- Все утки будут наши! - безапелляционно и торжественно возвестил подполковник Храмов, любовно оглаживая приклад тульской "уточницы", двуствольного казнозарядного ружья с откидывающимися вниз стволами. От постоянных забот, от непрерывной борьбы с большевистскими прихвостнями господа офицеры изрядно устали, скуксились, душевно изнемогли, потому сообразили устроить небольшой пикничок на природе. Посидеть, отдохнуть, ну и с ружьишком побаловать. Не ради добычи, а исключительно для развлечения, отдыха или даже спортивного состязания. Открытие летне-осенней охоты на уток и болотную дичь в России с давних пор приходилось на Петров день, что становилось настоящим праздником для охотников. Закончился шестнадцатидневный Петров пост, и вновь разрешалось вкушать мясо дичи, пить вино и предаваться утехам. Нет-нет, ничего сверх меры, Боже упаси, так, чуть-чуть. Коньячок, водочка, само собой, и прочие жизненные удовольствия, восторги и сладостные приятности. Досужие мужские разговоры у костра, охотничьи байки и побасенки под сладенькую рюмочку и ароматно-огненную похлёбку. Когда каждый из собравшихся мнит себя, по меньшей мере, бароном Мюнхаузеном. Когда начинается весьма азартный спор, у кого больше зазубрин на ноже, а сталь прочнее. Когда каждый хвастает своим ружьём, будь то простая "тулка" - Тульская "горизонталка" ТОЗ-Б с внешними курками - "курковка", немецкий "Зауэр" модель 8 - "Восьмёрка", или английский "Бельмонт", и рассказывает, сколько десятков лосей, кабанов и даже белых медведей убито именно из вот этого самого оружия.
Ну а какой же праздник может обойтись без женского общества? Вот тут-то мнения разделились. Одна часть собравшихся во главе с подполковником Храмовым решительным образом заявила, что не следует путать развлечение с отдыхом - вещи совершенно разные. Другая, большая часть поддержала подполковника Левашова, который довольно здраво рассудил, что пальба и так осточертела, а без присутствия прекрасного пола всяческая охота выльется в банальную попойку со всеми, так сказать, вытекающими... Ярый представитель исключительно мужской компании подполковник Храмов продолжал бурчать, что женщина на охоте - это нонсенс, из ряда вон выходящий абсурд и совершеннейшая нелепица. Ему возразили весьма логично, что и вовсе даже не нонсенс, а просто редкость. Явление необычное, никто не собирается спорить, однако, весьма уважаемое. Если к охоте подходить как к промыслу, то женщине, само собой разумеется, там не место. А вот в удовольствие, чтобы душой отдохнуть, при хорошей экипировке, оружии и организации, весьма приемлемо и даже совершеннейшее то, что надо. Ведь вместе с женщинами присутствует шарм, чарующая прелесть, лёгкость настроения. Храмов придавал лицу весьма обиженное выражение, сопел и дулся, однако делал это как-то лениво, неубедительно и, в конце концов, сдался, так что большинство вполне закономерно победило.
Дам пригласили из театральной массовки - молодых статисток Новоелизаветинского драматического театра "Парнас": и красивые, и нетребовательные, общение с подобными интеллектуалками выйдет значительно дешевле, чем девочек из весёлого дома мадам де Лаваль брать. Дамы, кстати, ангажемент "на уточек-с!" приняли с замечательным воодушевлением: как-никак, весьма оригинальное развлечение среди опостылевших будней.
Однако что такое охота дамы представляли весьма поверхностно, потому нарядились более соответствующе пикнику на свежем воздухе, чтобы показать себя во всей красе. А что, на улице довольно жарко, ночи стоят теплые, не замёрзнем! О том, тобы бродить по камышу у них и в мыслях не было. Лёгкая развлекательная прогулка с возможностью пострелять. О стрельбе, кстати, совершенно не задумывались, ружьё представлялось лёгким, как пушинка, а то, что оно имеет отдачу, и в мыслях не держали. Они не только из "Зауэра", они и из детского "Монтекристо" в тире никогда не стреляли.
Девушек было трое, и хотя по возрасту они могли считаться ровесницами, характерами различались до совершенной противоположности. Мария Васильевна Шульга, имея от природы до умопомрачительности стройные ноги, горестно сокрушалась по поводу собственной причёски. Несмотря на густую, вьющуюся шевелюру, ей денно и нощно казалось, что на голове у неё "три волосинки", потому непрерывно, при любом возможном случае, смотрелась в маленькое карманное зеркальце, поправляя только ей одной заметные изъяны. Невзирая на молодость, фигуру греческой богини и изрядную привлекательность, лицо Марии Васильевны всякий час было хмурым и довольно угрюмым, что весьма сильно портило внешность. Лишь в те редкие минуты, когда улыбка растягивала ей губы, Шульга казалась совершенством.
Анастасия Андреевна Некучаева, в свою очередь, была ниже Марии Васильевны на целую голову, и весьма миниатюрной, этакий скромный прелестный ангелочек, просто загляденье. Немалую толику поэтическо-гармоничной обаятельности и очаровательной соблазнительности придавал ей шикарный бюст и умение обиженно морщить губки так, что лицо Анастасии Андреевны приобретало вид пикантной конфетки, и у любого мужчины из уголка рта сама по себе начинала сочиться слюна, а в глазах появлялась мечтательная тоска и немедленная готовность к различного вида подвигам и героическим свершениям. Мадемуазель Некучаева могла весьма сносно и продолжительное время поддерживать светскую беседу, знала несколько изысканных выражений и даже умела ввернуть в свою речь одно-два французских слова, что, безусловно, добавляло ей шарма и прелестного очарования. Однако товарки знали, что в своей, театральной среде Анастасия Андреевна, стряхнув напускной лоск, вполне способна выдать парочку выражений, не каждому пехотному фельдфебелю посильных, и за показной обаятельностью скрывается натура весьма язвительная и злопамятная.
Что касается третьей дамы, Дарьи Федоровны Голиковой, то сия девица обладала совершенно кукольной внешностью, сложена была весьма гармонично, а её густые волосы словно посыпали золотой пылью, и когда она эдак небрежно откидывала голову назад, у находящихся вокруг представителей сильного пола как по команде перехватывало дыхание, а в горле образовался комок. При этом васильковые глаза Дарьи Фёдоровны смотрели в переносицу собеседнику, и казалось, будто она взирает на него верху вниз. Даже если мужчина был изрядно выше ростом госпожи Голиковой, от подобного взгляда терялся и чувствовал изрядную робость и даже некоторую дрожь в коленках. В общем, господам офицерам изрядно повезло: все дамы были весьма приятственного обличья, для предстоящего мероприятия в самый раз.
Разумеется, злые языки утверждали, что вся троица актрисами были далеко не первого класса и даже не второго, одно слово - никудышницами, однако офицеры вовсе не театральное представление здесь устраивали, и, в сущности, с каким пафосом девушки произносят трагические монологи на сцене, их интересовало в весьма малой степени. Да и, в конце концов, здраво рассудили охотники, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки, а с этим-то у тёплой компании всё было в совершеннейшем порядке.
На весьма основательном деревянном, из распиленных вдоль полуторосаженных стволов, столике гренадёрским строем, ровной шеренгой вытянулись во фрунт разнокалиберные бутыли. Главенствующую позицию фельдмаршала занимал, разумеется, оранжево-коричневый победитель Всемирной выставки в Париже 1900 года классический напиток непревзойдённого "коньячного короля" Николая Шустова. Ровным частоколом торчали одинаковые горлышки "Хлебного вина", а поскольку в обществе присутствовали дамы, то замыкали строй пухленькие представители шампанских вин. Также на столе присутствовала разварная картошечка, крупно нарезанное нежнейшее копчёное сало, изумрудные стебли лука, зеленовато-оливковый солёные огурчики, колбаса, яйца, пироги с рыбой, крупно-красные помидоры, горка хлеба - как выразился капитан Власенко, что Бог послал. Немудреная закуска словно намекала: главным блюдом вечера, гвоздём программы будет дичь. Как душа больше возжелает: утятина жареная, пареная, вяленая, солёная, варёная и копчёная. Которая, правда, пока ещё где-то летает, но уже сама в котёл просится.
Собирались весьма основательно, словно не на день отправлялись поохотиться, а, как минимум, на неделю-две. Чтобы всё по правильному было, взяли местного умельца, Тихона Спиридоновича, который на гуся да на утку сызмальства хаживал, превосходно знает поведение птиц, а также маршруты перелетов, места отдыха и кормежки. Они-то со штабс-капитаном Берисановым и тремя солдатами расположились здесь с вечера, выполняя основную тяжелую работу: рубку дров, устанавливание палаток, неспешный костёр. Специально обученный унтер-офицер занимался снаряжением жаровни для будущей дичи: всё было готово для принятия дорогих гостей. Коим оставалось самое приятное: охота, созерцание природы, звездного неба, пламени костра, дегустация кулинарных изысков.
Разумеется, ни с позднего вечера, ни с раннего утра никто в засидки садиться не собирался: всё-таки отдыхать вознамерились, охота это так, для развлечения, некий аттракцион, приятное дополнение к неспешной трапезе. Потому к месту подкатили на трёх экипажах шумной компанией ближе к полудню.
День выдался погожий и весьма солнечный, словно специально заказывали. Не сильно жарко, да и от воды прохладой веет, в общем, то, что надо.
Для начала, естественно, слегка перекусили, чем Бог послал: не палить же голодными, приняли по чуть-чуть для улучшения настроения и повышения охотничьего азарта.
Общих интересов у Новоелизаветинких актрис и господ офицеров было немного, точнее говоря, не было вовсе, потому разговор поначалу сделался немного скучным и натянутым. Мужчины "махнули по первой", дамы лениво и как-то неохотно употребили по бокалу шампанского и, решив, что приличия соблюдены полностью, также перешли на "Хлебное вино Љ 21". Хорошая водка способна изрядно оттенить и усилить вкусовые качества простой, без изысков и даже немного грубой еды: вареной картошки с луком, солёных огурцов и сала, потому после третьей рюмки языки развязались сами собой, и все: и мужчины, и женщины, - наперебой заговорили о предстоящей охоте, нашли, так сказать, общую тему.
Судя по рассказам, звероловами все оказались до изумления искусными, Тихон Спиридонович только диву давался: рассказчики вполне могли соперничать в правдивости описания охотничьих подвигов с самим бароном Мюнхгаузеном, и неизвестно, кто оказался бы "самым правдивым человеком на свете". Даже дамы, как оказалось, знали некоторые охотничьи премудрости.
- Отец рассказывал: как-то однажды пошёл охотиться на тетеревов, - говорила Мария Васильевна Шульга, от выпитого слегка раскрасневшись и напоминая сейчас свежий персик, то есть, выглядя совершенно изумительно. - Тетерев - птица любопытная, на дереве сидит, а собака вокруг дерева бегает: раз круг, два, три... Тетерев засмотрелся - голова закружилась - хлоп с ветки вниз, а отец его - в мешок, потом точно так же второго. Не все, разумеется, проявили любопытство, некоторые улетели, но двух папа добыл, принёс с собой.
