Город дрожал. Скопившаяся в одном месте людская масса грозила перевернуть эту махину, как небрежно брошенный на край блюдца комок картофельного пюре опрокидывает его.
В филармонии Штрабаха давали знаменитый Пляс-Пигальский концерт Бетховена. Цены на билеты были завышены немилосердно, но это не избавило организаторов от недовольства желающих причаститься великой музыки даже за такие деньги, а будущих слушателей не спасло от давки в безумной очереди, чьё тело змеилось по главной улице, а хвост достигал самой ратуши. Город и представить себе не мог, что в нём живёт столько любителей музыки вообще и ценителей Бетховена в частности.
В тесноте и давке погибли несколько человек -- от удушья или будучи раздавленными о стены. Два гражданина застряли головами в окошечке кассы, поимев глупость просунуться в него одновременно, подстрекаемые конкуренцией за последнее место в партере. В итоге кассу N3 пришлось закрыть, что едва не повлекло за собой общественные беспорядки среди тех, кто стоял в очереди к этому окошку и теперь оказался не у дел. Настроение усталой очереди немного скрашивала бесплатная трансляция "Фортуны" из "Кармина Бурана" Орфа. Но её прекратили после того, как в очереди был отмечен случай самоубийства. После этого передавали только минуту молчания.
Было много и других подобных происшествий, достойных описания в колонках "События" и "Казусы" городской газеты Штрабаха.
В конце концов, под давлением общественности, администрация приняла решение продавать приставные места, места в проходе и даже на самой сцене -- стоячие, по краю.
В день концерта большой зал филармонии был не просто полон, а чрезвычайно полон. Те несчастные, кому не повезло с билетом, атаковали парапет и (с риском для жизни) карнизы, размазывая лица по окнам и пыль по костюмам. Даже крыши соседних домов, окружающих площадь Филармонии, были оккупированы страждущими музыки.
В удушающей толчее, начинавшейся задолго до входа в филармонию, Зритель едва не упал без чувств, не говоря уж об отдавленных ногах и помятых боках. Хорошо, что он пришёл за час до начала, а не то дверь филармонии захлопнулась бы перед самым его носом. А ведь он специально приехал в Штрабах, чтобы побывать на этом концерте.
В сутолоке, поминутно извиняясь и получая толчки, он кое-как добрался до своего места.
Каково же было его удивление, когда он обнаружил кресло занятым. Зритель ещё раз заглянул в свой билет, чтобы убедиться, что верно определил ряд. Да, определено было верно. Между тем, на его месте сидел худощавый господин и решительно делал вид, что не замечает устремлённого на него вопросительного взгляда.
Не менее пяти минут Зритель стоял перед этим господином, многозначительно поглядывая то в свой билет, то за спину сидящему -- на номер места. Господин же яростно увлёкся игрой в "Удава" на мобильном телефоне и совсем перестал замечать Зрителя. Тогда Зритель сел прямо ему на колени, полагая, что худощавый господин наконец поймёт свою ошибку и уйдёт. Но тот сделал вид, что задремал и совершенно не чувствует на своих ногах Зрителя. Зато Зритель остро ощущал его костистые колени. Сидеть на них оказалось не очень удобно, но выхода всё равно не было. По крайней мере, теперь, находясь на некоторой высоте, он мог хорошо видеть сцену -- ему не мешали ни головы, ни плечи сидящих впереди. К тому же, как он мог наблюдать, довольно многие точно так же сидели на коленях господ, успевших занять не свои места. Наверняка это была хитрость, проявленная оказавшимися без сидячего места. А быть может, таким образом господа позволяли удобно насладиться концертом своим друзьям.
- Я прихватил карты, - небрежно бросил господин, сидящий слева. - Не угодно ли партию в белот?
- Не сейчас, чуть погодя, - отозвался Зритель и принялся озирать зал, в котором стало к тому времени довольно душно, суетно и шумно.
На приставном сиденье в конце ряда Зритель увидел дальнего знакомого и уже было совсем собрался махнуть ему, но в последний момент подумал, что знакомец может напроситься к нему на колени, и не стал привлекать его внимание.
Между тем, стоявшему в проходе рядом со Зрителем низкому господину, почти карлику, было ничего не видно за спинами толпящихся впереди. Другой господин, рыжий, с добродушным веснушчатым лицом, некоторое время смотрел на его подпрыгивания в попытке что-нибудь увидеть через чужие плечи, а потом улыбнулся и предложил:
- Хотите ко мне на закорки?
- С удовольствием, - отозвался карлик не без стеснения.
