Подпоручик Черников был юн и до невозможности красив. Среднего роста, весьма стройный с пышной копной соломенного цвета волос и светло-бирюзовыми глазами. Лицо всегда добродушное, большой толикой интеллекта не обезображенное, а голос певуч и очарователен как тёплое морское дыхание. Подпоручик щедро одарил Северианова сложно-загадочной смесью ароматов свежей портупейной кожи, знаменитого одеколона "Цветочный" и сапожной ваксы, оглушающе-хлёстко щёлкнул каблуками.
- Господин штабс-капитан, Вас разыскивает директор публичной библиотеки. Буквально полчаса назад телефонировал.
- Благодарю Вас.
Помня, что Николай Леонтьевич слыл изрядным сладкоежкой, Северианов первым делом зашёл в кондитерский магазин "Нетцер" на Павловской улице и перед господином Белово появился с изрядной порцией пирожных птифур с шоколадным кремом. Николай Леонтьевич пришёл в совершенное восхищение.
- Браво, господин штабс-капитан, Вы весьма проницательный человек, мастер психологии, настоящий контрразведчик.
- Всего лишь обыкновенная вежливость, Николай Леонтьевич, не более...
- Бросьте! Вы совершенно точно запомнили мои пристрастия и с птифурами не ошиблись. Восхитительно! Пальчики оближешь!
Николай Леонтьевич лучился от радости, сиял надраенным до ослепительного блеска праздничным медным самоваром, едва не брызгал жадной слюной и выглядел так, будто нашёл в пыли мостовой новенький золотой рубль.
- Сейчас, господин штабс-капитан, мы с Вами сообразим чайку, а за сим приятным занятием поговорим о делах. У меня для Вас новости!
- Хорошие?
- А это уж Вам виднее, Николай Васильевич, однако, мне кажется, останетесь довольны.
Через некоторое время на столе пыхтел самовар, рядом красовалась вазочка с конусообразными птифурами.
- Очаровательно, господин штабс-капитан, просто восторг!
- Слушаю Вас, Николай Леонтьевич.
Белово алчно глотнул чаю, откусил изрядный кусок пирожного. Он действовал с изрядной долей театральщины, казалось, сейчас произнесёт "Вуаля!" и ловким жестом фокусника извлечёт из воздуха нечто диковинно-необычное, волшебное. Этим необычным оказался основательно потрёпанный, ещё довоенный номер спортивно-технического иллюстрированного журнала "Автомобилист". На обложке - крупными буквами: "Официальный Орган Первого Русского Автомобильного Клуба в Москве" и "Официальный Орган Московского Автомобильного Общества". Слегка пожелтевшие журнальные страницы будто бы источали неописуемый аромат довоенной мирной жизни, вызывая нестерпимое желание зажмурить глаза и перенестись лет на пять-шесть-семь назад. Ноздри Николая Леонтьевича трепетно подрагивали, казалось, они ощущают благоухание волшебства и очарования, запах вечности напополам с ветхостью: лёгкий букет времени, воздушный коктейль из людских внимательных взглядов, пыли, клея и чужих отпечатков пальцев.
- Прошу-с, господин штабс-капитан!
Лицо директора публичной библиотеки выражало высшую степень торжества и удовольствия, почти блаженство. Северианов просто обязан был немедленно задать положенный случаю вопрос, и штабс-капитан задал его:
- Что это?
- А Вы полистайте, Николай Васильевич, полюбопытствуйте!
Было совершенно понятно, что нужное хорошо известно Николаю Леонтьевичу, однако он вовсе не желал раскрывать свою тайну просто так, сразу. Требовалось произвести эффект, соблюсти некий ритуал. Северианов не спеша принялся переворачивать страницы старого журнала, с интересом разглядывая красочные фотографии автомобилей, различных диковинных узлов и соединений, новости великосветской жизни.
"Первым Русским Автомобильным Клубом в Москве получен целый ряд заявлений из провинций о желании принять участие в организуемом клубом съезде автомобилей и мотоциклеток. Выразили желание участвовать: Ф.А. Борн (Бенц), В.Г. Таганский (мотоц.), М.П. Лардаки (Вандерер), Э.В. Бромфилд (Форд), П.Ф. Ваайтц (Мерседес), Д. А. Мейер (Виндгоф), Я.Н. Визо, К.В. Крайнер (Берлиэ), И.Н. Груздиков (Рео), К.Я. Царт (Опель), П.Д. Колицци (Фиат), Н. И. Александров (Даймлер), П.Д. Розов (Гочкисс), В.Н. Бельников (Делонэ-Белвилль), Т.А. Хвощинский (Лор.-Дитрих), В.К. Мори (Дикси), В.В. Кавашнин (Кейс). Заявления поступили из Одессы, Симферополя, Екатеринослава, Сызрани, Таганрога, Бердянска и др. гор. Клубом предложено исходатайствовать льготные условия для провоза автомобилей участников обратно по железной дороге. Правила съезда, маршрут и прочее будут выработаны на ближайшем заседании...".
Северианов перелистнул страницу, бросив украдкой взгляд на директора Новоелизаветинской публичной библиотеки, сдержал улыбку. Господин Белово не мог долго выдерживать неторопливое любопытство штабс-капитана, он подпрыгивал от нетерпения, заглядывал через плечо, нетерпеливо сжимал пальцы левой руки в кулаке правой, - в общем, совершенно терял терпение. Северианов не сомневался: директор "Публички" подобную неторопливую пытку долго выносить не сможет, не из того теста человек вылеплен.
Николай Леонтьевич Белово сдался на седьмой минуте. Если бы существовала такая возможность - подтолкнул бы Северианова под руку:
- Смелее листайте вперёд, Николай Васильевич, что Вы в час по чайной ложке...
Директор музея втихомолку страстно стонал от охотничьего азарта, хищно сопели-раздувались ноздри, глаза метали торопливо-грозные молнии, казалось, даже брови артистически подпрыгивают в стремительно-взрывоопасном танце.
Северианов против любезности нисколько не возражал и позволил торопливым пальцам Белово перевернуть сразу несколько потрёпанно-жёлтых страниц.
- Вуаля! - изрёк директор давно ожидаемое слово, и штабс-капитан непроизвольно улыбнулся. Напор был по-наполеоновски стремительный, и Северианов вдруг представил себе, как Николай Леонтьевич подобным образом демонстрирует сестре свежеприобретённый экспонат музея, который Лидия Леонтьевна совершенно справедливым образом полагает хламом, бросовой рванью, мусором, пыльной дранью и место этого экспоната на свалке, в выгребной яме, а отнюдь не в музейной витрине. Даже на самый непритязательный вкус.
- Вот эта карточка, Николай Васильевич!
Красавец "Руссо-Балт К-12/20", запечатлённый на фотографической карточке журнального разворота, выглядел будто взмыленная, мчавшаяся долгое время стремительным галопом боевая лошадь. Да собственно говоря, таковым и являлся: пропылённый, забрызганный грязью, всласть отведавший всю прелесть рытвин и ухабов российских дорог, зато гордый и счастливый. Кузов щедро оклеен этикетками отелей, в которых останавливался путешественник, под ними, вдоль борта - " Москва - Санкт-Петербург - Москва". Шофёр высоко задрал подбородок и смотрел в объектив фотокамеры по-барски надуто-горделиво, с презрительной надменностью, не скрывая самодовольной ухмылочки и явного пренебрежения к пешеходной мелочи. Кожаная фуражка с очками-консервами, перчатки. Сидевший за ним, напротив, выглядел слегка обиженным, лишённым даже намёка на возможное высокомерие. Уголки губ опущены вниз, взгляд потухший, печально-отрешённый, изрядно грустный. Резкий контраст между пассажирами "Руссо-Балта К-12/20" придавал фотографической карточке некую изюминку, делал её живой в отличии от множества подобных глянцевых картинок. Неизвестный фотограф постарался, уловил момент. Радость и скука, восторг и меланхолическая хандра, упоённое ликование и удручённая подавленность. Две стороны одной монеты, орёл и решка, свет и тьма, аверс и реверс.
- Я всё пытался вспомнить, каким образом, откуда мог я знать человека с Вашего характерного наброска. Помню же доподлинно: совершенно точно где-то видел, но где? Скребёт, свербит мысль, спать не даёт! И вдруг - как обухом по голове, как гром среди ясного неба, как снег в конце мая! Вы обмолвились: возможно, председателя ЧК возил... Кучер, водитель, шоффэр, надо же... Извольте убедиться...
Штабс-капитан изволил.
"г.г. А.И. Костадиус и В.Ф. Белогорцев-Архангельский".
