Петраков Игорь Александрович : другие произведения.

Образ героя в романе В.Набокова "Отчаяние"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О современных исследованиях образа Германа.


Петраков Игорь Александрович

Образ героя в романе В.Набокова "Отчаяние"

Работа над исследованием завершена в сентябре 2020 года

Омск 2020

   СОДЕРЖАНИЕ:
  
   1. Введение.
   2. Основная часть. Спектр трактовок.
   2.1. Герой как русский
   2.2. Герой как преступник
   2.3. Герой как "сумасшедший"
   2.4. Герой как сновидец
   2.5. Герой как ненадежный рассказчик
   2.6. Герой как писатель
   2.7. Герой в ряду персонажей Достоевского
   3. Тема двойника в романе "Отчаяние"
   4. "Отчаяние" как интертекст
   5. Библиография
  
   1. ВВЕДЕНИЕ
  
   Образ главного героя романа Набокова "Отчаяние" стал предметом споров уже с тридцатых годов прошлого века. Одни авторы видели в нем только преступника, другие -- художника и творца.
   В современном набоковедении, отметим, роман не относится к популярным произведениям писателя. Об "Отчаянии" в "Википедии", например, сказано весьма скупо. "Повествование ведется от лица ненадёжного рассказчика. Главный герой, Герман Карлович, берлинский предприниматель, случайно встречает бродягу Феликса, которого считает своим двойником (англ.)русск. . Дела у главного героя идут неважно, и он решает использовать сходство преступным образом. Он уговаривает Феликса переодеться и убивает его, рассчитывая, что смерть Феликса примут за его смерть и его жена сможет получить страховое возмещение. Однако его планам не суждено сбыться: на самом деле между Германом и Феликсом нет ничего общего. Германа арестовывают".
   Фабула романа вкратце ( в изложении Жана-Филиппа Жаккара ) такова:
  
   Главный герой и рассказчик Герман Карлович, коммерсант, который торгует шоколадом, натыкается однажды на спящего немецкого бродягу, некоего Феликса из Цвикау, который кажется ему совершенным его двойником. Отсюда возникает идея заманить бродягу в лес, убить его, а затем переодеть в свою одежду с целью обмануть страховую компанию. После этого совершённого убийства, его жена Лида сможет получить крупную страховку на жизнь и приедет во Францию, где будет прятаться в ожидании новой жизни. Продумав все детали, он приступает к осуществлению своего плана и 9 марта в лесу убивает своего бедного двойника. Все идет как по маслу, и, оказавшись во Франции в городе Икс, он собирается исчезнуть. Однако, читая газеты, Герман узнает, что полиция уже напала на его след и что она пока не знает только личность жертвы: "помню, однако, что сразу понял две вещи: знают, кто убил, и не знают, кто жертва"[100]. Значит, план, который Герман задумал как произведение искусства, как настоящий шедевр, потерпел полный крах. Причина этой неудачи заключается в том, что он абсолютно не похож на Феликса: сходство оказалось иллюзией. В конце романа Герман ждет в своем номере неминуемого ареста.
   ( "Буквы на снегу.. ")
  
   В финале романа Герман перечитывает свое произведение, ища ошибку - и находит ее:
  
   "...Садись [в машину], скорее, нам нужно отъехать отсюда".
   "Куда?" -- любопытствовал он.
   "Вон в тот лес".
   "Туда?" -- спросил он и указал...
   Палкой, читатель, палкой. Самодельной палкой с выжженным на ней именем: Феликс такой-то из Цвикау.
  
   Именно эту палку персонаж оставляет в машине, а находит ее полиция.
   Есть два подхода к изучению образа Германа. Первый берет свое начало от Ходасевича. Он рассматривает Германа в первую очередь как художника, творца, писателя. Подход этот обращает внимание на тематизацию творчества в романе, на творческую сторону замысла произведения. "Драма Германа - драма художника", - считают сторонники этого направления в исследовании романа. Этот подход достаточно плодотворен, ибо позволяет исследовать "писательскую мастерскую Германа", то, как он пишет, стиль его письма.
   Сторонники второго подхода обличают Германа как графомана, преступника и сумасшедшего. По их мнению, Герман не достоин никакого снисхождения и любви. Его замысел преступен, а поэтому пагубен для литературного таланта ( если таковой у Германа когда-то и был ). Этого направления придерживаются большинство современных авторов, которые осуждают героя "Отчаяния". При этом некоторые из них приводят слова Набокова, сказанные о Германе значительно ( лет на 30 ) позже появления романа в печати, в которых Набоков тоже отзывается о Германе с осуждением.
   Конечно же, трудно игнорировать праведный гнев представителей второго направления и то, что замысел Германа преступен. Однако в данной работе мы будем рассматривать Германа и как творческую личность, которой Набоков передал часть своих убеждений относительно жизни и литературы и которая создает не лишенную увлекательности повесть. То есть мы не разделяем полностью мнения авторов второго направления - что роман написан исключительно с морально-этической и дидактической целью осудить нехорошего человека, "преступника".
   Легко обличать и осуждать героя, совершившего преступление. Труднее понять его натуру, оценить его как писателя. Труднее оценить, почему Герману Набоков предоставляет свои личные находки в звукописи. Что свидетельствует о том, что герой не так уж "противоположен" автору.
   "Унылыя, безплодныя мeста, грохот грузовика на покинутой мною дорогe, навстрeчу грузовику -- телeга". Или - "дальний грохот грузовика". Эти фрагменты, в частности, свидетельствует о том, что свои аллитерации Набоков подарил Герману ( в ряде его произведений речь идет о "грохоте грузовиков", грохочущем по городу голосе, громадном градуснике, прогоне для грузовиков - все с инструментвкой строки на "гр" ).
   Образ героя в настоящем исследовании будет нами рассмотрен в нескольких характерных аспектах. Этим мы подчеркиваем, что образ Германа в романе -- отнюдь не плоский, не одномерный. Герой этот сложен, как и всякий творческий человек.
  
   2. ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ. СПЕКТР ТРАКТОВОК
  
   2.1. ГЕРОЙ КАК РУССКИЙ
  
   Русское происхождение героя напоминает о себе постоянно в течение всего романа. Вот Герман в Тарнице. Ждет своего якобы "двойника". То, что он видит из окна, кажется ему уже виденным - в России.
   "Просто все в этом номерe провинциальной нeмецкой гостиницы, -- и даже вид в окнe, -- было как-то смутно и уродливо схоже с чeм-то уже видeнным в России давным-давно". Русские сюжеты не отпускают Германа.
   Например, фамилия над булочной "Карл Шпис" - напоминает ему тезку булочника, которого он знавал в волжском поселке и который тоже торговал булками. Наконец, памятник в глубине бульвара, напоминает Медного всадника.
   "Русская тема" буквально преследует Германа: "я находил в нем вещи, совершенно замeчательные по жуткой и необяснимой близости ко мнe: приземистый, блeдно-голубой домишко, двойник котораго я видeл на Охтe, лавку старьевщика, гдe висeли костюмы, тот же номер фонаря (всегда замeчаю номера фонарей), как на стоявшем перед домом, гдe я жил в Москвe, и рядом с ним -- такая же голая береза, в таком же чугунном корсетe и с тeм же раздвоением ствола (поэтому я и посмотрeл на номер). Можно было бы привести еще много примeров".
   Герой вспоминает о русских писателях и их книгах - Пушкине, Тургеневе, Достоевском ( "Как-то в Петербургe, будучи в гостях, я сказал: "Есть чувства, как говорил Тургенев, которыя может выразить одна только музыка"" ).
   О герое как русском эмигранте пишут И.Саморукова, Т.Г.Мастепак, Е.Полева, А.Питцер, Д.В.Арсеньева и другие. Приведем здесь наиболее знаменательные их суждения.
   Андреа Питцер предпринимает попытку проанализировать исторические факты, представленные в романе. Она предлагает нам обратиться к предыстории Германа, касающейся его в жизни в России. Отмечается, что отец Германа - немец, а мать русская. Что по закону делает его немцем. Поэтому когда в 14-м году начинается Первая мировая его как немецкого подданного отправляют в концентрационный лагерь под Астраханью. Он "прозябает" в рыбачьей деревушке, впрочем, много читая ( 1018 книг ). Питцер отмечает, что такой лагерь действительно существовал, и его насельники в 1915 году испытывали голод. Пребывание Германа в астраханском лагере затягивается до 1919 года. "Зная, что при царе мирных жителей годами морили голодом в лагерях, а большевики освободили их, перебив при этом тысячи людей, мы по-другому воспринимаем веру Германа в коммунизм и его готовность убивать" ( с. 171 ). Питцер называет Германа первым по-настоящему отвратительным набоковским героем, расчетливым убийцей, который является бывшим заключенным, почти пять лет просидевшем в концентрационном лагере. Герман - "безусловный злодей". но его нельзя слепо осуждать, но принимая во внимание исторических событий, которые сформировали его характер.
   Герой жаждет признания именно его соотечественником -- русским читателем. Это особо подчеркивает Набоков. "В последнем романе "Гляди на арлекинов" он представил себе это "возвращение" - полагает Ростислав Кожух. В романе "Подвиг" "Мартын представлял себя в живописной мечте, как возвращается к Соне после боев в Крыму" ( Рахимкулова, Синтаксический, 105 ). По словам Е.А.Полевой, возвращение в Россию хотя бы в тексте, доказывающем его гениальность, очень важно для героя романа "Отчаяние" Германа.
   Д.В. Арсеньева в статье ЭКСПЛИЦИТНЫЙ И ИМПЛИЦИТНЫЙ МЕТАТЕКСТ В РОМАНЕ В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" рассуждает о якобы метатекстах применительно к роману писателя. И рассматривает т.н. мотивы метатекста, динимически описываемые единицы разворачивания сюжета, принимающие значение из-за повторений в тексте.
   Например: дама в лиловом/сиреневом с веером: . . .она. . . в сиреневых шелках, томная, с веером в руке... полулежала... На обертке нашего шоколада изображена дама в лиловом, с веером. . . (Герман о своей матери и о картинке на обертках шоколада); здоровье:...здоровый, прекрасно одетый, я блуждал... (Герман о себе до встречи с Феликсом) прекрасный квадратный мир одинаковых здоровяков? (Герман об идеальном мире); прекрасно одетый господин: . . .здоровый, прекрасно одетый, я блуждал. . . (Герман о себе до встречи с Феликсом) ? ?прекрасно одетый господин (Герман о себе после встречи с Феликсом)
   Герой в свете этих повторений предстает как здравомыслящий и хорошо одетый русский - противоположность нервическому Раскольникову из романа Достоевского.
   "Герман живет всегдашним прошлым, налагая на восприятие окружающей его среды впечатления, полученные в России", - замечает Крашенинников.
   Мастепак подчеркивает, что Герман - полунемец-полурусский. Его "двойник" Ардалион - просто русский. "Ардалион же - русский эмигрант, не имеющий своего угла, вынужденный снимать комнату, из которой его могут выселить за неуплату, художник-неудачник, не имеющий устойчивого дохода, любитель "выпить", неряшливый, неопрятно выглядящий и т. д". "Герман испытывает к Ардалиону неприязнь и стремится подчеркнуть своё превосходство над ним. Но оказывается, чувство прочности существования зависит не от социального статуса, а от самореализованности, достичь которую Герман не может даже радикальным способом (заимствование имени, устранение соперника, убийство с целью подмены [4])." ( с. 39 ).
   Та же Т. Г. Мастепак в статье МОТИВ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ И СЕМАНТИКА КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ТОПОСОВ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" подчеркивает, что Герман "отвергнут" Россией как немецкий подданный. Также он не может встроиться с культурный уклад Германии, несмотря на то, что внешне вполне благополучен ( как бюргер ).
   Россия - страна, возникающая в воспоминаниях и мыслях Германа как страна нереализованных желаний. Герман мечтает, чтобы его роман был доступен жителям Советской России.
   Речь идет о петербургских воспоминаниях Германа - "в целом вспоминания петербургского детства и юности (учеба в школе, в университете) описаны им сдержанно-позитивно и приводятся осознанно и избирательно для доказательства своей начитанности, интеллектуальности, зарождающейся литературной гениальности" ( с. 114 ). Они чкобы актуализируют "петербургский код" русской литературы.
   Воспоминания о России вызывают у Германа внутренние дворы, задворки, изнанка фасадов зданий.. Через эти воспоминания выявляется затаенная обида Германа на то, что его выбросили из России как "мусор".
   Е.А. Полева в статье НАЦИОНАЛЬНАЯ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ГЕРОЯ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" ( Вестник Томского госуниверситета, 2009, N4 ) выделяет Германа как носителя 2-х культур - немецкой и русской. Повесть его адресована именно русскому читателю.
   Замечено, что И.Саморукова ограничивает анализ национальной принадлежности героя сюжетами о двойниках: в "..."культурной подкорке" полунемца-полурусского Германа помимо западного обнаруживает себя и "русский тип" двойников, только запрятан он еще глубже, и на фабульном уровне рукописи персонажа-автора почти не проявлен" ( с. 77 ).
   "Национальная идентификация героя "Отчаяния" протекает подсознательно, она реконструируется в сюжете из его версии своего происхождения, его автопортрета, его оценок произведений Ф.М. Достоевского, А.С. Пушкина, К. Маркса, из воспоминаний прошлого и анализа своего литературного творчества" ( с. 78 ).
   Происхождение и личная судьба Германа, как утверждает автор статьи, связывают его с двумя аксиологическими парадигмами - немцкой и русской. Отмечено, что европейские ценности для него неабсолютны. Фантазии Германа говорят о таких его ориентирах, связанных с Россией, как дворянстве и интеллигентстве, которые соотносятся с богемной жизнью, с возможностью творить.
   В памяти Германа жив образ России - "У Германа отсутствуют воспоминания, связанные с десятилетним пребыванием в Германии, тогда как воспоминания о жизни в России постоянны, навязчивы и эмоционально окрашены". А повесть Германа рассчитана на русского читателя - "текст он пишет по-русски и выражает надежду, что его "повесть" будет известна русскоязычному читателю: "...написано-то по-русски, и не все переводимо..."".
   Если в истории Германии Герман планирует остаться как автор преступления, то в истории русской культуры - как герой гениальной повести - "...чтобы добиться признания, оправдать и спасти мое детище, пояснить миру всю глубину моего творения, я и затеял писание сего труда" ( цит. по: Е.А.Полева, с. 82 ).
   В выборе писать повесть по-русски проступает его обида на немца, не способного оценить его творческих усилий, признать его гений. От русской, в особенности, советской публики Герман ожидает более прочувстванного отношения к своему произведению. Отмечено, что Германа связывают с Россией личные воспоминания, язык, знание культуры, воспитание. Наибольшую связь с Россией герой ощущает в воспоминаниях. "Воспоминания детства редуцированы (школьные годы - переделка сюжета "Выстрела" Пушкина на уроке [9. C. 359] и его имитация в поступках: "деловито расстреливал" рожи", нарисованные на деревьях [9. С. 360]); затем университет, Петербург - культурная столица; "во время войны", маргинальное существование "в рыбачьем посёлке неподалеку от Астрахани", откуда "пробрался чудом в Москву сквозь мерзкую гражданскую смуту" [9. С. 360], и вынужденный переезд по причине национальной нетерпимости, проявленной к немцам в годы войны" ( с. 83 ).
   Воспоминания отрочества связаны со становлением и развитием способностей Германа, которые он оценивает как исключительные. Воспоминания молодости - астраханская ссылка - из тех, которые Герману хотелось бы скорее забыть. Но они тем не менее отчетливо проступают сквозь немецкую "реальность".
   Герман ориентируется в своем творчестве на образцы русской литературы - например, на Пушкина или Достоевского. "При этом идеал пушкинской "обители дальней трудов и чистых нег" профанируется Германом: "чтобы никаких дел", быть "честными рантье" [9. С. 362]. А отталкивание от Достоевского на протяжении всего повествования в финале приводит к пониманию соответствия Раскольникову. Отгоняя возможное сопоставление, Герман говорит, что "о каком-либо раскаянии не может быть никакой речи"" ( там же ).
  
   2.2. ГЕРОЙ КАК ПРЕСТУПНИК
  
   По мнению Н. Мельникова, в основу сюжета романа легли два преступления, прогремевшие в Германии весной 1931 года. Оба преступника пытались получить страховку, выдав за себя обгоревшие трупы убитых ими людей. Преступления, можно сказать, удались и были раскрыты случайно. (Мельников Н. Криминальный шедевр Владимира Владимировича и Германа Карловича // Волшебная гора. 1994. N 2. С. 151-165). См. также: Zimmer D. E. Nachworf des Verlegers // Vladimir Nabokov. Gesammelfe Werke. 3. Band. Reinbek bei Hamburg, 1993. S. 561-581
   Вяч. Курицын осуждает Германа как преступника. По его мнению, Герман идет на преступление не от большого ума. Критик сравнивает героя со слепцом и замечает, что Ардалион рисует его портрет без глаз, оставляя их "на потом": "напомню, что слепота Карловича делает его убийцей".
   Здесь же приводится цитата из рассказа "Подлец" - "Всякий пессимист человек до смешного ненаблюдательный" ( с. 217 ).
   Речь идет также о "легендарной слепоте рогатого мужа", как в "КДВ", где Драйер не замечает связи жены с Францем.
   Сам Герман не уверен в том, что является преступником, что его можно судить за убийство. "Поскольку не так-то просто понять, в какой момент прямоходящее существо обернулось человеком, когда перейдена грань, после которой софисту приходится туго" ( В.Курицын, с. 104 ).
   В разоблачении автором "Отчаяния" преступления Германа Бойд видит свою мораль. По морали Бойда, преступление содержит в себе всегда зерно изъяна - "безумные притязания" на господство над другими людьми.
   Герман считает себя гением. Между тем, по наблюдению Бойда, махинации со страховкой - одни из самых банальных преступлений. "Ослепленный блеском своего замысла, Герман не видит того, что может увидеть каждый в его мире, -- что между ним и Феликсом нет никакого сходства. Быть может, наиболее абсурдно то, что Герман непоколебимо верит в свой счастливый брак, нимало не подозревая, что жена беззастенчиво изменяет ему со своим двоюродным братом, художником Ардалионом".
   Герману свойственно сознание собственной исключительности - к которой для него "сводится весь мир". Он никак не может предполить, что Лида может кого-то полюбить больше, чем его.
   Бойд утверждает, что Герман хотел избавиться от Ардалиона, а не от Феликса. Разительным контрастом повествованию от лица Германа становится письмо Ардалиона. "После почти двухсот страниц самовосхваления Германа -- каким бы прозрачно незаслуженным оно ни было -- ошеломляет то неприкрытое и абсолютно оправданное презрение, которое испытывает к нему Ардалион, халтурщик, прихлебатель и слабовольный пьяница, до сих пор казавшийся лишь персонажем грязноватого анекдота. Несмотря на все то, что коробит в его письме, очевидно, что Ардалион испытывает к Лиде сострадание, на которое Герман не способен".
   Итак, Герман, по мнению Бойда, уверен, что он - центр вселенной. Он полагает, что гениален настолько, что может совершить идеальное убийство.
   "По мысли Набокова, преступник не замечает того, что хорошо знает истинный художник, -- между мечтами человека и отрезвляющей действительностью лежит пропасть". Цель Германа, как ее трактует Бойд, - обезпеченная жизнь с женой. Она "банальна", как и пути ее достижения, считает Бойд.
   О разоблачении героя как преступника говорил и Сартр. Валерий Черкасов в диссертации "Литературная критика о Набокове и полемика с ней в творчестве писателя" пишет, что рецензия Сартра на "Отчаяние" - очень содержательна. "очень содержательная рецензия французского философа и писателя на роман Набокова "Отчаяние"(42). Выводы Сартра во многом продолжают тему "цельности повествования" в романах Набокова, открытую Хохловым (25 4), и тему "саморефлексии" Набокова, открытую Вейдле (117). Однако, в отличие от Хохлова, Сартр не увидел пресловутой "цельности", в частности, в романе "Отчаяние"".
   Сартр верно замечает, что уже после совершения убийства Герман начинает сомневаться в своем сходстве с бродягой. "Так саморазрушается преступление", преступление, которое Герман мыслил как идеальное.
   Е.В.Егорова считает, что преступление совершено героем из корыстных побуждений. Доказательство - анаграмма "олакрез" ( зеркало ), встречающаяся в тексте. "В анаграмме прочитывается имя лидийского царя Креза, знаменитого непомерным богатством. Это намек на корыстный мотив преступления Германа" ( с. 16 ).
   Егорова пишет об игре слов в романе, которой увлекается Герман. "Так, перед первой встречей с двойником его развлекало то, что он "глядел на вывески, находил слово, таившее понятный корень, но обросшее непонятным смыслом" [C. 335]. С той же откровенностью он признается в следующем: "Мне нравилось - и до сих пор нравится - ставить слова в глупое положение, сочетать их шутовской свадьбой каламбура, <...> заставать врасплох" [C. 360]." ( с. 17 ).
   Предпринята попытка расшифровать такую игру слов - "ветер - ветеринар" и "томат - автомат". Томат, вернее томатный соус, появится после того, как Герман узнает о провале своего преступления. Его рука окажется "загажена томатовым соусом". Так автор напомнит о пролитой крови Феликса. А слово автомат развивает тему автоматизма. Как известно. германа "привлекает механистичность движений и поступков в противовес "живой жизни"" ( с. 18 ). Во французской гостинице Герман почувствует, как "все лица автоматически поворачиваются", когда он проходит рядом. Также в воображении Германа Феликс спускается мимо "автомата с шоколадом".
   Кроме того, Герман цинично забавляется "безмозглым автоматизмом покорности" Феликса. Расшифровка такова: из механической куклы может литься человеческая кровь. Каламбур предсказывает гибель Феликса.
   Говоря о мотиве ветра, исследовательница приводит такие цитаты из романа.
   1. "...ветер вырвал у меня огонь, наконец я забился в подъезд, надул ветер - какой каламбур!"
   2. Герман описывает свою мать "с веером в руке", в то время как "наливались сенокосным ветром лиловые паруса спущенных штор".
   3. Есть и "ухание ветра", "ветреная синева майского дня" [C. 336], "ветреная ночь" [C. 370].
   4. Видим, как "бушует ветер" [C. 358], "дрожат на ветру одуванчики" [C. 335], "испанский ветер" треплет в саду "цыплячий пух мимоз".
   5. Герман признается, что у него "ровным счетом" 25 почерков, и один из них "ветреный" [C. 380]
   6. Ветер усиливается в тот день, когда в газетах появляется известие о совершенном героем убийстве. Ветер тогда же "оглушает" [C. 449] его, едущего за свежими газетами. Когда же "ураганный ветер" прекратился, Германа "обдало чем-то тихим, райским".
   Самое главное высказывание героя, считает Егорова, - "ветер туманит счастье Нарцисса" [C. 341].
   Герман боится ветра, заставляющего предметы двигаться, стирающего четкие их границы, "пробуждающего природу". Советским ветер назван потому якобы, что Герман сипатизирует марксизму и коммунизму ( "великой, нужной вещи" ), мыслит двойничество ("вера в свое грядущее единообразие") философией социализма, мечтая понравиться читателям в СССР.
   В слове "ветеринар" ветер - советский, потому что слово оканчивается на "нар" - сокращение от "народный", модное в первые годы советской власти в СССР. "Герой замечает "господина в пальто, с съехавшим на бок механическим галстуком, с беременным саквояжем на коленях". "Вероятно, ветеринар" [C. 365], - уподобляясь Шерлоку Холмсу, из внешних примет герой делает вывод о профессиональной принадлежности незнакомца".
   Фрагмент рассказа о матери - "полулежала в качалкe обмахиваясь, кушала шоколад, и наливались сeнокосным вeтром лиловые паруса спущенных штор" - напоминает о панталонах, висящих на веревке, которые в романе тоже надуваются жизнью - от ветра. С ветром Герман в сложных отношениях, как и с зеркалами. Мотиву ветра в "Отчаянии" посвящены несколько исследований, о которых я пишу в этой работе.
   Еще один фрагмент - "Был продувной день, голубой, в яблоках; вeтер, дальний родственник здeшняго, летал по узким улицам". Возможно, ветер, вмешивающийся в дела Германа символизирует - через движение сил природы - присутствие деятельного и не признаваемого Германом Создателя.
   В. Ю. Лебедева в статье "Герой как "антиавтор" в романе В. Набокова "Отчаяние" утверждает, что Набоков в своем произведении отстаивает идею о примитивной сущности преступлений ( заявленную еще в "КДВ" ). Исследовательница обличает исполнителей преступлений, говоря, что их удел - "деструктивные наклонности, агрессивная посредственность". Герман является якобы "воплощением пошлости".
   Лебедева спорит с С.Семеновой, считающей, что Герман - "альтер эго" автора, - приводя слова героя о том, что он относится к "сливкам мещанства". Германа нельзя называть "альтер эго" автора, считает Лебедева, еще и потому, что он симпатизирует коммунистам, к которым Набоков "относился негативно".
   Герман, замечает Лебедева, еще и создает силлогизм, оправдывающий его преступление - с точки зрения теории эволюции - "Предположим, я убил обезьяну. Не трогают. Предположим, что это обезьяна особенно умная. Не трогают. Предположим, что это обезьяна нового вида, говорящая, голая. Не трогают. Осмотрительно поднимаясь по этим тонким ступеням, можно добраться до Лейбница или Шекспира и убить их, и никто тебя не тронет, - так как все делалось постепенно, неизвестно, когда перейдена грань, после которой софисту приходится худо" [4, III, с. 526-527]. Здесь Набоков сводит счеты с дарвинизмом, столь близким сердцу коммунистов, поставившим человека на одну планку с представителями животного мира".
   Герман антипатичен автору, он, считает Лебедева, использует ничего не подозревающего ребенка в своих целях ( просит девочку опустить письмо в ящик ) ( Еще о теме письма в романе. О Лиде сказано так - "дать ей опустить письмо равнялось томву, чтобы бросить его в реку, положась на расторопность течения и рыболовный досуг получателя" ( цит. по: В.Курицын, с. 419 )).
   Герой к тому же - убежденный атеист, автор изречения: "Если я не хозяин своей жизни, не деспот своего бытия, то никакая логика и ничьи экстазы не разубедят меня в невозможной глупости моего положения - положения раба Божьего..." Лебедева полагает, что в финале Герман предстает как раз в виде "раба Божьего", не постигшего своим умом "сложный рисунок жизни".
   Вывод: Герман выступает сознательным идейным и творческим противником Набокова. Таким образом, жанр "Отчаяния" - "роман-обличение". А прямые взгляды писателя в произведении якобы выражает художник Ардалион .
  
