Утром, когда весть о пожаре облетела церковный двор, появились люди в военной форме. Поползли слухи, что приехало ОГПУ разбираться в том, кто поджег Кадетова, и теперь всех мужиков арестуют. Новость принесла Дарья, но она была так напугана, что Хохол сразу не понял, о чем она хотела рассказать. Разобравшись, он успокоил её, сказав, что Андрей не такая уж большая шишка и, скорее всего, прибыла смена караула, которая будет сопровождать их в дороге. И как всегда оказался прав.
Передача власти прошла быстро. Старый начальник со своими милиционерами отбыл в город, а новый обошел и деловито осмотрел территорию церкви, выставив по ходу часовых. Во всем его поведении чувствовалась армейская выправка. Одет он был в длинную шинель с разговорами, шапку-кубанку с красным верхом и хромовые сапоги. Знаков различия у него на одежде не было, как не было их и у сопровождавших его новых охранников. Он потребовал к себе старост, по спискам проверил наличие людей, вышел на середину церкви и громко объявил:
- Я начальник вашего эшелона, прошу любить и жаловать! Никаких
беспорядков не потерплю и поэтому походы в село отменяю! Этой же ночью громкие голоса охраны разбудили спящих людей. В распахнутые двери от Дона потянуло ночной свежестью. В тусклом свете "летучих мышей" зашевелилось многоголовое и многорукое чудище многоликой толпы. Люди ёжились от прохлады, сбрасывали с себя остатки сна и не сразу поняли, что от них хотят. Они сбились в кучу и притихли в ожидании, ожидая решения своей судьбы. Малыши сидели на руках своих родителей. Ребятишки повзрослей, держались за юбки матерей и штаны отцов. Село еще спало в молчаливых, темных избах и кругом стояла зловещая тишина. Даже собаки, неизменные нарушители тишины, забились в свои конуры и молчали. Только в церкви толпились те, кого лишили сна и покоя. Но вот ворота ограды открылись, толпа дрогнула и люди, окружённые охраной, потянулись нестройной колонной вдоль затаившихся и равнодушных к их судьбе дворов. И только когда последние избушки остались позади, вслед ушедшим заголосили петухи, словно посылая обездоленным людям, свое последнее прости - прощай. Их повели той же дорогой, по которой вели сюда. Охранники негромко, с матерком, торопили, пытаясь в темноте поскорей увести людей подальше от любопытных глаз. Люди на прихваченном морозцем песке спотыкались, падали, на них натыкались другие, валились на упавших, проклиная всех и вся на этом свете. Как ни торопили людей, но когда они пришли на станцию, на востоке слегка посерело, и тьма стала рассеиваться, предвещая утро. Контуры редких строений и человеческие фигуры стали вырисовываться более четко и все вздохнули с облегчением. Люди, хотя и были измотаны переходом и бессонной ночью, сразу обратили внимание на то, что тупик заставлен двухосными товарными вагонами во главе с попыхивающим паровозом. Начальник эшелона позвал к себе старост. Хохол ушёл, но через некоторое время вернулся и повёл свою группу вдоль состава. Посередине эшелона он остановился и распорядился грузиться, указав на вагон. В вагоне был наведен порядок, и по всему чувствовалось, что к нему приложили руки. По обеим сторонам от двери в два уровня были сколочены нары из оструганных досок, в дверях висела деревянная стремянка, а на люках прикреплены железные решётки. Посредине вагона к полу был прибит большой железный лист, но печки не было. Зато стояло пустое ведро. Не трудно было догадаться, что сделали всё это на заводах и в депо Козлова, Грязей и Воронежа, выполняя срочное указание руководства области.
Когда все забрались в вагон и затащили в него нехитрые пожитки, Хохол обратился к своим друзьям по несчастью:
- В германскую мне уже приходилось ездить в таких вагонах. Правда, тогда размещали по сорок человек, а нас здесь сорок шесть, и поэтому, чтобы не было скандала, я сам распределю места. И прошу не возникать! Справа наверху нары займут батюшка с матушкой. Егор Иванович с сыном и снохой рядом, потом Дарья Пономарёва с детишками и я - всего одиннадцать человек. Внизу Митрофан и Никита Пономарёвы с семьями. Правда, вас семнадцать человек, но почти треть взрослых. Взрослые смогут спать по очереди. Слева наверху спать будет Никифор Дымков со своим семейством, а на нижних нарах Чульнев Григорий со своим. Кому не нравится, пусть привыкает, выбирать не из чего. И прошу, наконец, всем понять, что ремонт вагонов делался не для поездки на соседнюю станцию. Повезут нас далеко, так что заручайтесь дружбой и взаимовыручкой на все время нашего долгого путешествия. Кроме того, вы сами знаете, что все эти дни продукты нам не давали, да и в дальнейшем, судя по всему, нас никто кормить не собирается. Поэтому прошу экономить еду и по мере возможности делиться друг с дружкой. А теперь укладывайтесь на нарах и отдыхайте!
Еще не успели люди расположиться на своих местах, как к вагону подошли два охранника, заглянули вовнутрь, закрыли двери и набросили накладку. В темноте шум утих, люди затаили дыхание, прислушиваясь к звукам за стенками вагона. Когда прошло первое замешательство, всем окончательно стало ясно, что эти массивные двери навсегда отрезали их от дорогого и привычного с детства мира, в каком суждено было родиться, познать радость и горе и откуда их вышвырнули неизвестно за какие грехи. В висках стучало,на части рвались сердца, вопили души:
-Прощай родная земля, прощай отчий дом! Придется ли кому-нибудь из нас вернуться назад?
Ближе к обеду двери открылись, и охранник сказал, что дети и женщины, кому нужно, могут выйти на улицу. Как только поступила команда, из всех вагонов посыпались бабы, девки и ребятишки. Взрослые тут же сбились в кучки, и повели оживлённый разговор, делясь последними новостями, хотя у всех они были одинаковые. Дети за эти дни отвыкли от весёлых компаний, шутливых игр и близких друзей. Они плохо разбирались в сложившейся обстановке, в своей трагедии, но тоже чувствовали, что обычный уклад жизни безвозвратно утерян и старались держаться поближе к родителям. Для Ванюшки самым близким человеком в вагоне, не считая матери, был дядя Ваня. Он считал его мудрым и умным, ибо все мужики обращались к нему за советом. Рядом с ним он чувствовал себя, как за каменной стеной и был уверен, что дядя всегда сможет защитить и даже справиться со страшными охранниками. А охрана, выпустив из вагонов женщин, отошла на приличное расстояние, дав возможность справить нужду. Через некоторое время женщины и дети вернулись. Около вагонов стало пусто. Потом разрешили выйти мужикам. Они попрыгали на обочину, и у кого была возможность, закурили. Другие угрюмо молчали. Да и о чем было говорить, если за эти дни так никто и не смог понять, что их ждет впереди. Вдруг Хохол встал и, не сказав никому ни слова, пошел к ближайшему охраннику. Подойдя к нему, он поздоровался и спросил:
- Послушай, служивый! Долго ли мы будем здесь стоять? Уже солнышко высоко стоит, а мы ничего не ели. Ребятишки и взрослые голодные. Кормить, как я вижу, нас никто не собирается, вот и хочу узнать, успеем ли мы приготовить себе еду?
- Успеете! Готовьте столько, сколько хотите, поедем мы не скоро. Передай, если ещё не слышали, что можно сходить в хвост состава к колонке за водой, - добродушно ответил молодой охранник.
Хохол поблагодарил его за доброе слово и вернулся назад. Передав мужикам ответ охранника, он посоветовал тут же заняться едой и запасом воды в дорогу, а то придётся в вагоне сидеть не только голодными, но и без воды тоже. Спустя некоторое время, вблизи вагонов то там, то здесь запылали костры из наваленных неподалеку старых шпал и мужики, взяв припасы, принялись готовить незамысловатую еду себе и сидящим в вагонах родственникам. На закате солнца их загнали в вагоны, двери закрыли, и над тупиком стихло. Вечерний свет с трудом пробивался через зарешёченные вагонные люки, лениво разгоняя темноту. Люди укладывались спать, а в это время в голову лезли одни безрадостные мысли. Вспоминали войну, тиф, голод, продотряды. Но это было божьей карой за людские грехи, которая постигла всех без исключения. А вот за что именно их, да ещё в мирное время, лишили всего, что было нажито каторжным трудом, лишили свободы и теперь, словно скот, загнали в вагоны, внятного объяснения для себя не находили. К тому же скот при перевозке поят и кормят, а тут сотни детей, больных стариков, крепких и работящих мужиков и баб взяли и обрекли на голодную смерть. Выходит, что их и за скотину не считают. Так думали люди, заточенные в эти деревянные коробки на чугунных колесах. С наступившими сумерками вдруг раздался длинный, душераздирающий гудок паровоза, словно посылая последний привет родным местам, лязгнули буфера вагонов, и поезд плавно тронулся, набирая ход. И тут в ответ паровозу заголосила сноха Никифора Настя, её завывание подхватили ещё несколько баб, к ним присоединились ребятишки, и вскоре весь вагон в едином порыве выл от безысходного горя и невыносимой тоски. Поезд, между тем, набирал скорость. Колеса весело перестукивали на стыках рельс, выговаривая: "Так и вам и надо, так и вам и надо!" Эшелон с ходу проскочил станции Воронеж-Курский, Воронеж-Пассажирский, Сомово и втянулся в зеленый коридор соснового леса, обступавшего с двух сторон железное полотно. Под мирный перестук колес и покачивание вагона, люди, сморенные тревогами и переживаниями, постепенно засыпали, забывшись в тревожном сне. Не спалось только Хохлу, который сквозь решётку бокового люка внимательно всматривался в темноту ночи. Но вот лес расступился, и навстречу выплыли огоньки довольно большой станции. На фронтоне промелькнувшего вокзала явно проступили буквы "Графская". Хохол понял, что их везут на север, и вскоре тоже уснул.
Поезд без остановок шел всю ночь и остановился только утром. Через некоторое время за стеной вагона послышались голоса, и двери со скрежетом открылись. Солнышко стояло довольно высоко, и его лучи ласково пригревали всё вокруг, наполняя воздух ароматами пробуждающейся земли. Если бы к этому не примешивался приторный запах мазута, железа и угарного газа от паровоза, да не маячили охранники с винтовками, стоявшие на значительном расстоянии от эшелона, то можно было бы сравнить это утро с утром уже далёкого, но такого милого сердцу села. Поезд стоял на втором пути небольшого полустанка. По одну сторону состава, за редкими акациями лесополосы, раскинулся зеленеющий пригорок. На противоположной стороне расположилось здание приземистого, обшарпанного снаружи, вокзала. Неподалеку от него стоял маленький домик с белыми занавесками на окнах, очевидно жилище служащих полустанка, и багажный сарай. На горизонте белели хатки какой-то деревни. Как и накануне, женщинам и детям разрешили первым выйти из вагонов. Они тут же воспользовались этим и запрудили весь косогор вдоль эшелона. Управившись со своими делами, женщины стали собирать проклюнувшиеся из земли поросли молодой крапивы и щавеля. Загнав женщин назад в вагоны, охранники выпустили мужиков, которые в придорожной лесополосе стали заготавливать ветки, сходили за водой в колодец около вокзала. Спустя некоторое время вдоль вагонов задымились костры, и люди, под присмотром конвоиров, стали готовить себе еду. Пока Хохол колдовал над ведром с жиденькой пшенной кашей, к нему подсел Чульнев, за все это время не проронивший и двух слов, спросил:
- Скажи, Иван Иванович, почему нас остановили здесь? Может быть, тут и переселят? Как думаешь?
- Ты, Григорий, вроде не дурак, а рассуждаешь как малое дитя. Ты, думаешь, что раскулачили только нас? Вон видишь вдалеке деревню, так знай, что в ней тоже потрясли мужиков, а теперь везут родимых впереди нас, а если еще нет, то повезут следом. А по-твоему выходит, что их выселят, а нас на их место поселят? То есть поменяют шило на мыло? Нет, милый мой, трясут всю Россию. Недавно мне рассказывали, что в казачьих краях выселяли сразу целыми селами, поголовно. Не думай, что мы самые разнесчастные. Несчастными будут и те, кто остался дома. Еще только весна и что же? Мельницу полой водой снесло, скотины и половины не осталось, а если бы мельница и осталась в целости, то на ней нечего молоть будет. Землю отобрали, а засеяли только на треть. Так что, Григорий, выбрось из головы фантазии и думай как выжить, ибо нам предстоит путь длинный и очень тяжелый. У вас есть хоть какие-нибудь продукты?
Григорий не ответил, молча поднялся и пошел к своим, свесив голову на грудь.
Ванюшка с сестрами с жадностью и надеждой смотрели из вагона на булькающее в ведре варево, которое готовили им дядя Ваня. Не бог весть, какая была эта еда, но и ту ждали с нетерпением, так как мучительно чувствовали голод, который не отпускал, ни на минуту, ни днем, ни ночью. Хохол знал, что его попутчики голодают, но постоянно твердил об экономии продуктов. В жидкий кулеш он положил несколько маленьких кусочков сала. Дарья ребятишкам намазала тонким слоем топленого масла по куску черствой лепешки. Хотя этого было мало, но все понимали, что таким образом можно какое - то время продержаться. Дети голодали, обвиняли в этом дядю Ивана, и только много лет спустя убедились в том, что он был прав, прижимая еду.