Рыжий господин присел, и недоросток резво взобрался ему на плечи. Устроившись на шее доброго господина поудобней, он немедленно принялся аплодировать. При этом он так тесно сжимал ноги, стараясь получше держаться на плечах своего возницы, что тот побледнел. Через минуту бледность его стала столь всепоглощающей, что даже веснушек на лице было не рассмотреть. Тем не менее, он, кажется, был очень доволен детской радостью сидящего на его плечах недомерка и стоически выдерживал недостаток кислорода, улыбаясь до самого конца, пока не потерял сознание от удушья.
Никто, кроме Зрителя, кажется, не обратил внимания на эту сцену. Карлик наверняка больно ударился при падении, тем не менее, у него хватило такта не обидеться на рыжего господина и даже принести ему свои извинения. Однако, Зритель почему-то был уверен, что в душе карлик думает о своём вознице плохо, полагая, что тот специально упал, чтобы выставить на посмешище малый рост своего седока.
Где-то в партере громко засмеялись. Карлик с негодованием повернулся туда (подтверждая подозрения Зрителя), но оказалось, что смеются там совсем другому -- это солидный господин в котелке с серьёзным видом рассказывал анекдот.
На галёрке какой-то еврейчик заиграл на скрипке, поставив перед собой шляпу. Ему хорошо подавали.
Стоячие места, окружавшие сцену, то и дело пытались сорвать концерт неуместными шутками: кто-нибудь из них выходил в центр сцены, к фортепиано, и нажимал клавишу. А то и начинал изображать из себя этакого пылкого маэстро: потряхивая головой, со всей силы ударял пальцами по клавишам и закатывал глаза, как бы в экстазе. Эти выходки поначалу неизменно вызывали смех и аплодисменты в зале, но вскоре они перестали забавлять, и на них уже не обращали внимания, так что шутники выглядели расстроенными холодностью публики и принимались бить по клавишам изо всех сил, умоляюще поглядывая в зал. После того, как один оскорблённо удалялся, его сменял другой, полагая, видимо, что у него получится лучше. Так продолжалось до тех пор, пока не явился сердитый распорядитель и не расставил всех по местам, согласно купленным билетам.
Устав наблюдать общество, Зритель повернулся к соседу, уже было согласившись на партию в карты, но его постигло разочарование: откинув голову на спинку кресла, сосед спал. Котелок сполз с его головы и грозил вот-вот упасть на пол, а в углу полуоткрытого рта собралась слюна. Зритель подумал сначала, не разбудить ли спящего, но потом пожал плечами и отвернулся, пытаясь сделать вид, что не очень расстроен. Он даже улыбнулся господину в следующем ряду, который громко разговаривал по телефону, поглядывая на Зрителя. В глазах этого человека Зрителю почудилась насмешка, поэтому он некоторое время беспокойно ёрзал на коленях худощавого господина, а потом наклонился вперёд и сказал:
- Не думайте, что мне хотелось играть в карты. Я не люблю белот.
- Вот как?! - обиженно воскликнул проснувшийся сосед (а может быть, он и не спал, а только притворялся спящим, чтобы подловить Зрителя?). - Так зачем же вы морочили мне голову?
- Простите, - смутился Зритель. - Я просто забыл, что совершенно не умею играть в белот.
- Хм... - сосед саркастически осмотрел Зрителя, поправляя котелок. - Почему бы вам сразу не признаться и не отнимать чужого времени! - раздражённо добавил он, поднимаясь и направляясь к выходу.
На освободившееся место тут же устремился карлик.
Дойдя до выхода, сосед Зрителя остановился и некоторое время укоризненно смотрел на него. Быть может, он надеялся, что Зритель одумается и позовёт его обратно.
В эту минуту по залу прошло оживление, все взгляды устремились на сцену. Видимо, появился Маэстро. Это спасло Зрителя от необходимости как-то реагировать на бывшего соседа -- он принялся с интересом смотреть вперёд и даже привстал.
На сцене действительно происходило нечто интересное. Вернее, ничего интересного там не происходило, но Зрителю нужно было сделать вид, что он крайне увлечён происходящим. Его бывший сосед сокрушённо покачал головой и наконец вышел из зала. Зритель почувствовал некоторое облегчение и перестал смотреть на сцену.
И зря, потому что в ту же минуту раздались бурные аплодисменты.
- Что там? - спросил карлик, которому не удалось ничего увидеть даже после того, как он забрался на кресло с ногами.
- Ничего, - сердито отвечал Зритель. Ему не нравился этот маленький человек.
- Почему вы не хотите сказать? - обиделся тот и, кажется, готов был заплакать.
