросы. - Я так понимаю, у тебя уже есть своя версия?
- Ну, я читал эти... как их... а! Саги, вот!
- Интересно, где?
- Да у Чеснока в сортире книжка лежала. Я пока сидел заценил - ничо так, прикольно, с картинками. Только не всё понял. Но там, вроде было про страшную зиму....
- Где только люди не просвещаются! "Про зиму", это, кстати "Младшая Эдда". Ну, и?...
- Ну, вот, оказывается, викинги думали, что перед самым концом света зима настанет, да такая, что и сама уже - полный абзац! Там ведьма напророчила...
- Вёльва
- Ну, я и говорю! Она пугала, что будет вдруг зима целых три года, земля родить перестанет, весь мир заледенеет. Мы же видели, как там, за чертой всё как неживое, каменное становится. Там ещё потом великаны вроде появятся, ледяные и огненные, всех богов порвут. А ещё корабль будет стрёмный, весь из человечьих ногтей. И ещё у них там Тор, у которого молот, с огнём наперегонки жрал...
- У тебя всё в кашу.
- Чё? Кашу?!
- Кашу они жрали с огнём-Логой наперегонки! Ту, что у тебя в голове. Ты что, уши обморозил?
- С насморка заложило. Спирту дай!
- Хрен тебе! Кстати, хрен, он как раз от насморка. И, Одина ради, кончай читать что попало! Вот ты познакомился со скандинавской эсхатологией, и теперь, выхватив из картины изменившегося мира похожий фрагмент, говоришь: "Ой, Фимбульветр настал! Рагнарёк близится!" А у других народов и конец света совсем другой. Были бы мы в Норвегии, тогда другое дело. А здесь Карельский перешеек, финский край. Я финской эсхатологии не знаю. Знаю, что смерть у них Калмой зовётся, что они своих на деревьях хоронили, завернув в бересту. Может, у карелов всё это окаменение, ледяные кристаллы и огни как раз предвещают долгие годы счастья и покоя.
- Далеко ли отсюда до Скандинавии! - спорил Макс, которого не убедили доводы Параева, - Вся эта жуть как раз вдоль железной дороги наступает, от финской границы, а там и Швеция недалеко. Может, у них давно уже всё так, как у нас только начинается?
- Тревогу, вроде, нигде не поднимали.
- Так мы уже выяснили, что кроме нас никто не видит.
- Одни мы, во всём мире видим, и больше никто? Маловероятно... Что такое?! - последний вопрос был обращен к Максу, который вдруг замер с вытаращенными глазами и широко разведенными руками. Параев проследил направление безумного взгляда приятеля - тот таращился на деда у левого выхода.
- Что ты увидел?
Макс протянул дрожащую руку: - Там... у него, за плечом...
Старец, который и без того неодобрительно рассматривал соседей по тамбуру, испуганно попятился, постарался вжаться в дверцу шкафа: - Ты чего, чего это?! Не балуй!!
- Уже здесь, - тихо и тоскливо сказал Макс, - мы никуда от него не ушли, Ворон, оно уже здесь. Вон, мерцает...
Но Параев уже сам видел, как в свете пролетающих за окнами фонарей, играя всеми цветами радуги, морозно блестела как бы россыпь хрусталя или драгоценных камней на узкой деревянной полке. Как в детской игрушке калейдоскоп - приложи картонную трубу к глазу, направь на свет, медленно поворачивай, и несколько осколков цветного стекла, заключенного между тремя зеркалами будут создавать бесчисленное множество вариантов узора. Здесь преобладали голубые и зелёные тона, но проблёскивал также и лиловый. До боли знакомое зрелище, с самого Элисенвааре. Оба, Параев и Макс, целую минуту молча, остолбенело пялились на этот внезапно открывшийся в тамбуре клад Медной Горы Хозяйки. Наконец, Параев медленно, как сомнамбула, потянулся рукой к полке.
- Не тронь! - крикнул Макс и, видимо, чтобы помешать ему, полез к полке сам, прямо через деда. Старец пискнул придушенно, когда девяностошестикилограммовый Макс навалился на него брюхом и потянулся обеими лапами к полке. - Нет! Не то! - крикнул он. Параев от неожиданности отступил на два шага назад. А Макс уже кричал мало не на весь поезд: - Подстава! Это не... оно, не то! Стекло это битое, в мелкие дребезги! - он ухватил полную горсть, - А, бля!!! - порезался. Перчаток, в отличие от Параева он не носил. Параев осторожно, двумя пальцами взял осколок - действительно, всего лишь стекло. Пуганая ворона, как говорится,... Он на всякий случай снял перчатку и голой рукой провёл по стене выше и ниже полки - обычное ощущение какого-то древнего советского композитного материала, никакого льда, никакого потрескивания или пульсации. Рука, полка, стена, штанга стоп-крана - всё виделось чётко, без искажений, не превращалось во что-нибудь абстрактное.
- Показалось, - сказал он Максу, - никаких признаков. И струхнули же! Так никаких нервов не хватит.
- Скоро всем не до нервов будет! - опять завёл шарманку Макс.
- Георгич вот эдаким, троим, времянку сдавал в садоводстве, - внезапно влез в разговор осмелевший дед, ранее улепетнувший в дальний угол, - тоже чудные были, болтали, как попки дурные, тоже одевались, как клоуны. И всё им мерещилось чевой-то: лягушки по небу летают, трава в студне проросла. Георгич, дурень старый, всё потешался, грил, с ними в цирк не ходи. Ну и досмеялись - один другого мотыгой рубанул, а третий времянку поджёг. Милиция нагрянула - ан у них делянка маком да два парника коноплёй засажены. Георгича, как соучастника, потянули... И откуда такая прорва наркомов всяких энтих взялась?!
- Дед, заткнись, щас в окно выпадешь! - рыкнул Макс, а Параев молча развернулся к старому болтуну и, наставив на него указательный палец, как штык, стал медленно надвигаться. Выпал - не выпал бы дед в окно, но уж точно бы отпивался потом валидолом, кабы не ворвалась в тамбур Белка со скверной новостью: - Парни, контроль идёт!
- С какой стороны? - задал предельно идиотский вопрос Макс. Белка только пальцем у виска покрутила. У неё за спиной спешно покидала вагон, вываливаясь в тамбур, вся остальная компания, а через противоположный тамбур, передний по ходу поезда, как раз входила контрольная бригада. Беглецы стремительно проскочили через гремящий резиново-металлический переходник и захлопнули за собой тяжелую дверь.
- Последний вагон, - тоскливо констатировал Юрец, - и зачем мы, идиоты, торчали в предпоследнем? В середину надо было! Не успеем до остановки, там за нами и десяти человек не осталось, в минуту всех проверят.