- Скажите, пожалуйста! - выразил восхищение ротмистр Спиваков, испытывая к Марии Васильевне сильное эстетическое влечение, потому подвигаясь ближе и внимательно смотря девушке в глаза. - Какой ваш папа замечательный охотник, Маша! - в голосе ротмистра сквозило настолько упоительное и непрекрытое воодушевление, что поверить в него могла лишь госпожа Шульга. - А знал ли он ещё какие-либо способы охоты без ружья?
Мария Васильевна покраснела пуще прежнего, широко улыбнулась и снисходительно кивнула.
- Разумеется, господа! Отец рассказывал, как зимой на зайцев охотиться. Весьма оригинальный способ: требуется лишь несколько больших камней и самая малость красного перца. Хитрость, стало быть, следующая: перец насыпается на камни; заяц бежит, думает, что это морковка, подбегает, нюхает и начинает чихать. Апчхи - ударяется головой о камень - и немедленно теряет сознание. Остаётся только подбирать добычу.
Этой сказке лет больше чем всем трём дамам вместе, подумал Тихон Спиридонович, и верят в неё лишь малые дети. Но вслух, разумеется, ничего не сказал. Между тем, ротмистр согласно кивал, показывая, что совершенно верит Марии Васильевне, плотоядно облизываясь и поедая её полным сладостной патоки взглядом, совершенно недвусмысленным.
Между тем, слово предоставили самому Тихону Спиридоновичу, как самому опытному и искушённому в деле добычи зверя среди собравшихся. Поначалу смутившись, тот начал говорить, немного заикаясь, однако, после поднесённого стакана, речь стала более связной и непринуждённой.
- Тетеревиный ток - одно из моих любимых занятий. Приходишь заранее, с самого утра. Я знаю, какая птичка первая просыпается, когда начинает жаворонок петь, когда последний вальдшнеп пролетает, утки и прочие... Ток я заранее высмотрел: восемь косачей. Сделал хороший шалаш, чтобы они привыкли. Я всегда солидно делаю: из кольев, обсыпал его, чтоб не видно было... Во-от. Первый день я опоздал, - он сделал многозначительную паузу и хитро посмотрел на собеседников. - На следующий день пришёл пораньше. Пришлось долго сидеть - мёрзнуть. Но это ничего страшного, истинному охотнику - не привыкать. Там ведь что ещё интересно, при охоте на косача: они на бугре, на фоне восходящего солнца, этот чёрный силуэт, красное зарево и косач, когда чуфыкает, он вытягивает шею, - Тихон Спиридонович показал, как это делает дичь. Больше всего его пантомима напоминала гарцующего на насесте петуха, потому все заулыбались. - Крылья разводит - очень красиво выглядит. Как прилетел первый токовик - я не слышал - он бесшумно подлетел. Зачуфыкал. Ну, токовика брать нельзя - это ж весь ток разрушишь - это неэтично. Жду, когда другие подлетят. Вижу: один прибыл, второй. Ладно. И одновременно с ними тетёрка прилетела и села прямо на шалаш надо мной. - Он высоко поднял правую руку, направив сложенные щепотью пальцы себе на темя. - Что делать? Не шевелюсь, потому что она своих ухажёров прилетела беречь: только квохнет - всё! Улетят все сразу, и я просижу без толку. Потихоньку голову поднимаю, смотрю - сидит. И она чувствует, что кто-то там есть, - Тихон Спиридонович, едва не коснувшись ухом плеча, наклонил голову вбок, скривив губы, так, что нижняя налезла на верхнюю. - Вот так сделала и смотрит прямо своим глазом мне в глаз. Думаю, видит она меня - не видит? Замер я - и она не шелохнётся. Косачи, разошлись во всю ивановскую, чуфыкают, песню ведут, всё как положено, а я сижу, не шевелюсь. Никого взять не могу. И так я часа полтора просидел, неподвижно, а она - надо мной, уже кончили петь токовики, начали ходить, что-то клевать... Вот так она ухажёра и сберегла своего.
- Так-таки и не выстрелил?
- Ни разу! Мне ж нужно взять ружьё - оно на коленях лежит, поднять, ствол в бойницу просунуть - она десять раз квохнет - и они фьюить, - Тихон Спиридонович свистнул, резко разбросил раскрытые ладони в стороны, словно показывая, как разлетятся тетерева. - И их нет! У них реакция - дай Бог! Но на следующий день я сходил - взял! Удачно.
Эта история, хоть и не лишённая некоторой доли мелодрамы, показалась скучной и совершенно пресной. Одним словом, не вызывающей серьёзного интереса. То ли дело Берисанов, поведавший обществу казус, приключившийся с его хорошим знакомым.
- Собрался, стало быть, он на охоту, на улице зима злющая, мороз трескучий, потому оделся тепло-тепло: тулуп, валенки, шапка-ушанка заячья, рукавицы - всё, как надо. Взял ружьишко и отправился зайчиков пострелять, - рассказывал штабс-капитан, аппетитно посыпая солью картофелину. - Представьте себе следующую картину: неподалёку от села стог сена, так он на этот стог забрался и лежит, стоически ожидая длинноухих прохвостов в засаде. Час лежит, второй. Хоть и морозно, а он пригрелся и даже задремал. Положил голову на приклад и знай себе - посапывает, да сладко так. Да, заячью шапку завязал под подбородком, - штабс-капитан, откусил половину картофелины, мощно заработал челюстями, выдерживая многозначительную паузу, нагретая интригу. - И вдруг что-то как шандарахнет по голове! Спросонья сердце от страха в пятки ушло: перед глазами - темнота кромешная, а сверху хлопанье крыльев: "Шшух-шшшух-шшух", и ушанку кто-то, представляете комичность ситуации, изо всех сил тянет вверх! Едва Богу душу не отдал: сейчас шапку вместе с головой оторвут. И что бы вы думали? - Берисанов торжествующе напыжившись, оглядел слушателей и сам первым захохотал, заржал по-жеребячьи, часто-часто заморгал глазами. Рассказ больше всего нравился ему самому, а значит, окружающие, вообще, должны были покатываться, животики надрывать. - Оказалось, это филин сверху напал на заячью шапку, перепутал, решил, что зайца поймал, накрыл его лицо крыльями, а потом чуть не утащил голову вместе с треухом...
Тихон Спиридонович иронически ухмыльнулся в усы: эта история была с изрядной бородой, древняя, как позапрошлогодний снег, и весьма прокисшая. Он сам слышал её великое множество раз, причём от совершенно разных людей, при этом торжественно клявшихся, что произошёл сей конфуз с их хорошими знакомыми, которые, уж совершенно точно, лгать не будут. Однако дамы с восхищённым изумлением смотрели на распушившего хвост павлином Берисанова, восторженно охая. Поручик Васильцев заслушался так, что вовсе забыл зажечь папиросу.
- Медведь, Михайло Потапыч, чрезвычайно умный зверь, хоть и опасный. "Хозяин леса" жир нагуливает летом, а зимой еды мало, зимой он в берлоге почивает. А если нет, если и зимой по лесу бродит - шатун называется, зверь до чрезвычайности опасен: с голодухи, за пропитание волчью стаю в клочки разорвёт. И вот как-то раз говорит мне егерь, что ведомо ему, где медведь в берлогу залёг, дрыхнет, лапу сосёт. Можно зверя взять - знатная шкура будет. Тронулись мы в путь, скрипим по снежку на лыжах. Выводит меня, таким образом, егерь на полянку, сугробы по пояс, морозец, солнышко жарит. Красота! Егерь предлагает: становитесь, господин хороший, напротив берлоги в засаде, я медведя подниму - и стреляйте. Хорошо. Снарядил я оба ствола жаканами, на слона ходить можно, только сунься мишка - тут тебе и конец. Кровь играет, даже лёгкое мандраже во всём теле образовалось. Жду! Егерь рогатиной в берлогу ткнул раз - другой. Тишина, ничего не происходит. Ну, егерь разошёлся, пуще давай дрыном шуровать: вылезай на белый свет, Михайло Потапыч! - подполковник Храмов понюхал рюмку, мечтательно закатил глаза, опрокинул содержимое в рот и восторженно хрюкнул. - Хороша! Так вот! Всё-таки разбудил он медведя - рёв страшный из-под земли пошёл, только снег да брёвна в разные стороны фонтаном брызнули. Появляется на поверхности этакое чудовище, высотой в две сажени, лохматое и до чрезвычайности злое! Сами подумайте: он сладко почивал, десятый сон видел - и вдруг такое неудобство. Хочешь - не хочешь, а разозлишься. Егеря - ветром сдуло - драпанул позорно - взбежал на ближайшую сосну, как мартышка, али какая другая обезьяна, и превратился в одну сплошную судорогу. Я же присутствия духа, разумеется, не потерял, офицер как-никак, вскидываю ружьё - и с обоих стволов бабах!
Подполковник Храмов удобно откинулся на плетёную спинку, с торжествующим высокомерием подмигнул слушателям.
- Щёлк - щёлк - осечка! Не выстрелило ружьё. Представляете себе, какая конфузия и несуразность. Медведь на дыбки, на задние лапы, когти сверкают, пасть пеной брызжет. Тут любой Илья Муромец труса отпразднует! - подполковник замолчал, давая время собравшимся осознать трагизм ситуации и испугаться. - Но... Но! Где наша не пропадала! Размахнулся я - и прикладом наотмашь ему в зубы! Со всего духа! Со всей силушки богатырской. И ещё раз, так что приклад - в щепки. Не знаю уж, что медведь себе представил, только развернулся он - и драпанул во всю ивановскую. Вглубь леса, не разбирая дороги и всяческих препятствий. Так перепугался косолапый, аж душа в пятки ушла. Просеку протоптал, пробежал с десяток саженей - и рухнул, со страху помер! Хотите, верьте, хотите, нет - а только так всё и было, не сойти мне с этого места!
В другое время компания, возможно, поставила бы под сомнение подвиг подполковника Храмова, однако сейчас его невероятная история всем показалась весьма правдивой, вполне могущей произойти на самом деле, достойной всяческого восхищения и преклонения. Особенно после очередного стакана.
