Аннотация: Друзья отправились навестить друга, служащего в армии, и по дороге не дали прокиснуть водке.
1.
Ну уж нет, это случилось со мной и никто кроме меня лучше об этом не расскажет. Получилось как: я валялся животом вниз и, свесив голову, наблюдал за публикой, суетившейся на платформе, а поезд неожиданно вздрогнул, и я слетел с полки вместе с матрасом. Дернись состав посильнее и я б до Хобыча долетел, который лежал на верхней полке напротив и сосредоточенно грыз ногти, и, может быть, свалился б на него сверху, на его дурью голову, так ему б и надо было. Так нет же, не вышло, но зато он успел вытащить изо рта свои толстые пальцы с обкусанными ногтями, изловчиться и ухватить мой матрас.
Вот! Это Хобыч! Вот в этом он весь! Если когда-нибудь доведется срываться с балкона, а Хобыч протянет руку помощи, лучше упади вниз - здоровее будешь! Если выпадет судьба тонуть в омуте и в руки попадется соломинка, а Хобыч кинет спасательный круг - крепче держись за соломинку! Короче говоря, если на горизонте появился Хобыч, туши свет и ползи на кладбище.
Я ж понимаю, он за матрас схватился - меня поддержать хотел, а получилось как: матрас у Хобыча в руках остался, а я дальше полетел. Не ухватись он за матрас, я бы как упал: матрас вниз, а я сверху - на мягкое. А вышло наоборот. А всё Хобыч! С ним вечно так. И кстати, в эту поездку, знаете, какой он фортель выкинул? Со свиньёй?
Получилось как. Сидели мы у этой бабы, Ирины Ивановны, которая нас на ночлег пустила. Изба у неё, кстати, была чистая и опрятная. Сразу чувствовалось отсутствие в доме мужчины. Не стояли в сенях сапоги сорок пятого размера, заляпанные глиной, не валялась душегрейка, пропитанная мазутом, не торчала изрядно початая бутылка на подоконнике, а висевшие на стене полочки были изготовлены с такой любовью, что становилось ясно: мастерили их не по принуждению жены - лишь бы отстала, а исключительно в порядке ухаживания за одинокой женщиной, у которой личная жизнь хотя и не сложилась, но сердцем она не очерствела и могла бы составить ещё счастье хорошему человеку, о чём говорили картинки, вышитые разноцветными нитками и бисером, и добротная кровать, застланная в несколько слоёв, с кружевными подзорами и наволочками, над которой разместились фотографии Бельмондо, Вячеслава Тихонова и самой Ирины в детстве в обнимку с собакой.
А стол она накрыла - будь здоров! Мы сидели, трескали так, что за ушами трещало. А она гостеприимная такая, хлебосольная женщина, только успевала запасы свои доставать. Ну ещё бы, столько мужиков собралось! Самогончик у неё хороший был. Мы как по одной пропустили, так, вроде, в себя пришли после всех своих злоключений. Сидели, пили, анекдоты травили. Я ещё хотел рассказать, как меня в армии машина сшибла, но Аркаша не дал.
- Ну тебя на хрен, Михалыч, - говорит. - Ты сейчас как начнёшь short story защипывать, так конца и края ей не увидим, самогон скорее прокиснет. Давайте-ка лучше ещё по одной.
С этими словами Аркаша потянулся за бутылью, но тут дверь отворилась, хозяйка вошла. Она за маринованными огурчиками отлучалась.
- Ну даёте, мужики! - всплеснула она руками.
- А чё такое? - обернулся в её сторону осоловевший Борька.
- Да стол-то пустой совсем! - воскликнула она и добавила, - Вот что, ребята, из вас свинью кто-нибудь может зарезать? А я бы ушей накоптила.
- Копчёные уши - завсегда уважаю, - с этими словами в избу вошел Василич, тот самый загорелый мужик, с которым мы на станции познакомились.
- Щас зарежем, - уверенно откликнулся Хобыч и поднял стакан. - Аркаша, налей вновь прибывшему.
- Не-е, - откликнулся Василич. - Я, ребята, не пью.
- Как это так? - удивились мы.
- Это точно, - поддержала Василича хозяйка, - уже полгода как не пьёт, завязал.
- Не пью, - гордо повторил Василич. - И никому не советую. Гадость это. Вот сосед у меня, Витька Рыжий, тот как напьётся...
- Да ну тебя, - оборвала его женщина, - будешь на мозги капать! Ты-то сам, когда в запое, думаешь, лучше выглядишь?!
- Я - всё, больше к этой гадости не притронусь, ни в жисть! - степенно проговорил Василич.
- Ладно тебе, Копчёные Уши, - перебил его Хобыч, - мы пить собираемся, а ты гадостью обзываешь...
- Мой самогон! - поддакнула хозяйка. - Вот прибежишь ко мне, Василич, когда в запое будешь, я те припомню твои слова.
- Я не-е, - отозвался тот.
- Ладно, вздрогнули, - положил Хобыч конец дискуссии.
Выпили, отдышались и Ирина - мы звали ее просто по имени - спросила, глядя оценивающе на Хобыча:
- Ты, правда, свинью зарежешь?
- Сомневаешься? - повёл бровью Толик.
- А ты хоть раз-то её резал? - вмешался в разговор я.
- Да, Хобыч, - отозвался лежавший на диване Шурик, - это ж не просто, ей нужно в самое сердце одним ударом попасть.
- Спокойно, Маша, я Дубровский, - безаппеляционно заявил Хоботов и в подтверждение своей удали громко хрумкнул огурцом.
- Чё её резать-то, раз-два и готово! Давайте я зарежу! - хорохорился Борька, и по нему было видно, что после того, как ещё раз к стакану приложится, он не то, что свинью не зарежет, а и ушей её не увидит.
Ну и ладно. Одним едоком меньше.
- Ты, мил-человек, если не умеешь - не берись, свинью зарезать - это те не с девкой поиграть. А у тя тем паче и с девкой-то не вышло. Вона с Люськой-то как получилось! - назидательным тоном проговорил Василич.
- Да ты не переживай, старина! Если за дело взялся Хобыч, без ушей не останешься, - с этими словами Аркаша снисходительно похлопал Василича по колену.
