Помозов Олег Алексеевич : другие произведения.

Дни освобождённой Сибири

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге рассказывается о драматических событиях, происходивших на территории Сибири в период с мая по ноябрь 1918 г. Предлагаемый материал является продолжением исторического исследования того же автора под названием "День освобождения Сибири".
  
  
  
  
  
  О. ПОМОЗОВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ДНИ ОСВОБОЖДЁННОЙ
  СИБИРИ
  
  
  
  
  
  
  
  Томск - 2017
  
  
  
  
  
  
  
  Вводная аннотация
  В книге рассказывается о драматических событиях, происходивших на территории Сибири в период с мая по ноябрь 1918 г. Предлагаемый материал является продолжением исторического исследования того же автора под названием "День освобождения Сибири". Произошедшее в мае-июне 1918 г. чехо-белогвардейское восстание в городах Новониколаевске, Томске и Омске положило начало освобождению всей Сибири от власти большевиков. В результате на территории от Челябинска и до Владивостока образовалась Сибирская автономная республика с административной столицей в Омске, отсюда всем регионом управляло Временное Сибирское правительство. В то же самое время парламентским центром нового территориального образования стал Томск, здесь работала Сибирская областная дума. И ВСП и СОД создавались и функционировали на идеологической платформе, разработанной ещё в конце XIX - в начале ХХ века сибирскими областника-ми автономистами во главе с Г.Н. Потаниным и Н.М. Ядринцевым. Однако демократические и социальные тенденции, привнесённые свершениями Февральской и Октябрьской революций, внесли значительные коррективы в освободительное движение сибиряков, породили целый ряд серьёзных конфликтов как среди министров ВСП, так и среди депутатов СОД, что в конечном итоге привело демократическую Сибирскую автономную республику к полному политическому краху и поспособствовало приходу к власти в Сибири военной диктатуры во главе с А.В. Колчаком.
  Отличительной особенностью книги является то, что в ней впервые обобщён и представлен в едином целом основной комплекс наработок советских и постсоветских историков по данной тематике. Вместе с тем автор в своём исследовании использовал и довольно значительное количество первоисточников, архивных документов, а также газет того периода, что не только помогло разнообразить предлагаемый к ознакомлению материал, но и позволило внести некоторые коррективы в уже устоявшиеся и подчас неверные научные выводы. Несомненным плюсом настоящей работы является включение в её структуру специального справочно-биографического раздела, содержащего сведения об основных участниках описываемых событий, изложенных по-преимуществу в виде небольших историко-литературных эссе.
  Книга предназначена главным образом для массового читателя, интересующегося историей Сибири, но не имеющего специального исторического образования. Вместе с тем она может заинтересовать студентов гуманитарных вузов, только начинающих свой самостоятельный путь в науке, а также, возможно, и некоторых профессиональных исследователей.
  
  
  
  
  
  Моему деду - Леониду Семёновичу Артамонову,
  солдату Великой Отечетсвенной войны
  и отцу восьмерых детей,
  ставших весьма достойными людьми,
  - посвящаю.
  Автор
  
  
  
  
  
  
  "Мы должны громко заявить своё право на самоопределение и сказать, что мы хотим сами быть хозяевами своей страны. Мы должны употребить все средства, чтобы заявить это как всем нашим врагам, так и друзьям, как противникам нашего областного самоуправления, так и сторонникам областной автономии".
  Г.Н. Потанин. Воззвание "К населению Сибири" (26 марта 1918 г.)
  
  "Будущий историк должен однозначно отметить, что в 1918 г. существовала самостоятельная Сибирская республика".
  Г. Гинс. Сибирь, союзники и Колчак
  
  "Без великой России не может существовать Сибирь".
  Из декларации Временного Сибирского
  правительства от 3 ноября 1918 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "Правды, правды ищи,
  дабы ты был жив и овладел землёю,
   которую Господь, Бог твой, даёт тебе".
  Второзаконие. Гл.16. Ст.20
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  К читателю
  
  Уважаемые читатели!
  В эти непростые для нашей Родины дни 2017 года, в дни столетия Великой Русской революции, мы предлагаем вашему вниманию вторую нашу книгу, посвящённую освободительному движению Сибири начала ХХ века. Первая под названием "День освобождения Сибири" увидела свет в 2014 году и вызвала неподдельный читательский интерес в среде людей, живо интересующихся данной проблемой. Сообразовавшись с таким весьма приятным для нас обстоятельством, мы сочли необходимым продолжить наши исторические исследования, и вот, результатом нового трёхлетнего многотрудного изыскания явилось это наше, так скажем, научно-познавательное сочинение, которое мы и предлагаем вам, уважаемые читатели, для продуктивного ознакомления.
  Приятно, порой, бывает (вы, наверное, сами знаете) как-нибудь в один из долгих зимних или тёплых летних вечеров удобно расположившись в кресле с интересной книгой в руках, почитать и узнать что-то новое для себя, иногда как раз необходимое, а иногда и просто занимательное. Совсем другое дело, прилагая неимоверные усилия и гробя собственное здоровье (такая работа), от рассвета и до заката, что называется, в течение нескольких лет, а то и десятилетий заниматься научными изысканиями, добывать на-гора нужную информацию, дышать пылью библиотечных и архивных манускриптов, выуживая из них по крупицам заветные тайные знания. Так вот и мы. А теперь что ж, - кое-что из того, что нам самим удалось открыть и уяснить для себя в результате всех этих долгих поисков, мы с большим нашим удовольствием и предлагаем вам, уважаемые друзья, для познавательного чтения.
  Сейчас, в год столетия Великой Русской революции, изменившей, а точнее скорректировавшей в нужном, что совершенно очевидно, направлении весь поступательный вектор всемирной истории, нам всем, видимо, вполне приспело узнать что-то новое для себя по данному поводу и дополнить полезной информацией тот багаж знаний, что мы наспех получили когда-то во время наших школьных и университетских занятий. Ещё более ценно, когда представленная для ознакомления и изучения информация касается обстоятельств и событий, имевших место и происходивших в те переломные во многом годы столетней давности на территории нашей с вами первородины - Сибири. Некоторые из нас, к сожалению, стали уже изрядно подзабывать о том, что мы сибиряки, а также о том, что у нас есть своя собственная историческая память и, как следствие, - своё собственное (как и полагается любому субэтносу) немного отличное от этнически идентифицированного российского, историческое самосознание. Напомнить об этом, как нам представляется, ещё раз не будет лишним, а сделать акцент на том, что роль сибиряков в период революции и особенно во время Гражданской войны была весьма и весьма значимой - тем паче.
  Над изучением данной темы поработало не одно поколение российских и, главным образом, конечно, сибирских исследователей, и надо отдать им должное, они сделали немало в плане объективного изложения материала. В условиях постоянной политической цензуры, которая дамокловым мечём всегда висит над исторической наукой, при любом общественном устройстве и при любой власти, в том числе конечно же и при нынешней, историку не всегда удаётся донести до потребителя в полном объёме всё то, что ему посчастливилось по крупицам (ещё раз повторимся) и не больше вытребовать у матери Природы или господа Бога, как кому угодно. После чего полученные знания дозируются самими исследователями, затем разными способами цензурируются "всевидящим оком" власть предержащих, и только после этого уже предельно отфильтрованные они доходят, наконец, до народа, да и то, в большинстве случаев, в ещё более искаженном виде, как при игре в "глухой телефон", растиражированные с многочисленными ошибками дилетантами от науки.
  Почувствовав в начале нулевых годов нового теперь уже столетия, что "пепел Клааса" вдруг "застучал в моё сердце", я, зайдя однажды после долгой разлуки в залы научной библиотеки Томского государственного университета, решил что-нибудь почитать по истории Сибири периода Великой революции и Гражданской войны. И тут я поразился обилию того книжного материала, что представился мне, что называется, навскидку в систематическом каталоге. "Всё это, не считая ещё более многочисленных журнальных статей, и жизни не хватит, чтобы прочитать", - подумал с чувством некоторого разочарования я, прекрасно понимая при этом, как профессиональный историк по образованию, что добрая треть, а то и половина из всего объёма, представшего перед моими глазами научного материала, есть в определённом смысле издержки "страшных лет России" (А.Блок), на которые до боли жалко было тратить отпущенные мне судьбой остатки времени и сил.
  И тогда я, вспомнив вкрадчивые наставления некоторых наших лучших университетских преподавателей, решил обратиться к спасительным первоисточникам. И мне повезло, в фондах Государственного архива Томской области, я нашёл, во-первых, бесценные документы по истории сибирских областнических съездов, а также по истории самой Сибирской областной думы - первого и единственного, пока, на сегодняшний момент краевого парламента. Не меньшая по значимости находка ждала меня также и в родных стенах научной библиотеки ТГУ, где стараниями заботливых сотрудников этого уникального учреждения культуры сохранились подшивки большинства сибирских, а также некоторых дальневосточных газет периода революционных для России лет начала ХХ века. Надо отметить при этом, что периодические издания той поры, особенно 1917 и 1918 годов, имели то несравненное преимущество, что выходили в условиях не только фактического, но и практического отсутствия какой-либо цензуры со стороны властей. Такого рода архивный Клондайк конечно же не мог не окрылить меня, как вновь начинающего (в сорок-то с лишком лет) исследователя на своего рода научный "подвиг", - проштудировать по возможности большую часть из этих материалов и осуществить на их основе независимое ни от каких общественных и научных кураторов и базирующееся на собственном скромном финансовом обеспечении историческое расследование, призванное с незначительными, лишь чисто субъективными издержками, присущими любому независимому исследованию, освятить заинтересовавший нас событийный ряд.
  В свою очередь, часть того научного материала, что был наработан другими историографами по данной теме, стал для нас без всякого сомнения весьма полезным справочным пособием с точки зрения понимания и более глубокого осмысления освещаемой проблематики. Последнее обстоятельство конечно же пошло только на пользу осуществлённому нами исследованию и, несомненно, во многом обогатило его, подкрепив недостающими фактами, документами, а также многочисленными комментариями к ним. Всё это нам удалось собрать воедино, переработать и изложить так, чтобы предлагаемый для ознакомления материал стал, в первую очередь, доступен тому читателю, кто интересуется темой Русской революции и Гражданской войны в Сибири, но в силу ряда объективных и субъективных причин не имеет возможности штудировать строго научные изыскания, наработанные исследователями за прошедшие сто постреволюционных лет. Вместе с тем, очень хочется надеется, что на наш труд обратит должное внимание и сугубо профессиональное сообщество сибирских историков, а также, - что он, возможно, вызовет живой интерес и в среде пытливых студенческих умов, только ещё начинающих свой тернистый путь в науке и жизни.
  Таким образом, мы прибегли в своей работе к методу обобщения, а параллельно с этим и к некоторому упрощению материала. "Но в чём же тогда специфика и новизна данной работы?" - спросите вы. Что ж, на этот вполне резонный вопрос я отвечу следующим образом. Когда-то, в дни моей вдохновенной юности по рекомендации одного доброго человека я с большим откровением для себя познакомился с "Освобождением Толстого" И.А. Бунина. Прочитав эту, по-сути, видимо, самую лучшую книгу о великом русском писателе, я вдруг на какое-то мгновение осознал, что она, пожалуй, даже интереснее, чем произведения самого Льва Николавеича, до той поры мне, по большому счёту, мало ещё понятные. Почему я тогда так подумал, для меня сейчас совершенно очевидно: Лев Толстой у Бунина представлен ни как шаблонная икона непостижимой гениальности, а как близкий многим из нас человек, ищущий истину, которая бы помогла ему освободиться. "Те из их числа, кто благодаря философии очистился полностью, впредь живут совершенно бестелесно и прибывают в обиталище - в стране высшей чистоты - ещё более прекрасные" (Платон. "Федон").
  Так вот, времена, о которых мы попытались рассказать в нашем исследовании, показались нам предельно интересными, прежде всего потому, что те революционные и воистину переломные годы подвигли многих, в те дни живших и сопереживавших, на своего рода духовный и подвижнический подвиг во имя освобождения не только себя, но и нашей с вами родины - Сибири от оков рабства. "Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям... выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая" (А.П. Чехов. Из письма к Суворину).
  Ну вот, где-то и мы примерно так постарались. А уж как это у нас получилось, судить вам, уважаемые читатели.
  Что же касается научной новизны нашего исследования, то мы без ложной скромности и с чувством большого удовлетворения должны отметить тот факт, что нами, помимо всего прочего, впервые в отечественной историографии составлен и представлен для ознакомления в главе "Августовская сессия" наиболее полный список членов Сибирской областной думы образца 1918 года, включающий почти двести имён и фамилий. В общем, и нам есть теперь чем гордиться не только в кругу популяризаторов, но и в среде подлинных подвижников исторической науки.
  В завершении мы в очередной раз хотели бы искренно поблагодарить сотрудников Государственного архива Томской области и научной библиотеки ТГУ за их нелёгкий труд, предоставляющий нам всем возможность приобщения к кладезям вековых тайн человеческой мысли. Особая благодарность - моей матери Копейкиной (Артамоновой) Людмиле Леонидовне за оказанную помощь и поддержку при написании этой книги.
  
  
  
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Пролог - 15
  Часть 1. Новая власть - 19
   Глава первая. Заря новой жизни
  1. Предваряющие сведения - 20
  2. Формирование первых органов власти - 23
   Глава вторая. События в Томске
   1. Переворот - 29
   2. Чехи в городе - 33
   3. ЗСК - правительственный орган, первым заявивший о своих притязаниях на власть - 34
   4. Новые томские власти - 38
   5. Назначения на военные должности - 45
   6. Формирование добровольческих частей - 47
   7. Жертвы большевиков - 49
   8. Сбежавшие большевики - 51
   9. Первые аресты в Томске - 54
   10. Следственная комиссия - 59
   11. Протестные мероприятия рабочих профсоюзов - 60
   Глава третья. События в Омске в первые дни мятежа
   1. Предыстория. Куломзино - Марьяновка - 66
   2. Переговоры о перемирии - 69
   3. События на ст. Петропавловск - 70
   4. Бои на Новониколаевском фронте - 74
   5. Бои на Марьяновском фронте - 75
   6. Захват Омска - 76
   7. Новые власти. Таинственные харбинцы - 82
   8. Наступление на север - 91
   Глава четвёртая. В Восточной Сибири
   1. События в Мариинске - 95
   2. События, связанные с разоружением частей Чехословацкого корпуса в Иркутске, а также на подступах к городу - 99
   3. Переворот в Канске и Нижнеудинске - 104
   4. Подписание перемирия с чехословаками под
  Мариинском - 107
   Глава пятая. Легализация Западно-Сибирского комиссариата
   1. Формирование отделов Западно-Сибирского
  комиссариата - 115
   2. Переезд в Омск - 123
   3. Главные постановления - 134
   Глава шестая. Первые заседания Частных совещаний Сибирской
  областной думы
   1. Начало работы - 141
   2. Вскрывшиеся противоречия - 143
   3. Важные вопросы - 149
  Часть II. На внутриполитическом фронте - 152
   Глава первая. Образование Временного Сибирского правительства
   1. Сибирские министры собираются в Омске - 153
   2. Конструкция новой омской власти - 157
   Глава вторая. События в Приморье
   1. Мятеж чехословацкого корпуса во Владивостоке - 166
   2. Владивостокская группа сибирских министров - 171
   3. Претензии на власть генерала Хорвата - 175
   4. Отчаянное противостояние - 181
   Глава третья. Деятельность Временного Сибирского правительства
   1. Первые назначения - 195
   2. День государственной самостоятельности Сибири - 201
   3. Первые важнейшие указы и постановления - 205
   4. С особым вниманием к Сибирской областной думе - 214
   Глава четвёртая. Страсти вокруг Омского правительства
   1. В сибирской столице - 221
   2. Неприятие решений правительства со стороны
  оппозиции - 223
   3. Проправительственные силы - 237
   Глава пятая. Поездка Потанина в Омск и Тобольск: последние визиты
   1. Чествование Потанина в Омске - 253
   2. Потанин в Тобольске - 256
   3. Культ сына неба - 257
   4. Возвращение в Томск - 264
  Часть III. Ящик Пандоры - 267
   Глава первая. Сибирское правительство и национальный вопрос
   1. Предыстория вопроса - 268
   2. Каракорумская управа - 272
   3. Алаш-Орда - 295
   Глава вторая. Временное Сибирское правительство Самарский Комуч и другие
   1. Центробежные тенденции - 311
   2. Самарский Комуч - 314
   3. Противостояние Сибирского и Самарского правительств - 323
   4. Новые областные правительства - 332
   5. Ижевцы и воткинцы в смертельной атаке - 337
   6. Таможня даёт добро - 344
   7. Второе челябинское совещание - 348
   Глава третья. Августовская сессия Сибирской областной думы
   1. Сибирская дума и её политическое окружение - 353
   2. Правительственный регламент - 360
   3. Торжественное открытие - 364
   4. Выступление П.В. Вологодского - 370
   5. Второе пленарное заседание - 373
   6. Третье и четвёртое пленарные заседания - 382
   7. Списочный состав членов СОД - 385
  Часть IV. Встречный бой - 399
   Глава первая. В условиях обострившихся политических противоречий
   1. Четыре телеграммы - 400
   2. Отставка командующего Сибирской армией - 406
   3. Смена вех - 417
   Глава вторая. Поезда идут на Восток
   1. Делегация Омского правительства - 423
   2. Три полевых командира - 426
   3. Искушение властью - 431
   4. В дороге - 442
   5. Погоня - 445
   6. Владивостокский саммит - 448
   Глава третья. Материалы по делу об аресте министров и других событиях
   1. Работа Сибирской думы в сентябре - 460
   2. События в Омске - 464
   3. Убийство Александра Новосёлова - 476
   4. Ответ Думы - 481
   5. Дальнейшие события в Омске - 496
   Глава четвёртая. Народные протесты
   1. Забастовка в Новониколаевске - 500
   2. Большевистское подполье - 502
   3. Инциденты в Томске - 503
   4. Попытка вооруженного переворота в Новониколаевске - 507
   5. Всесибирская забастовка железнодорожников - 509
   6. Крестьянские вооруженные выступления - 522
   7. Вооруженные мятежи в Томске и Тобольске - 540
   Глава пятая. Все дороги ведут в Омск (с 9 октября столицу белой Сибири)
   1. Первые гости - 545
   2. Боже, царя храни - 555
   3. Омские будни - 568
   Глава шестая. Последняя жертва
   1. Тайны мадридского двора - 578
   2. Верховные жрецы - 582
   3. Непраздничное воскресенье - 584
   4. И последние станут первыми - 593
  Эпилог - 597
  Досье. Краткие биографические эссе об основных участниках описываемых событий - 604
  Источники информации - 829
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПРОЛОГ
  
  Лучшее изобретение жизни - это смерть.
  Стив Джобс
  
  
  10 ноября 1918 г. город Томск - штаб-квартира Сибирской областной думы (сокращённо СОД), первого и последнего, единственного в своём роде, Сибирского краевого парламента. Быстро миновало лето, а потом и "осень патриарха", и вот уже в ноябре пришла зима. Впрочем, у нас в Сибири она наступает почти всегда очень и очень рано, увы - таков неумолимый закон природы и суровая правда нашей провинциальной жизни.
  С утра в городе немного шёл снег... В тот день в актовом зале университетской библиотеки должно было состояться (об этом давно поговаривали) последнее, теперь уже самое последнее, заседание депутатов СОД. Накануне в Томск прибыл председатель Временного Всероссийского правительства Николай Авксентьев* для того, чтобы принять самоотставку (самого себя распустившего - в кавычках) Сибирского парламента. Ровно за неделю до этого 3 ноября точно также "самоликвидировалось" Временное Сибирское правительство...
  _______________
  *Краткие биографические сведения о людях, выделенных курсивом, можно найти в разделе "Досье" нашего исследования.
  
  
  10 ноября 1918 г. выпало на воскресенье.
  В Томске, что вполне естественно, уже не было в тот день особой торжественности и помпы, что имело место при открытии августовской сессии Думы здесь же всего лишь три месяца назад. Однако был выходной, и поэтому некоторая оживлённая суета всё-таки наблюдалась. У входа в здание университетской библиотеки уже за несколько часов до начала парламентского заседания стали собираться и толпиться неравнодушные люди. Желающих не только просто подискутировать на злободневную тему, но и попасть на само историческое собрание Думы, нашлось немало. Однако на этот раз вход для зрителей был строго ограничен пригласительными билетами; но, даже, несмотря на это достаточно трудное и весьма неожиданное препятствие, особо страждущим каким-то образом все-таки удалось прорваться и без билетов, так что в актовом зале библиотеки вскоре не осталось, практически, ни одного свободного места. Все задние ряды, все свободные места, не занятые отсутствующими депутатами, все проходы зала, дверные ниши и даже подоконники были заполнены и переполнены публикой.
  В её среде выделялась, главным образом, конечно, интеллигенция: преподаватели, студенты, служащие различных ведомств и учреждений (как будто все на одно благородное лицо), отличавшиеся, пожалуй, только своими
  гражданскими мундирами, некоторыми возрастными особенностями да цензовым колоритом. Присутствовало также и несколько представительниц женского пола, политика во времена революции начала волновать также и обычных российских дам, в том числе и сибирячек, причём волновать ничуть не меньше, чем, допустим, какие-нибудь увлекательные романтические истории в тургеневском духе. В общем, казалось, что весь "подлунный мир" собрался в тот день в университетской библиотеке.
  Единственным человеком, кого не хватало 10 ноября в зале заседаний Сибирской областной думы, был тот, кто имел право присутствовать здесь прежде и первее всех остальных. Этим особо избранным являлся Григорий Николаевич Потанин, но он отсутствовал, и это стало для многих главным и вполне очевидным признаком того, что день сегодня, мягко говоря, не задался. Официальной причиной отсутствия патриарха сибирского областнического движения объявили преклонный возраст и болезненное недомогание восьмидесятитрёхлетнего старика. Однако народная молва, переведённая на эзопов язык собравшихся в зале интеллектуалов, упорно утверждала, что Григорий Николаевич, в отличие от гоголевского Тараса Бульбы, не захотел поднимать руку на то, что он со своими единомышленниками когда-то породил, и что со временем стало очень большой политической проблемой для многих, в том числе в какой-то степени и для него самого.
  Заседание открылось в час пятьдесят пополудни. В это время при громе оваций появились в ложе почётных гостей члены Уфимской Директории
  Н.Д. Авксентьев и А.А. Аргунов, министр просвещения Всероссийского правительства томский профессор В.В. Сапожников, а также иностранные гости (наблюдатели). Последним занял свои места президиум Думы.
  Председательствующий Иван Якушев объявил заседание открытым.
  После решения нескольких текущих вопросов Якушев предоставил слово Николаю Авксентьеву - министру-председателю Всероссийской Директории (всего полтора месяца назад как избранной). Весь зал встал и вновь громом долго не смолкавших оваций поприветствовал видного российского политического деятеля с мировым именем. Оратор-солнце, так называли Авксентьева его товарищи по эсеровской партии, говорил около 45 минут, по другим данным даже больше, т.е. долго, очень долго, а для кого-то даже может быть и мучительно долго, убеждая собравшихся депутатов и публику, а возможно в какой-то степени и самого себя, в том, что роспуск Сибирской областной думы в настоящий исторический момент есть необходимая жертва во имя единства великой России, борющейся с большевистской диктатурой.
  Для соблюдения в данном конкретном случае довольно формальных, скажем прямо, норм демократического этикета с ответными речами в продолжение первой части заседания выступили представители всех четырёх думских фракций - эсеров, областников, социал-демократов и от объединения национальных меньшинств Сибири. Все эти депутатские группы, накануне заседания, без сомнения, изрядно проработанные президиумом Думы, полностью поддержали решение Всероссийского правительства, а три левых фракции подтвердили, что будут голосовать за самороспуск. В качестве обнадеживающего аргумента прозвучали тогда слова представителя эсеров Исаака Гольдберга. Намекая на открытие 1 января 1919 г. Всероссийского Учредительного собрания в Екатеринбурге, Гольдберг продекларировал с трибуны:
  - Не бойтесь, товарищи, мы 1 января опять появимся.
  - Слышу! - раздался в ответ глухой и злобный ответ толи кого-то из депутатов, толи чей-то ещё...
  Особое мнение, вместе с тем, высказали во время обсуждения сибирские областники, заявившие, что, хотя они и поддерживают предложение Правительства о самороспуске Думы, однако от публичного голосования всё-таки воздержатся. Таким образом, за исключением некоторых шероховатостей, всё шло, как говорится, по плану и результаты итогового голосования полностью оправдали ожидания приехавших в Томск уфимских директоров. Левые 66 голосами поддержали решение Правительства о роспуске СОД, 22 областника, как и обещали, воздержались, и только один депутат проголосовал против во многом спорного решения. С тем, собственно, депутаты и разошлись на перерыв.
  После его окончания слово вновь было предоставлено Авксентьеву, и он в своей заключительной речи уже при полностью потухших взглядах присутствующих в зале депутатов зачитал указ Временного Всероссийского правительства о роспуске Сибирской областной думы и ещё раз поблагодарил всех за понимание. При этом выступление его уже не сопровождалось бурными и продолжительными овациями как в первый раз, но лишь изредка поощрялось жидкими и еле слышными аплодисментами. При общем молчании зала, как отмечали корреспонденты большинства аккредитованных периодических изданий, Авксентьев сошел, наконец, с кафедры и всё на этом завершилось.
  Заседание закрылось в 7 часов 15 минут вечера. Так закончились и канули в лету страсти не только по Сибирской областной думе, но и по Сибирской автономной республике, вечная им память*.
  _______________
  *Ровно через неделю в результате так называемого колчаковского переворота Авксентьев будет отстранён от власти (его самого, как ветром, сдует), после чего он уедет в далёкое заграничное небытие и полное политическое забвение. Кто-то, видимо, действительно "услышал"...
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ I
  
  НОВАЯ ВЛАСТЬ
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ
  
  Народ - это святые, а не толпа людей.
  Иоанн Златоуст
  
  
  Заря новой жизни зарождалась над краем бесконечных лесов и снегов, многоводных рек и озёр, богатейших недр и великого культурно-исторического наследия человечества...
  
  
  1. Предваряющие сведения
  
  Газета "Понедельник" (Томск) в номере от 1 июля 1918 г. писала: "Рухнул трон Его Всероссийского Величества Хама, трон династии Совдепов".
  26 мая 1918 г., в День освобождения Сибири, началось вооруженное антибольшевистское восстание в Новониколаевске, осуществлённое главным образом военнослужащими Чехословацкого корпуса при активном участии сил местного сибирского подпольного сопротивления, составленного как из эсеровских, так и офицерских боевых дружин, создававшихся с начала года не только в Новониколанвске, но и во многих других городах Западной и Восточной Сибири, а также в Забайкалье и на Дальнем Востоке*. Начался мятеж, правда, на месяц раньше запланированного срока**, но, несмотря на это, он оказался достаточно успешным и в результате привёл к свержению советской власти уже к началу июня в таких крупных населённых пунктах на востоке России как Мариинск, Новониколаевск (нынешний Новосибирск), Челябинск и Томск.
  _______________
  *Подробнее об этом можно узнать, в частности, из нашей книги, которая, в соответствии с темой, так и называется - "День освобождения Сибири".
  **Державы Антанта, планировавшие восстание Чехословацкого корпуса на конец июня месяца, именно к этому сроку, по всей видимости, готовились перебросить свои войска на русский Дальний Восток, и мы полагаем, что они, таким образом, собирались (чехи с запада, а они с востока) оккупировать, по-возможности, азиатскую часть России. Однако преждевременное выступление чехословаков в конце мая спутало все планы "союзников", и пока они раскачивались, пытаясь наверстать упущенное, половину того пространства, что они собирались оккупировать, заняли русские части Временного Сибирского правительства. Таким образом, Сибирская армия не только изгнала большевиков со своей территории, но и не позволила иностранным государствам распространить своё военно-политическое влияние на все восточные регионы России. О том, что захват Сибири державами Антанты вполне мог, состо ятся, в обход, так сказать,
  всех международных норм, свидетельствует хотя бы тот факт, что части Средне-Сибирского корпуса под командованием А.Н. Пепеляева иностранцы в сентябре просто напросто не пустили в районы, располагавшиеся восточнее Читы, т.е. туда, где в период с осени 1918 г. до лета 1920 г. фактически хозяйничали японцы, американцы, французы, англичане и даже китайцы, но никак не русские. Поэтому мы с определённой долей уверенности можем предположить, что, произойди мятеж чехословаков на месяц позже, точно такая же ситуация как "после" Читы вполне могла сложиться и в Сибири до самого Красноярска, а может быть даже и Новониколаевска.
  Вот... А частям полковника Пепеляева в начале сентября 1918 г. отдали приказ срочно вернутся из Забайкалья в Западную Сибирь, самому комкору (что б не переживал сильно по этому поводу) тогда же присвоили очередное воинское звание генерала (в 27 лет), а оставленные таким образом территории, от Владивостока и до Читы включительно, заняли экспедиционные части Японии. И это в ситуации, когда всего лишь 13 лет назад (вот только что, по сути) закончилась русско-японская война. Что происходило тогда в сознании людей неравнодушных - вполне можно понять, если представить себе, допустим, что в 1958 г. Хрущёв не разоблачал бы "культ личности" Сталина, а допустил бы без сопротивления захват территории Украины и Белоруссии немецкими частями?!
  Таким образом, возвращаясь к основному тезису нашего лирического отступления, нужно ещё раз подчеркнуть тот факт, что части Сибирской армии в целом и Средне-Сибирского корпуса в частности не только избавили родную землю от большевизма в его первом издании, но и воспрепятствовали оккупации Сибири иностранными державами. Заслуга была действительно велика, и, видимо, поэтому сибирские мальчишки-подростки (устами отрока глаголет истина) осенью 1918 г. начали играть в своих дворах в комкора Пепеляева, так же как потом советские дети (и автор этих строк в том числе) играли в комдива Чапаева. И вот почему, отсидев в 20-30 гг. почти 14 лет в большевистских тюрьмах, бывший белый генерал Пепеляев по приказу Сталина был привезён шефом НКВД Ягодой в Москву прощённым для каких-то новых дел на благо родины (назревало новое вооруженное противостояние с иностранными агрессорами). И только злой опыт недавней Гражданской войны в Испании, показавшей всю опасность наличия в стране так называемой пятой колонны, заставили потом советское руководство отдать приказ о расстреле самого знаменитого сибирского генерала, ибо одно только имя живого Анатолия Пепеляева могло вновь поднять многих на борьбу против советской власти на необъятных сибирских просторах. И такому человеку в его родном Томске лишь один скромный памятник (мемориальный камень) на Бактинском (далеко не мемориальном) кладбище Томска...
  
  
  В создавшихся условиях руководители сибирского антибольшевистского сопротивления вынуждены были, что называется, уже по ходу дела принимать необходимо срочные и очень важные решения. К моменту начала вооруженного восстания большинство представителей политического руководства сибирского подполья находилось в Томске, где в конце мая собирались на своё внеочередное совещание делегаты от эсеровских городских и губернских комитетов, намеревавшиеся доработать и утвердить планы предстоящего в конце июня вооруженного мятежа. Здесь же в Томске
  с той же самой целью находился и военный руководитель подпольного движения Западной Сибири подполковник А.Н. Гришин (псевдоним Алмазов). Здесь все они и узнали, что днём 25 мая была свергнута власть большевиков в Мариинске, а в ночь на 26 мая - в Новониколаевске.
  Как только эти сведения достигли Томска, то есть, по всей вероятности, уже днём 26-го числа, Гришин-Алмазов, по его собственным словам, встретился с руководителем Западно-Сибирского комиссариата ВПАС* эсером Павлом Михайловым, и они приняли решение "воспользоваться начавшимся движением чехословаков, поддержать его боевыми организациями, имея целью очистить Западную Сибирь от большевиков, помочь в том же Восточной Сибири". Получив, видимо, на этот счёт какие-то документы от Комиссариата подполковник Гришин-Алмазов тем же следом срочно отбыл в Новониколаевск. Добирался он, однако, не по железной дороге, сообщение по которой, в связи с последними событиями, было или затруднено или вообще прервано, а по реке (вернее по рекам: Томи и Оби), воспользовавшись арендованным по случаю небольшим моторным катером. 28-го утром он уже был в Новониколаевске.
  _______________
  *ВПАС - это Временное правительство автономной Сибири, избранное в конце января 1918 г. в Томске на тайном совещании распущенной большевиками Сибирской областной думы. Впрочем, само название ВПАС, по совсем свежей версии новосибирского профессора В.И. Шишкина, якобы, появилось лишь 1 июля 1918 г., а до того момента оно значилось во всех документах просто как Временное Сибирское правительство (ВСП) или Временное Сибирское областное правительство. Основная часть его министров во главе с премьером Петром (Пинкусом) Дербером находилась в описываемое время в вынужденной "эмиграции" в китайском городе Харбине. Нелегальными органами, представлявшими ВПАС или ВСП (далее мы будем использовать и эту аббревиатуру) в Сибири, были Западно-Сибирский и Восточно-Сибирский комиссариаты. Состояли они исключительно из представителей правоэсеровской партии, главным образом из профессиональных в прошлом революционеров. В Западно-Сибирском (Томском) комиссариате таковых было трое - Павел Михайлов, Борис Марков и Михаил Линдберг, причём первые двое были представителями боевых групп эсеровской партии, проще говоря, являлись боевиками-террористами. Восточно-Сибирский (Иркутский) комиссариат ВСП возглавлял тоже профессиональный революционер и тоже эсер-боевик Николай Калашников.
  
  
  Оставшиеся в Томске руководители Западно-Сибирского комиссариата (ЗСК) решили тоже зря времени не терять и, посовещавшись, отдали распоряжение подчинённым им боевым группам начать утром 29 мая вооруженное восстание в Томске. А 27 мая они провели конспиративное совещание представителей собравшихся в городе (правда, ещё пока не в полном составе) представителей эсеровских комитетов, с той, видимо, целью, чтобы дать им инструкции последнего момента и незамедлительно отправить по домам с приказом поддержать на местах скоропалительное выступление
  Чехословацкого корпуса. Однако во время этого тайного совещания все его участники, в том числе и трое членов ЗСК (Павел Михайлов, Борис Марков и Василий Сидоров), были арестованы большевиками, препровождены в губернскую тюрьму и определены там под особый режим содержания.
  Четвёртый комиссар ВСП Михаил Линдберг с самого начала чехословацкого мятежа находился в его эпицентре - в Новониколаевске, причём не потому что так было запланировано, а просто потому, что так распорядился случай. Более того Линдберг узнал о готовящемся выступлении иностранных легионеров лишь в самый последний момент. Экстренной связи со своими томскими товарищами он, по всей видимости, не имел, так что ему пришлось принимать не только срочные, но и абсолютно самостоятельные решения по ходу разворачивающихся и нарастающих, как снежный ком, событий. Существенную помощь в преодолении "затруднительного положения" в первые дни мятежа оказал
  М. Линдбергу ещё один видный деятель подпольного антибольшевистского движения правый эсер, член Учредительного собрания от Красноярской губернии Нил Фомин. Собственно за подписью этих двух политиков, а также таких известных в Новониколаевске общественных деятелей как Анатолий Сазонов и Евгений Пославский - оба эсеры и оба участники второго (декабрьского 1917 г.) Сибирского областного съезда - выходили в Новониколаевске в первые дни мятежа первые воззвания к населению, известившие людей о том, что "вся гражданская и военная власть в городе и уезде перешла в руки уполномоченных Временного Сибирского правительства", что главной целью новой власти является "спасение русской революции", а её основной опорой - "трудовая революционная демократия". Подчёркивалась также преемственная связь новой власти, как с сибирскими областными съездами, так и с общероссийскими принципами народоправства (демократии), вследствие чего в воззваниях выражались надежды на созыв в скором времени не только Всероссийского, но Сибирского Учредительного собраний.
  
  
  2. Формирование первых органов власти
  
  Уже днём 26 мая, то есть буквально через несколько часов после успешного завершения антибольшевистского переворота на своё первое легальное совещание собрались руководители новониколаевского подполья, объявившие себя военно-революционным штабом. В нём приняли участие эсеры Нил Фомин, Михаил Омельков, Анатолий Сазонов и Александр Скворцов, а также меньшевик Николай Гудков и некоторые другие. Решено было создать совет из представителей эсеров и меньшевиков "при уполномоченном Временного Сибирского правительства", т.е. при М.Я. Лин-дберге. Участники совещания рассмотрели также вопрос о назначении комиссара тюрьмы и о формировании первых добровольческих отрядов.
  В тот же день, не откладывая дела, что называется, в долгий ящик, собрались на своё экстренное собрание и представители торгово-промышленных кругов города. Они обсудили в том числе и вопрос о добровольном финансовом вспомоществовании на нужды новой власти. Причём, как видно из присланного в губернский Томск* отчёта, новониколаевские бизнесмены, исходя из принципиальных соображений, решили выделить сумму, превышающую ту, которую в принудительном порядке несколькими месяцами ранее у них экспроприировали большевики (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.78).
  На следующий день 27 мая состоялось второе заседание военно-революционного штаба уже в расширенном составе, на котором присутствовал сам Михаил Линдберг. В должности военного комиссара города собравшиеся комитетчики утвердили Н.В. Фомина и ещё сформировали агитационную комиссию, призванную заниматься разъяснением и пропагандой основных положений политической программы новой областнической власти в Сибири. Что ж, наряду с военными, вопросы агитации и пропаганды являлись наиважнейшими на тот момент и стояли, поэтому, на одном из первых мест в повестке дня. Так уже 28 и 29 мая в печати стали появляться те самые воззвания от имени "уполномоченного Временного Сибирского правительства", о которых мы уже говорили чуть выше. Советские историки Максаков и Турунов в 20-х годах прошлого века сумели отыскать эти материалы и часть из них опубликовать. Вот некоторые выдержки из тех воззваний.
  "Объявление уполномоченного Временного Сибирского Правительства.
  Именем Сибирского Временного Правительства предлагаю произвести следующие мероприятия: немедленно восстановить городские и уездные самоуправления... предлагаю в самом непродолжительном времени объявить о переизбрании как городских, так и земских самоуправлений.
  Объявите от Сибирского Временного Правительства: рабочие организации остаются неприкосновенными, Советы Рабочих и Крестьянских Депутатов** признаются, как классовые организации трудящихся".
  ________________
  *Новониколаевск в тот период являлся уездным городом Томской губернии.
  **Орфография, пунктуация и синтаксис в цитируемых нами исторических документах и свидетельствах, сохранены и приводятся, как это и принято, в полном соответствии с оригиналом.
  
  
  В данном отрывке мы наблюдаем ещё один важный постулат в идеологии новых властей, это забота об органах городских и земских самоуправлений, которые предстояло возродить, после того разгрома, который им учинили большевики в первые месяцы 1918 г. Правда одновременно с этим "объявлялось", что те самые Советы депутатов, которые в своё время санкционировали разгон Дум и земских управ, "остаются неприкосновенными". Последнее положение программы победителей, продекларированное от имени правительства социалистов Сибири, Прави-
  тельства Петра Дербера, конечно, сразу же многих насторожило, причём не только в среде непримиримых правых, но и в среде умеренных левых, составлявших вкупе весьма значительную часть в стане противобольшевистского сопротивления. Таким образом, уже в первые дни после победы вооруженного восстания в среде победителей образовалась первая серьёзная трещина, разделившая впоследствии антибольшевистские силы на два непримиримых политических лагеря: социал-демократический и буржуазно-демократический, причём борьба, в конечном итоге, окончилась не в пользу первых.
  Однако в условиях, когда Новониколаевск являлся пока лишь небольшим островком свободы в по-прежнему безбрежном море красной диктатуры, ссориться этим противоборствующим сторонам было ещё как бы ни с руки, поэтому никто не собирался, по крайней мере, в ближайшее время оспаривать власть у уполномоченных ВСП, и поэтому именно они в ближайшие несколько недель задавали тон в политике. Так вечером 30 мая здесь в Новониколаевске состоялось первое заседание уже избранного к тому времени "Совета при уполномоченном Временного Сибирского правительства". Именно ему городской военно-революционный штаб передал свои чрезвычайные полномочия. Впрочем, в данный Совет вошли, в общем-то, практически те же самые лица, которые несколькими днями ранее сформировали военно-революционный штаб: Николай Гудков, Михаил Омельков, Евгений Пославский, Нил Фомин; и лишь одно новое лицо появилось в той компании, им оказался номинально числившийся правым эсером Иван Михайлов (не путать с упоминавшимся нами ранее Павлом Михайловым). Об этом человеке нужно несколько слов сказать отдельно, поскольку впоследствии он сыграет одну из главных ролей в освещаемых нами событиях.
  Ну прежде всего Иван Михайлов к тому моменту являлся ни больше ни меньше, как министром того самого Правительства от имени которого действовали четыре особоуполномоченных комиссара по Западной Сибири, в том числе и находившийся в Новониколаевске Михаил Линдберг. Двадцатисемилетний Иван Адрианович Михайлов ещё в конце января 1918 г. был избран на пост министра финансов ВСП. Правда об этом он, как полагают некоторые исследователи, ничего не знал, да и вообще мало кто знал тогда в Сибири, что скромный делопроизводитель кооперативного объединения "Закупсбыт" является столь высокопоставленным "сановником" Сибирского краевого правительства. А всё потому, что состав этого Правительства был избран и утверждён на тайном заседании разогнанной большевиками Сибирской областной думы. Ключевое слово здесь - тайном, поэтому многие из членов того, первого Сибирского кабинета министров оказались строго засекречены и не то что не знали, но даже и не подозревали о своем избрании, в их числе как раз и оказался Иван Михайлов.
  Скорей всего именно так и было, поскольку если бы хоть кто-то в Новониколаевске имел информацию о том, сколько, образно выражаясь,
  нефритовых шариков на головном уборе* Ивана Михайлова, то революционный совет создавался бы не при уполномоченном ВСП Линдберге, а при министре финансов этого правительства И.А. Михайлове. Наверное, всё-таки так... Пока же его пригласили в Совет только как уже достаточно известного после февраля 1917 г. революционного деятеля, причём столичного пошива, являвшегося ещё до переезда в Сибирь, в конце 1917 г. заместителем председателя Петроградского союза сибиряков-областников, ну и т.д. (подробнее смотри его досье).
  Но вернёмся к Совету. На своём заседании вечером 30 мая его члены рассмотрели вопрос о создании легального теперь уже Западно-Сибирского комиссариата ВСП. Назначенное председателем Правительства П. Дербером ещё в феврале руководство комиссариата осталось в прежнем составе (П. Ми-хайлов, М. Линдберг, Б. Марков и В. Сидоров), а вот исполнительные структуры нового органа краевой власти решили срочно сформировать, и по этому вопросу участники совещания разработали специальное постановление об учреждении при комиссариате "отделов по отраслям деятельности". Эти отделы должны были заменить собой правительственные ведомства, а созданный внутри этих структур чиновничий аппарат со временем мог составить основу будущих министерств Временного Сибирского правительства. Таким образом, именно в Новониколаевске появились на свет первые административные отделы ЗСК (протоминистерства), что и позволило этому скромному уездному городу Томской губернии стать на время как бы первой столицей автономной Сибири**.
  _______________
  *В средневековом Китае именно так различали по рангу высших государственных чиновников (мандаринов), нефритовые шарики были сродни генеральским звёздам, но только крепились к гражданскому головному убору.
  **На эту роль всегда претендовал Томск, но что-то случилось с этим некогда великим городом первого в Сибири университета... Теперь он и сам как-то незаметно стал превращаться в заштатное уездное городничество, к сожалению.
  
  
  Ну и последнее, что касается Западно-Сибирского комиссариата и его первых шагов на поприще утверждения в Сибири новой власти. В начале июня, т.е. уже через несколько дней, когда власть большевиков оказалась свергнута также и в Томске, все постановления ЗСК стали выходить теперь уже за подписями не одного только Линдберга, а всех четырёх сибирских комиссаров. И хотя они примерно до 4-7 июня по-прежнему находились в разных городах, Западно-Сибирский комиссариат Временного правительства автономной Сибири после 31 мая работал уже как бы в полном составе.
   Теперь немного о новых городских властях Новониколаевска. Всё гражданское управление, согласно распоряжению уполномоченного ЗСК, перешла в руки депутатов городской Думы во главе с председателем Думы В.П. Ляпуновым и городским головой А.К. Скворцовым. На первом заседании Думы присутствовало 54 гласных из 78 значившихся по списку. Полностью отсутствовала по понятным причинам большевистская фракция, все 12 её членов, по сведениям газеты "Омский вестник", были арестованы в ходе восстания и находились на тот момент уже в тюрьме. Остальные отсутствующие депутаты являлись членами правоэсеровской партии, но они не явились на первое заседание, в отличие от товарищей коммунистов, по вполне уважительной причине, "в связи с отбытием на противобольшевистский фронт". Но даже, несмотря на такие весьма значительные потери, фракция эсеров в городской Думе Новониколаевска на начало июня всё равно оказалась в большинстве и могла, что называется, продавливать все вопросы в нужном для себя направлении.
  Так при обсуждении вопроса о лишении большевиков депутатских мандатов, эсеры высказались категорически против такого решения и провели постановление о замене находившихся в тюрьме под следствием коммунистов их товарищами по мажоритарному избирательному списку, из числа тех, что не попали ещё пока под массовые репрессии. В ответ на такой с их точки зрения беспредел гласные из фракции домовладельцев и кадетов демонстративно покинули зал заседаний, отказавшись, что называется, до лучших времён посещать "это сборище социалистов". Что же касается большевиков, вновь кооптированных в число гласных, то они также стали бойкотировать работу городской Думы в знак протеста против "бесчинств, устраиваемых новыми властями". Таким образом оставшиеся в наличие депутаты, представлявшие фактически одних только правых эсеров, не смогли набрать необходимого кворума, и деятельность Новониколаевской думы оказалась парализована и от того была приостановлена, сначала думали что временно, но потом оказалось что очень надолго. В тех обстоятельствах практически вся власть в городе перешла тогда в руки военных; в их среде, как и полагается по уставу, оказалось намного больше порядка и ими осуществлялись обусловленные единоначалием решительные меры, особенно необходимые в условия того переходного периода.
  Главным военным руководителем был назначен Александр Львович Ясныгин, бывший полковник Российской армии, командир 41-го Сибирского стрелкового полка. Ночью 26 мая он командовал одним из повстанческих отрядов, а уже днём того же числа Ясныгин занял должность начальника городского гарнизона. При нём тем же следом организовался и военный штаб, в который вошли поручик В.Л. Лукин, прапорщик Голубев и ещё несколько человек из числа гражданских, по всей видимости, являвшихся руководителями эсеровских боевых дружин. Главной задачей штаба стало формирование добровольческих отрядов. Пассионариев, желавших послужить под сибирскими знамёнами, в шестидесяти тысячном Новониколаевске, надо признать, нашлось не очень много, но вместе с тем - не так уж и мало. Пришли в штаб записаться в народное ополчение, в том числе, и гражданские лица, из них формировали, главным образом, отряды для несения службы по охране города. Из числа добровольцев офицеров, желавших немедленно отправиться на противобольшевистский фронт, сразу же было укомплектовано три взвода общей численностью в 150 человек. На основе этих подразделений первой добровольческой роты впоследствии сформировался Новониколаевский стрелковый полк, влившийся в состав Средне-Сибирского корпуса под командованием упоминавшегося уже нами знаменитого героя Гражданской войны подполковника А.Н. Пепеляева.
  Ну и, наконец, утром 28 мая в Новониколаевск из Томска прибыл подполковник А.Н. Гришин-Алмазов, и, по некоторым сведениям, уже в пять часов утра, опираясь на полномочия, данные ему ЗСК, он издал приказ об образовании на освобождённой от большевиков территории Западно-Сибирского военного округа и тут же объявил о своём вступлении в командование этим округом. В тот же день был сформирован и штаб округа, который возглавил сначала штабс-капитан А. Фризель, но 2 июня этот пост занял полковник генштаба Пётр Белов (Генрих Виттенкопф), обрусевший немец по национальности, в условиях разразившейся в 1914 г. войны с Германией, сменивший, видимо, из карьерных соображений, своё немецкое имя и фамилию на русские*.
  Особенностью Новониколаевска, этого первого островка свободы, являлось то, что город находился на пересечении двух главных транспортных артерий региона, железнодорожной магистрали (с запада на восток) и реки Оби (с юга на север), так что местным повстанцам пришлось развивать наступление сразу на всех четыре стороны света, на запад в направлении на Омск, на восток к Томску, на юг к Барнаулу. И даже на север уже на следующий день после одержанной победы новониколаевским мятежникам пришлось снарядить небольшую экспедицию в погоне за убежавшими вниз по Оби большевиками**. Данные обстоятельства вынудили новые власти города формировать свои воинские подразделения не только на добровольных началах, но и прибегнуть к всеобщей мобилизации офицеров и военных чиновников. Так уже 27 мая вышел соответствующий приказ за подписью члена военно-революционного штаба А.В. Сазонова, а спустя несколько дней его подтвердил и только что вступивший в должность командующего Западно-Сибирским военным округом А.Н. Гришин-Алмазов.
  _______________
  *По другой версии Генрих Виттенкопф стал П.П. Беловым только после того, как вступил в сибирское антибольшевистское подполье.
  **Их пароход "Карл Маркс" был настигнут и захвачен в районе Колывани.
  
  
  Первая, укомплектованная таким образом часть, рота в количестве 212 человек, под командованием поручика Перова была направлена к ст. Тайга на помощь чехословакам, прорывавшимся с боями к Томску, там находились трое из четырёх уполномоченных Временного Сибирского областного правительства, в силу чего освобождение города на Томи являлось как бы одной из важнейших задач всего политического момента.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  СОБЫТИЯ ТОМСКЕ
  
  Из лексикона западных и российских средств
  массовой информации, накорню скупленных
   мировым сионизмом, выпало словосочетание
   "освободительная борьба", заменённое на
  отрицательно окрашенное слово "терроризм".
  Д. Жуков. Небо над Ираном
  
  
  
  1. Переворот
  
  Газета "Сибирская Мысль", экстренный выпуск от 31 мая.
  В статье "Переворот 31 мая" утверждается, что слухи о восстании чехов и занятии ж.д. магистрали начали "упорно циркулировать" в городе ещё 25 мая. А на следующий день томские большевики опубликовали телеграмму о боях под Мариинском. В следующие дни власти объявили город сначала на военном, а потом на осадном положении; были произведены первые аресты.
  Приказ о вооруженном выступлении члены Западно-Сибирского комиссариата отдали, по всей видимости, числа 26 или 27 мая, определив датой начала мятежа в Томске раннее утро 29 мая. Но в понедельник (день тяжелый) 27 мая все трое членов ЗСК были арестованы на конспиративной квартире во время очередного совещания и не смогли таким образом осуществлять непосредственного руководства восстанием. Однако за них это сделали другие, не менее компетентные люди, в том числе и военные, демобилизованные фронтовые офицеры бывшей Российской армии, наряду с наиболее активными членами эсеровской партии вот уже несколько месяцев состоявшие в боевых подпольных дружинах. В четыре часа утра 29 мая в Томске сразу в нескольких местах начались ожесточённые бои боевиков-подпольщиков* с отрядами рабочих-красногвардейцев и интернационалистов (бывших военнопленных, главным образом, австро-венгерской армии, находившихся в томском концлагере и в добровольном порядке изъявивших желание служить советской власти).
  _______________
  *Подпольщики сражались с бело-зелёными (цвета сибирской автономии) повязками на рукавах.
  
  
  С восставшими боевиками-подпольщиками томские большевики справились довольно легко, уже к 10 часам утра все очаги сопротивления были, практически, подавлены. Угроза со стороны наступавших легионеров сначала также не очень-то беспокоила советское руководство, поскольку они несколькими днями ранее, как только узнали о начале восстания Чехословацкого корпуса, направили на станцию Тайга вполне достаточный, с их точки зрения, воинский контингент для создания временного оборонительного заслона. Таким образом, всё было вроде бы как под контролем, но неожиданно вечером 30 мая в губисполком поступили известия от командира блокпоста на ст. Тайга Ивана Лебедева о том, что он не в силах больше сдерживать наступление превосходящих сил противника и что он с остатками своего отряда отступает к Томску. И вот только тогда чувство смертельной опасности полностью овладело сознанием большевистского руководства, и им было принято решение оставить город без боя и незамедлительно эвакуироваться на пароходах в направлении на Тюмень, где совдеповцы надеялись найти идущую им на помощь армию советского наркомавоенмора Троцкого. И вот утром 31 мая совсем не надеявшиеся на такую удачу томичи проснулись вдруг в совершенно свободном от большевистской власти городе.
  Управление городом бежавшие совдепщики "официально" передали членам местного комитета партии меньшевиков. Одного из них об этом в два часа ночи известили из губисполкома по телефону. Сначала мало что понявший спросонья человек подумал, что это какая-то провокация, но потом всё-таки смог разобраться в ситуации и тем же следом сообщил своим товарищам по партии о случившемся. Последние, как только рассвело, явились в опустевший уже к тому времени губисполком, в бывшую гостиницу "Европа", для того, чтобы принять дела по управлению городом. Они прекрасно понимали, что их власть временная, что они, халифы всего лишь на час или немногим более того, однако обстоятельства момента требовали их присутствия, и они, вполне удовлетворившись этими соображениями, приступили к осуществлению своих обязанностей.
  Почти одновременно с ними туда же, в бывший большевистский губисполком, явился и полковник Николай Сумароков, отставной артиллерийский офицер, руководитель подпольной офицерской организации города. Прибыл он в сопровождении нескольких адъютантов, для того чтобы принять, что называется, капитуляцию совдепа и выбросить на улицу "трон его величества Хама". По такому торжественному случаю, полковник и оделся соответственно - в парадный офицерский мундир с золотыми погонами бывшей императорской армии*. Вид его привёл в полное недоумение социал-демократов меньшевиков, представших в "Европе" пред очами грозного полковника, но несказанно обрадовал, надо полагать, некоторых немногочисленных в столь ранний час свидетелей этого события из числа простых городских обывателей, за двумя революциями уже успевших соскучиться по добрым старым временам романовского единодержавия. Вызывающее поведение полковника конечно же сразу было взято на заметку представителями революционно-демократической власти и, как показали дальнейшие события, не осталось безнаказанным.
  _______________
  *После Февральской революции ношение погон, а тем более золотых имперских, в России было повсеместно запрещено.
  
  
  Как писали позже местные газеты, к 8 часам утра весть о свержении власти большевиков облетела весь Томск, и улицы города стали заполняться народом. Начал заниматься тёплый, солнечный день. Весенний воздух был полон пьянящего аромата расцветающей природы, яркое, горячее солнце ласкало оттаивавшую землю. Всё это очень гармонировало с общим радостным и приподнятым настроением человеческих масс, запрудивших улицы освобождённого города. Мальчишки-разносчики уже с самого утра распространяли в среде городских обывателей экстренный выпуск газеты "Сибирская мысль", ради особого случая продававшийся в тот праздничный день по цене вдвое ниже прежней, всего за 15 копеек за номер*. В статье "Да здравствует народоправие" жителям города сообщалось, что власть на освобождённых в результате вооруженного восстания территориях перешла в руки Временного Сибирского правительства, избранного в январе текущего года на тайном заседании разогнанной большевиками Сибирской областной думы. Далее население извещалось о том, что в 10 часов утра в здании Городской думы состоится собрание гласных (депутатов), избранных в результате всеобщего голосования 1 октября 1917 г. В случае отсутствия в городе таковых на собрание должны были явиться ближайшие по списку кандидаты в гласные из того избирательного блока, который представлял в Думе отсутствующий депутат. Это было, что называется, официальное мероприятие, объявленное от лица меньшевиков-оборонцев, представлявших на переходный период власть в городе и тем самым как бы передававших её в руки городского самоуправления.
  Что касается неофициальных мероприятий в тот день, то их было несколько, и проходили они, по большей части, в центральных районах города. (На окраине, а также в рабочих кварталах в то же самое время уже шли обыски и аресты, и там было как бы ни до торжеств.) Большая толпа собралась у гостиницы "Европа", на первом этаже которой располагался до Октябрьской революции торговый пассаж московского миллионера Второва, самый крупный магазин в городе. Люди пришли в тот день сюда толи полюбоваться на посрамлённую большевистскую цитадель, вход в которую ещё вчера охраняли грозные бородатые венгры-интернационалисты с пулемётами, толи ожидали может быть уже и начала розничной торговли в неработавшем в течение последних несколько месяцев магазине**. Но ни того, ни другого томичи не обнаружили, однако узнали из устно распространяемых сведений, что здание теперь будет занимать штаб военного гарнизона, что начальником Томского гарнизона уже назначен полковник Н.Н. Сумароков, а начальником штаба - подполковник А.Н. Пепе-ляев, Георгиевский кавалер***. Уже на следующий день здание будет переполнено добровольцами, желающими вступить в ряды родной Сибирской армии.
  ________________
  *Как бесплатное приложение они раздавали желающим последний номер большевистской газеты "Знамя революции" с материалами о подавлении белогвардейского вооруженного мятежа, препровождёнными агитационным заголовком, набранным почти плакатными буквами: "Никогда ещё Советская власть не стояла так прочно и незыблемо, как теперь"...
  **Увы, среди простых обывателей очень много людей, относящихся к любой власти лишь с позиции сытого желудка. В одном из номеров томской газеты "Родина" за 1919 г. мы нашли сатирическое двустишие В. Князева под названием "Партийный человек", как раз на эту тему и как бы даже согласное с нашим наблюдением, что характерно: Мой приятель - Казимир/Мыслит очень здраво:
  /Если вправо есть трактир -/Он идёт направо./И хоть тресни левый стан,-/Он не повернётся,/Разве только... ресторан/Слева попадётся.
  ***Всё равно, что сейчас Герой России (СССР), а может быть даже и круче
  
  
  Значительная толпа любопытных собралась в то утро также и у так называемого Дома свободы (сейчас Дом учёных), бывшей губернаторской резиденции, в ходе Февральской революции реквизированной в пользу победившей демократии. Здесь буквально несколькими часами назад располагался штаб Красной гвардии, а теперь разместилась военная комендатура города, во главе с полковником Евгением Вишневским, также являвшимся одним из руководителей антибольшевистского боевого подполья и принимавшего непосредственное участие в боях 29 мая, возможно даже именно за тот Дом свободы, в котором он теперь и распоряжался. В его комендатуру свозилось конфискованное во время обысков оружие, сюда же для первых допросов приводили под конвоем и арестованных.
  Однако самая большая масса восторженной публики скопилась 31 мая у здания городской управы (теперь часть её помещений занимает культурный центр "Аэлита"), находившейся на пересечении улицы Почтамтской и Ямского переулка Здесь в тот день собралось совещание представителей демократических партий и общественных организаций города, сюда же сразу после своего освобождения из тюрьмы прибыли и члены Западно-Сибирского комиссариата ВСП. Таким образом, в здании управы теперь находилось всё политическое руководство не только города и губернии, но и всей Западной Сибири. Интерес обывательской массы вследствие этого вырос к данному мероприятию в несколько раз, толпа плотным кольцом обступила здание, заполнив своей массой не только Ямской переулок (теперь Нахановича), но прилегающую к управе часть Почтамтской улицы (ныне проспект Ленина).
  Некоторые из особо ретивых граждан свободного теперь города даже попытались проникнуть во внутренние помещения, чтобы, так сказать, воочию понаблюдать за происходившими там историческими событиями, но им это мало удавалось, поскольку вход с улицы преграждали очень крепкие и массивные двери добротной ручной работы лишь для вида слегка приоткрытые в тот день. Вскоре сквозь толпу медлено-медленно, но продрался-таки к зданию внушительных размеров чёрный легковой автомобиль с открытым верхом; из него вышел полковник Сумароков и проследовал внутрь помещений. Старое и новое, консервативное и либеральное, возрастное и молодое поколения сошлись в одно и то же время
  в одном месте и кто-то из них должен был одержать верх в предстоящей политической схватке.
  А что же простые горожане, оставшиеся пока за пределами входных дверей? Им в тот исторический момент раздавали только что отпечатанные листовки с первыми распоряжениями новой власти, и они также могли наблюдать, одни с очень большим удовольствием, а другие с не менее большим раздражением, за тем как на балконе здания городской управы чьи-то заботливые руки закрепили два победных знамени: красное, социалистов-революционеров, с начертанными по обеим сторонам их извечными лозунгами: "В БОРЬБЕ ОБРЕТЁШЬ ТЫ ПРАВО СВОЁ" и "ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ", и белозелёное сибирских областников-автономистов.
  Самое же массовое и уже лишь отчасти неформальное мероприятие состоялось в тот день у Кафедрального собора на площади Революции (бывшей Новособорной). Под звон городских колоколов к двум часам дня здесь собрался народ для того, чтобы провести благодарственный молебен в честь освобождения Томска. После службы был устроен крестный ход, опять ударили во все колокола, торжественность момента настолько переполняла всех, что особо ретивые черносотенцы даже начали сбивать шапки с голов не особо благочестивых с их точки зрения прохожих. У оставшейся после празднования 1-го мая трибуны выставили целый лес хоругвей. Люди, разбившись на отдельные группы, мирно беседовали, у всех была одна на всех тема разговора - освобождение города от большевиков. Томичи делились друг с другом последними новостями, пересказывали друг другу произошедшие ночью события и горячо обсуждали их. Рядом с площадью в это время проследовал агитационный автомобиль, разбросывая первые летучки новой власти - желтые из некачественной бумаги листовки с напечатанным на них текстом обращения. Ими население города извещалось о переходе власти в руки Временного Сибирского правительства и его уполномоченных - членов Западно-Сибирского комиссариата. Несколько человек в радостном ажиотаже бросились к автомобилю и преградили ему путь, в нём оказался один из членов Комиссариата, и он тут же обратился к собравшимся, что называется, с пламенной приветственной речью, неоднократно прерывавшейся одобрительными выкриками из толпы и всеобщими громогласными возгласами "Ура-а!".
  
  
  
  2. Чехи в городе
  
  А спустя некоторое время, где-то в 8 часов вечера в город прибыли чехословацкие воины-освободители, в количестве примерно 500 человек ("Сибирская жизнь", Љ29 за 1918 г.). Весть разнеслась мгновенно, и народ опять высыпал на улицы. Легионеры стройной колонной "церемонимальным маршем" под национальным красно-белым флагом при полном вооружении двинулись со станции Томск-II к центру города, на протяжении всего пути их приветственными возгласами и дружными аплодисментами встречали восторженные горожане. В соответствиии с военным этикетом, полагавшимся в те времена, чехословаки следовали по улиццам Томска под звуки собственного духового оркестра, при этом сердобольные томички, особенно из числа тех, кто помоложе, под его аккомпанемент, забрасывали легионеров кистями только что зацветшей черёмухи и даже живыми, первыми весенними цветами. А благородного вида старушки молча и немного театрально вытирали вышитыми платочками слёзы на своих глазах; другие женщины прмерно такого же возраста, но только, что называется, попроще, демонстративно крестили сначала прибывшее дружественное славянское воинство, а потом и самих себя на всякий случай.
  На главной Почтамтской улице, куда легионеры вступили, представляя себя почти что сибирскими национальными героями, началась уже официальная часть. У гостиницы "Европа" братьев славян встретил почётный караул войск томского гарнизона. Стоявший во главе фронта русских воинов полковник Сумароков по традиции символически облобызался с первым правофланговым чехословаком. Строй легионеров после этого встал справа в одну линию с томским частями и, как писал впоследствии белоэмигрант А.А. Кирилов, "вместе с большим бело-зеленым стягом, развевающимся около коренастой фигуры подполковника Пепеляева, вырос бело-красный стяг свободной Чехии". В завершении этого торжественного мероприятия городской голова меньшевик Васильев от имени граждан Томска также поприветствовал воинов-освободителей, произнеся в честь прибывших, как и полагается в таких случаях, краткую благодарственную речь. Убедившись в том, что в Томске новая власть стоит прочно на ногах и её безопасности ничто уже не угрожает, чехословаки через два часа пребывания в городе отправились по железной дороге назад на станцию Тайга, где их ожидали основные силы восставшего 7-го Татранского полка.
  То была пятница 31 мая, а в начале следующей недели томские газеты опубликовали воззвание капитаны Гайды, командира того самого полка, организатора и героя новониколаевского вооруженного мятежа. В обращении подчёркивалось, что чехословаки выступили с оружием в руках ни с целью завоевания и порабощения Сибири, но что, напротив, они теперь, после свержения советской власти, предоставляют сибирякам возможность для свободного политического выбора.
  
  3. ЗСК - правительственный орган, первым заявивший о своих притязаниях на власть
  
  1 июня 1918 г. в томской печати появилась очередная по счёту декларация Западно-Сибирского комиссариата, на этот раз очень объёмная и основополагающая по содержанию, в ней были определены главные постулаты новой политической атмосферы (воздуха свободы) в крае.
   "Граждане! Западная Сибирь очищена от большевиков, они бегут, унося с собой всё, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна. Власть перешла к Сибирскому Временному Правительству, выдвинутому Областной Думой. Высшей местной властью в Западной Сибири временно, впредь, до окончательного освобождения всей сибирской территории, является Западно-Сибирский Комиссариат, состоящий из уполномоченных Временного Сибирского Правительства, членов Всероссийского Учредительного Собрания: Павла Михайлова, Бориса Маркова, Михаила Линдберга и председателя Томской уездной земской управы Василия Сидорова.
  Выше перечисленные уполномоченные организуют местные губернские, уездные и городские комиссариаты, на обязанностях которых лежит восстановление органов местного самоуправления в законно избранном их составе там, где выборы уже были произведены, и производство выборов на основании существующего избирательного закона в тех местностях, где выборы эти почему-либо не имели места. Комиссариаты немедленно по возобновлении работ демократических органов самоуправления передают им всю полноту местной власти.
  Западно-Сибирский Комиссариат впредь до особого распоряжения областного правительства объединяет деятельность всех органов народного самоуправления и государственных учреждений, как-то: управления путей сообщения, почт и телеграфов и проч. Западной Сибири и направляет их работу по одному плану. Задачей его является создание правильно организованной военной силы, достаточной для утверждения народовластия и охраны жизни и достояния граждан от всех покушений врагов демократического строя, как извне, так и изнутри.
  Законодательные мероприятия и реформы не поручены уполномоченным, они входят в компетенцию лишь Сибирской Областной Думы - временного до созыва Сибирского Учредительного Собрания, законодательного органа. Задачей Областной Думы и её исполнительного и ответственного перед ней органа - Временного Сибирского Областного Правительства является восстановление нарушенного большевиками правильного товарообмена, обеспечение граждан продовольствием, предотвращение вторжения в Сибирь с востока иностранных войск путём возобновления дружественных отношений с союзными странами, созыв Сибирского Учредительного Собрания, на основе прямого, равного и тайного избирательного права, и, наконец, всемерное содействие скорейшему возобновлению работы Всероссийского Учредительного Собрания, которое одно может спасти страну путем объединения всех сил революционной демократии для разрешения всех выдвинутых революцией политических и социальных задач и воссоединения, отторгнутых ныне друг от друга частей великой всероссийской федеративной демократической республики.
  Согласно постановлению Чрезвычайного Сибирского Съезда устанавливаются цвета белый и зелёный флага автономной Сибири - эмблема снегов и лесов сибирских.
  Осуществляя указанные задачи, уполномоченные правительства не будут противодействовать никаким общественным, классовым и партийным организациям, поскольку они не будут оказывать сопротивления органам Временного Сибирского Правительства в осуществлении изложенных мероприятий, или пытаться присвоить себе права государственной или местной власти.
  Организация вооруженных сил ведётся не на началах партийных или классовых, а каждый гражданин, искренно преданный идее народовластия, осуществляемой Временным Сибирским Правительством, может быть зачислен в ряды Сибирской армии. Существование вооруженных сил, не подчиненных Сибирскому Правительству, не будет допущено.
  Граждане! Огромные и трудные задачи спасения всех завоеваний революции и восстановления национальной независимости предстоит осуществить многострадальной трудовой революционной демократии России и Сибири. Только дружными усилиями всех её отрядов могут быть осуществлены они. Настал великий и страшный момент, быть может, последнюю возможность открывающий для спасения Русской Революции.
  Сибирское Правительство горячо верит, что трудовая демократия найдёт в себе достаточно сил для разрешения этих задач и из всех тяжких испытаний, выпавших на её долю, выйдет победительницей. Оно зовёт всех граждан к тяжелой, творческой, дружной работе.
  Уполномоченные Временного Сибирского правительства по Западной Сибири, члены Всероссийского Учредительного Собрания: Борис Марков, Павел Михайлов, Михаил Линдберг и председатель Томской уездной земской управы Василий Сидоров. Томск, 1 июня 1918 г., 12 часов"
  ("Омский вестник", Љ116 от 12 июня 1918 г.).
  На несколько пунктов данного документа нам хотелось бы обратить особое внимание, а именно: на переходный период, до возобновления "работ демократических органов самоуправления", власть в городах, уездах и губерниях должна была осуществляется местными комиссариатами. Комплектование последних осуществлялось, надо полагать, под контролем уполномоченных Временного Сибирского правительства, и их состав, по всей видимости, был утверждён заранее, ещё в период подготовки к вооруженному восстанию. В правоэсеровской партийной составляющей всех этих комиссариатов также вряд ли приходилось сомневаться, и, таким образом, у ЗСК имелся некоторый задел на будущее, в плане закрепления за умеренными левыми политической власти на освобождаемых от большевиков территориях.
  Вместе с тем из дальнейших положений декларации с полной очевидностью явствует, что сама власть ЗСК, призванная осуществлять свои полномочия "до окончательного освобождения всей сибирской территории", на самом деле, должна была просуществовать лишь до того момента, пока в Сибирь из харбинской эмиграции не вернётся избранное Сибирской областной думой Временное правительство. Основную часть ВСП также составляли министры-социалисты, поэтому и по данному пункту вряд ли приходилось сомневаться в том, что все основные рычаги власти в Сибири перейдут в руки всё тех же умеренных левых. Но это в теории, а на практике обстоятельства сложились совсем по-иному, и бразды правления в крае комиссарам ЗСК вскоре пришлось передавать совсем другим людям, добрая половина которых оказалась приверженцами правых политических взглядов. И эти политики при поддержке разного рода консервативных группировок сменили запланированный эсерами левый курс почти на прямо противоположный. Но об этом мы поговорим немного позже, а сейчас - по сути тогдашних текущих дел.
  Земские управы в губерниях и уездах, а также городские самоуправления восстанавливали свою деятельность в большинстве случаев сразу же после ухода частей Красной армии. Не ожидая назначения правительственных комиссаровиз Томска, они стали избираться на созываемых срочно собраниях гласных. 4 июня 1918 г. Западно-Сибирский комиссариат принял постановление, в котором функции комиссаров на местах определялись ещё более подробно: "1) наблюдение за точным и неуклонным проведением в жизнь полного народоправия с восстановлением органов местного самоуправления...; 2) оказание всемерного содействия по формированию добровольческой Сибирской армии Временного Сибирского правительства...; 3) наблюдение за планомерным проведением в жизнь постановлений, распоряжений и мероприятий центральных органов по всем отраслям государственного управления и народного хозяйства..."
  5 нюня 1918 г. одним из самых важных постановлений ЗСК стало обращение к членам Сибирской областной думы с предложением собраться в Томске и возобновить свою работу для начала хотя бы в думских комиссиях. На основании данного распоряжения вместе с Частными совещаниями находившихся в Томске депутатов, а также постепенно прибывавших в город других членов СОД возобновили свою деятельность не только комиссии, но и президиум Думы. Политическая окраска этих органов также оказалась по-преимуществу левой, и данное обстоятельство не могло не тревожить правые политические круги. Как впрочем, не мог не настораживать тех же самых людей и персональный состав самого ЗСК, а особые опасения вызывал лидер Комиссариата Павел Михайлов, являвшийся сторонником идей Виктора Чернова в эсеровской партии. Данная группа выступала за отмену частной собственности на средства производства и в первую очередь на землю. Возмущало многих и терпимое отношение ЗСК, как видно из его декларации, к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Всё это как бы походило на второе издание советской власти и поэтому не только настораживало, но местами даже пугало людей, для которых частная собственность была, что называется, священна и неприкосновенна, и которую они намеревались не только себе вернуть (после большевистской национализации), но и по-возможности преумножить.
  Около недели большинство членов ЗСК находилось в Томске. Затем они перебрались в Новониколаевск, избранный местом их нового пребывания. Причина, по которой уполномоченные перенесли свою резиденцию из губернского центра в уездный город, не совсем ясна, однако какая-то логика в том решении, несомненно, была. Спустя ещё одну неделю, где-то числа 12-14 июня, члены Западно-Сибирского комиссариата в полном составе переехали из Новониколаевска в Омск и здесь обосновались, до того самого момента, пока не передали власть законно избранным министрам ВСП. Сюда же в Омск уполномоченные перевезли с собой и штаб Западно-Сибирского военного округа, а также его командующего к тому времени уже полковника А.Н. Гришина-Алмазова*. Причина, по которой Омск оказался предпочтительнее Новониколаевска, объясняется довольно просто и состоит, по мнению большинства исследователей, в том, что здесь, как в бывшем центре Западно-Сибирского генерал-губернаторства, имелось в наличии необходимое количество чиновников с опытом соответствующего, как гражданского, так и военного управления обширным краем.
  _______________
  *Звание полковника от имени военного министра Временного Сибирского правительства ему в конце мая своим приказом присвоил Михаил Линдберг.
  
  
  4. Новые томские власти
  
  Двадцатидевятилетний Павел Михайлов оказался фактическим руководителем Западно-Сибирского комиссариата. Приняв на себя такую большую ответственность, он в самые трудные минуты вспоминал, по всей видимости, прошедшие годы, политические собрания и кружки, как много было там революционной романтики, надежд, адреналина в крови и прочих пьянящих ароматов молодости. И даже годы, проведённые на каторге и в ссылке, не казались ему теперь, наверное, напрасно потерянными, потому что в душе царил позитив, а сознание было охвачено эйфорией от вновь одержанной революционной победы. Но одновременно с этим пришла пора конкретных дел, весьма далёких от патетической романтики, требующих совсем иных качеств ума и настроений души.
  Уже днём 31 мая, т.е. буквально через несколько часов после освобождения из тюрьмы, Павел Яковлевич принял участие в работе возобновившей свою деятельность Томской городской думы. Выступая перед депутатами, он официально уведомил собравшихся, что впредь "до конструирования демократических учреждений как военная, так и гражданская власть находится в руках Временного Сибирского правительства - в его комиссариате Западно-Сибирского округа". На местах же власть принадлежит особо уполномоченным этого правительства. И так будет вплоть до полного восстановления демократических учреждений. Ну, а пока происходит процесс реконструкции земств и городских самоуправлений, необходимо наладить их тесное взаимодействие с местными комиссариатами. Для этого на примере Томска Павел Михайлов порекомендовал создать из нескольких представителей от органов местного самоуправления так называемую техническую комиссию и контактировать с
  правительственными комиссарами в решении важнейших вопросов.
  Эта тема обсуждалась гласными ещё до появления в Думе Павла Михайлова, кадеты предложили создать комитет по охране общественного порядка, к которому, как в первые дни после Февральской революции, перешла бы вся полнота власти в городе, эсеры же предложили создать общественную комиссию при комиссарах Временного Сибирского правительства. Последний вариант, так как он вполне отвечал пожеланию, высказанному П. Михайловым, при определившемся большинстве депутатов левого крыла, и был одобрен. Таким образом, удалось сразу же создать прецедент, который де факто обозначил превосходство чрезвычайных органов революционной власти в лице эсеровских правительственных комиссаров над местным самоуправлением (на переходный период).
  Раздосадованные случившимся только что поражением, гласные от двух правых фракций (кадеты и домовладельцы) взявшего слово меньшевика Николая Васильева стали сначала зашикивать, а потом и вовсе пытались прервать выкриками с мест. Дело в том, что означенный депутат вознамерился некоторым образом реабилитировать большевиков, заявив, что по только что поступившим сведениям, бежавшие из города совдеповцы не взяли с собой ни рубля из имевшейся в банке наличности, причём даже те несколько миллионов, что они конфисковали весной путём контрибуции у местной буржуазии*. Далее Васильев вполне резонно заметил, что пора прекращать, наконец, политическую грызню, поскольку народ в основной своей массе уже изрядно утомлён революционными разборками, люди, по его словам, вряд ли поверят теперь какой-либо партии, пока не будет ликвидирован элементарный товарный голод. В завершении своего выступления он обратил внимание собравшихся ещё на одну опасность, а именно: на угрозу полного уничтожения России, путём захвата её или немцами, или чехами, или японцами. В этот момент и раздались голоса из правой части депутатской аудитории: "Довольно, довольно!"
  _______________
  *Как выяснилось впоследствии, всего у томской буржуазии было конфисковано около пяти миллионов рублей, половину из этой суммы большевики уже успели потратить, два миллиона ещё оставалось на их банковском счёте, а 500 тысяч они держали в сейфе губисполкома, лишь эти полмиллиона они и прихватили с собой. Всю же остальную наличность, числившуюся за казначейством и хранившуюся в городском отделении Госбанка, они вообще не тронули. Во-первых, большая часть тех средств предназначалась на выплату зарплаты рабочим и служащим, так что у томских большевиков даже и мысли не возникло на них посягать. Остальную же массу наличности, в том числе и оставшуюся часть конфиската, члены томского исполкома решили с собой не забирать потому, что данное мероприятие показалось им делом достаточно хлопотным, нужно было, в условиях жуткого временного цейтнота, отыскать ночью не только директора банка, но и казначея (у них хранились ключи от сейфов), а потом большую массу дензнаков вместе с золотом скрытно доставить на пароход, и всё это под угрозой возможной атаки со стороны боевиков оппозиции, чреватой не только людскими потерями, но и большим шумом, нежелательным для большевиков, решивших, что называется, по-тихому покинуть город.
  
  
  Завершилось заседание перевыборами исполнительных органов городской Думы. "Омский вестник" (Љ124 за 1918 г.) писал по этому поводу: на заседании Томской городской думы 1 июня была избрана новая городская управа в следующем составе: городской голова И.П. Пучков (эсер), товарищ городского головы Н.С. Васильев (меньшевик) и члены управы: от фракции эсеров П.Г. Лихачёв, от кадетов К.В. Игумнов и П.И. Троицкий, от национальной группы П.В. Соколов, от домовладельцев Г.И. Ливен.
  Согласно постановлению Западно-Сибирского комиссариата, как мы уже отмечали, из состава всех органов местного самоуправления полностью исключались большевики и левые эсеры, не избежала подобной люстрации и Томская городская дума. Как сообщала газета "Сибирская жизнь" (Љ62 за 1918 г.) она поредела сразу на 33 депутата*. Вместо них в число гласных были кооптированы представители победивших в ходе восстания партий. От правых эсеров - 11 человек (в том числе почему-то один из четырех комиссаров Западной Сибири - Павел Михайлов), 8 - человек от кадетской партии (в том числе некто В.Н. Кононов, возможно родственник будущего начальника штаба создаваемого в те дни Томской добровольческой дивизии), 5 - от союза домовладельцев, 3 - от меньшевиков (в том числе будущий заместитель министра внутренних дел Временного Сибирского правительства А.А. Грацианов, политик определённо правых взглядов), 2 - от трудовой народно-социалистической партии (в том числе В.Я. Нагнибеда, очень близкий к левым), 2 - от томских мусульман, один человек (некто
  А.И. Ривво) - от городской еврейской общины и столько же от союза служащих. Таким образом, места большевиков умеренно левые и правые разделили между собой почти поровну.
  В тот же день, 1 июня, первой на освобождённых территориях, возобновила свою работу и Томская губернская земская управа, разогнанная большевиками 27 марта 1918 г. Управа собралась практически в полном составе: председатель Н.В. Ульянов и члены - В.П. Денисов, М.П. Рудаков, Ю.Р. Саиев, А.М. Богуславский. Валериан Денисов - меньшевик, остальные четверо - правые эсеры. Сама управа, а также многочисленные служащие этого учреждения в последующие дни разместились, как и прежде, в здании бывшего губернского управления на площади Революции (Новособорной). Здесь ежедневно по рабочим дням с 10 до 11 утра члены управы вели приём граждан. Михаил Рудаков в качестве исполняющего обязанности председателя** стал заведовать инструкторским, финисовым, промышленным и сельскохозяйственными отделами. Валериан Денисов курировал народное образование, библиотеки, больницы и приюты, Юсуф Саиев руководил административным, юридическим и воинским отделами, а также курировал милицию. Богуславскому поручено было контролировать работу типографий, страхового дела и бухгалтерского учёта.
  _______________
  *33 гласных от большевиков, т.е. почти половина из всего состава Думы, были избраны осенью 1917 г., незадолго до Октябрьской революции, и это в Томске - далеко не самом пролетарском городе Сибири.
  **Председатель управы тридцатисемилетний эсер Николай Ульянов, юрист по профессии, 2-го июня распоряжением ЗСК был назначен одним из комиссаров Томской губернии.
  
  
  
  Одной из важнейших стала работа инструкторского отдела, 6 июня решено было "восстановить инструкторский отдел, организовать кадры инструкторов для посылки в волости и селения с целью восстановления земских самоуправлений". С 11 июня, снабженные пропагандистской литературой, инструкторы стали направляться в различные районы Томской губернии. Накануне отправки, 10 июня, состоялось общее собрание командируемых, где они получили наказ губземуправы "не покидать волости, пока не убедятся в том, что идея земских самоуправлений привита более или менее основательно". Были определены и более конкретные задачи: "осведомлять население о происходящем перевороте", "восстанавливать волостные земские самоуправления, организовывать на местах народную охрану", информировать губернское земство о положении в деревне, агитировать за создание добровольческой армии, подготавливая почву для деятельности военных инструкторов, осуществляющих запись добровольцев в армию. Штат инструкторов был невелик, поэтому губземуправа разрешала совмещение обязанностей гражданских и военных инструкторов. К 17 июня уже во все уезды Томской губернии были отправлены такого рода специалисты; по сообщению "Народной газеты" Томская губземуправа разослала по губернии в июне 1918 г. около 200 инструкторов.
  Как мы видим, инструкторские отделы создавались весьма поспешно, поэтому подбор кадров осуществлялся не всегда качественно. Так помимо студентов и служащих, туда, например, поступали на службу бывшие полицейские, военные и т.п., то есть люди, зачастую не имевшие ни малейшего представления о той "земской идее", которую они должны были "прививать" населению. Инструкторами они становились, надо полагать, не по зову сердца, а по чисто меркантильно-житейским соображениям. Минимальный суточный оклад такого работника, по данным газеты "Омский вестник" (Љ119 от 16 июня 1918 г.), составлял 10 рублей (около 1000 на наши деньги), плюс к этому выезжавшему в командировку агитатору оплачивали все его путевые издержки.
  Томская уездная земская управа (избранная 13 декабря 1917 г. и через несколько месяцев разогнанная большевиками) также возобновила свою деятельность 1 июня под руководством заместителя председателя меньшевика Б.В. Тихомирова. Сам же председатель правый эсер Василий
  Сидоров, работал тот момент, как мы уже отмечали, в составе Западно-Сибирского комиссариата.
  Ну и, наконец, в тот же самый день (последними по счёту, но не по значению, как говорят англичане) собрались на своё совещание и члены городского биржевого сообщества. Собрание прошло под председательством Василия Петровича Вытнова, бывшего полковника царской армии, инженера по своей гражданской специальности, представителя среднего поколения одного из богатейших семейств Томска. Собравшиеся приняли резолюцию, в которой содержался призыв к единению всех антибольшевистских сил, к "прекращению межпартийных дрязг в интересах спасения государства". Также одной из важнейших тем этого и нескольких последующих заседаний "профсоюза" торгово-промышленников стал, разумеется, финансовый вопрос ("Сибирская речь", Љ22 от 23 июня 1918 г.).
  Дело в том, что Городская дума в первые же дни своей работы обратилась к биржевикам с убедительной просьбой о кредите в размере трёх миллионов рублей. Торгово-промышленники, посовещавшись, решили удовлетворить запрос, но так как их собственные дела за период полугодового правления большевиков пришли в полный упадок, они, во-первых, направили запрос членам Западно-Сибирского комиссариата, по поводу экспроприированного у них советской властью имущества, а, во-вторых, попросили разрешения воспользоваться той наличностью, что осталась от конфискованных у них средств и хранилась на счетах городского отделения Госбанка. Обе эти просьбы комиссары ЗСК пообещали, по-возможности, удовлетворить, но лишь по возможности. Так уже через несколько дней, не дожидаясь распоряжений Временного Сибирского правительства, губернский комиссариат (о нём см. чуть ниже) провёл денационализацию ряда томских аптек, вернув их старым владельцам. Что же касается банковских средств, то здесь вообще никаких заминок не произошло, и вскоре вся конфискованная советской властью наличность (два миллиона рублей) была переведена на счета городского биржевого комитета.
  После этого, чтобы уже совсем никому не было обидно, биржевики где-то раздобыли списки тех лиц, которых большевики в марте-апреле освободили от уплаты совдеповской контрибуции*, и обязали уклонистов также внести причитавшуюся с них сумму в общий фонд "ликвидации большевизма и содействия властям в создании порядка и безопасности в крае". Таким образом, вскоре набралась необходимая наличность в размере трёх миллионов рублей, которую торгово-промышленники пообещали выделить городской управе в качестве кредита, но с условием, что в городе снимут все красные стяги и транспаранты, в том числе даже те, которые вывесили эсеры и меньшевики в знак своего возвращения к власти. Условие было с трудом, но всё-таки принято, и вскоре на административных зданиях города остались только бело-зелёные флаги сибирских областников.
  _______________
  *Одним из них оказался П.И. Макушин, известный в Сибири книготорговец и просветитель, открывший на собственные средства первую бесплатную публичную библиотеку в России(!) и Народный университет в Томске. Учитывая эти заслуги перед обществом, большевики полностью освободили Петра Ивановича от уплаты денежной контрибуции.
  
  
  На основании распоряжения ЗСК о временных органах революционной власти в Томске с 12-го июня приступил к выполнению своих обязанностей губернский комиссариат в составе трёх лиц: меньшевика Александра Грацианова и эсеров - Фаддея Башмачникова и Николая Ульянова. Местные кадеты, собравшиеся 5-го июня на своё партийное собрание, были несколько раздосадованы, что никого из них не пригласили в губернские комиссары. Однако, учитывая, то обстоятельство, что умудрённый жизненным опытом пятидесятитрёхлетний Александр Грацианов только формально числился меньшевиком, а на самом деле, как мы уже отмечали, являлся человеком несомненно правых политических взглядов*, несколько успокоило кадетов, и они вполне удовлетворились вышеизложенным фактом, осознавая также и то, что власть революционных комиссаров являлась временной и, по всей видимости, совсем недолгой. Прогноз оказался абсолютно верным, и, забегая немного вперёд, мы можем констатировать следующий факт: если в июне Томский губернский комиссариат работал как триумвират круглого стола, то уже в начале июля он стал переходить под единоначалие Александра Грацианова. Николай Ульянов в этой ситуации толи сам перевёлся, толи его перевели, на прежнее место работы в губернскую управу ("Народная газета", Томск, Љ6 от 4 июля 1918 г.), а Фаддей Башмачников занял официальную должность заместителя томского губернского комиссара, но тоже ненадолго. Пришедший же в ноябре к власти в Сибири А.В. Колчак вообще ликвидировал этот институт исполнительной власти, заменив комиссаров на управляющих, которых он назначал лично сам.
  _______________
  *К тому же за Александра Алексеевича при его назначении на должность губернского комиссара очень активно похлопотали люди из ближайшего окружения Григория Потанина, то есть ведущие сибирские областники. Грацианов, кстати, до Февральской революции занимался частной врачебной практикой, причём настолько успешной, что стал очень состоятельным человеком и построил на улице Офицерской (теперь Белинского) роскошный деревянный особняк с великолепными резными узорами-оберегами на фасаде. Сейчас в этом одном из красивейших зданий Томска размещается гостевая приёная губернатора области.
  
  
  Решением губернского комиссариата уже в ближайшие после переворота дни возобновили своё издание две ведущих томских газеты: "Сибирская жизнь" (официальный печатный орган сибирских областников-автономистов), закрытая большевиками в январе текущего года в ходе мероприятий по разгону Сибирской областной думы, и "Голос народа" (главный рупор губернского комитета партии социалистов-революционеров), также закрытый распоряжением советской власти, но только немного позже, в марте 1918 г., после того как эсеровские боевики попались на краже винтовок с одного их военных складов. Издательство "Сибирской жизни"
  вновь въехало в своё родное здание на пересечении улицы Дворянской (теперь Гагарина) и Ямского переулка (сейчас Нахановича), на вполне законных основаниях выселив оттуда "Знамя революции" - официальный печатный орган социал-демократической партии, но фактически находившийся под патронажем большевиков и оттого размещённый ими несколько месяцев назад в лучших производственных помещениях одной из ведущих сибирских газет*. После того, как большевики сбежали, "Знамени революции" пришлось переселяться в Дом профсоюзов, теперь из "отдельного кабинета" поближе, что называется, к массам.
  _______________
  *Теперь на стенах этого здания висят мемориальные доски в память о двух главных редакторах: А.В. Адрианове ("Сибирская жизнь") и В.Д. Вегмане ("Знамя революции"), когда-то непримиримых политических противников, близкого к правым народного социалиста и коммуниста, русского и еврея, коренного сибиряка и пришлого ссыльного из Одессы, национально-патриотически настроенного консерватора и либерала левого толка. Души их и им подобных непримиримых, как представляется, вряд ли до сих пор упокоились с миром, и там, где-то на небесах, они, возможно, по-прежнему ведут свою идеологическую борьбу, которая вряд ли когда-нибудь закончится, пока есть такие широкораспространённые социальные антогонизмы, как бедные и богатые, счастливые и обездоленные и т.п. Чья-то мудрая голова развела две мемориальные доски по разным сторонам "угла на Патриарших", вот только почему-то Александр Адрианов "висит" на переулке Исайи Нахановича, а Вениамин Вегман - на улице Юрия Гагарина.
  
  
  Дом профсоюзов, где собирались на свои собрания члены руководства профессиональных объединений города, новые власти поначалу не тронули, хотя бывшие арендаторы этого здания, так называемого Гоголевского дома, одна из томских гимназий и музей, с первых же дней после изгнания большевиков стали настаивать на том, чтобы им вернули потерянные в ходе двух русских революций помещения. Неподалёку от Дома профсоюзов, на базарной площади (теперь площадь имени Ленина) во втором белом корпусе, в бывшем магазине Второва, расположился в те дни комиссариат труда. По его распоряжению в Доме свободы (бывшем губернаторском доме) была устроена биржа труда для безработных. Так что хотя левые силы и согласились убрать все красные флаги с башен, но далеко ещё не капитулировали.
  Известный томский поэт Сергей Недолин опубликовал в одном из июньских номеров "Народной газеты" своё стихотворение под названием "Гимн свободной Сибири", оно было посвящено Григорию Николаевичу Потанину, сибирскому Томасу Джефферсону. "Народная газета" являлась официальным печатным органом новых губернских властей, и "Гимн", надо полагать, стал своего рода их программным манифестом:
  Да здравствует наша родная Сибирь,
  Честь всем за неё пострадавшим!
  Да здравствует весь наш народ богатырь,
  Оковы навеки порвавший!
  Под благостным солнцем желанных свобод,
  Пусть распрей исчезнут годины.
  Хозяин Сибири - великий народ,
  Иного в ней нет властелина.
  Да, здравствует Родина наша - Сибирь
  В объятьях Руси неделимой,
  Пусть будет её безграничная ширь
  Счастливой и Богом хранимой!
  
  
  
  5. Назначения на военные должности
  
  Из обращения к населению членов Западно-Сибирского комиссариата 31 мая явствовало, что важнейшие военные должности в пределах Томска и Томской губернии заняли следующие офицеры: командующим войсками Томского района стал капитан Л.Д. Василенко, один из ближайших помощни-ков А.Н. Гришина-Алмазова в период подготовки антисоветского мятежа, на-чальником городского гарнизона был назначен полковник Н.Н. Сумароков, а военным комендантом - полковник Е.К. Вишневский, в должность начальника штаба гарнизона вступил подполковник А.Н. Пепеляев. Все эти люди до недавнего времени руководили подпольными офицерскими группами городского сопротивления и теперь на вполне законных основаниях встали во главе теперь уже абсолютно легальных вооруженных формирований Временного правительства Сибири.
  Ведомство полковника Вишневского, напомним, разместилось в Доме Свободы, а полковник Сумароков со своими штабными структурами расположился в гостинице "Европа". Именно здесь началось формирование первых боевых частей Томской добровольческой дивизии, впоследствии вошедшей в состав Средне-Сибирского корпуса Западно-Сибирской (потом Сибирской) армии. Недостатка в кадрах на первых порах не было, к вечеру 31 мая, когда в город вступил чешский отряд, его уже встречали 500 вооруженных томских добровольцев. Оставленного большевиками оружия на городских складах тоже вроде бы хватало. Убежавшие советские, правда, сумели забрать с собой практически все пулемёты, зато оставили почти всю артиллерию. Для тяжелых и громоздких орудий на двух пароходах красной флотилии места просто не нашлось, поэтому томские большевики вынуждены были удовлетвориться лишь двумя пушками, размещёнными ещё 29 мая, в период боёв за город, на одной из барж, стоявших в устье реки Ушайки. Эту баржу потом прицепили к одному из пароходов и потащили за собой, тем, собственно, и удовлетворившись. Что же касается остальных орудий, то с них совдепщики поснимали замки, хотели забрать их с собой, да в спешке забыли в одном из кабинетов исполкома, так что почти вся артиллерия в целости и сохранности сразу же досталось сибирским добровольцам.
  Всё, как мы видим, шло, в общем-то, достаточно хорошо, но вдруг 4 июня случилась очень большая неприятность, со своей должности был снят полковник Сумароков и назначен скромным инспектором артиллерии, той самой, кстати, что досталась белым в наследство от томских большевиков. Формально он числился как бы заместителем сначала командира дивизии, а потом и корпуса, но фактически стал исполнять обязанности обыкновенного интенданта, то есть тылового чиновника по снабжению. Другой бы на его месте не сильно огорчился, некоторые особо "одарённые" службисты с большим трудом, за взятки и унизительное низкопоклонство годами добивались таких доходных мест, но Николай Николаевич Сумароков был заслуженным боевым офицером, поэтому лично его такое назначение однозначно оскорбило.
  Что же послужило поводом к опале? По словам капитана Василенко, появление полковника в городе в первые часы после победы мятежа в золотых имперских погонах бывшей царской армии чрезвычайно возмутило представителей новых демократических властей и прежде всего членов Западно-Сибирского комиссариата, которые, пользуясь представившимся вскоре случаем, настояли на том, чтобы немедленно снять Сумарокова с должности начальника городского гарнизона. По имеющимся в некоторых источниках сведениям, командующий Западно-Сибирским военным округом полковник Гришин-Алмазов 3 июня прибыл из Новониколаевска в Томск с докладом к уполномоченным Временного Сибирского правительства и здесь получил от них прямые указания по поводу впавшего в немилость строптивого офицера.
  Николай Николаевич пытался защищаться, направил 12 июня письмо в адрес командующего округом с просьбой перевести его на какую-нибудь должность в строевую службу, но не тут-то было. Его реляция осталась без ответа, более того, как только полковник Сумароков в середине следующего месяца прибыл из тылового Томска в находившийся на передовой линии фронта Иркутск, по делам службы, его тот час же завернули назад и перевели на ещё более незначительную должность инспектора химической комиссии. Такого рода армейских структур и в помине не было тогда в Сибирской армии, их, кажется, только ещё предстояло создать, так что Сумароков, по сути, оказался военачальником без войска. Вконец обидевшись на подобного рода притеснения, Николай Николаевич отказался с того момента подчиняться каким-либо приказам, но в Томск всё-таки уехал. После этого начальник штаба Сибирской армии пригрозил отдать взбунтовавшегося полковника под суд военного трибунала за неподчинение, в ответ Сумароков просто взял и послал начштаба Белова (Виттенкопфа), а также самого командарма Гришина-Алмазова, что называется, куда подальше. На этом, собственно, вся история и закончилась, поскольку вскоре всем стало не до опального полковника. Более подробно о всех перипетиях сумароковского дела можно узнать из томской газеты "Понедельник" (за 9 января 1919 г.).
  Освободившуюся должность начальника войск томского гарнизона 4 июня 1918 г. занял подполковник Анатолий Николаевич Пепеляев, герой (Георгиевский кавалер) Первой мировой войны, родной брат видного столичного деятеля кадетской партии Виктора Николаевича Пепеляева. Герою подполковнику поручили продолжить формирование Томской добровольческой дивизии, а потом назначили её командиром. На ключевых постах дивизии по-прежнему, как и при Сумарокове, остались члены внепартийной, т.е. офицерской подпольной организации. Так что, по-сути, с заменой Николая Сумарокова на Анатолия Пепеляева ничего такого особенного как бы не произошло, кроме того, что Томская дивизия, а потом и Средне-Сибирский корпус приобрели замечательного командира и очень талантливого молодого полководца.
  
  6. Формирование добровольческих частей
  
  В Томске было сформировано четыре стрелковых полка, командирами которых стали: первого - подполковник П.И. Иванов, второго - полковник Е.К. Вишневский, возглавлявший в период подготовки мятежа один из лучших отрядов офицерской подпольной организации*, третьего - полковник А.Г. Укке-Уговец, четвёртого - штабс-капитан Н.Ф. Шнапперман, находившийся до недавнего времени во главе организационного отдела той же нелегальной офицерской организации. Начальником штаба дивизии назначили капитана К.Л. Кононова**, руководившего в подполье отделом связи. Кавалерийский дивизион поручено было сформировать, а потом и возглавить атаману Енисейского казачьего войска, двадцатисемилетнему правому эсеру Александру Сотникову. В январе текущего года он уже пытался организовать вооруженный антибольшевистский мятеж на территории Енисейской губернии, но неудачно, долгое время скрывался после этого, а незадолго до описываемых событий нелегально прибыл в Томск.
  _______________
  *В томском подполье весной 1918 г. существовало, как минимум, две нелегальных боевых организации (одна эсеровская, а другая офицерская), контактировавших между собой, но имевших отдельные организационные структуры. Обе организации формально подчинялись при этом единому политическому руководству в лице ведущих западно-сибирских функционеров от эсеровской партии, имевших выход на находившихся в харбинской эмиграции министров Временного правительства автономной Сибири.
  **В ряде работ особенно раннего постсоветского периода в должности начальника штаба фигурирует капитан Жданов, что, по-всей видимости, неверно.
  
  
  
  Студентов медиков власти призывали записываться добровольцами в санитарные части Западно-Сибирской армии, запись осуществлялась в гостинице "Европа". Здесь же в комнате Љ34 производился приём в томский партизанский отряд Всероссийского союза защиты Родины. Партизанскими в то время назывались мобильные (или как тогда говорили - летучие) отряды разведчиков, выполнявших дерзкие боевые вылазки в зону расположения
  войск противника. Понятно, что для такого рода военных операций нужны были люди специально подготовленные, а их не всегда хватало. Впрочем, и обычных добровольцев, пригодных к элементарной строевой службе, тоже имелось не в избытке. Для агитации, направленной на привлечение военнослужащих в ряды Западно-Сибирской армии, использовались все средства. К народной войне призывали томичей и листовками, и агитационными плакатами, и многочисленными объявлениями в газетах, и даже духовенство во время воскресных проповедей, глаголя о делах не только духовных, но и мирских, агитировало своих прихожан поскорее взять в руки оружие. Но даже этого казалось недостаточно, поэтому в один из ближайших выходных дней в городском театре состоялось собрание общественности, где с призывом вступать в ряды Томской добровольческой дивизии к населению обратились представители нового гражданского и военного руководства.
  Буржуазию призывали оказывать вспомоществования нарождавшейся Сибирской армии. Многие откликались, причём это делали не только самые богатые жители города, некоторые из которых значительно умножили свои состояния на военных поставках в период Первой мировой войны, но и простые и даже малообеспеченные граждане, отдававшие, порой, далеко не лишние для них деньги, а женщины (не все, конечно) жертвовали на эти цели самые доргие для себя предметы обихода - свои украшения. И средства, таким образом, были собраны немалые, надо полагать.
  Однако развёрнутую, то есть полностью укомплектованную дивизию томичам сформировать так и не удалось. И хотя в ней и числилось целых четыре стрелковых полка, а также артиллерийский и кавалерийский дивизионы, на самом деле батальоны по численности вряд ли достигали полноценной роты, а вся Томская дивизия едва-едва дотягивала до настоящего фронтового полка. Впрочем, так было не только в Томске, а и в других сибирских городах. Большую часть личного состава в этих подразделениях составляли офицеры; командных должностей на всех, по понятным причинам, не хватало, поэтому очень часто поручики, а иногда и капитаны и даже старшие офицеры служили просто рядовыми солдатами.
  Вышедшая из подполья эсеровская боевая организация также, уже в первые дни после победы вооруженного мятежа, начала формировать свои добровольческие дружины. Здесь необходимо заметить, что эсерствующие офицеры, как правило, это были молодые командиры до 30 лет, в большей своей части сразу же вступили добровольцами в состав строевых частей Томской дивизии. Другие же подпольщики, те, что были из числа гражданских лиц, собственно и начали формировать дружины народного ополчения. Для организации последних уже вечером 31 мая в помещение губернской организации ПСР (на Почтамтской-28) попросили прибыть так называемых десятников, бывших командиров подпольных групп, сюда же пригласили явиться и зарегистрироваться "всех стоящих на защите Учредительного Собрания и местного самоуправления".
  В городском комитете партии меньшевиков, располагавшемся на Почтамтской-9, также ежедневно производилась запись добровольцев в дружину самообороны для предупреждения, как было сказано в газетном объявлении, "погромных и монархических выступлений".
  Данные ополченческие дружины состояли главным образом из студентов и гимназистов старших классов, а также из представителей трудовой интеллигенции, служащих, инженеров, преподавателей и т.п. Они в основном осуществляли функции охраны различного рода административных зданий и учреждений. Колонны эсеровско-меньшевистских дружинников ходили по городу с красными повязками на рукавах, а иногда и в сопровождении духового оркестра, исполнявшего Марсельезу - любимый революционный гимн всех левых партий. Ещё одной отличительной особенностью этих дружин было то, что его военнослужащие по условиям набора в революционные отряды не могли привлекаться для производства политических обысков и арестов.
  Кроме того отдельно формировалась дружина, состоявшая, так скажем, из внепартийных ополченцев, набиравшихся в охранные отряды не по идейным соображениям, а за плату в размере от 60 до 160 рублей в месяц (что-то около, соответственно, 6 и 16 тысяч рублей на наши деньги). Запись в эту дружину производилась в здании бывшего гарнизонного совета, располагавшегося напротив главного корпуса университета, а совещания с представителями их штаба проводил в Доме свободы комендант города полковник Евгений Кондратьевич Вишневский.
  Все эти добровольческие дружины имели целый ряд недостатков, главным из которых была очень низкая дисциплина среди личного состава. Дружинники никак не могли до конца усвоить необходимые правила обращения с оружием и элементарные уставные нормы, в том числе такой осоновопологающий пустулат воинской службы как беспрекословное выполнение приказа вышестоящего начальника. Они довольно часто просили разъяснить им целесообразность того или иного распоряжения, порой даже настаивая на том, чтобы приказы отдавались не в виде распоряжения, а посредством просьбы. Отношение к оружию также было среди добровольцев не самое лучшее, они его то таскали целыми днями с собой и даже, порой, домой уходили с винтовками или, наоборот, иногда бросали их где попало и потом долго искали. Что же касается боевого применения оружия, то если кому-то раньше и приходилось раз или два стрелять, то это было уже хорошо, некоторые из дружинников даже заряжать винтовки толком не умели. Проку от таких ополченцев было не очень много, поэтому эсеровско-меньшевистские отряды, именно под этим предлогом, стали постепенно разоружать и распускать, так что ни одного из них в Томске к концу лета уже не осталось. В других же сибирских городах это произошло даже раньше.
  
  
  
  7. Жертвы большевиков
  
  1 июня на противоположном от города берегу реки Томи были найдены истерзанные тела двух бывших подпольщиков поручика Сергея Кондратьевича Прохорова-Кондакова и священника Николая Златомрежева. Оба героя были казнены по скорому приговору бежавших большевиков, при этом тела их, как признала экспертиза, подвергались сильным истязаниям во время допросов. У Прохорова-Кондакова, который тяжелораненым попал в плен во время боёв 29 мая, были даже выколоты глаза. Во время Первой мировой войны студентом 4-го курса университета его мобилизовали в армию и определили на службу в 39-й запасной полк, дислоцировавшийся в Томске. Уволенный в запас по мобилизации, и, не желая мириться с всевластием большевиков, он сразу же вступил в подпольную антисоветскую организацию. В воскресенье 2 июня в городском кафедральном соборе состоялось публичное отпевание поручика С.К. Про-хорова-Кондакова, а потом - его похороны на территории Иоанно-Предтеченского монастыря, элитного для светских лиц некрополя Томска.
  Тело Николая Златомрежева предали земле несколько позже, поскольку следственный комитет, созданный новой властью, в течение нескольких недель проводил расследование обстоятельств его гибели*. Его отпели и похоронили 25 июня на кладбище Алексеевского мужского монастыря. На крышке его гроба во время церемонии прощания лежали ручные кандалы, в которых Златомрежева и нашли уже мёртвым. Двадцатишестилетний Николай Златомрежев являлся участником Первой мировой войны, имел звание прапорщика (по другим сведения - поручика). В 1916 г. после тяжелого ранения в голову он был демобилизован и стал священником Преображенской церкви в Томске. С церковной кафедры, как отмечали его современники, он первым из священнслужителей города начал проповедовать идеи социальной справедливости и защиты прав человека, а при большевиках неоднократно задерживался уже за антисоветскую пропаганду. 24 мая 1918 г. Николай Златомрежев участвовал в боевой стычке с красногвардецами на территории Иоанно-Предтеченского женского монастыря. За это 28 мая он был арестован советскими властями и незадолго до бегства красных из города расстрелян. Николая Златомрежева похоронили как православного новомученика, погибшего в борьбе за благополучие и счастье родного отечества и своей малой родины.
  _______________
  *Материалов данного расследования нам, к сожалению, разыскать не удалось, однако в некоторых комментариях мы встречали сообщения о том, что насильственная смерть этих двух, а также и других арестованных подпольщиков могла произойти даже не по приговору большевистского трибунала, а вследствие самосуда, учинённого над ними красногвардейцами-интернационалистами, которые, возможно, отомстили таким образом за смерть двух своих товарищей, насильно задушенных (сразу было понятно - кем) при помощи телеграфных проводов незадолго до описываемых событий прямо поблизости от их казарм, размещавшихся в Доме науки (Народном университете) Петра Макушина.
  
  
  Где-то в районе 10-12 июня на реке Томь в прямом смысле слова всплыли ещё две жертвы. Ими оказались члены городской эсеровской организации Иван Петрович Иванов и штабс-капитан Николаев. Иванов являлся членом правоэсеровской партии с большим революционным стажем, когда-то его сослали в Сибирь на административное поселение, а во время Первой мировой войны призвали в армию и даже присвоили звание прапорщика. После разгона большевиками Учредительного собрания и подписания унизительного Брестского мира Иван Петрович перешёл в оппозицию к советской власти, неоднократно арестовывался по подозрению в "контрреволюционной" деятельности. Накануне антибольшевистского вооруженного выступления его в очередной раз задержали, сначала, видимо, пытали, а потом расстреляли. Труп его был найден в ручных кандалах, с выбитой во время допросов челюстью и вытекшим глазом.
  Штабс-капитан Николаев в самый канун восстания оказался разоблачён большевиками как агент подпольной организации, внедрённый в структуру командования городского красноармейского отряда, и арестован. На его теле было обнаружено множество штыковых и огнестрельных ран. Ещё одного члена боевой эсеровской группы - поручика Максимова, также арестованного незадолго до начала восстания, а потом бесследно исчезнувшего, по некоторым сведениям, вообще не нашли. Вот те пять жертв, о которых нам стало известно в ходе обработки материалов по изучаемой теме, возможно, их было и больше.
  
  
  
  8. Сбежавшие большевики
  
  В одном из первых номеров возобновившей свою публицистическую деятельность "Сибирской жизни" (Љ39 за 19 июня) была напечатана статья Григория Николаевича Потанина под названием "Дефект сибирской жизни, подлежащий немедленному устранению". В ней главный идеолог сибирских областников попытался осмыслить причины, вследствие которых большевикам удалось утвердиться у власти и не нашёл ничего более лучшего, как представить их некими авантюристами, которыми и до них была богата сибирская история. По мнению Потанина, только отсутствие в Сибири достаточного количества краевой интеллигенции, а, проще говоря, хорошо образованных людей, дало возможность большевикам в результате государственного переворота захвативших власть в столице и хозяйничать на территории Сибири на протяжении нескольких месяцев. Однако "халифы на час" вынуждены были вскоре бросить всё и в спешке бежать по реке на север, - так констатировал современные ему исторические реалии Потанин. "Нам рассказывают, - далее продолжал он, - что на пароходах русской речи не слышно, господствует немецкий язык, поются немецкие песни. Нами командовала, значит, какая-то "смесь одежды и лиц, племён, наречий, состояний". Если бы вы имели возможность пересмотреть список бежавших, бывших наших "халифов", то вы увидели бы, как там мало русских имён, а ещё менее сибиряков. Большинство же немцы, мадьяры, латыши и евреи. Как могло подобное случиться? Вот серьёзный урок, данный нам большевиками. Вот к чему приводит отсутствие в стране своей интеллигенции, воспитанной в любви к Сибири". Как мы видим, Григорий Николаевич оценил всё происходящее не только с точки зрения идейного сибирского областника, но одновременно с этим и с позиции бескомпромиссного русского патриота, каковым он всегда являлся, и что мы вполне убедительно, как нам кажется, доказали в нашей предыдущей книге.
  Потанин, как всегда, оказался предельно конкретен и точен в своих оценках; действительно, на двух пароходах, отошедших от пристани Томска ранним утром 31 мая, находились по большей части нерусские пассажиры или, так скажем, люди не совсем славянской внешности. Почти две трети мест на пароходах красной флотилии заняли венгры-интернационалисты, все 250 человек их интербригады по решению членов томского губисполкома в полном составе были определены для первоочередной эвакуации, по причине неминуемо грозящей им мести (грубо говоря, самосуда) со стороны местного населения. Оставшиеся свободные места достались большевистскому руководству города и губернии, членам их семей, а также тем рабочим-красногвардейцам, которые вовремя смогли узнать об эвакуации и вследствие этого успели прибыть к отходу "круизных лайнеров". По воспоминаниям Ференца Мюнниха, командира отряда интернационалистов, на пароходы было погружено кроме личного состава его подразделения ещё и 35 пулемётов, которые установили вдоль бортов каждого судна, а на буксируемой грузовой барже закрепили два небольших артиллерийских орудия, которые можно было при помощи специального приспособления в случае необходимости поворачивать в любую сторону на 360 градусов. На реке было половодье, вода затопила берега, суши почти нигде не было видно, и это обстоятельство оказалось весьма на руку беглецам, опасавшимся кавалерийского преследования и атаки со стороны противника.
  И действительно военный штаб новой власти сразу же распорядился организовать погоню за большевиками, вслед им был направлен небольшой, но достаточно быстроходный катер, а вниз по реке в Нарым сразу же улетела телеграмма с извещением о военном поражении совдепов и с приказом перехватить во чтобы то ни стало красную флотилию. По воспоминаниям лоцмана Багаева, после Нарыма взявшегося провести большевистские пароходы в Тюмень, совдепщики сначала зашли в Самуський затон, а потом в Орловку, попортив и там и там телефонную связь. В селе Молчаново десант в 20 человек посетил местное телеграфное отделение, конфисковав оттуда передающий аппарат, потом красногвардейцы направились в казначейство, где занимались поиском денег, но ничего не нашли и поэтому прихватили с собой лишь чистые бланки паспортов. В Колпашево произошло то же самое, а 1 июня вечером красная флотилия прибыла, наконец, в Нарым, центр самого северного уезда Томской губернии.
  Здесь на берег была высажена ещё более внушительная команда красногвардейцев в количестве 40 человек во главе с командиром по фамилии Фефер. Он, кстати, являлся бывшим нарымским ссыльным, в силу чего был хорошо знаком с этим в общем-то и по сей день достаточно небольшим городом, некогда имевшем дурную славу одного из самых страшных пунктов сугубой политической изоляции. Сначала десантники направились на телеграф, где они обнаружили никому так и не переданный циркуляр командующего "контрреволюционными" силами Томска, в котором содержался приказ задержать большевистскую флотилию, "состоявшую из двух кораблей под командованием светловолосого лейтенанта" (Мюнниха. - О.П.). Посмеявшись по поводу неисполненного приказа, красногвардейцы в очередной раз повредили линию связи и, забрав с собой, по обыкновению, всю передающую аппаратуру, направились так же уже привычным маршрутом в местное казначейство в поисках возможно хранящихся там денежных средств. В тот день была суббота, да к тому же и вечер, поэтому в казначействе никого из служащих обнаружить не удалось, за исключением одного горемыки сторожа.
  Последний, взятый красногвардейцами в жесткий оборот, тут же признался, что ключи от хранилища, в котором лежат деньги, находятся у главного казначея по фамилии Сизиков, и что он проживает там-то и там-то, то есть дал полную и вполне исчерпывающую информацию (а куда деваться-то? люди, которые его допрашивали, вполне могли и застрелить, коли что ни так). Однако оперативный наряд, отправленный на квартиру казначея, дома его не обнаружил, более того соседи сообщили, что Сизиков в бегах с того самого момента, как только в Нарым поступили первые известия из губернского Томска о свершившимся там вооруженном перевороте. Ничего не поделаешь, - пришлось ломать; орудовали в казначействе ломом и топором, вскрыли два нижних замка, но с верхним справиться всё-таки не смогли. Тогда красногвардейцы загнули металлическую дверь к верху и ползком пробрались в помещение хранилища, но там их ждало очередное препятствие. Вся наличность находилась в несгораемом шкафу, его налётчики вскрыть так и не смогли (вещь была, по всей видимости, сделана очень качественно, на совесть, не то что нынешний одноразовый ширпотреб). Забрали, однако, хранившееся здесь же огнестрельное оружие, а из местной переселенческой больницы - кое-какие медикаменты.
  В это время основная часть команды и пассажиров красной флотилии занималась погрузкой на пароходы горючего; угля в Нарыме не оказалось (не Кузбасс), зато запас дров на пристани был основательный, им и воспользовались. В целях экономии ресурсов (путь был не близкий) беглецы решили отцепить буксируемую с самого Томска грузовую баржу, а имевшиеся на ней артиллерийские орудия перетащить на пароход "Ермак". Всё это заняло достаточно много времени, так что отправиться в путь флотилия смогла лишь утром следующего дня. Посланный из Томска вдогонку за ней катер так и не появился в зоне прямой видимости; погоня, видимо, где-то отстала. Зато на выходе из Нарыма большевики повстречали шедший снизу пароход "Организатор", на нём находился тот самый лоцман Багаев, который, собственно, и оставил для нас вот эти, весьма подробные воспоминания о тех событиях.
  Таким образом флотилия двинулась дальше, впереди шёл "Ермак", а за ним едва поспевала старушка "Федеративная республика". Четвёртого июня оба судна достигли Сургута, следуя дальше по Оби, они вскоре спустились в Иртыш и направились на Тюмень, по пути зашли в Тобольск. Город к тому времени уже был захвачен местными подпольщиками, но те не смогли оказать сопротивления томским красногвардейцам, и последние, восстановив на время вновь советскую власть в городе, даже успели провести агитационные мероприятия в местных лагерях для военнопленных. Однако большого пополнения они вряд ли получили, более того постепенно стали таять их собственные пароходные команды, несмотря на усиленную за ними слежку. И тем не менее путешествие томских совдепщиков, можно считать, прошло весьма удачно, они не понесли никаких значительных потерь и, практически, в полном составе добрались в середине июня до Тюмени, которая к тому времени ещё находилась в руках красных.
  
  
  
  9. Первые аресты в Томске
  
  Приказом Љ2 в то время ещё начальника городского гарнизона полковника Сумарокова Томск сразу же после переворота был объявлен на военном положении. Чуть позже вышло ещё несколько распоряжений властей, подкрепивших данный приказ. Подобного рода циркуляры исходили и из канцелярии губернского комиссариата и от нового (примерно с середины июня) начальника гарнизона полковника Снежкова. А в конце июня месяца распоряжением командира Средне-Сибирского корпуса подполковника Пепеляева вся Томская железная дорога, а также и так называемая зона её отчуждения (т.е. территория, непосредственно примыкавшая к железной дороге) были переведены на военное положение. Все эти строгие меры в течение нескольких месяцев неоднократно продлевались в Томске; и всё потому, что город долгое время очень сильно лихорадило в политическом плане. Здесь все три летних месяца, а также в начале осени проходили разного рода совещания, съезды и конференции, - по большей части оппозиционного характера по отношению к новой сибирской власти.
  В этих условиях отношение к людям, активно сотрудничавшим с советской властью, вряд ли было вполне терпимым. Накопившийся у населения негатив возмещался в первую очередь на бывших красногвардейцах. Те из них, что не смогли эвакуироваться вместе с остальными своими товарищами на пароходах, как правило, подвергались арестам и даже, порой, самосудам, а тех, кто, опасаясь преследований, бежал из города своим ходом, вылавливали по деревням местные жители и сдавали властям. О каких-либо гарантиях неприкосновенности личности в первые дни победившего антибольшевистского восстания, конечно, говорить не приходилось. Производство арестов и обысков имело тогда стихийный характер, их осуществляли не только военные отряды и патрули, но и само население, не имевшее никаких устных распоряжений на сей счёт, а тем более документов на руках. Однако вскоре, приказом начальника гарнизона Љ4 право обысков и арестов было строго настрого ограничено и передано в руки исключительно военных властей и то в соответствии с ордерами, выданными специальной следственной комиссией. Лишь в самых экстренных случаях, при обнаружении лиц, угрожавших своими действиями общественному порядку, военные власти могли осуществлять немедленное задержание и обыск, но при этом в течение 24 часов обязаны были дать отчёт о проведённых мероприятиях и самое главное - предоставить в следственную комиссию доказательства правильности этих акций.
  Понятное дело, что преследованию подвергались, в первую очередь, те лица, кто непосредственно осуществлял диктаторскую власть при большевиках, а также люди, запятнавших себя активным сотрудничеством с советской властью. Под подобного рода критерии подпадало достаточно большое количество жителей города, поэтому весьма скоро все томские тюрьмы, наполовину опустевшие 31 мая, вновь оказались полностью заполненными и даже переполненными. Из наиболее высокопоставленных функционеров советского режима за решёткой в первые дни после победы мятежа оказались такие люди, как заместитель председателя губернского ревтрибунала Мараев, а также три командира городского батальона Красной армии, офицеры Лившиц, Устьяров и Ильяшенко. Все трое, как следует из воспоминаний Вениамина Вегмана, добровольно остались в городе для того, чтобы, во-первых, силами вверенных им подразделений обеспечить в городе порядок на переходный период, а, во-вторых, освободить из тюрем политических заключённых. Левый эсер Евгений Ильяшенко даже, якобы, получил на этот счёт специальный мандат от большевистского исполкома. Освободив из тюрьмы своих политических противников, они сами вскоре оказались за решёткой. Пикантность ситуации была ещё и в том, что, например, поручик О.Я. Устьяров являлся членом Сибирской областной думы, избранный в этот орган высшей сибирской представительной власти от сибиряков-фронтовиков, а, следовательно, обладал депутатским иммунитетом. Однако это ему мало помогло. Всех вышеперечисленных, а также других видных совдеповцев содержали в одиночных камерах главной губернской тюрьмы (в так называемом секретном отделении), а также в общих казематах 1-го исправительного арестантского отделения.
  В ночь на понедельник 3 июня был произведён арест президиума городского союза безработных фронтовиков, своего рода профсоюзной организации бывших участников Первой мировой войны, главным образом из числа рядового состава, во многом поддерживавших в прошедшие полгода политику большевиков. Эти люди, что называется, сами напросились на неприятности, поскольку 2 июня на собрании союза, проходившем в штаб-квартире этой организации, в бывшем театре "Интимный" (сейчас здесь располагается кинотеатр "Киномир"), члены президиума выступили с резкой критикой новых порядков и даже, якобы, призывали участников собрания начать борьбу "с захватившей власть военной партией". Таких резких выпадов им никто конечно же прощать не собирался, тем более что по поступившим сведениям у союза фронтовиков имелось в наличии ещё и некоторое количество огнестрельного оружия, выданного ему в своё время советской властью. Исходя из этого, на основании ордера, выданного комиссарами ВСП, военным властям города было поручено разоружить членов союза бывших фронтовиков и арестовать руководителей этой организации.
  Ночью театр "Интимный" был оцеплен усиленным вооруженным нарядом - офицерским взводом с двумя пулемётами. Всем находившимся в помещении предложили немедленно сдаться и выдать имеющееся у них оружие, несколько винтовок и пулемёт. Понимая бессмысленность сопротивления, фронтовики решили уступить, было задержано 78 человек, в том числе и председатель союза офицер Кошкаров. К 4 часам утра операция по разоружению союза фронтовиков была успешно завершена. После предварительного разбирательства большую часть задержанных из числа рядового и сержантского состава отпустили с миром по домам, немногочисленных офицеров мобилизовали "добровольцами" в армию, однако четверых членов президиума во главе с его председателем всё-таки арестовали и отправили для содержания в следственную тюрьму.
  Западно-Сибирский комиссариат во избежание нежелательных инцидентов в связи с только что произошедшими событиями распорядился запретить 3 июня какие-либо митинги, собрания и вообще любые сборища людей, мотивируя это тем, что в течение всего дня будет, якобы, производиться изъятие оружия, находившегося на военных складах, а также на руках у частных лиц. В результате всё вроде бы обошлось без лишних эксцессов, оставленный в офисе фронтовиков наряд милиции вскоре был оттуда удалён, помещения театра "Интимный", спустя некоторое время, вернули его прежнему владельцу, члену кадетской партии, гласному городской Думы П.И. Троицкому, а штаб-квартиру профсоюза безработных фронтовиков переселили на Базарную площадь (теперь площадь имени Ленина) в корпус губернской биржи труда (в ещё один бывший магазин московского купца Второва). Забегая немного вперёд, отметим, что в конце августа того же года, приказом очередного (уже пятого по счёту) начальника Томского гарнизона, полковника Бабикова, новые власти окончательно добили, что называется, просоветски настроенный союз бывших фронтовиков, полностью его распустив.
  В деревне Чернильщиково Петропавловской волости Томского уезда местным крестьянам удалось задержать и передать в руки новых властей двух высокопоставленных советских руководителей: комиссара (начальника) Томской железной дороги, левого эсера, Николая Мазурина и военного коменданта Томска Ивана Лебедева. Оба они, находясь во главе красногвардейского отряда на станции Тайга, пытались сдержать наступление войск восставшего Чехословацкого корпуса, но силы оказались неравны, и им пришлось отступить к Томску. Однако когда они вместе с отрядом добрались до города, оказалось, что советские власти к тому времени уже сбежали, а в губернском центре хозяйничают вышедшие из подполья боевики оппозиции. Вступать с ними в бой Лебедев и Мазурин посчитали совершенно бессмысленным делом, распустили отряд, после чего попытались инкогнито скрыться и до поры до времени где-нибудь затаиться, но не получилось. Жители села Чернильщиково, опознавшие и задержавшие столь важных большевистских комиссаров, в конце июля направили на всякий случай запрос в Томский губернский комиссариат с просьбой оплатить им в денежной форме поимку Лебедева и Мазурина. Крестьяне жаловались, что деревенька их очень бедная, а сил и времени на поимку государственных преступников ушло много, пришлось отрываться от работы по хозяйству ради общего дела и пр. Однако в ответ из комиссариата пришёл отказ с той мотивировкой, что поимка большевиков есть "долг перед родиной каждого сознательного гражданина в защите не только общегосударственных, но и своих собственных интересов, следовательно, здесь речи быть не может о понесённых убытках и об их возмещении" ("Алтайский луч", Љ111 за 1918 г.).
  Однако самой крупной удачей победителей в плане поиска и задержания своих политических противников, стал арест одного из ведущих большевистских лидеров Томска председателя революционного трибунала Исайя Нахановича. Он в середине мая выезжал в Омск на конференцию комиссаров юстиции Западной Сибири; 24 мая региональное совещание окончило свою работу, и Наханович поехал на поезде домой. По пути он узнал о вооруженном перевороте в Томске, не доезжая до города, выпрыгнул из вагона и преодолел оставшийся путь пешком; под покровом ночи войдя в город, он спрятался в одном из домов дачного городка (сейчас здесь располагается посёлок Степановка). Днём толи 2-го, толи 3 июня его узнал и выдал лично полковнику Сумарокову некий мальчик, он также ожидал денежной компенсации за своё старание, но услышал в ответ: "Вы спасли России! Спасибо вам от её имени", и всё. Нахановича, как особо опасного преступника, подвергли сугубой изоляции, по распоряжению начальника гарнизона его посадили в отдельную камеру прямо в подвале гостиницы "Европа", а у дверей поставили специальный круглосуточный военный караул из комендантской роты.
  Как гласит документально неподтверждённое предание, Павел Михайлов, узнав об аресте Нахановича, с которым он был хорошо знаком по прежней революционной борьбе, тайно передал тому записку, с предложением оказать посильную помощь в облегчении режима содержания, но Наханович, якобы, категорически отказался. И всё-таки некоторое время спустя "почётный" караул от дверей его камеры по распоряжению томского уездного комиссариата убрали. Такое решение было принято после того, как в одной из томских больниц в конце июня "повесился" красноармеец Герасименко, также охраняемый круглосуточным караулом, а в одной из камер губернской тюрьмы "пытался покончить жизнь самоубийством" бывший заместитель председателя революционного трибунала Мараев. Оба этих случая вызвали разного рода кривотолки, так что следственная комиссия даже вынуждена была провести специальное расследование по данным инцидентам, в результате которых и в том и в другом случае большие подозрения пали на воинские караулы, охранявшие обоих пострадавших. Выдвинуть обвинения против них не удалось, однако персональную охрану от камеры Нахановича на всякий случай всё-таки убрали.
  Информации ради нужно пояснить, что Пётр Герасименко, один из лидеров городского профсоюзного движения и активный сторонник советской власти, утром 29 мая принимал участие в боях с боевиками антибольшевистского подполья, во время которых был тяжело ранен. Пуля попала ему в живот и прошла на вылет через печень, его отвезли в больницу, сделали удачную операцию, и вскоре он начал поправляться. После переворота новые власти перевели Герасименко в отдельную палату и поставили около неё стражу. Однако вскоре произошла трагедия, молодой большевик повесился или ему по какой-то причине помогли это сделать. Протокол осмотра трупа гласил: "на шее петля из постельного белья... он повис на изголовье кровати". Сиделка, якобы, призналась, что его насильственно удавили, так как он вызывающе вёл себя по отношению к воинской охране. Профсоюзы настаивали провести специальную медицинскую экспертизу и обращались с этим требованием к губернскому комиссару Ульянову, но разрешения так и не получили.
  Случай с комиссаром Мараевым оказался не менее подозрительным. Незадолго до произошедшего за его освобождение весьма настойчиво ходатайствовали некоторые достаточно известные в городе политики от новой власти. В качестве главного аргумента они, между прочим, приводили тот факт, что, исполняя за отсутствовавшего в конце мая в Томске Нахановича обязанности председателя революционного трибунала, Евгений Мараев сделал всё возможное для того, что выпустить из красноярской тюрьмы министра ВСП Григория Патушинского, числившегося с конца января за томскими следственными органами. В ходе разрастающегося по всей Сибири вооруженного восстания Патушинский вполне мог стать заложником у большевиков, и от того его жизнь могла бы подвергнуться очень большой опасности. Таким образом, знавшего о своём возможно скором освобождении, но всё-таки вскрывшего себе вены Мараева*, кто-то, видимо, намеренно довёл до предсуецидного состояния.
  _______________
  *В трудах некоторых советских историков содержатся сведения о том, что Мараев, якобы, покончил жизнь самоубийством, что не совсем верно. Он пытался это сделать, но у него ничего не получилось, об этом, например, свидетельствуют материалы газеты "Сибирская жизнь" (Љ54 за 1918 г.), а также тот факт, что в конце октября 1918 г. по-прежнему ещё живой Мараев в составе группы заложников был вывезен Анатолием Пепеляевым, к тому времени уже генералом, в Екатеринбург.
  
  
  В уездном Новониколаевске, при переводе из городской тюрьмы на гарнизонную гауптвахту, были убиты "при попытке к бегству" арестованные во время переворота члены местного совдепа Горбань, Петухов, Шмурыгин,
  Серебренников и Полковников. Этот расстрел (вполне очевидно, что именно расстрел) произвёл начальник конвойной команды из чувства личной мести, за родного брата, убитого красногвардейцами в апреле 1918 г. во время облавы на одной из улиц города... В советской историографии подобного рода происшествия считались (и в какой-то степени вполне справедливо, на наш взгляд) сетью специально спланированных акций и началом белого террора.
  
  
  
  10. Следственная комиссия
  
  Для того, чтобы предотвратить несанкционированные аресты, обыски и расправы, по распоряжению Западно-Сибирского комиссариата во всех освобождённых городах и других крупных населённых пунктах создавались специальные следственные комиссии, облечённые особыми полномочиями как прокурорского, так и адвокатского надзора. В Томске такая комиссия была создана одной из первых, уже 31 мая она преступила к своим обязанностям под председательством бывшего присяжного поверенного, правого эсера и гласного городской Думы П.Е. Генерозова. В неё вошли 12 человек с правом решающего голоса, а также 4 представителя с совещательными голосами, от каждой политической партии (кроме крайне левых, естественно) и от городского профессионального союза.
  Следственной комиссии для работы было выделено три комнаты в гостинице "Европа"*. Кроме выдачи ордеров на аресты и обыски комиссия занималась ещё и мероприятиями по оперативному рассмотрению обвинительных материалов в отношении лиц, арестованных за сотрудничество с большевиками. Причём комиссия занималась только политическими делами, поэтому людей, обвинённых за совершенные в период советской власти преступления уголовного характера, передавали в ведение служб чисто прокурорского надзора. Работы у следственной комиссии было хоть отбавляй, так только в первые дни мятежа, по данным газеты "Сибирская жизнь" (Љ54 за 1918 г.), в Томске и его окрестностях было арестовано 1485 человек, потом постепенно количество заключённых в томских тюрьмах стало увеличиваться за счет прибывавших арестантов из освобождаемых Западно-Сибирской армией районов. Поэтому за один только июнь месяц члены томской следственной комиссии рассмотрели 973 дела, почти по 40 дел в сутки, по три на каждого члена комиссии в день. Колоссальная работа. При этом по результатам допросов было освобождено
  из-под стражи 634 человека, признанных невиновными.
  _______________
  *В июле "Товарищество А.Ф. Второв и сыновья" (торговый дом) попросило городскую управу освободить все помещения их бывшей частной гостиницы, в том числе и занимаемые следственной комиссией. Всего в гостинице (так - для общей информации) до её реквизиции на общественные нужды имелось около 80 отдельных номеров.
  
  
  
  11. Протестные мероприятия рабочих профсоюзов
  
  1 июня по городу были расклеены листовки с воззванием к населению Томска за подписью подполковника Пепеляева (только что назначенного начальником штаба Томского гарнизона) и Льва Перелешина (правого эсера, являвшегося на тот момент, видимо, политическим комиссаром того же гарнизона). В этом политическом памфлете излагалась весьма и весьма примитивная информация о большевиках, как о немецких шпионах и подкупленных из-за границы предателях родины.
  Томская меньшевистская газета "Заря" в ответ на данную прокламацию в одном из своих ближайших номеров с некоторым предостережением отметила, что большевизм - это гораздо более широкое понятие и более серьёзное явление российской политической действительности, чтобы вот так вот огульно представлять его, как власть кучки немецких наймитов, дурачивших своими, якобы, популистскими и совершенно пустыми лозунгами в течение нескольких месяцев всё население страны. Однако вряд ли кто тогда, в состоянии эйфории от столько быстрой и лёгкой победы над советской властью, мог услышать эти весьма уместные и, главное, абсолютно справедливые доводы о том, что с большевиками нужно бороться очень серьёзно, воспринимая их, как весьма достойного противника, вполне реально овладевшего революционной стихией масс. К слову сказать, русские меньшевики уже давно и очень тонко подметили, что политика приверженцев ленинизма - эта продолжение российского самодержавия (со всеми его плюсами и минусами), но только как бы с левого фланга (начало процесса зарождения знаменитого впоследствии сменовеховства).
  Как бы подтверждая данный тезис меньшевиков, трудящиеся Томска, повторимся, далеко не самого пролетарского города в Сибири, уже в первый день победившего антибольшевистского восстания сумели самоорганизоваться и выработать собственную резолюцию по поводу только что произошедших событий. 31 мая томский профсоюз металлистов провёл общее собрание, на котором было принято решение предъявить новым властям следующие требования: 1) немедленно освободить всех арестованных во время переворота членов союза металлистов; 2) сохранить Совет рабочих депутатов; 3) сохранить контроль союза металлистов над теми предприятиями, которые им были переданы при советской власти ("Омский вестник", Љ119 от 16 июня 1918 г.).
  В воскресенье 2 июня в помещении Рабочего дворца (в бывшем Гоголевском доме, переданном после Октябрьской революции профсоюзным организациям) состоялась уже общегородская конференция профсоюзов, на которой присутствовали два представителя Западно-Сибирского комиссариата ВСП - Павел Михайлов и Борис Марков. Последний в своём выступлении отметил, в частности, следующее: "Сибирское правительство сейчас находится между двух огней: с одной стороны - большевики, с другой - буржуазия. Первые уже нам не страшны, но буржуазия ещё сильна, и поэтому необходимо ликвидировать дальневосточный комитет Хорвата и семёновские банды*, необходимо восстановить революционный фронт для борьбы со всеми тенденциями, противоположными народовластию".
  Несмотря на такие громкие и многообещающие заявления, участники собрания достаточно холодно встретили руководителей новой власти. Главной причиной выраженного таким образом недовольства стали многочисленные факты арестов за прошедшие два дня руководителей профсоюзного движения, а также некоторых просоветски настроенных рабочих лидеров. Поэтому, в зале звучали "выкрики, враждебные новой власти", поддерживаемые явно провакационными аплодисментами. Многие из выступавших выражали сомнение в том, что реальная власть в городе принадлежит гражданской администрации; с их точки зрения, с первых дней переворота она перешла в руки военных. Некоторые из ораторов высказывали в связи с этим опасения, что интересы рабочего класса не будут защищены теперь в достаточной мере и что трудящимся придётся вести непрерывную и тяжелую войну за своё экономическое благосостояние и политические права. Присутствовавший на собрании корреспондент газеты "Сибирская жизнь" на основании такого рода заявлений и многочисленных реплик с мест сделал вывод о том, что симпатии большинства рабочих на стороне только что свергнутой советской власти ("Сибирская жизнь", Љ28 от 5 июня 1918 г.)**.
  _______________
  *Комитет Хорвата, это так называемый Комитет защиты Родины и Учредительного собрания, созданный в начале весны 1918 г. в Харбине, представителями правых партий при поддержке со стороны крупной буржуазии и оспаривавший у левых министров Временного правительства автономной Сибири права на власть на освобождаемой от большевиков территории Сибири и Дальнего Востока. Ударной боевой силой Комитета являлся Особый Маньчжурский отряд атамана Семёнова.
  **Собравшийся 11 июня на своё заседание профсоюз торгово-промышленных служащих, напротив, выразил полную поддержку Временному Сибирскому правительству и её добровольческой армии, на нужды которых члены профсоюза решили в течение трёх месяцев перечислять свой однодневный заработок, а также 1% - в фонд безработных ("Омский вестник", Љ120 от 18 июня 1918 г.).
  
  
  В своей итоговой резолюции конференция, во-первых, потребовала немедленно прекратить преследование людей по политическим мотивам и освободить рабочих томских предприятий, арестованных в ходе противобольшевистского мятежа. Во-вторых, призвала Сибирское правительство противостоять контрреволюционным силам, а для этого, не откладывая дел в долгий ящик, преступить к демократическим преобразованиям в интересах народа. Таким образом, профсоюзы Томска, как констатировали в своих отчётах присутствовавшие на конференции журналисты, согласились поддержать ВСП ровно настолько, насколько оно
  будет "преследовать интересы и отстаивать права трудящегося класса".
  На томской конференции присутствовал секретарь центрального профбюро Сибири меньшевик-интернационалист Исаак Магун. В своём выступлении он также весьма нелицеприятно высказался в адрес новой власти, обвинив партию правых социалистов-революционеров в контрреволюционности и соглашательстве с буржуазией в ущерб интересам трудящихся. Видимо не без участия Магуна в Рабочем дворце в те дни приютили оставшуюся без своих редакционных помещений газету "Знамя революции", перепрофилировав её из органа РСДРП в периодическое издание городского профсоюзного бюро и переименовав в "Рабочее знамя". Вениамин Вегман так и остался главным редактором газеты, а Магун вошёл в состав её редколлегии*. На страницах нового издания уже 9 июня появилась статья Вегмана, рассказавшая о событиях 30-31 мая в Томске, связанных со сменой власти, несколько в ином тоне, нежели большинство других городских газет.
  Работа в доме профсоюзов, таким образом, в июне ещё кипела, сюда же перебрался разгромленный, изрядно поредевший, но всё ещё не запрещённый новыми властями городской Совет рабочих и солдатских депутатов**. Ютился он в одной из комнат третьего этажа, где размещался также и союз металлистов. Здесь в Рабочем дворце располагались все центры профсоюзных организаций города. Раньше в этом здании, называвшемся до Октябрьской революции Гоголевским домом, размещалась 4-я женская гимназия и музей. За прошедшие полгода рабочие довели помещения до весьма плачевного состояния, ремонт не производился, повсюду были заметны следы пребывания крайне нечистоплотных людей, на полу валялись окурки, обрывки газет и плакатов, бросались в глаза многочисленные плевки на стенах, немытые окна и пр. Так описывали томские газеты вид некогда отличавшегося особой ухоженностью Гоголевского дома***.
  _______________
  *Газета просуществовала всего лишь два месяца и была закрыта 4 августа по распоряжению, последовавшему из Омска от Временного Сибирского правительства. А за две недели до этого, в ночь на 17 июля редактор Вегман надолго отправился в тюрьму. Вслед за ним в начале августа туда же сопроводили и Магуна, несмотря на то, что он являлся членом Сибирской областной думы и обладал, таким образом, депутатским иммунитетом.
  **В июне также ещё функционировал и Центральный исполнительный комитет Всесибирского совета крестьянских депутатов, он размещался вместе с Томской губернской земской управой в административном здании (теперь СФТИ) на площади Революции.
  ***Мрачные краски, видимо, были несколько сгущенны журналистами, однако на то, по всей вероятности, и делался расчёт. Вскоре к общественной полемике вокруг дома профсоюзов прибавились многочисленные просьбы через печать преподавателей и учащихся женской гимназии о возвращении им помещений Рабочего дворца. В результате к началу нового учебного года профсоюзные организации оттуда выселили, а в Гоголевском доме разместили... казармы для мобилизованных в Сибирскую армию молодых призывников.
  
  
  После того, как члены Западно-Сибирского комиссариата покинули Томск, тучи над Домом профсоюзов стали сразу же сгущаться. 27 июня состоялось очередное, скажем так, последнее беспроблемное, заседание Совета профессиональных союзов, а 29-го, когда своё собрание решил провести Совет рабочих и солдатских депутатов (после 31 мая превратившийся, по сути, тоже в своего рода межпрофсоюзное объединение), в Рабочий дворец явились представители военных властей и заявили о невозможности проведения собраний в условиях объявленного в районе Томской железной дороги военного положения. Уступив такой назойливой настойчивости, вдруг проявленной властями во исполнение необходимых мер безопасности, оставшиеся члены некогда всесильного Томского совдепа вынуждены были покорно разойтись по домам и больше уже не собирались.
  Возможно, что именно в ответ на такой выпад со стороны правых сил, вечером 29 июня на станции Томск-II состоялся большой стихийный митинг железнодорожников, организованный, как потом выяснило следствие, при участии бывшего председателя исполкома Томской железной дороги Расторгуева. Главным требованием собравшихся стала отмена военного положения на железной дороге. Митинг был несанкционированный, поэтому власти имели полное право его разогнать, что они и сделали, однако для этого они использовали не милицейские наряды, а военную силу. К станции уже вскоре направили воинские части, в том числе и отряд чехословаков (обещавших, кстати, как мы помним, не вмешиваться во внутриполитические российские разборки, а - только лишь, сражаясь против частей Красной армии, пробивать себе дорогу в порт Владивосток), недавно прибывший в Томск и расквартированный неподалёку, в казармах бывшего лагеря для военнопленных*. Мотивировка такой почти военной операции заключалась в том, что у митингующих, якобы, имелось на руках оружие, включая, даже один пулемёт, и они намеревались, не много не мало, а взять штурмом также находящееся неподалёку исправительно-арестантское отделение Љ1**, освободив из под стражи своих товарищей - большевиков ("Понедельник", Томск, Љ3 от 8 июля 1918 г.).
  _______________
  *Сейчас здесь сеть торговых точек, а до недавнего времени на данной территории располагался крупный подшипниковый завод, эвакуированный из Москвы в годы Великой Отечественной войны и выпускавший весьма качественную продукцию, но в 90-е годы обанкроченный "реформами" новых российских демократов.
  **Сейчас здесь тюрьма с камерами следственного изолятора.
  
  
   На следующий день 30 июня точно такой же воинский отряд был использован властями для решения ещё одной проблемы, связанной с очередным протестным выступлением. Тогда в Томске состоялись похороны известного нам уже Петра Герасименко. Траурное мероприятие просоветски настроенные левые конечно же постарались использовать, что называется, с наибольшим коэффициентом полезного действия. С утра в Дом профсоюзов начали стекаться неравнодушные массы трудящегося люда, функционеры от профсоюзных организаций, а также просто товарищи по работе несколько дней назад трагически погибшего одного из неформальных лидеров томских пролетариев, боевика-красногвардейца, бывшего солдата-фронтовика. Во время гражданской панихиды звучали слова горького сожаления в связи с понесённой утратой, а также - провокационные выпады в отношении новых властей города.
  Похоронная процессия прошла по главным городским улицам, сначала по Почтамтской, а потом по Садовой. Всего в шествии приняло участие, по данным левой прессы, около 4 тысяч человек. День выдался тёплый, но дождливый, временами дождь лил как из ведра. Следуя по Почтамтской, траурная процессия, превратившаяся в своего рода политическую демонстрацию, прошла мимо клубов меньшевиков и эсеров, окна которых, во избежание эксцессов и в целях сохранения дефицитного по тем временам стекла, закрыли на некоторое время железными ставнями. На улице Садовой, на пересечении с переулком Тюремным (сейчас А. Иванова) участники шествия остановилась у здания губернской тюрьмы и под окнами камер с политическим заключёнными устроили стихийный митинг ("Советская Сибирь" от 14 декабря 1924 г.). В этот момент появился воинский наряд, усилиями которого беспорядки были сразу же прекращены, и похоронная процессия двинулась дальше по направлению к Преображенскому кладбищу*.
  _______________
  *Находилось в районе пересечения современных улиц Учебной и Вершинина, уничтожено в конце 50-х годов ХХ века совершенно варварским способом - бульдозерами и экскаваторами. А ведь здесь были похоронены лучшие люди города, цвет томской интеллигенции, в том числе и подвижники сибирского областничества. Разрешение на открытие Томского университета (первого в Сибири) император Александр II (Освободитель) подписал за год до своей трагической гибели. В начале своего правления этот царь отправил на каторгу Потанина и Ядринцева - зачинателей автономистского движения, а в последние годы своего царствования повелел открыть в Сибири университет. По замыслу людей, несколько десятилетий продвигавших эту идею, Томский университет должен был стать, в первую очередь, именно рассадником сибирского свободомыслия и краевого (областного) патриотического самосознания. Открывшийся полтора десятилетия спустя младший брат Томского университета весьма известный не только в Сибири, но и за её пределами Томский политехнический институт (теперь тоже университет), увы, и, к сожалению, стал, как это ни печально, проводником колониальной политики российской метрополии в Сибири. Именно из его стен вышла целая армия высококвалифицированной научно-технической интеллигенции, помогавшей и помогающей до сих пор выкачивать из истерзанных колониальной зависимостью сибирских недр всё, что только можно взять, а потом продать. На территории бывшего Преображенского кладбища, у погоста преображения Сибири, на костях её лучших сынов и построили студгородок политехнического...
  
  
  В тот же самый день 30 июня и почти в одно и то же время, а точнее в половине второго дня члены Западно-Сибирского комиссариата, находившиеся в Омске, согласились передать свою власть пяти министрам Временного правительства автономной Сибири, также собравшимся на тот момент в Омске. Официальный акт приёма-передачи скрепили своими подписями председатель Сибирской областной думы Иван Александрович Якушев и председатель новообразованного омского кабинета министров Пётр Васильевич Вологодский.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  СОБЫТИЯ В ОМСКЕ В ПЕРВЫЕ ДНИ МЯТЕЖА
  
  Безвестные, отважные герои!..
   Настанет день и будет враг разбит.
   И ваши имена тогда народ откроет
   И для веков с любовью сохранит!
  Кондратий Урманов. Былые походы
  
  1. Предыстория. Куломзино - Марьяновка
  
  Борьба за Омск оказалась намного более затяжной, чем за Томск. Восставшим легионерам Чехословацкого корпуса и силам сибирского антибольшевистского сопротивления удалось овладеть Омском лишь к 7 июня. Таким образом, операция по захвату города продолжалась без малого две недели. А началось всё днём 26 июня, когда на железнодорожную станцию Куломзино (теперь Карбышево), находившуюся в пригороде Омска, прибыл железнодорожный состав с вооруженными чехословаками. Советское руководство города, на основании только что полученного указания из Москвы, решило силами милиции, а также красногвардейцев местного железнодорожного депо разоружить прибывший чехословацкий эшелон. В самом Омске значительных сил легионеров на тот момент не было, на его центральной железнодорожной станции стоял штабной эшелон Чехословацкого корпуса, в котором находился его командир генерал-майор В.Н. Шокоров*, а также другие офицеры штаба под охраной роты ударного батальона первой дивизии.
  _______________
  *Поскольку Чехословацкий добровольческий корпус формировался как подразделение Российской армии, то на его командных должностях до определённого момента находились, главным образом, русские офицеры.
  
  
  В Куломзино же прибыл один из батальонов 6-го полка, что-то около 600 человек легионеров. Они были вооруженны 160 винтовками и одним пулемётом; такой комплект вооружения каждому батальону, а точнее эшелону чехословаков разрешалось иметь в соответствии с мартовским 1918 г. договором, заключённым с Советским правительством. Однако помимо официально разрешенного иностранные военнослужащие попрятали в потайных местах вагонов пистолеты, гранататы и прочие "незадекларированные ценности". Легионеры думали, что таможня даст добро и пропустит их дальше на восток, но они ошиблись. У руководства омского исполкома было на руках строжайшее предписание из Москвы дальше Омска ни одного чехословака не пропускать, эшелоны полностью разоружать и отправлять назад, вместо владивостокского порта - в архангельский.
  Чехословаков их союзники (американцы, англичане и французы) обещали
  вывезти из России в Европу через Владивосток, и это их вполне устраивало. Через Архангельск было, конечно, намного ближе, но там легионеров, перешедших на русскую службу, очень даже легко могли перехватить немцы, которых чехословаки, вследствие многовекового своего порабощения, боялись просто панически, тем более что немцы грозились всех легионеров, некогда состоявших на службе у Тройственного союза, переловить и перевешать за предательство.
  Чехословаки, получив в Куломзино ультимативное требование о сдаче оружия, отдали лишь 30 винтовок, после чего заменили сибирских машинистов на своих собственных и очень быстро ретировались, отступив к станции Марьяновка, находившейся в 70 верстах от Омска. Командовавший красным отрядом Пётр Успенский бросился за ними в погоню, настиг их, но попал в засаду, был смертельно ранен сам, а вместе с ним погибла и значительная часть его отряда. Прибывшее к Марьяновке красногвардейское подкрепление во главе с Андреем Звездовым легионеров уже там не застало, они отступили ещё дальше на запад к полустанку Маскалёнки.
  По воспоминаниям члена Омского совдепа Александра Карлова, уже ближе к полуночи вечером 26 мая, как только были получены первые известия о разгроме отряда Успенского у станции Марьяновка, председатель Западно-Сибирского исполкома большевик Владимир Косарев, понимая всю серьёзность создавшегося положения, тут же распорядился срочно собрать рабочий актив города, главным образом железнодорожников, как представителей самого массового отряда городских пролетариев, а сам отправился на телеграф, для того чтобы связаться с ближайшими сибирскими городами и предупредить их руководство о том, что чехословацкие легионеры проявили неповиновение и выступили с оружием в руках против представителей советской власти.
  С Томском и Новониколаевском связаться, по всей видимости, не удалось, телеграфная связь с восточными городами, по некоторым данным, была прервана ещё утром 26 мая. В западном от Омска направлении телеграфное сообщение ещё функционировало, и Владимир Косарев, а также сопровождавший его Александр Карлов с большим неудовольствием для себя узнали, что чехами уже заняты станции Исиль-Куль, Шумиха, а также находившийся буквально в ста верстах от Омска полустанок Маскалёнки. Однако Петропавловск, ближайший к западу от Омска город, ещё оставался на тот момент в руках советской власти. Косареву удалось поговорить со случайно оказавшимся на телеграфе железнодорожного вокзала заместителем председателя Петропавловского горсовета, который сказал, что чехи, находящиеся на станции, чем-то слегка возбуждены, а в остальном у них, дескать, всё пока спокойно. В ответ ему в краткой форме изложили то, что произошло в Куломзино, в Марьяновке, а также на ближайших к Петропавловску станциях, и приказали срочно принять самые решительные меры по разоружению легионеров.
  По окончании переговоров, часа в 3-4 утра (понедельника 27 мая), Косарев с Карловым отправились в железнодорожный клуб на станцию Омск-Центральный, где их уже ждал партийный и рабочий актив местных железнодорожников, а также прибывшие за несколько дней до этого из Москвы товарищи А.И. Окулов, Р.П. Эйдеман и А.Я. Нейбут, первые двое возглавляли красногвардейский отряд латышей и пермских рабочих, направлявшийся на противосемёновский фронт*. Косарев уведомил собравшихся о своих переговорах Петропавловском и другими станциями. Вскоре появилась информация о том, что и Новониколаевск занят мятежными легионерами, которые теперь двигаются вдоль железной дороги по направлению к Омску и вроде бы как захватили уже Каинск (современный Куйбышев). Для выяснения истинного положения вещей на железной дороге омские большевики использовали аэроплан, который имелся у латышских стрелков Эйдемана и который был направлен с целью воздушной разведки сначала на запад, а потом на восток.
  _______________
  *Большевики Алексей Окулов и Роберт Эйдеман являлись членами Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской (Красноярской) губернии, после его роспуска они на несколько месяцев задержались в российских столицах, а затем были направлены в Сибирь с особыми поручениями. Окулову предписывалось заняться организацией отрядов Красной армии в Красноярске, а Эйдеман во главе красногвардейского подразделения латышей (Эйдеман и сам был латыш по национальности) направлялся в Забайкалье на борьбу с атаманом Семёновым. По некоторым данным этот отряд на протяжении всего мая месяца занимался продразвёрсткой в Пермской губернии, откуда и прибыл в Омск за несколько дней до описываемых событий. Тогда же на той же самой железнодорожной станции оказался проездом ещё один латыш - Арнольд Нейбут, большевик с дореволюционным стажем, человек Троцкого, он направлялся по заданию ЦК партии во Владивосток, в качестве особоуполномоченного в ранге своего рода наркома иностранных дел на Дальнем Востоке.
  
  
  Прибывшим из Москвы товарищам руководство Омского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручило возглавить созданный в связи с последними событиями военно-оперативный штаб. Должность его председателя занял Алексей Окулов, а главнокомандующим всеми войсками назначили Роберта Эйдемана, их штаб разместился на втором этаже железнодорожного вокзала станции Омск. Сразу же было образовано два рубежа обороны (фронта), командиром Марьяновского стал уже находившийся там Андрей Звездов, а на Новониколаевский в ранге командующего направили некоего Черепанова. Последнему в качестве ударной группы придали отряд воинов интернационалистов из местных лагерей для военнопленных под началом венгра Кароя Лагети. В составе подкрепления на Марьяновский фронт была отправлена часть пермского красногвардейского отряда под командованием Соловьёва. Латыши Эйдемана, как самое надёжное воинское подразделение, остались при Омском совдепе в качестве охраны и последнего резерва большевиков.
  На следующий день, 27 мая, созданный в тот же день военно-революционный штаб во главе с Владимиром Косаревым объявил Омск на военном положении. Одной из главных задач большевистского руководства в
  те дни стало проведение мобилизации среди мужского населения призывного возраста, как в самом городе, так и в его окрестностях, в Омском, Тарском и Тюкалинском уездах. Но данные мероприятия, как свидетельствуют даже некоторые советские источники, полностью провалились. Несмотря на заклинания о необходимости спасения социалистической революции, крестьяне, а это были, в основном, вчерашние фронтовики, не хотели снова брать в руки оружие. Рабочие Омска, надежда и опора советской власти, также не спешили записываться в Красную гвардию. Среди квалифицированных рабочих омских железнодорожных мастерских имелось достаточно большое количество приверженцев умеренных социалистических партий, то есть эсеров и меньшевиков. Последние, что вполне естественно, не только бойкотировали набор в пролетарскую гвардию, но, по некоторым сведениям, устроили даже ряд диверсий на железной дороге (об это чуть позже). По воспоминаниям председателя военно-революционного штаба
  В.М. Косарева, за первые дни чрезвычайной ситуации удалось мобилизовать лишь полторы тысячи дополнительных бойцов, а потом ещё и разделить эти крохи на два фронта, половину направить к Марьяновке, а остальных - на запад, на станцию Татарская, куда к тому времени уже продвинулись чехословаки и примкнувшие к ним сибирские офицеры-добровольцы, совместно с гражданскими ополченцами.
  
  
  
  2. Переговоры о перемирии
  
  В силу сложившихся, мягко говоря, не совсем благоприятных для омских большевиков обстоятельств, они, дабы обезопасить себя хотя бы с одного фланга, решили замириться на некоторое время с противником в районе Марьяновки и, взяв передышку, произвести, по-возможности, дальнейшую мобилизацию всех имеющихся у них сил, плюс к этому - попросить помощи из Томска, а, возможно, дождаться и обещанных подкреплений из Москвы от Троцкого, и только после этого организовать генеральное наступление на взбунтовавшихся чехословаков. Так что 28 мая на запад в сторону расположения чеховойск под общим командованием капитана Гануша была направлена мирная делегация во главе с большевиком Залманом Лобковым. И в тот же день на станции Исилькуль (на полпути между Омском и Петропавловском) две противоборствующие стороны на взаимовыгодных условиях подписали договор о перемирии сначала на 2 дня, а потом продлили его ещё на некоторое время, до 4 июня включительно*.
  _______________
  *Одним из условий того договора, кстати, было освобождение попавшего в плен к чехословакам народного комиссара по продовольствию (министра из Правительства Ленина) Шлихтера. Также, видимо, не лишним будет отметить, что во втором раунде мирных переговоров в качестве посредника принял участие майор Гинэ, уполномоченный французского правительства при Чехословацком корпусе, который 1 июня прибыл на станцию Исилькуль из Петропавловска.
  
  
  Однако эта мирная тактика, как показали дальнейшие события, явилась по большей части ошибочной и привела в результате к полному поражению красных в сражении за Омск. Во-первых, омским большевикам так и не удалось дождаться помощи ни из Томска, ни из Москвы, а, во-вторых, им всё-таки пришлось, в конечном итоге, вести борьбу с восставшими чехословаками как на востоке, так и на западе. Причём на восточном направлении против частей капитана Гайды бои не прекращались ни на один день и велись с переменным успехом в районе станции Татарской и Каинска (что на долгое время сковало, кстати, силы новониколаевской группировки чехо-белых и не позволило ей до определённого момента успешно развить наступление на Барнаул и Мариинск). На западе же от Омска большевики, имея перевес в артиллерии на начальном этапе противостояния, не смогли воспользоваться этим своим преимуществом и позволили легионерам за несколько мирных дней пополнить передовые части не только живой силой, но и вооружением (чехословаки к тому времени захватили такие достаточно крупные города как Челябинск, Курган и Петропавловск, изрядно поживившись там имуществом российских военных складов).
  
  
  
  3. События на ст. Петропавловск
  
  В Петропавловске, в отличие от Омска, не было крупных железнодорожных мастерских, поэтому главным пролетарским оплотом советской власти в городе стал консервный завод, на территории которого петропавловским большевикам удалось сформировать красногвардейский отряд рабочих в количестве примерно 500 человек. Всего в городе, по некоторым данным, под ружьём у красных имелось около 800 бойцов. Им противостоял небольшой отряд казачьих офицеров из местной подпольной организации во главе с войсковым старшиной (подполковником) В.И. Вол-ковым и находившиеся на железнодорожной станции легионеры Чехословацкого корпуса в количестве не более батальона. Таким образом силы противоборствующих сторон были примерно равны. Красные имели небольшое превосходство в вооружении, а несомненным преимуществом мятежников являлся фактор неожиданности.
  Однако использовать это своё преимущество восставшие не смогли, их выступление по какой-то причине задержалось, а руководство Петропавловского совдепа, в свою очередь, получило уже вечером 26 мая соответствующее предостережение из Омска. Большевики объявили город на осадном положении, мобилизовали все имевшиеся у них силы. По линии железной дороги в обе стороны было направлено по одному вагону с рабочими для разбора путей на случай дальнейших самочинных действий чехословаков. Тогда чехи прислали в исполком делегацию и просили не принимать против них никаких репрессивных мер до окончательного выяснения обстоятельств вооруженных конфликтов, случившихся под Омском, а также в Челябинске и других городах. Весьма странно, но Петропавловский совдеп, на свою беду, почему-то пошёл им навстречу.
  По всей видимости, это произошло, главным образом, вследствие того, что за лояльность легионеров поручились члены французской военной миссии при Чехословацком корпусе во главе с майором Гинэ, находившиеся в Петропавловске. Глава миссии, узнав о начавшихся в Исилькуле мирных переговорах, попросил советские власти разрешить ему и его товарищам выехать из города, для того чтобы принять участие в урегулировании возникшего вооруженного конфликта между чехословаками и красными сибиряками. Взамен майор Гинэ пообещал, что дислоцированные на железнодорожной станции Петропавловск легионеры будут вести себя хорошо и никаких незаконных действий предпринимать не станут без предварительных консультаций с миссией. Французам поверили наслово, что, в общем-то, неудивительно, ведь иностранцы не такие уж и частые гости в наших краях, поэтому к ним всегда относятся с особенным пиететом. В общем петропавловские власти приняли заверения французов за чистую манету и не произвели никаких предупредительных мероприятий против чехословаков, более того они даже распустили часть вооруженных рабочих, для того чтобы они смогли преступить к своим прямым обязанностям на производстве. За такую свою доверчивость красные жестоко поплатились.
  В ночь на 31 мая, вопреки заверениям французов, которые в это время уже были далеко от места событий, петропавловские заговорщики все-таки выступили, поведя наступление с двух противоположных сторон города. Чехословаки под командованием штабс-капитана Жака от железнодорожного вокзала - по направлению к консервному заводу, а местные подпольщики в количестве примерно 60 человек - из Подгорной части города в центр, к административным зданиям. Обе ночных операции повстанцы провели весьма успешно, и консервный завод, с засевшими в нём рабочими-красногвардейцами, и городской исполком, охраняемый небольшим отрядом интернационалистов, были взяты решительным штурмом, после чего в городе сразу же установилась новая власть. Потери со стороны нападавших оказались незначительными, четыре или пять человек погибло, несколько бойцов получили ранения. О жертвах со стороны оборонявшихся мало что известно, однако есть сведения о 22 пленных интернационалистах, главным образом венгров, которых чехословаки, отведя за город, расстреляли, а всех остальных "большевичков", сдавшихся на милость победителей, казаки, согласно своей вековой традиции, сначала выпороли, а потом сопроводили для содержания в местную тюрьму.
  Город Петропавловск, уездный центр Акмолинской области, включал в себя небольшой рабочий посёлок, железнодорожную станцию, да расположенную в так называемом Подгорном районе довольно крупную казачью станицу. Сюда, после демобилизации с полей Первой мировой войны в начале весны 1918 г. прибыла значительная часть военнослужащих 1-го им. Ермака Тимофеевича полка Сибирского казачьего войска. Здесь же в Петропавловске поселился и комбриг того же казачьего воинства полковник Иванов-Ринов. Последний в первое время возглавлял подпольную организацию города, но потом был переведён в Омск руководить уже тамошними нелегалами, а в Петропавловске его остался замещать вызванный из Кокчетава Вячеслав Волков.
  Ни одного высшего учебного заведения в Петропавловске на тот момент не было, здесь находилось лишь казачье училище, да около десятка начальных школ. Основная масса населения вряд ли имела какие-либо углубленные понятия об идеях демократии, самоуправления и о разного рода изысках политэкономии (уж извините), вследствие чего никакой серьёзной конкуренции захватившей власть в городе военной партии никто составить тогда не смог. Поэтому войсковой старшина Волков, объявивший себя начальником Петропавловского военного района, начал распоряжаться на территории мятежного уезда практически единовластно. Единственной альтернативой, способной хоть как-то противостоять местному казачьему атаману стал уполномоченный Западно-Сибирского комиссариата ВСП правый эсер М.М. Чекушин (нелегальный псевдоним Шаньгин*), также как и В.И. Волков считавшийся одним из руководителей петропавловского антибольшевистского подпольного сопротивления. После 31 мая его усилий хватило хотя бы на то, чтобы обеспечить достойное представительство в возобновившей свою работу городской думе депутатам от левых партий и профсоюзов. Вследствие чего он не избежал прямого конфликта с атаманом Волковым, авторитарные методы управления которого он пытался обжаловать, направив в советский ещё Омск, в координационный центр антибольшевистского подпольного движения, подробный доклад о первых политических буднях новой власти в городе.
  _______________
  *Ещё одним псевдонимом этого революционера являлась фамилия Лиссабонский, поэтому в некоторых источниках он упоминается как Чекушин-Шаньгин-Лиссабонский.
  
  
  
  Эта докладная записка Чекушина была перехвачена и перлюстрирована весьма споро взявшимися за своё дело военными особистами, которые сразу же поставили в разработку вскрывшиеся, негативные для них поползновения молодого эсера, но не стали, однако, спешить с арестом. Нужно сказать, что за противостоянием комиссара Чекушина-Шаньгина и подполковника Волкова внимательно наблюдали находившиеся в городе чехословацкие легионеры, причём не только их командный состав, но также и многочисленные неформальные лидеры из числа рядового состава, выдвинувшиеся в связи с последними событиями*. Достаточно существенным фактом при этом являлось то обстоятельство, что среди военнослужащих мятежного иностранного корпуса имелось значительное
  количество людей с хорошим образованием, более того, многие из них находились под влиянием очень модной тогда социал-демократической идеологии**. Они считали своими врагами большевиков, но вот к сибирским эсерам эти люди относились с гораздо большей симпатией, так что Михаил Чекушин и его немногочисленные сторонники временно находились как бы под защитой чехословацких легионеров, и от того Вячеслав Волков со своими подчинёнными не рискнул тогда, что называется, в открытую разобраться с уполномоченным Западно-Сибирского комиссариата***.
  _______________
  *Трудное решение о вооруженном выступлении против советской власти принималось военнослужащими Чехословацкого корпуса на общевоинской конференции, проходившей в Челябинске с 15 по 23 мая, на которой в качестве делегатов с решающим голосом присутствовало очень много рядовых солдат.
  **Среди легионеров встречались даже коммунисты, например - всем известный писатель Ярослав Гашек, придумавший после возвращения на родину из охваченной Гражданской войной России образ одного из самых знаменитых в истории мировой литературы добродетельных "идиотов".
  ***Спустя несколько месяцев, повышенный в должности до начальника Омского гарнизона, Вячеслав Волков станет одним из активных участников колчаковского переворота, и тогда уже легионеры Чехословацкого корпуса не смогут помешать ему произвести аресты виднейших представителей партии социалистов-революционеров - членов Уфимской Директории. Не смогут, потому что на сторону новых заговорщиков встанут их всесильные покровители, представители великих европейских держав - Англии и Франции.
  
  
  Осторожность, проявленная таким образом в отношении Чекушина-Шаньгина, не помешала, однако, Волкову взять под жесткий контроль всю гражданскую администрацию Петропавловска. Вместе с тем ему также не составило особого труда подчинить власти военных местное самоуправление в таких совсем уж отдалённых степных городках, как Кокчетав, Атбасар и Акмолинск. Туда с соответствующими распоряжениями на руках были направлены надёжные офицеры, под неусыпный контроль которых Волков, как начальник Петропавловского военного района, определил председателей возобновивших свою работу городских дум. Таким образом, войсковой старшина Волков установил в освобождённых от большевиков районах политический режим с преобладающим влиянием военной власти. Точно такой же, по сути, диктат единоличного военного правления был установлен и на противоположной - восточной окраине Сибири, в Забайкалье, в районах, прилегавших к пограничной с Китаем станции Маньчжурия, здесь располагалась вотчина другого казачьего атамана двадцативосьмилетнего Григория Семёнова. Между этими двумя крайними точками сибирского территориального пространства и развернулись впоследствии те события, о которых мы и поведём наш дальнейший рассказ.
  Спустя некоторое время, усомнившись, видимо, в том, что его донесение дошло до Омска, Михаил Чекушин решил сам съездить в столицу Степного края и лично доложить в центральный штаб о самоуправстве военных властей в Петропавловском уезде. Однако эсеровский комиссар до места назначения добраться так и не смог, бесследно исчезнув где-то по пути при так и не выясненных до конца обстоятельствах. Начатое по распоряжению Западно-Сибирского комиссариата расследование долго топталось на одном месте, ожидая, видимо, дальнейшего развития политической конъектуры, и закончилось, в общем-то, абсолютно безрезультатно, так и оставив недоказанными вполне очевидные для всех подозрения в том, что Чекушин-Шаньгин был убит по тайному распоряжению подполковника Волкова.
  Безнаказанность, как известно, вдохновляет человека, преступившего закон, на новые "подвиги", что, собственно и произошло впоследствии с петропавловским атаманом. С той поры и потянулся за Вячеславом Волковым и его ближайшими подручными целый шлейф убийств своих политических противников. В сентябре от рук этих головорезов (другого слова и не подберёшь) пал известный сибирский писатель, эсер, министр Временного правительства автономной Сибири Александр Новосёлов, а в декабре - член Всероссийского Учредительного собрания и тоже эсер Нил Фомин*. В начале января 1920 г. подчинённые ещё одного неуправляемого атамана - Семёнова - казнят без суда и следствия двух, пожалуй, самых главных организаторов всесибирского антисоветского мятежа известных нам уже эсеров Павла Михайлова и Бориса Маркова. Большевики, надо признать, тоже не будут брезговать в дальнейшем подобного рода расправами по законам военного времени, что называется.
   _______________
  *Непосредственное отношение к убийству Фомина имели офицеры из бригады казачьего атамана Красильникова, но это сути дела в общем-то не меняет.
  
  
  
  4. Бои на Новониколаевском фронте
  
  В боях на восточном фронте красные части, направленные из Омска к станции Татарской, сначала стали теснить наступавших чехословаков и даже отбили у них два небольших города: Каинск и Барабинск. Здесь, кстати, ими был расстрелян захваченный в плен Михаил Иосифович Азеев-Меркушкин, также как и Чекушин-Шаньгин, являвшийся спецуполномоченным Западно-Сибирского комиссариата. Развивая успех, омичи под общим командованием Черепанова начали продвигаться всё ближе и ближе к Новониколаевску, туда же пробивался с юга и отряд красногвардейцев из Барнаула. Судьба мятежного города висела почти уже на волоске, но в этот момент капитан
  Гайда перебросил для его обороны части, освободившиеся в результате столь лёгкого и быстрого захвата Томска, и чехословаки вновь стали хозяевами положения. Однако всё могло пойти совсем по другому сценарию, если бы не позорное бегство томских большевиков, оставивших без боя свои позиции. Не случись этого, вполне возможно, что Новониколаевск оказался бы взят наступавшими со стороны Омска красными, и восстание Чехословацкого корпуса здесь удалось бы подавить ещё в самом его зародыше. Впрочем, история, как известно, не любит сослагательного наклонения и предпочитает исключительно одни только факты, а они таковы: разбитые сначала под Новониколаевском, а потом и под Каинском красные вынуждены были отступить на запад, к станции Татарской и закрепиться там для длительной обороны.
  
  
  
  5. Бои на Марьяновском фронте
  
  Неожиданный и столь скорый захват чехо-белыми Петропавловска также не мог не сказаться на результатах противостояния двух вооруженных группировок. Через эту, оказавшуюся в их руках станцию, чехословакам удалось перебросить из Челябинска в район Марьяновки дополнительно один батальон 2-го полка под командованием капитана Крейчи, что сразу же обеспечило легионерам некоторое численное превосходство в живой силе, а также пополнило их арсеналы недостающим вооружением. Из близлежащих станиц в помощь к восставшим чехословакам стали ещё и стекаться небольшие отряды сибирских казаков. Самым крупным и наиболее боеспособным среди них оказалось подразделение, прибывшее в Исилькуль из станицы Степной и находившееся под командованием двадцатидевятилетнего есаула (капитана) Бориса Анненкова.
  Бои под Марьяновкой возобновились 5 июня и продолжались в течение двух дней. Имея всё-таки некоторое превосходство в тяжелом вооружении, большевики в первый день вели непрерывный артиллерийский огонь по позициям легионеров, однако, не обладая достаточными практическими навыками, омские конониры не сумели причинить какого-нибудь значительного ущерба живой силе противника, почти полностью израсходовав имевшийся у них боезапас. 6 июня в первой половине дня чехословаки перешли в контрнаступление, сначала они атаковали красные части прямо в лоб, потом пытались охватить их с флангов, но это был лишь отвлекающий маневр. В то время пока шли бои на передовых позициях, часть легионеров совместно с казаками Анненкова предприняла скрытый и глубокий обход на одном из флангов и зашла в тыл к красным. Для последних такой "сюрприз" оказался полной неожиданностью, опасаясь оказаться в окружении, красноармейцы оставили свои позиции и начали беспорядочно отступать. Отход красных прикрывал бронеавтомобиль немецкой фирмы "Бенц", способный самостоятельно передвигаться по
   железной дороге*.
  _______________
  *Этот броневик был изготовлен в Петрограде в мастерских российского филиала фирмы "Бенц и Ко" из Ижорской стали, т.е. из нашего сырья, нашими рабочими и инженерами, но по немецким высокотехнолгичным лекалам. После отступления красных из Омска этот бронеавтомобиль достался белым.
  
  
  
  Сражение за Омск на западном направлении, таким образом, оказалось фактически проигранным, красным пришлось отступить до самого Куломзино, так что вечером 6 июня мятежные чехословакие части оказались уже в непосредственной близости от города. Вслед за этим сгустились сумерки и наступила последняя ночь советской власти в столице Степного края.
  
  
   6. Захват Омска
  
  Та ночь оказалась в Омске весьма беспокойной. В четыре часа утра в здании центрального железнодорожного вокзала собрались на своё последнее, экстренное совещание члены военно-революционного и военно-оперативного штабов. На повестке дня (а точнее утра) стоял только один вопрос: что делать дальше? Оставить город сразу или всё-таки дать последний и решительный бой врагу? Мнения разделились, но после непродолжительных дебатов большевики остановились на первом варианте, полагая, что разумнее будет всё-таки сохранить силы для дальнейшей борьбы и отступить. Но куда? Здесь тоже имелось как бы два варианта. Можно было отойти по железной дороге до станции Татарской, соединиться там с частями восточного фронта и потом через Кулундинские степи двинуться на юг в направлении на Барнаул, или (второй вариант) по северо-западной ветке отступить из Омска к Тюмени и Екатеринбургу. Последний маршрут, кстати, председатель Западно-Сибирского исполкома Владимир Косарев несколькими днями ранее обговаривал по телеграфу с председателем ВЦИК Яковом Свердловым; видимо, поэтому члены военно-оперативного штаба и решили остановить свой выбор именно на нём.
  Во время того разговора с Москвой Косареву сообщили, между прочим, ещё и о том, что в районе Центральной Волги также началось вооруженное восстание легионеров и что поэтому армии наркома военмора Троцкого вряд ли смогут в скором времени пробиться в Сибирь. Узнав об этом и понимая, что удержать Омск собственными силами вряд ли удастся, Владимир Косарев отдал распоряжение уже за несколько дней до 7 июня начать планомерную эвакуацию по железной дороге в Тюмень продовольствия, заготовленного в мае по заданию ЦК партии для европейской части России. Ответственным за данные мероприятия были назначены А.Н. Дианов и Г.А. Усиевич. Поставленная перед ними задача усложнялась тем, что имевшихся в распоряжении городского исполкома вагонов вряд ли бы хватило для того,
  чтобы отправить на северо-запад все заготовленные запасы зерна, масла и других продуктов питания, а ведь надо было ещё оставить несколько эшелонов для экстренной эвакуации людей, оружия и боеприпасов. Размышляя над данной проблемой, комиссары решили использовать для отправки продовольствия ещё и находившиеся на пристани Омска грузовые пароходы. Таковых нашлось что-то около десяти штук, вот их без промедления и задействовали. В общем, с поставленной задачей Дианов и Усиевич справились достаточно успешно, однако, как показали дальнейшие события, немного перестарались.
  Так вот, после того как совещание штабов утром 7 июня приняло решение о бегстве (эвакуации) из города, и было уже отдано распоряжение о подготовке к отправке на Тюмень оставшихся на станции Омск железнодорожных составов, вдруг выяснилось, что движение по северо-западной ветке абсолютно невозможно. Во-первых, стало известно, что ночью кем-то были повреждены железнодорожные пути, то ли взорваны, то ли разобраны (впоследствии выяснилось, что это сделала группа рабочих железнодорожного депо по заданию подпольного эсеровского штаба). Во-вторых, чуть позже со станции Люблино поступили известия о том, что она атакована крупным кавалерийским соединением, сопротивляться которому местные советские власти оказались не в силах. Лихой налёт на станцию и её захват совершили казаки Бориса Анненкова, после выигранного сражения под Марьяновкой направленные сюда, по всей видимости, распоряжением всё того же подпольного городского штаба.
   Таким образом, путь по железной дороге на Тюмень для омских большевиков был полностью отрезан, и теперь им предстояло найти какой-то другой вариант для того, чтобы поскорее покинуть город. Добраться до Тюмени можно было и по реке, но большая часть транспортных судов уже ушла, груженная продовольствием. На пристани оставалось лишь три или четыре пассажирских парохода, да ещё парочка маломерных судёнышек, одно из которых таскало через Иртыш паром и было весьма тихоходно, а другое использовалось в качестве прогулочного катера. Вот и всё, больше никаких других плавсредств в Омске на тот момент не оказалось. Все с укором посмотрели на товарищей Дианова и Усиевича, но те в ответ лишь пожали плечами, дескать, а мы откуда знали... Решили так, - погрузить оружие, материальные ценности, а также часть людей на имевшийся в распоряжении водный транспорт, а остальным, желающим эвакуироваться, направляться на север автомобильным или гужевым транспортом.
  Куломзино красные на рассвете 7 июня оставили без боя, однако по распоряжению военно-оперативного штаба железнодорожный мост через Иртыш (Куломзино располагалось на левом берегу реки, а Омск - на правом, прямо напротив) красногвардейцы обложили динамитом и подготовили к взрыву. Взорвать один из пролётов моста им приказали в том случае, если чехи сходу попрут в город. По якобы достигнутой тайной договорённости, большевики заверили легионеров в том, что сдадут Омск, также как и Куломзино, без сопротивления, в обмен на то, что чехословаки войдут в город только тогда, когда последний пароход с эвакуируемыми отойдёт от городской пристани. По приказу военно-оперативного штаба отряд интернационалистов под командованием венгра Кангелари отправился на пороховые склады, для того чтобы подготовить и эти объекты к взрыву. Сам военный штаб, ввиду создавшейся угрозы быть отрезанным от путей эвакуации, перебрался в здание исполкома, в бывшую резиденцию Западно-Сибирского генерал-губернатора, ставшую после Февральской революции Домом республики.
  Первыми на пароходе "Баян" выехали из города жены и дети большевистских руководителей, а также народный комиссар РСФСР Шлихтер с охраной. Перед отъездом он получил по чеку в местном отделении Госбанка 70 миллионов рублей (примерно семь миллиардов на наши деньги), по всей видимости, это был транш, перечисленный правительством Ленина на закупку продовольствия в Сибири. Ещё двести миллионов красные взяли в том же банке чуть позже без всякого чека, сверх этого десять миллионов рублей они точно таким же способом прихватили из казначейства, всё это, а также некоторые другие банковские ценности вместе с секретной документацией исполкома они перевезли на пароход "Андрей Первозванный", сюда же погрузились и сами ведущие советские деятели Омска с небольшим отрядом Красной гвардии. Остальные рабочие ополченцы, а также гражданские приверженцы большевиков, которые успели вовремя прибыть на пристань, разместились на судах под названием "Русь" и "Комета", в некоторых источниках упоминается ещё и пароход "Тобол"; отряду латышских стрелков отдали в распоряжение судно под названием "Арсений Плотников". Прощальные гудки красной флотилии смолкли где-то во втором часу дня; последними, чуть запоздав, на прогулочном катере "Николай" отправились в далёкий путь интернационалисты В.А. Кангелари, так и не сумевшие взорвать пороховые склады; осуществить эту акцию возмездия им помешали рабочие завода Рандруппа. Железнодорожный мост через Иртыш также уцелел, здесь к антитерростическим мероприятиям подключились железнодорожники и смогли отстояли свою "святыню".
  В целом эвакуация прошла без особых происшествий, крупных вооруженных столкновений с силами местной подпольной организации не происходило. С ними, возможно, омские большевики тоже сумели каким-то образом, также как и с чехами, договориться и не встретили поэтому практически никакого сопротивления со стороны вооруженных боевиков*.
  _______________
  *Как писал в своей известной книге мемуаров Г. Гинс "переворот в Омске произошел так быстро и безболезненно, что как-то не верилось глазам, когда вечером стали ходить не "красные", а "белые", появились воззвания новой власти, и все комиссары исчезли".
  
  
  Лишь где-то на окраинах, по воспоминаниям современников, изредка постреливали, но то, видимо, были бои местного (уличного) значения. И
  лишь когда советская флотилия оказалась за пределами города, с левого берега по ней открыли огонь неожиданно появившиеся казачьи разъезды, однако они большого ущерба ни судам, ни пассажирам принести не смогли, так как не имели при себе ни скорострельного автоматического оружия, ни артиллерии. Видя бессмысленность такого преследования и получив несколько пулемётных очередей в ответ, казаки вскоре оставили красных в покое. Встречавшиеся по пути пароходы совдеповцы силой принуждали присоединяться к своей флотилии и следовать вместе с ними вниз по Иртышу. Всего таким образом большевики увели с собой что-то около 20 судов (включая и те что ещё до 7 июня были отправлены в Тобольск и Тюмень с продовольствием), самую большую цифру в 23 парохода приводит омская "Сибирская речь" (Љ22 от 23 июня 1918 г.).
  Ещё несколько слов необходимо сказать о советских частях, сражавшихся на восточном направлении в районе станции Татарской. Им 7 июня был отдан приказ - прекратить сопротивление и выдвигаться на север в район города Тобольска, на соединение с основными силами отступавших из Омска большевиков. Интернационалисты Кароя Лагети выполнили распоряжение и двинулись в указанном направлении, у них, собственно и выхода-то другого не было, отступить к Омску они уже не успевали, а незаметно раствориться среди населения чужой страны им вряд ли бы удалось*. В то же самое время
  другой полевой командир Черепанов отказался выполнять приказ и решил двигаться не на север, а на юг, сначала к Славгороду, а потом к советскому ещё Барнаулу. Однако перед тем, как начать столь трудный и длительный поход по Кулундинским степям, он разрешил своим бойцам, тем, кто не горел большим желанием продолжать дальнейшую борьбу, разойтись по домам. В результате в отряде остались лишь те, кто ещё верил в победу и готов был сражаться до конца. 8 июня ополченцы Черепанова прибыли в Славгород, там соединились с местными красногвардейцами и практически в тот же день на автомобилях и подводах через посёлки Цветочный и Волчиху отбыли в направлении на Барнаул, но что-то не заладилось. По сообщению с фронта 11 июня в районе Татарской был взят в плен командующий Черепанов и ещё 200 человек красноармейцев, 4 орудия и броневик (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.5-6).
  _______________
  *Впрочем, среди красногвардейцев-интернационалистов нашёлся-таки один авантюрист, сумевший затеряться среди сибирского населения. Им оказался двадцатишестилетний хорват по имени Иосиф Брозович. Старший унтер-офицер (старший сержант) Австро-Венгерской армии он в 1915 г. на Львовщине был тяжело ранен пикой чеченца из Дикой дивизии, попал к нам в плен, долгое время лечился в госпитале, после чего его отправили в один из концлагерей, где он увлёкся революционными идеями. Сбежав из лагеря, Брозович в мае 1917 г. оказался в Петрограде и устроился на Путиловский завод, принимал участие в июльских вооруженных беспорядках, организованных большевиками, за что был арестован полицией и сослан по давнишней российской традиции в Сибирь, снова бежал и на этот раз оказался в Омске. Здесь Иосиф вступил в Красную гвардию. В июне 1918 г. в период антибольшевистского мятежа, в очередной раз скрываясь от преследования, он осел в деревне Михайловке, находившейся в 70 км от Омска. Сам он родился и вырос в крестьянской семье, за три года, проведённых в России ему удалось достаточно хорошо изучить русский язык, так что Брозович вполне мог сойти и за беженца из какого-нибудь далёкого западенского местечка бескрайней Российской империи. В общем, сумел, как говорят украинцы, сховаться, более того, здесь в Михайловке Иосиф охмурил одну из местных красавиц четырнадцатилетнюю Пелагею Белоусову и даже в скором времени обвенчаться с этой несовершеннолетней девушкой. После второго пришествия советской власти в Сибирь Иосиф Брозович уехал с молодой русской женой на родину, отсидел в тюрьме по политической статье, в 1934 г. вновь вернулся в Россию, поселился на некоторое время в Москве и стал одним из видных сотрудников Коминтерна под именем Иосипа Броза (партийный псевдоним Тито), а после окончания Второй мировой войны более 30 лет руководил социалистической Югославией.
  
  
  Сразу же после отбытия из города совдеповского каравана на улицах Омска, теперь уже вполне открыто, начали появляться вооруженные люди с белыми и красными повязками на рукавах. То были члены антибольшевистских подпольных организаций, соответственно - офицерских и эсеровских, изъявивших таким образом непоколебимое желание уже с первых минут зарождения новой власти в городе размежеваться на две отличные друг от друга группировки. Для сравнения в Томске вооруженные повстанцы-подпольщики и 29-го, и 31 мая выступили более сплочённым фронтом с одинаковыми бело-зелёными отличительными повязками; такое единство являлось, разумеется, лишь временным явлением, и тем не менее. Но вернёмся в Омск. Первым делом вооруженные группы захватили Дом республики, потом были взяты под контроль городские тюрьмы, почта, телеграф, центральный банк с казначейством, военные склады, а также другие важнейшие военные и гражданские объекты, заранее намеченные в соответствии с оперативными планами восстания. Взятие самого крупного города Сибири практически без единого выстрела явилось, если не заслугой, то весьма большой удачей для повстанцев. Отдельные мелкие перестрелки после исхода большевиков, по воспоминаниям современников тех событий, конечно, имели место, но то были лишь небольшие эпизоды, никак не отразившиеся на общей картине случившейся вдруг неожиданно лёгкой победы.
  И вот, как только отгремели совсем уже последние выстрелы, на улицы родного города начали выходить освобождённые и восторженно ликующие граждане, в основном прилично одетые и даже принарядившиеся в соответствии с переживаемым радостным и одновременно торжественным моментом. Дамы были в праздничных платьях, мужчины в самых лучших пасхальных сюртуках, военные пенсионного возраста достали из дальних сундуков свои старые мундиры, многие одели даже запрещённые после февраля 1917 г. погоны и, абсолютно ничего не опасаясь, так в них и проходили весь оставшийся день, да и следующий тоже, и никто им не смел делать замечания на сей счёт, а тем более останавливать и задерживать до выяснения, как раньше. Со всех церквей, точно так же, как и в Томске, беспрестанно звонили колокола.
  Отдельной темой того праздничного для освобождённых омичей дня стало явление главных виновников торжества, доблестных военнослужащих Чехословацкого корпуса. У них, по известным нам уже причинам, произошла некоторая заминка (вынужденное стояние) в Куломзино, так что они начали проникать в город лишь во второй половине дня, да и то небольшими партиями. Дело в том, что на пути легионеров встал заминированный большевиками железнодорожный мост. Деповские рабочие не позволили его взорвать, однако динамит по-прежнему находился в его стальных конструкциях, и никто не мог дать твёрдой гарантии, что взрывчатка не сработает. Не желая рисковать после столь успешно проведённой операции по освобождению столицы Западной Сибири, чехословаки предпочли воспользоваться сплавными средствами для переправы через довольно ещё широкий в те времена Иртыш. Они собрали все имевшиеся на берегу рыбацкие лодки, сколотили несколько плотов и так вот потихоньку переправились на правый берег в количестве двух-трёх рот и даже перевезли свой духовой оркестр. В город легионеры вошли уже организованным маршем, под звуки победного военного марша, с национальными флагами в полной военной экипировке (кто ходил военным строем под музыкальное сопровождение и под мерный перестук висящего за спиной оружия, тот знает, как это впечатляет). Так они проследовали, приветствуемые местными жителями к Дому республики, где их громогласными криками "ура" встретила давно уже ожидавшая их толпа народа.
  Чуть раньше сюда же прибыли и также были встречены всеобщим ликованием собравшихся освобождённые из тюрем политические заключённые и среди них - один из организаторов ноябрьского 1917 г., антибольшевистского вооруженного выступления тридцатичетырёхлетний кадет Валентин Александрович Жардецкий, через несколько дней занявший должность редактора ведущего периодического издания правых сил, газеты "Сибирская речь". Однако главным действующим лицом в Доме республики стал в тот вечер 7 июня сорокадевятилетний казачий полковник с фамилией, на которой, по замечанию одного советского литературного классика, вся Россия держится, Павел Павлович Иванов (подпольный псевдоним Ринов). До сего дня он осуществлял военное руководство нелегальными боевыми организациями Омска, а теперь приказом Западно-Сибирского комиссариата назначенный командиром Степного корпуса, то есть, по-сути, временным военным диктатором Акмолинской области и Степного края (современные Омская и Семипалатинская области, северная и восточная часть Казахстана, до Кокчетава включительно).
  
  
  
  7. Новые власти. Таинственные харбинцы
  
  Надо заметить, и это очень важно, что подчинение самого Иванова-Ринова, а также людей из его ближайшего окружения ЗСК Временного правительства автономной Сибири считалось на тот момент фактом чисто формальным. Дело в том, что организационные структуры омского подполья были созданы в марте 1918 г. при непосредственном участии специального уполномоченного Добровольческой армии юга России генерала В.А. Флуга, мягко говоря, весьма сдержанно относившегося к министрам-социалистам из ВПАС*. Да и вообще в Омске, в отличие опять же от вечно соперничавшего с ним в тот период Томска, не очень симпатизировали эсерам, меньшевикам и прочим приверженцам любых левых взглядов. Руководство омского подполья в большей своей части негласно ориентировалось на так называемых харбинцев или, точнее сказать, таинственных харбинцев, на политиков и общественных деятелей правоконсервативного толка, проживавших в столице КВЖД, в китайском городе Харбине и создавших в начале текущего года организацию под названием Союз защиты Родины и Учредительного собрания. Сначала во главе её стоял адвокат Владимир Иванович Александров, но постепенно руководство организацией перешло к бывшему управляющему КВЖД генералу Дмитрию Леонидовичу Хорвату. Усилиями начальника штаба подпольных вооруженных формирований Западной Сибири А.Н. Гришина-Алмазова, специально приезжавшего в Омск за месяц до начала мятежа, местных нелегалов во главе с Ивановым-Риновым с трудом, но всё-таки удалось уговорить подчиниться единому руководству в лице министров Временного правительства автономной Сибири. Но всё это было лишь чисто формальным компромиссом.
  _______________
  *Подробнее см.: "День освобождения Сибири", глава "Миссия генерала Флуга в Сибирь".
  
  
  Для того чтобы омские повстанцы не вышли из-под контроля, распоряжением Западно-Сибирского комиссариата, выполнявшего, как мы уже отмечали функции официального представителя ВПАС в Сибири, в противовес полковнику Иванову-Ринову своего рода временным гражданским диктатором в столицу Степного края был назначен правый эсер А.А. Кузнецов. За подписью именно этих двух лиц и стали выходить в первые дни после победы восстания все распоряжения новой власти. Вот одно из таких постановлений, датированное седьмым июня:
  "Временным Сибирским правительством я назначен командиром Степного корпуса. Вся полнота власти с сего числа принадлежит мне и уполномоченному Временного Сибирского правительства А.А. Кузнецову впредь до передачи власти земским и городским общественным управлениям.
  Командир Степного корпуса полковник Иванов.
  Уполномоченный Временного Сибирского правительства Кузнецов".
  По всей видимости, все те, кто читал это постановление, в зависимости от своих политических взглядов и пристрастий, делали упор на абсолютно
  разные по смыслу, но так или иначе ключевые с их точки зрения фразы того воззвания. Одни перечитывали по нескольку раз: "вся полнота власти принадлежит мне...полковник Иванов". Другие вчитывались совсем в другое: временно "до передачи власти земским и городским общественным управлениям".
  Далее последовали приказы о назначениях на ключевые военные и гражданские административные посты. Начальником гарнизона Омска по умолчанию стал сам полковник Иванов-Ринов; комендантом города назначили подполковникп Андреева; должность начальника штаба городского гарнизона занял поручик Ячевский; омскую милицию возглавил эсер Бородкин. Не так давно (ещё при большевиках) освобождённый из тюрьмы Х.В. Коршунов, занимавший до ноября 1917 г. должность прокурора Омской судебной палаты, вновь вернулся на своё прежнее место работы, то же самое произошло и с бывшим прокурором Омского окружного суда Филипповым. На ключевые, а точнее наиболее жизненно необходимые посты в управлении, а именно: финансы, продовольствие и судоходство, были назначены представители военно-промышленного комитета, функционировавшего ещё при царской администрации, соответственно - А.П. Мальцев, М.Н. Ваньков и Н.П. Двинаренко. 13 июня состоялось общее собрание служащих управления Омской железной дороги, на котором в присутствии комиссара ВПАС А.А. Кузнецова была принята резолюция, одобрившая произошедший переворот и постановившая вернуть к исполнению своих обязанностей уволенных большевиками начальника дороги И.А. Козырева и его первого помощника Г.М. Степаненко.
  Таким образом, всё постепенно возвращалось, что называется, на круги своя, т.е. как бы ко временам старорежимного уклада, лишь слегка потревоженным двумя столичными революциями. Вспоминается почему-то в связи с этим многим известная из истории XIX века фраза, сказанная императором Александром-I после отстранения от власти (путём убиения до смерти) его отца, полусумасшедшего, как считается, реформатора Павла-I, что "теперь всё будет как при бабушке", т.е. при Екатерине II, которая, как известно, вольнодумца-демократа Радищева называла "бунтовщиком, хуже Пугачёва".
  Город Омск вновь объявлялся на военном положении, опять запрещалось свободное передвижение в ночное время, собрания и митинги без особого на то разрешения тоже категорически воспрещались, любое сопротивление властям должно было немдленно пресекаться, причём самым жестким образом, вплоть до расстрелов на месте. В тот же день 7 июня полковник Иванов-Ринов отдал приказ об аресте всех активных деятелей советской власти, а людей, так или иначе сотрудничавших с ней он распорядился уволить из всех гражданских и военных учреждений. Точно так же как и в Томске под аресты в первые дни попало очень много народа, причём задерживались не только большевики и лица активно им помогавшие, но также и некоторые члены оппозиционных при советской власти партий - меньшевиков и эсеров, из числа так называемых интернационалистов. Так уже вскоре в одной из омских тюрем оказались такие известные в городе общественные деятели, как А.П.Оленич-Гнененко и Б.Н. Автономов, участники, между прочим, областнического движения Сибири последнего революционного года. А некоторое время спустя за решетку угодил, пожалуй, самый авторитетный в Омске политический деятель из числа умеренных левых - меньшевик К.А. Попов. Он принимал, хотя и косвенное, но всё-таки участие в подавлении ноябрьского 1917 г. юнкерского мятежа в Омске. Однако одновременно с этим Константин Андреевич в январе 1918 г. одним из немногих открыто выступил против разгона большевиками Всероссийского Учредительного собрания.
  Политпреступников рангом пониже вообще хватали на первых порах всех подряд без всякого разбора, их приводили в Дом республики, здесь с ними в пожарном порядке разбирались наскоро назначенные кем-то люди. Совсем уж мелкую "рыбёшку" отпускали по домам, однако тех, на кого имелся хоть какой-то более или менее серьёзный компромат, отводили в тюрьму на отсидку, в целях проведения дальнейшего дознания. Но так было лишь в первые два дня, потом аресты и обыски стали производиться только на основании ордеров, выданных комендантом города подполковником Андреевым. А уже через неделю всеми этими вопросами начала заниматься специально созданная следственная комиссия. Многих, скрывавшихся от возмездия деятелей советской власти отлавливали по деревням крестьяне, привозили в Омск и сдавали куда следует, порой требуя, точно также как и в Томске, оплаты за своё усердие и проявленную политическую сознательность.
  Вечером 7 июня в Доме республики начали выдавать оружие всем без исключения желающим выступить на борьбу с большевиками, однако, уже на следующий день, когда стало ясно, что никакого сопротивления со стороны красных внутри городских кварталов не происходит, винтовки стали выдавать только по письменному разрешению начальника милиции Бородкина или по рекомендациям, полученным от лояльных к новым властям политических партий; у людей, не имевших такого разрешения, оружие, напротив, начали изымать. По городу расклеили объявления, призывавшие граждан сдавать в управление милиции, находившеейся на Ядринцевской улице, незаконно полученные ими огнестрелы. Однако таких добровольцев нашлось, видимо, совсем немного (за винтовки и наганы давали очень хорошие деньги на базарной толкучке), поэтому патрулировавшие улицы дружинники проверяли у граждан не только удостоверения личности, но и при необходимости - разрешение на ношение оружия.
  Ну и, наконец, последнее, опять же по счёту, но не по значению, о чём уже поздним вечером 7 июня успели известить горожан Иванов-Ринов и Кузнецов, явилось объявление о том, что на 10 часов утра следующего дня назначается собрание членов городской Думы, а также представителей всех политических партий антибольшевистского направления. В указанное время 8 июня в здании городской Думы, как и ожидалось, собралось очень много народа, кроме изрядного скопления политических и общественных деятелей здесь присутствовала также и любопытствующая публика. На столь важное общественно-политическое мероприятие прибыл А.А. Кузнецов и объявил, что он назначен уполномоченным Временного правительства автономной Сибири в Омске и будет руководить исполнительной властью до полного восстановления работы городского и земского самоуправления. За ним от имени фракции меньшевиков выступил с декларацией по текущему моменту гласный Гладышев. После этого, ввиду того, что остальные фракции думы не успели приготовить свои заявления, был объявлен перерыв до восьми часов вечера.
   На вечернее заседание опять собралось очень много народа. Вёл собрание временный председатель Думы Н.Д. Буяновский. Объявленная им повестка предполагала оглашение деклараций всех думских фракций о поддержке новой власти, а также осуществление довыборов гласных на те места в Городской думе и управе, что освободились после прекращения полномочий депутатов из числа большевиков и левых эсеров. В конце заседания Николай Буяновский со знанием дела, как бывший управляющий омским отделением Русско-Азиатского банка, заявил по текущему моменту о крайне скудном финансовом положении в городе и области. На всё про всё, что называется, у городской администрации, по его словам, осталось лишь 34 миллиона рублей*, остальное, по словам Буяновского, было похищено большевиками ("Омский вестник", Љ115 от 11 июня 1918 г.).
  
  _______________
  *На самом деле в Омске осталось немного больше денег, не 34, а 42 миллиона рублей, об этом доложил 16 июня на собрании торгово-промышленников заведующий отделом финансов ЗСК А.П. Мальцев, по его словам большевики увезли с собой 280 миллионов, 38 они оставили в Центральном банке и 4 в казначействе ("Сибирская речь", Љ22 от 23 июня 1918 г.).
  
  
  Следующим по очереди, но не менее важным по значимости общественно-политическим событием в жизни освобождённой столицы стала конференция представителей восставшего Сибирского казачьего войска. Собравшиеся в Омске казаки заседали с 8 по 11 июня и рассмотрели целый ряд наиважнейших вопросов, призванных ответить на самые последние требы дня. Во-первых, решено было уже через месяц, в соответствии с издревле существующим положением об автономии казачества, созвать большой войсковой круг для выборов своих собственных органов самоуправления, разогнанных большевиками в январе 1918 г. и заменённых Советами казачьих депутатов. На переходный период казаки утвердили временные органы власти. В Войсковое правительство вошли несколько членов старого правительства, избранного на большом круге в сентябре прошлого года, а также - шесть новых, выборных от самой конференции. Исполняющим обязанности войскового атамана стал генерал-майор И.С. Еф-тин.
  Для борьбы с большевиками решено было в самое ближайшее время сформировать из казаков младшего призывного возраста (20-23 года) три
  отдельных полка по шесть сотен в каждом и один конноартиллерийский дивизион из шести орудий. Ответственным за мобилизацию был назначен генерал-майор Ефтин. Казачьи офицеры, годные к строевой службе, моби-лизовывались в обязательном порядке все, а не только объявленного для рядовых казаков двадцатилетнего призывного возраста; им сохранялись их прежние чины и звания, давались гарантии строгого соблюдения всех уставных дисциплинарных норм, отменённых двумя последними революциями. Однако вне службы все военнослужащие - и офицеры, и рядовые казаки - признавались абсолютно равными в правах гражданами. Вне строя конференция даже разрешила станичникам носить штатскую одежду, что раньше запрещалось категорически.
  Кстати, командиром одного из формирующихся полков, а именно: элитного 1-го Ермака Тимофеевича Сибирского казачьего был назначен войсковой старшина Вячеслав Волков. Его, в связи с нашумевшим делом о бесследном исчезновении эсеровского комиссара Чекушина-Шаньгина, приказом Иванова-Ринова (по настоянию Гришина-Алмазова) отстранили должности начальника Петропавловского гарнизона и отправили, как бы в наказание, в действующие части на противобольшевистский фронт.
  Ещё до приезда в Омск большинства членов Западно-Сибирского комиссариата, то есть ещё до 14 июня, по всему городу были расклеены воззвания от имени четырёх верховных эсеровских комиссаров, в которых говорилось (немножко повторимся опять для пользы дела), что вся полнота власти в освобождённых от большевиков районах переходит в руки "Сибирского временного правительства, избранного Сибирской областной думой", для которого важнейшей задачей является защита начал народоправства, как единственной гарантии "полной гражданской свободы, как единственное условие самосознания и самоорганизации всех сил труда". И на этом пути главной целью "Временного Сибирского правительства является созыв Всесибирского Учредительного собрания, дабы народы Сибири смогли не по указке сверху, а по указанию всего населения Сибири определить дальнейшие судьбы родной страны, - части великой Российской федеративной демократической республики..."
  В ответ на эти выдержанные в народническом духе заявления в "Омских вестях" за 12 июня появилась, что называется, разгромная статья под общим смысловым разворотом: "А кто же это такие Временное Сибирское правительство и его уполномоченные, находящиеся на данный момент в Томске и от имени которых действует сейчас власть на местах?". И далее разъяснялось: "В лице особо уполномоченных Временного Сибирского правительства, как, впрочем, и в лице самих членов Временного Сибирского правительства к власти снова возвращается главенствовавшая с февральского переворота и до октябрьского партия так называемых правых эсеров". И "таким образом, - завершала в явно неготивном тоне свои выводы газета, - как политические деятели, это всё хорошо знакомые лица". В той же статье, пожалуй, впервые в сибирской печати зашла тогда речь и о таинственных харбинцах, уже упоминавшихся нами; о тех харбинцах, которые как-то так, мягко говоря, не совсем были согласны с претензиями Правительства, избранного Сибирской думой, на власть и от того заинтересовавших омских правых в качестве возможной альтернативы этой власти. Борьба началась...
   В ответ на такой дерзкий выпад по постановлению комиссара А.А.Кузнецова весь номер газеты изъяли из продажи, а редактор "Омских вестей" Иван Гаврилович Кузнецов (однофамилец) 15 июня был арестован. Беспартийный "Омский вестник" выходил даже при большевиках, правда всегда держал, что называется, нос по ветру, и тут вдруг такой казус. Редактора Кузнецова почти сутки продержали в Доме республики, и лишь 16-го числа отпустили на поруки. На общем собрании служащих торгово-промышленных предприятий также поднимался в те дни вопрос о составе Временного Сибирского правительства, и присутствующие выразили крайнее недовольство тем, что подавляющая часть министерских постов занята представителями эсеров и меньшевиков и лишь два портфеля досталось кадетам ("Омский вестник", Љ124 от 22 июня 1918 г.).
  Преследованию со стороны властей подвергся и редакционный коллектив газеты "Пролетарий", орган омских меньшевиков-интернационалистов. Последние, в отличие от правых, повели атаку с совершенно противоположной стороны и первыми посмели назвать чехословацкий мятеж ни больше, ни меньше, как спланированной провокацией против русской демократии. Они так же высказались против ликвидации Советов всех уровней. Но их голос не был услышан, как он не был услышан пол года назад, в январе 1918 г., когда те же самые меньшевики-интернационалисты вместе с представителями других демократических партий протестовали против разгона большевиками местных органов власти и Учредительного собрания. "Пророков нет в отечестве своём, да и в других отечествах не густо". Как против "Омского вестника" так и против "Пролетария" были возбуждены судебные тяжбы.
  Николай Демьянович Буяновский, исполнявший в тот период обязанности председателя Омской городской думы и ведший её расширенное заседание 8 июня, одновременно с этим последние три военных года являлся ещё и председателем Омского биржевого комитета. Видимо поэтому ему было поручено организовать и провести одно из самых важных, по меркам консервативного Омска, мероприятий - собрание городских торгово-промышленных кругов. Оно состоялось в воскресенье 16 июня в помещении коммерческого училища. Это совещание, также как и многие другие политфорумы той поры, объявили расширенным, то есть открытым для посещения всеми желающими, более того, для участия в нём пригласили и иногородних гостей, представителей от Урала и Башкирии. На собрании, таким образом, присутствовало около тысячи человек ("Сибирская речь", от 23 июня 1918 г.), рекордное, по всей видимости, количество в те дни.
  Основной политический костяк собрания составили люди, очень близкие и практически идентичные таинственным харбинцам, то есть, главным образом, представители бизнес элиты Омска, а также члены местного отделения кадетской партии ("партии народной свободы", как её иногда называли). На открытую конфронтацию с новой эсеровской властью участники совещания пока не пошли, однако поставили главной целью своей конференции выработку рекомендаций политического и экономического характера членам Западно-Сибирского комиссариата или тем людям, которые, возможно, их вскоре сменят у руля краевой власти. Собрание торгово-промышленников в качестве гостя посетил комиссар ЗСК Михаил Линдберг, который, так, видимо, на всякий случай, взял с собой ещё и командующего Западно-Сибирской армией полковника А.Н. Гришина-Алмазова.
  Линдберг в своём приветственном слове, характеризуя новую сибирскую власть, отметил, что она не партийная и не групповая, а носит, прежде всего, деловой характер. В качестве доказательства Михаил Яковлевич заверил собравшихся, что большинство постановлений советской власти будет вскоре отменено и, в частности, - закон о национализации банков и предприятий. А в экономической сфере всем - и частным предпринимателям, и кооперативам, а равно с ними и государственным организациям - даны будут равные возможности в развитии своей комерческой деятельности.
   После ухода представителей Сибирского правительства (которые, смеем предположить, почувствовали себя не совсем комфортно в зале) председатель собрания Николай Буяновский предложил приступить к деловой работе и выступил от имени Биржевого комитета с обширной речью, в которой призвал своих коллег как можно скорее включиться в дело экономического и политического возрождения Сибири. "Надо отбросить недоверие, забыть пережитое, надо начать работать. Работы масса. Класс торгово-промышленный и сельскохозяйственный, то есть крестьянство одни только могут спасти Сибирь и Россию", - резюмировал он. Выступивший вслед за Буяновским управляющий отделом финансов ЗСК А.П. Мальцев призвал собравшихся добиваться отмены хлебной монополии и введения полной свободы в осуществлении торговых операций. Наконец, в ряду всех заранее запланированных ораторов, последним выступил некто Лотаков, которому, собственно, и было поручено озвучить проект постановления собрания по текущему моменту. В нём-то как раз и содержались рекомендации властям по организации государственного строительства на ближайшую перспективу.
  Чтобы долго не ходить вокруг да около приведём главное положение предложенного проекта постановления. В нём говорилось (см. например "Омский вестник", Љ120 от 18 июня 1918 г.):
  "Вследствие чрезвычайных обстоятельств вся власть в Омске и в Западной Сибири вверяется одному лицу - диктатору, от которого и зависит назначение лиц на все административные и судебные должности в крае. Порядок этот продолжается до полного конструирования и укрепления на местах Всесибирской правительственной власти. В губерниях и областях немедленно назначаются управляющие таковыми и их помощники". В диктаторы, надо полагать, намечался полковник Иванов-Ринов, но ни никак не правительственный комиссар эсер Кузнецов.
  Существующее городское самоуправление, по мнению составителей проекта, необходимо было немедленно распустить, а новое избрать на основе хотя и всеобщего голосования, но, как в старые добрые времена, с введением цензов: возрастного (до 25 лет) и осёдлого (до 2-х лет проживания в той или иной местности). Далее предлагалось отменить все без исключения постановления советской власти и на период до начала работы нового Учредительного собрания вернуться к законам, действовавшим на территории России до большевистского переворота. Исключение из последнего списка, по мнению омских торгово-промышленников, должно было составить лишь положение о выборах в Учредительное собрание; его признали несовершенным (от того, видимо, что депутатами прежнего Собрания стало слишком много большевиков, левых эсеров и эсеров-черновцев) и нуждающимся в доработке специально созданной комиссии. Взаимоотношения с Центральной Россией определялись по схеме: пока в Москве большевики, Сибирь обособляется и управляется самостоятельным правительством*. Отношения с государствами Антанты должны были строиться на добрестстких основах, с сохранением прежних союзнических обязательств, в том числе и по долгам; в обращении к союзникам содержалась просьба оказать белой России неотложную финансовую, экономическую и военную помощь для организации борьбы с германо-большевизмом. Далее, все Советы народных депутатов, за исключением профессиональных союзов, подлежали немедленному роспуску без каких-либо надежд на возрождение. Такова была политическая программа проекта постановления.
  _______________
  *Ещё 9 июня командующий Степным корпусом П.П. Иванов-Ринов совместно с уполномоченным А.А. Кузнецовым направил телеграмму в адрес Совета народных комиссаров, в ней он сообщил о переходе власти в Сибири в руки Временного Сибирского правительства. Это правительство, говорилось в телеграмме, не стремиться к отделению от России и будет продолжать снабжение центральных районов продовольствием. Однако если Совнарком попробует при помощи своих войск вторгнуться в пределы Зауралья, то эти попытки, предупреждал полковник Иванов-Ринов, "я встречу вооруженной силой и тогда движение продовольственных грузов в Россию будет приостановлено".
  
  
  В экономическом блоке содержались рекомендации Сибирскому правительству по полной денационализации предприятий и возвращении их прежним владельцам, за исключением тех, которые были переданы под государственный контроль вследствие финансового банкротства. Проект постановления также предполагал отмену государственной хлебной монополии и введение свободных цен на продовольственные продукты.
  Ну и, наконец, последнее, на чём стали настаивать омские правые, это - формировать национальную Сибирскую армию на основе прежнего, царских времён, дисциплинарного устава, предполагавшего полное и
  беспрекословное подчинение нижестоящих чинов вышестоящим командирам.
  Справедливости ради нужно отметить, что в прениях по проекту постановления, который был принят большинством голосов, не все выступавшие выразили единодушное согласие с выдвинутыми в нём положениями. В конечном итоге, сам председатель собрания Буяновский, а с ним и ещё группа в 30 человек проголосовали против принятия проекта в целом, выразив своё особое мнение по двум пунктам: введение единоличной диктатуры и ликвидация государственной монополии на торговлю хлебом. Появление такой оппозиции, ставшей для некоторых достаточно неприятной неожиданностью, было, впрочем, вполне объяснимо. Дело в том, что Николай Буяновский всегда числился в среде омских кадетов за белую ворону и считался представителем левого крыла в партии, более того в пору своей беззаветной студенческой молодости Николай Демьянович даже увлекался, было время, идеями эсеров, но потом стал управляющим банка и о своих социалистических взглядах ему пришлось надолго забыть. Являлся он приверженцем и великих потанинских замыслов по поводу автономии Сибири, что в кадетской партии всегда считалось не комильфо, то есть немного дурным тоном. А однажды, несмотря на опасность угодить в опалу и лишиться хорошо оплачиваемого банковского "соцпайка" от царского колониального режима, Буяновский в числе немногих общественных деятелей нашего края даже выступил против так называемого Челябинского тарифного перелома*.
  _______________
  *Челябинский тарифный перелом, принятый правительством в 1896 г., обязывал платить за товары, вывозимые из Сибири, двойной железнодорожный тариф, что сразу же сказалось на себестоимости сибирской продукции и нанесло удар не только по предпринимателям из сферы частного бизнеса, но и по участникам весьма мощно стартовавшего в начале XIX века товарно-потребительского кооперативного движения.
  
  
  На несчастного Буяновского по завершении собрания со страниц омских периодических изданий буржуазно-консервативного толка сразу же посыпались обвинения в левом уклоне и прочих политических ошибках. А ведь человек лишь высказал мнение, что оголтелый правый реванш никуда не годится, что он может оказаться губителен для белой Сибири. Тут Николай Демьянович как в воду глядел, что называется. Люди подобного склада ума всегда немного одиноки в своих бескомпромиссных поисках правды (которой, возможно, как и Бога, даже и не существует вовсе), для них сам этот поиск является определяющим смыслом жизни, и когда он исчезает, происходит что-то очень страшное. Лев Толстой, он же Левин в "Анне Карениной", как известно, не брал с собой ружья на охоту, избегая соблазна застрелиться. Николай Буяновский такого соблазна избежать не смог, уехав, как и большинство его собратьев по несчастью, после разгрома белого движения в эмиграцию и прожив там несколько лет... покончил жизнь самоубийством.
  Но оставим пока патетику и продолжим рассказ о делах вполне обыденных.
  
  
  
  8. Наступление на север
  
  Приказом Љ2 от 7 июня полковник Иванов-Ринов создал штаб Степного корпуса, который сразу же приступил к формированию регулярных боевых частей, которые, кстати, в соответствии с ещё одним распоряжением комкора от 10 июня рекомендовалось именовать ни "белой гвардией", а войсками Сибирского правительства, - просто, ясно и понятно. Степной корпус, по замыслам его создателей, должен был состоять из двух дивизий: казачьей, в составе трёх набранных по мобилизации полков, и стрелковой, состоящей также из трёх полков, но формируемых на добровольно-принудительных, если можно так выразиться, началах. Офицеры, годные по возрасту и состоянию здоровья для строевой службы, мобелизовывались все без исключения, остальные граждане, желавшие с оружием в руках отстаивать принципы демократии, принимались в ряды пехотных полков на добровольной основе. Командиром Степной Сибирской стрелковой дивизии приказом Иванова-Ринова был назначен сорокатрёхлетний полковник Григорий Афанасьевич Вержбицкий.
  Дополнительно (пока шло формирование Степного корпуса) для того, чтобы начать немедленную вооруженную борьбу с красными частями, в Омске решили создать несколько мобильных отрядов, так называемых отдельных партизанских бригад, действовавших на самостоятельной (автономной) основе с целью выполнения какой-то специально поставленной перед ними задачи. Одно из таких подразделений, казачью бригаду, возглавил известный нам уже есаул двадцатидевятилетний Борис Анненков, его от захваченной им станции Люблино направили в партизанский рейд дальше по железной дороге на север, к городу Ишиму. Ещё один наскоро сколоченный кавалерийский отряд отдали под команду также есаула тридцатилетнего Ивана Красильникова и командировали в помощь прорывавшемуся уже в то время к Красноярску Средне-Сибирскому корпусу подполковника А.Н. Пепеляева. Ну и, наконец, ещё одно мобильное подразделение, создали, в основном, из офицеров-добровольцев, в том числе и из тех, что входили ещё совсем недавно в состав нелегальных боевых групп омского противобольшевистского подполья. Возглавил этот небольшой отряд, состоявший на первых порах всего из 70 бойцов, сибиряк, уроженец Забайкалья тридцатидвухлетний фронтовик, штабс-капитан инженерных войск Николай Николаевич Казагранди. Его подразделению также была поставлена специальная задача.
  Как мы уже рассказывали, 7 июня омские большевики бежали вниз по Иртышу, прихватив с собой все имевшиеся на городской пристани пароходы. На причале остался лишь один единственный тихоходный тягач, ежедневно таскавший паром через реку. Захватившим город военным, конечно, очень хотелось попытаться каким-то образом догнать красную флотилию, но у них поначалу не было для этого абсолютно никакой возможности. Малоподвижный тяни-толкай направили, спустя несколько часов, толи в погоню, толи в разведку, но он еле-еле дошёл до ближайшего ремонтного затона, после чего вынужденно вернулся назад. Однако, вот удача, буквально на следующий день, 8 июня, из верховьев Иртыша в Омск прибыл пароход "Семипалатинск" (по другим сведениям "Семипалатинец"). Это стало настоящей удачей для омских добровольцев, и ею конечно же не преминули воспользоваться.
  В ночь на 9 июня "Семипалатинск", при помощи мешков с песком превращённый в бронированный "крейсер", с семидесятью бойцами на борту отдал швартовые и бросился в погоню за большевиками. Казагранди имел в своём арсенале 11 ручных пулемётов системы "Льюис" и даже одно лёгкое артиллерийское орудие. Путь боевого экипажа лежал вниз по Иртышу, сначала до Тары, а потом до Тобольска. Догнать красную флотилию, ушедшую с пристани несколько дней назад, отряду Казагранди, многие понимали, что вряд ли удасться, да и силы были неравны, но эти обстоятельства вряд ли могли тогда кого-нибудь остановить или напугать. Офицеры рвались в бой, желая выместить накопившуюся у них злость на своих былых обидчиков, - коммунистов, предателей, как они считали, родины, заключивших с немцами позорный и кабальный Брестский мирный договор. Особенную ненависть вызывали у русских патриотов красногвардейцы венгры, с которыми они воевали на фронтах Первой мировой войны, а вернувшись домой по демобилизации, вдруг обнаружили, что в их родных городах эти самые мадьяры, а также немцы и австрийцы с красными повязками на рукавах заправляют, практически, всеми делами... Крыша могла поехать от обиды на такую несправедливость, однако теперь представилась, наконец, возможность рассчитаться со своими обидчиками.
  И вот 12 июня у деревни Карташево, находившейся примерно на полпути к Таре, бойцы 1-го Омского офицерского партизанского отряда (так они стали себя называть) столкнулись с вооруженной группой интернационалистов, под командованием венгра Лагети, отступавшей от станции Татарской для соединения с основными силами омских большевиков. Красногвардейцев, по разным данным, было что-то около двухсот человек с несколькими пулемётами, то есть они почти в три раза превосходили омских партизан по численности, но находились на тот момент в явно подавленном психологическом состоянии. Бойцы же Казагранди, напротив, были однозначно в приподнято боевом настроении и потому достаточно легко (здесь источники абсолютно единодушны) и с наименьшими потерями взяли верх над противником. В плен сдался почти весь отряд интернационалистов, в том числе и сам их командир Карой Лагети, правда - уже тяжело раненым. Как не велико было ожесточение, но самосуда русские офицеры-сибиряки не допустили.
  Отяжелённые таким количеством пленных партизаны Николая Казагранди оказались вынужденными заметно снизить скорость своего движения, однако им вскоре опять повезло и они встретили на своём пути три брошенных большевиками парохода ("Ольга", "Иртыш" и "Товарищество"), оставленных на подходах к Таре толи по причине повреждения, толи вследствие дефицита горючего. Как бы там ни было, но эти транспортные средства очень пригодились омским добровольцам, одно из судов они отправили с донесением о последних событиях в Омск, а на второе погрузили и направили туда же пленных венгров. В самой Таре красных уже не оказалось, они ушли отсюда несколькими днями ранее, прихватив с собой 180 тысяч рублей из местного банка и казначейства. В подробностях эти события разворачивались следующим образом.
  Ещё 6 июня, когда, разгромив большевиков под Марьяновкой, чехи подошли к Омску и стало ясно, что дни советской власти уже сочтены, руководители главного подпольного штаба отдали распоряжение своим соратникам в Таре немедленно начать вооруженное восстание и захватить город. Такая срочная операция оказалась нужна для того, чтобы в случае необходимости перерезать красным ещё и путь отступления по Иртышу. Приказ был принят, и в тот же день местная нелегальная организация во главе с офицером Рубцовым и эсером Васильевым свергла власть советов в городе. Вечером 7 июня уже из освобождённого Омска в Тару пришла телеграмма от полковника Иванова-Ринова с очередным распоряжением - сделать всё возможное для того, чтобы атаковать и как можно дольше удерживать у города отступающую красную флотилию. Местные руководители восстания, испытывая явный дефицит в вооружении и технике, не придумали ничего лучшего, как нарыть вдоль берега Иртыша окопов и, укрывшись в них, обстрелять проходящие мимо пароходы, что, собственно, и было сделано.
  Для омских большевиков, подошедших к Таре 9 июня, данное обстоятельство оказалось полной неожиданностью, они никак не ожидали столь "тёплого" приёма и вследствие этого понесли на первых порах некоторые потери. Особенно сильно досталось "Андрею Первозванному", на котором находились главные начальники и на который в телеграмме из Омска тарским повстанцам приказывали обратить особое внимание. Этот пароход, в результате открытого по нему оружейного и пулемётного огня, получил, как свидетельствуют источники, достаточно значительные повреждения, что, однако, не помешало ему подойти к пристани и высадить десант красногвардейцев на берег. Сопротивление находившегося в окопах противника красным удалось довольно быстро подавить, сказалось и численное превосходство рабочих отрядов, а также тот факт, что в рядах защищавших тарскую пристань ополченцев оказались в основном представители гражданской интеллигенции, по большей части полные неумехи в военном деле, впервые участвовавшие в настоящем боевом столкновении.
  Одержавшие верх красногвардейцы вновь на несколько часов восстановили в городе советскую власть, освободили из тюрьмы арестованных несколькими днями ранее своих товарищей-коммунистов, после чего наведались, по обыкновению, в финансовые учреждения города и конфисковали всю имевшуюся там наличность. Попутно было захвачено продовольствие и телеграфное оборудование, несколько человек из числа пленных победители увели на пароходы в качестве заложников. Обследовав подвергшийся обстрелу "Андрей Первозванный" и сделав заключение, что он теперь уже недостаточно надёжен, руководство спасавшейся от преследования флотилии решило перебраться в полном составе на пароход "Витязь". В тот же день красные двинулись дальше по направлению к Тобольску.
  Утром 14 июня в Тару прибыл отряд штабс-капитана Казагранди, здесь к нему присоединился местный повстанческий отряд под командой штабс-капитана Черкеса в составе 19 человек. Не теряя времени, увеличившееся до 90 бойцов войсковое подразделение уже на двух кораблях отправилось в дальнейший путь, настойчиво и неотступно преследуя отступающих большевиков.
  К этому времени, а точнее 9 июня, на станции Татарской встретились пробивавшиеся навстречу друг другу чехословацкие части 6-го Ганацкого (в честь плодородной долины в Моравии) полка. Один батальон, под командованием штабс-капитана Чеховского, наступал от Новониколаевска, другой, под началом известных нам уже командиров, - от захваченного двумя днями ранее Омска. После некоторого отдыха объединённые силы этого полка при поддержке также прибывших вскоре в Омск батальонов 2-го имени чешского короля Йиржи из Подебрад полка* были направлены вместе с сибирской стрелковой дивизией полковника Вержбицкого вдоль железнодорожной ветки на Екатеринбург, воевать Тюмень. Но об этом мы расскажем немного позже.
  _______________
  *Первоначально этот добровольческий полк, сформированный из пленных Первой мировой войны, носил имя братьев Кирилла и Мефодия. Однако после Февральской революции 1917 г. 2-й полк был переименован в честь чешского короля Йиржи, приверженца и последователя идей протестантского реформатора Яна Гуса.
  
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
  
  В ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ
  
  Молчание и смирение, пацифизм
  и любые призывы, уводящие народ в сторону
  от всеобщего восстания, должны быть осуждены,
  ибо сейчас они -от дьявола.
  аятолла Хомейни
  
  
  
  1. События в Мариинске
  
  Теперь давайте перенесёмся в восточные районы Сибири, на территорию Енисейской и Иркутской губерний, где одновременно с уже описанными нами событиями происходили не менее важные исторические перипетии, сыгравшие также немаловажную, а может быть даже и решающую роль в битве за Сибирь.
  И для начала обратим своё внимание на небольшой городок Мариинск, административный центр одноимённого уезда Томской губернии. Здесь, собственно говоря, всё, в общем-то, и началось, имеется в виду всесибирское антибольшевистское восстание. Мариинск стал первым городом, где вооруженным путём была свергнута советская власть, и произошло это событие днём 25 мая, то есть, практически, на сутки раньше чем в Новониколаевске и за шесть дней до того, как то же самое случилось в Томске. Мариинск, таким образом, стал на некоторое время своего рода лидером освободительного движения Сибири. Более подробно об этом мы уже рассказывали в нашей книге "День освобождения Сибири", тем не менее, будет, наверное, не бесполезным для более ясного осмысления произошедшего ещё раз восстановить в памяти некоторые детали тех событий.
  Итак саммери. В двадцатых числах мая 1918 г. на станции Мариинск находилось два эшелона с чехословаками, в них размещался батальон 7-го Татранского полка под командованием капитана Э. Кадлеца, а также личный состав двух артбатарей второй чехословацкой дивизии под началом капитана Воронова - всего около 900 человек, при более чем 160 винтовках и, как минимум, одном пулемёте. Эти подразделения в начале мая находились в Новониколаевске, однако, после того как пришло распоряжение из Москвы - не накапливать на отдельной станции по нескольку эшелонов с легионерами, батальон Кадлеца, а также инженерную роту отправили дальше на восток ("Омский вестник", Љ110 от 5 июня 1918 г.).
  Им противостояли довольно внушительные силы со стороны красных. Во-первых, на запасных путях станции Мариинск, по соседству, т.е. в непосредственной близости от легионеров находился эшелон с красногвардейцами из Омска, ждавшими своей очереди для отправки на восток, в Забайкалье, на борьбу с атаманом Семёновым. Их было что-то около двухсот человек при нескольких пулемётах и двух артиллерийских орудиях. В самом городе имелось, по одним сведениям, местное красногвардейское ополчение, по другим - лишь небольшой отряд революционной милиции, доставшийся мариинским большевикам по наследству от прежней земской власти и подчинявшийся в тот период городскому исполкому.
  Таким образом, силы двух противоборствующих сторон были примерно равны. Легионеры превосходили красных по численности личного состава, однако те, в свою очередь, имели преимущество в качестве и количестве вооружения. Развязка наступила 25 мая. По договорённости с мариинскими железнодорожниками, выйти на которых помогли чехословакам местные эсеры, капитан Кадлец попросил эшелон с омскими красногвардейцами перегнать и расположить так на запасных путях, чтобы он был полностью открыт и стал бы удобной мишенью для атаки со стороны легионеров. И вот в назначенный час чешские солдаты под командой своих капралов вышли, как обычно, на занятия по физподготовке, выстроились повзводно и начали выполнять упражнения: кто - с сапёрной лопаткой, кто - с деревянным муляжом вместо винтовки, а кто - и с настоящим табельным оружием. И в этот момент прозвучал армейский горн, подавший условный сигнал к штурму; легионеры, повернувшись в сторону омского эшелона, бросились в его расположение и без особого труда взяли его, как пираты, на абордаж. Первым делом нападавшие захватили, конечно, артиллерийские орудия, потом пулемёты, а затем и всё остальное вооружение и имущество противника. Красногвардейцы, как свидетельствуют источники, не успели оказать практически никакого сопротивления; по всей видимости, атака на их позиции была проведена очень умело и главное молниеносно.
  Часть красногвардейцев оказалась в плену, кому-то удалось организованно отступить, а кто-то и, элементарно, сбежал с поля боя. В результате омские красногвардейцы потерпели полное поражение, и Мариинск остался, практически, без защиты. Какое-то время красные ещё сопротивлялись, пытались отстоять свой город, но их усилий хватило всего лишь на несколько часов. После чего они вынуждены были отступить по железной дороге на восток и закрепиться на правом берегу реки Кии, создав здесь в последующие дни достаточно мощную линию обороны. А вскоре к западу от Мариинска образовался ещё один фронт. Дело в том, что 25 мая, пока шёл бой за город, член городского исполкома А. Колесников посредством телеграфа успел проинформировать (всем! всем! всем!) о том, что взбунтовавшиеся чехословаки пытаются свергнуть в Мариинске советскую власть и что необходимо принять все меры против этого: "Шлите всё, ибо это вызов Советской Федеративной республике".
  Первыми откликнулись на призыв о помощи шахтёры Анжеро-Судженских копей (весьма значительная часть углекопов на этих шахтах, кстати, являлась выходцами из крестьян Мариинского уезда). Здесь сразу же сформировали отряд в 90 человек, и уже в воскресенье 26 мая он отбыл в район Мариинска. Подойдя к городу с запада, шахтёры под командованием левого эсера П. Сашенко сразу же предприняли атаку на позиции чехословаков, а вскоре к ним присоединился и отряд из Томска в количестве 50 бойцов, с двумя артиллерийскими орудиями. Помощь с востока тоже не заставила себя долго ждать. Первым на выручку мариинским и омским партизанам в район железнодорожного моста на правый берег реки Кии прибыл красный отряд со станции Итатка во главе с левым эсером М.Х. Пе-реваловым. Вскоре сюда же доставили 200 красногвардейцев из Боготола и 300 человек из Красноярска во главе с левым эсером Михаилом Ильичём Соловьёвым, бывшим унтер-офицером царской армии, членом Енисейского губисполкома. Он и возглавил здесь на месте Мариинский фронт. Значительно меньшее количество штыков направил под Мариинск Ачинский совдеп, однако на то у него были свои веские причины, поскольку на территории данного уезда в это же самое время началось крестьянское восстание (кулацкое - по версии советских историков), также привлёкшее к себе некоторое количество воинских сил.
  В итоге под Мариинском красным удалось собрать до полутора тысяч своих бойцов, правда, не достаточно хорошо обученных для противостояния закалённым в боях Первой мировой войны легионерам, однако полных революционной решимости, во что бы то ни стало покончить с врагами советской власти. К тому же в рядах красногвардейцев находились ещё и воины-интернационалисты из числа военнопленных, имевших, так же как и чехословаки, богатый боевой опыт. Одна красная линия обороны располагалась в 35 верстах (примерно в 30 километрах) к востоку от Мариинска, как мы уже указывали, на правом берегу реки Кии, в районе станции Суслово. А на западе в районе станции Яя врага подпирала ещё одна воинская группировка, состоявшая из анжеро-судженских шахтёров и томских красноармейцев. Таким образом, Мариинск хотя и был освобождён чехословаками, но вместе с тем оказался зажат с двух сторон, как бы в тисках советских частей.
  Теперь о том, что происходило в самом городе. День 26 мая, выпавший как раз на воскресенье, стал в Мариинске первым днём долгожданной для многих свободы от диктатуры большевиков. После храмовой службы, как и полагается, на главной Соборной площади города состоялся политический митинг. Настроение в городской среде, как отмечали очевидцы, было "покойное, довольное, направление митинга противобольшевистское". На радостях, в ознаменование достигнутой первой победы, захваченных в плен красногвардейцев чехословаки отпустили на свободу, но взамен взяли у них устное обещание не выступать больше никогда с оружием в руках против демократии.
  На следующий день ответственный за наведение нового порядка в Мариинске капитан Кадлец издал несколько обращений к жителям города. В первом из них он для начала разъяснил позицию командования Чехословацкого корпуса по поводу только что свершившихся событий, подчеркнув, что легионеры ни в коем случае не собираются вмешиваться во внутренние дела России, а лишь намерены обеспечить себе свободный путь во Владивосток, а оттуда во Францию, для борьбы со своим заклятым врагом - Германией. В следующем объявлении до городских обывателей было доведено распоряжение о низложении советской власти, о введении в городе военного положения, и, наконец, ещё одно, последнее воззвание, сообщало волю победителей по поводу создания новых структур политической власти. "Вызываю граждан г. Мариинска избрать себе новое правление, которое возьмёт в руки власть. Двух из новоизбранных приглашаю явиться ко мне".
  На основании данного распоряжения, как констатируют источники, в тот же день 27 мая была создана так называемая революционная коллегия в составе семи человек, в которую вошли три представителя от Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а также четверо членов от ведущих революционных партий (по одному человеку от большевиков, меньшевиков, а также правых и левых эсеров). Однако уже в ближайшие дни в Мариинск пришли две телеграммы из Новониколаевска, где 26 мая также произошёл успешный чехо-белогвардейский переворот. Одна из телеграмм сразу же в значительной степени изменила положение вещей. Её подписал непосредственный начальник Кадлеца командир 7-го Татранского полка капитан Гайда, и в ней Кадлецу давалось прямое указание - немедленно разогнать Советы, арестовать бывших членов исполкома и передать власть прежним органам земской власти.
  Вторую телеграмму 28 мая отправил в Мариинск член Западно-Сибирского комиссариата Михаил Линдберг, находившийся, также как и Гайда, в Новониколаевске в это время. В ней Михаил Яковлевич разъяснил для широкого круга сторонников победившей демократии позицию Сибирского правительства по вопросу о власти, отметив, что Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов должны быть в обязательном порядке лишены всех властных полномочий. По поводу же их дальнейшей судьбы Линдберг заметил, что они вполне могут существовать, но лишь как "классовые организации" трудящихся. На основании новых указаний из Новониколаевска капитан Кадлец тут же приказал арестовать остававшихся ещё в городе членов городского и уездного исполкомов, а также распустил революционную коллегию, заменив её комитетом общественной безопасности, в состав которого вошли теперь только правые эсеры и меньшевики. Есть данные, что ещё и представители рабочих профсоюзов принимали на первых порах участие в работе вновь учреждённого комитета.
  Далее на восток от Мариинска располагались две очень мощных большевистских цитадели - Красноярск и Иркутск. В Красноярске находились самые крупные в Сибири железнодорожные мастерские, рабочие которых (не все, но большинство) охотно поддерживали политику советской власти, да и в целом по городу влияние партии коммунистов было достаточно велико. Достаточно сказать, что должность городского головы ещё до того, как свершилась Октябрьская социалистическая революция, занимал большевик Яков Дубровинский. Что касается чехословаков, то их на железнодорожной станции Красноярск в период начала мятежа находилось совсем немного, штабной эшелон 2-й дивизии с немногочисленной охраной, да ещё небольшое подразделение авиаторов. Несомненно, что красным в Красноярске не составило особого труда разоружить и даже арестовать всех попавшихся под руку легионеров. На столь крайние меры их вынудила пойти известная нам уже телеграмма из Мариинска, известившая о вооруженном выступлении чехословаков в городе. В числе немногих, кому удалось ускользнуть из рук красноярских большевиков, оказался начальник штаба дивизии с несколькими подчинёнными. Звали этого человека Борис Фёдорович Ушаков, и он вскоре станет одним героев нашего дальнейшего рассказа.
  Теперь, то, что касается Иркутска; но прежде - несколько предварительных замечаний. Этот город являлся в тот период официальной столицей советской Сибири, здесь размещалось её правительство под названием Центросибирь, возглавлял его большевик с дореволюционным стажем, бывший нарымский ссыльный тридцатидвухлетний Николай Николаевич Яковлев. В Иркутске события развивались совсем по другому, нежели в Красноярске, сценарию, здесь возник ряд определённого рода трудностей, которые ещё раз подтвердили всю неординарность сложившейся ситуации.
  
  
  
  2. События, связанные с разоружением частей Чехословацкого корпуса в Иркутске, а также на подступах к городу
  
  25 мая в Иркутске, так же как и в Омске, была получена телеграмма наркома военмора Троцкого о немедленном и полном разоружении находившихся на территории губернии чехословацких эшелонов, а в ночь на 26 мая в Центросибирь поступило сообщение о конфликте в Мариинске и о захвате города чехословаками. В три часа дня (того же 26-го мая, в воскресенье) на иркутский вокзал прибыл эшелон Љ26, под командой капитана Новака*, а по некоторым данным, плюс к этому, - ещё и состав (или даже два) с чешскими артиллеристами. На запад по железной дороге, на ближайших к Иркутску полустанках - Иннокентьевская и Батарейная - размещались ещё два батальона, на станции Половина - один эшелон легионеров, как минимум по одному составу находилось где-то в районе Канска и в Нижнеудинске. Восточнее Иркутска, согласно большинству источников, вплоть до самого Владивостока ни одной чешской части на тот момент не располагалось.
  _______________
  *Из официального сообщения Центросибири от 4 июня 1918 г.
  
  
  Как писала газета "Омский вестник" (Љ102 от 26 мая 1918 г.), уже 25 мая к станции Иркутск были стянуты отряды красноармейцев, а также воинов- интернационалистов, а ещё броневики и артиллерия. Историк В.С. Познан-ский даёт более подробную информацию по поводу этих частей: 1-й Сибир-
  ский стрелковый полк, кавдивизион венгров-интернационалистов, маршевые роты барнаульцев, анжеросудженцев, черемховцев, а также хорошо испытанное в предыдущих боях с "контрреволюцией" средство - артиллерийская батарея.
  По сообщению того же, но уже вышедшего при новой власти, "Омского вестника" (Љ126 от 26 июня 1918 г.), в 4 часа дня 26 мая после того как в результате длительных и трудных переговоров уже практически оказалось достигнуто соглашение, и чехословаки согласились сдать всё своё оружие, за исключением "прожиточного минимума" в 30 винтовок, вдруг неожиданно прозвучало несколько провокационных выстрелов со стороны красных, и разгорелся бой. Советская историография приводит в качестве начала вооруженного столкновения в Иркутске ту же самую дату и время, но только рисует, естественно, совершенно иную картину случившегося. Согласно её версии, чехословаки в категорической форме отказались выполнять требования большевиков о разоружении и первыми открыли огонь по их позициям.
  Описания дальнейших событий также немного противоречат друг другу. Советские историки вполне уверенно утверждают, что совместными и согласованными действиями красных стрелков, кавалерии и, главным образом, броневиков, а также артиллерии чехословацкий мятеж был достаточно быстро подавлен, и легионеры без особых проблем разоружены. Согласно их сведениям, большевики создали в Иркутске в те дни целых две линии обороны. Первая находилась непосредственно на вокзале, а вторая - в районе духовного училища. Железнодорожную станцию и примыкавшее к ней рабочее Глазковское предместье чехословаки захватили достаточно быстро, однако выдвинуться дальше они не посмели, наблюдая в пределах прямой видимости ещё одну и гораздо более мощную линию советской обороны с артиллерийскими орудиями и броневиками. Плюс к этому над ними начал кружить ещё и красный боевой аэроплан с бомбами и пулемётом на борту. К тому же в бой ещё не вступала артиллерия красных. Дальнейшее сопротивление мятежники посчитали нецелесообразным. Так трактуют события советские источники.
  Противоположная же сторона конфликта впоследствии (после того как советскую власть в Сибири уже повсеместно свергли) сделала совсем другие выводы. Их комментаторы утверждали и утверждают, что легионеры проявили в бою на станции Иркутск чудеса боевой выучки и героизма, в результате чего сопротивление большевиков почти мгновенно оказалось сведено на нет, так что уже вскоре они вынуждены были запросить мира, дабы избежать полного захвата города чехословаками. Для переговоров с командным составом эшелонов на вокзал срочно прибыли член Центросибири Гейцман и один из руководителей Иркутского совдепа Антон Шевцов. В результате достигнутого компромисса иркутские большевики, нарушив приказ Троцкого, всё-таки согласились пропустить чехословаков дальше на Дальний Восток, причём с оружием. Вместе с тем арсеналы мятежников всё-таки удалось подсократить. Из разрешенных ранее 160 винтовок и одного пулемёта на эшелон теперь легионерам для самообороны оставили всего лишь тридцать карабинов, а также так называемое лично приобретённое оружие (трофейное) - сабли, кинжалы и револьверы. В обмен на это чехословацкий эшелон беспрепятственно пропускался на территорию Забайкалья и далее - в порт Владивосток, в сопровождении специально уполномоченного комиссара от Центросибири.
  На основании вышеизложенного можно таким образом предположить, что вооруженный инцидент в Иркутске закончился, что называется, боевой ничьей и примирением, тогда как на первом этапе противостояние двух противоборствующих сторон носило, по всей видимости, абсолютно бескомпромиссный и очень жесткий характер. Об этом свидетельствуют, в частности, достаточно серьёзные потери в живой силе у обоих противников: около 50 человек было убито и около 100 ранено в общей сложности. Из них чехословаков, по разным данным, соответственно - 12 (16) и 33 (60). Причём, примечательно, что около 30 человек тяжелораненых из числа легионеров после окончания боя и подписания мирного соглашения, определили в иркутский госпиталь, где они находились, надо полагать, до самого своего окончательного выздоровления. Последнее, возможно, являлось одним из условий, выдвинутых представителями чеховойск, и тем самым свидетельствовало в очередной раз об имевшем месте паритете двух враждебных группировок в данном конфликте, ну или о гуманности большевиков в любом случае.
  В ночь на 27 мая, как раз в то время, когда в Иркутске, наконец, удалось уладить все дела и отправить на Дальний Восток с Богом, как говорится, эшелоны легионеров, со станции Иннокентьевской, что находилась всего в нескольких верстах к западу от Иркутска (теперь это Иркутск-Сортировочный), пришли известия ещё об одном инциденте с участием чеховойск. Здесь силами "местного" эшелона, а также прибывшего ему в помощь батальона с полустанка Батарейная в ответ на требование о разоружении был атакован и по большей части пленён иннокентьевский красный гарнизон. После этого восставшие чехословаки вроде бы как намеревались двинуться к Иркутску, для того чтобы и здесь тоже навести свои "порядки". Победа на Иннокентьевской далась легионерам достаточно легко: по некоторым сведениям бой продолжался всего 20 минут, в результате которого чехословакам удалось захватить станцию и прилегающий к ней посёлок. Местное большевистское руководство, захватив деньги и документы, в последний момент успело сбежать по Ангаре в Иркутск и сообщить там обо всём случившемся. Потери в живой силе во время столкновения на Иннокентьевской оказались совсем невелики: чехословаки не досчитались лишь только одного бойца, а красные - пятерых. 34 красноармейца легионеры взяли в плен. Ещё восставшим удалось захватить находившийся в посёлке артиллерийский, а также - пороховой склады, что оказалось для них конечно же как нельзя более кстати в той ситуации.
  Вновь реально возникшая угроза вынудила большевистское руководство принять срочные меры, но на этот раз не военного, а сугубо мирного характера. Было принято решение отправить на Иннокентьевскую делегацию из представителей советской власти, а также иностранных консулов. Центросибирь представляли три её комиссара: опять Гейцман, нарком иностранных дел Яков Янсон и нарком советского управления Фёдор Лыткин; в качестве международных посредников в состав миротворческой миссии вошли генконсулы Франции и США - Буржуа и Гаррис. В половине пятого утра 27 мая вся группа парламентёров на нескольких автомобилях двинулась от Иркутска к станции Иннокентьевская. Присутствие на переговорах столь высокопоставленных иностранных представителей, видимо, очень сильно повлияло на легионеров, так что они, не долго думая, уже в тот же день согласились принять предложение Центросибири, и подписали мирное соглашение.
  Вот текст договора.
  Станция Военный городок Забайкальской железной дороги. 27 мая 1918 г. "Мы, нижеподписавшиеся: 1) представители русской власти: Янсон, Гейцман, Лыткин, 2) представители чехословаков: штабс-капитан Гоблик, доктор Тайер, прапорщик Дакснер, 3) французский генеральный консул Буржуа и французский офицер Верей, американский генеральный консул Гаррис, гражданин Макгаун и переводчик Берген приняли следующие взаимно обязательные условия: 1) в целях избежания ненужных недоразумений и кровопролития и установления взаимного доверия с чехословаками русские власти обязуются каждому эшелону чехословаков давать гражданского комиссара, в задачи которого входит разрешать все недоразумения, все спорные вопросы, могущие возникнуть в пути, а также оказывать полное содействие к передвижению порученных ему лиц; 2) считая все выше перечисленные гарантии вполне обеспечивающими свободу передвижения, чехословаки со своей стороны обязуются без всякого промедления сдавать всё оружие, кроме лично приобретённого, а именно: кроме сабель, шашек, кинжала и револьвера; 3) техника сдачи оружия вырабатывается по взаимному соглашению договаривающихся сторон; 4) желая окончательно гарантировать безопасность следования чехословаков на восток, русские власти обязуются давать им охрану в 30 винтовок, по 20 патронов на винтовку; 5) пунктом сдачи 30 винтовок и всех наличных патронов является ст. Чита Забайкальской ж.д.; 6) настоящий документ вступает в силу с момента полписания его договаривающимися сторонами".
  В конце дня 27 мая оба мятежных эшелона со станции Иннокентьевская, разоружившись согласно достигнутой договорённости, проследовали через Иркутск в Читу. 28 мая на тех же условиях удалился в том же направлении ещё один батальон чехословацких войск, находившийся до той поры на станции Половина. И всё, казалось бы, складывалось для правительства Центросибири как нельзя лучше в районе Иркутска, если бы не одно но: остальные легионеры, располагавшиеся в эшелонах ещё дальше на запад до границ Енисейской губернии, не изъявили абсолютно никакого желания присоединяться к достигнутому соглашению. Они, видимо, уже в достаточной степени были осведомлены о событиях в Мариинске и Новониколаевске, а может быть, даже и получили уже к тому времени приказ Гайды* о начале всеобщего вооруженного выступления против советской власти. Так или иначе, но в ночь с 28-го на 29 мая эти части также подняли вооруженный мятеж, в результате которого была свергнута власть большевиков в городах Нижнеудинске и Канске.
  Что касается их товарищей по оружию, тех четырёх эшелонов, что приняли условия Центросибири и проследовали, практически, безоружными во Владивосток, то их, так скажем, примиренческую позицию можно объяснить, пожалуй, лишь тем, что, возможно, они ещё ничего не знали о решениях конференции в Челябинске, а также ни сном, ни духом, как говорится, не ведали, что определены теперь под команду мятежного командора Гайды, а тем более, видимо, даже и не успели получить от него никаких приказов о всеобщем вооруженном выступлении. Вполне вероятно также, что и иностранные консулы не имели никакой информации о передвинутой на конец мая дате вооруженного восстания**, поэтому и дали промашку, уговорив четыре эшелона чехословаков, целый стрелковый полк, практически полностью сложить оружие под Иркутском.
  _______________
  *Согласно решению конференции представителей военнослужащих Чехословацкого корпуса, проходившей во второй половине мая в Челябинске и одобрившей план вооруженного выступления против большевиков, капитан Гайда был назначен руководителем военной операции на территории Средней и Восточной Сибири, от Новониколаевска до Иркутска включительно. На основании этого назначения Гайда разослал по линии железной дороги несколько специальных курьеров с приказом командирам всех подразделений: "...Старайтесь объединить по два-три эшелона, займите станции, на которых находитесь, внимательно следите за тем, что происходит, где могут возникнуть бои. В случае необходимости постарайтесь объединиться и действовать совместно, но не далее Иркутска... Оружие нигде не отдавайте. Укрепите своё положение".
  **Мятеж чехословацкого корпуса, подготовленный спецслужбами Франции и Великобритании, планировался, напомним, первоначально на конец июня, однако обстоятельства вынудили легионеров выступить на месяц раньше срока.
  
  
  В том же примерно направлении, кстати, действовала и часть политических руководителей Чехословацкого корпуса, находившихся вместе с полками первой чехословацкой дивизии во Владивостоке. Они сразу же после получения известий о начале мятежа в Сибири, также, видимо, ещё не зная о решениях челябинской конференции, отправили через Иркутск всем эшелонам телеграмму с разъяснениями, в плане того что вооруженное столкновение с сибирскими властями является полным недоразумением, которое необходимо в ближайшее же время преодолеть совместными усилиями. В связи с чем они призвали своих братьев по оружию согласиться с новыми требованием сибирских властей о разоружении и немедленно преодолеть все возникшие недоразумения путём мирного диалога с большевиками ("Голос Приморья", Владивосток от 31 мая 1918 г.). Но эти
  призывы так и не были услышаны, в ночь на 29 мая не без помощи чехословаков восстали Канск и Нижнеудинск.
  
  
  
  3. Переворот в Канске и Нижнеудинске
  
  За несколько дней до начала вооруженного мятежа в Канске, сюда из Красноярска тайно прибыл уже упоминавшийся нами начальник штаба второй чехословацкой дивизии подполковник Б.Ф. Ушаков, счастливо избежавший ареста в столице Енисейской губернии и уже, видимо, знавший и о решениях челябинской конференции, и о победных столкновениях легионеров с красными частями в Мариинске и Новониколаевске, а, возможно, даже и имевший на руках приказ Радолы Гайды. То есть, он уже был полон уверенности и, более того, - решимости относительно вооруженного восстания и как можно скорейшего свержения советской власти в Канске.
  По прибытии в город Ушакову удалось наладить связь с местными подпольщиками, возглавляемыми поручиком Фёдоровым, и договориться о совместном выступлении. Однако сил для этого пока было не вполне достаточно. У местных нелегалов на учёте стояло лишь два-три десятка боевиков, и хотя они являлись в основном офицерами бывшего городского гарнизона, многие из которых даже имели фронтовой опыт за плечами, тем не менее, с выступлением всё-таки пришлось немного повременить. Для того чтобы получить стопроцентный шанс на успех канские заговорщики решили дождаться прибытия на городскую железнодорожную станцию эшелона чешского ударного батальона под командованием офицера Дворжака; и он не заставил себя долго ждать.
  И вот, в ночь на 29 мая под председательством подполковника Ушакова, старшего по званию и должности, в одном из вагонов прибывшего железнодорожного состава с ударниками второй дивизии состоялось последнее совещание, на котором присутствовали ротные командиры, а также, по всей видимости, и представители канского подполья. Для большей убедительности руководитель намечавшегося восстания показал собравшимся чешским офицерам перехваченную телеграмму Красноярского совдепа с приказом о разоружении легионеров и об отправке их в местный лагерь для военнопленных. И это, надо полагать, явилось последним аргументом для немедленного начала вооруженного мятежа против советской власти.
  Как писала чуть позже томская "Народная газета" (Љ5 за 1918 г.), основываясь на воспоминаниях участника тех событий, станция, город и военный городок были захвачены чехословаками и примкнувшими к ним подпольщиками буквально за 2 часа. Из-за недостатка ружей легионеры очень активно действовали ручными бомбами. Красные в ходе перестрелок потеряли двадцать человек погибшими, чехи - намного меньше, лишь двоих убитыми и столько же ранеными, один из которых, правда, скончался, спустя некоторое время*. Победа была полной и безоговорочной, весь город уже к утру перешёл в руки восставших. Уцелевшие красногвардейцы, а также большевистские и советские руководители, сумевшие избежать ареста, отступили западнее Канска на станцию Клюквенная (теперь г. Уяр). В награду победителям досталось очень большое количество винтовок, патронов к ним и даже 4 бомбомёта. На радостях, спустя несколько дней, Ушаков приказал отпустить всех попавших в плен сторонников советской власти, взяв с них честное слово никогда больше не выступать с оружием в руках против Сибирского правительства. Часть из освобождённых просто разошлась по домам, остальные же тайком пробрались на станцию Клюквенная к своим товарищам и вновь включились в вооруженную борьбу.
  _______________
  *Были убиты стрелки Франтишек Клима и Эмануэл Вашек, от ран умер десятник Ян Венчлик. Со стороны красных погибли большевики А.Е. Фео-филактов, В.А. Двоеглазов, П.А. Андреев, Е.Ф. Васильев, В.П. Демидов, М.Ф. Чу-греев и другие. Последних, дошедшие до нас материалы периодики, относят не к убитым, а к расстрелянным. Однако современник тех событий Тиунов в статье "Предательство эсеров" отмечает, что Ушаков "не допустил в это время ни одного расстрела, несмотря на то, что вся белогвардейщина категорически требовала этого... до его отъезда из Канска никаких расстрелов не было".
  
  
  На ближайшие дни после победы восстания вся власть в городе перешла в руки Бориса Фёдоровича Ушакова, как военного диктатора. Что касается руководителя канских подпольщиков поручика Фёдорова, то он, по сведениям источников, якобы, сразу же отбыл в Томск для получения дальнейших указаний от уполномоченных Сибирского правительства. Первым делом подполковник Ушаков приступил к формированию местной воинской части из числа офицеров, а также гражданских добровольцев, изъявивших желание вступить в ряды борцов с диктатурой большевиков. После этого началась подготовка к отражению наступления красных со стороны Красноярска, то есть от станции Клюквенная. В восточном направлении таких планов, пока, не строили, поскольку из располагавшегося в той стороне Нижнеудинска вскоре пришло известие о победе и там вооруженного антисоветского мятежа. Одновременно с этим в Канске шла работа и по восстановлению деятельности органов местного самоуправления.
  В Нижнеудинске вооруженное выступление происходило почти по тому же сценарию, что и в Канске, и даже в ту же самую ночь на 29 мая. Только вот сил у местных повстанцев оказалось немного побольше. Местная подпольная организация под руководством бывшего члена IV Государственной Думы тридцативосьмилетнего меньшевика Ивана Николаевича Манькова и подъесаула Г.В. Кузнецова насчитывала в своих рядах порядка 70 человек, плюс к этому на железнодорожной станции находился эшелон чехословацких легионеров и ещё один прибыл за несколько дней до мятежа. Однако, как свидетельствуют некоторые источники, военнослужащих иностранного корпуса пришлось некоторое время убеждать присоединиться к вооруженному выступлению. В конечном итоге их всё-таки удалось уговорить. Правда не всех, часть чехословаков присоединилась к остальным своим товарищам только после того, как восставшие одержали верх над красными.
  Операция продолжался всего полчаса, большевики оказались застигнуты в врасплох, их просто ночью перехватали на их собственных квартирах, а небольшой местный гарнизон, по всей видимости, был блокирован в месте расположения. К тому же есть сведения о том, что часть красноармейцев под началом бывшего прапорщика Дмитриева перешла на сторону мятежников. Всего в ту ночь в плен попало около 100 человек. Погибло по разным данным от 6 до 8 бойцов с обеих сторон, то есть почти в два раза меньше, чем в Канске. По всей видимости, каких-то ожесточённых перестрелок не происходило, хотя один исключительный случай всё-таки имел место. Член уездного исполкома и по совместительству председатель ревтрибунала В.А. Какаулин оказал пришедшим его арестовывать ожесточённое сопротивление, отстреливался до последнего патрона и даже одного нападавшего убил, но потом понял бессмысленность дальнейшего сопротивления и сдался на милость победителей. Его отвели, как и всех остальных пленных, в здание исполкома, вскоре туда явился брат недавно убитого Какаулиным офицера и четырьмя выстрелами в упор застрелил своего не только идеологического, но так получается, что ещё и кровного врага ("Забайкальский рабочий", Љ106 за 1918 г.).
  Достоверных сведений о самосудах, совершенных в те первые драматические дни, у нас больше нет, хотя по интернету гуляет, например, фото чехословаков, запечатлённых, якобы, в Нижнеудинске у виселиц казнённых ими большевиков, но, возможно, это произошло немного позже или вообще как-нибудь потом, поскольку в начале мятежа легионеры вели себя достаточно скромно и нигде в особых жестокостях по отношению к большевикам замечены не были. Лишь несколько месяцев спустя, когда в победе вооруженного восстания на территории Сибири уже никто не сомневался, чехословаки стали позволять себе некоторые вольности в этом плане. Есть также ничем не подтверждённые сведения, что утром 18 июня часть арестованных в Нижнеудинске большевиков вывели с гарнизонной гауптвахты за город и расстреляли. Кто осуществил данную расправу неизвестно, но факт такой описан в историографии.
  Но вернёмся к главным событиям. Сразу же после одержанной победы нижнеудинские повстанцы избрали уездный Временный комитет под председательством Ивана Манькова, а параллельно с ним был организован комитет общественной безопасности (по другим сведения - комитет общественных организаций) из представителей земства, городской управы, профессиональных союзов и союза безработных ("Омский вестник", Љ133 от 4 июля 1918 г.). Видимо слегка опьянённый первыми успехами Маньков 3 июня направил телеграмму в Иркутск и от имени Нижнеудинского уездного комитета Временного Сибирского правительства потребовал самороспуска Иркутского совдепа, разоружения Красной гвардии и передачи власти городской думе и земству. Как раз в это время в Нижнеудинск прибыла делегация от черемховских шахтёров, находившихся под влиянием, главным образом, идей анархизма и заинтересовавшихся, как им показалось, новыми из ряда вон выходящими событиями, произошедшими в городе. Однако им весьма не понравилось самоуправство Ивана Манькова, который, как они полагали, без ведома Временного комитета, но побуждаемый лишь личной инициативой направил ультиматум в Иркутск в адрес Советов, которые анархисты, признавали в качестве наиболее действенных органов народной власти. Черемховские шахтёры, однозначно неудовлетворённые такими новостями, вскоре покинули Нижнеудинск, а спустя три недели, то есть в конце июня приняли участие в атаке на город в составе советских частей.
  Почему наступление войск Центросибири на восставший город началось лишь в конце июня, а не сразу, объясняется тем обстоятельством, что иркутское большевистское руководство решило сначала попытаться уладить вооруженный конфликт мирным путём, как это удалось сделать 26 и 27 мая в самом Иркутске и на станции Иннокентьевская. Уже 1 июня через Нижнеудинск в район Мариинска на переговоры с руководителем вооруженного восстания капитаном Гайдой проследовала, весьма представительная в очередной раз, делегация парламентёров от Центросибири.
  
  
  
  4. Подписание перемирия с чехословаками под Мариинском
  
  Переговоры с чехословаками на Мариинском фронте начались ещё 27 мая и происходили на станции Суслово. Легионерам, находившимся под началом капитана Кадлеца, были предложены, по всей видимости, те же самые условия, что и в Иркутске, - невмешательство во внутриполитические дела России и разоружение до самого минимума в обмен на беспрепятственный пропуск всех эшелонов во Владивосток. Однако такое предложение мариинские легионеры категорически отвергли. В ответ руководство Центросибири и решило направить в Мариинск специальную миссию во главе с Фёдором Лыткиным*, народным комиссаром советского управления. В состав большевистской делегации вошли также председатель Енисейского губисполкома Григорий Вейнбаум и председатель Томского губисполкома Алексей Беленец, они со второй половины мая находились в Иркутске на совещании советского актива Сибири. В помощь молодому двадцатиоднолетнему Лыткину командировали ещё и более опытного тридцатишестилетнего наркома финансов Центросибири Аркадия Иванова, но официально он вроде бы как не числился в составе миротворческой миссии. По некоторым сведениям вместе с вышеперечисленными товарищами в Мариинск отправился и заместитель председателя Алтайского губисполкома Василий Толмачёв, также, видимо, на правах члена с совещательным голосом.
  _______________
  *Такой высокий взлёт политической карьеры совсем ещё молодого Лыткина объясняется тем, что он, кроме всего прочего, был очень хорошо знаком по совместной работе в Томском совете рабочих и солдатских депутатов с самим председателем Центросибири Николаем Яковлевым.
  
  
  Делегация Центросибири выехала из Иркутска 1 июня в 7 часов утра. ("Забайкальский рабочий", Љ109 за 1918 г.). На станции Нижнеудинск непримиримо настроенная часть из состава повстанческого городского руководства попыталась арестовать большевистских парламентёров. Однако, этому категорически воспротивились чехословацкие легионеры, из числа, по всей видимости, как раз тех, кто до самого последнего момента сомневался в необходимости вооруженного восстания против советской власти. Более того, как мы смеем предположить, на руках у посланцев Центросибири находились, возможно, какие-то вверительные грамоты от руководства Чехословацкого национального совета, представитель которого Гауск несколькими днями ранее прибыл из Владивостока в Иркутск. В результате делегация беспрепятственно проследовала дальше и где-то уже вечером 2 июня прибыла, наконец, в Мариинск, преодолев расстояние в полторы тысячи вёрст в течение полутора суток.
  Капитана Гайды в Мариинске ещё пока на тот момент не было, а руководитель местных повстанцев Кадлец, отказался вести переговоры, заявив, что у него для этого нет никаких полномочий. Пришлось ждать старшего, пауза тянулась с десяти вечера до двух часов ночи 3 июня*. Наконец появился Радола Гайда в сопровождении свиты и многочисленной охраны. Выслушав предложения большевиков по поводу прекращения сопротивления со стороны легионеров, их разоружения и беспрепятственного пропуска всех эшелонов во Владивосток, двадцатишестилетний чешский командор, не долго думая, полностью отверг предложенный вариант соглашения и тут же покинул совещание, категорически отказавшись вести в дальнейшем какие-либо переговоры.
  _______________
  *Некоторые комментаторы тех событий слегка путаются в датах, одни относят встречу большевистской делегации с Гайдой на 30 мая, а другие и вовсе - на 27 мая. Последнее утверждение абсолютно неверно потому, что 27 мая Лыткин находился ещё на станции Иннокентьевской близ Иркутска и подписывал там соглашение с чехословаками. В свою очередь 30 мая в Мариинск никак не мог прибыть Гайда, поскольку до самого вечера того числа станция Тайга, располагавшаяся на пути из Новониколаевска в Мариинск, ещё находилась в руках красногвардейского отряда из Томска, так что Гайда вряд ли мог раньше 31 мая преодолеть тот красный блокпост.
  
  
  Потерпев, по-сути, полное фиаско, делегация большевиков, опасаясь ещё больших неприятностей со стороны легионеров, решила покинуть Мариинск
  и той же ночью вернулась в Красноярск. Отсюда Фёдор Лыткин отправил срочную телеграмму в адрес Центросибири, известив её руководство о плачевных результатах своей миссии. Николай Яковлев, желая поправить положение, срочно встретился в Иркутске с французским консулом Буржуа и попросил его ещё раз помочь договориться с чехословаками*. Француз согласился и сразу же выехал в Мариинск**. Однако консул не успел ещё добраться до Красноярска (более 1000 вёрст всё-таки), как у Лыткина и его товарищей неожиданно появилась новая надежда на возобновление переговоров с мятежными чехословаками. Дело в том, что на тех же запасных путях железнодорожного вокзала Красноярска, что приютили на время делегацию большевиков, находился также и вагон с американской военно-инженерной миссией. Она направлялась из Владивостока в Москву, для того чтобы заключить с правительством Ленина долгосрочный договор на аренду Транссибирской железнодорожной магистрали. Возглавляли эту миссию вице-консул Томас и полковник Эмерсон.
  Они сами вызвались помочь делегации Центросибири, так как очень беспокоились за сохранность железнодорожного полотна и прилегающей к нему инфраструктуры. Дело в том, что предполагаемый договор аренды с Советским правительством предусматривал содержание и ремонт Транссиба за счёт американской стороны. Полковник Эмерсон посредством телеграфа связался с Мариинском и, переговорив по прямому проводу с капитаном Гайдой, попросил его повременить с отъездом из города и дождаться прибытия американской миссия, для того чтобы обсудить ряд важных вопросов. Радола Гайда вынужден был согласиться, поскольку США играли очень важную роль в решении дальнейшей судьбы его родины - Чехословакии***. Чтобы не терять времени большевистские парламентёры решили не дожидаться консула из Иркутска и в тот же день, 3 июня, прицепив вагон американской миссии к своему составу, выехали опять в Мариинск.
  _______________
  *Чехословацкие легионеры, находившиеся с 1915 г. на русской службе, после Октябрьской революции перешли под юрисдикцию Французской республики.
  **По другим данным на запад отправился не французский, а американский консул, - Гаррис. Вообще очень много, порой, путаницы в публикуемых историками материалах, так что вот и в данном случае нам с большим трудом удалось восстановить более или менее связную картину событий.
  ***Несмотря на то, что корпус легионеров находился теперь на службе у Франции, главную политическую роль в процессе обретения чешским и словацким народом государственной независимости начали играть в тот период уже американцы. Так, в частности, руководитель Чехословацкого национального совета Томаш Масарик находился в то время в Америке и был женат на еврейке американского происхождения, родственнице очень богатого и влиятельного американского банкира Чарльза Крейна, а кто в США делает всю политику - большинству образованных людей хорошо известно.
  
  
  К месту назначения они прибыли довольно поздно, так что лишь в восемь часов вечера на нейтральной территории, в вагоне американской миссии, вновь начались трудные переговоры. Убеждать Гайду пришлось довольно долго, в течение нескольких часов, и когда стало уже совсем сложно, полковник Эмерсон, по воспоминаниям самого Гайды, начал предупреждать чешского военачальника, что именно он будет нести персональную ответственность, как военный руководитель восстания, в случае, если Транссибирская магистраль сильно пострадает в результате боевых действий, особенно, если будет разрушен хотя бы один мост или тоннель. Такого нажима командор легионеров, видимо, уже не выдержал, и в результате стороны всё-таки достигли некоторого взаимопонимания и нашли, наконец, компромиссное решение. Делегаты Центросибири согласились временно отказаться от идеи полного разоружения чехословаков, а те, в свою очередь, твёрдо пообещали прекратить боевые действия, но только на время и лишь на территории от Мариинска до Иркутска включительно. Однако в завершении переговоров Радола Гайда по какой-то причине отказался самолично подписывать мирный договор, перепоручив это своему заместителю, капитану Кадлецу. С последним демаршем своенравного командора уже, видимо, больше ни у кого не было сил спорить, поэтому все согласились на это его условие, и в час ночи 4 июня договор о перемирии был, наконец, подписан.
  Вот его текст:
  "Договор. Нейтральная зона Восточно-Мариинского фронта Томской губернии. В интересах скорейшей ликвидации мирным путём конфликта, возникшего между Советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Сибири с одной стороны и частями чехословаков с другой стороны 4 июня 1918 года в один час ночи московского времени мы, нижеподписавшиеся представители Российской Федеративной республики Фёдор Лыткин, Григорий Вейнбаум, Алексей Беленец. Уполномоченный капитаном Гайдой - членом военной коллегии чехословацкой армии, гражданин капитан Кадлец при посредстве американской миссии во главе с гражданином полковником Эмерсоном приняли ряд следующих взаимообязательных условий: 1) до заключения общего мира на протяжении всей Сибири на фронте между Мариинском и Иркутском устанавливается перемирие на шесть суток, срок которого истекает 10 июня в один час ночи; 2) для заключения общего мира выезжает на Запад от Мариинска мирная делегация в составе представителей Российской Советской Федеративной республики и американской миссии во главе с гражданином полковником Эмерсоном; 3) настоящий договор вступает в силу с момента подписания его обеими договаривающимися сторонами и посредниками; 4) текст настоящего договора вручается представителям договаривающихся сторон, и посредниками подписан. Представители Российской Советской Федеративной республики: народный комиссар советского управления Фёдор Лыткин, председатель Енисейского губернского исполкома Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Григорий Вейнбаум, председатель Томского губернского исполкома Алексей Беленец, по уполномочию капитана Гайды, член военного комитета чехословацкой армии, капитан седьмого Татранского стрелкового полка гражданин Кадлец, миссия Северо-Американских соединённых штатов, русско-американского инженерного железнодорожного корпуса полковник Эмерсон, американский вице-консул Эдуард Томас, военный атташе при посольстве Северо-Американских соединённых штатов в России Слотер". ("Забайкальский рабочий", приложение к Љ88 за 1918 г.)
  Что же касается полного урегулирования проблемы, связанной с вооруженным выступлением чехословацких легионеров, то её можно было решить, как это, видимо, полагал Эмерсон вместе с членами большевистской делегации, только в Омске, где находился командующий корпуса, а также его штаб. Таким образом лишь поездка в Омск могла окончательно расставить все точки над "i". Такое путешествие конечно же являлось далеко небезопасным, и в первую очередь для Лыткина и его товарищей, однако поиски мира стоили того, чтобы рискнуть, поэтому делегация Центросибири решила всё-таки поехать. На всякий случай Эмерсон выпросил у капитана Кадлеца дополнительную охрану, для неё выделили отдельный вагон, прицепили его к составу миротворцев, и те, не теряя времени, в тот же день выехали в западном направлении.
  По некоторым сведениям, перед отъездом из Мариинска, Фёдор Лыткин отправил в Иркутск телеграмму, в которой впервые уведомил советское руководство Сибири о том, что мятеж чехословаков поддержан "контрреволюционными" силами внутри захваченных ими городов, что во главе этого восстания стоит Временное Сибирское правительство, избранное Областной думой. "Меньшевики и правые эсеры выступают под бело-зёлеными знаменами", - резюмировал в телеграмме свои выводы молодой нарком, а про себя, видимо, подумал в тот момент, что, если это действительно так, то тогда переговоры придётся вести теперь ещё и с представителями ВСП, что намного усложнит дело. И, в общем-то, оказался совершенно прав, как в воду глядел, что называется.
  В десять часов вечера 4 июня состав с американскими дипломатами и большевистскими парламентёрами под охраной чехословацких легионеров проследовал на всех парах через узловую станцию Тайга (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.77). На следующий день он уже был в Новониколаевске, но здесь спешащим в Омск миротворцам пришлось немного подзадержаться. В Новониколаевске их нагнал французский консул, а через некоторое время сюда из Томска прибыли и члены Западно-Сибирского комиссариата. Сначала в дело вступил консул Буржуа, он имел длительную беседу с полковником Эмерсоном, в ходе которой убедил американца не лезть, что называется, не в свои дела, после чего отношение полковника к советской делегации резко изменилось, и он полностью отказался от своей посреднической миссии в переговорах.
  Посланцы Центросибири также получили в Новониколаевске кое-какую важную информацию, анализируя которую, они пришли к неутешительному для себя выводу о том, что конфликт с чехословаками не досадное недоразумение, а широкомасштабный военно-политический заговор с участием иностранных держав. Такие сведения конечно же нельзя было отправлять в Иркутск открытым текстом, поэтому члены большевистской делегации, посовещавшись, решили, что кому-то из них нужно срочно выехать домой и подробно известить обо всём центральное краевое руководство. Выбор пал на Фёдора Лыткина, и он, воспользовавшись приглашением французского консула, отбыл в его вагоне в Иркутск. Остальные члены делегации оставались ещё некоторое время в Новониколаевске, возможно вели здесь какие-то переговоры с представителями Временного правительства автономной Сибири, потом они толи съездили Омск, то ли нет - точно неизвестно. В конечном итоге им дали понять, что обсуждать тему о добровольном разоружении Чехословацкого корпуса сейчас никто не будет, - ни до того уже. Тогда посланцы Центросибири решили, что лучше будет, если они завершат, наконец, свою миссию и поскорее покинут враждебную для них территорию. Единственное, что им напоследок удалось сделать, так это продлить перемирие ещё на шесть дней, до часу ночи 16 июня, но опять-таки лишь на участке железной дороги от Мариинска до Иркутска.
  Теперь необходимо было воспользоваться образовавшейся паузой для того, чтобы как можно лучше подготовиться к предстоящим вскоре боям; в том, что большой драки не избежать, вряд ли уже кто сомневался тогда. Оставалась ещё какая-то надежда на прибытие в Сибирь армии Троцкого, но внутреннее чутьё подсказывало сибирским большевикам, что рассчитывать придётся, прежде всего, на свои собственные силы. Исходя из этого, Центросибирь сразу же начала усиливать подконтрольные ей воинские части, так, в частности, по личному распоряжению Николая Яковлева была приостановлена намечавшаяся демобилизация красногвардейских отрядов, прибывших в Иркутск из Забайкалья после разгрома там частей атамана Семёнова.
  Красноярцы, находившиеся, практически, в самом эпицентре вооруженного восстания, тоже срочно начали формировать дополнительные воинские части под общим командованием бывшего прапорщика тридцатитрёхлетнего Тихона Павловича Марковского (большевика, члена Красноярского губисполкома). Сразу после назначения он объявил военное положение на территории всей Енисейской губернии, предупреждая население о наказании расстрелом за порчу телеграфов, телефонов, железнодорожного полотна, а также другого государственного имущества. Такие жесткие меры были приняты не случайно, ведь красноярцам, как и омичам, пришлось создавать целых две линии обороны, в районе Мариинска (на западе) и в районе станции Клюквенная (на востоке). Над Мариинским фронтом принял командование прибывший сюда во главе 300 красноармейцев из Красноярска Михаил Ильич Соловьёв, бывшим унтер-офицером царской армии, член губисполкома, левый эсер по своим политическим взглядам. На Клюквенский фронт в качестве командующего вместе с добровольческим коммунистическим отрядом отбыл тридцатишестилетний большевик Яков Дубровинский, председатель Красноярского городского совдепа.
  Не терял времени даром в период с 6 по 16 июня и военный руководитель чехословацкого мятежа на территории Средней и Восточной Сибири капитан Гайда. Воспользовавшись передышкой на восточном направлении, он перебросил все свои основные силы, в том числе и артиллерию, для наступления на Омск и Барнаул. 9-го числа в районе станции Татарской его части под командованием штабс-капитана Чеховского встретились с передовым отрядом легионеров челябинской группировки, а 15 июня чехословаки заняли уже и Барнаул. В Канске и Нижнеудинске мятежники хотя и не вели военных действий, но также усиленно готовились к предстоящим боевым операциям. Подполковник Ушаков разрабатывал план по захвату станции Клюквенная, а нижнеудинцы накапливали силы для отражения наступления красных частей из столицы советской Сибири города Иркутска.
  Несмотря на перемирие, небольшое вооруженное столкновение всё-таки произошло на западе от Мариинска, в районе железнодорожного разъезда Антибес (теперь Антибесский). Здесь располагались, как мы уже знаем, красногвардейские отряды шахтёров из Анжерки и Судженки, до сведения которых по какой-то непонятной причине не довели информацию о том, что перемирие с чехословаками продлено и будет действовать до 16 июня. Поэтому они уже десятого числа начали производить тактические манёвры, ожидая атаки легионеров, как со стороны Мариинска, так и со стороны станции Тайга. Наблюдая всё нарастающую активность в расположении красных, поручик Яйский и подпоручик Сухинин, командовавшие, по всей видимости, отрядом сибирских частей в том районе, направили 10 июня в Томск телеграмму с просьбой выслать им подкрепление. "Большевики чувствуют себя хорошо, кажется перемирие до 16-го не признают, а поэтому прошу экстренным поездом выслать в Мариинск 300 человек пехоты, 60 кавалерии и 2 орудия, 16000 патронов" (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.287, л.60).
  А тактические передвижения красных заключались в следующем, они для начала решили обезопасить себя хотя бы с одной, западной, стороны, для чего отвели все свои эшелоны поближе к Мариинску, за мост через реку Антибес, предварительно разобрав часть железнодорожного пути. Затем они предприняли скрытный маневр, рассчитанный на то, чтобы подойти к Мариинску с юга и ударить там, где их никто не ждал. Однако этот ход довольно легко просчитал капитан Кадлец, он, пользуясь тем, что железнодорожные составы анжерцев и судженцев остались без прикрытия и находились под охраной лишь паровоза с угляркой, оборудованной под бронепоезд, нанёс по ним стремительный удар, чем произвёл большой переполох в стане красных. Под прикрытием своего бронепоезда эшелоны красногвардейцев начали пятиться назад, но наскочили на свой же санитарный поезд, потеряв, в конечном итоге, всякую маневренность. Подоспевшие шахтёры не смогли спасти положения, и вскоре сами оказались в окружении, многие из них погибли, и лишь небольшая часть красногвардейцев мелкими группами по 5-10 человек, отступив через близлежащие болота, смогла выбраться из-под огня и спастись. В результате западная от Мариинска группировка красных войск была полностью разгромлена, и Гайда ко дню окончания перемирия смог беспрепятственно перебросить в Мариинск дополнительные силы легионеров.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  ЛЕГАЛИЗАЦИЯ ЗАПАДНО-СИБИРСКОГО
  КОМИССАРИАТА
  Хоть убей, следа не видно;
  Сбились мы. Что делать нам!
  В поле бес нас водит, видно,
  Да кружит по сторонам.
  А.С. Пушкин
  
  1. Формирование отделов Западно-Сибирского комиссариата
  Итак, как мы уже знаем, первые воззвания от имени Временного правительства автономной Сибири стали появляться уже 28 и 29 мая в Новониколаевске, т.е. через два-три дня после победы вооруженного восстания в этом городе, и выходили они за подписью "уполномоченных Временного Сибирского правительства, избранного Сибирской областной думой". Таковыми уполномоченными являлись четыре члены Западно-Сибирского комиссариата, именно к ним и перешла вся власть на освобождённых территориях, на тот период пока в Сибирь из Харбина не вернутся министры ВПАС. Имена тех министров тогда ещё никому толком не были известны. Даже сами уполномоченные находились в полном неведении, так как никто из них не присутствовал в конце января 1918 г. на тайном заседании депутатов Сибирской областной думы, на котором избирались министры первого Сибирского правительства. Их фамилии держались долгое время в тайне, поскольку пятеро членов правительственного кабинета находились в тот момент непосредственно на территории Сибири и вполне могли подвергнуться репрессиям со стороны большевиков. И так получилось, что министры Временного правительства автономной Сибири, или просто Временного Сибирского правительства, ещё и в начале июня пребывали в статусе инкогнито. Да и сами их уполномоченные, или по другому - комиссары, в течение первых нескольких дней после 25 мая не разглашали своих имён, так как трое из них находились тогда в ещё занятом большевиками Томске. По этой причине первые воззвания к населению выходили за подписью лишь одного оказавшегося в освобождённом Новониколаевске уполномоченного - Михаила Линдберга, а также руковдителей новониколаевского подполья Анатолия Сазонова и Евгения Пославского. И лишь 31 мая, когда столица областнической Сибири город Томск оказался освобождён от власти большевиков, все воззвания, а также нормативные постановления стали выходить за подписью всех четырёх членов Западно-Сибирского комиссариата: Павла Михайлова, Михаила Линдберга, Бориса Маркова и Василия Сидорова.
  Все они являлись членами эсеровской партии, причём принадлежали к её центристскому крылу, лидером которого являлся эсер-интернационалист Виктор Чернов, выступавший, как и большевики, за ликвидацию частной собственности на средства производства, то есть за передачу земли, а также фабрик и заводов в руки тех, кто на них работает, но не отвергавший рыночных форм хозяйствования, здоровой экономической конкуренции и прочих достижений либеральной экономики. Некоторые из их политических противников утверждали, что черновцы мало чем отличались от большевиков, и в определённой степени они были правы. Действительно - отличий было не так уж и много, но всё-таки имелись; центристы (а точнее сказать - левые центристы)* в эсеровской партии отвергали государственный социализм (ленинско-сталинского типа) и диктатуру пролетариата, несовместимую, с их точки зрения, с нормами демократии или народоправства (если по-русски).
  _______________
  *Левых центристов черновцев нужно отличать от крайне левых, образовавших в декабре 1917 г. партию левых эсеров и до июля 1918 г. тесно сотрудничавших с большевиками.
  
