Плотников Владимир Иванович : другие произведения.

Сны во время бега трусцой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Заблудившееся поколение бежит по кругу внутри беличьего колеса.
  Сны во время бега трусцой
  
  Повесть
  
  
  Из цикла 'Волжское ретро-1980'
  
  
  
  
  Глава 1. День рождения Леночки
  
  
  1.
  
  - Ах, знаешь, до чего надоела серость... Так хочется полюбить настоящего нестандартного человека, - сказала Таня, хорошась у зеркала, в то время как Андрей раскачивал ее желтую сумочку.
  - Это что, тебя Чехов так воодушевил? - улыбнулся Жерлов. - А как же я?
  - Да перестань. Сам прекрасно знаешь: что у нас с тобой.
  - С одной стороны, разумеется, лестно, что таких, как я...
  - А какая еще сторона нужна тебе? - Таня скосилась на него чертенком, притворившимся мадонной.
  - Та, с которой человека признают не только банальным любовником, но и настоящим - не стандартным - человеком. В душе-то я куда больше к этой стороне тяготею. - Помпезно закончил Андрей и хмыкнул, кладя руку на перила.
  - Это все чушь. - Поморщилась Таня, отбирая сумочку. - И почему ты не пишешь пьесы, как Чехов? Или хотя бы как Тригорин.
  - Хочешь, сведу тебя с одним товарищем? Он жутко литературно одарен.
  - Чалин что ли?
  - Да. - Удивился он. - Откуда?
  - Из лесу вестимо. Жерлов, ты просто непереносим. Разве можно так напарываться? А кто на прошлой неделе приволок меня к этому товарисчу? Мы еще пол конуры его оккупировали. Правда, ты сразу задрых. И этот твой гений талий до трех ночи "чалил" меня личными мудростями. Важник: застрелиться! Сама не знаю, как до утра выжила. Слава богу, сам в полчетвертого вырубился. Но ты же, вообще, свинья...
  - Да... - Андрей глупо округлил зрительные приборы. - Так это, значат, я не один у него тогда ночевал? То-то я... О, боги мои, боги... Ну, прости, прости. Убей бог, не помню.
  Они спустились вниз. Жерлов отворил дверцу "форда", впустил в салон:
  - А дальше что?
  - Почем я знаю. Развлекай.
  Развлекай... Ишь, капризуля. А... все красотки таковы. 'Вы созданы лишь для развлечений'...
  - Ты еще не поменялся?
  - Насчет не понял?
  - Ну, это... жилплощадь...
  - А... Трудно, трудно, дорогуша. За изолированную однокомнатку, знаешь башли какие отваливают?
  - Так ты же богатенький Пиноккио. Папа вроде не обделил.
  Пиноккио... Пинок Кио... Финт факира... Каприз 'клушечки Фортуны', как говаривал покойный папа. Папа Карло, органический отчим полена. Автор Буратины... Мура-тины...
  И как ей объяснишь, что деятель обкомовской номенклатуры Ф.С. Жерлов настолько был уверен в долгом веке, что, окромя 'Форда', сберкнижек и гарнитурной рухляди, не нажил даже недвижимости, упрямо довольствуясь служебными апартаментами и курортными разъездами. Дача и та ему не надобилась.
  А еще подумалось хорошо что ты Танюша не знаешь про квартиру которую мне так и не пожаловали за 'интернациональную помощь' одной дружественной демократической республике Правда эта пресловутая республика настоящая ДыРА на начальной стадии развития общественно-экономической формации Но кое-что ему полагалось и вкупе с кооперативной квартирой оставленной мамой это обеспечило тебе двухкомнатный рай в центральном районе Не худ и твой Танечка пробел насчет последующего квартирного передела при разбеге со Светой рай опять превратился в однокомнатный шалаш а вскорости и этот шалаш был раздерган на норку с доплатой при уже официальном разводе с Кларой удовольствовавшейся деньгами Клару всегда интересовали деньги и шмотки но на какой-то момент ею овладела роковая страсть Андрей же всю жизнь исповедовал романтику тем более в семейных отношениях Не мудрено что его единственный официальный брак влачил жалкое существование длиннючий и скрипучий но тютелька в тютельку год...
  - Это верно. Только я не имею ни малейшей охоты преступать закон и прикармливать квартирных спекулянтов.
  - Ой, мамочки! Это такой, можно подумать, криминал! - Таня даже руками всплеснула, сумочка выпала, и ей пришлось нагибаться, парализуя общество почти голым, но восхитительным задом. - Да все, кто меньший на больший метраж меняют, доплачивают. И такса как бы устоявшаяся: двести за метр.
  - Ой-ой-ой! Так много?! Успокойся, детка. Возьми себя в руки. Я тоже поначалу очень волновался. А потом взял и взял себя в руки. И встал в очередь на кооператив. На великолепную двушку.
  - Да ну? А сроки? - она выжидающе вляпалась в Андрея богатейшей лазурью штучной лепки.
  - Год с хвостиком. От силы - полтора.
  - Что-то верится с трудом. Жилищная программа движется семимиллиметровыми шагами.
  - А это уже мои тонкости. Не имей сто рублей...
  - А хотя бы на каждую сотню по одному доставале, да?
  - Можно смеяться? - серьезно спросил Жерлов.
  - Нужно.
  - Га-га-га! - придурочно разразился он.
  - Смотри, не вклейся в светофор.
  - Ну, что ты? Знаешь, как жалко будет машину.
  - Ну, ты ж и кнут. А меня, значит, не жалко? Вот ни на чуть?
  - Умилостивись, герцогиня. Про тебя как-то забыл. Это все от того, что своей бла-бла-бла ты мне все мозги заштукатурила.
  - Учти, сегодня к тебе не поеду. - Предупредила Таня, вкладывая в губы тонкую дамскую сигаретку. Кажись, 'Данхилл'.
  - Тебя эпатировал дядя Жора? - Андрей протянул бензиновую зажигалку.
  - Давай махнем на пленэр.
  - Нет, сегодня не могу, А вот завтра пойду с тобой на лекцию, как и обещал.
  - Зачем тебе это? - она скучливо пропустила дым.
  - Восемь лет студентом себя не просекал.
  - Эх, Жерлов, всем ты хорош. Жаль только - неталантливый. То б я тебя непере... непременно полюбила.
  - Да-да, очень жаль? Где высадить?
  - У общежития. - Таня заглотнула дыму. - Уговорились. В восемь ты за мной сюда.
  - Ровно в восемь я буду сиренить под окнами замка, герцогиня.
  - Зачем такой официоз? - девушка жеманно зазмеилась в кресле.
  - Хочу так.
  - Вот здесь, пожалуйста. Спасибо. Чао, беби.
  Жерлов кивнул и поехал в гараж...
  
  2.
  
  Вот уж 11 месяцев он, Жерлов, работал в НИИ лаборантом на полставки. Ибо нужно же где-нибудь числиться. Основным источником его финансов в данный момент были папашины капиталы. Вторым исходником дивидендов служила кооперативная фирма 'Амальгама', учрежденная Мишей Червием. От пайщика Жерлова всего-то и требовалось: перво-разово напитав уставный капитал, возить по воскресеньям на "толкучку" текстильную мануфактуру и дожидаться послеобеденного окончания распродаж...
  Нынче он, как и положено, сделал это, плюс сводил Таню в театр.
  Из гаража Андрей отправился на автобусную остановку: наклевывалась вечеринка по случаю двадцати-и-те-де-летия Леночки Дюкич. Персонально к Леночке он бы не поехал. Чревато длительным постельным игом. Но, по слухам, у нее подбиралась еще та компания. Не исключалось и пришествие собродяг по универу.
  
  Для начала в салоне пришлось постоять.
  Потом сел. Сразу и сильно захотелось забыться. Год безумной денежной карусели дико измучил. Поперву чего-то хотел, желал устоять... Но захлестнуло...
  - Вот опять путя перерыли. - Скрипнули "прокирзованные" легкие вдатого дяденьки справа.
  - А? А? Что вы там говорим? - алчно сцапала наклюнувшийся зародыш дискуссии толстая тетушка, да так подалась к вдатому, что приплюснула Андрея к окну.
  - Вот, говорю, с семьюдесяти третьема году никак шассею не доделуют. Всё у них вечно так, - с благоусердием стрелочника отозвался тот, рванувшись к судачнице всем своим недельным перегаром.
  - Не говорите! - обрадованно заголосила соседка Андрея. - Куды ни глянь, везде бескозявственность.
  - А я говоря: вот завтра дожж, - демонические зырики заводчика диспута требовательно прошурупили тетушку, - вот ежеля дожж!? Дак все обратно заржавлится. Трубы-то железные.
  - Точно-точно. Я всегда удивляюсь: и что, и как так можно?! Трубы железные, дожж, а они их роют...
  - Бетонные трубы... - конфликтно втиснул третий...
  
  Жерлов заглянул внутрь себя и поймал пустоту, страшную пустоту. Отчего? Он имел все и даже больше того, о чем когда-либо смел мечтать. Но что-то... а что именно?.. повело его стезю вкривь и вкось. Нежданная вольготность скоро пресытила и утомила. Хотя даже в институте его резко зауважали верхние "гроздья". Долбилин С.В., и тот, позволял себе лишь самые безобидно-стерильные шуточки. Ясен пень, не за должностной статус. Просто с неких пор лаборант А.Ф. Жерлов заимел страшно много, а достать мог еще больше, и, поимей желание, мог стать куда большим, нежели... Впрочем, в последующее многоточие сам лаборант никогда не зарывался.
  Однако разве это что-нибудь упрощает?..
  
  В автобус ввалился веселенький мужчина в зеленой шляпе.
  - Всэм приобретат былэт, всэм, задный площадук, на слэдущ остановук всэх провэру, - в энный раз проазербайджанило салон.
  Мужчина в квакушкином приборе запел. Трогательно и безыскусно гудел он что-то глупое и шибутное, вздорное и немузыкальное, громкое и надоедливое, а после каждой композиции неизменчиво приговаривал:
  - А вот я вам еще спою! - и по новой...
  Концерт прерывался лишь остановочным лейттембром азер-шОфера: 'Всэм приобретат...'.
  На четвертой остановке песенник снял лягушонка и извинительно объявил: "Ну, вот и все. Выходить надо! Прощевайте, добрые мои! Не поминайте лихом, до свиданья, друзья"...
  Интересно, он тронутый или такой простой? Но на сердце осела капелька тепла и...
  - Приобретат былэт! Всэ! Народу на задный проход прэдупреждай, на слэдущ остановук всэх провэру! - добростремительно грохотнуло над головой. Это сверлило, и сверлило так контрастно, и сверлило самое сердце салонной задушевности, настроенной безымянным Петрушкой...
  И, о, чудо, пассажиры возроптали. Кто крыл 'черных оккупантов', кто иронизировал над акцентом водилы, кто предлагал пожаловаться в "Огонек" или, на худой конец, в "Аргументы и факты".
  Сладкозвучный Оглоед-Заде достал ВСЭХ!
  И заткнулся...
  - А вот спесияльно не плОтчу. Да, спесияльно, - злобно прошамкали за спиной. - А зачем я плотить должон? Вот в Японии ай-ли Нидерландиях пассажир, коль сядет в автобус, так тут ему полный сервИз: и сидушка, и магнитофон перс-и-анальный, и телевизер. Так за такой сервиз, ясен-арафат, плотить не жалко. А за что, опрашиваю, я тут плотить должон? А?! Шесть кровных копеечков за то, что мне не только, как полагалось бы, присесть не дадут, а еще матерьяльный урон разнесут: брюку оборвут, нога оттопчат, ботинчики измудят на трояк, да к тому жа морально обхамят и ребры физ-не-культурно укалечат! За это ль плотить что ля?
  Жерлов так и не разобрал, какому полу-роду принадлежал сей заспинный визгоряд? Всё сходилось к среднему...
  - Ну, ент не знаю. А вот насчет того, что проезд на работу должен бесплатным быть - ент да, - откликнулся дальний бас-профундис. - А то в честь чего ент я должен двенадцать грошей платить, чтоб на работу попасть и обратно? Что ль мне это надо? Нету! Тебе моя работа нужна, завод-благодетель?! - так ты мне, будь добр, дай работу возле дома иль дом возле работы. В таком разе я и пешком доплюхаю. А коль не можешь дать рядом с домом, - так и не дери денег за проезд! Велика мне радость через весь город тащиться в набитой бандуре, ровно я селедка какая в маринаде!
  - Это вот верно, - раздалась еще более далекая колоратура в пропитке. - Это вот в корень! За проезд платить я не обязана, а то ведь в таком принципе могу и не работать ваще.
  - Ну, уж это тунеядство! Как же это быть такому можно, чтоб да не работать? Детства но помню, а вот пашу сызмалу памятства!
  Жерлов перестал ориентироваться в авторстве и поле полемистов.
  - Ни-ни-ни, тунеядство?! Как же такое быть это может? Вот послушайте. Государство кто есть? Она что, некая безликая абстракция или же воплощенная конкретность? Мы на абстракцию или на конкретность трудим?
  - На абсракцию, - состорожничал ударный бас-профундис, но на него зашикали:
  - Кака те абсер-акция? Государство это должен быть обязательно конкрет.
  - А я думал - абсракция. Оно как-то звучит поучёнистей!
  - Заткните, будьте так любезны. Не мешайтесь. Так вот, государство - это, как известно, мы! И мы, как известно, трудим не на государство-абстракцию, а на государство-конкретность - то бишь на нас самих. Значит, я трудовое время грохаю не на то, чтоб трудиться и гробиться, а на то, чтоб у меня обеспечАлось лучше, чем до того, свободное время и все такое. Так?
  - Оно, конечно, так, в общем-то... - стадно отреагировал автобусный актив.
  - Но спорно! - вклинил вдруг новый эгос.
  - Чего спорно?! Чего спорно?! Поймите, не ради труда абстрактного, а ради конкретной свободы мы пашем. Так вот, в таком принципе, государство призвано контролировать мое трудовое время и обеспечить обеспечаемое трудовым временем мое свободное время. Понятно? Но государство-то плюет на мое свободное время и строго следит за трудовым. Вот и получается, что государство мое - совсем не мое. Оно - абстракция, ибо защищает что-то абстрактное и пренебрегает конкретностью - конкретным интересом мною... мне... данной личности, а я - это единица государственного механизма, нет - организма... и меня личностно заботит мой отдых. А труд меня волнует лишь постольку, поскольку он матерьяльно пропитывает мой отдых, ибо я не муравей, который трудит без перерыва, ибо не имеет мыслительной организации...
  - А цо ты толкаисси-то? Нервный цто ля?
  - Дали им права, паразитам. Мы так, як волы, вкалывали и ни о каких там абсракциях и отдыхах не помышляли!
  - Страну Днепрогэссами отдонбассили!
  - Во-во! Оттого-то им и Сталин нехорош. Он бы тебе, пустозвону буржуйскому, он бы тебе, абсер-акция, вкатал бы конкретну пилюлю на девять граммов.
  - У, выкормыши бериевские! Я б вас всех!..
  - Да им вместо извилин сплошной трудодень скрозь темя захерачили по самый копчик!
  ... Жерлову стало веселее. Вот она угрюмая и угарная философия недр. Как зло, как резко, какая ненависть, какая нетерпимость! И за одну ведь минуту! А, главное, до чего по-русски действенно: за 60 секунд стали смертельными врагами, с несомненной пользой обсудили все проблемы и, самое великое, мир с мертвой точки сдвинули! А через час уж, наверное, надрызгаются по хатам и уж такие пласты глубокомыслия взроют!!!
  Между тем, пора на выход.
  
  Уже темнело, когда он ступил на асфальт. Не то чтоб сильно темно, но порядком.
  На углу попался маленький базарчик, Жерлов целеустремленно двинул к цветочнице. Из ниоткуда вынырнул потный айсберг (в белом) и наглухо перегородил фарватер.
  - Сынок, гляди: сочныя, сладкия! Последнея ведро. За бисценок уступаю! - предприимчивая торговка хрустнула яблоком меж золотых коронок.
  - Да, бабуль, мне куда ведро-то? Мне цветы нужны, - ненаучно оборонялся Андрей.
  - Куда-куда? - бабка хищно гипнотизировала барахтающуюся добычу, - да вот тоже в куртку. В узел - и готово!
  - Это мысль. Но не моя. Чужие идеи не воруем. Пропустите!
  - Да ты поглянь, - с натугой хрипнула бабка и разломила плод надвое - для рекламы. Подногтевая грязь замутила снежную мякоть. - Попробуй-кось!
  Андрей брезгливо отворотился. И тогда отчаявшийся айсберг решился на крайний акт самопожертвования: с треском откусила от целой половинки и протянула нетронутый край клиенту.
  Увы, и это не проняло прожженного эгоса.
  Отстранив потрясенную мужской черствостью торговку, Андрей с ходу выкупил у цветочницы три чайных розочки.
  
  3.
  
  ...Открыла именинница.
  - Ба, Андрей? Какие люди! - разноголосо затренькало по гостиной.
  - Поздравляю. - Негромко сказал Андрей, протягивая зардевшейся Леночке букет и блестящую коробочку духов 'Исса'.
  - Спасибо! - громко сказала Дюкич. - Дай я тебя поцелую, - и прильнула к его губам, откуда чуть слышно, - мой главный подарочек.
  Андрею стало неловко. Слегка прижав женщину, он попытался освободиться. Но хозяйка властно предъявила свое право:
  - Желаю пить с Андреем на брудершафт! - и повлекла его в гостиную.
  Покуда заправила вечеринки Семен Лимонов полнил фужеры, Жерлов дежурно раскланялся с бухгалтером Зоей, кассиром Оленькой, аспирантом Шубкиным, Виталькой Чалиным и кем-то там еще...
  - С опоздавшего тост. - Сорвано хрипнул Лимонов, фасуя фужеры. Леночка пантерой обвила Жерлова, мертвой хваткой пленила локоть. Растерявшийся Андрей наморщил лоб и сбивчиво-напряженно выдал:
  
  - За Леночку Дюкич, прекрасную Лену
  Сдуваю я в вечность прохладную пену.
  Готов это делать, даю в том обет,
  Я сто, двести, триста и тысячу лет...
  
