Аннотация: Это такой возраст, когда ровно на половину ты старик, а на остальную половину - пацан, хулиган, мальчишка
- В день, когда мне исполнится пятьдесят лет, я застрелюсь!
Отец - он часто так: скажет что-нибудь эдакое и смотрит иронично и ожидает реакции. Я подавленно молчал. Тогда всё наше благополучие, да вообще всё - держалось на нём.
- Па, ты хорошо подумал? - прошептал я. - Не в традиции русского воинства так заканчивать жизнь.
- Пустое! Традиции какие-то... Нет, я, конечно, накрою стол, - продолжил он, - надену лучший костюм, выслушаю поздравления, получу подарки, всех поблагодарю. - Он мечтательно закатил глаза. - Провожу-у-у - и уже тогда запрусь в кабинете, открою сейф, достану пистолет и пущу пулю в висок. - Отец поднес указательный палец к голове, издав резкий шипящий звук; сузил глаза. - Ну, ты сам подумай, сын, какая жизнь начнется после пятидесяти: старение, дряхление, болезни, тоска... Что еще? ...Одиночество, нескончаемые похороны родственников и друзей. Нет, нет и нет! В пятьдесят - пулю в висок и кранты! Пусть меня запомнят молодым и полным сил.
... Отец дожил до семидесяти двух. Подолгу болел, перенёс шесть операций, задыхался от астмы, падал от слабости и головокружений, разбивая в кровь лицо; хоронил друзей - и цеплялся за каждый день своей мучительной жизни.
Как-то раз сидели мы с ним летним вечером на даче. Нас окутывал влажным теплом туман, поднявшийся от ручья невдалеке и обильно политой земли, по небу разлилась золотая ртуть заката, откуда-то долетал запах шашлыка и текла негромкая песня о степи с ямщиком и колокольчиком; нашу скамейку обступали цветы и пьянили головы томным сладким ароматом. Я напомнил отцу о нашем давнишнем разговоре и о его самоубийственном решении насчет пятидесятилетнего юбилея. Он смутился и сказал:
- Знаешь, сын, мы часто ошибаемся. Верить таким экстремистским высказываниям не стоит. Конечно, жизнь - штука не всегда приятная, но случаются и в старости, и в болезни, и в одиночестве такие сказочные минуты... Ну, скажем, как эти. - Он показал рукой на малиновое небо, зеленую листву, цветы, пчел, стрижей и воробышек. - Разве это всё не прекрасно! Ничего необычного. Вроде бы всё как всегда ранним летом - но как красиво!
Еще раз мы вернулись к цифре - "50", когда отец за несколько месяцев до смерти сказал:
- Самое страшное время для мужчины - это 49 лет. Почему-то именно между сорок девятым и пятидесятым днями рождения многие круто меняют свою жизнь и почти всегда в худшую сторону. Понимаешь, у человека каждые семь лет меняются клетки всего организма. А тут семь раз по семь - полный телесный апокалипсис! Ты не знаешь, но мы с твоей мамой развелись, когда мне было 49, я бросил работу, переехал в другой город. Потом долго еще приходилось исправлять все эти... крутые виражи. Будто лукавый меня водил, как собаку на поводке. В 49 лет, сынок, сиди, где сидишь, и не дёргайся! Этот возраст надо элементарно переждать в укрытии.
Мне это удалось - сорокадевятилетие пришлось на время, когда я обучался одиночным погружениям в мир созерцания. Тогда большую часть суток искалось мне уединения и тишины. То, что совсем недавно пугало и повергало в тоску, отныне стало желанным. Видимо, в достаточной степени все мирские привязанности открыли мне свои адские грани, которые враг человеческий или скрывает, или камуфлирует чем-то внешне привлекательным. Нет, свои 49 лет я встретил смертельно усталым от разочарований в "счастье" мирской жизни, поэтому отсиживался в окопе уединения с тихой радостью.
Только не всегда окружающее пространство предоставляло мне желанную тишину. Под окнами шумел проспект, соседи часто ссорились и оглушали рок-музыкой; то тут, то там кто-то затевал ремонт, сотрясая бетонные стены протяжным визгом дрели. Бежать от такого рода напастей было бесполезно, поэтому я использовал шумное время на вычитывание канонов и кафизм - как правило, крики и грохот извне помогали "книжной" молитве разгораться в мощный костёр, разгонявший мрак уныния, тупую рассеянность и жесткую теплохладность.
Но уж стоило перетерпеть приступ бытового шума, как в награду получал я необычайную тишину в душе. Мог даже иногда расслышать тончайшие отзвуки ангельского пения в райских высотах, а иногда меня в эти высоты поднимали...