Который день подряд, поезд, под перестук колес, все дальше уносил людей от родных мест. Они уже привыкли к установленному порядку. Ночью, в закрытых вагонах, их везли, а днем загоняли в тупик на каком-нибудь пустынном полустанке и давали возможность перевести дух. На ночь в вагоне обычно укладывались и молчали, но чувствовалось, что спят не все. Ворочались, охали, вздыхали на жестком ложе. Очевидно каждый, в одиночку переживал свое горе. Но вскоре всему этому пришёл конец. Появились больные, маявшиеся зубами, животами, головной болью. У Насти Дымковой пропало молоко, и её ребенок от голода кричал не переставая. Иван посоветовал дать ему кусок хлеба, который размочил в воде, завернув в тряпочку, но мальчик такую соску в рот не взял и продолжал надрываться от крика до тех пор, пока не охрип и стал синеть. На другой день он умер. У матери, обезумевшей от бессонницы и голода, не нашлось сил даже оплакать своего ребёнка, и она бессмысленно смотрела на его худенькое тельце, почти прозрачное и воздушное. Чульниха обтерла трупик влажной тряпочкой и завернула в лоскутное одеяльце. Отец Василий прочитал над ним молитвы, и Фёдор вынес мертвого сына из вагона. Григорий Чульнев вырыл на обочине могилку, уложил в неё мертвого ребенка и забросал его землей. Вокруг не было ни куста, ни деревца. И осталось сиротская могилка без креста и надгробья. Что ждало впереди других?
На второй день после смерти внука слегла Акулина Дымкова. Жалея внучат и детей, она почти ничего не ела, таяла на глазах и безропотно шла к своему концу. Как жила она молчаливой и покорной, так и умерла - тихо и незаметно. Кинулись только утром, когда поезд стоял на очередном разъезде, а Дымковы собрались завтракать. Вся большая семья очень любили бабушку, и её смерть повергла всех в шок. Сначала заголосили снохи и внуки, следом присоединились и дети. Женщины, рыдая, столпились возле нар, где лежало высохшее тело их подруги по несчастью. Оплакивали они не только бренные останки усопшей, но и свою горькую судьбу, которая уготовила им страдания и могилу в чужой, неизвестной стороне. Чульниха прикрикнула на баб и заставила их умолкнуть. Потом они обтёрли тело Акулины мокрой тряпкой, завернули её в какое-то тряпьё, и заставили мужиков вынести труп на улицу. Над неглубокой ямой, вырытой с помощью топора и обломка доски, батюшка Василий прочитал молитву, и могилку засыпали. Никифор срубил березку, соорудил крест и воткнул его в мягкую землю могильного бугорка. В это время с косогора спустился охранник, вытащил самодельный крест из могилы, сломал его и забросил в кусты, объяснив, что приказано не оставлять после себя следов. В тот же день, когда похоронили Акулину, в поезде умерло еще одиннадцать человек.
Через три дня, после похорон Акулины, умер Митрофан Пономарёв и его мать Матрёна, оставив на голодную смерть десять ртов. В тот же день из других вагонов вынесли и похоронили еще двенадцать умерших. Егор Иванович, после смерти брата, стал понемногу прикармливать оставшихся девчонок и сына. Но у дяди тоже не было продуктовых кладовых.
После очередного печального обряда мужики, присев на бровку кювета, курили и размышляли о своей судьбе.
-Мне вот ночью не спится, в голову лезет всякая чертовщина, - нарушил молчание Никифор Дымков.
- Ну и что же тебе лезет? - спросил Чульнев.
- Думаю, что не должны нас морить голодом. Я сюда что? Шел по своей воле? Меня забрали насильно, загнали в скотский вагон, везут на край света, а раз это так, то будьте добры, хоть кормите меня. Не знаю как вы, но я не верю, что нас обрекли на голодную смерть. Если это так, то зачем нас куда-то везут? Не лучше и дешевле было бы запереть нас в церкви и дождаться, когда мы все передохнем. А, может быть, наши охранники припрятали хлебушек, который должны раздавать нам? Кто их проверит, кто учтет, куда он делся?
- Слушай, Никифор, не спиться не только тебе, - как бы рассуждая сам с собой, произнес Хохол. - Я тоже думаю и ничего хорошего не придумал, но сделал кое-какие расчеты. Вы знаете, сколько людей едет в нашем поезде? Не знаете? Так я вам скажу: одна тысяча триста шестьдесят душ по списку. Мы едем третью неделю. Если бы нам на одного человека выдали по фунту хлеба, то за это время мы бы съели пять тонн. А если мы проедем еще две - три недели, то потребуется в два раза больше. Выходит, что для хлеба нужен отдельный вагон, которого нет. Все вагоны заняты людьми. Кроме того, ночью нас везут, не открывая на остановках, а днем загоняют в такие дыры, где не только хлеба, но зачастую и воды негде взять. Может быть я не прав, но думаю, что всё это делается неспроста. Начальство прекрасно знает, что мы голодаем. Выходит, им наплевать на то, сколько людей доберётся до места. Главное состоит в том, чтобы убрать нас поскорей с глаз подальше, а подохнем мы с голоду сейчас или замёрзнем на севере потом - все равно. И ещё. Нас везут не отдыхать, а ишачить на самых тяжёлых работах. Для этого требуется мужская сила и чем больше по дороге передохнет стариков, женщин и маленьких детишек, тем лучше.
- Так что? - вскочил на ноги крепкий, как орешек, Мишка Дымков. - Может отнять у охраны ружья, запереть ее в вагоне и разбежаться?
- И куда же ты побежишь? - усмехнулся в ответ Хохол. - Ну, один ты можешь сбежать, да и то едва ли. Денег у тебя нет, а если и есть, то куда ты денешься без документов. А куда ты денешь стариков, старух, баб, детишек? Нет, Мишка, терпи до конца, а там видно будет. Лучше думай, как не умереть с голоду.
Как ни думали мужики, а люди не переставали умирать. Для всех полной неожиданностью стала смерть Григория Чульнева. Он не жаловался на здоровье, не болел и вдруг угас. Умерла его внучка двенадцатилетняя Таня. Следом, на второй день, дочка Полина. Сначала детишки маялись животами, потом открылся кровавый понос и рвота. Они не слазили с ведра, которое для нужды поставили у двери, но никто и ничем не смог им помочь. Власти, загнав сотни людей в вагоны, не собирались их ни кормить, ни оказывать врачебную помощь. Да пошли хоть дюжину врачей, результат был бы один, так как люди, обезумевшие от голода, ели подряд все, что росло вдоль железной дороги. Правда, после трех смертей, последовавших друг за другом, матушка посоветовала Хохлу, чтобы он запретил всем пить сырую воду и потреблять траву и ветки без варки. С этого момента в вагоне постоянно стояло ведро с кипяченой водой.
Кому-то в голову пришла мысль, и с помощью нехитрого приспособления из трех кусочков проволоки, мужики стали ловить сусликов. На них, на каждой стоянке, ребята и взрослые устраивали настоящую охоту. Нежное мясо сусликов стало серьезным источником поддержки силы удачливых охотников и пополнения их скудного рациона питания. Без всякого преувеличения можно утверждать, что эти незаметные грызуны в то время спасли жизнь не одному голодному человеку. Но большинство людей были не в силах ловить сусликов и умирали от голода. Они не бились в агонии, не стонали, не жаловались, а молча угасали, как догоревшие свечи и, оставшиеся в живых, в скорбном молчании провожали их в последний путь, дожидаясь своей очереди. Больше не было слышно надрывного плача над покойниками, не было душераздирающих сцен. Отец Василий на своих старческих ногах ежедневно обходил вагоны, отпевая покойников, иногда принося матушке скудные подаяния.
К похоронам привыкли и считали их в порядке вещей, но подкралась другая беда, которую не ждали. Вечером, когда тронулся поезд, в вагоне не досчитались двух девок умершего Митрофана Пономарёва: Машу, по прозвищу Галда, и Нюрку. Они были погодками: Маше исполнилось восемнадцать, Нюрке семнадцать. Пропажа сестёр встревожила весь вагон. Фекла, оставшись одна во главе большого семейства, не так сокрушалась в связи со смертью мужа и свекрови, как с пропажей дочек. А между тем пошли догадки, разговоры, домыслы. Одни говорили, что они пошли к своим подругам в другой вагон, да там и остались на ночь, что часто случалось в свое время дома. Другие предполагали, что они просто зазевались и отстали от поезда. Некоторые выдвигали более серьезные предположения, говоря, что они просто сбежали из-под охраны и решили вернуться домой. Долго думали и гадали о странном исчезновении, но все прояснилось утром, когда поезд остановился на очередном, пустынном полустанке. Первыми сестёр увидели женщины, высыпавшие из вагона. Сестры шли рядом, пошатываясь, с трудом передвигая ноги. Волосы у них были растрепаны и спускались клоками на плечи, глаза затуманены и если бы не женщины, то едва ли они самостоятельно влезли в вагон. Кроме того, им мешали какие-то свёртки из газет, прижатые к груди. Они были совершенно пьяными и на вопрос: " Где были и, что случилось?"- бормотали что-то невразумительное. Едва взобравшись в вагон, девчонки улеглись на нары и тут же уснули.
Проснулись девчата только к вечеру и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Они сидели на нарах растрепанные, с опухшими лицами и синевой под глазами. К ним подошла мать и, отвесив каждой по увесистой оплеухе, отвернулась и заплакала.
- Если бы отец был жив, он вновь умер бы от такого стыда, - приговаривала сквозь слезы Фёкла.
- А ты, матушка, хотела, чтобы и мы сдохли? - ответила Маша. - Тебе мало того, что с голоду умер отец и бабушка. Вы с батей, сообразили настрогать восемь девок, но не сообразили, как кормить нас в дороге. Люди старались запастись продуктами и ходили по дворам в Подклетном. Вы же сами стеснялись ходить с протянутой рукой и нас не пускали. Мы жить хотим, мы молодые. Ты нас не упрекай, а лучше придумай, как нам выжить!
Машка Галда, обвиняя родителей во всех бедах, конечно, оправдывалась и не понимала, что трагедия семьи от них не зависела. Другие семьи испытывали такую же нужду, но никто из детей до сих пор не обвинил родителей в своей несчастной доле. И все же после случая в семье Пономарёвых, многие с ужасом стали ожидать таких же поступков и от своих детей. И только подружки Галды и Нюрки, не поняв в чем суть дела, с нетерпением допытывались у них, что же случилось. Вскоре сестры рассказали свою историю. Оказалось, что они пошли вечером вдоль вагонов посмотреть на людей, и может быть встретить знакомых. Когда дошли до зеленого вагона, их окликнул охранник, стоявший на его подножках, и приказал подняться в вагон. Полумертвые от страха, сестры поднялись по порожкам и оказались в светлом помещении с множеством полок и маленьких столбиков возле окон. В первый момент показалось, что вагон был пустым, так как кроме охранника они никого не встретили, но не успел провожающий усадить их на сиденье перед столиком, как появились другие охранники, радостно приветствуя молоденьких девочек. Вскоре на столе появилась закуска из давно забытых сестрами продуктов, которыми их стали настойчиво угощать. С перепугу и стеснения, они сначала отказывались от еды, но приветливые улыбки молодых ребят, настойчивые уговоры, соблазнительный вид продуктов, а в придачу и многодневный пост заставили сестер отбросить стыд и страх. Охранники предложили выпить за дружбу и они, чтобы не обидеть добрых людей, с трудом проглотили обжигающую горло и желудок влагу. Хорошая закуска заглушила неприятный вкус, по телу разбежалась теплота и приятно закружилась голова. Сколько они выпили еще и что было дальше, девчата не помнили или не захотели рассказывать.
Фёкла, как могла, старалась забыть про случившееся, но через два дня, утром, пришел охранник и снова увел сестер Пономарёвых в свой вагон.
Чем дальше поезд продвигался на север, тем становилось холоднее. Повсеместно еще лежал снег, деревья стояли голыми, трава только пробивалась на небольших плешинах земли, свободной от снега. Теперь поезд шел не только ночью, но и днем. Крупные населенные пункты встречались всё реже и реже. Железнодорожные станции, в основном, были деревянными. Из вагонов люди выходили только по нужде и спешили скорее вернуться назад, под защиту деревянных коробок. Подножный корм кончился, суслики не появлялись и люди молили бога, чтобы скорее кончилась дорога. Однажды утром поезд подошел к довольно большому городу. Первому, который люди увидели с момента отъезда из Воронежа. Это была Вологда. Вскоре открылись двери вагонов и охранники объяснили, что женщины могут сходить на пристанционный базарчик и, если есть деньги, купить кое-что из продуктов. В первый момент люди не поверили, а некоторые сначала даже не поняли, что им предлагают. Но охрана предупредила, что поезд будет стоять здесь часа полтора, а поэтому женщины пусть поторопятся, так как ждать их никто не будет.
После этого женщины зашевелились. У кого были деньги, стали доставать их из различных заначек, а у кого их не было, начали перебирать свои тряпки, надеясь на них выменять продукты. В ход пошли штаны, юбки, кофты, шали. Пошла на базар и Дарья Пономарёва. Матушка не пошла - у неё не было ни денег, ни тряпок. Из драгоценностей остался только нательный крестик, подарок матери, с которым она не могла расстаться. Остальное, начиная с обручальных колец, цепочек и перстеньков, было отобрано при раскулачивании.
Когда женщины ушли, Иван Иванович закурил свою трубку и встал у двери. Спустя некоторое время к нему присоединилась и матушка.
- Вот смотрю, Иван Иванович, на этот вокзал и вспоминаю свою молодость. Как это было далеко и вроде недавно!
- Вам, матушка, знакома Вологда?