   О Германе как о преступнике размышляет Мастепак:
  
   Убийство для Германа становится неудавшимся актом самоутверждения и перерождения. Сменив внешность и присвоив чужое имя, он не изменил свою сущность, не обрел цельности и цели существования. Условного перемещения-превращения в другого человека не произошло, а чувство пустоты возникло вновь. Все планы, которые центральный персонаж намеревался воплотить после убийства, не были реализованы, кроме того, он впадает в состояние отчаяния.
   ( Мотив, с. 115 )
  
   Также замечено, что в романе - налицо метания личности, которая никак не может найти свою самость. "Авторская позиция же состоит в том, что выбор неморальных средств для постижения своих целей не может укрепить личности изнутри, как невозможно достижение гармонии с собой без труда, без внутренней работы".
   Герой сам факт преступления, по словам Стрельниковой, считает "жалким фарсом", где преступник - игрок манипулирует "остальными, как марионетками" (В. Ходасевич).
   Причина преступления видится исследовательнице в полной духовной деградации "поэта" и героя романа. Он предстает как морально неполноценный человек, поэтому и творческий путь Германа несовершенен.
   Итак, "убийство, совершенное Германом, становится профанацией искусства, поскольку оно отдает обыденностью, заурядностью и одновременно неоправданной жестокостью, лишаясь эстетического флера: "Он повернулся, и я выстрелил ему в спину" [Там же, с. 437]. Нравственная сторона вопроса "убить-не убить" Германом отброшена, но, уподобившись в реализации своего плана обычным убийцам, он сам интуитивно чувствует несовершенство своего творения" ( Двойничество, с. 187 ).
   Герман обращается к читателю-зрителю, тщась его убедить в том, что убийство - это игра писателя, вид искусства, зрелищный фокус, который является сюжетом его повести - "Поговорим о преступлениях, об искусстве преступления, о карточных фокусах..." Он убивает своего ненастоящего, мнимого двойника ( сходством с которым так восторгался - а о том, что это двойник мнимый писал сам Набоков - "Феликс из "Отчаяния" - это на самом деле мнимый двойник" ).
   Качества героя Стрельникова переносит на автора, утверждая, что последний является жестоким модернистом:
  
   Таким образом, убийство человека трактуется героем, да и самим автором, как источник вдохновения для творчества, когда стирается грань между этическим и эстетическим, приводящая Германа к ситуации "за чертой" нравственного, но и в этом случае он не в состоянии поставить предел своему желанию возвыситься над всеми: "Отворить окно, пожалуй, и произнести небольшую речь" [9, т. 3, с. 462]. В заключение следует отметить, что в игровой поэтике В. Набокова преобладает антигуманистическая установка модернистской эстетики, в рамках которой смерть человека не вызывает сострадания.
   ( Двойничество, с. 188 )
  
   Как видим, спектр трактовок позиции писателя в "Отчаянии" велик - от идейного гуманиста до подлинного "антигуманиста".
  
   2.3. ГЕРОЙ КАК "СУМАСШЕДШИЙ"
  
   Говоря о герое Набокова как о "сумасшедшем", следует вспомнить эпиграф к "Приглашению.." - "Как безумец считает себя Богом, так и мы верим в то, что смертны". Именно отрицание существования Бога позволяет нам рассмотреть образ Германа в контексте галереи безумцев русской литературы.
   Павел Кузнецов в статье "Утопия одиночества", опубликованной в 1992 году в "Новом мире", говорит так: "Если у молодого берлинского писателя Сирина Бог еще присутствует в стихах и рассказах, то со временем Набоков подобно выдуманному им мыслителю Делаланду, отказавшемуся обнажить голову перед смертью, откажется сделать это и перед Богом. И напишет, например, так: "к писанию прозы и стихов не имеют никакого отношения добрые человеческие чувства, или турбины, или религии, или духовные запросы, или "отзыв на современность"" ( из письма Зинаиде Шаховской )" ( с. 243 ). Поистине, "аморалист" Герман родился не случайно.
   Вина Германа - еше и в том, что он признает только личную, индивидуальную "реальность" и - отказывается принимать на веру "общую сказку". Приведем еще одну цитату из П.Кузнецова. ""Реальность, - писал Набоков, - безконечная вереница шагов, уровней понимания".. Какая может быть единая "реальность", когда, скажем, большинство людей видят, как по вечерам хозяин выводит выгуливать свою собаку, но для Набокова все иначе - это пес выводит на прогулку своего хозяина" ( с. 244 ).
   По мнению Павла Кузнецова, "отпечаток нивелирующей всеобщности" уже лежит на теме, касающейся Бога. "Я не могу, не хочу в Бога верить, - говорит герой "Отчаяния", - еще и потому, что сказка о нем - не моя, чужая, всеобщая сказка, - она пропитана неблаговонными испарениями миллионов других людских душ, повертевшихся в мире и лопнуввших".
   В романе "Пнин" есть похожий иронический выпад. Там говорится о Православной Церкви как о "благостной общине, так мало требующей от совести по сравнению с теми утешениями, которые она сулит" ( П.Кузнецов, 1992, 245 ).
   Павел Кузнецов делает вывод о том, что никакая "соборность" в мире Набокова попросту невозможна. И если А.С.Хомяков посвятил свою жизнь доказательству того, что истина недоступна отдельному человеку, а может открыться лишь соборно, в Церкви, то у Набокова речь идет о совершенно обратном. Его Бог - тот, кто "окружает так щедро человеческое одиночество", Бог, открывающий избранным восхитительную подкладку бытия, - Бог личный.
   По наблюдению Вяч. Курицына, герой "Отчаяния" не верит в религиозную картину мира потому, что "все норовят надуть". "Предъявят на небесах родственников, а это могут быть поддельные родственники, и никак не проверишь".
   Но на вытоптанном месте не построить новой стройной нравственной системы. Все эти рассуждения Германа о нелогичном устройстве мира и сомнения в существовании Бога "ведут к отрицанию нравственности" ( Л.Целкова ) - к выводу о том, что "все позволено".
   Герман забывает на время о том, что уверенность в Боге, придающая жизни смысл, гораздо привлекательнее возможности безнаказанно поступать дурно ( мысль Жана-Поля Сартра, столь не любившего "Отчаяние" ).
   Отрицание существования Бога приводит Германа к теме небытия. Герой заявляет: "Я все приму, пускай - рослый палач в цилиндре, а затем - раковинный гул вечного небытия". "Лейбниц, - пишет Борис Аверин, - здесь не назван, и все же отсылка к нему в романе содержится. Его имя появится в финале.. перед тем, как назвать Лейбница, Набоков несколькими строками выше повторит слова "раковинный гул вечного небытия". А еще чуть выше герой-атеист заявит: "Зеркала, слава Богу, в комнате нет, как нет и Бога, которого славлю"" ( с. 62 ).
   Мастепак и Полева пишут, что атеист Герман "пытается убедить себя и читателя в том, что он является сам себе господином (его имя в переводе с немецкого означает "господин человек"): "...идею Бога изобрел в утро мира талантливый шалопай"" ( с. 49 ). Конкурента себе Герман видит не в Боге, а в "природе-обманщице", одно из проявлений которой - мешающий Герману ветер. "По сути, замысел убийства двойника, названного Германом гениальным творением искусства, означает для самого персонажа попытку победить природу рукотворно. Он считает, что имеет право исправлять "недостатки, мелкие опечатки в книге природы" [21, с. 342] в своих интересах" ( там же ).
   Герман стремится перехитрить стихию, но победа его над природой - мнимая, ложная. В культурной традиции, замечают исследовательницы, мотив противоборства человека со стихией представлен в двух аспектах. В случае с положительным героем он преодолевает ветер, бурю - которые посланы для испытания его душевных сил. В случае с героем-имморалистом буря выступает как знак предупреждения или наказания за гордыню. Чравнивается "Сказка о рыбаке и рыбке" Пушкина и "Отчаяние". В финале первой на море - "черная буря". В финале второго - "безпрестанный, все сокрушающий мартовский ветер". Это наказание за нарушение границ дозволенного ( старуха захотела стать владычицей морскою, а Герман убил Феликса ).
   Вывод: мотив ветра в романе дан как знак авторского несогласия с персонажем, решившим нарушить моральные и бытийные законы. А через мотив безветрия Набоков утверждает мысль (в духе экзистенциализма) о том, что человек обладает свободой воли. Наказание для эгоцентрика неминуемо, считают исследовательницы. Оно - в сомнении в самом себе.
   Е.А. Полева в статье ЭТИКА ПОСТУПКА И ЭТИКА ПИСЬМА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" пишет, что у Германа есть комплексы, которые он проецирует на других персонажей. Герман бездарен? В этом он обвиняет Ардалиона. Герман чувствует себя недостойным любви? Под руку ему подворачивается Лида, которую герой считает недалекой, ограниченной. Ардалион рисует портрет Германа. Герман узнает себя на этом портрете, но характеризует его как "чудовищный", "розовый ужас моего лица", "подкрашенная дохлятина".
   Сознание Германа - тоже не образец для подражания. В нем происходит "замещение понятий" - неудовлетворенность собой проявляется в сопоставлении себя с другими, и Герман убежден в своих преимуществах перед Ардалионом или супругой.
   Обезбоженное сознание Германа Полева называет "нерелигиозным". И приводит слова критика Ерофеева. "Как считает В. Ерофеев, Набоков доверил Герману собственные сомнения в наличии Бога и безсмертия. По мнению исследователя, из отрицания Бога проясняется особенность набоковской этики: "...абсолютно одинокое "я" (под которым Ерофеев понимает самого Набокова и "плеяду его романных "двойников". - Е.П.) становится невольным ницшеанцем<...>, и тогда вырабатывается особый комплекс морали, в чём-то оппозиционный по отношению к предшествующей, христианской этике"".
   Однако попытка построить на шатком основании отрицания Бога собственную философскую, нравственную систему оборачивается крахом, как оборачивается крахом замысел Германа об "идеальном преступлении".
   Кроме того, образ Германа в этом отношении, считает Полева, - опровержение системы Фрейда, которого так не любил Набоков. Германа после убийства не мучает совесть, он не собирается свести счеты с жизнью, напротив, надеется на лучшее, - "А самое замечательное, что всё это может ещё продлиться, то есть не убьют, а сошлют на каторгу, и еще может случиться, что через пять лет подойду под какую-нибудь амнистию и вернусь в Берлин, и буду опять торговать шоколадом" ( с. 34 ).
   Вывод: таким образом, поведение Германа внешне иллюстрирует концепцию Фрейда, но мотивация его поступков и отсутствие раскаяния как необходимого, по Фрейду, следствия нарушения установленного в культуре закона, опровергают теорию психоанализа.
   "Объясняя свое равнодушие к религии, Герман очень по-набоковски назовет ее "всеобщей" (III, 394) сказкой, отдавая, впрочем, безусловное предпочтение "плеску многоочитых ангелов" в сравнении с "кривым зеркалом, в которое уходит, бесконечно уменьшаясь, самодовольный профессор физики" ( О.Сабурова, Автор.. )
   Герман утверждает - "Литература - это любовь к людям". В то же время, отрицая Бога, он не имеет любви к ближнему, любви к человеку как образу и подобию Божьему. На практике это воплощается в его насмешливо-презрительном отношении к жене, Орловиусу и Ардалиону. Вот фраза, которую Герман читает в книге своей жены ( она отчеркнута там ): ""Любовь к ближнему, проговорил сэр Реджинальд, не котируется на биржe современных отношений".
   Вкусы жены Герман описывает со скепсисом, свои же считает достойными подражания. "Я был для нея идеалом мужчины: умница, смeльчак. Наряднeе меня не одeвался никто, - помню, когда я сшил себe новый смокинг с огромными панталонами, она тихо всплеснула руками, в тихом изнеможении опустилась настул и тихо произнесла: "Ах, Герман..." -- это было восхищение, граничившее с какой-то райской грустью".
   Мораль романа - в том, что сумасшествие Германа приводит его от счастья к отчаянию. Вспомним слова его из главы 2 - "А я был довольно счастлив". Так же счастливы, "по-своему счастливы" и другие герои Набокова, с которыми в прозе писателя случаются различные казусы.
   На то, что ближе писателю художник Ардалион говорит лексема "набокой" в характеристике его картины - "За комнату он не платил мeсяцами или платил .. натурой, - какими-нибудь квадратными яблоками, разсыпанными по косой скатерти, или малиновой сиренью в набокой вазe с бликом". Ардалион награжден автором и приметой религиозности - в отличие от Германа - ( о дороге ) "Он говорил, что знает ее, как Отче Наш". Ардалион крестится прежде чем нырнуть, а на его груди есть нательный крест "мужицкого образца".
   На участке Ардалиона есть озеро, а это, как известно читателю из рассказа "Озеро, облако, башня" - признак близости к автору.
   Лина Целкова рассматривает историю "сумасшествия" Германа, говорит, что герой "потерял связь с миром" ( а этого делать, по ее мнению, никак нельзя ). Выделяет "симптомы", выдающие болезнь затворника, которые очевидны в отдельных действиях Германа. "Не бреется уже давно. Не смотрится в зеркало" ( подробнее о мотиве боязни зеркала у Набокова - смотри в моем исследовании "Основы сюжетосложения в прозе Набокова" ). Причем на каком-то этапе в лице Германа происходит соединение "героя "Двойника", человека, страдающего раздвоением личности, и человека из подполья ( во второй главе )".
   Называет героя "слабоумным", что как будто нивелирует значимость его высказываний о Достоевском в романе - ".. но поскольку все суждения и оценки повествователя в романе подвергаются последовательной дискредитации, то и уничижительные отзывы о Достоевском могут быть отнесены на счет его слабоумия". С добродетельным пафосом здравомыслящего человека исследовательница пишет об "убогости" Германа и "пустоте его преступного сознания". И приводит длинную цитату из Долинина, согласно которой Герман - скверный наблюдатель, преступник и хроникер из разряда "глухих слепцов с заткутыми ноздрями", игнорирующий подробности и совершающий одну ошибку за другой, и к тому же - невнимательный читатель. Он прочитывает Достоевского "на поверхностном уровне", игнорируя худ. глубину его текстов и тем самым "выдает себя", обнаруживая свое родство даже не с Раскольниковым, а с гоголевским безумцем. Так же он обнаруживает якобы сходство со Смердяковым.
   Кто такой Герман, по мнению А.Долинина? Глупец, преступник, "выродок", мстящий миру за свое собственное несовершенство. Не зря же он говорит о лакеях, которые в России играли на гитарах летними вечерами - это намек якобы на "Братьев Карамазовых" - на главу с названием "Смердяков с гитарой".
   "В романе под сомнение берется само понятие дружбы, - пишет Л.Целкова, - обнаруживается безнравственность соединения всех героев романа в любые традиционные союзы: муж и жена, брат и сестра, друзья. Видна насмешка над внешней благопристойностью, установленными рамками бытовой жизни, которые по сути оказываются циничными, лишенными какой бы то ни было опоры" ( с. 140 ).
   Автор как будто "заражается" у своего героя нравственным скептицизмом.
   Бажанова выделяет набор качеств героя, якобы свидетельствующих о его душевной болезни. "Герман страдает нервным расстройством", - считает исследовательница. Приведем здесь некоторые выделенные ей симптомы:
   1. Часто он чувствует себя "нехорошо", у него "чешется" сердце при написании исповеди, наблюдаются "признаки удушья", нарушение сна ( роман написан за неделю ), плаксивость, резкая смена настроения, ощущение страха не успеть закончить произведение.
   2. Автору сообщения кажется, что ему мешают писать ( хотя "текст" он пишет в одиночестве ). "Неоднократное упоминание памяти" якобы позволяет предположить, что тот, кто перебивает Германа, - это его память.
   3. Герман признается в "обцессиях": "Этот одинокий столб превратился для меня впоследствии в навязчивую идею.. Увидев его впервые я как бы его узнал".
   4. Герман - нарцисс, - много говорит о себе, считает себя идеальным человеком и мужем. О других людях ( жена, Орловиус, Ардалион ) он крайне невысокого мнения и не уважает их.
   5. Находит Бажанова у Германа и дисморфофобию - психическое расстройство, при котором человек уделяет большое внимание особенностям своего тела. Герман, например, считает себя идеальным.
   6. Предположено, что Герман страдает обсессивно-компульсивным расстройством, об этом якобы свидетельствует то, что он агрессивно обращается к читателю - "Я желаю во что бы то ни стало, и я этого добьюсь, убедить вас всех, заставить вас, негодяев, убедиться, .. о чем идет речь" ( Казанская наука, N12, 2018, 19 )
   Баженова в русле учения Фрейда говорит о сознательном и безсознательном у Германа. Последнее якобы "написано и озаглавлено "Отчаяние"".
   Заметим, что критики, объявлявшие набоковского героя сумасшедшим, поневоле повторили логику рассуждений полицейских из романа:
  
   .. полиция с блестящей последовательностью удивилась тому, что я думал обмануть мир, просто одев в свое платье человека, ничуть на меня не похожего. Глупость и явная пристрастность этого рассуждения уморительны. Основываясь на нем, они усомнились в моих умственных способностях.
   ( "Отчаяние" )
  
   Позже, значительно позже Набоков тоже осудил своего героя - в предисловии к английскому переводу романа (1965), назвав Германа "негодяем и психопатом". Набоков сам в предисловии к английскому переводу романа предостерегал от восприятия романа как оригинального нравоучения:
  
   "Отчаяние", подобно всем прочим мои книгам, не предлагает никакого общественного комментария, не приносит в зубах никакого назидания. Книга эта не поднимает нравственного органа человека и не указывает человечеству верный выход. В ней гораздо меньше "идей", чем в тех сочных, пошлых романах, которые так истошно превозносятся в коротком гулком проулке, где ахи и шиканье перекликаются эхом.
  
   Композиция книги - проста, сюжет - симпатичен, считает писатель. "В книге масса увлекательных разговоров, читать же последнюю сцену с Феликсом в зимнем лесу - одно удовольствие".
   Герой - "душевнобольной негодяй", как и Гумберт Гумберт.
   И далее писатель добавляет - ""Обитель дальная", куда сошедший с ума Герман в конце концов удирает, удобно расположена в Руссийоне, где за три года перед тем я начал сочинять свой шахматный роман "Защита Лужина". Мы покидаем там Германа на невозможной, предельной высоте полного краха".
   Э.Филд интепретировал роман как бред "самодовольного психопата", "отчаяние" которого преимущественно сексуального характера из-за боязни собственной гомосексуальности" ( что напоминает нам отзыв одного из персонажей "Соглядатая" о Смурове ).
   Образ Германа как рисунок сумасшедшего понимал Жан-Поль Сартр. Он возводил его происхождение к героям Достоевского. Герман, по его мнению, "в большей степени, чем на своего двойника Феликса, похож на персонажей "Подростка", "Вечного мужа", "Записок из мертвого дома" -- на всех этих изощренных и непримиримых безумцев, вечно исполненных достоинства и вечно униженных".
   Отличие в том, что Достоевский "верил" в своих героев, а Набоков - "не верит". Он якобы пользуется приемами Достоевского, хотя и осмеивает их по ходу развития повествования.
   "Отчаяние" Сартр характеризует как курьезный труд -- роман самокритики и самокритика романа. Набоков высмеивает якобы "ухищрения классического романа", но не предлагает ничего взамен ( в отличие от Жида ). "Закрывая книгу, читатель думает: "Вот уж воистину много шуму из ничего". И потом -- если Набоков выше романов, которые пишет, зачем ему тогда их писать? Так, пожалуй, скажут, что он делает это из мазохизма, что ему доставляет радость поймать себя самого за надувательством. И наконец: я охотно признаю за Набоковым полное право на трюки с классическими романными положениями -- но что он предлагает нам взамен? Подготовительную болтовню -- а когда мы уже как следует подготовлены, ничего не происходит, -- великолепные миниатюры, очаровательные портреты, литературные опыты. Где же роман?"
   Сартр, кроме того, сравнивает Набокова и его героя, находя в них общую черту - "Оторванность от почвы у Набокова, как и у Германа Карловича, абсолютна. Они не интересуются обществом -- хотя бы для того, чтобы против него взбунтоваться, -- потому что ни к какому обществу не принадлежат. Именно это в конце концов приводит Карловича[79] к его совершенному преступлению, а Набокова заставляет излагать по-английски сюжеты-пустышки".
   Андреа Питцер в книге "Тайная история Владимира Набокова" ( М., 2016 ) называет Германа "еще одним" набоковским безумцем. Но если гроссмейстер из "Защиты Лужина" безобиден, то Герман попросту "опасен". "кроме того, набоков доверил сумасшедшему герою самому поведать свою историю, показав безумие изнутри. Не первый случай для Набокова: к тому времени он закончил повесть "Соглядатай", где рассказчиком выступает свихнувшийся русский эмигрант" ( с. 169 ).
   Если послушать Андреа, то получается, что в прозе Набокова - как в стране чудес Кэрролла - одни ненормальные, свихнувшиеся и сдвинувшиеся. Итак, перед нами - "исповедь сумасшедшего", причем с неожиданным поворотом, который все ставит с ног на голову. "роман также весьма прозрачно отсылает к Достоевскому, пародируя мотив двойничества. Правда, в "Отчаянии" нет ни раскаяния в преступлении, ни явных уроков, которые можно было бы из него извлечь" ( там же ).
   О "сумасшествии" героя пишут Т.Г.Кучина и М.Ю.Третьякова так - "Между автором и его героем возникает соперничество. Проекцию автора нетрудно угадать в том русском литераторе, который живет поблизости, хвалит слог Германа и, вернее всего, украдет его вещь. Но настоящий автор смеется: он разрушает идеально симметричную, из десяти глав, повесть Германа об идеальном убийстве одиннадцатой главой, превращая ее в роман о сумасшедшем убийце" ( с. 163 ).
   Отметим, что эгоизм Германа в финале действительно приводит его почти к мании - "Я сидeл на концe улицы на скамейкe, и кругом поселяне занимались своим дeлом, т. е. притворялись, что занимаются своим дeлом, а в сущности с неистовым любопытством, в каких бы позах они ни находились, из-за плеча, {199} из подмышки, из-под колeна слeдили за мной, -- я это отлично видeл". "А ведь он ошибается", - сказали бы два персонажа с Матюхинской улицы из "ПнК".
  
   2.4. ГЕРОЙ КАК СНОВИДЕЦ
  
   Во сне Герман видит отчетливо своего двойника - именно во сне сходство с двойником становится идеальным ( а что если это всего лишь, как выражается Герман, мелкий демон-мистификатор? ) - "и вот возникал перед самым моим лицом, как будто из меня выйдя, затылок человeка, с заплечным мeшком грушей, он медленно уменьшался, он уходил, уходил, сейчас уйдет совсeм, -- но вдруг, обернувшись, он останавливался и возвращался, и лицо его становилось все яснeе, и это было мое лицо".
   Подозрения в мистификации сна тем более становятся отчетливыми, что перед сном Герман загадывает Лиде загадку - о "месте, куда мы рано или поздно попадем" ( инфернальную загадку ).
   На довольно печальную для Германа развязку романа указывают и соответствующие первой букве его имени "виселицы" - " к спортивному плацу, и там дeйствительно выстроены новыя, сложныя, гимнастическия висeлицы, которыми некому пользоваться". Развязку романа предчувствует и Ардалион, выбирая фон для нарисованного им портрета Германа - "Все это - на фасонистом фонe с намеками не то на геометрические фигуры, не то на висeлицы".
   Вот описание сна Германа, по мнению Курицына, примыкающего к набоковским "скатам". "Из темноты, навстречу мне, выставив челюсть и глядя прямо в глаза, шел Феликс. Дойдя до меня, он растворялся, и передо мной была длинная пустая дорога: издалека появлялась фигура, шел человек, стуча тростью по стволам придорожных деревьев, приближался, я всматривался, и, выставив челюсть.. он опять растворялся".
   Это мотив приближения, неминуемого оборачивающегося отдалением - как в "Даре".
   Во снах Германа оживают мотивы Достоевского, считают критики. Вот что пишет Жан-Филипп Жаккар: "В середине же "Отчаяния", т. е. в конце пятой главы, в какой-то гостинице Герман спит со своим "двойником" и видит страшный сон, переполненный мотивами из мира Достоевского ("На листьях виднелись подозрительные пятна, вроде слизи..."; 456)"
   Сны Германа анализирует Е.В.Зайцева в статье о Достоевском и "Отчаянии".
   1-ый сон. Герман идет по обыкновенному коридору, в конце которого расположена пустая, голая, выбеленная комната. Зайцева считает - идет "без цели и без смысла". Но вот в комнате появляется двойник - и жизнь Германа обретает смысл. "Герман нашел себя".
   2-ой сон. О беленькой лже-собачке, с черными глазками жучьей личинки. По структуре сон похож на сновидение Свидригайлова " с его тройным кошмаром". Это подобие собачки - знак свыше, который призывает героя отказаться от намеченного убийства, совет судьбы - "Я чувствовал себя по-детски свежим после недолгого сна, душа моя была как бы промыта, ... щедрый остаток жизни мог быть посвящен кое-чему другому, нежели мерзкой мечте". Герман действительно сбегает из номера, где ночует вместе с Феликсом. "Но только на время отступает от своего плана". Герман не прислушивается к "знаку" полностью - и не отказывается от своего намерения.
   Е.Полева сравнивает лже-собачку, явившуюся во сне Герману, с его будущей жертвой -
  
   Во сне Феликс уподобляется собачке с "глазками жучьей личинки". Собачка-личинка семантически соотносится с дружбой и верностью (собака), а также с процессами рождения (личинка). В результате метаморфоза (биологического процесса превращения личинки во взрослое существо) личинка значительно видоизменяется. Но Феликс - это лже-собачка-личинка, соответственно, она соотносится в данном контексте с врагом, предательством, предугадать её развитие невозможно. После неприятного сна Герман спонтанно решает отказаться от осуществления убийства и чувствует себя "по-детски свежим" [С. 39#]
   ( Этика, с. 36 ).
  