В конце мая в нашем доме поселился новый жилец. Никто его не видел, но шуму сумел он наделать немало. Он устроил переделку своей квартиры. Больше месяца нанятые им смуглые строители грохотали и сотрясали весь дом. Встречаясь с соседями в лифте, мне обязательно приходилось выслушивать ворчание:
- Оказывается, он меняет планировку, убирает стены и бетоноломами прорубает углубления под электропроводку.
- Но у него, я слышал, есть все необходимые разрешительные документы.
- Если он мне встретится, я ему так накостыляю - никакие документы не спасут!
- Ой, мужчины, да вы только обещаете! А вот я ему точно глаза расцарапаю! Эти изверги моему ребенку второй месяц спать не дают!
- Говорят, он джакузи в ванной поставил размером с бассейн, может и мне тоже, а?..
- Если деньги есть, то можно и джакузи, конечно. Только вот, что я вам скажу, молодые люди! Страна, где во главу угла поставлен доллар, а не идея - обречена! Пора отсюда сваливать. Утеку мозгами на запад. Там наша докторская степень по физике очень ценится. Пусть потом поплачут, уроды.
Отчитав правило и не дождавшись тишины, я уходил из дому в парк. Возвращался к восьми вечера, когда рабочий день строителей кончался, чтобы насладиться тишиной.
Но именно в это же время стала приходить Даша. Там, на работе, что-то у неё переменилось, и она всё чаще стала навещать меня. И если первые внеплановые посещения меня обрадовали, то, начиная с третьего, я неожиданно стал ощущать раздражение. Моя возлюбленная жена - мне мешала! Она разрушала моё привычное уединение!
А однажды, вернувшись в восемь вечера домой, я обнаружил на полу кухни... пистолет. Мне, конечно, с раннего детства было известно, что у моего отца было наградное оружие, но от меня его скрывали в сейфе и ни разу даже не показали. Мать о нём ничего не рассказывала, да я и не спрашивал. Обследовал стены кухни. Под мойкой за трубами имелось углубление и фанерка, закрывавшая его. Видимо, от вибрации стен фанерка отвалилась. Под мойкой раньше был плинтус, но он давно треснул и был демонтирован. В образовавшуюся щель, наверное, проскользнул выпавший из тайника пистолет. Дедукция - это вам не прострация! ...Итак предмет, как доложено выше, выпал из тайника и во всей грозной красе явился мне прямо в центре кухни, чтобы я никак не смог бы его проглядеть.
Отец мой всегда отличался аккуратностью, и вещи свои содержал в идеальном порядке. Пистолет "ТТ" был смазан, в обойме имелся полный боекомплект патронов калибра 7,62 мм, так что выглядел аппарат полностью готовым к использованию. Я невольно залюбовался пистолетом. Вспомнились слова оружейника Маузера: "Только русскому Токареву удалось вместить столько смерти в крохотное пространство пистолета ТТ". Оттянув кожух-затвор, на обнажившейся боковой плоскости рамки я обнаружил гравировку: "За боевые заслуги... от руководства НКВД". Интересно, скольких "врагов революции" папочка пристрелил из этой машинки?.. А пистолет-то смердит человеческой смертью!
Когда я только поднимал с пола оружие, в голову пришла мысль - срочно от него избавиться: зарыть в землю, спустить в унитаз, сбросить в мусоропровод. Но не успел я вдоволь налюбоваться агрегатом, опечалиться его смертоносностью и что-либо предпринять, как раздался звонок входной двери - должно быть, Даша. Снова из области солнечного сплетения полыхнуло раздражением. Только и успел сунуть пистолет поглубже в ящик стола, расслабил мимические мышцы лица, придав ему более-менее приличное выражение, и направился в прихожую встречать жену.
С приближением 50-летнего дня рождения во мне росло душевное неприятие этого праздника. Мои православные друзья, преодолевшие сей мистический рубеж, рассказывали, как они сбегали от юбилея в "срочную" командировку, на рыбалку, просто на дачу. Некоторым удавалось увильнуть от проявлений "всеобщей любви", но кого-то доставали и в глуши. Или, скажем, по возвращении из бегства их встречал домашний сюрприз в виде накрытого стола и гостей, гурьбой вываливающихся из тёмной комнаты.
Откуда у нас потребность к этому юбилейному бегству? Во-первых, святые отцы учили, что это праздник языческий. В один из первых дней рождения, который праздновался в Божием народе, царь Ирод преподнёс танцовщице в подарок отрубленную голову Иоанна Крестителя. Христианам прилично отмечать именины - день Ангела, да и то не пьянкой, а исповедью и причастием в храме, после которого полагается вести себя тихо и благочестиво.
