Конвойный легко толкнул его в спину, и Сергей Алексеевич оказался в камере. Пахнуло сыростью, затхлостью, грязью, ничего не было видно. Сзади громыхнула закрывающаяся дверь. Постепенно глаза привыкли к мраку, и Сергей Алексеевич мог разглядеть помещение, где ему предстояло жить, есть, спать, переживать, надеяться и отчаиваться четыре года, после чего четыре года в зоне. Это был "строгий режим". Он знал, что такое "строгий режим", самому приходилось приговаривать людей и к общему и к строгому. Сразу после решения суда Сергей Алексеевич остро, почти с физической болью, пожалел, что нет с ним сейчас того немецкого кортика, который он привёз после демобилизации, или хотя бы того столового ножа, (вещественного доказательства) которым мальчишки вскрыли улей с мёдом. Этим двум мальчишкам прокурор требовал по 10 лет за вооружённый груповой разбой. Сергей Алексеевич сумел представить это дело по-другому - мальчишкам дали по 2 года трудовой колонии за злостное хулиганство.
Если бы были сейчас под рукой кортик или хотя бы тот вещдоковский нож, Сергей Алексеевич немедленно воткнул бы их вот сюда, в грудь, под левый сосок.
Из суда его вели почти через весь город в группе других осуждённых. Была осень, слякоть, дождь со снегом. Вдруг с тротуара через улицу к нему бросилась женщина в телогрейке и в платке. Она оттолкнула конвойного, подбежала и обхватила его за шею и плечи.
- Сергей Алексеевич! За что?! Куда? Скажите! Я буду приходить! - Это была Полина, их домработница, которая прожила в их доме 6 лет и только перед войной вышла замуж и стала жить своей семьёй. Он с трудом узнал её, она сильно изменилась за эти 8 лет войны и голодухи. Конвойные оттащили Полину, она продолжала что-то кричать с тротуара, но он не мог разобрать слов.
Сейчас его толкнули в камеру, где ему предстояло жить. Жить?! Это будет его жизнь? Этот мрак и сырость! Эта баланда, параша и одиночество! Хотя в этой камере были и жили люди, они смотрели на него, повернув к нему едва различимые во мраке лица.
-Садись, где стоишь - раздался сиплый голос. Он сел прямо возле двери, слева от него был обыкновенный, достаточно чистый, унитаз - параша.
- Ладно, чего уж там, проходи сюда,- проговорил тот же сиплый. Отдыхай. Майкл придёт, разберётся.
Сергей Алексеевич окончательно пригляделся.
Камера была небольшая, бывали и больше. Здесь располагалось человек 12-15 и на верхних нарах места ещё были. Почти все лежали, переговариваясь вполголоса. Он не сразу понял почему господствовала атмосфера сдержанности, об этом он узнал потом.
Лязгнула дверь, и в камеру вошёл высокий человек. Вошёл бодро, чётким уверенным шагом, чувствовалось - старожил.
- А, доставили? Ждём тебя, знаем, что к нам тебя доставят. Похудел, постарел. Ты-то меня узнаёшь?
Сергей Алексеевич присмотрелся и узнал. Это был Свирин Николай Трофимович, по здешнему - Майкл. Этого Свирина Сергей Алексеевич осудил весной этого года за неумышленное убийство. Работая ночью на пахоте Свирин наехал трактором на лежащего возле дороги человека и задавил его насмерть. Расследование продолжалось всего- то две недели, и дело прибыло в суд. Дали Свирину 10 лет.
Сейчас Свирин, он же Майкл, сразу узнал Сергея Алексеевича и внешне отнёсся к нему, как к старому знакомому.
- Значит так. Мужик этот, - Майкл ткнул пальцем в сторону Сергея Алексеевича - мужик этот судья. Он меня судил, 10 лет дал. Справедливо это или нет - дело моё. А судья он не плохой, справедливый. За что он попал - потом разберёмся, а сейчас зовите его "судья", жить будет возле меня.
- Эй, Кущ, сдвинь своё барахло, судья на том месте спать будет.
- Иди, судья, ложись, сейчас баланду привезут, обедать будем, потом поговорим. Хлопцы здесь все крепкие, меньше "червонца" никого нет.
- Да, а ты надолго? Восемь? Ну будешь "козлом". Тут для тебя сделать ничего не могу: кто с наименьшим сроком, тот "козёл"!
- Так что иди клади свой сидор и жми за баландой.
Как потом выяснил Сергей Алексеевич, в камере действительно находились только "долгосрочники". Трое было "смертников" т.е. приговорённые к "вышке". Это была каста, это были местные дворяне. Та атмосфера сдержанности как раз и объяснялась тем, что люди здесь были все - грабители, убийцы, бандиты,крупные растратчики, и считалось не этичным проявлять жизненную энергию рядом с теми, кого завтра - послезавтра уведут отсюда и из жизни навсегда.
Жизнь в камере сложилась, распорядок не нарушался.
