Аннотация: Рассказ для самостийного конкурса, где я самобытно провалился.
Правда приходит к человеку, когда не остается сил лгать
Непокорный буйный ветер носился по грунтовой площадке, утрамбованной тысячей схваток. Следом "скрещивали копья" жилистый, как дикий кот юнец и как могучий дуб седой служитель.
А парень отступал. При этом шаг его на танец пьяного цыгана походил. Отчаянно рубил он воздух покатой деревяшкой, что звалась в пределах поля тренировочным мечом.
Удар пронзил пустое место сверху вниз. Поехала назад нога, по ходу выбив из сухой земли густое облако: легко пыльце подобно расцвело оно в земле, окрасившись как сладкий перец, по осени созревший.
Наискось! - удар неспешный и...
- Кривой! - застал в полете крик мастера и резким отдался движеньем.
А парень снова отмахнулся. Пахнуло потом, что не успевал иссохнуть на коже темной от палящего светила, оставшись на губах сухою коркой и вязкою слюною в чреве их. Вскользь понеслась кривая деревяшка, наткнувшись на умелый выпад наставника неспешного круженья.
Тычок умелый в грудь.
- Кх-э, - глухой удар спины о землю и пыльные клубы играются в лучах седого полдня, принесшего с собою ясность неба.
- Еще разок? - мужчине захотелось всю удаль смешком одним пустить в разнос и силы подорвать ученика и веру в них.
- Все. Хватит, - Халим раскинул руки, закрыл глаза и удалился торною тропой в то царство, что полно теней, где нет ни лишних слов, ни гомона речей.
- Идешь ли ты? - спросил Реар, шурша скользящим шагом в покои полного людей дворца.
- Оставь меня ты здесь и лучше... навсегда.
- Но ты ведь знаешь, я вернусь.
- Да почему? Хоть раз остаться попробуй наедине с собой.
- Забыл ты господин, ту долю, что обязывает меня служить тебе. И не смотря на то, что воля твоя - закон, твой рок - быть выше этой воли.
Сколь много раз уж слышал си слова Халим, когда они далеким тихим боем стучали в голове и смешивались и вопили о праве на истину по разумению их простую. Юнец же не хотел их слушать, но те врывались в окна, двери, гуляя в коридорах гулким эхом. И все и каждый напомнить не смущались и ставили в вину Халиму непонимание всей глубины повторов бесконечных, пусть даже выжатых из маленьких крупиц, не пятнанных словами взглядов.
И только в краткие мгновения тишины, что приходила вслед за боевым азартом, Халим позволить мог расслабиться себе и никого не замечать. Учитель знал об этом и не мешал. Всегда он уходил, лишь напоследок, как гвоздь, вбивая в доску вязкую слова, как истину, что донести пытались все. - "Ты не принадлежишь себе. Смирись".
Халим пытался утешать себя надеждой, что слово, сказанное им, окажется покрепче закона выбитого на плите, что площадь украшает. Но что поделать мог он увитый как плющом велеречивыми оковами придворных? Не видел в те минуты в себе он человека способного подняться в полный рост, возвыситься над словом, что чернилами легло законом строгим.
- Опять валяешься? - принес ехидный ветер голосок.
Халим же взгляда не отвел, продолжил созерцать ту внутреннюю черноту, сравнимую в безбрежности лишь с пустотой великой, сокрывшейся в душе. Один вопрос мог породить их тысячу. Задать его - обречь себя на вечный хоровод бессмысленных ответов.
- Чего молчишь?.. Неужто дуешься ты до сих пор?
- Нет.
- Ну, вот и не волнуйся. Я в следующий раз тебе поддамся.
И лишь ее улыбка могла пробить завесу пыли, что собралась в кулак с одною целью - веру сокрушить. Халим открыл глаза и обнаружил светило много ниже прежнего его предела.
"Уснул?"
Ельчинь подобно беззаботному перу покачивалась на заборе, что ограждал площадку.
- Сестра, когда-нибудь сражусь с тобою в полную я силу, - сказал Халим, заглядывая в небо, что отражением своим в глазах подобно водной глади.
- Сегодня ты отправишься на север. Когда вернешься, время схваток уж пройдет. На смену им придет не шутовская драка - битва, - и на секунду замерла сестра, чтоб проронить простое. - Жаль.
На землю, как сойка на крыльцо Ельчинь спорхнула и устремилась меж пологов шатра к дворцу. Халим продолжил размышленья, предпочитая полдень жаркий удушливой прохладе тени. Поднялся он, услышав шаг неспешный.
- Мой господин, он не желает ли сменить одежды? - слуга себялюбивый склонился вежливо. - Штаны, рубаха все в пыли. Дозволите сменить?
Халим одним движеньем отточенным годами повелений сместил с пути слугу и устремился зеленой во дворец аллеей, что утопала в тени пятнистой бликов солнца.
И гомоном наполнился прозрачный воздух, на тысячу обрывков раздираемый чужих речей пустою болтовней: "Быстрее олухи...", "Чтоб не изволить беспокоиться о нем...", "Уж гости скоро будут, а вы не начинали...", "Не стоит во всем на них нам полагаться, ведь, как и прежде в их словах я вижу нетерпение глупца...".
Единственными кто ответил скупо, оказались стражи: склонили головы, кивком отметили приход наследника, но глаз не отвели.
Юнец вбежал в свои покои, с единственным намереньем уйти от суеты.
