Зима прошла спокойно. Наступила весна 1929 года. Местное начальство больше не беспокоило народ хлебопоставками, никого не арестовывало, молчало про колхозы. По селу ходили слухи, что правительство опасается резкого уменьшения посевных площадей, и поэтому не трогает крестьян. Кооператоры, кроме того, были уверены, что это секретарь Обкома Варейкис сдержал слово, данное Сергею, и намылил головы не в меру ретивым уездным и сельским партработникам. Но житейский опыт предсказывал, что тишина наступила перед бурей. Буря грянула на пасху.
В тихое солнечное утро, после всенощной, народ потянулся к церкви. Шли целыми семьями, не спеша. Мужики чинно раскланивались со знакомыми, слегка поднимая картуз с высокой тульей. Те, что побогаче, вырядились в шерстяные костюмы, яловые сапоги с голенищами-бутылками и обязательными галошами, несмотря на сухую погоду. Галоши служили не только признаком достатка в семье, но и предохраняли от стирания подошвы сапог, порой служивших нескольким поколениям. Бабы выглядели проще. В клетчатых поневах и высоких, со шнуровкой, сапожках. На голове у всех были белые платочки, подвязанные узелком у подбородка, Молодежь выглядела ярко и цветасто. Ребята красовались разноцветными шелковыми атласными рубахами, новыми пиджаками, картузами с блестящими козырьками, из-под которых выглядывали расчёсанные чубы. Брюки заправлены не только в яловые, но у кого и в лаковые сапоги. Обязательным был витой, с бахромой на концах пояс. Девчата все в расшитых сарафанах и в таких же, как у матерей, сапожках. На шеях поблескивали монисты, но головы обязательно покрывал скромный, белый платочек.
Те, кто простоял всенощную, высыпали на паперть и поджидали своих родных, а вновь пришедшие, крестясь, входили с серьёзным видом в церковь, выставляли на расставленные вдоль окон столы куличи, пасхи, крашеные яйца для освящения и шли под благословение священника. Из церкви выходили уже с просветлёнными лицами, с какой-то одухотворённостью и умилением во взорах. Даже ясное солнышко нежно и ласково смотрело на эту нарядную и весёлую толпу. Люди обнимались, целовались, пожимали друг другу руки, хлопали по плечам и спинам, поздравляя друг друга с воскресением Христовым. Ребята гонялись за девчатами, стараясь поймать свою избранницу, и предлагали похристосоваться, утерев пред этим губы рукавом. Девчата визжали, вырывались, но ради такого удовольствия от предложения не отказывались.
В этот миг всеобщей радости и ликования в калитку церковной ограды вошли Митька Жук, Гришка Казак, Петька Лобода с сыном Семёном, Варька Култышкина и ещё несколько членов группы бедноты. Митька поднялся на паперть, выждал мгновение, и громогласно заявил на весь церковный двор:
- Товарищи крестьяне! По постановлению партии и нашего правительства, а также по решению сельской парторганизации и сельсовета, церковь, как рассадник опиума среди народа, закрывается и отныне всякая церковная служба запрещается. А поэтому прошу всех разойтись по домам. Тех, кто вздумает баламутить народ и мешать справедливому делу борьбы с суевериями, будем арестовывать, и предавать суду!
На глазах онемевшей после такого выступления толпы, Митька, не сняв шапки, вошёл в церковь, в сопровождении подручных, и остановился перед старым священником отцом Василием. Посмотрев презрительно на батюшку, Митька вырвал у него из рук массивный серебряный крест и сказал, чтобы тот убирался вон. Отца Василия после всенощной плохо держали ноги, а известие о закрытии церкви подкосило его совсем. Он пошатнулся, схватился рукой за столик с праздничной иконой и с трудом, шаркая старческими ногами, пошел на улицу. За ним, крестясь и всхлипывая, потянулись те, кто ещё не успел освятить куличи и пасхи. Люди стали ставить пасхальные яства прямо на паперть и просить отца Василия освятить принесённое с собой, суя ему в руки захваченное в церкви кропило. Ведь грех вернуться домой и не разговеться освящённой пасхой. Священник поднял голову, оглядел свою паству и, видя скорбь и мольбу в их глазах, прибодрился и стал махать почти сухим кропилом над куличами, осеняя еду и людей крестным знамением. Церковь опустела. Остались там только Митька со своей свитой, но во дворе и за оградой продолжал толпиться народ, хотя после великого поста и скорбной недели люди очень нуждались в основательном обеде, чтобы восстановить силы.
Забрав ключи у дьячка и выпроводив всех на улицу, организаторы борьбы с мракобесием народа начали крушить обстановку в церкви, сдирать убранство, бить цветные витражи. Разгромив иконостас и алтарь, содрав со стен образа, они стали охапками собирать иконы и выбрасывать на улицу. Когда лики святых были свалены в кучу, их облили специально принесенным керосином и подожгли. Люди, окружившие необычный костёр, крестились и с ужасом глядели на дикое святотатство, говоря, что такое даром не пройдёт.
Когда сухие и промасленные иконы жарко заполыхали, люди не выдержали и бросились к костру, голыми руками выхватывая из него образа, прижимая их к себе, завёртывая в платочки, фартучки и торопливо унося домой. Первой бросилась к костру набожная бабушка Варвара Володякина. Она успела вытащить из костра икону Казанской божьей матери, небольшую икону Владимирской божьей матери и редкую икону божьей матери Троеручицы. Но многие иконы старинного письма так и не были спасены, сгорели в дьявольском костре. Все, что творилось в этот день вокруг церкви, не укладывалось ни в какие рамки здравого смысла. Партийные руководители и активисты - недалекие, оболваненные большевистской пропагандой нелюди, не разумели того, что они творили. Они не понимали, что, разгромив церковь, вынимали из русского человека душу. То, что они вытворяли, не делали даже татарские орды.
Расправившись с внутренним убранством довольно легко, вандалы зашли в тупик, рассуждая, как же снять с колокольни колокола и кресты. Давно в селе шли упорные слухи, что два огромных креста, венчающие купола церкви, сделаны из чистого золота. Ели бы люди могли здраво рассуждать, то они бы поняли, что не мог дед последнего барина отвалить на сооружение крестов десятки пудов золота и не потому, что ему этого было жалко, а потому, что он, военный, не имел никакого богатства. Весь род Сомовых тянул воинскую лямку, и богатства не накопил. На ноги они встали после Отечественной войны 1812 года, когда погиб в бою единственный сын деда, генерал, служивший в армии Багратиона. Неизвестно, чем угодил генерал царю, но сыновья генерала получили поместья не только в Воронежской губернии, но и на Украине, а дед решил увековечить память о сыне установкой позолоченных крестов на куполах сельской церкви. С тех пор Сомовы разбогатели, вошли в силу и считались одними из самых состоятельных людей в России.
Но, ни Митька Жук, ни его подручные не знали истории Сомовых и считали, что все баре купались в золоте. Это призрачное золото Сомовых затуманило недалёкие умы сельских активистов, которые просто жаждали поскорее добраться до крестов, но прежде нужно было сбросить с колокольни колокола. А как это сделать никто не знал. Кто-то подсказал, что колокола нужно сначала опустить на крепкие бревна, а потом сбросить их с колокольни на землю. Так и было сделано. Целых три дня ретивые добровольцы с помощью верёвок опускали колокола на брёвна, а потом сбрасывали их на землю. Искореженный, разбитый металл погружали на повозку и отправляли в город.
С крестами вышла заминка. Вся беда заключалась не только в том, что эти кресты были установлены на значительной высоте, но и в том, что пятачок, на котором они крепились, мог вместить самое большее два человека. Поэтому после долгих споров было решено послать двух человек, которые должны были привязать к крестам верёвки, спустить их до земли и общими усилиями свалить кресты на землю. Когда решение было принято, то выяснилось, что никто не желает подниматься на колокольню и рисковать своей жизнью.