- Свинья. Без ушей останется свинья, - резонно заметил Хобыч и поднялся из-за стола. - Пойдём, Ир, зарежем твою свинью по-быстрому и дело с концом.
- А мы на крылечке покурим покамест, - сказал я и тоже встал из-за стола.
Следом за мной, кряхтя и постанывая, двинулся Шурик. А на его место тут же завалился Борька.
- Пойдём, Василич, перекур, - позвал я.
И мы двинулись всей гурьбой на улицу. Я выходил из избы последним, а Борька в это время уже храпел.
Ира повела Хобыча в хлев. А мы уселись - я и Василич прямо на ступеньках, а Шурик с Аркашей возле на скамье. Я достал пачку “мальборо” и предложил угоститься нашему новому знакомому.
- Не курю, - с чувством собственного достоинства произнёс Василич, - и вам не советую...
- Ну ясное дело, гадость это, - перебил его Аркаша, протянул руку и взял две сигареты - для себя и Шурика.
Я поднёс им зажжённую спичку, затем закурил сам. Несколько затяжек мы сделали молча, а потом Аркаша сказал:
- Ну чё, с утречка завтра к Серому.
- Это кто? - спросил Василич.
- Друг наш, служит здесь неподалёку. Офицер, - пояснил Шурик.
- А вы навестить едете. Хорошее дело, - заметил Василич.
- Конечно, хорошее, - ответил Шурик, швырнул за калитку недокуренную сигарету и со словами “Пойду, полюбопытствую” отправился в сторону хлева посмотреть, как Хобыч зарежет свинью.
Прошло совсем немного времени - мы даже по второй сигарете выкурить не успели, как вдруг до нас со стороны двора донёсся звон битого стекла, затем последовал глухой удар, после которого практически одновременно завизжала свинья и взвыл - видимо, от боли - Шурик.
- Ой, батюшки, убили! - верещала Ира, а Хобыч басом поминал свойственную русским людям мать.
Ни слово не говоря мы втроём бросились к хлеву, а навстречу нам, недовольно похрюкивая, выскочила здоровенная свинья. Мы с Василичем успели отскочить в сторону, а Аркашу, который бежал сзади, она сбила с ног и, не остановившись, побежала дальше, повалила забор и помчалась по улице. Через мгновенье с ломом наперевес и с криком “Стой, скотина!” следом за свиньёй пробежал Хобыч. Отделавшийся лёгким испугом Аркаша кинулся за ними вдогонку, а мы с Василичем побежали в хлев, откуда доносились стоны Шурика и всхлипы и причитания Иры. В сарае при слабом свете, проникавшем через маленькое низенькое окошко, мы увидели следующую картину. Перед дверью в хлев в жиже из навоза, куриного помёта, мочи, кормов и пролитого молока лежал, корчась от боли, Шурик, а на коленях перед ним стояла Ира и, всхлипывая, приговаривала:
- Что с тобой, Сашенька, что с тобой?
- Эй, ты живой? - окликнул Шурика Василич.
- Живой, - простонал тот в ответ.
И пока мы волокли его на улицу, Ира сквозь слёзы рассказала о том, что произошло. Оказалось, что Хобыч старый дедовский способ резать свинью одним ударом в сердце назвал примитивным и счёл более грамотным сперва ударить животное ломом промеж глаз, чтоб оно потеряло сознание, а потом уже резать его сколько будет душе угодно. Когда же он размахнулся своим анестезирующим средством, то первым делом разбил лампочку над головой, а потом уже в темноте огрел-таки свинью да видно не по пятачку, как метил, а скорее всего по спине. После чего иркина хавронья резонно решила, что, хотя её в этом доме и кормили до отвала и в тепле содержали, но пора и честь знать, и ноги делать. Она завизжала, опрокинула навзничь Шурика, стоявшего в дверном проёме, и убежала.
2.
Ну так вот. Я ж говорю: из-за того, что Хобыч из-под меня матрас выдернул, дальше я сам по себе полетел и первым делом изо всех сил треснулся головой о голову Борьки, который тоже наблюдал за людьми, суетившимися на соседней платформе, и даже успел выкрикнуть:”Да это же тот самый мужик, у которого...”, а чего “у которого” не успел, потому что тут-то наши головы и встретились. Бедный Борька аж застонал. Ещё бы! Он и без того совсем ослаб, после того приключения, которое он поймал на свою голову, а тут я ещё на него свалился и тоже на голову, вместо того, чтобы свалиться на голову Хобыча. Кстати, а знаете, что приключилось с Борькой?!
Получилось как. Мы с Хобычем наконец-то выпроводили Галину Фёдоровну, безобразно скандалившую по поводу того, что мы, “заезжие лиходеи”, споили её мужика, то есть Василича, и, поскольку его последний запой закончился сердечным приступом, то в этот раз, по её мнению, он должен был обязательно помереть, и она разумно утешалась лишь тем, что дело происходит летом, а не зимой, а стало быть, легче будет могилу копать. После того, как дверь за нею была закрыта, мы ещё слышали ругательства, адресованные нам. К уже упомянутым “заезжим лиходеям” добавились новые эвфемизмы, как то: “московские дармоеды” и “хренотень-пеликаны”, а также последовала угроза натравить на нас поутру Полкана и участкового Анисимова. Я хотел крикнуть ей вслед, чтоб она Фантомаскина не забыла, но тут с улицы донёсся громкий скрип открывающихся ставен и кто-то, судя по хриплому голосу, только что проснувшийся, заорал:
- Хваткина, закрой варежку! Спать честным людям не даёшь!
Окрик этот возымел действие прямо противоположное. Хваткина бранилась пуще прежнего; впрочем, она забыла про нас, а её гнев обрушился на “честных людей”, живших в округе.