Катерина зачем-то пересчитывала отрядную наличку, хотя пересчитывай - не пересчитывай, семьдесят рублей с железной мелочью, этими хлебами и рыбами всех не накормишь. С контролем всегда можно договориться, но по полтине с носа. А их тут восемь. Катерина с надеждой посмотрела на старшего в компании - Дядю Саню, известного во Дворике Художников на Невском художника-сюрреалиста А. М. Фёдорова, но тот как всегда хранил молчание и медитировал, и никакого совета не дал. Длинный, как верста коломенская Дядя Саня, единственный в их компании не кутался во всевозможное тряпьё, а был одет более-менее по сезону в бушлат и ганзейскую морскую фуражку, которые в сочетании с окладистой бородищей делали его необычайно похожим на Юргена Прохнова в роли капитана подлодки U-96. К сожалению, остальные члены команды нисколечко не напоминали доблестных немецких подводников и нипочём бы не выдержали бой не то, что с английским эсминцем, а хотя бы с железнодорожной контрольной бригадой, особенно если ту будет сопровождать милиция. Путники стали отступать к последнему рубежу - задней кабине машиниста, сейчас пустой и запертой. Жаль, не было с ними Волка, тот всегда носил с собой невесть где взятый трёхгранный ключ от всех дверей вагонов. Набились бы в заднюю кабину, заперлись и горя не знали, вылезли бы на последнем перегоне. Хотя, говорят, в последнее время задние кабины электричек при движении стали ставить на сигнализацию? Параев не знал. Он уходил последним и уже закрывал за собой сдвижные двери пассажирского отделения, когда дверь из переходника в тамбур распахнулась, пропуская контролёров. За их спинами юлил и злобно ябедничал дедок: -...у них, у них! Цельный мешок мухоморов сушеных! А у одного так и вовсе шприц коровий, с поллитру! И все уже чумные, ничего вокруг не видят, в окна выходят!
- Мы не милиция! - вяло отмахивался от престарелого Павлика Морозова старший в бригаде, - Мы билеты проверяем. Не будет билетов, взыщем штраф, можем на ближайшей станции попросить милицию их досмотреть. У нас в составе милиционера нет, не хватает на всё!
- Нет уж, вы займитесь! - верещал старец, - Я жалобу подам! Где это видано, чтобы инвалиду, ветерану труда всякая сволочь пальцами в глаза лезла!!! - тут он поймал через весь вагон грозный взгляд Параева и поспешно юркнул назад.
Десять минут спустя наши путешественники стояли на пустом, скупо освещенном фонарями перроне и созерцали уходящий поезд. По-хорошему договориться не удалось. Их катапультировали в такой дыре, где, похоже, и кассы-то не было. Вокруг перрона волновался под порывами холодного ночного ветра карельский лес, тёмный, величественный и прекрасный, как готический собор. Сказочными великанами на фоне подсвеченного звёздами и ущербной луной неба высились вековые ели и сосны. В вышине по ветру неслись редкие рваные тучи. Путники настороженно осмотрелись. Всё было нормально, как всегда.
- Где это мы? - задал, наконец, кто-то вполне уместный вопрос.
- 39-й километр. - Белка показала на жестяную вывеску неподалёку.
- Никогда не слыхал.
- А это вообще не твоя ветка. Да и станция не так давно появилась. Лет, может пятнадцать назад, не помню. Следующая - Пери.
- Так, - Параев сунул в рот очередную папиросу, прикурил от окурка прежней, затянулся, - пошли к расписанию.
Таковое нашлось на столбе у лестницы на платформу, как раз там, где не было освещения.
- От Сосново мы ехали... - он водил рукой с то и дело гаснущей зажигалкой перед наклеенным на железный лист плакатом - ...на 21:49. Слава Богу, не последняя. Вот последняя - 22:33 из Кузнечного. Сорок минут. Ждём-с.
Ждали, сбившись потеснее, как овечья отара где-нибудь на склонах Альп. Только вот шерсть овечью отрастить забыли, вот и терпели укусы холодного ветра. Среди багажа нашелся какой-то большой отрезок плотной ткани, завернулись в него всем миром, как музыканты на прогулочном теплоходе в фильме "Асса". Один Дядя Саня не завернулся, стоял поодаль и смолил свою кривую трубку. Видно, не брал его холод. Он и поезд покидал последним, как и полагается капитану терпящего бедствие корабля. Параев чувствовал, как рядом возится Макс: Белка, даром, что Боевая Подруга, залезла-таки ему под плащ-палатку. Рядом о чём-то яростно спорили Боря Шибенко с Юрцом. Кажется, Параев слегка закемарил, потому что когда у него над ухом Катерина сказала "Вот, идёт..." он сначала не понял, о чём речь и задрал рукав посмотреть на часы.
- Рано ещё, пятнадцать минут осталось.
- Нет, не поезд, - сказала Катерина тоскливо, чуть не плача, - Смотри по дороге назад.
Все остальные уже пялились на четыре серебряные нити рельсов, уходящих в сторону Кузнечного по просеке меж двух сплошных стен тёмного хвойного леса. Рельсы в свете фонарей изменялись, щебенка на насыпях изменялась, фонари тоже изменялись. Опоры с контактным проводом, кусты, канавы, деревья, даже само звёздное небо над лесом и дорогой - всё претерпевало быструю и непостижимую трансформацию. Словно некий прозрачный, незримый щит или экран шел сквозь наш мир, как-то по-особенному преломляя слабый свет луны и звёзд, а может, искривляя само пространство. И вот, уже, рельсы, недавно бывшие параллельными, тянутся четырьмя изломанными свинцово-серыми с голубой изморозью полосами, местами пропадая в насыпи, которая теперь состояла не из гравия, а из груд сверкающих мелких и крупных белых, голубых и зеленых кристаллов. Железобетонные столбы с обеих сторон от полотна теряют своё правильное цилиндрическое сечение, как бы расплываются, превращаясь в узкие высокие конусы неправильной формы - некое подобие гигантских сталагмитов. Только у настоящих природных сталагмитов, как правило, не бывает углов и граней. А у этих образований поверхность слагалась как бы из множества осколков разных форм и размеров. Кристаллы были непрозрачные, тёмно-серые, почти чёрные, с каким-то недобрым лилово-багряным отливом, но некоторые грани горели синими, красными, желтыми или зелёными огнями, вокруг которых образовалось цветное гало - по-видимому, до Перехода эти огни были железнодорожными светофорами.