  - Ура! Ура! Ура! - бисовато восклицали залужённые массы.
  - Мгм. - Сурово проронил из торшерного затишка, Андрей углядел его только теперь, неосвещенный поэт Мандрашов.
  - Милый, - быстро шепнула Леночка, осушая шампанское.
  - Здрава будь, боярыня, - и Жерлов хлестко приложился к прохладным и трепетно раскрытым пионам бывшей пассии.
  Далее закусили. Андрею давненько не приводилось членствовать в столь многолюдной попойке.
  - Это здорово, товарищи! Это, знаете, так здорово! - прочувствованно горланил Лимонов. - Вот ведь многие здесь собравшиеся с одного года выпуска, с одного, как это, это... потока, правильно? Вот те же Мандрашов, Чалин, Жерлов... я!
  - Ну, между нами, ты как раз на пару лет младше. - Строго поправил Мандрашов, включая торшер и выходя из тени.
  - Да? Не исключаю, что так. Но мы, во всяком случае, друга дружку знаем со скамьи студенческой, как это... визуально и при этом зрительно. И это самое важное. И не только визуально...
  - Зачирикал! - поежился жгучий черныш Шубкин, конвертируя Андрею рюмку водки.
  - ...И самое замечательное, мало какая компания и, тем более в наши затейные времена, может похвастать такой коллегиальной спитостью, то есть сбитостью... Или нет: такой споённостью, то есть спаЯнностью...
  - Завели патефончик, - вздохнула Леночка. - Андрейчик, ты не стесняйся. Может, тебе чего-то уже и непривычно. Конечно, антураж меняется. А помнишь... - ох, уж этот долгий затуманенный оперный взгляд...
  - Слушай, а Долбилин сюда не припрётся? - опережая ностальгические увертюры, полюбопытствовал Андрей.
  - С какой стати? - правдиво возмутилась Леночка.
  - А черт его знает, извини, разреши, - он поднял рюмку.
  - Ну, разумеется, и не раз... умеется когда.
  Жерлов кивнул Шубкину, и они приняли на общую грудь, метраж которой мог поспорить с торс-объемом всей оставшейся мужской половины гулянки.
  Со спины послышалось шипение Коли-оптимиста, только сейчас запеленгованного Андреем.
  - Слышь, Лимонов, отвяжись, а?!
  - Да ты достал меня своим упадком. Декадент пархатый. С тобой в транспорте ехать - стыда не оберешься. За что ты этого старичка оттолкнул? - а это уже был Сема Лимонов.
  - Вот из-за этой трухляди у меня мировоззренческий упадок.
  - Подумаешь, нежности, ножку ему ветеран оттоптал!
  - Вот в том-то и драма: если б это в первый раз. А то на мне рок какой-то. Стоит в трамвай или в автобус войти, так именно мне, обязательно мне, ногу отдавят. Я и на поручнях пытаюсь, как на брусьях, чтоб не наступили, а все одно: чуть бдительность ослаблю, - мне уж 16 тонн на ступню грохают. Кому понравится? Я ж не вечный там... страстотерпец. Вот и прорвало, понимаешь. О, Жерлов, привет. Что-то ты бледный. Не к добру, не к добру.
  - Слушай, Оптимист, поди лучше к Оленьке. Она как раз шарит в колонке "Служба знакомств". - Присоветовал Шубкин.
  - Да? Спеклась мне эта раздача двойных хомутов, - проворчал Оптимист и резво устремился к шикарной Оленьке.
  Углубленная в мартиролог недопотерянных одиночеств, Оленька молча сдвинулась.
  - Предлагаю приподнять за дам-с! - воодушевленно вскричал освобожденный Лимонов и давай лихорадочно наплескивать венгерское.
  - Андрейчик Фадейкович, ты слышал? Не игнорируй слабый пол. Не то про вас с Шубкиным не то подумать могут. - Игриво замигала Леночка, гладя Жерлова по руке.
  Оптимист услышал и моментально воспользовался паузой:
  - Да, в связи, недавно открыл я опупенное словечко: 'интерандросексуальность', что суть - секс между мужчинами. Это я к тому, как бы про Шубкина и Жерлова не подумали, что они привержены этому роду совокуплений - интерандросексуальности.
  - И долго ты искал такое уютное словечко? - захихикал Лимонов. - Я с детства знаю старое доброе - педерастия!
  - 'Женщина 58 лет, светловолосая, ищет спутника', - ни с кота, ни с Карабаса, забормотала вслух Оленька, что не осталось незамеченным Колей Оптимистом, который немедленно и брюзгливо заявил:
  - В 58 и у моего папы-брюнета волосы выбелило.
  Оленька сонно глянула на него и отпила 'хунгари'.
  - Это нехорошо. Это нехорошо. Разве можно эдак об этом? Это же трагическое. Это же одиночество. - Надрывно залилась вечная молчунья Зоя, изрядно захмелев, и давай тереть глаза. Оленька принялась нашептывать ей заученные успокоения.
  - Это очень вредно - тереть глаза руками. Очки стирают брови. А у тебя... - тут Оптимист осекся и досадливо махнул рукой.
  - Хорошо, хорошо, я уже в норме. - Прохныкала Зоя. - Товарищи, ведь это же такая драма века - одиночество. - Она приподнялась, выхватила фужер у грустящего Чалина, поднесла к губам и вопросила. - Вот можно я? А чего я спрашиваю? У кого? Слушайте, и всё тут, - и, разбрызгивая жидкий янтарь, скромнейшая бухгалтер понесла монотонным крещендо:
  
  - Бреду и скучаю -
  Такая,
  Как тысячи вас.
  Подлец он, я знаю,
  Одна... и
  В тринадцатый раз.
  Что будет, что было?
  Любила
  Без глупеньких фраз.
  Судьба мне отмстила.
  Как мило!
  Миг счастья погас.
  
  Бреду и скучаю.
  Такая,
  Как тысячи вас.
  Судьбу умоляю:
  'Родная,
  Ему б так хоть раз'...
  Бреду и скучаю
  И чаю:
  'Вот завтра его'...
  Его обожаю,
  Прощаю.
  И только всего...
  
  - О! Оленька, браво! - это реакция большинства.
  - Мгм. - Высек Мандрашов, со щелчком погружаясь во мрак.
  - Мания сексуального величия. Тринадцати любовников не было, пожалуй, и у нашей Оленьки. - Поделился с коллективным бессознательным Коля Оптимист, после чего аспирант Шубкин повел его в сортир. За воротник.
  Тряхнув пудельковой гривкой, Зоя припустила космического траура и отрешилась. Виталий Чалин подсел к ней и нудно зашелестел...
  - Искренность это, бесспорно, важно, но дилентантизм превратно влият на глубкомышленную философишность мысли. - Важно заявил, отменяя паузу, Мандрашов. - И вот вам для сравнения на ту же темку, если позволите. - Не дожидаясь чьего бы то соблаговоления, он непочтительно откинул на плечо умакнутый в вермут галстук и полез в карман пиджака за пузатым блокнотом.
  
  4.
  
  Публика уныло посадила почти взлетевшие рюмки.
  
  - Вяленый глаз не мерцает в дыму.
  Голые плечи углеют. Обман.
  Блеска здесь нет. Только мне одному
  Ласково смех льет вспотевший стакан.
  
  Всё здесь обман. Всё одна мишура.
  Взгляды полны не любви, а тоски.
  Да, лишь тоски по деньгам, вечерам,
  Но по иным... Мне и те не близки.
  
  Пусть трепыхается юбок навес,
  Потные губы ползут по губам.
  Мне наплевать на убогих повес.
  Дорог мне мой запотевший стакан.
  
  Он лишь сверкнул как слезящийся глаз.
  Он лишь способен меня ублажить
  До глубины, до спасительных спазм.
  Пьяная ложь чище жизненной лжи.
  
  Мутная марь поглотила мой бар.
  Только ли бар? Пусть ответит другой.
  Вечный угар. Ну, а я слишком стар.
  Мне хорошо, что стакан мой со мной.
  
  - Это за одиночество либо про бар? - осторожно поинтересовалась духодвинутая Оленька.
  - Это ужо зависит от того, у кого насколько независимый угол представлений. - Величественно удостоил разошедшийся Мандрашов. - А вот еще...
  Обреченно стиснув бокалы, все жертвенно затаились. Умел, ох, умел пиит коварно и врасплох набросить свой лирический сачок. В этом, кстати, и заключался истинный дар Мандрашова. И почему он не бабочник?
  
  - Я жизни не просил. Меня родили.
  За что ж, кому ж и чем же я обязан
  Быть долгом, словом и покорством связан?
  Но я не раб, бежать от пут я не бессилен.
  Я жизни не просил - меня родили.
  
  Или вот еще философское:
  
  Откуда ты явилась серой рыбой, скука?
  Мне тягостны молчанье, холод твой.
  Я знаю, отчего я злой и всем чужой.
  Я над землей, и крылья - моя мука
  Откуда ты явилась серой рыбой, скука?
  
  Или вот...
  
  ...Прерванный Ниагарой диких звуков, Мандрашов испуганно замер с открытым и полным слюней ртом. Законопатив дверь и заглушая все шумы природы, всеобщий спаситель Шубкин бешено рукоплескал, исторгал вопли и некую внутриутробную какофонию. Перед этим децибельным шквалом снял бы шляпу не только Карузо, но и Шаляпин.
  - Ура! Виват! Браво-и-Ссымо! Грандиозно! Кало-Ссаль! - и все это со вставками пиратского свиста и разбойничьих улюлюшек.
  Поводив по треснувшим губам наждачным языком, Мандрашов чего-то хрипнул и отсел.
  Народ зааплодировал и дружно использовал шанс для вино-угубления.
  - Я тоже в душе поэт. Певец незабудок. Но лирика, в сущности, бред. А потому пистить я не буду, - под финал собственных оваций проревел Шубкин и уселся на раздавшийся стул.
  Никто почему-то не поинтересовался, чем занят Оптимист, конвоированный Шубкиным в санузел.
  Лишь Чалин странно повел головой и со смутившим самого себя крыком надкусил яблоко.
  - Андрейчик, у тебя есть цивильные сигареты? - мурлыкнула именинница. Жерлов, ни слова не говоря, достал пачку "Визита", которая немедленно пошла по рукам.
  - Хорошие русские сигареты большая редкость. - Многозначительно изрек Мандрашов.
  - Точно! А плёхой русиш сигарет есть маленький редкость, - выразил согласие Шубкин.
  - Напрасно смеетесь. - Презрительно процедил рифморикша. - Вот если бы на Западе бы занамерились разом бы избавиться от курения, то это бы очень просто сделать. Знаете бы как? - Мандрашов обвел всех критически-вызывающим лазером.
  - Каки же? - Шубкин принял серьезнейшую позу из серии 'хочу все знать'.
  - А вот как. Нам бы следовало им запродать ихние советские сигареты. Они их бы там просто не смогли курить. Ха-ха.
  - А вот это совсем непатриотично - хаять наш табак. - Строго взял на карандаш Жерлов. - Разве "Визит" плохие сигареты?
  - Нет. Но кто-то очень умный у нас решил, что нам лучше курить не собственные сигареты "Визит", а покупать бешеные партии братских сигарет "Визант", столь популярных в народе, ха-ха.
  - Енто сарказм? - полюбопытствовал Шубкин.
  - Гротеск. - Молвил Виталий Чалин.
  Оленька громко прыснула.
  - Хо-хо-хо!!!' - еще громче подхватил "эменес" Стопкин, которого дотоле мало кто замечал. Наверное, слово "гротеск" обоим показалось дюже забавным. Стопкин не преминул развернуть экскурс:
  - Гротекс. Да! Вот и я говорю Тельпугову: "художники перевелись". А он мне: "Почему? Вот, для примеру, нерусских взять." А я ему: "Да знатно карандашничали эти двое: Леонардо да еще этот, как его, Винча". А он... А-ха-ха-ха!!! У-ага-га!!! - на этом его процесс овладения светом постигла судьба птеродактилей.
  Шубкин отнес соперника Вольтера в спальню.
  - Кстати, он не так далек, не так далек до этой... как ее, ну, поняли... - Обозначился Чалин. - Было, было еще, было два Леонардо. Лео Леонардо и Винчи Лео... Леонардо, правда, оба... оба музицировали...
  - Кстати, насчет Запада. Кто назовет, какая рыба там самая редкая и дефицитная? - голоснул засидевшийся Лимонов.
  Ну, наверное, белуга, - предположила Оленька.
  - Нет, лангуста. - Прорываясь в мир сквозь скорбь дециметровых линз, утвердила Зоя.
  - Не угадали. Минтай! Они там у себя и не подозревают о наличии такой рыбки и, тем более, что ее кто-то может употреблять в еду не в качестве отравы. - Очень собою довольный Семен Лимонов опрокинул рюмку и подсел на жареного карпа.
  Шубкин и Жерлов переглянулись.
  Леночка встала и завела 'Наутилус-Помпилиус'. Про 'одеколон' и тех, кто его не употребляет. Чалин беззвучно прикурил сигаретку "Новость", что немедленно уловил Мандрашов:
  - Мой шер, вы курите то, что не так давно предпочитали сливки нашего общества?
  Чалин повел плечами и занавесился дымом.
  - Вам не ясно, мой мон шер? Поясняю: эту марку курил признанно памятный Леонид Ильич!
  - До чего, до чего демократический жест, не так ли? - полуязвительно покривился Чалин.
  - Да, глубинная реплика, хотя Сталин предпочитал Герцеговину Флёр. Ну и что с того? Сущность-то, сущность-то... - Мандрашов победительно вперился в Виталия.
  - А я разве что-то, что-то не то сказал? - удивился тот.
  - Не надлежите юлить. Если сел в автобус, будь добр прокомпоссерь свой билет. - Автор трех стихотворных сборников фривольно погрозил незадачливому собрату указкОм.
  - А что, не сыграть ли нам в "компостер"? Чалин будет человек-пассажир, человек-пассажир, я буду человек-компостер, компостер. А уважаемый стихоплюв исполнит роль человека-билета, билета. - Шубкин, узко дразнясь и широко улыбаясь, распахнул пудовые руки. - Я уже готов компоссерить, серить. Пассажир, предъявите ваш, ваш билет, билет. - Он озорно подморгнул Чалину. Но тот засмущался.
  ...'Потушенный' Мандрашов осуждающе поелозил губами. Потом изрек:
  - Странное общество. И чего я сюда приперся? Я привык к логическим спорам, умственным дискуссиям, а у вас тут сформовалась какая-то грошовая клоунада. Ну, неужели вы не в кондиции продебатить хотя бы один солидный парадокс? Вы же кака-никака интеллигенция. Чалин, ну вот хоть бы ты. Ты же всегда строил из себя мыслителя.
  - Не строил никогда, не строил. Я, я не кирпичи. - Отмахнулся Чалин.
  - Ну, ладно. Без обид. Хорошо. Тогда. Вот ты человек высокой интеллектуальной культуры.
  - Знаешь, - перебил Чалин, - знаешь, не считаю себя столь длинной сороко... сороконожкой, с меня хватит первого слова - чело... человек. Век.
  - Ну, это трррюизм. - Осуждающе грассируя, подвыл люстре Мандрашов.
  - Бедный Мандрашов, не дают ему сиять на сто свечей, - шепотом пособолезновал в ухо Шубкину Жерлов.
  
  5.
  
  - ...У вас нет ни единого интеллектуального хобби, уж молчу за призвание, - в очередной раз засветился поэт, теперь уже преисполненный мученической тоской.
  - Что так резко? - Обиделся Шубкин. - Мое взять хобби. Очень даже почитаемый вид спорта. Литр-бол с последующим удушением собутыльника. Вот иди сюда.
  - По здравому осуждению, ты плебей. Не обессудь. - Бесстрашно мерцал исподлобья Мандрашов. - И это не твоя вина, нет. Строго говоря, аристократом стать невозможно, ежели нету в тебе стати дворянской. Вот ведь тоже Лев Николаевич Толстой в графской семье, знаете ли, родилсЯ. Ну и пустое: не аристократом родилсЯ - мужиком, мужичищем! И повадки мужицкие, и кулачищи, и язычище, и бородища...
  - Станцуем? - шепнула, коварно прокравшись, Леночка.
  - Как скажешь, именинница. - Не спорил Андрей.
  - ...и росточком не вышел, и манерой...
  - Тебе скоко скрипнуло? - спросил Андрей.
  - Джентльмен! - осуждающе затрепетала Лена. - По честному? Жуть и плаха: двадцать семь! - и вздохнула. - Не тебе мне вешать... лапшу-то.
  - ...Оттого и рефлексы Лёвушку томили. Не смог он аристократом заделаться, оттого и стал Толстым. Объяснить это трудно, что такое Толстой. Толстой это, короче, всё, что он из себя корчил, преподнеся мужичьи все эти свои комплексы и недостатки достоинствами...Толстовскими, так сказать, чертами. А аристократом не стал. Не совладал. Но хитрющий мужик, это да. Внушать умел. Умный в чем-то. Не без того. - С сожалением завершил Мандрашов, упиваясь собственным гением. И потух. Вместе с торшером.
  
  'Динь-динь-динь'...
  - Кажется, звонят. - Насторожился Андрей.
  - Никого не ждем. - Заверила Леночка.
  - Я проверю. - Вызвался Шубкин.
  Когда он вернулся, в гостиной возникла сценка по Гоголю. А все потому, что в тылу аспиранта смущенно переминались маленький лысенький доцент Сократ Васильевич Долбилин под ручку с высокой дородной супругой Кларой Лаврентьевной.
  - Как поется у эмигрантов, 'заходите к вам на огонек'. Мы и решили глянуть. Он у вас так призывно мигает. - Пробормотал, хихикая, доцент Долбилин и медленно протаранил Кларочкой дорогу.
  - Угадали, значит. - Улыбнулась Леночка. - У меня вот день рожденья...
  - Как на заказ. - Буркнул Шубкин.
  - Что ты, лапочка? - очень правдиво изумились молодожены. - А мы ни сном ни духом. Тогда неудобно. Пойдем. Без подарка, без приглашения. Ровно тати ночные.
  - Ладно уж, на огонек так на огонек, - снисходительно обняв, подтолкнул обоих Шубкин и тихо добавил. - Только не спалитесь, мотылёчки, на нашем огонёчке.
  Клара подплыла к Дюкич и нежнейше облобызала. Сократ Васильевич привстал на цыпочки и проказливо чмокнул именинницу то ли в щечку, то ли в подбородок.
  - ...кто попортил нрав русского народа, нашего сермяжного ледащего русского мужичонки? А? Вот то-то, что интеллигенция высшей пробы, которой мало умных бесед, нет, которой подавай лифт проникновения в глубинные колодцы горней сущности простого русского лапотника, да-да, все они, Толстые, Тургеневы, Чеховы, Гоголи придумали этого самого мужика, а мы и поверили и внушили бедолаге, что он такой и есть, каким его Иван Сергеичи да Антон Палычи расписали, из-за Толстых да Некрасовых там разных русский мужик уподобился литературным образинам и стал таким, каким его видеть хотели, то есть тем, что оно теперь и есть... - Зычно распрягался Мандрашов, но увидев Долбилина, потянулся за свежескальпированной бутылкой и, резко восстав из тьмы, промолвил уже без запальчивости. - Вот по всему видать: зашел умный и достойный человек. Вы уж, право, не смущайтесь. Мы тута все застойной закваски.
  Потрясенно вздрогнув при явлении воссиявшего, доцент Долбилин тут же доказал, что не лыком шит. Хихикая и потирая сухонькие ладошки, он пролепетал что-то в чье-то оправдание, а, может, и хулу, крякнул и единодушно чвакнул стопарь доперестроечной 'пшенички'.
  - Вот сразу ощупывается белая кость. - Одобрил Мандрашов. - Вы, случаем, не из Трубецких?
  - Экхе... Да... нет-нет, Долбилин я... Сократ. - Вторично теряясь и тут же восстанавливая статус-кво, отрапортовал еще тот тертый калач.
  - Да. - Слегка озадачился поэт, выключаясь. - Впрочем, не исключаю, что вы баронского корню. У европейских выходцев был, знаете ли, такой благородный бзик - обрусился и в бароны.
  - Как? - напрягся Сократ Васильевич, подслеповато ища потухшего.
  - Ну, обрусиваться. То есть импортную фамилию расейским кушаком перештопывать. Кстати, очень может статься, предки ваши из Италии. - Откинувшись назад и атлетически зажмурив левый глаз, ораторствовал 'классик'. - Из рода, допустим, Долбелли. Или из Греции. Долбеллес, положим. Имя так совершенно грец-цкое: Сократ. Оно так, уверяю, и есть. Следите за созвучием. Скульптор у них такой еще был... как его? Ах да, А...А...пеннис...
  - Ап...Ап... Апеллес. - Невозмутимо вставил Чалин.
  - Нет, во: Апеллес. - 'Не замечая' поправок, 'сам вспомнил' Мандрашов. - Похоже? Или тот же Элитис, нобелевский лауреат по стиху. Улавливаете цепь: Долбеллес-Апеллес-Элитис? - поэт эффектно засветился.
  - Есть что-то. - Пугливо согласился доцент, часто-часто мигая, и живо дернул вторую стопку.
  - Салют, Жерлов. - Пропела Клара, задевая плечом курящего у подоконника Андрея.
  
