Зеленый коридор. Зеленый пограничник, интересуется по поводу зеленых денег. С милым прононсом подкрадывается: "Шо ещо ввозите?"
Ничего не ввожу. Себя родного.
Выход в город. Пропустишь двери и попадаешь прямиком в сортир. Пропустить немудрено. Выход замаскирован таксистами с вытянутыми коленками. Шелестит шепоток: "Такси не надо. Не дорого-го-го-о..." Отчего же не дорого. Очень даже дорого!
Неискренность - первое что встречает. Натянутые губы девушки в стеклянном квадрате. Вероятно, она не рада моему приезду. Бегающие, спрятанные в мешки, глаза таксистов. Серая, лживая чистота сортира.
Помочился. Первое приятное впечатление дома. Второе, улыбка встречающего тебя друга. Правда, улыбка слегка через грустинку. Все-таки я там, а он здесь. А хотелось бы наоборот.
- Нет, спасибо, не надо. Меня встречают... Ну, поехали!
Я не был дома восемь лет. Пшик вечности. И, 4.375 часть моей жизни.
Дорога мало изменилась. Все тот же - дырявый асфальт. А вот по бокам навалило. Реклама всего того, что у меня уже есть. И всего того, что мне никогда не понадобится. И всего того, на что мне, вероятно, никогда не заработать.
Дальше: бетон, стекло, безвкусица. А до этого, несколько километров безобразных хибар. Сошедший снег, как стервятник мышь, обглодал ландшафт. Объел до костей, до зеленых бутылок, до тиража октябрьских газет. Они так начинены свинцом, что не разлагаются за зиму.
Речной вокзал. Это уже моя территория. Ленинградка, застроена плотно, добротно. "А это что торчит? Знакомо-незнакомое"
- Новая высотка. Наподобие сталинской.
- А зачем наподобие, ностальгия?
- А черт его знает. Пять тысяч за квадратный метр!
- Понятно...
... На столе, с тягучей тающей слезой, бутылка водки. Время час по полудню. Welcome to Russian. Спать отправляюсь в час за полночь. Завтра, мне нужно к ней. Собственно ради этого я и прилетел. Заставляю себя не звонить. Завтра так завтра. Утомленный, сам не пойму чем (литром водки, что ли?), засыпаю.
- Ты не обижайся, но я тебя не повезу. Это другой конец Москвы. Мы знаешь, сколько в пробке простоим?!
- Да ладно, не волнуйся я такси возьму.
- И не вздумай. Только на метро. Доберешься в три раза быстрее.
МЕТРО
Как же давно я не был в метро. Здесь, под землей, время кажется замерло в нерешительности. Пихаются и вкушают лук. Все такое родное, но... раздражает. Отвык.
Приплющенный, рассматриваю карту метро. Схему помню отчетливо, а вот многие пересадки забыл. Касаюсь пальцем окончания оранжевой ветки. Рука, скользит вниз, очерчивая только мне видимый, заветный круг. Станции, на которых движение руки приостанавливается, набухают объемом и, разрывая пространство, затягивают меня внутрь.
МЕДВЕДКОВО
Мы встретились у входа в кинотеатр "Художественный". Погуляли по Старому Арбату. Съели мороженного, и, впервые поцеловались взасос. Не виделись мы девять лет. Когда-то мы были любовниками. Но, целоваться тогда мы не умели. Ей было шесть, мне семь с половиной.
Это произошло во дворе тульского цирка, в хаотично наваленных друг на друга пустых, медвежьих клетках. Мы выбрали более-менее устойчивую клетку. Я долго тыкался в розовую, вертикальную щелку.
Животный запах. Я до сих пор отчетливо помню, как пахнет медведь.
Потом, она, дрожа, попросила закончить. Мы выбрались из клетки. Я гордый, она испуганная.
- А если узнают родители?
- Мы же им ничего не скажем.
- Мы поженимся, когда вырастем?
- Обязательно...
Я врал. Я уже тогда предпочитал брюнеток. Светка была желтенькой, словно одуванчик.
...После Арбата, мы поехали к ней в "Медведково". Её родители уехали в Аргентину, и она жила одна. В метро мы снова целовались. Она смущалась, а я думал о том, что мы будем делать дома.
