И бросили жребий, и пал жребий на Иону
Перед площадью Согласия трамвай вдруг повернул налево, в шестую линию. То ли никто из пассажиров этого не заметил, то ли не осознали. А может быть, понадеялись на остановку, которая расположилась сразу за поворотом.
Когда вагон, скрежеща колёсами и не сбавляя скорости, вывернул к остановке и уверенно прошёл мимо, пассажиры, кажется, обеспокоились. Стоящий рядом с Ионой худощавый человек бросил на него удивлённый взгляд и спросил:
- Простите, а это какой номер?
- Восьмой, - ответил Иона.
- Странно. Я тоже думал, что восьмой. Но это, кажется, шестёрка.
- Получается, что так, - пожал плечами Иона.
Ему, по большому счёту, было безразлично, восьмёрка это или шестёрка. Ему было всё равно, куда и каким номером ехать. И ехать ли вообще.
Лицо у худощавого было неприятное: остроносое, небритое, со скользким взглядом. Весь он был какой-то тщедушный и... злой, кажется, да. И по-плохому коварный.
«Маньяк, наверное», - подумал Иона.
Трамвай продолжал упорно двигаться вперёд, как, впрочем, и полагается трамваю. Вот только он проехал уже вторую остановку шестого маршрута, а уж такого трамваям делать не полагается.
На передней площадке возник осторожный ропот. Кажется, там пытались достучаться до вагоновожатого. В средней части салона что-то быстро лопотала растерянная женщина и безостановочно гладила по голове маленькую девочку, стоящую рядом.
На задней площадке вяло целовались двое - он и она, лет двадцати, в одинаковых джинсах и чёрных кожаных куртках с цепями и цепочками, в одинаковых гребенчатых стрижках и с одинаковыми наушниками в ушах, из которых доносилась даже сюда, до слуха Ионы, дикая музыка.
- Молодёжь... - вздохнул Маньяк, отследив направление Иониного взгляда. - Уж их-то, похоже, абсолютно не заботит, каким номером они едут. Жутковатое у нас будущее...
- Меня, собственно, тоже не заботит, - робко улыбнулся Иона. - Простите.
- Вот как? - удивился Маньяк. - А впрочем...
Он не закончил и только безнадёжно махнул рукой.
Трамвай настырно двигался не по своему маршруту. Простучав колёсами на стыках у Тихого парка, он вдруг повернул в девятую линию.
- Да что же это такое-то! - воскликнула та беспокойная женщина. Девочка, которую она так и не перестала гладить по голове, захныкала.
- Успокойтесь, - посоветовал стоящий тут же мужчина в очках с толстыми линзами, со внешностью профессора гуманитарных наук. - Успокойтесь, вы пугаете ребёнка - девочке передаётся ваша нервозность.
- Какое тут «успокойтесь»! - отвечала дама. - Я должна отвезти её к матери, в Старый Город. А как я могу это сделать на девятом номере?
- И всё же постарайтесь успокоиться, - настаивал очкастый. - Всё утрясётся.
- Ведь так? - обратился он к Ионе, почувствовав его взгляд на своём лице.
- Наверняка, - кивнул Иона и отвернулся.
«Ну точно - профессор, - подумал он. - Вылитый. Так и буду тебя звать».
«А что это ты занимаешься выдумыванием прозвищ? - подумал он следом, обращаясь к себе. - Будто собрался всю оставшуюся жизнь провести в этом трамвае».
Аккуратно подстриженные газоны центра сменялись чахлыми и пыльными травяными пятнами правобережного района. Но до правобережья трамвай не добрался. У рынка он повернул налево, в пятнадцатую линию, и уверенно двинулся в рабочую окраину. Теперь за окнами мелькали всё больше серые дома, которые становились ниже и ниже, начинаясь с восьми этажей и заканчивая двумя в рабочем посёлке, в который вскоре трамвай въехал. На задней площадке продолжали целоваться кожаные куртки. На передней назревал бунт - там уже вовсю молотили кулаками в решётку, отделяющую кабину вагоновожатого от салона.
«Глупцы, - подумал Иона. - Они даже предположить не берутся, что вагоновожатый, может быть, мёртв... Ну да, а что: ехал, ехал, а тут - хлоп! - сердце».
- Да что же, в конце концов, происходит? - пробормотал рядом с Ионой Маньяк. Кажется, у него тоже заканчивалось терпение. - Почему он не делает остановок?
- Потому что они не нужны, - произнёс кто-то сзади.
Иона обернулся. За его спиной примостился, повис на поручне Клещ. То, что он Клещ, Иона понял сразу, едва обернулся и бросил взгляд на это лицо с массивными широкими челюстями, неправильным прикусом и маленькими хищными глазками. От вида этого лица по спине Ионы даже пробежал лёгкий озноб.
