К СОЖАЛЕНИЮ, Я МАЛО ЗНАЮ О СОБАКАХ И, К СЧАСТЬЮ, ЕЩЕ МЕНЬШЕ О ПЬЯНЫХ МИРАХ. ЭТО ВСЁ НЕ БУКВАЛЬНО.
День.
Кайфф... солнце греет шкуру, под брюхом шуршат разноцветные, ещё не высохшие листья. Последний теплый ветер треплет мою грязную шерсть, кажись, блохи тоже греются на солнце, им, похоже, лень добывать себе пищу из моей вонючей псиной шерсти. Я их понимаю. Кому нужно чего-то ещё?!
Стаи птиц каждые пять минут проносятся над прудом. Если задуматься, они поступают правильно - на юге теплее и сытнее, а здесь пройдет ещё пару дней и наступит холод с не очень приятными для меня последствиями. Но если бы у меня сейчас выросли крылья, как у гусей или самолетов, я б, наверное, так и остался валяться и улыбаться теплому осеннему солнцу, греть шкуру и метить окружающие деревья. А в небе сейчас ветрено и холодно, и мне лень махать крыльями.
Листья с самого утра падают на поверхность озера, медленно качаются и красиво вертятся. В животе уж начинает что-то громыхать, и я б, наверное, встал и нашел бы что-нибудь перекусить, но в ответ на эту идею моё тело приятно вытягивается и с трудом меняет положение хвоста. Иногда листья касаются моей морды и оседают на землю под моим носом. Моя челюсть покоится на лапах, что ещё нужно от жизни? А... ну да, пожрать.
Я смотрю на воду, ребристую от теплого, свежего ветерка, с неохотой думаю, что через пол часа придется поднять зад и добраться до ближайшей помойки. Моё размякшее и нагретое тело уже почти подчинилось, когда идущий по тропинке парень заметил свою подругу, снял наушники, кинул мне недоеденный хот-дог и зажевал мятную конфету. Жизнь - прекрасная штука, думаю я, пожираю сосиску, ну и булку...
Они подкрадывались и подкрадывались, с самого полудня. А я лежал на лапах и смотрел, как огромные серые тучи сгрызают один из последних солнечных дней осени. Серые тени нависли над мутным озером... жаль, подумал я, вот такая подлянка. Черт, ну так мало мне было надо...
Я перевел взгляд на гусей, залезающих в воду на том берегу и наткнулся глазами на холм, в котором находился старый, темный и сырой грот с белыми колоннами и исписанными стенами. "В те годы, когда он занимался зарядкой, мы бегали туда каждое утро" - подумал я. Иногда тоска по нему всё еще пробирает меня, но я уже не поддаюсь. Зимой мы выбегали из дома, пересекали трамвайные пути и бежали в парк через ухоженные дырки в заборах. Но я уже не скучаю. Давайте, любите своих хозяев, лижите их руки, и даже когда вы окажетесь на улице, скучайте по человеку, мечтая прикоснуться к коленке, которая дала вам пинка. Вы будете любить его и будете верны ему, когда он уже все забудет, и, если вас не прикончит голод и инкассаторские машины, вы добьете себя собственной тоской. Нет. Я выбрал жизнь, я выбрал мягкое солнце и грязную свободу, я выбрал будущее, и уже не смотрю назад.
Я дождался последнего лучика, поднялся и пошел к воде. В воздухе стало холодней, но теперь в грязной воде особенно мягко и приятно. Я рывком прыгнул в воду, разорвал её на капли и погрузил драные уши в холодную массу, вынырнул с открытой пастью, прочувствовал всю приятную мягкость и галимую тяжесть этой осенней городской лужи. Я чуть поплавал. Но в воде опять захотелось есть, и я вылез. Я улыбнулся и стал искать новую жертву.
Вообще, приключений у меня более чем достаточно, но не от всех получаешь удовольствие. Две женщины стояли на травяном островке и кормили гусей пончиком. Я поколебался и передумал - гусям нужны силы для перелета на юг. Зато в пяти метрах от меня трое мужчин в черных пальто и плоских ботинках о чем-то громко говорили и махали руками. Голову ближайшего ко мне покрывала лысина, на поводке он держал пуделя. Я прищуриваюсь, быстро и осторожно подкрадываюсь со стороны озера, мышцы напрягаются и верная лохматая, тяжелая от воды шерсть вертится вместе с моим телом туда-сюда, осыпая всех градом брызг. Холодная вода несется во все стороны, налепляя редкие волосы лысого на его лоб, пробираясь в шею и ботинки, забрызгивая испуганного пуделя, одаряя пальто странным запахом псины, выбравшейся из городского пруда. Я критически осмотрел свою работу, искренне посочувствовал и прибавил дёру. Чуть не получил пинка от стоящего поодаль мужчины, но во время увернулся и смылся, не оглядываясь.
Свобода.. довольный, я пробежал по аллее, окруженной соснами. Мне очень повезло: нашел в помойке на окраине леса хоть и противное, но сытное месиво испорченного мясного фарша. Ем я уже почти без эмоций - просто в животе обычная третья мировая. Хотя невозможно редко удается пожрать по настоящему - свежие ломтики кроваво-красного мяса с прожилками жира - тут от эмоций нельзя избавится, даже если полностью сосредоточишься на работе челюстей.
День выдается неплохим... я знаю, что к вечеру все еще может десять раз изменится, но это меня не трогает. Пока я сосредоточился на кошке, аккуратно вылизывающей задницу на жухлой траве. Обычно я не реагирую на кошек, но я был сытый и свежий, я хотел размяться. Тем более эта кошачья задница взбесит кого угодно!
Показывая клыки с висящими остатками испорченного фарша, я кидаюсь на неё, рычу и лаю. Кошка оказалась очень быстрой, я только проскальзываю зубами по спинке, она царапает меня по уху и в три прыжка запрыгивает на своё надежное дерево. Она строит довольную рожу, смотрит на меня как на конченого неудачника и пытается не показывать хвост, который у неё от испуга похож на хвост павлина. "Это прокол" - думаю я, двигая ухом. Потом мрачно гавкаю и показываю клыки. Но кошка облизывается, ей наплевать на меня, теперь её очередь получать удовольствие. Ещё раз отчаянно рычу, а потом наступаю на какую-то лужу в листьях... глаза у меня загораются, я жадно принюхиваюсь. О, киска, да ты описалась от страха! Я вдыхаю сладкий аромат победы, кошка прячет хвост. Я довольно иду к дырке в заборе, оглядываюсь на аллею, на всех людей и собак, связанных поводком, не пугающих кошек. Солнышко иногда пробивается сквозь тучи и греет мою довольную морду. Да мне и не нужно ничего! Вообще ничего не надо больше.
Как всегда, когда я бываю сыт, я болтаюсь без дела. Небо серое, но солнце иногда пробивается. Морда, как обычно, хранит идиотскую улыбку, для которой нет причин. Я помочился на бойлерку в том углу, где чёрным написано: "Децл Круто", а пониже - "Все Мудаки". Кажется, я нахожусь в полной гармонии с окружающим миром. Над головой нависает новая жилая башня. Красный кирпич покрывает белая облицовка. Два парня, пьющие Клин на детской площадке, принялись кричать мне "Бобик! Шарик! Мухтар!" и свистеть. Я не повернулся, наверное, я бы уже не отозвался и на свое настоящее имя. В зеленом дворике башни за решетчатым забором гуляла беленькая важная и хорошенькая собачка с блестящим поводком и аристократической походкой. Хозяйка, одетая в полосатое черно-белое пальто, вздохнула и прошептала собачонке: "Ах, Лиза, Лиза...", медленно повернулась и затянулась сигаретой через длинный белый мундштук.