Дома она говорила, что всегда любила меня и обещала перекраситься. Я целовал ее, понимая, что не люблю. Зато я любил картонную коробку с надписью "SONY", которая виднелась у нее за макушкой. И любил диковинную кофейную машину, из которой само по себе текло кофе, которое привезли из Бразилии её родители. И еще, я любил её родителей, за то, что они так часто бывали за волшебной границей. А Светку я не любил.
В пять часов утра я ушел, так и не закончив того, что начал девять лет назад, во дворе тульского цирка. Я, чудом поймал такси, и за двенадцать рублей укатил в "Шереметьево". А оттуда, улетел в свою первую "заграницу".
...Двери грохотнули. Первая остановка. Расстояние между станциями на замоскворецкой линии приличное. Меня толкнули, и извинились. Приятно. Не то что толкнули, естественно, а то, что еще не разучились извиняться. Это стало невиданной редкостью. Да и извинялся типаж презабавный. В берете! Музейный раритет.
Как же долго еще ехать! И почему она, продолжая традиции, всех кто был до нее, живет на конечной остановке. И, конечно же, на другом конце города. Зачем друг отговорил меня ехать на такси? Мол, на метро быстрее. Быстере-е-е-е... Поезд дернул, унося с собой в туннель ветер.
Я так хочу ее видеть! Я так ее хочу...
Снова утыкаюсь в схему. Не касаясь рукой, взглядом, скольжу по только мне, видимому кольцу...
ПРОСПЕКТ ВЕРНАДСКОГО
Первый раз выехать за границу. И в первый раз вернутся из-за границы. Второе, пожалуй, притягательней. Туда - будоражит ощущение неведомого. Оттуда - этим, ранее неведомым, поделиться.
- Подайте трусы, пожалуйста...
- Э-э?
- Они там у вас, рядом с подушкой.
Девушка, лежащая рядом со мной на второй полке купейного вагона, протягивает руку. Азербайджанец внизу, делает глаза, и, шевеля носом, протягивает ей мои плавки. Через минуту, скомкав вафельное полотенце, испаряется. Хоккеист, с противоположной нижней полки, ржет: "Ну, вы и дали вчера жару ребятки!"...
... Мы с хоккеистом пьем водку в вагоне ресторане. Цыпленок табака расчленен по-братски. Графинчик, напоминающий мензурку, радостно потеет. Сиськи официантки лежат у меня на темечке. Из-под них я заказываю заливной язык.
- Ты из Риги?
- Не-а, проездом. Из Праги возвращаюсь.
- Комсомолец?
- Не-а, артист.
Зазываем еще по сто. Долго пререкаемся, кто будет платить. Плачу я. Хоккеист, что бы ни
остаться в долгу заказывает еще четыреста. Долг платежом красен. Его нос и мои щеки краснеют.
- Видал чувишку, у нас в купе? Ничего себе.
- Да так... Мне больше тёмненькие нравятся.
- А этот, другой попутчик, видал, как на нее зенки пялил. Щас даст ей просраться!
- Да-а...
В купе, непроглядная темень. Привычным рывком, как никак вся жизнь в поездах, влетаю на второй этаж. Лежа раздеваюсь. Девушка спит напротив. Посопев, шепчу:
- Спишь?
- Нет. Этот внизу совсем достал. Не могла дождаться, пока вы вернетесь.
- Можно я к тебе?
- Нет...
...Мы стоим на балконе и курим. Девчонки, щебеча выходят в комнату. Там играет музыка и танцует несколько пар. Сергей протягивает мне сигарету. Дорогущим, полтора рубля за пачку, "Мальборо" меня не удивить. Я же только что оттуда. Достаю свой "Кэмэл".
- Ну, мамочка дает! Снять чела в поезде и сразу привести домой! Ваще-то это не ее стиль.
- А почему вы ее называете мамочка?
- Ну, так всегда всех накормит, напоит и ... спать уложит.
- И постирает.
- Чё?
- Постирает. Я штаны в ресторане обляпал. Мы как с вокзала приехали, она сразу постирала.
- Во-во. Ма-а-а-амочка!
Компания возвращается на балкон. Балкон не по совковому просторный.