На Руси ещё давно было замечено, что в богатом селе проживало не менее двух дураков, а в селах попроще, обычно, по одному. Не было исключением из правил и это село, в котором проживал дурачок Ванька Попов, парень лет тридцати, крепкое и безобидное существо. После закрытия церкви люди разошлись по домам, занялись своими повседневными делами, и только бездельники, типа Лободы и Култышкиной, каждый день болтались в церковной ограде, а вместе с ними, ввиду постоянной незанятости, тупо смотрел на возню взрослых людей своими телячьими глазами Ванька. Каждый сброшенный с колокольни колокол он встречал воплем и даже слегка подпрыгивал. Когда же мужики грузили обломки колоколов на подводы, Ванька с каким-то детским восторгом бегом подносил им осколки искореженного металла.
Разбитые колокола увезли и после долгих споров и препирательств, Семён Лобода вызвался залезть на колокольню и привязать верёвки к крестам. Договорились, что Семён поднимется наверх, спустит вниз верёвку, к ней подвяжут лестницу, которую потом будут поднимать до самой маковки. Когда Семен, обвязанный веревками, поднялся по крутым порожкам на колокольню, то увидел, что за ним ползет дурачок. Он хотел отругать его и отправить назад, но передумал, решив, что крепкий парнишка не будет ему помехой. До звонницы они вдвоем быстро подняли лестницу, а потом Семен, заставив Ваньку её придерживать, пополз выше. Добравшись до следующего яруса, он нечаянно дернул веревку и лестница, упиравшаяся нижним концом в узкий карниз, скользнула вдоль стены вниз, потянув за собой дурака. Тому нужно было бы бросить лестницу, а он со страху еще сильнее вцепился в нее, не удержал, перелетел через барьер и, распластавшись в воздухе, грохнулся на землю. Это произошло в считанные секунды и так быстро, что стоявшие внизу мужики не сразу поняли, что случилось. Когда подбежали к телу, то Ванька уже не дышал, а из носа и открытого рта струились ручейки алой крови. Случись такое несчастье в другое время, все село пришло бы проститься с этим, богом обиженным человеком, но теперь во всём селе не нашлось даже несколько досок на гроб, да никто не хотел его и ладить. Отец Василий, сославшись на болезнь, отказался отпевать покойника. Так и похоронили сельскую достопримечательность без гроба, завернув в дырявое веретьё. Иногда люди бывают злыми.
После этого трагического случая никто из партийных и комсомольских работников больше не отважился снимать кресты. Вызвали из города двух верхолазов, которые довольно быстро с ними расправились, но какое же было разочарование активистов, когда они узнали, что оба креста были отлиты из обычного чугуна, покрытого позолотой. А вот массивный серебряный крест отца Василия, серебряные оклады ценных икон, дорогие, расшитые золотом, покрывала, серебряная чаша для причастия - все исчезло без следа.
Закрытие церкви еще долго занимало умы крестьян. Но наступило жаркое лето с бедными дождями, виды на урожай были плохими, и закрытие церкви оттеснилось на задний план. Непосильное бремя хлебопоставок в предыдущий год настроило мужиков сократить посевы на треть, но многие горевали, что совершили ошибку. Крестьяне, пригорюнившись, думали, чем будут кормить свои семьи и скотину. Но недаром говориться, что пришла беда, открывай ворота. Очередная беда пришла глубокой осенью в лице двух уполномоченных, присланных Обкомом партии. Оба до этого работали в Воронеже на паровозоремонтном заводе. Один из приезжих, Козырев Иван Иванович, работал на заводе механиком и был прислан для машино - тракторной станции, второй же, Гандобин Василий Ефимович, бывший слесарь, был направлен для организации колхоза.
Прибывшие из области коммунисты сразу взяли быка за рога. Переговорив с Митькой Жуком, Козырев на второй день подался в город и через неделю пригнал в село два колёсных трактора Фордзона. Привез с собой еще несколько плугов, борон и сеялку. Для МТС отвели усадьбу барина Сомова, где разместились не только сами уполномоченные, но и приобретённая техника с ремонтной мастерской. Там же организовали курсы трактористов. Выполняя призыв партии "Женщины - на трактор!", Козырев, самой первой, зачислил на курсы Варьку Култышкину, хотя та была совершенно безграмотной.
Пока Козырев хлопотал по поводу открытия МТС, Гандобин изучал обстановку, знакомился с жителями, ездил в Обком на совещания и в конце февраля 1930 года, развернул бурную деятельность по организации колхоза. В первую очередь провели партийное собрание, куда были приглашены члены группы бедноты.
За столом, в президиуме, сидели Гандобин, Митька Жук и Мишка Жогов, бессменный секретарь сельсовета и секретарь всех собраний и заседаний. Когда большинство приглашенных заняли места за партами местной школы, из-за стола встал Митька Жук и объявил, что собравшихся людей достаточно, а поэтому просит разрешить открыть партийное собрание. Быстро утвердили президиум в составе сидящих за столом. Потом встал Гандобин, откашлялся в кулак и глуховатым голосом сказал, что на обсуждение данного собрания выносятся следующие вопросы:
--
О чистке партийных рядов.
--
О приёме в партию.
--
О коллективизации сельского хозяйства.
--
О хлебозаготовках.
--
Земельный вопрос.
--
Прочие вопросы.
- Какие будут соображения по повестке дня? - спросил присутствующих Гандобин
и, не дождавшись ответа, заметил, - Нужно считать, что ваше молчание - это знак согласия, а поэтому разрешите предоставить первое слово нашему секретарю партийной организации, товарищу Лавлинскому Дмитрию Степановичу.
Гандобин сел, а Митька вскочил на ноги, словно его подбросила тугая пружина. Он
зачем-то несколько раз переложил какие-то бумажки с места на место, взял их в руки и, вздернув голову, словно норовистый конь, начал говорить:
- Вот тут Василий Ефимович сказал, что даст слово секретарю парторганизации.
Это не ошибка, это правда, ибо у нас теперь не партячейка, а целая организация, состоящая из пяти членов партии и одного кандидата, так как в нее влились еще два партийных организатора колхозного строительства из города. Надеюсь, что вскоре лучшие из вас тоже пополнят ряды нашей партии. А теперь о чистке партийных рядов. Сейчас по всей стране идет чистка партии, ибо за последнее время в нее пробрались чуждые партии буржуазные элементы, троцкисты, непманы, просто случайные люди и пытаются развалить ее изнутри. Мы этого допустить не можем, а поэтому партия постановила провести чистку ее рядов с привлечением всех беспартийных, чтобы ни один проходимец не остался незамеченным. Как я уже сказал, в нашей партячейке было три члена партии - это я - раз, бывший председатель сельсовета Попов Александр Иванович - два, Пономарёв Никита Егорович - три и один кандидат в члены партии - Попов Григорий Федорович. Все мы местные жители, здесь родились и выросли на ваших глазах. Вы хорошо знаете не только нас, но и наших родителей. В нашу организацию влились ещё два товарища. Это Козырев Иван Иванович и Гандобин Василий Ефимович, которые направлены к нам Обкомом партии для коллективизации сельского хозяйства. Думаю, что Обком кого зря на такое дело не пошлет, ведь там не дураки сидят. Да они и сами еще расскажут о себе. К нашему общему сожалению, Пономарёв Никита Егорович, заслуженный человек, воевавший в Гражданскую войну и награждённый орденом, сейчас скатился в болото мелкобуржуазной собственности, оторвался от партии, перестал посещать собрания и даже не платит членские взносы. Кроме того, он приходиться сыном одному из самых злостных кулаков, да и сам метит в кулаки. Вот и сегодня он не явился на собрание. Поэтому мы тут посоветовались с товарищами и решили, что ему не место в рядах партии. Какие будут мнения товарищи?
Все промолчали. Наконец, с первой парты поднялся бывший председатель сельсовета Александр Иванович и заметил:
- Как-то неудобно решать такой вопрос, как исключение из партии, в
отсутствие самого члена партии!
- А сколько, Александр Иванович, можно нянчиться с ним, если он не подчиняется
дисциплине и просто игнорирует партию? Поэтому ставлю вопрос на голосование. Кто за то, что бы исключить Пономарёва Никиту Егоровича из членов партии, прошу голосовать!