Оно приближалось, не слишком быстро, медленнее, чем даже очень неспешно прогуливающийся человек, но было уже близко - метров сто от платформы. Видимо, все пропустили тот момент, когда мир позади них стал меняться. Там, за чертой темноты не было - пространство заливал неяркий мерцающий сине-зеленый свет, как от северного сияния. Этот свет исходил не сверху, от какого-либо небесного светила или любого другого источника, а был просто равномерно разлит по местности, по всему объему того пространства, что оказалось за границей раздела, от снега до верхушек елей. Было похоже на то, что слабо светились, фосфорецировали сами предметы. Даже не описать. Словно в трёхмерной компьютерной игре - на экране монитора нет ни луны, ни солнца, ни даже чадящего факела, воткнутого в железное крепление где-нибудь в коридоре замка, а всё равно прекрасно видны границы помещений, люди, предметы. Снег... Да-да, снег, или что-то на него похожее, а может не снег, а иней, изморозь, ледяная крошка. В общем, он таки выпал! Впрочем, глагол "выпасть" был в данной ситуации некорректен. Вся эта искрящаяся белизна не падала сверху. Стоило какому-нибудь предмету - кусту, дереву, шпале, пневмопроводу железнодорожной стрелке пересечь незримую черту, оказаться в поле этого призрачного сияния, как он почти мгновенно обрастал мелкой искристой пылью. Ветви сосен и елей мгновенно каменели, превращаясь в какое-то подобие бело-зелёных кораллов, ощетинившихся мириадами полупрозрачных стеклистых гранёных игл, в которые превратилась мягкая зелёная хвоя. Земля тоже была покрыта белым, бледно-голубым, серебристым, искрящимся покровом. Полная луна стояла над лесом с левой стороны от дороги и уже как бы оказалась за чертой раздела миров, и вот, пожалуйста - над инеисто-синими и белесо-зелёными игольчатыми и рогатыми великанами, в которых превратились вековые ели, висит в тёмно-синем, почти чёрном небе кольцо очень красивого густого янтарного оттенка. На лунное затмение не похоже. Внутри золотистого обруча царит густая тьма, но если приглядеться, то можно заметить (или только вообразить, что увидел) в этой угольной яме какие-то слабые проблески, словно свет бесконечно удалённых звёзд, дошедший за миллиарды лет откуда-то из другой галактики. Звёзды на той части неба стали колючими ледяными кристаллами всех оттенков радуги. Далеко на севере, у самого горизонта по небу растекалось бледно-голубое зарево. Там, над лесами, из-за которых всё это пришло, поднимались в небо некие гигантские, призрачные, почти прозрачные фигуры, похожие не то на ветряные мельницы, не то на какие-то диковинные дома или вышки.
Пятьдесят метров, скоро накроет платформу. Дядя Саня выколотил о железные перила пепел из погасшей трубки, сунул её в кожаный футляр, раскрыл свой этюдник, с которым никогда не расставался, достал карандаши, мелки и направился к лестнице с северной стороны платформы, как раз навстречу приближающемуся... чему-то.
- Дядя Саня, не ходи! - отчаянно кричала вслед Катерина - Ты там пропадёшь, заблудишься, как Олег!
Вполне уместное напоминание: в Элисенвааре их было девятеро, пока Олег не решил посмотреть что там, за чертой, внутри этого надвигающегося явления. И не зашел слишком далеко, туда, где до изменения мира торчали высохшие стебли борщевика. Ядовитый сорняк предстал за чертой в облике фантастического прекрасного шатра из серебристо-голубой паутины, или сети, сплетённой из морозных узоров и натянутой на что-то вроде антенны радара или каркасов от больших зонтов. Олег шел, решительно разрывая тенёта паутины, которые оседали на нём невесомыми снежными хлопьями, и во что-то попутно превращался. Они кричали ему вслед, но он не слышал и ушел, и пропал в глубине этого Вигвама Зимы. А они бросились в бегство, чуть ли не силком утащив с собой Дядю Саню, который и тогда пытался зарисовать эти фантастические метаморфозы. И вот теперь Дядя Саня, похоже, решил пополнить список пропавших без вести. Параев отметил одну немаловажную деталь: здесь, на 39-м, это двигалось быстрее, чем там, в Элисенвааре. Значит, его скорость со временем возрастает? Но это всё равно не объясняет, как эта призрачная волна изменений оказалась здесь так быстро, практически вслед за ними, ведь они ехали на электричке, которая разгоняется от 60 до 100 километров в час. К чертям болотным, тут все законы мироздания рушатся, а он пытается рассчитать скорость того, о чём и понятия не имеет!
Дядя Саня спустился по бетонной лесенке и оказался уже в двадцати шагах от границы привычного мира с небывалым. Он остановился и стал поспешно делать первый набросок.
- Ворон, ну хоть ты ему скажи! Задержи его! - просила Катерина. Параев даже отвечать ничего не стал. В самом деле, в их компании каждый решает для себя сам, чай, не комсомол, не "идущие вместе".
- Дядя Саня, не ходи туда, тебя там плохому научат! - крикнул вслед Шибенко, но шутка показалась собравшимся вымученной и неуместной.
- Со мной тут прикольная ошиба приключилась, - вдруг заговорила Снежана, хранившая до сих пор молчание, - телек случайно смотрела, не помню, что. Был перерыв на рекламу, я с первого же ролика на кухню удрала, кофе поставить, потом вернулась. Там рекламировали лабуду одну, электронагреватель "терминатор", текст рекламный у них начинался вот как: "Холод, страдания...", ну, там, ещё чего-то в этом роде, из негатива, а потом средство от всей этой напасти: "Терминатор! Это пришелец из космоса...". Правда, глупо? - она обернулась за поддержкой к Белке.
- Правда, глупо, - хмуро согласилась та, - Снежинка, у тебя от всего этого уже крыша поехала? Ты не переживай, скоро наши придут, всех буржуинов прогонят, и построим новую, светлую жизнь!
Остальные в недоумении пялились на Снежану, пытаясь уловить связь какой-то гнилой телерекламы с разворачивающимся перед ними непонятным, грозным и прекрасным явлением.
- Да нет! Вы не поняли, дайте досказать! - обиделась Снежана, - я же говорю, как реклама пошла, я на кухню выскочила, огонь увернуть под джезвой и сразу вернулась. И у меня как-то про Терминатора мимо ушей проскочило, вся середина выпала. А вот, что я услышала: "Холод.... это пришелец из космоса". Случайно такая фраза сложилась. А мне тогда подумалось: а ведь, действительно, холод, он ведь приходит на Землю из космоса.
- Ну, да, - сказал Юрец и почесал рукой в перчатке голову в меховой шапке, - там, в полном вакууме мороз лютый. Жизни нет.