   Итак, Герману снится пустая комната. С.Саенко в статье "Мотивация двойничества в романе В. Набокова "Отчаяние"" интерпретирует появление пустой комнаты в символическом ключе и утверждает, что ее вид свидетельствует о "внутренней пустоте" героя.
   "...но однажды, -- замечает он, -- в незабвенный день, комната оказалась не пуста, -- там встал и пошел мне навстречу мой двойник. Тогда оправдалось все: и стремление мое к этой двери, и странные игры, и бесцельная до тех пор склонность к ненасытной, кропотливой лжи. Герман нашел себя".
   В связи со сном Германа Васильева М.А. рассуждает о специфической роли "тени" в романе. "...Он опять растворялся, дойдя до меня, или вернее войдя в меня, пройдя сквозь меня, как сквозь тень" (с. 427), -- описывает Герман видение Феликса в своем сне, тем самым недвусмысленно давая понять, что он, главный герой, -- тень другого" ( с.204 ).
   Еще одно сновидение героя, о котором пишет Васильева - ""...когда я ложился ничком, то видел под собой битые камни дороги, движущейся как конвейер, а потом выбоину, лужу, и в луже мое, исковерканное ветровой рябью, дрожащее, тусклое лицо,--и я вдруг замечал, что глаз на нем нет" ( с. 205 ). Здесь есть мотив, содержащийся в сюжете романа - в портрете Германа Ардалион не пишет глаз, оставляя их "напоследок". Это отсутствие глаз, по мнению Васильевой, свидетельствует о том, что у Германа "нет души" ( странное заявление, - ИП ). На мой взгляд, речь идет скорее о слепоте героя, его недальновидности в истории с преступлением, в котором он допустил ошибку.
   Речь идет и о повести Гоголя "Портрет", в которой как раз глаза портрета были наиболее выразительны и обладали инфернальной силой.
   По иронии судьбы, в портрете, написанном Ардалионом, вообще нет никакого сходства. Исследовательница указывает в связи с этим на мотив несовпадения как авторскую альтернативу концепции двойника. Речь идет о двух мирах:
   1. Германа. Логически выстроен. Все предусмотрено до механистичности. Здесь есть "совершенный двойник"..
   2. За пределами мировидения Германа. Враждебный Герману мир. Наполнен несовпадениями, случайностями. Двойника здесь нет.
   О категории пустоты, связанной с образом героя в "Отчаянии", которая якобы корреллирует с идеями апофатического богословия, неоплатонической концептией и "понятием пустой материи", рассуждает та же Васильева. В пустоте Германа якобы мало созидательного. "Я был совершенно пуст, как прозрачный сосуд, ожидающий неизвестного, но неизбежного" (с. 400), -- скажет Герман про себя в самом начале повествования, а в конце признает свое поражение: "...у меня наполнялась безплодным и ужасным смятением моя просторная, моя нежилая душа" (с. 509).
   Вот один из эпизодов романа - "Конан Дойль! Как чудесно ты мог завершить свое творение, когда надоели тебе твои герои! Какую возможность, какую тему ты профукал! Ведь ты мог написать еще один последний рассказ, - заключение всей шерлоковой эпопеи, эпизод, венчающий все предыдущие: убийцей в нем должен был бы оказаться <...> сам доктор Ватсон, чтобы Ватсон был бы, так сказать, виноватсон" ( цит. по: Егорова, 20 ).
   В нем есть языковая игра "ВИНО - ВАТСОН - ВИНОВАТ - СОН" ( на нее обращает внимание Егорова ). В ней герой испытывает желание свалить свою вину в преступлении, им совершенном, на "сон". Ему не хочется признавать себя виновным и нести ответственность за содеянное. В финале романа, по выражению Набокова, "то, что принимал за сон - легкий и безответствнный - начинает вдруг остывать явью". За выдуманный Германом сюжет повести его ждет не награда ( в виде признания читателей ), а действительное наказание.
   Т.Г.Кучина и М.Ю.Третьякова в своей статье "Сюжетно.." отмечают, что сны Германа являются пророчествами - намеками. После первой встречи с Феликосом ему снится человек, стучащий палкой о стволы деревьев ( так может делать слепой, боящийся потерять дорогу, отмечают авторы статьи ) - кроме того, на искаженном лице отсутсвуют глаза - " все это предзнаменования визуальной аберрации, произошедшей с Германом и ведущей его к неминуемому краху".
   Кроме того, трактуется сон о лже-собачке. Она интерпретируется как "двойник" самого Германа. Это он сам, а не собачка ( якобы ) - "гротескная гнусная мимикрия".
   Сновидение Германа - голая, заново выбеленная комната - оно "так ужасно, что невозможно было выдержать". Борис Аверин сравнивает этот сон со сном Андрея Болконского - та же "пустая комната и дверь, за которой скрыто нечто невообразимо страшное" ( с. 297 ).
   Другой претекст сна Германа - фраза Свидригайлова, определяющего вечную жизнь как "баньку с пауками" - "Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам - пауки, вот и вся вечность" ( с. 298 ).
   Замечено, что Набоков поднимает здесь вопрос о трансцендентном - однако не нуждается в "подписи к картинке", как Тольстой и Достоевский. Для Набокова "подсказка заключена в самой картинке".
   Вот что пишет А.В.Млечко по поводу одного из снов Германа:
  
   Чаемое Германом (и, если внимательно прочесть роман, ощущаемое именно как галлюцинаторное, навязчивое, болезненное) сходство с Феликсом грезится рассказчику в преследующих его кошмарах, где он не может различить смотрящие на него из кривых отражений чудовищные лица
   ( Отчаяние, с. 62 ).
  
   "Отражения, повторения, маски" (III, 421) являются основой и действительных германовских снов, с их двойниками и лжесобачками, которые, повторяя и незаметно перетекая в явь, составляют с ней единое целое. Недаром в самом конце романа Герману кажется, что "все это -- лжебытие, дурной сон, и я сейчас проснусь где-нибудь -- на травке под Прагой" (III, 462), т. е. там, где в первой главе романа, и именно "на чахлой траве" за Прагой, Герман впервые увидел своего спящего двойника", - пишет О.Сабурова ( Автор.. )
   Пространство сновидений, как известно, - это мир подчас обманный, недостоверный. Логика этого пространства переносится Германом и на действительный мир, и на мир религиозных представлений, что замечает И.Саморукова, написав: "Рай видится Герману подделкой, а вернее проделкой, "демона-мистификатора", где вместо родных душ - лишь "гнусный фокус" - белые холодные собачки" ( Архетип.. ).
   Статус сновидения имеет и сюжет, выдуманный Германом - о двух двойниках - Игреке Иксовиче и Дике: "Покамeст я это писал, мнe казалось, что выходит очень умно и ловко, -- так иногда бывает со снами, -- во снe великолeпно, с блеском, говоришь, -- а проснешься, вспоминаешь: вялая чепуха".
   Этот сюжет еще раз подтверждает то, что двойник появляется в романе в логике сновидения. Это тема иррационального, обманного, что вторгается в жизнь Германа.
   И на преступление Герман идет словно бы во сне. Во всяком случае, в день его последней встречи с Феликсом появляются такие размышления - "..вспоминал какой-то спор, бывший у меня когда-то с кeм-то на какой-то станции, о том, можно ли видeть солнце во снe".
   После убийства герой словно действует по логике сна, иррационально. Он не сдерживается и кричит на постояльцев гостиницы, осуждающих убийство. Он лихорадочно ищет в газете нужную статью, не замечая, что взял не ту газету: "Я вскочил и с невeроятным грохотом ее захлопнул. Вытащил из-под кровати газету, - но уже не мог найти в ней то, что читал только-что. Я ее просмотрeл всю: ничего! Неужели мнe приснилось? Я сызнова начал ее просматривать, -- это было как в кошмарe, -- теряется, и нельзя найти, и нeт тeх природных законов, которые вносят нeкоторую логику в поиски, -- а все безобразно и безсмысленно произвольно. Нeт, ничего в газетe не было. Ни слова. Должно-быть я был страшно возбужден и безтолков, ибо только через нeсколько секунд замeтил, что газета старая, нeмецкая, а не парижская, которую только-что держал".
   Снятся ему и настоящие сны - "Мнe приснилось, что послe долгих, непоказанных во снe, подразумeваемых розысков, я нашел наконец скрывавшуюся от меня Лиду, которая спокойно сказала мнe, что все хорошо, наслeдство она получила и выходит замуж за другого, ибо меня нeт". Даже в этом сне, с его искаженной логикой, герой не достигает счастья со своей женой ( о котором мечтал ).
  
   2.5. ГЕРОЙ КАК НЕНАДЕЖНЫЙ РАССКАЗЧИК
  
   Вот как определяет фигуру ненадежного повествователя "Википедия" - "Ненадёжный повествователь -- герой-повествователь, сообщающий заведомо недостоверную информацию. При этом происходит нарушение негласного договора между автором и читателем, согласно которому события должны описываться достоверно".
   По замечанию Джеймса Фрея ("Как написать гениальный роман"), любой автор, приступая к сочинению нового произведения, заключает с читателем негласный договор, что события будут развиваться последовательно, а рассказчик -- "играть по правилам". Однако в некоторых случаях возможны отступления от принятых в литературе стандартов. В качестве примера Фрей приводит ситуацию, когда герой-повествователь, действующий в фантастическом произведении, делится своими впечатлениями о встрече с немыслимой красавицей. Позже выясняется, что речь идёт о ящерице.
   Образец Н.П. - Поприщин из гоглевской повести "Записки сумасшедшего". Также в качестве примера "Википедия" приводит повествователей романа Ю.Олеши "Зависть" и Леонида Добычина "Город Эн". "Его текст должен, таким образом, читаться заново как недостаточно резко наведённый на действительность" ( "Википедия" ).
   Среди хрестоматийных ненадёжных повествователей отмечаются персонажи произведений Владимира Набокова: Смуров из повести "Соглядатай", Герман Карлович из романа "Отчаяние".
   В статье "Присутствие в интерьере как приём характеристики персонажа в романе В. Набокова "Отчаяние"" Мастепак Т.Г. утверждает, что повествование в романе - "недостоверное". Оно представляет собой отражение сознания Германа, который уверяет читателя в том, что он гениален. Он описывает себя как "умница, смельчак", ему "не чужда склонность к богеме".
   О том, что Герман - ненадежный рассказчик пишет и А.Люксембург: "Герман, ожидающий появления полиции, берется сочинять текст, который должен позволить ему оправдаться перед потомками. Однако он лжив и непоследователен, сам не понимает того, что берется анализировать, и совершенно превратно трактует все факты, которые затрагивает в собственном тексте. Например, Герман убежден, что жена Лида души в нем не чает, хотя читателю очевидны все обстоятельства ее пошлого адюльтера с кузеном, художником Ардалионом."
   Об этом же говорит и увлеченная идеями Фрейда Е.А.Бажанова. Его откровения, по словам исследовательницы, не могут служить источником достоверной информации. Причем поданная Германом информация местами противоречива. Например, герой рассказывает, что предложил Феликсу взглянуть в зеркало в первую их встречу, а затем говорит, что не пользуется зеркалами. "Предлагая читателю поверить повествованию Германа, В.Набоков гиперболизирует диагнозы повествователя, высмеивая при этом метод нелюбимого им самим доктора З.Фрейда" ( Бажанова, 2018, 20 ). Речь идет и о "постмодернистской игре" с читателем.
   И.С.Беляева в статье "Победа автора над рассказчиком: "Отчаяние" В.Набокова как "насквозь пародийный роман"" говорит о борьбе писателя со своим героем в романе, предлагает оценить противостояние рассказчика и имплицитного автора в нем.
   Герман аттестует своей произведение как повесть, Набоков - как роман. И это будто бы не единственное различие позиций автора и его героя. Исследовательница находит в "Отчаянии" целых два повествовательных уровня, между которыми якобы происходит борьба, заканчивающаяся победой автора. Герман назван принципиально ненадежным повествователем. Его эстетическая установка - почему-то прямо противоположной эстетическим воззрения самого Набокова - как человека и писателя. Набоков якобы "удваивает" текст романа ( каким образом? - ИП ), повторяет слова оригинала, но ИЗМЕНЯЕТ ИНТОНАЦИЮ ( ?? - ИП ), ПЕРЕНОСИТ ВНИМАНИЕ НА ДРУГИЕ ДЕТАЛИ ( ? ), высмеивает, пародирует смысл текста Германа. Он якобы отвергает писательскую установку Германа и развенчивает его как художника.
   Пространство, на котором действует автор ( Набоков ) - это якобы 11-ая глава, глава, которая написана Германом, хотя и не предусматривалась им ( он намеревался написать повесть из десяти глав и завершить ее счастливым эпилогом ). Она, эта глава, написана после того, как прочитав повесть, Герман обнаружил в ней "ошибку". Исследовательница предлагает нам "сосредоточиться" на этой главе. Что ж, попробуем проследить движение ее мысли.
   По словам Беляевой, фактически вместо повести Герман пишет дневник ( что соответсвут скорее планам Набокова, чем его самого ). Налицо его признаки - повествование от 1-го лица, свобода в выражении мыслей и чувств автора дневника, и предельная субъективность. Герман отказывается от названия "Записки.." По мнению исследовательницы, это намек на гоголевские "Записки сумасшедшего", пародирующие жанр дневника ( и в которых между рассказчиком и автором имеется определенная дистанция, так же, как в "Отчаянии" ).
   В 11-ой главе меняется композиция повествования. Начинается она с горького признания - "Я на новом месте: приключилась беда". Всю повесть события развивались по сценарию Германа, но в 11-ой главе он безсилен контролировать ход развития событий. Набоков, по мысли И.С.Беляевой, выступает "хозяином" главы, которая создается Германом в форме дневника. Исследовательница находит отличие 11-ой главы от остального текста: благодаря форме дневника ( личной, интимной ) акцент в повествовании еще более смещается на фигуру Германа. Набоков "продолжает завершать свой роман". Для него дневник Германа - событие "литературно-художественное". Эта 11-ая глава якобы полностью принадлежит Набокову, является для него "своей". Эта единственная глава как будто отражает в кривом зеркале всю повесть, изменяет отношение читателя к идеям, которые провозглашал герой - удвоения и симметрии.
   В 11-ой главе автор ( Набоков ) якобы торжествует и насмехается над своим героем ( неужели вот так примитивно? стоит ли для этого писать роман? - ИП ). Эпизоды этой главы "пародийно искажают" ( и в этом исследовательница также видит происки автора ) детали повести Германа.
   И.С.Беляева в статье "Победа автора над рассказчиком" обращает внимание на мотив ветра в романе, который задувает еще в первой главе и усиливается к десятой - до ураганного. Ветер, по мнению автора статьи, - это проявление "имплицитного автора", который якобы таким образом показывает себя рассказчику. Замысловатая трактовка! Замечается кстати, что в 11-ой главе ветер стихает. Автор одерживает якобы окончательную победу над рассказчиком и ветру уже незачем дуть ( Т.Г.Мастепак и Е.А.Полева говорят в своей статье о мотиве ветра (бури) в "Отчаянии", что в центре повествования романа стоит фигура "недостоверного персонажа", чье слово отражает субъективный взгляд. Этот персонаж далеко отстоит ( якобы ) от автора - носителя концепции произведения ).
   Вставной эпизод из главы 11 "отражает" два эпизода - близнеца из второй и девятой глав. "Это две поездки Германа на место преступления: летняя поездка в компании Лиды и мартовская поездка с Феликсом, которого Герман привозит туда, чтобы убить". Ардалион оставляет на месте преступления бутылку водки, а Герман - палку.
   Беляева считает роман "насквозь пародийным". В 11-ой главе автор якобы пародирует Германа, передразнивает рассказчика. Таким образом между автором и рассказчиком утверждается некая дистанция. Она - в несоответствии между точками зрения повествовательных инстанций ( ? - ИП ) и в композиционном решении романа, в 11-ой главе которого отражаются и удваиваются главные события повести Германа.
  
  
   Жан-Филипп Жаккар пишет о мотиве обмана в романе и замечает, что не зря последняя глава его завершается 1 апреля - в "день дурака".
  
   Не случайно момент встречи фабульного времени с временем повествовательным датируется первым апреля. Стало быть, шутка, и не первая в истории литературы[113] -- от даты рождения Гоголя и рассказчика "Истории Села Горюхина" Пушкина до даты самоубийства Чулкатурина из "Дневника <!> лишнего человека" И. С. Тургенева и превращения "Портрета художника в юности" именно в дневник в последней части романа Д. Джойса; не говоря уже, в рамках творчества самого Набокова, о "первоапрельской" комнате Альферова в "Машеньке" (номера в берлинском пансионе -- "листочки, вырванные из старого календаря"[114]) и о первом предложении "Дара", где дата дана таким образом: "в исходе четвертого часа, первого апреля 192...", на что рассказчик объясняет: "только русские авторы -- в силу оригинальной честности <!> нашей литературы -- не договаривают единиц"[115]! Таким образом, все, что мы только что прочитали, -- шутка, "выдуманная история" (398, 484), великий обман художественного повествования.
   ( "Буквы на снегу, или Встреча" ).
  
   Утверждается, что Герман - не только хозяин фабулы романа, но и кукла в руках Набокова ( которому принадлежит такое высказывание: "В этом приватном мире я совершеннейший диктатор, и за его истинность и прочность отвечаю я один" ).
   Герман управляет, правда, персонажами романа ( например, Феликсом ), хотя и довольно неудачно. Воля рассказчика превращает Феликса тоже в куклу. Герман в романе удивляется, как Феликс послушен, как он "слушается" его, как он податлив ( сравнение с истуканом ). Герман не способен выстроить образ своего двойника. И это якобы объясняет его нелюбовь к зеркалам.
   Обман пронизывает роман, присутствует везде. Например, цель Германа - обмануть страховую компанию. Для этого он, как пишет Жан-Филипп Жаккар, врет постоянно - жене, Орловиусу, Феликсу, отчасти себе. Даже процесс написания повести Германа связан, как утверждает критик, с обманом. Он приводит в пример пассаж о матери Германа. Сначала Герман утверждает, что она "княжеского рода", а затем объявляет: "Маленькое отступление: насчет матери я соврал. По-настоящему она была дочь мелкого мещанина -- простая, грубая женщина в грязной кацавейке. Я мог бы, конечно, похерить выдуманную историю с веером, но я нарочно оставляю ее, как образец одной из главных моих черт: легкой, вдохновенной лживости." Итак, читатель такому рассказчику вряд ли уже будет полностью доверять ( подумает - не соврет ли он и в другом? ), чего, видимо, и добивается Набоков.
   Вывод: Герман врет не только как герой, но и как рассказчик романа. Речь идет об "обнажении приема": показано, как автор манипулирует своими персонажами. Манипуляция эта начинается с биографии.
   А вот что пишет Голынко-Вольфсон: "Модернистский космик и клоун, Герман -- предтеча Гумберта, и к нему вполне можно отнести едкие слова, сказанные Долининым о "ненадежном рассказчике" (unreliable narrator) "Лолиты": "Оно (воображение Г. Г.) ориентировано на стереотипы идентификации, на поиск грубых аналогов, нетождественность целого..."
   С.И.Крашенинников в статье "Зеркальная символика.." пишет о том, что необходимо разграничивать Набокова и "недостоверного рассказчика-демиурга". Хотя декларации Германа, например, о памяти, кажутся сходными с авторской эстетикой. Главное отличие позиций автора и героя в том, что Герман видит в убийстве творческий акт, " законченное художественное произведение, что претит подлинному творцу "Отчаяния", поскольку "гений и злодейство несовместны"" ( с. 22 ).
   Борис Аверин в книге "Дар Мнемозины" ( СПб, 2016 ) утверждает, что "Отчаяние" - это пространство кривого зеркала, в котором его содержание оказывается мнимым, а подлинное событие, которое лежит в основе сюжета, якобы так и остается не рассказанным. Читатель может лишь догадываться о том, что произошло в действительности. Аверин, со своей стороны, предполагает, что главным в замысле Германа было намерение "погубить" Ардалиона. "Герману важно, чтобы к моменту преступления Ардалион был отправлен в Италию. Место преступления - участок земли, купленный Ардалионом.. На имя Ардалиона должна отправить письмо жена Германа после того, как преступление совершиться" ( с. 18 ). Предполагает исследователь, что окончательная разгадка невозможна - читатель никогда доподлинно не узнает, о чем Герман умалчивает и "какая именно ложь" содержится в его рассказе. Очевидно лишь, что рассказ Германа искажает случившееся.
   Вот и Вяч.Курицын пишет о том, что герой - ненадежный рассказчик. "Много там подозрительного, но, думаю, 99% первочитателей удивлены, когда в конце выясняется, что рассказчик заблуждался в главном: он совершенно не похож на своего якобы двойника" ( Набоков без Лолиты, 2013, с. 240 ).
   О том, что слова Германа нужно воспринимать критически, не доверять им слепо, читатель догадывается уже после пассажа о Боге и о его якобы "небытии", которое Герман тщится доказать.
  
   2.6. ГЕРОЙ КАК ПИСАТЕЛЬ
  
   В романе "Отчаяние" происходит тематизация писательского творчества. Талант Германа поставлен на службу его преступному замыслу, но тем не менее -- это несомненный писательский талант, который Набоков снабдил своей звукописью, своими убеждениями, своими писательскими приемами.
   Набоков передает Герману часть своего писательского дара. В чем его особенность, спросите вы? Отвечает Павел Кузнецов: "Дар Набокова во многом схож с даром Фунеса: он видел прежде всего безконечное многообразие единичного, десятки и сотни деталей, восхитительных именно своей неповторимостью" ( Утопия одиночества, с. 244 ). В этом исследователь видит явный конфликт писателя с эпохой.
   В романе "Отчаяние" есть такой афоризм - "Художник видит именно разницу. Сходство видит профан". Актуализация темы художества в связи с сюжетом романа не случайна. В этом афоризме Павел Кузнецов видит набоковское "кредо", которое варьируется не один раз в его других произведениях.
   Герман чем-то похож на другого писателя - Федора Годунова-Чердынцева из "Дара". Тот предается вдохновению, лежа в постели. Герман же прячется в кровати "с рукописью, которая должна подтвердить безупречность его преступления и обезпечить, таким образом, его безопасность" ( В.Курицын, Набоков без Лолиты, с. 58 ).
   Не раз и пространно исследователи говорили о том, что герой романа Вл.Набокова - писатель, сочинитель, человек, для которого творчество и жизнь неразделимы. Часто утверждалось, что герой Набокова, больше того, - автор - эгоист, который собственное сочинение ставит превыше "реального" мира ( как Герман "Отчаяния" ). По словам В.Вейдле, "в новой своей повести ("Соглядатай" - И.П.), как в "Защите Лужина", автор интересуется одним: фактом собственного творчества" ( цит. по М.Табак ). Герою придано увлечение писателя, говорившего - "Мои пристрастия--самые сильные из известных человеку: сочинительство и ловля бабочек" ( Набоков о Н. 150 ).
  
   В "Отчаянии" эпиграф к седьмой главе звучит так: "Литература - это любовь к людям". Причем это эпиграф не столько к седьмой главе, а "так вообще". Причем к любви к человечеству Герман изначально не склонен, литература помогает ему восполнить этот пробел.
   К читателю герой обращается так: "Читатель! Брудер!" Между тем - как к живым людям, встретившимся в его жизни - такого панибратского, доверительного отношения не наблюдается. Само слово "брат" почти не употребляется в романе.
   - У моей тетки был сын, - рассказывает, например, Феликс, - который паясничал на ярмарках.. пьяница и развратник.. пока, слава Богу, не разбился.. грохнувшись с качелей.
   "Оно, может, и слава Богу, что развратник разбился, - отмечает Курицын, - но ведь сын тетки - это двоюродный брат, почему его так не назвать?".
   Нет, брат - это только читатель. То есть адресат литературных изысков Германа, к которым последний относится с нежностью.
   В.Курицын пишет, что есть в романе намек на то, что супруга Германа состоит в связи с Ардалионом. Но сам Герман, как ясно из его произведения, этого не понимает. Он "простодушно" рассказывает читателю о том, что обнаружил свою жену полуодетой на постели Ардалиона ( вот она - невнимательность к деталям, из которых можно сделать выводы ). При этом сам Ардалион собирает разбросанную по комнате одежду. Однако Герман так остается в неведении относительно смысла этого зрелища.
   В конце романа Герман перечитывает свой "текст". "Перечитывание - волшебное в сиринском мире слово - могло открыть ему глаза, он мог обратить внимание на жену без платья.. Но в своей повести он обнаруживает куда более важную вещь: забытую в пожертвованном следствию автомобиле трость убитого. В памяти у него она не сохранилась, и вот, обнаружив ее в собственном тексте, Герман понимает, что совершил роковой промах. Трость эта поможет определить личность жертвы, по документам которой убийца как раз живет" ( с. 92 ).
   Тема писательства, как отмечает Курицын, волновала и самого Набокова в 1930-е годы. Вот рассказчик "Отчаяния" говорит о том, что не может "догнать" свой текст:
   - Он воет, он ускоряет ход, он сейчас уйдет за угол, непоправимо, - могучий автобус моего рассказа.. Я все еще бегу.
   Герман, впрочем, писатель со своими недостатками. Например, он ненаблюдателен ( как всякий пессимист ). Вот один пример ненаблюдательности Германа как писателя - его приводит В.Курицын. Герман удивлен, увидев картину своего "сексуального сменщика" Ардалиона -- натюрморт, трубка и две розы - там, где ее вроде бы не должно быть. "Позже выяснится, что это другая картина. У Ардалиона нарисованы два больших персика и стеклянная пепельница" ( с. 136 ).
   При этом изображенные на картине предметы "радостно отзываются на венский свист" ( Фрейд ), считает исследователь.
   Любовь к читателю - по Набокову, это еще и любовь к самому себе. Как говаривал Кончеев из "Дара", "настоящему писателю должно наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, - который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени".
   Такая же мысль есть в предисловии Набокова к английскому переводу "Отчаяния", где говорится о том, что любовь писателя к гипотетическому себе же старому - "это самая похвальная форма честолюбия, пусть юношеские потуги и вызовут у маститого старика лишь раздраженную гримасу".
   Герман мечтает о читателе, похожем на него, равном ему. Об этом, думается, мечтал и автор "Отчаяния".
   В связи с мотивом чтения актуализируется сюжет с брошенным чужой рукой в почтовый ящик письмом. Об этом пишет и Вяч. Курицын - "Вот девочка бросила письмо Германа в почтовый ящик, и мне кажется, Сирин имел в виду совершенно конкретный ящик. Ничем не примечательный, но именно этот, с угла такой-то платц" ( с. 284 ). В рассказе "Соглядатай" герой берется бросить письмо в ящик, а сам выкрадывает его и тайно ЧИТАЕТ. Процесс чтения тематизируется здесь, как любят говорить литературоведы. В письме содержатся драгоценные сведения о герое рассказа ли, романа.
   План Германа - план, придуманный писателем. Хотя Курицын и называет его "шоколадным коммерсантом". Однако такую стройную СЮЖЕТНУЮ схему убийства мог придумать только человек незаурядный ( например, писатель ). "Застраховаться и подложить следствию широкоформатную неопровержимую свинью. Известно, что трюки со страховками редко выгорают, но здесь-то все расчислено большим художником. Налицо четкий труп ( переодетый двойник ), налицо убийство.. Мысль вылизана, через какое дупло держать связь, где бросить машину, через какой лес на какую уплыть тихой сапой станцию" ( с. 295 ).
   Но здесь же замечает Курицын, что ладные планы - не работают у Набокова. Жизнь их опровергает - потому что неизмеримо глубже, а подлинные ее планы - потусторонние, "склеиваются на небесах".
   Герману нравится ставить слова в забавные положения, сочетать их шутовской свадьбой каламбура. "Что делает советский ветер в слове ветеринар? Откуда томат в автомате? Как из зубра сделать арбуз?"
   Любовь к каламбурам - признак не самого искусного писателя. Так в "Приглашении на казнь" шурин-остряк предлагал прочесть слово "ропот" наоборот. Понятно, что писателем он об этого не стал. Как и мсье Пьер с его скабрезными анекдотами.
   При этом сам Герман не расшифровывает даже словесную загадку своей жены Лиды:
   - Мое первое - большая и неприятная группа людей, мое второе - зверь по-французски, а мое целое - такой маляр.
   ( ОРДА - ЛИОН ).
   Лида как будто произносит имя своего любовника ( Ардалиона ) - "маляра". "Герман не соображает, что его жена лежит на кровати "маляра" Ардалиона после сеанса любви". "Сцена эта набита намеками на свое истинное содержание. Ардалион, скажем, ковыряется в трубке и просыпает золу на пол, а малярский балахон оказывается у него напялен прямо на кальсоны. Это все подсказки читателю, поверх головы Германа" ( с. 314 ).
   Герман и Набоков - писатели. Это обстоятельство сближает героя с его автором. В тексте "Отчаяния" есть прозрачный намек на авторство Набокова. Герману предлагают принять салипирин ( лекарство от головной боли ). В названии лекарства, которое предлагает Лида супругу, зашифровано ( если дважды прочесть "с" ) - "Писал Сирин". Вяч.Курицын, впрочем, замечает, что название лекарства непридуманное - оно есть во всех фармацевтических справочниках.
   "Герман, - пишет Лина Целкова, - человек неглубокий, достаточно примитивный в желаниях, неблагородный, но владеющий литературным даром ( здесь же возникает вопрос - а может ли примитивный человек быть литературно одарен в принципе? - ИП ). Набоков.. озабочен жизненным правдоподобием. Его герой пишет длинные школьные сочинения, рассказы, ведет дневник, пишет "отчет" о преступлении. Читатель должен понять, что перед ним писатель-неудачник и самолюбивый графоман" ( с. 141 ). Последнее утверждение также спорно. Незачем выставлять на суд читателя произведение "самолюбивого графомана" - только для того, чтобы читатель осудил героя. Не осуждения, а понимания героя добивается Набоков от своего читателя.
   Е.А.Бажанова в статье "Особенности повествовательного дискурса в романе В.Набокова "Отчаяние"" утверждает, что роман представляет собой сложную систему, в центре которой - информационный поток, идущий от лица героя. Эту информацию и необходимо изучить исследователю романа.
   Какую "информацию" ( в терминах Бажановой ) передает Герман читателю? Это сведения о гениальном замысле, тщательной подготовке к убийству, совершении оного и неудачном его результате. Герман пытается сделать из читателя зрителя - подобно зрителю циркового представления. Первую порцию информации о двойнике Герман дает постепенно, растягивая удовольствие, пытаясь воссоздать антураж циркового представления:
  
   Оркестр, играй туш! Или лучше: дробь барабана, как при задыхающемся акробатическом трюке!
  
