Аннотация: -Назад! К Веркиному дому! - скомандовал я. - Расшибу все окна, а её найду!
-Ну, зачем так нервничать? - усмехнулась Татьяна.
Надоело! Других дел нет, что ли? Всё брось и мчись за этой взбалмошной девчонкой. Сегодня у неё кольцо с пальца не снимается, завтра появятся отёки, потом повысится давление, а там недалеко и до эклампсических припадков. А ей плевать! Она не понимает. Она, видишь ли, чувствует себя прекрасно, ей не до больницы. У неё сегодня муж в командировке, печь нетоплена, корова недоена. Или что там ещё? Некому картошку копать. У родственников свадьба. У соседей похороны... А спросят с тебя, доктор. Скажут: ты врач, у тебя высшее образование, ты много знаешь, много видел, а не смог уговорить её лечь в больницу. Ты виноват, доктор. Сделал вид, что поверил ей. А ведь знал, чем может кончится. Понимал, что она домой поедет. Обещала сразу в больницу, а сама к автобусу и тю-тю...
Под сумрачными взглядами пациенток я вышел из поликлиники, сел в "уазик" и отправился на поиски этой... как её?.. Люлькиной. Вчера из Еловников приезжала за медикаментами акушерка и сказала, что Люлькина "уже отекла вся, а в стационар не хочет, говорит, что напустили полную поликлинику врачей-мужиков, как показываться им?.. стыдобища!".
Они вот все думают, что здоровы, а в роддоме третий месяц нет нормальных родов...
В Еловниках меня встретила местная медичка Татьяна. Она удивлённо осмотрела меня с ног до головы, пожала плечами и, не говоря ни слова, села в машину.
-Дом вон там, за магазином, но вряд ли застанем...
-Лет-то ей сколько?
-Восемнадцатый. Только что замуж вышла. Нигде не работает. Мамаша у неё — не дай бог...
"Скорая" подкатила к самой калитке. Домик был плохонький, неказистый. Я вышел из кабины. Из соседних дворов стали выбираться местные селяне — всё больше фольклорные старушенции в ватниках да нечёсаные их мужички. Холодный ветер играл полами моего халата, казавшегося таким ярким и чистым на фоне вязкой осенней грязищи, чавкающей под ногами. В своих туфлях на тонкой подошве и в белом халате я, должно быть, выглядел смешным и жалким.
Пошли разговоры.
-К кому ж эта делегация?
-Видать, к Верке Люлькиной. В положении она.
-А доктор замёрзнет, бедняга.
-Молодой ишо...
На двери висел пудовый замок. Окошки спросонья взирали на улицу настороженно и неприязненно.
-Похоже, что никого, - обернулся я к Татьяне.
-А вы постукайте, - посоветовала какая-то старуха.
-Верку мать запирает, чтоб в больницу не загребли, - засмеялся весело мужичок с золотыми зубами. - Она, Верунька, поди, из-за шторки выглядает.
-Замолкни, Фёдор, - осадила его женщина с бидоном. - Вы, доктор, к свекрухе её наведайтесь. Может, Верка прячется там.
Татьяна молча повернула к машине. Осторожно, на одних каблуках, я пошёл следом за акушеркой.
-Туда мы, наверно, не подъедем, - засомневалась Татьяна. - Вон как развезло.
Веркина свекровь встретила нас на пороге.
-Нету её, - сказала. - Уж два дня как не являлась. У Степановны ищите, у матери...
-Были уже, - сказал я сердито. - Нет у нас времени колесить по всему селу.
-Ничего не знаю, - услышал в ответ.
Она ушла в дом.
-Поехали? - негромко спросила Татьяна.
-Куда?
Акушерка лишь пожала плечами.
-Назад! К Веркиному дому! - скомандовал я. - Расшибу все окна, а её найду!
-Ну, зачем так нервничать? - усмехнулась Татьяна.
У хаты Люлькиных народу прибавилось. Сочувствуя мне, сельчане, тем не менее, откровенно веселились.
-Едут, едут!
-Без Верки! - сообщил победно златозубый.
-Погоди ты, Фёдор, - опять вмешалась женщина с бидоном. - Вы, доктор, пройдите во двор. Может, она в катухе хоронится.
Кто-то засмеялся.
-А чо? - упрямо повела плечом женщина. - Всё может быть.