  
  Мало того, что члены ЗСК являлись эсерами, они ко всему прочему всю свою сознательную жизнь занимались, в основном, профессиональной революционной деятельностью и, соответственно, никакого практического опыта по административному управлению конечно же не имели. Для этого нужны были специально подготовленные люди, имевшие достаточные знания, а ещё лучше - практические навыки по заведыванию сложным и разветвлённым хозяйством региона, пришедшим в полный упадок после мало удачных социально-экономических опытов левых радикалов. Поэтому уже 30 мая на состоявшемся в Новониколаевске "совете при уполномоченных Временного Сибирского правительства", а проще говоря, совещании под председательством члена ЗСК Михаила Линдберга было принято решение учредить при Комиссариате так называемые "отделы по отраслям деятельности". Присутствовавшим на совете Нилу Фомину и Ивану Михайлову тут же поручили возглавить два наиболее важных отдела, военный и финансовый соответственно.
  Двадцативосьмилетний Нил Валерьянович Фомин являлся видным в Сибири эсеровским функционером центристского толка, членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии, активным участником антибольшевистского подполья.
  В свою очередь двадцатисемилетний Иван Адрианович Михайлов, хотя и считался тоже эсером, но, по некоторым сведениям, официально никогда не состоял членом этой партии, а слыл, по большей части, за так называемого сочувствующего левым идеям, да и то лишь с тех пор, как в России победила Февральская революция. Однако вместе с тем он был сыном очень известного народника Адриана Михайлова, непримиримого борца с самодержавием, угодившего за свою революционную деятельность сначала на сибирскую каторгу, а потом и в ссылку. В период принудительного поселения его отца и матери в Забайкалье и родился Иван Михайлов. Здесь же он до 16 лет обучался в Читинской гимназии, после чего вместе с родителями переехал на жительство в Центральную Россию. Там он, казалось, навсегда забыл про свою малую родину, но после Октябрьской революции, оставшись без работы, Иван Адрианович вдруг вспомнил о своих корнях и, заинтересовавшись деятельностью Петроградского союза сибиряков-областников, сначала стал его членом, а потом занял должность заместителя председателя этого союза. Ну а когда в начале 1918 г. в столице большевистской России наступил голод, Михайлов и вообще решил перебраться на время в более сытную Сибирь, поселился в Новониколаевске и поступил на службу в одно из самых крупных кооперативных объединений края под названием "Закупсбыт", через которое, в свою очередь, и приобщился, собственно, к антибольшевистскому подпольному движению.
  Почему именно Ивану Михайлову предложили возглавить финансовый отдел при Западно-Сибирском комиссариате тоже вполне понятно, он в революционном 1917 г. служил в министерстве финансов Российского Временного правительства.
  Теперь вернёмся к военному отделу, его задачи были определены следующим образом: "создание правильно организованной военной силы, достаточной для утверждения народовластия и охраны жизни и достояний граждан от всех покушений врагов демократического строя как извне, так и изнутри". Это первое. Второе, что нужно отметить, - при создании данного отдела новониколаевские эсеры руководствовались принципом разделения властей, и поэтому во главе военного ведомства они поставили не командующего Западно-Сибирским военным округом А.Н. Гришина-Алмазова (в первые же дни победившего восстания сразу повышенного в звании до полковника), а политического комиссара Н.В. Фомина.
  2 июня новониколаевская газета "Народная Сибирь" опубликовала официальное сообщение под заголовком "При Временном Сибирском правительстве", в котором извещалось о том, что "в настоящее время сформированы и приступили к работам" уже шесть отделов: военный, административный, финансовый, снабжения, почт и телеграфов, а также юстиции. На состоявшемся 4 июня, на этот раз в Томске, заседании членов Западно-Сибирского комиссариата было принято решение о создании ещё нескольких отделов: земледелия, предприятий (позже был переименован в отдел торговли и промышленности), труда и путей сообщения. Чуть позже к этому списку добавились отделы продовольствия, народного просвещения, туземных дел и иностранных сношений, а существовавшую в подполье секретную канцелярию уполномоченные Сибирского равительства преобразовали в управление делами Западно-Сибирского комиссариата. Итого 15 отделов планировалось сформировать и укомплектовать кадрами для того, чтобы упорядочить управление освобождёнными от большевиков территориями.
  Одним из наиболее значимых стал административный отдел, в функции которого входило: контроль над процессом возрождения на местах органов городского и земского самоуправления, а также - разъяснение населению освобождённых районов основных положений политической и социально-экономической стратегии новых властей. Чуть позже в обязанности административного отдела вменили ещё и агитационные мероприятия по формированию воинских подразделений добровольческой народной армии. Первым известным нам руководителем данного направления в административном отделе стал заместитель председателя Томской губернской земской управы двадцатисемилетний эсер-интернационалист Михаил Рудаков. Головная контора управления по формированию добровольческой армии первоначально располагалась в Новониколаевске, но потом её перевели в Томск ("Заря", Томск, Љ20 от 5 августа 1918 г.), и она разместилась в здании бывшего губернского управления ("Сибирская жизнь", Љ33 от 11 июня 1918 г.).
  Руководителем отдела юстиции на том же заседании членов ЗСК 4 июня был назначен В.Б. Скворцов, отделом предприятий - П.П. Гудков, продовольственным - И.А. Козлов. На весьма ответственную и значимую должность управляющего делами Западно-Сибирского комиссариата первоначально планировался бывший томский подпольщик двадцативосьмилетний поручик Борис Михайловский. Однако его кандидатура, в конечном итоге, всё-таки не прошла, поскольку вскоре нашёлся человек с более весомыми претензиями, - Георгий Гинс, причём его отыскали не в Томске и даже не в Новониколаевске, а - в Омске, и оказался он не сибиряком, как Михайловский, а весьма известной, извините за фривольный стиль, столичной штучкой. Кандидатуры остальных управляющих ведомствами комиссары решили "отложить до следующего заседания", которое удалось провести, однако, лишь десять дней спустя и уже не Томске, а в Омске.
  И здесь теперь уже нам надо немного порассуждать о том, почему базой для формирования отделов Западно-Сибирского комиссариат стал всё-таки не университетский Томск, как многие ожидали, а военно-губернаторский Омск, а так же - почему члены ЗСК уже после 4 июня покинули Томск и переехали сначала в Новониколаевск, а потом в Омск, чтобы именно там продолжить в полном объёме свою политико-административную деятельность? Почему так произошло, одна из самых трудных и неразрешённых до сих пор загадок в истории Сибири периода Гражданской войны. На сей счёт существует несколько версий, пересказывать которые в полном объёме не имеет смысла, поскольку с ними всегда можно ознакомиться (было бы только желание) в справочной литературе, к тому же все эти версии всего лишь предположения, правоту которых никто ещё не смог научно обосновать. Остановимся лишь на одной из трактовок, на наш взгляд, наиболее близкой к истине.
  Когда-то великий князь Святослав, разгромивший и уничтоживший, как известно, иудаистский Хазарский каганат, оказался не в состоянии справиться с кагалом киевской околопрестольной знати и перенёс свою правительственную резиденцию на Балканы, на территорию современной Болгарии, в город Переяславль, а его праправнук Андрей Боголюбский по той же причине перебрался из Киева в провинциальный Владимир, где и основал впоследствии новую русскую государственность. Пётр Великий, несмотря на безжалостные, порой, казни стрельцов и повальную стрижку бород у старой родовитой знати, также, в конце концов, не смог ничего поделать с московскими боярскими кланами, мешавшими процессу модернизации страны, и вынужден был перенести столицу создаваемой им Российской империи в Петербург. Большевики же, напротив, как только захватили власть, сразу же бежали из опутанной паутиной кровнородственных связей олигархически-аристократической петровской Пальмиры и вновь сделали резиденцией центрального правительства к тому времени уже весьма далёкую от сфер высокой политики Москву.
  Не так ли и члены Западно-Сибирского комиссариата, понимая, что в городе, где авторитет Григория Потанина абсолютно непререкаем и где в политические процессы активно вмешиваются люди из ближайшего окружения великого сибирского старца, здраво рассудили, что соперничать с членами так называемого Потанинского кружка* в Томске достаточно сложно и что надо попытаться поискать политического счастья в каком-то другом городе. На такого рода факты, в частности, обращает внимание в своей работе "Сиболдума" первый (по времени) советский историк-публицист Сибири Вениамин Вегман, а уж он то, как непосредственный участник тех событий, знал, о чём говорил.
  _______________
  *Кружок Потанина был образован в конце 1917 - начале 1918 г. для того чтобы вырабатывать официальную позицию сибирских областников по важнейшим вопросам общественно-политической жизни Сибири. В феврале кружок сформулировал собственную политическую платформу, в основу которой был положен лозунг спасения отечества... не только Сибири, заметьте, а общероссийской государственности вцелом. Данная политическая программа была опубликована в печати, а также распространялась среди интересующихся в виде листовок. Кружок Потанина действовал в период большевизма на полулегальной основе, ограничивая до минимума число своих членов. В подготовке и проведении антисоветского мятежа потанинцы приняли лишь косвенное участие, однако находились в курсе всех этих тайных дел.
  
  
  
  Решение о том, что они в ближайшее время уедут из Томска, Павел Михайлов, Борис Марков и Василий Сидоров приняли 4 июня. И только после того, как они твёрдо решили покинуть столицу сибирского областничества, члены ЗСК распорядились, наконец (а то не комильфо), провести (в среду 5 июня) первое открытое заседание находившихся на тот момент в Томске депутатов вновь возрождаемой к жизни Сибирской областной думы. Оно прошло под почётным председательством Григория Николаевича Потанина в Доме свободы. Было решено, что до той поры пока не будет достигнут необходимый кворум для начала работы СОД, как минимум два раза в неделю, должны будут проводиться так называемые Частные совещания членов Сибоблдумы, а также заседания её президиума и специальных комиссий по отраслям деятельности*. Эти комиссии, возможно, в чём-то дублировали отделы Западно-Сибирского комиссариата, однако на самом деле между ними имелась одна весьма существенная разница. Так, если функции структур ЗСК сводились, в основном, к администрированию и лишь в отдельных случаях к нормотворчеству, то задачи комиссий СОД, напротив, сводились, в первую очередь, к разработке законодательных актов по тому или иному вопросу. При этом данные законы должны были регламентировать не только хозяйственную, но в отдельных случаях и политическую жизнь региона.
  Руководство ЗСК конечно же смущал не сам факт начала работы органа власти, обладавшего, согласно решениям двух общесибирских съездов
  1917 г., несравнимо большими полномочиями чем сам Комиссариат, а то обстоятельство, что политики правого толка из окружения Потанина получали теперь реальную возможность оказывать влияние на развитие политической ситуации в регионе. И тут комиссары, что называется, как в воду глядели, инициативу с первых же заседаний Частных совещаний действительно захватили представители ведущей в Сибири областнической организации. Председателем начавшего свою работу депутатского собрания был избран один из лидеров сибирских областников-автономистов шестидесятичетырёхлетний Александр Васильевич Адрианов, ученик и ближайший сподвижник Г.Н. Потанина (сам же Григорий Николаевич присутствовал на заседаниях в роли почётного председателя). Более того, уже на третьем заседании, проходившем 9 июня, на рассмотрение собравшихся депутатов председательствующий вынес предложение об установлении контроля со стороны частного совещания членов СОД над Западно-Сибирским комиссариатом и о передаче власти на освобождённых территориях в руки людей, хорошо известных в Сибири, в том числе, и прежними своими заслугами на поприще областническо-автономистского движения. Левые депутаты, правда, сумели заблокировать этот демарш со стороны правых областников**, но и только.
  ________________
  *Судебно-административной, народного здравия, по делам местного самоуправления, народного образования, по национальным делам, по делам общественной безопасности, военной, социальных мероприятий, финансово-экономической, ну и, наконец, комиссии по выборам в Сибирское Учредительное собрание.
  **Дословно резолюция участников Частного совещания по данному вопросу в протоколе была записана следующим образом: "Государственно-правовое положение Частного Совещания не дает возможности установить такой контроль. Работа Частных Совещаний должна сводиться к подготовке материалов для Сибирской Областной Думы и к изготовлению срочных проектов для Западно-Сибирского Комиссариата по его просьбе и по собственному почину" (ГАТО.Ф.72, оп.1, д.15, лл.4 и 4об.).
  
  
   Члены же томского кружка автономистов, в свою очередь, настолько уверовали в свои силы, что даже попытались переманить на свою сторону командующего Западно-Сибирским военным округом полковника А.Н.Гри-шина-Алмазова, с этой целью в Новониколаевск ездил А.В. Адрианов*, но его миссия оказалась на тот момент пока малоуспешной. Александр Васильевич не застал в городе Алексея Николаевича, последний к тому времени уже отбыл в Омск, так что переговорить с ним напрямую Адрианову не удалось. И тогда он, как председатель Частного совещания членов СОД, 13 июня отправил письменное послание Гришину-Алмазову, в котором изложил позицию кружка Потанина по основным политическим вопросам, отметив неопределённость и двусмысленность "поведения лиц, взявших в свои руки власть" и "на деле систематически ведущих партийную, эсеровскую пропаганду". В завершении своего письма Александр Васильевич попросил командующего в ответ также выразить свою личную точку зрения по ряду политических проблем. В частности Адрианова интересовал вопрос: "насколько необходимо поддерживать Временное Сибирское правительство с Дербером во главе и областную Сибирскую думу данного состава"?
  Алексей Николаевич Гришин-Алмазов, видимо, вполне здраво рассудив, что время для бонапартистского переворота ещё не пришло, заявил в ответном письме от 20 июня о своей полной лояльности и подконтрольности Временному Сибирскому правительству, "как законному правительству Сибири и вполне удовлетворяющему нас своим основным пунктом программы - созывом Сибирского Учредительного собрания". Тогда участники Потанинского кружка срочно начали готовить новый - откорректированный - список министров, надеясь на то, что обновлённый состав Сибирской областной думы, лишённый представительства от Советов**, одобрит и утвердит предложенные ему кандидатуры. По некоторым данным именно тогда впервые было озвучено имя Александра Васильевича Колчака, как одного из кандидатов в сибирские министры из патриотического потанинского списка***. Но это, что называется, - на
  _______________
  *Он отсутствовал на двух заседаниях частных совещаний членов Сибирской областной думы (13 и 15 июня), его на посту председателя в это время замещал профессор Томского технологического института Борис Вейнберг, избранный в Думу по вузовскому списку и также весьма близкий к кружку Потанина.
  **Их места предполагалось передать тоже левым, но всё-таки более умеренным депутатам от сибирских профсоюзов, плюс к этому Дума должна была пополниться представителями от так называемых цензовых элементов, проще говоря, - от крупной буржуазии.
  ***Этот список, озвученный членом Потанинского кружка А.В. Юрьевым (в субботу 15 июня на лекции в университетской библиотеке), распечатали многие сибирские кадетские газеты, например, семипалатинская "Свободная речь" (Љ171 за 30 июня 1918 г.), но впервые он появился в "Сибирской жизни" (Љ38 за 18 июня 1918 г.). Во главе его - три виднейших представителя второго поколения сибирских областников - П.В. Вологодский (ученик Н.М. Ядринцева, беспартийный политик умеренно правого толка), Вл.М. Крутовский (народный социалист) и
  Е.Е. Колосов (правый эсер); далее - достаточно известные в определённых кругах сибиряки - томский публицист и финансист Мукосеев, а также представитель владивостокских деловых кругов М.Н. Вознесенский; потом - общественные деятели из числа так называемых пришлых сибиряков - инженер-железнодорожник Л.А. Устругов (человек правой политической ориентации) и бывший командующий Восточно-Сибирским военным округом А.А. Краковецкий (ещё один правый эсер); ну и, наконец, - представители столичного политического бомонда - бывший петроградский прокурор Старк и бывший командующий Черноморским флотом вице-адмирал А.В. Колчак.
  
  
  
  перспективу. В качестве же ближайших подвижек на пути создания коалиционной власти, по настоянию томских областников, в состав руководства томского губернского комиссариата был введён пятидесятитрёхлетний Александр Грацианов*, врач по профессии, видный общественный деятель Томска, в прошлом - дважды гласный (депутат) городской Думы. В революционном 1917 г. он вдруг стал симпатизировать меньшевикам-оборонцам**, однако, для людей сведущих он всегда являлся человеком определённо правых взглядов, хотя, возможно, что и революционных. Во всяком случае, Грацианов имел очень давние и достаточно прочные связи с движением сибирских областников.
  Таким образом, нужно констатировать, что пути-дорожки Западно-Сибирского комиссариата и Потанинского кружка очень скоро разошлись, и, возможно, всё-таки именно поэтому и потянулись комиссары один за другим из Томска. 5 июня, по сведениям В.В. Журавлёва ("Рождение Временного Сибирского правительства"), из Томска уехал Борис Марков, 8-го - Василий Сидоров, а 10-го числа - Павел Михайлов. Так что к 10 июня все четверо членов Комиссариата (включая Михаила Линдберга) собрались, наконец, в
  Новониколаевске. По замечанию В. Вегмана, обосновавшись в этом городе и заручившись поддержкой высшего командования вооруженными силами, уполномоченные Сибирского правительства пытались ещё некоторое время, отсюда - "издалёка", диктовать свою волю непокорным томским областникам, но безуспешно. Вот именно тогда, видимо, и родилась в чьей-то голове идея перебраться в освобождённый уже к тому времени Омск, в город, в котором на тот момент не было, как посчитали комиссары, какой-либо достаточно значимой по своему политическому весу группировки сибирских автономистов***, но одновременно с этим имелся в избыточном количестве широкоразветвлённый штат сидевшего без работы чиновничьего аппарата бывшей столицы Западно-Сибирского генерал-губернаторства, Акмолинской области и так называемого Степного края.
  _______________
  *В результате томский губернский комиссариат превратился в своего рода триумвират эпохи Юлия Цезаря или маленькую директорию времён Великой французской буржуазной революции в составе трёх человек: эсера-черновца Фаддея Башмачникова, правого эсера Николая Ульянова и совсем уже умеренного "левого" Александра Грацианова.
  **Слыть за умеренного социалиста в революционном 1917 г. являлось своего рода модным поветрием, как в наше теперешнее время, например, стало очень модным представляться на поверку патриотом-государственником.
  ***Там имелась своя группа беспартийных сибиряков-областников, в которую входили, в том числе, и беженцы из столичного Петрограда, однако, тем колоссальным влиянием, какое оказывал кружок Потанина на умы сибиряков, омская группа, конечно, вряд ли могла похвастаться.
  
  
  
  2. Переезд в Омск
  
  К 14 июня, в соответствии с вновь утверждённым планом, трое из четырёх правительственных комиссаров переехали в Омск, вместе с ними сюда же перебрались два начальника сформированных ещё в Новониколаевске военного и финансового отделов (Нил Фомин и Иван Михайлов), а также командующий Западно-Сибирским военным округом полковник Гришин-Алмазов со своим штабом. Однако передислокация из Томска в Омск, в известном смысле, никого и ни от чего не спасла, всё получилось как в той старой, как мир, поговорке: "из огня, да в полымя". В Омске члены ЗСК попали под ещё более мощный, чем в Томске, политический пресс, а, если уж и дальше продолжать сравнения, то, по-сути, угодили под своего рода "дорожный каток", не оставивший им, практически, никаких шансов на победу в противостоянии с правыми политическими группировками. Однако, обо всём этом, - не спеша и строго по порядку, для большей ясности.
  Восьмого числа состоялся прямой разговор по телеграфу Павла Михайлова (Томск) и Михаила Линдберга (Новониколаевск), последний известил своего коллегу о том, что неотложные дела требуют как можно скорее собраться, наконец, всем уполномоченным правительства в Новониколаевске. Да к тому же, как было конфиденциально сообщено в разговоре, полковник Гришин-Алмазов рвётся в только что освобождённый Омск, но отпускать командующего армией туда одного без присмотра сейчас не желательно, поэтому необходимо обязательно кому-то из комиссаров сопроводить его. Если верить уже упомянутому нами выше источнику, Борис Марков ещё 5 июня отбыл в Новониколаевск; видимо, сразу после телеграфного диалога Михайлова и Линдберга 8-го числа туда же отправился и Василий Сидоров, а вслед за ним уже через два дня Томск покинул и сам Павел Михайлов.
  Именно он вызвался сопроводить Гришина-Алмазова в его деловой поездке; очень волевой и жесткий Борис Марков немного приболел в те дни от переутомления, а Линдберг и Сидоров, как представляется, вряд ли имели
  достаточно авторитета, чтобы в случае чего повлиять на командующего. Заодно Павел Михайлов, как признанный лидер ЗСК, должен был лично убедиться в том, действительно ли в Омске есть все необходимые условия для переноса туда резиденции Правительственного комиссариата. Уездный Новониколаевск, нынешний Новосибирск, в то время ещё не соответствовал требованиям столицы Сибири и, в первую очередь, потому, что не имел достаточного количества подготовленных управленческих кадров, коими в изобилии, как мы выяснили, обладал на тот момент Омск. Компанию двум высокопоставленным комвояжерам составил ещё один Михайлов - Иван. Некоторые источники добавляют к ним ещё и Нила Фомина.
  В Омск делегация прибыла по разным сведениям толи 11-го, толи 12 июня*. Каждый занялся своими делами, полковник Гришин-Алмазов принялся инспектировать только что созданные вооруженные формирования, выясняя, главным образом, то, насколько лояльно командование омских добровольческих частей Временному Сибирскому правительству, потому как у центрального штаба имелись некоторые опасения на сей счёт. Но всё, к счастью, обошлось, так что уже через несколько дней командующий с удовлетворением доложил в Новониколаевск о полном единстве взглядов и мнений с местным военным руководством.
  _______________
  *До недавнего времени среди сибирских историков преобладало мнение, что это произошло 12-го числа, однако новосибирский профессор В.И. Шишкин в своей достаточно объёмной и строго документированной статье под названием "Командующий сибирской армией А.Н. Гришин-Алмазов", вышедшей в 2009 г., уверяет нас, что знатные новониколаевские гости прибыли в Омск рано утром 11 июня.
  
  
  Павел Яковлевич и Иван Адрианович Михайловы тоже зря времени не теряли и сразу же наладили контакт с ведущими представителями омской общественности. В первый же день-два по приезду они встретились с членами военно-промышленного комитета, главной и наиболее авторитетной в Омске группировкой политических деятелей, среди которых источники упоминают Никиту Двинаренко, председателя этого самого комитета, а так же известного нам уже Николая Буяновского, председателя местного биржевого комитета и одновременно исполняющего обязанности председателя городской Думы. Ещё одним важным лицом, принимавшим участие в той встрече, был Пётр Васильевич Вологодский, виднейший сибирский областник, ученик самого Н.М. Ядринцева.
   Среди других участников того совещания мы также встречаем имена людей, которые несколько дней спустя займут должности управляющих отделами Западно-Сибирского комиссариата, это: Георгий Гинс, Николай Зефиров, Александр Мальцев, Николай Петров и Георгий Степаненко. И, наконец, ещё одним важным персонажем среди тех, кого мы можем увидеть в списках присутствовавших на том саммите людей, был Тарас Бутов, личность весьма примечательная, и в первую очередь, тем, что в январе 1918 г. он исполнял обязанности секретаря Сибирской областной думы и, в частности, вёл запись протоколов тайных совещаний членов СОД, на которых и было избрано Временное Сибирской правительство. Тех протоколов, насколько можно судить по ряду фактов, у него на руках не было*, однако он вполне мог и на память воспроизвести некоторые фамилии, а также удостоверить, что среди участников омской встречи в верхах, на которой он 14 июня присутствовал, находятся два полноправных министра - Пётр Васильевич Вологодский (министр иностранных дел) и Иван Адрианович Михайлов (министр финансов).
  _______________
  *Протоколы или их копии хранились, по всей видимости, где-то в Томске, поскольку именно сюда из Новониколаевска делал 14 июня запрос уполномоченный Сидоров, прося губернского комиссара Ульянова сообщить телеграфом в Омск Маркову и Линдбергу список членов Временного Сибирского правительства (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.213, л.174).
  
  
  Со всеми теми людьми, присутствовавшими на совещании, были проведены необходимые консультации, в результате которых Павел Михайлов вполне убедился в том, что Омск действительно располагает необходимым контингентом чиновников, не только способных, но и вполне согласных повести дело по административному управлению различными областями хозяйственной деятельности. Более того, эти люди уже хоть завтра могли приступить к своим обязанностям единой и, практически, уже сформированной командой. Дело в том, что ещё в марте 1918 г. во время визита в Омск полномочного представителя Добровольческой армии Юга России генерала Флуга, по его настоятельной рекомендации, заранее были сформированы управленческие структуры, способные уже с первых дней победы вооруженного восстания начать практическую деятельность. Такое положение вещей, видимо, весьма подкупило Павла Михайлова, и он принял-таки окончательное решение перенести штаб-квартиру Западно-Сибирского комиссариата в Омск.
  Однако, прежде чем окончательно, что называется, ударить по рукам и согласиться пригласить в качестве руководителей ведущими отделами ЗСК членов Омского военно-промышленного комитета, уполномоченный Правительства выдвинул одно неприемлемое условие, которое должно было определить дальнейшие взаимоотношения правительственных комиссаров и управленцев, - последние ни в коем случае не должны были вмешиваться в общее руководство освобождёнными территориями и пытаться влиять на решение каких-либо политических вопросов. Богу - богово, как говорится, а кесарю - кесарево. Такое условие неизвестно как долго обсуждалось, но его всё-таки приняли. На этом, собственно, видимо, прения и закончились, после чего стороны перешли к обсуждению возможных кандидатур, а также прочих немаловажных в таких случаях деталей.
   Вскоре в Омск прибыли Михаил Линдберг и Борис Марков (Василий Сидоров где-то, примерно, до 18-го числа текущего месяца оставался ещё в Новониколаевске). И вот 14 июня состоялось, наконец, первое уже вполне официальное заседание членов Западно-Сибирского комиссариата в присутствии (о чём свидетельствует журнал заседаний) двух министров Временного Сибирского правительства П.В. Вологодского и И.А. Михайлова. Среди вопросов, обсуждавшихся по ходу работы, главной темой конечно же стало назначение управляющих отделами комиссариата. В тот день утверждено было пять таких высокопоставленных столоначальников. Отдел продовольствия возглавил Н.С. Зефиров, земледелия и колонизации - Н.И. Петров, юстиции - А.П. Морозов, двое первых были представителями Омского военно-промышленного комитета, а третий - членом кадетской партии с двенадцатилетним стажем, последний год работавший председателем окружного (губернского) суда в Барнауле, а до этого несколько лет прослуживший в Омске в должности следователя. Ещё один очень важный отдел - административный, призванный осуществлять контроль за передачей власти на местах в руки местного самоуправления, возглавил томский эсер В.С. Сизиков.
  Ну и, наконец, ещё один отдел - военный - получил под своё начало полковник А.Н. Гришин-Алмазов. В протоколах первого заседания членов ЗСК в Омске обсуждение этого вопроса стоит в числе самых первых в повестке дня*. Стенографического отчёта, к сожалению, видимо, тогда не велось, и нам теперь доподлинно неизвестно как там всё происходило, однако у исторической науки имеется на руках одно, если так можно выразится, косвенное свидетельство, его нам оставил в своих мемуарах Георгий Гинс, участвовавший в тот день (согласно документам) в работе совещания. По его словам во время обсуждения кандидатуры на должность военного управляющего произошла дискуссия, связанная с тем, что на эту должность реально претендовало сразу два человека - назначенный ещё в Новониколаевске Линдбергом Нил Фомин и командующий Западно-Сибирской армией Гришин-Алмазов. Первый, несмотря на свою молодость, являлся очень важной персоной, видным деятелем эсеровской партии, членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии, однако вместе с тем он представлял собой сугубо гражданского человека. Второй же был, напротив, профессиональным военным, хорошо знавшим как строевую службу, так и штабную работу. С точки зрения здравого смысла, конечно, Алексей Николаевич больше, нежели Нил Валерьянович, подходил на роль военного "министра", однако, с политической точки зрения, а армия - это всегда политика, для правительственных уполномоченных предпочтительнее для этой должности всё-таки была кандидатура своего брата эсера - Нила Фомина.
  _______________
  *Если интересно см.: Шишкин В.И. Журналы заседаний Западно-Сибирского комиссариата временного сибирского правительства (июнь 1918 г.) / Известия омского государственного историко-краеведческого музея Љ11. Омск. 2005. С. 291-303 или в Интернете - http://museum.omskelecom.ru/OGIK/Izvestiya_11
  /schischkin.htm
  
  
  На окончательный выбор, как нам представляется, повлияли в данном случае два дополнительных фактора, склонивших чашу весов в пользу полковника Гришина-Алмазова. Во-первых, опять же со слов Гинса, командующий армией предъявил членам Комиссариата какой-то ультиматум, суть его автор мемуаров нам не сообщает, но можно предположить, что это было предупреждение уйти с поста главкома в случае, если его кандидатуру не утвердят в должности начальника военного отдела. Вторым аргументом в споре двух претендентов стал голос, поданный за Гришина-Алмазова со стороны Ивана Михайлова, а это было мнение не кого-нибудь, а теперь уже официаотного министра Временного Сибирского правительства.
  В связи с последним обстоятельством, кстати, исследователи отмечают опять-таки два очень важных момента: на заседании 14 июня впервые, пожалуй, так открыто против линии партии пошёл И.А. Михайлов, сочувствующий, как считалось ранее, идеям социалистов-революционеров. Спустя несколько месяцев, осенью того же года, эсеры заклеймят его уже как предателя и нарекут Ванькой-Каином. Но это потом, а в июне такого неожиданного выпада "министра-социалиста" почти никто не заметил, как не придали значение, в общем-то, и второму, во-многом связанному с первым, и не менее переломному "происшествию", о котором мы, собственно, и говорили только что. Отставка Нила Фомина и назначение на должность руководителя военного отдела Гришина-Алмазова, по мнению ряда комментаторов, явилась первым серьёзным поражением левых политиков в их пока скрытом ("подковёрном") противостоянии с правыми.
  Полковник Гришин-Алмазов после 14 июня сосредоточил в своих руках очень большую власть, открывавшую ему прямую дорогу к личной диктатуре (но в интересах буржуазно-кадетской олигархии, конечно). К такому выводу пришли и потом не на шутку встревожились данным обстоятельством многие люди, причём даже те, которым такое назначение, казалось бы, было на руку, например, будущий новый председатель Временного Сибирского правительства П.В. Вологодский (свой среди чужих). Он, спустя некоторое время, стал прямо поговаривать о том, что человек, метящий в сибирские Бонапарты, что-то уж слишком рано стартует. Все, кто слышал такие заявления, конечно же отлично понимали о ком идёт речь.
  Почему члены Западно-Сибирского комиссариата с такой лёгкостью согласились дать в руки беспартийному полковнику столько важных полномочий понять опять-таки трудно ("хоть убей, следа не видно"), но всё-таки, наверное, можно. Во-первых, комиссары, вероятно, полагали, что в роли начинающего корсиканца Гришин-Алмазов пробудет совсем не долго, собственно, до той только поры, пока из харбинской эмиграции не вернётся в Сибирь законно избранный военный министр вполне правоверный эсер Аркадий Краковецкий, то есть - буквально месяц, ну от силы полтора. А до той поры пускай-де доблестный полковник, получив полное единоначалие над войсками, пробивает и расчищает своими дивизиями дорогу на восток, и чем скорее он это сделает, тем лучше, - тем быстрее смогут вернуться из Харбина в Омск все министры-социалисты Временного Сибирского правительства. И уж тогда...
  Ну и потом, во всём этом деле, с нашей точки зрения, сыграл ещё немаловажную роль и некоторый личностный, вполне, можно сказать, субъективный фактор. Дело в том (ищите женщину), что в это время в Томске очень серьёзно заболела жена Павла Михайлова и ему, возможно, в тот момент стало не до разборок с военными, которые к тому же могли затянуться неизвестно как долго. Так что для пользы общего дела и для благополучия собственной семьи, лидер ЗСК, решил не обострять ситуацию, подписал постановление о назначении Гришина-Алмазова и на том же заседании 14 июня выпросил у своих коллег краткосрочный недельный отпуск для поездки в Томск к больной жене.
  Пост управляющего отделом труда (социального отдела, призванного следить за соблюдением рабочего законодательства, за своевременной выплатой зарплат, пособий и пр.) было предложено занять известному барнаульскому общественному деятелю, меньшевику-оборонцу, близкому к областникам сорокалетнему Л.И. Шумиловскому. Он согласился, получив по телеграфу столь интересное для себя предложение, и сразу же выехал в Омск. Бывшего директора, одного из строителей и создателей Томского технологического института Е.Л. Зубашева попросили возглавить отдел торговли и промышленности, но он отказался. Замену ему некоторое время спустя нашли, в Томске, им оказался профессор того же ТТИ, заведующий кафедрой геологии, ученик знаменитого В.А. Обручева*, сын одного из известнейших золотопромышленников Сибири, П.П. Гудков. Никита Буя-новский, председатель Омского биржевого комитета, после некоторых раздумий отверг весьма лестное для себя предложение, - занять пост управляющего отделом финансов. На эту должность чуть позже назначили ещё одного ставленника военно-промышленного комитета А.П. Мальцева. На заседании 14 июня также было решено предложить пост управляющего отделом туземных (национальных) дел казахскому политическому деятелю, одному из руководителей национальной (буржуазно-демократической)
  _______________
  *У Владимира Афанасьевича Обручева, выдающегося российского учёного и писателя, автора известной "Земли Санникова", было два самых любимых ученика в Томске: Павел Гудков и Михаил Усов (обоих он, что удивительно, пережил). Первому, как наиболее опытному с его точки зрения, Обручев и доверил свою кафедру, когда в 1912 г. его, за сочувствие к революционно настроенному студенчеству и за "вредное влияние на умы молодёжи", уволили с должности. После окончания Гражданской войны Гудков эмигрировал в США и на долгие годы поселился там (до самой своей смерти, собственно, случившейся в 1955 г.), Обручев и Усов же остались в большевистской России, получив заслуженную славу и почёт от советского руководства за свою научно-практическую деятельность. Им обоим стоят памятники у здания бывшего горного отделения ТТИ. Гудков же вторую часть своей сознательной жизни посвятил разведке месторождений американской нефти в Калифорнии, там памятника себе, по всей видимости, не заслужил, да и у нас, соответственно, тоже.
  
  
  партии Алаш-Орда, человеку, имевшему давние связи и с областническим движением Сибири, и с самим Г.Н. Потаниным - А.А. Ермекову*. Однако это назначение также, как и предыдущие два, по каким-то причинам не состоялось, и в конце июня отдел туземных дел возглавил уроженец Горного Алтая, член Учредительного собрания от инородцев своего региона, внук декабриста, эсер и один из известнейших областников последнего (самого молодого на тот момент) поколения - М.Б. Шатилов. Михаил Бонифатьевич, кстати, являлся так называемым министром без портфеля во Временном Сибирском правительстве, избранным на тайном заседании членов Сибирской областной думы в январе 1918 г. Так что он был уже третий по счёту чиновник, так сказать, высочайшего ("нефритового") ранга, объявившийся на просторах Сибири после начала антибольшевистского вооруженного восстания и вскоре появившийся в Омске.
  Ну и последним, наконец, управляющим, о котором нужно ещё поговорить по "делу" 14 июня, был Георгий Гинс, автор мемуаров, уже не единожды упомянутых нами и широко известных в среде историков исследователей. Он на первое заседание Комиссариата в Омске пришёл уже в ранге управляющего делами ЗСК, однако его должностные полномочия вновь были подтверждены девятым пунктом повестки дня. Как так получилось, что назначение состоялось заранее, объяснить опять-таки достаточно трудно. Ещё более непонятным представляется следующий факт - почему Гинс единственный из всех назначенцев на посты начальников отделов, никоим образом до этого не связанный с Сибирью и знакомый с востоком России лишь, что называется, по книжкам, вдруг занял такую ответственную и по многим показателям определяющую должность в администрации Комиссариата?**
  _______________
  *Почему представитель казахского народа попал в сферу интересов сибирских политиков не составит труда понять, если учесть, что современный независимый Казахстан большей своей частью входил в тот период в состав так называемого Степного края, столицей которого считался Омск (по его улицам ещё ходили тогда верблюжьи караваны степняков). Вследствие этого современный Казахстан и в административном и в территориальном плане был подчинён Сибири. Так что с казахским народом у нас сибиряков очень давние и прочные связи. Уместным будет, наверное, также упомянуть и тот факт, что первые отблески зарождающихся идей сибирского областничества появились в голове совсем ещё юного Григория Потанина после доверительных бесед со своим однокашником по Омскому кадетскому корпусу казахским князьком, прапраправнуком Чингиз-хана Чоканом Валихановым (подробнее см. нашу книгу "День освобождения Сибири").
  **Достаточно, например, сказать, что инициатором создания, так называемого, Административного совета, составленного из управляющих отделами, а потом управляющих министерствами, был никто иной, как управляющий делами Гинс. В сентябре 1918 г. Админсовет организует политический заговор(!) против Сибирской областной думы, а также против левых министров Временного Сибирского правительства.
  
  
  Мы уже говорили, что на пост управляющего делами ЗСК первоначально планировался совсем другой кандидат - Борис Михайловский - и эсер, и подпольщик, и сибиряк, однако вместо него "можердомом" почему-то оказался Георгий Гинс, потомок обрусевшего англичанина и матери молдаванки, рождённый где-то на крайне западных границах Российской империи (на территории современной Польши). Сам счастливчик объяснял своё назначение следующим образом: "из всех, кто тогда находился в Омске, один только я обладал, ещё по службе в Петрограде, знанием законодательной техники и организации центрального управления". Всё это, конечно, явные преувеличения Гинса в свою пользу, коих, кстати, с нашей точки зрения, немало в книге его воспоминаний. Впрочем, по сравнению с Борисом Михайловским, Григорий Гинс, возможно, действительно обладал гораздо большим опытом административной деятельности.
  Следующие три назначения на должности управляющих отделами ЗСК были произведены на заседании 19 июня (тогда уже подъехал в Омск Василий Сидоров, но ещё не вернулся из Томска Павел Михайлов). Во главе департамента внешних сношений (иностранных дел) поставили томского приват-доцента международного права совсем молодого ещё (28 лет)* М.П.Головачёва. Управление путей сообщения возглавил инженер-железнодорожник, долгое время проработавший на ответственных должностях в Сибири, а последнее время в Омске - Г.М. Степаненко. В отдел народного образования в качестве заведующего (так в протоколе) назначили, и это по-праву, одного из ведущих профессоров Сибирского (Томского) университета, и до самого последнего момента его ректора,
  В.В. Сапожникова.
   _______________
  *Гинс пишет, что ему было и того меньше - 25 лет, но это неверно.
  
  
  Таким образом, как и предлагал в начале июня Александр Адрианов, выступивший в печати от имени Потанинского кружка, кандидаты на должности руководителей отделов ЗСК подбирались не только с учётом их политических взглядов, но и по деловым качествам. Это были люди, успевшие хорошо зарекомендовать себя на ниве служения Сибири ещё задолго до Февральской революции, они являлись уже проверенными, как тогда говорили, работниками, а не молодыми выскочками "смутного" времени, коих полно было, как многие считали, во Временном правительстве автономной Сибири, под председательством также мало кому известного политического ссыльного из Одессы Пинкуса Дербера. Всех этих людей с Сибирью связывала, что называется, давняя история, они или родились на территории нашего края, или долгое время проживали здесь, составив по себе известность своими реальными и весьма полезными делами. Единственным человеком, который никоим образом, как мы уже отмечали, не был связан до 1918 г. с Сибирью, являлся столичный молодой профессор Гинс, но он оказался, что называется, тем самым исключением, которое и подтверждает верность только что задекларированного нами наблюдения.
  Четверо управляющих из тринадцати хотя и не являлись уроженцами Сибири (Гришин-Алмазов, Зефиров, Сапожников и Степаненко)*, однако их с нашим краем связывала разная по продолжительности (у кого-то больше, у кого-то меньше), но всё-таки определённо плодотворная профессиональная деятельность. Пятеро из пяти так называемых пришлых (Гинс, Сапожников,Степаненко, Гришин-Алмазов и Зефиров) имели столичное высшее (питерское или московское) образование, причём Гинс и Сапожников поучились ещё и за границей.
  _______________
  *Об управляющем финансовым отделом Мальцеве нам в этом плане ничего, к сожалению, выяснить не удалось, поэтому мы его не будем пока причислять ни к уроженцам Сибири, ни к так называемым пришлым.
  
  
  Следующие семь руководителей отделов ЗСК (Шумиловский, Гудков, Петров, Головачёв, Морозов, Шатилов и Сизиков) являлись уже стопроцентными сибиряками, то есть и родились и, практически, всю свою сознательную жизнь прожили в родной Сибири, здесь же и служили ей в меру данных им сил и возможностей. Первые пятеро из них имели опять же столичное высшее образование, Шатилов окончил Томский университет и только Сизиков единственный из всех имел за плечами лишь среднюю школу. Про неизвестно где родившегося Мальцева мы знаем, что он также получил высшее экономическое образование, вследствие чего можно с уверенностью констатировать практически стопроцентный образовательный ценз среди управляющих отделами. Для того времени это являлось по-истине выдающимся показателем, для сравнения, - трое из четверых членов ЗСК (Михайлов, Марков и Линдберг) высшего образования на тот момент точно не имели.
   Возраст большинства управляющих, в отличие опять же от двадцатилетних комиссаров ВСП, перевалил в основном, уже за тридцать и даже за сорок лет, а Василию Сапожникову, Александру Морозову и Георгию Степаненко было на тот момент, соответственно, уже 56, 54 и 52 года. Другими словами, руководители отделов ЗСК являлись людьми уже достаточно зрелыми и поднабравшимися, что называется, богатого жизненного опыта. Исключение из их числа составляли лишь тридцатилетний Владимир Сизиков и двадцативосьмилетний Мстислав Головачёв. Первый из них являлся чистой воды креатурой эсеровской партии. А во втором случае имел место несомненный фактор знакомства, молодому Головачёву оказал покровительство, по всей видимости, сам Пётр Васильевич Вологодский (министр иностранных дел ВСП), старый друг его отца и дяди, тоже, кстати, когда-то активных участников областнического движения. Таким образом, молодой управляющий был своего рода уже продолжателем династии автономистов Головачёвых, что конечно же тоже послужило далеко немаловажным фактом при назначении его на столь ответственный административный пост.
  Теперь, что касается политической стороны вопроса. Здесь, как мы можем с уверенностью констатировать, имелась ещё более существенная разница между руководителями управленческого аппарата и самими комиссарами ЗСК, все четверо которых считались представителями хотя и умеренного, но всё-таки левого политического лагеря. Их прямыми сторонниками из числа управляющих отделами являлись лишь два эсера черновского направления Владимир Сизиков и Михаил Шатилов. К тому же социалистическому лагерю можно было отнести и меньшевика-оборонца Леонида Шумиловского. Обозначивший себя на первом областном Сибирском съезде (в октябре
  1917 г.) как беспартийный социалист Павел Гудков таковым являлся, как нам представляется, лишь чисто формально, ибо сын одного из богатейших сибирских золотопромышленников уже по определению не мог быть "правоверным" левым. Сочувствующим идеям партии народных социалистов в некоторых источниках упоминается ещё и Николай Петров, однако официально он чаще всего представлялся как беспартийный областник, и он, как нам кажется, скорее был политиком умеренно правых взглядов, нежели умеренно левых*. Симпатизирующим идеям правоэсеровской партии в этот период вроде бы как считался командующий Западно-Сибирской армией и одновременно управляющий военным отделом Гришин-Алмазов, более того, по некоторым сведениям, его связывали очень доверительные отношения с Павлом Михайловым, лидером черновской группы ЗСК. Однако на поверку со временем выяснилось (например, при выступлении Алексея Николаевича на августовской сессии Сибирской думы), что этому человеку всегда была ближе идея твёрдого государственного порядка, чем какие-то там идеалы левого демократического фронта. Вот и всё. Остальных семерых управляющих отделами вряд ли кто мог заподозрить хоть в каких-то симпатиях к социализму.
  _______________
  *Проверить каких политических взглядов придерживался тот или иной общественный деятель вообще-то очень легко, достаточно проследить его судьбу после окончания Гражданской войны (см. наш раздел "Досье"); люди умеренно левых взглядов, как правило, смирялись со вторым пришествием советской власти и оставались жить на территории советской Сибири, а их политические противники в большинстве своём, если не попадали сразу же в руки ЧК, то обязательно покидали родину и уезжали в эмиграцию. Что касается Николая Петрова, то он как раз сбежал за границу, где вскоре и умер.
  
  
   Василий Сапожников, Александр Морозов и Георгий Гинс официально считались членами кадетской партии, малоизвестный нам А.П. Мальцев во всех без исключения источниках значится тоже как политик правого толка. О беспартийном областнике Николае Зефирове известно, что он Октябрьскую революцию не принял категорически, а в январе 1918 г. даже арестовывался за антисоветскую деятельность, да и потом - Зефиров в числе немногих сохранил за собой пост министра продовольствия в правительстве адмирала Колчака, а туда людей с левыми взгляда и на пушечный выстрел не подпускали*. По тому же принципу к политикам правого толка смело можно отнести и полностью беспартийного (и даже не областника) инженера железнодорожника Георгия Степаненко, также вошедшего в ноябре 1918 г. в правительство Верховного правителя. Ну и, наконец, молодой Мстислав Головачёв - протеже ставшего к тому времени уже однозначно политиком умеренно консервативного толка П.В. Вологодского, - хотя и оказался после ноября 1918 г., в отличие от многих других своих коллег, не у дел, и, тем не менее, уже весной следующего 1919 г. был привлечён всё тем же Петром Васильевичем, премьером колчаковского правительства, к весьма ответственной политической миссии, составить проект земско-областнической "конституции" Сибири, подобострастно урезанной под формат диктатуры Верховного правителя.
  _______________
  *Исключение, опять-таки подтверждающее правило, было сделано лишь для меньшевика-оборонца Леонида Шумиловского, который принял из рук Верховного правителя пост министра труда. Однако не надо забывать, что меньшевики-оборонцы, а иначе - плехановцы, несмотря на их левые взгляды, всегда считались в среде русских патриотов (к числу которых относился конечно же и Колчак) своими, поскольку в период Первой мировой войны, в отличие от других социал-демократов, последователи идей Георгия Валентиновича Плеханова полностью поддержали лозунг: "война с Германией до победного конца".
  
  
  Итого семь человек, с определённо правыми политическими взглядами, плюс к ним три человека, так скажем, с сомнительно левой ориентацией, против двух только управляющих, твёрдо стоявших на позициях революционеров-социалистов, и одного социал-демократа. Фактический перевес, как мы видим, получился весьма значительным, хотя, если подходить с формальной точки зрения, преимущество правых над левыми было ни таким уж и большим: всего лишь семеро против шести. Что касается рядовых сотрудников, то их, естественно, подбирали уже сами управляющие отделами, и здесь картина складывалась ещё более не в пользу эсеров. Вот, собственно, как бы итог тех назначений, что были произведены в исполнительных структурах Западно-Сибирского комиссариата в период с 12 по 19 июня 1918 г.
  И, тем не менее, политическое лидерство самих членов ЗСК никто пока конкретно не оспаривал, да и они сами ни с кем власть делить ещё не собирались. Такова была, как мы помним, изначальная договорённость Павла Михайлова с членами Омского торгово-промышленного комитета о разделе полномочий между правительственными комиссарами и, собственно, нанятыми ими на работу правительственными чиновниками, обязанностью которых являлась реализация предуказанной Комиссариатом линии. И даже, несмотря на то, что Павел Михайлов уехал в Томск и пробыл там, практически, до конца июня, а все распоряжения Комиссариата обсуждались без его участия, политическая линия его товарищей, надо отдать им должное,
  была неизменной и вполне определённой. И состояла она, прежде всего в том, чтобы в освобождённых районах восстановить как можно в большем объёме деятельность выбранных ещё до Октябрьской революции и разогнанных большевиками органов местного самоуправления, сформировать дееспособную армию, ну и, наконец, разрешить одну из основных проблем русской революции, - узаконить и ввести в цивилизованные рамки отношения между трудом и капиталом.
  
  
  
  3. Главные постановления
  
  В русле последних устремлений комиссары Временного Сибирского правительства, как члены партии эсеров и продолжатели дела народников ("чёрного передела", крестьянской революции), конечно же большое внимание уделили крестьянскому вопросу, стремясь обеспечить "волю, свободный труд и землю народу", уже первыми своими распоряжениями они возродили революционные земельные комитеты*. Земельный вопрос в Сибири стоял не столь остро, как в центральных районах России, решение его с одной стороны оказалось проще, а с другой имело свои сложности и свою экстерриториальную специфику. Дело в том, что помещичье землевладение в Сибири, практически, отсутствовало, имелись в незначительном количестве лишь кабинетские (царские) и монастырские земли, но они не оказывали никакого заметного влияния на социально-политическую обстановку в регионе, поскольку земли на первых порах хватало всем. Правда, русским переселенцам, тем, которые осваивали Сибирь по личной инициативе на протяжении XVII-XIX веков и селились в наиболее пригодных для сельского хозяйства районах, приходилось часто вступать в конфликты с местными кочевыми племенами, вынуждая их сначала потесниться, а потом и вообще перейти кое-где от скотоводства к огородничеству и от язычества к православию. Но эти конфликты никогда не носили ярко выраженного завоевательного характера и не сопровождались, допустим, как в США, переселением в резервации местного населения или даже его полным уничтожением**.
  _______________
  *Земельные комитеты были созданы в апреле 1917 г. по указанию Временного правительства России и призваны были подготовить материалы по земельной реформе для Всероссийского Учредительного собрания. Главным камнем преткновения этой реформы было помещичье землевладение. Значительная и лучшая часть пахотных земель в крестьянской России (крестьян - 90% населения) после отмены крепостного права 1861 г. по-прежнему осталась в собственности помещиков. Крестьянское малоземелье Столыпин пытался решить за счёт переселения в Сибирь, но малоуспешно. Созданные Временным правительством земельные комитеты, под руководством Главного з.к. (находившегося под контролем кадетской партии), играли роль своего рода предохранительного клапана и занимались не столько разработкой наказов по земельному вопросу, сколько уговорами крестьян не захватывать самовольно помещичьей собственности, а терпеливо дожидаться решения Учредительного собрания по данной проблеме. Большевики, пришедшие к власти в ноябре (по новому стилю) 1917 г., сразу же разрубили этот "Гордиев узел", и своим декретом Љ2 полностью ликвидировали, во-первых, всю частную собственность на землю, а, во-вторых, бывшие царские (так называемые кабинетские), помещичьи и монастырские земли конфисковали и передали в общенародный земельный фонд, для того чтобы впоследствии разделить их между крестьянами. Земельные комитеты после этого были перепрофилированы и стали заниматься вопросами перераспределения конфискованных земель. Однако в феврале 1918 г. эти функции большевики (решением III съезда Советов) передали в ведение земельных отделов при местных Советах крестьянских депутатов, а земельные комитеты распустили.
  **У нас, например, в Томске до сих пор на левом берегу Томи, прямо напротив областного центра сохранились довольно крупные поселения потомков тех сибирских татар, что в начале XVII века попросили защиты у Бориса Годунова. Теперь, правда, они уже земледельцы, а их кочевые угодья давно распаханы под сельскохозяйственные, и, тем не менее, они, в отличие, допустим, от индейцев восточного побережья США, не исчезли полностью как этнос, но, в значительной степени, конечно, обрусевшие, а потом осоветченные, сохранили даже некоторые элементы своей национальной и религиозной (мусульманской) культуры.
  
  
   Данные конфликты к началу ХХ века практически уже сошли на нет, как вдруг им на смену пришли новые инциденты, связанные с переделом земли уже между русскоязычным населением. Дело в том, что, в результате столыпинской реформы, в Сибирь хлынула очень большая масса населения, причём, практически, единовременно. Новые жители Сибири начали селиться, главным образом, рядом с поселениями старожилов и, соответственно, стали претендовать на часть их земель, что сразу же породило очень серьёзный и затяжной конфликт между данными социальными группами. Этот запал трудноразрешимых противоречий сыграл свою роль и в развернувшейся в 1918 г. на просторах Сибири Гражданской войне; старожилы, как правило, поддерживали белых, а вот переселенцы, напротив, - красных, надеясь, что они помогут им потеснить челдонов с лучших пахотных и сенокосных угодий. Члены Западно-Сибирского комиссариата за тот короткий срок, что им было отпущено судьбой как управителям Сибири, не успели, конечно, полностью распутать весь клубок социальных противоречий, которые накопились на тот момент в деревне и оставили их в наследство тем, кто их вскоре сменил у руля власти.
  Целый ряд не менее важных вопросов в области экономической, военной, а также административной и политической деятельности правительственные комиссары попытались разрешить в июне 1918 г. Это были мероприятия, в том числе и социального характера, или даже можно сказать по-преимуществу социального характера. И данное обстоятельство невольно сблизило ("Быть может, небеса Востока меня с ученьем их пророка невольно
  сблизили") эсеров с большевиками и развело с местными кадетами, представителями военно-промышленных комитетов, а также, увы, - и с областниками правого толка. Для большей объективности мы скомпоновали основные мероприятия Западно-Сибирского комиссариата просто по порядку (по датам) и всё равно получилось так, что уже с самого начала своей деятельности уполномоченных Сибирского правительства интересовали в первую очередь социальные проблемы, а потом уже все остальные, ну судите сами.
  Ещё 10 июня, находясь в Томске, Павел Михайлов подписал распоряжение о сохранении в губернском центре общегородской больничной кассы, из средств которой оплачивались дни вынужденной нетрудоспособности по болезни (бюллетень по-современному), и взносы в которую осуществляли как рабочие, так и предприниматели.
  16 июня в ответ, по всей видимости, на возникшие разногласия между членами Томского губернского комиссариата и местными торгово-промышленными кругами по поводу органов рабочего контроля, правительственный комиссар Василий Сидоров, находившийся в это время в Новониколаевске, известил томские власти о том, что органы рабочего контроля должны в обязательном порядке продолжать функционировать на всех предприятиях города ("Омский вестник", Љ119 от 16 июня 1918 г.). Правда, немного позже последовало разъяснение о том, что эти органы теперь уже не имеют права никоим образом вмешиваться в хозяйственную деятельность заводов и фабрик, а лишь могут осуществлять контроль за соблюдением прав рабочих и служащих. Вместе с тем, в отличие от профсоюзов, органы рабочего контроля получили право официально извещать уездные и губернские комиссариаты обо всех, с их точки зрения, неправильных действиях организаторов производства, о спекуляции товарами, о финансовых махинациях и пр. На основании такого рода уведомлений комиссариаты должны были принимать все необходимые меры для пресечения выявленных недостатков не только в работе государственных, но даже и частных предприятий.
  19 июня Западно-Сибирский комиссариат своим постановлением ещё раз официально подтвердил обязательное сохранение института больничных касс во всех без исключения освобождённых городах и об отчислении на их счёт положенных прежним законодательством финансовых средств. А отделу труда во главе с прибывшим из Барнаула меньшевиком Шумиловским было поручено "принять в спешном порядке меры для урегулирования норм отчислений в фонд больничных касс, с тем, чтобы отчисления эти были установлены в размерах, посильных для предприятий и частных лиц и соответствующих действительным нуждам больничных касс".
  В тот же день через средства массовой информации до всеобщего сведения было доведено, что, до тех пор, пока не будет окончательно определён порядок передачи национализированных советской властью предприятий их прежним владельцам, никакое вмешательство в распоряжение ими частных лиц или групп не может быть допущено ("Свободная речь", Семипалатинск, Љ162 от 19 июня 1918 г.). 28 июня, за два дня до завершения своей деятельности, правительственные комиссары издали постановление о возвращении прежним владельцам национализированных предприятий (да и то не всех), но до этого момента, как можно предположить, никто не имел права заявлять свои претензии на право собственности или владения.
  20 июня датируется постановление Комиссариат о следственных комиссиях. 24-го числа оно было циркулярно разослано губернским (областным) и уездным комиссариатам. Им предписывалось в целях "дать населению максимум гарантий неприкосновенности личности, имущества и жилища... немедленно снестись с... находящимися на местах органами и лицами... чтобы комиссии могли открыть свои действия не позднее недельного срока", а потом уведомить ЗСК "о времени и местах открытия действий следственными комиссиями". Рассказывая о событиях, произошедших в первые дни и недели в освобождённых от советской власти Новониколаевске, Томске и Омске, мы уже говорили о том, что в этих городах, что называется, по горячим следам осуществлялись массовые аресты людей, заподозренных в сотрудничестве с большевиками. При этом задержания, обыски и конфискации производились, как правило, совершенно стихийно, так что во время проведения данных мероприятий страдали, порой, совершенно невинные люди, с некоторыми из которых кто-то просто сводил, в том числе, и личные счёты. Для того, чтобы пресечь подобного рода негативные явления, новая демократическая власть и сочла необходимым в кратчайшие сроки создать повсеместно*, не только в городах, но даже на крупных железнодорожных станциях, следственные комиссии, обличённые полномочиями как прокурорского, так и адвокатского надзора.
  Состав этих комиссий или назначался или утверждался (если общественностью выдвигались доверенные кандидаты) губернскими (для губернских и областных центров) и уездными (для уездных городов и железнодорожных станций) комиссариатами. Следственные комиссии в губернских городах** должны были состоять из шести человек с
  _______________
  *В некоторых местах следственные комиссии уже существовали, например в Томске. В номере за 11 июня "Сибирская жизнь" писала: "Приём посетителей в следственной комиссии по делам об арестованных производится ежедневно с 12 часов до 1 часу дня. Выдача пропусков для свидания с арестованными производится два раза в неделю - по средам и субботам".
  **К губернским и областным в виде исключения причислили ещё и уездный Новониколаевск, который в административном и политическом плане рос в тот период, что называется, как на дрожжах (на революционных дрожжах), через два года он уже станет советской столицей Сибири.
  
  
  
  решающим голосом (председатель, два заместителя и три рядовых члена) и восьми представителей от общественности с совещательным голосом (четверо от профсоюзов и ещё четыре человека от незапрещённых политических партий*). В уездных городах и других более мелких населённых пунктах количество членов с решающим голосом сокращалось до трёх, а с совещательными голосами - в общей сложности до четырёх. Согласно постановлению Западно-Сибирского комиссариата только следственным комиссиям было предоставлено, так сказать, эксклюзивное право на производство арестов, обысков и выемок**, без их санкции все мероприятия подобного рода считались незаконными, а лица их осуществлявшие привлекались к ответственности по закону. Под юрисдикцию следственных комиссий подпадали, впрочем, только дела, носящие политический, но не уголовный характер.
  Люди, арестованные в ходе переворота, вина которых, по мнению членов комиссии, не была доказана, освобождались незамедлительно***. Однако граждане, которым комиссия предъявляла обвинения в преступлениях против демократии, в активном сотрудничестве с большевиками, или деятельность которых была признана угрожающей "государственному строю и общественной безопасности", напротив, подвергались аресту (если ещё не были задержаны) и предварительному тюремному заключению на срок до
  3-х месяцев. Разбирательства по их делам проводили в том числе и сотрудники соответствующих органов****, но решения о дальнейшей судьбе заключённых принимали руководители следственных комиссий, а также представители от общественности - хотя и с совещательным, но, в известной степени, определяющим, голосом. Следственные комиссии, таким образом, создавались для того, чтобы защитить права граждан и неприкосновенность их жилища, а также имущества в условиях повсеместно вводимых в ходе восстания осадного или военного положений, при которых допускались значительные ограничения гражданских прав и свобод. Действовать комиссии должны были в течение как минимум одного месяца, после чего срок их полномочий мог быть продлён в случае необходимости.
  ________________
  *В список запрещённых попали, в первую очередь, конечно, большевики, а также левые эсеры и анархисты.
  **В исключительных случаях, при обстоятельствах не требующих, что называется, отлагательств, постановление об аресте или обыске достаточно было завизировать председателю и одному из членов с решающим голосом.
  ***Указом Временного Сибирского правительства П.В. Вологодского от 3 августа 1918 г. в это положение была внесена существенная поправка, в соответствии с которой освобождение из тюрьмы по решению следственной комиссии могло осуществляться только после соответствующей разрешительной визы губернского или уездного комиссара.
  ****Следственные комиссии для того, видимо, чтобы ускорить процедуру дознания публиковали в печати списки арестованных и просили граждан освобождённой Сибири сообщать "письменные или словесные сведения, могущие послужить уликою против кого-либо из арестованных".
  
  
  27 июня вышло постановление (позже отменённое правительством
  П.В. Вологодского) о том, что милиция должна полностью перейти в ведение городского и земского самоуправлений, что она обязана оказывать содействие как гражданским, так и военным властям всех уровней, но только после того, как в органы местного самоуправления поступит соответствующий запрос. Это было революционное нововведение, появившееся в России после Февральской революции, но так и не сумевшее, к сожалению, прижиться у нас в стране. В тот же день члены ЗСК издали распоряжение об исключении из состава органов местного самоуправления представителей тех партий, которые вели борьбу с Сибирским правительством. Вместо них городские думы, а также губернские, уездные и волостные управы должны были пополнить правые эсеры, народные социалисты, кадеты и областники, пропорциональном тому, какое количество голосов каждая из этих партий получила во время выборов осенью 1917 г. Те выборы в большинстве сибирских городов выиграли тогда большевики, но вторыми почти везде (а в сельской местности - первыми) к финишу пришли правые эсеры. Удалив из числа избранных депутатов большевиков и других крайне левых и пополнив за их счёт количество своих сторонников в органах местного самоуправления, правые эсеры обеспечивали себе, таким образом, полный контроль над политической ситуацией на местах. Да ещё получали, по сути, и милицию в своё полное распоряжение. Неплохой, согласитесь, расклад получался.
  Далее, 29 июня губернские и областные комиссариаты, которые также в большинстве случаев состояли из представителей умеренных левых, нормативно, согласно "Положению" от 14 июля 1881 г., на период ведения боевых действий получили чрезвычайные полномочия. Комиссариаты могли теперь издавать постановления, имевшие силу закона, запрещать собрания, а также устранять любых должностных лиц из числа администрации или даже самоуправлений всех уровней. Комиссары Временного Сибирского правительства, таким образом, настолько укрепили власть своих сторонников, что многим их оппонентам показалось, наверное, что они готовят своего рода новый политический переворот в пользу эсеровской партии. И тогда правые круги решили принять срочные меры, для того, чтобы ни в коем случае не допустить этого.
  Во-первых, из Новониколаевска в Омск срочно вызвали Ивана Михайлова, который, по мнению членов торгово-промышленного комитета, должен был стать одним из локомотивов предстоящего наступательного движения (нападение - лучший способ защиты, как известно) на Западно-Сибирский комиссариат. Он уехал из Омск в Новониколаевск где-то сразу после 14 июня. По какой причине - непонятно, однако, есть версия, что
  И.А. Михайлов упорно не желал сотрудничать с Западно-Сибирским комиссариатом по причине неприятия его партийного состава и политического курса.
  А 26 июня большинство заведующих отделами собрались на неофициальное совещание, для того чтобы обсудить подготовленный Георгием Гинсом законопроект об так называемом Административном совете. Суть его состояла в следующем: в данный Совет должны были войти все руководители ведомств, которые получали право предварительного обсуждения и внесения необходимых, с их точки зрения, поправок в любое постановление членов ЗСК. После чего, соответственно, эти постановления предполагалось в обязательном порядке скреплять подписями председателя Административного совета и заведующего соответствующим отделом. Однако правительственные комиссары отказались категорически признавать Админсовет как дополнительный нормотворческий орган. В этом их поддержал Акмолинский областной (то есть, по сути - Омский*) комитет ПСР, который заклеймил данный демарш правительственных чиновников как попытку "введения бюрократического строя в пределах свободной Сибири". Далее омские эсеры, так, на всякий случай, предупредили, что они "знают лишь коллегию уполномоченных Сибирского Временного правительства, охраняющую полное народоправство и имеющую аппарат, восстанавливающий и укрепляющий народоправство, а не умаляющий его авторитета и власти".
  _______________
  *Акмолинская область - административно-территориальная единица Российской империи, которая существовала в период с 1868 по 1919 гг. Её областным центром являлся город Омск. Акмолинской она называлась от города Акмолинска (с 1961 г. - Целиноград, потом - Акмола, теперь - Астана - столица республики Казахстан).
  
  
  Поэтому, несмотря на то, что самим руководителям отделов идея о создании Административного совета пришлась весьма по-душе, они, а также люди, стоящие в тени за их спинами, всё-таки решили пока повременить с реализацией проекта Г. Гинса и нашли другой, гораздо более эффективный и, что самое главное, - абсолютно легитимный способ как ограничить власть правительственных комиссаров, а возможно и вообще отстранить их от власти. И тут, как нельзя, кстати, пригодился И.А. Михайлов (проверенный на деле во время борьбы за пост заведующего военным отделом, когда эсеры, по-сути, лишились контроля над армией), а также П.В. Вологодский (имевший прочные связи с кружком Потанина), оба - министры Временного Сибирского правительства. На их, если можно так выразиться, основе решено было создать так называемый Кабинет министров Временного Сибирского правительства, после чего именно ему передать полномочия высшей административной власти, а ЗСК распустить. К тому же вскоре стало известно, что из Красноярска, недавно освобождённого войсками Средне-Сибирского корпуса, возможно уже на днях прибудут в Омск ещё два министра ВСП - Вл.М. Крутовский и Г.Б. Патушинский, а вместе с ними - и председатель Сибирской областной думы И.А. Якушев. А раз так, то именно этот последний вариант и решили претворить в жизнь политики близкие к Омскому военно-промышленному комитету. Омская мышеловка сработала.
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  ПЕРВЫЕ ЗАСЕДАНИЯ ЧАСТНЫХ СОВЕЩАНИЙ СИБИРСКОЙ ДУМЫ
  
  
  Заметив, что старик с любопытством
   его рассматривает, Наполеон обернулся
   и резко спросил:
  - Что вы, добрый человек, так на меня смотрите?
  - Государь, - ответил Мириэль.
  - Вы видите доброго человека, а я - великого.
  Каждый из нас может извлечь из этого
  некоторую пользу.
  В. Гюго. Отверженные
  
  
  1. Начало работы
  
  Ну а что-то же в это время поделывали в Томске члены Потанинского кружка из-под опеки которых, согласно предложенной нами версии, пытались освободиться комиссары Временного Сибирского правительства, переехав сначала в Новониколаевск, а потом в Омск? Потанинцы, конечно, тоже не сидели сложа руки. Но всё ли у них получилось в плане того противостояния с Западно-Сибирским комиссариатом, на которое они изначально нацеливались? Вопрос непростой и опять же немного запутанный, но в нём есть моменты, о которых нам будет не только интересно, но и полезно, в развитии выбранной тематики, немного порассуждать. Некоторые факты, правда, придётся повторить и как бы обсудить заново, но что же делать, - такова специфика всякого исследования.
  И так, 5 июня состоялось первое заседание членов Сибирской областной думы, легально возобновившей свою работу, после того, как в ночь на 26 января она была разогнана большевиками, а её руководители или оказалась под арестом или бежали с основной частью министров Временного Сибирского правительства за границу в китайский город Харбин*. Всего на тот момент в Томске оказалось в наличии или пожелало явиться на первое заседание всего 12 (апостольское число) человек, - членов Сибирской областной думы**. В среду 5 июня в семь часов вечера в Доме свободы (в бывшей резиденции губернатора) в скромной, но торжественной обстановке, в присутствии представителей прессы состоялось открытие так называемых Частных совещаний, положивших начало новому этапу в развитии сибирского областнического движения. Почётным председателем этого, а также всех последующих заседаний, по традиции, единогласно был избран Григорий Николаевич Потанин, патриарх и, собственно, основатель этого движения.
  _______________
  *Кстати надо заметить, что в это же самое время никто из членов Потанинского кружка не был репрессирован. Преследованию со стороны большевиков подверглись, главным образом, представители правоэсеровской партии, засветившиеся, если так можно выразиться, на почве политической модернизации общесибирского областнического движения. И это даже несмотря на то, что в окружении великого сибирского старца Григория Потанина имелось в наличии немало яростных противников советской власти, - например Адрианов, да и сам Григорий Николаевич не раз выказывал себя весьма жестким неприятелем политики большевиков.
  **Вот этот звёздный список: Потанин Григорий Николаевич (от второго чрезвычайного Сибирского областного съезда), Адрианов Александр Васильевич (от съезда кооператоров), Борисов Сергей Степанович (от Алтайской губернской земской управы), Вейнберг Борис Петрович (от Сибирских высших женских курсов), Гайсин Зариф Сафич (от сибирских татар), Карпов Нурилла Мухамеджанович (от сибирских татар), Малахов Василий Зотикович (от исполнительного комитета Алтайского совета крестьянских депутатов), Никонов Сергей Павлович (от Томского университета), Саиев Юсуф Раадович (от Томской губернской земской управы), Сотников Александр Александрович (от Минусинского казачьего войска), Шатилов Михаил Бонифатьевич (от инородцев Горного Алтая), Шкундин Зиновий Исаакович (от комитета сионистских организаций Западной Сибири - ну как же). Этот последний (по алфавиту) член СОД, единственный из двенадцати, не был сибиряком (ни по рождению, ни по трудовой деятельности, ни по арестантской неволе), он также, как и вышеупоминавшийся Г. Гинс, прибыл к нам в Сибирь незадолго до всех этих событий, однако сразу же занял очень ответственный пост секретаря сначала Частных совещаний, а потом и собравшейся уже в полном составе самой Сибирской областной думы. Правда, в отличие от Гинса, приверженца правой политической идеологии, Шкундин являлся человеком определённо левых взглядов. А вывод? Вывод ну прям панически напрашивается сам за себя, - их люди, видимо, есть везде... Современные российские либералы, с целью хоть как-то опорочить своих левых оппонентов весьма обильно муссируют роль еврейского фактора (контингента) в левых революционных партиях...Что, конечно, отчасти верно, но не до конца, поскольку евреев хватало и в среде правых политиков революционной поры. И даже, скажем, в такой ультраправой национально-патриотической организации, как "Союз русского народа", они (не чистокровные, а полукровки) в ограниченном количестве, но всё-таки таились, особенно в среде высшего руководства. А куда без них?
  Вот говорят, что история ни точная наука, да куда уж точнее-то; математика, в данном случае, и рядом не стояла. Семибоярщина, семибанкирщина... - семижидовщина (сказал бы антисемит)!
  
  
   Григорию Николаевичу в то время исполнилось уже 82 года, и он, по состоянию своего здоровья не мог, как это бывало прежде, повести за собой всех своих "апостолов", последователей и единомышленников. Ещё десять лет назад, в период первой русской революции, когда ему было всего лишь 70, он в морозные ноябрьские дни с развивающейся по ветру бородой, как неутомимый пилигрим барражировал по центральным улицам Томска,
  пытаясь остановить и замирить кровавое противостояние революционно
  настроенной молодёжи с боевиками партии власти - черносотенцами, и это ему удавалось. Теперь он уже был, увы, не тот, далеко не тот (да и сколько можно, собственно, одному-то за всех отдуваться). Фактическим главой, то есть официальным председателем частных совещаний членов СОД стал его ближайший помощник и ученик Александр Васильевич Адрианов. Он тоже уже был далеко не молод, ему шёл в ту пору 65-й год, и он являлся самым старшим по возрасту из потанинских учеников, и всё же авторитет этого человека, занимавшего к тому же ещё и пост главного редактора ведущей областнической газеты, перевесил и возраст, и некоторые особенности его непростого характера, да и всё остальное, так что именно Александру Васильевичу поручили руководить подготовительной работой депутатов возрождённого к жизни первого (и последнего) сибирского парламента.
  Такова преамбула. Теперь дальше.
  
  
  
  2. Вскрывшиеся противоречия
  
  Первый выпад против членов Западно-Сибирского комиссариат со стороны потанинцев был сделан уже на втором заседании, в пятницу 7 июня. На нём сам Григорий Николаевич не присутствовал, и заявление от его имени сделал А.В. Адрианов, точнее сказать, - Александр Васильевич зачитал письменное заявление Потанина, или (если быть ещё более точным), как отмечено в протоколе заседания от 7 июня, члены совещания (13 человек) заслушали заявление Потанина, "писанное рукой Адрианова" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.3 и 3об.), вот так... Писано оно было на двух страницах разлинованной ученической бумаги, а суть его состояла в следующем: членам Частного совещания необходимо выяснить, что конкретно предпринято Западно-Сибирским комиссариатом "для выработки мер к урегулированию продовольствия, обеспечению банков и учреждений денежными знаками, к усилению транспорта, повышению производительности копей и т.п.", это - первое. Второе - "необходимо помочь Комиссариату в подыскании людей, которым следует поручить разработку всех подробных вопросов, и если какие-нибудь из них ещё не затронуты Комиссариатом, членам Думы надлежало бы, с ведома Комиссариата, самим организовать соответствующие комиссии из осведомлённых по каждому вопросу лиц, независимо от их политической окраски, следить за работами этих комиссий и после обсуждения составленных ими проектов, представлять последние Комиссариату". Вот и всё, собственно; ничего, вроде бы, особенного, однако, в подобных случаях всегда важен акцент, и он был поставлен Адриановым в его устном добавлении к заявлению своего учителя. Александр Васильевич сделал ударение на том, что Частному совещанию членов Сибирской областной думы необходимо установить "контроль (выделено мной. - О.П.) над деятельностью Западно-Сибирского комиссариата" (там же, лл.4 и 4об).
  Такое категоричное заявление председателя многих повергло, ну если не в шок, то в лёгкий нокаут, так что даже никто из тех, кто очень хотел бы и должен был ответить Адрианову на его выпад, не смог этого сделать, и обсуждение заявления Потанина перенесли на следующее заседание, к которому конечно же члены левых фракций изрядно подготовились.
  На третье по счёту заседание, состоявшееся в воскресенье 9 июня*, Адрианов, видимо, предчувствуя, что предстоят серьёзные разборки с оппозицией, привёл с собой Потанина, который передал в секретариат ещё одно своё заявление, на этот раз отпечатанное на машинке, но подписанное рукой самого сибирского старца (скромно так, мелкими-мелкими буквицами) и озаглавленное: "О правах нашего совещания и о его составе" (там же, лл.5-6). Суть новых требований патриарха можно было свести опять-таки к двум основным постулатам. Во-первых, совещания членов СОД, пока не соберётся необходимый кворум в 90 депутатов, не может "принимать никаких ответственных решений и все наши занятия должны иметь значение только подготовительных работ для кворума Думы, которая нашими работами может воспользоваться только, как материалом. При таких условиях наше совещание не может делать никаких выступлений от имени Думы". Вместе с тем Потанин далее призывал как можно скорее добиться необходимого кворума, потому что "страна ждёт нашей работы". Само же совещание, даже не имея кворума, должно обсуждать все вопросы государственного значения и даже составляющие государственную тайну. "Среди нас не может быть людей... ставящих партийные интересы выше государственных... мы должны строго следить за тем, чтобы в среду нашу не проникли ... люди недостойные, сомнительные".
  _______________
  *Столько событий за одну только неделю, время было спрессовано до предела.
  
  
  
  И отсюда, собственно, вытекало уже и второе пожелание Григория Николаевича Частному совещанию. Все мандаты членов Дума, прибывающих в Томск должны были в обязательном порядке проверятся и, в первую очередь, на предмет выявления политических недругов среди них. "Разумеется, в нашей среде не может быть места большевикам и сочувствующим им лицам, ибо они с оружием в руках восстали против нас, против родины, ибо они уже однажды разогнали Думу". Тем самым Потанин вольно или невольно, но как бы предвосхитил, между прочим, указ Западно-Сибирского комиссариата (от 27 июня) об исключении из состава органов местного самоуправления представителей тех партий, которые вели в этот период борьбу с Сибирским правительством. "Я вынужден выступить с настоящим заявлением потому, что среди нас я вижу новых для меня лиц, полномочия которых не были проверены Думой и нравственный и политический облик которых мне неизвестен"*, так заканчивалось заявление номер два почётного председателя Частных совещаний. Но а что же, спросите вы, с первым заявлением Потанина и комментарием к нему Адрианова? А вот что.
  _______________
  *Среди членов СОД, присутствовавших на заседании 9 июня, находился
  О.Я. Устьяров (или Усьяров, как он сам подписывался на подлинниках документов), возможно, именно, в том числе, и конкретно его имел в виду Потанин, когда говорил о скрытых врагах в составе Думы, которых в обязательном порядке нужно выявить и исключить из состава депутатов. Устьяров в начале
  1918 г. прибыл в Томск в качестве члена (делегата) от сибиряков-фронтовиков Сибирской областной думы, но она к тому времени уже была разогнана большевиками. Вскоре старая армия была полностью распущена, и Устьяров, как офицер, оставшийся без работы, здесь же в Томске устроился по контракту на службу в Красную армию в качестве сначала инструктора, а потом и командира
  1-го Томского красноармейского стрелкового полка. Беспартийный Устьяров вместе с левым эсером Ильяшенко, тоже красным командиром, после отступления большевистских сил из Томска по собственному желанию остался в городе, для поддержания порядка, силами вверенного ему воинского подразделения. По поручению большевистского исполкома оба этих офицера утром 31 мая освободили из томских тюрем виднейших оппозиционных политических деятелей. Однако те, выйдя на свободу, вскоре распорядились арестовать сначала Ильюшенко, а потом и Устьярова, по обвинению в активном сотрудничестве с советской властью. Узнав о том, что один из членов СОД арестован, его коллеги депутаты уже после первого своего заседания предприняли ряд усилий для того, чтобы освободить Устьярова из застенков и привлечь к работе в составе частных совещаний. На заседании 7 июня он уже появился в качестве совершенно свободного гражданина, 9 июня - тоже, но тут он, видимо, как раз и попал под строгий взор Потанина, так что на следующем заседании, на котором сам Григорий Николаевич не присутствовал, члены СОД заслушали сообщение Саиева о том, что в аресте 27 мая членов Западно-Сибирского комиссариата принимали участие красноармейцы из полка, которым командовал Устьяров. Приняв к сведению полученную информацию, "Частное совещание постановило: члена Думы Устьярова лишить права посещать заседания Частного Совещания, впредь до решения вопроса Мандатной комиссией при Сибирской Областной Думе". Вскоре Устьяров, лишенный таким образом депутатского иммунитета, вновь был арестован, написал 15 июня уже из тюрьмы объяснительную записку, обличая Саиева в клевете, но это не помогло, и он так и оставался в застенках до 1 ноября того же года, когда в результате вооруженного солдатского мятежа был освобождён, потом вновь арестован властями и казнён. Такова очень грустная история, случившаяся с одним из депутатов первого сибирского парламента, который толи хотел усидеть между двумя стульями, толи искал какую-то свою особую правду меж двух огней, но в огне, как известно, брода нет.
  
  
  Не желая, видимо, вступать в конфликт с самим Потаниным, левые члены совещания, в ответ на его первое заявление, отреагировали следующей совершенно формальной и абсолютно расплывчатой отпиской: "все пожелания Г.Н. Потанина уже осуществлены Западно-Сибирским Комиссариатом". Гораздо весомей по общему настроению, конечно, было так называемое устное добавление Адрианова к заявлению Потанина, требовавшего, по-сути, взять под полный контроль деятельность ЗСК. Такой выпад нельзя было оставлять без определённо конкретного ответа со стороны левых, и он прозвучал. В резолюции заседания от 9 июня записано следующее: "Государственно-правовое положение Частного Совещания не даёт возможности установить такой контроль. Работа Частных Совещаний должна сводиться к подготовке материалов для Сибирской Областной Думы и к изготовлению срочных проектов для Западно-Сибирского Комиссариата по его просьбе и по собственному почину" (там же, лл.4 и 4об.). Это постановление было проголосовано, после чего Андрианов оказался просто не в силах его каким-то образом оспорить. Более того, тут же в повестку дня по просьбе ряда депутатов он же, как председатель собрания, вынужденно включил обсуждение статьи под названием "К делу!", опубликованной его газетой в номере за 9-е число. Автором данной статьи являлся некто А. Су-меркин, но "крупнотоннажное" её содержание многих навело на мысль, что за всеми теми выкладками стоит кто-то другой и даже не один, а, возможно, целая группа очень серьезных (в смысле весомых) общественных деятелей. Вполне вероятно, предположили некоторые из особо прозорливых, что статья родилась где-то в недрах Потанинского кружка, а это уже было совсем другое и очень-очень серьёзное дело ("К делу!"), поскольку связи друзей и учеников Потанина выходили далеко за пределы Томска и даже Сибири.
  Суть статьи сводилась, в общем, к следующему. "Во имя спасения российского государства и установления в нём истинного народоправства", на период пока в свои законные права не вступит Сибирское Учредительное Собрание и избранное им Сибирское правительство, власть на освобождённых территориях нужно передать "кабинету министров, составленному из девяти или двенадцати лиц на началах коалиции". Каждая равная треть мест в этом правительстве должна была принадлежать соответственно трём политическим группировкам, которые автор (или авторы) статьи объединил (или наоборот расчленил) следующим образом: эсеры и социал-демократы (меньшевики); народные социалисты и национальные группы; кадеты и цензовики. Далее кабинет министров для "содействия в работах" формирует областной совет в количестве не более 60 человек, составленный точно таким же образом, т.е. "на началах коалиции", при равном (на 1/3) представительстве от каждого политического объединения. Далее та же самая, практически, схема распространялась на губернские, уездные и городские комиссариаты. Тем самым как бы отрицалась и низвергалась в небытие власть не только Западно-Сибирского комиссариата, но и Временного Сибирского правительства, избранного в январе на одном из нелегальных заседаний группой членов Сибирской областной думы. А это было уже, что называется, слишком. (Эко куда хватил!)
  Стенографического отчёта заседания 9 июня, к сожалению, не велось, поэтому мы не можем с точностью воспроизвести всё то, что услышал в свой адрес Адрианов, как редактор, пропустивший в печать такого рода статью, в момент, когда новая сибирская власть, по замечанию депутатов, находится лишь в стадии формирования и ещё только делает первые неуверенные шаги, "когда Комиссариат призывает к коалиции все живые силы страны, а Сибирь находится в критическом положении". Таковы редкие и отрывочные конспекты той полемики, что донесли до нас скупые архивные источники. Сам же, ещё более сухой итоговый отчёт того заседания гласил: "После продолжительных прений принимается следующая резолюция: Частное Совещание членов Сибирской Областной думы, на заседании своём от 9 июня, под председательством А.В. Адрианова, обсудив статью "К делу" ("Сибирская жизнь", Љ32) и помещённый в ней проект программы соглашения, якобы состоявшегося между партиями К.Д., Н.С., С.Р. и С.Д. и примыкающими к ним группами, находит что: означенная программа является стремлением подорвать авторитет Временного Сибирского Правительства, предлагая заменить Временное Сибирское Правительство Кабинетом Министров, составленному по соглашению партий". И далее: "Новая власть может быть избрана только путём легальным, Сибирской Областной Думой, а не путём закулисных соглашений между партиями" (там же, л.4об.). Так что и данная резолюция вместе с предыдущими, вопреки, возможно, несравнимо более оптимистическим надеждам Адрианова, оказалась полностью одобрена большинством членов Частных совещаний.
  Однако на этом "звёздное" противостояние, начавшееся 7-го числа и продолжавшееся всё заседание 9-го, полностью не закончилось, оно получило своё завершение лишь через десять дней в среду 19 июня. На заседаниях 13-го и 15-го числа Адрианов не присутствовал*, он, как мы уже отмечали, ездил в это время в Новониколаевск для встречи с Гришиным-Алмазовым. А когда Александр Васильевич вернулся, он, как председательствовавший на собрании 9 июня, должен был подписать его протокол, который находился у секретаря уже в отпечатанном на пишущей машинке виде. Прочитав для порядка его содержание, Адрианов вдруг заметил, что в тексте в самом его ключевом месте есть пометка, вписанная от руки чернилами. Фраза: "Частное Совещание членов Сибирской Областной думы, на заседании своём от 9 июня... обсудив статью "К делу"... находит что" была изменена, перед словом "находит" стояло добавление -"единогласно". Помня, что данный вопрос вообще не голосовался, а не то что - единогласно, Адрианов посчитал своим долгом заострить на этом внимание (в том числе и потомков) и сделал внизу протокола приписку: "Причём оговариваюсь, что слова "единогласно", писанного чернилами, в первоначально составленном протоколе не было и со внесением этого слова в настоящий, подписываемый мною протокол я не согласен, как не согласен вообще с выносимым по вопросу постановлением" (там же, л.4об.).
  _______________
  *Вместо него Частные совещания проводил в это время его заместитель, профессор Борис Вейнберг, входивший, как и Адрианов, во фракцию областников и беспартийных Сибирской областной думы.
  
  
  Приняв во внимание данное замечание, члены Частного совещания на заседании 19 июня вновь включили в повестку дня обсуждение постановления по поводу статьи Сумеркина и то, как отреагировал Адрианов на приписку "единогласно", отметив её, по меньшей мере, как неточную. В прениях профессор Вейнберг заявил, что хотя проект постановления и не голосовался, однако возражений членов Частного совещания по проекту резолюции не высказывалось. Другие выступавшие поддержали эту точку зрения, и в конечном итоге было принято решение о том, что вопрос можно считать исчерпанным (там же, лл.11об.-12). Видя, что даже Вейнберг его не поддержал*, Адрианов, как нам представляется, полностью осознал ещё одно своё поражение, как председателя Частных совещаний, и не стал вступать в дальнейшую дискуссию по данному вопросу.
   После "измены" Вейнберга Александр Васильевич Адрианов остался, практически, в полном (или точнее - гордом) одиночестве среди своих находившихся на тот момент в Томске коллег по Облдуме. Григорий Николаевич Потанин после 9 июня вообще перестал ходить на заседания Частных совещаний, сосредоточившись, главным образом, на работе в комиссии по народному образованию**. Александр Васильевич, несмотря на свои 60 лет, всё ещё был мужчиной очень крепкого телосложения, и в борцовской схватке, если бы такая вдруг случилась, он наверняка одолел бы многих из своих молодых оппонентов, как "медведь"*** раскидал бы стаю молодых и задиристых "волчат"; но здесь, в интеллектуальном поединке, он, конечно, не обладал столь весомым преимуществом.
  _______________
  *Для того чтобы лучше понять почему Б.П. Вейнберг так сделал, мы должны немного приоткрыть завесу "тайны" над его личностью. Дело в том, что хотя Борис Петрович и входил вместе с Потаниным и Адриановым во фракцию областников и беспартийных, он всегда подчёркивал именно свою беспартийность или, если хотите, независимость, он, как та кошка, иногда немного гулял сам по себе. В Томске его называли "антирукожомом", потому что он никогда (ну почти никогда) и никому не подавал руки при встрече, держал, что называется, дистанцию. Такая тактика, порой, выходила ему боком, но иногда приносила и некоторые дивиденды, так в частности, в отличие от многих других оппозиционно настроенных к большевикам политиков, он, при втором пришествии советской власти в Сибирь, никоим образом не пострадал, продолжал преподавать сначала в Томске, а потом даже переехал в Ленинград, где и умер во время блокады.
   **Верный, как истинный подвижник-народник, идеалам своей молодости, пришедшейся на 60-е годы XIX века - эпоху великих демократических реформ, - Григорий Николаевич по-прежнему считал, что главным образом через просвещение народа лежит самый верный путь сибиряков в царство их долгожданной осознанной свободы. Первым делом члены думской комиссии сразу же запланировали повышение окладов для преподавателей. "Прожиточный минимум исчисляется по районо, причём норма вознаграждения учителя, прослужившего 10 лет, рассчитывается так, чтобы дало возможность безбедного существования семье в 5 человек" (там же, л.27об.). Члены Думы выразили также пожелание, чтобы "служащие в местностях, находящихся в особо неблагоприятных условиях, получали усиленное вознаграждение". Как записано в протоколе заседания от 22 июня, профессору Сапожникову, руководителю отдела ЗСК по народному образованию, была "передана записка об проведении в жизнь ставок для учителей" (там же, л.15об.). Попутно нужно добавить, что в 1917-1918 гг. в Томске выходил областнический журнал под название "Школа и жизнь Сибири".
  ***Лицо Адрианова с левой стороны было сильно обезображено, одно время он даже прибегал к услугам пластического хирурга, так что в среде обывателей ходили слухи, что это результат его схватки один на один с медведем в сибирской тайге (вот колорит!), однако, близкие люди знали, что это не так, что обезображенное лицо его - это болезненные последствия трагических ошибок молодости.
  
  
  
  
  3. Важные вопросы
  
  В субботу 22 июня произошёл следующий раунд схватки представителей (представителя) Потанинского кружка с левыми членами Сибирской думы, количество которых с каждым днём росло, а вот в среде потанинцев никакого роста в этом плане, на первых порах, кажется, не наблюдалось. На заседании 22 июня обсуждался архи важный вопрос - о Сибирском Учредительном собрании. Значимость этого революционного форума в 1918 г. в стане антибольшевистской оппозиции не подвергалась никакому сомнению, против его созыва поначалу никто не смел даже и высказываться, - ни правые, ни, тем более, левые. Созыв такого собрания при политическом лидерстве в тот момент умеренных социалистов означал бы полное поражение для правых сил, поэтому последним нужно было во что бы то ни стало или сдвинуть на неопределённо далёкую перспективу сроки созыва "учредилки" или изменить в свою пользу закон о выборах в это собрание.
  Предложение об организации комиссии по выборам в Сибирское Учредительное собрание внёс на обсуждение член Областной думы от Союза служащих и рабочих Юго-Западного и Румынского фронтов Александр Дмитриевич Романов (там же, лл.15-16, л.26). Он подготовил целый развёрнутый доклад на эту тему, основные тезисы которого сводились к следующему: создать при Частном совещании членов СОД комиссию, которая должна будет подготовить проект закона о выборах в Сибирское Учредительное собрание, который, в свою очередь, на своей ближайшей сессии должна будет рассмотреть и принять Областная дума, после чего в Сибири сразу же без лишних промедлений должны будут состояться сначала выборы (примерно в сентябре), а потом и открытие Сибирского Учредительного собрания.
  Первым во время обсуждения данного доклада выступил Адрианов и
  заявил, что, прежде чем организовывать такую комиссию, нужно запросить Западно-Сибирский комиссариат - не предпринимает ли и он в данный момент какие-либо меры относительно выборов в СУС. Не ясно для Адрианова, по его словам, было и то, каким законом будет руководствоваться комиссия во время своей работы*. В ответ участники совещания заявили, что комиссия может взять за основу своего законотворчества те положения, которые были выработаны декабрьским Сибирским областным съездом, а по спорным вопросам обращаться для консультаций к Частным совещаниям. В результате проект постановления о создании комиссии по выборам в Сибирское Учредительное собрание (Романова назначили её председателем) был проголосован и принят почти единогласно, при одном всё-таки воздержавшемся (из документов неясно, но вполне понятно кто был этим воздержавшимся).
  _______________
  *Примечательно, что в те же самые дни, а точнее 23 июня, в Омске была создана расширенная по своему составу, за счёт приезжих из Центральной России, группа "беспартийных" областников, явно не левого толка. Понимая, что совсем скоро власть в Сибири должна перейти в руки тех, кто достоин её по праву первопроходцев-старожилов, то есть к ученикам и единомышленникам Г.Н. По-танина, омские областники, значительно усиленные "пришлыми", решили не отставать от злобы дня и уже в ближайшие несколько дней подготовили свой собственный проект по выборам в Сибирское Учредительное собрание, надо полагать, несколько отличный от того, который разрабатывался в комиссии Сибирской думы.
  
  
  Ещё одним вопросом повестки дня заседания 22 июня стало обсуждение заголовка телеграммы, опубликованной в последнем, 43-м, номере "Сибирской жизни". (Казалось ещё только запятые и многоточия не проверяли члены Совещания за редактором этой газеты Адриановым.) В качестве обвинителя на этот раз выступил, как записано в протоколе, член Думы от Всероссийского исполнительного комитета крестьянских депутатов Иван Иванович Скуратов. Заголовок телеграммы от 21 июня, вызвавшей такой ажиотаж, дословно выглядел следующим образом: "Формирование сибирского правительства"; а в самой телеграмме сообщалось о том, что при Западно-Сибирском комиссариате сформированы и приступили к работе 10 отделов, военный, финансов, продовольствия и т.д. (те самые о которых мы уже рассказывали выше). Скуратов от лица левых депутатов выразил недоумение по поводу того, кем и как образуется какое-то там новое "сибирское правительство", в то время как правительство Сибири уже есть, оно было выбрано в январе на тайном совещании членов Сибирской областной думы и в настоящий момент находится на Дальнем Востоке. Тем самым, как записано далее в протоколе заседания, Скуратов увидел в заголовке "какой-то поход против настоящего Сибирского Правительства" (там же, л.16об.) и попросил этот вопрос поставить в повестку дня текущего заседания. В ответ Адрианов предложил Скуратову изложить свои замечания в письменном виде и перенести обсуждение данного вопроса на следующее
  заседание. Однако член Думы Неслуховский потребовал обсудить эту тему сейчас же и выяснить: ошибка ли в том заголовке корректора, злобная выдумка редактора или всё-таки действительный текст реально существующей телеграммы из Омска?
  Адрианов опять взял слово и заявил, что "считает поднятый вопрос переливанием из пустого в порожнее". "Все эти разговоры не есть дело, - сказал он. - Если вы так себя поведёте, то заставите "Сибирскую жизнь" выступить с объяснениями, кто выбрал Временное Сибирское Правительство, кто выбрал Вашего Дербера. Неужели Дербер - председатель Совета министров Сибири? Было на тайном совещании каких-то 40 человек". Неслуховский, в ответ на этот выпад, заявил, что подобные речи неудобно слушать и выразил настоятельную просьбу всё-таки выяснить суть опубликованной в газете "Сибирская жизнь" телеграммы (новое правительство создано в Омске или что?). Иван Скуратов поддержал своего товарища и попытался заверить присутствующих, что на тайном совещании СОД необходимый кворум всё-таки был, однако ему вряд ли кто тогда поверил, поскольку 90 членов Думы даже сейчас, при абсолютно легальном состоянии дел, собрать оказалось не так-то просто (на заседании присутствовало не более 20 человек). Последнее обстоятельство дало повод на сей раз Адрианову, что называется, сесть на коня и завершить дискуссию в свою пользу, он заявил, что "никогда не опровергал Временное Сибирское Правительство", но вместе с тем он "не одобряет его состав" и по сему полагает, что не стоит "мешать конструированию нового Правительства" (там же, л.17). Повисла мхатовская пауза...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II
  
  НА ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОМ
  ФРОНТЕ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  ОБРАЗОВАНИЕ ВРЕМЕННОГО СИБИРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
  
  Мавр сделал своё дело,
  мавр может уйти.
  Ф. Шиллер. Заговор Фиеско в Генуе
  
  
  
  1. Сибирские министры собираются в Омске
  
  Так заканчивался июнь 1918 г. - месяц эсеровского социализма* на территории Сибири. Трое членов Западно-Сибирского комиссариата по-прежнему находились в Омске, а Павел Михайлов - в Томске с больной женой и полностью вне политики. В тот же день, которым была датирована вызвавшая такую панику среди членов Частного совещания телеграмма, то есть 21 июня, по линии железной дороги (до Красноярска) была распространена ещё одна телеграмма на этот раз из Новониколаевска: "Члену правительства Патушинскому. Ввиду срочных дел, считаю совершенно необходимым немедленный приезд ваш и Крутовского [в] Новониколаевск. [О] дне выезда прошу телеграфировать - Новониколаевск, комиссариат, мне. Член правительства Иван Михайлов" (ГАТО.Ф.1362, оп.1, д.213, л.15).
  _______________
  *О том, что это был действительно умеренный социализм, а не радикальный, как у большевиков, свидетельствует хотя бы тот факт, что в конце июня комиссары ЗСК, как и обещали, издали постановление от 28-го числа о денационализации предприятий и о возвращении бывшим владельцам конфискованного при советской власти недвижимого имущества. Однако при этом были учтены и права трудящихся. Во-первых, их интересы на вновь возвращаемых буржуазии заводах, фабриках, торговых учреждениях и пр. защищали сохранённые волей Западно-Сибирского комиссариата органы рабочего контроля, а также профсоюзные организации. Плюс к этому, даже те рабочие и служащие, которые всё-таки подпадали под увольнения при вновь вернувшихся хозяевах, должны были, согласно ещё одному распоряжению (от 29 июня), извещаться об этом за две недели и обеспечиваться выходным пособием, равным среднемесячному заработку. Данное постановление распространялось также и на персонал государственных предприятий. Исключение составляли лишь служащие чисто советских учреждений, которые все до единого закрывались, для них денежной компенсации не предусматривалось, а днём предварительного извещения об увольнении считался день совершенного в том или ином населённом пункте противобольшевистского переворота.
  
  
  Григорий Борисович Патушинский и Владимир Михайлович Крутовский являлись членами Временного Сибирского правительства*, избранными вместе с другими министрами в конце января в Томске на тайном заседании разогнанной Сибирской областной думы. Григорий Патушинский 26 января был арестован большевиками и направлен для содержания под стражей в Красноярск. Без малого пять месяцев, до 18 июня, он находился в тюрьме, причём сидел в одной камере с ещё одним видным политиком новой, революционной Сибири, председателем Сибирской областной думы Иваном Александровичем Якушевым. Их обоих, за день до того, как сдать город наступающим частям Чехословацкого и Средне-Сибирского корпусов, выпустили на свободу красноярские большевики. Чем было вызвано такое великодушие со стороны советской власти объяснить сейчас достаточно сложно** и не менее трудно в это поверить, однако факт такой есть и от него никуда не деться. 19 июня Патушинский, по некоторым сведениям, находился уже в Мариинске, но, получив известие об оставлении красными столицы Енисейской губернии, он опять вернулся в Красноярск, где его, по всей видимости, и застала телеграмма Ивана Михайлова о вызове в Новониколаевск. Владимир Михайлович Крутовский почему-то замешкался с отъездом, а вот Патушинский и Якушев в воскресенье 23 июня (в пять часов дня) в спешном порядке выехали из города по железной дороге на запад, по направлению к Новониколаевску, но перед этим они сочли своим долгом посетить в обязательном порядке Томск.
  _______________
  *Вот полный список первого правительства автономной Сибири:
   Пётр Яковлевич Дербер - председатель правительства и временно министр земледелия, Пётр Васильевич Вологодский - министр иностранных дел, Владимир Михайлович Крутовский - министр народного здравия, Аркадий Антонович Краковецкий - военный министр, Александр Ефремович Новосёлов - министр внутренних дел, Иван Адрианович Михайлов - министр финансов, Иван Иннокентьевич Серебренников - министр снабжения и продовольствия, Григорий Борисович Патушинский - министр юстиции, Элбек-Доржи Ринчино - министр народного просвещения, Михаил Алексеевич Колобов - министр торговли и промышленности, Леонид Александрович Устругов - министр путей сообщения, Иван Степанович Юдин - министр труда, Виктор Тимофеевич Тибер-Петров - министр туземных дел, Дмитрий Григорьевич Сулим - министр экстерриториальных народностей, Николай Евграфович Жернаков - государственный контролёр, Валериан Иванович Моравский - государственный секретарь; Михаил Бонифатьевич Шатилов, Сергей Андреевич Кудрявцев, Евгений Васильевич Захаров, Гариф Шегибердинович Неометуллов - министры без портфелей.
  **Обстоятельства чудесного освобождения Григория Патушинского его коллега по ВСП Иван Серебренников объяснил тем, что красноярским революционным трибуналом весной 1918 г. руководил некто Лакуциевский, которого на одном из дореволюционных процессов Патушинский в качестве адвоката защищал и добился для него сравнительно мягкого приговора. Процесс проходил в Иркутске, иркутянин Серебренников это вспомнил и написал письмо Лакуциевскому, в котором "попросил его посодействовать освобождению Патушинского и пытался усовестить его... не знаю, возымело ли какое-нибудь влияние моё письмо... но Патушинский был всё же из тюрьмы освобождён".
  
  
  Зачем их так срочно вызвали и Патушинский, и Яковлев уже, видимо, знали или, по крайней мере, догадывались. Им в компании с другими находившимися на освобождённой территории министрами ВСП предстояло перехватить инициативу по управлению Сибирью у членов ЗСК и взять власть, что называется, в собственные руки. Такой, по-сути, политический переворот давно назревал, как мы смогли понять из вышеизложенного, его конструированием занимались многие сибирские политики, как в Томске, так и в Омске, и вот, наконец, настал тот момент, когда оттягивать до бесконечности процесс принятия окончательного решения стало уже, практически, невозможно. Невозможно по многим причинам, и главная из них заключалась в том, что по ту (западную) сторону Уральского хребта, а точнее в Самарско-Пензенском Поволжье к этому времени также была низложена большевистская диктатура, и к власти, как и в Сибири, пришли социалисты - эсеры, создав Комитет членов Учредительного собрания, сокращённо Комуч. Доблестные чехословацкие легионеры громили части Красной армии на всём протяжении восточной железнодорожной магистрали и вот-вот должны были соединить Поволжье и Сибирь в единую антибольшевистскую коалицию (огненную дугу). И для кого же, спрашивается, они добывали победу? Получалось, что для тех же самых красных, но - только умеренных, в лице эсеров и меньшевиков, а это, как многим представлялось, была уже своего рода точка невозврата.
  Прозреть сибирским политикам наверняка кто-то помог; не без этого, что называется. По сведениям омской печати в июле в городе находились французский и английский вице-консулы, а также американский военный атташе, по-всей видимости, именно тот, который помогал в проведении переговоров представителей Центросибири с командованием восставших чехословацких войск в районе Мариинска. А если так, то он находился в Омске уже где-то с середины июня и, вполне вероятно, что принимал какое-то косвенное участие, как, впрочем, и другие иностранные гости, в описываемых событиях. Не берёмся утверждать, что всё было именно так, как мы сейчас предположили, это тема для отдельного исследования, и, тем не менее, высказать некоторые свои догадки на сей счёт мы посчитали нужным и даже своевременным, поскольку все дальнейшие события уже находились в прямой зависимости от иностранного влияния на сибирскую политику, что является на сегодняшний день научно доказанным и абсолютно неопровержимым историческим фактом.
  Но вернёмся опять в Томск. Якушев и Патушинский прибыли сюда 24 июня, совсем ненадолго, всего на сутки, каждый по своим делам. Якушеву конечно же первым делом необходимо было снестись со своими коллегами из Сибирской областной думы, для чего члены Частного совещания опять-таки в экстренном порядке организовали своё внеочередное собрание, а точнее - два: 24-го и 25-го числа. Вопрос о передаче власти от Западно-Сибирского комиссариата пяти министрам ВСП, судя по протоколам тех заседаний, официально не обсуждался. Зная, каким образом совсем недавно прореагировали члены Сибирской думы на газетный заголовок телеграммы о "создании правительства", Якушев, видимо, так и не решился поднимать этот вопрос во время своего посещения заседаний Частного совещания, но наверняка обговаривал данную тему где-то в думских кулуарах и, уж точно, - с членами Потанинского кружка. Здесь, видимо, и было принято окончательное решение, - не ставя в известность находившихся в Томске членов СОД, осуществить, как и планировалось, передачу власти в руки Совета пяти министров, при этом данную смену политических декораций оформить лишь одним, что называется, волевым решением председателя Сибирской областной думы.
  Из Томска Якушев и Патушинский выехали ещё с одним министром ВСП Михаилом Шатиловым, который вполне себе без всяких проблем только что (21 июня) вернулся из Омска, как вдруг срочно был туда опять вызван. В Омск, минуя Новониколаевск, все трое прибыли в четверг 27 июня, и уже на следующий день состоялось совместное совещание четырёх министров Временного Сибирского правительства - Петра Васильевича Вологодского, Григория Борисовича Патушинского, Ивана Адриановича Михайлова, Михаила Бонифатьевича Шатилова - и председателя Сибирской областной думы Ивана Александровича Якушева. По мнению комментаторов, участники того собрания в первую очередь определились в своём отношении к главным политическим вопросам текущего исторического момента, как то: категорическое неприятие большевистской диктатуры, Брестского мирного договора с Германией, национализации предприятий и имуществ, а также осуждение мероприятий советской власти, связанных с разгоном Всероссийского Учредительного собрания, Сибирской областной думы, органов городского и земского самоуправления.
  Далее все согласились с тем, что, во избежание угроз политического реванша, как справа, так и слева, находящимся на территории Сибири министрам ВСП необходимо как можно скорее принять на себя власть на освобождённых территориях. Эсеры с их широко разветвлённой сетью нелегальных организаций, с их связями в двух российских столицах и даже за рубежом сыграли уже, как посчитали тогда ведущие сибирские политики, свою историческую роль, совершив в Сибири вооруженный переворот и восстановив власть демократии на местах. Теперь на смену им должны были придти совсем другие люди, те - которые занимались проблемами родного края на протяжении многих предшествующих лет и сумели плодотворно потрудиться на благо Сибири. За это министры, надо полагать, проголосовали единогласно.
  
  
  
  
  2. Конструкция новой омской власти
  
  Теперь нужно было определиться с названием вновь создаваемого органа высшей исполнительной власти и с его составом. Совет министров Временного Сибирского правительства - так решили назвать себя новые претенденты на власть. В состав Совета предполагалось включить пока лишь пять человек - присутствовавших на совещании четырёх министров, а также несколько подзадержавшегося в Красноярске Владимира Михайловича Крутовского. Находившегося в занятом ещё большевиками Иркутске Ивана Иннокентьевича Серебренникова учли как бы на перспективу, он должен был присоединиться к своим коллегам, как только это станет для него возможным. Всех этих людей, в отличие от комиссаров ЗСК, объединяла не партийная принадлежность, а приверженность идеям сибирского областнического* движения, все они являлись видными сибирскими автономистами, продолжателями дел Афанасия Прокопьевича Щапова (спился и умер в нищете), Николая Михайловича Ядринцева (покончил с собой) и Григория Николаевича Потанина (прошедшего через тюремное заключение, каторгу и ссылку, но Божьим промыслом всё-таки убереженного и дожившего до тех великих дней).
  _______________
  *Давно уже нам надо было объяснить непосвящённой части нашей читательской аудитории почему движение сибирских автономистов называлось областническим, а Сибирская дума областной, как-то не до того было, но сейчас, кажется, представился, наконец, случай. Итак, всё повелось со времён научных трудов одного из отцов-основателей нашего сибирского областничества, его первого теоретика Афанасия Прокопьевича Щапова, провозгласившего однажды (в середине XIX века), что "русская история, в самой основе своей, есть по преимуществу история различных областных масс народа", что в областных особенностях народной жизни и заключена, собственно, живительная сила всей великорусской нации. "Изучая русскую историю, - писал Щапов, - [мы] оставляем почти без всякого внимания этот областной элемент, сколько загадочный, столько же быть может, зиждительный, плодотворный элемент нашей будущей цивилизации". Под одной из областей России в этом смысле подразумевалась и Сибирь, весь Сибирский край с Дальнем Востоком включительно с автономиями по территориальному (Западная, Средняя, Восточная Сибирь, Забайкалье и т.д.) и национальному признаку (алтайцы, хакасы, буряты и т.п.).
  
  
  Первым забил тревогу, по поводу случившегося, как ни странно, полковник Гришин-Алмазов, командующий Западно-Сибирской повстан-ческой армией и одновременно управляющий военным отделом ЗСК. Он ещё 27 июня, как только узнал о приезде в Омск сразу трёх министров, отправил в Томск в адрес Павла Михайлова срочное сообщение следующего содержания: "Ваше присутствие здесь крайне необходимо, и я очень прошу Вас приехать в ближайшие дни". Скорей всего командарм опасался не столько за своих друзей эсеров, сколько за собственные властные полномочия. Так или иначе, но ход был сделан совершенно правильный,
  хотя, впрочем, уже и изрядно запоздалый. Павел Яковлевич в ответ пообещал Алексею Николаевичу приложить все силы "к экстренному выезду" из Томска, что, собственно, он и сделал, так что к 30 июня, ко дню решающей политической схватки, лидер Западно-Сибирского комиссариата уже находился в Омске.
  И вот, наконец, тот день настал. Четверо членов ЗСК сидели напротив четверых министров ВСП*, а между ними Якушев. ("Случайно попавшего" на эту встречу Гинса можно как бы не считать, хотя...) Чисто математически получалось так, что чью сторону примет председатель СОД, та группа окажется в большинстве и сможет одержать победу в развернувшемся противостоянии. Якушев выбрал группу сибирских министров. По какому-то совершенно невероятному стечению обстоятельств, по данным сарафанного радио и томской газеты "Понедельник", подписание капитуляции проходило (что, с нашей точки зрения, вполне символично), якобы, в том самом пульмановском вагоне военного министра Сухомлинова, в котором 2 марта 1917 г. подписал своё отречение от престола последний русский император Николай Александрович Романов. Большинство участников того совещания не дожило, к сожалению, до периода написания своих мемуаров, кто-то погиб во время Гражданской войны, кто-то сгинул в сталинских лагерях, кто-то - в эмиграции. И так получилось, что лишь Георгий Гинс, сторонний наблюдатель той исторической встречи эсеровских комиссаров и сибирских министров, сохранил для нас свои воспоминания о ней. Для тех, кто их читал, не лишним будет ещё раз восстановить в памяти этот текст, ну а тем, кто не знаком с ним, тем более должно быть интересно.
  _______________
  *Пятого, Вл.М. Крутовского, не стали дожидаться, он в тот день только ещё выехал из Красноярска и прибыл в Омск лишь 2 июля.
  
  
  "Случайно я попал на совместное заседание членов Западно-Сибирского Комиссариата и членов Сибирского Правительства вечером 30 июня. Присутствовал и Якушев. Председатель Сидоров заявил, что Комиссариат, прежде чем сдать власть, просит членов Сибирского Правительства ознакомить с их программой.
  - Это любознательность или условие? - спросил Ив. Михайлов.
  Сидоров не сумел уклониться от ответа. Тогда все прения направились в русло формального вопроса: может ли Комиссариат противодействовать вступлению во власть министров Сибирского Правительства или ставить им какие бы то ни было условия? Имеют ли право пять министров требовать присвоения им прав, принадлежащих пятнадцати избранникам Думы, и кто правомочнее: пять министров или четыре члена Комиссариата, получившие специальные полномочия от всего правительства? Прения обострялись. Уже Патушинский заявил, что если Комиссариат не сдаст власти, то министры объявят об этом отказе всему населению. Уже, казалось, происходил разрыв сношений и переговоров, когда я взял слово и стал горячо убеждать Комиссариат передать власть Сибирскому Правительству, потому что Сибирскому Правительству, а не
  отдельным лицам, присягали войска, от имени Сибирского Правительства действуют все власти, за Комиссариатом никто не пойдёт, а авторитет власти будет расшатан.
  - Вы правы! - сказал мне Якушев, которого я тогда впервые видел.
  Подействовали мои слова и на членов Комиссариата. Власть была передана. "Переворота" не потребовалось".
  
  Передача власти формально была "узаконена" так называемой грамотой председателя Сибирской областной думы*:
  _______________
  *За то, что Якушев "оформил" передачу власти от ЗСК омскому Совету министров, в 1921 г., когда уже "по долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд, чтобы с боем взять Приморье - Белой армии оплот", Иван Якушев по решению приморского областного комитета партии социалистов-революционеров был исключён из рядов ПСР. Но это уже спустя три года, а после драки, как известно, кулаками не машут.
  
  
  "Со дня низвержения советской власти в Сибири высшим представителем государственной власти являлся западно-сибирский комиссариат, назначенный сибирским правительством. Ныне по прибытии в г. Омск достаточного числа членов правительства, избранных Сибирской Областной Думой, сибирское правительство в лице председателя совета министров и министра иностранных сношений Петра Васильевича Вологодского и членов совета министров министра внутренних дел Владимира Михайловича Крутовского, министра финансов Ивана Адриановича Михайлова, министра юстиции Григория Борисовича Патушинского, министра туземных дел Михаила Бонифатьевича Шатилова принимает на себя всю полноту государственной власти на всей территории Сибири.
  Подлинную подписал председатель Сибирской Областной Думы Иван Якушев" ("Сибирская жизнь", Љ50 от 3 июля 1918 г.).
  
  Как видно из только что приведённого текста, председателем нового правительства стал пятидесятипятилетний Пётр Васильевич Вологодский, сибирский областник из самых виднейших, ученик самого Ядринцева, юрист по образованию, томич по сути своей, поскольку большую часть сознательной жизни Пётр Васильевич провёл именно в нашем университетском городе. Став председателем Совета министров Вологодский сохранил за собой и пост Министра иностранных дел. Первым заместителем председателя правительственного кабинета, как свидетельствует Иван Серебренников, стал шестидесятидвухлетний красноярец Владимир Михайлович Крутовский, также один из самых авторитетнейших общественных деятелей, одним из первых, в период первой русской революции, выдвинувший идею по созданию общесибирской земской Думы. Поскольку Владимир Михайлович являлся врачом по образованию, его сначала, ещё в январе 1918 г. определили на должность Министра народного
  здравия, теперь же, учитывая его общественно-политический статус (а может быть для того чтобы поскорее уговорить его войти в Омское правительство), ему доверили более ответственный пост - министра внутренних дел*.
   _______________
  *Министерство внутренних дел Сибирского правительства по своим основным функциям несколько отличалось на первых порах от общепринятого, так скажем, шаблона. В его ведении находился, главным образом, контроль за деятельностью местных органов власти, губернских и уездных комиссаров, городского и земского самоуправлений. Задачи по охране общественного порядка и управление милицией весь июнь и июль 1918 г. осуществляли непосредственно местные выборные органы демократической власти (губернские и уездные), и лишь в августе всё это перешло (вернулось на круги своя) в ведение министерства внутренних дел.
  
  
  Четверо остальных министров нового Правительства являлись представителями молодого (уже третьего) поколения сибирских областников. Старшему из них Григорию Патушинскому было сорок пять, он так и остался на посту министра юстиции, тридцатишестилетний Иван Серебренников также сохранил за собой прежнюю должность министра снабжения, а Иван Михайлов - министра финансов. И лишь Михаил Шатилов, в январе получивший скромный статус министра без портфеля, теперь стал министром туземных дел, приняв в своё ведение весь спектр проблем, связанных с автохтонным населением Сибири и Дальнего Востока.
  От имени всех находившихся тогда в Омске министров, как новой верховной исполнительной и распорядительной власти, в тот же день 30 июня вышло обращение к населению:
  "Народам Сибири. Избранное Сибирской Областной Думой правительство в лице совета министров, вступая в верховное управление страной в полном сознаниии стоящих перед ним исторических задач неуклонно пойдёт по пути создания и укрепления на всей территории Сибири, как нераздельной части великой Всероссийской демократической Республики, незыблемого правопорядка, мощной государственности, осуществления воли Сибирской Областной Думы и дальнейшего развития деятельности комиссариата Западной Сибири, заменявшего до сего времени высшие органы управления.Совет министров призывает всё население без различия национальности, классов и партий, все государственномыслящие элементы, всех кому дорого возрождение России и свобода Сибири, объединиться вокруг правительства в его государственном строительстве на предуказанных Сибирской Областной Думой началах народоправства.
  В то же время совет министров считает себя вынужденным заявить о своей непреклонной решимости обеспечить нормальные условия жизни в стране путём самой решительной борьбы со всякими противогосударственными выступлениями, откуда бы таковые не исходили и не потерпит ни малейшего поползновения каких-либо общественных групп на незакономерное вмешательство в деятельность органов правительственной власти; всякие в этом направлении попытки будут подавляться со всей суровостью, к которой обязывает правительство лежащая на нём в условиях настоящего исторического момента ответственность перед страной и народами Сибири.
  Подлинное подписали председатель совета министров, министр внешних сношений Пётр Вологодский, члены совета: министр финансов Иван Михайлов, министр юстиции Григорий Патушинский, министр туземных дел Михаил Шатилов" ("Сибирская жизнь", Љ50 от 3 июля 1918 г.).
  Ещё одной важной персоной во всём тогдашнем правительственном раскладе являлся командующий Западно-Сибирской армией Алексей Николаевич Гришин-Алмазов. Он, как известно, поначалу выразил некоторое неудовольствие по поводу назревавших в Омске перемен и, возможно, даже готовился к какому-то противодействию им, но потом, поняв, видимо, в чью сторону клонится чаша весов, отступил и на несколько дней сказался больным, толи опять чего-то выжидая, толи просто ожидая решения со стороны новых властей относительно своей "скромной" персоны и дождался. Распоряжением Совета министров ему была объявлена благодарность*, он был назван уникальным военачальником и администратором, за ним сохранили должность командующего армией и назначили управляющим военным министерством. Почему не министром, вместо находившегося на Дальнем Востоке эсера Аркадия Краковецкого? Вопрос не простой и не однозначный; скорей всего потому, что Краковецкий имел тесные связи с иностранными представителями, в частности, с французскими дипломатами**, а это была, понятно, очень серьёзная по тем временам (и не только по тем) охранительная грамота.
  _______________
  *Её мы, к сожалению, не смогли найти на страницах сибирской печати того времени, однако о ней упоминается в сборнике документов "Временное Сибирское правительство", изданном под редакцией В.И. Шишкина в Новосибирске в 2007 г.
  **Сблизиться с ними Краковецкому удалось в Киеве, куда он в ноябре 1917 г. бежал из Петрограда, преследуемый пришедшими к власти большевиками. Несколькими месяцами ранее этот молодой тридцатилетний эсер приказом
  А.Ф. Керенского был из подпоручиков произведён сразу в подполковники и назначен командующим Восточно-Сибирским военным округом, потом переведён в Петроград, откуда после Октябрьской революции он и бежал на Украину, в Киев. Там его в конце декабря нашли товарищи по партии из Сибири и предложили занять пост комиссара по формированию на противогерманских фронтах отдельных подразделений сибиряков для последующей переброски их на родину в целях защиты созываемой Сибирской областной думы и формируемого Временного правительства областной Сибири. Вот тогда-то Краковецкий и попал в поле зрения иностранных представителей, уже тогда заинтересовавшихся процессами, происходившими в Томске (два сибирских областных съезда), давшими толчок мощному политическому движению, вполне способному, по мнению многих, противостоять диктатуре большевиков на востоке страны. В январе 1918 г. на тайном заседании "охвостья" СОД его избрали военным министром Временного Сибирского правительства.
  
  
  В ответ Гришин-Алмазов в тот же день (переворота или просто смены власти, - называйте как хотите) издал приказ по армии, в котором заверил новое руководство Сибири в полной лояльности, - как своей, так и подконтрольных ему войсковых частей.
  "Приказ войскам западно-сибирской армии от 17(30) июня 1918 года. Объявляя войскам вверенной мне армии и округа грамоту председателя Сибирской Областной Думы и сибирского временного правительства, я ещё раз от имени всех офицеров, казаков и солдат сибирской армии объявляю, что мы клянёмся до последней капли крови служить нашей родине России и Сибири и законному сибирскому правительству, которое доведёт нас до Сибирского и Всероссийского Учредительных Собраний, не вмешиваясь в политику и стоя вне каких бы то ни было партий и классов, Сибирская армия обещает своему законному правительству до конца выполнять свой воинский долг, не давая пощады врагам сибирского временного правительства.
  Приказу дать самое широкое распространение путём прочтения во всех ротах, помещениях в газетах и расклейки на улицах.
  Командующий армией полковник Гришин-Алмазов" ("Сибирская жизнь", Љ50 от 3 июля 1918 г.).
  
  Что касается членов Западно-Сибирского комиссариата, то им, естественно, тоже воздали по заслугам. Все они сохранили, указом Совета министров, теперь уже, конечно, чисто формально, свои права в качестве уполномоченных Временного Сибирского правительства. Их лидер Павел Михайлов получил реальную должность товарища (заместителя) министра внутренних дел, Борис Марков был направлен в Самару для установления связей с представителями Комуча, Василия Сидорова вскоре отправили в освобождённый от большевиков Иркутск для координации общих усилий победившей демократии; а Михаил Линдберг в начале июля выехал в Томск, с какой целью непонятно, возможно, это была его собственная инициатива. Прибыв в город, он первым делом посетил 5 июля внеочередное, специально организованное по такому случаю, заседание Частных совещаний членов Сибирской областной думы, где сообщил собравшимся депутатам о том, почему он и его товарищи по ЗСК добровольно сложили с себя полномочия верховной исполнительной власти и передали их Совету министров. Основных причин было две: во-первых, в связи с успешным наступлением частей Сибирской армии существенно расширилась за пределы Западной Сибири территория, освобождённая от большевиков, в связи с чем могли возникнуть, по словам Линдберга, "нарекания, что Западно-Сибирский Комиссариат управляет фактически не только Западной Сибирью, но и другими областями, отсюда могли проистекать ряд неудобств. Во-вторых (далее в отчёте Михаила Яковлевича шла весьма расплывчатая формулировка, основной смысл которой, на наш взгляд, состоял в следующем), - после того как в освобождённой Самаре начали собираться члены Всероссийского Учредительного собрания, трое комиссаров ЗСК, являвшиеся членами этого Собрания (Михайлов, Марков и Линдберг), решили, что они сейчас должны именно в его составе продолжить свою деятельность (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.45).
  В знак благодарности за несопротивление члены ЗСК, также как и командующий армией, получили благодарственную грамоту от Совета министров, опубликованную во всех ведущих периодических изданиях Сибири. Вот её текст:
  "Членам западно-сибирского комитета; уполномоченным сибирского правительства Сидорову, Линдбергу, Михайлову и Маркову.
  Грамота совета министров.
  Василий Осипович, Михаил Яковлевич, Павел Яковлевич, Борис Дмитриевич!
  Вступая в верховное управление всею страной и упраздняя одновременно западно-сибирский комитет как учреждение временное, мы почитаем своим приятным долгом отметить ваши крупные исторические, по своему значению, заслуги перед Сибирью и государственностью. Упорным и самоотверженным трудом, исполненным тяжелых испытаний и постоянных опасностей, вами совместно с ныне командующим войсками Западно-Сибирского округа полковником Гришиным-Алмазовым заложены основания районной военной организации, заключившей затем соглашение с доблестными чехословаками и свергнувшей при их содействии большевиков, разбив банды красногвардейцев.
  Вами же спаяны и объединены общностью целей, первоначально разнородные по своим стремлениям и симпатиям, группы в различных местностях для совершения государственного переворота. Помимо этой неоценимой самой по себе заслуги, Сибирь не забудет вашей неустанной и плодотворной работы в деле создания гражданской власти и направления государственной жизни в первые смутные дни так тяжело доставшейся свободы. Выражая вам глубокую признательность, сибирское правительство уверено, что вы все, оставаясь его уполномоченными, будете содействовать с тем же успехом дальнейшему укреплению и развитию государственной жизни Сибири.
  Дана в ставке совета министров. Председатель совета министров, министр внешних сношений Пётр Вологодский, члены совета министров: министр финансов Иван Михайлов, министр юстиции Григорий Патушинский, министр туземных дел Михаил Шатилов".
  Ну и, наконец, последнее, о чём необходимо поговорить в связи со всеми произошедшими событиями, это дальнейшая судьба отделов ЗСК, а также их руководителей. Все они были сохранены в целости и продолжили свою деятельность, но только уже под названием министерств Временного Сибирского правительства. И лишь один отдел лишился этого высокого статуса - административный, его хотя и сохранили, но передали в министерство внутренних дел в качестве одного из его подразделений. Владимира Сизикова сняли с должности руководителя, а куратором этого отдела назначили Павла Михайлова, теперь заместителя министра внутренних дел. Ещё одним замом, как бы в противовес Михайлову, стал вызванный из Томска в середине июля член Потанинского кружка Александр Грацианов. Некоторые изменения произошли и в министерстве (прежде отделе) финансов, его возглавил вместо Александра Мальцева сам министр - Иван Михайлов, а на должность его товарища (заместителя) был утверждён кадет с дореволюционным стажем известный нам уже Николай Буяновский.
  Те ведомства, министры которых находились на тот момент вне Омска (то есть, главным образом, во Владивостоке, также уже осовобождённом к тому времени из-под власти большевиков), временно возглавили так называемые управляющие министерствами. Министров владивостокской группы Сибирского правительства, как их стали теперь называть, никто пока полномочий не лишал, более того, омский Совет министров официально объявил о том, что их "кабинет сформирован временно до прибытия всего состава Сибирского правительства". Управляющими министерств, оставшихся, таким образом, "временно" без своих первых руководителей, автоматически утвердили бывших начальников отделами ЗСК, которые, как мы уже выяснили чуть выше, являлись ставленниками, главным образом, омского военного промышленного комитета, заправляли в котором общественные деятели буржуазно-демократического толка.
   В связи с этим нужно отметить следующий немаловажный и как бы подводящий всему итог факт: новая сибирская власть значительно поправела в сравнении с прежней; не только некоторые министры, но и подавляющая часть их заместителей, а также управляющих министерствами оказались представителями уже не социалистического, а буржуазно-демократического политического лагеря. Разместился Совет министров в доме бывшего гражданского губернатора на Соборной площади.
  
  
  
  
  
  
  Омское Сибирское правительство летом 1918 г. Сидят слева на право: Г.К. Гинс - управляющий делами Совета министров; Г.М. Степаненко - управляющий министерством путей сообщения; А.Н. Гришин-Алмазов - управляющий военными делами; И.А. Михайлов - министр финансов; П.В. Вологодский - председатель Совета министров; В.В. Сапожников - управляющий министерством народного просвещения; П.П. Гудков - управляющий министерством торговли; А.А. Гра-цианов - товарищ министра внутренних дел; стоят слева на право: Т.В. Бутов - помощник управляющего делами Совета министров; Л.Н. Шумиловский - управляющий министерством труда; Н.И. Петров - управляющий министерством земледелия; И.С. Зефиров - управляющий министерством продовольствия;
  Н.Д. Буяновский - товарищ министра финансов; А.П. Морозов - товарищ министра юстиции; М.С. Виттенберг - товарищ министра торговли; П.Я. Михайлов - товарищ министра внутренних дел; В.М. Миронов - помощник начальника Главного управления почт и телеграфов. Настольный календарь на 1919 год /под редакцией М.Н. Пинегина. Томск. 1919. Фотография из сети Интернет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  СОБЫТИЯ В ПРИМОРЬЕ
  
  В действительности, конечно,
  события на Дальнем Востоке
   текли своим особым порядком,
   завися в гораздо большей степени
   от интервентов, чем от той или
   иной русской власти.
  В.Г. Болдырев
  
  
  
  1. Мятеж чехословацкого корпуса во Владивостоке
  
  29 июня, то есть днём ранее тех судьбоносных для Сибири омских событий, о которых мы только что говорили, произошел очередной вооруженный антибольшевистский переворот, на этот раз во Владивостоке. Он также имел свою предысторию, которую конечно же хотя бы в нескольких словах имеет смысл сейчас освятить. Дело в том, что в течение апреля-мая 1918 г. в город прибыло около двух десятков эшелонов Чехословацкого корпуса с целью дальнейшего продвижения на противогерманский фронт. В Европу, а точнее на территорию Франции, чехословаки должны были попасть морем, посредством, главным образом, американского торгового и пассажирского флота, однако ни одного из этих кораблей во владивостокской бухте Золотой Рог на тот момент не оказалось. Страны Антанты не выполнили (причём, по всей видимости, вполне намеренно) своих обязательств перед советским правительством. На рейде близлежащего залива вместо грузовых судов стояло на якоре лишь несколько иностранных военных кораблей: два японских крейсера, один английский и один американский. Они находились здесь с начала года и, понятно, что совсем с другими целями...
  Всего, по разным подсчётам, во Владивостоке к началу июня месяца скопилось что-то около 13 или 15 тысяч чехословацких легионеров. Их разместили в пустующих в связи с роспуском старой Российской армии казармах, а также в крепости на острове Русский. До поры до времени они вели себя тихо и спокойно, днём несли службу по охране военных складов, вечерами играли в футбол и даже устроили международный командный турнир с участием русских, американских и английских матросов (японские самураи отказались), который, кстати, и выиграли. Другими словами они настолько хорошо зарекомендовали себя, что по отношению к ним у местных советских властей не возникло абсолютно никаких подозрений, причём даже тогда, когда из Сибири пришли первые известия о вооруженном мятеже нескольких чехословацких полков. Вернее подозрения, возможно, и возникли, но их тут же развеяли политические руководители легионеров, представители отделения Чехословацкого национального совета*, которые убедили большевистские власти в полной лояльности подчинённых им частей. Более того, один из них, доктор Вацлав Гоуска (социал-демократ по своим политическим взглядам), тут же собрался и срочно выехал из Владивостока в Иркутск, клятвенно заверив, что приложит все силы для того, чтобы как можно скорее прекратить возникшее, по его мнению, странное недоразумение - вооруженный конфликт между советской властью и легионерами. А вперёд Гауски по линии железной дороги в адрес капитана Гайды и других мятежных командиров была послана телеграмма следующего содержания: "Вновь настойчиво напоминаем, что единственной нашей целью является как можно скорее отправиться на французский фронт, поэтому надлежит соблюдать полнейший нейтралитет в русских делах".
  _______________
  *Во главе политического руководства чехословаков во Владивостоке стояли три члена филиала (Одбочки) Чехословацкого совета Народной Рады в России: В. Гирса, Вл. Гурбан и В. Гоуска. Они образовали так называемую "Коллегию отделения ОЧСНР во Владивостоке"; старшим же воинским начальником был русский генерал М.К. Дитерихс.
  
  
  В то же самое время, то есть в конце мая - начале июня у приморских большевиков возникли серьёзные проблемы в районе находившейся на границе с Китаем железнодорожной станции Пограничная. Со стороны китайской Маньчжурии там скопилось значительное количество рвущихся в бой белогвардейских войск (по разным данным от 300 до 800 бойцов с пулемётами и несколькими артиллерийскими орудиями) под командованием есаула И.П. Калмыкова и полковника Н.В. Орлова. Особый казачий отряд (ОКО) Ивана Калмыкова был сформирован добровольцами из числа станичников южных районов Уссурийского казачьего войска, а под началом Николая Орлова собрались тоже добровольцы, но только, главным образом, солдаты и офицеры бывшей Российской армии, а также охранники из военизированной стражи КВЖД. Значительную часть того же отряда составляли китайские наёмники, так называемые хунхузы. Все "добровольцы" - и калмыковцы, и орловцы щедро оплачивались из средств союзников, особенно преуспела в тех "спонсорских" делах Япония, имевшая тогда очень большие виды на русский Дальний Восток и вкладывавшая в этот свой проект большие финансовые средства.
  От станции Пограничная железнодорожная ветка вела к городу Никольск-Уссурийску, а уже от него открывалась прямая дорога как на Владивосток, так и на Хабаровск. Сознавая столь явную и достаточно серьёзную угрозу, местные большевики 5 июня объявили на всей территории Приморья и Приамурья военное положение, сосредоточив на опасном участке границы достаточно внушительные силы. Мобилизовав сюда пролетарские отряды сразу из нескольких городов, они значительно ослабили тем самым красногвардейские гарнизоны, в том числе и в столице Приморья, чем в
  полной мере, собственно, и воспользовались находившиеся во Владивостоке иностранные легионеры. Наступление частей Калмыкова и Орлова, предпринявших 20 июня попытку прорыва на советскую территорию, красным удалось тогда отбить, однако достаточных сил для противодействия частям Чехословацкого корпуса у них уже не нашлось. Воспользовавшись этим обстоятельством и получив указания от представителей дипломатических кругов стран Антанты, военное руководство легионеров во главе с генерал-майором Дитерихсом 29 июня предприняло попытку вооруженного мятежа в городе Владивостоке.
  За три недели до этого 8 июня в столицу Приморья прибыл тайный курьер с запада от мятежного капитана Р. Гайды, и из его сообщений командование дальневосточной группировки чехокорпуса узнало, наконец, всю правду о тех событиях, что произошли за последний месяц с их товарищами на территории Сибири. Так им стало известно, что в Москве по приказу большевиков были арестованы ведущие руководители российского отделения Чехословацкого национального совета, а на все железнодорожные станции поступило распоряжение Троцкого об окончательном и полном разоружении корпуса и о расстреле на месте каждого чехословака, у которого будет найдено оружие. В ответ представители легионеров на своём экстренном съезде в Челябинске приняли решение начать вооруженное восстание против советской власти, и данная "рекомендация", как сообщил курьер, распространялась в обязательном порядке на все без исключения подразделения корпуса, в том числе и на находящиеся во Владивостоке.
  Теперь, когда выяснились все обстоятельства произошедших в Сибири событий, ни у кого не осталось никаких сомнений в том, что мятеж находившихся там полков являлся пусть даже и стихийной, но всё-таки вполне обоснованной и даже закономерной акцией, ставшей ответом на нарушенные большевиками договорённости, касающиеся беспрепятственного выезда военнослужащих Чехословацкого корпуса с территории России. Таким образом, повод для того, чтобы в корне изменить своё отношение к советской власти, у руководства владивостокских легионеров теперь нашёлся вполне достаточный, достаточный для того, чтобы им воспользоваться в своих интересах. Однако ни у кого не было полной уверенности в том, что вооруженное восстание в Сибири окажется успешным. И только после того, как во Владивосток стали поступать первые известия об одержанных чехословаками победах и после предварительных консультаций с представителями иностранных дипломатических миссий, руководство владивостокских легионеров решило, наконец, выступить.
  Таким образом лишь три недели спустя, после того как в столицу Приморья прибыл курьер от капитана Гайды (причём - ровно через три недели), т.е. 29 июня, началось во Владивостоке вооруженное восстание. Впрочем, началось оно вполне мирной акцией, 9.30 утра в здание местного исполкома Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов явились 4 представителя легионеров, которые предъявили большевикам ультиматум о сложении полномочий и о передачи власти в руки городского и земского самоуправлений. В случае если до 4 часов дня эти условия не будут выполнены, заявили парламентёры, части Чехословацкого корпуса "вынуждены будут исполнить свои требования посредством силы". Ультиматум легионеров в исполкоме внимательно выслушали, но выполнять его условия пока отказались, мотивируя своё решение отсутствием на рабочем месте руководителей Совета. Один из них Константин Суханов, председатель Приморского областного исполкома, в 11 часов того же утра прибыл с ответным визитом в штаб восставшего корпуса, намереваясь, видимо, каким-то образом уладить конфликт, но его, недолго думая, тут же арестовали и отправили под конвоем на военную гауптвахту. Вслед за этим последовал приказ занять здание исполкома, городской управы, почты, телеграфа и тюрьмы (откуда тут же освободили всех политических заключённых), потом был блокирован порт, и вскоре на всех центральных перекрестках Владивостока появились чешские патрули. С этого момента, собственно, и началось на Дальнем Востоке вооруженное противостояние с иностранными интервентами, затянувшееся на долгих 4 года.
  Отряд владивостокской городской Красной гвардии, значительно поредевший вследствие вынужденной командировки в район боевых действий у станции Пограничная, не смог, конечно, дать достойный отпор противнику, имевшему в своём распоряжении целую дивизии легионеров, хотя и в значительной степени разоруженных советской властью, однако всё-таки имевших некоторое количество боевого снаряжения* и главное - богатый фронтовой опыт для того, чтобы взять верх в развернувшемся, теперь уже далеко не спортивном, противостоянии. Единственной силой, способной оказать настоящее сопротивление восставшим, являлись тоже иностранцы, но только находившиеся на стороне большевиков - венгерские воины-интернационалисты, засевшие за стенами владивостокской городской крепости. Собственно у её бастионов и произошли главные бои того неспокойного дня. Посильную помощь красногвардейцам во время сражения за крепость, продолжавшегося с 4 часов дня до 6 часов вечера ("Свободная Сибирь", Красноярск, Љ120 за 1918 г.), пытались оказать матросы четырёх
  русских миноносцев, открывших огонь из своих орудий (лёгких пушечек) по
  _______________
  *Если верить Сергею Кудрявцеву (министру без портфеля Временного Сибирского областного правительства), находившемуся во время тех событий на Дальнем Востоке, то получается, что некоторым количеством оружия за несколько часов до выступления чехословаков снабдили японцы и англичане ("Голос народа", Томск, Љ94 за 1918 г.). С охраняемых самими чехословаками военных складов они ничего кроме 200 винтовок устаревшего образца (берданок) взять не смогли. Основная часть вооружения по приказу Ленина ещё весной была вывезена из Владивостока и передана частям Сергея Лазо, сражавшимся с атаманом Семёновым в Забайкалье, а оставшееся оружие большевики отправили от греха подальше в Никольск-Уссурийский, как только узнали о мятеже чехословаков в Западной Сибири.
  
  
  наступающим чехословацких легионерам*. Это на некоторое время остановило натиск мятежников, однако вскоре в дело вмешался японский крейсер "Асахи", который в нарушение всех дипломатических приличий демонстративно навёл свои грозные крупнокалиберные орудия на русские корабли и вынудил их прекратить огонь, после чего японцы захватили эти суда и, по некоторым сведениям, даже использовали их для высадки собственного десанта во Владивосток, в помощь восставшим чехословакам.
  Непосредственного участия в противостоянии советских и чехословацких частей японцы, как, впрочем и другие иностранцы, не принимали, они лишь, после того как всё закончилось, посредством патрулирования помогли новым городским властям организовать порядок на улицах Владивостока (японский городовой!). То же самое стали осуществлять и английские моряки в районе такого важного стратегического объекта, как железнодорожный вокзал, а начальником иностранной полиции во Владивостоке вскоре был назначен английский майор Денлоп. Американцы, по свидетельству источников, вроде бы, сохраняли пока полный нейтралитет и абсолютно никак не проявили себя в те дни.
  Что же касается участия самих русских в перевороте, то их роль во владивостокских событиях конца июня 1918 г., оценивается их современниками весьма скромно**. Сохранились, правда, некоторые свидетельства относительно того, что некая группа подпольщиков под руководством прапорщика Н.А. Галкина поддержала мятеж чехословацких легионеров ("Сибирь", Иркутск, Љ79 за 1918 г.) и заявила о себе даже как о воинском подразделении, подконтрольном Временному Сибирскому областному правительству***. Этот отряд, в частности, около шести часов вечера захватил управление городской милиции и арестовал его начальника, некоего Мельникова, которого также увели на гауптвахту Чехословацкого корпуса, где к тому времени, кроме арестованного в самом начале мятежа Суханова, находились уже многие руководящие работники Владивостокского совдепа и исполкома.
  _______________
  *Эти миноносцы носили названия: "Бравый", "Точный", "Твёрдый" и "Лейтенант Малеев". Печать победившей в результате событий 29 июня буржуазной демократии отмечала тот факт, что эти миноносцы, с находившимися на них большевиками, пытались, что называется, по-тихому выйти в открытое море. Однако советская историография твёрдо придерживалась мнения, что миноносцы не спасались бегством, а вступили в боевое столкновение с чехословацкими мятежниками.
  ** См. например: Никифоров П.М. Записки премьера ДВР... С.56
  ***В июле постановлением ВПАС прапорщик Н.А. Галкин был назначен правительственным комиссаром крепостного района Владивостока, ему было дано право координировать распоряжения командующего российскими вооруженными силами Приморской области полковника Толстова. Прапорщик Галкин стал известен в антибольшевистских кругах ещё со времён декабрьского 1917 г. вооруженного восстания в Иркутске, когда он отвечал за связь с забайкальскими подпольщиками.
  
  
  
  2. Владивостокская группа сибирских министров
  
  Итак, к шести часам вечера 29 июня сопротивление красных во Владивостоке было полностью подавлено, последняя их надежда - венгерские интернационалисты в военной крепости - к этому времени уже прекратили сопротивление и сдались на милость победителей, а все важнейшие объекты городской инфраструктуры оказались под контролем восставших чехословацких легионеров. Власть перешла в руки восстановленного в своих правах местного самоуправления, избранного законным порядком, путём всеобщего, равного и тайного голосования в конце 1917 г. и разогнанного большевиками в мае 1918-го* (то есть буквально за месяц до описываемых событий). А к концу дня в здание городской управы явилось несколько молодых людей во главе с одесским евреем Петром (Пинкусом) Дербером ("Свободная Сибирь", Красноярск, Љ109 за 1918 г.) и объявили всем, что они есть законно избранные сибирские министры - высшая исполнительная власть на всей той огромной российской территории, что восточнее Уральских гор. Круто, ничего не скажешь!
  Конечно, о них уже многие знали в городской Думе. Министры Временного правительства автономной Сибири** (не все, но большинство),
  _______________
  *Надо отметить, кстати, что владивостокские большевики самыми последними в Сибири (да и в России, пожалуй, тоже) распустили органы местного городского и земского самоуправления, это произошло в конце мая, ровно за месяц до мятежа. Одни комментаторы объясняют такую "веротерпимость" тем, что советские руководители Приморья опасались как раз иностранного военного вторжения (четыре крейсера под японскими, английскими и американскими флагами стояли на расстоянии прямой видимости от владивостокской набережной) и поэтому долго тянули с разгоном Владивостокской городской думы и Приморской областной земской управы. Другие исследователи считают, что причиной проявленной толерантности была всё-таки относительная приверженность и Константина Суханова, и Петра Никифорова (руководитель городского исполкома) идеям революционной демократии (кстати, Суханов имел далеко не пролетарское происхождение, поскольку родился в семье весьма высокопоставленного царского чиновника). Сторонники последней версии подтверждают свои предположения тем, что вскоре после переворота состоявшиеся перевыборы городской Думы принесли победу, как ни странно, владивостокским профсоюзным объединениям (руководили которыми, главным образом, друзья большевиков, социал-демократы) за которых проголосовало 53% избирателей, и лишь вторую половину поровну разделили между собой демократический блок и местные кадеты, соответственно получившие 22 и 25 процентов ("Сибирь", Љ41 за 1918 г.).
  **Или сокращённо - ВПАС, именно так стала обозначать себя владивостокская группа министров Временного Сибирского областного правительства, омские же министры приняли для своего наименования аббревиатуру ВСП - Временное Сибирское правительство. Так мы и будем теперь их отличать.
  
  
  гонимые советской властью, прибыли на Дальний Восток ещё в конце февраля месяца, и хотя они поселились сначала в китайском Харбине*, слух о них весьма скоро докатился и до Владивостока, а также до других дальневосточных городов. Находясь в Харбине, они налаживали контакт с иностранными дипломатами, пытались организовать сеть подпольных организаций в Благовещенске, Хабаровске и Владивостоке, но не очень успешно, как мы выяснили. Специальными уполномоченными в проведении этих мероприятий были назначены: тридцатитрёхлетний эсер Иван Степанович Юдин (министр труда и социальных реформ ВПАС) и тридцатидевятилетний Михаил Алексеевич Колобов (министр торговли и промышленности в том же правительстве). Миссия их, однако, оказалась малоудачной, после посещения Благовещенска Юдин был арестован в Хабаровске и содержался в тюрьме до тех пор, пока его в начале сентября не освободили ворвавшиеся в город казаки атамана Калмыкова. А Колобова сразу же выследили и задержали во Владивостоке, потом, правда, выпустили из тюрьмы, после чего он уехал назад в Харбин и больше уже не появлялся на советской территории.
  29 июня во Владивостоке, кроме Дербера, находилось ещё четыре министра Временного правительства автономной Сибири. Это были: Виктор Тимофеевич Тибер-Петров (министр туземных дел), Сергей Андреевич Кудрявцев (министр без портфеля), Гариф Шегибердинович Неометуллов (министр без портфеля) и Евгений Васильевич Захаров (тоже министр без портфеля, но в ранге секретаря правительства). Остальные - Михаил Алексеевич Колобов (министр торговли и промышленности), Николай Евграфович Жернаков (министр государственного контроля), Александр Ефремович Новосёлов (министр внутренних дел), Аркадий Антонович Краковецкий (военный министр) и Валериан Иванович Моравский (государственный секретарь) - остались пока в Харбине** и прибыли во Владивосток немного позже. Леонид Александрович Устругов (министр путей сообщения) на момент восстания также находился в Харбине, но к тому времени он уже вышел из состава ВПАС и примкнули к группе правых политиков из Комитета защиты Родины и Учредительного собрания. Ещё двое: левый эсер Дмитрий Григорьевич Сулим (министр экстерриториальных народностей) и меньшевик Элбек-Доржи Ринчино (министр народного просвещения) перешли уже тогда на сторону большевиков и занимались организацией сопротивления белогвардейскому мятежу, один - на Алтае, а другой - в Забайкалье. Ну и, наконец, ещё шесть министров из двадцати образовали в Омске, как мы выяснили выше, Временное Сибирское правительство во главе с Петром Васильевичем Вологодским. Таков, собственно, был, что называется, расклад к началу июля 1918 г., на момент развернувшегося на востоке России, от Самары и до Владивостока, широкомасштабного антисоветского мятежа.
  _______________
  *В Харбине находилось управление Китайско-Восточной железной дороги, возглавлял которое шестидесятилетний русский генерал Дмитрий Леонидович Хорват. Территория КВЖД была арендована Россией у китайского правительства, поэтому в Харбине было очень много русских, действовало российское законодательство и российская система управления. Дмитрий Хорват после Февральской революции получил полномочия комиссара Временного правительства России даже после Октябрьского переворота сохранил свои полномочия политического руководителя всей территории КВЖД. В декабре
  1917 г. большевистские активисты, пытавшиеся захватить власть в Харбине, были оттуда выдворены, так что Харбин стал, по-сути, единственной российской территорией свободной от власти Советского правительства.
  **В Харбине находились также и около двух десятков депутатов Сибирской областной думы (см. например: "Забайкальская Новь", Чита, за 5 октября 1918 г.).
  
  
  
  Ещё в 4 часа дня 29 июня, в то время, когда в районе владивостокской крепости шли бои восставших легионеров с красногвардейцами, по центральным улицам города мальчишки-разносчики раздавали прохожим листовки с воззванием ВПАС. В нём, в частности, сообщалось:
  "Граждане свободной Сибири!
  Кровью лучших сынов, горящих святой любовью к измученной и опозоренной родине нашей, тяжелое и позорное иго большевиков и военнопленных (немецко-австрийских. - О.П.) сброшено в Западной и Средней Сибири.
  Но это только первый шаг в великой борьбе за возрождение родины.
  Сибири угрожает смертельная опасность быть раздавленной с Урала и Востока большевистско-германо-мадьярскими отрядами.
  В этих условиях Правительство автономной Сибири, избранное в январе месяце 1918 года Сибирской Областной Думой, вступает твёрдо и решительно на путь власти и законного порядка.
  Правительство автономной Сибири, остающееся верным интересам и счастью Великой Сибири, твёрдо уверено, что оно своими силами многомиллионных народностей и демократии, без иноземного вмешательства, освободит дорогую Сибирь от большевистского засилья и установит истинное народовластие. Немедленно по очищении Сибири от большевиков, Правительство созовёт Областную Думу, которая даст работу - безработным, землю - без и малоземельным.
  В первую очередь Дума озаботится созданием новой, объединяющей всё население, власти. Правительство, стоящее на страже народоправства, всемерно будет восстанавливать все органы местного самоуправления, охватывающие разнообразные классы и группы населения. Правительство Автономной Сибири, считая Сибирь составной автономной частью всей России, будет энергично бороться за восстановление единого федеративного устроенного Великого Российского Государства и как его символа и носителя - Всероссийского Учредительного Собрания.
  Будьте граждане Великой Сибири, рабочие и крестьяне, казаки и туземные племена, все классы населения, едины в своём стремлении к спасению родины и в этом стремлении окажите деятельную энергичную поддержку Правительству.
  Министр-председатель П. Дербер
  Члены совета В. Тибер-Петров, С. Кудрявцев, Г. Неометуллов
  Государственный секретарь Е. Захаров".
  
  Среди велеречивого славословия (процитированного нами, надо признаться, далеко не полностью) этого агитационного листка, следует выделить, как нам представляется, три основных положения. Во-первых - признание автономной Сибири "составной частью всей России"; данная потанинская формула была, есть и, хочется надеяться, что будет в среде сибирских областников абсолютно непререкаема. Во-вторых, власть на местах передавалась в руки восстановленных в своих правах органов городского и земского самоуправления. Ну и, наконец, в-третьих, - создание "объединяющей всё население власти", т.е., надо полагать, - коалиционного правительства с участием, в том числе, и представителей правого политического лагеря. Это был шаг, что называется, навстречу. Напомним, что согласно решению декабрьского (1917 г.) Сибирского областного съезда, цензовые элементы, т.е. представители крупной буржуазии, были лишены не только права голоса на съезде, но и права участия во Временном Сибирском областном правительстве. Теперь времена изменились, власть большевиков сильно зашаталась, поэтому дружба с представителями крупного капитала, как в России, так и за её пределами, стала весьма и весьма актуальна для меньшевиков и эсеров. А для того, чтобы навести мосты, необходимо было создать коалиционное правительство из умеренно левых и умеренно правых политиков. Казалось бы, ничего проще, однако не тут-то было.
  Поскольку в России исторически так сложилось, что у нас всегда более популярным является единоначалие везде и во всём, тенденция к созданию коалиционного правительства в Сибири летом 1918 г. преломилась, собственно, на этом самом вопросе. А именно: кто возглавит коалиционное правительство, левый или правый политик?..
  Однако мы забегаем немного вперёд, этак почти на целый месяц, поскольку лишь в конце июля начались во Владивостоке консультации по созданию коалиционного кабинета министров. У нас же на календаре пока что лишь 29 июня. Как свидетельствует газета "Сибирь" (Љ41 за 1918 г.), в первый же день переворота была провозглашена власть Временного Сибирского областного правительства, в лице пяти его представителей, находившихся на тот момент в столице Приморья. Надо отдать им должное, публично объявившись во Владивостоке в день мятежа, министры Сибирского правительства сразу же оказались, что называется, "в дамках", переиграв тем самым на первых порах конкурирующую с ними "фирму" правых политиков из Харбина во главе с генерал-лейтенантом Хорватом. Последние явно не доглядели за своими оппонентами, прозевав тот момент, когда Дербер и часть его команды неожиданно исчезли из Харбина, направившись с тайной миссией во Владивосток. А когда последние вечером 29 июня в сопровождении охраны из мятежных легионеров явились в здание Владивостокской городской думы и предъявили свои права на верховную власть не только на Дальнем Востоке, но и во всей Сибири, им в этом не смогли отказать, поскольку других претендентов "на трон" на тот момент во Владивостоке не оказалось.
  
  
  
  3. Претензии на власть генерала Хорвата
  
  Когда в Харбине узнали о перевороте 29 июня*, а также о том, что ненавистный Дербер объявил себя полным хозяином положения, правых политиков, близких к Дальневосточному комитету защиты Родины и Учредительного собрания, а также представителей крупной буржуазии охватила "лёгкая" паника. Необходимо было что-то предпринять, причём сделать это нужно было как можно скорее, поскольку дело шло к тому, что эсеровских "выскочек"**, чем чёрт не шутит, могли признать и в союзном _______________
  *Если верить генералу В.Е. Флугу ("Отчёт о командировке"), то получатся, что первые известия о событиях во Владивостоке достигли Харбина лишь 4 июля. Однако пять дней - это слишком долго, даже для сарафанного радио, не говоря уже о телеграфе и пр.
  **Дальневосточные деловые круги и общественные деятели с дореволюционным стажем не были против Сибирского областного правительства как такового, идея его долгое время вынашивалась в умах и сердцах истинных автономистов, вдохновлённых трудами Н.М. Ядринцева и Г.Н. Потанина. Это нужно ясно понимать. Другое дело, что многих смущал и более того приводил в полное негодование тот факт, что в рядах прибывших в Харбин, а потом и во Владивосток сибирских министров не оказалось ни одной более или менее значимой личности, которая бы хоть как-то зарекомендовала себя на поприще областнического движения. Вот что, например, писала по этому поводу харбинская газета "Призыв" (Љ37 за 1918 г.), обращаясь к этим самым "выскочкам": "Прежде, по-хорошему, назовите все себя и укажите, кто что из вас собою представляет и каковы ваши заслуги перед сибирским обществом. Не забудьте указать, кто из вас откуда родом, чтобы можно было определить, насколько вы действительно сибиряки. Тогда, может быть, мы тоже заговорим с вами по другому, а пока, извиняюсь, вы для нас только "правительство" в кавычках, а, следовательно, и претендовать на признание вас не за анонимы, а за действительных избранников сибирского народа вы не имеете права".
  Вместе с тем, та же газета "Призыв" (Љ148 за 1918 г.) совсем по другому отзывается об омском кабинете министров, в котором имелось, по крайней мере, хотя бы три человека, достаточно хорошо известных в сибирских областнических кругах (П.В. Вологодский, Вл.М. Крутовский и И.И. Серебренников): "Пока наше "правительство" плело здесь свою сложную интригу, в Западной Сибири, оказалось, работало другое, настоящее Сибирское правительство".
  
  
  дипломатическом корпусе, а это означало бы уже полное и окончательное поражение для консерваторов из правого политического лагеря. А процесс в плане признания ВПАС иностранными дипломатами, как могло показаться, действительно пошёл. Так уже в первые дни после победы восстания открыто заявили о своей поддержке группы Дербера чехословацкие легионеры; в тех же симпатиях, по данным разведки, были замечены и американцы, делавшие ставку на ВПАС в пику японцам, симпатизировавших группе Хорвата. Французы тоже склонны были в большей степени признавать левых прогрессистов, чем правых консерваторов. Таким образом, одна лишь Япония твёрдо стояла на позициях поддержки правых политиков. Решающее слово должна была сказать крупнейшая мировая держава того времени - Великобритания. Но чью чашу весов положили бы англичане свой самый весомый голос, та сторона и должна была, по-сути, победить в схватке за власть, но они почему-то медлили, видимо, выжидая, какая из сторон сможет лучше себя преподать*.
   Чтобы быть поближе к эпицентру событий генерал Д.Л. Хорват принял решение двинуться вместе с подконтрольными ему частями под общим командованием генерала Б.Р. Хрещатицкого** по направлению к Владивостоку. Прорвав 4 июля линию обороны красных, основные силы которых, в связи с чешской угрозой, оказались оттянуты к Никольск-Уссурийску, белогвардейские части сумели, наконец, перейти русско-китайскую границу и, развивая успех, устремились вдоль линии железной дороги вглубь приморской территории. Не встречая, практически, никакого сопротивления со стороны красных, Хорват надеялся, по всей видимости, уже в ближайшие дни въехать во Владивосток на белом коне и там, перехватив инициативу у министров Сибирского правительства, преподать
  _______________
  *В конце концов, после долгих раздумий, англичане решили сделать ставку ни на тех, ни на других и ни на третьих (под последними имеется в виду Уфимская Директория), они поставили на вице-адмира А.В. Колчака, утвердив его на роль единоличного правителя Сибири, и, как известно, проиграли в итоге.
  **Это были казаки есаула И.П. Калмыкова, два отряда русских добровольцев, главным образом офицеров, один под командованием полковника Н.В. Орлова, второй - конный дивизион ротмистра В.В. Враштила, а также так называемые пластуны (большую часть которых составляли китайские наёмники) полковника А.Е. Маковкина. Командовать всеми этими частями должен был А.В. Колчак, но его в конце июня по каким-то неотложным делам срочно направили с визитом в Японию, поэтому руководить операцией на Гродековском фронте Д.Л. Хорват поручил генералу Борису Ростиславовичу Хрещатицкому. В конце апреля 1918 г. правление КВЖД, по настоянию англичан, назначило А.В. Колчака главноначальствующим российскими войсками на всём протяжении этой железной дороги, от станции Маньчжурия на западе и до станции Пограничная на востоке. Заведовать штабом у Колчака стал Б.Р. Хрещатицкий, а исполнявшего до Колчака должность начальника российских войск генерала от кавалерии М.М. Плешкова перевели помощником по военным делам главноуправляющего КВЖД генерал-лейтенанта Хорвата.
  
  
  себя как истинного хозяина положения, постольку у него и его команды имелась и реальная воинская сила (которой не было у группы Дербера*), и обещанная (правда, пока что только на словах) весьма значительная финансовая поддержка со стороны крупного дальневосточного капитала.
  Однако всё пошло сразу как-то не так, и Хорвата с его воинством не пустили не только во Владивосток, но даже и в Никольск-Уссурийский. Не пустили всё те же чехословацкие легионеры, 5 июля выбившие красных из Никольска и таким образом вставшие на пути у харбинских добровольцев. Вследствие этого пульмановский вагон Хорвата, вместе с сопровождавшими его японскими советниками (полковником Араки и майором Такеда), застрял на станции Гродеково, примерно в 80 километрах к востоку от китайской границы. Передовой отряд харбинцев под командованием есаула Калмыкова смог продвинуться ещё немного вперёд до станции Галенки (на полпути от Пограничной до Никольск-Уссурийска), где вступил уже в непосредственное соприкосновение с чехословаками, командование которых, ссылаясь на распоряжение Приморской земской управы и Временного правительства автономной Сибири**, заявило, что не пустит никого далее во избежание вооруженного гражданского противостояния. Целая дивизия легионеров являлась весьма внушительной воинской силой, считаться с которой приходилось всем на первых порах.
  _______________
  *Приморская добровольческая дружина под командованием полковника Толстова, созданная на основе владивостокской подпольной офицерской организации, пока ещё только формировалась, да и подчинялась она фактически не ВПАС, а Владивостокскому городскому и земскому самоуправлению.
  "По предложению председателя областной земской управы и городского головы и по передаче генерал-майором Дитерихсом, которому, к моменту моего вступления, фактически принадлежала власть в крепости Владивостоке и её районе, я вступил в исполнение обязанностей командующего вооруженными сухопутными и морскими силами Приморской области и коменданта крепости. Полковник Толстов" ("Сибирь", Иркутск, Љ59 за 1918 г.).
  **"Голос народа", Томск, Љ94 за 1918 г. (интервью с С.А. Кудрявцевым).
  
  
  Выбора не было, и тогда Дмитрий Леонидович Хорват решил сделать, что называется, ход конём. Собрав в пять часов пополудни 9 июля в своём салон-вагоне на станции Гродеково представителей общественности и командиров воинских подразделений, он объявил себя, ни много ни мало, - "Временным Верховным правителем России... впредь до установления порядка в стране и до созыва свободно избранного Учредительного Собрания". Затем перед иконой Спасителя, поднесённой ему в 1899 году рабочими Никольск-Уссурийских железнодорожных мастерских, было отслужено молебствие о благоденствии Российского государства ("Сибирская жизнь", Љ95 за 1918 г.).
  Нужно отметить в связи с этим, что печать, подконтрольная правым политическим кругам, уже давно подготавливала общественное мнение
  Дальнего Востока к пришествию "Верховного правителя". Сначала ставка делалась на великого князя Михаила Александровича (брата царя), якобы, счастливо избавившегося от большевистского плена и инкогнито пробиравшегося в Харбин. Однако идея возрождения монархии в России оказалась недостаточно популярна на тот момент, особенно в кругах наших великодержавных союзников, так что прибытие наследника русского престола сначала отложили на неопределённый срок, а потом о нём и вовсе забыли и начали на страницах той же печати поговаривать о том, что генерал-лейтенант Хорват, как последний оставшийся в своей должности комиссар Временного правительства России, является как бы прямым и единственным наследником власти этого правительства времён Александра Керенского или даже князя Львова.
  Более того, среди политиков из ближайшего окружения генерала нашлись люди, непосредственно причастные к деятельности данного правительства, а именно: кадет Степан Васильевич Востротин, занимавший в одном из российских правительственных кабинетов пост товарища (заместителя) министра продовольствия, и беспартийный Леонид Александрович Устругов - бывший товарищ министра путей сообщения. Кроме того, С.В. Востротин и (продолжаем далее список) Сергей Афанасьевич Таскин (тоже кадет) являлись депутатами Государственной думы 4-го, последнего предреволюционного созыва. Вместе с тем С.А. Таскин, а также Александр Матвеевич Окороков до ноября 1917 г. находились в должности губернских комиссаров Временного правительства России, первый - в Забайкалье, а второй - на Алтае. Кроме того А.М. Окороков и Михаил Онисифорович Курский являлись действительными членами Сибирской областной думы. Ну и, наконец, двое из вышеперечисленных: Степан Востротин и Михаил Курский были виднейшими сибирскими областниками с многолетним стажем, находившимися в дружеских отношениях с самим Г.Н. Потаниным, к числу деятельных автономистов относился также и Сергей Таскин.
  Судьбы всех пятерых общественных деятелей, о которых мы только что вели речь, были тесно связаны с Сибирью, более того, за исключением Устругова, все они родились в Сибири. Что касается их социального положения, то оно выглядело следующим образом: Степан Востротин принадлежал к одной из богатейших купеческих фамилий Сибири, занимавшейся также и золотодобычей; Александр Окороков являлся известным барнаульским промышленником, владельцем дрожжевого и винокуренного заводов; Сергей Таскин был крупным землевладельцем; Леонид Устругов и Михаил Курский числились выходцами из небогатых мещанских семей. Опираясь на мощный личностный авторитет и политические связи этих людей, Д.Л. Хорват только поэтому и решился, по всей видимости, на такой смелый и даже в какой-то степени авантюрный шаг - самопровозгласив себя с 9 июля 1918 г. "Верховным правителем" России, правда, - временным.
  В 12-ти пунктах своей политической программы, обнародованной в тот же день на станции Гродеково, новый претендент на власть (в первую очередь, в Сибири и на Дальнем Востоке, конечно) выдвинул вполне демократические принципы в полном соответствии с умеренно консервативной идеологией кадетской партии. Он обещал восстановить прежние (досоветские) законы, гражданские и политические свободы, попранные большевиками, права собственности "с отменой социализации и национализации предприятий", а также пообещал возложить разрешение аграрного вопроса на новое* Всероссийское Учредительное собрание. Особым пунктом конечно же оговаривался вопрос о сибирской автономии. Здесь кадетские идеологи вынуждены были поступиться своими прежними принципами и признать право Сибири на автономию, правда, при непременном сохранении территориальной целостности и единства России.
  _______________
  *Кадеты, как, впрочем, и все, так называемые, несоциалистические политические группировки, одним из непременных условий возможного компромисса с умеренными левыми называли обязательные перевыборы Учредительного собрания, а также земств и городских дум, где они находились, как правило, в нежелательном для них меньшинстве.
  
  
  В преамбуле этой своей программы Дмитрий Леонидович Хорват объявил о том, что им, как "Верховным правителем", создаётся собственный кабинет министров, составленный не по партийному принципу, а "из людей практического опыта", политиков с безупречной репутацией, готовых объединиться на одной общегосударственной программе. Именно по этой причине правительство генерала Хорвата и получило своё определённо специфическое название - Деловой кабинет. Возглавил его пятидесятичетырёхлетний Степан Востротин, взяв под своё руководство ведомство торговли и промышленности; сорокаоднолетний Леонид Устругов должен был заведовать управлением почт, телеграфа и железных дорог; тридцатилетний Александр Окороков занял должность управляющего ведомством продовольствия; сорокадвухлетний Сергей Таскин возглавил управление земледелия и государственных имуществ. Должность шестидесятитрёхлетнего Михаила Курского в правительстве генерала Хорвата нам, к сожалению, выяснить не удалось.
  Спустя некоторое время этот основной список Делового кабинета пополнился ещё несколькими ответственными лицами. Финансовое ведомство, по некоторым данным, должен был возглавить крупнейший российский олигарх Алексей Иванович Путилов, но это назначение осталось только в проекте. Генерал Василий Егорович Флуг, совсем недавно завершивший тайный вояж через всю Сибирь в качестве личного посланника военного руководителя белого движения Юга России Лавра Георгиевича Корнилова, занял в правительстве Хорвата должность военного министра; его товарищ по тайной миссии полковник Владимир Алексеевич Глухарёв стал исполнять должность государственного секретаря и заведующего отделом вероисповеданий. За связи с общественностью и конкретно за переговоры с группой Дербера отвечал харбинский адвокат Владимир
  Иванович Александров, основатель известного нам уже Комитета защиты Родины и Учредительного собрания.
  Ещё два малоизвестных человека мелькали в сводках Делового кабинета, это некто В.Е. Алферьев, а так же китаевед доктор Я.Я. Брандт. Вот, собственно, и всё, кажется.
  Несмотря на то, что "Временный Верховный правитель" объявил свой кабинет министров внепартийным, определённые политические приоритеты в нём всё-таки имелись. Несомненно, что в него вошли, по-преимуществу, политики правого толка. Степан Востротин и Сергей Таскин представляли в Деловом кабинете однозначно партию конституционных демократов; Александр Окороков и Михаил Курский являлись народными социалистами определённо правой политической ориентации; Леонид Устругов, Василий Флуг и Владимир Глухарёв хотя и считались беспартийными, но их политические приоритеты также ни у кого сомнения не вызывали. Все они, повторяем, так или иначе были связаны с Сибирью, а трое из них - и с сибирским областническим движением. В общем, действительно, подобралась довольно неплохая команда из достаточно авторитетных общественных деятелей, администраторов и даже политиков.
  Уже буквально на следующий день в печати появились первые официальные сообщения по этому поводу, яркая политическая новость вызвала сразу же очень большой резонанс и неоднозначную реакцию в том числе и в "свободном" городе Владивостоке. Тот час же за разъяснениями на станцию Гродеково ринулись журналисты многочисленных изданий, как русских, так и зарубежных, и первыми среди тех, кто смог добиться аудиенции у Верховного правителя, стали американцы. Они задали генералу Хорвату целый ряд вопросов, на которые Дмитрий Леонидович почему-то предпочёл ответить письменно, видимо, желая предварительно проконсультироваться со своими коллегами по Деловому кабинету.
  На вопрос: зачем генерал создал ещё одно правительство на Дальнем Востоке? - Хорват пояснил: как только до Харбина дошли известия о восстании чехословацких легионеров во Владивостоке, он немедленно отдал приказ подчинённым ему войскам охранной стражи КВЖД перейти границу и вдоль линии железной дороги начать наступление по направлению к Никольску. Отбив у красных первую крупную станцию Гродеково, генерал, по его собственным словам, не из-за своих честолюбивых побуждений, а исключительно "под давлением общественных элементов, которые не видели другого выхода из создавшегося положения", согласился взять на себя столь трудную ношу в такой непростой и ответственный для страны исторический момент. (Ответ, как мы видим, довольно уклончивый.)
  На вопрос: как относится теперь уже "Верховный правитель" к мятежу чехословацких легионеров и вообще к присутствию иностранных воинских контингентов на территории России? - Хорват дал следующий ответ: с большевиками русские патриоты и государственники справились бы и сами, но поскольку на стороне красных выступили многочисленные отряды из числа германо-австрийских военнопленных, силы красных увеличились многократно и обойтись без помощи союзников русским теперь просто невозможно, тем более что противобольшевистской фронт это ещё и противогерманский фронт неокончившейся ещё мировой войны.
  О своих дальнейших планах и, в частности, о военных Д.Л. Хорват заявил, что не собирается двигаться со своими отрядами на Владивосток, поскольку город уже освобождён от красных. Основная задача его войск теперь - это совместное с чехословаками наступление на Хабаровск, но только для этого ему нужно сначала попасть в Никольск, куда его - "Верховного правителя" - пока почему-то не пускают. Ещё было три вопроса и три ответа, которые мы из экономии времени оставим за рамками нашего изложения а, подводя первые итоги, заметим, что пиар-акция генерала Хорвата и его команды, таким образом, вполне удалась.
  
  
  
  4. Отчаянное противостояние
  
  Теперь уже министрам Временного правительства автономной Сибири нужно было что-то предпринять в ответ. И они нашли средство, как урезонить "самозванца". Во-первых, в третьем номере* "Вестника ВПАС" за _______________
  *Первый номер "Вестника Временного правительства автономной Сибири" вышел 2 июля, в нём был опубликован уже более развёрнутый (по сравнению с воззванием 29 июня) список Правительства, пополненный за счёт тех людей, которые вслед за первой пятеркой министров устремились из Харбина в освобождённый Владивосток и уже, видимо, находились на полпути к нему. В качестве управляющих некоторых департаментов к работе в Правительстве, как видно из ниже приведённого списка, оказались привлечены находившиеся на тот момент в столице Приморья три ведущих сотрудника крупнейшего сибирского кооперативного объединения "Закупсбыт", а также бывший правительственный комиссар Камчатки.
  "Состав Временного правительства автономной Сибири.
  Из числа членов Совета министров, избранных Сибирской Областной Думой в заседании её, происходившем 28 января с. г. в городе Томске, на территории Дальнего Востока в настоящее время находятся следующие лица: председатель Совета министров, министр земледелия и колонизации Пётр Яковлевич Дербер, военный министр Аркадий Антонович Краковецкий, министр торговли и промышленности Михаил Алексеевич Колобов, министр туземных дел и экстерриториальных народностей Виктор Тимофеевич Тибер-Петров, министр самоуправлений Александр Ефремович Новосёлов, государственный контролёр Николай Евграфович Жернаков. Министры без портфеля: Евгений Васильевич Захаров, Гариф Шегибердинович Неометуллов и Сергей Андреевич Кудрявцев.
  В виду того, что в настоящее время во Владивосток прибыли не все члены Совета министров из числа находящихся на Дальнем Востоке, временно исполнение обязанностей: министра иностранных дел возложено на П.Я. Дербера, министра внутренних дел - на В.Т. Тибер-Петрова, государственного секретаря - на Е.В. Захарова, управляющего военным ведомством - на Г.Ш. Неометуллова, а также назначены управляющими ведомствами на правах министра: управляющим ведомством иностранных дел Аркадий Николаевич Петров, управляющим ведомством продовольствия и снабжения Иван Петрович Тарасов, управляющим финансовым ведомством Александр Афанасьевич Трутнев, председателем финансово-экономического комитета Константин Прокофьевич Лавров.
  Председатель совета министров П. Дербер. И. об. государственного секретаря Евг. Захаров".
  
  
  
  11 июля была опубликована правительственная декларация, подписанная членами дерберовского кабинета министров и датированная 8 июля (т.е. задним числом), которая как бы давала всем понять, что ВПАС официально заявило о своих правах на власть гораздо раньше*, в любом случае как минимум за день до того, как Д.Л. Хорват объявил себя Верховным правителем и обнародовал состав своего Делового кабинета. Во-вторых, министры и управляющие ВПАС 12 июля телеграммой, отправленной на станцию Гродеково, потребовали от конкурирующей фирмы "отказаться от безумной попытки самозванства, могущего привести к новому витку гражданской войны".
  _______________
  *"Декларация Временного Правительства Автономной Сибири о принятии на себя прав центральной государственной власти в Сибири, июля 8 дня 1918 г.
  Временное Правительство Автономной Сибири доводит до сведения дружественных России держав как союзных, так и нейтральных, что 29 июня н. ст. 1918 г. оно вступило в права и обязанности центральной государственной власти Сибири... Временное Правительство Автономной Сибири считает себя вправе принять на себя функции центрального правительства Сибири, так как оно получило на то 28 января с. г. полномочие от Областной Сибирской Думы, созванной на основе представительства почти всех общественных групп Сибири, как-то: земских и городских самоуправлений, туземных национальностей и племён Сибири, казачьих войск, Советов Крестьянских Депутатов, профессиональных и кооперативных союзов, высших учебных заведений и пр.".
  
  
  Та же самая мысль была подчёркнута и в официальном письме правительства, направленном в адрес генерала Д.Л. Хорвата и опубликованном 28 июля в четвёртом номере "Вестника правительства автономной Сибири". В нём говорилось:
  "Правительство Автономной Сибири осведомлено, что вы объявили себя диктатором, присвоив себе наименование временного правителя. Временное Правительство объявляет вам, что на территории Сибири единственно законной и признаваемой властью является Временная Сибирская Областная Дума и избранное ею Временное Правительство Автономной Сибири, призвавшее население к объединению и прекращению гражданской войны во имя спасения родины. Временное Правительство Автономной Сибири предлагает вам немедленно сложить с себя незаконно присвоенные полномочия. Если вы этого не сделаете и попытаетесь силой осуществить
  свои преступные намерения, то вся ответственность за могущие быть тяжелые последствия падает на вас".
  Итак, в июле 1918 г. на Дальнем Востоке в очередной раз лоб в лоб сошлись две как бы абсолютно непримиримые на первый взгляд силы: "выскочки" и "самозванцы", как они друг друга тогда называли. Обе политические группировки, оформившиеся ещё в начале весны в Харбине на почве борьбы с большевиками, с удивительным упорством не могли (или не хотели) договориться между собой, по-прежнему, как и несколько месяцев назад, оспаривая друг у друга права на "престол". Первые мотивировали свою легитимность тем, что они являются избранниками депутатского корпуса Сибирской думы; вторые же свои претензии на власть подкрепляли для многих известными и абсолютно реальными своими делами на поприще обустройства Сибири, - в перспективе - одной из самых значимых (что немаловажно) территориальных автономий России.
  Большую, если не решающую роль в определении того, кто всё-таки окажется предпочтительней в схватке за власть, должны были сыграть иностранцы. О больших симпатиях со стороны чехословаков к правительству Петра Дербера мы уже упоминали. В точно таком же благорасположении многие во Владивостоке подозревали и американцев. Бизнес круги США, наладив в начале 1918 г. очень тесные связи с крупнейшими сибирскими кооперативными союзами, заправляли делами в которых, как правило, ссыльные социалисты-революционеры, очень рассчитывали теперь найти общий язык и с эсерами из Временного правительства автономной Сибири. Шаги навстречу в этом плане делал и сам Пётр Дербер вместе со своими коллегами. Так, видимо, далеко не случайно управляющим финансовым ведомством ВПАС был назначен видный иркутский кооператор Александр Афанасьевич Трутнев, до недавнего времени возглавлявший главную нью-йоркскую контору сибирских кооперативных союзов. Америка являлась потребителем сибирского сырья (мехов, шерсти, льна и другой продукции), с одной стороны, а с другой - крупным производителем товаров, необходимых как для населения Сибири, так и для её развивающейся промышленности.
  Вместе с тем официального признания со стороны союзных держав, чего конечно же очень ждали министры ВПАС, всё-таки не последовало ни в первые, ни в последующие дни после свершившегося во Владивостоке вооруженного переворота. Представители союзников все как один безоговорочно признали полномочия возобновивших свою деятельность - Приморской земской управы (председатель правый эсер А.С. Медведев) и Владивостокской городской думы (председатель меньшевик А.Ф. Агарёв), но не спешили публично устанавливать дипломатические отношения с правительством автономной Сибири, а равно с этим не хотели в том же плане
  замечать и Деловой кабинет генерала Хорвата*.
  _______________
   *"Могут ли союзники признать это правительство?" - задавала вопрос своим читателям владивостокская газета "Голос Приморья" (за 6 июля 1918 г.). И сама же отвечала: "Настоящий состав Сибирского правительства - однородный, социалистический, с преобладанием даже крайних элементов, он не даёт никаких гарантий твёрдого и устойчивого курса политики. Ведь неоднократно во влиятельной иностранной прессе выражалось мнение, что умеренные социалистические элементы гораздо более повинны в развале России, чем большевики, ибо неустойчивостью способствовали как развитию классовой розни, так и воцарению большевиков. Однородного цензового Сибирского правительства союзники тоже не могут признать, а кроме того, цензовый класс Сибири численно невелик. Остаётся принцип паритетного представительства, который способен примирить все слои населения".
  
  
  
  Данное обстоятельство не могло не настораживать, а тут вдруг ещё вдобавок ко всему порт Владивосток и его окрестности были 6 июля официально объявлены "под временным протекторатом союзных держав". Формальным предлогом для оправдания такой "дружественной" акции (в очередной раз наводившей на мысли о вмешательстве во внутренние дела суверенного государства) стала, якобы, защита союзных ведомств от нападения со стороны германских агентов. По-сути же, иностранцы таким образом заявили о своём намерении контролировать политическую обстановку в Приморье (дабы победители, не ровен час, не передрались бы между собой на радостях).
  Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное, так вот и "временный протекторат" союзники ввели, понятно, ни на неделю и даже ни на месяц, а - на более продолжительный (неопределённый) срок. В июле Верховный военный совет принял решение направить в Россию ограниченный контингент союзных войск, и уже 3 августа во владивостокский порт прибыли первые воинские части, сначала появились англичане, потом французы и американцы. Тогда же по железной дороге из Кореи была переброшена на дальневосточный антибольшевистский фронт и первая японская дивизия. Чехословацкий национальный совет, заседавший в Вашингтоне, в июле также принял решение полностью приостановить эвакуацию из Сибири и направить все части корпуса легионеров "на помощь России", полностью переподчинившись Верховному союзному совету. Так было положено, - как это весьма точно, на наш взгляд, определяла советская историография, - начало широмасштабной иностранной военной интервенции на Дальнем Востоке (около 200 тысяч солдат и офицеров).
  Как же прореагировало Временное правительство автономной Сибири на подобного рода демарш со стороны союзников? Двояко. С одной стороны вроде бы настороженно. Так из декларации от 8 июля мы можем узнать, что ВПАС рассматривало "самостоятельные выступления каких бы то ни было вооруженных сил в пределах Сибири без его согласия, как акты, противоречащие основным принципам международного права". Но с другой стороны, к вооруженному выступлению чехословаков оно относилось вполне терпимо "как к вынужденному сопротивлению тем враждебным действиям, которые были направлены прямо против их неприкосновенности". И далее, там же в декларации: "Временное Правительство, считая Сибирь нераздельной частью единой великой России, находящейся в состоянии
  войны с коалицией центральных европейских держав, ставит своей безусловной и основной задачей... ведение боевых действий против... австро-германской коалиции, в полном согласии с союзными державами, во имя принципов международного истинно-демократического мира".
  Несколькими месяцами ранее, находясь ещё в Харбине, министры ВПАС в одном из интервью высказались более определённо: "Вмешательство иностранных держав во внутренние дела Сибири правительство считает совершенно недопустимым. Борьбу с большевиками Сибирское правительство берёт только на себя, и лишь в виде содействия может встретить необходимость в помощи союзных держав. Ввиду того, что союзники, как и Сибирское правительство, заинтересованы в охране магистрали для переброски войск на уральский фронт, правительство может предложить союзникам взять на себя охрану железных дорог и примыкающей к ней полосы. Что касается ввода союзных войск для борьбы с немцами, то Сибирское правительство находит, что союзные с нами державы в полной мере могут использовать право борьбы с центральными державами, рассматривая Сибирь, как военную базу для этой борьбы по отношению ко всему Восточному фронту ("Далёкая окраина", Владивосток, за 23 апреля 1918 г.)".
  Генерал Хорват, как мы помним, тоже, в общем-то, не возражал против присутствия иностранных войск, заявив в интервью американским журналистам на ст. Гродеково, что обойтись без помощи союзников русским теперь просто невозможно. И действительно, противостоять в одиночку более чем стомиллионной большевистской Центральной России Сибирь конечно же была не в состоянии. Таким образом в белом движении Дальнего Востока практически все как бы уже сразу смирились с иностранным военным присутствием, как со свершившимся и, более того, - во многом полезным с практической точки зрения фактом, а дальнейшая борьба двух политических группировок - левых и правых - за власть происходила именно в условиях иностранного политического и военного влияния, если не сказать преобладания.
  Для того чтобы укрепить свои позиции владивостокская группа сибирских министров начала немедленно налаживать контакты со своими омскими коллегами, надеясь общими усилиями сдержать атаку харбинских "самозванцев". В своих публичных обращениях ВПАС заявляло, что обеим частям Правительства необходимо как можно скорее воссоединиться в месте заседаний СОД, там, где сибирские министры, собственно, и были выбраны, то есть в Томске. Однако расстояния в Сибири, как известно, немаленькие, средства же мобильной коммуникации тогда то и дело повреждались из-за происходивших во многих местах боевых действий, поэтому наладить нормальный диалог Владивостока с Омском летом 1918 г. так и не удалось. Группе Дербера, таким образом, пришлось действовать, практически, в одиночку, и хотя её как могли поддерживали Приморская земская управа и Владивостокская городская дума, ей всё-таки порой было очень и очень непросто выдержать натиск правых сил.
  По воспоминаниям Георгия Гинса, буржуазные круги приводило в ярость одно только упоминание имени Петра Дербера. Приморская правая пресса называла его, а также Евгения Захарова интернационалистами циммервальдцами, а Виктора Тибер-Петрова вообще причисляла к большевикам* (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.72). Главный же козырь большинства публичных выпадов против ВПАС состоял в том, что от сотрудничества с Дербером из-за его неумеренно левых настроений отказался сам Г.Н. Потанин.
  Что касается иностранцев, то особенно нетерпимо к владивостокской группе Сибирского правительства относились японцы, их пресса то и дело публиковала материалы, доказывающие, что ВПАС не имеет никакого авторитета в Сибири и является затеей "политических младенцев". Такого рода статьи потом с удовольствием перепечатывали дальневосточные газеты правого толка. В июле на их страницах также было опубликовано интервью с А.В. Колчаком, только что прибывшим в Токио из Харбина, в котором он отзывался о "так называемом Сибирском правительстве" в самых резких тонах. Дербера он называл "жидом", а членов его кабинета - людьми, "совершенно неопытными в деле управления"**. Это интервью, а также слухи о том, что Пётр Дербер - еврей, а бело-зелёный флаг ВПАС в действительности является-де национальным флагом евреев, усиленно раздувались, вследствие чего в самом Владивостоке председатель Сибирского правительства стал мишенью для местных черносотенцев, которые, вдобавок ко всему, обвинили его в провокаторстве, т.е. в работе на царскую полицию в предреволюционное время. В итоге Дербер, дабы хоть как-то ослабить давление на своё Правительство, вынужден был уйти с поста премьер-министра, оставшись в должности министра иностранных дел. Вслед за ним в отставку со своих постов подали подвергшиеся публичной "порке" Виктор Тибер-Петров и Евгений Захаров, а вместе с ними ещё один эсер-интернационалист (черновец) Сергей Кудрявцев.
   21 июля пост главы ВПАС занял бывший иркутский комиссар Временного правительства России сорокасемилетний Иван Александрович Лавров***. В тот же день было принято постановление "О реконструкции Совета Министров", согласно которому министерские должности распределились следующим образом: И.А. Лавров (министр-председатель), П.Я. Дербер (министр иностранных дел), Н.Е. Жернаков (государственный контролёр), А.А. Краковецкий (военный и морской и министр), В.И. Моравский (министр продовольствия и снабжения и временно управляющий отделом путей сообщения), А.Е. Новосёлов (министр внутренних дел), Г.Ш. Неометуллов (министр туземных и экстерриториальных народностей), А.А. Трутнев (управляющий министерством финансов и временно управляющий отделом труда), М.А. Колобов (министр торговли и промышленности), Н.Я. Быховский (управляющий министерством земледелия).
   _______________
  *Он, действительно, в декабре 1917 г. в делегатской карточке чрезвычайного Сибирского областного съезда указал свою партийную принадлежность как члена РСДРП(б).
  **"День Владивостока", Љ95 за 1918 г. или ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.168.
  ***Происхождением из дворян. В дореволюционный период Лавров являлся высокопоставленным чиновником иркутского губернского правления, возглавлял губернскую казённую палату (финансовое управление), а на общественных началах занимал пост председателя иркутского военно-промышленного комитета. Вскоре после Февральской революции Ивана Александровича назначили иркутским губернским комиссаром.
  
  
  Таким образом из того состава Временного Сибирского областного правительства, который был утверждён в конце января 1918 г. на заседании депутатов Сибирской областной думы во ВПАС осталось теперь только 7 человек (Дербер, Жернаков, Краковецкий, Моравский, Неометуллов, Новосёлов и Колобов)*. Трое других членов владивостокской группы: Иван Александрович Лавров, Наум Яковлевич Быховский и Александр Афанасьевич Трутнев не были утверждены депутатами СОД в должности министров, однако имели все основания в будущем надеяться на это. Лавров, как опытный администратор с дореволюционным стажем, Быховский, как член Сибирской областной думы**, ну а Трутнев, как один из виднейших сибирских кооператоров. В качестве сотрудников к работе в правительстве были привлечены и некоторые владивостокские общественные деятели. Такая опора на местные кадры произошла не только вследствие дефицита нужных специалистов, но и по причине того, что в январских выборах министров Сибирского правительства в Томске не участвовали представители Дальнего Востока, что не всех во Владивостоке устраивало.
  _______________
  *Жернаков, Новосёлов и Неометуллов являлись правыми эсерами, Моравский во времена своей студенческой молодости также состоял членом этой партии, но в 1907 г. из неё вышел по причинам "личных противоречий с социалистическими тенденциями". Колобов был народным социалистом. Таким образом, только один Дербер представлял теперь в Сибирском правительстве левую часть эсеровской партии.
  **В конце весны 1918 г. Наум Быховский в составе ревизионной комиссии от СОД проверял финансовую деятельность Сибирского правительства в Харбине, в результате чего, кстати, эта деятельность была признана неудовлетворительной.
  
  
  Как видим, к последней декаде июля ВПАС полностью переформировалось и уже могло преступить, наконец, к исполнению своих прямых обязанностей по управлению, по крайней мере, хотя бы освобождёнными территориями Дальнего Востока. Все политики, вызывавшие наибольшее раздражение, как в среде правых, так и среди представителей союзников, были удалены из восточной группы Сибирского правительства, а вместо них к сотрудничеству привлекли местные деловые кадры. Да и процесс признания со стороны иностранных дипломатических кругов тоже вроде бы пошел в нужном для ВПАС направлении. Совещание
  дипломатических представителей в Пекине приняло решение не признавать претензий Хорвата на власть, предложить ему отказаться от них и вернуться
  назад в Харбин*. Такое развитие событий воодушевило группу Лаврова-Дербера, породило у неё надежды на скорое признание союзниками. Именно тогда ВПАС в ультимативной форме и потребовало от Хорвата (письмо, опубликованное 28 июля в Љ4 "Вестника правительства автономной Сибири") сложить с себя "незаконно присвоенные полномочия".
  _______________
  *Об этом свидетельствует достаточно добросовестный советский исследователь М.И. Светачев. См. его статью "Интервенты и сибирская контрреволюция... С.44
  
  
  Как вспоминал министр ВПАС Валериан Моравский: "Попытка генерала Хорвата достичь Владивостока провалилась. Его "армия" - небольшой отряд - была разоружена нами, и, следовательно, район станции Гродеково стал единственной территорией, подчинённой его правительству". В данном наблюдении много верных замечаний, кроме, пожалуй, одного: отряды Хорвата не были разоружены. Напротив, их авангард - уссурийские казаки во главе со своим самопровозглашенным атаманом Калмыковым, после нескольких проверок на лояльность к новым демократическим властям Приморья, в конце июля перебросили (с 2 артиллерийскими орудиями и 16 пулемётами) в помощь чехословакам, наступавшим на Хабаровск. Остальные отряды Хорвата действительно были заблокированы в районе станций Гродеково и Галенки, но опять-таки при полном вооружении. Видимо на всякий случай. Харбинские части могли понадобиться для поддержки наступления на Хабаровск, по-прежнему находившемся в руках большевиков, а также, если понадобится, и для наведения порядка в политически нестабильном пока ещё Владивостоке.
  Там, кстати, на последние выходные дни июля (на 27 и на 28 числа) намечались выборы в Городскую думу, и по предварительным данным пробольшевистски настроенные левые, сделавшие ставку на список от центрального бюро профсоюзов, должны были получить весьма значительное число голосов. Мгновенно отреагировав на создавшуюся ситуацию, правые группировки сумели добиться от курировавшего город иностранного дипломатического корпуса, в качестве превентивной меры, разрешения на въезд в город военной делегации правительства Хорвата. 24 июля на владивостокский вокзал прибыл специальный вагон военного министра Делового кабинета генерала Флуга в сопровождении ещё нескольких служащих своего министерства.
   Остававшиеся до поры до времени в полном неведении в отношении такого рода неожиданного визита членов Харбинского правительства представители Приморского земского самоуправления, а с ними и министры ВПАС, понятно, крайне отрицательно отреагировали на приезд делегации Флуга, а председатель земской управы Медведев и городской голова Агарёв даже отдали распоряжение силами городской милиции блокировать посланцев "Верховного правителя" прямо в вагоне, подкатить к их составу паровоз и выдворить таким образом непрошенных гостей с территории города. И тут
  случилось неожиданное, по распоряжению, по всей видимости, всё того же консульского совета чехословацкие легионеры воспрепятствовали действиям милиции и позволили Флугу со товарищами сойти "на берег"*. Таким образом стало понятно, что политические симпатии иностранных союзников в целях соблюдения паритета опять начали слоняться слегка в правую сторону.
  Ну а когда владивостокские левые действительно выиграли выборы в Городскую думу, получив абсолютное большинство мест в ней (53 из 101)**, в столицу Приморья пожаловал и сам "Верховный правитель" Д.Л. Хорват. Случилось это, как мы уже отмечали, 4-го, а по другим данным 5августа. Сопровождали Дмитрия Леонидовича члены его правительства, в том числе два таких высокопоставленных чиновника как Степан Востротин - председатель Делового кабинета и генерал М.М. Плешков - заместитель Хорвата по военной части. Ещё "Верховному правителю" удалось привести с собой во Владивосток и 50 человек своей личной охраны. По официальной версии делегация прибыла в город для возобновления переговоров с руководством ВПАС на предмет формирования коалиционного кабинета министров. Что же на самом деле было на уме у Верховного правителя и его спутников оставалось только догадываться.
  Так, например, ещё накануне своего визита, а точнее 27 июля, Хорват опубликовал на первой странице газеты "Голос Приморья", выходившей во Владивостоке, приказ, гласивший ни много ни мало, а о переподчинении ему, как "Верховному правителю России", всех городских учреждений. В ответ на такое дерзкое заявление городское самоуправление Владивостока, во-первых, опровергло его, а, во-вторых, в качестве назидательной меры решило на время приостановить выход "Голоса Приморья" и обратилось за соответствующим разрешением(!) к старшине консульского корпуса. Однако иностранные кураторы запретил это делать, мотивировав свой отказ тем, что одним из совладельцев типографии газеты является японский бизнесмен и что он может понести убытки. В результате дальнейшие распоряжения и послания генерала Хорвата продолжили печатать в "Голосе Приморья", правда, теперь уже не в передовице, а на дополнительных вкладных листах. Так было безопасней для типографии с одной стороны, а с другой - очень удобно для публичного распространения, ибо теперь опубликованные в газете приказы правителя Хорвата можно было легко расклеивать на заборах в виде листовок***.
  _______________
  *См. доклад Ивана Лаврова в Иркутске 1 ноября 1918 г. ("Свободный край", ЉЉ116, 117 за тот же год).
  **Плюс к этому ещё 22 мандата получили представители умеренных левых, правые эсеры и меньшевики. Кадеты же провели лишь 17 человек в Думу (http://www.pkokprf.ru/personal/doc/war_dv.htm).
  ***См. указанный доклад И. Лаврова.
  
  
  Также у министров ВПАС, а иже с ними и у представителей владивостокского самоуправления вызвал немалые опасения ещё и факт
  присутствия в поезде самопровозглашенного "Верховного правителя" достаточно внушительного по своему количеству охранного подразделения. Тем более что несколькими днями ранее, а именно 2 августа, на узловую станцию Никольск-Уссурийска попытался прорваться один из вооруженных отрядов, подконтрольных Д.Л. Хорвату. В тот день, якобы, для обеспечения тылов наступавшего на Хабаровском фронте Калмыкова со станции Галенки по приказу генерала Хрещатицкого выдвинулся бронепоезд, но в нескольких километрах от Никольска он был остановлен чешской заставой и заблокирован. В ответ русские военные предприняли попытку прорыва, устроили перестрелку, в результате которой двух легионеров застрелили ("Голос Приморья", Љ257 за 1918 г.). И хотя белогвардейцы в итоге так и не смогли прорваться, их настойчивость многих насторожила, поскольку дерзкий бронепоезд вполне мог в случае прорыва двинуться не в сторону Хабаровска, а в близлежащий Владивосток для разгона здесь новой "большевистской" Гордумы*, а вместе с ней и ещё кое-каких неугодных организаций и учреждений.
  _______________
  *Впрочем, вмешательства вооруженной силы для решения данного вопроса не потребовалось. В начале августа во Владивостокский окружной суд были поданы жалобы частных лиц, а так же протест исполнявшего обязанности областного комиссара Медведева по поводу имевших место нарушений законности во время выборов. Постановлением суда от 12 августа 1918 г. результаты выборов гласных во Владивостокскую городскую думу были отменены (http://www.pkokprf.ru/personal/doc/war_dv.htm).
  
  
  Не меньшую опасность, по мнению владивостокских левых демократов, представляли и два взвода личной охраны Верховного правителя. Поэтому Приморская земская управа сразу же по прибытии харбинской делегации во Владивосток сделала по данному поводу официальный запрос в адрес консульского корпуса, в ответ на который всё тот же его несменный старшина японец Кикучи 10 августа сообщил, что "генералу Хорвату в лице Дитерихса предъявлено требование 50 человек его вооруженной охраны отправить назад на станцию Гродеково" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.178). Можно отметить в связи с этим, что чехословаки на Дальнем Востоке, точно также как и в Сибири, стали своего рода балластом в противостоянии левых и правых группировок, в полной мере при этом подчиняясь иностранному дипломатическому корпусу. Главная же цель последнего по-прежнему заключалась в том, чтобы добиться от ВПАС и Делового кабинета создания коалиционного правительства.
  Поэтому после прибытия Хорвата во Владивосток под неусыпным контролем консульского совета возобновились межправительственные консультации, во время которых, однако, как и полгода назад в Харбине, совершенно непреодолимым стал вопрос о том, чей кабинет будет взят за основу будущего объединённого правительства, и самое главное - кто его
  возглавит*. Сибирские министры настаивали на том, чтобы полностью сохранить ВПАС и лишь в качестве дополнения кооптировать в его состав несколько человек из Делового кабинета, а также ряд представителей владивостокского бизнессообщества. Деловой же кабинет Хорвата настаивал, понятно, на совершенно ином, обратно пропорциональном варианте. Так что к концу августа переговоры вновь зашли в тупик, и тогда правые круги решили сделать очередной ход конём. 25 августа они попытались осуществить во Владивостоке очередной вооруженный переворот, но только теперь уже исключительно в свою пользу, а точнее в пользу группы генерала Хорвата.
  Впрочем, подготовка к мятежу началась, можно сказать, уже с самых первых дней пребывания харбинской правительственной делегации в столице Приморья. Во-первых, в знак приветствия "Верховного правителя" кадеты вывесили по всему Владивостоку российские буржуазные триколоры, которые заметно потеснили бело-зелёные флаги сибирской автономии, получившие прописку на городских улицах с 30 июня, после соответствующего распоряжения ВПАС**. Этим правая коалиция опять же превентивно, то есть упреждающе, давала понять, что не намерена играть вторую скрипку в политическом оркестре. Во-вторых, как сообщает всё тот же Иван Лавров, несколько офицеров из числа хорватской группы сразу же по приезду во Владивосток начали переманивать военнослужащих из отряда полковника Толстова, якобы предлагая каждому значительные суммы наличными за переход на сторону Верховного правителя. При этом нужно учесть тот факт, что многие военспецы толстовского подразделения (официально именовавшегося, кстати, Сибирским стрелковым полком***), как утверждают некоторые источники, даже и не за деньги симпатизировали в большей степени патриоту государственнику Хорвату, нежели эсеру- федералисту Дерберу и политическим эмигрантам - Медведеву и Агарёву****.
  _______________
  *Видя крайнюю неуступчивость обоих министерских кабинетов по данному вопросу, иностранные дипломаты стали рассматривать кандидатуру бывшего комиссара Временного Всероссийского правительства по Дальнему Востоку тридцатисемилетнего Николая Русанова в качестве третьей силы на должность нового председателя правительства, но последний оказался слишком пассивен и безынициативен и не проявил решительности в осуществлении, предложенного ему проекта (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.116).
  **"Утвердить для обнародования форму Сибирского флага, принятую Томской конференцией общественных организаций Сибири 5 августа 1917 г. (бело-зелёный), причем наряду с Сибирским флагом допустимо вывешивание и общероссийского трёхцветного флага". См.: Журавлев В.В. Государственная символика Белой Сибири.... С.12-13.
  ***Ещё, видимо, в шутку, этот полк иногда называли или "армией" ВПАС или Приморской земской ратью.
  ****До Февральской революции оба находились в эмиграции на территории США.
  
  
   Отряд полковника Толстова, напомним, был сформирован в ходе июньского антибольшевистского мятежа во Владивостоке из числа, главным образом, бывших офицеров царской армии, оставшихся без работы в постреволюционный период. Их политические симпатии поэтому сформировались во многом явно не в пользу революционных преобразований, и разагитировать этих людей не составляло, таким образом, большого труда. Поэтому, когда в ходе августовского межправительственного диалога встал вопрос об объединении вооруженных сил Харбина и Владивостока, собрание командного состава Сибирского стрелкового полка вынесло решение подчиниться не ставленнику левых демократов Толстову, а представителю консервативных кругов из окружения Хорвата. Офицеры Владивостока решили покончить с двоевластием, писала газета "Свободный край" (Љ69 за 1918 г.) и установить, наконец, единое командование в лице старшего по званию воинского начальника генерала от инфантерии Плешкова. После принятия данного решения в подчинение к последнему начался массовый отток военнослужащих "земской рати", так что в её рядах вскоре осталось лишь 4 офицера и чуть более одного десятка солдат.
  Таким образом, практически весь Сибирский стрелковый полк, основная воинская единица русского контингента владивостокских войск, оказался к двадцатым числам августа под контролем правых сил. Левые конечно же не дремали и как могли препятствовали данному процессу. Так две владивостокские газеты, печатавшие призывы генерала Плешкова к офицерам об объединении, были закрыты по настоянию Приморской земской управы, а муниципальная милиция получила негласное распоряжение срывать листовки Хорвата и арестовывать под любыми предлогами его агитаторов. Ну а когда 23 августа Плешков отдал приказ о смещении полковника Толстова с поста командира полка и о назначении на освободившуюся должность своего подчинённого полковника Бурлина, Временное правительство автономной Сибири, обвинив Деловой кабинет Хорвата в подготовке вооруженного мятежа, тотчас же прекратило с ним дальнейшие переговоры, официально известив об этом иностранных консулов (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, лл.115-116).
  Оставшиеся в распоряжении Толстова военнослужащие, усиленные милицейскими нарядами, по приказу демократических властей города взяли на всякий случай под круглосуточную охрану важнейшие городские административные учреждения, а также здание госбанка и казначейства. То, что произошло далее, источники трактуют по-разному. Одни утверждают, что никакой попытки государственного переворота во Владивостоке осуществлено не было, другие же свидетельствую о том, что в ночь на 25 августа подконтрольные генералу Плешкову подразделения, окружили штаб
  Толстова, а вслед за этим разоружили и сместили все милицейские караулы у административных зданий, заменив их своими. Утром того же дня ВПАС направило официальное обращение к консульскому корпусу с просьбой каким-то образом повлиять на происходящее.
  Собравшиеся на совещание консулы вместе с представителями иностранных воинских подразделений решили вмешаться в конфликт, дабы не допустить перерастания взрывоопасной ситуации в настоящий вооруженный конфликт. Находившимся во Владивостоке частям Чехословацкого корпуса, а также собственным вооруженным контингентам был отдан приказ блокировать штаб полковника Бурлина и казармы подконтрольного ему (бывшего толстовского) полка, после чего предложить находившимся там военнослужащим сдать оружие. Общее руководство операцией поручили осуществить английскому майору Денлопу. Ввиду явного численного превосходства иностранных частей русским солдатам и офицерам ничего не оставалось как подчиниться оказанному на них давлению и полностью сложить оружие.
  Вечером того же дня по городу было распространено следующее заявление Приморской областной земской управы. "В 6 часов 30 минут вечера майор Денлоп сообщил председателю земской управы, что генералу Плешкову вручена нота союзного командования о немедленном разоружении его отрядов и что в исполнении этого назначенный Плешковым командующий войсками полковник Бурлин отдал приказ о сдаче оружия отрядами Плешкова. Сдача оружия закончится сегодня к 8-ми часам вечера. Земская управа призывает население города к сохранению спокойствия" ("Свободный край", Љ69 за 1918 г.). Однако, несмотря на такого рода призывы, уже на следующий день во Владивостоке начались массовые акции протеста общественности, а также самих разоруженных военнослужащих Сибирского стрелкового полка, которые перед зданиями консульств демонстративно срывали с себя имевшиеся у некоторых иностранные ордена и медали, а один из офицеров по фамилии Тулинцев в порыве патриотического возмущения выстрелил (честь имея) на глазах у всех себе прямо в сердце, здесь же у здания одной из дипмиссий.
  Владивостокская печать, особенно правого толка, в едином порыве солидаризируясь с протестующими, печатала обращения оскорблённых русских офицеров*, союза георгиевских кавалеров, а также многочисленные письма представителей общественности города, требовавших от иностранцев официальных извинений по поводу случившегося. Звучали требования передать общее командование российских войск во Владивостоке русскому офицеру, подчиненному Плешкову, а в венный совет союзного командования включить российского представителя (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.134). Харбинские средства массовой информации оказались ещё более категоричными и характеризовали события во Владивостоке, связанные с разоружением русских отрядов, как полную оккупацию союзными войсками города Владивостока (см. например газету "Призыв", номер от 28 августа 1918 г.).
  _______________
  *Вот пример одного из таких обращений. "Это тягчайшее оскорбление нанесено вами по праву сильного тем, кто, отдав свои силы, здоровье, жизнь своих братьев, потеряв родину, жили одной надеждой - вновь доказать вам свою любовь и верность России своим союзникам в момент, когда верилось, что пришёл конец нашим ужасам, испытаниям, оскорблениям, издевательствам".
  
  
  Видя такую реакцию со стороны владивостокцев, иностранные представители сильно забеспокоились о потере своего реноме и срочно стали искать выход из сложившейся ситуации. Для начала они пообещали вернуть конфискованное оружие, но им ответили, что обиженные офицеры рассмотрят данное предложение только после принесения им публичных извинений в торжественной обстановке на плацу для восстановления чести русского военного мундира. Пришлось консулам приносить официальные извинения в печати, оказывать всякого рода знаки внимания оскорблённым в своих чувствах военным и пр. Так во время похорон Тулинцева один из английских крейсеров даже просалютовал в его честь. А прибывший вскоре во Владивосток особоуполномоченный правительства Великобритании генерал Нокс организовал торжественное мероприятие с молебствием для возвращения военнослужащим Сибирского стрелкового полка их боевого оружия.
  Что же касается прерванных переговоров между ВПАС и Деловым кабинетом, то на них решено было поставить окончательный крест и ждать приезда делегации Омского правительства во Владивосток для разрешения абсолютно тупиковой ситуации.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВРЕМЕННОГО СИБИРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
  
  Хочу я спросить без волшебств и чудес:
  кто всё же коварнее - жизнь или бес?
  Гёте
  
  
  1. Первые назначения
  
  В воскресенье 30 июня срочная телеграмма из Омска известила руководство освобождённых городов Западной и Средней Сибири об образовании нового органа высшей исполнительной власти - Временного Сибирского правительства, а точнее его Совета министров в составе пяти человек: П.В. Вологодского, Вл.М. Крутовского, И.А. Михайлова, Г.Б. Пату-шинского и М.Б. Шатилова.
  На следующий день, в понедельник 1 июля, началась уже трудовая неделя, ставшая для ВСП неделей очень трудных решений, во многом может быть достаточно спорных по сути своей, но вместе с тем в чём-то и абсолютно исторически значимых. Три благодарственные правительственные грамоты от 1 июля открыли длинный список тех указов, распоряжений и постановлений, что появились на свет в период с 1 по 7 июля включительно. Первая из них выражала глубокую благодарность членам Западно-Сибирского комиссариата за проделанную работу в организации сопротивления большевистской диктатуре. Вторая - командующему армией А.Н. Гришину-Алмазову персонально. Ну, а третья была адресована чехословацким легионерам за вклад в вооруженную борьбу с советской властью.
  Далее, после столь изрядной порции вполне заслуженной комплементарности, Совет министров подготовил и своё первое правительственное постановление "О высших государственных учреждениях Сибири", в котором сообщалось о том, что Западно-Сибирский комиссариат упраздняется, а его члены, соответственно, теряют прерогативы высшей исполнительной власти, но остаются "в распоряжении Сибирского правительства в качестве уполномоченных"*. Отделы и управления ЗСК, в соответствии с данным постановлением, не упразднялись, а напротив - преобразовывались в министерства и канцелярию Совета министров. Во главе тех министерств, руководители которых ещё не вернулись в Сибирь с Дальнего Востока, были поставлены временные управляющие, последним присваивались "в делах их ведомств права министров". Временное управление вводилось потому, что, как поначалу заявлялось в официальной печати, Омский кабинет осуществлял свои функции лишь до прибытия всего состава Сибирского областного правительства.
  _______________
  *Василий Сидоров был назначен уполномоченным в Восточную Сибирь, а Борис Марков - в Уфу, послом при Комитете членов Учредительного собрания.
  
  
  Должности управляющих сохранили за собой в подавляющем большинстве все начальники отделов Западно-Сибирского комиссариата. Трое из числа последних стали товарищами (заместителями) министров и лишь двое не вошли в состав Временного Сибирского правительства. Владимир Сизиков, возглавлявший административный отдел и "проявивший себя посредственным администратором", был заменён на Павла Михайлова, занявшего 3 июля ещё и должность товарища министра внутренних дел*. А отправленного в отставку Александра Мальцева** сменил в ранге товарища министра финансов один из лидеров омских торгово-промышленных кругов, бывший директор омского отделения Русско-Азиатского банка Николай Буяновский. Управляющий делами ЗСК Георгий Гинс сохранил за собой тот же самый пост, но только уже при Совете министров ВСП.
  _______________
  *Административный отдел во главе с П.Я. Михайловым вошёл в качестве одного из департаментов в состав министерства внутренних дел.
  **А.П. Мальцев был переведён на должность директора департамента Государственного казначейства при министерстве финансов.
  
  
  Последний седьмой пункт постановления "О высших государственных учреждениях Сибири" повелевал "образовать совещание в составе управляющих министерствами, управляющего делами совета министров и товарищей министров для предварительного обсуждения вопросов, представляемых на разрешение совета министров". Данное собрание управляющих имело статус лишь совещательного органа при Совете министров. Его заседания проходили ежедневно, а по свидетельству Ивана Серебренникова, даже иногда и в выходные дни, после семи часов вечера, продолжаясь, порой, до полуночи. Выработанные совещанием предложения поступали потом для их окончательного обсуждения и утверждения Совету пяти министров (а после приезда в Омск И.И. Серебренникова - шести), совместные заседания которых, как правило, проходили с начала второй половины дня и до вечера.
  Таким образом, 1 июля официально было объявлено о структуре новой высшей исполнительной власти, а также об основных назначениях на самые главные и ответственные посты во Временном Сибирском правительстве. Именной список назначенцев со временем немного менялся, конечно, но его основной костяк сохранился и действовал не только до переворота 18 ноября 1918 г., но даже и после - в департаментах уже колчаковского Правительства.
  Итак, Временное Сибирское правительство:
  Председатель правительства - Пётр Васильевич Вологодский
  Совет министров ВСП:
  Министр иностранных дел - Пётр Васильевич Вологодский
  Министр внутренних дел - Владимир Михайлович Крутовский
  (заместитель председателя Совета министров)
  Министр юстиции - Григорий Борисович Патушинский
  Министр снабжения - Иван Иннокентьевич Серебренников*
  _______________
  *Проживавший в Иркутске И.И. Серебренников только в конце июля, после того как войсками Временного Сибирского правительства Иркутск был освобождён, смог прибыть в Омск и стать полноправным шестым членом Совета министров. Так как Иван Серебренников был избран Сибирской областной думой в качестве министра снабжения и продовольствия, а в структуре правительства 1 июля уже было учреждено министерство продовольствия во главе с Н.С. Зефиро-вым, из состава последнего специально для прибывшего министра выделили самостоятельное министерство снабжения.
  
  
  Министр финансов - Иван Адрианович Михайлов
  Министр туземных дел - Михаил Бонифатьевич Шатилов
  Совещание ВСП:
  Управляющий делами Совета министров Георгий Константинович Гинс
  Помощник управляющего делами Совета министров (он же секретарь Совета министров) - Тарас Васильевич Бутов
  Помощник управляющего делами Совета министров - Иван Иванович Корнеев-Гребаров
  Управляющий военным министерством - Алексей Николаевич Гришин-Алмазов с оставлением в должности командующего армией
  Управляющий министерством продовольствия - Николай Степанович Зефиров
  Помощник управляющего министерством продовольствия - Иван Герасимович Знаменский
  Управляющий министерством путей сообщения - Георгий Макарович Степаненко
  Управляющий министерством торговли и промышленности - Павел Павлович Гудков
  Помощник управляющего министерством торговли и промышленности - Михаил Самойлович Виттерберг
  Управляющий министерством земледелия и колонизации - Николай Иннокентьевич Петров
  Управляющий министерством народного просвещения - Василий Васильевич Сапожников
  Управляющий министерством труда - Леонид Иванович Шумиловский
  Товарищ министра иностранных дел - Мстислав Петрович Головачёв
  Товарищ министра внутренних дел (исправляющий должность товарища министра) - Иван Васильевич Павлов (через две недели его заменит Александр Алексеевич Грацианов)
  Товарищ министра внутренних дел - Павел Яковлевич Михайлов
  Товарищ министра финансов - Николай Демьянович Буяновский
  Товарищ министра юстиции - Александр Павлович Морозов
  Во главе Совета Государственного контроля находился некто Николаев
  Во главе Главного управления почт и телеграфа - некто Миронов.
  
  Надо отметить, что первоначально, в январе 1918 г., Вл.М. Крутовский был утверждён в должности министра народного здравия, теперь он стал министром внутренних дел, а находящийся в это время во Владивостоке законный руководитель данного министерства А.Е. Новосёлов таким образом терял свою должность. Все назначения министров на основании решений Сибирских областных съездов разрешалось производить только депутатам Областной думы, однако, судя по материалам июньских заседаний Частных совещаний СОД, никаких таких решений Дума не выносила. Таким образом получается, что всеми уважаемый Владимир Михайлович Крутовский был назначен министром внутренних дел самим Советом министров, принявшим на себя в данном случае функции Сибирского парламента и создавшего первый прецедент, нарушивший законодательные права Сибирской областной думы. Точно также и М.Б. Шатилова омские распорядители перевели из министров без портфеля в министры туземных дел, оставив, что называется, за бортом утверждённого в своё время Думой В.Т. Тибер-Петрова. Что же касается СОД, то её депутатов, заседавших уже целый месяц в Томске (правда, в количестве лишь двух десятков человек) тогда просто поставили перед свершившимся фактом, и всё.
  Подробную характеристику каждому из членов ВСП мы здесь сейчас давать не будем*, поскольку о большинстве из них мы уже достаточно много говорили и раньше, особенно в той части нашего исследования, где речь шла о формировании управленческих структур Западно-Сибирского комиссариата. Однако, подводя некоторый итог, всё-таки заметим, что Временное Сибирское правительство несколько поредело, конечно, в сравнении со структурами ЗСК, в отношении социалистов**, но всё-таки сохранило их в своих рядах, и от того, видимо, ВСП как бы устроило на тот момент всех - и левых и правых, и даже некоторую часть консерваторов, не говоря уже об областниках из Потанинского кружка, которые, наконец, добились того, чтобы во главе высшей исполнительной власти Сибири впервые встал абсолютно свой в полном смысле этого слова человек - русский по национальности сибиряк и автономист Пётр Васильевич Вологодский.
  _______________
  *Желающих самостоятельно покопаться в деталях мы отсылаем к разделу "Досье" нашей книги.
  **Три члена бывшего ЗСК (Борис Марков, Михаил Линдберг и Василий Сидоров), а также Владимир Сизиков, бывший заведующий административным отделом.
  
  
  И тут, однако, ещё важна такая деталь: в числе управляющих министерствами и товарищей министров количество социалистов было весьма незначительным и, практически, незаметным, в то время как в составе Совета министров сохранялся как бы паритет и полное равенство сил между левыми и правыми, между социалистами и буржуазными демократами. С одной стороны это были Крутовский, Патушинский и Шатилов, а с другой - Михайлов, Серебренников и Вологодский, причём Пётр Васильевич Вологодский, как нам представляется, находился, когда это было нужно, как бы ещё и над схваткой, примиряя противоборствующие стороны и спасая Совет министров от излишней конфронтации. Таким образом, можно заметить, что Совет министров Временного Сибирского правительства основывался как бы на идейных принципах, а вот его управленческий аппарат подбирался, главным образом, по чисто деловым качествам из людей старой дореволюционной закалки, весьма и весьма далёких ещё от мыслей по социалистическому переустройства общества и поэтому в большей степени симпатизировавших, по мнению советских историков, кадетской, буржуазно-демократической партии.
  Об отказе от левых "социалистических опытов", о намерении неуклонно идти "по пути создания и укрепления незыблемого правопорядка и мощной государственности" неоднократно заявлял в своих программных документах и сам Совет министров, позиционируя себя, в первую очередь, как власть надклассовую и надпартийную. В этом было ещё одно существенное отличие Временного Сибирского правительства от Западно-Сибирского комиссариата. Вместе с тем имелась одна немаловажная особенность, сближавшая эти два органа исполнительной власти, она характеризовалась полным неприятием большевизма и пролетарской диктатуры; в данном случае прослеживалась абсолютно очевидная в своей идентичности подлинная преемственность власти.
  Постановление "О высших государственных учреждениях Сибири" от 1 июля 1918 г. подписали лишь четыре министра ВСП, пятый - Вл.М. Кру-товский прибыл в Омск из Красноярска лишь на следующий день. А 3 июля "выздоровел" А.Н. Гришин-Алмазов, появившийся, наконец, после пяти дней затворничества на заседании Правительства. Через два дня он получил от Совета министров особую привилегию: право производства в высшие чины в армии и в военном ведомстве, а 10 июля ему самому было присвоено воинское звание генерал-майора.
  Но это, конечно, частности, теперь перейдём к главному. При внимательном прочтении пятого пункта разбираемого нами постановления "О высших государственных учреждениях Сибири" становилось ясно, что омский Совет министров намерен придавать всем своим постановлениям исключительную силу закона, а это в корне противоречило положению от 15 декабря 1917 г. II Сибирского областного съезда, определившего законотворчество прерогативой лишь Сибирской областной думы и Сибирского Учредительного собрания.
  Ну, судите сами.
  Положения Сибирского съезда от 15 декабря 1917 года:
  "Ст. 4. До созыва Учредительного собрания Сибири, Сибирская областная дума является областным органом законодательной по местным делам власти.
  Ст. 10. Временной Сибирской областной думе принадлежит право контроля над ответственным перед ней Сибирским областным советом (Сибирским правительством. - О.П.), издания законов по местным делам, а также выходящих за пределы компетенции исполнительной власти распоряжений (Бюллетень Временного Сибирского областного совета. 1918, Љ1)".
  Постановление ВСП от 1 июля 1918 года:
   5. "Все постановления совета министров, имеющие силу узаконений (выделено мной. - О.П.), опубликовывать в Собрании узаконений и распоряжений Сибирского Правительства за подписями председателя совета министров, по крайней мере, одного из членов совета министров и скрепой лица, стоящего во главе подлежащего министерства, или управляющего делами" (Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, от 5 июля 1918 г., Љ 1).
  А вот что говорилось в декларации Сибирской областной думы от 27 января 1918 года:
  "С верой в народно-трудовые силы, с сознанием великой ответственности, с беззаветным стремлением спасти погибающую Сибирь Дума вступает на путь верховной законодательной власти в свободной отныне автономной Сибирской республике" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.95, л.2).
  
  Таким образом, как и в истории с Западно-Сибирским комиссариатом, в июле на территории Сибири вновь образовалось два центра силы, в равной степени претендовавших на верховную власть - Временное Сибирское правительство, подконтрольное в большей степени правым, нежели левым политикам, - и Сибирская областная дума, в которой всё большее и большее влияние приобретали социалисты. И вот, для того, видимо, чтобы перехватить инициативу у находившейся пока ещё в разобранном состоянии СОД, омский Совет министров подготовил и 4 июля опубликовал от своего имени главный программный документ лета 1918 г. - Декларацию Временного Сибирского правительства о государственной самостоятельности Сибири.
  
  
  
  
  2. День государтсвенной самостоятельности Сибири
  
  Заветная мечта сибирских патриотов -
   идея сибирского областничества, выполненная
   ещё в шестидесятых-семидесятых годах
   основоположниками областничества
   покойным Ядринцевым и ныне здравствующим
   почётным гражданином Сибири Потаниным, -
   осуществилась. Отныне Сибирь автономна.
  И. Якушев. Из речи при открытии
   Сибирской областной думы
  
  Через автономную Сибирь к воссозданию
   и объединению Русского государства!
  "Сибирская жизнь". Љ86 за 1918 год
  
  
  Декларация Временного Сибирского Правительства о государственной самостоятельности Сибири от 4 июля* 1918 года
  
  "Временное Сибирское Правительство, приняв на себя всю полноту власти в стране после изгнания узурпаторов-большевиков, наряду с другими важнейшими задачами, полагает также необходимым вывести Сибирь из того неопределенного положения, в котором она находится вследствие разгона большевиками Сибирской Областной Думы и продолжающегося их господства в Европейской России.
  _______________
  *В некоторых источниках, особенно в Интернете, довольно часто указывается на 4 июля как на дату по старому стилю, что совершенно неверно, декларация о государственной самостоятельности Сибири появилась на свет уже по Григори-анскому календарю. На этот счёт есть специальная пометка - 4 июля [н. ст.] - в официально опубликованном документе (см.: Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, Љ2, 1918 г.).
  
  
  Временное Сибирское Правительство отчетливо сознает, что всякое промедление в разрешении вопроса об определении государственной сущности Сибири чрезвычайно гибельно по своим последствиям в связи со слагающейся международной обстановкой, но, несмотря на это, оно было бы лишено возможности правомерно взять на себя тяжелый труд определения будущих судеб родины, если бы не имело в этом отношении авторитетного указания со стороны Сибирской Областной Думы, выраженного в её декларации от 27 января 1918 года.
  Лишь опираясь на эту декларацию, в которой Сибирская Областная Дума совершенно определенно высказывается за предоставление Сибири самых широких прав государственного характера, Временное Сибирское Правительство почитает возможным, не дожидаясь нового её созыва, в
  виду остроты момента, возложить на себя бремя разрешения этого вопроса.
  На основании изложенного и принимая во внимание, что российской государственности, как таковой, уже не существует, ибо значительная часть территории России находится в фактическом обладании центральных держав, а другая захвачена узурпаторами народоправства - большевиками, Временное Сибирское Правительство торжественно объявляет во всеобщее сведение, что ныне оно одно вместе с Сибирской Областной Думой является ответственным за судьбы Сибири, провозглашая полную свободу независимых сношений с иностранными державами, а также заявляет, что отныне никакая иная власть помимо Временного Сибирского Правительства не может действовать на территории Сибири или обязываться от её имени.
  Вместе с тем Временное Сибирское Правительство почитает своим священным долгом заявить, что созыв Всесибирского Учредительного Собрания, которому оно передаёт свою власть, является его непреклонным намерением, к скорейшему осуществлению которого оно будет стремиться всеми силами.
  Однако Временное Сибирское Правительство полагает также совершенно необходимым объявить не менее торжественно, что оно не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли Державу Российскую, и полагает, что все его усилия должны быть направлены к воссозданию российской государственности.
  Временное Сибирское Правительство полагает, что, по счастливом достижении этой высокой цели, характер дальнейших взаимоотношений между Сибирью и Европейской Россией будет определён Всесибирским и Всероссийским Учредительными Собраниями. Исходя из этих соображений, Временное Сибирское Правительство приступает к своей ответственной работе с твёрдой уверенностью, что будет в ней поддержано всеми государственно-мыслящими элементами страны.
  Председатель совета министров и министр иностранных дел Пётр Вологодский. Министр внутренних дел Владимир Крутовский. Министр юстиции Григорий Патушинский. Министр финансов Иван Михайлов. Министр туземных дел Михаил Шатилов" (Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, от 18 июля 1918 г., Љ 2).
  
  По чисто случайному совпадению или нет, но Декларация о самостоятельности Сибири появилась на свет в тот же самый день, что и Декларация независимости США 1776 года. Есть, разумеется, колоссальная
  разница между словами самостоятельность и независимость*, поэтому нужно конечно же отличать два исторических документа, и, тем не менее, что-то общее между ними всё-таки есть. Возможно, это общее и хотели подспудно подчеркнуть создатели нашей Декларации, опубликовав её ни днём раньше и ни днём позже, а именно 4 июля. В качестве косвенной так сказать "улики", подтверждающей наши предположения, может служить также ещё и тот факт, что председатель Совета министров П.В. Вологодский являлся учеником Н.М. Ядринцева**, который первым из сибирских автономистов посетил США и, вдохновлённый перспективами этой страны, загорелся идеей превратить Сибирь в соединённые штаты на подобии американских (ну или хотя бы помечтать о чём-то подобном; оно ведь, как известно, не вредно, а иногда даже и полезно). Вот что писал основоположник сибирской областнической публицистики в одном из своих писем оттуда: "Америка меня поразила: это - Сибирь через 1000 лет, точно я вижу будущее человечества и родины... пишу вам 4 июля - праздник Независимости; представьте мои чувства... сердце замирает и боль, и тоска за нашу родину. Боже мой! Будет ли она такой цветущей?"
  _______________
  *Точно такая же, пожалуй, как и между современным, по-прежнему полуколониальным, состоянием Сибири и положением Соединённых штатов; ставших, кстати, спустя два века после своего освобождения, безжалостной метрополией по отношению ко многим другим странам и народам.
  **Вологодский конечно же и Потанина считал своим учителем, но вот рукоположен он был в число сибирских автономистов всё-таки Ядринцевым, от него же Пётр Васильевич получил и первые свои "уроки французского", ставшие определяющими в его судьбе.
  
  
  Что же касается подозрений в сепаратизме, могущих появиться в связи со столь серьёзными претензиями на обособленность, каковые были заявлены в Декларации ВСП, то нужно сразу же и в очередной раз подчеркнуть, что никогда (ну или почти никогда) основатели сибирского автономистского движения не призывали к отделению от России, то же самое всегда констатировали в своих программных документах и сибирские областные съезды, и Сибирская областная дума, а теперь вот и Временное Сибирское правительство. Целью провозглашенной 4 июля самостоятельности являлось лишь воссоздание твёрдого государственного порядка в Сибири, защита её территории от иностранного вторжения, продолжение совместной со странами Антанты войны против Германии и её союзников, а также самостоятельная вооруженная борьба с большевиками для воссоздания, в конечном итоге, обновлённой Российской государственности. "Через автономную Сибирь к возрождению свободной России" - такой плакат висел и над креслом председателя СОД в его томском офисе. Подобное единство взглядов, кстати, плюс ко всему прочему, уже само по себе было очень важно, поскольку использование, так скажем, областническо-автономистской темы помогло Правительству и Думе, несмотря на множество возникавших между ними противоречий, найти на первых порах
  весьма значимую объединяющую идею для совместной борьбы не только с большевиками, но также и с другими внутренними и внешними врагами и даже часть из них победить.
  По некоторым сведениям в ближайшие же дни был утверждён и гимн Сибири, им стала культовая песня славян Восточной Европы "Гей славяне", русский текст которой появился в 1912 г.
  "Гей, славяне! Наше слово
  Песней вольной льётся.
  И не смолкнет, пока сердце
  За народ свой бьётся!".
  Дух Славянский жив навеки,
  В нас он не угаснет,
  Беснованье силы вражьей
  Против нас напрасно.
  Наше слово дал нам Бог,
  На то Его воля!
  Кто заставит нашу песню
  Смолкнуть в чистом поле?
  Против нас хоть весь мир, что нам!
  Восставай задорно.
  С нами Бог наш, кто не с нами -
  Тот падёт позорно.
  
  По сообщению газеты "Сибирская жизнь" (Љ86 за 1918 г.), в Омске 14 августа на благотворительном вечере под названием "Сибирский день" симфоническим оркестром был исполнен уже и непосредственно сибирский народный гимн; слова Н. К-ва, музыка А. Кондора.
  Белая, тихая, снежная ширь;
  Тёмно-зелёное море Тайги -
   Вот она наша родная Сибирь.
  Верьте, друзья, нам, страшитесь враги!
   Тяжкие звуки кандальных цепей
   Нас научили свободу любить.
  Вольны, как вихри родимых степей,
  Вольными, сильными будем мы жить.
  Вольная песнь наша бодро звучит,
  Сердце горячей отвагой горит.
  Другу защита, гроза для врага,
  Наша привольная Степь и Тайга.
  
  Столицей Сибири 23 июля был провозглашен Омск, а 30-го числа того же месяца Временное Сибирское правительство подтвердило решение декабрьского Областного съезда о государственном флаге Сибири в виде бело-зелёного двуколора и рекомендовало его для официального использования. 5 июля Совет министров постановил учредить звание Почётного гражданина Сибири, и первым, кто удостоился чести получить столь высокий титул, стал конечно же Григорий Николаевич Потанин, великий сибирский патриот, уже на закате своей жизни, но всё-таки увидевший воочию воплощение того, о чём он и его единомышленники так долго и беззаветно мечтали - предоставить сибирякам реальную возможность почувствовать себя ответственными за судьбу своей родины.
  Ну и, что называется, на десерт такая вот ещё почти "пикантная" новость, спустя два месяца в одном из своих сентябрьских номеров томская "Народная газета" сообщила читателям, что на территории Сибири, наконец-то, найдена нефть и что её теперь не нужно будет больше покупать в России...
  
  
  
  3. Первые важнейшие указы и постановления
  
  Вопрос о власти не был бы полностью разрешен, если бы ВСП не закрыло бы окончательно проблему Советов. Если Западно-Сибирский комиссариат ещё, так скажем, либеральничал и проявлял некоторую толерантность по поводу целого ряда законов, изданных большевиками (например, в области социального страхования), то омский Совет министров в этом отношении поступил более категорично и своим постановлением от 4 июля (тоже по новому стилю) полностью аннулировал все декреты советской власти, как "акты незакономерные, а потому ничтожные". Понимая, что такая решительная мера нарушит устоявшийся за прошедшие полгода порядок и внесёт неразбериху в отношения объектов и субъектов гражданского права, а также в хозяйственную деятельность региона, Совет министров уведомил население, что от центральных правительственных учреждений вскоре поступят на места необходимые разъяснения "для восстановления прав и отношений".
  И действительно уже вскоре всеми отделами и ведомствами сибирских министерств была начата работа по восстановлению и практическому применению тех нормативных актов, что действовали на территории Российской империи до большевистского переворота, дополняя их некоторыми новыми установлениями, основанными на положениях Декларации о государственной самостоятельности Сибири, а также на других реалиях современного политического момента.
  Через два дня, 6 июля, вышло очередное постановление ВСП под названием "О недопущении советских организаций", которое, собственно и закрыло уже полностью вопрос о власти. Все политические организации трудового народа, то есть Советы крестьянских, рабочих, а также солдатских депутатов отныне распускались, а их дальнейшая деятельность окончательно запрещалась. Что касается рабочих, то им для защиты своих экономических прав разрешалось по-прежнему объединяться в профессиональные союзы, а политические интересы населения призваны были теперь обеспечивать лишь политические партии, исключая запрещённые леворадикальные. Таким образом, на все попытки социал-демократов меньшевиков, а также эсеров создать обновлённые Советы, Правительство наложило вето, вынудив часть рабочих в поисках лучшей доли уйти в подполье и встать на путь нелегальной борьбы за свои права.
  С крестьянами было ещё сложнее, поскольку у них даже и профсоюзных организаций не существовало, а проблем у сельских жителей было не меньше, чем у городских пролетариев и главная из них конечно же касалась вопроса о земле. В Сибири никогда не существовало крепостного права, у нас даже частнособственнических земель, по некоторым данным, было всего около восьми сотых процента от общей площади возделываемых угодий*. В основном земля принадлежала так называемому кабинету (т.е. как бы царю), ну и прочим государственным структурам. Крестьяне же пользовались своими наделами на правах аренды. Земли в Сибири, как известно, достаточно много, однако климат и другие суровые условия жизни относят наши края к зоне так называемого рискованного земледелия. А тут ещё со времён столыпинского великого переселения появилась проблема с пришлыми из Центральной России и Украины крестьянами. Их селили, как правило, вблизи обжитых уже старожилами территорий и точно также сдавали им во временное пользование и за плату пахотные угодья. Однако это были по-большей части земли совсем уже малопригодные для ведения хозяйства или даже для жилья, поэтому переселенцы бросали выделенные им участки и начинали всеми правдами и неправдами отвоёвывать наделы старожилов.
  _______________
  *Из общей площади земли в Сибири, почти в восемьсот двадцать семь миллионов десятин земли, частного землевладения всего лишь шестьсот шестьдесят девять тысяч десятин или около восьми сотых процента, - сообщала читинская кооперативная газета "Наш путь" (номер за 20 июля 1919 г.).
  
  
  Последние, не в силах, порой, остановить нахрапистых переселенцев, видели единственный выход из создавшегося положения в приобретении земли в частную собственность и поэтому поддерживали земельную программу кадетской партии. В особенности на это рассчитывали зажиточные слои сибирской деревни, у которых и денежки водились, и связи в волостных да сельских управах имелись, люди умели жить, что называется. Эсеры, в отличие от кадетов, предлагали совершенно иной вариант раздела земель. Частную собственность на землю они отвергали, считая, что она со временем полностью разрушит сельскую общину и разорит большую часть крестьянства. Социалисты-революционеры планировали бесплатно раздать землю желающим на ней трудиться в вечное пользование, без права передачи другим людям и без права эксплуатации чужого труда, но с правом ведения рыночного хозяйства, индивидуального или коллективного. Этой эсеровской программе очень симпатизировали средние слои сельского населения, желавшие налаживать свою жизнь при помощи собственного труда, но не имевшие средств для приобретения земли в частную собственность.
  Что же касается бедняков, то им больше по душе была земельная
  программа большевиков, а точнее их политика: взять всё и поделить; а там видно будет. Программу большевиков по земельному переделу поддерживали и переселенцы, поскольку они, как правило, даже и к середнякам себя причислить не могли, заброшенные на край света столыпинскими реформами, но теперь всеми брошенные, они очень нуждались в скорейшем улучшении своего материального положения. Таков был расклад, и весь этот клубок противоречий Сибирскому правительству предстояло распутать, нелёгкая предстояла работа.
  И она началась. 6 июля вышло постановление "О возвращении владельцам их имений". Его впервые вместе с членами Совета министров подписал ещё и один из управляющих, а именно: управляющий министерством земледелия и колонизации Н.И. Петров. Судя по тексту данного закона, над ним, действительно, хорошо поработали, однако сути аграрного вопроса он не решал, коснувшись лишь некоторых деталей, оговорив то, каким образом должна была осуществляться передача земель их прежним владельцам, чтобы всё осталось "как при бабушке"*. О чёрном
  _______________
   *После отмены крепостного права в 1861 г. большая и лучная часть земель осталась в частной собственности у помещиков; "освобождённые" же крестьяне через сельскую общину получили оставшуюся половину сельхозугодий в аренду. Малоземелье, скудоземелье, чересполосица и долги по выкупным платежам за землю не давали вести крестьянам передовое, рыночное хозяйство. Проблему могло решить только перераспределение на выгодных для крестьян условиях излишков помещичьей собственности, но правительство семьи Романовых, самых крупных в России землевладельцев, всячески оттягивало этот процесс (видимо полагаясь на Божью волю) и, как известно, доигралось с огнём... Сразу же после Февральской революции Временное правительство России объявило, что решением аграрного вопроса займётся Учредительное собрание, созыв которого намечался на конец 1917 г. Однако, не дожидаясь открытия "долго ящика" Пандоры, как только наступила весна и пришла пора сеять, сельское трудовое население начало осуществлять самочинные ("незаконные") захваты помещичьих и царских земель. Министр земледелия Шингарёв, пытаясь остановить самовольный чёрный передел, распорядился созданным уже к тому времени земельным комитетам незасеянные частновладельческие земли отдавать в аренду тем, кто хотел бы их использовать по назначению, но данная полумера лишь ещё больше накалила обстановку на селе, так что Временное правительство вынуждено было срочно назначить на место кадета Шингарёва эсера Виктора Чернова, самого левого политика в правоэсеровской партии. Селянский министр, как стали с иронией называть Чернова его недоброжелатели, предложил стихийные земельные захваты узаконить и вообще - частную собственность на землю ликвидировать, все частновладельческие земли конфисковать и бесплатно передать их крестьянам; бывшим же владельцам компенсировать их потери в некотором денежном эквиваленте за счёт государства. Такая попытка аграрного радикализма, естественно, вызвала волну негодования со стороны землевладельцев и спровоцировала корниловский мятеж правых сил. Чернова отправили в отставку, на его место пришел некто Маслов и опять попытался сделать так, чтобы, как говорится, и волки были сыты, и овцы целы. По его проекту собственники земли сохраняли её за собой, а крестьянам арендуемая ими земля передавалась навсегда и по фиксированной также навсегда арендной плате. Но не вышло, "волков" накормить так и не удалось. 25 октября по старому стилю грянула Октябрьская революция, большевики пошли по пути селянского министра, конфисковали, как известно, все частнособственнические земли (однако, в отличие от черновского проекта, безвозмездно, т.е. без какой-либо компенсации убытков помещикам) и раздали их крестьянам на правах госаренды. Учредительное собрание 5 января 1918 г. успело принять большинством голосов черновский проект земельной реформы и тут же было разогнано большевиками...
  
  
  
  переделе между нуждающимися речи не шло, тут Сибирское правительство проявило изрядную осторожность, благоразумно делегировав решение земельного вопроса в духе Всероссийского правительства Львова-Керенского Учредительному собранию. Более того, ВСП высказалось за роспуск созданных после Февральской революции и находившихся под контролем социалистов земельных комитетов*, а вместо них предложило создать земельные отделы при земствах. Однако этот проект не прошел, и в начале сентября министерство земледелия распорядилось контроль за исполнением своего постановления от 6 июля поручить специальным комиссиям, состоявшим по одному представителю от земства, земельного комитета и министерства земледелия ("Свободный край", Иркутск, Љ59 за 1918 г.).
  Итак - постановление Временного Сибирского правительства о возвращении владельцам их имений от 6 июля 1918 г. (в сокращённом виде):
  "Имения, расположенные на землях собственных и арендованных, передаются в заведывание прежних владельцев впредь до решения вопроса о земле Всесибирским Учредительным Собранием...
  При передаче имений, земства обязаны озаботиться охранением интересов тех лиц и учреждений, кои временно пользовались имением или его частью и произвели там затраты, подлежащие по закону возврату".
  Недовольство по поводу намеченных возвращений (а, по-сути, - попытки восстановления частной собственности на землю) сразу же высказали и губернские крестьянские съезды**, и ЦИК Всесибирского объединения
  _______________
  *Земельные комитеты, согласно постановлению Временного правительства от 21 апреля 1917 г., существовали самостоятельно, вне земских учреждений.
  **Из резолюции по земельному вопросу от 7 июля 4-го областного крестьянского съезда в Омске: "В основу разрешения земельного вопроса должны быть положены общие положения закона о земле, принятые Всероссийским Учредительным собранием" ("Сибирская речь", Љ34 от 9 июля 1918 г.).
  Томский губернский съезд крестьянских делегатов, состоявшийся в августе 1918 г., по аграрному вопросу заявил: "Отстаивать всеми силами отмену частной собственности на землю и переход всех земель ... в общенародное достояние без выкупа, на началах трудового и уравнительного землепользования" (Цит. по: Захаров М.П. Социально-экономические причины... С.29).
  
  
  трудового крестьянства*, и эсеровские организации**, и даже Сибирская областная дума***. Да и в самом Совете министров, по признанию П.В. Во-логодского, не было единодушного мнения по данному вопросу****. Всё это, а также целый ряд крестьянских выступлений, крупнейшим из которых стало Славгородское вооруженное восстание, вынудили Сибирское правительство, не меняя сути своего закона от 6 июля, всё-таки внести в него ряд дополнений и разъяснений по поводу того, как охранить имущественные интересы временных арендаторов (т.е. лиц, самовольно захвативших в ходе Февральской и Октябрьской революций земельные наделы). Они были даны в сентябрьском распоряжении министерства финансов, о котором мы уже говорили чуть выше. Засеянные поля разрешалось оставлять в пользовании лица, произведшего на земле прежнего владельца посев (по всей видимости, до той поры пока не будет собран урожай с засеянного поля); владелец же в таком случае получал "лишь вознаграждение за все понесённые расходы по данному полю или участку". И наоборот, "поля, только что распаханные пользователем", передавались "владельцу имения при условии уплаты им произведённых расходов" в пользу временного "арендатора" ("Свободный край", Иркутск, Љ59 за 1918 г.).
  _______________
  *Бывший ЦИК Всесибирского Совета крестьянских депутатов, переименованный после постановления ВСП от 6 июля "О недопущении советских организаций".
  **Томский губернский съезд эсеров в резолюции по текущему моменту записал, что он "протестует самым категорическим образом против постановления Временного Сибирского правительства о восстановлении частной собственности на землю, считая это прерогативой Всероссийского Учредительного собрания, и находит необходимым, чтобы Областная дума отменила это постановление Временного Сибирского правительства" (Цит. по: Захаров М.П. Указ.соч. С.29).
  ***СОД в своей программной декларации высказалась за закон "о безвыкупном переходе всех помещичьих земель, а также всех частновладельческих, казённых и других, с водами, лесами и недрами в общенародное достояние" (Цит. по: Плотникова М.Е. К истории эсеровской контрреволюции... С.178).
  ****Интервью корреспонденту владивостокской газеты "Голос Приморья" ("Голос Приморья" за 30 января 1919 г.).
  
  
  Ну и опять же на десерт ещё один небольшой исторический нюанс, касающийся данного вопроса: по сведениям достаточно осведомлённой в правительственных делах газеты "Сибирская жизнь" (Љ66 за 1918 г.), министерство земледелия в июле начало разработку положения о предоставлении земли чехословакам, принявшим участие в освобождении Сибири.
  Ещё одним основополагающим актом Временного Сибирского правительства стало постановление от 6 июля "О восстановлении судебных учреждений Сибири", также провозгласившее возвращение к прежним порядкам и уставам, действовавшим в России до большевистского переворота. Судебная система, как и прежде, строилась теперь на принципах
  отделения суда от администрации, несменяемости судей и следователей, прокурорского надзора, равенства всех перед законом, то есть на всём том, что появилось у нас в стране после эпохальных судебных реформ 1864 г., списанных с передовых по тем временам европейских формул буржуазного права. Однако практика, как известно, бывает, порой, достаточно далека от теории, и Сибирь в период правления в ней Омского правительства также не стала исключением из этого правила. Тем более, что сложные политические реалии в обстановке с каждым днём всё сильнее разгоравшегося пламени Гражданской войны накладывали, конечно, свой отпечаток, в том числе, и на деятельность судебных органов, а также на состояние судебно-правовой системы в целом.
  Так 15 июля ВСП ввело на территориях, освобождённых от большевиков, "Временные правила о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия". В соответствии с данным положением министр внутренних дел, а также командующий армией и даже командиры отдельных корпусов (только в местностях близ театра боевых действий или в районах расположения крупных соединений войск) могли объявлять военное положение сроком до шести месяцев. По истечении указанного срока военное положение этими же лицами могло быть продлено. С прекращением военного положения автоматически восстанавливалась "полная сила действующих законов". Ответственными за соблюдение норм военного положения являлись областные и губернские комиссары или же специальные лица, назначенные министром внутренних дел, командующим армией или командирами корпусов.
   Полномочия ответственных лиц по охране государственного порядка и общественного спокойствия были достаточно широки. Они могли издавать обязательные для исполнения постановления и подвергать тюремному заключению на срок до 3-х месяцев людей нарушавших эти постановления. Еще большими правами на территориях, объявленных на военном положении, пользовались: министр внутренних дел, командующий армией или командир корпуса. Они могли запрещать проведение любого рода общественных и частных собраний, воспрещать отельным лицам пребывание в зоне действия военного положения, приостанавливать издание газет, производить общие и частные реквизиции, задерживать и принудительно привлекать для нужд войны отдельных специалистов, а также грузы, орудия труда и прочее.
  На основании ст. 13 постановления от 15 июля, как городская, так и уездная милиция передавались из ведения местных органов городского и земского самоуправления в непосредственное подчинение "руководству той гражданской или военной власти", на которую возлагались обязанности "по охранению порядка и общественного спокойствия" во время военного положения. Данная мера являлась средством временным и должна была действовать только в период военного положения, однако, так уж сложилось (ничего, как известно, нет более постоянного, чем временное), что даже и после отмены последнего, милиция так и оставалась в ведении местной военной администрации, губернских и уездных комиссаров, а также городских голов (мэров).
  Таким образом, на основании исключительных положений Омское правительство санкционировало вмешательство военных властей в сферу компетенции самоуправлений, чрезвычайные меры заменили во многих местах Сибири обычный гражданский порядок, нарушив основные нормы политических свобод. Всё это дало повод левой земско-областнической оппозиции окрестить "Временные правила о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия" новой "конституцией" автономной Сибири, приписав данному постановлению "все прелести царской охранки и полицейского режима", утверждая не без основания, что введённые чрезвычайные меры создают "великую опасность для неокрепших ещё начал народовластия при слабо развитом самосознании масс".
  В то же самое время омская газета "Сибирская речь", ведущее кадетское периодическое издание, в своей редакционной статье от 11 июля открытым текстом заявила, что "городские думы изжили себя и свою бестолковость". Закрытая в январе 1918 г. советской властью, эта газета возобновила публицистическую деятельность в июне, сразу же после изгнания большевиков из Омска. Первые номера, правда, печатались на очень грубом, чуть ли не на обёрточном материале, но зато в июле, что примечательно, она уже стала выходить на бумаге самого высокого качества, почти лощёной, такую не могла себе позволить даже самая популярная на востоке России томская "Сибирская жизнь". Тезис о том, что думы изжили себя, являлся выражением мнения людей из крайне правого политического лагеря, введение военного положения устраивало их прежде всего потому, что таким образом они надеялись хотя бы на какое-то время ограничить ту самую "бестолковость" революционной демократии, которую они считали абсолютно губительным явлением, как для России, так и для Сибири в частности.
  На полную отмену системы местного самоуправления Временное Сибирское правительство конечно же пойти не могло по определению, поскольку за то, чтобы учредить данный демократический институт в Сибири автономистское движение региона боролось, практически, с самого первого дня своего основания. По этому поводу в июле со всей определённостью публично высказался один из представителей левого крыла омского Совета министров, заместитель председателя правительства Владимир Михайлович Крутовский. За его подписью в июле было опубликовано разъяснение министерства внутренних дел, в котором ясно давалось понять, что органы местного самоуправления в обязательном порядке продолжат свою деятельность. Кое-где, правда, как подчёркивалось в разъяснении, работа городских дум и земских управ оказалась парализована, вследствие того, что из их состава выбыли представители большевистской и левоэсеровской партий. Исходя из этого, во многих населенных пунктах явочным порядком, без соответствующего на то разрешения со стороны правительства, состав местных органов демократического управления был пополнен новыми членами или путём дополнительных выборов, или путем назначений от общественных групп. Такое положение, резюмировалось в заявлении Крутовского, правительство считает недопустимым и даёт распоряжение своим губернским и уездным комиссарам пресекать подобные мероприятия и в дальнейшем производить довыборы состава органов местного самоуправления только после соответствующего на то разрешения со стороны министерства внутренних дел.
  В новый закон о выборах правые рассчитывали внести целый ряд весьма существенных поправок, особенно в области избирательного права. В революционном 1917 г. оно было распространено на всех без исключения граждан Российской империи, достигших совершеннолетия, что давало возможность левым партиям одерживать победы на выборах любых уровней, начиная от волостного схода и кончая Учредительным собранием. Кадеты же всегда оказывались в меньшинстве. Теперь, получив в Омском правительстве, как мы выяснили, некоторое преимущество, они не преминули воспользоваться благоприятной ситуацией. Самые нетерпеливые из них сразу же предложили ввести два ограничительных ценза для избирателей, возрастной (с 25 лет) и оседлый (не менее двух лет проживания в данной местности), однако это предложение Совет министров не одобрил и остановился на более мягком варианте.
  9 августа было подготовлено новое положение о выборах в городские думы, согласно которому от участия в выборах отстранялись военнослужащие, милиционеры, монашествующие, лица лишенные свободы, а также сумасшедшие и глухонемые. Однако лица, лишенные свободы, в отличие от всех остальных перечисленных категорий изгоев, теряли только активное избирательное право, но сохраняли за собой пассивное и поэтому могли быть избранны гласными городских дум. Таким образом, большевики, совсем недавно потерявшие власть и даже находившиеся на отсидке в тюрьмах, получали реальную возможность вновь вернуться к управлению на местах. Несмотря на возникшую угрозу некоторой красной реставрации, данный казус никого не пугал, поскольку левые радикалы автоматически исключались из состава городских дум решениями вновь избранных собраний по настоянию местных правительственных комиссаров на основании постановления Сибирского правительства от 27 июля "Об устранении представителей антигосударственных партий из органов самоуправлений".
  С этим более или менее ясно. Теперь давайте вернёмся вновь к неделе первых, самых значимых, постановлений ВСП, то есть к периоду с 1 по 7 июля. 6-го числа была отменена введённая Временным правительством России 25 марта 1917 г. государственная монополия на торговлю хлебом и
  мясом*. Заготовка данных продуктов для городов изымалась теперь из ведения продовольственных госкомитетов и передавалась в руки кооперативных объединений, биржевых обществ, союзам мукомолов, специальным отделам самоуправлений, торгово-промышленным объединениям и другим желающим производить заготовку продовольствия. Выдачу разрешений на производство таких коммерческих операций, а также контроль за ними осуществляли специальные уполномоченные министерства продовольствия (управляющий Николай Зефиров). На полном снятии ограничений в торговых операциях постоянно настаивали опять-таки представители кадетской партии**. Однако Сибирское правительство не только сохранило за собой исключительное право закупки и продажи некоторых товаров, таких, например, как сливочное масло, винно-водочные изделия и табак***, но и наложило ряд ограничений на свободную торговлю продуктами первой необходимости, в первую очередь для того, чтобы не допустить неоправданного роста цен в регионе.
  За этим как раз и должны были следить специальные уполномоченные министерства продовольствия, которым вместе с формируемыми при них совещаниями из представителей кооперативов, земств, городских самоуправлений и частных торговцев вменялось в обязанность строго контролировать процесс закупки хлебных продуктов****, мяса, а также фуража для скота, допуская хотя и свободные, но всё-таки максимально фиксированные для каждой отдельной местности отпускные расценки. Те же самые совещания следили и за продажей закупленного продовольствия, сверяя по документам оптовые и розничные цены с закупочными и разрешая добавлять к последним лишь накладные расходы да небольшой процент маржи для прибыли. Таким образом, Сибирскому правительству за относительно короткий срок удалось восстановить пришедший в упадок при большевиках товарообмен между городом и деревней, а одновременно с этим и обуздать инфляционные процессы. Однако уследить за всем объёмом ценообразования министерство продовольствия было конечно же не в состоянии. Так, по сведениям авторитетной тобольской областнической газеты "Сибирский листок" (за 19 сентября 1918 г.), цены на товары не первой необходимости подскочили к осени в три-четыре раза, по сравнению с майскими советскими.
  _______________
  *Данный законопроект, по сведениям красноярской газеты "Свободная Сибирь" (Љ50 от 13 июля 1918 г.), был подготовлен ещё в недрах Западно-Сибирского комиссариата совместно с представителями кооперативных объединений, биржевых комитетов и самоуправлений.
  **См. например красноярский орган партии народной свободы газету "Свободная Сибирь" (Љ45 за 1918 г.) и другие подобного рода издания.
  ***В августе государственная монополия на табак также была отменена.
  ****К хлебным продуктам относились: пшеница, овёс, ячмень, рожь, просо, гречиха, горох, а также любая крупа, мука и отруби.
  
  
  
  4. С особым вниманием к Сибирской областной думе
  
  Ну и, наконец, в завершении "страстной" недели, 7 июля вышло последнее по счёту, но не по значению (любимая английская поговорка), постановление или точнее правительственное сообщение "О возобновлении работ Сибирской областной думы". В силу особой важности документа есть необходимость воспроизвести его полностью.
  "Совет министров в согласии с председателем Сибирской Областной Думы и частным совещанием членов Сибирской Областной Думы (собравшихся в г. Томске на основании предложения Западно-Сибирского Комиссариата от 5 июня 1918 г.) постановил:
  1)Внести в Сибирскую Областную Думу первым следующий законопроект о пополнении состава Думы:
  "Законопроект об изменении ст. 8-й в "положении о временных органах управления Сибири", принятого чрезвычайным общесибирским съездом на заседании 15 декабря 1917 года".
  "Дополнить ст. 8 положения о временных органах управления Сибири словами: "От каждого биржевого общества городов, выделенных в самостоятельные земские единицы по одному. От каждого областного или губернского объединения золотопромышленников. углепромышленников, пароходовладельцев, лесопромышленников, рыбопромышленников, мукомолов, коннозаводчиков, скотопромышленников, кожевников и общества фабрикантов и заводчиков по одному от каждого, а всего от каждой области или губернии не более 3. От общества сибирских инженеров 2".
  И примечанием: "Представительство губернских и областных Советов Рабочих Депутатов, объединенных Советов Рабочих Депутатов, городов, выделенных в самостоятельные земские единицы, и Центрального Комитета Всесибирского Совета Рабочих Депутатов, не выбравших своих представителей* в Думу, заменяется представительством соответствующих (губернских, областных, городских и всесибирской) профессиональных организаций, а представительство от губернских и областных Советов Крестьянских Депутатов, не выбравших своих представителей - представительством других соответствующих крестьянских организаций".
  _______________
  *В январе 1918 г. Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов всех уровней, под давлением большевиков, отказались направлять своих представителей в СОД.
  
  
  2)В полной уверенности, что Сибирская Областная Дума, имея в виду необходимость объединения в данный грозный момент всех групп и классов населения, примет целиком приведённый в разделе 1-м законопроект и пригласит теперь же все упомянутые в этом законопроекте организации избрать кандидатов в члены Сибирской Областной Думы и, снабдив их мандатами, направить в г. Томск к 20 июля, чтобы они могли, в случае
  утверждения Думою данного законопроекта, без промедления принять участие в работах Думы наравне с представителями других организаций.
  За председателя совета министров, министр внутренних дел В. Кру-товский.
  Члены совета: министр юстиции Григории Патушинский, министр финансов Иван Михайлов, министр туземных дел Mихаил Шатилов.
  Гор. Омск, 7 июля [н. ст.] 1918 г.
  Собрание узаконений и распоряжении Временного Сибирского Правительства, от 18 июля 1918 г., Љ 2.
  
  Необходимо напомнить, что согласно ст. 8 "Положения о временных органах управления Сибири" декабрьского чрезвычайного Сибирского съезда в Областной думе должны были быть представлены практически все слои населения и даже старообрядцы, однако делегатам от сибирской буржуазии, а по-другому - цензовым элементам, полностью отказали в такой возможности. Декабрьский съезд в условиях только что свершившейся социалистической революции решил таким образом перестраховаться, дабы "спасти завоевания русской революции от покушений контрреволюции". Однако после майского вооруженного восстания положение изменилось с точностью до наоборот, и теперь суть исторического момента требовала охранения завоеваний уже буржуазной революции от посягательства левых радикалов. И каким же образом, спрашивается, можно было это сделать, если в сибирском предпарламенте не числилось ни одного цензовика?..
  Парадоксальность данной ситуации, а также то обстоятельство, что Частные совещания СОД за истекший июнь месяц не дали никакого ответа на поставленный вопрос, вынудили Совет министров принять срочные меры в отношении признания цензовиков полноправными членами Сибирской областной думы. Уже 30 июня, в первый день, собственно, прихода к власти, Совет министров принял однозначное и бесповоротное решение, - представителям от торгово-промышленных кругов в Сибирской думе быть. В тот же день председатель СОД Иван Якушев отправил в Томск в адрес Частного совещания телеграмму, известившую членов Думы о том, что на заседании Совета министров "постановлено... принять принцип равного представительства цензовых элементов и профессиональных рабочих и крестьянских организаций. Представительство профессиональных рабочих и крестьянских организаций установить взамен представительства Советов рабочих и крестьянских депутатов" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.32-33).
  Данную телеграмму на правах председателя Частных совещаний получил 1 июля Александр Адрианов, очень обрадовался такому сообщению и на следующий же день опубликовал его в своей газете "Сибирская жизнь", приведя тем самым в полное недоумение по поводу случившегося не только своих коллег депутатов, узнавших о такой неожиданной новости лишь со страниц газеты (читаемой половиной образованного населения Сибири), но и весь левый политический лагерь. Реакция на произошедшее была равна, что называется, эффекту разорвавшейся бомбы. Возмущение находившихся в Томске членов СОД вызвало и поведение Адрианова, обнародовавшего текст правительственной телеграммы без предварительного уведомления об этом своих коллег по Думе, а также тот факт, что Временное Сибирское правительство присвоило себе полномочия Сибирского областного съезда, пытаясь изменить одну из статей его Положения об органах управления Сибирью.
  На следующий день 3 июля состоялось очередное (плановое) заседание Частного совещания, почти целиком посвящённое данному вопросу. Александр Адрианов вынужден был давать объяснения по поводу мотивов своего поступка, в результате чего многим стало ясно, что он опубликовал телеграмму вполне намеренно, желая, по всей видимости, обнародовать таким образом факт решительного политического преобладания созданного областниками Правительства над эсеровско-меньшевистской Сибоблдумой. На период дальнейшего разбирательства Александра Васильевича временно отстранили от исполнения обязанностей председателя Частных совещаний, и его место опять занял профессор Вейнберг. Однако присутствовавших на совещании депутатов возмутило не только поведение Адрианова, но и повелительный тон телеграммы Совета министров (под которой, кстати, стояла подпись ещё одного думского руководителя - Ивана Якушева). Разбирательству последнего обстоятельства, наряду с другими вопросами, члены совещания посвятили целых пять заседаний (с 3 по 6 июля), причём, три из них были неплановые (одно - 4-го и два - 5-го числа).
  4 июля по поручению депутатов Борис Вейнберг, используя канал правительственной связи, дважды (в 12 часов дня и в 5 часов вечера) пытался пообщаться по прямому проводу с находившимся в Омске Иваном Якушевым, но безрезультатно. И тогда Борис Петрович отправил телеграмму в адрес председателя СОД с просьбой "изложить возможно подробно приведённое Вами постановление Совета министров [от] тридцатого июня телеграммою на имя канцелярии Областной думы" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.41). Вечером того же дня на своём внеочередном заседании члены Частного совещания после длительного обсуждения создавшейся ситуации единогласно(!) приняли решение считать "вполне допустимым включение в той или другой форме представителей цензовых элементов в состав Областной думы". Но вместе с тем в итоговой резолюции депутаты отметили, что "менять состав и положение о созыве Сибирской областной думы... может только сама Областная дума своей волей", причём только тогда, когда соберётся необходимый кворум*. А пока члены Частных совещаний готовы были вместе с ВСП поучаствовать в совместной работе по подготовке предварительного законопроекта (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.39об.-40).
  _______________
  *Одна треть от 308 депутатов.
  
  
  5 июля на дневном экстренном заседании депутаты в поисках выхода из запутанной ситуации заслушали и обсудили предложение Бориса Вейнберга о том, чтобы настаивать перед Правительством на следующих двух
  моментах. Во-первых, собрать Думу в том составе, в "котором она была выбрана различными организациями, причём полномочия всех избранных депутатов остаются неприкосновенными". И, во-вторых, на первом своём заседании СОД "рассматривает вопрос о включении цензовых элементов, и при принятии такого законопроекта все цензовые элементы включаются, как равноправные члены" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.44-44об.). После окончания голосования по данной резолюции на заседании появился бывший член Западно-Сибирского комиссариата Михаил Линдберг (товарищ Линдберг - записано в протоколе). Он сделал сообщение о том, как и почему ЗСК сдал власть, а потом выслушал жалобы депутатов на самоуправство Омского правительства, заметив в конце, что по всей вероятности "телеграмма Якушева - некоторое недоразумение". Для того чтобы разрешить проблему Линдберг предложил депутатам срочно выехать всем составом совещания* в Омск.
  На вечернем заседании того же дня присутствующие на нём члены Частных совещаний решили не ехать всем "кагалом" в Омск, а направить туда делегацию из пяти человек в составе: беспартийного Бориса Вейнберга, народного социалиста Нуруллы Карпова, меньшевика Сергея Неслуховского, правого эсера Валерьяна Никитина и сиониста-народника Зиновия Шкундина. Однако вечерним поездом в Омск с необходимыми документами и материалами по обсуждаемой проблеме выехали лишь два депутата: Карпов и Шкундин. 6 июля члены Частных совещаний заслушали сообщение Александра Адрианова о его разговоре по прямому проводу, состоявшемуся днём раньше, с председателем СОД Иваном Якушевым (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.16, лл.51-51об.). По словам Адрианова, Якушев ещё раз подтвердил, что Совет министров действительно намерен настаивать на том, чтобы в состав Думы были включены цензовые элементы, а кроме них ещё и представители от объединённых профсоюзных организаций и крестьянских съездов взамен делегатов от Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов**. В ближайшее время, как уведомил Якушев, Правительство планирует издать соответствующий указ и хочет знать по этому поводу мнение членов Частных совещаний. (Получалось, что больше от них ничего как бы и не требовалось.)
  _______________
  *26 человек на тот момент.
  **Согласно грамоте И.А. Якушева "О созыве Сибирской областной думы", вышедшей, как и правительственное сообщение "О возобновлении работ Сибирской областной думы", 7 июля, в число членов СОД "приглашались" и члены Всероссийского Учредительного собрания от Сибири.
  
  
  Ну, а 7 июля, собственно, и вышло уже процитированное нами чуть выше правительственное сообщение "О возобновлении работ Сибирской областной думы", и, нечего делать, - членам Частного совещания пришлось с этим смириться.
   10 июля, спеша повидаться, наконец, к семьёй в Иркутске, в Томск ненадолго заскочил Иван Якушев, и в честь такого события срочно было созвано внеочередное (дневное) заседание депутатов*. Член Думы профессор С.П. Никонов опять поднял прежнюю тему, заметив "что смешение функций административной и законодательной (различие между указом и законом крайне растяжимо) есть путь очень опасный, и на этот путь вступило Правительство". Более того, с сожалением дальше констатировал профессор, к "рассмотрению многих важных вопросов, разрешавшихся впоследствии правительственными указами, привлекались лишь искусственно подобранные комиссии, но не Частное совещание". В ответ Якушев заметил, что Совет министров, что уж тут скрывать, "смотрит на Сибирскую думу, как на учреждение временное и верховного хозяина в Сибири видит в Сибирском Учредительном собрании, к скорейшему созыву которого принимаются уже первые шаги". И в довершение своих рассуждений председатель СОД предложил принять примирительную резолюцию, что, в конечно итоге, депутаты и сделали, но с условием: выносить "на предварительное рассмотрение Частного совещания проекты тех указов Правительства, которые не являются безотлагательными", и "что изданные Правительством указы и постановления законодательного характера сохраняют силу закона лишь до рассмотрения их Думой, причём, если какой-либо указ не будет рассмотрен Думой в течение срока, который ей самой надлежит установить для всех указов, указ этот будет считаться потерявшим свою силу" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.56-56об.). На том заседании 10 июля кроме Якушева присутствовал ещё и министр ВСП Михаил Шатилов, возможно, он через несколько дней донёс данную резолюцию до Совета министров. Но вот приняло ли Правительство её к сведению? По всей видимости, - нет.
  Итак, в результате устранения представителей рабочих, солдатских и крестьянских Советов от участия в работе СОД, освободилось 160 депутатских мест, их то и предполагалось теперь разделить между делегатами от рабочих профсоюзов, от крестьянских съездов и от сибирской буржуазии. Всем депутатам, а также новым кандидатам в члены СОД предлагалось собраться в Томске к 20 июля для того, чтобы возобновить работу сибирского предпарламента. Однако к указанному сроку необходимого кворума в 60 человек (одна треть от оставшихся в строю 180 депутатов**) так и не набралось, поэтому открытие Думы перенесли на август месяц. Вот, собственно, и всё, что мы хотели сказать по данному вопросу. Теперь перейдём к следующему.
  _______________
  *По такому радостному случаю депутаты даже восстановили на часок Адрианова в его правах председательствующего.
  **Согласно постановлению декабрьского Сибирского съезда, в состав Думы должно было войти 308 депутатов. Примерно 160 человек, представителей от Советов, исключили теперь из их числа, но добавили что-то около 20 членов Всероссийского Учредительного собрания от Сибири. Делегаты от профсоюзов, от крестьянских губернских съездов и от буржуазии не учитывались, так как носили пока ещё только статус кандидатов в члены СОД и подлежали утверждению мандатной комиссией.
  
  
  Речь пойдёт об изменениях в административном управлении, осуществлённых Омским правительством: 16 июля существовавшие вот уже полтора месяца коллегиальные комиссариаты были упразднены. С самых первых дней свержения в Сибири советской власти члены ЗСК назначали для управления областями и губерниями коллегию из двух или трёх лиц, распределявших между собой руководство различными административными отделами. Комиссары, как правило, являлись членами эсеровской партии, или, в крайнем случае - меньшевистской. Классический пример в этом плане представляло руководство крупнейшей на тот момент Томской губернии. Два правительственных комиссара - Ульянов Николай Васильевич и Башмачников Фаддей Исаакович были эсерами, а третий - Александр Алексеевич Грацианов - мартовским меньшевиком. 16 июля Совет министров всех троих отправил в отставку* и вместо них назначил Леонида Максимилиановича Загибалова, хорошего знакомого П.В. Вологодского ещё со времён первой русской революции, да к тому же рекомендованного на столь высокий пост областниками из ближайшего окружения Г.Н. Потанина**.
  _______________
  *Ульянов вернулся к исполнению своих прежних обязанностей председателя губернской земской управы, Башмачников стал помощником губернского комиссара, а Грацианов был переведён в Омск на должность товарища (заместителя) министра внутренних дел.
  **Кстати, письмо с просьбой назначить Загибалова томским губернским комиссаром передал Совету министров лично Григорий Николаевич Потанин во время своего визита в Омск в начале июля.
  
  
  Начавшийся повсеместно процесс замены коллегиального руководства на единоличное вполне мог навести на мысль о том, что опять возвращаются старые "добрые" времена прежней губернаторской власти, что комиссары отныне перестанут быть ответственными перед революционным народом и по вековой уже традиции станут вновь отчитываться лишь перед вышестоящим начальством. Однако на самом деле, всё было немного не так. Омский Совет министров руководствовался в своих намерениях положением "О губернских (областных) и уездных комиссарах", разработанным и утверждённым правительством Керенского незадолго до большевистского переворота, согласно которому полномочия правительственных комиссаров (назначаемых правительством и поэтому, действительно, ответственных только перед ним) сводились лишь к прокурорскому надзору за соблюдением законности со стороны государственных учреждений, а также городских и земских управ; административная же власть на местах полностью передавалась в руки демократических самоуправлений.
   Ежу понятно, что прокурор всегда будет иметь возможность закрыть с помощью закона то, на что ему укажут сверху. Всё так, однако, не вдаваясь сейчас в излишние подробности, мы должны заметить, что комиссары-губернаторы Временного Сибирского правительства это всё же ещё не "генерал-губернаторы" Колчака; данное обстоятельство, несомненно, нужно учитывать, для того, чтобы не ошибиться в оценках и не перепутать одно с другим.
  Алтайским губернским комиссаром был назначен правый эсер Василий Зотикович Малахов, член Сибирской областной думы, один из руководителей барнаульского противобольшевистского подполья. Во главе только что освобождённой Иркутской губернии встал ещё один эсер с правыми взглядами молодой 27-летний Павел Дмитриевич Яковлев, также весьма известный деятель антисоветского сопротивления. Тобольскую губернию возглавил Василий Николаевич Пигнатти, исполнявший должность губернского комиссара ещё при Керенском, но потом отстранённый большевиками. 9 августа главой Енисейской губернской администрации был назначен Пётр Захарович Озерных, ещё один социалист-революционер с передовыми демократичными взглядами; его кандидатура проходила утверждение дольше других, и он, по всей видимости, так и не стал полностью своим у Омского правительства. 29 октября, ещё до колчаковского переворота, он ушел в отставку по состоянию здоровья.
  Таким образом, к 16 июля омский Совет министров встал уже как бы на обе ноги, создав не только вполне надёжный правительственный аппарат, но и подобрав хорошо проверенных людей на высшие административные должности в губерниях, оспорив при этом ещё и пальму первенства у Сибирской областной думы на важнейшие решения в области внутренней и внешней политики. Теперь ему предстояла большая и плодотворная работа на благо родного края, переставшего, наконец, быть каторжно-сырьевой колонией и вот уже на равных заговорившего с великой своей матерью - Россией.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
  
  СТРАСТИ ВОКРУГ СИБИРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
  
  
  Не иди позади меня - возможно, я не поведу тебя.
  Не иди впереди меня - возможно, я не последую за тобой.
  Иди рядом, и мы будем одним целым.
  Индейская мудрость
  
  
  
  1. В сибирской столице
  
  Омск на тот период являлся крупнейшим городом Сибири, бывший административный центр Западно-Сибирского генерал-губернаторства и Степного края, а также Акмолинской области (губернии), он уже к началу Первой мировой войны перевалил за 120 тысяч населения, а через 4 года, к сентябрю 1918 г., за счёт многочисленных беженцев из западных районов России приблизился к отметке чуть ли не в 500 тысяч жителей ("Сибирская жизнь" за 31 августа 1918 г.). В то время многие сибирские города также сильно разрослись, но Омск - особенно, он постепенно превращался, как отмечали современники, в своего рода сибирский Вавилон.
  На центральных улицах Омска среди множества прохожих можно было разглядеть в ту пору и отставных генералов, и помещиков с их многочисленными семействами, а также крупных банкиров и заводчиков из европейской части России, встречались и лица обычной служилой интеллигенции. Все они имели слегка потрёпанный вид, лишились прежнего дореволюционного блеска. Омск, находившийся на границе степной зоны, всегда являлся городом контрастов, теперь же, в пору великого переселения народов, он начинал всё больше и больше походить на какой-то затейливый ярмарочный балаган. По тем же самым улицам, где прохаживались дамы со своими парижскими зонтиками с гиканьем и свистом проносились сибирские казаки, опережая, порой, даже автомобили иностранных марок, развозивших гражданских и военных чиновников к месту их новой службы и натыкавшихся то и дело на медленно бредущих со своими верблюжьими караванами степняков.
   На окраинах Омска наблюдалась не менее занимательная картина, тут тоже имелись свои контрасты. Так, например, недалеко от железнодорожной станции разместился целый городок беженцев из разряда тех, кто победнее, здесь за неимением другого жилья они ютились в вырытых наскоро землянках. А рядом на железнодорожных путях стояли вереницы роскошных салон-вагонов, в которых размещались апартаменты некоторых иностранных представителей, а также крупных военных и гражданских чинов, не имевших в Омске своего постоянного жилья. Так, в частности, на городском вокзале в собственных пульмановских вагонах нашли временное пристанище и три министра Сибирского правительства: Владимир Крутовский, Григорий Патушинский и Михаил Шатилов. Публика, жившая в Омске бок о бок с ними, а также с их коллегами по ВСП, до недавнего времени - своими добрыми знакомыми, ещё никак не могла настроить себя на новый лад и с трудом привыкала к тому, чтобы видеть в этих людях уже ни прежних адвокатов, инженеров, врачей и литераторов, а, в одночасье, - министров, их заместителей и прочих высокопоставленных правительственных сановников.
  Особого отношения к себе в этом смысле теперь заслуживал, конечно, Пётр Васильевич Вологодский, всеми уважаемый человек, до недавнего времени возглавлявший аппарат Омского окружного суда, а теперь занявший должность председателя Совета министров Временного Сибирского правительства. Его часто можно было видеть в стремительно мчавшемся казённом автомобиле на пути от своего дома к зданию бывшей резиденции гражданского губернатора, где размещалась теперь канцелярия Совета министров и в котором проходили ежедневные заседания высших правительственных чиновников; здесь же располагалось и министерство туземных дел. Высокая, сухопарая фигура Вологодского, его серенький поношенный сюртук и видавшая виды соломенная шляпа подчёркивали завидную скромность главы Правительства. Скромность являлась своего рода данью революционной романтике, приверженность к которой подчёркивали своим внешним видом многие видные политические деятели той поры. Тот же самый автомобиль нередко доставлял своего правообладателя и по другим омским адресам, по которым, в силу острой нехватки свободных помещений, оказались разбросаны многочисленные министерства и ведомства Сибирского правительства.
  В доме бывшего генерал-губернатора располагался теперь штаб Сибирской армии, а в здании областного правления - министерство внутренних дел, министерство путей сообщения, государственный контроль и главное управление почт и телеграфов. Министерству народного просвещения отвели несколько комнат в механико-техническом училище, а продовольственному ведомству - в судебной палате на Лермонтовской улице. Два министерства - финансов и труда - разместились в центре, на Любинском проспекте, первое - в доме А. Ганшина, а второе - в здании, принадлежавшем П. Рябушинскому. Министерство земледелия и колониза-ции располагалось на Тобольской улице, а министерство торговли и промышленности - на улице Капцевича. Ну и, наконец, военное министерство во главе с управляющим А.Н. Гришиным-Алмазовым заняло часть здания гарнизонного офицерского собрания, находившегося на территории Омской крепости.
  Все эти, а также и другие административные учреждения были украшены бело-зелёными флагами сибирской автономии ("Омский вестник", Љ161 от 7 августа 1918 г.), точно такие же флажки крепились и на ведомственных автомобилях всех членов Совета министров. В этом плане наблюдалась абсолютная новизна общей панорамы омской столичной жизни, в остальном же сохранялась, пожалуй, старая и привычная для всех рутинно-бюрократическая атмосфера прежнего генерал-губернаторского центра Западной Сибири. Как писал один из современников тех событий, общая картина министерских приёмных была однообразна и по провинциальному скучна. Развалившийся на единственном стуле сторож, как правило, наглый и ленивый, едва удосуживался встать и доложить о просителе. Часами ожидающие очереди обыватели подпирали стенки; для них, порой, даже не предусматривалось элементарных скамеек (чтобы пореже ходили), а сесть на пол не каждому приличествовало по статусу.
  Сами чиновники также вынуждены были работать далеко не в идеальных условиях. Сидели они, по большей части, в небольших, а, порой, даже и в проходных комнатах за одним письменным столом, все вместе, и товарищи министров, и директора департаментов и начальники отделений этих департаментов. Лишь министрам, да некоторым из управляющих министерствами удавалось заполучить отдельный кабинет с индивидуальным рабочим столом. Всё в сибирской столице находилось в июле месяце ещё в периоде созидания, на переходном, так сказать, этапе, когда новая власть ещё только отстраивалась на руинах старой. Характерная особенность, подмеченная всё тем же современником, следующим образом дополняла общую картину: в министерских дворах, где чиновники прогуливались во время перекуров, валялись ещё разбросанные большевиками при отступлении и не прибранные стулья, кушетки, кровати, табуретки и прочее казённое добро.
  
  
  
  2. Неприятие решений Правительства со стороны оппозиции
  
  Но не только различного рода казённое добро, разбросанное красными в спешке бегства, напоминало людям об ушедшей в небытие советской власти. В памяти простого народа осталось, конечно, и кое-что посущественнее и прежде всего - искренние чувства благодарности за те мероприятия в области защиты прав трудящихся, которые успели провести большевики в период своего недолгого правления. Это был главный козырь красных, действовавший весьма эффективно и, в первую очередь, - в той среде, где в социальном законодательстве особенно нуждались, то есть в рядах пролетариата. Напротив, после прихода к власти Омского правительства те же самые рабочие в большей степени, нежели другие слои населения, почувствовали, если так можно выразиться, неприятные ощущения от июльского ветра перемен, и именно у них поэтому появились наиболее веские причины для недовольства политикой Совета министров. П.В. Воло-годский, выступая 9 июля перед делегатами объединенного собрания казачьего круга, крестьянского и епархиального съездов, с нескрываемой горечью отмечал, что "одним только не может похвастаться Временное Сибирское правительство - благоприятным к себе отношением со стороны рабочих".
  Из всех значимых "привилегий" трудящихся, завоёванных ими в ходе двух революций 1917 г. ВСП сохранило в полной неприкосновенности, пожалуй, лишь одно: положение о восьмичасовом рабочем дне; все остальные социально-политические проекты последних полутора лет подверглись после 30 июня весьма существенной ревизии. Ну, судите сами: Советы рабочих депутатов были распущены и запрещены; органы рабочего контроля на предприятиях фактически ликвидированы; финансовая политика в отношении больничных касс также подверглась корректировке, причём, далеко не в пользу эксплуатируемых; а в конце июля сначала на предприятиях железнодорожного ведомства, а потом и в других отраслях промышленности государственного сектора экономики, правительство ввело сдельную оплату труда, серьёзно понизившую доходы значительной части сибирского пролетариата.
  В той же речи перед делегатами трёх омских съездов председатель Совета министров констатировал, что рабочие в разных уголках Сибири провели уже собрания своих профсоюзов и даже успели организовать несколько предупредительных забастовок по этому поводу, в том числе и в самой столице. Здесь профобъединения железнодорожников, строителей и деревообделочников пытались провести выборы в так называемые обновлённые Советы, но городские власти им этого сделать не позволили и даже в одном из эпизодов применили силу для разгона "сборища большевиков", что сразу же вызвало "антиправительственное брожение" среди омских рабочих.
  11 июля в интервью корреспонденту газеты "Сибирская речь" управляющий министерством труда Леонид Шумиловский подробно освятил политику ВСП по рабочему вопросу. Начал он с проблем безработицы, заявив, что в борьбе с ней должны будут помочь организованные по новому принципу биржи труда, с участием представителей от предпринимателей, профсоюзов и органов местного самоуправления. Вместе с тем, в интересах повышения производительности труда, как заявил Шумиловский, Правительство намеревается уже в ближайшее время отменить существовавшую при советской власти практику найма рабочих в порядке их регистрации на бирже и разрешить руководителям предприятий набирать работников по собственному усмотрению, принимая во внимание, в первую очередь, уровень профессиональной подготовки кандидатов и прочие их деловые качества.
  С тех же самых позиций Совет министров подошёл и к вопросу о деятельности органов рабочего контроля. Поскольку, по мнению Правительства, кризис в промышленности на протяжении последних нескольких месяцев был вызван не в последнюю очередь именно вмешательством в деятельность предприятий людей, совершенно к тому неподготовленных, Совет министров принял решение подобную экспериментальную практику полностью прекратить, а управление заводами и фабриками опять передать, как это и принято во всём цивилизованном мире, в руки их руководителей или владельцев. А для разрешения конфликтных ситуаций между трудящимися и администрацией в дополнение к профсоюзным комитетам Правительство распорядилось создавать на предприятиях ещё и так называемые примирительные камеры. Почему именно камеры - не очень понятно, зато абсолютно ясно по какой причине их назвали примирительными, тут, что называется, комментарии излишни. Более того, Шумиловский призвал профсоюзные объединения постоянно и в письменном виде уведомлять министерство труда о нуждах рабочего класса, о состоянии дел по выплате заработной платы, а также пособий из больничных касс и прочем.
  Больничные кассы - это была отдельная большая тема, и её Леонид Иванович конечно же тоже коснулся в своём интервью. Пособия по безработице владельцы некоторых предприятий в России, повинуясь европейской моде, стали выплачивать уже в конце XIX века, однако на обязательном, то есть законодательном уровне практика вспомоществований по оплате врачебных услуг для рабочих начала прививаться у нас в стране лишь с 1912 г., да и то не везде, на сибирских предприятиях, к примеру, данная социальная норма стала повсеместно вводиться лишь после Февральской революции. В соответствии с законом Временного правительства России от 25 июля 1917 г. всех рабочих и предпринимателей в обязательном порядке обязали вносить взносы в так называемые больничные кассы по два процента от фонда заработной платы. Большевики, после прихода к власти, во-первых, повысили страховой сбор с 4 до 10 процентов, а, во-вторых, полностью возложили его на владельцев предприятий.
  Временное Сибирское правительство, отменив 4 июля все постановления советской власти, решило больничные кассы всё-таки сохранить, но, для того чтобы урегулировать данный вопрос, оно, по заявлению Шумиловского, намеревалось в значительной степени понизить процент выплат в больничные кассы со стороны торгово-промышленного класса, то есть вернуться к старой практике, разделив поровну бремя страховых взносов между владельцами предприятий и наёмными рабочими. При этом министерство труда, как заверил его управляющий, собиралось в самой жесткой форме следить за исполнением обязательств по медицинскому страхованию, тем более что за истекший после начала мятежа период выплаты в больничные кассы заметно снизились, а кое-где и вообще прекратились. Однако дальше обещаний, как у нас в России это часто бывает, дело не пошло, официального закона о больничных кассах Сибирское правительство принять так и не смогло, поэтому возобновить выплаты страховых взносов в полном объёме, несмотря на все усилия министерства труда, тогда так и не удалось.
  Радикально настроенные политики из левого лагеря в такой ситуации конечно же не дремали. Те из них, что смогли остаться на свободе в ходе последних вооруженных разборок, а в их числе - и лидеры крупных профсоюзных объединений, сразу же начали собирать различного рода съезды и конференции трудящихся, для того чтобы единым оппозиционным фронтом выступить против главных своих политических противников, теперь - в лице Временного Сибирского правительства.
  Так со 2 по 14 июля в Томске проходил второй съезд профсоюзов горнорабочих Западной Сибири, организованный, в том числе, пробольшевистски настроенными Михаилом Рабиновичем* и Иваном Кудрявцевым. Последний лишь неделю как вышел из тюрьмы, освобождённый следственной комиссией, не нашедшей в его прежней общественной деятельности ничего предосудительного. Съезд проходил в здании бывшего Гоголевского дома, переименованного в ходе революции в Рабочий дворец, в нём располагались, как мы уже отмечали, офисы многих томских профсоюзных организаций, здесь же в одной из комнат третьего этажа приютился в то время и лишенный власти, но всё ещё формально функционирующий городской Совет рабочих и солдатских депутатов. Несколько помещений было отдано под редакцию газеты "Рабочее знамя", редактором которой являлся Вениамин Вегман, один из видных деятелей городской организации социал-демократов, человек также очень близкий по своим политическим взглядам к большевикам. Он тоже стал участником съезда, хотя шахтёром никогда не был, как, впрочем, и Михаил Рабинович, а также некоторые другие функционеры от рабочего движения.
  ________________
  *Официально Рабинович числился как меньшевик, но, по сведениям В. Вегма-на, он с лета 1918 г. стал одним из активистов подпольного большевистского движения.
  
  
  Армия горняков представляла собой довольно внушительную силу, в одной только Томской губернии их насчитывалось более 8 тысяч человек, по сути это был самый многочисленный на тот момент отряд рабочего класса Сибири, поэтому оставить без внимания такой важный профсоюзный форум конечно же не могли ни Правительство, ни противостоящие ему оппозиционные силы. Первая неделя работы съезда проходила как раз в период важнейших решений омского Совета министров, так что его участникам представилась уникальная возможность, что называется, по горячим следам обсуждать, в том числе и эти важнейшие новости текущего момента. Так, в частности, по поводу отмены всех постановлений советской власти, о запрете деятельности Советов и органов рабочего контроля съезд одобрил предложенную левыми резолюцию, резко осудившую "политику буржуазно-меньшевистско-эсеровского Временного Сибирского правительства, которое предприняло наступление на экономические и политические завоевания трудящихся".
  Вдобавок ко всему 9 июля из сопредельных друг к другу рабочих посёлков Судженка и Анжерка поступили в адрес съезда известия о начавшейся там забастовке шахтёров. По полученным сведениям 8-го числа на рынке Судженки произошел конфликт одного из военнослужащих местной вооруженной дружины с жителями, выражавшими недовольство по поводу участившихся в последнее время случаев запрещения митингов и
  собраний. С 5 часов утра 25 июня, в связи с подготовкой, а потом и проведением боевой операции по освобождению Восточной Сибири от большевиков, вступил в силу приказ командующего Средне-Сибирским корпусом подполковника Пепеляева об объявлении Томской железной дороги (от Барабинска до Нижнеудинска), включая и зону её отчуждения, на военном положении, а район собственно города Нижнеудинска - на осадном.
  На основании данного распоряжения во многих населённых пунктах, прилегающих к Транссибу, в том числе в Анжерке и Судженке и даже в Томске, было где-то введено, а где-то и продлено военное положение, согласно которому все митинги и собрания могли проводиться только с разрешения военного коменданта. В зону отчуждения, на которую распространялся приказ Пепеляева, входила полоса земли по обеим сторонам железной дороги шириной, как правило, всего в 30-50 метров, не более. Однако, пользуясь случаем, власти некоторых населённых пунктов, где было особенно неспокойно, уже, видимо, по собственной инициативе расширяли зону действия приказа комкора далеко за пределы полосы отчуждения, что вызывало недовольство населения, привыкшего за последние полтора года революционных событий к политической митинговщине, то есть к свободному и публичному выражению как своего собственного, так и общественного мнения.
  Именно на этой почве и стали разворачиваться события в посёлке Судженка. Не вдаваясь в подробности, надо отметить, что они, кстати, как две капли воды, были схожи с точно с такими же акциями протеста, имевшими место тут же, в конце марта 1918 г., то есть ещё при советской власти.* Тот же политический спор, только теперь не в клубе, а на рынке, тот же выстрел милиционера в сторону мирных граждан, погоня и требование выдать стрелявшего на расправу. На следующий день - митинг, вызов из соседней Анжерки дополнительного милицейского наряда, аресты и, наконец, 9 июля - забастовка и опять митинг с призывами освободить арестованных. 10 июля к стачке судженских шахтёров присоединились их анжерские товарищи, но в тот же день прибывшие со станции Тайга военные (на этот раз - чехословаки) разогнали с применением оружия, при нескольких пострадавших, демонстрацию рабочих, произвели новые аресты и вынудили шахтёров прекратить забастовку. Всё произошло почти как под копирку, с той, по-сути, лишь разницей, - что, если в марте заводилами беспорядков явились эсеры, а в качестве усмирителей выступили большевики, то в июле и те и другие как бы просто взяли и поменялись между собой ролями, а вот рабочие, как были, так и остались своего рода разменной монеты в их политических играх.
  _______________
  *Подробнее см. нашу книгу "День освобождения Сибири", глава "Антисоветские выступления на территории Томской губернии".
  