Капитан Власенко похвалиться столь завлекательной повестью не мог, зато продемонстрировал собравшимся свой замечательный нож, которым "двух медведей запорол, они и крякнуть не успели. Видите эту зазубрину? Клык медвежий. Прямо в пасть ему засадил по самую рукоятку!" О том, что медведи не имеют привычки крякать, капитан в азарте повествования то ли запамятовал, то ли просто не принял во внимание. Кабанов, этих диких вепрей, он валил без счёта, схлестнувшись с ними в рукопашной. И поскольку сам капитан присутствовал сейчас здесь - сомневаться, кто выходил победителем из схватки не приходилось. Что касается всяческой птичьей мелочи: уток, глухарей, тетеревов - то их капитан сбивал метким броском ножа, словно абориген бумерангом. Метнул - и нате вам, пожалуйста, в летящую птицу на всю длину лезвия. Грозный вид боевого ножа произвёл впечатление весьма устрашающее, и все согласно закивали: разумеется, капитан Власенко - великий охотник. В общем, если бы здесь и сейчас присутствовал знаменитый барон Мюнхаузен, то его россказни потерялись бы на фоне удали и охотничьей доблести лихих офицеров.
Однако пора было, собственно, переходить к самому процессу охоты, ради которого они и собрались здесь, иначе пикник грозил очень быстро перерасти в оргию. Со всеми вытекающими. Потому, скрепя сердце, пришлось вылезать из-за уютного стола и браться за оружие, давя всяческое искушение прилечь где-нибудь в прохладной тени.
Согласно "Правил об охоте" 1895 года хищных зверей и птиц разрешалось истреблять в течение всего года, кроме применения "отравы" для использования которой требовалось специальное разрешение от начальников губерний. Хищными зверями признавались медведь, волк, лисица, шакал, барсук, песец, хорь, ласка, выдра, норка, горностай, куница, росомаха, рысь и белка. К хищным птицам причислялись орел, беркут, сокол, кречет, все ястребы, сорока, ворон, ворона, галка, сойка, ореховка, сорокопут, филин, совы и воробьи. В некоторых губерниях в соответствии с Правилами "на зайцев, сильно вредящих лесной поросли, а также садам и огородам, дозволяется охота во всякое время года и всеми возможными способами, подобно тому как это определено для хищных животных". Также в правилах указывалось, что "все птицы считаются принадлежащими тому охотнику, который их отыскал, или чья собака их подняла, и он первый имеет право стрелять. Эти же птицы после выстрела охотника, их поднявшего, могут быть стреляемы всеми прочими охотниками, в то время когда мимо них летят, и убитые из них принадлежат тому, кто их застрелил. Птицы, переместившиеся в виду охотника, их нашедшего и поднявшего, принадлежат ему, и он, как первый открывший их, имеет право к ним прежде других подходить и стрелять, а прочие должны в это время отстраняться и удерживать своих собак... Если кто-либо застрелит птицу, переместившуюся в виду нашедшего её, он обязан эту птицу оному возвратить".
Утиные чучела лениво покачивались на воде, охотники весело снаряжали ружья, задорно готовились к предстоящему развлечению. В запасах Тихона Спиридоновича нашлись и непромокаемые сапоги, и весьма удобные куртки. Господа офицеры и дамы переоблачились в одежду более подходящую для намеченного времяпрепровождения. Высокие заросли камыша, сверкающее в водных всплесках солнце. Идиллия, весьма поэтическое настроение посетило всех.
Основное правило удачной охоты гласит: "Чучел должно быть как можно больше". Наименьшее количество уток - шесть: селезень и 5 самок.
Чучела у Тихона Спиридоновича были деревянные, изготовленные из двух частей - головы и туловища. Туловище птицы вырезано из одного куска дерева, выдолбленного для большей легкости и устойчивости на воде снизу, с врезанным заподлицо в донную часть деревянной болванки листом жести. Голова крепилась к туловищу на деревянном шипе, а точно подражающая действительному окраску птицы раскраска имела весьма ценную важность для успеха.
Чтобы чучела держались на воде, как живые утки: не сидели боком, криво, с перевесом на голову или на хвост, а также имели достаточную устойчивость, в особенности, когда дует сильный ветер, и разыгралась волна; чтобы мелкая рябь не качала их чрезмерно; а набегающая волна не бросала так, как никогда не бросит живую утку - для этого к днищу чучела поближе к его голове на веревочке было привязано свинцовое грузило, свободно висящее в воде, не задевая дна, но так, чтобы этим не испортить правильности посадки деревянной утки.
- Утки садятся на воду только против ветра, эту особенность всенепременнейше нужно учитывать, - нежно шептал ротмистр Спиваков на ушко Марии Васильевне, ласково придерживая её под локоток, помогая правильно целиться. Мария Васильевна вовсе не возражала, наоборот, сама старалась теснее прильнуть к ротмистру. Ну а Спиваков, жарко дыша свежим перегаром в ушко начинающей Диане-охотнице, продолжал повторять ранее слышаное от кого-то из бывалых зверобоев. - Все полагают, будто охота - это всего лишь способность метко стрелять. Прицелился, взял на мушку - и бах! - пожалуйте к столу! Дичь готова к употреблению. На деле всё вовсе не так: прежде всего, это умение выследить добычу, обмануть инстинкт осторожности. Стрелять нужно в меру. Стреляет не ружьё, а охотник, - ротмистр сильнее сдавил правый локоток Марии Васильевны, левой рукой придерживая вместе с ней цевьё двустволки, почти обнимая девушку. - Подводите мушку под крайнюю птицу, Машенька, берёте небольшое упреждение. Пли!
Грохнул выстрел - и утка, летевшая последней, закувыркалась в воздухе, ринулась трепыхающимся камнем к воде, громко плюхнулась где-то в камыше. Мария Васильевна, выпустив ружьё, громко и счастливо захлопала в ладоши, ну только что не запрыгала на месте.
- Есть! Попала! Ура!
Если бы ротмистр не успел подхватить двустволку, она упала бы аккурат прикладом на землю. Курок взведён, во втором стволе - патрон. Спиваков на секунду представил себе возможный самопроизвольный выстрел и поёжился. Тошнота подступила к горлу: получить по дурости заряд дроби в живот - совершенно не разумно и решительно полная жеребятина. Чепуха на постном масле! Стараясь не выказывать истинного отношения к Марии Васильевне и сосредоточив взгляд в районе её восторженно вздымающейся груди, ротмистр, сделав лёгкое усилие, добавил в голос изрядную порцию патоки, а на губах изобразил весьма обаятельную улыбку.
Спаниель Джерри, охотничий пёс, одна из лучших пород собак для утиной охоты: умный, послушный, сообразительный и весьма активный - легко и практически бесшумно скользнув в воду, поплыл за добычей. Вообще, из всей весёлой компании он один относился к охоте со всей серьёзностью и суровой ответственностью.
Обложенная камышом лодка более напоминала плавучий остров, шалаш, откуда, высунув дуло ружья, можно вести огонь, самому оставаясь невидимым. Эту честь предложили подполковнику Левашову и девице Дарье Голиковой, начинающей актрисе, на которую подполковник поглядывал с изрядным аппетитом. Поначалу из шалаша бахали частые выстрелы, но весьма скоро канонада прекратилась, и о наличии в лодке пассажиров напоминало лишь равномерное и в сильной степени энергичное раскачивание, будто внутри боролись, мерялись силами поединщики-дуэлянты.
- Пролёт пошёл. Слабенько, но пошёл. Вся утка сбита в плотные большие кучи. Кряква, в основном, сидит стаями по десять-двадцать голов. Чернеть, гоголя - все на середине, - подполковник Храмов, рассматривая в бинокль окружающую обстановку, говорил тихо, словно боясь спугнуть удачу. - Вот они, расселись! Две партии, голов по двадцать на воде. Вышли из камыша, для начала два селезня на разведку сплавали, посмотрели издалека и вернулись в камыш. За собой вытащили всю парию. Идут вдоль берега. Против ветра мордами стали. Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Купаются. Три самки, три селезня... Остальные в камыше сидят... Вся кряква... Вторая партия, где-то их двадцать - двадцать пять голов я насчитал. Селезни красавцы, просто красавцы селезни, - говорил подполковник, азартно облизывая губы. - Как с картинки. Сейчас двигаются потихонечку в нашу сторону. Сбились в большую стаю, плотную, идут сюда. Потихонечку, по течению... Внимание, господа, подходят! Готовимся!
- Квэ-квэ-квэ! - закрякал манок.
- Идут стаей! Кучкой, кучкой! Могут сейчас подойти!
- Квэ-квэ-квэ! - манок увеличил активность. Но видимо, что-то пошло не так.
- Ушли! Покружились саженях в тридцати и так по течению и поплыли. Вон они! На своё место, куда приземлились, туда и поплыли!
Поручик Васильцев не выдержал:
- Пойду, попробую подойти по камышу!
Урча от удовольствия, пошлёпал по воде.
Приблизился, стволом раздвинул камышины. Вот они, сидят птички-симпомпончики на воде. Два выстрела прогремели один за другим, Васильцев споро переломил ружье, выдернул дымящиеся раскалённые гильзы, трясущимися от азарта пальцами начал лапать патронташ. Боеприпас попался весьма капризный: поначалу вовсе не хотел вылезать из уютных ячеек на поясе, потом сопротивлялся, норовил выскользнуть из пальцев и ни в какую не желал заходить в патронники двустволки. С резким щелчком поручик закрыл ствол.
- Охота продолжается!
Одного селезня он подстрелил. Не обращая внимания на льющуюся через края сапог воду, Васильцев упрямо двигался вглубь, стволом ружья подтянул к себе тушку селезня, ухватил, торжествующе поднял добычу над головой.
- Хорош, чертяка! Красавчик, а? Вот это утка, какой жирный, как с картинки! Привет, дружище, я за тобой давно слежу, ты знаешь? Спасибо за охоту тебе, друг! Замечательно, что нашёлся, не уплыл, не нырнул! Красивая уточка, красивый селезень! Такого и показать не стыдно! Хороший, увесистый!
Капитан Власенко медленно пробирался сквозь камыш, когда впереди вспорхнула утка. Совсем рядом, рукой дотянуться. Произошло это совершенно неожиданно, так что непонятно, кто больше испугался. Капитан совершенно автоматически вскинул ружьё и пальнул от бедра, не целясь, почти в упор. Попал. Однако же торжествовать было рано, потому что, подойдя к птице, Власенко с большой досадой обнаружил, что от добычи остались лишь крылья, голова и лапы. Брать нечего.
Штабс-капитан Берисанов тихо-тихо, почти шепотом объяснял Анастасии Андереевне:
- Такое впечатление, что утка не летает, она быстро-быстро по воде бегает, ластами перебирает. По чирку, если не знаешь, как стрелять, можно запросто два патронташа выпустить. И безрезультатно. Селезня, сидящего на воде, следует выцеливать под него. Плывущего на Вас - в грудь, удаляющегося - в голову. Проплывающего мимо - в основание шеи или прямо перед ним.
Тихон Спиридонович держал манок, словно сигару, зажав между двумя пальцами, приглушая выход ладонью второй руки. Он не дул, он как будто кашлял короткими, повторяющимися порывами воздуха.
- Куааак, куааак, куааак!
- Стая вся рассосалась по камышу и там сидит плотно, - пробубнил Храмов.
- Ждём!
- Куааак, куааак, куааак!