Только теперь, присмотревшись, Зритель понял, что это ребёнок. Его чувства сразу переменились: он испытал уважение к подростку, настолько любящему классическую музыку.
- Вы уже слышали ранее Пляс-Пигальский концерт, молодой человек? - спросил он, чтобы как-то сгладить неловкость.
Но ребёнок, кажется, и в самом деле на него обиделся -- он отвернулся и не отвечал, делая вид, что крайне увлечён пятнашками, которые извлёк из кармана.
Зритель пожал плечами и снова обратился к сцене. Как раз в этот момент появился Маэстро. Он быстро вышел на сцену, остановился посредине и принялся оглядывать публику. Был он одет во фрак, а шею его обвивал длинный серый шарф, скрывая под собой подразумевавшуюся белую рубашку. Стоячие места, окружавшие сцену, немедленно бросились к артисту, чтобы получить автограф. Вступая с ними в соперничество, потянулись проходные места. Следом, опасливо отрываясь от своих стульев, рискуя потерять их, торопливо устремились к сцене приставные. Прочие же не спешили покинуть кресла, вполне резонно полагая, что могут остаться без места.
Буквально через минуту маэстро стало не видно в окружившей его липкой человеческой массе. К нему протягивали для подписи программки, пакеты попкорна, платочки, салфетки, ладони и даже интимные дамские штучки. Голос распорядителя, требующего соблюдать порядок и очерёдность, потонул в рёве толпы. Какая-то крайне возбуждённая дама в длинном платье с визгом выбила сумочкой окно со стороны улицы и спрыгнула с карниза внутрь зала. К счастью, её поймал стоящий тут же крепкий мужчина с большими чёрными усами. Зритель подумал, что это, вероятно, её сообщник.
Поддаваясь влиянию толпы, он поднялся со своего места и ринулся к сцене. Он не мог бы объяснить, зачем это делает. По крайней мере, автограф Маэстро ему точно не был нужен.
Тем не менее, он усердно работал локтями, пробиваясь в плотной человеческой массе, и очень скоро ему удалось оказаться почти рядом с Маэстро. Тут Зритель вспомнил, что у него нет ничего, на чём мог бы расписаться великий исполнитель Пляс-Пигальского концерта. Он хотел уже было подставить ему рукав белой рубашки, но тут его потянули за этот самый рукав. Зритель повернулся. Перед ним стоял полицейский.
Полицейскому с трудом удавалось сохранять равновесие и равнодушное выражение лица, потому что со всех сторон его толкали, как досадную помеху. Один господин норовил как будто невзначай сбить с полисмена его островерхий шлем. Зритель вопросительно посмотрел на полицейского и поднял бровь. Правда, в следующий же момент он её опустил, подумав, что подобное поведение может показаться представителю власти вызывающим.
- Что вам угодно? - вежливо поинтересовался он.
- Это ваше место? - ласково спросил полицейский, указывая на худощавого господина, с коленей которого минуту назад слез Зритель.
- Да, - отвечал тот.
В ту же минуту на руках его щёлкнули наручники.
- Следуйте за мной, - велел полицейский голосом уже отнюдь не ласковым, а суровым и с недоброй укоризной. - Вы арестованы.
- В чём меня обвиняют? - недоуменно вопросил Зритель.
- В убийстве, - строго отвечал полицейский.
Присмотревшись, Зритель увидел, что худощавый господин, на коленях которого он сидел, на самом деле, похоже, не притворялся спящим. Кажется, он давно уже был мёртв. Возможно, он умер в тот момент, когда Зритель уселся на его колени. Зрителю было страшно подумать, что он, со своей необдуманной и грубой настойчивостью в завоевании места, мог стать причиной смерти человека.
Деваться было некуда. Он обречённо последовал за строгим полицейским, бросив беспомощный взгляд на Маэстро, чей долгожданный автограф был так близок. У него и мысли в голове не возникло о побеге или сопротивлении. А ведь он мог бы, пожалуй, толкнуть идущего впереди полисмена в спину и смешаться с толпой. Но Зритель был законопослушным гражданином.
Полисмен привёл его в кабинет директора, в котором был организован временный штаб полиции. Там уже сидели инспектор и городской обвинитель. Они встретили Зрителя осуждающими взглядами, а обвинитель даже прищурился.
- Вот, - сказал полицейский. - Был схвачен при попытке смешаться с толпой.
- Хорошо, - кивнул инспектор. - Я отмечу это в рапорте, вы наверняка получите поощрение.
Полицейский довольно вытянулся и пожал плечами.
- Я не ради поощрения, - сказал он неискренне. - Служба такая.
- Ваша фамилия? - обратился строгий инспектор к Зрителю.