Наверное, это не смешно. Но если сравнить выражение задумчивого красивого лица с моей мордой, по жизни озабоченной какими-то более прозаическими проблемами, получится забавно. Часто люди какие-то нереальные, поглощенные чем-то, что мне понять не дано. Я пометил ближайшую урну и побрел дальше. Прошел по небольшому участку травы между деревянным синим забором и дорогой с движением легковушек, свернул в зеленый дворик между желтыми пятиэтажными домами. Супружеская пара, прошедшая мимо, обвиняла друг друга в том, что ключи от дачи остались дома. Это была уже не моя территория, но поболтаться по чужому району с мыслью о хорошей драке - это всегда весело!
Солнце опять пробилось сквозь тучи, но меня это уже не занимало, я нагло принюхивался к не моей помойке и не моя старушка, проходящая мимо, даже кидает мне несколько аппетитных костей. Я грызу их и жду, что будет дальше. Приехала огромная оранжевая машина и начала пожирать мусорные баки. Оставив кости, я прошел мимо скрипящих, но уже пустых качелей и посмотрел на мальчишек в песочнице, осыпающих друг друга песком, потом вернулся к дороге.
Мусорка уже уехала, и на её место разочарованно прибежали два рыжих пса - они были копиями друг друга, но один был моложе и меньше. Двигались они тоже вместе - вместе нагнулись и принюхались. Потом старший заметил меня, а младший ушел за его спину. Я приготовился к разным вариантам того, как меня могут встретить. Мы начали осматривать (и оценивать) друг друга, мы разглядывали каждый закоулок зрачка, каждую песчинку страха, забравшуюся под чужие веки. У старшего пса из-под слипшейся шерсти виднеется свежий красный шрам, оба рыжих какие-то обшарпанные и безвольные. Я всматриваюсь в них и понимаю, что наткнулся не на тех песиков, с этими не подерешься.
В этих глазах место страха и голода ещё занимает тоска по человеку. Они грустные и жалкие, даже их рыжая шерсть потускнела. Они не хотят драться, они переступают с ноги на ногу. Я знаю, что они чувствуют. Им плевать на меня, им хочется уйти и забраться в темный-темный угол, чтобы никто их не видел. Потому что теперь, когда они остались одни, им все это не в радость. Эти псы наверняка бродят здесь целыми днями и нигде уже не чувствуют себя на месте, их головы привыкли склоняться к асфальту и сейчас им тяжело смотреть на меня. Я помню, как чувствовал то же.
Мне тоже тяжело смотреть вглубь печальных зрачков. Мне тяжело видеть брошенных, потерянных собак, скулящих ночами о руке с пяти длинными пальцами. Это одна из немногих вещей, которая может меня вывести. Мы долго стоим, я начинаю злиться. Возможно, вас уже и не помнят, псины! А вы уже даже жизнь свою не в состоянии защитить. Вы так разнылись по любимым людям, что я мог бы завалить вас обоих одним прыжком! Я начинаю рычать. Мне хочется выбить всю их поганую любовь с их влажных носов, мне хочется, чтобы они не смотрели на меня скулящими глазами, мне хочется видеть нормальных собак, держащихся за свою жизнь, я хочу, чтобы все было просто и хорошо! Я подхожу ближе, они пятятся и малость пугаются, но берут себя в лапы. Я не хочу драться с ними или пугать их, просто я не хочу, чтобы на меня так смотрели. Надоели! Я бросаюсь на старшего рыжего и вгрызаюсь в него зубами, чувствую сзади укус младшего, ударяю поваленного рыжего об асфальт и смотрю на него в упор. Сейчас в зрачках только страх, но я знаю, что где-то там сидит убивающая, никому не нужная любовь.
Я не могу помочь им. Я уже не знаю, что делаю здесь. Я останавливаюсь, рычу и бросаюсь наутек. Мелкий рыжик гавкает и радуется. Он считает, что прогнал меня.
На синем заборе корявая надпись: "Прости меня, Аня". Я иду в свой район, перепрыгивая бетонную трубу. Слева от меня кампания людей пьет и хохочет, справа - дворник собирает битое стекло в белое пластиковое ведро. Солнце прячется все глубже. Я вижу двух подруг, беседующих о школе, в то время как боксер на поводке гадит в траву. Меня поташнивает. То ли от фарша, то ли от собственных мыслей. Листья шуршат под ногами... желтые, красные, бордовые. Я медленно думаю. Мне все равно придется болтаться по этим улицам до смерти, надежда - редкий гость здесь. Лучше прожить это время, не оглядываясь, ловя даже самые мелкие радости. Ветер шуршит и шевелит город.
Надо было все-таки еще повалять их по земле немного! Надо было взглянуть на них, задыхающихся от стрёма! Тогда бы все стало на свои места!
Эти мысли мне противны.
Осень. Темнеет теперь быстро. Желтые фары шумно проносятся по дороге. Думаю, скоро польют дожди. Я прохожу мимо рекламных щитов и смотрю на витрины магазинов. Там, где асфальт влажен, он отражает свет. По газону развалены бетонные плитки, из которых скоро будут собраны бордюры пешеходных дорожек. Они твердые и холодные, когда на них наступаешь. Я бреду, глазами слежу за машинами и думаю о разных вещах. Я не нашел еду, но моё брюхо уже привыкло. Дальше мне будет все холоднее, понимаю я, глядя на весело шагающую таксу. Я ежусь, хотя привык к холоду, хотя моя шерсть толще и теплее... просто такса наверняка наелась до отвала и теперь гуляет, а меня согревают только остатки испорченного фарша.
Я бреду вдоль дороги очень долго, у меня нормальное настроение, но я усталый и слабый. Поэтому я уставился на деревья и поздно заметил подходящего на поводке бульдога. Его хозяин - толстяк в куртке с капюшоном - сначала сдерживал его, а потом увидел, что на мне нет ошейника, и отпустил ремень. Собака с рыком рванулась вперед. Я чертыхнулся и побежал.
Я уже придумал, что делать - чуть не попав под колеса, я пробежал прямо через поток страшных машин, слыша позади бибиканье, тормоза и ругань водителей. По другой стороне я драпанул до светофора и только там решился оглянуться. Бульдог, кажется, никогда не бегал через дорогу с едущими машинами. Ошарашенный, он был около хозяина. Толстяк уже матерился с водителем Нивы. Нива уехала, когда толстяк пригрозил спустить бульдога. В это время я драпал по дворам и победно улыбался. Я такой умный и мне так везет, что я начинаю гордиться.
Я думал, адреналин вернет меня к жизни, но я становлюсь совсем вялым. Мне уже всё всё равно, от усталости я покачиваюсь из стороны в сторону. Темные дворы хранят знакомые запахи, я знаю дорогу лучше собственного носа и в пути могу думать о разных вещах, лучше б не думал. Дурацкий день. Вот бы сейчас найти кошку!
