Плотников Владимир Иванович : другие произведения.

Свояк никакухи или Адепт нейтралитета

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Он плюет на вкусы, законы, приличия и манеры. Ведь Он адепт нейтралитета, а если проще: Свояк никакухи. В общем, Филимон...

   "Свояк никакухи (Адепт нейтралитета)"
  
   Цикл рассказов
  
  
   Счастливый билет для дурака
  
  
   1.
   ...Филимон равнодушно смял автобусный билет, сунул его в рот, обволок слюной, пожевал и проглотил. Вышедший следом господин неодобрительно дернул головой. Тогда Филимон полез в карман, нашарил конфету, зажевал ее и пульнул оберточный катыш в природное удостоверение личности критика. Зевака жалко скривился и ушел. Конфета Филимону показалась горклой. Сморщившись, поискал урну и, не найдя, изверг липлю на асфальт.
   ...Попасть на бега можно было не иначе, как миновав толчею птичьего рынка. У клетки, полной попугаев, Филимон показал язык. На него немедленно гавкнул огромный сенбернар. Филимон с присядками и прогибами начал осматривать исполина. Воодушевленный продавец пустился в расхвал, проматывая остросюжетные клубки песьей родословной. Животное вельможных кровей тупо скалилось и пускало слюни. Лишь скорбные глаза копушливо и безуспешно гонялись за то здесь то там выныривающей физиономией детины.
   - И сколько стоит сия ода вегетарианству? - хмыкнул Филимон, притомясь гнуть спину.
   - В столь достойные руки я отдам и за триста. - С готовностью прохихикал хозяин.
   - Оставьте эти щупальца. - Филимон с гадкою гримасой дернул "достойными" кистями. - И сколько ж травки потребляет наш хвостатый гномик?
   - Не понял. Какой травки? - продавец пса вжал голову питомца в бедро, но продолжал угодливо хихикать.
   - Ну, овощей там, фруктов.
   - Хм, простите, о каких фруктах вы говорите?
   - Хм... О салате, петрушке, репке. А, простите, Оно, быть может, не любит салат?
   - Это же собака, месье.
   - Да?! А я подумал, это гвинейский тритон. А это, оказывается, собака, и она не кушает растительные продукты...
   - Но позвольте...
   - Эге, так Оно, чего доброго, еще и мяску просит?
   - Это же собака...
   - Ну, знаете, сударь... Я не собираюсь заниматься выведением собак-каннибалов. - Филимон смерил хозяина пса бесчувственно циничным взглядом. - Либо вы хотите, чтобы я стал собакоедом? Признайтесь, вы этого хотите?
   - Да что вы ко мне пристали? - воинственно буркнул собаковод. Выкормыш перестал вдруг лить слюни и внимательно воззрился на болтуна в желтой кепке с лиловым помпончиком.
   - Простите. Но я ведь должен знать, какое меню жалует мой пес. Лично я так кушаю мясо лишь в дни взятия Бастилии и независимости Туниса. Но мы отвлеклись, лучше распилите мне, пожалуйста, его генетическое древо. Еще раз. По колечкам.
   ...Продавец уныло завел по новой...
   - Пардон. Так вы утверждаете, что его прабабка Брунгильда взяла золотую медаль в Каннах? - перебил вдруг Филимон крайне возбужденно.
   - В Канне, месье. - Осторожно поправил торговец.
   - Ах, в Канне. Это крайне важная деталь. А кто, интересно, взял вторую медаль? Случаем не Ганнибал? - глаза Филимона шипели как две синих сковордки.
   - Н-нет... - собачник вконец растерялся. - Ко... Кобель господина из Бельгии. Его звали Ко... Коньяк.
   - Ко... Кого? Господина из Бельгии?
   - Нет. Животное.
   - А... Понятно. Господин Ганнибал, очевидно, входил в состав жюри.
   - Наверное... Так вот... А его дедушка по линии Мажино...
   - Это я помню. Он был выдающимся мастером навозного орнамента. Вы лучше вот что скажите: каковы размеры вашего... мм... подопечного?
   - Ах, Бернарда? Ровно девяносто семь кило вес. А длина...
   - Да, мистер Шоу вряд ли бы гармонично смотрелся в дуэте с мистером Бернардом... Кстати, как его фамилия?
   - Чего? Фамилия? Не знаю... - растерялся продавец.
   - У псовых разве не бывает фамилий? Ай-ай-ай. Жаль, - искренне вздохнул Филимон. - Однако много ль кушает Бернард Имярек мясца?
   - Ну, кило в день...
   - Кило? Всего-то?
   - Да, он весьма умерен в еде.
   - А в отправлениях?
   - Где? - не понял продавец.
   - Неважно. А какое мясцо мы уважаем? Сырое или бланшированное? Либо, может, бечуанлендское под соусом?
   - Лучше вареное, значит, говядинку, или колбаску, значит, кровяную...
   - Прелестно! - Филимон согнул колени и вытер платком умильную морду пса. -- Тю-тю-тю, слюняшка. А не желаешь ли ты, братец, мясца?
   ...Сенбернар чавкнул и плотоядно облизнулся.
   - А может, лучше: дерьмеца? Ха-ха!!! - Филимон выпрямился, орошая носовой платок влагой из всех лицевых отверстий. - Благодарю за байки, месье Дюма, - и покрыл платочком нос собаки...
  
   2.
   ...Филимон, как штык, прорезал рынок и уже собирался вынырнуть из пучины любителей мяса, салатов, собак и попугаев. Однако тут левый его глаз нечаянно споткнулся об уродливого кролика с обвисшим, надорванным ухом. Кролик сосредоточенно хрумкал морковь. Филимон не был бы Филимоном, - упустить такой момент для созерцанья. Он и остановится как вкопанный. Заворожённо понаблюдав за кроликом, верзила с лиловым помпоном отстранился и удивленно свистнул. "Хромое" ухо тихо сводило с ума.
   ...Ушастый, прервав погрызку, покосился на Филимона и изрек:
   - Ну, и дурак...
   ...Филимон посвеклел и вписался в угол. Причем, левым углом лба.
   ...За что? - подумалось с обидой. Надо же, экая мерзость. Некий обтерханный заяц меня назвал дураком. И главное, за что? Ладно б еще, сунул ему хрен в шоколадной обертке. А то - ни за шиш...
   ...На душе стало гадостно и мрачно.
   ...На ипподроме с досады он поставил на самую истощенную клячу. И взял фантастический... куш.
   - Так, - хмуро пробурчал победитель и, переломив тугую пачку, тиснул ее в карман жилета. - Треба это отметить.
   ...Не успел Филимон прикрыть кабацкую дверь, как в глаза ослепляюще пыхнуло голубым. Застрекотали фотоаппараты. Ничего не понимающего - хвать под ручки - усадили за столик, изысканно сервированный яствами и напитками, которые увидишь разве лишь в кино. Солидный господин в тройке стального отлива подошел, почтительно поклонился, ласково пожал руку и торжественно возгласил:
   - Я рад приветствовать полумиллионного посетителя моего заведения. Месье, вы позволите преподнести вам презент от этого скромного ресторана? - и, не затрудняясь ожиданьем, протянул развесившему уши клиенту серебряный хронометр.
   - Я тоже очень рад... по-своему. - Сипло прощелкал Филимон, пихая сюрприз в жилетку.
   - Итак, чего бы пожелали, дорогой мой? - церемонный господин ясельно улыбнулся.
   - А это... Пожалуй, анчоусов, омаров, жаркое и побольше шерри, шерри... - быстро осваивался Филимон.
   - Все это уже перед вами. А не хотите ли отведать наше фирменное блюдо - устричный рулет?
   - Пожалуй. И шерри, как можно больше шерри. И если дозволительно, кроху, - он показал кончик пальца, - вот столечко русской водки.
   - Хоть сто тысяч раз по столечку. А чем вы станете запивать?
   - Шампанским. - Мигом сметнул Филимон.
   - Как, и всё?
   - Ну, не помехой бы абсенту и пивка.
   - Все это уже перед вами.
   - Тогда довольно. Мне по во и этого хватит, - он указал свое "во" в районе кадыка. - Прочее все одно уже не смогу как следует распробовать, то есть оценить.
   - Желаю с приятностью откушать.
   - И я тоже этого желаю. - Согласился счастливчик и тут же почувствовал шевеление автобусного билета в конвульсивно содрогнувшемся желудке. То был первый нехороший позыв.
   ...Очень скоро иссохший желудок начало галактически распирать. Тело сыто набрякло истомой, мозги прудила благодать...
   ...А на миниатюрной сценке скакала красивенькая длинноногая брюнетка. Она зажигательно стреляла чешуйками серебристого купальника и лазурными молниями из-под ресниц. Филимон невольно замигал.
   - Я куплю ей пеньюар из золотого руна. - Промямлил фартовый парень и, сполоснув десны шампанским, начал упоительно лыбиться.
   Красотка кабаре строила глазки, как в немом и ч/б синема.
   Ощутив тяжесть Атланта, Филимон сбегал в туалет. Вернувшись, он облегченно рыгнул, сел, небрежно согнул руки в локтях и фасонисто пощелкал пальцами.
   ...Вновь зарябили фотовспышки.
   - Чего изволите? - поинтересовался услужливый кельнер.
   - Изволю желать и повелеваю налить ликер золотого фужёра и передать его на подносе вон той примадонне, - чинно распорядился Филимон и победительно мигнул танцовщице. - Постой-постой, малец. Не забудь прихватить на закуску лангустку.
   Обожающе кивнув, крутобедрая "гейша" адресовала щедрецу ядерный аэро-поцелуй. Ответно чмокнув рюмку с водкой и зажмурясь, он медленно вцедил "привет от Менделеева".
   - Стоящая микстурка, - задумчиво вывел Филимон, насаживая на вилку кусочек фирмеиного рулета, - а вот эта дребедень отдает утопленными тушканчиками, - и заглушил устричный привкус фужером шерри...
   ...Прихвостень фортуны благодушествовал, смеялся и, строя эротические планы, улетал в нирвану.
   ...Именно в этот момент кущи заслонил некрасивый кролик. Брызгая морковной стружкой, он оскорбительно хрюкнул: "Ну и дурак."
   ...Настроение остопоганилось. Кисло переминая губами, Филимон кликнул официанта.
   - Чего изволите?
   - Плю-ва-тель-ни-цу.
   Ресторанный халдей смутился, но приказ дорогого гостя уважил.
   - Отвернись, - рыгнул Филимон и резко склонился над зеркальным прибором. - Бяа... Накорми-кось этим повара, ответственного за срулет из тарантулов.
   ...На этот раз фотокамеры смолчали.
  
   3.
   ...Малость полегчало. После бутылки пива стало еще лучше. Кокетливо менжуясь, красотка ожидала и ожигала. Жестами и взглядами... Ощутив прилив вдохновения, Филимон решился ответить на зов.
   ...Но тут в окоём втесался такой образ богини, о каком он не мечтал с давних пор недолгой своей "юношественности".
   - Можно мне тут с вами? - В звенящие уши сочился завораживающий лепет. Богиня была небесно хороша и, при этом, вполне плотская, досягаемая и даже надушенная.
   - Разум-и-имеется, - икнул счастливчик.
   - Благодарю. Вы очень оригинальный человек.
   - Кстати, я догадывался об этом.
   - А я вас ждала. - Вздох "богини" обладал астральной протяженностью.
   - А я нет... То есть теперь буду ждать.
   - Но мы ведь уже встретились.
   - Это вы меня встретили. А я вас не встречал, потому что не знаю: кто вы? - пояснил он.
   - Мои био-данные вас удовлетворят, уверяю.
   - Я решительно надеюсь. Вот, правда, мои...
   - Ваш костюм говорит, что в вас говорит джентльмен, - резюмировала она.
   - А мой язык этого не говорит. Но теперь он это скажет, то есть подтвердит.
   - Вы, правда, именно такой, какого я ждала.
   - А как вы меня ждали? - полюбознайничал он.
   - Утомительно долго. Годы. Встречу с вами запрограммировал мой гороскоп. Я ждала, ждала... И вот сегодня, наконец, сошлось все вплоть до деталей. И все-таки я все равно сомневалась. И только лишь, как только вы потребовали плевательницу, я поняла: ошибки быть не может. ОН!
   - Вы думаете, он... то есть я... я так люблю плевать? Вы напрасно так думаете. Я не плевун. Так что вы рискуете разочароваться.
   - А я тоже не плевунья. - заверила она.
   - Вы дама света?
   - Вы догадливы.
   - Ну, я вас, значит, тоже давно искал. Целых десять лет. С того момента, как впервые посетил борде... бррр... Простите, я не светский человек. Но я обеспеченный и широкий человек, я миллионер. Бонза из Вестфалии. - Он вальяжно ополз в кресле.
   - Жаль, что не из Вест-Индии. А может, как раз наоборот...
   - А разве они не в одном месте? Вестфалия и Beст-Индия? Конечно же, нет... Я забылся... чуток. Как же, их разделяют Патагония и Лабрадор. Это всё от пива. Я его редко пью. Привык к коньяку. Реально...
   - Мы будем идеальной парой. - Она томно закатила очи. - Реально.
   - Люблю деловых женщин. А вы любите пиво?
   - Н-не против иногда. - Она выглядела слегка растерянной.
   - А регби?
   - То же. Но не так что б уж... - В ее тоне почти не осталось энтузиазма.
   - Ну, тогда мы перейдем на пиво. От коньяков у меня изжога и отрыжка. У вас есть авто?
   - Само собой.
   - А замок?
   - Еще пока нет...
   - Ну... я готов пока разделить ваше счастье и сделать вторую его половинку своей. - Грудным голосом промычал он.
   - Я очень рассчитывала на вашу благосклонность, дорогой.
   ...НУ И ДУРАК!!!
   ...Перед глазами Филимона косоухо маячила жульническая морда грубого кролика.
   "Подонок!" - разъярился счастливчик и ни с того ни с сего заявил:
   - После бритья ног другой лосьон нужно. Помягше.
   - Что? - она задохнулась, но не дымом сигареты. - Это шутка?
   - В стиле вестфальских пивоваров, а может, и баварских.
   - Вам не идет ронять свое достоинство. - Она хваталась за соломинку.
   - Да что вы говорите! А я, кстати, никогда не ронял свои достоинства. Мозги приходилось ронять, со второго этажа.
   - Это отразилось на вашем юморе.
   - В следующий раз брейте чище ваши ноги. Гуд бай, май лав... Ишь тоже мне - цыпа.
  
   4.
   ...Протиснувшись к собачнику, Филимон скверно осклабился и рявкнул в ухо: "Держи!" - после чего сунул скрутку сотенных, ухватил поводок и поволок очумевшего сенбернара.
   ...Крольчатнику он отвалил сотню и затолкал хитрого безобразного кролика в сетку.
   ...Затем купил дюжину колясок колбасы и пол/ящика кефиру.
   ...Сгибаясь под тяжестью покупок, Филимон ввалился в свой подъезд, хрящистым ухом вжал кнопку лифта. Но, быстро передумав, пополз вверх пешим ходом.
   ...К чердаку десятиэтажного дома он выбрался на полпуда легче.
   ...Сначала по крутой лесенке, исходя потом, выволок на крышу тяжеленного пса. Туда же препроводил кормежку. Вскрыв бутылки, выплеснул кефир на шифер, набросал сверху колбасы, перетоптал все это, помочился и полез обратно в чердачный люк.
   ...Покуда человек спускался по лесенке, сенбернар задумчиво пускал слюни на его распаленное темя. Рядом гнусно собачились голуби и воробьи.
   - Живи здесь, король обжор и тунеядцев. Бог даст, научишься добывать пищу. А то и даст, впрямь станешь тут святым духом, - таким вот добрым словом напутствовал беспечного великана Филимон, закрывая люк.
   ...Тяжело дыша, он спустился на третий этаж и после долгой возни открыл дверь в свою каморку. Там, не разуваясь, вкатился в кухню и шарахнул об стол сеткой. Кролик припрыгнул и расчехлил клыки.
   - Ну, кто дурак? - грозно вопросил Филимон у съежившейся жертвы. Зверек ехидно косился и молчал. - Ну, скажи, что не прав, об одном ведь и прошу...
   ...Некрасивый кролик напыжился, но промолчал.
   ...Филимон надолго оккупировал санузел.
   ...Оттуда вернулся с квелым капустным "лопухом", завернул в него тухлую редьку, подгнившие картофельные очистки и сунул кролику. Спесивая тварь неспешно отодвинулась и с вызовом уставилась на... дурака.
   - Ну, ты ж подонок! - взбесился Филимон. - Ну, ничего-ничего, гаденыш, щас ты у меня взвоешь! Поплачешь по полной программе.
   ...Под это предисловие он схватил топор, примерился, рубанул, промазал. Лезвие вошло в столешницу и застряло...
   ...Лишь с третьей попытки удалось ему отделить голову насмешника.
   ...Искромсав тельце на кусочки, мститель наскоро пропарил все это в кастрюле, откинул в раковину, обдал водой из крана, собрал на разделочную дощечку и шагнул к окну.
   ...Внизу, среди отбросов прогуливались развязные кошки. Много кошек.
   - Кыс-кыс... - нежно позвал Филимон.
   ...Мурки лениво и презрительно воззрилась на дурака. Филимону надоело кискискать, и он смахнул с доски останки врага.
   ...С хищным воежом кошки кинулись к мясу, быстро растерзали, растащили, набили пузо и прижужолились на солнцегрее.
   ...Покуда живность воинственно уплетала обидчика, Филимон млел и урчал от блаженства.
   ...Но как только пушистые бродяги налопались, устлав драными спинками, брюшками и боками каленый асфальт, ему стало чудиться, что и они нагло, с усмешечками поплевывают в его окно.
   - Ах, вы курвы позорные! - отчаянно заголосил Филимон и, не раздумывая, сиганул на асфальт.
   ...Брызнула кровь.
   ...Рванув из последней мочи, Филимон подобрался к жирному усатому плешивцу с грязной откормленной рожей... Гневно заглянул в разморенные зенки... Схватил за ухо и давай раскручивать кошачью башку из стороны в сторону.
   ...Сытый кот дико взревнул, а потом, закатывая гляделки, давай свирепо царапаться в ответку.
   ...Сломленный Филимон плюнул в него влажно-алым сгустком и оставил в покое.
   - Ну и дурак. - скандально прошипел лысый котяра, дивясь и не прекращая шееверченья.
   ...Или ему это показалось?
   ...Филимон бессильно заплакал...
  