«Ну и публика собралась», - подумал он.
- Потому что они не нужны, - повторил Клещ. - Процесс эволюции человека не терпит остановок.
- Причём здесь эволюция человека? - усомнился Маньяк.
- Бог, - улыбнулся Клещ. - Просто я хотел избежать слова «Бог» и вслед за учёными назвал его процессом эволюции. Но это Бог, имейте ввиду. И он не терпит остановок.
- Он мёртв, - сказал Иона.
- Кто? Бог? - внимательно взглянул на него Маньяк.
- Да нет, причём тут Бог, - пожал плечами Иона. - Вагоновожатый. Вагоновожатый умер от апоплексического удара, и теперь трамвай едет сам по себе, куда получится. Поэтому и остановок нет.
Его слова в наступившей как раз в это мгновение тишине (только стучали колёса, всхлипывала девочка, да сопели на задней площадке целующиеся кожаные куртки) услышал весь салон.
Тишина стала ещё глуше. Все лица повернулись к Ионе. Три десятка глаз уставились на него. И только кожаные куртки никак не реагировали.
- И что же теперь делать? - спросила женщина, забыв гладить по голове девочку.
«Прачка», - определил Иона. Почему именно такое прозвище получила эта женщина, он не мог бы себе объяснить. В ней, кажется, не было почти ничего от прачки.
- Ничего не делать, - ответил он. - Или что-нибудь. Какая разница.
- Вы фаталист? - улыбнулся Профессор.
- Нет, я клошар, - отозвался Иона.
- А-а, ну я и говорю - фаталист, - кивнул Профессор.
- Но версия имеет право на существование, - поддержал Иону Маньяк.
- Безусловно, - вставил кто-то. - Она объясняет всё.
Снова наступила тишина. Никто больше не пытался стучать вагоновожатому, вся передняя площадка почтительно отошла от решётки и углубилась в середину вагона, рассевшись по свободным местам.
А трамвай въехал в рабочий посёлок.
Воздух становился всё более тяжёл, напитан запахами осени, металла, окалины и горящего угля - зловоньем встающих впереди заводов. Пасмурнело, поднимался ветер, подготавливая сцену для выхода главного действующего лица - дождя.
Потянулись за окном трёх- и двухэтажные бараки с облупившейся со стен штукатуркой. Старики в строгих чёрных костюмах, чинно и неподвижно сидящие на скамейках перед бараками, не обращали на трамвай никакого внимания, словно и не видели его. Быть может, они были слепы. Или - мертвы. Промелькнул чумазый мальчишка, увязший в старой жёлтой луже на очередной пропущенной остановке. Полуразрушенный навес над перроном был заляпан зелёной краской и загажен птицами. Скрипел на поднявшемся ветру ржавый лист жести с остатками надписи жёлтой краской: «П ЕИ П ЯЯ. №11».
- Номер одиннадцать, - озвучил Маньяк.
- Одиннадцатый идёт до кольца, я знаю, - сказал кто-то из середины вагона.
- А где кольцо? - вопросил Клещ.
- У сталелитейного... - неуверенно отозвался Кот (как назвал его про себя Иона за жидкие торчащие в стороны кошачьи усики и хитрый взгляд). - Кажется, - добавил он, подумав. - А может быть, у металлоконструкций. Не помню точно.
- Тогда не баламутьте народ, - раздражённо сказала какая-то из присутствующих женщин. - Кольца давно нет, его убрали ещё два года назад. Я знаю, я ездила одиннадцатым на работу.
- А где вы работали? - поинтересовался Профессор.
- А зачем вам? - с подозрением покосилась на него Юдифь (почему именно Юдифь, Иона не мог бы объяснить, тем более, что Олоферна в вагоне точно не было).
- Хочу знать, куда мы в конечном итоге приедем, - миролюбиво пояснил Профессор.
- К цемзаводу приедем, - буркнула Юдифь и отвернулась.
- Вот оно как, - дёрнул подбородком Профессор. - К цемзаводу... Хм...
Что это новое знание ему дало, было непонятно, но вид Профессор принял глубокомысленый и даже очки, сняв, протёр клетчатым коричневым платочком.
На задней площадке простонала одна из курток. Иона невольно повернулся к ним, заподозрив, что дело у них дошло до совокупления. Но нет, они по-прежнему равнодушно целовались. Грохотала в наушниках дёрганая жестокая музыка.
«Быть может, - подумал Иона, - они хотят установить рекорд по целованию и попасть в книгу рекордов Гиннеса».
За окном то и дело мелькали заводские цеха, ангары, какие-то кособокие заброшенные строения, столбы пара, бьющего из-под земли, трубы, пустые оконные проёмы, ржавые контейнеры и груды мусора. Не было видно ни людей, ни дыма из труб, ни машин, ни снующих туда-сюда тепловозов. Не слышно было заводского шума, гудков, лязга и грохота.
