- Бима! Вот начерта мне шедевры. Я, в отличие от других, проектирую функциональные вещи: с минимумом так называемой красоты. А если гости теряют у меня свои очки, телефоны и перчатки, то это не мои проблемы. Пусть они - хоть сам господин Спутников - городской голова наш в области социально-фантастического радио. Ха-ха-ха!
- А помочь Кирюхе не хочешь? - мелко осаживает Бим.
На что получает от Ксан Иваныча ответ, интеллектуально развёрнутый, как в его пояснилке к международному конкурсному прожекту "Revalorization of the Mausoleum".
- А это тем более, брателло, не моя проблема. А проблемы разных там спящих: в моём холле: на моём диване: на моём же двадцатилетии... - и тут же уменьшил значение праздника, добавив: "хоть и фирмы, а не моё". А хоть бы и Кирюха. Он не особенный. Мне что? Я ему кто? розыскной пёс? Моркоу? С запахом бензина, ага! Вот пусть приходит и звонит себе сам. По своим симкам. И сам пусть ползает под диванами...
Тут Ксан Иваныч развеселился и принялся фантазировать: "Если есть хвост, так пусть задерёт. Ха-ха-ха. Пусть пёркнет разок, если так легче. Ху-ху-ху! А я... я сибиряк, я спасатель. архитектуры... а не телефонов. Слышь, Бим: я разрешаю пёркнуть... для ловкости сыска. И спрыснуть. Чего говоришь? Нет, не водкой. Отпечатки. Намазать тут: мебель, то сё. Пепелку. Пальцев, пальцев. Окурки. Рюмки вот. Стекло. Хрусталь... Нечего мне тут... пудрить. Спиzдили, ну и что?
- Как это "ну и что"? - миролюбиво справился Бим.
- А не я!!! - и Ксан Иваныча передёрнуло... от своего же крика. Крик вышел пронзительным, совсем не в его тональности, бабским...
- Я сам что ли буду... Ага! Нашли дурачка! Генерального, ага, под столом!
- Ну нет, просто посмотреть, - сказал Бим, сжавшись, - поозираться типа...
- Ага, поозираться. На карачках. Ха! Координаты пусть ищет... хоть что пусть ищет... Телефона, блин. Мобилы ли. Через Гугел свой...
- Через милицию можно, - подсказал Бим.
- В милицию надо? Так заяви. Милиция, думаешь, сама напросится?
- Ну это... типа... слишком уж...
- А пусть тащит: пожалуйста, - ослабил позицию Ксан Иваныч, - я что, против? Мили... полиция меня бережёт.
- А ЦРУ? - пошутил Бим, - МИ шесть там...
- ЦРУ? Так зови. С радостью в душе'! Певчих позовём, хор мальчиков-соловейчиков. Без заднего смысла, - Ксан Иваныча увлёк манёвр Бима, - только заранее пусть: бумаги надо припрятать.
- Какие ещё?
- А не твоё дело Я знаю. Бухгалтерские, может... Я и коньячку всем выставлю. Посидим, порассуждаем...
- Э-э-э, - сказал Бим.
Такая реплика Иваныча не устроила, а тут ещё милая уборщица лет этак под шестьдесят с фигурой Мальвины, прошмыгнула полусогнувшись. Наперевес со шваброй. И навела Ксан Иваныча на мысль.
Все паузы, которые выпятятся далее - из-за её присутствия, совсем вплотную: у неё рабочий день, и плевать ей на начальство - не в Конгрессе поди.
А Ксан Иваныч продолжил фантазии. Взахлёб. А чем он хуже Егорыча - писателя грёбаного?
- Уборщицу треснуть? В нагнутой позиции? Так пожалуйста. Ну, если... для пользы.
- Как пёсик кошечку? - заинтересовался Бим совокуплением разнородных.
- Ага. Как пёсик кошечку. Знаю-знаю, тоже видел. Не надо мне тут... В общем, Бимуля, это помощь реальная. А искать... мне... - и Ксан Иваныч пустил параквант весёлых искорок из глазок, - искать? Мне? Увольте! Сами пусть...
В руках у него радио: Ксан Иваныч старомоден:
- Какой у них род, у этих тварей... во множественном числе?
Биму наплевать на хорошую волну и блинчики по ней. Он цедит кайф из сигареты.
Ксан Иваныч что-то ещё крутанул:
- А вот и нет: библейская с оккультной. Новая волна.
- В море-окияне?
- Ну да, в процессе созрева... Ха-ха-ха! Маршрута. Буля-адь! Маршрут пишут. Для сёрфингу. Как у нас прям. А помнишь...?
Бим всё помнит. В солёных сухариках зарылся тонометр. Презик куплен на заправке. Жвачка для Плинтуса. Баба голая одна на всех. Зубы на полке и пенёк в интерьере. ПМЖ называется - Поиск Места Жительства. По компьютеру и живьём. Сотни тысяч километров намотал. Вокруг земной оси. Шестьдесят лет искал. Столько же прозябал в конторе. Напроектировал уйму. Ерунды и всяко. И сломать нельзя, и расписание поменять... Чу-у-у. Модан. Без ручки. Поезд отправляется. Дефендер в гараже.