  
  Поступившие 9 июня из шахтёрских посёлков известия, по всей видимости, привнесли на заседания профсоюзного съезда горнорабочих дополнительные эмоции, так что дело дошло даже до того, что Вениамин
  Вегман откоментировал взволновавшие всех новости, ни больше, ни меньше, как начало пролетарского восстания в Сибири. Намереваясь успокоить разгоравшиеся страсти, 11-го числа на томский профсоюзный форум срочно прибыл находившийся тогда в городе министр ВСП Михаил Шатилов и выступил перед делегатами с подробными разъяснениями проводившейся омским Советом министров политики. И начал он с вопроса о роспуске Советов. Он сказал, что социалистам в Правительстве хорошо известна роль Советов в революционных событиях, и что они её ценят, но, к сожалению, констатировал далее министр, "правые элементы, имеющие большую реальную силу, категорически потребовали упразднения совдепов". Именно поэтому Совет министров решил, дабы не раздражать лишний раз правые круги, Советы упразднить, а вместо них для защиты экономических интересов рабочих укрепить их профсоюзные организации, а крестьянам разрешить собирать съезды представителей от сельских сходов для обсуждения своих насущных проблем.
  На отмену постановлений советской власти, по словам Шатилова, ВСП пошло по той простой причине, что эти декреты оказались "не совместимы с идеей народовластия и строительством Сибири по образцу Западно-Европейских государств". Вместе с тем, заявил министр, Омское правительство не намерено никоим образом посягать на социальные права трудящихся, сохранив 8 часовой рабочий день, больничные кассы и другие виды страхования. Далее министром были освещены и другие очень важные политические проблемы, касающиеся, в частности, и вопроса о земле, и о местном самоуправлении, а также о Сибирской областной думе и Сибирском Учредительном собрании. В заключении Михаил Бонифатьевич констатировал, что только "народоправство и народовластие могут гарантировать рабочему классу защиту его правовых и материальных интересов", а также полноценную работу его профсоюзных организаций, в то время как Советы в этом плане были весьма "ненадёжными" и оттого "бессмысленными" ("Голос народа", Томск, от 14 июля 1918 г.).
  Выступление министра, таким образом, оказалось весьма содержательным, но вот, смогло ли оно переубедить делегатов съезда пересмотреть своё негативное отношение к Правительству, сказать трудно. Возможно, что даже и нет. Так левый радикал Жукас, взявший слово сразу же после завершения речи Шатилова, заметил: "Здесь говорилось о вредности Советской власти, о том, что она ничего не сделала. Но это не так. Сделано так много, что нашему деспотичному правительству и не переделать. А вот теперь... нам говорят о принципах народовластия... при расстрелах и массовых арестах. Мы не можем поддерживать правительство, попирающее основные гражданские права".
  Однако провоцировать горняков к восстанию, на что, возможно, рассчитывали большевики, профсоюзный съезд не стал, а лишь вынес критическую по отношению к решениям Омского правительства резолюцию, о которой мы уже говорили выше, а также постановил: созвать 1 сентября съезд уже всех профсоюзных объединений Сибири. За сохранение Советов, как органов политической организации трудящихся, высказались и участники проходившей здесь ж в Томске с 12 по 17 июля конференции представителей профсоюзных организаций Западной Сибири.
  В период работы съезда профсоюза горняков своё экстренное собрание по поводу последних решений Совета министров провели также и члены Томской организации РСДРП (рабочей партии меньшевиков). Жаркие споры продолжались целых два дня, с 8 по 9 июля, и развернулись они, главным образом, опять-таки вокруг вопроса о запрете деятельности Советов. С одной стороны раздавались голоса о том, что большевистские Советы приняли характер "явно враждебный интересам демократии и перестали выражать её волю, оказавшись господством определенной политической партии и лиц, но не классов". С другой стороны, часть томских меньшевиков высказалась в том смысле, что Советы "как органы классового сплочения наиболее действенной революционной части пролетариата и крестьянства, не охваченной партийными организациями, имеют несомненные заслуги перед родиной и революцией в первый её период и за время революции 1905 г.".
  В конечном итоге Томская организация РСДРП большинством голосов постановила выразить всё-таки "решительный протест против запрещения рабочему классу и крестьянству создавать свои классовые политические организации, видя в этом постановлении Временного Сибирского правительства явное нарушение прав и интересов демократии, принятое в угоду наглым притязаниям поднявшей голову буржуазии, считая его чреватым серьезными опасностями для родины и революции" и поэтому настаивая "на немедленной отмене этого постановления Временного Сибирского правительства, являющегося прямым вызовом, брошенным в лицо демократии буржуазной реакцией" ("Заря", Томск от 15 июля 1918 г.).
  Сама газета "Заря", являвшаяся печатным органом Томской организации меньшевиков, также в те дни вела на своих страницах полемику в русле данной тематики, чаще всего, как нам показалось, критикуя Советы, нежели защищая их. В то же самое время "Рабочее знамя"*, газета томских профсоюзных организаций, твёрдо стояла на позициях сохранения Советов, как классовых организаций трудящихся (см. например номер за 6 июля
  1918 г.). Видимо, именно за такие непоколебимые убеждения, а также за своё провокационное поведение на съезде профсоюза горняков, редактор "Рабочего знамени" Вениамин Вегман в ночь на 17 июля был арестован, отправлен в тюрьму и уже больше не выходил из заключения до самого второго пришествия в Сибирь советской власти. Однако изоляция руководителя издания нисколько не изменила политической ориентаци газеты, так что томские власти 4 августа вынуждены были её закрыть, арестовав при этом ещё одного её редактора, тоже еврея по национальности, Исаака Магуна, члена исполкома Временного совета профессиональных союзов Сибири и кандидата в члены Сибирской областной думы от той же
  организации. Однако, несмотря на репрессии, томские профсоюзы, всё-таки не намерены были сдавать завоёванных позиций и на своём 1-ом губернском съезде, открывшемся 7 августа, вновь поддержали предложенную крайними левыми резолюцию по возрождению Советов рабочих депутатов, как органов политической власти трудящихся.
  _______________
  *Бывшее "Знамя революции", до 31 мая - орган Томской некогда объединённой меньшевистско-большевистской организации РСДРП.
  
  
  Аресты, аресты, аресты... Что ж, ещё ни одна власть не смогла обойтись без политических изоляторов. Омское правительство также не избежало подобного рода напасти. Тюрьмы практически всех крупных городов Сибири оказались в июле 1918 г. переполненными до предела, в том числе, например, и обе томские - губернская и так называемое первое арестантское отделение на Иркутском тракте (сохранившееся и действующее, кстати, до сих пор). Всего в них содержалось на тот момент в общей сложности около девятисот человек, большая часть из которых являлась политическими заключёнными. Там шла постоянная ротация, кого-то освобождали (600 человек в течение июня-июля) за недоказанностью и тут же на их места привозили новых "большевичков" или из только что освобождённых от советской власти районов, или из мест каких-то протестных акций, таких, например, как Анжерка и Судженка.
  По положению о следственных комиссия, разработанном ещё членами Западно-Сибирского комиссариата, подозреваемых в активном сотрудничестве с советской властью могли задерживать на 24 часа, за это время им должны были предъявить обвинения. Если таковых не удавалось добыть с помощью свидетельских показаний, задержанных отпускали, тех же, кому повезло меньше, оставляли ещё на три месяца для проведения дальнейших следственных мероприятий. Однако, в связи с переполненностью тюрем, на свободу, порой, приходилось выпускать в том числе и тех людей, факт сотрудничества которых с большевиками считался вполне доказанным, но вместе с тем не являлся, по мнению членов следственных комиссий, тяжким преступлением. Таким образом, на свободу после нескольких недель тюремного содержания выходили, порой, даже некоторые из рядовых членов исполкомов, а также и другие тесно сотрудничавшие с советской властью люди, лично не замешенные в реквизициях, разгонах, расправах и прочих видах экономического, социального или политического насилия.
  В связи с этим адриановская "Сибирской жизни" в своих июльских номерах неоднократно сокрушалась по поводу того, что многие "совдепщики", выпущенные из тюрем, свободно разгуливают по Томску и даже, порой, ведут антиправительственную агитацию. "Создавшееся в результате положение в душах граждан не совсем выгодно для новой власти, - писала газета, - свободно разгуливающие и разглагольствующие совдепщики принимаются за знак не простой терпимости, а слабости, или, что ещё хуже, потакательства". Подобного рода статьи перепечатывали многие сибирские издания правого толка, в том числе, например, и ведущая кадетская газета, омская "Сибирская речь", упрекавшая томских губернских комиссаров в излишней политической терпимости и одновременно призывавшая омские власти поменьше церемониться с приспешниками большевиков*. В результате такого давления за решетку стали отправляться даже некоторые умеренные социалисты, в том числе, например, уже в июле там оказался лидер омских меньшевиков, член Сибирской областной думы от рабочих профсоюзов Константин Попов.
  _______________
  *Примечательно, что и в формируемых двух корпусах Сибирской армии - в томском Средне-Сибирском и омском Степном-Сибирском - также вскоре стали выискивать предателей и производить политические чистки. Так газета "Понедельник" (Љ9 за 1918 г.) отыскала в рядах пепеляевского корпуса нескольких офицеров, запятнавших себя близкой связью с большевиками. Среди них оказался бывший главный большевистский милиционер Борис Меркулов, а также некий Варавко, при Советах "исправлявший должность секретаря в ревтрибунале", а теперь, как писала газета, "расхаживающий по центральной Почтамтской улице в офицерской форме с бело-зелёной повязкой на рукаве". Подпоручик Меркулов после такого разоблачения сразу же был отправлен в отставку с поста коменданта штаба корпуса, да и Варавко, наверное, тоже не поздоровилось. В то же самое время, 23 июля, вышел приказ по Степному-Сибирскому корпусу за Љ287 полковника Иванова-Ринова следующего содержания: "Кое где на службе войску остаются не только бывшие служители советской власти, попавшие на места по слабости или из-за куска хлеба, но и бывшие её активными последователями. Первым не место в рядах войска, отправить их, не взирая на чин и звание, в обоз мазать колёса и чистить навоз, а последним - место в тюрьме, куда их заключить немедленно".
  
  
  Прибывший 8 июля в Томск министр юстиции Григорий Патушинский, принял на следующий день участие в заседании губернской следственной комиссии, где как раз и обсудил с коллегами по "цеху" проблему перенаселённости тюрем, а также связанный с этим вопрос об имевших место случаях освобождения из мест заключения активных сторонников советской власти. В результате комиссия приняла решение разделить заключенных на три категории: абсолютно опасных, условно опасных и не опасных. Для двух последних групп участники совещания вместо тюремного заключения предложили организовывать специальные лагеря, где арестанты смогли бы не только продолжать отсиживать свой срок, но и плодотворно трудиться на общее благо. Однако воплотить идею о трудовых исправительных колониях Сибирскому правительству так и не удалось. Условно опасных и не опасных политических преступников сначала стали временно распределять из переполненных тюрем по лагерям для военнопленных Первой мировой войны, а потом, после целого ряда городских восстаний, посчитали более целесообразным отправлять в железнодорожных теплушках в отдалённые от крупных населённых пунктов районы. Такие поезда сами заключённые прозвали "эшелонами смерти"; поскольку условия содержания в них были весьма далеки от нормативных,
  многие из этапируемых трагически гибли на перегонах так и не доехав до места назначения, или от голода и болезней, или при попытке к бегству.
  Как раз во время визита министра Патушинского в Томск в трёх местных тюрьмах была объявлена голодовка, как раз в знак протеста против "перенаселённости" тюремных камер. Условия содержания заключённых, как свидетельствовала "Сибирская жизнь" (Љ54 за 1918 г.), являлись, в принципе, довольно сносными. Два раза в неделю по средам и субботам к сидельцам допускали родственников для свиданий. Лишь в отношении некоторых особо важных политических арестантов, на период следствия переведённых на усиленный режим, вводились ограничения в этом плане. Не запрещалась также и переписка заключенных с их родными и близкими. Пищевые продукты, табак, книги и даже газеты передавались беспрепятственно в любое время в течение дня. Когда появились жалобы политических на то, что уголовные их объедают насчёт картошки в супе, на кухне для справедливого распределения пищи сразу же установили дополнительное дежурство. Заключенные ежедневно выводились на прогулку. Случаев покушения на самоубийство было зафиксировано лишь два (о них мы уже упоминали): с красногвардейцем Герасименко, повесившемся (или задушенным) в больничной палате; а также с бывшим большевистским комиссаром Е. Мараевым*, пытавшемся вскрыть себе вены.
   _______________
  *Перед Евгением Мараевым, исполнявшим при большевиках должность заместителя председателя революционного трибунала Томской губернии, хлопотал в мае об освобождении нынешнего министра Патушинского из красноярской тюрьмы присяжный поверенный М. Гинзберг. В июле он же пытался замолвить словечко теперь уже за находящегося в тюрьме Мараева ("Сибирская жизнь", Љ58 за 1918 г.), но безуспешно.
  
  
   И, тем не менее, голодовка заключённых с требованием улучшить условия содержания всё-таки была объявлена, она продолжалась почти четверо суток, с 7 по 10 июля. Данные по участникам проводившейся акции немного разняться, поэтому мы не будем здесь вдаваться в статистические подробности, заметим лишь, что пик голодовки пришёлся на 9 июля, когда от приёма пищи отказалось более трети заключённых томских тюрем. Министру Патушинскому на заседании следственной комиссии в тот день доложили, что ничего страшного и опасного для здоровья участников акции нет, что по данным тюремной администрации, сидельцы заранее запаслись продуктами, что при осмотре 8 июля камер объявивших голодовку в них было найдено тайно укрываемое продовольствие - хлеб, масло и даже варенье, якобы, принесли накануне акции родственники заключенных ("Народная газета", Томск, Љ9 за 1918 г.). Однако, как потом выяснила "Сибирская жизнь" (Љ68 за 1918 г.), продуктовые деликатесы, о которых сообщили министру, администрация обнаружила лишь в тюремном лазарете у больных заключенных, которые не принимали участия в голодовке. 15 человек, кстати, за период проведения акции, пришлось госпитализировать (одного, правда, с гриппом), так что голодали политические всё-таки, видимо, всерьёз и по-честному, хотя и не долго.
  Ещё одной потенциальной угрозой для Сибирского правительства являлись рабочие железнодорожники, здесь политическое влияние большевиков также было весьма значительным; к тому времени, о котором идёт речь, в местах заключения только Томской губернии находилось 22 железнодорожника. Многих, на основании всё того же приказа комкора Пепеляева о военном положении, стали ещё и увольнять с работы по политическим мотивам. Так по сообщению томской газеты "Железнодорожник" (Љ4 за 1918 г.) 5 июля на станции Красноярск попали под сокращение 56 кондукторов и 52 станционных служащих службы слежения движения, заподозренных в связях с красными. Железнодорожный профсоюз в той ситуации защитить рабочих никоим образом не смог.
  Не избежали политических репрессий и представители других профессий. По сведениям томской газеты "Сибирский судоходец" (Љ8 за 1918 г.) 15 июля член Енисейского губернского комиссариата Павел Доценко направил начальнику енисейского пароходства распоряжение составить списки служащих пароходства, "участвовавших в большевистской авантюре". Некоторые начальствующие восприняли данное распоряжение как руководство к действию и стали переводить отдельных служащих на ниже стоящие должности, а кое-кого даже и увольнять. Так, в частности, командир парохода "Отважный" Иван Солдатов, принимавший участие в погоне за флотилией Вейнбаума и получивший за это благодарность командира экспедиции подполковника Мальчевского, был уволен со службы по настоянию пароходовладельцев Баландиных, за то, что он в период советской власти активно выступал на национализацию торгового и пассажирского флота енисейского речного бассейна. Солдатова, а также других потерявших работу местный судоходный профсоюз защитить также не смог и лишь призвал к бойкоту рабочих мест уволенных.
  Узнав об этом, министр труда Шумиловский вынужден был срочно вмешаться в ставший достоянием общественной гласности погромный процесс и своим постановлением от 18 июля категорически запретил увольнения по политическим мотивам. Более того, он распорядился немедленно восстановить на работе всех незаконно уволенных. В результате состояние дел с абшидами вроде бы немного улучшилось, но 25 июля командующий чешскими войсками полковник Гайда вновь ввёл военное положение на железной дороге и компания по принудительному увольнению вновь возобновилась.
  Таким образом, мы видим, что почва для роста оппозиционных настроений в среде рабочего класса оказалась достаточно "удобренной", что, несомненно, должно было отразиться на дальнейшем росте противоправительственных настроений в сибирском областном пролетарском сообществе.
  Своё критическое отношение к некоторым решениям ВСП высказали и две крупнейшие эсеровские организации освобождённой Сибири - томская и омская. Так 11 июля газета "Омский вестник" сообщала, что акмолинский комитет эсеровской партии направил в адрес Вологодского специальное обращение, в котором выражался протест против действий областного комиссариата, опубликовавшего "обязательное постановление", существенно ограничивающее деятельность периодической печати, а также гражданские свободы, которые "отдаются на усмотрение администрации". В частности, пункты 4 и 5 "обязательного постановления", по мнению эсеров, существенно ограничивали свободу собраний. Акмолинский комитет в своём обращении к председателю Совета министров сетовал и на "Постановление Временного Сибирского правительства от 3-го июля", в котором устанавливался избирательно-разрешительный со стороны опять-таки администрации порядок собраний среди железнодорожников. Вдобавок к этому, по сведениям из неофициальных источников, управляющий министерством путей сообщения Степаненко разослал на места телеграмму, в которой определялась некая ограничительная "сфера деятельности" для профсоюзов на железнодорожных и водных путях. Данные обстоятельства, конечно, не могли не беспокоить представителей революционной демократии, всё больше и больше склонявшейся к тому мнению, что Сибирское правительство начинает делать крен вправо под давлением омской буржуазии.
  С 13 по 16 июля проводили свой IV губернский съезд томские эсеры*. Его делегаты в одном из пунктов своей итоговой резолюции опротестовали "самым категорическим образом" постановление ВСП о восстановлении частной собственности на землю, посчитав оное нарушением прерогатив Всероссийского Учредительного собрания. Данную позицию полностью поддержал и проходивший здесь же в Томске с 25 по 30 июля III губернский крестьянский съезд, который организовала партия правых социалистов-революционеров и которым она же и руководила. Председательствовал на
  _______________
  *Утром 13 июля на ст. Томск-I случился небольшой казус. По прибытии поезда Љ34, из вагона второго класса вышло 9 молодых людей, приехавших из Мариинска в качестве делегатов губернского съезда эсеров, среди них находились и бывшие члены Западно-Сибирского комиссариата, а теперь уполномоченные ВСП Михаил Линдберг и Борис Марков. Все девять человек, как выяснилось, оказались без проездных билетов, ввиду чего к ним было предъявлено требование оплатить проезд, однако они всё-таки отказались это сделать. Более того, как писала "Сибирская жизнь" (Љ60), безбилетники "выразили недоумение, на каком основании обратились к ним и к их спутникам с подобным требованием, раз они, как уполномоченные правительства, ехали в отдельном вагоне, предоставленном только для них". Дело закончилось тем, что молодые люди так и не заплатили, а лишь оставили контролёру свои визитные карточки. Контролёр же, в свою очередь, привёл им в пример времена царского режима, когда правительственные чиновники, хотя и ездили в отдельных вагонах, но завсегда оплачивали свой проезд.
  
  
  нём видный новониколаевский эсер Михаил Омельков*. Он сразу же, в первый день работы форума, в своём ознакомительном докладе по текущему моменту довёл до сведения собравшихся те 10 пунктов решения земельного вопроса в России, которые были разработаны и приняты Учредительным собранием до того, как его разогнали большевики. Исходя из данного положения и, вопреки распоряжению Омского правительства, Томский крестьянский съезд высказался за социализацию земли и за переход в общенародное достояние всех частновладельческих земель.
  Узнав, что в правительственных структурах ведётся обсуждение и подготовка закона о призыве в Сибирскую армию, Томский крестьянский съезд также не смог обойти вниманием такой важный вопрос и в своей итоговой резолюции призвал поддержать намерение Сибирского правительства по созданию собственной народной армии, "в противовес офицерской"**, дабы спасти страну и завоевания русской революции от правоконсервативного реванша. Делегатам съезда, по выезду на места, предложено было обсудить в своих регионах то, каким способом необходимо создавать армию - путём ли всеобщей мобилизации или ограничиться призывом лишь отдельных возрастов. Свои добровольческие дружины, кстати, томские эсеры и меньшевики уже имели, часть их дружинников*** влилась в состав корпуса Пепеляева, а остальные, с красными(!) повязками на рукавах патрулировали улицы города, занимаясь охраной общественного порядка. К концу августа, правда, эсеровско-меньшевистские отряды по распоряжению властей были полностью расформированы, по официальному определению - за ненадобностью.
  В качестве гостей на губернском крестьянском съезде присутствовала представительная делегация видных российских деятелей эсеровской партии
  во главе с Андреем Аргуновым****. Ждали ещё и самого Николая
  _______________
  *Один из создателей, вместе с Павлом Михайловым, Борисом Марковым и Михаилом Линдбергом "Сибирского союза социалистов-революционеров". Михаил Омельков после возвращения в феврале 1918 г. с заседаний разогнанного советской властью Учредительного собрания, отказался участвовать в подпольной работе и, в отличие от своих товарищей по "Союзу", предпочёл легальные формы борьбы с большевистской диктатурой, от того и не вошёл в Западно-Сибирский комиссариат, хотя ему и предлагали это сделать.
  **В правых кругах Омска разрабатывалось предложение по созданию в Сибири своего рода национальной гвардии, то есть буржуазной армии, на основе образовательного и, главным образом, имущественного ценза.
  ***Их вербовали в штабе военного отдела городской организации эсеров по адресу ул. Содовая-4 (теперь проспект им. Ленина).
   ****Андрей Александрович Аргунов являлся уроженцем г. Енисейска нынешнего Красноярского края, в своё время окончил Томскую гимназию, отсюда уехал учиться в Московский университет, так что ему, надо полагать, была далеко не безразлична судьба родной Сибири, и в том числе, конечно, проблемы её автономии. В 1918 г. исполнилось ровно тридцать лет, как Аргунов расстался с Томском, поэтому он очень обрадовался представившейся возможности вновь посетить город своей юности. Прибыв в Томск, Андрей Александрович дал объявление в газеты с извещением для своих родственников и знакомых о том, что он проживает в гостинице "Россия" и готов с ними встретиться. Этим извещением, однако, воспользовались жулики и, выдав себя за родственников выдающегося российского революционера, обворовали его номер.
  
  
  
  Авксентьева, но он не смог тогда приехать в Томск. В своей речи перед делегатами съезда Аргунов заявил, что большевистская Россия является в настоящий момент абсолютно не дееспособным государством, находящимся в колониальной зависимости от Германии, и что страну сейчас может спасти только объединённые усилия автономной Сибири (бурные аплодисменты в зале!) и Самарского комитета членов Учредительного собрания, направленные на борьбу с общим врагом - германо-большевистским оккупационным режимом. В ответ съезд в итоговой резолюции признал Сибирь в качестве автономной части федеративной России, направил в Самару в адрес Комуча приветственную телеграмму, а также продекларировал, что "Областная дума является наиболее демократическим органом, выражающим волю области, которой сибирское крестьянство должно оказать полную поддержку". В качестве представителей от крестьянского трудового союза съезд избрал кандидатами в члены СОД четверых человек: Порфирия Хомутова, Сергея Кудрявцева, Ивана Скуратова и Исаака Гольдберга.
  Такие попытки сближения томских эсеров с представителями ЦК партии, с Комучем, да и с Сибирской областной думой, всё больше и больше становившейся оппозиционной, не на шутку встревожило Омское правительство и толкнуло его на ряд ответных действий. Так 8 августа был отправлен в отставку с поста товарища министра внутренних дел, по-сути, по-прежнему один из координаторов всех практических эсеровских дел в Сибири Павел Михайлов. Формальным поводом для этого (а может быть и не формальным) послужил вскрывшийся факт предоставления с разрешения
  П. Михайлова бесплатного телеграфа для переговоров с Комучем его представителю в Сибири Брушвиту. Поговаривали даже, что эти двое планировали осуществить в столице Сибири государственный переворот в пользу левых сил, воспользовавшись отъездом основной части министров в Томск на открытие заседаний Областной думы. А 5 августа Совет министров постановил "ввиду исключительных обстоятельств" передать милицию из ведения органов местного самоуправления "временно" в руки министерства внутренних дел.
  Ну и в завершение земским управам предложено было ужесточить меры по сбору с сельского населения налоговых недоимок за последние полтора революционных года. Так, в соответствии с данным распоряжением и вследствие отказа некоторых сельских поселений рассчитываться с долгами, Томское губернское земство рассмотрело предложение - "превентивными методами наказать сельские сообщества, а также отдельных крестьян", для
  того, чтобы, с одной стороны, "преподать урок", скатывавшимся к неподчинению сельским сообществам, а, с другой, предупредить карательные меры со стороны правительства в отношении крестьян. Исходя из этих соображений, томские земцы после длительных дебатов и неоднократных переголосовок решили временно отказать сельским поселениям в медицинском обслуживании, а также прибегнуть к такой крайней мере, как закрытие, до исправления ситуации с выплатой налогов, земских школ в сёлах и деревнях. Предполагалось также особо злостных неплательщиков, в целях профилактики, подвергать административному аресту до 7 суток или штрафу в размере от 1 до 5 рублей.
  Данные меры, так же как и в ситуации с наступлением на права рабочих, вряд ли пошли на пользу Омскому правительству, а также отразились, что особенно неприятно, и на популярности земских органов власти на селе. Большевики, кстати, к такой жесткой налоговой политике никогда не прибегали, и это пошло им в зачёт, когда крестьяне поневоле начали сравнивать бывшую красную и нынешнюю белую власть. На этом как бы итоговом обобщении уже, наверное, можно и закончить освещение вопроса о неприятии решений ВСП со стороны оппозиционных сил и перейти к анализу действий той части сибирского сообщества, которая по большей части поддержала правительственную политику.
  
  
  
  3. Проправительственные силы
  
  И начнём мы конечно же с Потанинского кружка, группы ведущих сибирских областников, превратившихся в ходе антибольшевистского восстания из закрытого общества "акционеров" в совершенно открытое, причём, как мы уже выяснили, ещё и достаточно влиятельное. Члены этой ведущей областнической организации немало сделали, в частности, для того, чтобы привести к власти именно тот состав Правительства, который тогда, собственно, и управлял Сибирью. Первое открытое заседание Потанинского кружка состоялось в Томске 25 июня в зале Общественного (бывшего дворянского) собрания. По такому случаю здесь в тот день собрались виднейшие деятели томского политического бомонда с участием представителей всех политических партий, цензовых элементов, национальных объединений, губернской земской управы, городской думы и губернского комиссариата. И даже расквартированные в Томске чехолсоваки посчитали необходимым направить своего делегата на такое важное мероприятие. Присутствовал, конечно, и сам Григорий Николаевич. Зал Общественного собрания в тот день едва вместил всех желающих. Понимая, что материалы заседания Потанинского кружка распространят по городам и весям все ведущие сибирские газеты, каждая из политических группировок доверила выступить на этом, по-сути, общесибирском политическом митинге своим лучшим ораторам.
  Вход для нечленов Потанинского кружка был платный*, а все собранные таким образом средства предназначались в пользу раненых, а также семейств погибших солдат и офицеров Сибирской армии. Вечер открылся краткой приветственной речью, которую зачитал от имени плохо себя чувствовавшего Потанина профессор Гессен. Потом, по предложению Григория Николаевича, присутствовавшие почтили минутой молчания память павших за освобождение Сибири воинов. Мы не будем здесь подробно освящать ход того мероприятия, подчеркнём лишь, что его главной целью являлось, как было заявлено в итоговом коммюнике, объединение всех антибольшевистских сил во имя защиты как Сибири, так и России вцелом.
  Немного в резонанс поэтому прозвучало заявление представителя кадетской партии адвоката И.А. Некрасова о том, что сибирякам, в столь сложный для страны исторический момент, нужно отказаться от своего бело-зелёного знамени и вернуться к российскому триколору. "Автономная Сибирь может быть частью России. Все силы на борьбу. Мы должны от бело-зеленого флага возвратиться к символу национального Российского государства - трехцветному флагу" ("Сибирская жизнь" от 28 июня 1918 г.). Столичные кадеты, надо отметить, ещё в период Первой русской революции 1905 г. замылили, что называется, многие идеи сибирских областников и даже высказывались против такой жизненно необходимой малости, как - введение земского самоуправления на территории нашего края. Поэтому, как только Сибирь под знаменем областничества начала в июне 1918 г. одерживать первые свои победы, Г.Н. Потанин сразу же напомнил партии народной свободы о том, что она очень часто препятствовала осуществлению идей федерализма в России и, в частности, выступала против сибирской автономии ("Сибирская жизнь" от 19 июня 1918 г.). В этой своей статье Григорий Николаевич представил кадетов как замшелых централистов в решении данного вопроса.
  Через несколько дней после наделавшей много шума публикации к Григорию Николаевичу явились два представителя томского отделения партии и попытались убедить его в том, что высказанное им мнение по поводу официального отношения кадетов к федерализму в России ошибочно, что партия народной свободы ни в коем случае не является противником сибирской автономии и что после узурпации власти большевиками она особенно поддерживает эту идею. Выслушав своих гостей, Потанин по необходимости вынужден был согласиться с их доводами, "покаялся в своей неосмотрительности" и пообещал опубликовать опровержение** на своё "ошибочное" мнение ("Омский вестник", Љ134 за 1918 г.). Слова Потанина тогда могли стать для сибирских кадетов в определённом смысле приговором, поэтому они с такой поспешностью напросились в гости к патриарху и с такой настойчивостью убеждали его выступить с опровержением. Однако мы отвлеклись от основной темы нашего рассказа, так что давайте теперь вновь вернёмся к вопросу о поддержке Потанинским кружком политики Омского правительства.
  ______________
  *Приобретённый билет давал право на просмотр ещё и небольшой концертной программы в перерыве между двумя отделениями собрания.
  **Опровержение 22 июня опубликовала "Сибирская жизнь". "Когда посетившие меня члены партии уверили меня, что есть документальные данные, свидетельствующие, что кадеты не противники децентрализации, я беру свои сло- ва назад".
  
  
  Ответственный секретарь организации Александр Васильевич Адрианов вёл постоянную переписку с Петром Васильевичем Вологодским, советуясь с ним или, наоборот, что-то предлагая Совету министров от имени томской группы областников. Так, например, в своём письме от 7 июля Адрианов писал: "Приветствую прежде всего Ваше вступление в состав Сибирского Правительства в качестве его главы. Приветствую с тем большим чувством удовлетворения, что этим аннулирован сам собой тот позор наш, который неотступно беспокоил меня фактом избрания на этот пост какого-то безвестного проходимца, одесского еврея Дербера"*. Полную поддержку проводившимся преобразованиям Правительство получало и со страниц, по сути, печатного органа Потанинского кружка газеты "Сибирская жизнь", редактируемой Адриановым.
  Ну и, наконец, что особенно было немаловажно в плане пиар-акции, так это протекция ВСП, сделанная со стороны самого Г.Н. Потанина. Визит последнего в Омск, конечно, мог бы сыграть весьма значительную роль в данном направлении. Уже 5 июля в телеграфном разговоре с Адриановым один из организаторов "переворота" 30 июня Иван Якушев осведомлялся: скоро ли Потанин приедет в Омск (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.16, л.51об.). Последние несколько лет Григорий Николаевич практически никуда не выезжал из Томска, исключение составляли лишь его редкие поездки на отдых в Горный Алтай. Трудно сказать специально ли уговорили восьмидесятидвухлетнего старца посетить с официальным визитом столицу Сибири или лишь воспользовались представившейся по случаю возможностью. В любом случае, направляясь из Томска** в Тобольск в гости к одному из своих старых друзей, с 9 по 11 июля в Омске проездом побывал человек, в гениальной голове которого, собственно, и родилась идея о создании Сибирской областной автономии.
  Омск Григорий Николаевич не очень любил. Например, в его "Воспоминаниях", опубликованных на страницах "Сибирской жизни"***, вряд ли можно встретить и пару лестных слов об этом городе, зато эпитеты типа "где царствовала омская сволочь" там, мягко говоря, иногда встречаются. Возможно, такого рода негативные оценки были связаны с детскими и юношескими годами, проведёнными в условиях казарменного режима в местном кадетском корпусе, потом к ним добавились уже переживания взрослого Потанина во время отсидки в омской крепости в период следствия по делу о "сибирских сепаратистах", ну и, наконец, здесь же над ним, лучшим из сынов Сибири, была совершена, так называемая, гражданская казнь перед отправкой на каторгу. Малоприятные воспоминания, прямо скажем. Да и вообще Омск всегда считался в кругах областников центром ненавистного генерал-губернаторского наместничества России над Сибирью.
  ________________
  *Шиловский М.В. Первый премьер-министр Сибири...С.4
  **Из Томска выехал 7 июля.
  ***1913 г. - ЉЉ17, 23, 28, 56, 62, 68, 93, 98, 103, 109, 114, 242, 248, 257;
   1914 г. - ЉЉ 4, 9, 15, 23, 45, 51, 63, 68, 76, 103, 109, 114, 126, 144, 150, 156, 163, 170, 200, 211, 222, 233, 240, 246, 252, 257, 268, 280;
  1915 г. - ЉЉ 4, 14, 27, 31, 36, 42, 248, 268,279;
  1916 г. - ЉЉ 18, 24, 40, 63, 76, 83, 104;
  1917 г. - ЉЉ 118, 122, 127, 128, 132, 133, 138, 146, 150, 152, 158,161, 192, 197.
  Кому будет интересно, тот может почитать и, я уверен, не пожалеет потрачен-
  ного времени, можно и в первоначальном варианте в указанных номерах газеты "Сибирская жизнь" (свободный доступ на сайте научной библиотеки ТГУ). Там есть особенно интересные места, зачитанные неравнодушными читателями почти, что называется, до дыр; на тех страницах изрядно поистёрлась уже типографская краска, и буквы, слагаемые в сокровенные слова, уже с большим трудом просматриваются. Это места, где рассказывается о зарождении сибирского областнического движения и о деле так называемых "сибирских сепаратистов"... По рассказу одного известного российского шекспироведа, он в Англии смог полистать (дрожащими от волнения руками) томик прижизненного издания пьес Шекспира. Некоторые страницы той книги, по его словам, выглядели как новенькие, так что создавалось впечатление, будто никто и никогда в них не заглядывал, там были напечатаны малоизвестные произведения великого драматурга, но вот листы, где размещались знаменитые на весь мир пьесы и среди них конечно же "Ромео и Джульетта", оказались, напротив, поистрёпаны читателями весьма основательно, а в одном месте текст разобрать уже даже и не представлялось возможным, то была сцена, - угадайте с трёх раз, - правильно, - у балкона... Это, что называется, от души, от бессмертной души нашей энергетика...
  
  
  Может быть именно поэтому Григорий Николаевич и не стал надолго задерживаться в Омске, несмотря даже на те особые почести, что ему оказывались здесь во время приёма; а может быть как раз по этой самой причине и не захотел, в силу своей скромности (по сегодняшним бессовестным и многоликим как дьявол постсоветским временам, так и воистину - революционной скромности). По приезду в столицу Потанин встретился с членами Правительства и выразил им со стороны сибирских областников полную поддержку в их начинаниях - всё это широко освещалось в прессе. Совет министров, в свою очередь, отметив выдающиеся заслуги Григория Николаевича в особой правительственной грамоте, присвоил ему звание первого Почётного гражданина Сибири и учредил для
  него именную пенсию в размере 6 тысяч рублей в год*. 11 июля Потанин посетил штаб Сибирской армии и побеседовал с её командующим генерал-майором** Гришиным-Алмазовым, передав ему очередное письмо от своего ученика и ближайшего сподвижника Александра Адрианова. В тот же день патриарх сибирского областничества отбыл на пароходе в Тобольск, а провожали его, как значилось в газетных отчётах, председатель Правительства, управляющий делами Совета министров, и ещё - многочисленные почитатели и друзья.
  _______________
  *Сумма, равная годовому окладу среднестатистического чиновника. Пожалуй, впервые за свою долгую и трудную жизнь, Г.Н. Потанин стал теперь более или менее обеспеченным человеком. В прежние годы, несмотря на свои выдающиеся заслуги, по меньшей мере, хотя бы перед российской наукой, он не смог накопить средств даже на покупку собственного дома. (Вологодский, к примеру, имел такой дом в Томске, а потом и в Омске; нынешние некоторые сибирские "краеведы-областники" тоже, кстати, довольно не безбедно существуют на соровские стипендии и эрэфовские гранты.) Правда, в 1887 г. после трёх научных экспедиций по Монголии (1876-1878, 1879-1980, 1884-1886), Потанин получил от Академии наук России пожизненную пенсию высшего оклада в размере 800 рублей в год, на которую мог хотя бы уже безбедно существовать. Но он, кажется, так и не научился этого делать. Вот что о Потанине писал, например, хорошо знавший его Владимир Афанасьевич Обручев ("Григорий Николаевич Потанин: краткий очерк его жизни и деятельности"): "Казалось, вопроса о насущном хлебе для него не существовало, хотя у него никогда ничего не было, как не было ни службы, ни специальности, которая бы его обеспечивала материально. Он жил всегда так скромно, расходуя на свои потребности такой незначительный минимум, как редко кто мог мириться с этой жизнью. Дверь его простенькой комнатки всегда была открыта для всякого, искавшего его поддержки, совета, даже материальной помощи. И отказа не было никому. Григорий Николаевич шёл, искал, оббивал пороги и просил за своего клиента, тратя на это часы, и не переставал ходить, пока не добивался своего. Если у него не было денег, чтоб оказать нужную поддержку просителю, он доставал эти деньги, принимая на себя обязательство возместить их, иногда на очень тяжелых условиях, и чаще бывало так, что он годами нёс это бремя, расплачиваясь за своего неисправного, вырученного из беды, клиента. Он никогда не жалел ни своего труда и энергии, ни своего времени на то, чтобы помочь другому материально, а что касается какого-нибудь идейного предприятия, где требовалось его руководительство, его личное участие, то он отдавался ему весь беззаветно, принимая на себя тяжесть невидной, черновой работы и выдвигая вперед других. Вот почему его и считали "человеком не от мира сего", вот почему его называли "Божьим человеком"".
  **Звание генерал-майора Гришину-Алмазову Совет министров присвоил как раз накануне - 10 июля.
  
  
  
  
  В это время в Омске работало сразу три народных представительских собрания: большой казачий круг, крестьянский и епархиальный съезды. 9 июля в помещении городского Общественного собрания состоялось объединённое заседание делегатов всех трёх сходов. Целью данного сбора являлась встреча с членами Сибирского правительства для общей ознакомительной беседы. К 7 часам вечера на форум прибыли члены Совета министров: Вологодский, Крутовский и Михайлов, управляющий делами Гинс, а также управляющий военным министерством Гришин-Алмазов, управляющий министерством продовольствия Зефиров, товарищ министра иностранных дел Головачёв, товарищ министра финансов Буяновский и ещё командующий Степным-Сибирским корпусом Иванов-Ринов. Очень представительная делегация, согласитесь.
  Выступивший с приветственной речью Пётр Васильевич Вологодский кратко изложил собравшимся историю возникновения Сибирской областной думы и Сибирского областного правительства. Потом состоялся обмен мнениями, в результате которого участники собрания в своей итоговой резолюции (чего, собственно, и добивались устроители данного мероприятия) полностью одобрили деятельность Сибирского правительства, полагая "что автономия Сибири, возникшая на основе старых идей областничества, является единственным средством воссоздания государственности, как в Сибири, так и в общей нашей матери России". Собрание также высказало пожелание - "определить местом пребывания Сибирского правительства, а равно с ним и Сибирского Учредительного собрания город Омск" ("Сибирская речь" за 11 июля 1918 г.).
  Несколькими днями ранее, а точнее 5 июля, ещё до того, как вышло постановление ВСП о запрещении деятельности советских организаций, Омский крестьянский съезд в своей резолюции отметил, что крестьяне могут иметь свои "организующие центры", но они, в отличие от прежних Советов крестьянских депутатов, не должны представлять "из себя органов власти" и "работать лишь в области сплочения и организации крестьянских масс, в области доведения до этих масс всех мероприятий власти и местных самоуправлений" ("Заря", Омск, за 7 июля 1918 г.). Таким образом нетрудно заметить, что в Омске, в отличие от Томска, ситуация в отношении оценки деятельности ВСП была совершенно иная. Практически все собрания представителей городской, губернской и краевой общественности высказались в поддержку проводимой Правительством политики. А наиболее значимыми среди них стали: большой казачий круг и съезд торгово-промышленников.
  Четвёртый большой казачий круг проходил с 4 по 18 июля, на него собрались делегаты от всего Сибирского казачьего войска, станицы которого располагались на территории Акмолинской и Семипалатинской областей, а также в Бийском уезде Алтайской губернии. Сибирские казаки представляли собой довольно внушительную воинскую силу, считаться с которой приходилось всем, поэтому к казачьему кругу власти отнеслись с большим вниманием и старались держать его, также как и крестьянский съезд, под бдительным контролем. Утром 4 июля в Никольской церкви был отслужен молебен, а в 12 часов дня над зданием Общественного собрания взвился Сибирский бело-зелёный флаг, здесь в присутствии 300 делегатов и многочисленных гостей начал свою работу всевойсковой казачий сход, наметивший рассмотреть 13 вопросов повестки дня. Его первое заседание вёл временный войсковой атаман генерал-майор Ефтин, а в дальнейшем - новоизбранный председатель круга Е.Я. Глебов.
  Одним из наиболее важных и горячо обсуждавшихся на круге являлся вопрос о земле. В ходе острых дискуссий делегаты съезда, хотя и поддержали позицию Правительства - окончательное решение аграрного вопроса оставить до созыва Всероссийского Учредительного собрания, - но вместе с тем посчитали необходимым высказать всё-таки и своё особое мнение по данной проблеме. Казаки владели своими землями на правах вечного пользования, как доставшимися им путём завоевания. Земля была, таким образом, как бы муниципализирована уже издревле, но многие станичники желали углубления земельного вопроса и перехода земли в частную собственность, на этом особенно настаивала зажиточная казачья верхушка. В этом плане она тесно смыкалась с правыми либералами (кадетами) и терпеть не могла, мягко говоря, левых радикалов, предлагавших полностью ликвидировать институт частной собственности на землю. Одновременно эта же верхушка, в целях сохранения собственных земель выступала за конфискацию церковных, удельных и кабинетских наделов, находящихся на казачьей территории, и за перераспределение их между нуждающимися бедняками. Казачьи же демократы, ратовавшие за уравнение в правах всего российского населения, то есть за ликвидацию казачьего сословия и его привилегий, высказывались, напротив, за полную передачу всех казачьих земель в государственный фонд, с последующим распределением их по уравнительно-трудовому принципу. Таким образом, казачьи демократы стояли на позициях расказачивания. Эти же люди являлись и сторонниками идеи о сибирской автономии, которая могла бы воспрепятствовать преизбыточному наплыву переселенцев из Центральной России. Сторонники и той и другой позиции распределись в Сибирском казачьем войске почти поровну.
  Примечательно, что и III большой казачий круг, проходивший в марте-апреле 1918 г. ещё при советской власти, также вполне определённо высказал своё особое мнение. В противовес делегатом от беднейшего казачества, находившимся под влиянием большевиков и выступавшим за социализацию, то есть за полное огосударствление всех земель, круг большинством голосов поддержал тогда мнение, так скажем, эсерствующих станичников, главным образом представителей от середняков, и высказался за муниципализацию земли, то есть за передачу её органам местного самоуправления для последующего перераспределения сельхознаделов между казачьими общинами. Группу эсерствующих или по другому новоказаков возглавлял на мартовско-апрельском съезде молодой сибирский писатель Александр Новосёлов, социалист-революционер по свои политическим взглядам, но одновременно с этим, в процессе многогранной своей общественной деятельности, тесно связанный ещё и с областниками*. Староказаки, то есть представители зажиточной верхушки станичного населения, предводительствуемые на мартовско-апрельском съезде Ефимом Березовским, сочли более приемлемым для себя встать тогда на сторону эсеров и проголосовать за их проект постановления по земельному вопросу, отвергнув создавшимся таким образом большинством голосов большевистский вариант полного огосударствления конфискованных земель.
  _______________
  *Не случайно поэтому, что именно его на январских совещаниях СОД утвердили в должности министра внутренних дел Временного Сибирского областного правительства.
  
  
  В июле политическая ситуация в корне изменилась, и тем не менее большинство казаков, 18 июня в последний день работы четвёртого круга, закончив, наконец, трудные дебаты, вновь высказалось за безвыкупное отчуждение офицерских и частновладельческих земель и за последующую их передачу в ведение органов местного самоуправления ("Сибирская жизнь", Љ66 за 1918 г.).
  Таковы оказались пожелания казаков относительно земельной политики Сибирского правительства. Однако пожелания пожеланиями, их, как и обещания, можно, что называется, постепенно и замылить, а вот что касается вопроса об административном управлении казачьим войском, одного из передовых отрядов Сибирской армии, тут никаких компромиссов быть не могло, поэтому к выборам нового атамана Сибирского казачьего войска, а также членов его правления, омские руководители отнеслись с предельным вниманием. 16 июля на пост наказного атамана свои кандидатуры выдвинули: Иван Степанович Ефтин, Павел Павлович Иванов-Ринов, Ефим Прокопьевич Березовский и Борис Владимирович Анненков. В результате проведённого голосования герой недавних боёв за Омск есаул Анненков получил всего один голос, войсковой старшина (подполковник) Березовский - 21, полковник Иванов-Ринов и генерал-майор Ефтин набрали равное количество голосов (по 70 каждый). После этого, ввиду самоотвода Ефтина и Березовского, кандидатура П.П. Иванова-Ринова "была пробаллотирована и получила 144 избирательных и 43 неизбирательных голоса". Таким образом, командир Степного корпуса стал ещё и атаманом Сибирского казачьего войска. Председателем же войсковой управы казаки избрали Е.П. Березов-ского, 164 голосами "за" и 25 "против" ("Омский вестник" за 17 июля 1918 г.).
  На следующий день 17 июля на Казачьей площади состоялось торжественное вручение булавы новому войсковому атаману. С утра площадь перед кадетским корпусом заполнилась массой народа, а также войсками, среди которых особенно выделялся 1-й Сибирский казачий имени Ермака Тимофеева полк под командой есаула А.В. Катанаева, только что прибывший из освобождённого от большевиков Кокчетава. По окончании
  молебна в Никольской церкви и получения Ивановым-Риновым атаманской насеки - "знака атаманского достоинства и атаманской власти" был организован митинг, во время которого с поздравительными речами выступили: председатель казачьего круга Е.Я. Глебов, председатель Совета министров П.В. Вологодский и новый омский городской голова Соломон Иудович Кадыш. А завершилось всё действо военным пародом под звуки духового оркестра.
  Абсолютную и, практически, безоговорочную поддержку Сибирскому правительству, как переходному этапу к буржуазной диктатуре в виде директории, оказал и открывшийся 20 июля в Омске краевой съезд кадетов, на который были приглашены не только делегаты из сибирских городов, но так же и из тех прилегающих к Сибири местностей, которые к тому времени уже оказались освобождены от красных.
  В поддержку ВСП тогда же был создан в Омске и так называемый Оборонческий социалистический блок, в который вошли местные отделения народных социалистов, эсеров-оборонцев и меньшевиков-оборонцев, то есть ячейки всех правосоциалистических партий. Последние, конечно, высказывались только от своего имени, а не от лица всей Сибири, но относительную массовость демарша они своим участием всё-таки обеспечивали. Эту группу, которая будет потом неоднократно переименовываться, но каждый раз неизменно поддерживать укреплявшийся в Сибири правый режим, возглавил 29-летний Владимир Куликов - эсер, председатель кооперативного объединения Центросибирь, головная контора которого располагалась в Омске. А помогали ему руководить Оборонческим блоком ещё два видных сибирских кооператора: 57 летний Анатолий Сазонов - тоже эсер, член правления кооперативного объединения Закупсбыт (главный офис в Новониколаевске), впоследствии председатель Всесибирского кооперативного бюро, а также Андрей Балакшин - председатель кооперативного союза маслоделов (центральное представительство находилось в Кургане, но потом его также перевели в Омск). Эти же трое, кстати, в августе возглавят ещё одну проправительственную организацию - сибирское отделение "Союза возрождения России".
  Основополагающие, что называется, императивы новой сибирской власти поддержали конечно же и торгово-промышленные круги. Возрождённый к жизни Омский военно-промышленный комитет, объединив вокруг себя все остальные ВПК Сибири, стал проводником экономической политики Правительства, направленной, в том числе, и на развитие частного предпринимательства в регионе. Ну и, наконец, значительный политический ангажемент ВСП надеялось получить со стороны съезда представителей торговли, промышленности и городских домовладельцев, проходившего в Омске с 13 по 19 июля. В Совете министров, надо полагать, никто не сомневался в том, что торгово-промышленники Сибири по большому счёту одобрят выбранный Правительством курс, однако, вместе с тем, у министров имелись серьёзные опасения насчёт того, что как бы цензовики не перегнули, что называется, палку при обсуждении некоторых политических вопросов.
  Так, в частности, ещё в июне омские биржевики, мы помним, высказывались открытым текстом об установлении на территориях, освобождённых от большевиков, диктаторского режима*, что без сомнения попахивало бонапартизмом, а такого рода брюмерский экстремизм никоим образом не устраивал партию демократов в Правительстве. Вдобавок ко всему, накануне съезда в печати появились сведения о планах цензовиков выразить полное недоверие Сибирской областной думе, а также о нежелании последних направлять своих делегатов на её заседания. Это был уже явный перебор, вследствие которого вполне мог нарушиться хрупкий баланс сил между умеренными социалистами и умеренными же буржуазными либералами и усилилась бы конфронтация промежду двух крупнейших политических группировок, составлявших основу противобольшевистких сил в регионе.
  _______________
  *"Вследствие чрезвычайных обстоятельств вся власть в Омске, а затем в Западной Сибири вверяется одному лицу - диктатору, от которого и зависит назначение лиц на все административные и судебные должности в крае".
  
  
  И действительно, с первых же дней работы съезда из уст его делегатов стали раздаваться речи с требованием установления в Сибири буржуазной диктатуры, в лице, правда, пока омского Совета министров, но с перспективой... Более того съезд продекларировал то, чего, собственно, больше всего и опасались министры-демократы, а именно: распустить все органы местного самоуправления, а также СОД. Выборы в новые органы земской и городской власти предлагалось провести на основе мажоритарной, а не пропорциональной системы, способной, по мнению делегатов съезда, обеспечить победу людям государственно мыслящим, истинным патриотам своей родины, а не "политическим выскочкам, выдвинутым партийными списками".
  Особенным темпераментом и напором отличался во время своих выступлений на съезде лидер омских кадетов тридцатичетырёхлетний Валентин Жардецкий. Вот лишь несколько выдержек: "В стране... где бушуют страсти гражданской войны, неизбежно должна быть введена твердая единоличная власть, могущая спасти государство". ("Шумные аплодисменты всего зала", - отметили в этот момент репортёры.) И далее: "Временное Сибирское правительство, находящееся в Омске, возглавлено Советом министров из 5 лиц. Они нам были чужды. Социалисты. Но пусть. Не сомневаясь в их политической честности, мы их признали и им верим. Они - верховная власть, этого довольно. Пусть не беспокоятся ехать к нам господа с Востока, в роде уважаемого П.Я. Дербера и др.". Обсуждая тему Областной думы, он заявил: "Ни в коем случае она не может быть восстановлена, и Временное правительство должно отказаться от этой мысли". (Опять аплодисменты.) В конечном итоге Жардецкий подверг критике и саму идею областничества, приведя печальный пример сепаратистов Украины, он сказал: "Надо собрать воедино великую Русь. Соберём в одну храмину, сядем за стол и разберёмся каждый в своих домашних делах. А теперь не время рвать на куски больное тело матери-родины..." ("Заря", Омск, за 18 июля 1918 г.).
  Поскольку собравшимся в Омске торгово-промышленникам оказались близки, судя по одобрительным аплодисментам, продекларированные Жардецким тезисы по отчуждению не только Сибирской думы, но и самого областнического движения, Совету министров, который всё-таки признали и которому поверили сибирские бизнесмены, необходимо было срочно предпринять какие-то шаги для того, чтобы скорректировать курс стремительно помчавшегося на айсберги "Титаника". На роль спасителя терпящего бедствие "корабля" омские министры выбрали самого речистого своего коллегу - бывшего адвоката Григория Патушинского; он только недавно вернулся из деловой командировки в Томск и сразу же был брошен "на амбразуру" - направлен на съезд торгово-промышленников уговаривать его делегатов не принимать излишне эмоциональных и скоропалительных решений.
  19 июля, уже, собственно, в последний день работы означенного форума, перед его 250 делегатами и состоялось незапланированное повесткой дня выступление министра юстиции Временного Сибирского правительства. Примечательно, что, в январе 1918 г. в период главенства в Сибири левой демократии, Патушинского точно таким же образом направили* в Новониколаевск на съезд кооператоров - убеждать последних (как главную экономическую опору левой демократии) не отказываться от бойкота СОД. Теперь в период главенства уже правой демократии Григорий Борисович вновь вынужден был убеждать в том же самом, но только на сей раз сибирских торгово-промышленников, сменивших кооператоров в качестве главной экономической силы новой власти. Речь Патушинского на январском съезде кооператоров продолжалась в течение почти двух часов, июльское его выступление также затянулось весьма надолго.
  И начал он, что называется, издалека, с обобщающих исторических экскурсов, не без удовольствия для себя**, а также для всех собравшихся отметив, что торгово-промышленный класс Сибири всегда играл огромную роль в укреплении государственности, как по России вцелом, так и в Сибири, в частности***. Достаточно, на его взгляд, было вспомнить хотя бы тот факт, что ворота за Урал открыли сольвычегорские торгово-промышленники Строгоновы, снарядившие и профинансировавшие экспедицию Ермака. Да и в дальнейшем купечество весьма поспособствовало, по словам Патушинского, процессу расширения границ на восток страны; снаряжая экспедиции, отправляющиеся на поиски новых земель, торговые люди дарили Сибири новые открытия. Но не только одним финансированием смелых предприятий была обусловлена почётная роль купечества в истории освоения края. Если посмотреть синодик жертв, погибших в поисках новых земель, развивал далее свою мысль министр, то в нём, по утверждению знатоков, можно найти немало славных имён, принадлежавших купеческому
  сословию и погибавших, надо полагать, не только корысти ради, но и из-за государственных побуждений, а имена Трапезниковых, Шалауровых и Юговых записаны в историю государства Российского такими же золотыми буквами, как и всем известные фамилии Беринга или Хабарова. Не менее значимой, по мнению Патушинского, явилась роль торгово-промышленного класса и в деле просвещения Сибири. В доказательство своего утверждения он привёл мнение Потанина о том, что сибирская буржуазия - "буржуазия просвещённая и имеет историческое значение". Эта часть доклада Патушинского была принята собравшимися, что называется, на ура и даже сопровождалась одобрительными аплодисментами.
  _______________
  *Члены Временного Сибирского областного совета - прообраза ВСП.
  **Григорий Патушинский сам являлся представителем купеческой фамилии.
  ***Здесь и далее материалы газеты "Сибирская жизнь" (Љ70 за 1918 г.).
  
  
  Что же касается второй части выступления министра, то она оказалась далеко не столь успешной. Он опять начал с истории (и куда нам без неё!), но на сей раз - с относительно недавней. Он признал заслуги сибирской буржуазии ещё и в деле создания современной областнической власти. Патушинский напомнил собравшимся, да и себе, в том числе, о том, что именно цензовики в конце осени 1917 г. первыми начали "деятельную работу по организации государственно-мыслящих элементов сибирского общества, в целях противодействия всё возрастающему в Сибири влиянию большевизма". Имелась ввиду инициатива организационного бюро съезда торгово-промышленников Енисейской губернии*.
  _______________
  *Из выступления Патушинского: "Наше доброжелательство к вам, господа, есть не только ясно сознаваемая государственная необходимость, но и долг исторической признательности... Не могу не вспомнить, что торгово-промышленный класс проявил инициативу в создании сибирской власти. В конце ноября прошлого года, когда на Сибирь надвигалась с запада грозовая туча большевистской тирании, анархии и красного террора, организационное бюро по созыву торгово-промышленного съезда Енисейской губернии заявило временному сибирскому областному совету о необходимости немедленного созыва чрезвычайного съезда для организации центральной общесибирской власти" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.106, л.11).
  
  
  Но после этого случился известный всем политический казус, когда на декабрьском Областном съезде торгово-промышленным кругам было отказано в возможности принять участие в процессе организации краевой власти в Сибири. Все политические силы постарались тогда привлечь к начавшемуся созидательному процессу, и - даже большевиков; а вот цензовиков участники съезда, напротив, лишили такой возможности. За тот неприятный инцидент Григорию Патушинскому теперь и предстояло оправдаться, что он, собственно, и попытался сделать. Господин министр вынужден был признать, что тогда в декабре на II Областном съезде его делегаты (в число которых, кстати, входил и он сам) совершили роковую
  ошибку, "акт классовой несправедливости", пойдя, что называется, на поводу у большевиков и у примкнувших к ним эсеров левого фланга.
  Здесь Григорий Борисович явно лукавил, свалив всю вину на большевиков и их приспешников*. На самом же деле именно он и ещё несколько его товарищей, в том числе и по сионистскому блоку, прикрываясь революционными мандатами от партии народных социалистов и правых эсеров, навязали съезду решение об исключении представителей крупной буржуазии из числа политических сил по организации власти в Сибири. Но об этом конечно же не забыли присутствующие в зале, и господину министру, наверное, пришлось опускать глаза и прятать таким образом несколько виноватый взгляд. Тогда, в декабре, Патушинский и ещё целый ряд революционных новичков, совсем недавно примкнувших к областническому движению, сумели даже отодвинуть на второй план авторитет Потанина, протестовавшего против исключения крупной буржуазии из числа участников съезда. В конце 1917 г. эти люди действовали из конъюнктурных соображений в угоду большевикам, теперь, в июле 1918 г. им пришлось, что называется, наводить тень на плетень и путать следы, опасаясь на сей раз гнева со стороны цензовых элементов; то была сиюминутная политическая конъюнктура (погубившая, по сути, идею третьей силы в русской революции).
  _______________
  *"Но в силу того, что две трети съезда (декабрьского Областного. - О.П.) представляли левые силы, которые не были свободны от некоторого уклона в сторону большевизма, оставшаяся часть съезда, представлявшая здоровые силы государственников никак не смогла им противостоять и со съезда были удалены цензовые элементы. Ссориться в этой ситуации с большинством съезда не было возможным с точки зрения политической целесообразности, и поэтому меньшая часть делегатов съезда пошла по пути соглашательства с левыми с целью создания условий для скорейшего решения острейших проблем" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.106, л.11об.).
  
  
  В заключительной части своего выступления Григорий Патушинский убеждал сибирских и уральских капиталистов забыть прежние обиды и не порывать всё-таки с общедемократическим движением, помириться, наконец, и с левыми демократами (эсерами, эсдеками и народниками), и с кооператорами, и с сибоблдумцами. Особенно - с последними, поскольку "как бы не была одноока Областная дума, но мы (т.е. Сибирское правительство. - О.П.) порождение этой Думы", - заявил министр, дав понять, что Правительство ни в коем случае не откажется от созыва Сибирской думы. А если цензовики не признают её, предупредил Патушинский, это будет означать, что съезд не признаёт и Сибирское правительство. Поэтому, дабы избежать полной конфронтации, продолжал далее оратор, Совет министров предлагает всем разумный компромисс: съезд признаёт правомочность Сибирской областной думы, а Правительство принимает закон, позволяющий, в противовес декабрьским решениям, предоставить цензовикам значительное количество депутатских мест во
  временном Сибирском парламенте, из которого, само собой разумеется, будут исключены все представители от крайне левых партий. Соберутся же теперь в ней только те силы, которые выступают за созыв в скором времени Всесибирского Учредительного собрания, которое и сформирует, наконец, и постоянное Сибирское правительство и постоянный Сибирский парламент. Эта часть выступление Патушинского неоднократно прерывалась, язвительными репликами, провокационными вопросами, а иногда и оскорбительными выкриками с мест, так что Григорий Борисович даже вынужден был обратиться к защите председательствующего С.И. Коло-кольникова*. Последний объявил перерыв, после которого Патушинский вошёл в зал при его гробовом молчании, продолжил свою речь, однако с тем же успехом.
  В конечном итоге съезд торгово-промышленников всё же остался при своём мнении, его делегаты, не все, конечно, но большинство, признали существование Областной думы "излишним" и поэтому отказались направлять своих представителей на заседания Сибирской думы**, намереваясь таким образом сорвать её работу. Вдобавок они рекомендовали Правительству переизбрать органы местного самоуправления на основе нового избирательного закона, по мажоритарной системе, с поднятым возрастным цензом с 20 до 25 лет и введением ценза оседлости, с условием
  2-х годичного проживания в Сибири и исключением военных из числа избирателей. И даже Сибирскому Учредительному собранию съезд отказал в доверии, посчитав, что его созыв "бесконечно осложнит дело общегосударственного строительства". Армия, по мнению цензовиков, должна была быть создана на принудительных, то есть мобилизационных началах, преимущественно из жителей городов, имеющих образовательный (не менее четырех классов средней школы) и имущественный ценз (владение недвижимым имуществом или каким-либо предприятием или промыслом). Удовлетворяющие этим требованиям и годные по здоровью мужчины от 19 до 30 лет должны были призываться на военную службу, а остальные, в возрасте от 30 и до 43 - в народное ополчение.
  Кстати, в самой действующей Западно-Сибирской армии (а с конца июля Сибирской), основу которой составляли офицеры-добровольцы, также не всё было однозначно в отношении проводимой Временным Сибирским правительством политики. Достаточно вспомнить хорошо известный в историографии факт, приведённый в книге современника тех событий Евгения Колосова***, который по возвращении в начале июля в Сибирь из Центральной России, присутствуя на одном из заседаний Омского правительства, слышал из уст специального уполномоченного по восточным районам Нила Фомина следующее заявление: "Обращаю внимание Совета министров на то, что в армии (корпусе. - О.П.) Пепеляева есть люди, которые
  говорят: перевешаем сначала большевиков, а потом будем вешать членов Временного правительства". Нил Валерьянович, конечно, несколько сгущал краски, и делал он это, видимо, для того, чтобы Кабинет министров на всякий пожарный случай усилил политический контроль над воинскими частями. На самом же деле и в Сибирской армии, и особенно в корпусе
  А.Н. Пепеляева, который формировался в университетском Томске, имелось немалое число приверженцев демократических идей, которые, понятное дело, вряд ли бы согласились участвовать в правом перевороте.
  _______________
  *Сибирский предприниматель, меценат, депутат Государственной думы I созыва от Тобольской губернии.
  **"Областная дума никакими изменениями её состава не может быть исцелена в своей непригодности и бесполезности".
  ***"Сибирь при Колчаке". Пг.1923
  
  
  И, тем не менее, ещё в начале июня, в ходе начавшегося антибольшевистского восстания, в Средне-Сибирском, а потом и в Степном-Сибирском корпусах, пришедшие к власти эсеры пытались ввести институт политических комиссаров. Однако против данного начинания выступили многие военные руководители, в том числе и сам командарм А.Н. Гришин-Алмазов, они хорошо помнили печальный опыт Российской армии времён А.Ф. Керенского. При поддержке правых кругов им удалось добиться того, что уже к концу июня все политические инструкторы были отозваны из действующей армии. Некоторое время часть из них ещё находилась при центральных штабах, но потом их и оттуда попросили, что называется.
  Назначенный в июле на должность товарища министра внутренних дел Павел Михайлов, правительственный уполномоченный Нил Фомин и некоторые другие высокопоставленные эсеровские функционеры совместно с членами специально созданной при Сибирской областной думе военной комиссии во главе с подпоручиком Павлом Обуховым* попытались исправить положение и всё-таки установить революционный контроль за действиями военных, но им это мало удалось. 29 июля генерал А.Н. Гришин-Алмазов обратился к П.В. Вологодскому с просьбой оградить его армию от "вмешательства гражданской власти". После чего Павел Михайлов, как мы уже отмечали, был отправлен в отставку, а вслед за ним и Нил Фомин потерял свой статус специального представителя. Ну и, наконец, в конце августа институт политических комиссаров в армии был отменён окончательно и бесповоротно уже на официальном правительственном уровне, под запретом оказалась и любая партийная агитация в войсках.
  _______________
  *Павла Яковлевича Обухова, ещё в январе 1918 г. избранного членом СОД от фронтовых частей Первой мировой войны, обычно представляют как беспартийного, таковым он, в частности, значится и в известном списке Г. Гинса. Возможно, это действительно так, однако, при определении политических пристрастий Обухова, надо учитывать, например, тот факт, что он входил в число одиннадцати так называемых подписантов, представителей левой части Частных совещаний СОД, которые в июле потребовали отстранения Адрианова от должности председателя этих самых совещаний (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.59).
  
  
   Единственное, что получили эсеры, так сказать, в сухом остатке от всех тех попыток, - им удалось-таки создать свою небольшую партийную ячейку* при штабе командующего чешскими частями на восточном фронте Сибири капитана Гайды, ставшего вскоре генералом и возглавившего после колчаковского переворота** Сибирскую армию.
  _______________
  *Под руководством тридцатичетырёхлетнего Николая Калашникова, возглавлявшего весной 1918 г. в период подготовки антибольшевистского восстания всю подпольную сеть Восточной Сибири.
  **Исполнителями которого стали казачьи офицеры из состава Степного-Сибирского корпуса.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  
  ПОЕЗДКА ПОТАНИНА В ОМСК И ТОБОЛЬСК:
  ПОСЛЕДНИЕ ВИЗИТЫ
  
  Но прежде я должен указать на одного человека,
   который скромно сидит здесь, на Г.Н. Потанина.
   Этот человек отдал всю жизнь на благо народа,
   он был на каторге, в тюрьме и ссылке.
   Его старость озарилась лучами свободы.
   Он дожил до того, чего с такими муками добивался.
  Б. Ган. Из приветственной речи при открытии
  Томского губернского Народного собрания
   20 апреля 1917 года
  
  
  1. Чествование Потанина в Омске
  
   В предыдущей главе мы уже упоминали об официальном визите Григория Николаевича Потанина в Омск, теперь нам хотелось бы остановиться на этом чуть подробнее, поскольку участие в работе Частного совещания депутатов Сибирской областной думы, поездка в Омск, а потом в Тобольск летом 1918 г. стали последними публичными акциями великого сибирского старца, после чего он уже очень редко появлялся на общественных мероприятиях. Годы брали своё... Забегая немного вперёд отметим, что Григорий Николаевич даже не смог присутствовать 15 августа 1918 г. на торжественном открытии Сибирской областной думы и лишь на следующий день нашел в себе силы придти на заседание. А самый последний раз его видели в ноябре того же года на праздновании 30-летия Томского (Сибирского) университета*, тогда он вместе со всеми стоя(!) пел студенческий гимн - бессмертный "Gaudeamus"**.
  _______________
   *Как истинный подвижник-народник, до конца жизни верный идеалам своей молодости, пришедшейся на 60-е годы XIX века - эпоху великих демократических реформ в России, - Григорий Николаевич считал, что главным образом через просвещение народа лежит самый верный путь сибиряков к их долгожданной осознанной Свободе. Поэтому на заре своей общественной деятельности Потанин боролся за открытие университета в Сибири, а на закате - в период начала работы Частных совещаний СОД, он стал курировать в первую очередь комиссию по народному образованию. Первым делом члены этой думской комиссии сразу же запланировали повышение окладов для преподавателей. "Прожиточный минимум исчисляется по районо, причём норма вознаграждения учителя, прослужившего 10 лет, рассчитывается так, чтобы дало возможность безбедного существования семье в 5 человек" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.27об.). Также было рекомендовано, чтобы "служащие в местностях, находящихся в особо неблагоприятных условиях, получали усиленное вознаграждение". Как записано в протоколе заседания от 22 июня, профессору Сапожникову, руководителю отдела ЗСК по народному образованию, была "передана записка о проведении в жизнь ставок для учителей" (там же, л.15об.). Не лишним будет отметить ещё и тот факт, что в революционные 1917-1918 гг. в Томске выходил областнический журнал под названием "Школа и жизнь Сибири".
  **Лишь наука на земле /Светит людям вечно. /Славься тот, кто дружен с ней, /Беззаветно служит ей /В жизни быстротечной! Перевод А.Машистова.
  
  
  Поездка в Омск и Тобольск, продолжавшаяся с 9 июля по 1 августа, конечно же стала полным триумфом для патриарха сибирского областничества. Потанин, как писала тобольская газета "Сибирский листок", "имел в те дни великое духовное утешение - дожить до реального воплощения в жизнь своих великих идей". В Омске, вдоль набережной Оми, от нынешней улицы им. Ленина до пл. Бухгольца, тянется сквер им. Врубеля (одно из любимых мест отдыха омичей), на его месте в XIX веке располагалась базарная площадь, где 15 мая 1868 г. был совершен акт публичной гражданской казни над самым главным сибирским "заговорщиком" и "сепаратистом" - тридцатидвухлетним Григорием Потаниным...
  Теперь, ровно 50 лет спустя, здесь же в Омске он был полностью реабилитирован. 10 июля Григория Николаевича посетили представители Временного Сибирского правительства, вручив ему грамоту первого Почётного гражданина Сибири.
  Сибирскому патриоту Григорию Николаевичу Потанину.
   Грамота Сибирского Правительства.
   Григорий Николаевич. Более полувека назад, ещё в то время, когда Сибирь в глазах России была лишь местом каторги и ссылки, Вы создали идею областничества.
   Это не была идея отделения Сибири, как поняли многие, далёкие от интересов заброшенной и чуждой им окраины, вменившие самую мысль областничества в преступное посягательство на единство Российской державы и присудившие Вас к каторжным работам. Идея Ваша была чужда каких-либо замыслов сепаратизма.
   Ваша деятельность была тем же, что Вы сказали об Ядринцеве: Вы "не упразднили в сердцах сибиряков общего русского патриотизма, а только отпочковали новое чувство местного патриотизма". Ваши стремления были направлены к тому, чтобы власть работала для местных сибирских нужд, и Вы настойчиво указывали эти нужды. Вами созданы были первые сибирские газеты, освещавшие местную жизнь не в одних канцелярских донесениях. Вы добились открытия первого и единственного до сих пор, правда, не "мужицкого", как Вы хотели, Сибирского университета.
   Здесь в Омске на берегах родного Вам Иртыша Вы вели энергичную
  борьбу за начала общественности, здесь Вы добились представительства рядовых казаков в Собрании, обсуждавшем закон о казачьем сословии. Вы указывали ещё на то, что многочисленные и разнородные народности Сибири могут найти благополучие лишь под близкой к ним и заботливой
  властью.
   Прошло полвека и Ваша мечта получает осуществление, Временное Сибирское Правительство совершает свои первые самые ответственные шаги и пользуется не автономией только, а вынужденной государственной самостоятельностью. Правительство опирается на фундамент, в котором лежит золотая доска Потанинской идеи местного Сибирского патриотизма, на этой золотой доске начертаны священные заповеди: любовь и попечение о самых маленьких, самых забытых народностях, возрождение и укрепление отставшей культурно Сибири и наконец, неразрывная связь с Россией. Временное Сибирское Правительство будет твёрдо следовать этим заповедям старого Сибирского Деда и в первые же дни своих работ оно не может не вспомнить о заслугах всеми любимого старика и, обращаясь к Вам с настоящею грамотою, объявляет Вас Почётным гражданином Сибири.
   Председатель Совета Министров Министр Иностранных Дел
  П. Вологодский. Министр Внутренних дел В. Крутовский, Министр Финансов И. Михайлов, Министр Юстиции Г. Патушинский, Министр Туземных дел Б. Шатилов.
  Как видно из текста грамоты Сибирское правительство в очередной раз подчеркнуло тот факт, что основные идеи проводимой им политики те же самые что и у истинных областников: любовь и попечение о малых народах, возрождение и укрепление культуры Сибири и, наконец, неразрывная связь с Россией. Самоуправление на основе территориально-культурной автономии - стержень идеи областничества, так что никакого сепаратизма.
  11 июля почётный гость посетил штаб Западно-Сибирской армии, где встретился с её командующим генерал-майором Гришиным-Алмазовым, с которым они обменялись приветственными речами; Потанин - в адрес Сибирской армии, генерал же, решивший, видимо, также немного попиариться за счёт Потанина, уже на следующий день издал приказ по войскам Западно-Сибирской армии, в котором командующий (он же управляющий военным министерством) сообщал: "11 июля, во время своего пребывания в Омске, меня посетил известный всей Сибири сибирский патриот, офицер Сибирского казачьего войска Григорий Николаевич Потанин*, маститый старец, создатель сибирского областничества... Он живо интересовался вопросом создания Сибирской армии и восхищался её победами. Григорий Николаевич просил меня передать доблестным офицерам, казакам и добровольцам Сибирской армии свой привет и пожелания боевых успехов на пользу родной Сибири..."
  
  _______________
  *Этот, похоже, метивший в сибирские Наполеоны и слегка потерявший берега, комкор точно также, наверное, мог тогда написать, что меня-де вчера посетил Лев Толстой или Чарльз Дарвин...
  
  
  2. Потанин в Тобольске
  
  Вечером 11 июля Потанин и сопровождавшая его в поездке довольно известная в Сибири поэтесса Мария Георгиевна Васильева-Потанина (вторая жена Григория Николаевича) отбыли на пароходе "Андрей Первозванный" в Тобольск, там они намеревались некоторое время погостить у старого приятеля Потанина П.Б. Яшерова*. Здесь же в Тобольске Григорий Николаевич планировал прочитать и свою знаменитую лекцию "Культ сына неба в Северной Азии". Вроде бы ничего особенного, вроде бы обычный гостевой визит в один из сибирских городов. Однако, всё так - да не так, в жизни любого великого человека (сына неба)** многие события носят подчас глубоко символический смысл, тем более в его последние, предсмертные дни и годы.
  О Тобольске, в память о когда-то первом административном центре всей Сибири, когда Сибирь составляла одну губернию, Потанин писал как о "матери" всех сибирских городов. "Если Томск за его торговое значение можно назвать сибирской Москвой, то Тобольск - это сибирский Киев; как в Киеве и Новгороде, в Тобольске есть Софийский собор, в котором хранятся самые старые немногочисленные сибирские церковные реликвии; эта своя сибирская "София" должна напоминать, что Тобольск после Киева и Новгорода - третий этап в истории распространения русского христианства". Поездка в Тобольск, таким образом, должна была стать данью глубокого уважения к этому городу, давшему начало многовековой русской "Одиссеи" в Сибири, призванной в будущем стать, по мысли Потанина, не много не мало, а центром тяготения всей российской государственности. "Если представить в будущем Сибирь также населённую, как ныне Европейская Россия, - писал он, - то нельзя не подумать, что центр тяготения русского государства должен перейти на неё"***.
  _______________
  *Отставной офицер, омсий купец и домовладелец, член Западно-Сибирского отделения Русского географического общества, почётный член Общества сибирских охотников, занимавшийся сохранением породы сибирской промысловой собаки (лайки), в период Первой русской революции возглавлял омское отделение кадетской партии, в 1917 г. переехал на жительство в Тобольск.
  **"Когда Бог пришёл к мысли, что Сибирь в будущем должна отделиться, он вызвал меня к существованию", - так Потанин саркастически пошутил в своих "Воспоминаниях" в ответ тем, кто считал его сибирский патриотизм сепаратизмом.
  ***"Русское слово". 1860. Љ9. С.202
  
  
  
  
  3. Культ сына неба
  
  Областническая тенденция будет существовать,
  пока существует Сибирь.
  Г.Н. Потанин. Областническая тенденция в Сибири
  
  Христианство возникло в Южной Сибири
  или Северной Монголии...
  Г.Н. Потанин. Письма
  
  
  Лекция же "Культ сына неба в Северной Азии" должна была стать как бы эпическим прологом этих его великих надежд...
  15 июля Потанин с супругой были уже в Тобольске. По причине прерванного в ходе боёв с большевиками телеграфного сообщения, в городе не могли знать точное время прибытие гостей, поэтому их на городском железнодорожном вокзале никто не встретил. Однако, собранное вечером того же дня заседание Городской думы постановило официально приветствовать Григория Николаевича и избрать его почётным гражданином Тобольска, а также назвать его именем одну из улиц города. Местному художнику П.П. Чукомину заказали написать портрет Потанина, который Городская дума намеревалась повесить у себя в зале заседаний. В местной областнической газете "Сибирский листок" (материалами которой мы и воспользовались) было опубликовано несколько стихотворений Марии Васильевой. Г.Н. Потанин, как и планировал, поселился у своего друга
  П.Б. Яшерова, проживавшего на ул. Ильинской, 40.
  В понедельник 22 июля в 7 часов вечера в губернском музее Тобольска Григорий Николаевич сделал доклад на тему - "Культ сына неба в Северной Азии". Ввиду старческой слабости голоса докладчика, на лекцию пригласили только сотрудников музея. Это была подборка монгольских и сибирских легенд, напоминающих эпизоды из жизнеописания Христа, на основании которых Потанин сделал вывод о том, что многие мифы, связанные с жизнью родоначальника одной из мировых религии, впервые появились на свет именно в Северной Азии и лишь потом перекочевали (в прямом и переносном смысле слова) на запад. Точно такие же частичные заимствования Потанин нашёл в около буддийском, в около иудейском и даже в около индуистском мифотворчестве. То же самое, считал Потанин, произошло и с различного рода западноевропейскими героическими сказаниями, а также с русскими былинами, на которые сильное влияние оказал тюрко-монгольский степной эпос. Небольшой доклад, но за ним стоит огромная, как бездна, тема, над которой Григорий Николаевич работал на
  протяжении нескольких десятков лет*, и о которой, увы, знают совсем уж немногие, к сожалению. С данными материалами Потанин даже ездил в Западную Европу, но там к ним отнеслись достаточно прохладно, после чего некоторые "друзья" и "коллеги" из Центральной России стали в шутку называть эти его увлечения "тихим помешательством".
  _______________
  *Официально с начала 80-х годов XIX века и по 1916 г. В этот период на означенную тему им были написаны такие научные труды как: "Очерки Северо-западной Монголии" (3-й и 4-й том). Спб. 1883; "Тангутско-Тибетская окраина Китая и Центральная Монголия" (в 2-х томах). Спб. 1893; "Восточные мотивы в средневековом эпосе". М.1899; "Сага о Соломоне". Томск. 1912; "Ерке. Куль сына неба в Северной Азии". Томск. 1916. А также статьи: "Восточные параллели некоторым русским сказкам", "Русская девица Дарига в киргизской сказке", "Греческий эпос и ордынский фольклор", "Былина о Добрыне и монгольское сказание о Гэсэре", "Ордынские параллели к поэмам лонгобардского цикла", "Монгольское сказание о Гэсэр-хане", "Ставр Годинович и Гэсэр", "Происхождение Христа" и др.
  Весьма примечателен тот факт, что свои последние работы "Сагу" и "Ерке" Григорий Николаевич писал в арендуемой им квартире по ул. Ефремовской-1, тот дом, к сожалению, не сохранился, при нынешних демократических властях его снесли и построили гостиницу "Тоян" (ничего так себе гостиница - симпатичная, вполне добротно, толи по европейскому, толи по американскому трафарету сделанная). Так вот, на той же самой ул. Ефремовской, только в другом доме (Љ14), в конце 50-х годов XIX века молодой ещё тогда Потанин впервые приобщился к идеям о преобразовании общества от ссыльного бунтаря-анархиста Михаила Бакунина. Таким образом, что опять-таки символично, объездив от края и до края (иногда под конвоем) практически всю Евразию, Г.Н. Потанин завершил свой активный жизненный цикл там же, где он его и начал, в Томске, у Воскресенской горы, у места основания города, "древней" столицы сибирского областничества.
  
  
  Формально в лекции "О культе сына неба", которую Потанин читал до этого уже в Томске, речь шла о происхождении жизнеописаний Иисуса Христа. В 1926 г. в журнале "Сибирские огни" (Љ4) была опубликована ещё одна, дотоле не издававшаяся и оттого мало известная, но весьма близкая по содержанию лекция Потанина, прочитанная им в Петербурге в 1911 г. в Обществе изучения Сибири под названием "Происхождение Христа", из текста которой как раз наиболее отчётливо проявляется, если так можно выразиться, формальная, с нашей точки зрения, сторона предложенной Григорием Николаевичем научной теории. Вот цитата: "Вопрос о происхождении Христа распадается собственно на два: о происхождении учения Христа и о происхождении евангельской легенды. [Первый вопрос должен быть разрешён философами на предмет того, возникло ли христианство] в голове одного лица, как великое откровение, или это была работа тысячи учёных неоплатонической школы, которая затем была усвоена
  Христом и превращена в горячее убеждение... Я, как фольклорист, в этом вопросе ограничиваюсь только историей легенды. Я нахожу части этой легенды параллельно в Центральной Азии, в Турко-Монгольском фольклоре. Уже с первого взгляда видно, что народное предание имело участие в создании этой легенды: в ней очень много сказочного". Слово сказочное (предание), видимо, очень понравилось пропагандировавшим атеизм советским редакторам, но его конечно же нужно понимать как мифическое, т.е. как околорелигиозное мифотворчество.
  Лев Толстой, отлучённый, как известно, русским православным Синодом от церкви, но, несмотря на это, всегда считавший себя глубоко верующим человеком, признавал за истинное учение Христа только его Нагорную проповедь, а все остальные чудеса типа воскрешения и воскресения* считал чистой воды вымыслом, призванным одурманивать сознание малограмотного и доверчивого народа, отвлекая его от исполнения бесконечных в своей божественной правоте заповедей: не убей, не укради, не прелюбодействуй и так далее (всем известные, но, практически, никем не соблюдаемые нравственные, если на светский манер, правила). А один из величайших еврейских мудрецов всех поколений Гилель (I в. до н.э.) на вопрос сможет ли он изложить в двух словах суть Закона Божьего дал однажды такой ответ: "Не делай ближнему того, что неприятно тебе - вот суть всей Торы, всё же прочее лишь комментарии". Схожую по смыслу фразу любил повторять своим ученикам и Конфуций.
  Точно также и Григорий Николаевич Потанин, как нам кажется, увидел за выявленными им сходствами в древней тюрко-монгольской мифологи, христианской, буддийской и иудейской религиях, некую квинтэссенцию, а именно: общие духовные корни, родиной которых, по мнения Потанина, являлась всё-таки Центральная Азия, с примыкающими к ней территориями Сибири. Его интересовало открытие невидимых, неосязаемых, но прочных "духовных образований" и их "жизненных связей", поиски "энергетического центра" или "ядра". Определив "ядро", он начинал изучение всего: людей, животных, климата, почвы, фольклора, суеверий, ну и т.д**. Таким образом, заявив ещё на заре своей общественной деятельности, что центр тяготения русской государственности в будущем непременно переместиться в Сибирь***, он на заключительном этапе этой деятельности, превратившейся к тому времени из чисто общественной, возможно, даже и в проповедническую, развил уже в глобальном масштабе идеи своей молодости и обозначил именно Восток (а не Запад) в качестве лидера общемирового созидательного движения.
  _______________
  *На седьмом десятке лет своей жизни, пережив тяжелейший духовный кризис и в корне пересмотрев своё отношение к религии, Толстой на традиционное пасхальное приветствие "Христос воскрес" стал мрачно отвечать: "никогда не воскресал".
  **Пелих Г.И., Топчий А.Т. Тайны областнической концепции //Доклады региональных межвузовских "Потанинских чтений", посвященных 160-летию со дня рождения Г.Н. Потанина. Томск.1996. С. 72-73.
   ***Концепцию, некоторым образом поддерживающую эту, на первый взгляд, не совсем адекватную идею Потанина, выдвинул чуть позже известный российский историк К.Н. Бестужев-Рюмин, утверждавший, что государственное объединение народов шло очень часто "от племени самого младшего и более смешанного: объединение Греции, хотя и неполное совершила полуварварская, полугреческая Македония; объединение древней Италии шло из города, населённого выходцами всех италийских племён; новая Италия объединена не чисто итальянским Пьемонтом; Германия - немецкою украйною в землях, некогда славянских. Объединительное движение, начавшееся в таких пунктах, находит себе продолжение и в других областях, принимает к себе другие элементы, и, видоизменяясь, становится общим делом. Так было и с суздальским движением: оно стало общерусским" (Цит. по: Малинов А.В. Философия и идеология областничества. СПб. 2012. С.5). Нечто подобное пыталась осуществить и автономная Сибирь в 1918 г., но у неё в тот раз не всё получилось.
  
  
  
   Эти его наработки в числе ещё и многих других послужили, по мнению некоторых исследователей, своего рода отправной точкой для появления на свет такого весьма популярного на сегодняшний день политически-научно-прикладного направления в обществознании, как евразийство, зародившегося в начале 20-х годов ХХ века в среде русских учёных-эмигрантов, осевших после окончания Гражданской войны на обожаемом ими ещё со студенческих лет свободолюбивом западе, но постепенно начавших разочаровываться в его "идеалах" и ставших искать выход из паутины своих разочарований в обретении какого-то нового пути развития человеческого социума, исключительного по своим основным характеристикам в сравнении с уже известными и давно изученными, и нашедших такой особенный вариант на просторах российской Евразии, которая на протяжении многовековой своей истории впитывала то, что считала полезным для себя, как на западе, так и на востоке, периодически перерабатывая и отторгая всё ей чуждое и наносное и выбирая нечто среднее между либерализмом и консерватизмом, между материальным и духовным и оттого пребывая в константе неизменного своего имперского величия. Сами евразийцы никоим образом, правда, не признавали влияние идей Потанина на перемены в своём мировоззрении, но это всё потому, однако, что они о размышлениях сибирского старца просто мало были осведомлены*. Современные же учёные, изучающие данную тематику, находят много общего между воззрениями евразийцев и взглядами на тот же самый вопрос классика сибирского областничества Г.Н. Потанина**.
  _______________
   *Даже выдающийся евразиец второй (более поздней) волны Л.Н. Гумилёв в своих многочисленных работах, посвящённых увековечиванию роли степных народов в мировой истории, кажется, так ни разу и не упомянул имени Потанина, хотя тот одним из первых в чреде российских учёных этнографов подал голос в пользу кочевых народов и всю свою жизнь выступал в защиту их самобытной культуры, традиций и обычаев, сохранивших элементы возможно древнейшей на земле цивилизации. Рассказывая о воинах несторианцах в татаро-монгольском войске, Гумелёв вполне бы мог упомянуть, например, об открытии Потаниным того факта, что Христа в средневековом Китае называли Ерке, поскольку идентичный Иисусу культ Ерке - сына неба существовал в Центральной Азии ещё задолго до того, как туда проникло христианство. Расскажи об этом Гумилёв, и читателю его книг стало бы более понятно с какой такой стати в войске "диких" и "малокультурных" язычников-огнепоклонников могли иметь место соответствующие понятия, для того чтобы толерантно относиться к носителям совершенно иной, монотеистической религии. Вряд ли бы бескомпромиссные воины-дикари стали бы мириться с непонятным и чуждым для них вероучением, если бы что-то похожее на христианские парадигмы они не впитали в себя ещё в детстве из любимых бабушкиных сказок. Отсюда следует, что кочевники Великой степи действительно ещё издревле были знакомы с какими-то мифами и легендами очень похожими на христианский культ, одним из таких мифов и являлось сказание о Ерке - сыне неба. С той же позиции более ясным становится и терпимое отношение ханов Золотой Орды к православному христианству, а ведь признание религиозной терпимости в отношениях Орды и Руси является одним из краеугольных камней в исторических воззрениях евразийцев.
  **То, что Потанин, как выдающийся русский путешественник, фольклорист и учёный-этнолог, может быть назван одним из предтечей русского евразийства, доказывает, например, известнейший сибирский областниковед новосибирский профессор М.В. Шиловский ("Сибирские корни евразийства"//Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Сб. науч. статей. Новосибирск. 1999. Вып.1. С.102-111).
  
  
  
  Николай Михайлович Ядринцев, кстати, также имел отношение к данной теме, совершив несколько самостоятельных экспедиций по Сибири и Монголии, он сделал ряд весьма значимых научных открытий в рамках азиатоцентризма. Так, в частности, им были найдены образцы древней тюркской письменности - орхонские надписи, названные рунами, так как знаки того древнего алфавита удивительно напоминают скандинавское руническое письмо. Он обнаружил также развалины столицы монгольских ханов Каракорума и описал руины ещё более древнего города - Карабалгасуна (IX век) - столицы Уйгурского каганата. Этой же проблемой занимались и некоторые другие друзья, единомышленники и ученики Григория Николаевича, вдохновлённые его примером.
  Таким образом, на основании всего вышеизложенного, нам бы хотелось выделить следующую мысль: от идей областничества, от негативного восприятия всевозможных проявлений неравноправия в отношениях центра и окраины (России и Сибири), Потанин вполне логично и достаточно органично перешёл к идее защиты культуры народов Центральной и Средней Азии (степной евразийской зоны), а также туземных народов Сибири от подавляющего и оттого разрушающего влияния европейского цивилизационного детерминизма ("европейского культуртрегерства"), свихнувшегося, с нашей точки зрения, на извращённом понимании аристоте-
  левского материализма (объективного идеализма)*. В этой потанинской идее была заключена та же самая формула, "что и в социально-политической концепции областничества - признание права каждого социокультурного организма оставаться собой, контролировать собственное развитие"**.
  Как нам представляется, обе общественно-политические теории (областничество и азиатоцентризм) подсознательно зародились у Григория Николаевича, как и у большинства гениев, ещё в молодости, а точнее даже в юности, после того, как во время учёбы в Омском кадетском корпусе он познакомился и подружился с казахом Чоканом Валихановым, потомком самого Чингиз-хана. Именно тогда, после сокровенных сказаний Валиханова о своём народе, в душе Потанина и зародилась любовь к Азии, к её истории, к её загадкам, к её вольно-вольному воздуху бескрайних степных просторов***. Современный петербургский писатель-фантаст Анатолий Юркин в нескольких своих публикациях**** предполагает, что Потанин с Валихановым решили создать нечто вроде нового учения, целью которого являлось объединение кочевых народов Востока под скипетром Российской империи. Впоследствии они, якобы, даже приобщили к своему проекту путешественников Фердинанда Врангеля, Петра Семёнова-Тяньшанского, Николая Пржевальского (отца Сталина)*****, поэта Аполлона Майкова и даже братьев Достоевских. Фёдор Михайлович Достоевский, как известно, девять лет провёл в сибирской ссылке (с 1850 по 1859 гг.), пребывая сначала в Омске, а потом в Семипалатинске, где с ним "только на одну минуту" встречался молодой Григорий Потанин, виделись они также ещё и в Петербурге 4 июня 1860 г. во время выступления Чокана Валиханова в Русском географическом обществе. Более продолжительное и тесное общение с Ф.М. Достоевским имел в Омске Чокан Валиханов. Так что, возможно, А. Юркин в чём-то и прав, в любому случае его предположения не лишены смысла и не расходятся с основным контекстом наших рассуждений.
  _______________
  *Аристотель один дослушал Платона до конца, когда тот читал диалог "О душе", а остальные слушатели все уже разошлись. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Кн.3, ст. 37.
  **Коваляшкина Е.П. "Инородческий вопрос" в Сибири в концепциях государственной политики и областнической мысли. Томск.1999. С.193. В этой работе данная тема освещена очень подробно и подкреплена основательной научной базой.
  ***Я - сын степей... уже в пять лет/Я различал коней по масти/И, зная всех овец, был счастлив/Пасти отару, встав чуть свет./Я - сын степей.../Когда я пел,/То песнь моя слышна бывала/От гор Алтая до Урала/Так вольно голос мой летел./Я - сын степей.../Я, как таймень,/Переплывал Иртыш в два счёта,/А нужно - до седьмого пота,/Как все, работал ночь и день./Я - сын степей..,/И пусть всегда мне лёд - ковёр,/Снег - одеяло, и ни одна ещё беда/Меня с ног наземь не сбивала/И не собьёт, я справлюсь с ней.../Я - сын степей! Музафар Алимбаев - народный поэт Казахстана.
  ****Круг интересов ученого//Степной маяк. г. Кокчетав. 1985. Љ 204 (10785). 22 октября; Тайна братьев Достоевских//Новый Петербургъ. 1998. Љ 30 (334). 6 августа; Арийский проект для Европы. Заговор русских интеллектуалов//Новый Петербургъ. 1999. Љ 26 (379). 15 июля. http://polygamist.narod.ru/0300/0379.htm
   *****Создавшего великую Евразийскую империю от Праги и до "недвижного Китая". Согласно легенде смоленский дворянин и помещик Николай Михайлович Пржевальский познакомился с матерью Сталина Екатериной Геладзе в Гори в гостях у дальнего родственника последней князя Маминошвили в начале 1878 г. В декабре того же года родился будущий отец народов. Впоследствии, для того чтобы развеять всяческие подозрения о родстве с Пржевальским и, полагая скрыть таким образом своё дворянское происхождение, Иосиф Джугашвили, когда стал Сталиным, изменил дату своего рождения на декабрь 1879-го, в тот год знамени- тый путешественник находился уже не в России, а в очередной экспедиции на территории Китая ("Аргументы и факты" за 4 марта 2009).
  
  
  
  Оставив, однако, тему научной фантастики мы должны отметить, что упомянутый нами в списке родоночальников "нового учения" выдающийся русский путешественник Пётр Петрович Семёнов-Тяньшанский (1827-1914) действительно очень хорошо был знаком, как с Чоканом Валихановым, так и с Григорием Потаниным. Чокан Ченгизович после окончания Омского кадетского корпуса уехал в Петербург и "под моим влиянием, - как писал Семёнов-Тяньшанский, - слушал лекции в университете". С Потаниным, с этим "выдающимся молодым человеком", Пётр Петрович познакомился в 1856 г. в Омске и потом очень подружился с ним; узнав о постигшем его через несколько лет несчастье, Семёнов-Тяньшанский много хлопотал о досрочном возвращении его из ссылки. Вот что Пётр Петрович писал о Григории Николаевиче в своей книге "Путешествие в Тянь-Шань в 1856-1857 годах".
  "Во время краткого моего пребывания в Омске я успел познакомиться, хотя ещё довольно поверхностно, с лучшими деятелями города, о которых я уже упоминал выше. Но особенное внимание моё обратили на себя двое талантливых молодых офицеров (Потанин и Валиханов. - О.П.), незадолго перед тем окончивших курс в Омском кадетском корпусе, которые сами искали случая познакомиться со мной.
  Один из них, родом казак, поразил меня не только своей любознательностью и трудолюбием, но и необыкновенной, совершенно идеальной душевной чистотой и честностью своих стойких убеждений (здесь и далее курсив мой. - О.П.); это был прославившийся впоследствии как путешественник и исследователь Сибири и Центральной Азии Григорий Николаевич Потанин. Он был сыном весьма талантливого и любознательного казачьего офицера, который в первой четверти XIX века был часто командируем в киргизские степи. Путешествуя по ним в пределах области сибирских киргизов (ныне Акмолинской), он доходил до берегов реки Чу и пределов Кокандского ханства. Некоторые из интересных его маршрутов и глазомерных съёмок дошли до Гумбольдта и были им использованы в его "Центральной Азии". Под конец жизни, несмотря на свою известность и заслуги, отец Потанина был разжалован в простые казаки, но сын его был принят в кадетский корпус в городе Омске и окончил
  там курс с большим успехом. В это время казачьи офицеры в чине хорунжего получали в год всего только по 90 рублей жалованья и пополняли свои бюджеты легкими при их командировках и исполнении служебных обязанностей в Киргизской степи поборами с киргизов. Но в этом отношении один Г.Н. Потанин составлял исключение. Действуя неуклонно по своим чистым и честным убеждениям, он не собирал с киргизов никаких поборов и ухитрялся жить на свои 90 рублей".
  Ну и, наконец, завершая краткий обзор темы "культа сына неба" и "восточных мотивов", нам бы хотелось привести ещё одну цитату, на этот раз самого Г.Н. Потанина, взятую нами из вышеупомянутой статьи
  М.В. Шиловского. Находясь в верховьях Иртыша на китайской территории в марте 1877 года, Григорий Николаевич писал: "Да, эта местность, где мы живём, настоящая родина человека. Здесь возник первый культ... Реки здешние представлялись первым людям материнскими лонами, отцов они видели в горных вершинах. Рай Адама и Евы, я теперь уверен, находился в верховьях Иртыша, на берегах которого я родился"...
  Большинство современных учёных, также как и их предшественники, не разделяют выводов Потанина об исходном тюрко-монгольском происхождении христианства, однако вместе с тем они признают тот факт, что, возможно, в научных выкладках Григория Николаевича содержится представление о христианстве, как об оптимальной религиозной и культурной модели, как для Востока, так и для Запада. В любом случае "и эта часть его научного наследия, - как верно заметил век назад Вс.М. Крутов-ский*, - ещё ждёт своих пытливых и вдумчивых исследователей, только те, кто читал его "Восточные мотивы" и другие произведения этого же цикла, могут понять какому огромному и ответственному труду была посвящена значительная часть его жизни" ("Сибирская жизнь", Љ205 за 1915 г.).
  _______________
  *Родной брат Вл.М. Крутовского - министра внутренних дел ВСП.
  
  
  
  4. Возвращение в Томск
  
  На этом, если в вкратце, - то всё. Теперь нам, однако, нужно вновь вернуться в Тобольск, в июль 1918 г. и дорассказать историю о том, каким образом завершилось последнее в земной жизни Григория Николаевича Потанина путешествие. Закончив все дела в Тобольске и встретившись на прощанье со своими единомышленниками - местными областниками, он поспешил вернуться в Томск, где на 7 августа было назначено открытие Сибирской областной думы. 26 июля он уже находился на палубе парохода, направлявшегося в Омск, но вдруг узнал, что в Тобольск из только что
  освобождённой от большевиков Тюмени прибыла Екатерина Константиновна Брешковская - знаменитая "бабушка русской революции", старейшая российская революционерка, участвовавшая в народническом движении в те годы, когда Ленин, что называется, ещё только под стол пешком ходил, а Керенский, Троцкий и Сталин даже и не родились. Екатерина Константиновна без малого двадцать лет (с 1878 по 1896 гг.) провела в сибирской ссылке, немного пожила в Иркутске и Томске, одно время даже сотрудничала с первой областнической газетой "Восточное обозрение". Получалось, что в жизни этих двух достаточно уже пожилых людей имелось много общих тем, поэтому сибирскому дедушке и революционной бабушке конечно же было о чём интересно поговорить.
  Е.К. Брешко-Брешковская, в числе многих других ведущих деятелей правоэсеровской партии, как только узнала об антибольшевистском вооруженном перевороте на востоке страны, сразу же направилась из Центральной России через "тылы противника" в Омск. Как с раздражением писал позже один из колчаковских генералов К.В. Сахаров в своей весьма известной в ультропатриотических кругах книге "Белая Сибирь" - летом 1918 г. на Волгу и в Сибирь "со всех углов России полезли русские социалисты, главным образом эсеры". Так, 24 июля сюда же в Тобольск прибыл лидер правого крыла этой партии Н.Д. Авксентьев, а чуть позже в Самару, в столицу Комуча, тайно пробрался Виктор Михайлович Чернов, лидер левого блока в правоэсеровской партии. Примечательно отметить в связи с этим, что правые выбрали Омск, а левые - Самару для своих политических вояжей*.
  _______________
  *К июлю в Самару смогло приехать около 70 членов разогнанного Всероссийского Учредительного собрания, они постепенно собирались здесь для того, чтобы возобновить свою работу, точно так же, как и депутаты Сибирской областной думы. И тех, и других, ещё раз напомним, в январе 1918 г. разогнали большевики.
  
  
  Отложив, таким образом, свой отъезд из Тобольска, Потанин решил ещё на некоторое время задержаться в городе и познакомиться со знаменитой революционеркой. В здании городской думы 26 июля состоялось торжественное чаепитие с участием обеих выдающихся персон. Их посадили вместе в центре стола; раздавались здравницы; Екатерине Константиновне и Григорию Николаевичу были вручены грамоты о присвоении им звания почётных граждан города Тобольска. Во время приёма поступило телеграфное сообщение о взятии войсками Сибирского правительства Екатеринбурга. С этой телеграммой в руках в зал буквально ворвался губернский комиссар В.Н. Пигнатти и под несмолкающие аплодисменты огласил её содержание. Радости и восторгам по поводу всех этих знаменательных событий не было конца.
  На следующий день оба почётных гостя отбыли из Тобольска на пароходе "Товарпар" и 1 августа прибыли в Омск, на протяжении всего пути Брешковскую и Потанина часто видели вместе, проникновенно беседующи-
  ми ("бабушка рядышком с дедушкой"). По мнению Виктора Чернова, хорошо знавшего и глубоко уважавшего Екатерину Брешковскую, она была "не теоретик, не стратег и не тактик... а проповедник, апостол, убеждающий словом и, еще более, действенным примером... от неё излучалось во все стороны сияние такого морального авторитета и высокого престижа, который дается немногим избранным натурам..."*. Что ж, и Потанину, и Брешковской, представителям уходящей эпохи революционеров-романтиков, действительно было о чём поговорить!
  Пробыв ещё некоторое время в Омске, Г.Н. Потанин во второй декаде августа вернулся в ставший ему последним приютом Томск.
  _______________
  *Чернов В.М. Перед бурей... С.316
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ III
  
  ЯЩИК ПАНДОРЫ
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  СИБИРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
  И
   НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС
  
  
  Дух сибирского инородца остается пригнетённым,
  глубокая меланхолия лежит на нём,
  мрачная безнадёжность сковывает его сердце,
  нет веры в лучшее, нет надежды на будущее.
  Н.М. Ядринцев. Сибирь как колония
  
  
  
  1. Предыстория вопроса
  
  Те народы, которые с такой любовью и усердием оберегал Потанин, обычно принято было называть малыми или коренными народами Сибири, или автохтонами, или национальными меньшинствами, или туземными племенами, но чаще всего попросту - инородцами. Проблемами этих народов сибирские областники занимались, как мы показали в предыдущей главе, давно и очень серьёзно. Реальную же возможность по защите прав автохтонного населения они получили лишь в революционном 1905 году. Так уже на своей первой региональной конференции, проходившей в Томске с 28 по 29 августа*, разработав проект "Основных положений Сибирского областного союза" и предусмотрев для Сибири учреждение собственного парламента - Сибирской областной думы, автономисты намеревались передать в её ведение, в том числе, и инородческий вопрос. При этом иркутские делегаты выдвинули планы по созданию, во-первых, не одной, а сразу двух территориальных автономий (Западносибирской и Восточносибирской), а, во-вторых, предложили создать внутри этих новообразований ещё и ряд автономных национальных областей для компактно проживавших коренных народов.
  _______________
  *Делегатам конференции пришлось работать в полулегальных условиях, заседания проводились на квартире томского адвоката П.В. Вологодского под бдительным оком жандармерии (политической полиции).
  
  
  К сожалению, данным планам тогда не суждено было осуществиться, против предложенного проекта по созданию Сибирской автономии выступило не только царское правительство, но даже и некоторые революционные партии - кадеты и социал-демократы. Первые долгое время вообще не хотели признавать ни автономизации, ни федерализации и выступали за "единую и неделимую", а вторые высказывались за
  предоставление автономии лишь отдельным народам (и то не сразу), но не областям с преобладающим русскоязычным населением. Единственной партией, которая, практически, полностью разделяла идеи сибирских областников и готова была признать не только территориальную автономию малых народов, но и таких региональных областей как Поволжье, Пермско-Уральский край и Сибирь, оказались эсеры. Они считали, что эти, а также некоторые другие территории России вполне способны образовать нечто похожее на штаты Северной Америки и проводить вполне самостоятельную внутреннюю политику.
  Придя в результате Февральской революции 1917 г. к власти, социалисты-революционеры уже 20 марта правительственным постановлением отменили все ограничения в правах граждан России, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, сословию или национальности. В результате за всеми народами, населявшими многонациональную и многоконфессиональную Российскую империю, отныне признавались равные права в выборе места жительства (в том числе отменялась и черта оседлости для евреев), в праве собственности на движимое и недвижимое имущество, в занятиях торговлей и промышленностью, в праве участия в обществах и товариществах, государственной, военной, гражданской и общественной службе, в занятиях должностей по выборам, в праве поступления во всякого рода учебные заведения, а также в праве употребления иных, кроме русского, языков и наречий в частных учреждениях и школах.
  Таким образом, движению по развитию национального самосознания в среде сибирских автохтонных народов был дал, что называется, зелёный свет, и они им конечно же неприминули воспользоваться. Уже в первые месяцы после победы Февральской революции стали созываться различного рода совещания и конференции национальной интеллигенции, где начали разрабатываться планы по созданию собственных территориальных автономий. Не отставали от автохтонов, но даже и некоторым образом опережали их в подобного рода мероприятиях, ещё и представители так называемых экстерриториальных народностей, рассеянно (дисперстно) проживавших на огромных пространствах Сибири. То были украинцы, немцы, татары, белорусы, евреи, поляки и некоторые другие; они тоже выдвинули свои права, но только не на территориальную, а культурно-национальную автономию, с правом создавать юридически зарегистрированные земляческие союзы, свои собственные учебные заведения, музеи, театры и даже представительства в Сибирской областной думе.
  Сибирско-русские областники, сами, собственно, и открывшие в своё время этот "ящик Пандоры", конечно, не могли не учитывать такого рода требований и вынуждены были принять ряд мер в плане удовлетворения самых насущных чаяний доверивших им свои надежды национальных меньшинств. На состоявшийся в Томске в октябре 1917 г. I Сибирский областной съезд они пригласили представителей всей крупнейших инородческих племён, а также экстерриториальных народностей, составивших в общей сложности около 30% от общего числа делегатов. Подобное мероприятие не имело прицендентов, пожалуй, не только в российской, но даже и в мировой истории (не ручаемся за абсолютную точность, но в любом случае такой пример там нужно будет ещё очень хорошо поискать). На томский форум, кстати, прибыли тогда и посланцы кайсак-киргизского народа (современных казахов и киргизов)*, они также связывали с Сибирским съездом свои планы по созданию собственной национально-территориальной автономии в рамках Сибирской автономной области.
  _______________
  *Процесс вхождение казахов и киргизов в состав Российской империи продолжался в общей сложности около ста тридцати лет и окончательно завершился к середине XIX века. По договору с царским правительством все три их жуза (Старший, Средний и Младший) должны были помогать охранять российские границы, содействовать российским военным, политическим и торговым интересам на своей территории, а также платить ясак "кожами звериными". В обмен российские власти гарантировали казахам защиту от разорительных набегов джунгаров и башкир. Защищать и одновременно контролировать Старший жуз (современные Алма-Атинская и Ташкентская области) призвано было Семиреченское казачье войско, Младший жуз (современный западный Казахстан) "оберегали" оренбургские и уральские казаки, ну а население Среднего жуза или так называемого Степного края (Акмолинская и Семипалатинская области) перешло под юрисдикцию Западно-Сибирского генерал-губернаторства и, соответственно, под контроль Сибирского казачьего войска.
  
  
  На съезде в ходе обсуждения делегатами двух основных пленарных докладов: Михаила Шатилова "Сибирь, как составная единица Российской федеративной республики" и Евгения Захарова "Областное устройство Сибири", являвшимися, по сути своей, более детально разработанным продолжением проекта "Основных положений Сибирского областного союза" и поэтому точно также предлагавшими децентрализовать управление территориями бывшей Российской империи, сразу же определилась тенденция (впервые озвученная, как мы уже говорили, ещё в 1905 г.) по превращению Сибири, после того как она добьётся автономии в рамках Российской республики, в федерацию территориальных и национально-территориальных областей. На этом, например, настаивал делегат от Якутского трудового союза федералистов(!) Семён Новгородов (якут по национальности), во время своего выступления он, в частности, заявил: "Когда справимся с первой задачей истории - с введением у себя широкого демократического самоуправления, после этого перейдём к следующему экзамену, к введению законодательных сеймов". Его поддержали и другие представители национальных меньшинств.
   Категорически против такого подхода к проблеме сибирской автономии выступили на съезде кадеты в лице председателя их томской организации
  И.А. Некрасова*, в этом его поддержал делегат от Сибирского казачьего войска подполковник Е.П. Березовский, сходную точку зрения высказывали и присутствовавшие на съезде социал-демократы (меньшевики). Однако, поскольку подавляющее большинство делегатов всё-таки составляли социалисты-революционеры, I Сибирский областной съезд в своей итоговой резолюции подтвердил намерения сибирских эсеро-автономистов по созданию на территории не только России, но и Сибири, как субъекта федерации, широкой сети автономных образований, в том числе и национально-территориальных, при этом в равной степени анонсировалось и право экстерриториальных народностей на создание своих персонально-автономных союзов. Как автономная единица Сибирь "имеет право передать часть принадлежащих ей законодательных полномочий отдельным областям и национальностям, занимающих отдельную территорию, если последние этого потребуют, превращаясь, таким образом, в федерацию, то есть союз областей и национальностей".
  Во временные распорядительные структуры, призванные напрямую заняться разработкой материалов и законопроектов по воплощению решений томского съезда в жизнь, также вошли представители национальных меньшинств. В Сибирский исполнительный комитет были избраны казах Алимхан Ермеков и якут Семён Новгородов**, а в Сибирском областном совете националов представляли уже десять человек (по два уполномоченных от алтайцев, бурят, казахов, хакасов и якутов). Для сравнения: сибирские казачьи войска получили право лишь на четырёх своих представителей в том же самом органе. Ну и последнее, что, видимо, необходимо ещё отметить - западные границы автономной Сибири I Областной съезд определил "по водоразделу на восток от Урала, с включением всего киргизского (казахско-киргизского. - О.П.) края при свободном на то волеизъявлении населяющего эти пределы населения".
  _______________
  *В целом к идее территориальной сибирской автономии томская кадетская организация, одна из ведущих партийных групп Сибири, после февраля 1917 г. начала относиться положительно. Однако категорически против любой формы автономии продолжали выступать в Сибири большинство других городских организаций и особенно омские конституционные демократы, полностью солидаризировавшиеся по данному вопросу со своими коллегами из центрального руководства партии. Лишь после того, как в Петрограде произошла Октябрьская революция, сибирские кадеты, увидев в областничестве одну из возможностей противостоять большевистской России, стали активно поддерживать автономистов.
  **Ещё два представителя инородцев Баэртон Вампилун (от бурят) и Юсуф Саиев (от татар) стали кандидатами в члены Исполкома.
  
  
  Всем этим планам, однако, не суждено было осуществиться, поскольку пришедшие к власти большевики не захотели никоим образом считаться с решениями какого-то там томского съезда, проходившего под диктовку правых эсеров, правительство которых они только что свергли. 2 ноября (по старому стилю) 1917 г., на девятый день после Октябрьского переворота,
  большевистский Совнарком принял Декларацию прав народов России, второй пункт которой закрепил право национальных меньшинств "на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельных государств"; территориальной автономии для других субъектов РСФСР Декларация не предусматривала. Русскоязычным областникам Сибири, таким образом, был полностью, что называется, перекрыт воздух, а вот националы, напротив, получили хотя и небольшой, но шанс. И некоторые, кстати, неприминули им воспользоваться. Так, в частности, поступили алтайцы и казахи, о дальнейших поисках автономии которыми мы и хотим, собственно, сейчас рассказать, уделив главное внимание конечно же отношениям (далеко непростым отношениям, скажем сразу) данных представителей национальных окраин с Временным Сибирским правительством.
  
  
  2. Каракорумская управа
  
  Улаа мне доверяет свои думы,
  я свыкся с его кротким пастушеским сердцем,
  прячущим безропотно все свои страдания.
  Но я не узнаю его. Повернувшись ко мне,
  он глухим гортанным голосом кричит,
  осиливая гул ветра:
  - Слушай, друг! Вот, тысяча раз солнце пробежит коло земли...
  И в тысяча первый сгорит на Алтай берёза,
   станут воды, трава красный будет...
  И придёт на долина сам Хан-Ойрот... Э!
  Он протягивает руку к белым вершинам.
  - Тогда соберётся алтаец четырёх сторон... Слушай, пожалуста!
  Он наклоняется к моему уху и кричит:
  - Тогда кадран-вор махнёт руками Алтай...
  Кажет: "Айда своя! Мой земля хватать мне..."
  И станет Алтай господином...
  Алтай песни будет петь... Алтай стада, птица, зверь - всё Алтай...
  Слушай, пожалуста!
  Я слушаю и хочу верить тебе, Улаа, твоему страстному воплю:
  - Аргалан!..
  Владимир Бахметьев. У последней воды (Из очерков "Алтай")
  
  
  Алтайцы самыми первыми из сибирских коренных народов получили своего рода карт-бланш от областников. Ещё в мае 1917 г. их представители, принимавшие участие в работе Томского губернского народного собрания (ТГНС), обратились с просьбой к новым революционным властям предоставить им право на проведение организационного съезда у себя на родине. В ту пору большая часть алтай-кижи (самоназвание инородцев Горного Алтая) была приписана к Байскому уезду Томской губернии, а несколько северо-восточных родов проживало на территории Кузнецкого уезда той же губернии. Получив такое разрешение, 1 июля съезд народов Горного Алтая (и пришлых и автохтонных, - таково было условие ТГНС) собрался для своей работы в Бийске (ставшим с 17 июня уездным центром только что образованной Алтайской губернии).
  Позади стола президиума, председательское место за которым занял выдающийся сибирский художник (алтаец по происхождению) Григорий Иванович Чорос-Гуркин, было помещено развёрнутое национальное знамя с надписью "Иер Су Хан-Алтай"* ("Сибирская жизнь", Љ147 за 1917 г.), что в переводе означало "земля и вода царственного Алтая", однако ту же самую фразу некоторые смельчаки уже тогда начали переводить, как им казалось, более точно: "земля и вода Алтая - для алтайцев". Хану Алтаю наравне с Бурханом молились с 1904 г. многочисленные последователи Чета Челпанова, приверженцы новой алтайской веры ламаистского толка - бурханизма (белой веры). Название "Хан-Алтай", кстати, носит и самое выдающееся художественное полотно Гуркина, хранящееся ныне в фондах Томского художественного музея**. Таким образом, лозунг-девиз "земля и вода Хана Алтая" являлся своего рода продолжением бурханизма, а точнее выраженного в бурханизме порыва к обретению национального самосознания в новых условиях. Примерно точно также, наверное, как и у
  А. Блока в "Двенадцати": "...в белом венчике из роз, впереди Иисус Христос...".
  _______________
  *Точно такое же знамя, а, возможно, и то же самое Гуркин привозил в апреле-мае 1917 г. в Томск и показывал участникам Народного собрания. Вот как описывается оно в материалах ТГНС: "... алтайцы водружают на эстраде своё национальное революционное знамя. По красному фону его с левой стороны - треугольник, символизирующий собой голубой, солнечный Алтай, под треугольником извивающаяся полоска молочно-зелёного цвета - это река Катунь, над треугольником - восходящее Солнце. Все три фигуры символизируют собой землю, Солнце, воду, которые являлись основой религиозного верования алтайцев".
  **Перед этой картиной можно стоять очень долго, и она нисколько не надоедает, а только всё больше и больше завораживает своей магией. Григорий Гуркин, как и Григорий Потанин (развивавший, как мы показывали в предыдущей главе, тему восточных мотивов в своих научных исследованиях и таким образом как бы колдовавший и закручивавший вокруг неё главную идею и цель своей жизни - автономию для сибиряков), тоже, по всей видимости, пытался своими картинами мал-мал шаманить или по-алтайски камлать, призывая силы неземные на защиту своего народа в обретении им вполне законных прав на самостоятельное и достойное развитие в рамках великого и многонационального государства Российского.
  
  
  Правда, на Бийском съезде политические лидеры горноалтайцев хлопотали не о провозглашении национальной автономии, а всего лишь о
  выделения в отдельный уезд, с правом самостоятельно решать свои экономические, социальные и культурно-образовательные проблемы. С этой целью делегаты съезда избрали собственный распорядительный орган, независимый от бийских властей (с которыми горноалтайские лидеры тогда очень сильно и надолго рассорились)* и напрямую подчинявшийся исполнительному комитету Томского губернского народного собрания. Данный исполнительный орган съезда решено было назвать Алтайской Горной думой, а во главе этого, по-сути, первого инородческого "правительства" на территории Сибири встал сорокавосьмилетний Г.И. Гур-кин. В октябре того же года с полным, что называется, пакетом документов он ездил в столицу, в Петроград, где ему не без помощи, кстати, Потанина, по некоторым сведениям также хлопотавшего через своих знакомых в пользу алтайцев, удалось добиться от правительства А.Ф. Керенского согласия на выделение Горного Алтая в отдельный уезд Алтайской губернии. Административным центром нового территориального образования решено было сделать село Улалу (нынешний Горно-Алтайск).
  _______________
  *Препятствуя выделению Горного Алтая в отдельный уезд, бийские власти твёрдо стояли, что называется, на букве закона, поскольку положение о земствах в России не предусматривало организацию национальных земств. Да и потом, - бийчанам как бы вдвойне было обидно за то, что, во-первых, административным центром недавно образованной Алтайской губернии стал не их город, а Барнаул, хотя Бийск в то время имел не меньше оснований стать таковым. Ну и, во-вторых, терять контроль над Горным Алтаем, территориально составлявшим почти половину всей Алтайской губернии, и в экономическом плане было крайне невыгодно.
  
  
  С такими более чем радостными известиями Григорий Иванович поспешил вернуться домой, для того чтобы поскорее донести до земляков плоды своей исторической победы, но в это время грянула Октябрьская революция, и пришедшие к власти большевики практически полностью аннулировали все решения своих политических предшественников, в том числе и по поводу образования Горно-Алтайского уезда. Гуркину и его единомышленникам пришлось всё начинать сначала. Первое время они попытались действовать через Сибирскую областную думу, в январе 1918 г. собиравшуюся на свою первую сессию, однако, после того как и она была разогнана большевиками, им ничего не оставалось как пойти на поклон к советской власти. Пообещав барнаульскому губернскому исполкому оказать всяческое содействие по поддержке трудовых Советов на своей территории, национальные лидеры Горного Алтая получили разрешение на проведение очередного своего учредительного съезда, причём на сей раз даже не в Бийске, а уже в Улале. Более того, по распоряжению из Барнаула, бийские власти даже выделили пятерых красногвардейцев для поддержания порядка на съезде.
  Состоявшийся таким образом в начале марта второй национальный съезд, не дожидаясь теперь уже никаких разрешительных указаний сверху, самопровозгласил создание на своей территории Каракорум-Алтайского* округа. Для решения всех первоочередных задач съехавшиеся в Улалу делегаты избрали Окружной совет (распорядительный орган) и окружную управу (исполнительный орган), во главе обеих этих административных структур встал всё тот же Григорий Иванович Чорос-Гуркин. А главными спонсорами проекта стали братья Кульджины - Аргымай и Манджи - крупнейшие скотопромышленники Алтая, принадлежавшие к древнему байскому роду. Старшего из братьев, Аргымая Кульджина, можно наравне с Григорием Гуркиным выделить в качестве одного из ведущих лидеров национального движения в Горном Алтае 1917-1919 гг. При этом надо учесть ещё и тот факт, что семья Кульджиных имела прямое отношение и к движению бурханистов, известно, что они финансировали "пророка" белой веры Чета Челпанова, который находился к тому же с ними ещё и в родственных отношениях.
  Официально съезд проходил с 6 по 12 марта в доме купца Асанова, на улице Казачьей. Однако прежде, 4 и 5 марта, организаторы съезда провели несколько предварительных совещаний, на которых утвердили повестку дня съезда, то есть, по-сути, заранее обсудили и обговорили все основные решения, которые необходимо было после этого только проголосовать. В данную группу ведущего звена съезда вошли представители горноалтайской интеллигенции (Г.И. Гуркин, Н.Я. Никифоров, В.К. Манеев, Г.М.Токмашев, Л.А. Сары-Сэп Канзычаков), а также самые знатные и могущественные по богатству люди (Аргымай Кульджин, Даниил Тобоков, Товар Чекураков) и ещё - так называемые приглашенные делегаты - политические деятели леводемократического областнического движения Сибири (В.И. Анучин**, В.М. Донец) по некоторым сведениям алтайцы приглашали на свой форум и М.Б. Шатилова, но он не смог приехать.
  _______________
  *Название Каракорум вошло в состав данного словосочетания по той простой причине, что алтайцы намеревались построить для своей намечавшейся автономии новую столицу - Каракорум (на правом берегу Катуни недалеко от Улалы "между селениями Майма и Манжерок - участок Соузга"), в память о главном городе империи Чингиз-хана.
  **Вместе с Анучиным из Томска приехал подполковник Всеволод Львович Катаев, вполне возможно имевший отношение к подпольной эсеровско-офицерской антибольшевистской вооруженной организации.
  
  
  6 и 7 марта делегаты Улалинского съезда большинством голосов одобрили два важнейших решения: о выделении Горного Алтая и Горной Шории в отдельный Каракорум-Алтайский территориальный округ, а также об образовании в ближайше обозримой перспективе так называемой Ойротской республики, в которую должны были войти российские алтайцы, хакасы, тувинцы, а также алтайцы, проживавшие на территориях Монголии и
  китайской Джунгарии*. Ойротская республика после своего создания должна была добровольно войти в состав Российской Федеративной Республики, законное существование которой провозгласили, в том числе, и эсеры на разогнанном в январе 1918 г. Всероссийском Учредительном собрании.
  То обстоятельство, что каракорумцы в большей степени придерживались эсеровских, но не большевистских идей, подтверждают несколько фактов. Во-первых, на Улалинском съезде, практически не было ни одного коммуниста (если не считать пятерых красногвардейцев из охраны), в то время как правые социалисты-революционеры присутствовали, причём далеко не в единственном числе. Во-вторых, что также немаловажно, проголосовав два важнейших постановления, делегаты горноалтайского форума, в знак торжества своих идей, запели не интернационал, как это сделали бы большевики, а марсельезу - гимн российской революционной демократии**.
  _______________
  *Провозгласить создание Ойротской республики должен был съезд указанных народов, намеченный на 28 июля 1918 г. в пограничном с Китаем и Монголией посёлке Кош-Агач. Ответственным за организацию кошагачского съезда назначили Василия Анучина, получившего должность кагана. В качестве своей резиденции каган Анучин выбрал г. Томск(!). И хотя эта идея, в связи с разразившейся вскоре на территории Сибири Гражданской войной, так и не была осуществлена, данная история всё-таки получила своё логическое продолжение. В 1921 г. Василий Анучин обратился в Томскую ЧК с заявлением, что, якобы, в его адрес пришло от барона Унгерна письмо с предложением стать президентом республики Сибирь в составе новомонгольской империи. Письмо после тщательной проверки было признано фальшивкой, дело закрыто; сам же В.И. Анучин вскоре принял активное участие в создании на территории Горного Алтая советской Ойротской автономной области.
  **Со 2 марта по 25 октября 1917 г. - Государственный гимн России.
  
  
  Отречёмся от старого мира,
  Отряхнём его прах с наших ног!
  .................
  И взойдёт за кровавой зарёю
  Солнце правды и братской любви,
  Хоть купили мы страшной ценою -
  Кровью нашею - счастье земли.
  И настанет година свободы:
  Сгинет ложь, сгинет зло навсегда,
  И сольются в одно все народы
  В вольном царстве святого труда.
  (Автор русского текста П.Л. Лавров, 1875 г.)
  
  Далее, вечером 7 марта в Спасской церкви Улалы, также вопреки большевистским канонам, был отслужен благодарственный молебен, после чего на Миссионерскую площадь вынесли освящённое национальное знамя Алтая, в центре которого сияло изображение Солнца, по замыслу Гуркина, - восходящее солнце свободы. Снаряжённые для охраны порядка красногвар-
  дейцы произвели при этом салютование из своих трёхлинеек. После чего участники съезда совершили торжественное шествие, которое советские историки позже охарактеризовали как крестный ход.
  Ну и, наконец, в решении аграрного вопроса горноалтайские политики также придерживались эсеровской программы, высказываясь, например, за общинное землепользование, но при сохранении рыночной системы хозяйствования.
  Всё так, однако, для того чтобы подчеркнуть обещанную барнаульскому губернскому исполкому полную лояльность к советской власти все распоряжения Каракорумской управы стали выходить с апреля месяца под грифом или Алтайской Окружной Народной Советской управы, или Каракорум-Алтайского Окружного Совета крестьянских и инородческих депутатов Горного Алтая. В состав управы с полномочиями на трёхгодичную деятельность были избраны пять человек: председатель - Г.И. Чорос-Гуркин и члены - В.К. Манеев, Г.М.Токмашев, Л.А. Сары-Сэп Канзычаков и Тибер-Петров. Сары-Сэп (Леонид) Канзычаков представлял инородцев Горной Шории, которые в конце июня 1917 г. также провели свой учредительный съезд и высказались за объединение с горными алтайцами в отдельный уезд. Виктор Тимофеевич Тибер-Петров, министр туземных дел Временного Сибирского областного правительства, в это время находился в Харбине, поэтому его выбрали в состав управы заочно. Всего же в отделах и подотделах окружной управы числилось на момент начала Гражданской войны в Сибири 54 человека, 16 из которых уже имели опыт работы в Алтайской Горной думе.
  План мероприятий, намеченных каракорумцами на перспективу для своей практической деятельности, был довольно значительным и соответствовал по своим основным направлениям главным принципам идеологии сибирских областников, как то: развитие культуры и образования, медицинского обслуживания алтайцев, а также свободной экономики своего региона. На этом пути намечалось открытие новых школ, в том числе и с преподаванием на родном алтайском языке, высших начальных училищ, собственной гимназии, библиотек по всем отраслям знаний, краеведческого музея. Горнодумцы намечали создать сеть сельских больниц, которых фактически не было на тот момент в Горном Алтае, и где практиковала всего лишь пара тройка квалифицированных врачей на 85 тысяч населения. Экономические же планы управы сосредотачивались, главным образом, на развитии системы собственной производственно-потребительской кооперации, а также на эксплуатации старого Чуйского тракта и постройке новой его ветки, спроектированной В.Я. Шишковым (видным инженером-путейцем, а по совместительству выдающимся сибирским писателем, автором всем известной "Угрюм-реки").
  Первоочередными же задачами для деятелей Каракорумской управы являлись следующие: определение границ своего округа, а вслед за этим и сбор налогов с данной территории. Однако здесь сразу же наметились, как оказалось, непреодолимые противоречия между Улалинской окружной управой и Бийским уездным совдепом. Налоги, как известно, это деньги и деньги немалые, поэтому, как в своё время бийские земские власти, так теперь и бийские же советские исполнительные органы никак не хотели жертвовать доходами с такого богатого в экономическом отношении региона как Горный Алтай, прежде входившего в их уезд. На этом очередном витке взаимных претензий, неприятий и отчуждений двух исполнительных структур многим становилось ясно, что без серьёзных разборок, а возможно даже и силовых, дело вряд ли обойдётся. Поэтому, как только члены Каракорумской управы вступили в свои права, они сразу же решили организовать небольшой отряд народной (русско-инородческой) милиции, для поддержания порядка на подконтрольной им территории, а также с целью защиты собственных экономических интересов в отношениях с соседним теперь, бийским уездом. Данный отряд, создававшийся сначала на добровольной, а потом и на добровольно-принудительной основе из представителей местного населения, вскоре окрестили Каракорумской гвардией.
  К процессу создания отрядов национальной милиции сразу же подключился делегат Улалинского съезда офицер-фронтовик, прапорщик Александр Петрович Кайгородов, голосовавший за предоставление Горному Алтаю национально-территориальной автономии. Кайгородов по рождению являлся, что называется, полукровкой, по отцу - русским, а по матери - алтайцем. На полях сражений Первой мировой войны Александр Петрович проявил чудеса личного мужества и храбрости, стал, как и шолоховский Григорий Мелехов, полным кавалером солдатского св. Георгия и за это был произведён в офицерский чин. Именно ему, по сведениям одного из первых летописцев истории Каракорумской управы Л.П. Мамета, и поручил Григорий Гуркин работу по организации народной гвардии, возведя его вроде бы даже в ранг атамана. Среди других командиров данного военизированного подразделения историки отмечают ещё офицера Лукашевича, поручика Любимцева (коменданта Улалы), а также Михаила Чевалкова (судя по фамилии тоже полукровка) и В. Залесского. А отдел по управлению нацгвардией (военный отдел) в окружной управе возглавил подполковник В.Л. Катаев, прибывший, как мы помним, в марте из Томска вместе с Анучиным.
  По разнарядке данного отдела сначала из ближайших к Улале сёл и деревень, а потом и из отдалённых поселений стали посменно прибывать в окружной центр "добровольцы" для несения караульно-постовой службы, а также для выполнения оперативных мероприятий по утверждению власти на местах и по сбору налогов с населения. Сначал по два-три человека на недельный срок, а потом, в связи с началом антибольшевистского мятежа, нацгвардейцев стали собирать в гораздо большем количестве и на более продолжительный срок. При этом на первых порах бойцы самовооружались, в основном, охотничьими берданками, ну а чуть позже они стали получать уже и армейское оружие от управы.
  Всю территорию, на которой проживали алтайские инородцы (а это 86 тысяч человек и где-то около 30 сельских районов), каракорумцы разделили, как и положено, на волости, которые управлялись, согласно новому революционному порядку, волостными и сельскими советами, выбиравшими из своего состава собственные национальные управы. Данные структуры находились под контролем, соответственно, Каракорумского окружного совета и окружной улалинской управы. На места для разъяснения политики территориальной и национальной автономии Горного Алтая направлялись специальные инструкторы, которые поначалу занимались чисто агитацией, а потом стали уже и координировать действия волостных и сельских властей в нужном для автономистов направлении. Таким образом, вся эта система, создававшаяся ещё со времён Горной думы, должна была, наконец, заработать по-настоящему и принести уже первые практические результаты, однако на деле всё оказалось далеко не так просто.
  Дело в том, что параллельно с алтайскими национальными советами создавались также Советы крестьянских и солдатских депутатов, подконтрольные бийским большевикам. И хотя последние возникали не повсеместно, а, главным образом, лишь в крупных населённых пунктах, причём с преобладающим русскоязычным населением, они всё-таки порой оказывали на местах серьёзную конкуренцию национальным советам, а, получив поддержку из Бийска, иногда и полностью перехватывали у каракорумцев инициативу по управлению отдельными сельскими поселениями и даже волостями. Видя такой расклад, некоторые районы, причём подчас и с преобладающим инородческим населением, не изъявляли тогда большого желания переходить под юрисдикцию Каракорумского окружного совета и предпочитали, пока окончательно не разъяснится ситуация, по-прежнему оставаться под главенством бийских властей, продолжая именно им выплачивать полагавшиеся налоговые сборы, тем более что, по сведениям ряда источников, налоговая политика Улалы оказалась более жесткой по сравнению с бийской.
  Часто за большевистскими советами шли инородцы из числа тех, кто победнее, а таких было немало; внимая социальной агитации коммунистов, они видели в каракорумцах защитников интересов алтайских баев и русских купцов-мироедов. Активную работу в этом плане проводили вернувшиеся из окопов Первой мировой войны солдаты фронтовики. Показательными в данном случае оказались события в крупном селе Шебалино*, где группу большевистских активистов возглавил местный житель тридцатидвухлетний
  _______________
   *Тогда волостной, теперь районный центр Горного Алтая, находится на Чуйском тракте, в 120 км к югу от Горно-Алтайска, на полпути к Онгудаю. Село было основано в 1833 г. в виде небольшой заимки русским купцом Шебалиным, потом здесь стали устраивать свои небольшие фактории и другие представители торгового капитала, в том числе и инородческого. Примерно с 60-х годов XIX века в Шебалино начали появляться в массовом порядке и первые русские переселенцы. В течение нескольких десятилетий село служило главным перевалочным пунктом на торговом пути в Монголию и Китай, а также крупным центром мараловодства кожевенного и сельскохозяйственного производства.
  
  
  Василий Иванович Плетнёв*, бывший наёмный рабочий, успевший поработать и на маральниках местного олигарха Алексея Попова и в кожевенной мастерской купца-национала Чендекова. Плетнёв вместе со своими братьями и некоторыми другими фронтовиками организовал один из первых в Горном Алтае Совет крестьянских и солдатских депутатов, а в апреле-мае вступил с местным волостным национальным советом в настоящую политическую конфронтацию, доходившую несколько раз даже до вооруженных столкновений красногвардейцев с отрядами горноалтайской нацгвардии.
   _______________
  *Плетнёв по тем временам считался, кстати, весьма образованным человеком, окончил Шебалинскую церковно-приходскую школу и, согласно некоторым советским источникам, даже Бийскую гимназию. Ещё до мобилизации в действующую армию Василий Иванович через ссыльного фельдшера Черепанова познакомился с идеями социал-демократов, а уже на фронте попал под влияние большевиков.
  
  
  Всё - и национальное, и социальное - оказалось, таким образом, настолько сложно переплетено, что распутать в полной мере весь клубок тех горноалтайских противоречий 1918 г. не удалось пока ещё ни одному профессиональному историку. Мне, как дилетанту-коментатору, тем более сложно было выявить всю, что называется, подноготную происходивших событий для того, чтобы очистить наш рассказ от разного рода мифологических наслоений, поэтому - уж что получилось - то получилось.
  Так, например, если ещё раз вернуться к вопросу о налогах, то нужно констатировать, что бийские власти прибегали, главным образом, к стихийным реквизициям. Не трогая, как правило, бедное население, в том числе и инородческое, большевики стали обкладывать непомерными, что называется, поборами зажиточных капиталистов и кулаков, как русских, так и коренных алтайцев, высылая свои летучие отряды и опираясь во время проведения такого рода мероприятий на группы местных активистов. Экспроприируемые экспроприаторы, не имея другой возможности для своей защиты, вынуждены были обращаться за помощью в Каракорумскую управу, которая направляла своих гвардейцев на места для того, чтобы прекратить беспредел, а заодно и укрепить собственную власть там, где она, возможно, не была столь прочной как хотелось бы. Вследствие этого случались перегибы и со стороны каракорумцев.
  За активное противодействие большевикам в данном смысле постоянно высказывался начальник военного отдела управы подполковник Катаев, который, по всей видимости, по заданию томского подпольного штаба намеренно нагнетал обстановку, планомерно ведя дело к намечавшемуся на лето всеобщему вооруженному восстанию. Таким образом, Гуркину приходи-
  лось постоянно лавировать между двух, так скажем, воинственно настроенных группировок; с одной стороны его постоянно провоцировали на конфликт офицеры каракорумской гвардии, с другой - на него давили горячие головы из бийского совдепа во главе с его председателем Захаром Двойных. И если первых ему с трудом, но всё-таки удавалось сдерживать силой своего председательского авторитета, то в борьбе со вторыми сам он был бессилен, поэтому ему периодически приходилось прибегать к посреднической помощи со стороны барнаульского губернского исполкома, и даже Иркутского Всесибирского исполнительного комитета Советов. Благо у Гуркина под рукой имелся телеграфный аппарат (незаменимая вещь, - спутниковый телефон по нынешним временам), с помощью которого Григорий Иванович и связывался с вышестоящими советскими организациями.
  И они, как ни странно, все как один приняли сторону Каракорумской управы в её территориальном и фискальном споре с бийским совдепом. Так 27 апреля Алтайский губернский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов принял решение, исходя из волеизъявления населения Горного Алтая, - признать де факто Каракорумский округ как отдельную территориальную единицу губернии. В защиту каракорумцев направлял телеграммы в Бийск с требованием прекратить всяческие нападки на первое в Сибири национально-территориальное образование комиссар советского управления Центросибири Фёдор Матвеевич Лыткин. Для сравнения, тот же самый Лыткин в январе 1918 г. был одним из самых яростных сторонников разгона Сибирской областной думы. И тут вдруг, что же получается, полный разворот на все 180 градусов? Да, конечно, нет; большевики как были противниками сибирской автономии так ими и остались, однако, другое дело - национальные окраины; Совет народных комиссаров, как мы уже отмечали, одним из первых своих декретов, вполне однозначно высказался за национальное самоопределение всех народов бывшей Российской империи, в том числе и малых. Всё предельно ясно, дальнейшие объяснения мы опустим, поскольку они могут показаться просто оскорбительными для образованного и вдумчивого читателя, на внимание со стороны которого к нашему труду мы, в первую очередь, расчитываем.
  Бийск же, казалось, шёл своим путём. Собственное негативное отношение к Улале бийские большевики мотивировали тем, что им здесь, на месте, дескать, чуть виднее, что за люди засели в Каракорумской управе. Бийчане, точно также как и улалинцы, бомбардировали телеграммами вышестоящие инстанции, доводя до их сведения, что организаторами горноалтайской автономии являются такие видные деятели правоэсеровской партии и противники советской власти как Шатилов и Анучин, что спонсорами данного проекта стали местные финансовые воротилы и эксплуататоры трудового народа, а сам руководитель всего этого контрреволюционного сборища Григорий Гуркин - ученик и прямой последователь злостного сепаратиста Потанина, ну и так далее (См. например, материалы газеты "Алтай" за 23 июня 1918 г.).
  Открытое противостояние бийских совдеповцев с каракорумцами началось в середине апреля месяца, когда в село Мыюта по вызову известного нам уже Василия Плетнёва (председателя Шебалинского совета солдатских и крестьянских депутатов) прибыл отряд красногвардейцев из Бийска. У Плетнёва возникли опасения, что в руководимой им волости создаётся прямая угроза низложения советской власти и что исходит данная угроза со стороны деятелей из каракорумской управы. В частности, как сообщалось в его донесении, в близлежащем к Шебалино селе Мыюта уже полностью-де хозяйничает местный национальный совет. 13 апреля в Мыюту для наведения порядка прибыли бийские красногвардейцы, учинили скорую расправу, практически разогнали местный инородческий комитет, арестовав его руководителей, а попутно с мыютинских толстосумов были востребованы реквизиции на общую сумму в 20 тысяч рублей. На следующий день отряд проследовал в Шебалино, где также произвёл "сбор налогов" в размере уже 38 тысяч рублей.
  Как только до Улалы дошли известия об этой акции, Гуркин, естественно, сразу же забил в "колокола", направил телеграммы во всевозможные инстанции, обвинив бийский совдеп в самоуправстве и финансовых поборах. В ответ из Барнаула и Иркутска в адрес бийских властей сразу же последовали строгие выговора, и даже из Москвы от наркома внутренних дел Петровского пришло распоряжение немедленно прекратить "самовольные обложения населения". После этого бийские большевики на некоторое время угомонились и начали, как мы уже указывали, рассылать в своё оправдание разного рода разоблачительные донесения по поводу контрреволюционности каракорумской автономии, а свои фискальные сборы они представили как вполне законные, на которые жалуются-де лишь классово чуждые "капиталисты и кулаки".
  Копия телеграммы Петровского пришла по распоряжению наркома и в Улалу, в ней, в частности, предлагалось "принять срочные меры [для] ликвидации обстоятельств", совершенных "бийской Красной армией". Указания высокого начальства, по всей видимости, в Каракорумской управе, и особенно в её военном отделе, поняли (потому что очень этого хотели) в буквальном смысле, то есть как руководство к действию, в результате чего сдерживать своих соколов-гвардейцев от активных мероприятий Григорий Гуркин оказался уже больше не в состоянии. В Мыюту в срочном порядке была снаряжена военная экспедиция, проще говоря - отряд примерно в 20 или 30 человек под командованием Михаила Чевалкова. 30 апреля гвардейцы прибыли в село и в тот же день освободили из-под стражи арестованных
  13-го числа членов местной национальной управы. Паритет власти, таким образом, каракорумцам удалось полностью восстановить, причём в принудительном, что называется, порядке.
  Следующая силовая акция, и также довольно успешная, была проведена каракорумцами где-то в период с 2 по 4 мая в сёлах Берёзовка и Тарханское (сейчас Быстрянка), находящихся ровно на полпути между Бийском и Улалой, или по-другому: на самой тогдашней границе между Каракорумским округом и Бийским уездом. Расстояние между двумя этими сёлами едва превышало 9 вёрст, и процессы, в них происходившие, оказались, таким образом, достаточно схожими, но, к сожалению, так до конца и не выясненными в деталях. С очевидностью ясно только одно, за эти два пограничных населённых пункта шёл ожесточённый территориальный спор между двумя означенными уездами Алтайской губернии. В одних источниках говорится о том, что большинство жителей данных поселений, русскоязычных в основной своей массе, высказывались за то, чтобы остаться в составе Бийского уезда, в других архивных и газетных материалах содержатся совершенно противоположные статистические данные (вспоминаем известный афоризм Марка Твена). Истина, в данном случае, в очередной раз, лежит, видимо, где-то посередине, так что с определённой долей уверенности можно утверждать, что мнения односельчан Берёзовки и Тарханского разделились тогда, весной 1918 г., где-то, видимо, поровну, что и дало повод обоим сторонам территориального конфликта выдвигать собственные резоны. Бийск делал упор на то, что большинство населения указанных сёл составляют всё-таки русские, Каракорумская же управа, в свою очередь, приводила тот аргумент, что в именно с этих двух населённых пунктов и начинается, собственно, территория расселения коренных алтайских народов.
  Окрылённые успехом в Мыюте, каракорумцы и в данном споре решили уладить конфликт (в свою пользу) при помощи силы. В район сёл Берёзовка и Тарханское из Улалы был также направлен небольшой отряд национальной гвардии под командованием В. Залесского. Туда же и точно с такими же целями чуть раньше отправилась небольшая команда красноармейцев из Бийска. Последние, опираясь в Березовке на местный советский актив во главе с фронтовиком Хариным, начали наводить свои порядки, в процессе чего стали притеснять местное инородческое население, настаивая на том, что автохтоны должны платить отдельный налог, так как освобождены от воинской повинности*. Алтайцы решительно не согласились с такого рода требованиями, разгорелся спор, переросший в конфликт, во время которого на помощь соплеменникам пришёл только что прибывший каракорумский милицейский отряд. Произошёл вооруженный инцидент, причём впервые даже и со стрельбой, в ходе которого горноалтайцы одержали верх, убив одного красноармейца, одного тяжело ранив и ещё одного взяв в плен.
  
  _______________
  *По законам Российской империи коренные народы Средней Азии и Сибири не имели права (или лишались права) служить в армии и, соответственно, участвовать в войнах. Но в июне 1916 г. указом Николая II инородцы мужского пола от 19 до 43 лет были мобилизованы на тыловые работы. Часть из них вывезли на фронт для рытья окопов, других определили для помощи по хозяйству в семьи фронтовиков или для других нужд.
  
  
   Дело начинало приобретать, таким образом, совсем уже нежелательный оборот, и Гуркин, видимо, осознав в очередной раз, что доверять разрешение конфликтных ситуаций одним только военным ни в коем случае не следует, срочно направил в село Тарханское, где назревала точно такая же взрывоопасная ситуация, члена Каракорумской управы Георгия Токмашева. Последний прибыл на место как раз вовремя, поскольку, узнав о боевой стычке в Берёзовке, бийский исполком снарядил в Тарханское усиленный воинский контингент, что, несомненно, могло вылиться уже в широкомасштабное боевое столкновение с каракорумской гвардией. Но этого, к счастью, не произошло, Токмашев успешно выполнил возложенную на него миссию и сумел предотвратить новый вооруженный конфликт. Ситуацию удалось направить в мирное русло под тем предлогом, что в губернском Барнауле уже начала работу специальная комиссия во главе с заместителем председателя губисполкома Казаковым, которая, собственно, и должна была решить окончательно судьбу спорных территорий, а также собираемых здесь налогов.
  9 мая произошел новый инцидент с участием военных, на сей раз опять в Мыюте. В тот день прибывший сюда в конце апреля, как мы уже указывали, Михаила Чевалкова с отрядом, пошел ещё дальше и произвёл арест нескольких членов местного Совета солдатских и крестьянских депутатов во главе с неким Сараевым. Поводом для самоуправства на этот раз уже со стороны каракорумцев послужил факт неправильного с точки зрения последних решения аграрного вопроса. Мыютинские большевики, следуя указаниям из Бийска, начали производить конфискации земельных излишков у "мироедов" и передачу их нуждающимся, в том числе и инородцам. Аграрная же программа каракорумцев не расчитана была на столь радикальные решения, эсеровская по своей сути, она предусматривала лишь передел бывших кабинетских земель и не более того. Поэтому зажиточные мараловоды и скотопромышленники видели в каракорумцах своих сторонников и защитников, и именно таковых, собственно, они и получили в лице нацгвардейцев Михаила Чевалкова обратившись к ним за помощью. Последние, толи следуя указаниям Каракорумской управы, толи по собственной инициативе, произвели, что называется, маленький государственный переворот в селе Мыюта, арестовав весь местный большевистский актив.
  С этим как бы всё ясно и понятно, но вот дальнейшие события опять-таки обросли набором разного рода противоречий и идеологических штампов. В одних источниках намекается на то, что Михаил Чевалков, покончив с советской властью в Мыюте, решил то же самое произвести и в близлежащем Шебалино, по другой версии ничего такого он и не замышлял, а, напротив, это шебалинские красногвардейцы под командованием Василия Плетнёва, узнав о произошедшем перевороте у соседей, не долго думая, собрались и атаковали в Мыюте отряд каракорумских ополченцев. Не совсем ясно также, кто одержал верх в том боевом столкновении. Советские историки пишут, что - плетнёвцы, однако непонятно в таком случае, зачем 21 мая они предприняли новую попытку захватить Мыюту? Скорей всего бои шли, что называется, с переменным успехом.
  Как бы там ни было, но и их удалось вскоре прекратить общими, надо полагать, усилиями, а для расследования причин конфликта и для наказания виновных в 20-х числах мая в Мыюту выехала следственно-судебная комиссия во главе с Григорием Гуркиным и специальным представителем Западно-Сибирского (Омского) исполкома Георгием Соболевским*. Виновниками беспорядков выездной трибунал признал Михаила Чевалкова и его команду, всем главным зачинщикам был вынесен суровый приговор. Так в частности, Чевалков по разным данным получил не то 10, не то аж 20 лет исправительных работ. Но отбыть наказание виновникам мыютинских разборок так и не удалось, поскольку уже через несколько дней в Сибири началось вооруженное антибольшевистское восстание и недавние подсудимые в один миг превратились в национальных героев (такое, надо признать, довольно часто случается в истории).
  Всеобщее сибирское выступление намечалось, как мы уже не раз указывали, на конец июня 1918 г., некоторые источники приводят даже точную дату - 20 июня. С целью организации на это дело сибирских казаков, так называемой Бийской линии (19 населённых пунктов и 13,5 тысяч человек населения) в предместья Горного Алтая в мае месяце прибыл по заданию атамана Семёнова сотник Шустов**. Бийские казаки прежде никакого участия в борьбе с большевиками не принимали, варясь, что называется, в собственном соку, разделившись, как и всё остальное российское казачество, на две партии: старо и младоказаков. Первые стояли за сохранение прежних порядков, вторые же в большинстве своём поддержали Февральскую (а кто-то даже и Октябрьскую) революцию, высказывались против пожизненной воинской службы, за введение земского самоуправления на своей территории; некоторые, как мы знаем, даже поддерживали идею сибирской автономии.
  _______________
  *Коммунист Соболевский принимал самое активное, причём, даже и непосредственное участие в разгоне в январе 1918 г. Сибирской областной думы в Томске. Однако, точно так же, как и упоминавшийся нами чуть выше Фёдор Лыткин (ещё один гонитель сибирских областников), он, в соответствии с указаниями Центра поддержал алтайцев в их стремлении организовать территориально-национальную автономию.
  **По некоторым сведениям капитан.
  
  
  Никаких данных о том, что именно бийские казаки первыми выступили против власти Советов в Горном Алтае, нет; пальма первенства и на данном этапе антибольшевистского сопротивления также принадлежала Каракорумской окружной управе и её гвардейцам, а ещё - людям из эсеровско-офицерского подполья, полулегально проживавшим в Улале и пользовавшимся тайным покровительством военного отдела управы. Среди последних оказался видный барнаульский эсер Яков Васильевич Плотников, а также скрывавшийся от преследования большевиков член бийский офицерской организации М.С. Золотарёв. Именно они, как только до Улалы дошли сведения о начале чехословацкого мятежа, создали инициативную
  группу по организации вооруженного восстания ("Алтай" от 23 июня 1918 г.). Эта группа вскоре объединила свои усилия с военным отделом Улалинской управы, после чего провозгласила о создании Каракорум-Алтайского военно-революционного комитета Временного Сибирского правительства. О своём переходе в подчинение данному комитету сразу же объявили и некоторые подразделения каракорумской гвардии, в частности, отряд коменданта Улалы поручика Любимцева, а также милиционеры под командованием В. Залесского, недавно вернувшиеся из Тарханского.
  Вооруженное выступление в Улале началось 8 июня, в это время здесь находился ещё большевистский уполномоченный Георгий Соболевский с горсткой своих красноармейцев. Они и стали, собственно, главными защитниками советской власти в столице Горного Алтая, но долго продержаться, понятно, не смогли, так что уже на следующий день, 9 июня, восставшие одержали полную победу; красноармейцы были разоружены, а комиссар Соболевский арестован. Из Улалы удалось каким-то образом скрыться председателю местного совдепа И.И. Некорякову, но в селе Берёзовка, куда он тайно бежал, его опознали и задержали. После этого никакого сопротивления на территории Горного Алтая отрядам Каракорумской гвардии никто уже оказать не мог, власть большевиков, таким образом, была полностью низложена, а над зданием окружной управы в Улале поднят бело-зелёный флаг автономной Сибири и вывешен транспарант с надписью:
  "Да здравствует Временное Сибирское Правительство, избранное Сибирской Областной Думой!"
  "Да здравствует Сибирское Учредительное Собрание!"
  Так пришло новое время, теперь, казалось, у каракорумцев появилась, наконец, вполне реальная возможность беспрепятственно заняться организацией национальной автономии для своего народа и обеспечить ему мирную, спокойную и достойную жизнь. Однако на деле до воплощения намеченных планов оказалось ещё очень и очень далеко. Теперь, на целых три года, Горный Алтай попал в круговорот Гражданской войны и стал ареной практически не прекращающихся боевых действий.
  Так уже буквально через неделю после победного 9 июня на территорию Каракорумского округа вновь пожаловали красные. Это был изрядно потрепанный в боях с чехо-белогвардейцами отряд Василия Плетнёва. Согласно советским источникам, отступив из-под оставленного большевиками Барнаула (15 июня), Плетнёв получил в Бийске приказ восстановить советскую власть в Горном Алтае. Двинувшись на юг по Чуйскому тракту, плетнёвцы сначала атаковали и захватили крупное село Алтайское (в 85 километрах к западу от Улалы), потом они вроде бы как попытались организовать наступление и на окружной центр, но, реально взвесив свои силы и получив известие, что белые захватили уже и Бийск (20 июня), передумали и двинулись в родное Шебалино, рассчитывая, видимо, пробиваясь дальше на юг, уйти по Чуйскому тракту в Монголию. Однако, узнав, что путь к границе перерезан крупным отрядом каракорумцев под командованием штабс-капитана Сатунина, Плетнёв распустил своих бойцов по домам, а сам с несколькими товарищами укрылся в горах.
  Так вот немного пришпоривая, но всё-таки не спеша мы, наконец, подобрались к одному, если не главному, то, по крайней мере, весьма интересному персонажу нашего дальнейшего рассказа. Речь пойдёт о тридцатитрёхлетнем штабс-капитане Дмитрии Владимировиче Сатунине. Родился он в Горном Алтае и происхождение имел, по всей видимости, смешанное, поскольку был маленького роста и обладал не только слегка монгольской внешностью, но и нрав имел диковатый, литературно выражаясь, необузданный. По всей видимости, в его жилах, как и у некоторых других ведущих деятелей Каракорума, текла материнская кровь алтайца, а отцовские гены являли миру толи сибирского казака, толи вынужденного переселенца-каторжника, толи кержака-духоборца*. Один из апокрифических источников, если мне, конечно, не изменят память, упоминает в числе предков Сатунина ещё и прибалтийских немцев. Но довольно мифологии, перейдём к фактам.
  _______________
  *Именно на эту особенность русских сибиряков, как нации, указывал Н.М. Яд-ринцев в своей знаменитой на все времена книге "Сибирь как колония".
  
  
  Дмитрий Владимирович Сатунин имел высшее образование, окончил Новороссийский (Одесский) университет, в период Первой мировой войны прошел шестимесячные курсы Александровского военного училища и получил звание офицера (прапорщика). За неполные три года участия в боевых действиях против своих дальних родственников тевтонов он дослужился до звания штабс-капитана, стал кавалером ордена св. Георгия 4-й степени и получил Золотое Георгиевское оружие за личную храбрость. Такое наградное сочетание по законам Государства Российского давало право его обладателю на личную аудиенцию у государя-императора, то была великая честь, которой удостаивались далеко немногие. Как мы уже писали чуть раньше, таким правообладателем являлся в Сибири ещё и подполковник Анатолий Николаевич Пепеляев, один из руководителей томской подпольной офицерской организации, в июне ставший командиром Средне-Сибирского корпуса Сибирской армии.
  После демобилизации из распущенной большевиками армии, Дмитрий Сатунин в начале 1918 г. вернулся домой, устроился на работу охранником в так называемую Монгольскую экспедицию, государственно-кооперативную организацию, занимавшуюся закупкой продовольствия в сопредельных азиатских государствах. Одна из контор данной организации находилась в селе Кош-Агач, в южной части Горного Алтая, на самой, практически, границе. Именно здесь Дмитрия Владимировича и застало известие о начале общесибирского вооруженного восстания. Не желая оставаться в стороне от таких значимых событий, он на основе подчинённой ему охранной команды, сколотил сначала небольшой, но потом разросшийся до весьма значительных, по меркам тех мест, размеров отряд в количестве ста бойцов. По своему национальному и классовому составу сатунинская сотня была, что
  называется, весьма разношерстной, в ней имелись и алтайцы, и русские, и казахи, и даже корейцы, к отряду примкнули как богатые, так и бедные, последние пришли сражаться не только за идею, но и за деньги, конечно. Для того чтобы профинансировать свой проект, Сатунин произвёл самовольное изъятие ценностей Монгольской экспедиции: наличные деньги, а также серебро, чай, различные изделия мануфактурного производства и прочий товар на общую сумму в 200 тысяч рублей (около 20 миллионов на наши деньги).
  Одним из ближайших помощников в деле организации кошагачского отряда стал известный нам уже семёновский сотник Шустов, в мае подбивавший казаков Бийской линии на сопротивление советской власти, а теперь вот оказавшийся за 600 вёрст от тех мест, на самой границе с Монголией. Именно этому человеку, по всей видимости, и принадлежала инициатива по приданию движению штаб-капитана Сатунина той идеологической направленности, которую оно получило чуть позже и которая так близка оказалась по основным своим принципам движению атамана Г.М. Семёнова* - шефа сотника Шустова. Формально подчинившись Сибирскому областному правительству, Сатунин планировал стать своего рода маленьким независимым царьком на национальной окраине, а, возможно даже, и, перейдя вслед за Семёновым, под покровительство Японии, ещё и поучаствовать в воссоздании панмонгольского государства своих великих предков (у того и другого - по материнской линии).
  _______________
  *Подробнее о деятельности Семёнова в этом плане можно, например, узнать из нашей книги "День освобождения Сибири", глава "Дальний Восток и Забайкалье под флагом областничества".
  
  
  Каракорумский лозунг "Иер Су Хан-Алтай" в его вольном переводе - "Алтай - для алтайцев" после застольных бесед с Шустовым пришелся, как видно, весьма и весьма по душе Сатунину, но наш герой на протяжении некоторого времени, как и любой "ересиарх", таил крамольные мысли про себя, и лишь тогда, когда пришел срок их высказать, он и обнародовал свою автономистскую ересь. Неизвестно, знаком ли был Дмитрий Владимирович с трудами Ядринцева и Потанина, возможно - да, возможно - нет. Советская историография рисует его как полудикого выродка, да и некоторая несоветская - тоже. Так, например, в мемуарах П.В. Вологодского Сатунин описан далеко не в радужных тонах, там он представлен как нахрапистый наглец, настаивающий на личной встрече с премьер-министром Временного Сибирского правительства и настойчиво требующий для своей малой родины - Горного Алтая - автономии.
  Однако это несколько позже, а тогда в конце июня - в начале июля 1918 г. штабс-капитан Сатунин вместе со своим отрядом продвигался по Чуйскому тракту из Кош-Агача на север, по пути зачищая везде советскую власть и производя расправы над местными большевистскими активистами. Вместе с тем надо признать, что под его горячую руку в то непростое и смутное время попадали попутно ещё и некоторые представители сельской интеллигенции,
  если таковые встречались: учителя, врачи, деятели кооперации, которых также, порой, подозревали в сочувствии к красным (то есть всё - опять-таки в духе политики атамана Семёнова). Их, в отличие от коммунистов, Сатунин не расстреливал, но по казачьему обычаю - порол или подвергал аресту, отправлял в свой обоз для содержания и дальнейшего, как он полагал, суда над ними со стороны новой власти.
  Добравшись, таким образом, до Онгудая (что примерно на полпути между Кош-Агачем и Улалой), до владений семьи Аргымая Кульджина*, Сатунин именно здесь (что конечно же тоже, видимо, не случайно) и сделал, наконец, своё политическое заявление. По данным Якова Плотникова ("Алтайские губернские известия" за 4 августа за 1918 г.), ставшего в июле помощником алтайского губернского комиссара** и направленного в Горный Алтай с целью расследовать деятельность Сатунина, мятежный штабс-капитан впервые высказал своё неподчинение властям тогда, когда ему от капитана В.Д. Травина, командующего так называемым южным отрядом Сибирского правительства, поступило распоряжение выдвинуться к станции Тулун для участия в боевых операциях Средне-Сибирского корпуса на иркутском направлении. Однако Сатунин "отказался выполнять данный приказ и по собственной инициативе двинулся в село Онгудай, которое вскоре захватил" и "объявил (это уже "Сибирская жизнь", Љ102 за 1918 г.), что не собирается покидать пределы родного Алтая и хочет продолжать именно здесь борьбу с большевиками". То был первый пункт его программы, вторым - являлась организация национального (инородческого) движения на Алтае, конечной целью которого должно было стать образование автономной Каракорумской республики.
  _______________
  *В Урсульской волости (район Онгудая) проживала наиболее богатая, влиятельная и многочисленная зайсано-байская верхушка; так в Кеньге проживал А. Кульджин и его сып Сапок. (Потапов Л.П. Очерки по истории алтайцев. М.1953. С.376).
  **Приказом Совета министров от 16 июля Алтайским губернским комиссаром, напомним, был назначен Василий Зотикович Малахов, а Яков Васильевич Плотников его помощником.
  
  
  Дальнейшие события "Сибирская жизнь" в той же статье представила следующим образом. Вскоре (по нашим подсчётам, это где-то в самом начале июля месяца) в Онгудай прибыл корнет Лебедев, направленный туда из Улалы по распоряжению Сибирского правительства для формирования добровольческой воинской части. Этот Лебедев по прибытии в Онгудай сразу же перешел на сторону Сатунина и даже получил от него небольшой отряд под свою команду. Потом о своей подчинённости ему же, как старшему по званию, заявил и Михаил Чевалков, находившийся с одним из воинских подразделений каракорумской гвардии в Шебалино. Окрылённый успехами и получив поддержку, по всей видимости, ещё и со стороны
  Аргымая Кульджина, а также других онгудайских баев, мятежный штабс-капитан двинулся со своим воинством на Улалу, в надежде договориться теперь ещё и с председателем окружной управы.
  Однако в столице Горного Алтая его ждала первая неудача. Ученик Григория Потанина Чорос-Гуркин не захотел участвовать в сатунинской авантюре. Несмотря на то, что Дмитрий Владимирович предложил Григорию Ивановичу, собственно, то, чего последний так долго добивался со своей командой, то есть объявить Горный Алтай автономной республикой. Данное предложение из уст обыкновенного военного (пусть и героя войны), не обладавшего никакими представительскими полномочиями, показалось председателю Каракорумской управы просто нелепым. Тем более что Сатунин высказал ещё и идею разделить власть над Горным Алтаем (шкуру по-прежнему всё ещё неубитого медведя) между военными и гражданскими чинами, с преобладающим влиянием первых.
  Получив категорическое нет, неугомонный штаб-капитан, пользуясь своим силовым превосходством, захватил на несколько дней в Улале административную власть, самовольно произвёл политические аресты, отправив в свой обоз, по некоторым данным, даже некоторых сотрудников окружной управы, показавшихся ему подозрительными. Пытавшийся заступиться за своих товарищей секретарь управы доктор Донец (еврей по национальности) отправился туда же по приказу Сатунина. Возмущённый таким произволом Гуркин, в очередной раз вынужден был искать защиты в Барнауле, только теперь уже не от красных, а от белых. В губернский центр он отправил телеграмму следующего содержания: "Четырнадцатого июля под лозунгом автономии капитан Сатунин объявил военную диктатуру. Каракорумуправа снимает с себя всякую ответственность. Сегодня Сатунин всем отрядом вышел на Чергачак, в сторону Онгудая, арестовав при этом врача Донца. Просим возбудить ходатайство перед центральным правительством об освобождении единственного в округе врача".
  Ходатайство, видимо, очень скоро достигло Омска, так что реакция Временного Сибирского правительства не заставила себя долго ждать. Уже через несколько дней за подписью управляющего военным министерством А.Н. Гришина-Алмазова в Улалу, а также в Бийск и Барнаул пришла ответная телеграмма, в которой говорилось: "Считаем Сатунина военным мятежником и предлагаем ему прекратить самовольную деятельность. Приказываю немедленно ликвидировать эту авантюру. Сибирское правительство и я не допустим существования опереточных республик (выделено мной. - О.П.). Все участники заговора должны быть арестованы и препровождены в Омск". 16 июля распоряжением Совета министров в Улалу в качестве уездного комиссара был направлен И. Батунин, а спустя некоторое время туда же для выяснения обстоятельств сатунинского дела выехал помощник Алтайского губернского комиссара Яков Плотников в сопровождении военного отряда под командованием бывшего коменданта Улалы Любимцева, ставшего уже к тому времени штабс-капитаном.
  Вернувшийся в Онгудай Сатунин попытался ещё каким-то образом исправить ситуацию и решил заручиться поддержкой, если не председателя Каракорумской управы, то хотя бы части её членов. Он разослал им приглашения прибыть в Онгудай и войти в состав так называемого Горно-алтайского центрального военного совета. Однако те уже прослышали о негативной реакции Омского правительства и поэтому в большинстве своём не посчитали нужным откликнуться на приглашение объявленного мятежником штабс-капитана. Из ведущих деятелей Каракорума в Онгудай приезжал, кажется, лишь брат Гуркина Степан, но с какой целью - точно не известно. По одной версии, чтобы договориться об освобождении Владимира Донца и других арестованных сотрудников окружной управы, по другой - ещё и с какой-то тайной миссией от своего брата. Таким образом, в числе сторонников Сатунина осталась лишь одна значимая фигура - Аргымай Кульджин, да и тот, видимо, вскоре понял, что ошибся с выбором и, не долго думая, увёл лично ему подчинённых нукеров назад в Кеньгу.
  А тут ещё во главе регулярных подразделений Сибирской армии к Онгудаю начал подходить и штабс-капитан Любимцев, имевший на руках приказ об аресте Сатунина, сотника Шустова и корнета Лебедева. Игра была, фактически, проиграна, и 29 июля глава неудавшегося заговора принял решение с основными силами своего отряда отступить в Кош-Агач*, а в Онгудае с небольшим гарнизоном оставить корнета Лебедева. Последний
  31-го числа без боя сдался Любимцеву, который, не задерживаясь, продолжил свой рейд и уже 4 августа достиг Кош-Агача. Здесь, собственно, и произошла окончательная развязка всей драмы. Отряд Сатунина был полностью разоружен, ближайшее его окружение арестовано, самому же мятежному штабс-капитану ничего не оставалось, как застрелиться или сдаться на милость победителя. Он выбрал первое (всё-таки Георгиевский кавалер), но, по свидетельству газетных источников ("Свободная Сибирь" от 18 августа 1918 г.), не сумел как следует свести счёты с жизнью и лишь слегка поранился в результате. В конечном итоге, Дмитрия Владимировича, что называется, в "кандалах" отвезли в Омск, некоторое время продержали в тюрьме, но потом, приняв во внимание его прежние военные заслуги, а также участие в борьбе с большевиками, отпустили с миром**.
  _______________
  *Видимо, для того, чтобы облегчить обоз, перед бегством из Онгудая, Сатунин отпустил всех содержавшихся под стражей эсерствующих интеллигентов, а вывезенных им из Улалы большевиков приказал расстрелять, в том числе и бывшего председателя Улалинского совдепа И.И. Некорякова.
  **О дальнейшей судьбе Сатунина см. раздел "Досье" нашего сочинения.
  
  
  Ответственным за инородческий вопрос в Омском правительстве являлся министр туземных дел Михаил Бонифатьевич Шатилов, представитель поколения младообластников, человек, судьба которого была весьма тесно связана с Горным Алтаем - уроженец Бийского уезда, он в 1917 г. стал членом Всероссийского Учредительного собрания от алтайских инородцев. Михаил Бонифатьевич при этом, не надо забывать, всегда как мог поддерживал деятельность Григория Гуркина и его команды по созданию горноалтайской национальной автономии. Однако, главный вектор умеренно консервативной политики Временного Сибирского правительства, а также совсем не ко времени произошедшее выступление шатабс-капитана Сатунина, заставили министра Шатилова в значительной степени поумерить свои симпатии и к Каракорумской управе, а в равной степени и к претензиям некоторых других сибирских автохтонов по созданию собственных национально-территориальных автономий. Так 8 июля он ещё открыто приветствует деятелей Каракорумской окружной управы, а уже через неделю публично солидаризируется с угрозами управляющего военным министерством Гришина-Алмазова в отношении "опереточной" Горно-Алтайской республики и требует от Григория Гуркина принять все необходимые меры по ликвидации сатунинской авантюры.
  7 июля, в первую неделю самых главных деклараций и распоряжений Временного Сибирского правительства, была обнародована его так называемая "Грамота ко всем народам Сибири", в которой омский Совет министров, во-первых, искринне поблагодарил все национальные меньшинства "за любовь к родине и за преданность её интересам", за то что они одними из первых влились в ряды "борцов за возрождение автономной Сибири". А, во-вторых, теперь, когда "занимается заря новой свободной и творческой жизни", ВСП гарантировал "всем народам Сибири, без какого бы то ни было исключения, туземным и пришлым, населяющим определенные территории и рассеянным по всему пространству великой Сибири, полную неприкосновенность их гражданских, политических и национальных прав". Ну и, наконец, в-третьих, Грамота обещала, что и СОД, а потом и Всесибирское Учредительное собрание всенепременно "выработают законодательные нормы, предоставляющие каждому народу право и возможность свободно устраивать свою судьбу".
  Однако, как говорил один известный персонаж горбачёвско-ельциновской перестройки: "Спасибо - это много, а вот сто долларов - в самый раз"... Национальные меньшинства Сибири ждали от ВСП не столько благодарности, сколько конкретных решений по предоставлению им автономии, и желательно, конечно, территориальной. Причём, на это надеялись не только автохтонные народы, но даже и некоторые пришлые (экстерриториальные), например, сибирские немцы*. Поэтому, для того чтобы не вводить лишний раз в заблуждение всех тех, кто расчитывал получить, наконец, долгожданную свободу от русского колониального владычества, Омский Совет министров в своём Временном положении о культурной автономии национальностей Сибири, увидевшим свет 18 июля, дал вполне вразумительное пояснение, что вопросами территориальной, другими словами - политической, автономии малых народностей Сибири уполномочено будет заниматься только Всесибирское Учредительное собрание и никто больше.
  _______________
  *Достаточно компактно проживавшие на террритории трёх сопределеньных губерний - Тобольской, Алтайской и Омской - немцы весьма расчитывали всед за автохтонами встать первыми в очередь на получение территориальной автономии от Сибирского правительства.
  
  
  Исходя из этого, Сибирское правительство, как декларировало всё то же Временное положение, согласно было предоставить некоторым народностям Сибири, составлявшим в местах своего проживания не менее 50% от общего количества населения, лишь национально-культурную автономию, с правом организовывать собственные учебные заведения от низших до высших (с возможностью преподавания на национальном языке наравне с русским), суды (с применением даже местных обычаев), а также национальные комитеты, как своего рода "правомерные представительные органы соответствующих национальностей по вопросам культурной автономии и местного самоуправления". И даже делопроизводство при таком составе населения разрешалось вести на двух языках. Учтены были возможности развития культурной автономии и для национальных меньшинств, составлявших не менее 10% местного населения, им также предоставлялось "право организоваться для защиты своих культурно-национальных интересов и обращаться за поддержкой к Сибирскому Временному правительству".
  Однако вся полнота политической власти на национальных территориях должна была безраздельно принадлежать Временному Сибирскому правительству. Таким образом, все национальные комитеты, притендовавшие на национально-территориальную государственную власть, ВСП категорически не признавало за таковые. Под данное определение подпадали в первую очередь: проштрафившаяся в июле Каракорумская окружная управа, а также казахо-киргизкий комитет Алаш-Орды, о котором мы поговорим чуть ниже.
  Получив такую отповедь от Совета министров, многие национальные лидеры в конце июля - в начале августа 1918 г. заспешили в Омск, для того чтобы получить соответствующие разъяснения и инструкции. Так 3 августа, согласно газетным сообщениям, в столицу автономной Сибири прибыл Григорий Гуркин. Примерно в то же самое время здесь же находились делегации от казахо-киргизов и башкир, примкнувших в ходе антибольшевистского восстания к единому фронту во главе с Временным Сибирским правительством. В министерстве туземных дел им, а также другим представителям коренных народов, ясно дали понять, что созданием и легализацией национальных комитетов по образовательной, культурной и экономической деятельности дело пока и ограничиться, - до лучших, что называется, времён. Разрешалось также проводить инородческие съезды для избрания национальных комитетов (действующих под надзором специальных правительственных комиссаров) и не более того.
  Что же касается экстерриториальных народов, то некоторым их организациям было отказано даже в официальной окредитации. Так, например, Омский окружной суд, рассмотрев 2 августа ходатайство учредителей Всесибирского союза сибирских граждан немецкой национальности, отказал последнему в регистрации. В определении окружного суда по данному поводу отмечалось, что союз, "являясь объединением отдельных организаций, преследует политические интересы". Такое, с позволения сказать, явно выраженное невнимание (или, напротив, крайнюю придирчивость) к требованиям дисперстных нацменьшинств подтверждает также и тот факт, что во Временном Сибирском правительстве не стали возрождать министерство экстерриториальных народностей, которое было утверждено на январской подпольной сессии СОД. Кстати, избранный тогда же в январе 1918 г. руководитель данного министерства левый эсер Дмитрий Сулим в те июльские дни, о которых идёт речь, сражался против Омского правительства в рядах знаменитого отряда барнаульских, кузнецких и семипалатинских красногвардейцев под командованием Петра Сухова, ведя бои на территории Горного Алтая и вскоре погибнув там в неравной схватке в том числе и с каракорумскими ополченцами*.
  Потерпев такое политическое поражение от Временного Сибирского правительства, лидеры национального движения Сибири вынуждены были обратить свой взор в сторону Сибирской областной думы, планировавшей в середине августа собраться на свою вторую по счёту, но теперь уже абсолютно легальную сессию. Там националы расчитывали, заручившись поддержкой самой крупной и наиболее влиятельной эсеровской фракции, добиться более значительного прогресса в решении своих, в том числе, и политических проблем. Однако и в стенах СОД (здесь мы забегаем немного вперёд) всё сложилось не лучшим образом**. После чего последние свои надежды лидеры национальных меньшинств связали с сентябрьским Уфимским совещанием представителей демократических сил России, признавшим в итоге права народов, в том числе и экстерриториальных, на автономию, но не успевшим воплотить свои решения, что называется, в жизнь. Однако тут мы совсем уж далеко зашли, до самого почти колчаковского перворота. А это уже немного другая история.
  _______________
  *Всё в нашем мире тесно взаимосвязано, крепко переплетено и спутано в единый сложносочленённый Гордиев узел.
  **Фракция национальностей, до того, как Дума была распущена, сумела, по-сути, выработать лишь собственную "Декларацию членов Областной думы от туземных племён Сибири на II сессии Сибирской областной думы". Те, кому это интересно, могут ознакомиться с ней в фондах Государственного архива Томской области (Р-72, оп.1, д.48, лл.82-84).
  
  
  В заключении надо, наверное, ещё отметить тот факт, что 11 сентября, в соответствии с разрешением на такого рода мероприятия от ВСП, в Улале состоялся уже, можно сказать, третий по счёту горноалтайский съезд, избравший новый национальный комитет - Главный национальный комитет
  алтайских туземных народностей* - который сразу же, в надежде на перемены, делегировал в члены СОД Григория Гуркина, но, как мы выяснили, - абсолютно безрезультатно**. В октябре в недрах министерства туземных дел, но уже без своего министра Шатилова, который в ночь на 21 сентября под дулом казачьего нагана подписал прошение о "добровольной отставке", готовилось постановление об официальном, наконец, образовании Каракорумского уезда, но оно так и не состоялось. А 3 ноября прекратило своё существование и само Временное Сибирское правительство, передав проблему Горного Алтая и других национальных территорий по наследству Уфимской Директории, а та, в свою очередь, - правительству Колчака. Александр Васильевич Колчак в январе 1919 г. дал согласие на образование Каракорум-Алтайского уезда, но через год сложил свои полномочия Верховного правителя России. Ну и, наконец, 1 июня 1922 г. ВЦИК Советов РСФСР издал указ об образовании Горно-Алтайской автономной области, что и определило вплоть до сегодняшнего дня особый национально-территориальный статус Горного Алтая.
  Теперь несколько обещанных слов о киргизско-казахском национальном комитете Алаш-Орда, ставшим с одной стороны союзником ВСП, а с другой - создавшим массу проблем для Временного Сибирского правительства.
  _______________
  *Состоял из пяти членов и двух кандидатов. Членами комитета были избраны: Гуркин, Никифоров, Кумандин, Минеев, Очи, а кандидатами: Тобоков и Бандин.
  **Мандатная комиссия Областной думы, кстати, не утвердила полномочия Гуркина, так как прежний представитель от горноалтайского национального комитета (от Алтайской Горной думы) Георгий Токмашев не сложил ещё к тому времени с себя депутатских полномочий, а двух представителей от одной национальной организации иметь в Думе не полагалось.
  
  
  
  
  3. Алаш-Орда
  
  "...призвать джигитов для борьбы с большевиками".
  Законодательные постановления Алаш-Орды
  от 24 июня 1918 г.
  
  
   Примерно с 1730 года современные казахские* и киргизские народы, теснимые с разных сторон китайцами, джунгарами, калмыками и башкирами, стали формально на добровольной основе переходить в подданство России. Данный процесс осуществлялся, понятное дело, не всегда, что называется, по взаимному согласию сторон и сопровождался, в отдельных (подчёркиваем - в отдельных) случаях, насильственными действиями с применением даже и оружия, а также другими карательными мерами по отношению к автохтонным степнякам. В результате к 1865 г. практически все кайсак-киргизы, оказались под колониальным управлением российской администрации. Процессу колонизации сопутствовало и переселение на присоединённые территории русскоязычного населения, увязывавшееся опять-таки с насильственным захватом (как любят писать теперь грантовые историки-исследователи) лучших пастбищных земель кочевников-скотоводов под крестьянские земледельческие угодья.
   _______________
   *Слова казах тогда вообще не существовало, в употреблении было лишь национальное определение казаки, киргизы или кайсак-киргизы. Казак в переводе с тюркского "вольный", "свободный" человек, именно так, по легенде, называли себя воины батыры из отряда мифического первопредка кайсак-киргизов князя Алаша, а потом так стало самоименоваться и всё без исключения тюркоязычное население современных казахских степей. По всей видимости, тем же самым словом и с тем же самым значением в период XV-XVI веков придумали прозывать себя русские и украинские вольные люди, вчерашние беглые крепостные и скрывавшиеся от закона разбойники, селившиеся на южных пограничных окраинах Великороссии и Малороссии. Так слово казак в двойном его обозначении и вошло в русский лексикон. Для того, чтобы всё-таки как-то отличать русских казаков от казаков киргизов, последним и придумали название кайсак-киргизов, но они его не очень полюбили и по-прежнему предпочитали называть себя казаками. И лишь в 1925 г., уже в советские времена, учёные лингвисты нашли, наконец, устроившее, так скажем, обе стороны обозначение - казах.
  
  
  Такого рода интеграция в российское имперское сообщество имела, однако, не только отрицательные, но и положительные стороны для автохтонов казахских степей. Русские прививали кочевникам передовую по тем временам европейскую культуру, разрушая одновременно с этим ультраконсервативный патриархальный уклад и застоявшуюся систему традиционных отношений в среде туземцев. Данный процесс вызывал у последних вполне естественный процесс отторжения поначалу. Своё недовольство по поводу привнесённых культурно-просветительских, бытовых и экономических новшеств выражали в той или иной форме многие, но в первую очередь, конечно, ортодоксально настроенные мусульманские проповедники. Им в означенном смысле противостояли ведущие представители зарождавшейся казахской интеллигенции, пытавшиеся, что называется, перепрофилировать умы своих соплеменников на новый уровень развития национального самосознания. Во второй половине XIX века такими передовыми личностями для своего народа явились: первый казахский учёный, близкий друг Г.Н. Потанина, Чокан Валиханов, а также выдающийся поэт и мыслитель Абай Кунанбаев.
  В начале ХХ века эстафету от них приняло новое, уже сравнительно более многочисленное, поколение казахской интеллигенции* во главе с Алиханом Букейхановым. Алихан Нурмухамедович, кстати, стал первым биографом Абая и точно также как Чокан Валиханов, что не менее примечательно, являлся представителем ханского (султанского) рода казахских чингизидов, отпрыском высшей степной знати. Большинство других коллег Букейханова по просветительскому движению того периода принадлежали, в основном, к байским родам. Они, как правило, имели уже высшее образование, полученное или в российских вузах (в том числе и в столичных), или в мусульманских духовных училищах. Начало их активной общественной деятельности совпало с первой русской революцией, а пик их устремлений в данном направлении пришелся как раз на период Гражданской войны в России. И если на начальном этапе своего общественного служения они интересовались чисто просветительскими вопросами, то в дальнейшем их уже стали занимать и весьма сложные политические проблемы, связанные, в частности, с обретением казахами своей национально-территориальной автономии.
  _______________
  *Около 120 человек казахов имело в тот период высшее образование и около 700 среднее.
  
  
  Движение казахской интеллигенции в данном направлении, надо сразу оговориться, было далеко неоднородным и имело три вполне самостоятельных идейных течения: панисламистов, пантюркистов и группу, которую в современной терминологии можно вполне обоснованно, на наш взгляд, обозначить как евразийцы. Первые выступали за объединение кайсак-киргизов и народов российской Средней Азии в единую республику и за дальнейшее сближение со странами традиционной исламской культуры. Пантюркисты высказывались за федерализацию всех тюркоговорящих мусульман (в том числе и поволжских) Российской империи, а также за альтернативный ортодоксальному исламу путь развития этих народов. Ещё более либеральный курс предлагали представители третьего направления, которых уже мало занимали религиозные проблемы и которые ратовали за чисто светский вариант национальной автономии, с сохранением тесных экономических, политических и культурных связей с Россией. Эту группу русофилов как раз и возглавлял Алихан Букейханов, а воспитаны они были главным образом на идеях сибирских областников. Григория Николаевича Потанина члены букейхановского товарищества считали своим духовным вождём, называя его "аксакалом со святой душой", а также "печальником казахов".
  Интересы казахов, как впрочем, и других тюрко-язычных народов, как мы уже отмечали, были очень близки Григорию Николаевичу. Он и родился в казахских степях, да и вырос на самой их границе с Россией, казахом по национальности был и его первый настоящий друг ("Мой первый друг, мой друг бесценный!")* безвременно ушедший в мир иной Чокан Валиханов... О заслугах Потанина, как выдающегося учёного-востоковеда, "широкие" круги читающих степняков впервые узнали именно из журнальных и газетных** статей Букейханова. Авторству последнего, а также перу его единомышленников принадлежали в тот период ещё и многочисленные переводы на казахский язык произведений великих русских литературных классиков. Эти люди не мыслили дальнейшего развития своего народа вне России, в отрыве от её объединяющего начала в качестве великой евразийской державы.
  _______________
  *А.С. Пушкин "И.И. Пущину".
  **С 1911 г. казахами издавался журнал "Айкап" (редактор М. Сералин), а с 1913-го газета "Казак" (редактор А. Байтурсынов, среди организаторов - А. Букей-ханов и М. Дулатов).
  
  
  В свою очередь имя Алихана Букейханова достаточно хорошо было известно в Сибири, здесь у нас он часто публиковался на страницах периодической печати, в том числе и в "Сибирской жизни". С Сибирью и сибирскими областниками, ещё раз подчеркнём, были связаны главные надежды казахов Среднего жуза, то есть Акмолинской, Семипалатинской и Тургайской областей, а также Малого жуза, и частично Старшего. Опять-таки лидерами данного направления являлись друзья и единомышленники Букейханова, группировавшиеся вокруг газеты "Казак". Следя за деятельностью сибирских автономистов, вот уже более полувека настойчиво боровшихся за свои права, данная часть казахских просветителей полагала, что, идя в одной связке с потанинцами, вполне возможно получить от царского правительства какие-то преференции в рамках решения национального вопроса и для своего народа тоже.
  И эти надежды возросли многократно, как только в России рухнуло самодержавие. Практически во всех территориальных образованиях, населённых казахами, уже в марте-апреле 1917 г. прошли областные национальные конференции, на которых весьма отчётливо и смело зазвучали речи о предоставлении кайсак-киргизам национальной автономии. Однако Временное правительство России не готово было взять на себя ответственность в решении столь трудного вопроса и делегировало его на рассмотрение Учредительному собранию, созыв которого периодически откладывался. Вместе с тем, чтобы хоть как-то успокоить лидеров казахского национального движения, часть из них была назначена на ответственные административные посты, так, в частности, Алихан Букейханов стал исполнять в Оренбурге обязанности губернского комиссара Тургайской области.
   Но такого рода уступки мало кого удовлетворили, так что в конце июля Букейханов собрал в Оренбурге уже общеказахский съезд, на котором он, кстати, официально объявил о своём выходе из кадетской партии*, так как она и возглавляемое ею первое революционное правительство выступили фактически против предоставления казахам и киргизам национальной автономии. Оренбургский же национальный съезд, в свою очередь, провозгласил курс на создание такой автономии. А в качестве союзника в этой борьбе участники съезда вновь выбрали сибирских областников, на первый съезд которых в октябре того же года в Томск прибыло целых 10 делегатов** во главе с Букейхановым. Алихан Нурмухамедович, выступая перед участниками съезда, открыто заявил, что кайсак-киргизы полностью разделяют идеи сибирских областников и готовы на правах автономии войти в состав Сибирской областной федерации (См. например "Путь народа" за 17 октября 1917 г.). В ответ делегаты от трёх жузов получили заверения в поддержку их устремлений, а в качестве доказательства таковых намерений в состав Сибирского исполнительного комитета был избран Алимхан Ермеков***.
  _______________
  *Вступил в партию народной свободы в 1908 г. (в мае 1917 г. даже вошёл в её центральный комитет), в том же году Букейханов стал членом и российского масонского братства (ложа "Полярная звезда").
  **Инородческое население казахско-киргизских степей по разным подсчётам составляло в тот период от 4 до 5 миллионов человек, в сравнении со всеми остальными автохтонами Сибири, насчитывавшими всего около 900 тысяч, это, конечно, была весьма значительная цифра (всех сибиряков, включая Дальний Восток, числилось тогда не более 12 миллионов), и именно поэтому кайсак-киргизы имели столь внушительное представительство на томском съезде.
  ***Ермекова, также как и Букейханова, хорошо знали томские автономисты. Алимхан Ермеков первым и единственным из казахов окончил до Февральской революции Томский технологический институт. Во время учёбы он по собственной инициативе познакомился с Г.Н. Потаниным, а через него и с другими членами городского сообщества областников.
  
  
  
  Однако произошедшая вскоре Октябрьская революция и период временного безвластия на бескрайних просторах Российской империи подвигли лидеров казахского освободительного движения на новые, так скажем, подвиги во имя своего народа. Воспользовавшись объявленной большевиками "амнистией" для бывших колониальных народов, кайсак-киргизы решили срочно созвать ещё один национальный съезд и обсудить на нём вопрос о самопровозглашении своей территориальной автономии, причём уже не в пределах Сибири (что там теперь Сибирь!), а в рамках Российской Федерации. Такая удивительная спешка объяснялась ещё и тем обстоятельством, что казахи хотели поехать на открывавшееся в январе следующего года Учредительное собрание уже с готовым и проголосованным решением. Сам Букейханов был категорически против выхода из-под опеки сибирских областников, а также высказывался за то, чтобы не торопиться с объявлением территориально-национальной автономии.
  Однако на съезде нашлись люди, главным образом, из числа молодых "сепаратистов", которые выступили против мнения общепризнанного лидера. Одним из них являлся Джаганша Досмухамедов, принадлежавший по рождению к Малому жузу, поэтому его вместе с братом Халелом, а также другими их единомышленниками прозвали малоордынцами. Почему ордынцами? Дело в том, что на II Оренбургском съезде (5-13 декабря) был
  образован так называемый Временный Народный совет Алаш-Орда*, первое, по-сути, казахское правительство**. Малоордынцы выступили за немедленное провозглашение территориальной автономии и потребовали поставить этот вопрос на голосование, но проиграли; с незначительным, правда, недовесом голосов (33 против 40), но всё-таки проиграли группе Алихана Букейханова.
  Последний в качестве одного из аргументов своей тактики "поспешать медленно" привёл то обстоятельство, что у Народного совета Алаш-Орды пока нет точных сведений о том, как к данному вопросу относятся кайсаки, проживающие на территории Туркестана и вошедшие в ноябре 1917 г. в состав так называемой Кокандской (или Туркестанской) автономии***. Да и русскоязычное население степной зоны, делегаты от которого, кстати, не были приглашены на оренбургский съезд, по мнению Букейханова, тоже не мешало бы спросить, поскольку демобилизованные из Российской армии фронтовики, возвращающиеся домой в некоторых случаях и при оружии, вполне могут-де и погром устроить**** в казахских аулах, если им вот так сразу объявить о том, что они уже с завтрашнего дня должны подчиняться кайсак-киргизской национальной администрации.
  _______________
  *Орда в переводе с древнетюркского "ставка, резиденция хана, дворец". А хан Алаш, как мы уже отмечали, считался мифологическим первопредком кайсак-киргизов, первым их предводителем времён Чингиз-хана. Чокан Валиханов к тому же отыскал в среднеазиатских исторических хрониках и существовавшего в действительности казахского хана под таким именем, жившего в ХIV веке и храбро сражавшегося с войсками самого Тамерлана. "Алаш" также являлся тотемным боевым кличем (ураном) у кайсак-кигизов, навроде нашего российского "ара", перенятого нами, по версии Льва Гумилёва, также от завоевателей монголов. По легенде Чингиз-хан присвоил каждому из родов своего тюркоязычного войска отдельный тотемный клич, а также символику в виде какого-то определённого дерева и животного (или птицы).
  **Состояло из 15 человек кайсак-киргизов, держателей, так скажем, контрольного пакета акций; однако со временем Народный совет предполагалось расширить до 25 человек за счёт представителей других национальностей, населявших казахские степи.
  ***Во главе Кокандской автономии, кстати сказать, также находились казахи по национальности, сначала это был Мухамеджан Тынышпаев, а потом Мустафа Чокаев.
  ****Тогдашние русские люди были в этом плане немного покруче замешены, чем мы нынешние образованные россияне-толстовцы. В газетах того периода можно найти, например, заметки о самосудах в сибирских деревнях, доходивших даже до закапывания в землю живыми воров, пойманных с поличным на месте преступления.
  
  
  Несмотря на проигрыш при голосовании, группа малоордынцев настояла на том, чтобы в течение месяца провести опрос среди населения и выяснить "возможность присоединения всех казак-киргиз к автономии Алаш", и в случае, если последние изъявят такое желание, обязать Народный совет
  Алаш-Орды объявить об автономии "при первой возможности". Однако к концу января 1918 г. политические обстоятельства изменились настолько, что алашордынцам пришлось полностью отказаться от намеченных планов. Дело в том, что большевики после Октябрьской революции очень серьёзно взялись за порученное им исторической судьбой дело и разогнали все неподконтрольные их власти структуры - сначала Учредительное собрание, потом Сибирскую областную думу, а затем Кокандскую автономию*, ну и в завершении взяли штурмом Оренбург, где хозяйничал с ноября 1917 г. мятежный атаман Дутов и под крылышком которого, что называется, и ютился до поры до времени Народный совет Алаш-Орды**. В результате, после занятия Оренбурга красными, "министры" алашордынцы вынуждены были вместе с Дутовым бежать в степь и там скрываться от преследования большевиков.
   На некоторое время о них все забыли, и на политическую сцену вместо партии "Алаш"*** выступила ещё одна революционная организация кайсак-киргизов - казахская социалистическая партия под названием "Уж Жуз" ("Три Жуза"), штаб-квартирой которой стал Омск, а во главе её, оттеснив прежнего лидера, оказался в декабре 1917 г. Кольбай Тогусов, тоже, кстати, выходец из знатного байского рода. Сравниться по полярности с "Алаш" "Уж Жуз", конечно, не могла, однако, приняв просоветскую ориентацию, партия в начале 1918 г. стала набирать заметный политический вес и рассчитывала со временем перехватить инициативу у своих конкурентов, но, несмотря на все усилия, так и не смогла этого сделать****. Более того, на главного политического соперника ужжузовцев, на партию Алихана Букейханова в конце февраля в начале марта сделало ставку, как ни странно, правительство Ленина, что было, впрочем, вполне естественно, поскольку "Алаш" действительно имела гораздо большее влияние в казахских аулах, чем все остальные политические организации вместе взятые, так на выборах в Учредительное собрание за неё проголосовало 90% кайсак-киргизов*****. Поэтому именно с партией Алихана Букейханова и принял решение договариваться Совет народных комиссаров. Сначала по прямому телеграфному проводу с одним из ведущих функционеров "Алаш" Халелом Габбасовым, проживавшим на легальном положении в Семипалатинске и официально признавшим советскую власть, вёл диалог народный комиссар по национальным делам Иосиф Сталин, а некоторое время спустя (2 апреля) в Москве с представителями той же организации братьями Досмухамедовыми встретился и сам В.И. Ленин.
   _______________
  *Особое "усердие" при поистине кровавом погроме Кокандской автономии проявили отряды армянской диаспоры в Туркестане, опасавшиеся создания политического союза кокандских автономистов с извечным и самым главным врагом армян - Турцией.
   **Столицей кайсак-киргизской автономии и, соответственно, местом пребывания Временного Народного совета на декабрьском съезде был утверждён Семипалатинск, связанный с такими почти священными для казахов-евразийцев именами, как Абай, Чокан Валиханов и Григорий Потанин. Однако, поскольку в Семипалатинске уже с конца 1917 г. распоряжались большевики, алашордынцы решили пока отсидеться в Оренбурге.
  ***Была образована в ноябре 1917 г. под лозунгом "Освобождение казахского народа из-под колониального ига". Программу партии написал А. Букейханов.
  ****Кольбай Тогусов в своих статьях в большевистской печати делал упор на то, что партия "Алаш" проповедует контрреволюционные идеи кадетов, что являлось чистой воды демагогией, поскольку алашордынцы выступали за отмену частной собственности на землю и за введение прогрессивной шкалы налогов, а это скорей эсеровские идеи, причём центристского, черновского, толка, но никак не кадетские. В среде же своих соплеменников казахов Тогусов и его однопартийцы распространяли сведения о том, что лидеры "Алаш" имеют всего по одной жене, да и те у них русские или украинки по национальности, так что детей своих они уже воспитывают в чисто православных традициях. Сам Тогусов, как и полагалось всем
  знатным людям на востоке, имел несколько жен, все они были мусульманки, а старшая из них даже оказала в религиозном плане достаточно сильное влияние на
  мужа. Возможно, что именно такого рода увлечения традиционализмом и привели партию "Уж Жуз" и самого её лидера к политическому поражению при большевиках. Более того в мае 1918 г. Кольбая Тогусова, занимавшего высокую должность товарища (заместителя) председателя комиссара юстиции Западной Сибири и Степного края, обвинили в злоупотреблениях властью и на период следствия посадили в тюрьму, покинуть которую он так и не смог, поскольку в результате случившегося в июне антисоветского переворота Тогусов, как активный пособник советской власти, был переведён уже в разряд политических заключённых и на следующий год умер в колчаковском тюремном лазарете от тифа.
  *****Завоевала на выборах 43 депутатских места и стала восьмой по численности партией в Учредительном собрании.
  
  
  Результатом всех этих переговоров явилось письменное соглашение, условия которого были точно такими же как и с алтайскими каракорумцами: поддержка правительством Народных комиссаров курса на национальную автономию взамен на полную лояльность со стороны Алаш-Орды к советской власти и посильную помощь в продвижении большевистских идей на местах и особенно в отдалённых степных аулах. Совершив такой политический разворот, алашордынцы вызвали вполне естественную реакцию со стороны своих бывших союзников - оренбургских и уральских казаков, так что по возвращении в Уральск братья Досмухамедовы были арестованы. Впрочем, находились в тюрьме они совсем недолго, по настоянию местных земцев их почти сразу же освободили, после чего они уже в ходе начавшегося в июне на востоке России широкомасштабного вооруженного мятежа сразу же перешли на сторону белых. Такие политические метания, надо отметить, были весьма характерны для большинства национальных лидеров той поры, которым в условиях Гражданской войны с целью проведения собственного курса на автономию,
  приходилось постоянно лавировать между двумя группировками глобального масштаба - белыми и красными. Формально находясь на
  стороне одних, они в то же самое время устраивали свои тайные дела с другими. Так весной 1918 г., подписав официальное соглашение с правительством Ленина, алашордынцы тайно налаживали и поддерживали связи с подпольными эсеро-офицерскими антисоветскими организациями. А в конце 1919 г. они проделывали то же самое, но только теперь уже изменяя белому движению в пользу красных.
  Согласно докладу поручика А.И. Зубарева-Давыдова, семипалатинское отделение Алаш-Орды, установив в апреле-мае 1918 г. контакт с руководством местной подпольной антисоветской организации, передало ему 29 тысяч рублей и договорилось о совместном вооруженном выступлении, для чего в близлежащих к Семипалатинску аулах под руководством русских офицеров-инструкторов началось формирование и обучение вооруженных групп из числа инородцев. Правда, когда намеченное восстание началось, казахи опять-таки по какой-то непонятной причине затянули с выступлением, и город от большевиков пришлось освобождать самим семипалатинским подпольщикам без какой-либо обещанной помощи со стороны степняков. Семипалатинск был оставлен красными 10 июня, и только через неделю (18 июня) в пригород Семипалатинска в так называемую Заречную слободу (тоже, кстати, получившей в среде инородцев название Алаш) прибыл первый отряд казахов в количестве по разным данным примерно в 300-500 конных бойцов.
   А 19-го числа на главной Соборной площади у Никольской церкви уже, собственно, самого Семипалатинска* прибывшему национальному воинству местные военные и гражданские власти организовали торжественную встречу ("Свободная речь", Семипалатинск, от 21и 22 июня 1918 г.). С приветственными речами на ней выступили военные и гражданские руководили города, а также временный уполномоченный Сибирского областного правительства А.И. Зубарев-Давыдов. Во время парадной церемонии на площадь сначала вынесли национальный флаг Алаш-Орды (белое полотнище, в центре которого была изображена казахская юрта), а вслед за тем при приветственном громогласном "алала" со стороны своих соплеменников на Никольскую площадь въехал председатель Всекиргизского народного совета Алаш-Орды Алихан Букейханов. Это был его звёздный час, ради которого он жил, боролся и страдал, и за которой (20 лет спустя) пошёл "на плаху", а вслед за ним - большинство его друзей и единомышленников - алашордынцев, взявших за основу своего революционного гимна, также как и каракорумцы, мелодию "Марсельезы".
  _______________
  *Заречная слобода находилась на левом берегу Иртыша, а Семипалатинск на правом. Сам город первоначально был основан в нескольких километрах выше по течению реки, как крепость на границе с джунгарами. Своё название, кстати, город, по одной из версий, получил от некогда располагавшегося на этом месте джунгарского религиозного комплекса, состоявшего из семи строений (палат). В 1718 г. здесь обосновались государевы служилые люди под охраной сибирских казаков, а спустя несколько десятков лет, в 1764 г., чуть ниже по течению реки стихийно организовалось и крупно-оптовое торговое место, "Кара базар" ("Чёрный базар"), по обмену товарами со степняками, куда со временем стали приезжать купцы из разных мест, в том числе из Средней Азии и Китая. В 1776 г. ввиду более выгодного фортификационного положения крепость решили перенести поближе к Кара базару (Заречной слободе), сохранив за ней, а затем и за образовавшимся вокруг крепости городом прежнее название - Семипалатинск.
  
  
  Ещё до прибытия алашордынского воинства в Семипалатинске 16 июня при городском военном штабе был образован мусульманский отдел в составе трёх человек, двух казахов и одного татарина - подполковника Российской армии Х. Тохтамышева, занявшего пост начальника этого отдела. Собственно под крыло мусульманского отдела и перешел прибывший из степи отряд казахских джигитов, на основе которого некоторое время спустя был сформирован 1-й Семипалатинский кавалерийский полк. Руководил этими мероприятиями подполковник Тохтамышев, который вскоре занял должность руководителя военного совета (на правах военного министра) в правительстве Алаш-Орды. Собственных офицерских кадров казахи тогда ещё не имели в связи с существовавшим до 1917 г. запретом для инородцев Средней Азии служить в Российской армии. Для того чтобы исправить данное положение Алаш-Орда планировала открыть в Оренбурге собственное юнкерское училище для подготовки национального офицерского корпуса, но на все эти цели нужны были деньги, а их в достаточном количестве у Алаш-Орды на тот момент не было. Армия, как известно, удовольствие не из дешевых, однако, без неё никак нельзя, армия - это первооснова любой государственности.
  Ещё на своём декабрьском национальном съезде казахи решили создать на добровольно-принудительной основе отряды собственной народной милиции в количестве 26 500 человек, по 30 джигитов от каждой волости. Снабжение будущих милиционеров лошадьми и обмундированием поручалось "аульным обществам", обязательства же по приобретению оружия брало на себя само правительство Алаш-Орды. Принимая во внимание такое довольно значительное число милиционеров, некоторые исследователи полагают, что то была попытка создания ни больше, ни меньше, а - отрядов национальной гвардии.
  Прибывшие вместе с Букейхановым в Семипалатинск Ермеков и Байтурсынов сразу же приступили к налаживанию контактов с новой сибирской властью. В начале своей деятельности им пришлось сотрудничать с эсеровским Западно-Сибирским комиссариатом, ну а в июле и августе уже с областническим Временным Сибирским правительством. Сразу заметим, что имевшая место политическая разнокалиберность высших органов сибирской власти конечно же не могла не сказаться на развитии отношений с казахским национальным руководством. Западно-Сибирский комиссариат, по всей видимости, довольно лояльно отнёсся к претензиям кайсак-киргизов по образованию собственной территориально-национальной автономии, так как это, ещё раз подчеркнём, вполне соответствовало программным установкам эсеровской партии.
  Именно при уполномоченных ЗСК по Семипалатинской области Г.Г. Каф-тане и Б.К. Ляховиче вышли в свет первые нормативные акты правительства Алаш-Орды, датированные 24 июня, одним из ключевых положений которых являлась отмена частной собственности на землю* и возвращение уже размежеванных для русских переселенцев земель, но ещё не находившихся в эксплуатации, назад - в обращение территориальных национальных общин казахов-степняков. Данное положение также сближало позиции ЗСК и Алаш-Орды. Но вот пункт Љ13 "Законодательных положений Алаш-Орды" от 24 июня наверняка мог насторожить даже и эсеров-интернационалистов из Западно-Сибирского комиссариата. В нём официально извещалось о том, что "все государственные налоги, падающие на население территории автономии Алаш, поступают в кассу Алаш-Орды". О дальнейшей судьбе собранных денег ничего не сообщалось, так что многим стало непонятно - собираются ли вообще алашордынцы делиться с сибиряками своими налоговыми сборами, а если собираются (как члены общесибирской федерации), то в каком количестве? Вызывало сомнение и создание собственных, по-сути, вооруженных сил в количестве целых двух дивизий.
  _______________
  *"Институт частной собственности на землю на территории автономии Алаш отменяется" ("Законодательные положения Алаш-Орды", параграф-11, пункт-1).
  
  
  Для того чтобы узнать в полном объёме о замыслах казахских националов комиссары ЗСК срочно вызвали в Омск их общего знакомого по Томску, одного из лидеров Алаш-Орды Алимхана Ермекова. Последний, кстати, являлся не только делегатом двух сибирских эсеро-областнических съездов, но и членом избранного в декабре 1917 г. Временного Сибирского областного совета, ставшего прообразом первого Сибирского областного правительства. Ермеков выехал в Омск 25 июня, но пока добирался до места, власть в регионе существенным образом поменялась и перешла в руки ВСП, а точнее - к консервативным политикам из числа сибирских областников, так что из действительных эсеров у власти остался лишь Михаил Шатилов, который, по-сути, мало что решал в Омском правительстве, хотя и входил в его элиту - в Совет министров.
  Временное Сибирское правительство в одной из первых своих программных деклараций ясно дало понять, что ни о какой территориальной автономии национальных меньшинств Сибири, в том числе и Степного края, оно вести речь не намерено, что оно готово предоставить все условия для развития национального самосознания инородцев, но только в рамках национально-культурной автономии и не более того. Для Ермекова такое заявление стало полной неожиданностью, и перед ним сразу же встал вопрос: а стоит ли тогда вообще продолжать диалог с новыми краевыми властями, раз они одним, что называется, росчерком пера перечеркнули фактически все нормативные акты "Законодательных положений Алаш-Орды". После некоторого раздумья и, видимо, посоветовавшись посредством телеграфа с
  семипалатинскими однопартийцами, он решил подзадержаться ещё на некоторое время в Омске и попробовать всё-таки от имени своего национального правительства договориться с сибирским Советом министров. В соответствии с этим планом он 10 июля представил министру туземных дел М.Б. Шатилову проект политического договора между Алаш-Ордой и ВСП.
  В документе значились четыре пункта, в соответствии с к которыми Сибирское правительство должно было всё-таки признать Алаш территориальной автономией* и главенство правительства Алаш-Орды над всеми чисто казахскими национальными учреждениями, а также оказать помощь (вооружением и офицерскими кадрами) "в создании национальной армии" и предоставить Алаш-Орде крупный финансовый заём. Со своей стороны казахское правительство обязывалось временно (до вынесения окончательного решения по поводу своей автономии Всероссийским Учредительным собранием) признать подчинённость всех органов власти (как назначаемых, так и выбираемых) на своей территории Сибирскому правительству, правда, при непременном участии в решении всех вопросов представителей Алаш-Орды.
  _______________
  *Согласно решениям II Оренбургского съезда территория Алаш распространялась на земли современного Казахстана, Киргизии, Ферганской области Узбекистана и даже на ту часть Горного Алтая, где компактно проживали представители кайсак-киргизской народности.
  
  
  15 июля М.Б. Шатилов представил проект данного соглашения Совету министров. Однако никаких решений по прошению Ермекова принято не было; проект, что называется, сразу же положили в долгий ящик, полагаясь на то, видимо, что Алаш-Орда, возможно, одумается и снимет все свои политические претензии, как это сделали большинство нацменьшинств Сибири. Но не тут-то было, казахи и не думали отступать, более того в двадцатых числа июля в Омск пожаловал сам потомок Чингиз-хана, председатель правительства Алаш-Орды Алихан Букейханов и привёз с собой новый проект договора, ещё более вызывающий по своему содержанию, чем предыдущий. Подтвердив практически все пункты документа от 10 июля, новые предложения для Временного Сибирского правительства выглядели следующим образом: обменяться с автономией Алаш взаимным признанием(!), после чего образовать федерацию автономий Сибири, Алаша, Башкирии и Туркестана и в целях создания единой федеральной власти созвать в ближайшее время конгресс депутатов автономных народов и окраин, освобождённых от большевиков.
  Букейханов подал своё, уже трудно сказать, прошение или требование в Совет министров 26 июля, и в тот же день руководитель военного совета Алаш-Орды подполковник Тохтамышев направил на имя управляющего военным министерством генерала Гришина-Алмазова развёрнутый запрос по поводу оказания со стороны сибиряков незамедлительной помощи в формировании регулярных подразделений кайсак-киргизской национальной
  армии в составе 4-х конных корпусов и одной отдельной дивизии (а это как раз и были те двадцать шесть с половиной тысяч человек, что планировалось вооружить на основании решения II Оренбургского съезда). А 29 июля на заседании Омского областного земского собрания в присутствии, между прочим, министра юстиции Сибирского правительства Г.Б. Патушинского представитель киргиз-кайсакской группы депутатов Е.И. Итбаев заявил, что население Акмолинской, Семиреченской, Тургайской, Оренбургской и Ферганской областей намерено в ближайшее время официально объявить о своей киргизской территориальной автономии ("Сибирская речь" за 4 августа 1918 г.). Точно такой же выпад повторил в Кустанае член Всероссийского Учредительного собрания С.К. Кадирбаев ("Акмолинские областные ведомости", Омск, за 10 августа 1918 г.). По некоторым данным, документально, правда, неподтверждённым, Букейханов даже, якобы, угрожал вместе с Туркестаном отложиться от России в сторону Турции, в том случае, если Сибирское правительство не пойдёт навстречу Алаш-Орде (см. например интервью министра внутренних Вл.М. Крутовского красноярской газете "Свободная Сибирь", номер от 7 сентября 1918 г.). Это, конечно, апокриф, но, вполне возможно, что именно аргумент, в нём изложенный, мог решающим образом подействовать на ВСП.
  В общем, уступив такому жесткому напору со стороны представителей пятимиллионного населения казахских и киргизских степей, омский Совет министров своим указом от 27 июля образовал правительственную комиссию во главе с М.Б. Шатиловым для рассмотрения предложений Алаш-Орды. 29 июля означенная группа экспертов под председательством управляющего министерством народного просвещения В.В. Сапожникова* приступила к своей работе и, заседая с небольшим перерывом четыре дня, вынесла в начале августа своё решение по данному вопросу. Букейханова за это время удалось уговорить снять своё предложение по созыву конгресса депутатов автономных народов и по созданию федерации окраинных автономий. Штаб Сибирской армии, в свою очередь, выполняя поручение А.Н. Гришина-Алмазова, добился от Х. Тохтамышева признания за сибирским военным руководством главенства в назначении командного состава кайсак-киргизских вооруженных формирований и полного их подчинения приказам и распоряжениям омского Центрального штаба.
  _______________
  *Шатилов в конце июля срочно выехал в Томск для того, чтобы обсудить с членами Сибирской областной думы предложения правительства о порядке работы СОД, собиравшейся 8 августа открыть свои пленарные заседания.
  
  
   9 августа готовый проект соглашения с Алаш-Ордой на заседании Совета министров озвучил М.Б. Шатилов. Внимательно ознакомившись с ним и посовещавшись, сибирские министры приняли решение всё-таки его не подписывать. И опять, как и в предыдущий раз, на мнение Совета министров повлиял один небольшой, но существенный факт, - приписка к проекту договора с особым мнением одного из членов правительственной комиссии, юриста по образованию, А.М. Ярмоша, который указал на полную неопределённость политической ситуации и на относительную правомочность сторон заключать подобного рода договора, могущие иметь в будущем необратимые и вполне негативные последствия. Видимо, аргументы юриста Ярмоша стали весьма убедительными для юристов Вологодского и Патушинского, к мнению которых присоединилось и большинство других членов Совета министров*, так что они означенный проект соглашения по основным его пунктам отклонили, оставив в силе лишь договорённости Центрального штаба Сибирской армии и военного совета Алаш-Орды по формированию вооруженных сил кайсак-киргизов.
  Шатилов, видимо, не совсем довольный принятым решением, направил проект договора ещё и в адрес Сибирской областной думы, но даже там планировавшееся соглашение признали нуждающимся в доработке и сделали запрос Алаш-Орде прислать своих представителей в Томск для более детального обсуждения данной темы**.
  Примерно то же самое происходило и на западе казахских степей. Там деятели местного отделения Алаш-Орды, создавшие даже что-то вроде собственного правительства (Уильский Оляят), вступали со своими отрядами в освобождённые, как правило, уральскими или оренбургскими казаками города и входили в контакт с представителями новых властей. Всё было схоже, что называется, как под копирку, с той лишь разницей, что в восточных районах алашордынцы взаимодействовали с представителями Временного Сибирского правительства, а на западе, главным образом, с представителями Комуча.
   И опять, на новом витке гражданского противостояния, алашордынцам пришлось лавировать и искать поддержки своей автономии сразу по трём адресам: у Комуча, у Оренбургского казачьего правительства атамана Дутова и у Временного Сибирского правительства и даже у Сибирской областной думы***. С Дутовым вело переговоры тургайское отделение Алаш-Орды, с сибирским правительством так называемое восточное отделение, а с Комучем - западное, то есть правительство Уильского Оляята. В августе, потеряв всякую надежду договориться с сибиряками, с той же целью в Самару выезжали также и представители восточного отделения во главе с самим Букейхановым.
  _______________
  *В период подготовки проекта данного договора однозначно против предоставления кайсак-киргизам территориальной (а, по сути, политической) автономии высказались две ведущие омские газеты - кадетская "Сибирская речь" и кооперативная "Заря" ("орган социалистической мысли"), обеспокоенные судьбой русских переселенцев в районах, предполагавшихся, как полагали редакционные коллективы, к отделению от Сибири и от России в целом.
  **Основную часть фактического материала освещённых нами июньско-августовских событий мы взяли из замечательной статьи В.И. Шишкина "Взаимоотношения Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства".
  ***14 июля 1918 г. председатель Алаш-Орды А.Н. Букейханов направил в Томск председателю Сибирской областной думы И. А. Якушеву приветственную телеграмму, в которой говорилось, что "правительство Алаш-Орды видит спасение нашего общего Отечества - России - в федерации автономных областей" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д. 39, л. 84).
  
  
  С Комучем деятелям Алаш-Орды повезло больше, чем с ВСП. Самарские эсеры сразу же после прихода к власти провозгласили право тюркско-татарских народов на национально-территориальную автономию, а не на культурную, как в Сибири. А в начале сентября Самара даже официально признала автономию Алаша, об этом 19 сентября сообщил печатный орган Комуча газета "Вестник Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания". С правительством Алаш-Орды было подписано два договора, об управлении краем и военный. Согласно первому, на территории автономии действовали российские законы, изданные Временным правительством в 1917 г., а при Алаш-Орде состоял для контроля уполномоченный Комуча, но вместе с тем казахское правительство признавалось "единственным органом управления на территории автономии Алаш в пределах, представленных Алаш-Орде прав" и получало право назначать уездных и областных комиссаров. Военным договором предусматривалась неразделённость всей армии, подчинение общему командованию, то есть военному руководству Комуча. При Алаш-Орде же организовывался особый военный отдел, руководитель которого назначался правительством Алаш-Орды и утверждался Комучем.Что касается финансовой поддрежки, то на развитие автономии кайсак-киргизов Комуч выделил 3 миллиона рублей (и ещё миллион - башкирам с той же целью).
  Таким образом, становится вполне очевидным тот факт, что Сибирское правительство, в отличие от других демократических правительств востока страны, заняло в вопросе о национально-территориальной автономии казахов самую осторожную позицию. И даже в военном вопросе оно решило ограничиться удовлетворением лишь формального минимума из всего того, о чём просила Алаш-Орда. Так, несмотря на готовность алашордынцев сформировать несколько конных корпусов, сибиряки вооружили лишь один конный полк. В то же самое время, например, Оренбургское войсковое правительство снарядило два казахских национальных полка (Кустанайский и Иргизский), а Комуч профинансировал создание малым жузом целой Народной армии - "Халык Аскери", состоявшей на начальном этапе, правда, тоже лишь из одного конного полка, но уже в ближайшей перспективе общее количество вооруженных сил Уильского Оляята планировалось довести до 2 тысяч человек. Сибирское же правительство к концу августа месяца, есть такие сведения, что вообще прекратило выделять деньги на содержание вооруженного подразделения семипалатинских алашордынцев.
  Вдобавок к этому 22 августа омский Совет министров высказался категорически против того, чтобы представители Алаш-Орды приняли участие в Уфимском государственном совещании всех противобольшевистских сил (проходило с 3 по 21 сентября), чего, однако, добиться так и не удалось, алашордынцы присутствовали в сентябре в Уфе, но, правда на правах лишь своего рода статистов. Все основные вопросы на Совещании решали, по признанию самих казахских националов, "комитетчики (члены Комуча) и сибиряки". Правительство Директории, выбранное на государственном совещании, хотя и признало права наций на автономию, но уже в начале ноября временно приостановило деятельность всех областных, казачьих и национальных правительств, а пришедший через две недели к власти А.В. Колчак издал постановление о полном упразднении данных правительств, в том числе и казахского. В ответ западное отделение Алаш-Орды телеграфом уведомило Омск, что не собирается подчинятся такому решению и даже пыталось некоторое время сохранять относительную самостоятельность, в силу того, в первую очередь, что до территории Малого жуза долгое время не дотягивались руки колчаковских эмиссаров.
  Здесь мы немного опять-таки забегаем вперёд, но уж, видимо, так надо, и для того, чтобы уже полностью поставить все точки над "i" в данном вопросе, отметим: в апреле 1919 г. всем членам партии "Алаш", "запятнавшим себя сотрудничеством с белыми", от лица Советского правительства вышла полная амнистия. После чего в декабре того же года, видя надвигающийся крах колчаковщины, многие из деятелей казахского национального движения опять начали переходить на сторону большевиков, а некоторые, например такой видный алашевец, как Ахмет Байтурсынов, даже вступили в их партию. И всё это делось, в том числе, для того, чтобы добиться долгожданной автономии для своего народа, которая, наконец, была официально объявлена в августе 1920 г. в формате национальной республики в составе РСФСР.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  ВРЕМЕННОЕ СИБИРСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО,
  САМАРСКИЙ КОМУЧ
  И ДРУГИЕ
  
  В сгущённой мгле предрассуждений...
  А. Пушкин. Вольность
  
  Новая власть слишком молода, а старый
   механизм слишком окостенел для этого.
  Сломать этот механизм рядом грубых ударов,
  какой-то новой социалистической "дубинкой
  Петра Великого"? Это трудно без колоссальной
  дезорганизации. Выход - я хочу сказать -
   разумный выход - только один. Это - создание
  краевых органов власти, деление России на
  национально-территориальные и хозяйственно-
  бытовые области, иными словами - развитие
   в сторону федерации.
  В. Чернов. Листки из политического дневника
  
  
  1. Центробежные тенденции
  
  Пророчества и чаяния сибирских областников, о которых мы уже так много и долго говорили, сбывались, как показала практика, не только по поводу автохтонных меньшинств востока России, но также и на почве областническо-автономного устройства территориальных районов, населёнными русскоязычными российскими субэтносами - сибиряками, уральцами, пермяками, волгарями и пр. Причём, несмотря на прогнозы многочисленных скептиков, все эти областные структуры и их правительства проявили в час испытаний для нашей Родины стремление не к сепаратизму, а, наоборот, к объединению. Вместе с тем не стоит, однако, сбрасывать со счетов и влияние на данный возрожденческий процесс ещё и эсеровских идей федерализма в качестве нового концепта для народов на тот момент уже бывшей единой и когда-то неделимой Российской империи.
  Более того, по партийной принадлежности данные правительства можно охарактеризовать, в основном, именно как эсеро-меньшевистские, а их социальный состав (как, кстати, и состав сибирских областников) определить, главным образом, как интеллигентский. Чаще всего эти новообразования принято в исторической науке называть "автономными" или "областными" правительствами. Однако понятие "автономное правительство" не совсем правомерно, считают многие аналитики, поскольку те правительства не имели, за некоторым исключением, вполне определённой и завершенной концепции своего самостоятельного развития. С точки же зрения территориальной термин "областное правительство", как считают всё те же комментаторы, в данном случае вполне приемлем, так как регионально данные правительства опирались в большинстве своём на территории одной или даже нескольких губерний.
  К сентябрю 1918 г. (к началу Уфимского государственного совещания) на территории бывшей Российской империи, в районах, не оккупированных германо-австрийским военным блоком, а также странами Антанты, было, по разным подсчётам, около двух десятков независимых, но не отделившихся от России правительств. 1)Московское - Совет народных комиссаров, 2)Самарское - Комитет членов Учредительного собрания, 3)Омское - Временное Сибирское правительство, 4)Екатеринбургское - Уральское областное правительство, 5)Архангельское - Северное областное правительство, 6)Кубанское, 7)Донское, 8)Прикамский Комуч, 9)Автономное правительство Туркестана, 10)Каспийско-Кавказское областное правительство, 11)Автономное правительство Башкирии, 12)Уральское войсковое (казачье), 13)Оренбургское войсковое (казачье), 14)Управление тюрко-татар внутренней России и Сибири (Уфа), 15)Забайкальское правительство атамана Семёнова, 16)Деловой кабинет (правительство) генерала Хорвата (Дальневосточное), 17)Временное правительство автономной Сибири (правительство Дербера-Лаврова), 18)Правительство Алаш-Орды. Ну и некоторые добавляют ещё в качестве самостоятельного, что небесспорно, правительство Приморской (Владивостокской) областной земской управы. Плюс к этому можно также причислить сюда и известную нам уже Каракорум-Алтайскую окружную управу, а также Буряцкий национальный комитет (Бурнацком) в Забайкалье. В конце сентября к ним добавилось ещё и Временное правительство Амурской области в Благовещенске. Итого - двадцать два. Вполне возможно, что кто-то насчитает и больше. В общем - целое "лоскутное одеяло".
  На оккупированных иностранцами территориях находилось ещё шесть относительно самостоятельных правительств: 1)Украины, 2)Крымское, 3)Белорусское, 4)Литовское, 5)Латышское, 6) Эстонское. Всего же в пределах бывшей Романовской империи некоторые исследователи насчитывают до 39 областных и национальных государственно-политических образований. Все они были как бы заодно, поскольку действовали все против одного - Московского большевистского Совета народных комиссаров, и, в конечном итоге, как известно, проиграли ему. Парадокс? Да, кто-то скажет именно так. Хотя, возможно, это и не парадокс вовсе, а вполне себе определённая историческая закономерность. Ибо - Бог троицу любит,- говорят в народе; сначала Разин, потом Пугачев, ну и в завершении всех этих, а также других, менее значимых попыток, явился, наконец, Ленин на пару с Троцким.
  Что касается в отдельности востока России, то здесь из всего многообразия областных и национальных правительств реально могли претендовать на роль объединяющего центра только два: Временное Сибирское правительство и Комуч. Остальным оставалось лишь выбрать кого-то себе, так сказать, в патроны. Так получилось, что многие выбрали Комуч, но не меньшее количество полусамостоятельных территориальных образований в итоге оказалось и под крылом ВСП. В результате образовалось как бы две, с нашей точки зрения, суперавтономии: Омская и Самарская - соответственно, и несколько субавтономий, перешедших под их юрисдикцию, а, проще говоря, - в подчинение к этим двум.
  Во главе Сибирского правительства, как мы уже знаем, стояли автономисты-потанинцы (все и по рождению и по судьбе сибиряки, за исключением Ивана Михайлова, который в этом отношении был, что называется, немного "полукровка"), но за их спинами стояли и оказывали влияние на проводимую ими политику правые круги и прежде всего омские кадеты под руководством Валентина Жардецкого, которых один из участников тех событий Лев Кроль, например, охарактеризовал как "полных неумех", а также люди, близкие к томскому Потанинскому кружку во главе с Александром Адриановым. Последние были конечно же намного поопытнее своих омских коллег и поавторитетнее; что в общей сумме давало на первых порах вполне неплохой, как мы уже знаем, практический результат.
  Что собой представлял Комуч в этом плане необходимо для большей ясности картины хотя бы в нескольких словах также сейчас описать. Оговоримся сразу, что мы в данном случае не собираемся претендовать на строго научный и объёмно доскональный анализ деятельности Самарского правительства, поскольку это не является для нас самоцелью, это, во-первых, а, во-вторых, за нас это давно уже сделали множество других исследователей, специально и плодотворно занимавшихся и занимающихся до сих пор данной проблематикой. Нас же будут интересовать теперь лишь некоторые характерные исторические данности, которые позволят понять, что называется, в сравнении деятельность правительств двух "сверхдержав" эпохи Гражданской войны в России: областного территориального образования под названием Самарский Комуч и Сибирской автономной области. Немного поговорим мы и о некоторых других территориальных образованиях, также представлявших собой некий колоритный планетарный контраст на фоне двух только что упомянутых нами звёзд первой величины. А также о влиянии друг на друга этих "небесных тел", об их взаимном отторжении и притяжении на разных этапах своей, так скажем, политической траектории.
  
  
  
  
  
  2. Самарский Комуч
  
  Мы стоим на принципиальной позиции создания
  третьей силы между большевистской охлократией*
   и военно-буржуазной контрреволюцией.
  В.Чернов. Из выступления на IХ совете партии эсеров
  
  Самара три раза в своей истории бунтовала против центра, один раз во времена Степана Разина, второй раз при Емельяне Пугачёве и третий - в годы Гражданской войны. Поволжский регион, а точнее район так называемой Средней Волги ещё в период первого и второго хождения в народ землевольцев (зачинателей революционного движения в России) стал одним из основных в плане развития провинциального освободительного движения. Здесь в частности, и ни где-нибудь, а именно в Самарской губернии, на поприще народнической агитации подвязывалась в своё время в подвижники пробуждения революционного сознания масс сама "гордость русского социализма" Вера Николаевна Фигнер, как, впрочем, и некоторые другие не менее известные российские бунтари второй половины XIX века.
  Потом в начале уже собственно революционного ХХ века сюда в Среднее Поволжье потянулись "щупальца" продолжателей дела "Народной воли" (созданной Верой Фигнер и её ещё более знаменитой подругой и первой великомученицей от революции Софьей Перовской со товарищами) в лице террористов эсеровской партии, членов, так называемых летучих отрядов ПСР. А вслед за ними из столичных московских и питерских центров в Самару пожаловали и эмиссары от крупнейших в России жидомассонских лож**. Засим готовился всесокрушающий девятый вал (смотри одноимённую картину Айвазовского) великой русской революции. Кстати, в 1914 г. в Самару для создания здесь ячейки ложи "Великий Восток народов России" приезжал небезызвестный А.Ф. Керенский, с 1912 г. член "Великого Востока", а с 1916 г. его генеральный секретарь, 7 июля 1917 г. ставший министром-председателем Временного революционного правительства России.
  _______________
  *Охлократия в переводе с древнегреческого - власть толпы.
  **В достаточно известной и довольно часто цитируемой современными российскими историками статье Леопольда Хаймсона "Проблемы социальной стабильности в городах России: 1905-1917 гг.", опубликованной в двух номерах за 1964 и 1965 гг. американского журнала "Slаvic Review", есть, в частности, указания на то, что в 1911-1914 гг. были основаны многочисленные масонские ложи не только в обеих российских столицах, но и в провинциальных центрах, таких как Киев, Самара, Саратов, Тифлис, Кутаиси и др.
  
  
  После Октябрьского большевистского переворота, явившегося, по-сути, очередным этапом великой русской революции, Самара также стала одним из центров огромного по своим масштабам антиправительственного заговора на востоке страны, организованного социалистами-реваншистами и в первую
  голову эсерами конечно же. Общее руководство всем антибольшевистским движением в России осуществляли на тот момент две "контрреволюционные" (по формулировке ЧК) нелегальные организации: "Национальный центр" (чисто кадетская структура) и "Союз возрождения" (эсеро-кадетское объединение). В начале лета 1918 г. эмиссары этих двух подпольных политических штабов разъехались по российским областям весям с целью общего руководства восставшими против власти советов регионами. Причём получилась так, что посланцы от "Национального центра" отбыли практически все на юг, на Кубань в район действия армии генералов Алексеева и Деникина, а делегаты от "Союза возрождения" главным образом сосредоточили свои усилия именно на наших, то есть восточных районах страны. Возглавил группу так называемых восточных эмиссаров лидер правого крыла партии эсеров Николай Авксентьев.
  В Самару с теми же самыми поручениями от "Союза возрождения" были уполномочены уроженец Урала кадет Лев Кроль и столичный эсер Владимир Павлов (оба члены ВУС), а посланцем от ЦК эсеровской партии сюда прибыл М.А. Веденяпин, в 1905 г. руководивший самарским комитетом ПСР. Самара, кстати, в планах "Союза возрождения" и ЦК эсеровской партии изначально никоим образом не фигурировала в качестве центра поволжского сопротивления, каковым она вскоре стала. Первоначально в качестве такового был запланирован город Саратов, а Самара определялась в эсеровских проектах лишь как главный город правого крыла поволжского восстания, точно также как Царицын (нынешний Волгоград) в качестве его левого крыла. Но те планы нарушил несвоевременный, произошедший в конце мая, на месяц раньше запланированного срока*, мятеж военнослужащих Чехословацкого корпуса, охвативший практически всю Восточную (Транссибирскую) железнодорожную магистраль, которая, собственно, и брала своё начало в Самаре**.
  _______________
  *Вооруженное восстание должно было начаться сразу в нескольких местах: в Архангельске, куда планировался к высадке антантовский десант, в Сибири, по всей Волге, а также в непосредственной близости от Москвы - в Ярославле, Муроме и Владимире под руководством Бориса Савинкова, ну и, наконец, в самой Москве готовилось покушение на Ленина и Троцкого. Всё это при поддержке Добровольческой армии юга России и на крыльях беспощадного крестьянского бунта, который по планам заговорщиков из "Национального центра" и "Союза возрождения" должен был произойти как раз где-то в конце июня в ответ на осуществляемую большевиками широкомасштабную конфискацию продовольствия на селе.
  **Точнее сказать Транссибирская железнодорожная магистраль являлась как бы естественным продолжением Самаро-Златоустовской железной дороги. А наше второе "всё" - граф Л.Н. Толстой (далее шутка-юмора) неоднократно, говорят, утверждал, что "вся наша жизнь - это прямая железная дорога!" Видимо, потому, что по ней мы катимся, порой даже и с ветерком, от начальной станции к своей конечной, по достижении которой, словами чеховского старика Фирса, сокрушенно
  сетуем: "Жизнь-то прошла, словно и не жил..." Но это "Мой путь", как пел чуть позже Фрэнк Синатра!
  
  
  Подняв мятеж в Пензе чехословаки вскоре, уже 7 июня, подошли к Самаре и на следующий день в результате многочасового боя отбили её у большевиков. Основная часть советского руководства города во главе с Валерианом Куйбышевым*, спасая свои жизни, покинула его пределы, и в тот же час на смену большевикам к кормилу местной административной и политической власти встали эсеровские функционеры в лице трёх членов Всероссийского Учредительного собрания от Самарской губернии. Это были: тридцатидевятилетний Иван Брушвит** (происхождением из прибалтийский крестьян, по некоторым данным еврей полукровка по национальности), тридцатидвухлетний Прокопий Климушкин (происхождением из крестьян, сначала сельский учитель, потом член одного из летучих отрядов ПСР) и также тридцатидвухлетний Борис Фортунатов (по социальному происхождению разночинец, участник революционных боёв 1905 г.), все трое - профессиональные революционеры. Они-то, собственно, и объявили себя Самарским комитетом членов Учредительного собрания.
   Однако через некоторое время к этим трём присоединились ещё двое не местных членов Всероссийского Учредительного собрания, командированных ЦК партии эсеров в Поволжье и оказавшихся на тот момент в Самаре. Один из них сорокаоднолетний Владимир Вольский*** (из семьи обрусевших польских дворян-помещиков, руководитель тверской губернской организации ПСР), а другой - тридцатиоднолетний Иван Нестеров (происхождением из мещан Саратовской губернии, член ВЦИК от левых эсеров II Всероссийского съезда Советов, того самого, что узаконил Октябрьскую революцию). И вот тогда, оказавшись уже впятером в нужном месте, в нужное время, они и решили отныне называться не самарским, а Всероссийским Комитетом членов Учредительного собрания (сокращённо Комуч), заявив тем самым свои претензии на общероссийскую власть, не больше и не меньше. Владимир Каземирович Вольский оказался, как отмечает большинство исследователей, наиболее авторитетным политиком в самарской пятёрке, да и по возрасту он был самым старшим, так что председателем Комуча стал именно он.
  _______________
  *Членом Учредительного собрания, кстати, от самарского комитета РСДРП(б). Ещё одним членом ВУС от той же организации являлся Александр Масленников, он, в отличие от Куйбышева, сражался за город до последнего, попал в плен, в июле по распоряжению членов Комуча, то есть своих коллег по Учредительному собранию, был отправлен под конвоем в Омск, содержался там в лагере для военнопленных, потом бежал, возглавил омский подпольный комитет, весной 1919 г. был арестован колчаковской контрразведкой и казнён.
  **Именно Брушвит, как полагают, сыграл наиболее выдающуюся роль в организации поволжского восстания. С целью координации усилий он в начале весны 1918 г. ездил с тайной миссией в Сибирь к местным эсеровским заговорщикам. А вторую половину мая Брушвит провёл в Пензе, уговаривая чехословаков поддержать запланированный на конец июня вооруженный мятеж, по неподтверждённым данным он, якобы, даже обещал политическому и военному руководству легионеров в случае их согласия, выражаясь современным языком, "откат" в размере 3 миллионов рублей.
  ***По заданию ЦК ПСР он направлялся с целью организации антибольшевистского мятежа в Уральск, в столицу Уральского казачьего войска, бывшего Яицкого, на родину пугачёвского бунта, но не доехал.
  
  
  Разогнанное большевиками в январе 1918 г. Учредительное собрание действительно должно было явиться всенародно избранным "Хозяином земли русской", но не смогло им стать, уступив пальму первенства в конституционном руководстве страной большевистским съездам Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Теперь, в ходе начавшегося повсеместно антисоветского вооруженного восстания появилась реальная возможность вернуть бразды правления вновь в руки законно избранного Учредительного собрания и под его знаменем объединить все противобольшевистские силы страны. Однако всё так, да не так... Дело в том, что члены Учредительного собрания при его открытии пели Интернационал, а над зданием, где проходили его заседания, развивался красный флаг. Точно под таким же красным стягом (как по облику, так и по сути) стали действовать и члены Комуча, а это не всем, что называется, было по душе, и в первую очередь соседям самарцев из не менее судьбоносного на тот момент Омска, ставшего оплотом правоцентристского движения, выбравшего своим знаменем наряду с областническим зелёно-белым и буржуазный российский триколор.
   Тот путь, которым пошел Комуч, по-разному обозначают в научной историографии. Исследователи первой волны русской эмиграции называли его "третьим путём" в русской революции, советские историографы с подачи Ивана Майского приклеили к нему ярлык "демократической контрреволюции", современные российские историки предпочитают использовать такие определения, как "учредительная демократия" или "демократическая альтернатива большевизму", но также по-прежнему актуален и термин "между двумя большевизмами", введённый в научный оборот упоминавшимся нами уже Андреем Аргуновым*, членом Уфимской Директории, лишенным своих полномочий в результате так называемого колчаковского переворота. Оказавшись после этого в эмиграции, он в 1919 г. выпустил в Париже сорокасемистраничную книжицу с описанием произошедших на востоке России событий, свидетелем которых он был, именно под таким названием: "Между двумя большевизмами", - что наиболее точно, на наш взгляд, отражает суть происходившего (и до сих пор происходящего, поскольку русская революция по многим признакам по-прежнему ещё очень далека от своего окончательного завершения).
  ________________
  *Помните, его в конце июля 1918 г. обокрали в Томске, в гостинице с названием "Россия". Говорят, однажды одного очень известного русского историка попросили в одном слове охарактеризовать российскую историю, и он сказал: "Воруют"... Мы же от себя добавим - так что порой умыкают и власть.
  
  
  Самым первым своим распоряжением, приказом Љ1 от 8 июля Самарский Комуч восстановил порушенную при большевиках свободу слова, печати и собраний и как мог до конца своего четырёхмесячного правления соблюдал данные демократические принципы. Большевистская печать в Самаре, точно также как и в Сибири, конечно же была запрещена как "поддерживавшая преступный режим", однако все оппозиционные издания, как то профсоюзные и кадетские газеты, несмотря, порой, на яростную критику с их стороны в адрес Комуча, продолжали выходить, и им лишь регулярно делались соответствующие внушения в ведомстве (министерстве) печати. В то время как в Сибири уже в августе были закрыты не только большевистские, но и многие профсоюзные издания, например, томское "Рабочее знамя", а также некоторые умеренно социалистические газеты, такие, например, как "Тобольский рабочий" и барнаульский "Алтайский луч" (меньшевистские издания), а также эсеровский "Наш путь" в том же самом Барнауле. Это не значит, конечно, что абсолютно все сибирские оппозиционные средства массовой информации оказались под запретом* и, тем не менее, факт остаётся фактом, и он говорит сам за себя.
  Второй по значимости вопрос русской революции - крестьянский или по-другому земельный был также рассмотрен несколько по-разному в Омске и Самаре. Напомним, что постановлением ВСП от 6 июля 1918 г. все земли, отчуждённые в период советской власти, полностью возвращались их прежним владельцам и при этом временно (до соответствующего решения вновь созванного Всероссийского Учредительного собрания) в Сибири восстанавливалось право частной собственности на землю. Однако совсем не так (то есть однозначно неправильно, по мнению правых политиков) поступил Комуч. Его распоряжением, в соответствии с решением разогнанного в январе 1918 г. Учредительного собрания, подтверждалась полная ликвидация в России (а фактически на территориях, подконтрольных Самаре) института частной собственности на землю. Это, во-первых, а, во-вторых, весь земельный передел, осуществлённый при большевиках, то есть передачу всех помещичьих земель крестьянам**, Комуч, что называется, оставил в силе и лишь, некоторое время спустя, учитывая, по всей видимости, растущее недовольство со стороны правой оппозиции, самарцы своим распоряжением от 22 июля признали право за бывшими помещиками распорядиться урожаем озимых культур, посеянных ими до большевистского переворота***. Отобранный у помещиков в результате большевистской экспроприации сельхозинвентарь также по распоряжению Комуча необходимо было вернуть их прежним владельцам. После чего помещики наравне с другими сельхозпроизводителями, в случае соответствующего на то их желания, могли получить от земских органов местного самоуправления полагающийся им по трудовой норме земельный надел для личных нужд или для товарного производства.
  ________________
  *Так, например, третья тогда по полярности газета Сибири, томский "Голос народа", официальный орган всесибирского краевого комитета партии социалистов-революционеров, продолжала издаваться и выходить до декабря
  1918 г., то есть просуществовала до самого колчаковского переворота и даже некоторое время после него.
  **При этом необходимо отметить, что по поводу отчуждаемых как у помещиков, так, собственно, и у крестьян частнособственнических земель в пользу всего трудового сообщества ("земля ничья - она божья"), у большевиков и эсеров-центристов (черновцев) имелись существенные разночтения в их программах. Так, если большевики планировали осуществить социализацию земель, то есть передачу их в руки государства (социалистического, разумеется), то их оппоненты из эсеровской партии, последователи идей Виктора Чернова, предлагали осуществить
  в России так называемую муниципализацию земель, то есть хотели передать их в полное распоряжение земских органов местного самоуправления. В этом социалисты-революционеры, а также ещё одна правосоциалистическая партия, партия народных социалистов, очень тесно смыкались с идеями сибирских автономистов об областных самоуправлениях в России и об использовании ими по собственному усмотрению переданных им также в полное распоряжение их территориальных земельных ресурсов. Кстати, одно время членом партии народных социалистов был ведущий потанинец Александр Адрианов, к этой же партии принадлежали и два члена Временного Сибирского правительства - Владимир Крутовский и Григорий Патушинский. А идеи Виктора Михайловича Чернова полностью разделял ещё один министр ВСП эсер Михаил Шатилов. Последние трое, как потенциальные союзники левых, в результате "дворцового переворота" в сентябре 1918 г. будут отправлены в отставку "по собственному желанию", и таким образом омские, читай сибирские, правые круги уже открыто обнажат свой "звериный" лик большевизма справа.
  ***В целях предотвращения спекуляции озимыми зерновыми, урожай с помещичьих полей по распоряжению Комуча полагалось сдавать по фиксированным ценам продовольственному ведомству.
  
  
  После такого, прямо скажем, разворота, ну если не на 180 градусов, то, как минимум, на все 90 в сторону бывших собственников-латифундистов, дело, порой, стало доходить до того, что некоторые дворянско-помещичьи отпрыски, пользуясь предоставленной Комучем возможностью на поприще начавшейся, с их точки зрения, реставрации старых порядков, стали сколачивать чуть ли ни вооруженные команды и производить в самарских деревнях и сёлах, а потом и на других территориях, перешедших под власть Комуча, не только возврат положенных им сельхозурожаев и имущества, но и чинить расправу над особо ретивыми лидерами народных экспроприаций. А в некоторых местах, пользуясь создавшейся неразберихой и непонятками в связи с половинчатостью комучьевских решений, бывшие помещики стали вновь возвращать себе свои земли и даже продавать их после этого доверчивым иностранцам в собственность; были и такие анекдотические случаи. А помогали дворянам в деле помещичьей реставрации, как ни странно, регулярные части так называемой Народной армии Комуча. Не те, конечно, что героически сражались на противобольшевистском фронте и
  проливали там кровь, а "лихие" команды хитроумных тыловиков, всегда и во все времена губивших любое благородное начинание своих коллег по общенародному делу. Вот так, увы, и в нашем случае.
  Что ж теперь, пользуясь только что обозначившейся непроизвольной логистикой, скажем несколько слов и об армии Комитета членов Учредительного собрания, она также имела несколько характерных и отличительных особенностей по сравнению с Сибирской. Всё познаётся в сравнении, так вот опять-таки, если армия Временного Сибирского правительства комплектовалась как добровольческая, но при обязательной мобилизации всего офицерского состава действительной службы и даже офицеров запаса и бывших военных чиновников, то Народная армия Комуча на первых порах никого не мобилизовывала, а создавалась исключительно на добровольной основе, призывая в свои ряды всех желающих в возрасте от 17 лет встать в ряды борцов за дело Учредительного собрания. И лишь в августе, когда обстановка на противобольшевистском фронте стала существенным образом усугубляться, Комуч своими распоряжениями от 5-го и 16-го числа вынужден был в обязательном порядке мобилизовать в ряды своих боевых частей сначала всех унтер-офицеров, прапорщиков и младших офицеров в возрасте до 35-ти лет, а потом и всех старших офицеров (от подполковника и выше) без ограничения возраста*.
  ________________
  *Такую длительную двухмесячную задержку в мобилизации офицеров можно объяснить, с нашей точки зрения, только одним, а именно: недоверием самарского руководства к офицерскому корпусу, в среде которого имелся достаточно большой процент, как сторонников новых революционных преобразований, так и их противников, считавших не только большевиков, но и эсеров главными виновниками всех бед, обрушившихся за последнее время на Россию. Призыв в армию таких людей вполне мог спровоцировать вооруженный мятеж против существующей власти, что, кстати, по меньшей мере, три раза имело место быть в июне-июле 1918 г., причём ни где-нибудь, а в самой столице эсеровской республики, в Самаре. Первые две неудачные попытки пытался организовать сын начальника городских военных заводов поручик Злобин, а третью предпринял по неподтверждённым данным командированный из Омска в Самару по взаимообмену атаман Анненков с приданным ему небольшим отрядом, но тоже неудачно. Анненковцы пытались сорвать со здания городской Думы, где заседал Комуч, красное знамя, "красную тряпку", как они говорили, и устроить беспорядки, но им этого не дали сделать и, поставив своевольников, что называется, на место, во избежание дальнейших осложнений с Омском, отправили "по добру, по здорову" назад в родную Сибирь.
  
  
  Что касается мобилизации гражданского населения, то здесь Омское и Самарское правительства действовали абсолютно идентично, призвав в ряды своих армий всю годную к строевой службе молодежь в возрасте 20 и 21 года, причём приказ о таком призыве вышел на территории Комуча и ВСП почти одновременно, с разницей всего лишь в один день, 30 июля в Самаре и 31 июля в Омске. Служба там и там была контрактная, то есть оплачиваемая,
  как в отношении офицерского состава, так и рядового, продолжавшаяся три месяца в Народной армии и 6 месяцев в Сибирской. Платили в обеих, теперь, как выясняется, полудобровольческих армиях, совершенно по-разному. При среднепрожиточном минимуме примерно в 600 рублей, командир полка в армии Комуча получал 450, а рядовой - 150 рублей в месяц. В армии Временного Сибирского правительства, для сравнения, зарплата рядового ограничивалась всего 60-ю рублями в месяц, правда, на всём, что называется, готовом в плане проживания, обмундирования и пропитания. Плюс к этому семьи всех без исключения военнослужащих получали от государства денежное вспомоществование в пределах 100 рублей ежемесячно. Вместе с тем офицеры на должности в Сибирской армии зарабатывали в разы больше, так ротный командир получал за свой ратный труд 400 рублей в месяц, а оклад командира полка доходил, по некоторым сведениям, даже до 800 рублей, превышая, таким образом, денежное содержание своего коллеги в армии Комуча почти в два раза.
  Военнослужащие обеих из вышеупомянутых армий не носили на своих плечах прежних (как считалось имперско-монархических) знаков отличия, то есть погон, а в соответствии с порядками, введёнными ещё революционным Временным правительством, нашивали себе на левый рукав различного рода отличительные шевроны. Все без исключения военнослужащие Народной армии Комуча обращались друг к другу только как "гражданин". В Сибирской армии было по разному, в одних частях восстанавливалось прежнее титулование офицеров как "господ", правда, уже без "ваших благородий" и "высокоблагородий" (последним грешила только армия юга России). А в некоторых воинских подразделениях, таких, например, как Средне-Сибирский корпус под командованием подполковника (а вскоре и полковника) А.Н. Пепеляева, в ходе антибольшевистского восстания стало нормой обращение офицеров и солдат друг к другу как к брату: "брат рядовой", "брат полковник", и даже "брат генерал", - так, согласно преданию, велел себя тезоименовать Анатолий Пепеляев, когда ему 27-лет-нему молодому мужчине осенью 1918 г., за успешное проведение нескольких стратегически важных войсковых операций, было присвоено звание генерал-майора.
  Ну и, наконец, ещё одной особенностью, несколько отличавшей армии двух соперничающих между собой правительств (раз уж нами так завладела эта любимейшая и по большому счёту беспроигрышная русская тема) стала символика кокарды. Так же отменённая после Февральской революции, как знак имперской державности, металлическая кокарда в Народной армии Комуча была заменена поистине гениальным новшеством, долгое время остававшимся весьма актуальным и поэтому дожившим до наших современных дней - георгиевской ленточкой, знаком высшей воинской славы, уравнивавшей в степени геройства рядового солдата с фельдмаршалом в Русской армии. В Сибири пошли своим, не менее оригинальным путём, в её армии вместо металлической под золото кокарды стали практиковать свой, что называется, доморощенный знак, - зелёно-белую ленточку, символ областничества, которую, так же как и георгиевскую, военнослужащие нашивали с некоторым уклоном (вкось, по диагонали) толи влево, толи вправо (это как посмотреть) на околыши своих армейских фуражек.
  Теперь далее. Одним из показателей или, что называется, лакмусовой бумажкой любого демократически правового общества, на утверждение основ которого каждый по-своему претендовали оба из упомянутых нами правительств, является отношение к профсоюзному движению, ко всем профсоюзам вообще и к рабочим в частности. Так вот и Самарский Комуч и Омское ВСП в данном вопросе до поры до времени также шли почти что нога в нога. Свергнув большевистскую власть и ограничив до минимума деятельность Советов рабочих депутатов, они никоим образом не посягнули на права профсоюзов на своей территории, узаконив их деятельность почти в том же самом объёме, что и при большевиках. Разрешая им легальными методами борьбы защищать интересы рабочих в их конфликтах с предпринимателями. Однако такое единство взглядов продолжалось недолго, так что уже опять-таки в августе месяце сибирские власти стали ограничивать деятельность своих профсоюзов, заподозрив их в тайных связях с большевиками и видя в них ещё одну потенциальную угрозу своей власти.
  В Самаре, в отличие от Омска, такой угрозы со стороны профессиональных союзов как бы и не замечали даже, более того, члены Комуча видели в них своих первейших союзников в противостоянии с крупным промышленным капиталом, да и торговым тоже. Так, например, профсоюзы грузчиков, обслуживавших на Волге многочисленные речные причалы и складские помещения были в тот период достаточно весьма авторитетными организациями общественной жизни региона. Выделялся также и союз металлургов. Так что завоевания трудящихся, узаконенные большевиками, о 8-ми часовом рабочем дне, об ограничении женского труда и о полном запрете детского были оставлены комучевцами в силе и не планировались к пересмотру. Сохранялись также биржи труда и пособия по безработице. Кстати, Советы рабочих депутатов, полностью отстранённые от власти в результате переворота, в Самаре в отличие от Омска продолжали функционировать, правда, в обновлённом виде (без большевиков) и на правах профсоюзов, но всё-таки играли определённую роль опять-таки в защите интересов и прав трудящихся, так что их объединённые собрания даже посещали руководители Комуча, в том числе и его председатель Владимир Вольский.
  Земское самоуправление в обоих восставших регионах было восстановлено в полном объёме, однако на первых порах, в непростых условиях переходного периода их деятельность и там и там контролировались институтом правительственных уполномоченных на местах.
  Отношение к частному капиталу, об этом тоже нужно давно уже было поговорить, на территории Комуча, также, по-сути, мало чем отличалось от сибирского положения вещей. И там и там сразу же провели денационализацию банков, мелкие промышленные и торговые предприятия тоже вслед за этим вернули их бывшим владельцам. Что же касается больших заводов и крупных торговых фирм, то в Поволжье они сначала переходили в распоряжение местных органов власти, которые, исходя из соображения государственной значимости того или иного бизнеспроекта в условиях военного времени, определяли его дальнейшую судьбу, - или передавали прежним владельца, или оставляли временно в общественном распоряжении. В любом случае власть обязывала предпринимателей, вновь вернувшихся к управлению своей собственностью, не принимать никаких репрессивных мер в отношении рабочих, увольнять их активистов или объявлять локауты. За этим как Комуч, так и ВСП следили довольно строго.
  Ну и, наконец, последняя похожая непохожесть, извините за каламбур, состояла в том, что к началу первого Челябинского совещания двух "суперправительств", которое состоялось в середине июля и о котором мы ещё поговорим, и омские и самарские правительственные структуры, имели в своём составе по пять высших руководителей, тут всё на сей раз конечно же абсолютно случайно вдруг получилось почти как под копирку. Однако, что касается политической ориентации тех и других, то здесь между ними имелась весьма существенная разница. Самарский Комуч представлял собой однопартийный кабинет, состоявший из членов одной эсеровской партии, причём даже из членов одной и той же политической группировки внутри неё - центристко-черновской. Сибирский же Совет министров являлся многопартийным и состоял из представителей, как мы уже говорили, партии народных социалистов, эсеровской, а также из двух человек, ранее принадлежавших к партии социалистов-революционеров, но потом из неё вышедших и к лету 1918 г. полностью перешедших на правоцентристские позиции, имеются в виду Пётр Вологодский и Иван Михайлов (прозванный эсерами за его политическую измену Ванькой Каином).
  Ну вот, пожалуй, и все основные сравнительные характеристики, которые мы посчитали нужным упомянуть в нашем беглом обзоре о деятельности двух правительств. Теперь же поговорим об их конкретных взаимоотношениях и о поисках взаимного компромисса между ними, с целью объединения усилий в борьбе с большевиками.
  
  
  
  3. Противостояние Сибирского и Самарского правительств
  
  Самара и Омск своё право
  несли на конце мечей своих.
  Л. Кроль. За три года
  
  Ко времени первого челябинского совещания, о котором у нас сейчас пойдёт речь, войска Сибирского правительства совместно с чехословацкими легионерами освободили от власти большевиков огромную территорию от Челябинска на западе и до Байкала на востоке. Народная армия Комуча в союзе всё с теми же военнослужащими Чехословацкого корпуса также успела к этому времени отвоевать у советской власти несколько поволжских районов. А именно: собственно Самарскую губернию, часть Саратовской, Уфимской и Симбирской, области Уральского и Оренбургского казачьего войска, а также степные районы, населённые казахами Малого жуза или по-другому Уильского Оляята. 5 июля комучевцы заняли Уфу и 8-го числа того же месяца, встретились, наконец, несколько западнее Челябинска с войсками Временного Сибирского правительства. Так произошло, наконец, долгожданное объединение двух мощных вооруженных группировок востока страны, вылившееся в дальнейшее развитие теперь уже общего наступления на фронте, результатом которого стали: захват Екатеринбурга 25 июля и Казани 6 августа*. Таковы были успехи военных, что же касается политиков, то их объединительные усилия оказались, к сожалению, мягко говоря, не столь успешными.
  _______________
  *По некоторым сведениям после этого председатель Совета народных комиссаров В.И. Ульянов-Ленин сильно запаниковал, полностью потеряв уверенность в положительном для советской власти исходе Гражданской войны, и даже, вроде бы как, собирался уже просить немцев ввести свои войска на территорию Центральной России и только лишь убедительные заверения наркомавоенмора Л.Д. Бронштейна-Троцкого, что он в состоянии в корне исправить ситуацию собственными силами, удержали вождя мирового пролетариата от шага, который бы окончательно закрепил за ним ярлык "немецкого шпиона".
  
  
  Встреча представителей двух правительств - Комуча и Временного Сибирского проходила с 13 по 16 июля в Челябинске и прозвана в историографии "встречей на колёсах". Колёса имелись в виду железнодорожные, на которых прибыли в Челябинск делегации двух договаривающихся сторон, а также посредники в этом их диалоге, - уполномоченные от стран Антанты, от Чехословацкого корпуса, а также от "Союза возрождения". На колёсах, собственно, проходили и все дипломатические рандеву челябинского совещания. Сразу отметим, что хозяевами, то есть принимающей стороной были сибиряки, поскольку Челябинский уезд перешел под их юрисдикцию, ну а самарцы оказались, соответственно, гостями ("на этом празднике жизни").
  Наиболее полное и детальное освещение челябинской встречи на колёсах дал в своих воспоминаниях Лев Кроль, представитель как раз "Союза возрождения" на совещании, прибывший в Челябинск из Самары вместе со своими коллегами Андреем Аргуновым и Владимиром Павловым в отдельном вагоне, прицепленном к составу французской военной миссии. Его описания, как непосредственного участника тех событий, представляют
  наибольшую ценность с точки зрения достоверности исторического материала, поэтому именно на них мы и будем опираться, в основном, в нашем дальнейшем повествовании. Итак - 13 июля 1918 г., город Челябинск, до революции уездный центр Оренбургской губернии, ещё со второй половины XIX века носящий неофициальное почётное звание "Ворота в Сибирь".
  Кроль пишет:
  "Утром 13-го июля мы прибыли в Челябинск. На вокзале развевался белозелёный флаг. Вагоны наши поставили в тупик у платформы. ... К приезду "своего", сибирского, правительства на вокзале шли приготовления. Был выставлен почётный караул. Из нашего вагона мы могли наблюдать за поездом Сибирского правительства, который установили на пути против нас. Поезд был богатый. На платформах, прицепленных к нему, были автомобили (такова тогда была мода). Мы послали записку от имени делегации Союза возрождения и очень скоро были приняты. ... Впечатление, произведённое на нас, в общем, было хорошее. В противовес самарскому "товарищ", здесь несколько злоупотребляли в ссылках друг на друга словами "господин министр"; это носило несколько комический характер подражания "большим", но с другой стороны это показывало стремление создать некоторый престиж власти, что далеко не мешало в ту эпоху.
  Пришел и поезд представителей Комуча и стал на соседнем пути с нашим вагоном. "Товарищи" тоже не ударили лицом в грязь. Приехав в "чужое" государство, они с собой привезли почётный караул. Как и при поезде Сибирского правительства, у них стояли у вагона парные часовые. Получился целый съезд держав: вагон Гинэ под французским флагом, вагон Павлу - под чешским, поезд Омска - под сибирским, поезд Комуча - под красным. Один лишь наш вагон был без всякого флага, между тем ему суждена была роль не меньшая, чем державным".
   В каждую из делегаций входило, не считая вспомогательных членов, по три основных представителя от ведомств иностранных дел, военного и финансов. Самару, таким образом, представляли товарищи М.А. Веденяпин*, Н.А. Галкин (полковник**) и И.М. Брушвит, а Омск, соответственно, - господа М.П. Головачёв***, А.Н. Гришин-Алмазов (генерал-майор) и И.А. Михайлов. А посредниками в дипломатическом диалоге выступали майор А. Гинэ от Антанты, доктор Б. Павлу от Чехословацкого националь-ного совета, а также Л.А. Кроль, А.А. Аргунов и В.Е. Павлов от столичного "Союза возрождения".
  _______________
  *Веденяпин, кстати, не являлся членом Всероссийского Учредительного собрания, а лишь входил в ЦК правоэсеровской партии.
  **В некоторых исследованиях он фигурирует как генерал в этот период, что неверно, воинское звание генерал-майора ему присвоили лишь 24 августа. Он также не являлся членом ВУС.
  ***Головачёв, напомним, не являлся министром иностранных дел ВСП, а лишь его товарищем (заместителем); главой сибирского МИДа, как нам известно, был П.В. Вологодский. Одновременно с этим Пётр Васильевич исполнял основные свои обязанности председателя омского Совета министров, а поскольку челябинская конференция не была обозначена как встреча в верхах, Вологодский, оставшись дома, направил в Челябинск своего первого заместителя по министерству.
  
  
  Как отмечает Кроль, представители Самары считали, что Комуч и Учредительное собрание - это "одно и то же" и что поэтому "всероссийская власть принадлежит ему (Комучу. - О.П.), что же касается возникшего независимо от него Сибирского правительства, то оно или должно совершенно прекратить своё существование или подчиниться "комучу" (так в тексте. - О.П.), как центральной власти". Согласитесь, очень смелое, абсолютно амбициозное и логически достаточно точно выстроенное утверждение, почти как у поэта-прогрессиста своего времени и виртуозного шпажиста Сирано де Бержерака: "предупреждаю честно вас, что попаду в конце посылки"... Более того, самарцы, как видно, были почти полностью уверены в успехе своего дела, по той ещё причине, что двое из основных членов сибирской правительственной делегации - Алексей Гришин-Алмазов и Иван Михайлов являлись по их сведениям эсерами по своим политическим взглядам.
  Поэтому, дабы взять, что называется, сразу быка за рога и не откладывая дела в долгий ящик, Иван Брушвит в тот же день 13-го числа послал своему уже достаточно хорошо знакомому по сибирской командировке Алексею Алмазову как бы предварявшую будущую аудиенцию записку, начинавшуюся по эсеровской традиции со слова "товарищ", ну и так далее и в том же, надо полагать, духе. Однако в ответ Брушвит в тот же день при состоявшейся "в частном порядке" ознакомительной встрече двух делегаций сразу же получил от сибирского главкома строгую отповедь, в том смысле, что, дескать, тут нет уже никаких товарищей, а есть министры Сибирского правительства, дав тем самым самарцам понять, что рассчитывать на действенность партийных рычагов по отношению к лидерам Омского правительства никоим образом не стоит. Всех деталей той первой встречи на колёсах Лев Кроль нам не сообщил, доведя до нас лишь тот факт, что в окончании данного раунда переговоров обе делегации "разругались"...
  Исходя из материалов некоторых других источников, можно предположить, что самарцы, по всей видимости, вновь предложили сибирякам свой вариант соглашения, предусматривавший как раз ту самую, считай, смертельную для ВСП "посылку", о которой мы говорили чуть выше, то есть внесли предложение о полной капитуляции Омского правительства в пользу Самарского. В ответ гордые сибиряки в самой что ни на есть категоричной форме отказались признать за Комучем права общенационального центра, расценив самарский Комитет как чисто партийную эсеровскую власть, причём ещё и краснознамённого левого толка.
  "Следующий день прошел в дипломатической переписке стоявшими друг против друга поездами двух русских правительств. В присутствии иностранцев это нас особенно шокировало", - замечает всё тот же мемуарист. Результат затянувшейся переписки был прежний, то есть абсолютно никакой. Более того, у большинства сторонних наблюдателей складывалось впечатление, что правительственные поезда готовы вот-вот двинуться в обратный путь, увозя, что называется, по домам так и ни до чего не договорившихся представителей двух областных "сверхдержав". Пришло время союзникам вмешаться, наконец, в процесс и сдвинуть его с мёртвой точки. По настоянию майора Гинэ своенравных "молодоженов" пригласили с утра 15 июля сделать общее фото для истории (дьявольски хитрый ход), а потом предложили после некоторого перерыва всем вместе пообедать в вагоне-столовой сибирской делегации, в надежде за бокалом шампанского каким-то образом помирить "вступающих в брак" по расчёту. С большим трудом, в немалой степени благодаря непревзойдённому посредническому искусству "чёртовой свахи" челябинского "сватовства" Льва Кроля, званый обед всё-таки удалось устроить. В окончании которого посредники дипломатично удалились из вагона, оставив "жениха и невесту, - как пишет Кроль, - наедине".
  Что там происходило при закрытых дверях доподлинно сейчас неизвестно, но из просочившихся на свет божий отрывочных сведений, можно предположить следующее. По всей видимости, самарцы опять стали склонять сибиряков подчиниться Комучу, как правопреемнику Учредительного собрания и даже предложили делегации ВСП ознакомиться со специально подготовленной декларацией, состоявшей в общей сложности из более чем десяти пунктов и подпунктов, основной смысл которых сводился к следующему:
  1. Верховной властью в стране признаётся Всероссийское Учредительное собрание.
  2. Временно, до его созыва высшим органом государственной и законодательной власти в России должен являться Комуч.
  3. Исполнительная власть будет находиться в руках Всероссийского правительства, избранного на основе коалиции, привлекая "к работе все классы и национальности России"*.
  _______________
  *Основной смысл сего документа, озаглавленного "Программа Комитета членов Учредительного собрания", мы срезюмировали, на наш взгляд, достаточно точно. Однако, видимо, есть смысл воспроизвести его полностью (данный текст 13 августа опубликовала омская газета "Заря", перепечатав его, надо полагать, с какого-то самарского источника); присутствует там некоторая казуистика, так что, возможно, кто-то найдёт в документе и некий дополнительный смысл. Орфография и пунктуация подлинника.
  "Информационный отдел при комитете членов Всероссийского Учредительного Собрания считает в настоящее время необходимым опубликовать части протоколов заседания представителей комитета и Сибирского Правительства, состоявшегося в Челябинске 15 июля с. г. На ранее назначенный съезд приехали: от комитета чл. Учр. Собрания Брушвит, управл. ведомством иностранных дел Веденяпин и начальник главного военного штаба Галкин и представители Сибирского Правительства: военный министр Гришин-Алмазов, мин. финансов Михайлов, тов. министра иностранных дел Головачёв. В виду того,
  что сибирские представители заявили, что не имеют полномочий, заседания, под председательством Брушвита, велись в порядке информации. Брушвитом был оглашен проект организации центральной всероссийской власти, содержащий следующие пункты: 1) верховной государств. властью в стране признается Вс. Учр. Собрание, избранное на демократических основах всеобщего, прямого, равного и тайного голосования; 2) временно, впредь до созыва Вс. Учр. Собрания, высшим органом государств, власти является ком. чл. Учр. Собрания, в состав которого входят все законно избранные члены его, за исключением представителей партии большевиков и левых эсеров, отвергших власть Учр. Собрания, ведущих борьбу против самой возможности его созыва; 3) основные законы (конституция страны) и все вообще вопросы, подлежащие ведению Учр. Собрания, изъемлются из компетенций комитета и откладываются разрешением до созыва Учр. Собрания; 4) Комитет ставит своими ближайшими задачами: а) укрепление власти Учр. Собрания, принятие мер к обеспечению возможности скорейшего его созыва; б) воссоздание государственного единства России, национальное возрождение ее; в) сформирование народной государственной армии для борьбы за независимость и самостоятельность России, как единого государственного целого; г) восстановле-ние демократических органов самоуправления и нормальной деятельности всех правительственных установлений; д) восстановление дружественных отношений с союзными державами противогерманской коалиции, для образования единого фронта, как последствие непризнанного Брестского мирного договора, нарушающего принцип свободного самоопределения России; усматривая в большевистском движении источник разложения России и окончательного расстройства государственной жизни, комитет включает также в число основных своих задач беспощадную борьбу с большевизмом путём организации народных сил и вооружения самого населения; 5) для осуществления указанных целей ком. чл. Учр. Собрания образует на началах коалиции, центральный орган Всероссийского Правительства, на который возлагаются все функции государственной исполнительной власти, и привлекает к этой работе все классы и национальности России; 6) вся власть законодательная и общее направление деятельности правительства принадлежит ком. чл. Учр. Собрания; 7) дела военного управления, финансов, внешней политики состоят исключительно в ведении органов центрального Всероссийского Правительства; 8) в остальных отраслях государственного управления взаимоотношения сторон определяются центральным Всероссийским Правительством и санкционируются комитетом членов Учр.Собрания.
  
  
  Что за коалиция имелась в виду напрямую не сказано, о её сути можно только догадываться. Коалиция с представителями разных "классов и национальностей"? И где же в этом списке Сибирь и сибиряки? Спрятаны за национальностями? Но нас за этнос и даже за субэтнос никто никогда не признавал и до сих пор признавать не собирается. Обидно? Конечно. Я уж не говорю о правах сибиряков иметь собственные законы, запрещающие качать из наших недр всё подряд и пускать всё это на продажу. А ведь нам надо как-то прибираться на своей земле после всего, и на какие, спрашивается, средства восстанавливать нам разрушаемую неоколониалистами-глобалиста-
  ми уникальную (как всё живое) сибирскую экосистему?
  И вот создали мы свой первый парламент, своё Правительство, свою собственную, извините, армию, а нам говорят: "А почему вы нам не кланяетесь?..
  И чем же мы могли ответить на тот вызов июля 1918 г.? А вот чем, - представители Временного Сибирского правительства назвали тезисы самарцев "юмористическими" ("Уфимская жизнь" за 16 августа 1918 г.)* и наотрез отказались не только признать концепцию нового старшего брата, но "даже и обсуждать её", - пишет Аргунов. А Иван Михайлов в стиле классово-партийной доктрины, на которую, как мы выяснили, делали главный упор комучевцы, ещё раз подчеркнул, что сибиряков "комбинация из 30 самарских эсеров не устраивает"** и что они приехали говорить лишь о координации практических действий двух самостоятельных правительств - ВСП и Комуча - и не более того.
  Таким образом, стороны опять не смогли договориться или, как отметил Кроль, - "не поладили". И тогда на них, видимо, всё-таки каким-то образом надавили... Вариант с простым объединением усилий, который был предложен сибиряками в ответ на ультиматум самарцев, был хорош, но он мало устраивал посредников в переговорах, как иностранных союзников, так и представителей "Союза возрождения". Для того, чтобы всё стало более или менее ясно, пришло время приоткрыть немного, что называется, завесу тайны и рассказать о том, что по планам, утверждённым в Москве "Национальным центром" и "Союзом возрождения", согласованном и одобренном союзниками из Антанты, никаких автономных областных правительств на востоке страны не предусматривалось, а предполагалось создание на освобождённой от большевиков территории единого Всероссийское правительства (Директории) и даже были намечены и утверждены предварительные кандидаты в этот чрезвычайный орган в составе пяти лиц: председателя партии кадетов Павла Милюкова, ещё одного видного столичного конституционного демократа Николая Астрова, известного вятского народного социалиста Николая Чайковского, лидера правого крыла эсеровской партии Николая Авксентьева и генерала от инфантерии, командующего армией юга России, Михаила Алексеева***.
  _______________
  *Здесь мы опираемся на статью В.В. Журавлёва "Государственное совещание..."
  **Казанская газета "Народное дело" (Љ7 за 1918 г.), на которую в своей работе "Российская контрреволюция" ссылается генерал Н.Н. Головин, приписывала эту фразу Гришину-Алмазову, причём в несколько иной интерпретации: "десяток человек социалистов-революционеров не составляют Всероссийского правительства".
  ***Все, за исключением последнего, - члены Всеросийского Учредительного Собрания.
  
  
  С целью создания именно такого правительства и отправились на восток разными окольными путями представители "Союза возрождения" во главе с самим Авксентьевым. Прибывшие в июле в Самару Аргунов, Кроль и Павлов сразу же уведомили руководство Комуча об этих планах, а также довели до его сведения, что центральное руководство антибольшевистским движением не одобряет идею комучевцев о передаче высшей государственной власти в руки депутатов Учредительного собрания. Более того, членам партии эсеров, поддерживавшим линию "Союза возрождения", категорически запрещено было входить в Самарский Комуч, но всеми доступными средствами проводить линию на создание кадетско-правоэсеровской Директории, как главного руководящего органа в условиях Гражданской войны. Огорошенные, прямо скажем, такими неожиданно открывшимися секретами, лидеры Комуча, считавшие что "только борьбой за Учредительное собрание и его именем можно поднять массы и влить в них необходимый энтузиазм", якобы, даже собирались отдать приказ об аресте "предателей" из "Союза возрождения", но не стали этого делать, опасаясь внести раскол в ряды антибольшевистского лагеря.
  Напомним, что члены Комуча придерживались главным образом центристской, склонявшейся больше влево ориентации черновского толка. Лидер этого течения Виктор Михайлович Чернов в это время находился в Москве. Его там держали в почётной изоляции товарищи по партии и всячески препятствовали выезду на Волгу, исходя из тех же самых соображений нежелательного раскола в созданной с таким трудом единой эсеро-кадетской коалиции, которую Чернов категорически отвергал.
  Прибыв в Челябинск, тройка возрожденцев сразу же связалась по телеграфу с председателем Временного Сибирского правительства П.В. Воло-годским и также уведомила его о том, что они представляют центральные организации антибольшевистского сопротивления, что они привезли с собой особый план по созданию всероссийской власти и что они хотели бы всенепременно довести его до омского Совета министров. Вологодский внимательно выслушал их и пообещал сотрудничество со своей стороны ("надеемся дружно работать")* и, по всей видимости, вскоре дал указание своей челябинской делегации предварительно согласиться с идеей по созданию Директории, но при одном непременном условии, при сохранении за Сибирью статуса автономной области.
  _______________
  *АОР. Ф. XXIX, В.Д.-4-6, л.л. 53-54, цит. по:
  http://scepsis.net/library/id_2871.html
  
  
  Какие аргументы для поиска разумного компромисса удалось придумать в свою очередь самарцам неизвестно, но только и их вынудили ещё раз сесть за стол переговоров и выработать, наконец, несколько конкретных решений.
  Обе предыдущих встречи двух правительственных делегаций, 13 и 15 июля, вёл Иван Брушвит; по всей видимости, потому, что он являлся единственным из всей шестёрки переговорщиков членом Учредительного собрания и имел, таким образом, мандат на некий всё-таки особый статус, -
  так, наверное. Однако его авторитета, по всей видимости, не хватило для успешного завершения межправительственного диалога, поэтому на заседании 16 июля председательствовал чех Богдан Павлу, представитель российского отделения Чехословацкого национального совета. Во время переговоров на этот раз присутствовала и делегация "Союза возрождения" в полном составе. Все они, видимо, решили, что оставлять наедине "жениха с невестой" больше не стоит. В результате "молодые", наконец-то, договорились. Самарцы в итоге сняли свои претензии на единоличную верховную власть и приняли предложение сибиряков о координации практических усилий. Для начала стороны подписали соглашение о согласовании военных действий, для чего в качестве формального главнокомандующего частями Народной армии, Сибирской армии и Чехословацкого корпуса был утверждён генерал-майор Шокоров - комкор чехословацких легионеров. Также был создан Высший совет снабжения союзных армий из представителей всех трёх вооруженных группировок по обеспечению всем необходимым объединённых теперь частей противобольшевистского фронта.
  Ну и, наконец, последнее, о чём удалось договориться 16 июля, так это о созыве ещё одного межправительственного совещания уже в более расширенном составе с участием не только Комуча и ВСП, но также и представителей всех других территориальных и национальных образований, находившихся на освобождённой территории. На совещание также решили пригласить в обязательном порядке всех членов Учредительного собрания (за исключением представителей от большевиков и левых эсеров), а также делегацию от "Союза возрождения". Новое совещание наметили на 6 августа здесь же в Челябинске. Главной и, по-сути, единственной целью последнего должно было стать избрание Всероссийского Временного правительства в лице Директории.
  Теперь интересно, - на каких же условиях сибиряки согласились, отклонив Комуч в качестве главенствующей структуры, признать в том же статусе будущую Директорию? А вот на каких. Если верить сведениям одного из июльских номеров газеты "Сибирский листок", сибиряки в качестве непременного условия выдвинули, видимо, идею по созданию так называемых соединённых штатов Российской федеративной республики, т.е. как бы заранее предусмотрели право на сохранение Сибирской автономии в качестве отдельного "штата" РФ, возможно даже с собственным правительством и парламентом.
  Подтверждением последнего, кстати, служит небольшой казус, произошедший, как нам представляется, именно на заседании 16 июля, связанный с не совсем корректным заявлением руководителя сибирской делегации Мстислава Головачёва, уведомившего присутствующих, что "Сибирь не потерпит на своей территории никакой иной власти, кроме власти Сибирского правительства" ("Сибирский вестник" за 25 августа 1918 г.). Что вызвало по меньшей мере весьма настороженную реакцию, в том числе, и со стороны представителей союзнических держав. И, тем не менее, 17 июля, т.е. уже на следующий день после окончания челябинского совещания они вынуждены были принять от сибирской делегации ноту*, в которой на основании декларации "О государственной самостоятельности Сибири" от 4 июля провозглашалась полная свобода независимых сношений Сибири с иностранными государствами, а также заявлялось о том, что "никакая власть, кроме Временного Сибирского правительства, не может действовать на территории Сибири или принимать обязательства от её имени".
   _______________
   *См.: Светачев М.И. "Интервенты и сибирская контрреволюция...", С.40.
  
  
  
  
  4. Новые областные правительства
  
  Скорее, хотя и то с большим трудом,
  способны справиться с разрухой
  областные правительства
  из местных общественных деятелей,
  при условии привлечения к созидательной
  работе всех живых сил области.
  Л. Кроль. За три года
  
  
  Из имевшихся к моменту начала второго челябинского совещания на территориях, примыкавших к основным районам противобольшевистского фронта, семи или восьми так называемых малых правительств* практически все они отошли в подчинение к Самарскому Комитету членов Учредительного собрания. Три из них Башкирское, Оренбургское войсковое и Алаш-Орда находились некоторое время в так называемом "межеумочном" (нейтральном) состоянии, то есть ещё пребывали в поисках и раздумье кого же выбрать себе в патроны. Представители этих трёх в конце июля наведались в Омск со своими автономистскими делами. Национальные правительства, как мы уже говорили, были приняты в столице Сибири не очень тепло и вскоре поэтому также отошли под покровительство Комуча, выделившего вскоре на их развитие 4 миллиона рублей. Атаман же
   Оренбургского казачьего войска и одновременно особоуполномоченный Комитета на подконтрольной его казакам территории полковник А.И. Дутов, встречен был у нас намного радушнее. Да и самому атаману в Омске понравилось несравнимо больше, чем в Самаре. Являясь по статусу членом Учредительного собрания и приехав во второй половине июля месяца в столицу Комуча, полковник Дутов был не меньше подполковника Анненкова шокирован развивавшейся над зданием городской управы "красной тряпкой" и другими атрибутами левой революционной власти**. На омских же улицах наряду с сибирскими ему иногда попадались и более приятные для казачьего глаза российские буржуазные триколоры. Так что вскоре атаман Дутов, что называется, изменил своим бывшим покровителям и стал больше общаться с Сибирским правительством. Ну а когда к власти в Омске пришёл А.В. Кол-чак, оренбургский атаман одним из первых от лица всего своего войска заявил ему о своей беспрекословной верноподданнической преданности.
  _______________
  *Перечислим их ещё раз: Автономное правительство Башкирии, Уральское войсковое (казачье), Оренбургское войсковое (казачье), Управление тюрко-татар внутренней России и Сибири (Уфа), Правительство Алаш-Орды (Большого и Среднего жуза), Правительство Уильского Оляята (Малого жуза), Прикамский Комуч и Екатеринбургское Уральское областное правительство.
  **Атаман, по его собственным словам, буквально задыхался в зале заседаний Комуча от запаха красных гвоздик.
  
  
  
  Ещё одним надёжным союзником ВСП стало образовавшееся 19 августа в Екатеринбурге Уральское областное правительство, а создано оно было при активном участии нашего теперь уже общего знакомого Льва Афанасьевича Кроля. Он, как посланец "Союза возрождения", направленный на восток в целях создания единого Всероссийского правительства, насмотревшись здесь на все наши дела, сам, что примечательно, не смог устоять перед великим соблазном автономизма. Сразу после окончания первого челябинского совещания он отбыл вместе с сибирской делегацией в Омск, где ему, по его собственным словам, сначала не очень понравилось. Кролю, как кадету с умеренно левыми взглядами, немного не по себе стало, когда он познакомился с городским отделением конституционно-демократической партии, возглавляемым Валентином Жардецким, отличавшимся крайне правой, чуть ли не черносотенной идеологией. Не зря же Омск многие свидетели тех событий прозвали "чёрным". Однако с другими политическими лидерами столицы Сибири, в частности, с Иваном Михайловым и генералом Гришиным-Алмазовым Лев Кроль очень хорошо поладил на первых порах, что и подвигло его изначально принять именно сибирскую ориентацию.
  С такими в большей степени определённо положительными чувствами, как только его родной Екатеринбург в конце июля был освобождён Сибирской армией (ещё один плюс в пользу сибиряков), Лев Кроль и направился из Омска домой. По дороге он поделился своими мыслями об Уральской автономии с членом Оренбургского войскового правительства полковником Рудаковым, в вагоне которого Кроль ехал. В ответ Рудаков выдвинул свой проект, и они вдвоём, недолго думая, раз уж пошли такие дела, тут же, прямо, что называется, на коленке расписали план раздела Урала на два, так сказать, субъекта областного права. Северный и Средний Урал, согласно данному прожекту, должен был отойти к Екатеринбургу, а Южный - к Оренбургу. Небольшой частью Западного Урала вершители судеб решили великодушно поделиться с претендовавшими на свою
  территориально-национальную автономию башкирами*. Так славно, оговорив в общих чертах свои дальнейшие действия, попутчики, видимо, за рюмкой чая непременно отметили начало предстоящих, однозначно чрезвычайно захватывающих дух событий ("это сладкое слово свобода!"). А в это время по соседнему пути мимо них** промчался на всех порах железнодорожный состав атамана Дутова, направлявшегося со своим первым визитом в Омск. И в ярко освещённых окнах его вагонов наши попутчики успели разглядеть шумное веселье с шампанским и нарядно одетыми "эффектными", как отметил Кроль, женщинами***. В общем, - "пошла писать губерния"...
  Прибыв в ставший ему за последние двадцать лет родным Екатеринбург, Лев Афанасьевич Кроль в полном соответствии с наказами столичного "Союза возрождения", замыслил создать для управления промышленным Уралом коалиционное правительство из представителей всех политических партий право толка, начиная с меньшевиков-оборонцев и заканчивая кадетами. Запустив, таким образом, своего рода пробный шар и создав на Урале маленький прообраз Всероссийской Директории, он конечно же предварительно согласовал эти свои намерения не только с Омским Советом министров, но и с иностранными союзниками. Последние, точно также как и сибиряки, отнеслись к его планам вполне положительно. С нескрываемым энтузиазмом встретили такого рода начинание, смелое, необычное и весьма достойное по-сути своей, и многие представители екатеринбургских деловых, а также политических кругов****.
  _______________
  *Лихая башкирская конница во второй половине июля участвовала в боях за освобождение Екатеринбурга. Все башкирские части входили в состав Народной армии Комуча, но по договорённости, достигнутой, видимо, на челябинском совещании, некоторые из них были переброшены на Урал в помощь Сибирской армии.
  **Поезд, в котором ехал Кроль, следовал в Екатеринбург через Челябинск, по той же самой ветке из Оренбурга в Омск направлялся в окружении весёлой компании и с многочисленной охраной Александр Ильич Дутов.
  ***Красивые женщины всегда там, где праздник.
  ****По воспоминаниям Г. Гинса уже вскоре в екатеринбургской газете "Зауральский край" появилась целая программная статья известного исследователя Северного Урала Носилова, в которой естественные, то есть географические границы Уральской области определялись ни много ни мало, а от побережья Северного Ледовитого (как тогда говорили Студёного) океана и до устья реки Урал, то есть до южного побережья Каспийского моря. В устье реки Индиги в районе Чешской губы предполагалось построить морской порт и протянуть к нему из Екатеринбурга железную дорогу, и таким образом "чудная естественная пристань морская" могла бы "легко обслуживать автономный Урал все 12 месяцев в году, открывая ему собственный выход к портам Европы". Ну, разве плохо?.. Да нет, конечно, разве что работы московским спецслужбам прибавится.
  
  
  Кроль отвёл себе "скромную" роль серого кардинала в Уральском правительстве, сам не стал председательствовать в нём, уступив эту должность кадету П.В. Иванову, и занял в кабинете пост министра (главноуправляющего) финансов.
  Сначала в Екатеринбург приезжали генерал Гришин-Алмазов с Иваном Серебренниковым, а потом и сам Иван Михайлов. Именно эти трое обговаривали с екатеринбуржцами все детали предстоящего проекта. По договорённости с кураторами Временное областное правительство Урала изначально замышлялось не только как политический союзник Сибирского, но и как его подопечный с ограниченными в некоторых сферах хозяйствования возможностями. Так Омск полностью и безраздельно контролировал железнодорожные сообщения на Урале, а также местную почтовую и телеграфную службы. Что касается военной сферы, то здесь уральцы, несмотря на все свои старания заполучить в собственное распоряжение хотя бы Уральский корпус горных стрелков, закончились полным провалом и даже привели, в конечном итоге, к некоторому охлаждению отношений между Екатеринбургом и Омском. Не добавили теплоты, что вполне естественно, и споры между Омском и Екатеринбургом за обладание пограничными территориями Шадринского и Камышловского уездов. К слову сказать, личные взаимоотношения Льва Кроля с его лучшими друзьями из Сибирского правительства Михайловым и Гришиным-Алмазовым вследствие тех же самых причин вообще полностью испортились.
  Самарцы, кстати, были конечно же весьма и весьма недовольны тем, что промышленный Урал, в отличие от других освобождённых территорий, ушел из-под их контроля. Они несколько раз пытались переманить Кроля на свою сторону, но это им плохо удавалось. Во-первых, территория Урала располагается в непосредственной близости от Сибири, а, во-вторых, уральский промышленный район был накрепко увязан тогда в единое хозяйственное целое с сибирским продовольственным и угольным экспортом. Таким образом, переход на сторону Самары был абсолютно нелогичен в экономическом плане, да и в политическом, впрочем, тоже. Всё больше и больше клонившаяся вправо Сибирь нравилась кролевскому Екатеринбургу, несмотря ни на что, всегда немного сильнее, чем левая и краснознамённая Самара.
  Временное областное правительство Урала официально было образовано 19 августа, а неделей раньше, 12-го числа того же месяца атаман Дутов, также к тому времени замысливший перейти на сторону Омского правительства, опубликовал в Оренбурге декларацию, провозглашавшую самостоятельность Оренбургской области. Одним из подписантов её являлся с недавнего времени знакомый нам уже полковник Рудаков.
  В ней, в частности, говорилось:
  "Вся территория Оренбургского казачьего войска принадлежит ему в силу исторических прав на занятые им земли. ... Не подлежит никакому сомнению, что вся войсковая территория принадлежит войску на правах завоевания и ни в каком случае на правах пожалования, или дара, и что исходившие от государственной власти акты только утверждали истинные права войска на занятые им земли, а не служили источником этих прав. ... Оренбургское казачье войско во все тяжелые дни для государства стояло на страже только общегосударственных интересов; войсковое правительство Оренбургского казачьего войска, основываясь на вышеизложенном и согласно постановления всех войсковых кругов о конструкции государства Российского в виде федеративной республики, полагает своевременным и необходимым объявить территорию войска Оренбургского особой областью государства Российского и впредь именовать её "Область Войска Оренбургского"".
  Оренбург был освобождён чехословаками совместно с казаками атамана Дутова лишь 3 июля. Связано это было с тем, что город упорно обороняла довольно мощная группировка красных войск, созданная по личному распоряжению В.И. Ленина, одним из отрядов которой командовал будущий легендарный герой Гражданской войны в прошлом рабочий и фронтовик Василий Блюхер*. Уже 4 июля сюда из Самары прибыл её чрезвычайный уполномоченный в лице не кого-нибудь, а самого члена первой пятёрки Комуча Ивана Нестерова, который для управления краем организовал в Оренбурге так называемый комитет уполномоченных Комуча, в который вошел он сам, а также ещё три представителя от местного казачества, одним из которых был А.И. Дутов. Последний вскоре, как член Учредительного собрания, посетил Самару**, скрыв своё неприязненное отношение к левым, вошёл в полное доверие к руководству Комуча и в благодарность получил от него должность главноуполномоченного по Южному Уралу, с подчинением ему Оренбургского казачьего войска, населения Оренбургской губернии и Тургайской области кайсак-киргизов.
  _______________
  *Кавалера ордена боевого "Красного Знамени" под Љ1.
  **К тому времени там собралось уже 14 членов ВУС. Позже, вспоминая о той своей поездке, Дутов с чувством большого удовлетворения замечал, что среди этих эсеров он один был контрреволюционер и хитро улыбался при этом.
  