Мы с облегчением вздохнули, потому что ужасно хотели спать. Но так как после всех злоключений дееспособными остались только трое: я, Ира и Толик, прежде чем лечь спать, нам предстояло позаботиться об остальных. Сначала мы укрыли поношенным драповым пальто Василича, храпевшего на полу в прихожей. Между прочим, если бы не его благоверная, спал бы он тогда в комнате, где его и сморило. Но Галина Фёдоровна, ворвавшись к нам, настоятельно требовала, чтобы муж ночевал дома, и аргументы её были столь убедителны, что мы поддались на провокацию и поволокли тяжеленного, как быка, Василича на выход. И лишь, когда мы дотащили его до прихожей, нам стало ясно, что домой при всём нашем старании и желании его супруги он бы не попал. Допустим, мы б выставили его на улицу - с крыльца из прихожей он скатился б легко, но дальше-то как бы мы его пёрли ещё сто метров до их двора?! И тогда Хобыч обматерил Галину Фёдоровну и сказал ей, что, если она не хочет, чтоб её муж ночевал в канаве со сломанной при спуске с лестницы шеей, пусть смирится с тем, что он будет спать в коридоре, потому что у нас не то, что до их дома, а и назад в комнату его тащить сил не осталось. Галина Фёдоровна ещё некоторое время не могла смириться с мыслью, что её муж будет ночевать вне дома, вне семьи, отвешивала ему подзатыльники и пинала ногами, по ходу дела уговаривая нас довезти Василича до дома на тачке, но у них своей тачки не было, а иркина тачка стояла в сарае, где была заперта незарезанная свинья, которую в хлев так и не заманили, довольны были тем, что вообще поймали. Так соседка и ушла, оставив мужа на полу и наказав нам не давать ему утром похмеляться. И несмотря на то, что мы клятвенно заверили её, что ни при каких обстоятельствах похмелиться её мужу не дадим, она ещё по дороге домой обзывала нас непотребно, о чём я уже рассказывал.
После того, как Василич был укрыт, мы с Хобычем с позволения хозяйки перенесли на кровать с кружевными подзорами Аркашу, а рядом с ним улёгся Шурик. Для меня и Толика Ира разложила постель на полу. Между прочим она и Борьке, беспардонно храпевшему, постелила белоснежную простыню, и мы, хотя и были навеселе и тонкостей этикета особо не чувствовали, но догадались стащить с него грязные кроссовки, пыльные брюки и пропотевшую рубашку. Сама хозяйка отправилась на чердак. Я начал раздеваться, а Аркаша с сарказмом спросил:
- Мужики, вы, что, действительно собираетесь спать на полу?! Если так, то сделаете мне ещё одно маленькое одолжение: помогите вскарабкаться на чердак, уж я отблагодарю эту бабёнку за хлеб-соль.
Мы сошлись во мнении, что это неплохая идея, но мне почему-то не казалось само собой разумеющимся, что гостеприимство хозяйки включало в себя ещё и постельные утехи, а что касается Хобыча, так он вообще к женщинам относился спокойно, то есть не то, чтобы он был к ним равнодушен, боже упаси, он никогда от них не отказывался, если они попадались под руку, но так, чтобы из-за них на чердак лезть! - нет уж, тут увольте!
- Спать, спать, спа-а-ать, - с чувством произнёс Толик, укладываясь поудобнее, - и никаких женщин.
- Сил не осталось, - добавил я, погасил свет и лёг рядом с Хобычем.
- Да она и не подпустит вас к себе, - неожиданно заявил Шурик.
- И правильно сделает, - индифферентно откликнулся Хобыч на этот выпад.
Но я почувствовал себя оскорблённым, и моя мужская гордость не позволила мне промолчать.
- Зато тебя она пустит?! - воскликнул я.
- Меня пустит, - со спокойной уверенностью ответил Шурик.
- Ну, не иначе как ты успел её обаять, пока в навозе кувыркался, - заметил Аркаша.
- Да уж, у местных женщин Шурик несомненно пользуется успехом, я это ещё на вокзале заметил, - сонно пробормотал Хобыч.
- А правда, Саня, почему это тебя она пустит? - не унимался я.
- Потому что мне целый день не везёт, - вполголоса проговорил Шурик, - а она настоящая русская женщина, она меня пожалеет.
- Ну и чё ты лежишь тут тогда?! - воскликнул Аркаша. - И ползи к ней, а мне посвободнее будет.
- А что, и пойду, - ответил Шурик.
Кровать заскрипела, зашуршало бельё, Шурик перелез через Аркашу, лежавшего с краю, и пошлёпал босиком по полу к выходу.
- Сашок, кончай дурить, ложись спать, - окликнул я его.
- Пошёл ты! - откликнулся Шурик. - Тут такая девочка! Не пропадать же добру!
- Кончай ты, - попытался я его урезонить.
Но меня осадил Хобыч:
- Да ладно тебе, Михалыч, пускай идёт.
- Да это глупо, неразумно, - не унимался я.
- А им сейчас руководит не разум, а хренотень пеликана, - пробормотал Хобыч и добавил. - Да сами они разберутся.
- Ладно, мужики, покедова, спокойной ночи, - прошептал Шурик и скрылся за дверью.
Но я не мог заснуть, я боялся, что сашкина вылазка оскорбит гостеприимную хозяйку, заденет её честь, и всё закончится страшным конфузом. Я лежал на спине и, разинув рот, прислушивался к звукам над головою. Стоны лестничных ступенек, шлепки босых ног, скрип кровати, короткая возня и торопливое неразборчивое воркование, - я даже подумал, что Шурику впервые за прошедший день повезло, но неожиданно все доносившиеся до меня звуки, многократно усилившись, прокрутились в обратном направлении: воркование переросло в сердитое ворчание, кровать заскрежетала, вслед за тем две пары ног стремительно протопали наискосок, и по последовавшему грохоту я понял, что Ира, действительно, пожалела нашего друга и спустила его вниз по лестнице, а не через слуховое окно.
И всё б окончилось хорошо, если б отвергнутый Шурик тихонечко прокрался к кровати и, никому не мешая, лёг бы спать. Так нет же, ему обязательно нужно было всех разбудить шумом и своими стонами, будто для него не только ухарство, но и фиаско служило поводом для хвастовства. Когда ж он улёгся и все решили, что наконец-то, слава богу, можно будет поспать, со стороны дивана послышался голос Бори:
- Слышьте, а где у неё туалет?
- В чистом поле, - ответил ему Хобыч.
Боря хмыкнул и отправился во двор, а мы заснули, решив, что уж пописать-то он как-нибудь сумеет без скандального происшествия.