- Ну нет, четырнадцать всего, - поправил Ксан Иваныч. Он писал маршрут. И всё помнит наизусть. Считал мили, повороты и заправки, кафешки и хостелы. Объезжал горы и дерьмогорода, выставлял якоря и всё такое.
Он чует Бима насквозь. Так рентген видит скелет, а смерть жертву. Вывод: настоящий товарищ!
- А славно мы покатались, - на Бима тут накатило. И активно, как ведущий реслинга, он прорычал:
- Ксань, убавь музыку. Ни херо'са тябе не слышу, - защемился Бим.
- На-ка, хлебани супериора, дорогой друг мой, Порфирий, - в отместку сказал Ксан Иваныч.
Правильная отместка. Почаще бы мстил!
Про третий волшебный глаз, которым рекомендуют пользоваться человечеству, он под супериорчик забыл. И потому не пользует.
Хоть и любит треугольнички, особенно равносторонние. И чёрненькие. И от рыженьких бы. Да и от кучерявеньких не отказался. Бы.
Камеру здравого смысла игнорирует всегда, даже еслив в трезвом лбу.
В районе БлЪдского Шлюха ищи трезвых!
Шишкарь телепатического раздражения - гипофиз у Ксан Иваныча не особенно развит. Да он и не нужен в этой простейшей ситуации. И пуск у него давно не работает. Лет тысяч тридцать назад как стал побаливать, а нынче вовсе атавистически утерян. Путешествовать по иным мирам Ксан Иваныч не собирается, подстраиваясь под массу глупого человечества. Он далеко не Стивен Кинг, а напротив - противник его, и живёт механически = на руинах непонятой своей... жизненной музыки. По мере возникновения проблем решает проблемы. Но не загодя, тем более не впрок. Его догонят. Он недооценивает догоняющих. Всемирный потоп, который обещает наслать в назидание начитанный Кирьян Егорович, он игнорирует: ему на свой век сухопутной территории хватит. А дети... дети пусть сами разбираются. Он их родил, и этих двух запусков достаточно. Он желает им космического счастья. А Кирьян Егорычу... надо же, вынырнул!
- Билайны его и Мегафоны... - Ксан Иваныч знает их не понаслышке. - Да мне пофигу они. Провайдеры эти!
- Операторы, - поправил Бим, запив супериор нашей горькой.
Бим оригинален как всегда. Он будто в пьяном путешествии на заднем сиденье. Развалился на диване, скрестил ноги, и дёргает одной изредка, будто тукает по янычарскому барабану. Извлекает бас. А другой творит рудиментарные финтиклюшки, поддающиеся его мышечному сознанию в переводе на ножной язык.
- Да пофигу. Мне чужие телефоны вообще пох!
Так по-интеллигентному и совершенно справедливо высказался Ксан Иваныч - директор проектной фирмы "Шарик Е.Г.".
Да вы его знаете по ЧОЧОЧО. Это он опять. Только уже дома. И много позже ЧОЧОЧО.
И это всё - правда. С бумажным вариантом этого самого Чочоча, и как проистекает любовь Ксан Иваныча к Чочоче этой - точно не знаем, а вот с честностью и открытостью Ксан Иваныча не поспоришь!
Тут поменялась бутафория. Да и место тоже. Это мастерская великаго художника.
- Позвольте с Вами согласиться! - прошептал бы великий художник Тритыщенко относительно телефонной утери Кирьяна Егоровича, если бы дословно знал версию Ксан Иваныча, доставая по приползу с юбилея из своего насквозь кармана чужие очки, чужие ключи с чужими отмычками и такой же подозрительной важности чипы, - ему тоже нах чужое... уж простите, - а вот ведь как сложилось!
Присматривается. Достаёт из целлофана... - какой же Псёкрев ему всю эту шутку подготовил? кто упаковал к выносу пачку "Донского табака"?
Вот уголок подвёрнут. Вот бычок задумчиво скособочился в ямке, над ним ещё один приткнулся. Явно Кирюхино добро. Он запасливый человек и докуривает до самого фильтра. Он любит исключительно донской табак, когда вдруг заканчиваются деньги. Это приходится на концы месяцев. Тонкий расчёт. Спецификация затрат. Ксерокопия чека - для истории страны. Чёс затылка. Гимн углекопов, псалм либералов. Вот такой у них товарищ "орхитектор", Егогыч, мать его ити.
Тритыщенко может понять экономию тринадцати рублей, против, к примеру, винстона. А только зачем дотла докуренное складывать в одну пачку с целыми ещё изделиями?