- Вы полагаете, это он? - осведомился Северианов, в полной мере осознавая глупость собственного вопроса. Ибо Иван Андреевич Лаврухин всё-таки был истинным мастером своего дела, это штабс-капитан вынужден был признать с полным восхищением. Карандашный набросок неизвестного в деталях, возможно, и не сильно походил на мужчину, вельможно расположившегося за рулём "Руссо-Балта К-12/20", однако же внутреннюю суть характера художник уловил с истинным талантом. И даже если и оставались сомнения в том, что это один и тот же человек, то личность второго автомобилиста опровергала их начисто. Потому что это был не кто иной, как Владимир Федорович Белогорцев-Архангельский, что ясно свидетельствовала подпись под фотографической карточкой, он же страстно разыскиваемый некой "крепко уважающей" его Женей Михляевой "Володичка", он же исчезнувший председатель Новоелизаветинской ЧК Антон Семёнович Житин. Свойский человек, из крестьян, совсем не барин. Сомневаться не приходилось, ибо вероятность таких совпадений неизмеримо ничтожна. Один человек - ещё куда ни шло, но чтобы сразу двое...
- А Вы изволите пребывать в неуверенности? - довольный произведённым эффектом, Белово метнул в рот пирожное целиком, сделал исполинский глоток чаю и мощно заработал челюстями. При этом волевой подбородок принялся совершать балетные "па", а суворовская бородка мужественно заколыхалась на щеках, придавая директору Новоелизаветинской публичной библиотеки вид бульдога, яростно терзающего аппетитную телячью кость.
- Вы страшный человек, Николай Леонтьевич! - с чувством выдохнул Северианов. - От Вас невозможно скрыться, разыщете где угодно, даже в преисподней у дьявола.
Итак, что имеем, что известно? Что можно считать установленным, и что можно предположить с большей или меньшей долей вероятности?
Некий московский автомобилист, господин А.И. Костадиус до недавнего времени состоял на службе в Новоелизаветинской ЧК, увозил и возвращал обратно Осипа Давидовича Свиридского, а в ночь убийства семьи ювелира был замечен возле места преступления "сочувствующим уничтожению экономического рабства" Никифором Ивановичем Вардашкиным. Это можно считать установленным.
Владимир Фёдорович Белогорцев-Архангельский, он же Житин, хороший знакомый господина Костадиуса, на тот период руководил Новоелизаветинской чрезвычайной комиссией. Два сапога - пара. Пара, парочка - баран да ярочка!
Предполагать, строить различные версии можно сколь угодно долго. Догадки, гипотезы и допущения на хлеб не намажешь, как говорится, и шубу не сошьёшь. Они были и останутся домыслами. Однако фантазировать никто штабс-капитану запретить не в состоянии.
Итак, четырнадцатое мая. Красный Новоелизаветинск на грани полного краха, войска генерала Васильева приближаются к городу. Большевистскому режиму осталось существовать менее недели. Агония, последние судороги, конвульсии. Повсюду смятение, паника, бедлам и суетливая возня. И всё-таки утром за ювелиром Свиридским приезжают чекисты: мир может лететь в тартарары, однако порядок есть порядок. Реквизированные ценности должны быть оценены и учтены. Пожалуйте, Осип Давидович, высказать своё авторитетное мнение. Что ж, Свиридский честно выполняет порученное дело, получает положенный паёк и возвращается домой, надо полагать, в приподнятом расположении духа.
А вечером того же дня его убивают вместе с женой и дочерью. Почему?
- Господин штабс-капитан! - позвал Белово. - Вы меня слушаете?
- Прошу прощения, отвлёкся, - растянул губы в вежливой улыбке Северианов. - Что Вы говорили?
- Важно не то, что я вспомнил, где видел данное лицо, вовсе нет. Я бы и внимания не обратил. Главное - это то, что Вы умело направили мои розыски в нужное для Вас русло. И целиком Вам принадлежат заслуги и успех. Нисколько не сомневаюсь, Николай Васильевич, что Вам удастся разыскать и господина Костадиуса и пропавшего Житина.
- Ваши бы слова да Богу в уши. У Вас ведь могло и не оказаться нужного экземпляра "Автомобилиста".
- Но ведь оказался же... Называйте как хотите: везение, удача, улыбка Фортуны, счастливый шанс. Это только кажется, что Вам повезло. Потому что повезти может один раз, два, максимум три, но не постоянно же! - Николай Леонтьевич чувствовал себя весьма польщённым, и его с неудержимой силой потянуло на философию. - Говоря откровенно, что такое везение вообще? Положительное и благоприятное событие, возникшее случайно и непредсказуемо, в пику расхлябанности и ротозейству. В силу неучтённого стечения обстоятельств. Если же все эти обстоятельства учитывать и предполагать, то постоянное везение - это уже не просто везение, это называется по-другому: профессионализм, точное просчитывание ситуации и обеспечение определённого результата...
Северианов про себя лишь усмехнулся: подполковник Вешнивецкий настойчиво втолковывал-внушал своим подопечным то же самое, только несколько иными словами. Правда, рассуждения Белово носили отвлечённо-абстрактный, теоретический характер, подполковник же всегда был донельзя конкретен.
Возможно, среди предъявленного ювелир увидел нечто такое, что по ценности многократно превосходило остальное. Не жемчужное ожерелье купчихи Пономаренко, брошь с сапфирами глубокого тёмно-синего цвета госпожи Кисляевой и не золотые серьги княгини Рассветовой. Несоизмеримо большее. "Dreamboat"!
Прекрасно разбиравшийся в камнях ювелир опознал знаменитый бриллиант сразу же, без промедления, единым духом. О чём и доложил. Житину? Допустим. Председатель Новоелизаветинской ЧК от такого известия слегка растерялся, Осипа Давидовича сердечно поблагодарил и отправил домой, а сам впал в раздумья.
"Dreamboat"... Северианов припомнил слова цирюльника: "поддался Антон сиюминутному порыву, прихватил ценности - и бежать прочь. Все как будто бы само собой получилось, он и думать-то о подобном не думал, а тут само всё в руки идёт. Стечение обстоятельств. Невозможная возможность. Судьба, предначертание. Он, пожалуй, поначалу даже противился внезапному порыву, однако, слаб человек...".
Северианов представил себе мысли, метания Житина: "Что делать, что делать? Такое только раз в жизни бывает, ну никак нельзя упускать, никак! Завтра-послезавтра город возьмут белые, и кому всё достанется? Забрать ценности, бриллиант, Женечку и сдёрнуть из города. Куда? Чёрт возьми, знакомых полгорода, а довериться некому. И делать все нужно или сегодня, или никогда! Завтра же хватятся, исчез предЧК, ценности пропали, ясно, украл и сбежал. Начнут допрашивать Свиридского и узнают про бриллиант..."
И снова тот же вопрос: зачем нужно было убивать Свиридского, да ещё маскируя под бандитский налёт? Мало того, что терять драгоценное время, так ещё и совершенно неоправданно рисковать?
Ювелир знал о "Dreamboat"? Ну и что? Ревтрибуналу совершенно без разницы: бежал Житин с реквизированным золотом или ещё и со знаменитым бриллиантом - приговор будет одинаковым и в том и в другом случае. Высшая мера социальной защиты. Вступившим в город войскам генерала Васильева так же всё равно. Контрразведка будет разыскивать Житина вне зависимости: скрылся председатель ЧК с драгоценностями или без них. Потому что это неважно, он - противник, подлежащий уничтожению.
Или ювелира убили совершенно посторонние?
Ерунда, Кузьма Петрович Самойлов прямо сказал: Свиридский хорошо знал своего ночного посетителя. Поручик Емельянов и его возлюбленная дама видели двух человек, по их словам, явно чекистского обличья, порознь покинувших пролётку и различными путями направившимися, с уверенностью надо полагать, к дому ювелира: один по Астраханской улице, другой чуть позже - по Архангельской. Похоже, не доверяли, друг другу. Наконец, со слов Вардашкина составлен портретный рисунок, по которому опознан Костадиус. Слишком много совпадений.
Николай Леонтьевич Белово что-то говорил, но Северианов не слышал его. Совершенно автоматически пил чай, кивал, однако мысли штабс-капитана были далеко. Он пытался представить тот день, 14 мая. Костадиус везёт Свиридского домой, по дороге они наверняка беседуют о чём-либо. Ювелир радостно возбуждён: он только что держал в руках знаменитый "Dreamboat". Чекист Осипу Давидовичу хорошо знаком: не первый раз привозит-отвозит, всегда приветлив, обходителен. Почему бы не поделиться с ним радостью: среди драгоценностей находится та самая "Голубая мечта", что держала в руках императрица Екатерина Великая! Уникальная вещь, цены совершенно немыслимой! Возможно такое? Почему нет!
Теперь Костадиус знает о бриллианте. А ещё он хорошо знает Владимира Фёдоровича Белогорцева-Архангельского.