Разбудила нас Ира. Сперва она гремела посудой за печкой, но мы, несмотря на шум, утреннее солнце и вкусные запахи, продолжали дремать. Но в конце концов хозяйка звонко воскликнула:
Мы с Толиком встали и сразу же заметили, что Борьки нет, но значения этому тогда ещё не придали, решили, что он раньше нас поднялся и торчал где-нибудь на улице. Нас больше беспокоил Аркаша.
- Ты как? - спросил его Хобыч.
- Сейчас попробую, - ответил тот, спустил ноги вниз и осторожно встал. - Вроде, терпимо.
- Ну молодцом! - подбодрил его Толик, и мы пошли умываться.
На улице на скамейке у крыльца сидел Василич. На него было жалко смотреть. Из вчерашнего крепкого мужика он превратился в аморфного увальня, его глаза были мутными и влажными, щёки покрылись щетиной, обвисли и больше походили на брыли, из правого уголка рта торчала замусоленная папироска, а из левого стекали слюни.
- Эй, ты ж не куришь! - окликнул его Хобыч.
- Спортился я, Толик, - горемычно ответил Василич. - Сижу, вас поджидаю. Слухай, Толик, дай мне восемь тыщ. Щас Кузьмич поедет, и я с ним - до магазина.
- Да вы лучше поешьте как следует, - предложил я.
- Да не-е, мне похмелиться надо, горит всё, а то ж помру, - жалобно промычал Василич.
- Шёл бы ты домой, браток, тебя ж жена ждёт, - предложил Хобыч.
- Толик, дай восемь тыщ, ну по-человечески-ж прошу! - простонал в ответ Василич и с чувством добавил. - Помру ж, ёлки зелёные!
И словно от досады, что помрёт в самом расцвете сил, сплюнул папироску, которая было приклеилась на штанину, но, видно, посчитав этого недостаточным, упала в сапог.
- Да ладно, дадим мы,.. - начал говорить я, но меня неожиданно перебили.
- Эй, москали, вы коня моего увели?! - раздался голос со стороны.
И как только я про коня услышал, сразу же о Борьке вспомнил. Он ведь ещё в поезде, знаете, какой фокус выкинул?!
Получилось как. Ночью была остановка в какой-то богом забытой дыре. Мы не спали, сидели в купе, пили водку. На улицу не пошли, остановка, явно, должна была оказаться короткой. Аркаша предложил пульку расписать, а Шурик сидел бледный как лунная ночь, трясся от страха и уговаривал Хобыча, чтоб тот освободил и выкинул его рюкзак. Всё не мог успокоиться, бедняга. В общем, мы сидели в купе, и только Борька решил выйти на перрон свежим воздухом подышать. Но это он так сказал для отвода глаз, а на самом деле он пошёл с проводницей Аллочкой поболтать. Ему казалось, что девушка проявляла к нему повышенный интерес. Честно говоря, я тоже думал, что Борька ей чем-то понравился.
Прошло минут десять, а поезд продолжал стоять.
- Что-то не так, - пробормотал Хобыч и выглянул в окно.
- Толик, пока суть да дело, давай рюкзак мой выбросим, - в сотый раз взмолился Шурик.
- Слушай, кто тебе мешает выбросить его самому?! - возмутился я.
- Блин, Шурик! - отозвался Хобыч. - Что ты переживаешь?
- Давайте выпьем за то нелёгкое бремя, которое выпадает каждому из нас в этой жизни, - с этими словами Аркаша плеснул по стаканам водку.
- Вам всё шуточки, - посетовал Шурик и выпил.
- Пьёшь как на поминках - даже не чокаясь, - поддел его Аркаша.
- Иди ты в задницу! - в сердцах крикнул в ответ Шурик.
- Юмор у тебя чёрный, - поддержал я Сашку.
- Ух, - передёрнул плечами Хобыч, - хорошо пошла. А чего это мы всё стоим?
- Может, пропускаем кого? - предположил Аркаша.
- Пойду, посмотрю, - сообщил я и вышел из купе.
Когда я подошёл к двери в тамбур, она неожиданно распахнулась и мне навстречу выскочила Аллочка. Она налетела на меня двумя огромными полушариями, скрытыми под униформой, и я мгновенно размяк и даже обнял девушку, но она немедленно оттолкнула меня и закричала:
- Милые мои, а я как раз за вами! Вы посмотрите, что ваш друг вытворяет! Мы ж из-за него ехать не можем!
- Не иначе, как ты и его отвергла и он с горя лёг под поезд, - эту фразу я только хотел произнести, но не сумел, потому что, когда обратил внимание на происходившее за спиной девушки, не только потерял дар речи, а, извиняюсь за выражение, просто охренел.
Боря, - будучи в полном здравии и ясном уме, разве чуть-чуть выпивши, - действительно, совсем чуть-чуть, поскольку, если б это было не чуть-чуть, то в соответствии с физиологическими возможностями своего организма он уже валялся б где-нибудь под нижней полкой, - ухватив под уздцы здоровенную лошадь, тащил её в тамбур, преодолевая сопротивление тщедушного мужичка в железнодорожной форме, грозившегося вызвать милицию.
Нужно заметить, что я тогда не растерялся и принял правильное решение.
- Сходи в наше купе, позови сюда Хобыча, - приказал я Аллочке...
Теперь вы понимаете, почему я сразу вспомнил о Борьке, когда услышал этот оклик “Эй, москали, вы коня моего увели?”
Мы с Хобычем обернулись и увидели мужика в грязной одежде у поваленного забора, рыжая голова которого и золотые шары, покачивавшиеся на ветру, были похожи на солнечную систему, нарисованную в учебнике по астрономии.
- Какого ещё коня?! На хрена он нам сдался?! - воскликнул Толик.
- На хрена-а-а? - протянул в ответ незнакомец и заорал как сумасшедший. - Куда коня дел, ядрить твою налево?
- Ядри свою и лучше направо, - спокойно ответил Хобыч. - Ну, посуди сам, любезный, зачем нам нужен твой конь?
- Я те покажу любезного! Отдавай коня сию минуту! Щас за ружьём пойду!Видел я, как вы вчера иркину свинью гоняли!