Кто-то новый явился рядом с Ионой. Повернувшись, он разглядел пассажира, перебравшегося сюда с передней площадки. Сухой, измождённый, со впалыми щеками, он приблизился вплотную, словно решил обняться.
«Чахоточный, наверно, - подумал Иона. - Так и будешь - Чахоточный».
А тот, вдруг прижавшись к Ионе, прошептал чуть ли не в самое его ухо:
- Вот вы давеча сказали про водителя...
- Ну да, - кивнул Иона, поощряя умолкшего Чахоточного продолжать.
- Про удар, - будто неохотно продолжил тот.
- Ну да, - повторил Иона.
Но Чахоточный, кажется, сказал всё что хотел. Он отодвинулся и принялся равнодушно смотреть в окно, за которым виднелось в мареве испарений рукотворное озеро из жёлто-зелёных зловонных сточных вод. К нему со всех сторон опускались сливные трубы. Плавал в мутной жиже всевозможный хлам.
Явился летящий над самой землёй грязно-серый голубь. Несколько секунд следовал параллельно трамваю, пока на всём лету не врезался в трансформаторную будку, отвалился от стены, как обломок штукатурки, упал в кучку полуистлевших воробьиных, вороньих и голубиных тел.
«Отравлен, - подумал Иона. - Или тоже слеп, как те люди, у бараков... И слепы люди, и птицы слепы. И крылья ржавы и ржавы скрепы...»
- И что? - потянул он Чахоточного за рукав. - Ну, удар, и что?
- Ничего, - дёрнул плечом тот и отступил ещё на шаг.
Так и ехали дальше порознь, но не долго. Через пару минут Чахоточный снова приблизился, потянулся губами к Иониному уху, словно вознамерился поцеловать.
- Про трамвай-призрак слыхали? - прошептал он под пристальным взглядом Маньяка.
- Нет, - качнул головой Иона.
- Ну как же! - захлебнулся шёпотом, заторопился Чахоточный. - Трамвай призрак. Года три тому назад... да, года три, точно... сгинул этот трамвай в заводских окраинах. Как раз одиннадцатым номером ходил. Со всеми пассажирами и сгинул как раз где-то в этом районе.
- И что?
- Не понимаете? - удивился Чахоточный Иониной тупости. - Наш трамвай - это же он и есть. Говорят, управляет им мёртвый вагоновожатый.
- А мы, значит, его пассажиры?
- Пропавшие, - радостно кивнул Чахоточный.
- Но я не пропадал в этом трамвае, - возразил Иона, заподозрив в Чахоточном сумасшедшего. - Я только час назад в него сел.
«Поторопился я с прозвищем, - подумал он. - Шизиком надо было его назвать».
- Это вам так кажется, - мотнул головой Чахоточный. - Это вам так кажется, что час назад. А на самом деле мы в нём уже три года едем. Преломление времени. Слыхали?
«Точно шизик, - подумал Иона. - Хотя... Что-то такое про трамвай я действительно слышал...»
- А вот и кольцо! - радостно воскликнул Кот. - Я же говорил!
Иона уже не помнил, что именно Кот говорил про кольцо.
За окном действительно видны были рельсы - ржавые, давно не езженые рельсы, уложенные кольцом. В центре кольца стоял полуразрушенный вагончик диспетчерской. На боковой ветке, в тупике, застыла пара вагонов. Раскрытые двери скалились гнилыми зубами-ступеньками; ни одного человека не было видно ни внутри, ни на перроне. Навес над перроном давно прогнил и почти развалился.
- Сейчас развернёмся, - сказал Маньяк. - Ну слава богу, поедем обратно в город.
- Чёрта с два! - грубовато возразила Юдифь. - Поедем до цемзавода, как я сказала.
И она, похоже, была права. Во всяком случае, вагон уверенно миновал поворот на кольцо и проследовал дальше. Разумеется, без намерения сделать остановку.
- Господи! - простонала Прачка. - Да что же это делается?!
Снова захныкала девочка.
- Мы так и до моря доедем, - неуверенно пошутил Клещ.
- Не порите чушь, - усмехнулась Юдифь, которая, кажется, юмора не понимала и не признавала. - Рельсы кончаются у цемзавода. До моря - только на такси.
- Думаете, здесь можно поймать такси? - поинтересовался кто-то. - Было бы здорово. А то что-то на нервы действует уже этот трамвай.
- Странно, - задумчиво произнёс Профессор. - Ну доедем мы до конечной, до... цемзавода этого вашего...
- ... он не мой, - вставила Юдифь.