Терпение на охоте - лучшая добродетель. У кого недостаёт терпения - имеет весьма много шансов уйти с пустыми руками, без добычи. Главное - не падать духом, ждать - тогда обязательно повезёт.
В конце концов, выдержка и упорство были вознаграждены, да и Тихон Спиридонович не зря ел свой хлеб: утки неспешной стаей выплыли из камыша и приблизились к подсадным чучелам. Подполковник Храмов отложил бинокли и взял в руки "уточницу".
- Бах, бах, бах! - ударили первые выстрелы, вода вспучилась частыми фонтанчиками. Подпрыгнуло задетое дробью чучело. Стая вспорхнула вверх, оставив на поверхности двух уток.
- Бах, бах, бах! - били вдогонку. Разлетелся градом перьев хвост крайнего селезня, и он, теряя высоту и кувыркаясь, полетел вниз.
- Бах! - затрепыхался в воздухе еще один.
- Бах! - опять фонтан перьев, пролёт по инерции вперёд - и падение в воду.
- Бах! - мимо! - Бах! - есть ещё один! Джерри уже вовсю загребая лапами, плыл за добычей. Анастасия Андреевна, томно закатив глазки, многообещающе улыбнулась. Подполковник Храмов светился начищенным самоваром. Берисанов, от напряжения закусив губу, вытаскивал упрямую гильзу, Спиваков, отставив ружьё в сторону, придерживал Марию Васильевну за талию, причём высоту талии определил весьма условно, потому ладони его, как бы сами собой, опустились гораздо ниже.
Охота продолжалась, однако азарт постепенно угасал и заканчивался. Аппетитно запахло дымом и свежей утятиной - все потихоньку подтягивались к столу. Наступала кульминация праздника, апогей пикника, венец охоты. Забулькала разливаемая водка.
- Давайте, за охоту! Ни пуха нам, ни пера!
- К чёрту!
- Как мы их! Даже "кря" сказать не успели!
Медленно, но неуклонно наступала темнота, весьма уютно краснели угли в костре, шипела на жаровне утятина.
- Как охота на уточек?
- Не очень, видимо высоко летают.
- А может, Вы собаку низко подбрасываете?
Вновь начались охотничьи истории, веселье постепенно набирало обороты.
- Охотились с подсадными. Стая уток села. Стрелял по уткам, оказалось, палит по деревянным подсадным. На вопрос: почему? - ответил, ну они же самые жирные были! Так и пришёл домой с деревянными, побитыми дробью.
- Да, каждый охотник в своё время не туда, куда надо стреляет.
- Наливайте, по-пустому разговор не идёт! Как говорится, охота пуще неволи! Любыми способами охотимся.
- За Ваши успехи!
- Нет, за наши успехи!
- Устроился в шалаше, охотился с подсадной уткой. Подсадная, мерзавка, не работала вообще! То есть совершенно. Что бы придумать? Значит, верёвочку делаю подлиннее, из шалаша дёргаю, подсадной дискомфортно, и она тогда крякает. Вдруг начинает истошно орать, словно её убивают, нырять, рваться с ногавки, уходить под водой. Я не могу понять что происходит, выскакиваю из шалаша... Такая картина: цапля, серая цапля нависает над подсадной уткой и принимается с ожесточённым усердием долбить её клювом. После того, как она её не достаёт, цапля отлетает, садится буквально в десяти саженях и начинает весьма противно кричать. Звук невыносимо скверный, но не в этом беда. Подсадная кряканьем приманила двух селезней, они начинают наплывать, а эта цапля, зараза, начинает их отгонять...
- Как обычно, тетеревиная охота, шалашик готов, стрелки лежат, ждут, начинается ток. Три пары тетеревов билось. Очень впечатлительно: пары дерутся, свечки стоят, курочки сверху посматривают, в общем, красотища! Приготовились, надо два выстрела, потому что потом птицы разлетаются, и потребуется ждать, пока ток снова соберётся. Прицелились, стреляем. Один - по ближней, второй - по дальней паре. Неудачно выстрелил и попал в свечку. И вот этот молодой петушок начинает трепыхаться, он подранок, он крыльями машет. Два петуха из ближней пары останавливаются, поворачивают головы, их выстрел совершенно не смутил, и этого подранка сами начинают добивать. Молодняк, ты куда лезешь? Здесь папаши выясняют отношения, а ты, сопляк, учись! Чего это ты трепыхаться вздумал!..
- Осень великолепная, золотая, хорошая погодка, морозец с утра ударил, а днём припекло. На веточках - красота, вот эти бриллиантики висят, которые переливаются в лучах солнца, потом оттаивают и лес начинает шуметь. А красные гроздья рябины, налитые уже! Мечта! Так вот! Спаниель поднимает зайца, у него же чутьё чуть острей, чем у гончей, гонит его с полверсты. Вот такая насыпь и низина. Пёс гонит, саженях в пятидесяти от него заяц. Друг мой Вольдемар прикладывает ружьё к плечу. Ту-дух! И все онемели: из зайца летит огромный клок перьев! Заяц в перьях - что такое? Ничего понять невозможно. Заяц побежал дальше, собака гонит, а все смотрят: что за перья? Оказывается, в тот момент, когда он прицеливался по зайцу, этакий здоровый красавец-беркут, падает камнем на зайца, придавливает и попадает под выстрел. От него только перья летят, а заяц дальше бежит...
- Спаниель лучше гончей! Мой друг - гончатник старый, опытный. Так вот, чтобы поднять зайца - они начинают стучать, греметь, порскать, шум создавать. Идёт спаниель. Молчком. Гончие прошли, а спаниель натыкается на зайца, поднимает его и голосом гонит назад. И вся команда гончих разворачивается - и за ним. Дело кончилось тем, что собаки перестали искать зайца: они ходят за спаниелем в хвост и ждут, когда он поднимет. Он поднимает зайца - тогда они погнали...
- Совершенно согласен, спаниель замечательный пёс. Как-то раз, заплывает спаниель в камыши - и поднимает две кряквы. Охотник стреляет - одна падает. Спаниель подплывает, берёт её полной хваткой и направляется к хозяину. Плывёт собака. И когда между ним и хозяином остается сажень - спаниель с уткой в зубах, с полной пастью мордой повёл - и заплывает направо, в кусты. В осоку, в траву. И что вы думаете - поднимает там ещё крякву. Утка взлетает - охотник опять стреляет - она падает на середину озера. Спаниель видит, как утка падает и вместо того, чтобы отдать хозяину добычу, плывёт за второй кряквой. А в зубах-то утка! Заплывает и носом толкает, и приносит хозяину сразу две кряквы. Ту, что в зубах, и ту, что носом притолкал.
- Невероятно! Давайте, за наших ушастых!
Подполковник Левашов и Дарья Голикова весьма скоро охладели к охотничьим россказням и всеобщим посиделкам. Безудержное влечение, желание побыть наедине требовали полного отсутствия зрителей, и они, прихватив с собой полуторалитрового "гуся" и жареную утятину, поспешили уединиться в шалаш на лодке, продолжив общение в приватной и интимной обстановке.
А у костра, между тем, рассказы приобретали всё более удалой характер. Выяснилось, например, что в русских лесах, помимо медведей, волков, кабанов и "косых", обитают также львы, слоны, крокодилы, а возможно, и доисторические звероящеры, живущие в лесных озёрах. Ну а кроме рябчиков, глухарей, уток и гусей, в небе также летают крылатые и зубастые динозавры-птеродактили, которых не из всякого ружья подстрелить возможно. Хотя доблестные господа офицеры расправлялись с монстрами совершенно голыми руками, и, кстати, мясо их ужасно вкусное.
Охота удалась на славу! Ближе к полуночи принялись отстреливать деревянных уток, потому что настоящих было жалко, хорошо, потом их готовить не додумались. Затем на лагерь напали красные диверсанты с целью взять в плен подполковника Храмова, остальных ликвидировать. Отстреливались жестоко, до последнего патрона, к счастью, никого не зацепили. Потом спали вповалку, палатка сотрясалась, ходила ходуном от богатырского храпа. Изредка наружу выползал кто-либо из охотников, с трудом добирался до походного столика, разливал водку по стаканам, чокался с присутствующими виртуальными собутыльниками, опрокидывал и, не в силах дойти до палатки, засыпал тут же. Сколько прочувствованных великолепных тостов было произнесено в пустоту, сколько великих людей посетило ночью бивак, дабы выпить с доблестными господами офицерами! Александр Сергеевич Пушкин с благоговением употребил рюмочку с поручиком Васильцевым на брудершафт, затем оба упражнялись в стрельбе из револьвера по движущейся мишени, короткими перебежками перемещавшейся между деревьями. Иван Андреевич Крылов продекламировал в перерыве между стаканами новую басню капитану Власенко, басню замечательную, помнил капитан, ужасно поучительную, правда, запамятовал о чем. Штабс-капитана Берисанова почтил своим высочайшим визитом Его Императорское величиство, монарх Николай 1, пообещав в скором времени способствовать продвижению по службе, произведя сразу, минуя бюрократические препоны, в полковники. Ну а ротмистр Спиваков пытался угостить водкой охотничью собаку Джерри, преуспел мало, пес отчаянно рычал, вырвался, не в силах терпеть подобного единения человека с меньшим братом своим. При всех своих достоинствах, пёс обладал и немалым недостатком: водку не употреблял ни под каким соусом, чем немало разозлил щедрого ротмистра. Не достигнув успеха в своём благом намерении, Спиваков упал возле костра мордой лица вниз, по счастью не обгорел и не угорел. В общем, охота удалась, погуляли от души.
Наутро настроение было препоганейшее, как, впрочем, и самочувствие. На остатки пиршества смотрели с великим отвращением, и, вообще, весь мир словно утратил свои прелести и краски, стал монохромным, пустым и весьма скучным. Дамы выглядели не лучшим образом, постарев сразу лет на десять и утратив очарование и шарм. К тому же куда-то подевались подполковник Левашов и Дарья Голикова. Их отсутствие отметили не сразу, сначала недолгое время поправляли пошатнувшееся здоровье немногочисленными остатками спиртного, потом, когда головы перестали болеть и мир вновь обрел расплывчатую цветность, всё же попытались организовать какие-никакие розыски, впрочем, весьма тщетно. И подполковник, и Дарья Фёдоровна как сквозь землю провалились. Также отсутствовала лодка. Уединились, в пылу страсти увлеклись - верёвочка развязалась - и лодка отплыла от берега, а они и не заметили, решили все. Что ж, любовь - дело такое, в минуту пылких ласк на окружающую обстановку внимания обращается весьма мало.
Тихон Спиридонович, как самый тверёзый и здравомыслящий человек, и весьма помятый штабс-капитан Берисанов, взяв вторую лодку, отправились на поиски: время прошло изрядно, все начали беспокоиться, не случилось ли чего. Плыли вдоль камышей, с возможным вниманием высматривая пропавших.