Промокший насквозь лист падает на меня, медленно соскальзывает на землю. Лапы утопают в грязи, не знаю, что со мной - наверное, это просто осень. "Нужно найти себе хорошенькую собачку" - почему-то подумал я. Фонарь, к которому я привык, перегорел... а может, его разбили. Чтобы пробраться по нашей тропинке через забор, нужно обычно немного потрудится, но влажная земля прокатывает меня в дырку под забором как по маслу. Во дворе, как всегда в это время, тихо, нет ни одного необычного запаха, единственный свет исходит из одинокого окна сторожа, который, скорее всего, напился и уснул. Я тихо пробираюсь в наше разваленное дырявое кирпичное убежище. Крот спит на своем любимом месте, на нем лежит несколько щенков. Щенки его обожают. Сегодня я не лягу ко всем, я какой-то опущенный и мне будет стыдно делить это с друзьями, с этим я должен справится сам. Я пристраиваюсь в углу на мягкой кучке рассыпавшегося кирпича. Иногда я завидую Кроту. Он - уличный пес, у него никогда не было хозяина... кроме сторожа, который беспробудно пьет и орет на нас.
Каждый щенок в округе бегает за Кротом и хочет быть на него похожим. Щенки уже подросли, и все чаще заваливают его на землю, накидываясь кучей.
Я кладу морду на лапы и смотрю на небо в раздолбанное отверстие для окна. Этот обжора грустит только когда не может набить чем-нибудь брюхо. Через несколько минут я понял, что моросит дождик. Я не мог заснуть. Хотелось о чем-то думать, кого-то вспомнить. Я слишком устал, чтобы что-то себе запрещать. Щенок дернул лапой во сне и вжался в брюхо моего друга.
Ночь.
Лучшая на свете красная миска с последним кусочком мяса, в которую я жадно опускаю свой нос, неровное трещание холодильника, наша тусклая кухня и развалки тетрадей. Посямканные тапочки в клетку. Я наслаждаюсь мясом и мысленно я уже на улице. Я убегаю, возвращаюсь и приношу неуклюжую палку, он бросает и пытается меня запутать. Он кормит меня всего раз в день, затем мы идем гулять. Он приготовил себе картошку и пару сосисок, помыл посуду, оставшуюся с утра и, как всегда, молчаливо ест горячий ужин. Пока он доедает, я прохожу в комнату и коридор. Рюкзак брошен на полу, ботинки поставлены прямо у входа, они пахнут весенними лужами. На стене висит привычная картина, на которой нарисованный мелом парень выдыхает дым навстречу фонарям и холодному воздуху. Не знаю, как я понял суть этой картины, он как-то объяснил мне.
Я вернулся на кухню и увидел его, не доевшего пару картофелин, положившего голову на руки. Он протер глаза и зачем-то уставился на газовую плиту. Я ткнулся носом в его голень и поднял голову, он повернулся ко мне. Его глаза были влажными, и он улыбался. Он взял меня за кожу на затылке и поводил ей в разные стороны, потрепал ухо. Я тряхнул головой и посмотрел на него.
- Ничего, Адам! Я всё исправлю.
Я очень хотел понять, но не смог. Удивился и принес ему поводок. Он ещё раз потрепал меня.
- Можно мы сегодня сделаем исключение? Я хочу побыть здесь.
Я отвернулся к окну в комнате, потом вернулся взглядом к нему и лизнул его пальцы. Он кивнул. Я улегся рядом и положил голову на лапы, смотрел то на плиту, то на лампу. Лампа была похожа на одинокую грушу, раскачивающуюся на зеленом проводе. Он был где-то далеко, но я был здесь, рядом. Не знаю, что у него стряслось, моё место на паркете под табуреткой. Он полистал любимую синюю книжку, немножко послушал плеер, залез в сейф и пересчитал деньги. Потом сделал чай с коньяком в красной кружке "Нэскафэ". Отпил немного, открыл форточку и посмотрел на улицу. Поставив одну ногу на табуретку и оперевшись о подоконник, он высовывался из окна и чувствовал ветер, следил за качающимися ветками деревьев на фоне темного неба, грустил и улыбался. Потом присел возле меня и погладил.
- Пойдем спать, Адам?
Я задумался и не сразу поднялся. Когда я вошел в комнату и сел на коврик, он уже снял штаны и накрыл ноги одеялом. Он вспоминал что-то, как-то странно улыбался. Потом поднялся и почистил зубы. Ложась, он задел указательным пальцем кончик моего уха, тяжело повалился на подушку. Он дышал глубоко и ровно, я чувствовал его руку, свисающую с кровати. Он сладко заснул, но перед этим заснул я. Пока мы дрыхли, через форточку просачивалась теплая летняя ночь.
Он собирался гораздо раньше, чем обычно, и я беспокойно наблюдал. Я бегал по квартире и не решался гавкнуть. Завидев меня, он улыбнулся, подошел и успокоил меня, зацепив поводок за ошейник. На улице ещё никого не было, и мы прогулялись до кинотеатра. Через дорогу от него было место, где росли старые дубы. Там было много пространства и тропинок, там я носился по траве и обгрызал палки. Сегодня он не курил, но особенно внимательно смотрел на меня, вообще-то, он был довольно рассеянным. По утрам с людьми такое бывает.
Я носился с бешеной скоростью, надо было держать себя в форме. Палка, которую я грыз, превратилась в деревянный веник, я с жадностью впивался в неё и приносил хозяину. Иногда я не отпускал её, и он поднимал меня в воздух прямо вместе с палкой, а я держался одними зубами. Когда мы возвращались домой и оглядывались на кинотеатр, окна уже ярко отражали красное солнце. Было прохладно.
Дома он размялся и перекусил. Иногда он замирал и смотрел куда-то, думал, улыбался. Затем надел на спину небольшой синий рюкзак. Он был довольно бодрым, быстро вышел, оглянулся на меня, весело подмигнул и исчез. На прогулке я набегался и немного устал. Окна пропускали утренний свет.
Дверь отворилась, и первое время я видел только щелку лестничного света. Одна из ламп на нашем этаже перегорала. Он был глубоко погружен в свои мысли, закусывая губу, смотрел в зеркало, бродил глазами по ковру.
- Почему все так, Адам?!
Он прошел через комнату в кухню, вернулся в коридор, посмотрел на парня, нарисованного мелом. Я осторожно наблюдал за ним. Мы прошли в комнату, он покурил, открыв форточку. Потом положил мне хорошую порцию мяса, приготовил ужин и опять решил не доедать.
- Думаешь, позвонить ей, Адам? Все бы отдал! У меня внутри черти что! Как думаешь, можно ли будить её сейчас?
Он вливал в себя вторую кружку чая, выключил свет, и мы остались в темноте. Окно ещё было открыто.
- Да, она спит уже, наверное... или просто не возьмет трубку. У неё определитель.
Он отвернулся, вздрогнул и повернулся ко мне.
- Пойдем, погуляем, Адам!
Он оделся легко, казалось, он хотел замерзнуть. Полная луна освещала дубы ярче, чем далекие фонари. Он много курил, играл со мной механическими движениями. Я тоже уже особо не хотел бегать. Когда я подошел, он мягко меня погладил. Мы пошли назад. Я чувствовал, как он дрожит от холода, и слышал, как колотится его сердце.
Неожиданно он уселся на теплую от горячей воды металлическую трубу, пересекающую двор, закинул на неё ноги и крепко обхватил коленки руками. Я положил передние лапы на соседнюю трубу, так что мог дотянуться до него мордой. Мы смотрели на качающиеся пока ещё голые ветки деревьев, яркие фонари. Подул теплый весенний ветерок. Он закрыл глаза и подставил лицо против ветра. Легкая пелена обхватила его губы и веки, он посмотрел куда-то вверх и стал напевать незнакомую мне мелодию. Мне пришлось встать на задние лапы, чтобы дотронуться до его руки.
Он улыбнулся.