- Как же не знакома, если мы с батюшкой бывали тут неоднократно. Люди нашего круга всегда спешили на юг, за границу, на лучшие курорты, а мы, когда поженились, решили съездить в Соловецкий монастырь. Нам тогда очень приглянулась здешняя природа, понравилось местное население, в котором крепостничество не смогло задушить дух свободы и независимости. По своим взглядам и характеру местные жители в корне отличаются от жителей Чернозёмья. Это и привлекало нас с батюшкой. Мы неоднократно приезжали в этот край и исколесили его вдоль и поперёк. Так как же мне не знать эти места!
- А Вологда далеко от Москвы?
- Далеко!
- Тогда почему мы её не видели?
- А мы и не проезжали Москву, а объехали её стороной, совсем другим маршрутом. Нас, очевидно, везли через Рязань, Владимир, Иваново, Кострому. Куда повезут дальше, не знаю!
- Разве здесь много путей?
- Не очень, но есть ответвления. Если поедем налево, то попадем в Архангельск, а там Соловки. Если свернем направо, то попадем в Котлас, центр лесозаготовок.
- Очевидно, это и будет наш приют!
- Я тоже думаю так же, ибо, насколько мне известно, Соловецкий монастырь давно стал тюрьмой и там нами делать нечего. Остров этот голый, работы там нет, а держать такую кучу народа без дела глупо и невыгодно. Нет, нас заставят работать, а работа здесь одна - лесоповал!
В это время к поезду с покупками стали подходить женщины с базара. В основном те, кто купил продукты за деньги. Теперь они спешили накормить свои семьи. За ними потянулись и другие. Одной из первых пришла Дарья Пономарёва. Кроме зелени и картошки, она купила кусок мяса, несколько десятков яиц, но сварить пищу не удалось, так как охрана запретила разводить огонь на путях.
Как и предсказывала матушка, поезд свернул вправо и взял направление на Котлас. Остановившись в Коноше, поезд простоял почти целый день, предоставив людям возможность приготовить еду. Женщины рассказывали, что на базаре в Вологде продукты были дешёвыми, а местные торговки с охотой брали не только деньги, но ещё одежду и другие вещи.
Наконец, через несколько суток, ранним утром, поезд прибыл в Котлас. Он остановился на дальнем от вокзала пути, и охрана стала с грохотом открывать вагонные двери. Тут- же раздалась команда, чтобы люди выходили из вагонов с вещами. На улице было морозно и тихо. Под ногами лежал осевший снег, покрывший довольно крепким настом землю. Люди от мороза оживились и притоптывали ногами, стараясь согреться. От вокзала, через пустые рельсы, быстрым шагом подошло шесть человек. Первые трое в гражданской одежде, задние в военной форме и с винтовками за плечами. Навстречу им вышел начальник эшелона и поздоровался за руку с гражданскими лицами. Переговорив минут пятнадцать с одним из них, одетым в полушубок, начальник эшелона направился на вокзал, а охранники стали осматривать вагоны и закрывать двери. Новые конвоиры отошли в сторону от толпы, не сказав прибывшим людям ни слова.
Прошло не так много времени, как раздался протяжный гудок, и на соседний путь выползла" кукушка", ведя за собой десяток открытых железнодорожных платформ. Поступила команда платформы занять, и пока люди с шумом, гамом и матом грузились на новый вид транспорта, на востоке стала светлеть узкая полоска, рассеивая окружающую тьму. Как только люди расселись по местам, охранники влезли в будку паровоза, машинист дал гудок и состав тронулся с места. Высокие, серебристые ели тесно прижимались к железной дороге, но колючий ветер, поднятый движением поезда, вольно гулял по открытым платформам, пронизывая насквозь плохо одетых людей. На многих были надеты только пиджаки из домотканого сукна, да холодные сапоги и поэтому для защиты от ветра в ход пошли дерюжки, мешки, шали и всевозможное тряпье. Полушубки и валенки нашлись только у очень запасливых. На полпути между Котласом и Яренгой, где река Вычегда почти вплотную приблизилась к железной дороге, начальник конвоя остановил состав и приказал разгружаться. Пассажиры спустились на землю, паровоз дал гудок и покатил дальше, а оставшиеся на рельсах люди, едва стоявшие от холода на ногах, терпеливо ждали своей участи. Даже он, одетый в добротный полушубок и белые катанки, понял, что если таким образом проехать еще верст пятьдесят, то вместо людей он привезёт одни замершие трупы. Начальник подозвал к себе несколько мужиков и приказал им протаптывать дорогу по льду реки на другой берег. Он сам возглавил эту группу, а за ними потянулись и остальные. Невозможно было представить себе печальней картины, как полузастывшие, голодные, обессиленные люди вели по сугробам за замёрзшие ручки своих маленьких детишек, а некоторые несли совсем ещё маленьких на руках, прижимая их к своей груди. Оторванные от дома, от родных мест, заброшенные на край света, брели несчастные "мироеды" не зная куда, и зачем. И только то, что начальник заставил замерзших людей двигаться пешком, было единственным верным решением в этой ситуации, чтобы сохранить жизнь людям, отданным под его власть. Вскоре из-за туч появилось яркое солнце и на правом берегу стало немного пригревать. Люди приободрились, в глаза уже не бросалась явная усталость, да и дорога вдоль берега реки оказалась освобождённой от снега, была твёрдой и не мешала ходьбе. Через версту колонне разрешили остановиться и отдохнуть. Мужики наломали ельника, развели костры. Дав людям отдохнуть, начальник поднял их и, шагая впереди колонны, повёл своих подопечных на известное только одному ему место. Через час они вышли на довольно обширную поляну, ограниченную с одной стороны обрывом к реке, а с другой стороны высокими, вековыми елями. На поляне, ближе к лесу, в полукруг стояли три шалаша с чёрным кострищем перед ними. Начальник остановил толпу, вышел с подчинёнными на середину и, обратившись к людям, сказал довольно громким голосом:
- На этом месте будет ваше жительство. Как мы будем здесь жить и работать поговорим завтра, а сегодня все устали и не до разговоров. Ночи сейчас очень холодные, а поэтому нужно быть готовыми к ночёвке. Кто хочет, пусть начинает строить шалаши, другие могут всю ночь жечь костры, добро, что дров здесь хватает. А завтра шалаши начинать строить всем. В них вам придется жить до тех пор, пока мы не построим бараки с печками. В дальнейшем, кто желает, пусть строит себе отдельные дома. А теперь прошу разойтись! Спокойной ночи!
До самой темноты основным занятием для всех стало разведение костров и заготовка дров. Никто за всю ночь не сомкнул глаз. Наутро, когда мужики группами обсуждали что же теперь делать, к ним вышел начальник с двумя провожатыми, попросил внимания и сказал:
- Я уже говорил, что мы находимся на том месте, где впоследствии вы срубите себе дома и создадите село, а может быть и город. А пока будете жить лагерем, все вместе. Меня зовут Исайя Соломонович, фамилия моя Либер, по должности я комендант лагеря. Отныне вы не раскулаченные, не ссыльные, не арестованные, а переселенцы. Вас никто не будет караулить, вы люди свободные!
- Тогда скажи, начальник, если мы свободные, то почему здесь находятся красноармейцы с винтовками? - вдруг раздался чей-то голос из толпы.
- Вопрос интересный! Они здесь затем, чтобы не караулить вас, а охранять. Дело в том, что в этих местах водятся медведи, волки, дикие кабаны и даже рыси. А поэтому в ночь, на помощь бойцам, вам придется выделять по нескольку мужиков для охраны лагеря. Кроме того, прошу в одиночку в лес никому не ходить. Об этом предупреждаю всех, особенно женщин и детей. Теперь я представлю вам своих товарищей. Это вот Борис Абрамович Лохман. Он врач и будет вас лечить. Кроме того, он на первых порах будет распоряжаться продуктовым пайком. Прошу, Борис Абрамович! Представьтесь людям!
Из-за спины начальника лагеря вышел и встал с ним рядом довольно высокий и худощавый человек с рыжей клиновидной бородой и такими же рыжими усами. Говорил он ровным глуховатым голосом, уставившись своими выпуклыми глазами в одну точку:
- Товарищи! Я обязан лечить ваши недуги, но будет лучше, если бы вы не болели вовсе. Но это сказано к слову. Вся правда в том, что вам придется жить в другом климатическом поясе, в других условиях, а поэтому нужно приспосабливаться. Вас будут поджидать разные неприятности, начиная от простуды, воспаления легких и заканчивая цингой. Цинга - это такая болезнь, когда будут шататься, выпадать зубы, кровоточить десны и пухнуть лицо. Всё может закончиться смертью. Но этого можно избежать, если бы у вас был чеснок, лук и картофель, но поскольку всего этого нет, то придется пользоваться местными средствами. Самым простым средством от цинги является хвойный отвар, можно также рвать шишки, молодые побеги и просто жевать их, причем глотать не обязательно. Но, ни в коем случае не пейте сырой воды. Вот и все, что я хотел вам сказать. Будьте здоровы!
Выступив перед людьми, Борис Абрамович повернулся к коменданту лагеря, что-то сказал ему и они пошли к своим шалашам. На их место вышел третий человек. В отличие от врача он был среднего роста и крепкого телосложения. Голос был хриплым, как у сильно простуженного человека. Он откашлялся и проговорил:
- Меня зовут Владимиром Степановичем, фамилия моя Прохоров. По должности я прораб, то есть распределитель работ. Одним словом, я ваш непосредственный начальник и все вопросы, которые будут возникать у вас, прошу решать со мной. Вас привезли сюда для работы, и ваша задача состоит в том, чтобы валить лес и снабжать им строительство Беломорканала. Работа это тяжелая и неблагодарная. Мужчины обязаны будут ежедневно заготавливать шесть кубометров древесины, для женщин норма в два раза меньше. Подростки будут собирать ветки, и сжигать их. Кроме того, пока нам не прислали лошадей, бревна таскать на берег будем вручную. Когда река вскроется ото льда, мы должны быть готовы к сплаву леса. Хочу напомнить, что продовольственные пайки будут получать только те, кто работает на лесоповале. Кто перевыполнит норму, к пайку получит прибавку, если же кто не справиться с нормой, то и паёк получит соответственный. Кроме того, что нам предстоит валить лес, нужно построить несколько бараков, где вам придется жить зимой, которая бывает здесь жестокой и довольно снежной. Кроме бараков необходимо построить жильё для руководства и склад, а так же конюшню для лошадей. Но это будет завтра, а сегодня вы займитесь другими делами. Вы понимаете, что постройка бараков и других служб потребует какого-то времени, а вам нужно жить сегодня, поэтому разойдитесь по своим семьям и начинайте строить шалаши. Делать их нужно основательно, ибо в них вам придется жить до самой осени. Хочу предупредить, что кроме зверья здесь водится и другая тварь - мошка. Если зверя можно убить, испугать, натравить на него собак, то на эту нечисть нет никакой другой управы, кроме огня и густого дыма. Имейте в виду! Еще попрошу вас завтра утром опять собраться здесь со всем имеющимся в наличии инструментом.
Наутро люди вновь собрались на том же месте , где вчера слушали выступления своих начальников. Мороз спал, потянуло оттепелью. На этот раз к ним пришел только прораб. Владимир Степанович поздоровался с людьми, окинул взглядом толпу, и по выражению его лица стало заметно, что он остался недовольным. Да и чему было радоваться, если стоящий перед ним народ, внешне представлял собой кучу человеческих отбросов. Женщины, закутанные в тряпье, еще как - то походили на женщин, но мужчины являли собой тоскливое зрелище. Многие из них были одеты в женскую одежду, с накинутыми на плечи мешками, с ногами замотанными в тряпье, с осунувшимися и обросшими щетиной лицами. Все они, скорее напоминали не живых людей, а выходцев с того света, пришедших предъявить претензии живущим на земле. Прораб осмотрел это сборище убогих и, указав пальцем на Хохла, подозвал его к себе. Очевидно, он выделил его потому, что тот был единственным мужиком, одетым по сезону. На нем был добротный суконный пиджак на теплой подкладке, мерлушковая шапка, а на ногах красовались яловые сапоги.
- Назови свою фамилию, имя и отчество!- попросил его прораб.
- Зовут меня Лавлинским Иваном Ивановичем!
- Вот что, Иван Иванович, я назначаю тебя старшим по строительству бараков, то есть своим помощником. Стройматериал растет перед тобой. Размеры построек, а так же место, где будем их ставить, я вам укажу. Пока земля еще не оттаяла, срубы будем рубить на любом ровном месте поближе к лесу, чтобы не таскать бревна слишком далеко. Вот и все, что я хотел сказать. Есть ко мне вопросы?
- У меня к вам, Владимир Степанович, есть не только вопросы, но и требования, - ровным голосом ответил Хохол.- И коль уж вы меня назначили старшим, то прошу их выполнить!
- Вот как? - вскинул черные, мохнатые брови прораб.
- Вот так! - в тон ему ответил Хохол. - Вчера вы говорили, что мужчины должны заготавливать в день шесть кубометров древесины, а женщины в два раза меньше. Эти нормы установили не вы, а вышестоящее начальство и они не слезут с вас до тех пор, пока не добьются своего. Но чтобы выполнить такую норму, нужны условия. Вы же строитель, как я понимаю, и знаете, что без хорошего инструмента никакой нормы мы не выполним, да ничего и не построим. Мы получим уменьшенную пайку, вы же получите повышенный нагоняй. Чтобы не было между нами недоразумений, прошу вас сделать следующее.