Беспокоились не зря: перевёрнутую лодку обнаружили спустя каких-то полчаса, а практически рядом голое тело госпожи Голиковой. Распущенные волосы утратили привлекательную золотистость и неспешно колыхались на мелкой водной ряби, образуя вокруг головы весьма зловещий ореол, а кукольная фигурка сделалась отчаянно жалкой и вид имела весьма жутковатый. Тело подполковника Левашова снесло дальше в камыши, и обнаружили его не сразу. Подполковник также был без одежды, и на лице его застыла гримаса мучительного изумления, словно бравый любовник до последней минуты не мог понять, что случилось. Никаких внешних следов насилия, вероятно, увлеклась парочка чрезмерно, по неосторожности лодку перевернули, а в темноте, да в сильнейшем подпитии просто не смогли спастись. Берег-то недалеко. Глупая, несуразная гибель. Кому суждено быть повешенным - тот не утонет. Получилось же совершенно наоборот: кому на роду написано утонуть - виселицы может не опасаться совершенно. Сказать, что вся компания мгновенно протрезвела, было бы совсем неверно, наоборот, дамы в сердцах пьяно разревелись, запричитали, господа же офицеры послали Тихона Спиридоновича за очередной порцией спиртного: на помин души. Сказочный колобок и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл, а от хитрой лисы не смог. Также вышло и с Левашовым: из красной Москвы уехал, от анархистов, от бандитов отбился, чекисты не поймали, в боях пули не зацепили. И вот такой глупый, весьма печальный финал. Кого винить? Рок, злая судьба, незаслуженно капризная Фортуна. Печально, весьма печально!
Глава
Театр начинается с вешалки, сразу создавая идеальные условия для своих зрителей, сказал Константин Сергеевич Станиславский и был совершенно и абсолютно прав, ибо собираясь в театр, посетители облачаются в лучшие наряды, а обыденная одежда считается моветоном. Мужчины надевали костюм классического покроя, женщины - вечернее платье и драгоценности, ибо, даже если вы торопитесь на спектакль, это не повод появляться в театре в неопрятном виде и в неподобающем одеянии. И отправлялись кто за чем: кто-то провести вечер в красивой обстановке и с приятными людьми, кто-то получить всю гамму человеческих эмоций: смех, слезы, волнение, радость, а переживая за судьбы героев спектакля, найти решение собственных жизненных проблем. Кто - то просто собирался расширить свой кругозор и мысленно перенестись в другие времена и узнать много интересного о жизни людей. Ну а атмосфера волшебства и сказки, присущая театру, помогала отвлечься от будней и забыть о нерешенных проблемах.
И все же, вопреки мнению Константина Сергеевича, Новоелизаветинский драматический театр начинался с театральной площади, на которой серыми сотами рассыпались извозчичьи экипажи. Главный вход сверкал и переливался огнями, радостно высвечивая афишную надпись: Евгений Онегин, драма в двух актах, постановка Тимофея Лахудзе - Борматова, очередного, не сошедшейся во взглядах на искусство с большевиками, гения. Создавалось впечатление, да, наверное, так оно и было, что сошедшихся во взглядах на искусство с красными в Новоелизаветинске нет. И если Советы признали шедевром оперу "Евгений Онегин", то мы, естественно, пойдём путём иным: поставим драму! Обойдемся и без Чайковского, пушкинского текста вполне достаточно! В общем, постановка обещала быть оригинальной и весьма эксцентричной.
Однако Настя зашла не в парадные ворота, где дежурил ливрейный красавец-швейцар, а с крохотного Самоварного переулка в неприметную дверь, служебный вход, где ее уже ждали. Милая седая старушка Мария Евгеньевна ласково поздоровалась и увлекла за собой. Пресловутая вешалка все же была, но гардеробщик и номерки отсутствовали: вешай одежду куда хочешь. Главное, не забыть адреса.
Здание Новоелизаветинского театра "Парнас" более напоминала крепость: старинная каменная кладка, толстые стены. Парадная лестница сверкала великолепием пышного царского чертога, поражая красотой и монументальностью, в то время как служебная была крута и узка, вся пропитана табачным дымом. Здесь повсеместно курили, точнее сказать, дымили. Настя миновала весьма колоритную пару: сгорбившаяся старушка в чепце смачно смолила вонючую папиросу, что-то выслушивая от молодого усатого красавца во фраке, расплывшегося по стулу. На полу небрежно стоял лакированный цилиндр и пара белых лаковых перчаток. Поодаль рыдала молодая девушка в белом платье, этажом выше стая таких же молодых актрис в таких же платьях, массовка, поняла Настя, безбожно дымила забористыми папиросами и разговаривала меж собой. Каждая фраза способна была довести княжну Веломанскую до полного бесчувствия, ибо подобную площадную брань не от каждого извозчика услышишь, а физиологические подробности любовных приключений, произнесенных вскользь, мимолетом, способны были лишить чувств, ну или хотя бы заставить покраснеть не только юную мадемуазель, но и особу гораздо старше. Подойдя ближе, Настя поняла, что молодыми девушки кажутся лишь издали, всем хорошо за тридцать. Тут же, тараном разрезая толпу, словно богатырь, поражающий копьем змея, сухонькая дама лет семидесяти, в круглых очках, вонзала в белую ткань иглу. Мгновенно и виртуозно разорванное на спине одной из девушек платье было починено, швея ловко перекусила нитку, прихватила следующую жертву, нацелившись иглой куда-то в плечо.
А в ближайшей гримерной дверь оказалась распахнутой настежь, и внутри огненно - рыжая красавица душила престарелого вампира. Прихватила цепкими руками за горло - у вампира голова откинулась назад, лицо приобрело свекольный оттенок, и он что-то бормотал, хрипел, фыркал, пытаясь отбиться стильной тростью с резной рукояткой в виде головы орла. Блазн, морок, наваждение. Это же Иван Иванович Соколовский, любимец публики, театральная знаменитость, смоляной брюнет, в свинцово-черном фраке, эстетично - грациозный, изящно размахивающий тростью, что-то рассказывает рыжеволосой девушке, ловко и стремительно повязывающей ему шелковый галстук-бабочку. Девушка совершенно не обращает внимания на его пассы, хотя орлиная голова то и дело мелькает в опасной близости от лица.
- Так вот-с, Зоенька, душа моя, помните, в "Ревизоре", в четвертом действии, когда чиновники к Хлестакову на доклад являются и взятки подсовывают? Изрядный каламбур-с приключился с Николенькой Садковским...
- Николаем Севастьянычем? - бесстрастно уточнила рыжеволосая душительница вампиров, закончив с галстуком и придирчиво осматривая фрак.
- Совершенно верно-с, с ним, бестией. Итак, явление седьмое: ваш покорный слуга - Хлестаков, Мишенька Григорьев - Бобчинский и Николенька Садковский - Добчинский.
Голос Ивана Ивановича мгновенно и разительно переменился, превратившись из густого смачного баритона в заискивающий лакейский фальцет, а лицо приобрело скучающе подобострастное выражение.
- Имею честь представиться: житель здешнего города, Петр Иванович сын Бобчинский. - голос упал еще ниже и сейчас стал визгливо детским. - Помещик Петр Иванов сын Добчинский. - Иван Иванович вновь заговорил своим обычным баритоном. - И в это время, Зоенька, Вы представляете, у него отклеивается нос. У Николеньки сложный грим, нос огромный картонный, ну Вы знаете, чего я Вам рассказываю, а тут такой конфуз. А помните, что у Гоголя, Николая Васильевича дальше по тексту? Хлестаков говорит: а, да я уж вас видел. Вы, кажется, тогда упали? Что, как ваш нос? Бобчинский отвечает. Слава Богу! не извольте беспокоиться: присох, теперь совсем присох. Какое там присох, когда отвалился, ха-ха! Умора! И тут Хлестаков, ваш покорный слуга то есть, вместо того, чтобы сказать, хорошо, что присох. Я рад... говорит совершенно не по тексту: "Вот беда с вашим носом, это, наверно, что-то нервное". И ничего, зритель не заметил, а может, за оригинальную режиссерскую находку посчитал, обошлось!
Лениво и по-вельможному затягиваясь "козьей ножкой", оставляя за собой аромат дорогого парфюма и отвратительной солдатской махорки, по коридору прошел... нет, не прошел, а благородно прошествовал сановито-важный барин. Тут же, совсем рядом, буквально в двух аршинах от Насти, завопил седоусый господин с физиономией разъяренной дворняги, потрясая перед лицом вороватого оппонента бумажным листком. - Это что такое? В острог меня упечь желаете, мздоимцы, так не дождетесь! Не выйдет у вас! Не на того напали! Шельмы, проходимцы, воры! Что это за расходы на иллюзию: "железный лист для грома, прокат белой жилетки для миллионера, кислые щи заместо шампанского, статисту Хвощеву за изображение собачьего лая и ветра с дождем?"
- Ольга будет чуть позже, - сказала Мария Евгеньевна. - Пока можете спектакль посмотреть, если желание присутствует.
Желание у Насти присутствовало, она уже и не помнила, когда посещала театр в последний раз.
На сцене плотной туманной пеленой курился сизый дым, внутри которого водили хоровод виденные Настей на лестнице девушки в белых одеждах, все, как одна, с длинными, ниже пояса, косами. В правом углу лениво бренчал на балалайке сановитый любитель махорки, рядом, опершись обеими руками о трость, Иван Иванович Соколовский страстно декламировал пушкинский текст:
- Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Иван Иванович замолкал, а сановито-важный барин, не прерывая балалаечного исполнительства, подхватывал сладострастным басом:
- Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
При этих словах девушки выполняли оригинальный пируэт с поднятием и развиванием юбок, усиливающим эффектность движения бедер и демонстрацией стройных ног, словно опровергая слова Александра Сергеевича. Казалось, танцуют не они, танцует воздух вокруг них. Тем временем из-за кулис возник новый персонаж, наружностью напоминавший самого Пушкина, в длинном, до пят, черном плаще, в черном цилиндре и с курчавыми бакенбардами. Надо полагать, Евгений Онегин, таким явил его публике режиссер Тимофей Лахудзе - Борматов. В правой руке Онегин сжимал высокий бокал, из которого тут же отпил более половины и, сластолюбиво разглядывая ноги танцующих, продолжил:
- Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.
Спектакль Насте нравился: актёры декламировали пушкинский текст страстно, иронический сарказм сменялся трагической горестью, а затем все менялось, и трагизм становился ироническим, а в горести сквозила ирония. Настя не заметила, как пролетел время и даже слегка удивилась, когда Мария Евгеньевна лёгким движением коснулась её плеча.
- Оленька ждёт Вас.
Ольга Ремберг, примадонна театра "Парнас", пленительная красавица и светская львица, звезда столичной сцены и роковая обольстительница заканчивала наносить грим. Последние штрихи, меняющие образ и превращающие актрису в вельможную даму, собравшуюся на ассамблею, в свет. Движения чёткие, уверенные. Не прерывая занятия, сказала:
- Слушаю Вас.