- Бетховен, - отвечал тот.
- Бетховен? Так это вы сочинили Пляс-Пигальский концерт Бетховена? - вмешался обвинитель.
- Я.
- Позвольте пожать вашу руку! - обвинитель бросился к арестованному, пребольно схватил его кисть и принялся трясти.
Инспектор протянул протокол и ручку:
- Подпишите, пожалуйста. На память.
Бетховен оставил на бланке свою размашистую подпись. Довольный инспектор уселся на место и принялся быстро заполнять протокол.
- А мне и подписать нечего, - с сожалением произнёс полисмен. Потом вдруг просиял и бережно достал из внутреннего кармана кителя фотографию женщины. Женщина сидела в пол-оборота к объективу, была некрасива и как будто сердита на неизвестного фотографа.
- Вот, - произнёс полицейский, умильно улыбаясь фотографии и протягивая её Бетховену вместе с самопишущим пером. - Дорогой Розе на вечную память, с любовью и благодарностью, Бетховен.
- Я должен это написать? - поинтересовался Бетховен.
- Ей будет очень приятно, - кивнул полисмен.
Бетховен пожал плечами, взял перо и надписал на обороте фотографии нужные слова.
Между тем инспектор покончил с протоколом и передал его обвинителю. Тот вставил в глаз монокль, откинулся в директорском кресле и принялся внимательно читать.
- Хм... - произносил он то и дело, постукивая себя пальцем то по переносице, то по передним зубам. - Интересно... Вот как!..
Закончив чтение, вложил протокол внутрь чёрной папки, передал её инспектору и обратился к арестованному:
- Значит, вы признаёте себя виновным, господин Бетховен... Это хорошо, это очень осмотрительно с вашей стороны.
- Признаю? - смутился Бетховен.
- Ну да, - обвинитель строго и с подозрением заглянул ему в глаза. - А разве... нет?
Тут Бетховен заметил, что инспектор усиленно делает ему за плечом обвинителя знаки -- подмигивает, кивает и отчаянно жестикулирует. Впрочем, смысл и назначение этих знаков, оставались непонятными. Тогда арестованный с мольбой посмотрел на полисмена, но тот отвёл глаза и даже отошёл к окну, повернувшись спиной.
- Мне очень жаль, если тот господин умер по... по моей неосторожности... - нерешительно произнёс Бетховен.
- Неосторожности?! - воскликнул обвинитель так неожиданно, что арестованный вздрогнул. Инспектор за спиной обвинителя сокрушённо покачал головой и вздохнул.
- То есть... - растерялся Бетховен. - То есть, мне очень жаль, что я невольно стал причиной смерти...
- Невольно?! - снова перебил обвинитель. - Невольно... А вот показания свидетелей говорят о совершенно ином. Они прямо изобличают наличие злого умысла и намеренное причинение смерти пострадавшему.
- Но у меня не было такого намерения!
- Это метафизика, - отмахнулся обвинитель. - И господин Ахенштерн и господин Ахенштерн и мадам Пульц однозначно подтверждают, что видели, как вы совершенно осознанно причинили пострадавшему смерть.
- Кто эти господа? - вопросил Бетховен, которому названные фамилии совершенно ни о чём не говорили.
Обвинитель сделал знак стоящему за его спиной инспектору. Тот отошёл к полисмену, по-прежнему любующемуся видами за окном, и что-то прошептал ему на ухо. Полицейский кивнул и исчез за дверью.
Через минуту он вернулся в сопровождении двух господ и дамы. Свидетельницей оказалась та самая дама, что давеча разбила окно и спрыгнула в зал. А двумя господами были любитель белота и карлик. Бетховен ничего не имел против господ, но ему хотелось бы спросить, каким образом в свидетелях убийства оказалась отчаянная мадам Пульц.
- Господа Ахенштерн, Ахенштерн и мадам Пульц, - доложил полисмен. После этого он снова отошёл к окну и принялся ковырять в зубах пластмассовой зубочисткой, извлечённой им из подкладки шлема.
- Вот видите, - обратился обвинитель к Бетховену. - Господа Ахенштерн, Ахенштерн и мадам Пульц.
Любитель карточных игр не сводил с Бетховена пронзительного укоряющего взгляда. Карлик отрешённо посматривал в окно. Присмотревшись к нему получше, Бетховен совершенно точно смог определить, что это всё же не подросток, а взрослый мужчина более чем среднего возраста.
- Вы свободны, господа, - обратился к ним обвинитель.