- ... и что дальше? - не обратил Профессор внимания на её поправку.
- Ничего, - прошелестел Чахоточный.
- В смысле? - повернулся к нему Профессор.
- Да вот так, - пожал плечами Чахоточный. - Ни-че-го. Конец. Всему. Небытие.
- Смерть? - кажется, увлёкся этой мыслью Маньяк.
- Что-то вроде, - глянул на него Чахоточный и снова повернулся к Профессору. - Небытие, понимаете? - и Маньяку: - Граница между жизнью и смертью - без времени, без пространства, без...
- Я не хочу умилать! - заплакала девочка.
- Да что ты, что ты, маленькая! - кинулась утешать её Прачка, зло поглядывая на Чахоточного. - Рано ещё тебе умирать. На вот конфетку...
А Чахоточный продолжал:
- Небытие. Без прошлого, без настоящего и будущего, без ветра, без запахов, звуков, чувств... Одним словом - ничего. Лета. Мы будем, но нас не будет. Как сейчас, впрочем. Мы есть, но нас уже нет.
- Бред какой-то, - оценила Юдифь.
- В самом деле, - поддержал её Клещ, - звучит как-то антинаучно.
- Кому как... - произнёс помрачневший Кот.
Середина вагона зароптала. Похоже было, что назревают беспорядки. Кажется, готовы были бить окна и выпрыгивать на ходу. И только парочка на задней площадке неудержимо и обречённо целовалась.
Было тяжело дышать из-за смрадного желтоватого тумана, покрывшего всю территорию заводов, бездушные цеха которых вставали на пути трамвая один за другим, бесконечной вереницей, словно небольшой городок был на самом деле промышленной столицей мира.
«Я и не знал, что у нас так развито производство, - думал Иона. - Впрочем, я вообще ничего не знал об этом городе. Да и знать не хотел. Зачем он мне?.. Зачем я ему?.. Встань, иди в Ниневию, город великий... А потом - на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло.... О чём это я?.. А, ну да, ну да, мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой?.. - Он посмотрел на левую свою руку, на правую. - Мне ли не пожалеть... Мне ли... Фу, зловоние какое!.. И солнце стало палить голову... так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить... Лучше... нежели жить...»
- Что вы там бормочете? - строго покосилась на него Юдифь, которая за это время пересела в левый ряд и была теперь в одном шаге от Ионы.
Поскольку он не ответил, а лишь скользнул по ней равнодушным взглядом, она хмыкнула и поманила его пальцем.
Иона пожал плечами, сделал шаг к ней.
- Знаете, что самое ужасное в нашем положении? - спросила Юдифь негромко, почти шёпотом.
- Знаю, - кивнул Иона.
- Да? - она недоверчиво дёрнула бровью, явно не ожидая такого ответа. - И что же?
- Но ведь вы тоже знаете? - улыбнулся Иона.
- Конечно, - она зябко поёжилась. - Но я хочу, чтобы вы сказали. Может, вы знаете не то, что я.
- Тогда то, что знает один из нас - ещё не самое ужасное в нашем положении, если то, что самое ужасное - знает другой.
- Чего? - она недоумевала и бросала на него странные взгляды.
В их разговор вмешался Профессор:
- Вы хотите сказать, что не может быть двух равно ужасных вещей? - обратился он к Ионе.
- Не хочу, - покачал головой тот. - Не хочу я ничего говорить. Оставьте меня в покое.
- Но мы должны выяснить, - вмешался Маньяк. - Выяснить, чтобы из двух ужасных вещей выбрать менее ужасную.
- А надо ли? - нетерпеливо отозвался Иона. - Почему обязательно надо выбирать из двух зол?
- Выбирать всегда надо, - возник тихий голос Клеща. - Всегда. Быть или не быть - вот в чём вопрос. И в этом - высшая точка человеческой свободы. Именно поэтому Бог всегда предоставляет выбор; Бог есть свобода.
Иона вернулся на своё место, демонстративно не глядя на эту троицу.
«Свобода?.. И было слово к нему вторично: встань, иди в Ниневию, город великий... я повелел тебе. И встал он и пошёл в Ниневию... И устроил так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло... Свобода...»
За окном наконец-то начался дождь. Он быстро исчиркал окно неровными линиями и зигзагами, а ветер прилепил к стеклу оторванный где-то жёлто-бурый тополиный лист.
- Скажите мне, - возник у самого уха Ионы шелест Чахоточного. - Скажите, что вы знаете?
- Ничего, - пожал плечами Иона. - Я ничего не знаю. Совсем.
- Но вы верите, что мы выберемся?
- Откуда?
- Из этого трамвая.
Иона задумался.