По утрам кое-кто делал физзарядку, и все уважительно посматривали на Кацая, который собирался перейти в мир иной (он был "смертник") в хорошей физической форме.
На прогулку выводили всех вместе, и гуляла в это время только эта камера, с другими заключёнными контакта не было! Прогулочный двор представлял собой каменный колодец, площадью 20 на 30м.
На второй день во время прогулки Майкл подобрал с пола окурок, осмотрел его, развернул и ухмыльнулся - молодцы ребята, - сказал он - сообщают: "Атанда! К вам сунули судью". А то мы сами не знаем.
Тюремная почта работала исправно.
Обязанности "козла" были не обременительны: три раза в день принести еду, раз в день подмести, два раза в неделю помыть пол, два раза в сутки промыть "парашу". За чистотой в камере следил сам Майкл, и все остальные жители относились к чистоте внимательно.
Посылки и передачи поступали очень редко, т.к. все осуждённые были направленны в эту тюрьму из далёких мест. Полученные посылки и передачи являлись общим достоянием камеры. Продукты, название которых оканчивалось на букву "о", имели общее название "бациллы". "Бациллой" являлось масло, сало, яйцо, и даже сахОр.
Курить в камере было запрещено, курящие (их было только двое) курили во время прогулки.
Время днём и вечерами коротали за рассказами о прежней "вольной" жизни и за чтением "романов". Эти "романы" читали по очерели и заключалось чтение в следующем: очередной чтец должен был целый вечер россказывать о чём-либо, что ему на ум взбредёт. Фантазия у сокамерников была ограниченная , и поэтому чаще всего слушали про несчастную любовь какой-то Луизы и про воровское геройство какого-то Гарика. Эти Луиза и Гарик кочевали из россказа в россказ. Вечера следовали за вечерами, дошла очередь и до Сергея Алексеевича. Как-то само собой получилось, что он начал своё повествование с того, как Рюрик и Аскольд были приглашены славянскими боярами управлять их народом. За Рюриком последовала вся династия Рюриковичей с их разветвлением по всей русской земле. Теперь уже очередь не соблюдалась,каждый вечер "романы" россказывал только Сергей Алексеевич. Он россказал о печенегах, хазарах и половцах; говорил о Ярославе Мудром , Святославе, Владимире Мономахе, о Киеве, Москве, Твери, Суздале, Ярославле и о Владимире. Он в деталях знал русскую историю, добавлял художественного вымысла, придумывал имена рядовых персонажей и сюжеты тех или иных событий, начиная от рукопашных схваток и кончая рыбацкими путинами. На эти его "романы" стали приходить из рабочего персонала тюрьмы: охранники и конвойные, свободные от дежурства и даже капитан Сумской начальник "долгосрочного" крыла тюрьмы. Слушатели задавали много вопросов, на которые Сергей Алексеевич обстоятельно отвечал, от чего его "романы" делались вообще бесконечными.
Не только "романами" занимались по вечерам. Однажды, помыв и убрав в шкаф посуду после ужина и вернувшись к своему месту на нарах, Сергей Алексеевич обнаружил Майкла в одних только кальсонах среди нескольких возбуждённых картёжников. Когда только успел он с себя всё проиграть!
-С лышь, судья! Я тебя уважаю но ты давай мне что-нибудь своё на игру, у меня своего уже ничего нет. Давай ботинки. Нет, ботинки тебе для прогулок нужны. Давай сначала рубаху. Сергей Алексеевич снял рубаху и подал Майклу. Тот сразу же её проиграл. Сергей Алексеевич снял с себя всё вплоть до нижнего белья, сложил одежду возле Майкла и лёг спать, укрывшись с головой.
Он проснулся от лёгкого похлопывания по плечу, открыл глаза и увидел улыбающуюся физиономию Майкла.
-Ну, ты счастливчик, всё твоё я проиграл, а потом отыграл и твоё и своё и посмотри , сколько ещё барохла у нас с тобой теперь есть.- и он с торжеством показал на кучу штанов и рубах.
-Давай отдадим ребятам - сказал Сергей Алексеевич.
-Ну, нет! Они нас с тобой раздевали, не жалели! Пусть отыграют! Но я зарываться больше не буду, шибко скучно без штанов сидеть и на тебя бесштанного глядеть.
Проходили месяц за месяцем, на календаре был конец марта. Во время прогулок ощущалось, что на воле начинается весна, а здесь в каменном мешке снег и лёд почти не испытывали солнечного тепла, хотя воздух уже пах талым снегом. Неожиданно Сергей Алексеевич получил объёимстую и какую-то слишком деревенскую передачу. По обилию "бациллы" Сергей Алексеевич догадался, что передача была от Полины, но он гнал от себя эту мысль, так как это напоминало ему о тех счастливых днях, когда они жили в Спасске, когда он с детьми ходил встречать жену Антонину Леонидовну, идущую домой после репетиций хора или очередной пьесы, которые она вечно организовывала в своей школе. Вспоминались воскресные лыжные прогулки со старшим сыном Женей, сражения в солдатиков с самым младшим сыном Костей. Вспоминались ласковык угловатые дочери-подростки. И всегда в этих воспоминаниях всплывал образ Полины, самого преданного человека в их семье. Казалось, Полина будет с ними вечно. Но она вышла замуж и ушла, даже не познакомив их со своим мужем.