  
  Принятие Декларации об объявлении территории войска Оренбургского особой областью было только первым шагом в направлении выхода Южного Урала из-под опеки Комуча. Вторым явился отказ атамана Дутова проводить на подконтрольной ему территории выборы в городские и земские органы власти, мотивируя своё решение тем, что основная часть населения это "тёмная масса", которая "сочувствует большевикам". В силу данного обстоятельства Александр Ильич находил невозможным передачу власти в руки местного самоуправления. Никоим образом не желавшего отступать с занятых к середине августа однозначно консервативных позиций атамана Комуч тут же заменил на посту главноуполномоченного более послушным П.В. Богдановичем. Однако реальная власть на территории Южного Урала по-прежнему оставалась в руках А.И. Дутова, полностью вскоре перешедшего под протекторат Сибирского правительства.
  В отличие от оренбуржцев Уральские, то есть бывшие Яицкие казаки до конца остались верны Самаре и никаких деклараций об областном "суверенитет" не принимали. Более того, 26 июля на совместном заседании
  членов Комуча с представителями Уральского войскового правительства его председатель Гурьян Захарович Фомичёв заявил: "Федерализм, приобретающий в настоящее момент характер сепаратного стремления, Уральское правительство считает безусловно вредным и тормозящим дело объединения России и с ним будет бороться всеми своими силами. Все правительственные областные организации, выдвинутые временно ходом событий, должны ясно и определенно поставить основной задачей момента и их существования возрождение и спасение всей России, без всяких отделений и выделений. Всякие политические обособления, вызываемые борьбой за удержание власти, недопустимы, и против этого Войско полагает необходимым бороться решительным образом..."
  Башкиры, как мы уже отмечали, хотя и находились летом 1918 г. в "межумочном" состоянии между Самарой и Омском, однако, в конечном итоге, точно также как и уральские казаки, как были, так и остались до конца верны Комучу. Их национально-территориальная автономия Башкурдистан, провозглашенная как и кайсак-киргизская в конце 1917 г., была признана Комитетом Учредительного собрания и всячески поддерживалась. Башкиры в свою очередь, что называется, верой и правдой служили эсеровскому правительству, а их вооруженные отряды (как конница, так и пехота) являлись одними из лучших в Народной армии.
  Ну и, наконец, последние союзники Самары, о которых мы хотели бы также немного рассказать, это восставшие в начале августа месяца против власти большевиков рабочие двух военных заводов в Вятском крае ижевского и воткинского. Тема это большая, но мы постараемся вкратце, хотя бы в общих чертах поговорить о том во многом уникальном событии в русской истории. Лев Троцкий, второй человек тогдашнего Советского правительства, как-то сказал: "После гражданской войны люди пойдут по домам, а ижевцы - по гробам!" За что же такая великая честь?
  
  
  
  5. Ижевцы и воткинцы в смертельной атаке
  
  Идущие на смерть приветствуют тебя...
  Гай Светоний. Жизнь двенадцати цезарей
  
  Восстание на Ижевском и Воткинском заводах явилось единственным за весь период коммунистического правления у нас в стране вооруженным выступлением рабочих против собственного пролетарского, по-сути, государства; оно было первым, но и последним. Случались многочисленные крестьянские и казачьи мятежи и даже неоднократные выступления военных, но рабочее вооруженное восстание произошло один единственный раз за все 70 лет советской истории - 7 августа 1918 г. в Ижевске.
  Город Ижевск в то время являлся волостным центром Сарапульского уезда Вятской губернии. Обычно волостным центром (другими словами центрам волостной крестьянской общины) являлось какое-нибудь большое село, а тут целый город, равный по населению (50 тысяч человек) тогдашним, например, сибирским Красноярску или Новониколаевску. Здесь тоже небольшая загадка, которая, впрочем, довольно легко разрешается. И вот в чём секрет. Дело в том, что Ижевск сформировался как рабочий посёлок вокруг нескольких военных заводов, выпускавших, главным образом, винтовки для Русской армии. Но поскольку выпуск военной продукции носил некоторым образом "сезонный" характер, то когда "сезон охоты" (другими словами очередная война) заканчивался, потребность в рабочей силе значительно уменьшалась. В связи с этим многих рабочих отправляли в вынужденные неоплачиваемые отпуска, но для того, чтобы сохранить штат квалифицированных кадров до следующих чрезвычайных обстоятельств, всем работникам ижевских заводов государство выделяло достаточно приличный земельный надел с огородом, пастбищем и покосом для ведения на нём во время вынужденных простоев приусадебного хозяйства для своего прокорма. Вот почему население Ижевска, состоявшее, практически всё из рабочих и членов их семей, представляло собой большую, по-сути, полукрестьянскую общину.
  Мало того, работающим на военных заводах ижевцам полагалась масса социальных страховок, все они получали до 50% оклада на случай болезни, вместе со всеми членами своих семей пользовались бесплатным медицинским обслуживанием. За выслугу лет им полагались существенные надбавки к заработной плате, в результате которых рабочие со стажем могли купить себе хороший дом и переселиться из заречной части города на так называемую горку, в более престижный район. По достижении 56-летнего возраста рабочие получали право уйти на оплачиваемую государством пенсию. При заводах имелись начальные школы и даже ремесленные училища. В общем, на царское правительство ижевцам жаловаться, как говорится, было грех. В том же самом положении находились и пролетарии воткинского военного завода, выпускавшего артиллерийские снаряды для армии и военно-морского флота, воткинский завод был, правда, в три раза меньше, но это не столь важно.
  Революционные события 1917 г. поддержала в основном заводская молодёжь, не желавшая тянуть лямку за выслугу лет, а уже сейчас мечтавшая иметь более высокую заработную плату, ну и другие вспомоществования от политического переустройства общества. Вот на эту-то мякину и попали революционные дрожжи. Наибольшей популярностью в среде взволновавшихся молодых рабочих пользовались, естественно, левые партии - большевики, меньшевики, ну и эсеры, конечно. Однако пришедшие к власти в результате Октябрьского переворота большевики уже за каких-то неполных полгода сумели настроить против себе подавляющую часть рабочих и, в первую очередь, тем, что в ходе развернувшейся в Вятском и Пермском крае продразвёрстки, к лету 1918 г. из крестьянских закромов было вывезено в Центральную России около 31 тысячи тонн зерна. Рабочие, тесно связанные родственными и житейскими связями с селом, естественно, хорошо были осведомлены о творящихся в деревнях конфискациях. Это с одной стороны, с другой, - зная о том, что из сельских районов вывозится в огромных количествах продовольствие, сами рабочие испытывали острую нехватку в его поставках, в первую очередь, хлеба, которого они в своих приусадебных хозяйствах никогда не производили.
  Начался ропот, вскоре вылившийся в выражение недоверия к правящей партии. В мае на выборах в Ижевский совет рабочих и солдатских депутатов большевиков, что называется, прокатили; тогда последние назначили перевыборы, на которых вновь победу, причём с большим преимуществом, одержали эсеры и меньшевики. Проводить ещё одни довыборы было уже глупо и бесполезно, поэтому для того, чтобы вновь получить большинство в Совете, большевистское руководство города, недолго думая, вызвало на подмогу красногвардейцев из Казани и совместными усилиями разогнало весь оппозиционный состав революционного органа самоуправления трудящихся. Многие члены оппозиционных партий оказались в результате сразу же за решеткой, однако некоторым удалось сбежать из города, а кто-то ушел в подполье.
  Так что, когда в начале августа месяца, вновь усилились протестные настроения и произошли связанные с ними беспорядки, в их организации ведущую роль на себя взял так называемый союз фронтовиков, насчитывавший в своих рядах не много не мало, а около 4 тысяч человек. Многие из бывших участников войны работали на ижевских заводах и имели, таким образом, непосредственный контакт с рабочими. В связи с наступлением Народной армии Комуча на Казань в Ижевске была объявлена мобилизация в Красную армию. Не желая сражаться за интересы партии, которая подписала позорный для России Брестский мир с немцами, фронтовики во главе со своим председателем С.И. Солдатовым восстали и перетянули на свою сторону значительную часть городского пролетариата. Завладев оружием, хранившимся на заводских складах, повстанцы в уличных боях 7 августа полностью подавили сопротивление большевистского военно-революционного штаба, имевшего под рукой лишь небольшой отряд верных бойцов. При этом к проигравшей стороне повстанцы не проявили никакой пощады, большая часть коммунистического руководства города была просто-напросто уничтожена, в плен их, практически, не брали. То была первая особенность (малопривлекательная, прямо скажем) ижевского бунта, потом их будет ещё несколько.
  Уже буквально на следующий день оправившиеся от первого удара изгнанные в предместья красноармейцы и красногвардейцы пытались вновь отвоевать город, однако это им мало удалось. Восставшие собрали добровольческую дружину из фронтовиков, рабочих и офицеров и дали отпор врагу. Причём, что примечательно, в бой ижевцы пошли под тем же красным знаменем, что и их противники, то есть под красным. На разорённых Первой мировой войной, а также эпохой военного коммунизма городских складах рабочие не смогли найти ни бархата, ни шелка, поэтому сшили свои знамёна из обыкновенно простонародного ситца, что тоже весьма и весьма символично.
  Все эти события проходили под обновлённым лозунгом Октябрьской революции: "Вся власть Советам! Но Советам без большевиков". И действительно уже через несколько дней, восстановленный в своих правах Ижевский совет рабочих и солдатских депутатов образца июня месяца, но без большевиков и левых эсеров, вступил в свои законные права. Однако суть времени оказалась такова, что самим рабочим и их представителям так и не удалось добиться до конца желаемого, т.е. самим управлять своей республикой. Изгнав большевиков, лидерство в Совете постепенно захватили правые эсеры. Опасаясь рабочей демократии (охлократии, как называл её Виктор Чернов), ижевских социалистов-революционеров на первых порах активно поддержали офицеры, возглавлявшие боевые дружины повстанцев. Так, в частности, капитан Цыганов, подполковник Федичкин и подполковник Власов предложили в единственном лице оказавшемуся в городе депутату Учредительного собрания Василию Бузанову, в срочном порядке создать эсеровский комитет и перехватить каким-то образом политическую власть в городе. Бузанов взялся за это дело, но оно шло довольно медленно, так что на первых порах в Ижевске правил исполком Совета, в президиум которого вошли помимо действительных его членов ещё и руководители вооруженного восстания, депутат Учредительного собрания от Вятской губернии Василий Бузанов, а также несколько представителей от городского предпринимательского сословия. Это, кстати, была следующая особенность ижевского вооруженного мятежа: широкая представительная демократия в лице делегатов от большинства революционных партий и социальных групп.
  Военная власть в городе сразу же перешла в руки штаба Народной армии, руководить которым в роли командующего стал участник двух последних войн (Русско-японской и Первой мировой), Георгиевский кавалер потомственный дворянин подполковник* Дмитрий Федечкин. Сама же Народная армия была создана 18 августа путём уже не добровольной, а на сей раз принудительной мобилизации всего мужского населения в возрасте от 18 до 45 лет. Прибегнуть к такому шагу повстанческие власти вынудила новая попытка большевиков отвоевать мятежный город, на этот раз весьма значительным по численности отрядом красноармейцев под командованием срочно прибывшим сюда В.А. Антонова-Овсеенко, очень высокопоставлен-ного партийного функционера, руководившего 25 октября 1917 г. штурмом Зимнего дворца в Петрограде. Данная попытка, несмотря на все усилия большевиков, также провалилась, после чего ижевцы сами перешли в наступление и начали отвоёвывать у врага всё новые и новые территории.
  _______________
  *С начала сентября полковник.
  
  
  17 августа две роты добровольцев, состоявших, главным образом, из офицеров, под командованием подполковника Власова захватили после непродолжительного боя город Воткинск, а 30 августа Сарапул. Обе боевых операции были проведены просто блестяще с тактической точки зрения и
  обошлись, практически, без потерь. В то же самое время небольшие мобильные отряды повстанцев выбивали врага из близлежащих к Ижевску и Воткинску сёл и деревень, снабжали крестьян оружием и создавали на освобождённых территориях разветвлённую сеть партизанских отрядов начавших сражаться под зелёным (областническим) знаменем. Сами ижевцы, кстати, тоже вскоре для отличия от большевиков добавили к своим красным знамёнам зелёные цвета, цвета областнической Сибири. Откуда это у них взялось сказать сейчас достаточно трудно, нигде в источниках на сей счёт мы не нашли никаких сведений. Однако, смеем предположить, что областническую идею привнёс восставшим землякам Василий Иванович Бузанов. Сам по социальному происхождению местный рабочий, он в 1909 г. за революционную деятельность навечно был сослан в Сибирь и отбывал наказание в течение нескольких лет на территории Иркутской губернии. Возможно, именно там он и заразился автономистскими идеями сибиряков, донеся их в 1918 г. до своих собратьев по ижевскому мятежу.
  Однако полностью под влияние Сибирской автономии ижевцы не попали. Вскоре после победы мятежа к ним явились посланцы Самарского Комуча и взяли победившую рабочую демократию под полный свой контроль. Решено было организовать на освобождённых территориях Вятской и Пермской губернии местное издание Комуча, так называемый Прикомуч (Прикамский комитет членов Учредительного собрания). Вскоре здесь же на месте удалось отыскать ещё двоих депутатов Учредительного собрания, также правых эсеров, Александра Корякина и Николая Евсеева*. 27 августа официально было объявлено о переходе всей полноты исполнительной власти в руки Прикомуча. 9 сентября к тройке "верховников" присоединился ещё один вятский депутат Учредительного собрания Константин Шулаков. Возглавил этот орган Николай Евсеев, сменивший в качестве лидера Ижевской коммуны, видимо, не совсем благонадёжного из-за своей некоторой просибирской ориентации Василия Бузанова.
  
  _______________
  *Первый был избран по Вологодскому округу, второй по Вятскому.
  
  
   Вслед за этим 1 сентября прикомучевцы официально объявили о "низложении" власти советов на подконтрольной им территории, последние полностью сохранялись, однако, так же как и в Самаре, лишались властных полномочий, став, наряду с рабочими профсоюзами, органами классовой организации трудящихся. Из основных мероприятий, осуществлённых в августе Ижевским советом, а потом подтверждённых Прикомучем, следует отметить, в первую очередь, сохранение всех социальных страховок, положения о 8-ми часовом рабочем дне, ну и т.д., то есть почти всё как везде на постреволюционном пространстве России. Но вот, опять же, что отличало Ижевскую коммуну от других областных образований, это, во-первых, уравнение всех служащих, рабочих и даже военных от рядового до полковника в оплате их профессионального труда, все они имел одинаковый денежный оклад в размере 420 рублей в месяц*. А второе, это введение в повседневный оборот также выравнивающего всех обращения "товарищ", причём даже в армии. Для сравнения, так было только в советской России и нигде больше.
  Ижевская коммуна просуществовала, точно также как и Парижская, совсем недолго, всего лишь три месяца, причём ровно три месяца, день в день. 7 ноября к городу вплотную подошли части "Железной" дивизии латыша Вальдемараса Азина**, с 27 артиллерийским орудиями. Пользуясь лёгшим на землю плотным утренним туманом, красноармейцы сумели скрытным манёвром овладеть единственной батареей прикамских коммунаров, последние, таким образом, остались без основной своей огневой поддержки. Эта беда добавилась к давней проблеме повстанцев - нехватке боевых патронов; винтовок на ижевских заводах выпускалось до 400 штук в день, а вот патронов ни ижевские, ни воткинские мастерские не производили. Так что с ними была полная катастрофа. Но город надо было как-то оборонять. И вот тогда пришла очередь для последнего нововведения ижевцев. Ими для обороны своего островка областной свободы впервые в
  истории Гражданской войны была применена так называемая "психическая атака", гениально показанная братьями Васильевыми в их легендарном фильме "Чапаев".
  _______________
  *Что такое уравнительная система оплаты труда мы, рождённые в СССР, хорошо знаем. Она, к глубокому нашему сожалению, порождала лентяев и тунеядцев с одной стороны, а, с другой, - очень сильно дезорганизовывала людей талантливых и инициативных. Хотя с другой стороны мы - люди, наверное, действительно, должны быть все равны, к этому призывает и "Новый завет", и "Манифест коммунистической партии", и даже "Imagine" Джона Леннона. Но это в идеале, а идеал для обычного человека вещь абсолютно недостижимая, к сожалению.
  **Всего на подавление Прикомуча Троцкий направил 3 дивизии пехоты и 2 полка кавалерии, перебросив их по Казанской железной дороге в район Сарапула. Вдобавок к этому туда же была направлена Волжская военная флотилия под командованием известного большевика Фёдора Раскольникова, комиссаром же флотилии официально числилась его жена, не менее знаменитая "красная валькирия" Лариса Рейснер, на четверть еврейка по национальности, первая красавица петербургской богемы, крутившая амуры со многими поэтами Серебреного века, в том числе и с самим Николаем Гумилёвым. Да что там, одно время ею был сильно увлечён даже великий Александр Блок, а также ещё только начинающий, молодой тогда и малознаменитый Борис Пастернак. Однако, оставив после Октябрьской революции богемные тусовки, Лариса Михайловна в 1918 г. вступила в партию большевиков и вышла замуж за заместителя наркома военмора Ф.Ф. Раскольникова. В августе после взятия Казани она по приказу Троцкого вместе с мужем прибыла на Восточный фронт и демонстрировала там чудеса личной храбрости, поднимая в атаку нерешительных красноармейцев. Кстати, по некоторым данным, именно Лариса Рейснер находилась в момент начала штурма Зимнего дворца на крейсере "Аврора" и от имени большевистского революционного комитета отдавала команды нерасторопным матросам. В общем смелости и красоты ей было не занимать, её роскошное "комиссарское тело" по-прежнему восхищало многих, так что командующий Волжской военной флотилией, зайдя однажды в собственную каюту, застал там свою жену и уже одевавшегося Троцкого...
  
  
  Накануне днём с советского аэроплана на город были сброшены листовки, которые призывали ижевских "беспатронничков" прекратить сопротивление и сдаться частям лучшей в Красной армии интернациональной "железной" дивизии. Но не тут-то было, сдаваться никто даже и не помышлял, тем более что приближалась годовщина Октябрьской революции, значимость сражения в такой день понимала и та и другая сторона.
  Ровно в полдень 7 ноября во всю свою пасхальную мощь зазвонили колокола кафедрального Михайловского собора, загудели все заводские гудки. На одном из холмов, прямо перед взорами окопавшихся на подступах к городу азинцев, сверкнули под лучами уже, по-сути, морозного зимнего солнца медные трубы, тарелки оркестровых барабанов и появились музыканты. А вслед за ними на всём пространстве фронта как из-под земли выросли размашисто шагающие цепи ижевцев с винтовками наперевес. Первый, потом второй, потом ещё несколько и так до десяти стройных рядов, молча шагающих под барабанный бой бойцов, без единого выстрела идущих в свою последнюю атаку. И в первых шеренгах, в чёрных мундирах с черепами на рукавах "бессмертный" офицерский батальон полковника Власова. Им по случаю "последнего парада" разрешили надеть золотые офицерские погоны, которые они прятали до сего момента от глаз ожесточившегося народа. Эта атака опять в очередной раз как бы выровняла их всех - и аристократов, и демократов, и охлократов. Тут же рядом с военными шли и городские ополченцы - рабочие, мастеровые, служащие, студенты и даже, якобы, несколько женщин. В одной из цепей шел в атаку на воинствующих безбожников сам настоятель Михайловского собора, который в одной руке нёс православную хоругвь, а в другой сверкающий медный крест.
  Ижевцы наступали частично скрытые плоскими косогорами, поэтому пулемёты противника могли работать по ним только на ограниченном пространстве. Холодный блеск штыков, хоругви, красно-зелёные знамёна и неукротимая решимость в глазах наступающих наводили ужас на красноармейцев. Подойдя на пятьдесят шагов, ижевцы бросились, наконец, в штыки, и закипел смертельный рукопашный бой, продолжавшийся около двух часов. До полутора тысяч повстанцев полегло в тот день во время той последней своей атаки. Несколько подразделений "железной" дивизии в результате было смято, а мусульманский полк опрокинут. И вот уже боевое счастье начало понемногу клониться в сторону ижевцев, как вдруг комдив Азина, лично поведя красноармейцев в решительную контратаку, спас положение и выиграл-таки сражение за город. За успешно проведённую операцию по захвату Ижевска двадцатитрёхлетний В.М. Азин одним из первых получил высшую награду Советской республики орден боевого "Красного Знамени".
  В ночь на 8 ноября оставшиеся в живых бойцы ижевских батальонов вместе с ранеными и членами своих семей оставили город и перешли на другой берег Камы на соединение с частями Уфимской Директории. Потом пришла очередь Воткинска, он, в отличие от Ижевска, был сдан, практически, без боя. Остатки воинских подразделений вместе с семьями точно также перешли в ночь на 12 ноября Каму, определившись в подчинения Главковерху Директории генералу Болдыреву. Потом ижевцы и воткинцы сражались в армии адмирала Колчака, но это уже совсем, совсем другая история.
  
  
  
  6. Таможня даёт добро
  
  Несмотря на то, что на первом челябинском совещании всё-таки было достигнуто некоторое взаимопонимание между Самарским Комучем и Временным Сибирским правительством, напряженность в их отношениях, тем не менее, ещё долго сохранялась, что дало повод некоторым хроникёрам охарактеризовать период с начала июля по конец августа, периодом "холодной войны" между двумя областными "сверхдержавами". При этом справедливости ради, нужно признать, что вина в той конфронтации лежала на обеих сторонах. Для наглядности расскажем обо всём вкратце и, как всегда, по порядку.
  Ещё 13 июля Совет министров ВСП постановил временно определить западную границу Сибирской автономии по водоразделу рек Печора, Кама, Чусовая и Уфа. Таким образом, в её пределах оказывался и Екатеринбург, и Челябинск, и Златоуст, и Троицк*. Соответствующий теме доклад сделал тогда в Правительстве известный столичный геолог Иннокентий Толмачёв, около полутора десятков лет проработавший в Сибири и искренно проникнувшийся областническими идеями. Он подкрепил данные претензии вполне обоснованными научными выкладками, определив вышеперечисленные районы в качестве западной границы Западно-Сибирской тектонической плиты. 18 июля, как утверждает Г. Гинс, состоялось ещё одно закрытое заседание Совета министров, на котором было принято постановление временно до соответствующего на то решения Учредительного собрания образовать подведомственный Сибирскому правительству Челябинский округ, с вхождением в него непосредственно Челябинского уезда (Оренбургской губернии), а также Златоустовского (Уфимской губернии) и Троицкого (Оренбургской губернии)**. Несмотря на свою закрытость, "тайна заседания", как пишет Гинс, "получила огласку", а вслед за этим и соответствующую критику, так что уже вскоре самарцы окрестили Сибирское правительство "империалистическим".
  _______________
  *Эти секретные сведения 14 августа довёл до своих читателей самарский "Вестник Комитета членов Всероссийского учредительного собрания".
  **"Предполагалось и дальнейшее расширение территории, вплоть до занятия Москвы", - пишет Иван Серебренников в своих мемуарах (см. главу "Челябинское совещание").
  
  
  В ответ озлобленный некоторыми своими политическими и территориальными потерями самарский Комуч вознамерился "взорвать Сибирское правительство изнутри". И действовать он решил через своих товарищей по партии - эсеров, членов бывшего Западно-Сибирского комиссариата, а также через левых депутатов Сибирской областной думы.
  Один из членов ЗСК Борис Марков находился в тот период в Самаре в качестве уполномоченного от ВСП, а ещё один - Павел Михайлов, исполнявший должность товарища министра внутренних дел, в 20-х числах июля прибыл в Томск и здесь весьма активно начал подстрекать к сопротивлению членов СОД, а также своих товарищей по самой крупной в Сибири местной организации ПСР. Как член ВСП Михайлов, вернувшись в начале августа в Омск и используя каналы правительственной связи, очень тесно стал общаться через Маркова с самарскими политиками. По всей вероятности, именно через эту связку комучевцы и намеревались "взорвать" Сибирь. Поэтому, как только в Омске дознались обо всех тех делах, там сразу же приняли соответствующие меры и, во-первых, отправили в отставку П.Я. Михайлова, а, во-вторых, досрочно прервали полномочия Б.Д. Маркова, заменив его на посту уполномоченного ВСП при самарском Комуче более лояльным К.Е. Яшновым.
  Ещё одним каналом, за которым в Сибири стали подозревать подрывную деятельность, являлись денежные переводы, принимавшиеся в Самаре на адреса получателей в разных сибирских городах. Мало того, что комучевская казна, таким образом, изрядно пополнялась (в любом случае ничего не теряла), а сибирская несла убытки, да к тому же, как предположили в омском Совете министров, самарские эсеры вполне могли посредством денежных переводов спонсировать сибирскую политическую оппозицию. Поэтому в разгар всех тех событий, о которых мы говорим, распоряжением ВСП все почтовые переводы, приходившие с красного запада, временно перестали оплачиваться. Кстати сказать, Комуч, видимо, исходя из тех же самых экономических и политических соображений, ограничил выдачу денег с банковских счетов граждан своей самарской республики 600 рублями в месяц.
   Нового уполномоченного Яшнова с первых же дней его пребывания в Самаре комучевцы демонстративно перестали пускать на свои заседания, уведомив последнего, а через него и ВСП, о том, что "международное (!!)* право не предусматривает случаев, когда послы (!) участвуют в заседаниях правительств, при которых они аккредитованы". Посланник же Комуча в Сибири Гуревич поехал ни в Омск, как ему полагалось, а в Томск и был официально аккредитован при Сибирской областной думе. Вот такие вот своенравные оказались "молодожены".
  _______________
  *Восклицательных знаков понаставил в этом тексте своих мемуаров Георгий Гинс.
  
  
  Ну а дальше пошло-поехало, что называется. Сначала сибиряки перестали пропускать на запад грузы с востока, следовавшие по Транссибирской железнодорожной магистрали из Харбина, Владивостока и других торговых центров. Объяснялось такого рода конфискации просто: хватит-де снабжать московских жидов-комиссаров и их любовниц кожами да шелками. Вслед за этим ВСП по настоянию министра финансов Ивана Михайлова и управляющего министерством продовольствия Николая Зефирова несколько повысило цены на вывозимый из Сибири хлеб, а потом и вовсе объявило Самаре настоящую таможенную войну, наложив на всю свою экспортную продукцию двадцатипятипроцентный налог в пользу сибирской казны*, которая, после бегства большевиков, прихватывавших, как правило, с собою значительные денежные средства, недосчиталась на своих банковских активах сотни миллионов рублей**. В ответ самарцы прекратили поставки в Сибирь изделий мануфактуры, сахара и, самое главное, - жидкого топлива... Парадокс, но в те времена наш край был полностью зависим от поставок по "импорту" нефти и нефтепродуктов, в это трудно сейчас поверить, и тем не менее тогда всё было именно так.
  _______________
  *Сибирская таможня была устроена в 30 верстах на запад от Челябинска на ст. Полетаево. Дальше, надо так понимать, что начиналась уже самарская территория.
  **По подсчётам современного новосибирского исследователя В.М. Рынкова ("Финансовая политика антибольшевистских правительств...") сумма вывезенных большевиками из сибирских городов дензнаков, золота и других материальных ценностей превышала 1 миллиард рублей (более 150 миллиардов на наши деньги). Цифра эта, с нашей точки зрения, несколько завышена ("пересказываю и не ручаюсь за число", как писал Пётр Словцов в своём "Историческом обозрении Сибири"); в реале она была, по нашим приблизительным прикидкам, как минимум в два раза меньше, но всё равно сумма достаточно впечатляющая.
  
  
  Далее, уже после того, как второе челябинское совещание перенесли с 6 на 20 августа, последовал обмен официальными нотами между двумя правительствами, всё больше и больше входившими в междоусобную конфронтацию. Сначала 12 августа за подписями Вольского и Веденяпина в Омск пришла депеша из Самара. В ней, в частности, сибиряки упрекались в том, что, во-первых, установление искусственных границ Сибирской автономии в постановлении от 13 июля является актом, нарушающим прерогативы Всероссийского Учредительного собрания, вследствие этого, и это, во-вторых, Комуч не намерен был признавать власть Сибирского правительства над территориями, находящимися "за пределами административных границ Сибири". В-третьих, Самара категорически протестовала против взятого на себя ВСП права "образовывать новые областные деления и способствовать появлению органов новой областной власти вне территории Сибири, как это имело место в Зауралье". Ну и,
  в-четвёртых, взимание таможенных пошлин, задержка грузов, невыдача денежных переводов "служат серьезным препятствием к воссозданию
  единства Государства Российского, в чём не может быть не заинтересовано и Временное Сибирское Правительство согласно его декларации". Перечислив все свои претензии, Самарский Комитет членов Учредительного собрания в конце своего послания выразил надежду на то, что "Временное Сибирское Правительство не замедлит аннулировать все акты и распоряжения, кои являются препятствием к созданию единого Российского государства и послужили основанием к настоящему вынужденному протесту".
  В ответной ноте от 20 августа, также за подписью главы Правительства и руководителя внешнеполитического ведомства, то есть Вологодского и Головачёва, было заявлено, что ВСП "не усматривает ни в одном из своих действий таких мероприятий и актов, которые препятствовали бы восстановлению государственного единства России", но что при отсутствии в настоящий момент общегосударственной власти "каждая область, освобождённая от большевизма, имеет полную возможность, опираясь на принцип федеративности, образовывать свою областную власть". Этим правом и воспользовалась Сибирь, говорилось далее, более того "если какое-либо областное правительство, в согласии с волей населения, посылающего в это правительство своих представителей, выражает согласие войти в те или иные отношения с Временным Сибирским Правительством, последнее не только чувствует себя вправе, но и считает себя обязанным в такие отношения войти, ибо в их конечном итоге должна получиться определенная координация, способствующая восстановлению Российской государственности". Что касается всех других претензий Комуча насчёт таможенных пошлин и прочего, то ВСП их признавало, но объясняло временными объективными трудностями и обещало, что "в этом отношении оно примет все меры к тому, чтобы дальнейшее укрепление впечатления о таможенной деятельности Временного Сибирского Правительства и об отсутствии у него желания оплачивать переводы, расходы по которым ему будут возвращены Самарским Комитетом, не имело места".
  И оно сдержало свои обещания, в конце августа по окончании второго челябинского совещания министр финансов ВСП Иван Михайлов с одной стороны и Иван Нестеров от Комуча с другой подписали соглашение о полном прекращении таможенной войны двух областных автономий и об урегулировании порядка продвижения грузов. Теперь все грузы, следовавшие по линии Владивосток - Самара и обратно, никаким задержкам и обложениям не подлежали ни с той, ни с другой стороны ("Свободная Сибирь", Красноярск, от 30 августа 1918 г.). Самарские эсеры, надо отдать им должное, недолго помнили обиды и первыми разблокировали свои карантины. По сообщению той же "Свободной Сибири" (кадетского, кстати, издания) за 5 сентября, уже 3 сентября из Самары от местного биржевого комитета в Сибирь было отправлено несколько железнодорожных составов с нефтью и нефтепродуктами. Сибиряки также, в этом можно не сомневаться, полностью растаможили свои пограничные блокпосты. Но вот ограничения в отношении почтовых переводов всё-таки сохранили, правда, в разумных пределах, выдавая по самарским переводам ровно столько денег, сколько на территории Комуча выплачивали по сибирским, но и то - недолго, поскольку уже через месяц всё Поволжье вновь захватили большевики.
  
  
  
  7. Второе челябинское совещание
  
  Тщетно пытаемся мы как можно искуснее
   обтёсывать таинственную глыбу - нашу жизнь.
  Чёрная жилка рока неизменно проступает
  на её поверхности.
   В. Гюго. Отверженные
  
  Как мы уже вскользь упоминали, второе челябинское совещание 6 августа не смогло состояться в срок и его перенесли на 20-е число того же месяца. Главной причиной такой трансляции стало то обстоятельство, что к первоначально намеченному дню в Челябинск не смогло прибыть необходимое число делегатов, чтобы можно было воспринимать данный политический форум хотя бы в минимальной степени относительности всероссийским. К 20-му же числу некоторое значительное количество представителей от разного рода политических объединений и территориально-областных формирований удалось-таки собрать. По сведениям участника совещания В.Л. Утгофа их насчитали при открытии что-то около 80 человек*.
  _______________
  *Утгоф В.Л. Уфимское Государственное Совещание... С.24. В некоторых источниках приводится цифра в 150 человек; расхождение весьма значительное, поэтому смеем предположить, что, по мере дальнейшего пребывания делегатов, их учётное количество всё увеличивалось и увеличивалось.
  
  
  Одними из главных действующих лиц второго государственного совещания по-прежнему являлись представители Самарского Комуча и Временного Сибирского правительства, как субъекты федеративного права, обладающие реальной военной силой. Делегация Комитета прибыла в Челябинск в весьма представительном составе, возглавил её сам председатель Комуча Владимир Вольский, а вот сибиряки проявили, к сожалению, некоторую неорганизованность в этом вопросе. П.В. Воло-годский заболел и отправился на озеро Боровое поправлять здоровье. Большинство остальных членов омского Совета министров также почему-то не проявили должного внимания к челябинскому форуму, и даже по-военному дисциплинированный Гришин-Алмазов и тот немного подзадержался по своим делам, чуть не опоздав к открытию совещания. И лишь Иван Михайлов уже двадцатого числа прибыл без опоздания в Челябинск, вместе с ним приехал полковник Иванова-Ринова, в качестве представителя не только ВСП, но и Сибирского казачьего войска. В том же самом сибирском министерском вагоне прибыл на совещание и Лев Кроль,
  но не как делегат от областного правительства Урала, а как представитель "Союза возрождения".
  К этому времени в Челябинске уже находились такие известные политические деятели как "бабушка русской революции" Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская*, Владимир Зензинов, Андрей Аргунов, ну и, наконец, сам Николай Авксентьев**. Все они, за исключением Зензинова, представляли "Союз возрождения", а Зензинов - ЦК эсеровской партии. Ещё одним видным политиком, специально прибывшим на совещания и которого нам обязательно необходимо отметить, являлся томич Виктор Пепеляев, старший брат известного нам уже героя двух войн (Первой мировой и Гражданской) Анатолия Пепеляева. Виктор Николаевич входил как в "Союз возрождения", так и в "Национальный центр", однако представлял в Челябинске ЦК кадетской партии. Пепеляев привёз из Москвы последние секретные партийные инструкции о том, что "вне диктатуры никакого выхода нет". Об этом нам сообщает Кроль в своих воспоминаниях и далее отмечает, что по своим политическим взглядам старший Пепеляев занимал в партии кадетов однозначно правые позиции, причём не просто правые, а крайне правые***. По характеру прямой и искренний Виктор Николаевич отметился на втором государственном совещании, как один из главных возмутителей спокойствия. Так в частности, сразу же по прибытии в Челябинск, он на возрожденцев во главе с Авксентьевым "обрушился за Комуч", да и в последующие дни проявлял прямо-таки чудеса искренней нетерпимости к левым.
  В качестве почётных гостей на форуме присутствовали: французский консул Буаяр, английский - Престон и знакомый нам уже доктор политичес-
  ких наук чех Богдан Павлу. Последние трое, понятно дело, вряд ли ограничивали себя скромной ролью свадебных генералов.
  _______________
  *Добравшись из Центральной России через Вятскую и Пермскую губернии сначала до Тюмени, а потом до Тобольска, она оттуда, как мы помним, вместе с Григорием Николаевичем Потаниным прибыла в Омск и затем уже переехала в Челябинск.
  **Он попал в Челябинск, практически, тем же самым маршрутом, что и Брешковская.
  ***Архиправым он стал после того, как весной 1917 г., будучи комиссаром Временного правительства в Кронштадте, не нашел общего языка с революционными матросами (возглавляемыми, кстати, "счастливчиком" по женской части Фёдором Раскольниковым), был ими арестован и две недели просидел в "холодной", ожидая расстрела. Виктор Пепеляев пошел, что называется, видимо, больше в материнскую купеческую породу известных в Томске торговцев-оптовиков Некрасовых. В то время как его брат Анатолий, которого некоторые исследователи считают за человека, симпатизировавшего правым эсерам, был, как нам представляется, ближе по характеру к отцу, потомственному дворянину и потомственному офицеру Русской армии, из породы тех, кто привык служить родине, а не маммоне. Возможно, этим объясняется такая разница в политических взглядах двух родных братьев...
  
  
  Второе Челябинское совещание открылось в одиннадцать часов утра 23 августа в Народном доме. Собрание сначала доверили вести Владимиру Зензинову, последний хотя и близко примыкал к черновцам, но слыл в политических кругах человеком весьма порядочным и ни в какого рода интригах не замешанным. Однако в роли ведущего Владимир Михайлович оказался факиром лишь на час, так как уже вскоре уступил своё место
  Е.К. Брешко-Брешковской, как старейшему участнику форума, её же, в свою очередь, сменил Авксентьев, избранный председателем всего челябинского совещания. Его заместителями стали: Иван Михайлов от ВСП и Евгений Роговской от Комуча. После нескольких приветственных и заздравных славословий заседание продолжилось в закрытом режиме, так что всех посторонних вежливо попросили покинуть зал.
  Далее, признав, что кворум для решения главного вопроса - избрания нового Временного Всероссийского правительства (Директории) - всё-таки ещё не набран*, участники совещания решили с выборами повременить, отложив их как минимум ещё на одну неделю. А тем временем обсудили три основных организационных вопроса: кого допустить к выборам правительства, как его выбирать (большинством голосов или только единогласным решением) и, наконец, - где провести решающее голосование, здесь в Челябинске, на сибирской территории или на самарской. Без всяких проблем в число выборщиков прошли ВСП и Комуч, а также представители от "Союза возрождения" и пяти революционных политических партий**, а вот относительно целого ряда других делегатов сразу же разгорелась жаркая полемика. Так выступивший в прениях Владимир Вольский высказался категорически против участия в выборах Директории представителей от Екатеринбургского областного правительства. Сибиряки Михайлов и Иванов-Ринов в том же духе поставили под сомнение полномочия национальных правительств Башкирии, Алаш-Орды и Туркестана, а также национального управления тюрко-татар России и Сибири. Зато их участие в выборах горячо поддержали самарцы и другие левые делегаты***. Мнения, таким образом, полярно разделились, так что спорам, казалось, не будет конца, и тогда выработку окончательного решения участники совещания решили поручить _______________
  *Сказывалась нехватка главным образом представителей Центральной России, которые из-за проблем, возникавших повсеместно, в связи с полыхавшей уже по всей стране Гражданской войной, с большим трудом добирались до Челябинска.
  **Правых эсеров, меньшевиков оборонцев, меньшевиков интернационалистов, кадетов и народных социалистов.
  ***Националов также поддержал и Лев Кроль, впервые пойдя против линии Сибирского правительства.
  
  
  
  так называемой согласительной комиссии*. Там сибирякам удалось отстоять своих, - делегатов от областного правительства Урала, а также от трёх правительств казачьих войск. Комучевцы же добились признания прав представителей от всех национальных правительств востока страны.
   Во второй день обсуждалась проблема как голосовать. По данному вопросу также долго и упорно спорили, так что его окончательное решение опять перенесли в согласительную комиссию, и там победили, как считают профессиональные исследователи данного вопроса, правые политики. Они, понимая, что окажутся всё-таки в некотором меньшинстве на следующем совещании, добились того, чтобы состав будущего правительства утверждался только по принципу полного единогласия сторон и никак иначе.
  25 августа проходили дебаты по поводу места проведения выборов. Сибиряки и их союзники настаивали вновь на Челябинске, а комучевцы приглашали всех к себе в гости, в Самару. Даже в согласительной комиссии по данному вопросу голоса разделились, практически, поровну**, таким образом, Совещание могло зайти в очередной тупик, однако на другой день утром самарцы предложили компромиссный вариант - Уфу, город подконтрольный Комучу, но всё-таки не Самару. Данная альтернатива, практически, без обсуждения сразу же была утверждена всем составом собрания. Открытие Уфимского государственного совещания назначили на 1 сентября. На этом высокий челябинский форум завершил свою работу.
   _______________
  *В согласительной комиссии, однако, также не обошлось без горячих дебатов. Так полковник Иванов-Ринов, по данным некоторых источников, даже стучал по столу и угрожающе предупреждал о том, что отношения между Омском и Самарой настолько сейчас обострены, что если буфера в виде Екатеринбургского правительства "между нами не будет, то вооруженного столкновения между Комучем и нами не избежать"! Не менее эмоционально повёл себя при обсуждении данного вопроса ещё и другой сибиряк - Виктор Пепеляев, в один из моментов, когда кто-то из членов согласительной комиссии попросил его успокоиться и обратился к нему как "товарищ Пепеляев", тот, по словам Кроля, также застучал кулаком по столу и закричал: "покорнейше прошу по моему адресу подобных выражений не употреблять". А меньшевик Иван Майский, ещё один свидетель челябинских событий, добавляет к тому инциденту своё окончание, он-де поставил взорвавшегося кадета на место, резко оборвав его фразой: "Да, вы нам не товарищ! Прочь отсюда!.." Впоследствии Сталин называл Майского "излишне болтливым", так что тот вполне мог и приврать по поводу своего геройства в Челябинске. Впрочем, еврей Майский (Ляховецкий) имел к Пепеляеву ещё и другой, дополнительный счёт, поскольку Виктор Николаевич плюс ко всему прочему, похоже, был ещё и антисемит по мировоззрению... Последнее обстоятельство, кстати, впоследствии весьма тесно сблизит Пепеляева с Колчаком.
  **Причём, что интересно, на сторону сибиряков неожиданно перешел проголосовавший за Челябинск представитель Уральского казачьего войскового правительства, в верности которого самарцы были абсолютно уверены и не без основания, как мы знаем.
  
  
  Вот так, если вкратце, окончилось противостояние ("летнее солнцестояние") двух областных "сверхдержав", а, по-сути, левых и правых сил Восточного противобольшевистского фронта, завершившееся, как ни трудно понять, так скажем, боевой ничьей. О том, что дальше ожидало их всех, мы ещё расскажем, а теперь позвольте нам перейти ещё к одной большой теме нашего повествования - к Сибирской областной думе, что-то мы о ней забыли совсем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  АВГУСТОВСКАЯ СЕССИЯ
  СИБИРСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ДУМЫ
  
  
  Зелёный цвет символизировал юность, цветение.
  Это - типично земной цвет; он противостоит
  в изображениях небесным и "царственным" цветам -
  пурпурному, золотому, голубому.
  В. Бычков. Малая история
  византийской эстетики
  
  
  
  1. Сибирская дума и её политическое окружение
  
  Как мухам дети в шутку,
  Нам боги любят крылья обрывать.
  Уильям Шекспир. Король Лир
  
  Напомним ещё раз, что, согласно "Положению о временных органах управления Сибири", утверждённым декабрьским 1917 г. Общесибирским областным съездом, до созыва Сибирского Учредительного собрания "высшей в Сибири властью" являлась Сибирская областная дума, а Временное областное правительство органом ей подконтрольным и ею назначаемым. Вот такой своего рода политический "матриархат" был установлен в Сибирской областной автономии её временной "конституцией".
  Почти 52% или 160 мест из 308 в СОД должны были занять представители от Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов всех уровней. Однако они в январе 1918 г. по указанию, как это у нас принято в стране, сверху (но не свыше) полностью проигнорировали такое великодушное предложение. Более того, их региональное руководство отдало распоряжение Сибирскую думу разогнать, а съехавшихся в Томск депутатов отправить по домам. Представителям от крупной сибирской буржуазии также пришлось "проигнорировать" январскую сессию СОД. Правда, сделали они это не по собственной воле, а по принуждению, - возможности поучаствовать в работе Сибирской думы их лишило эсеровское большинство декабрьского Областного съезда.
  В июне 1918 г. власть Советов на большей части территории Сибири была свергнута, бразды правления, по-сути, должны была перейти в руки СОД, но так как в её рядах не оказалось представителей от народа в лице делегатов от Советов, а также от буржуазии в лице посланцев от биржевых комитетов и промышленных групп, её полномочия подверглись значительной ревизии в глазах общественного мнения. И действительно в Областной думе оказалась представлена, по-сути, лишь сибирская интеллигенция в лице представителей от автономистов-потанинцев, кооператоров и земцев, а также от так называемых мелкобуржуазных (или, по-другому, умеренно-социалистических) партий. И всё...
  Данным обстоятельством, собственно, и воспользовался омский Совет министров, перехватив 30 июня верховную власть в регионе не только у Западно-Сибирского комиссариата, но и у Сибирской областной думы, которая в количестве всего лишь двух десятков депутатов проводила свои так называемые Частные совещания (ЧС), мало кому вообще интересных по большому счёту. А в то же самое время реальная власть в регионе всё больше и больше переходила в руки министров Временного Сибирского правительства. Но они, надо отдать им должное, хотя и видели в лице СОД своего главного конкурента, ни одной минуты не помышляли о том, чтобы, как большевики, взять да и распустить Облдуму, это нежеланное для многих и потому несчастливое (но не несчастливое) "дитя" сибирских областников-автономистов.
  Да и сторонников у СОД нашлось немало. Первыми свой голос в защиту законных прав Областной думы на власть подали сибирские профсоюзы, предводительствуемые центристами из партии эсеров и социал-демократов, а также бундовцами. Так один из крупнейших в Сибири томский городской профсоюз на своём общем собрании 18 июня принял предложенную Михаилом Рабиновичем резолюцию о том, чтобы пойти в СОД с целью "оказать максимум сопротивления наступающей буржуазии и удержать максимум прав и позиций" для рабочего класса*. А месяц спустя заседавшая также в Томске конференция представителей профсоюзных организаций Западной Сибири избрала из своего состава трёх представителей в СОД, того же самого М. Рабиновича**, а также эсера Исаака Розенштока и меньшевика Моисея Фабриканта. Все трое, как мы смеем заметить, чистокровные евреи, и всем им даже нет и 30 лет от роду. Помимо них от различного рода низовых профсоюзных организаций в июле-августе было выбрано в Думу ещё несколько десятков левых депутатов.
  _______________
  *Цитировано нами по работе В. Вегмана "Сиболдума".
  **Вегман в указанной статье пишет о том, что вместо Рабиновича в СОД должен был пойти именно он - Вениамин Вегман. Но поскольку томские делегаты опасались тогда ареста Рабиновича, как своего самого революционного лидера, они решили именно его защитить депутатским иммунитетом.
  
  
  Представители правоцентристских кругов в лице своих опять-таки, заметим, томских лидеров также высказались в поддержку деятельности Областной думы, однако с некоторыми поправками, касательно её состава. Данную позицию на страницах томской "Нашей мысли" 26 июня озвучил известный томский кадет двадцативосьмилетний Иван Некрасов. Он отметил, что депутатов от земств, как представителей по-настоящему
  общенародных органов, в СОД слишком мало, всего около 50 человек. Остальные же депутаты представляют или узкоклассовые или даже чисто национальные интересы. Для выправления такого рода перекосов Некрасов предложил составить Областную думу из представителей уездных земств и городов, выделенных в самостоятельные земские единицы, проведя новые выборы по изменённому избирательному закону на основе двухступенчатого, а не прямого голосования. Чуть позже в печати появились предложения из того же правоцентристского лагеря добавить в избирательный закон возрастной (25 лет) и оседлый (2 года проживания в Сибири) цензы.
  Однако Омский Совет министров не одобрил подобного рода предложений и принял компромиссное решение, дабы удовлетворить как левых, так и правых. Уже в первый день своего восшествия во власть, то есть 30 июня, он направил в Томск, в адрес Частных совещаний СОД телеграмму, в которой содержалось предложение разделить 160 мест, отведённых по "конституции" Советам, поровну между представителями от рабочих, от крестьян и от крупной сибирской буржуазии. А 7 июля вышло уже официальное правительственное постановление "О возобновлении работ Сибирской областной думы", которое придало предложению от 30 июня силу законопроекта, вносимого на рассмотрение СОД. Причём население Сибири извещалось о том, что данный законопроект заранее был согласован "с председателем Сибирской Областной Думы и частным совещанием членов Сибирской Областной Думы".
  И ведь действительно, всё именно так и было на самом деле. Правда, в Томске, в стенах ЧС не обошлось без небольшого скандала, о котором мы уже писали выше, но о котором не будет лишним ещё раз, и как всегда вкратце, упомянуть, поскольку это имеет важное значение для развития наших дальнейших рассуждений и разоблачений. Так вот, правительственную телеграмму, полученную в Томске 1 июля, на радостях от того, что, наконец-то, к власти в Сибири пришли свои и что предложением об изменении состава Думы можно попытаться примирить левых и правых, опубликовал на страницах своей "Сибирской жизни" Александр Адрианов, являвшийся на тот момент, как мы знаем, ещё и председателем Частных совещаний СОД. Однако члены ЧС восприняли телеграмму совсем по-иному, углядев в инициативе омского Совета министров, во-первых, посягательство на законодательные прерогативы Думы, а во-вторых, - ущемление интересов (в количественном отношении) левой части депутатского корпуса. В сердцах, что называется, члены Частных совещаний сразу же снарядили в Омск думскую делегацию в составе двух человек - Нуруллы Карпова и Зиновия Шкундина*, а под горячую руку ещё и временно отстранили Адрианова от обязанностей председателя ЧС.
  _______________
  *Первоначально вносилось предложение отправиться всем имевшимся в наличии депутатским составом, для того, видимо, чтобы показать там всем в Омске, кто, как говорится, в доме хозяин.
  
  
  В ответ Александр Васильевич совершенно справедливо, на наш взгляд, обвинил излишне строптивых левых депутатов в том, что они, по большому счёту, никакого отношения к сибирскому областническому движению не имеют, что их и в помине, что называется, не было, когда сибирские автономисты с трудом одерживали первые победы в борьбе за свои права. Однако, как только у областников, писал Адрианов на страницах своей газеты, появились вполне реальные политические перспективы, вот тогда-то и явились эти "незнакомцы, случайные для Сибири люди", влезшие туда "куда их никто не просил". Такой выпад усугубил, конечно, "вину" Адрианова перед левыми депутатами, так что они, после того, как думская делегация через несколько дней ни с чем вернулась из Омска, настояли всё-таки на том, чтобы окончательно лишить Александра Васильевича председательских полномочий и избрали вместо него Бориса Вейнберга.
  Однако, это всё, на что их хватило. Оказать достойное сопротивление Совету министров им не удалось, так что депутаты, в конечном итоге, смирились со своим первым поражением и в знак согласия с предложением ВСП постановили: во-первых, собрать Думу в том составе, в котором она была выбрана различными организациями, исключая Советы, причём полномочия всех избранных депутатов оставить неприкосновенными; а, во-вторых, на первом заседании СОД рассмотреть "вопрос о включении цензовых элементов", и при принятии такого законопроекта всех уполномоченных представителей от крупной сибирской буржуазии признать равноправными членами Сибирской областной думы (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.44-44об.).
  Запланированного компромисса между левыми и правыми, таким образом, вроде бы удалось добиться. Но в это самое время свои голоса не только против левого состава СОД, но и даже против её созыва вцелом подали омские крайне правые круги, сумевшие к тому же каким-то образом склонить на свою сторону ещё и местных земцев, а также некоторых представителей правосоциалистических (в данном случае уже точно мелкобуржуазных) партий из числа национал-патриотов, так называемых оборонцев. О том, что прошедший в июле в Омске епархиальный, а также казачий и торговопромышленный съезды призвали к бойкоту Областной думы, мы уже говорили ранее, поэтому повторяться не будем. А вот что касается земцев и оборонцев, то о них немножко подробнее нужно в данном случае обязательно упомянуть.
   Так называемый оборонческий социалистический блок (социал-демократы группы "Единство" - плехановцы*, правые из партии правых эсеров, а также народные социалисты) на своём совещании в Омске 10 июля разработал и утвердил довольно обширную резолюцию, которую 13 июля на страницах своей газеты "Сибирская речь" с чувством, надо полагать, огромного самоудовлетворения, опубликовал Валентин Жардецкий. Суть той декларации сводилась к следующему: в создавшихся условиях, двоевластие в виде ВСП и СОД весьма вредно для государственного строительства; конфликтом двух властей могут воспользоваться как антигосударственные элементы слева, так и реставрационные силы справа; сама Дума также расколота на два противоборствующих лагеря; поэтому "созыв СОД, как органа верховной власти, стоит препятствием, чреватым катастрофическими последствиями"; вследствие чего на период до начала работы Учредительного собрания вся "суверенная государственная власть" на территории автономной Сибири должна быть вручена Временному Сибирскому правительству.
  _______________
  *Ленин в шутку называл Плеханова "редиской", красным снаружи и белым внутри.
  
  
  О тех же самых "катастрофических последствиях" сложившегося в Сибири двоевластия заявило в своём постановлении от 20 июля и Акмолинское (читай Омское) областное земское собрание. В своей телеграмме в адрес СОД оно констатировало, что "состав Областной думы является представительством из советских элементов, людей случайных, для большого государственного дела неподходящих", а сам "созыв Думы противоречит тем юридическим положениям, которые дал опыт Российской революции... и тот опыт говорит (о) необходимости сохранения (в) государстве единого управляющего центра, который только и способен довести страну до Учредительного собрания" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.115). А спустя некоторое время в Томск пришло уже официальное уведомление о том, что Акмолинское областное земское собрание постановило "представителей в Областную думу не посылать" (Там же, л.117).
  21 июля в Омске состоялось заседание попечительского совета Омского сельскохозяйственного института. В присутствии председателя совета
  Н.Д. Буяновского, директора института профессора Малеева и профессоров Андреева, Никифорова и Гинса совет высказался против созыва Сибирской областной думы и, соответственно, тоже отказался направлять своего представителя в Томск. При этом газета "Сибирская жизнь" (Љ70 за 1918 г.), опубликовавшая заметку по данному поводу, отметила тот факт, что в числе противников Сибоблдумы оказались члены Сибирского правительства Николай Буяновский и Георгий Гинс.
  Ну и в качестве "апофеоза" всех вышеперечисленных выпадов в адрес Областной думы можно, наверное, привести письмо командующего Сибирской армией Гришина-Алмазова председателю СОД Якушеву от 21 июля, в котором новоиспечённый генерал писал о том, что "в глазах широких слоёв общества и народа, а также в глазах армии Дума такого состава авторитетом пользоваться не будет", и что "мы переживаем время не парламентов, а твёрдой власти".
  Томский "Голос народа" в те дни сокрушался по поводу всех этих неожиданных новостей в том духе, что в Омске, по всей видимости, решили полностью отказаться от главенствующей роли Областной думы, и что, похоже, там налицо имеется коллективный сговор. Омские патриоты, констатировала далее газета, в открытую уже начали употреблять в адрес СОД такие эпитеты, как "еврейские парламентарии" и т.п. Они под этот "щегольской смокинг" озвучивали, по мнению "ГН", возгласы всем известного унтера Пришибеева: "Ос-сади!.. не позволю!..". В качестве наглядной иллюстрации к только что процитированным выдержкам можно привести одну из жалоб, поступившую в июле в адрес СОД из Тобольска, занятого частями Степного (читай Омского) корпуса. Там начальник местного гарнизона запретил отпускать в Томск депутатов СОД, мотивируя своё дискриминационное распоряжение тем фактом, что путь делегации будет пролегать через Тюмень, где идут ожесточённые бои с красными, и члены СОД, среди которых есть евреи, могут оказаться неблагонадёжными (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.79).
  В противоположность Омску единым фронтом в поддержку СОД выступил Томск - Сибирские Афины - первый университетский город в азиатской части России. Так проходившая в середине июля в Томске западносибирская конференция профессиональных объединений одобрила деятельность Областной думы и, как мы уже указывали, избрала из своего состава трёх делегатов для участия в её работе. 25 июля в адрес Частных совещаний поступила телеграмма от съезда представителей городских и уездных земских управ Томской губернии. В ней говорилось: "Съезд (с) негодованием встречает ряд предпринятых за последнее время покушений на существование Областной Думы, то в виде открытых выступлений против неё, то в виде требований отсрочить её созыв, то в виде попыток опорочить в глазах масс некоторых её деятелей с целью подорвать авторитет Думы, как со стороны реакционных общественных групп, мечтающих о возврате к старым порядкам, так и со стороны советской власти, и заявляет, что только Областная Дума в настоящий момент может создать сильную доверием широких народных масс исполнительную власть, которая должна быть ответственной перед Думой" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.118).
  27 июля участников Частных совещаний СОД прибыли поприветствовать два делегата от III Томского губернского крестьянского съезда (Там же, л.130). 31-го числа очередное заседание ЧС посетили: официальный представитель Комуча в Сибири Гуревич, а также хорошо знакомый нам уже высокопоставленный самарский эсер Иван Брушвит (Там же, л.138). Речи их, перенасыщенные панегириками, были с удовлетворением растиражированы томской лево-демократической прессой. О том, что поддержку СОД оказывала в полной мере крупнейшая в Сибири томская организация партии социалистов-революционеров, мы уже неоднократно говорили, поэтому повторяться не будем. Вместе с тем, нельзя не остановиться немного подробнее на позиции газеты "Сибирская жизнь", а также выяснить мнение по поводу Сибирской думы образца лета 1918 г. самого Г.Н. Потанина.
   Редакцию газеты "СЖ" - рупора областничества - кое-кто в то время обвинял в агитации против Областной думы, но в Љ109 газета пояснила, что она выступает не против СОД, а только лишь против её состава, слишком левого и антипатриотичного. Это, во-первых. А, во-вторых, как следствие первого, "СЖ", устами Г.Н. Потанина, в том же номере, призвала объединиться всем "творческим силам страны", принадлежащим ко всем её слоям и классам, "во имя национального объединения и восстановления государственного правопорядка на началах широкого народовластия, под руководством общепринятой национальной власти". И дальше Григорий Николаевич пишет: "При нормальном порядке в Областной думе должны господствовать областники. Областная дума есть представительница интересов края, и её первая задача - внушительно заговорить с метрополией (выделено мной. - О.П.), которая до сей поры к интересам местного населения относилась без должного внимания. Между тем, если судить по составу Думы, то ей как будто бы предназначено разрабатывать программы, намеченные жизнью не Сибири, а каких-то других, отдалённых стран. Успех работ в Думе будет зависеть от того, поймет ли Дума свою историческую задачу. И сойдя с абстрактных высот, приблизит ли свои работы к местному населению". И далее: "Кабинет Вологодского собирает сибирскую землю. Повторяю - если Сибирская областная дума поймёт свою сибирскую историческую задачу, то никакого конфликта между нею и сибирским правительством ожидать нельзя".
  Позиция сибирских областников, таким образом, была более чем ясна, на наш взгляд, - наполнить состав Думы подлинными сибиряками-патриотами и таким образом раз и навсегда примирить СОД и ВСП. Необходимо также отметить, что здесь по большому счёту нет никакой солидарности с омскими гонителями Думы. Более того, прекрасно осознавая, что в генерал-губернаторском Омске, откуда на протяжении вот уже более 50 лет шли наветы против сибирских областников, дух держиморд ещё долго не выветрится, члены томского Потанинского кружка в своих тайных посланиях к премьеру П.В. Вологодскому предлагали перенести резиденцию Временного Сибирского правительства в Томск. И такая договорённость, смеем предположить, даже, возможно, и была на первых порах достигнута, иначе как объяснить тот факт, что 9 июля из Омска в Сибирские Афины вместе с председателем СОД Александром Якушевым прибыли сразу трое из пяти членов Совета министров - Владимир Крутовский, Григорий Патушинский и Михаил Шатилов. А "Сибирская жизнь" в номере за 10 июля чёрным по белому и без всяких недомолвок сообщила: "Прибывшие члены правительства, вероятно, останутся здесь совсем, в ожидании переезда остальных из Омска".
  Но не случилось... Приехавшие в Томск министры обсуждали с участниками Частных совещаний, главным образом, вопрос о намечавшемся на 20 июля открытии Думы, однако депутаты не смогли набрать к этому времени даже минимального кворума в 60 человек. Так долго ожидаемого многими события не произошло, и официальное открытие СОД сначала перенесли на 8 августа, а потом на 15-е число того же месяца.
  
  
  
  
  
  2. Правительственный регламент
  
  Если бы я не знал личного
  состава правительства,
   если бы я глубоко не уважал
   каждого из них, то я бы сказал,
   что злой гений руководит
   волей этого правительства
   в отношениях его к Думе.
  М. Кроль. Из выступления на
  Частном совещании СОД
  
  Вместе с тем томские областники всё-таки не теряли надежды переманить Правительство в Томск, поскольку сам П.В. Вологодский обещал приехать и поучаствовать в работе высокого сибирского Собрания. Его регламент предложил думцам от имени ВСП вновь прибывший в Томск в начале августа Михаил Шатилов. Суть того предложения состояла в следующем. При открытии Думы должна была быть заслушана декларация Правительства и принят законопроект о пополнении состава Думы представителями от крупной сибирской буржуазии. Сразу же после этого Дума должна была прервать свою работу примерно на две недели, для того чтобы избранные по новому положению депутаты от цензовых элементов, а также от рабочих профсоюзов и крестьянских съездов смогли приехать в Томск. После этого пополненная в своём составе Дума должна была принять положение о Всесибирском Учредительном собрании, назначить срок его созыва, а также - дату перевыборов Сибирского областного правительства.
  У участников Частных совещаний, а точнее у левой их части, имелось, разумеется, и собственное мнение на сей счёт. Они совсем не хотели вновь уходить на каникулы, поскольку рассчитывали как можно скорее, возможно даже к концу августа принять закон о выборах в Сибирское УС, в сентябре провести избирательную компанию и, особо не затягивая процесс, собрать краевое Учредительное собрание не позже октября месяца, с тем чтобы, в первую очередь, избрать новое, подконтрольное левому большинству Собрания, правительство. Предложения же Омского Совета министров значительно затягивали по срокам весь этот процесс, тогда как всякое промедление в ситуации Гражданской войны, всегда, что называется, бывает смерти подобно.
  Поэтому состоявшееся 5 августа обсуждение внесённых Шатиловым предложений вылилось в очередную горячую полемику участников Частных совещаний. Газета "Омский вестник" (Љ161 за 1918 г.) выделила как наиболее эмоциональное из всех выступление иркутского эсера Моисея Кроля. "Предложение Совета министров, - сказал выступавший, - прозвучало для нас неожиданно и, правду сказать, несколько удивило нас. Не будем играть в прятки, отбросим недоговорённости и раскроем все скобки. Между Сибирской областной думой и Временным Сибирским правительством не всё благополучно, существует какая-то неприязнь, существует какой-то скрытый антагонизм, который должен и может быть устранён дружеским выяснением всех волнующих Думу и Правительство вопросов". Далее Кроль говорил о неких тёмных силах, которые пытаются встать между Думой и Сибирским правительством и хотят поссорить их между собой, "кто-то недобрый, кто-то злой, боясь Думы, как Мефистофель креста, подсказал Правительству то, о чём сообщил здесь министр Шатилов от имени Совета министров".
  Что ж, говорить в парламенте можно всё что угодно, однако сделать ничего нельзя, если у тебя нет под руками ни армии, ни полиции, ни вышедшего на баррикады или хотя бы на улицы народа. Ни того, ни другого, ни третьего у сибирских парламентариев не было, поэтому им осталось лишь смириться в очередной раз и в надежде на дальнейшее продолжение борьбы обеспечить себе хоть какой-то карт-бланш на будущее. Поэтому предложения Совета министров были приняты, правда, с некоторыми поправками. Работу Областной думы предполагалось возобновить не через две недели, а уже через 10 дней. Кроме того на сентябрьской сессии помимо разработки закона о выборах в Сибирское УС планировалось ещё и "сформировать окончательный состав правительства", то есть, не дожидаясь созыва Учредительного собрания, дополнительно ввести в состав ВСП делегированных Думой министров. Также члены СОД намеревались рассмотреть все законодательные акты, изданные омским Советом министров, на предмет их ревизии. Сильный ход.
  Таким образом, на момент открытия августовской сессии Областной думы общий счёт, выражаясь спортивным языком, стал 2:1 в пользу ВСП. Так что Совет министров вырвался вперёд лишь с небольшим преимуществом, и вся основная борьба была ещё впереди.
   В 11 часов утра 12 августа на украшенный зелёно-белыми флагами Сибирской автономии пассажирский железнодорожный вокзал Томска прибыл правительственный поезд из Омска с делегацией министров ВСП, приехавших в качестве почётных гостей на августовскую сессию Сибирской областной думы. Отбыли они из правительственной столицы Сибири, если верить Ивану Серебренникову, вечером 10 августа, и через полтора суток прибыли, таким образом, уже в парламентскую столицу Сибирской автономной области. Делегация была весьма представительная, из шести членов Совета министров в Томске ко дню открытия Думы оказалось четверо - П.В. Вологодский, Вл.М. Крутовский*, Г.Б. Патушинский и М.Б. Шатилов, вместе с ними в правительственном вагоне прибыло ещё несколько высокопоставленных должностных лиц: П.П. Гудков, Н.И. Петров, М.П. Го-ловачёв, В.В. Сапожников, А.А. Грацианов, Г.К. Гинс, Н.Н. Старынкевич и некоторые другие.
  _______________
  *Вл.М. Крутовский, возможно, приехал отдельно, а не с основной делегацией, так как прибыл в Томск не из Омска, а из своего родного Красноярска, где он находился с конца июля месяца.
  
  
  Правительственный поезд встречали на вокзале - губернский комиссар Леонид Загибалов, представители городского и земского самоуправлений, местная общественность, а также вездесущие простые городские обыватели. По выходе из вагона Пётр Васильевич Вологодский принял рапорт от начальника почётного караула, поприветствовал от имени всей делегации встречающую публику, после чего представители Правительства отбыли в город, где у них на оставшиеся до открытия Думы дни были намечены предварительные встречи с губернской и городской администрацией, с советом старейшин СОД и с её председателем Иваном Якушевым, а также с представителями Потанинского кружка и конечно же с самим "патриархом". По свидетельству Георгия Гинса, на протяжении всех этих дней неотступно следовавшего везде и всюду за своим потенциально неблагонадёжным патроном - П.В. Вологодским, последнему "за чашкой чая удалось повидаться частным образом с несколькими видными деятелями Сибири".
  Во время этих встреч, как ревностно отмечала омская "Сибирская речь" в номере за 18 августа, в качестве одной из тем опять был поднят вопрос о переносе правительственной резиденции в Томск. Пётр Васильевич Вологодский, а также поддержавшие его Григорий Патушинский и Михаил Шатилов вроде бы как уже начали склоняться к положительному решению данного вопроса* и даже направили в Омск телеграмму, в которой, в частности, говорилось: "...часть Правительства, находящаяся в настоящее время в Томске, высказывается в виду изменившихся условий за перемещение центра правительственной деятельности в Томск". В ответ на это Иван Серебренников, оставшийся в Омске в единственном числе из членов Совета министров (Иван Михайлов уехал по делам в Екатеринбург), срочно собрал из имевшихся в наличии управляющих министерствами и заместителей министров совещание, на котором подавляющим большинством голосов собравшиеся высказались против переезда ВСП в Томск.
  
  _______________
  *Пётр Васильевич Вологодский всю свою молодость, равно как и зрелые лета, то есть, по-сути, лучшие годы своей жизни, провёл в Томске, который стал для него поэтому, практически, родным городом. Михаил Шатилов в этом смысле тоже был томичём. Григорий Патушинский, после того как его, фактически, освистали на торгово-промышленном съезде, так же, видимо, не особенно симпатизировал Омску и вряд ли воспринимал его как город своей мечты.
  
  
   Об этом Серебренников тут же известил Вологодского, предупредив, как свидетельствует Гинс, в "прилетевшей телеграмме" о том, что "вся влиятельная общественность Омска протестует и грозит организовать своё правительство, если Совет министров переедет в Томск, отдавшись в пленение Думы". К телеграмме Серебренникова присоединилась и "Сибирская речь", назидательно продекларировав, что "если только Сибирское Временное правительство не пришло к выводу о необходимости замениться властью иного состава, оно не может и думать об уходе из Омска". После такой мозговой атаки обсуждение данной темы пришлось в очередной раз закрыть, а по возвращении правительственной делегации в Омск, на заседании Совета министров 25 августа было принято окончательное решение о невозможности "перемены местопребывания" Правительства и о допущении переезда в Томск лишь двух министерств: народного просвещения и туземных дел ("Омский вестник" за 27 августа 1918 г.).
  Но вернёмся к Областной думе. Рассматриваемая нами сессия СОД проходила с 15 по 20 августа включительно, проведя четыре пленарных заседания - 15-го, 17-го, 19-го и 20-го числа. На момент открытия Думы зарегистрировалось 97 депутатов, потом их стало 118, а к окончанию сессии количество прибывших делегатов некоторые исследователи доводят до 137 человек*. Преобладающий над всеми остальными количественный состав имели на форуме представители партии социалистов-революционеров, их при любом из трёх раскладов насчитывалось почти 50% от общего числа депутатов, а в совокупности с меньшевиками левые имели уже и абсолютное большинство по сравнению с правой политической группировкой и могли, таким образом, при голосовании диктовать свою волю высокому Собранию. Это смущало многих и, в первую очередь, их главных оппонентов - областников, фракция которых насчитывала чуть больше 20 человек. Людей имевших высшее образование в СОД было не так много, и они, кстати, в основном, вошли во фракцию областников и так называемых беспартийных. Однако, вместе с тем, представителей сибирской интеллигенции насчитывалось на форуме 2/3 от общего числа депутатов, что коренным образом отличало СОД, например, от съездов Советов (с которыми Сибирскую думу стали тогда сравнивать), на которых указанная пропорция была конечно же значительно меньше.
  _______________
  *Сибирь в период Гражданской войны. Кемерово. 1995. С.1
  
  
  На предмет предварительных замечаний нужно сказать также и о том ещё, что к моменту начала августовской сессии члены СОД разделились на четыре фракции (по количеству депутатов по возрастающей): социал-демократов (председатель Сергей Неслуховский), областников и беспартийных (Александр Адрианов), национальностей (Юсуф Саиев), социалистов-революционеров (Исаак Гольдберг). Внутри последних имелось ещё несколько группировок по интересам, так что всего насчитывалось как бы восемь неофициальных объединений: областников, кооператоров, земцев, автохтонных народностей, экстерриториальных меньшинств, эсеров, меньшевиков, ну и, наконец, представителей от сибирских профсоюзов. И ещё одно 9-е фракционное объединение согласовали накануне открытия первого заседания августовской сессии министры ВСП и члены совета старейшин СОД. Последние предложили, а Совет министров согласился внести в повестку дня вопрос о кооптировании в состав Сибирской думы всех членов Всероссийского Учредительного собрания от Сибири в количестве 21 человека. В национальном отношении Дума делилась примерно так: около 65% составляли великороссы, остальные 35% приходились на аборигенные народы, а также на малороссов и белороссов, поляков, немцев, эстонцев, латышей и даже корейцев, ну и, конечно, евреев, которые по численности своего депутатского корпуса уступали лишь первым трём, сибирскую автономию основообразующим нациям.
  Ну и в заключение предварительных замечаний несколько слов о финансовых затратах на августовскую сессию СОД. Это может быть интересно само по себе, а также ещё и по той простой причине, что материалы, нами сейчас публикуемые, впервые выходят, что называется, в свет (этакий "первый бал Наташи Ростовой"). До сих пор в научных комментариях фигурировала цифра в 10 тысяч, однако по нашим подсчётам сумма общих расходов составила несколько больший сводный результат. Ну, судите сами. В июне Государственное казначейство выделило Ивану Якушеву на нужды "организации Совета министров Временного Сибирского правительства" 35000 рублей. Из тех денег неистраченными на указанные нужды у председателя СОД осталось 8212 рублей и 2 копейки (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.125об.). Однако оставшейся наличности на организацию августовской сессии явно не хватило, поскольку в начале ноября Якушев предоставил в президиум Думы финансовые документы, свидетельствующие о том, что он "на приспособление здания университетской библиотеки для заседаний Думы" дополнительно из личных средств потратил ещё 4300 рублей (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.112). Итого: 12512 рублей и 2 копейки; что-то около 2 миллионов на наши деньги. Скромно, но со вкусом.
  Теперь, если вкратце, кажется, все предварительные замечания оговорены, время перейти, что называется, ближе к делу. Настала пора рассказать, наконец, непосредственно о самой августовской сессии Сибирской областной думы. Вот уже ни много ни мало, а десять лет, а может быть даже и больше, была у нас мечта освятить эту одну из ключевых тем в истории русской Сибири. Не знаю, хватит ли у нас теперь стараний и таланта для того, чтобы достойно описать ту единственную и неповторимую парламентскую неделю; в любом случае, мы постараемся, а что получится, то получится, уж не обессудьте, как говорится.
  Ну, с Богом!
  
  
  
  3. Торжественное открытие
  
  Пульс политической жизни
   временно переместился в Томск.
  И. Серебренников. Мои воспоминания
  
  15 августа 1918 года. "Яркий солнечный день", - так по свидетельству Вениамина Вегмана, начиналась разосланная из Томска во все ведущие периодические издания Сибири телеграмма, известившая население областной автономии "о великом историческом событии, о наступлении новой эры для Сибири - о торжестве открытия Сибирской Областной Думы". "Занятий в правительственных, общественных и частных учреждениях нет, - продолжала телеграмма. - Здания убраны бело-зелёными флагами. Улицы полны народом. Здание университетской библиотеки, где должна собраться Дума, осаждается толпами народа. По городу несётся звон колоколов всех церквей".
  День 15 августа, хотя и пришелся на четверг, был объявлен в Томске выходным, а точнее - праздничным, и, действительно, уже с самого утра в городе начали благовестить церковные колокола. Кроме государственных и некоторых частных учреждений выходной день объявили и все городские учебные заведения. Та часть населения Томска, которая осознавала необычайную значимость происходящего, находилась во вдохновенном предвкушении участия в одном из самых главных событий истории Сибири - в официальном открытии заседаний первого Сибирского парламента. То, о чём так долго говорили и за что так упорно боролись сибирские автономисты, должно было, наконец, произойти в тот тёплый и ясный полдень на излёте тревожного военного лета.
  Основное действо того великого дня должно было состояться в стенах научной библиотеки Томского университета, в читальном зале её второго этажа*. Над входом в библиотеку развивалось бело-зелёное полотнище. Точно такие же флаги, как отмечали аккредитованные журналисты**, трепал лёгкий ветерок и на многих других административных зданиях города, на Доме свободы (бывшем губернаторском), над губернской земской управой и над главной почтовой конторой. У входа в помещение городской Думы, правда, флаг сибирской автономии почему-то отсутствовал; без опознавательных бело-зелёных стягов также были: сам университет и технологический институт. Возможно, что праздничной атрибутики в тот день на всех просто не хватило.
  _______________
  *В нижнем этаже, напомним, на период летних студенческих каникул, помещалась канцелярия Думы, её информационное бюро, а также работали комитеты Частных совещаний.
  **Для того чтобы не раздражать уважаемого читателя многочисленными сносками по ходу рассказа, сразу оговоримся, что все приведённые нами факты описательного характера мы взяли из материалов следующих периодических изданий (все за 1918 г.): "Народная газета" (Љ29), "Народная свобода" (Љ58), "Понедельник" (Љ10), "Свободная Сибирь" (Љ79), "Свободный край" (Љ53), "Сибирская жизнь" (Љ88), "Сибирский листок" (Љ127), "Сибирский судоходец" (Љ3).
  
  
  
  
  Входные двери библиотеки украшала роскошная гирлянда из живых пихтовых веток и ослепительно белых бумажных цветов поверх хвойной цепи. Как отмечали аккредитованные репортёры сибирских газет, - издали всё выглядело очень нарядно и, хотя несколько по провинциальному, но всё-таки достаточно красиво. Здесь у входа уже с раннего утра дежурила студенческая молодёжь, проверявшая контрамарки у приглашенных на торжественное заседание гостей, а также у "оглашенных" зрителей. На груди у распорядителей красовались алые революционные банты. Всего среди желавших попасть на историческое первое заседание Сибирской думы было распространено около тысячи билетов. Их распределяли по городским учреждениям, где их потом раздавали особо удачливым счастливчикам. Среди томского студенчества выделенные билеты, известно, что распределяли посредством равнодоступной для всех лотереи.
  В 11 часов утра в Кафедральном соборе состоялся торжественный молебен, на котором присутствовали министры Временного Сибирского правительства, губернская и городская администрация, члены земского самоуправления, представители чехословацких легионеров, а также командование местного городского гарнизона, ну и, конечно, главные виновники происходившего торжества - депутаты Сибирского парламента, причём в их числе находились даже и атеисты-социалисты, представители левых фракций СОД.
  После молебна в двенадцать часов дня к собравшейся на Новособорной площади многочисленной публике обратился с приветственным словом
  П.В. Вологодский. "Сегодня открывается Сибирская областная дума, - сказал он. - Её состав неполон, а сама Дума избиралась в ненормальной обстановке. Но открытие Думы - праздник. Оно показывает, что в стране наступил порядок, и что Правительство преследует цели создать демократический строй, где власть действует наряду с народом. Положение о Думе будет изменено, состав её будет расширен и Дума в преобразованном виде будет сотрудником власти на пути к возрождению России и Сибири. Да здравствует Великая Россия, да здравствует Свободная Сибирь!"*. Настроение присутствовавшего при этом народа, как отмечали репортёры, было приподнятое, в разговорах обывателей между собой выражалась искренняя надежда, что вот теперь будет возможен настоящий демократический порядок. Того же мнения придерживались и выступавшие после председателя Правительства ораторы на трибуне. В завершении торжественной части состоялся парад частей городского гарнизона, а также Чехословацкого корпуса, с участием, в том числе, кавалерии и артиллерии. Председатель Сибирского правительства поприветствовал участников парада и получил дружный ответ: "Здравия желаем, господин министр!"
  _______________
  * Вологодский П.В. Во власти и в изгнании... С.73
  
  
  Ровно в час дня должно было состояться, наконец, и само открытие Думы, но оно по какой-то непонятной причине немного задержалось. Путь от
  Новособорной площади до университетской библиотеки члены СОД, а также министры ВСП преодолели, по всей видимости, пешком, благо идти было совсем недалеко, всего каких-то 200-250 метров. Но, возможно, затянулся военный парад или что-нибудь ещё, не знаю, помешало вовремя открыть главное из намеченных на тот день мероприятий. Лишь в половине второго в переполненном и восторженно гудящем от нетерпения зале, наконец-то, появились члены Временного Сибирского правительства, встреченные бурными аплодисментами и проследовавшие в специально отведённую для них ложу. А вслед за ними в зал вошел Иван Якушев и торжественным неспешным шагом направился к своему председательскому месту, расположенному на возвышении в центре авансцены. "Занавес" начал открываться.
  Читательская зала, превращённая стараниями организаторов в помещение для заседаний парламента, была убрана, как и вход в библиотеку, скромно, но со вкусом и можно даже сказать - с любовью. Вдоль стен красовались всё те же гирлянды из хвои и белых цветков, перемежавшиеся с бело-зелёными областническими знамёнами, а также флагами сибирских народностей, думских фракций и гербами освобождённых сибирских городов, губерний и областей. В центре зала на обширной и слегка возвышенной эстраде стояла трибуна для президиума с председательским местом посередине. Над ней был растянут транспарант, по белому фону которого опять-таки зелёными буквами было начертано воззвание: "Через автономную Сибирь к возрождению свободной России". Это был как бы контрапункт всего мероприятия. Под местами для президиума располагалась трибуна для выступающих. Слева от авансцены - ложа для представителей союзников, украшенная национальными флагами стран Антанты, в которой находились американский, шведский и датский консулы, внимательно, надо полагать, наблюдавшие за всем происходящим. Далее располагалась отдельная ложа для чехословаков, также выразивших желание поприсутствовать на таком важном политическом мероприятии. С правой стороны авансцены был устроен ещё один довольно вместительный бельэтаж для делегации Временного Сибирского правительства.
  Сам зал заседаний был поделён по "экватору" на две неравные части, "отдалённые" друг от друга небольшим, чисто символическим, барьером. Первый, ближайший к эстраде, сектор, составлявший одну треть зала, занимали непосредственно члены Сибирской областной думы, рассевшиеся небольшими "когортами" справа налево в соответствии с выбранной политической ориентацией, однако все с одинаковыми(!) бело-зелёными розетками в петлицах. На крайнем правом фланге должны были усесться представители от крупной сибирской буржуазии, но так как они бойкотировали данное мероприятие их места заняли областники-потанинцы. Чуть левее расположились делегаты от кооперативных союзов, потом так называемые беспартийные, а за ними националы. Далее, через проход, заняли свои места левые депутаты Думы: эсеры, эсдеки и на самом крайнем фланге - представители рабочих профсоюзов, которых их политические противники за глаза прозвали большевиками*. Пюпитры, столь характерные для залов парламентских заседаний тех времён, полностью отсутствовали.
  Остальные две трети зала занимала публика. Её социальный состав выглядел весьма пёстро, вследствие чего уловить какой контингент преобладает было, по мнению журналистов, весьма сложно. И всё-таки заметно выделялись среди всех остальных, как отмечали хроникёры, представители так называемой революционной демократии. Собравшиеся на премьеру люди, как и подобает в подобных случаях зрителям, были по праздничному нарядно одеты, на лицах у большинства из них отражалось весёлое расположение духа, многие оживлённо беседовали в предвкушении незабываемых впечатлений от предстоящего исторического действа. И вот, наконец, раздался звонок, это председатель Думы взял в руки колокольчик и подал сигнал к началу работы.
  При воцарившейся почти мгновенно тишине Иван Якушев объявил первое заседание Сибирской областной думы открытым.
  Вслед за этим последовало приветственное слово председателя. Для обращения к собравшимся Якушев вместо "старорежимного" господа и "новорежимного" товарищи выбрал демократически примирительное слово граждане. "Граждане члены Сибирской областной думы, - начал он, - я счастлив приветствовать вас в торжественный день открытия вашей законодательной работы... Заветная мечта сибирских патриотов - идея сибирского областничества, выполненная ещё в 60-70 годах основоположниками областничества покойным Н.М. Ядринцевым и ныне здравствующим Почётным гражданином Сибири Г.Н. Потаниным**, - осуществилась. Отныне Сибирь автономна". Шумные и продолжительные аплодисменты прервали речь выступавшего, после окончания которых Якушев продолжил. "Тем более я счастлив, граждане члены Областной думы, во всеуслышание заявить, что Сибирь никогда не станет тем, что ей навязывают противники и враги. Сепаратизм чужд Сибири. Сибирь считает себя нераздельной с единой Россией" ("Сибирская жизнь", Љ88 за 1918 г.). Опять дружные и продолжительные аплодисменты.
  _______________
  *Правая пресса, например, припомнив расположение депутатских фракций в зале заседаний IV Государственной думы, указывала, что крайними слева там сидели именно "предатели" большевики. В ответ на это левые сибирские издания сразу же напомнили своим оппонентам, что на местах нынешних областников, то есть крайними справа, сидели в Госдуме "вырожденцы" черносотенцы.
  **Григорий Николаевич отсутствовал на первом заседании, видимо, по причине чрезвычайно плохого самочувствия.
  
  
  Далее Якушев в своей речи подчёркнул законодательную роль Думы в переходный период, призвал её членов "забыть групповые и классовые интересы ради общих интересов России", а также выразил надежду на то, что СОД и ВСП совместными усилиями приведут Сибирь к её Учредительному собранию. В заключение выступления председатель призвал находившихся в
  зале депутатов, а также гостей форума почтить память вставанием павших от рук большевиков Георгия Логинова* (члена Всероссийского Учредительного собрания от Сибири) и Прокопия Белякова (члена СОД), а также "всех сынов России и чехословаков, погибших за освобождение".
  После минуты молчания слово для внеочередного заявления было предоставлено Евгению Яницкому, который от имени 32-х народных избранников попросил предоставить права полноправных членов СОД присутствующим на заседании депутатам Всероссийского Учредительного собрания от Сибири. Эта просьба была удовлетворена и ещё одна группа парламентариев в количестве 21 человека при одобрительных аплодисментах всего зала заняла свои места, разместившись главным образом среди левой части сибирских законотворцев.
   От имени только что принятых в число членов Думы выступил правый эсер Евгений Колосов. В своей речи известный сибирский революционер и областник**, поблагодарил собравшихся за высокое доверие и подчеркнул важность переживаемого момента, главным содержанием которого теперь должно было стать, по его мнению, гармоничное сочетание работ по укреплению государственности в России с одновременным развитием народного творчества, то есть демократии. Таким образом, провозглашалось "решение не только задач национальных, но и общенародных". А в заключении вслед за Якушевым Колосов продекларировал, что "автономная Сибирь должна слиться с возрождающейся Россией", чем также заслужил бурные аплодисменты всего зала.
  Далее Зиновий Шкундин от лица 59 депутатов предложил одобрить следующий порядок первого заседания: 1) принятие наказа*** Думы к временному руководству Сибири, 2) выборы мандатной комиссии, 3) заслушивание заявлений и приветствий, 4) декларация председателя Совмина. Предложенную повестку тут же без прений утвердили. Так же без дополнительных обсуждений народные представители выделили из своего состава президиум Думы, представлявший из себя старый состав президиума Частных совещаний. Члены его сразу же заняли свои места на авансцене рядом со спикером собрания. После этого была избрана мандатная комиссия в количестве 9 человек, ставшая в последующие дни работы сессии одним из центов притяжения всеобщего внимания.
  _________________
  *Был убит в январе 1917 г. в Петрограде во время разгона демонстрации в поддержку распущенного большевиками Учредительного собрания.
  **Колосов был достаточно хорошо известен не только в Сибири, но и в России; за свой несомненный публицистический и ораторский талант он даже заслужил прозвище сибирского златоуста.
  ***В качестве "наказа", по всей видимости, послужила вступительная речь председателя Думы.
  
  
  Закончив с организационной частью, депутаты заслушали несколько приветствий в адрес Думы. Первым выступил представитель чехословаков доктор Глосс, и он, надо сказать, отличился. Политический комиссар томского батальона легионеров буквально взорвал и без того наэлектризо-
  ванную атмосферу зала своими призывами и обобщениями насчёт того, что с освобождения Сибири началось ни много ни мало, а общеславянское освободительное движение против ига германо-австрийского империализма, что вот уже скоро будет свободна Россия, а вслед за ней - многострадальные Сербия, Польша и Чехия. "Да здравствует автономная Сибирь! Да здравствует весь славянский мир!" - так завершил свою приветственную речь пламенный оратор. Его также "утопили" в овациях.
  Следом выступил представитель Самары Гуревич, он поздравил сибиряков со знаменательным днём, пожелал Думе успехов в работе и выразил надежду, что все недоразумения, возникшие между Комучем и ВСП, вскоре рассеются. Его бы слова тогда, да Богу в уши, как говорится. Самарец Гуревич, как мы уже указывали, официально являлся уполномоченным при Временном Сибирском правительстве, однако местом своего пребывания он избрал почему-то не Омск, а Томск и контактировал больше с СОД, чем с ВСП. Ещё более странно, как отмечал Гинс в своих воспоминаниях, Гуревич повёл себя на рассматриваемом нами думском заседании. Окончив свою речь, самарский представитель направился не в ложу для гостей, а прямо туда, где сидели члены СОД, в сектор к левым депутатам, и уселся там "в первом ряду кресел"*.
  _______________
  *Насчёт кресел Гинс тут не совсем прав, поскольку в зале заседаний СОД стояли не кресла, а венские стулья; причём весьма и весьма скрипучие, по замечанию (или точнее к неудовольствию) газетных репортёров. Часть этих венцев, если верить легенде, сохранилась и до сих пор стоит в профессорском зале научной библиотеки ТГУ. Что ж, тогда, получается, что и ваш покорный слуга, в числе многих других избранных счастливчиков, имел честь неоднократно сиживать на этих самых стульях, вследствие чего я с полной уверенностью могу констатировать, что они, действительно, здорово скрипят. Ну а раз так, то это даже и хорошо, пусть себе поскрипывают наздоровье, да не прервётся, как говорится, связь времён... В истории всегда остаётся какой-то истинный след - небольшой просвет, через который видна частичка истины или хотя бы её отблеск, тем-то по большому счёту и интересна наука, эти подлинные исторические следы выискивающая.
  
  
  4. Выступление П.В. Вологодского
  
  Следующим с весьма длительным приветственным словом, а, если быть более точным, то с официальной декларацией от имени Временного Сибирского правительства выступил его премьер - Пётр Васильевич Вологодский. Речь его, действительно, была довольно продолжительной и пришлась, таким образом, не только на заключительную часть первой, но и на всю вторую половину дневного заседания, между которыми был объявлен перерыв на 15 минут.
  Если верить "Сибирской жизни" (Љ56 за 1918 г.), текст декларации (газета назвала этот документ "отчётом правительства") начал готовиться
  ещё в начале августа. Однако Георгий Гинс в своих воспоминаниях утверждает (возможно, здесь он также не совсем точен), что в "омской сутолоке Правительство не успело обдумать программной речи", и что уже только в поезде, по дороге в Томск, ему "как управляющему делами пришлось заняться составлением проекта декларации". По приезду в Томск, на специальном заседании Совета министров, текст декларации "с рядом поправок был одобрен и в таком виде оглашен".
  В первой части своего весьма продолжительного спича П.В. Вологодский коснулся, главным образом, политических проблем, а во второй - освятил деятельность Сибирского правительства за истекший период, а также рассказал о его планах на ближайшую перспективу. Излагать, а тем более воспринимать, чужие мысли, причём, - по необходимости - дело скучное и малоприятное, но иногда просто необходимое, так что уж нам всем придётся немного потерпеть. Если коротко и тезисно, то доклад предсовмина можно представить, на наш взгляд, следующим образом.* Во-первых, Пётр Васильевич поприветствовал Сибирскую областную думу, а также членов данного "учреждения", которому - далее цитата - "я уверен, предстоит большое и светлое будущее". Правительство со своей стороны, заверил Вологодский, несмотря ни на какие "злобные выпады" в адрес СОД со стороны её недругов, твёрдо утвердилось в своём решении "поддерживать авторитет этого учреждения и сделать его учреждением не случайного, а всенародного представительства". Далее докладчик дал понять, что Совет министров в обязательном порядке будет добиваться расширения состава Думы за счёт представителей от трёх недостающих в СОД групп населения: крестьян, рабочих и буржуазии.
   Далее докладчик остановился на такой важной проблеме, как провозглашение государственной самостоятельности Сибири. Однако прежде чем перейти к комментариям по поводу акта от 4 июля, предсовмина несколько слов уделил рассмотрению вопроса о суверенитете непосредственно самого Омского правительства. Отметив, что хотя последнее и было избрано Думой, но, исходя из реалий совершившегося в июне переворота и "единодушного признания Правительства со стороны всех кругов населения", Совет министров "не мог поступить иначе, как объявить себя суверенной, ни от кого независящей властью"**, в том числе и от своего прародителя - Сибирской областной думы. Приняв на себя "тяжелое бремя управления" и сознавая, что "переворот создал благоприятную обстановку для самых реакционных вожделений", Правительство, со слов докладчика, намерено проявляло необходимую твёрдость в своей политике и не допускало слабости, которая "ещё более усилила бы правые течения". Питательной средой для последних, по мнению Вологодского, являлись, главным образом, "крайне левые течения", объявленные после переворота преследуемыми по закону, но, так или иначе, всё-таки проявляющие себя в политической жизни. Борясь с такого рода радикалами, Правительство, как явствовало из выступления, собственно, и взяло курс на проведение "твёрдых мер" (во избежание мер "беспощадных") в целях создания "сильной гражданской власти" и сохранения "для русского общества тех позиций гражданских свобод, во имя которых произведена была революция".
  _______________
  *Желающим ознакомиться с докладом более подробно мы можем посоветовать обратиться к газете "Сибирская жизнь" (ЉЉ88-89 за 1918 г.) или к мемуарам упоминавшегося уже нами Г. Гинса.
  **Именно с данного пассажа начинается в мемуарах Гинса доклад Вологодского. Заострив внимание на этом, мы осмеливаемся предположить, что точно так, возможно, собственно, и начинался подготовленный для председателя Правительства авторский текст составителя. Предваряющую же часть заявления, следуя логике нашего предположения, более дальновидный Вологодский вполне мог добавил сам или же настоял на том, чтобы её в обязательном порядке спичрайтер включил в доклад.
  
  
  Что же касается акта от 4 июля о государственной самостоятельности Сибири, то здесь Пётр Васильевич Вологодский в очередной раз заверил всех, что Сибирь ни в коем случае не намерена идти по пути Украины, то есть ступать на скользкую дорожку откровенного сепаратизма и предательства геополитических интересов России. Поэтому "государственная независимость", провозглашенная омским Советом министров, есть явление временное, подразумевающее лишь освобождение от "антигосударственной" власти большевиков и призванное действовать лишь до момента создания законной общероссийской власти.
  В заключительной части своего выступления докладчик коснулся планов Правительства по проведению демократической судебной реформы*, по развитию и укреплению земств, по преодолению более чем семидесяти процентной безграмотности населения, по ликвидации разрухи в системе путей сообщения, по улучшению обеспечения населения продовольствием и другими продуктами первой необходимости, по оздоровлению торговой и предпринимательской деятельности, по успешному проведению вцелом экономической и финансовой политики, а также по принятию всех необходимых мер для решения национального вопроса в рамках предоставления народам Сибири культурно-национальной автономии. Ну и в самом конце своего выступления П.В. Вологодский выразил надежду на то, что Областная дума "правильно оценит положение" и окажет Правительству "надлежащую поддержку". Этими словами предсовмина закончил свой доклад и под гром одобрительных аплодисментов покинул трибуну. После чего было объявлено об окончании первого пленарного заседания и высокое Собрание с чувством наивысшего удовлетворения от пережитого и перечувствованного в тот день стало потихоньку умолкать и расходиться.
  _______________
  *"Суд, близкий к населению, правый, милостивый и скорый".
  
  
  
  5. Второе пленарное заседание
  
  Второе своё заседание СОД провела почему-то не на следующий день, а лишь в субботу 17 августа, открыв его в половине одиннадцатого утра*. Собрание занялось рассмотрением следующего пункта повестки дня августовской сессии, а именно: утверждением мандатов прибывших на общесибирский форум делегатов. Возможно, пропущенный день ушел как раз на то, чтобы члены мандатной комиссии рассмотрели все предоставленные депутатами документы от делегировавших их организаций и приняли решение об утверждении или, наоборот, неутверждении полномочий каждого из делегатов.
  Казалось, ничто не предвещало надвигающейся бури. Члены президиума, "облачённые в безукоризненно сшитые сюртуки"**, заняли своим места, после чего председатель собрания предоставил слово для доклада члену мандатной комиссии Григорию Величанскому. К трибуне вышел молодой человек в чёрной рабочей блузе, делегат от ачинско-минусинских железнодорожников. Как отметил корреспондент кадетского "Свободного края", на авансцене, точно так же, как и среди членов СОД, явно "преобладали представители революционной демократии". Докладчик сразу же объявил, что полномочия всех 97 зарегистрировавшихся на момент открытия августовской сессии членов СОД мандатная комиссия признала "подлежащими утверждению", после чего перечислил пофамильно всех депутатов с указанием организаций их делегировавших***. Во время оглашения списка в зал заседания входили некоторые запоздавшие министры, и среди них - впервые появившийся в стенах Собрания командующий Сибирской армией генерал Гришин-Алмазов, чьё появление было встречено бурными аплодисментами всего зала, на некоторое время даже прервавшими доклад Величанского.
  _______________
  *Заседание было назначено на 10 часов утра, но открылось опять "с некоторым опозданием", как писали газеты.
  **Материалы для нашего дальнейшего рассказа мы взяли из следующих газет: "Свободная Сибирь" (ЉЉ81-82), "Свободный край" (Љ53), "Сибирская жизнь" (ЉЉ90-94), "Сибирь" (Љ77) - все за 1918 год.
  ***Первым в списке был назван Г.Н. Потанин, единственный в своём роде член СОД, избранный декабрьским (1917 г.) Сибирским областным съездом.
  
  
  Ну, а следом проявились и первые признаки надвигающейся политической бури. Когда в конце указанного списка представитель мандатной комиссии зачитал фамилии пяти членов СОД, делегированных немецкой диаспорой Западной Сибири, в рядах публики сразу же появилось движение, а также громогласные, отрывистые вздохи с некоторых мест, означавшие, по меньшей мере, недоумение по поводу услышанного. "Не много ли для народа, с сородичами, которых Россия воевала на протяжении
  последних четырёх лет?.." - вопрошающе констатировал, наблюдая за происходящим, корреспондент "Свободного края".
  Затем докладчик напомнил, что в первый день работы Собрания зарегистрированными оказались приглашенные в Думу члены Всероссийского Учредительного собрания в количестве 21 человека, таким образом общее количество депутатов, утверждённых мандатной комиссией, стало равным 118. В заключении своего выступления Величанский опять огласил весь поимённый список членов СОД. И в это время в зал вошел человек, появление которого вновь прервало на некоторое время доклад мандатной комиссии. Им оказался Григорий Николаевич Потанин. Все присутствующие, в том числе и члены Правительства, а также иностранные гости, при этом встали и в едином эмоциональном порыве наполнили зал долго несмолкавшими аплодисментами и овациями. Виновник же спонтанного торжества скромно прошел по тропе своей великой славы, несколько раз на ходу раскланявшись сначала в одну, потом в другую сторону, и сел в первый ряд, в сектор для депутатов-кооператоров, на свободное место рядом с профессором Новомбергским, как раз напротив трибуны для выступающих, то есть, получается, что в аккурат на границе между правыми и левыми депутатами*.
  Предложенный таким образом список из 118 депутатов далее необходимо было утвердить голосованием теперь уже всего делегатского корпуса. По предложению председательствующего кандидатуры членов Учредительного собрания от прохождения данной процедуры освободили, остальные же мандаты решили всё-таки подвергнуть некоторой ревизии. Первым "слово по вопросу" взял депутат от сибирской кооперации Иван Бедро**. Он буквально взорвал собрание своим заявлением, что, по его мнению (по его особому, как члена мандатной комиссии, мнению), необходимо признать недействительными как минимум 46(!) мандатов из 97. Выступавший обвинил мандатную комиссию, а, следовательно, и себя самого, как подписавшего итоговый документ, в формальном подходе к делу. Многие организации, направившие своих представителей в Думу, хотя и подходили, сетовал Бедро, по своим характеристикам под перечень общественных объединений статьи 8 "Положения о временных органах управления", но вместе с тем являлись учреждениями мало кому известными в Сибири; людей же, удостоверявших личными подписями вверительные документы, также, практически, никто не знал в мандатной комиссии***.
  _______________
  *Во время Первой русской революции, в октябре 1905 г. Григорий Николаевич силой своего авторитета пытался примирить схватившихся в Томске в смертельной схватке черносотенцев и революционеров. Теперь его, по всей видимости, попросили сделать примерно то же самое, а именно: поприсутствовать на заседании, которое могло окончательно расколоть членов СОД на два непримиримых лагеря, что привело бы к невозможности дальнейшей работы Думы. Потанин же, являясь живым воплощением истинных устремлений сибирских автономистов, одним своим присутствием в состоянии был вразумить многих непримиримых, как справа, так и слева, и призвать их к диалогу.
  **Представитель так называемых кооперативных банкиров.
  ***Авторитетность своего заявления Иван Бедро подкрепил тем, что он в своё время работал в первой Государственной думе в комиссии по проверке полномочий депутатов, и там-де такого непростительного формализма не допускали.
  
  
  Не вдаваясь в дальнейшие подробности, заметим, что выступавший призвал признать несомненными только мандаты членов СОД от хорошо известных всем организаций, - главным образом от городских и земских самоуправлений, а также от кооперации. Другими словами, Бедро фактически предложил утвердить мандаты депутатов лишь правой части собрания, с левыми же пока повременить. Мало того, Иван Прохорович, в развитии своего предложения перешел, что называется, на частности и подверг критике полномочия депутатов от так называемых крестьянских организаций. Однако на этом он сильно ожегся, так как в число членов СОД от данных структур входили - "крестьянин" Григорий Патушинский (министр юстиции ВСП), "крестьянин" Борис Гольдберг (руководитель самой крупной фракции эсеров в СОД), а также и другие видные депутаты. Так что Иван Якушев сразу же стал прерывать выступавшего, делать ему замечания и упрекать Бедро в том, что он подписал итоговый протокол мандатной комиссии, а теперь вот почему-то пошел на попятную. Однако за возмутителя спокойствия тут же вступился руководитель фракции областников Александр Адрианов, вслух и с места выразивший протест "против действий председателя", после чего "заговор" правых депутатов для многих стал вполне очевиден. В силу того, что на августовскую сессию не соизволили явиться представители от крупной буржуазии, перевес в СОД, как мы уже отмечали, получили левые депутаты, и поэтому правым ничего не оставалось, по всей видимости, как попытаться некоторым образом проредить ряды своих политических оппонентов.
  Следующим выступил член фракции областников Борис Вейнберг, который полностью поддержал предыдущего оратора, подвергнув, в свою очередь, критике не только проводившиеся выборы членов СОД в различного рода "сомнительных" организациях, но и несовершенство самой статьи 8-ой "Положения о временных органах", внесение изменений в которую (по известному предложению Правительства) также, кстати, входило в повестку дня заседания 17 августа.
  В защиту же и утверждение мандатов en bloc (целиком) выступили, как и ожидалось, левые депутаты в лице своего представителя златоуста Евгения Колосова. Последний в своём выступлении сделал упор, главным образом, на тот факт, что так называемые "сомнительные" или "самочинные", по мнению определённой части депутатского корпуса, организации выдвинула "на хребет событий" сама русская революция, так что сомневаться в их легитимности по большому счёту никто не имеет права - ни морального, ни
  юридического. И хотя избирательный закон, продолжал Колосов, действительно, пока несовершенен, так что можно предъявить претензии к любой без исключения организации, из числа направивших своих представителей в СОД, тем не менее, - развил далее свою мысль выступавший, - "памятуя в настоящий момент об ответственности, которая стоит перед нами и перед всей страной", необходимо доклад мандатной комиссии утвердить. Утвердить однозначно, поскольку на данный момент всё-таки более важна работа самой Сибирской думы, а не "истинное" совершенство избирательного закона, - так закончил своё выступление депутат Колосов.
  При этих дебатах с полной очевидностью стало ясно, таким образом, что СОД это далеко ещё не парламент, избираемый всеобщим голосованием народа, а лишь как бы ещё только предшествующий ему предпарламент, поскольку в его работе принимали участие делегаты, многие из которых, возможно, даже и не избирались своими организациями, а лишь утверждались ими, проводя, чисто формальныо голосование за уже заранее назначенные кандидатуры. То есть это была не парламентская, а скорее советская система народного представительства. Не возьмёмся судить какая из них лучше, - настолько всё сейчас поперепуталось с понятиями об истинной демократии; однако то, как отличать одну систему представительства от другой, мы сейчас вполне доходчиво, я надеюсь, продемонстрировали. Некоторые называли Сибирскую думу совдепом потому, что в ней было очень много представителей левых партий. Сейчас мы понимаем ещё и другую причину таких обвинений. Пётр Васильевич Вологодский в своём выступлении, как мы помним, высказал пожелание сделать Думу "учреждением не случайного, а всенародного представительства".
  Следующим после Евгения Колосова слово снова взял Иван Бедро, дав понять всем присутствующим, что аргументы со стороны правой части Собрания в пользу пересмотра 46 делегатских мандатов ещё далеко не исчерпаны. Таким образом, видя и слыша, что страсти в среде делегатского корпуса некоторым образом начинают чрезмерно накаляться, от пяти депутатов в президиум Думы поступило предложение прекратить на некоторое время прения по обсуждаемому вопросу и вернуться к ним после обеденного перерыва. Озвучил данную рекомендацию сидевший рядом с Г.Н. Потаниным профессор Николай Новомбергский. Предложение большинством голосов было принято, и оставшееся до обеденного перерыва время законодатели заполнили двумя также весьма значимыми мероприятиями: огласили официальные приветствия от фракций в честь Григория Николаевича Потанина, а также заслушали выступление А.Н. Гри-шина-Алмазова по текущему моменту.
  В целях экономии читательского времени мы не будем сейчас подробно останавливаться на тезоимённых здравницах по поводу величайшего из сынов Сибири, содержание и суть которых вполне можно себе представить, а, если захочется, то и узнать из вышеперечисленных источников. А вот о сюжете речи командующего Сибирской армией и одновременно управляющего военным министерством стоит, как нам представляется, немного детальнее поговорить, поскольку речь эта имела прямое отношение к главной теме того сессионного дня.
  Предваряя своё выступление, Гришин-Алмазов заявил, что он высказывается "от имени той армии, которая льёт на полях сражений свою кровь". Это был, конечно, весьма весомый аргумент, причём без всяких натяжек. Опираясь на него, Алексей Николаевич далее продекларировал, что "только через армию, только через её мощь, только через её силу мы сможем довести нашу родину до полной свободы, до Сибирского и Всероссийского Учредительного собрания". Таковая армия, по мнению и.о. военного министра, должна была быть создана "на основах полной воинской дисциплины", без каких бы то ни было революционных комитетов времён Керенского, а также без "советов, митингований и голосований, без каких бы то ни было ограничений прав начальствующих лиц". Шумные аплодисменты и возгласы - "браво, браво" - взорвали зал, - записал корреспондент* газеты "Сибирская жизнь".
  Но далее главком перешел к политической части своего выступления и одобрительные возгласы, особенно из левой половины зала стали звучать заметно реже. Сначала генерал высказал пожелание депутатскому корпусу создать "нормальную" политическую обстановку в тылу, для того чтобы армия могла успешно выполнять свою "колоссальную и трудную" работу. Исходя из этого, главный политический вопрос, по мнению выступавшего, состоял на тот момент в "создании твёрдой власти". Признавая "идею народоправства" самым "дорогим" и даже "святым" лозунгом, Гришин-Алмазов вместе с тем открыто заявил, что данная идея "в полном объёме впредь до полного успокоения Сибири и России является средством непригодным, средством слишком сильным, средством, которое может расшатать надорванный организм больной России... единой и нераздельной". Слово "непригодным" конечно же являлось ключевым и, надо полагать, повергло в шок, в состояние грогги (лёгкого нокаута) левых депутатов Сибирской областной думы, да и не их одних, по всей видимости**.
  _______________
  *Точнее корреспондентка - М. Шипицына.
  **В кулуарах Думы ходили упорные слухи, что, направляясь в Томск, Гришин-Алмазов захватил с собой под видом охраны усиленную комендантскую роту, при помощи которой он, якобы, намеревался разогнать Сибирскую думу. Однако в Новониколаевске эта рота была вроде бы как задержана и разоружена чехословаками по приказу своего высшего командования. Поэтому в Томск генерал прибыл только в сопровождении одного лишь комендантского взвода, что, собственно-де, и сорвало коварные планы омских заговорщиков.
  
  
   На этой, мягко говоря, отрезвляющей ноте утреннее заседание и завершило свою работу, после чего был объявлен обеденный перерыв*. Сразу по окончании заседания произошел один довольно интересный эпизод, который описала томская газета "Понедельник" (Љ10 за 1918 г.). Один из недавних возмутителей спокойствия профессор Вейнберг подошел к генералу Гришину-Алмазову и в течение нескольких минут имел с ним довольно оживлённую беседу. Многие из тех, кто наблюдал за этой сценой, задались вопросом: пожмёт ли уважаемый профессор руку доблестному командующему Сибирской армией? Дело в том, что Борис Вейнберг слыл в Томске за так называемого "антирукожома", поскольку очень редко кому подавал руку для приветствия. Однако в тот день Борис Петрович это всё-таки сделал, он крепко и с большим удовольствием, как показалось многим, пожал руку молодому генералу.
  Объявленный перерыв члены Думы использовали не только для обеда, но и для совещания во фракциях. Рассматривалась, конечно, главная проблема того дня: какую линию проводить при дальнейшем обсуждении предложений Бедро и Вейнберга и как, в конечном итоге, голосовать по вопросу о дополнительной проверке части депутатских мандатов. Видимо, где-то часа в три или четыре пополудни заседание продолжилось, и с самого его начала, с первых же, по-сути, минут в стенах думского Собрания развернулись новые схватки оппонирующих сторон. И всё это продолжалось до того момента, пока Борис Вейнберг от лица членов фракции областников и беспартийных не внёс компромиссное предложение, состоявшее в следующем: поскольку признание недействительными 46 депутатских мандатов может нарушить кворум, определённый в 79 человек, и повлечёт за собой срыв работы Думы, областники, беспартийные и кооператоры готовы были признать бесспорными полномочия 82 депутатов. Мандаты же остальных** (исключая членов ВУС) предлагалось всё-таки отправить на повторную проверку.
  _______________
  *Предание гласит, что Мария Орлова жена В.Г. Белинского, оберегая своего мужа от излишних неприятностей, как только в кругу его друзей начинались жаркие политические споры, сразу же заходила в гостиную и приглашала всех попить чаю. При этом Виссарион Григорьевич всегда в шутку возмущался (потому что очень любил сей божественный напиток) и приговаривал: "Ну, вот опять - чай пить". Спустя почти сто лет, у Михаила Афанасьевича Булгакова по тому же самому поводу имелась другая шутка. В минуты опасных политических диалогов в кругу своих друзей он обычно говорил так: "Тише, тише, товарищи, а то нас могут пригласить в ГУМ..." В наше время в России с этим немного попроще, но матрица всё-таки сохраняется, - могут даже и грохнуть, если что... Впрочем, так происходит не только у нас в стране.
  **В подсчёте этих остальных источники несколько расходятся и проявляют некоторые чудеса арифметических несуразностей. "Сибирская жизнь" (Љ93), например, приводит непонятную цифру 16 (82 плюс 16 - никак не 97 зарегистрировавшихся на 15 августа), а "Свободная Сибирь" (Љ82) апеллирует к ещё более пространному числу в 20 сомнительных мандатов. Возможно, что в рассматриваемый промежуток времени между 15 и 17 августа количество членов Думы увеличилось, по разным подсчётам, на одного или пять человек.
  
  
  После такого неожиданного разворота депутаты вновь решили сделать небольшой перерыв для совещания во фракциях, по окончании которого они в семь часов вечера собрались на своё последнее в тот день заседание. Председательствующий Якушев сразу же поставил на голосование два предложения: признать действительными 82 депутатских мандата или все 97 без исключения. Большинством голосов прошел второй вариант, и вопрос, наконец-то, был закрыт. Левые, таким образом, одержали свою первую серьёзную победу. Что же касается правых, то они, в лице фракции областников и беспартийных (21 депутат), от голосования демонстративно(!) воздержались.
  Закончив с политическими спорами, депутаты некоторое время уделили более приятной процедуре и заслушали тексты приветственных телеграмм, поступивших в адрес СОД от общественных и государственных структур, как из самой Сибири, так и из-за "рубежа", в том числе и от украинских сепаратистов, между прочим. Затем Дума перешла к следующему вопросу повестки дня, к заслушиванию деклараций от фракций. Как раз в этот момент в зал вошли министры ВСП во главе с П.В. Вологодским и расположились в своей ложе, приготовившись внимательно выслушать, по сути, наказы со стороны депутатского корпуса в адрес Правительства. Впрочем, это были не только деловые рекомендации, но и конечно же, в первую очередь, политические заявления по поводу текущего момента. Причём свои декларации представили не только все четыре фракции, но ещё и две секции фракции национальностей: туземных племён и экстерриториальных народностей Сибири.
  По основным своим смысловым выкладкам это были достаточно схожие заявления, провозглашавшие скорейший созыв Всероссийского и Всесибирского Учредительных собраний, создание боеспособной армии для борьбы с немцами и большевиками до победного конца. В них содержались недвусмысленные требования, касающиеся признания автономии Сибири, а также полного восстановления государственного единства России. В обращениях заявлялось о поддержке целенаправленного развития народоправства, а также областного, земского и городского самоуправлений. Однако, вместе с тем, в каждой из шести деклараций имелись и некоторые, так сказать, нюансы, отличавшие каждое из заявлений, а по некоторым отдельным моментам продемонстрировавшие в чём-то и в корне противоположные взгляды на происходящее.
  Так, например, по вопросу о власти левые фракции и поддержавшие их националы, хотя и признали спасительное для Сибири единство действий "в тесном и постоянном контакте" СОД и ВСП, но всё-таки высказались за "контроль" (эсдеки) со стороны Думы за Правительством, и даже за "подотчётность" министров областному депутатскому корпусу (националы). Эсеры же, как главная оппозиционная сила, почувствовав, если так можно выразиться, вкус "крови", отважились на ещё более смелое заявление. Дословно в нём провозглашалось следующее: "В переходное время Сибирская областная дума должна быть признана высшим органом власти и источником всех других властей в Сибири до созыва Всесибирского Учредительного собрания... Никакая иная власть, кроме Сибирского Учредительного собрания, не может претендовать на верховенство в Сибири и противопоставлять себя Областной думе, как равная ей или от неё независимая".
  В противоположность левым "объединённая областническая фракция беспартийных деятелей земских, городских, кооперативных, академических, казачества и других", напротив, поддержала Правительство в его праве "нестесняемости" и "свободной деятельности", ограждённой от "вмешательства со стороны Областной Сибирской думы". Такое заявление, несомненно, было очень значимым и ценным не только для ВСП, но и для всех тех, кто поддерживал омский Совет министров в его политическом единоборстве с Областной думой.
  Что касается особо индивидуальных запросов каждой из фракций о том, что особенно у них наболело, то тут складывалась следующая картина. Меньшевики устами председателя своей фракции студента Сергея Неслуховского настоятельно порекомендовали ВСП взять "под государственный контроль часть предпринимательской инициативы в области производства и распределения товаров", а также потребовали введения "института комиссаров труда, выбираемых профессиональными союзами и утверждаемых правительством". Областники в лице Николая Новомбергского сделали акцент опять-таки на внесении "поправок к проекту об изменении статьи 8 "Положения о временных органах управления Сибири", об усиленном представительстве от крестьян, туземцев и казачества". Национальная фракция (докладчик Юсуф Саиев) свои пожелания сибирским властям также выразила несколькими тезисами, а именно: создание "особых" воинских частей "по национальностям", издание "неотложных актов, регулирующих автономную жизнь" автохтонных народностей, признание "равноправия языков всех национальностей в публичной жизни, в частных и частноправовых сношениях".
  Составители отдельной декларации от туземных племён пошли ещё дальше (зачитал Сергей Борисов) и потребовали признания за коренными народами Сибири права на "национальную" (то есть территориальную) автономию. Претензии экстерриториалов озвучил Владимир Строкан, провозгласивший, что пришлые национальные меньшинства будут отстаивать реализацию принятого январской сессией СОД "законопроекта о министерстве экстерриториальных народов Сибири", а также займутся разработкой "законопроекта о национально-персональной автономии". Эсеры, устами Леонида Солдатова, полностью поддержали претензии "отдельных народов" на автономию в рамках "великой федеративной российской демократической республики". Они высказались также за скорейшее избрание при участии сибиряков центрального всероссийского правительства и за созыв в прежнем составе Всероссийского Учредительного собрания, продекларировав в завершении, что только "через свободную, мощную, демократическую Россию лежит путь к социализму".
  Последним пунктом повестки дня заседаний 17 августа стало обсуждение разработанного Правительством законопроекта о внесении изменений в ту самую, неоднократно упоминавшуюся уже нами, статью восьмую. Дополнения эти, напомним, предусматривали расширение депутатского корпуса за счёт представителей от сибирской крупной буржуазии, от рабочих профсоюзов и от крестьянских организаций. И хотя правительственное постановление от 7 июля уже некоторым образом действовало (на заседаниях СОД присутствовали представители от профсоюзов), необходимо было правительственный указ превратить в закон посредством одобрения его Думой. С докладом по данному вопросу выступил министр юстиции Григорий Патушинский, который выразил уверенность в том, что правительственный законопроект не встретит особых возражений со стороны членов Думы, так как вполне очевидна для всех, без какого-то ни было исключения, его "государственная необходимость". К обсуждению предлагаемого вопроса депутаты подошли также весьма ответственно. Откуда только у них силы брались в тот день - непонятно.
  С поправками к законопроекту выступили - представитель от иркутских казаков Семён Мелетьев и известный уже нам минусинский кооператор Иван Бедро. Первый, приведя довольно подробные статистические данные, высказался за увеличение представительства от казачества, а второй за дополнительное увеличение членов Думы от крестьянства, составлявшего 88% от общего числа населения, и поэтому нуждающегося, по мнению выступавшего, в ещё более значительном расширении своего представительского состава. В противном случае, заявил Бедро, Дума "народом признана не будет, и вы не только не укрепите Правительство, которое вздумает на эту Думу опираться, нет, вы его погубите". Депутатов от крестьян Иван Бедро назвал "сердцем" Думы, её спасительным центром*.
   Выступивший следом министр и одновременно член СОД Патушинский предложил внесённые поправки рассматривать как существенные дополнения и не включать их сейчас же в обсуждаемый закон, а дать поручение Правительству в течение некоторого времени подготовить новый законопроект и вновь представить его на рассмотрение Думы. Депутаты согласились, и, в завершении непродолжительных споров, срок на подготовку нового законопроекта был определён в две недели**. После чего члены СОД приняли закон о пополнении своего состава, практически, единогласно всего лишь при одном воздержавшемся. На этом, собственно, второй сессионный день, выдавшийся по настоящему трудовым для законодателей, наконец, закончился; и они с чувством честно выполненного долга, очень уставшие, но вместе с тем и равно удовлетворённые, разошлись по своим домам, гостиничным номерам и прочим местам безусловно заслуженного отдыха.
   _______________
  *Спасительным (как нам представляется) в том числе, и для правой части депутатского корпуса, поскольку крестьянские делегаты должны были избираться на сельских и волостных сходах, лидерство в которых к тому времени вновь захватила зажиточная сельская буржуазия.
  **Члены СОД предлагали три дня, а министры ВСП - некоторое неопределённое время.
  
  
  
  
  6. Третье и четвёртое пленарные заседания
  
  Следующее заседание опять произошло лишь через день, 19 августа, и на нём с утра и до самого позднего вечера депутаты дискутировали на одну единственную тему - "о выявлении отношений Сибирской областной думы к созданию всероссийской власти", то есть занимались тем, за что их, мягко говоря, так недолюбливает простой народ - парламентской говорильней. Однако, в этом суть депутатской работы, экспонируемой, порой, одной лишь рутинной полемикой или, грубо выражаясь, грызнёй разного рода политических группировок. Впрочем, проблемы, выносимые на обсуждение парламентариев, иногда бывают и весьма значимыми, как, например, в тот день, 19 августа, когда полемизировался вопрос ни много ни мало, а о принципах формирования центральной всероссийской власти. Ход самой дискуссии мы комментировать не будем (интеллигенция любит, как известно, потрепать языком, но нам-то что от этого?)*, отметим лишь тот факт, что никаких конкретных решений в третий сессионный день принято не было. Что же касается итогов работы, то их депутаты решили подвести на следующем заседании 20 августа.
  _______________
  *С выступлениями депутатов по данному вопросу можно ознакомиться из материалов, опубликованных на страницах газет "Сибирская жизнь" (ЉЉ95 и 97 за 1918 г.) и "Свободная Сибирь" (ЉЉ82-83 за тот же год).
  
  
   Его назначили на 4 часа дня, но к этому времени кворума собрать не удалось, и поэтому Дума начала свою работу лишь в пять часов вечера. ("Слава богу, мы не немцы, нам спешить некуда", - сетовал один из репортёров.) К открытию заседания левыми и правыми секциями было подготовлено два варианта проекта итогового постановления по дискуссии 19 августа. Один - от областников и беспартийных, другой - от блока фракций эсеров, эсдеков и национальностей. Основные отличительные особенности указанных документов состояли в следующем: областники продекларировали принцип "полной деловой самостоятельности" будущего Временного Всероссийского правительства, а также его "независимость во внутренней и внешней политике от партийных и деловых или каких-либо других группировок". Социалисты же внесли в свой проект такой немаловажный аспект, как обязательная ответственность правительства перед Всероссийским Учредительным собранием.
  В создании Временного Всероссийского правительства, по замыслу областников, должны были принять участие делегаты от "областных территориальных правительств", с опорой "на мнение представителей центральных комитетов, государственно мыслящих политических партий". Левые же добавили в этот список ещё и выборщиков от самарского съезда членов Учредительного собрания. Новая власть, по их мнению, должна была состояться на платформе "единой независимой демократической федеративной России". Областники же слова демократическая и федеративная в своём проекте опустили и оставили в качестве одной из главных целей новой центральной власти "воссоздание единой и независимой России". Без дополнительных обсуждений оба варианта были проголосованы и большинством голосов члены СОД утвердили формулировку, предложенную левыми фракциями. 70 депутатов проголосовали за, 22 - против, и один воздержался ("Свободная Сибирь", Љ84 за 1918 г.). Проект областников был провален почти тем же самым соотношением голосов.
  Следующим обсуждался вопрос о посылке думской депутации на Государственное совещание. Правые предложили ограничиться лишь правительственной делегацией, левые же настаивали на том, чтобы направить ещё и думских представителей на Совещание, "заключив их полномочия в определённые рамки". Опять, как и в прошлый раз, всё теми же семьюдесятью голосами за, прошел вариант левых, они вновь одержали победу. Вслед за этим были избраны и сами делегаты, ими стали: от эсеров Пётр Куликовский, от эсдеков Н. Назаренко, а от национальных меньшинств Нарулла Карпов.
  Затем депутаты перешли к вопросу об образовании думских комиссий. Доведя их количество до 14-ти, члены СОД одновременно избрали ещё и их личный состав*. Следующим и уже, по-сути, последним в повестке дня стоял вопрос об определении места пребывания Правительства. Однако министры ВСП в своём официальном заявлении попросили, исходя из "военно-стратегических соображений", данную тему пока не обсуждать и дать Совету министров две недели, для того, чтобы самоопределиться по этой проблеме. Члены Думы опять не стали возражать и в сэкономленное таким образом время рассмотрели дополнительно несколько текущих, что называется, дел.
  После чего председатель Собрания огласил поступившее от нескольких членов Думы (по всей видимости, из фракции областников) предложение временно прервать занятия СОД и возобновить их вновь 10 сентября уже в пополненном составе**. Данное предложение депутаты решили не обсуждать и единогласно проголосовали за его принятие. Потом был объявлен небольшой перерыв для совещания во фракциях с целью обсуждения вопроса об открытии первого сентябрьского заседания. В половине двенадцатого ночи законодатели вновь продолжили работу и проголосовали за то, чтобы собраться 10 сентября*** здесь же в Томске в час дня по местному времени. После этого Иван Якушев объявил августовскую сессию Сибирской областной думы закрытой и поблагодарил депутатов за проделанную ими плодотворную работу.
  _______________
  *Подробнее о составе думских комиссий можно узнать из газеты "Сибирская жизнь" (Љ96 за 1918 г.).
  **Напомним, однако, что изначально данное предложение ещё в начале августа внёс на рассмотрение Частных совещаний омский Совет министров.
  ***Во фракциях вместе с тем было распространено неофициальное распоряжение собраться всем в обязательном порядке не позже 5 сентября.
  
  
  В ту же ночь специальным поездом из Томска в Омск отбыли министры Временного Сибирского правительства. На прощанье председатель Думы получил от П.В. Вологодского разрешение переселить президиум Думы, а также приёмную и думские комиссии из здания университетской библиотеки в Дом свободы, в бывшую резиденцию губернатора. До того момента там располагались Томский губернский и уездный комиссариаты, а также городская комендатура. Двум последним учреждениям предписано было как можно скорее съехать, а губернскому комиссариату потесниться и перебазироваться со своими отделами в дальние комнаты (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.71). Смеем предположить, что Правительство, таким образом, выразило свою благодарность Думе за проявленную ею сговорчивость.
   На этом, наверное, можно бы было и завершить главу об августовской сессии, однако у нас есть ещё одна задумка, которую нам бы хотелось реализовать на настоящем этапе. Дело в том, что в советской историографии, как, впрочем, и в постсоветской тоже, вопрос о Сибирской областной думе в качестве отдельной темы исследования, практически, никогда не рассматривался на должном уровне. При этом о СОД писали и говорили достаточно много, но материалы о ней в лучшем случае служили лишь дополнением к другим исследовательским проектам. Отдельного и полномасштабного научного освещения данный вопрос, к сожалению, не получил. В частности, никто из исследователей так и не удосужился хотя бы разобраться в персональном составе членов первой Сибирской думы. Тот список из 127 фамилий, что привёл в своей книге Г. Гинс в 1921 г., так и остаётся до сих пор единственным, на который опиралось и опирается по сей день большинство исследователей. Однако свои данные Гинс основывает лишь на материалах августовской сессии, а ведь заседания Думы проходили ещё и в январе, а также в сентябре и ноябре 1918 г. Исходя из этого, можно с полным основанием утверждать, что полного "синодика" первых сибирских парламентариев до сих пор у исторической науки нет. А раз так, то мы вот и вознамерились хоть как-то ликвидировать образовавшийся пробел и дополнить список Гинса теми фамилиями, которые мы собрали, что называется, по сусекам, как из работ наших уважаемых коллег сибирских историков, так и из собственных архивных изысканий.
  
  
  
  7. Списочный состав членов СОД
  
  Далее мы приводим расширенный таким образом списочный состав членов Сибирской областной думы, но сначала несколько пояснений. Взяв за основу перечень Георгия Гинса, мы его, во-первых, несколько видоизменили, а именно: расположили фамилии депутатов по алфавиту, а, во-вторых, слегка подкорректировали данные, исправив некоторые, с нашей точки зрения, неточности. Такого рода исправления помечены курсивом в общем тексте. Точно таким же курсивом отмечены и фамилии депутатов, дополнивших ставшим уже почти классическим список 1921 года издания.
  
  СПИСОК ЧЛЕНОВ СИБИРСКОЙ ОБЛАСТНОЙ ДУМЫ
  
  1) Потанин Григорий Николаевич - от декабрьского чрезвычайного Сибирского областного съезда.
  2) Адмурский Меер Калманович - от сионистской организации Средней Сибири. (В протоколах заседаний Частных совещаний СОД упоминается как Амдурский, представляющий Дальневосточный районный комитет сионистских организаций.)
  3) Адрианов Александр Васильевич - от II Всесибирского кооперативного съезда.
  4) Аланов Иннокентий Иванович - от минусинских туземных племён.
  5) Алексеев Александр Константинович - от Омского окружного почтово-телеграфного союза.
  6) Анкудинов Сергей Иванович - от Омского окружного почтово-телеграфного союза.
  7) Ассар Г.П. - от Иркутского районного латышского национального комитета. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат.
  8) Барабанщиков Ефим Васильевич - от сибиряков фронтовиков Первой мировой войны.
  9) Баранцев Трофим Владимирович - член Учредительного собрания.
  10) Бахта Козьма Филиппович - от 4-го Омского Крестьянского съезда.
  11) Бедро Иван Прохорович - от II Всесибирского кооперативного съезда. От кредитной кооперации Минусинского уезда.
  12) Беляков Прокопий Михайлович - делегат от томского студенчества на январской сессии.
  13) Бланков Иван (Исай) Моисеевич - от Якутского Совета крестьянских депутатов. Член СОД ещё и в период январской сессии.
  14) Больт Генрих Генрихович - от комитета немецкой национальности Павлодарского уезда. (В исторической литературе иногда упоминается как Больдт, но в протоколе Частных совещаний СОД от 5 августа - как Больт.)
  15) Больт Пётр Иванович - от Центрального комитета немецкой национальности.
  16) Борисов Сергей Степанович - от Алтайской губернской земской управы.
  17) Буров Козьма Семёнович - член Учредительного собрания.
  18) Бутаков Г.Н. Газета "Сибирская жизнь" в Љ96 за 1918 г. указывает на него как на члена думской комиссии средств и путей сообщения. А в Љ107 той же газеты о нём уже напрямую говорится как о члене СОД.
  19) Быховский Наум Яковлевич (Нохим Шебшелович). Член СОД в период январской сессии. По словам М. Курского ("Жизнь Алтая", Љ111 за 1918 г.), Быховский весной 1918 г. входил в состав организованной членами СОД в Харбине ревизионной комиссии, проверявшей финансовую деятельность ВПАС.
  20) Вакулин Н.А. Его фамилию упоминает краткий протокол заседания президиума и представителей фракций СОД от 5 ноября 1918 г.
  21) Вампилов (Вампилун) Баэртон Гандалович - представитель бурят на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. (Декларация была составлена в конце января, но опубликовать её удалось лишь 19 февраля.)
  22) Вампилов Николай Владимирович - от Иркутского бурятского национального комитета. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат. Упоминается в документах СОД за октябрь месяц (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.63).
  23) Вейнберг Борис Петрович - от Сибирских высших женских курсов.
  24) Величанский Григорий Семёнович - от Главного комитета Ачинско-Минусинской ж.-д.
  25) Величков (Величко) И.А. Член СОД на январской сессии. Значится в списке арестованных большевиками во время разгона Думы. С историческими источниками по поводу арестов депутатов можно подробнее узнать из нашей книги "День освобождения Сибири", глава "Разгон большевиками Сибирской думы".
  26) Виллов Я.В. - от эстонских колоний Средней Сибири. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат.
  27) Винокуров Ф.И. Член СОД на январской сессии. Значится в списке арестованных большевиками во время разгона Думы.
  28) Войтенко - представитель украинцев на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. в качестве секретаря Думы.
  29) Воронин Николай Михайлович - от Иркутского отделения Всероссийского почтово-телеграфного союза.
  30) Гайсин Зариф Савич - представитель Центрального мусульманского совета Сибири. (В материалах Частных совещаний СОД обозначен как Зариф Сафич. ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.134.)
  31) Галиев Г. - представитель татар Акмолинской и Семипалатинской области на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  32) Гольдберг Исаак Григорьевич - от Томского губернского крестьянского съезда.
  33) Гончаров З.А. Член СОД на январской сессии. Числится в списке арестованных при разгоне большевиками Думы.
  34) Горохов Михаил Гаврилович - от Семипалатинского союза кооператоров.
  35) Гридин Иван Максимович - от Союза Сибири.
  36) Грингоф Христофор Самуилович - от томского латышского национального совета.
  37) Гриневич П.А. Член СОД на январской сессии. Числится в списке арестованных при разгоне большевиками Думы.
  38) Гросс Э.Ф. - от Всесибирской эстонской национальной организации. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат как члена СОД.
  39) Гуров. Газета "Сибирская жизнь" в Љ96 за 1918 г. указывает на него как на члена думской комиссии по запросам. (Впрочем, для работы в составе думских комиссий могли привлекать и не членов СОД.)
  40) Дашханов. Член СОД на январской сессии. Числится в списке арестованных при разгоне большевиками Думы.
  41) Девизоров Алексей Алексеевич - член Учредительного собрания.
  42) Деев Константин Степанович - от съезда сибиряков в Киеве. (От 25 тысяч сибиряков-фронтовиков, проводивших свой съезд в Киеве 15 января 1918 г.)
  43) Дербер Пётр Яковлевич. Член СОД на январской сессии. Председатель Временного правительства, выбранного депутатами той сессии.
  44) Дивидович Николай Иванович - от Барнаульской городской управы.
  45) Дистлер Александр Григорьевич - от Томской городской думы.
  46) Дишлер Карл Германович - от Омского коммерческого института ("Сибирская жизнь" в Љ85 за 1918 г. упоминает его как делегата от Омского политехнического института).
  47) Добрянов Матвей Петрович - от 11-й Сибирской стрелковой дивизии.
  48) Донецкий. 9 августа обратился с просьбой к частному совещанию СОД предоставить ему подъёмные средства для прибытия на заседания Думы (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл. 155об. и 156).
  49) Дридин. Газета "Сибирская жизнь" в Љ96 за 1918 г. указывает на него как на члена думской комиссии по финансам. (Возможно, что в газете опечатка, и в виду имелся Иван Гридин.)
  50) Дурхисанов Илья Серафимович - от Иркутской губернской земской управы. Являлся членом СОД ещё и во время январской сессии, значится в списках арестованных при разгоне большевиками Думы.
  51) Евдокимов Кузьма Афанасьевич - член Учредительного собрания.
  52) Евзеров Александр Мануэлевич - от Западно-Сибирского района сионистской организации. Участвовал в работе ещё и январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  53) Емельянов Александр Степанович - от Иркутского союза кредитного и сберегательного товарищества.
  54) Емельянов Ф.Ф. Член СОД в период её январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне большевиками Думы.
  55) Ефимов Вячеслав Васильевич - от Главного комитета Южно-Сибирской ж.-д.
  56) Жамцарано Цибен. Представитель Забайкальского бурятского национального комитета. 17 сентября по решению Думы его мандат был признан действительным.
  57) Желобцов Н. Член СОД от Якутии на январской сессии.
  58) Жернаков Николай Евграфович. Член СОД от Новониколаевского уездного земства в период январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне большевиками Облдумы.
  59) Жукас А.А. Избран в члены СОД от областного бюро горнорабочих, однако его удостоверение мандатной комиссией Частных совещаний СОД было признано не подлежащим утверждению (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л. 135об.). Вместе с тем у нас есть предположение, что августовская сессия его мандат всё-таки признала действительным.
  60) Заленский Ян. Представитель польской социалистической партии на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. 17 сентября по решению Думы его мандат, как представителя Союза объединенных польских организаций г. Гродеково и окрестностей, был признан действительным.
  61) Занозин Василий Степанович - от Главного дорожного комитета союза служащих и рабочих Алтайской ж.-д.
  62) Иваницкий-Василенко Александр Алексеевич - член Учредительного собрания от Сибири. Однако в списке Гинса его почему-то нет.
  63) Иванов Николай Иванович - от Главного исполнительного комитета Кольчугинской ж.-д.
  64) Инырев Денис Иванович - член Учредительного собрания.
  65) Капустин Александр Михайлович - от Главного комитета Омской ж.-д.
  66) Кареев. Член СОД от Томского губернского крестьянского съезда в период январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне большевиками Облдумы.
  67) Карпов Нурулла Мухамеджанович - от татар. Член СОД ещё с январской сессии Облдумы. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  68) Кауров. Представитель от Черемховских угольных шахт. На заседании 25 июля Частных совещаний СОД мандатная комиссия сделала доклад по его полномочиям, после чего вопрос о статусе Каурова решено было оставить открытым до "выяснения вопроса о земском положении Черемхово" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л. 110об.).
  69) Каштымов. Представитель хакасов на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  70) Ким А.И. От корейцев Сибири. 10 ноября 1918 г. на своём пленарном заседании члены СОД утвердили его полномочия.
  71) Клинкгоф Леонид Фёдорович - от Главного дорожного комитета Кольчугинской ж.-д. В протоколе Частных совещаний от 27 июля значится как Клейнгоф (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л. 124.).
  72) Кобушко Георгий Васильевич - от 4-го Омского крестьянского съезда.
  73) Коган Александр Григорьевич - от студенческих старост высших учебных заведений города Томска.
  74) Колесов. Представитель от Якутии на январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  75) Колобов Михаил Алексеевич. Член СОД от Читинской городской думы в период январской сессии. По заявлению самого Колобова ("Забайкальская новь" за 5 октября 1918 г.) он участвовал в январском тайном заседании членов СОД, на котором было избрано Временное правительство автономной Сибири.
  76) Колосов Евгений Евгеньевич - член Учредительного собрания.
  77) Корнилов И.Г. Член Облдумы от Якутии. Его полномочия были официально утверждены на пленарном заседании СОД 10 ноября.
  78) Коробков М.И. Член СОД от Новониколаевского самоуправления в период её январской сессии. Значится в списках арестованных во время разгона Думы большевиками.
  79) Косогор П.П. Член СОД в период её январской сессии. Значится в списках арестованных во время разгона Думы большевиками.
  80) Котельников Дмитрий Павлович - член Учредительного собрания.
  81) Красев Николай Гаврилович - от Главного комитета Кольчугинской ж.-д.
  82) Кроль Моисей Ааронович - член Учредительного собрания.
  83) Ксенофонтов Гавриил Васильевич. Член СОД от Якутии в период январской сессии.
  84) Кубасов Анатолий Никитьевич (так у Гинса) - от Верхнеудинского и Читинского кооперативных объединений.
  85) Кубышко. Газета "Сибирская жизнь" (Љ 96 за 1918 г.) указывает на него, как на члена думской комиссии по финансам. Однако членами думских комиссий могли являться и специально привлечённые специалисты, не члены СОД.
  86) Кудрявцев Сергей Андреевич. На III Томском губернском крестьянском съезде (июль-август 1918 г.) был избран членом СОД от Крестьянского трудового союза. Во время январской сессии СОД входил в состав эсеровской фракции. Значился в списках членов СОД, подлежащих аресту.
  87) Куксман Рудольф Янович - от объединения эстляндцев. (В протоколах заседаний Частных совещаний СОД значится как Кускман.)
  88) Куликов Владимир Васильевич. Член СОД от II Всесибирского кооперативного съезда в период январской и августовской сессии. Выступал на заседании 19 августа от фракции областников по вопросу о создании всероссийской власти. Газета "Сибирская жизнь" (Љ 96 за 1918 г.) указывает на него как на члена думской комиссии по бюджету, народному образованию и по запросам.
  89) Куликовский Пётр Александрович - от якутских крестьянских депутатов. Член СОД ещё и в период январской сессии.
  90) Курский Михаил Онисифорович. Член СОД от кредитной кооперации Сибири во время январской сессии ("Сибирская жизнь", Љ95 за 1918 г.).
  91) Лазебник-Лазбенко. Член СОД в период январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. в качестве заместителя председателя Облдумы.
  92) Леонтьев. Значится как член СОД на дневном заседании Частных совещаний 20 июля (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.90).
  93) Линдберг Михаил Яковлевич - член Учредительного собрания.
  94) Лозовой Тимофей Сергеевич - от Омской городской думы.
  95) Лозовой Фёдор Сергеевич - от 4-го Омского крестьянского областного съезда (Обозначался в документах Думы как Лозовой второй).
  96) Ломшаков Валентин Александрович - член Учредительного собрания.
  97) Любимов Николай Михайлович - член Учредительного собрания.
  98) Магницкий Алексей Андреевич - от Главного комитета Томской ж.-д. (В документах Частных совещаний обозначен как Александр Андреевич (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.134)).
  99) Магун Исаак Львович. Представитель профсоюзных организаций Западной Сибири (ГАТО. Ф.72, оп.2, д.16, л.43). Вегман утверждал, что Магун являлся членом СОД от Томского губернского съезда профсоюзов. В начале августа был арестован властями (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.143), но к началу августовской сессии освобождён. На пленарном заседании 10 ноября Магун единственный из всех членов СОД голосовал против предложения Временного Всероссийского правительства о самороспуске Облдумы.
  100) Мазан Борис Петрович - от Главного комитета Томской ж.-д.
  101) Майнагашев Степан Дмитриевич - от Минусинских туземных племён.
  102) Малахов Василий Зотикович - от исполнительного комитета Алтайского Совета крестьянских депутатов. (С июля 1918 г. занимал должность алтайского губернского комиссара.)
  103) Малых. Выступал на пленарном заседании 17 августа по вопросу о проверке депутатских мандатов.
  104) Марков Борис Дмитриевич - член Учредительного собрания.
  105) Маурер Г.Ю. Представитель Всесибирской эстонской национальной организации. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат.
  106) Мелентьев Семён Матвеевич - от Войскового круга Иркутского казачьего войска. Член СОД ещё и в период её январской сессии. Значился в списке арестованных при разгоне Облдумы большевиками.
  107) Мельников Фёдор Ефимович - от Исполнительного комитета старообрядцев.
  108) Мерхалёв Владимир Николаевич - от (Иркутского) губернского Совета крестьянских депутатов.
  109) Михайлов Павел Яковлевич - член Всероссийского Учредительного собрания.
  110) Монетов Александр Дмитриевич - от фронта. Член СОД также и в период её январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне Облдумы большевиками.
  111) Моравский Валериан Иванович. Член СОД во время январской сессии.
  112) Мосеенок Кирилл Емельянович - от Томской городской думы.
  113) Мраморнов Виктор Васильевич - от Технологического института.
  114) Мухин Александр Фёдорович - член Всероссийского Учредительного собрания.
  115) Нагорный Иван Емельянович - от Акмолинской украинской Рады.
  116) Назаренко Н.Ш. Представитель профессиональных союзов Красноярска. В качестве депутата СОД выступал от фракции социал-демократов на заседаниях 19 и 20 августа при обсуждении вопроса о создании центрального Всероссийского правительства и о посылке делегации на государственное совещание. Вошел в состав думской делегации на Уфимское совещание. Газета "Сибирская жизнь" (Љ96 за 1918 г.) указывает на него как на члена думской комиссии по законодательным предложениям.
  117) Неометуллов Гариф Шегибердинович. Представитель от татар Сибири на январской сессии СОД. Министр без портфеля ВПАС. Подписал декларацию Сибирской областной думы от 19 февраля 1918 г.
  118) Неслуховский Сергей Константинович - от (томского) студенчества.
  119) Неупокоев Вячеслав Павлович - от Иркутского губернского Совета крестьянских депутатов.
  120) Никитин Валерьян Евгеньевич - от Всесибирского комитета крестьянских депутатов.
  121) Никонов Сергей Павлович - от Томского университета. Член СОД в период ещё и январской сессии. Значился в списке арестованных во время разгона большевиками Облдумы.
  122) Новомбергский Николай Яковлевич - от II Всесибирского кооперативного съезда.
  123) Новосёлов Александр Ефремович - был упомянут (помянут) как член СОД 10 ноября на последнем "жертвенном" заседании Думы. По всей видимости был делегирован в её состав в январе 1918 г. от Западно-Сибирского совета крестьянских депутатов.
  124) Обухов Павел Яковлевич - от фронта (подпоручик).
  125) Околович Степан Иванович - от Новониколаевского городского управления.
  126) Окороков Александр Матвеевич. Член СОД от II Всесибирского кооперативного съезда в период январской сессии.
  127) Омельков Михаил Фёдорович - член Учредительного собрания.
  128) Патушинский Григорий Борисович - от Якутского губернского Совета крестьянских депутатов.
  129) Пепеляев Владимир Николаевич. Депутат СОД от объединения учащихся высших учебных заведений Томска (ГАТО. Ф.72, оп.2, д.16, л.137), уроженец г. Камышлова Пермской губернии, студент-медик, меньшевик. К семье томских Пепеляевых никакого отношения, по всей видимости, не имел.
  130) Переверенко И.А. - от профсоюза Забайкальской ж.-д.
  131) Петерсон Александр Иванович. Представитель эстонцев Алтайской губернии. 13 июля Петерсона, прибывшего в Томск без соответствующих документов, подтверждающих его депутатские полномочия, временно допустили к участию в работе Частных совещаний СОД. Однако его права удостоверили многие из участников январской сессии (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.64). Петерсон подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  132) Петров Аркадий Николаевич. Член СОД в период январской сессии. Числится в списке арестованных при разгоне Облдумы большевиками. Весной 1918 г. выехал по приглашению на работу во Владивостокский восточный институт. Летом был избран членом СОД от этого института, но в Томск не поехал, заняв в июле пост управляющего министерством иностранных дел в правительстве Дербера-Лаврова. Однако на заседании Частных совещаний СОД 20 июля присутствовал какой-то Петров (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.90), подавший 25 июля заявление о выходе из состава Облдумы (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.111).
  133) Плахин Александр Тимофеевич - от губернского Крестьянского съезда. Член СОД в период ещё и январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне большевиками Облдумы.
  134) Плюхин Константин Трофимович - от Главного комитета Омской ж.-д.
  135) Попов Василий Михайлович - от Якутского Совета крестьянских депутатов.
  136) Попов Константин Андреевич. Член Сибирской областной думы от совета профсоюзов Омска ("Заря", Томск, Љ23 за 1918 г.). С июня 1918 г. содержался под стражей в Омске. Участия в работе СОД так и не принял.
  137) Потапенко Пётр Николаевич - от Омской украинской главной Рады.
  138) Путинцев Сергей Александрович - от 20-й Сибирской стрелковой дивизии Северного фронта.
  139) Рабинович Михаил Моисеевич. Представитель профсоюзных организаций Западной Сибири. На экстренном дневном заседании Частных совещаний 20 июля был утверждён в качестве кандидата в члены Думы и допущен на заседания с правом совещательного голоса (ГАТО. Ф.72, оп.2, д.16, л.43). После этого мандатная комиссия Частных совещаний признала удостоверение Рабиновича не подлежащим утверждению (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.135об.). Однако августовская сессия всё-таки признала его мандат действительным; о нём, как об участнике работы СОД, упоминает Вегман в своей статье.
  140) Реннер Иоганн Готфридович - от Славгородского районного комитета немецкой национальности.
  141) Розеншток Исаак Лазоревич. Представитель профсоюзных организаций Западной Сибири. На экстренном дневном заседании Частных совещаний 20 июля был утверждён в качестве кандидата в члены Думы и допущен на заседания лишь с правом совещательного голоса (ГАТО. Ф.72, оп.2, д.16, л.43). Однако августовская сессия, по всей видимости, всё-таки признала его мандат подлежащим утверждению.
  142) Романов Александр Дмитриевич - от Союза служащих и рабочих Юго-Западного и Румынского фронта.
  143) Романовский Михаил Александрович - томский кооператор.
  144) Романовский С.С. Член СОД в период её январской сессии, являлся председателем фракции национальностей. На состоявшемся 10 ноября 1918 г. пленарном заседании СОД его депутатские полномочия были официально подтверждены.
  145) Рудаков Михаил Петрович - от Томской губернской земской управы. Член СОД ещё и в период её январской сессии.
  146) Рязанов П.В. Член СОД в период её январской сессии ("Сибирская жизнь" Љ68 за 1918 г.).
  147) Сабунаев Михаил Васильевич - от Якутского инородческого управления. Член СОД ещё и в период январской сессии.
  148) Саиев Юсуф Раадович - от Томской губернской земской управы. Член СОД ещё и в период её январской сессии, был арестован большевиками во время разгона Облдумы.
  149) Сапожников Василий Тихонович - от профсоюза Забайкальской ж.-д. Член СОД ещё и в период её январской сессии.
  150) Семёнов Фёдор Фёдорович (он же Лисиенко Арсений Павлович) - член Всероссийского Учредительного собрания.
  151) Сенников Николай Константинович - от правления Союза союзов Троицкой ж.-д.
  152) Скуратов Иван Иванович - от Всероссийского исполнительного комитета крестьянских депутатов. На III Томском губернском крестьянском съезде (июль-август 1918 г.) был избран членом СОД от крестьянского трудового союза.
  153) Соболев Афанасий Гаврилович - новониколаевский кооператор. Член СОД ещё и в период январской сессии. Значится в списках арестованных во время разгона большевиками Облдумы.
  154) Соколов Кузьма Васильевич - от Семипалатинского союза кооператоров.
  155) Солдатов Леонид Константинович - от губернского Совета крестьянских депутатов.
  156) Соловьёв Пётр Николаевич - от Семипалатинской областной земской управы. Член СОД в период ещё и январской сессии. Значится в списках арестованных при разгоне большевиками Облдумы.
  157) Сотников Александр Александрович - от Минусинского казачьего войска. Член СОД ещё и в период январской сессии, но в её работе не участвовал, поскольку руководил тогда вооруженным выступлением енисейских казаков.
  158) Сошников Иван Александрович - от Главного комитета Кольчугинской дороги.
  159) Станкеев Александр Гаврилович - от Союза сибирских маслодельных артелей.
  160) Стасий. Член СОД в период январской сессии. Значится в списках арестованных большевиками во время разгона ими Облдумы.
  161) Строкан Владимир Антонович - от Алтайской губернской украинской Рады.
  162) Стулов Пётр Лукьянович - от правления Союза союзов Троицкой ж.-д.
  163) Сулим Дмитрий Григорьевич. Член СОД во время январской сессии. Министр экстерриториальных народностей первого состава ВПАС.
  164) Суханов Павел Степанович - член Учредительного собрания.
  165) Таланов Павел Николаевич - от 23-24 Сибирских полков.
  166) Тараканова Серафима Андреевна. От профсоюзов Барнаула. 5 августа была допущена с правом совещательного голоса на заседания Частных совещаний СОД (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.143). 23 сентября была избрана в качестве полноправного представителя от фракции социал-демократов в Исполнительный комитет Думы. А 5 ноября она представляла ту же самую фракцию на заседании президиума СОД.
  167) Тибер-Петров Виктор Тимофеевич. Представитель Алтайской и Кузнецкой Горной думы. Член Сибоблдумы в период её январской сессии. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. Министр туземных дел первого состава ВПАС.
  168) Тимофеев А.Ф. Член СОД в период январской сессии. Значится в списках арестованных большевиками во время разгона ими Облдумы.
  169) Тимофеев-Терёшкин М.Н. Член СОД от Якутии ещё в период январской сессии. На состоявшемся 10 ноября 1918 г. пленарном заседании СОД его депутатские полномочия были официально подтверждены.
  170) Тобоков Даниил Михайлович - от (алтайских) инородцев Каракорумской земской управы.
  171) Токмашев Георгий Маркелович - от Каракорумской окружной управы (от алтайцев).
  172) Трубачев (или Трубачеев) И. Представитель бурят на январской сессии Сибоблдумы. Пописал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. 10 сентября комиссия по проверке полномочий признала бесспорным его мандат.
  173) Устьяров О.Я. - от фронта. (На январскую сессию он опоздал. В июне 1918 г. Устьяров, как офицер, сотрудничавший с красными, был арестован сибирскими властями и 1 ноября того же года за попытку организации вооруженного мятежа - расстрелян. Так что поучаствовать ни в январской, ни в августовской, ни в ноябрьской сессиях он так и не смог.)
  174) Усырев Павел Петрович - от Алтайского исполнительного комитета Советов крестьянских депутатов. Член СОД в период ещё и январской сессии. Значится в списках арестованных большевиками во время разгона Облдумы.
  175) Фабрикант Моисей Львович. Представитель профсоюзных организаций Западной Сибири. На экстренном дневном заседании Частных совещаний 20 июля был утверждён в качестве кандидата в члены Думы и допущен на заседания с правом совещательного голоса (ГАТО. Ф.72, оп.2, д.16, л.43). После этого мандатная комиссия Частных совещаний признала удостоверение Фабриканта не подлежащим утверждению (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.135об.). Однако августовская сессия, по всей видимости, всё-таки признала его мандат действительным.
  176) Фельдман Моисей Соломонович. Во время августовской сессии СОД П.В. Вологодского посетила думская делегация, в состав которой входил М.С. Фельдман, указывает "Сибирская речь" в номере за 18 августа 1918 г.
  177) Филашев Н.А. - от Акмолинского областного земства. Участник августовской сессии. Состоял в партии народных социалистов. В начале августа, в связи с перевыборами председателя Акмолинского областного земства и его правления, Филашев отказался получать мандат члена СОД за их подписью ("Сибирская жизнь", Љ81 за 1918 г.).
  178) Фомин Николай Валерьянович (Нил Валерьянович) - от II Всесибирского кооперативного съезда. Член Всероссийского Учредительного собрания.
  179) Фрезе Франц Францевич - от Центрального комитета немецкой национальности.
  180) Ходукин Яков Николаевич - от Иркутского губернского земского собрания.
  181) Хомутов Порфирий Михайлович - от III Томского губернского крестьянского съезда.
  182) Черемных Иван Агеевич - от Всесибирского комитета крестьянских депутатов.
  183) Чертовских Николай Петрович - от Иркутского союза кооператоров.
  184) Чимитов Гамбожат. Представитель от Забайкальского Бурятского нацкомитета. 17 сентября СОД утвердила его полномочия.
  185) Шапошников Акедин Иванович - член Учредительного собрания.
  186) Шатилов Михаил Бонифатьевич - член Учредительного собрания. Депутат СОД ещё и в период январской сессии, был арестован при разгоне Облдумы большевиками.
  187) Шварц Густав Иванович - от Омского районного комитета немецкой национальности.
  188) Шендриков Степан Никифорович - член Учредительного собрания.
  189) Шкабин Константин Алексеевич - от Главного комитета Алтайской ж.-д.
  190) Шкундин Зиновий Исаакович - от Восточносибирского района сионистской организации. (Здесь у Гинса, видимо, ошибка, по нашим данным Шкундин представлял районный комитет сионистских организаций Западной Сибири.)
  191) Штраух. Представитель немцев на январской сессии Сибоблдумы. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г.
  192) Щевелёв Яков Яковлевич - от Главного комитета Ачинско-Минусинской ж.-д. (Здесь у Гинса или у корректоров издания, по всей видимости, ошибка. В документальных материалах значится Шевелёв Я.Я. Так, 22 июля на заседании Частного совещания СОД был допущен к участию в работе с правом решающего голоса Шевелёв Я.Я. (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, л.105), и на последующих заседаниях присутствует тот же Шевелёв в качестве полноправного члена СОД.)
  193) Эверстов Иван Николаевич - от Якутской городской народной управы. Член СОД ещё в период январской сессии.
  194) Юдин Иван. Член СОД в период январской сессии, известно, что входил в эсеровскую фракцию.
  195) Юнусов И.А. Представитель центрального сибирского мусульманского комитета на январской сессии Сибоблдумы. Подписал декларацию СОД от 19 февраля 1918 г. На состоявшемся 10 ноября 1918 г. пленарном заседании СОД его депутатские полномочия были официально подтверждены.
  196) Якушев Георгий Васильевич - от Главного комитета Южно-Сибирской ж.-д.
  197) Якушев Иван Александрович - от Иркутской городской думы. Член СОД ещё и в период январской сессии, был избран её председателем. Подвергся аресту со стороны большевиков во время разгона Думы.
  198) Яницкий Евгений Иванович - от Центрального исполнительного комитета Всесибирского Совета крестьянских депутатов.
  199) Яновицкий Вячеслав Авксентьевич - от Главной (украинской) Рады Сибири.
  
  Таков наш список членов Сибирской областной думы, расширенный на 72 человека, но остающийся, наверняка, не полностью ещё завершенным и поэтому нуждающимся в новых открытиях от вдохновенных исследователей (нет предела совершенству). Честно говоря, я не очень люблю (а, возможно, просто ленюсь) делать итоговые обобщения и выводы, вполне искренно надеясь, что читатель сам сделает это не хуже меня. И потому, наскоро отыграв, что называется, последний аккорд, позвольте нам за сим, наконец, всё-таки завершить разговор об августовской сессии СОД и перейти к другим не менее интересным темам нашего, я надеюсь, не слишком скучного повествования.
  
  
  
  Газета "Понедельник", Томск, Љ10 за 1918 г.
  
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ IV
  
  ВСТРЕЧНЫЙ БОЙ
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  В УСЛОВИЯХ ОБОСТРИВШИХСЯ
  ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ
  
  
  Война всех против всех.
  Томас Гоббс. Левиафан
  
  
  
  1. Четыре телеграммы
  
  В день последнего заседания августовской сессии СОД, то есть 20 августа, в Томск на домашний адрес Александра Адрианова пришла телеграмма из Харбина (отправленная через китайский город Кобдо* и датированная 18-м числом) от его давнего товарища по областническому движению Михаила Курского (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.169). Телеграмма эта, как нам представляется, послужила своего рода отправной точкой для нового витка роста напряженности в политическом противостоянии левых и правых группировок внутри вот уже третий месяц существующей и борющейся за свои национальные права сибирской автономии. 27 августа Адрианов на страницах редактируемой им "Сибирской жизни" (Љ95) обнародовал текст данной телеграммы, а равно с ним ещё и содержание трёх других телеграфных сообщений из Харбина, в контексте основных смысловых выкладок которых вдумчивый читатель вполне мог усмотреть несколько весьма смелых политических выпадов не только в адрес обосновавшегося на Дальнем Востоке "незаконнорожденного", по мнению потанинцев, детища Сибоблдумы правительства Пинкуса Дербера, но, в завуалированной форме, - и против левых министров омского Совета министров.
  _______________
  *Телеграфная связь, функционировавшая по линии Транссиба, была нарушена в ходе боевых действий Гражданской войны, поэтому телеграммы шли окольными путями и поэтому небыстро.
  
  
  О своём отношении к персональному составу ВСП Александр Андрианов, как мы помним, высказывался ещё 7 июля в письме к П.В. Вологодскому. В нём он критически отзывался о министрах-социалистах Михаиле Шатилове и Григории Патушинском, а также ещё и о Мстиславе Головачёве, как о "неспособном, ничего не знающем человеке". С той же самой критикой в адрес Правительства Адрианов обращался и в письме от того же числа к
  А.Н. Гришину-Алмазову. "Нужно, по моему мнению, - писал он, - отрешиться от насаждения социализма у нас и от всякого уклона в сторону
  эсеровской программы действий"*.
  Но вернёмся опять к телеграммам. В первой из них, датированной 16 августа и пришедшей окольными путями из Харбина через Пекин и Чугучак** в Томск на домашний адрес Александра Адрианова, был перечислен состав министров дальневосточного Делового кабинета под председательством Д.Л. Хорвата. Список содержал кроме председателя Кабинета ещё семь фамилий***, включая автора телеграммы известного барнаульского областника с дореволюционным стажем близкого друга Адрианова Михаила Курского, который, как указывалось в телеграмме, вошел "в состав коллегии означенных лиц по долгу чести". Далее сообщалось, что генерал Хорват согласился возглавить Дальневосточное правительство только "под условием привлечения (...) в кабинет известных общественных работников из семьи областников". В третьей, заключительной, части телеграммы говорилось о том, что во Владивостоке действует ещё и правительство Дербера "в составе до 20 человек", которые злоупотребляют именем Потанина и используют в своих пропагандистских целях областническое бело-зелёное знамя. Ввиду политической важности телеграммы, текст её был заверен русским консулом в Чугучаке Долбежевым.
  _______________
  *Цит. по: Ларьков Н.С. Политическая деятельность Адрианова... С. 101-102.
  **Город в Северо-Западном, Синьцзян-Уйгурском, районе Китая, располагавшийся в то время на границе России и Китая, теперь Казахстана и Китая, у входа в так называемые Джунгарские ворота, степной коридор между Алтайскими горами и Тянь-Шанем, открывающий путь из Китая и Монголии в Центральную Азию, по которому в древности проходил Великий шелковый торговый маршрут и через который в своё время орды Чингиз-хана прорвались от "стен недвижного Китая" на евразийские просторы. Через те же самые ворота, но только в обратном направлении и чуть раньше, проникли в Китай в I веке н.э. бухарские и иранские евреи, обосновавшиеся впоследствии в основанном ими
  г. Кайфэне (Каин-фу), а после так называемого "боксёрского" восстания (1898-1901) вошедшие в правящую элиту современного Китая (Дятлов В.И. "Желтая опасность"...С.317), т.е. на пару десятков лет сделав это раньше, чем у нас в России, а если по историческим меркам, то, практически, одновременно. Самым известным выходцем из кайфэнской общины считается председатель Мао (Руса-ков Р. Дыхание драконов... С.23).
  ***Востротин, Таскин, Окороков, Устругов, Флуг, Глухарёв и ещё сам Курский.
  
  
  Второе телеграфное сообщение от Курского, датированное 18 августа, то самое, с которого мы и начали наш рассказ, сообщало, что на Дальнем Востоке знают о существовании в Омске "обновлённого состава" Сибирского правительства, принявшего "с согласия Гришина-Алмазова"(! - О.П.) власть от Западно-Сибирского комиссариата. Далее харбинский корреспондент писал следующее: "Когда удалится большевистская преграда
  для сообщения между нами, правительство Хорвата (...) предложит областникам, объединившимся около Потанина (...) составить новый кабинет". В числе союзников по объединению в телеграмме упоминались только две фамилии - Вологодского и Крутовского. И всё это в обход кабинета Дербера, а так же, как надо было понимать, - ещё и некоторых других министров - членов Омского правительства; и что не менее важно - в соответствии с "настойчивыми требованиями цензовиков, рвущихся к делу устроения порядка, торговли и промышленности". В заключительной части второй телеграммы Курского сообщалось о том, что "правительство генерала Хорвата" поддерживается не только цензовыми элементами, но и казачеством, земствами, городскими самоуправлениями, а также большинством населения Уссурийского края, полосы отчуждения КВЖД и Забайкалья, "занятого отрядом атамана Семёнова", что, мягко говоря, не совсем соответствовало действительности. Кроме того, всё так же безапелляционно утверждалось, что правительство Хорвата "располагает вооруженной силой общей сложностью до 10 тысяч человек".
  Третья телеграмма, датированная 21 августа и пришедшая опять через Кобдо, полностью слово в слово дублировала текст телеграфного сообщения от 16 августа за одним лишь небольшим уточнением: Деловой кабинет генерала Хорвата был назван теперь "коллегией благородных людей"... Точно такую же телеграмму в тот же день Михаил Курский отправил и в Барнаул своему сыну Сергею, ответственному редактору областнической газеты "Жизнь Алтая". Ну и, наконец, последнее четвёртое телеграфное уведомление, пришедшее в Томск на имя Адрианова, на этот раз почему-то через Улясутай, было датировано тем же 21 августа. В нём содержалась убедительная просьба сообщить на Дальний Восток об отношении Адрианова и Потанина, а также всего сибирского "общества" к полученным из Харбина известиям.
  На эту телеграмму, как констатировал Адрианов в статье "К вопросу об организации власти" ("СЖ" от 27 августа 1918 г.), "тотчас же был послан ответ" в котором говорилось о том, что "Потанин с друзьями приветствуют занятую им (правительством Хорвата. - О.П.) позицию, вполне уверенные, что необходимые перемены в личном составе образовавшегося единого сибирского правительства произойдут безболезненно". Далее в своём ответе Адрианов пообещал Курскому в ближайшие же дни "печатно ознакомить общество" с содержанием сообщений из Харбина, а также уведомил своего друга-корреспондента, а вместе с ним и всех дальневосточных союзников о том, что войска Омского правительства уже подходят к Верхнеудинску (современное Улан-Удэ) и что сибирские автономисты-потанинцы с нетерпением ожидают "скорого общения" со своими дальневосточными единомышленниками. Ответ Адрианова был отправлен где-то, видимо, 23 или 24 августа, и уже вскоре его опубликовала владивостокская "Приморская жизнь" (Љ17), - правое издание также областнического толка.
  Суть переписки Курского с Адриановым сводилась к созданию нового Сибирского правительства из людей близких к Потанинскому кружку. Почему данная тема сразу вдруг так вот заметно обозначила себя во второй половине августа 1918 г. станет ясно, если принять во внимание военно-стратегическую ситуацию, создавшуюся на тот момент. Действительно, к этому времени войска Сибирского правительства уже, что называется, добивали в Забайкалье вооруженную группировку большевистской Центросибири, а части второй чехословацкой дивизии при поддержке союзников по Антанте вели с востока успешное наступление на Хабаровск. Таким образом, совсем уже в скором времени надо было ожидать полного освобождения Транссибирской магистрали от красных, после чего в Сибирь из Владивостока должны были прибыть министры Временного правительства автономной Сибири, которых с нетерпением ожидали их товарищи по борьбе - левые политики, но которых вряд ли хотели видеть в Омске и Томске правые политические группировки.
  Последние с пугающей очевидностью осознавали, что, как только в Омское правительство вольются министры-социалисты из ВПАС, они посредством самого элементарного численного превосходства без особого труда подавят любые телодвижения своих политических оппонентов. Поэтому в целях недопущения триумфального возвращения в Сибирь дальневосточных "блудных сыновей" правые и перешли к решительному наступлению на всех "фронтах". Одним из таких оперативно-тактических маневров, извините за штабную лексику, и стала, на наш взгляд, публичная компания по формированию нового краевого кабинета министров, организованная столь уважаемым и авторитетным в Сибири человеком, каковым являлся Александр Васильевич Адрианов, главный редактор самой читаемой на востоке России газеты "Сибирская жизнь".
  Возвращаясь к его статье от 27 августа и принимая во внимание всё вышеизложенное, нужно подчеркнуть, что Адрианов высказал много хвалебных слов (что, собственно, и требовалось) в адрес хорошо известных в Сибири лиц, вошедших в Деловой кабинет Д.Л. Хорвата. Касательно же людей, составлявших на тот момент правительство Дербера-Лаврова, то в отношении них была высказана, понятно, совершенно противоположная точка зрения. "Там нет ни одного имени, - писал Адрианов, - чем-либо зарекомендовавшего себя в общественном смысле и приобретшего общественное доверие. Напротив, наряду с неизвестными лицами там есть такие имена, о которых слышится больше отрицательных, чем положительных отзывов". И далее: "С февраля месяца нынешнего года эта группа в течение полугода своей жизни на Дальнем Востоке ничего не сумела сделать (...) они сумели только прожить те полмиллиона, которые затратили на них кооперативы".
  Ну и в завершении, как бы в качестве постскриптума к статье Адрианова, в том же номере "СЖ" было опубликовано заявление Г.Н. Потанина о том, что правительство Дербера, пропагандируя себя, примешивает к своей агитации и его, Потанина, имя. В связи с чем Григорий Николаевич официально заявил, что никакого отношения к "министерству Дербера" он не имеет, в деловых отношениях ни с кем из владивостокских министров не состоит, и поэтому его (Потанина) имя употребляется этим правительством без каких-либо на то осонований. Это был своего рода "контрольный выстрел", после которого многим могло показаться, что социалистам трудно будет теперь выстоять и что их конец уже совсем близок. Однако, несмотря на такой сильный удар со стороны своих теперь уже бывших союзников по борьбе с большевиками, умеренные левые всё-таки смогли продержаться в реальной сибирской политике ещё целых два месяц. Можно сказать, конечно, - что всего два месяца, но это, что называется, как посмотреть. В любом случае умеренные сибирские социалисты, теряя на протяжении июля-августа позицию за позицией, всё-таки, нужно отдать им должное, ни на минуту не складывали оружия и продолжили борьбу за выживание.
  Первым в атаку на "Сибирскую жизнь" пошел томский "Путь народа", печатный орган краевого комитета ПСР. В его Љ73 появилась большая редакционная статья, достаточно разгромного содержания, обвинившая Адрианова ни много ни мало, а в подготовке государственного переворота в пользу генерала Хорвата. Конечно, в той части, которая касалась готовившихся пертурбаций на политическом поле, эсеры оказались во многом правы, однако под соусом вполне очевидной истины в той же самой газетной статье читателям была преподнесена явно заказная ложь о том, что Адрианов-де, похоже, планирует тайный заговор ещё и против правительства Вологодского, намереваясь отправить всех омских министров, включая и самого премьера, в полное политическое небытие. Конечно же, несмотря на всю абсурдность данного заявления, нашлись люди, которые поверили вброшенной дезинформации. По большей части, это были те, кто очень хотел в такую небылицу поверить, но вместе с тем нашлись, по всей видимости, и такие, кто не хотел бы верить, но которых такого рода намёки слегка, что называется, напрягли и навели всё-таки на некоторые подозрения по поводу потанинцев. На это, собственно, по всей видимости, главным образом, и рассчитывали не совсем чистые на руку заказчики статьи.
  Более взвешенную точку зрения на всё происходящее продемон-стрировала, в свою очередь, оппозиционная газета "Заря", орган томской городской организации РСДРП. В одном из своих сентябрьских номеров (Љ22, статья "Политические гомункулусы") она назвала Адрианова и его компанию, спекулирующих именем Потанина, людьми, которые "прикрывают древними иконами худые сосуды", что, во-первых, демонстрирует неуважение к самим иконам, а, во-вторых, обнаруживает "только своё собственное убожество...". "То, что предлагают господа Адриановы и омские кадеты, - говорилось в редакционной статье, - есть по существу такая же губительная диктатура цензового меньшинства над большинством страны. Это возродившийся большевизм справа (курсив автора статьи. - О.П.), ничем не оправданное насилие незначительной социальной группы над народом (...) Оно, конечно, не страшно, потому что не может быть прочным (...) Но оно нежелательно, ибо вносит новые потрясения в жизнь и будет дорого стоить (...) Мы не останавливались бы так долго на той политической комбинации, - констатировала далее "Заря", - которую предлагает г. Адрианов и его единомышленники, если бы вопрос находился в плоскости газетной дискуссии. Но дело в том, что в выступлениях г. Адрианова чувствуется определённый поход на демократию. Реакционная клика, большевизм справа, показывает свои первые когти".
  Ещё один канал связи Деловой кабинет Хорвата установил с Гришиным-Алмазовым. Переписка с ним осуществлялась через генерала Флуга, личного представителя бывшего командующего Добровольческой армией Юга России Л.Г. Корнилова. Совершив весной 1918 г. ознакомительную поездку из Ростова через всю тогда ещё советскую Сибирь, Василий Егорович Флуг в Омске, Томске и Иркутске познакомился со многими деятелями подпольного противобольшевистского движения, в том числе и с будущим командующим Сибирской армией А.Н. Гришиным-Алмазовым. С последним он, видимо, сошелся довольно хорошо, поэтому, как только Иркутск в середине июля был освобождён от красных, туда сразу же полетели весточки из Харбина, с целью скорейшего возобновления контактов с управляющим военным министерством на предмет поиска путей для объединения усилий двух антибольшевистских вооруженных группировок. Алексей Николаевич, по некоторым данным, также искал возможности наладить связь с харбинцами, ожидая помощи с их стороны в предстоящих боях за Забайкалье. С этой целью по его личному распоряжению из Омска на театр венных действий выехал 11 августа специальный уполномоченный штабс-капитан Н.С. Кала-шников, бывший руководитель эсеровского подпольного антибольшевист-ского сопротивления в Иркутске, ранее уже вступавший в контакты с представителями атамана Семёнова.
  Спустя некоторое время, как сообщают нам источники, командующий Сибирской армией получил, наконец, адресованное ему лично письменное послание от генерала Флуга. На которое он, не мешкая, сразу же, как только вернулся с заседаний Облдумы в Омск, послал телеграфом ответ*. Произошло это 22 августа, а уже на следующий день его переписка с членом Делового кабинета стала достоянием гласности, появившись в Иркутске на страницах газеты "Известия войск Восточного фронта", издававшейся штабом чехословацких войск, воевавших в Забайкалье. 23 августа в ней обнародовали текст письма Флуга, а 26 августа - ответ Гришина-Алмазова. Ну, и, наконец, 3 сентября всё это продублировала на всю областную автономию омская "Сибирская речь", присовокупив к данному материалу редакционную статью с недвусмысленным содержанием, в которой уже открытым текстом говорилось о том, что военно-политический союз с Хорватом даёт гораздо больше гарантий на спасение России, чем любые сомнительные правительства, а также политические собрания, начиная от Областной думы и кончая предстоящим государственным совещанием в Уфе.
  _______________
  *В телеграмме Гришина-Алмазова говорилось, что Сибирское правительство и "вверенная мне армия, стоящая вне партий", готовы встретиться с генералом Хорватом, для того "чтобы прийти к общему соглашению на благо нашей родины".
  
  
  Ну а дальше пошла информация вообще не для слабонервных. Пятёрка омского правительства (а точнее социалистическая её четвёрка), была признана "переутомившейся"(! - О.П.). Вологодский и Крутовский, - писала ""Кадетская" речь", - в отпуске, адвокат Патушинский вполне уже может "заняться возобновившейся практикой", а партийные эсеровские дела давно "просят" участия в них Шатилова.
  Это уже было, конечно, мягко выражаясь, немного слишком, так что ответ со стороны левых министров и поддержавшего их Вологодского не заставил себя долго ждать. 4 сентября председатель Совета министров подписал приказ о снятии Гришина-Алмазова (господина "стрелочника")* со всех занимаемых им должностей. Привет!
  _______________
  * Спасибо "друзьям-единомышленникам", - подставили, что называется.
  
  
  
  2. Отставка командующего Сибирской армией
  
  Инцидентом этим была положена известная грань
  между левыми и правыми членами Сибирской директории.
  И. Серебренников. Как мало прожито и много пережито
  
  Левые, уже давно подозревавшие Гришина-Алмазова в измене, особенно ополчились на командарма после его выступления на августовской сессии СОД, наделывавшего так много шума в демократических кругах. Тогда сразу же по горячим следам, ещё в Томске, трое уполномоченных от думской фракции социалистов-революционеров, "все киты сибирской эсеровщины" (Гинс), добились встречи с П.В. Вологодским и в ультимативной форме потребовали, чтобы Гришин-Алмазов, а равно с ним и ещё один эсер-оппортунист - Иван Михайлов были выведены из состава правительственной делегации на предстоящем вскоре Челябинском государственном совещании и заменены другими, более благонадёжными, с точки зрения революционных демократов, представителями от Сибири.
  Но председатель Правительства решил пока не менять, что называется, коней на переправе, и в Челябинск вновь поехали - управляющий военным министерством и министр финансов ВСП. Однако вскоре выяснилось, что Вологодский всё-таки несколько ошибся с выбором, ибо на совещании случилось то, чего никто даже и предполагать не мог: Алексей Николаевич Гришин-Алмазов вдобавок ко всем своим предыдущим политическим "подвигам" рассорился ещё и с иностранными союзниками, причём с самыми нужными из них - англичанами и чехословаками. От Великобритании сибиряки ожидали основной финансовой и дипломатической поддержки, а легионеры тащили на своих плечах половину боевой нагрузки в сражениях с красными. Видимо, временные успехи на противобольшевистских фронтах слегка вскружили голову тридцативосьми-
  летнему генералу, и он, как это часто случается с увлекающимися и темпераментными людьми*, слегка забылся.
  Первым под горячую руку командарма попал в Челябинске английский консул Престон. На фуршете по случаю открытия государственного совещания в "подпитии"** Алексей Николаевич ввязался в спор с англичанином, во время которого, по свидетельству целого ряда "сарафанных" источников, сначала высказал несколько критических замечаний по поводу заслуг союзников в борьбе с Германией***, а потом ещё и заострил внимание на неприлежной роли англичан в деле спасения Николая II****, казнённого большевиками месяц назад в Екатеринбурге, где Престон, кстати, и сидел консулом. Ну и в завершении сибирский генерал, чтобы уже, видимо, до конца расставить все точки над i, заявил обалдевшему от таких откровений англичанину о том, что русские на данный момент "менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая, в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны (Первой мировой. - О.П.)".
  Брошенный вызов по дипломатическим меркам уже был равен оскорблению, однако и этими своими разоблачениями Гришин-Алмазов, видимо, не совсем удовлетворился, поскольку уже на следующий день он затеял ещё одну ссору, на сей раз с председателем Чехословацкого национального совета в Сибири Богданом Павлу, заявив ему в конце посылки, что "если, вам, чехам у нас не нравится, то вы можете уехать"*****. Так пишет в своей книге Лев Кроль, предваряя данный
  _______________
  *И. Серебренников так характеризует Гришина-Алмазова: "Он произвёл на меня хорошее впечатление, казался весьма бодрым и энергичным человеком, несколько только нервным и неуравновешенным, большим патриотом".
  **"После нескольких бокалов вина", - пишет И. Серебренников.
  ***Некоторые источники, например томская "Заря" (Љ23 за 1918 г.), сообщают, что в завязавшемся споре первым вызов в сторону сибирского командарма бросил сам Престон, указав на второстепенную, по его мнению, роль России в войне с Германией. Принимая во внимание такого рода сообщения, ряд комментаторов тех событий полагают, что английский консул специально спровоцировал Гришина-Алмазова на конфликт. Но вот только с какой целью?.. Возможно для того, чтобы убрать популярного генерала с политической сцены и облегчить, таким образом, вице-адмиралу Колчаку - креатуре англичан - путь к высшей власти.
  ****Даже, исходя из чисто родственных отношений, царь Николай II и английский король Георг V являлись, как известно, двоюродными братьями, их матери (датские принцессы) были родными сёстрами.
  *****Войсковые генералы, волею судеб взошедшие на политическую сцену, очень часто ведут себя там, как слоны в посудной лавке.
  
  
  инцидент замечанием о том, что "экспансивный генерал-журналист"* уговаривал его, организатора Уральского правительства, "быть вместе против чехов"**, но тщетно. Каким образом сибирский генерал хотел "побыть" против иностранных легионеров, Кроль нам не пояснил, так что данное обстоятельство представляется не совсем ясным, однако то, что командующий Сибирской армией имел, что называется, зуб на чехословаков, не подлежит никакому сомнению. Об этом свидетельствуют, собственно, не только этот, но и целый ряд других источников, в том числе и документальных.
  Легионеры слишком вольно вели себя на отвоёванных у красных территориях***, имели свои штабы, собственное политическое руководство (весьма благоволившее, кстати, перед эсерами) и редко когда подчинялись не только военным, но и гражданским властям Сибири. Особенно на данном поприще отличался главный полевой командир Восточного фронта Радола Гайда, издавший, например, в конце июля приказ о чехословацких военно-полевых судах, получивших право на скорую расправу, вплоть до расстрелов, со всеми, кто с оружием в руках выступал на стороне большевиков, в том числе и с сибиряками. Гришин-Алмазов тогда сразу же направил в адрес Гайды правительственную телеграмму с требованием немедленно отменить незаконный приказ, но, по всей видимости, чешский полковник полностью проигнорировал распоряжение, да и в дальнейшем вряд ли когда считал для себя нужным подчиняться управляющему военным министерством. Так, что уж судите сами, как говорится.
  Однако вскоре окончательно "протрезвев" и поняв к большому своему огорчению, что он, мягко говоря, был не совсем корректен в диалоге с уважаемыми союзниками, Гришин-Алмазов, видимо, для того чтобы не усугублять ситуацию, не дожидаясь окончания совещания, уже 24 августа срочно выехал из Челябинска в Омск. Там у него также нашлись неотложные дела; 27-го числа он отчитался на заседании Совета министров о ходе призывной компании в Сибирскую армию****, охарактеризовав её как
  _______________
  *Патушинский, со слов Гинса, ненавидевший Гришина, также называл его "актёром или журналистом".
  **Всё тот же Иван Серебренников свидетельствует ("Гражданская война в России"... С.461), что чехословаки в августе "чересчур активно начали вмешиваться во внутреннюю жизнь освобождённого Урала".
  ***"Вели себя в Сибири, как в побеждённой стране", - констатирует И. Сере-бренников.
  ****Распоряжение ВСП о призыве в ряды Сибирской армии юношей в возрасте 19 и 20 лет вышло 31 июля, а 25 августа началась уже и сама призывная компания.
  
  
  
  весьма успешную, как "не происходило даже при царском режиме", за что вполне мог получить и благодарность от своих коллег министров*. Таким образом, ничего вроде бы не предвещало бури, и командарм, вероятно, стал уже понемногу забывать о челябинском кошмаре... Ободряло Алексея Николаевича также и то обстоятельство, что в Омске, похоже, пока ничего не слышали об инциденте, а если и знали что-то, то, по всей видимости, не придавали этому большого значения. Всё было настолько тихо и мирно, что вечером 27 сентября, взяв, наконец, долгожданный отпуск, председатель Правительства П.В. Вологодский даже выехал на пару недель отдохнуть в родное село Краснореченский завод**.
  Однако уже через несколько дней в министерство иностранных дел ВСП стали поступать многочисленные жалобы от союзных представителей в Сибири с требованием принять неотложные меры в связи с имевшими место в Челябинске инцидентами, и дело Гришина-Алмазова сразу же начало разрастаться как снежный ком, а, присовокупив к себе ещё и ряд других обстоятельств и событий, превратилось вскоре почти в настоящую горную лавину. Тут же из отпуска срочно вынужден был вернуться в Омск Вологодский. В Совете министров стали проходить беспрерывные совещания***, и всё на одну и ту же, практически, тему: как реагировать на многочисленные протестные ноты союзников, в буквальном смысле слова засыпавших своими телеграммами сибирское министерство иностранных дел****.
  Впрочем, о полученных телеграммах товарищ министра иностранных дел ВСП Мстислав Головачёв сначала сообщил только двум членам Совета министров - Патушинскому и Шатилову, скрыв столь важную информацию от также находившихся в тот момент в Омске Михайлова и Серебренникова. Последние двое по большей части симпатизировали Гришину-Алмазову, а Михайлов так и вообще считался чуть ли не первейшим другом командарма. Более того, некоторые в Омске полагали, что эта парочка друзей-заговорщиков готовит государственный переворот ("безответственную диктатуру") в пользу правых сил. Видимо, именно поэтому Головачёв и поостерёгся сообщать Михайлову, а иже с ним и Серебренникову о требова-
  _______________
  *Иван Серебренников пишет, что Совет министров 2 сентября даже выделил венному ведомству дополнительно 250 миллионов рублей. А "Сибирская жизнь" (Љ107) поправляет, - 250 - с зачётом в эту сумму "ранее выданных на военные нужды" 51 миллиона рублей. А 10 миллионов, кстати, в тот же день было выдано ещё и чехословакам.
  **Близ ж.д. станции Критово, в 40 км к востоку от Ачинска, в предгорьях Сибирской Швейцарии. В селе Краснореченское П.В. Вологодский провёл своё детство, здесь же находилась и могила его отца, священника по профессии.
   ***"Так тянулось два или три дня", - вспоминает И. Серебренников.
  ****По некоторым данным дипломатические депеши пришли тогда не только из Екатеринбурга и Иркутска, но даже из такой далёкой окраины, как Владивосток ("Заря", Томск, Љ23 за 1918 г.). Вот как дружно иностранцы взялись за дело.
  
  
  нии союзников о снятии Гришина-Алмазова со всех занимаемых постов. Григорий Патушинский 30 августа в конфиденциальной беседе с Иваном Серебренниковым поделился с последним опасениями, что "сегодня ночью меня и вас арестует Гришин-Алмазов"*, при этом, видимо, также ничего не сообщив своему визави о телеграммах иностранных консулов; о них Иван Серебренников, по его собственным словам, узнал лишь на заседании Совета министров 4 сентября.
  _______________
  *Ареста не состоялось, слух оказался наполовину ложным. Командарм действительно намеревался арестовать Патушинского, но только не в Омске, а где-нибудь по дороге на Дальний Восток, куда министр юстиции собирался в скором времени выехать для налаживания контактов с левым правительством Лаврова-Дербера. Гришин же, как мы знаем, планировал вести диалог с Деловым кабинетом генерала Хорвата. Арест же Серебренникова, по всей видимости, вообще не входил в планы командарма, и Патушинский, таким образом, возможно, просто хотел заранее настроить Серебренникова против Гришина-Алмазова.
  
  
  
  Мстислав Головачёв, человек однозначно правых взглядов, не входил, по мнению ряда комментаторов, в число поклонников сибирского командарма и даже интриговал против него. Пойдя на временный союз с левыми, он действовал, как нам представляется, от лица ещё одной политической группировки, о которой мы ещё ни разу не упоминали по ходу нашего рассказа. Ею являлось неофициальное сообщество так называемых сибирских националистов, для которых Гришин-Алмазов, как и для социалистов, был чужим среди своих, поскольку для генерала идеи сибирской автономии, как полагали областники-радикалы, являлись настолько же непонятными и далёкими от реальности, как и левые идеи. Поэтому, оповестив о совсекретных телеграммах в первую очередь министров-социалистов, сибирский националист Головачёв надеялся найти в лице последних, хотя и временных, но всё-таки надёжных союзников. Сибирскими националистами являлись те молодые да ранние областные общественные деятели, которые в своих устремлениях пошли немного дальше потанинцев и видели будущую Россию уже не федерацией, а, как минимум, конфедерацией, состоящей из областей-кантонов, что-то наподобие Швейцарии.
  Такого рода детерминистов в Сибири было на тот момент не очень много, но они всё-таки имелись и у нас. К их числу, с нашей точки зрения, и относился как раз М.П. Головачёв. Никаких, правда, документальных подтверждений данным предположениям у нас пока нет, поэтому, возможно, они и не совсем верны. Впрочем, есть несколько косвенных "улик", - это уже упоминавшееся нами июльское письмо Адрианова к Вологодскому, в котором содержались весьма нелестные отзывы видного областника о своём молодом соратнике, занявшем должность товарища министра иностранных
  дел*. Помним мы также и резкие заявления Головачёва на первом Челябинском совещании по поводу новых статусных отношений между Центральной Россией и Сибирью**. Устоявшаяся научная точка зрения на политические взгляды Мстислава Головачёва относит его в лагерь людей сочувствующих кадетам, мы её оспаривать не станем, возможно, она более точна, чем наши выкладки. Однако факт остаётся фактом: товарищ министра иностранных дел занял во всей этой истории совершенно обособленную позицию, пойдя на союз именно с левыми министрами, а не с правыми, это, во-первых. А, во-вторых, Головачёв предложил, что также весьма примечательно, кандидатуру полковника Иванова-Ринова*** - коренного сибиряка - на должность нового командующего Сибирской армией. Кадетов же, как показали дальнейшие события, вполне устраивал и Гришин-Алмазов на посту руководителя, и они совсем не хотели никаких перемен в этом плане.
   В то же самое время крайне правые группировки Омска, знавшие об эсеровском прошлом Алексея Николаевича, не питали к нему особых симпатий и также, как сибирские националисты, желали замены его на Иванова-Ринова. Солидарны с омскими архипатриотами были и их единомышленники из других сибирских городов. Например - из Томска. Здесь группировку русских (но не сибирских, заметьте) националистов возглавлял знакомый нам уже полковник Сумароков. Его отношения с Гришиным-Алмазовым, как мы помним, не сложились с самых первых дней сибирского мятежа. Являясь руководителем боевой подпольной организации, Николай Сумароков 31 мая, в день победы вооруженного восстания в Томске, демонстративно одел офицерские погоны монархического образца и именно в таком виде предстал перед взорами городской общественности. За такое политически неблагонадёжное поведение приказом Гришина-Алмазова Сумароков сразу же был снят с должности начальника томского гарнизона и переведён в разряд рядового инспектора артиллерии. Затем последовала череда взаимных оскорблений****, ярко обнаживших острые политические противоречия внутри командования сибирскими вооруженными силами.
  _______________
  *Мы уже указывали как-то, что назначение Головачёва, молодого преподавателя международного права из Томска, на столь высокую должность состоялось, по всей видимости, главным образом, потому, что Вологодского и отца Головачёва связывали очень тесные дружеские отношения. Однако, возможно, что не только кумовство сыграло здесь свою роль. Молодой и по-максималистски настроенный автономист мог внести в работу сибирского министерства иностранных дел так необходимый для периода начального развития энергетический нерв.
  **"Сибирь не потерпит на своей территории никакой иной власти, кроме власти Сибирского правительства".
  ***Сергей Мельгунов пишет: "Головачёв был связан совсем с другими кругами, близкими "честолюбивому" Иванову-Ринову" ("Трагедия адмирала Колчака"... С.280).
  ****Сумароков, в частности, называл командарма "авантюристом, всецело преданным партии эсеров".
  
  
  В начале августа, правда, русские националисты попытались каким-то образом договориться с командармом, по некоторым сведениям к нему на стол в это время лёг проект устава "Партии военной диктатуры"*. В нём предлагалось, "в условиях воцарившейся демагогии", установить твёрдую власть в лице военного диктатора. Таковая власть, по мнению составителей данного документа, должна была действовать до момента полной победы над большевиками. Неизвестно как отнёсся Гришин-Алмазов к означенному документу, скорей всего, заподозрив его авторов в симпатиях к монархизму**, он отверг предложенный проект, ну или отложил его, что называется, в самый дальний ящик своего стола. Правее кадетов, поддерживавших сибирского командарма, оказались, таким образом, некоторые офицеры старой закалки, монархической, имперской или ультропатриотической, называть их можно по-разному; они искали пути к сердцу Алексея Николаевича, но так и не нашли его, по всей видимости. После чего имперцы, вслед за эсерами и сибирскими националистами встали к нему в жесткую оппозицию.
  Помимо организаций омских национал-патриотов и томских, точно такие же группировки имелись ещё и в некоторых других сибирских городах. Так, например, в Иркутске, по докладу губернского комиссара П.Д. Яковлева, действовала "военно-монархическая организация", налаживавшая контакты с генералом Хорватом и даже строившая планы по свержению Временного Сибирского правительства***. Костяк группы составлял казачий отряд войскового старшины И.Н. Красильникова, изначально формировавшийся, кстати, в Омске. Много проблем своими обличительными статьями реставрационного характера доставляла иркутскому губернскому комиссару газета "Сибирский листок" - печатный орган местного офицерского собрания, так что Павел Яковлев (эсер по своим политическим взглядам) даже вынужден был в середине сентября издать распоряжение о закрытии оппозиционной газеты.
  _______________
  *Здесь и далее по данной тематике см. Шулдяков В.А. http://omeconom.ru/pdf/j4_shuldyakov.pdf
  **В конце июля, находившийся ещё тогда в должности товарища министра внутренних дел Павел Михайлов, докладывал членам ВСП о том, что Сумароков в Томске создал вокруг себя политический кружок из монархистов "и ведёт агитацию как против Гришина-Алмазова, так и против Правительства".
   ***Владивостокская газета "Сибирский путь" в номере от 7 сентября сообщала, что командиры сибирских отрядов, освободивших Забайкалье, выразили своё желание в установлении единоличной власти, симпатизируя в этом смысле Хорвату и считая правительство Вологодского переходным, которое должно уступить место Всероссийскому (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.96, л.151).
  
  
  Обо всём этом конечно же достаточно подробно был осведомлён П.В. Во-логодский, срочно отозванный из отпуска и вернувшийся в ночь с 3 на 4
  сентября в Омск, понятно, не в самом лучшем расположении духа. А тут ему преподнесла очередной сюрприз ещё и "Сибирская речь", опубликовавшая именно к моменту его возвращения (тонкий расчёт) переписку генерала Гришина-Алмазова с генералом Флугом. Данную газету курировал, как мы уже отмечали, Валентин Жардецкий, кадет, весьма близкий к крайне правым кругам омских имперских патриотов, для него бывший эсер Гришин-Алмазов являлся также чужим среди своих. В тот же день 4 сентября состоялось два заседания Совета министров, на которых личное дело опального командарма, подготовленное и отредактированное титаническими усилиями министров-социалистов Патушинского* и Шатилова, было преподнесено уже, что называется, на тарелочке с голубой каёмочкой с обобщающими комментариями по данной теме сибирского патриота Мстислава Головачёва.
  Ничего не знавшие до того момента обо всех этих подковёрных интригах Иван Михайлов и Иван Серебренников, заслушав доклад товарища министра иностранных дел, сразу же высказались категорически против отставки Гришина-Алмазова. Таким образом, голоса директоров-министров разделились поровну, после чего всё должен был решить "остракон" самого председателя Правительства. И Пётр Васильевич конечно же сделал свой выбор... и он оказался далеко не в пользу попавшего под гильотину судьбы командующего Сибирской армией. О мотивах такого решения П.В. Воло-годского, о всей гамме, так сказать, его чувств нам сейчас, видимо, нет смысла особенно распространяться**, поэтому для краткости попробуем их срезюмировать в следующей сентенции: председатель Сибирского правительства был обеспокоен тем, что этот, по-сути, чужой для Сибири человек и высокопоставленный военный чиновник слишком много стал на себя брать.
  ________________
  *У Патушинского плюс ко всему прочему были, как мы уже отмечали, и весьма натянутые личные отношения с Гришиным-Алмазовым.
  **Желающие узнать об этом более подробно могут обратиться к мемуарам Серебренникова, Гинса ну и конечно же самого Вологодского.
  
  
  Таким образом, решение об отставке Гришина-Алмазова Советом министров было принято. Правда, сделано это было с перевесом всего лишь в один голос, что вселяло всё-таки некоторую надежду на пересмотр дела, и, действительно, уже вскоре борьба опять возобновилась. Сначала в тот же день в знак протеста против увольнения командарма прошение об отставке с поста министра финансов подал Иван Михайлов, а вслед за ним тем же самым
  пригрозил и Иван Серебренников*. 5 августа состоялось экстренное заседание недавно образованного правительственного органа под названием Административный совет**, и там Мстислав Головачёв вновь вынужден был делать подробный доклад о мотивах, послуживших причиной отставки члена Админсовета, - управляющего военным министерством. Участники заседания явно не хотели мириться ни с "уходом" Гришина-Алмазова, ни с самоотставкой Михайлова, "являвшегося сторонником этого совета". Да к тому же, как свидетельствует И. Серебренников, вызванный к председателю Правительства бывший уже теперь командарм, получив от Вологодского окончательный ответ, заявил: "Я этому постановлению не подчиняюсь. А затем в частном порядке скажу Вам: через два дня Сибирское правительство существовать уже не будет"...
  _______________
  *В письменных свидетельствах участников тех событий имеются некоторые расхождения по поводу датировки заявлений об отставках, которых в начале сентября было несколько. Так, например, Вологодский указывает, что окончательное решение выйти из состава Правительства Михайлов принял лишь 6 сентября, а предупреждение по данному поводу он вместе с Серебренниковым сделал ни 4-го (как в воспоминаниях Серебренникова), а 5-го числа. Однако такие несколько противоречивые данные не меняют, согласитесь, самой сути событийного ряда, если, конечно, мы эту суть правильно поняли. Впрочем, трактовки тоже могут быть разные, и на абсолютную истину мы, конечно, не претендуем. Абсолютная истина ведома, как известно, лишь одному господу Богу.
   **Административный совет был создан указом Совета министров от 24 августа, под документом стояли подписи четырёх членов Совитна, в том числе и двух министров-социалистов Патушинского и Шатилова. Админсовет или по-другому Малый совет изначально задумывался как внепартийный министерский орган, призванный заниматься не политическими, а лишь чисто деловыми вопросами, руководствуясь "идеями реальной политики". Ещё в постановлении Совмина от 1 июля "О высших государственных учреждениях Сибири" предусматривалось (п.7) создание при ВСП так называемого совещания "в составе управляющих министерствами, управляющего делами Совета министров и товарищей министров для предварительного обсуждения вопросов, представляемых на разрешение Совета министров, и окончательного разрешения тех вопросов, которые могут быть переданы на разрешение совещания Советом министров". Предполагалось, что таковое совещание должно было открываться "по утверждении Советом министров положения о совещании". Однако у Совмина как-то всё руки не доходили принять соответствующее положение, хотя И. Михайлов, разработал и подал на рассмотрение несколько проектов ("Сибирь", Љ63 за 1918 г.), но ни один из них, видимо, не удовлетворил Совет министров. И всё-таки в конце августа время, что называется, приспело, и положение о Малом совете было, наконец, утверждено. Приспело же время вот по какой причине. Дело в том, что в первой половине сентября в Омске, в силу создавшегося политического момента, из всего состава Совета министров в наличии мог остаться лишь один Иван Серебренников. Владимир Крутовский, как уехал в Красноярск в конце июля месяца, так в столице больше и не появлялся. Более того, по некоторым сведениям, Крутовский во время августовской сессии СОД подал Вологодскому толи устное прошение об отставке, толи заявление на отпуск по болезни, так что его обязанности давно уже были возложены на управляющего министерством внутренних дел Сергея Старынкевича. Сам Пётр Васильевич, как мы знаем, также планировал пару недель отдохнуть от правительственных дел. Иван Михайлов должен был возглавить делегацию Сибирского правительства на Уфимском государственном совещании, Григорию Патушинскому предстояла ответственная командировка на Дальний Восток, а Михаилу Шатилову - в Томск на открывавшуюся 10 сентября очередную сессию Облдумы. Так что в Омске из всего состава Совета министров мог остаться лишь один Иван Серебренников, а принимать чисто единолично важнейшие государственные решения ему было как бы ни совсем к лицу, да и не с руки. Поэтому-то и решили директора-министры срочно создать Малый совет "министров"; а для того, чтобы подчеркнуть его чисто деловые, то есть управленческие функции и название ему дали соответствующее - Административный совет. Председателем же его назначили - ну правильно - Ивана Серебренникова в ранге заместителя председателя Правительства.
  
  
  
  К зданию Совета министров, вследствие полученных угроз, сразу же была вызвана усиленная рота сербских легионеров*, но вечером туда явился новый командующий Сибирской армией генерал-майор Иванов-Ринов** и заявил о том, что он полностью взял под свой контроль и военное министерство, и штаб армии, что "всё обстоит благополучно" и что можно уже убрать караул. Участников заседания Админсовета также, хотя и с большим трудом, но всё-таки удалось успокоить и уговорить под тем благовидным предлогом, что, во-первых, Иван Михайлов заберёт своё заявление об отставке, а, во-вторых, все чиновники высших разрядов отныне будут увольняться Совет министров с занимаемых должностей только после предварительного согласования такого рода решений с членами Административного совета.
  В ночь на 6 сентября на квартире опального командарма в кругу избранных друзей состоялось последнее конфиденциальное совещание, имевшее уже заведомо пораженческий характер***. Помимо самого
  _______________
  *Охрана была выставлена и у квартиры Вологодского.
  **Приказ о его вступление в должность датирован 5 сентября.
  ***Вместе с тем, небезынтересно, наверное, будет отметить тот факт, что спустя два месяца, на той же самой квартире, в "салоне Гришиной-Алмазовой" (супруги бывшего командарма) состоится точно такое же строго конфидициальное совещание, но только с абсолютно другим настроем, - с предрешением на бесспорную победу. Это будет заседание так называемого кружка Ивана Михайлова накануне колчаковского переворота.
  
  
  Гришина-Алмазова, на нём присутствовали - Иван Михайлов, Георгий Гинс, Виктор Пепеляев* и ещё какой-то, как потом выяснилось, "авантюрист, выдававший себя за представителя Франции". Было принято чисто формальное решение - направить на имя председателя Правительства письмо с уведомлением о том, что Гришин "не считает себя законно уволенным, пока не получит указа об увольнении, и до тех пор не сдаст командования армией". Однако вся бессмысленность составленного письма оказалась настолько очевидной, что Гинс даже отказался передавать его Вологодскому.
  _______________
  *Виктор Николаевич Пепеляев, особоуполномоченный ЦК партии кадетов по востоку страны, прибыл в Омск 26 августа. В конце июля он уже побывал с официальным визитом в Уфе, где провёл встречу с местными кадетами, в середине августа Виктор Николаевич принял участие в работе Самарской областной конференции партии народной свободы, а в начале двадцатых чисел того же месяца, как мы уже знаем, он стал одним из главных действующих лиц на втором Челябинском совещании. Откуда он, собственно, и прибыл уже в Омск. Пепеляев привёз из столицы России последние директивы ЦК партии, касающиеся вопроса о власти. По договорённости с умеренными социалистами из "Союза возрождения" кадеты официально держали курс на передачу власти в стране в руки Всероссийской Директории, надправительственного органа, состоявшего из трёх-пяти человек и обличённого чрезвычайными полномочиями. Однако "секретные" инструкции, разработанные на московской конференции партии народной свободы в мае 1918 г., предписывали партийным организациям на местах пропагандировать идею всё-таки единоличной диктатуры. Но, а совершенно секретные предписания ЦК, полученные Виктором Николаевичем, что называется, изустно и распространявшиеся им только среди особо доверенных лиц, определяли на роль военного диктатора генерала М.В. Алексеева, а в качестве запасного варианта вице-адмирала А.В. Колчака, кандидатуры которых были согласованы на самом высоком уровне с представителями союзных иностранных государств и прежде всего с Великобританией, первой сверхдержавой того времени. Сибирские кадеты, проведшие свою краевую конференцию в Омске 21 августа, также много говорили и спорили по вопросу о власти и относительным большинством голосов одобрили итоговые резолюции, предложенные омской партийной организацией и озвученные её лидером Валентином Жардецким. Так среди всего прочего, во-первых, волевым решением ликвидировался созданный томскими кадетами сибирский краевой комитет партии, а все губернские партийные структуры отныне должны были строго руководствоваться только инструкциями столичного ЦК, в том числе и по поводу сибирского автономизма (Луна в ущербе). Во-вторых, сибирские кадеты выразили надежду на сотрудничество Правительства Вологодского с группой "Верховного правителя" России генерала Д.Л. Хорвата. Однако приехавший
  В.Н. Пепеляев, в целом поддержавший устремления своих сибирских соратников на возрождение "единой и неделимой", по всей видимости, довёл до сведения Жардецкого и ещё нескольких избранных, что союзники вариант с Хорватом забраковали, а на роль военного диктатора в Сибири определили совсем других лиц... Именно поэтому, наверное, омские правые и не стали бороться за Гришина-Алмазова, искавшего контактов с Хорватом. Более того, с устранением популярного командарма уже, собственно, и начался процесс по расчистке дороги (скользкой дорожки) для Александра Васильевича Колчака в Омске.
  
  
  Обсуждался на совещании и вариант военного переворота, но от него заговорщикам пришлось отказаться, ввиду того, что командный состав омского гарнизона состоял в основном из сторонников Иванова-Ринова. Правда, как пишет Гинс, впоследствии стало известно, что Гришин-Алмазов всё-таки "делал попытку призвать на помощь одну часть, но его распоряжение было перехвачено". Вот так, собственно, как бы и закончилась вся эта история со смещением ставшего неугодным для многих главкома, не умевшего правильно играть в политические игры. Решением Админсовета Гришин-Алмазов был переведён в инспекторы "по полевой лёгкой артиллерии с назначением состоять в распоряжении Совета министров". Однако бывший управляющий военным министерством, видимо, посчитал унизительным для себя находиться на такой незначительной должности и 22 сентября отбыл на Юг России в Добровольческую армию А.И. Деникина.
  
  
  
  3. Смена вех
  Что-то прогнило в Датском королевстве.
  В. Шекспир. Гамлет
  
  Как это ни странно и даже может быть парадоксально прозвучит, но одновременно с отставкой Гришина-Алмазова и сам Совет министров начал терять реальную власть над регионом. По совершенно верному, с нашей точки зрения, замечанию профессора Н.С. Ларькова ("Антисоветский переворот"... С.29), в условиях политической нестабильности, сложившейся в Сибири к началу сентября, когда Совет министров (точно также как и бывший командующий армией) оказался, что называется, под ожесточённым перекрёстным огнём, как слева, так и справа, в условиях обострившихся политических противоречий внутри самого Совмина* и пребывания в некоторой растерянности председателя ВСП Вологодского, ведущая роль по управлению краем начала постепенно переходить из рук политиков в руки административно-чиновничьего аппарата, который "стал быстро прорастать во власть и постепенно захватывать политическое пространство". Так что со _______________
  *П.В. Вологодский пишет в своём дневнике, что 6 августа на заседании Совета министров сначала произошла ссора Михайлова с Шатиловым, последний был обвинён в шпионаже и продекларировал, что, пока Михайлов не извинится перед ним и не возьмёт своих слов обратно, он не подаст ему руки; а потом ещё и сильно разругались - всё тот же Михайлов и Патушинский, при этом министр финансов довёл министра юстиции почти до истерики. "Внутренние отношения членов Правительства стали невозможными", - дополняет Г. Гинс. "Я и Михайлов встали против Патушинского и Шатилова", - это уже свидетельствует И. Серебренников.
  
  
  второй декады сентября* сначала вся исполнительная, а потом и законодательная власть оказалась в распоряжении Админсовета, то есть уже не министров ВСП, избранных Облдумой, а - их заместителей и управляющих министерствами, - назначенцев, подбиравшихся, как мы знаем, ещё в июне из людей, близких к омским управленческим и военно-промышленным кругам.
  Не безынтересно будет, в связи с вышеизложенным, проследить "эволюцию" полномочий Малого совета. Так 24 августа ему было доверено выносить окончательные решения лишь по тем вопросам, которые ему будут переданы Советом министров для рассмотрения. Однако 7 сентября четверо директоров-министров** подписали постановление, согласно которому Админсовет мог уже по собственному усмотрению выбирать и решать, практически любые "не терпящие отлагательства дела", в области экономики, в финансовой сфере, а также по продовольствию, снабжению, промышленности, сельскому хозяйству и ещё целый ряд других вопросов, в том числе и о назначении на высшие административные и командные должности. Ну и, наконец, 8 сентября управляющим министерствами были переданы "все полномочия, принадлежащие в отношении Областной думы Совету министров, в частности права перерыва работ Думы или роспуска её". (Та-та-та-там!)
  И тут сразу же возникает множество вопросов. Непонятно, во-первых, кто и когда давал полномочия по роспуску СОД самому Омскому Совмину; нам, например, никакого такого документа на глаза ни разу не попадалось.
   Подобный закон могло издать только Сибирское Учредительное собрание, но оно так и не было созывано. Во-вторых, распускать сибирский предпарламент получили право хотя и высокоразрядные, но всё-таки обыкновенные чиновники-назначенцы, а это никоим образом, согласитесь, не совместимо с принципами даже самой примитивной - буржуазной демократии, а тем более - с социально ориентированной, на статус которой в некоторой степени всё-таки претендовали сибирские федералисты. В результате, такой незаконный, как с юридической, так и с правовой точки зрения, акт категорически отказался подписывать министр юстиции, народный социалист по политическим взглядам, Григорий Патушинский и даже подал в тот же день 8 сентября устное заявление об отставке со своего поста. И тогда своё прошение о выходе из состава Правительства тут же забрал назад Иван Михайлов, поскольку срочно понадобилась его подпись под постановлением о праве Админсовета по роспуску Облдумы.
  ________________
  *10 сентября 1918 г. Совет министров Временного Сибирского правительства фактически прекратил свою деятельность и в полном составе уже больше никогда не собирался (Журавлёв В.В. Роль Временной Сибирской областной думы... С.121).
  **Вологодский, Серебренников, Патушинский и Шатилов. Михайлов не подписывал потому, что с 4 (по другим данным с 6-го) сентября находился в состоянии подавшего заявление об отставке (правда, его прошение ещё не было удовлетворено).
  
  
  И следом возникает ещё один трудный вопрос: а подписывал ли сей "правовой" акт министр-социалист Михаил Шатилов? Дело в том, что в официальных документах, на которые опирается большинство историков, как советских, так и антисоветских*, действительно значится имя министра туземных дел, томского младообластника Шатилова в числе четырёх членов Совета министров, подписавших то постановление от 8 сентября. Однако саму подпись Михаила Бонифатьевича никто, никогда и нигде не публиковал, если мы не ошибаемся. Так что есть ли она там вообще (позвольте уж нам тут побыть Фомой неверующим), и не является ли всё это очередной исторической фальсификацией? На такую "крамольную" мысль нас навела публикация в томской "Заре" (Љ23 за 1918 г.) текста интересующего нас правительственного постановления, под которым значатся фамилии лишь трёх членов Совмина, а именно: Вологодского, Серебренникова и Михайлова. А если так, то документ подписала всего лишь половина, но никак не большинство директоров-министров. А это значит, что постановление недействительно ещё и по причине несоблюдения элементарных норм делопроизводства. И господина Гинса, ответственного делопроизводителя Временного Сибирского правительства, скрепившего сей сомнительный документ своей подписью, нужно было просто отдать под суд.
  
  _______________
  *Один из самых известных среди них, Сергей Мельгунов, особенно педалирует данный факт, обвиняя социалиста Шатилова как будто даже и в первую очередь в том грехе от 8 сентября.
  
  
  Однако никто не придал тогда данному факту никакого значения, поскольку наступало уже время традиционного для восточных стран (порабощённых западным колониализмом) правого беспредела, и постановление от 8 сентября стало, таким образом, его отправной точкой. Более того, всё это делалось под знаком борьбы с революционной анархией, под предлогом установления, наконец, жесткого управленческого порядка, которого большинство населения с таким нетерпением ожидало от Омского правительства. И его начали устанавливать. И осуществляли сей процесс относительно новые люди и относительно свежие силы, в руки которых перешла почти абсолютная власть в Сибирской автономии. А имя им было - Административный совет.
   Член Административного совета, управляющий военным министерством П.П. Иванов-Ринов по вступлении в должность в добавление к уже существующим с июля месяца Средне-Сибирскому и Степному корпусным районам приказал разбить всю территорию, контролируемую Временным Сибирским правительством, на семь военно-административных округов. Все начальники такого рода военных районов в соответствии с данным распоряжением были обличены неограниченными полномочиями, почти такими же, как некогда генерал-губернаторы в бывшей романовской империи. Оренбургский район передавался в ведение атамана Дутова, Уральский - генерал-майора Вержбицкого, Степной - генерал-майора Матковского*, Семиреченский - атамана Анненкова, Средне-Сибирский - генерал-майора Пепеляева, Восточно-Сибирский - полковника Эллерц-Усова (c 10 сентября) и Приамурский - атамана Семёнова (с 8 октября). Начальники корпусных районов, в свою очередь, назначали в подконтрольные им губернии и области уполномоченных по охране государственного порядка и общественного спокойствия. Уполномоченным лично командующего армией по столичному Омскому военному округу стал полковник Волков, бывший командир 1-го Ермака Тимофеевича Сибирского казачьего полк в составе частей Степного-Сибирского корпуса.
  Во исполнения приказа нового командарма, полковник А.Н. Пепеляев 5 сентября ввёл военное положение на территории Томской (за исключением Нарымского края), Енисейской (за исключением Туруханского края) и на всей территории Алтайской губернии. Обязанности по охране государственного порядка и общественной безопасности он возложил: по Томской губернии на начальника 1-й запасной бригады Средне-Сибирского корпуса подполковника П.И. Иванова; по Енисейской губернии на начальника гарнизона Красноярска полковника Федоровича; по Алтайской губернии на полковника Караева. Тогда же в сентябре приказом чешского генерала Гайды, назначенного распоряжением ВСП главным воинским начальником на территории Забайкалья, Приамурья и Дальнего Востока, линия Забайкальской железной дороги, а также города Иркутск, Чита и Верхнеудинск были объявлены на осадном положении. Согласно этому положению местные гражданские власти, в том числе даже и областной комиссар Забайкалья** не могли издавать распоряжения без согласования с воинским начальником района, местная милиция также подчинялась в тот период военному ведомству, но её содержание, что примечательно, по-прежнему, относилось на счёт местного самоуправления. В обязанности всех уполномоченных входил также и контроль над средствами массовой информации (прессовали прессу)***. Они штрафовали редакторов газет, имели даже право арестовать их по решению военно-полевого суда и подвергать тюремному заключению на срок до 3-х месяцев. И вообще, любое судебное дело по распоряжению уполномоченного могло изыматься из общей подсудимости и отдаваться в подсудность военную, вплоть до рассмотрения его военно-полевым судом, приговоры которого были, как надо понимать, весьма суровы.
   _______________
  *Сорокаоднолетний Алексей Филиппович Матковский с 1917 г. являлся профессором Академии Генерального штаба, был принят на службу в штат сибирского военного министерства ещё при Гришине-Алмазове, 6 сентября приказом нового управляющего министерством его назначили командиром Степного-Сибирского корпуса. Прежде этим корпусом командовал сам Иванов-Ринов.
  **9 сентября Омское правительство утвердило областным комиссаром Забайкалья правого эсера Антона Флегонтова.
  ***14 сентября Админсовет постановил ввести в действие временные правила Всероссийского Временного правительства от 19 августа 1917 г. о военной цензуре ("Сибирская жизнь", Љ111 за 1918 г.).
  
  
  6 сентября новый командующий Сибирской армией генерал-майор Иванов-Ринов издал ещё более знаменательное для тех дней и событий распоряжение - приказ Љ64 о восстановлении погон. Как писал Г. Гинс "это было началом реставрации старого армейского режима"; или "борьбой за монархические символы", - так ещё более категорично охарактеризовали данный процесс левые. Вместе с царскими погонами, отменёнными Февральской революцией, в строй возвращались также и старые кокарды; правда теперь, согласно тому же распоряжению командарма, их полагалось обшивать двухцветной бело-зелёной лентой - символом ещё пока неотменённой сибирской автономии. Далее последовали указы о сохранении за всеми военнослужащими, участвовавшими в Первой мировой войне, упразднённых советской властью льгот (приказ Љ65 от 8 сентября). Отдельной строкой те же самые привилегии распространялись и на всех участников антибольшевистского вооруженного восстания. Что же касается офицеров, кто в своё время "добровольно поступал на службу к советам", то их, согласно также вскоре вышедшему распоряжению (приказ Љ69 от 13 сентября), предлагалось отдавать под суд "как предателей".
  Ну и, наконец, как логическое завершение всех тех мероприятий, 10 сентября управляющий военным министерством подготовил для утверждения в Административном совете законопроект о восстановлении смертной казни за тягчайшие военные, а также гражданские преступления. Дело в том, что после Февральской революции смертная казнь в России была отменена. ВСП, придя к власти, восстановило всё февральское либерально-демократическое законодательство, но, дабы в условиях всё разрастающейся анархии всё-таки каким-то образом ужесточить меры судебного воздействия, приняло решение о введении с 23 августа высшей меры наказания - бессрочной каторги. Однако и этого, видимо, показалось недостаточно, и случилось то, что случилось. Новый законопроект был подготовлен и 14 сентября утверждён всем составом Админсовета*. Смертный приговор, согласно принятому закону, обязан был утверждать или командующий корпусом, или командующий армией.
  _______________
  *Кстати сказать, указом Комуча от 18 сентября в пределах Самарской губернии также вводилась смертная казнь за особо тяжкие военные и гражданские преступления, в том числе и за спекуляцию. Смертная казнь в Сибири за подобного рода гражданские правонарушения не полагалась, а - только за разбой, грабёж, умышленное убийство или изнасилование.
  
  
  Согласно постановлению Административного совета от 16 сентября повышались должностные оклады чиновникам государственных учреждений
  всех разрядов, от высших и до самых низших. Это тоже, что называется, по теме. Тогда же Ирбитский уезд Урала волевым решением омских управляющих был присоединён к Сибири. Ну и, наконец, в том же сентябре на всей территории автономии отменили ещё один очень давний запрет - сухой закон, введённый царским правительством после начала войны с Германией. 14-го числа Админсовет разрешил продажу в городах Сибири виноградных вин не свыше 16 градусов и пива не свыше 3,7 градуса крепости. Такое решение имело чисто экономическую подоплёку и проводилось ни кем иным, как министром финансов И. Михайловым, который, кстати, с 10 сентября занял пост временно исполняющего обязанности председателя Административного совета. Дело в том, что И. Се-ребренников, официальный руководитель этого нового правительственного органа, возглавил сибирскую делегацию на Государственном совещании и выехал с коллегами в Уфу.
  В то же самое время, по разным сведениям толи 9-го, толи 10-го числа отказавшись, как мы знаем, от дальнейшей деятельности в составе Омского правительства, домой в Иркутск уехал Григорий Патушинский, прислав с дороги датированную 13 сентября телеграмму, письменно подтверждавшую его устное заявление об отставке с поста министра юстиции. После чего освободившаяся должность была передана заместителю Патушинского по министерству Александру Морозову, таким образом, одним министром-социалистом в ВСП стало меньше. Через неделю последовала отставка ещё двух... но об этом чуть позже, если позволите.
  Ну а в завершение, в качестве, так сказать, итога главы о войне всех против всех, хочется всё-таки поделиться некоторыми собственными наблюдениями и соображениями. Читая и перечитывая, как воспоминания очевидцев, так и разного рода комментарии современников только что описанных событий, с нескрываемым раздражением отмечаешь для себя, что многие из них не выражают ни малейшего желания идти хоть на какой-то политический компромисс со своими политическими оппонентами. С противниками это понятно, но с потенциальными союзниками-то, почему нет?.. Ладно большевики, они в окончании всех тех политических битв и военных сражений одержали полную победу и их непримиримая позиция ко всем проигравшим, хотя и тоже неоправданно одиозна, но, по крайней мере, вполне объяснима - победа застила глаза. Но вот почему потерпевшая сторона, и И. Серебренников, и Г. Гинс, и особенно С. Мельгунов с такой нескрываемой неприязнью высказываются в своих книгах в отношении эсеров и вообще всех умеренных социалистов - непонятно. Казалось бы, дело белого движения к тому времени, когда они писали свои воспоминания и комментарии, уже было окончательно проиграно, вроде бы уже нужно было сделать хоть какую-то работу над ошибками, но нет. Пусть нас мало, но мы в белых перчатках и с теми, у кого руки хоть чуть-чуть в мозолях мы никогда не поладим. Лучше - хоть "к чёрту на рога", как говаривал генерал Марков, но в гордом одиночестве. Патологические самоубийцы что ли?..
  
  
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ
  
  ПОЕЗДА ИДУТ НА ВОСТОК
  
  
  Население в общем относится с доверием
  к Правительству... Из беседовавших со мной
  по дороге лиц никто не ссылался, чтобы в населении
  проскальзывало сожаление о падении империи.
  П.В. Вологодский. Дневник
  
  Владивосток произвёл на меня впечатление
   чрезвычайно тяжелое, - я не мог забыть,
  что я там бывал во время империи.
  Из протоколов допроса А.В. Колчака
  Чрезвычайной следственной комиссии
  
  
  
  1. Делегация Омского правительства
  
  Очередной парадокс тех событий состоял в том, что, выступив в деле Гришина-Алмазова в союзе с левыми министрами, П.В. Вологодский в результате всех вышеозначенных разборок окончательно и бесповоротно перешёл на сторону правых политических сил. Точнее сказать, это произошло как раз во время его поездки на Дальний Восток. Оттуда председатель Сибирского правительства вернулся в определённом смысле уже совсем другим политиком. Его, как в своё время Петра-I на Западе, словно подменили там - на Востоке.
  История той поездки началась утром 26 августа, когда председатель Сибирского правительства принял своего заместителя по министерству иностранных дел Мстислава Головачёва с докладом о необходимости отправки на Дальний Восток делегации ВСП для выяснения отношений с существовавшими там "правительственными кабинетами" Лаврова-Дербера и Хорвата, а также для налаживания контактов с дипломатами иностранных союзных государств. Под последними имелись в виду послы Великобритании, Франции и США*, а также официальные представители Японии, в августе месяце прибывшие вместе со своими воинскими контингентами во Владивосток.
  _______________
  *Все они официально являлись послами своих стран в Японии, временно получившими полномочия для дипломатических контактов ещё и на русском Дальнем Востоке.
  
  
  Официально вооруженные силы Антанты, начавшие свою дружескую миссию во Владивостоке в январе 1918 г. и продолжившие её в августе, прибыли на Дальний Восток в рамках союзнического договора Антанты по борьбе с германо-австрийской агрессией, представленной в Сибири вооруженными военнопленными немецкой и венгерской национальности, состоявшими на службе в частях Красной армии. Фактически же иностранные контингенты призваны были помочь чехословакам и белогвардейцам сломить сопротивление большевиков. Не составляло большого труда также уловить и некоторые оккупационные мотивы в отношении российской территории со стороны иностранных государств. Одним из первых обратил на это внимание Григорий Николаевич Потанин, выступивший 26 марта 1918 г. с воззванием к населению края.
  "Сибирь в опасности. С востока в её пределы вступают иностранные войска. Они могут оказаться нашими союзниками, но могут также отнестись к нашим общественным интересам совершенно своекорыстно; это будет зависеть от того, как сибирское общество проявит себя в этот роковой момент. Предстанет ли перед нами Сибирь как живое тело, способное предъявить свои права на самоопределение, или, как мёртвая бессознательная масса, равнодушная к своим собственным правам и не претендующая на уважение к ним со стороны других. Будет совершенно естественно, если идущие с востока союзники, встретив в нас безгласную массу, не думающую о своих общественных интересах, решат нашу судьбу, преследуя только свои личные выгоды.
   В этот роковой для нашей окраины момент мы не должны оставаться спокойными, равнодушными к интересам нашей области. Мы должны громко заявить своё право на самоопределение и сказать, что мы хотим сами быть хозяевами своей страны. Мы должны употребить все средства, чтобы заявить это как всем нашим врагам, так и друзьям, как противникам нашего областного самоопределения, так и сторонникам областной автономии".
  
  Данное воззвание, в числе многих других потанинских заявлений тех революционных лет, стало своего рода руководством к действию для Омского правительства. Вместе с тем условия текущего момента потребовали и некоторой разумной корректировки потанинского курса по отношению к вторгшимся на территорию Сибирской автономии иностранным союзникам. Создав к концу августа трёхкорпусную армию, сибирское политическое и военное руководство сразу же ощутило острую нехватку вооружений и снаряжения для своих воинских формирований, насчитывавших в результате осуществлённого Советом министров призыва уже более ста тысяч личного состава. Военных заводов на своей территории Сибирь в тот период не имела вообще, и даже выпуск обмундирования для растущей с каждым днём в количественном отношении армии она едва ли могла в полной мере наладить на одном или от силы двух небольших текстильных предприятиях. Да и с финансами в крае не всё обстояло вполне благополучно, - Правительству срочно понадобились иностранные кредиты для закупки (у иностранцев же) всего необходимого для сражающейся Сибирской армии.
  Таким образом, перед омской делегацией стояла довольно непростая задача, с одной стороны нужно было идти на поклон к союзникам, с другой - дать им понять, что в Сибири существует достаточно сильное и влиятельное Правительство, которое способно постоять за интересы не только своего края, но и за всю Россию, если придётся. На почве тех же самых мотивов предстояло убедить и конкурирующие между собой на Дальнем Востоке "правительственные кабинеты" отказаться от своих претензий на власть в пользу ВСП. Попутно нужно было подчинить военному министерству и все имевшиеся в районе Забайкалья, КВЖД, Владивостока и Хабаровска вооруженные формирования добровольческого антибольшевистского фронта.
  По решению омского Совета министров сначала для предварительных консультаций на Дальний Восток предполагалось отправить товарища министра иностранных дел Головачёва и томского губернского комиссар Леонида Загибалова*, в ранге особоуполномоченного ВСП. Потом уже для непосредственного осуществления всех намеченных мероприятий в полном объёме туда же намеревались выехать министры Патушинский и Серебренников. Но неожиданные обстоятельства, связанные с отставкой Гришина-Алмазова, спутали ВСП все карты, так что на Дальний Восток в конце августа месяца выехал один лишь Загибалов. Вести же основной блок переговоров выпало на долю самого председателя Правительства П.В. Воло-годского, срочно вызванного (и с этой целью тоже) из его так и не состоявшегося оздоровительного отпуска.
  _______________
  *Тридцатисемилетний Л.М. Загибалов по происхождению был сибиряк, родился в якутской ссылке в семье народовольца-бомбометателя. Социалист-революционер по политическим взглядам Леонид Загибалов получил высшее образование в Германии, после чего более семи лет прожил на Дальнем Востоке, одно время даже являлся городским головой Хабаровска.
  
  
  По поводу остальных членов делегации опять-таки разгорелись горячие споры между левыми и правыми политиками. Вопрос упёрся главным образом в кандидатуру Г. Гинса, который не с лучшей стороны, как считали социалисты, проявил себя в деле Гришина-Алмазова. В частности, ему ставилось в вину участие в ночном тайном заседании на квартире бывшего командарма, на котором, как предполагали сведущие о том люди, вёлся разговор о вооруженном перевороте в пользу военных. При этом кандидатуру Гинса блокировали не только левые министры, но и прибывшие в начале сентября в Омск члены делегации Сибирской областной думы, подозревавшие Георгия Константиновича плюс ко всему прочему ещё и в кознях против СОД. По причине также появившегося некоторого недоверия к Гинсу против его кандидатуры высказывался и сам Вологодский. Однако за
  попавшего в опалу совминовского делопроизводителя тут же вступился Административный совет и "обошел нас" (так в дневнике Вологодского)*, навязав правительственной делегации в составе Вологодского, Головачёва и юрисконсульта Новикова не только Г. Гинса, но ещё и его родного брата, а также - "Степаненко (от министерства путей сообщений), Зефирова (от министерства продовольствия) и Карамазинского (от министерства финансов)"; туда же на Восток выехал вместе со всеми ещё один дополнительный юрисконсульт, профессор Тельберг**.
  8 августа в шесть часов вечера от перрона омского вокзала отошел специальный поезд с сибирской правительственной делегацией. Путь лежал на Восток.
  _______________
  *Вологодский П.В. Во власти и в изгнании: дневник...
  **Член кадетской партии с 1905 г.
  
  
  
  2. Три полевых командира
  Кто победил - герой,
  Кто проиграл - долой,
  Кто проиграл - беда,
  Значит не судьба...
  Абба. Победитель получает всё
  
  Дорогу туда, на Восток, ещё с середины июня месяцы пробивали части
  7-го чехословацкого Татранского полка под началом Радолы Гайды и Средне-Сибирского корпуса, - фактически тоже полка, состоявшего из двух батальонов томских добровольцев, а также из сборного батальона новониколаевских, барнаульских, красноярских, а потом ещё и иркутских ополченцев под командованием Анатолия Пепеляева. Эта в общей сложности войсковая русско-чешская бригада 19 июня отвоевала у красных Красноярск, 11 июля - Иркутск; а к 19 августа сокрушительным разгромом войск большевистской Центросибири в районе станции Посольская была завершена Кругобайкальская операция, в результате которой сибирские части вышли в район Забайкалья. Здесь никакого серьёзного сопротивления красные уже оказать не смогли, 26-го числа они оставили Читу, а 28 августа в районе станции Урульга приняли решение расформировать свой фронт, удалиться в леса и перейти к локальной партизанской войне.
  На читинском направлении в авангарде сибирских частей действовали тогда томские батальоны, именно они первыми ворвались в столицу Забайкалья, а потом, развивая наступление, выдвинулись во главе со своим комкором на маньчжурскую ветку и начали продвижение на юг для соединения с Особым Маньчжурским отрядом (ОМО) атамана Семёнова. 30 августа бронепоезд полковника Пепеляева, натужно дыша паровозными парами, медленно вкатился на станцию Оловянная, практически без боя
  оставленную за несколько дней до этого красными*. Дальше путь оказался закрыт. Перед взорами сибиряков предстала довольно многоводная река Онон, а дальше простиралась уже родина Чингиз-хана, пограничные просторы необъятных монгольских степей; однако это была всё ещё российская территория. На правом берегу Онона виднелась станция Борзя, где находились уже семёновские части и где стоял при всём своём грозном пушечном и пулемётном вооружении точно такой же, как и у сибиряков, закованный в стальные латы бронепоезд.
  _______________
  *По другой версии красных из Оловянной ещё 25 августа выбили семёновцы. См. например новейшее исследование А.М. Романова. Особый Маньчжурский отряд атамана Семёнова...С.160
  
  
  На той стороне реки была территория прежней, почти дореволюционной России, без большевиков и даже без умеренных революционных демократов, со строгими правилами разграничительных условностей между власть и богатство имущими и народом, а также с прочими пережитками застойного далёкого уже прошлого, одним словом - царство атамана Семёнова. На плечах казаков его дивизиона даже красовались царские имперские погоны (в Сибирской армии, мы знаем, их вновь введут лишь в начале сентября). Под этими погонами семёновцы на протяжении уже к тому времени шести месяцев вели вооруженную борьбу с большевиками, не такую эффективную, правда, как многим бы хотелось, но всё-таки. А разделял пепеляевцев и семёновцев, не давая им соединиться, железнодорожный мост через Онон, из нескольких пролётов которого в целости после многомесячных упорных боёв неповреждёнными осталось только два. Пройти, а тем более проехать по ним было никак нельзя, поэтому командирские блиндированные поезда двух войсковых подразделений так и остались стоять друг против друга в ожидании, - почти как противники.
  Дальнейшие события каждая из сторон описывает по-своему, выдвигая, порой, абсолютно противоположные по смыслу и по расставленным акцентам версии. Одна точка зрения на происходившее представлена эмигрантским мемуаристом Кирилловым, участником пепеляевского похода, другая же версия содержится в воспоминаниях самого атамана Семёнова. Реминисценции Григория Михайловича насквозь субъективны, что вполне должно быть заметно даже не самому взыскательному читателю, поэтому им достаточно сложно доверять в полной мере, однако, справедливости ради необходимо принимать во внимание и атаманскую версию тоже.
  Так в чём же, собственно, суть проблемы? А она в следующем. Полковнику Пепеляеву, а также прибывшему вскоре на Оловянную Радоле Гайде нужно было склонить на сторону Омского правительства формально подчинявшегося генералу Хорвату есаула Семёнова. Перед последним же стоял, в свою очередь, достаточно трудный выбор: остаться в команде "Верховного правителя" Хорвата или всё-таки немного поменять ориентацию и перейти под начало набирающего силу молодого Сибирского
  правительства? К трудному выбору весьма и весьма принуждал атамана стоявший на левом берегу Онона грозный бронепоезд Пепеляева, а также вставший на следующий день рядом с ним блиндированный состав полковника Гайды под чешским флагом, ещё более непредсказуемо ощетинившийся своими артиллерийскими орудиями в сторону Борзи.
  По версии капитана Кириллова доблестные полковники победоносных сибирских войск вполне дипломатично попросили есаула Семёнова прибыть к ним на станцию Оловянная для переговоров. Однако самопровозгла-шенный забайкальский атаман почему-то оказался настолько невежливым, что сам не приехал на встречу, а прислал вместо себя для предварительной беседы некоего полковника Афанасьева, который "вёл переговоры весьма неопределённо и, казалось, что-то не договаривал". В результате раздосадованные полевые командиры, всё ещё пребывавшие в пылу боевого задора, предложили Афанасьеву передать своему патрону, что если до 12 часов следующего дня он сам лично не явится на станцию Оловянная и не признает Омского правительства, то против его отряда будет начата полномасштабная войсковая операция. "Атаман Семёнов, - пишет эмигрантский историк Головин, опираясь на мемуары Кириллова, - не дожидаясь окончания этого срока, - весьма аккуратно явился в штаб (Гайды и Пепеляева. - О.П.), где извинился за свою задержку, сказал о своей готовности подчиниться Сибирскому правительству и просил, как это ни странно, прежде всего о себе. Его беспокоила мысль, признает ли Сибирское правительство его атаманство, согласится ли оно произвести его в полковники"*.
  Сложность означенных переговоров, несмотря на кажущуюся "ненавязчивую" простоту в своей завершающей фазе, состояла ещё и в том, что законный атаман Забайкальского казачьего войска полковник Зимин несколькими днями ранее (25 августа), как только части Сибирской армии вступили на территорию Забайкалья, был восстановлен в своих правах приказом Анатолия Пепеляева**. Более того, комкор Среднесибирского назначил в помощь ему ещё и временного наказного атамана, им стал полковник Сычёв. Теперь же надо было пообещать ещё и Семёнову, что и его права забайкальского войскового атамана тоже будут признаны Временным Сибирским правительством. И ему, видимо, пообещали... Как пишет сам Григорий Михайлович в своих воспоминаниях, он лично тогда переговорил по телеграфу с Омском и получил все гарантии на сей счёт. И вот только после этого согласился признать власть ВСП. Ещё Семёнов вспоминает о том, что его первый раз пригласили на станцию Оловянная далеко не в такой вежливой форме, как о том сообщает капитан Кириллов. Со слов атамана в конце августа по линии КВЖД была распространена телеграмма Гайды, как главнокомандующего всеми вооруженными силами Сибири к востоку от Омска, в которой содержался приказ о том, чтобы есаул Семёнов, а также генералы Дитерихс*** и Хорват явились к нему в штаб на станцию Оловянная для представления и доклада.
  _______________
  *Головин Н.Н. Российская контрреволюция... С.48
   **Василевский В.И. Забайкальское казачье войско...С.75
  ***Генерал-майор М.К. Дитерихс, российский подданный с чешскими корнями в родословной, официально являлся начальником штаба Чехословацкого корпуса, а с июня 1918 г. командовал вооруженной группировкой восставших против Советов чехословаков на Дальнем Востоке.
  
  
  Семёнова, по его словам, чрезвычайно возмутила такая форма обращения к нему как известному и заслуживающему большего уважения боевому командиру со стороны какого-то выскочки, причём нерусского происхождения. Отказавшись ехать в штаб Гайды, Григорий Михайлович, во-первых, письменно опротестовал возмутивший его приказ, а, во-вторых, обратился в Омск с просьбой заменить Гайду в качестве главнокомандующего на Пепеляева. Такой сильный тактический ход атамана, якобы, вызвал настоящую оторопь в стане чехов и полное смирение со стороны Гайды, который после всё-таки состоявшихся переговоров Семёнова с Пепеляевым пригласил их обоих к себе в вагон на обед и даже велел почётному караулу салютовать перед Семёновым, как перед наиболее почётным из гостей. Страшно засмущавшийся атаман сделал ввиду этого реверанс в сторону полковника Пепеляева, заявив, что не его, а командира Средне-Сибирского корпуса, как старшего по званию, должны приветствовать в первую очередь... Всё это, конечно, изрядные преувеличения, свидетельствующие лишь о болезненной самовлюблённости Семёнова в себя, как в исторический персонаж, так что вроде бы и упоминать о такого рода явно вымышленных нюансах тех встреч на Ононе как будто бы даже и не стоило. Ну да Бог с ним, с атаманом, да и с его воспоминаниями тоже.
  Что же касается результатов совещаний на станции Оловянная, то их итоговая составляющая подтверждается абсолютно одинаково каждым из упомянутых нами мемуаристов - Григорий Семёнов, после некоторых раздумий, перешел вместе со своим отрядом в подчинение к Омскому правительству. Возможно, на такой исход, в качестве весьма весомого дополнительного аргумента, повлияло заявление уполномоченного Загибалова, как раз к началу переговоров трёх полевых командиров также прибывшего в Оловянную. Леонид Загибалов сообщил о том, что дни Делового кабинета генерала Хорвата уже, собственно, сочтены и что на повестке дня стоит вопрос о его самоликвидации.
  Относительно же телеграммы главкома Гайды, так рассердившей Семёнова, то она, по всей видимости, действительно имела место, тут атаман вряд ли лукавил*, поскольку буквально через несколько дней в район встречи на Ононе явился сначала генерал Дитерихс. С ним Гайда, Пепеляев и Загибалов беседовали в своём штабе 6 сентября. А на следующий день сибирские парламентёры всё в том же составе выехали на сопредельную территорию, на станцию Борзя в гости к "Верховному правителю" генерал- лейтенанту Хорвату. "Свидание было весьма просто обставлено, без всякой помпы, - пишет Кириллов. - У Хорвата не было ни караула, ни свиты".
  _______________
  *Информацию Семёнова подтверждает и томская "Народная газета" (Љ50 за 1918 г.).
  
  
  Генерал Хорват произвёл весьма выгодное впечатление. Он сообщил, что до образования Сибирского правительства, стремясь к сохранению русской государственности на Дальнем Востоке и в полосе отчуждения КВЖД, он объявил себя правителем Дальнего Востока. "Верховного правителя" Гайда и Пепеляев, видимо, тоже пытались склонить на предмет подчинения ВСП, но вряд ли достигли цели. Шестидесятилетний генерал, которому молодые сибирские полевые командиры вполне могли годиться в сыновья, если не во внуки, конечно же не столь подобострастно, как Семёнов, воспринял претензии противоположной стороны на лидерство в политическом противостоянии и оставил за собой право, как минимум, ещё немного подумать, после чего уехал назад в Харбин, а потом во Владивосток.
  3 сентября в районе Борзи появились передовые японские вооруженные подразделения, а на следующий день - чехословацкие, прибывшие по КВЖД с Дальнего Востока. Пепеляев и Гайда в те дни получили, по всей видимости, приказ из Омска - пропустить в Читу конные сотни атамана Семёнова, ставшего теперь союзником, а не конкурирующей стороной, а также - японские и чехословацкие части. 6 сентября авангард семёновцев вступил в вожделенную Читу, а 8 сентября то же самое сделали и передовые японские формирования. В этот же день комкор Пепеляев* отдал приказ по вверенным ему войскам завершить войсковую операцию в Забайкалье и отправляться в места своего первоначального формирования для доукомплектования личного состава, кратковременного отдыха и последующей отправки теперь уже на западный противобольшевистский фронт. Разбираться - кто из забайкальских атаманов, толи Зимин, толи Сычёв, толи Семёнов будет главным воинским начальником в Чите - Анатолий Пепеляев предоставил политикам. Данный вопрос теперь его уже мало занимал, все его помыслы отныне отданы были новому проекту - наступлению освободительной Сибирской армии на главном - московском направлении.
  _______________
   *8 сентября Пепеляеву было присвоено воинское звание генерал-майора.
  
  
  Боевые операции против остатков советских войск в Забайкалье брал на себя отныне атаман Сёменов, обязавшийся в скором времени расширить их ещё и на Приамурье, а потом и на Приморский край. Однако в русле того обязательства Григорий Михайлович стал воевать не только с красными партизанами, но и расправляться, причём с не меньшим рвением, ещё и с умеренной левой политической оппозицией. Таким образом, в сентябре
  1918 г. на смену большевистской диктатуре в Забайкалье практически сразу же пришла атаманско-кадетская деспотия. Демократический перерыв оказался совсем небольшой - всего каких-то две недели. В самой Сибири - немного дольше.
  
  
  
  3. Искушение властью
  
  Я представляю власть и стою над законом.
  Карло Леви. Христос остановился в Эболи
  
  Как вещала пресса того периода - разгром частями Анатолия Пепеляева войск Центросибири на восточном фронте открыл дорогу сибирской демократии. Дело в том, что успехи Сибирской армии в Забайкалье, встречи на Ононе 30 августа и на Амуре 6 сентября означали не только воссоединение двух боевых группировок противобольшевистских сил, но и восстановление прямого железнодорожного сообщения между Дальним Востоком и Сибирью. Таким долгожданным подарком конечно же не преминули воспользоваться находившиеся в Харбине и Владивостоке деятели сибирской революционной демократии, эмигрировавшие туда в начале 1918 г. и находившиеся вот уже больше полугода вдали от родины, а также от своих товарищей по борьбе. Так 15 сентября в канцелярию Сибирской областной думы поступила телеграмма из Иркутска от специального представителя СОД профессора Никонова, который сообщал о том, что 11-го числа того же месяца из Владивостока должны были выехать в Сибирь "тридцать членов Думы и Учредительного собрания" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.178).
   Ещё раньше, по всей видимости, как только семёновцы в 20-х числах августа перешли границу и вступили на российскую территорию, по КВЖД на печально знаменитую впоследствии станцию Даурия* прибыло несколько министров ВПАС, рассчитывавших уже в скором времени добраться до Омска или Томска. Однако путь в Сибирь им преградила контрразведка атамана Семёнова. Среди попавших в западню оказались: министр внутренних дел Александр Новосёлов**, министр торговли и промышленности Михаил Колобов, а также двое так называемых министров без портфелей Сергей Кудрявцев и Гариф Неометуллов. Колобов был народный социалист по политическим убеждениям, остальные являлись членами правоэсеровской партии. Здесь же на станции Даурия примерно в то же самое время, т.е. где-то в самом конце августа появился и военный министр правительства Лаврова-Дербера, также эсер, Аркадий Краковецкий со своим бессменным помощником прапорщиком Смарен-Завинским.
  _______________
  *На станции Даурия, после её освобождения от красных, расположился штаб так называемого Азиатского конного полка под командованием барона Р.Ф. Унгер-на, последний занимал должность ещё и коменданта данной станции. Здесь был установлен очень строгий пограничный режим, выявлявший среди проезжавших в том и другом направлении транзитников разного рода политически неблагонадёжных лиц, а также спекулянтов и наркочелноков. Некоторые люди после такой проверки "на вшивость" потом бесследно исчезали, так что через Даурию пассажиры проезжали всегда в великом страхе за свою дальнейшую судьбу. В общем, о Романе Фёдоровиче Унгерне многие из читателей конечно же слышали и примерно представляют, что это был за человек, поэтому далее распространяться на эту тему мы не будем... Разве только ещё то добавим, что барон являлся стойким приверженцем русского самодержавия, в основание которого, по его мнению, должен был быть положен очень жесткий порядок восточно-арийского образца.
  **По другим данным Новосёлов добирался до Сибири не по железной дороге, а посредством гужевого транспорта, через Ургу на Троицкосавск.
  
  
  Последние двое до этого уже не раз посещали штаб забайкальского атамана, постоянно ведя с ним какие-то секретные переговоры, скорей всего уговаривая Семёнова перейти со своим отрядом на сторону ВПАС. По некоторым данным Краковецкий даже, якобы, обещал Григорию Михайловичу пост командующего Сибирской армией в случае его согласия. Однако, атаман, находившийся на содержании у японского Генерального штаба, сам не мог решиться на такое, а его хозяева монархисты из страны Восходящего солнца были категорически против союза с социалистическим правительством Лаврова-Дербера.
  Теперь же, когда в Сибири основательно при помощи своей победоносной армии твёрдо утвердилось Омское правительство и заключило с Семёновым договор, атаман и подавно перестал доверять министрам ВПАС, приказав даже задержать тех пятерых, что прибыли в конце августа на станцию Даурия. Условием их пропуска дальше на запад стало требование - сложить с себя полномочия министров ("Приморская жизнь", Владивосток, от 29 августа 1918 г.). Если принять во внимание, что в середине сентября четверо из задержанных, за исключением Краковецкого, свободно проследовали в Сибирь, можно сделать вывод, что они каким-то образом всё-таки выполнили требование семёновских особистов. Краковецкий же, по всей видимстио, отказался, так как ни в Томск, ни в Омск он не уехал, а, напротив, вернулся вскоре назад во Владивосток, встречать там Вологодского, всё ещё надеясь, возможно, на воссоединение двух правительственных кабинетов. Причём с военным министром и его людьми явно произошла какая-то джеймсбондовская заварушка, поскольку, по сведениям всё той же "Приморской жизни", прапорщик Смарен-Завинский, сумевший тайно преодолеть унгерновский кордон, вскоре был арестован на станции Оловянная чехословацким командованием, "на основании рекомендаций, полученных от контрразведки".
  Не менее жестко семёновские особисты отнеслись чуть позже и к деятелям местного самоуправления в Забайкалье. Например - в Чите.
  Возвышение есаула Семёнова в те дни начала сентября происходило, что называется, как на дрожжах. 3 сентября на станции Борзя комиссия из чинов Особого Маньчжурского отряда, отметив заслуги и "выдающуюся организационную работу атамана по восстановлению армии", а также "неутомимую активную вооруженную борьбу с большевиками", сделала вывод, что есаул (капитан) Семёнов вполне достоин производства сразу в полковники. Ввиду же отсутствия в России правительства со всей полнотой власти, комиссия посчитала возможным просить двадцативосьмилетнего атамана, впредь до утверждения данного производства новым правительством, считать себя полковником. 5 сентября Григорий Михайлович Семёнов "с благодарностью" принял этот высокий воинский чин.
  6 сентября приказом нового управляющего военным министерством Омского правительства генерала П.П. Иванова-Ринова был образован Приамурский военный округ*, и по некоторым сведениям полковник Семёнов почти сразу же вступил в обязанности командующего этим округом. В зону его ответственности в результате вошло не только Забайкалье, но и всё Приамурье, включавшее районы Уссурийского и Амурского казачьих войск. Таким образом, Семёнов с той поры, как вошел в контакт с представителями ВСП, сделал достаточно неплохую служебную карьеру, пройдя за какие-то две недели путь от командира небольшого отряда численностью в несколько сотен бойцов** до командующего военным округом***. О своих назначениях атаман, всё ещё находившийся на станции Борзя, 13 сентября оповестил все соответствующие учреждения в округе и в тот же день отбыл в Читу, куда 14-го числа должен был прибыть специальный поезд с делегацией Омского правительства, которое его так высоко возвысило и которому он теперь, мягко говоря, был немного должен.
  Так вот в Чите... Ещё утром 25 августа ровно за сутки до того, как из города ушли красные, в помещении Читинского краеведческого музея**** состоялось нелегальное заседание членов областной и уездной земских управ, а также гласных городской думы, на котором была избрана так называемая Коллегия общего присутствия, составленная из представителей самоуправлений и призванная в переходный период обеспечить временную гражданскую власть в городе. Данную Коллегию возглавил бывший руководитель областной земской управы меньшевик Матвей Абрамович Ваксберг. А на следующий день уже в освобождённом городе экстренное заседание представителей местного самоуправления, собранное в столь радостный для многих момент, постановило - подчиниться власти Временного Сибирского правительства, доблестные войска которого, наконец-то, принесли городу и области вновь обретённую свободу. На этом же собрании было принято решение рекомендовать ВСП в качестве временного областного комиссара Забайкалья правого эсера Антона Ивановича Флегонтова. А 9 сентября, во время очередного визита в город специального представителя Омского правительства по Дальнему Востоку Леонида Загибалова, А.И. Флегонтова окончательно утвердили в его должности.
  _______________
  *22 июля, после освобождения Иркутска, распоряжением ВСП был восстановлен Иркутский или по-другому Восточно-Сибирский военный округ. Забайкалье до 6 сентября входило в зону его ответственности. Начальником данного округа назначили полковника А.В. Эллерц-Усова, который с 10 сентября ещё и вступил в командование только что сформированным 4-м Восточно-Сибирским армейским корпусом.
  **Некоторые особо ретивые исследователи, правда, доводят численность ОМО до нескольких тысяч человек, однако, при трезвом взгляде на вещи в эту небылицу с трудом верится. Да и последние научные подсчёты говорят об обратном. На 2 октября, т.е. спустя целый месяц после описываемых событий, ОМО насчитывал всего 1231 пехотинца и 154 кавалериста (Каревский А.А. К истории вооруженных сил... С.99)
  ***Впрочем, после прихода к руководству военным министерством Иванова-Ринова, точно такую же блестящую карьеру сделали атаманы Оренбургского и Семиреченского казачьих войск, соответственно, - Дутов и Анненков, назначенные начальниками корпусных районов и ответственными за охрану государственного порядка на подконтрольных территориях.
  ****Краеведческие музеи в Сибири, как правило, создавались при активном участии областников-автономистов... что также весьма примечательно, а может быть даже и символично в данном случае.
  
  
  Однако в то же самое время в Читу прибыл передовой отряд семёновцев во главе с полковником Т.И. Артамоновым, подкреплённый кавалерийским эскадроном японцев. В городе сразу же стал устанавливаться режим превентивной военной диктатуры, с перспективой "роста" в сторону диктатуры единоличной - атаманской. В Чите начались массовые аресты, причём не только в рабочих предместьях, но и в среде представителей так называемой трудовой интеллигенции - мелких служащих, инженеров и, главным образом, учителей, обвинённых в сотрудничестве с большевиками. На защиту последних встали гражданские власти города, получившие, кстати, некоторую поддержку со стороны генерала И.Ф. Шильникова, до недавнего времени возглавлявшего военно-административную часть во Временном Забайкальском правительстве атамана Семёнова*.
   Почти месяц продолжалось противостояние гражданских и военных властей, завершившееся полной победой последних. 2 октября атаман Семёнов подписал приказ об аресте Флегонтова, Ваксберга, а заодно с ними и генерала Шильникова, и о препровождении опальной троицы под усиленной охраной из Читы на станцию Маньчжурия, видимо, для большей тайны разбирательства**. При этом Омское правительство никоим образом не воспрепятствовало произошедшему. Более того 8 октября инициатор данной акции устрашения полковник Семёнов был в очередной раз облагодетельствован ВСП и назначен командиром V Приамурского отдельного корпуса с передачей ему функций уполномоченного по охране государственного порядка и общественного спокойствия в данном корпусном районе. И лишь по возвращении из дальневосточной командировки П.В. Вологодского дело о маньчжурских сидельцах взяла, наконец, под свой контроль и тщательно проверила специальная правительственная комиссия. В результате проведённой проверки А.И.Флегонтов и генерал И.Ф. Шильников 21 октября вышли на свободу. Однако ВСП всё-таки сместило правого эсера Флегонтова с его прежней должности, назначив новым областным комиссаром Забайкалья кадета
  В.Н. Юринского. Ну, да что там, скажи спасибо что живой, как говорится.
  _______________
  *Было и такое. Существовало с 25 апреля по 10 августа 1918 г. Более подробно см. "День освобождения Сибири", глава "Царство Семёнова".
  **Ваксберга, правда, арестовать не удалось. Он скрылся сначала в читинском подполье, а потом и вообще покинул пределы Забайкальской области, вернувшись туда лишь по окончании Гражданской войны вместе с частями Красной армии.
  
  
  Такого рода политическим расправам весьма способствовал режим осадного положения, введённый в сентябре на территории Читинской области командующим всеми вооруженными силами на востоке, со 2 сентября генералом, чехом Радолой Гайдой. Став, по-сути, военным диктатором в освобождённых от большевиков районах Забайкалья, он пытался распространить свою неограниченную власть ещё дальше на восток по линии КВЖД, вплоть до Владивостока. С этой целью он, назначив вместо себя командующим всеми сибирскими частями на востоке генерала Пепеляева, а чехословацкими - полковника Кадлеца, 9 сентября* выехал со своей свитой и охраной на Дальний Восток. Облюбованный им ещё в Иркутске пульмановский вагон по временному деревянному мосту сначала затолкнули на середину Онона, после чего с обратной стороны реки его прицепили длинным тросом к паровозу и выдернули на противоположный берег.
  Дальше уже находилась специально проложенная железнодорожная ветка, по которой Гайда въехал на линию КВЖД и помчался на всех парах во Владивосток на смотрины. Мир посмотреть, ну и себя показать, соответственно, - тамошним высоким иностранным комиссарам в первую очередь. Весь в лучах непоблекшей ещё славы, наверняка подмечая в своей судьбе фортуну нового Наполеона, он, несмотря на то, что очень спешил, останавливался практически на каждой станции, где его восторженно встречали части Чехословацкого корпуса, следовавшие в обратном направлении, с востока на запад**. При этом Гайда всегда выходил из своего
  именного вагона и, как подобает триумфатору, с нескрываемой радостью, но вместе с тем и протокольно сдержанно, приветствовал встречавших его земляков.
  - Наздар, братши!
  - Здар! - гремело ему в ответ.
  Потом следовал обязательный в таких случаях ритуал с докладами, торжественными маршами и прочими атрибутами парадного церемониала.
  Так в лаврах освободителя Сибири молодой двадцатишестилетний генерал через несколько дней добрался, наконец, до первого крупного города на своём пути, до Харбина.
  _______________
  *"Свободная Сибирь", Красноярск, Љ119 за 1918 г.
  **На укрепление западного противобольшевистского фронта в районе Волги, где терпели к тому времени поражение за поражением войска эсеровского Комуча.
  
  
  По прибытии в столицу КВЖД Радола Гайда сразу же озвучил здесь свои права как главнокомандующего на восточном фронте, приказав генералу М.М.Плешкову, главноначальствующему над русскими войсками в полосе отчуждения КВЖД, явиться к нему для доклада. Шестидесятидвухлетний генерал от инфантерии* Михаил Михайлович Плешков, участник двух последних войн, кавалер 10 орденов, в том числе и Св. Георгия 4-й степени, конечно же посчитал для себя абсолютно невозможным являться с докладом к только что произведённому (причём неизвестно кем) в генерал-майоры иностранному легионеру, пусть даже и герою антибольшевистского сопротивления. Отказ Плешкова прозвучал вполне категорично и более того - публично. Главная же подоплёка ситуации состояла в том, что новоявленный чешский командующий напрямую подчинялся Омскому правительству, а старый русский генерал - Д.Л. Хорвату и, соответственно, его Деловому кабинету, который, как мы уже выяснили, являлся в некоторой степени соперником ВСП в претензиях на власть.
  _______________
  *Высшее воинское звание в тогдашней России.
  
  
  Трудно сказать, чем были вызваны дальнейшие действия Гайды, толи какими-то личными амбициями, толи желанием навести, наконец, жесткий порядок на территории далёкой окраины или, возможно, просто обидой. В общем, чех, недолго думая, поднял по боевой тревоге роту своей личной охраны и, выстроив её на перроне железнодорожного вокзала, собирался уже наступать на штаб Плешкова, но тут, слава Богу, в дело вмешались иностранные представители и не позволили ссоре двух генералов (старого да малого) перерасти в вооруженный конфликт. Однако Гайда всё-таки не пожелал уступать и в продолжение затеянного им триллера назначил своим приказом главноначальствующим в полосе отчуждения КВЖД вместо
  М.М. Плешкова своего главного побратима по антибольшевистскому восстанию известного нам уже Эдуарда Кадлеца, совсем недавно "испечённого" в полковники.
  Данное решение сразу же опротестовал японский генерал Фудзи, предупредив о возможном осложнении обстановки в Маньчжурии. А вслед за ним в печати выступил и главнокомандующий китайскими войсками в полосе отчуждения КВЖД генерал-лейтенант Тао Сян Гуй ("Дело", Иркутск, Љ51 за 1918 г.). Он выразил возмущение по поводу назначения "какого-то полковника Кадлеца" по распоряжению генерал-майора Гайды главноначальствующим в полосе отчуждения дороги. В связи с этим китайский генерал напомнил, что КВЖД эксплуатируется совместно Китаем и Россией и, согласно договору эксплуатации, правительство Поднебесной берёт на себя обязательства по охране дороги. А, следовательно, заявил Тао Сян Гуй, назначение главноначальствующего в полосе отчуждения КВЖД без предварительной консультации с ним нарушило суверенные права Китая,
  вследствие чего данное назначение китайской стороной ни в коем случае признано не будет.
  Получив такой решительный отпор со стороны японцев и подконтрольных им китайцев, Гайда решил тогда сделать широкий жест в сторону трудовой демократии и принял у себя в вагоне только что выпущенных из тюрьмы профсоюзных лидеров харбинских железнодорожников, организовавших в начале сентября мощную забастовку на линии КВЖД. Арестованы они были по приказу генерала Плешкова, его же распоряжением их недавно освободили с условием немедленно покинуть пределы Маньчжурии. Побеседовав с представителями крупнейшего в Харбине профсоюза, Гайда высказался категорически против акции выселения, напомнив, вместе с тем, в качестве назидания, что участники забастовки в местностях, объявленных на военном положении, подлежат, согласно его приказу, военно-полевому суду, добавив в конце посылки, что локаут железнодорожников чрезвычайно замедлил переброску на противобольшевистский фронт частей Чехословацкого корпуса; чем вряд ли, конечно, разагитировал сочувствующих советской власти рабочих.
  Так, отметившись, вопреки ожиданиям дальневосточных правых кругов, мягко говоря, немного неожиданными поступками в Харбине, Радола Гайда вскоре покинул столицу КВЖД и где-то уже в середине сентября прибыл, наконец, во Владивосток. Здесь он продолжил тему противостояния с непокорными харбинцами и в первом же интервью ведущей владивостокской газете правого толка "Голос Приморья" недвусмысленно заявил, что для него существует только одно правительство, это Правительство Вологодского, а о так называемом министерском кабинете Хорвата он никакого понятия не имеет и, вообще, знает Дмитрия Леонидовича только как уважаемого всеми управляющего КВЖД, но не более того. И хотя хорватский официоз, "Вестник Маньчжурии", тут же обвинил Гайду в элементарном незнании политической ситуации на Дальнем Востоке, скандал и пересуды, связанные с его интервью, ещё долго продолжались, что было далеко не на руку Деловому кабинету и его главе, тем более накануне предстоящих переговоров с Вологодским о разделе полномочий. Для деловых кругов Дальнего Востока заявление Гайды стало настоящим шоком, поскольку с ним многие связывали свои надежды по защите правого дела, и тут вдруг вот такой казус. Оказалось, что местные консерваторы сильно ошиблись в молодом генерале, и это им нужно было понять ещё во время пребывания в Харбине новоявленного сибирского героя. Увы, легионеры Чехословацкого корпуса, как мы не устаём с упоением повторять, были почти поголовно "заражены" левыми идеями; не избежал той счастливой участи, видимо, и Радола Гайда.
  Интересно также в связи с этим отметить, что не менее, а может быть даже и ещё более своих дальневосточных собратьев, ошиблись в молодом чешском генерале представители томских правоконсервативных кругов. Так 3 сентября ночью из Томска на Дальний Восток выехала депутация от городского биржевого комитета в составе: купцов П.П. Вытнова, К.Н. Про-хорова, а также полковника Н.Н. Сумарокова для вручения Гайде почётного оружия и благодарственного адреса*. В нём в частности говорилось: "Ваши победы, господин полковник**, увенчаны славой. Героизм ваших воинов вызывает наше благородное восхищение. Память о ваших славных делах будет передана нами грядущим поколениям. В знак искренней к Вам любви и признательности мы, благородные россияне, просим принять от нас в дар золотое оружие. "Рази и побеждай" им врагов славянства!"
  _______________
  *Депутации томских биржевиков вменялось также горячо поприветствовать и славного командира Средне-Сибирского корпуса томича Анатолия Пепеляева.
  **Адрес писался 30 августа, а тогда Гайда ещё находился в звании полковника.
  
  
  Предназначенное в качестве благодарственного подарка золотое оружие представляло собой саблю, клинок которой был изготовлен в 1879 г. в Испании, из знаменитой толедской стали. Эту гусарскую саблю презентовал томскому биржевому обществу для такого благородного дела отставной полковник А.М. Протопопов. Эфес сабли отлили уже в Томске из чистого золота, в полтора фунта (600 г.) чистого веса, а его головку украсили крупным рубином. На тыловой стороне эфеса в верхней его части городские мастера выгравировали герб Томской губернии - белого скачущего коня на золотом щите, а внизу - двухстрочную под углом надпись: "полковнику Гайда - рази и побеждай". На металлических ножнах сабли между двумя кольцами имелась золотая пластина ещё с одной дарственной надписью: "Победителю германо-мадьярских войск Сибири от торговых людей Томска. Лето 1918 г.".
  Догнать адресата томским делегатам удалось, по всей видимости, только лишь во Владивостоке, где они, надо полгать, и вручили дорогие подарки своему кумиру. О том, как прореагировал Гайда на сделанные ему подношения, оставил свидетельство приехавший также во Владивосток в двадцатых числах сентября известный нам уже эсер Евгений Колосов. Комментируя данную акцию, Колосов, по его собственным словам, заявил Гайде следующее: "Они, видимо, думают, что вы этой шпагой заколете русскую свободу". Гайда же в ответ, якобы, сказал, что, дескать, такие люди больше никогда не будут дарить ему шпаг. Имевший место разговор с чешским генералом Колосов обнародовал после своего возвращения с Дальнего Востока в томской "Народной газете". Однако тут же с отповедью по поводу "выдумок" златоуста эсеров в печати выступил полковник Сумароков, который высказался недвусмысленно в том плане, что целью клеветы Колосова было поссорить сибирских промышленников с одним из славных командиров освободившего Сибирь Чехословацкого корпуса. В подобном же духе на статью в "Народной газете" отозвался позже и сам Гайда. В январе 1919 г., то есть уже в период колчаковщины, в своём письме к томским биржевикам он ещё раз поблагодарил их за подарок и заявил, что
  того разговора, о котором писал Колосов, у него с ним вообще не было, что всё это выдумки, похожие на провокацию.
  Какая-то золотая шпага... казалось бы - такая "мелочь", а столько шума наделала...
  Кстати о Колчаке. С ним у Гайды во Владивостоке также произошла вполне знаменательная встреча, которая описана в предсмертных показаниях Александра Васильевича Иркутской следственной комиссии. На ней два "частных" лица обсуждали, в том числе, ни много ни мало, а проблему установления режима военной диктатуры на территории Сибири. Беседовали же они, по некоторым данным, как раз в тот день, когда во Владивосток должен был приехать ни кто иной, как глава Сибирского правительства - Пётр Васильевич Вологодский. Вечером 19 сентября на владивостокский вокзал прибыл специальный поезд Омского правительства, а несколькими часами ранее здесь же на привокзальных железнодорожных путях в пульмановском вагоне с надписью "Иркутск-Москва"* мирно беседовали генерал-майор Гайда и вице-адмирал Колчак - два потенциальных кандидата на роль сибирского диктатора. Колчак, в обсуждении темы, сказал, что для военной диктатуры нужна прежде всего армия, "на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия". Гайда согласился и заметил в развитие указанной темы, что "Омское правительство уже сделало большую работу по созданию армии".
  Колчака в омские правители, как известно, готовили англичане, это была их креатура, это был, по-преимуществу, чисто их - британский - проект. Сначала весной 1918 г. Александра Васильевича направили в Харбин в помощники к стареющему день ото дня Хорвату, но там у Колчака что-то не заладилось, и ему некоторое время дали отдохнуть в Японии. Когда же наступил сентябрь месяц, и пришла осенняя пора главной схватки за власть, Александр Васильевич практически одновременно с Гайдой прибыл, уж извините нас опять же за несколько упрощённый взгляд на вещи, во Владивосток на смотрины**. Гайда, как оказалось, явно пришелся не ко двору дальневосточным правым, да и высокие иностранные дипломатические представители, за исключением американского, настроены были критически по отношению к чешскому генералу. Что же касается Колчака, то он представлялся более подходящей кандидатурой для всех, и хотя с некоторыми оговорками (со стороны, например, японцев), но всё-таки.
  _______________
  *Этот вагон Гайда облюбовал в Иркутске после освобождения города от большевиков, да так и ездил в нём по всей Сибири и Дальнему Востоку, не снимая, вполне, по всей видимости, намеренно маршрутной таблички. Колосов же пишет, что 23 сентября на отбывавшем из Владивостока вагоне Гайды красовалась ещё более символичная надпись: "Владивосток-Москва". Толи Колосов запамятовал и ошибся, толи Гайда после посещения Дальнего Востока действительно сменил прежний девиз своего вагона на новый, более эффектный.
  **Первым Колчака проэкзаменовал французский посол Реньо во время их совместного переезда из Японии во Владивосток. Весьма интересно, что переводчиком в их беседах был Зиновий Пешков, родной брат большевика Љ3 той поры Якова Свердлова, еврей выкрест по вероисповеданию, крёстным отцом которого являлся великий пролетарский писатель А.М. Горький (Пешков). Как же, однако, многое переплетено в этом мире в какой-то единый тайный узел. Вроде бы многое уже понимаем, но не перестаём удивляться.
  
  
   Однако и звезда Гайды ещё не закатилась, на него, как на своего военного лидера, сделали ставку сибирские умеренные левые. Такую версию первым в советской историографии озвучил Вениамин Вегман* в работе "Областнические иллюзии, возрождённые колчаковщиной". По его мнению, эсеры, разочарованные "ненадёжностью" их протеже Гришина-Алмазова, а также обеспокоенные тем, что на Сибирь "надвигается самая чёрная реакция", ещё в начале августа месяца стали заниматься подготовкой установления в регионе "режима диктатуры популярного генерала", креатуры эсеровской организации, для того чтобы "задавить торгово-промышленников и казачьих атаманов".
  _______________
  *Этот же историк стоял, собственно, и у истоков компании по организации большевистского "крестового похода" против сибирских областников. Посвятив целый ряд достаточно интересных журнальных статей эсеро-областнической тематике, Вегман вольно или невольно (о сём криптограмма умалчивает), но сделал, несомненно, выдающийся научный вклад в изучение истории сибирского автономизма. Его работы, кстати, несмотря на позиционируемый изначально негатив, в некоторых своих выкладках до сих пор не утратили актуальности и злободневного нерва, а ведь прошло без малого сто лет со дня их публикации. Данную тему "крестового похода" против "неверных" в пятидесятые годы продолжила томская совисторическая школа, которую возглавил сосланный к тому времени из Москвы по сталинскому делу о безродных космополитах Израиль Разгон, а также его самая талантливая ученица М.Е. Плотникова. И с ними, между прочим, произошло то же самое, что и с Вегманом. Подвергая в своих научных изысканиях эсеро-областников травле, они, как ни странно, внесли не менее значительный вклад, чем их предшественник, в изучение данной темы, так что вся современная сибирская историография, с интересом рассматривающая и по сей день этот наш вечный вопрос, вышла из их работ, как вся русская литература, по словам Достоевского, из гоголевской "Шинели". Вот ведь, в чём великий сократовский диалектический парадокс. Марию Ермолаевну Плотникову ваш покорный слуга застал ещё в живых и даже имел счастье слушать её лекции по новому историческому мышлению в бурные, но одновременно с тем и мутные, горбачёвско-перестроичные времена. Действительно, это был очень интересный человек и не менее талантливый учёный, а по нашим провинциальным меркам даже, возможно, и выдающийся. Но все силы своей ищущей творческой души она отдала, к сожалению, именно теме топтания низвергнутых к тому времени уже во прах эсеров и областников. Но кто посмеет осудить её за это?.. Мария Ермолаевна по моде молодёжи тяжелых военных лет была женщиной курящей, причём курила, как мне помнится, только "Беломорканал", самые знаменитые советские папиросы. К чему это я? А вот к чему... когда-то те, ещё старые, рождённые в СССР, КВНщики мудро шутили:
  - Сэр, а почему вы курите "Беломор"?
  - А вы видели собаку Баскервилей?
  Одним словом наши выдающиеся предшественники делали в тех условиях (в ментальности той, самой знаменитой, повести сэра Артура Конан Дойла) всё что могли. Попробовал бы кто-нибудь из нас сделать в те времена нечто подобное; не уверен, что у каждого бы получилось. В большинстве случаев, как известно, плодятся и множатся при любой власти беззастенчивые пустышки-грантоеды. Впрочем, возможно, они тоже нужны, ведь кем-то же надо "мостить дорогу" сквозь Гримпенскую трясину... А профессор Плотникова, видимо, осознав с большим разочарованием для себя всю "прелесть" горбачёвской "перестройки", по-иезуитски коварно замаскированную под "реформы", в конце 80-х перестала читать лекции в университете, тяжело заболела и вскоре умерла...
  
  
  
  Функции главного действующего лица той организационной компании взял на себя тридцатичетырёхлетний Николай Калашников, являвшийся в период подготовки антибольшевистского мятежа руководителем эсеровского подполья в Иркутске. После освобождения города войсками Пепеляева и Гайды и образования в двадцатых числах июля Восточно-Сибирского военного округа, Николай Сергеевич, по протекции левых министров ВСП занял должность заместителя командующего этим округом. Однако уже вскоре его отозвали в Омск, в штаб Сибирской армии. Оттуда он в начале августа по распоряжению Гришина-Алмазова был командирован, как мы знаем, на восток, для возобновления через атамана Семёнова связей с генералом Флугом, посланцем Добровольческой армии Юга России, ставшим министром Делового кабинета Д.Л. Хорвата. По пути из Омска в Иркутск Н.С. Калашников, по сведениям профессора Ларькова, заезжал в Томск, где получил соответствующие инструкции от своих товарищей по партии, в частности от председателя СОД Ивана Якушева.
  Прибыв в Иркутск, Николай Сергеевич собрал местное руководство правоэсеровской ячейки и также обсудил с ними положение вещей и планы партии по поиску кандидата на роль "популярного генерала" в качестве нового командующего Сибирской армией. Таких кандидатов, по всей видимости, оказалось только два - Анатолий Пепеляев и Радола Гайда. С целью выяснения их настоящего политического кредо и проведения предварительных ознакомительных бесед с кандидатами Калашников в конце августа выезжал на станцию Оловянная и под официальным прикрытием имевшегося у него поручения от Гришина-Алмазова отрабатывал там ещё и свою тему, после чего вернулся обратно в Иркутск. Здесь после очередного раунда консультаций с товарищами по партии было принято решение остановить свой выбор всё-таки на чешском генерале, поскольку его назначение обеспечивало поддержку эсеровского проекта ещё и со стороны сочувствующих левым идеям легионеров. Дождавшись в Иркутске делегации Вологодского, Калашников вместе с ней выехал на Дальний Восток, для того чтобы, во-первых, по пути постараться убедить председателя Правительства назначить Гайду на должность командующего Сибирской армией, а,
  во-вторых, по прибытии во Владивосток, передать чешскому генералу верительные грамоты от своей партии (или, попросту говоря, завербовать его), а также снабдить Родиона Ивановича* некоторыми инструкциями на предмет дальнейших совместных действий.
  Так вот за всеми этими делами мы что-то совсем забыли о делегации Омского правительства. Давайте, теперь, наконец, опять к ней вернёмся и немножко подробнее поговорим, собственно, и об этом, - как о самой основной из "вех" по пути на Восток.
  
  
  
  4. В дороге
  
  Слушая ропот колёс непрестанный,
  Глядя задумчиво в небо широкое.
  И.С. Тургенев. В дороге
  
  
   "В общем, я в поездке отдыхаю и уже в эти два дня пути чувствую восстановление своих сил, имею хороший аппетит и здоровый сон. В два часа дня мы приехали сегодня в Красноярск", - записал 10 сентября в своём дневнике Пётр Васильевич Вологодский. В городе делегация находилась более шести часов, и за это время председателю Сибирского правительства предстояло решить две достаточно сложных проблемы (куда же нам без них). Для начала нужно было уговорить Владимира Михайловича Крутовского срочно вернуться в Омск и продолжить работу в Правительстве**. Поэтому сразу же после окончания всех официальных церемоний Вологодский первым делом, как о том сообщала местная пресса, встретился со своим старым товарищем по областническому движению и, по свидетельству уже самого Пётра Васильевича, предложил Крутовскому принять на себя обязанности заместителя председателя Совета министров на тот период, пока Иван Серебренников будет находиться в Уфе на Государственном совещании. Владимир Михайлович, по всей видимости, не сразу согласился, поскольку собеседники вынуждены были сделать перерыв, после которого беседа двух высокопоставленных чиновников вновь возобновилась, в окончании которой Крутовский, наконец, согласился выехать в Омск, но с условием, что обязанности министра внутренних дел он исполнять больше не станет.
  _______________
  *Так на русский манер стали величать тогда в Сибири полюбившегося многим чешского героя.
  **Мы уже вкратце рассказывали о том, что Крутовский, практически, с начала августа месяца не участвовал в работе ВСП, сказывалось и состояние здоровья шестидесятидвухлетнего пожилого человека и его нежелание участвовать в политических разборках амбициозной молодёжи. А вот как сам Владимир Михайлович описывал ситуацию со своей отставкой по собственному желанию. "Я подавал председателю Совета Министров П.В. Вологодскому два раза прошение об освобождении меня от должности министра и снятия с меня этих обязанностей. Первый раз я подал официальное заявление в начале августа; на это не получил определенного ответа, и он просил лишь меня поехать на открытие Областной думы, дав мне слово, что после этого, я буду освобождён. Я поехал в Томск, пробыл там всё время работы Думы, и по окончании занятий уехал. Тогда я подал письменное заявление вторично Вологодскому с требованием, чтобы он исполнил мою просьбу и освободил от обязанностей министра, несмотря на то, что в заседании Совета Министров, все присутствующие горячо просили меня остаться..., но ввиду того, что мое решение исходило из твёрдого убеждения, я вторично подал письменное заявление и сказал, что я больше к этой деятельности не вернусь. После этого я уехал в Красноярск" (Цит. по: Шиловский М.В. Крутовский...).
  
  
  В перерыве же этого трудного диалога председатель Правительства провёл встречу с губернским комиссаром тридцатидвухлетним Петром Озерных, его заместителем Павлом Доценко и городским головой Алексеем Музыкиным*. Дело касалось их взаимоотношений с представителями военных властей и конкретно с начальником городского гарнизона полковником М.И. Федоровичем. Губернские комиссары, по воспоминаниям Доценко, жаловались, в частности, "на безнравственное поведение некоторых небольших отрядов", находившихся в подчинении полковника и проявлявших излишнюю "активность" по отношению к крестьянскому населению, подозреваемому в связях с красными партизанами. С полковни-ком Федоровичем Вологодский также имел беседу, по окончании которой Пётр Васильевич посоветовал представителям гражданских властей всё-таки наладить отношения с начальником гарнизона. В тот же день в половине девятого вечера правительственный поезд покинул пределы Красноярска. Следующим пунктом, где предстояло сделать небольшую остановку, должен был стать Иркутск.
  _______________
  *Первые двое - правые эсеры, Музыкин -меньшевик. Пётр Захарович Озерных, кроме того, точно известно, что был коренным сибиряком.
  
  
  В столице Восточной Сибири Вологодский пробыл немого дольше, чем в Красноярске, ровно сутки, с 6 часов утра 12-го и до до шести утра 13 сентября. Иркутск по тем временам был весьма и весьма солидным городом, особенного его хвалил европеизированный Георгий Гинс в своих воспоминаниях. Его, по всей видимо, впервые в жизни занесло в такую азиатскую "глушь", но он всё-таки признал, что "Иркутск - культурный город". Понравился всем и гостеприимный хозяин - местный губернский комиссар двадцатисемилетний Павел Яковлев, правый эсер по своим политическим взглядам. Гинс писал о нём: "Он выгодно отличался от енисейского губернатора, который при той же неблагодарной наружности не отличался и умственными качествами, производя впечатление большой узости и неподвижности мысли. Яковлев всюду поспевал и умел поддерживать своё влияние, которого быстро лишился Озерных*". Руководителя местного военного ведомства полковника Эллерц-Усова в городе на тот момент не оказалось. Последний порывался встретиться с председателем Правительства на одной из станций по выезду из города, но Вологодский не смог его принять, так как спал в это время, а "мажордом" Гинс не решился будить своего патрона "после утомительного посещения Иркутска".
  _______________
  *29 октября Пётр Озерных, по всей видимости, по сотоянию здоровья оставит пост губернского комиссара. Сначала его обязанности будет исполнять Павел Доценко, а в декабре, т.е. уже после колчаковского переворота должность управляющего Енисейской губернией займёт кадет с дореволюционным стажем П.С. Троицкий. Павел Яковлев останется на свём посту на год дольше, до конца декабря 1919 г., когда в ходе антиколчаковского вооруженного восстания в Иркутске вдруг неожиданно по собственному желанию оставит должность управляющего губернией и бесследно исчезнет из города.
  
  
  Пребывая в Иркутске, председатель Правительства первым делом принял в своём вагоне комиссара Яковлева и более двух часов беседовал с ним. Павел Дмитриевич, как вспоминал Гинс, пришел на встречу не в протокольном наряде, а "в пиджаке, одетом на косоворотку". Вологодский остался весьма доволен встречей с ним, а также с другими представителями местной администрации и, видимо, очень рад был ещё и тому факту, что в Иркутске обошлось без разборок между гражданскими и военными властями. Во второй половине дня Пётр Васильевич "ездил на автомобиле осматривать город", потом поужинал в ресторане, а уже глубоким вечером принял у себя в вагоне министров владивостокского Временного правительства автономной Сибири Александра Новосёлова и Сергея Кудрявцева. Они ещё 31 июля выехали из Владивостока в Сибирь, побывав "по пути" в Японии и Китае ("Голос народа", Љ94 за 1918 г.). Как отмечал Вологодский, разговор получился "натянутый", в словах его собеседников "проскальзывало недовольство нашим отношением" к Владивостокскому правительству. Вместе с тем Новосёлов признался, что хочет вовсе отойти от политических дел и продолжить свою литературную деятельность, да и Кудрявцев "что-то неопределённое ответил".
  Днём, пока Вологодский осматривал Иркутск, его заместитель по министерству иностранных дел Головачёв посетил с визитом французского и американского консулов ("Сибирская жизнь", Љ111 за 1918 г.). О чём они беседовали историкам неизвестно, хотя примерное содержание их разговоров предположить можно, и тут дело за сибирскими литераторами-соченителями, возможно кто-нибудь когда-нибудь хоть что-нибудь и напишет на эту тему... В шесть часов утра 13сентября делегация ВСП отбыла из Иркутска дальше на восток.
  На следующий день в "12 часов пополудни, - записал Вологодский в своём дневнике, - мы в Чите (...) встречены почётным караулом из прапорщиков местного гарнизона. Я приветствовал их поздравлением с
  окончанием тяжелого похода, расчистившего путь в Россию и освободившего Сибирь от тяжелого гнёта". Далее предстояла опять работа, - встреча с областным комиссаром правым эсером Антоном Флегонтовым, с председателем земской управы меньшевиком Матвеем Ваксбергом, а также с атаманом Семёновым "плотно сложенным, кряжистым и хорошо упитанным истым забайкальским казаком". Вологодский оказал герою антибольшевистского сопротивления весьма тёплый приём, которого последний явно не ожидал и в результате остался "видимо, доволен". Эту идиллию, однако, несколько нарушил чуть позже появившийся в вагоне Вологодского член Учредительного собрания от Забайкалья Николай Пумпянский, который уведомил председателя Сибирского правительства о том, "что казаки из отряда Семёнова производят самовольные обыски и секут рабочих". И это уже ни где-нибудь в деревнях, вдали от посторонних глаз, а уже прямо в городе, причём в областном центре.
  Но, получив такого рода весьма настораживающий сигнал, Пётр Васильевич почему-то решил пока не предпринимать никаких мер воздействия на атамана, - возможно, в силу какого-то трудного жизненного опыта или по какой-то иной причине... К тому же, как толстовец со стажем, он подумал, что, быть может, характер уважительного приёма им Семёнова заставит последнего "умерить свои притязания и прекратить своеволия своего отряда". Однако он ошибся; о том, во что всё это непротивление злу вылилось в дальнейшем, мы уже немного знаем.
  Необратимый процесс начался.
  Вместе с тем излишнюю, на наш взгляд, строгость и даже можно сказать суровость Вологодский, как ни странно, проявил в отношении делегации депутатов Сибирской областной думы, которая в буквальном смысле слова бросилась за председателем Правительства в погоню как раз в тот день, когда он вместе с сопровождавшими его лицами находился в Чите.
  
  
  
  5. Погоня
  
  Тронутые трамвайным суеверием люди думают,
   что по-настоящему счастливыми
   бывают только трамвайные билеты.
  В. Костин. Годовые кольца
  
  Крайне обеспокоенные последними событиями в Омске, а также тем, что Георгий Гинс, этот серый кардинал Сибирского правительства, несмотря на настоятельные требования руководства СОД, всё-таки поехал вместе с Вологодским во Владивосток, левые депутаты Думы решили, что им также следует отправить свою делегацию на восток, дабы попытаться каким-то образом уравновесить там силы своих политических оппонентов. 10 сентября, как и планировалось, после двухнедельного перерыва вновь возобновила свою работу Сибирская областная дума, и уже 12-го числа депутаты поспешили избрать из своего состава специальную делегацию во Владивосток в количестве шести человек. В неё вошли представители ото всех четырех фракций: от эсеров - Фёдор Лозовой и Алексей Магницкий, от меньшевиков - Герман Ассар*, от национальностей - Иннокентий Аланов и Владимир Строкан, от областников и беспартийных - Вячеслав Неупокоев. С отправкой делегации очень спешили, так что уже 13 сентября её решено было снарядить в дорогу. Однако среди членов Думы и даже в её президиуме, по-преимуществу левом по своему составу, нашлись скептики, посчитавшие посылку депутатской миссии делом малопродуктивным. Некоторые признавали данную затею уже несколько запоздавшей, другие же вообще - абсолютно бесполезной. Тем более что именно тогда в адрес СОД пришло известие от профессора С.П. Никонова (отправленного ещё в самом начале сентября во Владивосток с той же целью - поддержать правительство Лаврова-Дербера) о том, что он задержан иркутскими властями и уже собирается возвращаться назад в Томск.
  _______________
  *Меньшевик Ассар официально вошел в состав СОД как представитель Иркутского латышского национального комитета и поэтому числился, по всей вероятности, всё-таки во фракции национальностей. Однако, учитывая, как мы полагаем, тот факт, что Ассар являлся жителем Иркутска и даже входил в своё время в состав городской Думы, а потом и губернской земской управы и мог, используя свои связи, посодействовать успешному продвижению думской миссии через восточносибирские районы, его и включили в состав делегации - формально от фракции меньшевиков. Но это лишь наше предположение, не более.
  