Прораб слушал, а Хохол продолжал:
- Насколько я понял, у вас сейчас никакого инструмента нет, а у нас всего десять топоров и пять пил, да и те точить надо. А ведь для постройки жилья, кроме бревен, нужны двери, окна и полы, всевозможная мебель, нары. Значит, нужны доски и столярный инструмент. Для распиловки бревен на доски понадобятся продольные пилы, которых нет, а для точки пил и топоров нужны терпуги и точила. Как быть?
- Я с тобой полностью согласен, Иван Иванович, но об этом поговорим отдельно. Всем разойтись, а мы с тобой прогуляемся!
Прораб резко повернулся и упругой походкой направился к лесу. Хохол направился следом. Они шли рядом, и издали казалось, что идут два брата-близнеца. Оба широкоплечие, могучие, по-медвежьи косолапые.
- Скажи мне, Иван Иванович! - Не поворачивая головы, спросил у Хохла прораб. - Ты что, самый богатый мужик был в деревне?
- Откуда вы, Владимир Степанович, взяли это?
- Да потому, что обратил внимание, как к тебе относятся люди, да пожалуй, ты единственный из всех одет и обут довольно сносно.
- Нет, Владимир Степанович, я никогда не был богатым. Да и все остальные богатством не отличались.
- Тогда почему тебя раскулачили?
- Это долгая история!
- Расскажи, если не секрет, спешить нам некуда. Кстати вот и ель поваленная. Давай присядем, покурим, а ты расскажи свою историю!
- Был в нашей деревне умный человек,- повел рассказ Хохол,- Пономарев Сергей Егорович. При НЭПе он собрал несколько работящих мужиков и сказал нам, что пришло время переходить к культурному земледелию. Для этого нужно объединиться и всем вместе приобрести железные плуги и бороны, конные косилки, веялки и другой сельскохозяйственный инвентарь, запастись высокоурожайным посевным фондом, удобрениями. Потребуются, конечно, деньги. Во-первых, говорил он нам, у каждого в запасе найдутся какие-то деньжонки, а во-вторых, возьмем кредит в банке. Как раз в то время начали создаваться всевозможные товарищества, кооперативы и другие объединения, которые хорошо поддерживались правительством, банками и учеными. Мужики долго мялись, но все же поверили и согласились объединиться. В наш кооператив вошло двенадцать семей. Тут еще годы выдались урожайными, да хорошо помогал семенами и консультациями специалистов сельскохозяйственный институт, причем без всякой корысти. В первый год мы собрали по двести пудов с гектара пшеницы, когда крестьяне на соседних полях собирали по 50-60. Если учесть что мы стали сеять и собирать отборное зерно, которое с охотой брали все лабазники, то за три года нам удалось расплатиться с кредитом и с лихвой вернуть все вложенное в кооператив изначально. Крестьяне, видя результат, стали проситься к нам, но Сергей всем отказывал и советовал создавать свои кооперативы. Но, очевидно, не находилось толковых организаторов и дальше разговоров у других дело не шло. И вдруг все изменилось. Началась коллективизация. В один прекрасный день был созван сход жителей, на котором сказали, что отныне вся земля передается колхозу без выкупа и на вечные времена. Крестьянам предложили сдать в колхоз коров, овец, свиней, лошадей, а так же сельскохозяйственный инвентарь. Объявили, что колхозники освобождаются от продовольственного налога, и записали в кулаки всех членов кооператива, то есть нас, а также священника и мельника. Правда, самого Сергея Пономарёва и его брата Никиту в кулаки сразу не записали, так как Сергей имел заслуги перед Советской властью и даже получал от неё пенсию, а Никита был награжден боевым орденом за Перекоп. Несмотря на угрозы ареста и на то, что землю и скот забрал колхоз, сельские мужики не торопились в него записываться, считая, что всё это проделки местной власти и наверху вскоре разберутся, наведут порядок. Так думали и мы. В итоге нас, кулаков, обвинили в срыве сбора продналога и в пропаганде, направленной против коллективизации и колхозов, то есть, против линии партии. И пошло - поехало. Из города прислали рабочих для оказания содействия местной власти. Собрали бедноту и безлошадных на собрание, приняли решение и объявили, что колхоз организован, о чём доложили в Обком партии. Там выделили новоиспеченному колхозу деньги для становления, а записавшимся в колхоз, разрешили выдать по 50 рублей. Так и сделали. Начальство на радостях, что получилось, всю ночь глушили самогон, а наутро обнаружили, что колхозные деньги пропали. Куда они делись, так и не узнали. Потом, чтобы заставить крестьян вступать в колхоз, было решено показать, кто в доме хозяин, и раскулачить наш кооператив. Сказано - сделано! Колхозники, во главе с деревенским начальством, выбросили нас и наши семьи на улицу, разрешив только одеться. Пришлось искать крышу над головой у родственников. Мы даже не могли себе представить, что с нами, русскими людьми, которые защищали страну, кормили её, поступят как с прокажёнными. Сергей и Никита кинулись к большим начальникам. Никита даже добился приема у Калинина. Все обещали разобраться в жалобах, но на обещаниях всё и закончилось. Мало того, пока братья добивались справедливости, их семьи тоже повыгоняли из домов. И только тут до нас дошло, что местная власть не причём. Они никогда, без приказания свыше, не осмелились бы творить произвол. Как только стало теплеть, всех раскулаченных собрали, под конвоем вывезли на станцию, посадили в вагоны и отправили в эти богом забытые места. Вот и сижу перед вами, крестьянин, хлебороб, призванный теперь валить вековые ели, потому что я - кулак!
Владимир Степанович промолчал, поднялся на ноги, крякнул и торопливо направился к лагерю, где началась какая - то возня. Хохол потянулся за ним. Подойдя к поляне, они увидели четырех лошадей, запряженных в груженые мешками сани. Вокруг толпились люди, возбужденно шумели и о чем-то спорили. Владимир Степанович остановился, повернулся к своему попутчику и сказал:
- Вот тебе, Иван Иванович, и первый обоз!
- А что они привезли?
- Не знаю, но скоро узнаем!
Подойдя к толпе Хохол, поинтересовался, что тут за шум. Никита Пономарёв с какой-то злобой ответил:
- Да вот говорят, что привезли продукты, но никто толком не знает, когда их будут раздавать!
- Успокойся, - ответил спокойно Хохол. - Во-первых, никто не знает, сколько привезли продуктов, и каких. Во-вторых, ещё никто точно не знает, сколько людей в лагере. Вот когда всё узнают, тогда и решат, когда и каким образом их делить!
- И сколько же нужно времени, чтобы узнать?- съязвил Никита
- Думаю, не раньше, чем завтра!
Мужики, слышавшие этот разговор, поняли, что сегодня делить продукты не будут и стали постепенно расходиться. Владимир Степанович облокотился на ближайшие сани, позвал Хохла и подозвал к себе возчика с первых саней. Тот тут же подошел к нему, снял с головы рысью шапку и слегка, без следов явного подобострастия, поклонился ему. Это был человек высокого роста, широкий в плечах, с узкими глазами на круглом лице, заросшим густой черной бородой. На нем была добротная кухлянка, на ногах красовались унты. После поклона он выпрямился перед прорабом и стал ждать дальнейших распоряжений.
- Скажи мне, добрый человек, что вы привезли нам? - ласково спросил Владимир Степанович, с интересом рассматривая стоявшего перед ним великана.
- Привезли мы, почитай, шестьдесят пудов разных продуктов. Здесь сухари, пшено, соль, хлеб и вяленая рыба. Да вы не сомневайтесь, все в целости до грамма, - на довольно чистом русском языке доложил возчик.
- А документы на груз есть?
- Груз весь, а документов не давали. Мы так!
- Хорошо, - успокоил его прораб. - Теперь распрягайте лошадей, покормите их, да и сами отдохните. Груз, считай, ты мне сдал полностью, за что всем большое спасибо. А ты, Иван Иванович, собери мужиков, пусть выгрузят все мешки из саней вон под ту ёлку. А я сейчас пришлю охрану. Когда сделаешь, приходи ко мне в шалаш!
Владимир Степанович лежал в шалаше на толстом слое лапника, заложив руки за голову. При входе Ивана Ивановича он не встал и даже не приподнялся, кивнув головой на приютившийся у входа массивный чурбак. Наконец, не меняя позы, он вздохнул и с какой-то скорбью сказал:
- Устал я, Иван Иванович, жутко устал. Муторно у меня на душе!
- Тебе-то что?- улыбнулся Хохол, посасывая трубку. - Человек ты свободный! Как говориться, вольный сокол, куда хочу, туда и лечу!
- Если бы я мог поменяться с тобой местами, я бы был, наверное, самым счастливым человеком на свете. Выписал бы сюда свою жену, детей, построил бы избушку, валил бы лес или охотился!
- А кто тебе не велит?
- Как говориться, рад бы в рай, да грехи не пускают!
- Что-то я тебя не понимаю!
- А тут и понимать нечего. Не свободен я, не волен поступать по своему хотению. Вот над тобой совершили насилие, выгнали из дома и привезли сюда на поезде. Но тебя не судили, не читали приговор, не назвали срок заключения. Тебя просто, без суда и следствия, выслали из деревни. Это называется беззаконием. Но ты имеешь право здесь жить со своей семьей, иметь свой дом, огород, скотину. Я же всего этого лишён. Все дело в том, что я не ссыльный, а заключённый, каторжник. Я ведь, Иван Иванович, учёный. До этого времени работал заместителем директора строительного института в Москве. И вот в одну из ночей все руководство института арестовали. Все были хорошими специалистами, на них держался институт, развивалась наука, а теперь там остались люди с образованием на уровне рабфаков, но зато с пролетарским происхождением. Обвинили нас в троцкизме, в двурушничестве и пособничестве капиталистам. Всех судили, признали виновными и дали каждому свой срок. Мне определили десять лет исправительно-трудовых лагерей и отправили на строительство Беломорканала. И меня, учёного человека, получившего классическое образование, хорошего научного работника, заставили ворочать брёвна по пояс в воде. Вначале я думал, что я один такой, но вскоре убедился, что рядом со мной работали другие инженеры, учёные, поэты, композиторы, музыканты, одним словом, интеллигенция. Похоже, что в промышленности и науке остались одни выскочки и неучи. Ох, и дорого обойдется это России, дорого! Как то раз меня вызвали в лагерную контору и сказали, что условно освобождают от судимости и переводят в разряд вольнонаёмных. Я сначала ничего не понял, но мне на русском языке объяснили, что я теперь не заключённый, а вольнонаёмный, но мне запрещено уезжать из этих мест и вести переписку с родными и знакомыми. В случае нарушения условий, я буду вновь осуждён, но уже на более длительный срок. Потом, по ходу разговора, до меня дошло, что нужен специалист, строитель посёлков для ссыльных людей. Планируется масштабное перемещение людей, вот власть и решила некоторые категории заключенных расконвоировать. Теперь вы здесь и давай, Иван Иванович, за работу. Если нас свела такая судьба, и другая пока не светит, то будем вместе хлебать лихо полной ложкой!
Владимир Степанович поднялся со своего ложа, протёр глаза и стал закуривать. Разжёг свою погасшую трубку и Хохол. Спросил:
- Скажи мне, пожалуйста, кому всё это нужно, для чего это делается?
- Если бы я знал, если бы знал? - задумчиво повторил два раза прораб.
- И всё же я хочу понять? Вот вы сказали, что хороших специалистов у вас в институте арестовали, посадили, заставили работать на каторжных работах, а оставили на вашем месте неучей. Кому это выгодно? Какая польза от этого властям и стране? Вот и в нашем селе такая картина. Самых толковых крестьян раскулачили, а остальных загнали в колхоз. Но люди-то разные. Одни из них хорошо или плохо, но работали, другие же по дворам на работу нанимались, чтобы своего хозяйства не иметь. Работяги стали работать спустя рукава, а бездельники работать совсем перестали, и пошло все через пень-колоду. В этом году колхоз засеял только треть посевного клина. Раскулачили мельника, тот сбежал в неизвестном направлении, но никто не догадался, да и не знал, что полую воду на мельнице нужно спускать. Плотину снесло, и село осталось без мельницы. Кому это выгодно?
- Иван Иванович! Я тоже задавал себе такой же вопрос, и сам до конца не понимаю, почему все так, по - изуверски, делается, что ни в какие разумные рамки не укладывается!
- Но вы, же люди ученые, знаете больше нашего, неужели вы никогда не говорили об этом между собой?
- А с кем было говорить? До ареста об этом никто не думал, а в лагере об этом говорить было страшно, ибо неизвестно, не донесёт ли на тебя твой собеседник начальству!
- А не боишься, что тоже донесу?
- Не боюсь! Да и какой тебе от этого будет навар? Причём, я тоже могу донести на тебя, и мне больше поверят, как-никак я ближе к начальству!
Хохол весело рассмеялся и стал набивать трубку табаком.
- И все же, Владимир Степанович, мне интересно знать, для чего все это делается, зачем?