Свидетели молча, один за другим вышли из кабинета. При этом дама, выходившая последней, обернулась, гневно взглянула на Бетховена и прошептала: "Мерзавец! Такого человека!.. Такого человека!.." Дверь закрылась, но за ней ещё минуту были слышны сдавленные рыдания, ввергнувшие Бетховена в бездну отчаяния. Он и не представлял, сколь любимый городом человек погиб по его жестокосердной глупости и упрямству.
- У нас и вещественные доказательства имеются, - добавил между тем инспектор, глядя на Бетховена неприязненно, почти с ненавистью.
Сказав это, он достал из своего портфеля большой пакет из обёрточной бумаги, подошёл к столу и вытряхнул из конверта сотовый телефон.
- Да, - вцепился в него взглядом обвинитель. - Вы его знали?
- Нет.
- Тогда почему вы сказали "Манштейну"?
- Потому что господин инспектор назвал эту фамилию. Я просто повторил за ним, не знаю зачем -- по инерции, видимо.
- Странно, - хмыкнул обвинитель.
Между тем, следователь достал из кармана свой телефон и стал набирать номер. Спустя несколько секунд телефон, принадлежавший покойному, вдруг ожил -- завибрировал, экран его засветился. Ушей всех присутствующих коснулись первые такты знаменитого Пляс-Пигальского концерта Бетховена.
- Вот так-то, - торжествующе усмехнулся инспектор, давая отбой. - А вы, наверное, полагали, что вам удалось замести все следы, не так ли?
- Признаться... - начал было Бетховен, но обвинитель не дал ему договорить:
- Да, это лучшее, что вам остаётся. Признаться во всём.
- Мне не в чем признаваться, - понурился Бетховен.
- В самом деле? - с издёвкой выдохнул инспектор, глядя на арестованного с отвращением.
- А вы не скажете, почему назвали свой концерт Пляс-Пигальским? - поинтересовался обвинитель.
- Потому что он был сыгран единственный раз, на площади Пигаль, в не помню каком году, - объяснил Бетховен. - Это была импровизация.
- Да? - усмехнулся инспектор. - А может быть потому, что жену вашей жертвы в девичестве звали мадемуазель Пляс-Пигаль?
- Нет, уверяю вас, не поэтому! - запротестовал Бетховен.
- Так значит, вы не отрицаете, что знаете девичью фамилию жены убитого, - тут же изобличил обвинитель. - Опровергаете только то, что концерт назван именно по девичьей фамилии вашей любовницы.
И хитро посмотрел на инспектора, довольный своей ловкостью.
На это Бетховен уже ничего не смог ответить -- его душили слёзы и готовые прорваться рыдания. Он чувствовал себя совершенно подавленным перед лицом неопровержимых улик, представленных слугами закона.
- Ну что ж, дело ясное, - вздохнул обвинитель, кивнул и принялся неспешно раскуривать сигару.
- Совершенно ясное дело, - поддакнул инспектор.
- Видели бы вы, как он пытался затеряться в толпе, - добавил от окна полисмен.
- Я внёс это в протокол, - успокоил его инспектор. - Вы будете вознаграждены по заслугам.
Обвинитель отошёл к окну, и, оттеснив полисмена, принялся смотреть в сгущающиеся сумерки, задумчиво покуривая благоуханную сигару. Наступило молчание, в котором слышно было только тяжёлое дыхание Бетховена, который боролся с чувствами, да тиканье часов на стене.
Наконец, докурив, обвинитель сделал знак инспектору и взялся за свою трость. Инспектор кивнул полисмену. Тот подошёл к Бетховену и взял его за руку, жестом показав ему, что он должен следовать за инспектором.
Они вышли из кабинета -- обвинитель впереди, инспектор за ним, далее (руки за спиной) Бетховен и завершающий процессию полисмен.
Казалось, все служащие филармонии, все музыканты, со своими инструментами, высыпали в коридор, чтобы поглазеть на шествие и теперь жались по стенам, с любопытством и ужасом взирая на Бетховена. Стоял в конце коридора строгий дирижёр, отсчитывая палочкой такты приближающихся шагов. Он проводил Бетховена долгим взглядом и, кажется, губы его прошептали вслед: "Убийца!".
Зрители в зале уже расходились, их осталось совсем немного -- из тех, что ещё не успели получить автограф Маэстро. Бетховен обратил внимание на то, что Маэстро очевидно устал от концерта. Его глаза были полузакрыты, он покачивался и, если бы не плотное кольцо зрителей, поддерживающее его, то наверняка упал бы. Рука его, как манипулятор автомата, поднималась, ставила быструю подпись на предложенной поверхности и замирала в ожидании следующей манжеты, пачки сигарет или программки. В разбитое сумочкой мадам Пульц окно задувал прохладный ветер и забрасывал жёлтые листья, образовавшие уже заметную кучку у стены. Молчало посреди сцены фортепиано, крышка которого, открытая зрителями сцены, вдруг упала, с треском захлопнувшись.