  
  Сергей Павлович Никонов отправился во Владивосток под формальным предлогом приобретения для секретариата Думы двух пишущих машинок, острый дефицит которых действительно наблюдался в тот период в Сибири. Однако такое официальное прикрытие не спасло члена СОД от претензий со стороны иркутских властей, в первую очередь, военных, конечно. Тем более что 12 сентября, как раз во время пребывания делегации Вологодского в Иркутске, в одной из городских газет появилось сообщение помощника губернского комиссара Агапьева о том, что на имя профессора Никонова поступило в местное отделение госбанка из Томска 10 тысяч рублей. Эти деньги (довольно-таки немалые по тем временам) президиум Думы действительно перевёл 7 сентября на имя Никонова (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.20). На эти средства можно было купить не две, а, наверное, сотню пишущих машинок, а то и больше. Понятно, что переведённые средства предназначались, главным образом, для так называемых представительских расходов; и это не могло не насторожить в Иркутске военных особистов, чья деятельность ещё со времён Гришина-Алмазова оказалась сориентирована далеко не в пользу Сибирской областной думы.
  Помешать военным задержать депутата СОД могли только гражданские власти, но они, по всей видимости, находились в некоторой растерянности после последних событий в Омске и решили, как нам представляется, отложить споры с военными по данному вопросу до приезда председателя Правительства в город. Опубликованное как раз в самый день прибытия Вологодского в Иркутск сообщение о крупном денежном переводе на имя Никонова насторожило, надо полагать, и самого Петра Васильевича, что, несомненно, повлияло на решение им принятое - делегату СОД настоятельно порекомендовали поскорее возвращаться в Томск и не заниматься больше не своими делами. Что, собственно, Сергей Павлович вскоре и сделал. 15 сентября в президиум СОД пришла телеграмма из Иркутска от Никонова, известившая коллег о его отъезде из столицы Восточной Сибири, а также о том, что с ним "едут министры Неометуллов, Быховский и Колобов"* (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.178).
  И всё-таки, несмотря на иркутский прецедент, члены СОД приняли решение отправить-таки делегацию во главе с Ф.С. Лозовым во Владивосток. Её членов также снабдили необходимыми средствами, выдав каждому по 1200 рублей и ещё дополнительно Лозовому на представительские расходы 5 тысяч наличными (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.25). Рано утром 14 сентября поездом Љ4 думские эмиссары отбыли из Томска во Владивосток с неофициальным поручением "наблюдать за Вологодским", а также с поручением, как пишет Гинс, "предупредить Дербера не сдавать власти". По пути следования, как сообщала демократическая пресса, они с воодушевлением приветствовались представителями местного самоуправления. Однако несколько иная встреча ожидала думцев, как они изначально и предполагали, в Иркутске.
  17 сентября они прибыли в город и в тот же день посетили губернского комиссара Яковлева, с которым имели продолжительную беседу на общие ознакомительные темы ("Свободный край", Иркутск, Љ72 за 1918 г.). Приехав на следующий день на вокзал для следования далее на восток, делегация не получила для этого вагона. На просьбу разъяснить ситуацию начальник Иркутского военного округа полковник Эллерц-Усов сообщил думцам о полученном им распоряжении** не пропускать их далее и предложил думской делегации отправиться назад в Томск. Администрация железной дороги, как уведомил депутатов Эллерц-Усов, к пяти часам утра 19 сентября даже должна была подготовить специальный поезд для этого. (Уезжайте, типа, ради Бога, а не то - хуже будет.)
  _______________
  *Владивостокские "министры" ВПАС.
  **Его отдал через военное министерство исполняющий обязанности главы Административного совета Иван Михайлов.
  
  
  Обсудив создавшееся положение, думские эмиссары решили всё-таки назад не возвращаться. (Плохая примета.) Тогда начальник округа отдал распоряжение военному коменданту города принять меры к принудительной
  отправке непокорной делегации в Томск. О полученном им приказании комендант города уведомил томских эмиссаров, которые затребовали, в таком случае, письменного подтверждения полученного предписания. Требуемый документ после некоторых проволочек был выдан, причём его подписал не только комендант города, но и губернский комиссар*. После этого сибирские депутаты решили не усугублять своего положения и, отправив в адрес Яковлева письменный протест, в 12 часов ночи 19 сентября специальным поездом выехали в Томск.
   _______________
  *Участие губернского комиссара Яковлева, эсера по своим политическим взглядам, в гонениях на членов делегации Сибирской думы можно объяснить вполне естественными причинами, дело в том, что Павел Дмитриевич, как губернский комиссар, получил на сей счёт прямое распоряжение от Вологодского, не выполнить которое он по долгу службы просто не мог. О том, что такое распоряжение действительно имело место, пишет сам Вологодский в своём дневнике, - запись от 28 сентября 1918 г.
  
  
  После этого инцидента с думской делегацией иркутский губернский комиссар, по законам "рыцарской" чести, вынужден был подать на имя министра внутренних дел Сибирского правительства прошение об отставке. Однако прошение не было удовлетворено, и Павел Дмитриевич так и остался на своём посту практически до самого второго пришествия советской власти в город.
  20 сентября думская делегация вернулась в Томск. На следующий день её члены выступили с отчётом перед своими коллегами, и в ходе обсуждения создавшейся ситуации, пожалуй, впервые за весь период предыдущего хотя и трудного, но всё-таки плодотворного сотрудничества Томска и Омска, со стороны депутатского корпуса посыпались очень весомые обвинения в адрес Правительства, которое теперь уже в открытую, по мнению выступавших, стало препятствовать деятельности Облдумы. Примерно в те же дни (освобождения Сибири) Совет старейшин СОД составил официальный запрос П.В. Вологодскому по поводу задержания думской делегации в Иркутске. Однако телеграмма с данным запросом почему-то так и не была отправлена (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.196). Скорей всего потому, что 23 сентября в Томске начались аресты членов Сибирской областной думы... Да, да именно так. Однако об этом мы подробнее поговорим немного позже.
  
  
  
  6. Владивостокский саммит
  И стал бояться Саул Давида;
  потому что Господь был с ним,
  а от Саула отступил.
  Первая книга царств. Гл.18. Ст.12
  
  
  В воскресенье 15 сентября делегация Сибирского правительства прибыла на станцию Оловянная и в тот же день её вагон, точно также как неделей
  ранее вагон генерала Гайды, перетащили по временному деревянному мосту на противоположный берег Онона, прицепили к подготовленному заранее паровозу, и дальше путь сибиряков пролегал уже по сопкам Маньчжурии. На фоне которых, глубоким вечером того же воскресного дня, вновь "глядя задумчиво в небо широкое" и на необъятные, подобные морским, степные просторы* "в составе нашей делегации, - отметил Вологодский в своём дневнике, - всесторонне обсуждался вопрос о необходимости Сибирскому правительству взять на себя функции Всероссийского правительства. В этом смысле решено было послать нашей делегации на Уфимском совещании телеграмму, за редакцией которой мы просидели всю ночь".
  _______________
  *Кто бывал в тех краях, знает какая завораживающая красота предстаёт перед глазами...
  
  
  Следующий день по дороге в Харбин прошел в думах ещё по одному важному вопросу. Исходя, видимо, из глобальных и судьбоносных решений предыдущей бессонной ночи и обсуждая отношение "к правительствам, создавшимся во Владивостоке - к Сибирскому и Хорвату, решено было единогласно в целом не признавать ни того, ни другого, и если они, - записал итог того совещания Вологодский, - откажутся от подчинения нашему Правительству, то принять самые решительные меры вплоть до ареста их состава"...
  17-го числа литерный поезд с сибирской правительственной делегацией прибыл в столицу "счастливой Хорватии", в Харбин. Самого генерала в городе не оказалось, а подконтрольная ему русская гражданская и военная администрация полностью проигнорировала приезд главы Сибирского правительства. К Вологодскому в вагон явилась лишь "депутация от местных рабочих, жаловавшихся на произвол, чинимый военными властями". Такой встречи Пётр Васильевич, ясно, совсем не ожидал, полагая, что к нему, пускай даже не как к главе соперничающего Омского правительства, но хотя бы как к первейшему из учеников самого Николая Михайловича Ядринцева, могли бы отнестись и повнимательнее здесь на территории обретшей автономию восточной российской окраины. Но нет, всё оказалось совсем наоборот. Подумать только, даже председатель и прокурор местного окружного суда (с последним, кстати, Пётр Васильевич был хорошо знаком по работе в дореволюционном Томске), вызванные Вологодским, отказались явиться к нему для представления, заявив, что "они не считают себя подчинёнными Сибирскому правительству, а служат правительству Хорвата".
  Правда, спустя некоторое время, в вагон к Вологодскому потянулись так называемые неофициальные политические лица города, а также известные Петру Васильевичу видные деятели областнического движения, оказавшиеся в результате большевистских гонений вдалеке от родины, на китайской чужбине. И среди них даже два члена Делового кабинета - Степан
  Востротин и Михаил Курский; тот самый Курский, что отправлял в адрес Адрианова известную нам корреспонденцию с Дальнего Востока. Ну и хорошо, ну и славно так-то, а то уж совсем что-то не по-людски*. Не обошли вниманием вагон председателя и иностранные делегации, в частности, Вологодского посетил представитель Великобритании сэр Чарльз Элиот. Недавним решением союзных правительств для Сибири и Дальнего Востока были учреждены должности так называемых верховных комиссаров, получивших полномочия координаторов действий всего посольского и консульского корпусов, а также многочисленных военных советников. Первым в ранге такого высокого комиссара прибыл на Дальний Восток как раз тот самый Ч. Элиот, совершенно свободно говоривший по-русски и имевший некоторый дореволюционный опыт пребывания в России.
  Совершенно противоположное отношение к сибирской правительствен-ной делегации было продемонстрировано в Приморье. Уже на его границе, в Никольск-Уссурийске, 19 сентября поезд Вологодского встретил сам новый председатель Временного правительства автономной Сибири Иван Александрович Лавров, а также руководители местного городского и земского самоуправления. А во Владивостоке вечером того же дня прибывшую делегацию пришли поприветствовать, помимо прочей официальной и неофициальной публики, несколько министров ВПАС, городской голова Алексей Агарёв и председатель областной земской управы А.С. Медведев. Не обошлось и без парадных церемоний "почётного караула из отряда, состоявшего при местной группе Сибирского правительства". Однако никого из представителей Делового кабинета генерала Хорвата на вокзале Владивостока тогда почему-то не оказалось.
  Учитывая данное обстоятельство, председатель Омского правительства в тот же вечер нанёс свой первый официальный визит в резиденцию ВПАС. Туда он прибыл на автомобиле в сопровождении Лаврова ну и конечно же Гинса, этого всевидящего ока ВСП. Последний отнёсся к такому дружественному визиту определённо отрицательно и, по словам Вологодского, поехал для того, чтобы "удержать меня от каких-нибудь книксенов**", чего, собственно, никто делать и не собирался. Просто нельзя было "на приветствие отвечать отказом в визите". К тому же владивостокская команда сибирских министров, продолжаем цитировать Вологодского, "кое-что сделала на Дальнем Востоке в пользу, косвенным путём, нашу, - она не дала усилиться влиянию группы Хорвата, парализовала тенденции японцев влиять на судьбу дел на Дальнем Востоке". В свою очередь и министры ВПАС были настроены весьма дружелюбно по отношению к ВСП, искренне надеясь на "соединение временно разрозненных частей Правительства".
  _______________
  *Вспоминается в связи с этим известное сатирическое четверостишие Леонида Филатова: "Можно Лермонтова знать плохо,/Можно Фета пролистать вкратце,/Можно вовсе не читать Блока,/Но... всему же есть предел, братцы!"
  **Кникс (нем.) - почтительное приседание перед старшим.
  
  
  Однако сим радужным надеждам не суждено было сбыться. Более того, дабы не откладывать, что называется, дел в долгий ящик, уже во время предварительной беседы поздним вечером 19 сентября в резиденции ВПАС Вологодский с Гинсом недвусмысленно заявили министрам владивостокской группы о том, что дальнейшие переговоры с ними будут вестись только по "формуле перехода власти единолично к омской группе Сибирского правительства". Далее раздосадованным владивостокцам было предложено завтра в 12 часов дня прибыть в вагон омской делегации для подписания итогового соглашения.
  На следующий день ровно к назначенному времени (точность - вежливость королей) в указанное место явилось несколько представителей ВПАС во главе с Виктором Тибер-Петровым, одним из тех немногих по-настоящему легитимных министров, оставшихся в правительстве Лаврова-Дербера, которые были избраны в конце января 1918 г. на подпольном заседании членов Сибирской областной думы. Прибывшие уполномоченные без лишних споров, как свидетельствуют оба наших мемуариста*, приняли условия капитуляции, согласились подать заявления об отставке с поста министров** и в ближайшие же дни сдать все свои дела омской делегации.
  _______________
  *Гинс объясняет столь скорую сдачу позиций "плачевным материальным положением дерберовской группы" во Владивостоке. О бедственном материальном положении министров ВПАС, не получавших жалованья с июля месяца, рассказывал 1 ноября в своём выступлении перед иркутской общественностью
  И.А. Лавров ("Свободный край", ЉЉ116 и 117 за 1918 г.). Более того, ходили слухи, что Вологодский, использовав данные обстоятельства в свою пользу, якобы, тайно подкупил впасовских министров, однако это вряд ли соответствует действительности. Скорей всего владивостокцы просто устали уже от явно бесперспективной трёхмесячной борьбы за самоутверждение сначала с министрами-капиталистами Хорвата, а теперь вот ещё и с Вологодским, располагавшим вполне реальной властью, подкреплённой более чем стотысячной армией и финансовыми ресурсами целого региона.
  **В официальной формулировке заявлений об отставке говорилось о сложении владивостокцами "уполномочий Сибирской областной думы".
  
  
  Однако, передача архива правительственной документации немного подзатянулась. Процесс стал намеренно задерживать управляющий делами ВПАС (коллега Гинса, только с противоположной стороны) Валериан Моравский. Когда же, наконец, вся эта очередная для Вологодского "канитель" начала подходить к концу, из Сибири "совершенно не ко времени" поступили известия об убийстве Александра Новосёлова в Омске, а также об аресте президиума СОД в Томске. И самое главное - 28 сентября теперь уже бывшим председателем ВПАС Лавровым была получена телеграмма от представителя Чехословацкого национального совета в Томске доктора Глосса, известившая, что Областная дума не одобрила и не приняла отставки министров владивостокской группы ("Народная свобода", Барнаул, Љ80 за 1918 г.). До крайности обескураженные, если не ошарашенные такого
  рода новостями, Дербер и Моравский, видимо, уже в последний день передачи дел, по словам "случайно" подслушавшего их Гинса, сетовали: "Мы наделали чёрт знает что: сдали власть как раз когда столкнулись Дума и правительство Вологодского".
  Судя по некоторым сведениям, Дербер и Маравский, кажется, всё-таки попытались что-то предпринять в той ситуации, но, увы, корабли, что называется, уже ушли и поднять голову им уже недали*.
  _______________
  *Так по данным томского "Голоса народа" (Љ128 от 9 ноября 1918 г.), с целью окончательно погасить активность бывшего председателя ВПАС, в последних числах сентября во Владивостоке в очередной уже раз стала распространяться информация по поводу появившихся в английской печати сведений о сотрудничестве Дербера с царской охранкой. Такого рода обвинения впервые были публично оглашены в Омске ещё в апреле 1917 г., но они не подтвердились, в частности их не смог удостоверить известный разоблачитель двурушников Владимир Бурцев. Однако теперь он, якобы, изменил своё мнение и засвидетельствовал предательство Дербера. Об этом, опираясь на материалы некоторых британских газет, сообщил по телеграфу во Владивосток некий Окулович. Данная сенсационная информация стала распространяться по городу со скоростью молнии, а вскоре стараниями Г. Гинса проникла и в сибирскую печать. Находившийся в то время в столице Приморья Евгений Колосов, лично знакомый с Бурцевым, пытаясь помочь своему товарищу по партии в деле реабилитации, хотел сначала связаться по телеграфу с "Шерлоком Холмсом русской революции" и выяснить суть дела, но потом почему-то отказался от этой идеи. Так что Дерберу пришлось самому себя защищать. 11 октября он официально обратился к английскому консулу Ходсону с просьбой как-то прокомментировать слухи об участии английской стороны в распространении дезинформации. В ответ английский дипломат заверил своего визави о полном своём неучастии в данном деле. В редакции некоторых левых газет Сибири Петру Яковлевичу также пришлось направить письмо с подробными разъяснениями по поводу случившего, вследствие чего он сумел некоторым образом реабилитироваться в глазах общественности, однако вся эта заварушка ему очень дорого обошлась, его политическое реноме было окончательно подорвано.
  
  
  Намного сложнее оказалось договориться с главой Делового кабинета генералом Хорватом и с поддерживавшими его представителями владивостокских торгово-промышленных кругов, вновь набиравших большой экономический, а значит и политический вес после изгнания советской власти из Приморья. Но прежде чем освятить ход тех переговоров необходимо в нескольких словах упомянуть и о некоторых других также достаточно значимых событиях тех дней.
  Так, в перерыве между двумя актами владивостокского саммита П.В. Во-логодский встретился и побеседовал у себя в вагоне с рядом знаковых для истории Сибири того периода лиц, о которых мы уже не раз упоминали по ходу нашего теперешнего рассказа, - с Радолой Гайдой, а также с А.В. Кол-чаком. Первого Вологодский рассчитывал использовать в качестве объединяющего начала для укрепления несколько уже затрещавшего к тому
  времени по швам союза российских и чехословацких войск на противобольшевистском фронте. Исходя из такого рода расчёта, во время очередной беседы с молодым чешским генералом Пётр Васильевич предложил Гайде занять пост командующего Сибирской армией, на что последний, недолго думая, дал своё твёрдое согласие.
  Дальше оставалось дело за "малым" - уговорить Омский Совет министров, а также Административный совет одобрить данное назначение. Воодушевившись столь удачно придуманной комбинацией, Вологодский не стал откладывать столь важного дела до своего возвращения в Сибирь и прямо из Владивостока связался с Омском по телеграфу. Однако с предложением председателя ВСП на том конце провода поначалу категорически не согласились и только после повторного диалога вроде бы как обещали подумать над положительным ответом. С тем, собственно, Гайду и проводили 23 сентября при стечении огромного числа официальных и неофициальных лиц с владивостокского вокзала в его обратный путь на запад. Но уже где-то по дороге Родион Иванович получил уведомление, что его продвижение на должность командующего Сибирской армией всё-таки заблокировано, и он официально назначен всего лишь командующим Уральским фронтом.
  Что же касается вице-адмирала Колчака, то на него Вологодский никаких особых видов не имел. Собственным военно-морским флотом Сибирское правительство на тот момент не располагало, поэтому единственное, что мог предложить председатель Совета министров Александру Васильевичу, это взять под свой контроль плачевного вида остатки Тихоокеанской флотилии, несколько кораблей которой дислоцировались во владивостокской бухте Золотой Рог. Однако у самого Колчака имелись совершенно иные планы, он намеревался выехать в Омск, а оттуда, если позволят обстоятельства, - в район боевых действий Добровольческой армии Юга России. Впрочем, и этому проекту в дальнейшем не суждено было осуществиться*, поскольку на Колчака, как на военного диктатора Сибири, сделали к тому времени ставку как его иностранные покровители, так и "друзья" из ЦК кадетской партии.
  _______________
  *На Юг России Колчака, помимо военного долга, вынуждало ехать также и то обстоятельство, что там находилась его семья, жена и сын. Однако во Владивостоке сорокатрёхлетний вице-адмирал встретил свою прежнюю близкую знакомую двадцатипятилетнюю Анну Тимирёву и возобновил с ней романтические отношения. Вести на юг молодую любовницу, да к тому же ещё и замужнюю женщину, было как-то не комильфо... а вот Омск вполне мог и разрулить на время неловкую ситуацию. Тимирёва своего прежнего мужа, тоже адмирала, оставила во Владивостоке по "служебным" делам, а в декабре, уже в Омске, заочно развелась с ним.
  
  
  Эмиссаром последних, как мы уже отмечали, стал в восточных районах страны Виктор Николаевич Пепеляев, он также в середине сентября выехал из Омска во Владивосток, для того чтобы оповестить своих однопартийцев, а
  иже с ними и ведущих представителей местного торгово-промышленного класса о стратегических планах правоконсервативных политиков из столицы России. Что примечательно, Пепеляев и Гайда, ехавшие в разных направлениях, волею судеб встретились 28 сентября на станции Маньчжурия и, как о том свидетельствует дневник члена ЦК партии "народной свободы", обоюдозаинтересованно обсудили вопрос об установлении в Сибири режима единоличной диктаторской власти. Карта чешского генерала в этом смысле к тому времени была, что называется, уже бита (он, вследствие своих неоднозначных поступков*, не приглянулся во Владивостоке, в первую очередь, иностранным послам), а вот А.В. Колчак для тех же самых кругов, напротив, представлялся звездой восходящей на политическом небосклоне, и в том состояло его главное преимущество. Вице-адмирал Колчак уехал из Владивостока где-то в самых последних числах сентября, прибыв в ставший для него роковым Омск, как он сам позже вспоминал, лишь спустя две недели - 13(!) октября 1918 г.
   И вот теперь, однако, вернёмся опять во Владивосток и в завершении главы о поездах, идущих на восток, расскажем о ходе трудных переговоров П.В. Вологодского с "правительством" генерала Хорвата. Они продолжались с небольшими перерывами ровно две недели с 21 сентября по 5 октября. К пяти часам вечера 21-го числа, как писал Пётр Васильевич в своём дневнике, "дерберовская группа (...) принесла заявления о сложении своих уполномочий, как членов Сибирского правительства"**. В тот же день в половине десятого вечера начались первые консультации с представителями Делового кабинета. На встречу с сибирской правительственной делегацией "министры" Кабинета явились практически в полном составе, но без своего председателя; поезд последнего находился здесь же на тупиковых путях станции Владивосток, но генерал Хорват, видимо, не посчитал в очередной раз возможным сделать лишь несколько шагов навстречу и презентовать себя беседой с Вологодским. Таковы были тонкости, по меньшей мере, немного странной привокзальной дипломатии. Разговор с пятью "министрами" продолжался около трёх часов и окончился уже за полночь, однако "ни до чего положительного" стороны договориться не смогли.
  _______________
  *Ещё раз напомним: конфликт с администрацией генерала Хорвата в Харбине, заигрывание с лидерами рабочих профсоюзов, а также сомнительные для кандидата в военные диктаторы встречи с видными сибирскими политиками левого толка Калашниковым и Колосовым.
  **По сведениям харбинской газеты "Маньчжурия" (номер за 27 сентября
  1918 г.) в тот день свои прошения об отставке с поста министров подали: И. Ла-вров, П. Дербер, В. Моравский, Н. Жернаков¸ А. Трутнев и А. Краковецкий.
  
  
  На следующее утро, - если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе, - Пётр Васильевич Вологодский решил сам сходить в гости в вагон к генералу Хорвату. Там он в присутствии Востротина и Устругова побеседовал с главой Делового кабинета. Необходимо было определиться, наконец, исходя из личных впечатлений, что за человек был Дмитрий
  Леонидович, с чем его, что называется, едят, и съедобен ли он вообще, ну и так далее. Днём ранее Вологодский во время очередной беседы с Гайдой, видимо предчувствуя некоторые трудности в предстоящем диалоге с "деловыми", напрямую спросил Родиона Ивановича о том, может ли сибирская правительственная делегация "рассчитывать на его военное содействие", если придётся "насильственными мерами ликвидировать правительство Хорвата"? На что были получены заверения о "полной готовности" помочь сибирякам "в этом шаге". Что же помешало Петру Васильевичу и Радиану Ивановичу перейти к решительным действиям? Да многие обстоятельства, по всей видимости.
  Во-первых, утром 22 сентября (или до визита вежливости к Хорвату, или уже после, - тут в дневнике не совсем точная запись) в гости к Вологодскому пожаловала депутация от буржуазных организаций, потребовавшая ни много, ни мало, а включить генерала Хорвата в состав Всероссийской Директории, формируемой в те дни на Государственном совещании в Уфе. Вологодскому, таким образом, предлагалось немедленно связаться по телеграфу с сибирской делегацией и передать вот такую вот "незатейливую" просьбу, насчёт человека "едва ли известного за пределами Дальнего Востока". Пётр Васильевич, конечно, отказал гостям в столь нелепой просьбе, однако сам по себе визит людей, с кастой которых Вологодский был уже давно и очень хорошо знаком, внушал ему, надо полагать, те же самые, мягко говоря, небезосновательные опасения по поводу упоминавшейся уже нами "собаки Баскервилей"*. Да и Гайда на следующий день уехал из Владивостока (или его уехали?). Колчак же, ещё один военный авторитет, сочувствующий в меру необходимости ВСП, больше с Вологодским не встречался, ему в те дни, по всей видимости, стало гораздо интереснее общаться с английским генералом Ноксом, военным куратором нового сибирского проекта.
  _______________
  *Темы вечной на все времена...
  
  
  Вечером 23 сентября возобновился переговорный процесс с представителями Делового кабинета, в ходе которого отрабатывались детали предстоящего соглашения о сложении полномочий. Суть его состояла в том, - на каких условиях группа владивостокских министров-капиталистов должна была самораспуститься. Условия же состояли в следующем: ввести генерала Хорвата в состав омского Совета министров с назначением его на должность наместника Дальнего Востока, а "министра" Делового кабинета Сергей Таскина (члена Государственной думы II и IV созывов) - в члены Уфимской Директории. Второй пункт Вологодский опять-таки посчитал делом "совершенно безнадёжным", но вынужден был уступить. И, видимо, зря, поскольку 25-го числа в некоторых владивостокских газетах, в комментариях по поводу опубликованного накануне текста разрабатываемого соглашения, появились сообщения о том, что "между Сибирским правительством и правителем Дальнего Востока генералом Хорватом состоялось полное соглашение о слиянии власти"*. Более того, победные "реляции" некоторых статей содержали намёк на капитуляцию сибиряков перед Хорватом, что, во-первых, совершенно не понравилось Вологодскому, а, во-вторых, не на шутку переполошило весь демократический Владивосток, так что представители от органов местного самоуправления, посетившие в тот же день председателя Сибирского правительства, заявили в ультимативной форме, что они "бросят своё дело, если восторжествует Хорват". Петру Васильевичу с трудом, но всё же удалось их на некоторое время успокоить.
  Слегка пошатнувшийся было авторитет ВСП поправила телеграмма от Ивана Серебренникова, пришедшая во Владивосток в тот же день 25 октября в половине одиннадцатого вечера и известившая всех о том, что Пётр Васильевич Вологодский избран на Уфимском государственном совещании членом Всероссийской Директории. Через час телеграф принёс ещё и официальное поздравление от председателя Директории Николая Авксентьева. Столь высокое доверие, оказанное Вологодскому, ознаменовало собой грандиозную победу сибиряков в деле признания их политических прав, - впервые в истории России представитель "Сибири, как колонии" вошёл в состав высшего органа государственной власти**. Ни Хорвата, ни Таскина в составе Директории конечно же не оказалось, их имена и фамилии даже и не упоминались в Уфе. Всё это вынудило представителей владивостокского промышленного и торгово-спекулятивного капитала немного присмиреть и более уже не оказывать давления на председателя Сибирского правительства, ставшего теперь таким "высокородным кабальеро".
  _______________
  *В тексте опубликованного предварительного соглашения, по данным иркутской газеты "Дело" (Љ 65 от 30 октября 1918 г.), подчёркивалось, в частности, то обстоятельство, что политические программы ВСП и Делового кабинета "тождественны". Вдобавок ко всему после одобрения обеими сторонами условий соглашения Вологодский и Хорват "трогательно разъезжали по Владивостоку в одном автомобиле".
  **Слово сибиряк теперь стало звучать не только красиво, но ещё и гордо.
  
  
  27 сентября окончательный проект соглашения удалось, наконец, согласовать, - Деловой кабинет распускался, а взамен этого Хорват становился членом омского Совета министров, а также "главой управления на Дальнем Востоке". Во избежание дальнейших, уже имевших место недоразумений, публичное оглашение в деталях составленного договора стороны решили пока отложить. На следующий день, однако, когда должно было состояться подписание соглашения, хорватская группа вновь заартачилась (по-другому и не скажешь) и забрала его текст на доработку. Нервотрёпка продолжалась.
  Узнав о том, что сибирская делегация всё-таки планирует оставить
  Хорвата и, соответственно, членов его Кабинета на управлении Дальним Востоком, к Вологодскому вновь явились руководители городского и земского самоуправлений и заявили о том, что хорватовцы, а иже с ними и дальневосточные правые получат власть только "через их трупы" и никак иначе. Председатель ВСП опять стал уговаривать земцев не горячиться, но те, окончательно поняв на сей раз, что Вологодский лукавит и пытается играть с ними в политические игры, на следующий день направили в адрес Всероссийской Директории срочную телеграмму. В ней подчеркивалось, что Сибирское правительство ведёт с Хорватом переговоры о назначении представителей генерала на высшие административные посты в крае. Приморье, указывалось, далее в этой телеграмме, стоит на пороге новой гражданской войны, поэтому в политику Вологодского на Дальнем Востоке необходимо срочное вмешательство Директории ("Звено", Мариинск, Љ18 от 16 октября 1918 г.).
   Но слова словами, а дела деловых, простите за тавтологию, шли во Владивостоке своим чередом, а точнее - в гору. В обход июльских предварительных договорённостей правительства Лаврова-Дербера с американцами Вологодский и член Делового кабинета инженер Устругов через посла США Мориса заключили соглашение с Вашингтоном о реконструкции Транссиба и о поставках в Сибирь паровозно-вагонного парка. В те же дни из Никольска пришли известия о насилиях, чинимых казаками уссурийского атамана Калмыкова, начавшего по примеру своего "старшего брата" Григория Семёнова* осуществлять жесткие меры в отношении представителей умеренной революционной демократии**. Но Вологодский опять, как и в Чите, не предпринял никаких мер по пресечению правового беспредела, заявив, что в данном случае он бессилен.
  _______________
  *Семёнова на Дальнем Востоке в шутку окрестили "соловьём-разбойником", а Калмыкова - "воробьём-разбойником".
  **Томский "Голос народа" в Љ114 от 23 октября сообщал, что подручными Калмыкова в Никольск-Уссурийске арестованы чуть ли не все члены городской Думы и местной уездной земской управы.
  
  
  Целых три дня ушло на доработку нового текста соглашения, никоим образом не изменившего его сути, но, видимо, поменявшего для проформы что-то там в деталях. В 10 часов вечера 30 сентября Вологодский подписал "окончательную редакцию основных положений о соглашении с Хорватом". Однако генерал со своей стороны, по всей видимости, не поставил своей подписи, поскольку переговоры опять продолжились, и 4 октября деловые выдвинули новое условие - предоставить Хорвату, как наместнику на Дальнем Востоке, исключительное право самому назначать областных комиссаров на подконтрольных территориях. Вологодский назвал такое поведение своих оппонентов фрондирующим и, судя по всему, не пошел ни на какие дальнейшие уступки. Ну и, наконец, 5 октября "не договорившись, - как записал в своём дневнике Пётр Васильевич, - с группой генерала
  Хорвата в деталях о состоявшемся соглашении, мы решили, однако объявить о сущности этого соглашения представителям иностранных держав, в виду проявления ими нетерпения". Долгий переговорный процесс, благодаря настойчивости союзников, таким образом, всё-таки завершился.
  Кстати о представителях великих иностранных держав, с ними Вологодский вёл во Владивостоке также непрерывные переговоры, имевшие в разной степени, но всё-таки положительный результат. Труднее всего оказалось договориться с американцами и японцами. Первые, поначалу, весьма настороженно отнеслись к представителям Сибирского правительства, симпатизируя, как это ни странно прозвучит, поверженным от Самары до Владивостока большевикам*. Вторые, имея уже несколько своих дивизий в Забайкалье и на Дальнем Востоке, видели в лице ВСП своего потенциального противника, вставшего у них на пути в деле экономического и политического освоения оккупированных российских территорий. Однако, несмотря на возникшие противоречия, сибиряки посчитали необходимым всячески угождать союзникам, потому что соперничать или хотя бы спорить с великими державами Омское правительство, ясное дело, не имело пока никакой возможности, к тому же ВСП ожидало от союзников необходимой экономической и военной помощи. О чём, собственно, предварительно и удалось договориться Вологодскому во время его владивостокских встреч.
  
  _______________
  *Об этом и сам Вологодский пишет в своих записках, а также сообщает американский генерал Грэвс, командовавший в тот период воинским контингентом США на Дальнем Востоке. Он, в частности, указывает на такой факт: американские военнослужащие, крепко подвыпив во владивостокских кабаках, часто ввязывались после этого на улицах в драки с японскими солдатами, выкрикивая в порыве бойцовского азарта: "Ай эм - большевик!"
  
  
  Завершив, наконец, все свои дела на Дальнем Востоке, сибирская правительственная делегация в ночь с 8 на 9 октября отбыла с владивостокского вокзала домой в Омск. Состав провожающих Вологодского и его команду лиц имел полный контраст с тем, что можно было наблюдать тремя неделями ранее при встрече сибиряков. Никто из числа бывшего теперь уже правительства Лаврова-Дербера на вокзал не явился, в то время как от Делового кабинета, понятно по какой причине, присутствовало сразу несколько заметных персон, в том числе и сам генерал Хорват.
  Сибирские эмиссары спешили в обратный путь для того, чтобы заняться дома накопившимися неотложными делами и прежде всего разобраться с обострившимися до предела отношениями между Облдумой и Админсоветом. Насколько данный вопрос являлся важным можно судить опять-таки по дневнику П.В. Вологодского, несколькими строками из которого позвольте нам ознаменовать завершение рассказа о его поездке, точно также как мы это делали в начале и по ходу нашего повествования. Запись от 29 сентября. "По слухам конфликт Областной думы с Сибирским правительством и Административным советом этого правительства служит
  предметом самых оживлённых толков в среде общественных организаций. В общем, говорят, настроение не в пользу Сибирского правительства и Административного совета. Всё это действует на меня угнетающе. Я опять стал плохо спать и чувствую какую-то слабость".
  И ещё одна немаловажная проблема, да ещё какая. 12 октября, находясь на пограничной станции Маньчжурия, делегация ВСП из телеграммы Ивана Михайлова узнала "об издании Всероссийским правительством закона о взаимоотношениях правительств Российского и областных". "Закон этот нашу делегацию не удовлетворил. Он сводит в сущности на нет существование Сибирского правительства (выделено мной. - О.П.)", - записал в своём дневнике Вологодский.
  Так что - в Омск, в Омск, скорее в Омск...
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  
  МАТЕРИАЛЫ ПО ДЕЛУ ОБ АРЕСТЕ МИНИСТРОВ
  И ДРУГИХ СОБЫТИЯХ
  
   Иван Александрович, в свободной Сибири
   начинают твориться вещи немыслимые
   даже при самодержавии.
  Из телеграфного разговора членов президиума СОД
  с И.А. Якушевым. ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.16
  
  
  
  В данной главе, в название которой вынесен заголовок следственных материалов, собранных правительственной комиссий под руководством
  А.А. Аргунова, мы хотим представить вниманию читателя изложение целого ряда важнейших событий, имевших место во второй половине сентября в двух крупнейших городах тогдашней Сибири - в Омске и Томске, именовавшихся в тот период, соответственно, правительственным и парламентским центрами нашего региона. Того региона, который в ходе антибольшевистского восстания впервые в своей истории получил возможность для самостоятельного политического развития.
  
  
  
  1. Работа Сибирской думы в сентябре
  
  10 сентября, в соответствии с августовскими договорённостями между ВСП и СОД, должна была продолжить свою работу Сибирская областная дума. Однако, в связи со сложными политическими обстоятельствами момента (трудностями с формированием Всероссийского Временного правительства, двоевластием на Востоке и прочими "неопределённостями политических горизонтов"), член Совета министров Иван Серебренников ещё 2 сентября в телеграфном разговоре с председателем СОД своим тёзкой Иваном Якушевым уведомил последнего, что, по всей видимости, Правительством "может быть возбуждён вопрос о некоторой отсрочке открытия второй сессии Думы"*. Ну а после того, как через несколько дней все "конвент-министры", за исключением одного, разъехались из Омска по своим служебным делам, Административный совет, получивший в свои руки практически неограниченную распорядительную власть, издал постановление (по некоторым данным уже 7 сентября) следующего содержания:
  _______________
  *Серебренников И.И. Гражданская война в России... С.478
  
  
  "Имея в виду: 1) что пополнение СОД произошло в недостаточных размерах, 2) что Правительство не имеет возможности присутствовать при занятиях Думы, 3) что Правительство не подготовлено к рассмотрению законов о выборах в Сибирское учредительное собрание и других вопросов, признать необходимым - отложить созыв Областной Думы, предположенной 10 сентября".
  Действительно, пополнение состава Сибирской думы, к указанному числу, произошло не в достаточном количестве. Представители от торгово-промышленного класса, а также казачества продолжили акцию по бойкоту Думы и не прислали своих делегатов к 10 сентября в Томск*. По некоторым данным на сентябрьскую сессию прибыло около 30 новых кандидатов в члены СОД, главным образом, от земств, городских самоуправлений и профсоюзов. Но в то же самое время 20 членов Всероссийского Учредительного собрания от Сибири, ставших в августе ещё и сибирскими парламентариями, получили в сентябре по решению Думы отпуск (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.63), видимо, для того, чтобы принять участие в работе Уфимского государственного совещания**.
  _______________
  *Правда, объединенное собрание бизнес сообщества Томска приняло решение не бойкотировать работу СОД и всё-таки делегировать своих представителей на её заседания. Томские торговопрошленники даже направили соответствующие телеграммы в адрес омского и красноярского биржевого комитетов с просьбой поддержать данную инициативу. Однако она была проигнорирована ("Знамя труда", Красноярск, Љ17, от 6 сентября 1918 г.), что, по всей видимости, вынудило и самих представителей томской буржуазии изменить своё решение.
  **Однако в Томске почему-то остался Павел Михайлов, незаурядная личность, человек, чьи выдающиеся организаторские способности во многом обеспечили успешную подготовку майского антибольшевистского вооруженного восстания в Сибири.
  
  
  В итоге в Томске к указанному сроку собралось лишь 69 действительных членов СОД, что конечно же дало недругам Сибирского предпарламента очередной повод для критики и упрёков в нелегитимности Собрания. И, тем не менее, сентябрьскую сессию собравшиеся парламентарии решили всё-таки открыть, и сделали они это, как и планировали, 10 сентября, в час дня по местному времени ("Свободный край", Љ76 от 1 октября 1918 г.). Повестка дня сентябрьской сессии была оговорена с Правительством ещё в августе и включала в себя всего три вопроса: проверка полномочий новых кандидатов в члены Думы; текущие дела (перевыборы президиума, изменение состава некоторых думских комиссий, финансовые вопросы и т.д.); а также рассмотрение на закрытом заседании подготовленного комиссией СОД положения о выборах во Всесибирское Учредительное собрание. И всё, и никаких дополнительных вольностей, а тем паче - обсуждений каких-либо политических проблем.
  Однако думские парламентарии не удержались и, во-первых, расширили повестку дня в общей сложности до девяти вопросов, а, во-вторых, не
  обошли вниманием и некоторые политические проблемы. Сначала они, помимо разработки положения по выборам в ВУС, решили поручить одной из своих комиссий проработать злополучный законопроект о пополнении состава Думы. Его по поручению августовской сессии готовило министерство юстиции, но в связи с разразившимся правительственным кризисом подготовленный пакет документов так и не успели утвердить в Совете министров. Виду данного обстоятельства принятие положения о пополнении состава СОД инициировали внутри самой Думы, передав набившую уже оскомину тему на рассмотрение в одну из комиссий с поручением в семидневный срок разработать новый законопроект и предоставить его на утверждение пленарного заседания. Однако данный пакет законоположений в Думе тогда также не удалось рассмотреть, поэтому о содержании его статей нам мало что известно, вместе с тем некоторые источники содержат информацию о планах сибирских думцев значительно увеличить представительство от крестьянского населения, поддерживавшего в большинстве своём эсеровские идеи, их программу чёрного (земельного) передела.
  Потом парламентарии затеяли известную нам уже компанию по отправке думской делегации во Владивосток, что также не понравилось омским политическим кругам, в том числе и самому П.В. Вологодскому, отдавшему распоряжение о её задержании в Иркутске. 14 сентября думские эмиссары выехали из Томска, а уже 20-го ни с чем вернулась назад. Данный инцидент, как мы уже отмечали, впервые достаточно серьёзно настроил СОД против ВСП. Одновременно с этим поступили известия из Уфы с Государственного совещания о том, что члены делегации Омского правительства нарушили предварительные договорённости, достигнутые в период августовской сессии, и высказались за ответственность избираемого в Уфе Всероссийского правительства не перед "старым" Учредительным собранием, в котором в абсолютном большинстве преобладали эсеры, а перед новым, выборы которого предполагалось провести по изменённой избирательной схеме.
  17 сентября на очередном пленарном заседании данный вопрос был внесён в повестку дня и его решили срочно рассмотреть, причём в закрытом режиме*, удалив из зала заседания публику, журналистов и всех прочих, неявлявшихся членами СОД**. Результатом острой политической дискуссии*** стала резолюция, принятая большинством голосов (48 проголосовали за, 26 - против и 9 воздержалось), резюме которой заключалась в следующем: позиция Временного Сибирского правительства на Уфимском государственном совещании для Сибирской областной думы является неясной, вследствие чего СОД вынуждена направить запрос в адрес Совета министров с требованием разъяснить "действительную точку зрения Временного Сибирского правительства в вопросе о создании всероссийской власти".
   _______________
  *Провести прения в закрытом режиме предложила адриановская фракция областников и беспартийных.
  **В. Вегман ("Сиболдума") пишет, что единственным человеком из посторонних, которому позволили остаться, был политический комиссар томского батальона чехословаков доктор Глосс.
  **Заседание началось в девять часов вечера и закончилось в 12 часов ночи.
  
  
  С самой жесткой критикой в адрес правительства, как и ожидалось, выступила на том заседании фракция эсеров. Так её лидер Исаак Гольдберг потребовал, чтобы Правительство дезавуировало основные положения своей декларации, заявленной при открытии совещания, и согласилось на принцип ответственности перед "старым" Учредительным собранием. В противном случае, заявил он, Дума будет вынуждена поставить вопрос: "не преступило ли Правительство те директивы, те полномочия, которые были даны в этом зале... не расходится ли позиция Временного Сибирского правительства с позицией всей страны, всей Сибири и, если расходится, то место ли Правительству на тех скамьях, которые оно сейчас занимает?" Эсеров во время дискуссии поддержали меньшевики и представители национальных меньшинств. Фракция областников выразила особое мнение и при обсуждении данной темы высказывалась в поддержку Правительства и её делегации.
   18 сентября Дума пошла ещё дальше. В тот день, по некоторым данным, опять было проведено закрытое заседание, на котором, как писали первые историографы тех событий Максаков и Турунов, члены СОД одобрили план "по подчинению Омского правительства". Во-первых, левые члены СОД посчитали необходимым безоговорочно настоять на том, чтобы министры-социалисты Владимир Крутовский и Григорий Патушинский забрали свои заявления об отставке* и вновь продолжили работу в составе Совета министров. В помощь им, и это, во-вторых, эсеровская фракция Думы решила делегировать в Омское правительство двух видных своих партийных функционера из состава владивостокской группы Областного Сибирского правительства - Аркадия Краковецкого и Александра Новосёлова. Последний, по сведениям вернувшегося из Иркутска Сергея Никонова, уже должен был к этому времени добраться до Омска, поэтому процесс его кооптации решили не откладывать в долгий ящик, и секретариат Думы сразу же оформил на имя Новосёлова соответствующие вверительные документы для вхождения его в состав Омского правительства.
  _______________
  *Ещё раз повторимся, история с самоотставкой Вл.М. Крутовского была связана с целым рядом неясностей, что до сих пор порождает разного рода домыслы. Однако у нас есть пояснения самого Владимира Михайловича на сей счёт, которые он сделал в показаниях следственной комиссии Аргунова. Их приводит М.В. Шиловский в своей статье, посвящённой жизни и деятельности Крутовского ("Я буду держаться интересов народа"). "Я подавал председателю Совета Министров П.В. Вологодскому два раза прошение об освобождении меня от должности Министра и снятия с меня этих обязанностей. Первый раз я подал официальное заявление в начале августа; на это не получил определенного ответа, и он просил лишь меня поехать на открытие Областной Думы, дав мне слово, что после этого, я буду освобождён. Я поехал в Томск, пробыл там все время работы Думы, и по окончании занятий уехал. Тогда я подал письменное заявление вторично Вологодскому с требованием, чтобы он исполнил мою просьбу и освободил от обязанностей министра, несмотря на то, что в заседании Совета Министров, все присутствующие горячо просили меня остаться..., но ввиду того, что моё решение исходило из твёрдого убеждения, я вторично подал письменное заявление и сказал, что я больше к этой деятельности не вернусь. После этого я уехал в Красноярск".
  
  
  Одновременно председатель Думы вёл оживленные переговоры по прямому проводу со своими сторонниками в Иркутске, Омске, а также в Уфе, куда немного ранее выехала думская делегация с намерением принять участие в работе Государственного совещания. В общем "артподготовка" начала осуществляться, практически, по всему фронту, что называется. Однако главные силы решено было направить в Омск, так что именно туда вечером того же 18 сентября выехала основная делегация, в составе: председателя СОД Ивана Якушева, министра туземных дел Михаила Шатилова и председателя главного комитета Всесибирского союза земств и городов Николая Ульянова. Все трое правые эсеры.
  
  
  
  2. События в Омске
  Уже изготовлены пули,
   Что мимо тебя просвистят.
  Ю. Визбор.
  
  Целый ряд исследователей, особенно постперестроечной "закалки", склоняется к мнению о том, что инициаторами произошедших в дальнейшем событий явились отнюдь не правые политические круги (как о том 70 лет твердили советские историографы), а, напротив, их оппоненты из умеренно левого политического лагеря, что именно сибирские эсеры первыми начали атаку, причём ринулись буквально напролом, ну и напросились, что называется. Заручившись поддержкой не только представителей от профсоюзов, крестьян и национальных меньшинств в Областной думе, но ещё и со стороны самарского Комуча, а также, что особенно важно, со стороны командования Чехословацкого корпуса, социалисты-революционеры, по мнению вышеупомянутых историков, решили прибегнуть в сентябре месяце к своей излюбленной тактике политической борьбы - к заговору и даже к индивидуальному террору. И, действительно, по воспоминаниям Евгения Колосова, видный эсеровский функционер, член Учредительного собрания Нил Фомин предлагал своим однопартийцам организовать убийство Ивана Михайлова и даже роль исполнителя теракта готов был взять на себя*.
  _______________
  * Колосов Е.Е. Сибирь при Колчаке... С.74
  
  
  Однако если посмотреть чуть повнимательнее на разворачивавшиеся события, то не сложно заметить, что "хороши" оказались обе стороны конфликта. Так что в сентябре, по весьма меткому замечанию томского профессора Н.С. Ларькова, скорей всего произошло что-то напоминающее "встречный бой"* одновременно атаковавших друг друга противников.
  П.В. Вологодский, когда сидел на "троне" в Омске, своим авторитетом выдающегося сибирского областника так или иначе, с той или иной долей успеха, но всё-таки цементировал политический фундамент тогдашней Сибири и не позволял ни одной из соперничающих в антибольшевистском движении группировок перейти к "кулачным" аргументам в разрешении то и дело возникавших между ними конфликтов. Вполне отчётливо осознавая именно таковой свою роль и предчувствуя, видимо, что в период его вынужденной командировки на Дальний Восток "детишки" могут серьёзно передраться между собой, Пётр Васильевич, проезжая через Красноярск, упорно в течение нескольких часов уговаривал умудрённого жизненным опытом Владимира Крутовского вернуться в Омск и временно заменить его на посту председателя Совета министров**. Владимир Михайлович, понимая всю меру ответственности предлагавшегося ему высокого назначения, долго сопротивлялся, но, в конце концов, вынужден был дать своё согласие. Однако случилось так, что, в отличие от Вологодского, он не сумел встать, что называется, над схваткой и его великовозрастного авторитета, к сожалению, не хватило для продления "худого" мира, так что перенасыщенная политическим тестостероном молодёжь всё-таки передралась (на радость большевикам).
  _______________
  *Ларьков Н.С. Борьба за власть на территории "белой" Сибири: сентябрьский "встречный" бой 1918 г. ...
  **В связи с этим нужно обязательно отметить ещё и тот факт, что Вологодский являлся своего рода арбитром не только в поединке между правыми и умеренно левыми, но играл ту же самую роль и в противостоянии сибирских областников с так называемыми "пришлыми". Для последних идеи "покойного Ядринцева и ныне здравствующего Потанина" были, если не пустым звуком, то уж точно чем-то не вполне реальным и даже лишенным здравого смысла в условиях глобального, всероссийского противостояния с большевиками. К числу последних относился, кстати, Иван Михайлов, оставшийся в Омске в должности главы исполнительной власти. П.В. Вологодский, как истый сибирский автономист, конечно, не мог позволить группировке "пришлых" из Административного совета оказаться у руля власти в Сибири, тем более в тот момент, когда в Уфе на Государственном совещании обсуждался вопрос, в том числе и о роспуске Сибирского правительства, о принесении его, так сказать, в жертву общероссийским интересам. Каким-то образом противостоять данной тенденции мог только Вл.М. Крутовский, человек не менее авторитетный в областнических кругах, чем сам Вологодоский. Проще говоря, Пётр Васильевич не очень доверял в вышеуказанном смысле Ивану Адриановичу и решил, что Владимир Михайлович в той ситуации является более подходящей кандидатурой на должность временно исполняющего обязанности.
  
  
  15 сентября Владимир Крутовский в собственном министерском вагоне отбыл из Красноярска, через день на узловой станции Тайга к нему подсел Александр Новосёлов, с которым они вместе в ночь на 18-е число и прибыли в Омск. По дороге Новосёлов рассказал Крутовскому много интересного о дальневосточных делах и, в частности, о том, что из состава ВПАС уже вышли такие известные социалисты как Захаров, Кудрявцев, Юдин и др. Новосёлов, по его собственным словам, также собирался отойти от политических дел, вернуться к писательской деятельности и начать издавать литературный журнал в Новониколаевске. Правда перед этим он намеревался съездить в Томск и выступить перед Облдумой с отчётом. Владимир Крутовский, в свою очередь, по всей видимости, известил Александра Ефремовича о том, что его планируют ввести в состав Омского правительства и что поэтому им обоим, несмотря на искреннее желание заниматься своей основной профессией, вряд ли удастся к ней вернуться в ближайшее время. На том попутчики, собственно, и расстались. Новосёлов взял извозчика на омском вокзале и поспешил домой к семье, а Крутовский, по всей видимости, остался в своём вагоне в ожидании утра и начала своей деятельности на посту врио председателя ВСП.
  19 сентября в Омск прибыли Иван Якушев, Михаил Шатилов и Николай Ульянов. В тот же день председатель СОД направил служебную записку (только для служебного пользования) думской делегации в Уфу с последними решениями Думы от 17 сентября (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.231). Фланговая атака началась. Тогда же телеграфом Якушев попросил находившегося в Иркутске Патушинского срочно прибыть в Омск*, для того чтобы возобновить свою деятельность на посту министра юстиции, а главное - вернуться в состав Совета министров. В свою очередь появившийся 18-го числа в здании Правительства Владимир Крутовский сразу же предъявил свои права на председательское кресло и первым делом отстранил Ивана Михайлова от прямого доступа к правительственным телеграфным сообщениям, обеспечивавшим связь Административного совета и его руководителя с правительственными делегациями в Уфе и на Дальнем Востоке ("Сибирь", Љ63 за 1918 г.).
  _______________
  *По сведениям семипалатинской газеты "Свободная речь" (Љ259 за 1918 г.) Патушинский по дороге в Омск был задержан и возвращён обратно в Иркутск. По официальной же версии он не смог приехать в Омск по причине болезни и поэтому ограничился лишь телеграммой с извещением, что берёт обратно своё прошение об отставке.
  
  
   Однако, приговорённый эсерами к "смерти" Иван Михайлов совсем не собирался сдавать позиции и тоже начал вести очень грамотный встречный бой. Так накануне всех тех событий, а именно 17 сентября, он успел отправить телеграмму правительственной делегации на Государственном совещании, порекомендовав её членам, несмотря ни на что, продолжать следовать прежним, то есть правым курсом: "Действовать решительно, так как соотношение сил всё более меняется в нашу пользу, особенно на Дальнем Востоке". А после появления в правительственном офисе Крутовского всё тот же Михайлов отдал негласное указание саботировать распоряжения нового руководителя. Ну а когда 20 сентября собрался Совет министров в составе Крутовского, Шатилова и Михайлова для решения ряда вопросов в пользу левых, Иван Адрианович просто взял и покинул заседание, тем самым лишив его необходимого кворума.
  Кстати, в качестве наблюдателя в тот день на заседании Совмина присутствовал председатель СОД Иван Якушев, что можно было трактовать как своего рода вмешательство Облдумы в дела Правительства или более того - узреть в данном факте явный признак того, что СОД пытается подмять под себя ВСП. Все эти обстоятельства конечно же чрезвычайно насторожили тех людей в Омске, кого они должны были насторожить, вследствие чего последние стали искать варианты для ответных действий, но ничего лучшего не придумали, как арестовать министров-социалистов, а заодно с ними и Якушева, которого правая пресса провокационно нарекла в те дни "верховным главой государства". Однако обо всём этом сейчас немного поподробнее.
  Итак, 20 сентября состоялось заседание Совета министров ВСП. Оно проходило под председательством Вл.М. Крутовского*. В качестве повестки дня было вынесено четыре очень важных и, по-сути, ключевых на тот момент политических вопроса, а именно: расширение состава Совета министров, путём кооптации вновь возвращающегося в строй Патушинского, а также "новообращённого" Новосёлова; ограничение прав Административного совета; изменение состава сибирской делегации на Государственном совещании в Уфе и согласование с президиумом Областной думы списка кандидатур от Временного Сибирского правительства в состав Всероссийской Директории. Понятно, что вся эта на сей раз уже фронтальная атака организовывалась с целью кардинального усиления роли левых политиков, и главным образом эсеров в сибирском освободительном движении. Не удивительно поэтому, что Иван Михайлов сразу же заартачился и наотрез отказался в таком узком составе обсуждать, а тем более принимать столь принципиальные решения. Он, как мы уже отмечали, демонстративно покинул заседание, лишив его, таким образом, легитимности.
  _______________
  *Лишь три дня он побыл официальным главой Сибирской автономии. 20 сентября был последним из тех дней.
  
  
   По некоторым данным, оставшиеся два министра-социалиста в связке с председателем Облдумы намеревались "революционным порядком" решить вопросы повестки дня в свою пользу. Другие источники, однако, сообщают совершенно противоположное и утверждают, что Крутовский, прервав заседание, в тот же день связался по прямому проводу с Серебренниковым в Уфе и с Вологодским во Владивостоке, надеясь, видимо, вполне законным путём заручиться их поддержкой хотя бы по вопросу о вхождении в состав ВСП Новосёлова. Однако, вопреки ожиданиям, Владимир Михайлович получил отрицательный ответ от обоих членов Совета министров и вроде бы как даже (особенно после разговора с Вологодским) переменил и собственное мнение по данному вопросу ("Сибирский листок", Љ151 от 1 октября
  1918 г.). Как бы там ни было, но все эти обстоятельства, и тут у комментаторов нет разногласий, вызвали чрезвычайное волнение в кругах омской правоориентированной общественности, а также в среде военных, главным образом среди командования расквартированного в городе сибирского казачьего полка.
  Дальнейшие совсекретные события дня 20 сентября, а также последовавшей за ним ночи, обросли как всегда, множеством загадок, недомолвок и неясностей, распутать которые оказалось довольно непросто. Вследствие ограниченного доступа к главным российским архивам нам пришлось использовать, как и прежде, в основном материалы сибирской периодики* за 1918 г., а также комментарии ведущих современных исследователей данной темы: Ларькова, Шиловского и Шишкина**.
  Однако, достаточно историографических отступлений, давайте - прямо к делу. Итак, сразу после окончания заседания Совета министров его протоколы стараниями помощника управляющего делами Тараса Бутова попали в руки начальника гарнизона Омска казачьего полковника Вячеслава Волкова***. Мы уже немного знакомы с этим человеком, он в конце мая возглавил вооруженный антисоветский мятеж в Петропавловске и отметился тем, что с первых же дней вступил в острый бескомпромиссный конфликт с местными левыми политическими деятелями и установил жесткий контроль над гражданской администрацией Петропавловска. Ну и, наконец, в завершении всех тех дел не без ведома Волкова бесследно исчез где-то в степи уполномоченный ЗСК эсер Михаил Чекушин, пытавшийся бороться со своеволием военных. По некоторым данным Вячеслав Иванович являлся также главой тайной черносотенной офицерской организации "Смерть за родину". Вот именно такого человека новый командующий Сибирской армией Иванов-Ринов и назначил в сентябре на должность начальника столичного гарнизона и одновременно особоуполномоченным по охране государственного порядка и общественной безопасности на территории Омского военного округа. В условиях всё больше и больше разгоравшегося пламени Гражданской войны такие военные назначенцы получали полномочия по контролю над гражданскими властями городов и даже целых губерний.
  _______________
  *"Народная Сибирь", Љ82; "Сибирь", Љ63; "Воля Сибири" от 27 сентября.
  **Ларьков Н.С. "Борьба за власть на территории "белой" Сибири..."; Шиловский М.В. "Омские события..."; Шишкин В.И., Шереметьева Д.Л. "Кризис Временного Сибирского правительства в сентябре...".
  ***Т.В. Бутов - молодой человек из числа тех самых "пришлых" областников, являлся эсером по своим политическим взглядам. В связи с последним возникает вполне резонный вопрос: как мог социалист-революционер, с левыми, по-сути, убеждениями передать совсекретные документы полковнику Волкову, человеку с крайне правыми политическими установками, а по некоторым данным чуть ли даже не монархисту и черносотенцу? Ответ, в принципе, довольно прост. Бутов относился к разряду, во-первых, так называемых мартовских эсеров, вступивших в партию на волне побед Февральской революции, когда посредством партийного билета попадали уже не в тюрьму, а, напротив, сразу же взлетали по служебной лестнице высоко вверх. Данное обстоятельство уже говорит само за себя. Во-вторых, Тарас Бутов, как и его ближайший друг Иван Михайлов, искренне считали, что к социальному равенству можно придти только через развитой капитализм с его свободной экономикой и частной собственностью на средства производства. Отсюда следует, что их товарищи по партии, проповедовавшие вслед за Виктором Черновым отказ от института частной собственности, являлись для них точно такими же политическими противниками, как большевики - врагами. Поэтому им гораздо ближе, как это не парадоксально, оказались на тот момент политики из правого политического лагеря, для которых частная собственность всегда была и есть "священна" и неприкосновенна, как индийская корова. Да и личные интересы
  тоже учитываются. Одно дело, когда при ленинско-черновском варианте социализма высокопоставленный чиновник единственное что может себе позволить, так это привести машину тёса на дачу за государственный счёт, а если тот самый социализм пойдёт ещё и сталинским путём, то за бесплатную машину досок можно и в тюрьму на приличный срок угодить. Совсем другой оборот приобретают личные заслуги чиновника при свободном рынке, откаты от частников сыплются как из рога изобилия. И чтобы далеко не ходить приведём такой пример, - пребывая при Колчаке в полном фаворе, господин Бутов пожертвовал в 1919 г. из своих личных средств госслужащего 500 тысяч рублей (около 75 миллионов на наши деньги) на нужды развития акционерного предприятия "Русское общество печатного дела", одним из главных учредителей которого он сам и являлся...
  
  
  Полковник (с 18 сентября) Волков довольно успешно справлялся с возложенными на него обязанностями, однако 20-го числа случилось непредвиденное, к нему в руки попали материалы о заседании Совета министров, ознакомившись с которыми Вячеслав Иванович сделал вывод о готовящемся государственном перевороте в областной автономии. Но участниками "заговора" являлись ни кто-нибудь, а "конвент-министры" Сибирского правительства, а также председатель Сибирской думы, персоны по статусу абсолютно неприкосновенные даже для особоуполномоченного по столичному военному округу. Для их ареста необходимо было прямое указание от председателя Совета министров и не меньше. Но Вологодский находился очень далеко, а дело представлялось не терпящим абсолютно никаких отлагательств. По всей видимости, полковник Волков прямо здесь в Омске в тот же день 20 сентября попытался найти не менее авторитетных, чем сам председатель Сибирского правительства, политиков и получить от них добро на проведение операции.
   В тандеме с полковником Волковым действовал в тот день председатель
  военно-промышленного комитета Омска, член кадетской партии Никита Двинаренко. Некоторые современники тех событий и целый ряд последующих комментаторов считают, что ещё одним руководителем заговора правых был Иван Михайлов*. Более того некоторые утверждают, что именно Ванька-Каин собственно и являлся главным сценаристом, режиссёром и финансистом всего того политического спектакля, который получил впоследствии название "Дело об аресте министров и других событиях, имевших место в городах Омске и Томске в двадцатых числах сентября месяца 1918 г."**. Однако, никаких прямых доказательств такого рода утверждениям нет, и мы поэтому будем придерживаться, как и полагается при серьёзном историческом исследовании, официальной, то есть документально подтверждённой следствием версии.
  _______________
  *Вот что, например, писала о нём после всех тех событий одна из эсеровских газет: "Сын товарищей кооператоров; мальчик с виду; убийца - в душе, недюжинный ум, неисчерпаемый источник энергии и основательный запас авантюризма - вот второй руководитель переворота".
  **На это косвенным образом показывает хотя бы тот факт, что одним из ближайших друзей Михайлова являлся Тарас Бутов, тот самый, кто передал материалы о заседании Совмина полковнику Волкову. Бутов по некоторым данным в 1917 г. вместе с И. Михайловым работал в одном из управлений министерства продовольствия в правительстве А.Ф. Керенского. Потом они оба перебрались из большевистского Петрограда в Сибирь и примкнули здесь к областническому движению. На январском 1918 г. тайном заседании "охвостья" СОД, Бутов секретарствовал, а Михайлов был избран министром финансов Сибирского правительства. В ходе июньского антибольшевистского мятежа Бутов стал секретарём министра финансов, ну а потом пошёл на повышение по служебной лестнице, как протеже своего старшего друга. И кто же тогда, спрашивается, в сентябре месяце надоумил его совершить должностное преступление? Ответ, что называется, напрашивается сам собой.
  
  
  На экстренно собранном совещании узкого круга представителей от омских торгово-промышленных кругов и правых политических группировок, после оглашения полученной Волковым информации было высказано два предложения. Одни предлагали не спешить с ответными действиями, а предварительно переговорить с Уфой и Владивостоком и только после соответствующих указаний, в первую очередь от председателя Правительства, предпринимать какие-то конкретные шаги. Другие, напротив, настаивали на том, чтобы действовать безотлагательно, никого не ставя в известность и ни с кем больше не консультируясь. После непродолжительной полемики присутствующие решили всё-таки собрать ещё одно, на этот раз расширенное заседание и уже там вынести окончательное решение. Такому повороту категорически воспротивился полковник Волков и заявил, что времени на раскачку уже больше нет, что необходимо действовать немедленно, что он берёт инициативу в свои руки и больше уже ни с кем советоваться не будет. Такова официальная версия, однако, у нас есть некоторые сомнения относительно, повторимся, самостоятельности действий
  казачьего полковника, пусть даже и в ранге особоуполномоченного от лица командующего Сибирской армией. За министрами-социалистами стояли очень серьёзные политические силы, настолько серьёзные, что выступить против них без соответствующей санкции от не менее значимых по своему влиянию группировок было просто каким-то невероятным героизмом (граничащим почти с безумием) даже для георгиевского кавалера Вячеслава Ивановича Волкова*.
  _______________
  *Сам Волков в показаниях следственной комиссии взял всю ответственность на себя, не выдал никого из вышестоящих начальников, и, оправдывая свои незаконные действия, так представил логику своих поступков: "Мои действия или преступны, или оправдываются обстановкой, точно так же, как каждый переворот. Свержение с трона императора - это, в сущности, незаконное действие, но обстоятельствами, может быть, оправдывается. Тем более я имел право поступить так с министрами. Раз простые смертные имели право свергнуть императора с трона, то лиц более низко стоящих я имею право и дерзновение арестовать или принять соответствующие меры".
  
  
  Впрочем, арест это ещё не расправа, а об остальном, как говорится, история пока умалчивает.
  И вот в пятом часу пополудни 20 сентября на квартиру, в которой проживал Александр Новосёлов с семьёй, явились два офицера и предъявили бывшему министру внутренних дел Областного Сибирского правительства ордер на арест, подписанный начальником городского гарнизона. После чего Александра Ефремовича на автомобиле отвезли в Дом республики, где содержали под стражей до утра следующего дня. Дом республики при царском режиме являлся резиденцией западносибирского генерал-губернатора. Резиденция представляла собой целый комплекс зданий с множеством разного рода хозяйственных и бытовых построек, часть из которых после антибольшевистского переворота была временно приспособлена под камеры предварительного заключения для политических. Но нет, как известно, ничего более постоянного, чем временное, так что КПЗ так и остались на территории Дома республики, переименованного в июне в Дом свободы(!). В главном же здании бывшей генерал-губернаторской резиденции расположились тогда же офисы штаба Сибирской армии. Новосёлова поместили, понятно, не в губернаторских апартаменты, а чуть поодаль - в комнаты с более низкими потолками.
  Двенадцать часов спустя (это время, как нам представляется, и ушло у Вячеслава Волкова для последних консультаций по поводу судьбы действующих министров-социалистов) офицерам для особых поручений Семенченко, Нарбуту, Мефодьеву и Манежеву был отдан приказ провести операцию по нейтрализации исполняющего обязанности председателя Совета министров Крутовского, министра туземных дел Шатилова и председателя СОД Якушева. Три предыдущих месяца у кого-то в Омске (понятно у кого), да и не только там, очень чесались кулаки против левых
  министров, и вот, наконец, им представилась такая возможность - отвести, что называется, душу, отыграться на своих бывших уже теперь политических союзниках.
  Около четырёх часов ночи на 21 сентября к дому, где проживали на одной квартире все трое "приговорённых", подъехал, возможно, всё тот же автомобиль, который несколькими часами ранее увёз уже почти в небытие несчастного Новосёлова. Из машины вышел офицер, постучал в двери и сообщил разбуженным высокодолжностным постояльцам, что их втроём, просят срочно прибыть в штаб округа для важного телеграфного разговора с Уфой, с управляющим военным министерством генералом Ивановым-Риновым. Делать нечего, раз важный разговор - надо ехать, однако по пути выясняется, что министров везут не в штаб, а совсем в другом направлении, на улицу Лагерную(!) Љ28, в дом, принадлежавший некоему Панину. Как выяснилось по прибытии, здесь располагалась конспиративная квартира части особого назначения, а, по-сути, карательного отряда, сформированного из особо отчаянных "смельчаков" для самых экстренных случаев, главным образом для борьбы с протестными народными выступлениями, - весьма "приятная" компания для людей с университетским образованием и интеллигентов по рождению, что тут ещё скажешь.
  Всех троих при этом объявляют задержанными*, предъявляют им постановление об их аресте**, после чего приказывают сидеть и ждать новых распоряжений по поводу своей дальнейшей участи. Через полтора часа, уже под утро сюда же перевозят и Новосёлова. И всё это в сопровождении военных с очень суровыми лицами и при оружии. Вместе с тем, как вспоминал впоследствии непосредственный, если так можно выразиться, очевидец и участник тех событий Владимир Крутовский ("Воля Сибири" от 27 сентября), обращение со стороны конвоиров было поначалу достаточно
  корректным. Однако, спустя несколько часов, видимо уже днём, офицеры
  Мефодьев и Нарбут отводят министров Крутовского и Шатилова в одну из соседних комнат и под угрозой расстрела заставляют написать заявления о своей добровольной отставке. Перед этим, как бы между делом арестованным рассказали несколько весьма откровенных случаев расправы военнослужащих отряда особого назначения над теми, кто себе на беду вставал у них на пути, что называется.
  _______________
  *Профессор Ларьков, правда, утверждает, что Якушев сумел в ту ночь избежать ареста, укрывшись в расположении чехословацких частей (См. Ларьков Н.С. Рец. Нам И.В. Национальные меньшинства Сибири... С.176).
  **В подписанном полковником Волковым постановлении об аресте говорилось: "Гражданином Александром Ефремовичем Новосёловым, председателем Областной Сибирской думы Якушевым и входящими в состав Совета министров гражданами: министром внутренних дел Крутовским и министром туземных дел Шатиловым замышлено и преступлено к совершению государственного переворота, направленного против Государства Российского и Временного Сибирского правительства". В виду этого, полковник Волков на основании полномочий, предоставленных ему Временными правилами о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 15 июля 1918 г., "в целях пресечения государственного преступления" приказывал: "немедленно заключить под стражу вышеупомянутых Новосёлова, Якушева, Крутовского и Шатилова о чём и донести командующему армией и председателю Совета министров. О задержании Новосёлова сверх сего и по делу об участии в захвате власти советами сообщить г. прокурору Омской судебной палаты".
  
  
  Надо отдать должное впечатлительности министров-социалистов (возможно, впрочем, вполне оправданной), они не позволили себя долго упрашивать, и оба, после некоторых раздумий, покорно написали заявления об отставке со своих постов*. Крутовский объяснил своё решение "личными причинами", а Шатилов - "обилием партийной работы" ("Свободная речь", Љ245 за 1918 г.). После этого им позволили вернуться к их товарищам по несчастью; последние же, узнав о случившемся, практически в один голос стали упрекать теперь уже бывших министров в малодушии. Особенно, якобы, распылялся Новосёлов, представляя картину таким образом, что умудрённые житейским и политическим опытом мужчины пошли на поводу у каких-то взорвавшихся юнцов-офицеров, которых через день-другой, когда обо всём узнают в Уфе, самих отведут под конвоем куда следует. В ответ Крутовский попытался разъяснить Новосёлову в чьих руках они находятся и какой опасности подвергаются; но тщетно. Увы, - к большому сожалению для Александра Ефремовича, он не прислушался к совету своего старшего товарища.
  Следующий день 21 сентября явил ещё целый ряд важных событий, излагая которые, мы вынуждены опять-таки придерживаться официальной версии, поскольку все многочисленные домыслы и догадки документально никак не подтверждены. Пока, по крайней мере.
  Оставшийся по материалам следствия, как и жена Цезаря, вне всяких подозрений Иван Михайлов рано утром того дня получил сначала от какого-то офицера, видимо, своей охраны**, первые известия о ночных происшествиях, а вскоре ему доставили и официальное уведомление от полковника Волкова о произведённых им арестах, а также - два заявления об отставке, подписанные Владимиром Крутовским и Михаилом Шатиловым ("Свободная речь", Љ245 за 1918 г.). В показаниях, данных им спустя две недели следственной комиссии Всероссийской Директории, Иван Адрианович заявил, что поначалу у него, якобы, возникла мысль отдать
  _______________
  *В показаниях следственной комиссии Крутовский говорил позже о том, что он сначала отказался писать заявление об отставке. Тогда один из офицеров, им был адъютант Волкова Нарбут, подошел к нему вплотную со словами: "Три минуты на размышление, или вы подпишите, или мы вас увезём на автомобиле и вы будете расстреляны". Цит. по: Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака... С.289.
  **По сведениям эсеровской периодики, Михайлова в те неспокойные дни постоянно охраняли военные.
  
  
  приказ об аресте Волкова и о немедленном освобождении своих коллег министров. Однако, взвесив все за и против, Михайлов, якобы, понял, что ему не хватит для этого ни официальных полномочий, ни реальных сил, так как полагал, что никто из военных за ним не пойдёт. И тогда он решил не спешить и постановление об освобождении вынести на рассмотрение Административного совета, которое Михайлов собрал, однако, не сразу же, а лишь поздно вечером (где-то уже после 19 часов); хорошо что не на следующий день. Что же касается Волкова и его подручных, то с просьбой об их аресте первый (опять теперь первый) министр ВСП обратился по телеграфу в Уфу к генералу Иванову-Ринову*.
  _______________
  *Его в то время в Омске замещал генерал Андогский, но последнего Михайлов почему-то проигнорировал, возможно потому, что тот был тоже не местный сибиряк, а столичный профессор, бывший начальник Академии Генерального штаба, всего лишь месяц назад обосновавшийся в Омске.
  
  
  На вечернем заседании Админсовета Михайлов доложил собравшимся обо всех произошедших за два дня событиях, а также зачитал принесённые им с собой два заявления о самоотставке двух министров-социалистов, напомнив при этом ещё и о том, что в управлении делами ВСП хранится телеграмма, датированная 13 сентября, от Григория Патушинского с аналогичной просьбой об освобождении его с поста министра юстиции. Резюмируя своё выступление по первому вопросу, временный глава Админсовета обвинил арестованных Волковым министров в "государственном заговоре" (так в воспоминаниях Крутовского), на основании чего совещание управляющих признало, что серьёзный повод для ареста у военной власти всё-таки имелся. В связи с чем присутствующие вынесли постановление, во-первых, - условно удовлетворить прошения "заговорщиков" об отставке, передав окончательное решение данного вопроса на рассмотрение Совета министров. А, во-вторых, - освободить троих "провинившихся" из-под стражи, с условием покинуть Омск в 24 часа.
  В отношении четвёртого - Александра Новосёлова, поскольку против него выдвигалось не одно, а целых два обвинения, было принято отдельное постановление. Вопрос о его освобождении Административный совет признал подлежащим рассмотрению омской прокуратуры, в распоряжение которой Александр Ефремович и передавался, причём, по-прежнему, в качестве арестованного. Новосёлову, напомним, вменялось в вину, кроме участия в попытке "государственного переворота", ещё и то обстоятельство, что он, будучи областным комиссаром Временного Всероссийского правительства, якобы, проявил преступную халатность, абсолютно ничего не сделав для того, чтобы противодействовать насильственному захвату большевиками власти в Омске в ноябре 1917 г.
  Ну и, наконец, как своего рода логическое завершение всего содеянного в тот вечер, видимо, для того чтобы, как писала барнаульская "Народная воля" (Љ63 за 1918 г.), "покончить со всем сразу", администраторы вынесли постановление "о перерыве занятий Сибирской областной думы". Восьмого
  сентября Административный совет, как мы помним, получил право роспуска Думы, и, вот, не прошло и двух недель, как управляющие министерствами не преминули воспользоваться первой же представившейся им возможностью. Формальным поводом для такого, по сути, антидемократического акта послужил тот факт, что Дума, якобы, до сих пор не смогла пополнить свой состав представителями целого ряда групп сибирского населения*. Хотя всем прекрасно было известно, и членам Админсовета в первую очередь, по чьей вине сибирский предпарламент вот уже целый месяц не в состоянии собрать долгожданный "аншлаг". Фактическим же поводом, понятно, стало совсем другое, управляющие министерствами и примыкавшие к ним правые политические круги опасались реакции Думы (Думы действующей) на омские события, связанные с вынужденными громкими отставками.
  Пункт второй рассматриваемого постановления гласил о том, что дату возобновления занятий Сибирской областной думы в будущем определит Временное Сибирское правительство. Третий же (последний) параграф предписывал немедленно передать известие о приостановке работы СОД телеграфом во все губернские и областные центры, в том числе конечно же и в Томск. И загудели провода в перенапряжении...
   Что же касается наших четверых арестантов, то они ещё целую ночь провели после этого на Лагерной улице и лишь утром 22 сентября троих из них отпустили, как говорится, с миром, взяв, правда, перед этим подписку о том, что они в течение суток покинут Омск. Освободившись из-под ареста двое бывших министров непреминули сразу же отправиться на железнодорожный вокзал по своим вагонам**. Александр Якушев, по данным иркутской газеты "Дело" (Љ47 от 8 октября 1918 г.), уговаривал их остаться и продолжить борьбу, но подавленные только что пережитым "лагерные" сидельцы решили немедленно уехать из Омска. Перед этим, правда, они все втроём посетили Национальный чехословацкий комитет, где встретились с политическим комиссаром Фердинандом Рихтером*** и рассказали ему, что называется, из первых уст обо всём случившемся. Потом министры уехали****, а Якушев всё-таки остался в Омске под защитой чешских легионеров.
  _______________
  *Вполне здраво полагая, что не всех в Сибири удовлетворит подобное объяснение, в некоторых подконтрольных правым средствах массовой информации было опубликовано сообщение о том, что ещё 18 сентября Михайлов получил от Вологодского указание о досрочном роспуске Думы. Однако это, по всей видимости, была чистейшей воды фальсификация и ничего более.
  **Хотя, в связи с отставкой со своих постов, персональные министерские вагоны у них тогда, по всей видимости, конфисковали, и они, как нам представляется, отъехали по домам уже в обычных пассажирских плацкартах.
  ***Рихтер Фердинанд Иванович - уполномоченный Чехословацкого национального совета при Временном Сибирском (а потом Всероссийском) правительстве.
  ****Некоторые источники сообщают, что перед отъездом Крутовский отправил Михайлову письменное заявление о том, что прошения об отставке были вытребованы у него и у Шатилова под угрозой смерти. В ответ Михайлов не придумал ничего лучшего, как вторично обратиться к командующему Сибирской армией в Уфу с просьбой арестовать, наконец, полковника Волкова. По другим данным Крутовский успел до отъезда встретится со своим заместителем по министерству внутренних дел Грациановым и изустно сообщил ему о всех криминальных обстоятельствах своей вынужденной самоотставки.
  
  
   В тот же вечер 22 сентября, по некоторым данным, из города отбыл и бывший командующий Сибирской армией генерал-майор Гришин-Алмазов. Поговаривали, что он также опасался ареста и даже расправы, поэтому как смог поспешил с отъездом.
  
  
  
  
  
  3. Убийство Александра Новосёлова
  Везде, где царят изуверы,
  в любой угнетённой стране
  вы будьте достойными веры
  с бубновым тузом на спине.
  Е. Евтушенко. Казанский университет
  
  
  Александр Ефремович Новосёлов, так же как и наше сибирское всё -
  Г.Н. Потанин, был казачьего роду-племени. Окончил Омский кадетский корпус, работал учителем, сначала в горноалтайской глубинке, потом в родном кадетском корпусе. Однако его настоящим призванием стала литература. Живя и работая в Горном Алтае, очарованный неземной благодатью тех сказочных мест, он начал писать. Сначала публиковался в местной печати, а потом и в столичной. Его художественный талант был высоко оценён А.М. Горьким и И.А. Буниным, а повесть "Беловодье" стала настоящим литературным шедевром Александра Ефремовича. Находясь в 1918 г. на Дальнем Востоке, в отрыве от родины, он написал ещё одну весьма значительную по своим художественным характеристикам вещь под названием "Мирская". Но издания этого произведения автор так и не дождался при жизни.
  Политической деятельностью Александр Новосёлов начал активно заниматься лишь после Февральской революции, вступив в партию эсеров и, как многие другие его мартовские однопартийцы, сразу же пошел резко в гору по служебной лестнице. Сначала он возглавил левое крыло революционного движения в среде Сибирского казачьего войска, отстаивая идеи раздела офицерских, царских и монастырских латифундий по уравнительному принципу между всеми казаками, а также разночинцами и переселенцами, что вызывало неоднозначную реакцию не только в среде богатых, но и промежду обычных рядовых казаков. Последние, как правило, не очень-то горели желанием делиться своими исконными землями с чужаками, а тем более с находившимися с ними в постоянном конфликте инородцами, также претендовавшими на часть их сельхозугодий. В октябре 1917 г. в самый канун пролетарской революции указом правительства А.Ф. Керенского Новосёлов был назначен Акмолинским (Омским) областным комиссаром и, как мы уже отмечали, месяц спустя не сумел никоим образом противодействовать большевикам (а кто сумел?) в их устремлениях по захвату власти в городе. Более того, злые языки упрекали Александра Ефремовича ещё и в тайном сговоре с коммунистами.
  Вот с такой, прямо скажем, неоднозначной политической репутацией вернулся наш герой в сентябре 1918 г. домой в Омск в ранге законноизбранного министра Временного Сибирского областного правительства. О событиях, что происходили с ним до утра 22 сентября, мы уже немного знаем, а вот о том, что случилось потом, мы поведаем сейчас по ходу нашего дальнейшего рассказа.
  Итак, в 10 часов утра трое "министров заговорщиков" по распоряжению Админсовета были освобождены, а Новосёлов всё же оставлен под арестом ещё на некоторое время, под тем предлогом, что его старые "грехи" по событиям ноября 1917 г. нуждаются в дополнительном расследовании прокураторы. 22 сентября выпало на воскресенье, тот день у окружного прокурора, как, впрочем, и у большинства других омских чиновников, оказался выходным, вследствие чего принудительный визит в органы государственного надзора пришлось отложить до понедельника. Однако Новосёлов, видимо, всё-таки засомневавшись доживёт ли он до понедельника в компании таких "неординарных" личностей, как его охранники, попросил отвести его в тот же день в тюрьму, раз уж такое дело. Данное заявление, по воспоминаниям Якушева, он сделал при свидетелях, то есть до того, как его освобождённые товарищи покинули дом Панина. Прощаясь с ними, Александр Ефремович успел также добавить, что он совсем не прочь некоторое время посидеть в тюремной камере, что у него накопился материал сразу для нескольких рассказов, над которыми он теперь с удовольствием и поработает в тишине и покое ("Дело", Љ47 от 8 октября 1918 г.).
  Однако в тюрьму Новосёлова почему-то в тот день не определили, что само по себе очень странно, поскольку данное заведение работает, насколько нам известно, без выходных, и двери его всегда "открыты", особенно для политических сидельцев. Но нет, так нет; в общем, следующую ночь Александр Ефремович опять провёл на Лагерной улице, и лишь утром в понедельник он, наконец, смог покинуть место своего вынужденного заточения. Правда сделать это ему пришлось не в свободном режиме, а в сопровождении двух офицеров, подпоручика (лейтенанта по-современному)
  Александра Семенченко* и хорунжего (старшего лейтенанта на казачий манер) Владимира Мефодьева. Тем двум военным приказано было отвести арестованного опять же почему-то не в тюрьму и даже не в прокуратуру, а в комендатуру. Однако там никого из начальства не оказалось, вследствие чего Новосёлова по приказу полковника Волкова повели вроде бы как, наконец, в тюрьму. Но до неё Александр Ефремович так и не добрался в тот трагический для него день 23 сентября.
  _______________
  *Семенченко, как можно предположить, являлся главным ответственным лицом в обеих акциях, - как с арестом министров-социалистов, так и с расправой над Новосёловым. Семенченко был ближайшим подручным полковника Волкова ещё со времён боёв на Алтае летом 1918 г., когда он исполнял обязанности начальника штаба так называемого Южного отряда, которым командовал Волков.
  
  
  В начале двенадцатого часа пополудни милиционер, стоявший на посту при въезде в старую Загородную рощу, увидел, как мимо него прошли медленным шагом, мирно беседуя, три человека, двое военных и один штатский. Шли они по большой дороге, ведущей из города в станицу Захламинскую, но, пройдя канаву, которой была окопана Загородная роща, они свернули на безлюдную дорожку, идущую в сторону пасеки омского общества пчеловодов... Спустя три часа в канаве на границе Загородной рощи случайные прохожие обнаружили тело убитого человека. При осмотре трупа помощник начальника милицейского участка нашел во внутреннем кармане пиджака документы на имя А.Е.Новосёлова. В 5 часов вечера тело доставили в управление милицейского участка, а потом в анатомический покой. Труп имел три огнестрельных раны, каждая из которых носила смертельный характер. Было определено, что первая пуля вошла в затылок и вышла через правый глаз. Два других выстрела в область левого виска произвели с очень близкого расстояния уже в мёртвое тело.
  Случайными свидетелями убийства стали рабочие, пилившие дрова в двадцати метрах от дорожки на пасеку, и лесной объездчик Загородной рощи Чепанов, следивший за производством работ. Объездчик, заметив неспешно идущих незнакомых людей, направился ближе к дорожке, чтобы получше рассмотреть путников. Как он позже показывал мировому судье, штатский и один офицер шли рядом немного впереди, а второй офицер несколько подотстал от них, держался некоторое время на расстоянии и вдруг достал револьвер и выстрелил впереди идущему гражданскому прямо в затылок. Потом оба военных оттащили тело в ров, где произвели ещё два подряд одиночных выстрела.
  В пять часов вечера оба виновника трагедии явились в штаб полковника Волкова и доложили своему командиру обо всём случившемся в Загородной роще. Вячеслав Иванович (здесь мы опять вынуждены опираться на официальную версию), по его собственным словам, ничего такого даже и не предполагал от своих подчинённых (бедняга), а когда узнал чего они там натворили, то, по воспоминаниям Гинса, якобы, от досады даже начал рвать
  волосы у себя на голове. В рапорте, составленном Семенченко и Мефодьевым, указывалось, что Новосёлов по дороге в тюрьму предложил своим конвоирам немного изменить маршрут и пройти с ними в Загородную рощу, где он обещал показать тайный схрон с оружием. Однако, прибыв на место, Новосёлов попытался скрыться, и при преследовании был застрелен.
  В общем, всё так "чинно и благородно", что убийство безоружного человека выглядит в рапорте чуть ли ни как вынужденная самооборона. Почему же тогда, спрашивается, выполнившие в точном соответствии с уставом охранной службы свои обязанности горе-конвоиры, практически, в тот же день поспешно скрылись из города, опасаясь расследования?.. Ответ опять напрашивается сам собой, и Шерлока Холмса приглашать не надо, по всему видно, что за всем этим скрывалось вполне преднамеренное политическое убийство, заказное, как принято сейчас говорить. Тут и свидетельские показания явно указывают на оное, да и контрольные выстрелы косвенно подтверждают наши предположения.
  Более того, даже у некоторых политиков правого толка возникли тогда серьёзные подозрения насчёт не совсем чистой игры со стороны определённой части своих политических союзников. Так тот же самый Гинс, размышляя над случившимся, писал: "Связь Новосёлова с казачеством внушала, очевидно, реакционным кругам мысль, что это опасный человек". Александр Новосёлов вполне мог стать политическим лидером революционно настроенной части Сибирского казачьего войска, и данное обстоятельство, действительно, внушало очень серьёзные опасения (заказчикам). Мировой судья 8-го участка Шлескевич, которому было поручено следственное дело, тоже заподозрил что-то неладное в показаниях о "попытке к бегству" и сразу же отдал распоряжение о задержании Семенченко и Мефодьева, но они к тому времени уже бесследно исчезли из города. Объявленные в связи с этим в розыск, они, насколько нам известно, так и не предстали впоследствии перед судом.
  Реакция со стороны леводемократических кругов на произошедшее оказалась конечно же однозначно негативной и последовала незамедлительно. При этом стоит отметить, тот факт, что, если на отставку министров-социалистов демократические общественные организации отреагировали неоднозначно, то в случае с Новосёловым они оказались абсолютно единодушны и потребовали немедленного и самого тщательного расследования обстоятельств происшествия и наказания виновных в гибели известного сибирского политика и писателя.
  Не остался в стороне и Административный совет. В тот же день 23 сентября на его заседании были заслушаны "результаты экстренного расследования по поводу убийства конвоирами гражданина Новосёлова". После чего выступил заместитель министра внутренних дел ("условно удовлетворённого" Крутовского) Грацианов и доложил о вскрывшихся "новых" обстоятельствах в деле о самоотставке министров, сообщив, что, по объяснению его бывшего шефа Крутовского, их заявления были подписаны под угрозой расстрела. Данный доклад Грацианова вызвал решение Административного совета о незамедлительном образовании Верховной следственной комиссии из представителей Административного совета, военных, следственных и прокурорских структур под председательством управляющего министерством торговли и промышленности Павла Гудкова. В завершение того заседания, отчётливо осознав, по всей видимости, что ситуация с военными, уж начинает выходить из-под контроля, управляющие министерствами приняли решение в очередной раз ходатайствовать в Уфу генералу Ивану-Ринову о незамедлительном аресте полковника Волкова (в конце-то концов).
  Похороны Александра Ефремовича Новосёлова состоялись, как и полагается по православному обычаю, через 3 дня, 26 сентября. Отпевание было совершено в Никольской казачьей церкви. Отдать последний долг убитому пришли неравнодушные горожане, а также представители общественных организаций, левых политических групп и партий, кооперативов. Гроб с телом убитого от Никольской церкви до Казачьего кладбища несли на руках председатель Сибирской областной думы Иван Якушев, председатель Союза земств и городов Николай Ульянов, председатель Акмолинского губернского комитета эсеровской партии
  А.Е. Коряков и представитель Западно-Сибирского географического общества. Процессию сопровождал чехословацкий духовой оркестр. Во время траурного митинга на кладбище из уст ряда ораторов прозвучали слова о том, что убийство Новосёлова - это первое предупреждение о начале военного наступления реакции против сибирской демократии ("Народная Сибирь", Љ103 за 1918 г.).
  Вдовой осталась жена с двумя детьми. Сибирский краевой комитет партии социалистов-революционеров в конце октября назначил семье Новосёлова ежемесячную пенсию в размере 750 рублей (что около 100 тысяч на наши деньги). Дома, на рабочем столе у Александра Ефремовича остались первые наброски замышлявшегося им романа под названием "Град Китеж". "Хорошая канва рисуется мне, - рассказывал Новосёлов незадолго до своей трагической гибели одному из своих знакомых. - Ведь революционная романтика русской интеллигенции - это же град Китеж... святой бред, вера в невидимое..."
  Здесь мы, наверное, поставим точку в нашем рассказе об Александре Новосёлове, но прежде, чисто от себя заметим, если позволите, что если бы ни то трагическое происшествие, в Сибири состоялся бы, по всей видимости, писатель по масштабу таланта равный Вячеславу Шишкову, а может быть даже и Василию Шукшину*.
  _______________
  *Поразительно, однако, но у обоих этих наших великих сибирских литераторов есть романы, посвящённые народным восстаниям, у первого под руководством Емельяна Пугачёва, а у второго под предводительством Степана Разина. Не случайно всё это, ой не случайно... Возможно, людям с такими талантами сам Бог велел, что называется.
  
  
  
  4. Ответ Думы
  
  Существует разгром думы.
  Из телеграфного разговора членов президиума СОД
  с И.А. Якушевым. ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.1
  
  
  Ну а теперь перенесёмся в Томск. Сюда, видимо, уже утром 22 сентября улетела срочная правительственная телеграмма молния с распоряжением о закрытии заседаний Сибирской областной думы, а также работ всех её комиссий на неопределённый срок. Данную телеграмму по каналу спецсвязи первым получил, надо полагать, томский губернский комиссар Александр Гаттенбергер. Необходимо отметить, предваряя наши дальнейшие штудии, что где-то в районе числа 16 сентября, "за 5 дней до постановления Админсовета", как сказано в одном из документов (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.32), и.о. первого министра И.А. Михайлов заранее известил томского губернского комиссара о возможном перерыве в занятиях Сибирской думы и поинтересовался о состоянии войск в городе*. Давая, таким образом, городской администрации время для подготовки к предстоящим чрезвычайно взрывоопасным политическим мероприятиям. Томским властям предлагалось тщательно взвесить все свои силы и возможности, а также обзавестись, если понадобиться, дополнительными резервами, для того чтобы не ударить, что называется, в грязь лицом и выполнить в полном объёме все указания, поступающие сверху, то есть из Омска.
  Дело в том, что Областная дума имела весьма серьёзную вооруженную поддержку со стороны размещённого в Томске батальона чехословацких легионеров, его военное и политическое руководство во главе с известным нам уже политкомиссаром доктором Глоссом неоднократно заявляло о своей готовности защищать идеи левой демократии**, главной выразительницей
  которых в Сибири являлась СОД. Численность легионеров, если не превышала то, по крайней мере, не уступала численному составу военнослужащих томского гарнизона; так что в случае, если бы Дума затеяла вооруженное сопротивление, то шанс победить у неё был бы весьма значительным. Однако 16 сентября в город с Забайкальского фронта вернулись два томских добровольческих полка во главе с комкором Пепеляевым, вследствие чего томские власти получили в лице закалённых в боях добровольцев серьёзную подмогу для своих дальнейших мероприятий. Не дело, конечно, военнослужащим боевых частей участвовать во внутриполитических разборках, но, что же делать, иногда приходится.
  _______________
  *В это же самое время, а точнее - 18 сентября, "Сибирская жизнь" официально известила своих читателей о том, что 8 сентября было подписано постановление Совета министров о расширении полномочий Админсовета, включая право последнего на приостановку деятельности СОД. Эту заметку конечно же читали и думские депутаты, но, видимо, не придали ей особого значения, полагая, что у Административного совета рука не поднимется и духу не хватит.
   **Идеи левой демократии, как в своё время и идеи буржуазной демократии, в отличие от идей афинской и древнеримской демократии, были порождены в том числе и людьми еврейского или смешенно еврейского происхождения. (Антисемитски настроенный ранний католицизм в позднем своём развитии попал под скрытое влияние иудейских толстосумов, продажей индульгенций чуть не подорвавших христианскую веру на корню, если бы не спасительный протестантизм, - также, впрочем, оказавшийся потом под бдительной опёкой детей израилевых. Благородное в основе своего просветительского влияния на умы и души движение масонов переродилось, как известно, в жидомасонство.) Этим, кстати, очень часто попрекают социалистов и коммунистов их противники буржуазные демократы, забывая, что родоначальники их движения тоже были не без этого, что называется. Ну да Бог с ними, как говорится. Суть-то не в этом. Просто нужно уметь отделять семена от плевел, как учил Пророк, брать то, что изобретено хорошего, и отсеивать ненужное, бесплодное. Также, например, необходимо всегда иметь в виду, что заговор против белой расы всё-таки может существовать и делать отсюда соответствующие выводы; не организовывать, сломя голову, поход против социализма под знаменем антисемитизма, но выявлять и всячески пресекать именно один только сионизм. Последнее, кстати, всегда мастерски умел делать И.В. Сталин, за это, собственно, так и не любят его в том мире, который уже давно себе во вред пропитан тем самым "сионизмом", то есть властью денег. Современная Россия теперь, к сожалению, тому "лучший" пример. Что же касается доктора Глосса и его намерений по защите идей левой демократии, то он 5 ноября 1918 г. присутствовал на открывшемся в Томске, в зале заседаний СОД университетской библиотеки, 3-м сионистском съезде Сибири и обратился к собравшимся с приветственным словом под висевшим на стене портретом Теодора Герцеля, там где когда-то, помните, размещался лозунг "Через автономную Сибирь к возрождению свободной России". Возможно, именно после этого Г.Н. Потанин больше не появился в том зале, поскольку тоже умел отделять семена от плевел.
  
  
  Если главными действующими лицами описываемых событий со стороны власти в Омске являлись Иван Михайлов и полковник Волков, то в Томске ту же самую роль взяли на себя губернский комиссар Гаттенбергер* и
  _______________
  *Пятидесятисемилетний Александр Гаттенбергер входил в ближайший круг друзей и сподвижников Г.Н. Потанина, и должность Томского губернского комиссара занял (официально со 2 сентября) по протекции политиков именно из окружения Потанина, идейная платформа которых была, как нам известно, довольно далека от левого фронта Сибирской областной думы. Получив губернаторские, по-сути, полномочия, Александр Николаевич с первых же шагов на своём посту также проявил себя как решительный противник левых. Так, например, он сразу же предложил своему первому заместителю Фаддею Исааковичу Башмачникову или немедленно выйти из эсеровской партии или подать заявление об отставке со своего поста.
  
  
  начальник городского гарнизона казачий полковник Бабиков*. Последний, кстати, точно так же, как и Волков, являлся уполномоченным по охране государственного порядка и общественной безопасности в губернском центре, а с 26 сентября, правда лишь на неделю, стал ещё и уполномоченным на всей территории Томской губернии**. Всё это, а также действующее с 5 сентября военное положение давало полковнику Бабикову некоторые особые права в проведении мероприятий по поддержанию общественного порядка в городе.
  Сразу же по получении правительственной телеграммы*** о приостановке деятельности Сибирской областной думы у здания университетской библиотеки, где располагались офисы думских комиссий и зал заседаний СОД, был выставлен усиленный милицейский караул, полностью перекрывший на несколько дней доступ членам Думы к их рабочим местам ("Русская речь", Љ4 за 6 октября 1918 г.). Ровно восемь месяцев назад, в двадцатых числах января 1918 г., поразительно, но почти точно также действовали и большевики, разгонявшие Сибирскую думу самого первого её созыва. Ещё накануне, днём 21 сентября, в университетской библиотеке проходило очередное плановое собрание депутатов (всего в сентябре их было проведено порядка пяти или шести) обсуждавших, в частности, вопрос о задержке и возвращении делегации, командированной Думой на восток, с составлением официального запроса Правительству по данному поводу. На том же заседании члены СОД решили провести 25 сентября специальные слушания Думы, посвященные рассмотрению вопроса о смертной казни, недавно введённой на территории Сибири указом Административного совета. То есть начались общепринятые в системе парламентской демократии дебаты по обсуждению мероприятий, проводимых исполнительной властью. И вдруг такая вот неожиданность в виде вооруженного караула у здания университетской библиотеки и внутри неё.
  _______________
  *Вступил в должность 27 августа, до того момента находился в Омске и состоял при штабе Сибирской армии.
  **До него уполномоченным командира Средне-Сибирского корпуса по охране государственного порядка и общественной безопасности на территории Томской губернии являлся подполковник Иванов - бывший командир первого Томского добровольческого полка, а потом командир первой томской бригады, - переведённый после 26 сентября на должность начальника гарнизона Новониколаевска.
  ***По официальным данным их было даже две, одна за подписью заместителя министра внутренних дел Александра Грацианова (тоже, кстати, томича и протеже кружка Потанина), а вторая - подписанная Иваном Михайловым.
  
  
   Единственными не арестованными из всех офисных помещений СОД остались 22 сентября лишь несколько кабинетов её президиума, располагавшихся в так называемом Доме свободы, в бывшей резиденции томского царского губернатора (сейчас Дом учёных). После изгнания большевиков из города здесь разместились губернский и уездный комиссариаты. Однако в конце августа Иван Якушев выпросил у Вологодского разрешение переселить из университетской библиотеки в Дом свободы президиум СОД. Томский уездный комиссариат тогда переехал на улицу Никитскую (теперь Никитина), а освободившиеся кабинеты занял Якушев со своими заместителями и секретарями президиума. Поговаривали даже, что им были предоставлены лучшие передние помещения, а комиссариат Гаттенбергера определили в дальние комнаты бывшего губернаторского дома. Последнее, в общем-то, не настолько уж и важно, конечно, хотя такие перестановки кое-кого могли и лично задеть.
  Так вот, офисы президиума СОД остались в день "Х", по всей видимости, всё-таки нетронутыми, поскольку, по сведениям, например, газеты "Сибирь" (Љ62 за 1918 г.), в 7 часов вечера 22 сентября состоялось совместное заседание президиума Думы и совета старейшин. На нём думская делегация на Дальний Восток делала подробное сообщение о насильственном препровождении её назад в Томск агентами правительства в Иркутске. Во время обсуждения данного доклада присутствующим из недавно полученных секретных сведений стало известно о событиях, имевших место в столице Сибири в последние дни. Дело в том, что ещё 21-го числа томские эсеры получили шифрованную телеграмму из Омска от своих товарищей по партии, известившую, что в ночь с 20 на 21 сентября арестованы председатель Думы Якушев, а также министры Крутовский, Шатилов и Новосёлов, в результате чего власть в регионе начинает переходить в руки Ивана Михайлова и людей из правого политического лагеря. Всё это, конечно, чрезвычайно обеспокоило членов собрания, и так встревоженных дневными арестами думских помещений в Томске. Ну а в довершение всего уже перед самым концом заседания в Дом свободы явился офицер для особых поручений от гарнизонного начальника и предъявил президиуму письменное отношение томского губернского комиссара, в котором говорилось, что работа СОД временно прерывается на основании распоряжения из Омска от Административного совета.
  После получения этих бумаг президиум и совет старейшин Думы, однако, не прекратили своего заседания и после непродолжительного обсуждения руководство сибирского предпарламента приняло решение в срочном порядке собрать в тот же вечер представителей от всех четырех фракций и на совместном с президиумом заседании выработать конкретные решения по создавшейся ситуации. Однако, поскольку арестованный властями читальный зал университетской библиотеки находился под круглосуточной охраной милиции, членам СОД рекомендовали прибыть (и как можно скорее) в здание губернской земской управы (сейчас СФТИ), находившееся в непосредственной близости от Дома свободы. К 9 часам вечера члены фракций стали собираться, и к 11 часам их набралось уже 82 человека, отсутствовали лишь депутаты от фракции областников и беспартийных. Решено было их больше не ждать, и вскоре, а если быть более точным, то в 11 часов 30 минут ночи по томскому времени, чрезвычайное заседание Сибирской думы открылось. Проводилось оно конечно же в непубличном режиме, так что никого из посторонних лиц на нём не было, ни публики, ни журналистов, ни кого-либо ещё.
  Вот его протокол в подлиннике, с некоторыми сокращениями.
  "Заседание открывается в 11 час. 30 мин. ночи.
  Председательствует С.П. Никонов, секретарствует Б.П. Мазан; за столом президиума - тов. председателя Думы Лозовой и секретари - Шкундин, Бланков и Неупокоев.
  Присутствуют 82 депутата.
  Зачитывается отношение томского губернского комиссара, от 22 сентября 1918 года за Љ 2736, президиуму Сибирской Областной Думы, сообщающее о получении комиссариатом двух телеграмм - одной от товарища министра внутренних дел Грацианова, другой от заместителя председателя совета министров Михайлова, доводящих до сведения комиссара постановление административного совета, от 21 сентября 1918 года, о перерыве занятий Сибирской Областной Думы и образованных ею комиссий на неопределённое время; причём, срок возобновления занятий Думы должен быть определён особым постановлением Сибирского Временного Правительства. Постановление вводится в действие по телеграфу, а на комиссара возложено наблюдение за исполнением этого постановления... [следуют прения].
  Зачитывается следующее предложение фракции с.-р. (эсеров. - О.П.), подписанное 28 членами Думы:
  На основании "Положения о временных органах управления в Сибири"* считать: 1) административный совет незаконно созданным и подлежащим немедленному роспуску;
  _______________
  *На основании данного положения, ещё раз напомним, высшей временной властью на территории Сибири до созыва её Учредительного собрания являлась Облдума.
  
  
  2) министра финансов И.А. Михайлова и тов. министра внутренних дел Грацианова считать уволенными от занимаемых ими должностей и подлежащими суду по обвинению к попытке государственного переворота.
  Сибирским Правительством Областная Дума считает правительство в составе, избранном Думой в январе 1918 г., за исключением министра финансов И.А. Михайлова.
  Дума постановляет:
  1. Временно предоставить все права Думы, а также право временного устранения министров и всех должностных лиц от занимаемых должностей "Комитету Областной Думы", в составе по два представителя от каждой фракции для восстановления насильственно прерванной деятельности Областной Думы и совета министров, и для предоставления выбранным Думой министрам возможности исполнять возложенные на них обязанности.
  2. По миновании чрезвычайных достижений [?] поставленных целей, означенному Комитету сложить свои полномочия и дать отчёт в своей деятельности Сибирской Областной Думе...
  Солдатов предлагает следующие поправки, которые последовательно баллотируются:
  1) Постановление административного совета от 21/IX 1918 г. о перерыве занятий Думы считать недействительным.
  При открытом голосовании поправка принимается единогласно при 4 воздержавшихся*.
  2) При условии невозможности продолжать работы Сибирской Областной Думы, все её полномочия переходят избранному ею Комитету Областной Думы.
  3) Включить в Комитет Областной Думы президиум Думы в полном составе.
  Открытым голосованием поправка принимается подавляющим большинством.
  Ставится на открытое голосование первая часть предложения фракции с.-р. и принимается большинством 62 против 4, при 15 воздержавшихся.
  Затем баллотируется вторая часть предложения и принимается единогласно.
  Открытым голосованием единогласно принимается предложение фракции с.-р. в целом.
  Предлагается следующий список членов Думы, намеченных пофракционно в "Комитет Областной Думы": от фракции соц.-рев. - в члены: 1) Фельдман, 2) Павел Михайлов; в кандидаты: Мерхалёв; от фракции с.-д. - в члены: 1) Капустин, 2) Тараканова; в кандидаты: 1) Пепеляев**, 2) Коган; от фракции национальностей - в члены: 1) Заленский, 2) Майнагашев; в кандидаты: 1) Строкан, 2) Гайсин.
  Список в целом ставится на открытое голосование и принимается единогласно.
  Подавляющим большинством Дума назначает день следующего заседания на 25 сентября на 5 час. вечера.
  Заседание закрывается в 12 час. 55 мин. ночи.
  Председатель С. Никонов.
  Тов. председателя Ф. Лозовой.
  Секретари: И. Бланков, 3. Шкундин, Б. Мазан".
  ______________
  *Эти четверо воздержавшихся по данному пункту, а затем и проголосовавших против по первой части предложения эсеров, являлись, возможно, представителями фракции областников и беспартийных в таком незначительном количестве, но всё-таки явившихся на ночное заседание. Кстати, в связи со всеми этими событиями в данной депутатской группе произошел раскол. Ряд её членов, вопреки общему мнению, встали на сторону президиума Думы, осудив политику Административного совета.
  **Однофамилец братьев Пепеляевых, уроженец Перми.
  
  
  Давать какие-либо комментарии данному документу, видимо, смысла нет. При внимательном его прочтении заинтересованному читателю и так всё станет ясно и понятно. От себя лишь добавим, что в состав Комитета Областной думы в качестве руководителя заочно вошёл также ещё и находившийся в Омске Якушев, однако роль фактического главы созданного органа взял на себя Павел Михайлов. Так сошлись, наконец-то, в заочной схватке за власть два Михайловых - Иван да Павел. Почти как в христианской традиции: "апостолы" сибирской революции. Сравнение конечно же изрядно хромает, но всё-таки имеет право на существование, ибо в конечном итоге эти видные политики приняли мученическую смерть, один от рук большевиков, второй от белогвардейцев.
  Дальнейшие события той ночи воспроизведены нами на основании многим известных, но, к сожалению, отрывочных данных, а также некоторых логических выводов, сделанных нами же в увязке с этими самыми данными. По всей видимости, после окончания ночного заседания основная часть депутатского корпуса разошлась по домам и гостиницам. Избранный же Думой Комитет, по сведениям всё той же "Сибири" (Љ71), в количестве 13 человек (несчастливое число) остался ещё на некоторое время и продолжил работу, перейдя в расположенный по соседству Дом свободы. О их появлении в столь поздний час в главном офисе СОД кто-то, видимо, сразу же сообщил куда следует, поэтому уже вскоре комитетчики заметили сквозь оконные стёкла отряд воинских чинов, окружавших здание, то были - наряд милиции и взвод гарнизонной комендатуры, направленные для ареста так подозрительно долго засидевшихся заполночь членов Думы.
  Далее "Сибирь" писала, что восемь думцев смогли тогда каким-то образом избежать ареста, а вот пяти остальным, находившимся в здании, повезло меньше. Павла Михайлова, профессора Никонова, Лозового, Шкундина и Фабриканта увели из Дома свободы под конвоем*. Учитывая, что, по всей видимости, на ночное заседании собрались члены президиума Думы и представители фракций, входивших в только что избранный Комитет, можно предположить, что в Доме свободы присутствовали следующие 13 человек: арестованные пятеро - Сергей Никонов, Тимофей Лозовой, Зиновий Шкундин, Павел Михайлов и Моисей Фабрикант (трое первых члены президиума Думы) и восемь избежавших ареста - ещё три члена президиума: Исай Бланков, Борис Мазан и Вячеслав Неупокоев, а также пятеро членов Комитета, избранных на ночном заседании - Моисей Фельдман, Александр Капустин, С.А. Тараканова, Ян Заленский и Степан Майнагашев.
  _______________
  *Весьма курьёзный эпизод той ночью произошел с профессором Никоновым, в отсутствии Якушева исполнявшего, кстати, обязанности председателя Облдумы. Он пришел на ночное заседание с подушкой, намереваясь в перерыве занятий с комфортом отдохнуть в какой-нибудь из пустующих комнат; отдохнуть по-человечески ему, по всей видимости, так и не удалось, но подушка всё-таки пригодилась, - в тюремной камере.
  
  
  Вполне возможно, однако, что восьмерых, сумевших избежать ареста, просто не стали задерживать и отпустили. Ибо как можно объяснить тогда тот факт, что женщина Тараканова смогла каким-то образом сбежать от воинских чинов, а молодой мужчина Павел Михайлов, умудрённый опытом многолетней подпольной работы - нет... По всей видимости, прибывший в Дом свободы вооруженный наряд имел на руках приказ арестовать только пятерых, наиболее видных из числа покушавшихся на государственную безопасность*. Михайлова задержали в качестве руководителя вновь образованного думского Комитета, Никонова и Лозового - как заместителей председателя СОД, молодой столичный студент еврейской национальности Шкундин уже давно ходил в крайне неблагонадёжных из-за своих интернационалистических политических взглядов, а также по причине весьма сомнительных связей с сионистами. Ну а лидер сибирских рабочих профсоюзов и тоже еврей Фабрикант вообще считался тайным агентом большевиков. В арестантский список, по некоторым сведениям, попал ещё вроде бы как и революционный лидер сибирских мусульман Юсуф Саиев, также член президиума Думы, но он "сказался больным", и его оставили в покое.
  _______________
  *В подтверждение наших предположений есть косвенное свидетельство со стороны доктора Глосса, сообщившего в телеграфном разговоре Якушеву о том, что "Никонову, Лозовому и Шкундину была во время ареста предъявлена милицией бумажка, в которой говорилось, что они подлежат аресту по постановлению Временного Сибирского правительства... Павел Яковлевич Михайлов арестован по постановлению Административного совета" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.22).
  
  
  Уведя арестованных, милицейские чины тем же следом опечатали думские помещения в Доме свободы и тоже удалились. Потом наступило утро понедельника 23 сентября.
  В тот день в Омске убили Новосёлова, но и в Томске разыгрались не менее драматичные события. Во-первых, город оказался в полном информационном вакууме, после двух выходных дней, вопреки ожиданиям, в понедельник не вышло ни одной газеты, так как ещё в пятницу 20 сентября объявили всеобщую забастовку работники томских типографий. Акция никоим образом не была связана с описываемыми политическими событиями, она проходила под чисто экономическими лозунгами. Печатники требовали отмены июльского постановления Омского правительства о сдельной оплате труда и перехода вновь к тарифной сетке, как при большевиках(!). Так что вместо газет жители Томска читали в понедельник расклеенные на заборах центральных улиц экземпляры растиражированной где-то за ночь "грамоты" СОД, содержавшей основные решения, выработанные на последнем думском заседании - о роспуске Администрати-
  вного совета, об отстранении от должности и отдании под суд за попытку государственного переворота министров Михайлова и Грацианова, а также о создании Комитета Облдумы, которому временно передаётся вся полнота власти в регионе, ну и т.д.
  В отсутствии подробной газетной информации по городу сразу же поползли разного рода слухи вплоть до самых невероятных. Главным образом судачили о каких-то очень значимых событиях в Омске и о том, в частности, что там-де объявился, якобы, царь-батюшка, счастливо избежавший смерти государь-император Николай-II с охраной и что в Сибири осуществляется переворот в его пользу. Это для многих радостное известие распространилось по городу почти молниеносно, и кое-кто, по всей видимости, даже поверил в его непогрешимую истинность, так что вскоре на тех же самых заборах, где к тому времени ещё не успели сорвать "грамоту" Облдумы рядом с ней (а значит в противовес ей) появились на следующее же утро многозначительные надписи: "Боже, царя храни!"...
  Но вернёмся к 23 сентября. В тот день одна томская газета "Голос народа" всё-таки должна была выйти в свет, так как её издатель, а им являлся Всесибирский краевой комитет эсеровской партии, пошел на уступки рабочим и служащим своей типографии и сумел с ними договориться. Однако выход газеты всё-таки надолго задержался. Дело в том, что когда свёрстанный уже номер готовился к печати, в редакцию "Голоса народа" было доставлено отношение начальника гарнизона, в котором полковник Бабиков просил редактора "сегодня же прислать в штаб гарнизона для военной цензуры очередной номер газеты", в противном случае, указывалось в отношении, номер газеты будет арестован. В дальнейшем до отмены военного положения в городе все газеты обязаны были каждый свой свёрстанный номер предъявлять в штаб для проверки на лояльность. С 26 сентября возобновила своё издание "Народная газета", орган томского губернского земства, но она тоже стала выходить с цензурными проплешинами. Так началось в те дни ещё и организованное наступление властей против демократической печати.
  По поводу же размноженной и расклеенной эсеровскими волонтёрами "грамоты" у томских властей возникли подозрения, что многочисленные экземпляры её были растиражированы в типографии губернской земской управы. Поэтому именно там 24 сентября произвели тщательный обыск, но так ничего, кажется, и не нашли. В тот же день милиция осмотрела, а потом и опечатала помещение губернского комитета эсеровской партии на улице Белинского.
  Но думцы, однако, тоже не дремали, посредством телеграфной связи, предоставленной чехословаками, оставшиеся на свободе члены президиума передали в Омске Ивану Якушеву свои последние решения по нейтрализации действий Административного совета ("Жизнь Алтая", Љ82 за 4 октября 1918 г.), уведомив председателя, что, он, как глава вновь образованного Комитета Думы, должен, опираясь на помощь чехословаков, всячески содействовать, находясь в столице Сибири, начавшемуся в Томске процессу ("реконкисты"). Одновременно с этим думский Комитет разослал всем правительственным комиссарам в губернские и областные центры предписание не исполнять никаких распоряжений Админсовета, а подчиняться исключительно Сибирской областной думе и исполнять только её указания.
  24 сентября в политические разборки, как и ожидалось, вмешался уполномоченный Чехословацкого национального совета в Томске доктор
  И. Глосс. Он взялся решить проблему, связанную со скорейшим освобождением пятерых арестованных членов Облдумы. Видимо полагая, что ему в Томске открыты все двери, он с небольшим нарядом вооруженных легионеров прибыл без приглашения в Дом свободы, для того чтобы встретиться и переговорить там с губернским комиссаром Гаттенбергером. Однако тот, заранее кем-то уведомлённой о дерзких намерениях чешского политкомиссара, во избежание нежелательного инцидента, покинул свой рабочий кабинет и отбыл в неизвестном направлении. Прибывший в Дом свободы Глосс, не долго думая, оккупировал апартаменты Гаттенбергера, где-то разыскал его по телефону, задал несколько провокационных вопросов по поводу произведённых арестов и попросил прибыть в Дом свободы для важного разговора. В ответ Гаттенбергер отказал Глоссу в его просьбе, разъединил телефон и тем же следом поспешил на железнодорожную станцию Томск-II, в расположение штаба комкора Пепеляева, ища у него защиты от притязаний чешского комиссара.
  Генерал Пепеляев гарантировал гражданским властям полную поддержку со своей стороны* и даже пообещал в случае крайней необходимости арестовать чехословацкого уполномоченного и отправить его под конвоем к своему другу генералу Гайде. Об этом сообщает нам в своей книге Георгий Гинс, приводя даже явно придуманный им самим телефонный диалог между Глоссом и Гаттенбергером. Сам же доктор Глосс в документально зафиксированном телеграфном разговоре с Якушевым сообщил последнему,
  _______________
  *Надо отдать должное Анатолию Николаевичу Пепеляеву, он не допустил, в отличие от своих омских "коллег", никаких незаконных расправ в Томске. Правда, некоторые советские историки упрекали его в том, что он в конце октября, при отбытии на Уральский фронт, вывез с собой в арестантском вагоне 13 видных томских большевиков, якобы, именно для тайной расправы с ними. Однако факты говорят об обратном, никого из тех тринадцати не тронули, а, те из них, что не вернулись в Томск живыми, умерли в екатеринбургской тюрьме, что называется, естественной смертью, вследствие бушевавшей в 1919 г. в России эпидемии тифа или от других тюремных болезней. Более того, как отмечают уже постсоветские историографы, Пепеляев вывез с собой большевиков хотя и намеренно, но совсем с другой целью, - дабы избежать с ними внесудебной расправы в ходе спровоцированного белыми восстания 1 ноября в Томске, когда были убиты многие содержавшиеся в тюрьмах большевики. Однако, истина, как известно, лежит всегда посередине, - вывезенные большевики, по мнению ряда исследователей, являлись заложниками, на тот случай если боевики-подпольщики, не дай Бог, начнут организовывать теракты в отношении семей командного состава Средне-Сибирского корпуса.
  
  
  что он всю последующую ночь "беспокоил Гаттенбергера и начальника гарнизона, которые, в конце концов, сказали, что они не могут по приказу генерала Пепеляева дать мне сейчас ответ на мои категорические требования" по освобождению арестованных (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.5). Вступать в конфликт с комкором Пепеляевым, под началом которого к тому времени находилось в одном только Томске уже около 20 тысяч солдат и офицеров*, Глосс, ясно, не посмел.
  Однако 25 сентября ему по телеграфу из Челябинска сообщили о том, что специальный уполномоченный избранного в Уфе Всероссийского правительства Аргунов, направляющийся в Сибирь, распорядился немедленно освободить арестованных в Томске депутатов. Данное распоряжение, естественно, дало несомненный козырь в руки Глосса, и он с этой "охранной грамотой" сразу же поспешил в тюрьму, но арестованных ему всё-таки не выдали. Губкомиссар Гаттенбергер заявил, что никакого Аргунова он не знает и освободит заключённых только тогда, когда получит распоряжение от своего непосредственного начальства из Омска (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.34). Тогда Глосс попытался слегка побряцать оружием прямо там, в тюрьме, но его быстро успокоили, после чего он, по всей видимости, решил прекратить, наконец, безуспешные попытки в осуществлении своих "категорических требований" и больше не форсировал события. Тем более что арестованным со стороны тюремной администрации не чинилось никаких сверхнормативных неудобств, как доподлинно свидетельствует о том в своих воспоминаниях содержавшийся в той же самой губернской тюрьме Вениамин Вегман**.
  Воспользовавшись случаем, Вениамин Давыдович даже навестил своего старого товарища по революционной борьбе Павла Михайлова и побеседовал с ним. По его словам: "Все сиболдумовцы*** содержались в одной просторной камере. Администрация тюрьмы, не зная ещё, чья возьмёт (! - О.П.), относились к ним с большой предупредительностью".
  _______________
  *Перед началом всех тех событий (толи специально, толи уж так совпало), в воскресенье, 22 сентября генерал А.Н. Пепеляев провёл открытый смотр частей Средне-Сибирского корпуса. Поприветствовать своих героев-освободителей пришли тогда многие жители города, ну и, конечно, всё это праздничное действо лицезрели и представители от чехословацких легионеров. Томское биржевое общество, кстати, в знак признания заслуг перед родиной преподнесло в тот день в адрес Средне-Сибирского корпуса 25 тысяч рублей, а его командиру - породистого коня.
  **Вегман В. Сиболдума...
   ***Именно так у Вегмана, не сибоблдумовцы, а сиболдумовцы (причём - многократно), типа - болваны. Многие, очень многие, как красные, так и белые, кто как мог, старались чем-нибудь да уколоть "несчастных" облдумцев. Подумать только, 82 человека противостояли целому сонму недругов и даже врагов. Трудно, очень трудно было бороться. (Хотя, Фидель Кастро, помнится, в самом начале своего движения имел под началом тоже всего лишь 82 бойца и победил.) Вместе с тем нужно отметить, что в поддержку Сибирской областной думы высказался августовский кооперативный съезд, а также сентябрьский съезд земств и городов Сибири. Совещание земских и городских самоуправлений Приморья в открытом письме на имя Вологодского в начале октября тоже выразило протест по поводу роспуска СОД ("Сибирь", Љ71 за 1918 г.). Городская дума Иркутска вынесла резолюцию с протестом против роспуска Админсоветом Сибирской думы ("Сибирский голос", Љ4 от 27 сентября 1918 г.).
  
  
  А шансы победить в единоборстве с Админсоветом у облдумцев, действительно, изначально были достаточно большие. Депутаты надеялись на помощь чехов, а также на поддержку со стороны формировавшегося в Уфе демократического Всероссийского правительства. Так, в тюремном разговоре с Вегманом Павел Михайлов с полной уверенностью заявил о том, что его однофамильца Ивана Михайлова, а также Грацианова, подписавших распоряжение о приостановке деятельности СОД, непременно арестуют и расстреляют. Однако на деле всё оказалось совсем не так, как на то рассчитывали оказавшиеся в информационной, а вскоре и в политической блокаде сибоблдумцы. Сначал Временное Всероссийское правительство решило поддержать не СОД, а Административный совет*, а вслед за тем отказались от первоначальных своих обещаний и чехи, мотивируя свой отказ тем, что для них важнее политический союз с новым Всероссийским правительством, нежели участие в разборках на уровне региональной власти.
  Вследствие всего этого освобождённые за ненадобностью в 9 часов вечера 28 сентября (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.16) члены Комитета, как и большинство их товарищей по несчастью, поняв всю бессмысленность дальнейшей борьбы в сложившихся обстоятельствах поголовного, по-сути, предательства**, практически, прекратили организованное сопротивление или так называемый встречный бой, если придерживаться венной терминологии, предложенной упоминавшимся уже нами Н.С. Ларьковым. А что же остаётся тогда нам? Нам, по всей видимости, нужно ещё лишь только разобраться в оставшихся, менее значимых деталях дальнейших событий, связанных с сентябрьским политическим кризисом в Сибири, что мы сейчас и попытаемся сделать.
  _______________
  *На заседании своём, 24 сентября 1918 г., Временное Всероссийское правительство... постановило: "Признавая непререкаемые права Сибирской областной думы, как временного органа, представляющего в пределах, установленных положением о временных органах управления Сибири, интересы сибирского населения, но, имея в виду невозможность при создавшихся условиях нормальной деятельности Областной думы, - отсрочить её занятия впредь до создания таковых".
  **В довершении данного процесса, контрольным, если так можно выразиться, "выстрелом" в этом плане стала телеграмма П.В. Вологодского, пришедшая 29 сентября из Владивостока. В ней председатель Сибирского правительства полностью одобрил действия Админсовета и потребовал немедленного ареста членов думского Комитета (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.23, л.227).
  
  
  Первая, так сказать, ласточка с известием о том, что претензии думского Комитета на власть в регионе действительно несколько завышены, прилетела в Томск уже 26 сентября. В тот день состоялся телеграфный разговор находившегося в Омске Ивана Якушева с Михаилом Шатиловым. Когда Михаил Бонифатьевич уведомил председателя СОД о том, что члены Думы считают свой Комитет "до приезда в Омск достаточного количества министров верховным органом, при котором в качестве совещательного органа должно находиться Совещание управляющих ведомствами", он на телеграфной ленте прочитал в ответ следующее: "Юридически даже рассеянные по всей территории члены Правительства являются верховной властью в Сибири, и каким-то образом оспаривать у них эту власть бессмысленно. Этого не поддержит представитель Национального совета (чехословаков. - О.П.) при Сибирском правительстве, он категорически против двоевластия" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.20).
  Когда текст данного разговора Михаил Шатилов передал оставшимся на свободе членам Комитета и президиума Думы, то последние, по всей видимости, пришли в состояние шока. Это был шах, при котором Облдума теряла ещё и своего ферзя - чехословацких легионеров, да и председателя Якушева, кажется, тоже. В том же самом разговоре с Шатиловым Иван Александрович сообщил, что он имел в Омске трудную беседу с Административным советом и первым министром Михайловым*, во время которой попросил последнего посодействовать скорейшему освобождению арестованных в Томске парламентариев. Размышляя над только что полученной из Омска новой информацией, у руководства СОД появились домыслы, что, возможно, Якушев в обмен на скорейшее освобождение комитетчиков пообещал Михайлову поспособствовать подчинению Думы постановлению о перерыве её заседаний (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.15)**. Проще говоря, думцы сильно разочаровались в своём лидере и чуть ли даже не заподозрили его в переходе на сторону противника***.
  _______________
  *Встреча состоялась вечером 25 сентября.
  **На самом деле Якушев пообещал уговорить думцев прекратить акцию протеста в обмен на разрешение пользоваться прямой телеграфной связью с Томском.
  ***По данным газеты "Свободный край" (Љ79 от 6 октября 1918 г.) среди левой части депутатов Сибирской думы даже стали ходить разговоры о предании Якушева суду чести за его интриганское и двусмысленное поведение во время тех событий.
  
  
   А если так, то последней надеждой во спасение, так сказать, оставались для думских комитетчиков теперь только министры-социалисты, которых ещё можно было, как полагали в Томске, вернуть во власть, поскольку в обстоятельствах их "добровольной" самоотставки засомневался даже Административный совет, а уфимские директора вообще сразу же признали "недействительной отставку членов Временного Сибирского правительства, М.Б. Шатилова и В.М. Крутовского". С Григорием Патушинским дело обстояло немного сложнее, поскольку он всё-таки без всяких оговорок, действительно, добровольно подал заявление о своём нежелании работать в Правительстве, однако, и у него сохранялись определённые шансы для возвращения во власть. Другими словами думцы полагали, что в условиях грозящего им мата, нужно постараться вернуть статус кво хотя бы по состоянию на начало сентября, то есть на момент, образно выражаясь, лишь первых предгрозовых зарниц всех тех государственных переворотов.
  Поэтому уже утром следующего дня, то есть 27 сентября, Михаил Шатилов в присутствии доктора Глосса срочно переговорил с находившимся в Красноярске Вл.М. Крутовским по прямому проводу. Однако тот в категорической форме отказался после пережитого в Омске вновь вернуться к работе в Правительстве. Тогда Комитет Думы послал ему телеграмму с уведомлением, "что в случае его окончательного отказа, он будет предан Думой суду" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.22). Такой резкий тон комитетчики взяли, по всей видимости, вследствие того, что стали всё с большей отчётливостью осознавать в те дни всю поистине шекспировскую трагедийность своего положения. В случае их политического поражения они сами могли совсем скоро предстать перед судом за попытку низвержения существующего государственного строя, что в соответствии с указом Админсовета от 10 сентября уже грозило им всем подрастрельной статьёй.
  В ночь с 26 на 27 сентября в Омск вернулась из Уфы делегация ВСП с последними известиями, в том числе и по поводу тамошней реакции на произошедшие в Сибири политические разборки. Узнав о позиции Уфимской Директории, одобрившей распоряжение Админсовета о приостановке работы СОД, и 28 сентября переговорив по телеграфу с главным уфимским директором Николаем Авксентьевым, Иван Якушев теперь уже окончательно сдал свои прежние позиции и прекратил активную борьбу, вытребовав, однако при этом от омских властей распоряжение о немедленном, наконец-то, освобождении своих товарищей парламентариев из тюрьмы. Вечером
  28-го числа, как мы уже указывали, все пятеро сидельцев покинули стены томского каземата, а на следующий день по распоряжению губкомиссара Гаттенбергера была снята охрана с помещений канцелярии Облдумы в Доме свободы, а также от здания губкома партии эсеров. Однако офисы СОД в университетской библиотеке по-прежнему продолжали охраняться милицейским нарядом и доступ к ним ещё несколько дней оставался под запретом (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.14). Лишь ко 2 октября их полностью разблокировали (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.15, лл.3 и 10).
  Причиной для продления санкций послужила, по всей видимости, ещё одна телеграмма из Владивостока от П.В. Вологодского, пришедшая в Томск, а также и в другие губернские центры Сибири по разным данным, толи 28, толи 29 сентября. В ней предписывалось: "Не допускать никаких частных совещаний членов СОД или людей себя за таковых выдающих. Указанных лиц подвергать задержанию, не допуская, однако, по отношению к ним никакого насилия". И далее: "Точно и твёрдо выполнять распоряжения Административного совета и не допускать на местах никакого ослабления власти" ("Сибирский голос", Љ9 за 4 октября 1918 г.). Тут уж, что называется, не отвертишься. Думцы ещё пытались каким-то образом призвать власти прислушаться к их праведному голосу. 28-го вечером в Омск выехала делегация в составе бывшего министра ВСП Шатилова*, а также членов СОД Быховского** и Фельдмана (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.28). С ними вместе до станции Тайга проследовал (или только собирался это сделать) доктор Глосс для встречи с каким-то английским консулом (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.26), по всей видимости, с чрезвычайным посланником правительства Великобритании сэром Чарльзом Элиотом.
  Однако всё оказалось безрезультатно, как отметил 30 сентября в телеграфном разговоре с комиссаром Гаттенбергером министр Михайлов "иностранные представители*** оказывают поддержку Правительству и отрицательно относятся к политике чехов". И далее в том же самом диалоге со своим подчинённым Иван Адрианович сообщил: "Здесь (в Омске. - О.П.) наступает успокоение. Прибывший из Уфы Аргунов не сразу ориентировался в положении, но теперь поддерживает Административный совет и к Думе относится отрицательно. Серебренников, я и Административный совет будем вести прежнюю политику и беспорядков не допустим". В связи с чем, он распорядился никаких собраний эсеров не допускать, но всесибирский съезд своих бывших товарищей по партии, проходивший в те дни в Томске****, всё же не закрывать, следя, однако, за тем, чтобы он шел по согласованной с Омском программе.
  _______________
  *1 октября Шатилов и компания, а также бывший министр Крутовский, выехавший из Красноярска 29 сентября, прибыли в Омск. Последнего здесь в Омске ждала телеграмма от П.В. Вологодского, в которой председатель Правительства "искренне мучился сознанием, что убедил Вас принять вновь тяжкое бремя правительственной работы", и поэтому советовал Крутовскому "неофициально устраниться впредь до моего приезда и окончательного следствия". Не найдя, таким образом, в столице Сибири должного участия к своей дальнейшей политической судьбе, Вл.М. Крутовский, дав показания следственной комиссии Аргунова, 5 октября передал председателю СОД Якушеву заявление о своём выезде из Омска в Красноярск, "вследствие того, что фактически он не может осуществить свои права" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.18).
  **Н.Я. Быховский участвовал в работе январской сессии СОД, потом эмигрировал в Харбин, после антисоветского переворота во Владивостоке стал министром ВПАС, в начале сентября с группой товарищей вернулся в Сибирь.
  ***Это как раз и были, с нашей точки зрения, те самые политические тяжеловесы, что могли дать отмашку Волкову, Михайлову и их компании на решительные действия против левых, не дожидаясь санкции Вологодского.
  ****Он должен был открыться 25 сентября, но, в связи с описываемыми кризисными событиями, Гаттенбергер не дал на это разрешения. Эсеры сразу же пожаловались в верха, не только в адрес Сибирской областной думы, но и в Омск, так что 27-го числа съезду всё-таки разрешили открыться. Он продолжался две недели и закончил свою работу 9 октября. Несмотря на "согласованную с властями программу", съезд в одной из своих резолюции отметил, что "впредь до созыва Сибирского УС вся полнота законодательной власти должна принадлежать СОД, исполнительная же часть должна быть вручена Думой Сибирскому Совету министров, избранному Думой и ответственному перед ней". К слову сказать, открытие всесибирского съезда профсоюзов в Томске, организаторами которого выступили члены СОД Моисей Фабрикант и Михаил Рабинович, также задержали на несколько дней, перенеся его с 1 на 6 октября, а 14-го числа всё-таки закрыли, так и не дав профсоюзному форуму доработать.
  
  
  Гаттенбергер же, в свою очередь, в том же самом разговоре 30 сентября, характеризуя обстановку в Томске, докладывал Михайлову: "Наружно в городе как будто наступило успокоение. Всюду на заборах надписи "Боже, царя храни", как ответ на выставленную было тоже, теперь снятую, грамоту Областной думы. В действительности происходит подготовка к новому выступлению. Исполнительный Комитет Думы не распущен. Собрания происходят в кабинете председателя Думы..." Однако, несмотря на крайнюю озабоченность губернского комиссара, то были уже не громы и молнии разворачивавшихся дотоле государственных переворотов, изрядная часть которых пришлась и на Томск, а лишь - последние, если так можно выразиться, всполохи уже практически отгремевшего "встречного боя".
  Ну и в завершении данной главы давайте перенесёмся опять в Омск и совсем уже вкратце поговорим ещё о некоторых событиях, имевших место в столице Сибири за отчётный, так сказать, период.
  
  
  
  5. Дальнейшие события в Омске
  Месть - это блюдо, которое
   надо есть остывшим.
  Марио Пьюзо. Крёстный отец
  
  10 октября Нил Фомин, тот самый, что предлагал организовать покушение на Ивана Михайлова, прочитал в Красноярске публичную лекцию, посвящённую итогам государственного совещания в Уфе ("Народная Сибирь", Љ84 за 1918 г.). В ней, в частности, докладчик заострил внимание слушателей на проблеме патриотизма. В рамках данной темы он вынужден был признать, что партия эсеров, как, впрочем, и вся русская демократия, в пылу революционных свершений совсем забыла о своём отечестве, что, собственно, и явилось той роковой ошибкой, которая, в конечном итоге, дискредитировала демократию в глазах основной массы населения. Именно поэтому теперь, в условиях явного охлаждения народа к революции, левые демократы и вынуждены идти на уступки правоконсервативной части русских политиков, свидетельством чему, как считал Фомин, и явились результаты Уфимского государственного совещания. Теми же самыми причинами он объяснил и тот факт, что сибиряки довольно равнодушно
  отнеслись и к сентябрьским событиям, к удалению министров-социалистов из Сибирского правительства, к аресту некоторых членов Сибирской думы и даже к убийству Новосёлова...
  Однозначно против движения левых, возглавляемого Облдумой, высказались сразу несколько авторитетных общественных организаций Сибири. Так 25 сентября в помещении кооперативного объединения "Центросибирь" состоялось заседание омского отделения Союза возрождения. На нём была принята резолюция о поддержке действий Административного совета в отношении Сибирской думы, которая, по мнению возрожденцев, "окончательно скомпрометировала себя последней попыткой переворота". Тогда же на одном из совещаний омской общественности, устроенном при активном участии Якушева и в присутствии местного руководства Чехокорпуса, когда председатель Облдумы настраивал присутствующих на решительные действия против Админсовета, именно представители от омского Союза возрождения убедили сомневающихся в том, что мероприятия Административного совета в отношении роспуска Думы, а также отставок Новосёлова и Патушинского осуществлялись в соответствии с указаниями Вологодского, что к аресту Якушева, Крутовского и Шатилова Совет управляющих министерствами никоим образом не причастен и что всё произошло по личной инициативе полковника Волкова. С этим большинство присутствующих согласилось, и что самое главное, данные доводы окончательно убедили сильно вдруг заколебавшихся чехов всё-таки покинуть лагерь облдумовских "таборитов"*.
  Хотя днём ранее, то есть буквально ещё несколько часов назад, чехи были настроены весьма решительно, в открытую рыскали по городу в поисках Ивана Михайлова и известного нам уже Бутова, с целью их ареста. Обнаружить этих двоих им так и не удалось**, а вот попавшегося им Грацианова они задержали, никого не стесняясь, прямо в здании министерства внутренних дел и держали под арестом почти сутки. Приказ об аресте указанных лиц пришел в Омск из Челябинска от нового командира Чехословацкого корпуса генерала Сыровы. Последний же опирался, в свою очередь, на распоряжение Комитета Облдумы, переданное ему по телеграфу из Томска доктором Глоссом. Вот как всё было изначально, но 24 сентября уфимские директора неожиданно оказали поддержку не Комитету СОД, а Админсовету и чехословаки сразу же пошли на попятную, отпустив Грацианова и прекратив поиски Михайлова и Бутова.
  _______________
  *Точно также в своё время, а точнее в начале XV века, так называемые чашники, предали своих собратьев по борьбе таборитов, после чего движение чехов за национальную независимость потерпело полное поражение и процесс создание независимого государства чехов и словаков затянулся на целых пять столетий. (Независимость Чехословакии была провозглашена 28 октября 1918 г.)
  **По некоторым данным они вроде бы как нашли надёжное убежище в расположении казачьего отряда атамана Анненкова.
  
  
  Некоторые источники сообщают нам также о том, что в то же самое время, то есть в период с 23-го по 25 сентября о своей твёрдой поддержке в отношении действий Административного совета высказалось и командование Сибирского казачьего войска, недвусмысленно заявив при этом, что, в случае, если чехословаки попытаются арестовать Ивана Михайлова или Вячеслава Волкова, то казаки сразу же выступят на их защиту с оружием в руках.
  Отметим, кстати, что полковника Волкова всё-таки арестовали в те дни, но сделали это свои же, то есть сибирские военные контрразведчики по приказу командующего Сибирской армией генерала Иванова-Ринова. Однако уже вскоре, после восьми дней заключения, Вячеслава Ивановича благополучно освободили из тюрьмы и определили под домашний арест на период следствия по его делу. В начале ноября он неожиданно исчез из Омска и был объявлен в розыск, в результате которого 6-го числа его обнаружили в Нижнеудинске (чехи сделали своё дело) в поезде следовавшего на Дальний Восток генерала Иванова-Ринова(!) и отправили под конвоем назад в Омск в распоряжение следственной комиссии Аргунова*. Здесь в столице Сибири в ночь на 18 ноября Волков вновь стал активным участником ещё одного государственного переворота, приведшего к власти адмирала А.В. Колчака.
  _______________
  *Комиссия Уфимской Директории под руководством Аргунова, принявшая дела от следственной группы Гудкова, официально начала работу по расследованию сентябрьских событий 3 октября 1918 г. и закончила свою деятельность 23 марта 1919 г., уже без Аргунова. Персональных, а также другого рода виновных "по делу" комиссия так и не выявила, признав, в частности, что взаимоотношения Думы и Правительства "оставались в существе неопределёнными, а при таких условиях не может быть и речи о незакономерности и тем более преступности [их] деяний".
  
  
  С 4-го по 5 октября в Омске проходило совещание руководства всех сибирских кооперативных объединений, так называемая сессия совета Всесибирских кооперативных съездов. Её участники большинством голосов продекларировали, что до созыва Всероссийского УС верховная власть должна принадлежать Всероссийскому Временному правительству, то есть Уфимской Директории. Что же касается Областной думы, то в той же самой резолюции, вопреки решению августовского кооперативного съезда, одобрившего деятельность СОД, было высказано мнение, что работа Думы не может быть возобновлена и что её следует собрать лишь один только раз - для утверждения закона о выборах в Сибирское УС, а потом распустить уже навсегда ("Дело", Љ51 от 12 октября 1918 г.).
  По словам всё того же Нила Фомина, с лекции которого в Красноярске, мы начали наш этот завершающий рассказ о сентябрьских событиях, то он на съезде крупнейшего кооперативного объединения Сибири "Закупсбыт", находившегося под контролем краевого комитета партии эсеров, в своём докладе указал, что совершившийся сентябрьский переворот принёс с собою, к его глубокому сожалению, буржуазный строй на территорию Сибири ("Сибирь", Љ82 за 1918 г.). Левые проиграли "встречный бой" и сильно побитыми вынуждены были отступить, преследуемые неприятелем. Ну а попутно от победившей партии досталось, в конце концов, ещё и сибирским областникам "на орехи".
  Наши доморощенные автономисты на протяжении всей Великой русской революции и последовавшей за ней Гражданской войны всегда подчёркивали свои твёрдые центристские позиции в борьбе между левыми и правыми политическими группировками. Это всегда подчёркивал Г.Н. Потанин, о том же самом, например, говорил и Вл.М. Крутовский, выступая 5 сентября в Красноярске на собрании местных областников с докладом об освободительном движении в Сибири. По итогам состоявшихся в ходе собрания прений было принято решение продолжать работу сибирских автономистов в "направлении прежнего центристского и внепартийного движения вперёд" ("Сибирская жизнь", Љ112 за 1918 г.).
  Так вот уже буквально месяц спустя очередное собрание Красноярского союза сибирских областников оказалось под запретом. Унтерпришибеевское распоряжение поступило, точно также как в Омске и Томске, от местного начальника городского гарнизона, коим являлся полковник Федорович*. В уведомлении указывалось, что гарнизонный главноначальник не даст разрешения на деятельность красноярских областников "впредь до окончания расследования о событиях в Омске". Председатель союза опротестовал данное распоряжение и направил соответствующий запрос на имя уполномоченного Директории Аргунова. В конфиденциальной же беседе с секретарём союза полковник Федорович признался, что союз областников находится в настоящее время под подозрением ("Дело" за 17 октября 1918 г.)...
  ______________
  *Бывший флотский офицер. Однополчанин Колчака по службе на Черноморском флоте.
  
  
  Таким образом, реванш политиков, придерживавшихся лозунга о "единой и неделимой", практически, состоялся; федералисты - эсеры и областники - оказались повержены; теперь оставалось дело лишь за малым: покончить с остатками уменьшегося ровно наполовину Сибирского правительства, а также с многострадальной "Сиболдумой". И об этом совсем скоро в наших следующих главах, если кому интересно, конечно.
  
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
  
  НАРОДНЫЕ ПРОТЕСТЫ
  
  Искуплено большой ценою,
  и не будем опять рабами.
  Первое послание к Коринфянам
  святого апостола Павла. Гл.7. Ст.23
  
  
  
  1. Забастовка в Новониколаевске
  
  Политика Временного Сибирского правительства, направленная на возрождение, главным образом, капиталистической системы хозяйствования в регионе, не могла не затронуть экономические, а вслед за тем и политические интересы простого народа, и в первую очередь трудящихся города и деревни. Слегка разбалованные советской властью повысившимися зарплатами и уменьшенными трудовыми нормами первыми свои голоса протеста, как мы уже писали, подали ещё в июле месяце рабочие крупнейших сибирских городов. В последующие месяцы накал классовой борьбы ни много не спадал, но даже и усилился. Об этом, собственно, и наш дальнейший рассказ. Ну, так - и сразу к делу.
  6 августа в Новониколаевске (сейчас Новосибирске) началась всеобщая забастовка рабочих. По данным томской "Народная газета" (Љ72 за 1918 г.) в городе только официально состоящих в профсоюзных организациях насчитывалось около 12 тысяч человек. По данному показателю Новониколаевск (пятый по количеству населения) превосходил все остальные города Сибири, уступая лишь Омску; не случайно поэтому, что именно этот город оказался в августе месяце в авангарде борьбы пролетариата за свои права. К слову, по мнению ряда аналитиков той поры, всеобщая городская стачка Новониколаевска была организована большевиками-подпольщиками, что также имело немаловажное значение при оценке политической ситуации в тогдашней Сибири.
  При этом надо отметить, что забастовку не поддержали как лидеры объединённого городского профсоюза, так и новониколаевские комитеты меньшевистской и эсеровской партий. Первые мотивировали своё решение тем, что предварительно для координации действий не был создан стачечный комитет, а в кассах профсоюзов не имелось достаточных средств для поддержки бастующих и их семей. Вторые же вообще признали рабочую акцию провокационной и вредной для общего дела демократии, полагая, что власти получат очередной повод для закручивания гаек. И действительно,
  местный правительственный комиссар* сразу же охарактеризовал забастовку как политическую акцию и на этом основании разрешил предпринимателям смело увольнять тех рабочих, которые не выйдут на работу до 17 августа.
  _______________
  *Должность новониколаевского уездного комиссара исполнял в это время тридцатиоднолетний Евгений Пославский, член партии правых эсеров (оборонцев) с дореволюционным стажем, делегат декабрьского 1917 г. Сибирского областного съезда.
  
  
  Данная угроза возымела действие, и уже через несколько дней забастовка пошла на убыль. Так, по сведениям "Омского вестника" (Љ186 за 1918 г.), 7 августа вышли на работу мастеровые городского кирпичного завода, 10 августа прекратили забастовку служащие бань, 13 августа встали за станки рабочие завода "Труд", а 14 августа закончилась забастовка на заводе "Энергия", у каменщиков, занятых на строительстве холодильника интендантского ведомства, а также у союза грузчиков, 15-го числа вышли на работу трудящиеся городских мельниц. Дольше всех продержались печатники. Бастовали, главным образом, работники типографии "Закупсбыт". Правление данного кооперативного объединения, в соответствии с распоряжением уездного комиссара, объявило участников забастовки уволенными и с 12 августа на их места начало принимать новых рабочих. Однако найти квалифицированных сотрудников для типографии оказалось делом непростым, поэтому печатные станки ещё долгое время не работали, так что даже ведущая новониколаевская газета "Народная Сибирь" выходила в самом сжатом виде, ограничиваясь лишь печатанием правительственных телеграмм и распоряжений. Принимая данное обстоятельство во внимание, у многих создалось впечатление, что забастовка печатников всё-таки продолжается, и действительно типография "Закупсбыта" начала функционировать в полном объёме лишь со 2 сентября.
  Что же за требования выдвинули во время всегородской акции протеста новониколаевские рабочие? В первую очередь экономические, конечно, - улучшение условий труда, повышение заработной платы и прочее; однако, вместе с тем, некоторые из бастующих, например, всё те же печатники, потребовали освобождения своих коллег, типографских рабочих большевиков, арестованных властями и содержащихся в тюрьмах. Более того, в первые дни забастовки по городу были распространены прокламации от имени какого-то тайного "совета чрезвычайных уполномоченных от рабочих и крестьян". В листовках отмечалось, что "власть захватили купцы, домовладельцы и офицерство", что "наступает момент решительных действий", поэтому рабочих призывали организовывать "тайные вооруженные отряды", чтобы по первому призыву "чрезвычайных уполномоченных" выступить и "свергнуть ненавистную власть".
  Таким образом, действительно, в данной акции явно прослеживалась, что называется, тайная рука большевиков. Последнее обстоятельство дало повод
  новониколаевскому комиссару труда Доронину-Михайленко охарактеризовать забастовку как двойственную, носящую явно экономический и скрытно политический характер ("Свободный край", Љ52 от 28 августа 1918 г.). Кстати, новониколаевский исполнительный комитет профсоюзов, состоявший, главный образом из представителей партии меньшевиков и правых эсеров, будучи не в состоянии хоть как-то повлиять на забастовку и оказавшийся в роли почти стороннего наблюдателя, в итоге официально сложил свои полномочия.
  
  
  
  2. Большевистское подполье
  
  Большевики же, несмотря на то, что оказались в положении загнанных в глубокое подполье, напротив, начали набирать обороты в противостоянии с сибирскими властями. В июле, в ходе отступления частей Красной армии из последнего сибирского города - Тюмени, по личному указанию Якова Свердлова, для организации нелегальной работы в регионе, в городе с поддельными, естественно, документами были оставлены Франц Суховерхов и Антон Валек. В августе они прибыли в Томск и наладили связь с находившимися здесь в подполье своими товарищами Константином Молотовым и Сергеем Дитманом. 18 сентября в загородной берёзовой роще близ станции Томск-I они под видом воскресного пикника провели нелегальное совещание с делегатами из других городов, на котором было избрано Сибирское организационное бюро РКП в составе Константина Молотова (председатель), Франца Суховерхова и Михаила Рабиновича (товарищи председателя), Сергея Дитмана (секретарь) и Карла Ильмера*. Рабинович являлся членом СОД, но после её августовской сессии, по словам Вегмана, разочаровавшись в легальных методах борьбы, перешел к чисто подпольной деятельности (взяв псевдоним с русским именем и фамилией - Леонид Костин).
   Выработанная на совещании большевиков резолюция гласила о том, что в ближайшее время силами подпольных групп необходимо подготовить во всесибирском масштабе "вооруженное восстание рабочих и солдат в городах и крестьян в деревнях"**. С такого рода рекомендациями делегаты конференции разъехались на места и там начали планомерную работу по воплощению, что называется, в жизнь принятых в Томске установок. По поручению оргбюро в сентябре к черемховским шахтёрам Иркутской губернии, не приславшим своих делегатов в Томск, отбыл с агитационной целью Суховерхов, но на обратном пути на станции Тайга, его, как некогда весьма известного в городе Кольчугино (теперь Ленинск-Кузнецкий) большевика, случайно опознал его бывший сослуживец, инженер с кольчугинских шахт и заявил об этом в соответствующее учреждение. При аресте и обыске у Суховерхова были найдены листовки, содержащие призывы к вооруженной борьбе с Сибирским правительством, что явилось для властей основанием предать его военно-полевому суду. Его привезли в Томск и 15 октября расстреляли. Сибирское оргбюро РКП понесло первую значительную потерю***, однако его борьба с режимом "ненавистной власти" продолжилась.
  _______________
  *См. Молотов К. К истории РКП в Сибири... С.16
  **Для сравнения: проходившая с 19 августа здесь же в Томске общесибирская конференция меньшевиков высказалась в пользу мирного и легального характера оппозиционной борьбы в отстаивании интересов трудящихся, используя для этого, в частности, законодательные возможности Сибирской областной думы.
  ***Потом, уже при Колчаке, погибнут Антон Валек, Михаил Рабинович, Карл Ильмер и многие другие.
  
  
  
  
  3. Инциденты в Томске
  
  Ещё один серьёзный инцидент между рабочими профсоюзами и властью произошел в конце того же августа месяца в Томске. Здесь городское начальство, проанализировав, по всей видимости, ход забастовки в Новониколаевске и приняв во внимание тот факт, что акциями рабочего протеста, вполне возможно, что тайно руководят большевики, решили перестраховаться и не допустить у себя ни то что забастовки, но даже и собраний общегородских профсоюзных организаций. Наибольшие опасения у властей вызывал так называемый профсоюз фронтовиков, объединявший ветеранов Первой мировой войны и имевший в своё время очень тесные контакты с советской властью. Городское начальство поэтому полагало, что если большевики и попытаются договориться с кем-то о проведении каких-то протестных акций, то первыми в этом списке будут именно весьма сочувствовавшие красным фронтовики, получившие в своё время возможность вернуться живыми к своим семьям во многом благодаря ленинскому декрету о мире и имевшие при советской власти разного рода льготы.
   Надо при этом отметить тот факт, что на конец августа пришелся кратковременный период междувластия в системе высшей гражданской администрации в губернии. Томский губернский комиссар Загибалов указом ВСП был переведён на должность специального уполномоченного по Дальнему Востоку, а вновь назначенный Александр Гаттенбергер ещё не вступил в свои права, так что временно обязанности губкомиссара исполнял первый заместитель Загибалова правый эсер Фаддей Башмачников, не пользовавшийся достаточным авторитетом у тогдашней городской буржуазии, которая в этом смысле в гораздо большей степени доверяла назначенному 27 августа начальником гарнизона известному нам уже казачьему полковнику Бабикову. По инициативе и под непосредственным руководством последнего, как нам представляется, и осуществлялись в Томске охранительные мероприятия по противодействию протестному движению со стороны городских профсоюзов.
  Так вот, буквально на следующий день после своего вступления в должность, главный воинский начальник города, в подчинение которому, кстати, согласно недавнему распоряжению Сибирского правительства, перешли и все городские милицейские подразделения, к крайнему своему неудовольствию узнал, что весьма ненадёжный с политической точки зрения исполком профсоюза фронтовиков назначил на 10 часов утра общее собрание своих членов. Для того чтобы не допустить проведения данного мероприятия, Бабиков немедленно отдал своим подчинённым необходимые распоряжения. Согласно объяснительной записке для прессы начальника штаба томского гарнизона капитана Лаптева и адъютанта того же штаба хорунжего Карчевского ("Омский вестник", Љ186 за 7 сентября 1918 г.), собрание профсоюза фронтовиков не было согласовано с губернским комиссариатом, поэтому с целью воспрепятствовать проведению "незаконного" мероприятия к так называемому Биржевому корпусу* на Базарной площади (сейчас пл. Ленина, дом Љ2) начальник томской милиции Кузнецов направил наряд пешей милиции.
  _______________
  *При советской власти профессиональным союзам города для проведения их мероприятий был выделен так называемый Гоголевский дом, в котором до этого располагалась 4-я женская гимназия. После изгнания большевиков Гоголевский дом ещё в течение 2-х месяцев находился в распоряжении профсоюзов, однако в августе усилиями попечительского совета 4-й женской гимназии их выселили с насиженного места, и они вынуждены были арендовать временные помещения для своих собраний. А женская гимназия, кстати, так и не вселилась в Гоголевский дом, его в сентябре отдали под размещение только что набранных новобранцев Сибирской армии.
  
  
   Прибывшие на место сотрудники правоохранительных органов заблокировал вход в здание и не позволили фронтовикам проникнуть в помещение. Вследствие этого члены профсоюза начали группироваться на прилегающей к зданию территории, образовав, со слов Лаптева и Карчевского, толпу человек в пятьсот, из которой периодически в адрес милиции неслись различного рода оскорбительные ругательства. Дальше прямо по тексту: "Милиционеры же с удивительной выдержкой усиленно просили собравшихся разойтись". Так продолжалось в течение почти 3-х часов, при этом, видя безнаказанность своих поступков и малочисленность милицейского наряда, толпа недовольных перешла от оскорблений к всевозможным угрозам и даже попыталась собраться в соседнем помещении. Тогда, по распоряжению штаба гарнизона, к месту происшествия выдвинулся отряд конной милиции с целью разгона агрессивно настроенных протестующих, каковая задача и была выполнена в течение нескольких минут. Пострадавших при разгоне собрания фронтовиков, как указывалось в объяснительной записке военных, ни одного не оказалось. Однако на этом охранительные мероприятия властей по отношению к городским профсоюзам не закончились, и все главные события развернулись на следующий день, 29 августа.
  Вечером того дня должны были состояться сразу несколько профсоюзных собраний, проводившихся планово и на этот раз вполне законно, то есть с официального разрешения и.о. губернского комиссара Башмачникова. Местом их проведения стали два здания, расположенные всё на той же Базарной площади в непосредственной близости друг от друга. На втором этаже Биржевого корпуса заседал Совет профессиональных союзов, а на первом - профсоюз тружеников пера. В соседнем красном здании, принадлежавшем пароходовладельцу Швецову (сейчас ул. К. Маркса, дом Љ2), проводили свои собрания рабочие металлисты и портные. Повестка дня заседаний ничем особенным не отличалась и включала в себя вполне обыденные текущие вопросы. Однако все четыре вышеобозначенных "сборища пробольшевистски настроенных смутьянов" были разогнаны властями, причём вся эта акция сопровождалась избиениями рабочих и другими насильственными действиями со стороны правоохранительных органов и потому на сей раз уже не обошлась, к несчастью, без жертв.
  По версии властей, поводом для столь жестких мер послужил тот факт, что, вопреки запрету, вечером 29-го числа для проведения своего собрания на Базарной площади, якобы, вновь стали собираться фронтовики. С целью недопущения данного мероприятия к Биржевому корпусу был направлен наряд милиции, которому собравшиеся оказали сопротивление, вследствие чего милиционерам, а также вызванным им на подмогу военным и пришлось применить оружие, ранив нескольких человек. Как отмечала "Сибирская жизнь" (Љ100 за 1918 г.), милиционеры "вежливо" предлагали собравшимся разойтись по домам, но услышали в ответ дерзкое улюлюканье, возгласы типа: "мерзавцы", "жандармы", "кровопийцы" и даже, якобы, призывы: "товарищи, давайте отберём у них оружие". Более того, "со слов очевидцев" газета утверждала, что первыми открыли стрельбу именно митингующие рабочие, а не представители правоохранительных органов. Начальник же томской милиции Н. Кузнецов в своём рапорте на имя прокурора томского окружного суда был ещё более конкретен и указал, что первые выстрелы раздались со стороны собравшихся в доме Швецова портных (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.238, л.2).
  Однако леводемократическая печать представляла дело совсем в ином свете. По данным, например, томской социал-демократической "Зари" (Љ23 за 1918 г.), милиционеры, прибывшие в половине восьмого вечера к зданию Биржевого корпуса, сразу же "по команде старшего" вынули револьверы "из кобуров" и направились на второй этаж, где проводили своё совещание члены городского совета профессиональных союзов. "Там в грубой и неприличной форме, сопровождая своё поведение ударами ножен и неприлично ругаясь, команда милиционеров... разогнала присутствующих. В нижнем этаже означенная команда разогнала членов правления профессионального союза тружеников пера*. Одному из них были нанесены побои нагайками и кулаками". После этого "правоохранители" направились к дому Швецова, где в такой же жесткой форме приступили к разгону собраний металлистов и портных, среди последних, кстати, находилось большое количество женщин.
  Однако в красном здании всё пошло не так гладко, как в белом, представителям власти было оказано сопротивление (тогда-то и прозвучали первые выстрелы), так что они вынуждены были ретироваться и вызвать подкрепление**. Вскоре к дому Швецова прибыли: дополнительный наряд милиции, "патрули томского гарнизона" (так в рапорте Кузнецова), ну и, наконец, сам главный воинский начальник города полковник Бабиков с ординарцами и на лошадях (не слабо так; куда там сейчас на авто). Находившимся в здании рабочим и работницам приказали выходить в двери по одному; при этом, что, кстати, признала даже "Сибирская жизнь", выходивших прогоняли, что называется, сквозь строй ударами плёток и обыскивали. Два-три смельчака, не пожелавшие, видимо, подвергаться обыску, решили покинуть здание ни через дверь, а через окна и по ним был открыт огонь из револьверов. Один рабочий в результате получил ранение в ногу, другого догнала, сбила и сильно зашибла кавалерийская лошадь, ещё несколько человек пострадало во время возникшей паники и давки. Подозрительных и замеченных в особом неповиновении задержали и отвели в ближайший милицейский участков, где с них взяли показания, после чего отпустили по домам. Тяжело раненых отвезли и поместили на лечение в городскую Земскую больницу.
  _______________
  *По другой версии то были участники рабочего драмкружка.
  **Сибирская жизнь, в частности, следующим образом описывала случившееся: "Милиционеры, имея наличность вооруженного сопротивления, оставили зал с целью вызвать подкрепление, но, как только они показались на тротуаре против окон здания, по ним была открыта стрельба из окон, тогда милиционеры стали около самой стены здания под окнами, послали одного в ближайший участок с докладом о происходящем, а сами сделали два залпа в воздух в целях обратить внимание на себя патрулей".
  
  
   Тем и закончился в тот злополучный вечер весьма печальный с точки зрения демократии инцидент, последствия которого конечно же не могли не сказаться на дальнейших отношениях рабочего класса с властью. Специальные комиссии для расследования обстоятельств случившегося, вопреки противодействию крайне правых политических группировок, создали Томская городская и Сибирская думы, последняя к тому же составила специальный запрос в адрес министра внутренних дел Сибирского правительства, а также в адрес управляющего военным министерством с требованием "привлечь к законной ответственности виновных в этих незакономерных действиях лиц". 30 августа с поста томского городского головы (мэра) заявление об отставке подал И.П. Пучков, официально в знак протеста против передачи милиции из-под контроля городского самоуправления в подчинение к исполнительной власти, а по, по-сути, - военным.
   Одновременно с этим 31 августа своим приказом Љ20 начальник томского гарнизона полковник Бабиков настоятельно подтвердил факт своего начальствования над городской милицией и, вполне оправдывая её действия в недавних событиях, предписал ей следующие наставления "...считать себя впредь вполне воинской частью и во всех случаях действовать так, как полагается дисциплинированной воинской части. Каждый чин милиции обязан проявлять разумную инициативу в пределах, предоставленных ему прав и обязанностей. Объявляю, что ввиду сложности переживаемого страной момента, чинам милиции следует в своих действиях проявлять максимум осторожности, но малейшую трусость и боязливость в исполнении своих обязанностей буду беспощадно и жестоко карать" ("Сибирская жизнь", Љ100 за 1918 г.).
  И в тот же день своим следующим приказом Љ21 Бабиков распустил союз фронтовиков, из-за которого, по официальной версии властей, как бы и разгорелся тогда в Томске весь сыр-бор. Данному профсоюзному объединению категорически возбранялись какие бы то ни было организационные мероприятия, а всем организациям, а также частным лицам запрещалось оказывать какую-либо помощь распущенному союзу. Ослушавшихся обещано было подвергать административному наказанию в виде лишения свободы до 3-х месяцев или штрафу до 3 тысяч рублей на основании постановления Омского правительства от 15 июля.
  
  
  
  4. Попытка вооруженного переворота в Новониколаевске
  
  Следующим по времени из наиболее известных городских протестных выступлений того периода стала неудавшаяся попытка вооруженного мятежа в Новониколаевске, подготовленная, но так и не осуществлённая во второй половине сентября месяца. Возмутителем спокойствия на этот раз стала местная большевистская подпольная организация, которая, в соответствии, по всей видимости, с указаниями томской августовской конференции, решила осуществить акцию прямого действия, то есть свергнуть власть в городе посредством вооруженного восстания. На то, что ноги новониколаевского мятежа действительно росли из Томска, указывает также и тот факт, что одним из организаторов неудавшегося выступления являлся, как отмечалось в служебных отчётах, "известный томский совдепщик"
  В.А. Синёв. Последний, действительно занимал при советской власти достаточно высокую должность, возглавлял военный отдел томского губисполкома, а потом ещё и вошел в состав военно-революционного штаба. Оставшись после майско-июньских событий на подпольной работе, он в сентябре был направлен в Новониколаевск с известной нам уже целью.
  Активное участие в подготовке мятежа приняли также местные большевики братья Кепп и Юрий Сутт, латыши по национальности. По всей видимости, новониколаевское выступление, по планам томского подпольного штаба, должно было стать началом всесибирского вооруженного восстания. Выбор именно этого города также оказался не случаен, поскольку Новониколаевск, во-первых, являлся, как мы уже отмечали, крупным центром организованного рабочего движения, а, во-вторых, он находился на пересечении двух крупнейших сибирских транспортных магистралей Транссиба и реки Оби*.
  _______________
  *Как известно, успешному распространению христианства в I и II веке н.э. весьма поспособствовали великолепные дороги римской империи, по которым во все её концы без труда проникали проповедники новой веры. Таким образом, любое, даже самое высокодуховное мероприятие (прошу прощения за не совсем может быть уместное "лирическое" отступление) обязательно имеет под собой вполне материальную основу.
  
  
  По данным газеты "Сибирский голос" (Љ8 от 3 октября 1918 г.), выступление должно было состояться в ночь с 18 на 19 сентября. К 9 часам вечера планировалось собрать в доме Сутта, проживавшего неподалёку от одного из городских железнодорожных узлов, основную группу заговорщиков, раздать им оружие, после чего выдвинуться к трём главным районам боевой дислокации. Первому отряду следовало прибыть на западный (Омский) вокзал и, соединившись здесь с местной подпольной организацией железнодорожников, захватить в свои руки данный транспортный терминал. Второму отряду ставилась задача соединиться с конвойной командой, при помощи проходивших в ней службу латышей арестовать её офицерский состав и двигаться дальше к тюрьме для освобождения находившихся там большевиков. Третий отряд планировалось выдвинуть на Алтайский вокзал. После этого все команды, согласно диспозиции, организаторы восстания намеревались соединить в военном городке. Здесь дислоцировались запасные воинские части, состоявшие, главным образом, из морально неустойчивых, как считалось, новобранцев, которых предполагалось быстренько разагитировать, переманить на свою сторону и использовать против верных правительству частей. Аресты гражданского и военного руководства города должны были завершить всю операцию.
  Однако ничего из намеченного осуществить не удалось, поскольку в самый канун выступления, провокаторы, внедрённые контрразведкой в ряды подпольщиков, узнали о планах большевистского руководства и оповестили об этом своих кураторов. За несколько часов до начала общего сбора белогвардейские особисты нагрянули в дом Юрия Сутта, арестовали находившихся здесь руководителей восстания, а также конфисковали весь заготовленный подпольщиками арсенал, около 30 винтовок, 8 гранат,
  патроны, одну шашку и револьвер. Вслед за этим были произведены аресты
  среди железнодорожников, а также в конвойной команде. Таким образом восстание удалось подавить, что называется, на корню, благодаря успешным действиям спецслужб. Вскоре в Новониколаевск по распоряжению Анатолия Пепеляева прибыл, как мы уже указывали, один из самых надёжных командиров Средне-Сибирского корпуса полковник Иванов в качестве начальника гарнизона и уполномоченного по охране государственного порядка. В результате город, один из ведущих транспортных узлов Сибири, удалось окончательно и надолго замирить.
  Вместе с тем в середине октября краевую власть ожидало новое и ещё более трудное испытание - продолжавшаяся в общей сложности целых две недели стачка сибирских железнодорожников.
  
  
  5. Всесибирская забастовка железнодорожников
  
  На дороге спокойно, приказываю
   железнодорожной администрации
   объявить рабочим, что, входя в нужды рабочих,
   буду всеми силами ходатайствовать об улучшении
   материального положения рабочих.
   В то же время предупреждаю, что все должны
   нести свой гражданский долг и
   никакие забастовки допущены не будут.
  Генерал Пепеляев. Приказ от 19 октября 1918 г.
  
  
  Эта крупнейшая за всю историю Сибири забастовка, охватившая ремонтные мастерские практически всех сибирских городов, а также узловую станцию Тайга, имела несколько причин. Первой и самой главной из них стало распоряжение ВСП от 24 июля о переходе от окладной оплаты труда рабочих на сдельную. Последняя практиковалась в царской России и зависела у машинистов от количества прогонных вёрст, преодолённых за месяц паровозной бригадой, а у ремонтников от количества также преодолённых верст, но только отремонтированных ими паровозов, за каждый стовёрстный пробег без капитального ремонта полагалась фиксированная сумма оплаты, которая делилась между всеми членами ремонтной бригады.
  После Февральской революции, а точнее летом 1917 г. сибирские железнодорожники перешли на фиксированные оклады, размер которых зависел от квалификации работника. Так, согласно указанной системы дробно штучных расценок, ремонтная бригада получала оплату не за качество выполненной работы, а - в соответствии с составленной сметой и с подписанной приёмочной комиссией процентовкой. Что позволяло не только завышать сметную стоимость ремонтных работ, но и увеличивать штаты ремонтных бригад, казна же вынуждена была оплачивать все эти издержки. При советской власти данная система полностью сохранилась, и рабочие ремонтники получали за свой труд вполне приличные оклады. Однако качество выполняемых работ при этом заметно снизилось, чему виной послужил также и тот факт, что за период Первой мировой войны парк подвижного состава практически не обновлялся, вследствие чего железнодорожные механизмы оказались изношенными до предела.
  Сибирское правительство, столкнувшееся в первые месяцы своего существования с острым финансовым кризисом, не могло, конечно, позволить себе такую роскошь, как оплату по завышенным расценкам труда нерадивых работников. Так, например, иркутский губернский комиссар труда С.М.Третьяк незадолго до забастовки наставлял железнодорожников своей "епархии" в том духе, что при большевиках-де железные дороги превратились в богадельни, переполненные здоровыми и цветущими людьми, однако при новом правительстве на это рассчитывать не придётся. "Скажите всем железнодорожникам, - напутствовал он, - всероссийская всенародная политическая гулянка окончилась, погуляли, и теперь настало время труда". И как бы подкрепляя выводы комиссара, газета "Свободная Сибирь" (Красноярск, Љ123 от 13 октября 1918 г.) приводила следующие статистические данные, что, например, в Омских железнодорожных мастерских (самых крупных в регионе) на 1 января 1916 г. состояло 1536 человек, и ими было отремонтировано за год 121 паровоз. В 1917 г. числилось 1812 рабочих, а починили они уже лишь 96 локомотивов. И наконец, в 1918 г. в мастерских получали зарплату 2472 мастеровых, но отремонтировали они за первые полгода только 25 единиц техники. То же самое, по утверждению аналитиков из газеты "Железнодорожник" (Љ10 за 1918 г.), наблюдалось и в красноярских мастерских, которые за постреволюционный период увеличили свой штат с 550 до 900 человек, сократив при этом количество отремонтированных паровозов ровно наполовину.
  Не менее печальная картина сложилась тогда и на ремонтных предприятиях других городов. Вот, например, как описывал свой обычный рабочий день один из мастеровых читинских железнодорожных мастерских ("Свободный край", Љ91 от 22 октября 1918 г.). "Встаём в 5 часов, по военному одеваемся и маршируем на станцию Чита-II. Ходьбы минут 10-15. Там садимся на "ученика" (поезд пригородного сообщения) и катим на станцию Чита-I, от которой недалеко и до мастерских. Потом следуем через проходную будку, снимаем с гвоздя свою марку и идём в бригаду, где уже готов чайник с горячим чаем. Чай распиваем часов до 7-ми, а там начинаем помаленьку да полегоньку, не торопясь, работать. В 10 часов утра - опять чай. С разговором дотягиваем до 11-ти. А там, в начале второго, уже чувствуется близость конца. Собираем инструмент и отдыхаем, делясь впечатлениями прожитого дня, и обсуждаем текущий политический момент. Во второй половине второго часа дня моем руки и ждём гудка. Первый гудок бывает в 1 ч. 50 м. для мытья рук, но фактически после него - уже выходим во двор к воротам. В 2 часа - второй гудок, - и мы свободны до 6-ти часов следующего утра"... Представленная картинка, вполне возможно, что была изрядно отредактирована "объективным" взглядом журналиста кадетского издания, однако и на чистой воды вымысел она вряд ли похожа.
  Для полноты же изложенного необходимо заметить, что и со стороны Правительства не всё оказалось учтено в смысле того, чтобы в условиях крайне изношенного железнодорожного парка*, а также растущей инфляции** каким-то образом откорректировать систему сдельной оплаты труда в сторону некоторого увеличения доходов мастеровых, а также машинистов паровозных бригад***. Более того, в начале октября железнодорожники, согласно новым сдельным расценкам, получили за сентябрь зарплату в среднем почти на треть меньше, чем за прошлые месяцы. В то же самое время, по сведениям леводемократической печати, начальник Томской ж.д. построил себе индивидуальную ванну за 3 тысячи рублей, тогда как большинство депо даже не имело ведомственных бань, и рабочим негде было помыться после трудовой смены. Плюс ко всему Правительство ввело в октябре штрафы за опоздание на работу. Так, за опоздание на 5 минут у рабочего вычитался его получасовой заработок, а за 10 минут - часовой ("Сибирь", Љ95 за 1918 г.).
  _______________
  *Правда, находившийся во Владивостоке П.В. Вологодский заключил с американцами договор о поставках в Сибирь новых локомотивов и товарных вагонов, которые в уже в ноябре-декабре стали доставлять морем во Владивосток в разобранном виде и здесь собираться нашими рабочими. Последних, кстати, американские инженеры очень жестко контролировали и урезали в заработке за несанкционированные перекуры и чаепития, которые они уже тогда снимали на фотокамеры и представляли в виде доказательств.
  **Правительственные чиновники хотя и контролировали цены оптовиков и розничных торговцев, однако закупочные цены производители продовольствия, то есть сибирские крестьяне, устанавливали и постоянно завышали, практически, бесконтрольно, исходя из тех соображений, что в условиях тотального и жесточайшего дефицита промышленных товаров (с большим трудом доставлявшихся, главным образом, из охваченной Гражданской войной Центральной России и из-за границы) цены на них подскочили в десятки раз по сравнению с дореволюционными. Руководство потребительских кооперативов, правда, пыталось каким-то образом влиять на крестьян в плане сдерживания цен на продовольствие, однако, они всё-таки росли.
   ***Так, например, по данным "Сибирской жизни" (Љ77 от 4 августа 1918 г.), система оплаты на Забайкальской ж.д. с 1 октября должна была слагаться из двух составляющих - твёрдого должностного оклада и сдельного повёрстного тарифа. Согласно данному принципу, машинисту 1-го разряда устанавливался оклад в 135 рублей в месяц, кочегару - 70 рублей. Что касается сдельных повёрстных надбавок за каждый рейс, то, опять же, самая высокая расценка для машинистов товарных составов равнялась 85 рублям за 1000 вёрст, кочегару - 46 рублей, машинисты и их помощники пассажирских поездов получали и того меньше. Из расчёта, что паровозная бригада за месяц наезжала в среднем до двух с половиной тысяч вёрст, не трудно подсчитать, сколько мог заработать квалифицированный машинист на самом высокооплачиваемом участке пути (расценки на разных отрезках дороги тоже разнились). Общий его заработок равнялся, таким образом, примерно 350 рублям. Это была та сумма, которую зарабатывал машинист 1-го разряда до введения сдельной оплаты труда. Получается, вроде ничего не изменилось, однако, такие деньги при чрезвычайно изношенном парке локомотивов мог заработать при новой сдельной системе далеко не каждый машинист, не говоря уже о его помощниках. По всейвидимости, ввиду того, что требуемого учёта инфляционных скачков на товары первой необходимости при новой системе оплаты не предусматривалось, власти, по всей видимости, расчитывали на то, что паровозные бригады будут вынуждены работать сверхурочно, что значительно бы сократило затраты Правительства на заработную плату. Совершенно очевидно, таким образом, что данная система оплаты не могла не вызвать возмущение даже среди такой привилегированной части железнодорожных рабочих, как машинисты, не говоря уже о слесарях паровозных депо и других мастеровых, которые были поставлены в еще более тяжелые условия по заработной плате.
  
  
  Ну и, наконец, ещё одной причиной, подвигшей железнодорожников на забастовку, стали административные, а также иногда и судебные преследования их товарищей, сотрудничавших в своё время с советской властью, которых под разного рода предлогами увольняли при новой власти с работы, невзирая на их трудовой стаж, былые заслуги, количество иждивенцев в семье и пр. Так, по данным газеты "Русский восток" (Чита, Љ1 от 30 сентября 1918 г.), иркутский биржевой комитет получил циркуляр председателя Совета министров Сибирского правительства, касающийся удаления со службы лиц, причастных к деятельности советской власти. В нём, в частности, на основании постановления Совета министров от 10 июля, предписывалось увольнять даже тех сторонников большевизма, которые после ликвидации советской власти не проявляли никакой антиправительственной деятельности*. Согласно данному распоряжению на одной только Томской ж.д. за истекший период было уволено со службы по политическим мотивам 662 человека рабочих и служащих.
  _______________
  *Увольняемым таким образом работникам указом ВСП предусматривалась выплата единовременного пособия в размере полуторамесячного оклада.
  
  
  Первой весточкой надвигающегося "шторма" стал проходивший в конце сентября - начале октября I-ый съезд мастеровых, рабочих и машинистов паровозных бригад Томской железной дороги, который выдвинул ряд требований по организации труда. Среди них были: отменить распоряжение Омского правительства о переходе на сдельную оплату труда; уменьшить нормы составов для паровозных бригад и усилить контроль над подсчётом веса составов, а также ввести езду с двойными бригадами; требовать от управления дороги восьми часовой рабочий день, при рабочей неделе в 46 часов, работу в праздничные и воскресные дни считать сверхурочной и оплачивать её в двойном размере, законодательно обеспечить оплату
  нетрудоспособности работающих, увеличить денежные оклады на 80% в связи с инфляцией. В то же самое время Главный исполнительный комитет союза служащих, мастеровых и рабочих Томской железной дороги добавил к экономическим требованиям своих товарищей еще и политический запрос о восстановлении на работу лиц, уволенных по обвинению в сотрудничестве с большевиками (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.94, л.16). Председателем данного комитета являлся, кстати, член СОД Борис Мазан. Однако никакого ответа со стороны ВСП не последовало (в Омске, как мы уже знаем из предыдущей главы, было совсем ни до того).
  И вот, - сначала сдали нервы у красноярских железнодорожников. В субботу 5 октября, в конце рабочего дня* они получили заработную плату за сентябрь у кого на треть, а у кого почти наполовину меньше чем за предыдущий месяц. Удивление и возмущение их было так велико, что они, не предупредив и не уведомив никого и даже районный ж.д. комитет, начали стихийную забастовку. С большим трудом председателю районного комитета удалось убедить ремонтников всё-таки выйти на работу, пообещав направить уведомление с требованиями рабочих в Омск, в Главный дорожный комитет. Ремонтники и поддержавшие их машинисты согласились подождать ответа от комитета и отложили забастовку до понедельника 7 октября. Но в понедельник никакого ответа на свои требования рабочие так и не получили, так что они вновь на несколько часов прекратили работу, собрали общее собрание, пригласили на него представителей районного ж.д. комитета и приняли решение начать бессрочную забастовку в пятницу 11 октября в час дня, если до этого времени не будут выполнены их основные требования, по существу совпавшие с решениями, принятыми I-ым съездом мастеровых, рабочих и паровозных бригад Томской железной дороги. Кроме того, бастующие потребовали прекратить увольнение рабочих за сочувствие к большевикам и восстановить на работе тех, кто был уволен за сотрудничество с советской властью.
  _______________
  *Суббота и воскресенье для рабочих являлись рабочими днями, в воскресенье предусматривался лишь сокращённый рабочий день.
  
  
  От имени своего профсоюзного комитета красноярские железнодорожники отправили телеграмму министру-председателю Уфимской Директории правому социалисту Николаю Авксентьеву с ходатайством о помощи в разрешении создавшейся ситуации, однако последний (11-го октября) отреагировал таким образом, что заявил о невозможности удовлетворить требования рабочих и предложил им немедленно выйти на работу. Тех же, кто всё-таки примет участие в забастовке, Авксентьев рекомендовал администрации дороги немедленно увольнять. В качестве своего рода компенсации он предложил рассмотреть претензии трудящихся на заседании согласительной комиссии в составе начальника железнодорожного депо и представителей от рабочих. И только в случае "не достижения соглашения" дело предлагалось передать на
  рассмотрение министерства путей сообщения. Больше никаких уведомлений от правительственных структур к указанному сроку не поступило, в связи с чем красноярцам нужно было принять какое-то решение, и они его приняли... Они отступили. Трудно сказать, что повлияло на рабочих, толи окрик первого министра нового Всероссийского правительства, толи уговоры представителей местной администрации, вполне возможно, что имели место и угрозы со стороны военных.
  Эстафету от красноярцев 12-го числа подхватили железнодорожники крупнейшей узловой станции Сибири с колоритным, знакомым каждому сибиряку названием "Тайга". В тот день, выпавший на субботу, рабочие и служащие местного депо предъявили начальнику Томской железной дороги следующие требования: отмена сдельных работ, немедленная доплата в соответствии с инфляционной разницей, приём на работу недавно уволенных товарищей по политическим мотивам. Рабочие обещали начать забастовку, если до 6 часов вечера 13 октября их требования не будут удовлетворены. Начальник дороги ответил категорическим отказом. Тогда 13 октября ни вечерняя, ни ночная смены не вышли на работу.
  Однако, как отмечала томская "Народная газета" (Љ 71 за 1918 г.), не все служащие станции поддержали эту акцию. И всё-таки забастовка состоялась и вызвала очень большой переполох не только в стане гражданской администрации, но главным образом в среде командования Средне-Сибирского корпуса, поскольку как раз в это время началась переброска войск на Уральский противобольшевистский фронт. Стачка же на станции Тайга могла в значительной степени затруднить или вообще парализовать движение поездов от Красноярска до Новониколаевска, включая Кольчугинское (Кемеровское) и Томское направления. К тому же в те же самые дни 12 и 13 октября появились сведения, что к тайгинским железнодорожникам собираются присоединиться и горняки Анжеро-Судженских угольных копей, что грозило уже полной остановкой железнодорожного сообщения. Более того, кем-то был распущен слух, что из Анжерки на помощь бастующим уже следует вооруженный двумя пулемётами отряд шахтёров. Согласитесь, в такой ситуации томским гражданским и военным властям было о чём серьёзно призадуматься.
  В воскресенье 13 октября по личному распоряжению Анатолия Пепеляева из Томска срочно отбыл воинский эшелон с двумя хорошо вооруженными подразделениями. Одно под командованием известного уже нам полковника Бабикова направлялось на станцию Тайга и имело около 100 человек личного состава. Второй отряд должен был проследовать через Тайгу в посёлок Анжерка для выяснения действительной ситуации на шахтах и для принятия соответствующих мер в случае подтверждения информации о начавшейся среди горняков стачке. Общее руководство анжерской экспедицией осуществлял томский уездный комиссар Борис Михайловский, а непосредственно военным отрядом в количестве 70 человек командовал
  капитан Орлов*.
   В составе воинского подразделения, прибывшего на станцию Тайга, находилась комиссия военно-полевого суда**, по распоряжению которой сразу же были произведены аресты предполагаемых организаторов протестной акции. В ходе следственных мероприятий удалось выяснить, что активную поддержку бастующим оказывали руководители проходившего в Томске Всесибирского съезда профсоюзов, в частности, Рабинович и Фабрикант - социал-демократы левого толка и одновременно депутаты СОД. Получив такого рода донесение, комкор Пепеляев в понедельник 14 октября отдал начальнику городской милиции Кузнецову негласное распоряжение немедленно закрыть профсоюзный съезд. В тот же день генерал издал приказ, уведомивший население, и в первую очередь забастовщиков, о том, что Томская ж.д. объявляется на осадном положении и что начавшаяся стачка считается "в переживаемый момент" интенсивной переброски войск и подготовки наступления на Центральную Россию "государственным преступлением". Далее по тексту приказывалось: "всем забастовавшим рабочим встать на работу в течение трёх часов по опубликовании моего приказа; всех не преступивших к работам ставить на работу силой; укрывающихся и отказывающихся от работ арестовывать и предавать военно-полевому суду, приговоры приводить в исполнение немедленно".
  
  _______________
  *Информация о начавшейся забастовке в среде шахтёров оказалась ложной, но вместе с тем на копях всё-таки было неспокойно. Имелись сведения о большевистских агитаторах, подбивавших рабочих на проведение стачки в поддержку железнодорожников. Для предотвращения нежелательного сценария развития событий Михайловский распорядился выселить из шахтёрских посёлков Анжерки и Судженки в принудительном порядке уволенных по политическим мотивам рабочих, а также бывших красногвардейцев и вообще лиц, вызывавших основательные подозрения у властей. Так же Михайловский произвёл смену руководства в местных милицейских структурах, а ещё уволил из органов внутренних дел около двух десятков простых милиционеров, принятых на службу при советской власти.
  **В связи с начавшейся забастовкой железнодорожников генерал Пепеляев продлил ещё на два месяца действовавшее с июля на территории Средней Сибири военное положение, поэтому все серьёзные нарушения общественного порядка, в том числе и в гражданской сфере, по-прежнему передавались в ведение военно-полевого суда.
  
   Из того же приказа командира Средне-Сибирского корпуса стало известно, что 14 октября к бастующим тайгинцам "присоединились томские железнодорожники и рабочие со ст. Болотная". По распоряжению Пепеляева руководителем мероприятий по пресечению забастовки на станции Томск-II, где находилось железнодорожное депо, был назначен генерал Вишневский (с начала октября уполномоченный командира корпуса по охране государственного порядка на территории Томской губернии). Последний в тот же день распространил на станции приказ своего непосредственного начальника об осадном положении и о немедленном выходе в течение трёх часов на работу, приказ развесили в самых видных местах станции Томск-Товарная и в самом депо.
  Однако забастовщики не спешили сдаваться, тем более что во вторник
  15-го числа они получили достоверное известие о продолжающейся забастовке в Тайге, поэтому, несмотря ни на что, томские железнодорожники решили поддержать своих тайгинских товарищей и не прекращать акцию протеста. В ответ на это генерал Вишневский направил на станцию отряд томской милиции под начальством капитана Латманизова (комиссар милиции 4-го городского участка) в составе 80 человек пеших и 25 конных. Прибыв на станцию и собрав рабочих, Латманизов уже напрямую предъявил бастующим требование командира корпуса о немедленном (в течение 3 часов) выходе на работу и предупредил, что в случае неповиновения всех не преступивших к работе будут принуждать к ней силой, укрывающихся и отказывающихся от работ арестовывать, ну и так далее. По некоторым сведениям в качестве устрашения в тот же день здесь же близ станции
  Томск-II, в каштачном овраге, по приказу Пепеляева расстреляли большевика Суховерхова. Так что уже через полтора часа к капитану Латманизову явилась депутация от рабочих, и в 11 часов утра 15 октября забастовка была прекращена и железнодорожное движение на Томской ветке, таким образом, полностью восстановлено.
  Добившийся столь быстрого результата капитан Латманизов вместе со всей своей командой вечером того же дня был направлен на станцию Тайга в помощь полковнику Бабикову, явно замешкавшемуся со своими ликвидационными мероприятиями. При этом Латманизов, как свидетельствуют некоторые источники, получил разрешение употребить самые жесткие меры для скорейшей ликвидации забастовки. Отряд прибыл в Тайгу в 5 часов утра 16 октября. В тот же день сотня казаков полковника Бабикова и отряд милиции во главе с капитаном Латманизовым окружили железнодорожный посёлок. Рабочим предъявили требование к 2 часам дня 16 октября собраться в депо. Данное требование было исполнено, после чего собравшихся рабочих, что называется, профильтровали; тех из них, кто не примкнул к забастовке, отпустили, а из числа остальных взяли 15 человек в качестве заложников, а их товарищам предъявили требование выйти на работу в вечернюю смену. В случае отказа, рабочим было объявлено, что на следующий день, 17-го числа, в 10 часов утра заложники будут расстреляны.
  Если же и после этого забастовка не прекратится, Латманизов пообещал взять ещё 15 человек заложников и расстрелять их, если в течение часа работы в депо так и не возобновятся. Одновременно с этим рабочим была прочитана телеграмма Правительства о том, что экономические требования забастовщиков приняты на рассмотрение. Ультиматум возымел своё действие. Через час в полном составе встала на работу 2-я (вечерняя) смена. Ввиду прекращения стачки рабочие обратились к капитану Латманизову с просьбой отпустить заложников, которые, под заверения делегации о том, что забастовка больше не возобновится, были отпущены. Однако главных организаторов рабочего протеста, по разным данным от 9 до 13 человек, не освободили и под конвоем отправили в Томск для проведения дальнейших следственных мероприятий. В качестве заключительного замечания нужно отметить, что во время тайгинской забастовки, продолжавшейся с 13 по 16 октября, движение воинских эшелонов всё-таки не прекращалось, так как часть паровозных бригад была насильственно доставлена на работу и выполняла свои обязанности под присмотром специально приставленных к ним часовых.
  В тот же день, когда завершилась акция протеста тайгинцев, забастовали железнодорожники Иркутска ("Сибирь", Иркутск, Љ76 за 1918 г.). Вообще, если внимательно приглядеться к тем событиям октября 1918 г., то можно сделать вывод, что забастовки сменяли одна другую как по графику, завершалась одна, как тут же начиналась другая. Не зря у омских властей появились подозрения, что всеми этими протестными выступлениями во всесибирском масштабе руководят из какого-то единого центра большевики. Так вот, 16-го числа* не вышли на работу мастеровые станции Иннокентьевская, выполнявшей функции товарного терминала Иркутска, здесь же находилось и главное ремонтное депо. Требования бастующих были, в основном, те же самые, что и у их товарищей из Красноярска, Тайги и Томска**. Служба движения стачку не поддержала и это, несомненно, сильно ослабило акцию протеста. В тот же день на Иннокентьевскую для проведения переговоров с бастующими прибыли губернский комиссар Яковлев и иркутский комиссар труда Третьяк. Последний для демонстрации, видимо, своей сверх изрядной демократичности даже нарядился в замасленный костюм и рваные башмаки***.
  Тогда же, 16 октября, с 4-х часов дня забастовала и станция Зима ("Сибирь", Љ76 за 1918 г.), расположенная в двухстах километрах к западу от губернского центра. Здесь в это время находился (проездом в Омск) английский полковник Уорд со своим знаменитым батальоном**** Мидлсекского полка. Джон Уорд по собственной инициативе взялся исполнять обязанности временного начальника городского гарнизона и при помощи военнослужащих своего подразделения, а также чехословаков произвёл аресты организаторов забастовки. Одновременно с этим солдаты и
  офицеры его батальона приводили мастеровых под конвоем в депо и под угрозой наказания ставили их на рабочие места. В своём воззвании, расклеенном на станции и непосредственно в самих мастерских, английский полковник оповестил население, что в условиях военного времени всякая забастовка приравнивается во всех воющих теперь странах к государственной измене, и что за участие в ней полагаются очень суровые наказания. В пример он привёл свою родину Великобританию, где рабочие не позволяют себе никаких акций протеста, в условиях всё ещё продолжающейся войны с Германией. Однако, как сообщили тогда же некоторые левые сибирские издания, 28 сентября в Южном Уэльсе состоялась всеобщая однодневная забастовка с требованием повышения заработной платы. Так что Уорд или был не в курсе событий на родине, или преднамеренно лгал.
  _______________
  *Накануне из Иркутска отбыл возвращавшийся из Владивостока П.В. Воло-годский со своей правительственной делегацией.
  **Сверх того иркутяне выдвинули достаточно абсурдное требование, чтобы им ещё и оплатили в полном объёме дни забастовки.
  ***Солодянкин А.Г. Коммунисты Иркутска... С.35
   ****Батальон Уорда оставил свой след в истории Сибири, надо отметить, не подвигами на полях сражений, а тем, что весьма успешно выполнял функции по охране адмирала Колчака в Омске, до тех пор, пока последний в конце 1919 г. не перессорился со своими иностранными покровителями.
  
  
  Мастеровые Иннокентьевской продержались ровно сутки и 17-го числа не только сами вышли на работу, но и направили делегацию на станцию Зима с просьбой к местным железнодорожникам прекратить забастовку. В те же самые дни объявили стачку две смены на Черемховских угольных копях, шахтёры выразили таким образом протест против задержки по выплате заработной платы за сентябрь. Губернский комиссар труда заявил о нехватке денежных знаков и обратился за помощью в Омск. В ответ от министра труда ВСП Шумиловского была получена телеграмма о том, что в Иркутскую губернию выслано 8 миллионов рублей для оплаты труда рабочим, с примечанием: "Уплату за дни забастовки и возвращение всех бастовавших на службу считать неприемлемым, ввиду связи движения с большевизмом". Однако комиссар труда Третьяк, взвесив все за и против, обратился к министру с ходатайством об отмене репрессивных мер по отношению к забастовщикам, так как, по его мнению, акция протеста носила абсолютно мирный характер, а забастовочный комитет даже оказывал содействие властям по удержанию масс от разного рода крайностей. Министр Шумиловский согласился и не стал настаивать на своём по поводу увольнения бастовавших ("Сибирь", Љ 82 за 1918 г.).
  Поразительно, но в день окончания забастовки в Иркутске, то есть 17-го числа, опять же - как по написанному, забастовали на этот раз уже столичные, омские железнодорожники. На следующий день 18 октября их поддержали новониколаевские товарищи, ну и, наконец, в ночь на 19-е свою акцию протеста вновь возобновили томские деповские рабочие. Надо отметить при этом, что ещё задолго до начала тех событий среди железнодорожников Омска распространялись воззвания местной подпольной большевистской организации с призывом к активным действиям против политики Сибирского правительства в отношении рабочего класса. Однако Главный комитет железнодорожных служащих и рабочих, также располагавшийся в Омске, предвидя скорое начало стачки, высказался категорически против её проведения и призывал мастеровых и машинистов не принимать участие в этой акции. И, тем не менее, она состоялась.
  17 октября в 10 часов утра началась забастовка в главных железнодорожных мастерских Омска ("Дело", Љ58 от 22 октября 1918 г.). Акция протеста проходила под известными нам уже требованиями, плюс -
  уплата жалованья полностью за всё время локаута*. К забастовке мастеровых в тот же день присоединились и машинисты паровозных бригад железнодорожных станций - Омск, Куломзино и разъезда Љ753, так что движение пассажирских и товарных составов 17 октября, практически, полностью прекратилось, и лишь военные эшелоны, перевозимые бригадами штрейкбрехеров, да привлечёнными чехословацкими машинистами, продолжили движение на западный противобольшевистский фронт.
  _______________
  *Тот же номер газеты "Дело" (социал-демократического, кстати, толка) приводит ещё и так называемые неофициальные требования, а именно: 1) возобновление деятельности Совета рабочих депутатов и 2) удаление чехословацких войск.
  
  
  Омские железнодорожные мастерские, как мы уже отмечали, являлись самыми крупными в Сибири, в них на момент начала забастовки работало около двух тысяч мастеровых, то есть целый пролетарский полк по-сути. Весьма значительным влиянием пользовались среди деповских рабочих к тому же левые социал-демократы - большевики и меньшевики-интернационалисты. Так, по данным "Сибирской жизни" (Љ109 за 1918 г.), на съезд служащих Омской ж.д. (31 августа) местные железнодорожники избрали пятерых представителей, из которых трое являлись большевиками, а двое остальных - меньшевиками-интернационалистами. К последней из указанных партий принадлежал, кстати, и председатель земской управы Атаманского хутора, где проживала большая часть деповских мастеровых, Фёдор Разсохин. Он, в отличие от правоэсеровского и правоменьшевистского руководства Главного комитета железнодорожных служащих и рабочих, поддержал забастовку, несмотря на грозящую ему опасность.
  Уже на следующий день, 18 октября, главный воинский начальник Омска, временно исполняющий обязанности командующего Сибирской армией генерал-майор Белов (настоящая фамилия Виттенкопф) издал приказ, в котором, точно также как и генерал Пепеляев несколькими днями ранее, осудил забастовку рабочих, признав её "изменой родине и армии". А посему отдал распоряжение врио командира Степного армейского корпуса генералу Бржезовскому принять немедленно все необходимые меры по предотвращению локаута, вплоть до "расстрела на месте агитаторов и лиц, активно мешающих возобновлению работ". Крайним "сроком явки всех бастующих на службу и работы дороги" Белов определил утро следующего дня, то есть 19 октября ("Сибирский стрелок", Љ 8 за 1918 г.).
   Выполняя приказ своего начальника, генерал Бржезовский назначил руководителем всей операции казачьего подполковника (войскового старшину) Ивана Красильникова, героя недавних боёв с большевиками на территории Восточной Сибири и Якутии. Красильников не стал никому перепоручать возложенную на него миссию и сам лично взялся за дело, прибыв со своими казаками утром 19 октября на хутор Атаманский. Надо сказать, что ещё 17-го числа в первый день забастовки омские власти сработали весьма оперативно против начавшейся акции протеста, выявив и взяв под стражу не только деповской забастовочный комитет, но даже и Главный комитет железнодорожных служащих и рабочих, выступивший, как мы уже отмечали, против забастовки.
  Данная мера предупредительного воздействия, а также распоряжение Белова о "расстрелах на месте" принесли желаемые для властей результаты, так что уже 18 октября первые группы мастеровых потянулись по гудку в депо, намереваясь прекратить стачку и возобновить работу. По пути их встречали расставленные организаторами забастовки пикеты, которые уговаривали рабочих вернуться назад, кто-то поддался на уговоры, однако некоторые всё же проследовали в мастерские и преступили к работе. И тем не менее большая часть мастеровых всё-таки продолжили забастовку, так что утром 19 октября, вопреки приказу Белова, омские железнодорожные мастерские по-прежнему находились в парализованном состоянии. К тому же в тот день, по указанию местного подпольного комитета большевиков, железнодорожников поддержали омские металлисты и грузчики, правда, не совсем организованно, зато типографские рабочие практически в полном составе не вышли на работу. И вот тогда за дело взялся войсковой старшина Красильников.
  Утром 19 октября 1918 г. атаман лично прошел по всем цехам главных железнодорожных мастерских Омска и обнаружил там лишь незначительное число работающих. Тогда он организовал повсеместную облаву на тех, кто уклонялся от работы. По его приказу рабочий посёлок Атаманского хутора был оцеплен казачьими патрулями и милицией. Солдаты, казаки и милиционеры входили в каждый дом, штыками и ногайками гнали пойманных рабочих в железнодорожное депо, где вскоре собралась большая толпа, окруженная конными казаками во главе с самим Красильниковым. Сидя верхом на лошади, атаман огласил обращение к мастеровым, требуя прекратить забастовку и грозя при этом расстрелами ослушникам. После чего для пущей убедительности здесь же во дворе железнодорожных мастерских по приказу Красильникова было действительно расстреляно пять активистов, подозреваемых в организации забастовки. Среди них оказался и упоминавшийся нами чуть выше председатель земской управы Атаманского хутора Фёдор Иванович Разсохин ("Дело рабочего", Љ58 за 1918 г.), защищавший интересы рабочих сначала при царском режиме, потом при советской власти и вот теперь - заплативший за всё это ценой собственной жизни*.
  _______________
  *Вернувшийся 18 октября в Омск П.В. Вологодский толи не успел, толи уже просто не в силах был воспрепятствовать действиям распоясавшихся военных. Находившийся в Омске с 9 октября министр-председатель Уфимской Директории Николай Авксентьев, очень странно, но тоже ничего не сделал для того, чтобы не допустить расстрелов без суда и следствия.
  
  
  20 октября на работу в мастерские вышло почти две трети рабочих, а
  21-го числа омское железнодорожное депо заработало уже на полную мощность.
  Практически одновременно с омичами в ночь на 18 октября должны были начать забастовку и железнодорожники Новониколаевска, но что-то помешало им, и они объявили о её начале лишь днём 18-го числа. Так совпало, что в тот самый день в Новониколаевске проездом из Омска в Томск остановился по служебной надобности командир Средне-Сибирского корпуса генерал Пепеляев ("Русская речь", Љ14 от 19 октября 1918 г.) и, узнав о начавшейся акции протеста, тут же объявил на осадном положении ещё и Алтайскую ветку Томской железной дороги с Новониколаевском включительно. После чего он приказал рабочим в течение 3-х часов выйти на работу и руководство операцией по прекращению локаута возложил на коменданта городского железнодорожного участка прапорщика Шевченко. Однако железнодорожники не сразу подчинились и лишь 21 октября полностью прекратили забастовку.
  В 12 часов ночи на 19 октября часть мастеровых железнодорожного депо станции Томск-II не вышла на работу в ночную смену. Одновременно в мастерских появилась прокламация с экономическими и политическими требованиями бастующих. Пепеляев приказал выявить подстрекателей и предать их военно-полевому суду*. Ночью и днём следующего дня было арестовано около 9 рабочих депо. Работы производились, но часть мастеровых на смену все-таки не вышла, и, по всей видимости, лишь к 21-му числу, так же как в Омске и Новониколаевске, железнодорожные мастерские Томска заработали в обычном режиме.
  _______________
  *По заявлению социал-демократической фракции СОД во время октябрьской забастовки на станции Томск-II было расстреляно 4 человека (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.84, л.35).
  
  
  Таким образом, ровно две недели, с 7-го по 21 сентября, Сибирскую железнодорожную магистраль от Омска и до Иркутска включительно лихорадило от акций протеста железнодорожников, спровоцированных решениями Омского правительства с одной стороны и агитационной деятельностью большевиков-подпольщиков с другой. Результатом данной забастовочной волны, прокатившейся по крупнейшим железнодорожным мастерским, стало создание правительственной комиссии Уфимской Директории, призванной рассмотреть вскрывшиеся проблемы, что, несомненно, вселило некоторые надежды в умы и сердца железнодорожников. Однако никаких конкретных решений так и не было принято, более того, месяц спустя в Сибири установился режим жесточайшей военной диктатуры, в период действия которой обо всех требованиях забастовщиков власти конечно же надолго забыли.
  Но не остались в долгу и железнодорожники, они напомнили о себе и о своих обидах в лютые снежные морозы декабря 1919 г., устроив во время бегства колчаковских войск такой жуткий коллапс на Транссибе, какой даже
  трудно себе вообразить. Тогда один из двух путей магистрали был полностью забит остановившимися и вмёрзшими в рельсы воинскими и пассажирскими эшелонами, а по второму с трудом могли продвигаться только чехословаки со своими собственными паровозными бригадами, да ещё сам Верховный правитель, добиравшийся, кстати, более двух месяцев от Омска до Иркутска. Солдаты же и офицеры его трёх армий, так и не дождавшись своей очереди по отправке, вынуждены были покинуть промёрзшие вагоны и отходить на восток пешком по старому Сибирскому тракту, потеряв при этом ни много ни мало, а почти две трети своего личного состава. Поезду же генерала Пепеляева, заметно отличившемуся во время описанных нами октябрьских событий, томские железнодорожники тогда же в декабре 1919 г. даже попытались устроить настоящее крушение, не причинившее, правда, никакого особого вреда легендарному сибирскому командиру и его боевым товарищам.
  Таков печальный итог, и на этом, если вкратце, то, кажется, и всё. Перейдём теперь, если кому ещё интересно, к освещению следующей волны народных протестов, имевших место в черте сельских поселений в период с сентября по ноябрь 1918 г.
  
  
  
  6. Крестьянские вооруженные выступления
  
  Крестьяне смирились с тем, что порабощены
   и не могут считать своими деяния и победы
   глубоко враждебной им цивилизации.
  Время от времени они восстают против Истории
   и Государства, и тогда они пускаются в разбой.
  Это единственная война, которую они ощущают своей.
   Это злосчастная война, заранее проигранная, жестокая,
  отчаянная и совершенно непонятная для историков.
  Карло Леви. Христос остановился в Эболи
  (киносценарий)
  
  
  Первым по списку из наиболее массовых крестьянских выступлений у нас значится Славгородское вооруженное восстание. Оно оказалось не только самым первым, но и, как утверждают некоторые исследователи, самым крупным в чреде локальных вооруженных выступлений лета и осени 1918 г., то есть того периода, пока у власти находилось Временное Сибирское правительство. В том восстании, так или иначе, участвовало более 15 тысяч человек, и оно охватило 17 волостей Алтайской губернии с преимущественно переселенческим населением - великорусским, украинским, а также немецким*. Мы уже как-то отмечали, что столыпинские переселенцы** являлись самым взрывоопасным материалом и главной движущей силой практически всех крестьянских выступлений периода Гражданской войны в Сибири. Так и не успевшие ещё толком обжиться на новом месте они сначала попали под экономические издержки, связанные с Первой мировой войной, а в период сразу двух революций при постоянной смене властей и вовсе оказались в положении брошенных на произвол судьбы "беспризорников".
   При большевиках они вели себя довольно спокойно***, поскольку те не взимали с них никаких налогов****, а продразвёрстка ещё не успела докатиться до Сибири в полном объёме. Советская власть поначалу не конфисковывала, а покупала у сибирских крестьян хлеб, правда, по большей части в долг. Так, по сообщению министра финансов ВСП Ивана Михайлова, на момент прихода к власти Омского правительства Москва должна была Сибири за вывезенный хлеб 308 миллионов рублей. В том же докладе для печати Иван Адрианович сообщил, что ежемесячный расход правительства предполагается в сумме 100-150 миллионов рублей. В качестве статей доходной части бюджета Михайлов обозначил несколько позиций, среди них - винная монополия, таможенные сборы, иностранные займы, ну и, конечно, налоги. По словам министра, их увеличение не входило в планы Правительства, однако нужно было обязательно собрать все недоимки по предыдущим годам.
  _______________
  *См. например: Нам И.В. Немцы и власть в Сибири...; Дрыгин С.Д. Новые материалы по Славгородскому восстанию... и др. Кстати, вышеприведённая статистика подработана ещё советской историографией, которая в данных вопросах меры, что называется, не знала, поэтому указанные цифры нужно делить, так - чисто для себя, как минимум надвое, ну или что-то около этого.
  **Надо сказать, что и сам Славгород был основан в 1910 г. переселенцами, а его уезд вскоре стал одним из образцово-показательных районов переселенческой политики царского правительства. Его даже специально показывали П.А. Столы-пину во время его инспекционной поездки по Сибири.
  ***Ну, разве что время от времени вступали, порой, в ожесточённые кулачные бои с сибирскими старожилами при дележе пашен и сенокосных угодий.
  ****Налогами были обложены зажиточные элементы города и деревни, в число которых переселенцы, как правило, не попадали.
  
  В связи с этим ВСП потребовало, чтобы всё население, и в первую очередь трудовое ("Звено", Љ10 от 27 сентября 1918 г.), немедленно погасило все задолженности по казённым (государственным) сборам в течение августа-сентября. В противном случае их предполагалось возместить в принудительном порядке и в двойном размере. Однако нехватка отлаженного налогового аппарата, а также вполне естественное нежелание населения отдавать старые долги привели к тому, что компания по сбору налогов и особенно недоимок по ним сильно забуксовала. И в этих условиях губернские власти, в том числе и земские, головой, что называется, отвечавшие за фискальную политику, стали прибегать к репрессивным
  мерам. Так, например, томское губернское самоуправление решило превентивными мерами наказать сельские сообщества, а также отдельных крестьян, для того чтобы, с одной стороны, "преподать урок", скатывавшимся к анархии земледельческим общинам, а, с другой, предупредить карательные меры со стороны Правительства в отношении крестьян. Исходя из этих соображений, предлагалось временно отказать сельским поселениям в медицинском обслуживании, а также прибегнуть к такой крайней мере, как закрытие, до исправления ситуации с выплатой налогов, земских школ в сёлах и деревнях. Предписывалось также особо злостных неплательщиков, в целях профилактики, подвергать административному аресту до 7 суток или штрафовать. Не отставали, надо полагать, от томичей в данном направлении своей деятельности и власти остальных сибирских губерний.
  Таким образом, можно констатировать, что налоговая политика ВСП явилась первой из основных причин начала массовых выступлений крестьян, в том числе и славгородских. Крестьянская логика в данном вопросе была довольно проста: "Когда соберётся вновь Учредительное собрание со всей России, да назначит не новое и не временное, а постоянное правительство, вот тогда ему и заплатим все свои долги".
  Вторым наиважнейшим фактором, спровоцировавшим славгородцев на вооруженный мятеж, стал указ омского Совета министров от 31 июля о принудительной мобилизации в Сибирскую армию юношей 19 и 20 лет, которых после краткосрочной подготовки должны были отправить прямо на фронт под пулемёты большевиков. Как передаёт участник тех событий некто Т. Чуев*, крестьяне села Чёрный Дол**, где, собственно, и зачинались все дальнейшие события, напрямую говорили ответственным за призыв местным начальникам: "Не троньте ребятишек, загубите их!"*** После чего взяли и объявили полный бойкот призыву. Более того, чернодольские смутьяны ещё и разагитировали некоторую часть призывников, следовавших через их село на поверку в уездный Славгород. Официальной датой начала мобилизационной компании стало 25 августа, и вот, спустя три дня, в Чёрный Дол для выяснения обстоятельств неявки на призывной пункт новобранцев прибыл начальник славгородского гарнизона штабс-капитан Киржаев и с ним 20 человек вооруженной поддержки.
  _______________
  * Чуев Т. Чернодольское восстание...
  **В официальных источниках данное село значилось как Архангельское, находилось в семи верстах на север от Славгорода.
  ***То есть выступили, возможно, не против призывной компании вцелом, а лишь выразили недовольство по поводу мобилизации безусой, что называется, молодёжи в Сибирскую армию. Впрочем, это только наши предположения, поскольку среди лозунгов протестующих имелись и однозначно бескомпромиссные, типа "пускай воюют офицера, это не наше дело".
  
  
  Киржаев сам был родом из тех мест, происходил из семьи мелкого торговца, поэтому и решил, видимо, разобраться с односельчанами по-свойски и без церемоний. Видя, что чернодольцы по-прежнему стоят на своём, Киржаев приказал арестовать в качестве заложников несколько человек из особо непокорных и заподозренных в большевистской антигосударственной деятельности. Обычно это делалось следующим образом: если сельчане упорствовали и не выдавали красных, военные их находили сами и довольно просто, - заходили в избы и смотрели есть ли в доме икона; если таковой не наблюдалось, то хозяина тут же без лишних разговоров брали под стражу, ну и так далее со всеми вытекающими последствиями. Очень часто под такую "лавочку" подпадали совсем не те люди, - сельские учителя, кооператоры или фельдшера, - противники большевизма, но на свою беду являвшиеся атеистами.
  Задержанных активистов, среди которых, по данным советских историков, действительно находилось несколько большевиков, чернодольцы попытались отбить, но "понесли потери и отступили". Во избежание дальнейших инцидентов штабс-капитан Киржаев с командой отбыл назад в Славгород, увезя с собой и арестованных заговорщиков. Но дело на этом не закончилось. 2 сентября* разъярённые чернодольцы на телегах, вооруженные кто чем смог разжиться, при поддержке крестьянского населения близлежащих к городу сёл и деревень ворвались в Славгород и молниеносным штурмом, в течение нескольких часов полностью овладели городом. Значительную роль в данном вооруженном мятеже сыграли немцы поселенцы из волостного села Подсосновское**. Во главе их стоял Якоб Вагнер, толи коммунист, толи батист, а по некоторым данным и то и другое в одном лице. По словам некоего пастора Штаха, Вагнер сумел поднять колонистов на бунт, выдавая большевизм за разновидность хилиастического учения о тысячелетнем царстве, сторонниками которого являлись немецкие колонисты***.
  _______________
  *Некоторые источники свидетельствуют о том, что славгородский мятеж произошел в так называемый базарный день, то есть в воскресенье. Второе же сентября выпало на понедельник, поэтому ряд комментаторов дату начала восстания, видимо ошибочно, относят к воскресенью 1 сентября.
  **Вот что сообщал, например, начальник Славгородской уездной милиции в своём рапорте на имя алтайского губернского комиссара: "В связи с призывом новобранцев, в понедельник, 2 сентября, около 9 часов утра на воинский гарнизон, уездную и городскую милицию крестьянами села Архангельского Славгородской волости, под предводительством немцев Подсосновской волости, Славгородского уезда, было сделано вооруженное нападение. Восстание подготовлялось в строгом секрете и, в силу внезапности, а также малочисленности вооруженных сил в Славгороде, приняло весьма бурную и угрожающую форму".
  *** Нам И.В. Немцы и власть в Сибири...
  
  
  Однако главную составляющую народного протеста определял, на наш взгляд, всё-таки социальный компонент. Тот же Чеув, воспоминая пережитые
  события, писал: "Особенно были настойчивы в своих требованиях немцы. Они жаждали мести и расправы. Они быстро разыскали городского голову, немца Фрея... и на площади с ним разделались". Фрей являлся весьма зажиточным человеком, владел паровой мельницей, возможно единственной в уезде, ну и, соответственно, как мог, так и наживался на нуждах крестьян, в том числе и на своих же соплеменниках немцах, что они, видимо, и припомнили ему при случае. "Долго искали другого немца-богача Васловского, но не могли его найти, так как он был в это время в Омске". Многих из числа зажиточных в тот день арестовали, но это потом, а сначала тех, кто первыми попались под горячую руку мятежников, забивали "топорами и кольями". На квартирах славгородских богачей, офицеров и военных чиновников проводились обыски с конфискацией, не обошлось, конечно, без грабежей и погромов ("Сибирская жизнь", Љ114 за 1918 г.).
  Ещё одним объектом на сей раз уже интернациональной ненависти стали офицеры местного славгородского гарнизона. Ворвавшись в город, восставшие крестьяне первым делом устремились к гарнизонному штабу для того, чтобы там пополнить свой арсенал. Так как на момент штурма города большинство офицеров находилось ещё дома, бунтовщикам без особого труда удалось овладеть штабом, после чего они устроили настоящую охоту на людей с офицерскими нашивками на рукавах*. Шесть офицеров в результате погибло, одного тяжело раненного и помещённого в переселенческую больницу крестьяне выволокли из палаты и жестоко добили ("Свободная Сибирь", Љ113 за 1918 г.)**. Однако большей части городского офицерского корпуса всё-таки удалось спастись. Одни воспользовались телегами разбегавшихся с рынка (торговавших там) крестьян и, оторвавшись от преследователей, успели таким образом скрыться из города. Другие на паровозе бежали на станцию Бурла (45 вёрст от Славгорода в сторону Омска) и закрепились там.
  _______________
  *Офицерские погоны после Февральской революции были, как известно, отменены и вновь введены в Сибири лишь после 5 сентября 1918 г.
  **Откуда взялась такая ненависть к офицерам тоже вполне понятно. Переселенцы из центральных районов России, а так же из Украины хорошо помнили не только столыпинские переселенческие вагоны, но и (хорошо нам всем известные из уроков истории в школе) так называемые столыпинские висельные "галстуки", при помощи которых царский премьер-министр очень жестко, да что там - жестоко, расправлялся с протестующими против малоземелья и кредитных долгов крестьянами. А приводили в исполнение кровавые столыпинские приказы дворяне-офицеры, которых, правда, большей частью поубивало потом в первый год Русско-Германской войны, и им на смену пришли совершенно неповинные в карательных злодеяниях офицеры-разночинцы. И всё-таки - ненависть к людям в золотых погонах у крестьян-переселенцев осталась, и они её, как могли, вымещали при случае.
  
  
  После того, как город оказался полностью в руках мятежников и на пожарной колокольне вывесили красный флаг ("Свободная Сибирь", Љ113), восставшие создали военно-революционный штаб, к которому перешла вся полнота власти в уезде и во главе которого, как вспоминал Чуев, встал крестьянин Фесенко, а по данным позднесоветских историков - член РКП (б) с 1917 г. Фирсенко*. Резиденция штаба находилась в селе Чёрный Дол, в городе же оставили лишь нечто вроде военной комендатуры. Победившие мятежники выпустили воззвания к населению, известившее о свержении власти Временного Сибирского правительства в Славгородском уезде** и о подобного рода переворотах ещё и в ряде других сибирских городов. Сразу же было объявлено о созыве в Славгороде крестьянского съезда, назначенного на 12 сентября. А в Томск (парламентскую столицу Сибири), как отмечал в 20-е годы прошлого века советский революционный публицист П. Парфёнов, восставшие отправили делегацию во главе с учителем Мазиным, с целью оповестить Областную думу о произошедших событиях и искать у неё поддержки. Однако на станции Татарск повстанческих представителей арестовали и препроводили в Омск, где их ожидал военно-полевой суд. Как уверяет нас Парфёнов, глава славгородской делегации Мазин был хорошо знаком с министром внутренних дел ВСП Вл.М. Кру-товским, поэтому, как нам представляется, также мог иметь какое-то отношение к автономистскому освободительному движению Сибири.
  _______________
  *В любом случае, как мы видим, украинец по национальности, или малоросс, как их тогда называли. Предпочтение украинцу было отдано, видимо, потому, что переселенцы с Украины, участвовавшие в восстании, составляли его большинство. Кстати, город с одноимённым названием Славгород есть как раз на Украине. Хотя официально считается, что имя городу дал П.А. Столыпин, как "славному месту" его переселенческой политики. И раз уж зашла речь об украинцах, то надо отметить, весьма кстати, что они, а также литовцы и поляки, категорически не желали служить в Сибирской армии, и когда ВСП всё-таки потребовало от них отдать воинский долг своей второй малой родине и наравне со всеми другими переселенцами направить свою молодёжь в воюющую армию, представители указанных диаспор стали настаивать на создании отдельных национальных подразделений. Тогда омский Совет министров пошел на компромисс и согласился формировать национальные части в Сибирской армии, но с одним непременным условием: они должны были входить "в состав русских высших войсковых соединений" и "сноситься при официальной переписке на русском языке".
  **Два месяца назад проходивший в Славгороде съезд представителей немецких посёлков Славгородского уезда выразил полную поддержку Временному Сибирскому правительству в его борьбе за автономию Сибири и за установление на её территории демократического правопорядка ("Омский вестник", Љ127 от 27 июня 1918 г.).
  
  
  Известия о вооруженном мятеже вскоре достигли Омска. Для подавления восстания в Славгород выступил казачий отряд с артиллерией и пулемётами. Командовал им двадцатидевятилетний атаман Борис Анненков, по некоторым
  данным, внук сосланного в Сибирь декабриста Ивана Анненкова. Анненков-младший, как и его дед, являлся личностью далеко неординарной и, судя по всему, обладал весьма и весьма непокорным характером. В 1914 г., проходя службу в одном из казачьих полков, расквартированном в г. Кокчетаве, он принял косвенное участие* в вооруженном выступлении части казаков, недовольных рукоприкладством командного состава, за что был временно ограничен в правах и приговорён к полутора годам тюремного заключения. Однако наказание заменили отправкой на фронт Первой мировой войны, где Анненков получил под начало партизанский отряд, сформированный на добровольной основе из таких же, как и он сам, отчаянных храбрецов, призванных совершать рейды в тыл противника и осуществлять там диверсионные акты.
  После подписания "предательского" Брестского мира отряд Бориса Анненкова отказался разоружаться и, вернувшись в Сибирь, сразу же перешел на нелегальное положение с целью организации борьбы с советской властью. Потом был так называемый поповский бунт в Омске, во время которого анненковцы захватили в Никольском соборе и увезли с собой знамя Ермака. В июне они принимали участие в освобождении Омска от большевиков, а в июле сражались за Урал. Вскоре после этого Бориса Анненкова за боевые заслуги произвели из есаулов в войсковые старшины (в подполковники), но он категорически отказался от нового звания и остался по-прежнему просто атаманом своего добровольческого отряда, выросшего вскоре до кавалерийского дивизиона расширенного состава с двумя сотнями казаков, двумя ротами пехоты и двумя батареями артиллерии.
  После краткосрочного отдыха чёрных гусар** Анненкова направили на Семиреченский фронт, на границу современных Казахстана и Киргизстана для противодействия наступающим с территории Туркестана красным. И вот тогда-то им и поступил приказ срочно выдвинуться в район Славгорода. С этого момента партизанский отряд атамана Анненкова начал превращаться из славного своими подвигами на полях сражений воинского подразделения в безжалостную команду карателей, воюющих с народом собственной страны,
  _______________
  *Восставшие казаки избрали Анненкова помимо его воли своим предводителем.
  **Они воевали под чёрным знаменем с изображением так называемой "Адамовой" или "Мёртвой" головы - черепа с крестом из костей, поэтому анненковцев часто называли, или, скорее, они сами любили так себя называть, "гусарами смерти". "Марш вперёд,/Друзья в поход-/Чёрные гусары,/Звук лихой/Зовёт нас в бой,-/Наливайте чары..." Кстати, что касается ещё одного знамени, знамени Ермака, то Анненков так и не передал его Временному Сибирскому правительству, несмотря на неоднократные требования со стороны последнего. Не захотел атаман, спустя некоторое время, отдавать святыню Сибирского казачьего войска и Верховному правителю А.В. Колчаку, считая его, как свидетельствуют некоторые источники, марионеткой в руках правительств иностранных государств. И лишь после того, как ему пригрозили существенно сократить финансирование его отрядов, Анненков уступил и вернул в начале декабря 1918 г. стяг Ермака в Омск.
  
  
  более того - со своими земляками сибиряками. Какая трансформация произошла в сознании самого атамана ещё более непонятно. Внук декабриста и вдруг один из самых жестоких карателей эпохи революционных войн в России. Его дедушка Иван Александрович*, наверное, в гробу бы перевернулся, что называется. А, впрочем, а la guerre comme a la guerre - на войне, как на войне... Возможно чувство наследственной непокорности выродилось в крайнюю форму ожесточения.
  Воспользовавшись оборонительным рубежом, созданном на станции Бурла бежавшими из Славгорода офицерами, аннековцы 8 сентября начали отсюда своё наступление на восставшую крестьянскую республику и вскоре, имея значительное превосходство в вооружении, а также в организации боевых операций**, опрокинули противостоящие им добровольческие формирования повстанцев и уже на следующий день захватили их столицу село Чёрный Дол. После этого разгромленные крестьянские отряды отступили в Кулундинский бор и через десять дней разрозненного очагового сопротивления полностью рассеялись. Сёла восставшей округи каратели подвергли жестокому разгрому. Чёрный Дол разграбили и выжгли дотла. Расстреливали и пороли сочувствующих народной власти без суда и следствия. Наряду с чернодольцами репрессиям подвергся и повстанческий контингент соседних волостей. В мятежном уезде, по данным советских историков, анненковцы казнили около двух тысяч человек, что, на наш взгляд, также сильно преувеличено. По всей видимости, к числу казнённых были причислены и погибшие в боях с картелями защитники стихийно возникшей крестьянской республики.
  _______________
  *Некоторые современные исследователи вообще подвергают большому сомнению их родство.
  **Воинские части атамана Анненкова до того, как они сильно разложились в ходе этой, а также последующих карательных экспедиций, отличались образцовой воинской дисциплиной, что отмечали многие современники тех событий, например, очень известный и часто цитируемый сибирскими историками мемуарист барон Будберг.
  
  
   После этого пришла очередь и самого Славгорода. 10 сентября передовые части анненковцев показались на подступах к городу и в тот же день начался его штурм. Наступающие, как нам удалось выяснить из материалов, имевшихся у нас под руками источников, атаковали город двумя колоннами. Одна двигалась с севера кавалерийским рейдом, другая же, если верить публицисту Парфёнову, прибыла в Славгород по железной дороге в вагонах, тайно прицепленных к пассажирскому составу. Сопротивление повстанцев, несмотря на отчаянное положение, оказалось весьма ожесточённым, по данным газеты "Сибирская жизнь" (Љ109), их потери только убитыми составили около 150 человек. Однако к трём часам дня операция была завершена, и Славгород полностью перешел под контроль правительственных войск. Взятых в плен мятежников отправили в тюрьму. Прибывших же в город делегатов крестьянского съезда, по воспоминаниям Чуева, отсеяли и сопроводили в железнодорожное депо для дальнейшего разбирательства. Там их подвергли экзекуции, проще говоря, выпороли в целях профилактики казачьими нагайками, после чего отпустили по домам.
  Пятница 13 сентября стала в Славгороде днём траура. Тогда по решению восстановленного в своих правах славгородского земства были устроены за счёт городских средств торжественные похороны свезённых со всего уезда убитых повстанцами офицеров Сибирской армии. Таковых удалось отыскать, в том числе и в самом городе, около 20 трупов, на многих из которых имелись следы жестоких истязаний (отрезанные пальцы, вырезанные на спинах ремни и пр.). После отпевания их похоронили в ограде центрального городского собора. В тот же день на площади у Народного дома были частью казнены, а частью подвергнуты экзекуции выявленные в ходе недолгого разбирательства активные участники вооруженного крестьянского восстания. Всего, опять-таки по однозначно завышенным данным советских историков, анненковцы 13 сентября расправились в общей сложности с 500 мятежниками, которых "казаки безжалостно рубили шашками и тут же на площади зарывали в землю".
  20 сентября атаман Анненков доложил в Омск о полной ликвидации Славгородского восстания, а также о том, что замирённый уезд "дал в ряды армии несколько тысяч добровольцев". Впрочем, карательные части находились в неспокойном районе ещё почти целый месяц, следя за порядком и пресекая любые попытки в выражении недовольства, а тем более сопротивления властям. Не обошлось и без некоторых нежелательных инцидентов. Так много шума наделали повальные обыски, устроенные анненковцами в Каинске (нынешнем Куйбышеве). Здесь располагалось одно из их казачьих подразделений под командованием есаула Сургутского. События развивались следующим образом (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.190). В 2 часа ночи 14 октября Сургутский следовал из города на станцию, в расположение своей части, когда по нему неизвестные сделали на Сенной площади несколько выстрелов. Офицер остался жив, вместе с тем покушение на его жизнь всё-таки имело место, и оно послужило причиной произведенных днём обысков в городе.
   Казаки по большей части вели себя вполне прилично, однако некоторые воспользовались случаем и стали конфисковывать у "подозрительных" зажиточных граждан драгоценности и ценные вещи. Данное обстоятельство вызвало протест со стороны местного городского комиссара, а также возмущение значительной части жителей Каинска, которые увидели во всём произошедшем завуалированный еврейский погром*. Известие о случившемся сразу же было отправлено в канцелярию министра внутренних дел, доведено до сведения томского губернского комиссара, а также командующего Средне-Сибирским корпусом. Скандал разгорелся нешуточный, однако его удалось постепенно замять. Конфискованные вещи и драгоценности вернули владельцам, а есаулу Сургутскому поставили на вид, что он не имел права производить обыски без соответствующего разрешения гражданской власти в лице местного комиссара, а также власти военной в лице начальника местного гарнизона. На этом всё как бы и закончилось.
  _______________
  *Напомним, Каинск, наряду с Томском, из всех городов Сибири являлся самым густонаселённым по количеству проживавших в нём евреев. А число иудаистских синагог в Каинске равнялось числу православных церквей.
  
  
  В завершении нашего рассказа о славгородских событиях нужно отметить, что также как и железнодорожники, алтайские крестьяне конечно же не забыли своих обид и, спустя год, сторицей возместили причинённый им физический и моральный ущерб. Достаточно сказать, что во второй половине 1919 г. в период агонии колчаковского режима одно из крупнейших крестьянских повстанческих соединений Сибири возглавил активный участник Славгородского восстания Ефим Мамонтов.
  Ещё одно крупное вооруженное выступление сибирских крестьян месяц спустя произошло в Мариинском уезде Томской губернии. Его эпицентром стало село Чумай, отсюда и название восстания - Чумайское. Село располагалось на реке Кия в 60 верстах на юг от Мариинска и насчитывало более 10 тысяч человек населения. Среди жителей села имелась довольно значительная прослойка рабочих, занятых на окрестных золотых приисках ("Дело рабочего", Љ53 за 1918 г.). Вокруг Чумая простирались богатейшие казённые леса государственного заказника, по поводу которых, в том числе, и разгорелся весь сыр-бор, приведший в итоге к крупномасштабному народному восстанию, охватившему более 30 сёл и деревень и побудившему к активной вооруженной борьбе около 7 тысяч человек (это по данным периодической печати того времени). Другими двумя причина Чумайского мятежа явились уже известные нам проблемы: сбор налоговых недоимок за прошлые года и недовольство крестьян, так скажем, особенностями призывной компании. Ну и последнее, что необходимо отметить в качестве во многом определяющего фактора состоявшегося вооруженного выступления, - это конечно же влияние большевистской и вообще левой агитации на обеспокоенные умы крестьян. Однако обо всём по порядку.
   Итак, сначала о сыр-боре, вернее о великолепном сухом боре Чумайского государственного заказника. В чём же, собственно, заключалась проблема? А вот в чём. При царском самодержавии чумайские леса строго охранялись от браконьерских порубок, их берегли неподкупные лесничие, имевшие очень высокие должностные оклады* и поэтому дорожившие не только своим местом, но и своим честным именем. Однако многое в плане соблюдения законности изменилось после 1917 г. Вот, например, как об этом писала кадетская "Свободная Сибирь" (Красноярск, Љ144 от 8 ноября 1918 г.). "Сразу после Февральской революции, как только ослабла административная власть, крестьяне села Чумай начали осуществлять незаконные, то есть бесплатные порубки древесины, причём топор браконьера не брезговал, порой, и вековыми деревьями, которые попросту распиливались на дрова, причём не только для собственных нужд, но также и для продажи. Вырубка леса приобрела, таким образом, дикий, хищнический характер. Осенью
  1918 г., в преддверии нового отопительного сезона, лесное браконьерство сразу же увеличилось в разы, так что местный лесничий вынужден был вызвать из Мариинска наряд милиции для пресечения незаконных вырубок". Вскоре в район Чумая прибыл ещё и взвод солдат. Однако оба этих небольших отряда были крестьянами разоружены, офицеры казнены, а рядовой состав посажен под арест.
  _______________
  *Оклады лесников равнялись доходам купцов средней руки.
  
  
  Следующей жертвой возмутившейся и потерявшей над собой контроль толпы стал лесничий Москаленко* и его жена. Разъяренные чумайские браконьеры вытащила стража заповедных лесов из дома на улицу и, подвергнув несчастного чиновника издевательствам и избиению, вскоре забили его до смерти. Вслед за этим толпа точно таким же образом растерзала и его жену, а потом священника Соловьёва, пытавшегося вступиться за семью лесничего и увещавшего своих бывших прихожан прекратить жестокую расправу. Все вышеописанные события имели место, видимо, где-то в районе 11-го числа, на эту дату, как на одну из возможных, указывают, например, кемеровские историки**, в чьём ведении теперь находятся архивные документы Мариинского уезда.
  _______________
  *По другим данным ("Народная Сибирь", Новониколаевск, Љ101 за 1918 г.) смутьяны убили не Москаленко, которому удалось спастись, а лесничего по фамилии Солодовников.
  **"Установление советской власти в Кузбассе..." - С.410
  
  
  19 октября в село Чумай прибыл ещё один правительственный отряд, занимавшийся с 4-го числа сбором в Мариинском уезде недоимок по налогам и сборам, а также поиском уклонившихся от призыва или покинувших боевые части дезертиров. Командовал отрядом сам начальник мариинской уездной милиции, который перед началом своей экспедиции направил в адрес председателей волостных и сельских управ специальный циркуляр с распоряжением приступить к обязательному взысканию государственных и земских страховых сборов. В отношении упорно нежелавших уплачивать налоги милицейский начальник по прибытии на место пригрозил применить меры карательного характера. При этом все расходы по организации и проведению такого рода вынужденных мероприятий он пообещал возложить на самих злостных неплательщиков.
   Надо заметить, что к моменту прибытия в село "налоговой полиции", чумайцы уже достаточно основательно были проработаны агитацией красноармейцев, как раз к тому времени в буквальном смысле слова вышедших из лесов. Там они хоронились всё лето после июньского разгрома на Мариинском фронте, но с первыми октябрьскими холодами подались на свой страх и риск по домам, по своим тёплым хатам. И как только местная власть, вследствие недавних событий в селе, зашаталась, красноармейцы не преминули воспользоваться ситуацией и стали пугать крестьян новыми фискальными поборами* и даже прямой конфискацией у них иностранцами(!) "95% хлебных запасов, лошадей и фуража"**. Всё это, а также осознание того, что первая кровь уже пролита и за неё в любом случае придётся отвечать, видимо, и подвигло чумайцев на вооруженное выступление. Кое-какое оружие, кроме охотничьего, принесли с собой из леса красноармейцы. Поэтому, что ж - воевать так воевать... уж так, видно, что ничего и не поделаешь.
  _______________
  *Так, в частности, агитаторы утверждали, что с чумайцев будут теперь взыскать плату за самовольно порубленные леса аж в тройном размере, что, судя по материалам печати тех дней, действительно входило в планы властей.
  **О такого рода "провокационных слухах" сообщал в своей телеграмме на имя министра внутренних дел томский губернский комиссар Гаттенбергер, добавляя далее, что "элемент восставших в большинстве красные Мариинского фронта при июньских боях, с наступлением холодов вышедшие из таёжных пространств с оружием и провоцировавшие крестьян".
  
  
  19 октября, собственно, всё и началось ("Свободный край", Љ98 за 1918 г.). О самих событиях того дня мы, к сожалению, никакой подробной информации не нашли, поэтому смеем предположить, что отряд уездного начальника восставшие крестьяне и приисковые рабочие, руководимые пробольшевистски настроенными красноармейцами, просто-напросто не пустили в село, вступив с милиционерами в бой. О случившемся чрезвычайном происшествии местные власти тут же сообщили сначала нарочным в уездный центр, а затем телеграфом в губернский Томск, откуда уже 23 числа по железной дороге прибыло в Мариинск до 600 человек казаков и пехоты с пулемётами и артиллерией. А накануне, вечером 22 октября, на улицах уездного центра было вывешено распоряжение коменданта Елистратова о введении на территории города осадного положения. Свободное передвижение жителей по улицам ограничивалось с 8 часов вечера до 6 часов утра. Общее командование карательной операцией по некоторым данным осуществлял капитан Бохов (или Бехов). По прибытии в Мариинск он известил население, что при вверенном ему воинском подразделении учреждён военно-полевой суд, которому по его (Бохова) распоряжению может "быть передано каждое лицо за всякое преступление", и далее подчеркивалось, что "смертные приговоры утверждаются начальником отряда и приводятся в исполнение тотчас же".
   Как отмечал губернский комиссар Гаттенбергер в уже упоминавшейся нами телеграмме в Омск, отряды, подавлявшие восстание, двигались "тремя направлениями: первый - капитана Урбанковского, маршрутом Алчедат - Чумай, второй - капитана Остапова, маршрутом Верхний Чебулинск - Чумай, третий - Тяжин - Тисуль в тыл Чумаю под командой капитана Сергеева. 25 октября Урбанковский и Сергеев развили операцию у села Чумай, где сконцентрировались восставшие, имея свой штаб". Чумай был взят 26-го числа, а в следующие несколько дней каратели замирили и остальные восставшие деревни и сёла, после 19 октября примкнувшие к мятежу. Таким образом, где-то к 1 ноября вооруженное выступление крестьян южных районов Мариинского уезда удалось сначала локализовать, а потом и полностью ликвидировать.
  Несмотря на столь скорое завершение операции по подавлению мятежа, успехи восставших за те в общей сложности почти две недели их противостояния с властью были вполне убедительными. Как отмечал комиссар Гаттенбергер, в своих успехах "пугачёвцы" продвинулись на север до самой железной дороги и даже пытались, но безуспешно, захватить 25 октября станцию Берикульская (примерно в 20 км на запад от Мариинска). Другой источник сообщает нам, что незадолго до этого на стороне повстанцев выступили жители деревни Баим, находившейся всего в 5 верстах от Мариинска. Последнее обстоятельство настолько переполошило население уездного центра, что многие начали в спешном порядке покидать город. Особенно забеспокоились местные евреи, которых в Мариинске было достаточно много и в основном зажиточного состояния* ("Жизнь Алтая", Љ113 за 1918 г.).
  _______________
  *Дело в том, что Мариинский уезд на протяжении последних ста лет, предшествовавших описываемым событиям, являлся крупным золотодобывающим районом. А где золото и алмазы там, как известно, и евреи. А также - любящие бриллиантовую жизнь женщины лёгкого поведения. Таким вот образом разбогатевшие на операциях по спекуляции золотом иудеи испокон веков и по сей день имеют, что называется, самых красивых арийских женщин (для чего тогда, спрашивается, они проводят конкурсы красоты?), а в то же самое время иудейские женщины имеют самых выдающихся арийских мужчин (см. печально известную книгу Есфирь Ветхого Завета), и параллельно с этим еврейские банкиры (в сейфах у которых все деньги мира) имеют уже всех остальных. Единственными людьми на Земле, кто не попадает в расставленные таким образом сети, являются монахи и монахини различных религиозных конфессий, дающие обед нестяжания и безбрачия. Вот почему Лейба Троцкий в период своего нахождения у власти в России с 1920 по 1926 гг. вместе со своими соплеменниками и приспешниками так рьяно и безжалостно уничтожал в первую очередь монастыри и его насельников. А его скрытый последователь Никита Хрущёв довёл этот процесс до того, что в России остался лишь один, последний, действующий монастырь - Псково-Печерский. По той же самой причине, кстати, вышеупомянутая так называемая "мировая элита" так боится и ненавидит ещё один род нестяжателей - коммунистов. Последних, правда, евреи, во-многом, сами же и породили; однако, как это у них часто бывает - себе же на беду.
  
  
   Перед тем, как выдвинуться из Мариинска в направлении на Чумай для расправы с восставшими, военная контрразведка белых произвела зачистку "социалистических элементов" внутри самого уездного центра, арестовав в общей сложности, как сообщал Гаттенбергер, 20 человек, в том числе членов уездной управы и почти всё правление местного кооперативного объединения. В числе арестованных оказались: председатель Мариинской городской думы меньшевик И.С. Гвиздон, председатель правления союза кооперативов П.Н. Марков, секретарь того же кооперативного товарищества В.О. Комор, заведующий экспедиционным отделом М.И. Садовников, бухгалтер кооперативного правления А.М Рябцев, совсем недавно, кстати вернувшийся из Томска с закрытого властями Всесибирского съезда трудовых профсоюзов, а также члены уездной земской управы Лахин (Ларин) и Фролов.
  Все они были арестованы и помещены в местную тюрьму по формальному обвинению в антиправительственной агитации среди чумайских крестьян. Фактической же причиной их задержания и принудительной изоляции стало то, что большинство из оказавшихся за решеткой принадлежали к оппозиционной партии социалистов-революционеров центристского (черновского) толка, другие же в своё время активно сотрудничали с советской властью, не являлись большевиками, но в качестве привлечённых специалистов занимали ответственные посты в управленческих структурах. Так, например, Комор в первой половине 1918 г. служил бухгалтером финансового отдела бывшего Мариинского совдепа, а Садовников - комиссаром железнодорожной станции Мариинск.
  Вместе с тем во время произведённых обысков у членов земской управы Лахина и Фролова были найдены какие-то компрометирующие их материалы, что дало следствию повод выдвинуть против них уже вполне реальное обвинение в антигосударственной деятельности. Ещё одним "стрелочником", попавшим под гильотину военно-полевого суда, стал некто Еремеев, при большевиках работавший кассиром на одной из железнодорожных станций и во время июньских боёв задержанный, но потом отпущенный, за, якобы, развинчивание гаек на железной дороге во время наступления чехо-белогвардейских войск. По тем же подрастрельным статьям привлекли к ответственности ещё четверых из числа арестованных, фамилии которых нам, к сожалению, выяснить не удалось. Следствие было недолгим и утром 30 октября всех семерых приговорённых вывели за пределы мариинской тюрьмы и тут же расстреляли ("Свободный край", Љ116 за 1918 г.).
   Остальным тринадцати (из 20 арестованных*) удалось избежать страшной участи, однако и им всё-таки пришлось натерпеться изрядных лишений, поскольку их выпустили из тюрьмы лишь через месяц - 21 ноября. По всей видимости, следственные органы так и не сумели ничего доказать. Возможно так же, что благополучному исходу из мест заключения арестованных мариинских левых помогло заступничество со стороны их товарищей эсеров, членов Учредительного собрания от Сибири, находившихся в Томске Павла Михайлова, а также Бориса Маркова, Михаила Омелькова и Арсения Лисиенко, которые, как только узнали о событиях в Мариинске, сразу же отправили в Омск, в адрес Всероссийской Директории телеграмму с пометкой "срочно", в которой известили директоров о произведённых арестах, прося их о заступничестве. В той же телеграмме членов УС содержалась просьба "принять все меры к прекращению бесполезного кровопролития, к расследованию деятельности карательных отрядов и недопущения жестокостей" на территории Мариинского уезда (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.247, лл.118-119).
  _______________
  *Вообще-то их было на одного человека больше, 28 октября арестовали ещё и члена Учредительного собрания от Сибири Михаила Линдберга. Однако, учитывая его особый статус, как члена УС и депутата Сибирской областной думы, Линдберга через несколько дней освободили под подписку о невыезде.
  
  
  27 октября в Мариинск доставили тела жертв Чумайского мятежа, в том числе - офицера и шестерых солдат, взятых в плен восставшими чумайцами и убитых ими, а также труп лесничего Солодовникова. По свидетельству новониколаевской "Народной Сибири"* (Љ101 за 1918 г.), на телах убитых имелись следы физических издевательств, у одних были отрублены руки, у других исколоты и обезображены лица, отрезаны уши. Трупы восьмерых вышеперечисленных отправили для следственной экспертизы в Томск, остальных похоронили в Мариинске 28-го октября. В печальной похоронной процессии, растянувшейся, как отмечала всё та же газета, чуть ли не на полверсты, шло много интеллигенции, офицеры местного гарнизона, а также военнослужащие отряда, только что вернувшегося с Чумайского фронта, а ещё больше - простых людей. Во время шествия произошел весьма неприятный инцидент, когда из толпы зевак, наблюдавших за процессией, раздался возглас: "Халуёв хоронят". Это вызвало глубокое возмущение присутствовавших, так что, если бы не казак, сбивший нагайкой шапку с циника и потом отконвоировавший его в комендатуру, толпа бы сама могла расправиться с ним. "Людям стала надоедать революционная анархия", - заключила "Народная Сибирь".
   Едва затихло Чумайское восстание, как началось точно такое же протестное вооруженное движение на территории Минусинского уезда Енисейской губернии. Оно, по свидетельству современника тех событий социалиста Евгения Колосова**, "охватило почти весь уезд и поднималось огромной волной". А наиболее полную картину происходившего представили в своих репортажах журналисты кадетского "Свободного края" (ЉЉ119 и 140 за 1918 г.). На основании их данных можно сделать вывод о том, что Минусинский мятеж, точно также как и описанные нами предыдущие два, помимо общих причин народного недовольства, имел и свои особенные, отличительные мотивы. У минусинцев, например, не было под руками заповедных лесов, и главной статьёй их дохода являлась пшеница, которой они в былые годы с избытком снабжали не только свои енисейские уезды, но также ещё и близлежащие районы Томской и Иркутской губерний. Лето 1918 г. выдалось весьма урожайным на зерновые культуры, однако минусинские крестьяне не очень-то спешили продавать свой хлеб в города, поскольку не видели в обесценивающихся с каждым днём денежных знаках достойный эквивалент своему труду и стали перегонять произведённый ими прибавочный продукт в более твёрдую "валюту" - в самогон. Крестьянские амбары ломились от зерна в ожидании перегона, в то время как города Енисейской губернии испытывали острую нужду в хлебе - главном и основном продукте питания тех дней. Власти конечно же не могли мириться с таким положением вещей и направляли в хлебные районы специальных уполномоченных для пресечения незаконного винокурения.
  _______________
  *Газета правосоциалистического толка, издававшаяся на средства кооперативного объединения "Закупсбыт" и редактируемая Анатолием Сазоновым, бывшим народовольцем, ставшим в своё время революционным "крёстным отцом" для молодого Виктора Чернова.
  **Колосов Е.Е. Сибирь при Колчаке...
  
  
  Так 10 ноября в село Дубенское, находившееся в 70 верстах на юго-восток от Минусинска, прибыл вооруженный отряд милиции не только для сбора налогов, но также и для выявления самогонщиков с целью конфискации их "производственных мощностей". Однако во время проведения данных мероприятий милиционеры напоролись на стихийное вооруженное сопротивление со стороны крестьян, в результате которого несколько человек из числа правоохранителей было убито. Более того, создалась реальная угроза и для остальных представителей власти, так что милицейскому отряду пришлось свернуть свою деятельность и поскорее вернуться назад в Минусинск. Куда уже через два дня дошли крайне нерадостные известия о том, что к мятежникам из села Дубенского присоединились чухонцы (эстонцы-переселенцы) из Ермаковской волости, а также часть крестьян из других близлежащих к Дубенскому сёл и деревень.
  Так же вскоре стало известно, что вся эта агрессивно настроенная и споенная самогонщиками вооруженная толпа крестьян в количестве до полутора тысяч человек двинулась к селу Каратуз, выкрикивая при этом угрозы в адрес проживавших там казаков, типа - "долой казацкое иго" и тому подобное. Село Каратуз, выросшее из одноимённой казачьей станицы, являлось достаточно крупным населённым пунктом, по тогдашним меркам почти городом, с более чем 10 тысячами жителей. В нём проживали крестьяне, ремесленники, купцы и прочий трудовой люд, а также станичные казаки. Каратуз считался ещё и центральной станицей минусинского казачьего войска, здесь же "резидентствовал", соответственно, и сам атаман этого, в общем-то, достаточно немногочисленного воинства*.
  _______________
  *Минусинское казачье войско являлось самым малочисленным из всех сибирских.
  
  
  Казаки при царском режиме являлись, как всем известно, одной из главных опор трона, имели разного рода привилегии, за которые они верой и правдой служили государю-императору и не только на поле брани, но и при подавлении разного рода антиправительственных, в том числе и народных, выступлений. К тому же казаки, как правило, владели лучшими земельными угодьями, причём в значительных количествах (особенно казачья верхушка),
  из-за чего у них происходили постоянные стычки с крестьянами, и в том числе с критической массой плохо обустроенных крестьян-переселенцев, которых, кстати, в Минусинском уезде, точно также как и в Славгородском, проживало вполне достаточное количество для того, чтобы повести за собой всех тех, кто в той или иной степени крайности был недоволен политикой Временного Сибирского правительства. В то же самое время, согласно июньскому приказу по сибирским казачьим войскам, на службу в действующую армию отбыли, в том числе, и из Каратуза все годные к строевой службе казаки-офицеры в возрасте до 43 лет, а также станичники рядового состава в возрасте от 20 до 23 лет включительно. К тому же часть минусинских казаков, не подпавших под призыв, мобилизовали местные власти для несения чисто охранной службы вне фронта.
  Таким образом, к моменту начала крестьянского вооруженного выступления в селе Каратуз осталось совсем незначительное количество представителей казачьего сословия, в результате чего станичники не смогли оказать достойного сопротивления взбунтовавшимся крестьянам. Более того, дабы сохранить жизнь себе, а также здоровье своим близким, они решили не вступать в вооруженное противостояние с превосходящими силами мятежников и сдали Каратуз, практически, без боя. Часть казаков просто сбежала, некоторые попрятались по собственным куреням, а кое кто попытался найти убежище за стенами местной церкви. Но это их не спасло. Забрикадировавшихся казаков восставшие крестьяне коварно перехитрили, пообещав им полную неприкосновенность, если они сложат оружие. Однако, как только осаждённые выполнили требование осаждающих, церковь тут же была взята штурмом, а все сдавшиеся на милость победителей служилые станичники казнены. Накопившаяся лютая вековая ненависть давала о себе знать. В продолжение начатого крестьяне стали рыскать по селу и искать других попрятавшихся со страху казаков, а также офицеров; и над теми, кого удалось обнаружить, мятежники также учинили весьма скорую расправу, причём над офицерами - уже как бы даже традиционно - с физическими издевательствами, свойственными средневековому сознанию, с выкалываением глаз, с вырезанием ремней и пагонов на теле и пр. Всего за время своих каратузских бесчинств восставшие убили около двух десятков человек, в том числе 15 казаков, включая офицеров. Священника Иннокентия Щербакова взбунтовавшиеся православные христиане сбросили с церковной колокольни, в результате чего последний разбился насмерть. Погиб в результате устроенного погрома и станичный атаман Платон Шошин.
  В ответ 12 ноября из Минусинска в строну мятежного района местными властями был снаряжен воинский отряд в количестве около 100 человек, однако ему с полпути пришлось вернуться обратно, поскольку минусинцы встретили у деревни Худоноговой передовые части повстанцев, значительно превосходившие их по численности. Три человека из числа карателей погибли в стычке, остальные благополучно вернулись в Минусинск. Как вскоре стало известно, восстание за прошедшие дни сильно разрослось и охватило аж целых девять волостей.
  В этих условиях до крайности встревоженные минусинские власти объявили поголовную мобилизацию всех мужчин, способных носить оружие. Наскоро сколоченные таким образом отряды самообороны несли службу по охране города днём и ночью, ожидая нашествия полчищ восставших крестьян в любую минуту и ясно сознавая при этом, что они вряд ли смогут спасти своих близких от грабежей и насилия, если бунтовщики всё-таки предпримут штурм города. Напряжение несколько спало лишь 17 ноября, когда в Минусинск в помощь осаждённым прибыл первый небольшой воинский отряд из Ачинска. Однако угроза штурма по-прежнему сохранялась и сильно беспокоила городское население, уже в достаточной степени информированное о тех бесчинствах, которые чинили мятежники в захваченных ими сёлах и деревнях. Почему восставшие сразу же не атаковали практически беззащитный Минусинск - непонятно, то ли раздоры и споры помешали крестьянам ворваться и подвергнуть разграблению город, то ли ещё что, - неизвестно. Однако время было упущено, и вскоре в Минусинск прибыли дополнительные воинские части из Иркутска под командованием известного нам уже бывшего семёновского сподвижника генерала Ивана Шильникова.
  Бой под Минусинском произошел 21 ноября. Сражение продолжалось, практически весь световой день и носило весьма ожесточённый характер. Мятежники начали наступление на город в два часа дня четырьмя отдельными колоннами с разных направлений. Уступая противнику в численности, но имея превосходство в артиллерии, Шильников с трудом, но всё-таки сумел опрокинуть первую самую мощную волну наступления встречным орудийным огнём и контратакой казачьих конных сотен. Однако за первым натиском последовал второй, потом третий и так до самого вечера, и лишь в наступивших сумерках громогласное "ура" повстанцев начало постепенно стихать, а к ночи они угомонились совсем и даже отступили от города.
  На следующий день вслед отступившим крестьянам было направлено несколько казачьих подразделений, которые с боями стали постепенно вытеснять мятежников из занятых ими населённых пунктов. Шильников сильно спешил, поскольку опасался разрастания мятежа, восставшие вполне могли направиться на северо-запад Минусинского уезда в район озера Шира, где имелось два медеплавильных завода и где их, по расчётам генерала, могли поддержать местные рабочие (пятая колонна). Поэтому одно из воинских подразделений командующий карательной операцией послал ещё и в северо-западном направлении, однако там никаких повстанцев обнаружено не было. Впоследствии выяснилось, что ряды мятежников вообще сильно поредели после поражения под Минусинском, крестьяне оказались сильно деморализованы и стали потихоньку расходиться по домам.
  Вскоре в селе Шушенском казаки задержали и руководителя мятежа некоего Кульчинского вместе с его женой. Он был привезён в Минусинск и здесь казнён по приговору военно-полевого суда. Как гласила молва, Кульчинский являлся одним из самых зажиточных винокурщиков в селе Дубенском и даже, якобы, сдавал свои самогонные аппараты в аренду односельчанам. Ещё одним руководителем восстания, по сведениям "Свободного края" (Љ140 за 1918 г.), являлся большевик, бывший председатель Ачинского совдепа некто Саросек, сумевший, однако, избежать ареста.
  К 1 декабря вооруженное движение минусинских крестьян было, практически, полностью подавлено, более того к командирам правительственных отрядов стали являться депутации от различных сёл и деревень мятежного юго-восточного района, которые привозили на подводах арестованных ими самими бунтовщиков, оружие, а также неплатившиеся до того времени казённые и земские сборы. А уже 6-го декабря генерал Шильников официально доложил в Омск, что бунт ликвидирован и что в уезде произведён сбор недоимок по налогам в сумме более одного миллиона рублей.
  
  
  
  7. Вооруженные мятежи в Томске и Тобольске
  
  Ну и в завершении, если читателю окончательно не наскучила данная тема, мы расскажем ещё о двух чисто городских вооруженных восстаниях, произошедших в тот же период в Томске и Тобольске. Они явились продолжением или лучше сказать отголоском тех протестных народных движений, о которых мы говорили выше, то есть имели с ними прямую и даже непосредственную связь. Так, например, мятеж военнослужащих томского гарнизона был подготовлен не только тайной большевистской агитацией, но и теми слухами, которые распространялись среди призывников, набиравшихся главным образом из числа крестьян, по поводу жестокого подавления славгородского и особенно мариинского выступлений. 27 и 28 октября в Томск вернулись карательные отряды Урбанковского, Остапова и Сергеева с последними так сказать известиями, а уже в ночь на 1 ноября восстали две роты 5-го полка, укомплектованные, что вполне могло статься, из призывников потрясённого недавними событиями Мариинского уезда*.
  _______________
  *Части Средне-Сибирского корпуса комплектовались юношами, призванными из уездов Томской губернии, в том числе и Мариинского.
  
  
  Замысел большевиков, без сомнения являвшихся главными агитаторами при подготовке мятежа, состоял в том, чтобы освободить из городских тюрем своих товарищей. Подпольные структуры красных, получившие указания из Москвы по усилению подрывной деятельности в тылу белых, испытывали острую нужду в проверенных и надёжных кадрах, каковыми были переполнены городские казематы. Подготовленный план оказался довольно прост, - разагитировать политически неустойчивых новобранцев, захватить
  по-возможности одну или даже две тюрьмы, разоружить немногочисленную внутреннюю охрану и выпустить на волю всех политических. Однако претворить данный план в жизнь большевикам удалось лишь в Томске и то, по всей видимости, только потому, что здесь находился центральный сибирский штаб подпольного движения и, соответственно, лучшие подрывные кадры нелегалов.
  К тому же и сам режим содержания в тюрьмах либерального Томска был достаточно щадящим, что позволяло арестованным большевикам поддерживать постоянную связь со своими товарищами на свободе. Многие из сидельцев вели открытую переписку с родными и близкими, а главный красный арестант Исай Наханович, говорят, даже посылал в эсеровские и меньшевистские газеты статьи и материалы для печати. Через специальных доверенных лиц политические томских тюрем наладили в начале октября контакт с Всесибирским съездом профсоюзов и осуществляли тайную переписку с его президиумом. Так что, как только контрразведка белых вскрыла данные обстоятельства, генерал Пепеляев сразу же отдал распоряжение о закрытии съезда и о переводе тринадцати наиболее "опасных арестантов" на гауптвахту при своём штабе*. А через некоторое время, как раз за несколько дней до случившегося солдатского мятежа, комкор вывез красную "чёртову дюжину" в качестве заложников в Екатеринбург.
  В час ночи на 1 ноября две роты новобранцев 5-го полка, расквартированного в центре Томска, на Воскресенской горе, предприняли попытку вооруженного мятежа. Убив дежурного офицера своей казармы, они вскрыли оружейную комнату и под покровом темноты проникли каким-то образом на территорию расположенной неподалёку так называемой переселенческой тюрьмы, разоружили охрану и выпустили всех политических заключённых на свободу. Окрылённые первыми успехами, мятежники от переселенческой тюрьмы двинулись к так называемому 1-му арестантскому отделению**, расположенному близ станции Томск-II. Однако на пути их встал небольшой отряд дежуривших в ночную смену милиционеров капитана Латманизова, сопротивление которых, впрочем, восставшие солдаты преодолели достаточно быстро. Арестантское отделение также было взято приступом и, по всей видимости, тоже без особых проблем. Содержавшиеся в нём политические покинули свои камеры, но, в отличие от своих товарищей из пересыльной тюрьмы, не пожелали просто разбежаться и укрыться по тёмным городским переулкам и подвалам, а изъявили желание примкнуть к восставшим, для того чтобы, по всей видимости, попытаться организовать в Томске широкомасштабный вооруженный переворот.
  _______________
  *В предписании начальнику Томской губернской тюрьмы говорилось: "Признавая нахождение содержащихся в Томской губернской тюрьме и исправительном арестантском отделении представителей так называемой советской власти... вредным для охранения государственного порядка и общественного спокойствия в г. Томске и Томской губернии, ввиду установленных контрразведкой сношений названных арестантов... приказываю переименованных арестантов под усиленным конвоем проводить в штаб вверенного мне корпуса для содержания их в месте заключения, гарантирующем их полную изоляцию".
  **Сейчас здесь находится городской следственный изолятор.
  
  
  Воспользовавшись тем обстоятельством, что на территории тюрьмы находился интендантский склад, бывшие арестанты переоделись в хранившиеся там солдатские шинели и сумели под видом военнослужащих проникнуть в одну из казарм расквартированных поблизости 18-го и 25-го полков, вскрыли оружейную комнату и завладели необходимым количеством винтовок, а также патронов к ним; разоружили находившихся в военном городке офицеров, после чего казармы* перешли под контроль восставших, а их ряды пополнились сочувствующими из числа новобранцев. Дальнейшее командование операцией, как можно предположить на основании имеющихся немногочисленных источников, взял на себя после некоторых колебаний бывший поручик царской армии О.Я. Устьяров**.
  Основной оперативной задачей после освобождения политических заключённых стал захват станции Томск-II, где восставшие, видимо, надеялись получить поддержку со стороны недавно бастовавших железнодорожников. После отбытия на Уральский фронт основных сил Томской дивизии, железнодорожная станция осталась практически беззащитной и овладеть ею не составило большого труда. Однако в то же самое время в самом Томске были подняты по тревоге имевшиеся в распоряжении начальника гарнизона верные части и направлены в район восстания. Для того чтобы сдержать их продвижение по Большой Казанской улице (теперь пр. Комсомольский), в Михайловской роще укрылся значительный отряд мятежников. Здесь ожидалось наступление главных сил противника, но восставшие ошиблись, каратели пришли со стороны Иркутского тракта, это был пехотный батальон под командованием капитана Орлова, казаки и ещё чисто офицерская рота добровольцев. Чуть позже белые подтянули артиллерию и пулемёты, после чего у мятежников уже не осталось никаких шансов на победу, и с рассветом всё было кончено.
  _______________
  *В советское время, если кто помнит, в них размещались корпуса подшипникового завода.
  **Он в январе 1918 г. прибыл в Томск в качестве депутата Сибирской областной думы, избранного от фронтовых частей. Весной 1918 г. Устьяров перешел на службу в Красную армию и был назначен командиром 1-го Томского красноармейского стрелкового полка. В конце мая во время антибольшевистского мятежа он вместе со своим товарищами красными командирами Евгением Ильяшенко и Михаилом Лившицем, в отличие от других советских руководителей не покинул город, а остался в нём для поддержания порядка в переходный период. Все три красных командиров уже в первых числах июня были арестованы новыми властями и содержались в томских тюрьмах. Устьярова пытались освободить легальным путём, как члена СОД, левые депутаты Облдумы, но безуспешно. Ильяшенко и Лившица Анатолий Пепеляев в числе тринадцати забрал вместе с собой на Уральский фронт. Устьяров же остался в Томске и ночью 1 ноября был освобождён восставшими солдатами 5-го полка.
  
  
  Во время подавления бунта погибло 4 офицера, три милиционера и два солдата правительственных войск. Потери проигравшей стороны по разным подсчётам составили от 300 до 400 человек*; данная статистика, вполне возможно, что намеренно завышена, но, даже уменьшенные вдвое, эти цифры говорят о том, с какой непримиримой жестокостью расправились власти с бунтовщиками. Около 60 человек из числа захваченных в плен освобождённых в ходе восстания заключённых расстреляли по приговору военно-полевого суда в каштачном овраге за стеной тюрьмы**. Среди казнённых оказался и член Сибирской областной думы поручик Устьяров, о расстреле которого отдельной строкой в своём донесении в Омск сообщил 6 ноября уполномоченный командира Средне-Сибирского корпуса по охране государственного порядка и общественного спокойствия по Томской губернии генерал Вишневский. Однако около 80 человек освобождённых большевиков всё-таки сумело скрыться от преследования и уйти в подполье. Часть из них просто переждала недолгую власть белых, другие же влились в красное сопротивление и проявили себя не только в Томске, но и в ряде других мест Сибири, ещё очень долго остававшейся неспокойной и непокорной.
  _______________
  *См. например: Волжский В. Политические настроения... С. 79.
  **В. Вегман, один из тринадцати, после своего возвращения из екатеринбург-ского пленения, вспоминая своих убиенных товарищей, писал о том, что восстания в сибирских тюрьмах были подготовлены и спровоцированы самими властями для того, чтобы устроить внесудебную расправу над заключёнными большевиками. В качестве доказательства своего утверждения Вегман упоминал некий специальный приказ управляющего военным министерством ВСП генерала Иванова-Ринова. Однако строго научного, то есть документального подтверждения своей версии Вегман так и не привёл, да и последующие советские исследователи при всём своём старании ничего такого тоже найти не смогли.
  
  
  18 октября вечером в разгар всесибирской забастовки железнодорожников в каторжной тюрьме Тобольска произошел бунт пленных красноармейцев. В шесть часов вечера заключённые одной из камер, всего около сорока человек (главными зачинщиками из числа которых были некто Краськов, Мазур и Акулов), во время вечерней поверки напали на надзирателей, разоружили их, отобрали ключи от камер и, открыв двери, выпустили всех арестантов, всего около 2-х тысяч человек, на волю. Прибывшую вскоре на место происшествия караульную команду заключенным также удалось разоружить, потом они вступили в перестрелку с часовыми на вышках и перебили их. После этого восставшие взломали тюремные ворота в надежде выйти на волю, но в этот самый момент к тюрьме подоспел наряд милиции и воинский отряд с пулемётами. С ними мятежникам пришлось вступить уже в настоящий бой, вследствие чего покинуть тюрьму через ворота не представлялось никакой возможности. Тог-
  да часть восставших красноармейцев сделала подкоп под тюремной стеной и всё-таки вырвались на свободу, - всего чуть более сорока человек. Часть из них после подавления восстания разбежалась по окрестным деревням, где их потом почти всех и переловили. Всего в ходе боёв погибло и умерло от ран более семидесяти человек, а тобольские обыватели провели очень беспокойную ночь с 18 на 19 октября.
  28 октября 35 арестованных в ходе тобольского восстания красноармейцев предстали перед военно-полевым судом. Всем им был вынесен смертный приговор. Центральное бюро профсоюзов Тобольска ходатайствовало в Омск к Правительству Директории с просьбой об отмене смертной казни в отношении участников беспорядков. 4 ноября члены Всероссийской Директория на своём заседании, рассмотрев ходатайство, оставили его "без последствий".
  Конец темы.
  
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ
  ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ОМСК
  (С 9 ОКТЯБРЯ СТОЛИЦУ БЕЛОЙ РОССИИ)
  
  Пойдёшь налево - придёшь направо.
  Русская пословица
  
  
  
  1. Первые гости
  
  Для продолжения, а точнее уже для завершения изложения материалов нашего исследования мы должны теперь вернуться на пару месяцев назад и переместиться на некоторое время в Уфу на третье уже по счёту Государственное совещание представителей автономных правительств Поволжья, Урала, Башкирии и Казахстана, ну и, конечно, Сибири. Уфимское совещание, напомним, призвано было сформировать, наконец, всероссийскую директорию и объединить таким образом политические, экономические и прежде всего военные усилия всех противников советской власти. Помимо только что перечисленных автономий на Совещании присутствовали делегаты от умеренно левых и столь же умеренных правых политических партий, а также от крупных общественных объединений и организаций. Всего 23 представительства и, по разным подсчётам, от 140 до 200 делегатов*. На самом Совещании мы подробно останавливаться не будем (ход его работы уже до нас осветило великое множество исследователей) и лишь коснёмся тех его аспектов, которые необходимы нам для понимания последующих событий в сибирском освободительном движении.
  _______________
  *Поименно известны 157 участников "Вселенского собора". На итоговом его акте имеются подписи 106 делегатов.
  
  
  Итак, Уфимское государственное совещание должно было открыться 1 сентября; однако, по причинам, не зависящим от организаторов форума, его перенесли на 8-е число того же месяца. Дело в том, что в самом конце августа с юга в район Уфы прорвался крупный красноармейский отряд под командованием большевика Василия Блюхера. Захватив станцию Иглино в 12 верстах к востоку от Уфы, красные не только прервали железнодорожное сообщение с Сибирью, но и чрезвычайно напугали участников Государственного совещания. Приняв красного командира Блюхера за немецкого генерала, некоторым особенно впечатлительным делегатам пришла в голову мысль, что в район Уфы прорвались уже германские войска с тем, чтобы арестовать участников всероссийского политического собрания. И хотя тревога оказалась ложной (красные вскоре ушли на север), открытие Совещания пришлось на некоторое время отложить. Тем более что в Уфу к
  первому числу не приехала ещё делегация Сибирского правительства, по многим причинам ключевая команда на уфимском игровом поле*. Дело в том, что сибиряки обладали реальной военной силой, причём весьма внушительной - около 160 тысяч штыков и сабель. Все же остальные депутации, прибывшие в Уфу, хотя и имели политический вес, но количество их войсковых соединений, практически, было равным нулю, и это обстоятельство многое объясняло. Как однажды вполне справедливо заметил товарищ Сталин на переговорах с союзниками по антигитлеровской коалиции: "Папа Римский, говорите? А сколько у него дивизий?..". Своя армия имелась только у Самарского Комуча, но она в последнее время терпела поражение за поражением, личный состав её начинал деморализовываться, вследствие чего и ряды её не увеличивались, как в Сибири, а, напротив, всё уменьшались и уменьшались**.
  _______________
  *Вполне символично поэтому, что работа Государственного совещания проходила в гостинице "Сибирская".
  **Правда в руках Комуча по-прежнему находилась половина золотого запаса России, захваченного частями самарцев при взятии Казани, и данное обстоятельство, конечно, несколько меняло дело в пользу "богатеньких" самарских эсеров.
  
  
  Правда, в Омске, как мы помним, в начале сентября также наступили не самые лучшие времена. Сибирскую республику поразил серьёзный правительственный кризис, ушли в отставку министр юстиции Патушинский и управляющий военным министерством Гришин-Алмазов, которые, собственно, и должны были представлять ВСП на Государственном совещании. Глава сибирской делегации Иван Михайлов, по известным нам уже сентябрьским обстоятельствам крайне опасного характера, также не смог поехать в Уфу. Вместо него туда отправился министр снабжения ВСП Иван Серебренников в сопровождении министра народного образования В.В. Са-пожникова, генерала Г.Е. Катанаева - областника и друга Г.Н. Потанина, председателя войскового правления Сибирского казачьего войска подполковника Е.П. Березовского и ещё ряда других официальных лиц. Чуть позже делегация усилилась ещё двумя крупными сановниками - новым управляющим военным министерством генералом П.П. Ивановым-Риновым и управляющим министерством внутренних дел С.С. Старынкевичем.
  Группа Серебренникова прибыла в Уфу 12 сентября. В тот день проходило уже третье пленарное заседание, на котором, как и на предыдущих двух, обсуждался один из главных вопросов: будет ли подотчётна будущая директория Учредительному собранию? Иван Серебренников перед отъездом из Омска получил твёрдые указания на сей счёт: старую "учредилку", депутатское большинство в которой принадлежит социалистам и где председательствует "брат-близнец" большевиков Чернов, ни в коем случае не признавать за всероссийский представительский орган. Более того, по прибытию в Уфу Серебренников получил телеграмму от Ивана Михайлова с ещё более жесткими рекомендациями - "никаких уступок не
  делать, даже при условии разрыва".
  Однако, придя в зал заседаний, члены сибирской правительственной делегации с большим удивлением для себя узнали, что присутствующие в качестве почётных гостей Совещания три члена Сибирской областной думы* уже выступили со своим заявлением по данному вопросу и высказались от имени уполномочивших их сибирских парламентариев за подотчётность директории Учредительному собранию первого созыва. Осведомившись об этом, Серебренников высказал категорический протест и даже пообещал "немедленно покинуть Совещание", если оно сейчас же не определится "кого следует признать здесь представителем Сибирского государственного образования". Ультиматум правительственных уполномоченных, представлявших в том числе и сташестидесятитысячную армию, подейство-вал незамедлительно, и в результате "делегация Думы, - как пишет Серебренников в своих воспоминаниях, - осталась за кулисами сцены, где она продолжала увеличивать собою партийные группы эсеров".
  После этого, теперь уже абсолютно официальную декларацию сибиряков на пленарном заседании 12 сентября озвучил министр народного просвещения ВСП Василий Васильевич Сапожников - член кадетской партии, известный томский профессор и областник. "Сибирское правительство, - указывалось в декларации, - мыслит создание единой, нераздельной России через устроение её отдельных областей. Отвергая неосновательные обвинения в сепаратизме, оно не намерено противопоставлять интересы области и целого, но в то же время видит в областничестве естественный и лёгкий путь к пробуждению здорового патриотизма и государственности в интересах целой России". Относительно же вопроса о подотчётности было заявлено о том, что директория и созданное ею правительство должны быть ответственны "только перед будущим полномочным органом правильного волеизъявления народа", то есть перед новым Учредительным собранием. Декларация ВСП оказалась последней из двенадцати, представленных ранее другими группами Уфимского форума. Теперь предстояло выработать единое мнение Совещания. Пленарные заседания вследствие этого временно прервались, и вся дальнейшая работа стала происходить в так называемой согласительной комиссии, куда от сибиряков вошли Иван Серебренников и Василий Сапожников.
  Сибирская делегация в спорах со своими многочисленными оппонентами, требовавшими подотчётности директории старому УС, имела союзников лишь из числа представителей казачьих войск** - трёх сибирских, Астрахан-
  ского, Семиреченского, Уральского и Оренбургского, однако и эти последние стали постепенно сдавать свои позиции и более того - переходить на сторону "противника", так что даже сибиряк Ефим Березовский заявил о том, что станет поддерживать уральцев и оренбуржцев, не останавливаясь "даже... перед расхождением во взглядах с Сибирским правительством"... Делегация ВСП держалась почти пять дней, однако 17 сентября, после того, как самарские эсеры пошли на значительные уступки***, сибирские областники также вынуждены были согласиться на компромисс и официально объявили о том, что они соглашаются с тезисом подотчётности директории старому Учредительному собранию, правда, при одном непременном условии. А именно: старое Собрание соберётся в том числе и для того, чтобы разработать и принять новый избирательный закон, после чего сразу же самораспуститься. Первый трудный вопрос Уфимского совещания, таким образом, вполне разрешился. Ту счастливую минуту восторжествовавшего, наконец, здравого смысла в эффектных красках запечатлел для истории в своих мемуарах Иван Серебренников. Он пишет о том, что "в один из томительных моментов среди крайне напряженной обстановки" им было сделано так долго ожидавшееся всеми заявление, по окончании которого "раздался взрыв аплодисментов и напряженная атмосфера разрядилась...".
  _______________
  *Н.М. Карпов, П.А. Куликовский и Н.Ш. Назаренко.
  **Так даже старый друг сибирских областников казах Алихан Букейханов оказался на стороне эсеров. Он от имени всех мусульман: тюрко-татар, башкир Башку-Дистана, а также казахов и киргизов Алаш-Орды, призвал делегатов всё-таки проголосовать за такую директорию, которая была бы обязательно подотчётна старому составу Учредительного собрания.
  ***Они согласились включить в итоговую декларацию пункт о том, что до 1 января 1919 г. (до дня открытия заседаний Учредительного собрания прежнего состава) директория будет абсолютно самостоятельна и никому не подконтрольна. Ранее самарцы настаивали на подотчётности избираемого на Совещании распорядительного органа с первых же дней его существования так называемому съезду членов Учредительного собрания.
  
  
  После этого вторым и последним теперь уже камнем преткновения стал вопрос о персональном составе директории. Делегация ВСП и по данному поводу также имела своё особое, абсолютно отличное от всех других мнение. В соответствии с последними указаниями П.В. Вологодского, данными им телеграммой по пути во Владивосток, сибиряки в качестве пяти будущих директоров выдвинули следующий список - М.В. Алексеев, П.В. Вологод-ский, С.В. Востротин, И.А. Михайлов, В.В. Сапожников, то есть четыре сибиряка-областника плюс политический и военный деятель всероссийского масштаба генерал Алексеев. Понимая, по всей видимости, что претензии их слишком велики, нескромны и даже в какой-то степени заносчивы, сибиряки вместе с тем надеялись, как нам представляется, таким тяжеловесным напором сибирской фаланги продавить эсеровское большинство Совещания на предмет утверждения в обязательном порядке в составе директории, в том числе и представителей правого консервативно-охранительного политического лагеря, имевшего на Уфимском совещании абсолютное меньшинство делегатов с решающим голосом.
  Последние не только по количественному, но и по качественному составу своих немногочисленных рядов значительно уступали представителям от умеренно левых сил. Так, например, всеми признанный лидер сибирских и вообще восточных правых Виктор Пепеляев вообще не поехал в Уфу, а направился вслед за Вологодским во Владивосток, передав свои полномочия
  официального представителя ЦК кадетской партии екатеринбуржцу Льву Кролю, политику, между прочим, примирительно соглашательского характера. В Уфу не поехал и пламенный вождь омских кадетов Валентин Жардецкий, также как и Пепеляев, заранее осудивший уфимских "соглашателей" и всю их примиренческую по отношению к социалистам политику, направленную, с его точки зрения, на окончательное разрушение Российской государственности*. В свою очередь мандатная комиссия Уфимского совещания отказалась признать в качестве полноправных членов делегатов от Всероссийского съезда торгово-промышленников, проходившего с 7 сентября здесь же в Уфе.
  Как и следовало ожидать, политическая авантюра сибиряков с их стопроцентно правоориентированным списком директоров полностью провалилась. Однако озвученная кандидатура председателя ВСП Петра Васильевича Вологодского всё-таки прошла, причём была одобрена участниками совещания, насколько можно понять из дошедших до нас источников, практически без каких-либо осложнений. Более того, в качестве заместителя Вологодского, как члена Уфимской Директории, также без особых противоречий был утверждён Василий Васильевич Сапожников. Этим ознаменовалась значительная победа сибирских областников в деле признания их заслуг на ниве демократического освободительного движения всей России и полностью реабилитировало их в глазах общественности, сняв с них прежние обвинения в сепаратизме, абсолютно нелепые и беспочвенные по сути своей.
  Остальные четыре директорских кресла заняли представители Центральной России, эсеры Н.Д. Авксентьев и В.М. Зензинов, кадет В.А. Ви-ноградов** и генерал В.Г. Болдырев в качестве Верховного главнокомандующего армиями, борющимися против большевиков. 23 сентября 106 полномочными членами Совещания был подписан итоговый акт об образовании Всероссийской верховной власти, в котором, в частности, провозглашалось, что "установление пределов компетенции областных правительств на началах широкой автономии областей и на основах, приведённых в ... программе деятельности правительства, предоставляется мудрости Временного Всероссийского Правительства".
  _______________
  *"Наши делегаты в Уфе - предатели и изменники. Они дали Директорию абсолютно неприемлемую", - вещал в те дни Жардецкий. Цит. по Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция... С.138.
  **Зензинов и Виноградов стали директорами как бы временно, до того момента, пока в Уфу не прибудут избранные заочно народный социалист Н.В. Чай-ковский и кадет Н.И. Астров. Последние, кстати, так и не приехали.
  
  
  Теперь оставалось только избрать это Правительство, однако данная прерогатива принадлежала не Государственному совещанию, которое
  прекратило свою деятельность после 23 сентября, а относилась уже к компетенции Директории. К тому же директорам предстояло теперь выбрать ещё и место своей постоянной прописки. Уфа для этого мало годилась, так
  как к её стенам всё ближе и ближе подступал с запада Восточный фронт красных. К тому времени большевики заняли уже Казань и Симбирск, а совсем скоро, судя по последним известиям из районов Волги, должна была пасть и Самара. Тогда-то вот В.В. Сапожников, ставший в отсутствии
  П.В. Вологодского одним из полноправных директоров, и предложил Омск в качестве восточной столицы белого движения России.
  Было ещё два варианта - Челябинск и Екатеринбург. Последнему в большей степени симпатизировал министр-председатель Директории Николай Авксентьев, его в этом плане поддержал и Владимир Зензинов*. 4 октября директора покинули Уфу и на следующий день прибыли в Челябинск. Отсюда железная дорога разветвлялась в двух направлениях - на Екатеринбург и на Омск. До столицы Урала было около 200 миль, до Омска - в четыре раза больше. Челябинск, как мы помним, считался тогда сибирской территорией, да и Екатеринбург, где квартировал Уральский корпус Сибирской армии, по-сути, тоже. На челябинской развилке всероссийским директорам предстояло принять очень важное и во многом даже судьбоносное решение: куда податься? И они выбрали Омск.
  _______________
  * Шиловский М.В. Временное Всероссийское правительство...
  
  
   Как показали дальнейшие события, то была их роковая ошибка. О том, что заставило Авксентева и Зензинова отказаться от своего прежнего выбора в пользу Екатеринбурга, историки спорят до сих пор; версий много, но единого мнения по-прежнему нет. Кто-то нелепо считает, что директора побаивались командующего Уральским корпусом генерала Голицына, убеждённого монархиста по своим политическим взглядам, мечтавшего отомстить, в том числе и эсерам за низвержение и убийство Николая II. Ряд комментаторов полагает, что Авксентьева с Зензиновым смущал расположенный всего лишь в нескольких стах километрах к северо-востоку от Екатеринбурга фронт 3-й Красной армии. Однако ответ на трудный вопрос в какой-то степени дали сами директора. Так, например, Авксентьев, выслушав предупреждение некоторых своих товарищей о том, что, переезжая в консервативно настроенный казачье-кадетский Омск, они суют свою голову прямо в волчью пасть, на том же эзоповом языке ответил, что, волк, даст Бог, не сможет их проглотить, а только подавится. К тому же Авксентьев, Зензинов и ехавший вместе с ними в одном поезде Аргунов (заместитель Авксентьева по Директории), эта троица ведущих эсеровских политиков правого уклона, надеялись, как нам представляется, получить в Омске поддержку со стороны весьма авторитетного П.В. Вологодского, до того момента весьма успешно сдерживавшего натиск как крайне левых, так и непримиримо правых политических группировок. Однако председатель Сибирского правительства, в силу произошедших за время его отсутствия событий, после своего возвращения с Дальнего Востока предстал далеко не таким всесильным политиком, как раньше, а вскоре и совсем оказался в Омске немного даже на вторых ролях.
  Но не будем забегать вперёд.
  Итак - в Омск.
  Что же касается Екатеринбурга, то туда проследовали двумя неделями спустя бежавшие из Самары члены Учредительного собрания* во главе со своим председателем В.М. Черновым**. То была ещё одна центр-сила, претендовавшая на верховную власть, но, по условиям Уфимского совещания, не имевшая до 1 января 1919 г. никаких правовых оснований для такого рода претензий. Самарские эсеры нисколько не испугались генерала Голицына, поскольку в Екатеринбурге находились части Чехословацкого корпуса, безусловно, лояльные к членам Учредительного собрания. Таким образом, ровным счётам ничего не опасаясь, а, напротив, рассчитывая опереться в случае крайней необходимости на чехословаков, а также на городские рабочие организации, всероссийские депутаты 27 октября прибыли в Екатеринбург, который с того дня стал как бы парламентской столицей демократической России, а Омск - правительственной - с 9 октября.
  9 октября выпало на среду, в тот день члены Уфимской Директории торжественно прибыли на омский железнодорожный вокзал. Перрон был полон встречающими, военный оркестр исполнил сначала "Марсельезу" - революционный государственный гимн февраля 1917 г., а потом ещё и "Коль славен"***, что для многих стало весьма приятной неожиданностью. После приветственных речей приехавшие с вокзала первым делом отправились в штаб Сибирской армии, засвидетельствовать своё начальственное расположение по отношению к главному войсковому управлению. В 12 часов дня директора прибыли на площадь Судебных установлений, где их прежде других поприветствовал синклит омского духовенства во главе с архиепископом Сильвестром. Последний чуть позже отслужил торжественное молебствие с коленопреклонением и провозглаше-
  нием здравницы в честь нового Всероссийского правительства. Потом перед выстроенными здесь же на площади частями омского гарнизона выступил с речью генерал Болдырев. Далее церемониал требовал объезда Верховным главнокомандующим фронта стоявших солдат и офицеров, но тут случился небольшой казус, весьма похожий на плохую примету.
  _______________
  *Комуч по завершении Уфимского совещания самораспустился, а находившиеся в Самаре члены УС объединились в новый постоянно действующий орган под названием Съезд членов Учредительного собрания.
  **Виктор Чернов, что крайне удивительно, не участвовал в работе Уфимского совещания. Он вместе со своей секретаршей и любовницей в одном лице лишь 19 сентября приехал в Самару и отсюда - из эсеровской столицы - начальственно критиковал Авксентьева и Зензинова за уступчивость и соглашательство.
  ***"Коль славен Наш Господь в Сионе" (муз. Д.С. Борятинского, сл. М.М. Хе-раскова) с 1796 по 1816 гг. считался официальным гимном Российской империи. Его сменила "Молитва Русского народа" (1816-1833). После этого "Коль славен" стали исполнять при разного рода торжественных мероприятиях общественного характера, считая его как бы духовным гимном России. В начале 1950-х годов Дмитрий Шостакович "незаметно воспользовался" мотивом "Коль славен" для своей песни "Родина слышит, Родина знает" (сл. Е. Долматовского), насвистывая которую Ю.А. Гагарин первым в истории человечества отправился в космос...
  