Настя слегка робела: про Ольгу Ремберг рассказывали многое. Она не просто вживалась в изображаемый образ, нет, она жила им. Любимой фразой была: "Нет такой плохой роли, которую я не смогла бы отшлифовать". Однажды, во время спектакля, Ремберг бросила в лицо чересчур увлекшемуся сценическим экспромтом партнеру: "Ну, вы все сказали, теперь дайте мне поговорить!" В Нижнем Новгороде Ольга вдрызг рассорилась с антрепренёром, ставившим актрисам обязательное условие: после спектакля непременно ужинать в его гостинице с публикой, что давало буфету огромный доход. Также в Новоелизаветинске помнили недавнюю историю, когда после спектакля у подъезда театра ее встретила громадная толпа молодёжи, на руках посадили на извозчика, у которого мигом распрягли лошадь, и так на себе довезли до гостиницы, где она жила.
- Ольга Ивановна, не знали ли вы Виктора Нежданова?
Рука примадонны дрогнула, или это только показалось Насте, во всяком случае, лицо Ремберг осталось невозмутимым.
- А в какой связи я должна знать этого господина?
- Он мой жених.
- Что?! - Ольга стремительно обернулась, едва не опрокинув баночки с гримом.
- Жених, - повторила Настя. - Мы помолвлены.
Несколько долгих секунд Ольга Ремберг смотрела на княжну Веломанскую взглядом матерого сторожевого волкодава, в конуру которого пожаловал крошечный аристократического вида котёнок с сообщением, что отныне эта собачья будка принадлежит ему, котёнку, и сторож с этой поры также он, а пёс волен убираться из бывшего жилища немедленно. Цепь и миску при отбытии сдать, как служебный инвентарь! Выйдя из шокирующего изумления, Ольга громко, заливисто расхохоталась.
- Витя? Нежданов? Жених? Ну насмешила ты меня, девочка, ну потешила! Виктор - и жених, животики надорвать можно! У тебя что, золотые прииски наличествуют, или капитал в заграничном банке?
Кровь прилила к щекам, Настя стала похожа на переспелый помидор, лицо возмущенно запылало.
- Да как Вы можете такое говорить! - воскликнула она. - Мы с Витей друг без друга жизни не мыслим!
Ольга продолжала хохотать, слёзы показались из глаз, оставив на гримированных щеках две тоненькие дорожки. Потом, немного успокоившись критически осмотрела Настю.
- Ну что ж, ты вроде бы ничего, красавица, свеженькая, нетронутая, личико смазливое, для Вити в самый раз. Нет, в то, что он, мерзавец, тебе голову вскружил, я охотно верю, но Витя и любовь - два несовместимых понятия. Он только свой карман любить способен, а тобой, видимо, просто попользоваться не успел, теперь жалеет, наверное. Откуда ты появилась, девочка, по виду, не местная, неужели издалека за этим прохвостом притащилась?
- Из Петрограда.
- Чудны промыслы твои, Господи, - вздохнула Ольга Ремберг. - Даже не знаю, что сказать тебе...
- Не смейте! - крикнула Настя. - Виктор прекрасный человек, он с большевиками бороться поехал, он герой!
Ольга устало вздохнула, как вздыхает многомудрый эскулап перед кроватью безнадежно больного.
- Витя - и бороться с большевиками? Красиво, ничего не скажешь. Это он придумал, его слова? А ты, разумеется, поверила, даже тени сомнений не возникло. Да-а, есть ещё женщины в русских селениях, не оскудела Россия-матушка на молоденьких дурочек.
Настя вдруг совершенно успокоилась.
- Если Вы знаете что-либо о Викторе, скажите, а насмехаться не смейте. Вот! - она протянулась Ольге фотографическую карточку Нежданова. - Витя замечательный, умный, талантливый мужчина!
Ольга рассматривала карточку с иронической ухмылкой.
- Стишата, конечно, пошловаты, но для тебя - в самый раз. Хочешь добрый совет? Забудь его, девочка, найди себе другого, который тебя достоин. Который боготворить будет, на руках носить и наслаждаться только тем, что ты есть на свете.
- Так Вы знаете что-либо о Викторе? - смело повторила Настя. Нельзя сказать, чтобы ей была по душе реакция примадонны, скорее, совершенно наоборот, лицо покрылось предательским румянцем, а глаза заблестели вероломно появившимися влажными капельками.
- Ну что ж, видно так тебе на роду написано, - вздохнула Ольга. - Никто не хочет учиться на чужих ошибках, все норовят на своих обжечься. Он, наверное, забыл уже о тебе... В общем, был грех, сошлись мы с ним ненадолго. Ему больше не я, а мой антрепренёр требовался для каких-то целей. Свела я их, после этого Виктор исчез. Я не жалею, это было лишь мимолетное, на один-два раза, увлечение. Да и не ахти он, на мой вкус, гонору много, а внутри - пустышка.
В дверь подобострастно постучали, и на пороге гримерной появился красавец-подпоручик с огромным подносом в руках, на котором среди ковра из роз возвышалась бутылка шампанского "Каше блан".
- Господин градоначальник изволит пожаловать Вам за отменную игру-с! - молодцевато отчеканил подпоручик, залихватски подкручивая правый ус. Ольга лишь устало и неопределенно махнула рукой:
- Поставь там, голубчик. Его превосходительству передай величайший поклон и мою искреннюю благодарность. Запомнил?
У господина градоначальника имелась своя ложа, наподобие царской в столичных театрах. Особым Новоелизаветинским шиком считалось занимать большую ложу одному-двоим, тогда как в партере ставились приставные стулья, а в галёрке зрители едва не вступали в рукопашную за каждый вершок свободного места.
- Хочешь шампанского, соперница? - равнодушно спросила Ольга, и от этих слов и холодного безучастия Настя вспыхнула и ответила чересчур резко:
- Я не пью!
- Не пьешь, - задумчиво протянулась Ольга. - Что ж, когда-то раньше, в прошлой жизни и я не пила... Всё течёт, все изменяется, и не всегда в лучшую сторону, девочка! Свяжешься с Виктором - запьёшь... И вообще, закончишь весьма незавидно и неприглядно, жалко мне тебя, но вмешиваться, останавливать, пытаться вразумить тебя не стану, потому что совершенно мне не по силам это. Живи своей головой, набивай собственные шишки! Боже, как всё пошло, повторяемо и предсказуемо!
- Вы поможете мне?
Ольга Ремберг смотрела в зеркало совершенно каменным взглядом, словно все эмоции, душевные настроения и чувствительные переживания покинули её, оставив внутри пустоту. Машинальным бессознательным движением поправила волосы на виске, произнесла безжизненным голосом, в полной мере лишённым всякой интонации.
- Будь по-твоему. С Виктором мы расстались, я познакомила его со своим антрепренёром, Александром Ионовичем Добротини. Что из этого получилось, какие дела были - уволь, не интересовалась, не знаю, и вовсе знать не желаю. Виктор исчез из моей жизни, пропал совершенно, канул в лету, в неизвестное. И было бы весьма замечательно, чтобы ты поняла, что не чета тебе господин Нежданов, однако раз не хочешь - вольному воля.
Что Ольга желала больше: помочь Насте, или в ней говорила ревность, обида отвергнутой любовницы?
- Вы можете рекомендовать меня вашему антрепренёру, познакомить нас, представить друг другу?
- Почему нет? - равнодушно пожала плечами Ольга. - Попытай счастья, возможно Александр Ионович сумеет помочь тебе. Кто знает, возможно и я ошибаюсь, и ты обретёшь своё счастье.... Кто знает...
Глава
У любого строения, а также у всякого явления, как впрочем, и у всего на свете можно обнаружить две стороны: одна - лицевая, парадная, видная всем, другая, оборотная, скрытая от любопытных взглядов. Парность, противоположность впору назвать фундаментальной основой мироздания. Лицо и изнанка, экстерьер и интерьер, форма и содержание - всё имеет парадную и тыльную стороны. Парадную стремятся всячески украсить, расцветить, сделать привлекательной и всячески выставить напоказ, тыльную же спрятать, замаскировать, убрать с глаз долой.
Со стороны Губернаторской улицы здание контрразведки выглядело весьма пристойно, изящно, респектабельно и даже роскошно. Величественный дом московского ампира, подчеркнуто грандиозные формы, колонны, замковые камни, арки, выступающие эркеры, соединённые лентами балконов, обильная лепнина призваны были всячески усиливать внимание на достоинствах постройки. А добавленные по требованию славящейся изысканным художественным вкусом племянницы бывшего председателя страхового от огня общества "Благостыня" геометрические орнаменты, барельефы и керамический декор придавали лицевому фасаду утончённую изящность и грациозную элегантность.
Обратной же, тыльной стороной дом выходил в обнесённый высоким, в добрую косую сажень, каменным забором двор по Нижнекорабельникову переулку. Фасад здесь был декоративных излишеств совершенно лишён и вид имел скромный и непритязательно простецкий. И уж совершенно непримечательными являлись черный ход для прислуги, а также спуск в подвалы, где при большевиках разместились камеры предварительного заключения Новоелизаветинской ЧК, используемые ныне контрразведкой для тех же самых целей. Только вместо "контры", саботажников и прочих ошмётков прежнего режима, камеры занимали пособники большевиков, агитаторы и лица, заподозренные в причастности к подполью. Совершить побег, во всяком случае, без помощи извне до сего дня никому ещё не удавалось, да и мысль подобная была весьма крамольна, что при власти рабочих и крестьян, что при нынешней, восстанавливающей прежние порядки. Сырые подвальные помещения, облупившиеся до красного кирпича стены, всегда влажные склизкие полы, прочные железные решётки, хмурые солдаты-надзиратели делали эту мысль неосуществимой, не могущей даже возникнуть.
Однако невозможное свершилось. Как, каким образом - не нужно задавать подобные вопросы, не нужно говорить, что это невозможно - возможно, оказывается, ещё как возможно! Пётр Петрович Никольский медленными шагами мерил пространство между дверью камеры и столом дежурного надзирателя, с хмурой ненавистью посматривая на дрожащих под его взглядом подчинённых, и только природная интеллигентность не позволяла подполковнику наорать на них грубым и справедливым матом, срывающимся на визг яростным рыком разъярённого льва.
Застывшее оконфуженное личико подпоручика Дроздовского приобрело мимическое движение, задёргалась нервным тиком левая щека, сторожевые солдаты готовы были от страху наделать в штаны, дежурный унтер-офицер и вовсе дрожал осиновым листом, а его залихватски подкрученные вверх усы опали, сморщились, повисли концами вниз. Пахнуло сивушным перегаром, невыносимо мерзким подмышечным потом, зловонием выгребной ямы. Петра Петровича передёрнуло от гадливого отвращения, не дожидаясь бараньего блеяния оправданий, он резко повернулся и быстрой рысью поднялся из заплесневелого холодного подвала во двор, глотнуть свежего воздуха. Пальцы машинально, сами по себе отстегнули верхнюю пуговицу кителя, подполковник бешено вращал глазами, правый кулак то сжимался, то разжимался, готовый пушечным снарядом врезаться в проштрафившиеся морды. Ледяная ненависть, страстное желание оскорбить, унизить, втоптать в грязь идиотов, раздавить ничтожных тараканов душила, требовала выхода.