Примолкли. Каждый думал о своём. "Из космоса? Да, конечно, из космоса, - Параев смотрел, как волна чужемирья подкатывается к лихорадочно творящему Дяде Сане, - Планета летит сквозь пустоту, едва прикрытая полупрозрачным одеяльцем атмосферы. На дневной стороне нас согревают солнечные лучи, но на ночной нам не даёт замёрзнуть только тепло, аккумулированное за день атмосферой. Холод всегда стучится к нам в окно - в тропосферу. Зимой солнечные лучи падают в нашем полушарии под большим углом и хуже греют. Так что же - сместилась земная ось? Что-то произошло со временем и пространством? Или всё это пришло из параллельного измерения? Это вернее. Только, мне почему-то кажется, никогда так и не узнаем. Там, наверно, воздух, ведь Олег шел свободно... Ан нет, он же превращался на ходу! Может, тому, каким он там стал, воздух не нужен?" Граница раздела миров докатилась до художника. В тот миг, когда она коснулась его, рука Дяди Сани замерла, он резко выпрямился и оставался полностью неподвижным, пока волна проходила сквозь него. Кстати, у астрономов граница между светом и тьмой на поверхности Луны, так и называется "терминатор". Пришелец из космоса. Прикольная ошиба, или зловещее совпадение, пусть каждый трактует по-своему. Дядя Саня, оказавшись по ту сторону, сохранил контуры человеческой фигуры, только потемнел и обзавёлся огненно-золотым сиянием по контуру, словно гало вокруг луны. Можно было смутно видеть, как он сунул этюдник под мышку и неспешно двинулся вперёд, в ту сторону, откуда всё это пришло. Катерина тихонько и тоскливо захныкала. Параев и сам чувствовал отвратительную безнадёжность происходящего - чужое забирало их по одному, и теперь уходил самый незаменимый. Дядя Саня не был харизматическим лидером. Он никогда никого не вёл к какой-либо высшей истине, скорее коллективу приходилось таскать с собой вечно рассеянного художника, а так же присматривать, чтобы он аккуратно оплачивал счета за аренду художественной мастерской, где все тусовались, и не забывал за работой пожевать чего-нибудь хотя бы два раза в сутки. Дядя Саня едва ли мог поразить кого-нибудь глубиной своих суждений, он всё больше молчал, погруженный в свой внутренний мир, откуда и черпал сюжеты для фантастических картин. У него было другое, поистине бесценное свойство - встречать любое событие абсолютно спокойно. Ничто на свете не могло вывести Дядя Саню из себя, разозлить, напугать или привести в восторг. Что бы не случилось на его жизненном пути - выигрыш миллиона долларов в "напёрстки", провальная рецензия критиков на его, Дяди Сани полотна (что нереально), падение Луны на Землю, совместная демонстрация негров и скинхедов, воскресший и вдруг выучившийся рисовать Анри Матисс - Дядя Саня снимал очки, протирал их несвежим платком, надевал, выколачивал трубку и бесстрашно шел исследовать новое явление. Ничто не могло его смутить. А самое главное, он мог передавать своё спокойствие окружающим. Параеву снова пришло на ум, быть может, не слишком лестное для их компании сравнение с отарой овец, в середину которой засунули козла - существо гораздо более спокойное и смелое, к которому бараны инстинктивно жмутся, как к вожаку и не разбегаются по сторонам - волкам в зубы. Если сейчас они потеряют Дядю Саню, то просто побегут в панике от катящейся на город волны. Хорошо ещё, что наступление противоестественной зимы видели только они, иначе пришлось бы сейчас участвовать в общем паническом бегстве, а что может быть отвратительней толпы, объятой звериным ужасом?
Там, внизу Дядя Саня уходил всё дальше от платформы. Фигура его постепенно искажалась, хотя всё ещё сохраняла смутные очертания человеческого тела. Весь он состоял как бы из золотого пламени, внутри которого были видны черные изломанные ветви дерева - руки, ноги, торс. Голова - узкий клин остриём вниз, над которым вырос высокий не то пучок, не то хохол шевелящихся жёстких чёрных нитей. Пламя, в которое, как в костюм, был одет Дядя Саня, выглядело как-то нереально, по-компьютерному, словно из золотых лент. Не так, как у того мужика на обложке диска "Wish You Were Here" Пинк Флойд. И ещё он держал в левой ветке-руке свой этюдник... бывший этюдник. Нечто, которое было так же трудно описать, как и рассмотреть. Но Параев почему-то вдруг почувствовал, что в этом предмете, который нёс в руке пылающий призрак - самая суть, а почему он так решил, он и сам сказать не мог. Он даже подался вперёд, может, чтобы лучше рассмотреть. Кажется, в спину ему что-то кричали. Линия раздела плавно надвигалась по платформе навстречу и была уже очень близко. Решетки ограждения платформы за ней превращались в древние каменные плиты, едва-едва грубо отёсанные, а может, просто разломанные, местами - просто нагромождения гранитных глыб. Впрочем, гранитных ли? Снова всё тот же синевато-серый минерал, серебристый на изломе, покрытый сизой изморозью. Там, где с платформы, ставшей в этом мире неровной обледенелой каменной плоскостью, спускались вниз ступени, что-то кружило, клубилось у самой земли - вихрь или позёмка, вилось среди стволов остекленевших деревьев и выросших из заснеженной земли каменных клыков. Внутри этого воздушного ручья искристой серебряной снежной пыли слабо светились струи голубого тумана. А художник, объятый золотым пламенем, уходил от них прочь, и вдруг, не оборачиваясь, что-то сделал с этюдником, тот развернулся и стал больше во много раз, как расправившийся на рее парус. И, развернувшись, превратился в огромный экран или зеркало, полное красивых радужных переливов, как бензиновая плёнка на воде в солнечный день. Но что именно в нём отражалось? Сияющая плоскость всё время колебалась, Параев видел её под большим углом и не мог ничего толком рассмотреть, быть может, и к лучшему. Но эти сполохи манили его. Он последовал по платформе за уходящим Дядей Саней. Ещё шага три-четыре, чей-то вскрик, может Катерины и... Параев понял, почему так замер, окаменел художник, когда волна проходила сквозь него. Мир вокруг полыхнул ослепительными сполохами северного сияния, преломляясь и, в тот же миг - ощущение лютого, неимоверного холода. Не порыв ледяного ветра, не укус мороза - его как бросили в чан с жидким азотом. Тут не кожу обожгло, самый костный мозг мигом окаменел, на радость палеонтологам. Слава Богу, лишь на краткий миг, тут же и отпустило, волна прошла сквозь него. Он стоял на платформе. Платформа изменилась, перила изменились, всё перед ним изменилось, справа и слева от него - тоже, и только позади бывший его мир отступал всё дальше и дальше. Холодно не было. Вообще. По правде говоря, было никак - Параев враз лишился всех температурных ощущений на коже. Это ещё можно было списать на шок от ожога тем страшным холодом при переходе границы. Но никаким гипотермическим воздействием нельзя было объяснить исчезновение всех остальных чувств, кроме зрения. Обоняние? Ну, осенью за городом и так не очень много запахов, но ведь тянуло же явственно из баков за платформой горелым мусором, пахло мокрой шерстью и ещё чем-то, а тут отсекло всё начисто! Воздух был абсолютно неподвижен, ни дуновения, он попросту не ощущался. Но ведь... Параев вдохнул поглубже - рёбра как всегда поднялись, лёгкие раздулись, принимая в себя атмосферу. Но вот, какую? Воздух был ни холоден, ни горяч, не сух и не влажен. Он вообще-то был или не был?! И как это определить? Параев попытался вспомнить, что именно он ощущал, когда дышал раньше. Похоже - ничего. Ну, и что из этого следует? Тоже ровным счётом ничего. Слух? Звуков, похоже, вовсе не было. Уши ему не заложило - он не чувствовал давления на барабанные перепонки. Что там ещё у нас? Вкус? Не смешите меня - ну, что здесь пробовать? Хотя... Стоп! Какие-то звуки здесь всё-таки были, на нижней границе слышимости - лёгкий треск или похрустывание и ещё низкий гул. Откуда он доносится? Непонятно - опять пропал. А может, ничего и не было. Параева это абсолютно не волновало. По правде говоря, его теперь ничего не волновало. Видимо, вместе с ощущениями пропали и эмоции. Вокруг царили абсолютный мир и покой. И чистота. Откуда ему было знать, что окружающий его чужой мир был "чистым"? Знал - и всё тут. Также откуда-то он знал, что все их страхи были напрасны и что здесь ему ничего не угрожает. Он медленно шел вперёд. Всё это вокруг больше не было чуждым, более того, сейчас он чувствовал себя так, словно после долгой разлуки вернулся... Куда? К чему или кому? Откуда это странное чувство? Он ... тоже меняется?! Ну и что такого, он ведь тоже пересёк черту, как Олег и Дядя Саня, они менялись, вот и он тоже. Никаких поводов для беспокойства. Ничего удивительного. Он там, где и должен находиться. И всё то, что вокруг - близко, знакомо и прекрасно, как и бывает после разлуки. Ещё немного - и в голову сами придут названия и этих вот прозрачных трубок, словно сделанных из покрытого морозным узором стекла, и загадочных теней на горизонте, и этой светящейся струи-позёмки, и вот этому, треугольному... коническому ... как назвать-то?