- А затем, - это думает уже Кирьян Егорович, издалека, знаете дежавю? на всякий случай, - чтобы Тритыщенко было о чём пожалеть, если вдруг, когда он проснётся ночью, и ему станет скучно без сигаретки, и ему придётся обыскать весь дом, чтобы найти заначку. То: вот у него пачка. Он её найдёт и откроет, и увидит сверху кладбище погорельцев. И он поплачет вначале, а, может и сматюгнётся как сумеет. А сумеет. Он тоже человек, хоть и с докторской степенью зазнайства. А потом вдруг на всякий случай шоркнет сверху... ну-у-у, ковырнёт ногтевой лопаткой - стричь их замасленному от пят художнику - бесполезное дело: ножнички маникюрные от этого акрила и даже от масла - если в три слоя - тупятся, а других инстру'ментов нет. Так что обнаружит он ногтёвым способом и горку мертвецов, и неначатое даже под окурками, не игриво начатое и брошенное, а свежачок, просто присыпанное. То ли по ошибке, то ли из радости любви к Тритыщенке это делается. Или от шутейного страха: не подаришь, мол, не простят. Все обязаны любить его, ибо он звезда первой порновеличины и трижды доктор художественных наук с такой же трёхпёzдной книжкой "О перспективе древних и сейчас", которую он сам и написал - по какой-то горькой пьянке, превратившейся в марафон, называемый в народе обыкновенным запоем, но у художников, уж извините, это называется творческим полётом, вдохновением, наитием. В конце концов это можно назвать пинком Пегаса. Можно сравнить со спустившейся к нему с неба Истиной, которую ещё надобно обдумать, а покамест вступившей с ним в глубокие морально-эстетические отношения голубого спектра клана ФЦ... Испортив при этом немало выдернутых - из книг по искусству - иллюстраций, испестряя их какими-то линиями, закорючками и числами, не уступающим по сложности чертежам пустыни Наски... Матерясь и споря то с какими-то варварами с германского художественного Олимпа, то с древними греками, которые, по мнению Тритыщенки, испортили искусство перспективы на столетия вперёд. А то и с самим с собою чокаясь... В зеркале с отражением, и находя на бренном своём теле не существующих в природе зелёных вшей с хвостами и рожками.
Вот так выглядело дело.
- Ему бы только имя своё поменять и глаз добавить. - Это поясняет уже автор. - Один-то глаз у него почти не видит. И от того приходится чаще обычного вертеть шеей. Шею он прячет под шарфом, чтобы неслышно было позвоночного скрипа.
А на самом-то деле он далеко не святой, хоть и уважает это дело, ибо святые ему денег приносят, на которые он живёт.
Тут у него переклинит; и он возрадуется.
Тогда и вспомянет добрым словом Кирьяна Егоровича и Бима, которые Тритыщенке - друзья, хоть и в разной степени хитрого притворства. Но посыпать Тритыщенку золотым порошком напускной сердечности могут оба одинаково недурно.
- Кто засунул в мешочек прибор, где в одном предмете прохуjарилка - стержень с загнутым кончиком, как потешный предмет "Ч" вокруг пояса у чёрного индийского старца, где хуjарилка-трамбовка и ложечка-ковырялка? - думал первоначально Эвжений. - Неужто моих рук дело? И прихвачены мною по нечаянности? Чёрт, чёрт! Да как же можно так мне - такому важному, в отцы годящемуся - упиться, чтобы чужое от своего не отличить. Как же так хладнокровно носиться по офису и хватать со столов всё, что хоть как-нибудь похоже на его вещи?
И Тритыщенку сначала прихватило намёком, потом схватило полностью, что аж до красноты и согнутия в поясе. А после он перевёл дух. И даже как мятежник, закончивший дурное дело снятия голов с обидчиков династии Тритыщенков, смахнул пот со лба.
- Уф, это всё последыши с того конченного, без подробностей, раза...
А после: стоп! А вдруг специально подложены ему эти предметы? Развернулась душа... ну, допустим, у Бима, а вещи-то не его. А чужое подарить это ж хлебом не корми! И... держи, друг Тритыщенко, это всё тебе, дорогой.
Такая версия Тритыщенку устроила больше, чем умышленная экспроприация.
- Вот же суки! Подметнули ворованное! Отвечай, мол, теперь. Тонкий какой ход! Вот же какие подлючие мужичонки. А я их за голубчиков держал...
Не может он к себе пришпилить факт кражи - по признаку нечаянной совокупности совпадений. Задумчиво помешивает художественные растворы, дует пригорелым запахом с как будто кухни. И дело-то как-то движется медленнее, чем нужно. И чаще спотыкается об необходимую доску, которая назвалась бы порогом, как бы не была так высоко расположена. Потому что за ней спрятаны отопительные трубы. Так он расстроен лишними ему теперь предметами.
Ещё вариант суки: хитрая эта собака - сам Кирюха. Может он сам и подарил, а вовсе не Бим добрячок-простачок, а теперь жалко стало, вот и наговаривает, и клянчит вещички назад, по совсем голодранной причине.
- Да быть такого не может, - подумаете вдруг вы, чтобы ключи и чипы от своего дома дарить.
А вот и может! Не такие это уж и обязательные вещи, как может по глупости показаться. Ведь дубликатов ещё никто не отменял, так? Так-то так, да всё равно будто бы жалко. И даже порой хочется вернуться обратно в Москву, так как только в самолёте вспоминаешь, что телефон-то оставлен на столе в столичной их гостинице полторы звёзд. И тратишь очередную пачку купюр, чтобы только увидеть свой обожаемый телефончик с музычкой, будто любимая девочка снова хочет тебя, да так, будто за пару часов соскучилась - хоть в петлю лезь.
(Так потрись об стол, где вы вместе откушали рыбьих клиторков с пizдёшной формы и величины устричками. Ей богу, поможет!).