  6.
  
  - Здравствуй. - Он сощурился и внешне безразлично скользнул по густым, пепельного подкраса волосам, по длиннющим ресницам над голубыми глазами, по вздернутому носику и сокрытым бархатом тугим прелестям некогда благоверной.
  - А ты, я смотрю, все молодеешь.
  - А чего б ты хотела? Свобода, она, завсегда на пользу, особенно, рабам.
  - Слышала, ты цапанул "синюю пташку".
  - Ну! Я не ловец, я добыча.
  - Я надеюсь, мы еще успеем потолковать, - улыбнулась Клара, уловив из-под ресниц Леночки Дюкич макбетовские зарницы.
  - Попьем, увидим.
  
  - Эта война, друг мой Сократ, станет девятым валом на фарватере утлого суденышка, гордо нареченного людской цивилизацией. - Внушительно и тягуче проистекало из временно затемненных кулуаров самопровозглашенной знати. - Вы вот честно признайтесь, что вас сейчас волнует больше всего?
  - Ох, не говорите, товаришш Мандрашов, - писклявил доцент, ляпая жирными пальцами очковые лупы. - Плохая жизнь. Хорошего мало. Лысею вот. Зубы гниют.
  - Есть у меня дантист... Юсупов, Бертольд. Из тех...
  - У меня тоже. Мопсик, Арон. Из этих... Но зубы это... не то. Лысею. Вот чшто скверно. Жена у меня, сами видите, какая. А я лысею, вот ведь гадство. - С.В. Долбилин промокнул слезку. - Я несчшастный чшеловек. А тут ешшо такая, простите, глупость. Замучшили прямо, и дома и на работе. Звонки, звонки. А то прямо на дом приходят сволочши!
  - Да, сволочей полно, - с надрывом согласился Мандрашов.
  - Не говори, и ведь повадились стервецы. Нынчше вот один завалился в полвосьмого утра. С собой три пуда журналов 'Свиноводство' - подписка за 10 лет. А взамен требует двенадцатитомник Дюма или серию про Анжелику, мадонну дьяволов. Я его в шею, а он, гнида, меня же обкладывает. Божится, блин, чшто из района эти поросячшьи журналы специально пёр. По якобы мной расклеенному объявлению о таком дурацком обмене. А другие сволочши прямо в деканат звонят, хоть трубу отрубай. А ешшо звонят юнцы какие-то наглые. Тоже, мол, по объявлению. Эти, правда, требуют записи какого-то Хер-Дрока, Дрюка ли. Взамен же толкают кассеты с калмыцкими родовыми страданиями. Каково?
  - Ну, это хулиганье. - Припечатал поэт. Надо сказать, его дикция заметно потускнела: какой-то галечный перетёр. - В 'Угро' напишите. У меня похоже было. Года два назад просто задолбали... чуть не кажну неделю телеграммы слали. И все в одном акценте. Вот вышел, к примеру, у меня сборник, так тут как тут 'молния': 'Аурель Стодола выносит вам выговор'. Или там шлют бандеролем монографию по ассенизации с припиской: 'Читайте, мой зловонный дерьмоплет, глубже постигайте азы вашего внутреннего призвания. Аурель Стодола'. Причем 'ваше' - обязательно с маленькой. Довелось как-то в больницу попасть, - Мандрашов интимно склонился и разом выдохнул в ученое ухо, - дизентерия! В тот же день приносят букет анютиных глазков с открыткой: 'Продолжайте в том же духе. Аурель Стодола вами доволен и желает новых творческих акций на родном ПОПрище'. 'ПОП' с больших буков. И ведь читать приходится: ждешь-то другого - изъявлений от почитателей. Не успел из больницы домой, а на двери плакат: 'Разыскивается творческий преступник-плагиатор'. Ниже мой портрет и надпись: 'Как вам не стыдно, Мандрашов? Докатились. Аурель Стодола'. Я в милицию и стук... брр, ну, это, заявил. По всему городу искали. Ни одного Ауреля, тем более, Стодолы. Хоть тресни! Тогда мой приятель из 'угро' - он стихи в вечёрку пописывает про менты и про цветы - так тот и подскажи: а это не ваш ли истопник озорует? Взяли гада в оборот. Так мне дуплетом угроза: 'Немедленно отпусти дядю Капитошу, дурак. Если хочешь найти досье на Ауреля Стодолу, не поленись заглянуть в ЭС. Пронин из Жешуба'. Представляете, из Польши ажно! И не лень же ведь.
  - Ох, и мерзавцы! - взорвался Долбилин, без чоков лупя третью стопку
  - Хамы, на 'ты' спрыгнули! Форменная травля творческой персоналии, - от избытка чувств Мандрашов врубил торшер.
  - Я не про то. - Поморщился доцент. - Аурель Стодола это чшешский теплотехник, давно покойный.
  - Да вы что? - вспыхнул поэт. - Вот спасибо. А что же такое ЭС?
  - Судя по вам, Энциклопедичшеский словарь.
  - Вот оно что! Нет, ну не сволочи? - зарыдал вдруг опальный поэт, ненароком придавив выключатель.
  - Подонки. - Так физик признал правоту лирика.
  Аспирант Шубкин сотрясался от беззвучных спазмов, Жерлов, вообще, уполз на кухню, рискуя выдать одного из загадочных 'жешубцев'...
  
  7.
  
  Прошмыгивая мимо туалета, Андрей не выдержал и выпустил все смехонакопления. Раблезиански-гомерическому валу поспособствовал Коля-Оптимист. Наполовину высунувшись из сортира, он стелился по коридору, блукали, зеленея от перебора, желтые глаза, изо рта проистекали рев и пена: "Строиться! Строиться! Всем строиться!"
  Вдоволь повеселясь на кухне, Андрей вернулся к гостям. Мимо туалета ему пришлось ползти по стенке, так как Семен Лимонов, мотыляясь взад-вперед, требовательно драл ручку замкнутой двери и с бессчетными запинками упрямил:
  - Немедленно откройте! Слышите! Это социологический опрос общественного мнения. К вам всего пара допросов. Не более. Будьте любезны, ответьте, и можете спокойно продолжать свои пер...спективы...
  Из интимного кабинета заурчали унисоном унитаз и, кажется, Мандрашов:
  - Общественное мнение? Так ступай в общественную уборную. А в частный клозет не пукай...
  Держась за живот, Андрей дошлёпал до стола.
  Леночка пумой из джунглей словила его руку, обняла со спины и с беспокойством:
  - Андрейчик, тебе что, нехорошо?
  Беззвучно корчась, он невразумительно помотал головой.
  - Ну, тогда, будь добр, принеси из холодильника арбуз.
  Жерлов проделал обратный маршрут.
  Лимонов, уже на карачках и прибив лобик к двери уборной, вел с Мандрашовым мирный и неторопливый диспут о воздействии поэзии Хафиза на творчество Гёте, приплетая к канве Эдипов комплекс и походя иронизируя над теорией Дарвина сквозь "перископ" новейших антропологических изысканий.
  'Дуэт ведущего лирического ассенизатора и верховного плагиатора из племени гиббонов', - усмехнулся Андрей.
  По возвращении он долго и старательно резал арбуз. Но не поспевал, потому как доцент Долбилин, со скоростью болида отхватывая свежие ломти, в пару секунд расправлялся с ними, умудряясь при этом фонтанировать косточками, непрожёвками и заказывать набитым ртом Вилли Токарева. 'Небоскребы' обнаружить не удалось, 'Хвост-чешуя' тем более. Так и пришлось Сократушке перебиваться 'бутылкой вина, не болит голова', что здорово уронило его авторитет во мнении облегчившегося Мандрашова.
  Леночка и Клара, обнявшись на софе точно две неразлучных сестренки, млели и ворковали, ворковали... Коленки каждой при этом напряженно подпирали бокалы с вином...
  
  ...Всеобщую идиллию порвал следующий, еще более нежданный звонок. Шубкин шагнул к двери, отворил и, громко аттестовав: 'Что за узелок нелепых сочлений'? - открыл диораму.
  На порог проник Слава Прожектер. Впрочем, ему даже не удалось переступить половицу.
  С притопами-прихлопами отплясывающий 'лезгинку' Сократ Васильевич выразил эпохальную озверелость и, рыча, поканал к пришельцу. Под вопли: 'Чмо! Чмо болотное!"- он неистово шлепал липкими арбузными ладошками по смертельно напуганной роже любимчика, покуда не вытолкал подхалима вон. Чем вызвал долго несмолкающие аплодисменты.
  Сразу опосля Шубкин препроводил в коридор Оптимиста, и тот бесстрашно растворился в узкой скважине лифта.
  Следующим ушел в "отстёг" С.В. Долбилин. После очередной рюмки с Мандрашовым он вдруг перестал узнавать жену и сослепу клеился к тоскующей Зое, что скучливо подвывала возле мандрашовского торшера. Клара Лаврентьевна с презрением сквозь сизый дым взирала на то, как ее супруг, сильно походя на Абажа, чмокает удрученную бухгалтершу, а та не перестает героически выплескивать шизо-вирши.
  А там и Сема Лимонов взял на абордаж Леночку. Напор его был так могуч, что хозяйка отвалила ему 5 'медленных' подряд. Впрочем, за 'медленный' Семену сходили и 'Бутылка вина', и 'У павильона Пиво-воды', и даже 'Цыпленок жареный', который пытались 'акапеллить' доцент Долбилин с Мандрашовым.
  В паузах между 'цыплятами' Оленька с замиранием махонького сердца внимала пространным нравоучениям Мандрашова, без предупреждения снова и снова сбивающегося на куплеты про 'не советского и не кадетского'.
  Андрею стало скучно. Он вышел на балкон.
  Город спал. Везде, даже в противоположных окнах зияла черная нагота. А с неба дышали звезды, как никогда яркие и полные.
  Это странно, но почему-то в полную силу звезды шлют свои вздохи и вспыхи спящему человечеству. А спящее человечество не любит смотреть на звезды, когда их лучше всего видать, когда они живы, прекрасны и умны. Как никогда!
  Люди давно отвыкли от звезд. Днем их не разглядеть, вечерами огоньки их слишком ничтожны в сравнении с электрическим сиянием уличных фонарей и квартирных ламп.
  Люди не нуждаются в звездах. Кроме, солнца, да и то лишь потому, что оно рядом, а они напрямую зависят от его милости...
  A жалко, что на нашем небосводе, наверное, невозможно разглядеть самую первую и загадочную из переменных звезд - звездочку Микрон из созвездия Кита. Вероятно, во многих созвездиях есть свои Микроны, но Микрон Кита единственная такая во всей Галактике...
  - Простите, молодой человек, не подскажете, как проехать на Тау Кита?
  Андрей вздрогнул...
  
  
  
  Глава 2. 'Звездочки переменные'
  
  
  1.
  
  Андрей вздрогнул.
  Сбоку стояла Клара, наблюдала за ним и, похоже, не первую уже минуту.
  - Ты что телепатка? - переведя дух, спросил Жерлов.
  - Да, а ты что, действительно, искал далекое созвездие Тау Кита?
  - Нет, Высоцкий тебя обманул. Своя Тау есть практически в каждом созвездии. Но насчет Кита - в десятку. Честно говоря, удивлен твоей космогонической эрудицией.
  - Типичное заблуждение мужей. Ревнивые собственники, вы думаете обо всем, только не о внутреннем мире жен. - Клара смотрела так, что трудно было понять: шутит или...
  Может, я, правда, не совсем был прав?
  - Надеюсь, новый супруг заботится о наиполнейшем раскрытии вашего внутреннего мира.
  - Исключительно. - Садистски осклабилась Клара. - Если бы не его любимые "эмигранты" и "одесситы", я никогда бы и про Тау Кита не узнала. Долбилин ведь не делает разницы между Токаревым и Высоцким. Первый от уроков астрономии воздержался, а вот второй-то насчет далекого созвездия Тау Кита просветил.
  - Теперь доступно. Остается уповать на то, что ко мне у тебя особых претензий не осталось. - ('Кажись, при разделе никого не обидел'). - Или тебя заинтересовало наследство Фаддея Серафимовича? К сожалению, для тебя, я получил его после развода с вами.
  - Андрей, почему ты стал такой жестокий?
  - Можно бы помянуть самое избитое - учителей, да шут с ними. Я давно понял, все дело - в естестве, генетической "перфокарте". - Он выговаривал эти слова вымученно, хотя совсем не так давно они могли принести моральное удовлетворение.
  - Тебя, вероятно, злорадство берет, когда ты видишь мою ситуацию? - безочково сверкнула Клара.
  - Я давно не пристален к чужим ситуациям. А если ты насчет этого... - Андрей небрежно кивнул в сторону Долбилина, дебильно раскачивающегося на стуле. - Пфу... не смеши. Я эту мормышку в первый же год раскусил, и ты тоже. Только тебя с некоторых пор стала вдруг прельщать временная разница в наших статусах.
  - Нет. Можешь трунить, но я давно поняла: дело не в них.
  - Нет. Ты просто поздно поняла, что поторопилась со ставками на аукционе... Или тотализаторе... Или ипподроме... Вот старый мерин и остался в хвосте. И закономерно!
  - Да, Андрюша... Ты... А, в принципе, на аукционах иногда не замечают раритетов и тогда котируются красивые поделки.
  - Даже очень красивые поделки, - Андрей невозмутимо обвел холодными влажностями уродливую фигурку ее избранника, в данный момент, буквально, загибающегося от икоты. - Что-то не пойму, ты вознамерилась пробрать меня лестью или просто накипело и нужен дырявый платок для излияний? Ведь я ж тебя знаю: ты не дура. А ты, уверен, не забыла, кто я? Так к чему это все?
  - Я смешная. Да? - она хохотнула. - Все дело, видимо, в вине.
  Вина! Вино! Они слиянны. Как русло и рукав.
  - Сваливать все на вино... это не довод. Тем более, сегодня в почете трезвость. Скоро во всем будет виновата она. Или чай с лимоном.
  - Слушай. Одного никогда не могла понять. Ты мне всегда рисовался этаким почти идеальным... положительный такой тип, герой, персонаж... какого открывает наша современная литература. Продукт блуждающего поколения перестройки. Но вот, сдается мне, чего-то в тебе не до конца. Чего-то фальшивит, спускает. - ('Можно подумать, перестройка и гласность - дамы, которые идеально гармонизируют героическому периоду ускорения'). - Ты юродствуешь надо мно... над всем. Ты голый озлобленный шуткарь. Как герою, тебе недостает слёз. По моему разумению, ты должен бы смеяться, одновременно плача от боли за то, во что превращены мир и идеалы. Почему в книгах и картинах наших мастеров у положительных героев присутствует, сквозит эта боль? - ('Эти мастера остались в прошлом, а кто выжил - ускоренно перестраиваются, уплотненно строятся и цинично высмеивают все, что воспевали'). - У тебя же во всем - игра, бравада, самолюбяж.
  - Какой вираж! Бедный Мандрашов, ворон ловит. Значит, я для тебя почти идеальный герой перестройки? Благодарствуем. Так, может, меня вовсе и нет или я всего лишь нарисован?
  - Уж прям. Та еще плоть. Ух! - Засмеялась она, хвастаясь полярной белизной зубов. - Ядрёненький ядреналин!
  - Спасибо. Так вот, потому что я 'ух', я ни под чьим пером и не сгибаюсь. Я живу по уму своему, а не по фантазии некоего сочинителя. Ни один еще автор до конца не перевоплотился в своего "героя", ибо тогда ему пришлось бы отложить перышко воображения и поступать так, как должен поступать, по его разумению, его герой. Иначе, зачем же еще создавать себя, когда ты уже есть? Создают подобие того, чего ждут. А если в тебе уже есть то, что ты хотел создать и что ждут, то тут уже самому нужно просто жить, не корча из себя Геракла или Фучика... - Андрей приблизился к ней вплотную, ее лицо потянулось вверх, но он резко отдалился, задав глазами полярную дистанцию. - А насчет боли, слез и издевательств... Да откуда ты знаешь, как это замешено во мне? Может быть, в это тесто добавили такие дрожжи, что двадцать-тридцать лет назад из того же состава вышло бы что-то настоящее, стоящее, а теперь, независимо от моего хотения-нехотения, - "кисля-тина". А это, знаешь ли, боль еще та. Боль не от обиды, а от осознания железной, неотвратимой предрешенности всей нашей прежней жизни... поругания наших святынь... и какой-то свербящей безнадеги... от которых нет противоядия... и... истоков которых, как и у рака, не можешь сыскать при всем великом желании оставаться "хорошим"... таким, какого требуют, а то и провозглашают в "данности" наши лозунги и плакаты...
  - Ты изменился. - Задумчиво произнесла Клара. - Раньше ты не опускался до таких сентиментальных, - она горько сморгнула, - самооткровений и саморазнагишаний. Ты бывал искренен иногда, это да. Но сразу подминал естество показушной куражливостью и неприступностью. Человек-скала а-ля Шварценеггер.
  Вот и перенапрягся.
  - А ты сама-то опускалась до таких психотерапевтических сеансов?
  - Да уж... Уцелил в больное. Многое я поняла, понимаешь, потом.
  ПОТОМ... Главное наше слово. Наш символ. Все - на ПОТОМ...
  - Все ради ПОТОМ! Все - для ПОТОМ! Обо всём - ПОТОМ! Всё дело, вся идея - в ПОТОМ, прекрасном и далеком ПОТОМ. Не потому ли мы здесь и "на месте" и не такие, какими хотим быть не только потом, но уже сейчас? Сейчас, ибо без "СЕЙЧАСа" и нас сейчас таких, какими мы ждем себя потом, не будет ПОТОМ, а будет "потом" с нами такими, какие мы сейчас, без признаков развития, а это уже не прекрасное ДАЛЁКО-ПОТОМ, а серенькое "сейчас" в бесконечности, и мы занимаемся не "культурой тела", а уродливой пародией на бег - бег не по пологой поверхности земли, устремленной к горизонту и дальше вниз, а бежок по внутренней окружности "беличьего колесика".
  - Андрей, я дура....
  (Я все это сказал или подумал?)...
  - ...Прости, но я ведь нарочно притащила сюда Долбилина, чтоб повод был... одной нельзя. Всё ради надежды на встречу с... Я молилась на то, чтоб он наклюкался... Я надеялась на встречу с ... Андрей, ты понимаешь?..
  Но на иную встречу, с иными запросами, с иным Андреем... Андреем - обладателем престижненького "форда" и тридцати тысяч "тугриков". Так?
  (Это точно не только про себя)...
  - Это грубо... - она сузила глаза. - Но в целом... хотя чересчур схематично.
  - Это и неудивительно, Долбилин большой знаток мудреных схем, не скажу умных. Он и тебя вписал в определенную "схемку".
  - Но я-то не вписалась. Вся. Не вся вписалась...
  - Я понимаю. Но все одно впишешься, рано или поздно, потому что я-то не стану ответвлением этой "схемы".
  - Слушай, ты когда-нибудь любил меня?
  - Теперь не знаю, - Андрей медленно, но нервно принялся переминать сигарету 'Визит'.
  - Почему: теперь?
  - Потому что за время нашей разлуки я открыл то, что открыли до меня тыщу лет назад. - Андрей ткнул фильтром в звезды.
  Сириус свирепствовал сумасшедшим семафором.
  - Ты поэт.
  (У нас трудно угадываемая интонация!)...
  - Нет, ты не поняла. Я открыл звезды не в поэтическом смысле.
  "Господи, к чему я это мелю?"...
  - Их же всякий раз открываешь по-разному. И не надоедает.
  "Ну, хватит, Андрей, брось, что за спесь?!'...
  - Я открыл особый сорт звезд - переменные светила.
  "Он, правда, изощренно жесток. Садист. Ведь жалко. Остановись'.
  - Ну и что же? - она горько усмехнулась. - Как там созвездие Тау Кита?
  'Ты что, ненавидишь? Ведь нет! Тогда чего ради?'...
  - Тау Кита? Нет такого созвездия. Есть звезда Тау в Созвездии Кит.
  - Ну и что же? Как там звездочка Тау из созвездия Кита?
  - Насчет Тау не знаю. Но Микрон тамошний весьма и весьма переменчив.
  - Плохое название "микрон". Какое-то безликое, карликовое, формулами отдает и с Китом не гармонирует.
  - Да. Микронов много, хотя этот Микрон... он такой замечательный и такой выдающийся Микрон. Из-за этой звездули человечество впервые усомнилось в стабильности, постоянстве и верности СВЕТИЛ. Оттого-то сия кокеточка и носит одно из самых знаменитых\звездных имен.
  - Любопытно, какое же? Вау? Хау? Мау?
  - Нет, Тау и прочие мордификации - это, вообще, ион какой-то. Тау и Микрон - это, собственно, буквы греческого алфавита...
  'Умеем припадать в охотку. Ты не можешь не понимать, что это уже не просто утомляет, а начинает раздражать... Правда, я не знаю, кого в этом следует винить больше'...
  - А, понятно. Что же тогда: Лира, Вега, Капелла, Кассиопея или, может, та самая Андромеда?
  Каждый, и это было заметно, "играл" по инерции и часто невпопад...
  - А также Степашка и Хрюша. Нет. Наверное, не угадаешь. Очень коротко и звучно. Мира! В переводе с греческого - удивительная.
  - Красиво и со вкусом. Я считала ее еврейским. Мира Арнольдовна Мопсик...
  Маникюрша. Жена Арона Теодоровича, зубного техника. ЗнаМ! Вам волю дай, не только Миру, МИР в еврейство запишете.
  - ...Ну, вот ты уже опять-таки прежний. Заведомо несерьезный и насмешливый.
  "Наконец-то".
  - Ага. Устал придуряться. Ведь кто умный и откровенный, тот дурак.
  - Но со мной ты почему-то капельку откровенен. Я же тебя неплохо знаю. Со мной-то к чему выдуриваться?
  - Потому что ты жена, потому и откровенен. Потому что ты бывшая жена, потому временно и частично откровенен.
  - Да, с тобой было всегда приятно поговорить, - очень многосмысленно протянула бывшая жена Жерлова.
  Его окурок как раз выписывал прощальную дугу к земле...
  