   Это похоже на театральную постановку, замечает Бажанова, больше, чем на "передачу информации".
   Вейдле в рецензии на "Отчаяние" утверждал, что тема романа - не отчаяние корыстного убийцы, а отчаяние творца, "неспособного поверить в предмет своего творчества". Именно это "отчаяние", по мысли критика, является основным предметом и других произведений Набокова-Сирина. "И оно же дает ему в русской то место, которое кроме него некому занять. Об этом можно и следовало бы сказать еще гораздо больше, сопоставить с концом "Отчаяния" смерть Пильграма и прыжок Лужина в разбитое окно".
   Вейдле в рецензии в берлинском "Круге" писал также, что "тема творчества Сирина - само творчество". В.Ходасевич утверждал, что тема творческой личности у Набокова присутствует везде и что, как фокусник, писатель показывает свои приемы, "показывает лабораторию своих чудес": "...одна из главных задач его, -- пишет поэт, -- именно показать, как живут и работают приемы". И дальше: "Жизнь художника и жизнь приема в сознании художника -- вот тема Сирина".
   Герман рассказывает: "твердо написал на первой странице слово "Отчаяние", -- лучшего заглавия не сыскать".
   Речь идет, по мнению Жаккара, об отчаянии перед неудавшейся манипуляцией, отчаянии творца перед неудавшимся творением, "будь то преступление или произведение искусства".
   Жаккар сравнивает Раскольникова и Германа - "оба пишут, и пишут первое в жизни произведение. Разница в том, что Раскольников пишет до преступления, тогда как Герман пишет после; Раскольников пишет статью, Герман -- роман; статья становится судебным доказательством, роман -- эстетическим самооправданием". Однако есть и отличие от Раскольникова: Герман не чувствует раскаяния, только отчаяние ( слово, заимствованное из реплики Порфирия Петровича - "Статья ваша нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная и неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная статья-с, да это хорошо-с".
   М.А. Васильева в статье КТО ТАКОЙ ГЕРМАН КАРЛОВИЧ? К ВОПРОСУ О ФЕНОМЕНОЛОГИИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ РОМАНА В. В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" замечала, что многие критики увидели в фигуре Германа образ, отражающий мысль самого Набокова о писателе как таковом. Так, Ходасевич заметил, что "...в "Соглядатае" намечена уже тема, ставшая центральной в "Отчаянии", одном из лучших романов Сирина. Тут показаны страдания художника подлинного, строгого к себе" ( с. 199 ).
   Васильева пишет об эффекте "текста в тексте" или "текста-матрешки", который выделил еще С.Давыдов. Голос Набокова и голос Германа трудно отделить друг от друга. И выявить, когда в "Отчаянии" совершается переход между переживаниями Германа-писателя и Германа-преступника "практически невозможно". Герой интерпретирует преступление как акт творчества - "...хотя в душе-то я не сомневался, что мое произведение мне удалось в совершенстве, т. е. что в черно-белом лесу лежит мертвец, в совершенстве на меня похожий, -- я, гениальный новичок, еще не вкусивший славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к себе, мучительно жаждал, чтобы скорее это мое произведение, законченное и подписанное девятого марта в глухом лесу, было оценено людьми, чтобы обман -- а всякое произведение искусства обман -- удался" ( там же ).
   Васильева утверждает, что сюжет, придуманный Германом - неоригинален, вторичен. Он позаимствован из газетной хроники тех лет -
  
   Сценарий одного из таких громких убийств ради страховых денег, воплощенный неким Эрихом Куртом Тецнером, попал не только в криминальную хронику берлинского "Руля" под символичным заголовком "Убийство в автомобиле", но и на страницы романа: "Был, например, такой, который сжег свой автомобиль с чужим трупом, мудро отрезав ему ступни, так как он оказался не по мерке владельца" (с. 516), -- замечает Герман, в точности описывая историю Тецнера. Таким образом, реальное убийство из газетной хроники выполняет в "Отчаянии" роль не только архетипа сюжета, но и цитаты, что не случайно.
   ( с. 200 )
  
   Герой воспроизводит ЧУЖОЙ, провальный сценарий, ведет себя как имитатор. А детектив превращается в "пародию" на самого себя.
   "Писательские потуги" Германа ( так окрестила М.А.Васильева его произведение ) иссякают якобы в последней главе, где Герман обращается к жанру "худосочного дневника" ( столь любимому Жан-Полем Сартром ). Герман-писатель якобы терпит фиаско ( зачем же тогда было представлять его произведение публике? Только ради нравоучения? ), которое сродни провалу "оригинального" преступления. Герман - отмечено здесь же - понимает творческий процесс как высшую форму подлога. Приводится цитата: "Всегда была у меня эта страстишка. В детстве я сочинял стихи и длинные истории. ... Дня не проходило, чтобы я не налгал. Лгал я с упоением, самозабвенно, наслаждаясь той новой жизненной гармонией, которую создавал".
   Еще одно свойство Германа, мимо которого не может пройти Васильева, - его виртуозное владение арсеналом литературных приемов. Он начитан и вполне разбирается в том, как литературное произведение "сделано". Он может "запросто может сымитировать зачин главы и тут же его отменить, жонглирует именами Паскаля, Тургенева, Уоллеса, Свифта, Достоевского, прячет отсылки к Пушкину,16 весьма искусно кроит повесть по лучшим лекалам".
   Образ Германа напоминает исследовательнице фигуру литературного ремесленника, который может еще сконструировать образцовое произведение, но мысль которого не обретает в этом произведении желаемой "развязки".
   Герман -- "художник подлинный", считал В.Ходасевич. М.Васильева считает, что критик ошибается. В романе, считает она, ход событий диктует АВТОРСКАЯ ВОЛЯ, а не воля героя, "именно по воле автора зеркальное "творчество" двойника неотвратимо разбивается о реальность". И еще: "В романе о двойнике Набоков сам берет на себя роль Клио: смеется над героем, диктует непредвиденный для него ход событий, упраздняет просчитанные героем схемы и клише".
   Герман как художник, как творец - полная противополножность Набокову, считает Брайен Бойд.
  
   "Я" -- это ключевое слово романа. Заставляя Германа считать свои преступления произведениями искусства, а себя -- превосходным художником, Набоков изобличает его идеи как отрицание всего, что сам он понимал под искусством.
   ( "Русские годы" )
  
   Герман - антипод истинного художника, утверждает Бойд. Самолюбие его раздуто, он пренебрежителен к другим людям, а благоговеет лишь перед самим собой. Жена Лида - "глупая, но симпатичная", как характеризует ее сам Герман. Да и другие второстепенные персонажи выписаны с пренебрежением. "Всех их он порочит и за глаза ("осел", "балда"), и в глаза ("болван", "дурак")." "Он не пытается заглянуть в сознание Феликса, а просто-напросто игнорирует его".
   Германа и Набокова как писателей противопоставляет М.А.Васильева: "Одаренный "повышенной приметливостью" герой романа и вправду смог обвести вокруг пальца даже искушенного читателя. Его повесть, написанная по неким литературным правилам и образцам и "всеми двадцатью пятью почерками" [6, с. 445], не лишена остроумия, да и сам Герман в творческом запале признает: "...как я здорово пишу" [6, с. 473]. Между тем его приметливость имеет мало общего с художественной наблюдательностью самого автора" ( Между.. с. 54 ).
   В сознании героя апогей творчества - это преступление, убийство, притом довольно изощренное. Если у Набокова вещь наследует ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ - как пишет он в докладе "Человек и вещи": "...во всякой другой вещи я чувствую известное сходство с человеком. Подштанники на сушке при бодром ветре пускаются в идиотический, но вполне человеческий пляс. Чернильница на меня глядит одним черным глазом с блеском в зрачке. Часы, стоящие на без десяти два, напоминают лицо с усами Вильгельма, часы, стоящие на двадцать минут восьмого, напоминают лицо с усами, опущенными вниз по-китайски" ( там же ) - то у Германа наоборот - человек уподобляется вещи ( он овеществляет живое ).
   Голынко-Вольфсон называет Германа автором модернистского текста, демиургом модернистского проекта. Не зря Набоков говорил о том, что не удивится, если Германа причислят к экзистенциалистам.
   Герман создает зеркальную композицию в своей повести, замечает Голынко-Вольфсон, отображая предпринятое им убийство "двойника". Повесть Германа об убийстве построена "по принципу сходств и двойничеств".
   Голынко-Вольфсон называет Германа "авангардистом", модернистом "самой высокой и чистой марки", который выступает в амплуа садиста и мечтает перекроить мир под себя. Феликс назван его символическим "я", которое Герман убивает, ставя свой "садистический эксперимент".
   Как модернистский автор Герман создает солипсический мир - замкнутый "космос" Нарцисса. Кроме Германа, в романе есть другой Автор - "децентрированный", который разрушает "карточные домики симметрии", построенные Германом. Этот автор создает "текст" как "игру различий". Итак, В децентрированном мире романа невозможно какое-либо сходство между двумя людьми или предметами -- романный топос определяется только игрой различий.
   Игрой дифференций и интертекстов заправляет якобы сам Набоков - "децентрированный автор", но не Герман. Первая буква имени героя напоминает Голынко.. виселицу, на которой он должен быть повешен. Замечено даже, что Герман близорук в отличие от "провидца" Ардалиона, который предсказывает герою, что в следующем году он будет обезглавлен. "Пессимисту Герману, модернистской марионетке, в этом мартирологе заготовлена графа "кризис модернизма", и ему осталась только апатия отчаяния. А децентрированный, постмодернистский автор с саркастическим пафосом фиксирует конвульсии Германа и на вопрос читателя и времени: "Кто ты?" отвечает: "Я -- никто!"" ( Стрельникова Лариса Юрьевна в статье ДВОЙНИЧЕСТВО КАК ИДЕАЛ ЭСТЕТИЧЕСКОГО САМОВЫРАЖЕНИЯ В ИГРОВОМ ПОЛЕ НАБОКОВСКОГО ЗАЗЕРКАЛЬЯ В РОМАНЕ "ОТЧАЯНИЕ" видит смысл романа в размывании критериев этики и религии в пользу игрового аспекта творчества ( роман представлен как модернистское произведение ), господства эстетической формы. )
   Егорова считает, что Германа трудно назвать подлинным писателем - находя его отличие от Набокова. Для Германа, считает она, игра со словом - процесс сиюминутный, лишенный смысла. "Ему нравится, скорее, глумиться над языком, его привлекает "глупое положение" слова" ( с. 20 ).
   Е.Л. Качалова, С.А. Ширина в статье "Особенности семантики слов тематической группы c общим значением "творчество" в романе В.В. Набокова "Отчаяние"" утверждают, что "Отчаяние" - это роман не столько о преступлении, сколько об искусстве, творчестве.
   Проблема творчества - главная проблема, которая встает перед Германом, который, по мнению исследователей, творчески безсилен, что подтверждается мотивом "потери способности видеть" в романе - "Вот что, детка, я плохо вижу, очень близорук, боюсь, что не попаду в щель, - опусти письмо за меня вон в тот ящик". Она <...> побежала к ящику. Остального я не доглядел, а пересек улицу, - щурясь (это следует отметить), как будто действительно плохо видел, и это было искусство ради искусства".
   Герман утверждает, что "художник стоит вне всяких этических критериев". Он считает, что искусство может быть направлено против человека, шире - против законов общества, то есть быть преступно.
   В этой же статье рассматриваются "лексемы" "артист" ( так называет Германа Феликс ) и "изобретатель" ( с. 37 ). Делается вывод, что творческий процесс для Германа - не работа, сопряженная с определенными духовными усилиями, но случайное стечение обстоятельств, которое лишь нужно почувствовать и использовать. В том же ряду - стоят лексемы "чудак" и "мечтатель" ( "А может быть, тебе просто приятно, что я не чудак, не мечтатель с бзиком" ).
   В романе Герман называет романтического творца нежным истериком ("Невозможно допустить, например, что некий серьезный Сый, всемогущий и всемудрый, занимался бы таким пустым делом, как игра в человечки <...> высказывая спорные истины из-за спины нежного истерика"). В мире Германа Богу отводится всего лишь роль суфлера. Себя Герман считает гением ( "Я, гениальный новичок, жаждал, чтобы скорее это моё произведение <...> было оценено людьми" ).
   Речь идет о том, что у Германа необыкновенно, поразительно развито творческое воображение. Он воссоздает в нем целый выдуманный мир, который является иллюстрацией могущества его сознания. Герман не зря полагает, что его способности превышают норму, а сам он - "ненормален". Исследователи приводят такие цитаты в связи с этим:
   а) "Я положил письмо обратно в бумажник и ответил, посмеиваясь: "Да, конечно, знаю [кто автор письма - Е.К., С.Ш.]. Проходимец. Служил когда-то у знакомых. Ненормальный, даже просто безумный субъект" [1. C. 135];
   б) "Было даже предположение, что я ненормальный" [1. C. 197].
   У Германа есть необыкновенно развитая ПАМЯТЬ, которую автор повести называет "фотографической". В контексте романа ВООБРАЖЕНИЕ и ПАМЯТЬ взаимно дополняют друг друга.
   Рассмотрена также тематическая группа лексем "творчество" в речевом дискурсе Германа, Феликса, Ардалиона и Лиды.
   Так, в речевом дискурсе Германа "элементы ТГ `творчество' проявляют тенденцию к взаимодействию со словами СП `преступление', нередко сближаясь по семе `превышение нормы', с семантическим рядом `истинность/ложность'; как правило, в них актуализируются ассоциативные смысловые коннотации `игра', `вымысел' (таким образом, в тексте генерируется игровая модель творчества)". Феликс относится к творчеству скептически, как к обману, презирает искусство, что является свидетельством ограниченности его сознания. Ардалион понимает творчество как зрительно воспринятое искусство. Лида - как нечто бытовое, практическое.
   В статье НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ СОЗДАНИЯ ОБРАЗА ГЕРОЯ-ТВОРЦА В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА М.Н. Копасова, рассматривает Германа, наряду с героем "Защиты Лужина", как творческую личность. Она называет Германа модернистским автором потому, что тот сопровождает свой текст автокомментарием, дает несколько вариантов третьей главы, соответствующих различным жанрам и литературным традициям, насыщает повесть интертекстуальными отсылками к другим произведениям искусства.
   Отмечено, что создание повести становится для Германа "целью жизни". Но творческого восторга от ее завершения Герман так и не испытывает ( в отличие от Лужина ) - он так и не наслаждается той необыкновенной минутой, "до которой следовало дожить непременно, минутой творческого торжества, гордости, избавления, блаженства" ( с. 283 ).
   Речь идет и о мотиве ПАМЯТИ в "Защите Лужина" и "Отчаянии". В последнем произведении ПАМЯТЬ управляет будущим героя - "именно забытая вещь стоит Герману свободы и приводит к творческому поражению". Для Лужина характерна рассеянность, Герман же замечает сходство предметов и людей, но слеп относительно их индивидуальных качеств.
   Герману ведома и гармония - "Что касается Германа, то аккуратность и предусмотрительность, которыми он так гордится, противопоставлены неряшливости и невнимательности его жены Лиды, которой, по его словам, законы гармонии не известны. Герман, например, подчиняет симметрии все узловые события повести, расположенные на оси времени. Три его встречи со своим двойником распределены симметрично: девятое мая - одиннадцатое октября - девятое марта" ( с. 286 ).
   В. Ю. Лебедева в статье "Герой как "антиавтор" в романе В. Набокова "Отчаяние"" утверждает, что Герман прямо противоположен Набокову по мировоззрению. Он - типизированный носитель пошлости.
   Причем Герман считает себя .. гением. "В "Отчаянии" мы имеем дело с литературным произведением героя, мнящего себя художественным гением, с его "документальной повестью" о своей жизни"". Исследовательница полагает, что роман - стилизация под крайне посредственное литературное произведение. Рассказ героя содержит грубоватые "перлы", а его сумбурность является пародией на литературу потока сознания.
   Герман хочет "ошеломить своей историей", его произведение, по замыслу героя, должно стать доказательством его недюжинного ума и несомненного таланта. Герою удается "ввести в заблуждение" Лиду ( а это сделать было нетрудно - ИП ) и застрелить Феликса ( выстрелом в спину ). Но дальше "события развиваются непредсказуемым для Германа образом: "глупая" полиция не замечает его сходства с Феликсом, обнаруживает улики и преступление раскрывается. "Автор" ошеломлен, раздосадован и в итоге впадает в отчаяние".
   Герман жаждет остаться в веках и пишет книгу, намереваясь "добиться признания, оправдать и спасти" свое детище. Лебедева ставит герою диагноз "самонадеянного графомана". Его произведение якобы насыщено массой опровергающих улик, которые свидетельствуют о душевных изъянах Германа. "Это ошибки памяти, восприятия (прежде всего зрительного - в связи с чем функционален мотив слепоты: состояния, на метафизическом уровне присущего всем отрицательным персонажам В.Набокова), ошибки ума и ошибки в интерпретации цитируемых литературных текстов".
   Заметим от себя - зачем Набокову было создавать такую "энциклопедию ошибок"? Только ли "ошибками" характеризуется сознание Германа? Или все же оно имеет для писателя некую самостоятельную ценность? и уж, конечно, Набоков вряд ли бы стал публиковать под своим именем "исповедь графомана"..
   С.Семенова считает, что на первый план в романе выходит проблема автора, писателя. И "Соглядатай", и "Отчаяние"<...> - произведения в определенном смысле самотерапевтические. Особенно это касается "Отчаяния", где в слегка пародийной (на Достоевского прежде всего) атмосфере проблем двойничества, самоидентификации, отражений, эха, дубликатов, образцового, идейного убийства<...> проигрывается коллизия - я, автор, мое произведение и критическая читающая публика. (Семёнова С. Два полюса русского экзистенциализма. Проза Г. Иванова и В. Набокова-Сирина. С. #93).
   Герман понимает, что его сочинение не талантливо: "Литература неважная, - сам знаю" [С. 398], однако он склонен интерпретировать свою неудачу как частный случай невезения.
   Е.Полева, однако, считает, что Герман изначально - не художник, а убийца. И его попытки творчества - лишь попытки найти сюжеты, дающие "форму", одежду его поступку. Попытка эстетизировать акт убийства не удается..
   Герман представлен в одном из фрагментов романа как безпечный мечтатель, который еще в детстве "сочинял тайно стихи и длинныя истории, ужасно и непоправимо, и совершенно зря порочившие честь знакомых, -- но этих историй я не записывал и никому о них не говорил".
   В финале произведения, считает Е.Полева, Герман предстает как неудачливый литератор, который читает свой текст, рефлексирует по его поводу, рассматривает причины краха своих надежд. В финале романа Герман обращается к форме дневника - он ведет его в одиночестве, в комнате без зеркала. В повести он привык смотреть на себя со стороны. Форма же дневника показывает героя "внутри" события. Полева называет роман "Отчаяние" метафорой о художнике, неудовлетворенном действительностью. В романе "есть попытка найти выход к безсмертию в творчестве". Роман прочитывается, таким образом, как размышления самого Набокова о критериях и границах должного - не только в реальности жизни, но и в реальности письма. Границы творчества и действительности в романе смешиваются, что является нарушением творческой этики как для "реальности", так и для написанного ( произведение художественное перерождается в дневник ).
   Вывод: "Отчаяние" представляет полемику В. Набокова со своим персонажем о критериях этического. Набоков проявляет в качестве критериев должного - быть самим собой, быть самостным. Набоков-автор не убивает своего персонажа, раскрывает его заблуждения как "собственную терапию".
   В статье ОБРАЗ ПОШЛОГО ГЕРОЯ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" О.С. Рудова пишет о том, что Герман буквально щеголяет своим писательским талантом. Но творчество он понимает, считает автор статьи, искаженно. Отношение к литературе он называет "страстишкой". "Литература воспринимается героем как собрание вымыслов, не заслуживающих отождествления с действительностью. Писатель уподобляется лжецу, такому, как сам Герман" ( с. 130 ).
   Речь идет о художественной несостоятельности Германа, ибо показанные им писательские почерки бледны, неубедительны. Вопреки утверждению самого Германа о том, что он восхитительно владеет слогом. Способность видеть - одна из главных способностей пмсателя - искажена у Германа пристрастием ко лжи. "Герой отождествляет замысел убийства с замыслом произведения и не раскаивается, так как считает, что люди в силу своей косности и предвзятости не способны оценить по достоинству его талантливое произведение. Желанием убедить в своей талантливости, пояснить миру всю глубину своего труда объясняется и решение написать роман" ( с. 131 ).
   Исследовательница продолжает обличать Германа - он и "графоман" и "гений бездарности", вобравший в себя худшие черты мещанина - "ложное представление о мире и людях, стремление к наживе, замаскированное благородными целями, лжеидеализм". Приводится и нехитрая мораль - в основе произведения искусства якобы всегда лежат "гуманистические идеи", поэтому шедевр Германа, построенный на убийстве, второсортен. Трудно избавиться от мысли, что рассуждения автора статьи напоминают слова Марианны Николаевны из рассказа "Соглядатай" - известной гуманистки - "Человек, отбирающий жизнь у другого, всегда убийца.." - и т.д.
   О.Сабурова также считает Набокова "гуманистом" ( как, наверное, и Сартра ), позиция которого по отношению к герою "сомнений не вызывает". Правда, исследовательница приводит и трактовку романа в ином ключе - осуществленную Вейдле и Ходасевичем. Так, по мысли Ходасевича, Герман работает над замыслом преступления точно так же, "как художник работает над своими созданиями", причем Герман является художником "подлинным, строгим к себе" и "погибает от единой ошибки, от единого промаха, допущенного в произведении, поглотившем все его творческие силы".
   "Книгой издевательского замысла" назовет "Отчаяние" Г. Адамович, - "и видимо, ( пишет О.Сабурова ) у него были определенные основания для того, чтобы не делать различия между подлинным и "подставным" авторами".
   Сабурова проводит занимательное изучение истории критики романа - в аспекте отношения Набокова к своему герою:
  
   Современные исследователи часто поступают как раз наоборот и начинают рассуждение о романе, прочерчивая четкую границу между Германом и самим Набоковым и видя задачу писателя в том, чтобы изобличить "бездарного графомана",[18] "самозванца, имитатора, позера, проецирующего во вне свое гипертрофированное "я"",[19] "гения бездарности".[20] В звании "художника" отказывают "нарциссическому" Герману и Б. Носик, и И. Толстой. "Приходится лишь удивляться, -- пишет А. В. Элочевская, -- как могли такие тонкие и умные критики (Вейдле и Ходасевич. -- О. С.) всерьез анализировать трагедию Германа-художника..."[21] Но некоторые исследователи, следуя традиции Вейдле и Ходасевича, все же анализируют "трагедию Германа-художника" и видят в его преступлении "своего рода художественное произведение",[22] "прозрачную метафору художественного творчества".[23] Однако в конечном счете германовское "произведение" рассматривается как плод "лжетворца", "разоблачаемого" Набоковым.
   ( Автор.. )
  
   Сходство с "двойником", кроме Германа, вообще никто не замечает.
   Но Набоков наделяет Германа определенной эрудицией ( не зря он прочитал 1000 книг ). Например, Герман цитирует Пушкина:
   "... а есть покой и воля, давно завидная мечтается мнe доля. Давно, усталый раб..."
   "Пойдем, усталый раб. Мы должны сегодня раньше обeдать".
   "... замыслил я побeг. Замыслил. Я. Побeг".
   Германа Сабурова называет "невротическим негодяем", что, по ее мнению, не требует доказательств. Преступив нравственный закон, Герман по-прежнему якобы остается "тварью дрожащей". Почему, спросим мы Сабурову? И получим ответ: потому что истинная свобода поэта, творца не в том, чтобы распоряжаться чужими жизнями ( как бы этого не хотелось ), а якобы в том, чтобы творить в своем мирке, который отделен от обыденного мира "непреодолимой границей".
   Герман как поэт готов с презрением отнестись к непониманию черни, толпы. Но парадокс в том, что его произведение - это как раз и есть попытка понравиться публике, заслужить ее снисхождение, приглашение оценить удивительное сходство, "игру чудесных сил" и его, Германа, талант. Увы, никто не ценит творения Германа - и напрасно Герман просит презираемую им толпу быть его судьей.
   Как бездарного писателя Германа рассматривает И.Саморукова: "Герман, мнящий себя демиургом и гением, создает банальный криминальный роман о том, как обыватель, торгующий шоколадом, неудачно пытался обмануть страховую фирму. Сам мотив двойников оказывается довольно избитым, а главное - надуманным, как и все другие, приемом. В финале Герман-автор испытывает настоящее отчаяние художника, вдруг осознавшего собственную бездарность" ( Архетип.. ). "Творческая активность героя "Отчаяния" поистине негативна, деструктивна, и ее пиком становится убийство, оформленное как художественное произведение".
   В мире творчества Герман, считает Саморукова, терпит "сокрушительное поражение" - его замысел повести о двойнике оказался несостоятелен.
   Мораль: Набоков предупреждает читателей о том, что насилие над жизнью нередко маскируется под художественный эксперимент, и наоборот - экспериментальное внедрение в действительность художественных проектов часто оборачивается физическим насилием.
   "Отчаяние", пишет Саморукова, - произведение, которое наряду с "Даром", "Камерой обскура", "Подлинной жизнью Себастьяна Найта" относят к так называемым поэтологическим романам, романам о художнике и творческом процессе. Литературной рефлексии подвергается при этом сам процесс письма, рождения "текста". Герой Набокова одержим идеей творчества. Субъект повествования - поэт, писатель, литератор, таково его лицо, профессия. Хотя формально Герман не занимается литераутрой профессионально, игра с творческими "приемами" - лежит в основе его ощущения жизни и мира. Замечено, что сюжеты поэтологических романов Набокова (как, впрочем, и его последователей и эпигонов) "строятся как процесс расследования или преследования, иногда даже травли. Персонаж-автор ищет свою "жертву" (субститутом может быть и кумир, как в "Подлинной жизни Себастьяна Найта). По мере развертывания текста произведения в преследуемом "охотник" все более и более обнаруживает черты собственного двойника, а в финале нередко оказывается, что преследователь и преследуемый являются одним лицом, хотя бы метафорически ( Ср., например: "Удивительное чувство - идти по следу. Уже не важно, с чего началось. Это может стать суррогатом творчества". Гиршович Л. Обмененные головы. М.: Текст, 1995. С.183 )".
  