- Для чего? Думаю, что все упирается в борьбу за власть. Чтобы обладать властью, нужно распоряжаться экономикой. Это и тебе хорошо известно. В любой деревенской семье хозяином является тот, у кого в руках семейные деньги и имущество. Сталин поэтому и стремиться сосредоточить в своих руках всё производство и торговлю, а следовательно, и всю власть в стране. В первую очередь Сталин расправился с НЭПом. Он ликвидировал частные магазины, мастерские, то есть всё, что было при НЭПе в руках частника, и передал в руки партии и государства, а значит в свои руки. Но это сделать было довольно легко. Задушили частника налогами и все частные предприятия сами закрылись. С крестьянами оказалось труднее. Если в городе владения частника передавали в руки его рабочих и служащих, которым все равно на кого работать, то в деревне некому было передавать землю, кроме самих крестьян. Но как заставить крестьян работать не на себя, а на партию? Для этого хитрый азиат на пятнадцатом съезде партии принял решение о коллективизации сельского хозяйства. Создал комиссию, которая и предложила объединить крестьян и землю в колхозы. По сути, создать на селе такое же производство, как и на заводе. Но как заставить крестьян идти в колхозы, если они нутром чуют, что для них готовят ловушку. Единственным выходом из этого положения был террор, устрашение крестьян. В жертву были брошены самые трудолюбивые, знающие себе цену люди, по определению - кулаки. Вот и решили подбить завистливых бездельников отобрать у них хлеб, скотину, имущество, даже одежду, и выгнать в шею из домов. Этим было показано крестьянству, что если партия не посчиталась даже с самыми уважаемыми людьми села, то с остальными она не будет церемониться вообще. А работать и бездельников все равно скоро заставят, можешь не сомневаться. Вот тебя, например, еще только назвали лесорубом, а норму выработки за пайку уже определили. И колхозники будут отдавать даром все, что произведут, вплоть до огурцов и петрушки с огорода. А не сдадут вовремя и сколько нужно - в тюрьму или к стенке. Конечно, не все согласны с такой политикой Сталина. Некоторые партийцы открыто выступают против него, обвиняя в диктаторских замашках, в пагубной для страны политике. А он, тем временем, на все ключевые посты в стране и в партии продвигает своих ставленников, готовясь к борьбе с противниками. И поверь мне, эта борьба окончится для многих плачевно и будет оплачена кровью. Вот моё мнение на затронутые тобой вопросы. Но ты никогда и ни с кем об этом не говори, иначе не сносить тебе головы. И давай закончим эти разговоры, поскольку нам предстоит огромная работа, и никто за нас её делать не будет!
- Ты, Иван Иванович,- продолжил прораб,- по всему видно, не дурак, а поэтому слушай меня внимательно и наматывай себе на ус. Завтра мы с начальником лагеря на этих лошадях поедем в Котлас. Я мог бы поехать и один, но без него там ничего не выбьешь. Здесь в начальниках ходят в основном евреи, особенно в отделе снабжения, а еврей еврея видит издалека. Поэтому ты здесь остаешься главным. Доктора в расчет не бери. Хотя он и врач, но пьет по - чёрному. Одним словом, законченный алкоголик. Начальник лагеря, чтобы удержать его от спиртного, постоянно навязывает ему игру в шахматы. Наверное, они и сейчас сражаются в шахматы у доктора. Пробудем мы там не менее недели, так как дорога туда не близкая, да и товар нам придется добывать нелегко. Ты столько мне наговорил, столько потребовал. Когда мы уедем, составишь списки людей по семьям, начиная с грудных младенцев и заканчивая стариками. Учтешь количество продуктов и распределишь их по едокам. Хоть начальник лагеря и назначил доктора распределителем продуктов, но он будет пьяным в стельку и даже двум свиньям корм не разделит!
- А где он здесь вино берет? Магазинов ведь здесь нет?
- Да он пьет не вино, а глушит спирт. Когда мы ждали ваш эшелон, то нам пришлось взять на первое время немного продуктов, пока нам их подвезут. Мы набрали консервов, колбасы, хлеба и еще кое-что, а доктор нагрузился спиртом. Нужно сказать, что в здешних лазаретах нет никаких лекарств, все болезни местные лечат спиртом, благо его здесь навалом, и ему, как доктору, в этом отказу не было. Теперь он дорвался, и пьет один спирт, ничем не закусывая, да хлебает воду из проруби, которую приносят ему охранники!
- А что начальник лагеря?
- Да ничего! Он у нас, как английская королева - царствует, но не правит. Избрал тактику невмешательства в наши дела, ни в чем не хочет разбираться и рад, что ему тоже никто не мешает. Человек он неглупый, хитрый и в случае провала со всей этой затеи с переселенцами свалит все неудачи на меня!
-Ну и дела! - хмыкнул Хохол.
-А теперь ближе к делу. Пока мы будем в отъезде ты должен срубить помещение конторы лагеря. В ней должно быть четыре комнаты и коридор. За глухой стеной прирубите пристройку для склада. С руб поставить тут же, позади наших шалашей. Углы установите на лежаки, а когда земля оттает, то мы подведем под стены стояки.
Прораб откуда-то вытащил брезентовую сумку, повозился в ней, достал плотный лист ватмана и, прищурившись, протянул Хохлу, словно оценивая его умение разбираться в строительной документации.
- Вот тебе, Иван Иванович, план дома, где указаны его размеры и строительный материал. Ты сможешь разобраться в этом чертеже?
Хохол взял лист бумаги, поднялся и вышел из шалаша. Он долго рассматривал его, потом вернулся, опять сел на свое место и спокойно ответил:
- А чего тут хитрого, все понятно, разберусь!
- Вот и хорошо. Давай договоримся, что я буду осуществлять общие задачи, указывать тебе, что и где делать, а вот руководить людьми, назначать их на работы, говорить, кому и чего делать, будешь ты. По всем вопросам своего цикла работ и другим затруднениям будешь обращаться ко мне.
- Это мне понятно, но могу ли и я подсказывать, если возникнет такая необходимость?
- А почему бы и нет? Говорят, что ум хорошо, а два лучше. Кроме того, я верю тебе, надеюсь на тебя, да к тому же ты лучше меня знаешь, кто и на что из людей способен.
- Тогда разреши мне задать еще один вопрос?
- Давай!
- Будут ли у нас лошади?
- Обязательно. Вот эти четыре лошади уже переданы нам, а может быть, и еще выбьем. Завтра мы поедем на этих лошадях, на них же и вернемся назад.
- Тогда вы возьмите с собой Никифора Дымкова с сыновьями, которые будут и конюхами и возчиками. Не вам же, начальникам лагеря, по пути назад ухаживать за лошадьми. Кроме того возьмите с собой Егора Ивановича Пономарёва. Он не только прекрасный плотник, но еще столяр - краснодеревщик, каретник и шорник. Уж лучше его никто не знает, какой нам нужен инструмент. Только прошу, доверьтесь полностью ему. Знайте, что мастеровые не любят, когда им указывают!
- Хорошо, я с тобой согласен. А теперь иди по своим делам, я немного посплю!
Иван Иванович, не заходя к себе, направился к Егору Ивановичу. Тот сидел на корточках у входа в построенный шалаш и подбрасывал веточки в костер, над которым висел котелок с водой. Его сноха Дуняша внутри что-то готовила для варки. Сын Яшка и внучка Варька возились внутри шалаша, слышался смех девочки и ворчание отца. Иван Иванович поздоровался с хозяином, присел около костра и сказал:
- Ты, Егор Иванович, завтра утром поедешь в Котлас за инструментом вместе с прорабом. Отберёшь все что нужно: топоры, пилы, и весь нужный столярный инструмент для вязки рам, дверей и разной утвари. Не забудь прихватить терпуги для точки пил и точило для топоров. Выбей там продольные пилы для роспуска бревен на доски, хотя бы две-три штуки. Проси больше, а там, сколько дадут. Да что тебя учить? А будет время, походи по городу, поговори с людьми, узнай, что делается на свете. Если можно будет, то купи разных газет и не забудь купить несколько фунтов махорки. Завтра я приду проводить!
Потом Иван Иванович заглянул к Дымковым. В шалаше вокруг закопченного ведра сидели женщины и дети, хлебая из него деревянными ложками жидкую похлебку, сваренную из горсти муки. Мужики стояли на улице и о чем-то тихо разговаривали, Хохол пожал им руки и, обратившись к Никифору, сказал:
- Ты, Никифор, видел лошадей, которые пришли сегодня?
- Ага!
- Отныне эти лошади передаются нам для работ. Ты и твои ребята назначаются конюхами. Вы будете не только работать на них, но и ухаживать за ними, кормить, поить, заготавливать им корм. Завтра утром начальство выезжает в Котлас, поедешь с ними и ты Никифор со своими ребятами. По дороге присмотритесь к лошадям, нет ли у них какого дефекта или каких болезней. Если что найдете, то попросите прораба заменить. Таким образом, примете лошадей и на них вернетесь назад!
Наутро Иван Иванович вышел на пятачок рано. Но там уже были Дымковы, Егор Иванович, несколько мужиков и ребятишек. Хохол поздоровался и отозвал в сторону Егора Ивановича. Подал ему два мешка и сказал:
- Выбери свободное время, а оно у тебя будет, сходи на базар и купи мешок картошки и мешок лука. На вот тебе деньги и сунул ему в руку.
- Да ты чего вздумал, какие-то деньжонки и у меня есть! - запротестовал Егор Иванович и отодвинул руки.
- Бери, а свои деньги побереги!
В это время из своих шалашей вышло начальство и направилось к саням. Лошади были уже запряжены и ждали своих седоков. Хохол подошел к прорабу, поздоровался с ним, указал на Егора Ивановича, Дымковых и сказал, что эти люди поедут с ними. Прораб кивнул головой и показал мужикам, чтобы они садились, затем сел начальник лагеря и прораб. Лошади тронулись и вскоре скрылись за плотной стеной деревьев.
Пока начальство собиралось к поездке, народ постепенно подходил к месту отправления. Казалось, что люди решили отметить отъезд со всей торжественностью. Хохол же прекрасно знал, что привлекла их сюда не любовь к своему начальству, а совсем другие заботы. Он же сам вчера обещал им раздачу продуктов. Но для этого нужно взвесить и пересчитать все продукты, составить списки ссыльных. И тут он вспомнил, что не попросил у прораба бумаги с карандашом. Недолго думая, он направился к доктору, чтобы попросить у него несколько листов бумаги и карандаш, но остановился, словно пораженный молнией. Как он думает делить продукты, если у него не было весов? Он тут же вернулся и, боясь показаться полным идиотом, спросил у мужиков, есть ли у кого безмен. Те переглянулись и пожали плечами. Но тут вышел мужичок из Медвежьего и сказал, что безмен есть у него, и это все, что осталось от хозяйства. Когда его пришли раскулачивать, то он схватил безмен и бросился с ним на активистов, но его скрутили и выбросили на улицу, а безмен, как был, так и остался в руках. И теперь он с ним не расстается. Мужик тут же отправился за безменом, а Хохол пошел к доктору. Тот сидел в шалаше и готовился к выпивке. Перед ним, на чурбаке, стоял стакан, до половины наполненный спиртом, кружка с водой и резиновая грелка, в которой, очевидно, хранился спирт. Доктор не ответил на приветствие Хохла и предложил выпить. Иван Иванович отказался, сославшись на занятость, но пообещал обязательно заглянуть, а потом спросил:
- Борис Абрамович, Исайя Соломонович сказал, что вы будете распределять продукты, и люди ждут, когда же вы начнете делить? Они почти все собрались!
- Да пошел он к черту, тоже мне начальник! Мне некогда заниматься ерундой, да, говоря по совести, я не только не хочу, но ничего и не смыслю в этом деле. Так что, Иван Иванович, занимайся делёжкой сам!
- В таком случае, не найдётся ли у вас бумага и карандаш?
- Этого добра у меня навалом. Вот тебе журнал для записи больных и карандаш. Все равно никого я записывать не собираюсь, так как никого лечить тоже не буду, ввиду того, что у меня нет никаких лекарств, кроме зелёнки.
Когда Хохол вернулся, то ему вручили безмен с медным противовесом. Он позвал Ивана Гусева, передал ему безмен и попросил вместе с Никитой и Симоном перевесить пшено, сухари и пересчитать вяленую рыбу. Потом открыл тетрадь и сказал людям, чтобы от каждой семьи подходило по одному человеку и сообщали её состав, но не имена и фамилии, а количество взрослых и детей до двенадцати лет. Причем предупредил, что врать не стоит, ибо прораб потом лично пересчитает всех по своим спискам и если, кто наврёт, то в следующий раз не получит ни куска. Иван Иванович знал что делал. Знал, что говорил.
Пока Хохол составлял списки, мужики успели перевесить и сосчитать продукты. После этого он углубился в расчеты и, спустя некоторое время, заявил:
- Вот что, дорогие мои, в списках на сегодня числиться одна тысяча сто семьдесят человек, то есть за время нашего путешествия мы похоронили сто девяносто близких и родных людей. Царство им небесное! Пусть земля им будет пухом! А теперь к делу. На каждого взрослого человека приходится по полфунта пшена, сухарей и муки, а на ребёнка по четверти фунта. Кроме того, каждая семья получит по одной буханке хлеба и рыбине. Отпускать вам будут те, кто развешивал!
Тут он подозвал Симона, вручил ему журнал со списком людей и попросил следить за порядком и правильностью отпуска продуктов. Продукты, в своём большинстве, получали женщины, увязывали их в узелки и быстро уходили. Пока шёл торг, Хохол обратился к присутствующим мужикам и попросил их задержаться. Когда все угомонились, он выступил вперед и сказал:
- Сегодня вы продолжайте устраиваться, а завтра начнем работать. Нам нужно заготовить лес для постройки конторы и поставить сруб. В нашем распоряжении, как стало известно утром, имеется десять топоров и пять пил. Не ахти какой инструмент, но другого пока нет. Ель выбирайте средней толщины, обрубайте ветки на месте, а лесины надо будет перетащить к шалашам наших начальников. Заготавливать лес будут Чульневы, Рыбины и Пономарёвы на переменку. Вернее они будут валить лес, а обрубать ветви и перетаскивать будут другие. Кто конкретно, решим завтра на месте. От вас требуется одно, чтобы все вы вышли на работу. Симон! Дымковы получили продукты?