  2.
  
  - Так вот они где - голубчики! - прокрался иззади лисий голос Леночки (можно, подумать, в ее двухкамерной есть где развернуться жмуркам). - А я-то с ног сбилась - ищу партнера для медленного...
  - Что? Резкая нехватка? - подивился Андрей, ступая в гостиную.
  - Конечно же. Резкая и хроническая нехватка мужчин, - пропела именинница, вертя задком, на какой запал бы любой ходок по сексопатологам. - Катастрофическая нехватка, - она перешла на мурляк, - мр-мр, Андрюшочек.
  Да, со стороны Леночки да в отношении Кларочки это, по меньшей мере...
  А плевать! Мне-то до обеих...
  - Ну, ты мила, родная моя именинница.
  - Конечно. Разве я не была твоей супругой?
  - Тссс... Чего-то ты не того... Прости, конечно.
  - Все того же, родной ты мой... Я пьяна. - Леночка лихом доказала свое заверение, едва не уронив Андрея на диван.
  - Я, в принципе, то же. Так и что же?
  - Ну, ты и хам. Ну, ты и вурдалак. - Леночка прищурилась, силясь воспринять свою постельную мечту как можно объемнее, после чего резко подпрыгнула, повесив ноги по его бокам.
  - Ой! Ты б уж хоть предупреждала.
  - А я нонеча не-под-суд-на. - Отважно залепила Лена и засосала страстно, аж жуть! - И молчи. Не то я примусь вразнос бухать, возбухать и скандалюкать.
  - Повод?
  - Важный. Чего эт ты с этой дурой три часа на перилах виснул? - Похоже, Лена совсем забыла, чем в данный миг занимается сама. А главное: на ком.
  - Эта дура, худо бедно, была моей женой, - защищался Жерлов.
  - Да? Да!!! Вот именно, что была. И это ее не избавило от таланта быть ДУРОЙ...
  - Ну, ты, Лена, и злёна, А я-то обрадовался, мол, они с Кларкой чуть не подружки: такие на диванце у вас были обжиманцы, такие нежные шепоточки...
  - Короче, ты-то мне мозги не пудри. Я именинница. - Ее глаза сверкали хрустально и беспощадно, как у неподкупного божка тольтеков, а до кучи и ацтеков... И с вызовом. Они алкали кровавой жатвы. - Я именинница?
  - Неоспоримо.
  - День рожденья - светлый праздник?
  - Да.
  - Деннорожденцев забижать не полагать?
  - Не-а.
  - Так и не забижать же, Андрейчик, любимый мой, милый, хороший... - в две секунды пьяная ацтекская жрица сноровисто и прочно обосновалась на рэмбической раме Андрея. Самой нижней точкой ее тела были пятки, подрагивающие на уровне его поясницы.
  Да уж. Вот это закрут! Неудобно, в самом деле. Хотя, собственно, перед кем?
  Перед Кларой? На фоне ее-то Долбёши? Клара баба с понятием и со стажем.
  Перед Шубкиным? Ну, уж если и перед ним миндальничать, можно смело предать мир на-во власть ханжей и снобов...
  Альтернативы, впрочем, также нету. Леночка существо слабое, но сейчас ее ручки и ножки дали бы фору хоть кобре, хоть питону, хоть Василию Алексееву.
  Поразмыслив, Жерлов понес женщину в тот жилой отсек, где человечество искони выслеживает первопричину своего продления.
  Ровно на миг мелькнула фарфоровая иллюзия: "Авось, сон сморит". Но лишь на миг: ее тотчас погрёб пионовый раскрас этого плотоядного рта!
  Аккуратно сложив на пол гостиной обездвиженные составляющие голотурии, носящей славную фамилию Стопкин, Жерлов тысячу раз извинился перед "новорожденной" и вышел проводить припозднившийся контингент.
  В передней он поочередно жал руки. Всем. В том числе, Кларе Лаврентьевне, и, кстати, дольше прочих (и это была не столько его инициатива)... Шубкину и Сократу 'Долбеллесу' рук жать не довелось: первый торжественно выносил тело... второго.
  Вернувшись в спальню, Андрей перекрестился и со вздохом приговоренного к плахе предоставил бренную свою плоть на растерзание пламенной фанатки Изиды, Астарты, Венеры, истолченных Леночкой в бурное зелье НОЧИ.
  Ночью Андрею спать не пришлось...
  И уже в полседьмого он был на ногах.
  Правда, ноги эти были нетверды, а очень многое, как жидкое, так и твердое, в их районе ломило: сладко, но сильно.
  Укрыв укрощенную сном вакханку пледом, он оделся, худо-бедно навел на себе порядок.
  Опаньки! Входная дверь незакрыта: волшебным образом моллюску Стопкину удалось-таки найти ключи управления, как минимум, нижними пальцами.
  На улице было паскудно и пусто...
  
  3.
  
  В восемь Андрей сигналил под окнами студенческой девятиэтажки. С балкона седьмого этажа ему кивнули и помахали беленьким флажком... дамской ручки.
  Андрей улыбнулся и вышел размяться.
  В ближайшем от общаги жилом доме, между прочим, обитал доцент С.В. Долбилин. Не успел Андрей об этом подумать, как из первого подъезда с грохотом выкаились двое. Ямщицкого вида мужичонка с черепным передом, не допускавшим и намека на резервацию юмора, отягощенный тюком журналов, сникших до земли, пятился от незабвенного Сократа Долбеллеса волжских широт.
  Жерлов понял сразу и все.
  Человек с многолетней подписной коллекцией по разведению свиней невнятно гудел то, что съедалось рёвом некрупного доцента крупного института.
  Неутомимо расплескивая по утреннему эфиру фиоритуры, в этажности не уступающие студенческой общаге, доцент помаленьку оттеснял раннего гостя от родного подъезда.
  Когда этот подвиг был геркулесирован, Сократ жигулевских высот извлек платочек и, избавляя лоб от влажных виноградин, поковылял в сторону... 'форда'. Да так бы и прошел, не заметив, кабы:
  - Здравы бувайте, Сократ Васильевич, - его не приветствовал Жерлов, готовый тайно заплакать от близящейся 'физиономической Герники'.
  Великий доцент вздрогнул, но бывало изваял улыбку, ради которой пришлось на время пожертвовать зрением: почтенные глазки утонули в отеках. Гонитель местечковых свиноводов и калмыцких рапсодов сипло проблеял:
  - Доброе утро, Андрюша. Ох, и тяжко ж опосля давешнего. А тут ешшо етот засранец с журналами. Нет, сейчшас бы до работы допёхать, а там как рухну, да как засяду опровержения строчшить. У нас там копирка чшто ля найдется? Ой! Башка, ба-ашка-та!
  - Угу, - Андрей сунул руку в задний карман сиденья и преподнес кандидату в морг бутылку "славянского".
  Тот втерся в "эликсир" взглядом евнуха, воспаленного прелестями гаремных бесстыдниц!
  - Да не ссы... бойтесь. Никто не видит. - Поддразнил Андрей и, отплюнув пробку, приложился сам. Долбилинские комплексы рассыпались в руины. Залпом оприходовав пенную панацею, видный ученый провинциального калибра порозовел, осмелел и, еще чуток стыдливо помявшись, выдал:
  - Ты не на работу, случшаем, Андрюша?
  Ну, наглец. Усади свинью за стол...
  - Нет. Что вы, Сократ Васильевич, я же послеобеденный, - напомнил полуставочник. - И рад бы подбросить, но никак...
  - Да я не напрашиваюсь. - Промямлил изобретатель долбулятора и трепетно засеменил на трамвай.
  Да припёрло старичка! Брат Шубкин мстить умеет. Долбократа макулатурой задолбили! Парадокс!
  Андрей развернул хрустящую обертку, опустил на язык пластинку жевательной резинки. Дождался, когда жвачка начала распространять мяту по полости рта, становясь все мягче и вязче. И только уже потом зачавкал.
  Из дверей "общаги" выпорхнуло чудное виденье, которое при близком просмотре явило красивую шатенку: белые "бананы" на спелых бедрах, сетчатая блуз-кольчужка на грудях! Таня выглядела, ам-ам-ам-ап-ап-апп-етит-но! Етит. Дверцу заклинило. И Андрей провозился с нею аккурат к подплытию павы.
  С грацией, рассчитанной не столько на внутри сидящего, студентка впорхнула в "форд". Жерлов иронически причмокнул. Он еще терпел эффекты, но давно разжаловал их.
  - Привет, трогаем, - это были ее первые слова, что обращались, скорее, к зеркальцу.
  - Как скажешь.
  - У тебя весьма свежий вид, - продолжая красоваться, она так и не удосужилась глянуть на кавалера.
  - Это льстит. Если учесть, что я сегодня еще не спал, - Андрей протянул ей сигарету.
  - О... - нагнулась, прикуривая, затем отстранилась подальше и оказала-таки честь - прищурилась. - Да, ах-ах, глазки будто воспалёны. Ты, честно, поедешь со мной на лекцию?
  - Конечно, я же говорил, что давно мечтаю подышать чистым озоном студенческой аудитории. Надеюсь, меня не турнут?
  - Ты о чем?! Там соберется не меньше роты. И все с похмелья изрыгают чистый озон. Но если ты такой бояка, мы сплавимся ближе к Аляске.
  - Не возражаю.
  'Правда, у нас это называлось Чукоткой'. То ли обратно Америку собрались присоединять, то ли нас в их штат уже вводят.
  
  Они пришли первыми. Удивило, что на Андрея почти никто не обратил внимания. Или же просто умело задрапировал свой интерес. Чего не сказать о 'Форде', что великолепно просматривался из леволокотних окон. Восторг перед заморской диковиной долго не отпускал ведущую массу.
  Андрей и Таня уселись в предпоследнем ряду. Там же, поближе к периферии, кучковался тыловой массив факультетских сачков.
  Пожилая лекторша смиренно включила авторскую колыбельную, что сулило долгожданный комфорт всем, кто не выспался. То бишь... всем.
  'Мы от природы внушению неподатны. Но данный сеанс гипноза свалит, пожалуй, и Луну', - с тоской подумал Андрей.
  Имитируя конспектирование, Таня регулярно вшептывала в андреево ухо всякости. Но это были не те смешинки, которые способны изгнать сон...
  
  4.
  
  Он уже бултыхался в лениво настигающей дрёме, когда за спиной злостно затрепыхалось оживление.
  Народ шуршал и похихикивал, Таню тронули за плечо, в ее руках бабочкой запорхала записка, девушка нетерпеливо развернула крылья.
  Сверху был текст, снизу - приписка с грядкой зачеркнутых имен. Последним значилась "Таня".
  Таня прочитала, прыснула, и сразу же принялась спазматически давиться.
  "Прочти," - наконец, вышло у нее, в руку Андрея просунулся загадочный поминальник.
  "Неудобно", - протестующе зевнул он, ей стало еще веселее. Заинтригованный Жерлов отсморнкул 'гипнос' и с барской ленцою вбурил зрак в эпистолу. Там было следующее:
  
  'Макаронников Федот
  Сшиб соплёю самолет
  И щекочет с нежностью
  Им в своей промежности.
  Посткриптм. Ув. Вова (зачеркнуто) Алиса (зачеркнуто) Слава (зачеркнуто)... Татьяна... значительный пропуск для вписки новых имен... будь добр (а), передай записку, боженьки ради, Федоту'.
  
  Андрей хрюкнул в унисон Тане, что, по-пластунски вдавливаясь в плоскость стола, перечеркнула свое имя, приписала ниже череды чернильных молний "Вера" и толкнула в бок соседку. Та проснулась, приняла записку и превратилась в маленького поросенка.
  Хрю-хрю-хрю...
  - Вот, значит, как вы боретесь со скукой. - Повел щеками Андрей. - Кто же такой Макаронников Федот? Местный... мессия? Муций Сцевола?
  - Вон смотри. - Таня указала на крайне правый стол первого ряда. Там сидел лохматый, страшноватый и морщинистый переросток лет двадцати-тридцати.
  - Он что - мишень чьего-то остроумия?
  - Всенародного.
  - Многовато. Должен же быть записной юморист.
  - Тогда это наш Леша Калёнов, отчаянный фольклорный куплетист.
  - Ага, только вместо придуманного Козьмы Пруткова для вас неистощимый Иппокрена - живой Федюша Макаронников.
  - Немеркнущая легенда вуза, - подхватила Таня.
  - Но ведь это антигуманно...
  - Можно подумать, сам таким не был. И потом, разве гуманно проваливать способных абитуриентов и принимать племянников декановских дружков, у которых в башке вместо мозгов ливер?
  - А, так Федот - индивидуум с некоторым эстетическим дефектом? - предположил Андрей.
  - Да ты сам проверь. Смотри-смотри...
  В этот миг манифест настиг "получателя".
  Когда Федота толкали под локоть, уникум нелепо дрыгнул конечностями, а потом долго трепыхался, как от 380-вольтного поцелуя. Замедлив студень-вариации, он сверхмедленно развернул писульку, еще медленней расправил все гармошинки и заторможенно задвигал совиными глазами под телескопическими лупами.
  Програбливая текст, Федя печально отшвартовал нижнюю губу, тщательно огляделся и очень медленно и очень демонстративно принялся рвать бумажку. Его лик потихоньку воспламенялся, пока, наконец, не запылал, как обложка учебника по истории КПСС. Халтурно соструганное лицо драконилось на швы, тяжи и рытвины бессильного бешенства. В них шипуче плавились слезы. Андрей четко узрел: то был не эстетический дефект, а антиэстетическая дефекация планетарного масштаба.
  - В чем дело, Федот? - поинтересовалась с желтой кафедры авторша научно-популярной 'колыбельной'.
  Терпеливо роняя глаза в тетрадь, Макаронников усупился, набубнил что-то скрытно-устрашающее и скрежетально-зубовное.
  По залу прокатилась конвульсия - слабая, но потрясшая атмосферную стагнацию.
  - И все ж таки не гуманно, - пробормотал Андрей, сам удивляясь своему возрастному фарисейству.
  - Знаешь, не надо ля-ля. Благородные серы бывают только в мелодрамах. В школе за глупость наказывают куда сердитей. А этот куда сунулся?.. Погоди, чего ты там накропал? Дай-ка, дай-ка... Ну, дай же. - Она выдрала из рук Жерлова листочек, наморщив лобик, прочла:
  
  'Макаронников Федот
  Отломил "Зилка" капот.
  То же повторит лишь тот,
  Кто во сне спагетти жрёт'.
  