   1987
  
  
  
  
  
   Начало воскресного дня и его конец
  
   1.
   - Простите, вам никогда не приходилось видеть падающий метеор? - мягко спросил Филимон у овощного лоточника.
   - Нет. - Владелец зелени желчно скривился и зевнул.
   - Так поберегитесь: щас он свалится на прилавок. - И Филимон вскинул глаза к небу. Лицо продавца непроизвольно взлетело. Когда же миг спустя он враждебно вклинился в глумца, тот пожирал самый большой, красный и сочный помидор.
   - Уфы, эфоф мефеоф гфофнулся мне в фоф, - давясь и дружественно кивая, пояснил Фи-лимон. После чего как будто и вправду сглотнул небесное тело, вежливо козырнул и исчез.
   Филимону не нужно было прощать или оправдывать себя. Совесть не жгла его. Свой поступок он считал закономерным следствием без-денежья, превратившего солнечное воскресное утро в утро без завтрака. Вернее, он ничего не считал, поскольку для этого следовало подумать. Филимон же был человеком, презиравшим "racio" и канонизировавшим действия вслепую.
   Помидор не утолил голода, лишь распалил пожар. Филимон прочувствованно рыгнул, испепелил негодующим взглядом вспугнутого старичка и двинул на бега. Он мог остаться без гроша на завтрак, но всегда имел "резервные фонды" для ипподромных игрищ.
   - Привет, Филимон. - Льстиво вскрикнул пузатый лысик, радостно подаваясь навстречу блондину в мятом клетчатом кос-тюме и кепаре с лиловой помпошкой, что разрубал толпу как крейсер лужу.
   Задумчивый Филимон неопределенно хмыкнул и рассеянно мазнул ладонью по замшевой щеке приятеля. Тот мигом утер ею чью-то подмышку.
   Все ставили на могучего Буцефала. Коротко обругав гривастого фаворита, Филимон предпочел неказистого Огонька.
   Покуда народ неистовствовал, скандируя клички любимцев, Филимон язвительно ухмылялся, сосредоточенно драл заусеницы и при-говаривал: "Глупые люди".
   Огонек прицокал последним. Ножевым взглядом Филимон рассек одноликое мутное море лиц, плюнул вверх: "На кого Бог пошлет", - и, резко пригнув весело клюнувший помпон, размеренно пошел прочь.
  
   2.
   Впереди предстояло выживать среди парализующего чада из киосков: румяные булочки, лоснящиеся пирожные, хрусткие круассаны... Филимон шел, бронзовея от ярости, и кровожадно ковырял глазами бездушные лица продавцов.
   Улицу запрудили ранние и праздные шатуны. Филимон высокомерно поплевывал. Подбираясь к кинотеатру, он прошептал: "Бестолковое население". Тут его взор запеленговал розовощекого карапуза, который в далеком затишке сквера тоскливо жевал бутерброд с гаргантюанским ломтем сверкающей ветчины.
   Филимон решительно отринул почтенного господина. Догадливая публика шустро оголяла крейсерский фарватер.
   - А ну отдай! - гневно прошипел Филимон, повелительно вытянув ладонь.
   Малыш, в коем ясно угадывались два пуда гольной требухи, испуганно листнул ресницами, но послушно расстался с бутербродом. Вызывающе сверкая подбровной синью, Филимон степенно удалялся в глубь скверика, где в три жевка прикончил легкую добычу. Жизнь стала краше и интересней. На соседней лавочке обретался строгий дядька в очках а-ля покрышки для "Пежо". Очкарик напряженно воевал с кроссвордом. Филимон подсел и мирно внедрился:
   - Отпрыск невежества, неужель тебе неведомо, что положено де-лать с такими ничтожными клочками бумаги?
   Шины "Пежо" раздраили дырку пониже: круглую и немую как спасательный круг. Предваряя реакцию, Филимон иронически выхлопнул: "Хо-хо", - и отнял газету.
   Его дальнейший маршрут пролег через газоны прямиком к платному туалету.
   Выждав, когда билетер отлучит глаза от входа, Филимон воровато проник в кабинку.
   Удобно устроившись, клозетный "заяц" уже почти заканчивал карандашное эссе: "подлюк...", когда его грубо и с позором застукали.
   Застегивая штаны, Филимон справился у "сопровождающего" насчет табачку. Вышибала лишь свирепо оскалил акульи зубы и, зажав шею безбилетника, толкнул вперед. Тогда Филимон, уже не спросясь, выдал скабрезный анекдот. Проводника перекосило. Переломясь на "г", он принялся изрыгать звуковые лавины, пока сквозь захлебывающися клокот не хрустнуло. Филимон отступил, хохотун рухнул на колени, вцепившись уже в собственное горло. С рачьим лицом и глазом, он безразмерно разевал рот. До Филимона помалу стало доходить... Ежели в начале сеанса смеха дяденька озарял мир фаянсом ровненьких зубов, а теперь начисто лишился сей прелести, то... вывод безошибочен: человек подавился вставной челюстью.
   И хотя наш герой плыл по жизни сугубо на волне рефлексов, нечто вроде инстинктивного гуманизма уронило его кулак на шею погибающего. Великолепный хруст потряс квартал, а по асфальту весело запрыгали искореженные жевательные приспособления. Судя по их инвалидности, пластмассовые. Корячась на четырех точках, сортирный вышибала стал бурно прихлебывать воздух. При этом его голова и шея заявили о родстве с Квазимодо.
   Оставив жертву анекдота приходить в себя, Филимон неторопливо покинул сквер. Да, господа, только что спасший человека, он не требовал оваций и даже не ждал заурядного "мерси". Он шел, насвистывая новый мотив, где ноты подменяли нехитрые трели: "Квазя, квазя, квазя, квазя, квазя-зя, зя-зя-ква-ква"...
   В утлом, амброзированном мочою дворике его встретил приземистый горбун.
   Везет же мне нынче на Квазек, лениво подумалось гальюнному герою.
   - Ваш кошелёк, месье. - Кротко попросил горбач и выразительно поиграл ваксовым дулом.
   - Это зажигалка? - Филимон добродушно кивнул на ствольное дупло.
   - Ага. Со свинцовыми струйками, - хрипло хо-хотнул грабитель. - Чего там вошкаешься, тля нагадь на дедку с бабкой!
   - Жду. - Филимон был невозмутим.
   - Чего? - у горбуна отвалился подбородок.
   - Когда вы подавитесь вставной челюстью, масса Горби, - признался Филимон.
   Уличный Квазя поперхнулся. Дуло пистолета покренилось, мушка растерянно вымеряла длину хозяйских штиблет. Филимона прошибла слеза: пора! Пора спасать Генерального Президента Советского Союза!
   И он начал спасение уже испытанным путем: "бац" с оттягом по горбу. Из Квазика хлынули всякости, последним спрыгнул кусочек языка.
   Помедлив, Филимон повторил прием и сильно уди-вился, не дождавшись пластмассовых кусалок.
   "Что с вами, Михаил Сергеевич, вам не полегчало?"...
   Треснув в третий, для верности, раз, он почесал затылок и шагнул через реально попрямевшего калеку. Под ногой шкрябнуло. Филимон погнулся. В луже плакал пистолет. Утяжелив карман, самый занятой в мире человек продолжил воскресный променад.
  
   3.
   Он струился по уличным жилам все тише и тише по мере их заполнения людскою жижей. Он глазел на аттракционы в парке, но забастовавший желудок окраши-вал впечатления в серятину отрешенного и все более сатанеющего скепсиса.
   К счастью, по дороге попался роскошный павильон. Туда как раз входила группа интуристов. Филимон небрежно подлизнул чуб и пристроился в обоз к осанистому твидовому господину. Тот непонимающе уставился на обшарпанного пришлеца. Но Филимон уже свойски ему подмигивал, выставив вверх большой палец. Обычно это производило сильное впечатление, снимая последующие непонятки. Лишь в крайних случаях людской черствости и тупизны Филимон запускал одиночную распальцовку в стиле "фак"...
   Твидовый иностранец пожал плечами и прошел в залу. Стиснув челюсти, как штангист перед рывком, Филимон вышагивал следом. Суровый, но предупредительный супермен при бабочке и при дверях подозрительно сощурился, однако не рискнул остановить то ли гостя, то ли мистификатора с лицом идола тольтеков.
   Роль холявщика не слишком тяготила Филимона. Пожалуй, это было его главным амплуа, если не платформой выживания. Он мигом входил в образ и уже через минуту опередил всех. Его гнал запах мяса во всей его гастрономической полифонии.
   Чего только не было на этих столах!!!
   Гид еще только намерился расписать кулинарные изыски, а Филимон брал приступом первый поднос. Слёту разорив, атаковал следующий. С варварством печенега, не отходя и даже без пяточного сдвига, он развернулся к 3-му, разделался с бесспорными вкусностями 4-го и наскочил было на... На этом пищеводные заторы вынудили его взять тайм-аут.
   Могильно прела тишина. Очарованные соседи пребывали в столбняке, не ведая, что же предпринять: гости - последовать ли примеру кепчатого выскочки. Швейцар - то ли турнуть стер-веца, то ли оставить все как есть? Что как все это сценарно прописано в виде шутовского приложения к программе?
   Один лишь Филимон был бесстрастен, ровно апостол. Но апостол языческий: весь организм его ниже пупка шамански камлал.
   Но вот он глубоко вздохнул, ожил, подкрылки носа девственно встрепетнули: из соседней залы фонило ромом и глинтвейном...
   Записной хвостист уже заканчивал ресурсную настройку на набег N 2, когда проем в обитель спиртных духов законопатил сверхростовой мужчина. Его, с позволения сказать, выражение на, будем аккуратны, лице гвоздило любые оптимистические намеки.
   Филимон только икнул, а его тренированный тыл уже представился фронту. Потирая живот, холявщик резво, но гордо несся на выход. Взгляд непроизвольно царапнул вывеску: "Зональный финал конкурса дегустаторов Франции и Бенилюкса"...
  
   4.
   Дело клонилось к закату. Дважды его пытались взять в плен. Сперва, кажется, на бульваре Пуговичных ширинок, захватнически себя повела грудастенькая непотребность с аппетитной кулинарной лепкой ниже парика. Филимон был вовсе не прочь поразвлечься, но "девочка" с ходу приложила его таксой расценок. Они были весьма умеренные, даже чересчур, но у Филимона не было денег, и он нарисовал их в воздухе.
   - Ах, вот оно что! - усмехнулась продажная любовь. - Ну, мы не гордые, пойдет и натурой за натуру. Твой пиджак, допустим, эквивалентно тянет на мою ночь. Секс в серале гарантируется. На сколько пиджачок этот, интересно, потянет в банкнотах?
   - За сорок лет натурой не расплатишься, сераль на присосках, - маняще разомкнулись губы джентльмена.
   - Чьей? Твоей? - отплюнула с ядом потаскушка.
   - Моя натура всегда при мне и служит только мне. - Филимон отряхнул локоть от ее рук, брезгливо сдул "следы" гадких па-льцев и ушел.
   Вторую попытку обольщения предприняла "моль ночи", но уже на проспекте Замочных гульфиков. Филимон сразу и начистоту выложил ей, что не в его правилах знакомиться с существами, чья дата почкования утеряна в пластах па-леозоя. Троглодит в юбке порадовал понятливостью.
   Папенька Мрак успел уже разостлать свое рубище по городу, когда на центральной Площади Тухлого пюре зажгли ослепительную лампу редкостной величины и формы.
   Вокруг светильни вертелись искрящиеся шарики, лопаясь как мыльные пу-зыри, правда, с треском динамитных шашек, на сотни миленьких звездулек. Под лампой каруселил подиум с муляжами нагих кинозвезд, что опереточно жеманничали, подмигивали... И каждая рекламировала определенный конверт-дисплей с неоновыми копиями продукции крутых фирм. Изюминка заключалась в том, что очередной оборот выдавал на дисплеи новые изделия, в том числе и алкогольного плана. Вечерние орды восторженным тысячеглазьем пожирали видео-фальсификаты массовой дешевки.
   Поначалу Филимон также не остался равнодушным к будоражащей новинке. Но вскоре он вспомнил о проститутке, с которой не сумел переспать из-за цифры ноль на счету личных брюк. А тут, это же надо такое придумать, его буйный темперамент дразнили фантазийные прелести голых ВУ-МАНекенов и вино-коньячный бурлеск из мультипликационных бутылок.
   А может быть, не это... Может быть, ржаво-оранжевая скука заставила его поступить именно так. В общем, вспомнив о пустых карманах, он вдруг обнаружил, что один из них не так уж и пуст ...
   Филимон вынул штучку, сел на бордюр и очень громко сказал:
   - Глупые люди!
   Затем любовно, как скрипач-виртуоз, размял он пальцы, удобно расположил их на рукоятке, тщательно прицелился и выпустил всю обойму в обнаженные фигуры неоновых голливудянок.
   - Не заряжен. Прошу засвидетельствовать. - Радушно приветствовал он полицейских, игриво покручивая на пальце теперь совсем уже игрушечный браунинг...
  
   1987
  
  
  
  
   Рождественский гусь бывает и летом
  
   1.
   Филимон безостановочно гарпунил глазами женщин, естественно сим-патичных, и всякий раз открывал необоримое желание переспать с каждой. Стоило исчезнуть одной, как его творчески зудливый "клоп" перепрыгивал на другую. И это несмотря на то, что вот уж две недели он сожительствовал с красивой, в очень многом искушенной мо-дисткой. Виною - неукротимая натура Филимона. И глупо как-то даже спрашивать, с кем бы он почел остаться: со своей красоткой или с менее эффектной новенькой?
  
   ...Точки над i Филимон расставил в первый же вечер знакомства с модисткой:
   "Слышь, ты... как тебя, запомни раз и назубок: в этой жизни я свояк никакухи. Что это, точно не скажу... Но это самое употребил про всех мужиков нашего рода мой папаша, которого я не помню. А завещал ему это наш деда". - Свирепый кивок на ржавый фотоснимок, с которого таращился только что съевший двутавровую рельсу плечистый бородатый молодец: высокая, как Казбек, пушная шапка с дырочкой в середке, мохнатое наплечье поверх странного мундира, метровой ширины грудь с двусторонним зигзагом блескучих, кажется, гармошек, да слева к зебристым ленточкам три привешенных черных креста...
   Лиза так и не поняла, что бы это значило. Но не далее как на третий день сожительства с Фили констатировала: "Свояк никакухи" легко заменяется синонимическими вариациями на тему "раздолбай". Впрочем, для посторонних модистка Лизет облагородила характеристику длинно и научно: "Адепт нейтралитета". Во всяком случае, именно так рекомендовала она нового "шерами" в кругу своих не менее культурных знакомых...
  
   ...Филимон безостановочно гарпунил глазами женщин...
   Данное интеллектуальное упражнение импонировало ему уже вторую неделю. Трудился адепт в неизменной позе: оседлав урну - ту, что рядом с витриной секс-шопа и сбоку от канализационного люка, он грозно нажевывал резинку.
  
   ...Появление любовницы внесло веские коррективы в незамутненный аквариум бытия.
   Во-первых, Филимон с утра бывал сыт. Этого непривычного состояния ему хватало до самой ночи - поры благодарения кормилицы.
   Во-вторых, ему запретили ходить на бега.
   А в-третьих, заставили искать работу.
   Чем он с пылким вдохновением и занялся. Напялив впервые отутюженный клетчатый костюм, Филимон арендовал площадку в виде урны под витриной и усилил личный гипноз табличкой: "Работа не волк - но волк хочет есть - дайте волку жратву - желательно без работы".
  
   2.
   В тот день против Филимона долго уже отирался некий плотный господин. С искренним любопытством и почти нескрываемым изумлением он наблюдал за флегматичным безработным.
   Увлекшись коллекционированием дамских личек и ляжек, Филимон в упор не замечал присутствия ротозея. Но когда в какой-то миг глаза обоих состыковались, у незванца почему-то скверно засосало везде, особенно в простате. Разом переставший жевать Филимон оттопырил нижнюю губу и принялся выскабливать постылый лик визави. Взгляд у безработного был тяжелый, мрачный: абордажный.
   Зевака растерянно усмехнулся. Филимон ужесточил перекатку резинки, кузнечные кисти с прищёлком разминались. Непрошенный созерцатель смутился и суетливо сунул руки в карманы. Жвачка ядром просвистела мимо его уха. Филимон всесторонне, во весь свой олимпийский размер, распрямился и разломил табличку о колено. В следующую секунду поддернутый за ворот и подтыкаемый пинками незнакомец, неестественно горбясь, семенил по переулку...
   У мусорной свалки свояк никакухи ослабил хватку и рывком одной левой водрузил чужака на наипохабнейший помойный резервуар.
   После этого Филимон куда более степенно присел на корточки, со знанием дела наковырял окурков, неторопливо задымил и задумчиво уставился на мало что соображающего господина.
   - И в чем дело? - вопросил он вечность спустя.
   - А собственно, в чем? - неуверенно пискнул человек, усаженный на мусорный бак.
   - Вот именно: в чем? Может быть, в том, что в вас бурлит кровь массагетских вельмож или даже римских понтификов? - оскалился Филимон, топя несчастного в мареве дыма.
   - Наверное... - выдавил господин. Уже предположив, что рядом ненормальный, он решил соглашаться со всем, лишь бы не дразнить.
   - Что: наверное? - возвысил голос Филимон.
   - Вторых... этих...
   - Ага. Следовательно, ваши честолюбивые устремления отчасти реализованы: вы при жизни водружены на пьедестал.
   - Наверное. - Вздохнули с помойного постамента.
   - Вот видите. Осталось малость: соорудить родовой склеп, мусорный мавзолей, что мы сейчас и сделаем. - Филимон тщательно заплевал остаток окурка и быстро встал. Носок его ботинка ловко покусывал издохшую крысу.
   - Н-не н-надо. Вы не абсолютно справедливы, хотя и абсолютно правы. Не надо, - медленно всасываясь в жижу, мямлил несчастный.
   - А что надо? - прищурился Филимон.
   - Да ну я же, это самое, ничего такого, я это... рабочего подсобного подыскивал. Всего-провсего. Правда-правда... - его вдруг прорвало как осужденного после оглашения смертного приговора. - Я же не предполагал, что вы так агрессивно настроены к... работе. Я думал, вы, наоборот, это самое, обрадуетесь, а вы вон как обиделись...
   Разошедшийся лопотун так же рез-ко замолчал: из ниоткуда перед носом его возник грязноватый стакан. А содрогающаяся бутылка с дыхалкой подорвавшегося марафонца вливала туда расплескивающуюся краснуху. На нюх - паршивенькое "Мерло".
   - Гм-гм, это уже деловой поворот. Мерси. - Мусорный герой, даже не поморщившись, осилил кисляк.
   - Меня зовут Филимон, могу выполнять любую работу: таскать сизифовы камни, отыскивать Золушек по их кроссовкам, морить тарака-нов "шанелью"...
   - Хватит-хватит, молодой человек. - Деловито прервал работодатель, вычмокивая зад из помоев. - Я не нужда-юсь в избыточном универсализме. Я скромный фермер. И ищу подсобника. - А он быстро осваивался!
   - Не столь интригующе, но я даю свое согласие. - Заверил Филимон, хлопнул стакан и, отморщившись, щелкнул пальцами. - Едем...
   - Как, вы даже не интересуетесь графиком и тарифом?
   - Чем-чем? - Филимон не притворялся: ни разу не работавший на дядю, он смутно ориентировался в платежной бухгалтерии. Но боясь, что его расшифруют раньше времени, поправился. - То есть, к чему?
   И благонадежно улыбнулся. Такой улыбке принято верить.
   Удивленный фермер лишь добавил, что у него есть ровно один билет на 14-00.
   - Отлично. Этим рейсом и поедем. - Обрадовался Филимон.
   - Да, но сейчас уже 13-00, - фермер сверился с нагрудным хронометром. - Вы разве никого даже не известите об отъезде?
   - Морг позаботится. - Оскалился Филимон, сверяясь с куда более дорогим и тоже нагрудным хронометром, чем заставил нового хозяи-на мистически вздрогнуть.
   - Вас понял. Ну а как насчет: пожитки там собрать?
   - Все свое ношу с собой, кроме гроба. Ха-ха!
   - Н-да, ну что ж. Тогда в путь...
  
