Закатное время- голодное время, нет сил смотреть, как младший брат, уже не встающий на ножки, жмется к матери, как в полусне, словно рассчитав, что смерть не так страшна, если рядом мама. Мария прижимает и баюкает малыша, глубокая скорбная проталина меж бровей. Своих четверо и чужих припрятала троих. Голод. Оккупация. Дон.
Как об этом написать? Об этом трудно написать, потому что я смотрю на то жуткое прошлое глазами бабушки, ее рассказами о далеких и жестоких временах. Они все выживали. Они выживали не по одному, станицей, поддерживая друг друга, спасая чужих детей, идя в петлю за них. Потому что непонятно - свой ли , чужой ли - не выдан главное, а жизнь только начинается у дитя, только зацветает, и все равно донскому казаку чей малыш, да что за это в петлю, цыганенок или еврейский ребенок, он же и так сирота! Да разве поймет это душа зверя? Не поймет, никогда...
2001й год, зима.
Влетаю домой, сбиваю на пути все что возможно - вооот! Гордо ставлю перед бабушкой и сыном серебренную елку. Купила! Да что ты бабушка, без продажи чести и достоинства, смеюсь. Времена у нас трудные, бабуля! Да и это пройдет!
- Ты талантливая девочка, у тебя отец знаешь, какой был, ты не должна так жить.
- Это как на войне, ба. Или я сдамся и все поймут, что я и за копейки свой талант продать готова, или мой академик все же поймет, что за знания в мире платить надо. Они не бесплатные, мои - мой хлеб.
- В войну такого не было, - бабушка горько кивает, - чтобы мужики из-за денег родных детей морили. Они за чужих в петли шли.
-Бабушка, да перестань, все у нас хорошо.
-Ты думаешь я не знаю, что ты голодаешь? - бабушка пронзительным серо- синим взглядом смотрит на меня, - утром кофе без сахара, а ночью чай с хлебом и солью.
- У меня диета! Зато вы с ребенком сыты, кстати, ты плохо ешь.
- А ты обо мне не беспокойся, унуча, это тебе дитя растить.
- Так выращу, ба, выращу, случилось так со мной.
- Беда с тобой случилась, - бабушка поджала губы, - и муж твой и внук мой, не то я ждала от жизни.
- Жизнь бабушка без сюрпризов не умеет. Ты же меня не бросаешь! - улыбаюсь как можно шире, - тсс! Заснул, сейчас елку наряжу, у меня в кармане вам конфеты и два мандарина. Проснется - радости будет...
Бабушка качает головой и уходит на кухню - курить и тихо плакать о моей судьбе и о том, "что на войне такого не было, нельзя, нельзя предавать, детей забывать нельзя..."
А я сделаю вид, что не слышу. Потому что мне скоро уходить в очередную экспедицию, и я оставлю их дома вдвоем, бабушку и двухлетнего сына, оставлю без страха. Бабушка борец у меня, она просто так не сдастся, а уж правнука, свою последюю любовь, как она его называет, так особенно обережет. Я в нее верю, потому что она верит в меня, все время повторяет, что характер у меня отцовский, поэтому ничего страшного в нашем маленьком мире не случится. Они еще не знают, что завтра я оставлю дома неожиданно много денег, продуктов, оплачу все счета, и самолет опять унесет меня далеко- далеко. А они будут ждать, потому что ждать и терпеть бабушка умеет лучше всех, кого я знаю...
И никому я об этом не скажу, ни мужу, ни брату.... Да им это и не интересно, это моя война. Только вот на этой войне со мной рядом малыш и старенькая бабушка...неправильно как все.
1942й год.
Она умудрилась просочиться сквозь вереницу грохочущих составов, пробраться в вагон и даже добраться до Украины, которая по рассказам старых казаков не голодала и была почти страной обетованной.
Ее сине-серые пронзительные глаза увидела сдобная тетка, половшая огородик. Точнее не глаза, а затравленный взгляд подростка, худой и ждущей боли девочки, вцепившейся в поднятый с земли старый початок кукурузы и жующий его, словно это была самая лучшая еда в мире.