  В те же секунды Андрей разбирал полустёртые каракули на лаковой поверхности стола:
  
  'Шел топиться наш Федот,
  Проглотил фекалий плот
  И теперь лишь стонет,
  Что никак не тонет'.
  
  - Да, ну и угодил я. Какой у вас, однако, разносторонний юмор. - Восхитился Жерлов.
  - Нет. Это ты напрасно. Федя - свежая "шиза". Хроническая она только для Леши Калёнова. Причем с первого дня 'картошки'.
  - Понимаю. Эпиграммисты нынче в моде. Хотя 'Вокруг смеха' котируются другие фамилии.
  - А когда они не были в моде?
  - Конечно же, всегда они были в моде, даже в прошлом веке. Пушкин, Курочкин, Минаев, А.К. Толстой очень даже недурственные пародии царапали. Теперь вот Калёнов. Жалко, что тогда Федота Макаронникова не было, самим выкручиваться приходилось. А вот Калёнову дьявольски повезло: зачем Бенкендорфов кусать? И на кой лысых императоров за парики дергать? Есть же Федя! Бороться с Федей, макать Федю - каков риск?! Какой масштаб! Бездна вдохновения!
  - Всё! Успокойся. Лучше покемарь.
  - Да... Насытился озоном. - Андрей удобно сложил руки и опустил на них левый висок.
  А может, все бросить и сойтись с Кларой. В одну реку дважды не... зас...ы...паю...
  
  5.
  
  ... Андрей не помнил, как так вышло, что ему доверили снимать этот фильм. Фильм рассказывал о советской мафии...
  Но теперь уж ничего не попишешь. В качестве режиссера он бодро расхаживает по съемочной площадке среди бочек с сельдью и раздает указивки съемочной группе.
  - В бочках с сельдью обязательно должна быть ставрида. - После столь крутой заявки он с размаху всаживает в щель покрышки гвоздодер. - Внимание. Наливай!
  Его осветили.
  Завбазы состряпал умоляющее лицо и отчаянно замахал руками:
  - Не эти, не эти!!!
  Поздно. Андрей, одновременно исполнитель роли инспектора УГРО, подковырнул крышку. Она с треском отлетела. Андрей ахнул.
  Нет, внутри была не селедка и не ставрида. Эту рыбу с цепкой гнутых шилец на хребте он видел только на картинках: стерлядь и севрюга! Осетровые набили бочку плотней, чем папиросы пачку 'Беломора'. Завбазы удерживал сердце. Жерлов с усилием вытянул за колючки среднюю, где-нибудь на метр, рыбину и гневно вопросил:
  - А это что?!
  Затем, подскочив ко второй бочке, пинком опрокинул ее на бок, катнул, расшил гвоздодером верх. Грузно чмокая, фаршем осетрина испорожнилась на грязный пол.
  - А это что?!
  Он подступил к третьей бочке, и тут оператор противным писком кастрата объявил:
  - Хана, пленка кончилась.
  - Ничего, достаточно и этого. - Пригубив 'Пэл-Мэл', Жерлов сел на покатую бочину, прикурил и сказал:
  - Перекур. Продолжим через пятнадцать минут.
  - Пленки нет, - повторно огнусил оператор.
  - Как так: нет? - возмутился Андрей.
  - Ваще, нет. - Упрямствовал нерадивый симулянт.
  - Так достаньте.
  - Я уже распорядился, послали человечка на Шосткинский химкомбинат.
  - Зачем?
  - Так там же пленку делают. Еще после каждого фильма титры дают: пленка изготовлена на Шосткинском комбинате.
  - А как же 'Свема'? Идиоты! Промедление смерти подобно. Мы ж на настоящую мафию нарвались. Кстати, где мы снимаем?
  - Как где? Разумеется, в Николаеве.
  - Как? - рассердился режиссер. - А я полагал, в Ростове-на-Дону, - инспектор с ожесточением заплевал бычок. - Кого послали за пленкой.
  - Макаронникова Федота Крокодиловича.
  - Молодца!!! Самого дельного, самого толкового - Федю! Ах, вы ж умницы! - в "эпилоге" Жерлов красиво выругался и с изящной оттяжкой матюгнулся.
  
  К нему успел уже подтянуться мужчина: абсолютно лысый череп приправлен взглядом Дракулы, на долговязом костяке - черный кожаный плащ.
  - А вам вот еще чего тут? - раздраженно буркнул Андрей.
  - Вы снимаете картину о черноморской мафии? - прочревовещал 'фантомас', не нагружая ни единого мускула лица.
  - Я. - Вызывающе отвечал Андрей. - А что?
  - И кто исполнитель главной роли? - кожаный проходимец продолжил допрос.
  - Тоже я.
  - Никита Михалков что ли?
  - Представь себе. - Язвительно скривился Жерлов.
  - Вот и кати в Неаполь, где очи чернее ночи. - Присоветовал непроницаемый тип.
  - А ты чё раскомандовался, аллигатор? Мне чё без тебя делать нечего?
  - Тута нечего. В Палермо снимай своего 'спрута'. И там будь хоть Микеле Плачидо и комиссаром Катаньи в одну харю, хоть до кучи Джеймсом Бондом и доктором Ватсоном. - 'Черная кожа' стоял на своем.
  - А ты, ваще, откуда такой?
  - Из Одессы. - Лысак впервые фиглярски сморщился и высвистнул 'жемчужину у моря'.
  - То-то смотрю: борзой!
  - Уж, какой есть.
  - Чего докопался-то? Хочу - снимаю.
  - Мало ли чего ты там хочешь. Снимает он. Тёлок снимай, а про мафию не снимай. Ишь, хочучки ему!
  - А чё ты тут указываешь? Указывальщик нашелся.
  - Значит, знаю, чего. - С угрозой продавил последыш Дракулы.
  - И я знаю, чего.
  - Ни хрена ты не знаешь. Ни фига не волокёшь. Дилетант! A кто дилетант, так и снимай заменители, суррогаты, паллиативы. А то, глянь-ка на него, взялся ворованную осетрину снимать. Задолбали дилетанты!
  - А ты кто есть? - сощурился Андрей.
  - Я? Я мафиози. Советико. А это мой товар. Не веришь?
  - Верю-верю. Жалко пленки нету.
  - И не будет. - Злорадно осклабился тип.
  - Ты почем знаешь?
  - Знаю.
  - Не знаешь. - Насмешливо сказал Андрей, но в промежность закралась тревога.
  - Знаю-знаю. - Потирая от радости ладошки, прогундел нехороший человек. - Шосткинский химкомбинат кооперативным заделался. И там нашим рэкетом все схвачено! - сволочь в коже самодовольно взирала на загрустившего режиссера и инспектора. - А твоего Федота прикатят в бочке, где его оформят раком в масле.
  - Вали отсюда, трепло. - Болезненно поморщился Жерлов, не находя другой фени.
  - Я трепло? - вспылил кожан.
  - Ты трепло. - С удовольствием подтвердил Андрей, видя, что задел мерзавчика за живое.
  - Я?! - тот начал астматически задыхаться.
  - Ты. - Певуче повторял Жерлов.
  - А ты тогда кто?
  - А я кинорежиссер, - гордо сказывал Андрей.
  - Фуфло ты. - С невыразимым наслаждением исправил мафиози.
  - А докажи. - Ударился в запал Андрей.
  - Фуфло! - упрямо гнул умный спорщик.
  - А вот ты докажи сперва, что я не режиссер.
  - А чего доказывать, когда у тебя пленки нет. - Торжествующе ухмыльнулся кожаный.
  - А у тебя есть? - злобно проворчал Андрей.
  - А мне пленка не нужна. - Измывался криминальный элемент.
  - Тоже верно. А! Так у тебя валюта должна быть. - Быстро нашелся Жерлов и ехидно уставился на хама. Хам всунул лапу в карман и вытащил пузатую пачку с изображениями какого-то видного американского номенклатурщика.
  - Хватит? - он высокомерно ухмыльнулся и протянул ее Андрею. Тот брезгливо повертел купюры у носа: не пахнут, - и, оттопырив зад, смачно шлепнул прессухой по "очку".
  - Вот!
  - Чего вот? Мало? - потеряв челюсть, зачесался мафиози. - Ну, хрен с тобой, на еще. И отчаливай.
  - Вот на что они годные. - Спокойно сказал Жерлов, смеряя растерявшегося нахала немигающим принципиальным взглядом из революционных боевиков, и продублировал предыдущую комбинацию с завершающим 'очком'.
  - Ты это... того... никак японулся? - от изумления бандюга даже попятился.
  - Нет. Знаю только, что фальшивые.
  - Это почему это? - 'вампир' растворил грот с остренькими потесанными сталактитами без единого сталагмита. Вот, стало быть, разгадка тайны чревовещания.
  - Потому что у тебя все насквозь фальшивое! - пафосно воскликнул Жерлов и быстренько добавил. - Хер в коже!
  - Что? Кто? Я хер? - детину аж вспучило и едва не вывернуло. - Ну, всё. Поиграли и будет! Я тебя предупредил. - Слизывая холодный пот, теневик тяжко ощерился, поддернул плащ сунутыми в карманы руками и потопал на выход. Минуя икающего от страха завбазы, он приподнял правую полу плаща...
  
  6.
  
  Грянуло...
  БУДЖУХ!!!
  Сухо как орех.
  Ослепительная вспышка раскроила дорогую несоветскую замшу. Политый кровью завбазы перестал икать. На лежбище осетров близ ошеломленного Жерлова приземлился вороненый "вальтер".
  Андрей нагнулся, тупо пощупал дуло. Указательный обожгло.
  Он вскинул глаза на выход. Вместо чернокожника джомолунгмились двое. В серых плащах.
  Один приблизился к Андрею, вынул из его руки теплый пистолет, бесстрастно посмотрел в глаза и кибернетически щелкнул:
  - Факт. Налицо. Пройдемте. Гражданин.
  Второй равнодушно заглянул под веко завбазы.
  - Напопал. - Сурово заключил он и пригнулся за пачкой денег. - Устойчивый запах рыбы. Бумага с лицом капитана Немо, но не исключено, что президента Гранта.
  - Валюта. - Угадал серый двойник.
  - Конечно, фальшивая, - с нотками интереса и одновременного утверждения хрипнул напарник, пристегивая руку Андрея наручником к своей жуткой пальцедавильне. - Пройдемте.
  - Вы кого хапаете? - протестующее прошептал потрясенный Андрей.
  - Факты. - Холодно молвил серый ? 2, деловито чертя мелом контуры вокруг тела завбазы.
  - А, так вы куплены! - Взвился от страшной догадки Жерлов. - Ну, конечно. Все спланировано и разыграно по ноткам, - и обернулся к съемочной группе. - Товарищи...
  Товарищи стыдливо казали тыл. Оператор и директор картины, не стесняясь, поспешно набивали подмороженной осетриной футляры и пиджаки.
  Неожиданно в дверях появился узкоплечий выродец. Это был он - Федот Макаронников. С горою пленки в лапах.
  При виде арестованного постановщика он выронил ношу на нечистый пол. У одной коробки с пленкой отлетела крышка. Андрей мужественно прянул наземь, увлекая за собой коррумпированного конвоира.
  - Руки вверх! - растерянно попросил тот, пропахивая иззубренным хребтом рыбы правую щеку.
  - Дурак! - разочарованно сказал Жерлов Макаронникову, потрясая обрывком ленты. - Это разве пленка? Это же некондиция! Да еще и, ё-мое, фотографическая!
  - Зато цветная! - неистовый Федот разверзнул затхлую пещеру.
  - Что-то ты дерганый стал. Зевал, ворочался, как спящий лев, который у американцев вместо 'Мосфильма'. - Сочилось сквозь затворы...
  Таня! Уфффффф...
  - Ты меня не будила?
  - Нет, ты сам закопошился. Снилось необычное?
  - Да! Макаронников Федот в роли импресарио рок-фестиваля.
  - Вот видишь, до чего яркая, гипнотизирующая личность наш Федя. Сейчас будет звонок.
  Она угадала.
  - Сегодня увидимся? - спросила уже в холле.
  - Вряд ли.
  - И ладушки. A то у меня встреча назначена.
  - Поздравляю.
  - Ты даже не интересуешься, с кем?
  - Интересуюсь. С кем? - вяло отреагировал Андрей, с трудом давя зевоту.
  - С Чалиным! - многозначительно доложилась она. - Виталием Гоэрловичем.
  - Даже? Может я и ошибаясь, но буквально вчера кто-то находил его чрезвычайно занимательным собеседником. - Маскируя усмешку, зацепил Жерлов.
  - Ну это... Да нет, в нем что-то есть. Упрямство, стихия, стержень, волна... Притом, что это не просто ведь встреча, а по поводу.
  - Даже?
  - Даже... Видишь, какой ты холодный и черствый, у товарища решающее событие, а ты зеваешь.
  - Событие? Надеюсь, не свадьба?
  - Роман. - Она смотрела то ли желчно, то ли грустно. - Опять не понял! У Виталия Гоэрловича Чалина роман вышел! В достаточно солидном журнале.
  Она назвала журнал.
  - Фьюить, япона! - уловив под ложечкой ножевое проникновение, только и вымолвил Андрей и постарался взять себя в руки. - Да, это, конечно, шоковая новость. Без всякого зубоскальства. И что, тебе Чалин сразу показался значительным, да? Хотя, помнится, вчера...
  - Ну, что было, то...
  - Смешно, - опередил Андрей, моментально припомнив давнюю присказку. - Ну, прощай.
  - Оревуарчик.
  Он дважды прогладил ее льняные волосы и повернулся к 'форду'...
  
  7.
  
  Итого, какой же теперь у нас расклад? Похоже, с Таней ВСЁ!
  Она девка хваткая. Да он никогда и не обольщался насчет любви. У них и близости-то, по большому, не было. Так, полгода ездил с нею, гулял. Точно с красивым и забавным... Кем, чем? Зверьком или ребенком? Либо всего лишь трогательным "солнечным зайчиком", залетевшим из далекой студенческой поры? Неважно. Конечно. Но, черт побери, как ни странно, а ведь привык. Старею, безрадостно думалось голове, никому ненужная облезлая калоша. И, глянув на руль 'форда': нет, не облезлая, блестящая калоша. И к чему, спрашивается, вот это всё? Всё-всё? Шиковое? Модерновое? Морда новая. Он с досадой ударил по рулю, насмерть перепугав мамашу, в уши которой брызнул не камерный блюз детройтской авто-сирены.
  Самое стрёмное: Чалин вчера точно знал и не сказал... допоздна, скрывал до последнего. Ну, ладно, этот, допустим, боялся сглазить!
  Но она-то?! Таня? Танечка знает уже. Сегодня! С раннего утра! И, возможно, знала вчера еще ...
  
  ...НИИ пузырился энергией. Энергией, от которой пузыри летели. Летели да лопались. Так никуда и не долетев.
  В лаборатории царила угрюмая и тягостная хмарь. Изнуренный Долбилин через копирку штамповал опровержения городским и сельским свинолюбам, лапландским частушечникам и бурятским страдальщикам касательно обмена их продукции на сочинения Дюма и Скотта. Коля-оптимист замогильно предрекал ему еще более жестокие испытания. Эменес Стопкин дурашливо раскачивал ладонями чугунную голову со слипшимися окулярами, не в силах вспомнить, как умножают на микрокалькуляторе. Леночка Дюкич дотошно исследовала миниатюрное зеркальце. При виде Андрея она игриво-укоризненно покачала головкой...
  - Привет, - сказал Жерлов Шубкину, пройдя по коридору до лаборатории-конкурентки.
  Тот весело кивнул и погрузился в вечные расчеты.
  До конца рабочего дня его больше не взволнует ничто. Просто не сможет всколыхнуть или отвлечь, ну разве что Везувий под стулом Долбилина. Но даже с карандашом в руке Шубкин переполнен эмоциями: лицо то осенено бурным восторгом, то оттенено ученою заботой.
  И как так можно? - недоумевал Андрей. Вчера это был континуум задора и куража. Но сегодня, на работе для нас нет ничего важнее какой-то теоретической дилеммы. И штуковина эта для аспиранта Шубкина, ясен арафат, куда важнее и отраднее самой забористой гулянки.
  Одно время Жерлов было взялся подражать Шубкину. Пытался внушать всем и даже себе, что всерьез увлекся 'твердым телом'. Вот только хватило ненадолго. И скоро скука заела. Об отсутствии таланта он уж старался и не вспоминать. Даже обыкновенное хотение быть честным и исполнительным функционером потерпело крах: без духовной привязки ты, оказывается, не способен даже на второе.
  Не твое это, Дрюня...
  Но разве ты плохой человек? Да не светоч разума, не факельщик прогресса. Даже не трудяга с золотыми руками. Но он же никому не желает зла, он не стремится к ...любию: власто-, корысто-, често-...
  ...Единственное что он ценит в людях это доброта и отсутствие вот этого многоликого любия и особенно хамства И разве этого мало Да, если бы другие все были хотя бы как я то никто бы не возжелал ближнему зла и не выпячивался за счет других И разве не к этому в конечном счете стремимся мы все Так почему же я плохой Это моя беда что я не знаю своего призвания Но я не камуфлируюсь я открыт несмотря на то что считаю свое 'я' целиком утопил в себе и в вине...
  Он не желает зла. И это главное. Для него. Только для него. Потому что все равно его назовут трутнем и лишним человеком, краснобаем и бездельником... Это печально... Но никакие злые ярлыки не заставят Тебя отказаться от созерцательных раздумий.
  А теперь еще Чалин, счастливый, черт побери, человек! И ведь, ежели по справедливости, ничуть не умнее меня, Андрея Фаддеевича Жерлова. Но счастливый это он - Чалин. Как и Шубкин... Почему? У второго есть талант и, больше того, творческое горение. У первого - талант, нет, уже не только талант, но и, наконец-то, Признание!
  Не мешало б заглянуть в киоск. В киоск при институте. Здесь при желании можно урвать любой дефицитный журнал: лирика в науке сейчас не популярна.
  Андрей не ошибся...
  Ему дали названный Таней пухлый журнал.
  Пробежал глазами содержание...
  Ага, вот: Виталий Чалин 'Игры в жмурки, или марафон внутри колеса'. Роман.
  Следственно, Таня не обманула, и неудачник В.Г. Чалин нынче утром проснулся знаменитым.
  Семьдесят одна страница убористым шрифтом. Плюс 'Продолжение следует'...
  Андрею стало до идиотиков смешно. И он глупо лыбился до окончания трудового дня.
  И за рулем тоже.
  Сам себе.
  И над собой...
  "Продолжение следует"?
  