- Да не брали,.. - начал говорить я.
Но меня перебил Толик:
- Слушай, мужик, - повысил он голос, - здесь твоего коня нет и мы его не уводили! Так что пойди и проспись.
- А ты чё на меня орёшь?! Я те хряпало-то заткну! - пуще прежнего возмутился незнакомец.
Тогда Хобыч подошёл к нему, ухватил его за шкирку, притянул к себе и, сказав:
- Пшёл вон отсюда! - оттолкнул незнакомца и добавил вслед. - Может, у тебя и не было коня?
- Как это не было?! - завопил мужик, вынужденно пятясь и спотыкаясь о доски.
- Рыжий, дай выпить! - заверещал ему вслед Василич; эту фразу он монотонно повторял на протяжении всей свары, но на него никто не обращал внимания.
Незнакомец удалялся, то и дело оборачиваясь и ругаясь:
- Щас ружьё принесу, посмотрим, кто кого! Украли коня, ядрить твою налево! И говорят, что у меня коня не было! У меня всегда конь был, у отца моего конь был и у деда конь был! Коня не было!
- Интересно, а где всё ж-таки Борька? - спросил я.
На крыльце появилась Ирина.
- Что за шум? Чего тут Витька орал? - спросила она.
- Говорит, что мы коня его увели, - объяснил Хобыч.
Следом за нею на крыльцо приковылял Аркаша и вышел Шурик. Последний стыдливо избегал взгляда хозяйки. При свете у него обнаружилась садина на правой щеке, которую он, видимо, приобрёл, скатываясь с лестницы.
- Доброе утро, - сказал Аркаша, который даже вспотел, пока сумел выйти на улицу. - Кто орал?
- Да был тут один, - ответил я и спросил. - А Борька-то где?
- А, что, здесь его нет? - спросил в ответ Шурик.
- Мы не видели, - произнёс я. - Ир, ты Борьку не видела?
- А он разве выходил? - удивилась хозяйка.
- Да ладно тебе, - окликнул меня Хобыч. - Никуда он не денется. Давайка-ка лучше пока что заборчик на место поставим.
- Да уж поставьте! - откликнулась Ира.
- Петровна, может, найдёшь чего-нибудь! Ей-богу ж, помру, ёлки зелёные! - вновь завыл Василич.
- Какая я тебе Петровна?! Давай к своей дуй! Нечего тут сидеть! - приказала ему хозяйка.
- Да ты, что, не понимаешь? Она же мне выпить не даст! - отчаянно закричал Василич.
- Так и я не дам, - отрезала Ира и пошла в дом.
- Петровна-а-а-а, - завыл вслед мужик. - То есть, тьфу ты, твою мать! Иваннна-а-а-а!
Мы с Толиком занялись починкой забора, а Василич томился рядом, клянчил деньги на выпивку и стыдил нас за то, что мы испугались его жены и потому отказывали ему. А мне покоя не давало отсутствие нашего друга, Борьки. Хобыч несколько раз повторил, чтоб я не тревожился и не сеял панику. Но после того, как мы поставили поваленный давеча свиньёю забор, как рыжий Витька пришёл со здоровенным дрыном поинтересоваться насчёт пропавшего коня и огрел этим дрыном Василича, попросившего на водку, за что получил от обидевшегося Василича обрезком доски по физиономии, и, размазав кровь, пошедшую носом, отправился за ружьём, как Василич, пострадавший из-за нас, получил-таки от меня десять тысяч и умчался с неким Кузьмичом на “запорожце”, как Ирина приготовила вкусный завтрак и мы аппетитно поели прямо во дворе на свежем воздухе, а Борька за всё это время так и не объявился, Хобыч тоже забеспокоился, не случилось ли чего с нашим товарищем? Тогда Шурик, - которого наша весёлая хозяюшка затретировала окончательно, пожаловавшись на то, что ей было печально минувшей ночью, а он, неблагодарный, так и не пришёл скрасить её одиночество, - отправился побродить по деревне в надежде, что Борька затесался случайно к кому-нибудь в гости; мы остались переваривать завтрак, строить предположения и теряться в догадках по поводу исчезновения нашего товарища.
- Когда же вы к своему Сергею-то поедете? - спросила Ира.
- Намёк поняли, - отрапортовал Хобыч. - Вот Борьку найдём и поедем.
- Да нет, мне-то что? Гостите сколько душе угодно. Я даже вот что думаю: Аркадию-то лучше у меня остаться, а на обратном пути вы его заберёте. А то куда ему с такими ногами-то?
- Ну уж какие Бог дал, - буркнул я.
В этот момент со стороны восстановленного забора раздался крик:
- Эй, москаль, выходи! Разговор есть!
Мы обернулись и увидели рыжего Виктора. Он топтался возле калитки с ружьём в руках.
- Витька, да ты что, с ума сошёл?! - завизжала Ирина, вскочив со скамьи.
Она намеревалась ринуться навстречу непрошенному гостю, но Хобыч перехватил её за руку и удержал на месте. Виктор, воодушевлённый произведённым эффектом, раззадорился пуще прежнего.
- Выходи, москаль! Разговор есть! - повторил он более грозно и потряс над головой двустволкой.
- Ой, батюшки! - всхлипнула женщина.
- Спокойно, Маша, я Дубровский, - уверенно заявил Хобыч, продолжая удерживать Ирину от новых попыток вырваться и броситься навстречу Виктору.
Я сидел молча и не знал, что предпринять. Все надежды оставались на Хобыча. Было очевидно, что и рыжего Виктора, размахивавшего ружьём и злорадно кричавшего:”Выходи, разговор есть!”, интересовал главным образом Толик, который стал воплощением ненавидимого глубоко-провинциальной ненавистью “москаля”. Я, да наверно и все остальные понимали, что, если бы Виктор начал стрелять, то в нас попал бы разве что случайно, поскольку метил бы в Толика, габариты которого к тому же позволяли не попасть в него и впрямь если только случайно. Следует сказать, что судьба, видимо, хотела отметить внешность Хобыча соответствующей фамилией, и если б не поскупилась, был бы он не Хоботовым, а Слоновым. В общем, если в него стрелять, то, как в известном хите Светланы Алмазовой, в десяточку попадёшь наугад, не промахнёшься. Так что всем остальным за свою жизнь можно было не опасаться. Но с другой стороны, нельзя же спокойно сидеть и смотреть, как кто-то стреляет в твоего друга!