"Неужели она?"- думалось ему. "Это так нелепо, так не нужно. Столько лет!"
Через два дня Сергею Алексеевичу было представлено свидание по второй котегории,то есть разговор в присутствии конвойного в течение дксяти минут. Да, это была Полина. Она была уже не в телогрейке, а в достаточно приличном "городском" пальто, Платок она сняла, и в её гладко причесанных на прямой прбор волосах видна была обильная седина. Полина не плакала, не причитала, она поцеловала его в лоб, крепко взяла его руки в свои сухие и горячие ладони и усадила на скамью рядом с собой.
- Я пришла Вам сказать, что я Вас не оставлю, а переведут Вас в зону, мы с Асхадом и там будем навещать Вас. Я всё знаю. Знаю кто, за что, знаю, как Вас засадили. Я всё поражаюсь, как могла Антонина Леонидовна сделать показания в суде против Вас. Это чудовищно, грех это, ей прощения не будет! Мой Асхад в разведке воевал, без руки вернулся в сорок третьем. Он своё дело знает - уже один поплатился, он меня слушается. Бог, он тоже ошибаться может, мы его подправим.
Конвойный с тревогой покосился на Полину. Полина стала говорить тише.
- Зря вы, Поля, своевольничаете, свой суд устанавливаете. Смириться надо.
- Вот и правильно: Вы со своей тюрьмой смиряетесь, а они пусть со своей судьбой смирятся.
- Не надо, Поля, посылки такие делать, у нас ведь всё поровну, всех ты не накормишь.
- Пусть едят...
Конвойный кашлянул. Полина поднялась, её сухое костистое лицо чуть-чуть скривилось, но она сдержалась, снова поцеловала Сергея Алексеевича в лоб и быстро вышла.
"Нашего полку прибыло" - так можно было сказать: в "долгосрочную" камеру вселился новенький. Он вошёл стремительно, будто-бы за каким-то делом, которое он сейчас сделает и тут же уйдёт. Приглядевшись к мраку, новенький быстро прошёл вглубь камеры, нашёл себе место на нижних нарах, раздвинул двух соседей и устроился со своим матрацем, одеялом и подушкой. Он не поздоровался, не представился, ни на кого не посмотрел, никому ничего не сказал.
Своим поведением он вызывал и вопрос, и вражлебность. Но, видимо его это не смущало. Майкл был задет за живое, его авторитет ставили под вопрос. Он спустился со своего места и подошёл к новенькому, который уже лежал, закинув руки за голову.
- Ты что же, мил человек, ни "здравствуй", ни "прощай", ни папы, ни мамы, явился и развалился, как собака?! Кто такой? Что надо?
- А тебе чего надо? - последовал встречный вопрос.
- Встань! Назовись!
- Я-то встану, но вот ты куда денешся? Новенький, лёжа ткнул Майкла босой ногой в живот, отчего Майкл отлетел и свалился на противоположные нары. Вскочили они одновременно. Майкл был почти на голову выше соперника, но тот левой рукой ловко захватил Майкла за горло под подбородок, повернул его, как мешок себе за спину, слегка приподнял и тряхнул. Тело Майкла обмякло и повисло, новенький осторожно положил его на пол. Все оцепенели, царила тишина. Майкл лежал вытянувшись, будто по команде "смирно". Глаза и рот были плотно закрыты, лицо почернело.
- Он помер? - спросил Сергей Алексеевич.
- Не должен бы ... Сейчас отойдёт. Давайте переложим на нары.
Майкла переложили. Он стал выгибаться как-будто охваченный столбняком, перевернулся на бок и шумно задышал. Через пять минут он уже сидел, выпучив глаза и оглядывая окруживших его людей.
- Ты кто? - спросил он новенького.
- Костя Заводной.
- Ты чего?
- Посадили.
- Тебе чего?
- Вышка!
- За что?
- За дела.
- А чего дерёшся?
- Это так, случайно.
- Ну, гляди! Должен будешь.
- Ладно.
Напряжённость спала, все потихоньку вздохнули с облегчением
- Ты здесь "бугор"? Ну и будь им. Сразу видать, что у тебя срок не то, что у меня.Давай, руководи, а моё дело дожидаться.