   По словам О.Сконечной, Герман - "антигерой" и маленький деспот, который надевает маску художника для реализации своих амбиций. Он находит двойника, его наличие подтверждает для Германа его "сверхчеловеческую природу". Герман решает на убийство, чем расписывается в своей писательской безпомощности, отсутствии воображения. С.Давыдов также утверждал, что Герман -- лжедемиург, претендующий на роль творца.
   Конечно, Герман в отношении писательского мастерства уступает Набокову. Так, метафоры Германа, которые он использует в своей повести, сомнительны. Чего стоит сравнение его рассказа с едущим автобусом. "Ещё отмeчу, что мнe теперь как-то легче пишется, рассказ мой тронулся: я уже попал на тот автобус, о котором упоминалось в началe, и eду не стоя, а сидя, со всeми удобствами, у окна".
   Герман любуется своими литераторскими способностями. Вот пример: "в кафе толстыя портьеры торжествовали побeду в классовой борьбe с бродячими сквозняками, -- как я здорово пишу". Между тем это сравнение - грубое и неглубокое, основанное на теме терминологии, столь не любимой Набоковым. Так же наивны рассуждения Германа о безклассовом обществе.
   Набокову во многом ближе Ардалион. Например, последний сравнивается Германом со львом - "Ардалион, мечтательно улыбаясь, играл ложечкой. Его толстое лицо с львиной переносицей было наклонено, и рыжия вeки в бородавках рeсниц полуприкрывали его возмутительно яркие глаза". Известно, что львы были изображены на гербе Набоковых. Возможно, так в портрет Ардалиона вкрался авторский "код". Орловиус - возможно, еще один "агент" писателя в романе ( орел был изображен на гербе России ). Именно Орловиус раскрывает глаза Герману на то, что тот "нервозен".
   Герман считает замысел своей повести о двойнике безупречным, несмотря на то, что его разоблачают. "Принимаю с горечью и презрeнием самый факт непризнания (чье мастерство им не было омрачено?) и продолжаю вeрить в безупречность. Обвинять себя мнe не в чем. Ошибки -- мнимыя -- мнe навязали задним числом, голословно рeшив, что самая концепция моя неправильна". Герману обидно, что его идея, его сюжет об идеальном двойнике не получил оценки толпы. В этом видится трагедия талантливого писателя, художника, не признанного той же толпой.
   Произведение, которое создает Герман содержит ошибку, - так он ее называет. Переживание несовершенства собственного творения - тема, которую поднимает автор в этом случае, - "и уже понимал, как это непоправимо. Ах, совсeм не то, что нашли палку в автомобилe и теперь знают имя, и уже неизбeжно это общее наше имя приведет к моей поимкe, -- ах, совсeм не это пронзало меня, -- а сознание, что все мое произведение, так тщательно продуманное, так тщательно выполненное, теперь в самом себe, в сущности своей, уничтожено, обращено в труху, допущенною мною ошибкой".
   Герман осознает себя именно как писателя, наделенного литературным даром. И действительно, его "произведению" не откажешь в увлекательности.
   "И подлец Смуров в "Соглядатае" и неудачливый писатель Герман в романе "Отчаяние" пребывают в плену превратных, искаженных представлений о самих себе и о других людях.. и поэтому терпять унизительное поражение.. Они претендуют на роль гениев-провидцев, а на самом деле оказываются самозванцами, позерами.. Как близких, однородных по сути героев оценивает Германа и повествователя - Смурова Конноли, считая, что они как "творческие личности пытаются побороть в себе чувство тревоги относительно того, насколько окружающие способны понять их", - утверждает Кс.Басилашвили ( "Роман Вл.Набокова "Соглядатай" ).
   Однако, по мнению В.Петерсон, Герман - "тип художника, которого мы должны осуждать" ( Н.Пейдж, 191 ). По словам М. Н. Копасовой, еще Вл. Ходасевич соотнес героя романа "Защита Лужина" со своеобразным архетипом художника, творца, часто встречающимся в романе В. Набокова. "Драму Германа Карловича, главного героя "Отчаяния", Вл. Ходасевич также определяет как драму художника, а не убийцы, имеющую много общего с трагедией пушкинского Сальери" ( Копасова, 282 ).
   Среди героев - творцов Набокова Курицын выделяет Зегелькранца ( "Камера обскура" ) и "веселого творца" Курта Драйера из "КДВ". "Сам Драйер спасается, творя. Мир для него - собака, взыскующая игры, а не неподвижная жертва". Ходасевич замечал, что Герман - "никудышный" ( В.Курицын ) творец, "не выгораживая Германа-бандита".
   Может, поэтому его история "заканчивается швахом"? Герман не только убийца, но и схвачен.
   Курицын настойчиво обзывает Германа "шоколадным коммерсантом", подчеркивая его "несостоятельность" как творца. Герман утверждает свою особость, по словам Курицына, так:
   - Пройдитесь-ка по деревне в купальных трусиках - я пробовал, - увидите, что будет: мужчины остолбенеют, женщины будут фыркать в ладошку, как горничные в старосветских комедиях.
   По В.Вейдле, отчаяние героя - не отчаяние корыстного убийцы, а отчаяние творца - "не способного поверить в предмет своего творчества". Это отчаяние якобы роднит Набокова "с самым показательным, что есть в современной европейской литературе" и дает ему особое место в литературе русской.
   Ходасевич назвал роман одним из лучших произведений Набокова. В сюжете романа, как и Вейдле, он увидел иносказание. "Тут показаны страдания художника, подлинного, строгого к себе.Он погибает от единой ошибки, от единого промаха, допущенного в произведении, поглотившем все его творческие силы. В процессе творчества он допускал, что публика, человечество может не понять, не оценить его создания.. До отчаяния его доводит то, что в провале оказывается виновен он сам, потому что он только талант, а не гений".
   То же Ходасевич писал о Лужине - погибает он потому, что талант, а не гений. Лина Целкова в ответ на это задается вопросом - что за порок такой - талант и почему он губителен?
   Идею о том, что за героем "Отчаяния" скрывается талантливый творец, пишет Целкова, поддержали многие. Так, Н.Мельников обнаружил в образе писателя - убийцы "трагедию" самого Набокова, не осуществившего свою творческую задачу. "Крах Германа Карловича, - пишет Мельников, - это ли не разоблачение идеологии эстетизма. Трагедия художника, одержимого своим даром, не способного к творческому выходу из темницы своего "я", - это ли не трагедия самого Набокова, божественно-легкомысленного канатоходца, обреченного на танец на канате, волшебно соединяющем хрупкую реальность сказочно-прекрасных грез и несокрушимый мираж этого "темного, зря выдуманного мира"" ( цит. по: Л.Целкова, Романы В.Набокова, 2011, с. 128 ).
   М. А. Васильева в статье МЕЖДУ ВЕЩЬЮ И ЧЕЛОВЕКОМ: ЭТИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" приводит такую цитату из Ходасевича - "Наконец, надо принять во внимание, что, кроме героя "Соглядатая", все сиринские герои -- подлинные, высокие художники. Из них Лужин и Герман -- как я говорил -- лишь таланты, а не гении, но и им нельзя отказать в глубокой художественности натуры" ( М.А.Васильева, Между.. с. 48 )
   Исследовательница считает, что Набоков в "Отчаянии" проявил такую фантазию, что "запутал даже благосклонного читателя" ( Ходасевича - ИП ). Герман - по ее мнению - проходимец и убийца, а отнюдь не художник. А тем более нельзя путать образ героя с фигурой автора ( Набокова ).
   Действительно, следует согласиться с исследовательницей, - "Отчаяние" - неоднозначное произведение, в нем есть свой "фокус", "ребус". "Погружая читателя в сложный психологический лабиринт, где создано немало тупиков и обманных траекторий, автор, как нам представляется, не отменял этой изощренной литературной игрой, а только усложнял поиск ответа на фундаментальные этико-онтологические вопросы" ( там же ).
   Одна из рецепций романа - сопоставление убийства и творчества, их интерпретация как тождества самовыражения. К ней подталкивает читателя герой. Однако Набоков, по мнению Васильевой, такого суждения героя не разделяет. Герман "ослеплен" идеей двойничества и идеей преступления. Он не замечает многого из того, что творится вокруг него, считает исследовательница. Он наблюдателен, приметлив, но как-то односторонне, специфично. Особенно он чуток к своим личным вещам:
  
   Пошел наугад, размахивая руками в новых желтых перчатках [6, с. 399].
   Его взгляд скользнул по дорогой бледно-серой материи моего костюма, побежал по рукаву, споткнулся о золотые часики на кисти [6, с. 403].
   Я вынул записную книжку и серебряный карандаш [6, с. 404].
   ...Помню, когда я сшил себе новый смокинг с огромными панталонами, она (жена Германа Лида -- М. В.) тихо всплеснула руками, в тихом изнеможении опустилась на стул и тихо произнесла: "Ах, Герман..." -- это было восхищение, граничившее с какой-то райской грустью [6, с. 412].
   ...гетры то же что перчатки, -- они придают мужчине добротное изящество [6, с. 435].
   На мне был, между прочим, сиреневый в черную мушку галстук, который слегка взлетал, когда я поворачивался на каблуке [6, с. 453].
  
   Герман ценит вещи более, чем людей. В перечислении того, чем он обладает, люди стоят на последнем месте: "А я был довольно счастлив. В Берлине у меня была небольшая, но симпатичная квартира, -- три с половиной комнаты, солнечный балкон, горячая вода, центральное отопление, жена Лида и горничная Эльза" ( цит. по: М.А.Васильева, с. 50 ).
   Ардалиона он пренебрежительно называет "дурак-художник", жену - "дурой".
  
   2.7. ГЕРОЙ В РЯДУ ПЕРСОНАЖЕЙ ДОСТОЕВСКОГО
  
   Курицын замечает, что в переводе "Отчаяния" на английский "идут косяком" анаграммы фамилии Достоевского. Это, по мысли критика, позволяет прочесть роман как "раскольниковский". Вот что аллюзии делают!
   Лина Целкова говорит о том, что в романе звучит рассказ Германа о литературе - "знаю я все, что касается литературы". И затем появляется такая фраза - ".. я по-своему пересказывал действия наших классических героев". Эта фраза, по мысли Целковой, может служить ключом к разгадке романа, "дешифровкой" его смысла. "Отчаяние" - это пересказ по-своему "действий классических героев". "Герман называет свое "беззаконие" ( подготовку к убийству ) "гениальным". Не воспоминание ли это о Раскольникове?" ( Л.Целкова, с. 130 ).
   Тезис о том, что "литература - это любовь к людям", авторство которого принадлежит Герману, будет разделен Набоковым, говорит Целкова, только в позднем творчестве - в романе "Лолита". Поэтому Гумберт Гумберт будет вызывать в читателе сострадание. Но разве не вызывает сострадания уже и Герман - герой "Отчаяния"? Вызывает.
   К каким людям любовь? - спрашивает Целкова. К таким как Раскольников, Соня? Замышляющим жестокое преступление? Да, и к таким. Хотя замечено, что "Набоков пытается проверять здесь саму гуманистическую основу литературы. Или хотя бы оправданность существования в мире тех людей, каких призывают любить некоторые "неистовые" классики". Лина Целкова считает, что только к концу пути Набоков солидаризируется со своими "великими" предшественниками. Приводится мнение Адамовича, который замечал "издевку" в декларации любви Германа к людям. "Поэтому характеристику Достоевского как "нашего отечественного Пинкертона", да притом с "мистическим гарниром", оставим на совести героя".
   Допустим, мы читаем лекцию Набокова о Достоевском - авторе "детективных" и "сентиментальных" романов. При этом удивляет то, что Набоков, по словам Павла Кузнецова, "искренне не понимает", о чем речь. Ибо для Набокова то, КАК написано, заслоняет религиозно-метафизические глубины и откровения автора "Бесов". "В результате от всех "Братьев Карамазовых" - как в воображаемом диалоге с Кончеевым в "Даре" - остается лишь деталь: крохотных след от мокрой рюмки на садовом столе".
   "Отчаяние", как замечает Л.Целкова, - не просто пародия. "Это своего рода приглашение к поединку, вызов, сделанный писателем, вполне собравшимся с силами, но еще не всегда умеющим "сразить" своего соперника" ( Романы В.Н., с. 133 ). Цель этого вызова - не есть всего лишь пародийное, сниженное изображение "подлеца" Германа Карловича. Л.Целкова приводит слова Л.Сараскиной - о том, что Набокову мешал грандиозный Достоевский, "стоявший на его пути, так как путь этот был для обоих один и тот же".
   Герман во многом разоблачает и Ивана Карамазова, и Раскольникова, в том числе своей близостью к СМердякову, считает Лина Целкова. Исследовательница приводит слова Набокова о романе "Преступление и наказание", который писатель читал 4 раза:
  
   Вспомните его идею о свободной воле, о преступлении, совершаемом во имя самого преступления, о праве самому создавать для себя нравственные законы. Удалось ли Достоевскому внушить ко всему этому доверие? Сомневаюсь.
  
   Здесь же Набоков говорит о том, что Раскольников - неврастеник, а искаженное восприятие любой философской идеи не может ее дискредитировать. "Здоровая человеческая природа удержит нормального человека от умышленного убийства".
   Однако Герман - не только и не столько иллюстративный материал к полемике с Достоевским. Он - один из героев Набокова, чьи имена начинаются с буквы, обозначающей ход шахматного коня ( Герман, Граф Ит, Годунов-Чердынцев, Гумберт Гумберт ). У Набокова есть также стихотворение "Шахматный конь" - о старом гроссмейстере, который сходит с ума и прыгает по черным и белым клеткам в палате. Набокова интересовал сюжет о шахматном коне, достигшем края доски. Почему бы ему не шагнуть за край? Почему бы не исчезнуть? Герои Набокова, объединенные мотивом шахматного коня - нетривиальные, творческие личности. Среди них и Герман.
   Несмотря на это обстоятельство, Лина Целкова продолжает настаивать на том, что образ Германа - всего лишь перевернутый, сниженный образ умного преступника, пытающегося логически оправдать свое преступление. "Герман сразу же, с первых строк вызывает в читателе неприязнь и антипатию ( ?? - ИП ) в отличие от Гумберта с его человеческими слабостями". Писатель якобы уже с первых строк дает понять, что герой его - "аморальное ничтожество". Однако можно задать вопрос: зачем Набокову было писать роман, в центре которого столь ничтожная личность. Не для демонстрации же "морали"? Нет, Герман не так прост.
   Читатель испытывает к этому герою и симпатию, и сострадание, - как к любому удавшемуся герою любого талантливого произведения. В том числе и Раскольникову и Ивану Карамазову, которым Целкова отказывает в обаянии. "И старушонка, и Раскольников, - пишет она, - и Федор Павлович, и Иван Карамазов ( "один гад ест другую гадину" ), и Смердяков - это один ряд, состоящий из тех людей, к кому невозможно испытывать ни любви, не сострадания". При этом исследовательница забывает, что феномен литературного героя, чьи переживания представлены в произведении, в том и состоит, что автор призывает нас ПОНЯТЬ и ПОСОЧУВСТВОВАТЬ последнему. И даже, может быть, полюбить. Лина же Целкова считает, что цель литературы ( не всей, конечно ) - разоблачить людей мелких и душевно бедных.
   Набоков разоблачает, впрочем, больше "гениального" Достоевского - мимо этого экстралитературного сюжета не может пройти и Целкова. Например, фраза Германа - "искусство правдивее жизненной правды" - является как будто намеком на искусственность сюжетных ситуаций у Достоевского. "Явись преступник на другой день с повинной, ему бы никто не поверил".
   С настойчивостью, достойной лучшего применения, Целкова говорит о "негативном отношении" Набокова к своему герою. Замечания героя, помещенные в текст романа, якобы создают "образ негодяя".
   Лина Целкова отмечает также, что критические стрелы Набокова направлены не против "Записок из подполья" или "Братьев Карамазовых". Нет, Набоков избрал мишенью художественной полемики "самый совершенный" роман Достоевского - "Преступление и наказание". Вот параллели с романом Достоевского, о которых говорит Целкова:
   1. Сюжетная ситуация отмененного убийства - когда Герман вдруг решает навсегда "отказаться от соблазна". Такие же мысли были и у Раскольникова. В "Отчаянии" это целый сюжетный поворот, описывающий изгнание Германом Феликса, последующее бегство за ним и ожидание его возвращения. Это "сюжетная ловушка", как называет ее Целкова, герой все же пойдет на преступление.
   2. Предсказания, словно заимствованные из "ПиН". Например, задолго до расправы на Феликсом появляется книжка об убийстве. Звучит и имя писателя - говорится о "застеночных беседах в бутафорских кабаках имени Достоевского".
   3. У Достоевского жертва - низка и представляет собой убожество. Жертва Германа, замечает Л.Целкова, еще более ничтожна, чем старуха-процентщица.
   4. Обоснование будущего убийства - "только дела свои поправить" - намек на Раскольникова. Повод для убийства - пошатнувшиеся дела Германа или нищета Раскольникова.
   "С того момента, когда Герман, получив три письма, начинает осуществлять задуманный план преступления, - пишет Целкова, - действие развивается динамично, напряженно. Уроки учителя-словесника не проходят даром. И в этой планомерной, фантастической несуразности подготовки героя к убийству при внешней достоверности и логичности многих деталей предполагаемого преступления также видна ( слабая ) попытка доказать искусственность криминальных сюжетов романа Достоевского" ( с. 138 ).
   Преступник не может не оставить за собой след совершенного преступления, какую-нибудь улику. Тем более, если преступник это "непрофессиональный" и действующий эмоционально. Только в воображении Германа существует его выдуманный брат, которого не привлекли к ответственности за совершенное им преступление потому, что он его "ловко скрыл". Скрыть такие преступления можно лишь гипотетически. На практике преступник оставляет следы. И Раскольников, совершивший эмоциональное действие, не мог уйти, не оставив ничего. На этот просчет Достоевского, как считает Целкова, и указывает Набоков.
   Есть еще мотив "отпертой двери", позаимствованный из "ПиН" ( отпертая дверь в квартире Алены Ивановны ). Ее проверяет Герман, готовясь перечитывать свою рукопись. Он боится горничной, которая принесет кофе и может рукопись случайно прочесть.
   Мораль, которую предлагает нам найти в "Отчаянии" Лина Целкова такова - "никакое искусство не может облагородить преступление". Мысль сама по себе спорная, если вдуматься.
   И еще: в рассуждениях Германа речь идет об "авторе психологических романов", книги которого "очень искусственны, но неплохо скроены". Это, вероятно, Достоевский, замечает Целкова - и приводит цитату из "Дара" - "Даже Достоевский всегда напоминает.. комнату, где днем горит электическая лампа" ( с. 141 ).
   Вот еще один насмешливый выпад в сторону Достоевского. "Поиски Дмитрием денег, ставшие главной сюжетной пружиной в романе "Братья Карамазовы", иронично спародированы в рассказе Ардалиона о его незадачливом друге. "Если я сегодня к вечеру не добуду двухсот марок, все погибло" ( Лина Целкова, с. 142 ).
   На исповедь Дмитрия Карамазова о том, что в деле замешана честь не его, а другого человека, намекает такая фраза - "Я же питаю сильнейшее недоверие к туманным делам, где замешана честь, заметьте. не своя.. а всегда честь какого-то третьего или даже четвертого лица, имя которого хранится в секрете" ( наблюдение Л.Целковой ). Кроме того, Герман придумывает сюжет в духе романных предысторий Достоевского. Это история о братьях, которую Герман рассказывает Лиде. "Этот человек ( выдуманный брат Германа - ИП ) с душой, как скрипка, занимался воровством, подлогами, нюхал кокаин ( см. "Роман с кокаином" - ИП ) и наконец совершил убийство: отравил женщину, содержавшую его" ( цит. по: Л.Целкова, с. 142 ). В романе "Братья Карамазовы" о каждом из братьев написана такая же противоестественная, сентиментальная предыстория, замечает Л.Целкова.
   А фраза Германа о том, что он не может, не хочет верить в Бога? Это же вопль Ивана Карамазова "Я только мира Божьего не принимаю"!
   В "Отчаянии" есть несколько писем Феликса и письмо Ардалиона. В последнем, по словам Л.Целковой, видны попытки разрушить литературность стиля писем в романах Достоевского, которые почти всегда "пронизаны пафосом искреннего волнения".
   Вывод: "Отчаяние" - первый роман, в котором Набоков открыто разоблачает ( или "пытается разоблачить" ) идейно-художественную и эстетическую платформу Достоевского. А мораль, которую нам преподает Лина Целкова, такова - "Ни сочувствовать преступнику, ни любить его нельзя, каким бы он ни был" ( ?? - ИП ).
   Даже Н.Анастасьев не мог отрицать связи романа с текстами Достоевского. "Вообще, на протяжении всей книги, - утверждает он, - Набоков то откровенно, то чуть сокрыто имитирует положения, лица и даже отдельные эпизоды, встречающиеся в произведениях Достоевского.. То и дело в романе переворачиваются, шаржируются положения "Записок из подполья". Недаром и прием повторен: подобно Герману, подпольный человек повествует о происшествиях и Фантазиях собственной жизни, пишет книгу, попутно ее исправляя" ( Анастасьев, Феномен Набокова, с. 127 ).
   Также Долинин замечал в "Отчаянии" явную цитату из Достоевского - "Дым, туман, струна дрожит в тумане". "Это не стишок, это из романа Достоевского "Кровь и слюни". Пардон, "Шульд унд Зуне"". Долинин говорит о Германе как о художнике, который не чувствует раскаяния, невзирая на то, что его произведение не понимают. "Фраза в кавычках, - пишет Целкова, - это действительно цитата ( правда, не вполне точная ) из шестой части "Преступления и наказания", где ее произносит Порфирий петрович в решающем разговоре с Раскольниковым. Герман видит в ней выражение мелодраматического сочувствия к раскаявшемуся убийце и свысока корит за нее автора романа, считая себя значительно более тонким и искушенным художником. Чего упоенный собственной эрудицией герой не замечает, так это двойного дна приведенной цитаты, ибо Порфирий Петрович у Достоевского, в свою очередь, перефоазирует отчаянный вопль Поприщина из заключительной части "Записок сумасшедшего" Гоголя" ( с. 145 ).
   Долинин назывет Германа пошляком, преступником, без воображения, без чести, совести и т.п. Его критику Достоевского - дерзким ропотом, святотатством ( !! - ИП ). Поэтому, считает Долинин, роман нельзя считать пародией на "ПиН", "Двойника", "Записки из подполья" - до уровня пародии произведение не дотягивает ( хотя все эти "творения" Достоевского входят "в число его важных подтекстов"" ( Долинин А. Набоков, Достоевский и достоевщина, с. 208 )
   Вот что пишет о близости романа к творениям Достоевского Брайен Бойд:
  
   Уголовный роман, в котором к тому же действуют двойники, "Отчаяние" вновь и вновь вызывает в памяти "старого, пыльного" Достоевского. Согласно первоначальному замыслу, книгу должен был открывать эпиграф из Достоевского, а в первом ее рабочем заглавии -- "Записки мистификатора" -- слышна явная перекличка с "Записками из подполья": #c_1053. Однако в "Отчаянии", кажется, напрочь отсутствует тот интерес к психологии преступника, который характерен для писателя, названного Набоковым "знаменитым автором русских триллеров", "нашим русским специалистом по душевней горячке".
   ( "Русские годы" ).
  