- Придурки! - сказал в пустоту Пётр Петрович. - Кретины! Дубины эбонитовые! Истуканы! Бараны безмозглые! Пни с глазами! Олухи царя небесного! - он задумался на мгновение, подыскивая наиболее подходящее слово, и наконец, выдал. - Интеллектуально ограниченные муравьи! Калеки Милосские!
Никольский злился. Злился потому, что знал: ненависть - весьма дрянное чувство, способное уничтожить личность. Что произошло - то произошло, обратно не отыграешь. Не стоит гневаться, серчать, досадовать. Не имеет смысла возмущаться, свирепеть, терять голову: наиболее важным является определение причин, возможностей случившегося. Как, каким образом подобное могло произойти?
Начиналось всё просто сказочно. Птица-удача сама впорхнула в руки, колесо Фортуны провернулось благоволительным образом, фарт, везение, пруха были на стороне Петра Петровича Никольского. Флотский офицер лейтенант Муравлёв на улице Баскаковской нос к носу столкнулся с бывшим подчинённым, матросом Зотовым. Большевиком, изрядной красной сволочью. Вырядился матрос совершенно не по-морскому: тёмная рубашка с отложным воротником, изрядно поношенный жилет, кепка-восьмиклинка, сапоги "с моршыной". Даже волосы на купеческий пробор расчесаны, а на лице подобострастная лакейская улыбка. Только Муравлёв смутьяна сразу признал, а рядом как раз патруль проходил. Накинулись жадно, словно голодный пёс на сахарную косточку, навалились, скрутили, в морду сунули - и на Губернаторскую, 8, в контрразведку. Там уже как следует, пристальнее рассмотрели пойманного. В кармане документы на имя Селиванова Андрея Егоровича, мещанина. Клянётся, мерзавец, что не Зотов он никакой, моря вообще не видел никогда, а в Новоелизаветинск пришёл деньжат заработать, потому как кругом голодуха и лихолетье. Муравлёв от хохота прослезился: врёт, паршивец, и не краснеет. По привычке зарядил со всей флотской щедростью строптивому матросу с правой в челюсть, да ещё, когда тот упал, сапогом по рёбрам добавил: не бреши, скотина краснопузая!
Скотина краснопузая признаваться не желал никоим образом. Сплёвывал красные сгустки, кровянил пол, весьма талантливо и натурально изображал плач, но на своём стоял твёрдо: Селиванов я, Андрей Егорович, ни про какого Зотова слыхом не слыхивал. Спустили наглеца в подвал, там за него принялся лучший среди контрразведчиков мастер допросных дел подпоручик Дроздовский. Методы его оригинальностью и разнообразием не отличались: от души заехал наглецу в харю, так что тот с табурета на пол слетел.
- Не сметь врать, сволочь! Признавайся! К кому ты шёл в Новоелизаветинске? С каким заданием? Говори, кто с тобой связан, с кем сотрудничаешь?
Совершенно же ясно, раз по подложным документам в город революционный матрос пробрался - значит, на связь к кому-то. Рыбёшке покрупнее, пойманному Зотову не чета, какой-нибудь важной большевистской птице. Разведчик, мать его за ногу! Дроздовский долго и с явным удовольствием малолетнего садиста пинал острыми носками сапог допрашиваемого по рёбрам, покуда тот сознание не потерял. Невелика важность: окатили притворщика студёной водой из ведра - враз очухался. И - по новой: кулаком в ухо и ногой в бок.
Подпоручик Дроздовский умел отличать чекистов от других представителей homo sapiens с поразительной точностью. У каждого из них на лбу написано крупными буквами "ВЧК", нужно только уметь смотреть под правильным углом, говорил Дроздовский. Если верить ему, а офицер контрразведки, естественно, не может лгать, то подпоручик распознавал чекистов голыми в бане; по выражению лица и походке вычислял их на улицах и в трактирах, вычленял из толпы по направлению взгляда и, вероятно, отличал по запаху серы, как слуг дьявола. Этой своей весьма для дела полезной способностью рано поседевший подпоручик обожал покрасоваться, погарцевать перед благодарным или не очень слушателем.
Зотов молчал. Теперь даже не говорил ничего, просто молчал. Скрежетал зубами, сплёвывал кровь, тяжело сопел разбитым носом, но ни одного слова не произнёс. Устал подпоручик Дроздовский, утомился: сколько времени подозреваемого по полу волохал, кулаки заболели. Приказал в камеру матроса отправить до утра, чтобы немного в себя пришёл - завтра новый допрос, пусть проникнется мыслью, что так или иначе, а рассказать всё придётся, тут уж не отвертеться. Подумай, сказал, умереть ведь легко можно, а можно и в страшных мучениях, когда смерть долгожданным избавлением покажется. И ушёл. Направился отдыхать в "Сады Пальмиры".
А матрос Зотов, скотина краснопузая, умирать вовсе не собирался. Как не собирался и дожидаться следующего допроса. Сбежал мерзавец! Не спрашивайте, каким образом, про то никому не ведомо, просто надзиратель вдруг обнаружил, что арестованный пропал. Клетка, как говорится, опустела, и птичка улетела. Упорхнула, мерзость этакая!
Если бы все трое горе-охранщиков сейчас лежали изрешеченные пулями, а металлические прутья решётки были грубо перепилены, взломаны, либо взорваны - Пётр Петрович бы понял. Нападение на контрразведку с целью освобождения товарища. Но решётки находились в полной сохранности и девственной нетронутости, а двое солдат и унтер-офицер живы-здоровы, даже малого синяка либо ссадины нет. Матрос пребывал в измочаленном состоянии, сил, надо полагать, не имел вовсе: трёпку ему задали нешуточную. И на призрак совершенно не походил. Который имеет привычку сквозь стены и решётки проходить, просачиваться. И шапка-невидимка только в сказках существует. Что же получается в сухом, так сказать, остатке, после выпаривания лживой воды, которую унизительно льют подполковнику на уши часовые? Либо кто-то пришёл в подвал, напоил охрану, дождался, покуда вся троица дружно захрапит, и совершенно спокойно вывел матроса на волю, либо это сделали сами часовые. Или, опять же, пользуясь нетрезво-сонным состоянием солдат, Зотов голыми руками открыл замок камеры, поднялся по лестнице наверх, отомкнул запоры входной двери, перелез через высоченную каменную ограду - и был таков. Чёрт-те что! Ерунда какая-то на постном масле! Бред сивой кобылы, в котором его, Петра Петровича Никольского, с наивной наглостью идиота желают убедить, уверить.
Вокруг с преувеличенной тщательностью сновали подчинённые, рьяно изображая старание и усердие, и в то же время, стремясь не попадаться на глаза. Подпоручик Дроздовский незаметно исчез, желая переждать начальственный гнев в стороне: побушует начальство - да и успокоится, тогда-то можно и высунуться. Авось пронесёт нелёгкая...
Северианов задумчиво растирал что-то между пальцами правой руки. Поднес к лицу, по-собачьи обнюхал и улыбнулся понимающе-блаженно.
- Табачок нюхательный. Перетёртая с осиновой золой махорочка, сосновое масло и масло розовое, а также немного "турецкого" перца для остроты-с. Вызывает ясность в голове, чувство бодрости и радости, а также весьма способствует хорошей восприимчивости. Замечательно! Просто, но с весьма чувствительным ароматом.
Повернулся к подполковнику:
- Есть две версии, Пётр Петрович. Либо он ушёл сам, либо ему помогли. Обе равновероятны, и одинаково имеют право на существование. Могло быть и так, и так. Все зависит от подготовки подозреваемого и степени его физического состояния: сильно ли он был избит. Ему же даже руки связать не удосужились, посчитали - и так никуда не денется. Отсюда, версия первая. Пленник собственноручно отомкнул двери и скрылся. Как такое возможно? Да не так уж и сложно, на самом деле. Вот это, - Северианов показал Петру Петровичу изогнутый буквой "Г" гвоздь. - Я нашёл возле ограды. Вернее сказать, я рассчитывал найти подобную вещь и совершенно не удивился, обнаружив её.
- Гвоздь?
- Совершенно верно. Этим предметом беглец открыл запор своего узилища, им же взломал входную дверь. Я проверял, оба замка вскрываются гвоздём совершенно запросто, не прикладывая особенных усилий. Если желаете, могу продемонстрировать.
Не то, чтобы Никольский Северианову не доверял, однако, для "чистоты эксперимента" кивнул.
- Извольте.
Спустились вниз, в узилище, Северианов дверь камеры отомкнул за полминуты, не больше. Поковырял гвоздём в замочной скважине, покрутил по часовой стрелке, слегка нажал, тот обречённо кракнул и сдался.
- В принципе, Пётр Петрович, ничего сложного, обыкновенная механика.
- Где же он взял этот самый гвоздь?
Северианов с лёгким снисхождением указал на грубо сколоченные, прибитые к стене нары.
- Отсюда вытащил. Извольте полюбопытствовать, крепления изрядно расшатаны, шляпки гвоздей вылезли наружу, можно зацепить и извлечь наружу. Вот из этого места, - указал Северианов на одинокое отверстие среди потускневших гвоздевых шляпок. Пётр Петрович скептически нахмурился.
- Чем же?
- Пальчиками, конечно, сложновато, однако не перевелись еще богатыри на земле русской. - Северианов ухватил наиболее вытарчивающую шляпку большим и указательным пальцем. Пошатал из стороны в сторону. Лицо напряглось, вены надулись канатами. Пётр Петрович с удивлением увидел, как гвоздь медленно, но неотвратимо выходит наружу. - Опля! - Северианов довольный произведённым эффектом, явил взгляду подполковника добычу. - В мире нет ничего невозможного. При большом желании арестованный мог проделать сей трюк и зубами. Любовь к жизни - изрядный побудительный мотив, все силы организма мобилизует, что называется, через не могу действовать заставляет. Причём, весьма успешно. Вышел - и обратно двери защёлкнул, будто бы не случилось ничего, чтобы мы с Вами головы изрядно поломали.
- Допустим. Но он же не в пустынном пространстве орудовал. Почему часовые ничего не видели? Внезапно ослепли и оглохли? Или заснули одновременно? Все трое.
- Некоторые вещи кажутся нам весьма странными и невероятными. Но от этого они вовсе не перестают существовать, верим мы или нет. Самое тяжёлое время для часового с двух до четырёх утра, "собачья вахта". К тому же от всех троих спиртным попахивает. Не сильно, слегка, но винный ароматец присутствует, ничего не попишешь. А ночью, в тишине да под этим делом весьма к дремоте располагает. На трезвую-то голову в сон провалиться можно, причём совершенно незаметно. А уж принявши на грудь...