Вечером Житин приказывает везти его в ту часть города, где проживает ювелир. Адреса не называет, останавливает пролётку раньше и велит ожидать. Только Костадиусу маршрут хорошо знаком, он много раз по нему ездил. И утром этого дня тоже. Поневоле призадумаешься, начнёшь подозревать своего друга-приятеля. Подозревать, что тот затеял нечто нехорошее. И Костадиус тайно следует за председателем ЧК. Боится бывший автомобилист товарища Житина. Прячется на пустыре в кустах, перед домом ювелира, покуривает, наблюдает. Видит всё происходящее. При этом теряет австрийскую ветрозащитную зажигалку, найденную позже доблестным агентом третьего разряда Новоелизаветинской уголовно-розыскной милиции Богатырёвым. О чём думает товарищ Костадиус, или кем он на тот момент времени назывался? Житин драгоценности взял, ювелира с семьёй "зачистил". Какой следующий шаг он предпримет? Вернее, в данной ситуации вопрос следует поставить совершенно иным образом: кто следующий кандидат на тот свет? И ответ очевиден - Костадиус. Как совершенно ненужный и весьма опасный свидетель. Что делать, что следует предпринять? Вариантов немного: или не делать ничего - и отправиться вслед за Свиридским, или опередить, ликвидировать старого приятеля Владимира Белогорцева-Архангельского...
"Один из них убит? - решил Северианов. - А поскольку Женя Михляева до сих пор ждёт "Володичку", следует предположить, что мёртв Житин. Два паука не ужились в одной банке, один слопал другого и сбежал с золотом, а главное, с "Dreamboat".
Или нет?
Знаменитый бриллиант усердно разыскивают до сих пор. Кто-то неизвестный. Всерьёз полагающий, что "Голубая мечта" по-прежнему в Новоелизаветинске. Откуда, чёрт возьми, такая уверенность?".
Житин кого-то боялся, понял Северианов. Боялся до такой степени, что не мог уйти, не убрав ювелира и бывшего друга-приятеля: всех, кто знал о "Dreamboat". Кого же? Что может председатель ЧК даже накануне сдачи города противнику? Да, собственно говоря, всё что угодно! Тем более накануне сдачи. В Новоелизаветинск вот-вот войдут части генерала Васильева, в такой ситуации главный чекист может совершенно безнаказанно учинить любую расправу и исчезнуть. А уж с драгоценностями, тем более с алмазом "Dreamboat" за кордоном: в Лондоне, Париже, Стамбуле, Мадриде, да где угодно, без разницы - Житин может спокойно и весьма роскошно жить по чужим документам, лишь весело посмеиваясь над тщетными попытками разыскать его. У контрразведки есть дела гораздо более важные, чем за беглым чекистом гоняться. Да и руки у них коротки до Лондона-Парижа дотянуться из Новоелизаветинска. Как и у чекистов, кстати.
Так кого же боялся Житин, он же Белогорцев-Архангельский? Всесильный председатель Новоелизаветинской ЧК? Или может быть, не кого, а чего? Разоблачения? Ерунда, ушёл с ценностями - и ищи ветра в поле.
"Я пытаюсь подогнать ситуацию под готовое решение, - подумал Северианов. Возможно, иду неверным путём. И всё же... Если предположить, что боялся Житин определённого человека, того, кто знал его по прежней жизни, причём это не автомобилист Костадиус. Того, кто намекнул всесильному чекисту, что он вовсе даже и не всесильный. А всего лишь простой смертный. Такой же, как Ордынский или Оленецкий. Одного случайный камень зашиб, другой с морфием переусердствовал. И если вдруг что... Можно ведь и на ровном месте споткнуться и шею сломать. Или, скажем, под шальную лошадь попасть. Насмерть. А возможно, грибов несвежих откушать, или банально утонуть в нетрезвом виде. Даже если до этого вовсе спиртного в рот не брал. Того, кто и в Лондоне-Париже достанет, особенно если будет знать, что "Dreamboat" у Житина.
- Господин штабс-капитан, Вы опять не слушаете меня ...
Северианов автоматически улыбнулся: он действительно совершенно перестал воспринимать слова директора "Публички", они служили лишь фоном, звуковым оформлением мыслительного процесса, не более чем граммофонная музыка или огонь в камине. Журчали восторженным ручьём, только смысл неуловимым образом ускользал, не воспринимался. Северианов машинально взял чашку остывшего чая, сделал маленький глоток, чем привёл господина Белово в совершеннейшее расстройство:
- Остывший чай чудовищно невкусен, никуда не годен, хуже не придумаешь! Оставьте, Николай Васильевич, я сейчас переменю Вам чашку.
- Лишнее, Николай Леонтьевич, не стоит утруждаться!
- Оставьте спор, дорогой господин штабс-капитан! Неужели же Вы собираетесь подвергнуть меня этой тяжкой муке: наблюдать, как человек вместо ароматного напитка употребляет отвратительную бурду, мерзость!
Он захлопотал, закружил вокруг, и через минуту-другую перед Севериановым возникла свежая огненная чашка.
- Истинный чай сладок, я бы даже сказал, сладострастен, как поцелуй любимой девушки, и обжигающ, как её губы! В холодном чае исчезают все полезные свойства, и появляется мутность.
На лбу господина Белово выступил блаженный пот, лицо раскраснелось, и в данный момент директор библиотеки весьма походил на счастливого, довольного судьбой хомяка.
- И пирожное берите, не забывайте! Не ставьте меня в неудобное положение: я запросто расправлюсь с этим великолепным угощением в одиночку, и тогда мне будет нестерпимо стыдно. Замечательные птифуры!
- Конечно. Прошу извинить, Николай Леонтьевич, каюсь, действительно задумался, и упустил нить разговора. О чём Вы говорили?
Господин Белово моментально умял ещё один птифур и довольно потёр руки.
- Не страшно, господин штабс-капитан. Говоря откровенно, ничего особенного. Вы неспешно перелистывали страницы журнала, и я вдруг разглядел знакомую фамилию. Пустяки. Просто подумал, возможно, Вам пригодится...
- И чья же эта фамилия?
- Извольте взглянуть. Да-с! Бромфилд Э. В., будьте любезны. И автомобиль - "Форд".
- Продолжайте. После сегодняшней истории с фотографической карточкой я с великим благоговением отношусь к любому Вашему предположению.
Улыбка на лице господина Белово сделалась ещё шире, потому как лесть приятна всякому. Он с сожалением допил чай, промокнул лоб платком и сдвинул пустую чашку на край стола.
- Хватит, пожалуй! Я бы, разумеется, с великим удовольствием продолжил пиршество, только во всём меру знать надлежит. Да и некуда более, говоря откровенно, видит око, да зуб неймёт, - Николай Леонтьевич обвёл сожалеющим взглядом оставшиеся птифуры. - Так-с! Эдуард Викторович Бромфилд мне был хорошо известен.
- Инициалы совпадают.
- Совершенно верно, потому я и подумал об Эдуарде Викторовиче. А также он был заядлый автомобилист, страстный любитель руля и незаурядный гонщик. И у него был именно "Форд".
- Он жил здесь? В Новоелизаветинске?
- Совершенно верно.
- И чем занимался?
- Доподлинно мне неизвестно. По-моему, всем, что связано с автомобильными принадлежностями и мотоциклетами. Человек он был весьма обеспеченный. Всегда культурен, одет с иголочки, настоящий аристократ. А иногда мне доводилось видеть его в ином обличии, этакий "шоффэрский шик": лёгкое кожаное пальто до самого пола, перчатки для вождения, галифе, высокие шнурованные ботинки, специальные очки, чтобы защищать от пыли и случайных камней, и английская плоская фуражка с широким козырьком. Мы встречались несколько раз, он очень любил чёрный кофе и всегда говорил только об автомобилях. Знаете, господин штабс-капитан, это как первая любовь, страсть на всю жизнь.
- Где он сейчас?
- К великому сожалению, скончался. Ужасная история: его застрелили прямо на улице. Какие-то бандиты, грабители...
- Когда это произошло?
- Когда? Уже при Советах. Кажется, сразу после установления большевистской власти.
Почему-то это известие совершенно не удивило Северианова.
- Этих бандитов разыскали?
- Увы, не имею понятия. Не знаю. Может быть, нашли, может быть, нет.
- Насколько я могу судить, исходя из содержания журнальной статьи, господин Бромфилд бывал в Москве, принимал участие в съездах автомобилей и мотоциклеток, а также других мероприятиях Русского Автомобильного Клуба?
- Да, частенько. Повторяю, он был страстным автомобилистом.
- Благодарю Вас.