Уже мало что понимая, я потащился в сарай. Брезгливо, мизинцем, открыл сырую тяжёлую дверь и опасливо заглянул вовнутрь. В нос ударил тёплый кисловатый дух навоза. Сонная корова, монотонно двигая нижней челюстью, флегматично уставилась на меня.
-Вера! Верка! - крикнул я. - Выходи... т-твою!
На секунду корова перестала жевать и звонко, сочно чихнула.
"Ну ведь идиотизм! Идиотизм! - подумал я со злостью и решительно зашагал к машине. - Даже корове начхать на это."
-Домой! - приказал я шофёру. - К чёрту всё!
-Вы не расстраивайтесь, - сказала напоследок Татьяна, выбираясь у медпункта из машины. - Найдём, никуда не денется...
И вдруг засмеялась. Надо мной, конечно. Над моим перемазанным теперь халатом. Над облепленными грязью туфлями. А может быть, просто вспомнила, как заглядывал я в тот тёмный покосившийся катух.
-Найдите её непременно... и с милицией, с председателем, как угодно - слышите? - в роддом! Во что бы то ни стало!!
-Да, да, обязательно...
-Вообразите себе: поступит такая Верка на роды... Вот подарочек-то будет! Нам же потом скажут: прозевали...
Машина покатила по мокрому шоссе мимо раскисших, залитых дождём полей и голых лесопосадок. "Носимся, носимся с ними, - думал я. - А чего носимся - непонятно. Видно ведь, что слова тут бесполезны. Хоть бы штраф ввели какой-нибудь, что ли... Заставить бы эту Верку оплатить бензин, что мы сегодня сожгли, - в другой раз, может быть, и не сбежала бы... Сорвала приём в поликлинике, люди ушли ни с чем... а они-то разве виноваты? Пришли к врачу, а он помчался вылавливать деревенскую дурочку. Вот уж ерунда!.. Из-за какой-то Верки Люлькиной... Ничего не боятся. А вот гикнется одна-другая в роддоме - небось, засуетятся. Сами же прибегут: спасай!.. Ч-чёрт! совсем издёргался с этой Люлькиной. Вон уже какая крамола в башке! Типун мне на язык... тьфу-тьфу!.."
Шофёр включил печку и стал искать по радио "Маяк". На ветровое стекло упали крупные капли дождя. В машине стало тепло и уютно. Я чувствовал, что потихоньку успокаиваюсь. Очень захотелось спать. Вот бы только голову куда-нибудь положить... Но нет, в машине такая роскошь не предусмотрена.
Я вдруг вспомнил, как пригласили меня однажды соседи на проводы в армию. Я им никто - не родственник, не кум и не сват, но у них такая традиция: всю улицу созывают, будь то свадьба, именины или поминки. Теперь вот сына призвали в погранвойска...
Рядом со мной сидела молодая женщина, и мне показалось, что мы знакомы. Ну, конечно, где-то уже видел я эти веснушки на носу и тонкие лучики смешинок-морщинок возле глаз... но где?
После двух-трёх тостов она повернулась ко мне и спросила:
-А разве вы меня не узнаёте?
Да, конечно, уже где-то встречались, кажется. Две серёжки в правом ухе, вздёрнутый нос, приятная застенчивая улыбка...
-Я Верескова Лена. Неужели забыли?
Ну да, Верескова. Лена... Тогда, в роддоме, она показалась мне капризной и глупой. Много кричала и, кажется, даже плакала. Я долго уговаривал её взять себя в руки, убеждал её, что всё идёт нормально, и нужно только поработать немножко, потерпеть, - но она не слушала.
-Умру ведь, умру... - скулила она и смотрела на меня затравлено, испуганно, как побитый пёс.
-Умрёшь? Ну, для этого нужно о-очень постараться...