   3.
   Всю дорогу фермер с завидной обстоятельностью потчевал работника лирическими эссе о зоо-мире личного подворья, заочно/поименно аттестуя его представителей, внешние их прелести и творческие особенности, интеллектуальные достоинства и психические изюминки.
   Сперва Филимон скучал. Потом его начало подташнивать. Наконец, он взялся методически поскрипывать зубами. Не лучший признак. Но доморощенный анималист не унимался: широкоформатным его полотнам не виделось конца.
   Выражение лица адепта излучало чувства, далекие от нейтралитета. Будь рядом Лиза, она бы легко прочитала по филиным глазам: "Ну, ничего, недолго нам терпеть, расплаты близок миг".
   И только беспечный аграрий в глухарином своем балабольстве не угадывал грозы...
  
   По приезде он принялся добросовестно знакомить помощника с каждой особью своей рогато-клювато-гривастой фауны. В этот период взгляду Филимона позавидовал бы сам Дракула.
   - А это моя любимица Клотильда, - исповедальным тоном сообщил экскурсовод, нежно, с затуманенным взором оглаживаясь щекой о черную свиноматку. Тут его позвала жена. Сельский хозяйчик извинился и оставил подопечных...
   Зарычав от восторга, Филимон до треска растер ладо-ни, смял ногтями левую щеку и с всхлипом сладострастия отпустил Клотильде чугунный пинок. Пронзительно хрюкнув, верховное свинилище брыкнулось на противень для испражнений. Прихлопывая в ладони и озоровато постреливая глазами, Филимон выбрался из свинарника.
   Не зная к чему бы приступить, он нетерпеливо переваливался с пятки на носок и черною дырой впитывал пространство.
   О!
   Взор-коловорот зацапал пригожую баньку. Прыганув аж на три фута, Филимон поозирался, чего-то узрел и понесся крутым укосом. Снизу он вернулся с контейнером немыслимо тухлых овощей и падали - такое под силу приподнять разве что четверке циркачей. Протолкнув в баню и входя в образ сеятеля, городской проказник с азартом, но равномерно разбросал зловонные отбросы по всем углам. Судьба контейнера решалась недолго: железный урод нырнул в голубенький, под буколическим вязом, бассейн.
   Но и этого прокуде было мало.
   Вернувшись в свинарник, он подступил к хрипящей Клотильде и за задние копыта сволок к бассейну. После короткой борьбы принцесса Хрю-Хрю ХХХ разделила участь контейнера.
   Лишь теперь Филимон вздохнул: впервые, глу-боко, ответственно и удовлетворенно. Это была Работа! И за нее не стыдно ни перед кем!
   Но чу... Тонкий слух адепта резануло могучее ржанье. Вот это номер: красивый каурый коняга, запряженный в новенькую бричку, косил глазами и тряс мордой, как бы осуждая шалости городского! А может, наоборот? Филимон хлопнул себя по коленям и чечеточной походкой устремился к бричке...
  
   Фермер вышел на крыльцо с пылким намерением продолжить ознакомительную беседу. Непривередливый батрак ему глянулся.
   - Ой-ой-ой! - рука схватилась за сердце. Задом-задом... да и плюх! - на Центнера. Центнером звали кота, что уютно прикорнул на перильце.
   Плоды Работы зияли во всей их штучной красе...
   И перво-наперво - Пегас... О, Святая Кло! Его великолепный конь, его каурый Пегас, прихвостясь впритык к забору, как бы прирос к нему оглоблями. Бесславно пытаясь освободить зад от безумствующего кошака, фермер приставил к ограде стремянку и полез.
   Спятив от увиденного, лестница упала. И висели фермер на заборе, да Центнер на заду, не веря глазам: бричка пребывала в том же положении с прилипшими к забору оглоблей...
  
   В ту же самую минуту благо-ликий и зело-довольный Филимон пил водку в сельском кабачке. Весь иконный образ его лучил лад и благодать, а аллилуйствующий язык звал местных выпивох влиться в лоно мормонской ве-ры. Из скрутки клетчатого пиджака порывами выныривал гусак и подавал необдуманные реплики. Птичья крамола гасилась щелбанами.
   Никогда еще Филимон не был так добр, смиренен и боговдохновен. Вот оно миротворное влияние деревни!
  
   ...В 23-00 Филимон входил в подъезд.
   Трижды позвонив и словив тишину, он страстно матюгнулся. С неохотой отскрипела кровать, прошлепали босые ноги.
   В мятом пеньюаре заспанная Лиза отворила дверь. Филимон шагнул в темноту, сквозняк из открытого окна вспушил сивую чубатуру.
   - Триппермана форточкой сплавляла? - зевнул он. - Чего долго-то?
   - Насчет "долго", еще разберем: кто и с кем? - Сонно гуднула Лиза, бросаясь на лежак. - Сам, небось, в борделе весь день шалопайничал...
   - Фокусам обучался. Как из кошачей грыжи павлина делать, - с этими словами он швырнул в постель полузадушенного гуся.
   - А-а! Что это? Убери его! Фили, это еще кто? - Визжала модистка, безуспешно пихая глупую птицу. - Таких охренительных кур я отродясь не видала...
   - И я тоже, представь себе.
   - Гуль-гуль-гуль, цыпа...
   ...На этом месте всё нежданно съела пауза чёса, тотального и неукротимого...
   - Завтра будет Рождество. - Объявил Филимон, и это означало, что почесуха временно укрощена.
   - Спятил что ль? Лето на дворе.
   - И что? Не знаю, как ты, а я ни разу не ел гусятины, тем более на Рождество. Теперь к нам пришел гусь. А значит, что? Значит, надо убить двух зайцев: съесть гуся и съесть рождественского гуся. - Доходчиво разъяснил адепт. - Кому тут что непонятно?
   И горожанин со знанием дела сломал шею забуянившей "деревенщине"...
  
   1987
  
  
  
  
  
  
  
   С грибами не шутят
  
   1.
   - Филимон, а Филимон?! Ну не спи. Давай поговорим.
   - Отвянь!
   - Филимоша, ну скажи мне, пожалуйста, что-нибудь ласковое. А?
   - Позавчера говорил.
   - Ну, миленький, тогда ты сказал "Холостая слониха". Это не нежно.
   - Хорошего помаленьку.
   - Ну, Филимон!
   - Заткнись, гориллочка беременная.
   - А-а??!!.. Ты что-то там гавкнул?
   - Да-да, моль перепончатая. У-у-й, ты чего толкаешься, жабья отрыжка?
   - Пошел к чертям, дрянной выдерьмыш! Сын запора - внук поноса!
   - Чего? Это я-то? Так ты, тля, обзываться? Ну, получай! Знаешь ты кто? Дитя расстроенного желудка, безудержный взрыв экскрементов! Вот!
   - Ха-ха, банально. Перепевы моих сравнений, ростбиф из гноя.
   - Ну-ну, валяй, мурло сортирное.
   - А ты - питомник гонококков!
   - Что?! Ты меня ОСКОРБЛЯЕШЬ?! Ты МЕНЯ оскорбляешь?! Не хнычь! Отвечай! Кого ТЫ оскорбила? Ты понимаешь хоть КОГО ты оскорбила? Ты осознаешь, что ты наделала, пьяная кобра?
   - Филимоша, не уходи, я дура.
   - Отвянь.
   - Я беременная горилла, Фили, я тумбочка кособокая, я...
   - Вот-вот, уже лучше. Что и требовалось доказать. Спокойной ночи, крысенок.
   - Уже с добрым утром... А, ну как скажешь. Спокойной ночи, Фили...
  
   2.
   - Лиза! Крысенок, пожрать что есть?
   - Яйцо всмятку и две мороженные фрикадельки.
   - А хлеб? - Филимон привстал на локтях.
   - Махонький огрызочек, Фили.
   - Ну, эт мы еще проверил.
   Филимон поднялся и с гримасой колесуемого нечестивца размял суставы. На кухне он посмотрелся в кастрюлю с водяным слоем над жирной размазней, окунул туда кончик левого мизиинца, промокнул глаза. Зрачки вдруг вспыхнули тревогой. Шизанутым тараканом метнулся он к хлебнице, выудил кусок черствейшего батона.
   - Что такое, Фили? - Лиза нагишом стирала в тазике пеньюар.
   Филимон, с досадой отпихнув развешенные на веревке женские трусики, вскричал: "Ай-ай-ай! звери-то голодные бегают". После чего помыл под краном и поставил на пол блюдечко, заботливо покрошил туда хлебца. Отовсюду к блюдечку ринулись тараканы.
   Лиза оглянулась, вздохнула, снова отвернулась и нагнулась над тазиком. Филимон жизнелюбиво хохотнул, подкрался к сожительнице, тиснул ее за бока и с жеребячьим ржаньем поволок в спальню.
   - С ума ты сошел, Фили! Пусти, ну... - для виду сопротивлялась она, воротя крайне, между тем, довольную мордашку.
   - Ах ты, прорва! - взвыл тут Филимон, грубо отшвыривая Лизу на угол включенного электрообогревателя.
   - Ай! Ой! Рехнулся что ли?!
   - Гррр-ри-бы!!! - жутко пророкотал адепт нейтралитета, буровая, и распахнул дверь на балкон. Бурный ливень бичевал затопленную жижу чернозема, комьями и струями оползавшую вниз. Каждую минуту что-то уныло шлепало, и кто-то образно бранился.
   - Грибы, - отрешенно прошептал Филимон, усаживаясь на пол, и опустил в грязь босые ступни.
   - Говорила я тебе: грибы на балконах не разводят. Толь-ко грязи навозил. - Причитала Лиза, просовываясь на балкон.
   - Не зли. - Отрывисто порекомендовал он и ожесточенно ляпнул ногой, обдавая любовницу грязью. Осекшись, она показала пялившемуся мужчине из дома напротив язык, грациозно разверну-лась и ушла, повиливая прижженным тазом.
   С улицы поступательно разрасталась канонада воплей, оскорблений и угроз. Расшвыривая мокрый грунт, Филимон прорвался к перилам, перевесился.
   О-о!!!
   Десятки лице-глоток с нижних этажей и с асфальта посылали ему дружественные напутствия, а после кратковременного исчезновения в миг падения очередного ошметка, возникали вновь - полувытертые, но с резко возросшими децибелами.
   В самом низу среди обширной лужи топтался господин в некогда сером плаще. Он яростно размахивал продавленным грязевой лавиной зонти-ком. Филимон мрачно мыкнул: "Глупые люди", - бросил в обломанную сточную трубу ба-ночку с окурками и гордо покинул балкон.
   - Лиза, Крысенок! Надо развеяться.
   - Конечно, Фили.
   - Пойдем на бега!
   - Куда пожелаешь, Фили. Только вот у меня ни грошика.
   - Одевайся. На кино хватит. - Приказал он.
   - Ура, родненький! Я так тебя люблю, миленький! - пела Лиза, зависнув на шее системы "баобаб". Филимон дернул губой, стряхнул ношу, подошел к бару, с кислым лицом отпил шерри из початой бутылки, напялил пыльные джинсы...
  
   3.
   У дешевого кинотеатра Филимона и Лизу нагнал грязноватый старик со сломанный зонтом. Яростно брызжа слюной, сбивчиво погнал он ураганные филиппики, хотя в данном случае уместней было бы слово "филимоники". По частому фигурированию своего имени даже Филимон догадался, кого тут превозносят и благодарят. Почтительно, с кроткой улыбкой тоскующего аллигатора слушал он бесноватого, силясь опознать, кто бы это мог быть. Лиза томно висела на его руке,
   - Прелестный денек, господин Мелье, не правда ли?! - воскликнул, наконец, Филимон. Это произошло сразу после того, как помельчавший дождик размыл черно-гипсовую маску с уже порядочно размытой годами физиономии киоске-ра.
   От неожиданности загрязненный обличитель проглотил ком, но затем злобливо бросил:
   - Знаете, Филимон, общество действительно не зря считает вас за неандертальца.
   - Ейно право, папаша, считать, мое же - думать и не считаться с ихними считалками. - Успокоительно тронув старика за плечо, сказал Филимон, после чего, избегая запачкаться, приподнял Мелье, аккуратно развернул на 180 градусов и полегонечку утолкал к дверям общественного туалета. - Идем, Лиза. У каждого свои интересы.
   ...Перед фильмом крутили кинохронику. Филимон с интересом ознакомился с сюжетом из ночной жизнь тузов республики. Хроника называлась: "Контрасты ночи". Притулясь на плече дружка, Лиза умиротворенно мурлыкала и предвкушающе облизывалась, улавливая ванильную близость предстоящей мелодрамы. И вдруг...
   В какой-то миг Филимон как бы весь насторожился. Вытянув бетонированную шею, он настороженно ввинтился в экран. Синий взгляд медленно густел, пустел, забеливаясь бессмыслицей.
   Разом скинув обручи неги, Лиза тревожно напряглась.
   Теперь съемка отдавала дилетантизмом. Кадры вприпрыжку вымучивали трясущийся негатив, который не сразу преобразился в массивного субъекта, неторопливо раскачивавшегося над ворохом отбросов. Типа прямо-таки шарахало из стороны в сторону. В поисках баланса мужчина долго примеривался, потом сосредоточенно опускался на коле-ни. Потом рылся, рылся, рылся, изредка отшвыривая мало-изящные комки. Один из них, угодив в стекло кинокамеры, скользким пятном размазался по объективу. Мелькнувшая рука оператора смахнула гадость. По всему видать, съемка велась наспех.
   Кое-как пьяный поднялся, но тут же провалился в скрытую гнилью впадину. Скособочившись и хныча от бессилия, он покрыл задом мокрый обломок табурета. Там задремал, ужаснулся во сне, чуть не упал, встряхнулся, качнулся и стал возиться с башмаком. В конце концов, здоровенный тип его снял и стал нюхать. Даже темноте не удалось "засветить" радикально оранжевого окраса ботинка и зевающего в трех местах носок.
   В этот момент ночной хмырь заметил, что его снимают. Для начала он просто нахмуримся. Затем с молодцеватостью человека, продолжающего вполне почтенное дело, потряс башмаком и попытался его натянуть. Вышло сикось-накось. Хмель швырял его то назад, то вперед, то влево, то вправо. Увы, ступня в изголодавшемся носке неизменно промахивалась. Стоически перенеся дюжину осечек и падений, детина швырнул ботинок на землю и сунул в рот окурок - судя по всему, главный итог предыдущих раскопок. Далее, сообщив всему организму предельную сосредоточенность, он обеими руками, точно снаряд, зажал разутую ногу, прицелился - "Бронебойным! Пли!" - и... о, браво!!! - вогнал ступню в оранжевое жерло. Попадание состоялось! Хозяин помойки бойко захромал, глубже и глубже втискивая ногу.
   Все это время с его лица не сползала искренняя по натужности улыбка добропорядоч-ного директора обувной фабрики. Более внимательный глаз легко бы обнаружил явственный вампиризм губ, пошевеливаемых скрежещущими зубами. Но такой глаз во всем кинотеатре был у одного человека. Его звали Лиза.
   Финал был резок: взмах руки, - и изображение тухнет. Логика подсказывала: герой очерка опрокинул камеру вместе с оператором. Эпилог был чисто акустическим: глухие удары, скорее всего, ног, чередуемые сдавленными стонами... "Контрасты ночи"!
   - Дебелые болваны, - лапидарно сцедил Филимон, когда зажегся свет, и принялся нудно и зловеще рычать себе под нос.
   - Похоже, очередной облом. - Огорченно вздохнула Лиза
   - Пошли! - хрипло буркнул он, ссутулился и, обернув верхушку баобаба ворот-ником батника, потащил спутницу на выход.
   Люди оживленно загалдели, провожая смешками и прожигая глазами долговязую фигуру в латанных джинсах и оранжевых туфлях. Похоже, к Филимону постучалась слава, он же тщетно пытался спрятаться от нее.
   Лиза шла чуть позади и с нежно-немою укоризной ласкала затылок возлюблен-ного. Будь у баобаба глаза, он бы заметил, как в любящих глазах женщины рождается что-то новое, судя по всему, фанатичное. И он бы понял тогда: даже "Крысенку" приятно льстит, когда ее партнером интересуется кино! Во всяком случае, Лиза глаз не прятала. Но он не увидел и не понял ничего. Да и лизиных восторгов не разделял.
  
   ...К той поре дождь свернул свою нудную работенку. Ноздри Филимона с облегчением втягивали све-жую мокрядь. У Лизы отлегло.
   Тут адепта тронули за рукав. Этак легонечко тронули. Но адепт среагировал бурно. Вертанув белками, он скопировал разъяренного Тайсона и еще быстрее сдулся: глаза и пальцы ткнулись в двухмет-рового служителя порядка с удручающим подбородком.
   У подножия живой горы, молитвенно сложив на брюшке ручки, переминался смиреннейший г-н Мелье. С заискивающей почтительностью киоскер заглядывал в правую ноздрю Филимона.
   Герой кинохроники брезгливо сплюнул, и ветер сделал поправку на лизино плечо. Лиза шумно вздохнула и от-вернулась.
  
   4.
   ...Она являлась к нему каждый день. И всякий раз сквозь стеклянный барьер слышалось одно и то же:
   - Фили, милый, ну скажи: мне что-нибудь.
   - Отвянь, не до тебя.
   - Ну, обрадуй меня, Фили.
   - Дура ты, Крысенок.
   - Ну, скажи, Филечка.
   Обычно на этой фазе арестант взрывался:
   - О! Ё....!!! Какое счастье! Тюрьмой от тебя огородили!
   - Но это же ненадолго? Правда, Фи?
   - На двести лет.
   - Не надо так шутить...
   - Я к тебе и через триста не вернусь. Язва влажная. Бе-э!!! - и раскатав язык, свояк никакухи сбегал со свиданки.
   Лиза не видела, как, яро буксанув за углом, он делал оборот и аккуратно выставлял оттуда ровно полглаза...
   Часто-часто вздыхающая Лиза обмакивала глаза и с растроганным всхлипом плелась домой. А там с бутылкой ликера и консервированными лягушками ее дожидался манекенщик Жу-Жу.
  