Часто бывал в Москве, вероятно, мог встречаться в Русском Автомобильном Клубе с господами Белогорцевым-Архангельским и Костадиусом, следовательно, имел возможность опознать. То есть идентифицировать чекиста Житина как автомобилиста Белогорцева-Архангельского... Три бывших автогонщика: состоятельный господин Бромфилд и двое чекистов... Однако же, здесь явно становится тесно от бывших знакомых. Складывается ощущение, что земля имеет форму вовсе не шара, а пирамиды, навершие которой расположено в Новоелизаветинске... Каковы шансы на случайную встречу, ничтожны? Оказывается, вовсе нет.
Бромфилда нельзя просто арестовать - он вполне может рассказать о прежних товарищах по Русскому Автомобильному клубу. Конечно, никто не поверит арестованному ЧК буржую... А если вдруг поверят? Не стоит рисковать: убить проще - мёртвые, как известно, не имеют привычки говорить лишнее, все концы в воду. Интересные товарищи Житин и Костадиус...
- Николай Леонтьевич, - Северианов поднял на директора музея умоляюще-елейный взгляд. - Могу ли я отважиться просить Вас о невозможном? Мне очень нужна эта фотографическая карточка. Я весьма хорошо понимаю, что вырезать страницу из журнала для Вас невообразимое святотатство, и тем не менее...
- Вы... Вы... - Белово даже задохнулся от возмущения. - Это самое настоящее варварство, господин штабс-капитан!
- Знаю! Могу лишь умолять Вас о снисхождении.
- Умолять... Хм, Вы понимаете, что такое для истории журнал с вырванной страницей?
Северианов не ответил, молчал. Какова вероятность того, что директор музея не откажет, сколько шансов на успех? Пятьдесят на пятьдесят из ста возможных? Десять на девяносто? Или ни одного?
Директор Новоелизаветинской публичной библиотеки Николай Леонтьевич Белово вдруг задумался. Лицо его постепенно приобретало цвет голубого мрамора. Он вновь налил чаю, взял пирожное. Северианов ждал.
- Давайте сделаем вот как, - сказал наконец Белово. - Я пойду Вам навстречу, хоть это и вызывает бурю законного негодования... Но... Я создам уникальный экспонат для музея: позволю Вам забрать эту страницу, взамен же вы обещаете впоследствии рассказать мне финал этой истории. Нет, не финал - всю историю. И не просто рассказать - описать её на бумаге. Эта рукопись вместе с журналом займёт весьма достойное место среди экспонатов музея. Представьте себе: через много-много лет, возможно, когда уже не будет нас с Вами, экскурсовод представит посетителям журнал с отсутствующей страницей и Ваши записки. И расскажет, что происходило в Новоелизаветинске в далёком 1918 году, шикарную таинственную историю про чекистов и контрразведчиков, некий авантюрный роман, трагическую повесть, весьма занимательный сюжет. Думаю, это будет замечательно и очень ценно.
- Сведения секретные, Николай Леонтьевич, - усмехнулся Северианов. - Берёте за горло.
- Как и Вы меня, господин штабс-капитан.
- Договорились. Не могу обещать, что это будет скоро, возможно, через какое-то время. Причём, время это может оказаться весьма долгим.
- Неважно! Я готов ждать.
- Хорошо! Будем считать, что мы пришли к соглашению.
- Взаимовыгодному.
- Само собой! И ещё одно. О нашей беседе не нужно никому рассказывать. По крайней мере, в ближайшее время, хорошо. Буду очень признателен, если Вы воздержитесь от всяческих разговоров на эту тему. С кем бы то ни было. Обещаете?
Глава 56
Анна Эмильевна Всеславская-Дюран с непостижимой страстностью любила кофе. Именно кофе, а ни в коей мере не кофий, ибо всяческие вульгаризмы и жаргонности так же недопустимы, как распущенные волосы, хвосты, не убранные наверх косы, либо цветные перчатки на светском рауте. Потому всё помещение имело чарующий аромат жареных кофейных зёрен и того недостижимого уюта, который на подсознательном уровне придаёт ощущение домашнего комфорта, благоустроенности и желания забраться в кресло-качалку вместе с ногами, читать интересную книгу, либо слушать граммофонные романсы. Яркий солнечный свет делал пространство задорным и жизнеутверждающим. Настя не увидела ни одной лишней вещи, присутствующей здесь "на всякий случай", всё было строго на своих местах, вызывая приятные чувства и не нарушая эстетики дома. И даже картина рога изобилия на стене была выполнена в таких сочных и ярких красках, что поневоле хотелось запеть. Что-нибудь радостно-весёлое, быстрое. А между тем всё-таки присутствовало здесь лёгкое, на грани дозволенного прикосновение беспорядка и асимметрии, что странным образом делало комнаты ещё более гостеприимными и домашними. Сама Анна Эмильевна была чудо как хороша и элегантна, рядом с ней Настя ощутила себя неопрятной бедной родственницей, допущенной по великой милости и расположению в высшее общество. Волнистые морковно-рыжие кудри госпожи Всеславской-Дюран были собраны в тугую высокую причёску, круглое кукольное лицо искрилось молодостью и чистотой, а пальцы с неудержимым проворством парового двигателя вращали рукоять кофейной мельницы.
- Не надо слов! - решительно оборвала Настю Анна Эмильевна. - Все разговоры - потом, сначала - глоток свежего кофе, никакие отказы рассматривать не желаю! - она разлила кипящий чёрно-коричневый напиток по чашечкам, придвинула Насте. - Угощайтесь, Анастасия, ибо, как говорил Наполеон Бонапарт: "Крепкий кофе в больших количествах - вот что необходимо мне, чтобы проснуться. Он согревает и придаёт мне силы. Иногда он причиняет сладкую боль, но я скорее предпочту страдать от нее, чем откажусь от кофе".
Анна Эмильевна подвинула блюдо с печеньем, мягко улыбнулась.
- Загадайте желание, затем представьте его исполненным и мысленно попросите об этом кофе. Сделайте несколько глотков и произнесите: "Как кофе кипит, пенится, так и успех бурлит, к славе жизнь переменится! Неудачи все перемелются, польза кофе весьма ценится". Именно в этот момент Ваша энергия поднимется, желание охватит более импульсивно и быстро исполнится. Не улыбайтесь, это древний секрет всех удачливых и сильных людей. Я часто прибегаю к этому тайному рецепту, и обычно он меня не подводит. Вы даже не можете представить себе, какие страдания я испытывала при большевиках, когда вместо привычного и любимого кофе приходилось довольствоваться жиденьким морковным чаем. Наверное, из-за этого и начались в моей жизни неудачи.
Анна Эмильевна коснулась сочными бархатными губами края чашки, задумчиво похлопала веерообразными ресницами.
- Вы, конечно, приезжая. Нет-нет, не говорите ничего, Вы этакая столичная штучка, в Вас чувствуется порода. Вы настолько привыкли к ней, не замечаете, она - вторая натура, которую мы, провинциалы, распознаем за версту. Из Питера, конечно?
Настя кивнула:
- Совершенно верно.
- Ну да, разумеется, можно было и не спрашивать. Ах, Питер, Питер! Пальмира! Венеция! Помните, у Александра Сергеевича:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит...
Расскажите же, как Питер? Правда ли, что там всегда идут дожди, висят свинцовые тучи над городом и часто бывает просто сыро и пасмурно? Как говорит один мой знакомый живописец: "Чтобы написать пейзаж с видом на Неву - вовсе не обязательно иметь цветные краски, довольно чёрной и белой". Ха-ха-ха, ну право же смешно! Верно ли, что в Петрограде все сплошь культурные и интеллигентные, творческие, так сказать, личности? А ещё - памятники на каждом шагу, и их количество и разнообразие превышает самые притязательные запросы? Потешьте любопытство, я с раннего детства мечтаю побывать в столице. Утоляю желание, выспрашивая истинных петроградцев о мельчайших деталях столичной жизни.
Настя лишь пригубила обжигающий ароматный напиток, почему-то поёжилась, словно от холода, решительно отодвинула чашку на край стола.
- Рассказывать нечего. Революция, голод, холод. Красный террор. Зимой нас выгоняли подметать улицы и разгружать мёрзлый уголь из вагонов. Кошмар, адовы муки, зверства ЧК. Какая уж тут экзотика, выжить бы.
- Неужели всё настолько ужасно? - Анна Эмильевна вновь сделала крохотный глоток - лишь губы смочить, и участливо-недоумённо посмотрела на Настю. - Санкт-Петербург, Петроград - замечательный город, иллюзия, грёза, недостижимая мачта! Что делается в этом мире! Война, революция, опять война. Красные, белые, непонятно какие! Казалось бы, в столице всё должно быть идеально. Невский проспект, Петропавловская крепость, Дворцовая площадь, Марсово поле, Медный всадник! Не слова - музыка! Бальзам для ушей, да что там уши, для самой души! Вы просто лишаете меня надежд! - Анна Эмильевна демонстративно смахнула микроскопическую слезинку с ресниц. - Нет! Это выше допустимого!