  
  Вот как описывает тот эпизод в своей книге "Колчак" П. Зырянов, опираясь на воспоминания генерала М.А. Иностранцева и самого В.Г. Бол-дырева. "Надо было объехать фронт и поздороваться с войсками. Но лошадь отказывалась стронуться с места, видимо, боясь войск. Не удавались никакие попытки привести её в движение. Тогда вперёд выехал военный министр Сибирского правительства Иванов-Ринов, и лошадь главнокомандующего послушно пошла вслед за его лошадью. Кто-то из местных военных, видимо, зная, что Болдырев неважный наездник, нарочно подсунул ему плохо выезженную лошадь. Вряд ли Болдырев чувствовал себя "чудесно", плетясь за казачьим атаманом". После этого войска, как и полагалось по распорядку церемониала, прошли перед членами Директории торжественным маршем с равнением направо.
  Улицы Омска, ставшего теперь резиденцией Российского правительства, украсили в тот день не только бело-зелёными сибирскими флагами, но и трёхцветными российскими, а также многочисленными знамёнами союзных государств. "Официальная сторона - безупречна", - писал Болдырев в своих воспоминаниях. Однако на самом деле Омск оказался не столь уж и приветливым к новым гостям. Ещё на вокзале от встречавших Директорию омичей повеяло первым холодком, когда казачий подполковник Иван Красильников, стоя в окружении своих ординарцев и глядя на выходивших из вагона директоров, довольно громко произнёс: "Вот оно, воробьиное правительство, махни рукой - и разлетится". Эта запомнившаяся многим фраза сразу же облетела весь город. Потом ещё целых две недели "воробьи" ютились в своих вагонах на железнодорожных путях, в то время как им не спеша подыскивали и обустраивали помещения для работы. Наконец директоров поселили в гостинице "Европа" на Атаманской улице, а классы второй гимназии (по другим данным реального училища) отвели под их канцелярии.
  Основной задачей пяти верховных правителей на ближайшие дни и недели стало формирование полноценного Временного Всероссийского правительства с его министерствами и ведомствами. Также по ходу данного организационного процесса необходимо было ещё и официально распустить появившиеся на востоке страны в ходе антибольшевистского вооруженного восстания многочисленные областные правительства, в том числе и самое значимое из них - Сибирское. Ну и, наконец, Директории предстояло решить ещё одну достаточно трудную задачу - определиться каким-то образом с судьбой такого уникального явления в чреде демократических преобразований революционной волны как Сибирская областная дума.
  Вполне естественно, что никто не хотел умирать, как говорится, и каждое из малых правительств как могло, оттягивало день своей официальной кончины. Первым по вполне естественном причинам (после падения Самары) приказал долго жить Совет управляющих ведомствами. Национальные правительства башкир и казак-киркизов не сразу, но также вскоре вполне покорно сложили свои полномочия в пользу Временного Всероссийского правительства. 25 октября, находящийся в Омске председатель Уральского правительства П.В. Иванов, вызвал по прямому проводу своего заместителя в Екатеринбурге и передал ему просьбу рассмотреть вопрос о самоупразднении Уральского правительства, в обмен на заверение Директории о предоставлении Уралу точно таких же прав ограниченной автономии, как и для Сибири. Предложение было принято и Уральское правительство через несколько дней самораспустилось ("Сибирь", Љ95 за 1918 г.).
  Дольше всех, как и следовало ожидать, сопротивлялось Временное Сибирское правительство. Ещё в ходе Уфимского совещания профессор Сапожников, в соответствии с классической программой сибирских автономистов, предложил такой вариант будущего содружества центральной и региональных властей, при котором избранная Директория делегировала бы часть своих полномочий областным правительствам и оставила бы в их ведении хотя бы экономические и хозяйственные вопросы, а также народное образование, медицину, ну и, соответственно, закрепила бы за ними некоторую финансовую самостоятельность, вплоть до сохранения соответствующих министерств на местном уровне. Данные требования хотя и были в общих чертах одобрены и продекларированы в Уфе в итоговом документе Совещания, но опять-таки "окончательное их установление" в очередной раз передавалось на рассмотрение Всероссийского Учредительного собрания.
  Однако последнее превращалось уже в своего рода полумифического миссию, явления которого народу искренне ожидали, получалось, теперь одни лишь только эсеры, да и то не все. Большинство остальных политических партий и объединений России уже скорее не хотели его, чем хотели. И первыми среди последних были омские правящие круги, они горели желанием творить реальную политику здесь и сейчас, причём по собственным, а не по чьим-то чужим лекалам. Лучшим подтверждением последнего тезиса является уже упоминавшаяся нами телеграмма П.В. Воло-годского с рекомендациями на тот счёт, чтобы правительство Уфимской Директории сформировать по-преимуществу из сибирских представителей. Ещё один "корреспондент" Уфимского совещания Виктор Чернов, реально оценивая ситуацию и невольно дублируя догадки и выводы Вологодского, называл правительство Директории не всероссийским, а региональным по сути своей. То же самое, видимо, стали в какой-то степени понимать и сами директора после своего переезда в Омск.
  Ещё находясь в Уфе, верховники решили, что сами они не будут занимать никаких министерских постов, а лишь займутся курированием общих направлений их деятельности, составляя вместе со своими заместителями что-то вроде руководящего политического бюро. Во главе же министерств и ведомств планировалось поставить сборную команду, главным образом из представителей Омска и Самары. Первые предварительные назначения в этом направлении также были сделаны ещё в Уфе, однако по прибытии в Омск все те наброски и черновики пришлось отправить в мусорную корзину и начать процесс формирования Всероссийского правительства, практически, заново. Причиной такой перезагрузки стало ВСП, а точнее его Административный совет во главе со своим неформальным лидером Иваном Михайловым*.
  Первое серьёзное столкновение на этой почве произошло уже 12 октября. Видимо, не согласившись с кандидатурами, предложенными директорами, сибиряки вступили с последними в спор, который, однако, зашел так далеко, что Михайлов в порыве толи праведного гнева, толи излишней заносчивости, заявил, что он, как теперешний временный руководитель Сибирского областного правительства, в случае крайней неуступчивости директоров, никогда не подчиниться их власти. По сути, это был политический ультиматум, предъявленный законно избранной на всероссийском совещании власти, которая, в свою очередь, сознавая своё преимущественное положение, также не собиралась никоим образом уступать. Напряженная ситуация грозила перерасти в большой "вселенский" скандал, но положение спас министр труда ВСП Леонид Шумиловский, который сумел-таки несколько вразумить Николая Авксентьева и его уфимских товарищей, напомнив им, что они находятся ни где-нибудь, а в Омске, а здесь общественное настроение давно уже сложилось не в пользу социалистов любого толка.
   Напряжение немного спало, но ненадолго. На следующий день совещание продолжилась почти в том же самом духе и на тех же самых ножах, что и прежде. Вечером Зензинов записал в своём дневнике: "Глухая борьба с Административным советом, фактически превратившимся в высший орган власти в Омске. Сибиряки решили взять измором членов Директории и, захватив фактически всероссийскую власть, превратить нас в декорацию"**. Данная запись непосредственного участника тех событий в очередной раз подтверждает вышеотмеченный нами факт, что И. Михайлов и компания проталкивали свой, фактически, чисто сибирский список будущих всероссийских министров. И одним из первых в том списке значился сам Иван Адрианович, претендовавший на ключевую должность министра внутренних дел. Но для Авксентьева и Зензинова это было неприемлемо; человек, руководивший в сентябре месяце расправой с умеренно левой оппозицией в крае, известный всем "братоубийца" Ванька-Каин, не мог ни в коем случае в глазах директоров-социалистов (которых то и дело в их спорах
  с сибиряками поддерживал левый кадет Виноградов) претендовать на столь высокую должность.
  _______________
  *Официальным главой Административного совета являлся Иван Серебренников, но после известных нам сентябрьских событий в Омске Михайлов захватил лидерство во всех политических делах и до возвращения в Омск Вологодского фактически возглавлял деятельность Сибирского правительства, не уступая никому своих лидерских позиций.
  **Цит. по: Трукан Г.А. Антибольшевистские правительства... С.60
  
  
  Ситуация, казалось, опять зашла в тупик, и тогда в Иркутск, где в это время находился П.В. Вологодский была отправлена телеграмма с просьбой к последнему как можно скорее возвращаться в Омск. Пётр Васильевич по пути из Владивостока прибыл в Иркутск утром 14 октября и здесь встретился с управляющим военным министерством генералом Ивановым-Риновым*, который, надо полагать, во всех известных ему подробностях доложил премьер-министру о последних далеко неутешительных политических новостях. Телеграмма из Омска добавила беспокойства, так что нужно было поторапливаться. Однако на 14 октября выпал день Покрова Пресвятой Богородицы - великий православный праздник, отмечавшийся тогда широко и с публичными мероприятиями. Вологодского пригласили принять в них участие, и он не смог отказаться, отложив почти на сутки свой отъезд из Иркутска**.
  _______________
  *Иванов-Ринов уже на следующий день после прибытия в Омск уфимских директоров, т.е. 10 октября, отбыл со специальной миссией на Дальний Восток. Официально цель его поездки заключалась в том, чтобы наладить контакт с командованием Забайкальского, Амурского и Уссурийского казачьих войск и добиться от них согласия на отправку на противобольшевистский фронт своих воинских контингентов. Однако та срочная командировка имела и другие, скрытые от публичной огласки причины. Во-первых, как полагают некоторые комментаторы, на генерала имели большой зуб директора-эсеры. Так, в частности, Авксентьев в ответ на брошенный ему Черновым упрёк в соглашательстве с правыми, обещал в своё оправдание по приезду в Омск сразу же арестовать Иванова-Ринова и некоторых других наиболее опасных из числа непримиримых противников российской социал-демократии. Однако выполнить данное обещание оказалось делом довольно сложным, и директора смогли лишь посодействовать высылке из Омска обладающего реальной военной властью реакционного генерала. Омские правые не стали никоим образом препятствовать этому, поскольку в Омске в те дни должен был появиться новый, гораздо более перспективный, с точки зрения кадетов, кандидат на пост военного министра - вице-адмирал А.В. Колчак. Таким образом, Иванов-Ринов стал, что называется, лишним, как для левых, так и для правых политических группировок, поэтому-то его так срочно и откомандировали на Дальний Восток.
  **Выехал из Иркутска в час ночи с 14-го на 15 октября.
  
  
  2. Боже, царя храни
  
  Весь день 14 октября прошел у Вологодского за торжественными мероприятиями. В Казанском кафедральном соборе после литургии архиепископ иркутский Иоанн совершил молебен о ниспослании России мира от гражданской междоусобицы и даровании русскому воинству победы
  в войне с Германией. Потом на Тихвинской площади Иркутска состоялся
  парад войск городского гарнизона. Вечером в гарнизонном (бывшем офицерском) собрании был устроен банкет в честь прибытия в Иркутск союзных английских войск. В качестве прибывших чествовались военнослужащие коротко известного нам уже батальона полковника Уорда, направлявшегося в Омск со специальной миссией. На банкете присутствовали Вологодский и Иванов-Ринов, а также представители местных гражданских и военных властей. Все остались весьма довольны проведённым мероприятием, особенно, наверное, англичане, однако не всё прошло гладко.
  В своей ответной благодарственной речи английский полковник в присутствии председателя Сибирского правительства позволил себе несколько замечаний поучительного характера, что можно было принять за некоторое высокомерие с его стороны. Так, делясь своими впечатлениями о пребывании в Сибири, Уорд отметил, что на всём протяжении своего пути из Владивостока он видел много разных флагов на станциях, в том числе и бело-зелёных, и даже красных, но ни одного национального российского, - что, с точки зрения выступавшего, было совершенно недопустимо*. Далее Уорд заметил, что излишне скромно также исполнять на приёмах в честь его батальона английскую национальную песню "Властвуй, Британия", а не государственный гимн "Боже, храни короля", из опасения, что он-де вызовет ассоциации с русским монархическим гимном "Боже, царя храни"**.
  _______________
  *Более того, в самом зале гарнизонного собрания развевался в тот день бело-зелёный флаг Сибирской автономии (См. Дневник П.В. Вологодского, запись от 14 октября 1918 г.).
  **Государственный гимн Российской империи с 1833 по 1917 гг. (муз.
  А.Ф. Львова, сл. В.А. Жуковского).
  
  
   Гимны - дело святое. (У каждого из нас есть свой маленький гимн в душе.)
  Кадровые офицеры русской армии, дававшие присягу на верность государю-императору и предавшие его в феврале 1917 г., как только революционный вектор ослабил своё движение по нарастающей, опомнились, что называется, и стали всё чаще и чаще возвращаться в своих мыслях и помыслах к прежним - лучшим, с их точки зрения, временам. К тем временам, когда они были привилегированным сословием и носили с намёком на это золотые погоны на своих плечах, к тем временам, когда слепой верой в богоизбранность царя-батюшки можно было многое объяснить и на многое закрыть (или, на крайний случай, - залить) глаза. Главным символом тех времён являлся, конечно, гимн "Боже, царя храни", его после Февральской революции сразу же отменили и заменили "Марсельезой". Точно такая же участь постигла и офицерские погоны, им на смену в качестве знаков отличия пришли малозаметные и невзрачные скаутские нарукавные нашивки.
  Но время шло и вот уже 6 сентября, как мы уже отмечали, приказом генерала Иванова-Ринова в Сибирской армии ношение погон полностью
  восстанавливалось*, после чего борьба за так называемые монархические символы продолжилась, так что стала постепенно возвращаться и разная другая атрибутика прежних времён. Однако на царском гимне по-прежнему лежал строгий запрет, поскольку он являлся тем рубежом, за которым маячил пугающий призрак уже вполне реставрационного процесса. Так считали не только левые, но даже и правые демократы той поры. И вот тогда инициатива борьбы за главный монархический символ перешла, что называется, к низам, и первыми выразителями той тенденции стали опять же кадровые офицеры бывшей царской армии. Они начали требовать исполнения дореволюционного гимна во время проведения, так скажем, не совсем официальных общественных мероприятий, а именно: в разгар своих ресторанных посиделок, причём в той степени подпития, когда всякий человек становится особенно смел и даже задирист.
  Первый из наиболее громких происшествий такого рода произошел в том же самом Иркутске в конце сентября, когда в город после своего победоносного якутского похода вернулись казаки Ивана Красильникова. Вечером 25 числа того месяца в ресторане "Эдем", располагавшимся на главной городской улице под названием Большая, собралась группа офицеров красильниковского отряда для того, чтобы в очередной раз отметить окончание своей боевой операции, помянуть павших в борьбе с большевиками товарищей, выпить и закусить, ну и так далее. Здесь же присутствовало и несколько офицеров местного иркутского гарнизона во главе с его начальником. Вдруг, в конце вечера, когда градус накала в среде уже достаточно крепко подвыпивших военных приближался к последней границе, неожиданно в зале ресторана появилась вызванная кем-то, видимо, так, на всякий случай, милицейская команда. Данное обстоятельство почему-то сильно оскорбило красильниковцев, они повскакивали со своих мест, похватали оружие и чуть-чуть не вступили уже с милиционерами в перестрелку; благо в тот момент в дело вмешался начальник гарнизона, приказавший милиционерам немедленно покинуть помещение. Последние неохотно, но все-таки подчинились распоряжению вышестоящего в условиях военного времени начальника.
  Окрылённый легко одержанной победой Красильников вновь пригласил своих товарищей за столы и предложил выпить за очередной успех, достигнутый в противостоянии с революционной демократией**. По ресторану опять в сто первый или какой уже раз пронеслось громкоголосое и многократное "ура", после чего атаман, явно находившийся в тот вечер в ударе (да к тому же у дам на виду), подошел к оркестру, до того момента развлекавшему публику польскими мазурками и аргентинским танго, и
  _______________
  *2 октября точно таким же приказом Главнокомандующего В.Г. Болдырева погоны восстанавливались во всех подконтрольных Уфимской Директории частях.
  **Милиция в России, напомним, появилась лишь после демократической Февральской революции.
  
  
  приказал немедленно исполнить российский имперский гимн "Боже, царя храни". Музыканты сочли за лучшее подчиниться и исполнить официально
  запрещенную в постреволюционной России мелодию, дабы не стать очередной жертвой до предела распалённых вином и только что выигранной схваткой с милиционерами казачьих офицеров. Администрация ресторана также не посмела вмешаться и воспрепятствовать Красильникову в его желании послушать "монархическую молитву", даже, несмотря на то, что исполнение романовского гимна могло повлечь достаточно серьезное наказание со стороны гражданских властей города, вплоть до полного закрытия их увеселительного заведения*. В общем, гимн прозвучал, почти все офицеры, находившиеся в ресторане, стоя выслушали его и даже громко подпевали. Некоторые из гражданских обывателей также поддержали тот душевный порыв и повставали со своих мест...
  Однако вскоре в ресторан прибыл усиленный воинский наряд во главе с самим комендантом города и немедленно пресёк весь этот тарарам, устроенный распоясавшимися военными. Офицеры красильниковского отряда были разоружены и под конвоем уведены на гауптвахту. Сам же атаман, как сообщила своим читателям газета "Дело", орган иркутских революционных демократов (Љ43 за 1 октября 1918 г.), "остался в закрытом ресторане в бесчувственном состоянии". Через несколько дней смутьянов освободили из-под ареста и отправили вместе со своим командиром в родной Омск - встречать уфимских директоров.
   Ещё один громкий инцидент подобного рода произошёл месяц спустя в Красноярске и, что примечательно, прямо на глазах у полковника Уорда**, как бы, собственно, и "накаркавшего" сию беду на банкете в Иркутске. А
  происходило всё так***. 22 октября в здании Общественного собрания (бывшего дворянского) в честь прибытия в город батальона английских войск - первой крупной воинской части союзников на территории Сибири, начальник городского гарнизона полковник Федорович устроил торжественный приём, на котором присутствовали представители местной исполнительной власти, а также демократического самоуправления. Вторую и как бы противоположную половину принимающей стороны составляли офицеры красноярского гарнизона, а также крупнейшие торгово-промышленники города. Ну а в качестве почётных гостей банкета наличествовали уважаемые иностранные гости.
  _______________
  *Так, например, спустя некоторое время, в начале ноября в Иркутске распоряжением начальника городской милиции будет закрыт ресторан "Модерн", за то, что администрация ресторана не сочла нужным уведомить городские власти о незаконных требованиях некоторых посетителей исполнить "Боже, царя храни". Без работы осталось 80 человек.
  **По пути от Иркутска до Красноярска слишком уж неугомонный английский полковник успел целых два раза засветиться на страницах сибирской периодической печати. Первый раз в связи с подавлением железнодорожной забастовки на станции Зима (этот эпизод нами уже описывался), а потом ещё и из-за скандала на железнодорожном вокзале шахтёрского посёлка Черемхово. Прибыв туда 16 октября, Уорд с большим неудовольствием для себя отметил, что сибирские власти никоим образом не учли его замечаний, высказанных на банкете в Иркутске. А именно: над зданием железнодорожного вокзала по-прежнему в гордом одиночестве развевался бело-зелёный флаг Сибирской автономии. Тогда разгневанный Уорд, не имея, собственно, на то никаких законных оснований, приказал начальнику станции заменить двухцветный сибирский флаг на трехцветный российский. Ему ответили, что бело-зелёный флаг вывешен по распоряжению Сибирского правительства. Но Уорд не унимался и все-таки стал настаивать на своём, более того, он потребовал от начальника станции, несколько оторопевшего перед напористым иностранным военным, передать по всей линии железной дороги распоряжение о замене сибирского флага российским националь-
  ным триколором на всех вокзалах до самого Омска. Железнодорожный чиновник, блюдя свои должностные полномочия, обратился за разъяснениями к начальнику Томской железной дороги Н.В. Кругликову, а тот, в свою очередь, - в Омск, к управляющему министерством путей сообщения. Кругликов отметил при этом, что бело-зелёные флаги были вывешены согласно распоряжения Западно-Сибирского комиссариата Сибирского правительства от 28 июня 1918 г. и что до сих пор никто этого постановления не отменял. Так что же делать?.. В ответ из Омска пришло предписание - вывесить на станциях по пути следования английских войск в добавление к бело-зелёным сибирским ещё и трехцветные российские флаги ("Дело рабочего", Љ54 за 1918 г.).
  ***Для более объективного изложения данного эпизода мы использовали материалы нескольких сибирских газет: "Знамя труда" (Красноярск, Љ23 за 1918 г.), "Дело рабочего (Красноярск, Љ51 за 1918 г.) и "Свободный край" (Иркутск, Љ102 за 1918 г.).
  
  
  Большинство представителей земских самоуправлений являлись не только демократами левого толка, но и бывшими политическими ссыльными, представлявшими на том банкете своего рода одинокий островок некогда гонимых царским режимом борцов за социальную справедливость, прибывавших теперь в окружении половодья вполне благополучных обывателей, причём как бы ещё той, предреволюционной, романовской формации. В июне 1918 г. и те и другие вместе радовались общей победе над сибирскими большевиками, а теперь сидели друг против друга за праздничными столами уже, практически, как враги. В среде демократов особенно выделялся председатель губернской земской управы тридцатидвухлетний правый эсер и участник, кстати, I Сибирского областного съезда - Иван Казанцев. Он явился на банкет в демонстративно народническом наряде, в крестьянской рубахе-косоворотке, что конечно же очень не понравилось пришедшим в парадных мундирах офицерам, а также различного рода не в меру гордым господам во фраках.
  Более того, этот самый Казанцев, когда пришла его очередь произносить тост, встал и от имени демократических самоуправлений Красноярска продекламировал приветствие в духе как бы послания от лица молодой русской демократии в адрес старейшей в мире демократии - английской. Причём слово демократия, а точнее народоправство (как тогда говорили)
  стало звучать так часто и так призывно, что со стороны отдельных представителей офицерского корпуса начали раздаваться сначала едва различимые неодобрительные реплики, потом громкие и отчётливые возгласы, перешедшие, наконец, в довольно сильный шум, вынудивший оратора остановиться и даже прервать на некоторое время свой высокопарный монолог.
  Закончить приветственное слово ему помог английский переводчик, который попросил офицеров вести себя потише, если можно, и не мешать ему работать. После этого с ответным приветствием выступил полковник Уорд. Во время своего выступления он, считая себя, по всей видимости, человеком весьма компетентным в политических вопросах (Уорд являлся членом британского парламента от лейбористской - рабочей - партии, кстати говоря), решил прочитать присутствующим небольшую лекцию на тему - что есть истинная демократия. Так, например, уважаемый иностранный гость стал рассказывать о том, что в Англии, где давно уже существует свобода слова и печати, а в лондонском Гайд-парке традиционно свободно выступают с речами все желающие, даже анархисты и русские большевики, всё-таки придерживаются той точки зрения, что демократы никогда не должны смешивать себя с чернью (тут, надо полагать, Уорд укоризненно поглядел на Казанцева в косоворотке)*. Это, во-первых. А, во-вторых, назидательно продолжал полковник, истинная демократия никогда не должна ассоциироваться со словом анархия, ибо настоящее демократическое правление всегда основывается на подкреплённых правовой законностью принципах строгого общественного порядка. Чего, собственно, и пожелал российскому народоправству бравый английский полковник.
  _______________
  *Тенденция не смешивать себя с "чернью", возможно, действительно укоренилась в Англии, но у нас в России, мягко говоря, немного не так. Народничество и хождение в народ в свете революционно-демократических тенденций XIX - начала ХХ века стало отличительной чертой передовой русской интеллигенции. Не вдаваясь в подробности, достаточно сказать, что сам граф
  Л.Н. Толстой ("зеркало русской революции") не гнушался ни крестьянской одежды, ни крестьянского труда. Возьмёмся утверждать также, что такая уникальная особенность русского менталитета сохраняет на протяжении всей нашей истории в относительной неприкосновенности не только вековую общинность нашего самосознания, но и неразрывную общность и прочность связей России с её главной колонией - Сибирью (определение Сибири, как колонии, не наше, а классика сибирского областничества Н.М. Ядринцева). Данная прочность связей, несмотря ни на что, была, есть и, хочется надеется, что долго ещё будет предельно крепка (с великой Россией, но только ни с москалями)... Что же касается Англии, то она, создавая и удерживая свои колонии, главным образом, лишь посредством силового принуждения "черни" к рабской покорности, не смогла, как известно, сохранить их под своей властью, в том числе и главную свою колонию - Северо-американские Соединённые Штаты. Так чему же они нас в таком случае учат?..
  
  
  В окончании его речи зазвучал, наконец, долгожданный для англичан гимн "Боже, храни короля", при звуках которого все присутствующие встали, с торжественной почтительностью выслушали его и, как только оркестр завершил исполнение, дружно осушили по очередному бокалу шампанского. Праздник близился к своему разгару. И вот тогда, после очередной пламенной речи кого-то из устроителей приёма, вдруг неожиданно музыканты стали исполнять финал из оперы М. Глинки "Жизнь за царя", со словами: "Славься, славься наш русский царь". При слове царь, на этот раз уже со стороны левых демократов, раздались неодобрительные возгласы, перешедшие потом в дружные и категорические протесты. Тем более что часть русских офицеров в ту же минуту демонстративно встала и выслушала этот суррогатный имперский гимн с той же торжественной почтительностью, что и английский.
  Тогда председатель губернской земской управы Иван Казанцев, как старший по должности среди своих товарищей - левых демократов, во всеуслышание обратился к начальнику гарнизона Федоровичу с требованием немедленно пресечь монархическую выходку. Но это лишь подлило масла в огонь; тут же началась взаимная словесная перепалка военных с земцами, во время которой атмосфера в зале стала ещё более накаляться. И в тот самый момент один из офицеров вдруг выскочил на эстраду и приказал музыкантам играть "Боже, царя храни", что они послушно и исполнили. Дальше события начали развиваться уже по нарастающей. Большинство людей в погонах немедленно встало при первых же звуках "монархической молитвы", при этом некоторые начали подпевать, а иные даже и демонстративно громко петь русский императорский* гимн: "Царствуй на славу... царь православный" (гениальная, надо признать, рифма, - аж мурашки по коже).
  _______________
  *Для кого-то императорский, для кого-то имперский, а для кого-то в тот момент и просто (хотя это - далеко непросто) русский национальный гимн.
  
  
   Продолжавшего активно протестовать Казанцева несколько офицеров взяли под руки и попытались вывести из зала. Но своих подчинённых решительно одёрнул полковник Федорович и одновременно с этим через штабного адъютанта приказал прекратить исполнение "Боже, царя храни". Мелодия гимна резко оборвалась на полуслове и полутоне. Страсти немного успокоились, однако банкет был окончательно испорчен. Представители левой демократии, до чрезвычайности рассерженные и обескураженные, уже без посторонней помощи все как один демонстративно встали и покинули общественное собрание. На следующий день они составили официальную жалобу в адрес Уфимской Директории на действия, а точнее бездействия, военных властей, отметив, что пение офицерами русского императорского гимна они рассматривают как "непозволительную демонстрацию монархических настроений устроителей банкета"*.
  На следующий день батальон Мидлсекского полка в составе 500 пехотинцев и 43 человека пулемётной команды отбыл из Красноярска в Омск и уже больше нигде не задерживался. Полковник Уорд спешил в столицу Сибири. Там с 13 октября находился А.В. Колчак, на которого в качестве будущего военного диктатора сделали ставку правоконсервативные круги не только России, но и стран Антанты. Задачу по охране будущего сибирского "самодержца" должны были, по всей видимости, выполнять именно солдаты и офицеры Джона Уорда, а также его пулемёты.
  Полковник Федорович никакой ответственности за инцидент с "монархической молитвой" не понёс. Более того, он вскоре сдал свои дела в Красноярске и отбыл в Омск на повышение. Как бывший сослуживец Колчака** он, спустя некоторое время, занял одну из должностей по военно-морскому министерству Временного Всероссийского правительства.
  _______________
  *Та часть русского офицерского корпуса, что воевала на стороне белых в Гражданской войне, весьма ошибочно полагала, что можно в одиночку справиться с большевистской "заразой". Более того, некоторое из них были уверены, особенно в Добровольческой армии Юга России, что даже немногочисленными чисто офицерскими полками можно будет дойти до Москвы и перевешать там всех "большевичков". Недооценка сил противника всегда приводит к трагическим результатам. Офицеры Сибирской армии также грешили, как мы могли заметить только что, подобного рода роковой близорукостью, иначе они бы не стали столь безответственно ссориться, а впоследствии и окончательно рвать связи со своими политическими союзниками - умеренными левыми. Возмездие постигло их весьма скоро, зимой 1919 г. именно здесь под Красноярском уже основательно деморализованные колчаковские армии потерпели, по-сути, своё последнее крупное поражение, после которого от всего их воинства осталось лишь несколько разрозненных полков. Очень много офицеров попало под Красноярском в плен и здесь большевики с ними довольно серьёзно поработали. На допросных листах подвергавшихся особенно усиленному дознанию высших офицеров заметны следы капель крови и... слёз.
  **Михаил Иосифович Федорович, напомним, по основному роду своих занятий являлся морским офицером и имел звание капитана 1-го ранга. Лишь летом 1918 г. он стал сухопутным полковником, после того, как его назначили сначала на должность томского, а потом красноярского гарнизонного градоначальника.
  
  
  Ещё одним немаловажным политическим персонажем из числа тех, кто в октябре 1918 г. весьма целенаправленно спешил в Омск, являлся член ЦК кадетской партии В.Н. Пепеляев. О нём, а точнее о его поездке (Омск-Владивосток-Омск) нам также нужно сказать несколько слов в контексте повествования наших, увы, уже завершающих итоговых глав.
  Виктор Пепеляев отбыл из Омска во Владивосток 18 сентября. Некоторую часть пути он преодолел в одном вагоне с делегацией Уфимского государственного совещания. В её состав, в частности, входил первый глава Временного правительства России (с 15 марта по 20 июля 1917 г.) князь
  Г.Е. Львов. Он, как и некоторые другие оппозиционные политики, бежал из
  большевистской России на восток и появился в сентябре месяце в Уфе, как частное лицо. Прав участника Совещания он не имел, однако, воспользовавшись его громким именем, уфимцы делегировали князя в качестве своего представителя во Владивосток для приветствия глав союзнических миссий и для налаживания с ними предварительных дипломатических контактов. До станции Маньчжурия Пепеляев и Львов ехали вместе и, следовательно, имели достаточно времени для того, чтобы обсудить важнейшие политические проблемы. А что именно они обсуждали главным образом, можно понять из фразы, брошенной Львовым Пепеляеву при расставании. "Желаю Вам успеха насчёт монархии", - толи шутя, толи полусерьёзно напутствовал бывший премьер-министр молодого сибирского политика*.
  Ту же самую тему Пепеляев обсуждал 28 сентября здесь же на станции Маньчжурия с генералом Гайдой. Если верить записям в дневнике Виктора Николаевича, то он раскрыл перед высокопоставленным чешским легионером, что называется, все карты. Но прежде Пепеляев прозондировал мнение генерала об Уфимском совещании и убедился в том, что Родион Иванович (так, напомним, на русский манер звали Гайду в Сибири) точно так же, как и он сам, "не верит в твёрдость Директории". "Какой же, по-вашему, выход? - напрямую спросил тогда Пепеляев. - Военная диктатура?" "Конечно!" - ответил Гайда. Но кто же диктатор? - повис немой вопрос в воздухе. И тогда член ЦК кадетской партии сказал, что первым номером в Москве намечался генерал Алексеев, но "с ним нет никакой связи", поэтому скорей всего нужно ориентироваться на второго кандидата - на Колчака.
  Приняв информацию к сведению, двадцатишестилетний чешский генерал сообщил, что Колчак уже едет из Владивостока в двух-трёх днях пути позади него и что он даст ему телеграмму, чтобы Александр Васильевич по прибытии на станцию Маньчжурия отыскал здесь Пепеляева и встретился с ним. Однако эта встреча так и не состоялась, будущий диктатор по какой-то причине разминулся со своим протеже. Так и не дождавшись запланированной встречи, Виктор Николаевич 2 октября, проведя на станции Маньчжурия целых 10 дней, отбыл, наконец, во Владивосток.
  Прибыв через два дня к месту назначения, Пепеляев сразу же провёл в столице Приморья строго конфиденциальную встречу с политиками из ближайшего окружения генерала Хорвата**, посовещавшись с ними на ту же самую тему, что и с Гайдой, то есть по поводу военной диктатуры, как единственной альтернативе нежизненной Директории. Вторым вопросом обсуждалась кандидатура будущего диктатора, и тут Пепеляев услышал из уст хорватовских "министров" массу нелицеприятных отзывов о Колчаке. Говорили, главным образом, о нём как о человеке "с совершенно издёрган-
  ными нервами", указывали на его неуживчивость в отношениях с людьми и на его "дёрганья" в период пребывания, как в Харбине, так и во Владивостоке.
  _______________
  *Дневник В.Н. Пепеляева, запись от 22 сентября.
  **Сделать это было довольно просто, поскольку Пепеляев поселился "в поезде Делового кабинета генерала Хорвата на берегу Золотого Рога".
  
  
  Однако Пепеляев, по всей видимости, пропустил полученную информацию, что называется, мимо ушей, не придав ей особого значения. Как член ЦК кадетской партии и особоуполномоченный по восточным районам страны он осуществлял свою агитационную поездку не с целью прислушиваться к мнению своих товарищей по партии, а, напротив, - твёрдо и неуклонно навязывать им выработанную в Москве стратегию и тактику. Встречаясь со своими однопартийцами в больших и малых городах на всём пути следования, Виктор Николаевич неизменно наставлял их (вправлял им, что называется, мозги) и по поводу заигрываний с умеренными социалистам, и в отношении проявления разного рода "слабостей" к Уфимской Директории и к Сибирской областной думе, а также ко всякому иному "викжелянию", как писал он в своём дневнике.
  Во Владивостоке тактические установки ЦК в собственной интерпретации в связи с последними политическими новостями Пепеляев изложил 7 октября на собрании местной партийной ячейки. Он заявил, что "уфимская власть не тверда", что она "является компромиссом между государственными и антигосударственными элементами". Далее Пепеляев констатировал, что кадетская партия "не может обещать поддержки правительству, пока последнее не доказало исключительной верности государственным началам". Поскольку Директория признана ответственной перед Учредительным собранием старого созыва, - продолжал докладчик, - то она является без сомнения победой левых сил, а, равно как и "победой антигосударственных элементов страны". Так, как избранные директорами в качестве представителей правых - кадет Астров и энес Чайковский вряд ли примут участие в работе Директории, в ней останутся, подчёркивал Виктор Николаевич, практически, одни лишь правые эсеры. Это не выход, только единоличная военная диктатура, сказал в завершении своего выступления лидер восточных кадетов, способна вывести Россию из политического и экономического тупика ("Голоса народа", Љ116 от 25 октября 1918 г.; "Сибирь", Љ81 за 1918 г.).
  Изложенные тезисы Пепеляев предложил утвердить в качестве официальных решений Приморской конференции; данный итоговый документ дальневосточники должны были потом озвучить на предстоящем съезде кадетов, назначенном на 23 октября в Иркутске. Однако часть присутствовавших на собрании партийцев левого крыла попыталась оспорить ряд выдвинутых положений, касающихся, в частности, предвзято негативного отношения к избранному в 1917 г. Учредительному собранию, а также по поводу поддержки военной диктатуры. Но их доводы тут же опровергли выступившие в заключении прений хорватовские "министры" Таскин и Востротин, поэтому предложенная Пепеляевым резолюция всё-таки была принята большинством голосов. Нужно отметить, кстати, что данное постановление после его одобрения кадетами Владивостока, как, впрочем, и комитетами данной партии в других сибирских городах, автоматически распространялось на те общественные организации (прежде всего цензовые торгово-промышленные палаты и биржевые комитеты), которые группировались вокруг партии народной свободы.
  Основные пункты итогового документа заключались в следующем: партия должна содействовать освобождению страны от "тумана неосуществимых лозунгов типа "вся власть Учредительному собранию"; в отношении Правительства Директории партия должна занять выжидательную позицию, до тех пор пока оно не докажет своих государственных намерений; и пока Директория является, согласно решений Уфимского совещания, подконтрольной Учредительному собранию, ни в коем случае не входить во Всероссийское правительство; поддержка Временному Сибирскому правительству будет оказываться кадетами до тех пор, пока оно будет сотрудничать с дальневосточной группой генерала Хорвата ("Свободный край", Љ89 от 19 октября 1918 г.). Положение же о военной, читай кадетской, диктатуре осталось, по всей видимости, пока за скобками; данный - наиважнейший - тезис предстояло обсудить и утвердить в качестве программного на предстоящем в скором времени всесибирском съезде партии народной свободы.
  С тем же самым пакетом предварительных тезисов Пепеляев 12 октября выступил в Харбине во время своего теперь уже обратного пути в Омск. Однако здесь на собрании местного отделения кадетской партии произошла та же самая заминка, что и во Владивостоке, и даже с ещё большим накалом полемических прений, так что спорить пришлось ни одно, а целых два заседания. Дело в том, что в Харбине не многим более как семь месяцев назад усилиями кадета Александрова была создана одна из первых в Сибири противобольшевистская организация сопротивления с многообещающим названием "Комитет защиты Родины и Учредительного собрания". Более того, под этим самым лозунгом все последние месяцы вёл борьбу с непримиримыми красными и отпочковавшийся от Комитета Деловой кабинет генерала Хорвата, военный штаб и основные политические силы которого по-прежнему располагались в столице КВЖД. По всей видимости, в силу имеемо этих причин некоторые харбинские кадеты и не желали признавать лозунг "вся власть Учредительному собранию" "неосуществимым". Однако двухдневные дебаты опять-таки при полной поддержке пепеляевских тезисов "министрами" Хорвата закончились с небольшим перевесом голосов всё-таки в пользу цековских тактических установок.
   16 октября Пепеляев вместе с Востротиным и Окороковым* в одном вагоне, кстати, с английским верховным военным представителем генералом Ноксом прибыли в Читу, где также состоялась встреча с местным партийным активом, завершившаяся с тем же самым вполне предсказуемым результатом. В тот же день в Читу пришло известие, что намечавшийся кадетский съезд перенесён с 23 на 20 октября, а местом его проведения вместо Иркутска назначен Омск. Причина перенесения даты съезда на более ранний срок не совсем ясна, а вот перемена места его проведения вполне понятна. Дело в том, что в иркутской кадетской организации имелось достаточно многочисленное и влиятельное левое крыло, к тому же во главе губернской исполнительной власти по-прежнему стоял левый комиссар эсер-оборонец Павел Яковлев, "последний из могикан", что называется. Обсуждать в таком окружении вопрос о поддержке кадетами единоличной военной диктатуры было довольно сложно. Что, кстати, вскоре и подтвердилось. Когда на следующий день Пепеляев вместе с Востротиным и Окороковым прибыл в Иркутск и там провёл очередное собрание членов партии народной свободы, местная эсеровская газета "Сибирь", освятив его ход и опубликовав итоговую резолюцию собрания, охарактеризовала вызывающую смелость кадетских лозунгов насчёт диктатуры как чрезмерную и, как бы настораживая своих демократически настроенных читателей, в конце редакторской статьи приклеила к партии народной свободы оскорбительно презрительный ярлык "народной неволи". Иркутск пришлось оставить.
  _______________
  *Пепеляев взял их с собой, рассчитывая по прибытии в Омск сразу же предложить кандидатуру Востротина на пост министра торговли и промышленности в Сибирском правительстве, а Окорокова на должность его товарища (заместителя).
  
  
  Успешно завершив возложенную на него миссию, Виктор Пепеляев, решил, перед тем как вернуться в Омск, заехать в родной Томск* и помимо деловых встреч повидаться также с матерью и проститься с братом Анатолием, отправлявшимся в конце октября на противобольшевистский фронт. Там в Томске Пепеляев старший, по всей видимости, поделился планами кадетов по поводу военной диктатуры ещё и со своим двадцатисемилетним братом генералом. Однако утверждать точно мы ничего не можем, так как никаких свидетельств на этот счёт мы ни в первоисточниках, ни в исследовательской литературе найти не смогли. Вместе с тем, у некоторых комментаторов нам попадались отрывочные сведения о том, что Анатолий Пепеляев вёл переписку с главнокомандующим вооруженными силами Директории генералом В.Г. Бол-дыревым. Последний явно симпатизировал молодому сибирскому военноначальнику и, видимо, очень рассчитывал на его помощь в противостоянии с консервативно настроенными сибирскими генералами. Однако в дальнейшие рассуждения на данную тему мы вдаваться пока не будем и оставим их для наших последующих штудий (Бог даст, будем живы - не помрём, как то, не приведи, Господи, случилось с нашим общим другом философом Хомой Брутом).
  _______________
  *Выехав где-то числа 18-го или 19-го из Иркутска, Пепеляев не поспешил сразу в Омск на краевой съезд кадетов, намеченный на 20 октября, потому что его опять перенесли по настоянию самого Виктора Николаевича (см. запись в его дневнике от 10 октября) на этот раз на более поздний срок, на 15 ноября.
  
  
   Востротин и Окороков, в отличии от Пепеляева, не стали долго задерживаться в пути, и уже 17 октября отбыли вместе с Ноксом из Иркутска в Омск. Они, что немаловажно, не только претендовали на высокие должности в Сибирском правительстве, но и являлись представителями дальневосточного кадетского лобби и были делегированы в Омск для противостояния там эсерам из левого политического лагеря и прежде всего - уфимским министрам-социалистам. Кроме этих двух уважаемых господ в Омск 14 октября из Владивостока отправилась дополнительная достаточно представительная делегация ("Дело", Љ53 от 16 октября 1918 г.), официально для участия в кадетском съезде, но фактически с той же самой целью, что и предыдущая. В Харбине к ним присоединились ещё несколько человек. При этом генерал М.В. Колобов* предварительно отправил из Владивостока в Харбин телеграмму в адрес Владимира Александрова с просьбой не медлить с отправкой своих представителей в Омск. Что интересно, своё телеграфное сообщение Колобов почему-то составил в духе конспиративной шифровки от "хозяина", прося харбинцев принять участие в этой очень важной командировке в Омск, где "наша масляная акционерная компания накануне банкротства" ("Сибирь", Љ83 за 1918 г.).
  _______________
  *Не путать с М.А. Колобовым министром торговли и промышленности ВПАС.
  
  
  16 октября в Харбине состоялось объединённое заседание приезжих из Владивостока и местных правых, на котором и были выбраны делегаты для поездки в Сибирь. Предполагалась, что дальневосточные кадеты будут останавливаться во всех губернских городах "для агитации и практического объединения несоциалистических групп Сибири". Газета "Народная Сибирь" (Љ104 за 1918 г.) сохранила для нас даже поимённый список той делегации. Вот он: К.К. Сабардин (представитель владивостокского биржевого комитета), Н.Н. Меньших (горный инженер, делегат от Дальневосточного комитета защиты Родины и Учредительного собрания), М.П. Раменский (ещё один представитель Дальневосточного комитета, а также владивостокского областного комитета кадетской партии), П.И. Баранов (от владивостокского биржевого комитета), М.Н. Протопопов (присяжный поверенный, представитель несоциалистических организаций Владивостока), А.П. Куз-нецов (присяжный поверенный, делегат от харбинского комитета кадетской партии и Дальневосточного комитета). В Иркутске к дальневосточникам присоединился И.П. Кокоулин - врач, представлявший иркутский биржевой комитет и губернский комитет кадетской партии. А газета "Дело" (Љ53 от 16 октября 1918 г.) добавляет в этот список ещё и В.И. Александрова - уже упоминавшегося нами основателя и создателя Дальневосточного комитета защиты Родины и... однако, уже не Учредительного собрания, а, получается, что теперь - военной диктатуры и её будущего диктатора.
  
  
  
  
  3. Омские будни
  
  Председатель Сибирского правительства Пётр Васильевич Вологодский вернулся в Омск в пятницу 18 октября, проведя в дальневосточной командировке почти полтора месяца. В Омске за это время, как мы знаем, произошли некоторые изменения, которые сразу же стали заметны, как только сибирская правительственная делегация прибыла на омский вокзал. Над его зданием помимо сибирского бело-зелёного флага развевался теперь и российский триколор. То была первая неожиданность. Вторая не меньшая состояла в том, что Вологодского, как полноправного члена Всероссийской Директории, никто из коллег директоров на перроне не встретил, что выглядело, по меньшей мере, как достаточно бестактное недоразумение. Петра Васильевича по прибытии поезда пришли встречать только представители Сибирского правительства, от уфимцев же никого на вокзале не было. "Из состава Директории и даже из канцелярии никого не было", - записал в своём дневнике председатель ВСП. О том же самом свидетельствует в своих воспоминаниях и Георгий Гинс, приехавший вместе с Вологодским, а также В.Г. Болдырев, один из уфимских директоров.
   "Утром прибыл П.В. Вологодский, - пишет Болдырев. - Встречала исключительно Сибирь. Нам официально не сообщили о часе приезда, а потому никого от нас не было. Конечно, это произвело неприятное впечатление и пошло нам на минус. Авксентьев поехал было, но Вологодского уже не застал на вокзале". "Авксентьев опоздал на вокзал к моменту прибытия поезда Вологодского, которому была устроена очень торжественная встреча, - вспоминает Гинс. - Присутствовал не только Административный совет в полном составе, но и представители общественных организаций, которые приветствовали главу сибирской власти. Получилось впечатление, что только Директория не сочла нужным оказать внимание Председателю Сибирского Правительства. Я позже других уезжал с вокзала, и опоздавший Авксентьев меня застал".
  "К Вологодскому поехал Кругликов*, - продолжает Болдырев, - был принят сдержанно. Вологодский обещал приехать в Правительство к 2-м часам, но потом позвонил, что ему предварительно надо сходить в баню - явная отплата за наше отсутствие при встрече. Приём - не лишенный чисто местного колорита. Мне это даже понравилось, но Авксентьев очень взволновался. Он временами близок к истерике...". "Авксентьев полюбопытствовал, - это опять вспоминает Гинс, - где и как он может повидать Вологодского, но деловое свидание с последним удалось ему не сразу. Последний, после долгого отсутствия из Омска, занялся на некоторое время личными делами".
  _______________
  *Аполллон Николаевич - управляющий делами Директории.
  
  
  Однако уже на следующий день, в субботу 19 октября, Вологодский приехал в присутствие и работа по формированию Всероссийского
  правительства возобновилась с новой силой и с новыми надеждами на преодоление зашедших в тупик переговоров между уфимскими директорами и членами Сибирского правительства. От имени последнего теперь вёл диалог не взрывной и несговорчивый Иван Михайлов, а более покладистый и вдумчивый Пётр Васильевич Вологодский, как настоящий сибиряк, как истый сибирский батька. Воспользуемся для ясности ещё раз выдержкой из Гинса: "Здоровая уравновешенность его натуры выражалась в поразительном спокойствии. Он никогда не проявлял ни торопливости, ни раздражения, ни страха. Своим спокойствием и выдержкой он иногда обезоруживал, а иногда обескураживал горячие головы. Директория была уверена, что Вологодский хитрит, готовится, комбинирует, а он просто не спешил...". И он таки сумел примирить рассорившуюся в спорах молодёжь и довести переговоры по формированию Всероссийского правительства до победного конца. Однако скольких усилий и каких жертв это ему стоило?..
  Ну, во-первых, Вологодский ясно сознавал, что в процессе переговоров придётся пожертвовать Сибирским правительством, что оно "исчезнет с горизонта сибирской жизни", и что ему (Петру Васильевичу) будет "жаль этих последствий". "Вот почему, - писал он в своём дневнике*, - мне хотелось прежде всего выяснить, какие намечены Сибирским правительством условия передачи власти Сибирского правительства Российской Директории. В этом моём настроении, очевидно, отразилось моё сибирское областничество и моё сибирофильство". В общем, за такую великую в сознании каждого правильно мыслящего сибиряка жертву, как ликвидация ВСП, понятное дело, нужно было запросить и достойную цену у уфимских директоров.
  _______________
  *Запись от 19 октября 1918 г.
  
  
  Поэтому уже в понедельник 21 октября с утра состоялось совместное заседание Совета министров и Административного совета, на котором Вологодский обсудил со своими коллегами условия сдачи власти в Сибири. Выработанные в течение нескольких часов жарких дискуссий условия были следующие: во-первых, персональный состав Всероссийского правительства должен формироваться всё-таки на основе "делового аппарата Сибирского правительства", другими словами все сибирские министры и управляющие, ну или подавляющее большинство из них, переходили бы на работу в соответствующие министерства и ведомства Всероссийского правительства. Во-вторых, председателем Совета министров нового правительства должен был стать сам П.В. Вологодский; ну и, наконец, в третьих, Сибирская областная дума, - социалистическая по своему характеру (дополнение моё. - О.П.), - подлежала немедленному роспуску безо всяких условий.
   По первому пункту, однако, имелся ряд пояснений со стороны сибиряков. Так, поскольку министр внутренних дел ВСП Вл.М. Крутовский после сентябрьских событий полностью отошел от дел, а управляющий данным министерством С.С. Старынкевич ещё 20-го числа выразил своё желание
   "занять более спокойный пост министра юстиции", на ключевую, по статусу, должность министра внутренних дел Всероссийского правительства сибиряки вновь предложили Ивана Михайлова. А в руководители ведомства иностранных дел (управляющий сибирским МИДом Мстислав Головачёв категорически не устроил иностранных представителей) рекомендовали недавно прибывшего в Сибирь Бориса Савинкова. С этим пакетом предложений Вологодский и прибыл во вторник 22 октября на заседание Директории, где процесс поиска компромиссов, собственно, и начался и продолжался в течение 10 дней.
  Диалог складывался весьма непросто, достаточно сказать, что уже в первые дни переговоров директора отвергли, считай, добрую половину из представленных сибиряками условий. Безоговорочно прошел только один пункт, касающийся назначения Вологодского председателем Совета министров, все остальные предложения пришлось многократно согласовывать и пересогласовывать. В результате члены Директории с оговорками, но всё-таки согласились, что именно деловая часть министров ВСП станет основой будущего Всероссийского правительства. По остальным пунктам произошло на первых порах полное отторжение. Так кандидатура Савинкова была отвергнута сразу же и окончательно*, впрочем, сибиряки не сильно-то и огорчились по данному поводу, да и вообще фактически мало боролись за министерство иностранных дел, считая его не особенно важным для себя**.
  _______________
  *Борис Савинков - некогда один из лидеров эсеровского движения и руководитель её боевой организации - после октября 1917 г. сильно разочаровался в русской революции и перешел на крайне правый политический фланг, став чуть ли не монархистом. Директорам это было хорошо известно и они, зная решительный характер Савинкова, а также весьма осведомлённые о его заговорческих талантах, высказались категорически против вхождения Бориса Викторовича в Правительство. От Савинкова в это время отвернулись даже многие из его друзей, вполне справедливо полагая, что он предал идеалы революции, за которые отдали свои жизни сотни эсеровских боевиков, в том числе и один из самых известных - поэт и террорист Иван Каляев - близкий друг Савинкова ещё со времён обучения в одной из варшавских гимназий. Потом они вместе готовили убийство великого князя Сергея Александровича. Третьим участником той операции, что примечательно, был Пётр Куликовский, теперь в январе 1918 г. избранный членом Сибирской областной думы от Совета крестьянских депутатов Якутской (ссыльнопоселенческой) области и вошедший во фракцию эсеров. Вот так, порой, расходятся пути дорожки бывших друзей и соратников, одни - налево, другие - направо.
  **Управляющим министерством иностранных дел в результате был назначен член партии кадетов приват-доцент Московского университета Ю.В. Ключников. Его кандидатуру предложили уфимские директора.
  
  
  Другое дело портфель министра внутренних дел, здесь уступать было никак нельзя. Кандидатуру Михайлова, как и следовало ожидать, члены
  Директории большинством голосов вновь отвергли и предложили Ваньке-Каину второстепенный пост министра торговли и промышленности. Однако сибиряки не пожелали оставлять позиции по такому принципиальному вопросу и продолжали твёрдо стоять на своём, и только усилиями Вологодского удалось достичь желаемого компромисса и утвердить Ивана Адриановича не на ключевую, но достаточно влиятельную должность министра финансов. Портфель же министра внутренних дел получил томский губернский комиссар Александр Гаттенбергер, протеже Потанинского кружка, блестяще зарекомендовавший себя во время последних событий, связанных с сентябрьским политическим противостоянием СОД и Административного совета, а также при подавлении забастовки железнодорожников и мариинского крестьянского вооруженного восстания.
  В отношении Сибирской областной думы трое из всероссийских директоров также высказались категорически против варианта, предложенного ВСП. Первыми это сделали Авксентьев с Зензиновым, а потом к ним присоединился ещё и Виноградов. Болдырев, правда, поддержал Вологодского с его предложением по немедленному роспуску СОД, но они оказались в меньшинстве и вынуждены были уступить. Тогда директора-социалисты в развитие своего успеха стали настаивать на том, чтобы разрешить депутатам Сибирской думы продолжить свою работу в комиссиях по подготовке разного рода законопроектов, в том числе и по выборам в Сибирское Учредительное собрание. Однако данное предложение буквально в штыки было встречено в Административном совете, члены которого даже предъявили директорам ультиматум, а именно: в случае несогласия последних с их требованием, пообещали в одностороннем, что называется, порядке публично объявить о роспуске СОД.
  В ответ Авксентьев и Зензинов, а за компанию с ними и Виноградов пригрозили подать в отставку со своих постов, что могло привести к фактической ликвидации Директории. Такая неожиданная новость многих встревожила и в первую очередь - иностранных дипломатических представителей, конечно. Они, как только узнали об этом, в срочном порядке откомандировали консула Великобритании на обед к Вологодскому, во время которого англичанин в вежливой, но назидательной форме известил председателя ВСП о том, что общественное мнение стран Антанты не одобрит разгона демократически избранного Сибирского парламента, а потому во избежание нежелательной шумихи в прессе консул порекомендовал ВСП воздержаться от необдуманных поступков. К просьбе дипломатов великих держав в тот же день присоединили свой голос и политические руководители чехословацких легионеров. Под таким нажимом Вологодскому ничего не оставалось как в очередной раз прислушаться к мнению союзников, собрать экстренное совместное заседание Совета министров и Административного совета ВСП и ещё раз попытаться убедить своих коллег по Правительству отказаться от занятой ими принципиальной позиции в отношении дальнейшей судьбы СОД.
  Уговорить высокопоставленных сибирских чиновников на компромиссный вариант Петру Васильевичу и на этот раз удалось, но уже с очень большим трудом. Дополнительные сложности помимо всего прочего заключались в том, что на Административный совет оказывали давление разного рода общественные организации правого толка*, которые публично, то есть совершенно открыто высказались за то, чтобы Сибирскую думу всё-таки распустить волевым решением и забыть о ней раз и навсегда, как о кошмарном сне. Однако "здравый" смысл победил, и компромиссный вариант был найден, его на заседании Директории 23 октября озвучили директора-социалисты, после чего он был одобрен обеими сторонами. Они сошлись на том, что многострадальную Областную думу всё же придётся распустить, но сделать это нужно будет не распоряжением ВСП, а решением самой Думы о самороспуске**. Подготовку же закона о выборах в Сибирское Учредительное собрание решено было поручить теперь не комиссии СОД, а специальному комитету, состоящему из представителей от крупнейших общественных организаций Сибири, в том числе и ото всех четырёх депутатских фракций Думы. На том собственно и договорились.
  _______________
  *Местная организация Союза возрождения, казачество, биржевой комитет и даже Всесибирский совет кооперативных организаций. Последний, правда не в полном составе, а в лице таких деятелей как Балакшин, Куликов и Филашев-Новиков. Однако член того же Совета эсер Нил Фомин в те же самые дни во время своих публичных выступлений в Красноярске выразил своё особое мнение, не совпадавшее целиком и полностью с мнением трёх других членов Всекосовета.
  **На директоров-эсеров, в свою очередь, в вопросах, касающихся не только судьбы Думы, но и должностных назначений, оказывали давление кроме товарищей по партии ещё и представители СОД - находившийся в Омске ещё со времён сентябрьских событий Иван Якушев, а также прибывшие в первой половине октября из Томска зампред Думы Фёдор Лозовой и секретарь президиума Думы Борис Мазан; об этом, в частности, пишет Гинс в своих воспоминаниях в подглавке "Тайное совещание".
  
  
  Ну и, наконец, последним камнем преткновения в спорах по поводу формирования будущего правительства стала должность заместителя министра внутренних дел. Согласившись с кандидатурой Ивана Михайлова на пост министра финансов, Авксентьев и Зензинов в качестве своеобразной компенсации потребовали назначения на должность товарища министра внутренних дел правого эсера, известного деятеля Комуча Евгения Роговского, занимавшего в Самаре летом текущего года должность управляющего ведомством государственной охраны. Причём директора-социалисты настаивали на том, чтобы в ведение Роговскому был передан контроль над милицией, а также заведывание политическим и уголовным сыском.
  Согласившись кое-как с первой частью предложения, Административный совет, однако, категорически отверг вторую его половину, вполне резонно опасаясь передавать в руки эсера одну из важнейших должностей в ключевом министерстве. Оппозиция на этот раз была настолько сильной,
  что никакие доводы Вологодского на членов Административного совета уже не действовали. И тогда Пётр Васильевич вынужден был прибегнуть к крайнему средству, к последнему доводу королей, что называется, он пригрозил, что подаст в отставку со всех своих должностей, в том числе с поста председателя Совета министров. И администраторы дрогнули, посовещавшись в отсутствии покинувшего заседание Вологодского, они приняли решение "выразить согласие на назначение Е.Ф. Роговского на должность товарища министра внутренних дел заведующего милицией".
  С данным постановлением Пётр Васильевич сразу же отправился в Директорию и в семь часов вечера объявил её членам о достигнутом, наконец, итоговом соглашении "по острым вопросам разногласия в деле сформирования делового кабинета". Это случилось 31 октября; в тот день, как записал Вологодский в своём дневнике, окончательно разрешился вопрос о вступлении в жизнь Директории. Директора решили устроить в честь такого долгожданного и радостного события банкет, хлопоты по которому взял на себя сам Авксентьев. Что же касается нашего глубокоуважаемого Петра Васильевича, то он, по собственному его признанию, "как-то сразу ослабел", почувствовав какая тяжелая ноша свалилась с его плеч. К концу следующего трудового дня силы совсем оставили его, "сделав короткую запись в своём дневнике", Вологодский "в 6 часов вечера лёг отдыхать и проснулся лишь в 10 часов, напился чаю и снова лёг спать, проспав крепким сном до 7 часов утра".
   Каковы же были итоги его деятельности? Во-первых, удалось сохранить в качестве исполнительной власти основной костяк Сибирского правительства. Девять из четырнадцати министров и управляющих министерствами ВСП перешли на работу во Временное Всероссийское правительство: П.В. Во-логодский, И.И. Серебренников, И.А. Михайлов, Н.С. Зефиров, Н.И. Петров, В.В. Сапожников, С.С. Старынкевич, Л.А. Устругов и Л.И. Шумиловский. Томский губернский комиссар А.Н. Гаттенбергер стал десятым представителем от Сибири в новом Правительстве*. Сохранил свою должность председателя Совета министров и сам Пётр Васильевич Вологодский. Во-вторых, от уфимских директоров удалось добиться твёрдых гарантий "к обеспечению за сибирским населением права на областной представительный орган". Под представительным органом имелось в виду Всесибирское Учредительное собрание. Таким образом, не только исполнительная, но и законодательная власть Сибирской автономной области, первая де-факто, а вторая де-юре, как бы продолжили своё существование и определились в своём дальнейшем развитии как реально воплощённые в жизнь теоретические наработки представителей сибирского автономистского движения.
  _______________
  *В четвёрку представителей от Центральной России вошли: Ю.В. Ключников, А.В. Колчак (военный и морской министр), Г.А. Краснов и Н.Н. Щукин. Должность в ранге министра в конце октября получил также и Д.Л. Хорват, назначенный верховным уполномоченным по Дальнему Востоку.
  
  
  Последних, кстати, оказалось в новом Правительстве аж целых пять человек: Вологодский, Гаттенбергер, Петров, Сапожников и Серебренников. Михайлов и Шумиловский также имели некоторое отношение к движению, первый в 1917 г. состоял членом Петроградского союза сибиряков-областников, а второй в 1909 г. редактировал в Барнауле газету областнического направления "Жизнь Алтая". Поэтому мы вынуждены не согласиться с Г. Гинсом, утверждавшим, что "не областнические круги, а беженцы (из Центральной России. - О.П.) дали силы для административного аппарата" Правительства Директории*. К тому же необходимо отметить, что из четырнадцати министров сибиряками по рождению являлись шестеро (Вологодский, Зефиров, Михайлов, Петров, Серебренников и Шумиловский), трое (Гаттенбергер, Сапожников и Старынкевич) долгое время прожили в Сибири, а Устругов в течение нескольких месяцев 1916 г. занимал должность начальника Омской ж.д. Налицо полное количественное преобладание на министерских постах Всероссийского правительства людей, судьбы которых оказались так или иначе связаны с Сибирью ещё с дореволюционных времён.
  _______________
  *Хотя в чём-то Гинс по-своему прав, поскольку, действительно, очень много разного рода, главным образом, столичного сброда, другими словами бессовестных прожигателей жизни, живших при царе в богатстве и роскоши за счёт ограбления собственного народа, в том числе и сибиряков, хлынуло в Сибирь подальше от прижавших им хвост большевиков. Сюда к нам сбежались тогда и лишившиеся спекулятивных капиталов банкиры и ростовщики, спившиеся от безделья помещики, барыги маклеры, карточные шулера, сутенёры и проститутки, разного рода половые извращенцы и извращенки нетрадиционной сексуальной ориентации, ну и, наконец, самые подлые из всей этой столичной братии - редактора книжных издательств, на дотационные средства от государства эксплуатировавшие в угоду себе и прогнившему политическому режиму каторжный труд российских литераторов, вынуждая последних прозябать в нищете и забвении, зажимая талант настоящих писателей и поэтов и давая дорогу сиюминутным коньюктурщикам от искусства, печатая разного рода однодневный литературный ширпотреб, развращая и отравляя этим хламом сознание и души российских читателей. И вот всё это людское непотребство, лишившееся средств к существованию и не привыкшее к свободному и праведному труду, перебралось к нам в Сибирь в 1918 г. Довыделывались живодёры и теперь вот прибежали под защиту вдохнувших воздуха свободы сибиряков. Вот только начёрта они тут нужны были, спрашивается, с их метостазами? Своих хватало.
  
  
  3 ноября в последний день своего существования Временное Сибирское правительство издало сразу несколько постановлений. Ну, во-первых, "в ознаменование выдающихся заслуг по воссозданию государственности и правопорядка в Сибири и по восстановлению мирного течения жизни в крае, а также во внимание к многолетним плодотворным, на разных поприщах,
  трудам на благо и преуспеяние Сибири" указом Административного совета Петру Васильевичу Вологодскому было присвоено звание Почётного гражданина Сибири.
  Следующим постановлением ВСП в тот же день учреждалась комиссия по выработке положения о выборах во всесибирский представительный орган. В её состав постановлялось включить: Почётного гражданина Сибири Григория Николаевича Потанина; по одному представителю - от высшего судебного установления (по назначению Правительства), от совета сибирских съездов представителей торговли и промышленности, от сибирского объединения профессиональных союзов и от Совета всесибирских кооперативных съездов; два представителя от съезда губернских организаций сибиряков-областников и Потанинского кружка; по три представителя - от сибирских земств и от сибирских городов; и, наконец, по четыре представителя - от науки (по назначению Правительства), от казачьих войск Сибири, от национальных организаций киргиз, татар, бурят и якутов (по одному от каждой) и от Сибирской областной дума (по одному представителю от каждой из четырёх фракций). Своего председателя данная комиссия должна была выбрать самостоятельно.
  Ну и в завершение всех славных дел 3 ноября вышло два последних постановление ВСП под общим заголовком "О передаче верховной власти на территории Сибири Временному Всероссийскому правительству". Первое отменяло декларацию "О государственной самостоятельности Сибири от 4 июля 1918 г.". А второе официально передавало верховное управление на территории Сибири Правительству Директории:
  "Приняв на себя верховную власть после свержения большевиков в Западной Сибири, Временное Сибирское Правительство с величайшим напряжением сил осуществляло свою трудную задачу дальнейшего освобождения всей Сибири и укрепления в ней начал законности и порядка.
  Тяжкое бремя выпало на долю Сибирского Правительства: ему досталось народное достояние разграбленное, промышленность разрушенная, железнодорожное сообщение расстроенное. Заново приходилось строить власть, заново созидать порядок, в условиях непрекращавшейся борьбы. Славное русское офицерство и казачество и самоотверженные отряды добровольцев, опираясь на братскую помощь доблестных чехов и словаков, героически боролись за освобождение страны.
  Ныне на всем пространстве Сибири действует единая власть. Вновь создана молодая, но сильная духом армия. Учреждено подзаконное управление.
  Работы по укреплению новой государственной власти в Сибири ещё далеко не закончены, но, в помыслах о благе сибирского населения, не могут быть забыты интересы истерзанной России.
  Наша родина истекает кровью. Она отдана большевиками на поток и разграбление немецким пленным и разнузданным бандам русских преступников.
  Приближается конец мировой войны. Народы будут решать свои судьбы, а великая раньше Россия, в этот исключительно важный момент, может остаться разрозненной и заполонённой.
  Без великой России не может существовать Сибирь.
  В час величайшей опасности все силы и все средства должны быть отданы на служение одной самой важной задаче - воссозданию единого и сильного государства Российского.
  Эту ответственную задачу приняло на себя Временное Всероссийское Правительство, на государственном совещании в Уфе избранное и верховной властью облечённое. Единой воле этого правительства должны быть подчинены все силы и средства управления, и дальнейшее существование нескольких областных правительств представляется ныне недопустимым.
  В сознании священного для всех народов и частей России патриотического долга, Сибирское Правительство, получив гарантии, что начала автономии Сибири будут восстановлены и укреплены, как только минуют трудности политического положения России, ныне во имя интересов общегосударственных, постановило: в отмену декларации 4 июля 1918 года "О государственной самостоятельности Сибири", сложить с себя верховное управление и всю полноту власти на территории Сибири передать Временному Правительству Всероссийскому.
  Председатель Совета министров, министр иностранных дел П. Воло-годский. Министр снабжения И. Серебрянников. Министр финансов И. Ми-хайлов. Управляющий делами Совета министров Г. Гинс" (Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства, от 3 ноября 1918 г., Љ 24, ст. 224).
  
  Банкет по случаю образования Временного Всероссийского правительства* состоялся 6 ноября, на нём присутствовали в полном составе представители двух до недавнего времени противоборствующих сторон (центра и области), а также многочисленные гости, в том числе и иностранные.
  _______________
  *Указом Директории от 4 ноября 1918 г. членами Всероссийского Совета министров были назначены: П.В. Вологодский (председатель), В.А. Виноградов (заместитель председателя), А.В. Колчак (военный и морской министр), Ю.В. Клю-чников (заведующий министерством иностранных дел), А.Н. Гаттенбергер (управляющий министерством внутренних дел), И.И. Серебренников (министр снабжения), И.А. Михайлов (министр финансов), Н.С. Зефиров (министр продовольствия), С.С. Старынкевич (министр юстиции), Л.А. Устругов (министр путей сообщения), В.В. Сапожников (министр народного просвещения), Л.И. Шу-миловский (министр труда), Н.И. Петров (министр земледелия), Н.Н. Щукин (временно заведующий министерством торговли и промышленности), Г.А. Краснов (государственный контролёр), Г.Г. Тельберг (управляющий делами Совета министров).
  
  
  Ведущим оратором торжества стал, конечно, Николай Дмитриевич Авксентьев - оратор-солнце, как его называли в России, он выступал со своими спичами несколько раз под бурные аплодисменты "напыщенно", но "без души". Речь же П.В. Вологдского хотя и прозвучала слегка приземлено, но вместе с тем в ней было сказано о самой сути политического момента и сделан упор на одну из главных составляющих всего произошедшего, а именно: была отмечена выдающаяся роль Сибирского правительства в деле создания единого противобольшевистского фронта на востоке страны и в объединении основных политических группировок в единое целое. "Сибирское правительство, - сказал между прочим Пётр Васильевич, - при всей неподготовленности своего состава к государственной деятельности, удачно справилось с поставленными ему историческим моментом задачами, благодаря тому, что оно нашло для своей деятельности почву, достаточно взрыхлённой и подготовленной для восприимчивости государственности беспримерно самоотверженной и мужественной деятельностью офицерства, которому помогали и земства, и города".
  Ни единым словом, к сожалению, как мы видим, не была упомянута в том почётном списке Сибирская областная дума. Её дальнейшая судьба, увы, уже была предрешена, причём далеко не в лучшем для неё варианте - она, что называется, приказала долго жить. Облдума стала, таким образом, абсолютно невосполнимой жертвой и, возможно, самой крупной разменной монетой недавно завершившегося политического торга.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА ШЕСТАЯ
  
  ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА
  
  
   Душа и рассудок этих злополучных были в омрачении,
   но какое сердце, какое покорное сердце
  билось в этих самоубийцах.
  Пётр Словцов. Историческое обозрении Сибири
  
  И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:
   - Батько! где ты! Слышишь ли ты?
   - Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины,
  и весь миллион народа в одно время вздрогнул.
  Н.В. Гоголь. Тарас Бульба
  
  
  
  1. Тайны мадридского двора
  
  Ну, что же, вот и близится к окончанию наш рассказ о трудных днях существования Сибирской автономной республики, о незначительном, казалось бы, на первый взгляд, эпизоде российской истории, но вместе с тем, возможно, об одном из самых значимых событий в новейшей истории Сибири. И расскажем мы в завершающей главе нашей дилогии* о последнем заседании Сибирской областной думы, о том заседании, которое некоторые из его участников охарактеризовали как "жертвенное" ("Голос Сибири", Томск, Љ23 от 4 февраля 1919 г.).
  _______________
  *Примечательно, что начинали мы свой рассказ с событий в Томске (см. "День освобождения Сибири") и здесь же в Томске его и заканчиваем. А где же ещё?..
  
  
  В этой жертве нуждались многие. Министры Сибирского правительства во имя её сохранили, практически, все свои портфели во Всероссийском правительстве. Уфимские директора, пожертвовав депутатами социалистами, обеспечили себе на некоторое время относительное политическое благополучие в среде омских охранителей старины. Ну и, наконец, сами члены Сибирской думы сложили с себя дарованные им избирателями полномочия в обмен, кроме всего прочего, ещё и на свои временные материальные блага (об этом чуть ниже). Таков был абсолютно проигрышный для СОД расклад, так что кто-нибудь из её особо преданных приверженцев вполне мог вспомнить в те дни слова бывшего царя Николая II при отречении от престола: "Кругом измена, трусость и обман".
  Правые политические группировки, зная, что большинство в Думе принадлежит левым депутатам, стали травить первый сибирский парламент
   (или предпарламент, если быть точнее) уже с первых дней свержения советской власти в регионе. Нападки эти особенно усилились, как мы знаем, в сентябре месяце, когда вышло постановление Административного совета ВСП о временной приостановке деятельности Сибирской думы. Данное постановление, ещё раз напомним, поддержали и члены Уфимской Директории. Однако, вместе с тем, министр-председатель последней Николай Дмитриевич Авксентьев, нисколько, впрочем, видимо, не жалея предназначенной для заклания жертвы, отмечал, что Временное Всероссийское Правительство окажется в ложном для себя положении, если распустит Думу своим указом*. Позволить Сибирскому правительству удовлетворить одно из самых заветных своих желаний - распустить "красную" Думу директора-социалисты Авксентьев и Зензиновым также не могли. Поэтому и появился на свет компромиссный для всех вариант с самороспуском.
  _______________
  Шиловский М.В. Временное Всероссийское правительство... С.18
  
  
  Находившийся с середины сентября в Омске председатель СОД Иван Александрович Якушев, как только узнал о том, что на кон политической игры поставлена дальнейшая судьба возглавляемого им представительского органа, сразу же стал продумывать и готовить ответный план действий и с этой целью вызвал в начале октября в столицу Сибири двух своих заместителей Сергея Никонова и Фёдора Лозового. Однако, поскольку, в связи, видимо, с недавним своим арестом, профессор Никонов 3 октября подал в президиум Думы заявление о своей отставке (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.42), 4 октября в Омск были командированы Лозовой и секретарь президиума Думы Зиновий Шкундин (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.46). Гинс же в числе тех самых лоббистов упоминает ещё и Бориса Мазана, также являвшегося серетарём президиума Думы.
  В дополнение к этим силам 23 октября из Томска в Омск по вызову всё того же Якушева выехало пять представителей от трёх думских фракций ("Свободный край", Љ94 за 1918 г.). Меньшевики отказались прислать своего делегата. Эсеры же на заседании фракции постановили в обязательном порядке направить своих представителей в Омск, но, игнорируя Сибирское правительство, вести переговоры только с членами Директории и потребовать немедленного возобновления работы СОД и более того - предоставить депутатам права организации областной сибирской власти. Но к тому времени корабли, что называется, уже давно ушли, и думских представителей Авксентьев 25 октября пригласил лишь для того, чтобы утвердить двусторонний акт, заключённый правительствами Всероссийским и Сибирским, о временном упразднении сибирской автономии, а также о том, что, по согласованию члена Директории Авксентьева с президиумом Думы, Сибирскую областную думу предлагается самораспустить ("Свободный край", Љ99 за 1918 г.).
  Пожалуй, лишь одно теперь могло спасти сибирский депутатский корпус от низвержения - это заступничество Г.Н. Потанина. Подай тогда многоуважаемый патриарх свой голос в защиту Думы и она, кто знает, возможно и получила бы хоть какой-то шанс на выживание, тем более, что в её поддержку высказались в октябре некоторые из сибирских земств, в частности, томское и иркутское*. Однако Григорий Николаевич голоса своего в пользу СОД тогда не отдал, более того в первых числах ноября во многих сибирских газетах правого толка** была опубликована достаточно внушительных размеров статья, посвящённая истории создания, а также основным этапам деятельности Сибирской областной думы. Автором этой статьи, как многие полагают, являлся Александр Адрианов, а подписали её вместе с ним - Григорий Потанин, профессор Новомбергский и член Думы Василий Попов. В заключении того историко-публицистического эссе содержался более чем недвусмысленный вывод: "Сибирская областная дума настоящего состава, заявившая себя противоправительственною, противогосударственною и преступною деятельностью, должна быть распущена. Она не является оплотом Сибирской автономии и не имеет права на дальнейшее существование".
  Причастность Потанина к данному заявлению часть исследователей считает вполне очевидной, другие же данное утверждение подвергают некоторому сомнению. К числу последних, например, принадлежит современник и отчасти участник тех событий Вениамин Вегман, первым засомневавшийся на сей счёт в своей статье "Сиболдума". К сожалению, никаких серьёзных доказательств своей правоты ни одна из сторон не приводит***. Поэтому сейчас для нас вполне очевидно лишь одно: Григорий Николаевич в защиту Облдумы, повторимся, не выступил. Да и что, впрочем, уже можно было требовать от одинокого восьмидесятитрёхлетнего старика единственным средством к существованию, для которого являлась пенсия, назначенная ему Сибирским правительством. Разве мог он пойти поперёк воли этого Правительства? Конечно, нет. Было время боролся и боролся отчаянно, но то время уже, увы, безвозвратно ушло.
   _______________
  *Сибирь в период Гражданской войны... Кемерово, 1995. С.102
  **См. например: "Свободная Сибирь", Красноярск, Љ139 от 2 ноября 1918 г.
  ***Впрочем, томский профессор Ларьков приводит (правда, к сожалению, без ссылки на источник информации) более позднее высказывание собственно самого Потанина, датированное декабрём 1918 г. "Я с самого начала образования Сибирской областной думы относился к ней отрицательно, так как считал, что она не отражает ни воли, ни настроения населения Сибири, включая в свой состав исключительно левые партии, которые не выдержали действительного настроения большинства населения. На мой взгляд, в Думу должны были войти представители всех вообще партий без каких-нибудь исключений, а главная роль должна была принадлежать в ней областникам" (Ларьков Н. Прислужником буржуазии я никогда не был... С.5).
  
  
  Что же касается членов Сибирской думы, то они, создаётся такое впечатление, и сами не очень-то горели желанием (видимо, после сентябрьских арестов в Омске и Томске, а также убийства Новосёлова)* как-то особенно протестовать против, мягко говоря, непонятного для многих решения высшей исполнительной власти. Впрочем, возможно, что-то такое и затевалось руководством эсеровской фракции в октябре**. И хотя точно утверждать существовал заговор или нет, мы не берёмся, однако в любом случае вполне очевидно, что как только думским эсерам стало известно, что к роспуску СОД склоняются и уфимские директора-социалисты, все их протестные настроения по большей части сразу же улетучились. А последние сомнения должны были, по всей видимости, исчезнуть после того, как всем депутатам без исключения повысили заработную плату за октябрь и ноябрь. Так, согласно думской сметы (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.49, л.121), предоставленной в ноябре по просьбе министра финансов Михайлова (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.75, л.9), если денежное содержание рядовых депутатов за август месяц составило 435 рублей, а за сентябрь 450, то уже за октябрь каждый из народных избранников должен был получить по 900 рублей, а за ноябрь по 1800 (видимо с учётом ещё и декабрьской месячной зарплаты впрок, что называется). Для сравнения - средняя заработная плата по региону не превышала тогда 300 рублей. Зарплата членов президиума Думы была ещё выше и приближалась к министерской.
  _______________
  *О том, что на депутатов серьёзно надавили в этом плане, свидетельствует, например, запись в дневнике Виктора Пепеляева от 3 ноября: "Дума дала гарантии оставаться в намеченных пределах... Если обещания Дума не выполнит, будут приняты решительные меры".
  **Документальных подтверждений, правда, этому не существует, и мы можем лишь предполагать, опираясь на некоторые косвенные, так сказать, "улики". Так, например, в октябре по решению остававшегося ещё в Томске руководства Думы, номер домашнего телефона председателя Якушева на время его отсутствия был передан для пользования ни кому иному, как недавно вернувшемуся из Владивостока эсеру Евгению Захарову (ГАТО. Ф.1362, оп.1, д.212, л.19), министру правительства Дербера, распущенному, как мы знаем, по инициативе ВСП. Возможно, телефон Захарову был необходим для чисто профессиональных его нужд, как адвокату, однако, можно также предположить, что оперативная связь срочно понадобилась ему и для осуществления каких-то конспиративных целей.
  
  
   6 ноября в тот самый день, когда состоялся праздничный банкет по случаю ликвидации ВСП и образования Временного Всероссийского правительства, членами Директории было подготовлено постановление о роспуске Сибирской областной думы. Однако оно не подлежало пока разглашению и публикации, поскольку должно было вступить в силу только после того, как депутаты СОД собственным своим волеизъявлением примут решение о самороспуске. Такова была тонкая политическая казуистика. Указ Директории о роспуске Сибирского правительства также вышел лишь на следующий день после того, как ВСП издало постановление о прекращении своей деятельности.
  
  
  
  2. Верховные жрецы
  
  Последнее пленарное заседание Сибирской областной думы было назначено на 10 ноября. В тот день, по весьма образному замечанию Вегмана, Думу собрали для того, чтобы она "совершила над собой обряд харакири", а "для выполнения роли верховного жреца" в том обряде из Омска утром 8 ноября отбыл сам министр-председатель Временного Всероссийского правительства Николай Авксентьев в сопровождении своего заместителя по Директории Андрея Аргунова. Вечером того же дня они проследовали через Новониколаевск, где к ним в вагон подсел член Всероссийского Учредительного собрания, а равно с тем и депутат Сибирской областной думы Евгений Колосов ("Народная Сибирь", Новониколаевск, Љ100 за 1918 г.).
  Последний являлся уроженцем Сибири, сыном в прошлом одного из ближайших сподвижников Потанина по областническому движению, да к тому же эсером с дореволюционным стажем, точно так же, кстати, как и Авксентьев, проведшим долгое время за границей в эмиграции. Главной его революционной стезёй являлась оппозиционная публицистика, а, проще говоря, - журналистская деятельность. На этом поприще он даже завоевал себе славу сибирского златоуста, а потому мог весьма пригодиться 10 ноября во время думских дебатов. С Колосовым по пути в Томск была, надо полагать, проведена соответствующая беседа, а главным аргументом, при помощи которого Евгений Евгеньевич, по всей видимости, позволил себя убедить, стал весьма традиционный в таких случаях тезис о спасительном приоритете власти всероссийской над властью краевой сибирской.
  В семь часов утра 9 ноября правительственный железнодорожный состав должен был прибыть в Томск, но почему-то немного подзадержася в пути. В самом же городе накануне ночью также произошли никем абсолютно непредвиденные события, несколько омрачившие столь радостный для многих визит главы Всероссийского правительства в парламентскую столицу Сибири. Дело в том, что на одном из заборов главной городской улицы Садовой (ныне проспект Ленина от площади Новособорной до Лагерного сада) кто-то ночью крупными известковыми буквами написал: "Боже, царя храни! Да здравствует Михаил Александрович!". А на Нечаевской улице (ныне проспект Фрунзе), видимо, той же рукой и опять на заборе была размашисто откорректирована предыдущая запись: "Боже, царя храни! Бей жидов и социалистов!" ("Жизнь Алтая", Љ90 за 1918 г.). Утром надписи тщательно закрасили, но их уже кое-кто успел прочитать, и слух об их крамольном содержании во множестве интерпретаций, перефразированных по форме, но не по сути, мгновенно распространился по всему городу.
  В 11 часов утра 9 ноября на станцию Томск-I прибыл вагон министра-председателя Директории Н.Д. Авксентьева. Правительственный состав встречала на перроне весьма внушительная делегация - представители от всех управленческих структур губернии и города, а также военные. Здесь были: губернский комиссар Гаттенбергер, председатель СОД Якушев и его заместитель Саиев, председатель Томского губернского земского собрания Мраморнов, председатель губернской земской управы Ульянов, его заместитель Наумов, члены управы в количестве 5 человек, а также председатель Томской уездной земской управы Сидоров и 3 члена управы вместе с ним; кроме того, присутствовал исполняющий обязанности городского головы Васильев с четырьмя своими коллегами по городской управе и еще несколько чиновников. Из числа военных - начальник Томского военного округа генерал-майор Вишневский, комендант города полковник Аурениус и начальник гарнизона полковник Бабиков.
  В зале 1-го класса вокзала состоялась первая ознакомительная беседа прибывшего с встречавшими его представителями местных органов исполнительной власти и самоуправления. Сначала Авксентьев обратился к Гаттенбергеру и узнал об общей обстановке в губернии, потом - к Якушеву и осведомился у него - готова ли Областная дума к последнему своему заседанию. Получив утвердительные и обнадеживающие ответы, министр-председатель обратился тогда к Ульянову с вопросом:
  - Ну, а как живут самоуправления?
  - Слава Богу, плохо, - смело ответил председатель губернской земской управы. - Денег нет. Станок не успевает обеспечивать нужды населения, а напечатанное быстро оседает в кубышках у граждан. Поступления от налоговых сборов также незначительные, - жаловался далее Ульянов, - деревня нуждается в мануфактуре и не желает обменивать продукты питания на теряющие ценность купюры, поэтому получается замкнутый круг.
  Авксентьев, как и подобает в таких случаях представителю верховной власти, чисто формально пообещал выправить в скором времени столь запутанную ситуацию. Потом обсуждались и некоторые политические вопросы, в частности, генерал Вишневский выразил от лица военных серьёзные опасения по поводу продвижения японцев всё дальше и дальше на запад по российской территории. Но Авксентьев заверил, что и эта ситуация находятся под контролем у нового Правительства.
  В конце несколько затянувшейся предварительной беседы главе Директории от лица встречающей его делегации было предложено посетить с визитом томские земские управленческие учреждения и ознакомится с их работой. Авксентьев искренно поблагодарил за приглашение и пообещал обязательно им воспользоваться, но прежде, как заявил министр-председатель, он хотел бы встретиться с Григорием Николаевичем Потаниным, для того чтобы засвидетельствовать искреннее уважение одному из старейших российских революционеров и первому Почётному гражданину Сибири. Однако тут вышла небольшая заминка, Авксентьеву с некоторым сожалением доложили, что Григорий Николаевич живёт в скромной и небольшой съёмной комнате, где главе Правительства будет, наверное, не совсем удобно вести беседу. Поэтому встречу с Потаниным пообещали организовать немного позже и в более подходящем для такого весьма значимого мероприятия месте, но её, кажется, так и замяли впоследствии.
  На том и порешили, и вскоре вся многочисленная объединённая делегация прибывших и их встречавших официальных лиц направилась в город для знакомства с губернскими учреждениями. При посещении губернской земской управы Авксентьеву, между прочим, поступили жалобы от её сотрудников по поводу того, что земское самоуправление никак не развивалось при прежнем Сибирском правительстве. Более того, по словам просителей за общие интересы, самоуправление как таковое вообще ставилось в подчинённое положение к административным государственным структурам, причём не только к гражданским, но и к военным, что не могло не беспокоить демократическую общественность. Томские земцы тем самым как бы намекали, что возлагают на новое Правительство большие надежды в плане коренного изменения сложившегося за последние месяцы положения вещей. Николай Дмитриевич в ответ на эти заявления по-мхатовски долго держал задумчивую и многозначительную паузу и лишь изредка отпускал мало что значащие фразы, которые, по всей видимости, мягко говоря, слегка разочаровывали его собеседников. Так, выслушав жалобу члена управы Денисова по поводу усиливающейся в последнее время цензуры в печати, председатель Правительства ничего положительного не пообещал, а лишь сочувственно и почти безнадёжно прокомментировал, что сейчас действительно нечего читать и особенно в Омске.
  
  
  
  3. Непраздничное воскресенье
  
  10 ноября 1918 г. выпало на воскресенье. С утра в Томске слегка шёл снег...
  В городе в тот день, что вполне естественно, уже не было той особой торжественности и помпы, что можно было наблюдать при открытии августовской сессии Думы здесь же всего лишь три месяца назад. Однако был выходной, и поэтому кое какая оживлённая суета всё-таки наблюдалась в среде горожан*. У входа в здание университетской библиотеки уже за несколько часов до начала заседания стали собираться и толпиться неравнодушные люди. Желающих, не только просто подискутировать на злободневную тему, но и попасть на само историческое собрание Думы, нашлось немало. Однако на этот раз вход на мероприятие был строго ограничен пригласительными билетами, но, даже, несмотря на это достаточно трудное и весьма неожиданное препятствие, особо страждущим все-таки удалось прорваться и без билетов, так что в актовом зале библиотеки вскоре не осталось, практически, ни одного свободного места.
  ________________
  *Материалы о событиях того дня взяты нами из публикаций газет: "Жизнь Алтая", Љ90 и Љ131 за 1918 г.; "Народная Сибирь", Љ109 за 1918 г.; "Русская речь", Љ36 за 1918 г.; "Свободная Сибирь" за 15 ноября 1918 г.
  
  
  Все зрительские места, все задние проходы зала, дверные ниши и даже подоконники были заполнены и переполнены публикой. Ведь предполагалось, кроме всего прочего, ещё и публичное явление народу председателя Всероссийского правительства, что в провинциальной жизни даже такого крупного университетского города как Томск случалось не часто. В среде публики выделялась, главным образом, конечно, интеллигенция: преподаватели, студенты, служащие различных ведомств и учреждений (как будто все на одно благородное лицо), отличавшиеся, пожалуй, только своими гражданскими мундирами, некоторыми возрастными особенностями да цензовым колоритом. Присутствовало также и несколько представительниц женского пола, в основном молодые курсистки. Политика в ту революционную эпоху стала, как известно, волновать даже и весьма обычных российских дам, в том числе и сибирячек, причём волновать ничуть не меньше, чем, допустим, какие-нибудь увлекательные романтические истории в тургеневском духе. В общем, казалось, что весь "подлунный мир" собрался в тот день в читальном зале университетской библиотеки.
   Вместе с тем добрая половина мест, отведённых для членов Сибирской областной думы, пустовала, и образовавшаяся вследствие этого "проплешина" впечатляюще контрастировала на фоне остального под завязку заполненного зала. Присутствовало в тот день, судя по итогам голосования, всего 89 народных избранников, при кворуме в 90(!). В то время как, по официальным данным, к началу осени 1918 г. по списку СОД числилось 128 человек (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.45, л.45), а областническая "Жизнь Алтая" (Љ131 за 1918 г.) приводит цифру в 165 зарегистрировавшихся на момент последнего заседания депутатов*. Впрочем, вполне возможно, что членов СОД, присутствовавших в тот день на заседании, всё-таки было немного больше, чем 89, иначе, из-за отсутствия кворума, собрание должны были признать незаконным. Тогда получается, что часть депутатов совсем никак не голосовала, ни за, ни против, не поднимала руки и в числе воздержавшихся, но тогда уж и не понятно, что это вообще были за депутаты такие, разве что в кавычках. Кто-то из отсутствующих членов СОД просто не смог приехать в Томск, кто-то, возможно, нерадиво поленился, но были конечно же и такие, кто не явился на последнее заседание и по этическим соображениям, принципиально не желая участвовать в подобного рода политическом фарсе.
  _______________
  *Газета в том же номере приводит и целый ряд других статистических данных, возможно, для кого-то представляющих определённый интерес. В числе зарегистрировавшихся депутатов наличествовало: эсеров - 88 человек, беспартийных, но сочувствующих этой партии - 7 человек, меньшевиков - 25, плюс 2 сочувствующих, народных социалистов - 8 человек, областников и сочувствующих им беспартийных - 35 депутатов. 108 - русских, 15 - евреев, 11 - украинцев, 5 - немцев, 5 - бурят, 5 - татар, 4 - белоруса, 4 - эстонца, 3 - алтайца, 2 - латыша, 2 - поляка и 1 - кореец. Из них коренных сибиряков только 43%. Интересен был расклад и по социальному статусу, крестьян в Думе было 14 человек, 10 - рабочих, один скотовод и один из депутатов обозначил себя как коммерсант, остальные 139 членов Думы принадлежали к разряду интеллигенции - научной, служебной, производственной и т.д. Высшее образование имели 18% депутатов, 36% - среднее, а остальные 46% - лишь "грамоте умели".
  
  
  В числе отсутствующих по уважительной причине, а именно - по состоянию здоровья, числился человек, кто имел право присутствовать на любом заседании Сибирской думы прежде и первее всех остальных, этим единственным избранным являлся Григорий Николаевич Потанин. Новость о его неявке стала для многих главным и вполне очевидным признаком того, что день 10 ноября, мягко говоря, может не задаться.
  Заседание открылось в час пятьдесят пополудни. В это время при громе восторженных аплодисментов в ложе почётных гостей появились члены Уфимской Директории Н.Д. Авксентьев, А.А. Аргунов, министр просвещения Всероссийского правительства томский профессор В.В. Сапожников, а также иностранные гости (наблюдатели). Последним занял свои места президиум Думы. Председательствующий Иван Якушев объявил заседание открытым, в самом его начале он предложил почтить память члена Думы Александра Ефремовича Новосёлова, убитого в Омске два месяца назад по приказу неких "тайных" сил (вряд ли для кого в том зале являвшихся тайными). Все встали. После минуты молчания была оглашена повестка дня, по второму пункту которой Думе предстояло заслушать сообщение председателя Всероссийского правительства о роспуске Сибирской областной думы, а также - ответные заявления по данному поводу представителей от четырёх депутатских фракций.
  После голосования по докладу мандатной комиссии о принятии нескольких новых членов в состав Думы Якушев предоставил слово Николаю Авксентьеву - председателю Временного Всероссийского правительства. Весь зал встал и вновь громом долго не смолкавших оваций поприветствовал видного российского политического деятеля с мировым именем. Оратор-солнце говорил около 45 минут, по другим данным больше часа, то есть долго, очень долго, а для кого-то даже может быть и мучительно долго, убеждая собравшихся депутатов и публику, а возможно в какой-то степени и самого себя, в том, что роспуск Сибирской областной думы в данный исторический момент есть необходимая жертва во имя единства великой России, борющейся с большевистской диктатурой.
  Начиная свою речь, Авксентьев обратился к депутатам как "господа члены Областной сибирской думы". И далее в первой части своего выступления он с большим усердием, во всю мощь, так сказать, своего ораторского таланта мотивировал права и полномочия Временного Всероссийского правительства на верховную (читай - абсолютную) власть и все эти свои мотивации подвёл, наконец, к тому, что сейчас во имя спасения России необходимо на время забыть об автономистских устремлениях. Такой призыв вызвал первые одобрительные аплодисменты присутствующих, в том числе и со стороны депутатского корпуса. Левая часть последнего особенно громко аплодировала министру-социалисту; правая же сторона, представленная, главным образом, областниками, вела себя более сдержанно во время выступления.
  Во второй части своего спича Авксентьев стал призывать депутатов последовать примеру других автономных образований и их органов управления, которые были подвергнуты ликвидации со стороны Временного Всероссийского правительства. "Святость условий, заключенных в Уфе, - сказал он, - заставляет Всероссийское правительство обратиться к Сибирской областной думе" с точно таким же предложением. Правительство к такому шагу, продолжал министр-председатель, побудило "прежде всего, бедность на территории, освобождённой от большевистского ига, людьми, способными встать во главе возрождающегося отечества, ибо люди ума, знания, люди, отмеченные талантом, находятся по ту сторону Урала". (Ну, ещё бы!) И далее: "Всероссийское правительство принуждено было впитать в себя всех выдающихся людей, выдвинутых в автономные правительства, и эти самым обрекло на прозябание самоуправление народностей". Да и союзники, заметил далее Авксентьев, станут более активно помогать только в том случае, когда "во главе России будет стоять единая и сильная волей власть". (Накаркал.)
  Отметив причины, вследствие которых Директория вынуждена была пойти на ликвидацию областных правительств, докладчик с "искренностью, видимо, присущей немногим", как отметил один из репортёров, в третьей части своего выступления остановился на заслугах Сибири в деле освобождения России от большевизма. "Ни одно русское сердце никогда не забудет этой великой заслуги сибиряков", - пафосно и под гром долго не смолкавших аплодисментов завершил эту часть своего выступления Николай Дмитриевич и добавил: "Сибирь заслужила своими действиями автономию(!), достигла государственной зрелости(!)". А посему, заверил министр-председатель, с Сибирской автономией не будет покончено полностью и безвозвратно, и при Правительстве уже в скором времени планируется создать комиссию по выработке положения о выборах в Сибирское Учредительное собрание, в которую должны будут войти, в том числе, и представители СОД.
  Ну и, наконец, в последней завершающей части почти часовой речи Авксентьева содержались пламенные призывы к депутатам, а также к присутствующим в зале зрителям и таким образом как бы ко всем сибирякам к осуществлению их сознательной жертвы. Сначала министр-председатель вспомнил Петра Великого и так призвал: "Пусть Сибирская областная дума, проникнутая порывом самоотверженности, подобно созидателю России Петру, скажет: "... ибо обо мне ведайте, что мне жизнь не дорога, лишь бы была счастлива Россия"". Ну а в конце не только как патриот, но и как правоверный христианин Николай Дмитриевич не мог, конечно, удержаться, чтобы не вспомнить один из самых ярких примеров на заданную тему из новозаветной истории. "Самороспуск Думы - это великая жертва, принесённая на алтарь спасения Родины. И только тогда, как Лазарь из небытия, возродится новая Россия - свободная, федеративная, великая и справедливая"*. Апофеозом всей его речи, как отмечали репортёры в своих отчётах, стали бурные и продолжительные овации вставшего в едином порыве зала и, в том числе, - немногочисленного депутатского корпуса. ("Прости им, ибо не ведают, что творят" (Лк.23:34).)
  _______________
  *Более подробно речь Н.Д. Авксентьева см., например: ГАТО. Ф.72, оп.1, д.8, л.1-4об
  
  
  По окончании всеобщего ликования, собравшиеся в продолжение первой половины заседания перешли к следующему пункту второго вопроса повестки дня - к прениям по докладу председателя Всероссийского правительства. Для соблюдения в данном конкретном случае довольно формальных, скажем прямо, норм демократического этикета с ответными речами предложено было выступить представителям от четырёх думских фракций, по два депутата от каждой.
  Первыми взяли слово эсеры, представители самого крупного депутатского объединения. Сначала на трибуну, или как тогда называли это лобное место - кафедру, вышел Евгений Колосов. Сибирский златоуст сменил, таким образом, оратора-солнце. Трудная перед ним стояла задача, как областник уже во втором поколении он, конечно, просто обязан был что-то сказать в защиту уничтожаемой Сибирской автономии. Наверняка в тот воскресный уже по-зимнему морозный и пасмурный день в зале заседаний Сибирской думы витали великие духи безвременно почивших за областническую идею Афанасия Петровича Щапова, Николая Михайловича Ядринцева, а в их числе, возможно, и Евгения Колосова-старшего. И такого проникновенного эмоционального давления Евгений Колосов-младший конечно же не мог не ощущать.
  И он таки утешил праведников, вместо авксентьевского привилегированного "господа", он, во-первых, обратился к собравшимся с более демократическим приветствием - "граждане" и после этого сразу же с места в карьер, что называется, продекларировал на весь зал довольно известную в Сибири пословицу: "Русь навалила, нас совсем задавила". Озвучив, таким образом, как бы эпиграф к своему дальнейшему выступлению (по крайней мере, к первой его части), Колосов далее довольно долго говорил о том, что борьба сибирских областников в условиях старой России, самодержавной Руси, как он выразился, была более чем необходима и воистину плодотворна. Более того, деятельность автономистов, как заявил оратор, достигла в данный исторический момент вполне реальных и довольно значимых результатов. И для того, видимо, чтобы подчеркнуть выдающуюся роль областников в деле переустройства России, Колосов, как бы вторя на свой манер Авксентьеву, прибег уже даже и к оккультному
  пафосу, заявив о том, что областническая идея призвана была "вспрыснуть живительной водой смердящий труп России"*. (Каково?..)
  Ну а во второй части своего спича Евгений Колосов перешел к тому, о чём его, по всей видимости, так убедительно просил Николай Авксентьев во время их недавнего совместного вояжа из Новониколаевска** в Томск. "Граждане, члены Сибирской областной думы, - вновь призывно обратился он к своим коллегам. - Вековая мечта русского народа - законное право его на автономное управление, построенное на принципе децентрализации, должно быть признано и проведено в жизнь, но обстоятельства текущего момента требуют отказа от автономии отдельных областей во имя идеи спасения родины". Ибо сейчас, продолжал златоуст, создались совершенно иные политические условия, теперь нужно спасать не сибирскую автономию, а Россию в целом, поэтому и задачи сибирских областников на данном этапе должны быть другими. Сибирякам в этот трудный исторический момент, далее подчеркнул Колосов, необходимо, во-первых, безоговорочно поддержать Всероссийское правительство в его борьбе за возрождение великой России, а, во-вторых, временно прекратить деятельность краевого автономного самоуправления и распустить Сибирскую областную думу. "Таково единодушное мнение фракции эсеров", - подытожил выступавший.
  _______________
  *"Русская речь", Љ36 от 15 ноября 1918 г. "Русская речь" - орган новониколаевских так называемых внепартийных правых.
  **Новониколаевск вроде бы как получил своё название в честь Николая II, поэтому в описываемые нами революционные годы его предлагалось переименовать в Обск, но как-то не случилось.
  
  
  Эта его, как всегда, яркая и образная речь, была внимательно выслушана присутствующими и, практически, ни разу не прерывалась. И только когда Колосов выдал свою последнюю сентенцию в виде пламенного призыва, зал, инициированный левой частью депутатского корпуса, разразился громом аплодисментов. "Верхи государственной жизни новой России желают, чтобы мы на алтарь родины принесли свою жертву, и... я скажу вам: эта жертва должна быть принесена, эта жертва, я не сомневаюсь, будет принесена... Наша жертва не будет напрасна, областные автономные управления будут воссозданы снова... Всё для России, всё для народа!" - с такими словами и с чувством полного удовлетворения от выполненного долга и перед предками, и перед товарищами по партии Евгений Колосов и покинул парламентскую кафедру.
  Вторым от объединения думских эсеров, по некоторым данным, выступил сам председатель фракции Исаак Гольдберг, однако его речь оказалась, по всей видимости, настолько далёкой от сибирских проблем, что ей журналисты не уделили абсолютно никакого внимания, и она, практически, бесследно канула в лету. Лишь окончание того выступления сохранил для истории в своих мемуарах Г. Гинс. Намекая на открытие 1 января 1919 г.
  Всероссийского Учредительного собрания в Екатеринбурге, Гольдберг продекларировал:
  - Не бойтесь, товарищи, мы 1 января опять появимся.
  - Слышу! - раздался глухой и злобный ответ толи кого-то из депутатов, толи чей-то ещё...
  Гораздо в большей степени всех присутствующих интересовало мнение второй по численности и, как считалось, наиболее ответственной в том собрании фракции - объединения областников и примкнувших к ним беспартийных. Однако речь единственного её представителя к всеобщему разочарованию оказалась предельно короткой и состояла всего лишь из нескольких предложений. Вышедший на трибуну (по другим сведениям заявление было сделано прямо с места) уведомил собравшихся от имени своей фракции о том, что областники поддерживают инициативу Правительства, но от голосования по вопросу о роспуске Сибирской думы воздержатся. Позволим себе предположить, что если бы Дума состояла тогда, по-преимуществу, из представителей сибирского областнического движения, как то намечали осуществить Потанин и члены его кружка, то фракция областников со стопроцентной вероятностью, надо полагать, проголосовала бы категорически против роспуска СОД, одновременно с этим предложив новому Правительству посильную помощь в решении экономических, социальных и других проблем родного региона. Однако человек полагает, а Бог, как известно, располагает...
  Третьими выступили два представителя от фракции национальностей, члены которой, как нам представляется, больше всех переживали по поводу предстоящего роспуска Облдумы, поскольку прекрасно понимали, что её трибуна это единственное место, откуда они могли весомо заявить о проблемах малых и, главным образом, коренных - самых многострадальных - народов Сибири. Итоговые документы предварительного заседания фракции, состоявшегося накануне, убедительно подтверждают наше предположение, - за резолюцию, одобряющую предложение Директории и вотирующую самороспуск Думы, проголосовало лишь 13 из 22 членов данного думского объединения (8 высказались против и 1 воздержался). Фракция соглашалась на такой шаг только "в видах усиления оппозиции в лице социалистов, как в составе Директории, так и в центральном Правительстве" (ГАТО. Ф.72, оп.1, д.90, л.7).
  Первым выступил представитель коренных народов Сибири хакас Степан Майнагашев. На него в тот момент, когда он начал говорить, присутствующим, наверное, было трудно смотреть. Он сам, а также представляемые им многочисленные сибирские автохтоны являли собой на заседании 10 ноября пример поистине несчастной и, что особенно обидно, совершенно невинной жертвы не ко времени случившихся тогда крутых политических разборок между умеренно левыми и неумеренно правыми политическими группировками. "С тяжелым сердцем, - заявил Майнагашев, - мы будем голосовать за прекращение занятий Думы. Мы, однако, надеемся, что Правительство, видя нашу жертву, даст нам то, что мы просим: воссоздание министерства туземных дел, организацию земства среди туземных народностей и неприкосновенность нашей территории. Если мы это получим, мы всячески поддержим Всероссийское правительство". Понятно, что все эти условия были выдвинуты более для самоуспокоения, нежели с какой-либо иной практической целью.
  Представитель секции экстерриториальных народов той же фракции еврей Александр Евзеров также выразил скорее формальную чем реальную надежду, что Директория выполнит свои обещания по защите интересов национальностей. В том числе и по осуществлению, как заявил оратор, национально-персональной автономии для переселённых народов, причём, ещё до созыва Сибирского Учредительного собрания, которое должно будет, в свою очередь, задекларировать и такого рода самоуправление для малых наций, а Всероссийское Учредительное собрание - утвердить в окончательном варианте национально-персональную автономию "во всём объёме в общегосударственном масштабе".
  Ну и в завершении прений очередь дошла и до самой маленькой по количеству членов фракции - объединения социал-демократов (меньшевиков). Надо сказать, что депутаты из этой парламентской группы во время предварительных с ними бесед выражали своё категорическое несогласие в связи с роспуском СОД. Это подтверждает, в частности, запись от 3 ноября в дневнике Виктора Пепеляева, касающаяся настроений в Думе за несколько дней до голосования: "Долго упрямились социал-демократы, но и те обещали, если понадобится, сидеть для кворума и молчать". Молчать они не стали; более того, в отличие от других своих коллег, внесли, наконец-то, в заседание 10 ноября хоть какие-то протестные нотки. Первым выступающим от фракции стала, кстати, единственная женщина-депутат, представитель профсоюзных организаций Барнаула Серафима Андреевна Тараканова. Вторым речь держал Н.Ш. Назаренко, тоже профсоюзный лидер, но только из Красноярска. Впрочем, их критические замечания касались не столько переживаемого в тот момент события, скорбного по сути своей, сколько политики недавней памяти Сибирского правительства. Однако даже этого им в полной мере не позволил сделать председательствующий в собрании Якушев, неоднократно прерывавший выступление представителей меньшевистской фракции* своими вразумительного тона репликами.
  _______________
  *Фракция состояла, главным образом, из так называемых меньшевиков-оборонцев, последователей идей Г.В. Плеханова, находившихся, напомним, на самом правом фланге социал-демократического движения России.
  
  
  Итоговая резолюции заседания была подготовлена фракцией эсеров. Вот её текст.
  Резолюция Сибирской Областной Думы о самороспуске
  
  Заслушав грамоту Всероссийского Правительства о временном уничтожении областных автономий, Сибирская Областная Дума, исходя из общих интересов родины и завоеваний революции, требующих полного объединения всех разрозненных частей страны вокруг одного государственного центра, выносит решение о прекращении своих работ, как органа областного управления автономной Сибири. Вместе с тем, она убеждена, что Всероссийское Учредительное Собрание, или до его созыва полномочный орган центральной власти, возможно в скором времени восстановит областные самоуправления. Принимая это постановление, Сибирская Областная Дума с тревогою смотрит на те трудности, которые выпадают на долю центральной власти в её работе по воссозданию России. Сибирская Областная Дума видит из этого положения только один выход - возрождение страны на демократических началах, намеченных Уфимским совещанием и торжественно принятых центральной властью за обязательные основы своей деятельности и скорейший созыв Сибирского Учредительного Собрания на основе четырёхчленной формулы с применением пропорционального представительства. Стоя на этом пути возрождения родины через демократию, Всероссийское Правительство найдёт в широких слоях трудовой демократии, представленной в Сибирской Областной Думе, всемерную поддержку.
  "Вестник Временного Всероссийского Правительства", Љ8, от 14 ноября 1918 г.
  
  Голосование, проведённое по данной резолюции, дало следующие результаты: за проголосовало 66 депутатов; 22 члена Думы (вся фракция областников и беспартийных в полном составе) воздержались, как и обещали; и только один человек осмелился поднять руку и проголосовать против самоубийственной резолюции. Им оказался член фракции социал-демократов Исаак Львович Магун. Бывший бундовец, он принадлежал теперь к партии меньшевиков-интернационалистов и был очень близок по своим политическим взглядам к большевикам (кстати говоря)*. На том, собственно, и завершилась первая часть заседания, после чего председательствующий объявил небольшой перерыв.
  _______________
  *Кто не верит в теорию пассионарности, может эту сноску не читать, а для её приверженцев отметим, - по всей видимости, крайне левые в тот исторический момент оказались на самом гребне волны, что называется; солнечный ветер надувал тогда в России именно их красные паруса, и звёзды благоприятствовали им во всём, третья русская революция и третье по счёту крупное восстание народных масс в российской истории своим практическим опытом способствовали их первоначальному успеху. Да и удача любит смелых.
  
  
  
  4. И последние станут первыми
  
  В пять часов вечера заседание Думы возобновилось. Проголосовав за декларацию о самороспуске и выразив в ней надежду, что "Всероссийское Учредительное собрание, или до его созыва полномочный орган центральной власти, возможно в скором времени восстановит областные самоуправления", думцы полагали, что идут на свой жертвенный шаг не только во имя всероссийской демократии, но и при условии, что в скором времени, в соответствии с обещаниями, данными Директорией, в Сибири будет созвано краевое учредительное собрание. Теперь же, согласно распоряжению Сибирского правительства от 3 ноября, депутатам необходимо было избрать своих делегатов в комиссию по выработке положения о выборах во всесибирский представительский орган. От каждой фракции, напомним, ВСП постановило избрать по одному уполномоченному.
  Во исполнение чисто процедурных формальностей президиум собрания предложил каждой из фракций выразить своё мнение по поводу постановления Сибирского правительства и предложить в состав комиссии по два человека - члена комиссии его заместителя на всякий случай. И вот во время, казалось бы, совершенно ничего уже не значащих прений по данному вопросу произошел инцидент, чуть ли не поколебавший в основании всю установившуюся в рядах присутствующих тишь да гладь. Первыми выступили эсеры и предложили расширить состав комиссии за счёт представителей от народа и, в первую очередь, от крестьянства. Выступивший вслед за этим член фракции областников профессор Вейнберг опротестовал данное предложение, заявив, что крестьяне итак уже получили право участвовать в комиссии за счёт уполномоченных от сибирских земств и что лучше бы было, если бы в орган по выработке положений о выборах вошло как можно больше людей, на протяжении уже нескольких десятков лет занимающихся проблемами сибирской автономии и, соответственно, знающих данные проблемы больше и лучше всех остальных. Этими людьми, по мнению Бориса Вейнберга, являлись члены губернских объединений областников, представители от съезда областников, а также от кружка Потанина.
  В ответ со стороны левых депутатов и даже центристов посыпались обвинения в адрес автономистов, что они, как всегда, претендуя на излишнее внимание к себе, очень уж много на себя берут. И тогда профессор Вейнберг вышел на трибуну во второй раз и выступил с заявлением от имени фракции, в котором уведомил присутствующих о том, что областники в таком случае вообще отказываются принимать участие в работе комиссии. А касаясь будущих её перспектив, он осмелился высказать и собственное мнение в плане того, что слабо верит в успех деятельности данной комиссии. Представители от партий и думских фракций, заявил Вейнберг, опять-де внесут только сумятицу в её работу и вновь сведут всё к бесконечным и малопродуктивным словопрениям, - в общем, к той пустопорожней говорильне, которая в конечном итоге оборачивается теперь тем, что всё больше людей, как в России, так и в Сибири начинают пропагандировать лозунг: "Боже, царя создай". И тут началось... Многими последние слова профессора были расценены как расшаркивание перед царизмом; в зале мгновенно (какова реакция!) поднялся невообразимый шум, с одной стороны раздались возгласы "браво", а с другой - "клевета, наглая ложь! долой монархистов!" и осуждающий свист. Некоторые из присутствующих, среди которых были как депутаты, так и зрители, повскакали со своих мест, при помощи жестов и громких выкриков вступив в яростную полемику со своими оппонентами.
  В это время Вейнберг, пытаясь перекричать зал и каким-то образом погасить эмоции, стал громко оправдываться по поводу того, что он не собирался делать никаких политических заявлений, а всего лишь высказал своё личное мнение. Но его уже не слышат и воспринимают его слова, как продолжение провокационного выступления. Председательствующий Якушев укоризненно обращается к незадачливому оратору: "Член Думы Вейнберг, перестаньте, покиньте..." Но ему не дают договорить, опять начинается невообразимый шум, свист, возгласы: "Долой! Вон! Черносотенец!" Из мест для публики по направлению к Вейнбергу летит венский стул (так, знай наших!). Смутившийся и слегка перепуганный профессор поспешно ретируется с трибуны и возвращается на своё место.
  Следом из рядов левой части депутатского корпуса раздаются громкие призывы: "Да здравствует республика! Да здравствует Российское правительство! Да здравствует Авксентьев!", в поддержку которых из многих мест звучат одобрительные аплодисменты. Теперь уже все без исключения члены Дума и публика повставали со своих мест. Отвечая на приветствие, из ложи почётных гостей демонстративно поднялся Николай Авксентьев и уважительно несколько раз раскланялся перед залом. Все взоры тут же обратились к нему, свист и крики немного поутихли, а вместо них вновь и ещё громче зазвучали овации и приветствия в адрес председателя Правительства. Всё вроде бы стало приходить в норму, но тут стоявший в первом ряду крайним справа Александр Адрианов, при заглушающих всё возгласах "да здравствует Авксентьев", в знак протеста взял и также демонстративно сел на своё место. Страсти продолжали распаляться.
  Молодой эсер, на тот момент уже бывший министр (туземных дел) Сибирского правительства Михаил Шатилов подбежал к старику Адрианову и громко начал кричать, дергая его за рукав:
   - Встаньте, встаньте!
   - Нет, не встану...
   - Оставьте его в покое! - заступились за своего лидера товарищи по фракции.
   Противостояние левых и правых опять стало перетекать в склоку. Авксентьев, наконец, не выдержал, быстро подошёл к Якушеву и увёл его в комнату, находившуюся за президиумом. Через несколько минут был объявлен вынужденный перерыв. Депутаты удалились для совещаний по фракциям, а зрители, тоже понемногу успокаиваясь, стали выходить на перекур в ожидании, по всей видимости, следующего раунда политического противостояния, так неожиданно приятно пробудившего, в том числе и их самосознание.
  Но противостояния больше не случилось в тот день. Когда после перерыва все расселись по своим местам, член фракции областников Александр Романов встал и громко известил присутствующих о том, что последние слова члена Думы Вейнберга нужно воспринимать только как его личное субъективное мнение и что фракция не имеет к этому заявлению никакого отношения. Более того, выступающий объявил во всеуслышание о том, что Борис Вейнберг решением думского объединения областников и беспартийных только что исключён из рядов фракции. В ответ из зала раздались отдельные одобрительные рукоплескания и иронические возгласы: "Поздравляем фракцию". В завершении своего выступления Романов заявил, что областники, вопреки первоначальному решению, все-таки направят своих представителей в комиссию по выборам в Сибирское Учредительное собрание. На этом все как бы успокоились, и политические страсти вроде бы как улеглись.
  После чего, дабы не искушать далее судьбу, председатель собрания пригласил на трибуну Николая Авксентьева для заключительного слова. Николай Дмитриевич с беззастенчивой готовностью бывалого витии вышел на трибуну и произнёс уже при полностью потухших взглядах присутствующих ещё одну на этот раз весьма короткую речь. В ней он сначала поблагодарил депутатов за жертвенность во имя победы и торжества демократии в России, ну и в завершении, наконец, своих вынужденных мучений зачитал указ Временного Всероссийского правительства о роспуске Сибирской областной думы. При этом речь его уже не сопровождалась овациями как в первый раз, но лишь изредка поощрялась жидкими и от того еле слышными аплодисментами. А уходил он с трибуны уже при всеобщем молчании, как отметили все без исключения репортёры*, аккредитованные при том мероприятии.
  _______________
  *При полном гробовом молчании зала, так и хочется добавить нам.
  
  
  Заседание закрылось в 7 часов 15 минут вечера. "Вот мы и экс-депутаты", - горько иронизирует кто-то. Все расходятся. Остаётся ровно неделя до колчаковского переворота...
  Вечером в гостинице "Россия" состоялся официальный банкет по случаю "поминок", на который Авксентьев сам не явился, а попросил поприсутствовать на нём от лица Правительства Андрея Аргунова. Однако, спустя несколько дней, здесь же в Томске Николай Дмитриевич не преминул
  встретиться с делегатами Всесибирского сионистского съезда, проходившего с 4 по 8 ноября в том же самом, кстати, зале университетской библиотеки. Но это ему не помогло, в ночь на 18 ноября в Омске произошел государственный переворот, низвергший Уфимскую Директорию, а вместе с тем и окончательно похоронивший надежды не только российской демократии, но и сибирских областников на своё светлое будущее, к сожалению. Ну и в качестве некоторого краткого итога всех наших последних штудий отметим, что роспуск Сибирской думы, как, впрочем, и Сибирского правительства, по мнению ряда исследователей, стали роковой ошибкой Директории, приведшей её к краху.
  Ну вот, на этом, собственно, пожалуй, и всё!
  
  
  Вместо заключения
  
  В Рождественские святки начала 1908 г. известный нам Григорий Гуркин провёл в Томске свою первую масштабную выставку, представив вниманию публики около 300 своих художественных работ. Эта выставка сразу же возвела начинающего алтайского художника в ранг одного из ведущих пейзажистов Сибири. Многие его картины были тут же раскуплены, а на некоторые сделаны и повторные заказы. Особый фурор, фурор, можно сказать, в квадрате или даже в кубе, произвело полотно под названием "Хан-Алтай" - подлинный и величайший шедевр творчества Григория Ивановича. (Его ещё называют "Царь-Алтай" или - "Царственный Алтай".) Слева изображён вечнозелёный сибирский кедр, он как, бессмертный воин, охраняет спокойствие величественного в своей неповторимой красоте и как бы парящего в облаках горного массива - родины алтайцев и одновременно как бы прародины всего человечества. А в центре - спустившийся с небес орёл - символ верховной власти над этим, хочется верить, не самым худшим из миров.
  Гуркин, кажется, так и не сделал ни одной копии с этой наиболее выдающейся из созданных им картин. Однако в 1936 г. за год до своей трагической гибели он написал второй вариант "Хана-Алтая". На ней гордый кедр почти заслонила кокетливая ёлка. Горы не величественные и парящие над миром, а какие-то мертвенно окаменелые и вросшие, что называется, по самые уши в глинозём. И совсем нет орла. Он, видимо, улетел (как Карлсон)...
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  А есаул догадлив был -
  Он сумел сон мой разгадать.
  "Ох, пропадёт, - он говорил, -
  Твоя буйна голова".
  Русская народная песня
  
  
  Эту трагическую историю о моём прадедушке Семёне Илларионовиче Артамонове я несколько раз слышал от своих старших родственников. К сожалению, большинство из нас очень мало знает об истории своей семьи, о своих прародителях. То что доходит до нас из рассказов наших отцов и матерей, а также других родных нам людей очень отрывочно и не многословно - жаль, конечно. Но с другой стороны эти краткие семейные легенды доносят до нас, возможно, что-то самое необходимое, что-то очень важное, и я бы даже сказал - сокровенное, что должно пригодиться нам в нашей жизни, как продолжателям давних и во многом спасительных для нас семейных традиций.
  Всё произошло, по всей видимости, где-то в самом конце декабря 1918 года в сибирском селе Тунда Мариинского уезда Томской губернии. Член Тундинской волостной управы Семён Артамонов (мой прадедушка) только что вернулся тогда из уездного Мариинска, где он находился по служебной надобности с отчётом о деятельности управы за истекший год. Пользуясь случаем, он зашел в редакцию газеты "Звено" и дал объявление о четырёх потерявшихся лошадях, "притулившихся" летом на лугах близ села Тунда. Волостная управа долго решала что делать с прибившимися к их земству лошадьми. Было мнение - раз никто из хозяев до сих пор не объявился, - так и ладно, пущай теперь остаются в распоряжении управы, пригодятся, дескать. Однако Семён Артамонов настоял, чтобы хозяев всё-таки продолжать искать; мало ли, а может быть у кого-то это была последняя лошадёнка на вдовьем дворе. Он на всю жизнь запомнил, как отец учил его уму-разуму: никогда не бери чужого, возьмёшь на копейку, а отдашь на рубль; оберёшь сироту, здоровья лишишься; а обидишь убого - проклятье на весь твой последующий род.
  Об этом завещали отцу его родители, а тех, в свою очередь, в том же духе наставляли их отец с матерью. Так вот и тянулась непрерывная связь от праотцов седой старины к их наследникам, ревностно хранившим завещанные им традиции. Оттого-то и отличались Артамоновы всегда отменным здоровьем. Все мужчины в их роду выделялись высоким ростом (когда заходили в избу - потолки подпирали) и завидной физической силой. У Семёна было восемь детей, четыре сына и четыре дочери. Старшие уже умели грамоте, трудились не ленись, в исправности вместе с отцом и матерью содержали крестьянское хозяйство. Много было у Семёна и его жены Аксиньи также ещё и родственников на селе, которые, как водится, помогали друг другу в будничных делах, а когда собирались по праздникам в одну дружную компанию, то уж веселились от всей широкой русской души; любили поговорить, попеть, поплясать, поесть, да и хмельного выпить. Однако никогда за ними не водилось, чтобы скандалом, а тем более драками заканчивать веселье. Как-то вот так удивительным образом умели они ладить друг с другом, забывать и прощать обиды; ссорились, конечно, ни без этого, но потом мирись, послушные велению своего сердца и зову родственной крови.
  За редкое трудолюбие и честность избрали односельчане Семёна Илларионовича в революционном 1917 году в члены волостной земской управы, в волостные начальники значит. До того момента в Тунде, как и во многих других деревнях и сёлах, всем заправляли старосты, избираемые на сельском сходе по рекомендации уездных властей из числа, как правило, кулаков-мироедов, тех кто или взятку мог дать кому следует, или родственников имел богатых да влиятельных. Власть такого мироеда на селе была, практически, абсолютной и зависела не от мнения односельчан, а от благорасположения вышестоящего начальства. Отсюда и мироедство. Всё изменилось после февраля 17-го, когда принципы демократии, а по-русски народоправства проникли в самые отдалённые уголки России, в том числе и в наш сибирский край. Теперь большинство административных управителей не назначались как раньше, а избирались самим народом. С той поры в чести стало ни низкопоклонство перед власть имущими, а заслуги перед обчеством, перед простыми мирянами то есть. Однако этот период быстро закончился, в ноябре 18-го к власти в Сибири в результате военного переворота пришел Колчак, и всё вернулось вновь на круги своя, опять пришло время назначенцев. В связи с этим нужно было ждать скорых перемен и в Тунде.
  С такими тревожившими сознание известиями Семён Артамонов вернулся из Мариинска в родное село. По дороге ему встретился интеллигентного вида молодой мужчина, который попросил довести его до Тунды. В дороге скуки ради разговорились. Незнакомец сначала представился учителем, ищущим жильё и работу по профессии, а потом, когда попутчики сошлись немного получше, он по секрету поведал о том, что является членом мариинского эсеровского комитета, недавно разогнанного колчаковскими властями. Семён и раньше слышал об эсерах, в их село за последние два революционных года не раз приезжали агитаторы от разных партий, в том числе и от этой. Помнилось, что он со своими родственниками даже голосовал за них на выборах в Учредительное собрание. Потом ему рассказывали знающие люди, да и сам он читал в уездной газете, что эсеры свергли власть большевиков в Сибири, однако не смогли удержать бразды правления в своих руках и вот теперь вынуждены были опять скрываться, как при царском режиме.
  Когда доехали до села, Семён пригласил нового знакомого к себе в гости, уж больно интересно рассказывал грамотей про всякие крестьянские житейские и обчественные дела, со знанием дела рассказывал и даже, казалось, с некоторой болью в сердце, прямо как о своём собственном - наболевшем. Из бывших ссыльных он был, несколько лет прожил на поселении в Сибири, так что про народные нужды знал не только из книжек, но ещё и из личного жизненного опыта. От приглашения, однако, поначалу стал отказываться, поблагодарил, извинился и объяснил свой отказ тем, что не хочет навлекать на Семёна и его семью неприятностей, - а ну как кто-нибудь из недоброжелателей узнает, что за гость побывал в доме у волостного земского деятеля; сейчас-де власти особо не церемонятся и запросто могут арестовать любого за укрывательство политически неблагонадёжных лиц - такого, например, как он.
  Выслушав попутчика и подумав, Семён, однако, всё-таки настоял на своём предложении, поскольку был абсолютно уверен в том, что никто из соседей односельчан не будет на него доносить, большинство из уважения, другие просто не посмеют. Да и кто вообще догадается-то, скажу учителя, мол, привёз для земской школы и всё. Так и жене Аксинье сказал, когда в избу вошли. Дом был большой, просторный, гостям в нём всегда были рады. Когда немного обогрелись и сели за стол перекусить с дороги, разговор между двумя мужчинами сразу же продолжился.
  - Я вот всё-таки не могу понять, почему большевики так долго у власти держаться, и никто с ними ничего сделать не может? - спросил Семён (а Аксинья, услышав такой вопрос, сразу же насторожилась, строго от печки взглянув на своего мужа, а потом на гостя, но промолчала).
  - Да всё просто, - сказал учитель. - Дело в том, что большевики своим законом о земле переманили на свою сторону всё российское крестьянство, а это без малого почти 90% населения страны. Раздав помещичьи, монастырские и царские земли бесплатно в пользование вашему брату хлеборобу и отменив все выкупные платежи за наделы, полученные крестьянами после ликвидации крепостного права, эти хитроумные мудрецы переиграли всех - и кадетов, и меньшевиков, да и нас эсеров тоже.
  - Дед мой крепостным был, это мне отец рассказывал, - после некоторой паузы, стараясь осмыслить услышанное, задумчиво произнёс в ответ Семён.
  - В крестьянстве вся сила, - продолжал гость. - В крестьянах основа любой цивилизации, сколько их перебывало в истории - и шумеров, и египтян, и греков, и римлян, да и многих других прочих. Крестьянский мир - это питательная среда, из которой всё произрастает, это как плодородная почва, на которой растут всякие полезные для человека растения, ну и сорняки, конечно, тоже. Многие считают вас, сельских жителей отсталыми, малограмотными, некультурными, а на самом-то деле всё совсем наоборот. Истинная культура и мудрость - здесь на земле и от земли. Там, где начинает давать богатый урожай земля - зарождаются великие цивилизации, но потом они гибнут, как только истощается почва и разрушается крестьянский мир. Городские цивилизации, пожирающие своё родовое гнездо, обречены на вымирание, от них остаются лишь одни руины. Теперь вот пришла очередь и нашей России пройти через это испытание. Ваши дети и внуки, уважаемый Семён Илларионович, в ближайшие сто лет по большей части переселятся в города и приобщаться там к цивилизации, после чего они, возможно, даже и забудут о том, что они все крестьянского роду-племени, будут пить молоко, но коров - этих, дарованных нам самим Богом, фабрик по производству главного для нас продукта питания, будут видеть только на картинках, к сожалению.
  - Мудрёно говорите, Пётр Яковлевич, ох мудрёно, - немного приструнил собеседника хозяин. - Учёный вы человек, в университетах видать обучались, многие науки постигли. Нам простым людям трудно во всём этом разобраться, сами понимаете.
  - Понимаю.
  - С другой стороны ход ваших рассуждений мне нравится, ведь вы же за нас, за крестьян вроде как высказываетесь, радеете за нас. Правильно или нет?
  - Верно, совершенно верно. За вас, за угнетённый сельский люд не только я, но и вся наша партия социалистов-революционеров.
  - Но это мы на митингах слыхали...
  - Да?.. Ну, хорошо, ладно, не буду. Вот вы спросили о большевиках, и я вам ответил. Да они завладели умами большинства крестьян Центральной России, и в этом всё дело. Ещё царское правительство пыталось решить земельный вопрос, и мы эсеры в семнадцатом году пытались, но не смогли. А если бы смогли, то теперь Ленин и Троцкий знаете где бы были? Там же где и я сейчас, - в бегах. Они думают, что совершили пролетарскую революцию. Глупости какие, они совершили великую крестьянскую революцию, и за это им памятник до неба. Однако, поскольку большевики не понимают сути произошедшего, они и в дальнейшем могут наделать много ошибок, и если останутся у власти, я боюсь, что они погубят тех, кому они обязаны своим нынешним возвышением, то есть вас - крестьян. В этом вся трагедия. Одно только, честно говоря, радует в данной ситуации.
  - А что же?
  - То, что большевики будут строить в России социализм. Капитализм, знаете, это от дьявола, а социализм от Бога. Главное научное ученье социалистов - марксизм - это, чтобы вам было более понятно, вроде как новая религия, и я даже думаю, что, когда всё то, что сейчас происходит, успокоится и устаканится, страну возглавит человек, имевший когда-то отношение к официальной религии, к православию. Вот тогда и наступит социальная гармония, этот человек, пусть он даже будет и большевиком, объединит старую и новую религию и начнёт, наконец, строить царство Божие на земле!
  Продолжавшая хлопотать возле печки Аксинья при этих словах о царстве Божием немного успокоилась и перестала бросать на гостя недовольные взгляды. Полностью отрешившись вскоре от встревожившего её было разговора, она подозвала к себе стоявшего неподалёку и таращившегося на незнакомого дядьку самого младшего из детей одиннадцатилетнего Лёньку (это мой дедушка) и заботливо утёрла полотенцем испачканный лоб сына, потом пригладила тёплой материнской ладонью его взъерошенные вихры и подумала: "Всё у нас пока хорошо. Ну и слава Богу".
  А разговор за столом продолжался.
  - У нас в Сибири земли-то вроде бы всем хватает, да и помещиков у нас нет, однако проблем всё как-то не убавляется. Вот возьмите, к примеру, наших соседей Дёминых, у Василия, как и у меня, восемь детей, шестеро девок и два пацана. Только вот беда - все девки-то старшие, а пацаны ещё совсем малые, младше ещё моего Лёньки. Кому всё мужицкие дела в хозяйстве работать? Получается, что одному Василию. Где ж ему на всю семью управиться, жди, когда сыновья подрастут, а ну как помрут, не дай Бог, так совсем беда. Вот и живут бедно, горе мыкают, избёнка-то, видите, у них какая. (Семён указал в окно на соседский дом.) Ну, помогаем им, конечно, иногда чем можем, но ведь и своих дел полно. Остаётся Василию только что женихов хороших ждать для своих девчонок. Вот и Лёнька мой на одну из них уже засматривается.
  - Лёнька, - обратился отец к всё ещё стоявшему возле матери сыну, - ну как там Наталья? (Наталья Васильевна - это мая бабушка.)
  - Наташка - самая красивая! - громко и с неподдельным мальчишеским задором заявил Лёня.
  - Молодец, понимает толк в женщинах, - слегка рассмеявшись, шутя, заметил гость.
  Улыбнулся и отец, но потом уже серьёзно спросил, продолжая разговор:
  - Ну, так что же получается, Пётр Яковлевич? И России суждено погибнуть после того, как мы все в города переберёмся? Так что ли?
  - Так, да не так, - глядя куда-то в окно вдаль, не спеша ответил гость. Знаете, Семён Илларионович, я, действительно, много учился и много знаю, это вы правильно заметили. По простому на ваш очень правильный, но трудный вопрос не ответишь, не сумею я. Поэтому скажу не своими, а чужими словами. Жил когда-то очень давно в Греции, есть такая страна, один весьма мудрый человек и звали его Сократ. Его за добрые дела осудили на смерть его же сограждане афиняне, из зависти, ну точно также как Иисуса Христа, вы знаете.
  - Ну, как же, про Иисуса знаем.
  - Ну, так вот. Перед смертью этот Сократ своим ученикам так сказал в назидание: "От смерти уйти не трудно, о мужи афиняне, а вот что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому что она идёт скорее, чем смерть"... В этом и ответ на ваш вопрос, уважаемый Семён Илларионович. Не знаю только вот - понятно ли я выразился.
  - А ведь и понятно, очень понятно. Примерно тому же самому и отец меня учил, а моего отца - его отец. Вот ведь, оказывается, как науки-то наши с вами совпали. Прямо чудно.
  - Да, истина она одна, одна на всех. Её только понимать надо, но не всем, к сожалению, это удаётся.
  При этих словах со двора вдруг донёсся стук с силой хлопнувшей калитки, после чего отчаянно залаял пёс на кого-то незваного гостя, затем послышались заскрипевшие по снегу чьи-то очень торопливые шаги. Вскоре дверь распахнулась и в клубах студёного пара на пороге появился мужчина лет тридцати, весь раскрасневшийся не только от мороза, но и, по всей видимости, от того ещё, что сильно торопился и временами даже бежал в дом к Артамоновым. Человек, как только вошел или почти вбежал в дверь, сразу же, ещё не отдышавшись, прямо с порога выпалил:
  - Семён, беда! Там Лубков со своими управу погромил, писаря избили, сейчас к отцу Филистрату пошли. С оружием. Убить грозились...
  - Откуда они взялись-то?
  - Точно не знаю. Вроде как из Синюхино приехали.
  - И давно?
  - Да нет, вот только что.
  - Значит, разминулись мы с ними. И чего они там, в управе натворили? - вставая из-за стола и начав одеваться, далее пытался выяснить Семён.
  - Списки новобранцев в Сибирскую армию, писарь говорит, искали.
  - Ну и?..
  - Нашли и сожгли.
  - Ясно, дезертиры. И сколько их?
  - Человек шесть или семь.
  - Сёма, ты куда? - побледнев и засуетившись, сразу же запричитала Аксинья.
  - Схожу, узнаю, что к чему, - уже одевшись, ответил наскоро Семён.
  - Сёма не ходи, - ещё пуще прежнего запричитала насмерть перепуганная жена. - Бога ради, не ходи, у тебя дети.
  - Да ничего, меня не тронут.
  - Может действительно не стоит, Семён Илларионович, бандиты ведь, - вставил своё слово эсер.
  - Я же власть, меня люди выбирали.
  - Ну, тогда и я с вами пойду.
  - Пойдёмте, если хотите. Хотя... ну ладно, - кинув последний взгляд на жену, не договорил Семён.
  Аксинья опять внимательно вслушивалась в разговор, хватая на лету каждое слово в надежде услышать что-то успокоительное для себя, но тщетно, потом пыталась всё-таки остановить мужа, но тоже безрезультатно. Трое мужчин молча, но решительно двинулись на выход. Вперёд всех пошел её муж. Он по привычке слегка пригнулся своим высоким ростом, когда выходил в дверь, но, как только вышел на крыльцо и распрямился, со стороны калитки раздался оружейный выстрел. Бандиты стреляли метко, пуля попала Семёну прямо в сердце...
  Благодарные односельчане поставили на его могиле деревянный крест в два человеческих роста!
  И это всё, к сожалению, что сохранила моя память, но и этого, я думаю, должно быть достаточно для того, чтобы постараться, очень постараться не оскотиниться и "уйти от нравственной порчи" при нашей теперешней цивилизованной жизни.
  
  
  За сим, добрый наш читатель, позвольте нам с вами распрощаться, мы и так уже более чем слишком злоупотребили вашим вниманием, да и сами, надо признать, поистощились физически, морально, да и материально тоже. Десять лет работы над нашей дилогией не принесли нам никаких земных благ, но лишь одни убытки, разочарования, непонимание, а порой и осуждение со стороны некоторых недалёких. Что ж, идти вновь по пути жесточайшего сопротивления в таких условиях трудно и даже уже почти невозможно. Не знаю, хватит ли у меня в будущем душевных сил, смелости да и финансовых средств (писательским трудом в современной России прожить невозможно - в дворники, господа провинциальные писатели, в дворники) для того, чтобы окунуться ещё раз в материал и продолжить заданную когда-то самому себе тему. Скорей всего - вряд ли. Разве что великая любовь к Сибири, нашему извечно страдающему за чужие ошибки и грехи краю, подвигнет нас на ещё один творческий порыв во имя исторической справедливости, забытой или оболганной.
  
  Томск. 2014 - 2017
  
  
  
  
  
  
  
  
  ДОСЬЕ
  
  КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ ЭССЕ
  ОБ ОСНОВНЫХ УЧАСТНИКАХ
  ОПИСЫВАЕМЫХ СОБЫТИЙ
  
  
  
  
  
  И в Казанском университете,
  как раскольник за веру горя,
  он кричал: "Вы не чьи-нибудь дети,
  а четырнадцатого декабря!"
  Е. Евтушенко. Казанский университет
  
  
  