Украинка плакала, а девочка не понимала, чего та плачет, если у нее столько еды?
Домой девочка везла лишь мешок пшена и кукурузы, да и то не полный - сил тащить не было.
На каком - то полустанке выскочила до ветру, неудобно - ни одна в вагоне, вернулась - половины нет, но и это сокровище довезла домой, где ждала мать, семья...
Тянули долго, Мария умудрялась смешивать муку и кукурузу с какой-то травой и кормила этим детей. Но как - то дочка младшая подошла и окликнула :
- Мам, поехали на Украину, немного поживем, там знаешь сколько еды.
- Ох, да куда мы, дите!
-Так на ножки встают плохо почти все, а там тетка добрая, хлебом пахнет, мам!
- Бесстрашная ты у меня, - Мария прижала дочь к себе и горьким взглядом окинула ослабших детей.
Месяц они прожили на Украине у тети Светы. Света была хлебосольной, насколько можно было быть в войну, после того, как все вокруг разорили и разграбили фашисты.
Дети поднялись и даже играли и смеялись, будто и войны не было. А потом, они уехали домой, под плачь Светланы, в свой оккупированный, но родной дом. Потому что Мария рассудила странно, на взгляд Светланы - найденышей же искать отцы с фронта будут, а они не на Дону! Откуда ты все Мария знала?
Когда освобождали станицу, Мария всех в погребе попрятала, да сама с детьми там укрылась. Ее младшая дочь, смотрела в погребной потолок и неумело молилась каким-то своим богам, а вокруг грохотали взрывы. Когда вдруг яркий свет полоснул по глазам, дети зажмурились, кажется, дышать перестали.
- Вера... - Мария шепотом позвала младшую дочь, - глаза закрой, Вера, надо глаза закрыть, просто это происходит очень быстро и не страшно.
Но дочь продолжала смотреть бесстрашно, озерными русскими глазами в раскрывшийся потолок, который распахнул бежавший с Дона молодой фашист, занесший руку с гранатой. Она смотрела не на него, нет, в синее - синее небо и ждала, что сейчас наступит что-то новое, неизвестное, непознанное. Но ничего не случилось. Немецкий солдат не смог этого сделать, убить мать и ее большое семейство, он захлопнул крышку, и долго еще в погребе была тишина. Их освободили свои, родненькие. Совсем молодой солдатик, которому шел двадцатый год, у которого уже и медали имелись "за оборону Кавказа" и орден Красной Звезды, вестником свободы возник на пороге.
- Молоденький какой, - качала головой Мария, - как же так, дети на войне. Ты откуда сынок?
- Из Севастополя, - улыбчивый черноглазый паренек. И он долго рассказывал про удивительное море, про свою русскую, но греческую маму. Про то, как соскучился по ней...
А дети слушали с замиранием сердца рассказы его морские, словно могучий Дон, что шумит камышами, не река, а огромное далекое Черное море. И только Вера решила, что будет непременно жить в этом городе, непременно...
Я думаю она сломалась в ноябре 2009 го года, когда ждала меня домой, когда волновалась, но скрывала это, а в трубку спокойно говорила - у нас все хорошо, вы ж главное домой вернитесь, а Вика как,- она полюбила мою подругу, говоря про нее задумчивую солнечную фразу: "какое же детё, чужое, а ласковое...".
Вероятно когда мы взлетали над бесконечным Алтаем, бабушка , получившая в дар от матери необычный интуитивный дар, чувствовала что не все идет как надо. Мы летели дольше обычного, на полтора часа дольше. Самолет обледенел и там, далеко - дома, бабушка невидимо следила за всем, а мне казалось я чувствую ее, потому что было мне спокойно- спокойно и совсем не страшно. Ранний -ранний рейс, летевший с рассветом над рассветами нашего большого мира самолет добрался в Москву пусть и с задержкой, но невредим. Может тогда случился микроинсульт у бабушки? Она много молчала, изменилась, стала задумчивей, ее сине- серый пронзительный взгляд глаз посветлел и стал более ясным, словно она поняла какую-то неведомую нам истину.