- Все трое одновременно, разом?
- На свете всё случается, всё возможно. Раз в жизни и обезьяна с дерева падает. Согласен, звучит наивно, нереально, но чем чёрт не шутит. Всякое может произойти. Когда очухались - перепугались, следы застолья по-быстрому уничтожили, пожевали чесноку, надеясь запах спрятать, завуалировать...
- Почему, в таком случае, он не убил их? Или хотя бы не забрал оружие? - подполковник спрашивал автоматически, потому что ответ уже знал.
- А зачем ему трехлинейки? Пропажу оружия обнаружат сразу, а так он пусть небольшую, но фору себе обеспечил. Тревогу подняли не сей же час, а лишь после установления пропажи.
- Ограда, - сказал Пётр Петрович. - Как через ограду перебрался? Тоже гвоздём замок вскрыл?
- Зачем же. Стена, конечно, высокая и с виду совершенно неприступная. Но это с виду. Да, Вы совершенно правы, изрядная ловкость для преодоления требуется, потому и спрашиваю, насколько сильно он был побит? Извольте, Пётр Петрович, наверх подняться - я покажу, как ограду преодолеть возможно.
Северианов высокую и неприступную каменную стену перемахнул легким, обезьяним движением. Прыжок, руками уцепился за верх, носком правого сапога уперся в середину стены, толчок ноги, рывок - и штабс-капитан легко спрыгнул с той стороны ограды. И тут же тем же самым образом вернулся обратно.
- И никакой верёвочной лестницы не потребуется, - он молодцевато отряхнул ладони и усмехнулся. - А внизу, возле стены нюхательный табак рассыпан - ни одна собачка след не возьмёт. Извольте убедиться.
Пётр Петрович Северианову, разумеется, поверил, штабс-капитан в таких делах дока, о чём говорит - знает доподлинно, но всё же наклонился, внимательным образом рассматривая землю.
- А отсюда вывод, Пётр Петрович, для нас с Вами весьма неутешительный. Простой, обыкновенный солдат либо матрос подобных штучек совершить не в состоянии, либо это будет для него сопряжено с чрезвычайными трудностями. Для такого какая-никакая подготовленность требуется, смекалка и, главное, умение. И если сбежавший большевик подобными навыками наделён - значит, вовсе он не прост, и положение у красных занимает высокое. То есть не связной, а обученный разведчик, специалист.
Пётр Петрович молча достал портсигар и стал со злобной тщательностью разминать папиросу в изящно белых пальцах. Он не произнёс не единого слова, выжидательно рассматривая переносицу штабс-капитана.
- Версия вторая, господин подполковник. Беглецу помогли извне, что постарались скрыть, тщательно уничтожив следы своего пребывания, и инсценировав побег в одиночку. Допустим, у пленника имелся сообщник. Причём, этот человек должен был хорошо знать расположение помещений, а также камеру, в которую поместили захваченного товарища.
- Кто-то из своих? - с холодным раздражением перебил подполковник. - Наш, из контрразведки? На это намекаете?
- Скорее, из ЧК. Здание-то чекистское. И камеры тоже нам в наследство от большевиков остались. И блок для особо опасных, я полагаю, у нас расположен в том же месте, что раньше и у них. В общем, кто-то из бывших сотрудников Новоелизаветинской ЧК. Возможно, тот же Троянов. Либо кто-то из его помощников. Как через стену перебраться - я Вам продемонстрировал. Это место со стороны постового, я проверил, просматривается слабо. То есть, забрался на стену, дождался, покуда солдат отвернётся, перемахнул внутрь двора, подкрался незаметно, а Троянов это умеет, он бывший армейский разведчик...
- Часовой жив-здоров, и перегаром смердит, - напомнил подполковник. - И ещё клянётся, что всё время глаз не смыкал, и мимо него никто не проходил, даже муха не пролетала. Что на это скажете, Николай Васильевич? Шапка-невидимка?
- Вовсе нет. Никаких чудес, всё весьма просто. Вырубили его сзади ударом по шее, а когда сознание потерял - влили бесчувственному в глотку стакан самогона для запаху, еще и на одежду плеснули. И наверняка, где-нибудь рядышком бутылку с малой долей спиртного на донышке оставили. Или не оставили, не суть важно. Теперь представьте себе эту замечательную картину. Поставьте себя на место солдата. Отключили его мгновенно, он и понять не успел ничего. А вот когда очнулся... Сидит он на скамеечке, весь такой распрекрасный, с винтовкой в обнимку, от одежды спиртным попахивает... То ли уснул на посту, то ли... Он-то, конечно, помнит, что не пил, только кто в это поверит. Картина-то ясная: напился, уснул, прозевал всё на свете. Бутылку с остатками самогона извольте, вот она, стоит, благоухает винным духом. Его сказки про то, как его вырубили и напоили бесчувственного, никто даже слушать не станет. Солдатик бутылку-то по-быстрому спрятал, либо выбросил, и теперь клянётся, что не было ничего. Он и сам до конца не уверен, что попросту не заснул на посту. Потому и играет в несознанку. Второго солдата и унтера нейтрализовали подобным же образом. Потому и выдыхают они через раз, опасаясь, что учуют, чем от них пахнет. Кажется все это фантастическим и невозможным, однако, я уверяю Вас, это не так трудно спроворить. Я бы смог. Думаю, и Троянов тоже. Как бы то ни было, беглец для большевиков представляет большую ценность.
- И какая из этих версий верная? - спросил Пётр Петрович. - Первая или вторая?
- Следует весьма дотошно допросить солдат и унтер-офицера. Крутить-вертеть всех троих, обещать за честный рассказ полное прощение, за ложь - самые суровые кары, но правду выяснить доподлинно. По собственному почину напились и заснули, или им "помогли"?
Допрашивали всех троих порознь. В том, что они признаются, сомнений не было, вопрос времени. И потраченных усилий.
Подполковник Никольский на солдата смотрел с равнодушным любопытством, словно на забавно-диковинное насекомое. Можно сразу раздавить, расплющить в совершенный прах, можно осторожно схватить за крылышки ловкими пальцами, чтобы рассмотреть поближе со всем тщательным вниманием: как там перепонки на паутинно-тонких крылышках расположены, - а затем насадить на иголку и засушить великолепным экземпляром энтомологической коллекции. И только в самом невероятно-выгодном стечении обстоятельств оставить насекомое в покое, дать возможность благоговейно упорхнуть, чтобы продолжить дальнейшее никчёмное существование.
- Плохо? - безразлично-деревянным тоном осведомился подполковник. - Не переживай, друг ситный, недолго осталось. Каждому воздастся по справедливости. И по заслугам.
Пётр Петрович умел допрашивать. Не бить ни в коем случае, это весьма скучно и совершенно неинтересно. Да и лишнее это. Ужасу и без битья нагнать можно. А страх подчас посильнее физических страданий будет.
С солдатика уже сняли ремень и сорвали погоны, и выглядел он этакой жалкой карикатурой, лопоухим подобием личности. Он готов был перед грозным контрразведчиком растечься желеобразным студнем, однако Никольского его сопли и душевные терзания совершенно, казалось, не интересовали.
- Исповедоваться будешь, или помрёшь нехристем?
Спрашивал Никольский нейтрально-вежливым тоном, а в глаза неотрывно смотрел лениво-сочувствующим взглядом сытого тигра-людоеда. Солдат желал в очередной раз расплакаться, попытаться возразить: за что, мол, стоял на посту, не видел ничего, никакой пустой бутылки не было, и он её не прятал, - но слова, почему-то, застряли в горле тяжёлым шершавым комом. Взгляд подполковника завораживал и гипнотизировал и в то же время не выражал совершенно ничего, полнейшая пустыня.
Солдат сломался меньше, чем за минуту. Никаких пустых слов не говорил, ни о чём не просил, словно кто-то другой вместо него выпалил торопливой скороговоркой:
- Ходить устал, ваше высокоблагородие, стоять столбом совсем невмоготу сделалось: ноги разболелись, а вокруг никого. Темень тьмущая, фонарь-то еле светит. Присел я возле дверей, думал, пересижу минуту, ножки пусть отдохнут, да спина успокоится. Сам не понял, как заснул, но вокруг ни одной живой души не было, чем угодно поклянусь! Тихо было. Просыпаюсь - голова болит, но винтовка на месте, а рядом, на травке, бутылка стоит, там ещё на глоток оставалось, я подивился ещё: точно не было её раньше. Да и откуда ж ей взяться, мы-то на посту ни-ни! Я горлышко понюхал, конечно, хотя ж и так понятно: самогонка была.
Пётр Петрович вздохнул, поднялся и неспешно профланировал к выходу. Бывший часовой вдруг упал на колени, цепко ухватив подполковника за голенище сапога.
- Ваше высокоблагородие, не убивайте, всю ж правду доложил, как Бог свят! Я ж честно служить буду, больше никогда-никогда...
Честно говоря, во времена далёкие тонкий эстет Никольский считал выражение "лизать сапоги" лишь неким весьма цветастым оборотом речи, служащим романистам для придания подходящего строфе гротескного выражения. В жизни такого происходить не может никоим образом, уж в этом-то Никольский был совершенно уверен. Однако, за годы службы насмотрелся всяческого, потому вовсе дара речи не лишился, когда солдат с тщательным усердием начал слизывать ваксу с голенищ. Что, по его разумению, должно было означать предельную искренность и кристальную честность его слов.
Штабс-капитан Соловьев тяжело страдал после вчерашнего. Вечер, разумеется, удался на славу, потому-то теперь болело буквально всё: голова гудела колоколом вечевой башни, тошнота подкатывала снизу к гортани, а мышцы ныли, словно Соловьёв всю ночь разгружал вагоны с углём. Выпитый поутру жбан кваса помог весьма слабо, язык шершаво царапался разъярённым ежом, отчаянно-неумолимая жажда сводила с ума. Штабс-капитан маялся, будто от зубной боли, и ненавидел лютой ненавистью сбежавшего моряка (нашёл, тоже мне, время, потерпеть денёк не мог, удрал бы завтра - так скатертью дорога), а больше всего тупоголового унтер-офицера, упрямо не желавшего признаваться. Впрочем, на внешности Соловьёва его страдания никак не сказывались, и постороннему даже в голову не пришло бы, что штабс-капитан с похмелья. Пётр Петрович Никольский к употреблению подчинёнными горячительных напитков относился вполне терпимо, однако безудержного и чрезмерного пьянства, так, чтобы до свинского состояния, совершенно не поощрял. Русский офицер должен быть до синевы выбрит и слегка пьян, вовсе не наоборот. А штабс-капитан, хоть убей, не мог припомнить, каким образом вчера добрался до дому.