Или ненаглядные твои очки смерть как потребовались, ибо без них у тебя и работа-то на родине вдруг не склеится оттого.
Белиссимо, не нужно так высоко задирать на неё ногу, ты же не собачка, а старый кобель, а девочка не просто сучка. Она может искусно извиваться моделью и красиво пищать "о-о-о-о", и по-иностранному "йе-е-е!", хоть и не испанская певичка за сценой.
Что, думаете певички не трахаются за сценой?
Ага! Бестолку нам втирать. Мы русские - все подряд театралы и меломаны. Даже из деревни.
Просто нам надо показать настоящий сатирический театр, как самую жизнь, а не какую-то там драмаДуркию с оперхлюндией, где мы смачно всхрапнём.
И дать нам громкую народную музыку, а не кантри, не балет с концертней в яме, и, тем более, не завалялый драм-энд-бэйс бой-мастера Плинтуса.
Мы так воспитаны природой: ловить беззатейливо и трахаться на лету.
А наша аморальная разведка знает всё и про всех! Даже и про тебя, читатель с Бродвея! От нас не спрятаться. Такая уж у нас живучая цивилизация, которую вам не понять. Она требует от мира справедливости и только её. Всегда, а не по пятницам-субботам как у вас.
Мы, конечно, немного пошутили.
Это такой литераторский приём вовлечения инородцев в народную культуру родины.
Нет, не обязательно это всё! Пыль, ветерок времени.
В доказательство теории ненужности ему дурацких подачек кладёт Евжений Тритыщенко автоматически проявившееся в его мастерской добро на холодильник. И, совсем немного постаравшись, забывает напрочь.
Кирюхе, считает он, достаточно того, что его изобразили в ресторане на стенке - в качестве средневекового героя. А похож, сволочь, вышел. Пожалуй-что лучше всех его друзей, прописавшихся на стенке в акриле. Проживёт эта роспись с десяток лет, если, конечно, бренд не сменится.
Ему вообще хотелось эту инерционно-воровскую историю забыть, а чтобы ещё отвлекаться на поиски жертв... Что вы! Пусть жертвы, а это явно не он сам, пусть эти не сами и ищут. Тут он точь в точь как Ксан Иваныч, только гораздо более усталый, и грешнее. Так как нечист оказался. И, короче, сами пусть приходят, если в пояс соизволят. А лучше до колен. Или башкой в половую доску сосны. Он-то гений, а жертвы... Что жертвы? - так себе, обычные людишки, с минимумом таланта, если этот талант вообще на их территории или, допустим, рядом, хоть раз ночевал.
Вот и успокоился Эвжений. Он всяко лучше любого в его редкой почти специальности! Это как отнестись! А он относится ответственно. И не надо ему завязывать узлами руки, когда он выпьет лишку. И не надо его складывать отдельно от компании. Он, может, и со связанными руками любит участвовать в разговорах товарищей. Тогда уж кляпом обеспечьте. Ну, если корчите себя принципиальными.
Спокойный Тритыщенко готовит сам себе обедики, раскладывает перед самим собой эскизики.
И даже не пытается узнать имя владельца (вот же сволочь низкая!) найденных у себя и бесполезных ему вещиц.
Табак-то донской намедни кончился. Теперь ему совсем пох.
При этом он выключает свой телефон, чтобы вплотную и без помех заниматься творчеством, сдобренным славной дозой углублённого, прям-таки астрального самоедства с привкусом межзвёздного величия.
2.
Но тут приходит в гости Порфирий и начинает мучить Эвжения Тритыщенку неприятными вопросами с корыстными уговорами.
- Глянь ещё раз Кирюхин телефон! - исправляет ошибку Тритыщенки Бим Порфирий Сергеевич, едва кинув глаз на холодильник, - Кирюха совсем извёлся. Вот ты зачем взял его шмотки?
- Где? Что?
- Не делай мне лица. Я Холмс, а ты раскушен пополам. Собакой Баскервилей. На холодильнике, вот где. Это что, твоё имущество в такой недолжной пыли валяется? Сознавайся подобру.
- Автоматом, вероятно, - сказал Евжений. - Или подбросили мне... помощнички, блЪ, добрячки. Сопроводили до дому. В карманчик поклали. А телефон, уж извините, мне не подкладывали.
Бим: "Вот всё переискали мы. И обзвонились. И я офис обшаркивал. Весь! Только на первом этаже не смотрел".
- И почто ж так не досконально? - старательно, с издёвочкой вора в следственном кабинете, когда сумел не наследить, прищуривает свой действующий глаз Тритыщенко.
Таковские в этот переломный момент для усиления эффекта ещё сигареточку спрашивают... а в киношке могут пятернёй бороду почесать.
Сыщик отвечает вору без затей, даже будто оправдываясь:
- А там не наши магазины. Это офис, офис. Вот почему. Кирюха меня попросил. А я же ему друг. И туда - в офис Ксашкин - хожу, как к себе домой. Но, редко. Нигде нет телефона. У меня теперь только одна версия...
Е.Т.: - Ну и? Что за версия?
Бим: - А не испугаешься?
Е.Т.: - Чего мне пугаться?
Бим: - Ключи ты скоммуниздил по своей дури! А телефон тебе в руку загипсовали... специалисты...