Костя Заводной был простецкий парень, в меру коммуникабельный, в меру независимый, лет около сорока, небольшого роста, сильного телосложения, рыжеватый и чуточку конопатый. Он быстро и полностью окунулся в атмосферу камеры, слушал "романы" и с удовольствием съедал приходившуюся на его долю "бациллу". "Вышку" ему дали за убийство двенадцати прохожих, которых он проиграл в карты. Он стрелял их почти всю ночь. Его сдали свои посредством анонимки. Он не отпирался, признался и на следственном эксперименте всё в деталях показал. Сейчас он с каким-то внешним юмором ожидал исполнения приговора. К нему никто не приходил, и передач он не получал.
Внешне жизнь в "долгосрочной" не изменилась, но все ощутили, что лидеров теперь в камере два: один, можно сказать, административный, т.к. его за лидера считала и тюремная обслуга - это Майкл, и другой лидер, можно сказать, духовный, идеологический - это Костя Заводной.
Однажды вечером, когда Сергей Алексеевич, продолжая свои "романы", рассказывал о декабристах, о их неудавшемся восстании, о мх горькой судьбе, Костя Заводной взорвался в истерическом крике:
- Замолчи, такую твою растакую мать! Заткни свой хлебальник! Что ты нам здесь историю преподносишь? Кто они твои декабристы? Какое мне дело до них? Какое мне дело до этого прошлого, которого я не видел и до того будущего, которого я не увижу? Какое мне дело до вас, которые хоть десять, хоть пятнадцать лет будут видеть, дышать, слышать и чувствовать? А меня завтра шлёпнут и завалюсь я в яму, и застыну, раскинув руки и ноги, и вы будете весной рубить топорами мои руки и ноги, чтобы затолкать в ящики, а ящики потом зароют в овраге! Зачем мне знать про этих героев и этот героизм, если у меня вот-вот, завтра- послезавтра не будет ничего: ни имени, ни звания, ни заслуг, ни грехов? Не будет у меня ни национальности, ни Родины, ни этих декабристов, ни наших теперешних вождей?
Если ты, судья, такой умный, и много знаешь, и хорошо говоришь, растолкуй нам всем, что такое случилось с нами, почему мы здесь, где наше настоящее место? Разве, когда меня мать родила и когда я титьку сосал, разве кто-то распорядился, чтобы мне шлёпнуть в одночасье двенадцать человек? Как мы к этому пришли? Почему Кацай шлёпнул старуху, почему Сеня Скверный отрезал у живого человека руку и ногу?
Расскажи, судья, или прочти как это всё вышло? Не бойся говорить умными словами, пусть слова от души идут, мы поймём. Хоть и грешники мы здесь, и убийцы есть, а начало в нас людское, нас мать родила и в люльке качала, мы учились ходить и понимать, и то что положено человеку понять, он поймёт. Так что давай, судья, не обижайся, тему перемени, меня прости, зла на тебя не имею. Хотя думаю, что, если мне бояться уже нечего, то тебе не так просто говорить о том, о чём я тебя прошу.
А что, если здесь, в камере, среди нас есть "сука"? А он есть! "Суки" везде есть! Этот "сука" доложит про тебя, судья, что ты нам подноготную раскрываешь.Так вот пусть он, этот "сука" и донесёт, что сделал ты это не по своей воле, а по моему приказу!
После такой продолжительной Костиной речи в камере стало тихо, потом все так же тихо разбрелись по своим местам.
- Ты хоть понял , чего ему, этому Косте надо? - спросилМайкл.
- Понял.
- Знаешь, про что говорить-то надо?
- Знаю.
- Будешь говррить?
- Не знаю. Буду, наверное. Он не отстанет.
- Ладно, посмотрим.
Назавтра к вечеру Костю Заводного из камеры увели.
Уходя, он весело оглядел всех: - говорил я вам - есть у вас "сука". Ну а я вслед за декабристами.
Через несколько дней Сергея Алексеевича привели в кабинет к начальнику "долгосрочного" крыла капитану Сумскому.
- Хочу предложить Вам сотрудничество. Не бойтесь "стучать" не заставлю. Стукачей и так полно. Секретарём будете. Очень писанины много, бумаг много. Секретарь наш срок закончил, всё в беспорядке. У Вас срок небольшой, грамоты хватает, справитесь. Обещаю никак Вас из всех не выделять, только три часа каждый день будете вот в этой комнате работать секретарём. После завтрака и после прогулки до обеда. Советую соглашаться, я, что задумал, то и выполняю. И думать не надо, соглашайтесь и всё.
- Я согласен - просто ответил Сергей Алексеевич. Он знал, что отказываться глупо и опасно, а сокамерников он не боялся, т.к. уже имел у них "камерный" авторитет.
Начав секретарствовать, Сергей Алексеевич обнаружил, что "долгосрочных" камер в тюрьме несколько. В каждой "долгосрочной" было несколько "смертников". Этих "смертников" перед исполнением приговора переводили в одиночки на две-три недели, а затем выводили "на волю".