Увидев, что все партийцы подняли руки, беспартийные стали тоже, друг за другом,
поднимать руки.
- Единогласно! - с восторгом воскликнул Митька.
- А теперь сразу же перейдем ко второму вопросу. В нашу парторганизацию поступило заявление от кандидата в члены партии Попова Григория Фёдоровича, с просьбой о переводе его из кандидатов в члены партии. Рекомендацию ему я уже давал, и остаюсь при своём мнении. Теперь Григория Фёдоровича рекомендуют ещё Гандобин Василий Ефимович и Козырев Иван Иванович. Послушаем его автобиографию или как?
- А чего слушать, если мы и так его знаем, как облупленного! - выкрикнул кто-то.
- Хорошо, можно считать, что наш товарищ стал пятым членом нашей
парторганизации. Поздравим его, товарищи!
Послышались жидкие хлопки и Митька сел на место.
- Слово о хлебопоставках имеет председатель сельсовета Попов Григорий
Фёдорович, - объявил Гандобин.
Гришка Казак подошел к учительскому столу. Гордый тем, что ему доверили
выступать на собрании по очень важному вопросу, да еще только что принятый в члены партии, он весь светился каким-то внутренним светом, хотя и старался скрыть своё волнение.
- Товарищи! - начал Гришка звонким мальчишеским голосом. - Райком партии
прислал нам разнарядку на хлебозаготовку. Учитывая, что в прошлом году выдался неурожай, райком партии пошел нам навстречу и снизил объем хлебопоставок. Нам надлежит сдать государству две тысячи пудов зерна - это, примерно, по десять пудов хлеба с хозяйства. Конечно, беднейшие слои народа будут освобождены от хлебопоставок, но эту недостачу мы возместим за счет кулаков. Так что каждый двор сдаст десять пудов зерна, зажиточные - по тридцать пудов, бедняки освобождаются от хлебопоставок. У меня все!
- Думаю, что с этим всё понятно. Обсуждать распоряжение райкома партии мы не
будем! - высказался Гандобин. - А теперь разрешите рассказать вам о том, с какой целью я приехал сюда к вам!
Его высокая фигура нависла над столом, он поднял голову и, подбирая слова, начал говорить низким хрипловатым голосом.
- Наша партия взяла курс на коллективизацию сельского хозяйства. Но во
многих районах страны партия столкнулась с прямым саботажничеством со стороны кулаков, подкулачников, мелкобуржуазных элементов и даже троцкистов, окопавшихся в некоторых комитетах партии. Этому нужно положить конец. Вы прекрасно знаете, что без колхоза вам, беднейшему крестьянству, никогда не выбраться из нужды, но многие жители вашего села попались на удочки кулацких подстрекателей и записываться в колхоз не хотят. Они даже не понимают, что дальше жить по старинке нельзя. Имея самые лучшие чернозёмы в мире, мы ухитряемся получать с них в три, четыре раза меньше урожая, чем в некоторых капиталистических странах. Просто стыд. У нас нет помещиков, советская власть наделила всех крестьян землёй, а мы до сих пор ковыряем её сохой. Чтобы получать высокие урожаи, нужна высокопроизводительная техника. Конечно, советская власть сумеет обеспечить село всем необходимым, но скажите, где трактор, который тянет за собой пятиэлементный плуг, сможет развернуться, если земля разделена на маленькие пятачки земельных наделов. Технике нужен простор, ширь полей, а не участки, разделённые межами. Почему в некоторых западных странах получают высокие урожаи? Да потому, что там земля принадлежит не отдельным собственникам, а крупным капиталистическим хозяйствам, которые широко применяют технику. У нас же земля принадлежит трудовому крестьянству, и мы теперь должны объединить ее в сплошное поле. Другого нам, не дано. Когда мы объединимся, то все жители запишутся в колхоз, либо пусть едут из села куда угодно. И об этом даже не стоит рассуждать, ибо делается всё не во вред мужику, а для его же пользы. Скоро мы соберём общее собрание жителей села, а пока все присутствующие должны подать заявления о приёме ваших семей в колхоз, и тем самым подать пример несознательным крестьянам. Еще хочу сообщить вам, что государство решило выделить миллионные субсидии для поддержки строительства колхозов на селе. Кроме того, Обком партии, чтобы успешно провести весенний сев, разрешил нам освободить от хлебопоставок всех, кто вступит в колхоз. Вот и всё, что я хотел вам сообщить. Вопросы будут? Нет!
Наутро, после открытого партийного собрания, Митька Жук и Гандобин выехали в
город на доклад в Обком партии. Вернулись они на следующий день и тут же вывесили на дверях сельсовета объявление о созыве общего собрания жителей села с повесткой дня "О коллективизации сельского хозяйства".
Задолго до начала собрания помещение школы было уже забито до отказа народом. Появилось и начальство. Собрание открыл Козырев и предоставил слово Гандобину Василию Ефимовичу - представителю Обкома партии по проведению коллективизации сельского хозяйства. Гандобин, как обычно, сутулясь и не поднимая головы, всей своей долговязой фигурой навис над столом и стал неторопливо говорить:
- Дорогие товарищи! 5 января этого года ЦК ВКП (б) принял постановление о
коллективизации сельского хозяйства и материальной помощи колхозам. Это не прихоть одного или нескольких человек, а назревшая необходимость. Все вы знаете, что наша страна является единственной в мире, где власть принадлежит народу, и капиталисты никогда не смиряться с таким положением. Поэтому нам нужно крепить Красную Армию, кормить её, вооружать, одевать и обувать. Нам нужно кормить рабочий класс, который должен обеспечить всем необходимым армию, дать народу спички, керосин, вооружить крестьян техникой и удобрениями. Наша промышленность только начинает возрождаться, и мы вынуждены закупать машины в капиталистических странах, а для этого нужно золото. А наше золото заключается в зерне, которое на западе ценят на вес золота, хотя некоторые страны собирают там урожай в два, три раза больше, чем мы. Нам, чтобы обеспечить безопасность страны, необходимо не только догнать, но и перегнать по урожайности зерновых эти страны. Вот такая раскладка сил в мире!
Гандобин откашлялся в кулак и продолжил, повторяя, сказанное ранее на
партийном собрании:
-О какой повышенной урожайности можно говорить, если мы ведем земледелие
теми же способами, как это делали наши деды c времен Ивана Грозного. Наши лучшие черноземы в мире мы обрабатываем деревянной сохой, многие из вас не имеют веялки и веют при помощи решета, сеют из лукошка, разбрасывая низкосортное зерно рукой. Из такого низкоурожайного, засорённого зерна, мука получается наполовину с половой, а хлеб горький. Да и этого зерна порой не хватает для еды и посева, а мужики почешут темя, наедятся мякинного хлеба и лежаться спать на печку со своею Матрёной. Такого безобразия больше терпеть нельзя. Поэтому партия и правительство решили повернуться лицом к деревне, снабдить ее техникой и внедрить в земледелие самые лучшие образцы агротехнологий. Но технике необходимы широкие поля, простор. Поэтому настало время объединить все крестьянские наделы в единый массив, ибо межи и техника несовместимы. И последнее. Я сказал, что большинство крестьян не имеют не только трактора или молотилки, но даже веялки. Но в этом не ваша вина, а ваша беда, ибо не всякий хозяин в силах купить дорогую технику, а, объединившись в колхоз, мы сможем это сделать. Недаром хохлы говорят, что в куче и батька бить легче!
- А скажи, мил человек, можно задать вопрос? - послышался от дверей голос
Ивана Рыбина.
- Почему же нельзя, спрашивай! - ответил Гандобин, и впервые за все свое
выступление поднял голову.
- А вопрос у меня такой. Когда я записывался добровольцем в Красную Армию,
большевики обещали после разгрома беляков дать землю. Правда, дали, а теперь у меня же её отбирают, разве я помещик?