   1987
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Счастье это зеро
  
  
   1.
   - Фили, ну что ты мечешься? Я ни разу не видела тебя таким возбужденным.
   - Отвянь. - Нога Филимона тюкнула ведро. Вода хлынула на пол. Со вздохом Лиза тряпкой подтерла лужу.
   - Фили, ну почему ты плачешь? Мне не по себе.
   - Дура ты. Разве понять тебе это?!
   - Что, Фили?
   - А, ну тебя! - Он деранул клок кружевной салфетки, на которой стояла пепельница. Три фунта хрусталя рухнули и раскололись. Филимон раз сорок чихнул на взрыв пыли с пеплом, столько же хныкнул и, подмокнув глаза лоскутом, контрольно просморкался.
   - Господи, Фили, да что случилось? - Не решаясь сметать окурки и осколки в такой момент, Лиза прятала за спиною веник и совок.
   - Э-хе-хе. - Обвинительно вздохнул Филимон. - Тяжко ношу такую нести...
   - Ой-ой, не разрывай же мне внутренности, Филечка, - дрёпаясь на кровать, заплакала Лиза.
   Филимон подошел к форточке, упёр в противокомарную сетку тлеющий "бычок". "Бычок" очернил заслон, прожег дыру и вылетел как сверхзвуковой червяк. Сетку сплошняком усевал неровный узор обугленных решетинок.
   - Ты ведь живешь со мной сколько?! А? И что? Хоть бы хны! Ты да-же не дотумкала ржавой своей урной - с кем живешь! Да я и сам-то вот сейчас только вот это вот понял! - Филимон всхлипнул.
   Лиза, боясь дохнуть, хлипнула в унисон.
   - Это же надо, до чего я великий человек! Я вот сейчас подумал об этом, и так мне стало тяжко! Я рыдаю от умиления при мысли, что такой человечище живет среди вас, среди этого, тьфу, скотства... А такая вот дура, как ты, Крыся, и не подозревает об этом и живет себе, амеба, не соображает, что ей манная, можно оказать, задарма выпеклась! А за какие такие заслуги, я спрашиваю? Ох-ох-ох, тяжек мой крест! Нести такое величие! Я же компендиум ума, вместилище гениальности вселенской! Это ж как тро-гательно - то, что я живу среди вас, точно простой смертный, и даже ни словом не обмолвлюсь об избранности своейной, не кичусь исключительностью своейной, ни грамма не дорожу своейным уникумом, трачу его, как мот. А ведь меня может не стать. Нет, не может... Такого не может не стать. Я непременно перейду в вас всех, но не будет меня, как самой необычной индивидуальности. Э-эх-эх-эх! Судьбинушка! Грандиозная личность вынуждена прозябать в этом кипящем поносе, что называется цивилизованным миром! Слова-то какие придумали! Нализаться что ль?
   Лиза, тихонько смахивая слезы, согласно закивала.
   - Одевайся, Крысенок! Идем в ресторацию...
  
   2.
   ...Лиза и Филимон сели за столик, заказали пива и крабов. Гений бокалы усаживал молча, но уже после третьего харкнул в перечницу.
   - Ну, ты только глянь! - мрачно хрипнул он и повел головой.
   Лиза поперхнулась и глянула. Налево - никого. Направо - никого. Перед собой... Ровно супротив, шагах в двух от их столика, стоял плешивый мордастый мужчина в кожано-меховой жилетке. Просто стоял. Но Фи-лимону хватило, чтоб завестись. Ба-гровея, он угомонил четвертый бокал и скрипнул зубами. Мужчина продолжал стоять.
   - Ну, ты ведь подумай! Ему чего тут - выставочный зал? Прешься в эту, понимаешь, свалку замшелых нечистот, чтобы забыться. Так нет же, и тут вот такая образина перхотною лысиной возьмет и, вообще, все об...т! Дерьмовник бородавчатый! - приемы пива участились, и с каждым угрюмость Филимон возрастала.
   Мордастый стоял. Больше того, он вдруг начал радикально потеть и исторгать казарменное амбре. В конце концов, разъяренный компендиум ума загремел на все заведение:
   - Гарсон!!!
   Народу было мало, и пригнулись все как один. Таперу крышкой заклинило пальцы. Встревоженный официант подбежал к осерчавшему посетителю, почтительно склонился по праву руку:
   - Что угодно, мсье?
   - Вот... дай... ему... трояк, пусть... уйдет. - Не глядя на официанта, Филимон выбросил руку и заехал то-му в живот. Вдвое согнувшийся гарсон судорожно, отлавливая куда-то запрятавшееся дыхание, принял деньги и ломким циркулем шатнулся к лысому.
   Лишь с третьей попытки далось ему что-то пробормотать и сунуть денежку. Ничего не ответив, лысый уперто потел и супился. Лишь где-нибудь с пятой попытки принял он трояк, внимательно заглянул в ладонь и, жалко сморщившись, обиженно посмотрел почему-то на Лизу. После этого он душераздирающе сгорбился и, с укором оглядываясь на странную парочку, хроменько почерепашил отсель.
   Филимон рыгнул и скривился.
   - Вот и всё, после этой кислой гнуснятины мне и пиво кажется кислым. - Объявил он, плюя в перечницу.
   - Заешь крабом. - Присоветовала Лиза, нервно колупая ногтем ле-вого мизинца ноготь безымянного правого.
   - Смотри-ка! - вскричал Фили и показал на дальний стол.
   В жилетке уже облюбовал компанию грузных мужчин: исподлобья на них посматривая, он чего-то ждал. А еще потел-потел! - несмотря на разделительную дистанцию, догадался Филимон. Он напрочь забыл о пиве: смысл сущего сгустился там.
   Минут через семь терпение пивососов лопнуло: свое мнение нахалу высказали хором. Тот ответил коротко, но так, что реакция не замедлила ждать. Ближний жирняш достал и протянул деньги. Вымогатель только еще послал за ними ладонь, а толстяк уж радостно заламывал его пальцы. Вмиг утратив рептильную сковку, жилеточник завинтился ужом. Толстяк жал и жал, покуда плешивец не просел на корточки. Тогда его развернули по оси и влепили под копчик марадоновский пинчище. С вялым визгом бродяга пропахал метр на пузе, был подхвачен шве-йцаром и выдворен из зала.
   Неузнаваемо подобревший Филимон упорядочил темп пивоприемки. Осчастливленная Лиза залпом кончила бокал и накинулась на крабов...
  
   Филимон размеренно, то есть без передыха, дул пиво. Лиза без пауз, то есть с минимумом жидких заправок, глотала крабов. И так в течение двух часов, по ходу коих за столиком не проронили ни слова. Лишь Филимон нет-нет да пошатнется головой, да хмыкнет восторженно: "Н-да", - не в силах отогнать нетленные впечатленья...
   Покидали распивочную много после трех, мирно, под локоток. Выйдя на улицу и расслабленно потягиваясь, Филимон сбросил вдруг лизину лапку и метнулся обратно. Потрясенный швейцар сиганул с фарватера...
   По возвращении лик Филимона сиял, как клёшка в-пиве-сваренного краба.
   - Как оно? - деликатно потупилась Лиза.
   - Ничего. Всегда приятно посетить приличный сортир. - Он делился воодушевленно, можно сказать, возбужденно - даже вдел ее руку в свой наугольник. Еще через де-сять минут проронил куда спокойней. - Вот в "Коралле", бывалыча, в сортир и зайти тошно... - а минут пять спустя, совсем умиротворенно. - Вот тоже в "Шляпе Альфонса" не толчок - гадючник. Нету свежего этого... как его... ам... ам? - И еще минуту спустя. - А, взять тот же "Бочонок" для примеру. Фу-фу... - ну, и после 5-минутной молчанки. - Но за клозет в кафе "У клена" дурного не скажу. Чего нет, того нет. Вот только у биде и писсуара гайки хреновато, что ль, закручены: струя шпарит, как с помпы. Но, в целом, грех хаять. - Рассудительно вещал удовлетворенный человек.
   Лиза сопереживающе кивала в такт.
   - У нас есть сыр? - внезапно озаботился он.
   - Есть... кажется. - Прозвучало неуверенно.
   - Как же... кажется. - Посмеялся Фили. - Дай волю, ты меня б одною чечевицей набивала.
   - Как можно, милый? Кстати, это что за поедрень - чечевица?
   Он сделал недоброе лицо:
   - Что-что? Дура антиэстетная. Это... - эстет-эпикуреец морщил лоб и припоминал, припоминал долго. - Это такая тунгусская разновидность творога.
   - А где это такое место - Тунгус? - осведомилась Лиза.
   - Где-где... - Фили начал злиться. - Я ж говорю, это река в Свазиленде.
   - А что такое Свазиленда? - недоумевала Лиза.
   - О, прилипла! Ну, это такая, понимаешь, ну луна что ли... в Югославии. У нас луна. А у них югославская луна, своя значит.
   - А она лучше нашей?
   - Спросишь же? У нас хорошее когда было?
   - А. - Сказала она. - Только не бери много сыра.
   - Ха, ну да, конечно же, ты допускаешь, что я такой дурачок, и сам сыр покупать стану! Нашла вола! Шагом марш, да пошустрее!
  
   3.
   ...Когда Лиза вернулась с брикетом, Филимон вдумчиво изучал собачонку, что ласково терлась о его оранжевый ботинок, хотя это не избавляло ее от редкостного уродства.
   - Иди, купи курицу и отдай собаке.
   Лиза уже знала, когда спорить бесполезно. С робким вздохом она пошла и приобрела наголо щипаную красотку. Адепт взял ее за ножку, присел на корточки:
   - Что, зловонный хорек? Пожрать-то не дурак? - и потрепал доверчивую мордаху. Но не успел он поднести отломленную ляжку к конвульсирующей черничке носа, как ублюдок заглотил ее всю и... подавился. Филимон легонько хлопнул жадюгу по загривку. Агрессивно кашляя, псинка отползла...
   Невесть откуда набежал следующий выгулок. Даже видавший виды Филимон восхищенно протянул: "Да уж, издристнется же природа! Я думал, дурней моей гадёнки не сыскать". И отдал уродцу остаток туши. Цапнув добычу, брюхатик поволок ее к ближнему углу. По габаритам курица мало уступала едоку. Апоплексически вякнув, экземпляр N 1 рванул за перехватчиком, но тут же протя-нул лапы.
   Впрочем, зверька с тушей в зубах уже сминал монстр N 3 - дворовый кобелище - где-то по пояс Филимону. Добыча органично ушла в его отнюдь не емкую пасть. Невезучка N 2 подпрыгнул, пираньей впиваясь в гузку. Гигант не заметил... Величаво и грациозно нес он к трансформаторной будке глянцевый трофей, на котором червивой гнилушкой трепыхалось нечто...
   - А ведь папа у этого головастика был бультерьером, - изрек Филимон и глубокомысленно заключил. - Увы, счастье это зеро.
   - Что такое зеро? - спросила Лиза, лишь бы не молчать.
   Филимон обрил ее долгим унизительным взглядом и скорбно вздохнул.
   До дома колоритная пара добрела молча.
  
   4.
   ...Лиза пошла мыться.
   - Ты будешь принимать ванну? - поплескивая, крикнула она.
   - Нет. Позавчера принимал! - заорал он.
   - А под душем?
   - Не хочу. Слушай, ты мочалкой так сиськи и задницу не натирай, я о твои пупыри всю кожу ободрал. Слышишь? Задницу и сиськи...
   - Слышу, слышу. Иди хоть зубы почисть. И наследство. Какой уж день от тыкалки амбаром несет. Слышишь...
   - Ишь! Эссеистка из клуба долбаноидов.
   - Я плохо слышу. Сильный напор.
   - Ладно еще напор, а то как запор, а за ним пёр да усёр.
   - А? Не разберу...
   - Говорю: у тойной собаки хвост был приличней твоейной ляжки.
   - Во фляжке не осталось. Посмотри на антресолях. Там, где клизмы. - Надрывалась Лиза.
   - Что? Опять тюбаж? Сколько раз просил: кишки свои одна промывай. Меня воротит от этой акустики. Да, ну тебя. Начинаю есть сыр.
   Филимон налил в стакан вина, надкусил кружок ламбера.
   Вдруг обожженный некой идеей и стараясь не шуметь, он вскарабкался на табурет, заглянул в соединительное окошко. Увиденное воодушевило. Заулыбавшись, редкий умница звонко приложил к окошку стакан. Лиза вспугнуто задрала голову. Адепт зверски загоготал, но вино до губ не донес: женщина уже выплескивала в окошко весь тазик. А тазик населяло мыло - крупное, хозяйственное. С ужасом фиксируя мчащуюся глыбу и попутно концентрируясь, Филимон валился назад. С фатальным зверством высаженный стеклянный параллелограмм, троясь, догонял лицо. Под адский грохот Филимон накрыл спиною стол, сплющил сыр и отбил почки. Свои.
   Вся в пене Лиза выскочила из ванной и заохала. Череп Филимона был крупитчато посечен, рубашка набухла от вина, а ей помнилось, что от крови.
   - А! Дура я! Какая я дура! Мужа загубила! Ой-ой-ой! Горе-то! - выла она, рвя волосы.
   ...И вот уже сестра милосердия волочит к кровати шокированный полутруп, который на боль реагирует неприличным эпигастрально-акустическим попурри...
   Уложив единственного и неповторимого на голый матрац, хранительница очага возлегла рядом. Дергающиеся пальцы гладили волосатый ходун любимой груди.
   - Как я теперь... пойду... на бега? - ронял адепт гробовые гвозди и медленно фокусировал пустой взор на вино-внице увечий. - Всё ты, заусеница проклятая. Он предпринял попытку встать, но лицо перекосилось от боли.
   - Ох! Ну, погоди! Я тебя накажу. - Зловеще шептал раненый. - Дай бог скорее выздороветь... Всё бы простил, всё... Но ты посмела назвать меня... МУЖЕМ!!!
   Целую неделю он категорически отталкивал еду. Питался сугубо "сухомяткой", то есть сухим вином.
   На восьмой день адепт похерил весь нейтралитет и, приподымясь на локтях, зыкнул:
   - Жра-а-а-ать!!!
  
   За неделю у Лизы накопилось на дюжину комплексных обедов. За пять минут с ее рук, скользких от стирального порошка, он умял 31 рыбную котлету, 4 булки и 8 соленых огурцов.
   До следующего обеда он как дикая вонючка сновал от кровати к уборной.
  
   1987
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Лиза борется за спасение Филимона
  
  
   1.
   - Совсем житья не стало от сволочи. - Посетовал Филимон, входя, и обувною ложкой стал с ожесточением стругать с подошвы ошметки зрело-кукурузной гаммы.
   - Опять у дверей ка...ка? - робко спросила Лиза.
   - Глянь сама. - Свирепо фыркнул Филимон.
   Лиза осторожно обошла сожителя, выглянула за порог. На месте коврика красовался вдавленный дымящийся экскремент. Она взяла совок, брезгливо сморщившись, газетой запихнула горку, после чего осторожно, как эквилибрист, спу-стилась этажом ниже и аккуратно стряхнула под дверь г-на Мелье.
   Когда она вернулась, Филимон почти успокоился. Деловито смывая в раковину нажелть, он свистел.
   - Каков нахал. - Льстиво отметила Лиза.
   - Щас мазну! - посулил Филимон.
   - Я про гада, что какать повадился. Вчера в лифте навалил. В среду - в детскую коляску мадам Рено. Вот такую кучу! Мадам Рено даже в больницу бегала справляться: что с ее уродиком?
   - Да? Ну и как? - филимоновы очи вспыхнули интересом.
   - Провели анализ какой-то, он установил, что кал взрослый. Выявили там арбузные корки, рыбыо чешую и алкоголь.
   - Ну, да? - недоверчиво осклабился Филимон. - Как же это они, любопытно знать, алкоголь поймали? Что ли водку отсосали?
   - Э-э, точно не скажу. Может, с перегаром было...
   - Что? Дерьмо?.. Ха-ха! Да, история! А дворнику Пиго прямо в гамаши нафурычили, и в карман фартука. Вот кому подвезло! Ладно, ногу-то, положим, дома отмыл сразу. Но он же после в фартуке на улицу выпер... Там разок нагнулся, из брюха-то и хлынь! Уа-га-га!
   Лиза вежливо хихикнула. Любовник явно духорасполагался в сторону плюса. Тут и решилась:
   - Фили, ты знаешь, ко мне брат погостить приехал...
   Филимон слапал лизину щеку, потянув, отбросил девицу в сторону и мрачно пошагал в кухню. Там он застал невзрачного призёмыша. Лысоватый, узкоглазый и белый от предчувствий, при виде дружественного Филимона, приземыш суетливо вскочил с пляжного шезлонга и вытянул сухую ручонку. Фили взирал долго, приветливо, с палаческим прищуром. Потом медленно смял ладошку своей клешней, заломал и, прихватив свободной лапищей оттопыренное ухо коротыша, по-волок его в спальню. Нога хозяина радостно попинывала гостев за-д. Сквозь стиснутые зубы альтруистически лилось:
   - Тимур в поход собрался.
   По попе получил.
   Подвесили за яйцы.
   Котях он уронил... Хо-хо-хо!!!
   ...Притащив несчастного к балкону, Филимон взял его за оба уха и стал пригибать к полу, цедя:
   - Атъ-два, ать-два. Помолилися Аллаху!
   Затем отпустил и гаркнул:
   - Лягай!
   Перепуганный шурин исправно растянулся на полу.
   - Отжимайсь! Раз-два. Раз-два!
   Судя по всему, дух каталажки еще не выветрился из филиной головы. Когда ма-ленький мужчина выдохся, Филимон явил милость:
   - Вольно. Встать!
   Пуская пот и пузыри, гостенек поднялся, коленки трясло.
   - Теперь дуй за пойлом, жмурик!
   "Жмурик" штурмовал дверь, но на пороге остановился и, отклячив зад, поворотился к здоровиле:
   - А у меня есть.
   - Скальпируй! - мирно скомандовал Филимон, бухаясь в шезлонг. Мужичок укатился в прихожую. Лиза, как привидение, пропорхнула на балкон и вернулась со связкой бананов.
   - Ты знаешь, я вычислил, кто это "а-а"... - прокряхтел Филимон и задорно акцентировал. - Мелье!
   Энергичный лизин кивок уместил бездну согласия:
   - Каков каналья!!! - но изнутри ей показалось странным, что почтенный киоскер этакий баловник.
   Тут в дверях возникла кровиночка: ноги враспор, в дрожащей руке бутылка рому.
   - Что, еще не открыл? - позлоехидствовал Филимон.
   Шурин сунул в рот горлышко, с остервенением скуснул пробку, разжевал...
   - У нас не сорят. - Предупредил Филимон.
   После маленькой заминки тот спрятал пробочный обжёвыш в карман. Лиза подала два стакана.
   - Ну, насыпай, - благочинно зевнул Филимон.
   Невольный кравчий трепетно на-полнил стакан грозного человека и застыл - заискивающе, выжидательно.
   Фили августейше ткнул опущенный большой палец в пустой стакан. Братец застенчиво мялся. Филимон цыкнул: плеснул и себе. Великий человек залпанул, сладко взбулькнул горлом и рыгательно молвил:
   - Ну, рас-ска-зы-вай.
   Братец пребывал в нелепости, его стакан продолжал трястись.
   - Ты пей. - Разрешил Филимон.
   Кое-как управился. Лиза угодливо протянула миску с чищенными бананами. Филимон принял зеленоватый "член" и, чавкая, откушал.
   - А чего молчим? Развлекай. Кто таков?
   - Ви-Ви-Виктор... - выдохнул бабин родич.
   - Ну, ну, дальше...
   - Брат Лизы.
   - Это я понял. Без спросу с какого припорол?
   - Я... я с-с-спрашивалс-ся...
   - Фили, он же писал. Я еще тебе говорила, что приедет к нам на гастроли...
   - Тебя кто спрашивал?! - рявкнул Филимон. - А ну мотай за сыром!
   Лиза сорвалась в прихожую. Последнее, что она слышала:
   - Так ты артист? Ну и ну. Кого ж мы играем? Отпрысков Квазимодо? Или что героическое? Отто Скорцени? Маршал Жиль де Рец? Жак де Моле? А что? Тебя на костре жарить в самый раз. Кубов мало, жиру много. На дровах экономия, труппе радость. А Петра первого, по случаю, не изобразишь?
   - Флейтист я...
  