Капитан Сумской производил впечатление умного, интеллигентного человека. В книжном шкафу вместе с обязательными для каждого кабинета томами Ленина находились юридические справочники, словарь наиболее употребимых немецких, английских и французских слов, наставления по стрельбе из пистолета и револьвера и... "Двенадцать стульев" вместе с "Золотым телёнком" Ильфа и Петрова.
Капитан был невысокого роста, худощавый, подтянутый. Он был молод для той должности, которую занимал: было ему немного за тридцать. Говорил он литературно правильно, не нажимая на тон начальника и военного. Он был похож на симпатичного школьного учителя, одетого в военную форму. Военного в нём выдавали безукоризненность в одежде и ловкое обращение с оружием. Сергей Алексеевич видел, как капитан разбирал и собирал наган на своём рабочем столе.
Капитан объяснил Сергею Алексеевичу, что тот не должен ничем стесняться при выполнении своих обязанностей секретаря. Здесь в кабинете нет никаких секретов для секретаря, что ему не положено знать, он знать не будет, а всё то, что он будет знать не обязан держать в секрете от сокамерников.
Своими "романами" и своим секретарством Сергей Алексеевич освободился от обязанностей "козла", их вменили кому-то другому. Он внимательно изучил дела своих товарищей по камере. "Смертников" было четверо: Кустов Алексей, по камерному Кущ, Пчеляков Николай - Комар, Письменный Михаил - Псёл и Мелейко Семён - Кацай. Все они были обыкновенные бандиты, которые сгорели на "мокром". Костя Заводной (его нормальная фамилия была Смольянкин) находился в одиночке для "смертников".
Среди множества дел, которые листал Сергей Алексеевич, он так и не увидел дела Майкла (Свирина Николая), спрашивать капитана не стал, но предположил, что дело могло быть отправлено на доследование, т.к. недовольных приговором из-за его слабости было очень много. Предполагалось, что Свирин убил не случайно, а преднамеренно и не одного, а двоих - свою жену с любовником. Сергей Алексеевич ещё раньше удивлялся какому-то куцему расследованию и неуверенному предъявлению обвинения. Приговор на 10 лет суд вынес, учитывая фронтовое прошлое и боевые награды. А сейчас дела Майкла не было. Об этом Сергей Алексеевич ему не сказал.
Однажды по окончанию своей работы, когда Сергей Алексеевич собирался идти в камеру, он был остановлен капитаном Сумским.
- Завтра вы понадобитесь очень рано утром, прошу спать чутко, людей беспокоить не следует, уйдёте тихо.
Сергей Алексеевич понял всё сразу: он должен будет присутствовать при исполнении приговора. Раньше при исполненмм приговора пртсутствовали трое: начальник тюрьмы, врач идежурный милиционер, который непосредственно стрелял. Сейчас почему-то потребовался и секретарь.
Процедура не была нова для Сергея Алексеевича. Когда он служил до войны в ГПУ, ему приходилось участвовать в расстреле кулаков, повстанцев и казахских басмачей. Но сталкиваться опять с этой трагической процедурой было просто мучительно.
Он не спал всю ночь.
Утром тихонько стукнули в дверь. Сергей Алексеевич быстро оделся и вышел.Конвойный отвёл его в кабинет Сумского. Он машинально сел истал чего-то ждать. Ему показалось, что мимо лица пролетела чёрная точка, затем точка пролетела ещё два или три раза.
- Что это? - подумалось ему. - Как мухи, только очень большие. Как пчёлы или осы. Но какие же пчёлы и осы в кабинете начальника тюрьмы и ещё в марте. "Осы" пролетели ещё несколько раз.
- Худо дело. Галюцинации. Этого ещё не хватало. Так можно до конца срока не дотянуть.
Вошёл капитан Сумской.
- Уже здесь? Идёмте. Хотя нет , подождите.
Капитан открыл шкаф, вынул бутылку и стакан, налил половину.
- Выпейте!
- Что это?
- Пейте, всё нормально.
Сергей Алексеевич выпил - это был спирт. Капитан налил из графина воды и подал. Сергей Алексеевич выпил воду.
- Пойдёмте! Возьмите - и капитан дал в руки Сергею Алексеевичу тоненькую папку. По коридорам и по лестнице шли все четверо - врач и конвойный впереди, капитан и Сергей Алексеевич - сзади. Шли молча. По количеству лестниц, по которым всё спускались, Сергей Алексеевич определил, что шли в подвальное помещение.
В своё время расстрелы совершались в лесу, в овраге или просто у "стенки".
Сейчас же вошли в ярко освещённое помещение площадью 4 х 4. Здесь находился стол, возле стола табурет, второй табурет находился у противоположной от стола стены. На этом табурете сидел... Костя Заводной! Он был одет в полосатую робу, на голове тряпочная бескозырка, на ногах тряпочные тапочки. Руки были связаны впереди больничным бинтом. Лицо Кости было бледное и немного потное, но спокойное и даже задумчивое. Он встретился взглядом с Сергеем Алексеевичем и, чуть улыбнувшись, кивнул головой.