- Трамвай не может быть бесконечным, - не дождавшись, ответил за него Профессор. - Любой трамвай обязательно конечен, даже если в нём два, три, четыре вагона... да сколько угодно вагонов. Поэтому и наше пребывание в трамвае не может быть бесконечным. А значит, мы рано или поздно...
- Да, да, - нетерпеливо кивнул ему Чахоточный, не дослушав, - всё так, я согласен. Но я хотел бы услышать ответ уважаемого клошара.
Однако Иона ответить не успел. Трамвай вдруг остановился. Резко, буквально в одно мгновенье, так, что все стоячие места едва не повалились на пол, в том числе и Иона.
- Приехали, - дрожащим голосом произнёс Чахоточный.
- Да нет - просто провода кончились, - Маньяк указал на контактный провод, который действительно обрывался - заканчивался на ближайшем столбе.
Наступила тишина. Пассажиры, кажется, даже дышать перестали. Они не дышали, не двигались, не моргали, и лица их не выражали ничего, и глаза неотрывно и обречённо уставились в одну точку - в ту, на которой застала взгляд остановка вагона. И только чавкающие звуки целующихся на задней площадке нарушали гробовую тишину. Им-то точно было всё равно.
«Я бы не удивился, если бы на самом деле их всех и не было вовсе, - подумал Иона. - В смысле - людей. Если бы все они оказались манекенами. Нет, не удивился бы. А эти двое, кажется, самые живые среди нас. Хотя и мертвы давно...»
Вспугнув тишину, скрежеща, пошли в стороны двери; и это было так неожиданно, что все вздрогнули, а кто-то из женщин охнул и сказал «Я отсюда ни за что не выйду!» Пахнуло внутрь салона осенней свежестью, густо настоянной на заводском зловонии.
За раскрывшимися дверьми трамвая замерли, как конвульсивно разжатые огромные челюсти, массивные и ржавые створки ворот, не оставив между собой и вагоном ни малейшего зазора, отрезав пассажирам пути к отступлению или бегству. На огромном полусгнившем щите над воротами значилось: «Завод органоминеральных удобрений». Покосившийся бетонный забор, обтянутый поверху колючей проволокой, окружал пустынную территорию и несколько полуразрушенных строений с выбитыми окнами.
- Не совсем цемзавод, однако, - покосился Профессор на Юдифь.
Та проигнорировала его замечание.
- Что-то не хочется мне выходить отсюда, - сказал Кот. - Я, наверное, поеду вкруговую.
- Не поедете, - разочаровал его Маньяк. - Провода-то кончились, забыли?
- Я подожду, пока их восстановят, - не сдавался Кот. - В конце концов, просто пересяду на другой трамвай. Ведь не единственный же это вагон одиннадцатого маршрута. Рано или поздно пойдёт обратный.
- Не пересядете, - прошелестел Чахоточный. - Это трамвай без права пересадки.
- В каком смысле? - опешил Кот. - Что вы городите?!
- Он прав, - мрачно подтвердила Юдифь. - Это и есть самое ужасное. - И обратилась к Ионе: - Так?
- Так, - кивнул тот. - Но это ещё не самое ужасное.
Истерично всхлипнула женщина в середине вагона. Кто-то из мужчин проскулил:
- Не хочу! Я не хочу! Отпустите меня! Пожалуйста...
- Соберитесь! - сурово бросил ему стоящий рядом мордатый верзила. - Что вы как баба!
- Но-но! - яростно покраснела Юдифь, испепеляя сказавшего взглядом. - Иные «бабы» стоят десяти мужиков.
- Давайте не будем ссориться, - попытался примирить их Профессор. - Никто не знает, сколько нам ещё предстоит пережить вместе, так что нам лучше держаться друг друга.
- Да, - кивнул Клещ. - Да, давайте держаться. Просто - держаться.
Медленно и нерешительно пассажиры потянулись из вагона. Того скулившего мужчину взяли под руки, потому что ноги у него вдруг ослабели и отказались идти. Сомлевшую истеричную женщину вынес на руках мордатый.
Последними вышла целующаяся парочка. Они так и остались бы в вагоне, ничего не замечая, но Иона, уже со ступеньки, потянул парня за куртку и махнул: выходим.
Под моросящим дождём молча миновали ворота, пересекли заводскую ржавую узкоколейку, кое-как перевалили кучу гравия, вспугнув невесть откуда взявшуюся облезлую рыжую собаку с истекающими гноем глазами. Та, завизжав, поджав хвост, бросилась улепётывать, но через десяток метров обессиленно повалилась в грязь. Видно было, как тяжело ходят её бока, слышно сиплое дыхание и натужный кашель.
- Собачка, - сказала девочка, показывая пальцем.
- Издыхает, кажись, - пробормотала Юдифь.
- Откуда вообще здесь собака? - растерянно произнёс Клещ.