   2.
   ...Вернувшись, Лиза застала иную сценку: оседлав уличную скамейку, Фили-мон и его визави с официальным видом вели странный разговор:
   - Уважаемый господин президент, вопрос о правах человека мы решим уже как-нибудь без вас. - Голос принадлежал Филимону.
   - Ради бога, дорогой генеральный секретарь, может, и вопрос о разоружении отложим? - важнецки отвечал Виктор.
   - Нет, его нельзя. Его... Время не терпит. Вам хорошо. Вам до отставки счи-танные месяцы остались. А мне до пенсии ой-ой-ой.
   - Об чем базар? То-то будет, чем заняться с моим преемником. Без работы не соскучитесь. - Успокаивал генсека "Рейган-Виктор".
   - А, я и не боюсь. Человек родился не ради работы. Это работу родили, чтобы человеку не было скучно. А я скучать не люблю, май френд Рональд.
   - А я люблю. И, вообще, одна баба родила пингвина, а у того вместо носа сапог. Кто у нее любовник? - коварно щурился с табурета Виктор.
   - Пингвин. - Уверенно отвечал Филимон-Горби.
   - Не-а. Пингвин это муж. А любовник - Сталин. Так-то, друг мой Майкл.
   - Почему Сталин? - нахмурился Фили.
   - А он сапоги носил. И чистил их, чистил, чистил. - Виктор обе-ими руками продемонстрировал, как Сталин сапог чистит. Это больше походило на мастурбацию, которая оскорбляла лучшие чувства адепта нейтралитета.
   - Ну, нет. Такое они точно не могли сказать. - Отмахнулся он. - Про пингвинов они б говорить не стали, ни в жизнь. Главы держав все-таки...
   - Ну, давай тогда играть в императоров: Наполеона и Александра.
   - Завтра, завтра. - Поморщился Филимон, тигроидно внюхиваясь.
   Лиза внесла сыр и ябло-ки. Послав ей пьяно-одухотвореиный взгляд, Филимон схва-тил яблоки и водрузил их на этажерку рядом с фотопортретом пожелтелого воина в бурке, папахе и газырях. Сыр же першингом протаранил угол, где расплющился и тихо сполз по стене.
   - Ты что, Фили? - от горечи, обиды и негодования Лиза освеклилась.
   - Ничё! Подавись своим сыром! Сама жри, чтоб у тебя задница вспухла! - пожелал возлюбленный.
   Лиза ушла на кухню поплакать.
   - Что хочу, то и ворочу! Покуда в доме я хозяин, что удумаю, то и учебучу! Уж вот таков он - свояк никакухи! - внушал он гостю и крестил его лик кулаком. Тот согласно хехекал, потом потя-нулся за яблоками. Филимон зверски стиснул его кисть и ввергнул в объятья шезлонга.
   - Сидеть! То ж яблоки! Яблоки! Яблоки - это святое! Их жрать нельзя! Им как коровам индустанским поклоняться надо! Вот уга-дай загадку. Четыре великих человека совершили четыре великих дела. И везде яблоко пружиной послужило. Первый взял и яблоко скушал. Кто он был? Стой-стой, дальше слушай. Второй на троих яблоко де-лить отказался. Кто таков? Третьему яблоко на чердак упало. Ну а четвертый, наоборот, с башки яблоко срезал. Кто такие? Отгадаешь, с меня вермут. Нет - не обессудь, ягодицы выпорю!
   Виктор напрягся и сипло прошелестел:
   - Ну, первый... Этот самый. Евин, да? ухарь... Забыл как его... - его затрясло: в руке Филимона павлином распустилась мухобойка. Хозяин ритмически похлопывал ею по колену.
   - Ладно. Зачтём. Адам звали. - Смилостивился Филимон.
   - Во-во. Адам, - возрадовался Виктор и прикрыл зачем-то руками самые мощные мышцы тела. - А второй, что яблоко делить не стал, Парис. Чрез него еще война меж греков и карфагенцами при-ключилась...
   - Кого? - Филимон подозрительно наморщил лоб. - Карфагенцами? Ну, будь, по-твоему. Все одно, ни тех, ни вторых нету таперево. И всё - через эту фрукту. У, паскуды, вреда наделали! - радикально озлобясь, он начал швырять яблоки в открытую форточку. Последнее угодило ниже, стекло запаутинилось трещинками...
   - Тот, у кого вредная фрукта с башки сшиблена - Вильгельм Телль. По той причине Швеция свободу обрела. - Без запинок стрекотал Виктор. - А тот, кому оно на голову село, уче-ный один. Тот чокнулся и три закона относительности запатентовал... с перепугу...
   - Шаришь. - Помягчал экзаменатор и, удовлетворенно потрепав эрудита по щеке, лично откупорил литровку дешевого вермута. Енциклопедист! Френ-сис Бекон на кол раком. Ну-ка дуй с горла!
   Не смея ослушаться, Виктор присосался к бутыли, но жидкости не убавлялось.
   - Дуй! - еще раз, на тон требовательнее наказал Филимон. Он строжел и строжел по мере того, как шурин начал и задыхаться, и выдыхаться. Ублаготворился, когда мученик уважил поллитра. - Ну, ты жадюга. Сам мельче головастика, а весь унитаз ухлебенить но-ровит.
   Виктор похихикал в кулачок. Филимон отнял бутылку и, не, касаясь "жерла" губами, наладил остатки сразу в пищевод.
   Кончив, он охватил голову руками и с глухим постаныванием закачал ее: тудыть-сюдыть. Бледный собутыльник от невнятности перспектив сидел ни жив ни мертв.
   Когда эстет-экстремист взвел глаза, те бухли от слез.
   - А знаешь ли ты, братуха, с кем пьешь? - с надрывом гуднул Филимон и с жалостью озрел человечка.
   - С достойным дяденькой, - отлепетал вышколенный малый.
   - Глупые люди, - со вздохом всепрощения прошептал Фили и без паузы гулко возрыдал во всю мощь диафрагмы. - Я же, дурашка, великий, ты пойми, человек! Вот поди, поди за мной, дерьмоустишка. - Охватив бухого флейтиста за плечи, он чмокнул его в нос и повлек к балкону. Там он переклонил страдальца через перила и, удерживающе передавив коленом, ровно трибун, выбросил правую руку:
   - Зри! Впитывай! Запоминай!
   Выпученным зенкам полузадавлеиного Виктора открылось ле-жбище драных кошек. Добрый и большой, очень большой человек пьяно раскачивался над колонией мышепоедалок и тупо всматривался в вечность. Наполу свисший с перил Виктор старался не хрипеть, роняя лишь: "Хр-xp-Да-хр-Да-Да"...
   В пятом порыве умиления Филимон отча-янно зажестикулировал и отвел прижимное колено. Ящеркой компаньон скользнул с балкона, однако свояк никакухи реактивно сгреб его за штаны. Задница при этом оголилась, но владелец был спасен.
  
   3.
   ...Прислоненный к окну Ви-ктор тяжко отдувался и кряхтел. Филимон жалостливо взирал.
   - Ты понимаешь?! - спросил он, наконец, страстно и глухо. - ты вник?!
   - Ы-ы-да-а. - Выдавил тот, теребя рукой штаны в районе промежности.
   - Да ни черта ты не понимаешь. - Рентгеном презрения Филимон высветил собутыльника с ног до головы, задержался на подпупочье, меленько смерил чего-то пальцами, махнул безнадежно рукой и скрылся.
   Впервые в жизни флейтист перекрестился, затем стреканул в туалет. Заплескалась водичка.
   Забуксовал перед зеркалом, Филимон долго с обожанием заглядывал внутрь. Дело кончилось тем, что он тоненько захлюпал, пошатнулся и дал кулачищем по отражению.
   В падении синело враз побольшевшее лицо, безжизненно всклочилась пшеничная грива...
   Лиза вбежала на единовременный грохот разных предметов.
   Недвижный Филимон был распластан в брызгучем кашеве зеркалинок, марлево-белая правая рука мертвецки пережимала горло.
   - А-а-а-а! - крикнула страшно Лиза. - Виктор! Скорую! Фили умер!
   Из гальюна иссочились трескучие взрывы, и шепоток ручья, и сдавленный кряхтеж: а-а-а...
   А-А-А!!!...
   Лиза рухнула на колени, разорвала ворот рубахи великого человека и попыталась провентилировать его сквозь панцирно подогнанные белые чешуи. Первые попытки были безуспешны, но вот порыв ущупал щербинку. Лиза бешено дула - дула до тех пор, пока в нутре до-стойного дяденьки не забулькало.
   Тогда лишь выбежала она из квартиры...
  
   ... - Доктор, умоляю, есть ли шансы? - замогильно выла Лиза
   - Н-да... - Сивый лилипут хмурил брови. - Никаких. Тьфу, черт, кажется, пульс прощупывается. - Последнее его откровенно расстроило.
   - Что, что, что с ним?
   - Сердечный приступ на почве сильнейшего душевного потрясения, и все это набухано алкоголем. На кухню, барышня, на кухню, я выпишу рецепт.
   - Пардон. - Визгнул откуда-то выскочивший Виктор и порысил в туалет.
   Ко-гда он его покидал, доктор с профессионализмом отжимал Лизу к буфету и рычал: "Я зноен, я дико зноен!"
   Виктор застыдился и юркнул обратно.
   - Профессор, я готова на все, только спасите... - Грудным го-лосом простонала Лиза.
   - Слово дворянина. - Простонал врач, приводя в движение уши, которые сильно напоминали лопасти летательной конструкции Леонардо. - Но дело за вамп...
  
   4.
   ...Утром Лиза сидела на краешке кровати и уговаривала Филимона на бульон с ложечки.
   - Не домогай. - Мрачно отрезал больной. - Все одно умру. Мучите-ли. Дайте вермуту. - Он вдруг хитро скосил на нее воспаленный глаз... - Или пивка... на крайняк...
   - Что ты, что ты! - ужаснулась Лиза. - Это тебя убьет.
   - Убийца, инквизиторша, зови церковника, - вызверился больной, суровея. - Каяться буду на одре смертном.
   - Фили, не говори так! - заголосила Лиза, царапая ядреные желваки.
   - Тогда дай вермута. - Разом отмякнул Фили.
   - Не-ль-зя, милый. Не обижайся.
   - Кличь батюшку, тебе говорю, бестолочь. - В его горле залязгали танки. - Я слыхал, у них в кадиле токайское...
   - Кагор. И то, когда крестят.
   - А-а-а... и-и-и... - настойчивый полупокойник попробовал привстать, но ухнул на подушку. - Кон-ча-юсь. Всё...
   Ему, действительно, поплошало. Глаза приросли к потолку. Они были сухие, но Лиза видела: умирающая душа рыдает.
   - Кролика жалко, - пробормотал вдруг Фили. - Он тогда меня шибко обидел. Но я его выкупил из плена, и поесть даже дал. - А он отверг. Побрезговал. Ах-ах... Ну, и я его того... порешил. Эх, кабы он не загордился и отведал, я бы его по сей день кормил. Уж как я б его холил, как холил... И жили бы мы, не тужи-ли. И я бы сроду не повелся с такою метелкой, да-да. На одре не врут. Жалко кролика. Ну, почто ты не стал кушать? Да в придачу дегенератом меня обложил. Глу-у-пень-ки-ий. Жа-алк-ко кролика. - Умирающий тонул в слезах и впадал в беспамятство.
   - Отходит, - иссекли парафиновые уста Лизы. Все ее большое и гостеприимное тело содрогну-лось от рыданий. Она помчалась к телефону.
   Виктор понял: другого шанса не будет. На цы-почках прокрался он к беспомощному титану, воровато оглянулся и выпустил очередь трассирующей, рассыпчатой слюны, покрывшей лицо обидчика: "Тьфу-тьфу... - приговаривая, - будет те Адам, будет и Ева, будет и адамова голова! Все будет"...
   Войдя в раж, он зажал в кулаке большой палец филимоновой правой ноги и кровожадно впился в него... зубами. Пытаясь сломать, подался всем телом: туда-сюда... Однако духу достало лишь оторвать зубристый край но-гтя, который с размаху и швырнул в нос обморочному.
   В этот миг вошла Лиза, и храбрый ее брательник улепетнул на балкон. Следом заявился доктор. Тот с порога гурмански потер руки и жизнерадостно вопросил:
   - Hy-с, и как наш подопечный? Не окочурился?
   - Отходит. Священника требовал. - Лизин голос выпал точно из склепа.
   - Ну, не станем форсировать событиев. Пройдемте, миленькая, я вам еще микстурку пропишу. - Лиза покорно поплелась за эскулапом.
  
   ...В самый разгар "процедуры" кухонная дверь скрипнула. В смятении прелюбодеи обернулись, и минуты две являли скульптурную композицию на одну из тем то ли Гужона, то ли Родена.
   Сгорбясь под притолокой, проем закупорила изможденная фигура. Сердечник был бел, сардоничен и кутался в махристую простынку, точно подраненный Гай Юлий Цезарь. Величественное и зловещее зрелище.
   - Думали, не доберусь? - угрюмо молвил он и многообещающе ухмыльнулся.
   Доктор чумовато дернулся. В тике криво лыбились губешки. В ширинке воровато и бездарно барахтались пальцы. Левый глаз лукаво мигал правому, а тот подпрыгивал к потолку. От волнения и тревожных предчувствий докторское левое ухо скинуло дужку очков, а правое рванулось прикрыть оба глаза. Напрасная предосторожность: ртутный взгляд Филимона отплыл к буфету. Обессноровясь с пересыпу, чугунная рука отломила дверку.
   - Не надо. - Мертвея, жидко профальцетил врач.
   С олимпийским спокойствием Филимон извлек из буфета пузырек с че-твертинкой красного "мурла" - как он обыначил известный сушнячок марки "Мерло".
   - Думали, не доберусь?! - крякнул адепт.
   Забулькало. Утишающе. Неторопливо...
   Оправляя исподнее, доктор кривил губы и лопотал:
   - Вот, понимайте-извиняйте, как-то так вышло... Запросился на волю... Э... уёму не было... жёнка у вас больно уж разнузданная, то есть сексапильная, хотел я сказать... Хороша, хороша... Завидую... - успокоительно балаболя, он медленно обходил лакающего верзилу и вдруг кометою сорвался с пола. Нога воскресшего тоже не дремала, отписав такой пинок, что женохват оладушком пополз со входной двери на пол. Брезгливо, двумя пальцами приподнял Филимон месиво за ремень и выкинул вон.
   На шум привинтил Виктор. И обмер. Знакомая громада возвышалась на метр девяносто девять, дыша жадно, свеже-перегарно...
   Лицо больного властно крыл анисовый румянец. Силы со скоростью света слетались со всех углов, впитываясь и вливаясь в родную плоть. Ровно дыша, адепт стиснул ухо Виктора, крепко защепил другою рукой голубоватый нос озябшей на сквозняке его сестрички.
   - Фи.. Фи-ли, ты жив... Я же ради тебя... Это я тебя так лечила... - гнусила приневоленная последовательница евиной моды, покуда он транспортировал обоих родственничков на выход.
   - Мерси. Добрая у меня б...шка! - восторгнулся Филимон. - Вовек не забуду, - и, вытолкнув обоих за дверь, зафутоболил в Лизу скомканной комбинашкой.
   - Прощай, сексапильная семейка, - дверь захлопнулась. - И не стучать. Не открою. В запой ухожу. - Буду бухать, вашу мать... Всё!
  
   1988
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Курьер Гименея (Тернии поздней дефлорации)
  
  
   1.
   Лиза и Кламена с привычной ленцой предавались лесбиянству. Здесь, однако, отступим для коротенькой справки...
  
   ***
   Кламену Филимон подобрал на панели. Она была ужасно красива, и чудовищно сексуальна, точнее бисексуальна, к тому же мазохистка. Считая своим призванием беспорядочные связи с массой партнеров, она принципиально отказывалась от денег, даже была готова платить сама... И по этой причине не устраивала ни один публичный дом. Все это едва не привело ее к гру-стной кончине от пищевого недоедания при половой неумеренности.
   Спасителем стал Филимон, чьих титанических способностей, быстро иссушивших слабоватенькую Лизу, хватало и на Лизу, и на неукротимую Кламену. Поэтому явление "соперницы" изнемогшая Лиза восприняла как спасение. Обе сопостельницы великого человека пре-красно ужились и сдружились, ровно близняшки.
   Единственный минус состоял в том, что Лизе отныне пришлось кормить сразу двух нахлебников. Бедняжка изнывала под бременем забот и как-то, не выдержав, заикнулась об этом Филимону. А когда он не понял, даже осмелилась намекнуть, что для пополне-ния общесемейного бюджета не мешало бы порациональнее использовать кламенино приз-вание. Допустим, устроить маленький бордельчик, взимая с клиентов плату перед тем, как их "допустят до тела".
   Ответ адепта был категоричен: "Я не допущу такого срама и позора в своем гареме. Это раз. Кламена слишком деликатная и душевная девушка, чтобы допустить такую низость по отношению к ней. Это два".
   Лиза сильно пожалела, что Кламене не сообщили хотя бы о пункте "два".
   Но зерна сомнения злы: Филимон погрузился в тяжкое раздумье. Сама мысль о висении на чьей-то шее великому мужчине была несносна. Суровые думы плавно переросли в талантливейший запой.
   Разом спустив остатки лизиных накоплений, Филимон долго где-то шлялся. Шлялся он целыми днями. А, подчас, ночами. Для обуздания неутолимых инстинктов Кла-мены Лиза все чаще прибегала к сапфическим приемам.
  
   ***
   Так вот...
   Лиза и Кламена с привычной ленцой предавались лесбиянст-ву. В тысячный раз исщекотав языком живот подруги, Кламена сказала:
   - Птенчик, слышала: этот вшивый хомяк Мелье унаследовал три миллиона?
   - Фу, гнус зачуханный. Что? Как ты сказала. Миллионы? Он? Да будет! Не может такого быть! - поразилась Лиза.
   - Но это правда, как мне этого не жаль.
   - Ну, если так, всем нам света белого не взвидеть! Сожрет!
   - Вот и дворник Пиго тоже говорит. - Вздохнула Кламена. - Мелье, говорит, специально уволился из своего киоска и всем, кого ни встретит, обещает: все свои силы, говорит, на то употреблю, чтоб испохабить жизнь Филимону и его лишайнику. Это он нас так с тобою...
   - Плешь обо...анная! - покачала головой Лиза. - Погодь, а когда это ты виделась с Пито?
   - Ну, видишь ли, ты вчера ходила на работу. С утра то есть. Ну и... Словом, мне так скучно... захотелось, - Кламена стыдливо потупилась.
   - Э... - осуждающе и брезгливо протянула Лиза, сдвигаясь от страстных губ подружки. - С этим горшком отбросов?!..
   - Ну, прости. Ну, плоть не вынесла. - Слезливо загундела Кламена.
   - Да, теперь он нас точно съест. И так за квартирные долги вышвырнуть грозят...
  