   Бойд здесь говорит об отличие в изображении Набоковым и Достоевским идеи преступления и образа преступника. У Набокова в преступлении как таковом "нет ничего обольстительного".
   В статье Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" Е.В.Зайцева утверждает, что в произведении Набокова "мрачному мыслителю и "неврастенику" Раскольникову противопоставляется лжемыслитель и "невротический негодяй" Герман Карлович" ( с. 129-130 ).
   В "Преступлении и наказании", по словам Набокова, "Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и ее сестру". Поступок Раскольникова, по мнению Набокова, не имеет смысла. Столь же безсмысленным Зайцевой представляется убийство Феликса в романе "Отчаяние". В самом деле, для чего Герман совершает преступление? Чтобы доказать людям свою неординарность, создать "шедевр", "а заодно поправить свой "шоколадный бизнес"". Зайцева говорит о самолюбии и тщеславии обоих героев.
   Герман утверждает, например, что его преступление - это произведение искусства, и его должны оценить люди - "авторские же, платимые страховым обществом, были в моем сознании делом второстепенным. О да, я был художник безкорыстный". Это, по мнению Зайцевой, пародия на слова Раскольникова - "И не деньги, главное, нужны мне были... мне надо было узнать... Тварь ли я дрожащая или право имею..." ( там же ).
   Оба героя одержимы идеями-теориями. Для Раскольникова - это всеобщее счастье и новый мировой порядок. Для Германа - его личное счастье. Герман уже не сомневается в том, что он "право имеет" - и заявляет, что художник не чувствует раскаяния. "Но, как бы ни ерничал Герман по поводу Достоевского, карикатурное сходство его с Родионом Романовичем очевидно. И Раскольникова, и Германа к преступлению подводит некая таинственная случайность. Первого - подслушанный трактирный разговор, второго - вдруг явившееся "чудо" (мнимый двойник). Оба тщательно планируют свое "предприятие", свою "безобразную мечту", но воплощение задуманного становится ужасной пародией на стройный план идеального преступления" ( с. 132 ).
   По мнению исследователей (С.А. Ильин, В.Е. Стеценко), которое приводит в своей статье Е.Зайцева, кроткая и верная Сонечка Мармеладова "превращается у Набокова в "глупую, но симпатичную" жену Германа Лиду, которая, по мнению главного героя, "любила без оговорки и без оглядок, с какой-то естественной преданностью"".
   В статье ""Отчаяние" Набокова как пародия на творчество Достоевского" Барбара Матчак исследует фрагменты романа, которые содержат намек на произведения Достоевского. "Безмерное удивление читателя! Да что Дойль, Достоевский, Леблан, Уоллес, что все великие романисты, писавшие о ловких преступниках, что все великие преступники, не читавшие ловких романистов!" - пишет Герман, перечисляя имя Достоевского в ряду западных писателей. Это подтверждение фразе из "Лекций" Набокова - о том, что Достоевский, так ненавидевший Запад, был самым европейским из русских писателей.
   Действие романа основано на мотивах "Двойника" и "ПиН", утверждает исследовательница. Подтверждение первому - ремарка Германа - "Как же назвать? "Двойник"? Но это уже имеется". В обоих романах читатель задает один и тот же вопрос: является ли двойник героя действительно существующим? Или это только плод его больного воображения?
   Что касается "ПиН", здесь также убийство совершается из "высоких побуждений". "Герман, однако, не объясняет своё преступление философией, как делал это Раскольников. Убийство, которое он подготовил, по его мнению, является произведением искусства. Однако, как выясняется, это сомнительное произведение".
   Герман - карикатура Раскольникова, Лида - Сони Мармеладовой, считает автор статьи. Лида, так же, как Соня, подавлена главным героем, которого любит. И Лида, и Соня необразованные и "менее интеллигентные". Им герои раскрывают тайну своего преступления. "Раскольников признаётся Соне, что он сделал, потому что его мучают угрызения совести. Герман посвящает Лидию, потому что ему нужен партнёр: её работа - получить деньги по полису. В этой ситуации и Соня и Лидия в ужасе. Однако их пугает не само преступление, а то, с чем оно связано для главного героя. В случае Раскольникова это будет страх Сони за его безсмертную душу, которую он обременяет грехом. Лидия будет обеспокоена страданиями Германа из-за потери его брата, которую он ей внушил".
   Обе героини являются косвенными причинами "захвата" главных героев. Соня, по мысли Достоевского, спасает Раскольникова. Если для Раскольникова наказание состоит в каторжных работах, то для Германа - это титульное отчаяние.
   Замечено также, что Набоков в своих "Лекциях..." утверждает, что Достоевский преподносит нам Раскольникова как нежного юношу. Герман описывает себя аналогичным образом, утверждая, что деликатность является одной из его наиболее важных доминирующих черт. "Трудно не заметить сарказм автора в этих словах".
   Набоков считал, что Раскольников - неврастеник, психологически недостоверная фигура, нереалистичный персонаж. Образ его статичен и не трансформируется на протяжении всего романа. У Германа, замечает Матчак, тоже есть "психологические проблемы" - например, навязчивые мысли о двойнике и сильные эмоции. И Герман якобы тоже не меняется после убийства Феликса.
   Отмечено, что с точки зрения повествовательного стиля и структуры романа, Набоков опирается на "Записки из подполья". Повествование представлено в форме монолога, обращенного к воображаемой аудитории. Хотя Герман "деконструирует" процесс написания своей истории. Варьирует темами, возвращает назад свои слова. И убежден, что он создает великое произведение. "Набоков упрекает Достоевского тоже в отсутствии описаний. По словам Набокова, "внимательно изучив любую его книгу, [...], вы заметите, что в ней отсутствуют описания природы, как и вообще всего, что относится к чувственному восприятию. Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения" [5, c. 183]. В "Отчаянии" мы можем найти множество описаний, но обычно они противоречивы, а Герман не придает им значения - он даже сам отмечает тот факт, что его слова нелогичны. Примечательно, что эти неточности в основном касаются времени года и погоды. Набоков пародирует Достоевского и в плане построения предложения. Он сам перечисляет характерные черты стиля Достоевского: "назойливое повторение слов и фраз, интонация одержимого навязчивой идеей, стопроцентная банальность каждого слова и дешевое красноречие". И так же банален до абсурда язык, на котором говорит Герман".
   "Несмотря на субъективное неприятие Достоевского, Набоков развивался в русле его литературной традиции, унаследовав экзистенциально-философскую ориентацию его творчества, сам комплекс "вечных" вопросов <...> художественная реальность Достоевского - мотивы, образы и сюжетные модели из его произведений - органично вошла в поэтический подтекст его собственных творений" - такую цитату из известной исследовательницы приводит Ю. Л. Михайлова в статье ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" С ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ Ф. ДОСТОЕВСКОГО И А. ПУШКИНА
   В.Шадурский обнаруживает родство "Отчаяния" и "Преступления и наказания ( ПиН )". Сходство двух произведений подтверждается сюжетным сходством и присутствием в тексте "слов-сигналов". "Задуманная персонажем "Отчаяния" "финансовая операция" (убийство двойника, получение страховки и быстрое обогащение) указывает на одновременное проявление фабульных элементов повести Пушкина и романа Достоевского", - пишет В. Шадурский [3, c. 39].
   Однако А.Долинин в статье "Пародия в "Отчаянии"" замечает, что на самом деле между романом Набокова и произведениями Достоевского, такими как "Записки из подполья", "Двойник", "ПиН" - не так много общего. Гораздо больше намеков на тексты Достоевского в англоязычной версии романа. Так, жалоба Германа на то, что он не может освободить свою "dusty, dusky soul" (пыльную, мрачную душу) посредством "refined selfftorture" (очищающего самобичевания), дописанная к оригиналу в англоязычной версии романа, "становится авторской аллюзией к самокритическому анализу действий героев Достоевского и, косвенно, к популярной западной идее "русской души", которая является неотъемлемой частью произведений писателя".
   Английская версия романа, переписанная в 60-х годах прошлого века, таким образом, ориентируется больше на Достоевского, чем оригинал, опубликованный 30-ю годами раньше. Итак, Долинин полагает, что автор романа "нападает" не на самого Достоевского, а на "достоевщину", т. е. на мощные "достоевские" тенденции в современной русской литературе: "затасканные криминальные сюжеты, банальные апокалиптические пророчества, психопатных героев, скопированных с Раскольникова или с человека из "подполья", избитые моральные и психологические парадоксы, заполонившие сознание сумасшедшие идеи" ( с. 302 ).
   Намек на героя Достоевского есть и в таких словах Германа - "Мы снова прошли мимо двойника мeднаго всадника. На бульварe не встрeтили ни души. В домах не было ни одного огня; если бы я замeтил хоть одно освeщенное окно, то подумал бы, что там кто-нибудь повeсился, оставив горeть лампу, настолько свeт показался бы неожиданным и противозаконным".
   В статье "О нескольких мультиязычных каламбурах в романе В. В. Набокова "Отчаяние"И.В. Труфанова находит в произведении Набокова "отсылки" к солярным мифам об Икаре, Фаэтоне, Беллерофонте, Сизифе, которые преподносятся через посредство каламбуров.
   Связь с Достоевским, у которого не раз показаны ситуации с искушением героя желанием полететь с горы, с колокольни, проявляется в мотиве взлетевшего, а затем падающего русского Икара. Так, при описании встречи Германа с Феликсом: "Я глядел, - и всё во мне как-то срывалось, летало с каких-то десятых этажей".
   При описании отправки Феликсу последнего письма: "Мне всегда трудно разжать пальцы, держащие письмо над щелью, - это вроде того, как прыгнуть в холодную воду или в воздух с парашютом, - и теперь мне было особенно трудно выпустить письмо".
   В статье "Пушкинское слово в произведениях Ф.Достоевского и В.Набокова как способ характеристики героя" Е.А.Федорова ( Ярославский госуниверситет ) утверждает, что пространственно-временной и предметный коды романа "Отчаяние" обращают читателя к повести Достоевского "Двойник". Речь идет о "системе символов", которая входит в состав кода - "снег", "зеркала", "отражение в воде под мостом". Эти "символы", по словам исследовательницы, Набоков дополняет своими. Герман видит "двойников" того, что было в Петербурге.
   Если Свидригайлову снится кошмар с мышью ( о, мышь! ). то Герману - с лже-собачкой, "с мясцом белого червя".
   По мысли автора статьи, Набоков стремится показать героя, близкого парадоксалисту Достоевского. И - так же как Достоевский - показывает, что безверие становится причиной преступления. Однако сопереживания герою, в отличие от Довстоевского, у Набокова якобы нет. "Кроме кодирования текста, можно еще отметить условность литературности формы как продолжение традиций Пушкина и Достоевского: Герман Набокова пытается писать от лица Феликса, но остается неудовлетворенным получившимся повествованием и возвращается к рассказу от первого лица" ( подробнее смотри - Федорова Е. А. Пушкинское слово в произведениях Ф. М. Достоевского и В. В. Набокова как способ характеристики героя // Слово.ру: балтийский акцент. 2020. Т. 11, N 2. С. 47--57. doi: 10.5922/2225-5346-2020-2-4. )
   Л.Н.Целкова в статье ""ДИАЛОГ С ДОСТОЕВСКИМ" В РОМАНЕ В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Выпады против Достоевского, отмечает Целкова, например, А.Долинин, приписывает целиком и полностью только Герману, не замечая того, что Набоков здесь высказывает и свое мнение. Неверно приводимые цитаты, неправильно толкуемые идеи Достоевского - все это якобы подчеркивает ущербность сознания Германа ( преступника ). Однако, замечает Целкова, за декларациями Германа, направленными против Достоевского, скрывается сам Набоков. В "Отчании" пародируется и не принимается сострадание к преступнику, потому что преступник якобы не может обладать благородством души. Если так, то дискредитируется весь сюжет романа Достоевского, выстроенного вокруг образа убийцы Раскольникова. "Стоя за спиной своего героя, Набоков отрицает саму философско-идейную систему романов Достоевского, саму их эстетику. В этой попытке поколебать фигуру великого художника и доказать несостоятельность его образных построений проявлялась все утверждающаяся и возрастающая писательская мощь самого Набокова".
   Приводятся слова Набокова о "ПиН" - "Вспомните его идею о свободной воле, о преступлении, совершаемом во имя самого преступления, о праве самому создавать для себя нравственные законы. Удалось ли Достоевскому внушить ко всему этому доверие? Сомневаюсь" ( с. 208 ). По мнению Целковой, Набоков считает, что преступник ( любой! ) - руководствуется низменными чувствами, низменной выгодой. Души таких людей - "мелкие" и "подлые". Такого героя, по мысли Целковой, "любить нельзя". Преступление норм морали, по ее мнению, показывает пошлость, заурядность героя.
   И еще: в повести Германа упоминается "автор психологических романов", "произведения которого "очень искусственны, но неплохо скроены". Безспорно, это Достоевский, которого Набоков неоднократно обвинял в искусственности. Когда Набоков устами своего героя говорит с мрачным юмором о том, что подражает "нашему отечественному Пинкертону", он имеет в виду Достоевского. Само упоминаемое слово "плагиат" в романе имеет двойное значение. Автор не скрывает своих параллелей с романами Достоевского" ( с. 212 ).
   Отношение Набокова к Достоевскому характеризованы исследовательницей как спор, дуэль, открытое соревнование. И указание противнику на его просчеты. Метод писателя - "насмешливый диалог" со своим предшественником. Цель - "развенчать" Достоевского. Мораль - сочувствовать преступнику или любить его нельзя ( ?? - ИП ).
  
   3. ТЕМА ДВОЙНИКА В РОМАНЕ "ОТЧАЯНИЕ"
  
   Вот как описывает сюжет романа В.Курицын:
  
   Герман Карлович.. встречает человека по имени Феликс, который, по мнению рассказчика, похож на него, словно капля на каплю. Встречает двойника. Его можно подгримировать, нарядить и кокнуть и получить страховку. Рискованная, но прозрачная конструкция. Сирин ее усложняет.. Герман врет, что работает актером, и ему нужен дублер, то есть предлагает Феликсу быть не двойником, а дублером ( что как минимум является хитрым поворотом литературной истории двойников): предлагает двойнику сыграть двойника.
   ( В.Курицын, Набоков без Лолиты, с. 87 ).
  
   Вот как говорил о теме романа Адамович: "Тема его шаблонно-романтична и тысячу раз уже была разработана: человек и его двойник. Сирин осложнил ее уголовщиной и создал поэму жуткую и почти величественную" ( цит. по: М.Васильева, 202 ).
   С Адамовичем спорит Васильева, утверждая, что никакого двойника в романе нет, а есть лишь призрак его В СОЗНАНИИ Германа, в его больном воображении. "Объективно двойник отсутствует" ( там же ). А вот что пишет Б.Бойд в "Русских годах": "Бездоказательное предположение Германа о существовании двойника оказалось слишком хрупкой и слабой основой для романа. Он до конца остается малоубедительным, и страницы, которые взволновали бы в другой книге и другом контексте, здесь способны лишь изредка преодолеть нашу дистанцированность от сюжета, центральная предпосылка которого не может перевесить чашу недоверия" ( там же ).
   Бойд предлагает свое обоснование убийства Феликса - взамен "хрупкой" гипотезы о двойнике. По его мнению, Герман догадывается об измене жены и хочет убить Ардалиона. Вместо него он избирает только более доступную ему жертву - бездомного бродягу. Васильева воспринимает это предположение Бойда весьма критически.
   При встрече с двойником Герман испытывает ощутимый прилив радостных эмоций ( как сказала бы М.С.Штерн ). Эта эйфория, по замечанию Васильевой, контрастна традиционному ужасу, который испытывают при встрече с двойником герои русской и зарубежной литературы (у Шамиссо, Гофмана, Андерсена, Гоголя, Достоевского и т. д.).
   В отличие от героев, у которых появляется двойник - и посягает на их место под солнцем - Герман сам убивает своего "двойника", присваивает себе его имя и поначалу вполне доволен.
   М.А.Васильева размышляет также о символе двойничества в романе - ПОРТРЕТЕ. Портрет Германа, например, пишет Ардалион, замечая - "У вас трудное лицо ..., в нем есть что-то странное. У меня все ваши линии уходят из-под карандаша. Раз, -- и ушла". Результат ардалионовой работы Герман воспринимает с иронией - он характеризует портрет как "подкрашенную дохлятину". Портретная символика в романе, несмотря на сарказм Германа, по мнению исследовательницы, носит "роковой" характер. Например, по завершении работы над картиной запускается таймер подготовки убийства Феликса-двойника.
   Еще одно отличие от традиционных сюжетов с двойниками - речь не идет об успехах двойника в карьере или любви - нет, это сам Герой "скатывается" до уровня Феликса, на низшую ступень социальной лестницы ( которую, видимо, автор статьи обожествляет ).
  
   В романе "Отчаяние" и сам Герман говорит о том, что обнаруженный им двойник его - мнимый. Герман словно поддерживает его существование - только потому, что оно необходимо ему для завершения сюжета его сочинения, "как истинный художник, Герман подчеркивает, что главное в его преступлении - это совершенство замысла" ( Бойд. Б. Владимир Набоков: русские годы: Биография. М.; СПб., 2001. стр. 451 ). Причем, хотя "двойник" сопровождает героя в его прогулках по маленькому провинциальному городу, в центре которого установлен памятник восседающему на быстром коне герцогу - в приватных диспутах выясняется, что Феликс - так зовут подобранного писателем бродягу - чрезвычайно скучный персонаж - как и Куильти, которого А.В.Жданова называет "двойником" героя, а его существование объясняет феноменом раздвоенной личности Гумберта.. Появление Феликса, собственно, кажется не больше, чем эпизодом, недоразумением. Но Феликс является не в качестве шута или резонера, как можно было ожидать - его фигурирование носит некоторый мрачно-мистический характер, этот персонаж похож на "черного монаха" из рассказа Антона Чехова ( см. также рассказ Андреева "Он" ), изображение его искажается. Е.А.Полева выделяет основную сюжетную коллизию романа "Отчаяние" -- "встреча Германом похожего на него человека, двойника, как кажется герою, замысел убийства с целью подмены и присвоения чужого имени, написание текста об этом после того, как замысел не удался" ( Полева, 78 ).
   Также Е.А.Полева анализирует все сюжеты романов писателя о немцах ("Король, дама, валет", "Камера обскура", "Отчаяние") и приходит к выводу, что они неизменно связаны .. с преступлением и в них выдвинута этическая проблематика.
   В главе "Призраки" своей книги "Набоков без Лолиты" Курицын пишет о "чувстве безплотности" ( и невидимости ) набоковских героев. С этим чувством едет на велосипеде автор "Других берегов". Лида и Ардалион говорят при Германе о нем так, как будто его самого нет. "Точно я и вправду присутствую в качестве отражения, а тело мое - далеко".
   Вспоминается в связи с этим замечательный рассказ "Соглядатай", где речь идет о призраках героя - отражениях его в сознаниях, душах знакомых людей. Его же самого как будто бы нет, есть только эти разнообразные отражения.
   Курицын считает, что наивно полагать, что что-то с чем-то может вообще совпасть. "Что существуют, в частности, двойники". Идея двойничества - ненадежная идея, считает Курицын. Об этом якобы рассказывает сама жертва - Феликс в начале романа:
   - Вот помню на ярмарке двух близнецов.. так там действительно - нельзя было отличить друг от друга. Предлагали сто марок тому, кто найдет примету. Хорошо, говорит рыжий Фриц, и бах одному из близнецов в ухо.
   Вывод: природа не терпит двойников. Герман же "повернут" на идее похожести. "Трубка и розы кажутся ему пепельницей и персиком. В безымянном немецком селении ему встречается домишко, двойник вмденного на Охте, лавка с костюмами знакомых покойников, береза с таким же, как у давней московской березы, раздвоением ствола, татарин, который надцать лет назад где-то далече мельтешил. Он сочиняет сюжет об Игреке Иксовиче, который безответно любил прелестную барышню, встретил загорелого моряка Дика, сущего двойника, отправил его к барышне под своим именем, сам оказался в хижине той, по кой сох как раз Дик, и все эти опереточные переживания.. ни к чему в общем хорошему не привели.
   Речь идет о маниакальности веры Германа ( которого на филфаке настойчиво переправляли в моей работе на Германна ) в двойничество. Например, коммунизм описывается им как "мир одинаковых здоровяков". "Мне грезится новый мир, где все люди будут друг на друга похожи". Это, считает Курицын, потому, что сам МОТИВ двойничества - "стоеросов". Идея совпадения, двойничества, похожести - глупа и губительна. "Свою будущую жертву, якобы двойника, Герман Карлович впервые видит спящей, отмечает "деревянность" ее фигуры. И помните, присмотренная жертва в "КДВ" словно бы одервенела, ждала, пока ее грохнут Марта и Франц. Предполагается, что у жертвы, у двойника нет метафизического измерения, тени ( ее место двойник как раз и занимает ). Герман сам делает все нужные выводы: в совершенном покое тождество достигает крайней своей очевидности.. Жизнь только портит мне двойника.. Так ветер туманит счастье Нарцисса".
   Вывод: в посюсторонней жизни двойников нет.
   О теме двойничества в романе пишет Лина Целкова. Она отмечает, что даже лакей в трактире напоминает лакея в берлинском ресторанчике: "такой же маленький, унылый, белобрысый". Тема двойника - иносказание. "Двойник" скорее противопоставляется Герману, чем отождествляется с ним. Внешняя чистота Германа противостоит неопрятности Феликса. Хотя при этом их нравственная сущность, по мнению Целковой, одинакова. Феликс, например, готов пойти на любое преступление, лишь бы ему хорошо заплатили. Герман тоже не отказывается от соблазна. Физическая и нравственная грязь его не останавливает. Перед убийством он не гнушается стричь своей жертве ногти на ногах.
   Д.Б.Джонсон в статье "Источники "Отчаяния" Набокова", ссылаясь на Долинина и Конноли, утверждает, что в большинстве критических пассажей о Набокове отмечалось переосмысление в "Отчаянии" темы двойничества, "особенно в сравнении с "Двойником" Достоевского" ( цит. по: Л.Целкова, с. 144 ). Анастасьев же считает, что только один мотив "Двойника" Достоевского в романе развит безпредельно - толкование двойничества как "исчезновения самобытной человеческой личности".
   Жан-Филипп Жаккар утверждает, что Герман и Феликс непохожи, Феликс однозначно не является двойником Германа: "очень много признаков несходства: десны у Феликса другие ("<он> улыбнулся, показав десны; это меня разочаровало, но, к счастью, улыбка тотчас исчезла"; 401); зубы у него белее; он левша, тогда как Герман правша[119]; глаза немного другие; ноги больше размером; вообще Герман боится, что у Феликса тело совсем не похоже на его и т. п. Вглядываясь после убийства в паспортный снимок Феликса, Герман заявляет: "Странное дело, -- Феликс на снимке был не так уж похож на меня" (503)[120]. А в десятой главе устами Феликса сказано прямо: "...франт, утверждавший, что похож на меня. Глупости, он был не похож"."
   Васильева в связи с темой двойника размышляет о "коммунистической утопии", в которой воплощение "идеального подобия" совпадает со смыслом изречения "у нас незаменимых нет". Идеологема двойника, по Васильевой, - это противопоставление Божественному сотворению человека, "онтологическое хищение" положительных сил бытия.
   Роман "Отчаяние" - роман о двойнике, считает исследовательница. Он как будто дает ответ "эпохе2 с ее стремлением вынести за скобки конкретного человека во имя идеи "совершенного" двойника. Герман уничтожает Феликса, тем самым якобы приравнивая человека к вещи. Сверхидея Германа "обречена на провал".
   Е.В. Егорова в статье "Игра слов в романе В.Набокова "Отчаяние"" пишет:
  
   Роман "Отчаяние" посвящен теме двойничества. Генетически восходящая к произведениям немецких писателей-романтиков А. фон Шамиссо (Необычайная история Петера Шлемиля, 1814); Э.Т.А. Гофмана (Эликсиры .., 1815 и Двойник, 1821 и т.д.), она под пером Набокова существенно трансформируется. Преимущественно ориентируясь на тексты Н.В. Гоголя (Нос, 1836) и Ф.М. Достоевского (Двойник, 1846), автор "Отчаяния" живописует ложное двойничество. Двойник главного героя Германа - обычный человек по имени Феликс, а не тень героя или персонификация его затаенных желаний. Но главное отличие от романтиков состоит в том, что Феликс внешне не похож на Германа, влюбленного в собственное отражение в зеркале настолько, что с легкостью находит лелеемые в себе черты в первом встречном бродяге.
   ( с. 15 )
  
   Егорова говорит об объективном, как она считает, несоответствии образа Феликса образу героя. Для Германа же важно субъективное впечатление от Феликса как от "двойника".
   Егорова считает, что не зря Феликс выведен "левшой". Это часть отражения Германа, часть "олакреза". "Говоря о суеверности своей жены Лиды, герой сообщает: "Из всех примет это была самая жуткая. Разбитое зеркало. Да, так оно и случилось, но не совсем обычным образом" [C. 346-347]. Убивая двойника, Герман разбивает зеркало. Вещь эквивалентна человеку. "О нет, мертвецов я не боюсь, как не боюсь сломанных, разбитых вещей"" ( с. 16 ).
   Вот что пишет М.Н.Копасова:
  
   В романе "Отчаяние" образ двойника воплощен в Феликсе. Отражательная суть двойничества здесь также представлена такими предметами, как зеркало, портрет, фотография. Что касается зеркала, то Герман Карлович боится самого этого слова. Жизнь для него разделена на два периода: на время, когда он "был еще в добрых отношениях с зеркалами", и время нарастания зеркального кошмара после встречи с левшой (важная зеркальная деталь) Феликсом. После совершенного преступления Герман отращивает бороду и избегает смотреться в зеркало. Он пишет, что, изменив внешность, хотел спрятаться не столько от других людей, сколько от себя самого ( Некоторые, с. 284 ).
  