В русском языке слово "новорожденный" относят лишь к только что родившимся младенцам, а старших называют "именинник" - а это, простите, тот, кто справляет именины. Во-вторых, почти ежедневно приходил на память разговор с отцом насчет самоубийственных планов на вечер после юбилейного застолья. А тема смерти, как известно, имеет какую-то мистическую фатальную привлекательность.
В то время, пока я бурно переживал внутренний конфликт и перебирал в уме варианты побега... Даша развернула энергичную деятельность, приглашая гостей, закупая продукты, носилась по магазинам в поисках какого-то особенного подарка. Что тут поделаешь! Мне ничего не оставалось, как терпеть это нежное изощренное издевательство, снова и снова повторяя евангельские слова о том, что "враги человеку домашние его".
Даже не хочу вспоминать тот день. Я прожил его как трагедию, как ураган или похороны любимой собаки, или уход любимой женщины - стиснув зубы, с прямой спиной, окаменевшей от напряжения. Самое неприятное - это часами улыбаться на каждое "желаю счастья", делать вид, что ты глубоко тронут проникновенностью словесных штампов, все время что-то есть и что-то пить, оставаясь при этом возмутительно трезвым...
На балконе двадцатилетняя Марина спросила меня:
- Андрей, скажи, а что такое полтинник?
- С одной стороны это ровно половина рубля. С другой... это такой возраст, когда ровно на половину ты старик, а на остальную половину - пацан, хулиган, мальчишка!
- И как ты это совмещаешь?
- Как видишь: на сцену выскакивает то шаловливый мальчишка и требует слегка похулиганить, а то выползает старикашка и гундосит, и ворчит, и рассыпает всюду песок. А ты осаживаешь их поочередно. То одного - в детскую и спать, то другого - на инвалидную коляску и в дом ветеранов партии.
- Ничего не поняла, но я тебе сочувствую.
- Спасибо. Время придет, поймешь...
Наконец, отзвучали тосты, отзвенел хрусталь, всё съедено-выпито. Гости нехотя расходились, часами застревая в проёме распахнутой входной двери, вдруг припомнив занятную "очсмешную" историю. Остались только новые мои друзья - Юрий Ильич, Борис и Марина. Но вот и они встали из-за стола и попросили проводить их до стоянки такси, а заодно "прогуляться и подышать свежим воздухом". Марина предложила свою помощь по мытью посуды, но Даша ревниво сверкнула очами и сказала, что легко справится сама. Видимо и ей надоело застолье и хотелось тишины.
Пропустив друзей в открытую дверь, я оглянулся - Даша стояла на кухне, опустив руки в желтых резиновых перчатках и с грустной улыбкой смотрела мне в глаза. В груди кольнуло, я легкомысленно махнул рукой и решительно вышел из дому.
Как я и предполагал, гости поспешили вовсе не на стоянку такси, а в сторону яркой неоновой вывески "Спящий лев". Зашел туда и я. В подвальчике, пропахшем кофе, нас будто специально поджидал Антиквар, приехавший из Америки, и Василий.
- А я-то думал, кому я еще про свою одноэтажную Америку не рассказывал! - всплеснул ладонями Валерий Васильевич.
- Ты знаешь, Андрей, мы с Мотей решили на днях пожениться, - сообщил Василий своё, наболевшее.
- Понимаешь, Боренька, нынешнее искусство, как бы оно изысканно и утонченно это не делало, но все-таки занимается смакованием греха, а значит оно априори порочно, - хрипло басил Юрий Ильич, видимо, пытаясь поставить точку в затянувшемся споре.
- Мальчики, вы не представляете, как я вас всех люблю! - восклицала румяная Марина. - И даже иногда не знаю, кого больше...
В общем, юбилей продолжился в подземелье. Проводил я гостей только после закрытия клуба, то есть глубоко за полночь.
Совершенно усталым и предельно опустошенным вернулся я домой. Открыл дверь своим ключом и встал, как дубиной оглушенный. В дальней комнате, в дверном проёме увидел обнаженные ноги Даши. Она лежала. Дорогу к ней преграждал смуглый молодой человек в стильном черном костюме. Он сидел на стуле и спокойно смотрел на меня в упор. Я метнулся было на кухню, где оставил отцовский пистолет, но нежданный гость достал ТТ из внутреннего кармана пиджака и тихо спросил:
- Ты за ним отправился?
И я снова остолбенел. Во рту стало сухо, я не мог не двигаться, не промолвить ни единого слова.
- Я Алик, - сказал тот, приподнявшись со стула и вежливо поклонившись. - Даша наверное рассказывала тебе обо мне. Я ее жених! А ты влез в наши отношения, как волк в чужой дом.