   ***
   Щелкнул замок. Застав партнерш врасплох, в конуру ввалился Филимон: глаза пьяны, но лихо блещут.
   Сжавшись и усеявшись мураш-ками, женщины напряженно вглядывались в лицо соусладителя. Все здесь зависело от состояния его духа.
   - Ха, чё унитазы раззявили? - игриво грохнул Филимон.
   Начало вселяло оптимизм.
   - Да, вот долго жить будешь. Только что про тебя вспоминали. Какой ты сильный и красивый, - зачастила Лиза невпопад, но льстиво.
   - Во дуры-то! То ясно как водка. Что ж из-за этого голяком весь день обжиматься? - усмехнулся Фили, что окончательно успокоило дам. Будь Фили зол, за этакую форму "номер зеро" нетрадиционалкам пришлось бы несладко. - Знаете, что я только что отколол?
   С живейшей готовностью женщины деформировали губы в две одинаковых луны - кончиками кверху,
   - Хе-хе. Иду, значит, я по двору, в кошек плюю. А навстречу Мелье катит, важный такой, нарядный, с тросточкой. Ну, я глаза - в асфальт, будто его не замечаю. А сам слюну коплю-коплю. И только он со мной поравнялся, я раз - и все, что во рту было, - в рожу. Но как бы невзначай... Эй, чё эт вы скривились? Что ль не смешно? О, дуры, поражаюсь аж! Вы дальше слушайте. Мелье, само собой, вой поднял, утирается, а сам еще больше мое добро по своей соплежуйке размазывает. Я ему так покаянно: "Ах-ах, это вы, господин Мелье. Ах-ах, а я и не узнал. Мне показалось, что вы - кот, извалявшийся в какашках". Ох, он и орать: вони, ругани, угроз на три квартала! А я его выслушал и тихо так: говно чокнутое. Он враз стих и переспрашивает: что-что? Я повторяю: говно чокнутое. Он: как так? Не слышал никогда про такое, чтоб говно, да еще и чокнутое. А я: "Так такого и не было раньше, покуда я его только что не встретил". И дальше потопал. Иду, значит, мимо двери его, и тут, как на грех, приспичило, скрутило... Не стерпел я, приставил это самое к его замочной скважине и с большим наслаждением окропил. Да так ловко, что все внутрь ушло, ни од-ной капелюшки наружу не пролилось. Вот будет умора, когда этот опе-кун спирохеты вернется, а дома запруда разливанная благоухает.
   - Теперь нам точно хана. - Скорбно констатировала Лиза.
   - Чего там? - рюмка рома, почти дойдя до Филимоновых губ, застыла, жидкость подрагивала.
   Лиза сбивчиво объяснила, какое положение в обществе приобрел "этот проткнутый презик". Бурные вставки Кламены придали ее рассказу дополнительного сумбура.
   Однако свояк суть съел сразу, в который раз подтвердив, что не без оснований считает себя гением.
   - Бог ты мой! Мелье заделался миллионщиком. - Качал он в потрясении головой, забыв о роме, который тоненькой струйкой стекал на пол. - С таким-то отвратительным рыгальником! Дела... - Выцедил он, наконец, и скользнул отсутствующим взглядом по рюмке: ром ее покинул.
   Адепт нейтралитета в сердцах хватил стекляшку о пол. В ужасе женщины прижались дружка к дружке.
   Зрел тайфун.
   - Ну, ты поглянь же, зараза! - мрачно заговорил Фили минуту спустя. И вид его, и тон свидетельствовали, что перед ними совершенно иной человек.
   - А еще о пол-нокровной духовной жизни трещат! Какая к хамбеням духовная жизнь, когда всякие вонючие дикобразы ни с того ни с сего просыпаются миллионерами. А самая гадкая сыпь крысья из окна высунется и на смех всем в любви тебе изъясняется... - Слезы быстро переполняли мужественные, добрые очи сверхмужчины, но еще быстрее сохли.
   - Филечка, ты о ком? - осторожненько поинтересовалась Лиза.
   - Есть тут за углом чудо одно. Эратия Швайнберг зовут. Редкое скопище колючек, бородавок, струпьев и прыщей. - Свояк никакухи отжал веки, сплюнул, наполнил и опорожнил другую рюмку.
   Кламена уж было разомкнула рот, намереваясь узнать, что за фря эта самая Эратия. Но более опытная Лиза заклинила ей это место трусиками и, предостерегающе ткнув в сторону Филимона, шепнула:
   - Это дочурка, единственная причем, самого нашего большого и грозного судебного чина. Дурнее и глупее девицы не сыщешь.
   - А, поняла. Это ею деток путают, особенно, как в окно сунется. - Отозвалась умненькая Кламена.
   - Ну, да. Папаша отчаялся ее обзамужить и обещался завалить деньгами сводника, только бы тот его уродке жениха состряпал. А еще говорят, он ее колотит с горя. А кровать в уборную выставил.
   - А я слышала, у нее хвост собачий есть, - вспомнила Кламена.
   - Нет, папаша его давно оторвал. - Поправила Лиза.
   - Эв-ри-ка. - Еле слышно и размеренно проронил адепт, ставя бутылку на висячую люстру, по рассеянности, конечно, ибо люстра накренилась, и сосуд рухнул на пол. Но гений не обратил внимания на утрату. Сраженные всем этим двоицы не смели шевельнуться. - Лиза, слышь, а где у тебя сказки всяких там миров и населений.
   Лиза поначалу не могла понять, чего от нее хотят, потом таки уразумела и, как была нагишом, выперла на балкон, там, смачно потягиваясь, стала рыться в каньонах старых презервативов, которые Филимон имел обыкновение выбрасывать в форточку, но они предпочитали складироваться сразу же под нею...
  
   ***
   За свою двадцатилетнюю жизнь Лиза не удосу-жилась прочитать ни одной классической книги. Весь ее литературный багаж составляла пачка сборников со сказками, легендами и мифами народов мира, по преимуществу азиатских. Ну, и, само собой, дешевые эротические ко-миксы. Ввиду чего слова "достоевский" или "пруст" говорили ей не больше, чем "букстехуде" и "фомальгаут".
   Отодрав от верхнего томика наслоения ломких, как поздний листопад, резинок, она вернулась. Со стопкой книжек.
   Филимон явно измыслил что-то великое, но, не пожелав делиться своими тайнами, обложился макулатурой, оттуда отобрал альманахи персидских и арабских сказаний и погрузился в штудировку.
   Часа четыре протекли в унылой тишине, подрываемой лишь треском листаемой бумаги.
   Девушки не смели ни дыхнуть, ни ворохнуться.
   После кропотливых изысканий Фили захлопнул второй томик, с хитрым и довольным видом поворотился к Кламене и лукаво сказал: эгей...
   Истолковав все это в своем уклоне, пламенеющая самка взлетела: прытко и мощно, как новенький першинг. Филимон умудрился уклониться и даже прихватил ее, падающую с кровати, за задницу.
   - Потерпи, потерпи, не все сразу. - Прошелестели обветренные губы свояка. - Вот так. А теперь слушай дядю, милая детка. Если не ошибаюсь, у тебя всего один жизненный принцип, ему ты истово и неукоснительно следуешь с той минуты, когда тебя покрыл первый жеребец. А звучит он так: не найдется мужика, чтоб ему я отказала. Я прав?
   - Да-да! - пылала неугомонная, вздымая Филимона на богатырских ягодичных буграх.
   - Постой-постой. - Не в вилах удерживать буйствующую органику, взмолился Филимон. - Не трать так рьяно энергию. Тем более, на слова. Она тебе еще при-годится. Особенно, в деле. Лучше вот что скажи: а смогла бы ты ублажить, ну, к примеру, господина Мелье?
   - Ну, знаешь... - закипавший с каждым словом вулкан Кламены, разом простыл. И это, судя по всему, не имело прецедента в богатой хронике ее амурной жизни. - Может, я и извращенка, но ведь должна же быть какая-то мера.
   - Что ж, хреново, - озадачился Филимон...
   Он вновь задумался. Крепко и надолго. На ободрение извилин пошел остаток вина из запыленной бутылки, что с Пасхи простаивала в углу под диваном. После финального глотка адепт с безразличием выплюнул рыжеусого утопленника.
   - Пожалуй, и это еще не финиш... Вот что, милочка, нарядись-ка в лучшее, что у тебя есть.
   Кламена пожала плечами, встала и облачила чреватые инфарктом прелести в поношенный желтый халатик, не то из байки, не то из фланели.
   Филимон чертыхнулся, припомнив, что в момент знакомства с симпатулькой, этот халатик и составлял все ее одеяние. За четверть года проживания в их союзе туалет бабочки не пополнился даже трусиками. Что не удивляло: функции Кламены в этом доме исчерпывались тем, чему даже халат - никчемуха.
   - Вот что, Лиза. Поройся-ка в своем гардеробе. - Истребовал Филимон, обстругивая безжалостным взором убогое одеянье одалиски N 2.
   Лиза тоже повела плечами и встала. Кламена успела освободиться от лишнего покрова.
   Следует упредить: хотя Лиза была помассивней и заметно выше Кламены, на фантастическом теле последней одежда модистки сидела на зависть ладно. Небольшие же "одутловатости" тканей лишь придали ей экстравагантности, пикантности и шарму.
   Филимон восхищенно цокнул и немедленно захотел стервочку.
   - Ого, а ты, оказывается, можешь сойти за приличную телку! - Пыхтел он, он, деловито разбираясь с горячо откликнувшейся жрицей любви.
   - Все может быть. Мне ведь просто не приходилось еще настолько одеваться... - ворковала она.
   - Завтра... пойдешь... на дело, - честно трудясь, он с одышкой клеил слова. - Только... сильно прошу... наберись терпения спуститься на этаж... и никого... не изнасиловать... на этом... отрезке.
   - Очень трудная задача... - честно созналась Кламена.
   - После я тебя очень, очень щедро награжу... Чмок... Так-так... И вот так!!!
  
   2.
   Господин Мелье блаженно мечтал. Мысли его неупорядоченно скакали от одной усладительной темы к другой. Но превалирующей и, прямо говоря, стержневой стала идея расправы с мерзким дылдой Филимоном.
   О, силы небесные!!! Никаких средств не пожалеет он, лишь бы выкинуть на тротуар этого жирафа со всем его б...ьим кутом! А уж после этого можно позволить себе покинуть дурацкий дом, перебравшись в шикарное шалэ в предместьях Тулузы и записаться в клуб игроков "в очко". Так он и положил: буду тут жить в тоске и убожестве, пока не изведу филимоновскую нечисть.
   Радужные мысли распылил звонок.
   Раздраженный Мелье проследовал в коридор и сморщился, точь-в-точь бульдог-доходяга. Загарпуненные внутренности рвануло к глотке. Неуничтожимая вонь после вчерашней лужи мочи, в которую он вляпался, вернувшись с про-менада, казалось, только усилилась. Зловонная жижа затопила коридор и кухню, распустив щупальца в гостиную. Правда, там ужасный запах давал себя знать не так. Здесь же, в прихожей... брр... Фу-фу... Невыносимо!
   Взбешенный Мелье зажал нос и свирепо всадил прищуренный глаз в "гляделку".
   Увиденное сковало, тихо маня апоплексию. Против его двери, скромно потупясь, парила... фея, прекрасная, как обожае-мая им и, увы, недосягаемая Мишель Мерсье. Только эта была брюнеточка. Прическа а-ля "гаврош". Поверх: маечка из желтого шелка с примечательными горошинами от рвущихся к свободе сосков. Оранжево-бело-горошковое мини, бело-голубые гольфы и желтые сандальки.
   Уже восьмой год господин Мелье не чувствовал себя мужчиной, он даже успел смириться с сим безотрадным обстоятельством. И вот настал нежданный миг стихийного и безудержного воскрешения. В одномижье престарелая плоть пережила все смертно-грозные всплески половой революции...
   Мужское естество возрождалось.
   - Ми... минуточку, - тонюсенько пропищал он и, с беспокойством глянув на место чуть ниже пупка, метнулся к шкафу. Сорвал пронафталиненные парадные брюки...
   - Бога ради, погодите....
   С превеликим трудом и в козлиную припрыжку натянул порты.
   - Сей час, сей миг...
   К сиреневой спортивной "олимпийке" прицепил белую бабочку...
   - Я уже лечу...
   Вдел верхние конечности в синие жилеточные просторы.
   - О только не покиньте...
   Репетируя степ, просеменил к двери. Короче, всё было на уровне популярного и, скорее, комического синема. Но Мелье казалось, что полный респект!
   И тут... Внезапное дуновение ароматов подсохшей мочи!
   Нанося себе по лбу драматический удар, господин Мелье начисто забыл, что в руке зажато ручное зеркало. Сверкучие икринки густо присыпали лысину по типу дамских блесток.
   Не думая об изысках сего украшения, Мелье ломанулся в туалет, схватил флакон одеколона и обильно оросил им миазматический пол. Результат был печа-лен: амбре усилилось, приобретя непредсказуемые оттенки....
  
   ***
   Сердце благородного киоскера Мелье разрывалось. И это было прискорбным фактом, учитывая, что из него готовился вылупиться нувориш.
   На грани отчаянья с инсультом господин Мелье перекрестился и, тая, дыхание, открыл.
   - Прошу вас, милое дитя.
   Да уж, великих духовно-физиологических затрат стоило вымолвить это бархатистым голосярой простуженного индюка.
   Красавица неестественно заалела...
   - Мне, право, так неудобно, - ангельски тушуясь, пролепетала она. - Не сочтите, будто я это... уличная пи... дев-ка. Лады, месье?
   - Проходите, девочка... - умиленного и растерянного Мелье перекорежило в добренькой улыбке. Недобро екнуло: паралич лицевой части?..
   - Ну что ж, - с нежданной отвагой произнесла девочка. - Другого пути у меня и нет...
   Войдя, она слегка поморщилась, но тотчас чистейшее личико преобразилось в загадочной и не совсем понятной улыбке.
   Не унюхала, удовлетворился Мелье, нервно переминаясь с пятки на носок. Давно отвыкнув от эрекции, он никак не мог найти для своей стойки удобный и, главное, пристойный нивелир.
   А тут еще девица молитвенно сверстала ручки и тоненько проангелондосила:
   - Ах, будьте правдивы, вы, действительно, то самый месье Мелье, о котором все говорят столько га... хорошего? - елейная колоратура милаш-ки сводила воскресшего мужчину с остатков ума.
   - Э, кхе, я, я... Я самый, - отставной киоскер напыжился от непонятной, но приятной гордости, не в силах отвести глаз от дивных ножек феечки.
   - Ах, я так полагаюсь на вашу порядочность исключительно гну... достойного дяденьки, - доверчиво прогулькала красотка. - Если бы вы были посвящены в мое положение... Господи, оно настолько жуткое, что тока вы, смею надеяться, тока вы можете хоть как-то мне помочь...
   Тщательно исследовав, что у нее под ногами, девушка закатила глаза и совершила полшага налево. После чего решительно грохнулась коленками на мягкую подстилку и умоляюще протянула к уродцу ладони:
   - О, великодушный монст...сеньор! - "Блошиный деликатес". - Вас молю, на Вас уповаю, благородный маркиз! - "Чтоб тебе сдохнуть, безобразный дебил". - Вы мое последнее прибежище. Спасите меня или я погибну!
   Старикашке оказалось явно не по силам оценить внезапность господнего благодеяния, по-святившего его в поверенные дамских секретов и в спасители девичьей чести...
  
   ***
   Он ничего уже не понимал, отчего на глаза навертывались слезы жалости к несчастной принцессе и умиления к собственной персоне. Переполненный эмоциями и надеждами, уже с чисто экспромтным темпераментом приникнул он поцелуями к белым ручкам. Она олубенела. Поспешно, с пародией на галантность... кое-как, ох-ох, пук-пук... приподнял он увесистое тело на гипертрофированные узелки передних конечностей.
   - Дитя мое, что ты, что ты? Я все для тебя сотворю. Не нужно падать ниц. Лучше поведай, что тяготит истомленную душу твою, сладкая де-вочка?
   Срывающимся от плача голоском с певучим всхлипом сладкая девочка завела ванильную легенду. Мордашка ее при этом трогательно уткнулась в бок старикашки, а ручки то и дело утирали солено-пивные слезки и украдкой зажимали носик.
   - Вы знаете, где проживает господин Швайнберг? - вдруг спросила она.
   При упоминании пускай и немецкого, но исключительно уважаемого имени месье Мелье с почтительностью преклонил невеликую головку и чинно ответствовал:
   - Естественно. Я, правда, ни разу не бывал в том квартале...
   - Очень прекрасно! - Со сквозною радостью прервала бедняжка. - Тогда будем знакомы. Перед вами его единственная и несчастная дочка Эратия. Что с вами, разве не верится? - и то ли невинно, то ли ядовито улыбнулась.
   - В самом деле?.. Очень рад... - сипеж овладел пастью миллионера. - Только, бога ради, простите, но я, честно, слыхал, будто дочь его...
   - Боже мой и всевышний!.. И вы про то же?! - личико ангелочка перекосили отчаянье и муки. - Даже ВЫ!!! Тогда я пропала! Ну, что ж, последняя надежда гибнет невозвратно!
   - Великодушно простите, но...
   - ВЫ находите меня уродкой? - до ужаса бетонным тоном полюбопытствовала красавица. - Только отвечайте, не раздумывая, без ле-сти и деланных комплиментов.
   - Право, сударыня, я в жизни не встречал девушки красивее и чище.
   - Правда? - то ли истерически рыдая, то ли смеясь, она припала к его хлипкому плечу, робко, дабы не придушить, обняла за зябличью шею. - О, я не ошиблась, я знала, что сыщу понимание, Смо-три-те, - сузив глаза и остатуев, она дернула кверху убойную майку.
   При виде такого бюста старик реально прочувствовал крадущийся и обширный инфаркт. Колени Мелье изогнулись, ссаживая отжимки былого торса на диван.
   - Ну и? - страстно вопросило райское созданье. - Разве тить...э... грудь моя ужасна? Не молчите!
   У богача Meлье не было слов. Их не нашлось в ближайшее десятиминутье. Лишь холщовые губы безвольно пошевеливались.
   - Молчите... - осудительно протянула фея. - Тогда соблаговолите глянуть на мой живот... ляжечки, жо... задни... ягодички...
   Сеанс обжигающего стриптиза на электрических скоростях! Эффект был адекватным. Мелье синел, слюнел и сотрясался.
   Разно-позно поверчиваясь вокруг полумертвого дедули, девушка с той же непринужденностью оделась.
  