Она дождалась меня. И конечно я осталась с ней до конца. Иногда мне кажется распахиваются неведомые ставни и на меня из далекого сорок второго года смотрит девочка с озерными глазами, напряженно и с надеждой, и очень хочется сказать :
- Поверь, мы будем жить в лучшем из миров! И отцу скажи это и маме! Только не забудь, Вера.......
Но это ощущение так быстро проходит......
И тогда накатывается удушливая боль воспоминаний, не дающая памяти спокойно уснуть...
2009 год
...Тогда хотелось вырвать боль из сердца, выкинуть ее, чтобы борей унес куда подальше, разорвал, разметал, но не получается. Не потому что люди слабы, а потому что как не страшно самые близкие не дают прекратить эту боль, не хотят, чтобы болеть перестало.....
Упираюсь в холодную, бетонную стену небытия, понимаю, что ледяной дождь все сильнее и сильнее.
Но холодная стена небытия, отгородившая от нас с тобой в мире ином наших родителей прямо передо мной. И толку стучать, в нее - нет, потому что надо жить.
Бабушки не стало двадцать шестого марта, в восемь часов утра. Я приехала домой шестого, она лишь спросила - ты уже дома - да, ба - вот и хорошо. И это все , что она говорила - хорошо, ты дома.
Да куда же я деться - то могла от бабушки, которая вырастила нас с тобою, брат, потому что нашим замечательным молодым родителям надо было постоянно куда - то спешить, улетать, прощаться, ждать, встречать... Все как у нас с тобой, брат.
Двадцать пятого в канун ее смерти я разревелась, тетя Люба все успокаивала, спасибо ей, она не дала мне сдаться. А я впервые в жизни запричитала - не позвонил ни разу, послал все подальше опять от страха, ему уже тридцать два! И вдруг бабушка пришла в себя:
- Не надо так, он же твой брат.
- Ба, он не звонит, он звонит жене, а она все боится, что у нее отберут его или кошелек его?
- Пусть, живи правдой. Ссорят вас, сдаваться нельзя.
- Бабушка, я устала бояться за всех вас....
-Ничего, все проходит, отпусти меня, зачем я тебе нужна...
- Я же люблю тебя
И все, далее опять несвязно и бабушка уплыла в мир бессознательного, начались мучительные предвестники смерти, удар, на глазах, скорая, вторая скорая, ее выкручивает, меняются и ломаются мышцы на лице, трясет в конвульсиях, держу за руку, колют, еще колют, это не судороги! Вы не видите это инсульт ишемический!!
Тетя Люба тихо плачет, такую смерть тяжелую она видит впервые, неужели... а я.... Да ладно, я...
Четыре с половиной часа ломок, сутки пены - агония, пульс не слышу, сердце не прослушиваю, лоб холодный липкий, утром отек легких нарастает - пена ртом и носом. Да помоги же Господи!!!
Остановка дыхания восемь утра, все еще держу тебя за руку, ба, держу! Шесть минут прошло, почему не отпускаю? Это была клиническая смерть, она меня может слышит...Все, конец....
День занимался новым мартовским днем, сил не было...
Я найду, во что бы то не стало найду среди застроенного старого кладбища могилу прабабушки Марии, я обещала похоронить бабушку к ее маме. Я знаю, с родной мамой не страшно. Так и напишут на деревянном кресте Мария и Вера...
Как в бреду..... А от тебя брат ни слова, ты на переходе.... Я обидела тебя, отправив и упрекнув в том что не звонишь, написала, что брат так не сделал бы. Я права.
Знаешь, что я сделала, брат? Договорилась, чтобы она выглядела как невеста, и бабушка уходила от нас в мир забвения спящей красавицей. Я была в том состоянии в котором никто бы не стал со мной спорить, поэтому молчали все. похоронили....