- А откуда здесь мы? - усмехнулся Маньяк.
У того места, где они сейчас стояли, расположилась шеренга тачек - десятка полтора-два. Гружёны они были мешками то ли с углем, то ли с удобрениями. Тачки были наполнены, кажется, совсем недавно, поскольку мешки ещё не успели как следует намокнуть. А впрочем, дождь был пока не силён, а мешки заметно пропылены, так что определить, сколько времени тачки стоят здесь, было невозможно.
Впереди притих большой цех, из трубы которого исходил дым. Это была, кажется, первая дымящая, живая, труба, которую Иона увидел за всё долгое путешествие. Не было слышно со стороны цеха ни звука. К его воротам вели деревянные мостки.
- Кажется, мы должны доставить тачки с грузом в цех, - неуверенно предположил Клещ.
- Без взяких «кажется», - хмыкнула Юдифь.
- Что? - растерялся один из мужчин. - С чего бы это вдруг? Я вам не разнорабочий.
- Забудьте «я», - наставительно изрёк Маньяк. - Теперь есть только «мы». Только вместе мы сумеем выбраться отсюда.
- Кто-то из великих сказал: один лишь труд делает человека по-настоящему свободным, - улыбнулся Профессор. И обвёл всех взглядом: - Ну что, берёмся?
- Вы и женщинам предлагаете взяться за эти тачки? - опешила одна из пассажирок.
- Ну да, - снова улыбнулся Профессор. - В этом нет ничего сложного, поверьте.
- Хм... - изрёк Иона.
- А вы не хмыкайте, - повернулся к нему Профессор. - Труд ведь и вправду облагораживает. Ну и потом... посмотрите вон на ту вышку... На самом верху, видите?.. Очень похоже на пулемётное гнездо.
- Ну вы уж... - рассмеялся Маньяк. - Ну вы скажете тоже!
- А вы посмотрите, посмотрите. И подумайте. А подумав, - беритесь за работу.
И Профессор, поплевав на ладони, действительно схватился за ручки, кряхтя поднял, двинул тяжёлую тачку вперёд. Верзила опустил на землю женщину, которую держал на руках; та обессиленно присела на куске бетонной плиты, возле кучи пустых консервных банок и пивных бутылок. Большинство уставилось на вышку и, судя по их испуганным взглядам, склонно было поверить Профессору. Один за другим пассажиры нерешительно потянулись следом за ним. И даже девочка принялась суетливо помогать Прачке. В конце концов каждая из них взялась за одну рукоять тачки. А потом и безостановочно целующаяся парочка оставила объятья, чтобы присоединиться к работе.
Колёса тачек зашуршали по мокрому гравию, выехали на полусгнившие деревянные мостки и, следуя указателям, скрипя и грохоча, двинулись к цеху.
В полумраке «ЦНП №1» (согласно полустёршейся надписи белой краской на стене) оказалось тепло, даже жарко. Жар шёл от массивных чугунных створок в кирпичной стене, отгородившей от цеха добрую половину пространства.
Мостки вели к большому проёму в полу, от которого металлический желоб уходил вниз, в бункер, расположенный под цехом. Оттуда веяло холодом и застоявшейся химической вонью.
- Туда, - кивнул Профессор, направляя свою тачку к бункеру.
Остальные последовали за ним. Иона со своей тачкой оказался в середине колонны, рядом с Чахоточным, а завершала шествие влюблённая парочка.
- Что такое цэ-эн-пэ? - спросил запыхавшийся Маньяк, обращаясь к Юдифи.
- Понятия не имею, - пробормотала та.
- «Цэ» - это «центр», я думаю, - предположил Чахоточный. - Центр... научного... научной...
- Национального примирения, - хохотнул мордатый.
Больше гипотез не последовало. Да и никого эта тема, пожалуй, не интересовала - всем хотелось побыстрей избавиться от своего груза и вернуться к трамваю.
Прогромыхав колесом тачки по мосткам, спустившись на заваленный мусором цементный пол, каждый подгонял свою повозку к проёму и, наклонив, сбрасывал в него груз. Проём-зев заглатывал мешки, ржавый желоб-пищевод отзывался на проглоченный груз металлическим гулом, потом где-то глубоко под полом слышался тяжёлый шлепок и следовал выброс новой порции холодной химической вони.
Уже когда выгружались последние три тачки, взвыла под потолком цеха сирена. Взвизгнули от неожиданности женщины, выругался кто-то из мужчин.
Массивные металлические створки с громким скрежетом медленно раздвинулись. За ними, в большом помещении с низким потолком, бушевало сине-белое пламя, вырывающееся из десятков сопл в стенах. Пыхнуло жаром так, что лица пассажиров тут же словно превратились в красные натянутые маски. Охнув, люди отшатнулись, закрывались руками, отворачивались. Торопливо отступили к выходу и там сбились в кучу, как стадо испуганных овец.