- Все здесь будем. - сказал он.
- Почему рот не заклеили? Заклеить! - капитан нетерпеливо дёрнул рукой в сторону конвоира. Тот быстро вынул из кармана пластырь и ловко наклеил его на губы Кости.
- Садитесь - капитан указал Сергею Алексеевичу на место за столом. - Папку положите на стол.
Конвойный стоял справа от Кости, с другой стороны встал врач, симпатичный молодой блондин, капитан Сумской стоял у стола, сидел только Сергей Алексеевич.
Капитан взял папку в руки и открыл её.. Откашлявшись, он стал зачитывать приговор. В голове у Сергея Алексеевича гудело, мимо лица летали чёрные "осы".
...............привести в исполнение!" прозвучали последние слова Сумского. Конвойный взял Костю подмышку и потянул вверх. Костя встал, его подвели лицом к стене, которая вдруг открылась, и в ней появилась узкая, не шире одного метра, щель. Конвойный подвёл Костю к шели, вынимая одновременно из кобуры пистолет "ТТ". Это было ещё одно нарушение инструкции - расстреливать полагалось из револьвера системы "Наган". Конвойный коротко обернулся на Сумского, капитан кивнул головой на затылок Кости. Конвойный выстрелил в затылок. И тут произошло неожиданное. Вместо того, чтобы упасть вперёд лицом в подвал, Костя повалился назад, сильно прогнувшись в пояснице. Он ударился простреленной головой о бетонный пол. Конвойный едва успел отскочить. Костина голова раскололась, мозги вывалились, все оказались обрызганы кровью и мозгами.
Первым пришёл в себя конвойный. Схватив труп за ноги, он быстро вышвырнул его через щель в подвал.
- Всё! Идите все быстро! Прибери здесь всё! Последние слова адресовались к конвойному.
Как шли обратно Сергей Алексеевич не помнил.
- Выпейте ещё, - сказал капитан, подавая Сергею Алексеевичу ещё полстакана спирта. Неудачно получилось. Инструкцию нельзя игнорировать. В камеру пока не ходите, отдохните здесь. Спирт в шкафу, можете пользоваться. - Он ушёл.
- Кого? - спросил Майкл.
- Костю - ответил Сергей Алексеевич.
На следующее утро всех смертников из камеры увели. Оказывается для них был сдан целый корпус, где их содержали по двое в камере.
- А чего ты ничего мне не говоришь? Я-то ведь знаю, что ты знаешь, что моё дело отдали на доследование. Будет повторный суд и будет "вышка".
- Да двоих я задавил и ещё раз задавил бы. Анастасию - жену мою и этого бугая. Он тоже был тракторист и тоже работал в ту ночь, только на другой делянке. А мне люди уже сказали, что она к нему придёт. Я трактор свой заглушил, прислушался - ночью в степи далеко слышно - его трактора было не слыхать. Я пошёл к нему, это километра полтора. Трактор его стоит, самого его нет. Я подошёл к трактору и сел возле него. Услыхал голоса и её смех. Посидел немного, залез в кабину, прислушался. Тихо. Трактор у него был новый, завёлся моментом. Я крутнулся на месте, чтобы фарами осветить и увидел их: он вскочил и бежал к трактору, а она осталась лежать. Он не успел увернуться, я его смял и сразу двинулся к ней. Она бежала по пахоте долго, пока не упала. Я наехал на неё.
- Анастасия не была прописана в нашем селе, так в сельсовете её и не искали. Я закопал её в овраге. Сам пошёл, повинился, что случайно задавил человека.
- Ну, а дальше ты знаешь - следствие, суд. Ты в общем-то правильно присудил мне червонец. Ну а теперь будет "вышка". Скоро увезут меня на доследование. Таськину могилу заставят показать. Покажу, отпираться не буду. Пожил. Хватит!
Майкла действительно через две недели увели и больше в камере его никто не видел. После Майкла "бугром" в камере выбрали Сергея Алексеевича. Администрация тюрьмы не вмешивалась во внутреннюю жизнь камер, все взаимоотношения сокамерники регулировали самостоятельно под руководством "бугра". Должность "бугра" и его обязанности были номинальными, особенно в камерах "долгосрочников", где каждый по степени своего преступления и срока мог стать "бугром". "Долгосрочники" не особенно носились со своими "буграми". Их ставили, снимали, а иной раз учили уму-разуму мордой о стенку. Сергей Алексеевич в карты не играл, но карточные споры пресекал и до драк не допускал, старался справедливо рассудить.
