Аннотация: Некоторые мысли по поводу хороших стихов.
Есть стихи, которые читателями невольно воспринимаются как вызов. Иногда - как вызов идейный, когда оспориваются вещи, затрагивающие нашу глубинную суть (есть ли Бог, куда мы идем, хорошая страна Россия или плохая и пр.). Временами - как вызов "общественному вкусу" (кажется, автором руководила одна, но пламенная страсть: "Вот я сейчас такой кич выдам, что эти ханжи закачаются!"). Часто - как вызов интеллектуальный (что-то автор там наворотил: и Платона приплел, и Рамакришну, и Гитчи Маниту... Умный, что ли?).
Мне уже приходилось видеть, как стихи Константина Андреева пытаются разгадать, будто они - какой-то занимательный ребус или шарада. Искушение заняться подобным анализом может, оказывается, быть почти необоримым; это я выяснила, прочитав "Мозаику" из его иорданских впечатлений. В самом деле, представьте себе набор небольших стихотворений, которые автор составил в цикл, казалось бы, только по одной причине - он, видите ли, привез их все из одной поездки.
Целью мозаики всегда является составление единой, цельной картины, когда пестрые клочки, кусочки, осколки вдруг на глазах изумленного читателя склеиваются, срастаются и перестают существовать отдельно друг от друга. Вдруг обнаруживается, что у них общие грани, общий рисунок, и вообще они каким-то удивительным образом дополняют и оттеняют друг друга. Конечный результат иногда оказывается неожиданным даже для самого автора...
Если посмотреть на "Мозаику" Константина Андреева с этой точки зрения, то обнаружится, к примеру, странная цепочка, перетекание поэтической, образной ткани одного стихотворения - в ткань другого.
Начнем, пожалуй, с начала. Первым в цикле "Мозаика (иорданские наброски)" автор поставил "Герасу" (пояснив при этом, что "Гераса (совр. Джераш) - античный город, также известный как Антиохия на Золотой реке. Находится в 40 км к северу от Аммана"):
ГЕРАСА
Золотая река!
Ты текла сквозь тревожныесны
о минувшем и будущем,
ты утекала сквозь пальцы.
Я запомнил тебя,
не найдя благодатной страны,
где хотелось бы жить,
где хотелось навеки остаться.
Золотая река!
Ты давно растворилась в песках,
а веселые флейты поют,
перепутав столетья,
в этих песнях танцуетнадежда и мечется страх,
и свистят над камнями
тяжелого времени плети.
Я готов погрузиться в привычный тяжелый кошмар,
в бесконечную тьму, что черней и черней раз от раза,
но опять в небеса поднимается огненный шар,
и бурлит золотая река и танцует Гераса!
Выделенные слова отмечают тот набор образов, который будет в различных вариациях повторяться в других стихотворениях цикла. Например, тема тревожных, а то и кошмарных снов будет преследовать читателя практически в каждом осколке этой мозаики: как видение танцующей Саломеи - в "Горе Макерос", как призрак сгинувших Содома и Гоморры - в "Мертвом море", как кошмарный монстр базальтового города - в "Гадаре", как "звериная" тоска о минувшем - в "Иордане"... Собственно, весь цикл погружает нас в область видений, призраков, мифов и размышлений, а совсем не реальных, современных нам пейзажей или событий.
Итак, "Гераса" дарит нам золотую реку, тревожные сны о минувшем и будущем, веселые флейты, танец, надежду (на что?) и страх (чего?), камни, свистящие плети времени, тьму и черноту.
Уже в "Горе Макерос" мы находим сцепления - где прямые, а где ассоциативные - с некоторыми из этих образов. Напомню, что: "Гора Макерос (гора Виселицы) - расположена в Иордании. На этой горе находятся руины дворца Ирода, в котором, по преданию, танцевала Саломея и была отсечена голова Иоанна Крестителя" (прим. самого автора).
ГОРА МАКЕРОС
Молчащая гора.
Среди руин
танцует монотонно Саломея.
Ее порабощенный господин
уже века, века следит за нею.
Видение. Ненадолго. На миг.
Трава суха и неподвижны камни.
Гора молчит.
А ветер - прочь манит.
От смерти прочь.
От смерти - в мир бескрайний.
Но не уйти.
Опять глухой удар,
и камни прожигает кровь пророка.
И монотонный танец до утра,
и флейта, флейта плачет одиноко,
и бубен, бубен слышится едва.
Гора молчит. Гора давно мертва.
Легко заметить здесь продолжение и развитие темы камней: теперь это уже не просто камни, а руины, следы минувшего, которое умерло, и это гора, которая молчит, потому что также мертва. Так в мир "Мозаики" и в читательское сознание входит смерть. К флейте, которая в "Гадаре" звучала весело, а здесь плачет, присоединяется мерный, монотонный ритм бубна, бесстрастно отсчитывающий время - мгновения, которые складываются в века. В этой монотонности есть диссонирующий акцент - тот миг, когда кровь пророка прожигает камни. Мне в слове "прожигает" чудится связь с "огненным шаром" над Гадарой, но тут лукавый ум может меня обманывать. Собственно, единственным живым движением в этом механическом призрачном танце является ветер (сходный со свистом "тяжелых плетей времени", как мне кажется), который стремится прочь от мертвой горы и руин - в мир бескрайний... Какой? Ответ на этот вопрос мы находим в следующем стихотворении - "Мертвое море".