"Как быстро наступила осень!" - подумал Бетховен.
Он с тоской посмотрел на своё место и заметил убитого, который, казалось, так и спит в кресле.
- Не лучше ли было убрать тело господина Манштейна? - обратился он к инспектору. - Или вы специально держите его там, чтобы мучить меня?!
- Не звали?! Но как же так, вы же сами демонстрировали мне телефон господина Манштейна!
- Да, - усмехнулся инспектор, - но при чём здесь убитый? Телефон принадлежит господину Манштейну, а убитого звали герр Франк. Но вы же не думаете, что это как-то оправдывает убийство?
Бетховен понурился под тяжёлым взглядом инспектора и лишь растерянно покачал головой. Он уже не способен был думать ни о чём, его мозг изнуряла только одна мысль: "Всё пропало. Выхода нет".
На галёрке играл на скрипке давешний еврейчик, хотя его уже никто не слушал и некому было подать. Стоящая у его ног шляпа была полна денег.
- А почему бы вам не сыграть нам свой концерт? - предложил вдруг обвинитель.
- И то правда! - оживился инспектор.
- Я ещё ни разу не слышал его, - кивнул полисмен. - Очень было бы здорово послушать.
- Но, право, господа... - смешался Бетховен. - Я сейчас...
- Ну вот, как всегда, - усмехнулся инспектор. - Эти господа композиторы такие чувствительные! Они любят, чтобы их упрашивали и будут жеманиться до последнего.
- Да, я занесу это в протокол, - ответил инспектор многозначительному взгляду обвинителя.
- Я бухгалтер, - растерянно пожал плечами Бетховен. - Я не умею играть на фортепиано.
- Значит, это не вы сочинили Пляс-Пигальский концерт Бетховена? - сурово произнёс обвинитель, кивнув инспектору, чтобы тот внёс и эти новые показания обвиняемого в протокол.
- Я, - отвечал Бетховен. - Это была минута вдохновения. Стояла весна. Я был молод, влюблён...
- В мадемуазель Пляс-Пигаль, - вставил обвинитель.
- ... Пели птицы, - продолжал Бетховен, не обратив на обвинителя никакого внимания, увлеченный воспоминаниями. На глаза его набежала слеза. - От Сены долетал лёгкий ветерок. Мне было так хорошо! Меня охватила тихая радость бытия, довольство, какое постигает в иную минуту всякую живую душу. И я принялся напевать. Мелодия рождалась сама, без участия нот, ключей, знаков темпа, пауз и прочего, чем мучат детей в школах, на уроках музыки. Она лилась прямо из сердца -- свободно и радостно, я не мог сдерживать её или как-то на неё повлиять... Стоящий тут же волынщик принялся мне подыгрывать на своём гнусавом инструменте. Пришёл барабанщик с другой стороны площади, вместе со шляпой для денег. Явился откуда-то старик-шарманщик. Потом возник из ближайшего переулка человек с губной гармоникой. Охваченные единым порывом, мы играли. Играли так вдохновенно, в таком единении душ, что, кажется, небеса вторили нам. Собрались люди. Нам аплодировали... Так родился Пляс-Пигальский концерт Бетховена, к которому я не имею по сути никакого отношения, хотя несомненно являюсь его автором.
Во всё время монолога Бетховена обвинитель с инспектором многозначительно переглядывались, и временами инспектор делал какие-то пометки в протоколе. Полисмен между тем отошёл к группе, окружавшей Маэстро, и наблюдал за кем-то.
Как выяснилось через минуту, предметом наблюдения была та самая дама, на чьей фотографии Бетховен оставил подпись. Довольная тем, что ей удалось получить автограф Маэстро, она, слегка помятая, выбралась из толпы, сжимая в руке заветный фантик от шоколадной конфеты.
Полисмен тут же вцепился ей в руку и потащил к краю сцены. Остановившись и пронзительно глядя на даму, он извлёк из кармана фотографию и продемонстрировал сделанную Бетховеном подпись. Дама всмотрелась, и некрасивое лицо её озарилось радостью.
- Что это значит? - строго вопросил полисмен.
- Как тебе удалось?! - радостно воскликнула дама.
- Что это значит?! - повторил полисмен свой вопрос на тон выше.
- Автограф Бетховена! - не унималась дама. - Я счастлива! Великий, великий композитор!
- Композитор? - гневно и с насмешкой произнёс полицейский. - Полноте, милочка, он никогда им не был, уж вам ли этого не знать! И объясните же мне, в свете сказанного, почему этот господин пишет вам? Дорогой Розе! С любовью!.. Как вы могли поддерживать связь с этим... с этим ничтожеством?! С бухгалтером!
- Но милый... - начала было дама, однако полицейский не стал её слушать.
- Я всегда, всегда знал, что ты мне изменяешь! - воскликнул он, отвешивая женщине тяжёлую пощёчину. Потом бросил ей под ноги фотографию и покинул зал, бросив на ходу:
- Между нами всё кончено.
Обвинитель, тоже с интересом наблюдавший эту сцену, повернулся к Бетховену и укоризненно покачал головой:
- Нехорошо-то как, господин бухгалтер! - произнёс он. И добавил с горечью: - Сколько судеб, имевших несчастье пересечься с вашей судьбой, пошли под откос!
На сцене раздался какой-то шорох и стук. Обернувшись, Бетховен увидел, что это упал Маэстро. Все автографы были розданы, и теперь не стало никого, кто мог бы поддерживать великого исполнителя. Между тем, рука лежащего без чувств музыканта продолжала ритмически подниматься, делать визирующее движение и опускаться, чтобы через мгновенье подняться снова.
- Ну что ж, - произнёс обвинитель, - концерт окончен. Теперь, господин инспектор, вы можете с чистым сердцем препроводить господина бухгалтера к месту казни.
- Да, господин обвинитель, - оживился инспектор, беря Бетховена за руку.
- К месту казни! - горестно воскликнул тот. - Но разве прежде не должно быть суда, разве я не могу пригласить адвоката, разве не имею я право на последнее слово?
- Законами города Штрабаха оговорено, господин Бетховен, - охотно пояснил обвинитель, - что дело об убийстве, особенно совершённом в публичном месте или с особым цинизмом, находится в компетенции верховного обвинителя и может не доводиться до суда, дабы не отнимать у господ судей время на вынесение приговора, который по сути очевиден.
- Однако, господин верховный обвинитель, разве... - начал было Бетховен, но ему не дали договорить:
- Я не верховный обвинитель, - высокомерно произнёс собеседник. - Я обвинитель первого ранга.
- Вот как... - растерялся Бетховен. - Но в таком случае не следует ли донести моё дело сначала до господина верховного обвинителя?
- Господин верховный обвинитель города Штрабаха прекрасно осведомлён о вашем деле, герр Бетховен, - холодно возразил обвинитель. - Приговор уже подписан им несколько минут назад.
- Вот как... - только и смог повторить бухгалтер.
- Да. Верховный обвинитель города Штрабаха господин Ахенштерн лично подписал смертный приговор с пометкой "обжалованию не подлежит".
- Господин Ахенштерн?! - воскликнул Бетховен. - Это был верховный обвинитель?! Почему же вы не предупредили меня? Я подал бы апелляцию.
- Я не обязан этого делать, - высокомерно улыбнулся обвинитель первого ранга. - К тому же, личность верховного обвинителя является неприкосновенной и секретной, во избежание попыток мести со стороны обвиняемых или их родственников.
- Но скажите хотя бы, это был господин Ахенштерн или господин Ахенштерн?
- Господин Ахенштерн.
Бетховен поник и даже не почувствовал, как инспектор увлёк его к выходу из зала, в котором, после их ухода остались только еврейчик, вдохновенно играющий на скрипке Пляс-Пигальский концерт Бетховена, да лежащий на сцене Маэстро.
Во дворе филармонии, куда его вывели, ещё толпились возбуждённые зрители. Крыши близлежащих домов тоже не совсем опустели -- видимо, собравшиеся обсуждали недавний концерт. При виде Бетховена, с заведёнными за спину и закованными в наручники руками, по толпе прошёл ропот. Бухгалтер, которому почудилось, что ропот этот обращён ему в поддержку, выпрямился и гордо откинул голову.
Откуда-то явился полисмен, перехватил Бетховена у инспектора и подвёл его к стене, окружающей здание филармонии.
- Угодно ли вам стать лицом к стене и спиной к смерти? - спросил он. - Или предпочитаете встретить смерть лицом?
Бетховен, который до последнего момента сомневался, что его казнят и ждал взрыва недовольства среди зрителей, не нашёлся, что ответить. Повернувшись к толпе он только крикнул:
- Я Бетховен! Слышите? Это я написал Пляс-Пигальский концерт!
- Вы всего лишь жалкий бухгалтер! - закричал инспектор, явно стараясь перетянуть мнение толпы на свою сторону. - Вы даже не умеете играть на фортепиано!