По прежнему вместе съедали получаемые передачи и рассказывали "романы"
Прибыло в камеру и пополнение - молодой ингуш Энвер, который - очень странно - оказался христианином, и не только христианином, но и проповедником какой-то баптистской секты. Срок- 15 лет. ОН молился утром и вечером, стоя на коленях посреди камеры и глядя на дверь. Сеня Скверный попробовал пошутить по поводу его ритуала, но Энвер так полыхнул на него чёрным пламенем огромных глаз, что Сеня сразу сник
Энвер добросовестно выполнял обязанности "козла", уважал без подобострастия "бугра" и сказал, что передачи ему носить никто не будет. Он с удовольствием слушал вечерние "романы" и охотно согласился сам "романы" рассказывать, но сразу предупредил, сто его "романы" будут о боге.
Среди квартирантов "долгосрочной" никакой религиозности не наблюдалось. Никогда бога не поминали, кроме как "в бога, в душу мать" Никогда никто въявь не молился. Тема была новая, и все с интересом слушали Энвера, и каждый примерял его повествование на себя. Энвер действительно был разумный и страстный проповедник.
По Энверу получалось, что бог один для всей вселенной и тем более для планеты Земля и для её населения. Но каждый народ, всилу того, что между ним и другим народом были горы, океаны, леса или пустыни, понимает бога по- своему и поклоняется ему по- своему. Даже в одном народе разные группы людей рассматривают бога по- разному, даже отдельные люди тоже могут относится к богу по- разному, даже если одинаково молятся и читают одни и те же богословские издания.
- Вот вы заметили, - говорит Энвер, - что когда я стою на коленях, моё правое колено немного впереди левого? Все члены нашей святой семьи встают на колени, да и всё, а я правое колено ставлю впереди. Спросите - почему? Скажу. Я не знаю какой там у всех бог в душе и в голове, а у меня свой собственный. Он только мой и только он руководит моей жизнью, моими мыслями и моими поступками.
- Но ведь ты говорил, что убил человека по приказу матери,- возразил Сергей Алексеевич.
- Да, мать мне сказала, что Селима надо убить, т.к. он на войне не выручил её брата, моего дядю. Это всё равно, что убил. Но раз я согласился, значит это это мой Бог указал мне , что надо делать.
- Расскажи, как ты это сделал.
- Я не люблю про это говорить, но мы здесь поселились надолго, поэтому всё о всех надо знать.
- Селим жил в соседнем ауле и после войны его поставили председателем колхоза. Я пришёл к нему в дом, когда он был один. Сестра Селима жила в нашем ауле, и , когда я увидел его жену, я понял, что он дома один. Я пришёл к нему в дом, когда он спал, Он лежал на животе, голова лежала на подушке, повёрнутая в сторону. Я сел на него сверху, как на коня и ударил кинжалом два раза, Я левша и ударил левой рукой сначала в правый бок , затем в левый и повернул. Селим умер сразу. Я ждал целый час, когда кровь в теле свернётся, чтобы сильно не испачкаться, когда буду отрезать голову: из головы много крови идёт. Я завернул голову Селима в полотенце и отнёс матери. Она закопала голову на огороде и каждый день плюёт на это место.
- Но был суд, и твой Бог не защитил тебя.
- Он защитил меня - мне не присудили расстрел.
- Это потому что ты не совершеннолетний.
- Мой Бог сказал мне, что Селима надо убивать немедленно, т.к. через месяц мне исполнится восемнадцать.
- А сейчас тебе сколько?
- Уже двадцать.За эти два года я уже в третьей тюрьме.
- Тебе будут мстить?
- Конечно, будут. И мы узнаем, чей Бог сильнее.
- Ты боишся смерти?
- Нет. Бог был всегда и будет всегда, а раз Бог во мне, значит и я буду всегда.
- Тогда зачем ты будешь защищать свою жизнь?
- Это не я, это мой Бог.
- Ты умрёшь, тебя закопают, останутся кости потом и их не станет.
- Какой-то умный человек сказал, что ничто не исчезает, всё меняет форму и продолжает существоваать.
- А сознание?
- Сознание - это колебание электромагнитных волн в нашем мозгу. Эти волны всегда будут носиться во вселенной. Почему я вижу во сне убитых на войне отца и дядю? Потому что их электромагнитные волны посещают меня.
- А почему только во сне?
- И не только во сне, иногда я слышу голос отца.
- Откуда ты всё это знаешь?
- В нашей святой семье много проповедников - это старшие братья. Все они умнее меня.
- И уних у каждого свой Бог?
- Не знаю. Я не думал об этом. Важно, что у меня есть свой Бог.
После таких разговоров в камере долго царила тишина, только кряхтели да постанывали.
Здоровье Сергея Алексеевича быстро шло на убыль. Болело в середине груди, отнималась левая рука и хуже всего то, что постоянно одолевали чёрные осы. Эти осы сопровождали теперь Сергея Алексеевича везде: на работе, на прогулке, во сне. Только по вечерам, во время чтения "романов" проповедей Энвера этих ос не было совсем.
Снова приходила Полина. На этот раз она пришла со своим мужем Асхадом. Это был невысокого роста однорукий крепыш средних лет. Он смотрелся намного моложе Полины, но чувствовалось, что главенствует она.