- Что это за ужас?! - захлебнулась страхом Прачка и, забыв про девочку, заметалась, хватая за руки всех по очереди и с тревогой заглядывая в глаза. - Что это?
- Успокойтесь, - пробормотал Кот, усы которого кажется, то ли съёжились, то ли растаяли и слиплись от сильного жара. - Нам всем страшно.
- И непонятно, - добавил Клещ.
- И мы все хотим обратно, - с намёком взглянул на Профессора Маньяк.
- А вот это - вряд ли, - покачала головой Юдифь. - Назад никто не вернётся.
- Живой огонь, - прошептал Чахоточный. - Слышали?.. А я не поверил, когда прочитал.
- Что за огонь? - повернулся к нему Профессор.
- Сверхсекретный проект правительства. По спасению генофонда нации. Называется «Живой огонь». Лучших людей небольшими группами уводят в секретный бункер «Агни-юга». Когда наступит глобальная катастрофа... ну, там, всемирный потоп или всемирная война, люди из «Агни-юги», при помощи инопланетян, с которыми уже установлен контакт и есть соответствующий договор, станут у истоков нового человечества... В «Агни-югу» спасаемые проходят через «очистительный живой огонь» - новейшую разработку учёных... Да, да! - воскликнул Чахоточный, заметив недоверчивые взгляды. - А почему, вы думаете, так часто бесследно пропадают люди? А вот поэтому.
- Значит, мы все - лучшие? - улыбнулся Маньяк. - Генофонд?
- Ну да, - неуверенно ответил Чахоточный.
- И они тоже? - мордатый верзила кивнул на парочку, которая прислонившись к пыльной стене у выхода, целовалась с ещё большим усердием, словно распалённые жаром из пекла.
- И они, - пожал плечами Чахоточный. - Правительству видней. Кто мы с вами такие, чтобы судить.
- Не судите, да не судимы будете, - вставил Клещ.
- Да. Тут уж правительству видней, - повторил Чахоточный.
- Значит, нам - туда? - Кот кивнул на печь.
- Получается так, - пожал плечами Чахоточный. - Вы же видите: двери открылись. Нас ждут.
- Но это же... - начала было Прачка, но к ней никто не повернулся - все смотрели на огонь.
Смотрели недоверчиво. А потому Чахоточный, желая, видимо, подбодрить спутников, сделал несколько шагов к печи.
Может быть, жар стал нестерпимым, а быть может, он хотел показать другим, что нет ничего страшного - во всяком случае, он обернулся и с улыбкой махнул рукой.
Тогда от группы отделился Кот и последовал за Чахоточным. За ним, пораздумав, шагнул Профессор. Потянулись - вначале нерешительно, а потом всё смелей - остальные.
- Что же вы стоите? - Юдифь взяла Иону за руку, потянула. - Неужели испугались, а? Смотрите, даже я - женщина - не боюсь!
Повернулся на её голос Профессор. Добро улыбнулся, вернулся и взял Иону за другую руку.
Вот тут Ионе вдруг почему-то стало страшно. Впервые за всё путешествие. По-настоящему страшно.
- Вы знаете, пожалуй, я... - заговорил он, но его никто не слушал. Профессор и Юдифь увлекли его к печи, от которой веяло невыносимым жаром.
И тут, словно почувствовав приближение людей, огонь вдруг стих. Газовые горелки - или что там было встроено в стены - сбавили давление до минимума, так что огонь превратился в небольшие очаги едва живого пламени. Пахло раскалёнными кирпичами, металлом и какой-то едкой химией.
- Ну вот, видите! - возликовал Чахоточный. - Нас ждут, я же говорил вам!
- Да, да! - радостно подхватил Кот.
- И правда... - нерешительно улыбнулась Прачка, беря на руки девочку, которая с любопытством и совершенно без страха смотрела на происходящее.
- Отпустите, - пробормотал Иона, пытаясь вырвать руку из цепких пальцев Юдифи. И Профессору: - Наверное, со мной произошла какая-то ошибка. Правительство ошиблось - я не генофонд. Я не избранный. Я всего лишь клошар. Я не хочу.
- Ну что вы, такого не может быть! - возразил Чахоточный. - Вы же видите, нас ждут. Будь здесь хоть один лишний, не наш человек, огонь не угас бы.
- В самом деле, - поддержал его Профессор, останавливаясь, но не выпуская руку Ионы, - вы незаслуженно плохого мнения о себе, уважаемый клошар.