- Знаешь, Адам, это так здорово! Ты не представляешь, что такое любовь! Она убивает меня и без неё я давно бы уже погиб. Эта любовь ни с чем не сравниться, всё ещё будет прекрасно! ..ещё лучше, чем было. Двумя пальцами он погладил трубу, на которой сидел.
- Я могу вспомнить все! Каждую секунду, улыбку, поцелуй. Зима была ослепительной, удивительной. Всё это так красиво, Адам! Ты же помнишь. Ты же меня знаешь.
Он закусил губу в улыбке, прикрыл глаза. Я не знал, почему он теперь так счастлив, но я был очень за него рад. Я чувствовал, как всё его тело заполняли воспоминания, его улыбка и глаза состояли из любви, счастья и тоски. Я чувствовал, как все части его тела, вся кровь и мышцы объединились с биением сердца, разлились по мозгу тысячами бликами любви. Его глаза сверкали, я знаю его давно, счастливее, чем сегодня, он не чувствовал себя никогда.
Он открыл глаза, рот его уже давно был счастливо приоткрыт, и в него просачивались воспоминания.
- Я счастлив, ты знаешь?! Она играет со мной, как с игрушкой, я всё время тащусь позади. Она не знает, что каждое её слово надрывает меня пополам, и в рану впивается любовь. Поэтому я счастлив, Адам! В троллейбусах, под дождем на остановках, слушая музыку и просыпаясь с улыбкой. Везде я слышу стук своего сердца. Это не умрет! Это не может умереть! А я готов умереть ради этого. То, что было зимой - это уже я, я состою теперь только из этого.
Он улыбнулся шире, хитро на меня посмотрел.
- Побежали, Адам! Я так люблю эту жизнь!
Меня не нужно было уговаривать! Мы ринулись. Было все равно, кто пёс, кто хозяин. Два сумасшедших друга перепрыгнули через оградку, выбежали в соседний двор, пронеслись по тающим сугробам, побежали по дороге. Фонари и деревья слились в один коридор, проносящийся мимо. Ноги и лапы, руки и легкие выжимали из себя все, что было им под силу. Лужи под ногами разлетались в стороны, глаза щурились от влаги и ветра, от этого всё, что было впереди, размывалось яркими линиями. Ещё один двор со сверкающей под фонарями детской площадкой, и на нас кинулась улица с машинами и светофорами. Не задумываясь, мы пробежали под носом у машин, перепрыгнули через огромную лужу и понеслись через кусты и грязь. Я начинал бояться - не может же он бежать так долго. Нас легко могла сбить машина. Он уже задыхался, ноги заплетались, и он улыбался.
Мы добежали до перехода, под светофором он остановился, согнулся, опершись ладонями о колени. Он тяжело дышал, глаза были широко раскрыты. Он улыбался, вся жизнь была у него перед глазами. Его чувства лопали и рождались одно за другим. Все взлеты и падения его жизни обрели смысл, из-за них хотелось жить. Наш бег нельзя было остановить. У него уже не было сил. Он посмотрел на меня, безумно улыбнулся, и мы побежали по направлению к дому через ряды палаток. Мы перебирали лапами со скоростью биения сердца. Вечерние огни опять создают бесконечный и сумасшедший тоннель, его волосы потеют и мокнут, превращая лицо в улыбающийся вулкан. Легкие говорят ему "нет", но мы бежим целую вечность. Ещё раз или два он замедлял ход и воспринимал боль измученного тела, почти останавливался, начинал хрипло дышать, осматривался и чувствовал, что тело ноет и ломается. Через секунду он собирался и снова ускорялся вперед. Мы оба знали, что так бегать невозможно, и, когда силы иссякали, и мне казалось, что он свалится, энергия приходила откуда-то изнутри, мы опять ускорялись. Его счастье питало каждый наш шаг, я чувствовал, как его любовь бежит вместе с нами, забирает и отдает нам все, что у нас есть. Его чувства проникали туда, где не было боли и усталости, было только желание. Мы бежали и переживали что-то заново, пока не вернулись под свет тусклого фонаря у подъезда.
Одну ногу он поставил на ступеньку при входе. Он хрипел и кашлял. Когда он отплевывался, слюна состояла наполовину из крови...
он улыбался.
Мы пришли и без лишних слов завалились спать. Последней мне пришла мысль о том, что, если сейчас в квартиру ворвутся сто пятьдесят человек и заходят разбудить его, я разорву их в клочья.
Светило солнце, проникало за занавески, освещало разбросанную одежду, куски обоев, развалки тетрадей, пыльный стол и немытую кухню. Он сходил в ванну, потом мы выбежали на улицу. Солнце ослепляло всё, город ещё спал, ездили редкие машины и трамваи. Мы медленно бежали к парку, стекляшки на углу улицы отражали утренние лучи. На синем небе сверкали белые облака, среди которых кричали птицы. Мы перебежали через трамвайные пути и добежали до грота через забор. Он делал очень мощную зарядку, быстро сменяя упражнения, и одновременно играл со мной палкой. Он ни разу не отворачивался от солнца и от озера. Я с удовольствием подрал пуделя, который с дуру набросился на меня.
Дома он хорошо позавтракал творогом, кашей и подносом бутербродов, смеялся под музыку, лившуюся из магнитофона. Стояло обалденное солнечное свежее и прохладное утро. На нем были только штаны, голыми руками он раскрыл створки окна, и на него подул холодный и яркий ветер. Мы жили на восьмом этаже, ветер бодрил. Кухня была белой, от этого становилось еще солнечней. Впереди было будущее, оно сверкало и просвечивало через занавески. Он принял холодный душ, энергия била в нем ключом.
Я был за него спокоен и болтался сам по себе по квартире, грелся на коврике.
Он пришел во второй половине дня, лег на кровать, положил голову на скрещенные руки.
- Она обманывала меня.
Он плакал.
- Уже месяц. Я чувствовал это, я чувствовал, как теряю её.
Он разглядывал стену и плакал.
- Почему она не могла сказать мне правду? Я не знаю что делать. Я люблю её.
Он разглядывал стену, пока не уснул.
Я услышал громкий бум, и прибежал в комнату. Его кулаки были прижаты к стене, он опирался на них всем телом и дрожал. Он обернулся ко мне. На него было страшно смотреть. Он поднялся, жалостливая улыбка просочилась сквозь боль. Я смотрел на него и не знал, как можно ему помочь. Мне самому хотелось выбежать и бежать, бежать, бежать хоть куда-нибудь, неважно куда, пока я не упаду от усталости. Но вот у него уже не было сил.
Он вставил в магнитофон кассету, громко включил музыку про любовь, тоску, разлуку и смерть. Музыка и воспоминания - все, что сейчас имело для него значение. Он накормил меня, сидел и вяло поедал какие-то остатки еды - он не купил продуктов. Он не чувствовал вкуса, не управлял своими руками и челюстями, не думал ни о чем, и только резкая нота и сильная рифма, рвущаяся из динамика будили его и выжимали из глаз по слезинке. Он то улыбался, то плакал, он то вспоминал октябрь, ноябрь, декабрь.. январь.. то понимал, что это было сном, вспоминал, что "то, что было тогда, уже давно ушло, пойми это. Не грусти, пожалуйста".
- Пойдем гулять, Адам!
Мне не нравился его голос.
Вечер был как вечер, только вот в нем что-то сломалось. Из ран, которые нанесла ему любовь, кровило теперь воспоминание. Больше ничего и никогда не будет!
..осталось лишь, что было до этого дня. Домой он притащил бутылку коньяка.