   ***
   Нувориш Мелье отпихнул на полфунта взопревшую подушку, попробовал привстать на гномьих локотках.
   - Только будьте честны, шевалье офицер, ладно? Признайтесь, есть ли во мне хоть что-нибудь... ну, на капельку привлекательное? - а сама с тревогой тронула ладошкой его потный лоб.
   - А... даа... - хрипло выдавил экс-киоскер.
   - Честно, честно? - в порыве радости девушка заколотила в ладоши и подпрыгнула. Две тугих дыньки заколыхали майку. - Но что, что, скажите, ради бога!?
   - Бе-э!.. - проскрипел миллионщик, слепо и с трудом водя руками. - Ме-э...
   - Вы находите? - развеселилась гостья. - Ах же вы и душка! - очень сильно зажмурясь, она чмокнула наугад - то ли в щеку, то ли в сизый кабачок. - А можно я буду и впредь навещать вас в это же время? Мне так здесь понравилось...
   "Это меня прикончит", - реалистически подумал Мелье, но выжал силы спросить:
   - Но к чему тебе это, лапочка? Я же такой дряхлый тюлень!
   - Да что вы? Не смейте клеветать на себя! Вы не дряхлый тюлень, а... А драненький котик. Я не встречала мужчи-ны свежее. Вам ведь не больше тридцати девяти? Так, душенька?
   Косноязычная хабалка прямо на глазах превращалась в речистую аристократку! О, чудеса перевоплощений!
   - Ровно сорок два. - Солидно кашляя и расправляя бывшую грудь, сознался Мелье. Лукавец убавил чуть меньше половины показанных лет.
   - Феноменально! - с натурально изображенным восторгом вскричала, даровитая, как оказалось, притвора. - Ах, если б я не была уродкой, то смела бы мечтать только о таком рассудительном, искусительном и трепетном мужчине. - Она поощряюще сжала дрожащие персты Мелье, что робко, но заползли на ее полированную и жаркую коленку.
   - А в чем же... по... меха? - багровея, выперхнул намаянный Мелье.
   Осознав, что игра зашла в критическую орбиту, она отступила и холодно сказала:
   - В отце. Трудно даже поверить, как он затерроризировал меня.
   - Я слышал, что господин Швайнберг довольно строгий человек. - Старик чуть остудился, медленно возвращался и рассудок. - Оно понятно: больно уж должность ответственная. Но чтобы и родной дочке перепадало!..
   - Наивнушко! - всплеснула руками гостья. - Да он просто изверг! Сутки напролет только и знает: пилит меня и пилит! Я и уродка, и кособочка, и кривоножка и заикашка... И так до без-конечности и до без-приличия... Это же несносно, пойми! Я руки готова на себя наложить. Восемнадцать каторжных лет проторчала я безвыходно в доме, на улицу выйти стеснялась... А папаша знай себе трубит: моя дочь - уродка! А намедни вот подслушала, простите, конечно, разговор его с начальником полиции. О вас...
   - Обо мне? - раритетная челюсть Мелье сесилась до пупа. - Они говорили обо мне?
   - Само собой. Они только и делают, что говорят о вас: "Достойный Мелье продал газету "Пари Матч", пять экземпляров, старина Мелье продал три пачки "Голуаз", молодчина Мелье взял на футбол зонтик и разогнал тучу"... Они, не поверите, ставят вас образцом благочиния, справедливости, честности, неподкупности и трезвого ума. Даже готовя речи в суде, отец частенько вставляет в текст ваше имя в качестве высочайшего примера, праздно говоря, гражданской доблести, милосердия и терпимости.
   Счастливый Мелье расплылся в умиротворенной улыбке.
   - Так вот, - продолжила девушка, делая пальцами круги у его ширинки, - когда мне стало вовсе невмоготу, я решилась явиться тебе и просить твоего соблаговоления, ой, благословения.
   - На что? - изумился миллионер Мелье, у самого же от интимного "ты" мятно заныла простата.
   - Да на то, чтобы ты хотя бы на час ежедневно принимал меня, и мы бы вели с тобой утешительные и душеспасительные беседы, дабы скрасилось мое одиночество. Не хочу показаться нескромной, но мне ведь уже девятнадцать лет... Ах, о чем я?.. Словом, если б толика того была возможна?..
   - Ну, так и что? - Хищные губы Мелье побурели, туловище олихорадилось.
   - Ах, пустое. И говорить не стоит. - Жеманничала чудо-дева.
   - Ну-ну, же смелее. А то навек опоздаешь. - Мелье в нетерпенье всосал ее пальчики в свои потные крючья.
   - Эх, будь, что будет, - решилась прелестница. - Вы только не осуждайте меня, ладно? - и, нарочито "выкая", томно глянула на урода. - А теперь запомните: коль был бы выбор тот за мной, так я бы предпочла бы вас, и вам бы, милый мой, родной, я отдала бы роз фугас! То бишь цветы невинности своей, - пояснила она, сама шалея от верлибров некоего адепта.
  
   ***
   От этого уклончивого чередованья "ты" и "вы" Мелье распирала юношеская похоть, смешанная со старческой астмой. И что-то ведь могло передюжить.
   - Радость моя. - Пылкий старикан рухнул на хрусткие коленки. - Отдай, отдай их мне! Почту это за честь и за все прочее... - слюнявыми устами он припал к ее бедрам, примеряясь к центру разветвленья.
   Гримаса странной смеси отвращенья и довольства искази-ла девичье лицо. О, как же трудно оказалось ей прибрать себя к рукам. Погладив старца по темечку, она жертвенно зажмурилась, клюнула в бесцветную плешь и вынула из груди пленительный, сексуальный раскатистый и нечленораздельный зов.
   Сбесившийся дурень вдруг выпрямился и, отдавая честь литографии с запырнутым Маратом, промычал:
   - Дорогуша, милая моя, я готов взять тебя замуж!
   - Что ж, я тоже готова стать вашей! - с неестественной торжественностью молвила она, раскрыв крылатые объятья.
   - Хыть чичас? - косноязычея, взревел Мелье, весь в дыбки, и задрал тончайшую юбку, приникая губами туда, куда стремятся все от-прыски его пола.
   - О-о-о-о... Нет, сейчас для вас это чревато, даже чересчур, - после длительной паузы выдохнула она и мягко отстранила развратного, слабеющего нувориша. - А вот завтра, решено, я стану твоей.
   Добивая, она встала в позу, которой бы позавидовали лучшие гетеры античности, кончая Клеопатрой (некончающие конкуренции не представляли, добавил бы Филимон).
   - Правда? Прав-дочка?! - взвизгнул Мелье, срывая блеклую бабочку со спертой шеи, после чего без сил отвалился к спинке лежанки.
   - Да, да, да... Только, всевышнего ради, доживи, воробышек, до зав-тра. Не волнуйся, родненький...
   - Когда? - прожурчал он.
   - Ровно в двенадцать часов. Придете... - она назвала точный адрес, заставила повторить. Не вышло. Заставила зазубрить...
   - Итак, трижды позвонить, мой лысенький фазанёныш. Три разочка. И я стану твоей, мой дорогой, мой старенький, мой квёленький. Ну, не обижайся, я обожаю всякое старье и хлам. Веришь? Прелестно. Тогда оревуар, мой чахлый крокодильчик!
   Чахлый крокодильчик!!! На этой сладостной фразе старик Мелье расстался с рассудком. До утра.
   Самовластно хрипнула входная дверь...
   ...Лишь дома Кламена не без горечи зарегистрировала факт, что впервые в жизни присутствие мужчины не взволновало ее. Почти...
   Зато в кровати ее нетерпеливо поджидали взволнованные друзья.
   Филимон был исполнен благодарности.
   И Кламена сообщила ему, что он один стоит взвода драгунов.
   Кощунство? Поклеп? Кто докажет?
   Драгунов больше нет...
  
   3.
   Филимон буксанул напротив крайнего левого окна швайнберговского особняка и лихо свистнул. В широком проеме немедленно возник неопознанный половой объект. Казалось, лицо его очень старательно пережевала лошадь, а потом вторично воспроизвела.
   - Привет, крошка. - Низким, чужеватым голосом выдал Фили.
   - Пвивет, Фивимон, - брызжа слюнкой прогунявила квазимо-дочка. - О, я так вада, сто ты наконец-то со мной загововив.
   - Некогда мне с тобой лясы точить. Режь как на духу: че надо? Проходу не даешь? - а сам старался не смотреть на сочлененную готику.
   - Хм, вюбви, - Эратия Швайнберг кокетливо вздернула левую основу шейного постамента. - Я тебя узе десять вет вюбвю, зестокий, - затворив зенки и скалясь, провякала судейская дочь.
   - А... Давно б сказала. - Зевнул Филимон. - Ну, так чё? Давай что ль переспим?
   - О-о-о! - исторгла она, выдавливая раму вместе со стеклом.
   - Э-э-э, полегче, лапа. - Благоразумный адепт предпринял пятишаговую ретираду. - Не теперь же.
   - А когда? - страстно бубнила дивность.
   - Лучше завтра, - для приличия поразмышляв, предложил Филимон.
   - Вадно! - простонала она. - Я спусю тебе спесиавную вестницу. Я два года ее вязава, - и с диким подобием томления закатила зрачки, которые только что виднелись на треть.
   Филимон перекрестился:
   - Ну-ну. Я что, по-твоему, дурак? Ты что меня, правда, за дурака держишь?
   - Сто ты, сто ты? - испуганно вытаращилась дева. - Двя меня ты вутце Авена Девона.
   - В самом деле? - Филимон скосился на оконные осколки. - Дома проверю. Короче, завтра жду тебя в... - Он на-звал адрес. - Ровно в одиннадцать часов сорок пять минут. И чтобы ни на секунду не опоздала.
   - Ува-ува, довогой. Я дазе ваньсе пвиду! - воодушевилась Эратия.
   - Цыц ты! Сказано: в 11-45, и точка. Пока.
   Распустёха извергла воздушный поцелуй, сравнимый с пудовой гирей. Филимон устоял...
  
   ***
   В нанятых на сутки апартаментах Лиза накрывала постель. Филимон, сидя на подоконнике, угрюмо смолил сигарету за сигаретой. Лицо искрилось потным бисером. Парня пробирал озноб. Малый от природы выносливый, сейчас он пасовал. Предстоящее повергало в трепет даже его. Адепт нейтралитета знал, что это должен сделать только он. Физическая форма Мелье не внушала доверия и, тем более, уверенности, что нувориш справится с актом дефлорации 30-летней Эратии Швайнберг.
   В 11-42 коридор сотряс чугунный переступ.
   - Поцелуй меня, на всякий случай. - Упавшим голосом попросил самоотверженный человек. Лиза коснулась его лба холодными губами и благословила:
   - Да пребудет удача с тобою.
   Но в последние секунды малодушие смяло стойкость идущего на плаху.
   - Я не смогу, я не выдержу. - Промямлил он, потея как скунс, и захныкал.
   И тогда женщина железными пальцами пригвоздила мужчину к кровати:
   - Фили, это нужно человечеству. Это твоя планида, в конце концов.
   - Но у меня, же не встанет. Понимаешь? Не встанет! Я же лучше знаю. - Хныкал он, пятясь к балкону.
   - Я предусмотрела это. - Со стоическим хладнокровием изрекла Лиза и извлекла из-под подушки загнутый огурец. - Вот.
   - Ты все-таки настоящий друг, как преданная и большая лошадь. - С чувством молвил Филимон.
   Раздался надрывный, злой, бесконечный звонок. Казалось, кто-то старается кнопкой продавить стену.
   Лиза юркнула в чулан. Филимон взвел очи к лампе, постучал по лбу - вместо дерева - и деревянной походкой потопал к входной двери. С усилием поднял сведенную руку и откинул задвижку...
  
   ***
   Ему не выпадало счастья зреть Эратию целиком, ниже "бюста".
   Увиденное повергало самые отважные и мрачные прогнозы.
   Филимон превратился во влажный сталагмит.
   То, что жаждало любви, попыталось прыгнуть и зависнуть на его шее. Из-за невольной филиной окаменелости смертоносный маневр вполне бы удался. Воспрепятствовала кривизна нижних от-ростков. Припозднившаяся девственница растянулась на пороге.
   Затворив веки, Филимон поднял "рвототворную конструкцию" (такой термин выродил его мозг) и с трудом препроводил на кровать. Участившееся сердцебиение сигнализировало об угрозе сер-дечного приступа.
   - Быстрее... раздевайся. - Сглотнув сухость и отдирая верхние пуговицы на рубашке, он справился с удушьем.
   Путаясь в сплетениях балахонов, "оно" кое-как разнагишалось. Стара-ясь не смотреть, Филимон спустил штаны.
   - Я фсю зизнь мецтава посупать зивой цлен, - мыкнула она и опасно дергающейся рукой ухватила его гениталии. - А це эт он какой-то скукозенный?
   - Убери... щупалы... - стиснув зубы, процедил Фили. - И не смей говорить. Ни единого слова. Или я за себя не... Или я уйду. Вникай, я сейчас тебя с головы до пупка накрою простыней. И ты бу-дешь так лежать до конца. Это мое условие.
   - А как зе цевоваться? - девственные губы раздулись в спасательный круг.
   - После второго захода... И только через тряпку.
   - Ну, вадно. Цево уз. - Вздохнула она, смирясь.
   Филимон закутал ей верхотуру, отвернул лицо, обманно налег, скептически глянул себе под живот, нащупал под подушкой огурец, прицелился и мощным безжалостным тараном лишил Эратию, сами знаете, чего...
   - А-яй! - вскрикнула она. - А тепевь потише. Так-так... Ах! С певвого ваза непвиятно. Но я пвивыкну, квянусь.
   - Фуф, дело сделано. - Облегченно вздохнул Филимон.
   - Как? Так быство? А поцему... так... сухо?
   - Сто сухо? - спаясничал он.
   - Ну, вить я цитала, долзно потець...
   "Поди ж ты, начитанная стерва". - Прошипел Филимон, но озвучил так:
   - Это ты с непривычки не почуяла. По второму заходу все будет нормалёк.
   Трижды позвонили.
   - Так! Тихо! Лежать и сопеть в тряпочку, а я провожу незваных гостей. И больше чтоб: ни звука. Иначе никогда меня не увидишь. Усекла?
   Под простыней что-то колыхнулось, булькнуло и захлебнулось. Подхватив манатки и затворив дверь в спальню, он влетел в чулан.
   Оттуда на смену выскочила Лиза. До неузнаваемости напомаженная и нарумяненная, она открыла входную дверь.
  
   ***
   С безобразно зажмуренными гляделками и шаловливо протянутыми граблями господин Meлье водил пальцами, пока не наткнулся на живот нехилой девицы.
   Свежий миллионер изумленно открыл глаза. Лиза была на полголовы выше Кламены, которая на столько же переросла бывшего киоскера. Это его дико смутило. А тут еще фэйс-палитра Лизы, в которой было мало общего с миленькими чертами соблазнительной псевдо-Эратии.
   - Я, я... - заикаясь от волнения, зачастил старичок.
   - Не нужно слов, - пресекла Лиза сильно измененным голосом. - Я сразу догадалась: вы и есть почтенный киоскер Мелье, столь уважаемый в семье моих хозяев. А я горничная господина Швайнберга. И в курсе всех дел Эратии. Она меня посвятила во все, да вот загвоздка: бедняжечка ужасно стеснительна. И поэтому поставила условие: я вам должна завязать глаза и только тогда подвести к кровати. Там вы и сольетесь. Еще одно условие невесты: соитие произойдет в полном безмолвии. Целоваться - через специальный флер. Позже, она наверняка будет менее скованной. И уж тогда вы обоюдно насладитесь по полной программе. Надеюсь, вам все ясно?
   - Да... - жалобно протянул Мелье, из-за волнения не способный вслушаться в знакомую тональность и всмотреться в черты рослой поверенной любви.
   - Так повторите условия.
   Он потренировал память.
   - Тогда пройдите вон туда. Один момент. - Она сноровисто наложила повязку и протолкнула жениха к телу желанной.
  
   ***
   Путаясь в штанинах, Meлье не удержался и рухнул на скопление органов. Рученции Эратии среагировали, как парочка питонов, мертво сцепившиеся на шее старца. В страстном соитии обе убогости запыхтели шумней, чем сношающиеся кабаны. Истерические хрюки... Несуразные чмоки через тряпку... И, с каж-дой секундой все явственнее... угукание задыхающегося Мелье... На радость соседей, он вовремя закончил процесс.
   Лиза успела нащелкать лишь пяток кадров.
   Растелешенная в ходе акта Эратия скрючилась в обмороке то ли наслаждения, то ли совсем наоборот.
   Лиза предусмотрительно набросила на женщину траченное молью одеяло, с трудом разомкнула ее пупырчатые пальцы, вынесла в прихожую полутруп Мелье, сняла с него повязку и облекла в кальсоны. Бедняге было так туго, - не до стыда. Мало что соображая, блуждающим взором окинул он "окрестности". Взгляд споткнулся о большой и скользкий огурец. Мелье не мог знать, что это и есть исторический инструмент дефлорации.
   В его горле было суше, чем в печной трубе. Он нагнулся и подобрал зеленый бумеранг...
   Давясь и легонько подталкивая, Лиза выдворила сексуального Мафусаила за дверь и скупо бросила напоследок:
   - Ждите завтра записку.
   Выждав минуту, она также покинула "съемную хату".
   Филимон долго не мог унять хохота и слез. Эратия приняла восторги на свой счет.
   - Всё? Довольна? - наконец, проговорил он.
   - Цудо! Но втовой ваз он у тебя быв сто-то вявым, - прорычала женщина, срывая одеяло.
   - Потому как без перерыва почти, - живо нашелся Фили. - В другие разы еще круче будет. - И триумфально объявил. - Поздравляю. Вы, мадемуазель, перестали быть девушкой!
   Женщина смахнула подобие слез с подобия глаз.
   - А теперь вот что. - Деловито продолжил Филимон. - Завтра запрешься в своей богадельне и три дня к ряду никакого допуска к телу... Кстати, ты знаешь мою фамилию?
   - Откуда зе? Товько имя.
   - Так. Имени тоже не надо. Если папаша будет домогать тебя вопросами, на все тверди одно: "Вюбвю Мевье." Тьфу ты, пропади пропадом... То бишь: "Люблю Мелье! Хочу жениться на Мелье". На третий день или там на четвертый папаша позовет тебя на смотрины. Смотри, для приличия поупирайся, а потом покажись. Если случится, ну там, скандал, уверяй, что понесла от меня, то есть от Мелье, разумеется. Вот! Ну, а ежели возникнут всякие там неувязки, требуй комиссии медицинской. А когда поинтересуются, кто же устроил всю эту катавасию, тогда и брякни: Фивимон... Тьфу, пропасть, с тобою говорить разучишься.
   - Но к цему все это? - удивилась Эратия, затягивая пару сшитых рюкзаков, ошибочно принимаемых за лифчик.
   - Не твое дело. Не терплю глупых вопросов. - Скривился утомленный Филимон.
   - Как пвиказес, довогой. Я твоя вецная Ева и Дзувьета! Ты тепевь от меня ни в зизнь не отвязесся.
   - Ты когда-нибудь заткнешься!? - прорычал адепт. - Уматывай пер-вая и помни, что я сказал. Усекла?
   - Усеква. Цао, мой Аповвон! - последний комплимент оказался роковым: геркулесовский пинок выдворил задницу Эратии Швайнберг вместе с дверью...
   Кое-как приляпав дверь к петлям, Филимон согнулся пополам, сиганул в уборную и, не прибегая к помощи двух пальцев, склонился над толчком...
  