Аркадий неожиданно встал из-за стола.
- Аркаша, куда тебе с такими ногами-то! - завизжала Ира и, на этот раз вырвавшись, повисла у Аркадия на шее.
- Выходи, москаль, хорош за иркину юбку прятаться! - кричал из-за забора Виктор, который хотя и лез на рожон, но, что было странно для русского чловека, имел представление о частной собственности и не нарушал её.
Воспользовавшись тем, что обо мне забыли, я потихонечку выбрался из-за стола, намереваясь скрыться за углом дома, чтобы обойти рыжего со спины.
- Любезный, - отвечал тем временем Хобыч, - оставил бы ты нас в покое, а то и без того голова болит после вчерашнего самогона.
- Ты, что, морда москальская! - завопил в ответ Виктор. - Самогон он, вишь, пил! А я что, по-твоему, вчера куриный помёт на димедроле глотал?! Ты, что, морда, думаешь, у меня на бутылку нет?!
Я понял, что теперь мы мирно точно не разойдёмся, потому что Виктор, как нормальный незлопамятный мужик пережил бы то, что у него украли коня, а самому дали по физиономии, но оставить без внимания такого оскорбления, безусловно, не мог. И хотя Хобыч ничего такого не имел в виду, но рыжий понял его однозначно: мол, хвалился москаль, что сам самогон пил, а у него - в смысле, у Виктора - на это денег нет и по этой причине он не иначе, как пил настойку димедрола на курином помёте.
- Ну ужо пойду, ружьё заряжу! - прохрипел он и отправился восвояси.
Он шёл, на ходу выворачивая карманы, наконец из одного из них он извлёк банкноту достоинством в десять тысяч и, размахивая ею, прокричал:
- Вона у меня какие денежки водятся! Я те не дешёвка! Ишь ты! На выпивку у меня нет! Да у меня на выпивку всегда найдётся!
Едва он скрылся из виду, как мы услышали писк клаксонов и шум подъезжающих автомобилей. Мы вышли за калитку и нашим глазам предстало весьма необычайное зрелище. По дороге через деревню медленно, но шумно передвигалась странная кавалькада. Впереди прыгал по кочкам “запорожец”, за рулём которого сидел Кузьмич, а из окна справа выглядывал счастливый Василич и орал “Ой, мороз-мороз, не морозь меня!”; следом за ними двигался милицейский “уазик” и скакал привязанный к нему конь. Каково же было наше удивление, когда вся эта процессия остановилась напротив нас и - мало этого - из клетки для арестантов два дюжих милиционера - сержант-водитель и старший лейтенант - вывели Борю, одетого в грязное и рванное пальто, под которым не оказалось ничего, кроме трусов от “версаче”.
- Ваш друг? - спросил сержант.
- Наш, - хором ответили мы.
- Что с тобой произошло? - попытался осведомиться я, но меня прервала Ира.
- Потом разберётесь, не видишь что ль, в каком он состоянии?! - с этими словами она обняла бледного и трясущегося от озноба Борьку и повела его в дом.
Оба блюстителя порядка, осведомившись, можно ли у хозяюшки хлебнуть кваску, и получив утвердительный ответ, последовали за ними.
- Это я его выручил! - гордо заявил Василич и, обращаясь отдельно ко мне, поучительно добавил. - Вот, мил-человек, какая штука - жизнь! Вот если б ты мне на бутылку не дал, я б твово товарища не нашёл. А теперь - вона он как с Иркой вышагивает, - Василич мотнул непослушной головой вслед удалявшемуся Борьке.
- Что же с ним случилось-то? - ещё раз спросил я.
Оказалось, что ночью его понесло справлять нужду за околицу, где ему в темноте встретилась лошадь, которая так трогательно тыкалась мокрыми губами в плечо, что Боря, расчувствовавшись, решил на ней прокатиться. Он сумел вскарабкаться на неё, крикнул “но!” и лошадь понесла. А вот остановить её он не смог, и с детства всем известное “тпру!” не помогло. В четыре часа утра жители города, разбуженные от топота копытами по асфальту, остановили невоспитанное животное, сняли с него замёрзшего Борьку и доставили обоих в милицию. Позднее Василич, промышлявший в городском гастрономе, не отходя от прилавка выпил, от чего пришёл в чувство и, выглянув в окно, узнал в лошади, привязанной возле местного УВД, коня рыжего Виктора. Всё это мы узнали от Кузьмича, потому что сам Василич был обрадован несказанно, так как получил возможность загладить перед соседом обиду за то, что треснул ему обломком доски по лицу, и отмечал свою радость всю дорогу назад и потому никаких подробностей сообщить не мог, а лишь напоминал ежеминутно, что Борьку нашёл именно он, а не кто другой, подразумевая, видимо, что за такую услугу с него не только первый долг списывается, а и недурно было б ещё на одну бутылку отстегнуть, а уж он слетал бы в город с Кузьмичом. Впрочем, поскольку новых сообщений о без вести пропавших за прошедшую ночь не поступало, мы решили, что более в городе делать нечего и на новую порцию Василичу не дали. И мы собрались уже вернуться в дом, как вдруг Хобыч воскликнул:
- А что-то давно не видно Шурика!
3.
Так. Я ж говорил о том, как упал с полки. Это было нечто! В тот момент, когда я головой столкнулся с Борькой, ногами вышиб бутылку водки из рук Шурика, который стоял у выхода из купе и между прочим тоже наблюдал за тем, что творилось на улице и также как и Борька успел выкрикнуть: ”Смотрите, это же Аллочка!” Он всё женщин примечал! Мало ему от них досталось! Про историю с Иркой вы уже знаете. Но этой истории бы не было, если б не история с Люсей, которая произошла до того.
Получилось как. Перед самой станцией нас растолкала Аллочка.
- Вставайте! - кричала она. - Поезд долго стоять не будет - три минуты и всё!