Он сидел на подоконнике, высовывался с высоты восьмого этажа и с любовью смотрел на мир, который так предательски его кинул. На часах - 1:12. На меня он обращает внимание очень редко, но я этого не жду. Я буду верен ему до конца. Я знал, что если я попаду в беду - он сделает все ради меня, а сейчас я не мог ничем для него пожертвовать. Я тихо смотрел на него. Он смотрел вдаль, на щеках засохли его слезы. Он насвистывал, вторя сладкой мелодии динамика. Он улыбался. Ноги он высунул из окна. Он почти не опьянел.
- Всё исчезло, этот мир уже не для нас, он изменил её, а я изменился сам. Я так люблю эту жизнь.
Он слез и сел за стол, потом лег на паркет. Протянул руку, дотянулся до тетради, достал шариковую ручку и начал писать. Он писал и писал, его не занимало ничего, что происходит снаружи. Внутри него что-то доживало свои последние дни. Часто он закрывал глаза и отдавался этому целиком, а затем снова приникал к бумаге.
Пасмурное утро окрасило нашу любимую комнату, я лежал на его руке, а он, одетый, валялся на полу. Сладкий сон оборвался на полуслове, он увидел люстру. Смешок вырвался из его груди, качаясь, он поднялся. Улыбнулся, взял бутылку коньяку и тщательно её осмотрел.
- Пусто.. - он поставил чайник на плиту, зажег газ, выглянул наружу и закрыл окно, с ночи оставшееся раскрытым. - С работы меня выгонят... и черт бы взял эту работу.
С неба выливались и скапливались в лужи маленькие нежные капельки. Он подставлял под них руки и голову, раскрывал рот и ждал, пока в него попадет пасмурная слезинка.
- Какой же я псих! Просто больной, - смеялся он, играя со мной - Были выходные, когда мы в такую погоду весь день были в постели, играли в дурацкие игры, обнимались и дрались подушками. Помнишь, я тогда оставил тебя без корма, но своим скулежом ты так заеб соседа, что тот принес тебе покушать. Ты тогда цапнул его за ногу.
Дождь осторожно стукался о землю, вызывая ручейки переливчатой грязи. Листья, оставшиеся с осени, намокали, лужи отражали черно-белые небо и деревья.
Дома он читал и спал, спал и читал, грустил и смотрел куда-то, куда я заглянуть не мог. Я был рядом, в эти дни я не смыкал глаз, пока не был уверен, что он тоже спит. Я слышал каждый шорох, каждый шепот, поднимающийся из его груди, я страдал вместе с ним, и, как и он, я был счастлив. Только я боялся, что смогу потерять его. А он просто разваливался на одеяле, которое он постелил на полу, гладил меня по затылку, читал книги, много думал. Во сне он всегда улыбался, а после - зажимал голову руками, сидел, схватив себя за затылок и медленно перекатываясь по полу, беззвучно дергаясь, безуспешно пытаясь плакать.
Вечером коньяк сменила водка. Ему было тяжело, но он находил выход и спасение в весне, в сладком ветре, в музыке, полной чувств, в тетради, которую он теперь постоянно пополнял своими словами. Мы с ним были очень близки, он вел меня по дороге чувств ко всему, что он уже потерял. Он не говорил ни слова, и все, что бы он мог сказать, умещалось в его нетрезвых, прозрачных зрачках.
Утром он всегда был полон жизни и рад, бодрый ветер поднимал в нем волну счастья. К вечеру я снова замечал синие, свафлившиеся круги под глазами, пухлое, пустое лицо, отсутствующие глаза, и только руки, живые, как никогда, заполняли красную тетрадь "общую", за "98 коп." свежими строками, написанными быстрым неразличимым почерком. Часто мы не гуляли и не ели, солнцем для нас была раскачивающаяся груша на зеленом проводе, такое солнце сейчас было в самый раз. Но квартира не была тюрьмой - в это время для нас был открыт весь мир воспоминаний. Жизнь дарила ему тоску, грустную и счастливую улыбку, а мне - знание, что я живу не напрасно. Наш мир состоял из газовый плиты, аккуратно расставленных бутылок спасительной водки, лампы-груши, тапочек, дырявых занавесок с пятнами от кофе, кружки Нескафэ, рюмки, ручки, тетрадки, слез, понимающего взгляда, дружбы, плеера, верности.
Тетради быстро наполнялись чернилами, утрами яркое солнце освящало её страницы, он перечитывал то, что писал нетрезвыми ночами и смеялся. Он боролся с ней при помощи водки, но жизнь, измененная до неузнаваемости, медленно возвращалась. Она опустела, высушила слезы, собиравшиеся в глазных мешках. Рассветы и закаты не потеряли своей красоты, а музыка - грусти, но теперь он уже не был влюбленным отражением, солнечные лучи проходили сквозь него и падали на холодильник.
Мы снова бегали, играли, кушали пельмени. Он меньше пил, хотя ночами все еще был погружен в свою писанину. Он снова общался с людьми, особенно утрами. Странно, но соседи не шарахались от него - просто не замечали. Неделю назад ему последний раз позвонили с работы, попали в неудачный момент и были посланы. Деньги у него еще были, он зашибал неплохо, когда был редактором молодежного журнала.
Сверкало солнце, и лил дождь, асфальт слепил глаза, ярко-желтые лужи прыгали под ударами капель. Мы прошли по мокрым ступенькам через водопроводные трубы, и мяли траву вдоль забора. Он был в пухлой куртке, держал руки в карманах и ловко обращался с сигаретой одними губами. Я облаял собачку, с которой, наверное, был слизан образ Моськи.
- Уже больше не могу ничего не делать.. - промямлил он сквозь зубы и закашлялся дымом. Потом тупо рассмотрел надписи на заборах, выкинул недокуренный Pall Mall - здесь начинается весна, во мне кончается осень.. все замерзает, нужно искать тепло.. или хоть работу.
Птица, певшая над нами, оставила на траве белое пятно.
- Где-нибудь, где не надо думать.. кондуктором в троллейбусе.. - мы возвращались домой, он смотрел под ноги - нет.. хочу быть курьером, буду бегать по городу и разносить пиццу или мобильники.
Мы прошли мимо подъезда, у дороги он заплатил за несколько газет и журналов, грустно пропустил мимо ушей шутки продавца. В подъезде последний раз обернулся в сторону слепящего асфальта, пожал плечами и вызвал лифт. Дверь квартиры открылась вялым пинком, он не вымыл руки, положил мне мяса, сделал себе кофе и начал звонить по объявлениям. Несмотря на работу журналистом, у него не было высшего образования.. он ушел с первого курса, когда маме подвернулась возможность навсегда отмазать его от военкомата.
Часто его пустую грудную клетку наполняла тоска, но теперь он держал её в себе, шутил, не улыбаясь. На третий день поиска он нашел работу разносчика dvd и компакт-дисков, еще через день вышел на работу. В этой работе было гораздо больше бюрократии и контроля, чем он надеялся, приходилось все время сдерживать желание послать всех и остаться одному.. иногда после работы он опять бухал, и мы не гуляли. Теперь он все время видел людей, но с редкими единицами ему было приятно общаться. Одним особо похмельным утром, когда небо было затянуто тучами, он не вышел на работу, сказав, что заболел. На следующий день за завтраком он прослушал любимые аудио-треки, потом лег на пол, прислонил спину к шкафу, смотрел на обои, и чувствовал пустоту. Бороться было ужасно сложно, он опоздал на работу на час. Вечером он понял, что не прав и придумал выход.
В прошлом он несколько раз курил травку в кампании, но никогда сам к ней не тянулся. Он вспомнил оптимистичный кайф и на следующее утро выкурил первый косяк. Работать стало легче, никто ничего не замечал. Легко появлялись друзья, часто он угощал, и угощали его. С каждым днем он менялся все больше, пряча свои чувства в стенки пустого бокса.
- Пока, чувак!
- Давай, друган.. ты, это, не прощайся.. завтра ведь у Катьки покурим.
- Хуййиз Катька??
- Хуууйё знает.
Они засмеялись.
- Адрес мы на холодильнике написали, приезжай.
- Приеду, бля.. давай.
Ваня обнял его и захлопнул дверь.
Он устал, но улыбался. Улыбался до тупости без причин. Улыбался тому, что привык улыбаться, и эти улыбки не нравились мне. Он улыбался, когда смывал блевотину в толчке, улыбался, когда ссыпал пепел в окно, улыбался, обнаружив форточку разбитой, улыбался, глядя, как я скулил, и вечно твердил мне: "да все пиздато, не парься..". Он улыбался даже, когда в один из таких вечеров он с трудом вспомнил, что за тетрадь взял в руки и открыл.
- А.. да.. одна из блядей копалась в моих бумажках.
Он закрыл тетрадь, и глаза его были широко раскрыты. На его лице был страх, он упал на подоконник и смотрел вниз, где уже ни один фонарь не освещал молодых цветов. Он повернулся в мою сторону и, не взглянув, взял косяк, зажег его и выбросил в окно.
- Я.. кажется.. я, кажется, не помню её лица.
Он сел на пол и сильно сжал губы.
- Не помню, как она выглядит.
Он положил руки на пол и бессильно смотрел на шкаф.
- Бля.. как же это? Что за дерьмо?! Я ведь.. вся хуйня.. все косяки.. это все.. из-за неё все это!
Он крикнул что-то, чего сам не понял и ударил холодильник локтем. На холодильнике осталась круглая вмятина. Он почти рыдал, визгливо бредил.
- Блядь, да ведь я люблю.. да ведь.. я даже не помню её лица! Но любовь я помню, помню как вчера. Помню наш последний раз, помню все ёбаные слезы, помню, как писал эту херь! И где я теперь?!
Он сжал тетрадь и говорил громко, как будто стараясь кого-то убедить, но на меня он не взглянул ни разу.
- Тетрадь.. эта история так прекрасна! Она.. она была так же прекрасна, я помню. Я даже не верю, что это я написал это. Я так любил, я был частью сказки, мы с ней называли её "любовь". А я.. на что я променял её?! Что это все?! Пошло все в жопу! Я любил, я не хочу быть тупым курягой! Адам..
Он рыдал.
- Адам! Друган.. помоги мне! Ты же помнишь.. ты же.. ты же был всегда со мной.. бля.. да ведь, наверное, тебе плохо? Прости.. бля.. я уже не жив, я как труп.. Я разлагаюсь, я уже не могу любить, ничего не могу, ничего не понимаю!
Он оглядывался и кивал, отчаянно пытался поверить во что-то.
- Ну ничего, я завяжу. Я скажу ребятам.. без друзей плохо будет. А у меня в Москве никого.. блядский город!
Он утирал слезы и все двигался, пытался найти, как ему встать, как сесть, куда опереться, чтобы найти покой. Но он все больше злился, и так и не мог остановиться.
- Назад?! В наш городок?! Кто там?! Тетя может жива? А тетя хуже бляди, на хрен она сдалась мне. Друзья? Там они знали меня другого. Сейчас я изменился, хуй знает во что теперь.. и они на хрен мне не нужны такие.. чужие уже мне. Надо оставаться. Есть ты у меня.. и Вано.
- Дарова, чува.. че за дела такие?
- Да.. здравствуй.
- Мы уж думали, случилась с тобой что! Что за хренота такая?!
- Да, Вано тут всех по тревоге поднял.. ваще.. с тебя по косяку нам.
- Заеб ты нас! Хуйню придумал себе, во где сидишь уже! Бля, подуть нормально не даешь! Че, думаешь, в своей хате глотки затыкать всем можно?!
- Вот-вот, мы, бля, отдыхаем просто, смеемся просто, нам твои проблемы до пизды!
- Правда?
- Да уж, задолбал фигней своей! И тетрадкой долбанной своей! Че думаешь, ставишь траву - все из-за твоих проблем вешаться будут?! Решай сам все, а к нам не лезь.. сумасшедший!
- А вы нормальные чтоли?
- Мы никого не парим какой-то там сучкой, у которой ты даже рожу не помнишь!
- Хаа, точн!
- Ну и валите..
Я лакаю воду. Не знаю, что хуже - сегодня или вчера. Сегодня я не могу смотреть на него. Я стараюсь не скулить, но не получается. Уже давно я пытаюсь завладеть его вниманием хоть на миг, чтобы он хоть на миг вспомнил о том, кем был.
- Оглохли? Валите! ВАЛИТЕ ОТСЮДА ВСЕ! ВАЛИТЕ! Забирайте всё! И это тоже! Вот, рюкзак держи! И это забери! А эти.. отдашь Зайцу за товар. А ты чё сидишь?! Иди на хуй отсюда!
- Мудак. Ты меня пнул, это больно было. Вот урод!
- Ты прости нас.. но тебе лечится надо, точно надо. Удачи.
- Че ты его обмываешь?! Мудак он простой. Дубыч, не хочешь ему ебало разбить за такое?
Синяк не позволял открыть левый глаз, когда он попросил у Вани чего-то ещё, чего-то хуже. Я плохо помню эти дни. Мне было очень плохо. Я даже кусал его, не помогало, конечно. Он жалел меня, и потому все старался запугать, и бил меня, чтобы я не так скулил, чтобы я забыл его, выгонял меня. А я оставался рядом. Вани рядом не было. Ваня исчез. Не знаю, почему тогда он скулил по нему и забывал дать мне даже хлеба, но я почему-то верил, что раз так, так нужно. Я любил его. А он любил зажимать руку резиновым ободком пониже плеча.
В предпоследнюю ночь он позвонил ей. Они говорили недолго, его синее лицо становилось все печальней, все отрешенней.. он улыбался. В первый раз за долгое время его зрачки были почти обычными, а взгляд - осмысленным.