- Пришел ты. Сам! - и дерзкою улыбкой наставник наградил и не оставил в душе сомнений, что вечер растянется чредою наставлений.
Последний день наследника незримого престола един с его же первой ночью - правителя земель, что тянуться у южных султанатовых границ. Тяжелая для глаз простолюдина ноша не перекроет пропасти разрыв, что отделяет от трона младшего из сыновей двоюродного брата правителя земель окрестных.
И прозябать в провинции - удел таков. Об участи другой мечтал Халим, но выбора никто не предоставил. Лишь чудо возвести могло на пьедестал. Одна земля - один правитель. И море безымянных слуг у трона, беспрекословно подчиненных единой воле. Многоголосый хор из чуждых повелений. Такой судьбою наделила родовая кровь.
"Придется слушать всех и ото всех зависеть: султан, отец, и сыновья того и этого, вельможи важные и где же здесь простор для мысли, для свершений"
Занять высокий пост - и это ли проблема? Родня устроит, не обидит, но до вершины будет также далеко, как и простому пахарю, который и мечтать о ней не смеет.
- О чем задумался сынок, - так просто обращался Сарб к Халиму, учителем которому назначен.
- Я не намерен больше лгать себе, и ухожу туда, где выбор за меня не будут делать, где я сумею воплотить мечты.
- Куда уйдешь? Дороги нет иной! - донесся голос брата, на рокот предгрозового неба походивший. В дверях стоял высоким он столбом и крепкими руками подпирал бока. Он покарать младого брата железным словом собирался, как несмышленыша он отчитать его хотел, но пред слугой не стал он унижать достоинство свое, напомнил просто.
- О лучшей участи не дозволяется мечтать! - а значит остается лишь ступать отмеченной тропой и не менять ее пределов.
Халим склонил пред братом голову в почтительном поклоне, не дал понять, что решено давно уж все. Назад вернуться нету сил мирских, а в высшие пределы дороги он пока что не сыскал.
"Прощай!", - шептали губы господина судьбы своей.
- До вечера, - добился он ответа от того, кому иное уготовлено теченье дел земных.
- Я соберусь в дорогу, - Сарб вышел из покоев.
Халим остался в них один. И только это позволило ему решиться ответить на вопрос прямою речью, не кривя душой.
"Могу ли продолжать я лгать себе и тешить беспросветною надеждой?.. О, нет!"
Он все решил. Казалось быстро, но легкость эта скрывалась в бесконечности текущих дней, что размышлял Халим о будущем своем.
Сегодня он уходит. Нет пути назад. Достал из шкафа пузырек настоя, ради которого полгода жизни он потратил, просиживая в библиотеке ночи напролет, выискивая в пыльном ворохе решенье задачи трудной. - "Как ускользнуть от магов, что следом устремятся в погоню по велению отца". Вернут юнца на место, накажут и умелою рукой вобьют в младую голову сонм правил поведенья.
Нашел ответ он и награду своему терпенью. Рецепт старинный, что помог родиться эликсиру с серебряным отливом, который выжечь мог магическую метку. Лился на грудь подобно родниковой струйке он, впиваясь в тело нестерпимым жаром, что проникал намного глубже и костей, и мышц и кожи бренной. Взрывал он дух, отмеченный печатью столь сильно, что не стерпел сей пытки разум. Потух мгновением.
Халим очнулся. Приник к стене, что мрамором охолодила больную голову его.
Неспешно ночь на город надвигалась. И тишину ее застал цикад крикливых неугомонный хор, но в эту ночь напрасным труд казался. Все заглушали крики пиршества пьянящего вином. Все веселились.
Одевшись как бродяга, и прихватив суму, не отягощенную серьезным грузом, Халим покинул дворца привычные покои. А праздник, что стоял вокруг лихим гуляньем служил ему подспорьем. Не обратил никто вниманья на юношу идущего спокойною походкой. Да кто бы обратил? Всех занимал другой сегодня интерес.
Халиф прошел знакомыми дворами. Никто не преградил ему дороги.
- Привет, Халим, - окликнул юношу здоровый парень. - Я вижу, ты все-таки решился.
- Да, с прошлым кончено, настала новая пора.
- Надеюсь, семья твоя не загрустит без пары рук, что пригодилась бы в семейном деле.
- Ты не надейся, верь.
- Я верю, - хлопок глухой удара дружеской руки потряс все тело. - Пойдем же, я представлю тебя всей нашей братии. Теперь и ты наш брат.
Потеря одного семейства несчастьем стать могла, но обретение другой семьи для жизни этапом новым стало.
Прошли друзья унылым, темным закоулком, наполненным тем едким ароматом, что в нос шибает острою отравой, лишь для того, чтоб в дом старинный углубиться подземным коридором. Свет факелов кадился едким дымом. Сквозь пелену его Халим смог рассмотреть знакомый силуэт точеный. Сестра на бочке восседала во главе недлинного стола.
Приветствия не поддержал Халим. Он не заметил его вовсе. Единственная мысль, что билась в голове: "Ты встала на моем пути, подобно пташке малой".
Подобно соколу, к земле стремящемуся, Халим готовился войти в тот круг, где люди есть, готовые увидеть в нем равного, достойного иметь на схватку право, а не увиливать, опутывая на ходу чудными и незнакомыми словами. И первой вызвалась его сестра. Он принял это приглашенье и...