Анна Эмильевна Всеславская-Дюран всегда слыла умной, ироничной красавицей, современной Клеопатрой, славящейся пристрастием ко всему изящному, в которую трудно было не влюбиться.
- Анна Эмильевна! - Настя постаралась вложить в эти слова весь посыл, накопленный в душе, всю возможную страстность убеждения. - Не томите! Я пришла к Вам за помощью, смилуйтесь - проявите участие, после этого я готова ответить на любые Ваши вопросы, сейчас не могу, терпения не хватает!
- Ну-ну-ну, полно Вам, дорогая! Конечно, я приложу все возможные усилия, чтобы всячески поспособствовать Вам, но и Вы тоже должны проявить некоторое снисхождение к маленьким капризам ужасной провинциалки. Итак, я готова тщательно и с интересом Вас выслушать. Вся внимание!
- Витя! - сказала Настя. - Виктор Нежданов. Мне сообщили, что он проживал у Вас некоторое время...
- Ох, эти злые языки, - вздохнула Анна Эмильевна. - На Белоцарской улице невозможно громко чихнуть - чтобы на Базарной площади не пожелали здоровья. Вот вам провинция во всей прелести! Городок, от которого "хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь", глушь, захолустье, Тмутаракань!
Она взяла в руки фотографическую карточку, принялась внимательно рассматривать. Кукольное лицо напряглось, жёстко обозначилась складка на лбу.
- Хорош, красавец! - оценила госпожа Всеславская-Дюран. - Аполлон чернокудрый. От такого голову потерять в два счёта возможно! - Она, никак не прокомментировав любовное четверостишие, вернула карточку. - У меня, Анастасия, изволили проживать много людей. Что делать, приходится сдавать апартаменты под жильё, надо же как-то на кусок хлеба зарабатывать свой кусок масла. Всякие господа бывали, самых разных сословий - и статские советники, и бедные студенты. Аренда жилья удобна тем, что квартиросъемщику не приходится платить налоги на недвижимость, следить за содержанием квартиры - всё это ложится на мои слабые плечи. Смогу ли всех вспомнить - не уверена. Но Виктора, разумеется, узнаю. Хотя, конечно, изменился он и весьма серьёзно. Снимал у меня каморку, как же, как же. При большевиках ещё. Не слишком долго, правда, но проживал.
Анна Эмильевны сделала задумчивое выражение лица, рассматривая содержимое чашки. Насте даже помыслилось, будто госпожа Всеславская-Дюран изволит гадать на кофейной гуще. Впрочем, возможно, действительно гадала.
- Виктор Нежданов, - Анна Эмильевна вернула чашку в центр блюдечка, отодвинула на край стола. - Мужчина в нашем городе совершенно чужой, столичных кровей, ему не здесь бы жить, а в Париже. Кстати, он, мне кажется, говорил, будто бы он из Москвы. Жил на улице с каким-то невыговариваемым названием, Сивый Овраг, что ли?
- Может быть, Сивцев Вражек? - сказала Настя. Почему-то ей показалось, что Анна Эмильевна превосходно знает название старейшего московского переулка, но намеренно искажает, преследуя какие-то одной ей ведомые цели. - От словосочетания: овраг, где протекала речка Сивец...
Анна Эмильевна кивнула удовлетворённо и широко улыбнулась.
- Вот именно. Вот что значит эрудиция и образование! Вы, разумеется, в Смольном обучались? Не отвечайте, это и так понятно. Кем же Вам Виктор приходится, хорошим знакомым, родственником?
- Женихом.
- О! - восхитилась госпожа Всеславская-Дюран. - Как это поэтично! Любовь, ты способна творить чудеса! Сокращать расстояния, соединять пылающие страстью сердца! Познакомились вы в Питере или в Москве?
- В Питере, разумеется, - Настя лишь большим усилием воли сдерживала нетерпение. - Ещё до всех этих беспорядков. Виктор часто бывал в обществе, я, как его увидела, сразу почувствовала: вот он, мой избранник! Но, Анна Эмильевна, где же он сейчас?
- Сожалею, моя милая, ничем не могу Вас порадовать и утешить, Виктор съехал от меня. Возможно, нашёл другое жильё, а скорее всего, убыл из нашей Тмутаракани поближе к цивилизации. Обещал, конечно, заглядывать, навещать новую приятельницу, прислать весточку - пару строк черкнуть.
- Когда?
- Когда? - наморщила лоб Анна Эмильевна. - Что-то около нескольких недель назад. Знаете, в мирное время жизнь плывёт тягуче и размеренно, мелькание календаря не замечаешь, оглянулась - месяц пролетел, а то и год. А теперь, во время войны, каждый день - подарок. Кажется, вечность минула - а на самом деле всего несколько суток. Могу, конечно, память напрячь, но точнее сказать вряд ли сумею.
Говоря откровенно, Настю начинали изрядно раздражать однообразные, словно под копировальную бумагу, отповеди: не припоминаю, не знаю, не скажу наверняка, не могу утверждать с категоричностью... Люди высказывали совершенно одинаковое, одно и то же, не балуя княжну Веломанскую различием. Нет, разумеется, она с самого начала была готова к долгим и трудным поискам потерянного жениха, однако время утекало быстро и неумолимо, успехов в её действиях было мало, лишь иногда вспыхивали жалкие проблески, робкие лучи надежды, чтобы немедленно погаснуть.
- Мне это очень важно, Анна Эмильевна, поверьте!
- Конечно, верю, дорогая, нисколько не извольте сомневаться. Я вполне понимаю нетерпение вашего сердца, но... Скорый поспех - людям на смех. Возможно, кто-либо сможет удовлетворить Ваше любопытство с более удачным результатом, нежели я. Помилуйте, я нисколько не отказываю Вам! Но и лгать во спасение не в моих правилах. Сейчас я припомню момент отъезда Виктора, только что это сможет дать?
Анна Эмильевна сделала напряжённый и весьма задумчивый вид, затем вынесла окончательный вердикт:
- Это было, несомненно, перед самым освобождением города от большевистских варваров, буквально за несколько дней. Я подумала, Виктор устал таиться и, возможно, с оружием в руках желает оказать посильную помощь нашей армии. В таком случае, он, вероятно, вступил в ряды освободителей и сейчас воюет с красными, как истинно благородный человек.
- А что Виктор говорил? Действительно собирался в армию? Может быть, упоминал кого, кто может знать о его местонахождении. К кому мне обратиться?
- К военным, конечно! Вы справлялись о Вашем женихе у представителей командования?
- Разумеется. И даже заручилась обещаниями всяческой помощи и поддержки, - Настя постаралась закончить фразу неопределённым образом, не упоминая ни контрразведки, ни Петра Петровича Никольского. - Однако, сами понимаете: война. В период наступления случается всякая неразбериха. Во всяком случае, пока обнадёживающих результатов нет. Я понимаю военных и нисколько не сержусь: им сейчас не до меня, силы и время ограничены. Потому занимаюсь розысками сама.
Анна Эмильевна пристальным взглядом смотрела Насте куда-то в переносицу. Словно пытаясь проникнуть внутрь головы и вызнать все мысли княжны Веломанской. Наконец ответила:
- Ваше рвение декабристки весьма похвально. Только истинно любящие женщины способны на такие подвиги! Коня на скаку остановить, войти в горящую избу... Расскажите, не оставьте любопытство неутолённым: чем Виктор так приворожил Вас? Что Вы разглядели в нём такого, что заставляет Вас ехать за ним через половину России? Да ещё по территории, где стреляют, где идет война?
- Не знаю, - сказала Настя. - Не могу словами выразить. Просто люблю его - и всё!
- За что же? - не унималась в своих расспросах госпожа Всеславская-Дюран.
- Разве можно любить за что-то? - вопросом на вопрос парировала Настя. - Просто жизнь без него стала совсем пресной и бессмысленной. В голове - никаких мыслей, всё о нём и только о нём. Пустота, однообразие, скука. Думала о Викторе постоянно: когда он уехал, когда голодали в Петрограде, когда уголь разгружала. Лишь небольшая надежда, тонкий светлый луч в темноте. Потом узнала, что он здесь, в Новоелизаветинске, схвачен этими страшными людьми - чекистами. Нет, он жив, я это чувствую, совершенно отчётливо чувствую, если случилось страшное - я ощутила бы, сердце дало бы подсказку.
Анна Эмильевна с умилением смотрела на Настю.