  
  Глава 3. Девушки и двушки
  
  
  1.
  
  Возле видео-кафе 'Легенда' он остановился. Повернув ключ в замке, вобрал свежего воздуха, если, конечно, городской воздух бывает свежим.
  Невдалеке вышагивал очень важный и солидный дядя, почти весь белый, за исключением черного блескучего 'дипломата', да, пожалуй, муарового галстука, что кинжально дыбится из белой тройки. Воплощение самокомфорта и писаной интеллигентности, чье тоннельное зрение неуклюже бьется о лупы еще более интеллигентных очков.
  Навстречу в махровой тужурочке и допотопном чепчике семенил не менее лубочный 'божий одуванчик'. Забавным буфером, чуть опережающе вытягивая бидончик, седенькая делала крайне аккуратные, тщательно просчитанные шажочки. Раз - получилось, два - слава всевышнему... Три... Ах-ах, вот тут-то - метров за пять до очковой солидности - 'одуванчик' разом вдруг лишился равновесия и юркнул воблой на асфальт. Скорбно просигналил жестяной бидон. Старушка, забыв охнуть, рванулась к крышке. Поздно: колесико с ручкой глухо ударилось о противоположный бордюр, и плоский 'спрут' уже густо забелил трещины асфальта метастазными щупальцами.
  К бабуле мчались. Отовсюду.
  Лишь самого ближнего - интеллигента - точно урной квакнули. В долю секунды его мутные от макрокосмических диоптрий окуляры сиганули на детскую пядь лобика, выпустив пару перекошенных пластмассовых пробок. Радикальный галстук, гнусно разлюбив жилетку, коброй охомутал цыпочку-шейку. Задеревенев еще на три доли, интеллигент алчно впитывал и хищно внюхивал феерию. Медленно, но зверски раздувались ноздри, пресное засушенное лицо радостно разглаживалось, вяленый организм возрождался. Уронив 'дипломат', дяденька присел, штурвально сжал пальцами гнутые коленки и в полнейшем экстазе возопил:
  - А-а-га-га-га!!! Что?! Попила молочка?!!! Га-га-га-га!!!
  Старушку давно подняли под локотки, уже и след ее простыл, а радостнику все не удавалось разогнуться и справиться с конвульсиями. На него наталкивались прохожие, но убитый счастьем человек никак не мог унять смехофазотрон.
  Пинка бы дать, так ведь по экспертизам затаскает...
  Но тут, не разгадав замолоченной рытвины, интеллигент смешно подпрыгнул и белым пугалом застелил пару аршинов тротуара.
  Yes!!!
  
  В кафе Жерлов отыскал Мишу Червия. Тот попивал кофе в обществе сногсшибательной гетеры.
  - Привет, Андриано! - загрохотал Червий. - Можешь меня поздравить: я, можешь считать, в медицинский поступил, на пару вот с этой прелестницей. Правда, до экзаменов нам еще не скоро, но ты же меня знаешь. Да, Вероничка-то тебя не знает. Вероника, это мой френд и коммерческий кумпанион Эндрю Жирлярди. А можно: Жру-Лярву. Прошу любить и жаловать.
  С тоскливым вздохом Андрей вежливо кивнул. Златокудрая Вероника проэкспонировала улыбку не рафаэлевой Мадонны.
  - И спекся тебе "мед"! - только и сказал Эндрю, опять же из вежливости: он знал, что все мишины тексты лучше принимать как голый экспромт - без грана серьеза, но за гранью курьеза.
  - Как зачем? - вскипел тот. - Настало время обратить свое редкое хобби в реальную, хоть и редкую профессию. Ты слышал про тератологию?
  - Нет, - Андрей с честным сожалением покачал головой.
  - Ну, ты даешь! А, ваще, я и сам лишь на днях про нее услышал, от нее вот. - Вероника стала цвести верой и правдой, а еще гордостью. - А услышал и загорелся. Во что бы то ни стало решил заделаться форменным тератологом. Я точно формулирую, Вероника?
  Та благосклонно растянула губы в коралловую дужку с большим напылением пепла, отчего рот стал смахивать на усы комдива Чапаева.
  - Вот видишь, точно. А то никто ведь и не подозревал о такой науке. А сам я, по секрету скажу, подозревал уже: не шиза ли у тебя, Мишель, и не пора ли тебе, дружбан, в психушку? По этой же причине стал к медикам намыливаться. А тут как по лбу: есть, оказывается, целая такая научная отрасль здоровья - тератология. Это, скажу прямо, без балды, и спасло меня от депрессии. За что спасибо спасительнице спившегося спортсмена... - Напыщенная девулька изготовилась лопнуть... - Тератологии!
  Вероника сникла.
  - Может, пояснишь: что за фигня? - наконец-то, вздел нитку Андрей.
  - Наука об уродствах. - Возвышенно протрубил Миша. - Неужто трудно самому дотумкать?
  - Тьфу, ты, господи. - Усмехнулся Андрей.
  Нет, Мишка черт, неисправим. Хороший, в принципе, малый, веселый. А в принципе, кто знает, может быть, этот милый малый Миша - подлинный, но секретный куратор городской сети мафии, костяк которой состоит из кого? - да-да, из спортсменов? А у Миши связи в спорте о-го-го! Ведь где только не рассовал он свои акции, откуда только не стрижет купоны и прочие дивиндусы? Только я навскидку кооперативов семь озвучу: 'Мичер и Со', 'Червонное жерло', 'Спорт-миссия', 'Амаль и Гамма'...
  - Гля, гля, Сеул, Сеул!! - из размыслов Андрея вышиб истошный вопль Червия.
  Вздрогнув, Жру-Лярву прилип к экрану, готовясь к панораме девятимиллионного мега-колосса, столицы Олимпиады-88. И... захохотал: по унылой снежной пустоши улиточно ползали три закутанных в оленьи шкуры эскимоса, вдали маячил почернелый конус - чум. Чума, - не человек! А зачем я тут? - задал себе вопрос Андрей и недобро осклабился: а потому что тебе все равно!!!
  - Ты меня искал? - привалив к плечу позлащенную 'победу' (Нику), спросил Миша.
  - Нет. За сигаретами. - С лёту сочинил Андрей. - У них тут всегда можно болгарские раздобыть. А тут такая встреча!
  - Презентую. - Червий уже протягивал пачку "Кента".
  - Ого! - и запоздало вспомнив. - Но ты же не куришь.
  - Не курю, конечно. Но мои курносые курочки курят. Да еще как! Верно ведь, лапка? - Миша купечески потрепал щечку профессионально разулыбавшейся блудёшки. - А то, как теперь еще романы с дамцами закручивать без цивильных-то сигарет? Без заокеанского цибика?
  - Ну, спасибо. - Встал Андрей. - Пока.
  - Посиди. А то мне... нам... скучно.
  По Нике что-то незаметно. Хотя, вру, вот же строчканула левым глазом, вжик - от чуба до паха - и молния снова глухо застегнута.
  - Зато у меня веселья - на пять вечеров. - Жерлов круто откланялся.
  - Счастливый, хоть и с японскими котлами. Ха-ха! - загремело вослед.
  Открывая дверь, Андрей боковым прибором засек, что пан спортсмен сосредоточенно всасывает ушко фемины...
  А что у нас значат 'котлы'? Из японского на мне? - наручные часы! Опять жаргон: 'котлы', 'блески', 'блики' и, наверное, 'хроны'.
  Невольно глянул на наручную электронику.
  19-12.
  
  2.
  
  На улице выяснилось: сдохла зажигалка.
  Отстрелив трупик в урну, нацелился в сторону галантереи.
  Визгнули тормоза: внезапно, резко, справа.
  Судя по нырнувшему в боковой фокус капоту, белая 'Волга'. Дальше оборачиваться не хотелось. Однако некая магнетическая волна свернула-таки шею.
  И он попал.
  В глаза.
  Глаза в глаза...
  Из переднего окошечка, перегнувшись с водительского сиденья, выглядывало лицо.
  Мурашки, щекотка, холод, комья, влага - разные участки организма реагировали, как им и положено.
  Мира...
  - Вот так встреча. - Пронесла она. По виду, без напряга.
  - Да. Не думал... - Андрею далось тяжелее.
  - У тебя... - дальше она не знала. Только смотрела. А он не мог сообразить: как? - насмешливо, грустно, серьезно, с сожалением или жалостью?..
  - Тебя не подкинуть?
  - Да... - сперва сбился, а потом... - Не подкинуть, не надо... Спасибо. - Четко без расстыковок разблюдовал Андрей, он достойно поработал над дикцией, над каждой буковкой, каждым звуком...
  - Ну, как знаешь.
  Что? Сейчас? Ту-ту? И все?
  Нет...
  Молитвенно тянулось время. Слова же... преступно потерялись... в извечно опаздывающем приступе... непроговариваемых грехов.
  Но оба почему-то не расходились.
  - Ну, ладно. Мне пора. - Вздохнула спустя вечность.
  ...Его обуяло разладное противоречивое чувство в первую очередь ярость Почему Она опять Она начала КОНЕЦ а не он Это же унизительно только он ничего не мог с собой поделать и молчал и ждал и смотрел и не мог сдвинуться отвернуться и сдался Это же сродни как если бы пасть на колени и холопски бить поклоны и пускай...
  Очень медленно его долго не мигавшие глаза закололо, заволокло влагой, и они закрылись. Ресницы впитали измену и еще медленней расползлись. От горла книзу пропихивалась неописуемая лавина слезно-спазменного горя и безумно-бездонного кайфа. До чего ты дошел, Жерлов...
  Затарахтел мотор.
  - Тебе хорошо, Мира? - глухо и поспешно проронил он, а хотел ведь по-другому: 'Ты счастлива?'.
  Снова обман. Вздор и притворство. Просто на другом, настоящем, языке ты признал: 'МНЕ ПЛОХО, МИРА'...
  Она странно кивнула, страстно сморщила губы и страшно унеслась...
  Он сделал носом долгий спокойный выдох. И легкие напрочь лишились кислорода. Глаза машинально шкрябнули японский циферблат.
  19-14.
  Вечность длилась не дольше минуты.
  Забыв о зажигалке, он плюхнулся в машину и повел в гараж. В салоне имелась аккумуляторная зажигалка.
  За четверть часа высмолил три 'кентаря'. Курил судорожно, нервно, неаккуратно, перепачкав пеплом новую куртку в затейливых медных привесках.
  
  Гараж помаячил издали. Что есть, то есть: покойный родитель Фаддей Серафимович соорудил самый крутой авто-терем.
  Но кто это там?
  На кирпичной колоннаде сидит женщина.
  Андрей подъехал ближе. И ему стало совсем плохо.
  Нет, разве такое может быть? Даже, если нарочно постараться! Чтобы столько в один дань, в один час!..
  Услышав хруст, обернулась. Он уже подходил с ключом.
  Резко выпрямилась, оправляя платье.
  Да, это Света.
  - Сиди-сиди. Ты пришла сюда не ради меня. - Хрипло сказал он.
  Медленно вознесла глава, они блестели. После встречи с Мирой это уже не так чтобы растрогало. За минуту вечности его душу уже так оголили и перетряхнули, что жалость к себе, бедному, переметнулась на других. В данный момент, на Свету. Чужая боль воспринималась через микроскопик личной, тем самым как бы гиперболизируя собственные терзания. Хоть и противоестественно, но ему, кажется, доставляло удовольствие делать себе больно, ощущать нечастным, обиженным, изгоем.
  Свежий подогрев, пускай, и в виде чужого горя, обострил этот внутренний "смак" упоения жалостью и самоедством.
  Тряхнула гривой. Крашеной (и это так непривычно) в антрацит.
  Он уже загнал машину в гараж. Всё молчала.
  В эту минуту он почувствовал пронзительную близость. Ему захотелось стать ребенком, которого сейчас же вот здесь же станут... не столько любить, сколько успокаивать, жалеть, гладить по головке.
  Он задымил 'Кент' и присел на капот.
  - Я не знаю, зачем пришла, Андрей. - Сдавленно донеслось много-много времени спустя.
  Он молча предложил сигарету. Взяла ртом табачную вершину. Он мягко потянул за фильтр, но так стиснула зубы, что сигарета треснула. Выплюнув откусок, хотела перевернуть то, что уцелело. Но он смял 'табачную инвалидку', стряхнул на асфальт и сам вложил в губы Свете новую. Ее зубы постукивали. И разве только зубы?
  - Давай прикурю. - Мирно сказал он.
  Судорожно покивала. Он задумался: что, если обнять, согреть? Но это было бы неправильно. Он прикурил обе сигаретки сразу.
  Затянулась. Андрей отыскал в гараже бутылку шампанского. Искоса посмотрела на него и на нее.
  Да, вот этого тем более не стоит, испугался он и, точно из любопытства покрутив в руках вот это вот, случайно подвернувшееся, убрал пузырь на другую полку.
  Слабо усмехнулась, вернее малость сузила глаза, заболоченные чем-то мутным, но сверклявым.
  Неужели ты так (!) и до сих пор любишь отца?
  И об этом не стоит. Ведь вся эта история - кошмар, который ворошить опасно. Это нужно гнать, гнать, гнать. А знать???
  Снова села на кирпичи.
  И еще минут семь...
  - Может быть, я тебе мешаю? - он старался говорить так, как это выходит у ласковых нянек. Но так не вышло.
  Метнула изумленный взор. Боже, так до нее ничего не доходило! Находилась в вертикальной коме, в стоячем ступоре...
  Однако вот красивые губы настороженно тронула токсическая улыбка.
  - Андрей, не... не подумай... я ведь не... не из-за него... не... не только из-за него... Из-за всего. Ведь все, абсолютно все пошло наперекосяк... Под откос, и ничего, абсолютно ничего не... не осталось. Ни тут, - ткнула себя в грудь, - ни... - нервный, широкий, мирообъемный жест вокруг.
  Заплакала. Сдержанно, беззвучно... Да, истерика не ее амплуа...
  Давай помиримся... И все воссоединим, и все склеим... Слепим заново, наново. А дурное забудем... Я ведь, по-моему, вот сейчас начинаю испытывать к тебе... Что? Не могу высказать...
  Это все - в себя. Себе. Не ей. Ей же он всего лишь протянул руку. Слабо пожала ее и сразу отпустила. Поплакав, уже сама отыскала его руку. Маленькая ладошка трепетала, теплая и хрупкая. Ему же казалось, что мужская пясть источает ледяной холод и что Света не решается ему сказать это, сказать, что у него рука мертвеца.
  Рефлексия, обычная меланхолическая, ностальгирующая рефлексия, подменяющая страсть.
  Как бы там ни было, фактом оставалось лишь то, что они безмолвно смотрели друг на друга. На Андрея нахлынули воспоминания, смешанные, стремительные. Все проносилось безумной лентой мозгового кино-архива.
  И Света, наверное, то же... И Светляку, возможно, передались эти токи... Ностальгия. Ностальгия - вот что стало давно, а когда он уже не помнил, вот что стало давно самым властным стержнем, всемогущей осью его бытия.
  Давно остыли окурки. Его "бычок", присохнув, нелепо свисал с нижней губы. Женщина сняла его, отряхнула пальцем губу мужчины. С замедленным порывом он потянулся. На миг покорно устремилась и Света. Но сразу же, следом оторопело встряхнулась, прикрыла глава, шелестнула:
  - Знаешь, давай пока ничего не будем...
  Это понять легко: ничего!!!! - не говорить, не обнимать, не делать...
  Стало обидно. Он жаждал утешения. Но и Эта была права (И ОПЯТЬ НЕ ТЫ первым осознал это).
  Если сейчас поддаться обоюдному чувству, которое, скорее всего, лишь разово эпизодический, обманно утешительный прием снятия уныния и утИшения тоски, то потом будет хуже.
  - Хорошо. - С усилием воспроизвели его сухие губы.
  - Позвони мне, ладно? - назвала легко запоминающийся телефон. - Ладно? Если захочешь... Обещаешь?
  - Я тебе обязательно, обязательно позвоню. - Он даже зажмурил предательски подмокшие веки.
  Тоже мигнула и, пожав его руку, заспешила прочь.
  Андрей грузно опустился на кирпичи...
  
  3.
  
  Почему ты сейчас здесь, а не на работе? Ты разве не хочешь трудиться? Или ты враг государства? Но разве можно быть врагом государства, которое заботится о повышении уровня благосостояния народа, всего общества, то есть всех? И, значит, твоего уровня, как одной из слагаемых народа? Или населения, сиречь статистически усредненного поголовья? Любопытно, повышение цен повысит этот уровень? Кажется, нет. Так о ком печется государство? О тебе и миллионах "я"? Или о себе? А кто, в таком случае, "оно"? А я? Я говорю сейчас то, что думаю или я это услышал от кого-то? Возможно, и так. Но важно то, что это сейчас думаю я - сам, лично. Наверное, я несу крамолу или, как всегда, ахинею. Но я все равно не хочу функционировать в хаосе потного труда. Семьдесят лет назад с того же начинали и так жили деды. И главное, чего они хотели, чтоб труд их внуков был легче, а плоды его - слаще. Но кто-то заботливый постарался, чтоб мы, внуки, начали новый виток с почти той же туманной целью, что и деды... Только, увы и ура, вторичные призывы, как и беспочвенные обещания, прежней силы не имут. А изнеженные товарищи потомки, испорченные лицемерием и убогостью несбывшихся лозунгов, эти развращенные внуки не желают долбить лбом чугунные столбы, накачивать дырявые меха и ржавые насосы. Что там говорили классики марксизма о трагедии истории и фарсе ее повторов? Вот и пришло, настигло громовое время, когда мы все воспринимаем как надоевший фарс... Только к чему я обратно то ли оправдываюсь, то ли... Не пойти ль к психиатру? Вместо Червия... нет, вместе с ним, ведь мы все оказались в объятиях тератологии. И все же: к чему? Видимо, от опустошения... Или от того, что я не так расшифровал узловую формулу, кое-кем принимаемую за дилемму. Формулу (или дилемму) моего и не только моего социального бытия: человек живет не для того, чтоб больше и лучше работать, а человек работает, чтоб больше и лучше жить. И что, если для нашего времени следовать этой кому формуле (кому дилемме) - преждевременно? Но ведь мне, действительно, все не-ин-те-рес-но, и я лишь могу имитировать, да и то не надолго, заинтересованность. И это очень серьезно. Потому что, возможно, распространяется и на любовь. И это улавливают ОНИ...
  
