Аннотация: Марк устраивается на работу барменом в дорогой и модный клуб, ему снится кошмар и он вспоминает свой разрушенный мир.
Глава 2. Потеря моей психической девственности.
Вечером, после разговора с Димой, я чувствую себя вымотанным. Измученным, выжатым, отравленным. Я еду к своей общаге, прохожу в свою комнату и просто отрубаюсь на застеленной кровати прямо в одежде в семь часов вечера. Никто еще не приехал с каникул, и в общаге живут пять-шесть студентов, которым не с руки ехать домой. Или ехать просто некуда.
Мне впервые снится сон, который потом будет преследовать меня каждую ночь. Жуткая хрень. Он мне будет сниться почти всегда, когда у меня будет получаться нормально выспаться.
Я бегу от чего-то по черному асфальту дороги. В небе видно белое лицо луны, но света от нее не исходит, она будто мертва. И ни одной звезды. Небо так по-летнему не черное, а немного бронзовое, коричневое, будто этот мир накрыли медным тазом. Асфальт врезается в мои босые ноги. Справа и слева от дороги стоят дома, простые панельные девятиэтажки. Будто стены, через которые не пробраться. В левом доме на втором этаже светится одно окно. Желтым таким, мягким светом. А в окне виднеется силуэт, с пышной копной длинных волос. Я слышу сзади прерывистое хриплое дыхание, и тогда мне становится по-настоящему страшно. Меня начинает всего трясти и я притапливаю так, будто за мной гонится сам дьявол. Поворачиваю налево и попадаю в точно такой же переулок, дорогу, зажатую между двумя панельными девятиэтажками и снова силуэт в окне на втором этаже левого дома, и это хриплое дыхание позади меня. И мертвая луна на бронзовом небе не дает света, а только ухмыляется.
После мне этот сон приснится еще сотню раз, может тысячу, каждый раз я буду просыпаться в холодном поту как в тот самый первый день.
Все это время, с четверга по самое воскресенье, я провожу в попытках убить себя. Я пью недорогое пиво, задумываясь, что нужно перейти на водку. Но я терпеть не могу ее вкус, и сам себе буду казаться одиноким, уходящим за кулисы алкоголиком. Поэтому я пью пиво. И еще я снова начинаю курить. За эти три дня я выкуриваю четыре пачки сигарет. Я сижу тихо, выхожу в магазин рано утром или поздно вечером, и никто, кроме комендантов общаги не знает, что я вообще в городе. В общем, время я провожу скучно. В основном, я пытаюсь читать книги. Я выбираю самые дерьмовые, которые больше всего меня раздражают. Женские романы, о сексе между богачами-красавцами и девственницами-журналистками, романы, преисполненные тупыми и нелепыми намеками на суровый хардкорный БДСМ. Но даже тут кроется для меня подвох. Я вспоминаю вдруг на сто сорок пятой странице романа, как мы с Юлей решили испробовать немного боли, почувствовать кровь на вкус.
Это было через год наших отношений. Я приезжаю по окончании первого курса в свой родной город. Курс, кстати, я окончил на отлично. Первым делом, как только стюардесса объявляет о посадке, как только разрешают включить мобильники, я тут же звоню ей.
- Привет, все по плану?
- Я уже тут, на стоянке, возле "желтого" такси, трусов на мне нет, номер занят на три дня, со мной все, что нужно, а подо мной уже лужа натекла. - Она называет номер такси, и я срываюсь к ней с космической скоростью. При мне только небольшая сумка, на мне черный пиджак. Идет проливной дождь, такой летний, наполненный запахом прохлады. И я, наверное, самый счастливый малолетний дебил на всей парковке этого аэропорта.
Я подхожу к ней, и сразу же вцепляюсь в нее крепким поцелуем, как односолодовое шотландское, даже губы слегка зажгло. Мы целуемся, наверное, минуту, когда таксист говорит:
- Э-э-э, молодые люди, ожидание. - Наверное, это единственные три слова, которые он говорит без акцента.
Мы едем в гостиницу, целуемся на заднем сиденье. А таксист посматривает на нас в зеркало заднего вида. Юля, берет меня за руку и кладет ее на свою ногу настолько выше колена, что все процессы в моем организме резку ускоряются.
Машина вдруг виляет в сторону, нас качает, я больно ударяюсь зубом об Юлин зуб.
- Э-э-э-э! Куда ехать ты идиот! - Кричит водитель.
Потом мы приезжаем в гостиницу, поднимаемся на свой этаж, заходим в номер. Этот путь мы проходим, пожалуй, за минут двадцать, если не больше, наверняка поставили рекорд.