В общем, вытолкнула она нас на перрон, поезд уехал, а мы остались стоять на платформе, и головы наши трещали так, что вопрос о том, куда дальше путь держать, решился однозначно: в привокзальный буфет - пропустить по одной. Правда, оговорюсь, что головы трещали не у всех, а именно - не трещала она у Хобыча. Я ещё помню смотрел на него и удивлялся. Ведь он сидел вместе со всеми и пил как все, а положа руку на сердце, скажу: больше всех. А результат: мы подыхали от жестокого похмелья, а Хобычу хоть бы хны! Нам белый свет был не мил, а ему единственное, что жизнь омрачало, - нытьё Шурика, который канючил по поводу того, что нужно было рюкзак выбросить.
Ввалились мы впятером в буфет, все небритые, растрёпанные, как сказал бы поэт: с головами как керосиновые лампы на плечах, увидели какое-то сорокаградусное пойло, поняли, что спасение близко, повеселели и начали даже по сторонам оглядываться. Тут Хобыч давай всех локтями поддевать, а потом, сделав шаг в сторону от барной стойки, молча кивнул на девушку, за которой мы заняли очередь. Она стояла к нам спиной, одетая в жёлтую жилетку дорожного строителя и джинсы в обтяжку; и для тех, кто обожествляет женские ягодицы, эта девушка могла бы стать жемчужиной коллекции. А среди нас - если не считать меня - таким человеком был Шурик. И Хобыч почему-то меня не посчитал.
- Шурик! - торжественно произнёс он. - Посмотри, какая юрыспрудэнция у этой Машеньки!
Шурик даже про невыброшенный рюкзак забыл и радостно загыгыкал.
- Машенька, - ласково шепнул Толик на ухо незнакомой девушке, - я Дубровский и у меня есть друг Шурик, он без ума от вас.
- Отстань, - лениво протянула она, не оборачиваясь.
А её подруга, стоявшая впереди, посмотрела на нас и захихикала, отчего Хобыч приободрился и продолжил наступление.
- Машенька, - он слегка дотронулся до рукава девушки, но та отдёрнула руку, - ну что вы в самом деле?! Мой друг так хочет с вами познакомиться! И я вам от всей души рекомендую. Он отличный парень, живёт в Москве, приедете к нему в гости - он вас на лифте покатает!
- Отвалите, ребята, - лениво пробубнила она.
А вторая девушка опять захихикала и сказала, обращаясь к своей подруге:
- Люсь, ну чё ты дуешься?! Смотри, ребята какие нормальные!
- Ах, простите! - подхватил Хобыч. - Вас зовут Люсей. Кстати, это любимое имя Шурика. Да вы не смотрите, что он молчит. Он не красноречив, зато весьма искушён в любовной науке. Ну-ка, Шура, принимай эстафету!
С этими словами Толик легонько шлёпнул девушку по попе и отступил, уступая место. Однако девушка явно не была настроена на игривый лад, а последняя выходка Хобыча вывела её из себя. Она медленно повернулась и, поскольку Толик отошёл в сторону, оказалась лицом к лицу с Шуриком, который молча таращил на неё глаза со счастливой улыбкой идиота. Видимо, девушка фамильярность в отношении своего мягкого места отнесла на его счёт - уж больно глупо он лыбился, да к тому же Толик предупреждал об искушённости Шурика в любовных играх. Того, что произошло дальше не ожидал никто. Люся с разворота врезала Шурику кулаком в лоб. Её удар был столь сокрушительной силы, что наш друг на мгновение повис в воздухе - по крайней мере, всем так показалось, - а затем свалился навзничь.
Люсина смешливая подруга завизжала, но сама Люся невозмутимо заявила:
- А неча руки распускать!
- Клава! Клава! - причитал басом Хобыч.
Я склонился над лежавшим на полу и не подававшим никаких признаков жизни Шуриком и похлопал его по щеке. Аркаша с Борей побежали в туалет за водой. А все, кто находились в этот момент в здании вокзала, столпились вокруг нас.
Какой-то загорелый мужик громко объяснял всем, что Люська могла бы и быка с ног свалить, потому что работает стрелочницей и наловчилась стрелку переводить с одного удара, что далеко не каждому мужику по силам.
Шурик через минуту очнулся, но было ясно, что ему необходимо было отлежаться перед тем, как мы продолжили бы свой путь. И тут загорелый мужик, назвавшийся Николай Василичем, предложил свою помощь. И действительно, он устроил нас на ночлег к одной незамужней женщине, то есть Ирине Ивановне, в соседней деревушке, откуда и сам был родом.
4.
А вообще, Шурик - настырный парень. И когда я у него бутылку водки из рук вышиб, которую он как раз откупорить собирался, думаете, он так сразу с ней и расстался?! Так нет, он попытался поймать её на лету, но из-за своей неловкости лишь подтолкнул, чем придал её полёту ненужную траекторию, и бутылку угодила в стакан, который держал в руках Аркаша. Стакан опрокинулся и горячий чай вылился Аркаше на ноги, отчего он завопил благим матом и подпрыгнул так, что головой ударился о верхнюю полку, на которой лежал Хобыч. И это неудивительно после того, что произошло с его ногами.
Получилось как. Аркаша решил попариться в баньке, которую Василич любезно протопил для Шурика, чтобы тот отмылся от грязи, в которой его свинья изваляла, и когда он действительно отмылся и освободил баньку, Аркаша его тут же и сменил и, первым делом, после того, как Василич залил бак по новой, стал сливать грязную воду - его так Василич научил, объяснив, что после того, как воду в бак залил, в нём вся ржавчина поднимается, и первую шайку нужно слить, а уж дальше пошла бы чистая вода, - и когда полная шайка ржавой воды набралась, Аркаша кран закрутил и поднял шайку, чтобы во двор выплеснуть, а она у него в руках сыграла и весь ржавый кипяток ему на ноги вылился, и он поднял такой ор, что даже Василич не выдержал и после того, как Ира обложила Аркаше обваренные ноги сырым картофелем, попросил Хобыча, чтобы тот налил ему стакан.
5.