   Исследовательница замечает, что тема зеркала усложняется в романе введением в текст истории создания портрета Германа. Герман словно созерцает три своих лика: свое лицо в зеркале, лицо двойника и портрет, который написал Ардалион.
   В итоге образ двойника становится наваждением Германа, прочно завладевает его сознанием. Так мысль о трех картах владела сознанием Германна Пушкина ( "Пиковая дама" ).
   Рассматривается мотив взгляда как следа присутствия другого человека в романах Набокова. Герман, однако, в отличие от Лужина, не тушуется перед взглядами окружающих - "Я слишком привык смотреть на себя со стороны, быть собственным натурщиком", - говорит он. Приводятся слова Г.Хасина, который называл Германа безоконной сущностью, проецирующей на мир семое себя. Герман не имеет доступа к другому сознанию и .. начинает галлюцинировать. Он якобы не способен ясно увидеть никого, кроме самого себя. "В одной из статей В. Набоков заметил по этому поводу: "Сумасшедший боится посмотреть в зеркало, потому что встретит там чужое лицо: его личность.. а личность художника увеличена. Сумасшествие - всего лишь больной остаток здравого смысла, а гениальность - величайшее духовное здоровье..."" ( с. 286 ).
   В опубликованной в "Русской речи" ( 2013, N4 ) статье "Зеркальная символика в романе В.В. Набокова "Отчаяние"" С. И. КРАШЕНИННИКОВ отмечает, что мнения исследователей насчет писательского мастерства Германа разнятся, начиная от "не просто убийца, а художник убийства, мастер" и до полного отрицания способности к художественному постижению и преобразованию действительности у героя. Отмечено также, что мотив "Doppelganger", или двойничества, "подробно рассмотрен в этой связи многими исследователями романа. Так, Л.Н. Рягузова в зеркале видит границу встречи с собой, исходя из бахтинской концепции Другого".
   До того, как сознанием Германа овладела мысль об убийстве, он находится в "добрых отношениях" с зеркалами, в "гармонии с миром", по словам Крашенинникова. Как только он встает на путь преступления, связь размыкается - символом чего является "зеркало с безуминкой": "...нас отражало тусклое, слегка, по-видимому, ненормальное зеркало, с кривизной, с безуминкой, которое, вeроятно, сразу бы треснуло, отразись в нем хоть одно подлинное человeческое лицо", - говорится в пятой главе романа.
   Речь идет о нравственной слепоте героя - не зря на портрете Германа, написанном Ардалионом, нет глаз, а в сновидении Германа глаз нет на его отражении в луже. В этом ряду стоит и мнимая близорукость героя.
   В статье СЮжЕТНО-КОмПОзИцИОННыЕ фУНКцИИ вИзУАЛьНыХ АбЕРРАцИй в РОМАНАХ В. НАБОКОВА "КОРОЛЬ, ДАМА, ВАЛЕТ" И "ОТЧАЯНИЕ" Т.Г.Кучина и М.Ю.Третьякова заявляют, что преступление становится следствием "оптической ошибки" Германа, который видит в Феликсе свою копию.
   Внимание Германа, считают исследовательницы, сосредоточено только на его собственном лице. Приводятся слова Сергея Давыдова: "На самом деле для Германа внешний мир почти не существует. Его глаза устремлены внутрь самого себя" ( Вестник КГУ, 2019, N1, с. 162 ). Идея двойничества - навязчивая для Германа. С ним спорит Ардалион, считающий, что всякое лицо - "уникум". Мир двойничества - "это особый, персональный мир Германа: всюду ему мерещатся одинаковые, отразившиеся друг в друге люди и предметы" ( там же ).
   Кучина и Третьякова утверждают, что Герман не способен посмотреть на себя со стороны. Сделать это помогает письмо "дурака" Ардалиона, в котором последний обличает героя -
  
   Я всегда знал, что Вы грубое и злое животное, и не скрыл от следователя всего, что сам видел. Особенно что касается Вашего с ней обращения (с Лидой. - Т. К., М. Т.)... Вы очень похожи на большого страшного кабана с гнилыми клыками, напрасно не нарядили такого в свой костюм.
   ( с. 163 )
  
   От себя заметим, что тут уже Ардалион проявляет завидную смелость и не стесняется в выражениях, зная, что Герман будет изолирован от общества и, может быть, казнен, следовательно, ему, Ардалиону, со стороны Германа не грозит ответ.
   В предисловии к английскому переводу романа Набоков обращает внимание читателя на "существенный пассаж" в произведении, который был опущен в более застенчивые времена. в нем Герман описывает, как, находясь в постели с Лидой, он одновременно наблюдает за собой со стороны, "отодвигаясь все дальше и дальше от места действия". Эта раздвоенность героя подмечена Борисом Авериным и в "Соглядатае" - герой наблюдает за собой со стороны, появляются "я" и "Смуров".
   Герман подчеркивает сходство со своим так называемым двойником - сходство, которое, как он подчеркивает, не всегда способны заметить другие. "Вероятно, правы именно эти "другие", - пишет Борис Аверин, - Но неужели вся затея героя основана была на чистом недоразумении?" ( с. 341 ).
   Возможно, Герман не так уж ошибается, называя Феликса своим "двойником". Он, например, левша - то есть, зеркальное отражение Германа. Кроме того, он имеет родителей - представителей разных национальностей ( так же как и Герман ) -
  
   "Я тоже нeмец, -- сказал он, выпустив дым, -- то-есть, мой отец был нeмец, а мать из Пильзена, чешка".
  
   У Германа отец - немец, а мать -- русская.
   Феликс похож на Германа еще и из-за своих убеждений. Вот что он говорит нашему герою во время встречи в провинциальном городе - "Философия -- выдумка богачей, -- возразил он с глубоким убeждением. -- И вообще, все это пустыя выдумки: религия, поэзия... Ах, дeвушка, как я страдаю, ах, {71} мое бeдное сердце... Я в любовь не вeрю". Узнаете знакомый скепсис Германа относительно любви и религии?
   Герман же подмечает и такую общую черту - ".. честь моих родителей, как -- надeюсь -- и твоих, безупречна. Ты единственный сын, я -- тоже".
   Феликс признается, что любит музыку - и Герман, через несколько страниц говорит ему в тон: "Я кстати сам обожаю музыку, играю на нeскольких инструментах. Бывало, лeтним вечерком беру свою скрипку, иду в ближний лeсок...".
   А.М. Шевкопляс ( ГОУ ВПО "Донецкий национальный университет" ) в статье "ОСОБЕННОСТИ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ НА ОСНОВЕ СИНТАКСИЧЕСКИХ КОНСТРУКЦИЙ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"" отмечает, что Феликс отличен от Германа. Его речь представляет собой слог, максимально простой: "Я с дeтства люблю фиалки и музыку. Я родился в Цвикау. Мой отец был сапожник, мать -- прачка. Когда сердилась, то шипeла на меня по-чешски" ( с. 118 ). Сравните с речевыми оборотами Германа, который любит распространенные предложения.
   "Удивительная история встречи двойника сопровождается многочисленными неуместными отступлениями, перескакиванием с одной темы на другую. Мы видим, что это столкновение с собственной копией привело героя в сильное волнение, состояние возбуждения и живого интереса" ( с. 119 ).
   Рассмотрен синтаксис предложений Германа, которыми он наполняет свою повесть. Самый эмоциональный момент повести при этом - момент, когда Герман обнаруживает свою оплошность с оставленной палкой. "Ну вот -- палкой, -- указал ею, сeл в автомобиль и потом палку в нем и оставил.. Никогда в жизни я не был так удивлен..."
   Развивают тему, предложенную в этой статье, Алина Шевкопляс и Мария Панчехина в статье "ЯЗЫКОВАЯ ИГРА В ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ (на материале романа В. Набокова "Отчаяние")". Рассматривается и мотив "двойника" - в связи с темой зеркала. Это слово Герман читает наоборот, то есть само слово обладает способностью зеркально отражаться. Зеркало становится символом идеи "двойника" в романе. Уже при первой встрече с Феликсом герой достает зеркальце: "Было у меня зеркальце в карманe. Я его дал ему. Ещё только беря его, он всей пятернёй мазнул себя по лицу, взглянул на ладонь, но ни крови, ни грязи не было. Посмотрeлся в блестящее стекло. Пожал плечами и отдал. < >Я привлёк его голову к моей, висок к виску, в зеркальцe запрыгали и поплыли наши глаза" ( с. 178 ).
   Герои похожи как "две капли крови" ( здесь Герман безвкусно перефразирует известное высказывание "как две капли воды" ).
   Еще одна статья Шевкопляс и Панчехиной - ЯЗЫКОВАЯ ИГРА КАК СРЕДСТВО ФОРМИРОВАНИЯ ДИСКУРСА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"). Здесь в основном повторяются мотивы и размышления первых двух статей, а также речь идет о мотиве ветра в романе ( о чем уже писали известные нам исследователи ).
   Млечко в статье "Другой, трикстер, "чудовищный двойник".." пишет, что бред Германа о двойниках призван раскрыть чудовищную для русских эмигрантов "природу всякой революции".
   Себя Герман якобы отождествляет с монархом, символический его двойник - шут. Его убийство - процедура заместительного жертвоприношения.
   В статье "ОТЧАЯНИЕ" В. НАБОКОВА В "РУССКОМ ТЕКСТЕ" "СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК": ОТ "ЧУДОВИЩНОГО ДВОЙНИКА" К СИМВОЛИЧЕСКОМУ САМОУБИЙСТВУ А.В. Млечко пишет о том, что задача автора романа - скомпроментировать русскую революцию как симулякр французской. Феликс при этом предстает персонажем большевицкой революции, органическим бунтарем.
   Герман же позиционирует себя как приготовленного к закланию короля: "Внезапно ночь стала рваться по швам, с улицы раздались заздравные крики, мы по-королевски вышли с бокалами на балкон... Мы все четверо чокнулись, я отпил глоток. "За что пьет Герман?" -- спросила Лида у Ардалиона. "А я почем знаю, -- ответил тот. -- Все равно он в этом году будет обезглавлен -- за сокрытие доходов"" ( цит. по А.В.Млечко, 61 ).
   Убийство двойника может быть рассмотрено и как казнь, и как жертвоприношение, считает А.В.Млечко. Герман удивляется податливости приносимой жертвы - "как он слушался" нашего героя.
   "Символика жертвоприношения и цареубийства выступает важнейшим элементом "русского текста" "Современных записок".
   В "Отчаянии", считает автор статьи, мы имеем дело с заместительным жертвоприношением - Герман убивает двойника, "пародийного короля", мнимого короля. Сцена убийства Феликса может быть интерпретирована и как своеобразная инициация. Так, герой увозит жетву в лес и подвергает ее символическим "пыткам".
   Символика казни короля или сакральной жертвы выступает в романе "в качестве "базового носителя" семантики мифологемы хаоса, в рамках которой происходит оценка (и репрезентация) современных российских событий" ( с. 65 ).
   Здесь же отмечено, что Д.Б. Джонсон, проследивший "криминальный" генезис романа, также говорил о "двойничестве" как откровенно "чужеродном" элементе во всей этой на первый взгляд кажущейся "уголовной" истории: "Набоков отказался использовать мотивы расчлененного тела и сожженной машины не столько из чувства брезгливости, сколько потому, что они могли бы стать помехой его новой сюжетной идее, а именно маниакальной убежденности Германа в том, что они с Феликсом -- двойники".
   В статье РЕВОЛЮЦИЯ, ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, "ЧУДОВИЩНЫЙ ДВОЙНИК": "ОТЧАЯНИЕ" В. НАБОКОВА И "РУССКИЙ ТЕКСТ" "СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК" ( Вестник ВГУ, 2006, номер 1 ) А.В. Млечко называет Германа лже-художником, чья этическая слепота приводит его к краху - ставя его в один ряд с такими персонажами как Бруно Кречмар ("Камера Обскура") и Гумберт Гумберт ("Лолита").
   Приводится такая цитата из Бойда: "Герман с его раздутым самолюбием, пренебрежением к другим людям является, по мысли Набокова, антитезой художнику. Его благоговение перед самим собой сопоставимо лишь с презрением к остальной части человечества, даже к собственной жене, брак с которой он считает безоблачным. <...> Преступление Германа пародирует и одновременно отвергает попытку искусства выйти за пределы "я". Вместо того, чтобы сколько-нибудь понять Феликса, Герман попытается отпечатать свое собственное лицо на его лице, уничтожить его и бежать, присвоив себе его личность. Однако преступление, по мысли Набокова, всегда содержит в себе зерно своего изъяна - безумные притязания "я" на господство над всем и вся, невозможность контролировать будущее, которое в конце концов нельзя пробудить к жизни силою одних желаний. <...> Герман не видит того, что может увидеть каждый в его мире, - что между ним и Феликсом нет никакого сходства" ( с. 128 )
   В этой статье тема двойника рассматривается через призму социально-исторических событий, в контексте русской революции, а также Великой французской революции. Не зря в романе актуализируется аспект обезглавливания и гильотинирования персонажа ( Германа и Феликса ). Двойничество в романе построено на антагонизме персонажей. О таком типе двойничества писал еще Рене Жерар в работе "Насилие и священное", которую цитирует Млечко. Речь идет о "чудовищной" идентичности персонажей. В контексте революционного насилия, пишет А.В.Млечко, становится понятен страх Германа перед зеркалом, из которого якобы на него смотрит "чудовищный другой".
   О.Сабурова считает что Герман и Ардалион похожи как зеркальные двойники. Герман создает автопортрет, придумывая Феликса. Ардалио пишет портрет Германа - и начинает его на том самом участке, где Герман убьет своего официального "двойника". Герман отмечает сходство этих двух портретов. Портрет Ардалиона он охарактеризует как "подкрашенную дохлятину", Феликса - как мертвеца, лежащего в черно-белом лесу.
   И никто не находит черт сходства между Германом и Феликсом и - между портретом Германа, написанным Ардалионом, и самим Германом. Отношения Германа и Ардалиона также якобы зеркальны. Герман называет своего оппонента "бездарным". Ардалион считает, что Герман ничего не понимает в искусстве. Также у Ардалиона и Германа общая любовница - Лида. "Наконец, как получатель писем от жены и Феликса, Герман выбирает себе соответствующий псевдоним -- Ардалион".
   И.Саморукова трактует тему двойников в "Отчаянии" в контексте немецких романтиков ( Гофмана, например ). Исследовательница пишет следующее: "Будучи не удовлетворен жизнью заурядного коммивояжера, ощущая в себе демиургические силы, Герман создает собственного двойника, чтобы запустить процесс творчества. Двойник постулируется Германом как бы в ином мире, в ином пространстве. В качестве двойника персонаж-автор выбирает своего социального антипода - бродягу, бездомного оборванца. Чтобы создать при помощи Феликса "невиданное произведение", Герману необходимо переместить бродягу поближе к своему миру, а точнее, на своеобразную грань упорядоченного социализированного пространства. Вот почему в качестве места преступления, оно же фон великого творения, Герман выбирает незастроенный участок дачной местности возле Берлина. Часто упоминающаяся при описании пространства будущего художественного акта деталь - желтый разметочный столб - как раз и указывает на пограничность места последней роковой встречи двойников".
   Феликсу отводится роль марионетки в руках Германа. Которого, к слову, удивляют и возмущают письма Феликса к своему благодетелю, его незапланированная активность. Герман вынужден вытеснить Феликса из своего мира, куда тот начинает активно вторгаться..
   Жертва Германа, отметим в завершение, подспудно сравнивается с разными представителями животного мира. Например, с голой обезьяной. Или с улиткой.
   "Я как улитка. У меня дом на спинe!" - говорит Феликс в решающей сцене. Действительно, кажется, что убийство этого персонажа, стоящего на грани людского и животного мира, не такое уж страшное злодеяние. Такими мыслями, во всяком случае, оправдывает себя Герман.
   Да и другие персонажи после убийства сравниваются нашим героем с животными ( так делает и Гумберт ) - среди них - "жукообразный жеран", горбоносый старик, который издает хрюканье, а также доктор с "козлиной бородкой" и "брюшком".
   Между тем сам Герман обличается Ардалионом ( за письмом которого, может быть, стоит Набоков ) как "животное", "кабан", "подлейший подлец" и сравнивается с мышью, попавшей в мышеловку - "все кругом затряслось, -- стол, стакан на столe, даже мышеловка в углу новой моей комнаты". И дальше - "Сейчас, дрожа в студеной комнатe, проклиная лающих собак, ожидая, что в углу с треском хлопнет мышеловка, отхватив мыши голову".
  
   4. "ОТЧАЯНИЕ" КАК ИНТЕРТЕКСТ
  
   В этой части моей работы я хотел бы рассмотреть разные аллюзии и реминисценции набоковского романа по методу, уже опробованному мной в ""Камере обскуре" как интертексте". Они касаются на только внешних ссылок ( например, на Пушкина и Достоевского ), но и ссылок на другие произведения самого Набокова.
   Об интертекстуальности романа писали уже современные Набокову критики. Прототипом Германа Карловича П.Бицилли назвал .. Иудушку Головлева. "Иудушка - нравственный идиот в буквальном значении этого слова ( "идиот - человек, существующий сам по себе", вне "среды" ). Для такого человека - не человека ( ??? - ИП ) - нет разницы между "реальными" людьми и порождениями его фантазии". И еще один пассаж П.Бицилли: "Та лжежизнь в пустом, призрачном мире, какою живут Иудушка и Герман, имеет, подобно подлинной жизни, свои, особые законы, какую-то свою дурацкую, дикую, нам непонятную логику". Однако смысл "Отчаяния" как раз, заметим, в обратном. Мир Германа, в котором живет герой, может быть понят читателем и не так уж далпек от Автора. И он, конечно же, привлекательнее безотрадной "общей реальности" в том смысле, в каком ее понимал критик.
   Лина Целкова отмечает еще одного прототипа Германа - это пушкинский Германн, который, в свою очередь, - предшественник Раскольникова. "Герман, задумавший разбогатеть мгновенно и незаконно с помощью проникновения в чужую тайну и совершивший преступление, начинает в русской литературе галерею романтических преступников". О прототипах Германа размышляет и А.Долинин. По его мнению, пронизывающие произведение литературные аллюзии выявляют происхождение героя романа, ведущего свою гениалогию от "знаменитых безумцев" русской прозы - среди которых Долинин отмечает его тезку из "Пиковой дамы", гоголевского Поприщина ( к которому явились в конце повести депутаты гишпанские ), Голядкина из "Двойника" Достоевского, Передонова "Мелкого беса" Сологуба и Дудкина из "Петербурга" Андрея Белого.
   Не все критики соединяют "Отчаяние" с традициями русской литературы. Так, Н.Анастасьев отмечает, напротив, разрыв писателя с традициями в этом произведении. "В действительности же "Отчаяние", может быть, наиболее откровенный у русскоязычного Набокова ( за вычетом, пожалуй, "ПнК" ) акт разрыва с наследием, писатель вполне иронически использует художественный язык русской классики. Собственно, состязательный характер имеет сама форма" ( цит. по: Л.Целкова, 2011, с. 129 ).
  
   1. Сюжет перехода через границу, явный в "Подвиге", проявится и на страницах "Отчаяния". Так, бродяга Феликс рассказывает, как он ходил через границу в Саксонии:
   - Мы каждый день с товарищем после работы переходили границу, чтобы выпить по кружке пива. Десять верст туда и столько же обратно, оно в Чехии дешевле.
   2. Похожая на описанную в "Приглашении на казнь" ситуация обнаружена в романе "Отчаяние". Так, при первом появлении Феликса Герман чувствует волнение, как при аккордах циркового оркестра, или когда оркестр играет туш - "или лучше: дробь барабана, как при задыхающемся акробатическом трюкe". При объяснении с мнимым двойником Герману чудятся все те же звуки оркестра. Кроме того:
   - "двоюрный брат" Феликса - циркач, который, по его мнению, паясничал на праздниках,
   - второстепенный персонаж - Ардалион - "человек с шутовской душой", говорящий "шутовским тоном" ( он напоминает Романа Богдановича из романа "Соглядатай", которого герой также называет шутом ),
   - другие второстепенные персонажи "Отчаяния" нарочито сутулятся и носят "шутовские фуражки",
   - Феликс сравнивается с безвольной "куклой" ( "была даже замeтна черта на шеe, гдe приставили голову" ),
   - беленькая многовидная "лже-собачка" как и ряд непонятных Герману представлений сравнивается с "гнусным фокусом" ( как задача Валентинова в "Отчаянии" - "замысловатый шахматный фокус" ),
   - упоминаются известные цирковые фокусы с картами, лентой, монетой.
   3. Долинин в статье "Двойное время у Набокова" сравнивает "Отчаяние" с "Лолитой". Герои обоих романов соотносят свои записки с произведениями Достоевского и Уайльда. "Кстати, эссе последнего "Перо, карандаш, яд" из сборника "Интенции", где сформулирована идея преступления как искусства, должно, на наш взгляд, учитываться как один из вероятных источников "Отчаяния", "Лолиты"" ( цит. по: Л.Целкова, Романы ВН, с. 146 ).
   4. Об интертекстуальности романа пишет и Жаккар ( "Буквы на снегу.." ). Герман оставляет на месте преступления - улику - палку. Это якобы намек на гоголевский текст.
   "Чрезвычайно больно бьется проклятая палка", -- говорит Поприщин.
   5. В статье МОТИВ ВЕТРА/БУРИ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" Т. Г. Мастепак, Е. А. Полева анализируют названный мотив в соотнесении с культурной традицией. Причем анализ мотива ветра "позволил выявить в качестве значимого интертекста в романе пушкинскую "Сказку о рыбаке и рыбке". Финал "Отчаяния" соотносится с итогом сказки: персонаж, пожелавший стать "деспотом" не только своего бытия, но и жизни других, остался "у разбитого корыта"".
   Утверждается, что основные эпизоды сюжетной линии Германа (встреча с двойником, встреча-проверка замысла, раскрытие замысла преступления и имени убийцы следствием) "маркированы пейзажной деталью - ветреной погодой. Преступление же и наказание (выход к отчаянию и ожидание ареста) совершаются, что особо подчеркивается в повествовании, при полном отсутствии ветра" ( с. 48 ).
   6. Ю. Л. Михайлова в статье ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"С ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ Ф. ДОСТОЕВСКОГО И А. ПУШКИНА называет приемы и стратегии интертекста, к которым обращается Набоков в своем произведении. Это литературная пародия, скрытая полемика, а также игра с несколькими подтекстами. Приводится пример Вильяма Кэролла, связывавшего роман Набокова с темами, ведущими к Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Оскару Уайлду и Конан Дойлу.
   Исследовательница сравнивает "Отчаяние" и "Пиковую даму" Пушкина так -
  
   ..герои имеют не только одинаковые имена, но и схожие страсти и стремления. Оба персонажа прельщаются перспективой мгновенного обогащения. Набоковский герой уверен, что, совершив, по его мнению, гениальное убийство своего двойника, он сможет получить огромную страховку; Герман не замечает очевидной разницы между собой и незнакомым бродягой и совершает безсмысленное убийство.
   ( с. 302 )
  
   Герман видит памятник герцогу, который вполне мог бы сойти за пушкинского "медного всадника". И его не настораживает сходство с героем Пушкина - безумным Евгением. Герман считает себя здравомыслящим и разумным человеком.. и "отбрасывает любые ассоциации" с героем Пушкина.
   7. В статье ОБРАЗ ПОШЛОГО ГЕРОЯ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" О.С. Рудова размышляет о преемственности произведения писателя применительно к творчеству Н.Гоголя. Приводится мнение Адамовича, который возвел литературную генеалогию Набокова к автору "Шинели" и "Носа": "<...> его духовный предок - Гоголь. Но Гоголь - огромное, сложнейшее в русской литературе явление, и нитей от него исходит множество<...>. Так что, указывая на чьё-либо родство с Гоголем, надо указывать тут же и другое, дополнительное имя, для того, чтобы ясно было, о каком именно из гоголевских типов идёт речь (есть Гоголь и Достоевский, Гоголь и Щедрин, Гоголь и Чехов<...>). Мне кажется, что Сирин продолжает "безумную", холостую, холодную гоголевскую линию" ( с. 129 ).
   Отмечено, что по ходу развития действия герой Набокова предается самолюбованию, например, со смаком описывает то, во что он одет -
  
   .. я принадлежу к породе тех мужчин, которые ненавидят нести что-либо в руках: щеголяя дорогими кожаными перчатками, люблю на ходу размахивать руками и топырить пальцы, - такая у меня манера, и шагаю я ладно, выбрасывая ноги носками врозь, - не по росту моему маленькие, в идеально чистой и блестящей обуви, в мышиных гетрах, - гетры то же, что и перчатки, - они придают мужчине добротное изящество, сродное особому каше дорожных принадлежностей высокого качества.
   ( цит. по: О.С.Рудова, с. 130 )
  
   - показывая, что внешне он колоритен, в то время, как внутренее - пуст. Пуст как "прозрачный сосуд". Именно мотив пустоты, отмечает автор статьи, является у Гоголя одним из ведущих инструментов обличения пошлости.
   8. Тема слепоты героя ( относительно идеи Бога, например и - как следствие - слепоты нравственной ) проявляется в подспудном сравнении его с Кречмаром, немецким героем романа "Камера обскура" -
  
   "Послушай-ка, ты ( разговор на постоялом дворе теплой и темной ночью), какого я чудака встретил однажды. Выходило, что мы двойники".
   Смех в темноте: "Это у тебя двоилось в глазах, пьянчуга".
  