  Возле подъезда пыхтело. Пыхтело всё. Пыхтело тотально. Пыхтел грузовик трансагентства. Два пыхтящих грузчика снимали холодильник 'Орск'. Рядом, нетерпеливо пощипывая уши, переминался паровозно пыхтящий дядя Жора. Его вчерашнее лицо было искусано сегодняшними комарами - свидетельство долгого, заполуночного доминошного Армагеддона.
  - Ну, чё, батя, с тебя пятрофан, и агрегат аккуратно доставлен до кубрика. - Величаво изрек, закуривая 'Герцеговину Флор', волосатый "грузила" в тельнике и "варёнках".
  А что, расценки, можно сказать, божеские. Но дядя Жора вдруг сделался похожим на малинового бегемота. Набычившись, он долго и сборчиво посопел, после чего сжал кулаки и с ненавистью затрубил на весь двор:
  - Чемо? Ну да, как жо, волчары! Чтоб я инвалид, япсть, вторы группы, таки бобы до ветру пропукал?! Ух, япона жабра! Держи, ширинку шире, японский хулодильник!
  Грузчики от удивления обнулили пасти, выпихивая обозы прозрачных бубликов.
  Пользуясь замешательством, дядя Жора распихал их, как жаба головастиков, присел, крякнул и, став пунцовее, чем что бы то ни было, годное для сравнения, непостижимым образом подцепил 'Орск', взял его на грудь и, не кренясь, попёр в подъезд. Грузали, изрядно просев, пороняли нескуренные сигареты.
  Опасливо подглядывая в пролет, Андрей осторожно последовал тропою экономнейшего инвалида второй группы. Подъем на этот раз, конечно же, затянулся. Зато какие ему сопутствовали бомбежные звуки! И ровно на этаж выше - Андрей свято соблюдал эту дистанцию. О, сколько остро-экзотического экстрима он пережил, прежде чем достиг родного пятого этажа.
  Тррах! И очередь крупнокалиберных матюгов...
  Дверь распахнута. Андрей с тревогой заглядывает внутрь. Посреди прихожей, сплющив в блин дверную ручку, почивает холодильник 'Орск'. Агрегат лежит на дверце, а на нем всем своим необъятным пузом - дядя Жора, одичалый бегемот с высунутым на целый килограмм языком.
  Очевидно, мы таки споткнулись...
  На цыпочках пробираясь к себе, Андрей старался не замечать багровый чирей на белом катафалке, и правильно делал: наблюдать это пожарище без сварщицкой маски - глобальная угроза роговице.
  Без битвы обогнув врага, Жерлов ковырнул ключом скважину, проплыл к лежаку и бухнулся на спину.
  Не хотелось ни черта. Ни музыки, ни телевизора. Теперь и с Таней не пообщаешься.
  
  ...Все-таки включил новый 'Горизонт', по рекламным аттестациям, лучший цветной телевизор отечественного рынка. И буквально минуту спустя случайно оторвал концовку комедии. Там один заслуженный слесарь спорта международного класса, Олег Янковский, против собственного желания втюрился. И был посрамлен! Не Олег, - Андрей. 'Конец фильма' четко зафиксировал, что Шосткинский химкомбинат как раз и производит пленку 'Свема'. Впрочем, это не Жерлов был посрамлен, это ошибся режиссер его последнего сна.
  Стало не по себе.
  Неужели у 'Свемы' нет отечественной альтернативы?
  Но что же тогда такое... 'Тасма'?
  
  4.
  ...
  - Обвиняемый, вашей ли корове мычать об организованной преступности, в то время как родимый ваш тятенька служил крестным папой нашей областной мафии? Либо мы такие наивненькие, что не понимам, каким путем нажито наше нехилое наследство? - развязно вопрошал обвинитель, в открытую чистя осетрину для жующей и поплевывающей блондинки-судьи.
  - А чего ты мне тыкашь? - грубо отвечал Жерлов, окидывая зал сумрачным взглядом.
  Вся его съемочная группа пристыжено-опущенными глазами терзала колени и под сурдинку уминала стерляжьи хвосты.
  Пять-семь громил в розовых кожанках издевательски ухмылялись.
  - Это не довод, - собравшись с мыслями, злобно буркнул обвиняемый кинорежиссер.
  - Да? А это довод? Попрошу пленку. - Потребовал прокурор и принялся неряшливо сплевывать косточки в поднесенный к губам графин.
  В зал влетел дебильный подросток с огромным самоваром и завертел патефонной ручкой. Ах-ах, самовар-то был вовсе и не самовар, а кинопроектор. Слепящая струя лупанула в белые двери, тотчас расслоясь на мелькающие фигуры опер-сотрудников в серых плащах, что с оскалами бульдогов гоняли по ипподрому на сельдяных бочажинах, то и дело теряя равновесие, падая и по новой оседлывая кадки...
  - Стоп! Это не то, - взвизгнул прокурор.
  Мафиози трусовато захихикали и рассовали руки по карманы и пазухам.
  Ну, держись, вот таперичи пойдет заваруха, тревожно щелкнуло в башке Жерлова, и она тут же громко заорала:
  - Адвоката!!!
  Дебил с перепугу отломил самоварную крутилку. Белые двери распахнулись, в проеме глыбисто скалился ослепительный и ослепленный прожектором... Федот Макаронников.
  - Спасай, Федя! - Тоскливо попросил Жерлов, простирая к Макаронникову руки в кандалах.
  Зал напряженно обмер. Большая половина подавилась рыбными костями.
  
  Левую руку Федот отставил, правую возвел над головой - предостерегающе и триумфально. После чего заревел трескучей и гнуснее свеклорезки:
  
  - волга впадает в каспийское море
  гope
  от ума
  в россию можно только верить
  любая истина в рожденье ересь
  камю чума
  кто в воду упал трусов не боится
  беспечность родня преступленью
  слабость во сне
  мир в войне
  правда в вине
  стала пуганой синяя птица
  дороже мне
  мудрецов предположенья
  чем безумцев убежденья
  девять граммов свинца
  начало конца
  на всякого мудреца
  довольно простоты
  дети жизни нашей цветы
  рычаг штурвал компас
  основы
  для мощного слова
  индустриализаци-я
  электрификаци-я
  и коллективизаци-я
  даешь досрочно агропромкомлекс
  апекомплекс абыкомплекс
  да здравствует отечественный слонокомплекс
  я
  ты он она
  вместе целая страна
  сыр земли луна
  рожденный ползать летать не может
  колыбель цивилизаций
  шагреневая кожа
  и гулливер кому-то лилипут
  победа хайль гитлер капут
  бог народ
  не надо оваций
  урод
  сегодняшний гораций
  макаронников федот
  
  Минутное затишье распесочилось экзальтированными взрёвками:
  - Потрясающе!
  - Гениально!
  - Демосфен!
  - Плевако!
  - Оправдан!
  - Победа!
  - Виктория!
  - Ника!
  - Вероника!
  - Хрюша!
  Летально подавившийся прокурор отъехал со стула.
  Судья плеснула лицо в бриллиантовые руки, истерически пришепетывая: 'РазоблаЧШена. Какой позор, Андрюша'...
  Если бы не крашено-блондинчатая фуриозность, Андрей бы зуб отдал, что перед ним Сократ Васильевич Долбилин.
  Съемочная группа полным составом воздела к потолку скованные одной цепью руки, скандиг'уя:
  - Маэстг'о, мы с Вами!!!
  Подтибрив рыбий хвостик, Андрей вызывающе оскалился и запустил им в главаря "кожаных". Мафиозный стушевался, его подручные - огномились. Гномы и тролли мигом поняли: это фиаско, махалово проиграно. С вонзённым в нос хвостом похабной сардинки главбандит загнанно осклабился и, выдернув из кармана кольт, трижды в упор продрелил судью.
  Как по сигналу, молодчики его повыхватывали маузеры и парабеллумы. Зал наполнился пистонным дымом, орехокольными щелчками и свинячьим хрюком.
  Положение спас невозмутимый Макаронников. Вытянув из-за спины некий прибор (наверное, 'юпитер', наверное, чаплинских времен, подумалось Жерлову), он бесстрашно открыл по гангстерам прицельный огонь.
  Андрей взгромоздился на трибуну и, подпрыгнув, уцепился за висячую люстру. Дрыгаясь маятником, он доблестно подвывал с верхотуры:
  - Я вас не боюсь. Вы все ненастоящие! Ненастоящие!
  Кто-то швырнул в него кинокамеру. На лету словив ее ногой и лихо подкинув, Андрей повис на левой, а правою застрочил по обезумевшему криминалу. Вид кинокамеры окончательно устрашил преступность. Побросав оружие и подняв руки, карликовые мафиозники попадали на карачки, оттопырили зады и давай мелко трястись, попукивать и попискивать: "Уууюююшки"...
  - Увести чушков, - всецело командным и насквозь принципиальным тоном распорядился Андрей и взял на мушку странного мужчину, который прорывался к выходу с портретом дяди Жоры, грудь которого пересекала "сыпь" золотых звездочек: Вега, Капелла, Спика, Мира, Хрюша... Ша, ша...
  Так вот куда укрылся, дорогой наш товарищ Леонид Ильич Брежнев!
  Оказывается, ты преспокойно обретался там, за стеной, за стеночкой, моею стеночкой!
  Значица, вот, кем вы приходитесь, дядя...
  Жора!!!
  А ведь мы...
  Мы жили по соседству...
  
  5.
  
  Утром Андрей решил-таки подклеить подошву ботинка. Давно собирался, но все оттягивал, страшась летального приговора. И правильно страшился. Затея, конечно же, просто гибельная.
  От кого-то он слышал, что недалеко от универсама обосновался старичок-частник, который при наличии грамотного устава даст "фору" любому кооперативу.
  Упаковав обувку, Андрей открыл дверь, где пуп в лоб столкнулся с дядей Жорой, который то ли выпрямлялся в случайной близости от скважины, то ли его закономерно пригибало в ту сторону после холодильной эпопеи.
  Гадать не стал, лишь покачал головой: привидится же такое! Дядя Жора и раньше напоминал зрелый баклажан, теперь в нем настойчиво и сердито заговорили переспелые отпрыски свеклы. И все-таки для генерального секретаря мелковато...
  Впрочем, разминулись молча...
  Спустя полчаса остановился у будочки починочника.
  - Ну, и чё ты тут мине приташшыл? - сапожник навел лупы на протянутый ботинок.
  - Подошвий отклеился, бать.
  - Хе. Чать не сляпой. Вижу. А пошто ж тады клеял?
  - Сам думал, управлюсь. - Покаятельно наклонился Андрей.
  - Думал-думал. Хе-хе. Ендюк тоже думал-думал. Чарвонец склюнул. Ох, да ох, от запора и подох. Хи-хи-хи.
  - Хи... - Поддержал малодушно Андрей.
  - Вот так-то. Так что еди-ко до хаты и отшкрябай ету хреновину. Тады и приежжай.
  - Да, дедунь, я живу далеко.
  - Далёко живет, хе. Ишь. А коля далёко живешь, пошто подошву клеял?
  На столь убийственный аргумент возразить было нечего. И Андрей осторожно протянул харАктерному сапожнику пятерку. Пожевав губами, тот безнадежно отмахнулся и, вырвав башмак, стал споро подгонять подошву...
  
  Нынче он в гараж не поехал. Почему? Неужели только оттого, что не перед кем форсить?
  Он скучно скользил по аллеям квадратного сквера с бюстом большого человека посередке. А куда, собственно говоря? Присел на скамейку, закурил 'Кент'.
  - Привет, Андрей. То-то я уж мимо прошла, да гляжу, кто-то из толпы пару клыков кажет. - Отскороговорила Таня, энергично опускаясь рядом с недоуменно хлопающим ресницами Жерловым, который и не думал казать свои зубы, тем более прилюдно.
  - Привет. Я тебя заметил... только что.
  - Да? Значит, уже бзиканутый. - Она умерила лексическую прыть. - Раз... раз скалишься без повода.
  - Интересное заключение. - Только сейчас он понял, как давно устал от манерничанья с этим красивым, холодным зверьком. И внутри сразу же стало свободно и легко, как обойме без свинца. - А ты разве не на занятиях?
  - Издеваешься? На дворе Гавайи. Да и не одна я с лекции смоталась. - Припопилась Таня, как всегда, эффектно, ножка на коленку - глянцевые блики яркого загара между островками лиственных теней. Сегодня ее туалетные предпочтения целиком на стороне цитрусовых: от ядовито-мандариновой мини-юбки до сладенького, но с резонирующей в носу лимонной апхчинкой, парфюма. Обычно такое амбре всегда волновало Жерлова.
  Не сегодня.
  - Думается, с Макаронниковым.
  - Я ж говорю: бзикануто тебе думается.
  - Ну, тогда с э... погромщиком, ой, эпи-грамм-грамм-щиком Каленовым.
  - В точку. Но ты меня не, не как это... не фраппировал своей, как ее... интуистикой. Потому что кроме этих, этих двух ты с моего курса никого не знаешь. Во! - она проказливо высунула язык, но это не произвело на визави никакого, тем более, искушающего впечатления.
  - Какое у тебя настроение... воздухоплавательное. - Для вежливости проронил Андрей, чуть подыграв уголками губ.
  - Ты бы удивился еще сильнее, узнай, кто, кто эти крылышки помог мне отрастить.
  - Ну, это точно не Каленов. - С надеждой в глазах прошептал Жерлов.
  - Прикури мне... Ууу... - лишь после паузы-прикурки отрицательно мотнула головкой и с наслаждением вобрала струйку "кентовского" дымка. - Твой друг. Гран экриван.
  - Эка ты его! Кабы не по-фг'анцузски. - Скартавил Андрей.
  - По оно-самому. Означает: большой писатель.
  - ВиталИ ЧалИн! - Посредством ударных окончаний продолжал игру в 'parler fransais' Андрей.
  - Он самый. Изумительный человек, я втрескана как.. как дурочка...
  Это без вопросов...
  - Мы и прожили-то с ним несколько... десятков часов, а я, я уже успела погрузиться в это состояние райской каторги.
  - Какой, какой каторги?
  - Ну, это же, это же сладостная каторга - делить тяготы, радости, работы и заботы выдающегося человека, и... и подумать только, у него до меня, по сути, не было женщин, правда, правда он до вчерашнего дня не был писателем, и кто, кто бы знал, что он великий, я, я - первая, что умный, то видно было, но, но ума мало, иногда вроде умный, а... а он просто шизофреник, или умный, но... но никогда не станет знаменитым, а таких умных я не люблю, да и у ВиталИ такой... такой тип характера, что он может только. только внешне понравиться или послужить модной штучкой для... для разнообразия в компании, но увлечься им, не зная, кто он, трудно, он, он и сам это понимает и признает, что женщины перед ним ведут себя иначе, нежели, нежели с другими, с такими, как он, они чувствуют себя как бы... как бы более виноватыми и... и ответственными, такие умники какие-то... какие-то они укоризненные, требовательные даже тогда, когда... когда ничего не требуют, они молчаливые судьи, которые... которые смущают женщин, которые начинают ощущать свою... свою вину за свое... Ну, ну, ты понял... Сам такой... почти... Но порочней.
  - Следовательно, отныне ты обреклась на служение и облеклась величайшей ответственностью - любить гения и служить ему?
  - О-о! Только, бога ради, неё.. не надо сРаказма. Тут дело нешуточное. Гении, они, они, вообще беззащитные.
  - Конечно. А, если бы он не был, не стал гением...
  - Да, ты абсолютно прав: я его до книги и не... не замечала, хотя и знала, что... что хороший человек...
  - Зато любить гения - так неординарно, так жертвенно!
  - Поверь, ты меня не прошибешь, и я не... не дуюсь, пускай ты надсмеиваешься...
  - Надсмехаюсь.
  - Все это от... от зависти, что не с тобой, более того, что тебе пре... предпочли другого. - Она уже подкрашивала перед зеркальцем апельсиновые губки. - Хотя, в принципе, все справедливо по... по полочкам разложил. И я ничуть, ничуть не стыжусь. Не думай.
  - Я никогда не думаю. - Зевнул Жерлов.
  - Ого, мы не в духе. Пессимизм. Сей стиль вам не к лицу, более того, он, он вас портит.
  - Стиль никогда не подбирают. Это или есть, или нету. Это нравственно- эстетическое "я" человека. А ты допускаешь, что у меня все меняется и что у пессимиста не может быть собственного "я"? А, Тань?
  - Ой, вот не надо это. - Она вся покривилась, делаясь похожей на вывернутую мандариновую шкурку изнутри. - У меня будущий муж и... и без того жуть какой умудренный.
  
  - А ты знаешь, я тоже пьесу решил писать.
  - Как Чехов?
  - Нет, как тот, который в 'Чайке'.
  - И застрелишься, как он? Или чайку подстрельнешь? - 'чайка' прозвучало двусмысленно: не то птица, не то правительственная автокобыла.
  - Нет, это не современно. Разобьюсь на авто.
  - Как жалко. Или это экспромт? Тогда вместо 'чайки' злободневнее "форд"?
  - Хочешь, я заговорю о литературе в духе Тригорина?
  - У тебя так не выйдет.
  Так сразу? Приговор без права на апелляцию! И сколько пренебрежения в тоне.
  - Ты еще даже не слушала.
  - И что? Ты начнешь делиться своими замыслами. А истинный автор не... не должен этим занижаться. Так же, как и объяснять, объяснять смысл своих творений. Потому как их, их может не понять никто, даже сам он, потому как оно, оно диктуется извне...
  - Это тебя кто так научил? - Андрей, дивясь, разглядывал перебежчицу так, точно видел впервые. Под этим рентгеном она поежилась, даже глянец на коленках замурашился.
  - Кто еще, как не суженый!
  По губам Андрея прокралась "цианистая" ухмылка.
  - Он говорит, - девочка затараторила как школьная зубрилка, произнося 'он' с заглавной и с восторженным придыханием, - что когда Его спрашивают о... о смысле произведения, Он твердо отвечает: а, а, может быть, теперь всем, всем авторам заняться не литературой, а, а разъяснять подстрочный, подстрочный смысл своих трудов? Только ответьте, пожалуйста, как к этой рац-идее отнесутся люди, для, для коих в этом - профессия? То есть те, кто... кто пишут длинные комментарии, после- и предисловия, аннотации, рецензии, статьи и... и монографии, то бишь критики и литературоведы? Или, или, по-вашему, лучше вообще упразднить весь этот, этот грандиозный департамент? Или, наоборот, нам - литераторам - и им, им просто поменяться местами? Вот!
  - Занимательная рац-идея. - Холодно отомкнулся Андрей.
  - Ты считаешь?
  - Ага. Ну, а еще он тебе не подкидывал каких-нибудь глубоких откровений с "дальнобойными" метафорами? Ну вот, допустим, что-то такого типа: наука, философия, прогресс, якобы помогающие постичь внутреннюю сущность вещей, - на самом деле всего только вялый процесс нудного стаскивания штанов с уродливого тела неприглядного покойника - миропорядка, в целом, и цивилизации, в частности?
  - Было. Точно-точно! Почти дословно цитируешь. Я еще сказала себе: впечатлительно... хотя малость туманно, и с лету не запоминается. Так ВиталИ и тебя успел просветить?
  - Ага... - ('Вот кто кого только?') - Но это неважно...
  