   4.
   Двое суток господин Мелье барахтался на валерьянке. Припозднившаяся любовь молчала. Вне себя от тоски, ревности и сомнений, он бил лбом в стены, рвал бабочки и сикал на манжетки.
   На третий день старче окончательно спекся. Сверло-мысль о любимой, вдруг отдавшейся и вновь недосягаемой, дырявила его и без того не образцовые мозги. В полдень третьего дня драма достигла кульминации. Мелье опрокинул стол, сорвал со стены портрет дедушки, утонувшего на "Тита-нике", вывалил из шифоньера свой мало-роскошный гардероб и принялся придирчиво наряжаться.
   Если честно, он испытывал немалую робость перед великим и неприступным гражданином Швайнбергом. Однако сила страсти сметала страхи...
   Господин Мелье был застегнут, нафабрен и начищен, когда в дверь позвонили.
   Внезапно.
   Резко.
   КАК ТОГДА...
   ОНА!
   ОНА?
   Дыхание захолонуло. Сунув под язык сотую таблетку кардио-чего-то-там, он от-крыл дверь. Преображенная макияжем Лиза молча кивнула старому знакомцу и подала конверт.
   Ноги миллионера подкосились...
   С косяка сползя на пол, он прижал конверт к трепещущей груди. Заговорщицки подмигнув бедолаге, Лиза улетучилась.
   С тру-дом очухавшись, старый ловелас вибрирующими пальцами разорвал конверт и после пятиминутных усилий разгладил письмо. Читалось по буковке в минуту. Медленный яд обливал травленное сердце.
   "Любимый я глубако нистчасна. Я жертва виликой любови и чюдовещной жестокасти бисердешнова отца. Он затачил меня. Я заключоная в собст-венам доме. Я погибаю. Но я хочу тибя. Я хочу быть тваей женой а естли ты пажилаишь то проста лиш любовнитцей, наложнитцей, верной сабакой. Приди и спаси миня мой рамео! Навеки твоя Эратия.
   ПиС. У меня отче-видно затчатие от тибя мой первай и eдинcтвиннай"...
   Дефицит знаков препинания в записке дочери образованного юриста не смутил. Да и что какая-то пунктуация перед сутью? Суть же била и пронзала.
   В приливе тотальной страсти Мелье велел себе: "Вперед". Из квартиры его вымело под губной вариант арии тореадора.
  
   ***
   ...Двое суток господин Бруно фон Швайнберг пребывал в дурнейшем духорасположении. И вреднейшем, если не сказать - опасном.
   Подумать только, Эратия объявила затворничество, голодовку и вопила о какой-то свадьбе, хотя ее косноязычие не позволило выяснить, кого с кем. Поначалу это даже как-то забавляло отца. Но потом стало злить: всякой свинине только и осталось бастовать, да права качать.
   Раздражение усугублялось затянувшимся отсутствием привыч-ного козла отпущения, точнее козлицы.
   Конечно, по гамбургскому счету, судья был зол на себя. Просто привычно и однобоко спихивал всю вину на родимую кривобочку. Хотя именно ему всей его страшной, третьей, власти не хватило захомутать одного-единственного тихоню-дурачка.
   Мужское поголовье города хорошо знало, что вот уже двенадцать лет дочь и папа Швайнберги с неизменным постоянством и неистребимым упорством ставят ловушки на мужчин: одиноких и семейных, молодых и старых, спортивных и инвалидов. Эратия перепробовала все уловки, начиная с простейшего заманивания кавалеров через окошко. Папаша действовал куда изобретательней, к его услугам был мировой опыт юриспруденции. Он нанимал сводниц, шантажировал подозреваемых (в случае согласия на брак с его дочуркой, обещая поблажку), устраивал приватные встречи молодых с кучей "подлянок", лишь бы застукать "жениха" на нехорошем.
   Судья методично организовывал посиделки в парках и на лужайках, буколики у дивной речки и в глухом лесу, круизы на яхте и в автомобиле, пасторали на уединенных виллах и в прочих интимных местечках.
   Увы, ни разу ни один сильный представитель человечества не купился, не испугался, на поддался, не посягнул на девичью честь... Большая часть отделалась штрафами, а то и просто испугом. Лишь одному бедолаге удалось было инкриминировать попытку изнасилования с расстояния в шесть метров (свидающихся разделял ручей, который так и не был преодолен). Да и ту быстро опротестовали. Правда, потенциальным "посягателям" это стоило такой нервотрепки, что дурная слава вот уже долгие годы преследовала дом судьи. Мужское население старалось обходить зловещий особняк за квартал, а то и за два.
   И тут те на Филимон, что случайно забрел на эту улочку в тот самый момент, когда Эратия любовалась солнышком через то самое роковое окошко!
   Такого слона да на лисий капканчик?!
   Иное дело - Мелье. Склочный и желчный сутяга о сексе и связанных с ним терниях забыл еще, когда крошка Эратия ходила на горшок. С таким могло и срастись. Еще, правда, вопрос: позарится ли на такого хмыря она?
   Короче, мухомор стоил поганки, и наоборот...
  
   ***
   Когда горничная доложила, что к нему пожаловал некий дряхлец, фон Швайнберг недовольно передернул губами и буркнул нев-нятицу.
   Надо доложить, господин судья вообще не выносил гостей, и об этом прекрасно знал весь город.
   Он яростно щелкнул пальцами и велел пустить...
   Клопявый господинчик со шляпой в области паха поклонился гроз-ному человеку. Грозный человек имел облик классической арийской бестии пятидесяти годов от роду, а в связи с ранней сединой - еще и белокурой.
   Бруно фон Швайнберг был весьма мо-ложав, подтянут, плюс на редкость круто скроен. Ввиду редкостной плюгавости шкета при шляпе, судейская ненависть к Эратии и прочим сопланетянам всклокотала.
   - Какой задницей обязан? - учтиво окрикнул он суетливо мнущегося в дверях замызгу.
   - Смею надеяться, моя фамилия вам прояснит всё, - заискивающе, но не без зачатка гордости и даже с предвкушением признания проблеял тот. - Я Жоффруа-Оноре Meлье, - и выжидательно обмяк.
   - И ч-то? - холодно, с разбивкой проронил Швайнберг, начиная буреть. - После вашей аттестации я должен хлопать ушами по ягодицам?
   - Нет, что вы? - обескураженный судейским лексиконом Мелье подавился - Но я ведь... Мелье. Тот самый...
   - Ах, Мелье! - судья пришел в восторг, придавший ему сходство с Дракулой. - И что это такое Мелье? А? Может быть, спаржа, скрещенная с хреном, или архаичный гинекологический термин?
   - Я думал, что... - очередная племенная неполноценность вконец растерялась, и это привело арийского демона в душевную ярость.
   - Думать должны были ваши родители, прежде чем играть в любовь, - любезно осклабился чиновник, сжимая свекольные кулаки.
   - Я, простите, совсем запутался. Такой салат в голове. - Беспо-мощно пролопотал Мелье и в силу рокового контраста побелел.
   - А там разве попадается что-то другое? - измывался Швайнберг, обрушивая двухсуточные черные копи на счаст-ливо подвернувшийся объект.
   - Да. Но сперва выслушайте, - старик вдруг частенько затренькал. - Поверьте, я весьма почтительно отношусь к Вам лично и к вашей прелестной доченьке...
   - Что-о-о?! - на губах доброго господина судьи кипела пена. - Глумиться?!
   - Что вы, что вы? - струхнул Мелье. - Как можно-с. Ваше восхитительное дитя...
   Потомок свирепых разрушителей Рима осуществил всего одно ко-роткое, но резкое движение. У боксеров оно зовется "хук справа"...
  
   ***
   Лишь третий водопадик вернул миллионера бытию.
   - Ну как, охота шутить не отпала? - ласково поинтересовался вели-кий юрист.
   Открывшимся глазам Мелье предстала теряющаяся в высях пирамида. Ближнюю перспективу составила гестаповски широкая арка ног. Далекий верх венчали маленькая головка и перевернутый брюхатый графин, услужливо упокоенный на правом плече.
   Вскарабкавшись на коленки, Мелье у подбородка вылепил ладонный шалашик:
   - Я не могу вникнуть в причины вашего гнева, маркиз Бруно де... херр... фон... Швайнберг. - Лебезил он. - Я всего лишь хотел изъявить дань безграничного почи-тания и преклонения...
   - Короче! - оборвал ариец, отставляя графин, и убрал руки за спину.
   Будь что будет! - уяснив, чем чреваты в этом доме затяжки, решил Мелье:
   - Я всего лишь хотел заручиться надеждой на ваше высокочтимое согласие узаконить брачные узы между мной и вашей дочерью Эратией, - протараторил он без запина.
   - Ах ты, гнида галапагосская! - акцентируя каждый слог, судья брутально пёр на недомерка. - Молись же, гаденыш крапчатый, и зови свою маму, чтоб я засунул тебя туда, откуда она тебя выбз.......
   - Ай-ай... Не делайте этого! Вы убьете отца своего внука, - взвыл полнодурок, суча коленчатым юзом и прикрывая помертвелую личину.
   - Как-как? - запнувшийся фон Швайнберг прищурил правый глаз.
   - Да-да. Вот гляньте и убедись сами. - Трясущиеся персты протя-нули гневливому папаше записку от... (да-да, сомнений в авторе каракуль не было)... его дочурки.
   Глаза ревнителя законности превратились в тлеющие чурки.
   - Даже знаков препинания не проставила, гадёнка, - тихо сказал он, меняясь на глазах.
   - Чародейка, - лукаво поправил Мелье, закатывая глазки.
   - Когда успели-то? - голос судьи заметно мягчил, во взгляде замаячило сочувствие.
   - Успели вот, - сконфуженно вздохнул Мелье, сдавливая плечами махонькую маковку: шаловливый пацан, да и только.
   - Ну, вот что, парень! Если это хотя бы на процент правда, ты как миленький, женишься, и никакая ко-миссия тебя не спасет, - нервно растирая потные руки, посулил Швайнберг.
   - Так я ж к тому всем существом своим и устремляюсь. И при-нудит меня не закон, а сердце. - Торжественно заверил романтик из киоска.
   - И закон, - еще торжественней заверил Швайнберг. - Так! Ты вот что, ты сиди-ка тут, жди, - тычок пальцем в пол, - с места не сходи. И не вздумай попытаться утечь!
   - Что вы, что вы? С трепетом и нетерпеньем жду милую мою горлицу.
   - Смейся-смейся, голубок. - Без всякого уже юмора проскрежетал законник. - Потом-то вряд ли придется, - и выбежал из кабинета.
  
   5.
   Вернулся он вечность спустя. Сначала сам, потом втащил такое, что у Мелье отнялся язык.
   - Что, горлицу узнаём по полету? - язвительно скривился Швайнберг. - Чародейка, мать ее домна?! Цыц! Извольте молчать! Теперь я и знать не желаю, ты ли хотел надо мной пошутить, над вами ли кто изгальнулся. Это уже неважно. Если ты ее трахнул и, тем более, если она понесла от... - колбасный палец ткнул киоскера в нос, - то ты у меня или на гильотину пойдешь или под венец. Выбор невелик, но tertium non datur*.
   - Чего это? - леденея от кошмарной панорамы, выдавил Мелье.
   - Того. Иль не признал? То ж ваша милая хваленая невеста Эратия. Надо же, такая... тьфу... а тоже ведь изловчилась. А ты не лунатик? Может, ничего не видел, когда ее... ею опохабился? - Защитник права не на шутку развеселился. - По мне б так лучше тины болотной нахрюкаться, чем на сию долину чистоты посягать.
   - Так кто зе мне вуку пведвозив? - подало голосочек чадо, с сосредоточенностью верша эпопею по устранению носового фурункула.
   Мелье качнуло: космос постигшего несчастья зиял во всей своей непроглядности.
   - Вот-вот. - Завизжал обреченный. - Она ждет другого. Не меня!
   - Не-э-эт! - ухмыльнулся Швайнберг, досиня расплющивая в кулаке кисти жениха и невесты. - Слишком долго искал я эти половинки. Вы так удачно дополняете друг друга. Уз бовьно пвигозая павоцка. - Строгий юрист не отказал себе в удовольствии спародировать дочку.
   - Папа, это не он. Ты вазве не видис? Тот быв моводой и здововый, а у этого и твахальник-то сто вет как стевся. - Ревела жертва поздней дефлорации, все еще не понимая, что клетка захлопнута.
   - Я этот чирей в глаза не видел. - Мелье еще отбрыкивался, но скорее по инерции.
   - Где мой Фивимон? Мой Фивимоса Мевье? - надрывно всхрюкнула Эратия.
   - Кто? Филимон, Филимоша? Ты сказала: Филимон? Вот оно что! Но я-то не Филимон, - из последних сил заревел Мелье, пытаясь кусаться. - Я Жоффруа-Оноре...
   - А меня не е... - ласково хихикнул папаша Швайнберг. - Будь ты хоть сам Жорж Помпиду.
   - Так ты говоришь, его имя Филимон? - в отчаянии воззвал Мелье.
   - Молчать! - судья присунул кровиночке кулак.
   - Кто это такой? - брыкалась ковар-но соблазненная, в упор не признавая своего мужчину. - Я знать не знаю этого импотента. Папа, ну поцему ты пвинуздаес меня тевпеть обсество этого уводвивого павиана?
   - Было б кому привередничать! - прорвало Мелье.
   Судье довод понравился:
   - Резонно! Сопло, заткни, - это уже дочке, - и отвечай, когда спрашивают. Кто такой, откуда взялся?
   - Ну, Фивимон, Фивимон его звави, - вдруг успокоившись, созналась Эратия и, сунув в рот полпальца, стала скусывать коготок.
   - Я подам в суд на этого подонка, - проскрипел Мелье.
   - Я те подам. Сначала экспертизу по сперме учиним, а уж потом по-глядим, что делать: тебя ли - в кандалы, Филимо-ну ли - денежку презентовать.
   Тут вошла гувернантка с пакетом для г-на судьи.
  
   ***
   Фон Швайнберг недовольно поморщился, но вскрыл, из пакета выпорхнуло несколько фотоснимков. Господин Мелье во всей своей исподней неприглядности покрывал что-то не более эстетичное.
   - Сомнений нет. - Спокойно констатировал судебный практик. - Вы оба аналогов в природе не имеете.
   - Шантаж и фотомонтаж, - выдохнул Мелье. - Это ж ясно!
   - Шантаж. - Согласился Швайнберг. - Шантаж, плюс изнасилование непорочной девочки с бзиком и особым цинизмом, плюс попытка опорочить имя ее отца. Да Филимону стоит выдать сводный приз. И этот будут приличные деньги...
   Последнее слово странно возбудило Мелье.
   - А деньги? А деньги? - он ухватился, как за соломинку. - Дорогой херр фон Швайнберг. - Старец совершил героическое усилие рухнуть на карачки. - Деньги! Я отвалю вам сто тысяч, двести... Миллион! Только избавьте от этого ужаса?
   - Усопливься! А то статью за взятку присобачу. - Пообещал серьезный почти тесть. - Чего петушиться-то, коль не-винен? Сделаем экспертизу. Она и установит, понесла ли эта... - папа брезгливо покосился на деточку, - это черт знает что... и от кого, - он перевел тот же взгляд на жениха.
   - Не надо, - вдруг кротко попросил Мелье. Случивше-еся прокрутилось перед ним на всех стадиях, во всех подробностях, и он понял, что проиграл.
   - Совсем другой разговор, - благодушно вздохнул Швайнберг. - И не-чего тут истерику закатывать. Не хочешь с нею ложиться, так кто б настаивал?!. Я что, не мужик? Живите, сколь хотите поврозь, но в браке. Его голубчик мой, оформить придется.
   Мелье механически кивал и думал, что лечь в постель ему не суждено не только с Эратией фон Швайнберг, но, пожалуй, и с греческой музой Эрато. Мужчина в нем умер в раз и на всегда.
   - Ночуешь у нас. Чтоб без соблазнов... Ну, там типа смыться. Нам соблазнов не надо. Нам стабильность нужна. Чтоб до регистрации дожить. А уж там... - Энергично, но по-доброму рубил судья, блаженно потягивая светлое пивко. - Так что утром вас первыми и зарегистрируем, и обручим. Срочно и вне очереди. Для ускорения процесса использую служебное положение. Впервые, заметьте! Чего не сделаешь ради чадунюшки?
   - Музики! Спвавивись! - подала голос Эратия и зашипела, зашипела. - Тогда вот есё сто. Товько чевез цевковь. Мое единственное усвовие!
   - Какой позов! - Ватные ноги Мелье расползлись, дрепнув тело на палас.
   - Комок дерьма. И как его на это хватило? Ума не приложу! - искренне недоумевал Швайнберг.
   - Я не утеку, я миллионер, пустите меня, мне нужно одному побыть. - Ныл Мелье, разрывая душащий ворот.
   - Как бы не так. От такого счастья и миллионы бросишь, и на край света нагишом ускачешь! - засмеялся Швайнберг, хватая сморчка за шиворот и транспортируя в спальню...
   - А этот Филимон парень что надо... - довольный судья предался "потоку сознания". - Нет, это какое мужество надо иметь, чтоб оседлать и осеменить саму Химеру. Герой, что тут скажешь! - он оте-чески чмокнул забывшегося Meлье в узенький лобешник...
  
   ***
   Филимон открыл дверь и с тревожным ожиданием уставился на Лизу. В сущности, обоих страшило одно: не привлекли бы за мошенничество, шантаж, провока-цию или как там еще...
   - Ну и? - не выдержал он.
   Лиза молча распахнула блузку, неверным жестом извлекла портмоне и, травя любимого ядерным букетом, рухнула ему на руки...
   Наутро, обложившись купюрами, трио предавалось любви. Потом дальше считало деньги. И снова предавалось... И пересчитывало по новой.
   Приложив утюг к отекшему липу, Лиза сказывала недолгую балладу:
   - Накачали до ус...чки, до отвала. Чего я только не пила, чего не жрала... А Швайнберг целует меня и целует, а в перерывах орет: где этот славный сукин сын Филимон, почто сам не явился?! Я бы его лично расцеловал! А Мелье давится, но терпит, бледная поганка. А Эратия одно ревет: "Зацем Фивимон в меня не свив? А вместо него этот карвик Мевье?" Те-перь, мол, я произведу нечто невероятное. "Успокойся. Невероятней вашей парочки природе уже не произвести", - добродушно хохочет папаша. Как ушла, не помню. Но везли на моторе, это точно.
   - Точно! И спьяну оралом, небось, расплачивалась. - Съязвил Фили.
   - Фи! Какой же ты неисправимый, Фи. Меня везли на личной машине судьи Бруно фон Швайнберга.
   - Так ты еще и зоофилка. - Разрезвился Филимон.
   - Почему?
   - С горою свиней кувыркалась. Швайн, швайн, хрю, хрю... бе-е-е... рг...
   - Отблагодарил! - восхитилась Лиза. - Нет, Швайнберг в классике покультурнее будет. Но тоже зверь!
   - Да, не подарок. - Согласилась Кламена.
   Два глухих удара погрузили квартиру в двухчасовое безмолвие...
  
   * Tertium non datur - третьего не дано (с латыни).
  
   1990
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   57
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"