В номере мы просто трахаемся. Ничего особенного, просто жадные молодые ублюдки дорвались до мясца. Мы питаемся как волки, просто отрываем куски друг друга. А потом, через часа два, примерно, когда мы уже сыты и как такового удовольствия уже не получаем, просто стертые почти до крови наши тела чувствуют боль и усталость. Она говорит:
- Маркуш, а ты не хотел бы сделать что-нибудь такое, ну... причинить мне немного боли.
Она наверняка заметила как я накрутил ее волосы и слегка надавил на затылок. Она чуть-чуть подавилась тогда.
- Да не знаю, Юль, а что?
- Ну, ты знаешь, я вообще-то фанатка боли.
- Сильной? Ну, чтобы слезы наворачивались? Или так, нежно, типа для перчинки?
Я беру стакан с прикроватной тумбы, отпиваю немного красного полусладкого вина. Юля говорит:
- Ну можно начать с перчинки, а потом посмотрим.
И мы начали с перчика. Простые вещи, подсмотренные в первоклассном порно, не жесткие, скорее просто странноватые, типа выкручивания сосков (я этого в первого класса не проделывал), легких шлепков, слабеньких пощипываний. И все это как-то неуклюже у меня получается, нелепо. Ее прекрасная небольшая грудь мнется в моих руках. Ее длинные рыжие волосы накручиваются на мои пальцы и вытягиваются, оттаскивая за собою голову. Она так прекрасна. Просто самая красивая девушка в мире. Счастье спать с такой уже заставляет тебя верить в себя. Такие девушки вдохновляют, они же и губят после. А проделывать то, что она просит от меня - это просто верх, пароксизм моей власти над ней. Я счастлив.
Она говорит:
- Нет, надо сильнее. Я не чувствительная, наверное... - тут она задумалась - Давай так. Надо придумать кодовое слово. Допустим, это будет слово "Петербург ебаный". Пойдет?
- Как ничто лучше. - Говорю я, отпиваю еще вина, и мы приступаем.
Она сыплет банальностями типа "Кто плохая девочка?", но творит реально суровые вещи. Она прищипывает себе соски такими железными прищепками с зубцами (Где она их только взяла?), она кричит, чтобы я бил ее по лицу, она просит сильнее. На ее щеке уже краснеет след от моей пощечины, но она хочет еще сильнее. И я бью. И вот на ее белых ровных зубах киноактриссы видны розовые кровавые разводы. И ее будто закусывает, подхлестывает. Она падает ко мне в ноги, и я слышу слова. Нет, она не говорит, "Петербург ебаный", она говорит:
- Ты мой король. Мой повелитель. Мой бог. Я так люблю тебя. Я так люблю тебя, я люблю тебя, люблю. Наступи на меня. Наступи мне на голову, наступи мне на лицо.
Меня порядком пугает это все. Я думаю уже, что она просто сошла с ума. Я говорю:
- Петербург ебаный.
До этого момента мы о любви даже не говорили. А тут такое, да еще и в такой момент. Разумеется, я тоже в нее влюблен, и сам хотел сказать эти слова. Ну, не в точности те же. Просто я надеялся, что будет немного больше романтики в таком признании.
Она встает. На ее лице капли ее серебристых слез, и немного размазанной крови на щеке, ее невероятные волосы растрепаны и спутаны, у нее красные глаза и нижняя губа дрожит. Она говорит:
- Я до туалета. - Ее голос дрогнул, будто она сейчас упадет на колени и расплачется. Но нет, она всегда была сильнее этого. Я никогда до этого не видел ее слез. И после не увижу.
Она уходит в туалет под моим пристальным взглядом. Я смотрю на ее волосы, которые закрывают ее тонкую талию и красивый зад со следами моих рук, я смотрю на ее ноги, тонкие, красивые ноги богини. И тут в дверь стучат. Я накидываю халат, открываю двери.
За ними портье. Высокий худой парень, с белой челкой, в фирменной черной одежде. На шее виднеется татуировка, только черный хвост, намекающий на продолжение под белой рубашкой.
- Простите, что беспокою. Но гости жалуются, что вы шумите.
- Ох. Простите, мы будем потише. - Говорю я. Он уже собирается откланяться и уйти, но я останавливаю его, роюсь в кармане сумки и даю ему пять сотен, ну типа покупаю его благосклонность. - Ты это, скажи, что это не мы шумим. Ну, если мы вдруг забудем обещание.