- Да, приходила сноха Настя!
Со следующего дня резко потеплело. Небо очистилось, и солнце щедро поливало своими благодатными лучами угрюмую тайгу и жалкий лагерь с его обитателями. Радуясь теплу, даже грачи, до этого молчаливо лениво перелетавшие с дерева на дерево в ближайшей березовой роще, подняли такой гвалт, что заглушали своими криками говор людей. Совсем другую картину представляли собой люди, выползавшие из шалашей под яркие лучи сияющего солнца. Плохо одетые, с осунувшимися лицами, еле передвигающие ноги, они с утра потянулись к просеке, где их ждали вековые деревья. Глядел Иван Иванович на своих товарищей по несчастью, и закипела в его душе злоба на тех, кто, получив волей судьбы власть, забросил их в этот безлюдный, безжалостный и суровый край. Продрогшие и голодные, покорно шли они туда, куда указал им такой же несчастный, как и они сами. Никаких дополнительных распоряжений не требовалось. Они делали то, что им было знакомо по прежней жизни. Но Иван Иванович не замечал обычного рвения и желания поскорей закончить работу. Пильщики все чаще и чаще садились отдыхать, сменялись по несколько раз, прежде чем свалить дерево. То же самое происходило и с теми, кто обрубал ветки и перетаскивал бревна к месту строительства конторы.
- О каких шести кубометрах на брата можно говорить? - думал Хохол. - Как можно требовать такой выработки с полуживых людей, если их не кормить? Нет, господа сволочи - рассуждал он про себя, - если хотите чтобы люди работали, сначала накормите их, а я всё сделаю для этого!
Насмотревшись на безрадостную картину, Хохол повернулся и быстро зашагал к лагерю. Охранники сидели возле шалаша на солнышке. Тут же развалились Машка и Нюрка Пономаревы. Все были навеселе. Хохол подошел к теплой компании, поздоровался и строго сказал девкам, чтобы те убирались вон. Они не стали перечить, быстро встали и ушли, ни разу не оглянувшись. Иван Иванович сел на лапник, набил табаком трубку, закурил.
- Вот что, ребята, я к вам с большой просьбой!- начал Хохол, внимательно рассматривая лица охранников. - Нас везли сюда почти целый месяц. В дороге не кормили, ели по дороге траву и сусликов. По дороге от голода умерло почти двести человек. Да и сейчас, вы сами видите, как людей кормят. От голодухи они еле передвигают ноги. Начальство, уезжая в Котлас, приказало мне валить лес и строить дом, в котором вы будете жить, а люди не только валить лес и строить дом, но с трудом могут добраться до просеки. Помочь можете только вы!
- У нас и самих жрать почти нечего, - сказал один из охранников, скривив губы и глядя на землю. То ли башкир, то ли калмык.
- Я и не требую от вас никакой жратвы, но спасти людей от голода вы можете! - возразил ему Хохол. - Начальник лагеря говорил, что в тайге водятся олени, лоси, медведи и другое зверье, то есть то, что может идти в пищу. У вас есть винтовки, и вы можете подстрелить любого зверя. Да и вам не помешает свежатина.
- А что, братцы, мужик говорит дело. Давно я не охотился и готов идти хоть сейчас! - заявил нацмен.
- Я бы тоже пошел, но вывихнул ногу, и ходить не могу, - сказал другой охранник.
- Вы ребята, как хотите, я же пас. Эта тайга мне так надоела, что не только не хочу по ней ходить, но и видеть ее не могу, - со злобой ответил третий охранник.
- Выходит, что я остаюсь один на один с тайгой, а одному по ней ходить опасно, - разочарованно проговорил нацмен.
- Почему одному? - продолжил разговор Иван Иванович - Если ты согласен идти на охоту, то я дам тебе двух мужиков. Оба они опытные охотники, у которых можно многому научиться. Вопрос в том, чем их вооружить?
- Ты хочешь сказать, чтобы мы отдали им свои винтовки? - спросил охранник с вывихнутой ногой.
- Именно так!
- Кто же нас по головке погладит, если мы отдадим свое оружие?
- А какое в этом преступление? Начальник лагеря при вас говорил, что мы не заключенные, а переселенцы, люди свободные. Вас же сюда, говорил он, отправили для того, чтобы, не караулить нас, а охранять. Вот и получается, что охранять нас надо не только от зверья, но и от голода. Иначе вами тут делать нечего. Грош вам будет цена, если вы позволите умирать безвинным детишкам, старикам и молодым мужикам с бабами.
- А кто ответит, если ваши мужики повернут оружие против нас?
Хохол почувствовал, что охранники согласны пойти на нарушение устава, но что-то удерживало их от этого шага. Он усмехнулся и решил выложить перед ними свою козырную карту:
- Во-первых, эти двое не бандиты, а просто крестьяне, которые пойдут в тайгу ради того, чтобы спасти от голодной смерти таких же крестьян, как они. Во-вторых, один из них Симон, на шее которого сидят восемь его сестер. Кстати две девочки, которые только что ушли отсюда, его родные сестры. У второго, Никиты, здесь отец, жена и четверо детей. Вы бы могли бросить своих родных на произвол судьбы и обречь их на голод? Смогли бы вы пожелать этим симпатичным девчонкам, которые ушли недавно от сюда, голодной смерти? Я этому не верю. А теперь решайте, как вам поступить. Кроме того, я сейчас исполняю должность прораба и в случае чего всю вину возьму на себя.
Нацмен вскочил на ноги, забросил винтовку за спину и сказал:
- Пошли, однако, мужик! У этих шакалов никогда не было ни отца, ни матери. У нас не так, для нас родители святое. Пошли!
- Погодь, авось возьми мою винтовку! - остановил своего товарища охранник с больной ногой.
- Возьми и мою, - предложил другой.
Иван Иванович, в сопровождении охранника Абаса, поспешил к просеке, где мужики валили деревья. В руках он нёс две винтовки. Подойдя к группе мужиков, он увидел Никиту Пономарёва, сидевшего на бревне с опущенной головой. Хохол подошел к нему и сказал, чтобы тот нашел Симона. Когда они вместе с Симоном подошли, Хохол сказал:
- Сейчас вы с Абасом - он указал на охранника, - пойдете в тайгу на охоту и без добычи не возвращайтесь. Без неё мы не только не сможем работать, а совсем перестанем передвигать ноги. Одним словом, будем ждать вас со свежатиной. От вас зависит дальнейшая жизнь большинства людей. Вот вам винтовки, берегите их и по возвращению сдадите мне лично!
В глазах у мужиков сверкнул блеск радости, какой бывает только у детей, которым подарили желанную игрушку. Вскоре охотники покинули просеку и скрылись за стеной высоких деревьев.
Ближе к вечеру в лагерь пришел Симон, нашел Хохла и сообщил, что они завалили двух оленей. Эта новость подняла на ноги весь лагерь. Хохол отобрал около десятка самых крепких мужиков и отправил их в тайгу вместе с Симоном. К вечеру охотники и их помощники на слегах притащили убитых оленей. Посмотреть на добычу пришло почти всё население лагеря. Разделывать туши взялось сразу несколько мужиков, которые под руководством Никиты и Симона, быстро управились с этим делом. К освежёванному оленю подошел Абас, вытащил из ножен большой тесак и ловким движением отрезал переднюю ногу до самых ребер. Потом вырвал часть ливера и сложил всё это на шкуру. Хохол кивнул Симону и тот сбегал за мешком, в который сложил приготовленное мясо. Ему же он передал винтовки. Симон закинул за спину мешок с мясом, взял оружие и вместе с охранником пошел в сторону шалашей руководства. Затем Иван Иванович достал из-за пазухи журнал, передал его Никите и сказал, чтобы тот начинал отпускать мясо по спискам. На каждого человека, будь то ребенок или старик, нужно отвесить по одному фунту мяса.
Пока провожали охранника, пока уточняли количество мяса на одного человека, пока рубили мясо, никто не заметил, как к толпе подошел доктор. Он выждал, когда будут решены все организационные вопросы, вышел вперед и попросил его послушать. Все удивились его появлению, поскольку доктора, с первого дня знакомства, никто не видел. У Хохла мелькнула мысль, что тот узнал от охранников об удачной охоте и поспешил к делёжке мяса, но все услышали следующее:
- Я хочу вас предупредить! - сказал доктор. - Вы долго голодали, плохо питаетесь, многие отощали и больны. Поэтому мясо для вас сейчас будет ядом. Советую вам два, три дня мясо не есть, а варить мясной бульон, особенно из костей, чем и подготовить свой желудок. Не жадничайте. Надеюсь, что эти олени будут не последними. Я вас предупредил, а дело за вами!
На следующий день к обеду прибыл обоз. В это время мужское население работало в лесу и приехавших встретили женщины, ребятишки и несколько немощных стариков. Но слух о возвращении обоза из Котласа быстро долетел до просеки и лесорубы потянулись к пятачку, желая узнать свежие новости, питая в душе надежду, что им разрешат вернуться в родные места. Первое, что бросилось в глаза, это наличие рядом с мощной фигурой прораба тщедушного мужичка. Всего в коже, в ремнях и кожаной кобурой с наганом на боку. На маленькой куриной голове примостилась кожаная фуражка с красной звездой. Коменданта лагеря, среди приехавших, не было. Невзрачный человек нервно шагал около прораба, размахивал руками и что-то горячо доказывал ему. Наконец он остановился, посмотрел своими бесцветными глазами на притихшую толпу, что-то сказал прорабу и, взобравшись на сани, обратился к людям. Голос у него был высоким, звучным и казалось, что он вкладывает в него всю свою силу.
-Меня назначили комендантом вашего лагеря - начал он, - и не только комендантом, но еще отцом и судьей! Прежний начальник распустил вас так, что вы мышей перестали ловить. За две недели не заготовили ни одного дерева, а Беломорканал требует тысячи кубометров древесины ежедневно. Не знаю, кто саботировал эту важную для государства задачу, пусть разбирается в этом трибунал. Но я не допущу такого безобразия. Недели через две река вскроется, и к этому времени мы должны заготовить и вытащить на берег пять тысяч кубометров бревен. Как только лед пройдет, лес нужно будет спустить в воду, чтобы он сам пошел вниз самотёком. Кровь из носа, но эту задачу вам предстоит выполнить. Бригаду плотников я сокращаю до пяти человек, плюс к ним еще два столяра. Все остальные направляются на заготовку леса. Норма выработки остается прежней, но сухой паёк я отменяю, и отныне все работающие будут питаться из общего котла. Те, кто будет перевыполнять норму, получат добавку к столу. Те же, кто не будет выполнять норму, будут получать уменьшенный паёк. Не работающих я - кормить не собираюсь. Надеюсь, что все ясно? А раз так, то всем за работу!
Он, было, собрался спрыгнуть на землю, но в это время из толпы вышел Симон, жестом остановил его и обратился с вопросом:
- Извините, добрый человек, не знаю вашего имени и звания, но у меня к вам есть вопрос?
- Слушаю!
Симон был сносно грамотным, бойким на язык и в карман за словом не лез. Подойдя к саням, на которых возвышался начальник, он снял с голову треух, поклонился ему и, приняв вид сермяжного мужика, заискивая, спросил:
- Вот вы сказали, что вы для нас теперь и отец и судья. В библии сказано, что бог в бытность накормил пять тысяч голодных человек из своего народа пятью булками хлеба. Почему же вы отказываетесь кормить всего тысячу, ведь отец обязан кормить своих детей?
Новоиспеченный начальник, не ожидая такого подвоха от этого невзрачного мужика, растерялся, но быстро нашелся и ответил:
- Простите, не представился. Зовут меня Исааком Ефимовичем. Фамилия Локман. Отцом я буду для взрослых, а вашим детям я в отцы не напрашиваюсь, так что о них беспокойтесь сами. Чтобы накормить их, нужно выполнять, а лучше перевыполнять производственную норму!
О боге он ничего не сказал. Потом легко спрыгнул из саней и, не попрощавшись с людьми, в сопровождении охранника направился к шалашу бывшего начальника лагеря.
Люди постояли, покачали головами и нехотя стали расходиться. Прораб подозвал к себе Егора Ивановича и сказал, чтобы тот с мужиками выгрузил из саней привезенный из Котласа инструмент, который утром должен быть готов к работе. Дав такое указание, он отозвал Ивана Ивановича в сторонку.
- А мы, Иван Иванович, пойдем, посмотрим, что вы тут натворили за все это время, - проговорил прораб, когда они отошли от мужиков на несколько шагов.
Они направились к свежевыстроенному срубу конторы, который возвышался над обрывом реки, презрительно глядя своими оконными проемами на убогие шалаши. Когда они подошли к срубу конторы, прораб окинул взглядом постройку, неторопливо обошел ее снаружи, зашел внутрь, хлопнул ладонью по венцу, улыбнулся и сказал:
- Ну, Иван Иванович, не ожидал от мужиков такой лихости и мастерства. Кто бы мог подумать, что извечные пахари и сеятели сумеют так красиво, одним топором, сладить такое чудо. Спасибо тебе, мужик, за такой подарок. Чудный наш русский мужик, непонятный. Эх ты, матушка Россия! Ты и убога, ты и обильна, ты и могуча, ты и бессильна.... Давай, Иван Иванович, посидим, отдохнем, поговорим, покурим, а мужики и без нас знают, что им делать. Да, там мы привезли махорку, ведь все исстрадались без курева. Локман не курит, ну и заартачился, говоря, что без этого зелья никто еще не умер. Пришлось мне настоять на своем!