- Вон там, живет мой шеф. - указываю на высотку напротив, и зачем-то добавляю. - Его отец был зятем Брежнего.
- А, это тот, циркач.
- Какой из них? КИО или...
Я отстраняюсь. О Семье, они знают многим больше, моего. Выхожу в комнату. "Мамочка" спешит за мной.
- Ты останешься?
- А ты живешь одна?
- Родители на даче. У нас дача напротив Михалковых...
- А-а... - смотрю на стену. - Красивая картина.
- Это Шемякин.
Ночью я стараюсь гораздо больше, чем хочется самому. Под утро она шепчет: "Я так влюбилась в тебя...". Я засыпаю.
Просыпаюсь оттого, что она делает мне минет. Ласковая, чудная девочка. Мамочка! Я открываю глаза, и смотрю на картину Шемякина.
Она полюбила меня, а я полюбил живопись.
... Вагон метро опустел. Никогда не понимал, отчего, если это не час пик, вагоны, то неожиданно освобождаются, то, так же неожиданно, словно лодка тонущего судна, набухают людьми.
Плюхаюсь рядом с беретом. Напротив, пьяная, неопрятная морда, пускает слюни во сне. Если пройти по всему составу, то в каждом вагоне, встретишь точно такую же морду. А рядом непременно, приличную, скорчившуюся от брезгливости, гражданку. Вначале, она долго рассматривает свободное место, рядом с мордой. Потом, усталость берет верх, и она, поджав губы, присаживается.
- И куда смотрит милиция?! - шепотом возмущается берет, поворачиваясь ко мне. - Разве можно допускать пьяных в метро.
Я сдержанно пожимаю плечами.
- Понаехали! Всю Москву загадили.
Еще более сдержанно киваю головой. Берет вероятно одинок, и рад собеседнику. Даже такому немногословному, как я.
- Вот по вам сразу видно... мАсквич.
Я щурюсь, и достаю из кармана серебряную фляжку с виски. Делаю глоток. Берет обижено отворачивается.
Напротив меня схема метро. Я считаю остановки. Ну, когда же конец, этой бесконечной ветки. Я так соскучился...
ЩЕЛКОВСКАЯ
Я не мАсквич. Я вообще черт знает кто. С четырнадцати лет ючусь по родственникам.
Когда-то мой дед с бабулей жил на Арбате. Две малюсенькие комнаты, в огромной, как конюшня, коммунальной квартире. Дед не любил Москву. Как только представилась возможность, переехал в просторный волжский город. Дед любил рыбалку, широту Волги, и степную красоту Нижнего Поволжья. В шестидесятые годы, никто даже и не мог предположить, что сейчас те две убогие комнатушки будут стоить столько же, сколько стоит приличный замок, где-нибудь в Нормандии.
Я же, никогда не переваривал колючую пустынность степи и размеренную провинциальную жизнь. Вымучив восемь классов, сбежал в Московское Цирковое училище. Жил у тетки. В небольшой квартире, две ее дочери (мои кузины), дочь старшей дочери (моя племянница), собака и я.
Вероятно, раньше люди были добрее. Я никогда не чувствовал себя лишним в этой семье. Меня кормили, поили и любили. Любили настолько искренне, как можно любить только родного сына и брата. Особенно тепло, ко мне относилась Леночка. Моя двоюродная сестра.
Летом, мы часто ходили купаться на пруд. Наблюдая за Леночкой, я изнемогал от желания. Она была старше меня на десять лет. Я хотел ее страстно, до боли в грудине. Она кокетничала с молодыми людьми и на меня, естественно, не обращала внимания. Я был только брат, и, любила она меня исключительно как брата.
Мне же хотелось, хоть на минуту перевоплотиться в одного из ее ухажеров. Подержать ее руку. Прикоснуться к плечу. И безумно хотелось заняться с ней сексом.
Тем летом все московское семейство уехало на Волгу к моим. В Москве остался только я и Леночка. У меня были каникулы, но уезжать я не хотел. Мне и в Москве было хорошо. А Леночке на работе не давали отпуск.
В первую же ночь я залез к ней в постель.
Она вначале смеялась, отбрыкиваясь от моих неумелых ласк. Потом рассердилась. Принялась, вещать о родственных узах и разнице в возрасте.