- А у вас есть документ, где бы говорилось, что землю вам дали в частную
собственность и навсегда? Я знаю, что такого документа нет! Крестьянам дали землю не в собственность. Земля принадлежит всему народу в лице государства, а государство дало ее в пользование крестьянам. Но есть еще закон, который гласит, что если кто плохо обрабатывает землю, губит ее, то государство имеет право передать её другому, который обработает лучше. Выходит, землю у вас не отбирают, а передают колхозу, где земля будет обрабатываться, и использоваться намного эффективнее!
- Вот вы все говорите о хлебе, - подала голос Нюрка Полякова с первой парты, - а
как же нам быть без лука, огурцов, помидоров и других овощей, если всю землю отберут в колхоз? Может быть, за ними нужно будет бежать в поле? Или нам их будут раздавать в лавке?
-Всем, кто вступит в колхоз, будет нарезано по полгектара земли под огород.
Думаю, что такого количества будет достаточно для овощей, ну, а кто в колхоз не пойдет, не получит и этого!
- Есть вопросы? - спросил людей Козырев. - Нет? Тогда предоставляю слово
секретарю парторганизации Дмитрию Степановичу!
Митька поднялся на ноги, расправил гимнастерку под ремнем и начал
говорить необычно мягким голосом:
- В сельсовет поступило тридцать три заявления от жителей нашего села, с
просьбой принять их в колхоз, и надеюсь, что это не последние просьбы. Раз так, то мы считаем, что колхоз уже создан!
- А ты, Митька, назови этих колхозников, нам интересно будет знать, - пробасил
Митька замолчал, очевидно, чувствуя подвох, поскольку с каждой называемой фамилией усиливался смех.
- Ну, Митька, эта кадра наработает тебе зерна, - заключил добродушный великан
Рыбин.
- А теперь, товарищи колхозники, к делу!- не обращая внимания на реплику,
продолжал Митька, - Раз мы организовали колхоз, то нужно дать ему имя. Колхоз это не только организация - это живой организм и, как всякое живое существо, он должен иметь свое собственное имя. Партийная организация предлагает дать ему имя нашего вождя, генерального секретаря ЦК ВКП (б) товарища Сталина. Ура, товарищи!
Послышались жидкие нестройные возгласы одобрения.
- Будут другие мнения?
Других мнений не было, люди постеснялись.
- А теперь другой вопрос, - взял слово Козырев. - Вы хорошо знаете, что без
хозяина и дом сирота, а поэтому мы должны выбрать председателя колхоза. Во главе большого хозяйства должен встать грамотный, толковый, достойный человек. Райком партии рекомендовал выбрать на должность председателя колхоза Гандобина Василия Ефимовича. Он из рабочих, член партии ленинского призыва. Я его знаю давно, по работе на заводе, где он пользовался большим авторитетом. Какие будут мнения?
К удивлению всех собравшихся слово попросил Степан, отец Митьки Жука,
человек безграмотный, молчаливый. Он, до мозга костей хлебороб, с детства познавший нужду, тяжелый крестьянский труд и не понаслышке знающий цену куску хлеба, не мог смириться с тем, что выращивать этот хлеб поручают человеку, который видел его только у себя на столе или в лавке, посчитав это для себя личным оскорблением. Степан почему-то обратился не к Козыреву, а к сыну.
- Ты вот, Митька, скажи мне, можешь ли ты рулить трактором? Можешь не
отвечать! Я и так знаю, что в тракторах ты не разбираешься. Так почему же вы навязываете нам в председатели человека, который разбирается в нашей работе, как ты в тракторе. Ведь растить хлеб - это тебе не железку точить. Вот пусть ваш человек сначала поработает с нами в поле, а мы посмотрим, на что он годен. Может быть, тогда и назначим его председателем. А пока председателем пусть будет Серега Пономарёв, и мы пойдем за ним в огонь и в воду. Лучшего председателя нам не найти!
Послышались возгласы одобрения, и даже хлопки. Степан никогда так много не
говорил и выдохся. Он тяжело опустился на свое место и вытер со лба пот рукавом полушубка.
Козырев встал, поднял руку, призывая к тишине и, выждав немного, сказал:
- Я согласен со Степаном Никоноровичем, но дело в том, что Сергей Егорович
возглавить колхоз категорически отказался. Сегодня утром я лично был у него дома и предложил ему быть председателем колхоза, но он не только не согласился с этим, но и отказался вступать в колхоз. Послышались возгласы: "Неправда!", "Плохо говорили!", "Мы сами с ним поговорим!".
Козырев почувствовал, что почва уходит у него из-под ног, и решил спасти
положение. Он понимал, что переубедить упрямых мужиков сейчас будет невозможно, а поэтому сделал дипломатический ход, стараясь не упустить инициативу из рук и успокоить новоиспеченных колхозников.
- Хорошо, мои дорогие, - начал Козырев, дождавшись тишины, - я согласен с вами.
Не будем спешить с председателем колхоза, а выберем группу колхозников, и пусть они сами ведут переговоры с Сергеем Егоровичем, а о результатах доложат на следующем собрании. Согласны? Вижу, что согласны. Не все у нас получилось гладко, но продолжим работу. Прошу Дмитрий Степанович!
Митька, как ни в чем не бывало, встал и продолжил:
- Товарищи колхозники! Наступает весна, а с ней начнется посевная. Вы знаете,
что ни плуг, ни сеялки сами по полю ходить не будут, их нужно чем-то тащить. Конечно, Иван Иванович обещает помочь тракторами, но их у него всего два и основная работа на селе ляжет на лошадей. Я знаю, что крестьянин ухаживает за своей лошадью, как за невестой, но не у всех нас есть достаточно корма, чтобы держать их в теле до посевной. Поэтому, первое - завтра же всех лошадей села свести во двор Митрофана Рыбина, благо у него есть конюшни, сараи и рига. На этих же лошадях из каждого двора отвезти к Рыбину половину запасов сена, весь запас овса и ячменя. Ответственным за это, назначается председатель сельсовета Попов Григорий Федорович. Второе - необходимо во всём селе собрать всю, какая есть, посевную технику и свезти во двор к Владимиру Полякову, нашему кузнецу. Отвечать за инвентарь будет Гандобин Василий Ефимович. Когда мы справимся с этими делами, мы следом объединим коров, овец и свиней. Коров поместим на гумне у Егора Пономарёва, овец у Пономарёва Митрофана, свиней у Чульневых. Естественно снабдим весь скот кормами. Пока у меня все, Все остальное будем решать в рабочем порядке!
Потом встал Козырев:
-Считаю, всем все понятно, вопросы все исчерпаны. Только у меня будет
небольшое объявление. Всем, кто запишется в колхоз, будет выплачено пособие в сумме пятидесяти рублей на двор. Деньги можете получить в сельсовете!
Последнее заявление Козырева было встречено одобрительно, но выступление Митьки Жука потрясло весь жизненный уклад села. Слухи о том, что вся земля и скот у крестьян будут отобраны и переданы колхозу, словно громом поразили людей. В каждом дворе, в каждой семье эту весть обсуждали со всех сторон. Шла масленица, но люди ходили друг к другу не на блины, а за слухами, проклиная себя за то, что поленились сходить на собрание. Разговоры шли не только по домам, в кругу родных, но и прямо на улице при случайной встрече двух - трёх людей. Этому способствовала и хорошая погода, установившаяся после жестоких святочных морозов и метелей. Сильно потеплело, снег усел, и в воздухе веяло весной. Но людям было не до праздника, не до щедрот природы. Все мысли и разговоры у них сводились к тому, что землю, инвентарь, лошадей отберут, и говорят, что отберут весь остальной скот. Где будем брать мясо, молоко, сало? Где будем брать муку на хлебушек, пышки и блины? Из чего будем заводить квас? В голове возникало и на языке у каждого вертелись сотни вопросов, но никто толком не мог рассказать людям, как жить дальше. Члены группы бедноты злорадствовали, говоря другим односельчанам, что ваше время прошло и теперь наступило наше. Бабы, которых было большинство на собрании, не поняли умных речей начальства и ничего путного не могли объяснить. Даже толковые мужики, слышавшие все лично, поняли только одно, что землю и всю скотину передадут в колхоз. И катились по селу всевозможные слухи, одни чуднее других. Кто говорил, что отберут только землю, и будут пахать тракторами, другие уверяли, что отберут скотину и отправят в город, третьи говорили, что землю отбирать не будут, её выкупят за деньги, вон уж в сельсовете за нее дают по пятьдесят рублей. Находились и такие, которые на полном серьёзе по секрету сообщали, что в колхоз соберут не только скотину, но и баб. А голосистые девчата распевали по ночам частушки:
В колхоз идти -
Нечего бояться!