Да ну чего вы возмущаетесь?! Я непонятно рассказываю?! Путанно?! Как про что?! Да вы сами-то слушаете или что?! Я ж говорю. Я лежал на верхней полке и наблюдал за людьми, суетившимися вокруг лошади на соседней платформе у поезда, который ехал тоже в Москву, и мы его пропускали, потому что он из более дальнего места следовал, а наш поезд дёрнуло, и я слетел вместе с матрасом и налетел на Хобыча, а он хотел мне помочь, да лучше б не помогал, потому что успел ухватить только матрас, а я дальше полетел, но уже без матраса, и головой ударился о Борькину голову, которому и без того плохо было, поскольку он воспаление лёгких подхватил, пока на витькином коне разъезжал, а ногами я вышиб бутылку водки из рук Шурика, который попытался поймать её, а вместо этого только подтолкнул в сторону Аркаши, и у того стакан с горячим чаем опрокинулся прямо на ноги, а он их ещё до этого у Василича ошпарил, а я после этого грудью об столик угодил - очень больно между прочим - и от этого удара меня опрокинуло навзничь, и я упал на спину на пол и увидел, как на меня сверху рюкзак падает - слава богу, в нём только книги остались, их-то мы постеснялись, а всё остальное у Иры оставили, чтоб она Сергею передала, поскольку до него-то мы так и не доехали: после того, как Шурика из милиции вызволили, сразу назад в Москву подались. Вот. Ну естественно все обалдели от моего пируэта! А Хобыч с Шуриком, которым меньше всех от меня досталось, кинулись мне помогать. Толик спрыгнул сверху и со словами “Подняли брёвнышко!” наклонился, чтобы помочь мне встать. А я это “подняли брёвнышко” когда услышал, как заору:
- Не надо! Сам поднимусь! - потому что сразу вспомнил, как мы в ту сторону ехали.
Получилось как. Мы решили навестить Серёгу все вместе, впятером. И поэтому заняли целиком одно купе плюс койку в соседнем. Когда проходили в вагон, Шурик шёл последним; ему было тяжело, поскольку он тащил рюкзак, в который мы сложили двадцать килограмм тушёнки и огромный трёхтомник “Эротическое искусство эпохи Возрождения”. Ему-то и досталась койка в соседнем купе. Его попутчиками оказались три мужика: один, уже мертвецки пьяный, спал на верхней полке, а его друзья сидели рядышком на нижней. Они нам сразу же показались немного странными. От них так разило перегаром, как будто они выпили цистерну спирта, но при этом они были то ли трезвыми, то ли протрезвевшими - скорее второе, потому что, судя по тому, как были измяты и испачканы их серые костюмы, мужики побывали в передрягах, в которые вряд ли полезли б на ясную голову. К тому же они были чем-то сильно обескураженны, наверное тем, что третий товарищ так эгоистично покинул их компанию.
Впрочем, Шурик томился с ними недолго. Хобыч - единственный, у кого хватило на это сил, - взгромоздил тяжеленный рюкзак на антресоль, и мы все собрались в нашем купе.
- Как я буду там спать?! От них так воняет! - сетовал Шурик, откупоривая первую бутылку.
Едва мы пропустили по одной, в купе постучали. Борька, сидевший ближе всех к выходу, открыл дверь. В проёме появились две физиономии проспиртованных, но пока не пьяных соседей Шурика.
- Слышь, мужики, вы это, того, если этот проснётся, скажите, что мы в вагон-ресторан пошли, - попросили они.
- Хорошо-хорошо, - пообещал Шурик и они ушли.
Мы выпили ещё по одной, и неожиданно поезд сильно тряхнуло, и из соседнего купе донёсся страшный грохот.
- Кажется, рюкзак свалился, - произнёс я.
- Пойду проверю, - с этими словами Шурик вышел.
Через секунду он примчался назад, чрезвычайно взволнованный, причитая на ходу:
- Хобыч, Хобыч, скорей, посмотри, что там случилось!
Вот так в нашей компании всегда было: все знали, что от Хобыча вреда будет больше, чем пользы, но чуть что - звали его на помощь! Потому что он никогда не терялся и в экстремальных ситуациях делал хоть что-нибудь. И в ту поездку, нужно сказать, Шурику изрядно досталось, хотя один раз Хобыч действительно его выручил.
Получилось как. Рыжий Виктор, оскорблённый тем, что ему дали по морде, обозвали безлошадником и усомнились в том, что в его пороховницах есть порох, зарядил-таки ружьё и пошёл разбираться с нами. Он ещё издали начал целиться в Хобыча, но сзади на него напал Шурик, который обошёл всю деревню и, не найдя Борьку, возвращался спокойно назад, как вдруг прямо перед ним выскочил со своего двора Виктор и пошёл в нашу сторону, на ходу направив на нас ружьё. А мы, ничего не замечая, стояли у калитки, гипотетически рассуждая о том, куда мог запропаститься Шурик? Наш разговор прервал выстрел. От неожиданности мы даже присели. А когда оглянулись, увидели рыжего с Шуриком. Они громко матерились, вырывая ружьё друг у друга. На шум из иркиного дома выскочили милиционеры. Не дожидаясь их вмешательства, мы бросились разнимать Шурика с Виктором, но пока мы до них добежали, ружьё выстрелило ещё раз. Послышался звон разбитого стекла и мы увидели, что выстрел пришёлся прямо в проблесковый маяк милицейского “уазика”.
Виктора и Шурика прямо на этом “уазике” увезли в отделение. А мы с Хобычем поехали следом на “запорожце” Кузьмича. Потом я стоял перед отделением милиции и надеялся, что Толику и впрямь удастся договориться и замять это дело. И на этот раз Хобыч не оплошал.
Старший лейтенант Анисимов, спрятав пятьсот тысяч в задний карман, заявил, что готов поверить в то, что ни у Шурика, ни тем более у Виктора, действительно, и в мыслях не было покушаться на представителей закона, если только ему пояснят, как отчитаться перед начальством за разбитый маяк? Однако Хобыч, который целых три года проучился на втором курсе Московского автодорожного института, взялся решить и эту проблему. Он подробно изложил свою версию, но участкового она не устроила.
- Это бред, - коротко буркнул он, - такого быть не может.
- Ладно, - кивнул Толик, будто бы согласившись с мнением милиционера, и включил настольную лампу.