- Это я-то волк в чужом доме! - прорвало меня, наконец.
- Да. Ты. - Парень был спокоен, как смертник в поясе шахида.
Наконец, он встал и медленно подошел ко мне. Протянул мне пистолет и сказал:
- Если ты мужчина, застрели меня.
Отшатнувшись, я отрицательно замотал головой:
- Нет, людей я не убиваю, я в Бога верю, - сказал первое, что взошло на ум.
- Какой же ты мужчина? - просипел он с ненавистью. - Даже отомстить по-человечески не можешь!
- Месть только умножает зло, - прошептал я, глядя в его колючие черные глаза. - Господь велит делать не зло, а добро. ...Как бы это не было противно иной раз...
- Вот поэтому мы вас всегда побеждали и будем побеждать, - сказал горец.
- Это мы еще посмотрим.
- Посмотрим! - вскричал он, брызнув слюной. - Ладно, урус, я тебе покажу кто из нас мужчина.
Его глаза будто залило чернотой - не только зрачки и радужную оболочку, но даже белки, казалось, почернели от звериной ненависти. Алик медленно поднял пистолет и направил мне в лоб. Я про себя читал Иисусову молитву и молча смотрел ему в глаза. Черный зрачок оружейного ствола, готовый в любую секунду выпустить свинец и разнести мой череп, расплылся и повис чуть выше этой пары горящих углей.
Пронеслась в голове фраза режиссера из какого-то американского фильма: "Из твоих глаз смердит преисподней!"
Вспомнилась Мотя с её криминальными проблемами и мысль о том, что у сестёр обычно сходная судьба. Видимо, и мне нужно пройти путём, который так достойно преодолел Созерцатель.
Время будто остановилось. Время превратилось в клейкую резину. Она растянулась и по-змеиному обвилась петлей вокруг моей шеи.
Ох, чтобы со мной было в тот момент, если бы не спасительная Иисусова молитва! Эти родные, восхитительно привычные восемь слов, возносящих хрупкое человеческое создание до высот, где вечно пребывает Спаситель человечества! Как они живо пульсировали во мне, удерживая на краю пропасти спасительной надеждой!
- Я покажу тебе, как поступают настоящие мужчины, - прошипел горец.
Он медленно поднёс пистолет к своему виску, что-то тихо, будто по-собачьи, прогавкал и нажал на спусковой крючок. Словно в замедленной съемке, увидел я, как из обреза ствола блеснуло пламя, из черноволосой, аккуратно подстриженной головы брызнули струи чего-то густо-алого и упруго ударились о зеркало на стене, образовав красное пятно, стекающее вниз. Только потом до ушей донеслась звуковая волна, на секунду оглушила меня...
- Ну и дурак, - крикнул я и в три прыжка перенесся в комнату, где находилась Даша.
Она лежала, раскинув белые руки, одетой - значит, изнасилования не было. Я пощупал артерию на шее. Под моими пальцами мягко и упруго пульсировала голубая жилка - она жива! Я приподнял её за плечи и прижал к груди. В ту минуту не было у меня родней и дороже человека на земле. Словно вся наша совместная жизнь, все минуты - одна за одной - протекли передо мной. Дашина застенчивая улыбка, теплые глаза, нежные прикосновения рук, заливистый смех и столько слов, в каждом из которых звучало одно и то же - люблю!
Наконец, её плечи вздрогнули, напряглись и Даша пришла в себя, оглянулась. Тела несчастного горца она видеть не могла, я закрывал его спиной. Даша улыбнулась и прошептала:
- Как написал один из твоих авторов: "Она благоразумно шлёпнулась в обморок".
- Красиво написал, паршивец!
- Не говори! Наша молодежь такая талантливая. Помоги мне подняться, Андрюш.
- Может не надо? Там этот убивец с мозгами наружу. Это выглядит не очень эстетично.
- Все-таки, согласись, лучше, чем наоборот.
- Ну да. Конечно.
Потом были Дашины слёзы над трупом, которые всколыхнули во мне легкую ревность. Приехала милиция, санитары, фотографы... Нас допросили, но как-то недолго, без должного рвения. Всё-таки наши менты как-то больше сочувствовали нам, чем непрошеным гостям. Когда мы остались одни, Даша в резиновых перчатках смыла побуревшие мозги с зеркала, выбросила перчатки в ведро и опрокинула его в мусоропровод.
Юбилей, о необходимости которого так долго говорило большинство, свершился! Жертв и ранений с нашей стороны не обнаружено. Вторая часть жизни - от пятидесяти и дальше - продолжается.