Сорок метров одеяло,
Будем одеваться!
У всех голова шла кругом. Кого слушать? Кому верить? Уж очень неожиданно
вторглось в размеренную жизнь русской деревни что-то необъяснимо страшное. По чьей воле, по чьему злому умыслу был разрушен вековой уклад села? Бессонными ночами, ворочаясь на печке, раздумывал русский мужик над своей судьбой. Почему именно ему выпала такая доля?
На собрании Козырев слукавил, сказав, что он разговаривал с Пономарёвым
Сергеем. А поэтому, прежде чем послать к нему на переговоры мужиков, решил сам встретиться с ним. Пономарёвы только что позавтракали, когда к ним неожиданно пришел Козырев. Дарья убирала со стола посуду, а Сергей Егорович сидел у печки, курил. Гость поздоровался со всеми и протянул хозяину ладонь. Заметив искалеченную руку, он спросил у Сергея:
- Память о войне?
Тот в ответ кивнул головой.
- Где пришлось воевать?
- На восточном фронте, у Тухачевского!
- А я был у Будённого!
- У Будённого был мой брат, Никита!
- Знаю! - ответил Козырев. - Много наслышан о тебе, Сергей Егорович! Надо было
давно встретиться, да все было недосуг!
- О тебе, Иван Иванович, я тоже много хорошего слышал, да тоже был занят
делами кооператива.
- Ты, наверное, наслышан, Сергей Егорович, что в селе организуется колхоз? Людям известны твои деловые качества, уважают за ум и хватку. Неплохо было, если бы ты, Сергей Егорович, возглавил колхоз, поддержал хорошее начинание, а за мной дело не станет!
-Плохо то, Иван Иванович, что твои помощники в этом деле никуда не годные люди. Митька Жук - недалёкий человек, тупица, балаболка, карьерист. Ему прикажут, то он и отца родного в Соловки ушлет. Не верь ему, Иван Иванович, предаст, если ему будет нужно. О других я говорить не буду. Есть среди вас серьёзный, толковый человек, умница, - это бывший председатель сельсовета Александр Иванович Попов. Поставьте его председателем колхоза. На него можно положиться. Честный человек, он не мог сработаться с Митькой и отказался от своей должности.
- Ты, Сергей Егорович, совершенно правильно охарактеризовал наше
руководство, но только одного не пойму, почему ты, грамотный человек, умный, честный, заслуженный, сторонишься Советской власти? Ты же пользуешься огромным авторитетом на селе, и за тобой без оглядки пошли бы все мужики. Почему бы тебе не возглавить колхоз?
- Видишь ли, Иван Иванович, об этом у меня был разговор в Обкоме партии с
Варейкисом, нашим областным партийным руководителем. Я ему уже изложил свою точку зрения на строительство колхозов и он, между прочим, со мной согласен. Так что я останусь при своем мнении и до него никому никакого дела не должно быть!
- И все же, что тебе не нравиться в колхозе?
- Вот ты сказал, что я сторонюсь Советской власти. Неправда, я за неё кровь
проливал и остался калекой. Мне не нравятся методы ее строительства. Ведь колхоз - это и есть Советская власть, её ячейка. Но нельзя запрячь в одну телегу коня и корову. А нам именно это и рекомендуют. Посмотрите состав членов группы бедноты. Ведь 90 процентов ее членов неисправимые лодыри и бездельники. Возьмите, к примеру, своего секретаря партийной организации Дмитрия Степановича. Он с самого детства своими руками ничего не сделал. Учиться не стал, ни разу за всю жизнь не ездил в ночное, не был в поле, не бороновал, не пахал, не сеял и до сих пор сидит на шее старого отца. Петька Лобода - это принципиальный лодырь. За всю жизнь он не заработал даже куска хлеба. Дошло до того, что жена, работящая баба, перестала его кормить, поить, одевать, обувать и даже отказалась ему стирать бельё, да его у него нет. Снимите с него рваный полушубок, и он предстанет пред вами, в чем мама родила. Варька Култышкина не умеет ни читать, ни писать, ни считать. Она просто проститутка местного разлива, её подкармливают парни и мужики, которых она принимает и днем и ночью, иногда до десятка посетителей в день. Мишке Жогову отец оставил сносное хозяйство, но он все пустил по ветру. Железную крышу с дома снял и покрыл её соломой. Все сараи, хлев, амбар и даже курятник разобрал и сжег в печи. Настругал девять детей, но кормить их не думает. Мы едем в поле, а Мишка с удочкой на речку. Свою землю сдаёт в аренду, а детишек распихивает по людям, потому что дома нечего есть, а зимой не в чем выйти по воду. Еще рассказывать о таких же несчастных бедняках, которых эксплуатируют кулаки? И вы предлагаете мне возглавить этот сброд? Не позавидуешь тому несчастному председателю колхоза, который возглавит его с такими работничками. Это только несколько примеров того, почему я не хочу руководить колхозом. А работать рядовым колхозником с такими кадрами я буду просто не в силах.
- И все же, Сергей Егорович, ты мне симпатичен! Ты мне нравишься, но мне жаль,
что не можешь понять текущего момента!
- А тебе, Иван Иванович, пройдет немного времени, будет стыдно за свои деяния!
- Спасибо за беседу, хотел поближе познакомиться с тобой, но у меня к тебе есть и
другое дело, наверно знаешь какое?
- Да уж, догадываюсь. Если вы передали землю колхозу, то вам понадобиться
хороший посевной материал, а он имеется только у кооператоров. У остальных его почти нет, а если кого и что и есть, то это нельзя назвать даже фуражом!
Сергей Егорович встал, накинул на плечи полушубок и пригласил Козырева выйти
на улицу. Амбар был заперт на замок. Сергей отпер его, распахнул двери и в нос ударил привычный запах хлеба.
- Вот, Иванович, все зерно, которое я хранил для посевной. Все зерно отборное.
Ничего я не прятал. Можете искать, но ничего не найдёте, так что забирайте то, что есть!
- А забирать мы не будем, наоборот, всё, что соберём на селе, мы ссыпем тебе в
амбар, под твою охрану. Амбар у тебя просторный, сухой, крепкий и зерно будет здесь как у Христа за пазухой. А если надумаешь вступить в колхоз, милости просим. Еще раз говорю, смотри, не опоздай!
- Хорошо, подумаю, но с таким колхозом я не согласен!
- Говорят, что хозяин - барин! Скажу откровенно, что и мне не все по душе, но я
рядовой партии и выполню всё, что мне прикажут, а приказали мне сделать МТС, колхоз и ликвидировать кулачество как класс. А ты будешь с нами или не будешь - от этого ничего не измениться. Мы заберём у мужиков землю, скотину, сельхозинвентарь, без которого они ничего не сделают. Все как миленькие побегут в колхоз и забудут о тебе!
Козырев с Сергеем вышли из амбара, пожали друг другу руки и пошли каждый в
свою сторону.
Не успел Козырев скрыться в проулке, как несколько мужиков вошли в дом
Пономарёвых, расселись по скамейкам и стали вопросительно смотреть на Сергея. Наконец Чульнев спросил:
- Ну, Сергей Егорович? Что сказал Козырев?
- Повторил то же самое, что говорил на собрании. Сказал, что у нас отберут
скот, землю и сельхозинвентарь, а без этого мы с вами будем похожими на общипанных гусей - и на люди показаться стыдно и в ненастье будет холодно!
- Так, что же нам, Сергей Егорович, делать?