Внутри печи сохранялась высокая температура из-за огня, раскалённых стен, потолка и пола, поэтому на подходе к воротам даже дышать стало трудно. Тем не менее, недавние пассажиры трамвая двигались вперёд, и только лица прикрывали руками от знойного воздуха. Острее запахло раскалённой печью, газом и чем-то кислым.
В последний момент Иона хотел вырваться из рук Профессора и Юдифи, выйти из вереницы людей - рванулся в сторону, но цепкие руки не позволили ему, тут же потянули назад.
- Куда же вы? - окликнул строгий голос Профессора. - Этого нельзя! Погибнете.
- Ну уж нет! - пропыхтела Юдифь, повисая на Иониной руке. - Видали мы таких...
Он кое-как стряхнул с себя эту оказавшуюся довольно сильной женщину. Освободившейся рукой толкнул в грудь Профессора. И, почувствовав свободу, бросился бежать.
- Стой! - крикнула Юдифь. - Стой, дурак, умрёшь!
- Не делайте этого! - вторил ей Профессор.
- О боже, какой глупец! - простонал Чахоточный.
Иона бежал. Остановился, чтобы оглянуться, уже у выхода. Увидел, что его бывшие спутники вошли внутрь горячей печи и смотрят на него оттуда с грустным сожалением, как святые на нераскаявшегося грешника.
И тут зарокотал, загудел какой-то механизм. Створки двери лязгнули и медленно стали смыкаться, отделяя Иону от тех - уходящих в новую жизнь, в иные миры, в Агни-югу. Не менее минуты смотрели они друг на друга: те - жалостливо, Иона - почти безумно. И только парочка в кожаных куртках стояла отдельно от остальных и снова целовалась, не замечая ничего вокруг. Кажется, Профессор хотел что-то крикнуть напоследок - то ли попрощаться, то ли дать краткое напутствие; а быть может, выказать Ионе своё сожаление. Но было поздно.
Перед тем, как створки закрылись окончательно, Иона услышал свист и сопение - давление пламени в печи выросло многократно...
«Цех начальной переработки №1» - увидел он не замеченную ранее надпись на одной из дверных створок, уже выходя из цеха.
Оказавшись на воздухе, под дождём, хотел позвать собаку, но та всё так же безвольно лежала на боку и только проводила Иону равнодушным взглядом.
Старательно не глядя на вышку, каждую секунду ожидая пулемётной очереди, он перебрался через насыпь и побрёл к воротам. По спине Ионы то и дело пробегали мурашки, и казалось, что они следуют за прицелом, гуляющим по его телу в поисках лакомого места для выстрела.
Но выстрела так и не случилось. Быть может, пулемётчик пожалел патроны. А может быть, он спал. Но скорей всего, подумал Иона, никакого пулемётчика на вышке просто не было.
Трамвай так и стоял за распахнутыми воротами. Двери его были открыты. Двигатель не работал.
Иона поднялся в салон, выбрал кресло, в котором, как он помнил, не сидел никто из его попутчиков. Тяжело уселся, почувствовав вдруг бесконечную усталость и необоримое желание немедленно уснуть.
Щёлкнул, захрипел динамик. Гнусавый голос вагоновожатого произнёс: «Трамвай следует в депо».
«Ну в депо, так в депо», - пробормотал Иона.
Он привалился головой к окну, закрыл глаза. Скрежетнув, закрылись двери. Включился, загудел мотор. Холодное стекло под виском Ионы мелко завибрировало, задребезжало; вагон тронулся.
«Вот и ладно, - подумал он. - А где у них депо?.. Да какая разница... Ехать, главное - ехать. Без остановок. Долго. Всегда. И бросили жребий, и пал жребий на Иону... Это слово дошло до царя Ниневии, и он встал с престола своего, и снял с себя... и оделся во вретище, и сел на пепле... на пепле сел... и повелел провозгласить и сказать в Ниневии от имени царя и вельмож его... и вельмож: чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели... не ели, не ходили на пастбище и воды не пили... и чтобы покрыты были вретищем люди и скот... вретищем... люди и скот... люди и скоты...»
Смутные неразличимые видения сна уже вползали в Ионину голову, копошились в ней, лукавили и дурманили, путали мысли.
«И бросили жребий, и пал жребий на... пал... Но это же не я! Я ни при чём!..»
«Значит, ты не Иона - обратился он к себе, пытаясь докричаться сквозь ватную истому навалившейся дрёмы. - Хватит тебе быть Ионой... Что всё Иона да Иона... Будешь ты теперь... Будешь Дамоклом... Почему - Дамоклом?.. Да кто тебя знает... А что это ты выдумываешь себе новое прозвище, будто собрался всю жизнь провести наедине с собой во чреве этого трамвая?..»
Иона не был уверен, что успел додумать эту последнюю мысль, и что она звучала именно так; и не мог бы сказать, на каком её слове окончательно погрузился в сон.