Никак.
Оно было чуждо здесь, это, приближающееся слева - пирамида или конус, вернее, двойной конус, конус на конусе, в вертикальную неровную черно-зеленую полосу. Отдаленно это напоминало примитивное трёхмерное изображение ёлки. На верхней пирамиде в трещине расколотого материала переливалось что-то серебристое, вроде ручейка из ртути. Оно не соответствовало здешним условиям. Параев понял это мгновенно, так же, как раньше понял, что в этом новом мире все гармонично и целесообразно. Знание пришло откуда-то, быть может, из того, во что превращался здесь его мозг. Это треугольное даже двигалось не так, как всё прочее здесь, за чертой. Шло напролом, грубо, как Олег тогда, в Элисенвааре через заросли. Олег? Ну да, он там, тоже превращался во что-то с виду чугунное. Может, тогда и это треугольное, тоже...
Параев отступал по платформе, непонятная фигура, повернув на девяносто градусов, двигалась за ним. Параев первым достиг ускользающей линии разделения миров. Надо было выходить назад. Его последний взгляд в сторону леса выхватил завораживающую своей красотой картину: на открытом участке среди обледеневших и окаменевших стволов, в зареве бледно-сиреневого света извивались прихотливыми спиралями стебли чего-то, напоминающего древние растения из палеонтологической книжки, хвощ или папоротник. И это, с виду южное, тропическое растение было усеяно кристаллами льда, словно изящное и бесконечно хрупкое бриллиантовое украшение в витрине ювелирного магазина. Оно было живым - медленным и плавным движением перистые отростки, словно щупальца морского полипа, свивались в спирали и вновь разворачивались, заставляя кристаллы переливаться морозной радугой. Любоваться было некогда. Ещё миг - и он догнал отступающую волну. На этот раз был не холод. Была боль - страшная, рвущая на части мышцы, словно он прикоснулся к оголённым контактам под большим напряжением. К счастью, тоже лишь на краткий миг, тут же и отпустило. Параев, неестественно выгнувший спину назад, растопырив руки со скрюченными пальцами - все мышцы свело судорогой - выпал в свой прежний мир. В этот момент на руках, плечах и вокруг головы вспыхнуло голубое пламя. Боль мигом отпустила, Параев резко встряхнул скрюченными руками и голубое свечение стекло с них и разбрызгалось трескучими искрами, угасшими, не долетев до привычной бетонной плоскости платформы. Трескучими? Ну да, звуки вернулись и он, выйдя из мира глухой тишины, был, по началу, просто оглушен. Особенно - криками бегущих к нему товарищей. Волна двигалась за ним, но очень медленно, кажется, ещё медленнее, чем десять минут назад, когда она подходила к станции. Господи, ну чего так орать-то? Ну, рады вы мне, понимаю, ценю...
- Ворон! Ворон, сзади!! Отбегай!!! Оно - за тобой! Уйди с дороги!..
Чего там сзади? От кого убегать? От смещающейся границы и черепаха уползти успеет. Параев на всякий случай сделал три быстрых шага навстречу друзьям и обернулся. Чёрно-зеленая пирамида последовала за ним и тоже собиралась пересечь границу. Но теперь, приблизившись, геометрическая фигура быстро изменялась. Ещё мгновение, и озарившись яркими синими всполохами по контуру, на платформе объявилась приземистая полная пожилая бабища в очках, в зелёном клеёнчатом плаще и тёплом платке на голове, с рюкзаком за плечами и двумя вёдрами, закрытыми марлей в руках. Всего-то. Параев отступил в сторону, давая ей пройти, но тётка, шагнув вперёд, замерла. Несколько секунд назад вся компания беженцев от внезапной зимы бросилась к приближающейся стене иномирья, встречать Параева, но теперь они тоже испугались этой бабы с вёдрами и шарахнулись от неё кто назад, кто в стороны. Теперь они вшестером стояли почти правильным полукругом и молча настороженно пялились на неё. Тётка заозиралась, потом чуть попятилась, втянула голову в плечи, выставив вёдра перед собой для защиты: - Вы чавой-то, чавой-то хулиганите?! А я вот милицию позову...
Параев выскочил вперед: "разойдитесь! разойдитесь, пустите её!", отпихнул Юрца, оттащил Снежану за рукав и, тем самым, освободил дорогу. Его не напугала угроза обращения в милицию, просто он вдруг представил себе, как эта старая клуша пятится всё дальше и дальше от их молчаливого полукруга, а граница этого, нового... как его... Мира Зимы, катится навстречу, и вот тётка её касается, не видит и не чувствует и вот она снова входит в тот мир, и эта мысль вдруг от чего-то показалась ему совершенно невыносимой. Нечего ей там делать! Параев сделал приглашающий жест рукой: - Проходите, пожалуйста! - тётка послушалась, пошла вперёд, боязливо озираясь, между двумя рядами. Параев шел рядом и объяснял: - Вы нас напугали! Мы не ожидали, что с той стороны платформы кто-нибудь сможет пройти, - тут его посетила одна мысль, - Скажите, пожалуйста, вы ничего там не почувствовали?