МЕРТВОЕ МОРЕ
Слышен, слышен шепот стародавний,
бьется, бьется вековечный стон
волнами о камни. Камни, камни,
соль и смерть везде, со всех сторон!
Катят, катят камень неподъемный
волны, волны - горькая вода,
белые кристаллы - волны, волны,
а на дне - пустые города!
Сгинуть, сгинуть без следа и звука,
рухнуть, рухнуть на глухое дно,
но везде и всюду мука, мука,
соль и смерть - иного не дано!
Камней, как видим, тут много, но они лишены неподвижности - волны заставляют их стонать, вторя призрачным стонам погибших городов, и эта мука непокоя длится вечно. Вечный шепот, вечное мучительное движение (как вечный танец Саломеи перед Иродом), горечь оттого, что даже смерть не несет облегчения. Слова "рухнуть" и "волны" таинственным образом сцепляют это стихотворение и упомянутые в нем города с другим, тоже мертвым, лежащим в руинах ("камни") городом - Гадарой ("Гадара - античный город на иорданской территории, известный некогда как город поэтов. Находится почти на стыке нынешних фактических границ Иордании, Израиля и Сирии. Именно там, по некоторым преданиям, бросилось с обрыва стадо свиней, в которых вселисись бесы, изгнанные Иисусом Христом. Гадара примечательная черными базальтовыми развалинами" (прим. самого автора)).
ГАДАРА
Гадара, черная Гадара
голоднымзверем затаилась,
Гадара, черная Гадара
глядит до желтизны в глазах
в туман над морем Галилейским
и все мечтает устремиться
в туман над морем Галилейским,
но в ярости ползет назад.
Голодный черный зверь томится
на обезлюдевшем обрыве,
голодный черный зверь тоскует
о бесах, ринувшихся вниз,
там нынче огоньки границы
зрачками тусклыми мерцают,
там нынче огоньки границы -
три царства жадно смотрят ввысь.
А ты, голодная Гадара
глотаешьрухнувшие звезды,
а ты, голодная Гадара,
не в силах совершить прыжок
в туман над морем Галилейским,
где тает голод дней далеких,
в туман над морем Галилейским,
где по волнам проходит Бог.
Черный цвет, заявленный еще в "Герасе" и ощутимо присутствующий в остальных частях цикла (ночь на горе Макерос, глухая тьма морского дна) здесь, наконец, концентрируется в очертаниях базальтовых руин древнего города. Рухнувшие звезды, тускло догорающие на земле в качестве "огоньков границы" между "тремя царствами", вкупе с мечтой упасть на древнее дно настойчиво вызывают в памяти библейский образ Денницы - падшего ангела. Ну, на худой конец, тех самых бесов, вселившихся в стадо свиней... Добро пожаловать в ад, господа, - с его черной, гложущей ("голодная Гадара" которая "глотает" звезды), многовековой тоской по утраченному раю, напоминанием о котором остался только "туман над морем Галилейским, где по волнам проходит Бог".
Ну, теперь, когда мы поняли наконец, куда же позвал нас за собой досточтимый автор, впору задуматься о том, как же мы отсюда выберемся. К свету хочется, к свету! И автор, опомнившись, возвращает нас в настоящее время - к нынешнему Иордану:
ИОРДАН
Священный Иордан давно не полноводен,
изменчивымручьемскитаясь по пескам.
Еще горит звезда на древнем небосводе,
но раздирает грудь звериная тоска.
Кинжалы мертвых слов распарывают русло,
и вытекает кровь из побледневших вен,
но в сердце бьется жизнь - растерянно и грустно,
и кажется, вот-вот проснетсяВифлеем.
Золотая река, бушевавшая в начале, в "Герасе", и обещавшая, казалось, бесконечное огненное возрождение, здесь находит слабый отклик в образе ручья, бывшей реки - Иордана, который "давно уже не полноводен". Ручей этот "скитается по пескам", которые, как известно, имеют печальную привычку "утекать сквозь пальцы" ("Гераса"). Ничто не вечно, ничто не надежно, даже святыни! Кровь, которая в "Горе Макерос" прожигала камни, в "Иордане" способна только неспешно вытекать из побледневших вен. Слово - мертво. Ритм бубна, ритм волн, перекатывающих камни, ритм мерцающих огоньков - оказывается, это просто ритм сердца, в котором "бьется жизнь - растерянно и грустно". Вроде и тягостные, страшноватые грезы ушли (в "Гадаре" мы видели погружение в тревожные сны, здесь слышим некую надежду в слове "проснуться"), и кошмарный сон прервался, но ничего не изменилось, остались "звериная тоска", горечь и грусть. И гори звезда - не гори, просыпайся Вифлеем - не просыпайся, что, в сущности, может от этого измениться, если времена, когда Бог ступал по волнам Галилейского моря, канули в прошлое?
Вот так из пестрой поэтической мозаики рождается странное и мучительное полотно - душа, которая ощущает себя покинутой на произвол стихии снов, видений, кошмаров, тоски... И ищет пробуждения.