Прораб достал из кармана несколько пачек махорки, протянул их Хохлу и сказал усмехнувшись:
- А это тебе награда за твои дела, а то ты, смотрю, сосешь пустую трубку.
- Вот за это спасибо! - Хохол торопливо набил трубку махоркой, затянулся и вдруг закашлял, вытирая ладонью глаза.
- Я хотел бы еще поблагодарить тебя за мужиков, которых ты подобрал нам для поездки в Котлас! - продолжал прораб. - Если бы не они, то сидеть бы нам с обозом до морковного заговенья в каком-нибудь овраге. Сколько бы они сделали добра, занимаясь дома своим делом. Эх, матушка, Русь!
Хохол молчал, слушая прораба, но почувствовав грусть в его словах, решил поддержать разговор.
- Владимир Степанович, а почему сменили прежнего начальника лагеря? Вроде он был неглупым человеком, в людях разбирался хорошо, был добрым к ним?
- Вот за это его и сняли. Он успел мне рассказать, что его обвинили в увлечении благоустройством и в неспособности оперативно наладить заготовку леса для Беломорканала. По приезду в Котлас наш бывший комендант попал на расширенное совещание руководителей ГУЛАГа. Вел совещание начальник Главного управления трудовых лагерей и поселений Берман. Присутствовали начальники отделов Паукер, Реденс, Иоффе, начальники областных лагерей Коган, Финкельштейн, Шкляр, Фридберг, Фирин, Кацнельсон. Присутствовал даже начальник всех тюрем Апетер. Берман сообщил, что он недавно приехал из Москвы, где их собирал заместитель председателя ОГПУ Ягода. Обсуждался вопрос работы лагерей. В своем выступлении Ягода подверг жесточайшей критике расхлябанность, и отсутствие дисциплины среди заключенных, выселенных и самих руководителей лагерей. Последние, по его словам, находят сотни причин, чтобы оправдать свою бездарность, неумение руководить, а иногда даже саботировать распоряжения партии и правительства. Ягода предупредил, что отныне не будут приниматься никакие оправдания и причины срыва задания по постройке Беломорканала. Сказал, что пусть никого не тревожит смертность и болезни заключенных и выселенных, ибо на замену пришлют других. Сослался на слова товарища Сталина, который подчеркнул, что все проблемы связаны с людьми, а если нет человека, нет и проблем. Ты, наверное, спросишь, для чего я тебе это рассказываю? Да мне после того, что говорилось на этом совещании, хочется выть во весь голос. Власть готова уничтожить весь наш народ, и если их не остановить, то они это и сделают. Но я бессилен чем- либо помочь. Знаешь ли ты, что такое лагеря, сколько их разбросано от Архангельска до Урала? До этого мне пришлось поработать в некоторых, и там я уже видел воочию, что такое голод, болезни и смерть. Я, не хуже тебя, думал, что всё зависит от лагерного начальства, но теперь понял, что партия и правительство возвели процесс уничтожения русского народа в ранг государственной политики. И еще рассказываю об этом потому, что все вы обречены на вымирание, и никто не ударит пальцем о палец, чтобы этого не случилось. Передохните здесь от голода и болезней, пришлют на ваше место новые эшелоны с новыми заложниками. Нет человека, нет и проблем! Ведь об этом прямо заявил Берман. Недаром же он отстранил от работы нескольких руководителей, в том числе и нашего бывшего коменданта. Некоторых я знал, и это были не самые глупые люди. Теперь он заменил их Локманами.
- А что он за человек, этот Лохман? Случаем, он не родственник нашему доктору? - вдруг спросил Хохол прораба.
- Едва ли. Да его не Лохман, а Локман фамилия, а что он за человек, поживем-увидим. В Котласе я встретил своего коллегу по институту, он работает то ли бухгалтером, то ли писарем у начальства. Он мне кое-что рассказал о нём. По бумагам, его отец был мелким портным в Бердичеве, и Исаак с малолетства помогал отцу кормить многочисленную семью. Он малограмотен, плохо воспитан и будет стараться выслужиться перед начальством, что бы получить продвижение по службе. Будет творить всякие пакости и беззакония. Мы еще хлебнем с ним горя, тем более, что и пожаловаться будет некому. Но пользуясь его невежеством и малограмотностью, я все же постараюсь навязать ему свою волю. Только прошу тебя не спорить с ним, не возражать, соглашаться с его указаниями, а делать будем по-своему. Ты постарайся, что бы работа двигалась, а я буду докладывать о заготовке древесины с перевыполнением плана. Уверен, он ничего в кубометрах не смыслит, да и рассчитать их у него в голове не хватит цифр. Сплавлять брёвна мы будем не в плотах, а молевым способом, то есть россыпью. Какой дурак там, в низовьях, будет их считать по бревну в лесоспусках? Сколько напишем, столько и оприходуют. Наша с тобой задача помочь людям выжить. Кстати, скоро вскроется река и пусть все, старые и молодые, готовятся к рыбалке. Рыбы в этой реке много и крестьяне, надеюсь, умеют её ловить. Пусть ещё готовят петли и ямы для ловли мелкого зверя, которого здесь тоже навалом. А теперь иди к людям, а я пойду к начальнику, поговорю с ним по душам.
Исаак Ефимович сидел в шалаше на тулупе, прикрыв ноги одной его полой. Владимир Степанович, войдя в шалаш, спросил:
- Можно к вам?
- Заходите, Владимир Степанович, жду вас с нетерпением. Хочу знать, что у нас делается?
- Все мужики заняты наладкой инструмента. Без хорошо наточенных топоров и пил валить лес нет смысла.
- Разве все это требует много времени?
- Много. Пилы необходимо не только наточить, но и развести, а для пил предназначенных для роспуска бревен на доски, нужно сделать некоторые приспособления. Кроме того, нужно соорудить козлы. Топоры мы привезли без топорищ, а их нам нужно не только изготовить, но и насадить на топоры.
- Прошу вас, Владимир Степанович, не спускать глаз с этих мужиков, с них нужно требовать не только работы, но и контролировать каждый шаг. Я смотрю, что многие из них шатаются по лагерю без дела. Отныне на ночь нужно выставлять охрану, ибо охранники совсем обленились и не следят за передвижением людей, так они могут и разбежаться!
- Вот об этом, Исаак Ефимович, я и хочу поговорить с вами. Насколько мне известно, вы до этого работали с заключёнными? Эта категория людей требует к себе особого подхода. Их в свое время арестовали, судили, каждому из них определили срок заключения. Я сам такой и по себе знаю, что такое тюрьма. Лагерное начальство делает всё, чтобы заключённые, оторванные от семьи и обычной жизни, помещённые за колючую проволоку с часовыми на вышках, работали, соблюдали дисциплину, подчинялись правилам тюремной жизни и не могли сбежать из-под охраны. Люди в нашем лагере не заключённые. Их никто не арестовывал и не судил, а просто выселили из сёл и привезли сюда на работу. Это трудовой лагерь, а они - рабочие. Если заключённые изолированы от семьи и общества, то переселенцы живут семьями, с жёнами, детьми и стариками. И всех их нужно кормить, чтобы не умерли с голода. Конечно, можно рассуждать, что вместо умерших к нам пришлют новые эшелоны переселенцев. Но пока мы их не видим и будут - ли они, никому неизвестно, а вот древесину требуют уже завтра. На днях вскроется река и мы должны начать сплав леса. Вот вы сказали людям, что отныне все работники будут кормиться из общего котла. А где эти котлы, которых у нас нет? В чем вы собрались варить? Потом говорите, что охрана должна ночью следить за передвижением людей. Зачем? Вы боитесь, что они сбегут? Напрасно, у каждого мужика здесь семья, которую он никогда не бросит, подавшись в бега. Этих людей не надо заставлять работать - они вечные работники и без дела сидеть не будут. Это не уголовники, не интеллигенты, которые не привыкли к физическому труду. Они с детства привыкли трудиться и не нуждаются в понукании. И еще, убедительно прошу вас снять с ремня кобуру с наганом и спрятать его под куртку, не надо будоражить людей!
Начальник, не перебивая, выслушал прораба, сказал, что благодарит за информацию и подумает над его предложениями. Выйдя из шалаша, прораб встретился с Иваном Ивановичем, который ждал его. Ему очень хотелось узнать, чем закончились переговоры между двумя начальниками. Владимир Степанович не остановился и прошел мимо, дав Хохлу знак следовать за ним к лесу. На опушке, разместившись на бревнах, мужики ладили инструмент, тут же стояли только - что изготовленные козлы для распиловки бревен. Одни точили пилы и топоры, другие делали топорища и насаживали их на топоры. Несколько ребятишек осколками стеклянной банки, найденной у шалаша охраны, шлифовали топорища. Прораб с Хохлом, посмотрев на работу мужиков, углубились в лес, нашли бревно, присели на него и закурили. Первым нарушил молчание Хохол:
- Поговорили?
- Поговорил, как уксусу напился?
- И что он сказал?
- Ничего, промолчал. Мне кажется, что он так ничего не понял!
- Он что тупой или притворяется?
- А кто их этих евреев поймет? Думаю, что он хорошо все понял, но все равно
будет лезть из кожи, чтобы угодить своему начальству.
- А скажи мне, Владимир Степанович, почему у нас в России стали заправлять одни недоумки? Дома русские, здесь евреи?
- К сожалению, Иван Иванович, не только в России, а по всему миру правит очень много, как ты выразился, недоумков. Точнее, психопатов, на которых сразу не подумаешь, что они больные. Если верить знаменитому писателю Льву Николаевичу Толстому, то он считал и был твердо уверен в том, что миром правят только одни сумасшедшие, поскольку нормальные люди командовать другими или стесняются, либо просто не могут. Объяснял свои выводы Лев Николаевич очень просто. Дело в том, писал он, что психически больные люди намного успешнее нормальных могут достигать поставленных перед собой целей, поскольку им не ведом ни стыд, ни совесть, а порой и страх, что позволяет даже совершать героические поступки ценой собственной жизни. Я думаю, что ему можно поверить, так как у него самого на старости лет с головой стало плохо, а церковь прокляла и предала его анафеме. И ты думаешь за что? За то, что призывал не сопротивляться злу, а безропотно позволять всякой дряни и нечисти жить и калечить жизнь окружающим так, как ей заблагорассудится. Так, мол, жить спокойнее. Поэтому и назвал его наш вождь Ленин - " зеркалом революции", то есть отражением истинных целей революционных преобразований в стране. Рыбак рыбака видит издалека! Когда я сидел в Соловках, мне посчастливилось там встретиться с очень грамотными людьми. С нами сидели ученые всех рангов, начиная от преподавателей вузов и кончая докторами наук. Мы там мало работали, времени свободного было достаточно. Обычно по вечерам собирались в какой-нибудь камере и слушали лекции, начиная с математики, физики, химии и кончая историей и литературой. Я сам ученый, но до этого много не знал и даже не догадывался. Какие там были умы! Их в Соловки и сослали за этот ум и за знания. Я очень любил слушать лекции по истории и психологии, которые читал нам профессор Ленинградского университета по фамилии Фарбер. Этот преподаватель обладал настолько живым умом, что в своей голове держал сотни фамилий, дат, высказываний выдающихся людей нашей планеты. Вот он и объяснил нам то, о чем ты сейчас меня спросил и приводил такие факты, что мы только качали головами, верили и не верили. Специалист в области психологии, он с полным знанием своего дела охарактеризовал идеологов революции и руководителей нашего государства с точки зрения их душевного состояния. Оказывается, отец коммунистической идеи Карл Маркс был психически нездоров, что отразилось потом на его потомстве. Три его ребенка умерли в младенчестве, две дочери, будучи взрослыми, покончили жизнь самоубийством. Сам он никогда не работал и жил на иждивении у богатого Фридриха Энгельса, который любил его, как женщина мужчину, а он, в свою очередь, отвечал взаимностью. Ты, Иван, точно не захотел бы породниться с такой семейкой, а тут целую страну за его идеи сосватали. И кто сосватал? Ленин, который, как и Маркс, тоже нигде ни одного дня не работал, не смог нарожать детей, как всякий нормальный человек, и умер в 53 года полным идиотом, устроив перед этим в стране кровавую резню. После смерти вскрытие показало, что одна половина мозга у него не работала и полностью сгнила. Родной брат Ленина, Александр, был арестован и казнен за участие в подготовке покушения на царя. Этот юный мерзавец, мальчишка и негодяй, лично, своими руками, изготавливал и начинял бомбы отравленными кусками свинца, желая смерти человеку, которого он видел всего один раз, и то издалека. Ясно, что до такого мог додуматься только больной на голову человек. Та еще семейка. Троцкий с детства страдал припадками, что впоследствии явилось причиной серьезного нарушения психики. С точки зрения медицины, он представляет очень большой интерес для ученых - психиатров, так как является уникальным человекоподобным существом, у которого полностью отсутствуют чувства жестокости и доброты, как у зверя. Он родился без души, наличие которой отличает человека от всего остального животного мира. По воспоминаниям знакомых, люди для него - не более чем куклы, с которыми он забавляется в кровавых играх. Дзержинский, как и Троцкий, тоже был припадочным и дошел до того, что в горячке додумался собрать по всей стране огромную массу садистов, убийц и организовать их в чрезвычайную комиссию или ЧК. Затем, поручил этой комиссии заняться преследованием, грабежом и уничтожением людей без суда и следствия, а формой одежды для сотрудников определил кожаные тужурки, по аналогии с кожаными робами убойщиков скота на скотобойнях. На окружающих Дзержинский наводил ужас одним своим внешним видом, поскольку, в отличие от других людей, никогда не моргал. Сталин, что бы ты знал, рыжий, полутораметрового роста человек, с сухой рукой, что является внешним признаком нервного заболевания. Превратить всю страну в тюрьму и разделить общество на заключённых и надзирателей - это его бредовая идея. Фарбер дал психологические портреты и другим высокопоставленным большевикам, но я не буду продолжать, смысл ты понял. Самое страшное в том, что всех этих людей объединяет общее для всех заболевание под названием - комплекс власти. Навязчивое желание командовать другими людьми - это психическое расстройство, которое делает человека очень активным, целеустремленным, способным к инициативе и умению убеждать в необходимости совершать определенные действия окружающих. Для нормального человека такие качества похвальны, поскольку здравая инициатива преследует благородные цели. А вот главная и единственная цель, рвущихся к власти психически больных людей, заключается в том, чтобы получить постоянную возможность причинять другим людям моральные и физические страдания, получая тем самым удовольствие, как пьяница после стакана водки. Для того и объединяются в партии, становятся революционерами все эти явные и скрытые сумасшедшие, которые не могут нормально жить и работать. Поэтому и лезут они из кожи и готовы на всё, чтобы только получить руководящую должность, а с ней и возможность издеваться над людьми. Понятно тебе теперь, кто оказался у власти в вашей деревне и здесь на лесоповале? Их специально для этого отбирали, а чтобы не спутать с другими, записывали в партийные списки.