- Хорошо, больше не позвоню. Я же сказал, у меня все нормально, да. Да, в журнале, в другом, правда. Просто не забуду никак твоего лица, когда ты сказала это в первый раз.. да, мне тоже кажется это забавным.. и потом не забуду твоего лица, когда ты сказала, что любишь меня ещё две тысячи раз! И как мы целовались в снегу! И хлопьев снега, которые оседали на твоих щеках! И как мы бросили всё и уехали на Юг! И твоего языка, когда мы.. что? С ума сошел? Да нет, я же сказал.. и ещё твоих слез, которыми ты согрела меня, когда умерла мама. Сон? Да, ты сон, а я просто не открыл глаза вовремя, а теперь решил не открывать их никогда. Ну конечно сошел! В этом сне цветы, которые я дарил тебе, ещё цветут в вазе, пар из моего рта смешивается с твоими заснеженными волосами, блестящими на солнце, и наши слова клубятся облаками мечты, они ещё похожи на подушки. Да, только тогда твои глаза блестели счастьем, когда ты говорила, что я сошел с ума. Почему теперь ты боишься этой фразы? За меня? Но ведь это всего лишь любовь, она безобидна. Правду? Правда в том, что мы недавно увиделись, и весенний дождь смешивался с нашими слезами. И поэтому мы не могли понять, что плачем, и улыбались. Я помню, как вплел три одуванчика в твои волосы, и как ты радовалась, когда Адам сразу узнал тебя и лизнул прямо в глаз. Мы тогда сняли обувь и втроем, босые, прошли через огромную лу.. не бойся. Нет. Нет, не ругайся! Да, все отлично! Да все отлично! КОНЕЧНО ЖЕ, ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!! Время? Да, ты права, казалось бы, только вчера мы целовались под дождем, а день так растянулся.. делал? Тебя не было со мной? Нет, я не пьян. Нет, нет, можешь мне верить, как и раньше. То есть не было? Я же помню! Наверное, мне приснилось опять. Значит перед сном я опять продырявил руку, и подрочил НА ТЕБЯ, И ТАК УЛЕТЕЛ, ЧТО ДО СИХ ПОР НЕ ПОЙМУ, ГДЕ ЖЕ Я ЛЕТАЛ, И КАК ЖЕ ЭТО Я ТАК ПРИЗЕМЛИЛСЯ БЕЗ ТЕБЯ?! НАРКОМАН, И ПЬЯНИЦА, И АДАМ УЖЕ ДВА ДНЯ НЕ ЕЛ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ В СОСТОЯНИИ ЕГО ПОКОРМИТЬ! ПЛАЧЕШЬ?! Я никогда не прощу себе того, что сказал тебе это все.. прости меня. Ты же знаешь, я хотел, чтобы ты улыбнулась, просто хотел сказать тебе про любовь, чтобы тебе стало просто и легко, как раньше. Знаешь? Не кричи, я и так себе не прощу.. я люблю тебя!
- ААААА!!! АДАМ! ПРОСТИ! ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ! ИЗВИНИСЬ ЗА МЕНЯ! Я ведь не хотел, не хотел говорить так с ней, ПОЧЕМУ Я НЕ МОГ ОСТАВИТЬ ЕЁ В ПОКОЕ, В ЕЁ НОВОЙ ЖИЗНИ?! Я не хотел тревожить её, я обещал себе не делать этого.. и вот.. теперь уж ничего и нет. Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ! Я ВСЁ НЕНАВИЖУ!!!!!!! ..надо выбираться.. вот.. поешь.
- Приятно, когда тебя будит солнце, да? Такое яркое.. просвечивает сквозь занавески. Очень хочется пить.
Солнце отражается в луже, разлитой по кухонному столу, стекающей на пол редкими каплями, в которых каждый раз полукругом переливаются солнечные лучи. Улыбаясь, он взял тряпку и вытер стол, затем отрезал гнилые части яблока, а остальное положил в рот. Положил в миску мясо, погладил меня, открыл окно. Свежий воздух ворвался в легкие, и он рассмеялся, взглянув на заполненный птицами и цветами сад, утопающий в зелени где-то внизу. Он включил магнитофон, хотел покурить, но передумал. Это было прекрасное весеннее утро, когда все живое просыпается даже в городе и тянет свои ростки и глаза к синему небу. Радость чувствовалась в каждом его движении и в каждом нежном прикосновении. Он уселся на подоконник, беззаботно свесив ногу вниз, взяв в руки свою любимую тетрадь. Ветер раскачивал тонкие веточки липы, а свежие листья, её сыновья, вырастали из почек светло-зелеными перышками. Солнце, крестившее их рождение, ещё не успело подняться высоко над красивым городом, и рядом с его искрящим шаром синее небо становилось желтым, а крыши домов, насколько можно было увидеть прищуренным глазом, отражали солнечную любовь.
- Мы все ещё живы, Адам. Жизнь и смерть. Я все ещё люблю.. люблю и ненавижу. Этого не разделишь: утро и вечер, весна и осень. Прикольно получается, да? Чем лучше сейчас, тем хуже будет потом. Сейчас я счастлив, значит вечером.. но мы ведь не настолько глупы, чтобы сейчас задумываться о вечере? Я так люблю, я так счастлив.
Его шаги по сухому асфальту разрезали ночь уверенным ритмом, он курил, и сигаретный дым стелился позади лунным серебром. Глубокая ночь обтянула огромный город, а тот покорно зажег фонари и выключил люстры, избавил воздух от разговоров прохожих, и только изредка тревожил черную тишь далеким шумом автомобильного мотора. Пустынные мосты, переплетения трамвайных путей. Мы шли по разделительным полосам пустых магистралей и темным бульварам. В свете фонарей одинокие люди стремились идти домой быстрее, рисунки на бетонных заборах серебрились непонятными разуму таинственными шрифтами тэгов и надписей. На нем была только футболка "Coca-Cola", спортивные штаны и кроссовки, он мерз, но жадно вдыхал холодный воздух и понимал красоту ночной Москвы. Я семенил за ним, поджав хвост, стараясь не издавать не звука. Я умирал от страха.
Три человека, черных на фоне яркого фонаря. Он смотрел на черные заснувшие дома, как будто никого не видя. Он прошел сквозь них, а они расступились. Я еле проскользнул в пространство между этими мужиками, которое сразу же сомкнулось. Вскоре нас догнали резкие шаги.
- Ты че толкаешься?! Деньги есть?
Он не ответил. Тогда мужик в куртке с длинными волосами развернул его.
- Че, оглох?! Денег не дашь? Надо очень!
Двое сзади окружали нас.
- Эй?! Ща ведь повалим!
- Иди ты на хуй!
Я был давно готов. Я напрыгнул на волосатого, повалил и вцепился в шею, пока тот не перестал меня бить кольцами на пальцах. Мужики, ничего не найдя в карманах, ещё раз пнули его в ребра и отскочили. Они долго боялись приблизиться к волосатому, а он - пошевелиться, но подходили все ближе. Я ещё долго рычал вслед, когда все они убежали, вслух мечтая о ножике.
Я нежно куснул его за руку, повадил по лицу влажным носом и долго-долго скулил. Когда он очнулся, то улыбнулся, вытер кровь и погладил меня.
- Ну, ничего, Адам, не скули! Все обойдется! Добраться бы до той вот скамейки.
Через несколько минут он смог встать, медленно добрел до скамьи.
- Ну вот.. сейчас посплю.. да не скули. Адам! Лапу. Умница! Отличный пес. Нуу.. не скули, я люблю тебя, дружище! Ну да, да. Ну всё. Адам! Тсс.. Лежать! Ждать!
Скоро он провалился в сон. Я сидел рядом и вслушивался в звуки ночного города. Никто не возвращался.
Синевато-сиреневая тоненькая кривая рассвета прерывалась стволами деревьев и одинокими домами. Просыпаясь, он улыбнулся.
- С добрым утром, дружище!
Кряхтя, он поднялся.
- Как клево тут. Народу никого еще, а уж светло почти. Ну и забрели мы с тобой..
В зеленоватом предрассветном воздухе по земле перекатывались бумажки, бутылки были разбросаны по бульвару. Накрапывал дождик, хотя над восточным ступенчатым горизонтом домов, из-за которых вот-вот появится солнце, небо было ясным. По одну сторону бульвара стояли желтые плиточные восьмиэтажки, по другую - забор завода.
Грибной дождик попадал в его раскрытый рот меленькими капельками. Он бодрился, но ему было все хуже. Он даже не пытался узнать, в каком направлении ему идти. Через пол часа он доплутал до знакомого трамвая.