- Что я могу вам посоветовать, если я не знаю, что мне самому делать. Только
скажу, что у них армия, милиция, прокуратура, тюрьмы и если они решили создать колхозы, то ни мытьем, так катаньем, своего добьются. В сложившейся обстановке мужику нужно записываться в колхоз или бросать всё и уезжать в город. А как вам поступить решайте сами!
Мужики покачали головами, тяжело вздохнули, встали и направились к двери.
После обеда к Сергею пришел его брат Никита, расстроенный и подавленный. Обычно непоседливый, он на этот раз он был угрюм, тих и молчалив. Долго сидел молча, барабаня пальцами по столу. Было заметно, что ему трудно начать неприятный разговор о событиях прошедшего дня. Наконец он резко повернулся к брату и почти истерическим голосом выпалил все, что накопилось у него в душе.
- Да, что же это такое делается? Да есть ли правда на земле, да есть ли бог на небе?
Почему нас не оставят в покое? Кому это нужно и для чего мучат людей? Нужно было воевать - мы воевали, но, выходит, завоевали власть не для себя, а для кучки негодяев. Так властвуйте, тешьте свое самолюбие, но не мешайте нам работать так, как нам нравиться. Почему они лучше нашего знают, как нам работать? Сейчас был у тестя и нагляделся такого, что зубами был готов перегрызть горло всей этой швали, которая и лаптей хороших не носила. Вся эта банда лодырей издевалась и унижала его. Его, которому они и в подметки не годятся! Выгребли последний хлеб и, когда он стал проситься в колхоз, то этот горбатый удав Гандобин ответил ему, что они кулаков в колхоз не принимают и что его место в Соловках. Выгребли хлеб у нашего отца, у дяди Митроши, у Чульневых, Дымковых, Рыбиных, у Хохлов и в других дворах, то есть у тех, кто все эти годы кормил эту голытьбу и их голодных ребятишек. Поговаривают, что скоро и скотину отберут. Да, еще, Серёга! Всем, кто подал заявление в колхоз, выдали по пятьдесят рублей и люди повалили в сельсовет с заявлениями. Получили деньги, расхватали водку в лавке и скупили весь самогон!
Выговорившись, Никита немного успокоился и как-то сник, словно выдохся. Немного помолчал, а потом с какой-то безысходностью спросил брата:
- Что же нам делать, Серёга?
- Не знаю, что тебе сказать. Сегодня утром приходил ко мне Козырев и предложил,
чтобы я возглавил колхоз. Он не дурак, и хорошо понимает, что если я соглашусь быть председателем колхоза, то люди без всякого нажима и угроз вступят в колхоз и будут исправно работать. А начальство доложит наверх, что благодаря умелому руководству представителей Обкома партии и хорошей разъяснительной политике, крестьяне села поголовно записались в колхоз. Тем самым будет выполнена директива ЦК ВКП (б) по сплошной коллективизации сельского хозяйства.
- И что же ты ему ответил?
- Сказал, что подумаю. Но я на это не пойду!
- А может, Серёга, и действительно согласиться с ним, стать председателем
колхоза и помочь народу?
- Никита, ты сам не понимаешь, что ты мне советуешь. Неужели тебе не ясно, что
они хотят из меня сделать, что-то вроде приманки, на которую клюнут простоватые мужики. Как только я сделаю свое дело, я им стану не нужным. Более того, я для них буду опасным. Сказать почему? Да потому, Никита, что колхоз - это новое крепостное право, но только в более изощренном виде. Если барщина допускала наличие у крепостных надела, лошади, то колхозный строй категорически это запрещает. Значит, колхозник будет полностью зависеть от государства. Если государству нужен будет хлеб, то оно выгребет из колхозного закрома все до последнего зерна, оставив колхозников без куска хлеба. Это первое. Теперь второе. Ты знаешь, что прошлый год был неурожайным, да к тому же крестьяне уменьшили посевы. У людей нет хлеба, но есть неплохой семенной фонд у наших кооператоров, правда небольшой. Ты сказал, что и это выгребли до зерна. Ну, наберут таким путем они около трехсот пудов, что хватит десятин на пятьдесят, а остальное чем засеивать? У государства запасов зерна нет. Может из Сибири привезут? На это надежды мало. Ты, Никита, спрашиваешь, что нам делать? Ты этот вопрос адресуй не мне, а нашему правительству и спроси, что оно думает делать дальше? Ведь вся его политика ведет к голоду в стране? Мне порой кажется, что там не ведают, что творят.
Братья закурили, молча, посидели, думая каждый о своем.
- Я, Никита, теперь уверен,- продолжал Сергей - что в ЦК и в правительстве сидят
такие же никчемные люди, как наш Митька Жук и Варька Култышкина. Ведь давно подмечено, что скажи мне, кто твои друзья, и я скажу кто ты. Если бы было иначе, то Москва бы поддерживала не лодырей и бездельников, а людей деловых, честных, работящих. Ты сказал, что может быть мне принять предложение Козырева. Я не согласен с этим не только потому, что в колхоз тянется всякая шваль, а потому, что эта шваль будет разлагать людей. Недаром говориться, что если в стаде заведется одна паршивая овца, то она все стадо испортит. Вот Иван Рыбин с братом Ильёй скашивают по десятине ржи в день, а Митька Жук или Петька Лобода никогда косы в руках не держали. Как их можно поставить рядом с Рыбиными, а Жогова с Чульневыми. Посмотрят работяги, привыкшие вставать с петухами и работать до седьмого пота, на лодырей, и тоже станут работать спустя рукава. Они уже не побегут чуть свет в поле, не станут косить, когда Лобода или Жогов будет отдыхать под копной. Люди скоро поймут, что они не обязаны на них работать, на их детей, на их благо. Это и есть самое страшное в колхозе. Эта вся компания по коллективизации сельского хозяйства есть ничто другое, как авантюра, и в ней я участвовать не собираюсь. Я не хочу обманывать народ. Подожду, посмотрю, а там видно будет. А ты, Никита, поступай, как знаешь. Я тебе не советчик!
Брат встал и, не попрощавшись, ушел.
На другой день все вышло совершенно не так, как планировало партийное руководство села, а шиворот - навыворот. С наступлением темноты и всю ночь шел забой скота. Под нож пускали не только свиней и овец, но и дойных коров, не говоря уж о яловых и бычках. На полученные от колхоза деньги скупили всю водку и самогон, жарили печёнку, варили требуху. Ходили друг к другу в гости, обильно угощали мясом родных и соседей, предлагали целые туши беднякам, пели песни.
Глухой Митрон тоже забил корову и телку, но куда деть столько мяса не знал.
Много ли им нужно было со старухой. Повертелся по дому, походил по двору, заглянул в сарай, где висели туши, и такая его взяла тоска, хоть в петлю. Долго он мучился в своем раздумье, пока не решил проведать своего младшего сына Михаила. С тех пор как Митрон отделился от сына, прошло немало времени, немало утекло воды, но между ними так и не наладились доверительные отношения. Ссориться они не ссорились, но не было тех чувств, которые обычно бывают между отцом и сыном. Самый младший в семье, любимец матери, Михаил рос, не в пример старшим братьям и сестрам, лодырем и гулякой. Отцовский надел он вскоре промотал и его все чаще видели не в поле, а в сельсовете, где он нашел родственные души в лице Митьки Жука и Гришки Казака. Митрон давно махнул на него рукой, считая его выродком и пропащей душой. Но последние события заставили Митрона поговорить с сыном, ведь он, как никак, околачивается около начальства и, может быть, что-нибудь подскажет или посоветует путного.
Когда Митрон зашел к сыну, то застал пир горой. Правда, гостей у того в доме не
было, но он с женой сидел за столом, который был завален мясом, и стояла пустая бутылка. Оба они были навеселе и, обнявшись, пели песню. Митрон поздоровался, снял шапку и присел к столу.
- Никак, батя пожаловал. Милости просим быть гостем, а бутылку поставишь,
становись хозяином!