Е.Т.: - Иди ты в зад!
Бим: - Кино с бриллиантами вспомни.
Е.Т.: - Там специально!
- В жизни оно всяко бывает... - настаивает Бим. - Сломай себе гипсу, блЪ! - Ударение в гипсе на "у". - Ну, а где ещё? И в руке вдруг... ну вдруг найдёшь в гипсе (ударение на "е") телефон.
Порфирий Сергеевич простое слово "гипс" склоняет, изгибает, приделывает к нему конец, издевается над серединой, вставляет поэтические ударения и всё такое прочее так же свободно, как в недавнем времени пристраивал один предмет с окончанием корня на "ер" давно знакомой проститутке, практически любимице.
- А не мог он засунуть... Когда бы? А цель?
- По пьянке санитары могли, - резонирует Бим, - но вряд ли. Хотя, они на службе не пьют. А я спал в то время. Но я провёл следствие с Ксан Иванычем. Живьём! А Иваныч мне кое-что рассказал. И Кирюха кое-что добавил. А ты в пролёт летал? Ну в те сутки. Ты же в дупель был?
- Ну.
- Летал. Мы все так и подумали, что опять... типа традиции... в пролёт. Между лестниц. Это же твой конёк. Так и телефон мог по пьяни. Шмотки - тут Бим в окошке собаку заметил - шпицдил? - Собака ушла: спиzдил!
- Нечаянно! - кричит Эвжени. - Подбросили, тлёй буду! Отвали, мне завтра эскиз... Это соседский пёс... его подкормить надо, хозяин просил, пока он в командировке... за стеклом поехал. Ему подарочную бутылку ваять. Видел такие с загнутым горлышком? Так ему надо, чтобы едва в дверь вошла. Рекламный вариант... Ресторан такой, понимашь...
Не видел Бим никаких загнутых бутылок и ресторанов, он пиво пьёт на улице за загородкой, там можно курить до самой до усрачки:
- Значит, и телефон мог так же прихватить. Или в гипс засунуть. Чисто, может, для шутки. Ну, чудачество такое. Не со зла, понимаешь, а по дури... Ты же выдумщик. По трезвости не можешь, а по пьяни оно... ну дурь, веселье такое... само просыпается и тебя не спрашивает, а просто чудит и реализует... Уразумел? Постиг? Пандорина ты ящичек!
- Да ну! Сам ты тупак. Пандорина, блЪ!
- Или по чьей-нибудь доброте. Ты не боись. Это зачтётся. Случайность, рефлекс, понимаешь! Это для Кирюхи будет радость... он тебе ни слова не...
- Так то было четыре года назад, как летал... - неохотно отвечает Тритыщенко, - вы же, блЪди, только позже перила подняли на двадцать сантимов...
- Подняли, да. Благодаря тебе, пожарники нам после тебя вставили... страховики добавили. А ты нам, сучара, даже спасиба не сказал... А мы денежки свои впалили...
- Раньше надо было перила подымать.
- Ты первый пилот... никто до тебя... и никогда. Разве этот только... ну, который на ёлку в вестибюле... Шарики стеклянные все побил, конечно, а свои-то целые... и в башке, и что заместо яиц. Понял, а? Ха-ха-ха. Тем и спасся. Помнишь? Смутно? Тоже творческий мэн. Фамилии, правда, не помню... он ещё на управленке был женат... баба была такая с сиськами... позже развёлся. У вас что: чем гениальней, тем чаще в пролёты надо нырять? Это у звездатых спорт такой?
- Ну "спасибо"... за тот раз; только в этот раз я не падал. Вот те крест! Я с дивана упал.
- Как ты мог руку сломать... с дивана? Старый стал? Кости хрумкие? Потукай по руке... Или давай я щас Кирюхе позвоню, а ты руку свою слухай...
- Чего?
- Ухо, говорю, прислони к гипсЕ. Так хер телефон услышишь! Он же не чуткий. А-а-а, стой! давай я позвоню со своего... У меня гро-о-мкий звонок. Знаешь какая музыка?
- У него своя там музыка! Может вообще шёпоток...
Позвонили, притаились, прижали уши к сломанной руке Тритыщенко. Не слышно ни хера и ни чёрта. Молчит и хер, и хозяин его, то ли чёрт, то ли бес, то ли падшие с Люцифером ангелы - Библия об этом умалчивает. Поскромничал Синод, и церковнославяне немотствуют. И словно набрался воды телефон Кирьяна Егоровича. Если искомое вместе с ветхозаветными животными-нечистями - о крылах и рожками не обделены - там вообще есть.
- Зарядка у него кончилась, вот и молчит, - уверенно сказал Бим. - Три дня уже прошло. Гипсуху тебе когда ломать?
- Через две недели сказали прийти.
- Это долго. А молоток у тебя тут е?
- Зачем?
- Щас сломаем. Зачем столько ждать. А Кирюха будет рад.
- Зато я не буду рад! - крикнул Тритыщенко. - У меня ещё не срослось.
- А хочешь, щас и проверим. А если не срослось, то снова загипсуем.
- У меня в мастерской гипсы нет, - шипит Тритыщенко. - Только цемент. Пошёл знаешь куда!
Бим знает куда. И он отстал от Тритыщенки, в смысле операции.
- Пивка налей!
3.
Другой уж раз. В офисе Ксан Иваныча.
- Не падал я в пролёт, бляндрой буду! - сочинил неведому зверушку Тритыщенко. - С меня бы вы в тот раз и костей бы не собрали. Я в этом Тобольске знаете, как ослаб!?
- Как?
- Шесть кило потерял.
- А кости?
- Что кости?
- Кости к делу не относятся. Кости отдельно. Их же кормить не надо. Им соли давай. И сахару немного... для размягчения, с крахмалом. Ну, может ещё чипсов с картошкой. Типа два в одном...
- Ты врач? Рентгенолог, ёптвумать?
- Нет.
- Вот и дурак ты, Порфирий. Мне вообще нах снова в пролёт, мне ещё тыщу квадратов надо записать. В Тобольск уже пора ехать... а я вот... а теперь рука вот... Правая рука, блЪ, я как сейчас и что, и кто я теперь?
- Сам виноват, - подстрекает Бим, - зачем по офису шарахался?
- Обычно. В туалет ходил...
- Вот и сходил... аккуратней надо в туалеты ходить. Поди, на первый этаж попёрся или на кровлю... звёзды смотреть... с фуй-шуем в руке. Махал поди по сторонам, и всяко... фигурно выдрючивался. Через парапет хотел? Гламуром? До прошпекта пробовал дострельнуть? Достигла струя? Ветер был?
- Ну ты дурак...
- Под сорок пять градусов надо, - сказал Бим, - по баллистике, с поправкой. Знаю я тебя... фокусника. Малограмотный ты. Ми-Кудо советский. Стрелял вдаль? А по голубям? А фонтан проектировал? А-а-а, художникам не доверяют...
- Дурак ты, говорю.
- Не доверяют, не доверяют. Читал Кирюхину книжку? - достаёт Порфирий.
- Мне он ничего не давал.
- А знать всё равно надо, - с укоризной сказал Порфирий, теперь он Бим и это одно и то же, - товарищей своих. Весь мир "Фуй-шуя" читает и уважает. Нобеля обещали дать в пятнадцатом годе...
- Ха! Светка не даст. Она "неженское лицо войны" переписывает по-новой, - каркает Эвжений. (Накаркал гад!)
- Накрайняк Диккенскую премию, - не сдаётся Порфирий, - в Лондоне, на днях вот уже... Бумагу показывал, правда это! Понял?
- Понял. Врёт он всё.
- Бумагу, говорю, видел. С печатью. Всё синее...
- Сам ты синий. Веришь всякой чепухе. Обещалки это. Ничего не будет...
- А ты, будто падла... отдельный от народа, не читал, - продолжает дожимать Порфирий, - это, думаешь, хорошо?
- Он мне не товарищ, а просто знакомый...
Порфирий продолжает подзуживать Евгения: "Романтика же, да? На крышу! Посцать-да? Эффективную мелиорацию, под звёздами, в ночь Быка, ха-ха-ха! Вот Ксан Иваныч-то узнает, как его личную крышу обоссали. Течёт ведь крыша-то! Может, и обнавозил заодно? Пованивает ведь. Вот сходи, удостоверься!"
- Я, я, я... почём мне знать, куда я ходил... Звёзды твои мне нах и пох.
Можно хоть "заякаться", а дело уже сделано: правая рука, рука-добытчик у художника сломана.
- А у тебя сколь подмастерьев щас? - начинает приближаться к новой сути дела Порфирий Сергеич, - пользуйся, блЪ, случаем... ты ж не один там?
- Только и придётся... подмастерьями... теперь, - отвечал Тритыщенко. - Левой рукой писать фрески сложно.
Он - гений и большой теоретик искусства! Но он может и своими руками. Вернее, так всегда и делал. В денежном выражении так даже пользительней: начальник и мастер-трудяга в одном лице. Здесь на родине он в краткой командировке. Чтобы отдохнуть. Вот и отдохнул на дружеском юбилее-мумилее. Он - главный на всех стадиях худпроцесса. Набрасывал эскизы, согласовывал, утверждал сюжеты в пропорциях и на конкретных плоскостях, составляемых в развёртки. Штудировал Библии. Находил ошибки в датировках. Нашёл лишних триста лет. Спорил с попами. Оспаривал приоритеты художества над церковной схоластикой, всегда имеющей многочтение, а отсюда и изъяны. Цвет у Тритыщенки управлял всеми призрачными божественными идеями. Можно сказать, что цвет в его транскрипции был в чём-то выше самого Господа. Господь, не имея возможности проявиться лично самому - таковы Боговы принципы, - через цвет Тритыщенки являл народу своё христовое настроение. Аргументация получалась будто бы убедительной. И попы, не особо доверчиво хмыкая в бороды, соглашались. Показывал картинки архиерею, и тот даже смущался перед напористостью Тритыщенки.
Тритыщенко задавал тон в красках, подбирал цвет фонов и подмалёвка, с которого ему плясать удобней. Правил итоги ма'стерской кистью. Микеланджело - Рафаэль - Врубель - Эвжени Тритыщенко! - все толкаются гениальными локтями в первом ряду Театра художественного любопытства.
Только иной раз отмечали друзья-архитекторы некоторые изъяны пропорций, химический, чисто тритыщенковский сизый со слабой болотистостью колорит, который к Андреям Рублёвым никак не может приспособиться... Умбра, охра, сепии, глауконит, прочие болотные краски в магазине ни хера не сто'ят! Может поэтому?
А тройные шеи: что за блЪ! Чем кормил Тритыщенко Святых лиц? Зачем извращаться над шеями? Складки драпировок в одеждах Святых заворачиваются наиборот: кто его учил? Что за антиперспективы и антитени? Вывернутые иллюзионные формы. Кооперфилд! Зачем так шутить под святыми иконами! Если в провинции, то обязательно подшутить надо над провинциальчанами, что ли? А они в провинции, может, ещё пытливей ватиканских отступников...
- Антиперспективы широко отмечены в древней иконописи, - говорил Тритыщенко. - Тут греха нет, а всё дело в личных интерпретациях.
- Это не значит, что все надо в трёх плоскостях вращать и шеи превращать в кишки, а кишки в дождевых червей - отвечали наши. - С таких святых псевд блювать охота!
- Вы мои последние работы не видели, - отбивается крепкий на всякие дурацкие нападки Тритыщенко. - Хотите слайды посмотреть?
- А есть?
- А что ж. Сейчас флэшку найду и будет.
- А этот Святой на тебя похож, - говорит один, рассматривая слайды в мониторе. - Ну-ка, ну-ка, а ну, верни назад. Смотрите, смотрите, вот, где в профиль!
- И точно, - говорят остальные.
- А ну-ка, сам повернись.
Тритыщенко поворачивался.
- Ну! Все теперь видите? Есть шея?
Вообще шеи нет.
- Что ж ты шею так задрапировал? Она у тебя кривая? Ну-ка, покажь натурную шею.
На живом Тритыщенке шея есть. Скрипучая она. И Тритыщенко повертел головой в доказательство.
- Точно, скрипит!
- Слушай, может ты робот?
- Идите на...!
- На, ни на, а подозрение останется. Что ж ты раньше не раскрыл, что ты обыкновенный робот! - шутит Ксан Иваныч. - Мы ж тебе друзья, не сдадим!
- А я-то думаю, что он вечно прямой ходит... как статуя. Ха-ха-ха! - это Бим.
- Разве в шее дело? Дело в похожести. Только не в идеальной, а с намёком. Это же плюс? Плюс!
Согласился даже недоверчивый ко всему прекрасному Кирьян Егорович: "Похож на прототип, но частично. Только, ведь, на фреске твой святой лысоват..."
- Это Святой Лаврентий, - успевает вставить Евжений... - будто это всем аргумент.
- ...а у тебя вон копна".
Улыбается Тритыщенко: скоро он сам до лысой стадии дойдёт, недолго осталось до сходства.
- Древние художники так и делали, - оправдывается и напирает Тритыщенко - иконописец херов, - где им столько натуры найти? Тобольск, ити его мать! Тут по три юродивых на квадратный километр. Это мало. У меня семьдесят два святых должно... Это вам, голубчики, не Москва. Это дерево! Дуб... сибирский. Кедра... Я помощников по три раза копировал, каждого, и искусственно старил. И местами менял. Надоело! А что делать? И ещё надо прототипов искать. Которые были - все кончились.
- Умерли что ли?
- Дурак ты, Бим! Просто спились. На святых теперь не похожи. Разве что мешки под глазами убрать... Да ну их на...й. Они и полчаса не могут просидеть. И водки не напасёшься. А водка нежелательна при письме. Глаз не точен и мазок не уверен. Вернее, уверен, да не в то место кладут. Или подмалёвок скосят. Утром приходится править. А кому править? На меня всё ложится! Я ж главный на доводке! А кто-то тупо уехал. Одному бабла мало. Другому мороженное подавай с шоколадками. Каждый день, блЪ! Он ещё мальчик в штанишках. А я мастер. А я сам-то тоже без особого бабла. Всё, попы говорят, будет по завершению. А пока, мол, милки, кашку с блюдечка кушайте. Сытый художник - типа - гэ, а не художник. Знаком с таким Ге? Знают правду жизни. Начитанные гады!
- Ну, а остальные где? Ты что ли один теперь совсем?
Это Биму выгодно, чтобы один.
- Один в тюряге... пишет стяги. Поэму, вот, недавно прислал. А что, нормальная поэма. К ней бы музыку и вот... У тебя барабанщик знакомый есть? Он через три года уже выйдет и просит барабанщика подыскать... А диджей есть?
- Так, так. Щас не до музыки. Как петух клюнет, так и скажу. Может, и есть знакомый.
Это прямой шантаж. А вот и приём подката:
- А сколько, говоришь, у тебя народу щас в подмастерьях... всё-таки? Под древними, блЪ, сводами? - ловил Бим, - всего трое? Поэт в тюрьме. Ещё кто? Нету? Ну, ты даёшь! Ёпть, я тебе помогу...
- Подумать надо. Земля без тебя не разверзнется.
И Бим, обрадованный неразвёрзнутой лазейкой, завёлся. Он любит разверзать всё, что теоретически можно разверзнуть, хоть облака, хоть созвездия. Не обольщаясь особо, стал искать аргументы:
- Почти бесплатно помогу (а в уме квадратились километры росписей). У меня сейчас "окно"... Большо-ое окно. - И немного отдалился от темы, чтобы потом ворваться в неё с тылу. - Казиношники молчат... ("Шарик Е.Г." год назад подрядился проектировать казино на Алтае)... Они, блЪ, перемеривают закладные... Ещё, блЪ, с их скоростями... два месяца будут мерить... А им, блЪ, Путин каждый час звонит... что за хрень... когда-когда... Чё, чё? Мне перезванивают, а я в кабаке. Я отхожу, отхожу подальше, аж бегом, у нас же три часа разницы, а они... ну, в министерстве... а там же бабы... ну, сами знаете... ну, тупят... чтобы тише было, ругаюсь, правду-матку им пендюрю. А всё равно, блЪ, с них толку... С баб... С заказчиц...
- С инвесторов! - поправляют.
Ксан Иваныч занят. Он увлечённо до самозабвения режет сигаре крайнюю плоть, но краем уха успевает ловить смысл бимовского монолога.
Бим снова:
- Похер. От перемены имён сумма не меняется. Экономят, блЪ, на всём... Три месяца у меня бестолку! Чертежи дали? Дали. Все? Все. Может, врёте? Не врём. У нас накладные с расписками. Фундаменты, сваи нахерачили? Нахерачили. Всё по науке. А там он на склоне... Понимаете? На склоне, блЪ, стоит себе и стоит казино.
- На склоне? И не падает?
- Глупый ты Тритыщенко! Сразу видно: в архитектуре ни бум-бум. И фонтан твой только в барокке...
- Сам ты такой... Хайтехник драный!
- Ну ладно, я тебя успокою: будет немного качаться... казино это... Ну как бы специально... чтобы людей заинтриговать...
- Конечно, этим заинтригушь! - Сильно сомневается Тритыщенко в такой странной интриге. - Качаться будет, надо же!
Тритыщенко в такое казино никогда не пойдёт.
- Мы вот так думаем, что дух Евжения слегка трусоват..., - успел подцепить Ксан Иваныч.
- А там целый город разврата, - продолжает возмущаться Бим. - Разрешённый! Официально, блЪ! Три зоны. Три зоны всего в России...
Меняется настроение Бима волнообразно: параллельно словам. Чёрное, чёрное, чёрное и... рр-раз! уже белое, белое, белеежееевоеее... Бежевое! Розовое! Бах, секунды не прошло, уже красное! Не очень понятно? Тогда так: Бим сам выдаёт слова, или вымахнувшие откуда-то сверху маккиавейские, нечаянные, управляют Бимом. Ну да ладно. Вы же, дамочка, поняли!
(Озираемся, не видим дамочек. Видим баб, и те в порноканаве.)
- И чо?
- А чё чо? Угол тридцать восемь градусов, вот чё! Грунт херовенький, до скалы добрались, конешна... а двести пятьдесят милли'метров несовпадуха. В соосности несовпадуха. Это что, хорошо? Я бы их всех! Бил сваи кто? А таджики. Не били, а копали. Лопатами, блЪ, и койлами. Под сваи, блЪ. Под монолит дырки готовят. А мы хотели на стойках. Площадку сверху делаешь... и сверли себе... Сверлишь, блЪ, а как в твердь упрётся, то и хорош. А они: монолит, монолит. Ага, перед са'мой зимой монолит. Удо-о-обно, блЪ. А, главно, вовремя, блЪ! Су-у-ки, бюу-у-лядь!
Чтобы изобразить бюуулядь Бим вытянул губы трубочкой как у некоторых прожорливых рыбок, сосущих со дна одноклеточную еду.
Молчание. Все (а их то двое, то трое: Ксан Иваныч бегает туда-сюда по делам) переживают.
Бим снова: "Двести пятьдесят, а не двадцать пять!"
- Это ж надо постараться! - это пробежал мимо Ксан Иваныч с сигарой в зубах. - Пых-пых. - Он главный автор, потому с сигарой. А Бим - всего-лишь - ГИП номер два. Он заслуживает докурить кончик.
Бим с кончиком в зубах, и извивается головой, чтобы не подпалить усы с бородой:
- У-ы-ы-у. Вот именно, постараться. Вот и настарались. Гастарбайтеры, блЪ. С алкашами. Кто под рукой был. В Япошках допуск какой? Доля милли'метра, блЪ! А тут... Фу-у-у. Слов нет. Сейсмика, блЪ. Рухнет всё нахер! А мне подстраховаться: я ГИП! А мне это зачем? Я всё перемерил, всё! Своих геодо'зеров брал... Бумаги писал, журнал авторского надзора...О-о-о! Каки' колечки!
- Сколь экземпляров?
- Я что, считал! Сейчас дымну, а ты посчитаешь.
- Дурень, я про журнал.
- Про журнал? Чё журнал?
- Дублей сколь журнала?
- Один.
- Дубль один или всего один?
- Просто один. А что?
- Надо два. Минимум два! Они этот... потеряют... и всё. Специально потеряют. Так всегда делают.