Владимир Степанович прервался и уставился на Хохла. Иван Иванович сидел, не шевелясь, ожидая продолжение рассказа.
-Результат, Иван Иванович, тебе приходится сейчас испытывать на собственной шкуре. От помещиков и тяжелого крестьянского труда, как и обещали, ты теперь свободен и осваиваешь новую, нужную государству профессию лесоруба под руководством, направленного партией и правительством недоумка. О твоем здоровье заботится врач, которого самого нужно лечить от алкоголизма, а твой покой охраняют специально подобранные из человеческих отбросов, вооруженные люди. Все при делах!
Прораб умолк. Молчал и Иван Иванович. Они закурили. Наконец прораб, словно подытожив все им сказанное, с грустью сказал:
- Вот так!
- Вы мне, Владимир Степанович, рассказали ужасные вещи! - Непроизвольно перешел на "вы" Хохол. - Мне не только стало страшно, но и обидно. Выходит, что мы проливали свою кровь не за русский народ, а за власть сумасшедших, которые теперь душат нашего брата. Как же могло случиться, что кучка негодяев смогла одурачить миллионы русских людей? Ладно, мы, безграмотные, серые людишки, но не могу понять, как смогли провести вокруг пальца столько грамотных людей, интеллигентов, дворян и даже разгромить белую гвардию? Почему большевикам так легко досталась власть? Разве в России не было армии, полиции, не было умных людей, которые смогли бы предугадать события и не допустить произошедшего?
- Вот ты, Иван Иванович, спрашиваешь, что же не нашлось в России умных людей, которые объяснили бы народу, к чему все это приведет? А кому объяснять? Безграмотным и забитым крестьянам, одетым в шинели? Так их, сначала, нужно было научить грамоте, объяснить, как построено и по каким законам развивается общество, но царское правительство это мало заботило. Вот и нашлись люди, которые пообещали покончить с войной и покончили, обещали раздать помещичьи земли и раздали, а за это попросили защитить розданное от бывших помещиков и капиталистов. И ведь поверили. На клочья друг друга рвали. А вот что из этого вышло, ты лучше меня знаешь. Наш мужик действительно богат задним умом. Но всё же, лучшие умы России предупреждали о возможном беспределе русский народ. Задолго до большевиков, другой выдающийся русский писатель, Достоевский, писал, что очередная революция произойдет именно у нас, так как нет порядка в управлении и обществе. Все царство будет потрясено и залито реками крови. Так оно и случилось! Да что там Достоевский? Две тысячи лет прошло с тех пор, как сын божий Христос попытался лечить психопатов, церковь создал, чтобы люди могли там покаяться в своих сумасшедших мыслях, поступках и спастись, таким образом, от окончательного безумия. Так его за это, тогдашние Локманы, гвоздями к кресту прибили. Ты, думаешь, почему власть с такой ненавистью рушит храмы? Да только потому, чтобы лишить человека веры в бога, в идеал, на который нужно в своей жизни равняться. Лишить человека возможности совершенствоваться, оценивать происходящее внутри и вокруг себя с точки зрения нормального человека.
Прораб усмехнулся и добавил:
-А, собственно говоря, на кого ты, Иван Иванович, обиделся? Если ты хочешь обижаться, то только на себя. Ведь это ты вручал власть большевикам, воевал за неё. Такие же, как и ты, крестьяне и рабочие, обезумев от жадности, зависти и ненависти друг к другу, мечтали отобрать землю у помещиков, заводы у капиталистов и поделить так, чтобы соседу поменьше досталось. Поделили? Вот теперь и пользуйтесь!
С каждым днем солнце поднималось все выше и выше, обливая долгожданным теплом угрюмую тайгу. Ожили говорливые ручейки, снег основательно усел, обнажив корни вековых деревьев. Комендант лагеря, ожидая паводка, торопил прораба и людей с заготовками древесины. Он ежедневно с рассветом проходил по лагерю и торопил народ с выходом на работу, чего никогда не делал прежний начальник. А люди, изнеможенные холодом и голодом, одетые в тряпьё и лохмотья, вылезали из убогих шалашей и, прихватив пилу или топор, тянулись к просеке. В лагере оставались только малыши и больные старики. Начальник распорядился бросить на валку леса не только мужиков, но и женщин с подростками. Обработанные деревья женщины и подростки с помощью веревок волоком тащили на берег реки и складывали в штабеля. На работу вышла и Дарья Пономарёва, захватив с собой старшую дочь Марию. До этого она сидела в шалаше, ни с кем не встречалась и не разговаривала. С той самой ночи, когда ее с детьми вывезли из родного села и отправили в ссылку, она сильно изменилась, ушла в себя, словно спряталась в раковину и никого не хотела видеть. Увидев кого-нибудь из лагерного начальства, вся сжималась, втягивала голову в плечи, словно боясь, что начнут бить. Ее преследовал панический страх за свою жизнь, страх перед наказанием, боязнь тюрьмы и даже расстрела. Сегодня она пошла на работу только потому, что начальник лично проверял шалаши и выгонял всех на работу. До этого она сама не вылезала из шалаша, боясь показаться на глаза начальству, но не выпускала на улицу детей, чтобы они, по своей глупости, не наделали чего-нибудь, за что ее могут привлечь к ответственности. Поэтому Дарья, уходя на работу с Машей, под страхом наказания приказала остальным детям из шалаша не выходить и ждать её прихода. Но разве можно было вытерпеть, если кругом слышались приглушенные голоса взрослых и восторженные крики детворы, радующихся первому теплому деньку и яркому солнцу.
Первой демонстративно покинула шалаш Татьяна, девка своенравная, с неуправляемым характером. Нюрка, как обычно, забилась в уголок и перебирала лоскутки ткани. Ване стало скучно и он, забыв наказ матери, вылез из шалаша, оглянулся, щурясь на ярком солнце, и тут же столкнулся со своим двоюродным братом Митрошкой, сыном дяди Никиты. В первый момент Ваня даже не узнал его, ибо тот так похудел, что трудно было признать в этом всегда веселом, крепком парнишке, одного из самых близких товарищей по играм. Да и одет он был так странно, что Ваня не сразу сообразил, что было на нем напялено. Голова его была обмотана грязной тряпкой, наподобие чалмы, а тело от шеи до пяток покрыто чем-то вроде мешка. Присмотревшись к одеянию брата, Ваня догадался, что на него одета женская юбка, затянутая на тощей шее загашником, а через надорванные прорехи наружу просунуты руки. Лицо у брата было не просто грязным, давно не мытым, а глубоко пропитано сажей, с темными разводами на лбу и щеках. Его губы и подбородок были окрашены в грязно-зеленый цвет. Митрошка обрадовался встрече и сказал, что отец с матерью, братом Сергеем и сестрой Марией ушли на работу, сестра Полина подалась с девчонками в лес, а его не взяли, и он решил зайти к Ванюшке. Его жалкий вид так тронул брата, что тот, забыв строгий наказ матери не трогать запас еды, залез в шалаш, отломил маленький кусочек хлеба и сунул его в грязные руки Митрошки. Растроганный такой щедростью, братишка предложил вместе пойти в берёзовую рощу и попытаться набрать грачиных яиц. Согласие было получено немедленно. В березняке было наметено и все ещё лежало столько снегу, что ребята, проваливаясь в сугробы по пояс, долго пробирались между березками, пока добрались до первых деревьев, где грачи, ремонтировали старые гнезда, поминутно взлетая и оглушительно каркая. Остановившись под гнездами и переведя дух, Ваня снял пиджак и, обхватив ногами ствол дерева, стал ловко подниматься наверх. Не успел он дотронуться до гнезда, как вся стая грачей обрушилась на него. Не ожидая столь яростной атаки этих горластых бестий, Ваня стал отчаянно отбиваться от них свободной рукой, держась другой за ветку березы. Защищая голову и лицо от взбесившихся грачей, он почувствовал, что ветка, за которую держался, предательски хрустнула, отломилась, и он мешком свалился вниз, воткнувшись головой в глубокий снег. Еле-еле выкарабкавшись из снежного плена, Ваня сквозь шум в ушах услышал голос Митрошки:
- А яйца там есть?
Отдышавшись и обретя голос, Ваня ответил:
- Полезай сам и узнаешь! Какие там яйца, если они только начинают строить гнезда. Послушаешь дурака, сам им будешь!
Он отряхнул снег, поднял шапку, напялил её на голову и полез через сугробы назад в лагерь.
В лагере Никифор Дымков со своими сыновьями запрягали в сани лошадей, готовясь к отъезду в Котлас, куда собрался комендант лагеря. Владимир Степанович крутился возле саней и что-то наказывал Никифору, а Исаак Ефимович стоял в сторонке, делал вид, что вся эта суета его не касается. Когда всё было готово к отъезду, начальник уселся в сани и обоз тронулся в дорогу. Взрослое население было на работе, а поэтому, кроме прораба и детишек, их никто не провожал. Перед поездкой начальнику лагеря было сказано, что дороги через реку нет, лед покрыт водой, появились проймы. Но тот заупрямился и настоял на своём. Пришлось согласиться, тем более, что уже ощущалась нехватка продуктов, пополнить которые можно было только в Котласе. Прораб уже несколько раз предлагал организовать охоту на оленей, лосей и кабанов, но без разрешения начальства Исаак боялся взять на себя такую ответственность и решил сам ехать за продуктами. Прораб не выдержал и перед отъездом высказал ему все, что про него думает:
- Вы, Исаак Ефимович, всё стараетесь навести порядки, царящие в лагерях для заключённых. Ничего у вас из этого не получиться. Вы же не можете отдать людей под суд и прибавить им срок? Как вам еще в голову не пришло построить карцеры и сажать в них неугодных? Не ваше дело проверять шалаши и выгонять народ на работу. Для этого здесь нахожусь я, есть и бригадир. Да и люди не нуждаются в понукании. Без вашего или моего вмешательства Пономарёв, со своей бригадой, построили контору, скоро обставят ее и мебелью. Это вам не урки, не грабители, не убийцы, а люди, которые всю жизнь добывали себе и своей семье кусок хлеба трудом. Вы прекрасно знаете, что они раздеты, голодны и всё же построили не только контору, но еще заготовили целые штабеля древесины для сплава. И делали это не потому, что вы орёте на них, а потому, что они приучены к труду и без работы не могут. Один мужик мне недавно сказал, что если бы не дети, он давно кого-нибудь убил, чтобы попасть в лагерь для заключенных, где дают пайку и баланду. Нам обещали, что пришлют других переселенцев, а чем вы собираетесь их кормить, если этим есть нечего? Поэтому давайте думать над тем, как наладить нормальное питание, в том числе охотой на зверя.
Слушая прораба, Исаак Ефимович в душе был согласен с ним, но приученный исполнять волю начальства и не иметь своего мнения, боялся нарушить уставной порядок. Он угрюмо молчал, не говоря ни да, ни нет. Обоз тронулся в путь.
В тот же день, к вечеру, вскрылась река. Лед, поднятый водой, с грохотом и гулом дробился на отдельные глыбы, вставал на дыбы, уходил под воду, всплывал, нагромождая горы изо льда и снега. Подхваченные быстрым течением реки огромные льдины с яростью громоздились друг на друга, бились о крутой берег, крошились, разламывались на куски и уносились полой водой в свой далекий путь. Первыми к реке прибежали малыши и со страхом глядели на разбушевавшуюся стихию. Потом стало подходить и взрослое население. Люди, приехавшие со степной стороны и видевшие тихие разливы, были поражены буйным поведением вышедшей из берегов северной реки.
На другой день вернулся обоз. Никифор рассказал, что дорога была плохой, а когда добрались до переправы, то началось половодье, и ни о каком переезде на другой берег не могло быть и речи. А тут смерклось и они, переночевав в тайге, решили вернуться назад. Народ, выслушав рассказ Никифора, понял, что лагерь остался без еды. Начальник, как только остановились лошади, выпрыгнул из саней и направился в контору, пригласив прораба. За последнее время здание конторы, благодаря рукам Егора Ивановича и его бригады, сильно преобразилось. Были постелены полы, вставлены рамы, навешены двери, в комнатах появились столы и скамейки. Для отдыха поставлены топчаны. Зайдя в контору, начальник лагеря, не раздеваясь, присел на топчан и, не пригласив присесть прораба, спросил: