Я лежу среди людей и кричу. Но мой голос не отзывается реакцией на лицах окружающих меня людей. Они немы. Мне больно, и я не знаю, как оповестить их об этом. Они смеются, говорят, спорят и хмурятся. Я махаю, открываю рот, издаю громкий, пронзительный крик, но его не слышу. Люди оборачиваются на мои движения, не на звук. Болит горло. Я замолкаю и медленно, под шум смеющихся ртов, умираю от боли.

Мне десять. На уроке музыки просят каждого из нас спеть детскую песню. Под фортепиано. Начинаю петь внезапно, не попадая в ноты, огорчаюсь, голос груб и не отесан, кругом смеются одноклассники. "Второй", - говорит учитель и отправляет к большой кучке людей. Я сажусь и недоумеваю, я ведь люблю петь.

Мне семь. Брат устанавливает абсолютно новый компьютер, белый ящик, шумный, большой и похожий на телевизор. Брат включает тяжелую музыку, а потом - дискотеку аварию. Мою любимую. И его. Начинаю петь, громко, перекрикиваю, стараюсь, учусь попадать в ноты. Брат выгоняет из комнаты и говорит, что не надо кричать. Огорчаюсь и в следующий раз пою тихо. Хвалит.

Мне четырнадцать. Наконец у меня есть стул, на который можно сесть и закружиться до потери сознания. Включаю песни на кассетном проигрывателе и пою, закрыв дверь. Не забываю вращаться на стуле с закрытыми глазами. Пою плохо, перекрикиваю, но тем не менее осознаю ошибки и на ходу исправляю их. Подключаюсь к ритму и сливаюсь с музыкой. Становлюсь автором песни. Перенимаю голос певца.

Мне двадцать два. Я на так называемом хоре. Струны души трепещут в манящем ожидании репетиции. Мы большой кучей исполняем простенькие песни для одного человека. Главный слушатель прохаживается, окидывает взглядом всех и вдруг останавливается на моей персоне. Что ему не нравится? Он идёт ко мне. Он серьёзен, в глазах видно нарастающую злость. Он подходит ближе и изображает прислушивание к моему исполнению. Надрываю голос изо всех сил в надежде доказать, что не просто открываю рот, имитируя пение. Краснею. Испарина выступает на лице. Почему же он не отходит и продолжает слушать только меня?

Мне тридцать. И я чувствую, что не могу петь. Друзья тащат меня в караоке, включается песня, я читаю субтитры и понимаю, что не могу издать ни звука. Подходит другой человек, хозяин бара, берет второй микрофон и начинает петь, дружелюбно смотря на меня. Ручей из дивно красивых слов выливается тут же из моего горла, и мы поем так все оставшееся время песни. Друзья больше никогда не позовут меня с собой в караоке.

Мне тридцать три. Иногда, когда нужно сказать какую-нибудь торжественную речь, я начинаю говорить красиво, складно, но внезапно все обрывается, и я становлюсь рыбой, открываю рот, смотрю на удивление в зале и ухожу. Я привык.

Мне тридцать шесть. И сегодня я напился. Я целый час говорил с моим новорожденным сыном, рассказывал о том, что у него красивые глаза, что у него красивые ресницы, рассказывал о том, что я сделаю для него, о жизни, шутил и целовал его. А потом зашла жена и испугалась. Она читала в соседней комнате, дверь была открыта. Она сказала, что не слышала, как я вошёл в дом. Она была встревожена. Когда я повернулся, мой ребёнок плакал совершенно без звука. Секунды две. А потом вдруг все стало нормально, появился нормальный, здоровый плач, жена побежала его успокаивать, а я ушёл.

И я напился так, что забыл своё имя и все на свете. Даже свой голос, как рассказали мне потом.

Мне тридцать девять. Я нахожусь в огромном помещении, полном людей. Здесь очень шумно. С самого утра у меня болит живот, но я не придаю этому значение. Я пишу эти слова в своём блокноте, мне приходиться его носить, потому что я все чаще стал забывать свой голос. Иногда я пою, стою где-нибудь, будь то дом, или улица, или магазин. Я просто слышу музыку, жду вступления и начинаю подпевать. У меня хорошо получается, окружающие даже не обращают на меня внимания. Я считал раньше, что я умею петь. А сейчас у меня очень сильно болит живот. Я загибаюсь, держусь за него, как утопающий держится за спасательный круг. Слышен смех. Много смеха. А мне страшно. Я пишу в блокноте крупными буквами "МНЕ БОЛЬНО" и откладываю его на край стола. Начинаю кашлять кровью, но никто этого не видит и, уж тем более, не слышит. Я умираю.