- Где это "там"? - тётка на ходу попыталась повернуть голову на 180о, как сова, чтобы посмотреть назад. Ей почти удалось.
- Ну, минуту назад, когда поднимались на платформу, - конечно же, ничего она не увидела и не почувствовала, как и сотни других людей, встреченных ими по пути.
- Понимаете, там... авария, опасно для жизни! - тётка вытаращила на него глаза за стёклами очков - Там провод под напряжением на платформу упал, как раз на перила.
Тётка охнула в ужасе и припустила со всех ног к другому концу платформы. С этой курицей удалось разойтись проще, чем с тем поганым дедом в тамбуре. И чего он её так напугался там, за чертой? Баба как баба, как там у Лема в "Профессоре Тарантоге", кажется, homo rusticus - человек сельский? Ну хорошо, баба с вёдрами, но ведь не с пустыми же, судя по закрышкам из марли, чего стрематься-то? Да, вёдра... Параев нахмурился: вот как! Она несла в руках вёдра, пусть даже и не пустые, когда проходила барьер. Вёдра в её руках даже не колыхнулись. Руки не дрогнули. А ведь Параев на всю оставшуюся жизнь запомнил ту страшную вспышку боли при выходе из Зимы в привычный мир, и то, как скрючило судорогой руки. Значит, этой тётке не только кажется, вернее, не только её сознание, но и всё тело не фиксирует наличие ничего аномального. Она просто проходит сквозь тот другой мир, с ним не контактируя. Потому она и показалась Параеву там такой чуждой. Тому, другому Параеву. Надо кое-что выяснить. Он обернулся к товарищам - те продолжали отступать по платформе перед медленно накатывающейся волной. Все с надеждой всматривались сквозь прозрачную стену вдаль незнакомого мира - быть может, оттуда вернётся Дядя Саня, как вернулся Параев?
- Как я выглядел? - спросил он у Макса, - Ну, в смысле, когда был там?
- Дико, - сказал Макс, - я, в натуре, ничего не понял. Пёстрое всё было.
- Ты выглядел как ...арлекин, - вмешалась Белка.
- Арлекин?!
- Ну, я слова не подберу. Как цветной витраж в окне, как раскрашенный воздушный змей, как аппликация. Весь из разноцветных кусков. Сначала, как вошел, так именно что арлекин - просто яркая расцветка квадратами, ромбами, треугольниками. А как отошел чуть подальше, так все эти клочки стали отдельными геометрическими фигурами, вроде как из цветного стекла. Кэт кричала, что ты там сейчас весь на части распадёшься. Хорошо, что назад вернулся, обошлось.
- Вот, вот идет!! Возвращается! - заорали вдруг хором Снежана, Катерина, Юрец и Шибенко. И правда, уже знакомая черная изломанная фигура, объятая золотым пламенем, поднималась на тот край платформы, который сейчас превратился в нагромождение каменных блоков и бесформенных глыб, сейчас почти полностью затянутый серебристым искрящимся маревом. Шел Дядя Саня слишком уж неторопливо. Параев озабоченно прикинул, на сколько ещё хватит платформы при такой скорости движения волны. Глянул на часы. Кстати, пора бы уже...
- Дядя Саня!! Дядя Саня, у тебя сзади!... догоняет!!.. Быстрее!!!
Чего они опять разорались? А, вот оно что - по просеке среди угловатых ледяных скульптур, недавно бывших деревьями, стремительно и беззвучно нёсся серый поток с созвездием желтых и красных глаз-огней в передней части. Ну, во-первых, орать бесполезно - Параев теперь по личному опыту знал, что там всё равно ничего не слышно, а во-вторых...
- Кончайте орать! - рявкнул Параев, - Чего панику развели?! Это же поезд!
- Поезд? Вот это?! - не поверила Снежана, в ужасе уставившись на стремительно приближающуюся, извивающуюся серо-зеленую трубу, вдоль которой змеились на лету какие-то нити вроде морских водорослей. Её переднюю оконечность - пустой открытый зев окаймляли по краю шесть багряных огней. Всё вместе чем-то напоминало китайского небесного дракона.
- 22:35, - показал ей циферблат часов Параев, - почти точно по расписанию!
Довод оказался поистине железным. Панику прекратили, но всё равно махали руками, призывали Дядю Саню, показывали ему, чтобы шел быстрее. Он уже прошел половину дистанции, но двигался слишком медленно. А накатывающаяся волна уже загнала их на край платформы. Была - не была! Параев звонко хлопнул в ладони, призывая общее внимание:
- Леди и джентльмены, если мы вообще хотим сесть на этот, обращаю ваше внимание - последний поезд, то нам придётся... нырнуть!
Предложение на несколько секунд повергло всех в ступор. Нырять туда?!! Но ведь... Ну да, там уже был Ворон, и вернулся... Но не пробовать же на себе!
- А как?.. - начала было Катерина.
- Холодно! - сурово сказал Параев, - при входе туда будет очень холодно (а при выходе - больно! - добавил он, но только про себя. Зачем огорчать заранее?). Но только на миг. Потом сразу отпускает. И неттам ничего страшного, наоборот, очень интересно. Только глазеть по сторонам будет некогда, нам надо садиться на поезд. У нас просто нет выхода.
Да, волна уже оставила им метров десять перрона, почти у самой черты остановки переднего вагона. Даже если бы поезд уже стоял здесь, они бы не смогли войти ни в одну из дверей, не пройдя через Мир Зимы. Разве что, в дверь кабины машиниста. А садиться надо было ближе к середине состава, чтобы иметь пространство для манёвра, то бишь, было бы куда удирать. Во что может превратиться в параллельном измерении бригада контролёров, даже думать не хотелось.
Ну, вдохнули-вздрогнули!
Парни пошли первыми, за ними - Белка. Параев задержался на миг, глядя на Катерину и Снежану - те всё никак не могли решиться. Он протянул им руки и вот так, втроём они прошли границу холода. В момент перехода и страшного ледяного ожога Параев почувствовал ещё что-то - некий разряд, пробежавший по их соединённым рукам. Но было ли это чем-то большим, чем обычная судорога, он так и не понял.
Поезд - пульсирующая труба с тонкими стенками - уже останавливался у того, что в другом мире было перроном. В выпуклых полупрозрачных зелёных стенках были как попало, на разных уровнях прорезаны ассиметричные четырехугольные отверстия, очевидно означавшие окна и двери. Все они светились ярким янтарно-желтым светом, но рассмотреть что там, за ними, почему-то не удавалось - внутри всё было как бы в ярко-желтом светящемся тумане, нет, не тумане, а как бы плотном желтом свете, в котором двигались неясные тёмные тени. Всё в целом несколько напоминало огурец, зачем-то прорезанный ножом, как тыква на Хэллоуин, и так же, как означенная тыква, светящийся изнутри. И, что немаловажно - на стенках этого зелёного тела не было и намёка на изморозь. Поезд со всеми его пассажирами был всего лишь случайным и недолгим гостем в Мире Зимы. Дядя Саня уже входил в одну из этих светящихся прорезей. Золотое пламя по-прежнему обнимало корявый древесный ствол-торс и ветви-руки и ноги. И все остальные композиции из цветных призм, хлопьев пепла, колючих стеблей, песчаных смерчей, блестящих капель ртути благоразумно последовали его примеру.