Меня, не переставая била дрожь. Я сидел на краю постели и чувствовал себя разбитым и униженным. Я все испортил! Никогда у меня больше не будет прежних, нежных отношений с моей Леночкой.
Дрожь не проходила. Я сидел, накрыв руками живот, пытаясь скрыть эрекцию. Леночка, некоторое время разглядывала меня, так, словно увидела впервые. А потом... вероятно пожалела.
Я не жалел об этом никогда.
Во взрослый мир я вошел без боли и разочарования. Я не резал вен, от неудавшейся любви и не травился барбитуратами...
... Время внутреннее не совпадает со временем внешним. Внутри, резиновый шнур, натужно наматывался на барабан нетерпения. Снаружи, время шло своим, привычным чередом.
На следующей станции, мне пересаживаться. Я смотрю на часы и понимаю, что выехал слишком рано. Через полчаса я уже буду в "Беляево". На сорок минут раньше, чем там появится она.
Краем глаза я улавливаю, что берет, удивленно разглядывает мои часы. Прячу, сверкнувший топазом браслет, за манжету. Не очень-то я гармонирую с остальными пассажирами. Загорелое лицо, оттеняет серый, шерстяной свитер. Дорогое кашемировое пальто, блестящие, без пятнышка грязи, туфли. Эдакий гламурный мухомор, на мицелии шампиньонов.
Правда и в Москве, стали одеваться чище, опрятней. Турецко-китайская легкая промышленность, заботливо приодела наше население. И хотя я и выгляжу чужеродным элементом в этом вагоне, люди сидящие со мной рядом, мне намного милее, тех, что мчатся над нашими головами, запакованные в серебряные броневики, с аббревиатурой "D&G" на фуфайках. Если конечно не считать - морду.
Морда, проснувшись, выходит вместе со мной. "И как они умудряются не проспать нужную остановку?" Смотришь на такого, погруженного в непробудный сон, и кажется, что он, по идее, должен проснуться лишь под утро. Где-нибудь в депо метрополитена. Ан нет. Открыл левый глаз за секунду до остановки, хитровато огляделся, подобрал слюни, и, гордо вышел.
Я не иду на пересадку, а по эскалатору выбираюсь наружу. У меня есть время, и я решаю вдохнуть свежего воздуха.
При виде разрушенной гостиницы "Москвы", щемит сердце.
ТЕАТРАЛЬНАЯ / ПЛОЩАДЬ РЕВОЛЮЦИИ
- Познакомься, - режиссер, рядом со мной, указывает на человека, стоящего рядом с нами у ограждения. - Замечательный художник. Человек, которому мы обязаны всей этой красотой. Господин Краснов.
Щеки известного декоратора покрыты многодневной щетиной. Он пожимает мою руку и смотрит мимо меня. Ваятель жутко занят и напыщен. Вокруг него раскинулись египетские пирамиды и римские колоннады. Его рукотворные творения. Все эти конструкции, возвышаются над Красной площадью, затмевая кремль. За ними, огромное итальянское шапито почти поглотило мавзолей Ленина. Камни из брусчатки аккуратно извлечены, и на их место вбиты металлические ломы, поддерживающие тент.
Газеты того времени, особенно левые, захлебывались от гнева. Такого кощунства Москва давненько не видывала.
А кладбище на Красной площади - не кощунство?
Я отхожу от Краснова и нервно оглядываюсь. "А вдруг она передумала?!". С минуту на минуту должна подойти девушка, которую я должен провести через милицейский кордон. Меня переполняет нетерпение. Сегодня, после представления, должно произойти то, о чем не мог и мечтать ни один советский человек. То бишь - извращенный советский человек. Или юноша, играющий в диссидентство.
... И москвичей, и гостей, приехавших в столицу на фестиваль, поселили в гостинице "Москва". Со своей навязчивой просьбой я обзвонил всех своих подружек. Все, мне весело отказали. Я уже отчаялся, когда в баре гостиницы ко мне подсела местная проститутка.
Я отказался от ее услуг. Но, потом, спохватившись, заказал ей выпить, и изложил свою идею. Она, внимательно посмотрела на меня, прищурилась... и назвала цену. Цена равнялась всему гонорару, который я зарабатывал на этом фестивале. Я согласился...
... - Да кончай же ты побыстрей, ради Бога! - она заполошно вертела головой по сторонам. - Ведь посадить могут!
- ...
- Ну, ты и придурок! - девушка одернула юбку с живота на талию. - Хотя... я в своем родном Харькове и думать не могла, что меня, когда-то, отжарят раком на Красной площади, напротив мавзолея дедушки Ленина.
- Вот, возьми, это твои деньги.
- Я к тебе сегодня загляну в номер? Да ты не напрягайся, я в счет уже уплаченного...
ТАКСИ
...Я решил не возвращаться в метро. Прошел на Тверскую, и встал у обочины. Повинуясь моему жесту, инвалид отечественного машиностроения, из крайней полосы, подрезав всех, кого только мог, рванулся ко мне. Гражданин, далекий оттого, что бы называться аборигеном, преданно посмотрел в глаза. За ним в ожидании притаились еще несколько машин.
- Мне в Беляево.
- Сколько???
- Да поехали, не обижу.
- Дарога знаешь?
- До свидания...
- Эй, найдем, зэмляк.
- Найдем, но без тебя.
- Я-на-сы-пы-сым!
"Ну, моей маме это бы вряд ли понравилось".
Никогда раньше не думал, что машина может двигаться злобно или добродушно. "Копейка", рванула с места горя ненавистью. Подползла, стоящая рядом "ВОЛГА".
- Куда вам?
"Вам - это уже гораздо лучше".
- В Беляево.
- Триста рублей.
- Хорошо, только побыстрей.
- Побыстрей на метро.
- Это, я уже сегодня слышал...
БЕЛЯЕВО
Я конечно опоздал.
Она стояла у входа в метро, закутавшись в норку. В Германии норковые шубы носят только в Баварии. И только старухи. В Москве... впрочем, вы знаете. Мой друг, перебивается с копейки на копейку, а у его жены такая норка, что баварские бабушки задохнулись бы о зависти.
- Прости, опоздал. Такие пробки везде...
- Да ладно, я привыкла. Лучше бы на метро поехал.
- Да... ну, мы куда? К тебе?
- У меня дома мама. Пойдем куда-нибудь в кафе посидим.
В том, о чем она мне рассказала, пряча неловкость на дне своих зеленых глаз, не было ничего необычного. Все замылено, как сюжет дешевого сериала. И то, что с нашей последней встречи прошло достаточно много времени. И что в ее жизни перемены. И то, что я должен ее понять. И, и, и, и... Ничего необычного, ничего нового.
Говорила в основном она. Я вежливо, порой участливо кивал головой. Не задавал глупых вопросов.
"Зачем, просила, приезжай поскорей?"
"Зачем, говорила, что любит?"
"Зачем, я черт подери, тащился сегодня, через весь город?".
Ей, эти вопросы, я не задавал. Я их задавал самому себе.
Извинившись, я отлучился в туалет. Опустошил фляжку виски, и сполоснул холодной водой лицо. Уставился на себя в зеркало, разглядывая виски, тронутые сединой. "До седых волос дожил, а как был дураком, так и остался" - успокоил я себя.
Я расставался со многими женщинами. Некоторые оставляли меня. Но, как правило, перед разрывом уже более или менее, все было известно. На сей раз новость шандарахнула меня обухом по голове. Обух на то и обух - не смертельно, но больно.
Я вспомнил ее глаза, обрамленные пушистыми ресницами. Я так сильно люблю ее, что готов все ей простить. Но прощать собственно было нечего. Она не изменяла мне. Не лгала. Просто, у нее, появился кто-то другой. Она так и выразилась "кто-то". И все. Это "кто-то", было настолько эфемерным, расплывчатым, как дым от тонких сигарет, которые она курила одну за одой, что я даже не решался ревновать...
...У выхода из кафе, мы тепло распрощались и даже поцеловались. Я не делал поз. Она хвалила меня, за то, что я такой понятливый. И, слава Богу, не предлагала остаться друзьями.
Попросила не провожать.
Я некоторое время смотрел ей в след. Потом перевел взгляд на тонущий в лужах, край тротуара, и, зашагал к входу в метро.