- Любовь - страшная вещь! - страстно произнесла княжна Веломанская. - Виктора нет рядом, в сердце тоска, ощущение, что жизнь закончена, что самое важное безнадёжно упущено и обратно не вернётся. Горечь в сладкой сахарной облатке. Останется лишь унылое, кислое существование, постное бытие... Внутри - ледяная, бесплодная пустыня, ужас одиночества. Нестерпимо давит, сжимает, хоть головой в реку! Короткий миг счастья - и ужасная смертельная рана в душе! Которая делает ночи мучительными и разрешает забыться сном лишь на рассвете. Хаос надежд. Серо-сиреневый сумрак безнадёжности. Отчаянно-безрассудный крик сожаления. Манящий холод неотправленных писем. Необузданно-дикое желание завыть по-волчьи.
О нём напоминает лишь эта фотографическая карточка. И ещё - засушенная роза - первый подарок, хранимый с особой бережностью и трепетом. Символ растаявшего счастья!
Настя поразилась собственной откровенности. Голос дрожал, срывался. Она обхватила плечи ладонями, сжалась, будто бы ей сделалось нестерпимо холодно. Слова лились сами собой, словно стихи.
- Это сродни болезни. Это близко к сумасшествию. Это сходно с потерей рассудка, исступлённым неистовством. Истеричный удар, шквальный ветер, ураган, способный шутя уничтожить любую преграду. Можно сколь угодно долго нюхать соль, тереть виски, бить по щекам - всё бесполезно, напрасно, никчёмно-бессмысленно.
Она сама не заметила, как закричала:
- Да нет, не хочу я так! Не желаю смириться! Признать поражение, встать на колени, перестать упорствовать! Я никому его не отдам!
Лицо Анны Эмильевны Всеславской-Дюран сделалось испуганно-розовым, но Настя уже совладала с голосом, заговорила понуро-безрадостно:
- Простые пути тоскливы и унылы. Тяготясь скукой обыденной жизни, сказочная принцесса грезила не о прекрасном рыцаре, всаднике на белом коне, а о драконе. Который сжёг горячим трепещущим пламенем постылый жизненный уклад, церемонно-принужденную манеру поведения, внушающие отвращение жеманность, ненатуральную манерность, кривлянье; указал путь к чему-то новому, неизведанному. Глоток чистого воздуха в затхлой плесени чопорной степенности. Переполняющее, льющееся через край широкой рекой ощущение счастья. Хочется летать, парить, смеяться без причин. Радоваться всему на свете! Аромату обычной ромашки, цветущему яблоневому саду или весёлому жаворонку. Горящие глаза, обжигающая запястье ладонь, сильные нежные пальцы, томный изгиб сладких губ. Иногда он бывает холоден, даже жесток к своей озорной шалунье. Хочу обнять, прижаться к любимому плечу - и так застыть! Душа жаждет быть любимой.
В гостеприимной и всегда уютной комнате что-то неразличимо поменялось. Яркий солнечный свет по-прежнему ласково струился из окна, благосклонно-мягко гладил фигуры двух женщин, сверкал сочными живописными бликами на стенах и двери. Только теперь в комфортной тоске и благоустроенном безразличии поменялся эмоциональный фон, появилась острая экспрессия, бурная выразительность.
Неизменно тихую и благонравно-стыдливую княжну Веломанскую возможно было узнать с трудом. С девушкой случилась чудесная метаморфоза: куда-то пропала, непостижимым образом исчезла юная барышня, прелестный нежный цветочек, сейчас здесь была элегантная пантера, ловкая и сильная тигрица.
Взгляд сделался слегка отсутствующим, туманным и в то же время сосредоточенно-стальным, целеустремлённым, способным прожечь броню какой угодно крепости и надёжности, подчинить своей воле любого. На нежной коже лица вдруг жёстко, по-мужски грубо обозначились носогубные складки, высокая грудь заволновалась от мучительно-глубокого горячего дыхания, словно Насте не хватало воздуха. Она продолжала говорить, непроизвольно покусывая нижнюю губу. Щёки из нежно-розовых сделались вишнёво-алыми, предательницы-слезинки показались в уголках глаз совершенно непроизвольно, девушка совершенно не замечала этого. От чувственного возбуждения её лицо стало одновременно очень привлекательным и в то же время некрасивым.
Маленькая гостиная Анны Эмильевны лишь только называлась маленькой, однако ей явно не хватало простора, чтобы вместить всю эмоциональную взволнованность, обжигающую страстную энергию. Огонь, пламя, пожар! Ослепительные образы, пылающие чувства, раскалённые мысли. "Дурочка влюблена по уши, - непроизвольно подумала госпожа Всеславская-Дюран. - Такое не сыграть. Повезло Вите... Или, наоборот, не повезло..."
- А недавно приснился сон, - продолжала Настя. - Где-то в сказочном лесу - узкая, извилистая тропка. Иду я по ней, ноги тяжёлые, едва двигаются, на плечи навалилась многопудовая неподъёмность, к земле прижимает. Сосны по сторонам злые, мрачные. Ветер в лицо бьёт, остановить хочет. Но я иду. И вдруг - впереди резной терем-теремок сказочной красоты: высокий и узкий деревянный дом с башенкой. Чудесный, дивный дворец. Может быть, там томится девица-красавица, а может, живет золотой петушок, белочка или ещё кто-то волшебный. Перед теремом - лавка, на ней - седой былинный старик. Кого ждёт, кого встречает? Оказалось, меня. "Что же, - говорит, - идёшь так долго? Я тебя давно-давно жду-поджидаю, истомился весь. Хочу исполнить твою мечту!" Встал, протянул руки навстречу. Я к нему шагнула - и сразу же солнышко выскочило, всё вокруг сияньям залило, ветер смолк, и тяжесть куда-то улетучилась, словно и не было ничего. Как в сказке. Я к старику прижалась - и тут с него неожиданно покров спал, и предо мною оказался мой Виктор... - Настя представила лицо любимого, слёзы заструились по щекам сами собой, против воли, она прижала к глазам платок. - Извините!
Анна Эмильевна смотрела на неё взглядом растаявшей снежной бабы и сама, казалось, готова была расплакаться.
- После этого сна я, сами понимаете, просто не могла не приехать. Не попытаться разыскать Виктора.
- Это Вам свыше особый знак, - кивнула Анна Эмильевна. - Умница, Настенька, правильно сделали, удача обязательно улыбнётся, я уверена. Подождите, голубушка, я сварю ещё кофе, - она поднялась, и начала привычно колдовать: кофейные зёрна, ручная мельница, джезва... Снова будоражащий ноздри аромат, горка колотого сахара, свежее печенье. Анна Эмильевна с внимательной любезностью пытливо взглянула Насте в глаза, но та сделала небольшой глоток и продолжила хранить молчание.
- Жизнь - сложная вещь, - сделала глубокомысленный вывод госпожа Всеславская-Дюран. Такие коленца выкидывает - ни один романист своим умишком не дойдёт! Романтическая у Вас история, Анастасия, очень и очень романтическая. Вы ездили в Москву?
- Нет, - покачала головой Настя. Виктор жил в Петрограде, но часто и надолго уезжал. Жил у родственников в Сивцевом Вражке. Перед революцией мы собирались обвенчаться, но начались всяческие беспорядки, демонстрации, стрельба. Витя отбыл в Первопрестольную. Обещал вскорости вернуться, но что-то пошло не так. Потом случился этот ужасный большевистский переворот, в Питере стало совсем скверно. Зиму пережили кое-как, я уже говорила Вам. В начале года меня нашел приятель Виктора, сказал, что тот уехал драться с большевиками, что его арестовала ЧК. Я просто не могла оставаться дома!
- Ужасно! - выразила участливое сочувствие хозяйка. - Да-да, я всецело понимаю Вас. Сидеть и ждать невыносимо, неизвестность изрядно угнетает... Вы, кстати, совершенно не пьёте кофе. Почему? Невкусно? Или не любите, предпочитаете чай?
- Анна Эмильевна! Не до кофе!
- Напрасно, Анастасия, совершенно напрасно! Весь мир может лететь в пропасть, но глоток хорошего кофе - это глоток счастья, высшей радости, полной удовлетворённости жизнью! А ещё я заметила: ярче всего вкус настоящего кофе ощущается в чашке, белой изнутри - возможно, потому что так создаётся максимальный контраст между напитком и посудой, так сказать, содержанием и формой. Не находите?
- Анна Эмильевна! Расскажите о Викторе! Всё, что сможете. Может быть, с кем-либо встречался, знакомство водил? Может быть, кто-то из Ваших постояльцев способен оказать мне содействие?
Анна Эмильевна сморщила лицо, словно откусила от целого лимона.