- Убийца и развратник! - добавил обвинитель.
Полицейский достал из кобуры пистолет и повторил свой вопрос:
- Угодно вам обратиться лицом к смерти, или же к стене, господин Бетховен?
Ему явно не терпелось привести приговор в исполнение, как заметил приговорённый. Видимо, ревность ещё глодала его сердце и подбивала к торопливой жестокости.
- Мне всё равно, - гордо отозвался бухгалтер.
- Ему всё равно, - повернулся полисмен к обвинителю.
- Он хочет унизить закон, выразить ему своё презрение! - крикнул кто-то из толпы, и Бетховен окончательно понял, что наблюдатели не на его стороне. Ему показалось, что это кричал тот карлик, господин Ахенштерн. Впрочем, его не было видно за толпой, поэтому Бетховен не мог бы поручиться, что не спутал голос.
- Зачем вы отягощаете свою и без того не малую вину, господин Бетховен? - укоризненно произнёс обвинитель. - Неужели вам так хочется оставить по себе в городе Штрабахе только самую чёрную славу?
Кто-то из толпы бросил в Бетховена камень, но к счастью не попал. Камень стукнулся о бетонную стену и рикошетом ударил по ноге полицейского. Тот зашипел от боли и яростно подтолкнул приговорённого к стене.
- Встаньте уже как-нибудь! - пробормотал он. - Сколько можно всё это тянуть! Неужели вам доставляет удовольствие мучить меня вновь и вновь?!
- Мучить вас? - удивился Бетховен. - Объяснитесь, я не понимаю.
- Ах, полно вам притворяться! - покачал головой полисмен. - Ведь вы же узнали меня, сразу узнали, я уверен.
- Узнал вас? Но... Нет, я даже подозрения не имею о том, кто вы такой. Быть может, меня сбивает с толку ваша форма.
- Кончайте уже! - крикнули из толпы. - Темнеет.
На улице действительно темнело. Поднимался холодный осенний ветер, но даже он не мог остудить пылающие умы и разгорячённые души толпы.
Полицейский торопливо сдёрнул с головы островерхий шлем, вопросительно взглянул на Бетховена. Тот дёрнул губами и покачал головой: нет, он по-прежнему не узнавал.
Тогда полисмен снял китель.
Что-то знакомое почудилось Бетховену, какое-то воспоминание мелькнуло в голове, но он не мог сосредоточиться, уловить его.
- Ну? - улыбнулся полисмен. - Вспомнили?
- Не могу, - покачал головой Бетховен.
- Поторопитесь! - крикнул со своего места понукаемый обвинителем инспектор.
- Скорее вставайте, - засуетился полицейский, - пока меня не уволили со службы. Вы ведь не хотите, чтобы меня уволили, господин Бетховен?
- Нет, не хочу, - отвечал бухгалтер, становясь лицом к стене. - Хотя, мне должно быть всё равно.
- Значит, вы так и не узнали меня... - с сожалением произнёс полисмен, взводя курок револьвера.
- Не могу, - повторил Бетховен. - Напомните хотя бы, при каких обстоятельствах.
- Ну что ж вы так! - покачал головой полисмен, приставляя дуло револьвера к затылку Бетховена. - Ну, вспомните: Пляс-Пигаль... вы напеваете вступление из своего концерта... Какой-то прохожий, думая, что вы просите подаяния, бросает вам под ноги монетку в десять су... Вы улыбаетесь и небрежно поддеваете её носком ботинка... Доходите до двадцать шестого такта, и тут вступает...
- Волынщик! - радостно воскликнул Бетховен.
- Слава богу! - отозвался полисмен и нажал на спуск.
Час спустя всё было кончено, ничто не напоминало о недавно свершённой казни. Тело убрали, смыли кровь со стены. Двор филармонии ничем не напоминал о восторжествовавшем здесь законе. И только осенний ветер забрасывал мостовую жёлтыми листьями.
Город медленно погружался в ночь. Ужинал бараньей ножкой в уютной кухне, при свечах, господин обвинитель первого ранга и рассказывал супруге о событиях дня. В своём кабинете перечитывал протокол по делу Бетховена господин Ахенштерн и в который раз убеждался в справедливости вынесенного им приговора. Дремала перед телевизором, с вязанием на коленях, мадам Пульц. Стояли у кассы N3 два господина, соединившись головами в узком окошке и подрёмывая в ожидании слесаря, который вот-вот должен подойти и освободить их.
А на своём балконе, в тихом переулке, залитом светом сонных фонарей, полисмен играл на волынке Пляс-Пигальский концерт Бетховена и плакал.