Митрон не пил и не терпел пьяных, но, зная привычку сына, прихватил с собой чекушку первача, которую и выставил на стол. Сноха улыбнулась, с жадностью схватила бутылку и тут же разлила содержимое по кружкам. Свекру она выпить не предложила, зная, что тот не выносит хмельного. Закусывать они не стали. Очевидно, были сыты. Мишка, сытый и довольный, привалился спиной к стенке и пьяно пялясь на отца, спросил, икая:
- Ну, и с чем пожаловал?
- Митрон догадался по движению губ пьяного сына, о чем тот спросил его
и, наклонив голову, словно стесняясь своего прихода, сказал:
- Что мне делать, Мишка? Всё, что я в поле собрал, отбирают. Посадили в тюрьму,
зачислили в кулаки, лишили голоса, в колхоз не принимают, что же мне, в петлю лезть? Ты там трешься около начальства и, наверное, знаешь, что с нами дальше будет? Не умирать же нам с матерью голодной смертью? Хотя бы землю оставили, но и её забрали. Что там думают начальники? Как дальше жить?
Долго доходили до пьяного Мишки слова отца, но когда он с трудом догадался о
смысле сказанного, расхохотался и выкрикнул прямо в лицо отцу грубые, необдуманные слова:
- Спрашиваешь, что с тобой будет? Сошлют тебя, батя, в Соловки, на жительство к
белым медведям, а если не нравится такая перспектива, то остаётся только в петлю или в прорубь!
Митрон, как не был взволнован, а может быть и благодаря этому, хорошо
расслышал ответ сына, встал и вышел на улицу. На улице гремел праздник. Ни одна масленица не видела еще столько пьяных, не слышала такого громкого смеха, криков и песен. Люди будто справляли поминки по старой жизни, одновременно радуясь новому, счастливому и неизвестному. Однако слова сына окончательно добили Митрона и он шел, пошатываясь, ничего не видя и не разбирая дороги. Придя домой, он отказался от ужина, влез на печку и, не раздеваясь, прилег на тёплые кирпичи.
Проснулся Митрон с петухами. Слез с печи, обулся, одел полушубок и вышел во
двор. К нему на грудь, ласкаясь, кинулся огромный, с телка, кобель, но он оттолкнул его, зашел в конюшню и со слезами на глазах стал обнимать за шеи двух лошадей, целуя их в мокрые шершавые губы. Потом напоил их, вывел старую лошадь и стал запрягать её в сани. Из сеней принес новое веретьё, один конец расстелил на санях, положил на него туши и покрыл их другим концом, перевязав всё веревкой. В избе уже хлопотала жена, готовя еду мужу. Митрон снял полушубок и шапку, бросил их на лавку, вымыл над лоханкой руки и лицо, расчесал гребнем пышную бороду и, перекрестившись, сел завтракать. Любитель поесть, он на этот раз еле притронулся к еде и вскоре вылез из-за стола. Жена это заметила, но спрашивать о причине не стала, боясь его гнева. Надев полушубок и сверх него огромный тулуп, Митрон в сенях взял топор и вышел во двор. Жена вышла его проводить, открыла тесовые ворота и спросила, когда его ждать. Он, было, сел в сани, но раздумал, вылез, подошел к жене и крепко поцеловал её в губы, что случалось с ним только во время ухаживания за Марфой, да ещё на свадьбе.
Было довольно тепло, когда Митрон за селом нагнал две повозки. Это были его
сваты, братья Пономарёвы - Егор и Митрофан. Они тоже везли мясо забитого ими скота. Перед Семилуками догнали еще пять повод. Маленький, юркий Никифор Дымков, пока повозки тянулись на изволок, успел обежать всех по два раза и всем пояснить, что в город едет только потому, что если отберут лошадей, телеги и сани, то тогда им уже ни за что не попасть на базар. Добродушный здоровяк Иван Гусев успокоил его, сказав, что об этом волноваться не стоит, так как не только не на чем будет ездить, но и нечего будет и возить. Все прекрасно знали, что не только Никифор, но и они ехали в город не потому, что больше не на чем будет туда ехать, а потому, что жалко было отдавать скотину чужому дяде. Скотину, на которую было потрачено столько времени и сил. Если можно бы было забить лошадей вместе с санями в придачу, то любой из них, не задумываясь, сделал бы это. Не было жалко ни забитой скотины, ни хрипевших лошадей, а в голове сверлила одна единственная мысль о том, что сумеют ли они продать столько мяса, ведь его привезут не только из их села.
Мужикам в этот раз повезло. На Мало-Московской улице, на подъезде к
хлебному базару, их остановил молодой, вертлявый человек и, узнав, что они везут мясо, предложил купить все, что у них есть. Мужики сначала не поверили и спросили, зачем ему столько мяса? Тот ответил, что он является представителем мясокомбината и что все мясо пойдет на колбасу, а то, что они привезли все вместе, не хватит и на один день работы. Мужики тут же пожалели, что не забили и другую скотину. Встретившийся мужик проводил их к Девицкому выезду и за пустырем остановил обоз перед высоким забором с огромными воротами. Он нырнул в небольшие двери, навешенные прямо на заборе, и через минуту ворота открылись. Мужики заехали в обширный двор и стали боязливо ждать. Вскоре к ним подошло еще три человека, осмотрели мясо и велели везти на весы. Через два часа, получив сполна расчет, все дружно решили отметить масленицу.
Приезжая на хлебный базар, мужики обычно обедали в полуподвальном трактире у Прохора. У него не только сытно и дешево кормили, но имелся широкий двор, где можно было поставить лошадей. Прохор ласково встретил своих знакомых, усадил их за стол и приказал половому подать еду. Когда мужики выпили, Прохор присел к ним и завел разговор.
- Что, мужики, слышно в ваших краях?
- У нас только и слышно о колхозах. Землю и лошадей уже отобрали, а теперь
осталось отобрать оставшуюся скотину. Одним словом, куда ни кинь, всюду клин. Хана пришла нашему брату, не то, что вашему! - выпалил Никифор Дымков.
- У нас тоже не лучше вашего, - печально заметил Прохор. - Все, что выручаю от
торговли, забирает казна, даже больше. Уже многие мои друзья прикрыли свои лавочки, прикрою свою и я. Так что в следующий раз вы меня здесь не найдете. Решил я, мужики, отказаться от всего!
Назад ехали в настроении, радуясь удачной сделке. Радуясь тому, что ловко обвели
вокруг пальца Митьку Жука и Козырева. Радуясь тому, что они хмельные, сытые и довольные собой. Каждый из них, завёрнутый в тулуп, переживал свою удачу по-своему, сосредоточившись на домашних делах, забыв о колхозе, в который их не пустили, но который отобрал у них всё, что можно было отобрать у крестьянина.
Когда проехали Подклетное и потянулись по семилукскому мосту через Дон,
то услышали громкий крик Митрона. Сначала они не поняли в чем дело, посмотрели назад, но гнедая кобыла, замыкавшая обоз, продолжала спокойно тащить сани, в которых, завернувшись в тулуп, развалился хозяин. Крик повторился снова. Мужики остановили лошадей и подошли к повозке. В санях лежал тулуп, лежали рукавицы, но самого Митрона там не было. Они недоуменно посмотрели друг на друга и в этот момент вновь услышали крик. И только обернувшись, увидели его, стоявшего на льду возле проруби и махавшего им рукой. На нем была нижняя посконная рубаха и подштанники. Черная копна волос на голове, такая же борода, черные шерстяные чулки на ногах резко оттеняли его одежду, делая всю фигуру невесомой и призрачной. Во всей этой картине было что-то загадочное и страшное. Мужики на первых порах онемели, не зная, что сказать или предпринять. Первым нашелся Иван Рыбин, который громоподобным голосом крикнул:
- Ты чего это задумал, Митрон?
- Да что, братцы, кричать, он все равно не слышит. Давай побежим, может быть
успеем, - заторопил Никифор Дымков и, бросив тулуп, бросился бежать по мосту. За ним кинулись и остальные. Остался при лошадях только Егор Иванович, у которого враз отказали ноги и он, привалившись к деревянным перилам, тоскливо смотрел на печальную картину. А с реки неслось:
- Сват, скажи всем, что Митрон утопился! Прощай, сват! Не поминай лихом!