Я злился, нервничал, поглядывал на часы. Ближе к ночи непонятливые роженицы очень раздражают. Время тянется медленно, в голову лезут мрачные мысли. А что, если не получится? Кто сказал, что роды всегда кончаются благополучно? Иногда ведь случается совсем наоборот... Хорошо тем, у кого в голове пусто. Они знают только одно: то, что нас всех когда-то родила мать, и всё обошлось. Но врач, профессионал на это слепо надеяться не может. Тут как раз тот самый случай, когда говорят: "горе от ума". Тем более что акушерство - штука подленькая: иной раз как будто бы всё нормально, а роды ни с места. То ли плод крупный, то ли схватки слабенькие, то ли таз узковат. И едва допустишь ты в голову малейшее сомнение - становится вдруг страшно. Ждёшь любой неожиданности. Знаешь, что справишься с нею, но всё равно боишься её. Страх этот рациональному объяснению не поддаётся. Должно быть, это просто атавизм, суеверный ужас наших предков: роды всегда были священным таинством. Ты врач и вооружён знаниями, но тебе неуютно, одиноко, жутко, ты не можешь ни читать, ни сидеть, ни лежать. Ах, скорее бы всё закончилось!.. А если нет - тогда что же, операция? В сельском роддоме кесарево сечение - всегда событие. Полбольницы поднимается по тревоге. Приезжают анестезиолог, анестезистка, операционная сестра, ещё один врач-акушер, в такие моменты нужна запасная кровь... Но нет, не надо думать об этом, здесь всё будет нормально. Главное - верить в это. Не стоит так психовать. Вон акушерка: спокойно выполняет свою работу, делает инъекции, тихим голосом успокаивает роженицу - "Подыши, подыши... перетерпи, сейчас пройдёт схваточка... та-ак... умница..." А что, может быть, правы те, кто говорит, что в роддоме мужикам не место?
-Умру я, доктор, не выдержу, - стонала Верескова и металась в кровати, сбрасывая простыни на пол.
Я кричал на неё, совсем не стараясь сдерживаться, а она глядела на меня тоскливо, плакала, капризничала и, кажется, ничего уже не слышала.
-Тебе бы в куклы ещё играть, а ты туда же - рожать! Не умеешь - так и не берись. Что ты тут, как размазня - "умру..."? Взялась рожать - так потрудись, сделай одолжение. А если надумала капризничать - так это дома, мужику своему концерты устраивай, а здесь такие номера не проходят!..
На проводах Лена была не одна. Рядом с ней сидел её муж. Совсем мне неловко стало. "Ну вот! Как последний хам вёл себя... Ах, как неудобно! Прямо хоть сквозь землю провались. Воображаю, что он думает обо мне... Подраться с ним, что ли? Всё легче было бы..."
Скоро принесли Лене мальчика. Он проворно потянулся к женщине ручонками, надул щёки, разулыбался. А она, зардевшись от удовольствия, сказала мне:
-Вот он... Митя.
-Это какой же? Уж ни наш ли? - сорвалось у меня шутливое.
-Наш, - ответила она серьёзно и чуточку смущённо.
-Славный малыш, - пробормотал я.
А муж Елены повернулся вдруг ко мне и, налив в обе рюмки, сказал просто:
-Давай, доктор, выпьем, а?
После этих пятидесяти граммов скованность мою как рукой сняло. А тут ещё кто-то заиграл на баяне, все запели. Нет, не "Миллион алых роз" и не "Симону". Это было потом. А сначала зазвучало светло и щемяще - "Там вдали, за рекой, засверкали огни, в небе ясном заря догорала...". А дальше ещё одну - "А есаул у нас догадлив был, он сумел сон мой разгада-а-ать..." Как ни исхитряются наши композиторы, как ни пытаются они сочинить что-нибудь новое, такое, чтоб надолго, на годы осталось, а поём мы всё равно одно и то же - вот уже сколько лет... Лена сразу же включилась в общий хор; голос её был крепок и чист. Румяная, статная, со своим весёлым бутузом на руках, она пела, улыбалась и, казалось, излучала чистый и пронзительный свет. Баян для оттаявшего, захмелевшего сердца - инструмент сильный!.. И я вдруг... чёрт его знает почему, размяк, что ли, не в меру расфантазировался? — ощутил себя деревом, которое словно бы не замечало прежде ничего на свете, кроме воздуха, неба и дождя, а теперь с жадностью и болью почувствовало внезапно свои переполненные соком корни в тёплой надёжной почве...
-...Ну вот... кгм... - подал вдруг голос мой шофёр. - А ты, доктор, хорош: зачем-то в хлев полез. Разорался, раскомандовался...
И он засмеялся прокуренно и хрипло и, забавно сморщившись в улыбке, озадаченно покачал головой.
Машина мчалась в райцентр. В оконное стекло бил дождь. Монотонно постукивали "дворники". Негромко бубнило радио. Тихо гудела печка.