  - Приобретайте билеты на любимые детские фильмы - фильмы для детей до шестнадцати лет. - Раздался задорный и знакомый (притом, что незнакомый, но интуитивно точно угаданный) голос, за которым прямо из кустов последовала материализация - длинный джинсованный оболтус с полиэтиленовым кульком в зябкой дымке от завалов вафельного мороженого.
  - Пародист Каленов. - Идентифицировал Жерлов.
  - Он самый, - сверкнула верхней шеренгой Таня.
  С обреченным вздохом Андрей приготовился к процессу знакомства с доблестным эпигоном Васи Курочкина из старой\доброй 'Искры' и Саши Иванова из нового\злого 'Вокруг смеха'. Но тот уже спустил с поводков пару белесых зенок, которые прямо-таки ломанулись по следу девушки с возрожденческим тазом.
  Каленов совершил жирафий шаг вдогон и ухнул в борцовский затылок:
  - Дуся, Дуся! Поди суда. Ты что не узнаешь? Слышь, Дуся! Вернись, Дусенька!
  Скверно отдыхающие (дело было, если помните, в сквере) гипнотически развертывались на шум. Ренессансная 'Дуся', роняя мороженое, бешено зацокала каблучками к дальней лавке, где почитывала прессу еще одна со столь же роковыми формами.
  - А вот и дусина сестричка Дуня! - Торжествующе заклекотал Каленов и с неизбывным усердием строго заквакал. - Эй, Дуся, куа, Дуня, куа! Куда же вы?
  'Дусю с Дуней' сдуло, как семью баллами по шкале Рихтера.
  Всласть нахохотавшись, Таня за цапельную кисть тянула волосатое пугало колхозных девственниц и прощально махала Андрею.
  'А я ведь уже видел Каленова. Сегодня. Но десять лет спустя: 'А-а-га-га-га!!! Что?! Попила молочка?!!! Га-га-га!!!'. Вот оно ближайшее будущее пародиста Каленова. Когда на девушек пороху тю-тю, остается гагакать над бабушками с бидончиками'...
  Жерлов механически поперекатывал язык и наудачу плюнул. Выстрел поразил носок собственной туфли.
  Кому-то изрядно "повезло"! Верно, обоим, что творцу, что 'музе'. Но больше творцу!
  У него в руке оказалась пустая пачка 'Кента'. Кхруык!!! - и она обращена в бесформенный смяток. А он обратился в невольного созерцателя тутошнего, однобоко-плоского бытия. С высоты полета бытие другое. Оно не дано никому, даже тем, кто временно парит на рейсовых цаплях 'Аэрофлота'. Из глубин грунта бытие еще непостижимее. Тем паче для тех, кто забрался туда навсегда, но не ниже, чем на три аршина. Только, сдается, о них мы, верхние, знаем еще меньше и, наверняка, меньше чем они - обо всем.
  У норки в киоск сбилась очередь, злая и кусачая. Кусались зло и бились больно. За что, не все знали, особенно, в хвосте. Но, похоже: за ананасы в консервных банках. Жерлов втиснулся слева. Не из любопытства, чтоб знать наверняка...
  Всё, что справа, выстрелило могучим и уши-рвущим:
  - УУУУ!!!
  А он на это мирно, но резонно:
  - И чё орем? Вы за витаминами, я за отравой.
  Отрава стоила полтинник и называлась 'Родопи'.
  
  6.
  
  ...Всякий делает то, что не следует, каждый следует тому, что не дело...
  Его тысяческвозно продел плавящийся бурав злобы.
  Леночка Дюкич была довольна именинами, своим блеском по ходу и последовавшим триумфом на простынях с половыми перебежками, и... ничего не надо...
  Доцент Долбилин, наверное, уже настрогал опровержения разводчикам чушек и частушек и с не мучающей, ввиду отсутствия, совестью препохабно подъяпонивает над одаренным умницей Шубкиным и... ничего не надо...
  Да и Шубкин вряд ли чувствует особую печаль по поводу перманентных поползновений долбинизма и... ничего не надо...
  А почему, кстати, Таня замолчала вторую половинку "чалинской" мысли о смысле произведения? 'Если твоя книга непонятна массе, не унижайся до разъяснений. Масса не доросла до тебя - всего-навсего. И, в сущности, это она должна быть счастлива, что ты есть и живешь, не обижаясь на то, что она есть, но не доросла до тебя. Конечно, ты в таком разе, индивидуалист, а не коллективист. Но, к счастью, индивидуализм - свойство личности. Индивидуальность отличает общество своеобразных, органичных и творческих индивидуумов от стада безобразных, органических и суетных особей'...
  Это все дрянь, пустая выкаблучка, все старо, придумано или услышано, подслушано или перехвачено. И все про одно и то же. И даже хорошо, что Танечка не запомнила всей белиберды, сей ахинеи, ей-ей чепухи. Думая о белиберде, абракадабре, ерунде усложняешь жизнь... Разве дело в этом?
  Ты знаешь, что он не знает о чем, несмотря на то, что кое-когда
  ему и кажется, что я-таки нахожу свое логическое объяснение, и тогда мы все - я, ты, он, Андрей Фаддеевич Жерлов, что... что.... ЧТО? Что
  жизнь объяснять нельзя? Как с вопросом, так и без вопросов!!! Все законы непредсказуемы и открываемы, доказуемы и необъяснимы! И дело не только в подсолнечном масле, которое на твоем пути уже пролила или все еще не разлила Аннушка.
  Рок - это да. Но рок - это не всё. И не всем. А если и всем, то не всем он всё, кому-то - и ничто! Как какому-нибудь метеориту, что свалился миллиард лет назад на райское местечко, что теперь зовется Марианской бездной, или как самому мелкому булыжнику, который за 4 миллиарда лет пережил сто апокалипсисов и тысячу катастроф, но так ни разу и не всплакнул, не вспотел, не поежился... Лишь позеленел на 0,1 %...
  Вся штука (или шутка?) в мозгах (или их строении?). От мозгов - все остальные построения: организма, характера, социума, быта, восприятия... И одновременного и непрерывного "поглощения" всех этих и мириадов других компонентов... Конвейер змеится в бесконечность, словно в мясорубку, и за недостижимым горизонтом гусенично выползает ничейно неведомым фаршем, исчезающем в Вечности.
  Мозг и Рок... Брр...
  Кто бы знал, как же мне всё это надоело! ВсЁ!!!
  Но почему ж таки остальные, в основном, довольны? А он, в основном, не доволен.
  Хлесткие ответчики, несомненно, найдутся. В уничтожающе логических (и убийственно пустых) ответах - их кормушка. Но на них ему плевать вдвойне, хотя труднее втройне.
  ...Он знал что вся его логика причинное следствие короткого но широкого шрама тщательно припрятанного под шевелюрой Его никогда не мучили кошмары афганской войны Ты попросту не успел стать их свидетелем в первый же день открывая люк раскаленного БТР-70 ради глотка свежего воздуха я высунулся и вспышка голова стала тяжелой тяжелой свинцовой и пластилиновой теплой и соленой а глаза малиновыми потом зелеными Это и был твой интернациональный опыт короткий но удостоенный последовавшей комиссии и досрочного дембеля Кошмаров не было но были сны сны сны и бег бег бег От всех но больше от себя...
  Незаметно для себя Жерлов очутился в трамвае и задремал...
  
  ...Что бы с тобой не случилось, пусть я буду отсутствовать, но картину доснять! - сурово скомандовал Андрей и притопнул ногой. - Непременно доснять, - и стал рядиться покойником. По сценарию, мафиозные все-таки грохнули инспектора.
  Он лег в реквизитный, но отнюдь не бутафорский, ожесточенно-багряный гроб, сложил на груди руки. Сцену отсняли. Пошли перезаряжать пленку.
  Трое в коже метнулись к "мертвецу". На нос легла тряпка. Запах... Вот он какой, формалин...
  Остальное уже слышал, не в силах двинуть ни единым членом.
  ...Стук молотка... Куда? По крышке!!!
  ...Срывающийся визг гвоздей, вколачиваемых в древесину слева и справа от ушей.
  ...Шелест венков... Кашель заступов.
  ... - Как же можно снимать без режиссера?
  ... - Так же. Это его приказ, вот подпись, касатик. Кто не верит? - клейкий клац.
  ...Это? - затвор!
  ...- Скептиков нету. То-то же!
  ... - Опущай, опущай домовину, любезный!
  ...Скольжение полотенец поперек дна закупоренного сейфа судьбы.
  ...Сдавленные мыки из груди Андрея.
  ...Провисание, покачивание, посвистывающий спуск в бездну, космические виражи ужасов и страхов в пределах крохотной простаты и гениальной простоты...
  ...Удар дна ящика обо что-то вязко мягкое, жирно всхлипнувшее.
  ... - Ес, допрыгался! - далекий голос вожака бандитов.
  ... - Мы таки сделали гада. Гордись, братва!
  ... - А теперь ссы на него, мужики!
  ...Дождевой перестук ударяющихся о крышку струй, просачивание извне, взмокрение пиджака на боках...
  ... - А теперя, за-ссы-пай, козлы!
  ... - Дубль...
  ... - Отставить! В один дубль, уважаемый. Верняком!
  ...Стук сыплющихся сверху комьев.
  ...Затиханье всяких звуков. Затуханье всяких воздухов.
  ... - Атас, менты!
  ...Медленно подступающее удушье и кошмарный то ли крик, то ли всхлюп из глотки заживо погребенного...
  
  ...Когда Андрей приподнял голову, его лик точил влагу. Как икона. Но не не кровь, не слезы, - пот. Рука прибила локтем коленку, а кадык вонзился в стиснутые на горле пальцы. Не подымая глаз от грязных вафель трамвайного пола, он вытерся платочком, с трудом поводил затекшей шеей, кое-как отдышался.
  НИИ уже далеко за спиной. Ближе гараж...
  Мрачный, все еще мокрый Андрей плелся межгаражной аллеей.
  Неподалеку от его фордохранилища маячат трое. Как на подбор, сбитые, мускулистые. Стрижка и рожа - 'бульдожка'.
  Мимо, не узнавая.
  - Кореш, не спеши. - Окликнул вдруг... ага вон тот, нахально и что-то быковато жуя. Мы и не спешим. - Ты меня, надеюсь, не забыл?
  - Нет. - Сказал Андрей и тогда уже вспомнил.
  - Это разумно, братан. Передал Червяку наши условия или, если нравится, предложения?
  - Пошли на...
  Миша так и передал. Я и передаю...
  Эту 'рэкет-бригаду' Жерлов встречал на "черном рынке". Они уже наезжали. Слегка, поскольку получали отпор, но тоже словесный. Червий, вообще, советовал их не бояться. Опять же издалека.
  "Парламентер" нанес удар, короткий, но веский. Жерлов растерянно отвалился к гаражу, но второй, покусительный, джеб пришелся в железо ворот. Жерловская ладонь ребрышком отечески приласкала шею атлетика. Брык! - с пят долой. Ближний мигом запенился, имитируя шипящего Брюса Ли.
  Не обинуясь, в один пинок Андрей развалил горку кирпичей и стремительно извлек нашпигованный свинцом пластмассовый шланг. Крык! - каюк ключице 'Брюса'. Третий со сжатой финкой и трусовато разжатыми зубами тихонько ретировался...
  Жерлов понял, что сейчас, не задумываясь, убьет их всех. И, возможно, его токи были какие-то особенные. Братки, во всяком случае, поняли это быстрее, чем он сам. И даже не рискнули грозиться. С близкой, разумеется, дистанции...
  
  7.
  
  Чертыхнувшись, он выгнал "фордик" и на чудовищной скорости погнал из города. Он знал это великолепное место: после лихого виража вырастает бетонный столбик, а за ним резко - обрыв.
  Он уже продумал, как!
  Ты же шел к этому решению долго и, отнюдь, не танина фраза, брошенная при последней встрече, стала толчковой.
  Нет. Разгон был взят раньше. Много раньше. Лет восемь-девять назад. После 'южной командировки', когда в неполные 20 ты стал инвалидом. На всю голову. То не был бег на месте. То была настоящая, без перебоев, трусца. Он трусил. Есть такой бег, бег трусцой, иначе бегать ему после травмы нельзя и, скорее, просто не дано. Галопировать - значило насиловать свою сущность, заданный потенциал... Ты бежал (трусил), как мог, пускай, и трусил. Но бежал после старта, который не услышал, просто не мог адекватно услышать, бежал не по малой пологости холма и не по большому вертящемуся шару, чтобы обежав его, прийти к финишу - тому же старту. Ты бежишь, ты трусишь внутри некоего крутящегося, кем-то созданного и заверченного колеса, в котором есть только старт, есть только топтанье на месте и в котором не существует даже иллюзии финиша. Особенно, какого-то там нестандартного финиша. Нет, стандартный финиш, - он есть.
  Ну, так, пусть будет хотя бы такой финиш.
  Андрей считал, что имеет право на все. На все, на все! Нет, нет, нет. У тебя нет права на другого человека, на жизнь этого человека, на чувства и мысли этого человека. На его старт и, уж точно, финиш. Стало быть, ты не имеешь, никакого не имеешь, никакого права, права кого-то, кого-то сбить.
  Это следовало учесть.
  Между прочим, если вдуматься, это до него никогда, ни разу так ясно и глубоко не доходило - то, что никто не имеет права не только убивать постороннего, но и навязываться с любовью к постороннему человеку, даже не имеет права любить постороннего. В самом деле, Леночка Дюкич, какое ты имеешь право меня, Дрюню Жерлова, любить и, тем паче, навязываться? Я не вещь. Я независим. Я сдан самостоятельным живым организмом, штучной личностью, артикульным экземпляром... А не тем, что ты хочешь любить и не любить, любить или не любить без моего спроса, моего согласия... потому что это равносильно тому, как если посягнуть на чужую собственность (любить - это присвоить другого, его чувства, распорядиться им и ими) - это обидит и унизит меня, понимаешь, Клара Жерлова-Долбилина? Я не игрушка. А любовь - это занимательная игра для тебя, если ты любишь, а я нет (для нелюбящего назойливая любовь любящего - насилие и посягательство). Это игра для тебя, для вас, игра, которой часто из эгоизма приписывают форму: из дури - трагедии, или из пошлости - мелодрамы... Понимаешь это, Андрей Фаддеевич Жерлов? Какое право ты, лично ты, всепостигатель и всеклеймитель, имеешь на Миру, как смеешь любить Миру?
  Так неужель все дело в.........................???????????????????????
  
  Виюззжииииююжих!!!!!!!!
  Вираж был опасен, но он вырулил...
  Боже, как это? Черт, что за азарт!
  Такого он еще не ведал! Так пусть же под финал...
  Ага, вон он - столбик, одинокая коса прелестной бабусенции с тщательно обглоданным личиком.
  На него! На столбик, кадыком на остряк косы. Потом на миг в глазах сделается малиново, зелено и никак, в носу - кисло, терпко и тепло, как при сильном насморке... И больно, только в мильон раз больней, наверное... И надавит на местечки по бокам от крылышек носа... И багрово-черная или вообще неоткрытого цвета муть наполнит глаза и заполнит сознание, которое выродится в вечную недвижимую погасшую муть.
  И бесконечная летаргия... И никакой уже трусцы... И никакой зависти... И никакой ненависти... И никакой ярости... И никакой иронии... И никакой эротики... И никакой эстетики... И никакой любви... И никакой справедливости... Совести, Чести... И никаких тебе Долбилиных, Шубкиных, Чалиных, Червиев, Мандрашовых, и никаких больше Светочек, Леночек, Клар, Мир, Тань, Хрюш... И никакого Андрея Жерло... ОООО!!! Ва-ва-ва... Нет! Нет!! Нет!!!! Это невыносимо! Это невозможно! Это непредставимо! Это непреодолимо!!!
  Автомобиль завис над кюветом, вертикальной центрифугой бесновалось колесо.
  Голова лежала на руле. Он не слышал дублирующего визга тормозов. Ему поплохело. Шатаясь, выбрался из "форда" и рыгнул. Большего не захотелось.
  Суровым каменным командором из-сквозь не\бытия про-над-вигался разъяренный пожилой... автовладелец.
  Удара в скулу даже не заметил - ни зрением, ни тканями, ни нервами. И не ответил. Присел, но не от мощи "правого хука". А присев, захихикал, выдавливая изо рта рыгающе-припечатанные звуки и из глаз - скупые прессованные хрустальные щипалки.
  Чудом уцелевший автолюбитель уматеривал его по полному циклу. Наконец, замолк и, чувственно плюясь, триумфально потопал к тыловому 'запорожцу'. И превратился в 4 цифры...
  Хозяева импортной автотехники разъехались навсегда.
  
  Еще долго, дико долго пребывал Андрей в этом "внематериальном" треморе. Но вот в голове закрутились четыре циферки.
  50-94... 50-94... Ага! Номер "запора".
  А теперь, отсюда... вот: 50-34...
  Ага! Именно так начинался номер телефона Светланы. Светлане он обещался позвонить... Ну да. Конечно. Как можно такое запамятовать?
  
  Весь вечер с лица Жерлова не сходила так недавно им самим обнаруженная цианистая улыбка. Прилипла намертво. И изъела все, кроме наружности.
  Почему он набрал номер Червя? Верно, по привычке.
  - Шер ами, ну, я тебе скажу, ты так приглянулся Вероничке, что бабешка, буквально, запала! И уже разрекламировала тебя подруге. Но та мне самому того самого... Э, алле, слышь что ли? Так хотя б дыши в трубу. Короче, предлагаю эквивалентный обмен. Причем, Вероничка будет первая 'за'. Эге, да ты не в себе, минц хер. Кактус в сметане. Короче, слушаем суда. Жду немедленно в... в 'Восток', ты понял где... Немедленно! - говорок Миши сочился ласковым, но категорическим отказником любых немогушек и возражалок...
  - Приду, только медленно. - Раздумчиво пробормотал Андрей, вешая трубку.
  
  Итак, дело за номером: 50-34-50.
  Тьфу ты, что такое? Куда-то задевались двушки. Вот нелегкая! А ну??? И десятюльники... Куда вы задевались, двушки? Алле, ау-у? Срочно требуются двушки для звонка девушке? Хотя б одна...
  
  - Девушка, у вас не найдется двушки?..
  Жалко...
  
  Нет двушек. Вот так всегда... Ни одной. Подумать только...
  
  А он как хотел?..
  
  
  
  1-21 ноября 1988 года
  
  Восстановлено и отредактировано в январе-феврале 2010 г.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"