  Агарёв Алексей Фёдорович - 40 лет в 1918 г. Уроженец Пензенской губернии. В 1902 г. стал членом РСДРП. За участие в студенческих выступлениях был исключён из Томского университета, эмигрировал во Францию, где окончил электротехнический институт при Тулузском университете, получив специальность инженера-электрика. Жил в США, редактировал русскую эмигрантскую газету "Новый мир", выходившую в Нью-Йорке. После Февральской революции Алексей Фёдорович вернулся в Россию и осел во Владивостоке, стал членом местной социал-демократической организации меньшевиков, редактировал газету "Красное Знамя", состоял членом исполкома Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов. В августе 1917 г. Агарёва избрали городским головой Владивостока. Осенью того же года он в качестве кандидата от объединения социал-демократов (меньшевиков) Дальнего Востока участвовал в выборах во Всероссийское Учредительное собрание. К Октябрьской революции отнёсся сдержанно, а после разгона большевиками Учредительного собрания перешёл в оппозицию к советской власти. В июне 1918 г. поддержал антибольшевистский вооруженный переворот и вместе с председателем Приморской земской управы А.С. Медведевым активно сотрудничал с находившимися во Владивостоке министрами Временного правительства автономной Сибири. Однако присутствие в городе иностранных интервентов, а также частые политические разборки между левыми и правыми демократами сильно ограничивали возможности городского самоуправления. Ввиду этого обстоятельства Агарёв в мае 1919 г. оставил свой пост и уехал в Шанхай. Спустя год его назначили руководителем делегации Приморской областной земской управы в Китае, а потом членом дипломатической миссии Дальневосточной республики в Пекине. После упразднения ДВР его следы в истории теряются.
  Авксентьев Николай Дмитриевич - 40 лет в 1918 г., родился в Пензе, выходец из дворянской семьи. Учился в Московском, Берлинском, Лейпцигском и Галльском университетах, изучал политэкономию и государственное право, но докторскую диссертацию защитил по философии ("Культурно-этические идеалы Ницше"), масон. Учась в Московском университете, Авксентьев в конце XIX века примкнул к революционному движению, в 1899 г., опасаясь ареста, уехал за границу. В революционном 1905 г. Николай Дмитриевич вернулся в Россию и вступил в партию эсеров, после чего почти сразу же был избран членом её ЦК. В 1907 г. Авксентьев вновь эмигрировал за границу. В период Первой мировой войны Н.Д. стал одним из лидеров правого крыла эсеровской организации, заняв оборонческие позиции и уступая по авторитету и популярности в партии только представителю умеренных левых (центристов) В.Чернову.
  После Февральской революции 1917 г. Авксентьев вновь вернулся в Россию, сразу заявив о себе как об одном из ведущих политиков страны, так что в июле того же года его назначили министром внутренних дел в правительстве Керенского. Октябрьскую социалистическую революцию он не принял, уйдя в бескомпромиссную оппозицию к советской власти, и стал одним из основателей подпольной организации под названием "Союз освобождения России". На Уфимском государственном совещании в сентябре 1918 г. Николай Дмитриевич был избран в состав так называемой Уфимской Директории и стал фактическим главой нового Временного Всероссийского правительства. Однако в результате колчаковского переворота 18 ноября 1918 г. министров-социалистов Директории, в том числе и Авксентьева, отстранили от власти и в охраняемом вагоне отправили на восток страны, а потом - за границу. В 1919 г. через Америку Авксентьев прибыл в Западную Европу, где активно занимался не только антибольшевистской, но и антиколчаковской пропагандой. Сначала проживал во Франции, потом переехал в США, где и умер в 1943 г. Оставил целый ряд научных статей и личных воспоминаний, посвященных событиям русской революции и Гражданской войны.
  И ещё: с 9 по 13 ноября 1918 г. Авксентьев, ещё находясь в должности министра-председателя Директории, посетил с официальным визитом Томск, где участвовал в самом последнем заседании Сибирской областной думы, настояв на её роспуске, приложил руку, так сказать.
  Адрианов Александр Васильевич - 64 года в 1918 г., путешественник, археолог, этнограф, историк, публицист, а также виднейший сибирский автономист, ученик, ближайший соратник и друг Г.Н. Потанина. Александр Васильевич Адрианов - это, пожалуй, одна из самых непростых и однозначно трагических фигур в истории сибирского областнического движения.
   Коренной сибиряк, родился в Тобольской губернии, в многодетной семье священника, после окончания гимназии поступил на учёбу в Петербургскую медико-хирургическую академию, но, недоучившись в ней, перевёлся на физико-математический факультет столичного университета, который окончил в 1879 г. В том же году он знакомится с Ядринцевым и Потаниным и по приглашению последнего принимает участие в его экспедиции в Северо-Западную Монголию и Тыву, собирает богатый материал, после чего становится членом Русского географического общества. Совершает в последующие годы ещё целый ряд научных экспедиций, в том числе и самостоятельных, удостаивается за это малой золотой и серебряной медали РГО. Однако его извечная тяга к вольнодумству и насыщенная общественная деятельность в русле сибирского областнического движения помешали ему сделать успешную карьеру классического академического учёного.
   В 1880 г. по заданию Потанина Адрианов переезжает в Томск и на целых десять лет обосновывается в этом городе, в первую очередь, для того, чтобы организовать здесь издание "Сибирской газеты". По тем временам осуществить подобный проект являлось делом совсем непростым, но Адрианов с ним успешно справился, даже несмотря на то что порой ему приходилось одновременно исполнять и функции издателя, и обязанности редактора, а также работать простым секретарём по приёму корреспонденции и объявлений от населения. Ну и, конечно, Александр Васильевич являлся в то же самое время ещё и постоянным автором, то есть журналистом "Сибирской газеты". С той поры и, фактически, до самого последнего дня своей жизни Адрианов был напрямую связан с сибирской периодической печатью, активно сотрудничая в разное время с такими изданиями, как упоминавшееся уже нами "Восточное обозрение", а также "Сибирь", "Минусинский край" и др.
   В революционном 1917 г. он возглавил редакцию крупнейшей за Уралом и самой авторитетной на тот момент газеты в восточном регионе - томскую "Сибирскую жизнь", являвшуюся к тому же ещё и главным печатным органом сибирских областников. В своё время Николай Михайлович Ядринцев назвал Адрианова наиболее видным представителем "современной сибирской журналистики". Однако и этот однозначно незаурядный талант Александра Васильевича не принёс ему того, на что он вполне заслуженно мог бы рассчитывать, ну хотя бы в плане материальном. Имея на иждивении жену и семерых детей, Адрианов испытывал постоянный недостаток финансовых средств, доводивший его порой до полного отчаяния. Последнее, как правило, имело место в те по-особому драматичные моменты жизни и деятельности Александра Васильевича, когда он, не желая поступаться принципами, посмел оспаривать мнение людей, власть предержащих. Так было и при самодержавии, так иногда случалось и при сменившем его комиссародержавии. В конечном итоге такое противостояние, извечное для всех, что называется, времён и народов, обернулось страшной личной трагедией для Александра Адрианова.
   В условиях постоянно стеснённых материальных обстоятельств Александр Васильевич основной источник существования своей семьи находил на государственной службе, проработав около 25 лет обычным сибирским чиновником и дослужившись на этом поприще до звания статского советника (соответствовал воинскому званию бригадира, что-то среднее между полковником и генералом в петровской табели о рангах). Началась его гражданская служба в том же самом губернском Томске в 80-е годы XIX века с должности секретаря статистического управления, потом были ведомства по акцизным сборам сначала Енисейской губернии, а затем Восточной и Западной Сибири. В результате последнего назначения Адрианов в 1906 г. во второй раз и теперь уже навсегда поселился в Томске. Служба по акцизному ведомству не только обеспечивала семью Александра Адрианова относительным материальным достатком, но и позволяла, пользуясь частыми разъездами, собирать столь необходимые для культурного развития региона археологические и этнографические материалы, которыми Адрианов, возвращаясь из поездок, часто безвозмездно, не только с большим удовольствием для себя, но и с великой пользой для общества, пополнял коллекции некоторых сибирских музеев.
   Переехав в Томск, культурную столицу и самый крупный на тот момент город края, который сам Адрианов называл "сердцем Сибири", Александр Васильевич с удвоенной энергией взялся за просветительскую и общественную деятельность, для которых в ходе либеральных реформ 1905-1906 гг. появились некоторые новые возможности. При его личном участии организовывались многочисленные выставки и творческие вечера в русле областнического культурно-просветительского движения. Тогда же он пишет и издаёт несколько историко-публицистических монографий, две из которых непосредственно были посвящены городу Томску. В это же время его избирают секретарём Общества изучения Сибири и гласным Томской городской думы. Однако всё оборвалось в один не очень счастливый для Александра Васильевича день весны 1912 г., когда после публикации его статьи в газете "Сибирская жизнь", направленной в защиту бастующих служащих торговой фирмы, принадлежавшей столичному олигарху Второву, Адрианова арестовали и по решению суда сослали сначала на поселение в Нарым, потом в Минусинск, а оттуда - в глухое село Ермаковское, где у него долгое время не имелось ни возможности работать и, соответственно, содержать семью, ни заниматься своим основным и любимым делом общественного просветительства.
   Освобождение пришло лишь в конце 1916 г. За несколько месяцев до Февральской революции Адрианов вновь вернулся в Томск, и здесь после 2-го марта 1917 г. вряд ли у кого возникли сомнения по поводу того, кто теперь, в условиях обновляющейся российской действительности, должен возглавить редакцию влиятельнейшей "Сибирской жизни"... Вместе с тем нужно отметить, что 1917 год Адрианов встретил уже достаточно пожилым человеком, что, несомненно, отразилось на постреволюционных взглядах и симпатиях выдающегося сибирского просветителя; ведь революция - дело по-преимуществу молодых людей. В силу этого Александр Адрианов, являясь очень авторитетным работником на ниве сибирского областничества, не сумел одновременно стать столь же популярным деятелем революционного движения в Сибири, к чему, собственно, надо полагать, не очень то и стремился, видя в последствиях февральских событий во многом отрицательные для России явления разворачивающегося вширь и всё нарастающего "восстания масс".
   Более того, Александр Васильевич занял в тот период достаточно определённо выраженные умеренно консервативные позиции и постепенно превратился в непримиримого противника новых революционных потрясений для России, левого социалистического движения в целом и большевизма в частности. Такие в определённом смысле охранительные убеждения Адрианова, без сомнения, сказалась на его политическом имидже. Так, например, осенью всё того же революционного 1917 г. на выборах в Томскую городскую думу А.В., баллотировавшийся сразу по двум спискам: от домовладельцев и от служащих в правительственных и общественных заведениях, но ни по одному из них не прошёл. Официально Александр Васильевич числился членом партии народных социалистов (правосоциалистической по статусу, но левобуржуазной по сути), однако многие советские сибирские историки, в том числе и некогда самый авторитетный из них в этой области - Израиль Разгон, считали Адрианова "одним из учредителей и активным членом кадетской организации Томска".
   Более успешно политическая карьера Адрианова складывалась в среде вышедшего в 1917-1918 гг. на новый уровень своего развития областнического движения. Он являлся участником I Сибирского областного съезда. Летом 1918 г., после изгнания большевиков из Сибири, Александр Васильевич возглавил вторую по численности депутатскую фракцию в Сибирской областной думе - областников и беспартийных, в силу чего он мог оказывать влияние не только на решения, принимаемые самой Думой, но и весьма авторитетно воздействовать на общую политическую атмосферу в Сибирском регионе. Особую значимость общественная деятельность Адрианова приобрела в первые несколько месяцев после победы в Сибири антибольшевистского восстания. В тот период он, по-прежнему оставаясь на взвешенно консервативных позициях, делал всё от него зависящее, чтобы оттеснить от власти в Сибири зарвавшуюся, как он считал, молодёжь из правосоциалистических революционных партий, для того чтобы передать её в руки людей здравомыслящих, более искушенных и опытных в политике, а главное - патриотически и государственно настроенных, и от того наиболее уважаемых и авторитетных, как он полагал, среди большинства сибирского населения. К числу таких людей Адрианов одним из первых причислил тогда А.В. Колчака, человека ещё до революции занимавшегося некоторыми сибирскими проблемами (Северный Морской путь). И хотя в 1918 г. контр-адмирал Колчак был не очень хорошо известен как политик, особенно в народной среде, но он определённо имел достаточно многообещающие перспективы в плане организации вооруженной борьбы с большевиками - так полагали тогда в Томске члены Потанинского кружка, одним из лидеров которого и являлся Александр Адрианов. В силу всего вышеизложенного вполне резонно будет, видимо, отнести нашего героя к числу людей, так или иначе принимавших участие в организации колчаковского переворота в Омске осенью 1918 г.
   После краха белого движения Адрианов в силу ряда причин не стал эвакуироваться из Томска вместе с отступающей на восток Сибирской армией. В конце декабря 1919 г., уже через несколько дней после того, как город заняли красные части, Александр Васильевич был арестован, а 6-го (по другим данным 7-го) марта 1920 г. по обвинению в систематической борьбе с советской властью и грязной травле "не только коммунистов, но и экс-социалистов" казнён. Полностью реабилитирован только в 1991 г. Очень печальная история.
  Александров Владимир Иванович - в период Февральской революции известный присяжный поверенный (адвокат) в Харбине. В марте 1917 г. после свержения власти династии Романовых он встал во главе революционного Харбинского исполнительного комитета, составленного из числа представителей общественных и политических организаций, учреждений и групп населения Харбина и взявшего на себя всю полноту власти в городе. После назначения Временным Всероссийским правительством своего специального комиссара в Харбин Александров возглавил общественно-политическую организацию под названием Дальневосточный комитет защиты родины и революции. В феврале 1918 г., в связи с произошедшим Октябрьским переворотом и разгоном большевиками Учредительного собрания, Владимир Иванович возглавил новый (переименованный) Дальневосточный комитет защиты Родины и Учредительного собрания. Данная организация, а точнее инициативная группы из числа общественности и политиков правобуржуазного толка пыталась создать на Дальнем Востоке очаг вооруженного сопротивления советской власти, опираясь на средства иностранных государств. Впоследствии этот Комитет перешёл под контроль генерала Хорвата, объявившего себя в июле 1918 г. временным верховным правителем России. О дальнейшей судьбе самого Александрова мало что известно. По имеющимся сведениям, он, по крайней мере, до 1922 г. проживал ещё в Харбине, по-прежнему работая адвокатом. Потом он по какой-то причине эмигрировал в Канаду, поселился в районе Ванкувера и с успехом занялся там, как и многие другие эмигранты из России, фермерским хозяйством. Однако разразившийся в 30-е годы мировой экономический кризис привёл к резкому снижению цен на сельхозпродукты, и Александров, как пишет в своих воспоминаниях И.В. Кулаев ("Под счастливой звездой..."), "разорился вдребезги". Переехав на жительство в Ванкувер, Владимир Иванович, по всей видимости, так и не сумел рассчитаться с долгами и вскоре покончил жизнь самоубийством.
  Анненков Борис Владимирович - 29 лет в 1918 г., уроженец Киевской (по другим данным - Курской) губернии, потомственный дворянин, окончил Одесский кадетский корпус и Елисаветградское кавалерийское училище (по другим данным - Александровское военное училище в Москве). Начинал службу в Сибирском казачьем войске. Являясь внуком известного декабриста И.А. Анненкова, Борис Владимирович и сам оказался склонен, особенно в молодости, к проявлению некоторого инакомыслия. Так, проходя в 1914 г. службу в одном из сибирских казачьих полков в г. Верном (ныне Алматы), он принял участие в вооруженном выступлении казаков, недовольных рукоприкладством командного состава. Несколько офицеров в результате этого стихийного мятежа были убиты. Вскоре в город Верный прибыла военная экспедиция из Омска, сотника Анненкова по подозрению в сочувствии к бунтовщикам арестовали и приговором военного трибунала определили к полутора годам тюремного заключения. Однако начавшаяся в том же году Первая мировая война внесла некоторые коррективы в решение суда, и провинившийся хорунжий вместо исполнения наказания отправился на фронт.
   Службу проходил в 4-м Сибирском казачьем полку, командовал так называемым отрядом особого назначения (или партизанским отрядом, как тогда попросту называли такие части), забрасывавшимся в тыл врага для разрушения его коммуникаций. За героизм, проявленный во время проведения боевых операций, Борису Владимировичу стали понемногу забываться его довоенные "подвиги", а вскоре последовали даже и награды, в том числе Золотое оружие за храбрость и несколько так называемых солдатских георгиевских крестов, в 1917 г. ему было присвоено очередное воинское звание есаула (капитана в современной привязке).
   Февральскую революцию Борис Анненков воспринял положительно, а вот к Октябрьской отнёсся крайне отрицательно. После демобилизации вместе со своим отрядом он прибыл в Омск, категорически отказался выполнить требование советской власти по разоружению казаков и, покинув город вместе примерно с двадцатью наиболее решительными сторонниками, поселился в станице Захламинской, неподалёку (в шести верстах) от Омска, на полулегальном положении. 18 февраля 1918 г. группа Анненкова приняла участие в так называемом "поповском" антибольшевистском мятеже, в ходе которого казакам удалось захватить и увёзти с собой хранившуюся в Никольском соборе Омска святыню Сибири - боевое знамя Ермака. После подавления поповского бунта Анненков с частью ближайших сподвижников перебрался подальше от Омска и долгое время скрывался в одной из станиц вблизи г. Кокчетава. И только в самый канун общесибирского восстания отряд Анненкова, значительно пополненный личным составом, опять появился и начал действовать неподалёку от Омска.
   В июне-июле того же 1918 г. в ходе развернувшегося по всей Сибири вооруженного мятежа, Анненков во главе достаточно крупного воинского соединения принимал активное участие в боях с частями Красной армии на Урале. По завершении этой операции, закончившейся взятием Екатеринбурга, Анненкову указом Временного Сибирского правительства было присвоено воинское звание войскового старшины (подполковника). В начале сентября часть его отряда во главе с самим командиром направили на подавление вооруженного народного восстания в Славгородском уезде, здесь анненковцы впервые проявили себя как усердные каратели: расстреливали, вешали, секли плетьми мирное население - ну, в общем, всё как полагается. В то же время подчинённые Анненкова начали проявлять и некоторую вольность, граничившую с бесконтрольностью и неподчинением властям. А в ноябре того же года и сам командир, к тому времени уже полковник, отказался признать верховную власть адмирала Колчака, посчитав его "слепым исполнителем воли союзников".
   Однако вскоре под давлением торгово-промышленных кругов атаман вынужден был переменить своё мнение и подчиниться омскому правителю. Встав во главе целого корпуса, Анненков получил в начале 1919 г. задание отбить у красных г. Верный, в течение нескольких месяцев он штурмовал столицу Семиречья, но взять её так и не сумел. Зато намного успешнее шли дела у атаманских частей на поприще подавления народных возмущений на территории той же Семиреченской и Семипалатинской областей, а также Горного Алтая. Отборные анненковские подразделения носили чёрного цвета обмундирование и знак адамовой головы (череп и кости) вместо кокарды по типу штурмовых батальонов ("батальонов смерти") в период Первой мировой войны. Один из таких отрядов весной 1919 г. участвовал в последнем, по всей видимости, в истории России еврейском погроме в Екатеринбурге, вызвавшем резкое возмущение у всего так называемого европейского и северно-американского мирового сообщества.
   В октябре того же года приказом адмирала Колчака Борис Владимирович Анненков был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени и произведён в генерал-майоры. А вскоре его назначили командующим отдельной Семиреченской армией.
   После общего поражения белогвардейских войск на Восточном фронте генерал Анненков с остатками своей армии, сузившейся к тому времени до размеров батальона, отступил на территорию западного Китая. В 1926 г. в результате секретной операции ОГПУ Бориса Владимировича арестовали и тайно вывезли в СССР. Почти год он провёл на Лубянке, после чего его доставили в Семипалатинск, где Анненков предстал перед судом военного трибунала, обвинившего его в многочисленных и жестоких расправах с мирным населением в ходе борьбы с красными партизанами. Летом 1927 г. город Семипалатинск, по воспоминаниям очевидцев тех событий, представлял собой какое-то жуткое зрелище: на его улицах можно было встретить людей без рук, без ног, с отрезанными ушами и носами, с выколотыми глазами. Все они являлись жертвами карательных отрядов, специально привезёнными из разных мест для дачи свидетельских показаний со стороны обвинения. Решением советского суда генерала Анненкова приговорили к высшей мере наказания - к расстрелу. Приговор привели в исполнение здесь же, в Семипалатинске, в августе 1927 г.
   Не реабилитирован до сих пор. Последняя инстанция - военная коллегия Верховного суда в 1999 году окончательно отказала в реабилитации генерала Б.В. Анненкова и его ближайшего сподвижника - полковника Н.А. Денисова.
  Анучин Василий Иванович - 43 года в 1918 г., уроженец Енисейской губернии, родился, по одним сведениям, в рабочей, по другим - в мещанской семье, окончил Красноярское духовное училище, а потом 4 курса Томской духовной семинарии, из которой в 1896 г. его отчислили по собственному прошению. В следующем - 1897-м - году Анучин поступил в Петербургский археологический институт, по окончании которого некоторое время работал в столичном музее антропологии и этнографии, где познакомился с рядом выдающихся российских учёных-этнографов. По их рекомендации он в конце 1904 г. был направлен в родной Красноярск заведовать делами местного подотдела Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Тогда же вышло в свет несколько рассказов и повестей Анучина о Сибири, одну из его публикаций даже отметил М. Горький. Во время Первой русской революции Василий Иванович принимал активное участие в общественной деятельности Красноярска и даже выдвигал свою кандидатуру в депутаты II Государственной думы, однако не прошёл отбор. На этом, кстати, как бы и закончилась пора фавора в жизни Анучина, и наступил период роковых ошибок, катастрофических неудач и неосуществившихся авантюрных проектов по-своему весьма талантливого сибирского учёного.
   В период между 1907-м и 1910 гг. Анучин на средства РГО организовал несколько экспедиций для лингвистического и этнографического изучения енисейских остяков (кетов), однако в результате не представил практически никаких материалов и отчётов о проделанной работе, а собранные коллекции, по некоторым сведениям, тайно распродал иностранным музеям и частным коллекционерам. За это его навсегда отлучили от официальной научной деятельности, и он стал, как принято говорить, независимым исследователем в вопросах, касающихся проблем малых народов Сибири, жил на средства, получаемые от газетных публикаций, а также от модных в то время публичных лекций. Переехав в 1911 г. на жительство в Томск, Анучин сблизился здесь с кружком сибирских автономистов и начал сотрудничать с газетой "Сибирская жизнь", однако вскоре за свою моральную нечистоплотность он был подвергнут обструкции в кругах томской интеллигенции. Так, Григорий Потанин отзывался о нём как о "моральном анархисте", а Александр Адрианов напрямую и публично (через печать) назвал его "жуликом".
   После Февральской революции 1917 г. Василий Иванович Анучин, поддавшись конъюнктуре политического момента сразу же вступил в партию эсеров, и в марте того же года его избрали товарищем (заместителем) председателя Томского комитета по охране общественного порядка и безопасности - революционного органа, подконтрольного Временному Всероссийскому правительству, пытался баллотироваться даже в члены Учредительного собрания от Томской губернии. Однако после ряда разоблачительных статей А.В. Адрианова и некоторых других томских публицистов Анучин вынужден был покинуть не только ряды эсеровской партии, но и вообще выйти из числа перспективных революционных политиков Сибири.
   Тем не менее, как "Феникс из пепла", В.И. вскоре вновь возродился и приступил к активной общественной деятельности, теперь уже на поприще выраженного в крайних своих формах сибирского автономизма. Именно в тот период он разработал и озвучил свою околонаучную теорию о так называемой Азиатской федерации, в состав которой должны были, согласно данному геополитическому проекту, войти: Сибирь, Монголия, Корея, Китай, Тибет и часть Индии (до Тадж-Махала включительно). (Эту геополитическую концепцию впоследствии взял на вооружение "сумасшедший" барон фон Унгерн, в 1921 г., кстати, предлагавший Василию Анучину стать президентом республики Сибирь в составе создаваемой им новомонгольской империи.) Первым этапом на пути формирования Азиатской федерации, в замыслах Василия Ивановича, значилось создание Горно-Алтайской автономной республики, а потом - так называемой Ойратской федерации, включавшей Тыву, Хакасию, российский Горный Алтай, монгольский Алтай и Джунгарию.
   Эти научно обоснованные, но всё-таки авантюристические планы в начале 1918 г. получили одобрение со стороны части национальной интеллигенции Горного Алтая, по инициативе которой в марте того же года в селе Улала (ныне Горно-Алтайск) состоялся съезд представителей русскоязычного и инородческого населения, принявшего решение об образовании отдельного Горно-Алтайского округа, полностью не зависимого как от барнаульских, так и от томских властей, к ведению которых прежде относились данные территории. В июне того же года на следующем своём съезде алтайцы предполагали провозгласить уже автономную республику Ойрот в составе России, а Анучина избрать каганом (председателем) комиссии по подготовке учредительного съезда. Однако данная сепаратистская выходка вскоре была пресечена, а сам Анучин опять подвергся обструкции сначала со стороны большевиков, затем оказался в роли гонимого и властями Сибирского правительства П.В. Вологодского, а потом и администрацией
  А.В. Колчака.
   После окончания Гражданской войны Владимир Иванович занимался главным образом преподавательской деятельностью. В 20-х годах он переселился из Томска сначала в Казань, а потом в Самарканд, где опять "прославился" громкими, но не совсем честными делами. За махинации в кооперативном жилищном строительстве его даже привлекали к уголовной ответственности, и лишь вмешательство видного большевика Бонч-Бруевича спасло Анучина от наказания. А чуть позже, после смерти М. Горького, он опубликовал в печати свою переписку с великим пролетарским писателем, большая часть которой, как позже было доказано, оказалась поддельной. Умер Владимир Анучин там же, в Самарканде, в 1941, по другим данным - в 1943 году.
  Аргунов Андрей Александрович - 52 года в 1918 г., сибиряк, родился в Иркутске в семье чиновника, учился на юридическом факультете Московского университета, в конце 80-х годов XIX века примкнул к революционному народническому движению, потом явился одним из организаторов партии эсеров, профессиональный революционер, с 1905 г. член ЦК эсеровской партии. За свою революционную деятельность Аргунов неоднократно арестовывался царскими властями, подвергался тюремному заключению и дважды высылался в Сибирь на поселение. В конце 80-х годов XIX века проживал некоторое время в Томске, имел в этом городе много знакомых и даже родственников. Во время Первой мировой войны Андрей Александрович эмигрировал за границу и вернулся в Россию лишь после Февральской революции. По приезде весной 1917 г. в Петроград он активно включился в процесс демократических преобразований в стране, причём занял крайне правые позиции в лагере социалистов, категорически отвергал политику большевиков с их лозунгом о передаче власти Советам. Сам Аргунов ратовал за власть Учредительного собрания, придерживаясь принципов коалиционного правительства и сотрудничества с буржуазными партиями.
  Октябрьскую социалистическую революцию Аргунов не принял и даже несколько раз арестовывался по подозрению в антисоветской деятельности. После разгона большевиками Учредительного собрания, членом которого Аргунов являлся, он вступил в подпольную организацию "Союз возрождения России", готовившей вооруженные антибольшевистское восстания по всей стране. После победы чехо-белогвардейского мятежа на востоке страны Аргунов в июле 1918 г. приехал в Сибирь и в сентябре принял участие в работе Уфимского государственного совещания, на котором был избран заместителем председателя Уфимской Директории - Авксентьева.
  В начале октября Андрей Александрович возглавил государственную комиссию по расследованию событий, связанных с арестом министров-социалистов ВСП, а также с убийством А.Е. Новосёлова. Вместе с другими членами Директории Аргунов в том же октябре 1918 г. занимался в Омске организацией Всероссийской демократической власти и созданием коалиционного правительства из умеренных социалистов с одной стороны, и столь же умеренных правых либералов - с другой, а также с участием беспартийных (военный министр Колчак и некоторые другие). И вот когда это трудный процесс был, наконец, завершен, и Временное Всероссийское правительство сформировано, в Омске произошел военный (колчаковский) переворот, в результате которого некоторое члены только что избранного Правительства, а именно: эсеры - Авксентьев, Зензинов, Роговский и сам Аргунов были арестованы, отстранены от власти и буквально в течение несколько недель высланы за границу. На этом политическая карьера Аргунова закончилась, однако он не прекратил после этого активной публицистической деятельности. Остаток своих дней Андрей Александрович провёл в Чехословакии, умер в Праге в 1939 г.
  Байтурсынов Ахмет - 45 лет в 1918 г. Родился в семье казаха-скотовода Средней орды на территории Тургайского уезда одноимённой области Российской империи, теперь Костанайская область на севере Казахстана. Его отец за сопротивление царским властям был приговорён к 15 годам каторжных работ в Сибири. Воспитывался в семье близких родственников, их же заботой сумел получить образование, окончил в Оренбурге четырехлетнюю учительскую школу, основанную выдающимся казахским просветителем Ибраем Алтынсариным. В период с 1895 по 1909-й год он учительствовал в аульных, волостных и двухклассных училищах в Актюбинском, Кустанайском и Каркаралинском уездах, занимался самообразованием, изучал европейскую и великую русскую литературу, начал писать стихи. В период революционных событий 1905 г. Байтурсынов включается в активную общественную деятельность по защите национальных прав собственного народа, переросшую вскоре в нелегальную работу в том же самом направлении, закончившуюся в 1909 г. восьмимесячным арестом, а потом двухгодичной ссылкой в Оренбург. Здесь Байтурсынов занимается переводами русских писателей и поэтов на казахский язык, а с 1913 по 1917 гг. занимается изданием газеты "Казак", которая вела систематическую борьбу со злоупотреблениями властей в казахской степи, разоблачая грязные поступки обирателей, взяточников и аферистов разных мастей. Во вновь революционном 1917 г. вместе с Букейхановым и другими лидерами национального движения казахов преступил к созданию собственной партии "Алаш", которая была оформлена в декабре того же года в тесном сотрудничестве с сибирскими областниками. Сотрудничество продолжилось и после чехо-белогвардейского мятежа летом 1918 г. Прибывшие в июне в Семипалатинск Букейханов, Ермеков и Байтурсынов сразу же приступили к налаживанию контактов с новой сибирской властью, сначала в лице Западно-Сибирского комиссариата, а потом Временного Сибирского правительства. Последнее, однако, не захотело выполнить требования партии Алаш по предоставлению казахам политической и экономической самостоятельности, что подвигло лидеров национального движения временно сблизиться с Самарским Комучем до самого прекращения деятельности последнего в октябре того же года. Левые позиции самарцев алашордынцы поддержали и на Уфимском государственном совещании. В период колчаковщины всяческие национальные движения среди инородцев были ограничены, что подвигло казахских лидеров на сближение с советской властью. В апреле 1920 г. специальным постановлением Совнаркома ошибки алашордынцев были прощены. Воспользовавшись этим, Байтурсынов не только стал активно сотрудничать с коммунистами, но даже вступил в их партию. Усилия самого Ахмета, а также его товарищей по национально-освободительному движению в августе 1920 г. была провозглашена Казахская автономная республика в рамках РСФСР. Байтурсынов после этого стал народным комиссаром просвещения Казахстана, явился создателем нового казахского алфавита на основе арабской графики, занимался теорией казахской литературы. В 1929 г. в период первой волны сталинских репрессий органы ГПУ, вспомнив о деятельности Байтурсынова в период с 1917 по 1919 г., выдвинули против него обвинение в контрреволюционной деятельности на почве буржуазного национализма. Ему был вынесен смертный приговор, заменённый впоследствии ссылкой. Из которой ему удалось освободиться досрочно, благодаря заступничеству М. Горького. Но в ноябре 1937 он снова был арестован и через два месяца как "враг народа", получив смертный приговор, был расстрелян. Полностью реабилитирован в 1988 г. Память об Ахмете Байтурсынове увековечена в г. Костанае. Его имя носит Кустанайский государственный университет. В городском парке установлен памятник, одна из центральных улиц города носит его имя.
  Балакшин Андрей Александрович - 44 года в 1918 г. Родился в семье крупного сибирского предпринимателя, директора одного из крупнейших сибирских кооперативных объединений под названием "Союз сибирских маслодельных артелей". Союз объединял артели семи сибирских губерний, имел 21 контору в Сибири, одну в Москве, одну в Берлине и представительство в Лондоне. Андрей Балакшин получил домашнее образование. В 1912 г. он сменил отца на посту руководителя Союза сибирских маслодельных артелей. При нём Союз соединил в себе два типа кооперации: производственную и потребительскую, осуществлял руководство и контроль над деятельностью кооперативных маслодельных артелей и осуществлял сбыт сибирского сливочного масла не только в Россию, но и за рубеж. Параллельно Союз организовывал снабжение крестьянских хозяйств различными товарами крестьянского обихода. При этом Андрей Балакшин занимался не только предпринимательской, но и благотворительной деятельностью, являлся соучредителем и попечителем ряда школ и общедоступных библиотек. К Октябрьской революции Балакшин, несмотря на свои умеренно левые взгляды, отнёсся крайне отрицательно, в 1918 г. вступил в антисоветскую политическую организацию "Союз возрождения России", являлся в Омске виднейшим её представителем. По документально пока неподтверждённым данным Андрей Александрович являлся также и членом Сибирской областной думы, однако политику, осуществляемую левым большинством Думы, не поддерживал, но, напротив, выступал сторонником умеренно правого курса, проводимого Временным Сибирским правительством. После прихода к власти А.В. Колчака Андрей Балакшин рассматривался одно время в качестве кандидата на пост премьер-министра Российского правительства. После разгрома белого движения на территории Сибири Андрей Александрович бежал на Дальний Восток, где принял активное участие в возрождении областнического политического движения, вместе с другими лидерами сибирской кооперации пытался сформировать новое Сибирского правительства. По окончании Гражданской войны Балакшин эмигрировал в США, а потом в Канаду, увёз с собой значительную часть финансовых средств Союза маслодельных артелей. В Америке занимался вместе с сыном сельскохозяйственным бизнесом. Умер в 1956 году.
  Башмачников Фаддей Исаакович - примерно 29 лет в 1918 г., по образованию юрист, окончил Томский университет. Работал помощником присяжного поверенного, в период Первой мировой войны был призван в армию, штабс-капитан. Видимо, после Февральской революции 1917 г. вступил в партию эсеров, потом - правый эсер, очень близкий к центристам черновского толка. Летом 1918 г. после свержения власти большевиков Фаддей Башмачников вошел в триумвират томских губернских комиссаров Временного Сибирского правительства, в котором курировал вопросы комплектования добровольческих формирований для Сибирской армии, охраны порядка в городе Томске и труда. Потом в июле того же года, когда в системе управления сибирскими губерниями вновь решили вернуться к единоначалию, Фаддей Исаакович занял должность помощника Томского губернского комиссара (Загибалова, а с сентября - Гаттенбергера). В ноябре 1918 г. в знак протеста против ужесточения политического режима в Сибири Башмашников решил отойти от дел и подал в отставку со своего поста по собственному желанию. Дальнейшая его судьба нам неизвестна.
  Беленец Алексей Иванович - 31 год в 1918 г., родился в г. Ейске, член партии социал-демократов с 1903 г., большевик, участник революции 1905 г., за что был сослан в Сибирь и содержался сначала в Александровском централе, а потом на поселении в одном из глухих сёл Иркутской губернии. В 1911 г. бежал и до Февральской революции находился на нелегальном положении, проживал в разных городах Сибири, занимаясь подпольной работой. В 1915 г. осел в Томске.
   После Февральской революции Алексей Беленец стал одним из самых активных участников советского строительства в Сибири, в этот период он - член Томского губкома РСДРП(б) и гласный (депутат) Томской городской думы. После победы Октябрьской социалистической революции его избирают сначала заместителем, а потом и председателем губернского Совета рабочих и солдатских депутатов. Проживал в то время: г. Томск, пер. Монастырский (теперь - Плеханова)-14. В декабре 1917 г. молодой Алексей Беленец занял должность председателя Томского губисполкома и являлся на тот момент, что называется, VIP-персоной среди томских большевиков, в связи с чем получил у жителей Томска прозвище "коммунистического папы". В январе 1918 г. руководил вместе с Николаем Яковлевым мероприятиями по разгону Сибирской областной думы и аресту членов Сибирского областного совета.
   Накануне антисоветского мятежа в мае 1918 г. Алексей Иванович отбыл на совещание губернских руководителей в Иркутск, где его и застали известия о начавшихся вооруженных выступлениях в сибирских городах, в том числе и в Томске. Вернуться туда Беленец уже не смог, по поручению Центросибири в первых числах июня он участвовал в переговорах с восставшими чехословаками, потом некоторое время находился в Красноярске. После оставления города красными частями Беленец пытался скрыться, но был арестован. Находился в губернской тюрьме Красноярска под чужим именем. В конечном итоге его так и не разоблачили, поэтому он сумел избежать расправы и вскоре бежал. После этого он целый год находился на нелегальном положении и занимался подпольной деятельностью. По окончании Гражданской войны все последующие годы советской власти Беленец трудился на ответственных административных и партийных постах, потом - персональный пенсионер. За выдающуюся революционную, а также трудовую деятельность он удостоился вышей награды советского государства - ордена Ленина. Прожил бурную и, видимо, определённо счастливую жизнь, избежал в отличие от многих своих товарищей репрессий, более того, в преклонном возрасте его окружали постоянная забота и внимание со стороны советской власти. Имя Алексея Беленца до сих пор носит один из центральных переулков Томска.
   С 1921 г. проживал в Москве, где и умер в 1976 году в возрасте 89 лет.
  Белов Пётр Андреевич (настоящие имя и фамилия: Генрих Альфредович Виттенкопф) - 37 лет в 1918 г., из прибалтийских немцев, уроженец Курляндской губернии Российской империи (западная часть современной Латвии), окончил Виленское юнкерское училище (1902 г.) и Академию Генерального штаба (1913 г.), участник русско-японской и Первой мировой войн, находился главным образом на штабной работе, в 1915 г. получил тяжелое ранение в грудь, награждён четырьмя боевыми орденами, полковник (с декабря 1917 г.) русской армии. Уволенный после Октябрьской революции из армии, полковник Белов каким-то образом оказался в начале 1918 г. в Сибири, вступил в одну из подпольных офицерских организаций и вскоре после этого вошёл в состав центрального штаба по подготовке антибольшевистского восстания. Летом того же года, в ходе развернувшегося вооруженного мятежа, Белов занял должность начальник штаба сначала Западносибирской, а потом и всей Сибирской белозелёной (областнические цвета Сибири) армии. Его немецкое происхождение многим не давало покоя, и в конце концов Генриха Альфредовича просто вынудили подать прошение об отставке, последовавшей 15 ноября 1918 г., за три дня до колчаковского переворота.
   После прихода к власти адмирала Колчака Белова опять пригласили на штабную работу, но значительно понизили в должности. Потом он командовал корпусом, с марта 1919 г. - южной группой Западной армии, а в июне того же года приказом адмирала Колчака его произвели в генерал-майоры и назначили командующим Южной армией. После окончания Гражданской войны Генрих Альфредович эмигрировал в Китай, проживал в Харбине, где и умер в начале 40-х годов. Наряду с этой существует ещё одна, очень спорная, версия, согласно которой, генерал Белов в конце 1919 г., во время отступления колчаковских войск, попал в плен под Красноярском, был перевезён в Омск и там в 1920 г. казнён большевиками.
  Беляков Прокопий Михайлович - 29 лет в 1918 г., уроженец Пензенской губернии, студент 4-го курса медицинского факультета Томского университета. Проживал в Томске на Преображенской (сейчас - Дзержинского) улице, д.8, кв.5. В 1917-1918 гг. Прокопий Беляков являлся одним из лидеров томского студенчества, был главным старостой Томского университета. В октябре 1917 г. студенты томских вузов избрали его своим делегатом на I Сибирский областной съезд. А в декабре того же года Прокопий Михайлович стал участником и II (с совещательным голосом) чрезвычайного Сибирского областного съезда, а также членом Сибирской областной думы. Сочувствовал партии народных социалистов, о чём свидетельствует делегатская карточка декабрьского Областного съезда.
   После разгона большевиками Сибирской областной думы Беляков стал участником антисоветского подполья. В апреле 1918 г., из опасения быть арестованным по делу о краже оружия с одного из военных складов, по другой версии - по поручению эсеровского штаба с донесением Беляков выехал из Томска в Харбин. Однако до места назначения он не добрался, поскольку был арестован большевиками в Чите и под конвоем препровождён в одну из иркутских тюрем.
   Во время попытки антисоветского вооруженного мятежа в Иркутске 14 июня 1918 г. Прокопия Михайловича вместе с другими политическими арестантами освободили из заключения восставшие оппозиционеры. Получив свободу, он принял участие в боевых действиях против красногвардейцев. Однако в ходе подавления разраставшегося выступления Беляков попал в плен и по приговору революционного трибунала в тот же день расстрелян. После освобождения Иркутска (в середине июля) частями Сибирского правительства тело Прокопия Белякова было обнаружено в городском морге и перевезено в Томск. 3 августа при склонённых областнических бело-зелёных, а также революционных красных знамёнах его с почестями похоронили в Томске, на кладбище женского Иоанно-Предтеченского монастыря (сейчас на этом месте - студгородок ТПУ) - сугубо элитном городском некрополе.
  Березовский Ефим Прокопьевич - 49 лет в 1918 г., войсковой старшина (подполковник) Сибирского казачьего войска, кадет с 1917 года. Родился в станице Антоньевской Бийского уезда в семье станичного атамана, окончил Омский кадетский корпус (однокурсник Л.Г. Корнилова) и Константиновское военное училище. В марте революционного 1917 г. участвовал в работе I съезда депутатов Сибирского казачьего войска, проходившего в Омске, являлся лидером праволиберальной группировки на этом съезде, отстаивал принцип частной собственности на землю для казачьих семей, был избран в члены войсковой управы. В октябре того же года Березовский стал делегатом от Сибирского казачьего войска на I Сибирский областной съезд. В декабре 1917 г. Ефим Прокопьевич по поручению Сибирского казачьего войскового правительства ездил в Новочеркасск (столицу Войска Донского), где вёл переговоры с лидером белого движения на юге России генералом Л.Г. Корниловым. Вернувшись в Сибирь, Березовский весной 1918 г. принял активное участие в подготовке антисоветского мятежа и после его осуществления занял должность председателя войскового правительства Сибирского казачьего войска. В сентябре того же года Березовскому, указом Сибирского правительства присвоили звание полковника. С осени 1918 г. Ефим Прокопьевич неоднократно, в отсутствие генерала Иванова-Ринова, исполнял обязанности атамана Сибирского казачьего войска.
   Пережив два крупных военных конфликта с иностранными державами и одну Гражданскую войну, по какому-то странному стечению обстоятельств Ефим Березовский за всю свою жизнь не участвовал практически ни в одном боевом сражении. Эмигрировав в 1920 г. в Китай, он также отказался в дальнейшем воевать против Красной армии, посчитав Гражданскую войну проигранной. Тем не менее, проживая в Харбине, Ефим Прокопьевич принимал активное участие в деятельности многих белоэмигрантских антисоветских организаций. Перешёл в этот период с кадетских уже на откровенно монархические позиции, отстаивая идею единой и неделимой Российской православной империи.
   После захвата в августе 1945 г. Харбина советскими войсками Березовский был арестован контрразведкой СМЕРШ, этапирован в СССР и в восьмидесятилетнем возрасте осуждён на 10 лет исправительного труда. Умер в феврале 1953 г. в одном из заполярных лагерей ГУЛАГа. Его похоронили в г. Инта, могила сохранилась, в постсоветское время на ней установили памятный крест. Полностью реабилитирован в 1989 г.
  Болдырев Василий Георгиевич - 43 года в 1918 году, родился в Симбирской губернии в семье кузнеца, по другой версии, он являлся выходцем из крестьянской семьи, окончил Петербургское военно-топографическое училище и Академию Генерального штаба, участник русско-японской и Первой мировой войн. Генерал-лейтенант царской армии, георгиевский кавалер. На Уфимском государственном совещании в сентябре 1918 г. его избрали в состав Директории в качестве главнокомандующего её вооруженными силами. Однако в результате колчаковского переворота Василий Георгиевич лишился своего поста и выехал сначала во Владивосток, а потом в Японию. После окончания Гражданской войны вернулся в советскую Россию, работал в Новосибирске. Автор одной из самых широко цитируемых историками Гражданской войны книг под названием "Директория. Колчак. Интервенты", вышедшей в Новосибирске в 1925 г. В 1933 г. Болдырев был арестован ОГПУ, обвинён в контрреволюционном заговоре и в августе того же года расстрелян.
  Борисов Сергей Степанович - 29 лет в 1918 г. Ойрот (алтаец) по национальности. Родился в станице Алтайской Устькаменогорского уезда Семипалатинской области. Образование среднее, занимался литературным творчеством. После Февральской революции примкнул к партии меньшевиков-оборонцев. В июле 1917 г. Борисов был избран в члены Алтайской горной думы, где до конца сентября исполнял обязанности заместителя её председателя Г.И. Гуркина. В октябре того же года Сергей Степанович стал делегатом I Областнического съезда Сибири. А в начале следующего года был избран членом Сибирской областной думы. После разгона большевиками СОД Борисов с некоторыми другими депутатами эмигрировал в Харбин, откуда в мае 1918 г. по заданию председателя ВПАС П. Дербера прибыл в Сибирь для осуществления конспиративных связей. После победы в Томске вооруженного антибольшевистского восстания Сергей Степанович принял участие в первых заседаниях Частных совещаний СОД. В июле вошел в состав Бийского уездного комиссариата. В августе-ноябре участвовал в работе Сибирской областной думы. После окончания Гражданской войны Борисов вступил в партию большевиков, в 1921-1922 гг. являлся сотрудником Дальневосточного секретариата Исполнительного комитета Коммунистического интернационала. Потом перешел на службу в восточный отдел наркомата иностранных дел СССР, курировал научные исследования Академии наук по Монголии, участвовал в секретной разведывательной экспедиции в Тибет. В июне 1937 г. Борисов был арестован и в сентябре за участие в контрреволюционной организации и шпионской деятельности приговорён к высшей мере наказания. Прах захоронен на Донском кладбище. В 1956 г. полностью реабилитирован.
  Брешко-Брешковская Екатерина Константиновна (по прозвищу "бабушка русской революции") - 74 года в 1918 г., родилась в семье крупного помещика, старейшая русская революционерка, провела 37 лет по тюрьмам и ссылкам, в том числе и в Сибири, участница ещё самых первых народнических выступлений, потом - член правоэсеровской партии. После Февральской революции активно поддержала Временное правительство, а вот власть большевиков категорически отвергла. Во время антисоветского восстания в Сибири, в июле 1918 г. через Тюмень и Тобольск нелегально прибыла в Омск. В сентябре того же года Брешковская принимала участие в Уфимском государственном совещании, после этого выехала с пропагандистской миссией в США, а потом в Западную Европу, читала там лекции о русской революции, рассказывала американцам и европейцам об особенностях и своеобразии русского социализма. Умерла в Чехословакии в 1934 г.
  Брушвит Иван Михайлович - 39 лет в 1918 г., латыш по национальности, уроженец Лифляндской губернии, из семьи крестьян. Окончил реальное училище, телеграфист по профессии, правый эсер, до Февральской революции находился под надзором полиции. В 1916 г. ушёл добровольцем на фронт, служил в чине прапорщика. В ходе революции 1917 г. Брушвит стал активным участником политических событий в Самаре, являлся председателем губернского Исполкома Комитета народной власти, потом был избран гласным городской думы и членом Учредительного собрания от Самары. После разгона большевиками УС Иван Михайлович несколько месяцев просидел в тюрьме, а сразу после освобождения примкнул к антибольшевистскому движению на Волге. В апреле-мае 1918 г. он в качестве особоуполномоченного нелегально посетил Сибирь и установил связь с подпольным Центральным штабом, встречался с А.Н. Гришиным-Алмазовым и другими руководителями сибирского сопротивления. Во время этой поездки между поволжскими и сибирскими подпольщиками был согласован общий план действий в борьбе с большевиками. После ликвидации советской власти Брушвит вошёл в состав Комуча, являлся в нём управляющим финансовым ведомством. По окончании Гражданской войны Иван Михайлович эмигрировал в Чехословакию, здесь продолжил свою антибольшевистскую деятельность, в 1921 г. вместе с Виктором Черновым участвовал в подготовке правоэсеровского мятежа в России. После провала этой операции отошел от политики и стал заниматься главным образом научной деятельностью, создал Русский заграничный архив в Праге. После окончания второй мировой войны Брушвит был арестован, перевезён в СССР и приговорён к 5 годам заключения. В 1946 умер в тюрьме. Полностью реабилитирован в 1992 году.
  Бузанов Василий Иванович - 33 года в 1918 г. Родился в Ижевске, в семье рабочего. Окончил 2-классное училище. Работал на заводе, затем письмоводителем. В 1905 г. участвовал в революционном движении, сначала - член РСДРП, а с 1906 г. - эсер. В 1907 г. был арестован в Ижевске, провёл несколько месяцев в крепости. После вторичного ареста в 1909 г. его выслали на пожизненное поселение в Иркутскую губернию. В 1912 г. Бузанов бежал, долгое время находился в эмиграции во Франции, работал слесарем. Вернулся в Россию в июне 1917 г. На волне революционных событий сразу же был избран председателем Ижевского Совета рабочих депутатов, одновременно с этим возглавил ижевский городской комитет партии эсеров. Осенью того же года Василия Ивановича избрали членом Учредительного собрания. В августе 1918 г. он примкнул к антибольшевистскому восстанию в родном городе и вскоре стал одним из его политических руководителей. После окончания Гражданской войны вышел из эсеровской партии, жил в Томск, работал в кооперации. В 1923 г. Бузанова арестовали, припомнив ему антисоветскую деятельность времён Гражданской войны, но уже в следующем году освободили. В конце 20-х он стал членом Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. В декабре 1937 г. в период ежовщины опять вскрылись старые грехи Бузанова перед большевиками, он был арестован и в том же году Военной коллегией Верховного суда СССР приговорён к расстрелу.
  Букейханов (Букейхан) Алихан Нурмухамедович - 49 лет в 1918 г., казах по национальности, происходил из ханского рода Чингизидов, родился в Семипалатинской области, окончил экономический факультет Петербургского лесотехнического института. В революционном 1905 г. Букейханов вступил в кадетскую партию, а через год был избран в состав её ЦК, член I Государственной думы. Букейханов неоднократно арестовывался царскими властями за участие в деятельности политической оппозиции, однако профессиональным революционером он так и не стал, а занимался до 1917 г. в основном научной, преподавательской и публицистической деятельностью.
   Всё изменилось для него, как и для многих других, после Февральской революции, в этот период Букейханов становится лидером буржуазно-националистического движения среди казахов и руководителем национальной партии Алаш-Орда, взявшей курс на провозглашение казахской автономии в рамках единого Российского государства. В июне и декабре 1917 г. Букейханов провёл в Оренбурге два съезда казахских автономистов, а также очень активно сотрудничал с сибирскими областниками, став делегатом I и II Сибирских областных съездов.
   Октябрьскую социалистическую революцию Алихан Нурмухамедович, как член кадетской партии, естественно, не принял и вскоре перешёл в лагерь вооруженной антисоветской оппозиции. Летом 1918 г., после свержения власти большевиков на востоке России, Букейханов пытался добиться казахской автономии в обмен на участие казахско-киргизских вооруженных отрядов в боях с Красной армией. Сначала он попробовал таким образом договориться с Временным Сибирским правительством, но не получил от него на этот счёт вполне определенного ответа. Тогда Букейханов обратился за поддержкой к эсерам Самарского КОМУЧа и вроде бы добился от них некоторых гарантий по своей проблеме, но лишь в перспективе - всё откладывалось на более чем неопределённый срок, до созыва Всероссийского Учредительного собрания.
   С ещё большими надеждами Букейханов приехал в конце сентября 1918 г. на Уфимское государственное совещание, рассчитывая на то, что сформированное в ходе его работы новое Всероссийское Временное правительство сможет даровать казахам хотя бы частичную политическую или культурную автономию в рамках федеративной Российской республики. Однако уже через два месяца этого правительства не стало, а пришедший к власти Колчак потребовал от Букейханова и его сторонников полного подчинения в рамках организации вооруженной борьбы с большевиками на условиях единой и неделимой России. Таким образом, никаких обещаний, а тем более гарантий из уст колчаковского правительства Букейханов не услышал, и посему без всяких условий лидер казахских националистов вынужден был подчиниться и направить свои вооруженные отряды в распоряжение белогвардейского командования.
   После падения колчаковского режима Букейханов не стал спасаться бегством за границу, как это сделало большинство из его бывших коллег по кадетской партии, а остался на родине, занимался в основном литературными переводами, несколько раз арестовывался советскими властями, пока в 1937 г., в конце концов, не пал жертвой политических репрессий. Полностью реабилитирован в 1989 г.
   Что касается главного дела его жизни, то оно оказалось всё-таки успешно завершенным. Хотя и без непосредственного участия Букейханова, но Казахстан, как известно, при советской власти, по настоянию Ленина, получил-таки политическую автономию, а после краха коммунистического неоимперского режима в конце 90-х годов XX века казахский народ обрёл и полную государственную независимость, став одной из самых крупных держав Центральной Азии, с территории которой в своё время человечество, - ну так, между прочим - впервые шагнуло в космос.
  Бутов Тарас Васильевич - родной брат Г.В. Бутова, являвшегося в годы Гражданской войны начальником канцелярии председателя Реввоенсовета советской республики Л.Д. Троцкого. Кандидат экономических наук, после Февральской революции служил в министерстве продовольствия, где, по всей видимости, познакомился со своим в дальнейшем лучшим другом Иваном Михайловым. По воспоминаниям современников это был ещё совершенно молодой человек, "очень юркий и пронырливый", почти "студент университета, умненький и думающий; своё высокое положение он нёс с большим достоинством, удачно подражая взрослым, умея даже маленькой своей фигурке придать отпечаток сухой и серьёзной деловитости". После Октябрьской революции Тарас Васильевич волею судеб оказался в Томске и в конце января 1918 г. в качестве секретаря принял участие в нелегальных собраниях депутатов разогнанной большевиками Сибирской областной думы; вёл протоколы тех заседаний, в том числе и того, на котором было избрано Временное правительство автономной Сибири. В начале июня того же года Т.В. Бутов вместе с И.А. Михайловым перебрался в Омск и здесь принял участие опять же в качестве секретаря (по некоторым сведениям личного секретаря Михайлова) в работе Западно-Сибирского комиссариата. После 1 июля Тарас Васильевич был назначен помощником управляющего делами Совета министров ВСП Г.К. Гинса, но связь с Иваном Михайловым не терял, оставаясь на протяжении всего омского периода своей деятельности правой рукой и политическим связным сибирского министра финансов. После прихода к власти А.В. Колчака Бутов 3 января 1919 г. занял должность исполняющего обязанности управляющего делами Верховного правителя и Совета министров. Являлся одним из учредителей частного акционерного предприятия "Русского общества печатного дела" (РОПД). Как правительственный чиновник, внёс, если верить источникам, совершенно фантастическую по тем временам сумму в 500 тысяч рублей в фонд развития данного предприятия. В марте того же года Тарас Васильевич в числе ряда других колчаковских функционеров вошел в состав специально созданного органа при Совете министров для решения вопросов в области печати и пропаганды. В начале 1920-х годов эмигрировал в Китай, а потом в США.
  Буяновский Николай Демьянович - 38 лет в 1918 г. Уроженец деревни Гольма Балтского уезда Подольской губернии. После окончания в 1892 г. церковно-приходской школы в 12-летнем возрасте был назначен учителем в селе Любомирке, затем служил в Балтском казначействе, одновременно занимаясь самообразованием. В 1898 г. поступил в Новобугскую учительскую семинарию, из которой через год был отчислен за руководство забастовкой семинаристов в знак протеста против притеснений директора. В 1902 г. окончил учительскую семинарию в Бессарабии, после чего занимался преподавательской работой на юге России. В период революции 1905-1907 гг. Николай Демьянович был близок к эсерам и социал-демократам, за что даже подвергался преследованиям со стороны царских властей. Впоследствии примкнул к партии кадетов.
   В 1909 г. Буяновский перешел на банковскую службу, сначала служил в Армавире в Русском для внешней торговли банке, а через год был переведён в Омск и назначен управляющим местного отделения Русско-Азиатского банка. В Сибири Николай Демьянович активно включился в общественную и политическую жизнь. В 1913-14 гг. возглавлял омское культурно-просветительское общество "Просвещение", занимавшееся, в том числе, достаточно умеренной, но всё-таки оппозиционной правительству политической пропагандой. (Председателем одной из комиссий этого общества являлся, кстати, будущий политический противник Буяновского социал-демократ К.А. Попов.) Вместе с тем, как и большинство омских кадетов, Николай Буяновский проявлял лояльность к царским властям. Лишь однажды, в мае 1909 г., являясь членом омского отдела Московского общества сельского хозяйства, он в числе других членов данного общества подписал ходатайство в правительственные инстанции об отмене грабительского для сибиряков Челябинского тарифного перелома. Заботясь о нуждах образования, Николай Демьянович стал ещё в дофевральский период одним из организаторов, а потом и председателем попечительского комитета Омского коммерческого (позднее политехнического) института, а уже в 1917-18 гг. принимал активное участие в открытии в Омске сельскохозяйственного института. В то же самое время Буяновский считался одним из лидеров омских торгово-промышленных кругов, с 1911 г. он являлся старшиной, а с 1915 г. - председателем Омского биржевого комитета, одновременно с этим возглавляя некоторое время и Омский областной военно-промышленный комитет. На протяжении нескольких предреволюционных, а потом и революционных лет Николай Демьянович являлся гласным Омской городской думы, а в ходе антибольшевистского мятежа в июне 1918 г. временно возглавил её. Сразу же после Февральской революции 1 марта 1917 г. Буяновский был избран председателем Омского коалиционного комитета общественной безопасности. Затем являлся комиссаром Временного правительства при командующем войсками Омского военного округа.
   Октябрьскую революцию встретил враждебно и сразу же перешел в лагерь её активных противников, участвуя в подготовке антисоветского вооруженного восстания, после окончательной победы которого в Омске, 1 июля 1918 г. Николай Демьянович был назначен на должность товарища (заместителя) министра финансов Временного Сибирского правительства. Входил в состав омской группы так называемых беспартийных областников. В сентябре Буяновский стал член Административного совета ВСП, а в октябре одним из первых был приглашен на должность товарища министра финансов во Временное Всероссийское правительство Уфимской Директории, однако 12 ноября, за неделю до Колчаковского переворота, подал в отставку по состоянию здоровья. Занимался коммерческой деятельностью, стал, в частности, одним из основателей акционерного предприятия "Русское общество печатного дела" (РОПД) и находился в составе его правления. В 1920 г. эмигрировал в Китай и проживал в Харбине. В 1921 г. вернулся на некоторое время во Владивосток, где заседал в Банковском комитете, планируя возобновить здесь, а также во всех городах Забайкалья деятельность Русско-Азиатского банка. Однако после окончательного разгрома белого движения на Дальнем Востоке Буяновский вновь перебрался в китайскую Маньчжурию, до 1926 г. работал инспектор маньчжурских отделений Русско-Азиатского банка, потом являлся советником Китайского государственного банка, а чуть позже директором Франко-Азиатского банка в Харбине. В 1935 г. покончил жизнь самоубийством.
  Быховский Наум Яковлевич (Нохим Шебшелович) - 43 или 44 года в 1918 г. Уроженец Черниговской губернии, еврей по национальности. Окончил фельдшерскую школу, одно время работал земским статистиком. В 1889 г. занялся журналистской деятельностью. В революционном движении с 1893 г. В 1894 году по обвинению в принадлежности к группе народовольцев был сослан в Сибирь. В 1901 г. вступил в партию эсеров, ещё несколько раз подвергался арестам и высылкам в Енисейскую и Иркутскую губернии. После Февральской революции включился в активную политическую деятельность, являлся в 1917 г. членом Центрального комитета эсеровской партии, а также членом Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, входил в состав Главного земельного комитета. Осенью того же года Быховский был избран депутатом Всероссийского Учредительного собрания, а в январе 1918 г. стал членом Сибирской областной думы. После разгона большевиками Облдумы вместе с частью депутатского корпуса эмигрировал в китайский Харбин, где в конце весны того же года вместе с М.Я. Окороковым вошел в состав ревизионной комиссии СОД, проверявшей финансовую деятельность Сибирского правительства в Харбине и признавшей эту деятельность неудовлетворительной. После антибольшевистского вооруженного переворота выехал во Владивосток и в июле вошел в состав Временного правительства автономной Сибири в качестве управляющего министерством земледелия. В сентябре 1918 г. в числе нескольких других владивостокских министров Наум Яковлевич вернулся в Сибирь, в Томск и сразу включился в работу Сибирской думы, принял участие в протестных мероприятиях СОД, связанных с указом Административного совета о приостановке деятельности Облдумы. В период колчаковщины находился на нелегальном положении, работал в подполье. В конце 1919 г. в Иркутске вошел в состав Политцентра. После разгрома белого движения занимался преподавательской деятельностью, в 1920 г. занимал должность профессора на кафедре политэкономии и экономической политики в Иркутском университете. За своё бурное эсеровское прошлое с 1921 г. неоднократно подвергался арестам и ссылкам. В начале 1938 г. по обвинению в участии в антисоветском заговоре Быховский был арестован, 8 февраля того же года приговорён к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян. Реабилитирован в 1956 году.
  Ваксберг Матвей Абрамович - 29 лет в 1918 г., еврейского происхождения, родился в Польше, потом его семья была сослана в Сибирь и поселилась в Чите. В 1905 г., являясь учащимся читинской гимназии, юный Ваксберг принял участие в революционных событиях и после их подавления вынужденно бежал из города. Перебравшись в Томске, он экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и поступил в Томский университет. Однако вскоре, после того как местное жандармское управление выявило его революционное прошлое, Ваксберг бежал теперь и из Томска. Учёбу он продолжил в Киевском университете, где познакомился и подружился с одним из своих однокурсников будущим сталинским "обер-прокурором" Андреем Вышинским. Там же, в Киеве, он вместе с Вышинским вступил в партию меньшевиков. После окончания университета Матвей Ваксберг вернулся в родную Читу и до Февральской революции работал адвокатом.
   В марте 1917 г. Матвея Абрамовича избрали председателем Читинского областного КОБа, а в октябре назначили читинским областным комиссаром Временного Всероссийского правительства. В начале 1918 г. Ваксберг стал председателем Забайкальского народного совета, успешно соперничавшего в схватке за власть с Советом рабочих, солдатских и казачьих депутатов. После роспуска большевиками Народного совета Ваксберг занял пост председателя Читинской областной земской управы, которая в конце марта также была распущена властью победивших Советов. После временного свержения диктатуры большевиков осенью 1918 г. Матвей Абрамович, как социал-демократ, впал в немилость на этот раз уже к правоконсервативному режиму атамана Семёнова. Последний в октябре отдал приказ об аресте Ваксберга, с сентября являвшегося председателем так называемой Коллегии гласных земского и городского самоуправления Читы. Опасаясь репрессий, Матвей Абрамович сначала ушёл в подполье, а потом и вообще удалился за пределы Забайкальской области (вотчины Семёнова).
   После окончания Гражданской войны Ваксберг вернулся в Читу, трудился в системе советской кооперации, а некоторое время спустя стал преподавателем Иркутского университета. В 1926 г. он перебрался в Москву и продолжил преподавательскую деятельность в Зоотехническом институте. В период "большой чистки", как и многие его бывшие товарищи по правосоциалистическому лагерю, Ваксберг попал под молох политических репрессий. Однако, возможно, благодаря прежнему тесному знакомству с генпрокурором Вышинским он сумел избежать расстрельной статьи и отделался лишь ссылкой в Казахстан. В период оттепели Матвей Абрамович был полностью реабилитирован, а в 1959 г. даже возглавил кафедру советского гражданского права в Алма-Атинском университете. Умер в 1981 году в возрасте 92 лет. (Родной дядя достаточно известного советского писателя Аркадия Ваксберга).
  Вампилун (Вампилов) Баэртон Гандалович - 29 лет в 1918 г., бурят по национальности, уроженец Иркутской губернии, из крестьянской семьи, окончил Иркутскую учительскую семинарию, работал сельским учителем, в 1911 г. вступил в партию эсеров, с этого же года находился под надзором полиции. После Февральской революции 1917 г. возглавил Бурятский национальный комитет, участник I-го Сибирского областного съезда, на котором был избран кандидатом в члены Исполнительного комитета по созыву Всесибирского Учредительного съезда, в том же году Баэртон Гандалович стал членом Всероссийского Учредительного собрания от Иркутской губернии по объединённому списку областников и бурят-националистов. В начале 1918 г. Вампилун вошел в состав Сибирской областной думы.
   В ходе Гражданской войны в Сибири он занимал ряд ответственных постов: так, в 1919 г. он - товарищ министра финансов формально образованного "Велико-Монгольского государства", комиссар бурятского конного полка. В 1920 г. Вампилун становится товарищем министра земледелия в правительстве Дальневосточной республики. В 1923-1925 гг. он участник тибетской экспедиции Наркомата иностранных дел СССР. С 1925-го Баэртон Гандалович работал в Москве, а в 1926 г. получил назначение на должность экономического советника в МНР. Здесь в июле 1931 его арестовали по обвинению в попытке "реставрации феодальной Монголии". Репрессирован. Дата смерти - 1937 г.
  Василенко Л.Д. - капитан царской армии, активный участник антибольшевистского сопротивления, с апреля 1918 г. являлся помощником подполковника Гришина-Алмазова по центральному подпольному военному штабу Западной Сибири. В ходе вооруженного переворота в начале июня того же года капитан Василенко занял должность командующего Западно-Сибирским военным округом и под давлением демократических кругов сместил с поста начальника Томского гарнизона полковника Сумарокова, монархиста по своим политическим взглядам, назначив на эту должность подполковника Пепеляева, которому поручил формирование Томской добровольческой дивизии, преобразованной впоследствии в Средне-Сибирский корпус. После освобождения
  7 июня Омска капитан Василенко по распоряжению командующего Западносибирской армией подполковника Гришина-Алмазова был сразу же направлен в освобождённый город и по прибытии занял должность начальника штаба Степного Сибирского корпуса, вскоре получил звание подполковника, а после окончательного освобождения Сибири от большевиков - полковника.
   В октябре 1918 г., в период пребывания в Омске членов Уфимской Директории и споров с членами Сибирского правительства по поводу формирования Временного Всероссийского правительства, полковник Василенко имел неосторожность, выполняя чей-то приказ, несколько раз высылать к зданию, где проходили заседания согласительной комиссии, воинские наряды, якобы для охраны членов Сибирского правительства. Всё это было воспринято членами Директории как акт устрашения, вследствие чего они потребовали немедленной отставки Василенко с его поста. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось. Известно только, что вскоре по окончании Гражданской войны он оказался в застенках ЧК...
  Васильев Николай Савельевич - 36 лет в 1918 г. При царском режиме служил помощником присяжного поверенного. После Февральской революции 1917 г. вступил в партию меньшевиков (стоял на оборонческих позициях), став активным участником земского движения Сибири. Летом того же года Николай Савельевич был избран на пост старшего товарища (первого заместителя) председателя Томского городского народного собрания, одновременно заняв должность товарища (заместителя) председателя городского исполнительного комитета и товарища городского головы. Осенью 1917 г. Васильев был избран гласным (депутатом) Томской городской думы. Проживал в тот период по адресу: г. Томск, ул.Нечаевская,82, кв.4. Летом 1918 г. после свержения власти большевиков Васильев возглавил Томскую городскую думу, а с конца августа стал исполнять ещё и обязанности городского головы (мэра). В сентябре того же года Николай Савельевич стал делегатом съезда земств и городов Сибири. В декабре 1918 г., видимо, окончательно разочаровавшись в перспективах земского движения при колчаковском режиме, перешёл на работу в кооперацию, возглавив томское кооперативное общество "Деятель". Дальнейшая его судьба нам неизвестна.
  Васильева-Потанина Мария Георгиевна - алтайская поэтесса, печатавшаяся вначале XX века в некоторых сибирских газетах, а также опубликовавшая до Февральской революции два отдельных поэтических сборника и ещё один - при советской власти. В 1911 г., в возрасте 47 лет, Мария Георгиевна вышла замуж за 75-летнего Григория Николаевича Потанина, прожила с ним до 1918 г., потом покинула его, уже к тому времени совершенно больного. Умерла в 1942 году.
  Вегман Вениамин Давыдович (он же Вейсман) - 45 лет в 1918 году, родился в Одессе в многодетной и бедной еврейской семье, член РСДРП (объединенной) с 1896 г., после окончания Гражданской войны - большевик. В начале своей революционной деятельности на протяжении почти 15 лет проживал за границей, слушал лекции в Венском университете, сотрудничал с газетами "Искра" и "Правда", лично познакомился в этот период с виднейшими большевиками, в том числе и с самим Лениным. В 1914 г. вернулся по заданию партии из-за границы в Россию и сразу же был арестован, приговорён к административной ссылке в Сибирь. Срок отбывал в Нарыме, после Февральской революции 1917 г. осел в Томске.
   В революционном 1917 г. Вегман являлся председателем томского комитета РСДРП (объединенной) и главным редактором социал-демократической, а по сути большевистской, газеты "Знамя революции". После чехо-эсеро-белогвардейского мятежа летом 1918 г. остался в Томске на легальном положении, продолжал издавать газету умеренного социал-демократического направления под названием "Рабочее знамя". Однако вскоре его газета была закрыта, а сам меньшевик Вегман 17 июля 1918 г. арестован. В конце октябре того же года его в качестве заложника вывез в Екатеринбургскую тюрьму генерал Пепеляев. Там при отступлении из города колчаковских войск летом 1919 г., по версии советских историков, Вегмана чуть не расстреляли, и только эпидемия тифа, охватившая тюрьму, спасла его от расправы.
   После окончания Гражданской войны Вегман поселился в столице советской Сибири, в г. Новониколаевске, который предлагал, кстати, переименовать в Ульяновск. Занимался в этот период общественной, архивной, журналистской и издательской деятельностью, опубликовал ряд заметных, хотя и достаточно тенденциозных с "вершин" настоящего времени, научных трудов по истории Гражданской войны в Сибири, громил с позиций идейного марксизма сибирских областников. В тридцатых годах являлся членом бюро Западно-Сибирского крайкома ВКП(б). В апреле 1936 г. Вениамин Давыдович был арестован по обвинению в причастности к троцкистско-зиновьевскому политическому блоку. В августе того же года покончил с собой в камере краевой тюрьмы НКВД в Новосибирске.
  Вейнбаум Григорий Спиридонович - 27 лет в 1918 г., родился в Бессарабии в семье учителя, учился в Петербургском университете на историко-филологическом факультете, в дальнейшем получил ещё и хорошее европейское образование, владел несколькими иностранными языками, большевик с 1909 г., подпольный псевдоним "Валентин". В 1910 г. Вейнбаум был сослан в Сибирь на вечное поселение.
   В 1917 г. Григорий Спиридонович стал одним из лидеров красноярских большевиков, активным участником установления советской власти в Сибири. В конце года он возглавил Енисейский (Красноярский) совдеп и губисполком, одновременно являлся членом правительства Центросибири в должности народного комиссара иностранных дел.
   Во время чехо-эсеро-белогвардейского мятежа руководимый им Енисейский губисполком и подчинённые ему войска с трудом сдерживали наступление вооруженных мятежников из районов Мариинска и Канска. В конечном итоге, оставив Красноярск, 16-18 июня Вейнбаум бежал с группой товарищей и отрядом Красной гвардии на шести пароходах вниз по Енисею, рассчитывая по Обь-Енисейскому каналу или морю Лаптевых добраться водным путём до Тюмени, а потом до Урала. (Некоторые не совсем адекватные журналисты того времени предполагали, что красные пытались сбежать морем в Германию.) Однако в июле большевистская флотилия красноярцев была настигнута в районе села Монастырского (Туруханский уезд) белогвардейцами и разгромлена.
   Вейнбаум сначала скрывался в тайге, потом попытался в одиночку сплавиться по реке на плоту, но это его не спасло, вскоре Григория Спиридоновича арестовали и 29 июля доставили в Красноярск. 24 октября 1918 г. он в числе пяти ведущих красноярских большевиков по личному распоряжению чешского генерала Гайды, перешедшему к тому времени на русскую службу, был предан военно-полевому суду и на рассвете следующего дня расстрелян.
  Вейнберг Борис Петрович - 47 лет в 1918 г., сын известного в своё время поэта Петра Вейнберга. По профессии - физик, окончил Петербургский университет, ученик великого Менделеева, с 1909-го по 1924 г. являлся профессором Томского технологического института. Занимался Борис Петрович проблемами магнетизма и ещё до революции разработал проект скоростного железнодорожного локомотива на магнитной подушке, а в 1927 г. изобрёл прибор для измерения напряженности магнитного поля.
   В Томске Вейнберг познакомился с Г.Н. Потаниным и сблизился с некоторыми другими представителями областнического движения Сибири, являлся достаточно уважаемым в интеллигентской среде Томска человеком, но вместе с тем имел ряд странностей в поведении. Так, за то, что он практически никому не подвал руки при встрече, его прозвали в Томске "антирукожомом". В революционном 1917-м и 1918 гг. Борис Петрович везде и всюду подчёркивал свою беспартийность. В начале 1918 г. профессора Вейнберга избрали членом Сибирской областной думы (от Сибирских высших женских курсов, директором которых он являлся и где также преподавал в то время), где стал членом второй по численности фракции областников и беспартийных. В начале лета 1918 г. он занял пост заместителя председателя (А.В. Адрианова) частного совещания членов Сибирской областной думы, а с 23 июля он уже председатель этого организационного органа. Являясь также членом Томской городской думы, осенью 1918 г. Борис Петрович некоторое время исполнял обязанности её председателя. В декабре того же года профессора Вейнберга назначили председателем бюро съезда по организации Института исследования Сибири (по сути первой Сибирской Академии наук).
   Во время последнего в своей истории заседания Сибирской областной думы в ноябре 1918 г. Борис Петрович учудил: отметился тем, что спровоцировал беспорядки в зале собрания, осмелившись полунамёком высказаться в охранительно-консервативном, чуть ли не монархическом духе. За это он был подвергнут обструкции со стороны большинства членов Думы и чуть не пострадал физически от запущенного в него кем-то венского стула.
   После окончания Гражданской войны Вейнберг остался в Томске. Несмотря на то что Борис Петрович являлся одним из активнейших деятелей антибольшевистской фракции областников в Сибирской областной думе, он сумел каким-то образом избежать репрессий и до 1924 г. продолжал преподавать в томских вузах. Потом вместе с семьёй перебрался в Ленинград, работал в главной геофизической лаборатории, затем в научно-исследовательском институте земного магнетизма. Умер в 1942 г. во время блокады.
  Вержбицкий Григорий Афанасьевич - 33 года в 1918 г. Родился в г. Летичев Подольской губернии, в мещанской семье. Окончил Одесское пехотное юнкерское училище. Участник Первой мировой войны, Георгиевский кавалер, полковник, командир бригады 134-й пехотной дивизии. После Октябрьской революции отказался от предложенной ему большевиками должности начальника 134-й пехотной дивизии. Спасаясь от преследования, в начале декабря 1917 г. перебрался сначала в Омск, а потом в Усть-Каменогорск. Здесь в июне 1918 г. принял участие в вооруженном восстании и организовал офицерский добровольческий отряд. 20 июня Вержбицкий был назначен начальником 1-й Степной Сибирской стрелковой дивизии и через месяц за успешное выполнение боевых операций на противобольшевистском фронте получил звание генерал-майора. По очищении от красных района реки Туры его назначили уполномоченным Сибирского правительства с правами генерал-губернатора по охране порядка и общественного спокойствия в данном районе. При Колчаке командовал с 1 января 1919 г. 3-м Западно-Сибирским стрелковым корпусом, а с 10 апреля - Южной группой Сибирской, затем 2-й армии. Получил звание генерал-лейтенанта и был награждён орденом Святого Георгия 3-й ст. После оставления Омска Вержбицкий с остатками колчаковских войск отступал на восток, сначала являлся начальником колонны на правах командующего армией в составе Южной и Тобольской групп, а с января 1920 г. командовал 2-й армией. После отступление в Забайкалье с марта 1920 г. командовал 2-м Отдельным Сибирским стрелковым корпусом, а с августа принял командование над всей Дальневосточной армией белых войск. В конце мая 1921 г. принял на себя командование войсками Временного Приамурского правительства, а в октябре того же года одновременно с этим являлся управляющим военным и морским ведомством. С декабря 1921 г. по июнь 1922 вновь командовал Дальневосточной армией. После окончательного краха белого движения эмигрировал в Китай. Борьбу с советской властью не прекратил, в 1930 г. занял должность помощника начальника Дальневосточного отдела РОВС, а в 1932 г. - начальника отдела РОВС в Харбине, с 1936 г. - Тяньцзиньского отдела РОВС. Умер 20 декабря 1941 (1942) г. в Тяньцзине.
  Вишневский Евгений Кондратьевич - 42 года в 1918 г., родился в г. Бресте Гродненской губернии (по другим данным - где-то в Полтавской губернии), в дворянской семье, окончил Одесское пехотное юнкерское училище, участник Первой мировой войны, георгиевский кавалер (Георгиевское оружие, 1917 г.), полковник. Октябрьскую революцию не принял. В начале 1918 г. руководил деятельностью одной из офицерских групп в томском антибольшевистском подполье. В ходе вооруженного мятежа в июне того же года сначала - военный комендант Томска, потом - командир 2-го полка в Томской добровольческой дивизии А.Н. Пепеляева, преобразованной впоследствии в Средне-Сибирский корпус. Летом в качестве командира 1-й дивизии прошёл с корпусом весь боевой путь от Мариинска до Забайкалья. За успешно проведённую военную кампанию Е.К. Вишневский был произведён в генерал-майоры и осенью возглавил в Томске запасные формирования 1-го Средне-Сибирского корпуса. Одновременно с этим он некоторое время являлся главным тыловым начальником района Средне-Сибирского корпуса со штабом в Томске, а с конца октября стал уполномоченным командира Средне-Сибирского корпуса по охране государственного порядка и общественного спокойствия по Томской губернии (военный губернатор).
   Вскоре после прихода к власти Колчака 13 декабря 1918 г. Вишневского назначили генерал-губернатором Уфимского района, в 1919 г. он получил под команду 7-ю Сибирскую стрелковую дивизию. После разгрома белого движения с остатками войск Колчака Евгений Кондратьевич отступил сначала в Забайкалье, потом на Дальний Восток, командовал несколькими войсковыми подразделениями. В 1922 г. генерал Вишневский принял участие в походе так называемой Народной дружины под командованием генерала А.Н. Пепеляева в Якутскую область. Незадолго до её разгрома Е.К. был командирован в район г. Охотска, откуда он, благополучно избежав ареста, в июне 1923 г. эвакуировался на японской шхуне в Китай. Проживал, по всей видимости, в Харбине, с 1930-го по 1935 г. работал бухгалтером в издательстве "Гун-Бао". С 1936 г. служил в бюро по делам российских эмигрантов, являлся одним из руководителей РОВС в Харбине. Дальнейшую судьбу генерала Вишневского нам, к сожалению, проследить не удалось: по неподтверждённым данным, его депортировали в СССР и репрессировали. В Харбине в 30-е годы он опубликовал две книги личных воспоминаний: "Муринская операция" (о боях в районе озера Байкал в июле-августе 1918 г.) и "Аргонавты Белой мечты" (об экспедиции Народной дружины Пепеляева в Якутию).
  Волков Вячеслав Иванович - 41 год в 1918 г., уроженец станицы Атамановской вблизи Омска, из семьи казачьего офицера-дворянина, окончил Омский кадетский корпус, Александровское военное училище и офицерскую кавалерийскую школу. Участник Первой мировой войны, георгиевский кавалер, в 1917 г. - войсковой старшина, в 1918-м - полковник Сибирской армии, в 1919-м - генерал-майор колчаковских войск. Русский офицер, патриот, придерживался крайне правых политических взглядов, стоял на государственно охранительных позициях. Октябрьскую революцию не принял и в начале 1918 г. стал участником сибирского антисоветского подполья, возглавляя тайные офицерские организации сначала в Кокчетаве, а потом в Петропавловске. Летом того же года, в период общесибирского вооруженного восстания, войсковой старшина Волков был назначен командиром 1-го Ермака Тимофеевича Сибирского казачьего полка и в составе частей Степного Сибирского корпуса руководил боевыми операциями по освобождению от частей Красной армии территории Семипалатинской области, Алтайской губернии, а также Горного Алтая.
   Во время колчаковского переворота полковник Волков занимал должность начальника Омского гарнизона и принял самое активное участие в тех событиях. Именно согласно его приказам (но по воле более высокопоставленных политиков и военных, конечно) в ночь на 18 ноября арестовывались министры-социалисты Временного Всероссийского правительства, а потом содержались в течение нескольких дней под усиленной охраной, вплоть до того момента, пока власть полностью не перешла в руки А.В. Колчака, провозглашённого к тому времени верховным правителем России. За такое "самоуправство" Волков вместе с двумя своими основными помощниками в проведении арестных мероприятий - старшими офицерами Красильниковым и Катанаевым - формально был привлечён к суду, сыграв на этом процессе роль главного "козла отпущения". Однако, как и предсказывалось некоторыми сведущими людьми, подсудимого Волкова вместе с его подельниками суд полностью оправдал, более того, буквально через несколько дней приказом адмирала Колчака главного фигуранта омского контрреволюционного переворота повысили в воинском звании и должности.
   Сначала теперь уже генерал-майора Волкова командировали на восток для ликвидации локального "бунта" атамана Семёнова, затем назначили главным войсковым начальником 4-го и 5-го корпусных районов (Иркутская губерния и Забайкальская область соответственно). В конце 1919 г. Волков исполнял обязанности коменданта г. Иркутска во время ещё одного переворота, только теперь уже антиколчаковского. Вместе с командующим войсками Иркутского военного округа генералом Сычёвым Волков не смог тогда подавить вооруженное выступление сибирской демократической оппозиции и отступил в начале января 1920 г. с верными ему частями в район Забайкалья. Во время того отхода вблизи станции Ангара отряд генерала напоролся на засаду, устроенную сибирскими красными партизанами. В завязавшемся бою Волков, его жена, а также большая часть сопровождавшего их отряда погибли. По другой версии, генерал-майор Волков пал жертвой расправы со стороны собственных солдат. Некоторые историки выдвигают ещё и третий вариант его гибели: в начале января 1920 г. Вячеслав Иванович заболел тифом, был помещён в чешский эшелон, но вскоре вместе с семьёй насильно высажен чехами близ станции Тельма Иркутского уезда, после этого генерал продолжил путь на восток самостоятельно. Однако ему не повезло, у разъезда Китой Волков напоролся на отряд партизан и, не желая сдаваться в плен, застрелился.
  Вологодский Пётр Васильевич - 55 лет в 1918 г., второй по порядку, следующий за Потаниным, почётный гражданин Сибири (с ноября 1918 г.), русский, православный, по некоторым источникам, - масон; по воспоминаниям современников - человек энциклопедических знаний, один из самых высокообразованных людей в Сибири начала ХХ века.
   Родился в селе Комаровском (Комарово) или Курышинском Канского уезда, Енисейской губернии в семье священника, учился на юридическом факультете Петербургского университета, где и приобщился не только к кладезю мировой науки, но и к диссидентскому движению - посещал кружки сибирских областников и народников. За это в 1887 г., за два года до полного окончания курса юридических наук Вологодский, как неблагонадёжный, был исключён из университета и отправлен в ссылку по месту проживания матери - в Томск, под надзор родственников и полиции. С диссидентами Пётр Вологодский, однако, так и не порвал, продолжая поддерживать отношения и с революционерами, и с сибирскими автономистами. Так, именно в тот период Пётр Васильевич начал тесно сотрудничать с Николаем Ядринцевым сначала в качестве секретаря, а потом и журналиста в его областнической газете "Восточное обозрение".
   В 1892 г. Пётр Вологодский экстерном окончил Харьковский университет, по профессии юриста, служил следователем, городским судьёй в г. Верном (Алма-Аты), заместителем семипалатинского областного прокурора, с 1897 г. - присяжным поверенным (адвокатом). С того же года в течение 20 лет он уже на постоянной основе проживал в Томске. В этот период Вологодский являл собой достаточно обеспеченного семейного человека, имел собственный дом по улице Нечаевской (ныне пр. Фрунзе)-17, с прислугой и "выездом", часто бывал за границей.
   В революционном 1905 г. в соавторстве с Потаниным, Гаттенбергером и некоторыми другими ведущими областниками Пётр Васильевич разработал первый проект закона о земском (местном) самоуправлении в Сибири, включавшем в себя, в том числе, и положение о Всесибирской областной думе. В 1906 г. он принял активное участие в судебном процессе по нашумевшему делу о черносотенном погроме в Томске, защищая права пострадавших. За "антиправительственную" деятельность, выразившуюся в издании эсеровской газеты "Сибирский вестник", Вологодский на некоторое время в административном порядке был выслан из Томска. Однако в следующем 1907 г. он уже член II Государственной думы, выбранный по списку "прогрессистов" (объединённая группа кадетов и эсеров), спешащий в Петербург с наказами, в том числе и от сибирских областников. Однако поработать в Думе П.В. так и не успел, поскольку она очень скоро, ещё до приезда в столицу сибирской депутации, оказалась распущена по указу царя.
   До Февральской революции 1917 г. Вологодский официально ни в одной из политических партий не состоял, хотя и водил знакомства с некоторыми видными не только провинциальными, но и столичными партийными деятелями, и сам значился в материалах томского охранного отделения как социалист-революционер. Вместе с тем он был известен в определённых кругах, прежде всего, как человек, хотя и беспартийный, но зато безупречно честный и однозначно порядочный. При всём при том нужно конечно же отметить, что большую часть сознательной жизни Пётр Васильевич являлся приверженцем, в первую очередь, идей сибирского областного автономизма. Он входил в число виднейших, как тогда говорили, работников на этом поприще, вследствие чего имел очень прочные связи и где-то даже непререкаемый лидерский авторитет в среде передовой сибирской интеллигенции.
   Сразу же после Февральской революции Вологодский вошёл в состав комиссариата по управлению Томской губернией, а после завершения деятельности этого органа распоряжением Российского правительства его назначили председателем Омской судебной палаты (по сути, главным судебным чиновником Сибири). Октябрьскую революцию Пётр Васильевич не принял, однако и в открытой оппозиции к большевистскому режиму первое время не состоял. В конце января 1918 г. на нелегальном заседании Сибирской областной думы его заочно избрали в состав ВПАС (Временного правительства автономной Сибири) в качестве министра иностранных дел, о чём он узнал, как сам потом признавался, лишь несколько месяцев спустя. Может быть, именно поэтому Вологодский не уехал в феврале 1918 г. вместе с некоторыми другими министрами в китайский Харбин и остался в Сибири. Проживая в тот период в Омске, он вследствие ликвидации большевиками дореволюционной системы гражданских судов потерял прежнюю работу председателя окружной судебной палаты и исполнял обязанности скромного руководителя сибирского войскового казачьего суда.
   Однако, несмотря ни на что, всё это время Вологодский продолжал сохранять политический вес как в среде умеренных социалистов, так и в лагере буржуазных демократов, но и, само собой, конечно, в кругах сибирских областников-автономистов. Поэтому ни для кого из них не стало неожиданностью, что летом того же 1918 г., после свержения власти большевиков, Пётр Васильевич был избран главой созданного 30 июня в Омске нового Временного Сибирского правительства. И всё-таки спустя несколько месяцев, осенью 1918 г., Вологодского вынудили отказаться от полномочий премьер-министра Сибири сначала в пользу председателя Всероссийского Временного правительства, видного столичного эсера Николая Авксентьева. А вскоре в Омске случился и всем известный военный переворот, приведший к верховной власти А.В. Колчака. Последний, исходя из признания неоспоримых заслуг патриотов-сибиряков в антибольшевистском сопротивлении, назначил Вологодского председателем своего кабинета министров. Однако ровно год спустя, 22 ноября 1919 г., Петра Васильевича ввиду катастрофического положения на внутреннем и внешнем фронтах антисоветской борьбы, отправили в отставку и заменили более молодым, более правым по политическим взглядам и немножко более "столичным" сибиряком В.Н. Пепеляевым.
   Пётр Васильевич, отойдя от дел, вовремя успел скрыться за границей и тем самым избежал в отличие от многих других своих коллег по колчаковскому совету министров большевистского суда. Оставшиеся годы Вологодский прожил в Харбине. Здесь же он и умер в 1925 г. в крайней материальной нужде - в больнице для бедных. Последнее обстоятельство вряд ли подтверждает факт его принадлежности к всемогущему масонскому братству.
  Вольский Владимир Каземирович - 42 года в 1918 г. Родился в Тамбовской губернии, в дворянской семье. После окончания Тамбовской гимназии поступил на математический факультет Московского университета, но со второго курса был отчислен как политически неблагонадёжный, член партии эсеров с 1903 г. В период первой русской революции профессиональный революционер, несколько раз подвергался аресту и находился под надзором полиции. Во время Первой мировой войны отошел от подпольной деятельности и как многие другие эсеры-патриоты работал в системе сельхозкооперации. В ходе Февральской революции вновь включился в активную политическую деятельность, был избран товарищем председателя Тверского губернского Совета крестьянских депутатов, а затем председателем Тверской земской управы и членом Учредительного собрания. К Октябрьской революции отнёсся настороженно, а после разгона большевиками Учредительного собрания перешел в стан непримиримых борцов с большевизмом. Направленный в конце весны 1918 г. ЦК своей партии для организации повстанческого движения среди уральских казаков, до места назначения не доехал и, застигнутый в Самаре чехословацким мятежом, вместе с некоторыми другими своими товарищами организовал в городе Комитет членов Учредительного собрания, которому вскоре была передана вся полнота власти на освобождённой от большевиков территории Среднего Поволжья. Фактически возглавив Правительство Комуча, Вольский в период лета и начала осени 1918 г. вместе со своими товарищами по партии пытался создать на подконтрольной территории альтернативный большевистскому вариант социалистического управления. Однако такая попытка оказалась неудачной, войска Комуча потерпели в сентябре ряд значительных поражений от Красной армии и вынуждены были отступить с территории Поволжья, после чего в октябре Комуч официально прекратил своё существование. Приход к власти на востоке страны крайне правых политических группировок во главе с А.В. Колчаком вынудил Вольского в начале 1919 г. перейти на сторону советской власти и создать в партии эсеров так называемую группу меньшинства (МПСР), которая, примирившись с большевизмом слева, отстаивала, тем не менее, собственный взгляд на развитие социализма в России. После окончания Гражданской войны партия эсеров была признана контрреволюционной и вскоре распущена, руководство ПСР предстало перед судом. Не избежала преследований и группа Вольского. Сам Владимир Каземирович в 1922 г. был приговорён к трём годам заключения в Архангельском концлагере. После отбытия срока Вольского отправили в ссылку. В 1937 г. его, как одного из видных деятелей эсеровского движения, вновь привлекли к ответственности за его "контрреволюционную" деятельность в период Гражданской войны и приговорили к высшей мере наказания. Полностью реабилитирован в 1991 году.
  Вострецов Степан Сергеевич - 35 лет в 1918 г., большевик с 1920 г., родился в Башкирии в крестьянской семье, по профессии - кузнец. Во время Первой мировой войны воевал в составе 14-й Сибирской стрелковой дивизии, полковой разведчик, трижды был награждён солдатским Георгиевским крестом, в конце войны произведён в офицеры. Во время Гражданской войны воевал на стороне красных, сражался против войск Колчака в частях 5-й армии, прошёл путь от командира роты до комкора. В 1922 г. принимал участие в разгроме белогвардейских войск на Дальнем Востоке. Весной 1923 г. возглавил экспедицию на Охотское побережье с целью ликвидации Народной дружины генерала Пепеляева. Летом того же года доставил пленённых руководителей якутского мятежа во Владивосток и передал в руки советского правосудия. За ликвидацию "пепеляевской авантюры" Степана Вострецова наградили орденом боевого Красного Знамени (четвёртым). До 1932 г. находился на ответственных командных должностях в Красной армии. В мае 1932 г. в Новочеркасске покончил жизнь самоубийством (застрелился), похоронен в Ростове-на-Дону.
  Вытнов Василий Петрович - сын Вытнова Петра Петровича, военный инженер, полковник царской армии, в начале сентября 1918 г. был назначен особоуполномоченным министерства снабжения Сибирского правительства на Дальнем Востоке в ранге заместителя министра. Вытнов в этот период контролировал весь поток продовольствия и промышленных товаров, направляемых в Сибирь, без его визы не отправлялся ни один товарный эшелон из Владивостока, Харбина и Хабаровска. Василий Петрович сохранил свою должность и при Колчаке. В 1919 г. Вытнов оказался замешенным в крупном коррупционном скандале, главным фигурантом которого его непосредственный начальник - министр продовольствия и снабжения колчаковского правительства Зефиров.
  Вытнов Пётр Петрович - томский купец, в 1918 г. являлся председателем томского торгово-промышленного союза. Был похоронен на Вознесенском кладбище (сейчас здесь располагаются производственные корпуса завода Сибкабель).
  Вытнов Пётр Петрович - томский купец, в 1918 г. являлся председателем томского торгово-промышленного союза. Был похоронен на Вознесенском кладбище (сейчас здесь располагаются производственные корпуса завода Сибкабель).
  Востротин Степан Васильевич - 54 года в 1918 г., коренной сибиряк, родился в г. Енисейске Красноярской губернии, представитель одной из богатейших купеческих фамилий Сибири, окончил Казанский ветеринарный институт, учился также в Парижской медицинской школе, крупный золотопромышленник, член Государственной думы III и IV созывов от Енисейской губернии. Руководил в Думе сибирской парламентской группой, являвшейся филиалом кадетской фракции и входившей вместе с ней в "прогрессивный блок". Тогда же Востротин вступил в кадетскую партию, а в 1916 г. стал даже членом её ЦК. В самой Сибири Степан Васильевич в значительной степени сочувствовал областническому движению, был хорошо знаком с Г.Н. Потаниным. До Февральской революции он достаточно много и плодотворно работал над проблемой Северного Морского пути, тесно сотрудничал в этом вопросе с правительством Великобритании, участвовал в двух морских экспедициях: Лондон-Енисейск и обратно. В 1902 г. опубликовал научно-популярную монографию под названием "Северный морской путь и Челябинский тарифный перелом в связи с колонизацией Сибири". В тот же период большую часть своего личного капитала он вложил в развитие енисейского речного пароходства.
   После Февральской революции 1917 г. Востротин активно включился в общественно-политическую жизнь страны и вскоре был назначен на высокий пост товарища (заместителя) министра продовольствия в правительстве А.Ф. Керенского. Октябрьскую революцию категорически не принял. В конце 1917-го - начале 1918 гг. он проехал всю Сибирь с агитационной целью. Побывал во время этого "турне", в частности, и в Томске, где вёл консультации с группой Потанина по поводу организации на востоке страны антибольшевистского сопротивления. Потом Востротин на целых полгода осел в Харбине, продолжив здесь свою активную политическую деятельность. Так летом 1918 г. он вошёл в состав Делового кабинета ("правительства") самопровозглашённого временного правителя России генерала Хорвата.
   После освобождения чехо-белогвардейскими частями Владивостока Востротин сразу же переехал туда и уже в столице Приморья продолжил непримиримую борьбу с находившимися там же деятелями эсеровского по своему составу Временного правительства автономной Сибири, возглавляемого Петром Дербером. В конечном итоге при поддержке прибывшего в сентябре во Владивосток П.В. Вологодского Востротин добился самороспуска этого правосоциалистического правительства. В октябре того же 1918 г. Степан Васильевич после успешно завершённой политической кампании на Дальнем Востоке вновь вернулся в Сибирь. В Омске в период формирования там Временного Всероссийского правительства ему предложили занять пост министра торговли и промышленности, но он почему-то отказался. При Колчаке Востротин, что вполне естественно, пребывал в полном фаворе, был избран гласным (депутатом) Красноярской городской думы, а в июне 1919 г. по личному распоряжению верховного правителя Степана Васильевича назначили членом Государственного экономического совещания, законосовещательного органа при колчаковском кабинете министров. После поражения белого движения Востротин эмигрировал сначала в Китай (проживал в Харбине, где редактировал газету "Русский голос" правого толка), а потом - во Францию, умер в Ницце в 1943 г.
  Гайда Радола, настоящее имя - Рудольф Гейдль (в Сибири, в 1918 г. его уважительно окрестили Родионом Ивановичем) - 26 лет в 1918 г. Родился на побережье Адриатического моря, в старом портовом городе Котор, некогда принадлежавшем византийской провинции Далмация, потом - Австро-Венгрии, теперь - Черногории. Выходец из семьи младшего офицера австрийской армии. Отец - Иоганн, возможно, являлся чехом по национальности, мать - Анна, точно известно, что была славянкой-черногоркой из обедневшего дворянского рода. В начале XX века семья Иоганна Гейдля перебралась в чешский город Кийов, там юный Рудольф несколько лет проучился в местной гимназии, однако окончить её не сумел, его отчислили из-за неуспеваемости по классическим языкам. После этого он поступил в ученики, по одним сведениям, к аптекарю, по другим - к парфюмеру. В 1910 г. Гайду призвали на военную службу, по окончании которой в 1913 г. он женился на албанке Зоре Пироновой и поселился вместе с ней в албанском городе Шкодер, открыв здесь собственную аптеку. Там его и застала Первая мировая война. Призванный в австрийскую армию в звании прапорщика, он то ли в конце 1914, то ли в сентябре следующего года добровольно сдался в плен черногорцам и вскоре в должности военного фельдшера поступил на службу в их армию. Однако, после того как в начале 1916 г. черногорские войска оказались полностью разгромлены австрийцами, Радола Гайда (так теперь его стали звать на славянский манер) бежал сначала на остров Корфу, а потом - во Францию. А оттуда каким-то образом попал в действующую русскую армию, сначала вступил в ряды сербских добровольцев, а потом - во 2-й чешский полк. Здесь он подтвердил свой офицерский чин, получил под начало взвод, затем - роту, а вскоре, уже после Февральской революции 1917 г. его назначили командиром батальона.
   В июле того же 1917 г. в боях под Зборовым и Тарнополем Гайда зарекомендовал себя как способный боевой командир, получил несколько ранений, проявил личное мужество и героизм, за что указом Временного правительства России был удостоен высшей боевой награды - ордена Святого Георгия (IV степени) и досрочно произведён в капитаны Российской армии. После излечения в киевском госпитале Радола осенью того же года прибыл в район Полтавы, где в это время шло формирование 2-й чехословацкой дивизии. По настоятельной просьбе Томаша Масарика (главы Чехословацкого национального совета) капитана Гайду тогда же назначили командиром 7-го (Татранского полка); по другим сведениям, он получил под свою команду знаменитый впоследствии полк лишь в конце марта 1918 г.
   В мае 1918 г. на челябинском совещании представителей Чехословацкого корпуса Гайду избрали членом временного исполнительного комитета чеховойск, вследствие чего амбициозный молодой капитан стал одним из вождей вооруженного антибольшевистского мятежа в Сибири. В ночь на 26 мая он командовал захватом г. Новониколаевска (Новосибирска). В дальнейшем вместе с подполковником Анатолием Пепеляевым руководил чехословацко-белогвардейскими частями, действовавшими против отрядов Красной армии на территории Средней и Восточной Сибири. За успешное проведение этих боевых операций в начале июля 1918 г. Гайда получил внеочередное воинское звание полковника, а в сентябре приказом по Чехословацкому корпусу - звание генерал-майора. Некоторое время спустя он был назначен командиром 2-й чехословацкой дивизии, в октябре того же 1918 г. стал командующим противобольшевистским Северо-Уральским фронтом и уже в начале декабря получил очередную высокую награду - орден Св. Георгия III степени. А в конце того же месяца за общее руководство операцией по взятию Перми приказом Колчака двадцатишестилетнего Радолу Гайду произвели в генерал-лейтенанты.
   В январе 1919 г. он уволился из Чехословацкого корпуса и перешёл на службу в войска адмирала А.В. Колчака, получив под начало Сибирскую армию, наступавшую в направлении Пермь-Вятка. Удостоившись в 26 лет столь высокого воинского звания и должности в обход не менее достойных кандидатов из числа русских офицеров, Гайда испортил со многими из них личные отношения (в частности с бывшим побратимом - А.Н. Пепеляевым), что не могло конечно же не сказаться на результатах дальнейших войсковых операций. К тому же, явно начиная проявлять симптомы мании величия, в мае 1919 г. Радола Гайда вошёл в конфликт с самим Колчаком, отказавшись выполнять приказ его начальника штаба о переброске частей Сибирской армии в район Уфы на помощь терпящей бедствие Западной армии. Мало того, Гайда даже потребовал снятия начальника Главного штаба с должности, а в случае невыполнения данного требования пригрозил двинуть на Омск отряд "бессмертных" - свою личную гвардию, созданную по примеру персидских царей времён Кира Великого. За что 7 июля того же года генерал-лейтенант Гайда был снят со всех должностей и отправлен во Владивосток "по болезни в отпуск". А в сентябре, когда белогвардейской контрразведке стало известно о тесных контактах Гайды с антиколчаковской политической оппозицией, его разжаловали в рядовые русской армии и лишили всех правительственных наград. 17 ноября 1919 г. Гайда вместе с некоторыми руководителями сибирского эсеровско-областнического движения поднял вооруженный антиколчаковский мятеж во Владивостоке. Но эта, последняя, его попытка совершить подвиг во имя русской революции, уже больше похожая тогда на авантюру, закончилась в конечном итоге полным провалом, и он под защитой всесильных западных покровителей бежал из Владивостока сначала в Америку, а потом к себе на родину - в Чехословакию, ставшую уже к тому времени независимой республикой.
   В 1920 г. Радола Гайда вновь был принят на службу в чехословацкую армию и назначен командующим дивизией в словацком городе Кошицы. В 1924 г. в звании бригадного генерала его перевели на должность первого заместителя начальника Генерального штаба, а в 1926 г. он возглавил этот штаб. В тот же период начинается и его политическая карьера, он избирается депутатом законодательного собрания республики. С 1923 г. Гайда начал живо интересоваться фашистским движением в Европе и по примеру Муссолини стал мечтать о создании в Чехословакии сильной единоличной власти в противовес, как он считал, загнивающей идеологии буржуазного либерализма. Угрозу государственной независимости Чехословакии он видел, прежде всего, в лице немцев и евреев, поэтому начал критиковать планы по предоставлению прав национальной автономии Судетской области, а также стал интриговать против руководства республики в лице Масарика и Бенеша, как ставленников мирового масонства, что, конечно, не прошло ему даром. Летом 1926 г. Гайду вновь (как и в 1919 г.) сначала отправили "по болезни в отпуск", а потом сняли со всех должностей, опять разжаловали в рядовые и в завершение всего лишили депутатской неприкосновенности. (А ещё говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает.)
   Несмотря на это, Радола Гайда продолжал верить в свою исключительную звезду и в январе 1927 г. возглавил партию НФО (Национальная фашистская община), делегатом от которой он принял участие в международном фашистском конгрессе 1934 г. в Монтре, а в 1935 г. его вновь избрали депутатом республиканского парламента, где иногда, кстати, он блокировался, как ни странно, со своими некогда злейшими врагами - коммунистами. В 1938 г. Гайда выступил резко против Мюнхенского договора (сговора) великих держав в пользу Германии в ущерб государственным интересам Чехословакии, и даже в знак протеста отказался от английских и французских орденов, полученных им в период предыдущей военной службы. Однако немцы, оккупировавшие вскоре Чехословакию, не только простили Гайду и оставили его на свободе, но даже вернули ему генеральское звание. Вместе с тем привлекать его к сотрудничеству они не стали, что, видимо, и спасло Гайду от политического преследования со стороны советских войск, в 1945 г. окончательно освободивших страну от немецкого господства. Пошло в зачёт пятидесятилетнему уже к тому времени генералу и то, что его сын Владимир был связан в период немецкой оккупации с советской разведкой и состоял в антифашистском сопротивлении, а в семье Гайды воспитывалась дочь одного из активных участников просоветского подполья, казнённого немцами.
   Однако очередной опалы Радола Гайда всё-таки не избежал, и в том же 1945 г. его арестовали по распоряжению нового руководителя Чехословакии Эдварда Бенеша. Последний, по мнению некоторых исследователей данного вопроса, видел в лице Гайды по-прежнему очень популярного в армии и народе, опасного политического соперника и поэтому решил упрятать знаменитого генерала в тюрьму Панкрац (бывшие застенки гестапо). Там в течение двух лет заплечных дел мастера кулаками выколачивали из Гайды признание в сотрудничестве с нацистами, в результате чего 56-летний Радола, по свидетельству очевидцев, выглядел на суде полностью сломленным и одряхлевшим 80-летним стариком. Только свидетельские показания и заступничество некоторых ведущих деятелей антифашистского сопротивления, кстати, бывших сослуживцев Гайды по славному 7-му Татранскому полку чехокорпуса, спасло опального генерала от сурового приговора. В мае 1947 г. нашего героя освободили, однако лишения и пытки в тюремных застенках так сказались на его здоровье, что, не прожив на свободе и года, в апреле 1948 г. Радола Гайда скоропостижно скончался. Погребён на русском (православном) участке Ольшанского кладбища в Праге (могила Љ229) среди тех, с кем он в пору славной своей молодости воевал Сибирь и Урал. Такова была последняя воля некогда знаменитого революционного генерала (здесь - фанфары). В 1974 г. в одной могиле с ним похоронили его вторую жену (с 1919 г.) Екатерину Гайдову, в девичестве Пермякову, русскую по происхождению. Его сыновья Владимир и Юрий после Второй мировой войны эмигрировали в США, где впоследствии и умерли.
   В 1924 г. в Праге вышла книга воспоминаний Гайды, в которой немало страниц посвящено, в том числе, конечно же и сибирским событиям.
  Гайсин Зариф Сафич - 34 года в 1918 г. Родился в Златоустовском уезде Уфимской губернии, в семье крестьянина. Татарин по национальности, образование неполное среднее. Работал сначала писцом в земском управлении, потом табельщиком на Златоустовском горном заводе, здесь впервые заинтересовался революционным движением. В 1904 г. был призван на военную службу, которую проходил в г. Чернигове, здесь же примкнул к движению эсеров-максималистов, за что попал под полицейский надзор. В 1910 г. Гайсин поселился в Томске, работал бухгалтером в бакалейном магазине. В 1914 г. после начала Первой мировой войны опять был мобилизован на военную службу, которую предположительно проходил в одном из томских запасных полков в звании рядового. После Февральской революции Зариф Сафич сразу же активно включился в общественную жизнь, вступил, как полагают некоторые исследователи, уже официально в партию эсеров и стал одним из политических лидеров сначала мусульманской общины Томска, а потом и всей Сибири. Был лично знаком и состоял в переписке с Г.Н. Потаниным. Осенью 1917 г. Гайсина избрали гласным (депутатом) Томской городской думы, а в начале 1918 г. членом Сибирской областной думы от Центрального мусульманского совета Сибири. В феврале того же года он в числе 22 депутатов подписал Декларацию СОД, провозгласившую передачу "всей полнота власти в пределах Сибири Временной Сибирской областной думе". В июне, после изгнания большевиков из Томска принял участие в заседаниях Частных совещаний СОД, войдя в комиссию по национальным делам. Во время августовской сессии Зариф Сафич также вошел во фракцию национальностей, став одним из её лидеров. В конце сентября в период противостояния Облдумы с Административным советом был избран в качестве кандидата в состав Комитета Областной думы - чрезвычайного органа, которому "при условии невозможности продолжать работы Сибирской областной думы" передавались все её полномочия. После роспуска СОД и прихода к власти в Сибири Колчака Гайсин вошел в состав правления кооперативного объединения мусульман "Томское мусульманское культурно-экономическое общество". С осени 1919 г. занимался формированием в Томске добровольческого мусульманского батальона, который в декабре того же года повернул штыки против колчаковской власти, а Гайсин по заданию военно-революционного штаба исполнял обязанности политкомиссара данного батальона. В конце декабря того же года Зариф Сафич стал членом РСДРП(б). В 1920-1921 работал в качестве партинструктора, а также уполномоченного по проведению продразвёрстки в Томском уезде. В июне 1921 распоряжением Сиббюро ЦК РКП он был переведён на службу в Томский губернский отдел народного образования для работы по линии национальных меньшинств на должность председателя совета национальных меньшинств при том же самом отделе и занимался проблемами просвещения коренных народов. Одновременно совмещал эту должность с должностью председателя губернского комитета музеев. В 1924 переехал из Томска сначала на работу в Новосибирск, а потом в Горный Алтай. В июне 1937 г. Гайсина арестовали по подозрению в сотрудничестве с панисламистами, по делу военно-мусульманской контрреволюционной организации "Гаскери-Уешма". Вместе со своим товарищем революционной поры Юсуфом Саиевым он в ноябре того же года был расстрелян в Новосибирске. Реабилитирован в 1956 году.
  Ган Борис Митрофанович - 34 года в 1918 г., уроженец г. Иркутска, из семьи военного (его отец М.Э. Ган, по некоторым сведениям, в период Гражданской войны служил в армии Колчака). В 1896 г. семья Ганов переехала на постоянное место жительства в Томске, здесь Борис Митрофанович получил образование, а потом служил присяжным поверенным (адвокатом), проживал по улице Солдатской (сейчас Красноармейская) в доме Љ84. В кругах томской общественности в революционном 1917 г. считался беспартийным, сам Борис Ган в тот период позиционировал себя беспартийным социалистом, между тем в картотеке жандармского управления числился как член РСДРП (меньшевик) и был, по некоторым данным, даже знаком с большевиком Љ3 Я.М. Свердловым.
   В марте 1917 г., после свержения в России самодержавия, Б.М. Ган возглавил новую революционную власть на территории Томской губернии, заняв сначала должность председателя Томского временного комитета общественного порядка и безопасности, а с мая того же года - пост председателя губернского Народного собрания и председателя президиума его исполкома (или - просто, как тогда говорили, председателя революционного исполкома). Вскоре данным собранием Ган был выдвинут на должность Томского губернского комиссара, а 7 июня утверждён Временным правительством на этом посту. После Октябрьской революции должность губернского комиссара большевики упразднили, и Ган стал выполнять обязанности председателя исполнительного комитета губернского земского собрания, однако в связи с избранием в декабре 1917 г. Томской губернской земской управы он передал свои полномочия новому главе губернского земства Николаю Ульянову. В марте 1918 г., опять же при большевиках, Ган возглавил бюро внешкольного образования Томской губернии. После свержения советской власти летом того же года он переехал в Новониколаевск и занял должность поверенного по делам фирмы "Штоль и Шмидт", "воевал" с местным городским самоуправлением по поводу погашения долгов за поставленный для города товар, в политической деятельности больше никакого участия не принимал. Дальнейшая его судьба нам неизвестна. По некоторым данным после окончания Гражданской войны он занимался историческими исследованиями и опубликовал несколько статей в томской печати.
  Гаттенбергер Александр Николаевич - 57 лет в 1918 г., родился в семье инженера-путейца в Тверской губернии в имении своего деда Петра Измайлова, являвшегося потомком эмигрантов-гугенотов из Франции. Окончил Киевское пехотное училище, но в возрасте 33 лет, после смерти жены, оставил военную службу и в 1891 г. принёс присягу на должность мирового судьи города Твери. Вскоре после этого в судьбе Гаттенбергера произошёл ещё один кардинальный перелом: он переехал на жительство в Сибирь. По одной версии, он вынужден был так поступить потому, что, находясь уже на гражданской службе и став членом Тверской губернской земской управы, попал за вольнодумство в разряд политически неблагонадёжных, по другим данным - его собирались привлечь к ответственности за некие финансовые махинации. Согласно третьей версии, он переехал в Сибирь вовсе даже не потому, что опасался преследования со стороны властей, а, наоборот, по собственной доброй воле, так как здесь ему, как судье, предложили более выгодные материальные условия службы. Сначала он работал в Мариинске, а в 1898 г. перевёлся в Томск. Здесь до революции 1917 г. он сначала служил мировым судьёй, а потом - присяжным поверенным (адвокатом), принимал активное участие в общественной жизни, примкнул к сибирскому областническому движению и стал одним из видных представителей так называемого Потанинского кружка, а также членом томского отделения кадетской партии (с 1905 г.). В период Первой русской революции Александр Николаевич Гаттенбергер вместе с Г.Н. Потаниным и П.В. Вологодским работал над проектом положения о земском самоуправлении в Сибири.
   Октябрьскую социалистическую революцию 1917 г. он не принял и в период "первого пришествия" советской власти являлся негласным лидером кадетской партии в Томске, а также вместе с А.В. Адриановым возглавлял Потанинский кружок, ставший в первой половине 1918 г. одним из центров антибольшевистского сопротивления в Сибири. Так, в частности, в конце апреля того же 1918 г. Гаттенбергер вёл тайные переговоры с прибывшими в Томск посланцами генерала Корнилова с целью координации усилий в подготовке на территории Сибири вооруженного антисоветского мятежа.
   После победы этого восстания с конца лета (а официально - со 2 сентября) 1918 г. Гаттенбергер находился на посту Томского губернского комиссара, по поручению Омского Сибирского правительства принимал участие в мероприятиях, связанных с приостановкой деятельности Сибирской областной думы, попавшей в тот период под влияние левых партий. Видимо, именно за подобного рода старания 4 ноября того же 1918 г. Александр Николаевич был назначен на должность управляющего министерством внутренних дел (в ранге министра) Всероссийского временного правительства (Директории), сохранил за собой должность и после колчаковского переворота. Однако уже через полгода, в конце апреля 1919 г., его всё-таки уволили с занимаемого поста по личному прошению. После разгрома белого движения на востоке страны Гаттенбергер вместе с семьёй эмигрировал за границу, умер в 1939 г. в США.
  Генерозов П.Е. - томич, до Февральской революции работал помощником присяжного поверенного, в 1917-1918 гг. - правый эсер, являлся членом Томской городской думы. 31 мая 1918 г., после победы в Томске антибольшевистского восстания, распоряжением Западно-Сибирского комиссариата был назначен председателем следственной комиссии Томска, занимавшейся выдачей ордеров на арест граждан, сотрудничавших с большевиками, а также для производства следственных мероприятий по их делам.
  Герасименко Пётр - солдат царской армии, участник Первой мировой войны, потом красногвардеец. Был тяжело ранен в Томске в ходе боёв 29 мая 1918 г. между большевиками и местными боевиками-подпольщиками. После этого его поместили в больницу, где спустя месяц, уже при новой демократической власти, при так до конца и не выясненных обстоятельствах он якобы покончил жизнь самоубийством - повесился (по другой версии - повесили). Похороны Герасименко 30 июня вылились в манифестацию, организованную левыми силами Томска, протестовавшими против беззакония новых властей, попавших, по их мнению, под "каблук" нарастающей с каждым днём политической реакции и контрреволюции.
  Гинс Георгий Константинович - 31 год в 1918 г., родился на территории современной Польши в офицерской семье обрусевшего англичанина, окончил юридический факультет Петербургского университета, потом продолжил учёбу в Германии и Франции. Вернувшись в Россию, Гинс вскоре занял должность приват-доцента по гражданскому праву Петербургского университета. Незадолго до Февральской революции Гинс перешёл на работу в переселенческий комитет, а после прихода к власти Временного правительства он был приглашён в качестве юрисконсульта в министерство продовольствия, тогда же вступил в парию кадетов. Октябрьскую социалистическую революцию Гинс не принял и в начале 1918 г. в поисках, видимо, лучшей доли перебрался в Сибирь, отказавшись, кстати, от приглашения занять достаточно высокую должность в правительстве самопровозглашенной Молдавской республики (по материнской линии он являлся молдаванином).
   Поселившись в Омске, профессор Гинс стал заведовать кафедрой в местном, только что открывшемся, сельскохозяйственном институте, одновременно войдя в число сотрудников правления одного из крупнейших сибирских сельхоз-потребительских кооперативов "Союз кооперативных объединений Западной Сибири и Степного края", ставшего в тот период одним из центров по подготовке антисоветского заговора в Сибири. Летом того же года после победы чехо-эсеро-белогвардейского восстания политическая карьера Гинса резко пошла в гору. Он стал с тех пор "вечным" управляющим правительственными делами в Сибири. Сначала занял пост управляющего делами Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, затем - Совета министров Временного Сибирского правительства. Потом некоторое время Григорий Константинович состоял в должности товарища министра народного просвещения Всероссийского временного правительства (Уфимская Директория) и, наконец, заведовал делами верховного правителя адмирала Колчака. То есть он по большей части занимался составлением и оформлением документов этих исполнительных органов, в том числе и актов о передаче власти от одного правительства - другому, от второго - третьему, а от того, наконец, - к последнему, "узаконенному" колчаковским переворотом.
   В мае 1919 г. Гинс был назначен председателем расширенного за счёт представителей от земских самоуправлений Сибири Государственного экономического совещания, являвшего собой некое подобие представительского органа при авторитарном режиме адмирала Колчака. В 1920 г. после окончательного разгрома "Колчакии" Гинс эмигрировал в китайский Харбин, издал в Пекине на русском языке объёмный (на 600 страницах) труд личных воспоминаний под названием "Сибирь, союзники и Колчак", являющийся до сих пор, пожалуй, одним из наиболее часто цитируемых источников по истории Гражданской войны в Сибири. Как вся русская литература, по замечанию Достоевского, вроде бы как вышла их гоголевской "Шинели", так и значительная часть исторических сочинений о Гражданской войне в Сибири до сих пор ещё опирается в своих научных выкладках на эту давно уже ставшую классической, книгу Г. Гинса. Причём пекинское издание 1921 г. долгое время являлось первым и последним из имевшихся под руками у читателей в советской России. Немногочисленные его экземпляры хранились, как правило, только в специальных фондах научных библиотек, да и то не во всех, и выдавались лишь по особому разрешению. В постсоветской России книгу Г. Гинса ждала конечно же совсем другая судьба: она несколько раз переиздавалась, причём достаточно большими для такого рода литературы тиражами, и стала доступна, наконец, для массового читателя.
   В 20-30-х гг. XX века Георгий Гинс преподавал на юридическом факультете Харбинского университета, очень живо интересовался в этот период идеями итальянского фашизма и в своих лекциях пропагандировал корпоративное государство как лучшее средство в борьбе с советской властью. В 1941 г. Гинс вместе с семьёй эмигрировал в США, преподавал в Калифорнийском университете, в Беркли, написал целый ряд статей и книг по русской истории, культуре и юриспруденции, занимался изучением политических проблем в СССР. Георгий Гинс прожил довольно долгую жизнь, пережил многих соратников по белому движению, умер в 1972 г. в США в возрасте 85 лет.
  Глухарёв Владимир Алексеевич - 43 года в 1918 г., родился в Москве, окончил юридический факультет Московского университета, в начале XX века проживал в Томске и служил в должности товарища прокурора. Из мемуаров П. Вологодского явствует, что Глухарёв в тот период придерживался правоконсервативных политических взглядов. Незадолго до Первой мировой войны Владимир Алексеевич переехал в Петербург, где продолжил свою юридическую практику и вновь на поприще заместителя прокурора Санкт-Петербургского судебного округа. В 1914 г. он был мобилизован в армию и ушёл на фронт в звании поручика (старшего лейтенанта), дослужился за три военных года до звания подполковника, командовал артиллерийской батареей. После Февральской революции Глухарёв включился в активную политическую деятельность, являлся делегатом Всероссийского съезда офицерских депутатов. Октябрьскую революцию не принял и вскоре бежал на юг России, где вступил в Добровольческую армию генерала Л.Г. Корнилова и, по некоторым данным, некоторое время даже исполнял обязанности начальника её штаба.
   В феврале 1918 г. подполковник Глухарёв по поручению Корнилова вместе с генералом В.Е. Флугом был командирован в Сибирь, с целью налаживания связей с местным антибольшевистским движением. Прибыв в завершении своей командировки на Дальний Восток, Владимир Алексеевич летом того же года вошёл в состав Делового кабинета ("правительства") временного верховного правителя России генерала Хорвата. Осенью того же года, после роспуска этого органа в результате передачи всей полноты власти Временному Сибирскому правительству под председательством П.В. Вологодского, Владимира Глухарёва назначили председателем совета верховного уполномоченного ВСП по Дальнему Востоку генерала Хорвата. В начале 1919 г., после роспуска совета в результате передачи всей полноты власти в Сибири и на Дальнем Востоке в руки А.В. Колчака, Глухарёв вернулся на юг России, назад в Добровольческую армию.
   После окончания Гражданской войны Владимир Алексеевич эмигрировал во Францию, где и умер в 1941 году.
  Голиков (Чернятин) Пётр Клавдиевич - 30 лет в 1918 г. (по другим данным - 27 лет), родом из Украины, по профессии - рабочий-печатник, незадолго до своего первого ареста немного занимался и журналистикой, опубликовал несколько заметок в одной из челябинских газет. Член РСДРП с 1913 г., с 1917 г. - большевик, за революционную деятельность отбывал ссылку в Нарымском крае, потом был мобилизован в армию и служил рядовым 39-го запасного Сибирского стрелкового полка, расквартированного в Томске.
   После Февральской революции 1917 г. Пётр Клавдиевич стал одним из активнейших деятелей Томского Совета рабочих и солдатских депутатов. В октябре того же года он баллотировался по списку большевистской партии в гласные Томской городской думы, но не прошёл. Проживал в это время по пер. Тюремному (сейчас ул. А. Иванова)-17. После Октябрьской революции Голиков занял должность председателя гарнизонного Совета солдатских депутатов и стал членом Томского губисполкома, в котором заведовал его военным отделом (одновременно некоторое время возглавляя ещё и административный отдел того же ведомства). В начале марта 1918 г. он начал формировать в Томске первые добровольческие части Красной армии.
   В апреле того же года, после начала активных боевых действий против отрядов атамана Семёнова, Голиков был командирован во главе томских красногвардейцев в Забайкалье, где вскоре занял должность начальника штаба у командующего противосемёновским фронтом Сергея Лазо. В период чехо-белогвардейского мятежа в июне 1918 г. Петра Клавдиевича назначили главнокомандующим войсками Центросибири (благодаря близкому знакомству по Томскому Совету солдатских депутатов с Николаем Яковлевым, председателем ЦИКа Сибири на тот момент). Однако после нескольких поражений на Нижнеудинском фронте, прикрывавшем главное (иркутское) направление перед наступающими частями Чехословацкого и Средне-Сибирского корпусов, его временно отстранили от должности. Вместе с тем формально он ещё продолжал числиться главнокомандующим вплоть до августа месяца, когда после очередного крупного разгрома красных войск у ст. Мурино Кругобайкальской железной дороги его уже официально сменил на этом посту З.П. Метелица.
   Осенью 1918 г. Голиков тайно вернулся в Томск, перешёл на нелегальное положение и некоторое время являлся одним из руководителей антиколчаковского сопротивления в городе. В конце февраля 1919 г., незадолго до провала томского большевистского подполья, Пётр Клавдиевич отбыл для организации подрывной работы в Кузбасс. Осенью того же года он принимал активное участие в партизанском движении на Алтае сначала в отряде Игнатия Громова, а потом исполнял должность заместителя начальника главного военно-революционного штаба в партизанской армии Ефима Мамонтова.
   После окончания Гражданской войны находился на партийной и административной работе, занимался организацией советской власти сначала на Алтае, а потом в Новониколаевске в должности заведующего отделом управления уездного исполкома. Здесь летом 1920 г. в качестве политического комиссара и члена коллегии особого отдела ВЧК Пётр Клавдиевич участвовал в подавлении Колыванского крестьянского восстания, проходившего на почве "сильной развёрстки всех продуктов" под лозунгом "За советскую власть без коммунистов и жидов". За обоюдную жестокость в ходе вооруженных столкновений Колыванское восстание вошло в историю страны как "Сибирская Вандея". 10 июля отрядом в 220 человек при 4 пулемётах под командой самого Голикова город Колывань был взят штурмом, а через несколько дней удалось подавить и всё восстание целиком. После этого в Ачинске он руководил уездным исполкомом, затем работал в Красноярске в должности заместителя председателя губисполкома, а потом занимал пост председателя городского Совета. В 1923 г. Голикова отозвали в Москву и назначили на должность главного редактора газеты "Сельская правда". Умер Пётр Клавдиевич там же, в Москве, в 1936 г. после тяжелой болезни. Никаких родственных связей с известным советским писателем А.П. Гайдаром (Голиковым) не имел.
  Головачёв Мстислав Петрович - 28 лет (по другим сведениям - 25 лет) в 1918 г., родился в г. Енисейске Красноярской губернии. Его отец по профессии преподаватель (потом - директор) гимназии, известный сибирский писатель, историк, публицист и областник П.М. Головачёв принимал в 1906 г. деятельное участие в работе сибирской депутатской группы в Государственной думе и несколько лет редактировал журнал "Сибирские вопросы". Головачёв-сын по окончании в 1913 г. юридического факультета Московского университета вернулся в родную Сибирь и поселился в Томске, занявшись адвокатской практикой. На ниве общественной деятельности Мстислав Петрович очень близко сошёлся в тот период, как его отец и дядя, с областниками-автономистами. Однако спустя некоторое время он уехал в Одессу, для того чтобы защитить магистерскую диссертацию (диссертацию кандидата наук) по теме государственного и международного права в местном Новороссийском университете, после этого он в нём же и преподавал. В начале 1918 г. Головачёв вновь вернулся в Томск и в должности приват-доцента начал читать лекции по международному праву уже в первом сибирском университете. Политические взгляды Мстислава Петровича советская историография всегда трактовала как кадетские (праволиберальные), однако известно, что ни в одной из партий он никогда не состоял.
   В начале июля 1918 г. в результате свержения на востоке России власти большевиков Головачёв занял пост товарища (заместителя) министра иностранных дел во Временном Сибирском правительстве (министром данного ведомства являлся председатель правительства П.В. Вологодский). Столь высокому назначению нашего героя поспособствовало сразу несколько обстоятельств. Во-первых, Мстислава Головачёва очень хорошо знал с самых его юных лет Пётр Васильевич Вологодский. И хотя последний иногда отзывался о своём протеже не совсем лестно, характеризуя его как излишне самоуверенного и немного легкомысленного человека, тем не менее выдвинул кандидатуру молодого приват-доцента Томского университета на пост заместителя председателя правительства. Остальные министры ВСП поддержали его, в силу того (и это - во-вторых) что Мстислав Петрович представлял уже второе поколение клана Головачёвых, входивших в "орден" сибирских областников ещё со второй половины XIX века. Ну и, в-третьих, Головачёв-младший являлся хотя и на теоретическом уровне, но всё-таки специалистом в области международного права, а также знал несколько иностранных языков (но весьма посредственно, по замечанию его политического противника правого социалиста Евгения Колосова). Испытывая острый дефицит хорошо подготовленных специалистов в данной области из числа местных кадров, сибирские автономисты, полагавшие создать правительство только из членов своего "рыцарского" сообщества, и сделали выбор в пользу Мстислава Петровича.
   "Боевое" крещение Головачёв принял уже в середине июля на межправительственном совещании в Челябинске, участвуя в трудных переговорах о разделе власти с эсеровским кабинетом министров г. Самары, официально именуемом Комитетом членов Учредительного собрания (сокращённо КОМУЧ). Во время одного из раутов в присутствии иностранных наблюдателей, а точнее сказать - кураторов, Мстислав Петрович, вероятно, желая предать ещё больший политический вес Омскому Сибирскому правительству, почти открытым текстом (излишне самоуверенно) заявил, что ВСП теперь знать не хочет, что такое есть главенство России над Сибирью. Это необдуманное (и можно даже сказать легкомысленное) замечание сразу же вызвало, мягко говоря, некоторое замешательство в среде представителей великих мировых держав, так что они сразу же обратились к председателю Сибирского правительства за разъяснениями, и тому пришлось официально, через печать извиняться за своего молодого и малоопытного коллегу, делая акцент на том, что его заместителя просто не так поняли. (Дословно, в передаче уральского автономиста и кадета Льва Кроля, злополучная фраза из уст М.П. прозвучала следующим образом: "Что такое теперь Россия, мы не знаем. А что такое Сибирь, мы знаем".)
   Инцидент замяли, а Головачёва от вынужденной отставки спасло, по всей видимости, лишь то обстоятельство, что его твёрдые праволиберальные политические убеждения позарез были нужны, в том числе и иностранным союзникам, на поприще предстоящей борьбы умеренных левых и правых в самом Омском правительстве, а также в политических кругах вокруг него. (Однако, как только это противостояние завершилось полной победой кадетов, представители Антанты тут же поставили на вид П.В. Вологодскому вопрос о нежелательности пребывания на таком ответственном министерском посту не в меру вольнодумного молодого человека.)
   Следующим важным этапом правительственной деятельности Мстислава Головачёва стала его поездка в составе делегации ВСП в Томск, где в середине августа месяца начала свою работу Сибирская областная дума. В задачу прибывшей из Омска миссии входило, в том числе, дать понять депутатам сибирского предпарламента, кто, так сказать, в доме хозяин: или Сибирская областная дума, или выбранные ею министры. Результат оказался более чем удовлетворительным для Омского правительства, и не последнюю роль в этом, как нам представляется, сыграл товарищ министра иностранных дел ВСП. Так что накануне отъезда из Томска омской делегации к П.В. Вологодскому пробилось несколько представителей от эсеровской фракции СОД с требованием - отстранить Головачёва если ни от должности, то хотя бы от дальнейшего участия в челябинских переговорах с КОМУЧем, которые зарвавшийся молодой дипломат, по сведениям эсеров, намеревался сорвать.
   Ну и, наконец, третьим самым важным поручением для Мстислава Петровича должна была стать его поездка вместе с Леонидом Загибаловым на Дальний Восток с целью убедить консульский корпус великих мировых держав поддержать в борьбе за власть на востоке России Омское Временное Сибирское правительство. Однако обстоятельства чрезвычайного характера, связанные с неожиданной отставкой командующего Сибирской армией генерала Гришина-Алмазова, задержали Головачёва в Омске, так что он выехал во Владивосток лишь 8 сентября вместе со своим шефом - П.В. Вологодским. Данная миссия также окончилась весьма и весьма удачно для ВСП, а следовательно, и наш герой вполне мог рассчитывать, если ни на повышение по служебной лестнице, то хотя бы на сохранение и в дальнейшем за собой поста товарища министра иностранных дел. Но, увы, как мы уже отмечали, во владивостокских дипломатических миссиях ему по завершении всех необходимых дел припомнили скоропалительные челябинские заявления, да вдобавок ко всему неожиданно вскрылись ещё и факты проявления симпатий к немцам с его стороны... Официально Мстислав Петрович оставил занимаемый пост 1 ноября 1918 г. После этого он уехал в Томск и, по всей видимости, вновь вернулся к преподавательской деятельности в должности приват-доцента (внештатного учёного специалиста).
   Идеям сибирского областничества, так сильно повлиявшим на его карьеру, несмотря ни на что, он остался всё-таки по-прежнему верен, точно так же, впрочем, как и праволиберальным политическим взглядам. По горячим следам всего пережитого он подготовил публичную лекцию под названием "Полгода возрождения Сибири" и 6 декабря прочитал её в актовом зале библиотеки Томского университета, где месяцем ранее, стараниями, в том числе, и его друзей кадетов была распущена - и на этот раз уже окончательно - Сибирская областная дума.
   Головачёв после своей отставки оказался почти в полном забвении у колчаковского правительства. В условиях, когда у последнего довольно сносно шли дела на противобольшевистском фронте, в поддержке со стороны местной политической элиты оно особенно не нуждалось. Однако, как только наступление белых армий стало сильно пробуксовывать, а в тылу развернулось настоящая партизанская война, Колчак вспомнил опять о сибирских областниках из числа тех, кто ещё оставался лояльным к его правительству среди них оказался и Головачёв. 4 мая 1919 г. в Омске было созвано совещание группы автономистов под председательством известного красноярского областника Николая Козьмина, а уже через месяц, 5 июня, делегацию от этого совещания, в которую входил и Мстислав Головачёв, принял сам верховный правитель.
   Данной группе общественных деятелей адмирал Колчак поручил составить проект положения об автономном устройстве Сибири, основной целью которого являлось создание при действующих властных структурах выборных органов с совещательными функциями. И это в то время, когда умеренная оппозиция, к которой примкнула большая часть сибирских областников, настаивала уже на срочном созыве Земского собора с законодательными полномочиями. Таким образом, проект Н.Н. Козьмина, в разработке которого принял участие и Головачёв, напоминал мёртворождённое дитя и, соответственно, не был принят передовой сибирской общественностью, нацелившейся к тому времени уже на создание не зависимой, как от колчаковского правительства, так и от советской России, Сибирской лево-демократической республики. Последний вариант, в свою очередь, оказался неприемлемым для правых областников, в том числе и для Мстислава Головачёва, которые, как следствие, осудили обе попытки вооруженного выступления, предпринятые земской оппозицией сначала (в ноябре 1919 г.) во Владивостоке, а потом (в декабре того же года) в Иркутске.
   После разгрома белых войск на территории Сибири Мстислав Петрович перебрался на Дальний Восток. Там он сначала читал лекции в качестве внештатного преподавателя в Дальневосточном университете, а в мае 1921 г. его пригласили на должность министра иностранных дел во Временное Приамурское правительство братьев С.Д. и Н.Д. Меркуловых. В октябре следующего 1922 г. он занял тот же пост в кабинете министров А.В. Сазонова, вокруг которого сплотилась небольшая группа как правых, так и левых сибирских областников, именовавших себя "Советом уполномоченных организаций автономной Сибири" (СУОАС) и категорически не желавших мириться с властью большевиков. Это очередное Сибирское правительство было создано за несколько дней до вступления частей Красной армии во Владивосток и проработало в общей сложности не больше недели, и, тем не менее, факт его существования отнесён историками в разряд абсолютно достоверных научных истин.
   Правда, некоторые специалисты, занимающиеся данной тематикой, создание правительства во главе с Сазоновым и Головачёвым трактуют не иначе как очередную (неудачную) попытку правых кругов добиться под новый проект приостановки эвакуации японских войск с территории русского Дальнего Востока в целях продолжения борьбы с Советами. Другие представляют события с 20-го по 25 октября 1922 г. во Владивостоке совершенно иначе. С их точки зрения, в условиях, когда ввиду приближения к городу частей Красной армии и отрядов дальневосточных партизан всё бывшее гражданское и военное руководство Приамурской республики стало в панике погружаться на корабли, лишь сибирские областники нашли в себе мужество и силы для того, чтобы обеспечить хоть какой-то государственный порядок. В частности, им удалось получить от японцев расписки о вывозе за пределы страны русского золота на несколько миллионов рублей, хранившегося во владивостокских банках.
   Эти ценные бумаги были сохранены министром финансов сазоновского правительства Валерианом Моравским. В августе 1923 г. он вместе с Мстиславом Головачёвым пытался вытребовать у японского правительства часть вывезенных из России денег на нужды эмигрантского сибирского освободительного движения. Но случилось несчастье: во время очередного землетрясения, кои, как известно, довольно часто происходят в Стране восходящего солнца, обрушилась гостиница, где проживали сибирские областники, сами они, к счастью, не пострадали, но вот все подлинники банковских документов с расписками оказались безвозвратно потерянными. Ни единого рубля из 250 миллионов (старыми) вытребовать так и не удалось, не помог даже суд.
   В результате всех этих событий дела у Совета уполномоченных организаций автономной Сибири пошли совсем плохо, и после смерти А.В. Сазонова в 1928 г. Совет распался на две самостоятельные организации, одну из которых возглавил Валериан Моравский, а другую - Мстислав Головачёв. Через некоторое время они вновь объединились, но, как оказалось, лишь для того, чтобы в середине 30-х годов уже окончательно уйти в небытие. Проживал наш герой в указанное время сначала в Харбине, а в 1935 г. переехал вместе с семьёй в Шанхай. Занимался главным образом адвокатской практикой, одно время редактировал газету "Эмигрантская мысль", участвовал в благотворительной деятельности.
   В 1949 г. в результате прихода к власти в Китае коммунистов Мстислав Петрович, как и большинство русских эмигрантов, вынужден был в очередной раз искать себе политического убежища в другой стране. Он выбрал США, но ни средств, ни возможностей для переезда туда он не имел... однако Головачёв всё-таки нашёл способ это сделать и в результате ещё раз вписал своё имя в исторические анналы, став одним из авторов фальшивки века, так называемого "письма Ерёмина", проливавшего якобы свет на "величайший секрет Сталина". Сибирский профессор Головачёв, так именовала его в тот период зарубежная пресса, утверждал, что у него на руках имеется подлинник документа, изъятого из архивов жандармским офицером по фамилии Ерёмин, из которого со всей определённостью явствовало, что Иосиф Джугашвили (Сталин) с 1906-го по 1916 г. сотрудничал с царской секретной полицией.
   Это "письмо" было состряпано в среде русской эмиграции ещё в 30-е годы и предлагалось в качестве орудия политической борьбы германской и японской разведке, но оно их мало заинтересовало. А вот американцев, в период начала холодной войны с СССР - даже очень. По слухам (то есть по неподтверждённым данным), "письмо Ерёмина" Головачёву удалось продать в 1949 г. за 50 тысяч долларов и, главное, - получить вид на жительство в США. Умер в Сан-Франциско в 1956 году.
  Гольдберг Борис Исаевич - еврей по национальности, 34 года в 1918 г., уроженец Екатеринослава, родился в семье рабочего, рано потерял отца, поэтому начал трудиться с юных лет, систематического образования не получил, работал на кондитерской фабрике, потом - парикмахером, затем освоил несколько типографских профессий. За революционную деятельность был сослан в Сибирь, и в 1902 г. в Чите вступил в члены РСДРП, большевик. Во время Первой русской революции проживал в Томске, являлся членом боевой дружины. Осенью 1905 г. в числе других участников акции гражданского неповиновения оказался блокированным агрессивно настроенными русскими патриотами (в простонародье - черносотенцами) в помещениях железнодорожного управления (теперь ТУСУР) на Новособорной площади, но в отличие от многих других сумел избежать расправы и скрыться из горящего и обстреливаемого здания. Однако вскоре его всё-таки арестовали и сослали на поселение в Вятку. В 1915 г. его призвали в армию в артиллерийскую запасную батарею, дислоцировавшуюся в Томске. В этот период Борис Гольдберг возобновил знакомство со многими местными большевиками, в том числе с Сергеем Костриковым (Кировым) и с не менее известным Яковом Юровским (будущим комендантом Дома особого назначения в Екатеринбурге).
   После Февральской революции 1917 г. Бориса Исаевича избрали товарищем (заместителем) председателя городского Совета солдатских депутатов. А в ходе Октябрьского переворота он выдвинулся в число ведущих советских управленцев и в начале 1918 г. занял должность заведующего финансовым отделом Томского губисполкома, согласно его распоряжениям, в частности, проводилась конфискация (экспроприация) денежных средств у местной буржуазии, а также её движимого и недвижимого имущества. В апреле того же года он возглавил ещё и томский губернский военный комиссариат.
   В конце мая в ходе развернувшегося в Сибири вооруженного мятежа Чехословацкого корпуса Борис Гольдберг вошёл в военно-революционный штаб Томска. Именно он в ночь на 31 мая председательствовал на расширенном заседании этого штаба, принявшем решение о сдаче Томска без боя врагу и о срочной эвакуации ведущих большевиков, а также интернациональной Красной гвардии из города. После успешного осуществления данной операции он участвовал в боях под Тюменью и на Урале, потом был назначен начальником управления особых формирований 3-й Красной армии, сражавшейся против сибирских частей генерала Пепеляева под Пермью и Вяткой.
   После окончания Гражданской войны Гольдберга назначили командующим Приволжским военным округом. Находясь на этом посту, он руководил подавлением крестьянских выступлений в Поволжье, Прикамье и Западном Казахстане. С 1925 г. - на гражданской службе, некоторое время являлся коммерческим директором треста "Моссукно", а потом работал торговым представителем в Иране. В 1930 г. его перевели на Камчатку в качестве директора акционерного общества, а фактически на протяжении последующих четырёх лет Борис Исаевич являлся, как тогда говорили, "начальником Камчатки".
   "Угар непа", видимо, подействовал каким-то образом на старого большевика, и он начал, что называется, морально разлагаться. В 1933 г. его исключили из партии с формулировкой: "За потерю классовой бдительности, выразившуюся в наличии в аппарате заведомо классово чуждых и вредительских элементов", что в переводе на обывательский язык означало: заводил себе любовниц из числа жен бывших белых офицеров, назначал их на ответственные посты с высокими окладами, а с одной из них даже катался на арендованном пароходе и, никого не стесняясь, откровенно по-купечески кутил.
   Несмотря на это, в 1934 г. Гольдберг был переведён в Москву на работу в наркомат пищевой промышленности, одно время являлся директором ГУМа. Каким-то чудесным образом, как и в 1905 г. в Томске, сумел избежать репрессий 1937-1938 гг. Умер в 1946 г., похоронен на Новодевичьем кладбище.
  Гольдберг Исаак Григорьевич - 34 года в 1918 г., еврей по национальности. Родился в Иркутске в семье кузнеца, сосланного в Сибирь из-под Минска. В период первой русской революции Исаак Гольдберг вступил в эсеровскую партию, в 1907 г. за революционную деятельность был сослан в Туруханский край, где находился до 1912 г. После освобождения опубликовал книжку под названием "Тунгусские рассказы". В 1916 г. вернулся в Иркутск, редактировал газету "Сибирь" (с 1916 по январь 1918 г.). В начале 1918 г. Гольдберг за опубликование тенденциозных материалов о декабрьском вооруженном восстании юнкеров в Иркутске был арестован большевиками, но через несколько дней освобождён. Вскоре Исаак Григорьевич переехал в Томск и стал членом Сибирской областной думы, возглавив в ней фракцию эсеров. После разгона Думы большевиками Гольдберг занял должность редактора томской эсеровской газеты "Голос народа". Летом 1918 г. после свержения на территории Сибири советской власти Исаак Григорьевич принял участие в работе III Томского губернского крестьянского съезда и от Крестьянского трудового союза был во второй раз избран в члены Сибирской областной думы, где опять возглавил самую крупную фракцию депутатов-эсеров.
   Во время августовской сессии СОД в составе депутатской группы Гольдберг вёл переговоры с председателем Временного Сибирского правительства П.В. Вологодским о переносе резиденции правительства из консервативного Омска в более либеральный в политическом отношении Томск, однако Вологодского приехавшие с ним министры и доверенные лица сумели убедить не делать этого. Последнее обстоятельство в скором времени сыграло если не решающую, то во многом определяющую роль в развитии всей политической ситуации в регионе, а возможно повлияло и на весь дальнейший ход гражданской войны в Сибири. После вторичного роспуска Сибирской думы в ноябре 1918 г. Гольдберг вернулся в Иркутск и возглавил оппозиционную колчаковскому режиму эсеровскую фракцию большинства в Иркутской городской думе. По другим сведениям в этот период он, напротив, - вышёл из эсеровской партии и начал активно сотрудничать с белогвардейскими властями. При "втором пришествии" советской власти Исаак Григорьевич занимался литературным творчеством, печатался в сибирских журналах, став одним из самых известных писателей Сибири. Расстрелян в 1939 г., реабилитирован в 1957 г.
  Горбань Фёдор Иванович - 35 лет в 1918 г., уроженец с. Головково Киевской губернии, из крестьянской семьи, окончил сельскохозяйственное училище, потом приобрёл профессию слесаря. Революционную деятельность начал ещё 1901 г. в восемнадцатилетнем возрасте, тогда же был впервые арестован и несколько месяцев провёл за решёткой. После освобождения поселился в Одессе и устроился работать на завод. Участвовал в забастовочном движении, несколько раз подвергался тюремному заключению, в том числе и за связь с матросами восставшего броненосца "Потёмкин" в итоге его сослали на поселение в Архангельскую губернию. Оттуда он почти сразу же сбежал, нелегально проживал сначала в Харькове, потом в Одессе, но в 1911 г. его вновь арестовали и на этот раз сослали в Сибирь, на север Томской губернии.
   По политическим убеждениям Фёдор Иванович сначала являлся анархистом, но потом, находясь в Нарымской ссылке, близко сошёлся с социал-демократами. Незадолго до Февральской революции Горбань получил освобождение и осел в Новониколаевске (современном Новосибирске). В 1917-1918 гг. он - один из большевистских лидеров этого города, в августе 1917 г. Фёдора Ивановича избрали в состав Западно-Сибирского исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов, в начале 1918 г. - ещё и членом Новониколаевского городского исполкома. Затем его назначили председателем комитета по борьбе с контрреволюцией и саботажем. В то же время он принимал активное участие в национализации частных предприятий. Однако вскоре Горбаня исключили из партии и сняли со всех руководящих должностей по причине многочисленных злоупотреблений властью, имевших место в период действия в начале марта в Новониколаевске военного положения и выразившихся в незаконной конфискации имущества у зажиточных граждан города, в расстреле без суда двух подозреваемых в контрреволюционном мятеже, а также в многочисленных избиениях арестованных, осуществлявшихся с его санкции. В мае того же года его делом занимался революционный трибунал.
   Во время вспыхнувшего вскоре после этого белочешского мятежа Фёдор Иванович был арестован и 4 июня расстрелян белыми при "попытке к бегству".
  Грацианов Александр Алексеевич - 53 года в 1918 г., уроженец Нижегородской области, родился в семье священника, окончил медицинский факультет Томского университета, по профессии - врач, имевший до революции 1917 г. достаточно широкую частную практику, сибиревед. Одно время Грацианов проживал в Томске на улице Преображенской (ныне улица Дзержинского), в районе так называемой "Сибирской слободки" по соседству с Потаниным, Адриановым, Вологодским и другими видными томскими учёными и общественными деятелями, в кругу которых он постепенно приобщился к идеям сибирского областничества. Однако незадолго до Февральской революции Грацианов покинул "Сибирскую слободку" и поселился на улице Белинского (строение Љ48) в роскошной деревянной усадьбе (в настоящее время на территории усадьбы Грацианова располагается общественная приёмная томского губернатора). В период с 1910-го по 1916 г. Александр Алексеевич дважды избирался гласным (депутатом) Томской городской думы, заведовал её санитарным бюро, а также являлся председателем городской ревизионной комиссии. В октябре месяце революционного 1917 г. Грацианов вновь баллотировался в гласные Томской городской думы (выдвигался по списку меньшевиков), но на этот раз не прошёл, так как подавляющее число голосов томских избирателей было тогда отдано за большевиков и эсеров.
   Октябрьскую социалистическую революцию Александр Алексеевич не принял. Летом 1918 г. в ходе антибольшевистского восстания Грацианов сделал блестящую политическую карьеру. Сначала его, опять же от партии меньшевиков, кооптировали в состав Томской городской думы (кооптация была произведена после удаления из думы потерявших власть большевиков). Потом по рекомендации своих друзей областников Грацианов вошёл в число членов Томского губернского комиссариата, а вскоре его назначили на ответственную должность в один из отделов Западно-Сибирского комиссариата Временного правительства автономной Сибири (Петра Дербера - "Пети маленького"). И, наконец, 16 июля 1918 г. Александр Алексеевич занял пост товарища (заместителя) министра внутренних дел во Временном Сибирском правительстве (Петра Вологодского - Петра, как оказалось, "большого").
   Находясь в этой должности, Грацианов в сентябре того же года, сблизившись в Омске с деятелями из кадетской партии, принял активное участие в политической акции по отстранению от власти трёх своих коллег по Сибирскому правительству, политиков умеренно левого направления: Крутовского, Шатилова и Патушинского, а также, как многие полагали тогда, имел косвенное отношение и к убийству сибирского министра-социалиста Новосёлова. Однако следственная комиссия, назначенная по распоряжению Уфимской Директории, не выявила в действиях Грацианова состава преступления, так что он не только не понёс никакой ответственности, но и сохранил высокий министерский пост. А в ноябре того же года он в той же должности товарища министра внутренних дел вошёл сначала в состав Всероссийского правительства Уфимской Директории, а потом и в Правительство адмирала Колчака. Александр Алексеевич явился автором нового закона по выборам в городские думы, согласно которому устанавливался возрастной ценз, а также ценз оседлости для кандидатов в гласные сибирских городских дум. Данным законом, принятым в декабре 1918 г., также полностью отменялся принцип выборности по партийным спискам и заменён мажоритарной системой.
   В июне 1919 г. в результате политических интриг и министерских аппаратных склок Грацианова вынудили подать прошение об отставке. После этого он уехал в ставший ему родным Томск, где до конца декабря того же года (до второго, что называется, пришествия советской власти) исполнял обязанности городского головы, последнего, собственно, городского головы в томской истории. Арестованный в 1920 г. большевиками Грацианов вскоре предстал перед судом чрезвычайного революционного трибунала в Омске и был приговорён к пожизненному заключению (для сравнения: единственного министра-социалиста колчаковского правительства Шумиловского тот же суд приговорил к расстрелу). Однако уже в 1923 г. Грацианова по ходатайству Сибздрава освободили, после чего он вскоре поселился в курортном Сочи и работал там в течение нескольких лет санитарным врачом. В 1927 г. его вновь арестовали и приговорили к поселению под надзором, которое он отбывал в г. Шадринске Курганской области. Здесь в Шадринске в 1931 г. Александр Алексеевич Грацианов и умер.
  Гришин-Алмазов Алексей Николаевич - 38 лет в 1918 г., из обедневшей дворянской семьи, уроженец Тамбовской губернии, окончил Воронежский кадетский корпус и столичное Михайловское артиллерийское училище. Долгое время служил в сибирских частях на штабной работе, в составе правительственных экспедиций много путешествовал по Амурской области и Уссурийскому краю. Участник русско-японской и Первой мировой войн. В 1914 г. в составе 5-го Сибирского армейского корпуса принял боевое крещение в районе ст. Барановичи, возглавлял службу связи, потом некоторое время исполнял обязанности адъютанта командира корпуса. В 1915 г. Алексей Николаевич получил звание капитана и принял под команду мортирную батарею, входившую в состав одной из ударных частей (знаменитые батальоны смерти), был награждён Георгиевским крестом 4-й степени, а также орденами Св. Анны 3-й и 4-ей степени и Св. Станислава 2-й и 3-ей степени. После Октябрьской революции за неподчинение советской власти подвергся тюремному заключению, но вскоре получил освобождение и бежал на Дон.
   В начале 1918 г. подполковник Гришин прибыл в Сибирь и под псевдонимом Алмазов вошёл в число главных организаторов местного антибольшевистского подполья, заняв сначала должность руководителя новониколаевской боевой организации, а потом пост начальника центрального Западно-Сибирского штаба вооруженных формирований Временного правительства автономной Сибири. Летом того же года в ходе антисоветского восстания, подкреплённого выступлением Чехословацкого корпуса, Гришина-Алмазова назначили командующим Западносибирской (с конца июля - Сибирской) армией, а потом и управляющим военным министерством в Сибирском правительстве П.В. Вологодского. Однако в результате политических интриг, а главным образом после разговора на повышенных тонах с представителями иностранных союзных держав 4 сентября 1918 г. к тому времени уже генерал-майор Гришин-Алмазов был смещён со всех постов и, оставшись не у дел, вскоре перебрался на юг России в армию генерала Деникина.
   Здесь в конце 1918-го - начале 1919 гг. он несколько месяцев исполнял обязанности генерал-губернатора Одессы ("диктатора Одессы"), успешно боролся в тот период не только с большевиками и украинскими националистами, но и с криминалитетом города, выдержал несколько покушений со стороны бандитов. В этих условиях он и сам иногда не брезговал расправами, что называется, без суда и следствия, за что большевики, по свидетельству, например, писателя И. Бунина, прозвали его ярым черносотенцем и душегубом. По отношению к уголовному миру Гришин-Алмазов часто использовал практику массовых облав, во время которых под предлогом вооруженного сопротивления властям безжалостно уничтожались члены воровских шаек. Подобную тактику в борьбе с преступным сообществом, кстати, потом применял и маршал Победы Георгий Жуков, также оказавшийся в Одессе, но только уже в конце 40-х годов, в опальной должности "генерал-губернатора".
   Тут же, в Одессе, в этот период с Гришиным-Алмазовым произошла ещё одна очень странная и во многом запутанная история. В отсутствие своей жены Марии Александровны, которая осталась в Омске, Алексей Николаевич завёл любовный роман со знаменитой актрисой немого кино Верой Холодной (в девичестве Левченко). Последняя, как и многие другие знаменитые актрисы - во цвете лет, таланта и популярности, не отказывала себе в удовольствии иметь отношения сразу с несколькими мужчинами. В результате в феврале 1919 г. "королева немого экрана" ушла в мир иной в возрасте неполных 26 лет при весьма загадочных обстоятельствах. По официальной версии, несчастная женщина умерла от испанки (тяжелой формы гриппа), по неофициальной - от удушья, вызванного букетом "живых" лилий. Кто из интимных поклонников кинодивы прислал те ядовитые цветы: то ли французский консул, то ли большевистский агент Инсаров, то ли наш "диктатор Одессы", а может быть, и ещё кто, - так и не удалось выяснить. Однако вскоре по приказу главнокомандующего французскими войсками, контролировавшими порт Одессу и прилегавшие к нему территории, Гришин-Алмазов, под абсолютно формальным предлогом, был смещён теперь и с должности генерал-губернатора.
   После этого в мае того же 1919 г. Алексей Николаевич по заданию диникинского штаба отбыл в Сибирь, к Колчаку, с планом совместных действий по захвату Москвы. Однако при пересечении Каспийского моря шхуна генерала Гришина неподалёку от нынешнего города Шевченко натолкнулась на красный эсминец. В завязавшемся бою Алексей Николаевич был убит, по другой версии - застрелился, не желая сдаваться в плен. В питерском музее политической истории до сих пор в качестве экспоната хранится кортик, якобы снятый с тела уже мёртвого генерала - первого командующего Сибирской добровольческой армией.
  Гришина-Алмазова Мария Александровна - урождённая Захарова, супруга А.Н. Гришина-Алмазова, артистка по профессии и светская львица по призванию. В Омске в период 1918-1919 гг. содержала модный салон, в котором порой проходили важнейшие политические совещания, в частности здесь, по воспоминаниям некоторых современников, накануне 18 ноября 1918 г. обсуждались детали предстоящего колчаковского переворота. В январе 1920 г. Гришина-Алмазова была арестована большевиками в Иркутске, а потом вместе с бывшим премьером В.Н. Пепеляевым, адмиралом А.В. Колчаком и его гражданской женой Тимерёвой содержалась в местной тюрьме. После своего освобождения эмигрировала за границу, опубликовала письменные воспоминания о днях, проведённых ею в Иркутской тюрьме, явившихся свидетельством последних моментов жизни бывшего верховного правителя России А.В. Колчака.
  Гудков Николай Арсеньевич - 33 года в 1918 г., меньшевик. В 1917 г. депутат Новониколаевского городского народного собрания, в октябре того же года баллотировался в члены Учредительного Собрания по Томскому округу по списку меньшевиков. Проживал в Новониколаевске.
  Гудков Павел Павлович - 38 лет в 1918 г., коренной сибиряк, родился на золотых приисках Южно-Енисейского горного округа, где его отец служил в должности управляющего. Окончил Красноярскую губернскую гимназию, потом год проучился в Петербургском университете, но затем перевёлся в Петербургский горный институт, который с успехом окончил через несколько лет. После этого Павел Гудков был приглашён в Томский технологический институт на кафедру геологии, где спустя некоторое время занял должность профессора. Одновременно с преподавательской и научной деятельностью Павел Павлович участвовал в многочисленных геолого-разведывательных экспедициях на территории Кузнецкого Алатау, Южно-Енисейского горного округа, а также в Оренбургской и Семипалатинской областях. Проживал в Томске по адресу: Технологический институт, горный корпус, кв.8. В то же время он принимал активное участие и в общественной жизни Сибири, являлся одним из учредителей общества сибирских инженеров и томского общества изучения Сибири, состоял членом и некоторых других неформальных организаций, в том числе примыкавших и к областническому движению.
   После Февральской революции 1917 г. Павел Гудков сразу же занялся активной политической деятельностью, уже в марте его избрали членом революционного Томского городского Народного собрания. В августе того же года Гудков принял участие в работе Общесибирской областнической конференции. На первом (октябрьском) Сибирском областном съезде он зарегистрировался как беспартийный социалист и вошёл в состав сначала финансово-экономической секции, а потом финансово-экономического совета, по поручению которого составил специальную "записку" о сибирской горной промышленности, включавшую как историю её развития, так и характеристику её будущих весьма значительных перспектив. На том же первом съезде Павла Павловича избрали кандидатом в члены Сибирского исполнительного комитета. Участвовал он и в работе второго декабрьского (чрезвычайного) Областного съезда. Ни в одной из политических партий не состоял, но, по некоторым сведениям, выказывал (как тогда говорили) сочувствие идеям социал-демократов (меньшевиков).
   В июне 1918 г., после свержения на территории Западной Сибири власти большевиков, профессор Гудков занял пост управляющего отделом торговли и промышленности при Западно-Сибирском комиссариате Временного правительства автономной Сибири (ВПАС), а в июле того же года он вошёл в состав Временного Сибирского правительства (ВСП) П.В. Вологодского в должности управляющего министерством торговли и промышленности (в ранге министра). В августе того же года Павел Гудков в составе правительственной делегации присутствовал на заседаниях начавшей, наконец, свою работу Сибирской областной думы. Во время обострившегося в сентябре правительственного кризиса Павел Павлович возглавил комиссию по расследованию обстоятельств насильственного отстранения от должностей министров-социалистов ВСП Шатилова и Крутовского, а также убийства бывшего министра ВПАС Новосёлова. В начале ноября при формировании в Омске нового Временного Всероссийского правительства Уфимской Директории, ВСП было расформировано, и сочувствующий меньшевикам Гудков получил полную отставку. После этого Павел Павлович навсегда отошёл от политической деятельности и вернулся к преподавательской работе.
  Гуркин (Чорос-Гуркэ) Григорий Иванович - 48 лет в 1918 г., выдающийся сибирский живописец, уроженец Горного Алтая, из села Улала (теперь Горно-Алтайск), окончил церковно-приходскую школу и иконописный класс при ней. Происходил из древнего телеутского рода чоросов, поэтому на алтайский манер свой творческий псевдоним он обозначил как Чорос-Гуркин. Григорий Чорос-Гуркин - первый профессиональный художник из числа коренных народов Алтая, ученик И.И. Шишкина, этнограф и писатель. Помимо выдающихся произведений изобразительного искусства, таких как "Хан-Алтай" (1907 г.), "Озеро горных духов" (1910 г.), "Корона Катуни" (1910 г.) и др., во время своих многочисленных поездок по Алтаю, Горной Шории, Хакасии и Тыве им были сделаны зарисовки разного рода археологических памятников главным образом древнетюркских изваяний и надписей, а также граффити и петроглифов доисторического человека, многие из которых потом оказались безвозвратно утеряны и сохранились таким образом только на рисунках Гуркина. Наряду с этим Григорий Иванович также являлся и активнейшим деятелем горноалтайского национально-культурного возрожденческого движения.
   В апреле-мае революционного 1917 г. Григорий Иванович Гуркин возглавлял делегацию горноалтайцев на проходившем в Томске Народном губернском собрании, где впервые публично высказался за предоставление своему народу равных прав с великороссами по культурно-образовательному, экономическому и политическому развитию. В июле того же года на состоявшемся в Бийске съезде народов Горного Алтая, Гуркин был избран председателем Алтайской Горной думы и по поручению съезда подготовил материалы для выделения Горного Алтая в отдельный уезд. С этими документами Григорий Иванович осенью того же года отбыл в Петроград, где в самый канун Октябрьской революции получил разрешение от Временного правительства об организации на территории Горного Алтая административно самостоятельной земской единицы, а также отдельного избирательного округа по выборам членов Учредительного собрания.
   Однако большевистский переворот автоматически отменил все распоряжения прежнего правительства, так что процесс по официальному признанию горноалтайской автономии пришлось начинать сначала. Получив в феврале 1918 г. от советских властей разрешение на проведение в Улале съезда инородческих и крестьянских депутатов, Гуркин вместе с группой своих единомышленников добился утверждения делегатами съезда решения об образовании явочным порядком так называемого Каракорум-Алтайского территориально-национального округа в рамках РСФСР. А сам Григорий Иванович был избран на съезде главой распорядительного и исполнительного органов этого округа. Однако вскоре начавшееся в Сибири антибольшевистское вооруженное восстание вновь спутало горноалтайцам все карты.
   В июле-августе 1918 г. Григорий Гуркин совершил поездку в Омск, для того чтобы согласовать решения Улалинского съезда с министрами Временного Сибирского правительства, но не получил у них согласия на образование Каракорум-Алтайского территориального округа. Однако исполнительные структуры, избранные на съезде, всё-таки удалось сохранить, и Гуркин остался на посту председателя окружной управы. После прихода к власти Колчака Григорию Ивановичу припомнили и сотрудничество с правительством Керенского, и дружбу с Советами, и даже участие в "сепаратистском движении", за что подвергли дознанию в контрразведке. Вследствие чего с декабря 1918 г. и по апрель 1919 г. Гуркин содержался под стражей в бийской тюрьме, но в конце концов был всё-таки освобождён, видимо, за недоказанностью выдвинутых против него обвинений. Однако в автобиографии, написанной в 20-х гг. уже в советской России, Г.И. утверждал, что чрез некоторое время после освобождения его якобы вновь арестовали и держали в тюрьме до самого прихода в город Бийск красных войск.
   На самом деле всё, видимо, было немного не так. Опасаясь нового ареста, но только не со стороны белых, а со стороны победивших большевиков, Гуркин принял решение эмигрировать с отступающими колчаковскими частями на территорию Монголии, где он находился почти целый год. После чего с отрядом красных партизан перешёл через границу на территорию Урянхая (ныне Тыва) и в течение нескольких лет проживал то здесь, то в Хакасии, полностью оставив политическую деятельность и занимаясь только лишь художественным творчеством. В 1925 г. он подал прошение на переезд в Горный Алтай, которое сразу же удовлетворили, и Гуркин с семьёй поселился в родном селе Улала (тогда уже переименованном в г. Ойрот-Туру). Горный Алтай, как и мечтал Гуркин, к тому времени стал отдельной Ойротской автономной областью в составе РСФСР, так что Григорий Иванович с большим желанием включился в процесс культурно-образовательного возрожденческого движения своего народа. Писал картины на новую тематику, участвовал во всевозможных выставках, в том числе и в столичных, оформлял рисунками учебники и первые книги на родном алтайском языке. И всё бы хорошо, но вот пришёл период очередного кровавого безумия в русской истории, и Гуркина по обвинению в "японо-военной контрреволюционной повстанческой деятельности" летом 1937 г. арестовали и уже в октябре расстреляли по постановлению тройки управления НКВД. Полностью реабилитирован в 1956 г.
  Двинаренко Никита Петрович - 42 года в 1918 г. В 1917-1919 гг. один из лидеров омских правых, член кадетской партии, председатель Омского военно-промышленного комитета, член омского отделения "Союза освобождения", крупный сибирский предприниматель ("пароходчик", как называл его в своих дневниках П.В. Вологодский), матрос, ставший миллионером (у Г. Гинса). В начале 1918 г. Двинаренко входил в число главных организаторов антибольшевистского вооруженного подполья в Омске, а осенью того же года сыграл немаловажную роль в установлении на территории Сибири военной, правобуржуазной диктатуры адмирала А.В. Колчака. С февраля 1919 г. являлся управляющим водным транспортом министерства путей сообщения Российского правительства.
  Денисов Валериан Петрович - 41 год в 1918 г., уроженец Орловской губернии, проживал в Томске с 1909 года. Образование высшее, по профессии - педагог, по политическим взглядам - меньшевик. После Февральской революции вошёл в состав революционного Временного Комитета общественного порядка и безопасности по управлению Томской губернией. В 1917-1918 г. Валериан Петрович член Томской губернской земской управы, делегат декабрьского Сибирского областного съезда. На первом Всесибирском съезде земств и городов, проходившем в сентябре 1918 г. в Томске, выступал с пленарным докладом "Взаимоотношения губернских и уездных земств".
  Дербер Пётр Яковлевич (Пинкус Янкелевич) - 30 лет в 1918 г., еврей по национальности, родился в Одессе, в семье мелкого служащего, окончил ремесленное училище, в революционном 1917 г. числился студентом юридического факультета Томского университета. Член партии эсеров с 1902 г., профессиональный революционер, за свой маленький рост получил обидное прозвище Петя Маленький или Петя Кнопка. После участия в революционных событиях 1905 г. Дербер был сослан в Сибирь, где он после окончания срока ссылки, и осел, активно включившись в работу сибирской кооперации. Проживал в Омске.
   После Февральской революции 1917 г. Пётр Яковлевич перешёл из системы кооперации на службу в Акмолинский (Омский) областной земельный комитет и вскоре стал его председателем. В тот же период Дербер становится лидером омских правых эсеров (эсеров-оборонцев) и играет весьма заметную роль в исполкоме Западно-Сибирского Совета крестьянских депутатов, в июле 1917 г. принявшего, в частности, несколько резолюций по борьбе с усиливавшимся влиянием большевиков, особенно в солдатской среде. В это же время Дербер проявляет себя и как начинающий сибирский младообластник. В октябре 1917 г. он принимает участие в работе I-го Сибирского областного съезда, где входит в состав его президиума, а в завершение его работы избирается кандидатом в члены Сибирского исполнительного комитета. На втором декабрьском (чрезвычайном) Сибирском областном съезде Дербер делегируется в состав Временного Сибирского областного совета (в какой-то степени первого правительства автономной Сибири), а после выхода из его состава председателя Совета - Г.Н. Потанина - фактически становится главой данного Совета.
   В самом начале 1918 г. Дербер явился одним из активных участников процесса по созыву в Томске Сибирской областной думы, а после её разгона большевиками он возглавил первое официальное правительство сибирских областников (умеренно левых по своим политическим взглядам) - Временное правительство автономной Сибири (сокращенно - ВПАС), заняв в нём пост ещё и министра земледелия. В феврале того же года Дербер эмигрировал с частью правительства в Харбин, откуда на всём протяжении первой половины 1918 г. он руководил созданием вооружённого подполья на территории Сибири, а также налаживал контакты с представителями иностранных государств, изыскивая финансовые и другие средства поддержки для организации антисоветского переворота на востоке России. В конце июня 1918 г., в ходе начавшегося на территории Сибири и Дальнего Востока чехословацко-белогвардейского вооруженного мятежа, Дербер вместе с некоторыми другими министрами ВПАС переехал из Харбина в только что освобождённый от красных Владивосток, где пытался предъявить законные права на политическую власть в Сибири, но не смог осуществить задуманного. Более того, 21 сентября того же года представители союзных держав вынудили его подписать "политическое завещание" о передаче власти в пользу Омского Сибирского правительства, возглавляемого к тому времени умеренно либеральным областником П.В. Вологодским.
   После этого Пинкус Янкелевич вернулся в Сибирь уже как частное лицо, пытался ещё каким-то образом участвовать в общесибирском политическом оппозиционном движении, за что его, уже при Колчаке, арестовали. Сначала содержали в Томске, потом этапировали в семипалатинскую тюрьму, где он находился до конца осени 1919 г., пока его не освободили наступающие части Красной армии. После окончания Гражданской войны Дербер смирился со вторым изданием советской власти в Сибири и в течение последующих лет работал на большевиков: сначала - юристом в отделе здравоохранения Сибревкома, а потом - в Сибирском Госплане. Однако в конце 1922 г. он был арестован ГПУ и по обвинению в экономическом шпионаже приговорён к трём годам лишения свободы. Находясь в заключении, Дербер публично покаялся в своей антисоветской ("контрреволюционной") деятельности, осуществлявшейся на протяжении 1917-1918 гг. Более того, он категорически осудил не только вооруженную, но и вообще какую-либо политическую борьбу эсеровской партии с большевиками. После освобождения из тюрьмы П.Я. переехал в Москву, работал простым научным сотрудником в Центральном бюро краеведения, в 1938 г. пал жертвой политических репрессий. Реабилитирован в 1991 г.
  Дитерихс Михаил Константинович - 44 года в 1918 г., дворянин, родился в Киеве, в офицерской семье, генерал-майор царской армии, окончил Пажеский корпус и Николаевскую академию Генерального штаба, участник русско-японской войны. Во время Первой мировой войны Дитерихс сначала находился при штабе Юго-Западной армии, затем командовал экспедиционным корпусом на Салонинском фронте (до июня 1917 г.). В августе того же 1917 г. во время корниловского мятежа Дитерихс проходил службу в корпусе генерала Крымова и участвовал, таким образом, в неудачном походе на Петроград мятежных белогвардейских войск. Тем не менее незадолго до Октябрьской революции правительство Керенского назначило Дитерихса на должность начальника штаба ставки Верховного главнокомандующего (Духонина). После разгрома большевиками ставки и роспуска штаба Михаил Константинович уехал на Украину и перешёл на службу в Чехословацкий корпус, определившись в нём опять на должность начальника штаба. В период антибольшевистского мятежа летом 1918 г. под его руководством передовые эшелоны чехословацких войск захватили сначала Владивосток, а потом, развивая наступление, в августе-сентябре того же года при поддержке японских, а также русских белогвардейских частей овладели Хабаровском и Благовещенском.
   В начале 1919 г. Дитерихс перевёлся на службу в армию адмирала Колчака, получив должность генерала для поручений при Верховном главнокомандующем. Летом того же года он возглавлял комиссию по расследованию событий, связанных с расстрелом царской семьи, опубликовав на основании полученных материалов целую монографию по данной теме, некоторые факты из которой до сих пор являются весьма актуальными. После отставки генерала Гайды (июнь 1919 г.) Дитерихс занял его должность и возглавил сначала Сибирскую, а потом Западную армию. 2 июля Дитерихс приказом адмирала Колчака был произведён в генерал-лейтенанты и назначен командующим всем Восточным фронтом. А
  10 августа он занял ещё и освободившееся после увольнения генерала Лебедева место начальника штаба Верховного главнокомандующего, с одновременным назначением его на должность военного министра. Результатом всех этих перестановок явилось то обстоятельство, что Дитерихсу сразу же удалось задержать наступление красных частей и в течение почти двух месяцев удерживать их у границ Сибири - на рубеже реки Тобол. Однако в октябре 1919 г. красные все-таки прорвали оборону белых, и Дитерихс предложил Колчаку трудный, но, как он считал, единственно правильный план спасения армии, состоявший в организованной эвакуации белогвардейских частей за реку Обь с одновременной сдачей без боя столицы "Колчакии" - Омска. Однако верховного правителя такой вариант развития событий категорически не устроил, и в результате Дитерихс оказался снят со всех должностей, а на смену ему пришёл генерал Сахаров, который своей бездарно проведённой операцией по обороне Омска окончательно, как и предсказывал Дитерихс, погубил колчаковскую группировку войск.
   Сам же Дитерихс после полученной отставки эмигрировал как частное лицо в Харбин. Однако спустя два года он вновь вернулся в большую политику, и в июле 1922 г. на Земском соборе во Владивостоке был избран правителем Дальнего Востока ("воеводой Приамурского края"). Придерживаясь монархических взглядов, Дитерихс пытался возродить традиции Земских соборов XVI-XVII веков, которые он считал чисто русским национальным ноу-хау и при помощи которых рассчитывал поднять и организовать русский народ на борьбу с большевиками. Но этот опыт оказался на тот момент крайне неудачным, и осенью того же года Земская рать воеводы Дитерихса потерпела сокрушительное поражение от частей наступавшей Красной армии. Владивосток пришлось оставить, и Михаил Константинович с небольшой частью солдат и офицеров отступил на территорию Китая. Последний период своей жизни генерал проживал в Шанхае (по данным Вс.Н. Иванова, работая кассиром в одном из французских банков), где и умер в 1937 г.
  Дитман Сергей Александрович - большевик, за революционную деятельность отбывал ссылку в Нарымском уезде Томской губернии. В марте 1918 г. вошёл в состав созданного при Томском губернском исполкоме отдела по борьбе с контрреволюцией (ЧК), в мае того же года в связи с началом антибольшевистских акций протеста в составе специальной следственной комиссии занимался расследованием деятельности в Томске офицерского и эсеровского подполья. После свержения советской власти летом того же года перешёл на нелегальное положение, в августе на подпольной конференции большевиков был избран в состав Сибирского областного комитета партии, организатор большевистского сопротивления в Томске, а также на анжерских и судженских шахтах. После окончания Гражданской войны некоторое время возглавлял Томский губернский отдел народного образования.
  Донец Владимир Маркович - 30 лет в 1918 г. Уроженец г. Иркутска, еврей по национальности. Врач по образованию. Член РСДРП, сначала меньшевик, потом большевик. Участник Гражданской войны в Сибири. В середине 20-х годов переселился в Москву, работал в наркомате здравоохранения, последняя должность - директор Центрального научно-контрольного института наркомздрава. Арестован в августе 1938 г. по обвинению в участии в антисоветской правотроцкистской организации, проговорён к исправительным работам. Умер не ранее 1950 г.
  Доценко Павел Сергеевич - 24 года в 1918 г., правый эсер, член Енисейского (Красноярского) губернского комитета эсеров. Весной 1918 г., во время подготовки антибольшевистского мятежа в Сибири Доценко вошел в состав подпольного красноярского комиссариата Временного правительства автономной Сибири. В июне того же года после свержения советской власти он - один из трёх правительственных комиссаров Енисейской губернии, потом заместитель губернского комиссара Озерных, а с ноября, после отставки Озерных, Доценко почти месяц, в том числе уже и при Колчаке, исполнял обязанности управляющего губернией. В декабре 1918 г. Доценко на его посту сменил более лояльный новому режиму кадет П.С. Троицкий. В 1920 г., в результате разгрома белого движения в Сибири, с остатками колчаковских войск Павел Сергеевич перебрался во Владивосток. После открытия здесь Дальневосточного университета он некоторое время работал в нём преподавателем. С окончанием Гражданской войны Доценко эмигрировал в Харбин, а затем в США, где организовал, используя свой сибирский опыт, кооператив по производству мебели, которая продавалась не только в Америке, но и в Европе.
   Выйдя на пенсию, Павел Сергеевич занялся историческими исследованиями и на основе архивных материалов, а также собственных воспоминаний написал двухтомную монографию под весьма замечательным названием - "Борьба за демократию в Сибири. 1917-20". Однако, не имея учёной степени, он долгое время не мог пробить издания своего труда в Америке, в конце концов лишь Гуверовский институт согласился напечатать первый том (1983 год, на английском языке), но второй так и остался в рукописи. Дойдут ли когда-нибудь эти книги до широкого российского читателя, - учитывая уровень развития демократии и интереса к науке в современной России, - вопрос, что называется, на засыпку. Видимо, такого рода проблемы нужно каким-то образом уже начать решать самим сибирякам... Умер Павел Сергеевич Доценко летом 1988 г. в США.
  Дубровинский Яков Фёдорович - 36 лет в 1918 г., родился на территории Орловской губернии в семье купца, младший брат известного профессионального революционера большевика Иосифа Дубровинского. Образование среднетехническое, окончил Пермское горное училище, в 1899 году вступил в РСДРП, сначала меньшевик, потом меньшевик-интернационалист, а со второй половины 1917 г. - большевик. В 1902 году был впервые арестован, в декабре 1905-го участвовал в боях на Красной Пресне, за что в 1906 г. его сослали в Сибирь, партийный псевдоним "Аркадий". После Февральской революции 1917 г. Дубровинский стал первым председателем Красноярского городского Совета рабочих и солдатских депутатов, одновременно с этим он являлся руководителем красноярской организации объединенных социал-демократов (меньшевиков и большевиков). Выбранный осенью того же года гласным (депутатом) городской думы, он занял вскоре пост городского головы Красноярска.
   Во время эсеро-чехо-белогвардейского мятежа Якова Фёдоровича во главе красногвардейского отряда, костяк которого составляли мобилизованные рабочие-большевики, направили на Клюквенский фронт, прикрывавший Красноярск с востока. 17 июня весь отряд во главе со своим командиром без боя сдался в плен чехословакам. После этого Дубровинский был перевезён в Красноярск и в течение четырёх месяцев содержался в одной из городских тюрем. 25 октября 1918 г. его вместе с другими четырьмя ведущими большевистскими лидерами Красноярска казнили по приговору чехословацкого военно-полевого суда.
  Дутов Александр Ильич - 39 лет в 1918 г., войсковой атаман Оренбургского казачьего войска, участник Первой мировой войны, полковник (с 1919 г. генерал-лейтенант), член Учредительного собрания, а потом Самарского КОМУЧа, сочувственно относился к идеям территориальной автономии в рамках единого Российского государства. В период колчаковщины командир Оренбургской отдельной армии. После поражения белого движения на востоке страны с остатками своих частей отступил в Китай, где пытался организовать вооруженные группы для вторжения на территорию советской России. В 1921 г. был убит в результате спецоперации, проведённой агентами НКВД.
  Евзеров Александр Мануилович - 23 года в 1918 г., еврей по национальности, студент юридического факультета Томского университета, с 1916 г. возглавлял в Томске студенческую сионистскую организацию. Одновременно с этим в сотрудничестве со З. Шкундиным Евзеров в 1917-1918 гг. редактировал выходивший в Томске журнал "Известия Западно-Сибирского комитета сионистских организаций" (преобразованный впоследствии в двухнедельник "Сионистская мысль"). В 1918 г. был избран членом Сибирской областной думы от студенческой сионистской организации Томска, входил во фракцию национальностей. В феврале того же года после разгона Думы большевиками Александр Мануилович в числе 20 депутатов СОД подписал протестное заявление, а также Декларацию Сибирской областной думы. После свержения советской власти на территории Сибири Евзеров вновь принял участие в работе Сибирской областной думы, возобновившей свою деятельность в августе 1918 года. А после её роспуска правительством Директории переехал в Иркутск, где совместно с тем же Шкундиным редактировал журнал "Еврейская жизнь" (выходил с февраля 1919 г. по февраль 1920 г.), а потом возобновил деятельность созданного в Томске осенью 1918 г. временного центрального исполнительного бюро (сибирского отделения Российской сионистской организации, официально являвшейся частью Всемирной сионистской организации). Потом вместе с М. Новомейским пытался организовать издание ещё одного сионистского журнала под названием "Сибирь-Палестина". Однако "издатели" не смогли получить на то разрешение у вновь утвердившихся у власти большевиков, запретивших в 1920 г. все сионистские организации, а также их печатные органы. В 1921 г. Евзеров эмигрировал сначала в Харбин (где всё-таки сумел начать издание журнала "Сибирь-Палестина" на русском языке), а потом в Палестину (в Эрец-Исраэль) на историческую родину.
  Ермеков Алимхан Абеутович - 26 лет в 1918 г., казах по национальности, родился в одном из кочевий Семипалатинской области, окончил с золотой медалью Семипалатинскую гимназию. В 1912 г. он поступил на геологоразведочный факультет Томского технологического (теперь политехнического) института, став первым и единственным (до 1917 г.) студентом- казахом этого вуза. В тот же год Алимхан Абеутович по личной инициативе знакомится с Г.Н. Потаниным и таким образом, из первых рук что называется, получает здесь, в Томске, ещё и уроки - главные уроки своей жизни - в рамках областническо-автономистской теории, направленной, как известно, в том числе, и на освобождение малых народов востока России от самодержавно-монархического гнёта. Летом следующего 1913 г. Алимхан Абеутович уже принял участие в этнографической экспедиции по изучению казахского фольклора, возглавляемой Г.Н. Потаниным.
   В 1917-1918 гг. Алимхан Ермеков, тогда по-прежнему ещё студент пятого курса ТТИ, стал одним из создателей и руководителей казахской национальной партии Алаш-Орда; официально считался беспартийным, однако по примеру старших товарищей по руководству национально-возрожденческим движением близко примыкал по своим политическим взглядам к партии конституционных демократов. В 1917 г. Ермеков, как представитель Казахского национального совета (Совета казахских депутатов), являлся делегатом I и II (чрезвычайного) Сибирских областных съездов. На I Областном съезде Алимхан Абеутович был избран в состав Сибирского исполнительного комитета, постоянно действующего органа краевой власти. Присутствовать на II съезде Ермеков не смог, так как в это время участвовал в работе съезда киргизов (казахов) в Оренбурге. И, тем не менее, на декабрьском Сибирском областном съезде Алимхана Абеутовича заочно избрали в состав Временного Сибирского областного совета (по сути первого временного правительства автономной Сибири). Однако вскоре он вышёл из него, - вслед за Потаниным - в знак протеста против провозглашённой Областным советом политики тесного сотрудничества с большевиками.
   Алимхан Ермеков являлся активным сторонником территориально-политической автономии казахского народа в рамках Российской федерации. Однако эти проекты не нашли никакого практического воплощения ни в период нахождения у власти на востоке страны Временного Сибирского правительства П.В. Вологодского, ни, тем более, во время управления восточными территориями бывшей Российской империи правительством А.В. Колчака. И только после окончательной победы в ходе Гражданской войны советской власти Казахстану, как известно, была предоставлена, наконец, возможность для относительно самостоятельного внутриполитического, экономического, научно-образовательного и культурного развития. Одним из участников процесса по согласованию вопросов конституционного суверенитета своей родины в рамках Союза Советских Социалистических Республик стал в 20-е годы ХХ века и Алимхан Ермеков. Так, в частности, во время предварительных совещаний в Москве казахским "парламентёрам" удалось убедить Ленина и Сталина (занимавшегося тогда конкретно национальными вопросами в ЦК большевиков) о "возвращении" казахскому народу ряда исконных русских территорий якобы, несправедливо отторгнутых у него в ходе переселенческой кампании конца XIX - начала ХХ веков. В результате чего к Казахской ССР отошли тогда Акмолинская и Семипалатинская области, а также часть побережья Каспийского моря с богатыми месторождениями полезных ископаемых, в том числе урана и нефти.
   После завершения, по сути, главного дела своей жизни, Алимхан Абеутович оканчивает, наконец, в 1923 г. ТТИ, получает специальность горного инженера и в последующие годы занимается административной деятельностью у себя на родине, а также преподаёт в ряде высших учебных заведений Казахстана, в 30-е годы становится первым казахским профессором математики, издаёт ряд учебников по этой специальности. В 1937 г. Ермекова приглашают в Москву - занять кафедру математики в одном из столичных вузов. Однако год спустя его арестовывают и приговаривают к 10 годам лагерей. Получив свободу в 1947 г., Алимхан Абеутович через год получает ещё один десятилетний срок и освобождается по амнистии лишь в 1955 г. В том же году он был полностью реабилитирован, восстановлен в правах, вследствие чего вновь смог вернуться к преподавательской деятельности, однако прежних его выдающихся заслуг перед казахским народом никто официально не признал. Умер Алимхан Ермеков тихо и незаметно в 1970 г. в Караганде. После обретения Казахстаном государственной независимости в конце ХХ века имя и дело Ермекова получили, наконец, вполне заслуженное признание.
  Жардецкий Валентин Александрович - 34 года в 1918 г., родился в Архангельске в семье чиновника, окончил Московский университет, юрист по образованию, член кадетской партии с 1906 г., по другим сведениям, вступил в партию народной свободы только после Февральской революции 1917 г. ("мартовский кадет"). Жардецкий относился к числу так называемых пришлых сибиряков, в 1913 г. поселился в Омске, трудился сначала помощником присяжного поверенного, а потом чиновником в структурах Всероссийского союза городов. После Февральской революции Валентин Александрович активно включился в политическую жизнь Сибири, вошёл в состав Омского комитета общественной безопасности, одновременно являясь главой омской организации кадетов. Октябрьскую социалистическую революцию не принял категорически и стал одним из самых непримиримых противников советской власти, с которой начал борьбу с самого её зарождения. Так, уже в начале ноября 1917 г. Жардецкий принял активное участие в организации юнкерского вооруженного выступления в Омске. За это он был арестован большевиками и до июня 1918 г. находился в заключении сначала в Томске, а потом - в одной из омских тюрем.
   В ходе общекраевого антисоветского вооруженного восстания Валентин Жардецкий постепенно становится главным идеологом буржуазно-демократического реванша на территории Сибири, являясь, как принято сейчас говорить, "ястребом" правых сил, одним из основных вдохновителей борьбы с министрами-социалистами во Временном Сибирском правительстве, с эсерами Сибирской областной думы и Уфимской директории. Конечной целью всех его устремлений являлось утверждение в Сибири правобуржуазной военной диктатуры. В этот период Жардецкий являлся редактором омской газеты "Сибирская речь" - главного рупора кадетской партии и правых сил Сибири, а накануне колчаковского переворота его назначили товарищем (заместителем) председателя президиума восточного отдела ЦК партии народной свободы (кадетов). После краха белого движения Жардецкий попал в руки большевиков и в октябре 1920 г. был казнён по приговору омской губернской ЧК.
  Жернаков Николай Евграфович - 39 лет в 1918 г., родился в г. Колывань (ныне посёлок чуть севернее Новосибирска) Томской губернии в зажиточной купеческой семье, образование - незаконченное высшее (3 курса технологического института), сначала занимался собственной предпринимательской деятельностью, потом поступил на службу в новониколаевское отделение Русско-Азиатского банка. (Бизнес купеческой семьи Жернаковых пришёл в упадок, после того, как Транссибирская магистраль прошла не через их родную Колывань, а через село Кривощёково, потом переименованное в г. Новониколаевск, теперь современный Новосибирск.)
   После Февральской революции Николай Жернаков заявил о себе как о беспартийном социалисте, по другим сведениям, в этот период он официально вступил в члены эсеровской партии и находился на её правых (оборонческих) позициях. В марте 1917 г. после свержения власти прежней царской администрации Жернаков занял пост председателя исполнительного бюро Новониколаевского комитета общественного порядка и безопасности, потом - должность новониколаевского уездного правительственного комиссара, а осенью того же года стал председателем Новониколаевского уездного земского собрания. В октябре того же года Николай Евграфович баллотировался в члены Учредительного собрания по Томскому избирательному округу по списку кооперативных организаций, но не прошёл. Проживал в Новониколаевске.
   В декабре того же года Николай Жернаков, как один из лидеров новониколаевских областников, был избран делегатом на второй (чрезвычайный) Сибирский областной съезд. С конца января 1918 г. он - министр государственного контроля во Временном правительстве автономной Сибири (правительство П.Я. Дербера). Во время роспуска большевиками Сибирской областной думы Николая Евграфовича арестовали в Томске и до конца марта содержали в одной из красноярских тюрем, потом освободили. После этого он выехал в Харбин, где активно участвовал в подготовке антибольшевистского мятежа на территории Сибири. Однако осенью 1918 г., после свержения на территории края советской власти, правительство Дербера-Лаврова, в котором Николай Евграфович состоял в качестве министра, было распущено Омским кабинетом министров во главе с П.В. Вологодским. Оставшись не у дел, Жернаков в конце ноября того же года вернулся из Владивостока в ставший ему родным Новониколаевск.
   После окончания Гражданской войны он, как и многие другие эсеры, перешёл на службу к советской власти. Но в 1937 г. Николая Евграфовича арестовали и в июне следующего года расстреляли в Москве.
  Загибалов Леонид Максимилианович - 37 лет в 1918 г., сын известного революционера-народника Максимилиана Загибалова - участника одного из неудачных покушений на императора Александра II. Родился в Якутии в период пребывания отца на принудительном поселении, правый эсер, областник. После окончания ссылки семья Загибаловых перебралась в Томск, где спустя некоторое время отец Леонида Максимилиановича был избран гласным (депутатом) Томской городской думы, а он сам поступил на учёбу в местный технологический институт (сейчас политехнический университет). В тот же период он сближается с эсерами и в 1903 г. участвует в организации товарищества на паях для издания в Томске их партийной газеты под названием "Сибирский вестник". На этом поприще Леонид Максимилианович познакомился с П.В. Вологодским, а через него и с сибирскими областниками-автономистами. Революционный 1905 г. не обошёл Загибалова стороной, он активно посещает многочисленные митинги и демонстрации, за что по настоянию полиции вскоре отчисляется из числа студентов. Учёбу продолжал в Германии, где окончил Берлинский политехникум, после чего в 1910 г. вернулся в Россию и поселился вместе с женой и дочерью Викторией (1907 г. рождения) в Харбине, служил счетоводом на КВЖД. В 1912 г. переехал в Хабаровск и работал помощником инспектора страхового общества.
   В период первой мировой войны Леонид Максимилианович был мобилизован в ополчение, что позволило ему после Февральской революции добиться избрания на пост председателя городского Совета солдатских депутатов, а в августе войти в Приамурский краевой Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Одновременно с этим в конце лета того же года он избирается в гласные Хабаровской думы, а потом - и городским головой (мэром).
   Октябрьскую социалистическую революцию он не принял и в конце декабря 1917 г. после роспуска городской думы большевиками покинул Хабаровск, переехав на жительство в Томск. Здесь в ходе свержения власти Советов в результате летнего вооруженного мятежа Загибалов в июне 1918 г. принял участие в работе томского губернского комиссариата. В начале июля того же года Г.Н. Потанин при посещении Омска по поручению организации томских областников вручил председателю Временного Сибирского правительства П.В. Вологодскому предложение о замене эсера Николая Ульянова (члена томского губернского комиссариата - коллективного органа, состоявшего из трёх человек) Леонидом Загибаловым. Сам Леонид Максимилианович, по слухам, был категорически против такого рода перестановок, и, тем не менее, 16 июля вышел указ ВСП о прекращении полномочий всего томского губернского триумвирата (Ульянов, Грацианов, Башмачников) и о назначении на должность комиссара ВСП по Томской губернии Л.М. Загибалова.
   Пробыв на этом посту всего полтора месяца, Леонид Максимилианович получил в конце августа новое назначение. По рекомендации своего давнего знакомого (старшего товарища) по эсеровской организации Томска времён Первой русской революции В.П. Вологодского (а теперь председателя Временного Сибирского правительства) он был направлен в качестве специального представителя ВСП на Дальний Восток. Официально его миссия заключалась в том, чтобы проинформировать дальневосточную общественность, для которой он также являлся не чужим человек, о тех мероприятиях и постановлениях, которые проводило Омское правительство в различных сферах государственной деятельности.
   Неофициально же Загибалов направлялся на восток с целью установления в Забайкалье, а также в Приамурском крае "порядка гражданского управления" в пользу Омского правительства. А попросту говоря - в его задачу входило уговорить всю ту же дальневосточную общественность (политиков, военных и представителей бизнеса) сделать ставку на правительство областника В.П. Вологодского в противовес также претендовавшим на власть и находившимся во Владивостоке: Временному правительству автономной Сибири (под руководством эсеров П. Я. Дербера и И.А. Лаврова) и Деловому кабинету (под председательством генерала Д.Л. Хорвата). Сопровождать Загибалова в этой поездке должен был товарищ (заместитель) министра иностранных дел ВСП Мстислав Головачёв, на него возлагалась особая задача - на ту же самую тему договориться с дипломатическими представителями иностранных государств, и в первую очередь, конечно, Франции, Великобритании и США. Однако товарища министра задержали в Омске неотложные дела, и он выехал на Дальний Восток несколькими днями позже, чем Загибалов, в составе делегации уже самого премьера П.В. Вологодского.
   При посещении Читы, недавно освобождённой от большевиков, но тут же попавшей под новое ярмо семёновской военной администрации, Леонид Максимилианович, по замечанию местной демократической прессы, привёз надежду на оживление политической жизни в городе. Так, при его непосредственном участии на собрании общественных деятелей Читы временным комиссаром Забайкальской области избрали правого эсера А.М. Флегонтова. В первых числах сентября на ст. Маньчжурия Загибалов встретился и с самим атаманом Семёновым, который в доверительной беседе уведомил уполномоченного ВСП о своей преданности Омскому правительству, а также заверил, что он и его части находятся в полном его распоряжении. Начало оказалось положено хорошее. Впрочем, и вся остальная миссия на Дальний Восток Загибалова в общем-то вполне удалась. Так что к моменту приезда во Владивосток в конце сентября самого В.П. Вологодского почва для капитуляции двух конкурирующих правительственных кабинетов уже была подготовлена, и Леониду Максимилиановичу осталось лишь составить текст "акта отречения", что он также с успехом проделал.
   Однако в результате достигнутого компромисса П.В. Вологодскому пришлось "пожертвовать" своим протеже - Леонидом Загибаловым, который распоряжением Временного Сибирского правительства передал полномочия спецпредставителя на Дальнем Востоке в пользу генерала Д.Л. Хорвата (с 1 ноября 1918 г.). После этого Леонид Максимилианович на время отошёл от политики и занялся бизнесом, поступив на должность управляющего представительством во Владивостоке одной из крупных сибирских торговых фирм. В октябре 1921 г. его избрали гласным Владивостокской городской думы, но после поражения белых войск (Земской рати) на территории Приморья он в октябре 1922 г. вместе с семьёй эмигрировал в Китай. До 1939 г. проживал в Харбине, работал на железной дороге, потом в газете, а затем - в одной из торговых контор. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось. Возможно, он вместе с дочерью Викторией в 1941 г. перебрался в США. Виктория Леонидовна была художницей-карикатуристкой по профессии и более 20 лет потом проработала на студии Уолта Диснея.
  Заленский Ян С. - член Сибирской областной думы от польской диаспоры в Сибири. После разгона в январе 1918 г. Думы большевиками Заленский эмигрировал в Харбин, где в то время находилось Временное правительство автономной Сибири (ВПАС). По заданию последнего Заленский выезжал с поручениями во Владивосток, Хабаровск и другие города с целью подготовки сил для борьбы с советской властью. В апреле вернулся обратно в Харбин. Там, в Харбине, Заленский, по некоторым сведениям, был назначен на должность товарища министра по делам национальностей ВПАС. После ликвидации советской власти в Сибири Ян Заленский летом 1918 г. вернулся с Дальнего Востока в Томск и принял участие в работе Сибирской областной думы. Во время сентябрьского политического кризиса его избрали в состав специально созданного комитета Думы во главе с Павлом Михайловым для противодействия мерам омского Административного совета, пытавшегося приостановить работу СОД.
  Захаров Евгений Васильевич - 27 лет в 1918 г., уроженец г. Благовещенска, окончил юридический факультет Петербургского университета, до Февральской революции жил и работал в Томске в скромной должности помощника присяжного поверенного (адвоката).
   В революционном 1917 г. Захаров вступил в партию эсеров, примкнув в ней, по одним сведениям, к правому оборонческому крылу, а по другим - к центристам-интернационалистам черновского направления. Летом и осенью 1917 г. Евгений Захаров представлял томских эсеров в составе первых организационных структур областнической Сибири, в августе он вошёл в Центральный областной комитет, а в октябре - в Исполнительный комитет Сибирского областного совета. В том же октябре 1917 г. Захаров становится гласным (депутатом) Томской городской думы. В этот период он проживал в Томске по переулку Никольскому (теперь пер. Комсомольский)-16. В декабре 1917 г. на втором (чрезвычайном) Сибирском областном съезде Евгений Васильевич был избран в состав Временного Сибирского областного совета (по сути - первого временного правительства автономной Сибири), в котором исполнял должность управляющего делами (ответственного секретаря). В конце января 1918 г. на нелегальном заседании разогнанной большевиками Сибирской областной думы Захарова ввели в состав Временного правительства автономной Сибири (правительство П.Я. Дербера) в должности "министра без портфеля". Однако незадолго до того Евгений Васильевич по поручению Областного совета выехал на Дальний Восток для связи как с местной оппозицией, так и с представителями иностранных дипломатических миссий. Конечным пунктом его путешествия стал Харбин, где он месяц спустя, дождавшись приезда туда же некоторых других членов ВПАС, активно включился в подготовку антибольшевистского мятежа в Сибири.
   Однако в результате свержения советской власти, когда в Омске утвердилось Сибирское правительство П.В. Вологодского, а во Владивостоке самораспустился прежний кабинет сибирских министров во главе с П.Я. Дербером, Захаров остался не у дел и осенью 1918 г. вернулся в Томск в надежде каким-то образом всё-таки продолжить политическую деятельность. Тогда он на некоторое время восстановил свой общественный статус в качестве гласного (депутата) Томской городской думы, но произошедший в ноябре колчаковский переворот вынудил его отказаться и от этой работы. Вскоре он опять перешёл в открытую политическую оппозицию, на сей раз уже по отношению к правобуржуазному военному режиму, возглавляемому А.В. Колчаком. Осенью 1919 г. Евгений Васильевич вместе с некоторыми другими видными сибирскими эсерами участвовал в неудавшемся антиправительственном вооруженном мятеже во Владивостоке, целью которого было свержение в городе власти колчаковской администрации и установление там земско-эсеровского правления. Дальнейшую судьбу Евгения Захарова нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Звездов Андрей Алексеевич - 30 лет в 1918 г., член партии большевиков с 1905 г., воспитанник большевистской организации Баку, осенью 1913 г. за революционную деятельность был сослан в село Нарым Томской губернии. Вместе с большевиками Николаем Яковлевым и Владимиром Косаревым являлся одним из организаторов Военно-социалистического союза Сибири. Осенью 1916 г. его мобилизовали в армию, до июля 1917 г. он служил в Томском гарнизоне, являлся членом Томского Совета солдатских депутатов, потом членом исполкома Советов Западной Сибири. Осенью 1917 г. Андрей Алексеевич являлся делегатом исторического II Всероссийского съезда Советов в Петрограде, утвердившим основные декреты победившей социалистической революции. В начале 1918 г. он занимал должность председателя революционного трибунала Омска. Принимал активное участие в Гражданской войне. С 1922 г. находился на руководящей партийной и советской работе. Умер в 1931 г.
  Зефиров Николай Степанович - 31 год в 1918 г., уроженец Симбирской губернии, отец - преподаватель духовного училища. Окончил Симбирскую гимназию и экономический факультет Петербургского политехнического института, с 1912 г. кандидат экономических наук. Ещё со студенческих лет Николай Зефиров помогал своему отцу в его деятельности на посту гласного уездного земского собрания, пользуясь столичными библиотеками, готовил для него материалы по дорожному строительству, организации общественного банка и по другим вопросам. Тогда же Николай Зефиров очень живо заинтересовался и переселенческими проблемами, в частности, на территории Сибири и Туркестана, выезжал туда с научными экспедициями, составил несколько справочников по переселенческим вопросам. После окончания института Зефиров был определён на работу сначала в Акмолинское переселенческое управление в Омске, а потом - Амурское в Благовещенске. В этот период он также принимал активное участие в кооперативном движении¸ состоял в различных проправительственных общественных организациях, опубликовал монографию "Крупное частновладельческое хозяйство Акмолинской области". В конце 1916 г. Зефиров был переведён в Петроград на работу в одну из комиссий так называемого Особого совещания по продовольственному делу, после Февральской революции продолжил свою деятельность в структурах министерства продовольствия, а летом 1917 г. был назначен краевым представителем министерства продовольствия по Сибири. В том же году стал членом партии народных социалистов.
   Октябрьскую революцию Николай Степанович не принял, в январе 1918 г. подвергся аресту за антисоветскую деятельность, но вскоре был освобождён за недоказанностью обвинения. Летом 1918 г., после свержения на территории Сибири власти большевиков, Зефиров сначала был привлечён к практической деятельности по продовольственным вопросам в составе Западно-Сибирского комиссариата Временного Сибирского правительства, а в июле того же года он был назначен на должность управляющего министерством продовольствия (в ранге министра) в Сибирском правительстве П.В. Вологодского. Принимал участие в собраниях омской беспартийной группы сибиряков-областников. В августе в период обострения отношений между ВСП и Самарским Комучем, по версии самарской "Вечерней зари" (Љ152), Зефиров стал одним из зачинателей так называемой таможенной войны; тогда возглавляемое им министерство повысило на два рубля цены на сибирский хлеб, ввозимый в Европейскую часть России. В сентябре и октябре Николай Степанович в составе правительственной комиссии, возглавляемой П.В. Вологодским, выезжал на Дальний Восток, где вёл переговоры с иностранными представителями об экономическом сотрудничестве Сибири со странами Антанты.
   В начале ноября Зефиров в должности министра продовольствия вошёл в Совет министров Временного Всероссийского правительства Уфимской Директории. А через некоторое время в той же должности в состав Правительства адмирала Колчака. В декабре того же года, после ухода из министерства И. Серебренникова, принял на себя ещё и обязанности министра снабжения. Однако весной 1919 г. в связи с громким коррупционным скандалом, связанным с поставками в Сибирь чая по завешенным ценам, Зефиров подал в отставку со всех занимаемых должностей. С 1920 по 1947 гг. находился в маньчжурской эмиграции. По возвращении в Россию был репрессирован, с июля 1949 г. отбывал срок в одном из лагерей Гулага, где и умер в 1952 г. Реабилитирован.
  Златомрежев Николай А. - 26 лет в 1918 г., прапорщик (по другой версии - поручик) царской армии, участник Первой мировой войны. В 1916 г. после тяжелого ранения в голову Николай Златомрежев был демобилизован и стал священником Преображенской церкви в Томске. С церковной кафедры, как отмечали его современники, он первым из священников города начал проповедовать идеи социальной справедливости и защиты прав человека, но при большевиках неоднократно задерживался уже за антисоветскую пропаганду.
   24 мая 1918 г. Николай Златомрежев принимал участие в вооруженном инциденте у Иоанно-Предтеченского женского монастыря, за что 28 мая он был арестован советскими властями и незадолго до ухода их из города расстрелян. Труп его в целях сокрытия улик сбросили в реку Томь, но несколько дней спустя его обнаружили со следами пыток. 25 июня того же года, уже при новой демократической власти, после отпевания в Алексеевском мужском монастыре Николая Златомрежева с большими почестями похоронили на монастырском кладбище как православного новомученика, погибшего в борьбе за благополучие и счастье родного отечества и своей малой родины.
  Зубарев-Давыдов Александр Иванович - поручик царской армии, в начале 1918 г. прибыл из Барнаула в Семипалатинск и организовал в городе подконтрольную ВПАС подпольную антисоветскую организацию. Привлёк к участию в её рядах офицеров, казаков, а также местных эсеров, добился для этой нелегальной группы политической поддержки со стороны земских деятелей и финансовой - от представителей местного торгово-промышленного класса. Однако в период начала сибирского мятежа организация Зубарева-Давыдова выступила не совсем удачно, своевременно не смогла обеспечить участников подполья оружием, в нужный момент не получила обещанной помощи со стороны казачества и т.д.
   Вместе с тем несомненной заслугой Зубарева-Давыдова перед историей является тот факт, что им был составлен для Сибирского правительства подробнейший отчёт о своей подпольной деятельности в Семипалатинске, который единственный из такого рода документальных материалов каким-то чудом сохранился и в полном объёме дошёл до нашего времени.
  Иванов Аркадий Федорович - 36-37 лет в 1918 г., родился в Петербурге в семье ремесленника, воспитывался в доме дяди, критика и историка литературы А.М. Скабичевского. Окончил Царскосельскую гимназию (1902), учился на физико-математическом факультете Петербургского университета, член РСДРП с 1903 г., большевик, участник V съезда партии. С 1911-го по 1914 г. отбывал ссылку в Нарыме, после освобождения поселился в Томске. В ходе Февральской революции был назначен на должность начальника томской городской милиции, с мая 1917 г. Аркадий Фёдорович ещё и депутат Томского городского народного собрания. Проживал в Томске по переулку Уржатскому (теперь улица Кононова), 4.
   После Октябрьской революции в январе 1918 г. он занял пост комиссара томского отделения Госбанка, потом заведовал хозяйственным отделом Томского губернского исполкома, а в конце февраля его избрали (назначили) наркомом финансов при ЦИКе Сибири. В июне того же года во время антибольшевистского мятежа Аркадий Иванов в составе делегации Центросибири участвовал в переговорах с восставшими чехословаками в районе города Мариинска. После окончания двухнедельного перемирия и последовавшего за ним разгрома красных частей под Красноярском Аркадий Фёдорович пытался оттуда рекой добраться до Иркутска, но подвела техника, отказал двигатель моторной лодки. Вернувшись в захваченный белыми Красноярск, Иванов некоторое время скрывался, но 25 июля всё-таки был арестован белыми, перевезён в одну из томских тюрем. Осенью того же года его по какой-то причине вывезли (видимо, в "эшелоне смерти") на станцию Кольчугино (современный Ленинск-Кузнецкий) и там 24 октября расстреляли.
  Иванов Иван Петрович - уроженец Казани, из семьи рабочего, член правоэсеровской партии с 1905 г., за революционную деятельность был сослан в Сибирь на административное поселение. Во время Первой мировой войны его, как и многих других политссыльных, призвали в армию. Проходил службу, по всей видимости, в одном из томских запасных полков, дослужился до звания прапорщика. После разгона большевиками Учредительного собрания перешёл в непримиримую оппозицию к советской власти. Неоднократно арестовывался большевиками по подозрению в "контрреволюционной" деятельности. Накануне майского вооруженного выступления в Томске Ивана Петровича в очередной раз задержали, подвергли допросам с пристрастием, а потом казнили. В начале июня 1918 г. его труп обнаружили всплывшим из реки на противоположном берегу Томи с выбитой во время допросов челюстью и вытекшим глазом.
  Иванов П.И. - подполковник царской, а потом Сибирской армии, в июне 1918 г. в ходе антисоветского вооруженного мятежа был назначен командиром 1-го полка Томской добровольческой дивизии в корпусе А.Н. Пепеляева. В период колчаковщины исполнял обязанности уполномоченного по охране государственного порядка и общественного спокойствия по Томскому району (Тогурский, Томский, Мариинский и Щегловский уезды).
  Иванов Аркадий Федорович - 36-37 лет в 1918 г., родился в Петербурге в семье ремесленника, воспитывался в доме дяди, критика и историка литературы А.М. Скабичевского. Окончил Царскосельскую гимназию (1902), учился на физико-математическом факультете Петербургского университета, член РСДРП с 1903 г., большевик, участник V съезда партии. С 1911-го по 1914 г. отбывал ссылку в Нарыме, после освобождения поселился в Томске. В ходе Февральской революции был назначен на должность начальника томской городской милиции, с мая 1917 г. Аркадий Фёдорович ещё и депутат Томского городского народного собрания. Проживал в Томске по переулку Уржатскому (теперь улица Кононова), 4.
   После Октябрьской революции в январе 1918 г. он занял пост комиссара томского отделения Госбанка, потом заведовал хозяйственным отделом Томского губернского исполкома, а в конце февраля его избрали (назначили) наркомом финансов при ЦИКе Сибири. В июне того же года во время антибольшевистского мятежа Аркадий Иванов в составе делегации Центросибири участвовал в переговорах с восставшими чехословаками в районе города Мариинска. После окончания двухнедельного перемирия и последовавшего за ним разгрома красных частей под Красноярском Аркадий Фёдорович пытался оттуда рекой добраться до Иркутска, но подвела техника, отказал двигатель моторной лодки. Вернувшись в захваченный белыми Красноярск, Иванов некоторое время скрывался, но 25 июля всё-таки был арестован белыми, перевезён в одну из томских тюрем. Осенью того же года его по какой-то причине вывезли (видимо, в "эшелоне смерти") на станцию Кольчугино (современный Ленинск-Кузнецкий) и там 24 октября расстреляли.
  Иванов-Ринов Павел Павлович - 49 лет в 1918 г., сибиряк, уроженец Семипалатинской области, из семьи казачьего офицера, окончил Омский кадетский корпус и Павловское военное училище в Петербурге, служил в казачьих частях. После революции 1905 года перешёл на службу в полицию, исполнял должности исправника (начальника полиции) в нескольких уездах Туркестана, отличался жестким обращением с коренным населением. Во время Первой мировой войны был мобилизован в действующую армию, участвовал в боях на Румынском фронте, получил звание полковника. В 1916 г., во время мятежа мусульманского населения в Туркестане, объявившего газават (по другой версии, просто отказавшегося следовать на Германский фронт рыть окопы), полковника Иванова назначили на должность помощника военного губернатора Туркестана, в тот же период он исполнял обязанности командующего всеми вооруженными силами в районе вспыхнувшего мятежа. Разрушив несколько аулов, а также небольшой город Джизак, казнив при этом некоторых главарей из числа восставших, Иванов поспособствовал скорейшему восстановлению колониального господства России в Туркестане. По окончании мероприятий Павел Павлович вновь вернулся в действующую армию, командовал отдельной Сибирской казачьей бригадой на Кавказском фронте.
   После Октябрьской революции и расформирования казачьих частей вернулся в Сибирь, поселился в станице Петропавловской (ныне город Петропавловск). В апреле 1918 г. по настоянию руководителей антисоветского подпольного сопротивления, Павел Павлович переехал в Омск и под псевдонимом Ринов встал во главе всех нелегальных организаций степного района Западной Сибири. После изгнания большевиков из Омска Иванов-Ринов в июне того же 1918 г. был назначен командующим Степным Сибирским корпусом, а потом ещё стал и войсковым ("выборным") атаманом Сибирского казачьего войска. В сентябре после отставки Гришина-Алмазова вступил в обязанности управляющего военным министерством во Временном Сибирском правительстве и одновременно получил назначение на должность командующего Сибирской армией, в октябре того же года получил звание генерал-майора.
   Являясь человеком крайне правых взглядов, Иванов-Ринов безоговорочно поддержал колчаковский переворот, однако не получил от верховного правителя на первых порах каких-либо значительных назначений по службе. Более того, на некоторое время его даже отдалили от значительных политических и военных дел длительной командировкой на Дальний Восток, где он занимался формированием воинских частей и отправкой их на противобольшевистский фронт. Вернувшись с Дальнего Востока лишь в конце лета 1919 г. Иванов-Ринов по распоряжению Колчака приступил к объединению казачьих частей в единый кавалерийский корпус для совершения боевых рейдов по тылам противника. Истратив на данное мероприятие огромное количество казённых денег, Иванов-Ринов в результате сумел провести лишь одну успешную операцию, за что был, кстати, награждён Георгиевским крестом IV степени. Однако уже через месяц, в сентябре того же 1919 г., его корпус потерпел ряд сокрушительных поражений от красных и фактически прекратил своё существование, вследствие чего Иванов-Ринов попал в полную и окончательную немилость к верховному правителю и оказался снят со всех постов.
   После этого опальный генерал вместе с остатками белогвардейских войск добрался до Красноярска, где его ждали новые неприятности. Здесь он узнал, что командующий 1-й Сибирской армией генерал Пепеляев отдал приказ о его аресте, заподозрив в измене. Чтобы лишний раз не искушать судьбу, Иванов-Ринов приобрёл фальшивые документы на имя какого-то армянского торговца и растворился среди гражданских беженцев. Добравшись до Читы, Павел Павлович вновь надел военную форму и поступил на службу к атаману Семёнову, заняв на некоторое время должность начальника штаба в его частях. Потом опять было отступление вместе с остатками белых войск, на сей раз во Владивосток, служба в Земской рати генерала Дитерихса, эмиграция сначала в Корею, а потом в Китай.
   Здесь, в Китае, в судьбе генерала Иванова снова произошёл очередной трагический переворот - он оказался завербован советской разведкой (хотя, по некоторым данным, случилось это гораздо раньше, ещё в конце 1919 г. в Красноярске, следствием чего, возможно, и явился приказ Пепеляева о его аресте). Некоторое время он работал в Китае в качестве агента, а в 1925 году выехал в СССР. Дальнейшая его судьба до сих пор точно неизвестна, по некоторым сведениям он был репрессирован и бесследно исчез где-то в сталинских лагерях. Войсковое правительство Сибирского казачьего войска в зарубежье признало Иванова-Ринова предателем и лишило его всех званий и наград.
  Ильмер Карл Петрович - 28-29 лет в 1918 г., родился в Лифляндской губернии, в п. Лигат, недалеко от Риги, в семье рабочего бумажной фабрики, латыш по национальности, член РСДРП с 1908 г., большевик. В конце 1917 г. прибыл в Сибирь с одним из продотрядов и, как представитель народного комиссариата продовольствия, находился с января 1918 г. в Омске. Здесь его летом того же года и застал чехословацкий мятеж, в результате которого большевистская власть в Сибири оказалась свергнута, а Ильмер перешёл на нелегальное положение (подпольный псевдоним "Пётр Вейс"). В августе на состоявшейся в Томске подпольной Сибирской областной большевистской конференции его избрали в состав сибирского обкома. После ноябрьской конференции того же года Ильмера назначили одним из руководителей томского большевистского подполья. В начале весны 1919 г. Карл Петрович участвовал в подготовке антиколчаковского вооруженного выступления в Томске. После провала 3-го марта одной из явочных квартир он был арестован и, по версии советских историков, "умер под пытками в колчаковских застенках", его останки в отличие от других расстрелянных в тот же период подпольщиков позже так и не удалось найти.
  Ильяшенко Евгений В. - кадровый офицер, после Февральской революции 1917 г. вступил в партию левых эсеров, с 1919 г. - большевик. В мае 1918 г. командовал 1-й Томской советской гаубичной батареей. После начала чехословацкого мятежа и отступления красных из Томска Ильяшенко по собственному желанию остался в городе для поддержания порядка, силами вверенного ему воинского подразделения. По поручению большевистского исполкома он в тот же день освободил из тюрьмы виднейших оппозиционных политических деятелей. Однако те, выйдя из заточения, вскоре распорядились арестовать самого Ильюшенко по обвинению в активном сотрудничестве с советской властью.
   В октябре 1918 г. Евгений Ильяшенко в числе тринадцати красных заложников был вывезен генералом А. Пепеляевым на Урал, содержался в одной из екатеринбургских тюрем, откуда в июле 1919 г. его освободили наступающие части Красной армии. В 1920 г. он занимал должность помощника военкома Томской губернии и курировал военные операции по подавлению крестьянских волнений в Кузнецком (теперь Кузбасс) и в Мариинском уездах, разгоревшихся на почве проводимой большевиками жесткой продовольственной политики.
  Кадлец Эдуард - капитан Чехословацкого корпуса, утром 25 мая 1918 г. первым поднял своих солдат на вооруженный мятеж против большевиков в Сибири (в г. Мариинске), за что, а также за успешные боевые действия против красных во всей летней кампании получил звание полковника, а в декабре того же года приказом адмирала Колчака за те же самые подвиги был даже награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. Осенью 1918 г. полковника Кадлеца назначили командиром 2-й дивизии Чехословацкого корпуса. В 1919 г. он принял командование над румынскими частями на территории Сибири, также объединенными в корпус и воевавшими на стороне белогвардейцев. Вместе с другими интервентами он принимал участие в борьбе с сибирскими партизанами и заслужил вследствие этого, увы, в том числе, и не совсем достойную славу карателя в скрижалях сибирской истории ХХ века.
  Казагранди Николай Николаевич - 32 года в 1918 г. Коренной сибиряк, родился в пограничном посёлке Кяхта (по другим данным в г. Верхнеудинске) Забайкальской области в семье итальянского инженера, приглашенного в Россию для строительства железнодорожных тоннелей. Обучался во Владивостокской и Томской гимназиях, в 1913 г. окончил юридический факультет Казанского университета. После начала Первой мировой войны добровольцем ушел на фронт, окончил ускоренные курсы Владимирского военного училища, закончил войну в звании штабс-капитана инженерных войск. По некоторым сведениям в 1917 г. Николай Николаевич участвовал в знаменитой обороне Моонзунда в составе батальона смерти. В 1918 г. после развала русской армии он выехал через Сибирь на родину, однако до Забайкалья так и не добрался. На несколько месяцев осев в Омске, штабс-капитан Казагранди вступил в тайную офицерскую антибольшевистскую организацию. 7 июня в ходе антибольшевистского вооруженного мятежа возглавил созданный в Омске 1-й добровольческий офицерский отряд и организовал преследование бежавших вниз по Иртышу большевистских лидеров. В июне и июле его отряд принимал участие в боях под Тобольском и Тюменью, за что в сентябре Казагранди получил звание капитана. После этого с возглавляемым им 16-м Ишимским Сибирским стрелковым полком сражался в боях за Северный Урал и в ноябре был повышен в звании до подполковника.
  В начале 1919 г. Казагранди со своей так называемой Боевой колонной в составе нескольких полков вёл успешные боевые действия на Пермско-Вятском направлении. В феврале получил звание полковника, а в апреле стал командиром 18-й Сибирской стрелковой дивизии. После разгрома колчаковских войск отступал вместе с генералом Перхуровым во главе сводного отряда с целью максимального сохранения людей по дальнему, более спокойному северному пути движения по Енисею, Ангаре, через Илим на Лену. Однако под Верхоленском отряд всё-таки напоролся на красных и был окружен, в результате чего его военнослужащие вместе со своими командирами сдались в плен. Спустя некоторое время Казагранди с частью своих бойцов бежал и добрался до Забайкалья, после чего перешел границу Монголии. Здесь он сражался с красными сначала самостоятельно, а потом влился со своим отрядом в армию барона Унгерна. После занятия войсками последнего г. Урги полковник Казагранди по заданию барона перешел во главе его конных частей российскую границу и начал наступление на Иркутск, которое, однако, вскоре провалилось и Казагранди в мае 1921 г. отступил назад в Монголию. Вскоре у него возникли серьёзные разногласия с Унгерном, в результате чего 20 июля того же года Казагранди по приказу барона был убит (застрелен), по другой версии его по обвинению в хищении денежных средств до смерти забили палками.
  Казанцев Иван Васильевич - 32 года в 1918 г., уроженец г. Пензы, в Сибири проживал с 1907 г., образование среднее, правый эсер. До революции 1917 г. занимался в основном журналистикой. После низвержения в России самодержавия Иван Васильевич стал активным участником земско-областнического движения в Сибири, разрабатывал главным образом вопросы налогообложения и даже выпустил специальную брошюру по данной теме. В ней он указывал, в частности, на то, что прежнее государство взимало с сибирских крестьян 92 копейки налогов с каждого рубля доходов и в то же время с представителей торгово-промышленного класса - лишь три с половиной копейки, причём 80% процентов от суммы сборов забиралось в пользу государства и лишь 20% оставалось самим сибиряков на их нужды. Все эти перекосы, выражал надежду Казанцев, должны были быть исправлены в лучшую сторону после введения в Сибири системы земского самоуправления, а также в результате основополагающих решений Учредительного собрания. В конце того же революционного 1917 г. Ивана Васильевича Казанцева решением губернского собрания избрали председателем Енисейской (Красноярской) губернской земской управы. В октябре 1917 г. Иван Васильевич принимал участие в работе I Сибирского областного съезда. Октябрьскую социалистическую революцию не принял и сразу же ушёл в оппозицию к советской власти.
   В начале 1918 г. Казанцев неоднократно подвергался преследованию со стороны большевиков и в конечном итоге после роспуска губернской земской управы, оказался не у дел. Летом, в результате временного свержения советской власти на территории Сибири, Иван Алексеевич вновь был восстановлен в своей должности и занялся делами губернского земского самоуправления. Однако уже осенью того же 1918 г. дела в Сибири в смысле развития демократии пошли опять не лучшим образом, а её представители вновь подверглись нападкам, только теперь уже со стороны крайне правых сил. Так, 25 октября в Красноярске произошёл инцидент во время торжественного приёма офицеров английского экспедиционного батальона, во время которого Казанцев во главе группы земских деятелей пытался воспрепятствовать незапланированному исполнению российского монархического гимна, заказанного по просьбе присутствовавших здесь же русских офицеров. В результате едва не произошла настоящая драка, праздничный ужин пришлось прервать, а по данному инциденту завели уголовное дело, которое, однако, вскоре замяли.
   В тот же день 25 октября от имени всё тех же земских деятелей Иван Казанцев подал прошение на имя начальника чехословацкого гарнизона города с просьбой приостановить исполнение приказа генерала Гайды о расстреле содержавшихся в губернской тюрьме нескольких ведущих красноярских большевиков. Просьба осталась, однако, без ответа, и в ночь на 26 октября казнь, а по сути - политическая расправа, всё-таки состоялась...
  Кайгородов Александр Петрович - 31 год в 1918 г., уроженец Горного Алтая, по отцу - русский, по матери - алтаец, происходил из крестьянской семьи, православный. По воспоминаниям современников, был человеком очень высоко роста, обладал неимоверной физической силой и чрезвычайно вспыльчивым характером; имел успех у женщин и, может быть, даже являлся своего рода алтайским Григорием Мелеховым. До Первой мировой войны Кайгородов проживал в селе Кош-Агач на самой границе с Монголией, занимался сельским хозяйством, по другим данным - служил на местной таможне стражником. С 1914 г. воевал на Кавказском фронте, стал полным кавалером солдатского Георгиевского креста, за что его произвели в младшие офицеры и определили на учёбу в Тбилисскую школу прапорщиков, которую он окончил уже после Февральской революции.
   Вернувшись в 1918 г. после демобилизации из армии в Горный Алтай, Александр Петрович был избран делегатом на Горно-Алтайский съезд инородческих и солдатских депутатов, проходивший в марте того же года в селе Улала (ныне Горно-Алтайск). Здесь после самопровозглашения Каракорум-Алтайского национально-территориального округа Александра Кайгородова пригласили на службу в сводный русско-инородческий отряд данного округа, прозванный за глаза каракорум-алтайской национальной гвардией. В период начавшегося вскоре антибольшевистского мятежа Кайгородов вместе с перешедшими под его команду инородческими гвардейцами принял самое активное участие в разгроме красных частей на территории Горного Алтая, за что указом Временного Сибирского правительства его повысили в звании до штабс-капитана. После прихода к власти адмирала А.В. Колчака во главе небольшого отряда алтайцев Александра Петровича определили на службу в личный конвой верховного правителя. Однако некоторое время спустя на станции Татарской Кайгородов устроил пьяный дебош, во время которого публично высказался в пользу "самостийности" Горного Алтая и даже призывал к формированию национально-территориальной армии в целях защиты интересов своей малой родины. За это штабс-капитана Кайгородова вскоре не только уволили из состава колчаковского конвоя, но даже и вроде как разжаловали в рядовые.
   Вернувшись в 1919 г. в Горный Алтай, Александр Петрович вскоре поступил под начало командующего всеми белогвардейскими частями в данном районе капитана Сатунина, который назначил его на офицерскую должность и присвоил ему звание подъесаула. После гибели Сатунина в начале 1920 г. Кайгородов возглавил разгромленные остатки его частей, а потом отступил с ними на территорию Монголии. Здесь недалеко от города Оралго (район Кобдо) он организовал нечто вроде "Алтайской сечи", соединив под своё начало около тысячи человек во вновь образованный сводный русско-инородческий отряд Горно-Алтайского округа, формально перейдя в подчинение к начальнику Азиатского корпуса барону фон Унгерну, осуществлявшему верховное командование белыми частями на территории Монголии.
   В соответствии с планом общего наступления, разработанным в штабе Азиатского корпуса, летом 1921 г. уже в звании есаула Кайгородов перешёл границу и предпринял отчаянный рейд вдоль Чуйского тракта в глубь Горного Алтая. Однако уже в начале осени того же года его отряд был окружён и полностью разбит, а сам Кайгородов - схвачен (по другой версии он застрелился, не желая сдаваться в плен). Командир отряда ЧОНа И.И. Долгих (в будущем последний начальник сталинского ГУЛАГа), человек, так же как и Кайгородов, исполинского роста и большой физической силы, отсёк шашкой голову мятежного алтайского атамана. Говорят, её ещё долго потом возили по горным деревням и стойбищам - то ли с целью устрашения, то ли в качестве доказательства окончательной победы большевиков в борьбе за Алтай. Через год советская власть даровала Горному Алтаю статус национально-территориальной автономии, а спустя 70 лет - республики в составе РФ... Жертвы никогда не бывают напрасны
  Каландаришвили Нестор Александрович - 42 (по другим данным - 44) года в 1918 г., сначала эсер, но потом большую часть своей политической жизни - анархист, после окончания Гражданской войны вступил в партию большевиков. Родился в Грузии в обедневшей многодетной дворянской семье, неоконченное высшее образование получил в учительской семинарии Тифлиса (ныне Тбилиси). Здесь он впервые серьёзно увлёкся эсеровскими идеями и в 1903 г. за распространение антиправительственной литературы (литературы "экстремистского" характера) был исключён из числа семинаристов. После того инцидента Нестор Александрович уехал в Батум (Батуми) и работал в этом городе сначала учителем, а потом конторщикам на предприятии Ротшильдов (европейской олигархической династии еврейского происхождения), здесь же он первый раз женился (на русской).
   В революционном 1905 г. молодой Каландаришвили, окончив незадолго до того курсы эсеровских боевиков (по "специальности" - кавалерист), принял участие в вооруженном восстании в Батуме. Но в результате поражения революции он вынужден был перейти на нелегальное положение и вскоре переехал в Кутаис (Кутаиси), где некоторое время работал актёром местного театра. В 1907 г. Нестор Каландаришвили перекочевал от эсеров в стан анархистов и уже в рядах этой партии продолжил свою подпольную деятельность. В кутаисский период ему удалось организовать несколько так называемых эксов (экспроприации экспроприаторов), а также терактов в отношении представителей царской администрации. Опасаясь ареста, он в конце того же 1907 г. вынужденно покинул Кутаис и подался в бега, сначала в Крым, потом в Украину, а в 1908 г. оказался в Сибири, намереваясь тайно пробраться во Владивосток, а потом эмигрировать в Японию. Но в Иркутске он неожиданно для себя узнал, что его дело с грифом "амнистии не подлежит" по какой-то странной причине закрыто (по одной из версий, папку с обвинительными документами выкупили у жандармов эсеры).
   Таким образом, Каландаришвили вновь стал легальных гражданином и, больше ни от кого не скрываясь, проживал в Иркутске под собственным именем и фамилией. Работал сначала помощником фотографа, а потом ему опять удалось устроиться актёром в театр. В этот же период он женился вторым (гражданским) браком на грузинке. Установив вскоре связь с местными анархистами, а через них - и с уголовным миром, Нестор вновь занялся эксами и, как результат, в очередной раз попал в поле зрения правоохранительных органов и даже несколько раз привлекался к суду. И вот чудо - ни разу не был осуждён; во-первых, якобы потому, что умел хорошо заметать следы, а, во-вторых, в силу того, что имел на судебных процессах всегда очень хорошую сторону защиты. Так, в 1913 г. Нестора Каландаришвили защищал достаточно известный уже к тому времени иркутский адвокат Григорий Патушинский (будущий министр юстиции Временного Сибирского правительства), происходивший из еврейской купеческой семьи.
   В период второй и третьей русских революций (Февральской и Октябрьской) Нестор Александрович ничем особенным себя не проявил и в конце 1917 г. уже собирался уехать вместе с новой семьёй к себе на родину - в Грузию, но неожиданно вынужден был ещё на некоторое время задержаться в Сибири (думал, что временно, но оказалось навсегда). Во время декабрьского вооруженного восстания юнкеров, поддержанного демократической антисоветской оппозицией, в число которой входили и бывшие соратники Каландаришвили - эсеры (правые), он вместе с его друзьями-анархистами "подрядился" помочь большевикам в борьбе с мятежниками. За это, надо полагать, его команде (боевой дружине в 60 человек) пообещали, в случае победы беспрепятственное участие в "экспроприации" имущества представителей местной буржуазии и дворянства. "Помазанный" расправой над бывшими однопартийцами, Нестор Каландаришвили с тех пор уже неразрывно связал дальнейшую судьбу с коммунистами. В феврале 1918 г. на основе своей дружины он сформировал целый кавалерийский дивизион, состоявший из добровольцев, разделявших идеи анархизма. Всего таких желающих набралось около 700 человек, всех их в апреле того же года перебросили в Забайкалье на борьбу с атаманом Семёновым. А в июне "1-й Иркутский отдельный кавалеристский дивизион анархистов-коммунистов", поредевший уже во время предыдущих боёв от потерь и дезертирства, по приказу Центросибири вернули назад в Иркутск для противодействия новой угрозе - наступлению с запада мятежных частей Чехословацкого и Средне-Сибирского корпусов.
   Однако успешно противостоять натиску эсеро-белогвардейских добровольцев красным тогда не удалось, и они в течение июля-августа оставили сначала Иркутск, а потом Верхнеудинск (Улан-Удэ) и Читу. Нестор Каландаришвили, назначенный уже к тому времени командующим дивизией, отступил из Верхнеудинска к Троицкосавску (сейчас Кяхта) - на границе с Монголией. Здесь он что-то не поделил (по слухам - золото и деньги нескольких троицкосавских банков) с командиром омских воинов-интернационалистов Фёдором Лавровым, в результате чего последний был убит, его венгры-красногвардейцы сдались в плен частям Сибирской армии; Каландаришвили же с остатками своего отряда тайными тропами вернулся назад на территорию Иркутской губернии. Здесь оставшимся в живых боевым товарищам Нестор Александрович раздал 9 тысяч рублей (около миллиона на наши деньги), после чего распустил их по домам, а сам с несколькими приближенными обосновался в глухой тайге на старой смолокурне.
   Вновь собирать боевую группу Каландаришвили пришлось уже весной следующего 1919 г. В тот период он по заданию иркутского большевистского подполья начал вести рельсовую войну против белых, а в сентябре, уже по согласованию с эсеровско-областническим Политцентром, осуществил нападение на Александровский централ и освободил из этой тюрьмы около 600 заключённых. По окончании разгрома колчаковских войск и изгнания их в Забайкалье анархистов Каландаришвили вновь перебросили на противосемёновский фронт, здесь в ходе боёв под Читой Нестор Александрович получил тяжелое ранение. После выздоровления осенью 1920 г. ему была поставлена задача: изловить генерала Унгерна, совершавшего в указанное время отчаянный рейд по советским тылам. Однако против немецкого барона (мечтавшего под монархическим знаменем объединить Россию и Монголию, частично возродив тем самым империю Чингиз-хана) Каландаришвили со своими кавказцами оказался несколько слабоват и не выполнил поставленной перед ним задачи.
   Неудачей закончился в следующем году и проект, порученный Нестору Александровичу по созданию на территории буферной Дальневосточной республики народной армии Кореи для экспорта социалистической революции в сопредельное государство. Костяк этой армии намеревались сколотить из старых бойцов-анархистов Каландаришвили, но они неожиданно взбунтовались, узнав, что их командир официально вступил в партию большевиков. Мятеж пришлось срочно подавлять, а новоявленный коммунист, уже окончательно порвавший к тому времени не только со своими прежними убеждениями, но и со старыми товарищами, был за то обласкан советской властью и за заслуги перед Октябрьской революцией награждён орденом боевого Красного Знамени - высшей правительственной наградой того времени.
   Вместе с тем держать поблизости от крупных городских центров славного боевого командира, а в прошлом эсера и анархиста посчитали, видимо, слишком опасным, и в январе 1922 г. Каландаришвили назначили начальником военной экспедиции в Якутию, на территории которой разгоралось пламя очередного антисоветского мятежа. По пути к месту назначения в 33 километрах от Якутска Нестор Александрович с небольшим отрядом попал в засаду и был убит. Сначала его похоронили в Якутске, но потом его останки перевезли в Иркутск. Могила сохранилась и сейчас находится на территории ЦПКиО в месте, называемом "Коммунистическая площадка".
  Калашников Николай Сергеевич - 34 года (по другим данным 30 лет) в 1918 г., коренной сибиряк, родился в Мариинске Томской губернии в мещанской семье. Учился в Петербургском университете, член эсеровской партии с 1905 г., эсер-террорист (член так называемой Северной боевой дружины), одно время состоял в ближайшем окружении Бориса Савинкова и даже входил в пятёрку его лучших боевиков. По воспоминаниям современников, Калашников являлся человеком до крайности настойчивым, обладал редкостным мужеством и исключительными организаторскими способностями, от природы имел талант подлинного заговорщика, редко признавал какие-либо авторитеты и пр. По делу о покушении на генерала Неплюева (карателя времён Первой русской революции) Калашникова приговорили в 1907 г. к каторжным работам в Сибири, но он сумел бежать и потом эмигрировал за границу. В Париже он успел поучиться в Collegie de France. Незадолго до Февральской революции Николай Сергеевич вернулся в Россию, здесь его вновь арестовали и в очередной раз сослали в Сибирь. В 1916 г., как и большинство политзаключенных, Калашников был призван в царскую армию, окончил подготовительные курсы и получил звание прапорщика. После Февральской революции 1917 г. он продолжил службу в Иркутском военном округе, по некоторым данным, в этот период его повысили в звании до штабс-капитана и назначили помощником командующего Иркутским военным округом, точно такого же революционного выдвиженца, как и он сам, - Аркадия Краковецкого.
   Октябрьскую революцию Николай Сергеевич не принял, участвовал в юнкерском антибольшевистском восстании 8-17 декабря 1917 г. в Иркутске. В начале 1918 г. Калашников вступил в подпольную антисоветскую боевую организацию и по поручению военного министра Сибирского правительства, всё того же Аркадия Краковецкого, начал курировать нелегальные организации Восточной Сибири, принимал личное участие в вооруженных выступлениях 23 февраля и 14 июня в Иркутске. После свержения власти Советов в Сибири, летом того же 1918 г. Николай Сергеевич находился при штабе 1-го Средне-Сибирского корпуса, а в конце 1918 г. и в первой половине 1919 г. он заведовал информационным отделом при штабе Сибирской армии генерала Гайды.
   Колчаковский переворот Калашников не одобрил, поэтому, как правоверный эсер и истинный защитник народоправства, он вскоре включился в борьбу теперь уже против диктатуры справа и, по некоторым сведениям, пытался создать в Сибирской армии нелегальную антиколчаковскую организацию. Однако после отставки в июне 1919 г. чеха Гайды с поста командующего Сибирской армией, опасаясь провала своей организации и собственного ареста, Калашников в поезде опального генерала вернулся в Иркутск, где осенью того же года примкнул к заговору Политцентра. Под его непосредственным военным руководством 24 декабря того же года началось антиколчаковское восстание в Иркутске. Данное выступление, при поддержке большевистских рабочих дружин, через несколько дней одержало победу над войсками белогвардейцев и привело к власти новое земско-эсеровское правительство Сибири (последнее на сей раз), просуществовавшее, однако, всего лишь три недели и 25 января 1920 г. передавшее власть большевистскому военно-революционному комитету. После этого видный сибирский заговорщик Николай Калашников уже навсегда покинул родные края, перебрался сначала в Харбин, а потом эмигрировал в США.
   Написал в эмиграции автобиографические воспоминания под названием "Поднявшие меч от меча и погибнут", а также несколько книг о домашних друзьях-животных на английском языке, в частности "Мой друг Якуб", "Тойон" и др., принёсшие ему широкую известность как писателю. Эти его книги переведены на многие европейские языки и даже на так называемый африканос, но только не на русский, к сожалению. Последние годы своей жизни Николай Сергеевич проживал в Калифорнии, где и умер в 1961 году. Был женат на еврейке Лине Яковлевне Гендельман, сестре Михаила Гендельмана - известного деятеля самарского КОМУЧа.
  Калмыков Иван Павлович - 27-28 лет в 1918 г., родился в станице Грозненской, теперь город Грозный, Терского казачьего войска (по другим данным - где-то в Рязанской губернии), отец его по профессии являлся торговцем, родом из Харькова, мать - местной казачкой. Сначала Иван Калмыков учился в духовной семинарии, но был отчислен за оскорбление преподавателя. После этого поступил и окончил Чугуевское (по другим данным - Тифлисское) военное училище. До Первой мировой войны в звании подпоручика служил на Дальнем Востоке в саперном батальоне, потом его определили на службу в 1-й Уссурийский казачий полк на должность командира сотни. Три года провёл он на фронтах Первой мировой войны, получил Золотое оружие за храбрость и орден Святого Владимира, с 1917 г. - подъесаул.
   Вернувшись в Уссурийский край после демобилизации, Калмыков в январе 1918 г. на IV казачьем круге был избран войсковым атаманом Уссурийского казачьего войска. И уже в марте того же года бежал на станцию Пограничная, в китайскую Маньчжурию, где собрал небольшой казачий отряд для борьбы с советской властью, находился в тот период в формальном подчинении у генерала Хорвата. В сентябре 1918 года в ходе общесибирского антибольшевистского мятежа в результате совместных боевых действий русских, белочешских и союзных войск захватил номинальную власть в Хабаровске и правил в Уссурийском крае, опираясь одновременно на поддержку со стороны японских и американских войск, а также оказывая услуги и колчаковскому правительству, используя взаимные противоречия этих трех политических сил. В своих многочисленных обращениях к населению атаман Калмыков всегда заявлял, что борется с красными с целью восстановления земских и городских самоуправлений и доведении России до Учредительного собрания.
   Осенью 1918 г. по решению большого круга Уссурийского казачьего войска двадцативосьмилетнему Калмыкову было присвоено звание генерал-майора. В 1919 г. Калмыков исполнял обязанности уполномоченного колчаковского правительства по охране государственного порядка и общественного спокойствия в Хабаровском и Иманском уездах. После падения белогвардейского режима и в ходе развернувшегося широкомасштабного наступления приамурских партизан Калмыков с небольшой группой своих ближайших сподвижников, ограбив предварительно один из хабаровских банков, бежал в Китай. Однако там его вскоре арестовали местные власти, по обвинению в убийстве весной 1918 г. представителя шведского Красного Креста, а также в обстреле по его приказу летом 1919 г. китайской канонерской лодки, подошедшей по Амуру к Хабаровску. Осенью 1920 г. с Иваном Калмыковым тайно расправились китайские власти, по официальной версии, бывший уссурийский атаман был застрелен при попытке к бегству.
  Канатчиков Семён Иванович - 39 лет в 1918 г., уроженец Московской губернии, из семьи крестьянина, образование - начальное, по профессии - рабочий-столяр, участник революционного движения с 1898 г., большевик с
  1908 г. В 1911 г. Канатчиков был сослан на поселение в Иркутскую губернию, с 1916 г. проживал в г. Новониколаевске (Новосибирске).
   После Февральской революции 1917 г. Семёна Ивановича избрали в состав исполкома Новониколаевского городского Совета рабочих и солдатских депутатов, а с июня и по июль того же года он являлся его председателем, а также - членом объединенного городского комитета РСДРП г. Новониколаевска, делегатом мартовского Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов в Петрограде. Там он вживую слушал доклад Ленина (знаменитые Апрельские тезисы). В мае 1917 г. Семён Канатчиков от г. Новониколаевска был избран членом исполкома Томского губернского народного собрания и возглавил в нём отдел труда (комиссар труда), в связи с чем в июле месяце Семён Иванович перебирается на постоянное место жительства в губернский Томск и снимает жильё по адресу: ул. Всеволодо-Евграфовская (нынешний проспект Кирова от пл. Дзержинского до пр. Комсомольского)-8, кв.2. В октябре того же 1917 г. по списку большевиков С.И. избрали гласным Томской городской думы, а потом он стал и членом городской управы, а в декабре участвовал в работе Томского губернского земского собрания.
   После Октябрьской революции и захвата власти большевиками Канатчиков вошёл в состав Томского губернского комитета РСДРП(б), а в декабре 1917 г. он был избран на пост заместителя председателя Томского губисполкома. В начале 1918 г. после разгона большевиками Сибирской областной думы и ареста некоторых её членов Семён Канатчиков вместе со своими товарищами по партии Бахметьевым и Азлецким поручились за эсера Михаила Шатилова, после чего последнего освободили из красноярской тюрьмы. В апреле того же года Канатчиков возглавил большевистскую партийную организацию Томска. В конце мая 1918 г. в связи с началом белочешского мятежа, Семёна Ивановича назначили председателем военно-революционного штаба. В отсутствие на тот момент в Томске Беленца и Нахановича он стал фактическим главой губернской власти в Томске и руководил подавлением вооруженных выступлений антибольшевистской оппозиции в период с 24-го по 30 мая. В ночь на 31 мая вместе с ведущими томскими партийными функционерами и небольшим отрядом интернациональной Красной гвардии Канатчиков бежал на пароходе сначала в Тобольск, а потом в Тюмень, где ещё сохранялась к тому времени советская власть.
   Летом и осенью 1918 г. он участвовал в боях против белых на Северном Урале, после этого его отозвали в родную для него Москву на партийную работу. По окончании Гражданской войны Семён Иванович вновь вернулся в Сибирь, в 1920 г. в Новониколаевске вошёл в состав Сибирского краевого революционного комитета и возглавил в нём отдел народного образования, потом руководил сибирским отделением Госиздата. В конце 1921 г. Канатчикова перевели на работу в Петроград и назначили ректором Коммунистического университета. В 1925-1927 гг. он вошёл в состав так называемой ленинградской оппозиционной группы в партии, но потом из неё вышел. В последующие годы занимался в основном редакторско-издательским делом, а также литературным творчеством. В 1929 г. опубликовал книгу своих воспоминаний под названием "Из истории моего бытия", в следующем году вышел сборник его очерков "Рождение колхозов". Был репрессирован и 19 октября 1940 г. расстрелян.
  Каппель Владимир Оскарович - 35 лет в 1918 г., из дворян г. Белева, окончил кадетский корпус в Петербурге, Николаевское кавалерийское училище и Академию Генерального штаба, участник Первой мировой войны, подполковник царской армии. В конце 1917 г. Каппеля вместе с другими офицерами бывшей 1-й армии перевели в Самару. Летом 1918 г. во время чехо-белогвардейского мятежа Владимир Оскарович возглавил первый добровольческий офицерский отряд, впоследствии ставший основой Народной армии КОМУЧа. В составе данной повстанческой армии Каппель в указанный период успешно воевал с красными, при его непосредственном участии были освобождены от большевиков Самара, Симбирск, а 7 августа - Казань. За эту военную кампанию его произвели в полковники. Однако уже осенью того же года армия КОМУЧа начала терпеть поражения и отступила с боями в район Уфы. Некоторое время спустя её расформировали, и она вошла в состав двух уфимских корпусов. В ноябре того же года Каппелю, как одному из героев белого добровольческого движения на востоке страны, правительство Директории присвоило звание генерал-майора, а вскоре, уже при Колчаке, его назначили командующим 1-м Волжским корпусом.
   Весной 1919 г. корпус Каппеля во время наступления на Самару белогвардейских войск находился в резерве и лишь в конце апреля был брошен на ликвидацию прорыва в районе Бузулука и Белебея группировки красных войск под общим командованием Фрунзе. В конце лета 1919 г. полки Каппеля, справившиеся с поставленной перед ними задачей, но основательно потрёпанные в ожесточенных боях, отвели вместе с другими частями Южной армии в район Петропавловска. Осеннюю кампанию 1919 г. белые также проиграли, и 14 ноября их войска оставили столицу Сибири - Омск. В результате этих поражений в военных кругах назрело недовольство своим руководством, так что Колчаку пришлось срочно поменять командующего противобольшевистским фронтом и вместо генерала Сахарова приказом от 11 декабря 1919 г. назначить на освободившуюся должность генерал-лейтенанта Каппеля. Под его командование перешли тогда три армии, а точнее - лишь то, что от них осталось.
   Данные белогвардейские части, сократившиеся до размеров одной армейской дивизии, Владимир Оскарович пытался вывести сначала в район Красноярска, потом к Иркутску и, наконец, в Забайкалье. Однако во время этого так называемого "ледяного похода" ("великого сибирского похода") Каппель сначала сильно обморозил ноги, так что ему пришлось ампутировать пальцы, потом заболел одновременно тифом и воспалением легких, вследствие чего 26 января 1920 г. скоропостижно скончался. Гроб с телом командующего его боевые товарищи санным путём доставили в Читу. Здесь останки Владимира Оскаровича с большими воинскими почестями были, наконец, преданы земле. Осенью того же года во время отступления белых из Читы тело Каппеля эксгумировали, перевезли в Харбин и там заново перезахоронили у алтаря Свято-Иверского храма. В 1955 г. надгробный памятник, сооруженный на добровольные пожертвования белоэмигрантов, снесли по настоянию советского консула в Китае. В конце 2006 г. останки генерала Каппеля по поручению Российского правительства отыскали, перевезли на родину и перезахоронили на кладбище Донского монастыря в Москве, рядом с В.О. Ключевским, А.И. Деникиным и
  И.А. Ильиным. В 2008 г. здесь же обрёл вечный покой А.И. Солженицын - последний диссидент империи и автор "Матрёниного двора".
  Карпов Нурулла Мухамеджанович - 41 год в 1918 г., уроженец г. Томска, образование среднее, татарин по национальности. В октябре 1917 г. Карпов был избран в гласные Томской городской думы по списку мусульман. В тот период проживал в Томске по ул. Татарской, д.30. В ноябре того же года баллотировался кандидатом в члены Учредительного собрания от Томской губернии по списку трудовой народно-социалистической партии. Делегат двух Сибирских областных съездов, в делегатской карточке обозначил свою политическую ориентацию как беспартийный социалист. В декабре того же года Карпова избрали в состав ревизионной комиссии при Томской губернской земской управе. В начале 1918 г. Нурулла Мухамеджанович стал членом Сибирской областной думы, а после её разгона большевиками подписал специальную Декларацию СОД, а также коллективный протест против насилия над членами Думы. Летом того же года, после свержения власти большевиков, Н.М. участвовал в работе так называемого частного совещания СОД в Томске, готовившего открытие новой сессии Сибирской думы. С этой целью в начале июля он вместе с З. Шкундиным ездил в Омск и вёл там переговоры с правительством П.В. Вологодского. В сентябре Карпов в составе делегации от СОД участвовал в работе Уфимского государственного совещания. В конце октября также в составе делегации от Сибирской областной думы Нурулла Мухамеджанович опять ездил в Омск в очередной раз хлопотать, теперь уже перед новым правительством Директории, о возобновлении работы СОД, приостановленной в конце сентября по указу Административного совета Временного Сибирского правительства.
  Катанаев Аполлос Всеволодович - 28-29 лет в 1918 г., сибирский казак, русский патриот крайне правого толка. Во время Гражданской войны казачий офицер, сначала есаул и войсковой старшина, потом полковник. Последний чин Катанаев получил за участие в колчаковском перевороте, командовал арестом членов Директории в ночь на 18 ноября 1918 г. Племянник Катанаева Г.Е. по собственному признанию последнего.
  Катанаев Георгий Ефимович - 70 лет в 1918 г., сибирский казак, окончил Омский кадетский корпус, однокашник Г.Н. Потанина, потом учился в земледельческой и лесной академии, а также в Академии Генерального штаба. Генерал-лейтенант царской армии, известный сибирский общественный деятель, официальный историк Сибирского казачьего войска, сибирский областник, был лично знаком с Потаниным и Ядринцевым. В сентябре 1918 г. входил в состав делегации от Сибирского правительства на Уфимском государственном совещании. При Колчаке в начале 1919 г. был назначен председателем чрезвычайной следственной комиссии "для расследования действий полковника Г.М. Семёнова". Материалы этой комиссии, а также личные записи Катанаева и его заметки с зарисовками лиц и событий Гражданской войны хранятся в Государственном архиве Омской области. После ликвидации колчаковской власти Катанаев был арестован большевиками в Иркутске, но потом освобождён из-за отсутствия оснований для обвинения в антисоветской деятельности. По возвращении в Омск работал в Сибархиве, умер в 1921 г.
  Козьмин Николай Николаевич - 46 лет в 1918 г., уроженец г. Красноярска, окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, видный сибирский областник, этнограф и историк. С 1914 г. возглавлял красноярское отделение Русского географического общества.
   После Февральской революции 1917 г. он вступил в партию эсеров. В том же году Козьмин принял активное участие в работе I и II Сибирских областных съездов. На первом съезде он вошёл в состав его президиума и выступил основным докладчиком по земельному вопросу, в завершение съезда Николай Николаевич был избран кандидатом в члены Сибирского исполнительного комитета. На втором съезде он возглавил земельную секцию и вновь делал доклад по этой одной из самых животрепещущих проблем тогдашней России, и Сибири в частности. Учитывая данное обстоятельство, Временный Сибирский областной совет (в какой-то степени первое областническое правительство Сибири), избранный на втором съезде, предложил Козьмину возглавить земельную комиссию при Совете. После разгона в начале 1918 г. большевиками Учредительного собрания и Сибирской областной думы Козьмин вступил на путь подготовки антисоветского мятежа, вошел в состав красноярского подпольного комиссариата, сформировавшего в городе вооруженную группу, состоявшую из эсеров и бывших офицеров.
   После свержения власти большевиков Николая Николаевича назначили в состав, на этот раз уже легального, Енисейского (Красноярского) губернского комиссариата, подконтрольного сначала краевому Западно-Сибирскому комиссариату, а потом - Омскому Сибирскому правительству П.В. Вологодского. В дальнейшей своей политической деятельности Николай Козьмин придерживался умеренно правых взглядов, что позволило ему, как минимум, не осудить антидемократический переворот 18 ноября 1918 г. в Омске. Более того, некоторое время он исполнял обязанности товарища (заместителя) министра земледелия в правительстве верховного правителя Сибири и России. В 1919 г., в период политического заката колчаковского режима, Козьмин работал в правительственной комиссии по подготовке проекта автономного устройства Сибири в его урезанном, а точнее сказать - в "оскопленном" варианте. В тот период он ездил по сибирским городам с пропагандой подобного рода идей, но поддержки ни среди областников, ни среди земских деятелей, кажется, не получил, так как почти все они уже были настроены на создание абсолютно не зависимой как от правительства Колчака, так и от правительства Ленина, - Восточносибирской (буферной) республики со столицей в Иркутске.
   После разгрома белого движения на востоке России Николай Николаевич эмигрировал в Китай и некоторое время проживал в Харбине, сотрудничал в местной газете левого направления ("Вперёд"), однако в 1923 г. он принял решение вернуться в советскую Россию. В 1924 г. он поселился сначала в Верхнеудинске (Улан-Удэ), а потом в Иркутске, преподавал в местном университете, возглавляя кафедру краеведения, а начиная с 1927 г. служил директором Иркутского государственного краеведческого музея, продолжая заниматься научной деятельностью, публиковал свои статьи в сибирских газетах и журналах. В конце лета 1937 г. Козьмин был арестован по обвинению в "сотрудничестве с японской разведкой" и через год умер в тюремной больнице от сердечного приступа. В настоящее время он полностью реабилитирован.
  Колобов Михаил Алексеевич - 39 лет в 1918 г., уроженец Нерчинского уезда Забайкальской области, окончил Казанскую духовную академию, однако после революции 1905 г. сложил с себя сан священника, в 1907 г. издавал в Харбине антиправительственную и антицерковную газету "Мысль". С 1909 г. он - сотрудник читинской газеты "Забайкальская новь", а с июля 1917 г. - её редактор. В том же революционном году Михаил Алексеевич избирается членом Читинской городской думы и Сибирской областной думы, а также делегатом на I и II Всесибирские областные съезды. Колобов являлся членом трудовой народно-социалистической партии (так - в делегатских карточках участника двух Сибирских областных съездов) и возглавлял забайкальскую организацию этой партии. Некоторые комментаторы причисляют его к эсерам и даже к меньшевикам, что абсолютно неверно.
   Забайкальская организация трудовиков активно поддержала идею автономии Сибири в рамках Российской федеративной республики. В конце января 1918 г., после разгона большевиками Сибирской думы, на тайном совещании её членов Колобов, как политик, близкий к Потанинскому кружку, был избран министром торговли и промышленности во Временном правительстве автономной Сибири (ВПАС). В конце феврале того же года он вместе с пятью другими министрами выехал из Томска сначала в родную Читу, а потом в китайский Харбин. Отсюда его командировали в советский Владивосток, где он от имени ВПАС пытался наладить контакты с представителями иностранных держав. Попав под подозрение большевистских властей города, Колобов был арестован и вскоре выслан из Владивостока. При обыске на его квартире были найдены компрометирующие документы, из некоторых чекистам стало ясно, что Сибирское правительство стремится свергнуть власть большевиков при помощи иностранных держав. Так в одном из писем, найденных во время обыска, содержался перечень вопросов, которые Колобову следовало обсудить с английским консулом во Владивостоке. Так, в частности, у последнего предполагалось узнать смогут ли союзники поддержать вооруженные части Сибирского правительства при наступлении их на Приморье и Хабаровск. Сибиряки надеялись, что союзные державы сумеют заблокировать большевистские части во Владивостоке с тем расчётом, чтобы войска Сибирского правительства без особых проблем смогли бы захватить сначала Никольск-Уссурийский, а потом развить наступление на Хабаровск и Владивосток. В тех же самых документах находились рекомендации для Колобова провести консультации с представителями Японии и Франции по поводу поставки вооружения для Сибирской армии. В то же самое время предлагалось разъяснить союзникам и прежде всего США, что усилением влияния Японии на Дальнем Востоке могут воспользоваться консервативные круги Сибири и заключить с Японией двухстороннее соглашение в ущерб всем остальным странам Антанты.
   После высылки из Владивостока Михаил Алексеевич выехал в китайский Харбин, где, по странному стечению обстоятельств, его 15 мая вновь задержали, но на этот раз по приказу начальника корпуса охранной стражи КВЖД вице-адмирала Колчака, по абсурдному обвинению в симпатиях к большевизму. Когда всё, наконец, выяснилось, Колобова освободили. После свержения советской власти на Дальнем Востоке Михаил Алексеевич вновь перебрался во Владивосток, где в составе Временного правительства автономной Сибири в должности всё того же министра торговли и промышленности продолжил свою деятельность. В конце августа, после полного освобождения Сибири от власти большевиков, Михаил Колобов с некоторыми другими владивостокскими министрами выехал на родину, но почти на целый месяц задержался на пограничной станции Даурия, проверяемый семёновской контрразведкой и лишь 15 сентября проследовал через Иркутск в Западную Сибирь. Дальнейшая судьба Михаила Алексеевича с трудом прослеживается. Удалось выяснить лишь, что в советское время он сотрудничал с журналами "Социалистическое хозяйство" и "Северная Азия". Умер в Москве в 1930 г.
  Колобов Михаил Викторович - 50 лет в 1918 г. Генерал-майор царской армии, участник Русско-Японской войны. В 1918 г. командир железнодорожного отряда КВЖД, входил в ближайшее окружение временного Верховного правителя России Д.Л. Хорвата. После назначения последнего осенью того же года верховным уполномоченным на Дальнем Востоке занял должность начальника его личной канцелярии. В эмиграции жил в Китае. Автор книг: "Памятка русского монархиста", "Монархия и свобода личности", "Церковная смута". Умер в 1944 году в Тяньцзине.
  Колокольников Степан Иванович - 51 год в 1918 г. Родился в Тюмени в богатой купеческой семье (его отец Иван Петрович Колокольников, купец 1-й гильдии, имел монополию на торговлю чаем на самой крупной в Сибири Ирбитской ярмарке). Окончил Тюменское реальное училище и Московскую Практическую академию коммерческих наук. Помимо предпринимательской занимался активной общественной и благотворительной деятельностью. В 1906 г. был избран депутатом Государственной Думы I созыва, вошел в Конституционно-демократическую фракцию. Подписал заявление 10 членов Государственной думы с требованием включения в состав Аграрной комиссии представителей от Сибири. 10 июля 1906 г. подписал также и так называемое Выборгское воззвание, за что был подвергнут тюремному заключению сроком на три месяца. В период до Февральской революции Степан Иванович много сделал для развития народного образования Тюмени, на собственные средства построил здание женской гимназии, а также народного и коммерческого училищ, оказывал финансовую помощь малоимущим учащимся. В 1911 г. Колокольникову было присвоено звание почётного гражданина Тюмени. При советской власти на него было наложена контрибуция в размере 2 миллионов рублей (примерно около 200 миллионов на наши деньги), и он вынужден был скрываться в Омске от преследования большевиков. При власти Временного Сибирского правительства Степан Колокольников восстановил свой статус одного из ведущих предпринимателей Сибири. После краха белого движения эмигрировал сначала во Францию, а потом в США, где и умер в 1925 году.
  Колосов Евгений Евгеньевич - 39 лет в 1918 г., правый эсер-оборонец, один из виднейших представителей этой партии в Сибири. Родился в Нерчинске, в Забайкалье, в семье бывшего казачьего офицера, подпоручика, подавшего в отставку по собственному желанию, после того, как во время учёбы в Петербурге познакомился с членами столичного земляческого кружка сибиряков во главе с Потаниным и решившего избрать себе гражданскую профессию, "которая бы сделала его независимой личностью". Мать Евгения, Анна Георгиевна Колосова, урожденная Разгильдеева, полу-тунгуска, родилась в Забайкальской области в семье чиновника, женская линия её рода шла от князей Гантимуровых, которые своим предком считали Чингиз-хана.
   В 1896 г. Евгений Евгеньевич окончил Томское реальное училище, потом учился в Петербурге, где сблизился с некоторыми видными народниками, в частности с Н.К. Михайловским, за что Колосова выслали из столицы, и ему пришлось заканчивать учёбу уже в Томском технологическом институте. Здесь, в Томске, Е.Е., помимо институтских лекций, опять стал посещать кружки политических диссидентов, вступил в 1901 г. в эсеровскую партию, а вскоре и вообще встал на путь профессиональной революционной борьбы. В период Первой русской революции по заданию партии Колосов активно занимался подпольной работой сначала в Сибири, потом на Волге (Сормово), в Одессе, а также в среде оружейников Тулы и рабочих Петербурга, состоял в боевой организации ПСР. В тот период он неоднократно арестовывался полицией и достаточно длительный период времени провёл в тюрьме под следствием. В 1907 г. Евгений Евгеньевич эмигрировал в Швейцарию, пробыл там более семи лет и лишь в 1915 г. вновь вернулся в Россию, где сразу же был арестован и сослан на поселение в Сибирь, на свою малую родину.
   После Февральской революции 1917 г. Колосов возглавил губернскую организацию красноярских эсеров и редактировал местную партийную газету "Наш голос", его избрали членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии, а также депутатом Сибирской областной думы. Октябрьскую социалистическую революцию он не принял. При Колчаке Евгений Евгеньевич стал одним из руководителей енисейского губернского земства. Сначала он занимал немного сдержанную позицию по отношению к политическому курсу адмирала, потом критическую и, наконец, осенью 1919 г. ушел в открытую оппозицию к колчаковскому режиму, став одним из активнейших деятелей земско-эсеровского движения Сибири, занимая некоторое время даже пост председателя его головного бюро, так называемого Земского политического центра, сокращённо - Политцентра.
   Указанное движение ставило своей целью отстранение от власти правительства Колчака и создание на территории Восточной Сибири "буферного" демократического государства (с границей от Енисея до Байкала), полностью не зависимого как от большевиков, утвердившихся у власти на большей части России, так и от стран Антанты, хозяйничавших в тот период на русском Дальнем Востоке. С этой целью Евгений Колосов в январе 1920 г. от имени Политцентра, по некоторым сведениям, вёл переговоры в Томске с командованием 5-й Красной армии, во время которых он обещал в случае удовлетворения Советами предложений сибирских земцев-областников не только продолжить вооруженную борьбу с колчаковцами, но и открыть в союзе с большевиками фронт боевых действий против оккупировавших Забайкалье и Дальний Восток японских войск. Однако Советское правительство такой план на тот момент уже не устраивал, большевики стали хозяевами положения в Сибири и сами хотели расширить границы Советской республики как минимум до Байкала. Местное население, которое хоть как-то интересовалось политикой, тоже не очень поверило тогда в "спасительную" идею эсеров-земцев, поэтому их план по созданию "буферного" государства в Сибири не был поддержан и вскоре провалился окончательно. В результате чего войска Красной армии в начале весны 1920 г. фактически без боя заняли Иркутск - последний оплот автономистских надежд сибиряков.
   Сам инициатор проекта после его провала прекратил уже навсегда всякую политическую деятельность, однако спокойно умереть в собственной постели ему все-таки не позволили: в страшном 1937 г. Колосов разделил в застенках НКВД трагическую участь многих из тех своих товарищей, которые, так же как и он, что называется, беззаветно верили в идеалы русской революции и, в частности, в "радужные" перспективы сибирской автономии, но так и не увидели, по большому счёту, плодов ни того, ни другого. Реабилитирован Евгений Евгеньевич был, по одним данным, в 1989 г., по другим - в 1994 году.
   В советский период своей трудовой деятельности Колосов опубликовал ряд интересных журнальных статей по истории Гражданской войны, а также стал автором весьма известной в научных кругах монографии "Сибирь при Колчаке", вышедшей в Петрограде в 1923 г. небольшим тиражом и с тех пор ставшей большой библиографической редкостью. Лишь недавно благодаря Интернету эта книга нашла, наконец, путь к широкому кругу читателей.
  Колосов Евгений Яковлевич (1839 -1903) - отец Евгения Колосова (младшего). Родился в семье чиновника в г. Нерчинске Забайкальской области. Женская линия его жены Анны Георгиевны Разгильдеевой шла от князей Гантимуровых, которые своим предком считали Чингиз-хана. Образование и воспитание получил в Омском кадетском корпусе, после окончания которого служил в казачьих войсках. В начале 60-х годов XIX века Евгений Яковлевич поступил на учёбу в Академию Генерального штаба в Петербурге. В период обучения он знакомится и сближается с участниками Сибирского земляческого кружка, с Потаниным, Ядринцевым и другими, после чего решает уйти с военной службы и посвятить себя общественной деятельности. Вскоре Колосов возвращается в Сибирь, перебирает несколько профессий, мечтая найти такую, которая, по словам Потанина, сделала бы его независимой в материальном отношении личностью и позволила бы заниматься общественными делами на благо Сибири. Наконец, он поселяется в Томске, занимается переплётным ремеслом, затем открывает частную школу для мальчиков. Возобновляет знакомство с Потаниным и Ядринцевым, с которыми обсуждает проблемы Сибири и разрабатывает проекты её автономии. В мае 1865 г. их всех арестовывают по делу о сибирском сепаратизме и отправляют под конвоем в омскую тюрьму, из которой Евгений Яковлевич освобождается лишь в июне 1869 г. После этого он поселяется в Нерчинске у родителей, ещё два года находится под надзором полиции, учительствует и занимается переводами, дважды избирается в Нерчинскую городскую управу. После снятия с него и его товарищей обвинений по уголовному делу "об отделении Сибири от Российской империи", Евгений Колосов в середине 80-х годов получает разрешение на выезд из Нерчинска и перевозит семью (жену и восьмерых детей) в Томск, а сам работает в Ачинске акцизным надзирателем IV округа Восточной Сибири, отличался безупречной честностью и пользуется уважением во всём округе. По воспоминаниям его сына, он в конце 90-х годов сделался марксистом, много читал и переводил. Умер около 1903 года.
  Кононов Константин Лукич - 26 лет в 1918 г. Родился в г. Лодзь Царства Польского Российской империи, в семье офицера Российской армии, мать полька. Учился сначала в Константиновском артиллерийском училище в Петербурге, но через два года перевёлся в Елисаветградское кавалерийское училище, которое окончил в 1913 г. С марта 1917 г. обучался в Академии Генерального штаба. Ротмистр (капитан) старой армии. С июня по октябрь 1918 г. занимал должность начальника штаба Средне-Сибирского корпуса Сибирской армии. За успешное руководство боевыми действиями на противобольшевистском фронте в этот период получил звание подполковника. После прихода к власти адмирала Колчака возглавил разведывательный отдел Сибирской армии, командование которой было поручено чеху Гайде. Вместе с последним весной 1919 г. состоял в оппозиционной группировке штабных офицеров, недовольных общим руководством боевыми операциями на противобольшевистском фронте, осуществляемом штабом Верховного Главнокомандующего во главе с генералом Лебедевым. В результате Гайда был снят с командования, а подполковник Кононов переведён из Сибирской армии в Южную группу колчаковских войск на должность командира 10-й Верхнеуральской стрелковой дивизии, которая в сентябре того же года была полностью разгромлена красными под Орском и Актюбинском, после чего дивизия прекратила своё существование, а её военнослужащие частью сдались в плен, частью отступили с остатками белых войск на восток. В конце ноября 1919 г. Кононов занял должность начальника штаба Владивостокской крепости. После окончательного краха белого движения эмигрировал вместе с женой и дочерью сначала в Шанхай, а потом на малую родину - в получившую независимость Польшу, где с 1922 г. занимал ряд высоких должностей в польской армии, а также занимался преподавательской деятельностью. В 1939 г. на момент начала Второй мировой войны находился в звании майора резерва пограничной службы, после этого, по некоторым сведения, каким-то образом оказался в Англии.
  Корнеев-Гребаров Иван Иванович - 41 год в 1918 г. Образование высшее юридическое, до Февральской революции служил в Омской судебной палате. Член кадетской партии. 1 июля 1918 г. был назначен помощником управляющего делами Совета министров ВСП, с оставлением в должности члена Омской судебной палаты.
  Корнилов Лавр Георгиевич - 48 лет в 1918 г., уроженец Сибири, из семьи отставного казачьего офицера, мать - крещёная казашка (по другим данным - калмычка). Полагают, что именно от матери Лавр Георгиевич унаследовал не только свой невысокий (монгольский) рост, но также острый ум, очень волевой характер и отличную память. Окончил Омский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище в Петербурге и Академию Генерального штаба. Знал несколько восточных языков, мечтал о расширении границ Российской империи в Азию и на Восток, бывал с разведывательными экспедициями в Китае и Иране. Участник русско-японской и Первой мировой войн, кавалер двух орденов Св. Георгия, генерал от инфантерии (полный генерал, генерал армии по-нынешнему). После Февральской революции 1917 г. перешёл на откровенно консервативные позиции; назначенный летом верховным главнокомандующим вооруженными силами России, предпринял в августе попытку государственного переворота, за что был арестован и содержался некоторое время под стражей. После Октябрьской революции вместе с некоторыми другими участниками переворота бежал на юг России, где совместно с генералом Алексеевым возглавил белогвардейскую Добровольческую армию. В марте 1918 г. по приказу Лавра Георгиевича Корнилова в Сибирь с тайной миссией отправилась группа военных во главе с генералом Флугом, с целью наладить связь с сибирским подпольным движением, а также для того, чтобы встретиться в Томске с лидером сибирских областников-автономистов Григорием Потаниным и обсудить с ним план совместных действий по борьбе с большевиками.
   13 апреля (несчастливое число) 1918 г. убит шальным снарядом в период осады Екатеринодара, нынешнего Краснодара; снарядом, от единственного в тот день орудийного выстрела, залетевшим в единственное окно одиноко стоявшей избы, в которой находился Лавр Корнилов, просто сидел и по любимой русской традиции пил чай из самовара...
  Косарев (Косырев) Владимир Михайлович - 37-38 лет в 1918 г., родился в Московской губернии в рабочей семье, по профессии - ткач. Член социал-демократической партии с 1898 г., большевик, участник революции 1905 г., после поражения которой эмигрировал за границу, где изучал политические науки, прослушав курс лекций в партийных школах о. Капри и Парижа, там же он познакомился с Лениным. После возвращения из-за границы он перешел на нелегальное положение, но вскоре его арестовали и сослали в Сибирь. Отбывал наказание в Нарымском уезде Томской губернии, вместе с ним на поселении находились: Николай Яковлев и Иван Смирнов - в будущем также виднейшие сибирские большевики. В 1916 г. Косарев вместе с ними был призван в царскую армию в один из запасных полков, дислоцировавшихся в Томске. После Февральской революции Владимир Михайлович стал одним из самых активных большевистских лидеров сначала Томска, потом Омска, а затем и всей Западной Сибири в целом. Так, сразу же после Октябрьской социалистической революции, он занял пост председателя Омского Совета рабочих и солдатских депутатов, а в начале 1918 г. председателя Западно-Сибирского исполкома Советов. В октябре 1917 г. Владимир Михайлович являлся делегатом I Сибирского областного съезда. В годы Гражданской войны Косарев работал на Урале, являлся членом Уральского комитета РКП (б), потом - Сибревкома. В 1923 г. Владимир Михайлович вернулся в Москву, где продолжил работу на ответственных партийных постах. Умер в 1945 г. Одна из улиц Томска носит его имя.
  Кравченко Александр Диамидович - 38 лет в 1918 г., после Февральской революции 1917 г. примкнул к эсерам, в 1920 г. вступил в партию большевиков. Александр Диамидович - уроженец Воронежской губернии, окончил Саратовское земледельческое училище, потом некоторое время служил в армии, после чего вместе с родителями переехал на жительство в Сибирь, работал лесным кондуктором и агрономом в Минусинском уезде. Во время Первой мировой войны в звании прапорщика (по другим сведениям - поручика) находился в запасных частях, дислоцировавшихся в Ачинске. После Февральской революции Кравченко начал заниматься политической деятельностью, в это время он один из революционных агитаторов в среде солдат ачинского гарнизона, член Ачинского Совета рабочих и солдатских депутатов, потом помощник уездного комиссара Временного правительства по Ачинскому уезду.
   После Октябрьской революции, по данным советской историографии, Кравченко занимал должность начальника ачинской уездной милиции, по данным колчаковской печати - исполнял обязанности смотрителя продовольственного пункта в Ачинске и якобы даже растратил очень крупную сумму казённых денег, после чего, спасаясь от большевистских ревизоров, сбежал в Нарвский район, где у него имелся арендованный хутор. В период чехо-эсеро-белогвардейского антисоветского мятежа, летом 1918 г., Кравченко некоторое время в качестве добровольца воевал в рядах повстанцев, но потом, как офицер, был уже принудительно мобилизован в Сибирскую армию. Однако вскоре А.Д. из неё дезертировал и некоторое время находился на нелегальном положении в крупном переселенческом селе Красноярской губернии - Степной Баджей. Впоследствии под псевдонимом "Конь" Кравченко организовал в этом районе, а также на территории Минусинского уезда одно из самых крупных антиколчаковских партизанских соединений Сибири, насчитывавшем в разные периоды от 6 до 20 тысяч человек личного состава, достаточно хорошо вооруженного и имевшего в своём распоряжении до двух десятков пулемётов и даже несколько артиллерийских орудий. Одной из самых боеспособных бригад его армии командовал ещё один знаменитый красноярский партизан - Пётр Щетинкин. В конце 1919-го - начале 1920 гг. повстанческие отряды под командованием Кравченко и Щетинкина участвовали в освобождении от колчаковских войск многих сёл и деревень Енисейской губернии, а также городов: Минусинск, Красноярск, Канск и Ачинск.
   После окончания боевых действий партизанское соединение Кравченко большевики сразу же расформировали, а его славного командира перевели на гражданскую службу. Сначала А.Д. заведовал отделом по коллективизации при Наркомземе РСФСР, потом руководил Пятигорским губернским земельным отделом, как и в предыдущие годы, сильно злоупотреблял спиртным, умер в ноябре 1923 г. в Ростове-на-Дону и был похоронен, как герой Гражданской войны, с большими воинскими почестями. Позже прах Кравченко перевезли в Минусинск.
  Краковецкий Аркадий Антонович - 34 года в 1918 г., из дворянской семьи, родился в Харькове, окончил кадетский корпус и столичное Михайловское артиллерийское училище (по другой версии - Константиновское), в 1905 г. вступил в партию эсеров. В 1906 г., находясь в чине поручика в одном из гарнизонов на территории российской части Польши, Краковецкий принял активное участие в революционной агитации среди военнослужащих, а однажды с группой эсеровских боевиков освободил из тюрьмы приговорённых к расстрелу политических заключённых. За это он был разжалован в рядовые и осуждён на восемь лет тюремного заключения. Отбывал срок в Сибири, сначала в Тобольске, а потом (1911-го по 1916 г.) в печально знаменитом Александровском централе под Иркутском. После окончания тюремного срока, с 1916 г. проживал в Иркутске, работал сотрудником местного банка взаимного кредита, а ещё публиковался в газете "Сибирь", в редакции которой он довольно тесно сошелся с такими маститыми эсерами, как А. Тимофеев, Е. Гоц, и другими. Здесь же в Иркутске Аркадий Антонович продолжил и свою нелегальную революционную деятельность.
   После Февральской революции Краковецкий стал одной из самых заметных фигур в среде сибирских эсеровских функционеров. Так, в мае 1917 г. приказом премьер-министра России Александра Керенского он был произведён из звания (бывшего) подпоручика сразу в подполковники и вскоре назначен командующим Иркутским военным округом, а осенью того же года Краковецкого перевели в Петроградский военный округ на должность заместителя командующего. Октябрьскую социалистическую революцию Аркадий Антонович категорически не принял (в тот период) и в ноябре в Петрограде участвовал в антисоветском вооруженном мятеже, после разгрома которого он сбежал в Украину. Здесь в ноябре того же года его избрали членом Всероссийского Учредительного собрания от Румынского фронта. В декабре на основании решения второго (чрезвычайного) Сибирского областного съезда Краковецкого заочно кооптировали в состав Сибирского областного совета, а в конце января 1918 г. (также заочно) избрали в состав Временного правительства автономной Сибири в должности военного министра. В феврале-марте того же года Аркадий Антонович, по подложным документам проехав с запада на восток всю Россию, прибыл в Харбин и здесь стал одним из руководителей подготовки антибольшевистского вооруженного восстания на территории Сибири. Однако после его победы, в силу политических интриг в борьбе за власть, Краковецкий уступил должность военного министра полковнику Гришину-Алмазову.
   В 1919 г. он попытался устроиться на службу к адмиралу Колчаку в должности командира знаменитой Воткинской ("красной") дивизии, но и здесь пришёлся не ко двору. Более того, вскоре его сослали в г. Бийск под надзор белогвардейской контрразведки. В ноябре 1919 г. вместе с также опальным чешским генералом Гайдой и председателем распущенной уже к тому времени Сибирской областной думы Якушевым Краковецкий предпринял попытку вооруженного антиколчаковского мятежа во Владивостоке, после подавления которого некоторое время скрывался в подполье. В начале 1920 г. в результате освобождения Владивостока отрядами красных партизан Аркадий Антонович вновь включился в легальную политическую деятельность, заняв должность командующего сухопутными и морскими силами Приморской области. Однако после военного переворота, устроенного в мае того же года японцами, Краковецкий, скрываясь от преследования, вынужден был эмигрировать сначала в США, а потом в Чехословакию, после чего волею судьбы он вновь вернулся в советскую Россию.
   В 1922 году, когда оставшаяся в России часть руководства партии правых эсеров официально признала ошибочность своей политической стратегии и примирилась с большевизмом, Краковецкий "с чистой совестью" перешёл на службу к советской власти, которая почему-то простила бывшего военного министра Сибирского правительства за его достаточно серьёзные "ошибки" в прошлом, видимо, исходя из новозаветного принципа: "Иди и больше не греши". В 1923 г. Краковецкий даже был принят в члены ВКП(б) и потом более 10 лет работал на весьма ответственных должностях в системе ОГПУ и НКВД. Однако в 1934 г. ему, видимо, всё-таки припомнили старые его грешки и уволили со службы. В 1937 г. его, как и многих других бывших членов эсеровской партии, арестовали, обвинили в контрреволюционной террористической деятельности и в следующем году расстреляли.
  Красильников Иван Николаевич - 30 лет в 1918 г. (по другим данным - 38 лет), есаул Оренбургского казачьего войска, непримиримый противник советской власти. Начал борьбу с большевиками ещё в самом начале 1918 г., создав в одной из станиц близ Омска небольшой летучий казачий отряд. В период антисоветского мятежа в июне того же года Красильникова с его казаками направили из Омска под Мариинск. В ходе боёв они влились в состав Средне-Сибирского корпуса под командованием А. Пепеляева. Отряд Красильникова принимал активное участие в боевых операциях под Нижнеудинском и Иркутском, потом на Лене, в районе Бодайбо и Киренска. В июле после занятия Иркутска Иван Красильников приказом командующего Сибирской армией А.Н. Гришина-Алмазова, был повышен в воинском звании до войскового старшины (подполковника). Осенью того же года Ивана Николаевича вместе с его отрядом перевели в Омск в распоряжение начальника гарнизона города полковника Волкова.
   Здесь, в Омске, войсковой старшина Красильников сначала руководил подавлением забастовки железнодорожников местного депо. А после этого вместе с Волковым и некоторыми другими казачьими офицерами он оказался задействованным (при организационном контроле правых и крайне правых сил, а также иностранных консулов), по модному выражению той поры, в так называемых "мексиканских разборках" - в насильственном отстранении от власти представителей революционной демократии: членов Уфимской директории и лиц её поддерживавших. Другими словами, Красильников являлся одним из ответственных исполнителей колчаковского переворота, осуществленного 18 ноября 1918 года. По данному делу он вместе со своими подельниками подвергся "преследованию" со стороны официальных белогвардейских властей и даже предстал перед судом, но был на первом же заседании военного трибунала полностью оправдан и, более того, - за оказанные услуги отечеству приказом верховного правителя адмирала Колчака (своего, получается, в некотором роде "крестника") уже через несколько дней повышен в звании до полковника. Зимой и летом 1919 г. Иван Красильников во главе особого отряда, официально названного его именем, вёл трудную борьбу с красными партизанами на территории Енисейской губернии, постепенно превращаясь из легендарного героя Гражданской войны в рядового колчаковского опричника: получил звание генерал-майора за это. В период окончательного разгрома белогвардейских войск на территории Сибири находился в Иркутске, сильно "запивал горькую", заразился сыпным тифом и в январе 1920 г. умер. По другим данным, был предательски убит во время переговоров с делегацией земско-областнического Политцентра.
  Краснощёков Александр Михайлович (по-настоящему - Тобинсон Абрам Моисеевич) - 38 лет в 1918 г., родился в Киевской губернии (в местечке Чернобыль) в семье приказчика, в 16 лет примкнул к революционному движению сначала - просто социал-демократ, с 1917 г. - большевик. В период с 1903-го по 1917 г. находился в эмиграции в США, работал сначала маляром, потом портным. По некоторым данным, в это же время он вступил в Американскую социалистическую рабочую партию и состоял членом профсоюза Американской федерации труда и индустриальных рабочих мира. В 1912 г. окончил экстерном Чикагский университет по специальности "экономика и право", владел несколькими иностранными языками (в том числе и идишем), занимался адвокатской практикой, в частности отстаивал интересы профсоюзов в их тяжбах с предпринимателями. Здесь же, в эмиграции Абрам Моисеевич познакомился и близко сошёлся с Львом Троцким, что и определило во многом его дальнейшую судьбу.
   Сразу же после свершения в России Февральского антимонархического переворота Тобинсон незамедлительно отправился на родину. Прибыв в конце лета 1917 г. на пароходе из США через Японию в порт Владивосток, по заданию партии большевиков (членом которой он стал, как только вновь ступил на российскую землю) Абрам Моисеевич остался на Дальнем Востоке, для того чтобы осуществлять здесь общее руководство мероприятиями по подготовке новой, социалистической, революции. Вследствие этого до той поры вообще никому неизвестный в Приморье и в Приамурье адвокат из США Абрам Тобинсон, принявший в целях конспирации фамилию Краснощёков, сделал за несколько месяцев абсолютно не мыслимую в обычные времена политическую карьеру, став вскоре после Октябрьского антибуржуазного переворота фактически главой всего Дальневосточного региона.
   Избранный сначала на скромную должность члена Никольск-Уссурийского (теперь просто Уссурийск) Совета рабочих и солдатских депутатов, он в декабре 1917 г. участвовал сразу в двух общерегиональных съездах, проходивших почти одновременно в Хабаровске. Первым по счёту оказался съезд земств и городов Дальнего Востока, собранный по инициативе бывшего комиссара Временного правительства по Дальневосточному краю А.Н. Русанова. На нём Краснощёков, как гласит предание, присутствовал незаконно по подложным документам члена Никольск-Уссурийской городской управы, но, несмотря на это, проявлял завидную активность и пытался даже заблокировать решения съезда о передаче власти в регионе в руки земского и городского самоуправлений, однако неудачно.
   На втором съезде, съезде дальневосточных Советов, Краснощёкову повезло больше. Во-первых, удалось принять резолюцию о переходе всей полноты политической власти на Дальнем Востоке в руки Советов, а, во-вторых, самого Александра Михайловича утвердили председателем избранного на съезде Дальневосточного краевого комитета Советов рабочих и крестьянских депутатов, а также самоуправлений, то есть фактически руководителем всей советской и земской власти в регионе. В апреле 1918 г., когда все земские и городские управы на Дальнем Востоке и в Приамурье были большевиками распущены, а из Дальневосточного краевого комитета выведены представители самоуправлений, Краснощёков по-прежнему остался в должности руководителя этого комитета, а также стал исполнять обязанности председателя Дальневосточного совета народных комиссаров (Дальсовнаркома).
   После победы летом того же года антибольшевистского восстания на всей территории Сибири и Дальнего Востока Александр Михайлович некоторое время находился на подпольной работе в Амурской области, а потом в Енисейске Красноярской губернии. В мае 1919 г. Краснощёков пытался перейти линию фронта, но где-то на территории Самарской губернии был арестован белыми и направлен в "поезде смерти" в одну из иркутских тюрем. В Иркутске никем не узнанный Краснощёков-Тобинсон содержался под вымышленной фамилией и поэтому избежал расправы со стороны колчаковских карательных органов. Освобождённый в результате декабрьского вооруженного восстания, он уже в январе 1920 г. стал председателем Иркутского губкома большевиков, а также принял участие в переговорах эсеровско-меньшевистского Политцентра с политическим руководством 5-й Красной армии.
   После образования Дальневосточной республики (ДВР) со столицей в Верхнеудинске, а потом в Чите Александр Михайлович исполнял обязанности председателя её правительства, но в 1921 г., обвинённый в сепаратизме и в сотрудничестве с умеренными левыми, был отозван в Москву. Здесь он занял должность сначала заместителя народного комиссара финансов РСФСР, а потом - председателя правления Промбанка. В 1923 г. за нецелевое использование бюджетных средств Краснощёков получил 6 лет тюрьмы, однако отсидел неполный срок и по "состоянию здоровья" уже через год вышёл на свободу. В последующие годы находился на административно-хозяйственной работе, занимал ответственные посты в наркомате земледелия, тесно сотрудничал с Николаем Вавиловым. В июле 1937 г., в период очередной кампании по зачистке троцкистской оппозиции, Краснощёкова арестовали и в ноябре того же года расстреляли. Реабилитирован в 1956 г.
  Кроль Лев Яковлевич (Афанасьевич) - 47 лет в 1918 г., родился в зажиточной семье, высшее образование получил за границей, по специальности инженер-механик. Проживал в Екатеринбурге, являлся акционером нескольких промышленных предприятий города и в период до Февральской революции занимал должность директора центральной электростанции Екатеринбурга, был сторонником рабочего законодательства и ещё в 1902 г. в явочном порядке ввёл на своём предприятии 8-часовой рабочий день. С 1905 г., то есть с самых первых дней основания конституционно-демократической партии, стал её членом, являлся представителем её левого крыла, одно время входил в ЦК этой партии и фактически возглавлял уральскую организацию кадетов.
   Имел отношение к масонским ложам. Запрещённые в 1822 г. при Александре I, они в 1906 г. вновь получили разрешение на легальную деятельность и сразу же приобрели политическую окраску, заправляли в них, как правило, или правые эсеры, или кадеты. В одну из таких лож под названием "Малая Медведица", впоследствии расширенную и переименованную в "Великий Восток народов России (ВВнР)", и вошёл в 1910 г. Лев Кроль. В 1914 г. он стал мастером этой ложи, а её секретарём в то же самое время являлся А.Ф. Керенский. Примерно в том же году Кролем было создано отделение ВВнР на Урале, которое он сам же и возглавил.
   В период Первой мировой войны, будучи достаточно крупным предпринимателем, Лев Яковлевич вошёл в состав руководства Уральского военно-промышленного комитета, став членом его президиума и председателем рабочего отдела. В ходе Февральской революции 1917 г. его сразу же избрали председателем Комитета общественной безопасности Екатеринбурга, а в июле - гласным городской думы. Октябрьский переворот он категорически не принял, и это, несмотря на то, что считался в своей партии представителем левого крыла и, более того, - находился в приятельских отношениях с видным большевистским лидером Яковом Свердловым.
   В ноябре того же 1917 г. Кроль был избран членом Учредительного собрания, а после его разгона перешёл на нелегальное положение, встал на путь организации вооруженной борьбы с Советами, и начал активно сотрудничать с "Союзом возрождения России". Сразу же после начала чехо-эсеровско-белогвардейского мятежа Лев Яковлевич выехал на восток: сначала - в Самару, куда в это время съезжались члены Учредительного собрания, главным образом - эсеры, потом - в Челябинск, где велись переговоры между двумя правительствами - ВСП и КОМУЧем, и, наконец, в августе добрался до родного Екатеринбурга, где стал инициатором создания автономного правительства Урала, в котором занял пост министра финансов. Однако заметной роли в истории оно не сыграло и уже в октябре самораспустилось в пользу созданного на Уфимском совещании правительства Директории.
   Колчаковский переворот, разогнавший, в свою очередь, Директорию, Кроль принял, но, как считают некоторые исследователи, сделал это не сразу. В феврале 1919 г. во время визита в Екатеринбург верховного правителя на банкете в его честь Лев Яковлевич от имени общественности города выступил с большой программной речью в поддержку адмирала и его политики. В то же самое время Кроль, как представитель левого фланга либерального движения, ратовал за объединение всех антибольшевистских сил (в том числе и умеренных социалистов) в единый политический блок и стал инициатором создания Всероссийского демократического союза, деятельность которого, впрочем, как и некогда Уральского ("уездного") правительства, ограничилась лишь пределами одного небольшого региона и не более того. На протяжении всего 1919 г. Лев Яковлевич являлся членом Екатеринбургского городского, уездного, а также Пермского губернского комитетов местного самоуправления.
   После разгрома белых частей Кроль бежал сначала в Иркутск, потом - во Владивосток, там он был избран в состав Приморского народного собрания. В 1922 г. за несколько месяцев до прихода красных в город издал книгу личных воспоминаний о Гражданской войне в России под названием "За три года", не очень часто, но всё-таки цитируемую исследователями. В конце того же года Лев Яковлевич эмигрировал за границу и вскоре поселился в Париже, где и провёл остаток жизни. Состоял опять в нескольких масонских ложах ("Северная звезда", "Великий Восток", "Свободная Россия"), дослужился в них до высоких должностных степеней, активно сотрудничал в эмигрантской периодической печати. Умер в 1931 году.
  Кроль Моисей Ааронович - 56 лет в 1918 г., еврей по национальности, масон, уроженец Виленской губернии, окончил юридический факультет Новороссийского университета. В 1888 г. за участие в народовольческом движении был выслан в Восточную Сибирь, во время ссылки занимался этнографическими исследованиями бурят. В конце 90-х годов XIX века вновь вернулся в Центральную Россию. В период революции 1905 г. примыкал к меньшевикам, потом вступил в партию эсеров, представитель её правого крыла. В период революции 1917 г. Кроль проживал в Иркутске, осенью того же года был избран членом Всероссийского Учредительного собрания от Иркутской губернии. В 1918 г. Моисей Ааронович стал членом Сибирской областной думы, в период августовской сессии, по данным Серебренникова, являлся одним из лидеров эсеровской фракции Думы, настаивал на переносе резиденции Сибирского правительства из консервативного Омска в более либеральный Томск, для создания более широкой поддержки этого Правительства среди сибирской общественности. При А.В. Колчаке Моисей Кроль исполнял обязанности товарища председателя Иркутского губернского земского собрания. После разгрома белого движения эмигрировал во Францию, умер в 1942 г. в Ницце. Автор мемуаров о русской революции и Гражданской войне в Сибири.
  Кругликов Аполлон Николаевич - 35 лет в 1918 г., родился в с. Зеледеево Красноярского уезда Енисейской губернии в семье ссыльного. После окончания с отличием Красноярской гимназии в 1902 г. поступил на факультет восточных языков Петербургского университета, но уже в следующем году был отчислен. В тот же период он вступил в партию эсеров и вошел в её боевую организацию, за что его в 1907 г. арестовали и приговорили к 8 годам сибирской каторги. Отбывал срок в Александровском централе Иркутска, с 1914 г. - на поселении, в 1915 г. он получил разрешение проживать в Иркутске, экстерном сдал экзамены за юридический факультет, состоял на службе в биржевом комитете. После Февральской революции Аполлона Николаевича избрали председателем исполкома общественных организаций Иркутска, и вскоре он указом Временного правительства России был назначен Восточно-Сибирским краевым комиссаром. В ноябре того же года Кругликов стал членом Всероссийского Учредительного собрания от Забайкалья и уехал на некоторое время в Петроград.
   По возвращении в Сибирь в июле 1918 г., после освобождения Иркутска войсками Сибирского правительства, Аполлона Николаевича выбрали городским головой Иркутска. В сентябре того же года Кругликов участвовал в работе Уфимского государственного совещания и 4 ноября был назначен на должность управляющего делами Временного Всероссийского правительства (Директории), после роспуска которого в результате колчаковского переворота Кругликов оказался не у дел и снова вернулся к исполнению обязанностей иркутского городского головы (мэра). В 1920 г. после краха белого движения на территории Сибири Аполлон Николаевич перебрался во Владивосток и занимал там ряд ответственных постов в структурах Приморской областной земской управы, а потом был назначен министром внутренних дел Временного правительства Дальнего Востока. После взятия Владивостока частями Красной армии Кругликов был арестован большевиками и в 1923 г. умер во владивостокской тюрьме от тифа.
  Крутовский Владимир Михайлович - 62 года в 1918 г., выходец из рода обрусевших поляков, родился в Сибири, в Енисейской губернии, в семье разбогатевшего во время сибирской золотой лихорадки крепостного крестьянина, переселившегося в своё время из Владимирской губернии. Образование высшее, окончил Красноярскую гимназию и Петербургскую медико-хирургическую академию (1881 г.), врач, журналист, педагог, один из лидеров областнического движения Сибири. По политическим убеждениям - народный социалист, народоволец, как он сам себя называл, главный редактор единственного в Сибири журнала областнического направления "Сибирские записки" (1916-1919 гг.). В 1905 г. Владимир Михайлович одним из первых выдвинул идею по созданию общесибирской Земской думы (Сибирской областной думы). Имел в Красноярске частную врачебную практику и богатый дом, что не мешало ему, однако, сочувствовать некоторым социалистическим идеям. Во время следования к месту ссылки в Сибирь В.И. Ленина от Самары до Красноярска он ехал с ним в одном вагоне и таким образом сначала познакомился, а потом и подружился с будущим вождём мирового пролетариата, помогал ему, чем мог, в период его шушенской ссылки.
   После Февральской революции 1917 г. Крутовский был назначен Временным правительством на должность Енисейского губернского комиссара. Кандидат в члены Учредительного собрания по списку трудовой народно-социалистической партии, по другим сведениям В.М. позиционировал себя на этих выборах ещё и сибирским областником. Однако ни то, ни другое политическое кредо не помогло ему получить мандат члена Всероссийского Учредительного собрания.
   Владимир Михайлович Крутовский, как один из самых видных деятелей сибирского областнического движения, в октябре 1917 г. принимал участие в работе I Сибирского областнического съезда и был избран председателем президиума этого съезда. А потом возглавил созданный здесь же Сибирский областной совет - распорядительный орган, призванный обеспечить созыв в Сибири Учредительного съезда (собрания) для принятия Сибирской конституции. Делегат II декабрьского (чрезвычайного) Сибирского областного съезда и также его председатель. В делегатской карточке указал свою партийную принадлежность как народоволец.
   По возвращении в Красноярск в конце 1917 г. В.М. был арестован большевиками и поэтому не смог в январе 1918 г. приехать в Томск для участия в работе Сибирской областной думы. Однако, несмотря на это, на тайном совещании членов Думы его заочно избрали министром здравоохранения (народного здравия) Временного правительства автономной Сибири (ВПАС).
   В первой половине 1918 г., в период подготовки антибольшевистского восстания в Сибири, Крутовский являлся представителем подпольного Западно-Сибирского комиссариата (ВПАС) в Красноярске. Летом того же года он занял пост министра внутренних дел во Временном Сибирском правительстве П.В. Вологодского.
   Однако под давлением правых кругов в начале осени 1918 г. Крутовский, как человек, сочувствующий умеренным социалистам, вынужден был оставить свой пост, а после колчаковского переворота он вообще отошёл от активной политической деятельности, продолжая заниматься изданием редактируемого им областнического журнала. В 20-30-х годах, уже в советское время, Крутовский работал врачом, а также преподавателем медицинского техникума (фельдшерской школы) в Красноярске. Датой смерти Владимира Михайловича считается 1938 г., в этом году в возрасте 82 лет(!) его арестовали по политическому обвинению, после чего он скоропостижно скончался в тюрьме по болезни.
  Ксенофонтов Гавриил Васильевич - 30 лет в 1918 г., якут по национальности, родился в Кангаласском улусе, в одном из урочищ на реке Лена, в зажиточной семье, окончил юридический факультет Томского университета. Во время учёбы сблизился с сибирскими областниками. Вернувшись после окончания университета на родину, Ксенофонтов, помимо занятий адвокатской практикой (работал помощником присяжного поверенного), плодотворно изучал фольклор и этнографию своего народа, а также уделял внимание проблемам школьного образования среди якутов, публиковал статьи на эту тему в местной и сибирской печати.
   После февраля 1917 г. Гавриил Васильевич активно включился в политическую жизнь родного региона, стал одним из лидеров "Якутского трудового союза федералистов", поддержавшего идею сибирских областников о предоставлении российским регионам прав территориальной и национально-культурной автономии. В то же время Гавриил Васильевич исполнял обязанности председателя городской думы Якутска, баллотировался в члены Учредительного собрания, потом его избрали делегатом от Якутского национального комитета на II (декабрьский) Сибирский областной съезд (но в его работке участия принять не смог), а также членом Сибирской областной думы. Однако вследствие дальности расстояний и неудовлетворительной работы транспорта Ксенофонтов прибыл в Томск, когда Сибирская дума уже была разогнана большевиками. После этого в течение нескольких месяцев он находился в столице сибирского областничества и только где-то в конце весны выехал назад в Якутск. В сентябре он вновь вернулся в Томск для участия в работе возобновившей свою деятельность Сибирской областной думы, но после её вторичного роспуска, теперь уже демократическим властями, опять остался не у дел. Прожив и проработав ещё некоторое время после всего случившегося в Томске, он летом 1919 г. вернулся в Якутию и здесь принял окончательное решение навсегда отойти от политической деятельности.
   При советской власти Ксенофонтов работал преподавателем в школе, продолжал свои культурологические исследования, опубликовал ряд научных трудов по этой тематике. В 1938 г. Гавриил Васильевич пал жертвой политических репрессий.
  Кудрявцев Иван Николаевич - шахтёр судженских копей (угольных шахт, принадлежавших до революции миллионеру Михельсону), социал-демократ (большевик). В 1917 г. - кандидат в члены Учредительного собрания по списку большевиков от шахтёров посёлка Судженка. Проживал там же. В период Октябрьской социалистической революции Кудрявцев возглавлял красногвардейский отряд своего посёлка, а чуть позже Иван Николаевич стал членом Судженского совдепа, а также его представителем в Томском губернском исполкоме. В начале июня 1918 г. после свержения власти большевиков он был арестован в Томске, но спустя три недели освобождён по решению следственной комиссии, не нашедшей в его политической деятельности состава преступления. В июле того же года его избрали в члены (легального) Западно-Сибирского комитета профсоюзов горнорабочих. После окончания Гражданской войны Кудрявцев находился на советской административной работе, в частности одно время занимал должность заведующего Лензолотом.
  Кудрявцев Сергей Андреевич - 26 лет в 1918 г., уроженец Владимирской губернии, образование неоконченное высшее, член партии эсеров, в период Первой мировой войны перешёл на позиции эсеров-интернационалистов (черновцев). В 1914 г. за революционную деятельность был сослан в Сибирь, с 1916 г. - рядовой одного из томских запасных полков. В мае 1917 г. Кудрявцева избрали делегатом на I Всероссийский съезд Советов от Томского Совета солдатских депутатов. В январе 1918 г. он стал председателем Центрального исполнительного комитета Всесибирского Совета крестьянских депутатов и заместителем председателя Всероссийского Совета крестьянских депутатов. Таков далеко не полный его политический "иконостас".
   В декабре 1917 г. на втором (чрезвычайном) Сибирском областном съезде Сергей Кудрявцев был избран в состав военного совета при Временном Сибирском областном совете (по сути, первом правительстве автономной Сибири), в этот же период он, по некоторым источникам, являлся и председателем Томского губернского комитета партии эсеров. Проживал в тот период в Томске по улице Миллионной (сейчас проспект Ленина от пл. Ленина в сторону Центрального рынка) в доме под номером 60. В январе 1918 г. Сергея Андреевича избрали в состав Временного правительства автономной Сибири под председательством П. Дербера (в должности так называемого министра без портфеля). В феврале того же года, после разгона большевиками Сибирской областной думы, Сергей Андреевич перешёл на нелегальное положение, до апреля 1918 г. находился в Сибири и участвовал в подготовке антибольшевистского мятежа. В конце марта он выезжал на Судженские копи, где организовал мощную акцию социального протеста местных шахтёров, недовольных тяжелым продовольственным положением, особенно ухудшимся при власти большевиков. После этого он был объявлен советской властью в розыск, и поэтому в конце апреля, спасаясь от преследования, срочно выехал в Харбин.
   Летом 1918 г., после освобождения в результате вооруженного мятежа Приморья от власти большевиков, Кудрявцев переехал вместе с другими левыми министрами правительства Дербера во Владивосток. Здесь он продолжал свою политическую деятельность вплоть до роспуска этого правительства в сентябре того же года, после чего Сергей Кудрявцев вместе с Александром Новосёловым первым из числа бывших министров ВПАС вернулся в Сибирь. Некоторое время Сергей Андреевич принимал участие в работе Сибирской областной думы, вплоть до самого момента её роспуска в ноябре того же 1918 года.
   После окончания Гражданской войны остался в России, в разгар "кулацких мятежей" на территории Сибири в мае 1921 г. Сергей Кудрявцев был арестован, полтора года провёл в московских тюрьмах, после чего его на два года выслали в Среднюю Азию. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Куликов (Русин) Владимир Васильевич - 29 лет в 1918 г., уроженец
  г. Шадринска Пермской губернии, образование - среднее, член партии эсеров, как он сам указывал, с 1904 г., то есть, получается, что он состоял в ПСР с 15 лет. В Сибири Куликов находился с 1907 года, работал в системе сибирской кооперации, проживал в Омске. В декабре 1917 г. Владимир Васильевич стал делегатом II Сибирского областного съезда. А в январе следующего года он был избран членом Сибирской областной думы от 2-го Всесибирского кооперативного съезда. В том же году Куликов возглавил образованный в декабре 1917 г. "Союз кооперативных объединений Западной Сибири и Степного края" ("Центросибирь", не путать с ЦИКом Сибири под тем же названием) - союз союзов, синдикат, объединивший более 900 производственных и потребительских кооперативов, ставший даже и своеобразным общественно-политическим органом с праволиберальным уклоном, принимавшим участие в подготовке антисоветского восстания весной 1918 г. После его победы Владимир Васильевич примкнул к "Союзу освобождения России". В составе "Блока общественных и политических организаций", как председатель омского отделения "Союза освобождения", Куликов вначале активно поддержал диктатуру Колчака, но в сентябре 1919 г., когда части Красной армии уже входили победным маршем в Сибирь, резко поменял своё политическое кредо и публично заклеймил колчаковский режим, как власть "прежних держиморд". После окончания Гражданской войны эмигрировал в Китай. Дальнейшая его судьба нам неизвестна.
  Куликовский Пётр Александрович - 47-49 лет в 1918 г., русский (по другим данным - еврей-полукровка), уроженец Тобольской губернии, выходец из дворянской семьи, окончил Петербургский учительский институт, где некоторое время, до своего первого ареста в 1903 г., работал преподавателем. Член партии эсеров со времён Первой русской революции, входил в боевую террористическую группу, участвовал в подготовке убийства великого князя Сергея Александровича (4 февраля 1905 г.). В июне того же года Куликовский сам лично застрелил московского градоначальника П.П. Шувалова, за что был приговорён к смертной казни, заменённой бессрочными каторжными работами на Нерчинских рудниках. В 1911 г. Пётра Александровича перевели в разряд ссыльнопоселенцев Якутской области.
   После Февральской революции 1917 г. Куликовский принял активное участие в организации институтов революционной демократии на территории Якутии. В начале 1918 г. Пётра Александровича избрали членом Сибирской областной думы от Якутского съезда крестьянских депутатов. В сентябре того же года он в составе делегации от Сибирской думы присутствовал на Уфимском государственном совещании. После роспуска Думы (ноябрь 1918 г.) П.А. вернулся в Якутск, где продолжил свою политическую деятельность. С победой большевиков в Гражданской войне не смирился и организовал в 1922 г. экспедицию в Якутию Добровольческой дружины под командованием генерала А. Пепеляева. В ходе этой операции он был назначен управляющим Якутской областью. После разгрома частей Добровольческой дружины Куликовский в марте 1923 г. оказался в плену и, по воспоминанию краскома К. Байкалова, покончил с собой в лазарете "путём самоотравления (морфием)".
  Кульджин Аргымай - алтаец из рода майман, некрещёный. Принадлежал к одной из богатейших семей южных районов Горного Алтая, занимался главным образом разведением лошадей, имел табуны в несколько тысяч голов, торговал ими как в России, так и в Монголии. Поставлял лучших скакунов для двора его императорского величества и русской армии, занимался селекцией и с этой целью посещал конезаводы в Германии и Великобритании. После чего завёл собственное конепроизводство, хотел вывести особую породу лошадей, "выносливую в горных переездах и приспособленную к суровым зимам" (Вяч. Шишков), а также построил завод по переработке кобыльего молока. Полученные от коммерции средства использовал, в том числе, и на просвещение коренного населения. По личной инициативе и на собственные деньги он открыл несколько сельских школ для алтайцев (одна из них, в селе Теньга, действует до сих пор), вследствие чего Аргымай имел весьма натянутые отношения с Алтайской (православной) духовной миссией, обладавшей до той поры монопольным правом на обучение грамоте алтайских инородцев. Оказывал покровительство местным деятелям культуры, в частности художнику Григорию Гуркину, водил знакомства с областниками Томска и даже с некоторыми учёными-этнографами Петербурга. На протяжении долгого времени Аргымай Кульджин являлся зайсаном (главным управителем) рода майман, а после упразднения института зайсанов исполнял должность волостного старосты.
   Вместе с тем главным делом его жизни стал процесс по культурному возрождению своего народа, а также поиск путей для автономного территориального обособления Горного Алтая в рамках российского государства. В 1903-1904 гг. Аргымай вместе с младшим братом Манджи негласно возглавил и профинансировал зародившееся у себя на родине религиозное движение под названием бурханизм. Движение это, по мнению православных проповедников из Алтайской духовной миссии, имело близкую связь с буддизмом, что в условиях начавшейся русско-японской войны негативным образом было воспринято не только местными, но и центральными властями. Поэтому вскоре бурханисты подверглись тотальному преследованию, а их "пророка" Чета Челпанова, сродственника и одновременно наёмного рабочего (пастуха) Аргымая Кульджина, арестовали и через два года организовали над ним судебный процесс. Потерпев неудачу на поприще создания национальной религии и сам оказавшись под следствием, Аргымай на некоторое время ушёл в тень, на протяжении последующих десяти лет занимаясь чисто коммерческими делами.
   Всё вновь изменил революционный 1917 г. Уже в мае вместе с Г. Гуркиным А. Кульджин представлял народы Горного Алтая на заседаниях Томского губернского народного собрания. Поддержанные сибирскими областниками во главе с Г.Н. Потаниным, горноалтайские делегаты добились от революционного собрания разрешения на проведение в Бийске летом того же года съезда народов Горного Алтая - для рассмотрения вопроса о выделении своего региона в отдельный уезд и по созданию собственных органов земского самоуправления. Бийский съезд конечно же также был проведён не без участия Аргымая. Следующим этапом на пути обретения Горным Алтаем автономии стал мартовский 1918 г. региональный съезд в селе Улала (теперь Горно-Алтайск). На нём братья Кульджины вновь присутствовали в качестве делегатов и поддержали инициативу по самопровозглашению Горно-Алтайского округа, по сути - национально-территориальной автономии с собственным правительством и даже с собственными вооруженными силами. Более того, здесь же, на съезде, клан Кульджиных взял на себя обязательства по финансированию ещё одного, следующего по счёту, политического проекта, направленного на объединение тюркоязычных народов Горного Алтая, Тувы и Горной Монголии в единое Ойротское государство под протекторатом России.
   Однако этим начинаниям положил конец всесибирский антибольшевистский мятеж, в результате которого к власти пришло Временное Сибирское правительство П.В. Вологодского, министры которого весьма настороженно восприняли сепаратистские, как им показалось, устремления горноалтайцев. А пришедшая вскоре им на смену администрация А.В. Колчака вообще посчитала, так называемый каракорумский проект преступлением против государственных интересов России и в отношении его организаторов сразу же возбудила судебное преследование. Правда, Аргымаю Кульджину, как и в 1904 г., вновь удалось избежать крупных неприятностей, так как "стрелочником" на сей раз стал
  Г. Гуркин, отсидевший в бийской тюрьме несколько месяцев. После разгрома белого движения Аргымай Кульджин вместе со всем семейством эмигрировал в Монголию, но в 20-х годах вернулся на родину, в период нэпа пытался каким-то образом возобновить коммерческую деятельность, но неудачно, более того, он за свои, по всей видимости, старые грехи вскоре подвергся репрессиям. Вернувшись после ссылки домой, Аргымай Кульджин трагически погиб (был убит) при так до конца и не выясненных обстоятельствах.
  Кульджин Манджи (Манди) - младший брат Аргымая Кульджина, скотопромышленник, занимался племенным коневодством, разводил орловских рысаков, так же как и старший брат, уделял внимание вопросам культуры и образования среди коренных алтайцев. Так, в 1910 г. Манджи из собственных средств профинансировал издание букваря для своих юных соплеменников. С неменьшим рвением он выступал поборником и защитником традиций предков, не раз вступал на этой почве в конфликт с Алтайской православной миссией, отказывался креститься сам и тайно призывал к тому же других. В то же самое время он очень живо интересовался буддийской религией, часто принимал у себя в доме странствующих лам, а также паломников, следовавших через Алтай в Монголию и Тибет. Все такого рода "происки" привели к тому, что в 1903-1904 гг. братья Кульджины предприняли попытку внедрения в среде южных, ещё по большей части некрещеных племён Горного Алтая новой единой веры под названием - бурханизм. После Февральской революции Манджи также не остался в стороне от новых дел, принимал активное участие в организации и проведении двух горноалтайских съездов, приведших в конечном итоге к образованию в марте 1918 г. Горно-Алтайского (автономного) округа. После окончания Гражданской войны эмигрировал в Монголию, где вскоре также произошла "социалистическая" революция, при получении известий о которой, по некоторым сведениям, Манджи сошёл с ума и через некоторое время умер.
  Курский Михаил Онисифорович - 62 года в 1918 г., родился в Томске в бедной мещанской семье, учитель по основной профессии. Окончил, по одним сведениям, математический факультет Петербургского университета, по другим - имел лишь среднее образование, сдав в 26 лет экстерном экзамены в Томской мужской гимназии, получив здесь же и диплом народного учителя. Сначала преподавал в одном из сёл Славгородского уезда, одновременно с этим начал сотрудничать в качестве внештатного корреспондента в "Сибирской газете". В 1884 г. (28 лет) Михаил Онисифорович был в первый раз арестован полицией (по доносу, за вольнодумство) и переведён на работу в северный Нарымский край. С 1894 г. проживал в Барнауле, зарабатывал на жизнь в должности библиотекаря, а потом заведующего городской библиотекой, но через два года по подозрению в пропаганде нелегальной литературы его уволили. И тогда он вновь вернулся к прежней профессии, давая частные уроки, а также продолжая сотрудничать с различного рода периодическими изданиями. В 1900 г. ему удаётся занять должность заведующего только что открывшегося в Барнауле Народного дома. Тогда же им организовывается подпольный профсоюз учителей. Всё это время Курский находится под надзором полиции. В революционном 1905 г. он стал жертвой нападения черносотенцев, получив тяжелую травму головы, а годом спустя власти выслали его в Новониколаевск. Здесь он в течение некоторого времени редактировал газету "Народная летопись".
   В 1907 г. Михаил Онисифорович на пять лет переезжает в родной ему Томск, где знакомится с местным кружком областников и близко сходится сначала с А.В. Андриановым, а потом и с самим Г.Н. Потаниным, занимается в данный период в основном журналистикой. В 1912 г. Курский возвращается в Барнаул, редактирует кооперативную газету "Алтайский крестьянин", а также входит в редакционную коллегию газеты областнического направления "Жизнь Алтая", участвует во многих общественных начинаниях и слывёт в кругах сибирской интеллигенции за человека безупречной честности и моральной чистоты.
   Февральскую революцию Михаил Онисифорович встретил уже 62-летним пожилым человеком, но данное обстоятельство никоим образом не помешало ему включиться в процесс демократических преобразований. Его избирают в состав уездного исполнительного бюро партии социалистов-революционеров, членом которой он, по всей видимости, стал лишь после февраля 1917 г. (до того долгое время являясь народным социалистом). В этот же период он баллотируется в гласные городской думы и в члены Учредительного собрания, но не проходит ни в тот, ни в другой орган. В ноябре того же года, ещё до Октябрьского переворота, он приостанавливает своё членство в рядах правящей на тот момент партии эсеров и вновь становится народным социалистом, возглавив барнаульскую группу народников. Большевистскую революцию Курский категорически не принял и на многие годы стал непримиримым противником советской власти.
   В январе 1918 г. Михаил Онисифорович был избран депутатом Сибирской областной думы. После её разгона большевиками Курский эмигрировал в Харбин, где принял посильное участие в подготовке антибольшевистского восстания в Сибири. В этот период Михаил Онисифорович находился в оппозиции к умеренно социалистическому правительству Дербера (ВПАС), выбранному Сибирской думой, больше симпатизируя ориентированному в правобуржуазном духе Дальневосточному комитету защиты Родины и Учредительного собрания. Находясь в Харбине, Михаил Онисифорович регулярно отправлял оттуда в Томск в адрес членов Потанинского кружка подробную информацию о событиях, происходивших в тот период на Дальнем Востоке. Летом 1918 г., в ходе антисоветского мятежа, Курский вошёл в состав так называемого Делового кабинета (правительства), возглавляемого самопровозглашенным временным верховным правителем России генералом Хорватом и стал одним из его министров (министром по делам вероисповеданий), занимая, по замечанию некоторых современников, позицию политика с умеренно левыми взглядами. Тогда же через Михаила Курского генерал Хорват вёл переговоры с сибиряками о создании коалиционного правительства в составе: представителей дальневосточных правых, а также членов Потанинского кружка и двух министров ВПАС - Вологодского и Крутовского. После самоликвидации в конце сентября Делового кабинета Михаил Онисифорович отошёл от активной политической деятельности и летом 1919 г. вернулся в Барнаул, здесь он в период до падения колчаковского режима продолжил заниматься журналистикой, а также принимал участие в общественной деятельности.
   После окончания Гражданской войны Курский остался в Сибири, в июне 1920 г. был арестован советским властями и приговорён к 20 годам тюремного заключения, однако уже через несколько месяцев его амнистировали по личному ходатайству жены М.И. Калинина. В 1925 г. Михаил Онисифорович вернулся из Москвы (где отбывал срок) назад в Барнаул, в следующем 1926 г. его снова арестовали за антиправительственную агитацию и приговорили на 3 года к ограничению в правах проживания в Сибири, а также в крупнейших городах СССР, Курский выбрал на жительство Усть-Каменогорск. В 1929 г. по окончании срока ссылки он вновь прибыл в Барнаул, где и провёл последние годы жизни, как "революционер, постоянно преследуемый царизмом", сумел выхлопотать себе небольшую пенсию. Скончался, по одним сведениям, в 1932 г., по другим - в 1933 г.
  Курский Сергей Михайлович - 34 года в 1918 г., в 1917 г. и до марта 1918 г. являлся редактором барнаульской газеты областнического направления "Жизнь Алтая", сын известного в Сибири автономиста, входившего в ближайшее окружение Потанина, - Курского М.О. В июле 1917 г. Сергей Михайлович присутствовал на учредительном съезде горноалтайцев в Бийске, избравшем для ведения дел по самоуправлению территорией Горного Алтая собственную Думу, и подробно освещал в своей газете работу этого съезда. В августе того же года его избрали в состав Барнаульской городской думы. При Колчаке Курский младший заведовал типографией штаба верховного правителя. Вместе с белогвардейскими частями в конце 1919 г. отступил к Красноярску, где попал в плен к красным. Был приговорён к пяти годам лагерей, после отбывания срока наказания вернулся в Барнаул, в 1928 г. вновь осуждён на два года (не по политической статье), в 1933 г. получил три года условно и вскоре покончил жизнь самоубийством.
  Лавров Иван Александрович - 47 лет в 1918 г., из дворян, окончил юридический факультет Московского университета. Накануне 1917 г. Лавров - крупный чиновник Иркутского губернского правления, возглавлял губернскую казённую палату (финансовое управление), а на общественных началах занимал пост председателя иркутского военно-промышленного комитета. Вскоре после Февральской революции Ивана Александровича назначили иркутским губернским комиссаром. Октябрьскую революцию Лавров не принял и 4 декабря 1917 г., после того как отказался передать свою власть в руки Советов, был арестован большевиками. После безрезультатного завершения декабрьского юнкерского мятежа (в ходе которого Лаврова освободили из тюрьмы) и окончательного утверждения в Иркутске советской власти, он, опасаясь повторного ареста, в январе 1918 г. выехал в Харбин. Здесь Иван Александрович начал сотрудничать сначала с Комитетом защиты Родины и Учредительного собрания, возглавляемого политиками правого толка, а потом с эсеровским Временным правительством автономной Сибири. В июле того же года Лавров сменил П. Дербера на посту премьер-министра ВПАС. Однако уже в сентябре Иван Александрович вместе с другими членами ВПАС сложил с себя все полномочия в пользу министров Омского Сибирского правительства, возглавляемого П.В. Вологодским. После окончания Гражданской войны Лавров некоторое время сотрудничал с большевиками, работал заместителем народного комиссара финансов Бурятской АССР, потом эмигрировал в Китай, проживал сначала в Харбине, а потом в Циндао, где и умер в 1938 г. Автор ряда работ по истории Гражданской войны в Сибири.
  Лавров Фёдор А. - левый эсер, в марте 1918 г. возглавил один из первых интернациональных красногвардейских отрядов Сибири, сформированный в Омске и отправленный на Забайкальский фронт для борьбы с атаманом Семёновым. Там подразделение Лаврова приняло участие в апрельско-майской операции по разгрому частей ОМО, пытавшихся пробиться к Транссибирской железнодорожной магистрали. В результате успешных боевых действий противник был отброшен на территорию китайской Маньчжурии, а интернационалисты Лаврова, костяк которых составляли бывшие пленные Первой мировой войны венгры (мадьяры), расположились в конце мая на ст. Оловянная. Здесь почувствовавшие себя хозяевами положения иностранцы чрезмерно увлеклись актами "революционного" насилия и конфискаций, граничивших порой с элементарным мародёрством и грабежами. Это вынудило командующего Забайкальским фронтом Сергея Лазо в приказном порядке отправить омских интернационалистов в Иркутск, а самого Лаврова, вставшего на защиту своих подчинённых, по некоторым сведениям, распорядился доставить туда чуть ли не под конвоем. Однако вскоре дело против командира омских красногвардейцев полностью закрыли в связи с началом общесибирского антисоветского мятежа.
   В ночь на 29 мая в Нижнеудинске (500 км к западу от Иркутска) произошёл вооруженный переворот с участием местной оппозиции при поддержке военнослужащих Чехословацкого корпуса. В результате власть большевиков в этом городе оказалась свергнута, а уже через несколько дней восставшие начали наступление по Транссибирской магистрали в направлении Иркутска. Для противостояния натиску окрылённых первыми победами мятежников на западе от столицы советской Сибири был создан Нижнеудинский фронт под командованием большевика Конторовича. Левого эсера Фёдора Лаврова определили к нему в заместители, а вместе с ним в район боевых действий сразу же перебросили и два батальона его омских красногвардейцев. В придачу к ним Лавров получил под свою команду ещё и отряд черемховских шахтёров, сформированный главным образом из местных анархистов. В результате чего за всей объединённой группировкой омичей и черемховцев закрепилось название - анархисты, а вслед за тем и самого их командира по ошибке записали в члены данной партии.
   Сдерживать наступление чехобелых на первых порах удавалось с трудом, так что красным пришлось сначала отступить и даже оставить противнику несколько железнодорожных станций, поэтому вскоре распоряжением руководства Центросибири Конторовича сняли с занимаемой должности, и командующим Нижнеудинским фронтом где-то в районе 23 июня был назначен Фёдор Лавров. Перед ним поставили задачу: во что бы то ни стало остановить наступление противника, опрокинуть его, освободить Нижнеудинск и восстановить там советскую власть.
   На первых порах всё шло вроде бы хорошо, уже 24 июня красные прорвались к городу и вечером того же дня начали его штурм. Однако развить успех они не смогли, подоспевшие к белым подкрепления из состава Средне-Сибирского корпуса помогли сдержать атаку, а томская артиллерийская батарея открыла такой шквальный огонь по левому флангу красных, что стоявшие там совсем ещё практически не обстрелянные черемховские анархисты дрогнули и побежали, оголив центр наступающих частей из состава интернационального омского отряда. Опасаясь окружения, красногвардейцы решили также оттянуться назад, вследствие чего атака сразу же захлебнулась, белые перешли в контрнаступление и отогнали красных к ст. Хингуй (около 20 км от Нижнеудинска). Своих же интернационалистов Лавров приказал отвести ещё дальше - к ст. Шеберта (примерно 50 км от Нижнеудинска). Сюда 28 июня неожиданно совершили рейд кавалеристы Ивана Красильникова и порубили шашками всё боевое охранение мадьяр. В панике, толи по приказу Лаврова, а скорей всего - по собственной воле, интернационалисты отступили ещё дальше, а вслед за ними покатился к Иркутску, сдавая железнодорожные станции практически без сопротивления, и весь красный Нижнеудинский фронт.
   После этого остановить отступление, напоминавшее паническое бегство, командующий фронтом уже не смог, в телеграммах на имя главнокомандующего войсками Центросибири Петра Голикова он жаловался на положение, близкое к катастрофическому. Отдав противнику за неделю почти 400 км железнодорожного пути, красные бойцы опомнились лишь в посёлке Черемхово. Здесь состоялся большой митинг с участием военнослужащих, а также представителей от шахтёрской общественности, на котором в провале всей операции был обвинён лично Фёдор Лавров. Его даже хотели тут же расстрелять, но в конечном итоге товарищеский суд ограничился лишь взятием командующего под стражу и отправкой его в очередной раз для разбирательства в Иркутск.
   Но время для трибунала, как видно, ещё не приспело, так, что вскоре Лавров вновь получил под команду своих интернационалистов. После оставления красными Иркутска (11 июля) бои разгорелись на Кругобайкальской железной дороге. Здесь в районе Култук-Слюдянка командование Центросибири рассчитывало остановить, наконец, продвижение чехо-белогвардейских войск, но опять малоуспешно. И вновь теперь уже во время очень тщательно подготовленной оборонительной операции отряд Лаврова, опасаясь обходного маневра противника, без приказа оставил занимаемые позиции и отступил. В результате пришлось срочно затыкать образовавшуюся брешь на этот раз - также недостаточно ещё обстрелянными рабочими из читинского железнодорожного депо, что оказалось конечно же малоэффективным средством борьбы с офицерскими добровольческими батальонами Средне-Сибирского корпуса. В конечном итоге хорошо подготовленные, с инженерной точки зрения, позиции у Култука и Слюдянки большевикам пришлось оставить, не выдержав натиска наступающего противника.
   Недисциплинированных же венгерских интернационалистов, действительно начинавших напоминать своевольных анархистов, вскоре решено было удалить подальше от района основных боевых действий - в Селенгинск - формально для того чтобы прикрыть с юга в случае необходимости Верхнеудинск, куда из Иркутска перебралось правительство Центросибири. Но после того как 20 августа красные оставили и Верхнеудинск, отступив к Чите, Лавров со своими полутора тысячами красногвардейцев оказался сам теперь брошенным на произвол судьбы. Предвидя, что с наёмниками венграми, а заодно и с ним самим белые церемониться не станут, он решил эмигрировать со всем отрядом в Китай. Отойдя ещё южнее, к Троицкосавску, почти к самой границе, Фёдор Лавров в Маймачене, при посредничестве датского консула договорился с китайскими властями на условиях полного разоружения передать личный состав вверенной ему войсковой части под юрисдикцию правительства Поднебесной.
   Последующие события трактуются в источниках совершенно по-разному. В одних утверждается, что китайские власти коварно обманули Лаврова, в других, что венгры просто не успели вовремя покинуть Троицкосавск и уже безоружными были взяты в плен Красноярским добровольческим полком. После этого их отправили в Верхнеудинск в один из концентрационных лагерей. Точно так же несколько версий существует и относительно дальнейшей судьбы самого Лаврова, соединить которые в единую логическую связку достаточно трудно. Согласно одной из них, командира омских интернационалистов убили его же подчинённые за то, что он не сумел вывести их за границу. По другой - его застрелил лично Нестор Каландаришвили, командир ещё одного красного отряда, состоявшего из кавказцев и анархистов, волею обстоятельств также оказавшегося в конце августа 1918 г. в Троицкосавске.
   Причиной такой расправы, с одной стороны, как считают некоторые, мог послужить справедливый гнев "дедушки" Каландаришвили, узнавшего о переговорах Лаврова с китайскими властями и о сдаче омского отряда без боя врагу. Согласно данной версии, расправа произошла якобы в тот момент, когда бывший красногвардейский командир прибыл к "дедушке", ища у него защиты от белогвардейцев. По другим данным, Лавров, напротив, спасался не столько от белых, сколько от самого Каландаришвили, сбежав из Троицкосавска на автомобиле. По слухам, они вроде бы как не поделили между собой конфискованные в Селенгинске и Троицкосавске банковские средства. В результате "дедушка" Нестор со своими кавказцами всё-таки догнал Фёдора Лаврова, расстрелял его и забрал себе имевшуюся у него наличность, а также золото и драгоценности в общей сумме на пять миллионов рублей.
   Однако всё это - лишь наполовину достоверный фактический материал, основанный на субъективных воспоминаниях современников и домысленный предположениями историков, а как всё происходило на самом деле, наверное, уже никто и никогда не узнает, к сожалению.
  Лазо Сергей Георгиевич - 24 года в 1918 г., родился в Молдавии в дворянской семье, окончил МГУ, по другим сведениям, Петербургский технологический институт. В годы Первой мировой войны учился в военном училище и в звании прапорщика был направлен в один из запасных полков Красноярска. После Февральской революции вступил в ряды эсеровской партии, в июле того же года перешёл в стан левых эсеров, а летом 1918 г., в период чехо-эсеро-белогвардейского мятежа, вступил в ряды большевистской партии. В 1917 г. председатель солдатской секции Красноярского совдепа, один из активнейших деятелей процесса по установлению и закреплению советской власти в городе. В декабре 1917 г. в составе красноярского отряда Красной гвардии он участвовал в разгроме иркутского юнкерского восстания, потом в составе объединенных красногвардейских частей Центросибири выехал на подавление белоказачьего выступления в Чите. Здесь он задержался на целых полгода, сначала помогал устанавливать советскую власть в Забайкалье, потом возглавил противосемёновский фронт. К началу июня красногвардейские отряды Лазо, собранные по крупицам со всей Сибири, разгромили войска мятежного забайкальского атамана Семёнова. Тогда же Лазо женился на студентке Томского университета большевичке Ольге Грабо.
   Во время чехо-эсеро-белогвардейского восстания летом 1918 г. он прикрывал со своими полками отступающие от Верхнеудинска (Улан-Удэ) войска Центросибири, а после окончательного их разгрома с осени того же года по начало 1920 г. руководил партизанским движением в Приамурье. После занятия красными партизанами Владивостока в январе того же года Лазо назначили на должность заместителя председателя военного совета Временного правительства Приморской земской областной управы. В апреле Сергей Лазо был арестован японцами и вместе с несколькими другими большевиками передан в руки белых, которые в отместку за недавнюю казнь красными партизанами 123 офицеров-каппелевцев сожгли Лазо в паровозной топке.
  Лебедев Иван Васильевич - уроженец Воронежской губернии, окончил Тифлисское военное училище, капитан царской армии, после Октябрьской революции перешёл на службу к большевикам. В мае 1918 г. Лебедев - красный военный комендант г. Томска и член губернского военного комиссариата. После получения известий о начале чехословацкого мятежа его с отрядом Красной гвардии направили на ст. Тайга для организации наступления в направлении г. Новониколаевска (Новосибирска), с 26 мая находившегося в руках взбунтовавшихся частей Чехословацкого корпуса. Однако выполнить поставленную перед ним задачу Лебедев не сумел; ввиду явного численного превосходства противника он вечером 30 мая отступил со своим отрядом к Томску, власть в котором к моменту его возвращения (31 мая) уже перешла в руки Временного правительства автономной Сибири. Арестованный представителями победившей стороны, Иван Васильевич до середины октября 1918 г. просидел в томской губернской тюрьме, а потом был вывезен генералом Пепеляевым в числе других тринадцати большевиков-заложников в Екатеринбург. Летом 1919 г. Ивана Лебедева освободили из заключения наступавшие части Красной армии. После окончания Гражданской войны Иван Васильевич перешёл на преподавательскую работу. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Лившиц Михаил Александрович - в 1918 г. один из командиров томского красноармейского отряда, утром 31 мая 1918 г. по поручению большевистского военно-революционного комитета Томска вместе с Устьяровым и Ильяшенко освобождал из городских тюрем ведущих оппозиционных политических деятелей. После прихода к власти представителей Временного правительства автономной Сибири Михаил Лившиц был арестован и до 20 октября 1918 г. находился в одной из томских тюрем, потом в числе 13 красных заложников его вывезли по приказу генерала Пепеляева на Урал. Содержался Михаил Александрович в екатеринбургской тюрьме, где в 1919 г. умер от тифа.
  Линдберг Михаил Яковлевич - 29 лет в 1918 г., по национальности - финский еврей, родился в Санкт-Петербурге (по другой версии - в Гельсингфорсе, современный Хельсинки) в семье рабочего, окончил начальное училище, эсер с 1905 г., до ареста служил бухгалтером на почтамте в Санкт-Петербурге.
   За агитацию среди рабочих его в 1910 г. арестовали и по приговору суда сослали в Нарымский край на 3 года, по окончании ссылки он остался жить в Сибири. В 1912 г. Михаила Яковлевича за участие в антиправительственной демонстрации на 6 месяцев подвергли тюремному заключению. После освобождения он получил разрешение поселиться в Мариинске Томской губернии, работал в системе сибирской кооперации. Именно здесь, в Мариинске, при активном участии Бориса Маркова, Арсения Лисиенко и собственно самого Михаила Линдберга был создан в 1916 г. "Сибирский союз социалистов-революционеров". В него вошли представители эсеровской партии, стоявшие на левых позициях и, в противовес правому крылу партии (оборонцам), выступавшие за скорейшее прекращение войны, ведущейся, как они полагали, не за интересы народа, а за сверхприбыли мирового капитала. В последующие, революционные, 1917-1918 гг. Линдберг являлся представителем центристского или, по-другому, черновского (от В. Чернова) направления в эсеровской партии.
   После Февральской революции 1917 г. Михаила Яковлевича назначили на должность заместителя председателя Мариинского комитета общественной безопасности и порядка (главного революционного органа Мариинского уезда). В июле того же года Линдберга избирают членом Томского губкома партии эсеров и членом исполкома Томского губернского комитета ПСР. Тогда же он переезжает в Томск и поселяется по улице Духовской (ныне К. Маркса)-5. В ноябре 1917 г. Линдберг баллотируется в члены Всероссийского Учредительного собрания от Томской губернии и избирается в его состав по списку партии эсеров.
   После разгона большевиками УС Михаил Яковлевич вернулся в Томск и вскоре вошёл в состав Западно-Сибирского комиссариата, который, по поручению Временного правительства автономной Сибири, непосредственно на месте занимался подготовкой антибольшевистского вооруженного восстания в крае. После его победы в июне 1918 г. Линдберг с некоторыми своими товарищами по Томскому губернскому комитету ПСР возглавил Комиссариат по временному управлению всеми освобождёнными районами. Однако уже через месяц власть от Комиссариата перешла в руки Омского правительства во главе с П.В. Вологодским, и Линдберг остался практически не у дел. После этого он вернулся из Омска в Томск, где участвовал в работе Сибирской областной думы, а потом вследствие временной приостановки её деятельности уехал на некоторое время в Мариинск. Здесь в октябре того же года во время так называемого Чумайского крестьянского восстания Михаил Яковлевич подвергся краткосрочному аресту по обвинению в подготовке заговора против Временного Сибирского правительства.
   В феврале 1919 г. он вместе с П. Михайловым и Б. Марковым вышел из состава Всесибирского краевого комитета партии эсеров, в знак протеста против проводимой им соглашательской политики в отношении колчаковского режима. По-прежнему являясь сторонником тактики прямого действия, Линдберг в том же 1919 г., по некоторым сведениям, участвовал в подготовке покушения на адмирала Колчака, но дело не было доведено до конца. В декабре 1919 г. Михаил Яковлевич вместе со своими товарищами по новому эсеровскому блоку (вновь возрождённому "Сибирскому союзу социалистов-революционеров") осуществлял подготовку к антиколчаковскому восстанию в Иркутске и в отличие от
  П. Михайлова и Б. Маркова сумел избежать ареста и расправы со стороны колчаковской контрразведки. После перехода власти в Иркутске в руки большевиков Михаил Линдберг переезжает на Дальний Восток, где весной 1920 г. становится председателем военного совета Приморской земской управы, в которую вместе с ним тогда вошли также большевики Лазо, Луцкий и Сибирцев.
   После окончания Гражданской войны Линдберг остался в советской России, занимал ряд ответственных административных постов в Дальневосточной республике, в середине 30-х годов переехал в Москву и служил по финансовой части во Всесоюзном радиокомитете при СНК СССР. В октябре 1937 г. Михаил Яковлевич был арестован, обвинён в шпионской деятельности и в марте 1938 г. расстрелян. Полностью реабилитирован в 1997 г.
  Лисиенко Арсений Павлович (настоящая фамилия Семёнов Федор Семёнович) - 28 лет в 1918 году, уроженец Санкт-Петербурга (по другим сведениям - Тверской губернии), окончил мореходное училище, в 1906 г. вступил в партию эсеров.
   В 1911 г. за революционную деятельность он, как Фёдор Семёнов, был сослан в Верхоленский уезд Иркутской губернии, откуда бежал в 1914 г. Сначала он нелегально на несколько месяцев поселился в Новониколаевске, потом по подложным документам на имя Лисиенко перебрался в Бийск, а в 1915 г. - в Мариинск. Там устроился на работу в систему сибирской кооперации и под её прикрытием продолжил нелегальную революционную деятельность, явился одним из организаторов "Сибирского союза социалистов-революционеров" (две организационные конференции прошли как раз в Мариинске в 1916 г.). Семёнов-Лисиенко стоял на позициях эсеров-интернационалистов, являлся противником сотрудничества с буржуазией и её партиями и ещё в период Февральской революции высказывался за передачу власти Советам. В 1917 г. Лисиенко, так и оставивший за собой теперь свою подложную, конспиративную, фамилию, переехал в Томск, вошёл в состав Томского городского комитета ПСР, а потом и губернского комитета, редактировал главный печатный орган томских эсеров газету "Путь народа". В октябре того же года Арсений Павлович баллотировался в гласные Томской городской думы по списку эсеровской партии, но не прошёл. Проживал в этот период по улице Б. Кирпичной (теперь улица Октябрьская)-22. В том же октябре 1917 г. Лисиенко стал делегатом I Сибирского областного съезда, а в ноябре - членом Всероссийского Учредительного собрания от Томской губернии.
   После разгона большевиками УС Арсений Лисиенко некоторое время оставался в Центральной России и вернулся в Томск лишь осенью 1918 г. Осудив колчаковский переворот, он в следующем 1919 г. вошёл в число активных участников подпольного сопротивления установившемуся в Сибири правобуржуазному диктаторскому режиму. Вместе со своими товарищами по партии П. Михайловым, Б. Марковым и М. Линдбергом он вновь возродил к жизни "Сибирский союз социалистов-революционеров". В том же году в компании с другими томскими эсерами, в частности с В. Сидоровым и Е. Захаровым, Арсений Лисиенко в ноябре 1919 г. принял участие в неудачной попытке вооруженного антиколчаковского мятежа во Владивостоке, осуществлявшегося в рамках земско-областнической идеологии, под военным руководством чеха Р. Гайды и при негласном контроле со стороны кураторов из Антанты. Потом в декабре того же года он участвовал в точно таком же, но на этот раз более удачном, вооруженном мятеже в Иркутске, после чего, возглавив военно-политический штаб в партизанском отряде анархиста Каландаришвили, сражался в Забайкалье с остатками колчаковских и семёновских войск. Затем в Верхнеудинске его назначили министром социального обеспечения в правительстве Дальневосточной республики. Потом он переехал во Владивосток и здесь в 1920 был избран членом Учредительного собрания Дальневосточной республики. После окончания Гражданской войны Лисиенко решил покинуть советскую Россию, эмигрировал сначала в Харбин, а потом в Новую Зеландию, где и умер в 1973 г.
  Лобков Залман Иудович (на русский манер прозывался Пётр Кузьмич) - 20 лет в 1918 г., еврей, родился в Тобольске в купеческой семье, член РСДРП(б) с 1916 г. Одновременно с этим он являлся последователем толстовских идей и даже был исключён из Тюменского коммерческого училища за распространение крамольной литературы в духе яснополянского старца-бунтаря, а в 1914 г. за агитацию против войны и пропаганду пацифизма подвергся аресту и краткосрочному содержанию в тюрьме. В 1916 г. Залман переехал в Омск, устроился на работу в страховое агентство и начал заниматься нелегальной деятельностью в составе социал-демократической подпольной группы.
   После Февральской революции 1917 г. он - один из самых активных большевистских деятелей Омска, председатель Омского городского комитета РСДРП(б). После Октябрьской революции вошёл в состав Омского исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов и занял в нём пост комиссара финансов, организовывал красногвардейские отряды, принимал участие в работе революционного трибунала. Во время чехословацкого мятежа сражался с восставшими легионерами у станции Марьяновка, 7 июня отступил вместе с другими большевиками и с остатками красных частей из Омска к Тюмени и Екатеринбургу, потом был отозван в Москву. В 1919 г. Лобкова по заданию ЦК большевистской партии направили за линию фронта - в Челябинск - для организации подпольной работы (по документам студента Б.И. Голубева). Однако здесь двадцатилетнего малоопытного агента вскоре арестовала колчаковская контрразведка и под пытками, как это часто случается, он стал давать признательные показания. В мае того же года его перевезли в Уфу и здесь казнили по приговору военно-полевого суда.
  Лозовой Фёдор Сергеевич - член Сибирской областной думы от 4-го Омского крестьянского областного съезда (обозначался в документах Думы как Лозовой второй). В июле 1918 г. Фёдор Сергеевич был избран секретарём президиума Частного совещания СОД, потом на августовской сессии Сибирской думы - товарищем председателя Думы и ввиду частого отсутствии Якушева в сентябре и октября фактически руководил работой президиума Думы.
  Луцкий Алексей Николаевич - 35 лет в 1918 г., родился в г. Козлове Тамбовской губернии, окончил Тифлисское военное училище. Став офицером, был взят на службу в структуры русской военной разведки, несколько лет провёл в Японии, штабс-капитан. После Октябрьской революции 1917 г. перешёл на сторону большевиков, один из создателей сибирской ЧК, в мае 1918 г. возглавил её пограничный (контрразведывательный) отдел, выслеживал и обезвреживал агентов Временного правительства автономной Сибири, а также иностранных спецслужб на территории Забайкалья и Иркутска. После летнего 1918 г. антисоветского мятежа на подпольной работе весной 1920 г. вместе с Сергеем Лазо казнён на Дальнем Востоке, по одной версии, белогвардейцами, по другой - японцами.
  Лыткин Фёдор Матвеевич (настоящее имя по отцу Ферик Фетько Полат-бек) - 21 год в 1918 г., родился в Сибири, в селе Тулун Нижнеудинского уезда Иркутской губернии. По поводу его происхождения до сих пор не всё ясно. По одной из версий - мать его была русская, выданная замуж за бурята Матвея Лыткина, но сбежавшая от законного супруга к ссыльному кавказцу и имевшая от него трёх незаконнорожденных детей, записанных, однако, на фамилию и отчество "законного" родителя. Одновременно с этим известный советский историк Валентин Рябиков, участник Гражданской войны в Сибири и лично знакомый с Лыткиным, утверждал в своей монографии о нём, что мать Фёдора являлась по национальности буряткой, а отец - курдом из племени езидов-огнепоклонников, сосланным в Сибирь за убийство. По версии же областника Владимира Крутовского, также достаточно хорошо знавшего Фёдора Лыткина, родным отцом ему приходился всё-таки ссыльный черкес из-под Карса.
   Примерно в 1915 г., вскоре после окончания Иркутской губернской гимназии, Лыткин за участие в работе социал-демократического кружка был сослан в город Енисейск Красноярской губернии. Находясь здесь, он начал сотрудничать с областническим журналом Вл. Крутовского "Сибирские записки", публикуя в нём свои первые стихи. В революционном 1917 г. Фёдор Лыткин перебрался в Томск, где поступил на юридический факультет местного университета. Здесь же, в Томске, он официально вступил в объединённую организацию РСДРП, числясь в ней сначала как меньшевик-интернационалист. Однако после Октябрьской революции он сразу же переметнулся к большевикам, став на некоторое время одним из активнейших участников советского строительства в Томске. В конце 1917-го - начале 1918 гг. Фёдор Матвеевич входил в состав объединённого Томского губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, а потом стал ещё и членом губернского исполкома. Проживал в тот период в Томске на улице Нечаевской (ныне проспект Фрунзе), дом 23, кв.1.
   В это же самое время Лыткин являлся участником I и II Сибирских областных съездов. Категорически не приемля тогда идеи сибирских автономистов, он, подходя к данному вопросу с чисто классовых позиций, обвинял сибирских областников в пособничестве буржуазии по разобщению российского и сибирского пролетариата. Поэтому первый Областной съезд он вместе с другими делегатами от сибирской социал-демократии покинул в знак протеста, а второй съезд вообще посчитал возможным разогнать, если его делегаты посмеют каким-то образом пойти против советской власти.
   В феврале 1918 г. на II съезде Советов Сибири Лыткин был избран в члены правительства Центросибири и назначен на должность наркома советского управления регионом. Тогда же Фёдор Матвеевич подготовил и представил на утверждение делегатов съезда основанный на принципах демократического централизма план общественно-политического советского устройства Сибири.
   В самом начале белогвардейского мятежа, в июне 1918 г., Лыткин по поручению советского правительства Сибири участвовал в переговорах с командованием восставшего Чехословацкого корпуса, результатом которых явилось перемирие на 10 дней. После возобновления боевых действий, приведших в конечном итоге к полному разгрому красных частей, Фёдор Лыткин вместе с председателем Центросибири Николаем Яковлевым и ещё с несколькими видными сибирскими большевиками осенью 1918 г. пытался пробраться через Олёкминскую тайгу в Якутск, где, по мнению беглецов, ещё сохранялась советская власть. Однако сделать этого им не удалось. В начале ноября группа Яковлева и Лыткина была обнаружена недалеко от Олёкминска белогвардейским казачьим отрядом и в результате неравного короткого боя полностью уничтожена.
   После окончания Гражданской войны останки Лыткина, Яковлева и других их товарищей, погибших в той стычке с казаками, перенесли в Олёкминск и здесь захоронили в братской могиле. Имена убиенных, двух выдающихся сибирских большевиков, до сих пор носят две улицы в г. Томске, но нет пока даже переулка ни имени Николая Михайловича Ядринцева, ни Петра Васильевича Вологодского, ни улицы Александра Васильевича Андрианова... Увы - нам, томичам.
  Магун Исаак Львович - 27 лет в 1918. Начинал свою революционную деятельность как бундовец, потом меньшевик-интернационалист, в 1917-1918 гг. один из лидеров профсоюзного движения Сибири, секретарь центрального профессионального бюро края, член Сибирской областной думы от профсоюзов Западной Сибири. После антибольшевистского переворота в июле 1918 г. на Западносибирской конференции профсоюзов Магун был избран в состав Временного совета профессиональных союзов Сибири и в его исполком. Проживал в тот период в Томске, известно, что в начале августа 1918 г. он подвергся аресту при закрытии буржуазно-демократическими властями левой газеты "Рабочее знамя", в редакционную коллегию которой он входил, но к началу августовской сессии Сибирской областной думы, как член СОД, Магун был освобождён. На последнем пленарном заседании Облдумы 10 ноября единственный из всех депутатов проголосовал против предложения Временного Всероссийского правительства о самороспуске Сибирской областной думы. В период колчаковщины продолжал свою работу по руководству профсоюзными организациями Сибири. После окончания Гражданской войны вступил, по всей видимости, в партию большевиков, работал в ЧК, весной 1922 г. возглавил Томский губернский совет профсоюзных организаций. В марте 1923 г. был назначен председателем Иркутского губернского совета профсоюзов, а ещё через год его перевели в на работу в ЦК профсоюзов. Умер в 1942 г. в блокадном Ленинграде.
  Мазан Борис Петрович - меньшевик-оборонец, в 1918 г. входил в Томский губернский комитет меньшевистской организации, член Сибирской областной думы от главного комитета Томской железной дороги. Во время сентябрьского политического кризиса вместе с некоторыми другими членами президиума Сибирской думы подписал постановление о приостановке деятельности Административного совета Сибирского правительства и об аресте министра финансов Михайлова и заместителя министра внутренних дел Грацианова.
  Мазурин Николай Владимирович - 33 года в 1918 г., родился в мещанской семье, окончил Московский университет, член партии эсеров, с 1907 г. находился на положении ссыльнопоселенца в Канском уезде Енисейской губернии, с 1915 г. проживал в Красноярске. После Февральской революции Мазурин, как эсер-интернационалист, входил в состав губернского комитета ПСР, но в середине лета, во время июльского политического кризиса, размежевавшего силы левых и правых социалистов, Николай Владимирович вышёл из комитета и возглавил группу красноярских левых эсеров. С конца января 1918 г. Мазурин являлся членом исполкома Совета железнодорожных депутатов Томской железной дороги и входил в коллегию по её управлению, а от неё же был делегирован в состав Красноярского совдепа. 17 мая того же года его назначили комиссаром (начальником) Томской железной дороги.
   По получении 25 мая первых известий из Мариинска о вооруженном выступлении военнослужащих Чехословацкого корпуса и сибирского антибольшевистского подполья Николай Мазурин сразу же выехал из Красноярска для проведения предварительных переговоров с мятежниками. После отказа чехословаков и белогвардейцев сложить оружие он проследовал дальше, в Томск, где включился в работу по организации вооруженных формирований для борьбы с разрастающимся антисоветским восстанием. Так, на станции Томск-II Мазурин провёл срочную мобилизацию среди железнодорожников в формируемый им отряд Красной гвардии (28 мая). Потом с той же целью он выезжал на станцию Тайга и в шахтёрский посёлок Анжерка.
   Отступив вместе с красногвардейским отрядом Ивана Лебедева со станции Тайга, Мазурин прибыл в Томск, когда большевистские власти уже эвакуировались из города, а в Томске хозяйничали вышедшие из подполья офицеры-боевики. Тайно бежав из города, Николай Владимирович в деревне Чернильщикова был схвачен местными крестьянами и передан новым властям, которые поместили его в одну из томских тюрем. Одно время он числился в списках арестованных просто как сочувствующий большевикам железнодорожный конторщик, однако, спустя некоторое время, Мазурина всё-таки опознали. В 20-х числах октября 1918 г. его, как наиболее активного деятеля советской власти (и к тому же - военного преступника, с точки зрения белогвардейцев), вывезли из Томска, по всей видимости, в "эшелоне смерти", и вскоре расстреляли, по одним сведениям, в Кольчугино (Ленинск-Кузнецкий), по другим - где-то на перегоне Тайга-Яшкино.
  Майнагашев Степан Дмитриевич - 32 года в 1918 г., хакас по национальности. Родился в селе Аскиз, что на территории современной республики Хакасия. Год обучался в Красноярской духовной семинарии. В 1910-1911 гг. Степан Дмитриевич являлся вольнослушателем юридического факультета Томского университета, тогда же познакомился с Г.Н. Потаниным. В 1911 г. Майнагашев обучался в Московском народном городском университете Шанявского. По поручению Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии занимался лингвистическими и этнографическими исследованиями на территории Минусинского уезда Енисейской губернии. После Февральской революции стал одним из лидеров хакасского национального движения, являлся членом Сибирской областной думы, входил во фракцию национальностей, выражал интересы малых народов Сибири. Во время политического кризиса сентября 1918 г. Майнагашев был избран в состав специально созданного комитета Думы во главе с Павлом Михайловым для борьбы с происками омского Административного совета, приостановившего своим указом работу Думы. На последнем заседании Думы 10 ноября 1918 г. выступал от лица фракции национальностей, выражая её коллективное мнение о подчинении распоряжению Всероссийского правительства о самороспуске Думы. При Колчаке Степан Дмитриевич служил помощником управляющего Минусинским уездом. В марте 1920 г. был арестован красными и через месяц за "контрреволюционную" деятельность расстрелян в Минусинске по приговору коллегии уездной ЧК. Реабилитирован в 2000 году.
  Макушин Пётр Иванович - 74 года в 1918 г., купец-книготорговец и издатель, просветитель, культурный "диктатор" Сибири, через сеть своих магазинов распространял знания по всему краю. Цитата: "Это был человек, открывший первую публичную библиотеку в городе (1870 г.), первый книжный магазин (1873 г.), учредивший в Томске общество попечения о начальном образовании с девизом: "Ни одного неграмотного!" (1882 г.), общество содействия устройству сельских бесплатных библиотек-читален (по Томской губернии их было около 600), педагогический музей, первую в России (выделено мной. - О.П.) бесплатную библиотеку (1884 г.), вложивший свои деньги в строительство Дома науки (1912 г.), открывший народный университет (1918 г.)... Благодаря деятельности организованных П.И. Макушиным обществ, Томск уже в 1883 г. занял одно из почётных мест среди российских губернских городов по показателям начального образования: здесь один учащийся приходился на 33 жителя, а в Москве и в Петербурге в 1886 г. - соответственно на 75 и 80 человек. Желая "снять оковы невежества с народной души", сибирский просветитель радел и о положении учителя, его материальном состоянии. В 1916 г. им были написаны потрясающие и по сей день не потерявшие своей актуальности слова: "Не могу не выразить моего горячего желания, чтобы поскорее на святой Руси в сознании всех честно мыслящих людей внедрилось убеждение, что возрождение и рост - и нравственный, и умственный, и экономический - нашей Родины возможны только через школу, только при помощи армии просвещённых, преданных делу, материально обеспеченных учителей"" ("История названия томских улиц". Томск: Издательский дом "D"Print". 2004. C.186). От себя добавим, что из всех захоронений выдающихся томских деятелей досоветской эпохи в настоящий момент сохранено в городе (людской ли мудростью, чудом или божьим провидением) лишь три могилы: святого старца Фёдора Кузьмича (по одной из легенд ушедшего в народ императора Александра I) - в ограде Богородице-Алексеевского монастыря, Г.Н. Потанина - в роще государственного университета и П.И. Макушина - у здания открытого им народного университета, с эпитафией: "Ни одного неграмотного".
  Малахов Василий Зотикович - 40 лет (по другим данным 42 года) в 1918 г. Родился в с. Риддерское Змеиногородского уезда Томской губернии в крестьянской семье. Окончил Барнаульское горное училище, два года состоял слушателем юридического факультета Петербургского университета, а потом ещё три года слушал курсы строительного отделения Томского технологического института. После этого служил производителем землеустроительных работ в ряде губернии европейской части России. В революционном 1917 г. вернулся в Сибирь и вступил в партию эсеров. В октябре того же года Малахова избрали гласным Змеигородского уездного земского собрания, в тот же период он стал членом исполкома Алтайского губернского совета крестьянских депутатов, от которого в начале 1918 г. Василий Зотикович был избран депутатом Сибирской областной думы. В конце января участвовал в тайных заседаниях СОД и даже, как старейший по возрасту из присутствовавших тогда депутатов, председательствовал на первом нелегальном собрании. В конце февраля того же года Василий Зотикович получил поручение от краевого центра подпольного движения организовать сеть нелегальных противобольшевистских комиссариатов на территории Алтайской губернии. В период начала летнего вооруженного восстания Малахов находился в Томске, присутствовал на первом Частном совещании членов Сибирской областной думы, но 7 июня в качестве уполномоченного Западно-Сибирского комиссариата выехал в Барнаул для того, чтобы создать там коллегиальный орган по управлению Алтайской губернией. В начале июля вышел из эсеровской партии, после чего указом Совета министров ВСП был назначен Алтайским губернским комиссаром. Проводил достаточно жесткую политику по отношению к левой оппозиции, закрывал, что называется, глаза на правовой беспредел, творимый военными, и даже накладывал запрет на издание некоторых эсеровских и меньшевистских газет. Проявив себя таким образом, Малахов в ноябре (по другим данным в конце декабря) 1918 г. получил повышение по службе, став чиновником в министерстве внутренних дел колчаковского правительства, сначала в должности уполномоченного, а с марта 1919 г. в качестве управляющего туземным отделом, потом отделом сельского управления и, наконец, в качестве особоуполномоченного. После оставления белыми Омска эвакуировался вместе с женой и 6 детьми в Иркутск, после чего его следы теряются.
  Мальцев Александр Прокопьевич - 38 (по другим данным 36) лет в 1918 г. Образование высшее экономическое, ни к какой политической партии не принадлежал, но был известен как человек праволиберальных взглядов, а в период революции 1905 г. даже сотрудничал с рядом народнических газет. В 1916 г. поселился в Омске, состоял в областном военно-промышленном комитете и являлся управляющим отделения товарищества "Провиант". В 1917 г. стал кандидатом в гласные Омской городской думы от партии народной свободы. В начале июня 1918 г. после свержения в Омске советской власти Мальцев занял должность уполномоченного Временного Сибирского правительства по финансовым вопросам г. Омска. А в середине июня Александра Прокопьевича назначили заведующим финансовым отделом Западно-Сибирского комиссариата ВПАС. В этот преиод добивался отмены хлебной монополии и введения полной свободы в осуществлении торговых операций на территории Сибири. После 1 июля того же года Мальцев был несколько понижен в должности занял пост директора отдела (департамента) Государственного казначейства министерства финансов Временного Сибирского, а затем Временного Всероссийского и, наконец, Российского правительств А.В. Колчака. В ноябре 1919 г. эвакуировался в составе своего учреждения в Иркутск. С приходом советской власти в феврале-марте 1920 г. заведовал сметно-бухгалтерским отделом Иркутского губернского ревкома. 29 марта 1920 г. был арестован Иркутской губернской ЧК. Дальнейшая его судьба неизвестна.
  Мальчевский Модест - подполковник старой армии, в июне 1918 г. командовал флотилией из нескольких пароходов, преследовавших убегавших вверх по Енисею красноярских большевиков во главе с предисполкома Вейнбаумом, настиг их у села Монастырского на Нижней Тунгуске, захватил в плен и доставил в Красноярск.
  Мамонтов Ефим Мефодьевич - 29-30 лет в 1918 г., легендарная личность времён Гражданской войны в Сибири. Родился на Алтае, по другим сведениям, в Воронежской губернии, в семье крестьянина-середняка, в 1917-1922 гг. житель села Вострово (Кабанье) Покровской волости Славгородского уезда Алтайской губернии. Участник Первой мировой войны, фельдфебель (старший унтер офицер) царской армии, был награждён двумя Георгиевскими крестами. Один из виднейших партизанских командиров Сибири, сражавшихся с войсками Колчака на Алтае, в сентябре 1919 г. возглавлял объединенную партизанскую армию (по разным подсчётам, насчитывавшую от 2 до 20 тыс. человек). В начале декабря того же года его армия отбила у белых и заняла административный центр Алтайской губернии г. Барнаул. После окончательно разгрома белогвардейских войск на территории Сибири Ефима Мефодьевича назначили членом чрезвычайного революционного трибунала, в составе которого он принимал участие в судебном процессе по делу министров колчаковского правительства.
   Летом 1920 г. Ефиму Мамонтову поручили командование над добровольческой бригадой, сформированной из бывших сибирских партизан и отправленной на борьбу с Врангелем. Там, кстати, ему пришлось сражаться с отрядами другого партизанского вожака, самого знаменитого украинского анархиста - батьки Махно. По возвращении зимой того же года назад в Сибирь Ефима Мефодьевича назначили командиром дивизии войск внутренней службы, но вскоре его арестовала ЧК по подозрению в контрреволюционной деятельности и в связях с правоэсеровским Сибирским крестьянским союзом. Освобождённый вскоре из-под ареста, Мамонтов оставил военную службу, вернулся в родное с. Вострово и стал заниматься сельским хозяйством. В феврале 1922 г. он погиб. По одной версии - его застрелили кулаки с. Власиха по политическим мотивам, по другой - он был убит в пьяной драке на бытовой почве. Похоронен в Барнауле.
  Маньков Иван Николаевич - 38 лет в 1918 г., уроженец г. Нижнеудинска Иркутской губернии, образование средне-специальное, по профессии телеграфист. Принимал активное участие в революционных событиях 1905 г., за что несколько лет провёл в ссылке на севере Канского уезда. Вернувшись после освобождения в Нижнеудинск, в 1910 г. был избран городским головой, а в 1912 г. - членом IV Государственной думы от Иркутской губернии, примкнул там к социал-демократической фракции и вошёл в сибирскую парламентскую группу. По некоторым сведениям, в этот же период Иван Николаевич вступил в партию меньшевиков.
   После Февральской революции 1917 г. он активно включился в преобразовательскую общественно-политическую деятельность, прерванную октябрём. В начале 1918 г. Иван Маньков становится одним из руководителей нижнеудинской подпольной антибольшевистской организации. В конце мая того же года при помощи частей Чехословацкого корпуса в Нижнеудинске была свергнута советская власть. После этого Маньков на некоторое время возглавил нижнеудинский повстанческий комитет. Однако вскоре, после конфликта с новыми военными властями, Ивана Николаевича принудили оставить свой пост. Дальнейшая его судьба, к сожалению, пока нам неизвестна.
  Мараев Евгений Иванович - в 1918 г. заместитель председателя революционного трибунала Томской губернии, в марте руководил ликвидацией Томского окружного суда. Во время чехо-белогвардейского мятежа был арестован, содержался до октября 1918 г. в томской губернской тюрьме, вскрыв себе вены, пытался покончить жизнь самоубийством, но выжил. В конце октября по распоряжению генерала Пепеляева в числе других 13 заложников был вывезен в Екатеринбург и содержался там в местной тюрьме. После краха белого движения на территории Сибири вернулся в Томск. В мае 1920 г. являлся сотрудником губернской ЧК, возглавил комиссию по реквизициям при Томском губревкоме. Дальнейшую его судьбу проследить не удалось.
  Марков Борис Дмитриевич (он же Доронин Фёдор Алексеевич, он же Е.В. Добролюбов) - 34 года в 1918 г., правый эсер-интернационалист, коренной сибиряк, уроженец Кузнецкого уезда Томской губернии (современная Кемеровская область), выходец из мещанской семьи, отец работал служащим горного завода на Салаирском руднике.
   В 1901 г. Борис Марков окончил Барнаульское горное училище, некоторое время трудился горным мастером, но вскоре очень серьёзно увлёкся революционной деятельностью. Оставив работу, а потом и вовсе покинув Сибирь, он сначала перебрался в Одессу, потом в Петербург. Вступив в боевую организацию партии эсеров, Марков в 1904 г. принял участие в подготовке террористического акта против министра юстиции Муравьёва, за что был арестован и приговорён к каторжным работам в Сибири. После окончания срока каторги Бориса Маркова определи на поселение в Киренский уезд (на севере Иркутской области), откуда он вскоре бежал, но его почти сразу же поймали и водворили на прежнее место ссылки. В 1911 г. он снова бежит и объявляется в Новониколаевске с документами на имя Добролюбова, там его арестовывают и вновь отправляют на поселение. Однако через два года Маркову снова удаётся бежать. На сей раз он скрывается под именем Фёдора Доронина в Бийском, а потом Кузнецком уездах Томской губернии, устраивается на работу писарем, потом землемером, а затем инструктором в системе сибирской кооперации и под этой "крышей" продолжает революционную деятельность. Так, перебравшись вскоре в Новониколаевск, он сразу же входит в число руководителей местной подпольной эсеровской организации и в тот же период принимает активное участие в общесибирских эсеровских конференциях, нелегально проходивших тогда главным образом в Мариинске. Данные конференции, 1915 и 1916 годов, положили начало "Сибирскому союзу социалистов-революционеров", организации, сыгравшей весьма значительную роль в дальнейших революционных событиях в Сибири.
   После Февральской революции Борис Марков вошёл в исполком Новониколаевского Совета рабочих и солдатских депутатов, в этот же период его избрали председателем Новониколаевского городского народного собрания. Однако вскоре Борис Дмитриевич переехал в губернский Томск, где осенью 1917 г. занял пост председателя Томского губкома ПСР, крупнейшей партийной организации в Сибири. В ноябре того же года Маркова избрали в члены Всероссийского Учредительного собрания по Томскому избирательному округу, правда, как жителя Петрограда (видимо, ещё со времён своей боевой молодости Марков был прописан в северной столице, по ул. Песочной-33, кв.2).
   Октябрьскую социалистическую революцию Борис Дмитриевич, как и большинство его товарищей по Томской губернской эсеровской организации (центристско-черновского направления), воспринял положительно, к советской власти первое время относился также сочувственно. Однако после разгона Всероссийского Учредительного собрания и Сибирской областной думы он перешёл в оппозицию к большевикам и стал весной 1918 г. одним из активнейших участников в подготовке вооруженного восстания в Сибири. В тот период Марков вошёл в число четырёх главных комиссаров Временного правительства автономной Сибири (ВПАС), которые непосредственно на месте занимались общим руководством и организацией подпольной работы. Летом 1918 г., после осуществления антибольшевистского переворота, Марков - член Временного комиссариата ВПАС по управлению всей Сибирью. Однако уже с июля того же года, после передачи власти в руки Временного Сибирского правительства под председательством П.В.Вологодского, он - просто уполномоченный этого правительства в Самаре при Комитете членов Учредительного собрания (до августа того же года) и одновременно член депутатского корпуса Сибирской областной думы.
   После государственного переворота 18 ноября 1918 г. Борис Дмитриевич ушёл в оппозицию к официальной власти. Колчаковский режим он не принял точно так же, как и большевистский, считая и тот, и другой узурпацией власти, не имеющей ничего общего с демократическими идеалами русской революции. В феврале 1919 г. Марков вместе со своими товарищами Павлом Михайловым и Михаилом Линдбергом вышел из состава Всесибирского краевого комитета партии эсеров, не согласившись с пассивной политикой его руководства по отношению к реакции справа. После этого летом того же года они все трое вновь возродили революционный "Сибирский союз социалистов-революционеров", который в противовес Всесибирскому краевому комитету ПСР выступил за немедленное свержение колчаковской диктатуры и заключение мира с большевиками, дабы создать на территории Сибири независимое демократическое государство с правосоциалистическим правительством во главе. В осуществление данных планов осенью 1919 г. Марков принял участие в земско-эсеровском оппозиционном движении Политцентра, а в декабре того же года стал одним из руководителей иркутского антиколчаковского восстания. Однако за день до его начала Борис Дмитриевич был арестован белогвардейской контрразведкой и вместе с П. Михайловым, а также некоторыми другими товарищами по борьбе вывезен белогвардейцами из охваченного восстанием Иркутска и передан семёновцам. Вечером 6 января 1920 г. по пути с пристани Байкал до железнодорожного посёлка Лиственничного всю группу арестованных в количестве 31 человека казнили без суда и следствия ("по законам военного времени") с особо изощрённой жестокостью - забивали деревянными колотушками и выбрасывали под работающие винты парохода "Ангара".
  Марковский Тихон Павлович - 33 года в 1918 г., во время Первой мировой войны прапорщик 31-го Сибирского запасного полка, дислоцировавшегося в Красноярске, большевик. В 1917 г. - помощник председателя Красноярского объединенного Совета рабочих и солдатских депутатов. В июне 1918 г. во время эсеро-чехо-белогвардейского мятежа командовал всеми красноармейскими и красногвардейскими воинскими подразделениями Енисейской губернии. После ряда поражений на Мариинском и Клюквенском фронте, а также под Красноярском вместе с другими большевиками и остатками красных частей пытался посредством речного транспорта бежать вниз по Енисею. Однако у села Монастырского он вместе со своими товарищами был взят в плен и 26 июля доставлен в Красноярск. На следующий день Тихон Павлович пал жертвой внесудебной расправы со стороны казаков.
  Матковский Алексей Филиппович - 41 год в 1918 г., из потомственных дворян Подольской губернии, окончил кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище и Академию Генерального штаба, став потом её преподавателем; профессор, генерал-майор царской армии. Летом 1918 г. во время сибирского антибольшевистского восстания Матковский находился вместе с Академией в подконтрольном большевикам Екатеринбурге. После захвата города войсками Сибирской армии генерал вступил в её ряды. Сначала занял должность инспектора артиллерии, а потом, в начале осени 1918 г. сменил генерала Иванова-Ринова на посту командира 2-го Степного Сибирского корпуса. Во время колчаковского переворота Матковский находился в должности начальника гарнизона и коменданта Омска, т.е. исполнял обязанности главного войскового начальника города. И хотя по общепринятой версии он не был осведомлён о плане операции, однако все события, связанные с арестом министров-социалистов из Уфимской Директории, совершались при его, что называется, молчаливом согласии и не противодействии вооруженному мятежу. В благодарность за это Матковский сразу же был облагодетельствован пришедшей к власти новой колчаковской администрацией и назначен на высокую должность командующего Западно-Сибирским военным округом, летом 1919 г. приказом Колчака ему было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта. В конце ноября - начале декабря 1919 г. Матковский осуществлял высшую военную власть в Алтайской губернии и Барнауле, осуществлял общее руководство карательными операциями против алтайских партизан. В январе 1920 г. был арестован красными и в мае того же года проходил свидетелем по делу министров правительства Колчака. Расстрелян 8 июня 1920 г. по приговору Омской ЧК.
  Медведев Александр Семёнович - 38 лет в 1918 г. Происходил из казаков Области войска Донского, окончил Иркутскую духовную семинарию, работал сначала учителем в Забайкалье и на Дальнем Востоке, а с 1911 по 1917 гг. заведовал железнодорожным училищем в Никольск-Уссурийске. Член партии эсеров с 1907 г., но в нелегальной деятельности участия не принимал. После Февральской революции был избран городским головой (мэром) Никольск-Уссурийска, а в декабре 1917 г. стал председателем Приморской областной земской управы, то есть руководителем всего приморского самоуправления. Летом 1918 г. Медведев поддержал антибольшевистский переворот во Владивостоке и начал активно сотрудничать с Временным правительством автономной Сибири под председательством П. Дербера, совместными усилиями с которым противодействовал притязанием на власть в Приморье правоконсервативной группы генерала Хорвата, защищая таким образом демократические завоевания Февральской революции, имея при этом поддержку среди части иностранного дипломатического корпуса. Однако после самороспуска ВПАС и назначения осенью 1918 г. генерала Хорвата верховным уполномоченным по Дальнему Востоку Медведев вынужден был отказаться от своих притязаний на власть в крае. Но в результате поражения белого движения на территории Сибири и после антиколчаковского вооруженного переворота конца января 1920 г. во Владивостоке, Александр Медведев всё-таки возглавил Временное правительство Приморья. 25 февраля того же года Совет народных комиссаров РСФСР официально признал ВПП. Правительство А.С. Медведева, которое ещё по другому называли Земским правительством, сразу же заявило о восстановлении правовых норм и демократических принципов Февральской революции, стало проводить политику экономического плюрализма, неприкосновенности института частной собственности, свободы договорных отношений, предпринимательства и торговли. Летом 1920 г. ВПП организовало проведение всеобщих демократических выборов в Народное собрание Приморья. Однако в результате майского 1921 г. так называемого меркуловского переворота Временное правительство Приморья было низложено, Медведев был арестован, вывезен японцами в Харбин и только после этого отпущен на свободу. В том же году Александр Семёнович выехал в советскую Читу, там его избрали депутатом Учредительного собрания Дальневосточной республики. Однако вскоре демократические процессы были свёрнуты и здесь. В октябре 1922 г. Медведева арестовали по политическому процессу против дальневосточной партийной организации социалистов-революционеров ("дело 24-х") и приговорили к заключению в Архангельский концлагерь сроком на три года. В 1925 г., при пересмотре дела "тройкой" особого совещания при коллегии ОГПУ, Александр Семёнович был выслан на поселение в Среднюю Азию. После этого его следы в истории теряются.
  Метелица Зиновий Петрович - 34 года в 1918 г., из забайкальских казаков, участник Первой мировой войны, служил в 1-м Аргунском полку. В январе 1918 г. во время следования полка с фронта в Забайкалье Зиновия Петровича избрали его командиром, после чего он принял активное участие в становлении советской власти в Сибири. Весной того же года Метелица сражался вместе со своим революционным полком против частей атамана Семёнова. В период чехо-эсеро-белогвардейского мятежа его в августе 1918 г. назначили главнокомандующим войсками Центросибири вместо не справившегося с должностными обязанностями П.К. Голикова. Однако выправить положение на фронте он уже не смог, в результате чего вскоре красные части оказались полностью разгромленными. Сам же Метелица в сентябре попал в плен к белым и был расстрелян на станции Борзя.
  Михайлов Иван Адрианович - 27 лет в 1918 г., родился в Сибири, во время отбывания его родителями-революционерами срока в Карийской каторжной тюрьме (Восточное Забайкалье), сын известного народника Адриана Михайлова. Окончил Читинскую гимназию, потом юридический факультет Петербургского университета. До февраля 1917 г. занимался главным образом своей научной карьерой, числился как беспартийный, но в революционном 1917 г. одно время вроде бы как был близок к правым эсерам. После Февральской революции служил в министерстве финансов, а также земледелия и продовольствия Временного правительства. Октябрьскую социалистическую революцию не принял и сразу же перешёл в число активных оппозиционеров большевистскому режиму. В конце 1917 г. Михайлов стал заместителем председателя Петроградского союза сибиряков-областников.
   В январе 1918 г. Иван Адрианович членами Сибирской областной думы был назначен министром финансов во Временное правительство автономной Сибири под председательством Петра Дербера. Летом того же года после свержения на территории Сибири советской власти Михайлов в той же должности вошёл в состав Временного Сибирского правительства под председательством Петра Васильевича Вологодского. В период сентябрьского политического кризиса он стал одним из организаторов заговора, направленного на устранение из Сибирского правительства нескольких министров-социалистов, одного из которых - Новосёлова - даже убили при этом. Спустя два месяца, в ноябре 1918 г., Иван Михайлов принял участие в организации ещё одного государственного переворота в Омске, в результате которого усилиями правобуржуазных политических группировок удалось отстранить от власти лево-демократическое правительство так называемой Уфимской Директории, на смену которой пришла военная диктатура во главе с адмиралом Колчаком. За такое предательство бывшие товарищи Михайлова по эсеровской партии дали ему уничижительное прозвище - "Ванька-Каин".
   В правительстве адмирала Колчака Иван Адрианович вновь занял привычную уже для него должность министра финансов и одновременно с этим организовал в Омске некое подобие английского мужского клуба, так называемый "кружок И. Михайлова", в который входили некоторые виднейшие представители торгово-промышленного капитала Сибири, а также политики и военные, придерживавшиеся правоконсервативных и даже порой реставрационно-монархических взглядов. Долгое время Михайлов интриговал также и против командования Сибирской армии, в частности в отношении генералов Гайды и Пепеляева, в окружении и под прикрытием которых действовали в 1919 г. некоторые видные члены эсеровской партии, находившиеся с осени 1918 г. в оппозиции к колчаковскому режиму. Вообще интриги и разного рода подковерная возня являлись неотъемлемым кредо И. Михайлова, за что он (на сей раз уже от своих коллег по колчаковскому кабинету министров) получил еще одно прозвище - "Иван Интриганович". В августе 1919 г. на фоне агонии колчаковского режима и усиления политического влияния оппозиции Ивана Михайлова одним из самых первых отправили в отставку со всех постов. Звезда его закатилась мгновенно, и вскоре он эмигрировал в Китай. В последующие годы проживал в Харбине и работал в сфере банковских услуг. В 1946 г. вместе с атаманом Семёновым Михайлов попал в руки СМЕРШа, был депортирован в СССР и в августе того же года повешен как государственный преступник по приговору военного трибунала. В 1998 г. Военная коллегия Верховного суда РФ признала И.А. Михайлова не подлежащим реабилитации.
  Михайлов Павел Яковлевич (он же Медведев) - 29 лет в 1918 г., коренной сибиряк, уроженец Татарского уезда Тобольской губернии, выходец из простого народа, родился, по одним данным, в семье плотника, по другим - крестьянина. Получил домашнее образование, после чего поступил и окончил городское училище, потом некоторое время являлся вольнослушателем медицинского факультета Томского университета, член партии эсеров с 1905 г., профессиональный революционер, эсеровский боевик, входил в состав "Боевой сибирской летучки".
   За участие в убийстве жандармского офицера в 1907 г. его приговорили к
  5 годам каторжных работ. Отбывал срок Павел Яковлевич в печально знаменитом Зерентуйском централе, самом, пожалуй, страшном тюремном изоляторе царского режима. Однако не смирился и здесь: в знак протеста против издевательств со стороны тюремной администрации несколько раз объявлял голодовку, потом организовал покушение (неудачное) на начальника тюрьмы. За свой непокорный нрав восемнадцатилетний Павел Михайлов часто подвергался избиениям, как со стороны охраны, так и со стороны сокамерников - уголовных преступников, в результате чего несколько раз пытался покончить с собой. В 1913 г. по завершении срока каторги Михайлова сослали на поселение в Якутию, откуда в 1914 г. он сбежал, но вскоре был арестован вновь, обвинён в покушении на жизнь забайкальского генерал-губернатора и снова отправлен в Якутию. В феврале 1916 г. Павел Яковлевич совершил второй побег с поселения, и на этот раз более удачный. Он добрался до Иркутска, где некоторое время проживал на нелегальном положении. Потом по подложным документам на имя Медведева перебрался в Томскую губернию и вскоре поселился в городе Новониколаевске (ныне Новосибирск), работал в системе сибирской кооперации, сотрудничал в газете "Обский кооператор". В тот же период он явился одним из создателей "Сибирского союза социалистов-революционеров", организации, сыгравшей весьма значительную роль в подготовке революционных событий на территории Сибири.
   После Февральской революции 1917 г. Павел Михайлов, как и все политические осуждённые при царском режиме, получает полную амнистию, переходит теперь уже на абсолютно легальное положение и переезжает в Томск. Здесь он становится одним из руководителей губернского комитета партии эсеров и официально числится секретарём томской губернской организации ПСР. Тогда же Павел Яковлевич был избран и членом Томской губернской земской управы - ведущего органа губернского самоуправления. В октябре того же года по спискам эсеровской партии он баллотировался в гласные Томской городской думы, но не прошёл. Проживал в тот период сначала по адресу: г. Томск, ул. Б.Кирпичная (теперь Октябрьская)-3, кв.2, а потом, с октября месяца, по ул. Кривой (теперь переулок Телевизионный), дом Љ23. В ноябре 1917 г. Павла Михайлова избрали членом Всероссийского Учредительного собрания от Томской губернии по спискам всё той же эсеровской партии.
   К Октябрьской социалистической революции, как и большинство других томских эсеров-центристов "черновского" направления, Михайлов отнёсся сочувственно, но после разгона большевиками Учредительного собрания он сразу же перешёл в оппозицию к советской власти, в середине января 1918 г. был арестован в Петрограде и несколько дней провёл в "Крестах". В феврале того же года Павел Яковлевич вернулся в Томск и здесь, став членом нелегального Западно-Сибирского комиссариата (ЗСК) Временного правительства автономной Сибири (ВПАС), сыграл одну из ведущих ролей в подготовке антисоветского восстания в Сибири. 27 мая 1918 г., через два дня после начала чехословацкого мятежа, советские власти арестовали Михайлова в Томске, на конспиративной квартире, и отправили на очередную отсидку в тюрьму.
   Однако уже утром 31 мая, после бегства местных большевиков из города, его освободили из заключения, и он в тот же день возглавил со своими тремя товарищами по Западно-Сибирскому комиссариату гражданско-административную власть во всём освобождённом от большевиков Сибирском регионе. В это время ЗСК во главе с Павлом Михайловым стал в какой-то степени первым легальным, правда чисто эсеровским, правительственным органом независимой Сибири. В Омском Временном Сибирском правительстве П.В. Вологодского, пришедшем вскоре на смену Западно-Сибирскому комиссариату и утвердившемуся у власти 30 июня того же года, Михайлов занял должность товарища (заместителя) министра внутренних дел. Однако уже через месяц его отправили в отставку со столь высокого поста, а потом и вообще полностью исключили из Омского правительств. После чего он, как бывший член Учредительного собрания, был кооптирован в состав депутатского корпуса Сибирской областной думы.
   В конце сентября того же года при попытке некоторых членов правительства Вологодского отстранить от власти своих коллег министров-социалистов и приостановить деятельность Сибирской областной думы Павел Михайлов президиумом Думы был назначен председателем (с диктаторскими полномочиями) специального думского комитета, призванного дезавуировать действия праволиберального политического лагеря и поставить Сибирское правительство с его "взбунтовавшимися" министрами под контроль Думы. Однако выполнить поставленную перед ним задачу думский комитет оказался не в состоянии, ибо, практически, сразу же после назначения членов данного комитета, в том числе и Михайлова, арестовали (по распоряжению губернского комиссара Гаттенбергера) и отправили в томскую губернскую тюрьму. Срок тюремного заключения на сей раз оказался сравнительно недолгим и продолжался всего несколько дней, однако Михайлову и всем остальным дали тем самым понять - кто теперь в Сибири хозяин положения.
   Утвердившуюся несколькими месяцами спустя военную диктатуру Колчака Михайлов категорически не принял и сразу же перешёл к активной и непримиримой оппозиции к этому, как он считал, контрреволюционному и даже реставрационному режиму. В связи с чем в феврале 1919 г. Павел Яковлевич даже вышел из состава Всесибирского краевого комитета эсеров, вставшего на позицию категорического неприятия какой-либо вооруженной борьбы с белогвардейской диктатурой. А летом того же года вместе со своими товарищами по бывшему Западно-Сибирскому комиссариату Б. Марковым и М. Линдбергом реанимировал "Сибирский союз социалистов-революционеров", который в противовес Всесибирскому краевому комитету эсеров, поставил главной целью - немедленное свержение колчаковской диктатуры и заключение мира с большевиками. После чего "Союз" планировал приступить к созданию на территории Сибири самостоятельного государства с леводемократическим правительством во главе.
   Как всегда, активно и непреклонно занимаясь осуществлением своих планов, Михайлов в конце того же года стал одним из руководителей заговора по свержению власти колчаковского правительства, вошёл в состав иркутского земско-эсеровского Политцентра, возглавив его военный штаб. Однако в самый канун декабрьского вооруженного восстания в Иркутске он был арестован колчаковской контрразведкой, тайно вывезен из города на пристань Байкал, где вместе с другими арестованными вечером 6 января 1920 г. казнён - утоплен в холодных водах священного "сибирского моря". Всю группу арестованных из 31 человека насмерть забили деревянными колотушками и сбросили под работающие винты парохода "Ангара". Некоторые современники тех событий полагали, что именно эта очередная зверская расправа над видными политическими деятелями переполнила чашу терпения "демократически" настроенного командования союзных войск и прежде всего Чехословацкого корпуса, и в какой-то степени повлияла на принятие ими трудного решения: передать в руки эсеров и большевиков главного, как они посчитали, виновника обозначившегося беспредела - адмирала А.В. Колчака.
  Михайловский Борис Михайлович - 28 лет в 1918 г., в списках жертв советских политических репрессий значится как еврей по национальности, однако это не подтверждается больше никакими другими источниками. Родился на Алтае, в с. Чёрный Ануй, окончил Томский политехникум по специальности - землемер. В начале Первой мировой войны вступил добровольцем в 42-й Сибирский полк, воевал в составе конного разведывательного подразделения под командованием Анатолия Пепеляева. В 1915 г. был тяжело ранен и направлен для излечения в Иркутск, где после выздоровления поступил на учёбу в военное училище. В 1916 г. Борис Михайлович получил чин поручика и отбыл для дальнейшего прохождения воинской службы в 39-й запасной полк, дислоцировавшийся в Томске. Здесь его застала Февральская, а потом и Октябрьская революция 1917 г.
   После прихода к власти большевиков Михайловский был демобилизован из армии и в начале 1918 г. вступил в одну из антисоветских подпольных организаций Томска. По версии некоторых исследователей, он в тот период осуществлял связь между городским подпольем и кружком ведущих томских областников-автономистов. После победы антибольшевистского восстания Бориса Михайловича назначили томским уездным комиссаром и одновременно помощником губернского комиссара. В октябре того же года Михайловский осуществлял общее руководство операцией по подавлению Чумайского народного восстания на территории Мариинского уезда. После этого с ноября, в результате перевода томского губернского комиссара Гаттенбергера в Омск на должность министра внутренних дел колчаковского правительства Михайловский в течение последующих трёх месяцев исполнял его обязанности.
   В феврале 1919 г. адмирал Колчак назначил его управляющим Томской губернией, в том же году Борис Михайлович получил звание капитана. Являлся сторонником жестких мер управления, неоднократно входил в конфликт с некоторыми управляющими уездов, большинство из которых являлись эсерами, ограничивал деятельность губернской земской управы, запрещал выезд инструкторов земства в сельские районы губернии, опасаясь антиправительственной агитации с их стороны. В то же самое время в сентябре 1919 г. Борис Михайлович защитил от произвола карателей капитана Сурова членов и чиновников Мариинской земской управы, а также лично контролировал расследование дел по поводу самоуправства чинов уездной милиции в отношении крестьянского населения. В конце декабря того же года с остатками 1-й Сибирской армии генерала Пепеляева Михайловский в чине капитана отступил на восток, сначала - до Красноярска, потом - на север по Енисею, оттуда до Лены. Потом участники этого так называемого отдельного "Ледяного похода" спустились вниз к Байкалу и Чите. Здесь, в Забайкалье, они также надолго не задержались, и после расформирования армии часть офицеров, в том числе и Михайловский, выехала в Харбин. Здесь Борис Михайлович работал сначала грузчиком, а потом чертёжником.
   В 1922-1923 гг. капитан Михайловский принял участие в военной экспедиции генерала Пепеляева по освобождению от власти большевиков территории Охотского побережья и Якутской области. В ходе развёртывания данной операции его назначили начальником гарнизона г. Охотска. В июне 1923 г. он, к тому времени уже арестованный самими белыми за растрату казённых денег, попал в Охотске в плен к красным. Вместе с другими участниками пепеляевской экспедиции Михайловский в январе 1924 г. предстал перед судом военного трибунала в г. Чита и был приговорён к высшей мере наказания, заменённой впоследствии 10 годами тюремного заключения. Отбывал срок в Александровском централе Иркутска. В сентябре 1926 г. по состоянию здоровья (туберкулёз) Бориса Михайловича досрочно освободили, после чего он поселился с семьёй в Чите. Однако в июне 1927 г., на основании нескольких доносов на него, Михайловский вновь попал под суд и получил 10 лет трудовых лагерей. После окончания срока поселился опять в Чите. Дальнейшая его судьба неизвестна, возможно, он погиб во время чисток 1937-1938 гг. В 1989 г. полностью реабилитирован.
  Молотов Константин Михайлович - 24 года в 1918 г., большевик с 1912 г. В начале 1918 г. редактировал газету "Известия Омского совета". В период чехо-белогвардейского мятежа являлся председателем Омского военно-революционного штаба, вместе с другими омскими руководителями отступил по Иртышу сначала в Тобольск, а потом в Тюмень. Во время боёв за Тюмень редактировал газету "К Оружию", а после отступления красных частей на север Молотов вместе с Суховерховым и Черепановым был оставлен в Сибири для подпольной работы. На состоявшейся в Томске в августе 1918 г. нелегальной Сибирской областной большевистской конференции Константина Михайловича избрали в состав подпольного Сибирского обкома, где он занял пост председателя Центрального Сибирского бюро. На второй Всесибирской конференции осенью того же года Молотова вывели из состава Бюро, после чего он возглавил томское подполье, каким-то образом сумел избежать ареста во время мартовского 1919 г. разгрома организации колчаковской контрразведкой. В декабре 1919 г. Константин Михайлович возглавил в Томске военно-революционный комитет, организовавший вооружённый переворот в городе ещё до прихода в Томск частей 5-ой Красной армии. В начале 1920 г. вошел в состав Томского губернского бюро. В ноябре того же года Молотов был назначен заведующим губернским отделением Госиздательства и заведующим отделом народного образования при Томском губисполкоме, редактировал газету "Знамя революции". В сентябре 1921 г. его откомандировали на работу в Крым. В 30-х годах Константин Михайлович переехал в Москву и переключился на научную деятельность, автор ряда статей и книг по истории Гражданской войны в Сибири.
  Моравский Валериан Иванович - 34 года в 1918 г., уроженец Бессарабии, окончил духовную семинарию (бурсу), в 1901 г. впервые побывал в Сибири (по другим данным - лишь в 1908 г.). Высшее образование получил в сельскохозяйственном институте Петербурга, одновременно с этим посещал занятия в академии восточных языков. В тот же период вступил в партию эсеров, но в 1906 г. из неё вышёл, не согласившись с её программой и из-за личных противоречий с "социалистическими тенденциями" ПСР. Ещё в студенческие годы Моравский начал работать по ведомству земской статистики и сразу по получении образования был приглашён на работу по данному профилю в министерство путей сообщения, а в 1916 г. - в министерство земледелия. В то же самое время Валериан Иванович являлся штатным сотрудником крупнейшей российской либеральной газеты "Речь", публиковался и в других газетах и журналах данного направления, в том числе и в журнале "Сибирские вопросы". По замечанию самого Моравского, тогда он "поддерживал близкие отношения с Сибирью, куда ездил с исследованиями по различным причинам, и всё время оставался членом Общества изучения и развития Сибири".
   После Февральской революции Валериана Ивановича избрали в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, однако, спустя полтора месяца, он вышел из него по собственному желанию, вследствие того что, по его мнению, "разрушительные тенденции Совета стали совсем явными". Вскоре департамент, где он работал, преобразовали в министерство продовольствия. После Октябрьской революции Моравский вошёл в состав исполнительного комитета данного министерства, который отказался подчиняться советской власти. За это всех его членов, в том числе и Моравского, арестовали и сутки продержали в Смольном институте, после чего отпустили. В декабре того же года, по приглашению Сибирского областного совета, Валериан Иванович прибыл в Сибирь (в Томск) и вошёл в состав Облсовета в качестве управляющего делами. В январе 1918 г. он был избран в Сибирскую областную думу, а потом - на пост государственного секретаря (ответственного за делопроизводство) во Временное правительство автономной Сибири.
   После разгона большевиками Сибирской областной думы Моравский с частью правительства эмигрировал в Харбин, принял активное участие в подготовке антисоветского мятежа в Сибири, занимался вопросами налаживания связей с представителями стран Антанты с целью заручиться их поддержкой в борьбе с советской властью. В период колчаковщины находился на Дальнем Востоке в качестве специального представителя Всесибирского союза земств и городов. В 1919 г. его привлекли в комитет по созыву Сибирского Земского собора, поручили редактировать "Вечернюю газету" во Владивостоке. Тогда же Валериан Иванович стал членом "Совета уполномоченных организаций автономной Сибири", на основе которого в октябре 1922 г. было сформировано третье по счёту (и последнее) Сибирское правительство под руководством А.В. Сазонова, в нём Валериан Моравский занял пост министра финансов, труда и промышленности.
   Просуществовав не более недели, правительство эмигрировало в Японию и до 1925 г. находилось в г. Киото. Основной целью последнего Сибирского правительства являлась организация антибольшевистского сопротивления. Средства на такого рода цели Моравский, как министр финансов, пытался отыскать в заграничных банках, куда Российское, а потом колчаковское и другие правительства времён Гражданской войны авансом перечисляли золото для покупки оружия, обмундирования и пр. По многим счетам поставки так и не были осуществлены, всё это Валериан Иванович попытался обобщить и выяснить - сколько денег Япония, Англия, Франция и США задолжали России, для того чтобы востребовать хотя бы часть аннексированных средств на подпитку антисоветского сопротивления. Проведя колоссальную работу, Моравскому удалось собрать большое количество документального материала, на основании которого он составил (в 1923-м и 1930 гг.) двухтомную обобщающую справку о вывезенном за рубеж русском золоте в количестве примерно 200 тонн. В 1941 г. 30 коробок документов по данному делу он переправил в США, и сейчас они хранятся в Гуверовском институте войны, революции и мира.
   Ни рубля из тех денег, несмотря на два судебных процесса, Сибирскому правительству в изгнании получить так и не удалось. Само оно в 1925 г. прекратило своё существование, правопреемником его стал вновь возрождённый Совет уполномоченных организаций автономной Сибири, который Валериан Моравский в 1928 г. после смерти Сазонова возглавил. Ему в период руководства Советом удалось наладить достаточно прочные связи с либерально-демократическими кругами Японии в плане помощи по организации антибольшевистского сопротивления. В 1932 г. Валериан Иванович поселился с семьёй в Харбине в роскошном особняке и даже нанял прислугу, но уже через год политическая ориентация самой Японии сменилась с либеральной на консервативную, вследствие чего ставка в борьбе с Советами была сделана уже не на сибирских областников, а на русскую фашистскую партию. Материальное благополучие семьи Моравского на этом закончилось, особняк в Харбине пришлось покинуть, прислугу распустить и, более того, - срочно выехать в Шанхай. Здесь Валериан Иванович провёл последние годы своей жизни и умер в 1942 году.
  Морозов Александр Павлович - 54 года в 1918 г. Коренной сибиряк, родился в Омске в мещанской семье, окончил юридический факультет Московского университета. Служил по судебному ведомству, сначала следователем, потом членом Омского окружного суда и Омской судебной палаты, дослужился до ранга действительного статского советника, что соответствовало званию генерал-майора в армии и давало право на потомственное дворянство. С 1905 г. Александр Павлович официально состоял в кадетской партии, но в июле 1917 г., после назначения на высокую должность председателя Барнаульского окружного суда, вышел из её рядов. В ходе антибольшевистского восстания лета 1918 г. Морозов был приглашен в Омск на работу в Западно-Сибирский комиссариат ВПАС на должность заведующего отделом юстиции. 20 числа того же месяца за его подписью вышло постановление о создании в освобождённых от большевиков районах Сибири специальных следственных комиссий, призванных в условиях военного положения обеспечить максимальные гарантии неприкосновенности личности, имущества и жилищ граждан. 1 июля того же года Александр Павлович занял пост товарища министра юстиции Временного Сибирского правительства. Как писал Г. Гинс: "Этот почтенный человек, в высшей степени честный и добросовестный, с большою неохотою, под давлением товарищей по службе, согласился принять на себя обязанности товарища министра и был на этом посту не политическим деятелем, а честным и трудолюбивым чиновником". В конце августа Морозов вошел в состав Административного совета ВСП, а 10 сентября вместо подавшего в отставку своего шефа министра юстиции Г.Б. Патушинского был назначен временно управляющим министерства юстиции Временного Сибирского правительства. Через 4 дня он подписал постановление Админсовета о введении на территории Сибири смертной казни за особо тяжкие преступления, а 21 сентября вместе с И. Михайловым - постановление "о перерыве занятий Областной Сибирской думы". В начале ноября Александр Морозов занял должность товарища министра юстиции (С.С. Старынкевича) во Временном Всероссийском правительстве Уфимской Директории, а после 18 ноября сохранил тот же самый пост в Правительстве А.В. Колчака. После оставления белыми войсками Омска, бежал вместе с другими членами Правительства в Иркутск и с 28 ноября 1919 г. вновь стал управляющим министерства юстиции. В результате окончательного краха белого движения на территории Сибири, Морозов в самом начале 1920 г. попал в Иркутске в руки большевиков и уже в мае предстал перед Народным судом, приговорившим его к пожизненному тюремному заключению с применением принудительных работ.
  Музыкин Алексей Платонович - 35 лет в 1918 г., уроженец г. Керчи, из семьи мещан, образование средне-специальное, меньшевик, член РСДРП с 1903 г. В 1908 г. за революционную деятельность был сослан в Сибирь, проживал на поселении в г. Енисейске. После Февральской революции 1917 г. перебрался с семьёй в Красноярск, осенью того же года его избрали гласным (депутатом) Красноярской городской думы, летом 1918 г., после свержения советской власти в Сибири, он занял должность городского головы (мэра) Красноярска. После разгрома белого движения в Сибири остался в Красноярске, работал в продотделе губисполкома. Несколько раз арестовывался по обвинению в антисоветской деятельности и окончил свою жизнь в одном из лагерей ГУЛАГа. Полностью реабилитирован в 1998 г.
  Мюнних Ференц - 32 г. в 1918 г., венгр по национальности, во время Первой мировой войны был призван в австрийскую армию, в 1915 г. попал в плен к русским и содержался в томском лагере для военнопленных. После Октябрьской социалистической революции 1917 г. вместе с Бела Куном (венгерский еврей-социалист) принял активное участие в становлении советской власти в Сибири, занимался формированием красногвардейских отрядов г. Томска, комплектуемых из пленных венгров, австрийцев и отчасти немцев. В конце мая 1918 г., во время антибольшевистского мятежа Чехословацкого корпуса, Мюнних командовал красногвардейской интербригадой города. Не в состоянии противостоять наступающему на Томск противнику бежал из города вместе со своим отрядом на пароходе по северным рекам в Тюмень.
   В том же году Мюнних возвратился на родину и участвовал в организации коммунистического движения. После поражения венгерской социалистической революции по заданию Коминтерна Ференц Мюнних находился в рядах антифашистского сопротивления в Германии, потом - в Испании и, наконец, сражался в войсках Красной армии во время Второй мировой войны. После разгрома гитлеровской Германии он вновь вернулся в Венгрию, некоторое время находился на дипломатической службе, но после событий 1956 г. выдвинулся в число партийных лидеров своей страны и даже занимал одно время пост главы венгерского правительства. Отзывался о Томске всегда с большой симпатией, что и отразил, в частности, в мемуарах, вспоминая дни революционной молодости, проведённые в далёкой Сибири.
  Нагнибеда Василий Яковлевич - 39 лет в 1918 г., уроженец Полтавской губернии, украинец, образование высшее, юрист, с 1905 г. житель Томска, проживал по пер. Макаровскому-9. кв.2. До революции 1917 г. занимался главным образом статистикой, публиковал статьи в демократической прессе, по политическим взглядам являлся сочувствующим партии эсеров (так он указал в делегатских карточках I и II Сибирских областных съездов). Вместе с тем в ноябре 1917 г. Василий Яковлевич баллотировался по спискам трудовой народно-социалистической партии в Томскую городскую думу, а в ноябре того же года вместе с Потаниным по спискам той же партии - в члены Учредительного собрания по Томскому округу, но нигде не прошёл. Василий Яковлевич являлся участником двух областных съездов. В октябре на I съезде его избрали членом Областного совета. После II (декабрьского) съезда Нагнибеда вошел в состав финансово-экономического совета (отдела) при Временном Сибирском областном совете (фактически первом временном правительстве Сибири), потом стал членом Сибирской областной думы, председателем её аграрной комиссии.
   Летом 1918 г. после падения советской власти и исключения большевиков из состава городской думы Нагнибеда был кооптирован от партии народных социалистов в число городских гласных (депутатов). По окончании Гражданской войны Василий Яковлевич работал в Томске в губернском статистическом отделе, занимался проблемами сельского хозяйства, опубликовал по данной тематике целый ряд статей и научных работ.
  Наумов Александр Александрович - 45 лет в 1918 г., родился в Петербурге, образование высшее, учёный лесовод, социал-демократ (меньшевик) с 1903 г., возможно, даже профессиональный революционер; в Сибири, по всей видимости, оказался не по своей воле, проживал здесь с 1911 г.
   В революционном мае 1917 г. Наумова избрали в исполком Томского губернского народного собрания, потом вместе с эсером Шатиловым он стал товарищем (заместителем) председателя исполкома этого собрания. Летом того же года, опять же напару с Шатиловым, он занимал должность помощника томского губернского комиссара, одновременно исполняя обязанности председателя томской губернской продовольственной управы. Осенью 1917 г. Наумов баллотировался в гласные Томской городской думы по спискам меньшевиков. Проживал в то время по улице Садовой (ныне проспект Ленина от площади Новособорной до Лагерного сада)-6. Тогда же Александр Александрович являлся председателем томской окружной избирательной комиссии по выборам во Всероссийское Учредительное собрание.
   В октябре 1917 г. Наумов стал делегатом I Сибирского областного съезда, на котором его избрали членом Областного совета, и он вошёл в состав его экономического комитета. От Облсовета он стал делегатом II декабрьского (чрезвычайного) Сибирского областного съезда. Тогда же Александр Александрович начал работать в Томской губернской земской управе. Летом 1918 г., после свержения власти большевиков, он продолжил свою деятельность в составе управы, сначала - на правах секретаря, а потом с 4 ноября того же года - заместителем председателя (Н.Ульянова). В конце ноября, после того как Н. Ульянова, как бывшего офицера, призвали на службу в колчаковскую армию, Александр Александрович занял пост председателя Томской губернской земской управы, одновременно с этим являясь ещё и гласным (депутатом) Томской городской думы.
   При советской власти работал в лесной отрасли, умер в 1943 году.
  Наханович Исай Леонтьевич - 29 лет в 1918 г., по национальности еврей, большевик, родился в с. Арта Читинского уезда Забайкальской губернии в крестьянской семье (ссыльных евреев по отбытии наказания поселяли в сибирских деревнях и приписывали к крестьянскому сословию). К революционной деятельности примкнул в 1907 году. В 1911 г. он впервые был осуждён и через два года выслан из Забайкалья в Иркутскую губернию на поселение, откуда успешно бежал и осел в Томске под именем Владимира Очередина. Некоторое время работал наборщиком в типографии газеты "Сибирская жизнь", в 1914 г. его вновь арестовали, а освобождение из томской тюрьмы пришло только с Февральской революцией.
   В мае 1917 г. Наханович стал депутатом Томского городского народного собрания, потом делегатом I и II Всероссийских съездов Советов от Томской губернии, кандидатом в члены Учредительного собрания по Томскому избирательному округу, баллотируясь по списку партии большевиков. В этот период проживал по адресу: ул. Спасская (нынешняя Советская от пр. Фрунзе до пл. Батенькова)-10, кв.1. В начале 1918 г. Наханович являлся одним из виднейших большевистских деятелей в Томске, входил в штаб отрядов Красной гвардии, 24 января стал председателем томского губернского ревтрибунала.
   Во время майского мятежа чехословаков он находился на совещании в г. Омске, через занятую уже белыми территорию сумел пробраться в Томск, где тут же был арестован новыми властями и посажен в городскую тюрьму, содержался в одиночной камере как особо опасный политический преступник. Осенью 1918 г. генерал Пепеляев вывез его, в числе тринадцати томских большевиков, в качестве заложника в г. Екатеринбург, где Наханович находился до июня 1919 г. Во время отступления колчаковских войск его этапировали в Восточную Сибирь, но по пути на ст. Иннокентьевская, недалеко от Иркутска, он умер от дизентерии.
   В советское время его именем назвали один из переулков (бывший Ямской) в центре г. Томска.
  Нейбут Арнольд Яковлевич - 29 лет в 1918 г., большевик, член партии с 1905 г. Долгое время находился в эмиграции в США. После Февральской революции вернулся в Россию. Член Учредительного собрания от Приамурья. Весной 1918 г. был назначен Советским правительством комиссаром по иностранным вопросам Дальнего Востока, но до места назначения не доехал из-за чехо-белогвардейского мятежа, перешел на нелегальное положение. Сначала скрывался в Славгороде, потом в октябре 1918 г. перебрался в Омск. В 1918-1919 гг. - председатель подпольного Сибирского областного комитета РКП(б), руководил антиколчаковскими вооруженными выступлениями в Омске 22 декабря 1918 г. и 1 февраля 1919 г. Обе попытки оказались неудачными, более того - привели к разгрому всего большевистского подполья Омска, так в ходе последнего выступления был арестован и сам Нейбут, а 8 февраля расстрелян в белогвардейской контрразведке.
  Некрасов Иван Алексеевич - 28 лет в 1918 г., уроженец Сибири, образование высшее, юрист по образованию. В 1917-1919 гг. член томской организации кадетской партии. Проживал в Томске по адресу: Торговая улица, 26. Участвовал в работе I Сибирского областного съезда, где от имени томских конституционных демократов высказался категорически против национальной автономии для малых народов. В августе 1918 г. на конференции сибирских кадетов в Омске выступил с критикой проекта постановления об обращении за военной помощью к иностранным государствам, в деле организации борьбы с большевиками, на чём настаивал лидер омских кадетов Жардецкий.
  Неометуллов (Неометуллин) Гариф Шегибердинович - 26 лет в 1918 г., из крестьян Иркутской губернии, татарин по национальности. В период Первой мировой войны, являясь студентом Томского технологического института, он был мобилизован в армию, после окончания ускоренных курсов военного училища его направили в один из запасных полков Новониколаевска. В ходе Февральской революции 1917 г. Неометуллов вступил в партию эсеров. В декабре того же года на втором (чрезвычайном) Сибирском областном съезде его избрали в состав национального отдела при Временном Сибирском областном совете (по сути, первом временном правительстве автономной Сибири). В январе 1918 г. он, как член разогнанной большевиками Сибирской областной думы, вошёл в число министров (правда, без портфеля) оппозиционного к советской власти Временного правительства автономной Сибири и до сентября того же года находился в этой должности. В то же самое время Неометуллов являлся членом Военного мусульманского совета, органа, подконтрольного партии правых эсеров.
  Неслуховский Сергей Константинович - меньшевик, будучи студентом Петроградского университета, осенью 1917 г. в числе беженцев приехал в Томск и перевёлся на учёбу в Томский университет. В январе 1918 г. от томского студенчества его избрали в члены Сибирской областной думы (СОД), где, по некоторым сведениям, он должен был возглавить фракцию социал-демократов (большевиков и меньшевиков) в ней. После разгона Думы, пользуясь родственными связями с известным томским коммунистом С.И. Канатчиковым, Неслуховский смог устроиться на ответственную должность в томский губернский совнархоз, а также войти в редакцию томской меньшевистской газеты "Заря". После свержения власти большевиков в Сибири летом 1918 г. Сергея Константиновича вновь восстановили в статусе члена Сибирской областной думы, но только теперь он попал туда как делегат от томских профсоюзов. На августовской того же года сессии СОД Неслуховский занял пост председателя социал-демократической (меньшевистской) фракции. В этот же период он входил в состав томского губернского комитета партии социал-демократов (меньшевиков). Дальнейшую его судьбу по историческим источникам нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Никифоров Василий Васильевич - 52 года в 1918 г., якут по национальности, уроженец Дюпсюнского (теперь Усть-Алданского) улуса, из семьи чиновника, окончил Якутскую прогимназию, потом под руководством некоторых ссыльных революционеров самостоятельно освоил курс по юридической специальности. Первое время работал, как и его отец, письмоводителем в родном улусе, потом стал его головой. Однако уже в тот период он начал приобщаться и к активной общественной деятельности. Сошёлся на этом поприще не только с некоторыми ссыльными из Центральной России, но и с местными прогрессистами, среди которых оказался полуякут Е.Д. Николаев I-й, составивший и вручивший в 1883 г. лично министру внутренних дел Г.А. Толстому "Краткую записку о современном положении Якутского края", с просьбой: предоставить автохтонным народам некоторые права по самоуправлению, а также провести ряд либеральных реформ в области экономики и просвещения края.
   В 1894-1896 гг. Василий Васильевич принимал участие в работе научной экспедиции, которая собрала большой материал по изучению быта и культурных традиций местного якутского населения. В составе данной экспедиции Василий Васильевич работал вместе с некоторыми представителями сибирского областнического движения, и таким образом он впервые приобщился к идеям Г.Н. Потанина, Н.М. Ядринцева и других. Чуть позже по инициативе Никифорова и частично на его средства была открыта школа в родном с. Дюпсюн, а также - первая публичная библиотека в Якутске с бесплатным читальным залом (здесь он пошёл по стопам П.И. Макушина). После этого Василий Васильевич организовал Якутское сельскохозяйственное общество, призванное помочь развитию земледелия в регионе, и - ещё два просветительских общества, радевших об открытии новых школ для народа и о выпуске учебников на якутском языке.
   Следующий этап в деятельности Василия Васильевича оказался связан, как и у многих людей такого сорта, с революцией 1905 г. Именно тогда Никифоровым была создана первая национальная политическая организация под названием "Союз якутов-инородцев", которая выдвинула примерно те же самые предложения, что и "Краткая записка" 1883 г., но только теперь уже в виде требований к Российскому правительству. В ответ на это всех членов ЦК "Союза" сразу же арестовали и приговорили к различным срокам заключения, в том числе и Никифорова. После освобождения из тюрьмы Василий Васильевич продолжил свою работу в русле культурно-просветительской и общественной деятельности, редактировал несколько периодических изданий, участвовал в инородческих съездах, занимался литературным творчеством.
   В ходе Февральской революции 1917 г. Никифоров совершенно естественным образом включился в большую работу по переустройству на демократических началах своей малой родины. Он сразу же вошёл в состав Якутского комитета общественной безопасности (органа Всероссийского Временного правительства), а потом месте с Гавриилом Ксенофонтовым и Семёном Новгородовым возглавил крупнейшую политическую организацию региона "Трудовой союз федералистов", взявшую на вооружение, в том числе, и идеи сибирских областников о национально-культурной автономии для малых народов. В начале следующего года Василий Никифоров был избран председателем Областной земской управы, вставшей во главе самоуправления всего огромного якутского региона (1918-1920 гг.).
   После Октябрьской революции Василий Васильевич ушёл в оппозицию к большевикам, активно сотрудничал с колчаковской администрацией, в период Гражданской войны входил даже в состав так называемого государственного экономического совещания - политического органа совещательного характера при верховном правителе. В 1920 г., в том числе и за это, Никифоров был арестован большевиками, но вскоре амнистирован, работал в Иркутске, потом в Москве, в 1925-1926 гг. принимал участие в работе комплексной экспедиции Академии наук СССР на территории Якутии. Однако по её завершении Василия Васильевича вновь арестовали, обвинили в недоносительстве на местных конфедералистов и приговорили к 10 годам лагерей. Скончался он в 1928 г. (по другим данным - в 1929 г.) в Новосибирской тюрьме. Реабилитирован в 1992 г.
  Никифоров Николай Яковлевич - 44 года в 1918 г. Алтаец по национальности, внук первого алтайского писателя М.В. Чевалкова, исследователь алтайского фольклора, собиратель сказок на алтайском языке, один из создателей алтайского алфавита. В 1915 г. издал "Аносский сборник", куда вошли сказки, записанные Никифоровым от 79-летнего сказителя (кайчи) Чолтыша Куранакова, жившего в селе Аскат (Чемальский район). Предисловие к книге написал Г.Н. Потанин, с которым Никифоров тесно сотрудничал и который помогал ему в переложении услышанных от сказителя сказок на русский язык, "он передавал на русский язык смысл фразы, а я исправлял слог". Сохранилась также переписка Г.Н. Потанина с Николаем Никифоровым, датированная 1911 и 1916-1917 гг. Летом 1917 г. Николай Яковлевич был избран в состав Алтайской Горной думы. Умер в 1922 году.
  Никифоров Пётр Михайлович - 36 лет в 1918 г., уроженец Иркутской области, из рабочей семьи, в 1904 г. был призван на флот, здесь вступил в члены РСДРП, большевик. Участвовал в событиях революции 1905 г., с 1907 г. находился на нелегальном положении. Вернувшись в Иркутск, Никифоров возглавил городскую большевистскую боевую группу, в 1910 г. его арестовали и приговорили к 20 годам каторжных работ, освобождён Февральской революцией 1917 г. После прихода большевиков к власти Петра Михайловича направили во Владивосток, где он занял должность заместителя председателя Приморского Совета рабочих и солдатских депутатов. В мае 1918 г. после разгона большевиками Владивостокской городской думы Никифоров возглавил городскую администрацию города.
   В ходе антибольшевистского мятежа в июне того же года Пётр Михайлович был арестован и почти два года провёл в белогвардейских застенках. В 1920 г., после образования ДВР, занял пост её первого премьер-министра. В последующие годы работал на ответственных административных и партийных должностях. Умер в 1974 году в Москве. Автор нескольких книг о Гражданской войне.
  Николаев - штабс-капитан царской армии, весной 1918 г. по заданию томского антибольшевистского подполья находился на службе в городском отряде Красной армии, но был разоблачён чекистами, арестован и в конце мая того же года расстрелян. В начале июня уже при новой демократической власти тело штабс-капитана Николаева предали земле с воинскими почестями.
  Никонов Сергей Павлович - 49-50 лет в 1918 г., родился в г. Уржум Вятской губернии, из семьи потомственных дворян, окончил с золотой медалью юридический факультет Казанского университета, потом три года изучал римское и гражданское право в Берлинском университете. С 1896 г. на преподавательской работе в Росии, с 1905 г. статский советник, в 1910 г. получил степень доктора наук. С 1912-го по 1917 г. преподавал в Петербургском (потом Петроградском) университете.
   После Февральской революции переехал в Сибирь и занял должность профессора кафедры торгового права Томского университета, проживал по ул. Ярлыковской (ныне Карташова), дом 2. По политическим взглядам - народный социалист (делегатская карточка декабрьского Областного съезда). На II декабрьском Сибирском областном съезде Сергей Павлович был избран в председатели финансово-экономического отдела при Временном Сибирском областном совете. Член Сибирской Областной думы, на её второй (августовской) сессии 1918 г. он стал заместителем председателя СОД. В начале сентября того же года по поручению президиума Думы профессор Никонов выезжал во Владивосток для переговоров с правительством П.Я. Дербера, но до пункта назначения не доехал, так как по распоряжению Административного совета Омского правительства П.В. Вологодского, его в принудительном порядке возвратили в Томск.
   Во время сентябрьского думского кризиса Сергей Павлович председательствовал на знаменитом ночном заседании трёх левых фракций Думы (22 сентября), вынесшем решение о роспуске Административного совета и предании суду министра И. Михайлова - за попытку государственного переворота. Однако после окончания этого заседания Никонов был арестован по распоряжению томских правительственных властей и вместе с некоторыми другими руководителями Сибирской областной думы отправлен в тюрьму (вскоре отпущен). В ноябре 1918 г. после окончательного роспуска СОД и воцарения колчаковского режима Никонов навсегда отошел от политической деятельности и вновь вернулся к преподавательской.
   После окончания Гражданской войны читал лекции во Владивостокском Дальневосточном университете. Умер не ранее 1928 года.
  Новгородов Семён Андреевич - 26 лет в 1918 г., якут Таттинского (по другим сведениям - Ботурусского) улуса. Окончив в 1908 г. реальное училище в Якутске, стал заниматься преподавательской, а также издательской деятельностью у себя на родине. В тот же период Семён Новгородов начал вести кропотливую работу по созданию нового якутского алфавита на основе восточноазиатской письменности. С этой целью он в 1913 г. поступил на учёбу на отделение восточных языков Петербургского университета.
   В революционном 1917 г. Семён Андреевич сразу же включился в процесс демократических преобразований в Якутии, войдя в состав областного комитета общественной безопасности (орган Всероссийского Временного правительства), а одновременно с этим вместе с Василием Никифоровым и Гавриилом Ксенофонтовым возглавил национально-демократический союз своего региона под названием "Свобода", впоследствии преобразованный в партию под названием "Якутский трудовой союз федералистов", вставшую на позиции территориального и национально-культурного автономизма. В октябре Новгородов принимал участие в работе I Сибирского областного съезда, на котором был избран в члены его президиума, а потом вошёл в состав Исполнительного комитета Сибирского областного совета, призванного осуществить созыв Всесибирского Учредительного съезда (собрания). В тот же период он кончил свою работу по созданию нового якутского алфавита, результатом чего явилось издание летом 1917 г. под его редакцией национального букваря на основе изменённого и дополненного букваря В.М. Ионова.
   Осенью всё того же 1917 г. после завершения работы I Областного съезда Семён Андреевич выехал в Петроград для того, чтобы завершить обучение в университете. Вернулся на родину только в 1919 г. При советской власти Новгородов активно включился в культурно-просветительскую деятельность, продолжил свои лингвистические занятия, поспособствовал изданию нескольких учебников на якутском языке, а в 1922 г. под его редакцией вышел ещё один обновлённый вариант букваря. В том же году он был избран представителем от Якутии в комиссариат по делам национальностей РСФСР, вступил в партию большевиков, но в 1924 г. в возрасте 32 лет скоропостижно скончался от неизлечимой болезни.
  Новомбергский Николай Яковлевич - 47 лет в 1918 г., русский, по другим данным - еврей-выкрест, родился на Кубани, в мещанской семье, окончил Варшавский университет и Петербургский археологический институт, потом в течение нескольких лет продолжал учёбу в университетах Германии.
   В 1906 г. Николай Яковлевич поселился в Томске и начал преподавать в местном университете, проживал по улице Б. Королёвской (ныне ул.М. Горького), д.15. В этот период Новомбергский сначала приват доцент, потом ординарный профессор Томского университета и, наконец, незадолго до второй русской революции - декан его юридического факультета. По политическим взглядам - человек правого толка: до известных событий 1917 г. некоторые видели в нём вполне законопослушного октябриста. Однако после Февральской революции Николай Яковлевич однозначно начал сочувствовать идеям конституционных демократов; а после Октябрьского переворота в делегатской карточке участника II Сибирского областного съезда он маловразумительно позиционировал себя так: "беспартийный социалист-националист". В конце декабря 1917 г. Новомбергский в качестве научного консультанта был приглашён на работу в национальный отдел Сибирского областного совета.
   В начале 1918 г. Николая Яковлевича от съезда кооперативных организаций избрали членом Сибирской областной думы, где он стал одним из лидеров, правой по своей сути фракции областников и беспартийных. В начале осени того же 1918 г. в период обострения отношений между левыми и правыми в Сибирской думе и в Сибирском правительстве Новомбергский встал на сторону последних, что и определило в конечном итоге его дальнейшую политическую судьбу. Придерживаясь взглядов умеренного консерватизма и отстаивая идею возрождения российской государственности, порушенной революцией, Николай Новомбергский весьма пришёлся, что называется, ко двору нарождавшейся и вскоре победившей в Сибири правой диктатуре, заняв в правительстве А.В. Колчака пост товарища (заместителя) министра внутренних дел. Однако уже в конце февраля 1919 г. Новомбергский из-за серьёзных разногласий с некоторыми высокопоставленными людьми в омских проправительственных кругах подал прошение об отставке и вновь вернулся к преподавательской деятельности.
   После разгрома белого движения на территории Сибири Николай Яковлевич сразу же был арестован большевиками, в 1920 г. осуждён к лишению свободы сроком "до окончания Гражданской войны", однако уже через несколько месяцев его выпустили на свободу. До 1930 г. Новомбергский трудился на ответственных должностях по хозяйственной части сначала в Сибири, а потом в Москве (по другим данным - в Ленинграде). В начале 30-х годов его арестовали и осудили по политической статье на три года лагерей. После окончания срока он выехал на поселение в Архангельск (по другой версии - эвакуировался туда из блокадного Ленинграда). Здесь он прожил до самой своей смерти, занимаясь педагогической и научной деятельностью, получил степень доктора исторических наук. Умер в 1949 г.
  Новосёлов (Невесов) Александр Ефремович - 34 года в 1918 г., уроженец Павлодарского уезда Акмолинской области, из семьи офицера Сибирского казачьего войска, образование - среднее (неполный курс Омского кадетского корпуса), потом экстерном сдал экзамены на звание учителя. Известный сибирский младообластник, учёный-этнограф (член омского отделения Русского географического общества), писатель; имел, по замечанию современников, большой литературный талант, отмеченный И. Буниным и М. Горьким, последний до 1917 г. даже напечатал несколько рассказов Александра Новосёлова в своём журнале "Летопись". По основному роду занятий Александр Ефремович являлся педагогом, одно время он - простой сельский учитель в горноалтайской глухомани, потом - воспитатель казачьего войскового подготовительного пансиона в Омске.
   После Февральской революции 1917 г. Новосёлов вступил в партию эсеров и стал одним из активных участников процесса демократических преобразований в Сибири; избирался в состав руководящих революционных органов Сибирского казачьего войска, затем по списку эсеровской партии прошёл в состав Омской городской думы, а незадолго до Октябрьской революции был назначен Всероссийским Временным правительством на должность комиссара (революционного губернатора) Акмолинской области, в состав которой входил и самый крупный на тот момент город Сибири - Омск. В этот же период Александр Ефремович являлся членом Западно-Сибирского Совета крестьянских депутатов.
   На декабрьском 1917 г. (чрезвычайном) Сибирском областном съезде Новосёлова избрали в состав Временного Сибирского областного совета (в какой-то степени первого временного правительства автономной Сибири). В начале 1918 г. Александр Ефремович стал членом Сибирской областной думы и избранного ею Временного правительства автономной Сибири (ВПАС), в нём он был назначен на должность министра внутренних дел. После разгона большевиками Областной думы в феврале 1918 г. он эмигрировал вместе с некоторыми другими членами Сибирского областного правительства в китайский Харбин, где принял участие в подготовке вооруженного мятежа в Сибири.
   В сентябре того же года после окончательной победы антисоветского восстания Новосёлов в ранге к тому времени уже бывшего министра вернулся в Омск к семье с намерением, как полагают некоторые комментаторы тех событий, отойти от политики и приступить к изданию собственного литературного журнала. Однако судьба, к сожалению, распорядилась совсем по-другому: Александр Ефремович стал жертвой политических интриг и, в конце концов, был предательски убит 23 сентября 1918 г., предположительно, по тайному приказу военного коменданта Омска казачьего полковника Волкова.
   На рабочем столе в опустевшей квартире писателя-областника остались лежать листы исписанной бумаги с первыми набросками новой повести под названием "Град Китеж"...
  Озерных Пётр Захарович - 32 года в 1918 г., сибиряк, уроженец Ачинского уезда, правый эсер, за принадлежность к революционной партии при самодержавии привлекался жандармским управлением к дознанию. До Февральской революции сотрудничал как журналист в ряде газет Иркутска и Красноярска, а также публиковал под псевдонимом Степан Байкалов стихи собственного сочинения. В 1917 г. являлся редактором кооперативного журнала "Наше дело". В начале 1918 г. во время подготовки антибольшевистского мятежа в Сибири Озёрных вошёл в состав красноярского подпольного комитета, руководившего деятельностью местной нелегальной организации. После свержения советской власти с июня того же года он находился в составе Енисейского губернского комиссариата, а в июле возглавил его. Трудился на этом посту до 29 октября 1918 г., когда, видимо, по состоянию здоровья покинул этот пост. До декабря временно его обязанности исполнял его заместитель Павел Доценко, а с декабря того же года кадет П.С. Троицкий. После своей отставки Пётр Захарович вместе с Евгением Колосовым активно сотрудничал в правоэсеровской газете "Воля Сибири". Скончался после продолжительной болезни в апреле 1919 г.
  Окороков Александр Матвеевич - коренной сибиряк, по некоторым данным, был родом из дворянской семьи, окончил Томский технологический институт, инженер-технолог по профессии, крупный дрожже-спирто заводчик (имел несколько предприятий в Барнауле), председатель совета Алтайского союза кооперативов. После Февральской революции 1917 г. примкнул, по одним данным, к партии кадетов, по другим - к народным социалистам. В марте 1917 г. Александр Матвеевич возглавил революционный Алтайский уездный комитет общественного порядка и безопасности. А после выделения Алтая в отдельную губернию (июнь того же года) он стал первым алтайским губернским комиссаром Временного правительства (революционным губернатором), занял эту должность, кстати, по рекомендации томского губернского комиссара Б.М. Гана.
   В ноябре Александр Окороков по спискам трудовой народно-социалистической партии баллотировался в члены Учредительного собрания, но не прошёл. После Октябрьской революции Александр Матвеевич был отстранён от должности губернского комиссара. В январе 1918 г. от второго кооперативного съезда Сибири Окорокова избрали представителем в Сибирскую областную думу, а после её разгона большевиками он эмигрировал в Харбин. Там, на Дальнем Востоке, летом того же года Александр Матвеевич вошёл в состав Делового кабинета временного правителя России генерала Хорвата и считался в этом правобуржуазном правительстве политиком "левого" толка. После самороспуска Делового кабинета в октябре 1918 г. Окороков вернулся в Сибирь. В период заката "империи" Колчака в августе 1919 г. он занял в правительстве адмирала пост управляющего министерством торговли и промышленности. После краха белого движения эмигрировал сначала в Харбин, а потом во Францию; проживал в Париже, где, по некоторым сведениям, был завербован советской разведкой.
  Окулов Алексей Иванович - 38 лет в 1918 г., сибиряк, уроженец Енисейской губернии, член большевистской партии, учился в Киеве, потом в Москве в школе Художественного театра, у самого Станиславского. Принимал участие в революции 1905 г., потом эмигрировал за границу. В 1913 г. Окулов вернулся в Россию и сразу же был арестован; в 1916 г. его мобилизовали в армию и после пребывания в штрафной роте определили на службу в один из запасных полков Красноярского гарнизона. В августе 1917 г. он стал председателем Енисейского (Красноярского) губернского исполкома Советов рабочих солдатских и крестьянских депутатов. В конце того же года по списку большевиков Алексея Ивановича избрали членом Учредительного собрания. В январе 1918 г. он принимал участие в его работе, а после роспуска Собрания на некоторое время осел в Москве.
   В мае 1918 г. Окулова командировали обратно в Красноярск для формирования отрядов Красной армии, но до места назначения он не доехал, так как был застигнут в Омске чехословацким мятежом. При отступлении из Омска по Иртышу и Тоболу омских большевиков Окулов командовал красной флотилией, а когда она достигла Тюмени, возглавил там новый фронт. В конце 1918 г. его вновь отозвали в Москву, где он впоследствии находился на ответственных административных должностях. Попутно занимаясь литературным творчеством, он стал достаточно известным для своего времени советским писателем.
  Оленич-Гнененко Александр Павлович - 25 лет в 1918 г., уроженец Полтавской губернии, украинец по национальности, прослушал, как он сам указывал, полный курс юридических наук, в Сибири проживал с 1909 г., левый эсер по партийному "вероисповеданию". До Февральской революции занимался литературным творчеством, в 1917 г. его избрали членом Омского Совета рабочих и солдатских депутатов, а также гласным Омской городской думы. В декабре того же года Александр Павлович являлся делегатом II Сибирского областного съезда. В июне 1918 г. после захвата Омска восставшими частями Чехословацкого корпуса Оленич-Гнененко был арестован и посажен в тюрьму. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Омельков Михаил Фёдорович - 33 года в 1918 г., из семьи служащего, уроженец г. Оса (по другим данным - с. Бикбарды) Пермской губернии, окончил Томский университет (юридический факультет), по другой версии: учился, но не успел получить диплом. В 1905 г. вступил в партию эсеров, в 1908 г. за участие в революционной деятельности был осуждён на 4 года каторжных работ, отбывал срок в Александровском централе под Иркутском. После чего его определили на поселение, откуда он бежал и через Японию эмигрировал в Австралию, работал там шахтёром. Вернулся в Россию в 1915, сначала проживал на Дальнем Востоке, а потом переехал в г. Мариинск Томской губернии. Здесь, как и многие его товарищи по партии, Михаил Фёдорович устроился на работу в одно из кооперативных объединений. Именно в Мариинске, вместе с М. Линдбергом, П. Михайловым, Б. Марковым и А. Лисиенко, Михаил Омельков в 1916 г. организовал "Сибирский союз социалистов-революционеров", сыгравший заметную роль в дальнейших революционных событиях.
   Незадолго до 1917 г. Михаил Фёдорович переехал на жительство в Новониколаевск, работал в газете "Обский кооператор". Омельков, являясь членом эсеровской партии, стоял на центристских (черновских) позициях, входил в группу эсеров-интернационалистов. После Февральской революции в июле 1917 г. Михаил Фёдорович занял пост предисполкома Новониколаевского городского Совета рабочих и солдатских депутатов. Являлся участником сентябрьского Всероссийского демократического совещания, а в ноябре был избран членом Всероссийского Учредительного собрания. После его разгона большевиками Омельков вернулся в Новониколаевск и продолжил участвовать в работе городского Совета рабочих и солдатских депутатов. В отличие от большинства своих бывших товарищей по "Сибирскому союзу социалистов революционеров" Михаил Фёдорович не встал на путь вооруженного сопротивления большевистской диктатуре, поскольку считал, что с ней можно будет справиться вполне мирными средствами, путём завоевания эсеровско-меньшевистского большинства в Советах. Однако накануне всесибирского вооруженного восстания у него всё-таки, так скажем, не выдержали нервы, и он в знак протеста против большевистского политического и экономического произвола демонстративно вышел из состава Новониколаевского совдепа, хлопнув, что называется, на прощанье дверью.
   Летом 1918 г. после временного крушения власти большевиков в Сибири Омельков председательствовал на открывшемся 26 июля III крестьянском съезде Томской губернии. Осенью того же года исполнял обязанности ответственного редактора томской газеты "Голос народа", органа краевого (сибирского) комитета партии эсеров. В 1920, после окончания Гражданской войны в Сибири Михаил Фёдорович был арестован большевиками, обвинён в подготовке антисоветского мятежа 1918 года. Однако тогда удалось каким-то образом установить его полную непричастность к данному мероприятию, и он вскоре получил свободу. После этого Омельков примирился с большевиками, вышёл из эсеровской партии в период гонений на неё в 1921-1922 гг. Потом мирно трудился на хозяйственно-административной работе, последние годы проживал в Москве. В 1937 году его арестовали и в феврале 1938 года расстреляли. Реабилитирован в 1956.
  Орлов Николай Васильевич - с 1909 г. служил офицером Заамурского округа пограничной стражи, охранявшей территорию КВЖД, проживал с семьёй в Харбине. Участник Первой мировой войны, георгиевский кавалер, полковник. В 1917 г. после демобилизации вернулся в Харбин и возглавил в декабре того же года отряд охранной стражи КВЖД, набранной в Харбине вместо пробольшевистски настроенных отрядов пограничной стражи, недавно распущенных китайскими властями по просьбе правления КВЖД. Подразделения охранной стражи создавались на добровольной основе, поэтому им, как и отрядам Семёнова и Калмыкова, также набранным в тот период на территории китайской Маньчжурии, были свойственны некоторые элементы вольницы, только не казацкой, а офицерской. Вследствие этого орловцы имели натянутые отношения, как с руководством железной дороги в лице генерала Хорвата, так и с командованием Заамурского военного округа, в лице сначала генерала Самойлова, а потом генерала Плешкова.
   Напротив, тогда же у Орлова сложились достаточно хорошие и доверительные отношения с А.В. Колчаком, назначенным в мае 1918 г. главнокомандующим всеми вооруженными силами в районе КВЖД. Однако в результате разного рода интриг в конце июня и Колчак, и Орлов были отстранены от командования. Но уже в ноябре того же года полковник Орлов и офицеры его бывшего штаба получили приглашение от верховного правителя России Колчака прибыть из Харбина в Омск и перейти к нему на службу, что Орлов и его товарищи с благодарностью сделали. Так, Николай Васильевич стал командиром сформированного в Канске 32-го Сибирского стрелкового полка. После окончания Гражданской войны полковник Орлов вернулся в Харбин, где и проживал вместе со своей семьёй. В 30-е годы написал, но не смог опубликовать, так до сих пор и хранящиеся в рукописи в ГАРФ воспоминания о революции и Гражданской войне.
  Патушинский Григорий Борисович - 45 лет в 1918 г., еврей-полукровка по национальности, родился в Сибири, в Канском уезде Енисейской губернии. Его дед и отец (Григорий Яковлевич и Борис Григорьевич Патушинские) принадлежали к одной из самых известных и богатейших купеческих фамилий в Иркутске. Один из братьев Григория Борисовича, по сведениям правой сибирской печати, стал опереточным драматургом, а другой - большевиком, и в 1918 г. был расстрелян белыми ("Сибирский голос", Иркутск, Љ38 за 1918).
   Получив высшее образование после окончания юридического факультета Московского университета, Г.Б. Патушинский вернулся в Сибирь, где его назначили на должность мирового судьи в Чите, а потом - судебного следователя. В 1902 г. при производстве следствия по делу об убийстве на Кругобайкальской железной дороге жандармского унтер-офицера Патушинский вскрыл факт истязания жандармскими чинами заподозренных в убийстве рабочих, о чём и довёл до сведения прокурора палаты, следствием чего явилось предание жандармов суду. После этого Патушинскому было предложено занять должность мирового судьи в родном Канском уезде. Однако через несколько месяцев он подал в отставку с государевой службы и вступил в сословие присяжных поверенных Иркутского судебного округа.
   Выступления Григория Борисовича в военных судах с протестом против смертной казни (времён столыпинских "галстуков") неоднократно вызывали неудовольствие генерал-губернатора Восточной Сибири Селиванова, и он в 1907 г. выслал Патушинского в г. Балаганск под надзор полиции, где Г.Б. провёл более года. После этого он вернулся обратно в Иркутск и вновь приступил к адвокатской деятельности. Патушинский впервые получил широкую известность во время публичных выступлений, связанных с печально знаменитым Ленским расстрелом, Григорий Борисович вошёл тогда в адвокатскую комиссию по расследованию произошедшей на Лене трагедии. Выступал он защитником также и при рассмотрении некоторых других громких политических дел. В частности, в одно время Патушинский являлся адвокатом знаменитого анархиста (впоследствии известного сибирского красного партизанского командира) Нестора Каландаришвили.
   После объявления войны с Германией Григорий Борисович отправился добровольцем на фронт, где в составе 19-го Сибирского стрелкового полка принимал участие как строевой офицер во многих боевых операциях. За боевые заслуги Патушинский получил орден Владимира 4-й степени.
   В период Февральской революции Г.Б. оказался в Петрограде, где при его участии был организован сибирский общественный комитет и союз сибиряков-областников, выдвинувший лозунг государственного самоопределения Сибири. Летом 1917 г. Патушинский получил приглашение занять должность прокурора Красноярского окружного суда (именно красноярского, а не иркутского, как многие путают, см. делегатскую карточку участника II Сибирского областного съезда), каковую и принял. В Красноярске Григорий Борисович сблизился с одним из авторитетных сибирских областников Вл.М. Крутовским, вместе с которым организовал красноярский отдел Союза сибирских областников. В этот же период Патушинский выступил с рядом заметных публичных лекций об областническом движении в Сибири. В октябре и декабре 1917 г. Г.Б. участвовал в работе двух сибирских областных съездов, где примкнул к объединённой группе кооператоров, представителей земств и городов, каковой группой и избирался на обоих съездах в состав Сибирского областного совета.
   Патушинский являлся членом трудовой народно-социалистической партии, но в 1918 г., по словам П.В. Вологодского, по политическим взглядам очень близко примыкал к партии правых эсеров. По мнению некоторых исследователей, Григорий Борисович принадлежал к молодому (третьему) поколению сибирских областников и, по замечанию Гинса (весьма пристрастного в некоторых своих суждениях), являлся даже сторонником полного государственного самоопределения Сибири.
   В конце января 1918 г. на тайном заседании членов Сибирской областной думы Патушинского назначили министром юстиции во Временном правительстве автономной Сибири под председательством Петра Дербера. Сам же Григорий Борисович за несколько дней до этого, во время разгона Сибирской областной думы, был арестован большевиками в Томске и отправлен в красноярскую губернскую тюрьму, где содержался вместе с некоторыми другими думскими "заговорщиками" до самого чехо-эсеро-белогвардейского мятежа. Освобождённый из заключения Патушинский в конце июня того же года прибыл в Омск и через несколько дней занял уготованный ему Сибирской областной думой пост министра юстиции во Временном Сибирском правительстве под председательством П.В.Вологодского. Однако в сентябре 1918 г., ввиду весьма осложнившейся политической ситуации, он сгоряча подал в отставку с занимаемого поста, потом несколько раз пытался вновь восстановиться в должности министра, но так и не сумел ничего сделать. Пережил исход из Сибирского правительства двух других своих коллег (правых социалистов) и убийство третьего, а также ещё один роспуск Сибирской областной думы, - но на сей раз уже белыми властями.
   После этого Патушинский поселился в Иркутске, в 1919 г. примкнул к земско-эсеровской антиколчаковской оппозиции и осенью того же года вошёл в состав подпольного Политцентра. В декабре 1919 г. являлся одним из руководителей антиколчаковского восстания в Иркутске, а после его победы 5 января 1920 г. Г.Б. возглавил комиссариат юстиции во вновь образованных демократических органах власти. Но в результате захвата в марте того же года Иркутска частями Красной армии Патушинский был отстранён от исполнения своих обязанностей. В мае 1920 г. Григорий Борисович выступал свидетелем на судебном процессе в Омске, организованном большевиками над колчаковскими министрами и их пособниками.
   В 1922 в качестве защитника принял участие в судебном процессе в Москве по делу членов партии правых социалистов-революционеров. Последующие годы проживал в Москве. В 1930 постановлением президиума Московской коллегии защитников был исключён из состава коллегии. Избежал репрессий во многом благодаря заступничеству группы бывших политкаторжан, которые засвидетельствовали тот факт, что в период царского самодержавия Григорий Борисович бесплатно защищал подсудимых в целом ряде политических процессов. Умер в 1931 году.
  Пепеляев Анатолий Николаевич - 27 лет в 1918 г., уроженец города Томска, дворянин, потомственный военный. Окончил Омский кадетский корпус и Павловское военное училище в Петербурге. Участник Первой мировой войны (начал её в звании поручика, закончил - подполковником), полковой разведчик, кавалер семи боевых орденов, в том числе Святого Георгия Победоносца 4-й степени, был также награждён Георгиевским золотым оружием за храбрость и личное мужество, удостоился чести быть поздравленным телеграммой государя-императора Николая II. После Октябрьской социалистической революции в конце 1917 г. в ходе демобилизации старой армии вернулся в Томск, принял активное участие в организации антибольшевистского вооруженного подполья в городе, исполнял обязанности начальника штаба объединённой городской организации. Участвовал в уличных боях с красногвардейцами 29 мая 1918 года.
   В июне того же года, в ходе развёртывания операции по свержению советской власти на территории Западной Сибири, Анатолия Николаевича назначили командиром 1-го Средне-Сибирского корпуса Западносибирской (потом Сибирской) армии. Участвовал в боях с отрядами Красной армии на территории Средней и Восточной Сибири, а также в Забайкалье. Вместе с чехом Гайдой руководил основными боевыми операциями в этих районах. В июле ему было присвоено звание полковника. Данная летняя кампания закончилась в Забайкалье в конце августа месяца полным разгромом красноармейских частей. Здесь войска Средне-Сибирского корпуса встретились с местным повстанческим отрядом атамана Семёнова и чехословацкими частями генерала Дитерихса, пришедшими с боями навстречу сибирякам из Владивостока.
   В сентябре того же года указом Временного Сибирского правительства за успешное осуществление операции по разгрому войск Центросибири полковник Пепеляев получает звание генерал-майора и становится, таким образом, не только самым молодым (27 лет), но и самым знаменитым генералом Сибири (сибирские ребятишки играли тогда в Пепеляева, как потом советские дети - в Чапаева). Вернувшись на некоторое время со своим корпусом в Томск, Анатолий Пепеляев участвовал в подавлении общесибирской забастовки железнодорожников, а также во время сентябрьского правительственного кризиса оказывал поддержку томскому губернскому комиссару Гаттенбергеру в его противостоянии с эсерами, членами Сибирской областной думы.
   Осенью того же 1918 года 1-й Средне-Сибирский корпус перебросили на Северный Урал. 24 декабря в результате успешно проведённой 2-месячной операции войска генерала Пепеляева захватили крупный промышленный центр - город Пермь. Указом верховного правителя адмирала Колчака за эту первую крупную победу сибирских войск на Восточном фронте Анатолию Пепеляеву было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта и вручён орден Святого Георгия 3-й степени. Зимой и весной 1919 г. 1-й Средне-Сибирский корпус (с апреля - Северная группа Сибирской армии) провёл ещё одну, но уже последнюю успешную операцию по разгрому частей Красной армии на территории Вятской губернии. Город Глазов, который сибиряки заняли 2 июня 1919 г., оказался последним стратегическим рубежом, до которого удалось дойти войскам адмирала Колчака.
   В июне после отставки со своего поста генерала Гайды Анатолия Пепеляева назначили на освободившуюся должность командира Сибирской армии, переименованной в июле в 1-ю армию Восточного фронта, а потом в 1-ю Сибирскую армию. Отступив через Пермь и Екатеринбург к Тобольску, армия генерала Пепеляева в течение длительного периода осуществляла оборону данного района от наступающих частей 3-й Красной армии, всеми силами пытаясь не пустить большевиков обратно в Сибирь. Однако усталость добровольцев, а также массовое дезертирство призванной по мобилизации 18-летней молодёжи вскоре сказались на боевом духе армии, и она в конечном итоге проиграла битву за Тобольск. После чего полки 1-й Сибирской армии отвели в резерв, в район Новониколаевска, Томска и Красноярска. Эта вынужденная мера была связана ещё и с тем, что колчаковская контрразведка выявила факты укрывательства в частях Пепеляева некоторых оппозиционных эсеровских функционеров, находившихся при армейских штабах и якобы готовивших заговор против верховного правителя. И данные факты действительно вскоре подтвердились.
   В начале декабря 1919 г. на станции Тайга, в то время Томской железной дороги, произошли события, которые могли в корне повлиять на дальнейшее развитие ситуации в Сибирском регионе. По приказу Анатолия Пепеляева был арестован главнокомандующий колчаковскими войсками консервативно настроенный генерал Сахаров. В то же самое время на ст. Тайга прибыл из Иркутска старший брат А. Пепеляева - Виктор, недавно назначенный на пост председателя колчаковского правительства. Оба брата в тот же день предъявили адмиралу Колчаку, также находившемуся на ст. Тайга, жесткий ультиматум: назначить нового главнокомандующего с более демократическими политическими взглядами это первое. Второе - срочно созвать Сибирский Земский собор из представителей от умеренных революционных партий, от областнического движения, а также от местного самоуправления, для того чтобы получить, в первую очередь, санкцию на формирование сибирского народного ополчения, призванного сдержать наступление красных войск и обеспечить тем самым провозглашение на территории Сибири и Дальнего Востока независимой от большевистской России автономной республики, с истинно демократическими институтами власти. Верховному правителю предложили сутки на размышление, после чего братья Пепеляевы пригрозили перейти к самым решительным действиям.
   Однако, когда срок ультиматума истёк, запал заговорщиков почему-то быстро иссяк, и они не решились арестовать верховного правителя, отказавшего им, а вместе с ними и всему демократическому сообществу Сибири в созыве Земского собора. Премьер-министр В. Пепеляев покорно прицепил свой вагон к железнодорожному составу Колчака, да так и ехал у него на хвосте до самого Иркутска, где он вместе с адмиралом был арестован и 7 февраля расстрелян по негласному указанию из Москвы. А генерал Пепеляев, узнав, что главнокомандующим колчаковских армий назначен популярный в войсках Владимир Каппель, убыл из Тайги в родной Томск, откуда он, спустя две недели, что называется, еле-еле унёс ноги, спасаясь от охватившего город большевистского вооруженного восстания.
   Доехав с остатками томского добровольческого полка по железной дороге до Красноярска, Анатолий Пепеляев намеревался вновь объединить под своей командой силы 1-й Сибирской армии, но неожиданно заболел тифом и слёг в госпиталь. Остатки пепеляевской "армии" перешли под команду генерала Зиневича, который в начале января 1920 г. объявил о переходе белых сибирских полков на сторону эсеровско-земского Политцентра, поднявшего антиколчаковский мятеж в Иркутске. Вскоре в Красноярск вошли части 5-й Красной армии, полностью разоружили не оказавших им никакого сопротивления белых сибиряков. А их легендарного командира генерала Пепеляева спасло тогда от ареста только то, что его тайно вывезли на восток в санитарном поезде братья чехословаки.
   Добравшись таким образом до Забайкалья и там оправившись от тяжелого недуга, Анатолий Николаевич пытался создать собственный партизанский отряд для борьбы с красными, но, узнав, что здесь всё делается по воле и на деньги негласных хозяев этого края - японцев, молодой генерал окончательно оставил службу и отбыл вместе с семьёй в Харбин. По другой версии, бывшие товарищи по белому движению из числа добравшихся до Забайкалья остатков колчаковских войск не смогли простить генералу Пепеляеву тот инцидент на ст. Тайга и, приклеив к нему ярлык эсеровского "прихвостня", вынудили подать в отставку.
   Находясь в Харбине, Анатолий Пепеляев долгое время отказывался от различного рода поступавших к нему предложений на предмет продолжения вооруженной борьбы с большевиками, сколотил из нескольких своих сподвижников по бывшей Сибирской армии трудовую артель и занимался частным извозом. По-прежнему ощущая себя белой вороной в среде разношерстных эмигрантских кругов, Анатолий Николаевич в период недолгого харбинского забвения близко сошёлся с зачинателем идей сменовеховства, позже переродившихся в идеологию национал-большевизма, - философом Николаем Устряловым. Последний, как известно, считал, что большевики, как редиска, только снаружи красные, а внутри - точно такие же белые националисты и приверженцы русского имперского мышления.
   Но, однако, "не вынесла душа поэта" вынужденного забвения, да и старые эсеровские связи вскоре дали о себе знать. Летом 1922 г. на отставного тридцатилетнего генерала вышел известный эсеровский функционер Пётр Куликовский и предложил Анатолию Пепеляеву собрать во Владивостоке под крылом белого правительства во главе с воеводой Дитерихсом так называемую Сибирскую добровольческую дружину, морем переправиться в посёлок Аян, откуда начать наступление на Якутск и дальше - в глубь сибирской территории, охваченной крестьянскими восстаниями. В этот якутский поход, начавшийся осенью того же 1922 г., генерал Пепеляев взял многих, оставшихся к тому времени в живых ближайших своих сподвижников по 1-му Средне-Сибирскому добровольческому корпусу. Однако эта операция полностью провалилась, и в июне 1923 г. в блокированном красными частями Аяне Пепеляев без боя сдался советскому комдиву Вострецову.
   В январе 1924 г. в Чите состоялся суд над участниками якутской экспедиции, и Анатолий Пепеляев был приговорён к высшей мере наказания - расстрелу. Однако в результате ходатайства о помиловании на имя председателя ВЦИК Калинина, смертный приговор заменили 10 годами тюрьмы. Выйдя на свободу в 1936 г., Анатолий Николаевич поселился в г. Воронеже, работал столяром и подал заявление в местный пединститут, желая приобрести самую мирную профессию - учителя. В то же самое время он попал в поле зрения шефа НКВД Генриха Ягоды, последний вызвал бывшего сибирского генерала в Москву, видимо, с целью вербовки его для очередной провокации в белоэмигрантских кругах. Однако вскоре самого Ягоду, прозевавшего заговор красных маршалов, Сталин заменил на Ежова. А при этом кровавом карлике "полетели в топку" большевистского паровоза, как известно, не только советские маршалы и генералы, но и многие тысячи оппозиционно настроенных к советской власти, но в своё время прощённых ею участников революции и Гражданской войны. В их числе оказался и Анатолий Пепеляев. В августе 1937 г. его вновь арестовали, доставили в новосибирский следственный изолятор и 14 января 1938 г. расстреляли по трафаретному обвинению - в создании контрреволюционной организации.
   Имя Анатолия Пепеляева при советской власти подверглось полному забвению... Ну как же - белогвардейский генерал, да сочувствующий правым эсерам (а эту партию большевики, кажется, ненавидели порой даже больше, чем кадетов), да ещё и имевший какое-то отношение к движению сибирских областников-автономистов. Только в перестроечные годы запретное табу удалось снять, 20 октября 1989 г. решением прокуратуры Новосибирской области Анатолий Николаевич Пепеляев был полностью реабилитирован. 15 июля 2011 г. на кладбище посёлка Бактин в Томске появились символические мемориальные могилы двух генералов - отца и сына Пепеляевых Николая и Анатолия. На торжественной церемонии присутствовал правнук Анатолия Николаевича - Виктор.
   В архиве Гуверовского института США до сих пор хранятся неопубликованные дневники этого нашего земляка, некогда одного из самых знаменитых героев Гражданской войны в Сибири.
  Пепеляев Виктор Николаевич - 34 года в 1918 г., старший брат Анатолия Пепеляева, родился в г. Нарым Томской губернии, окончил Томский государственный университет, сначала юридический, а потом исторический факультет. Работал преподавателем гимназии в Бийске, тогда же был избран депутатом Государственной Думы IV созыва. Видный деятель кадетской партии, член её ЦК, в 1918 г. стал председателем восточного отделения партии (лидер сибирских кадетов). Являлся одним из активных организаторов колчаковского переворота в Омске, занимал должности товарища (заместителя) министра внутренних дел и начальника департамента милиции в правительстве Колчака. Пепеляев старший несёт прямую ответственность за многие акты расправ над мирным населением Сибири в период Гражданской войны и, видимо, поэтому, как и Колчак, до сих пор не реабилитирован. Весной 1919 г. Виктор Николаевич занял пост министра внутренних дел, а с 22 ноября того же года - председателя совета министров колчаковского правительства, сменив на этом посту П.В. Вологодского. Был арестован в Иркутске в январе 1920 г. по решению эсеровского Политцентра и расстрелян 7 февраля того же года вместе с Колчаком по распоряжению большевистского военно-революционного комитета.
  Перелешин Лев Николаевич - 24 года в 1918 г., уроженец г. Москвы, по образованию юрист, во время Первой мировой войны был мобилизован в армию, получил звание подпоручика, с 1915 г. проходил службу в одном из запасных полков Томска. Проживал на улице Почтамтской (теперь пр. Ленина)-19. После свержения самодержавия вступил в партию эсеров, вошёл в состав Совета офицерских депутатов томского гарнизона. Осенью 1917 г. его избрали гласным Томской городской думы по списку ПСР. В декабре того же года Лев Николаевич участвовал в работе II Сибирского областного съезда. После разгона большевиками Всероссийского Учредительного собрания и Сибирской областной думы Перелешин вступил в ряды томской офицерско-эсеровской подпольной организации. В марте того же года его арестовали по делу о краже винтовок с одного из военных складов, но вскоре освободили.
   В конце мая Лев Николаевич принял активное участие в вооруженном антисоветском мятеже в Томске. А после изгнания большевиков из города за его подписью, как комиссара Временного Сибирского правительства, выходили первые распоряжения новой власти. Вскоре Перелешина назначили политкомиссаром формировавшейся Томской добровольческой дивизии, а после того, как институт политкомиссаров был ликвидирован, он перешёл на службу в структуры Томского губернского земства.
  Петров Николай Иннокентьевич - 34 года (по другим данным 37 лет) в 1918 г., коренной сибиряк, родился в г. Кузнецке (ныне - Новокузнецк) в семье служащего одного из золотых приисков, окончил Барнаульское реальное училище и Петербургский политехнический институт. По окончании института поступил на службу в переселенческое управление и был направлен по линии этого управления в Томскую губернию, потом переехал в Харбин, где работал преподавателем экономики в коммерческом училище и народном университете. В 1915 г. Николай Иннокентьевич поступил на службу в Омское среднее сельскохозяйственное училище, потом в Акмолинское переселенческое управление, а в начале 1918 г. получил должность доцента в Омском политехническом институте по кафедре экономической географии и статистики, преподавал также в Омском сельскохозяйственном институте. Ни в одной политической партии не состоял, в начале лета 1918 г. вошёл в омскую группу беспартийных сибиряков-областников. Приказом Западно-Сибирского комиссариата от 14 июня 1918 г. Николай Петров был назначен управляющим отделом земледелия и колонизации с оставлением в прежних должностях. А в соответствии с указом Временного Сибирского правительства от 1 июля того же года стал управляющим (на правах министра) министерством земледелия и колонизации. При его участии разрабатывалось и принималось постановление Временного Сибирского правительства от 6 июля "О возвращении владельцам их имений", которое, отменило, по сути, большевистский декрет о земле на территории Сибири. В августе того же года Николай Иннокентьевич в составе правительственной делегации принимал участие в работе Сибирской областной думы. В сентябре он вошел в состав Административного совета ВСП, а в начале ноября был назначен на пост министра земледелия сначала во Временном Всероссийском правительстве Уфимской Директории, а потом в Российском правительстве А.В. Колчака. В феврале 1919 г. одновременно с этим Николай Петров возглавил комитет экономической политики Совета министров Российского правительства. В конце того же года выступил с критикой существующей в Сибири власти. В начале 1920 г. эмигрировал в Харбин, где через год умер от чахотки.
  Пигнатти Василий Николаевич - 41 год в 1918 г., из семьи обрусевших одесских греков, окончил юридический факультет Петербургского университета, учился в одной группе с А.Ф. Керенским. После революции 1905 г. за участие в эсеровском движении был сослан в Тобольск, где до 1917 г. вёл успешную адвокатскую практику, попутно занимаясь этнографическими и краеведческими исследованиями; как археолог-любитель Василий Николаевич производил раскопки бывшей татарской столицы Сибири - Искера (Кучумова городища).
   После Февральской революции 1917 г. Временное правительство назначило Василия Пигнатти на должность Тобольского губернского комиссара (губернатора), именно при нём в городе на протяжении целого года (с весны 1917-го по весну 1918-го) содержалась под домашним арестом царская семья. После установления в марте 1918 г. советской власти в Тобольске Василий Николаевич был отстранён от занимаемой должности. Однако в ходе антисоветского мятежа летом того же года его вновь назначили, только теперь уже распоряжением Временного Сибирского правительства, губернским комиссаром. При Колчаке он также сохранил свою должность в ранге управляющего Тобольской губернией. После разгрома белого движения на территории Сибири Василия Николаевича арестовали особисты 3-й Красной армии, обвинили в расправе в октябре 1918 г. над восставшими заключёнными городской тюрьмы и в 1920 г. расстреляли.
  Плетнёв Василий Иванович - 32 года в 1918 г. Родился на территории Горного Алтая, в селе Шебалино. Русский по национальности. Окончил Бийскую гимназию. По окончании учёбы работал приказчиком в одном из частных торговых домов Бийска. В 1905 г. после смерти отца вернулся в Шебалино. В 1909 г. был призван на действительную службу в царскую армию, с 1914 г. - участник Первой мировой войны. В период Февральской революции Плетнёв находился в Петрограде и участвовал в революционных событиях. В начале 1918 г. вернулся в Шебалино и организовал из числа фронтовиков большевистскую ячейку, опираясь на которую, Василий Иванович вскоре установил вооруженным путём советскую власть в родном селе, после чего организовал один из первых красногвардейских отрядов на территории Горного Алтая. Во время чехо-белогвардейского мятежа Плетнёв вместе со своим отрядом был вызван в Бийск для обороны города от наступающих частей мятежников, участвовал в боях у ст. Тальменка. После разгрома красноармейских частей Плетнёв с остатками своего отряда отступил на территорию Горного Алтая, отбил у белых крупное село Алтайское, однако после этого, поняв бесперспективность дальнейшей борьбы, Василий Иванович распустил отряд, а сам скрылся в горах. Некоторое время спустя Плетнёв перебрался в Барнаул, где, находясь на нелегальном положении, участвовал в подпольной работе, а в конце 1919 г. в составе одного из партизанских отрядов сражался белыми сначала в районе Бийска, а потом на территории Горного Алтая. По окончании боевых действия Василий Иванович возглавил Шебалинский ревком. Дальнейшая его биография практически не освещена в источниках, известно лишь, что в 1935 г. он переехал в г. Фастов Киевской области, где вскоре тяжело заболел и 15 ноября этого же года умер, был похоронен в братской могиле. Автор книги воспоминаний "Командир красногвардейского отряда". Имя Василия Ивановича Плетнёва увековечено в названии улицы в селе Алтайском.
  Плешков Михаил Михайлович - 62 года в 1918 г., уроженец Сибири, генерал от кавалерии (так называемый полный генерал - высшее воинское звание в русской императорской армии), во время Первой мировой войны командир 1-го сибирского армейского корпуса. В конце 1917 г. был отстранён большевиками от занимаемой должности из-за отказа выполнять распоряжения Совета народных комиссаров о прекращении боевых действий в отношении Германии. В начале 1918 г. перебрался в Харбин, где совместно с генералом Хорватом занимался формированием вооруженных отрядов Добровольческой армии Дальнего Востока, но больших успехов на этом поприще не добился. После создания подконтрольной правительству Вологодского Сибирской армии оставил действительную военную службу и ушёл в отставку по возрасту. Некоторое время спустя Плешков возглавил одно из белогвардейских военных училищ во Владивостоке. После краха белого движения эмигрировал в Харбин, где и умер в 1927 г.
  Попов Василий Михайлович - 47 лет в 1918 г., уроженец Якутской губернии, русский, имел диплом учителя, работал бухгалтером. В 1917 г. Василий Михайлович от иркутского союза областников-автономистов был избран делегатом на декабрьский Сибирский областной съезд, а в 1918 г. стал членом Сибирской областной думы от Якутского Совета крестьянских депутатов.
  Попов Константин Андреевич - 42 года в 1918 г., родился в Омске в семье мелкого чиновника канцелярии Степного генерал-губернаторства, меньшевик-интернационалист, доктор исторических наук, профессор. Образование высшее, окончил Омскую гимназию и юридический факультет Дерптского (теперь Тарту) университета. В период учёбы увлёкся революционными идеями, и по приезду в Петербург, куда его определили на работу, Константин Попов сразу же вошёл в контакт с политическими нелегалами. За это в 1898 г. он был арестован и почти год провёл в Петропавловской крепости. Сосланный в Вятскую губернию на поселение, он и там не успокоился, продолжая заниматься антиправительственной деятельностью, так что окончание срока досиживал уже в якутской ссылке. В 1905 г. Попов освободился и вернулся в родной Омск. Здесь он вступил в местную организацию РСДРП, став не только одним из самых активных её членов, но и наиболее образованным и теоретически подкованным партийным работником. Вследствие чего он в 1907 г. участвовал в работе V Лондонского съезда РСДРП. А с 1910 г. Константин Андреевич становится признанным лидером омской партийной организации, стараясь всеми силами, несмотря на наметившийся раскол в партии, объединить местных большевиков и меньшевиков в едином русле политической борьбы.
   После Февральской революции Константин Попов сразу же возглавил Омский совет рабочих и солдатских депутатов, а также вновь подтвердил свои полномочия председателя объединённой социал-демократической организации города. Осенью 1917 г. Константин Андреевич был избран ещё и гласным (депутатом) Омской городской думы. Во время ноябрьского юнкерского мятежа в городе, явившегося ответом на Октябрьский переворот в Петрограде, Константин Попов занял сторону советской власти и выступил на защиту завоеваний социалистической революции. Однако сразу же после подавления мятежа большевики организовали перевыборы руководства городского совдепа, в результате чего его председателем вместо меньшевика Попова стал большевик В. Косарев. В этот же период Константин Андреевич перестал возглавлять и объединённую организацию РСДРП в Омске, поскольку она окончательно распалась на две группы - большевиков и меньшевиков.
   В январе 1918 г., по некоторым сведениям, Константин Попов был избран от совета профсоюзов Омска членом Сибирской областной думы. Но она так и не смогла проработать ни одного дня вследствие разгона её большевиками. В том же январе месяце те же самые большевики, только теперь уже омские, распустили и местную городскую думу. Константин Андреевич высказался тогда категорически против такого рода мероприятий, публично заявив через печать, что роспуск всенародно избранных органов местного самоуправления является ударом по одному из самых главных завоеваний русской революции.
   Во время эсеро-чехо-белогвардейского антисоветского мятежа в июне 1918 г. Попов, как и многие другие меньшевики, не пытался сбежать вместе с большевиками из осаждённого Омска, полагая, видимо, что на смену диктатуре коммунистов к власти в Сибири придут демократично настроенные политики, в том числе и из лагеря умеренных социалистов, к которым меньшевики относили и себя. Однако Константин Андреевич, как, впрочем, и остальные его товарищи, ошибся в своих прогнозах, вследствие чего сразу же после занятия Омска войсками победившей правой оппозиции он был арестован. Сначала содержался в местной тюрьме, а потом в "эшелоне смерти" его отправили на восток, но по дороге он сбежал и в Иркутске примкнул к местному подполью.
   Здесь в декабре 1919 г. Попов принял активное участие в вооруженном антиколчаковском мятеже, организованном так называемым Политцентром, состоявшим из политиков как раз умеренно левых взглядов. В результате победы восстания 5 января 1920 г. Константин Андреевич возглавил специально созданную при комиссариате юстиции Политцентра чрезвычайную следственную комиссию для расследования деятельности арестованных в Иркутске членов колчаковского правительства. Спустя 10 дней, вечером 15 января, в распоряжение ЧСК поступили два самых главных подследственных: председатель колчаковского правительства В.Н. Пепеляев, а также сам бывший теперь уже верховный правитель России адмирал А.В. Колчак. Так что именно Константин Попов вёл первые допросы некогда, казалось, абсолютно несокрушимого военного диктатора и его первого министра. Однако уже спустя несколько дней власть в Иркутске от земско-областнического Политцентра перешла в руки большевиков, и председателем чрезвычайной следственной комиссии был назначен вместо Попова коммунист Самуил Чудновский. 17 февраля того же года комиссариат юстиции Политцентра, равно как и его следственную комиссию, распустили, а функции по борьбе с контрреволюцией передали губернской ЧК, которую Чудновский возглавил, а Попов стал его заместителем.
   Потом Константина Андреевича перевели в родной Омск на должность сначала заместителя, а потом и председателя губернского исполкома. В 1922 г. его отозвали в Москву в аппарат ЦК партии большевиков (в которую он, по всей видимости, уже вступил к тому времени). В 1925 г. под его редакцией впервые увидел свет крупнейший политический бестселлер тех лет под названием "Допрос Колчака" (что им там было отредактировано - теперь, наверное, одному только богу известно...). В 1928 г. Константин Попов перешёл на преподавательскую работу, сначала трудился в институте красной профессуры, а потом в историко-архивном институте. Умер в Москве в 1949 г.
  Пославский Евгений Николаевич - 31 год в 1918 г., уроженец Могилёвской губернии, русский, образование высшее, юрист, член партии эсеров. В 1909 г. за политическую деятельность был сослан в Сибирь, отбывал срок на территории Енисейской губернии. В начале 1916 г. возглавил в Красноярске группу левых эсеров-интернационалистов, примкнувших к "Сибирскому союзу социалистов-революционеров", за это Евгений Николаевич вскоре был снова арестован и выслан на три года в Туруханский край на поселение. Освобождённый Февральской революцией Пославский перебрался в Новониколаевск, устроился на работу в местное отделение Московского народного банка. В этот период он несколько пересмотрел свои политические взгляды и перешёл в лагерь правых эсеров-оборонцев. В ноябре 1917 г. Евгений Николаевич баллотировался в члены Учредительного собрания по списку кооперативных организаций Томской губернии, но не прошёл. В декабре того же года Евгений Пославский был избран делегатом II (декабрьского) Сибирского областного съезда.
   В период подготовки в начале 1918 г. антисоветского восстания на территории Сибири Евгений Пославский являлся активным участником новониколаевской подпольной организации, а после изгнания большевиков из города он был назначен новониколаевским уездным комиссаром Временного правительства автономной Сибири. В конце декабря того же года, в результате конфликта с исполняющим обязанности томского губернского комиссара Михайловским, Пославский был отправлен в отставку со своего поста по собственному желанию.
  Потанин Григорий Николаевич (1835-1920) - коренной сибиряк, родился на территории современной Семипалатинской области Казахстана, в XIX веке входившей в юрисдикцию Сибирского генерал-губернаторства, в семье офицера Сибирского казачьего войска, окончил Омский кадетский корпус и неполный курс Петербургского университета. Потанин, как его часто называли ещё при жизни, - великий сибирский старец, патриарх сибирского областничества. Он - первый Почётный гражданин Сибири, после Чингиз-хана - вторая по значимости личность в истории из числа родившихся на территории нашего края. Место захоронения Чингиз-хана до сих пор никому неизвестно, точно так же и могила Григория Николаевича Потанина едва-едва не затерялась в перипетиях прошедших лихолетий. Но, к счастью, теперь она находится там, где, наверное, и должна была быть изначально, - под сенью могучих сибирских кедров - в роще Томского государственного университета. На этой могиле почти всегда - не более одного-двух весьма скромных поминальных венка, причём, как правило, без указания названия лиц и организаций, сей "великий" дар приносящих. По вполне понятным причинам его могилу никогда не посещают и так называемые официальные лица. Как удалось сибирской и, в частности, томской интеллигенции в пятидесятые годы прошлого века, в период жесточайшего советского администрирования, настоять на том, чтобы перенести прах Потанина с погибавшего под бульдозерами кладбища Иоанно-Предтеченского монастыря (нынешний студенческий городок ТПУ) в Университетскую рощу, - просто уму непостижимо...
   Последние 18 лет своей жизни Григорий Николаевич прожил в городе Томске. Сначала снимал квартиру в доме под самой Воскресенской горой, у места основания города, потом - на ул. Преображенской, в районе так называемой "Сибирской слободки" (сейчас это улица Дзержинского), затем - на Дворянской (ныне Гагарина). А в революционном 1917 г. он жил по ул. Белинского-20, на небольшой съёмной квартире, точнее в маленькой комнатке, а по сути хоть и в мирской, но келье, как, впрочем, и положено, видимо, тем немногим, кто - из числа Богом избранных для дел, особо значимых. А незадолго до смерти Потанин поселился у давних знакомых - в семье Зобниных - на той же улице Белинского в доме под Љ56 (сейчас это дом Љ80), отсюда его и увезли уже смертельно больного в медицинскую клинику Томского университета.
   Потанин - крупный этнограф и фольклорист, известный путешественник, внесший весьма существенный вклад в изучение некоторых районов Монголии и Китая, по слухам, искал и почти нашёл могилу Чингиз-хана. Основатель города Верный, ныне Алма-Аты. Обладатель золотой медали Русского географического общества.
   Но, в первую очередь, Потанин - один из так называемых отцов-основателей областнического движения в Сибири, его патриарх. Вместе с Николаем Ядринцевым, на основании идей великого русского анархиста Бакунина и работ казанского профессора сибиряка Щапова, Григорий Николаевич разработал основные положения теории культурной, экономической и политической автономии Сибири в рамках единого Российского государства, став после этого лидером, главным теоретиком и идеологом областнического движения в Сибири. В дни молодости, а также в период Первой русской революции Потанин, по некоторым сведениям, являлся также и членом народнической партии (партии народного социализма, стоявшей, однако, скорее на левобуржуазных, нежели на правосоциалистических позициях), что в период второй русской революции, а также Гражданской войны позволило представителям как правых (кадеты), так и левых (эсеры) партий спекулировать его именем, заочно зачисляя Григория Николаевича или в число своих сторонников, или даже порой и в свои партийные ряды.
   В 1917-1918 гг. Потанин являлся почётным председателем на всех сибирских областных съездах и формально возглавлял все административные, а также политические органы, избиравшиеся на этих революционных форумах. Под влиянием своего ближайшего окружения, прежде всего Адрианова и Гаттенбергера, Потанин в категорически негативном тоне высказывался в тот период о большевиках, которые, несмотря на все его выпады, чаще всего прощали Григория Николаевича, учитывая его преклонный возраст (83 года в 1918 г.), а также поистине легендарный авторитет в кругах сибирской общественности. Умер Григорий Николаевич в Томске 30 июня 1920 г. и сейчас покоится на сибирском "Акрополе" - на одной из городских возвышенностей, близ стен сибирского "Парфенона" - главного корпуса Томского государственного университета, первого в Сибири храма науки, под раскидистыми кронами сказочно могучего и вечнозелёного сибирского кедра.
  Прохоров-Кондаков Сергей Кондратьевич - около 25 лет в 1918 г. Студентом 4 курса юридического факультета Томского университета его мобилизовали в армию, проходил службу в 39-м запасном полку, расквартированном в Томске, дослужился до звания поручика. В начале 1918 г. вступил в томскую подпольную антибольшевистскую организацию. В конце мая того же года во время вооруженного выступления оппозиции Сергея Кондратьевича тяжело ранили в голову, после чего он оказался в плену у большевиков. По одной из версий, Прохоров-Кондаков 29 мая подвозил на телеге оружие к штабу восстания, располагавшемуся в здании Учительского института, но натолкнулся на сторожевой пост красных, принял неравный бой, в результате которого получил тяжелое ранение и попал в руки врага. Через несколько дней, когда советская власть в Томске окончательно пала, его тело было найдено с выколотыми глазами и многочисленными штыковыми ранами. 2 июня при большом стечении народа в кафедральном соборе Томска произошло отпевание покойного и его похороны.
  Пучков Иван Петрович - член партии правых эсеров, до 1917 г. работал инженером в Томске. После Февральской революции вошёл в состав редакции газеты "Голос свободы", являвшегося печатным органом Томского губернского комитета общественного порядка и безопасности. В конце октября того же года он был избран гласным (депутатом) Томской городской думы, потом вошёл в состав городской управы и, наконец, занял в ней должность городского головы (мэра). В январе 1918 г. Иван Петрович подал в отставку со своего поста в знак протеста против разгона большевиками Учредительного собрания и установления ими однопартийной диктатуры в Сибири и, в Томске в частности. Летом того же года, после свержения советской власти, Пучков вновь стал исполнять обязанности городского головы Томска. Однако уже в августе он вторично подал в отставку, в знак протеста в связи с указом правительства П.В. Вологодского (одобренного, между прочим, и министром внутренних дел этого правительства, народным социалистом и областником Вл.М. Крутовским) о выводе муниципальной милиции из подчинения городскому самоуправлению и передачи её в ведение министерства внутренних дел Сибирского правительства. Дальнейшая судьба Ивана Петровича осталась нам неизвестна.
  Рабинович Михаил Моисеевич (подпольная кличка Леонид Костин) - 29 лет в 1918 г., по национальности еврей, родился в Екатеринославе, начинал революционную деятельность как бундовец, за что отбывал ссылку в Туруханском крае, откуда был освобождён Февральской революцией 1917 г. В том же году Рабинович перешел в лагерь социал-демократов, сначала был меньшевиком, но потом, после колчаковского переворота, стал большевиком. В 1917 г. Рабинович вёл революционную работу в Томске, потом на Судженских шахтах, где занимался организацией профессионального союза горняков, одновременно являясь секретарём местного Совета рабочих депутатов. На II съезде профессиональных союзов горнорабочих Западной Сибири был избран председателем областного бюро. Весной 1918 г. Рабинович выезжал в Москву решать в Совнаркоме вопрос о национализации Судженских шахт (акционерного общества Михельсона) и вернулся в Сибирь, когда здесь уже была установлена власть Временного Сибирского правительства. Являясь на тот момент ещё меньшевиком, Рабинович не был арестован демократическими властями Сибири и продолжил свою легальную деятельность в структурах профессиональных организаций. В июле на областной конференции профсоюзов Западной Сибири он был избран в состав Временного совета профсоюзов Сибири, а также стал членом Сибирской областной думы от профсоюзов Западной Сибири. В то же время на августовской нелегальной сибирской областной большевистской конференции, проходившей в Томске, Рабинович был избран в состав подпольного Сибирского обкома. В октябре 1918 г. он председательствовал на легальном Всесибирском съезде профсоюзов в Томске, который спустя некоторое время был разогнан по распоряжению Сибирского правительства. На ноябрьской подпольной всесибирской конференции большевиков, проходившей также в Томске, Михаил Рабинович был избран в состав Сибирского бюро ЦК коммунистической партии. Отстаивал сначала тактику легального сопротивления диктатуре Колчака, но вскоре, убедившись в полной бесперспективности такой борьбы, ушёл в подполье и принял участие в подготовке ряда вооруженных выступлений на территории Сибири. Весной 1919 г. Михаил Рабинович был арестован колчаковской контрразведкой в Омске и в апреле того же года казнён по приговору военно-полевого суда.
  Ринчино (Ринчинов) Элбек-Доржи Ринчинович - 30 лет в 1918 г., родился в Забайкалье, в кочевом урочище, выдающийся деятель бурятского национально-возрожденческого движения, меньшевик. В 1906 г. во время учёбы в Верхнеудинском реальном училище вошёл в местную организацию РСДРП, которой руководил большевик Борис Шумяцкий (будущий первый председатель ВЦИКа Сибири). В 1908 г. после окончания экстерном Томской мужской гимназии Ринчино поступил на юридический факультет Петербургского университета. Во время учёбы совместно с Н. Амагаевым занимался доработкой и совершенствованием бурятского алфавита. В 1915 г. он вернулся в Сибирь, участвовал в научной экспедиции в Монголию, работал в системе кооперации.
   После Февральской революции 1917 г. вошёл в состав Бурятского национального комитета Восточной Сибири, а потом стал его председателем, участвовал в процессе установления советской власти в Забайкалье, а также в организации национальных отрядов Красной гвардии, имел отношение и к сибирскому областническому движению. В январе 1918 г. на нелегальном заседании членов разогнанной большевиками Сибирской областной думы в Томске его назначили министром народного просвещения во Временном правительстве автономной Сибири. В результате свержения советской власти летом 1918 г. он стал одним из руководителей небольшого красного партизанского отряда в Забайкалье. В 1920 г. в ходе окончательного разгрома белых войск Ринчино начал активно сотрудничать с большевиками, принимал участие в становлении советской власти не только в родном Забайкалье, но и в Монголии. Спустя некоторое время его назначили секретарём Монголо-Тибетской секции дальневосточного секретариата Коминтерна; учился, а потом сам преподавал в Коммунистическом институте трудящихся востока. В 1937 г. Элбек Ринчино был арестован ОГПУ и летом следующего года расстрелян. Реабилитирован в 1957 году.
  Розеншток Исаак Лазаревич - 22 г. в 1918 г., еврей по национальности, эсер, студент-юрист Томского университета. Проживал в тот период: г. Томск, ул. Нечаевская (теперь пр. Фрунзе)-18, кв.2. В октябре 1917 г. он баллотировался в гласные Томской городской думы, но не прошёл. После антибольшевистского переворота в июле 1918 г. Розенштока избрали от Западносибирской профсоюзной конференции членом Сибирской областной думы. Погиб в период колчаковщины.
  Рудаков Михаил Петрович - 27 лет в 1918 г., уроженец Пермской губернии, проживал в Сибири с пятилетнего возраста, образование - неоконченное высшее, прапорщик царской армии, член партии эсеров (центрист-интернационалист по своим политическим взглядам). В марте революционного 1917 г., распоряжением губернского комитета общественного порядка и безопасности, он был назначен комиссаром по делам Томского уезда. В апреле того же года Михаил Петрович исполнял обязанности председателя Томского уездного народного собрания, а потом, указом уже Временного Всероссийского правительства, его назначили на должность комиссара Томского уезда, затем избрали председателем Томской уездной земской управы, но в декабре того же года он сложил с себя эти полномочия в связи с тем, что стал членом Томской губернской земской управы, возглавив её сельскохозяйственный отдел и исполняя одновременно обязанности заместителя председателя управы.
   В августе всё того же революционного 1917 г. Михаил Петрович участвовал в работе Сибирской областнической конференции и был избран в состав Центрального областного комитета. В октябре и декабре того же года Рудаков в качестве делегата принимал участие в работе I и II Сибирских областных съездов. Проживал в тот период в Томске по улице Тверской-42. В начале 1918 г. он становится членом Сибирской областной думы (СОД) от Томской губернской земской управы. После разгона Думы большевиками Михаил Петрович принял участие в нелегальном совещании части членов СОД, более того, по некоторым сведениям, он стал инициатором предложения о проведении этого совещания в стенах уездной земской управы, которую он некогда возглавлял. В середине марта, в результате роспуска большевиками губернской управы, Рудаков вместе с некоторыми другими членами данного земского органа вошёл в состав экономического совета по управлению хозяйством Томской губернии. В конце марта он попал под арест по подозрению в организации похищения оружия с одного из городских военных складов, однако вскоре его освободили за недоказанностью выдвинутых против него обвинений.
   В июне того же 1918 г. года, после победы антибольшевистского восстания, Западно-Сибирским комиссариатом Сибирского правительства Михаил Рудаков был назначен на должность начальника административного отдела этого комиссариата. После расформирования Комиссариата в июле 1918 г. вследствие назначения Николая Ульянова томским губернским комиссаром Рудаков временно занял его должность председателя Томской губернской земской управы. В августе Михаил Петрович принял участие в работе состоявшейся, наконец, сессии Сибирской областной думы. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, отследить не удалось. Предположительно, в ноябре-декабре его, как офицера, мобилизовали в колчаковскую армию.
  Русанов Александр Николаевич - 37 лет в 1918 г., уроженец Брянского уезда Орловской губернии, из семьи земского врача, окончил физико-математический факультет Петербургского университета, по политическим взглядам - народный социалист. Сразу же по получении высшего образования добровольно переехал на Дальний Восток. Поселился в Хабаровске, зарабатывал на жизнь главным образом преподавательской деятельностью; на общественных началах участвовал в работе различных просветительских организаций, заведовал библиотекой, активно занимался краеведением, печатался в местных, а также в центральных периодических изданиях. С 1912 г. - в легальной политике. В том году Александр Николаевич был сначала избран в число выборщиков (то есть представителем от той части простого народа, который не имел права прямого голоса на выборах), а вслед за этим и членом IV Государственной думы от Приморья. В Думе Русанов примкнул к фракции трудовиков, состоявшей из депутатов от крестьян и представителей трудовой интеллигенции, выступавших за проведение радикальных демократических реформ, а также являлся членом Сибирской депутатской группы (14 человек).
   После Февральской революции 1917 г. Александр Русанов сблизился с эсерами и в результате получил назначение от Временного правительства России на должность комиссара по Дальнему Востоку. Сознавая наметившуюся в тот период тенденцию к децентрализации бывшей Российской империи - "тюрьмы народов", где кандидатура даже самого мелкого волостного начальника всегда требовала утверждения в вышестоящих инстанциях, Александр Николаевич вынашивал проект создания на Дальнем Востоке института Краевой думы (по типу Сибирской областной думы), которая состояла бы из представителей местного самоуправления и была наделена независимыми распорядительными, а также и некоторыми законодательными функциями для решения насущных местных проблем. Все наработанные предложения планировалось передать на утверждение Всероссийского Учредительного собрания, однако дальнейший ход событий 1917 г. помешал этому. И основным препятствием на том пути стала Октябрьская революция, после которой к власти на Дальнем Востоке пришли большевики и ведомые ими Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Пытаясь каким-то образом противостоять складывавшейся не в пользу земского самоуправления ситуации, Александр Русанов 11 декабря собрал в Хабаровске съезд земств и городов Дальнего Востока, на котором удалось сформировать Временное бюро земств и городов во главе с правым эсером М.И. Тимофеевым. Данному Бюро, собственно, Русанов и передал свою власть над регионом, а также призвал население и все административные структуры выполнять распоряжения Бюро, но не совдепов. За призыв к неподчинению сразу же по окончании земского съезда Александра Николаевича арестовали по распоряжению главы новой большевистской власти на Дальнем Востоке А.М. Краснощёкова (Абрама Тобинсона).
   После своего освобождения из тюрьмы в начале 1918 г. Русанов уехал в китайский Харбин, столицу КВЖД, где принял участие, правда, достаточно скромное, в подготовке антисоветского мятежа в Сибири, а потом и совсем как-то отошёл от политики. После окончания Гражданской войны Александр Николаевич эмигрировал в Шанхай, основал здесь русское реальное училище и долгое время был его директором, преподавал. Умер в 1936 г. здесь же, в Шанхае. Светлая память...
  Сазонов Анатолий Владимирович - 57 лет в 1918 г., родился в Москве, образование высшее, окончил Петровско-Разумовскую (сельскохозяйственную) академию. Революционную деятельность начинал ещё в народовольческой среде, за что был сослан в с. Берёзово Тобольской губернии. После освобождения примерно в 1890 г. поселился в г. Саратове, связь с революционным движением не порывал. После окончательного разгрома Народной воли Анатолий Владимирович в начале ХХ века вступил в партию эсеров, принадлежал к её правому крылу, примыкал к так называемым оборонцам, или, по-другому, - к государственникам. Участник Первой русской революции, в 1908 г. вновь оказался в ссылке, на этот раз в с. Витим Якутской области. В 1916 г. с разрешения властей поселился в Новониколаевске Томской губернии, занялся, как и многие из ссыльных эсеров, кооперативной деятельностью и вскоре вошёл в правление крупнейшего в Сибири кооперативного объединения под названием "Закупсбыт".
   После Февральской революции 1917 г. Сазонова избрали заместителем председателя Новониколаевского комитета общественного порядка и безопасности, а потом председателем уездного Совета крестьянских депутатов. В сентябре того же года Анатолий Владимирович стал участником Всероссийского демократического совещания и был избран депутатом Временного совета Российской республики (Предпарламента). Вместе с Николаем Жернаковым, на тот момент новониколаевским уездным комиссаром Временного правительства, Сазонов в начале осени того же года создал так называемую "Инициативную группу социалистов-революционеров", в которую вошли новониколаевские эсеры крайне правого толка, оборонцы-государственники, отколовшиеся от городской и губернской организаций ПСР, занимавших в тот период центристские и даже левоцентристские позиции. Проживал в Новониколаевске на улице Потанина, д.21.
   Октябрьскую революцию Анатолий Владимирович категорически не принял и, увидев в областническом движении Сибири реальную альтернативу советской власти, примкнул к нему. Стал участником декабрьского чрезвычайного Сибирского областного съезда и возглавил в период его работы фракцию областников, кооператоров и представителей земских самоуправлений. В первой половине 1918 г. Анатолий Владимирович имел непосредственное отношение к подпольному антибольшевистскому сопротивлению Сибири, обеспечивая в ранге уполномоченного Временного правительства автономной Сибири, вместе с другим видным эсером крайне правого толка Иваном Михайловым, финансовое содействие нелегальной оппозиции со стороны сибирской кооперации.
   20 мая того же года, за несколько дней до начала всесибирского вооруженного мятежа, Анатолий Сазонов в составе делегации от новониколаевского подполья участвовал в переговорах с офицерами Чехословацкого корпуса, во время которых были обговорены все детали предстоящего совместного выступления. А 31 мая, после того как восставшая оппозиция захватила Мариинск, Новониколаевск, Канск, Нижнеудинск и Томск, Сазонов в числе нескольких других руководителей подписал обращение к населению Сибири с уведомлением о переходе власти на освобождённых территориях "в руки уполномоченных Временного Сибирского правительства, избранного Сибирской областной думой".
   После этого он некоторое время исполнял обязанности новониколаевского уездного комиссара, а с сентября месяца стал активным участником общественно-политического движения Сибири в поддержку правой диктатуры. Данную группу, за которой в ходе многочисленных переименований постепенно закрепилось название "Оборонческий блок", возглавил двадцатидевятилетнийлетний Владимир Куликов - правый эсер, председатель кооперативного объединения Центросибирь (головная контора которого располагалась в столице автономной Сибири - Омске). А помогал ему руководить блоком пятидесятисемилетнийлетний Анатолий Сазонов. Не случайно поэтому, что во время планировавшегося большевиками на 18 сентября 1918 г. вооруженного выступления в Новониколаевске, первыми должны были быть арестованы три человека: уездный правительственный комиссар, комендант города и персонально А.В. Сазонов.
   В тот период Анатолий Владимирович официально являлся редактором газеты "Народная Сибирь", но одновременно с этим он сохранял прежнее влияние и в руководящих структурах кооперативного движения. На третьем съезде (август-сентябрь 1918 г.) его избрали председателем совета съездов сибирской кооперации. И хотя съезд большинством голосов высказался за невозможность кооперации действовать в качестве политической организации, а выбранному совету съезд поручил в отношениях с государственной властью выступать только с позиции защиты собственных хозяйственных интересов, тем не менее кооперативный совет под руководством Сазонова сразу же включился в политическую жизнь, встав на сторону усиливающих свои позиции правых сил. Вследствие чего штаб-квартирой избранного совета стал Омск - столица будущей белой Сибири.
   В начале октября здесь же, в Омске, проходила и первая сессия совета Всесибирских кооперативных съездов, на которой десятью голосами против четырёх была принята резолюция, гласившая, что в условиях "когда перед всеми живыми силами страны стоят вопросы борьбы за возрождение государства и создание демократической власти (выделено мной. - О.П.), кооперация не может отказаться от вмешательства в политическую жизнь страны". И вслед за этим сессия, во-первых, одобрила удаление из состава Временного Сибирского правительства министров-социалистов, а во-вторых, высказалась за роспуск Сибирской областной думы с её левым большинством во главе и за созыв новой Думы, но только для того, чтобы она подготовила и приняла закон о выборах в Сибирское Учредительное собрание.
   Ну и, наконец, как следствие всего этого в ноябре того же 1918 г. совет Всесибирских кооперативных съездов негласно подержал установление режима правой диктатуры во главе с адмиралом А.В. Колчаком. А 19 декабря Анатолий Сазонов от имени этого совета преподнёс поздравительный адрес верховному правителю. В 1919 г. Анатолий Владимирович редактировал омскую газету "Заря" и состоял членом Государственного экономического совещания, своего рода общественной палаты при верховном правителе с совещательными функциями. После разгрома колчаковских армий Сазонов бежал на Дальний Восток, до конца 1922 г. проживал во Владивостоке. В тот недолгий период он избирался депутатом Народного собрания Дальневосточной республики и являлся председателем Совета уполномоченных организаций автономной Сибири.
   В двадцатых числах октября 1922 г. вышеупомянутый Совет сформировал ещё одно (последнее) правительство автономной Сибири, которое А.В. Сазонов и возглавил. Из окна номера гостиницы "Золотой рог", где проживал на тот момент Анатолий Владимирович, был вывешен бело-зелёный флаг, а по городу расклеены воззвания нового правительства о том, что оно приняло на себя всю полноту власти в Сибири и обязуется защищать край от большевиков во имя идеалов демократии и принципов областнической автономии. Однако просуществовало это, как его тогда прозвали, "плакатное правительство" всего несколько дней, после чего вместе со всеми теми, кто не желал и не мог рассчитывать на прощение со стороны советской власти, эвакуировалось за границу. В ранге правительства в изгнании оно просуществовало до 1925 г., после чего вновь преобразовалось в Совет уполномоченных организаций автономной Сибири, который Сазонов возглавлял до самой своей смерти, последовавшей 9 марта 1927 г. в Шанхае.
  Саиев Юсуф Раадович - 29 лет в 1918 г., уроженец Ачинского уезда Енисейской губернии, по национальности, как он сам указывал, "мусульманин племени чеченцев", выходец из деревенской среды, образование - домашнее, среднее, по основному роду занятий - крестьянин. В период Первой мировой войны - прапорщик (офицер) царской армии, проходил службу в одном из запасных полков, дислоцировавшихся в Томске. В 1917 г. проживал здесь сначала по ул. Торговой (ныне Вершинина)-36, потом по улице Источной-13.
   После Февральской революции вступил в партию эсеров. В октябре 1917 г. на Сибирском областном мусульманском съезде Саиева избрали председателем Центрального совета мусульман Сибири, а чуть позже и председателем Центральной сибирской мусульманской военной комиссии. На основании решения первого Сибирского областного съезда Юсуф Раадович вошёл в состав Сибирского областного совета. В декабре того же года на втором (чрезвычайном) Сибирском областном съезде он был утверждён членом военного отдела при Временном Сибирском областном совете (фактически первом временном правительстве автономной Сибири), также в это время он - инспектор милиции при Томском губернском земстве. В начале 1918 г. Юсуф Саиев становится членом Сибирской областной думы и одним из трёх заместителей её председателя, возглавляя одновременно фракцию национальностей.
   В июне-июле 1918 г. в результате ликвидации власти большевиков в Сибири Юсуф Раадович руководил работой сразу нескольких отделов при Томской губернской земской управе, среди них: милиции, а также - воинский и юридический. В августе он, как член Сибирской областной думы, принимал активное участие в её работе, однако после её роспуска, последовавшего 10 ноября 1918 г., а также в результате вскоре произошедшего колчаковского переворота Саиева лишили политической "брони" и, как офицера, мобилизовали в Сибирскую белую армию. В 30-х годах проживал в г. Грозный, работал председателем промартели "Красный партизан". В июне 1937 г. был арестован по обвинению "в участии в контрреволюционной мусульманской организации", 5 ноября того же года "тройкой" УНКВД по Новосибирской области приговорён к высшей мере наказания и на следующий день расстрелян. Реабилитирован в 1956 году.
  Сапожников Василий Васильевич - 56 лет в 1918 г., родился в Перми в семье учителя, учился в Московском и Тюбингенском университетах, доктор ботаники, профессор Томского университета, два раза избирался его ректором (1906-1909 и 1917-1918 гг.). Сапожников - выдающийся путешественник, географ и ботаник, учёный с мировым именем, совершил более двадцати научных экспедиций по Алтаю, Монголии и казахскому Алатау, открыл и описал свыше пятидесяти ледников, член Русского и почётный член Берлинского географических обществ. Член кадетской партии и активный участник областнического движения Сибири.
   В июле 1918 г. Василий Васильевич занял пост управляющего министерством народного просвещения (в ранге министра) в Сибирском правительстве П.В. Вологодского, в октябре - ту же должность во Временном Всероссийском правительстве Уфимской Директории, а с ноября того же года стал министром того же ведомства в Правительстве адмирала Колчака. При его непосредственном участии в октябре 1918 г. в Иркутске открылся ещё один сибирский университет, а в январе 1919 г. в Томске - Институт исследований Сибири (первая Сибирская Академию наук). Умер в Томске 1924 г. от рака лёгких, был похоронен на Преображенском кладбище (конец современной улицы Учебной), к сожалению, увы, не сохранённом потомками.
  Сары-Сеп Канзычаков Леонид Алексеевич - 27 лет в 1918 г., уроженец Горноалтайского села Чёрный Ануй, телеут (алтаец) по национальности. Родился в семье священника-миссионера, образование среднее (учился, но так и не окончил Бийское катехизаторское училище). Служил сначала священником, но потом сменил профессию и стал учителем, а затем писарем волостной управы. В революционном 1917 г. Леонид Алексеевич увлёкся политикой и выдвинулся в лидеры национального движения среди алтайцев Горной Шории. На Учредительном съезде шорцев, проходившем в конце июля, Сары-Сеп Канзычаков был избран председателем местного подотдела Горно-Алтайской думы, выступая за объединение всех алтайцев в один уезд. Весной следующего года Сары-Сеп вошел в состав Каракорумской управы - исполнительного органа самопровозглашенной Ойротской республики. По возвращению в Горною Шорию Леонид Алексеевич имел неприятности с советской властью, при Колчаке опять служил волостным писарем, в период краха колчаковщины сражался в одном из красных партизанских отрядов. После окончания Гражданской войны Сары-Сеп Канзычаков стал одним из лидеров национального движения уже всех горно-алтайских народов, перехватив "эстафетную палочку" у эмигрировавшего заграницу Г.И. Гуркина. Результатом усилий такого рода деятельности стало образование в 1922 г. Ойротской автономной области, в руководящих структурах которой Сары-Сеп работал на протяжении ряда лет, а потом был переведён в Москву в наркомат по делам национальностей. Однако дальнейшая его служебная карьера пошла явно на спад, последнее место его работы - счетовод одного из горноалтайских колхозов. В период ежовщины по сфабрикованному в недрах Новосибирского краевого УНКВД делу о контрреволюционной и повстанческой деятельности Сары-Сеп Канзычаков вместе с Г.И. Гуркиным был 1 октября 1937 г. приговорён к высшей мере наказания и через несколько дней расстрелян. Реабилитирован в 1956 году.
  Сатунин Дмитрий Владимирович - 33 года в 1918 г., уроженец Горного Алтая, православный, имел какие-то инородческие корни (гены) и оттого обладал немного монгольской внешностью, был невысоко роста и отличался очень буйным нравом. Окончил одно из петербургских частных реальных училищ, а потом - Новороссийский (Одесский) университет. В связи с началом Первой мировой войны поступил на шестимесячные курсы Александровского военного училища. Начав службу в русской армии прапорщиком, он за неполные три года дослужился до звания штабс-капитана, стал кавалером ордена св. Георгия 4-й степени и получил Золотое Георгиевское оружие за личную храбрость.
   Вернувшись после демобилизации в начале 1918 г. в Горный Алтай, Сатунин поступил на службу в государственно-кооперативную организацию под названием Монгольская экспедиция, которая занималась закупкой мяса в сопредельных странах и одна из контор которой находилась в селе Кош-Агач на самой границе с Монголией. Здесь в начале июня 1918 г. Дмитрия Сатунина и застала весть о начале антисоветского мятежа в Сибири. Захватив имевшиеся в Кош-Агаче финансовые и материальные ценности Монгольской экспедиции, штабс-капитан Сатунин организовал на эти средства небольшой белогвардейский отряд и начал продвигаться с боями на север к столице Горного Алтая, к селу Улала (теперь Горно-Алтайск), проявляя по пути крайнюю жестокость в борьбе с большевиками и их сторонниками.
   Добравшись до Улалы и очистив вместе с другими повстанческими отрядами территорию Горного Алтая от красных, Сатунин, как старший по воинскому званию офицер среди местных уроженцев, принял на себя общее командование всеми вооруженными силами этой горной области. И вскоре, опираясь на поддержку лидера алтайских националистов Г. Гуркина, потребовал от образованного в Омске Временного Сибирского правительства признать территориально-национальную автономию объединённых районов Горной Шории и Горного Алтая под названием Ойротия. А после полученного отказа объявил Горный Алтай в состоянии мятежа против Омского правительства. Однако из данного политического демарша ничего стоящего не вышло, и вскоре отряд Сатунина был разоружен частями прибывшей из Барнаула карательной экспедиции, а сам командир бунтовщиков - арестован. Учитывая его прошлые заслуги перед отечеством в Первой мировой войне, а также - преданность белой идее в период антибольшевистского восстания, мятежного капитана простили и вскоре освободили из-под стражи.
   После этого Сатунин одумался и, решив идти, что называется, другим путём, организовал вместе с подъесаулом Кайгородовым подконтрольный Сибирскому правительству так называемый Туземный дивизион, впоследствии при А.В. Колчаке преобразованный в Алтайское казачье войско, которое Сатунин и возглавил. Осенью 1919 г. при вступлении в Сибирь частей Красной армии, по некоторым данным, уже в звании подполковника Дмитрий Владимирович командовал всеми белогвардейскими частями на территории Горного Алтая. По его распоряжению при отступлении из Бийска был конфискован серебряный запас местного отделения государственного казначейства. Весной 1920 г. при попытке перейти границу и скрыться в Монголии он погиб, по одной из версий, - пал от рук своих же подчинённых то ли из-за недовольства последних самоуправством командира, то ли вследствие нежелания Сатунина поделиться с ними захваченным в Бийске серебром. Его спрятали где-то в горах, и оно, по слухам, лежит там до сих пор, являясь предметом постоянного и неослабевающего интереса со стороны кладоискателей, всё-таки - 8 тонн чистейшего монетного серебра.
  Сахаров Константин Вячеславович - 37 лет в 1918 г., окончил столичное Николаевское инженерное училище и Академию Генерального штаба, участник Первой мировой войны, полковник царской армии, в августе 1917 г. принял активное участие в корниловском мятеже, патриот-государственник, антисемит. В конце 1918 г. он являлся начальником созданной англичанами русской военной школы во Владивостоке, потом по рекомендации английского генерала Нокса Константин Вячеславович был переведён в Омск и приближен к А.В. Колчаку, который в октябре 1919 г. произвёл Сахарова в генерал-лейтенанты и назначил его главнокомандующим всем противобольшевистским фронтом. На этом посту генерал Сахаров проявил себя как очень амбициозный и, к сожалению, столь же бездарный военный руководитель, недолгая деятельность которого на посту главкома, по мнению многих свидетелей тех событий, привела к решающему разгрому белого движения в Сибири. В декабре того же года по категорическому требованию братьев Пепеляевых (старший из которых являлся премьер-министром, а младший - командующим Сибирской армией) приказом Колчака Сахаров был смещён со своего поста и заменён генералом В.О. Каппелем.
   После окончания Гражданской войны Константин Вячеславович эмигрировал в Западную Европу, поселился в Германии и активно сотрудничал там с нацистами. В 1923 г. в Мюнхене он выпустил достаточно ценную, с историографической точки зрения, книгу воспоминаний под названием "Белая Сибирь". В ней он, в частности, возложил вину за поражение антибольшевистских сил на страны Антанты, которые, с точки зрения Сахарова, своей поддержкой демократии в России свели на нет все усилия белого движения по свержению советской власти. При этом Сахаров охарактеризовал белогвардейское движение как первое, причём со знаком плюс, проявление фашизма в мировой истории. Умер Константин Вячеславович в Берлине в феврале 1941 года.
  Семёнов Григорий Михайлович - 28 лет в 1918 г., родился в несчастливый день (13 сентября) в карауле Куранжа, станицы Дурулгуевской, Забайкальской области в зажиточной казачьей семье, согласно официальным данным, по отцу он являлся русским (казаком), по матери - бурятом. По другой, менее распространённой версии, мать его Евдокия Марковна Новгородцева происходила из семьи русских староверов, а вот отец, наоборот, находился в дальнем родстве с монголами и даже чуть ли не с самим Чингиз-ханом. В юности Григорий Михайлович увлекался археологией, но учёным не стал, в 1911 г. окончил Оренбургское казачье училище. По свидетельству современников он был неплохо образован и начитан, свободно владел монгольским и бурятским языками. Участник Первой мировой войны. Воевал на Кавказе, сначала в 1-м Нерчинском, а потом в 3-м Верхнеудинском казачьих полках под командой знаменитого барона Врангеля, имел Георгиевский крест, а также Золотое оружие за храбрость и личное мужество, проявленное при спасении полкового знамени. Дослужился до звания есаула (капитана). Осенью 1917 г. Григория Михайловича по личному распоряжению премьер-министра Керенского командировали в Забайкалье для формирования воинских ударных частей из инородцев, верных Временному правительству.
   Октябрьскую социалистическую революцию Семёнов не принял и сразу же поднял вооружённый мятеж против советской власти в Верхнеудинске (ныне Улан-Удэ), но потерпел поражение и бежал в Китай, на пограничную с российским Забайкальем станцию Маньчжурия. Здесь при финансовой поддержке сначала французов, а потом японцев создал так называемый Особый Маньчжурский отряд (ОМО), состоявший из казаков, русских офицеров, бурят и монголов. Перед ним была поставлена конкретная задача, наступая на север от ст. Маньчжурия, захватить Читу, отрезав, таким образом, советскую Сибирь от советского же Дальнего Востока, что позволило бы другим белогвардейским частям без особых проблем ликвидировать власть большевиков во Владивостоке, Хабаровске и Благовещенске и уже оттуда начать широкомасштабное наступление на Сибирь. Семёнов предпринял в начале 1918 г. как минимум три попытки в осуществлении данного оперативного плана, но они оказались абсолютно безрезультатными. Войска Центросибири под командованием Сергея Лазо всё время препятствовали продвижению отрядов мятежного атамана в глубь Забайкалья. И лишь в результате всесибирского антибольшевистского мятежа летом 1918 г., когда войска советской Сибири оказались полностью разгромлены чехо-белогвардейскими частями, Семёнову удалось, наконец, утвердиться в Чите, после чего здесь, в Забайкалье, опираясь на поддержку, в первую очередь, всё тех же японцев, он создал режим жёсткой единоличной власти. Это позволило ему достаточно успешно на первых порах бороться, как с красными партизанами, так и с другими, как он считал, внутренними врагами государства - спекулянтами и контрабандистами, после ликвидации советской власти начавшими курсировать за границу, в Монголию и Китай, и обратно. В ходе боевых действий против партизанских отрядов Семёнов часто прибегал к жестоким карательным мерам в отношении мирного населения, уличённого в сотрудничестве с красными.
   4 января 1920 г., за несколько дней до своего ареста, адмирал Колчак назначил атамана Семёнова, к тому времени уже генерала, верховным правителем Сибири. В течение всего 1920 г. Григорию Семёнову, принявшему командование над остатками всех колчаковских войск, пришлось вести трудную борьбу с частями 5-й Красной армии. В результате, в конце того же года белые потерпели полное поражение и оказались вытеснены за пределы Забайкалья. Политическая карьера атамана на этом фактически завершилась, и его "счастливая" звезда начала клониться к закату. Некоторое время спустя он ещё пытался утвердиться в качестве главного военного руководителя в белогвардейском Владивостоке, но безуспешно, его время ушло. В 1921 г. Семёнов иммигрировал из России. Жил сначала в Корее, потом в Японии и, наконец, надолго обосновался в Китае. Здесь в 1946 г. он был арестован СМЕРШем, вывезен в СССР и в августе того же года по приговору военного трибунала казнён (повешен). В 1994 г. Военная коллегия Верховного суда РФ признала Г.М. Семёнова не подлежащим реабилитации.
   Григорий Семёнов - автор опубликованных в 1938 г. в Харбине мемуаров, переизданных в конце ХХ века в Москве. В них со свойственным ему атаманским апломбом он, на наш взгляд, несколько преувеличил свою роль в Гражданской войне.
  Серебренников Иван Иннокентьевич - 36 лет в 1918 г., коренной сибиряк, уроженец Иркутской губернии, выходец из крестьянской семьи, окончил Иркутскую губернскую гимназию, потом год проучился в Петербурге в Военно-медицинской академии, после чего бросил учёбу, вернулся в Иркутск и стал заниматься журналистикой. Тогда же, по некоторым данным, Иван Иннокентьевич на весьма непродолжительный срок вступил в члены РСДРП (меньшевиков), за что сразу же подвергался преследованию со стороны политической полиции. И ввиду последнего обстоятельства, в силу присущей этому человеку (судя по его мемуарам) патологической осторожности по жизни Серебренников вскоре полностью отошёл от опасной революционной деятельности, посвятив себя в дальнейшем сугубо научной и просветительской работе. Значительно преуспев на данном поприще, он стал действительным членом Русского географического общества, занимал при самодержавии разного рода ответственные посты в общественных и научных организациях, а также культуроведческих сообществах Иркутска, являясь одновременно и достаточно широко известным в Сибири публицистом. Все выше перечисленное позволило Ивану Иннокентьевичу выдвинуться в конечном итоге в число видных сибирских автономистов и даже возглавить иркутскую организацию областников.
   После Февральской революции 1917 г. Серебренников, поддавшись модным тогда веяниям, вновь включился в политическую жизнь и вступил в партию эсеров. Однако, уже спустя несколько месяцев, осознав в полной мере, как он сам признавался, весь шокирующий негатив свершившейся в России революции, И.И. из партии социалистов-революционеров вышел, записав в своем дневнике, что отныне будет по-прежнему заниматься только делами сибирского областничества и ничем другим. К августовской областнической конференции в Томске он подготовил один из пленарных докладов, однако сам присутствовать на этом совещании не смог. В октябре 1917 г. Иван Иннокентьевич принял активное и непосредственное участие в работе I Сибирского областного съезда, где его избрали в члены Сибирского областного совета. На II (декабрьском) областном съезде Иван Иннокентьевич присутствовать не смог "по служебным обстоятельствам", как он сам указал в своей телеграмме съезду от 3 декабря 1917 г.
   Не смог (или, возможно, не захотел) Серебренников приехать в Томск и в январе 1918 г. для участия в работе Сибирской областной думы. Однако, несмотря на это, после разгона Думы большевиками, на тайном заседании её членов Иван Серебренников заочно был избран в состав Временного правительства автономной Сибири (под председательством П.Я. Дербера) в должности министра снабжения. До июньского антибольшевистского переворота Иван Иннокентьевич, в отличие от большинства других министров ВПАС, спасавшихся от преследования большевиков в китайском Харбине и участвовавших в подготовке военного переворота, находился в Сибири на вполне легальном положении. В июле 1918 г. в той же должности министра снабжения Серебренников вошёл в состав Временного Сибирского правительства (под председательством П.В. Вологодского), а в сентябре того же года он возглавил делегацию ВСП на Уфимском государственном совещании, выбравшем Всероссийскую Директорию.
   Во время сентябрьского правительственного кризиса в Сибири Серебренников встал на сторону праволиберальной группировки (действовавшей в противовес умеренным социалистам), что в конечном итоге поспособствовало, в частности, тому обстоятельству, что, после установления на востоке России правоконсервативного режима адмирала Колчака, Серебренников пошёл на повышение и был назначен на должность министра снабжения теперь уже во Всероссийском правительстве. Однако, буквально через месяц после своего нового назначения, в конце декабря 1918 г., министерство снабжения указом Колчака упразднили, и Серебренников остался не у дел.
   В начале 1919 г. он вернулся в родной Иркутск, занимался статистическими исследованиями и от политики отошёл уже навсегда. После разгрома белого движения Иван Иннокентьевич, вполне резонно опасаясь преследований со стороны победивших большевиков, в чехословацком военном эшелоне выехал из Иркутска на восток страны, а потом эмигрировал в Китай, где и провёл вместе со своей семьёй оставшиеся годы жизни. Умер в Тяньзине в 1953 г. Написал и опубликовал две очень ценные с исторической точки зрения (но вместе с тем - имеющие достаточно субъективный характер) монографии мемуарного жанра о революции и Гражданской войне в Сибири: "Великий отход" (Харбин,1936) и "Мои воспоминания" (Тяньзинь, 1937).
  Серебренников Федор Павлович - 27 лет в 1918 г., сибиряк, родился в Новониколаевске, в 1917-1918 гг. один из большевистских лидеров этого города. Во время белочешского мятежа был арестован и 4 июня 1918 г. убит "при попытке к бегству".
  Сидоров Василий Осипович - 34 года в 1918 г., правый эсер, в начале 1917 г. занимал пост председателя Томской уездной продовольственной управы. В октябре 1917 г. баллотировался в гласные Томской городской думы, но не прошёл. Проживал тогда по адресу: г. Томск, ул. Никитская (теперь ул. Никитина)-42а, кв.2. В конце года он был избран председателем Томской уездной земской управы. В начале 1918 г. Василий Осипович вошёл в состав Западно-Сибирского комиссариата ВПАС и участвовал в подготовке антибольшевистского мятежа на территории Сибири. После победы антисоветского восстания в июне 1918 г. в составе всё того же ЗСК осуществлял первые социально-демократические преобразования, но недолго, ибо в июле политическое руководство Сибирью перешло в руки правительства П.В. Вологодского. После этого Сидоров вернулся из "столичного" Омска в Томск и продолжил свою работу на поприще самоуправления в должности председателя Томской уездной земской управы. В 1918-1919 гг. он исполнял обязанности заместителя председателя неофициально существовавшего Главного комитета Сибземгора (Сибирского союза земств и городов). Колчаковский режим он не принял категорически и, находясь в действенной оппозиции к нему, участвовал (по некоторым данным, вместе с другим лидером сибирского земства, с бывшим председателем Томской губернской земской управы Николаем Ульяновым) в неудачной попытке военного переворота, предпринятого опальным генералом Р. Гайдой в ноябре 1919 г. во Владивостоке. В декабре того же 1919 г. в Иркутске Василий Сидоров принимал участие в вооруженном восстании эсеровского Политцентра, возглавляя в его структурах ведомство внутренних дел. Дальнейшую его судьбу нам, к сожалению, проследить не удалось.
  Сизиков Владимир Семёнович - 30 лет в 1918 г., уроженец Ачинского уезда Енисейской губернии, образование среднее, правый эсер, прапорщик царской армии. После Февральской революции 1917 г. Владимир Семёнович являлся членов Совета офицерских депутатов Томского гарнизона, а в мае был избран членом Томского губернского исполнительного комитета Народного собрания (главного революционного органа Томской губернии в тот период) и одновременно назначен губернским инспектором милиции. Потом он - один из ближайших помощников томского губернского комиссара В. Гана и делегат сентябрьского демократического совещания в Петрограде, заведующий агитационно-пропагандистским отделом в томском губернском комитете партии эсеров. Проживал в 1917 г. по адресу: г. Томск, ул. Садовая (теперь пр. Ленина от Лагерного сада до Новособорной площади)-17. Делегат декабрьского чрезвычайного Сибирского областного съезда. В июне 1918 г., после свержения на территории Западной Сибири власти большевиков, Владимира Сизикова назначили заведующим отделом внутренних дел Западно-Сибирского комиссариата, представлявшего правительство П.Я. Дербера на территории Сибири. Однако уже в июле того же года Владимир Семёнович вошёл в состав административных структур правительства П.В. Вологодского. После переворота 18 ноября, по сведениям Вениамина Вегмана, он перешёл в лагерь сторонников А.В. Колчака и даже якобы принимал участие в организации карательных экспедиций против восставших сибирских крестьян, и в 1919 г. был ими убит.
  Синёв В.А. - большевик, в марте 1918 г. стал членом военного отдела при Томском губисполкоме, потом возглавил этот отдел. После создания в апреле того же года губернского комиссариата по военным делам руководил его работой. В связи с началом чехо-белогвардейского мятежа Синёв вошёл в состав городского военно-революционного комитета, в период с 24-го по 31 мая 1918 г. принимал активное участие в подавлении антибольшевистских выступлений. После свержения советской власти в Томске Синёв остался в городе на нелегальном положении для ведения подпольной работы, но потом по заданию большевистского штаба перебрался в Новониколаевск (Новосибирск). Там он явился одним из организаторов попытки вооруженного выступления, запланированного на 19 сентября 1918 г., но заговор был раскрыт, а его участники, в том числе и Синёв, арестованы. Дальнейшую его судьбу нам проследить не удалось.
  Скворцов Александр Кесаревич - правый эсер с дореволюционным стажем. В 1911 г. поселился в Новониколаевске (Новосибирске), на жизнь зарабатывал частными уроками и консультациями. После февраля 1917 г. был избран председателем исполкома Новониколаевского городского народного собрания. С ноября 1917 по январь 1918 и с июня 1918 по ноябрь 1919 гг. городской голова г. Новониколаевска. В сентябре 1918 г. в Томске на первом Всесибирском съезде земств и городов Сибири Александр Кесаревич делал доклад на тему "городские финансы". Дата смерти - март 1920 г.
  Смарен-Завинский В.А. - эсер, в Сибири оказался, видимо, как ссыльнопоселенец. В период Первой мировой войны работал репортёром газеты "Иркутская жизнь", потом проходил службу в одном из иркутских запасных полков, прапорщик царской армии. После февраля 1917 г. Смарен-Завинский стал одним из активнейших деятелей революционной волны, виднейшим представителем так называемой митинговой демократии. На этом поприще познакомился и сблизился с тридцатитрёхлетним революционным командующим Иркутским военным округом эсером Аркадием Краковецким (по другим сведениям, они познакомились и близко сошлись ещё в период тюремного заключения).
   После того как в январе 1918 г. на нелегальном совещании членов Сибирской думы Краковецкий был назначен на должность военного министра Сибирского правительства, Смарен-Завинский по его поручению и под псевдонимом Сатин возглавил главный военный штаб всего эсеровского антибольшевистского подполья Западной Сибири, располагавшийся в Томске. Однако в конце апреля того же года Смарена сменил на этом посту профессиональный военный, подполковник Гришин (псевдоним - Алмазов). А сам Смарен-Завинский выехал в Харбин отчитываться перед Сибирским правительством (в изгнании) о проделанной работе. После свержения советской власти, в начале осени 1918 г. В.А. вернулся в Сибирь и попытался продолжить свою деятельность как уполномоченный военного министра Краковецкого, но тут его никто не ждал с такими претензиями. В Омске в то время уже функционировало другое Сибирское правительство, и у него имелось собственное военное министерство и в достаточной степени укомплектованный штат сотрудников. Таким образом, политическая карьера Смарен-Завинского, кажется, собственно и закончилась, дальнейшая его судьба осталась для нас неизвестна.
  Смирнов Иван Никитич - 37 лет в 1918 г., из крестьян Рязанской губернии. Окончил училище в Москве, здесь же проживал до своего первого ареста (в 1917 г. ещё был прописан: Москва, Армянский пер.-9, кв.10), член социал-демократической партии с 1899 г., большевик. Отбывал ссылку за революционную деятельность в Нарыме. В 1916 г. Ивана Никитича по амнистии царского правительства призвали в армию в один из запасных полков, дислоцировавшихся в Томске, в этот же период Смирнов стал одним из организаторов военно-социалистического союза Сибири, объединившего накануне Февральской революции большинство ссыльных социал-демократов Томской губернии.
   В 1917 г. Смирнов - активный участник утверждения власти Советов в Сибири, в частности в Томске, где он стал одним из организаторов и руководителей Совета солдатских депутатов. В конце 1917 г. по списку большевиков в Томском избирательном округе его избрали членом Всероссийского Учредительного собрания. В 1918-1919 гг. Смирнов - участник Гражданской войны, начальник политотдела 5-й Красной армии, освобождавшей Сибирь от колчаковцев, потом председатель Сибирского бюро ЦК, главный большевистский руководитель Сибири в 1920-1921 гг., сибирский Ленин, как его называли. За организацию разгрома белогвардейских войск на востоке страны в 1920 г. Смирнов был избран в члены ЦК ВКП(б) и в последующие годы работал на очень ответственных административных постах. В 1936 г. Иван Никитич пал жертвой сталинских репрессий, его осудили и расстреляли по делу так называемого троцкистского подпольного контрреволюционного центра. Реабилитирован в 1988 г.
  Соболевский Георгий Константинович - 26 лет в 1918 г. Родился в Пятигорске. Член РСДРП с 1910 г. В 1914 г. за революционную деятельность был приговорён к ссылке, отбывал в Нарыме Томской губернии. После Февральской революции 1917 г. вошёл в состав Томского губернского Совета рабочих и солдатских депутатов. После Октябрьской революции был командирован томскими товарищами в Иркутск с целью "распространения опыта по формированию Советов". Там его назначили исполняющим обязанности председателя окружного бюро Советов Восточной Сибири. Во время декабрьского юнкерского мятежа находился в осаждённом губернаторском доме в Иркутске и вёл бои с восставшими, попал в плен, после заключения перемирия - освобождён. В январе 1918 г. Григорий Соболевский по поручению Центросибири вернулся в Томск для "решения проблемы" - закрытия собиравшейся на свою сессию Сибирской областной думы. Вместе с А. Беленцом и Н. Яковлевым руководил мероприятиями по разгону Думы, в ходе которых аресту и тюремному заключению подверглись несколько депутатов СОД, а также членов Временного Сибирского областного совета.
   После окончания Гражданской войны вошёл в состав Новониколаевского губернского ревкома, потом работал в органах сибирской ЧК, затем находился на политической работе на железнодорожном транспорте. После окончания в 1935 г. Промышленной академии работал инженером на различных предприятиях. Умер в Москве 1957 г., похоронен на Новодевичьем кладбище.
  Соловьёв Михаил Ильич - левый эсер, председатель военного совета Енисейского (Красноярского) губисполкома. В июне 1918 г., в период чехо-белогвардейского мятежа был направлен во главе красногвардейского отряда из Красноярска под Мариинск, где возглавил объединённые рабочие дружины из Итатки, Ачинска и Боготола, противостоявших наступавшим к Красноярску мятежникам.
  Сотников Александр Александрович - 27 лет в 1918 г. Родился в Туруханском крае в купеческой семье, выходцев из енисейского казачества. Летом 1915 г., являясь студентом горного отделения Томского технологического института, Сотников участвовал в геологической экспедиции (организованной, по некоторым сведениям, на средства своей семьи) на Таймыр, в район современного Норильска, для исследования здешних каменноугольных месторождений. В 1916 г. Александр Александрович был призван в армию, окончил краткосрочные курсы Иркутского военного училища, получил звание хорунжего (старшего лейтенанта), после чего его направили для прохождения службы в красноярский казачий дивизион, где он получил назначение на должность командира 2-й сотни этого дивизиона.
   После Февральской революции Александр Сотников сразу же вступил в партию эсеров и вскоре стал исполнять обязанности комиссара военного гарнизона железнодорожной станции Красноярск. В конце лета того же года приказом командующего Иркутским военным округом подполковника и эсера А.А. Краковецкого он был назначен командиром красноярского казачьего дивизиона. А в конце сентября на II съезде Енисейского казачьего войска казаки избрали его своим войсковым атаманом. В то же самое время Александр Александрович являлся членом Енисейского губисполкома Совета рабочих и солдатских депутатов, а некоторое время и председателем Красноярского гарнизонного совета.
   В декабре того же 1917 г. Александр Сотников стал делегатом II (чрезвычайного) Сибирского областного съезда, и в завершение его работы его избрали председателем военного совета (отдела) при Временном Сибирском областном совете (фактически первом Временном правительстве автономной Сибири). После разгона большевиками Учредительного собрания Сотников в середине января 1918 г. силами вверенного ему казачьего дивизиона попытался поднять антисоветский мятеж в Красноярске, но потерпел неудачу и вынужден был скрываться, сначала на территории Минусинского уезда, а затем, перейдя границу Монголии, - на станции Маньчжурия в лагере атамана Семёнова. По другим данным, он с остатками своего отряда перебрался из под Минусинска в Кузнецкий уезд Томской губернии (нынешняя Кемеровская область) и здесь в течение нескольких месяцев находился на нелегальном положении.
   Во время общесибирского восстания Сотников, незадолго до его начала тайно прибывший в Томск, воевал в дивизии, а потом - в корпусе А.Н. Пепеляева, в должности командира 1-го Томского кавалерийского дивизиона, а потом 1-го Томского гусарского полка. В августе того же года он был делегирован в члены Сибирской областной думы от енисейского казачества и вновь избран его атаманом.
   Однако вскоре Александр Александрович выходит из эсеровской партии, слагает с себя звание войскового атамана и даже оставляет военную службу. Подав прошение на имя министра торговли и промышленности Сибирского правительства, Сотников получил у него разрешение на организацию ещё одной геологической экспедиции в Норильские горы. В этот период А.А. активно сотрудничал с созданным при Томском технологическом институте Сибирским геологическим комитетом, а также с организованным в Томске же Институтом (Академией) исследования Сибири. Экспедиция в устье Енисея финансировалась правительством А.В. Колчака и проходила летом и осенью 1919 г. при активном участии Сотникова. Однако, когда он и его товарищи по геологоразведочной партии вернулись с Таймыра, в Сибири уже вновь хозяйничали большевики. Вскоре, по доносу одного из своих бывших сослуживцев, Александр Александрович был арестован чекистами, сначала содержался в Иркутске, а потом его перевезли в Красноярск. Здесь ему сразу же припомнили попытку организации в январе 1918 г. вооруженного антисоветского мятежа, а также другие "грехи" и после непродолжительного расследования и скорого суда в мае 1920 г. расстреляли.
   В 1998 г. Александра Александровича Сотникова полностью реабилитировали. Тогда же с большим опозданием, но совершенно справедливо он был назван и "первооткрывателем Норильского месторождения", теперь, к сожалению, употребляемого не на нужды России и Сибири, а служащего узко корпоративным интересам столичных олигархов (в лучшем случае).
  Старынкевич Сергей Сазонтович - 43 года в 1918 г., уроженец Волынской губернии, окончил юридический факультет Московского университета, два раза вынужден был прерывать учёбу, вследствие административных взысканий, налагавшихся на него за участие то в нелегальных политических кружках, то в антиправительственных демонстрациях. После окончания университета в 1904 г. проживал в Москве и занимался адвокатской практикой. В период революционных событий 1905-1906 гг. вновь заинтересовался политикой, избирался делегатом на съезд адвокатов, принимал участие в организации крестьянского союза и даже состоял в московском стачечном комитете.
   В 1906 г. Старынкевич эмигрировал за границу, однако уже в следующем году Сергей Сазонтович нелегально вернулся в Россию и сразу же попал под арест. Содержался в Петропавловской крепости, после чего его приговорили к ссылке в Восточную Сибирь; сначала жил на поселении в Верхоленске, потом получил разрешение на проживание в Черемхово (130 км к западу от Иркутска). Работал табельщиком, а затем заведующим одной из угольных шахт, в этот же период начал внештатно сотрудничать в иркутских газетах демократического направления и вступил в партию эсеров. Спустя некоторое время Старынкевич переселился в Иркутск, вновь занялся адвокатской деятельностью, одновременно служил юрисконсультом в нескольких крупных иркутских торговых фирмах, вследствие чего достиг значительного материального благополучия.
   После Февральской революции 1917 г. С.С. назначили на должность прокурора Иркутской судебной палаты, однако в январе 1918 г. он был отстранён от этой должности большевиками и предан суду революционного трибунала за самовольное освобождение из тюрьмы редактора иркутской газеты "Сибирь" правого эсера Гольдберга. В ходе антибольшевистского восстания в августе 1918 г. Старынкевича назначили управляющим министерством внутренних дел во Временном Сибирском правительстве П.В. Вологодского. В октябре того же года Сергей Сергеевич утверждается министром юстиции Временного Всероссийского правительства (Уфимской Директории), по поручению которого он "расследует" обстоятельства колчаковского переворота и, видимо, "достаточно успешно", поскольку по завершении данного расследования А.В. Колчак оставляет Старынкевича в должности министра юстиции (генерального прокурора) своего правительства. По поручению верховного правителя Сергей Сазонтович в начале уже следующего 1919 г. расследовал, но так и не довёл до логического и справедливого разрешения дело о самосуде над несколькими членами Учредительного собрания и некоторыми другими представителями политической оппозиции, учинённом казачьими офицерами 23 декабря 1918 г. в Омске.
  Степаненко Георгий Макарович - 52 года в 1918 г., уроженец Полтавской губернии, родился в семье чиновника, окончил реальное училище в г. Кременчуг и Петербургский технологический институт, по словам Г. Гинса после окончания института "намеренно прошел школу простого труда в качестве линейного служащего", служил на частных и казённых железных дорогах. С 1898 г. работал на строительстве Средне-Сибирской железной дороги. В конце 1913 г. Степаненко был назначен начальником службы тяги Самаро-Златоустовской железной дороги, в июле 1915 г. - управляющим владивостокскими временными мастерскими по сборке американских большегрузных вагонов. С середины 1917 г. занимал должность помощника начальника Омской железной дороги, после прихода к власти большевиков был уволен, но в результате июньского антисоветского мятежа вновь восстановлен в своей должности. Беспартийный. 14 июня 1918 г. постановлением Западно-Сибирского комиссариата ВПАС Георгий Макарович был назначен руководителем отдела путей сообщения, а после 1 июля стал управляющим министерством того же самого профиля в во Временном Сибирском правительстве. Выступил инициатором введения сдельной оплаты труда для рабочих железнодорожной отрасли и ограничивал сферу деятельности профсоюзов "исключительно профессиональными задачами". В сентябре и октябре Степаненко в составе правительственной комиссии, возглавляемой П.В. Вологодским, выезжал на Дальний Восток, где вёл переговоры с иностранными представителями об экономическом сотрудничестве Сибири со странами Антанты. 4 ноября Степаненко занял пост товарища министра путей сообщения во Временном Всероссийском правительстве Уфимской Директории, а после 18 ноября ту же самую должность в правительстве А.В. Колчака. После разгрома белых частей попал в плен к большевикам и в мае 1920 г. предстал перед "народным" судом. В своём последнем слове сказал: "В течение всей своей жизни я не накопил никаких материальных благ. И единственное, что я сохранил - это свободная чистая совесть". Был приговорён к пожизненному заключению с применением принудительных работ.
  Строкан-Обский Владимир Антонович - 35 лет в 1918 г., уроженец Полтавской губернии, украинец по национальности, образование среднетехническое, член партии эсеров с дореволюционным стажем, в Сибири проживал с 1912 г., работал служащим Алтайской железной дороги. В конце 1917 г. Строкан, как представитель совета украинцев Алтайской губернии, являлся участником I и II Сибирских областных съездов. В результате чего в декабре того же года он возглавил созданный при Временном Сибирском областном совете (в какой-то степени первом правительстве автономной Сибири) национальный отдел сибирских народностей. В 1918 г. Владимир Антонович стал членом Сибирской областной думы, вошёл во фракцию национальностей, заняв пост заместителя её председателя. После разгона Думы большевиками Строкан явился одним из разработчиков и подписантов Декларации Сибирской думы, провозгласившей Думу верховной властью в Сибири вплоть до созыва Всесибирского Учредительного собрания. За это по возвращении в Барнаул Строкан был арестован и освобождён только в июне того же года в результате свержения советской власти в городе.
   Сразу же по выходу из тюрьмы Владимир Антонович уехал опять в Томск, где с периода августовской сессии Областной думы и до её роспуска Всероссийским временным правительством Николая Авксентьева (ноябрь 1918 г.) он занимал должность одного из заместителей председателя Сибирской думы. В сентябре 1918 г. Строкан также входил в состав думской делегации, направленной во Владивосток (доехала только до Иркутска) для проведения консультаций с иностранными представителями по поводу политической борьбы за власть между Сибирским правительствам Вологодского и Сибирской областной думой. Дальнейшая судьба неизвестна.
  Сулим Дмитрий Григорьевич - 28 лет в 1918 г. (делегатская карточка декабрьского Областного съезда), малоросс, родился на Украине в крестьянской семье, сумел получить образование и стать учителем. В 1916 г. по окончании пехотного училища он в звании подпоручика (лейтенанта) царской армии был направлен в один из запасных полков Барнаула. По политическим взглядам сначала просто эсер, а потом один из лидеров барнаульских левых эсеров. После Февральской революции 1917 г. Сулим - член Барнаульского городского Совета рабочих и солдатских депутатов, с августа того же года - начальник барнаульского гарнизона, потом комиссар Временного правительства по Барнаульскому уезду, гласный городской думы. В декабре того же года Дмитрий Григорьевич стал делегатом II Сибирского областного съезда и вошёл в состав избранного на съезде Национального совета народностей Сибири при Временном Сибирском областном совете, обладал в нём правом совещательного голоса как представитель от украинских национальных организаций Сибири.
   В конце января 1918 г. на тайном совещании членов Сибирской областной думы Дмитрия Сулима избрали министром экстерриториальных народностей нелегального эсеровско-областнического правительства Сибири (ВПАС). После разгона Областной думы и эмиграции части Сибирского правительства в Харбин он остался в советской Сибири, более того - вскоре перешёл в стан сторонников политики большевиков и даже поддержал их во время чехословацко-белогвардейского мятежа. В июне 1918 г. являлся начальником штаба обороны Барнаула, потом в сводном алтайско-кузбасском красногвардейском отряде под командованием Петра Сухова находился в той же должности начальника штаба. Отступая вместе с остатками красных частей по территории Горного Алтая, в августе попал со своими бойцами в окружение под Тюнгуром. По официальной версии, не желая сдаваться в плен, бросился со скалы в Катунь и погиб.
  Сумароков Николай Николаевич - 48 лет в 1918 г., томич, полковник-артиллерист царской армии, ветеран русско-японской войны, участвовал в боях под Мукденом. В начале 1918 г. возглавил в Томске подпольную офицерскую антибольшевистскую организацию, которая 29 мая того же года выступила с оружием в руках против советской власти, но потерпела полное поражение. После того как томские большевики в ночь на 31 мая сами бежали из города и отдали его под власть восставших, полковник Сумароков вступил в должность начальника томского гарнизона. Однако уже через три дня его сменил на этом посту подполковник Пепеляев. Сумароков же был назначен на второстепенную должность инспектора артиллерии формируемого Средне-Сибирского корпуса, а с июля на ещё менее значимый пост - инспектора химической комиссии.
   Такая своего рода опала явилась реакцией на политические взгляды отставного полковника, стоявшего на принципиальных государственно-патриотических позициях, которые многие сочли за приверженность к реставрации старых порядков и даже к монархизму. В ответ Сумароков всех тех, кто обвинял его в консерватизме, публично обзывал чуть ли не "большевиками", а командующего Сибирской армией Гришина-Алмазова называл "авантюристом, всецело преданным партии эсеров", вдобавок ко всему Николай Николаевич отказался исполнять обязанности инспектора "какой-то там комиссии". За что начальник штаба Сибирской армии полковник Белов пообещал привлечь Сумарокова к судебной ответственности за уклонение от службы. Однако вскоре все забыли о случившемся, так как в Сибири уже в начале осени началась острая политическая борьба за власть, в результате которой, в частности, был смещён со своего поста "авантюрист-эсер" Гришин-Алмазов, оказались в отставке и многие его приверженцы, в том числе и "германофил" Белов. На этом, собственно, как бы и закончилась история по нашумевшему "делу Сумарокова". Сам же он в сентябре 1918 г. во главе делегации от томских торгово-промышленных кругов выехал на Дальний Восток для вручения генералу Гайде - "освободителю Сибири" - почетного оружия, сабли из толедской стали с дарственной надписью. Дальнейшая судьба полковника Сумарокова нам неизвестна.
  Суров В.А. - капитан царской армии, в период Гражданской войны командовал карательным белогвардейским отрядом в 500 человек, боровшимся с красными партизанами на территории Томской губернии, в частности с группой братьев Лубковых. Отряд отличался, с одной стороны, пьянством и ленью, а с другой - крайней жестокостью и воровством, что отмечалось даже сторонниками колчаковского режима, в частности редактором влиятельной газеты "Сибирская жизнь" А.В. Адриановым. Вместе с тем сам капитан Суров в некоторых документах характеризуется как офицер непьющий и стремящийся навести порядок и дисциплину не только в своём отряде, но и среди чинов уездной милиции, и прибегавший к расстрелам и конфискациям только в отношении самих красных партизан, а также лиц, с ними сотрудничавших. Истина, видимо, как всегда, находится где-то посередине. В августе 1919 г. по приказу капитана Сурова в Мариинске было арестовано сразу около 100 человек, в том числе весь состав уездной земской управы, а также многие её чиновники. Специальная комиссия, прибывшая из Томска для расследования этого дела, признала действия начальника группы правительственных войск неправомерными, и спустя месяц членов управы освободили из-под стражи.
   В 1922-1923 гг. Суров, по некоторым данным, уже в звании полковника участвовал в Якутской военной экспедиции генерала Пепеляева, в ходе разгрома которой В.А. оказался в плену у красных. В 1924 г. в Томске он предстал перед народным судом и по его приговору был расстрелян.
  Суханов Константин Александрович - 24 года в 1918 г., родился в Благовещенске в семье высокопоставленного царского чиновника, некоторое время учился в Петербургском университете, из которого его отчислили за политическую деятельность. В 1913 г. Константин Александрович вступил в партию большевиков. В 1918 г. Суханов - один из руководителей владивостокской организации РСДРП(б), а также председатель Владивостокского (Приморского) Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов, руководитель Приморского исполкома. Летом того же года во время антибольшевистского чехо-эсеро-белогвардейского мятежа Константин Александрович попал в плен к белым и 19 ноября был застрелен во Владивостоке "при попытке к бегству" во время транспортировки из следственного изолятора в городскую тюрьму.
  Сухов Пётр Федорович - 34 года в 1918 г., родился на Урале, в семье горного инженера, в 1914 г. его призвали в армию, но вскоре демобилизовали по ранению; осенью 1915 г. он переехал с семьёй в Сибирь и устроился на работу служащим одной из шахт Кольчугино (теперь Ленинск-Кузнецкий). Здесь он познакомился с видным сибирским большевиком Суховерховым, который и приобщил его к профессиональной революционной деятельности. После утверждения в Сибири советской власти Сухов занимал должность секретаря Кольчугинского совдепа. Летом 1918 г., во время чехо-эсеро-белогвардейского мятежа, он возглавил сводный отряд кузбасских, алтайских и семипалатинских красногвардейцев, который в течение почти двух месяцев вёл на территории Алтая тяжелые бои с белыми частями под командованием полковника Волкова. Потом отряд Сухова пытался прорваться через Горный Алтай в Монголию, чтобы дальше проследовать в советский Туркестан. В августе 1918 г. в районе горного села Тюнгур поредевшая дружина красногвардейцев оказалась в окружении и была полностью уничтожена, а попавший в плен Сухов расстрелян.
  Суховерхов Франц Иванович, он же Сычёв Михаил Иванович (по данным белогвардейской печати времён Гражданской войны, его настоящие имя и фамилия - Франц Краузе или даже Франц Кравзон) - 35 лет в 1918 г., родился на Украине в бедной крестьянской семье, образование домашнее, по профессии - каменщик, член РСДРП с 1903 г., большевик, за революционную деятельность был сослан в Сибирь. После отбытия срока поселился в Кольчугино (сейчас Ленинск-Кузнецкий), под фамилией Сычёв устроился на работу в угледобывающее предприятие АО "Копигуз", старшим десятником строительного отдела, одновременно являясь одним из руководителей подпольной организации РСДРП на кольчугинских шахтах.
   После Февральской революции в июле 1917 г. Суховерхов был избран председателем областного бюро Союза горнорабочих Западной Сибири (профсоюзное объединение), в августе стал членом Западно-Сибирского исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. Осенью того же года он по списку большевиков баллотировался в члены Учредительного собрания от Томской губернии, но не прошёл. Проживал в этот период: Кольчугинские каменноугольные копи, д.39. В феврале 1918 г. Томский исполком назначил его своим комиссаром на Кольчугинские шахты, а в марте Франц Иванович вошёл в состав Томского губернского совнархоза и руководил национализацией угольной промышленности современного Кузбасса. В мае того же года Франц Суховерхов стал делегатом I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства. Находясь в Москве, он добился в Совнаркоме положительного решения по национализации акционерного общества "Копикуз".
   Сразу по окончании съезда, в разгар чехословацкого мятежа, ЦК партии большевиков направил Франца в Сибирь для организации сопротивления в тылу белогвардейцев. На Первой Сибирской областной большевистской подпольной конференции, проходившей в августе 1918 г. в Томске, Суховерхова избрали в состав сибирского обкома на должность заместителя председателя центрального сибирского бюро. В течение сентября месяца по заданию подпольного штаба он объехал несколько городов Западной и Восточной Сибири, в которых проводил агитацию за проведение общесибирской политической забастовки. На обратном пути на станции Тайга его опознали и задержали, при обыске при нём нашли пачку антиправительственных листовок подстрекательского характера, что и послужило причиной предания его военно-полевому суду, по приговору которого он был расстрелян в Томске 15 октября 1918 г.
  Сыровы Ян Янович (в некоторых источниках упоминается под фамилией Сыровой) - 30 лет в 1918 г., родился на территории Австро-Венгерской империи в г. Тржебич (Моравия) в семье обувщика. В 1906 г. окончил высшую промышленную школу в г. Брно по специальности техника-строителя. После этого его на год призвали в армию и определили на учёбу в кадетскую школу, по окончании которой Сыровы получил звание капрала и был отправлен в запас в должности командира взвода. Следующие шесть лет Ян Сыровы провёл в Варшаве, входившей тогда вместе с большей частью Царства Польского в состав Российской империи. Здесь он некоторое время работал, а потом поступил на учёбу в политехнический институт.
   В начале Первой мировой войны Яна призвали на службу в австрийскую армию, но он дезертировал из неё и подал заявление о приёме в русскую, однако ему, как гражданину на тот момент враждебного государства, категорически отказали в прошении. И тогда он вступил добровольцем в Чехословацкую дружину, получив в ней звание подпоручика и стрелковый взвод под своё начало, потом командовал ротой, был удостоен четырёх боевых наград и в начале 1917 г. произведён в поручики. В июле того же года в наступательной операции Юго-Западного фронта под Зборовом Сыровы получил тяжёлое ранение в голову, потеряв правый глаз. После возвращения из госпиталя осенью 1917 г. его назначили командиром батальона 1-го полка Чехословацкого корпуса, в марте следующего года он стал заместителем командира этого же полка, а в мае занял должность командира 2-го полка.
   Во время развернувшегося вскоре вооруженного антибольшевистского мятежа Чехословацкого корпуса поручик Сыровы командовал наступлением батальонов вверенного ему полка от Челябинска и Кургана на Омск, а потом - на Тюмень и Екатеринбург. 2 июля приказом по корпусу ему досрочно было присвоено звание подполковника, а в конце августа - генерал-майора. В сентябре он - уже командир Чехословацкого корпуса. (Такой фантастически стремительный карьерный рост некоторые исследователи объясняют криптоеврейством Яна Сыровы.) В ноябре того же 1918 г. он под давлением англо-французских союзников поддержал колчаковский государственный переворот и не позволил в демократически настроенном чехокорпусе проявиться каким-либо протестным настроениям по этому поводу. Однако в январе 1920 г., когда крах колчаковского режима уже стал абсолютно очевиден, Сыровы вместе со своим патроном - французским генералом Жаненом - косвенным образом поспособствовал аресту адмирала Колчака и передаче его сначала в руки правоэсеровского Политцентра, а потом и большевиков. Таким не совсем джентльменским поступком генерал Сыровы обеспечил (оплатил) безопасное продвижение эшелонов Чехословацкого корпуса из захваченной красными Сибири во Владивосток, а потом и на родину. За столь неблаговидный поступок в отношении бывшего союзника по борьбе Сыровы на прощанье, как гласит легенда, получил от русских офицеров посылку с тридцатью серебряниками.
   По возвращении в 1920 г. в Чехословакию Ян Сыровы продолжил военную службу, находился на самых высоких командных должностях, исполняя сначала обязанности генерал-инспектора вооружённых сил республики, потом - начальника Генерального штаба и даже министра обороны, в 1926 г. ему было присвоено звание генерала армии. Однако самый "звёздный" час его карьеры на родине пришёлся на 1938-1939 гг. В мае 1938 г. его портрет в генеральской форме со всеми регалиями и наградами (всего он имел более 30 орденов, в основном иностранных) появился на обложке знаменитого американского журнала "Life". В сентябре того же года Ян Сыровы стал премьер-министром Чехословакии и одновременно исполнял обязанности министра национальной обороны.
   Именно при нём, а также при его патроне - президенте Бенеше, был заключён один из самых постыдных в европейской истории договоров - Мюнхенский, в результате которого интересы независимой Чехословацкой республики оказались преданными в пользу Германии и её захватнической политики, нацеленной, прежде всего, на Россию (тогда СССР). После этого в том же 1938 г. оставшийся по-прежнему в должности премьера Сыровы передал Германии значительную часть новейшего вооружения. И, наконец, в марте 1939 г., когда Гитлер, вопреки всем своим "мирным" обещаниям, всё-таки напал на Чехию, генерал Сыровы, к тому времени уже не председатель правительства, но всё ещё министр обороны, отдал войскам приказ: не оказывать немцам никакого сопротивления. В результате весь военно-промышленный комплекс бывшей Чехословакии (равнявшийся по объёмам производства ВПК Великобритании) практически без единого выстрела, в целости и сохранности попал в руки Германии, и спустя два года гитлеровцы использовали его в войне против СССР.
   После этого "мавра", сделавшего своё дело, благодарные немцы поместили под почётный домашний арест на его же собственной вилле в горах, где он в сытости и довольстве прожил до самой весны 1945 г., изредка появляясь на публике, причём всенепременно в парадной генеральской форме чеховойск. Однако, как только гитлеровские войска оставили Чехословакию, всё в судьбе Сыровы кардинально переменилось, но на сей раз далеко не в лучшую сторону. Теперь, всеми покинутый - и бывшим "подельником" по "Мюнхенскому сговору" президентом Бенешем, и западными "друзьями", - он предстал в роли козла отпущения, на которого свалили всю вину за чешский национальный позор 1938-1939 гг. В апреле 1947 г. Ян Сыровы решением суда был лишён всех воинских званий и наград и приговорён к 20 годам тюрьмы за предательство государственных интересов Чехословацкой республики.
   Представ, таким образом, наконец-то, в своём истинном виде - с клеймом Иуды, Ян Сыровы, по некоторым сведениям, подвергался в местах заключения постоянным издевательствам со стороны сокамерников, искупая таким образом, в том числе, возможно, и свой, если так можно выразиться, "первородный грех" - выдачу доверившегося ему адмирала Колчака на расправу большевикам. В 1960 г. (через тринадцать лет!) Сыровы был освобождён из тюрьмы по амнистии, после этого работал ночным сторожем. Умер в Праге в 1970 г. в полной безвестности и бедности. Попытку реабилитации Яна Сыровы, предпринятую в 1995 г. министерством юстиции, Верховный суд Чехии отклонил.
  Тараканова (Спекторская) Серафима Андреевна - социал-демократка (меньшевичка), член Сибирской областной думы от центрального бюро профсоюзов г. Барнаула, единственная женщина-депутат первого (и последнего пока) Сибирского парламента. Во время сентябрьского кризиса 1918 г. Тараканова была избрана в состав специально созданного Комитета Сибирской думы во главе с Павлом Михайловым, созданного для борьбы с омским Административным советом, издавшего указ о приостановке работы Думы. Участвовала в последнем "жертвенном" заседании СОД, на котором от фракции социал-демократов выступила с критикой Сибирского правительства. После роспуска Думы поселилась в Иркутск, где продолжила работу в местной организации профсоюзов. В 1919 г. стала депутатом городской Думы. В ноябре того же года была арестована колчаковскими особистами, но вскоре освобождена по ходатайству врио председателя Правительства А.А. Червен-Водали. В январе 1920 г. принимала участие в работе Временного совета Сибирского народного управления.
  Таскин Сергей Афанасьевич - 42 года в 1918 г., уроженец с. Пури станицы Манкечурской Забайкальской области, из семьи зажиточных казаков офицерского сословия (сын сотника), окончил Читинскую гимназию, потом поступил в Петербургский университет на физико-математический факультет. Посещал с образовательными целями Великобританию, Францию и Германию. Столичный университет, однако, так и не окончил, проучившись в его стенах неполных 5 лет, он в феврале 1902 г. был отчислен из числа студентов за организацию политической сходки и за участие в антиправительственных демонстрациях.
   Высланный под надзор полиции в родное Забайкалье (дальше Сибири не сошлют), Таскин преподавал в реальном училище г. Нерчинска, а также дополнительно занимался (ведь на одну учительскую зарплату в России не проживёшь) сельским хозяйством на собственном казачьем наделе (небольшое родовое имение вблизи Александровского завода). В этот же период вступил в партию конституционных демократов, женился. По окончании срока ссылки от Забайкальского казачьего войска Сергей Афанасьевич дважды избирался депутатом Государственной думы - второго и четвёртого созывов. Входил во фракцию кадетов, в сибирскую и казачью парламентские группы, состоял членом нескольких депутатских комиссий, в том числе - по народному образованию и местному самоуправлению. В период Первой мировой войны вместе с Виктором Пепеляевым (также депутатом Думы) возглавлял западносибирский санитарный (врачебно-питательный) отряд.
   В ходе Февральской революции по поручению Временного комитета Государственной думы напару всё с тем же В.Н. Пепеляевым осуществлял надзор над арсеналом Петропавловской крепости и предотвратил раздачу оружия рабочим, выезжал в Кронштадт для переговоров с радикально настроенными матросами Балтики. 16 марта 1917 г. Сергей Афанасьевич был назначен комиссаром Временного правительства в Забайкальской области. По приезду на место он стал одним из организаторов созыва II войскового съезда забайкальских казаков и председательствовал на нём. Съезд принял резолюцию о введении на казачьих землях земского самоуправления. Временное правительство первого сентября дало на это своё официальное согласие. В ноябре того же года Сергея Таскина избрали членом Всероссийского Учредительного собрания.
   Октябрьскую революцию он не принял, с февраля 1918 г. начал активно сотрудничать с мятежным есаулом Семёновым. Сначала разъезжал по станицам и агитировал казаков вступать в ополчение атамана - в Особый Маньчжурский отряд. А в конце апреля того же года, когда ОМО добился значительных побед на противобольшевистском фронте, он занял должность управляющего так называемой гражданской частью в семёновском Временном Забайкальском правительстве, провозгласившем свою власть над частью территории, отвоёванной у Советов. Именно Сергеем Таскиным, как полагают многие исследователи, были составлены два основополагающих документа этого правительства, а именно: воззвание атамана Семёнова к населению и заявление непосредственно самого Забайкальского правительства. В них наряду с другими положениями подчёркивалась приверженность ВЗП идеям автономии Сибири, а также курсу по возрождению на её территории органов городского и земского самоуправления, разогнанных большевиками, и ещё выражалась надежда на скорейший созыв Всероссийского Учредительного собрания.
   В июне того же года, когда на территории не только Забайкалья, но и всей Сибири, а также Дальнего Востока заполыхало пламя Гражданской войны, Сергей Афанасьевич был командирован (если верить воспоминаниям Семёнова, то именно им) в Харбин в распоряжение генерала Д.Л. Хорвата, провозгласившего себя в начале июля (по сути - самозванно) временным верховным правителем России. Тогда же Сергей Таскин вместе с некоторыми другими сибирскими политиками праволиберального толка вошёл в так называемый Деловой кабинет (правительство) при генерале Хорвате и занял в нём должность министра земледелия и государственных имуществ. Известие о создании этого правительства с большим воодушевлением восприняли тогда, прежде всего, в Томске в среде областников из ближайшего окружения Г.Н. Потанина (так называемый Потанинский кружок), а также в Петрограде в столичной группе сибирских автономистов, возглавляемых давним знакомым Сергея Таскина Виктором Пепеляевым.
   От лица потанинской группы переписку с дальневосточным Деловым кабинетом вёл Александр Адрианов, полагавший, что в качестве возможного компромиссного варианта между правительством Хорвата (нелегитимным, но политически правильным, с точки зрения лидеров околопотанинской группы) и Временным правительством автономной Сибири (легитимным, но политически неблагонадёжным) вполне приемлемым будет создание на базе предыдущих двух ещё одного (сборного) правительства, в состав которого должны были войти: от Делового кабинета областники - Востротин, Окороков и Таскин, а от Временного Сибирского правительства - люди, также определённо близкие к Потанинскому кружку, - Вологодский и Крутовский. Такая идея, по всей видимости, устраивала и Виктора Пепеляева, назначенного в тот период куратором от кадетской партии на востоке России. С ним Сергей Таскин встретился в начале октября во Владивостоке, куда Пепеляев прибыл с деловым визитом в целях организации праволиберальных сил на борьбу с новым проектом умеренно левых политиков - с Уфимской Директорией. К этому времени идея сборного правительства, выдвинутая Потанинским кружком, уже изжила себя в умах высоких политиков буржуазного толка как в самой России, так и за её пределами, а ставка была сделана на совершенно ошибочный вариант, как показало будущее, - на военную диктатуру адмирала Колчака.
   В этом новом политическом раскладе Сергею Таскину уготовили на сей раз весьма скромную роль - должность сначала комиссара, а потом управляющего Забайкальской областью. 27 ноября 1918 г. он прибыл в Читу и приступил к исполнению своих обязанностей. Став представителем колчаковской власти (официально - с 5 декабря), он сразу же, во-первых, столкнулся с противодействием атамана Семёнова, у которого с новым верховным правителем России отношения, мягко говоря, не сложились. А во-вторых, и сама власть управляющего областью являлась абсолютно формальной, поскольку на территории Забайкалья безраздельно хозяйничал один только Григорий Михайлович Семёнов, неусыпно оберегаемый политическими и военными заботами Японии. Точно так же - чисто формально - в Забайкалье в тот период действовали органы городского и земского самоуправления, впрочем, гражданские власти и на территории остальной Сибири ("Колчакии") вряд ли находились в лучшем положении.
   Об идеях сибирского автономизма и демократии в "царстве" Семёнова тогда забыли вообще, а вместо этого в голове, мягко говоря, странного казачьего атамана созрел план по созданию единого монголо-бурятского государства под протекторатом монархической Японии. Какие порядки должны были царить в новом территориальном образовании, можно судить хотя бы по тому факту, что третий круг Забайкальского казачества, собранный по инициативе Семёнова в мае 1919 г., высказался за ликвидацию органов земского самоуправления на казачьих территориях (лиха беда - начало). Таким образом, отменялись решения II казачьего съезда, проходившего летом 1917 г. под председательством Сергея Таскина и под диктовку партии эсеров.
   Интересы Семёнова и Таскина, а также стоявших за ними политических группировок вновь сблизились в январе 1920 г., когда адмирал Колчак, потерпевший к тому времени полное поражение в противостоянии с большевиками, передал все полномочия по верховному управлению Забайкальем и Дальним Востоком в руки атамана Семёнова. Последний вновь, как и в апреле 1918 г., создал при своей персоне автономное правительство (официально - правительство Российской Восточной окраины) для управления не подконтрольными Советам территориями. С.А. Таскин занял сначала опять должность управляющего гражданской частью в этом правительстве, а вскоре и возглавил его. Однако бороться с красными Семёнов оказался ещё менее способен, чем Колчак, да и дальневосточные земцы после нескольких поражений атаманского воинства отказались подчиняться забайкальскому царьку.
   В создавшихся условиях, для того чтобы попытаться договориться об объединении усилий с дальневосточниками, Григорий Семёнов уже не командировал, как в прошлый раз, а посчитал возможным лишь настоятельно попросить Сергея Таскина в конце июля съездить во Владивосток и силой своего авторитета, как старого и несгибаемого демократа, убедить друзей-земцев каким-то образом всё-таки подружиться с атаманом-диктатором. Но эти усилия оказались тщетными, дальневосточники к тому времени решили уже создать собственную территориальную автономию, основанную, по преимуществу на демократических принципах и неподконтрольную, ни московским Советам, ни, тем более, Семёнову.
   В конце октября того же 1920 г. красные части заняли Читу, а потом и ст. Борзя, куда переехало семёновское правительство; в конце концов, все оставшиеся теперь уже в небольшом количестве приспешники некогда грозного атамана, в том числе и Таскин, вынуждены были эмигрировать в Китай. До 1926 г. Сергей Афанасьевич заведовал артельным заводом в Харбине, потом работал преподавателем в русских гимназиях на территории КВЖД. В конце второй мировой войны, в период временной оккупации советскими войсками Маньчжурии, Таскин, сразу же попавший, что называется, под колпак советских спецслужб, сумел каким-то образом избежать ареста и депортации в Советский Союз. Умер в Харбине 7 июля 1952 года.
  Тельберг Георгий Густавович - 37 лет в 1918 г., уроженец г. Царицына, родился в семье чиновника, окончил юридический факультет Казанского университета, сначала приват-доцент Московского университета, потом профессор Саратовского университета, а с 1912 г. профессор Томского университета. В революционном 1905 г. Тельберг вступил в кадетскую партию. После Февральской революции Георгий Густавович был избран в Томскую городскую думу по списку кадетской партии. Проживал в тот в период в Томске по адресу: ул. Преображенская,16. По списку той же партии Тельберг осенью 1917 г. баллотировался и в члены Учредительного собрания от Томской губернии, но не был избран. Осенью 1918 г. Георгия Густавовича назначили сначала управляющим делами Временного Всероссийского правительства (Директории), а потом Совета министров Российского правительства А.В. Колчака, входил при адмирале в Совет Верховного правителя. В мае 1919 г. Тельберг вступил в должность министра юстиции в том же Правительстве. Однако уже в августе он был освобождён от управления делами Совета министров, а в ноябре ушел "по болезни" и с поста министра юстиции. В конце того же года Тельберг эмигрировал за границу, сначала жил в Китае (Циндао), а с 1940 г. - в США. Умер в Нью-Йорке в 1954 г.
  Тибер-Петров Виктор Тимофеевич - 39 лет в 1918 г., родился в Сибири, по национальности - алтаец. Окончил Томский университет, врач по образованию, активный участник сибирского областнического движения главным образом на его последнем (революционном) этапе. В июле 1917 г. он был привлечён к работе в один из отделов Алтайской горной думы. Осенью того же года выдвигался алтайцами кандидатом в члены Всероссийского Учредительного собрания, однако его опередил поддержанный эсерами томич М.Б. Шатилов. Тибер-Петров после Октябрьской революции одно время примыкал к большевикам (так он обозначил себя в делегатской карточке II Сибирского областного съезда). Но после разгона последними Всероссийского Учредительного собрания и Сибирской областной думы Владимир Тимофеевич перешёл в оппозицию к партии Ленина и стал в большей степени, видимо, симпатизировать меньшевикам, характеризуя своё политическое кредо в качестве беспартийного социалиста. Так в декабре 1917 г. Тибер-Петров вошёл в состав финансово-экономического отдела при Временном Сибирском областном совете, судя по документам, - как большевик, а потом, в конце января 1918 г., просто как социал-демократ стал министром туземных дел во Временном правительстве автономной Сибири.
   В феврале того же года, как член оппозиционного по отношению к советской власти кабинета министров, Тибер-Петров перешёл на нелегальное положение, а затем эмигрировал в русско-китайский Харбин. Здесь вместе со своими товарищами по Сибирскому правительству в изгнании Виктор Тимофеевич активно включился в подготовку антибольшевистского переворота в Сибири, после успешного осуществления которого Тибер-Петров, однако, оказался не у дел, так как в среде победившего в политической борьбе право-демократического лагеря ему так и не смогли простить его левого прошлого. По возвращении из Харбина в Горный Алтай Виктор Тимофеевич некоторое время исполнял обязанности председателя Каракорум-Алтайской окружной управы, вместо попавшего в ещё большую немилость сначала к сибирским, а потом и колчаковским властям Г.И. Гуркина. После окончания Гражданской войны Тибер-Петров остался в Сибири и помогал большевикам в проведении их национальной политики в Горном Алтае.
  Тихомиров Б.В. - юрист по образованию, до Февральской революции проживал в Томске и служил в должности помощника присяжного поверенного (судебного защитника). В 1917 г. вступил в РСДРП, где примкнул к меньшевикам, после чего был выбран заместителем председателя Томской уездной земской управы (В.Сидорова). После того как в июне 1918 г. власть большевиков в Западной Сибири была свергнута, и Сидоров вошел в состав Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, Тихомиров временно занял освободившуюся должность председателя Томской уездной земской управы, но в конце лета того же года вновь передал её вернувшемуся к исполнению своих обязанностей Василию Сидорову. Одновременно с этим Тихомиров был от партии меньшевиков кооптирован в члены Томской городской думы (кооптация была произведена после удаления из думы потерявших власть большевиков). На первом Всесибирском съезде земств и городов в сентябре 1918 г. Тихомиров делал доклад на тему "Законодательство о земских финансах и неотложностях в них реформах". Дальнейшая его судьба осталась нам неизвестна.
  Тобоков Даниил Михайлович - 42 года в 1918 г., уроженец Бийского уезда Томской губернии, из семьи зажиточного (скотоводство и торговля) крещённого в православие алтайца, сам тоже христианин, образование - начальное домашнее, проживал в с. Улала (теперь Горно-Алтайск). Русским языком владел не очень хорошо, но, несмотря на это, в 1907 г. он был избран депутатом II Государственной думы от Томской губернии, ни к одной из политических партий не принадлежал, в Думе вошёл в сибирскую парламентскую группу. Пользуясь депутатскими полномочиями, Даниил Михайлович выхлопотал для своего отца разрешение на винную торговлю в Улале, за счёт чего семья Тобоковых ещё больше разбогатела.
   После Февральской революции 1917 г. он стал одним из организаторов процесса по обособлению Горного Алтая сначала в отдельный уезд, а потом в территориально-национальную автономию в рамках Российского государства, являлся участником двух Горноалтайских съездов (Бийского и Улалинского). Ещё в мае 1917 г. Даниил Михайлович направил в Томск в адрес губернского Народного собрания телеграмму с предложением санкционировать созыв летом того же года съезда инородцев Горного Алтая для обсуждения проблем территориального самоуправления. На состоявшемся в июле Бийском съезде его избрали в состав так называемой Горной думы, а после Улалинского съезда, по всей видимости, - и членом Горно-Алтайской окружной управы. После свержения советской власти летом 1918 г. Даниил Тобоков, по сведениям Г. Гинса, был кооптирован в члены Сибирской областной думы. Дальнейшая его судьба с трудом прослеживается, место и дата смерти Даниила Михайловича неизвестны.
  Токмашев Георгий Маркелович - 26 лет в 1918 г., родился на юге современной Кемеровской области в бедной семье телеутских татар (одна из народностей Горного Алтая), ученик Г.Н. Потанина, по политическим взглядам был близок к народным социалистам (так он обозначил себя в делегатской карточке декабрьского (1917 г.) Сибирского областного съезда). Окончил православную церковно-приходскую школу в родном селе Челухоево, в возрасте 18 лет приехал в Томск в надежде поступить в духовную семинарию, по специальности преподавателя начальных училищ, но осуществить эти планы не смог, после чего осел в губернском центре и вскоре сблизился здесь с кружком местных учённых алтаеведов, в том числе с Г.Н. Потаниным, а также А.В. Анохиным, который даже привлёк его в 1913 г. к участию в своей научной экспедиции. В 1915 г. Георгий Маркелович начал публиковать собственные этнографические материалы в "Трудах томского общества изучения Сибири", среди которых, в первую очередь, необходимо отметить записанный им со слов телеутского (алтайского) сказителя и переведённый на русский язык народный эпос "Сказка об Алтай-Куучуны" с подробными комментариями. В то же время Георгий Маркелович экстерном всё-таки окончил духовную семинарию и получил диплом учителя.
   В революционном 1917 г. Токмашев был приглашен на работу в Алтайскую Горную думу в должности инструктора по народному образованию. В этот же период он принимает активное участие в агитационной работе эсеровской партии среди алтайских народов, а также прилагает немало усилий для того, чтобы добиться выделения Гонного Алтая в отдельный уезд со своим земским самоуправлением. На декабрьском (чрезвычайном) Сибирском областном съезде Токмашева избрали в состав Национального совета при Временном Сибирском областном совете (в какой-то мере первом Временном Сибирском правительстве). Проживал в тот период в Томске по адресу: ул. Гоголевская (сейчас Гоголя)-24, кв.3. В начале 1918 г. Георгий Маркелович стал членом Сибирской областной думы, а в марте того же года - членом Каракорум-Алтайской (Горно-Алтайской) окружной управы, где продолжил заниматься проблемами образования среди алтайских народов, а также местным краеведением. В феврале 1919 г., уже при Колчаке, он возглавил главный алтайский комитет туземных народностей.
   После разгрома белого движения Токмашев в конце 1920 г. был арестован большевиками, обвинён в антисоветской деятельности и приговорён сначала к расстрелу, а потом, учитывая его прежние просветительские заслуги перед алтайским народом, - к длительному тюремному заключению. Однако, проведя за решёткой всего два года, Георгию Маркеловичу посчастливилось освободиться по амнистии, после этого он жил некоторое время в родном селе Челухоево, а с 1924 года - в Улале, столице Горного Алтая, обзавёлся семьёй. Занимался преподавательской, а также успешной писательской и научной деятельностью, опубликовал несколько книг по фольклористике, а также издал учебник по грамматике алтайских языков, писал пьесы и стихи. В 1933 г. в столичном журнале "Новый мир" им был опубликован переведённый на русский язык, совместно с писателем В.Я. Зазубриным, алтайский героический эпос "Когутэй", который Токмашев записал ещё в 1914 г.
   В 1934 г. по сфабрикованному обвинению в шпионской деятельности Токмашева опять арестовали и приговорили к 5 годам лагерей, в 1939 г. его освободили, и он с семьёй опять поселился в Челухоево, работал там счетоводом, а в 1945 г. получил разрешение на преподавание в начальной школе. В 1956 г. Георгий Маркелович переехал жить к сыну в Прокопьевск. Умер в 1960 г. от рака. Реабилитирован, по одним сведениям. в 1957 г., а по другим - в 1992 г.
  Троицкий П.И. - член кадетской партии, в апреле 1917 г., являясь гласным Томской городской думы, был кооптирован в отдел (комиссариат) по управлению Томской губернией при Временном комитет общественного порядка и безопасности. В мае того же года, после того как на основании решения Томского губернского народного собрания Комитет был расформирован, Троицкий вновь вернулся на работу в городскую думу. В 1919 г., т.е. уже при Колчаке Троицкий являлся помощником управляющего Томской губернией Б.М. Михайловского.
  Троицкий Пётр Семёнович - 49 лет в 1918 г. Из семьи священнослужителя. Окончил юридический факультет Московского университета, после чего был направлен на службу в Красноярск и зачислен в штат Енисейского губернского суда. Дослужился до звания статского советника. В августе 1917 г. назначен товарищем председателя Красноярского окружного суда. Активно занимался и общественной деятельностью, за что получил звание почётного гражданина Красноярска. В 1915 г. стал гласным Красноярской городской думы. Осенью 1917 г. баллотировался в члены Учредительного собрания. Член кадетской партии. В ноябре 1918 г. указом А.В. Колчака Троицкий был назначен управляющим Енисейской губернией, официально вступил в должность 17 декабря и оставался на этом посту до конца декабря 1919 г. После окончания Гражданской войны эмигрировал в США, где и умер в 1937 году.
  Трутнев Александр Афанасьевич - один из виднейших сибирских кооператоров, представитель иркутского кооперативного союза потребительских обществ. В феврале 1918 г. в качестве уполномоченного "Закупсбыта" сопровождал первую партию сибирской пушнины в США. Потом заведовал главной нью-йоркской конторой сибирских кооперативных союзов. По возвращении в Россию в июле того же года вошел во Владивостоке в состав Временного правительства автономной Сибири в должности управляющего министерством финансов и временно управляющего отделом торговли, промышленности и труда. После расформирования ВПАС с осени 1918 г. и по начало 1920 г. входил от "Закупсбыта" в состав Всекосовета, единого руководящего органа для всех сибирских кооперативов и стал первым председателем правления Всекосовета, но исполнять свои обязанности не смог, поскольку опять выехал по делам в США. Вместо него обязанности председателя стал выполнять Анатолий Сазонов. В 1920 г. Трутнев вернулся из Америки во Владивосток и стал членом президиума Совета уполномоченных организаций автономной Сибири, самопровозглашенного органа, ставшего правопреемником Временного правительства Сибири.
  Укке-Уговец Альфонс Генрихович - 34 года в 1918 г., полковник старой армии. В 1904 г. окончил Чугуевское пехотное юнкерское училище. Участник русско-японской и Первой мировой войн. В 1918 г. в ходе антибольшевистского мятежа являлся командиром 3-го полка сначала в Томской добровольческой дивизии, а потом командовал 3-им Томским стрелковым полком в Средне-Сибирском корпусе А.Н. Пепеляева. За отличия в боях приказом по Сибирской армии от 13 августа 1918 г. произведён в генерал-майоры. С 12 октября 1918 г. - начальник 2-й Сибирской стрелковой дивизии в составе 1-го Средне-Сибирского армейского корпуса. На основании постановления Георгиевской думы, заседавшей при штабе I Средне-Сибирского корпуса 16 февраля 1919 г., приказом по Сибирской армии от 28 февраля 1919 г. был награждён орденом Св. Георгия IV степени, а в мае 1919 г. - французским орденом "Военного креста с пальмовой веткой". С августа 1919 являлся помощником командующего 1-й Сибирской армией генерала Пепеляева. Дальнейшая судьба по источникам не прослеживается.
  Ульянов Николай Васильевич - 37 лет в 1918 г. (см. делегатская карточка декабрьского Сибирского областного съезда), уроженец Нижегородской губернии, из семьи священника, по первому своему образованию также священник. В Сибири - с 1902 года, здесь окончил юридический факультет Томского университета, работал присяжным поверенным (в 1913 г. защищал в суде видных большевиков - Куйбышева и Косарева). В период Первой мировой войны - офицер 42-го Сибирского стрелкового (запасного) полка, дислоцировавшегося в Томске.
   После Февральской революции вступил в партию эсеров. С апреля 1917 г. Ульянов стал председателем Совета офицерских депутатов Томска, в октябре и декабре - делегатом двух Сибирских областных съездов. В том же декабре 1917 г. Николай Васильевич был избран председателем Томской губернской земской управы, разогнанной 27 марта 1918 г. распоряжением Томского совдепа (указ от 26 марта). 31 мая того же года, в результате победы антибольшевистского вооруженного мятежа в Томске Ульянов вновь приступил к исполнению своих обязанностей председателя губернской земской управы. В июне и июле в составе триумвирата (Ульянов, Башмачников, Грацианов) исполнял обязанности томского губернского комиссара. Однако после отмены системы триумвирата и назначения на должность губернского комиссара кадета Гаттенбергера Ульянов с конца августа 1918 г. вновь возглавил Томскую губернскую земскую управу, а также томское отделение "Союза возрождения России". В сентябре того же года он руководил работой I Всесибирского съезда земств и городов, проходившего в Томске, и был избран председателем главного комитета Всесибирского союза земств и городов. Однако в конце ноября Николай Васильевич подал в отставку со всех своих постов в связи с призывом по мобилизации, как офицера, на службу в колчаковскую армию. После окончания Гражданской войны работал в одном из отделов томского совнархоза, в сентябре 1921 г. подвергался аресту по делу эсеровской партии. Дальнейшая судьба неизвестна.
  Унгерн фон Штернберг Роман Фёдорович - 32 года в 1918 г., барон, из дворянского рода прибалтийских немцев, родился в Австрии. Учился в гимназии г. Таллина, потом - в морском кадетском корпусе Петербурга, в 1908 г. окончил Павловское военное училище и по собственной просьбе был зачислен в Забайкальское казачье войско. В 1913 г. сотник Унгерн подал в отставку и переехал на жительство в Монголию, решив посвятить свою жизнь освобождению этой страны из-под власти Китая, а если повезёт - то и возродить в будущем древнюю империю Чингиз-хана. Однако в связи с началом Первой мировой войны данные планы пришлось на время отложить.
   Унгерн вновь поступил на военную службу, его определили сначала в 34-й Донской, а потом в 1-й Нерчинский казачий полк. За период военных действий Роман Фёдорович получил несколько ранений, отличался как личной храбростью, так и крайней своенравностью своего непростого характера, был награждён пятью орденами, в том числе и крестом Св. Георгия 4-й степени, дослужился до звания войскового старшины (подполковника). В 1917 г. за недисциплинированный поступок барона перевели на Кавказский фронт, где он познакомился с есаулом Семёновым. Вместе с ним Роман Фёдорович летом того же года по распоряжению Временного правительства отбыл в Забайкалье для формирования инородческих кавалерийских полков. Здесь их обоих застало известие об Октябрьской социалистической революции, которую они категорически не приняли и сразу же начали вооружённую борьбу с советской властью, перебравшись к концу 1917 г. на китайскую пограничную станцию Манчьжурия. Здесь они сформировали наполовину казачий, наполовину монголо-бурятский боевой отряд, сокращённо ОМО.
   По поручению Семёнова барон Унгерн вскоре взял под свой контроль крупную железнодорожную станцию Хайлар, полностью зачистив её от революционных элементов. Часть из них он выслал в Россию, часть - подверг тюремному заключению, а некоторых - казнил. Летом 1918 г., после того как советская власть на территории Сибири и Забайкалья была ликвидирована, Романа Фёдоровича приказом атамана Семёнова произвели в генерал-майоры и назначили комендантом русской пограничной станции Даурия, где он установил ещё более жесткие порядки, чем по предыдущему месту службы. Преследовал не только революционных политиков, но и контрабандистов, а также устраивал карательные рейды против местных партизанских отрядов. Для этого под его команду Семёнов передал так называемую Азиатскую конную дивизию.
   Осенью 1920 г. в результате окончательного разгрома колчаковских и семёновских войск, видя всю бесперспективность дальнейшего вооруженного сопротивления частям 5-й Красной армии, барон Унгерн решил вновь вернуться к своей давней идее по освобождению Монголии от китайской оккупации. Под предлогом организации кавалерийского рейда по тылам красных Роман Фёдорович увёл Азиатскую дивизию (а фактически бригаду, насчитывавшую тогда всего лишь полторы тысячи сабель) в Монголию и в феврале 1921 г. взял с боем столицу Монголии Ургу, освободив из китайского пленения теократического монарха этого государства Богдо-гэгэна VIII. За освобождение Внешней Монголии он получил титул хана и звание генерал-лейтенанта. В захваченной Урге найти русских революционеров тогда практически не удалось, поэтому весь накопившийся гнев барон выместил на сей раз на евреях, казнив несколько десятков человек.
   Весной 1921 г., получив из Сибири сведения о начале массовых крестьянских волнений в связи с проводившейся большевиками продразвёрсткой, генерал-лейтенант Унгерн силами двух бригад общей численностью около 4 тысяч человек предпринял попытку вновь прорваться на территорию Забайкалья. Однако данная операция закончилась полным провалом, войска мятежного барона подверглись полному разгрому, а оставшиеся в живых солдаты и офицеры Азиатской дивизии отказались подчиняться своему командиру, после чего ушли в китайскую Маньчжурию. Барон пытался пресечь бунт силами элитного монгольского дивизиона, но был предан и 20 августа в связанном виде попал в руки партизан из отряда Щетинкина. После этого его перевезли в Новониколаевск и там 21 сентября того же года расстреляли по приговору военного трибунала. В 1998 г. президиум Новосибирского областного суда отказал в реабилитации генерал-лейтенанта Р. Ф. Унгерна.
   Имя этого неординарного человека обросло со времён Гражданской войны многочисленными мифами и легендами, его помыслы и дела до сих пор занимают умы не только учёных, исследователей и писателей, но и некоторых приверженцев так называемой паневразийской геополитической теории.
  Уорд Джон - полковник английской армии, член Английского парламента, один из лидеров лейбористской (рабочей) партии, сам в прошлом рабочий. Осенью 1918 г. был командирован с батальоном Мидлсекского полка в Сибирь. Находясь в Омске, принял косвенное участие в перевороте 18 ноября, обеспечивая со своим батальоном личную охрану будущего диктатора А.В. Колчака. Та же роль "ангела-хранителя" Верховного правителя России выпала на долю полковника Уорда и во время так до конца и не выясненных событий 22-23 декабря того же года в Омске, когда судьба сильно больного в тот момент Колчака висела на волоске при попытке так и не состоявшегося нового военного переворота.
  Успенский Пётр Сергеевич - в 1918 г. первый советский комиссар омской милиции. 25 мая возглавил отряд красноармейцев, получивших приказ разоружить на станции Марьяновка эшелон с чехословацкими военнослужащими, вступил с ними в бой, во время которого был тяжело ранен и вскоре умер.
  Устругов Леонид Александрович - 41 год в 1918 г., родился в Москве, окончил Петербургский институт путей сообщения, служил инженером-железнодорожником, сделал неплохую профессиональную карьеру, в мае 1916 г. его назначили начальником Омской железной дороги, а в ноябре того же года он стал помощником начальника управления железных дорог всей России.
   После Февральской революции 1917 г. Леонид Устругов вошёл в состав Временного Всероссийского правительства в должности товарища (заместителя) министра путей сообщения. Октябрьскую социалистическую революцию и власть большевиков не принял. В январе 1918 г. на тайном заседании членов разогнанной большевиками Сибирской областной думы в Томске Устругов был заочно избран на должность министра путей сообщения во Временном правительстве автономной Сибири (ВПАС). В начале весны того же года Леонид Александрович эмигрировал в Китай, поселился в Харбине, где вошёл в состав правления КВЖД. В этот период он сблизился с политиками правого толка, официально вышёл из правосоциалистического по своему составу ВПАС и вскоре стал министром в так называемом Деловом кабинете генерала Хорвата, в июле 1918 г. объявившим себя временным верховным правителем России. Однако, после того как к власти в Сибири пришло Сибирское правительство П.В. Вологодского, Устругов был приглашён в его состав на прежнюю должность министра путей сообщения, потом его утвердило на том же посту и новое Временное Всероссийское правительство Уфимской Директории, а в завершение всего, - и сменившее его правительство адмирала Колчака.
   В период колчаковщины Леонид Александрович, совместно с коллективом иностранных специалистов, во главе с американским инженером Стивенсоном (строителем Панамского канала), активно занимался проблемой восстановления пришедшей в упадок за годы Первой мировой войны Транссибирской железнодорожной магистрали и пополнения её подвижного состава. После разгрома белого движения Устругов эмигрировал за границу и до 1935 г. жил в Китае, потом вернулся в СССР, но, как оказалось, - напрасно. В 1938 г. он пал жертвой политических репрессий, был осуждён и расстрелян. Реабилитирован в 1989 г.
  Устрялов Николай Васильевич (псевдоним Пётр Сурмин) - 28 лет в 1918 г., родился в Петербурге в дворянской семье, окончил юридический факультет Московского университета, потом продолжил учёбу в Сорбонне и Марбургском университете. Устрялов - один из самых оригинальных философов революционной поры, основатель "сменовеховства", первый идеолог национал-большевизма. Февральскую революцию 1917 г. Устрялов встретил преподавателем Московского университета и, как большинство граждан тогдашней России, горячо и с одушевлением приветствовал её победу, но постепенно он стал разочаровываться в русской революции, видя наступающую повсеместно анархию, грозившую полным разрушением российской государственности. Пришедших к власти в результате Октябрьского переворота большевиков Устрялов сначала категорически не приемлет, но постепенно начинает им симпатизировать, наблюдая за тем, как большевики серьёзно пытаются навести хоть какой-то порядок в гибнущей стране. Однако после заключения большевиками Брестского мира, Устрялов вновь переходит в непримиримую оппозицию к ним, в это время он выезжает из Москвы в Пермь и устраивается на преподавательскую работу в местном университете.
   После того как в декабре 1918 г. сибирские войска под командованием генерала Пепеляева освободили Пермь от большевиков, Устрялова вызвали в Омск и как члена кадетской партии назначили в некотором роде министром печати колчаковского правительства. В тот период Устрялов отвечал за формирование общественного мнения на территориях, находившихся под властью Колчака. И надо заметить, что делал он это, исходя не только из политических приоритетов кадетской партии, которая тогда заправляла на востоке страны, но и придерживаясь ярко выраженных по сути государственных позиций, считая, что первейшей задачей для всех людей, любящих Россию, должна стать её дальнейшая судьба, а не азартные политические игры. Тогда же Устрялов редактирует газету "Русское дело", название которой говорило само за себя; он как бы призывал всех делать, прежде всего, русское национальное дело, а потом уж заниматься всеми другими неотложными проблемами.
   После разгрома белого движения Устрялов эмигрировал в Китай, жил в Харбине, занимался публицистической деятельностью, сотрудничал в левой, пробольшевистской, газете "Новости жизни". Именно в харбинский период он создал главные свои философские труды, в которых, переосмыслив весь трудный опыт русской революции и Гражданской войны, пришёл к парадоксальному для многих выводу. Он, что называется, как гром среди ясного неба, в среде до предела озлобленной белой эмиграции вдруг во всеуслышание заявил о том, что победивший в России большевизм - есть единственная сила, способная на данном историческом этапе сплотить большую часть населения России и вслед за тем возродить, наконец, великую русскую государственность. С этими идеями Устрялов в 1935 г. вернулся в СССР, но здесь ему тоже не поверили, через год он был арестован, а 1937 г. расстрелян. Реабилитирован в 1989 г. Идеи Устрялова, как представляется, до сих пор не потеряли своей актуальности. Дух воинствующего славянофильства, который он воспринял в свое время от покойного Д. Данилевского, после смерти Устрялова вселился, видимо, во Льва Гумилёва, а потом далее - по цепочке...
  Устьяров О.Я. - поручик царской армии. В январе 1918 г. от сибиряков-фронтовиков его избрали членом Сибирской областной думы, после её роспуска он перешёл на службу к большевикам и вскоре его назначили командиром 1-го Томского красноармейского стрелкового полка. В мае того же года Устьяров, по некоторым данным, принимал участие в подавлении антисоветского мятежа в Томске. Поэтому, после того как власть в городе перешла в руки представителей Временного правительства автономной Сибири, он был арестован и посажен в тюрьму. Однако уже вскоре его освободили по ходатайству частного совещания СОД как члена Областной думы. И всё-таки через несколько дней теперь уже по настоятельному требованию городской следственной комиссии, с Устьярова сняли депутатскую неприкосновенность и как опасного государственного преступника вновь поместили за решётку.
   1 ноября 1918 г. в результате восстания 5-го (запасного) стрелкового полка в Томске его освободили из заключения мятежные новобранцы томского гарнизона. По одной из версий, Устьяров попытался возглавить это вооруженное выступление, а по другим сведениям, наоборот, не принял никакого участия в мятеже и сразу же куда-то исчез после своего освобождения из тюрьмы. Как бы то ни было, но восстание очень быстро подавили, после чего Устьярова опять арестовали и вскоре расстреляли по приговору военно-полевого суда.
  Ушаков Борис Федорович - 28-30 лет в 1918 г., родился в семье генерала, потомственного дворянина Тамбовской губернии. Окончил Псковский кадетский корпус, Павловское военное училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Участник Первой мировой войны, служил главным образом в корпусных, а потом армейских штабах, был награждён двумя орденами, подполковник. После Февральской революции 1917 г. встал на оборонческие, а потом и государственно-охранительные позиции, поддержал корниловский мятеж и высказывался в этот период за передачу власти в стране исключительно в руки представителей коренной славянской национальности. Октябрьскую революцию не принял категорически, несколько раз арестовывался большевиками и даже некоторое время провёл в заключении. После освобождения в феврале 1918 г. Ушаков поступил на службу в Чехословацкий корпус и получил назначение на должность офицера штаба 4-го полка, а потом, предположительно в апреле-мае, возглавил штаб 2-й дивизии. Направляясь вместе с частями корпуса через Сибирь во Владивосток, в конце весны 1918 г. Борис Фёдорович оказался в самом эпицентре антибольшевистского мятежа.
   29 мая во главе чехословацкого ударного батальона подполковник Ушаков сверг власть Советов сначала в Канске, а потом двинулся на Красноярск. В последующем Борис Фёдорович принимал активнейшее участие в разгроме красных частей на территории Восточной Сибири и Забайкалья. В середине июля, после освобождения Иркутска, он стал исполнять обязанности начальника штаба Байкальского фронта, осуществлявшего боевые действия объединёнными силами Чехословацкого и Средне-Сибирского корпусов. Разрабатывая планы многих успешных операций, он сам принимал непосредственное участие в боевых действиях.
   Во время проведения одной из таких операций Ушаков с группой десанта высадился 16 августа в тылу у красных на юго-восточном побережье Байкала в районе станции Посольская. Разобрав часть железнодорожных путей, отряд в неравном бою в течение суток сдерживал наступление красных частей и понёс очень большие потери. 17 августа, проверяя дозор на одном из разъездов, Ушаков попал в плен к красногвардейцам-мадьярам и был ими убит. За проявленное мужество Бориса Фёдоровича произвели в полковники и 30 августа с большими почестями по ходатайству местной общественности похоронили в г. Канске. 20 апреля 1919 г. (по другим сведениям, 3 декабря 1918 г.) верховный правитель России адмирал А.В. Колчак посмертно наградил полковника Ушакова орденом Св. Георгия Победоносца (IV степени) - высшей боевой наградой Российской империи. В городе Канске на могиле героя установили монумент, сооруженный на пожертвования местных жителей. После окончания Гражданской войны этот памятник разрушили, а могилу Ушакова сровняли с землёй.
  Фабрикант Моисей Львович - по национальности - еврей, родился где-то на западе Российской империи. В начале ХХ века проживал в Варшаве, там и примкнул к революционному движению, предположительно, в это же время вступил в РСДРП меньшевиков. Спасаясь от преследования полиции, в 1913 г. бежал на восток и некоторое время проживал сначала в Троицке Оренбургской губернии, а потом в Сибири - в г. Новониколаевске. Здесь в период Первой мировой войны Моисея Фабриканта призвали в армию и определили на службу в 23-й запасной Сибирский полк. Так и не успев поучаствовать в боевых действиях, тут же в Новониколаевске он встретил зарю Февральской революции.
   Став одним из ведущих политических деятелей города, Фабрикант занял должность председателя местной организации "Бунд" (еврейской социал-демократической партии) и вошёл в состав городского Совета рабочих и солдатских депутатов. На протяжении всего 1918 г. Моисей Львович являлся видным функционером сибирского профсоюзного движения, сначала при большевиках, а потом - при сместивших их демократах. Летом 1918 г. он был избран депутатом Сибирской областной думы от профсоюзов Западной Сибири. Моисей Львович также являлся одним из инициаторов созыва октябрьского 1918 г. Всесибирского профсоюзного съезда в Томске, разогнанного властями пробивавшей себе дорогу военно-буржуазной диктатуры.
   После окончания Гражданской войны Фабрикант вступил в партию большевиков и до 1921 г. руководил семипалатинским губернским комитетом труда, потом в должности наркома (министра) труда вошёл в первое советское правительство Казахстана.
  Федичкин Дмитрий Иванович - 33 года в 1918 г. Родился в Тамбовской губернии, в семье унтер-офицера. Окончил Оренбургское реальное училище и Казанское юнкерское училище. Участник Русско-Японской и Первой мировой войн. Подполковник старой армии, Георгиевский кавалер (1916 г., за участие в штурме Эрзерума). Весной 1918 г. состоял в офицерской организации Казани. В начале августа прибыл в Ижевск, где в ходе антибольшевистского восстания с середины августа по 20 октября командовал сначала Ижевской народной армией, а потом Прикамской народной армией. В сентябре получил звание полковника. В двадцатых числах октября, вследствие разногласий с руководством Прикамского повстанческого комитета, оставил командование и уехал со своим штабом в Уфу, в ноябре перешел на службу к А.В. Колчаку. В начале декабря 1918 г. Дмитрий Иванович был назначен комендантом Томска, а с 1 июня 1919 г. помощником начальника Ижевской дивизии. С остатками которой отступил в 1920 г. в Забайкалье. После окончательного разгрома белого движения Федичкин эмигрировал сначала в Китай, а потом в США. Умер 24 октября 1966 г. в Сан-Франциско. Автор книги воспоминаний "Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 г.", вышедшей в США в 1974 г.
  Федорович Михаил Иосифович - 46 лет в 1918 г. Окончил Морской кадетский корпус и дополнительные курс Николаевской морской Академии. Участник Первой мировой войны, служил на Черноморском флоте. С 1916 г. по март 1917 г. находился в должности начальник штаба военно-морской базы Севастополя. В апреле 1917 г. Михаил Иосифович получил тяжелую травму головы, когда был сброшен взбунтовавшимися матросами в трюм корабля. Капитан 1-го ранга. Летом 1918 г., после свержения власти большевиков в Сибири, был назначен комендантом Томска, а потом исполнял обязанности начальника городского гарнизона. В конце августа того же года Федорович был переведён в Красноярск и назначен начальником местного гарнизона в звании полковника. После прихода к власти А.В. Колчака Федорович получил должность товарища морского министра и повышен в звании (вновь на военно-морской манер) до контр-адмирала. Весной 1919 г. Михаил Иосифович был переведён на должность командующего военно-морскими силами Дальнего Востока, сменив на этом посту контр-адмирала С.И. Тимирёва (официального мужа гражданской жены Колчака). В 1922 г. эмигрировал в Китай. Жил сначала в Харбине, потом в Шанхае, перебивался случайными заработками. Умер в декабре 1936 г.
  Фельдман Моисей Соломонович - 35 лет в 1918 г., еврей по национальности, родился в Киренске Иркутской губернии в семье ссыльнопоселенца, образование - домашнее. Правый эсер с 1904 г. В период Первой русской революции находился на нелегальном положении сначала в Москве, потом в Выборге и вместе с ещё одним известным сибирским эсером Николаем Калашниковым входил в знаменитый своими терактами Северный боевой отряд, за что в 1907 г. был арестован и приговорён к 10-летнему заключению. Отбывал срок в тюрьмах Центральной России, а в начале 1917 г. его направили на административную ссылку в Иркутскую губернию, где его и застала Февральская революция. В 1917-1918 гг. Фельдман - один из ведущих политиков Сибири центристского направления, член Всесибирского краевого комитета ПСР, депутат Сибирской областной думы (СОД), проживал в Томске.
   После роспуска большевиками СОД Фельдман в феврале 1918 г. официально устроился на работу в продовольственный отдел при Томском губисполкоме, но одновременно с этим он вступил на поприще нелегальной борьбы с советской властью и организации на территории Сибири антибольшевистского вооруженного мятежа. 27 мая того же года Фельдман был арестован в числе некоторых других участников подпольной Всесибирской правоэсеровской конференции и отправлен в тюрьму, откуда его вскоре освободили уже новые демократические власти, свергнувшие диктатуру большевиков в результате вооруженного восстания.
   В августе 1918 г. Моисей Соломонович принял активное участие в работе вновь созванной в Томске Сибирской областной думы, вошёл во фракцию эсеров и являлся сторонником передачи распорядительной власти в Сибири в руки СОД, а исполнительной - действующему от имени Думы правительству. С этой целью он в составе специальной думской делегации вёл переговоры с главой Временного Сибирского правительства П.В. Вологодским о переносе резиденции ВСП из правоконсервативно настроенного Омска в постоянно демократически оппозиционный Томск, а также об удалении из кабинета министров явно реакционных политиков, таких как: Иван Михайлов и Александр Гришин-Алмазов. Однако ни то, ни другое требование не было удовлетворено. И более того, уже через месяц из Омска пришло распоряжение о приостановке работы Сибирской областной думы, депутаты которой расценили данный указ, подписанный в отсутствии председателя правительства как раз тем самым И. Михайловым, как попытку нового государственного переворота в Сибири.
   Для её предотвращения умеренно левые члены СОД выбрали из своего числа специальный Комитет, в который от фракции правых эсеров вошёл Моисей Фельдман. После того как Комитет по распоряжению властей был распущен, а его председатель Павел Михайлов арестован, Фельдман в составе особой думской делегации выезжал в Омск, для того чтобы в очередной раз попытаться найти разумный компромисс в отношениях между Временным Сибирским правительством и Сибирской областной думой. Однако и из этой затеи ничего не вышло, более того, за неделю до колчаковского переворота указом нового Временного Всероссийского правительства Уфимской директории, устроившего себе резиденцию в том же самом Омске, СОД окончательно ушла в небытие. Ну и, наконец, по причине того, что на территории Сибири в конце ноября 1918 г. утвердился режим военной диктатуры во главе с А.В. Колчаком, Фельдман, как и большинство его соратников из Всесибирского краевого комитета ПСР, перешёл в оппозицию к новой власти.
   Результатом такого развития событий явился очередной раунд полулегальной деятельности Моисея Соломоновича на территории Сибири, а также его участие в декабре 1919 г. в антиколчаковском вооруженном мятеже в Иркутске, подготовленном деятелями из так называемого Политцентра (политического органа эсеровско-областнического направления), членом которого Моисей Соломонович также являлся в тот период. После победы данного вооруженного восстания, косвенным результатом которого стал арест самого верховного правителя России А.В. Колчака (именно в руки М. Фельдману "со товарищи" передали чехословаки задержанного ими адмирала), Моисей Соломонович в январе 1920 г. в составе делегации от Политцентра участвовал в переговорах о мирной, то есть без всякого сопротивления, передаче власти на территории Иркутской губернии в руки большевиков. В качестве компенсации этой политической сделки делегация Политцентра вытребовала у советского правительства согласие на создание в Забайкалье не зависимого ни от большевиков, ни от белогвардейцев буферного государства - Дальневосточной республики.
   После окончания Гражданской войны Фельдман перебрался в центр России, официально вышел из партии социалистов-революционеров, однако это его не спасло, в 1923 г. он был арестован и приговорён к трём годам лагерей. Отбывал срок на Соловках, потом содержался в тюменском политическом изоляторе, затем его определили на поселение в Усть-Сысольск. Дальнейшая его судьба прослеживается с трудом. По некоторым сведениям после освобождения Моисей Соломонович поселился в Ленинграде и в 1942 г. умер во время блокады.
  Флегонтов Антон Матвеевич - 31 год (по другим данным - 29 лет) в 1918 г., родился в Чите в мещанской семье, работал почтовым служащим, в 1905 г. вступил в партию эсеров (в 1917 г. примкнул к её правому крылу), с 1906 г. находился под надзором полиции. В этот же период перебрался в Иркутск и занялся там чисто подпольной революционной деятельностью, в 1909 г. был выдан провокатором и в следующем году приговорён к ссылке в Якутию.
   После Февральской революции 1917 г. Флегонтов вернулся в Читу и сразу же вошёл в состав Забайкальского комитета общественной безопасности, а также в исполком Читинского Совета рабочих и солдатских депутатов. В начале осени того же года его избрали гласным (депутатом) Читинской городской думы, в которой он занял должность председателя, а в ноябре того же года Антон Матвеевич стал членом Всероссийского Учредительного собрания.
   К Октябрьской революции отнёсся очень настороженно и как мог противостоял с товарищами-однопартийцами попыткам со стороны большевиков установить безраздельную власть над Забайкальем. Так, вместо прекратившего к концу декабря своё существование областного КОБа по инициативе читинских демократов для противостояния диктатуре слева в Чите был создан коалиционный Народный совет, в который вошли представители всех революционных политических партий, а также классовых объединений трудящихся. Антон Флегонтов вошёл в состав Народного совета от 2-го областного съезда сельского населения. Однако уже в феврале 1918 г. собравшиеся с силами большевики распустили коалиционный орган революционной демократии, а вслед за ним городскую думу и земское самоуправление. Противостояние с советской властью оказалось проигранным.
   Реванш забайкальским демократам удалось взять лишь в конце августа того же года, когда в результате общесибирского вооруженного восстания диктатуру большевиков удалось временно низвергнуть. Уже утром 25 августа, в то время как отдельные части красных войск ещё находились в Чите, в помещении областного краеведческого музея состоялось нелегальное заседание членов областной и уездной земских управ, а также гласных городской думы, на котором была избрана так называемая Коллегия общего присутствия, составленная из представителей самоуправлений и призванная в переходный период обеспечить временную власть в городе. В эту Коллегию под председательством бывшего руководителя областной земского управы Матвея Ваксберга вошёл и Антон Флегонтов. 26 августа большевики полностью оставили Читу, и в тот же самый день в город вступил 1-й Томский добровольческий полк под командованием подполковника Иванова.
   Экстренное заседание представителей местного самоуправления, собранное в столь радостный для многих момент, постановило - подчиниться власти Временного Сибирского правительства, доблестные войска которого принесли городу и области столь долгожданную свободу. На этом же собрании Антона Ивановича Флегонтова решено было рекомендовать ВСП в качестве временного областного комиссара Забайкалья. 9 сентября, во время визита в город специального представителя ВСП по Дальнему Востоку Леонида Загибалова, А.И. Флегонтова окончательно утвердили в должности. Однако в то же самое время в Читу прибыли передовые части семёновцев во главе с полковником Т.И. Артамоновым и в сопровождении кавалерийского отряда японцев. В городе опять стал устанавливаться режим диктаторской власти, но на сей раз уже правого толка. В Чите начались массовые аресты, причём не только в рабочих предместьях, но и в среде представителей так называемой трудовой интеллигенции - мелких служащих, инженеров и, главным образом, учителей, обвинённых в сотрудничестве с советской властью.
   Происходящее, вполне естественным образом, вызвало обеспокоенность у демократически настроенных политиков города, которые стали в очередной раз прилагать усилия, направленные на то, чтобы противостоять людям, не желавшим идти ни на какие компромиссы с умеренной оппозицией. Так, только что утверждённый в должности областного комиссара Забайкалья, Антон Флегонтов пригласил на общее собрание педагогов города, состоявшееся в одной из гимназий Читы, члена семёновского Забайкальского правительства генерала Ивана Шильникова, имевшего репутацию порядочного, трезвого и вполне адекватного человека. Цель данной акции состояла в том, чтобы попытаться каким-то образом воздействовать на семёновскую администрацию хотя бы в плане прекращения арестов среди педагогов в период уже начавшегося учебного года.
   О собрании учителей, а также о том, что по его окончании генерал Шильников отправился домой в одном экипаже с комиссаром Флегонтовым, сразу же сообщили атаману Семёнову, находившемуся в тот момент на ст. Маньчжурия. Грозный атаман заподозрил во всём произошедшем тайный сговор и тут же приказал арестовать обоих фигурантов этого "дела". Так Антон Иванович, как в старые "добрые" времена, опять оказался за решёткой, причём его освобождению даже не помогло заступничество самого председателя Временного Сибирского правительства П.В. Вологодского, 14 сентября проезжавшего Читу и указавшего атаману на незаконность ареста областного комиссара. Амнистия наступила лишь 21 октября, после того как "дело" Флегонтова и Шильникова было тщательно проверено совместной комиссией Сибирского и Забайкальского правительств. Оставаясь после освобождения под надзором правоохранительных органов "царства" Семёнова, Антон Иванович вынужденно покинул все занимаемые им административные посты (27 ноября в должности областного комиссара Забайкалья его сменил Сергей Таскин) и перешёл на работу в систему сибирской кооперации. В 1919 г. он стал членом Забайкальского областного правления кооперативов. В мае того же года Антон Иванович вновь баллотировался в гласные Читинской городской думы как представитель профессиональных союзов и социалистических партий города.
   После разгрома белых на территории Забайкалья Флегонтов перебрался на Дальний Восток. В 1921 г. его избрали в члены Учредительного собрания Дальневосточной республики, а в 1922-м - депутатом Народного собрания ДВР второго созыва. В результате окончательного поражения белого движения в Приморье и ликвидации Дальневосточной республики Антон Иванович сразу же был арестован большевиками и приговорён к 3 годам лишения свободы за оппозиционную деятельность. По выходу из тюрьмы его отправили в ссылку: сначала - в Ашхабад, потом - в Ташкент, с 1932 г. он находился в Павлодаре, а с 1934 г. - в Уфе. В следующем году ему, как больному тяжелой формой туберкулёза, столичные друзья выхлопотали поселение под надзором в Ялте. Умер в 1946 г.
  Флуг Василий Егорович - 58 лет в 1918 г., родился в Санкт-Петербурге, в дворянской семье, выпускник Михайловского артиллерийского училища, в 1890 г. окончил Николаевскую академию Генерального штаба. С 1896-го в течение 14 лет служил на Дальнем Востоке. В 1901 г. за участие в подавлении народного "боксёрского" восстания в Китае был награждён Золотым оружием. С 1905-го по 1908 г. генерал-майор Флуг являлся военным губернатором Приморья и одновременно наказным (то есть назначенным лично царём) атаманом Уссурийского казачьего войска, участник русско-японской и Первой мировой войн. Во время последней Флуг сначала возглавлял 10-ю армию на Северо-Западном фронте, но потом по каким-то причинам оказался понижен в должности и в последующем командовал лишь отдельными фронтовыми корпусами, кавалер многих боевых орденов, в том числе и Св. Георгия IV степени; в тот же период Василий Егорович получил звание генерала от инфантерии (высшее воинское звание в царской армии).
   Являясь доверенным лицом командующего Добровольческой армией генерала Л.Г. Корнилова, Флуг в начале 1918 г. прибыл со специальной миссией в Сибирь - с целью налаживания связей с местным подпольем и организации единого фронта в борьбе с большевиками. В ходе той поездки вместе с верным помощником подполковником В.А. Глухарёвым Флуг побывал в Омске, Томске и Иркутске, где активно контактировал с руководством местных антисоветских организаций. Помимо этого в Томске Флуг имел встречу и с Г.Н. Потаниным, в ходе которой передал сибирскому "патриарху" личное послание генерала Корнилова. В начале лета того же года миссия Флуга достигла конечного пункта своей тайной миссии, - столицы КВЖД, являвшейся одновременно и центром русской дальневосточной эмиграции, - города Харбина. Здесь Флуг и Глухарёв сразу же были назначены членами так называемого Делового кабинета (самопровозглашённого "временного правительства" России), возглавляемого генералом Хорватом.
   После установления на территории Сибири и Дальнего Востока личной диктатуры адмирала Колчака генерал Флуг, сложивший к тому времени обязанности "министра" Делового кабинета, уехал назад в Добровольческую армию.
   По окончании Гражданской войны Василий Егорович эмигрировал в Югославию, сотрудничал в эмигрантских военных журналах, так, в частности, в 1923 г. опубликовал воспоминания о, несомненно, исторической поездке в Сибирь. В это же время он являлся членом Российского общевоинского союза, а с 1930 г. возглавил его югославское отделение. Некоторые источники указывают, что, несмотря на уже преклонный возраст, 80 лет, генерал Флуг после начала Второй мировой войны вступил, на территории той же Югославии, в Русский корпус, подчинявшийся немецкому командованию и сражавшийся с партизанами Тито, а в конце войны присоединившийся к армии генерала Власова. В 1945 г. вместе с отступающим Русским корпусом Флуг перебрался в Австрию, потом - во Францию, а в 1946 г. - в США, где и умер в 1955 г., не дожив пяти лет до своего столетнего юбилея.
  Фомин Нил Валерьянович - 28 лет в 1918 г., родился в Омске (по другим данным, - в Красноуфимске Пермской губернии); из семьи ремесленника, учился в Петербургском университете. Там вступил в эсеровскую партию, был арестован за распространение революционной литературы и в 1911 г. сослан в Сибирь на поселение. Отбывал срок на территории Енисейской губернии. Незадолго до Февральской революции он поселился в Красноярске и начал работать в системе сибирской кооперации. Ряд газетных источников времён Гражданской войны (правого толка) характеризовали Фомина как жидомасона. Являясь членом партии эсеров, он примыкал к её центристской группе интернационалистов.
   В 1917-1918 гг. он - член Учредительного собрания от Енисейской губернии, член Сибирской областной думы, видный сибирский кооператор (в начале 1918 г. вошел в состав правления крупнейшего кооперативного объединения Сибири "Закупсбыт"). После разгона большевиками Всероссийского Учредительного собрания и Сибирской областной думы Нил Валерьянович весной-летом 1918 г. принял самое активное и непосредственное участие в подготовке и проведении антисоветского мятежа в Сибири. После его победы он занял пост специального уполномоченного Сибирского правительства в районе от Новониколаевска до Иркутска. Во время своих экспедиционных поездок способствовал скорейшему установлению на местах власти земского самоуправления. В то же время его чрезвычайно беспокоил тот факт, что на первые позиции в управлении освобождёнными районами стремились выйти военные, среди которых, как отмечал Нил Валерьянович в составляемых отчётах, имелось немалое количество людей с консервативными и даже монархическими взглядами. Во время сентябрьского правительственного кризиса, когда из состава Временного Сибирского правительства под давлением правых кругов были выведены все министры-социалисты, Нил Фомин предлагал организовать террористический акт в отношении Ивана Михайлова - главного инициатора сентябрьских пертурбаций.
   После колчаковского переворота, как приверженец парламентской демократии и противник любой диктатуры, Нил Валерьянович ушёл в оппозицию к новому режиму. В ноябре 1918 г. его арестовали в Челябинске и доставили в омскую тюрьму, откуда в ночь на 22 декабря того же года его освободили в числе многих других восставшие в городе большевики, однако в тот же день вечером Фомин, по настоянию властей сам добровольно вернулся в тюрьму. После этого в ночь на 23 декабря Нил Валерьянович, а вместе с ним и ещё несколько известных политиков демократического направления по чьему-то тайному приказу были вывезены группой колчаковских офицеров из тюрьмы и убиты. По версии правого эсера
  Е. Колосова, проводившего независимое расследование совершенного преступления, Фомин и его товарищи подверглись расправе в ходе весьма запутанных событий, явившихся, тем не менее, результатом определённо преднамеренных действий со стороны правоконсервативных кругов в окружении адмирала Колчака.
   Труп Фомина, найденный на берегу Иртыша, представлял собой обезображенное почти до полной неузнаваемости тело, с множественными пулевыми и колото-резанными ранами. Через несколько дней Нила Валерьяновича похоронили на одном из омских кладбищ. Гибель его вызвала большой общественный резонанс, так что адмирал Колчак поручил генеральному прокурору Старынкевичу лично проконтролировать ход следствия по этому делу. В результате, хотя и удалось выявить виновных (исполнителей), но их так и не сумели (а скорей всего - не захотели) привлечь к ответственности. Вместе с тем материалы неофициального расследования Колосова, касающиеся уголовного дела об убийстве члена Учредительного собрания Фомина, вскоре были опубликованы в сибирской печати и таким образом уже в начале 1919 г. стали известны во многих европейских странах, что в весьма негативном плане сразу же сказалось на имидже правительства Колчака за рубежом.
  Хорват Дмитрий Леонидович - 60 лет в 1918 г., уроженец города Кременчуг Полтавской губернии, из семьи потомственных военных, по отцу он был наследником хорватского дворянского рода (отсюда и фамилия), в XVIII веке перешедшего на службу к русской императрице Елизавете Петровне, по линии матери Дмитрий Леонидович являлся внучатым племянником М.И.Кутузова. Окончил Николаевское военно-инженерное училище и Николаевскую военно-инженерную академию. Участник русско-турецкой войны 1878 г. Как военный инженер принимал участие в строительстве Закаспийской и Уссурийской железных дорог. С 1902 г. Дмитрий Леонидович являлся управляющим Китайско-Восточной железной дорогой, генерал-лейтенант царской армии.
   В революционном 1917 г. генерал Хорват баллотировался в Харбине (столице арендованной у Китая территории КВЖД) под номером один по списку кадетской партии в члены Учредительного собрания, но не прошёл. Октябрьскую социалистическую революцию не принял, после выдворения в конце 1917 г. с территории КВЖД при помощи китайских войск советских властей Хорват, как глава российской администрации на отчужденной территории, начал заниматься организацией антибольшевистского сопротивления на Дальнем Востоке. В тот период под его контролем формируются казачьи отряды Семёнова и Калмыкова, а также добровольческий офицерский отряд полковника Орлова. В ходе антибольшевистского мятежа, начавшегося летом 1918 г. в Сибири и продолженного на Дальнем Востоке силами Чехословацкого корпуса, а также добровольческой Сибирской армии, генерал Хорват 9 июля на пограничной с Китаем станции Гродеково объявил себя временным верховным правителем России и сформировал так называемый Деловой кабинет (правительство), в который вошли видные в Сибири политические деятели правого толка. Однако после окончательной победы антибольшевистского восстания в конце сентября того же года Дмитрий Леонидович сложил с себя полномочия верховного правителя и распустил свой кабинет министров, делегировав собственные претензии на власть Временному Сибирскому правительству, возглавляемому П.В. Вологодским. После этого Хорват указом ВСП, подтвержденного впоследствии распоряжением и нового верховного правителя России адмирала Колчака, был назначен верховным уполномоченным по Дальнему Востоку.
   По окончании Гражданской войны эмигрировал в Китай, работал советником китайского правительства по КВЖД, вскоре переехал из Харбина в Пекин. В 1927 г. генерала Хорвата, с санкции великого князя Николая Николаевича, утвердили главой русской эмиграции на Дальнем Востоке, что как бы узаконил в 1930 г. съезд эмигрантских организаций в Пекине. В эти годы Дмитрий Леонидович по-прежнему с неукротимой энергией занимался вопросами организации антибольшевистского вооруженного сопротивления, а каждый новогодний тост традиционно завершал словами: "Будем надеяться, что следующий Новый год мы встретим в своих имениях!". Но благостным надеждам так и не суждено было сбыться. Умер генерал Хорват в Пекине в 1937 г. Его похоронили на кладбище русской духовной миссии рядом с братской могилой православных мучеников, погибших во время так называемого боксёрского народного восстания в Китае в 1900 году. В 1938 г. здесь же перезахоронили и останки членов царской фамилии (четырёх великих князей), казнённых большевиками в Алапаевске в 1918 г. и вывезенных по личному распоряжению адмирала Колчака. (Первоначально с 1920 г. они находились в церкви преп. Серафима Саровского на Мисийском кладбище в двух километрах от Пекина.) В 1957 г. на территории русской духовной миссии расположилось советское посольство, останки китайских православных мучеников перенесли на Мисийское кладбище, а все остальные могилы, в том числе и генерала Хорвата, закатали под асфальт...
  Хрещатицкий Борислав Ростиславович - 37 лет в 1918 г., уроженец Таганрогского округа области Войска Донского, из дворянского казачьего рода, сын генерал-губернатора Приамурья (1904-1905) Р.А.Хрещатицкого, окончил Александровский кадетский и Пажеский корпуса. Боевой офицер, участвовал в Русско-Японской и Первой мировой войне, был награждён Георгиевским оружием, генерал-майор царской армии. В феврале 1918 г., в ходе демобилизации Русской армии, вместе с частями, находившейся под его командованием Уссурийской казачьей дивизии, прибыл в Харбин и по просьбе генерала Хорвата занял должность начальник штаба Российских войск полосы отчуждения КВЖД. При Колчаке служил в инспекционных войсковых структурах на Дальнем Востоке, получил в этот период Георгиевский крест 4-й степени и звание генерал-лейтенанта. После окончания Гражданской войны эмигрировал сначала в Китай, а в 1925 г. уехал во Францию, где поступил на службу в Иностранный легион и вскоре возглавил в нём казачью группу, проходил службу в Северной Африке. Умер в Тунисе в 1940 г.
  Чекушин (подпольный псевдоним Шаньгин, иногда Лиссабонский) М.М. - правый эсер, в начале 1918 г. нелегальный представитель (эмиссар) Временного правительства автономной Сибири в Петропавловске, занимался подготовкой и организацией противобольшевистского вооруженного восстания. Летом 1918 г. в ходе антисоветского мятежа бесследно исчез, предположительно был убит по приказу казачьего полковника Волкова.
  Челпанов Чет - алтаец из дючины кобок. По роду основных своих занятий - пастух, пас стада Аргымая Кульджина, но имел и собственное хозяйство, состоявшее (к тому моменту, когда Чет стал исторической личностью) из пяти лошадей и сорока овец. Был женат и воспитывал приёмную дочь Чугул. В 1904 г. стараниями братьев Кульджиных Чета Челпанова объявили пророком новой веры для алтайцев - бурханизма. В том же году вместе с некоторыми ближайшими сподвижниками он оказался под арестом, а через три года предстал перед судом. Благодаря заступничеству со стороны передовой части сибирской интеллигенции, главным образом областников, в 1907 г. удалось добиться для Челпанова оправдательного приговора. После этого новоявленный "пророк" почти полностью отошёл от дел религиозных и на некоторое время стал ещё одной достопримечательностью Горного Алтая, его посещали деятели российской науки, культуры и просто любопытствующие. Однако, спустя некоторое время, Чет Челпанов постепенно перестал интересовать заезжих знаменитостей, а вскоре про него забыли и все остальные, так что у нас теперь даже не сохранилось никаких сведений о его дальнейшей судьбе, по крайней мере, мы таковых, как ни искали, найти не смогли.
  Чернов Виктор Михайлович - 46 лет в 1918 г., уроженец Саратовской губернии, по отцу - разночинец, по матери - дворянин, несколько лет проучился на юридическом факультете Московского университета, но был отчислен за вольнодумство и за принадлежность к оппозиционным политическим организациям. Дальнейшие фундаментальные и глубокие научные знания получил в основном посредством самообразования, превратившись со временем в одного из ведущих теоретиков движения социалистов-революционеров в России; движения, ставившего главной целью завершение аграрной реформы в стране путём окончательной и полной ликвидации помещичьего землевладения. Осуществить такой передел эсеры предполагали двумя путями: или парламентским, или революционным. Последнему средству они, правда, отдавали явное предпочтение, направляя основные усилия на подготовку революции, вполне резонно полагая, что помещичий класс в России никогда добровольно, то есть мирным путём, не откажется от своей собственности на землю. В этой части программы эсеры сохраняли полное единство. Однако по вопросу о дальнейшей судьбе конфискованных земель в ПСР велись жаркие дебаты.
   Правое крыло социалистов-революционеров предлагало перераспределять землю путём купли-продажи, то есть при сохранении форм частной собственности на средства производства. Центристы же во главе с Виктором Черновым выступали за полную отмену в России института частной собственности, настаивая на бесплатном распределении земли между всем трудовым крестьянством путём передачи её в вечное пользование, но без права продажи. Здесь черновцы весьма близко смыкались с большевиками, но категорически отвергали их командно-административный метод управления сельхозпроизводством, ратуя за рыночные формы ведения не только сельского, но и промышленного хозяйства в стране. О том, насколько идеи группы Виктора Чернова были популярны в партии и среди населения, особенно крестьянского, свидетельствует хотя бы тот факт, что на выборах в Учредительное собрание, как известно, убедительную победу одержала партия эсеров, намного опередившая не только полностью дискредитировавших себя кадетов, но и даже партию власти (когда ещё такое случалось в России), то есть большевиков. Так вот, наибольшее число делегатов-эсеров составляли именно приверженцы идей Виктора Чернова.
   Поэтому ни для кого не стало неожиданностью, что именно Виктор Михайлович Чернов 5 января 1918 г. занял кресло председателя Всероссийского Учредительного собрания. По воспоминаниям современников, Ленин появился в зале заседаний именно после того, как факт избрания Чернова уже невозможно было предотвратить. Вождь мирового пролетариата тогда скромно сел где-то на ступеньках поближе к сцене, слушал, ничего не записывал в свой блокнот (как он обычно делал) и, как показалось некоторым, как-то безвольно и очень странно улыбался. Он слушал выступление Виктора Чернова... внимательно слушал и в то же время думал о своём. Ему предстояло решить в тот момент, пожалуй, один из самых важных и трудных вопросов не только в русской, но и, возможно, во всей мировой истории (а в европейской - то уж точно): давать команду на разгон Учредительного собрания или нет. Молодцы (ударение на первый слог) матросы с красными повязками на бушлатах и с папиросками в крепких молодых зубах, стоявшие у входных дверей в зал, ждали только сигнала, и на их лицах вряд ли бы кто смог отыскать тогда хоть тень какого-то сомнения. Но их вождь, по всей видимости, слегка растерялся и оттого, кажется, впервые за последний год так безвольно улыбался.
   Ленин в силу присущей ему политической прозорливости конечно же прекрасно понимал, может быть, даже лучше всех остальных членов Собрания понимал, что может произойти, в случае, если матросы Железняка по его приказу войдут и закроют форум, о котором мечтало и грезило несколько поколений русских революционеров. Тысячи и тысячи из них ради того, чтобы Собрание состоялось, жертвовали собственным здоровьем, личным счастьем и благополучием. А многие отдали за идеалы демократии даже и свои жизни, в том числе и Александр Ульянов, по-прежнему любимый и всё ещё безмерно обожаемый старший брат ("Он старше вас, он умнее вас..." - А. Вампилов, "Старший сын"). Понимая, что в рай он уже не попадает в любом случае, Ленин думал о том, что если он сегодня в угоду конъюнктуре политического "рынка" всё-таки пойдёт против совести, то после смерти где-то там, на бесконечных кругах дантовского чистилища, при долгожданной встрече с любимым братом, он рискует быть им "неузнанным". А это будет для него, возможно, даже пострашнее котла с кипящей смолой...
   А Виктор Чернов всё говорил. Он умел говорить, как он это делал - удивляло многих. Ленин сам являлся неплохим оратором, однако он не так часто выступал, и всё потому, что простому и мало подготовленному человеку его речи были не всегда понятны (кто читал ленинские статьи, то есть те люди, кто получал высшее образование в СССР до 1991 г., знают, как они трудны для восприятия). Как правило, роль "горлана-главаря" в партии большевиков всегда отдавали Льву Троцкому. Речи последнего перед революционно настроенными массами всегда считались более простыми и понятными, чем ленинские. Однако Троцкий представлял собой скорее великого сказочника, нежели ревностного правдолюба, поэтому он по большей части лгал, навязывая народу мысль, что если уничтожить под корень всю мировую буржуазию, то завтра же наступит всеобщее счастье и на всех русских берёзах, образно выражаясь, будут расти французские булки, уже намазанные вологодским, а ещё лучше - сибирским - сливочным маслом.
   В публичных речах Виктора Чернова всё представлялось совсем иначе. Во-первых, в них не было никаких заимствований из сборника сказок братьев Гримм, там присутствовала главным образом только чистая конкретика и - никакой пустой демагогической риторики. Во-вторых, Виктор Михайлович, как и его литературный кумир Лев Толстой, старался говорить на понятном для большинства людей языке, без особых научных изысков и пустопорожних велеречий. И поэтому его всегда с большим интересом и пониманием слушали те, кто действительно по велению души или просто, исходя из жизненной необходимости, искал смысла в русской революции, а равно с этим и во всём перманентном русском бунте.
  Но зато, если есть на Руси человек,
  Кто корысти житейской не знает, -
  Пусть тот смело идёт, на утёс тот взойдёт,
  О Степане всю правду узнает.
   Виктор Чернов из всех российских политиков той поры был в этом смысле, пожалуй, ближе всех к истине, как староверы-беспоповцы, надо полагать, ближе других православных верующих к богу.
   То, что генерал от инфантерии Корнилов собирал на юге России Добровольческую армию против большевиков и всех остальных революционеров, Ленина в тот момент не так сильно пугало. Против его офицерских полков у советской власти имелись матросы Балтфлота и пролетарская гвардия. Единственной реальной силой белого движения, пожалуй, являлось только десятимиллионное казачье население великого Войска Донского. Однако против них под рукой у Ленина имелось стомиллионное крестьянство Центральной России, которое получило, согласно декретам большевиков, все бывшие помещичьи земли и поэтому молилось за Совет народных комиссаров, как дети за отца родного. С такой силой большевикам не страшен был не только Лавр Корнилов, но, пожалуй, и вся Западная Европа с Америкой в придачу с их экспедиционными корпусами.
   А вот эсеры с их идеями на злобу дня большевиков очень даже сильно тревожили. И особенно их беспокоили так называемые черновцы, составившие большинство Учредительного собрания, и лидер которых к тому же ещё и занял председательское кресло российского всенародного форума. Мало того, что эти люди вполне могли продублировать в стенах зала заседаний декреты советской власти о земле, так они имели все возможности ещё и переиграть большевиков, что называется, на их же собственном поле. Стоило только агитаторам от эсеровской партии разъяснить крестьянам, только что получившим вожделенные помещичьи заливные луга и чернозёмы, что большевики опять хотят загнать их в кабалу, но на сей раз к чиновнику-бюрократу из сельхозуправления. А также, - что в каждой деревне будут созданы теперь сельхозпредприятия, на которых крестьян лишат всякой предпринимательской инициативы и всех уровняют (и тунеядцев, и трудоголиков) в распределении доходов...
   Эсеры же могли предложить российскому крестьянству рыночный вариант развития товарно-денежных отношений в сельхозпроизводстве, доказавший на практике свою высокую эффективность. Вместе с тем они предлагали исключить из рыночных отношений институт частной собственности на средства производства, достаточно плохо себя зарекомендовавший в ходе исторического развития. Это могло в корне поменять отношение русского крестьянина к большевикам и переманить значительную и главным образом деловую (читай: самую передовую и активную) часть русских хлеборобов в лагерь эсеров-интернационалистов, как ещё иногда называли сторонников группы Виктора Чернова. Данное обстоятельство являлось для большевиков почти смертным приговором, и именно тем неудобен был "селянский министр" (так Виктора Михайловича иногда величали в шутку его оппоненты, не подозревая, однако, что тем самым абсолютно точно определяли его главный политический козырь или конёк).
   Таким образом, вождь мирового пролетариата внимал речам вождя российского селянства (90% населения России на тот момент) и понимал, что он вполне может и проиграть ему честную политическую схватку за власть... может и выиграть, конечно... но наверняка может и проиграть... процентов 90 за то, что может проиграть. Поэтому во спасение интересов мировой пролетарской революции сорокасемилетний Владимир Ульянов (Ленин) принял решение, несмотря ни на что, всё-таки разогнать Учредительное собрание, рассориться окончательно с российской демократической оппозицией и попросту забыть с того дня, как вообще её зовут...
   Надежда на выправление курса русской революции появилась у Виктора Чернова и его товарищей полгода спустя, летом 1918 г., когда силами вооруженных подпольных организаций, возглавляемых эсерами, при поддержке частей Чехословацкого корпуса на территории Сибири, Урала и части Поволжья оказалась свергнута советская власть. А в сентябре того же года в г. Уфе состоялось расширенное совещание представителей всех демократических сил, на котором предполагалось избрать новое Временное Всероссийское правительство, главной задачей которого должны были стать подготовка и созыв съезда членов прежнего Учредительного собрания, исключая депутатов-большевиков, конечно.
   Центральный комитет партии социалистов-революционеров принял решение, что второй по популярности человек в партии - Николай Авксентьев - займёт пост председателя нового Временного правительства, а лидер партии Виктор Чернов станет вновь председателем Учредительного собрания. Расклад чисто теоретически оказался очень грамотным, но, как показала практика, абсолютно неверным, приведшим в конечном итоге к полному поражению эсеровского движения в условиях разрастающейся Гражданской войны. Ошибочен, в первую очередь, оказался выбор Н. Авксентьева на пост главы Уфимской Директории. Надо сказать, что Николай Дмитриевич Авксентьев возглавлял правое крыло в эсеровской партии и был, пожалуй, примерно такой же социалист, как Папа Римский - протестант. Ведущие же деятели Самарского КОМУЧа, руководившие антисоветским восстанием на Волге, и особенно члены Западно-Сибирского комиссариата ВПАС, организовавшие и возглавившие точно такое же выступление на территории Сибири, являлись ревностными сторонниками поистине социалистических идейных установок Виктора Чернова в партии. Поэтому, когда в ночь на 18 ноября в Омске арестовывали "уфимских директоров" во главе с Авксентьевым, никто из сибирских эсеров не выступил в их защиту.
   К тому же, за два месяца до этих событий, когда наиболее решительная часть эсеровской фракции Сибирской областной думы во главе с Павлом Михайловым вошла в конфликт с теми силами в Омске, которые впоследствии привели к власти адмирала Колчака, Авксентьев и компания, находясь в Уфе, попросту сдали товарищей по партии, позволив томским властям арестовать взбунтовавшихся черновцев и отправить их под усиленной охраной в губернскую тюрьму. А спустя некоторое время, 10 ноября 1918 г., ровно за неделю до своего собственного ареста колчаковцами, Николай Авксентьев, тогда ещё глава правительства Уфимской Директории, находясь в Томске, правительственным рескриптом закрыл (распустил) Сибирскую областную думу, большинство членов которой, так же как и Всероссийского Учредительного собрания, составляли эсеры, тем самым окончательно отвратив от себя всех потенциальных союзников и рассчитывая, видимо, только на поддержку иностранных консулов в Омске. Но те к тому времени уже сделали ставку на А.В. Колчака.
   Последний, придя к власти, посчитал, что Учредительное собрание в том составе, в котором оно оказалось выбранным в ноябре 1917 г., может помешать ему в борьбе с большевиками, и отдал приказ - под охраной доставить членов УС, собравшихся в Екатеринбурге, в Челябинск, в то время ещё совсем маленький и захолустный уральский городок, а потом и вообще отправить куда-нибудь подальше с глаз долой. Особо строптивых и несогласных с такими "перспективами" членов Собрания велено было задерживать и направлять уже под конвоем для тюремного содержания в Омск. Насчёт Виктора Чернова, находившегося с ноября 1918 г. в Челябинске, поступило специальное распоряжение о немедленном аресте. Однако охраняемый достаточно серьёзной группой вооруженных боевиков лидер эсеровской партии сумел незаметно скрыться из города.
   Идея белого движения в чистом виде, как известно, не состоялась, все белогвардейские армии были разбиты красными что называется в пух и прах. Не помогли - ни смена лидеров, ни смена командующих, ничего. Об эсерах западные "сценаристы" опять вспомнили только тогда, когда адмирал Колчак, увы, с камнем на шее уже лежал на дне Ангары, а жалкие остатки белых частей красные добивали в Крыму и в Приморье. В тех условиях эсеры оказались опять-таки последней реальной политической силой, способной ещё хоть как-то противостоять большевиками. В союзе с анархистами им в 1921-1922 гг. удалось организовать несколько крупных вооруженных выступлений в Кронштадте, на Тамбовщине, а также в Сибири. Однако Виктор Чернов в это время уже находился в эмиграции, за границей и не мог непосредственно повлиять на развитие событий в России. В течение 20-х годов он ещё как-то пытался вновь возродить эсеровское движение и продолжить борьбу за идеалы русской демократической революции, но тщетно. В 30-е годы его влияние в эмигрантских кругах вообще заметно снизилось, и тогда он фактически уже навсегда отошёл от активной политической деятельности. После окончания Второй мировой войны Виктор Михайлович переехал из Франции в США, где и умер в 1952 г.
  Чудновский Самуил Гдальевич - 29 лет в 1918 г., родился в Бердичеве (Украина) в бедной еврейской семье, хорошего образования не получил, в период Первой русской революции примкнул к большевикам. Абсолютно серая личность, вошёл в историю лишь потому, что в феврале 1920 г. в Иркутске руководил мероприятиями по расстрелу бывшего верховного правителя России адмирала А.В. Колчака и его первого министра В.Н. Пепеляева.
   Волей случая весной 1918 г. Чудновский оказался в Сибири. Направленный с отрядом бронеавтомобилей на противосемёновский фронт, он в период всесибирского антибольшевистского мятежа попал в плен к белым, содержался в Александровском централе под Иркутском. В конце 1919 г. его вместе с другими политическими заключёнными освободили из тюрьмы партизаны (кавказцы-анархисты) Нестора Каландаришвили.
   Четвёртого января 1920 г. в результате вооруженного восстания власть колчаковского правительства, находившегося в тот период в Иркутске, была свергнута и перешла в руки земско-областнического Политцентра. Большевики также приняли участие в этом мятеже, но их силы в городе являлись ещё пока не настолько внушительными, чтобы диктовать свои условия всем остальным. На стороне же эсеров из Политцентра на тот момент находилась весьма значительная часть местного гарнизона. К тому же они рассчитывали, что к ним в скором времени присоединится и Сибирская армия генерала А.Н. Пепеляева (младшего брата колчаковского премьер-министра).
   По заранее достигнутой договорённости сибирские части должны были остановить 3-ю армию большевиков в районе Красноярска и не пустить её за Енисей. Однако в силу разного рода причин и совершенно непредвиденных обстоятельств армия генерала Пепеляева в начале января полностью прекратила своё существование, а сам командующий с тяжёлой формой сыпного тифа попал в чехословацкий военный госпиталь. Рассчитывать эсерам и областникам из Политцентра, таким образом, стало больше не на кого, да к тому же к Иркутску начали приближаться остатки ещё двух армий Колчака под командованием генерала Каппеля, по-прежнему сохранявших верность верховному правителю. Ждать от них пощады восставшим оппозиционерам конечно же не приходилось, поэтому в создавшихся условиях Политцентр принял решение передать власть над городом большевикам в надежде укрыться под их защитой от жаждавших мести каппелевцев.
   В этот самый момент каким-то чудом (а по сути, видимо, после элементарного распоряжения из Москвы, поступившего от товарища Троцкого, курировавшего сибирские вопросы) мало кому известный, малообразованный и совершенно неподготовленный к такого рода деятельности большевик Самуил Чудновский и был назначен председателем следственной комиссии по делу арестованных Политцентром колчаковских министров, а также самого верховного правителя, с 15 января содержавшегося в Тюремном замке Иркутска. Однако ни черемховским шахтёрам, ни высланным наперерез врагу рабочим дружинам из самого Иркутска задержать белых не удалось, и они в начале февраля уже совсем вплотную приблизились к городу. В создавшихся условиях на основании негласного распоряжения уже на сей раз от товарища Ленина местное большевистское руководство приняло решение расстрелять А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева. Самуилу Чудновскому, а также коменданту города И. Бурсаку (Б. Блатлиндеру) поручили привести приговор в исполнение, что они и осуществили во главе команды из нескольких левых эсеров утром 7 февраля на берегу реки Ангары.
   После окончания Гражданской войны Чудновский работал судьёй: сначала - в Ленинграде, потом - в Свердловске, а с 1934 г. - в Омске (в некоторых источниках, правда, приводится обратная хронология, сначала - Омск, а потом - Свердловск и Ленинград). В 1937 г. он, как бывший троцкист, попал под молох сталинский репрессий и в августе того же года его расстреляли. Реабилитирован в 1957 г.
  Шатилов Михаил Бонифатьевич - 35 лет в 1918 г., уроженец села Смоленского Бийского уезда, Томской губернии, сын волостного писаря, внук декабриста, окончил Томскую духовную семинарию, потом юридический факультет Томского университета. Присяжный поверенный, в свободное от работы время - журналист и литератор, один из талантливейших представителей сибирских младообластников, с 1917 г. - член партии эсеров, принадлежал к числу центристов черновского направления. В ноябре того же года Михаил Бонифатьевич был избран членом Всероссийского Учредительного собрания от инородческого населения Горного Алтая.
   После Февральской революции Шатилов вошёл в число депутатов Томского губернского народного собрания, с мая он - товарищ (заместитель) председателя президиума его исполкома, главный редактор печатного органа этого Собрания газеты "Голос свободы". С конца июня 1917 г. распоряжением Временного правительства Михаил Бонифатьевич был назначен на должность заместителя Томского губернского комиссара. Проживал в тот период в Томске по переулку Нечевскому-22, кв.2. Летом того же 1917 г. Шатилов явился одним из организаторов так называемой Особой комиссии по областному самоуправлению Сибири, которая предложила созвать общесибирский областной съезд представителей демократических организаций для того, чтобы рассмотреть на нём вопрос о сибирской автономии. На первом (октябрьском) Областном съезде Шатилова избрали товарищем (заместителем) председателя съезда. На втором (чрезвычайном) Сибирском областном съезде в декабре 1917 г. Михаила Бонифатьевича выдвинули в члены Временного Сибирского областного совета (в какой-то степени первого временного правительства автономной Сибири). А в январе 1918 г. Шатилов вошёл в состав уже официального (хотя и нелегально провозглашенного) Временного правительства автономной Сибири в качестве так называемого министра без портфеля. В конце января того же года при разгоне большевиками Сибирской областной думы Михаила Бонифатьевича в первый раз в жизни арестовали и некоторое время продержали в одной из тюрем Красноярска, но вскоре, благодаря ходатайству ряда томских общественных деятелей, в том числе и некоторых большевиков, его удалось освободить из застенков. С конца февраля Шатилов находился в Томске под подпиской о невыезде, по другим сведениям, вскоре после освобождения он перешёл на нелегальное положение. В марте 1918 г. его заочно избрали товарищем председателя окружной управы Горного Алтая.
   В ходе антибольшевистского мятежа в конце июня 1918 г. Шатилов вошёл в состав вновь образованного Временного Сибирского правительства в ранге министра туземных (национальных) дел. Вместе с министрами этого правительства Крутовским и Патушинским отстаивал интересы левоцентристской демократии в Сибири, но в результате событий 21-22 сентября в Омске он под угрозой расправы со стороны консервативно настроенного казачьего офицерства вынужден был подать в отставку и после чего полностью отошёл от активной политической деятельности.
   В двадцатые - в начале тридцатых годов Михаил Бонифатьевич занимался созданием Томского краеведческого музея и его бесценного историко-этнографического фонда. В 1933 г. его арестовали и осудили по так называемому "белогвардейскому заговору", отбывал срок в Соловецких лагерях. В декабре 1937 г. Шатилов был расстрелян по приговору тройки УНКВД по Ленинградской области. Полностью реабилитирован в 1959 г.
  Шевцов Антон Иванович - большевик, активный деятель социалистического строительства в Сибири. Весной 1918 г. Антон Иванович вошёл в состав штаба Иркутского военного округа, одновременно являлся председателем военного отдела при Иркутском губисполкоме Совета рабочих и солдатских депутатов. 26 мая того же года он руководил подавлением мятежа одного из подразделений Чехословацкого корпуса на железнодорожном вокзале Иркутска, потом в составе делегации от Центросибири участвовал в мирных переговорах с легионерами. В середине июня под руководством Шевцова была пресечена попытка осуществления ещё одного антисоветского мятежа, теперь уже непосредственно на территории самого города, организованного эсеровско-офицерским подпольем. В этот же период он получил назначение на должность военного коменданта Иркутска и в начале июля организовывал мероприятия по эвакуации из города отступающих частей Красной армии. После окончательного разгрома войск Центросибири Шевцов в середине осени 1918 г. вместе с Н. Яковлевым и Ф. Лыткиным пытался тайно пробраться в Якутск, но по дороге в районе Олёкминска их группу перехватил отряд казаков, в завязавшемся бою многие погибли, в том числе и Шевцов.
  Шильников Иван Федорович - 41 год в 1918 г., из семьи забайкальских казаков Застепинского посёлка Титовской станицы (недалеко от Читы), окончил Иркутское юнкерское училище, участник двух войн: русско-японской и Первой мировой; был награждён несколькими боевыми орденами. На театр боевых действий великой, как тогда её называли, войны вступил 8 сентября 1914 г. в звании войскового старшины (подполковника). В 1916 г. - командир I Читинского казачьего полка, потом командир 2-й бригады 1-й Забайкальской казачьей дивизии, с июня 1917 г. - генерал-майор. Из аттестации, данной ему в 1916 г. командующим 1-й Забайкальской казачьей дивизией генерал-майором Орловым, явствовало, что полковник Шильников - "службу любит и знает отлично. В боях спокойный, мужественный и стойкий. О подчинённых очень заботится. В карты не играет, совершенно непьющий".
   В начале 1918 г. после расформирования большевиками Забайкальского казачьего войска Иван Фёдорович вступил в отряд атамана Семёнова, у которого с мая того же года занял должность управляющего военно-административной частью во Временном Забайкальском правительстве. Однако в сентябре 1918 г. по обвинению в "симпатиях к социалистам" Шильникова по приказу атамана арестовали и освободили из тюрьмы лишь 21 октября. После этого Иван Фёдорович покинул Забайкалье и перешёл на службу в IV отдельный армейский корпус Временного Сибирского правительства, дислоцировавшийся на территории Енисейской и Иркутской губерний. Ему была отдана под команду особая кавалерийская бригада. В ноябре того же года кавалеристы Шильникова участвовали в подавлении крестьянского восстания на территории Минусинского уезда. Потом войсковую часть генерала перебросили на противобольшевистский фронт, сражаясь на Тургайском и Семиреченском направлениях, бригада вместе со своим командиром показала себя с самой лучшей стороны. Так что в конце 1919 г. Иван Фёдорович получил под начало уже 1-й Оренбургский казачий корпус.
   После окончания Гражданской войны в Сибири Шильников участвовал в борьбе с большевиками на Дальнем Востоке, опять возглавлял крупные соединения казачьих войска. В 1922 г. эмигрировал в Китай, при переходе границы был арестован китайскими властями и провёл два с половиной года в тюрьме. После освобождения поселился на территории Маньчжурии и сразу же вступил в местное отделение РОВС (Русского общевоинского союза), а спустя некоторое время возглавил его, активно участвовал в организации антибольшевистского сопротивления на территории Сибири и Дальнего Востока. В этот же период Иван Фёдорович опубликовал несколько статей о казачестве, а также написал историческую хронику, основанную на личных воспоминаниях, под названием "1-я Забайкальская казачья дивизия в Великой европейской войне 1914-1918 гг." (Харбин, 1933). Умер в 1934 году от рака, похоронен в Харбине.
  Шкундин Зиновий Исаакович - 24 года в 1918 г., уроженец Черниговской губернии. В 1916 г. стал студентом юридического факультета Томского университета, еврей по национальности, по политическим взглядам - сионист-народник. В конце 1917-го - начале 1918 гг. совместно с А. Евзеровым Шкундин редактировал выходивший в Томске журнал "Известия Западно-Сибирского комитета сионистских организаций" (преобразованный впоследствии в двухнедельник "Сионистская мысль"). В декабре 1917 г. Зиновий Исаакович являлся делегатом II Сибирского областного съезда от районного комитета сионистских организаций Западной Сибири. В начале 1918 г. Шкундин был избран депутатом Сибоблдумы от того же комитета, членом комиссии по национальным делам частного совещания Областной думы, а потом - одним из её секретарей.
   После свержения власти большевиков в Сибири в июле 1918 г. Зиновий Исаакович был избран секретарём президиума частного совещания СОД, а во время её августовской сессии занял должность секретаря президиума Думы. На III Всесибирском сионистском съезде (ноябрь 1918 г.) вошёл в состав центрального исполнительного бюро сионистских организаций на территории Всероссийского Временного правительства. После роспуска Сибирской думы и колчаковского переворота Шкундин переехал из Томска в Иркутск, где совместно с тем же А. Евзеровым редактировал журнал "Еврейская жизнь" (выходил с февраля 1919 г. по февраль 1920 г.). В то же самое время здесь же в Иркутске Зиновий Шкундин возобновил деятельность временного центрального исполнительного бюро (сибирского отделения Российской сионистской организации, официально являвшейся частью Всемирной сионистской организации). После окончательного утверждения в Сибири власти большевиков, закрывших все сионистские организации и их печатные органы, Зиновий Шкундин оказался не у дел. Дальнейшая его судьба осталась для нас неизвестна.
  Шнапперман Николай Феофилактович - 33 года в 1918 г, уроженец г. Гатчины Петербургской губернии, образование среднее, беспартийный, штабс-капитан старой армии, проходил службу в в 42-м Сибирском стрелковом полку. Женат, имел двух детей. В начале 1918 г. возглавил организационный отдел в томской подпольной антибольшевистской организации. Во время сибирского бунта летом того же года являлся сначала командиром 4-го полка в Томской Сибирской добровольческой дивизии, а потом командиром 4-го Томского полка в Средне-Сибирском корпусе под командованием Пепеляева. Затем исполнял обязанности штаб-офицера для поручений при штабе I Средне-Сибирского корпуса. За отличия в боях приказом по Сибирской армии от 18 сентября 1918 г. был произведён в капитаны со старшинством с июня 1918 г. 2 декабря 1918 г. назначен ротным командиром школы Средне-Сибирского армейского корпуса по практической подготовке офицеров пехоты к должности ротного командира. В 1919 г. командовал 1-й Сибирской прифронтовой бригадой. Приказом генерала Гайды от 19 февраля 1919 г. произведён в подполковники. В конце того же года являлся начальником Томского пехотного училища. В 1922-1923 гг. в звании полковника участвовал в Якутском походе генерала А. Н. Пепеляева. 4 февраля 1923 г. был арестован и постановлением коллегии ОГПУ от 5 августа того же года приговорён к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет.
  Шокоров (Шохор-Троицкий) Владимир Николаевич - 50 лет в 1918 г., окончил Александровское военное училище (1888) и Академию Генерального штаба, генерал-майор царской армии, участник Первой мировой войны. С октября 1917-го и по 1 сентября 1918 г. командовал Чехословацким добровольческим корпусом. В конце лета 1918 г. в ходе всё разрастающегося антибольшевистского мятежа был смещён со своего поста и заменён чешским поручиком (с августа 1918 г. генералом) Яном Сыровы. Повышенный в звании до генерал-лейтенанта, Шокоров в период Гражданской войны исполнял обязанности инспектора всех чехословацких войск в России. В 1920 г. он эмигрировал в Чехословакию, до 1925 г. находился на действительной военной службе у правительства этой страны, потом вышел в отставку. Умер в 1940 г. Прах его хранится в крипте Успенской церкви на Ольшанском кладбище в Праге. Недалеко на том же кладбище находится и могила его бывшего подчинённого по Чехословацкому корпусу видного военноначальника времён Гражданской войны в Сибири генерала Радолы Гайды.
  Шумиловский Леонид Иванович - 42 года в 1918 г., родился в Омске в семье учителя, в 1900 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета, меньшевик-оборонец, близкий по своим взглядам к леволиберальным политикам. После окончания университета поселился в Барнауле, во время выборов в первую и вторую Государственные думы он выдвигался выборщиком от барнаульской организации социал-демократов (меньшевиков). Преподавал в городском реальном училище и в частной женской гимназии; за попытку демократизации системы образования и за пропаганду социалистических идей его в 1907 г. отстранили от педагогической деятельности. Переехал на временное жительство в Петербург, учился в педагогической академии и одновременно с этим давал частные уроки. Вернувшись в 1909 г. в Барнаул, Леонид Иванович стал подрабатывать журналистом в газете областнического направления "Жизнь Алтая", а через некоторое время занял должность её редактора. Осуществил в тот период несколько программных публикаций, в которых отстаивал идейные позиции сибирских автономистов. Одна из его статей под названием "Утопия ли?", увидевшая свет в декабре 1912 г., была даже перепечатана томской "Сибирской жизнью" и получила положительный отзыв самого Г.Н. Потанина.
   С началом Первой мировой войны Шумиловского призвали в армию, первое время он служил просто рядовым солдатом, но потом, как человека, имевшего высшее образование, его перевели на должность военного чиновника. В революционном 1917 г. военнослужащие воинской части, в которой он служил, избрали его в солдатский комитет 9-й армии, а также кандидатом от Румынского фронта в члены Учредительного собрания. Вернувшись после демобилизации в Барнаул, Леонид Иванович в январе 1918 г. по ходатайству своих бывших учеников сумел восстановиться в должности преподавателя, но в мае того же года его в очередной раз отстранили от педагогической деятельности, на сей раз - уже большевики, за критику проводимой ими политики. Так не понравившиеся властям диссидентские мысли Шумиловский излагал, в том числе, и на страницах меньшевистской газеты "Алтайский луч", в редколлегию которой он тогда входил.
   В июле 1918 г. в ходе антисоветского мятежа Шумиловский был приглашён на должность управляющего министерством труда (в ранге министра) во Временном Сибирском правительстве П.В. Вологодского. Потом, с ноября того же года, Леонид Иванович уже стал непосредственно министром труда сначала в правительстве Уфимской директории, а потом в Кабинете верховного правителя адмирала Колчака. Отстаивал, как мог, интересы трудящихся, при его непосредственном участии разрабатывались и принимались законы о 8-часовом рабочем дне, о медицинском и социальном страховании, о деятельности независимых профсоюзов и т.п. После разгрома белогвардейских войск в Сибири в начале 1920 г. Шумиловский попал в руки своих политических противников и подвергся тюремному заключению. В мае того же года в Омске прошли заседания чрезвычайного революционного трибунала, приговорившего Леонида Ивановича Шумиловского за содействие колчаковской диктатуре к высшей мере наказания. Расстрелян в ночь 27 июня (по другим данным, на 23 июня) 1918 г.
   Чем был вызван столь суровый приговор со стороны красного революционного трибунала человеку, который единственный из всей колчаковской правительственной администрации хоть как-то пытался защищать интересы трудящихся, остаётся загадкой. Вместе с тем надо также отметить, что политическая роль и судьба Леонида Шумиловского в колчаковском правительстве также складывалась предопределённо трагически. Левые не могли простить ему того, что он пошёл на компромисс с политиками правого и даже крайне правого толка, а те, в свою очередь, терпеть не могли присутствия министра-социалиста. И всё-таки за какие же такие великие прегрешения Леонид Шумиловский был казнён? У исследователей имеются различные мнения на этот счёт.
   Ну, во-первых, из всех 18 высокопоставленных чиновников Омского правительства, арестованных в Иркутске, только Шумиловский оказался действительным министром, все остальные являлись или заместителями, или управляющими, или временно исполняющими обязанности. Остальные министры-капиталисты, а также главные теневые "кукловоды" колчаковского режима, за исключением самого адмирала, а также его премьера В.Н. Пепеляева (расстрелянных в Иркутске 7 февраля), были все как один благополучно вывезены на Дальний Восток в эшелонах иностранных союзников. Так что Леонид Шумиловский (пойманный и переданный в руки большевиков, что примечательно, как раз "товарищами" социалистами из Политцентра) стал в той ситуации, по всей видимости, просто козлом отпущения и ответил, что называется, по полной программе за все грехи своих коллег по Омскому кабинету министров ("несчастной жертвой Ленский пал").
   С другой стороны, многие комментаторы полагают, что и сам Леонид Иванович оказался далеко не безупречен как политик. Во-первых, в августе месяце 1918 г. он вошёл в состав так называемого Административного совета - внутриправительственного органа, по инициативе которого в конце сентября из ВСП были выведены министры-социалисты - Крутовский, Патушинский и Шатилов, а также приостановлена деятельность Сибирской областной думы. В отсутствие в Омске на тот момент председателя правительства П.В. Вологодского и при полном всевластии в городе Административного совета в те же самые дни конца сентября произошла физическая расправа над ещё одним видным сибирским политиком левого толка - Александром Новосёловым. В ноябре 1918 г. Шумиловский на заседании кабинета министров проголосовал за утверждение в должности верховного правителя А.В. Колчака, одобрив тем самым свершившийся государственный переворот. И даже во время самого майского судебного процесса в Омске Леонид Иванович позволили себе выступить в защиту адмирала, назвав его правдивым и безукоризненно честным человеком (в ближайшие 70 лет на территории России публично в таком духе о Колчаке, кажется, никто больше не высказывался)... А это, собственно, и называется: подписать себе смертный приговор.
  Щапов Афанасий Прокопьевич (1831-1876) - ещё один великий классик сибирского областничества. Родился в селе Анга Верхоленского уезда Иркутской губернии (226 километров на северо-восток от современного Иркутска). Сын сельского дьячка русского по национальности и матери бурятки. Окончил сначала Иркутское уездное духовно-приходское училище, потом Иркутскую духовную семинарию и в завершение - Казанскую духовную академию. Всё это за государственный счёт в качестве поощрения за блестящие успехи в учёбе. Находясь на последнем курсе академии, а именно с 1856 г. Афанасий Прокопьевич стал читать там же курс лекций по русской истории и одновременно с этим начал писать научную диссертацию, получив доступ к уникальным архивным документам Соловецкого монастыря, эвакуированным во время Крымской войны в Казань. Простаивая ежедневно, порой, по шестнадцать часов подряд за своей конторкой, он так усердно работал над диссертацией, что в полу остались углубления от его сапог, которые его друзья бурсаки в шутку прозвали "ямами нового столпника, блаженного Афанасия". Результатом столь титанических усилий явилась монография под названием "Русский раскол старообрядства", вышедшая отдельной книгой в 1859 г., наделавшая, что называется, много шума в научных кругах и сразу же поставившая Щапова в один ряд с ведущими учёными историками того времени.
  Вместе с тем в тот же самый период молодой исследователь пристрастился к спиртному, что впоследствии отразилось не только на его учёной карьере, но и на его судьбе вцелом. Однако не алкоголизм стал главной причиной всех его дальнейших бед, а бунтарский, по сути своей, характер его неординарной личности, мятущейся в поисках истины. "Он историк был. Честный историк./Выпивал. Но в конце-то концов/честный пьяница все-таки стоит/сотни трезвенников-подлецов", - писал о нём Е. Евтушенко в своей поэме "Казанский университет".
  Начало его научной, а потом и общественной деятельности пришлось на период великих социальных реформ Александра II. Получив в 1860 г. возможность читать лекции по русской истории в Казанском университете, Афанасий Прокопьевич сразу же обозначил в них нерв эпохи. Он одним из первых в России публично заговорил о декабристах, как о прогрессивном явлении, и начал популяризовать идею конституции среди своих слушателей, которыми переполнялись университетские аудитории во время его лекций. Ещё не так давно, всего каких-нибудь шесть-семь лет назад за такого рода мысли, высказанные не то что в общественных местах, а даже в кругу друзей, можно было жестоко поплатиться. Но ветер перемен принёс долгожданный воздух свободы, которым многие хотели дышать уже полной грудью, однако этот же самый воздух сыграл с некоторыми, что называется, злую шутку, в числе последних оказался и Афанасий Прокопьевич.
  Выступив в апреле 1861 г. на общественной панихиде в Казани с излишне смелой речью, Щапов вскоре был арестован и сопровождён в Петербург для дознания. Находясь в камере предварительного заключения, тридцатилетний опальный теперь уже учёный отправил на имя императора два объёмных послания, содержавших программу общероссийских реформ, в которой предложил в качестве предупредительных мер во избежание новой пугачёвщины создать региональные органы власти - областные земские советы. В тех двух письмах на высочайшее имя, помимо всего прочего, содержалось своего рода развитие темы областничества, обозначенной Щаповым ещё в диссертации и теперь приобретавшей кроме научного ещё и общественное значение. Министр внутренних дел тогдашней России Валуев, действительно очень обеспокоенный прокатившимися по всей стране крестьянскими мятежами, весьма высоко оценил выдвинутые Щаповым контрмеры и даже, после того, как Афанасий Прокопьевич через несколько недель был освобождён от ответственности, взял его на поруки и пригласил на службу в своё министерство чиновником в ведомство по делам раскола.
  Однако столоначальник из молодого и даровитого учёного получился неважный, так что Щапов вскоре покинул стены министерства и начал сотрудничать сразу в нескольких столичных журналах, познакомившись со многими ведущими общественными деятелями и публицистами той эпохи, с Н.Г. Чернышевским, Ф.М. Достоевским и другими. В своих журнальных публикациях в период с 1862 по 1864 гг. Афанасий Прокопьевич продолжил популяризацию областнической тематики, развивая её в рамках научно обоснованной социальной теории. Согласно предложенной им концепции русской истории, последняя представляет собой историю областей, то есть историю в известной степени обособленных относительно центра региональных сообществ или по другому земств, которые являлись своего рода аналогом западноевропейского гражданского общества. Практика созыва земских соборов в допетровскую эпоху являлась в этом смысле вершиной общественного самоуправления, утверждал Щапов, более того, самоуправление, начиная с самых низов, учитывало и конституировало региональную самобытность и региональное правосознание населения каждой отдельной области. Все эти свои размышления Афанасий Прокопьевич подтверждал, в том числе, и на своём родном сибирском материале.
  Его идеи, с энтузиазмом подхваченные чуть позже российской публицистической мыслью, дали существенный толчок для развития сначала краеведения, а потом и автономистских тенденций в российском общественном движении. В то же самое время децентрализаторские и антиимперские умозаключения Щапова тщательно замалчивались не только в царской России, но и в СССР, поскольку противоречили представлению об отечественной социально-политической истории как о прогрессивной реформаторской деятельности центральной власти. Его концепция была в полной мере востребована лишь в 1990-е годы теми неортодоксальными историками, которые рассматривают историю России как противоборство авторитарных тенденций центральной власти и автономистских устремлений регионов.
  В 1864 г. Афанасий Щапов, находившийся с 1862 г., что называется, в разработке у III отделения полиции, по поводу его нелегальных связей с политическими эмигрантами Герценым и Огарёвым, был привлечён к ответственности и сослан в Сибирь в его родное село Ангу на поселение. Спустя некоторое время, ему разрешили переехать в Иркутск, где он стал сотрудником Восточно-сибирского отделения Русского географического общества и участвовал в нескольких научных экспедициях. В 1865 г. его опять привлекли к дознанию по делу "сибирских сепаратистов", ему было предъявлено обвинение "в недоносительстве" на основных фигурантов дела - Потанина, Ядринцева и других, и лишь в 1868 г. с него сняли все подозрения. В 1870 г. вышло в свет ещё одно значительное научное исследование Щапова под названием "Социально-педагогические условия умственного развития русского народа", в котором Афанасий Прокопьевич с присущей ему почти проповеднической искренностью поведал о том, как российские власти в силу усвоенной изначально византийской традиции веками пресекали всяческие возможности для развития массового народного образования, а вместе с этим и рационального аналитического мышления, что существенно замедлило в России развитие прогрессивных социальных тенденций.
   Непонимание, а ещё чаще осуждение со стороны окружающих создавали для Афанасия Прокопьевича невыносимые условия для научной деятельности, единственным выходом для него являлось поэтому возвращение в столицу, однако разрешения на выезд он так и не получил. Отсутствие постоянного заработка привели Щапова на край нищеты, к тому же в 1874 г. умерла его жена, в результате чего он остался в полном одиночестве, один на один со своими болезнями - алкоголизмом и чахоткой. В последние месяцы перед своей кончиной он ходил по знакомым, упрашивая их хотя бы покормить его обедом. 27 февраля 1876 г. Афанасия Прокопьевича Щапова не стало. Похоронен он был на Знаменском кладбище Иркутска. На его могиле, спустя 10 лет, городские власти установили памятник с характерной, типично российской кощунственно официозной надписью: "Родина - писателю". 5 ноября 1988 г. уже в период советской так называемой перестройки на Знаменской горе состоялось открытие обновленного памятника А.П. Щапову. В Иркутске его именем назван переулок и одна из улиц города.
  Щетинкин Пётр Ефимович - 33-34 года в 1918 г., по официальной версии, родился в Рязанской губернии (однако, по некоторым данным, например Е.Е.Колосова, Щетинкин родился в Сибири, в деревне Нагорново, Новоеловской волости Ачинского уезда Енисейской губернии). Выходец из бедной крестьянской семьи, переселившейся, если верить той же официальной версии, в Сибирь в 1906 г. Участник и герой Первой мировой войны (получил все четыре степени солдатского Георгиевского креста), в 1913 г. Пётр Ефимович окончил школу прапорщиков и дослужился к концу Первой мировой войны до звания штабс-капитана. В революционных событиях (по собственному признанию) активного участия не принимал, но к Октябрьской революции отнесся сочувственно. После увольнения из армии поступил на службу к большевикам и в начале 1918 г. занял должность начальника уголовного розыска Ачинского уезда, по другой версии - служил в военном отделе Ачинского уездного исполкома, в том же году вступил в партию большевиков.
   После свержения советской власти летом того же 1918 г. некоторое время скрывался в тайге, а потом возглавил небольшой партизанский отряд на севере Ачинского уезда, влившийся впоследствии в повстанческую армию Кравченко, действовавшую в Канском и Минусинском уездах Енисейской губернии. После разгрома войск Колчака Щетинкин сражался в частях Красной армии против войск двух белогвардейских баронов: сначала Врангеля в Крыму (штурмовал Перекоп), а потом - Унгерна на территории Монголии (за операцию по пленению последнего получил ордена боевого Красного Знамени). В начале двадцатых годов Щетинкин окончил военно-академические курсы высшего командного состава и до 1926 г. возглавлял штаб войск ОГПУ Сибирского пограничного округа. В 1927 г. его направили военным атташе в Монголию, умер в Урге (Улан-Баторе) 30 сентября того же года от паралича сердца, по другой версии - был убит при невыясненных обстоятельствах. Похоронен в Новосибирске в советской столице Сибири.
  Щукин Н.Н. - по профессии горный инженер. В середине июня 1918 г. был назначен правительственным комиссаром, а затем главноуправляющим Черемховскими каменноугольными шахтами. В конце сентября того же года Щукина пригласили на работу в министерство торговли и промышленности Временного Сибирского правительства. А после его расформирования в начале ноября - во Временное Всероссийское правительство на должность товарища министра торговли и промышленности. После переворота 18 ноября Щукин был назначен управляющим тем же самым министерством в Российском правительстве А.В. Колчака. В мае 1919 г. ушел в отставку по состоянию здоровья и в том же году умер.
  Эйдеман (Эйдеманис) Роберт Петрович - 23 года в 1918 г., латыш, уроженец Лифляндии. В 1916 г. окончил Киевское военное училище, получил звание прапорщика и был направлен в Канск для прохождения службы в одном из запасных полков. Здесь он встретил Февральскую революцию и вступил в партию (а точнее - "союз") эсеров-максималистов. В октябре 1917 г. на первом съезде Советов Сибири Роберта Петровича избрали одним из заместителей председателя ЦИКа Сибири (Центросибири), тогда же он вступил в партию большевиков. В ноябре он стал членом Всероссийского Учредительного собрания от Енисейской губернии.
   Во время антисоветского мятежа летом 1918 г. Эйдеман находился в Омске во главе отряда латышей, направлявшегося на противосемёновский фронт. В ходе организации сопротивления мятежникам вошёл в состав Западно-Сибирского (Омского) военно-оперативного штаба в должности командующего красными частями. В период Гражданской войны Эйдеман командовал отдельными подразделениями Красной армии. После её окончания подавлял крестьянские выступления на Украине. В 1924 г. он возглавил Сибирский военный округ. В следующем году его перевели в Москву на должность начальника Военной академии, с 1932 г. он состоял в Реввоенсовете республики. В мае 1937 г. Роберт Эйдеман был арестован и по обвинению в подготовке военного переворота в июне того же года расстрелян вместе с Тухачевским, Уборевичем и Якиром.
  Эллерц-Усов Александр Васильевич - 43 года в 1918 г., полковник царской армии, из дворянской семьи, родился в Риге, окончил Иркутское юнкерское училище. Участник русско-японской и Первой мировой войн, был награждён семью орденами и Георгиевским оружием. Во время Первой мировой войны командовал 58-м Сибирским стрелковым полком (3-й армейский сибирский корпус, в составе 2-й армии). В конце 1917 г. большевики отстранили полковника Эллерца от командования, за отказ выполнить приказ о прекращении боевых действий с немецкими войсками. После возвращения в Сибирь в начале 1918 г. А.В. Эллерц под псевдонимом Усов вошёл в состав антисоветского подполья в Иркутске и где-то с апреля месяца после ареста нескольких его прежних руководителей возглавил не только городскую организацию, но и все нелегальные антибольшевистские вооруженные группы Восточной Сибири.
   После освобождения в июле того же года Иркутска чехо-белогвардейскими войсками Эллерц-Усов занял должность сначала командующего Иркутским военным округом, а потом, 17 сентября 1918 г., его назначили командиром 4-го Сибирского армейского корпуса и произвели в генерал-майоры. В январе 1919 г. за "упущения по службе, возникшие в ходе материального обеспечения вверенного ему корпуса", Эллерц-Усов приказом генерала В. Волкова (командующего Иркутским военным округом) был снят с должности командира корпуса и переведён в резерв. Летом того же года его направили на противобольшевистский фронт, где он одно время командовал Южной (колчаковской) армией, но и там не смог себя проявить с лучшей стороны. После очередной отставки генерал Эллерц-Усов вернулся в Иркутск, в феврале 1920 г. его арестовали большевики и в сентябре того же года расстреляли по приговору военного трибунала 5-й Красной армии.
  Юдин Иван Степанович - 33 года в 1918 г., уроженец Владимирской губернии, в 1894 г. вместе с родителями поселился в Сибири. Образование - неоконченное высшее, по профессии - журналист, эсер (в делегатской карточке декабрьского Областного съезда обозначил себя даже как левый эсер), по некоторым данным - меньшевик (явная путаница с меньшевиком и депутатом II Государственной думы красноярцем Иваном Корниловичем Юдиным). Делегат декабрьского (чрезвычайного) Сибирского областного съезда и член Сибирской областной думы от Семипалатинского областного Совета крестьянских депутатов. В конце января 1918 г. на тайном совещании членов разогнанной большевиками Сибирской областной думы Иван Степанович был избран в состав Временного правительства автономной Сибири на должность министра труда и социальных реформ.
   Спасаясь от преследования большевиков, выдавших санкцию на его арест, в конце февраля того же года вместе с некоторыми другими членами ВПАС Юдин выехал на Дальний Восток, в Харбин, где занялся организацией антисоветского вооруженного мятежа на территории Сибири. Из Харбина он именно с такого рода целями направился сначала во Владивосток, а потом в Хабаровск, здесь спустя некоторое время он был арестован и освобождён лишь в начале сентября в результате захвата города белогвардейскими частями. После этого Иван Степанович вновь влился в состав так называемой Дальневосточной группы Сибирского правительства, однако вскоре данная группа министров во главе со своим премьером П. Дербером оказалась не у дел, и власть в Сибири, а также на Дальнем Востоке перешла в руки омской группы сибирских политиков во главе с П.В. Вологодским. Иван Юдин таким образом оказался в отставке и в ноябре того же 1918 г. вернулся в Сибирь. Дальнейшая его судьба пока с трудом прослеживается, известно, однако, что после "второго пришествия" советской власти в Сибирь Иван Степанович принимал заметное участие в антибольшевистском сопротивлении и даже возглавлял одну из подпольных эсеровских организаций.
  Ядринцев Николай Михайлович (1842-1894) - выдающийся сибирский публицист второй половины XIX века, учёный, путешественник, исследователь Монголии. С подачи Григория Потанина Ядринцев в 1889 г. открыл древний город Каракорум - столицу империи Чингиз-хана, а также древние рунические надписи на каменных стелах вблизи о. Цайдам (равные по значению знаменитому Розетскому камню, так как были продублированы на китайском языке и таким образом стали доступны для перевода и изучения). Ядринцев - один из ярчайших представителей сибирского автономистского движения и классик сибирской областнической публицистики, ближайший друг и сподвижник Г.Н. Потанина.
  Родился Николай Ядринцев в 1842 г. в Омске в семье высокооплачиваемого служащего одного из частных золотоносных приисков, по другим сведениям - в семье купца. Дошкольным воспитанием юного Ядринцева по поручению его отца занимался ссыльный декабрист Штейнгель, потом была учёба в Томской гимназии, где он познакомился и подружился Н.И. Наумовым, впоследствии известным сибирским писателем. Высшее образование Ядринцев начинал получать в Петербургском университете, здесь же в среде сибирского землячества Николай Михайлович приобщился к идеям областничества, именно им он отдал впоследствии весь свой яркий публицистический талант и все творческие силы.
  Не закончив учёбу в Петербурге, Ядринцев в 1861 г. вернулся в Сибирь и вскоре вместе с Григорием Потаниным и некоторыми другими единомышленниками попал под суд по делу о так называемом "сибирском сепаратизме". Был приговорён к 12 годам каторжных работ, заменённых позднее ссылкой в Архангельскую губернию.
  Однако все злоключения и невзгоды, выпавшие на долю совсем ещё молодого Ядринцева, не смогли никоим образом поколебать его жизненных принципов. Поэтому по окончании срока ссылки он вновь обратился к просветительской деятельности и вместе с тем же Потаниным разработал основные положения научной концепции о культурно-национальной автономии Сибири, которые изложил в своём главном труде - монографии "Сибирь как колония". Общая идея его книги заключена в требовании - уравнять Сибирь в правах с Центральной Россией. Работа писалась в то время, когда в Сибири не существовало ещё ни одного высшего учебного заведения, а имелись в качестве отличительной особенности одни лишь каторжные тюрьмы. Всё это - на фоне малочисленных и редких поселений казаков, славян-землепашцев, а также инородцев-скотоводов и инородцев-земледельцев. Городское население находилось в положении ещё более незначительном, а представителей сибирской интеллигенции вообще можно было пересчитать, что называется, по пальцам. Ядринцев в многочисленных газетных и журнальных статьях настаивал тогда на отмене ссылки в Сибирь, на уничтожении экономической эксплуатации края московско-петербургской метрополией и на открытии в Сибири хотя бы одного университета. По словам Потанина, "Ядринцев дифференцировал чувство общерусского патриотизма на чувство к общему отечеству и на чувство к своей области - Сибири".
  Книга Ядринцева "Сибирь как колония" по выходу в свет стала настоящим бестселлером не только в России, но также получила известность и за рубежом, была переведена на несколько европейских языков. Но, проснувшись после этого знаменитым, Николай Михайлович так и не смог избавиться от многих неурядиц, связанных с недопониманием значения той общественной деятельности, которой он отдавал все свои жизненные и творческие силы. В частности, его постоянно преследовала тяжелая материальная нужда. Перебиваясь случайными заработками, Ядринцев основную часть времени всё-таки посвящал почти безвозмездному служению на благо культурного просвещения Сибири. Всё выше перечисленное плюс скоропостижная смерть жены, а потом и неразделённые чувства личной симпатии ещё к одной дорогой ему женщине, не могли не сказаться на здоровье Николая Михайловича и обострили в конечном итоге его тягу к застарелой русской забаве и одновременно универсальному лекарству от всех бед - к спиртному. Жарким июньским днем 1894 г. Н.М. Ядринцев, как полагают, покончил с собой, приняв смертельную дозу опия в качестве снотворного. Произошло это в Барнауле, на полпути к целительным оазисам Горного Алтая, в которых Николай Михайлович видел как бы художественную, философскую (микрокосмическую) и религиозную (макрокосмическую) квинтэссенцию своей горячо любимой малой (но такой большой) родины - Сибири. На старом барнаульском кладбище, пока его не снесли, находилась его могила с обелиском и каменным бюстом.
  Яковлев Николай Николаевич - 32 года в 1918 г., уроженец г. Москвы, большевик с 1904 г. Учился в МГУ, во время учёбы приобщился к революционной деятельности, был лично знаком с В. Лениным, Н. Крупской, а также с не безызвестной И. Арманд. Отбывал ссылку в Нарыме. В 1916 г. Яковлева призвали в армию, службу проходил в запасных частях томского гарнизона. После Февральской революции Яковлев - один из активных участников революционного движения сначала в Томске, а потом и в Сибири в целом. Уже весной 1917 г. он вошёл в состав Томского комитета общественного порядка и безопасности от городского Совета солдатских депутатов. Проживал в этот период в Томске по ул. Гоголевской (теперь Гоголя)-56, кв.2. Потом Николай Николаевич возглавил сначала Томский совет солдатских и рабочих депутатов, а осенью 1917 г. - исполком Западно-Сибирского Совета. Являлся кандидатом в члены Учредительного собрания от Томского округа по списку большевиков.
   При непосредственном руководстве Николая Яковлева в январе 1918 г. в Томске была разогнана Сибирская областная думы первого созыва и арестовано несколько её членов. В марте того же года Николая Николаевича выдвинули на должность председателя Центросибири (исполкома Советов всей Сибири). Летом 1918 г. в результате антисоветского мятежа власть Центросибири оказалась низложена, а Яковлев осенью того же года вместе с несколькими своими товарищами во главе небольшого красногвардейского отряда пытался прорваться к Якутску, однако им не повезло, их группу в Олёкминской тайге обнаружил казачий разъезд, и в завязавшемся бою почти все они погибли. После окончания Гражданской войны останки Яковлева и его товарищей перенесли в Олёкминск и похоронили в братской могиле. В настоящий момент имя Яковлева носит одна из центральных улиц города Томска.
  Яковлев Павел Дмитриевич - 27 лет в 1918 г., родился в Москве в семье военного фельдшера, окончил семилетнее городское училище. В 1907 г. (по другим сведениям - в 1906 г.) вступил в эсеровскую партию, в 1908 г. он был арестован за участие в вооруженных налётах (эксах) и два года находился в тюремном заключении. В 1911 г. Яковлева приговорили к каторжным работам, а потом сослали в Киренский уезд (север Иркутской губернии).
   Революционной весной 1917 г. он по амнистии Временного правительства получил долгожданную свободу и сразу же включился в активную общественно-политическую деятельность сначала Ленского края, а потом и Иркутска. В это время его назначили председателем иркутского губернского земельного комитета, потом избрали председателем губернского Совета крестьянских депутатов и, наконец, председателем Иркутской губернской земской управы. Октябрьскую социалистическую революцию Яковлев не принял.
   В начале 1918 г. он стал членом нелегального Восточно-Сибирского комиссариата ВПАС, однако вскоре был арестован большевиками за антисоветскую деятельность и освобождён из тюрьмы лишь в результате вооруженного выступления иркутской подпольной офицерской организации в ночь на 14 июня 1918 г. В июле того же года, после занятия Иркутска войсками Сибирского правительства, Яковлева назначили на должность иркутского губернского комиссара; при Колчаке он стал управляющим Иркутской губернией. В конце 1919 г. ввиду надвигающегося краха белогвардейского режима в Сибири Яковлев начал тесно сотрудничать с эсеровско-меньшивистскими деятелями подпольного иркутского Политцентра, добивавшегося отстранения Колчака от власти и передачи её в руки представителей земского самоуправления Сибири. В конце декабря того же года Яковлев подал в отставку со своего поста, тайно покинул город, потом эмигрировал в Харбин, где под фамилией Дунин работал в профсоюзной организации КВЖД.
   В 1921 г. он начал сотрудничать с советскими спецслужбами и в следующем 1922 г. вернулся в Россию, служил в разведотделе Народно-революционной армии Дальневосточной республики, потом в статистическом управлении штаба 5-й Красной армии. В 1924 г. Павел Дмитриевич переехал в Москву, работал экономистом, в том же году он был арестован и в начале 1925 г. расстрелян за контрреволюционную деятельность. Реабилитирован в 1994 г.
  Якушев Иван Александрович - 34 года в 1918 г., коренной сибиряк, уроженец г. Сургута, тогда Тобольской губернии, образование средне-специальное, медицинское. После окончания учёбы несколько лет служил в Семиречье (нынешний Казахстан) в переселенческом ведомстве. Здесь же тайно вступил в партию эсеров. В 1907 г. он был арестован и после 3-летнего тюремного заключения осуждён на поселение в Сибирь (Киренский уезд, на севере Иркутской губернии). В 1913 г., после окончания срока ссылки, Якушев поселился в Иркутске, работал служащим в городской управе, потом редактировал одну из местных газет и вскоре стал одним из активных сторонников областнического движения, войдя в состав руководства иркутской группы сибирских автономистов.
   Сразу же после Февральской революции 1917 г. Ивана Александровича избрали в Губернский комитет общественной безопасности (главный революционный распорядительный орган Иркутской губернии), а в начале осени он становится гласным (депутатом) городской думы, от которой в том же году делегируется на два сибирских областных съезда. На первом (октябрьском) съезде Якушев вошёл в состав Областного Сибирского совета (представительское учреждение между съездами, работавшее не на постоянной основе). В период работы декабрьского (чрезвычайного) Сибирского областного съезда он был командирован из Томска в Иркутск для урегулирования разгоревшегося там вооруженного конфликта между большевиками и приверженцами свергнутого месяц назад правительства Керенского.
   Во время подготовки январской 1918 г. сессии Сибирской областной думы (СОД), которая должна была состояться в Томске, Иван Александрович руководил частными совещаниями всех комиссий, а также возглавил фракцию эсеров в этом сибирском предпарламенте, который так и не смог тогда начать свою работу. В ночь на 26 января многих членов СОД арестовали, в их числе оказался и Якушев. Всех их отправили из Томска в Красноярск (цитадель сибирского большевизма) и содержали в местной тюрьме до середины июня 1918 г., пока они не были освобождены войсками восставшего Чехословацкого корпуса. Только тогда Иван Александрович узнал, что полгода назад, в конце января, на тайном заседании членов СОД большинством голосов его избрали председателем Сибирской областной думы. Став после освобождения активным участником антибольшевистского сопротивления, Якушев, однако, вскоре вошёл в конфликт с Сибирским правительством П.В. Вологодского и постепенно вместе со всем составом СОД оказался устранён от реального участия в политической жизни Сибири.
   Антидемократический (колчаковский) переворот 18 ноября 1918 г. Якушев категорически не принял и вскоре стал активным деятелем эсеровского оппозиционного сопротивления. Осенью 1919 г. вместе с генералом Гайдой Иван Александрович пытался организовать во Владивостоке вооруженный переворот в пользу демократических сил земского и областного самоуправления Сибири. Однако мятеж был сразу же подавлен колчаковским военным наместником генералом Розановым, а его организаторы, в том числе и Якушев, лишь благодаря заступничеству представителей европейских держав избежали суда и выехали за границу.
   Находясь в эмиграции, Иван Александрович занимался очень активной публицистической деятельностью. Им было написано несколько статей собственных воспоминаний о сибирском освободительном движении. А в период с 1927-го по 1930 г. в Праге под его редакцией вышло девять номеров альманаха "Вольная Сибирь" и ещё три публицистических сборника под общим названием "Сибирский архив". В этих изданиях удалось собрать очень ценный материал (прежде всего, конечно, мемуарного характера) по истории Сибири периода Гражданской войны. Умер Якушев в Праге в 1935 году.
  Яницкий Евгений Иванович - 29 лет в 1918 г. Правый эсер, прапорщик томской горной батареи. После Февральской революции 1917 г. был избран в Совет офицерских депутатов Томского гарнизона, а в 1918 г. Яницкий стал членом Сибирской областной думы от Центрального исполнительного комитета Всесибирского совета крестьянских депутатов. В мае того же года выступил одним из поручителей в деле освобождения из Красноярской тюрьмы Г.Б. Патушинского, арестованного в январе при разгоне Сибирской областной думы. В сентябре 1918 г. на первом Всесибирском съезде земств и городов в Томске выступал с докладом "Земство и земельные комитеты".
  Янсон Яков Давидович - 32 года в 1918 г., еврей по национальности, большевик с 1904 г., после Октябрьской революции председатель исполкома Восточно-Сибирского краевого и Иркутского губернского Совета рабочих и солдатских депутатов, член Центросибири, с марта 1918 г. - большевистский министр иностранных дел Сибири (сменил на этом посту Григория Вейнбаума). В период колчаковщины - на подпольной работе, в декабре 1919 г. возглавил военно-революционный комитет Томска, осуществивший 17-18 декабря вооруженный захват власти в городе. В 1920 г. Яков Давидович стал председателем Иркутского губернского ревкома. Репрессирован (расстрелян) в 1938 г.
  Ярмош Андрей Михайлович - 44 года в 1918 г. До Февральской революции заведовал землеустройством и переселением в Забайкальской области. С 19 июля 1918 г. - заведующий отделом колонизации министерства земледелия и колонизации Временного Сибирского правительства, с 30 августа - помощник управляющего министерством земледелия и колонизации. В ноябре того же года стал временно управляющим министерством земледелия Российского правительства
  А.В. Колчака. После окончания Гражданской войны, во второй половине 20-х годов занимался изучением Дальнего Востока. В 30-х годах работал в Северной Осетии.7 декабря 1937 г. был расстрелян по приговору тройки НКВД.
  Ясныгин Александр Львович - полковник царской армии, командир 41 Сибирского стрелкового полка, дислоцировавшегося в начале 1918 г. в Новониколаевске. В ночь на 26 мая Ясныгин во главе отряда подпольщиков участвовал в свержении советской власти в городе и был в ходе восстания назначен начальником гарнизона г. Новониколаевска, обязанности которого исполнял до августа 1918 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ИСТОЧНИКИ
  