Полминуты спустя поезд отошел от перрона и проскочил медленно движущуюся к городу границу миров. Белка схватилась руками за живот и сползла по стенке на грязный пол:
- У-у-у, вражина, что ж не предупредил-то, что так будет?!
Остальные тоже отходили от болевого шока. Параев посмотрел Дядю Саню - тот стоял, совершенно невозмутимо в углу тамбура, бережно прижимая локтем к боку этюдник, по-видимому, содержавший наброски пейзажей Мира Зимы. По нему было не похоже, чтобы он только что получил болевой импульс. Они встретились взглядами. "Ну, как там?" мысленно спросил Параев.
- Красиво, - озвучил свой ответ художник.
- Угу, - согласился Параев, - и холодно.
- Только поначалу, - уточнил Дядя Саня.
- Деточки, а вы откуда тут все взялись? - вдруг спросил испуганно-удивленный женский голос откуда-то из-за плеча Параева. Тот резко обернулся - на них в остолбенении пялилась высокая смуглая женщина лет пятидесяти в красной куртке и белой вязаной шапке.
- Как это - откуда?
- Ну..., вас здесь не было, а потом вдруг появились!
- Так мы же зашли на этой остановке.
- Ну, нет, когда поезд только отходил от станции тут никого, кроме меня не было. Ещё немножко проехали, смотрю, вдруг - вы стоите.
Снова эта проблема случайных свидетелей. Причём, если раньше их принимали за хулиганов и бездельников (отчасти справедливо), то теперь, по-видимому, за колдунов или инопланетян. Борис с Юрцом уже взялись за тётку и потихоньку вытесняли её из тамбура в вагон, попутно заливая ей в оба уха какую-то чушь про переутомление от тяжелой работы в огороде и спазмы сосудов головного мозга в холодную погоду. А Параев стоял, пустым взглядом уставившись в окошко тамбура, водил пальцем по грязному стеклу (перчатки он давно снял - ему больше не было холодно) и думал: "Значит, когда мы (именно мы, те, кто видим) находимся там, остальные не видят нас. А мы их? Мы их видим, по крайней мере, некоторых, ведь видел я ту бабу с вёдрами. А они нас - нет. Точно - не видят, та зелёная с вёдрами опешила, когда столкнулась с нами, пройдя границу. Но ведь, тогда получается... Волна нас рано или поздно нагонит, если не остановится. Не бежать же от неё в Австралию, в самом деле! Хотя, может она и туда доберется, или там уже встречная волна идёт с Южного Полюса. Значит, мы для всех людей просто пропадём? Для всех, кроме, тех, кто может видеть это, как мы. Ведь должны быть ещё такие же, ну хоть кто-нибудь! Остальные нас не увидят, а если вдруг увидят, то какими-нибудь абстрактными фигурами, хуже, чем у Пикассо и Малевича. Это будет жизнь призраков". Остаток пути он мрачно перебирал в уме имена и лица тех, с кем он может быть разлучен навсегда. Список получился не слишком длинным.
И вот уже вся команда стоит на перроне станции Девяткино. Олега в поезде, на что все втайне надеялись, не оказалось. С поезда сошло несколько запоздалых дачников и грибников, чтобы тут же нырнуть в освещенный вестибюль станции метро. Да ещё сидел на спинке скамейки, поставив на сиденье ноги в грязных "катерпиллерах", длинный худой парень лет двадцати трех, простоволосый, одетый в чёрную с оранжевым дутую куртку и синие джинсы. Самой приметной деталью его туалета был длинный сине-белый зенитовский шарф на шее. Один конец шарфа этот малый держал левой рукой на отлёте, демонстрируя всем приехавшим название обожаемого клуба - не дай Бог примут за гнилого спартаковца! В правой руке он держал полупустую бутылку пива. Этот, похоже, никуда не собирался, а обосновался здесь надолго. Параев, на секунду отвлекшись от невесёлых своих дум, безуспешно пытался вспомнить, с кем сегодня мог играть "Зенит". Футбол его никогда не интересовал.
Поезд отошел, ушла электричка метро, а они всё стояли снаружи, на перроне и смотрели отсюда, с окраины через Суздальский проспект, тянущийся до далёкого Парнаса, на огни огромного города. Свет в окнах тысяч квартир, уличные желтые лампы накаливания и мертвенно-синие ртутные фонари, неоновые вывески магазинов, подсветка огромных рекламных щитов, вся эта иллюминация, да ещё прибавьте мечущиеся в вышине лучи прожекторов казино "Индиана" на Науке. Эти огни будут сиять всю ночь, транслируя в околоземное пространство информацию о том, что на Земле жизнь не замирает и ночью. Никакой светомаскировки - давным-давно не падали на улицах бомбы, снаряды, метеориты, злые инопланетяне. Реклама будет сиять круглосуточно, окна домов и уличные фонари погаснут с рассветом. Так было всегда. Но этой ночью волна докатится до города и... опять никто ничего не заметит. Почти никто. Но, независимо от того, заметит кто-нибудь или нет, произойдут большие перемены. Как ни странно, именно это и не давало Параеву покоя. Пусть даже с другими людьми, побывавшими там, ничего не случилось, всё равно, в этом есть нечто отвратительное, когда вот так...
"Они же там как слепые!" думал он.
- А давайте мы их всех предупредим! - прочла его мысли Снежана.
- Как предупредим? - скептически хмыкнул Юрец - К Матвиенко на приём пробьемся... через год? На телевидение? Радио? Интернет? Демонстрация на Невском? Листовки разбросать?
- Ну... ну, я не знаю, - Снежана беспомощно захлопала ресницами.
- Крикнем погромче! - издевательски предложил Шибенко.
- Это мысль!
Все обернулись в изумлении - последнюю реплику подал Дядя Саня. Ну, если так...
- Хором, на счёт "три", - уже распоряжался Параев, разворачиваясь к городским огням, - И чтобы все в полную силу, сейчас не надо шуточек а ля Коровьев!
Все встали широкой цепью по краю платформы, вдохнули поглубже, и... Вот ведь, что странно: вроде и не репетировали, но на счет три прорезал холодный осенний воздух дружный слаженный крик:
- Город, зима пришла!!!
Подхватил эти три простых слова ночной ветер и унёс в сторону городской окраины. Авось кто и услышит!
