Электричка - транспорт не для слабонервных. Я на нервы не жалуюсь, но ездить стараюсь в поездах: быстро и удобно. За быстроту и удобство нужно платить - выстаивать очереди в кассы, терпеливо пережидать технический перерыв, который, как вор из-за угла, всякий раз подкрадывается неожиданно, и быть готовым к тому, что ... заветный билет уведут прямо из-под носа. Отсутствие билетов - вещь, конечно, неприятная, но всё же - поправимая - электричкой.
Электричка - это своего рода аттракцион "чудес" или место, где понимаешь, насколько безграничны возможности человека. Зайти в вагон просто - не ощущая себя участником осады крепости - не получится ни за что. Покричать и потолкаться здесь любят - это понимаешь уже после второй или третьей "осады". Это правила игры, которые не принято нарушать.
В безграничности своих способностей я убедилась с первого же знакомства с электричкой. Во-первых, я ощутила себя рыбой, да ни какой-нибудь, а сельдью, местообитание которой общеизвестно - в бочке. Во-вторых, я поняла, что и с цаплей у меня много общего: два часа стояния на одной ноге не прошли даром.
Но всё это - пустяки. Когда треть пути оказывается позади и вагоны становятся наполовину пустыми, освободившись от большей части шумяще-галдяще-пьющей массы, электричка преображается. Картинка в окнах завораживает, а стук колёс располагает к беседе. Здесь редко ездят семьями, а заговорить с "одиночкой" куда проще: такой человек свободен для знакомства.
В последний раз я ехала в электричке уже перед самым Новым годом: первым признаком приближающегося праздника как всегда стало отсутствие билетов на поезда. В тот вечер стемнело быстро, и я сразу лишилась единственного развлечения - рассматривать бесконечные ряды осин, берёз и елей за окном стало невозможно. Стёкла почернели и стали похожи на зеркала. И я не сразу поняла, что глаза, которые как-то особенно тоскливо смотрели на меня из глубины леса, есть отражение моих глаз. Желание поскорее добраться домой росло как на дрожжах, вытесняя при этом все остальные мысли. Но из пяти с половиной часов я проехала только два. А ведь ещё два часа нужно было просидеть на незнакомой станции и полтора часа проехать в очередном поезде...
В электричке больше всего хочется предаваться воспоминаниям, как бы "выключаясь" из реальности. Но это возможно лишь до поры до времени: действительность заставляет открыть глаза и посмотреть на самые неприглядные вещи.
Здесь становишься свидетелем жизни самой простой - неприкрытой дорогими одеждами, дурно пахнущей пивом и водкой, фонтанирующей пошлыми шутками, но ... невообразимо грустной.
Мутный свет, какой бывает только в поездах, начинал раздражать. Я закрыла глаза, а когда открыла, то увидела невысокого роста старичка, бодро пробирающегося к месту у окна. Что-то потешное было в нём - и манера одеваться (в народе о таких, как он, говорят: оделся как капуста), и добродушное лицо, и любопытство, на нём отпечатанное. Он сел недалеко от меня и, развязав сумку, достал булку, которую тут же принялся жевать. При этом лицо у него было такое сосредоточенно-счастливое, что, казалось, ему в эту минуту представлялся ни дать ни взять королевский приём.
Когда "приём" закончился, в вагон вошёл мужчина лет сорока пяти - худой, высокий, с одним пакетом-"маечкой" через плечо и с таким же добродушным выражением лица. Он осмотрелся и подсел к деду. Некоторое время ехали молча. Потом заговорили. Тонкий - хриплым голосом актёра Джигарханяна, озвучивавшего волка в мультфильме "Жил-был пёс", дед - ровным и неторопливым голосом старичка-лесовичка из советских сказок. В начале я почти не слышала их, тем не менее, было видно что, они нашли общий язык. Наконец, я стала разбирать некоторые слова и поняла, что передо мною те, кого принято называть бомжами. Они не просили милостыни и выглядели более или менее прилично, но они были бомжами. Поняв это, я с двойным усердием стала вслушиваться в то, о чём они говорят.
А они обсуждали то, где лучше жить. И каждый рассказывал, где был, что видел, с какой электрички на какую пересаживался.
- Я на море хочу, - поделился Хриплый. - Там тепло. Даже зимой.
- А я там не был, - вздохнул Дед.
- А я был, - ещё горше вздохнул Хриплый. - Да уехать пришлось... А здесь холодно. И поспать нигде не дадут.
Хриплый рассказал о том, как его избили, как у него не осталось никаких документов... Всё это время Дед молча слушал и часто кивал головой всё с той же добродушною улыбкой.
Немного погодя в вагон вошли милиционеры и, осмотревшись, мгновенно определили очередную жертву - ей оказался Хриплый. Дед, почувствовав недоброе, отвернулся к окну - "ничего не знаю, моя хата с краю". Хриплый тоже разыграл роль - сумасшедшего. При этом он стал городить такую чушь, что даже милиционеры не решились ничего с ним сделать, и впрямь приняв его за умалишённого. Когда они ушли, всё вернулось на свои места. Хриплый и Дед с невозмутимыми лицами принялись за прерванный разговор. Видимо, подобные сцены были не вновь для обоих.
Вообще они радовались тому, что встретили друг друга. "Вместе поедем", "ну теперь вместе" - фразы такого рода то и дело вплетались в их речь.
Электричка остановилась - молодой человек и девушка, сидевшие рядом, вышли, оставив газету и пустую пластиковую бутылку. Дед снова развязал свою котомку и деловито сложил в неё этот незамысловатый скарб, довольно лаконично прокомментировав:
- Пригодится.
Хриплый согласно покивал головой.
Я следила за их разговором и едва заметила, как электричка остановилась на станции. Здесь через два часа мне нужно было пересесть на другой поезд.
Местный вокзал был совершенно странный: будучи довольно большим, он включал в себя лишь одну кассу. Впрочем, и одной, по всей видимости, было много - никто, кроме меня, не спешил приобрести билеты. Тем не менее, зал был полон, и, опять-таки, по большей части - бомжами. Одни грелись у батарей, другие, свернувшись в три погибели, спали на допотопных вокзальных креслах, третьи, словно Будда, сидели, прислонившись к стволам высоченных пальм. Всё вообще выглядело очень странно и даже нелепо: огромные кадки с цветущими розами и азалиями сочетались с оборванными и мрачными людьми, которые, казалось, застряли на этом богом забытом вокзале и уже не надеялись выбраться отсюда.
Я внимательно посмотрела на только что купленный билет, эта бумажка успокаивала: я здесь ненадолго, я обязательно выберусь.
Стрелка часов двигалась медленно, сонно - в такт местному времени. Изредка хлопали вокзальные двери, порциями впуская ночной воздух, и бомжи, одетые явно не по погоде, ещё больше ёжились, не желая расставаться с последним теплом. Один из бездомных обвязал себя пластиковыми бутылками с горячей водой и был доволен, другой тихо запевал: "Шаганэ, ты моя, Шаганэ", третий отчаянно выяснял у своей подруги: "Ты меня любишь, Натали?".
Последняя часть моего путешествия - в поезде - была не особо интересной, она была спокойной как вода в стакане. Заветные полтора часа прошли почти мигом, но всё это время я думала о двух бездомных, мечтающих о море. Там тепло. Там розы, пальмы и азалии. Только не в кадках. Там жизнь.