  1. Монографии, статьи
  Азмухамбетов Ш. Город Алаш на берегу Иртыша/"Рудный Алтай". 2012. 14 декабря: Электронный ресурс. Режим доступа: http://rudnyi-altai.kz/1302-gorod-alash-na-beregu-irtysha.html.
  Алиева Г. Он открыл для Европы культуру народов Азии //Простор. Љ12. 2013. С.162-168: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zhurnal-prostor.kz/assets/files/2013/2013-12/2013-12-12.pdf .
  Аманжолова Д.А. Казахское общество в 1-й четверти XX века: проблемы этноидентификации: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.kyrgyz.ru/?page=300.
  Аманжолова Д.А. Национальная политика правительства А.В.Колчака (1918-1919 годы). // Вестник Челябинского университета. 1994. Љ 1. С.20-32: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.lib.csu.ru/vch/1/1994_01/003.pdf.
  Аманжолова Д.А., Рыскулов В.В. Председатель западного отделения Алаш-Орды Д. Досмухамедов и судьбы казахской интеллигенции в период сталинских репрессий: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.kyrgyz.ru/?page=194.
  Анисков В.Т., Кабанова Л.Б. История Комуча: опыт несоветской демократии: Электронный ресурс. Режим доступа: http://socialist.memo.ru/books/lit/Aniskab.pdf.
  Артыкбаев Ж.О. Г.Н. Потанин как этнограф и фольклорист//Краеведы Восточного
  Казахстана. Усть-Каменогорск. 2014. С.24-29: Электронный ресурс. Режим доступа:
  http://ru.calameo.com/read/002950357c7f3348ca0a9.
  Асынбеков М.Х., Сеитов Э.Т. Алихан Букейхан - общественно-политический деятель и учёный. Алматы. 2003.
  Батьянова Е.П., Рюмина Л.Т. Георгий Маркелович Токмашев: просветитель, этнограф, фольклорист: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ihst.ru/projects/sohist/books/ethnography/2/105-127.pdf.
  Беднов А.В. Григорий Потанин: предтеча евразийства //Регионы России. 2013. Љ9: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.gumilev-center.ru/grigorijj-potanin-predtecha-evrazijjstva.
  Безродный К.Э. Русская партия в сибирской борьбе //История белой Сибири. Кемерово. 1995. С.105-107.
  Бестужев-Рюмин К.Н. Чему учит русская история //Древняя и новая Россия. Исторический иллюстрированный ежемесячный сборник. 1877. Т. I.
  Болдырев В.Г. Директория, Колчак, интервенты. Новосибирск. 1925.
  Болдырев В.Г. Из пережитого. 1917-1922 гг. Воспоминания бывшего Главковерха Уфимской директории //Сибирские огни. 1923. Љ5-6; 1924. Љ1.
  Бочагов А.К. Алаш-Орда: Краткий исторический очерк о национально-буржуазном движении в Казахстане периода 1917-19 гг. Кзыл-Орда. 1927.
  Бударин М. Были о сибирских чекистах. Омск.1976.
  Будберг А. Дневник 1918-1919. М.: Молодая гвардия. 1990.
  Будницкий О.В. Российские евреи между красными и белыми (1917-1920). М. 2005.
  Букейханов А. Шыгармалары (Сочинения). Алматы.1994.
  Бутенин Н.А. Крушение эсеро-меньшевистской контрреволюции на Дальнем Востоке в 1918 г. //Вопросы истории общественно-политической жизни Сибири периода октября и гражданской войны. Томск. 1982. С.34-41.
  Василевский В.И. Забайкальская белая государственность в 1918-1920 годах: Краткие очерки истории. Чита: Поиск. 2000.
  Василевский В.И. Забайкальское казачье войско в годы революции и Гражданской войны. Чита. 2007.
  Василевский В.И. Из истории Читинской городской думы: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.admin.chita.ru/our_city/history/?id=475.
  Вегман В.Д. Как и почему пала в 1918 г. советская власть в Томске //Путь борьбы. Томск. 1923. Вып.1. С.25-48.
  Вегман В.Д. Сиболдума //Сибирские огни. 1923. Љ4. С.89-111.
  Википедия. Свободная энциклопедия: Электронный ресурс. Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki.
  Владимирова В. Год службы "социалистов" капиталистам. М.1927.
  В огне революции. Благовещенск.1958.
  В огне революции и Гражданской войны. Омск. 1959.
  В огне революционных битв. Томск.1964.
  Волжский В. Политические настроения Томской губернии к 17 ноября 1919 года, по докладу управляющего губернией //Былое Сибири (Томск). 1923. Љ2. С.79-81.
  Волков Е.В., Егоров Н.Д., Купцов И.В. Белые генералы Восточного фронта Гражданской войны. М.:Русский путь. 2003.
  Вологодский П.В. Во власти и в изгнании: дневник премьер-министра антибольшевистских правительств и эмигранта в Китае (1918-1925 гг.). Рязань: ИД Трибунский П.А. 2006.
  Временное правительство Автономной Сибири //Красный архив. 1928. Т.3,4; 1929. Т.4,5.
  Временное Сибирское правительство (26 мая - 3 ноября 1918 г.) /Сб. док. и материалов. Сост. и науч. ред. В.И. Шишкин. Новосибирск. 2007.
  В составе Томской губернии. История Республики Алтай в документах Государственного архива Томской области. XIX - начало ХХ века. Горно-Алтайск. 2004.
  Гаврилов А.А. Внешнеторговые операции сибирских кооперативных союзов (1917-1920) //Известия Иркутской государственной экономической академии. Љ3-4. 2003. С.105-108.
  Гармиза В.В. Из истории Самарской учредилки //Исторический журнал. М.1940.
  Љ 6. С.33-44.
  Гармиза В.В. Крушение эсеровских правительств. М.1970.
  Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. М.: Айрис-Пресс. 2008.
  Гойхбарг. А. Контрреволюционный переворот в Сибири //Три года борьбы за диктатуру пролетариата. Омск. 1920. С.24-32.
  Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг.: Электронный ресурс. Режим доступа: http://elan-kazak.ru/sites/default/files/IMAGES/ARHIV/Golovin-1-12/Golovin8.pdf.
  Гордон Э.В. Деятельность Алтайской Горной думы как одного из органов Временного правительства на территории Горного Алтая в 1917-1918 гг. //Вестник Томского государственного университета. История. 2013. Љ6. С.32-37.
  Гражданская война в России: катастрофа Белого движения в Сибири. М.2005.
  Грэвс В. Американская авантюра в Сиќбири (1918-1920). М. 1932. Перевод с англ.
  Григорцевич С.С. Американская и японская интервенция на советском Дальнем Востоке и её разгром. М. 1957.
  Гусев. К.В. В.М. Чернов - штрихи к политическому портрету. М.1999.
  Демидов В.А. Крах Каракорума //Классы и политические партии в Октябрьской революции и Гражданской войне в Сибири. Новосибирск. 1991. С.122-144.
  Демидов В.А. Октябрь и национальный вопрос в Сибири (1917-1923 гг.). Новосибирск. 1978.
  Демидов В.А. Советы и борьба с националистической контрреволюцией в Горном Алтае //Вопросы истории советской Сибири. Вып.1. Новосибирск. 1967. С.25-53.
  Дмитриев П.Н., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. Ижевск.1992.
  Дмитриев П.Н. Социальный облик рабочих Удмуртии в первые десятилетия XX в.: социально-бытовые, производственные, политические аспекты: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.hist.msu.ru/Labour/Article/workers/dmitriev.pdf.
  Дневник В.Н. Пепеляева // Окрест Колчака: Документы и материалы. М: Аграф. Лтд. 2007. С.43-108.
  Добровольский А.А. Всесибирский краевой комитет Партии эсеров в период "демократической" контрреволюции (июнь - октябрь 1918 г.): Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.hrono.ru/statii/2005/es-ery1918.html.
  Добровольский А.В. Новониколаевская организация социалистов-революционеров: страницы истории (1904-1923 гг.) //Общественно-политическая жизнь Сибири ХХ век. Межвузовский сборник научных трудов. Выпуск 5. Новосибирск 2003. С.17-27.
  Добровольский А.В. Социалисты-революционеры Сибири в конце 1917 - начале 1920 гг. Новосибирск. 1999.
  Долгих И. Снежный поход (Воспоминания о разгроме банды Кайгородова) // Десять лет Советской Ойротии: Политико-экономический сборник. Улала. 1932. С. 100-104.
  Допрос А.В. Колчака. Протоколы заседаний Чрезвычайной следственной комиссии //Окрест Колчака: Документы и материалы. М.: Аграф. Лтд. 2007. С.267-495.
  Дрыгин С.Д. Новые материалы по Славгородскому восстанию. 1918 г. //Алтай-ский сборник. Барнаул.1995. Вып. XV. С.197-202.
  Дубровский К.В. Рождённые в стране изгнания: (биографические очерки). Петроград. 1916.
  Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и её разгром. М.1983.
  Дятлов В.И. "Желтая опасность" как орудие "мирового еврейского заговора": на границе "великих ксенофобий" //Азиатская Россия: миграция, регионы и регионализм в исторической динамике. Иркутск: Оттиск. 2010. С.313-329.
  Журавлев В.В. Государственная символика Белой Сибири //История Белой Сибири. Тезисы научной конференции. Кемерово. 1995. С.12-13.
  Журавлёв В.В. Государственное совещание: к истории консолидации антибольшевистского движения на востоке России в июле - сентябре 1918 г.: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zaimka.ru/zhuravlev-conference.
  Журавлёв В. В. Органы государственной власти сибирской контрреволюции (октябрь 1917 - ноябрь 1918 г.): от "автономной Сибири" к "возрождённой России" //Власть и общество в Сибири в ХХ веке. Новосибирск. 1997. Вып.1. С.3-30.
  Журавлёв В.В. Рождение Временного Сибирского Правительства: из истории политической борьбы в лагере контрреволюции //Гражданская война на востоке России. Проблемы истории: Бахрушинские чтения 2001 г.; Межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск. 2001. C. 26-47.
  Журавлёв В.В. Роль Временной Сибирской областной думы в процессе образования Временного Всероссийского правительства //Проблемы истории государственного управления и местного самоуправления Сибири в конце XVI - начале XXI в. Материалы VII Всероссийской научной конференции (Новосибирск. 6-8 июня 2011 г.). Новосибирск: Нонпарель. 2011. С.120-127.
  Журавлев М.Н., Юдахин Г.Н. Большевики Новониколаевска в период иностранной военной интервенции и Гражданской войны (май 1918-дек.1919 гг.). Новосибирск. 1963.
  Заика Л. М., Бобренев В. А. Атаман Анненков //Военно-исторический журнал. 1991. Љ 3.
  Захаров М.П. Борьба большевиков Сибири против меньшевиков и эсеров за военно-политический союз рабочего класса и крестьянства в 1918-1920 гг. Томск. 1973.
  Захаров М.П. Социально-экономические причины краха партии эсеров в Сибири в 1918-1920 гг. //Сборник работ аспирантов кафедры истории КПСС. Томск. 1972. Вып.9. С.22-38.
  Звягин С.П. Личность в истории Сибири XVIII-XX веков //Сборник биографических очерков. Новосибирск: ИД Сова. 2007. С.226-234.
  Звягин С.П. Становление милиции в Томской губернии в 1918-1919 гг. //Сибирь в период Гражданской войны. Материалы Международной научно-практической конференции. Кемерово. 2007. С.94-96.
  Зырянов П.Н. Колчак. М.:Молодая гвардия. 2009.
  Иванов Б.В. Сибирская кооперация в период Октябрьской революции и Гражданской войны. Томск. 1976.
  Ижевско-Воткинское восстание. М.:Посев. 2000.
  Иоффе Г.З. Колчаковская авантюра и ее крах. М.1983.
  Исаев В.В. Политическая позиция алтайского казачества в начальный период гражданской войны в Сибири: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.permgani.ru/publikatsii/konferentsii/grazhdanskaya-vojna-na-vostoke-rossii/v-v-isaev-politicheskaya-pozitsiya-altajskogo-kazachestva-v-nachalnyj-period-grazhdanskoj-voj.
  Исмагамбетов Т. Развитие казахского истеблишмента в конце XIX - середине ХХ веков: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ca-c.org/journal/11-1997/st_02_ismagamb.shtml.
  Историческая сенсация. Мог ли Николай Пржевальский быть отцом Сталина? //Аргументы и факты. 2009. 4 марта.
  История "белой" Сибири в лицах: Биографический справочник /Сост. С.П. Звягин. СПБ. 1996.
  История названий томских улиц. Томск: Издательский дом "D"Print". 2004.
  История национально-освободительного движения "Алаш": Электронный ресурс. Режим доступа: http://semeylib.kz/?page_id=2833&lang=ru.
  Кадейкин В.А. Годы огневые: из истории гражданской войны в Кузбассе, 1918-1919 гг. Кемерово.1959.
  Казакова Евгения Александровна. П.В. Вологодский: личность и общественно-политическая деятельность: 1863-1920 гг. Томск. 2008.
  Казахстан в период Гражданской войны: Электронный ресурс. Режим доступа:
  http://e-history.kz/ru/contents/view/157.
  Калягин А.В. Идейно-политическая платформа Самарского Комуча. (К вопросу о причинах краха "третьего пути" в Гражданской войне): Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.runivers.ru/vestnik/issues/8967/479084.
  Калягин А.В. Крестьянство и Комуч (К вопросу о социально-политических настроениях крестьянских масс): Электронный ресурс. Режим доступа: http://samara.gup.ru/elsfspbgup/nauka/statji/istor_st/kalyagin_av_st/kalyagin_krestianstvo_i_komuch_nastroeniya.pdf.
  Каревский А.А. К истории антибольшевистского восстания в Ижевске и Воткинске: вооруженные формирования Прикамья летом-осенью1918 г. // Ижевско-Воткинское восстание. М.:Посев. 2000. С.5-12.
  Каревский А.А. К истории вооруженных сил Временного Сибирского правительства: 5-й Приамурский корпус осенью 1918 г. //История Белой Сибири. Тез. докл. 4-й научн. конф. Кемерово: Кузбассвузиздат. 2001. С. 97-100.
  Кармашев В. Последние дни советской власти в Западной Сибири в 1918 г. М. 1921.
  Кенжебаева С. Е. Представители алашской интеллигенции и советская власть //Вестник Астраханского государственного технического университета. 2011. Љ2: Электронный ресурс. Режим доступа: http://vestnik.astu.org/Content/UserImages
  /file/gen_2011_2_52/25.pdf.
  Клавинг В.В. Гражданская война в России: белые армии: Электронный ресурс. Режим доступа:http://you1917-91.narod.ru/klaving_belye_armii.html.
  Климушкин П. Д. Борьба за демократию на Волге Электронный ресурс. Режим доступа: http://white-force.ru/publ/7.
  Коваляшкина Е.П. "Инородческий вопрос" в Сибири в концепциях
  государственной политики и областнической мысли. Томск.1999.
  Козьмин Н.Н. Краткая история переворота //Сибирские записки. 1918. ЉЉ2-3. С.101-110.
  Колмогоров Н. Венгерские военнопленные в борьбе за власть Советов в Омске. Омск. 1958.
  Коломыцева Л.М. Конституционные демократы в Сибири. Томск. 1993.
  Колосов Е.Е. Как это было. Массовое убийство при Колчаке в декабре 1918 г. в Омске //Былое.1923. Љ21. С.250-298.
  Колосов Е.Е. Сибирь при Колчаке. Пг.1923.
  Коновалова О.В. Политические идеалы В.М. Чернова: Взгляд через годы // Красноярск: Сибирский юридический институт МВД России. 2005.
  Копылов Е. Участник Гражданской войны в Якутии генерал Анатолий Николаевич Пепеляев: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.yakutskhistory.net/
  исторические-личности/генерал Пепеляев.
  Красильников С.А., Соскин. В.Л. Интеллигенция Сибири. 1917 - лето 1918. Новосибирск. 1985.
  Кроль Л.А. За три года. Воспоминания, впечатления и встречи. Владивосток.1922.
  Крутовский Вс.М. Что привлекло Г.Н. Потанина к изучению народных сказаний /Сибирская жизнь. Љ205. 1915 .
  Крюков В. Так умирала Дума //Сибирская старина. Љ3. 1993. С.4-7.
  Кудинов И. П. Переворот. М. 1990.
  Ладыгин И.В., Замира А.Ю. Ново-Николаевск в военном мундире: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.novonikolaevsk.com/glava3.htm.
  Лапандин В.А. Комитет членов Учредительного собрания: структура власти и политическая деятельность (июнь 1918 - январь 1919 г.). Самара. 2003.
  Ларьков Н. С. Антисоветский переворот в Сибири и проблема власти в конце весны - летом 1918 г. //Гуманитарные науки в Сибири. Сер. Отечественная история. Љ 2. 1996. C. 24-30.
  Ларьков Н.С. Борьба за власть на территории "белой" Сибири: сентябрьский "встречный" бой 1918 г. //Гражданская война на востоке России. Проблемы истории: Бахрушинские чтения 2001 г.; Межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. В. И. Шишкина; Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск. 2001. C. 48-66.
  Ларьков Н.С. Генерал Алексей Николаевич Гришин-Алмазов: биография русского офицера //Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zaimka.ru/larkov-grishin-almazov.
  Ларьков Н.С. Генерал Анатолий Пепеляев: начало военной карьеры //Вестник Томского государственного университета. Љ385. 2014. С.106-112.
  Ларьков Н.С. Начало Гражданской войны в Сибири: Армия и борьба за власть. Томск. 1995.
  Ларьков Н.С. О роли "Потанинского кружка" в консолидации антибольшевистских сил в Сибири: Электронный ресурс. Режим доступа: http://tomskhistory.lib.tomsk.ru/
  page.php?id=588.
  Ларьков Н.С. Падение советской власти в Томске в 1918 г. //Октябрь и Гражданская война в Сибири. Томск. 1993. С.118-133.
  Ларьков Н.С. Политическая деятельность А.В. Адрианова в годы Гражданской войны //Вестник Томского государственного университета. История. 2013. Љ.1. С.88-95.
  Ларьков Н. Прислужником буржуазии я никогда не был, но другом - да // Сибир-ская старина. Љ2. 1993. С.4-6.
  Ларьков Н.С. Рец. Нам И.В. Национальные меньшинства Сибири и Дальнего Востока на историческом переломе(1917-1922 гг.). Томск: Изд-во Том. ун-та. 2009. //Вестник Томского государственного университета. История. 2011. Љ 1. C. 174-176.
  Ларьков Н.С. Сибирская военщина в Гражданской войне //История общественных движений и политических партий. Томск. 1993. С.81-84
  Лившиц С.Г. Временное правительство автономной Сибири //Алтай. 1974. Љ4.
  Лившиц С.Г. Временное Сибирское правительство (июль-ноябрь 1918 г.) //Вопросы истории. 1979. Љ12. С.98-107.
  Лившиц С.Г. К истории Западно-Сибирского комиссариата //Вопросы истории СССР. Барнаул. 1974. С.69-93.
  Леонтьев Я.В. Бело-красный партизан корнет Фортунатов //Родина. 2006. Љ7.
  Лившиц С.Г. К истории Западно-Сибирского комиссариата //Вопросы истории СССР. Барнаул. 1974. С.69-93.
  Лобанов Д.А. Народная армия Прикамского Комитета членов Учредительного собрания //Исторические чтения: материалы науч. регион. конф. "Крушение царизма и гражданская война на Урале". Челябинск. 1998: Электронный ресурс. Режим доступа: http://webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:lZeE6z49TvoJ: www.bergenschild.narod.ru/publicacii/prikomuch_army.doc+&cd=1&hl=ru&ct=clnk&gl=ru.
  Лобанов Д.А. Полковник Ушаков Борис Федорович: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.bergenschild.com/Publicacii/Colonel_Ushakov.pdf.
  Лосунов А.М. "Белый" Омск. Историческое вступление: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ic.omskreg.ru/omskarchive/section1.html.
  Луков Е.В. Взаимоотношения центральных и местных органов власти при Западно-Сибирском комиссариате и Временном Сибирском правительстве (на примере Томской губернии) //Труды Томского областного краеведческого музея: Сб. статей. Томск. 2002. С.122-126.
  Луков Е.В. Почему Томск не стал столицей "белой" Сибири //Судьба регионального центра России (к 400-летию города Томска): Труды Томского государственного университета. Сер. историческая. Томск:Изд-во Том. ун-та. 2005. С.131-134.
  Луков Е.В. Формирование образа власти антибольшевистскими правительствами Сибири //Сибирь в период Гражданской войны. Кемерово. 2007. С.140-142.
  Луков Е.В., Шевелёв Д.Н. Осведомительный аппарат белой Сибири: структура, функции, деятельность (июнь 1918 - январь 1920 г.).Томск:Изд-во Том.у-та. 2007.
  Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). Изд. подготовили Я.В. Васильков М.Ю. Сорокина. СПб.: Петербургское Востоковедение. 2003.
  Мажитов Р.С. Политико-правовая платформа национально-государственного строительства партии "Алаш" и попытки автономизации края лидерами западного отделения "Алаш-Орды" в начале ХХ века //Вестник КазНУ. Серия юридическая. 2008. Љ 3. С.246-251.
  Майдурова Н.А. Горный Алтай в 1917 - первой половине 1918 гг. (От Горной думы к Каракоруму). Горно-Алтайск: РИО "Универ-Принт" ГАГУ. 2002.
  Майский И.М. Демократическая контрреволюция. М.-Пг. 1923.
  Максаков В.В и Турунов А.Н. Хроника Гражданской войны в Сибири. М.-Л. 1926.
  Малинов А.В. Философия и идеология областничества. СПб.: Интерсоцис. 2012.
  Мальцева Т.В. Земство Западной Сибири в годы Гражданской войны (июнь 1918 - декабрь 1919 гг.). Томск. 1974.
  Малышев А.Ю. Демократическая контрреволюция //Новосибирск: Новосиб. Кн. Изд-во. 2003.
  Мармышев А.В., Елисеенко А.Г. Гражданская война в Енисейской губернии. Красноярск: ООО "Версо". 2008.
  Матвеев М. Территория Комуча: 80 лет событиям 1918 г. в Самаре //Офис-Курьер. 1998. Љ 1. С.10-18: Электронный ресурс. Режим доступа: http://ermine.narod.ru/
  HIST/STAT/KOMU/sect9.html.
  Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. Кн.1. М.: Айрис-Пресс. 2005.
  Молотов К. К истории РКП в Сибири //Три года борьбы за диктатуру пролетариата (1917-1920). Омск. 1920. С.159-165.
  Моравский В.И., Моравский Н.В. Из воспоминаний. Томск. 2006.
  Назимок В.Н. К истории так называемого "Временного правительства автономной Сибири" //Вопросы истории Сибир. Томск. 1970. Вып.5. С.18-24.
  Нам И.В. Национальные меньшинства Сибири и Дальнего Востока на историческом переломе (1917-1922 гг.). Томск. 2009.
  Нам И.В. Национальный фактор в деятельности Сибирской областной думы (август-ноябрь 1918 г.) //Сибирь: ХХ век. Межвузовский сборник научных трудов. Вып.2. Кемерово. "Кузбассвузиздат". 1999. С.67-76.
  Нам И.В. Немцы и власть в Сибири в условиях Гражданской войны (1917-1918 гг.) //Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. 2003. Љ 10. С.203-204.
  Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М.: Российская политическая энциклопедия. 2001.
  Никифоров П.М. Записки премьера ДВР. М.1974.
  Николаев С.Н. Политика Комуча. Опыт и характеристики: Электронный ресурс. Режим доступа: http://white-force.ru/publ/8.
  Новиков П.А. Гражданская война в Восточной Сибири. М.:Центрполиграф. 2005.
  Обручев В.А. Г.Н. Потанин, как исследователь внутренней Азии /Сибирская жизнь. Љ205. 1915.
  Обручев В. А. Григорий Николаевич Потанин: краткий очерк его жизни и деятельности. М.1916.
  Окрест Колчака: Документы и материалы. Москва: Аграф. Лтд. 2007.
  Отепова Г.Е. Общественно-политическая деятельность К. Тогусова. Алматы. 2003.
  Парфенов П.С. Гражданская война в Сибири (1918-1920 гг.). М.1924.
  Парфёнов П.С. Сибирские эсеры и расстрел славгородских крестьян в августе 1918 г. //Пролетарская революция. 1922. Љ7.
  Пахаев С.Я. Контрреволюционная роль Каракорум-Алтайской окружной управы //Вопросы истории Сибири. Вып. 2. Томск. 1965. С.125-137.
  Пелих Г.И., Топчий А.Т. Тайны областнической концепции //Доклады региональных межвузовских "Потанинских чтений", посвященных 160-летию со дня рождения. Томск. 1996. С.72-73.
  Петрушин А. "Омск, Аян, Лубянка... Три жизни генерала Пепеляева" //Родина. 1996. Љ9. С.59-63.
  Плотникова М.Е. Борьба трудящихся Томской губернии с интервентами и белогвардейцами в 1918. Томск. 1953.
  Плотникова М.Е. К истории эсеровской контрреволюции в Сибири. //Вопросы истории Сибири. Вып.4. Томск.1969.
  Политические партии России. Конец ХIX-первая треть ХХ века. Энциклопедия. М.1996.
  Помозов О.А. День освобождения Сибири. Томск:Красное знамя. 2014.
  Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. М.1899.
  Потанин Г.Н. Заметки о Западной Сибири //Русское слово. 1860. Љ9.
  Потанин Г.Н. Ерке. Культ сына неба в Северной Азии. Томск. 1916.
  Потанин Г.Н. Происхождение Христа //Сибирские огни. 1926. Љ4. С.125-131.
  Потапов Л.П. Очерки по истории алтайцев. М.1953.
  Прибытков Г.И. Чорос-Гуркин. Горно-Алтайск. 2000.
  Процесс над колчаковскими министрами (май 1920). М.2003.
  Пьяных Н.И. Тамбовский эсер М.К. Вольский. Вестник Тамбовского университета. Серия: гуманитарные науки. Выпуск Љ 1 (том 105). 2012: Электронный ресурс. Режим доступа: http://cyberleninka.ru/article/n/tambovskiy-eser-m-k-volskiy1.
  Разгон И.М., Плотникова М.Е. Г.Н. Потанин в годы социалистической революции и Гражданской войны //Вопросы истории Сибири. Томск. 1965. Вып.2. С.138-153.
  Раков В.В. Учреждения сенатского типа в небольшевистских государственных образованиях в годы Гражданской войны: Электронный ресурс. Режим доступа:
  http://scientific-notes.ru/pdf/021-023.pdf.
  Романов А.М. Особый Маньчжурский отряд атамана Семёнова. Иркутск: Оттиск. 2013.
  Русаков Р. Дыхание драконов. (Россия, Китай и евреи). М.:Московитянин. 1995.
  Русанов В.В. Национальный суверенитет и процессы суверенизации Горного Алтая (в первой четверти XX в.). Барнаул. 2010.
  Рынков В.М. Восстановление землевладельческих прав в Сибири во второй половине 1918 - первой половине 1919 г.: законодательство и практика //Гуманитарные науки в Сибири. Љ2. 2009. С.56-59.
  Рынков В.М. Омский военно-промышленный комитет в годы гражданской войны
  //Гражданская война в Сибири. Красноярск. 1999. С.60-66.
  Рынков В.М. Финансовая политика антибольшевистских правительств востока России (вторая половина 1918 - начало 1920 г.). Новосибирск. 2006.
  Сахаров К.В. Белая Сибирь //Восточный фронт адмирала Колчака. М.:Центрполиграф. 2004.
  Светачев М.И. Интервенты и сибирская контрреволюция (ноябрь 1917-1918 гг.)
  //Вопросы истории Дальнего Востока. Вып.3 Хабаровск.1973. С.10-89.
  Святицкий Н.В. Реакция и народовластие. М.1920.
  Святицкий Н.В. Съезд членов Учредительного собрания. М.1921.
  Селивёрстов С.В. Г.Д. Гребенщиков и евразийство: из истории сибирской общественной мысли первой половины ХХ века //Гуманитарные науки в Сибири. Љ2. 2008. С.65-69.
  Семенов Г.М. О себе. Воспоминания, мысли и выводы. Харбин. 1938: Электронный ресурс. Режим доступа: http://odnosum.ucoz.ru/_ld/0/8_semenov.pdf.
  Семёнов Тянь-Шаньский П.П. Путешествие в Тянь-Шань в 1856-1857 годах //Пётр Петрович Семенов-Тянь-Шаньский. Мемуары. Т.2. М. ОГИЗ. 1948.
  Серебренников И.И. Гражданская война в России: великий отход. М.:АСТ; "Ермак". 2003.
  Сибирь в период Гражданской войны. Материалы международной научно-практической конференции. Кемерово.1995.
  Сибирский предпарламент: Частные совещания членов Временной Сибирской областной думы (июнь-август 1918 г.) /Сб. документов и материалов /Сост. и науч. ред. В.И. Шишкин. Новосибирск:Параллель. 2013.
  Сибирь в период Гражданской войны. Материалы Международной научно-практической конференции. Кемерово. 2007.
  Сизова Е.В. Письма западносибирских корреспондентов Г.Н. Потанина в научной библиотеке Томского государственного университета //Вестник Томского государственного университета. 2011. История. Љ2 (14). С.71-76.
  Симонов Д.Г. Антибольшевистские вооруженные формирования на Дальнем Востоке в конце 1918 - начале 1919 г. //Контрреволюция на востоке России в период Гражданской войны (1918-1919) /Сборник научных статей. Новосибирск. 2009. С.21-60.
  Симонов Д.Г. Белая Сибирская армия в 1918 году. Новосибирск. 2010.
  Солодянкин А.Г. Коммунисты Иркутска в борьбе с колчаковщиной. Иркутск. 1960.
  Среднее Прииртышье в источниках и материалах. Том 3. Сборник документов и материалов (1917-1990 гг.). Павлодар. 2008: Электронный ресурс. Режим доступа: www.library.psu.kz/fulltext/buuk/b358.rtf.
  Сушко А.В. Об этнонимах некоторых народов Сибири и альтернативном потенциале их развития в годы революции и Гражданской войны //Исторические исследования в Сибири: проблемы и перспективы: сб. материалов III регион. молодеж. науч. конф. Новосибирск. 2009. С.197-202.
  Сушко А.В. Процессы суверенизации народов Сибири в годы Гражданской войны. М.2014.
  Сушко А.В. Роль В.И. Анучина в развитии алтайского национализма в 1918 г. //Изв. Алт. гос. ун-та. 2008. Љ 4. Т. 1. С.142-145.
  Сушко А.В. Сибирская кадетская периодика об автономии Сибири и о сибирском областничестве (март 1917 - ноябрь 1918 г.) //Вестник Томского государственного университеа. 2007. Љ 297. С.136-140.
  Сушко А.В. Сибирский национализм и борьба за власть в крае (март 1917 - ноябрь 1918 г.): Электронный ресурс. Режим доступа: http://webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:KR9P4-zH7c8J:cyberleninka.ru
  /article/n/sibirskiy-natsionalizm-i-borba-za-vlast-v-krae-mart-1917-noyabr-1918-g.pdf+&cd=8&hl=ru&ct=clnk&gl=ru.
  Тадыжеков А.С. Безвестные гвардейцы Каракорума /Звезда Алтая. 2015. 3 февраля
  Тенгереков И.С. Выдающийся политик начала ХХ века /Звезда Алтая". 2004. 13 и 15 января.
  Тимербулатов Д.Р. "Баржи" смерти в Сибири в годы Гражданской войны (1918-1919) //Вестник Кемеровского государственного университета. Љ4. 2001. С.57-62.
  Тиунов. Предательство эсеров //Сборник истпарта Љ1. Новониколаевск. 1923.
  Токенов А.С. Партия "Уш-Жуз" и её деятельность в период установления советской власти в Казахстане: Электронный ресурс. Режим доступа: http://bibliotekar.kz/istorija-kazahstana-belye-pjatna/partija-ush-zhuz-i-ee-dejatelnost-v-peri.html.
  Тригуб Г.Я. Местное самоуправление на Дальнем Востоке России в условиях Гражданской войны (1918-1920) //Гуманитарные проблемы стран Азиатско-Тихоокеанского региона. Владивосток. Љ1. 1979. С.18-36.
  Трукан Г.А. Антибольшевистские правительства. М.: Институт истории РАН. 2000.
  Уорд Джон. Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. М.-П. 1923.
  Установление Советской власти в Кузбассе. Кемерово.1957.
  Утгоф В.Л. Уфимское Государственное Совещание 1918 года. Из воспоминаний участника //Былое. М.1921. Љ 16. С.15-41.
  Федичкин Д.И. Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 года: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.dk1868.ru/history/fedichkin.htm. Филимонов Б.Б. Поход степных полков летом 1918 года: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.dk1868.ru/history/filimonov.htm.
  Флуг В.Е. Отчет о командировке //Архив русской революции. Берлин. 1923. Љ9.
  С.243-304: Электронный ресурс. Режим доступа: https://archive.org/stream
  /arkhivrusskoirev09gess#page/n3/mode/2up.
  Хандорин В.Г. Эволюция взглядов сибирских кадетов по вопросу о власти в период революции и Гражданской войны //Известия Российского государственного педагогического университета им. Герцена. Љ126. 2010. Обществ. и гуманит. науки: Электронный ресурс. Режим доступа: http://lib.herzen.spb.ru
  /media/magazines/contents/1/126/khandorin_126_88_100.pdf.
  Хрулев В.В. Чехословацќкий мятеж и его ликвидация. М.1940.
  Чернов В.М. Перед бурей. Нью-Йорк. 1953: Электронный ресурс. Режим доступа: http://az.lib.ru/c/chernow_w_m/text_0020.shtml.
  Чуев Т. Чернодольское восстание //Сибирские огни. 1926. Љ5-6. С.155-166.
  Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии: рабочий протест в Советской России (1917-1930-е гг.). М.: Вече. 2007.
  Чураков Д. О. "Третья сила" у власти: Ижевск, 1918 год //Вопросы истории. 2003. Љ 5. С.30-45.
  Шастина Т.П. Об "идеологической" и "художественной" стратегиях репрезентации Горного Алтая в русской литературе 1920-х гг. //Вестник Томского государственного университета. 2014. Љ 378. С.53-65.
  Шиканов Л.А. Сибирская контрреволюция на начальном этапе Гражданской войны (окт.1917 - ноябрь 1918 гг.). Томск.1989.
  Шиловский М.В. "Я буду держаться интересов народа" (Вл.М. Крутовский) // Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zaimka.ru/shilovsky-krutovskij.
  Шиловский М.В. Временное Всероссийское правительство (Директория) 23 сентября - 18 ноября 1918 г. //Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zaimka.ru/shilovsky-directoria.
  Шиловский М.В. Омские события последней декады сентября 1918 г. //Вопросы истории Сибири ХХ век. Новосибирск. 1993. С.21-38.
  Шиловский М. В. Первый премьер-министр Сибири //Сибирская старина". Томск. Љ3. 1993. С.2-4.
  Шиловский М.В. "Полнейшая самоотверженная преданность науке":
  Г.Н. Потанин. Биографический очерк. Новосибирск: ИД "Сова". 2004.
  Шиловский М.В. Сибирские корни евразийства //Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Сб. науч. статей. /Отв. ред. В.И. Ожогин. Новосибирск. 1999. Вып. 1. С.102-111.
  Шиловский М.В. Три жизни Ивана Якушева //Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим доступа: http://zaimka.ru/person/shilovski8.shtml.
  Шишкин В.И. Антибольшевистское подполье в Семипалатинске (апрель - июнь 1918 г.) //Вопросы истории Сибири в новейшее время. Сб. науч. статей /Отв. ред. В.А. Ламин. Новосибирск: Параллель. 2013. Вып. 3. С.3ќ20.
  Шишкин В.И. Взаимоотношения Алаш-Орды и Временного Сибирского правительства //Известия Уральского федерального университета. Сер.2. Гуманитарные науки. 2011. Љ4 (96). С.110-123.
  Шишкин В.И. Западно-Сибирский комиссариат Временного Сибирского правительства: дискуссионные вопросы организации и деятельности //Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим допуска: //http://zaimka.ru
  /shishkincommissariat.
  Шишкин В.И. К вопросу о судьбе Советов после антибольшевистского переворота в Сибири (конец мая - июль 1918 г.): Электронный ресурс. Режим доступа: http://new.hist.asu.ru/biblio/skubnevski/Shishkin.html.
  Шишкин В.И. Командующий сибирской армией А.Н. Гришин-Алмазов: штрихи к портрету Контрреволюция на востоке России в период гражданской войны (1918-1919 гг.) //Сибирская заимка: Электронный ресурс. Режим доступа:
  http://zaimka.ru/shishkin-grishin-almazov.
  Шишкин В. И. Общественная и государственная деятельность А.М. Окорокова (1917 - конец 1920-х годов) //Вестник НГУ: Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.nsu.ru/xmlui/bitstream/handle/nsu/6368/09.pdf.
  Шишкин В.И., Шереметьева Д.Л. Кризис Временного Сибирского правительства в сентябре1918 г.: Арьергардная схватка в Красноярске //Гуманитарные науки в Сибири. 2013. Љ3. С.53-61.
  Штырбул А.А. Анархистское движение в Сибири в первой четверти ХХ в. Омск. 1996.
  Штырбул А.А. К истории Гражданской войны в Горном Алтае и Верхнем Прииртышье: "Сатунинщина" и её ликвидация (1918-1920 гг.) //Социально-экономические и этнокультурные процессы в Верхнем Прииртышье в XVII-XX веках: Сборник материалов международной научной конференции. Новосибирск. 2011: Электронный ресурс. Режим доступа: http://sibistorik.ru/project/conf2010/039-shtyrbul.htm.
  Шулдяков В.А. Гибель Сибирского казачьего войска (1917-1920). Кн.1. М. 2004.
  Эдоков Л. Ойротская автономная область. М. 1931.
  Яковлев Б. Фальсификатор В.И.Анучин //Сибирские огни. 1965. Љ11. С.115-116.
  
  
  
  2. Архивные материалы
  Государственный архив Томской области:
  Ф.72, оп.1, д.8, л.1-4об
  Ф.72, оп.1, д.15, л.3 и 3об.
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.4 и 4об.
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.5-6
  Ф.72, оп.1, д.15, л. 10
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.11об.-12
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.15-16
  Ф.72, оп.1, д.15, л.15об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.16об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.17
  Ф.72, оп.1, д.15, л.26
  Ф.72, оп.1, д.15, л.27об.
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.32-33
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.39об.-40
  Ф.72, оп.1, д.15, л.41
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.44-44об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.45
  Ф.72, оп.1, д.15, лл.56-56об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.59
  Ф.72, оп.1, д.15, л.64
  Ф.72, оп.1, д.15, л.90
  Ф.72, оп.1, д.15, л.90об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.105
  Ф.72, оп.1, д.15, л. 110об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.111
  Ф.72, оп.1, д.15, л.115
  Ф.72, оп.1, д.15, л.117
  Ф.72, оп.1, д.15, л.118
  Ф.72, оп.1, д.15, л.130
  Ф.72, оп.1, д.15, л.134
  Ф.72, оп.1, д.15, л.135об.
  Ф.72, оп.1, д.15, л.143
  Ф.72, оп.2, д.16, л.43
  Ф.72, оп.2, д.16, л.137
  Ф.72, оп.1, д.23, л.71
  Ф.72, оп.1, д.23, л.79
  Ф.72, оп.1, д.23, л.178
  Ф.72, оп.1, д.23, л.196
  Ф.72, оп.1, д.23, л.227
  Ф.72, оп.1, д.23, л.231
  Ф.72, оп.1, д.45, л.45
  Ф.72, оп.1, д.49, л.20
  Ф.72, оп.1, д.49, л.25
  Ф.72, оп.1, д.49, л.42
  Ф.72, оп.1, д.49, л.46
  Ф.72, оп.1, д.49, л.63
  Ф.72, оп.1, д.49, л.112
  Ф.72, оп.1, д.49, л.121
  Ф.72, оп.1, д.49, л.125об.
  Ф.72, оп.1, д.75, л.1
  Ф.72, оп.1, д.75, л.5
  Ф.72, оп.1, д.75, л.9
  Ф.72, оп.1, д.75, л.14
  Ф.72, оп.1, д.75, л.15
  Ф.72, оп.1, д.75, л.16
  Ф.72, оп.1, д.75, л.18
  Ф.72, оп.1, д.75, л.20
  Ф.72, оп.1, д.75, л.22
  Ф.72, оп.1, д.75, л.26
  Ф.72, оп.1, д.75, л.28
  Ф.72, оп.1, д.75, л.32
  Ф.72, оп.1, д.75, л.34
  Ф.72, оп.1, д.84, л.35
  Ф.72, оп.1, д.90, л.7
  Ф.72, оп.1, д.95, л.2
  Ф.72, оп.1, д.96, л.72
  Ф.72, оп.1, д.96, лл.115-116
  Ф.72, оп.1, д.96, л.134
  Ф.72, оп.1, д.96, л.151
  Ф.72, оп.1, д.96, л.168
  Ф.72, оп.1, д.96, л.169
  Ф.72, оп.1, д.96, л.178
  Ф.72, оп.1, д.106, лл.11-11об.
  Ф.1362, оп.1, д.94, л. 16
  Ф.1362, оп.1, д.212, л.19
  Ф.1362, оп.1, д.213, л.15
  Ф.1362, оп.1, д.213, л.172
  Ф.1362, оп.1, д.213, л.174
  Ф.1362, оп.1, д.238, л.2
  Ф.1362, оп.1, д.247, лл.118-119
  Ф.1362, оп.1, д.287, л.23
  Ф.1362, оп.1, д.287, л.29
  Ф.1362, оп.1, д.287, л.60
  Ф.1362, оп.1, д.287, л.74
  Ф.1362, оп.1, д.287, л.77
  
  
  
  3. Материалы периодики
  Акмолинские областные ведомости. Омск. 1918. Август.
  Алтайские губернские известия. Барнаул. 1918. Август.
  Алтайский луч. Барнаул. 1918. Июнь.
  Барабинская степь. Каинск. 1918. Июнь.
  Воля Сибири. Красноярск. 1918. Сентябрь.
  Голос народа. Томск. 1918. Июль-октябрь.
  Голос Приморья. Владивосток. 1918. Июль-сентябрь.
  Далёкая окраина. Владивосток. 1918. Апрель.
  Дело. Иркутск. 1918. Сентябрь-октябрь.
  Дело рабочего. Красноярск. 1918 г. Октябрь
  День Владивостока. Владивосток. 1918. Июль.
  Железнодорожник. Томск, 1918. Июль, октябрь.
  Жизнь Алтая. Барнаул. 1918. Октябрь-ноябрь.
  Забайкальская новь. Чита. 1918. Октябрь.
  Забайкальский рабочий. Чита. 1918. Июнь.
  Заря. Омск. 1918. Июль-август.
  Заря. Томск. 1918. Июнь-сентябрь.
  Звено. Мариинск. 1918. Сентябрь-октябрь.
  Знамя труда. Красноярск. 1918. Сентябрь-октябрь.
  Известия войск восточного фронта. Иркутск. 1918. Август.
  Маньчжурия. Харбин. 1918. Сентябрь.
  Народная газета. Томск. 1918. Июнь-октябрь.
  Народная свобода. Барнаул. 1918. Август, октябрь.
  Народная Сибирь. Новониколаевск. 1918. Июнь, сентябрь-октябрь.
  Наш путь. Барнаул. 1918. Июль.
  Наш путь. Чита. 1919. Июль.
  Омский вестник. Омск. 1918. Июнь-сентябрь.
  Понедельник. Томск. 1918. Июль-август. 1919. Январь.
  Призыв. Харбин. 1918. Июль, август, октябрь.
  Приморская жизнь. Владивосток. 1918. Август.
  Пролетарий. Омск. 1918. Июнь.
  Путь народа. Томск. 1918. Август, октябрь.
  Рабочее знамя. Томск. 1918. Июнь-июль.
  Родина. Томск. 1919 г. Февраль.
  Русская речь. Новониколаевск. 1918. Октябрь-ноябрь.
  Свободная речь. Семипалатинск. 1918. Июнь-сентябрь.
  Свободная Сибирь. Красноярск. 1918. Июль-ноябрь.
  Свободный край. Иркутск. 1918. Август-ноябрь.
  Сибирская жизнь, Томск. 1918. Июнь-сентябрь.
  Сибирская мысль. Томск. 1918. Май.
  Сибирская речь. Омск. 1918. Июнь-сентябрь.
  Сибирский голос. Иркутск. 1918. Сентябрь-октябрь.
  Сибирский вестник. Омск. 1918. Август.
  Сибирский листок. Тобольск. 1918. Июль-сентябрь.
  Сибирский путь. Владивосток. 1918. Сентябрь.
  Сибирский стрелок. Челябинск. 1918. Октябрь.
  Сибирский судоходец. Томск. 1918. Август.
  Сибирь. Иркутск.1918. Август-октябрь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "Не потому Бог избрал Христа, что он по естеству имеет нечто особенное и преимущественное пред прочими сынами по существу и не по какому-либо естественному отношению его к Богу,
  но потому, что несмотря на изменяемость своей природы
  он через упражнения себя в нравственной деятельности
  не уклонился к худому;
  так что если бы равную с этим силу
  показал Павел или Пётр,
  то их усыновление
  ни мало не отличалось бы от его
  усыновления".
  
  Арий (ересиарх)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  На последней странице обложки картина Гуркина "Хан Алтай" 1936 г. http://www.art-catalog.ru/data_picture_2016/picture/85/16021.jpg
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"