- Сергей Алексеевич, родной вы мой, сдали-то вы как! Это за один-то год?! Боже ты мой! Что же это будет?! Пусть хоть душа Ваша успокоится, потому что падлы эти всё своё получили. Этой зимой пошли они оба на рыбалку да пешнями порезались. Так что похоронили обоих - и прокурора, и секретаря райкома. Оно, конечно, все там будем, но этим сволочам вперёд всех хотелось. Следствие всё ещё идёт, но не найдут они никого.
После расстрела Кости Заводного капитан Сумской не вызывал Сергея Алексеевича на эти операции. Но однажды сказал:
- Я вас на это дело не вызывал, но вот завтра, если захотите, можете присутствовать при исполнении приговора. Месяц назад прибыло дело Свирина Николая Трофимовича - вашего Майкла, я Вам не показал. Дело пересмотрели. Вышка! Завтра исполнение. Свирин просил меня, чтобы я Вас привёл. Проститься хочет. Если хотите, завтра утром к Вам постучат.
Конвойный привёл Сергей Алексеевича в расстрельный каземат на полчаса раньше.Майкл был один. Он был в смертной робе со связанными руками, но рот не был заклеен.
- Всё-таки человек он, этот наш капитан Сумской! Позвал-таки тебя,- заговорил Майкл после того как Сергей Алексеевич вошёл и они поздоровались
- Ты знаешь, никого не хочу видеть сейчас - ни мать, ни сестру, ни ребят своих, ни друзей. Думал-думал, кого бы я хотел увидеть в последний час. И додумался - тебя. Лёгкий ты человек, душой свободный, не обременённый ни брехнёй, ни подлостью. И сейчас мне хорошо и спокойно, будто я не в яму вон ту полечу, а вечно буду на тебя и на всех смотреть откуда-то. Легко с тобой!
- А ведь в сущности, Коля, так и будет. И правильно это ты к такой мысли пришёл. А я-то, собираясь к тебе, всё слова разные придумывал, что ничто никогда не кончается, и всё будет всегда. А ты сам вон какой молодец!
Разговор у них был странно спокойный, будто они собирались его окончить потом, если сейчас их прервут.
И всё-таки лицо Майкла побледнело, когда в каземат вошёл Сумской в сопровождении врача и конвойного. Всё произошло, как в прошлый раз. Заклеили Майклу рот, зачитали приговор, поставили перед раскрытой щелью и выстрелили - на этот раз в спину под лопатку, туда, где под грубой холстиной, кожей, мясом и рёбрами находилось сердце. Майкл рухнул вперёд, не согнув ног в коленях, как срубленный столб.
В кабинете Сергей Алексеевич отказался от спирта.
Как-то после работы Сумской подал Сергею Алексеевичу лист бумаги, ткнул пальцем:
- Подпишите.
- Что это?
- Прошение о помиловании. Будем просить. Все будем просить: жена Ваша, Полина Семёновна, Ваш прежний адвокат, и я буду просить. Нам пересуда не надо, нам помилование необходимо. Сам займусь, связи у меня есть. В успехе уверен.
Прошло два года. За эти два года Сергей Алексеевич дважды лежал в тюремной больнице, распрощался со своими обязанностями секретаря и "бугра", виделся несколько раз с Полиной и Асхадом
Приближался срок переселения в зону.
"Бугром" в камере был Энвер. Он отрастил чёрную волнистую бороду и правил по всем правилам христианской справедливости.
Освобождение пришло неожиданно, как всё то, чего хочется и не верится.
В камеру вошёл сам капитан Сумской и, не дав толком попрощаться, быстро увёл Сергея Алексеевича, будто сам не верил в осуществление дела, которым непрерывно занимался эти два года.
Сергей Алексеевич шёл по коридору, держа своё пальто, в котором почти четыре года назад он прибыл в Новокочковскую тюрьму 1. Чёрные осы облепили его голову, шею, руки. От них было трудно дышать, они двигались, шевелились и шелестели... Он не видел и не слышал, как капитан Сумской вместе с конвойным провели его через неширокий тюремный двор, провели через узкий и длинный тамбур КПП и вывели на улицу.
На улице ждали Полина и Асхад. Сумской и конвойный передали Сергея Алексеевича с рук на руки и ушли, перебросившись с Полиной и Асхадом несколькими словами.
Напротив Новокочковской тюрьмы 1 расположился хилый скверик, который в это хмурое сентябрьское утро был особенно неутен. Здесь, в этом сквере Полина посадила Сергея Алексеевича на скамью, а сама с мужем села напротив.
Чёрные осы размякли, растворились, влажные от них лицо, шея и руки обсохли. Ос не было. Полина и Асхад сидели на скамье напротив и оба улыбались
- Ну, что? Пойдём?
Они вышли из сквера и пошли по улице.
- Поживёте пока у нас в деревне, - говорила Полина - попьёте молока, на рыбалку с Асхадом ходить будете .........