И тут все заметили него в руке бутылку водки. Он одним ударом выбил
пробку, запрокинул голову, приставил горлышко бутылки ко рту и не отрывал до тех пор, пока она не опорожнилась. Потом перекрестился, качнулся над прорубью, выставил руки вперёд и нырнул под лед. Когда мужики подбежали к злополучной проруби, их встретила пелена спокойной чёрной воды. Все постояли немного, перекрестились, подобрали одежду Митрона и со слезами на глазах вернулись к поводам. Егор Иванович привязал осиротевшую лошадь к задку своих саней, и обоз тронулся в путь, везя с собой печальную весть.
После жуткой картины трагической гибели Митрона на Дону, мужикам представилось посмотреть уже комедию при въезде в село. Среди улицы, на проезжей ее части, Устин Попов тщетно отбивался от нападения на него жены, тщедушной женщины, замордованной непосильным трудом и целой кучей ребятишек. Устин в левой руке держал на веревке свою корову, а правой отталкивал жену, которая вопила на все село и пыталась вырвать у него из рук веревку. Всю эту сцену наблюдала толпа зевак, запрудившая дорогу. Мужикам поневоле пришлось остановиться и присоединиться к толпе. Дело было в том, что Устин, выполняя волю руководства, привязал к рогам единственной коровы веревку и повел ее в колхозное стадо. Жена Устина, не давшая мужу забить кормилицу, теперь с отчаянием обреченной пыталась оставить ее у себя на дворе. В конце концов, Устину надоело скандалить с женой и он бросил веревку, которую тут же подхватила жена и повела корову домой.
Скандал Устина с женой наблюдал и Гришка Казак, стоявший поодаль, с опухшим
лицом. Он очутился в этой толпе случайно. Проспав пьяным у Нюрки Поляковой всю ночь и узнав, что мужики забивают скот, он решил сам лично убедиться в этом. Вышел на улицу, но тут наткнулся на бесплатное представление, но Гришке было не до смеха. Дело было в том, что накануне, записав в колхоз больше половины села, начальство решило отметить эту победу в торжественной обстановке, благо в наличии была достаточная сумма денег, выданная им в качестве материальной помощи колхозу. Снабдив Мишку Жогова деньгами, они отправили его к Нюрке Поляковой с заданием приготовить побольше самогона и закуски, выделив ему в помощь Варьку Култышкину. С темнотой, чтобы не попасться жителям села на глаза, все руководство пробралось в дом к Нюрке, закрыло двери, занавесило окна и пошла гулянка. К полуночи все напились и, не таясь, стали петь. Мишку заставили плясать, а потом повалились спать там, где их свалил коварный самогон. Только стало чуть светать, в окно Нюрке постучали громко и настойчиво. Когда она открыла двери, то увидела Александра Ивановича (он не участвовал в попойке), который оттолкнул ее и вошел в избу. На полу, печке, лавках были разбросаны тела руководителей села. Слышался храп, стоны пьяных людей. В избе стоял такой сивушный запах, и висела такая духота, что Александр Иванович чуть не потерял сознание. Он распахнул двери и стал будить спящих. Придя немного в себя и ополоснувшись холодной водой, собутыльники расселись вокруг стола и недоуменно уставились на нежданного гостя. А он ходил вразвалку из угла в угол и молчал, собираясь с мыслями. Потом остановился посередине избы, засунул руки в карманы штанов и с насмешкой процедил:
- Хороши! Нечего сказать! Да знаете ли вы, пьяные хари, что этой ночью в селе
порезали весь скот. Да знаете ли вы, что кулаки угнали своих лошадей в неизвестном направлении, а если станете продолжать пьянствовать, то и остальных угонят. А на чем будете пахать? Вам мало, что вы провалили заготовку семян и вам негде их взять, так вы еще лошадей и всего скота лишились!
- Погоди кричать, объясни все толком, - подал голос Козырев.
- Я все объяснил и говорю, что зерна, которое вы собрали на семена по дворам,
хватит, самое большее, десятин на сорок - пятьдесят. Понятно?
- Ничего страшного я в этом не вижу - вставил слово Митька Жук, - ведь у нас есть
деньги. Закупим все что нужно!
- Василий Ефимович, - обратился Митька к Гандобину - ну-ка скажи, сколько у
нас осталось денег?
Тот стал шарить вокруг себя руками, заглянул под стол, под скамейку, на печку, но
портфель с деньгами, словно сквозь воду провалился. Потом искали все участники попойки, искала Нюрка, искала Варька. Перерыли весь дом, чердак, подвал, двор - деньги не находились. Гришка Казак предложил вызвать милицию, но Козырев обозвал его болваном.
- Нужно думать головой, а не задницей. Ты хочешь, чтобы райком и даже Обком
знали, чем мы здесь занимаемся во время коллективизации. Так нам не только в партии, но и в Советском Союзе места не найдется. А поэтому всем рот на замок!
Но на чужой роток, не накидывай роток, и Козырев, не подумав, допустил огромную ошибку, разрешив сходить Нюрке с Гришкой на улицу, для выяснения обстановки. Если не умом, то своим бабьим чутьем и не без оснований, она понимала, что все подозрения падут на нее. Поэтому, чтобы обезопасить себя от злых языков всеведущих кумушек, сразу же побежала к соседке и рассказала ей о пропаже денег, свалив все на пьяную компанию. Не прошло и получаса, как все село знало, что начальство перепилось и потеряло колхозные деньги. Слухи росли, ширились, разрастались вширь и ввысь. Одни говорили, что начальство пропило деньги. Другие тоже говорили, что пропило, но не все. Вроде бы, оставшуюся часть денег поделили между собой, а на другую часть подкупило высшее начальство с тем, чтобы у нас не создавали колхоз.
Между тем в избе Нюрки шел серьезный разговор. Козырев, как наиболее
сохранивший с похмелья разум, предложил всем успокоиться, присесть и внимательно его выслушать.
- В прошлый раз, когда я ездил в Воронеж, - начал Козырев хмуро говорить - на
расширенном заседании Обкома партии обсуждали секретное постановление Политбюро ЦК партии о раскулачивании. Дело в том, что наша область попала в зону сплошной коллективизации и партия постановила, в случае необходимости, выгонять кулаков из домов, отбирать имущество, деньги и выселять к черту на кулички. Все присутствующие на заседании, разделились на две половины, противоположные друг другу. Одни считали выселение лишним и, что к кулакам нужно наоборот отнестись внимательно, вовлекать в колхозное строительство, используя их опыт и навыки. Другие настаивали немедленно и разом выселить всех кулаков из сел и навсегда покончить с ними. Представитель ЦК ВКП (б), присутствовавший на этом совещании, именно этот второй вариант и предлагал осуществить. Нужно сказать, что Первый секретарь Обкома Варейкис и Председатель Облисполкома Рябинин склонялись к первому варианту, но они еще не ЦК партии, который прямо постановил немедленно раскулачить самых злостных противников колхоза, не откладывая дело в долгий ящик.
- Я думаю, - Козырев сделал небольшую паузу и внимательно оглядел всех присутствующих, - поставить Варейкиса и его единомышленников перед совершившимся фактом. Как известно, с кладбища покойников не носят, а победителей не судят, да и ЦК нас поддержит. Предлагаю создать три группы активистов во главе с Лавлинским Дмитрием Степановичем, Поповым Григорием и Гандобиным Василием Ефимовичем. Одновременно зайдем с трёх сторон и вытряхнем всех кулаков из домов вместе со своими семьями. Нужно раскулачить и выселить всех, кто в свое время противился хлебосдаче, кого мы отправляли в тюрьму, а остальных, кто еще не записался в колхоз, предупредить, что и с ними будет так же. Таким образом, мы быстро проведем сплошную коллективизацию, а деньги спишем на материальную помощь вступившим!
- Нужно раскулачить первым попа! - вставил уже вернувшийся с улицы Гришка