   "Смех в темноте" - название перевода "Камеры обскуры" на английский.
   9. И.В. Саморукова в статье АРХЕТИП "ДВОЙНИЧЕСТВА" И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КОД РОМАНА В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" находит намек на "Пиковую даму" в сюжете карточной игры жены Германа - "Жена героя Лида коротает семейные вечера, играя в карты со своим братом художником Ардалионом. Герман любит наблюдать за этой забавой, сам никогда не играя".
   К Пушкину отсылает якобы и тайна рождения героя Набокова. Отец Германа - ревельский немец, человек весьма среднего достатка. У Пушкина Германн - сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Образ матери героя, как у Пушкина, так и у Набокова недосказан и порой фантазиен.
   10. В статье ""Отчаяние" В. Набокова и "Мелкий бес" Ф. Сологуба" О.Сконечная пишет о воспроизведении сологубовского романа в тексте "Отчаяния".
   Набоков отзывался о Сологубе как об "очень маленьком писателе, к которому Англия и Америка испытывают столь неизъяснимое пристрастие". Сконечная считает, что речь можно вести поэтому лишь о близости Набокову системы символизма в целом.
   Речь в статье идет о том, что, рисуя своего героя, Набоков воспроизводит миф о мелком бесе Сологуба. В романе "Отчаяние" он преобразовывается в "мелкого демона", который коверкает слова, чувства его создателя. Намек на Сологуба - фраза Германа "тяжелые творческие сны миновали". Здесь прочитывается, по мнению Сконечной, название сочинения Сологуба "Тяжелые сны".
   Имя Ардалион тоже не случайно ( как все в литературоведении не случайно ). "У Сологуба же Ардальон Борисыч, прежде чем жениться на Варваре, выдает себя за ее брата". В шестой главе появляется фамилия "Перебродов" - это намек на Передонова, который распадается в "Отчаянии" на несколько персонажей.
   Передонов называется свиньей ( нечистым животным в традиционной мифологии )? Так ведь и Германа называют "кабаном" ( Ардалион ) - "Вы очень похожи на большого страшного кабана с гнилыми клыками, напрасно не нарядили такого в свой костюм".
   Еще одна общая черта - "Передонов с удовольствием сочиняет гадости про своих учеников, чтобы родители их высекли, доносит на сослуживцев, знакомых, на карточных королей и дам. Герман признается, что в детстве увлекался придумыванием историй, "ужасно и непоправимо, и совершенно зря порочивших честь знакомых".
   Объединяет оба произведения и мотив перевирания классики - в частности, Пушкина. Передонов читает стихи про волка, который выходит на большую дорогу с голодной волчихой. И замечает - "Волк сытый, а она голодная. Жена всегда после мужа должна есть". Герман по-своему пересказывает сюжет пушкинского "Выстрела".
   11. По словам О.Сконечной, из "Мелкого беса" в "Отчаяние" попадает передоновская палка, причем кукиш на ее набалдашнике превращается в глазок ( "Отчаяние" Набокова и "Мелкий бес" ). Палка изначально не была замечена героем Набокова, а впоследствии она дразнит его и показывает "мрачный шиш".
   Еще один мотив - Недотыкомка, появляющаяся в "Мелком бесе", прикидывавшаяся "лентою, веткой, флагом, тучкою, собачкою..." - превращается в сновидении Германа в лже-собачку. Есть в "Отчаянии" и мотив боязни чужих глаз. Герман боится зеркал, как и ярких глаз любовника своей жены. Передонов же думает, что за ним следят карточные фигуры. Кроме того, оба героя стремятся к вечной молодости. Проживу еще двести, триста лет", -- твердит Передонов, который, дабы выглядеть молодым, румянится ( сравните с "крашеной дохлятиной" - портретом Германа ).
   Объединяет два произведения и мотив убийства лже-двойника. Передонов боится, как бы Володин не занял его места, не стал бы Варвариным мужем. Герман выступает в качестве передоновской жертвы, желая подменить Феликса, а затем жениться на вдове.
   Возникает в "Отчаянии" и испанская тема - "Я спросил, когда тут последний раз арестовали кого-нибудь. Он подумал и ответил, что это было шесть лет тому назад -- задержали испанца, который с кем-то повздорил не без мокрых последствий и скрылся в горах" - она возводится Сконечной к депутатам гешпанским и испанскому королю Поприщину из "Записок сумасшедшего" Гоголя ( в "Мелком бесе" Передонов хочет постричься по-испански, чтобы отличаться от Володина ).
   В статье ""Отчаяние" и параноидальный роман Сологуба" О.Сконечная продолжает исследовать набоковские реминисценции, говоря о "Тяжелых снах" Сологуба: "Первая встреча Германа с Феликсом, которого он находит спящим, напоминает встречу Логина со сбежавшим из приюта Ленькой, точно так же спящим на земле. Перекличка поддерживается неявной в русской и откровенной в английской версии "Отчаяния" гомосексуальной нотой. Гомосексуальность, гомоэротичность предстает страстью к самоповторению, самослиянию и смыкается с темой убийства". Также продолжено сравнение с "Мелким бесом".
   У Набокова, утверждает Сконечная, тонко выписан мотив сохранения идентичности героя как телесного признака, буквы или "крапа". Этот мотив заимствован из "Мелкого беса", где Передонов метит себя букврй "П", чтобы Володин "не мог подменить его собою". Герман же опасается, нет ли у его "двойника" особой приметы - "крапа", разоблачающего подмену ( например, родинки, шрама ).
   Исследуется масонский код в "Отчаянии", например значение буквы - символа "М" и виселиц, которые рисует Ардалион как фон на портрете Германа.
   Речь идет и об ущербе зрению героев Сологуба и Набокова и невниманию их к деталям, незнанию оттенков. "Даже и в спокойном своем состоянии Передонов, как и все грубые люди, не мог точно оценить мелких явлений: он или не замечал их, или преувеличивал их значение". "Неполноценное зрение как бы выносится вовне героя и угрожает ему оттуда сглазом, соглядатайством, разбитыми очками (Передонов), а у Германа - яркими всевидящими глазами Ардалиона, вредоносными, подглядывающими, разоблачающими зеркалами, которые тот старательно завешивает. На каждом шагу подстерегает опасность разоблачающего отражения". Апогей мотива - палка Феликса с изображенным на ней глазком. Палка эта - главная улика. Она показывает неверное отражение и подсовывает Герману передоновский "шиш". Подглядывающий за героем "глазок" ловит его на ошибках: "... приятное предвкушение, только что наполнявшее меня, сменилось почти страданием, ужасным чувством, что кто-то хитрый обещает мне раскрыть еще и еще промахи, и только промахи".
   12. В статье ДВОЙНИЧЕСТВО КАК ИДЕАЛ ЭСТЕТИЧЕСКОГО САМОВЫРАЖЕНИЯ В ИГРОВОМ ПОЛЕ НАБОКОВСКОГО ЗАЗЕРКАЛЬЯ В РОМАНЕ "ОТЧАЯНИЕ" Л.Стрельникова также пишет об интертекстуальности романа. Герман надевает якобы на себя маски великих предшественников, пользуется их "приемами", у него нет своего индивидуального стиля ( это несостоявшийся писатель-убийца ), хотя он владеет 25 почерками. У Германа, кроме того, "спутались все приемы". Источники для аллюзий Германа многочисленны. Герой происходит не то от пушкинского Германна, не то от человека подполья достоевского. А может быть, от Передонова Сологуба, героев Конан Дойля, Леблана, Уоллеса и других писателей, которые оказали влияние и на самого Набокова.
   Вот основания, на которых Герман сравнивается, например, с Передоновым:
   1. Презрение людей, связь с которыми не обещает прямой выгоды.
   2. Делание "мелких гадостей" окружающим.
   3. Возвышение себя над миром в нарциссическом высокомерии.
   13. Труфанова отмечает, что в романе воспроизводится миф о Фаэтоне - одиннадцать раз упоминаются кони или повозки. Начиная от бронзового всадника и заканчивая словами Германа о том, что розам дают такие же звонкие названия как скаковым лошадям. Причем часто в романе это кони или лошади - белые ( как у Фаэтона ).
   Рассмотрен и мотив лабиринта Минотавра в романе, и движения в нем от центра к выходу. Утверждается, в частности, что Феликс - Минотавр Германа.
   14. На связь с Гоголем указывает такой фрагмент: "потом сeл за письменный стол, -- думал заняться художественной прозой, но только замусолил перо да нарисовал нeсколько капающих носов, -- встал и вышел, мучимый жаждой хоть какого-нибудь общения с миром". У Германа вместо повести пишется довольно-таки незамысловатый криминальный анекдот, наподобие "Носа".
   Намеки на три карты пушкинского Германна повсюду также рассыпаны в романе. Герои периодически играют в карты, а Лида охарактеризована как "положившая локоть на стол и настороженно поднявшая палец, голоплечая, в пестром, как рубашка игральной карты, платьe".
   Похожее платье - у девочки, которая опускает письмо Германа, предназначенное для Феликса: "..выбрал младшую, - худенькую, темноволосую, в клeтчатом платьицe, как ей не было холодно в этот суровый февральский день?"
   Лиду герой называет, кроме того, "колодой" - "Да что это в самом дeлe (голос мой вдруг перешел в тонкий крик), что ты вообще за колода такая..."
   Вот еще один фрагмент, иллюстрирующий тему карт в романе. Сразу после убийства Герман встречает двух карточных игроков. "Половину ночи я eхал в громыхающем, валком вагонe на твердой скамейкe, и рядом со мной двое пожилых мужчин играли в карты, -- и карты были необыкновенныя, -- большия, красно-зеленыя, с желудями".
   15. Мотив раннего кинематографа объединяет "Отчаяние" с "Камерой обскурой". Например, Лида любит ходить в кино.
   "То-есть как: присутствовать?"
   "Ах, ты знаешь, что я хочу сказать. Когда... Ну, одним словом, когда... с этой веревочкой..."
   "Вот дура, -- сказал я. -- А как же иначе? Кто потом все приберет? Да и нечего тебe так много думать, пойди в кинематограф сегодня. До свидания, дура"
   16. Нередко в романе Набокова предстает герой, который повторяет в том или другом виде поступки своих предшественников по литературе. Герой "Отчаяния" напоминает Сильвио и Германна из повести Пушкина "Пиковая дама", Поприщина Н.Гоголя и Передонова Ф.Сологуба, Керженцева из рассказа Леонида Андреева. Всем этим героям русской литературы угрожает сумасшествие И.Саморукова в романе "Отчаяние" выделяет следующие мотивы "Пиковой дамы": имя героя, полунемецкие - полурусские корни героя, честолюбие героя, его "жажда реванша", бережливость героя, угроза сумасшествия, разорения. Ряд исследователей называют, впрочем, Германа "антигероем" - ведь он может совершить и неприглядный поступок, - в контексте, напр., детективного сюжета - который только в его глазах выглядит выдающимся.
   17. Мотивы и образы "Медного всадника" становятся символами почти безысходного отчаяния, приобретают характеристики постоянных в плывущем, разрываемом ветром мире. В "ПнК" упоминается "темная ночь с сильным ветром" ( 2004, 150 ). "Мы снова прошли мимо двойника медного всадника, - вспоминает Герман одну из "незабвенных" встреч со своим близнецом, - На бульваре не встретили ни души. В домах не было никакого огня..." Характерное "пустынное" окружавшее героя, "незримого наблюдателя, присутствующего в описываемой сцене" ( Б.А.Успенский ), как бы "немое" пространство - мотив, широко распространенный в прозе Набокова ( см. "Камера обскура", "Дар", "Посещение музея", "Лик", "Король, дама, валет", стихотворение "На рассвете" ).
   18. В романе "Отчаяние" переосмысливалось название повести Джеймса Джойса "Портрет художника в юности" - как "Портрет автора в зеркале". В комментарии к роману "Отчаяние" отмечались мотивы "зазеркалья", видений - "гнусная лжесобачка" напоминает "мерзкую собачонку" в галлюцинациях Поприщина, в "Двойнике" Достоевского, "где Голядкин не может понять, почему он шепчет "Эх, эта скверная собачонка!", в видении Германа также отзывается сологубовская недотыкомка, которая неотвязно преследует Передонова, прикидываясь "лентою, веткою, тучкою, собачкою".
   19. В романе "Отчаяние" также можно обнаружить тип пространства заброшенного, захолустного городка, в котором Герман назначает встречу своему грубоватому визави, городка, которого, по словам местного станционного смотрителя, даже на географической карте не увидишь / А.П.Чехов /, "отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь" / Н.В.Гоголь /, где время представлено как медленное, монотонное, долгое, общая картина происходящего столь предсказуема и однообразна, что укладывается в несколько экспрессивных строк - "скучные, ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины" ( из рассказа А.Чехова "Учитель словесности" ), "дрянные деревянные домишки, мальчишки, чахлые палисадники" ( Ал.Толстой ). Герой "Отчаяния" похож на "бедного Евгения", бредущего по городу после опустошительного наводнения, оглядывающего и не узнающего как будто виденные им однажды места, находящего здесь "вещи, совершенно замечательные по жуткой и необъяснимой близости" / 1990, т. 3, с. 373 / к нему, - голую березу, приземистый домишко, лавку старьевщика.
  
   5. БИБЛИОГРАФИЯ
  
   В.Курицын. Набоков без Лолиты. М.: 2013.
   1
  
   "ДИАЛОГ С ДОСТОЕВСКИМ" В РОМАНЕ В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Целкова Л.Н.
   Литературоведческий журнал. 2002. N 16. С. 206-213.
   2
  
   ОСОБЕННОСТИ СЕМАНТИКИ СЛОВ ТЕМАТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ C ОБЩИМ ЗНАЧЕНИЕМ "ТВОРЧЕСТВО" В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Качалова Е.Л., Ширина С.А.
   Ярославский педагогический вестник. 2005. N 2 (43). С. 34-43.
   3
  
   НАЦИОНАЛЬНАЯ САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ГЕРОЯ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Полева Е.А.
   Вестник Томского государственного университета. Филология. 2009. N 4 (8). С. 75-86.
   4
  
   ЭКСПЛИЦИТНЫЙ И ИМПЛИЦИТНЫЙ МЕТАТЕКСТ В РОМАНЕ В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Арсеньева Д.В.
   Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2010. N 3. С. 3-6.
   5
  
   ПОЭТИКА ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВА В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Егорова Е.В.
   Вестник Бурятского государственного университета. 2011. N 10. С. 136-141.
   6
  
   ИГРА СЛОВ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Егорова Е.В.
   Русская речь. 2012. N 2. С. 14-20.
   7
  
   Доступ к полному тексту открыт
   ИГРА СЛОВ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА ?ОТЧАЯНИЕ?
   Егорова Е.В.
   Русская речь. 2012. N 3. С. 26-35. 1
   8
  
   ЗЕРКАЛЬНАЯ СИМВОЛИКА В РОМАНЕ В.В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Крашенинников С.И.
   Русская речь. 2013. N 4. С. 18-24.
   9
  
   ВИЗУАЛИЗАЦИЯ КАК ПРИНЦИП ПОВЕСТВОВАНИЯ В РОМАНЕ В.НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Полянина А.С.
   Вестник Новосибирского государственного педагогического университета. 2013. N 6 (16). С. 177-187.
   10
  
   ПОБЕДА АВТОРА НАД РАССКАЗЧИКОМ: "ОТЧАЯНИЕ" ВЛАДИМИРА НАБОКОВА КАК "НАСКВОЗЬ ПАРОДИЙНЫЙ РОМАН"
   Беляева И.С.
   Новый филологический вестник. 2012. N 1 (20). С. 36-44.
   11
  
   ГЕРОЙ КАК "АНТИАВТОР" В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Лебедева В.Ю.
   В сборнике: ПУШКИНСКИЕ ЧТЕНИЯ-2012. "Живые" традиции в литературе: жанр, автор, герой, текст. Материалы XVII международной научной конференции. Под общей редакцией профессора В. Н. Скворцова; ответственный редактор Т. В. Мальцева. 2012. С. 259-263.
   12
  
   ОБРАЗ ПОШЛОГО ГЕРОЯ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Рудова О.С.
   Международный журнал гуманитарных и естественных наук. 2016. N 1-4. С. 129-133.
   13
  
   РЕЧЕВАЯ МАНИПУЛЯЦИЯ В РОМАНЕ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" (КОММУНИКАТИВНО-ПРАГМАТИЧЕСКИЙ И СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ)
   Михальчук Н.А.
   В сборнике: Восточнославянские языки и литературы в европейском контексте. Сборник научных статей по материалам III Международной научной конференции. 2012. С. 50-53.
   14
  
   В.В. НАБОКОВ И Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ: ДИСКУРС "ЛИЧНОГО ОТЧАЯНИЯ"
   Новикова Е.
   В сборнике: Достоевский и XX век. Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН. Москва, 2007. С. 347-357.
   15
  
   ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТОВАТЕЛЬНОГО ДИСКУРСА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Бажанова Е.А.
   Казанская наука. 2018. N 12. С. 18-20.
   16
  
   Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Зайцева Е.В.
   Восточнославянская филология. Литературоведение. 2017. N 4 (28). С. 127-135.
   17
  
   В ТЕНИ НАБОКОВА. БЕЗПОЩАДНОЕ ОТЧАЯНИЕ
   Ермолин Е.
   Новый мир. 2005. N 10. С. 166-174.
   18
  
   МОТИВ ВЕТРА/БУРИ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Мастепак Т.Г., Полева Е.А.
   Вестник Томского государственного педагогического университета. 2019. N 6 (203). С. 47-55.
   19
  
   "ОТЧАЯНИЕ" НАБОКОВА КАК ПАРОДИЯ НА ТВОРЧЕСТВО ДОСТОЕВСКОГО
   Матчак Б.
   Наука в мегаполисе Science in a Megapolis. 2019. N 6 (14). С. 5.
   20
  
   ОСОБЕННОСТИ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ НА ОСНОВЕ СИНТАКСИЧЕСКИХ КОНСТРУКЦИЙ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Шевкопляс А.М.
   Новые горизонты русистики. 2020. N 10. С. 116-121.
   21
  
   ЯЗЫКОВАЯ ИГРА КАК СРЕДСТВО ФОРМИРОВАНИЯ ДИСКУРСА (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ")
   Шевкопляс А.М., Панчехина М.Н.
   Культура в фокусе научных парадигм. 2020. N 10-11. С. 187-191.
   22
  
   АРХЕТИП "ДВОЙНИЧЕСТВА" И ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КОД РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Саморукова И.В.
   Вестник Самарского государственного университета. 2000. N 1 (15). С. 83-94.
   23
  
   ЯЗЫКОВАЯ ИГРА В ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ")
   Шевкопляс А.М., Панчехина М.Н.
   В сборнике: Актуальные проблемы речевой культуры будущего специалиста. Материалы I Республиканской студенческой научно-практической конференции, посвященной Году русского языка в Донецкой Народной Республике. 2019. С. 177-179.
   24
  
   СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННЫЕ ФУНКЦИИ ВИЗУАЛЬНЫХ АБЕРРАЦИЙ В РОМАНАХ В. НАБОКОВА "КОРОЛЬ, ДАМА, ВАЛЕТ" И "ОТЧАЯНИЕ"
   Кучина Т.Г., Третьякова М.Ю.
   Вестник Костромского государственного университета. 2019. Т. 25. N 1. С. 160-164.
   25
  
   ПРИСУТСТВИЕ В ИНТЕРЬЕРЕ КАК ПРИЁМ ХАРАКТЕРИСТИКИ ПЕРСОНАЖА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Мастепак Т.Г.
   В книге: МНСК-2017: Литературоведение. Материалы 55-й Международной научной студенческой конференции. 2017. С. 38-39.
   26
  
   ПРИНЦИП ЗЕРКАЛЬНОСТИ И ЕГО ПРОЯВЛЕНИЕ В ОБРАЗНОЙ СИСТЕМЕ РОМАНА В. В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Чеблакова Е.С.
   В сборнике: Гуманитарные исследования молодых ученых Южного Урала. Сборник научных статей. Челябинск, 2017. С. 258-264.
   27
  
   МОТИВ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ И СЕМАНТИКА КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИХ ТОПОСОВ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Мастепак Т.Г.
   Вестник Томского государственного педагогического университета. 2018. N 6 (195). С. 112-119.
   28
  
   ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ СИМВОЛОВ И СИМВОЛИЧЕСКИХ СТРУКТУР В РОМАНАХ В. НАБОКОВА "ПОДВИГ", "ОТЧАЯНИЕ", "ДАР", "ПОД ЗНАКОМ НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫХ"
   Крашенинников С.И.
   автореферат дис. ... кандидата филологических наук / Моск. пед. гос. ун-т. Москва, 2014
   29
  
   ХУДОЖНИК И ЕГО ДВОЙНИК: ПРОБЛЕМА СМЫСЛОВЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Волчкова В.В.
   В сборнике: Диалог цивилизаций: Восток - Запад. материалы XVII научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных. 2016. С. 133-142.
   30
  
   НЕПРЯМЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ ПЕРСОНАЖЕЙ КАК СРЕДСТВО СОЗДАНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Михальчук Н.А.
   В сборнике: Язык. Коммуникация. Культура. Альманах по материалам Первой международной заочной научно-практической конференции молодых ученых. 2017. С. 106-110.
   31
  
   ОСОБЕННОСТИ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ РОМАНОВ В. НАБОКОВА ("ЗАЩИТА ЛУЖИНА", "ОТЧАЯНИЕ", "ДАР")
   Шамраева М.В.
   В сборнике: Молодая филология - 2016. (по материалам исследований молодых ученых) : межвузовский сборник научных трудов : в 2х частях. Новосибирский государственный педагогический университет. 2016. С. 118-125. 0
   32
  
   ЭТИКА ПОСТУПКА И ЭТИКА ПИСЬМА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Полева Е.А.
   В сборнике: РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В XX ВЕКЕ: ИМЕНА, ПРОБЛЕМЫ, КУЛЬТУРНЫЙ ДИАЛОГ. Томский государственный университет. Томск, 2006. С. 27-39.
   33
  
   МЕЖДУ ВЕЩЬЮ И ЧЕЛОВЕКОМ: ЭТИКО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Васильева М.А.
   Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2015. N 6. С. 47-55.
   34
  
   ОСМЫСЛЕНИЕ ВЗАИМОСВЯЗИ РЕАЛЬНОСТИ И ТЕКСТА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Полева Е.А.
   В сборнике: Русская литература в современном культурном пространстве. Литература о литературе: Проблема литературной саморефлексии: материалы V Всероссийской научной конференции. 2010. С. 235-243.
   35
  
   МЕТАТЕКСТ КАК ПОСРЕДНИК МЕДУ СМЫСЛОМ И ЯЗЫКОМ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ (НА ПРИМЕРЕ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ")
   Арсеньева Д.В.
   В сборнике: Язык - Сознание - Культура - Социум. cборник докладов и сообщений Международной научной конференции памяти профессора И.Н.Горелова. редколлегия: В.Е. Гольдин (ответственный редактор), Л.П. Прокофьева, Е.А.Елина, И.Ю. Иванюшина, И.А. Тарасова, Е.А.Старостина. 2008. С. 390-394.
   36
  
   ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Большакова Г.Н.
   Вестник Тульского государственного педагогического университета им. Л.Н. Толстого. 2005. N 3. С. 110-116.
   37
  
   ЭТИКА ПОСТУПКА И ЭТИКА ПИСЬМА В РОМАНЕ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Полева Е.А.
   Русская литература в XX веке: имена, проблемы, культурный диалог. 2006. N 8. С. 27-39.
   38
  
   О НЕСКОЛЬКИХ МУЛЬТИЯЗЫЧНЫХ КАЛАМБУРАХ В РОМАНЕ В. В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Труфанова И.В.
   Ученые записки Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета им. Н.Г. Чернышевского. 2012. N 2 (43). С. 66-72.
   39
  
   ОБ ОДНОМ ЭСТЕТИЧЕСКОМ ПРИГОВОРЕ: РОМАНЫ В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" И "ЛОЛИТА" КАК СТРУКТУРНЫЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ
   Беляева И.С.
   Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология. 2012. N 3. С. 27-32.
   40
  
   "ОТЧАЯНИЕ" В. НАБОКОВА В "РУССКОМ ТЕКСТЕ" "СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК": ОТ "ЧУДОВИЩНОГО ДВОЙНИКА" К СИМВОЛИЧЕСКОМУ САМОУБИЙСТВУ
   Млечко А.В.
   Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 8: Литературоведение. Журналистика. 2006. N 5. С. 59-67.
   41
  
   РЕВОЛЮЦИЯ, ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, "ЧУДОВИЩНЫЙ ДВОЙНИК": "ОТЧАЯНИЕ" В. НАБОКОВА И "РУССКИЙ ТЕКСТ" "СОВРЕМЕННЫХ ЗАПИСОК"
   Млечко А.В.
   Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2006. N 1. С. 122-135.
   42
  
   ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ РОМАНА В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ" С ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ Ф. ДОСТОЕВСКОГО И А. ПУШКИНА
   Михайлова Ю.Л.
   Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. 2008. N 85. С. 300-303.
   43
  
   КТО ТАКОЙ ГЕРМАН КАРЛОВИЧ? К ВОПРОСУ О ФЕНОМЕНОЛОГИИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ РОМАНА В. В. НАБОКОВА "ОТЧАЯНИЕ"
   Васильева М.А.
   Русская литература. 2016. N 4. С. 198-209.
   44
  
   Я И ДРУГОЙ В ЖИЗНИ И ИСКУССТВЕ: "ОТЧАЯНИЕ" В. В. НАБОКОВА И "АВТОР И ГЕРОЙ В ЭСТЕТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ" М. М. БАХТИНА
   Полева Е.А.
   В сборнике: Набоковский сборник. сборник научных статей. Санкт-Петербург, 2011. С. 140-148.
   45
  
   ДРУГОЙ, ТРИКСТЕР, "ЧУДОВИЩНЫЙ ДВОЙНИК": ДИСКУРС ЖЕРТВ В РОМАНАХ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА
   Млечко А.В.
   В сборнике: Философская антропология жертвы: от архаических корней к современным контекстам. материалы Всероссийской конференции с иностранным участием. Самарская гуманитарная академия. 2017. С. 190-202.
   46
  
   ВЛАДИМИР НАБОКОВ, АВТОР "ДОН КИХОТА"
   Гусейнова Э.Р.
   Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Филология. Журналистика. 2012. Т. 12. N 3. С. 68-73. 0
   47
  
   ДВОЙНИЧЕСТВО КАК ИДЕАЛ ЭСТЕТИЧЕСКОГО САМОВЫРАЖЕНИЯ В ИГРОВОМ ПОЛЕ НАБОКОВСКОГО ЗАЗЕРКАЛЬЯ В РОМАНЕ "ОТЧАЯНИЕ"
   Стрельникова Л.Ю.
   Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2015. N 2-2 (44). С. 184-189.
   48
  
   КИНОТЕКСТ, КИНОСЦЕНАРИЙ И КИНОАКТЕР
   Полянина А.
   Летняя школа по русской литературе. 2013. Т. 9. N 1. С. 252-258.
   49
  
   НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ СОЗДАНИЯ ОБРАЗА ГЕРОЯ-ТВОРЦА В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА
   Копасова М.Н.
   Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2008. N 3. С. 282-87.
   50
  
   КАЧЕСТВЕННЫЕ И КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ
   Велишаева Э.С.
   Иностранные языки в Узбекистане. 2018. N 4 (23). С. 50-56.
   51
  
   ЭВОЛЮЦИЯ МИСТИЧЕСКОЙ МЕТАПРОЗЫ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА (РУССКОЯЗЫЧНЫЙ ПЕРИОД)
   Элочевская А.В.
   Stephanos. 2019. N 4 (36). С. 18-37.
   52
  
   ПУШКИНСКОЕ СЛОВО В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО И В. В. НАБОКОВА КАК СПОСОБ ХАРАКТЕРИСТИКИ ГЕРОЯ
   Федорова Е.А.
   Слово.ру: балтийский акцент. 2020. Т. 11. N 2. С. 47-57.
   53-54
  
   ПРОДЛЕНИЕ РОМАНТИЗМА: ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ МИКРОСЮЖЕТЫ В ПРЕДВОЕННОЙ ПРОЗЕ НАБОКОВА (ВВЕДЕНИЕ В ТЕМУ)
   Вайскопф М.
   Филологический класс. 2018. N 4 (54). С. 29-33. 1
   55
  
   ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ КАК ИНСТРУМЕНТ МОДЕЛИРОВАНИЯ МЕТАТЕКСТА В ТВОРЧЕСТВЕ В. НАБОКОВА
   Стрельникова Л.Ю.
   Знание. Понимание. Умение. 2018. N 1. С. 224-237.
   56-57
  
   ЛИТЕРАТУРА И RITE DE PASSAGE
   Бугаева Л.Д.
   Санкт-Петербург, 2010. Сер. Споры о современной словесности
   58
  
   ПОЭТИКА РАННЕЙ ПРОЗЫ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЦЕПЦИИ В.В. НАБОКОВА (НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТЕЙ "ДВОЙНИК", "ХОЗЯЙКА", "БЕЛЫЕ НОЧИ")
   Егорова Е.В.
   автореферат дис. ... кандидата филологических наук / Моск. пед. гос. ун-т. Москва, 2012
   59
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"