- Сидеть! Умница. Попробую к тебе подсесть на бордюр.. давай-ка снимем с тебя поводок. Зачем? Я заплутал, а ты, авось, выберешься как, найдешь себе подружку, и будет у вас полный двор щенят, ты ведь в расцвете сил! Ну, как тебе такая идея? Ну ясно, я бы тоже не прочь!
Не могу я тебя рядом держать.. ведь она не сможет оставить тебя, найдет, она тебя любит, ты знаешь. А с тобой она меня не сможет забыть, с этим сложно жить. Ты ведь её тоже любишь, не хочешь же ты, чтобы ей было плохо до конца дней.. я и так кучу дерьма сделал. А так.. найдет в ящике письмо о том, что я уехал к тете. Она в нашем городке не была и не знает, как меня там найти, не знает ни имени, ни адреса. Да и я напишу не искать. Я ведь и взаправду бы уехал.. если бы смог. Но нет денег, нет друзей, осталось вот дряни какой-то, как раз хватит.
Любишь ты меня, страсть.. а за что? Хотя знаю. Извиняться не буду, этим я только тебя обижу. Ты ведь друг мне. Всегда был и сейчас друг. А я.. предатель я, но люблю тебя не меньше от этого.
Если все же.. надеюсь, такого не случиться. Но если все же когда-нибудь ты встретишь её.. лизни ей руку разок за меня. Адам! Лежать! Ждать!
Я лег, и мы долго и молча друг на друга смотрели. Он прыгнул в пустой трамвай в последний момент, и двери захлопнулись. Когда я всё понял, трамвай уже набирал скорость. Я бежал и лаял, надрывался, пока нас не отделил поток смертоносных машин. А он все говорил в окно одними губами: "друг", "друг", "друг"..
больше мы не виделись.
Утро.
Не верится, что я когда-то так чувствовал, так думал.. чуть с ума не сошел. Сейчас все изменилось. Позавтракав, я лежу на привокзальной площади. Светлые тучи поливают зеленые купола вокзала дождем. Толпы людей ходят туда-сюда, но, почему-то, все они обступают дворового пса и позволяют мне лежать где угодно. Я даже сам не понимаю, как я прожил первые месяцы.. сколько я не плутал, знакомых мест и нашего дома я так и не нашел. Все время меня не оставляла мысль, что он умер. А когда я привык и сошелся с Кротом, все стало просто.. до последней ночи.
Я устал, но на душе у меня сейчас очень светло. Не знаю почему, не могу этого объяснить, хоть и понимаю. Иду и смотрю на небо и на свое отражение в неспокойных лужах. Я улыбаюсь, удивившись тому, что я все такой же пес с точно такой же глупой мордой.
Иду недалеко от пруда мимо остановки и нахожу у мусорки кость, покрытую немножко протухшим мясом. Я голоден.
- Посмотри, Андрей, этот пес на тебя похож!
- Ну да, конечно. И такую же дрянь кушает.
- Нет, правда, он похож очень. И глаза такие же, и все.
- Ну похож-похож. Дайте нам, пожалуйста, сосиску.
- А можно не на хлебе? У вас тарелочки нет? Спасибо.
- Эй, амиго, как звать-то тебя..?
- Ну, смотри, здесь сосиска нормальная. Что ты там свою гниль кушаешь?
- Ну и будешь тогда Гнилушкой! Иди, кушай.
- Да не пугай его. Тарелку к нему пододвинь, сам отойди уже. Надоешь ему сейчас Гнилушкой своей.
Продавщица хот-догов смотрела на эту сцену с ужасом и презрением. Я быстро обглодал косточку и, растягивая удовольствие, приступил к сосиске. Настроение было такое мирное, что я не сопротивлялся, когда парень сел на корточки и почесал меня за ухом, у меня появилось сильное желание лизнуть его руку, подойти ближе. Но нет, на такие штуки я уже инстинктивно не попадаюсь! Я спокойно доедаю сосиску и безучастно слушаю.
- Хотел бы я такого песика. Клевый. Я с детства мечтал о песике.
- И правильно, что никто тебе его не подарил. Я бы тебе только пуделя доверила.
- Ну-ну.. издевайся, ты бы его просто взять не позволила.
- То есть как?! Ну нифига! Да хоть сейчас этого приводи к нам, я же шучу.. только вот скоро у нас деньги закончатся, сами по родителям разъедемся, не говоря уж о песике.. ну что? Шучу, шучу я.. шу-чу. Гнилушка клевый пес, Гнилушка лучше всех!
- Эх ты.. а все равно Гнилушка не заценил нас, только сосиску нашу.
После такого внутри у меня все переворачивается! Люди.. раньше это переливалось в тоску, которую я задавливал мыслями.. но после сегодняшней ночи всё изменилось. Но устал я слишком, чтобы думать - это точно. Погода дождливая мне сейчас очень нравится. Все так нежно и мягко, асфальт очищается от грязи, и внутри я чувствую что-то похожее. С улыбкой я забегаю на короткий мост, соединяющий парк с небольшим островком. В темной воде резвятся кружки от дождя, кружится множество разноцветных листьев. Таких красивых и живых. Я застреваю здесь надолго и с улыбкой ловлю собственные мысли, приходящие сами собой.
Я пёс. Как ни хитри, всё равно я останусь псом. На пару месяцев я превратил свою любовь в ненависть и свободу, и благодаря этому выжил. Ну и? А дальше? Даже если я буду себя дальше накручивать, все равно останусь псом, всё равно буду любить их. Какой же я буду пес, если буду всю жизнь в одиночку волондаться по городу, норовя покусать даже сторожа нашего? И что за жизнь такая собачья? Нет, я хочу прикоснуться к коленке, полизать руку, поесть нормальной пищи и поиграть. Я хочу стать частью какого-то нового человека, и снова услышать слово "друг". И это все несмотря на то, что я знаю наверняка.. я никогда его не забуду. И все будет напоминать мне о нем. И я никогда не полюблю никого так же сильно. Но то время уже отмерло, и я не из тех, кто всё оставшееся будет вспоминать, бессильно скулить и жить прошлым. Я буду жить!
И пусть моя нежная любовь к нему, рассыпаясь, не сильно порежет мои лапы и не порежет чьи-то чужие. Пусть новой любви будет много меньше, чем воспоминаний, я буду жить этими крохами, и не оглядываться. Мне и этого хватит.
Разом подули высокие струны ветра и огромный кленовый лист, к моему ленивому изумлению, упал на воду недалеко от моста. В него забралось немного воды, и он стал походить на одинокую лодочку. На маленькую рыбацкую посудинку, положившуюся на парус судьбы, сделанный из рубашки.
Было легко идти и выжить на волне свободного гнева. Но я пёс, мне ничего не остается, как идти по дороге любви!
Повинуясь чему-то щенячьему, я прыгнул в воду, задев лапой кленовый лист. В воде было очень приятно и в голове все прояснилось. Я резко выпрыгиваю из воды с мыслью со всех ног помчаться на остановку.. они шутили, наверное, но хоть раз ткнуться носом в коленку Андрея, поблагодарить за сосиску.. это уже много!
7.48 понедельник.
- Ну, просыпайся уже давай! Вставай! Сколько можно дрынхуть-то?!
- У..уу?
- Угу! У тебя сегодня тест по русскому. Мама бесится, завтрак на столе.
- Уу..?
- Ты в плеере заснул опять.
- У..уггу.. сосиска.
- Сосиски на завтрак как раз! Ну все, я побежала.
- Кушай давай и собирайся.. у тебя тестирование сегодня..