- Ну-у-у... Ни хрена себе! - послышалось сзади. Повернулись - подгулявший зенитовский "тиффози" опасно балансировал на спинке скамейки, как Шалтай-Болтай, и в ужасе таращился на крикунов, переводя взгляд с одного на другого. Его затруднение можно было понять: целых восемь новых ворот, на какие уставиться? "Зенитчик" ещё раз рискованно качнулся назад, кое-как удержался, зацепившись ногами, обвел окрестности мутным взглядом: и где она, обещанная зима? Ещё раз осмотрел всю компанию, затем снова глянул на окружающий октябрь, затряс, замотал лохматой головой, как лошадь, укушенная слепнем, мощно сплюнул желтой пивной слюной. Видимо, от этой встряски в его тыкве провернулась пара каких-нибудь заржавленных шестеренок и родилась первая за этот вечер мысль. Похмельная рожа расплылась в широкой улыбке понимания, он, наконец, отпустил свой шарф-удавку, уцепился левой рукой за спинку скамейки, правую с пивной бутылкой вытянул вперёд, показывая на вестников зимы (половина оставшегося пива немедленно пролилась):
Их скитания были окончены. Они сидели в мастерской Дяди Сани, в застеклённой надстройке на крыше дома 69 по Северному проспекту. Башни-близнецы, сложенные из розовато-белого кирпича четырнадцатиэтажные "трилистники" N69 и N71 возвышались над кольцевой развязкой на перекрёстке Северного и Гражданского. Рядом протекал Муринский ручей. Дядя Саня, словно Карлсон, на крыше обретался почти постоянно - и жил, и работал. Мастерская была просторной и, увы, холодной - остекление-то одинарное. Летом хорошо, ветерок обдувает, здесь на высоте он дует всегда, а вот зимой - просто кошмар! Похоже, архитектор, проектировавший эти здания в эпоху НТР, задумал эти надстройки для чего-то другого, нежели студия. Параев помнил из своего детства, что в той из двух башен, в которой они сейчас сидели, в нижней её части располагался зал аттракционов и игровых автоматов. Теперь там какая-то лавка, многие из огромных стеклянных окон разбиты и заколочены фанерными щитами. Здесь, наверху, тоже пришлось заколотить некоторые проёмы. Во всех других окнах всей компанией замазали щели, оклеили бумагой, где хватило - обтянули плёнкой. Всё равно сквозило, так что, если бы не четыре трамвайные печки, существовать здесь было бы невозможно. Но уж и жрали электроэнергию эти печки да ещё древний керамический обогреватель-"тарелка" только так! Если бы пропавший Олег, инженер-электрик по образованию, не сделал в прошлом году хитрую потайную проводку, минующую счётчик, Дядя Саня давно вылетел бы в трубу. А так ничего, жить можно и даже комфортно. Как добрались - вскипятили чай на плитке, достали НЗ спирта - всё равно он им больше не пригодится. Тёплые вещи с себя сняли ещё в метро, думали, что после Мира Зимы с его лютым холодом на границе их уже ничем не напугаешь, а тут, в большой мастерской с её сквозняками пришлось снова надеть куртки. Чтобы не выбило пробки в зале, отключили всё освещение, кроме трёх мощных ламп, освещавших подрамник с холстом - Дядя Саня уже вовсю творил. Но писал он не по наброскам из своего этюдника, нет, теперь он изображал приход Мира Зимы прямо с натуры: оборачивался к огромному окну с видом на северную окраину города за Суздальским проспектом и на окрестные поля, замирал на несколько секунд, впитывая в себя визуальную информацию, и тут же снова яростно бросался переносить её при помощи кистей и красок на холст. От его обычной апатии не осталось и следа. Остальные члены команды сдвинули всю имевшуюся в наличии мебель ближе к окнам, просто сидели и смотрели на то, как на их ничего не подозревающий город накатывается волна. Они её не слишком обогнали. Граница изменения мира катилась через совхозные поля. И если городская окраина была окутана тьмой осенней ночи, иссечённой городскими огнями, то поля теперь были светлы. Волна шла всё так же медленно, захватывая одну за другой решетчатые стальные вышки ЛЭП. Оказавшись за чертой, их звездообразные остовы наполнялись льдистым голубым сиянием и полыхали как исполинские кремлёвские звёзды, только не рубиновые, а сапфировые и алмазные. Плавилась ртутной рекой железнодорожная ветка, идущая на Парнас. В районе Девяткино двигались высокие изгибающиеся колонны снежных смерчей, наполненные призрачным синим светом. Снова далеко-далеко на севере смутно маячили исполинские прозрачные фигуры, висит в тёмном небе огненно-желтое кольцо. И всё, что уже за чертой - белым-бело, искрится и сияет. Зима.
Сидевшие у окна негромко переговаривались или молчали. Параеву никто из них не показался сколько-нибудь встревоженным или подавленным. Может, просто ещё не представляют, что их ждёт. Кто-то вспоминал увиденные там волшебные картины, кто-то выражал уверенность, что и теперь всё обойдётся. Параев обошел Дядю Саню вокруг, чтобы взглянуть на холст, на котором рождался фантастический пейзаж с серебристой рекой и стальными скелетами огромных светящихся звёзд. Да, можно сказать, что именно сегодня Дядя Саня работал в абсолютно реалистической манере. Или... не только сегодня? Параева вдруг посетила жуткая и одновременно забавная мысль, что, быть может, во всех своих безумных сюрреалистических работах художник неизменно отображал истинную, но невидимую глазу изнанку реальности. А они, остальные прозрели позже, только сегодня. То-то Дядя Саня ещё в Элисенвааре никуда не собирался уезжать, пришлось тащить силком. Он всё это видел уже не раз. Так может, и это уже не раз проходило сквозь их мир, и даже, может быть, каждую осень, просто раньше они не видели? Тогда, может и впрямь всё обойдётся? Уже отступая от холста к окну, взгляд Параева вдруг выхватил в правом нижнем углу картины знакомый образ - в призрачном сиреневом свете извивался прихотливой спиралью отросток папоротника, весь покрытый как хрустальной пылью мельчайшими кристаллами льда. Конечно же, намётанный глаз Дяди Сани не мог упустить подобную красоту.
Параев вернулся к окну, сел на расхлябанную тумбочку и стал как все смотреть вдаль. Мир Зимы уже вступал в пределы города на Суздальский проспект. "Мы, видящие эту Зиму-в-октябре, можем действительно исчезнуть для остальных людей, стать тенями, призраками, снами, - думал он, - но картина останется. Однажды кто-нибудь пойдёт проведать Дядю Саню, обеспокоенный его долгим отсутствием, поднимется в мастерскую и найдёт это полотно. Его вывесят в какой-нибудь галерее. Пусть даже никто не поймёт, оно будет нашим посланием всем им. И тогда... тогда, значит, всё было не напрасно".
Только бы художник успел запечатлеть приход Зимы в город!