- Не думаю, честно говоря, что из этого прок будет, однако, конечно, давайте попытаемся. Видите ли, в чём дело, жильцы у меня долго не задерживаются... - она аппетитно хрустнула печеньем, отхлебнула из чашечки. - Понимаете, раньше я сдавала комнаты только порядочным господам, у меня не ночлежка какая-нибудь, а приличное заведение! Было попервоначалу. При большевиках меня, как это премило называлось, уплотнили. Совершенно насильственно, так сказать, вселили дворника, мою же горничную, которая мгновенно по социальной значимости стала выше меня, а также множество всяческой голытьбы, дармоедов да нищебродов. Негоже, мол, тебе, Анна Эмильевна, таким роскошеством в одиночку пользоваться! Трудящиеся нуждаются больше тебя, огромные лишения терпят! Я не имею ничего против этих людей, я им даже всячески сочувствую! Но!!! Всё своё имущество я заработала собственным трудом. Я ведь не дворянка и не купчиха! Я была такой же, как они! Но! Когда они горькую пили, я до седьмого пота трудилась, чтобы в люди выбиться... И что? Что, спрашиваю я Вас? Всё нажитое тяжкими трудами в одночасье отобрать? Да это же ни в какие ворота не помещается! Хотите грабить - пожалуйста, реквизируйте помещика Мараева, или промышленника и коммерсанта Анфилатова. С дорогой душой, меня-то трогать зачем? Зачем лишать единственного куска хлеба?! Что мне изволить делать, чем заниматься? Уголь разгружать? Простите! - Анна Эмильевна с испугом взглянула на Настю, поняв, что в сердцах сболтнула лишнего, могущего обидеть княжну Веломанскую. - Не гневайтесь, Анастасия, просто накипело на душе. У Вас, конечно же, тоже всё отобрали?
Настя кивнула:
- Совершенно верно. Собственно, поэтому меня больше ничего не удерживало в Питере.
Анна Эмильевна удовлетворённо покивала кукольным личиком.
- Так вот, всех моих прежних жильцов в одночасье вышвырнули, а кто-то и сам сбежал, не дожидаясь, когда за ним явятся чекисты. Как я говорила уже, пролетариат большую нужду терпит. Однако после освобождения города всё вновь возвратилось на круги своя: нищебродов повыгоняли, а кого и арестовали, мне вернули владение. Жильцы вновь поменялись. Так что, к моему глубокому огорчению, не сильно-то Вам поможет общение с ними. Из всех один лишь Иван Терентьевич со мной всё это время горе мыкал, давайте попробуем побеседовать с ним, чем чёрт не шутит, а вдруг и вправду подсказать что сможет.
Иван Терентьевич оказался великолепным и премилым старичком, глаза которого так и лучились искренним добродушием, а руки хотя и подрагивали, но точности движений не утеряли. От чашки кофе он, ссылаясь на возраст, решительно отказался, а вот почаёвничать с хозяйкой и её гостьей согласился с превеликим удовольствием.
Иван Терентьевич, нацепив пенсне на вершину широкого носа-картофелины, с изрядной внимательностью разглядывал изображение Нежданова, потом вернул карточку Насте.
- Да уж, красавец он здесь, ничего не скажешь! Столичный лоск! Этот шикарный поворот головы, этот многозначительный взгляд. Не сразу и узнать можно. Да-с! Так что Вас, любезнейшая, интересует?
- Дорогой Иван Терентьевич, мне всё важно! Куда ходил, с кем встречался, кто знать его теперешнее местонахождение может? Не сочтите за излишнее любопытство, я разыскиваю Виктора уже несколько дней, пока бесполезно, всё впустую, все розыски - прахом. Любая мелочь, любой намёк, могущий на след вывести.
Иван Терентьевич пожевал губами, изобразил на лице глубокую задумчивость.
- Даже не знаю, голубушка. Стар я уже стал. Память не та, что раньше, многое из головы вылетает напрочь. Минуту назад помнил - и как отрезало! Самое странное: что было сорок-пятьдесят лет назад, помню в мельчайших подробностях, а теперешнее забываю. Но Вам, конечно, не жалобы стариковские нужны, я понимаю. Так вот, Виктор человек весьма замкнутый был, общался мало. Здрасьте-до свидания по большей части - и всё! Дома времени проводил немного, всё больше в отлучках, бегал по городу, кого-то разыскивал. Шустрил, одним словом. Говорил, что желает оказаться в Париже, либо другой европейской столице. Потом вдруг как-то обмолвился, что собирается вернуться обратно в Москву...
- В Москву? - не поверила Настя. - Быть не может! Ехать из Москвы, бежать от проклятых большевиков, чтобы сражаться с ними, и опять в Москву, в этот Советский ад?
- Не знаю, не знаю, голубушка, передаю только то, что сам слышал. Виктор-то как раз очень не хотел возвращаться, но сказал: надо!
- Зачем?
- Он не говорил.
- Может быть, Вы разминулись с ним, Анастасия? - предположила госпожа Всеславская-Дюран. - Вы сюда, а он - туда. К сожалению, такое происходит сплошь и рядом.
- Но я даже представить не могу, зачем ему обратно понадобилось...
- А знаете, - загадочно предположила Анна Эмильевна. - Я недавно в синематографическом театре картину смотрела, страсть какую интересную, "Тайна германского посольства" называется. Немецкий шпион пытается завладеть планом русской крепости. Может быть, Виктор из благородных побуждений собрался проникнуть в Москву, цитадель большевиков, чтобы тоже раздобыть какой-нибудь секретный план для наших войск? А? Подумайте только! Наша разведка посылает Виктора в тыл красных?
Если сказать, что предположение госпожи Всеславской-Дюран прозвучало фантастически, значит сильно погрешить против истины. Говоря откровенно, это называлось - чушь собачья. Потому что Виктор Нежданов походил на разведчика так же, как ивовый прут на стальную рапиру. Но что-то в её предположении было такое, что поневоле заставило Настю призадуматься. Шпионство, конечно, чушь, но... Кто-то мог заставить Нежданова вернуться в Москву. Или что-то.
Ей усердно подсказывали, что Виктора нет в городе. Он где-то в другом месте: в Париже, Лондоне, теперь вот - в Москве, но только не в Новоелизаветинске.
- Пока наверняка не уверюсь, что Виктора здесь нет - буду продолжать поиски! - категорически заявила княжна Веломанская. - Подскажите, к кому ещё обратиться возможно?
Анна Эмильевна сочувственно кивала головой, восхищалась Настиной настойчивостью, предлагала сварить ещё кофе, но подсказать ничего не могла, лишь сочувственно разводила руками.
- Я подумаю, припомню, порасспрашиваю, одним словом, постараюсь помочь Вам. Загляните через несколько дней, может быть что-то и получится...
Настя вышла на улицу и села в поджидавшую пролётку. Лошадь, флегматично чавкая, жевала сено из торбы, а Пантелеймон, нацепив очки, с весьма интеллигентным видом читал "Новоелизаветинский вестник". Проезжавшие мимо легкачи посматривали на него с опасливым недоумением. Возница-интеллектуал, работник умственного труда вызывал смутное чувство тревоги и непонятной раздражительности. Пролётка была знатная - щегольской экипажец, и Пантелеймон на собратьев по кнуту внимания обращал намного меньше, чем водимый по улицам слон на беснующуюся под ногами Моську. Настя бросила короткий взгляд на окна - Анна Эмильевна и Иван Терентьевич буквально прилипли носами к стеклу, рассматривая её.
- Поезжайте, пожалуйста, вперёд, потом сверните направо, - сказала Настя Пантелеймону. - Сделайте круг и остановитесь в начале улицы.
Пролетка медленно тронулась. Надувные шины на "пневматическом" ходу создавали ощущение увлекательного путешествия, экипаж мягко покачивало, убаюкивая пассажирку. Настя, однако, была слишком возбуждена, чтобы обращать внимание на прелести поездки: не понравилась ей госпожа Всеславская-Дюран, весьма не понравилась.
Глава 57
Маятник безжалостно отстукивал неумолимые секунды, минуты, часы. День давно начался, но Александр Арчибальдович Доу всё ещё продолжал пребывать в состоянии неспешного безделья. В голове навязчиво вихрились остатки каких-то мыслей и слова трактирно-скабрёзной песенки, услышанной то ли в ресторанчике на Троицкой улице, то ли в погребке на Ядринцевской: "Какие ножки у милой крошки! Волнуют страстно меня опять. О как хочу я сласть поцелуя, с губ пылкий трепет любви сорвать..."
Нет, всё-таки вчера погуляли с отчаянной удалью, и он изрядно перебрал. И виноват в этом, разумеется, давешний юбиляр, Антон Валерианович Горовицкий, будь он неладен! Начиналось-то вполне пристойно, степенно, а потом... Первая пролетела, вторую крылом позвала...
- Друзья, я хочу выпить этот бокал за нашего дорогого Антона Валериановича, долгих лет жизни ему! Всем известно, как не любит он пустое веселье, как бывает серьёзен, а порой, хмур. Но также всем хорошо известно, что на Антона Валериановича всегда можно положиться со всей мерой ответственности, довериться ему во всём... Денно и нощно, испокон и до скончанию века он знаменосцем шествует впереди, прокладывает дорогу, а мы лишь идём его маршрутом, не боясь трудностей и препон... С Юбилеем, дорогой!