- Хм. - Он мнет нерешительно бумажку в руках, я добавляю к ней вторую такую-же. - Хорошо, договорились.
И удаляется.
Я сажусь на диван, отпиваю еще немного вина. Юля что-то долго там сидит. Надо бы узнать, как у нее дела.
Я подхожу к туалету, стучусь в дверь и спрашиваю:
- Как там у тебя дела, Юль?
Она не отвечает. Тогда я стучу погромче. Снова молчание. И тут я слышу тихое всхлипывание, я понимаю, что дело плохо. Я стучу в дверь со всей силы, ногами, руками. После пары попыток, я разгоняюсь через весь номер и врезаюсь в дверь всем телом. Дверь открывается, закрытый замок вырывает кусок косяка. И передо мной открывается такая картина:
Моя нимфа, голая, сидит на накрытом крышкой унитазе, в ее ушах наушники из которых на предельной громкости орет тяжелый рок. Вокруг ее розовых сосков виднеются кровоподтеки, будто укусы. Она курит и плачет, плачет, будто в последний раз, отчаянно, зло.
- Господи, Юля, что случилось? Это я? Юля, это я сделал? - Я хватаю ее за плечи, трясу. Она выдергивает наушники из ушей и говорит:
- Не, Маркуш, не ты. - Голос у нее такой томный. У девочек он всегда такой, когда они хорошенько поплачут. - Ты все сделал правильно.
- Может, ты про твои слова, ну, как-бы, о любви. Так это, я тоже тебя люблю, я тоже люблю тебя, слышишь?
- Маркуш, это не то, все хорошо, честно.
- Нихера. Не верю, блять. Говори, что это было? - Я правда неподдельно злюсь. Я надеюсь напугать ее свой злостью, шокировать. Отец всадил мне как-то пощечину, когда я истерил, и я больше никогда в жизни не устраивал сцен.
- Марк, понимаешь, это все отец. Он как-бы... - Она отирает свои прекрасные слезы.
- Как бы что?
- Он ударил меня. Я убежала. Я боюсь возвращаться домой, он убьет меня. Понимаешь, убьет.
- Юля. - Я сажусь на корточки перед ней, глажу ее влажные щеки, ее волосы, в которых застряла пара густых серых капель, ее руки, такие тонкие и нежные. - Юля, что я могу для тебя сделать? Хочешь, поживи у меня, я договорюсь с матерью, все будет хорошо, она поймет.
- Это было бы просто здорово. - Как-то безучастно говорит она, и смотрит вниз на свои тонкие кисти.
- А почему он тебя ударил?
- Это... это сложно, Марк.
- Юля, расскажи мне. Расскажи, прошу.
- Он, как-бы это сказать... Ну, в общем, как-то однажды ночью, когда мама уже умерла... Он пришел ко мне в комнату. - Она вздыхает. Если сравнивать с пластырем, то Юля всегда любила срывать его одним рывком, а я всегда тянул его медленно, чтобы было не очень больно. И вот она срывает, ее просто рвет словами: - Мне было двенадцать. Он схватил меня, навалился на меня. Я еще даже не проснулась до конца. Когда я поняла, что он голый, я попыталась закричать, но он зажал мне рот рукой. Он вообще ничего не сказал тогда. И на завтра вел себя, будто ничего не случилось. Я даже думала, что мне это просто приснилось. Но он изнасиловал меня! Мне было ужасно больно, я это чувствовала. А потом он вдруг стал вести себя очень хорошо! Только требовательный стал. Ну, обычный такой папа, нормальный. Только чересчур внимательный стал. Понимаешь? Сегодня утром... Сегодня он снова трахнул меня. Боже, что же мне делать, Марк? Мне страшно домой возвращаться. - Она говорит без умолку, и слезы струятся по ее щекам. А во мне сменяют друг друга чувства. Мне страшно, мне обидно, я очень зол. - И я боюсь, что ты меня бросишь, ведь я люблю тебя. Бесконечно люблю. Ты, как мой остров, понимаешь? Как будто я с тобой только счастлива. Блин, вот же я дура. - И она скрывает лицо руками и плачет. А я обнимаю ее и говорю:
- Юля, все будет хорошо, я обещаю, все будет хорошо. Ты только не волнуйся, все будет хорошо.
И я понимаю, что вот оно, капкан захлопнулся, я хочу прожить с ней всю жизнь. Я готов пожертвовать всем ради нее. Потом, через много лет, я пойму, что я так сильно привязался к ней потому что она просто напросто дарит мне прямо противоположные чувства, чувства страха и боли, чувство мира, страсти, и чувство любви.