Разумеется, между первой и второй надо успеть выпить третью. Потом - изба о трёх углах не строится, у телеги или автомобиля четыре колеса...
- За юбиляра! Пусть мечты сбываются!..
На руке пять пальцев бывает...
- Ещё по одной!!! За нашего дорогого... И чтобы встречаться чаще...
Застольная, зарукавная, на посошок... Порожная, запорожная, на удачную дорогу, на ход ноги...
Приторно пахло флердоранжем, кислым квасом, керосиновой гарью и горьким табачным дымом. Распутно взвизгивала скрипка, на сцене жизнерадостно скакали полуобнажённые девицы, фривольно подбрасывая вверх ноги. Поначалу выглядело это весьма откровенно, даже непристойно, а потом - ничего, даже очень и очень завлекательно. Особенно одна приглянулась, пышечка сдобная, с французским именем и неукротимым нравом... Как же её звали? Мажисьена, кажется. Она начала раздеваться прямо в танце и настолько увлеклась, что сняла с себя почти всё. Ножки у этой Мажисьены - высший сорт, с ума сойти можно, а фигурка... Ой-ёй-ёй, Доу готов был застонать, голова разболелась ещё пуще. Богиня, Венера.
А ещё вчера какой-то экспансивный и изрядно пьяный субъект выворачивал огромный бумажник и щедро орал:
- Деньги нужны? Бери сколько хошь, мил-человек, без стеснениев!..
После Февральской революции и буквально перед самым установлением в Новоелизаветинске Советской власти Александр Арчибальдович успел отправить за границу семью и теперь нежился в блаженной холостяцкой эйфории. По супруге и дочерям он не то чтобы скучал, просто сама мысль, что с ними всё в полном порядке, придавала уверенное спокойствие и безмятежную умиротворённость.
В Россию Александр Доу прибыл давным-давно, так давно, что и сам забыл. Начинал управляющим в имении помещика Ворокутова. Тогда же принялся активно интересоваться землёй, изучать так называемый аграрный вопрос, в чём немало преуспел. По этому поводу даже опубликовал несколько статей, в частности по разверстанию чересполосных участков. Принял российское подданство и женился. В 1905 году по заданию Земского отдела Министерства внутренних дел отправился в длительную европейскую командировку с целью изучения практики разверстания земель. Во время Столыпинской реформы активно занимался организацией работы землеустроительных комиссий, которые реализовывали передачу земли.
Советскую власть Александр Доу принял с циничным равнодушием фаталиста и земельными вопросами заниматься совершенно перестал. Безразлично существовал, рассматривая происходящее вокруг с какой-то одеревенелостью, верой в неотвратимость судьбы. Самоустранился, хотя поначалу комиссары активно предлагали ему продолжить работу, даже записали в какой-то комитет. Александр так же равнодушно ходил на службу, перекладывал бумаги с одного края стола на другой, что-то советовал, что-то подписывал. Паёк, правда, выдавали приличный, грех жаловаться. С другими обошлись куда жёстче. Кого-то вышвырнули, кого-то даже забрали в ЧК. Советская власть - не золотая царская десятка, чтобы нравиться абсолютно всем без разбора. Но и её век недолог, выгнали большевиков из Новоелизаветинска. Теперь Доу сам себе предоставлен: крутись-вертись как хочешь...
Однако же голова ноет, настроение препаршивое. Как у русских говорится: "Что-то руки стали зябнуть, не пора ли нам дерябнуть? Для содействия нутру
надо выпить поутру..." Что ж, весьма дельная мысль, почему бы не воспользоваться народной мудростью...
Доу поднялся, прошёл по комнате страдающим ленивым котом, непроизвольно насвистывая про "ножки милой крошки" ("Вот же привязалась, проклятущая!"). По привычке стараясь не сильно шуметь, достал из шкафчика графин водки, налил стопку, выпил большим стремительным глотком и вновь ощутил себя изрядным интеллектуалом и филантропом. Жизнь всё-таки не так уж плоха. Даже в пятьдесят пять лет. Налил повторно. Эту стопку растянул, перелил в себя медленно, смакуя. Настроение продолжило улучшаться. Как говорится, не пьянства ради, а чтобы не отвыкнуть...
Только не надо мерзости и злых козней! Не надо полагать, будто Александр Доу надрызгался. Не с нескольких же стопочек! Просто хорошо человеку сделалось, все тревожные мысли сами собой улетучились, а обрывки также самостоятельно сложились в целостную картину. Потянуло на философию.
Люди всегда торопятся. Имеют такую мерзкую привычку. А вот когда они торопятся - начинают совершать ошибки, глупости. Сделать ошибку легко, нелегко потом от неё отделываться. Доу подошёл к окну, бессмысленно-созерцательным взглядом окинул знакомый пейзаж. Утреннее солнце уже давно не было утренним, скорее полуденным. Суетились, спешили куда-то люди. Александр Арчибальдович вспомнил, что доктор всегда рекомендовал ему неспешные прогулки на свежем воздухе. Для моциона и улучшения пищеварения.
"Эх, Мажисьена, Мажисьена, волшебница. Эх, попадись ты мне сейчас!.. Ах, эти ножки прелестной крошки, тра-ля-ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля... Ай, Мажисьена, ля-ля, ля-ля-ля, и из объятий не выпускать!.."
И всё же следовало немедленно заставить себя сесть за стол, поработать с бумагами. С другой стороны, зачем? Предательский вопрос, точащий изнутри. Зачем что-то делать, если совершенно с таким же успехом можно ничего не делать, предаваясь праздной лени.
Скучно, безрадостно, тоскливо. Захотелось вернуться в постель и вновь отдаться объятиям Морфея.
Выйти что ли за рамки приличия, однако не нарушая границ? В том смысле: выпить ещё стопочку или не стоит? Так сказать, до дна, чтобы жизнь была полна. Весьма волнующий вопрос.
Сделалось душновато, Александр Арчибальдович всё-таки совершил героическое усилие: присел за стол, с брезгливым отвращением полистал бумаги, снял колпачок с чернильницы. Повертел в пальцах, подумал и вернул на место. Вкусив из графинчика наслаждения телесного, он теперь жаждал удовольствия духовного. Так сказать, обновления впечатлений. Поэтому отодвинув решительным движением бумаги на край стола ("Обождут чуточку, работа - дураков любит!"), Доу потянулся за "Новоелизаветинским вестником", чтобы с чувственным удовольствием предаться своей тайной страстишке. Нет-нет, не подумайте ничего такого, чтобы из ряда вон. Просто в последнее время у Александра Арчибальдовича непостижимым образом развилась совершенно маниакальная страсть к брачным объявлениям. Стыдно сказать, он испытывал какое-то нездоровое наслаждение от смакования чужих душевных излияний, тайных откровений, обнажённой тоски, весьма напоминающей потрёпанную дворнягу; перемывания косточек наивных искателей счастья. Александр Арчибальдович водрузил на нос пенсне с золотой дужкой, поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, с плотоядным вздохом облизал губы, на которых сразу же заиграла пошленькая скабрёзная усмешка. Ну-ка-с, ну-ка-с, чего у нас сегодня любопытного?
На первой странице сразу под названием грациозно расположилась фотография начальника контрразведки Петра Петровича Никольского, со снисходительным превосходством рассматривающего какого-то весьма пошлого субъекта, плебея, согнувшегося вопросительным знаком. Узнать в этом весьма напоминающем кухаркиного сына персонаже некогда вельможного господина, знаменитого Новоелизаветинского купца-подрядчика Ивана Михайловича Микулина можно было лишь проявив немалую старательность и изрядную долю внимания. "Контрразведка вершит справедливость!" - восторгался заголовок. И чуть ниже: "подполковник Никольский возвращает подлинному хозяину похищенную большевиками драгоценность".
Александр Арчибальдович от передовицы безжалостно отмахнулся, ибо меньше всего его могли заинтересовать хвалебные оды победителям, статейки, как правило, скучные, написанные казённым верноподданническим языком. Прочь! Прочь! Скорее к последним страницам! Ого-го!
"Молодая, красивая барышня 20-ти лет выйдет замуж за одинокого состоятельного господина, непременно пожилого, во избежание неверности..."
- Гм, вот же мерзавка, сколопендра, хе-хе! - Александр Доу принялся злорадно комментировать. - Больно хитрая лиса! Так-с, что дальше?
"Ничего не имею, остались только добрая душа, порядочность и графство. Молодой, 30 лет, со средним образованием, трудолюбивый, хочу жениться на состоятельной особе и ценить её за поддержку".